«Перстень альвов. Книга 2: Пробуждение валькирии»

Елизавета Дворецкая Пробуждение валькирии

Краткое изложение предшествующих событий

Без малого тридцать лет войны разорили полуостров Квиттинг. Обезлюдевший, лишенный верховной власти, он разделен на несколько независимых областей, и во главе каждой стоит свой хёвдинг. Хельги, наследник конунга слэттов, побывал на Квиттинге и обручился с Альдоной, дочерью Вигмара Лисицы. Вернувшись домой, Хельги послал своей невесте перстень альвов, который должен был навеки привлечь к нему ее любовь.

Но по пути корабль был перехвачен Бергвидом Черной Шкурой. Бергвид, единственный сын последнего квиттингского конунга Стюрмира, не признан квиттами и ведет жизнь морского разбойника. Получив перстень альвов, Бергвид подарил его своей невесте Эйре, дочери Асольва хёвдинга. Эйра, которая унаследовала колдовские способности своего рода, привлекла на помощь Бергвиду темных альвов, обитателей подгорных глубин. Их поддержка нужна Бергвиду в ожидаемой войне с Вигмаром Лисицей и другими квиттингскими хёвдингами, которые считают его проклятьем Квиттинга и хотят уничтожить.

Исторические и мифологические термины даны в Пояснительном словаре в конце книги. Там же Указатель имен и названий (персонажи, события и так далее).

Глава 1

В усадьбу Кремнистый Склон продолжали съезжаться люди. Гости волновались: безделье и бесконечные разговоры о будущей добыче разожгли в них жадность, которую они принимали за доблесть. Каждому казалось, что возрождению силы Квиттинга мешают выскочки вроде Вигмара Лисицы, которые не дают законному конунгу объединить племя и успешно бороться с врагами, чтобы вернуть державе былую мощь.

А добыча пришлась бы очень кстати, потому что со съестными припасами становилось все хуже и хуже. Асольву было больше нечего послать на побережье для обмена, гости ворчали, а он мог только развести руками.

– Ты хозяин, ты и корми! – выкрикивал возмущенный Грют Драчун, обиженный еще и тем, что Бергвид конунг не взял его с собой к Великаньей долине. – Что мы сюда приехали – с голоду подыхать?

– Я не звал вас! – в сердцах ответил однажды Асольв.

– Нас звал конунг!

– Ну так у него и спрашивайте еды! А я не Один, у меня нет такого вепря, которого вечером съедают, а утром он опять живой![1]

– Не беспокойся, мы себе еды добудем! – пообещал Грют. – И тебя не спросим!

На другой же день Грют, взяв с собой человек двадцать из Бергвидовой дружины и гостей, уехал из усадьбы. Асольв надеялся, что они отправились на охоту, и всей душой желал им удачи. Но замыслы Грюта были еще шире.

– У этого Лисицы скота, что звезд на небе! – весело говорил он своим спутникам. – У него тролли в пастухах! Да мы не очень-то испугались! Все равно это все будет наше! Сейчас, через месяц – какая разница!

Его толкал на подвиги не только голод: он скучал, сидя без дела, и хотел скорее отличиться, почувствовать свою силу. Грют Драчун пристал к Бергвиду, возле которого имелась возможность разбогатеть, но предпочел бы не оставаться в чужой тени.

В двух днях пути от Кремнистого Склона, на границе владений Асольва и Вигмара, на глаза попалось довольно неплохое стадо: на пологом склоне горы паслись коровы и овцы сразу трех или четырех дворов. Стерегли их, против ожиданий, не тролли, а обыкновенные люди. Без особого труда распугав пастухов, Грют со своими людьми погнали все стадо на юг, смеясь над трусливыми бондами и рабами.

Но оказалось, что присутствие духа этих самых бондов они недооценили. Больше двадцати лет прожив под покровительством Вигмара Лисицы, здешние жители слишком уважали себя, чтобы снести такую обиду. Ближайшими к пограничному ручью четырьмя хуторами заправлял Снёвар бонд по прозвищу Пенёк – невысокий, но крепкий мужчина лет сорока, с широкими залысинами и клочком рыжеватых волос над выпуклым лбом. Услышав о разбое, он быстро собрал соседей и работников и пустился вдогонку. Коровы шли медленно, поэтому догнать грабителей не составляло труда. Уступая в числе, бонды не могли вступить в открытый бой, но из-за стволов и камней нависшего над тропой склона они так метко стреляли из своих луков, что шесть человек из Грютовой дружины были убиты прямо в седлах, еще пятеро отделались ранами, а самого предводителя спасла от верной смерти только знаменитая серебряная гривна, от которой отскочила стрела. Искать в неизвестной местности противника, у которого неизвестно сколько людей, каждый миг ожидая стрелу в горло, – на это не решился даже самоуверенный Грют Драчун. Перебросив через седло по овце, грабители ускакали, а Снёвар Пенёк мог торжествовать победу. Он потерял восемь овец, но взамен ему осталось шесть трупов и шесть лошадей. Первое служило к славе победителей, второе – к обогащению, так что приграничные жители могли считать себя в выигрыше.

В тот же день Снёвар Пенёк отправил сына к хёвдингу на Золотое озеро. Выслушав «сагу о битве за стадо», Вигмар решил, что здесь одно из двух: либо самоуправство кого-то из Бергвидовых людей, либо одобренный им самим «пробный камень» – попытка проверить, настроено ли Железное Кольцо за себя постоять.

– На него это не похоже! – сомневался Эгиль. – Он никогда не пробует лед заранее, он сразу кидается головой вперед!

– Так ведь теперь у него завелся новый советчик! – вставила Хильдвина, с большим удовольствием обсуждавшая дела мужчин. – Этот бешеный фьялль, Ормкель! Наверняка без него не обошлось! Это он придумал и надоумил Бергвида! Странно, что он сам не возглавил набег!

– Так или иначе, теперь Бергвид сам себя отдал в наши руки! – весело восклицал Хлодвиг, которому не терпелось проявить себя в бою. – Теперь, когда бы мы ни выступили, мы будем правы перед богами!

– Неумно лезть в драку сейчас, пока не весь урожай убран! – предостерег хозяйственный Хроар. – Люди заняты на полях, нельзя их отрывать без крайней надобности!

– Но теперь день битвы выбираем мы! И мы будем опозорены, если уж слишком затянем с ответом!

Старый Хальм с неудовольствием покосился на своего слишком самоуверенного молодого родича, но промолчал. Молодым хочется отличиться. А от излишней самоуверенности лечит только опыт.

В тот же день был послан гонец к Вильбранду хёвдингу в Хетберг и к Дагу хёвдингу в Тингваль. Пришло время переходить от слов к делу и собирать войско.

Железное Кольцо деятельно готовилось к скорой войне. Несколько раз устраивали большие охоты, чтобы насолить и насушить оленины и прочей дичи. Рыбные коптильни дымили день и ночь. Остроухие тролли выползали на опушки, взбирались на валуны и сидели, втягивая чуткими ноздрями обрывки вкусного запаха человеческой еды и жмуря глаза от удовольствия. Хальм со своими помощниками целые дни пропадал в кузнице. Все старое оружие окрестных бондов чинилось, ковалось новое.

Дней через десять Дьярв, ездивший в Тингваль, вернулся и привез с собой гостя. Это был Дагвард, младший сын Дага хёвдинга, веселый, разговорчивый двадцатитрехлетний парень, нередко здесь бывавший и всем хорошо знакомый. Сейчас он привез поручения от отца, касавшиеся будущего похода, но по его жизнерадостному виду никто бы не заподозрил, что его беспокоит грозящая Квиттингу внутренняя война.

– Даг сын Хельги, по прозвищу Кремневый, рад подтвердить делом свою дружбу и уважение к тебе, Вигмар сын Хроара, хёвдинг Железного Кольца! – с веселой высокопарностью объявлял Дагвард, нарочно ради этого выйдя к очагу и приняв важный вид. – Сердца наши наполнились негодованием, когда узнали мы о наглом нападении Бергвида по прозвищу Черная Шкура на нашего родича Рагневальда Наковальню, чем всем нам причинена большая обида, а вам еще и большой имущественный ущерб!

– Будь посерьезнее! – шепотом упрекнул его Дьярв. – Дело-то какое!

– Перестань! – Альдона не могла больше сдерживать смех. – Дагвард! В тебе пропадает отличный законоговоритель! Или даже скальд! Почему ты не сочиняешь стихов? Я тебе всегда говорила!

– Терпения не хватает! – смеясь, признался Дагвард. Прямыми чертами лица, прямым носом, бордо устремленным вперед, он являлся ярким представителем рода Птичьих Носов из Тингваля, а нравом пошел в двоюродного дядю, Гельда Подкидыша, любимцем которого был чуть ли не со дня рождения. – Так, попросту, я что хочешь скажу, а в стихах-то каждую строчку целый день будешь подбирать! А мне некогда – у меня так много умных мыслей в голове!

– Так твой отец согласен пойти с нами в поход? – спросил Вигмар.

– Насчет похода вы его не очень порадовали, особенно сейчас, когда добрые бонды собирают урожай и сеют озимые, чтобы доблестным воинам было чем питаться, – перестав дурачиться, почти серьезно ответил Дагвард, но улыбка таилась в уголках его рта и каждый миг была готова опять расцвести. – Но он хочет, чтобы вы сначала попытались помириться. Вы с Бергвидом ведь не ссорились, верно? Это ему с чего-то взбрело в сумасбродную голову, что он должен покорить вашу округу. Может, он уже одумался и будет рад с почетом отступить.

– Он убил Рагневальда.

– Он вам еще не родич. Эту вину можно как-то искупить.

– Странно слышать такие речи от человека из Тингваля! – вставил Хлодвиг. – Ведь Рагневальд – ваш родич! И вы еще хлопочете, чтобы его убийца ушел от наказания! Странные вы люди!

– А ты не забыл, что Бергвид тоже наш родич? – уныло ответил Дагвард. – Нам тут хуже всех: мы родня и той стороне, и другой.[2] Отец берется сам попробовать помирить вас. Иметь дело с Бергвидом – не мед, это мы знаем, но у отца совесть будет неспокойна, если он не попробует вас помирить.

Вигмар с неудовольствием куснул нижнюю губу острым белым зубом. В этом поручении он узнал Дага: тот мог быть тверд как кремень, когда считал себя правым, но превыше всего ценил мир и согласие и ради них готов был многим пожертвовать.

– Ничего не выйдет! – Эгиль сказал вслух то, что его отец подумал. – Не было еще человека, который склонил бы Бергвида к миру.

– Его можно усмирить только силой! – крикнул Хлодвиг. – И это некому сделать, кроме нас!

– И нам это недешево обойдется! – проворчал Хальм.

– У нас все считают, что ничего нет хуже войны между квиттами! – добавил Дагвард. – Нас достаточно потрепали фьялли, и теперь, когда мы оправляемся, новая война все погубит!

– Оправляетесь только вы на своем восточном побережье! – поправил Хроар. – А все остальные земли запустели. Бергвид то сам грабит их, то натравливает на них фьяллей и прочих, кому он «отомстил»! На всех прочих землях люди боятся жить!

– Мы не оправимся, пока Бергвид делает что хочет! – в сердцах ответил Вигмар. – Нам с ним вдвоем давно уже тесно на Квиттинге. Он хочет мстить, а я – собирать новую державу. Меня упрекают, что я недостаточно знатен, – ну, может быть, да! Да, потому что меня больше волнуют мои потомки, чем предки! У Бергвида есть славные предки, он хочет за них мстить! А у меня их нет, зато есть дети и внуки, и я хочу, чтобы они жили хорошо! И мы с ним никогда не помиримся, уж слишком у нас разные цели в жизни!

– И что это за мир, когда из двух соперников останется один! – вздохнула Гьёрдис. – Курганы не враждуют.

– Останется достойнейший! – Хильдвина задорно улыбнулась Вигмару.

– И как же не вовремя Хагир Синеглазый вздумал плавать за моря! – не замечая ее улыбок, Вигмар в досаде крепко стукнул кулаком по подлокотнику сиденья.

– Хагир ведь тоже родич Бергвиду, и кровный, гораздо ближе, чем вы! – поддразнил Хлодвиг Дагварда. – Но уж если бы он был здесь, то свернуть Бергвиду шею – за ним бы дело не стало! Он ему десять лет не может простить какой-то драконий кубок, который Бергвид у него украл, представляешь, прямо из мешка под головой!

– Ворюга он, а не конунг! – поддержал брата Эрнвиг и презрительно хмыкнул.

Дагвард вздохнул, но упоминание кубка навело его на новую, более приятную мысль.

– Вы лучше посмотрите, что я вам привез! – оживившись, заговорил он чуть погодя, поняв, что о Бергвиде сказать больше нечего. – У меня же для вас куча подарков!

Даг хёвдинг прислал им дорогие ткани, серебряные блюда, бронзовые светильники, кое-что из женских украшений, и это на время смягчило разочарование.

– Женщинам больше повезло – это все для них! – приговаривал Дагвард, раскладывая подарки на столе в гриднице, чтобы все могли ими полюбоваться. – Мужчинам почти ничего нет.

– Им ничего не надо! – отмахивалась Хильдвина. – Мужчин утешает только ратная слава. А мы, бедные женщины, сидим дома, прикованные к прялке и котлам, – надо же и нам иногда повеселиться!

Женщины одобрительно смеялись: Хильдвина лучше всех могла постоять за женщин, хотя сама никогда не прикасалась ни к прялке, ни к котлам. Альдона, Хильдвина, Ингилетта, Бьёргдис, Торхильда, Гьёрдис, Вальтора и все прочие толпились у стола, передавая подарки из рук в руки. Гридница была полна восхищенным ахами и охами. Альдона любовалась серебряным круглым блюдом: по краю вилась тонкая искусная резьба в виде зимнего леса, засыпанного снегом, а блестящее дно блюда казалось замерзшим лесным озером. Ингилетта уже завернулась в лиловое сукно, вдвоем с Гьёрдис обсуждая, какое дивное выйдет платье. Хильдвина восторгалась кубками с позолотой, чернью и самоцветными камнями, прикидывая в уме, не сочтет ли хозяин дома нужным выделить что-нибудь и ей, хотя она не принадлежит к его семье.

Но Вигмар, сколько многозначительных взглядов она ему ни бросала, сейчас думал вовсе не о ней. Он молча вертел в руках маленькую, сплошь покрытую резьбой шкатулку для амулетов, изготовленную из какого-то заморского пахучего дерева. Все это было прекрасно и очень щедро со стороны Дага хёвдинга, но Вигмара возмущала мысль об отсрочке. Войско хотя бы сотен в пять, а лучше в тысячу копий, послужило бы более уместным подарком, чем вся эта дребедень! Даг хёвдинг верен себе, но попытка мириться с Бергвидом – пустая трата времени.

Вальгейру, молча сидевшему в углу, тоже не было дела до подарков. Его поразили слова, мимоходом брошенные Гьёрдис и, кроме него, никем не услышанные: «Курганы не враждуют». Воображение уже рисовало ему волнующие и жуткие картины: равнина, высокие курганы, озаренные серебристо-белесым светом луны… Ровно в полночь курганы раскрываются, из черных провалов выходят мертвые воины и вступают в сражение между собой, продолжая сводить свои прижизненные счеты… жестоко и непримиримо бьются они всю ночь и только утром скрываются каждый в своем кургане, чтобы в следующую ночь полнолуния продолжить бой…

Вальгейр видел все это, как наяву, от восторга и жути перехватывало дыхание, по коже бежали мурашки, горло сжимало, даже слезы просились на глаза – он не видел и не слышал ничего вокруг себя и был счастлив. Страстно хотелось сложить об этом могучую, грозную и величественную песнь, вроде той, что поют о Хродерике Кузнеце, и чтобы каждый, кто ее услышит, тоже, как наяву, увидел эту вересковую равнину и крутобокие курганы, залитые белесым лунным светом, пережил ту же дрожь ужаса и священного восторга… Чтобы у каждого перед глазами встали могучие бойцы, встали так же ясно, как они стояли перед глазами самого Вальгейра. Он видел неистовую схватку под луной, в ушах стоял тяжелый топот мертвых ног и жадный лязг погребенных клинков, вырвавшихся на свободу. И одновременно, как сквозь туман, ему мерещилась прошлая жизнь этих бойцов, полная борьбы такого накала, что она не позволила им примириться даже после смерти…

Но слов не находилось, не было никаких средств передать другим эти видения и чувства. Вальгейр уже знал, что при первой попытке облечь видение в слова оно поблекнет и рассеется. Все могучее станет слабым, величественное – жалким, яркое – тусклым. И он берег свое сокровище про себя, не отчаиваясь. Со временем слова найдутся. Умение придет. Он еще сложит песни, и для каждого, кто их услышит, мир станет еще шире и богаче. А пока Вальгейр наслаждался будущими песнями в одиночку и сам себе казался целым кладезем еще не родившихся миров.

* * *

Грют Драчун с остатками своей дружины вернулся в Кремнистый Склон на день позже Бергвида. Узнав о его «подвиге» – отсутствие шести человек и раны еще пятерых нельзя было скрыть, – конунг пришел в настоящую ярость.

– Как ты посмел, щенок, ослушаться меня! – орал он Грюту, пристыженному неудачей и утратившему привычную наглость. – Как ты посмел… Я… Ты… – От негодования Бергвид, как всегда, темнел лицом и не находил подходящих слов. – Как ты посмел не дождаться… Я не приказывал тебе начинать войну… Ты опозорил меня! Даже свое дурацкое дело ты не мог сделать как следует! Тебя победили вонючие рабы! Теперь все будут говорить, что моя дружина не может справиться даже с пастухами! Это все равно что предательство!

– Я не предавал тебя! – завопил Грют, знавший, что обвинения в предательстве плохо кончаются. – Я исполнял твой приказ! Ты же говорил, что мы пойдем в поход против Лисицы…

– Мне решать, когда начнется поход! И не тебе, сын тролля, решать за меня!

– Я не виноват! Нам что было, с голоду подыхать! Ты увез все добычу, а нам ничего не оставил…

– Добычи тебе? – яростно перебил Бергвид. – Получай!

С этими словами от выхватил меч и с размаху рубанул Грюта по шее. Удар был так силен, а меч Рагневальда так остер, что голова слетела с плеч и покатилась по земле. Кровь забрызгала всех стоявших вокруг; многоголосый вскрик взлетел к небу. Обезглавленное тело качнулось, подогнулось в коленях и рухнуло на землю. Из перерубленных шейных вен обильно текла кровь. Кровяной поток красной змеей обвился вокруг ног Бергвида.

– Пусть эта кровь… будет моей жертвой тебе, Медный лес… – бормотал Бергвид, тяжело дыша и опираясь острием клинка о землю. – Дух корней и камней… И вам, темные альвы… Народ Подземелья… Это ваше. Я дарю вам эту жертву… Моя первая жертва вам…

Кровь перестала растекаться и стала быстро впитываться в землю. Бергвид поднял голову и огляделся: вокруг него стояли люди, замершие, как свартальвы, застигнутые солнцем. На бледном лице Бергвида виднелись брызги крови, взгляд темных глаз потух, меч в опущенной руке вздрагивал, и он походил на какое-то безжалостное божество, принявшее кровавую человеческую жертву.

Асольву вспомнилось давнее зрелище: святилище Тюрсхейм, в котором он не бывал вот уже двадцать семь лет, молчаливый Волчий камень и тело, распростертое перед ним… Лужа горячей крови, рыжеватый клок волос, колеблемый ветром, окровавленный меч в руках Стюрмира конунга… Тот час, когда отец Бергвида лишил жизни его отца, Фрейвида Огниво. И как ни мелок был нагловатый и неумный Грют Драчун по сравнению с гордым, неуступчивым и решительным хёвдингом Квиттингского Запада, сходство конца их судеб показалось дурным пророчеством. С того убийства начались поражения квиттов. Тем ударом меча Стюрмир конунг расколол надвое свое племя и обрек его на гибель. И вот теперь его единственный сын, собравшийся в поход, сделал такой же первый шаг. И он, уже сознательно, делает то, что отец его совершил только по недальновидности: объявляет соперниками и врагами собственных соплеменников и поднимает оружие против них. Когда две половины целого встают друг против друга – возможна ли вообще победа? Чем ни кончится – это все равно будет поражение.

И еще Асольву вдруг вспомнилась сестра Хёрдис. В бедах, сопровождавших начало войны, обвиняли ее. Здесь она уже ни при чем, а беды все множатся и множатся…

– Никто не смеет… никому не трогать… – пробормотал Бергвид, пытаясь придать властность своему ослабевшему голосу. – Не трогать… Темные альвы возьмут его… Я отдаю им… Не понадобится раба…

Он имел в виду свое намерение принести человеческую жертву в святилище перед началом похода. Но если рабы могли втихомолку радоваться, не опасаясь столь сурового жребия, то воинов неприятно поразило это внезапное жертвоприношение. Те, кто раньше не имел с Бергвидом дела, усомнились в нем; знавшие его испугались за себя. Невозмутим остался только Ормкель.

– Так и надо дураку! – презрительно сказал он и сплюнул на землю неподалеку от трупа.

– Мы выступаем в поход в ближайшие дни! – объявил Бергвид, перейдя со двора, где все это случилось, в гридницу и выпив пива из кубка, который поднесли ему дрожащие руки невесты. – Пока кровь жертвы не остыла, мы должны начать свое дело. Этот придурок не оставил нам выбора. Теперь копье брошено, и не мне звать его назад. Не будем ждать, пока Лисица нападет на нас! Пусть похвалится Одину победой своих рабов над той падалью, когда сядет с ним за стол! Если сумеет умереть достойно! Я приказываю: мы выступаем завтра! Я не оставлю ни одной целой усадьбы между Раудбергой и Золотым озером! Через пять дней я буду сидеть в гриднице Каменного Кабана! Да поможет мне дух корней и камней! Никто не посмеет больше противиться мне! Отныне у Квиттинга не будет других владык и хёвдингов! Я все возьму под свою руку и поведу квиттов к новой славе!

Эйра дрожала, наблюдая все это и не веря своим глазам. Лицо Бергвида с сохнущими брызгами крови на коже казалось ей темным, как у тех свартальвов, диким, как у тролля, нечеловеческим, как у восставшего мертвеца! Ей было тяжело и больно смотреть на него, но она не могла оторвать глаз, как будто скованная злым колдовством. Под ресницами горели слезы ужаса, дыхание сбивалось, сердце колотилось, точно просясь на волю. Бергвид вдруг представился ей какой-то черной пропастью, куда утекает горячая кровь из жил каждого, кто его видит и слышит. Ее душа полнилась ужасом, гневом, недоумением и отвращением ко всему происходящему. Это какое-то чудовище! Оборотень, которым тролли и ведьмы подменили того Бергвида, которого она полюбила. Она полюбила человека, который стал в ее глазах олицетворением мести за прежнее бессилие и разорение, новым Сигурдом, способным объединить квиттов под своей властью и уничтожить всякую вражду. Но перед ней теперь сидел сам воплощенный дух вражды, готовый поить неживое кровью живых, чтобы получить силу для новых убийств.

Он поклялся двергам убить всех мужчин из рода Вигмара! Только дома, согревшись на солнце после холода подгорья и придя в себя, Эйра осознала, какие жуткие обязательства взял на себя Бергвид – и она ему помогла! И вот он выступает в поход, чтобы выполнить обещанное: убить Вигмара, и Бьёрна, и Ульвига, и старого Хальма, который в ее воображении так похож на самого Хродерика Кузнеца… Темные альвы не сумели справиться с Кузнецом и вот теперь пытаются чужими руками избавиться от его потомков и наследников, которые оспаривают власть двергов над недрами Медного леса. И даже Лейкнир… Хоть по крови он и не принадлежит к роду Вигмара, но по духу он стал ему таким же сыном, как Эгиль или Хлодвиг. И именно так, как сына Вигмара и своего смертельного врага, его воспринимает Бергвид. Нет, совсем не того хотел Асольв, когда решился его поддерживать. Совсем другого! Почему же его искреннее желание мира привело только к более жестокой вражде?

Но что теперь делать? В мыслях Эйры все путалось, созревающий в душе перелом грозил обвалом всех чувств и представлений. Но Эйра еще не отдавала себе отчета в происходящем с ней и ощущала только то, что стоит над пропастью.

* * *

На окончательные сборы потребовалось еще какое-то время: как ни жаждал Бергвид конунг скорее ринуться в бой, приходилось ждать, пока вернутся посланные на побережье за съестными припасами. Ульв Дубина и кое-кто за ним, правда, кричали, что еду надо отнять у врага, но Асольв убедил слишком на это не рассчитывать: благодаря выходке Грюта Вигмар Лисица предупрежден, и жители его округи наверняка припрятали скот и прочее. Кроме того, Бергвид медлил в ожидании, пока к нему съедется побольше народу из тех, с кого ему удалось взять клятвы верности. Но вот наконец посланные вернулись с припасами, приготовления закончились. В Кремнистом Склоне собралось почти полтысячи человек, все пространство за стеной усадьбы было изрыто землянками и дымило кострами, так что внутри усадьбы все пропахло дымом, как после пожара. Ближние рощи были снесены на дрова и светились насквозь. Ждать больше люди не хотели. Принеся в святилище Стоячие Камни жертвы Одину и Тюру, войско Бергвида выступило на север.

В последний вечер перед выходом Асгрим Барсук долго терся возле Бергвида, пока наконец не выбрал время поговорить с ним без чужих ушей. Самое низкое происхождение ясно отражалось на простецком лице Асгрима с узким морщинистым лбом, встопорщенными бровями и какой-то мятой рыжеватой бороденкой, однако он был неглуп, храбр и упорен, имел славу хорошего воина. Мудрецом его не считали – а напрасно. Не будучи сведущ в рунах и песнях, понятия не имея об уладских богах, не зная, кто сейчас конунг у раудов или граннов, он между тем обладал одним ценным и редким умением – умел разговаривать с Бергвидом. Его низкое происхождение, его неуклюжесть не задевали самолюбия конунга, и он относился к Асгриму снисходительно, как к преданному дурачку. И так получалось, что он, отвергая советы умных и сведущих людей, принимал их единственно от этого «дурачка».

– Вот ты, конунг, думаешь про одно дело, – начал Асгрим, стоя возле резного подлокотника конунгова сиденья.

Бергвид вопросительно покосился на своего ярла.

– Я тоже про него думаю, – продолжал Асгрим. – Все про того вон парня!

Он кивнул на сидящего напротив Ормкеля. Из осторожности Асгрим не хотел называть фьялля по имени, хотя этот «парень» был не моложе его самого.

– Ты о чем? – сдержанно спросил Бергвид.

– Дело-то такое… Может, он со своими там и поссорился, это Один знает, ему сверху видно. Нам не видно. Ты, конунг, правильно делаешь, что ему не доверяешь. Ты, как Один, всех насквозь видишь.

У Асгрима не было никаких оснований думать, что Бергвид не доверяет Ормкелю, скорее наоборот. Но в этом и заключался его тайный способ давать советы конунгу. О том, чего ему хотелось, он говорил как об уже существующем, притом непременно с похвалой уму и проницательности Бергвида. «Ты правильно ему не доверяешь» означало «ты не должен ему доверять!».

– И что еще ты думаешь? – равнодушно осведомился Бергвид, чуть пристальнее взглянув через гридницу на Ормкеля, будто пытался и впрямь увидеть его насквозь.

Бергвид хранил непроницаемо-равнодушный вид – от матери он унаследовал, кроме прочего, еще и способность при необходимости лицемерить, хотя получалось у него похуже, – но его кольнуло беспокойство. Неужели он проглядел что-то такое, что видно любому простофиле вроде Барсука? А что-то такое должно быть, потому что Асгрим, как Бергвид знал по опыту, открывает рот только тогда, когда ему есть что сказать.

– Кто там победит… Когда мы победим Лисицу, – поправился Асгрим, – нам хорошо будет. Да тем парням, – он опять покосился на Ормкеля, имея в виду племя фьяллей, – будет худо. Им-то ведь не надо, чтобы ты в полную силу вошел. Им это – что нож острый в бок. Ни ты, ни кто другой. Им-то хорошо, что мы тут деремся. А если кто одолеет и все под себя возьмет – вот тут им-то хоть в землю ложись. Короче, за ним глядеть надо. Ты правильно велел за ним глядеть. Чтоб он вестей никому не давал.

Бергвид кивнул, не отрицая, что приказал наблюдать за Ормкелем, потом добавил:

– Он не сможет. Он здесь один, и до моря далеко.

– А то вдруг сбежит? Ты ведь, верно, хочешь приказать мне за ним поглядеть? Думаешь, уж Барсук-то не проворонит, да, конунг? Я-то с моими ребятами… Так-то прочнее будет. День и ночь будет под присмотром.

Бергвид опять кивнул, давая разрешение. Он не очень верил, что фьялль в одиночку сумеет причинить какой-то вред, но подозрительность он тоже унаследовал от матери и не удивился бы, если бы предателем оказался кто угодно. В том числе и сам Асгрим Барсук.

На другое утро дружина Бергвида ушла из усадьбы. С ней отправился сам Асольв Непризнанный во главе сорока человек, которых смог набрать. В душе он сомневался, что поход ради истребления рода Вигмара Лисицы – правое дело, а также в том, что это дело осуществимое, но отступиться от Бергвида уже было невозможно, и приходилось положиться на судьбу, как он и поступал всю жизнь.

За два дня войско преодолело расстояние до приграничного ручья, где принял свой последний бесславный бой Грют Драчун, и вторглось во владения Вигмара Лисицы. На сей раз на лугу не паслось скотины. Три двора, которые прошла дружина, оказались пусты. Люди, скот и ценная утварь исчезли. Дружина пошла дальше на север, а позади нее поднимались столбы дыма: дома, амбары со снопами нового урожая на шестах, сараи и хлева были преданы огню. Столбы темного дыма бросались в глаза издалека и служили предостережением, оповещая о несчастье раньше, чем успевали доскакать гонцы на самых лучших лошадях. И жители округи, давно уже жившие в ожидании этой беды, мигом укладывали самые ценные и необходимые вещи, запрягали лошадей в волокуши, сажали детей и женщин позади седел и уходили в горы. В пастушеских домиках и лесных полуземлянках можно было переждать опасность.

Оставив там женщин, мужчины отправлялись на север, к своему хёвдингу. И если бы чувством можно было убить, то Бергвид конунг в первый же день свалился бы мертвым с седла, убитый ненавистью пастухов, бондов и рыбаков, смотревших издалека, как огонь пожирает их дома и все плоды многолетних трудов. Старшее поколение, те, кому сравнялось лет сорок – пятьдесят, уже когда-то видели пламя над родными крышами и вот так же, спасая детей и пожитки, в бессилии проклинали племя фьяллей. Здесь, в пустынных лесах Железного Кольца, они нашли себе новый дом. Вигмар Лисица помог им устроиться, дал им железо на плуги, топоры и серпы и силой своего оружия защищал их труд. Он давал им возможность спокойно работать, и они не хотели другого вождя. Теперь пришел тот, кто звал себя законным конунгом квиттов и потому считал себя вправе уничтожать все, что не покоряется ему.

На Золотом озере узнали о его приближении уже на следующий день. Конный гонец не успел бы добраться сюда так быстро, но Вигмар Лисица недаром четыре раза в год поджаривал бычка на лесной полянке и приглашал к богатому угощению всех окрестных троллей.

На рассвете, когда туман плотным одеялом висел на ветках, скотницы открыли ворота, чтобы идти на ближнее пастбище доить, и сразу увидели необычное существо. Маленький, с семилетнего ребенка ростом, тощенький большеголовый человечек сидел на земле совершенно по-собачьи, согнув ноги, а выпрямленными руками упираясь в землю. Длиннющий язык касался плеча, широкие уши с вытянутым и загнутым верхним концом подрагивали. По всем мускулам тролля пробегала дрожь, вытянутая бледная мордочка выглядела сосредоточенной и напуганной. Это был Раск – Проворный, еще один из многочисленных сынков матушки Блосы.

– Молния, где Молния?! – Завидев женщин, тролль тут же вскочил и запрыгал перед ними, не входя, однако, в ворота. От неожиданности скотницы вскрикнули и уронили наземь деревянные ведра. – Скорее, Молния! Где Хозяин? Идет Черная Шкура! Идет брат Серой Ведьмы! Всадницы Жадного! Дочери Стылого! Он идет сюда и жжет все по дороге! Он еще вчера вышел! Он хочет пожечь все, все! Я слышал!

Позабыв про ведра, женщины побежали в дом и подняли всех. Вигмар, с растрепанными рыжими косами и всклокоченной бородой, в неподпоясанной рубахе бегом выскочил за ворота. Зайти в человеческий дом никто из троллей не мог, и потому последний из подкоряжных жителей, если уж у него появлялось тут дело, удостаивался чести, какой не видал никто из знатных хёвдингов, – Вигмар Лисица сам выходил к нему за ворота.

– Идет Черная Шкура! – пронзительно визжал тролль, при виде Хозяина Молний отскочив на десять шагов и лихорадочно приплясывая на стылой земле. – Он все ближе! Я слышу, как он идет! Много людей – топ-топ, бум-бум!

И тролль подпрыгивал, как будто земля, дрожащая под далекими шагами врага, обжигала ему лапы.

Вигмар ожидал этой вести и не стал тратить время на разговоры. Сыновья и хирдманы тут же были разосланы по всем дворам и усадьбам созывать войско, а женщины принялись собирать поклажу.

– Эх, отец не дожил! – бормотал Оддглим, сын Гуннвальда Надоеды, торопливо и сноровисто седлая коня. – Вот он бы показал этой шкуре… Запрыгал бы, как фьялли прыгали тогда…

Оддглим, как и многие другие, рожденные в округе Железного Кольца, вырос на рассказах о том, как двадцать семь лет назад Вигмар Лисица со своей первой немногочисленной дружиной отражал нападение фьяллей, желавших завладеть золотом квиттингских гор. Двадцать пять лет назад Вигмар, Гейр, Гуннвальд и другие воины старшего поколения бились с фьяллями в Пестрой долине и в Битве Чудовищ на побережье. Теперь пришел час молодых. Гуннвальд Надоеда, носивший и второе прозвище – Каменный Череп, проживший больше семидесяти лет, теперь сражался в небесной дружине Одина. От новых врагов Золотое озеро защищает его сын, у которого нет другой родины. Напрасно Даг хёвдинг задумал их примирить – теперь поздно, а его миролюбие могло дорого обойтись Железному Кольцу. От Вильбранда хёвдинга из Хетберга еще нет вестей – даже если он и идет на помощь, пока Вигмару Лисице приходится встречать врага в одиночку и рассчитывать только на себя. И на своих людей: сыновей, хирдманов, бондов, рудокопов…

Вигмар решил выступать завтра на рассвете. Он на память знал, сколько воинов может выставить каждый двор, и все они заранее получили приказ готовиться к походу, но собрать войско никак нельзя было быстрее чем за сутки.

Альдона, не успевшая даже расчесать волос и в криво заколотом платье, бегала туда-сюда и собирала то рубахи, то полотно для будущих перевязок, то пшено и сушеную рыбу, то целебные травы в мешочках. Все падало у нее из рук: умом она знала, что и как надо сделать, но душой никак не могла примириться, что завтра утром – уже завтра! – в это же время никого из ее близких тут не будет. Бергвид Черная Шкура, давний враг, которого ненавидели, презирали и о котором столько говорили, действительно идет сюда, чтобы сжечь усадьбу Каменный Кабан и разорить берега Золотого озера, как он уже разорил приграничье и сжег дворы Делянку, Кукушкин Холм, Олений Мох, Арнорово Пастбище… Это не слухи, не домыслы, не древние песни о подвигах – это война, это смерть, это вражда и зло, которым необходимо дать отпор!

День пролетел незаметно; тьма упала сверху нежданно, как злая черная птица. Альдона не чуяла под собой ног; столько дел было переделано, волокуши во дворе уложены и увязаны. О сне никто не помышлял; то и дело скрипели ворота, раздавались голоса и топот копыт – появлялись то из Совиного Камня, то из Ступенчатой Горы, то из Бобрового Ручья. Ормульв Точило привел тридцать человек, Фален бонд приехал с двумя сыновьями и одним работником, но все были полны равной готовности не уступить свою живую землю убийце конунгу. Всех приезжавших не могла вместить усадьба, гостевые и дружинные покои полны, лошади стояли во дворе и на всей луговине перед воротами; ворота не закрывались, на дворе горел большой костер, и дозорные с факелами непрерывно обходили коней. В ночи раздавались голоса, полные лихорадочного возбуждения, мало кто спал. Все это чем-то напоминало праздник, но этот праздник отдавал горьким привкусом беды.

В усадьбе теснилось множество людей, но Альдона уже видела ее опустевшей, и все нынешнее многолюдство казалось ей призрачным. Все были заняты какими-то хлопотами, все были взбудоражены, хотя и старались по примеру хёвдинга держаться спокойно. Альдона снова и снова пересматривала всю поклажу, которую дружина везла с собой; она не боялась, будто что-то забыли, но не могла сидеть сложа руки. И раньше бывало, что весь дом собирался куда-то ехать, хотя бы в Тингваль или даже в Нагорье к Хагиру Синеглазому, где на ее памяти бывали два раза. Но тогда она ехала со всеми и в радостном воодушевлении ожидала поездки, новых мест и встреч с новыми людьми. Теперь же она оставалась дома, а все ее близкие уходили на «пир волков и воронов». Альдона сознавала, что кого-то из братьев или даже самого отца она видит, быть может, в последний раз. Эта мысль так ее ужасала, что в груди холодело; она не хотела об этом думать, но это была правда.

– А вдруг тебя убьют? Что я буду делать, если тебя убьют? – рыдала Ингилетта, вцепившись в руку Эгиля и в своем беспредельном отчаянии даже не понимая, что это не лучший способ подбодрить мужа перед битвами.

Альдоне очень хотелось попросить ее замолчать, но в душе ее билась та же самая мысль: что я буду делать, если вас убьют?

За хозяина в усадьбе оставался Хроар. Вигмар рассудил, что женатый сын, сам отец двоих детей, будет здесь полезнее, тем более что по своему складу Хроар был скорее хороший хозяин, чем великий воин. И еще оставался Лейкнир: он в любом бою принес бы много пользы, но Вигмар не мог требовать, чтобы он шел воевать против собственного отца.

Хильдвина, возбужденная не меньше прочих, расхаживала по гриднице с пылающими щеками, полная лихорадочного оживления, любопытства и даже зависти.

– Ах, почему я не мужчина! – страдальчески повторяла она. – Как бы я хотела отправиться с вами! Уж я бы ему показала!

Она бросала взгляды на Вигмара, но ему сейчас было не до восхищения ее отвагой. Его взгляд не отрывался от Альдоны. Он сделал уже все мыслимые распоряжения, но за остающихся дома он не мог быть полностью спокоен. Свою дочь он бы с радостью завернул в платок, положил за пазуху и взял с собой для полной уверенности, что за время похода с ней ничего не случится. В этот вечер ему настойчиво вспоминалась Рагна-Гейда. Лихорадочное возбуждение близкой битвы воскресило в нем воспоминания о первой войне и во всей яркости вызвало в нем образ той, что тогда находилась рядом и с которой он был так неразрывно связан даже сейчас, когда она невозвратно ушла от них. Рагна-Гейда виделась ему совсем молодой, ровесницей нынешней Альдоны, и сейчас он замечал гораздо больше сходства между женой и дочерью, чем всегда. Тот же рост, стройный стан, посадка головы… Те же глаза, серые с зелеными искрами, с длинными черными ресницами… И что-то такое общее в выражении лица: умное, нежное, тревожное… Такое лицо он часто видел у Рагны-Гейды в те дни, когда она была не старше своей дочери и когда они с большим-большим трудом закладывали основы нынешнего благополучия и могущества рода. Когда на следующий же день после свадьбы ему пришлось с оружием в руках защищать от фьяллей свой новый дом. Рагна-Гейда умерла, но столько лет спустя дочь ее обшаривает тревожным взглядом лица уходящих, будто хочет поймать и сохранить для себя самое главное в них. Рагна-Гейда глядит ее глазами в лица своих сыновей и пасынков… И с ней ее мать, фру Арнхильда, гордая, сильная и неуступчивая женщина, когда-то посылавшая в бой сыновей, потому что этого требует честь рода… И сама богиня Фригг, сыновья которой снова и снова выходят на битвы с великанами… Что бы ни случилось в будущем, даже и приведись ему жениться снова, никакая молодая жена не заменит ему Рагну-Гейду, с которой они вместе были молодыми. Она умерла, душа очага, умерла, вечно юная богиня его любви, но оставила ему дочь, их главное сокровище, завоеванное в долгой и жестокой борьбе с судьбой. И сейчас Вигмар не связывал с образом дочери никаких честолюбивых притязаний, сейчас ему хотелось одного: чтобы она, живое подобие и продолжение Рагны-Гейды, самое дорогое, что у него есть, дороже земель и сокровищ, была всегда невредима и благополучна. Ради ее будущего рождения, еще не зная и не думая о ней, он бился двадцать семь лет и двадцать пять лет назад, и ради ее счастья он идет биться сейчас.

Альдона часто смотрела на отца, их взгляды встречались и сцеплялись так крепко, что сияющий луч между ними, казалось, можно было увидеть. Вигмар был для Альдоны не просто отцом. Она почитала его как доблестнейшего в мире воина и мудрейшего из правителей. Он, как бог, создал весь тот мир, в котором она жила с рождения: без него берега Золотого озера оставались бы пустыней, тут не стояла бы эта усадьба, по округе не выросли дворы и дворики, не зеленели бы свежими ростками поля, не звенели бы кузнечные молоты, не дымили бы плавильные печи. Вигмар был духом Квиттинга, еще не вернувшего прежней силы, но знающего к тому единственный верный путь – труд, терпение и стойкость.

Альдоне вспоминалось ее детство, когда Вигмар предпочитал ее всем сыновьям, ласкал и баловал как никого другого. Она знала, что он и сейчас любит ее больше всех на свете, и отвечала ему такой же любовью. Именно сейчас она поняла, что спокойствием, достатком и счастьем своей жизни обязана ему всецело. Она могла не задумываться над этим и жить в свое удовольствие, но только потому, что он, как Мировой Ясень, с нерушимой надежностью держал свод неба над ее головой. Он дал ей все: ум, красоту, уверенность в себе, гордость за свой род. И если она могла не шутя мечтать о муже-конунге, то только благодаря ему – отцу, который дал ей богатство и честь, которых сам в ее годы не имел.

И он не может погибнуть! Альдона трепетала при мысли об опасности, навстречу которой он уходит, но в ней жила уверенность, что ему все по плечу. Даже она, дочь, не знает до конца всех его сил. Он, как новый великан, стоит на корнях квиттингских гор, и нет той силы, которая могла бы его одолеть.

Перед тем как идти спать, Вигмар подозвал к себе Лейкнира. Лейкнир подошел, ожидая каких-нибудь еще распоряжений, но Вигмар просто положил руку ему на плечо и пристально посмотрел в лицо. И Лейкнир вдруг понял, о чем думает хёвдинг. И ответил ему прямым и уверенным взглядом. Вигмар Лисица может не просить его позаботиться об Альдоне. Он и сам должен знать: даже если будут рушиться горы, Лейкнир сделает все, чтобы уберечь ее от самого маленького камешка.

– Смотри, – только и сказал ему Вигмар. – Усадьбу я оставляю на Хроара, а ее – на тебя. Если слэтт не вернется… Мало ли что мне выгодно, но свое счастье она выбирает сама. Остальное в твоих руках.

От Вигмара не укрылось, что после обручения Альдоны с Хельги ярлом ее привязанность к Лейкниру не ослабла, а, наоборот, усилилась. Вигмар и сам прекрасно помнил то, о чем Лейкнир как-то в отчаянии напомнил Альдоне: двадцать семь лет назад родичи Рагны-Гейды считали, что Вигмар Лисица для нее недостаточно хорош. Она сама рассудила иначе. И ее дочь имеет то же самое право – самой выбрать отца для своих будущих детей.

– Вернется он или не вернется… – Рослый Лейкнир смотрел на Вигмара сверху, ему это было неудобно, но он хотел сказать всю правду. – С ней ничего не случится, пока я жив.

Вигмар сжал его плечо и отошел. Рагна-Гейда когда-то сказала ему: в женщине заключено будущее, поэтому она всегда лучше знает, чего человек стоит на самом деле.

* * *

Двигаясь навстречу друг другу, две дружины встретились под вечер следующего дня. Еще не стемнело, но было пасмурно: серое небо, затянутое плотными дождевыми облаками, висело низко. Вигмар Лисица ехал во главе своего войска вверх по каменистой тропе, направляясь к перевалу, когда из-за елей на склоне вприпрыжку спустились двое: мужчина с длинной русой бородой и подросток лет пятнадцати. Сын держал в руках лук, а отец – копье, повесив лук за спину. Вигмар узнал Хаука бонда, хозяина Хаукова Двора, по имени которого и долина, где он поселился, называлась Хаукдаленом. Оба тяжело дышали, на лице бонда отражались возбужденное негодование и тревога.

– Хёвдинг! Они здесь! – Еще не добежав, Хаук бонд закричал издалека и взмахом копья показал назад, к перевалу, где уже подавал знаки копьями передовой разъезд. – Я вас увидел со склона… Они идут! Они в нашей долине! Прошли старый Эйков двор! Видишь – дым?

Слабая струйка дыма, поднимавшаяся из-за перевала, уже была видна.

– Подожгли, подожгли! – кричал подросток, смотревший в это время назад.

– Надо думать, это последнее, что им удалось сжечь! – ответил Вигмар. – Где твои люди?

– Во Фродовом доме! – Хаук бонд махнул копьем в сторону ближней горы. – Знаешь, в лесу, где еще жил старый Фрод! Вот там! Мы ушли еще с ночи… Стур Косой прискакал… Там и женщины, и Торфинн с Фастиром… Мы все забрали, и стадо у нас на пастбище…

– Пусть сын зовет всех мужчин с оружием, а ты ищи себе место! – Вигмар кивнул на дружинный строй позади себя. – Стур Косой уже там.

Въехав на перевал, Вигмар сразу увидел врага. Темный неровный поток дружины, составленной из всадников и пеших вперемешку, медленно лился по долине вдоль берега Глимэльва – Слюдяной реки, впадавшей в Золотое озеро. Вигмара догнали передние ряды дружины, позади него затрубил боевой рог.

Завидев нескольких всадников на гребне каменистого откоса и поняв, что это означает, люди Бергвида несколько смешали строй. На дне долины тоже раздался голос рога. Войско приостановилось: лезть на откос, над которым ждут клинки, не хотелось.

Долину Хаукдален в этом месте довольно тесно сжали ближние горы: склон одной горы плавно перетекал в другой, ровного места почти не оставалось и войску было негде развернуться. На крутых склонах кое-где торчали заостренные выступы рыжеватых скал, сверху покрытые только мхом, на более пологих местах зеленел кустарник и мелкие деревца. Место не слишком подходило для битвы, но другого боги не дали.

Вигмар давно не видел Бергвида, но узнал его без труда: тот ехал впереди, под стягом с изображением Тюровой руки. Его блестящий шлем с золочеными накладками и плащ из черной бычьей шкуры на плечах сразу бросались в глаза.

Бергвид тоже его заметил.

– Это ты, Вигмар Лисица? – закричал он, приблизившись к откосу настолько, чтобы его можно было услышать. – Вылез из своей норы? У тебя еще есть время признать мою власть! Если ты дашь клятву покоряться мне и платить дань, то я не трону твой дом и тебя!

– Железное Кольцо никому не платит дани и не будет платить! – крикнул в ответ Вигмар. – Ты ничего для нас не сделал, и мы ничем тебе не обязаны!

Двадцать пять лет назад он уже произносил примерно эти слова, обращаясь к Торбранду, конунгу фьяллей. Мог ли он предположить, что спустя годы он скажет то же самое квитту, зовущему себя конунгом квиттов? Тем самым конунгом, которого так не хватает раздираемому многолетней и многоликой войной полуострову? Но времена изменились: теперь именно этот человек, наследник конунгов и прямой потомок, как это ни дико, Хродерика Кузнеца, лишал Квиттинг возможности собраться с силами, стремился выпить кровь из того небольшого островка мира и благополучия, который Вигмар Лисица создал трудом почти всей своей жизни.

– Как ты смеешь не признавать законного конунга квиттов? – с гневом крикнул Бергвид. – Власть над всем Квиттингом принадлежит мне одному! Меня провозгласил конунгом тинг войска еще десять лет назад!

– Никто из моей округи и вообще из Медного леса не был на том тинге! Все твои права на границах Медного леса кончаются! И если кто-то, – Вигмар быстрым взглядом кольнул Асольва, в шлеме и кольчуге сидевшего на коне, – предпочитает по своей воле навязать себе на шею власть разбойника, то они скоро пожалеют об этом! Я предложу тебе другое: если ты немедленно повернешь войско назад и поклянешься возместить моей округе все убытки, я позволю вам уйти живыми!

– Ты еще смеешь мне грозить! Ты, предатель!

– Выбирай слова и оглянись на себя! – в твердом и спокойном голосе Вигмара впервые зазвучал грозный гнев. – Мой род невысок, но на нем нет пятен рабства!

– В этом виноваты слэтты! Я отомщу им! Те самые слэтты, с которыми ты задумал породниться! Слэтты – враги мне, а значит, всему Квиттингу! Ты предал Квиттинг, и я накажу тебя за это!

– Не надо воображать себя Квиттингом, Бергвид сын Стюрмира! Квиттинг переживет тебя и меня! Твой отец тоже решал один за всех, и ты знаешь, чем это кончилось!

– Не смей говорить о моем отце! Твой отец был недостоин ему коня подать!

– Зато сам я не скитаюсь из дома в дом, как бродяга, не расточаю чужое добро, не умея приобрести своего, не заполняю воздух трескучими словами, не колдую и не ворожу, как старая баба! Ты – проклятье Квиттинга, ты заставляешь племя проливать кровь, вместо того чтобы дать ему хлеб! Ты служишь мертвым и только мешаешь жить живым! Ты худший враг квиттам, чем даже фьялли! Твое место в Хель! И люди Железного Кольца скорее погибнут все до единого, чем покорятся тебе!

– Нечего откладывать!

Во время этой беседы Асольв Непризнанный тревожно озирался и переглядывался с Асгримом Барсуком: место битвы было очень невыгодным для Бергвида. При хорошем напоре Вигмар мог сбросить его с дружиной в реку. А что он человек напористый, никто не сомневался.

Люди Вигмара уже готовились к битве: всадники сходили с коней, привязывали их к деревьям поодаль, вынимали копья из петель у седла, натягивали тетивы на луки, вешали на запястье меч, чтобы взять в руку секиру. Те, у кого имелись кольчуги или стегачи, облачались в доспехи и надевали шлемы.

В войске Бергвида тоже шли приготовления. Сам конунг положил руку на грудь и окинул взглядом окрестные горы.

– Где ты, дочь Свальнира! – негромко позвал он, и его низкий голос, казалось, шел особой тайной тропой среди камней и деревьев. – Где ты, Всадница Жадного! Ты слышишь меня? Ты готова помочь мне?

За пазухой у него лежала маленькая, путаная, прочная сеть, сплетенная из длинных женских волос цвета сухой еловой хвои, – подарок Дагейды, вместе с которым она передала Бергвиду часть своей силы. Пока он держал сеть при себе, «боевые оковы» на каждого врага сплетались сами собой. Бергвид привык знать, что его сила превосходит силу любого врага, но сейчас чувствовал неприятную неуверенность. Вигмару Лисице помогает Грюла, пятнадцатихвостая лисица-страшилище из рода огненных великанов, дочь самого Сурта, будущего губителя мира. Грюла не раз спасала Вигмара, когда, казалось бы, спасения ему быть не могло. Бергвид помнил о ней, и его пробирала дрожь при мысли, что в любой миг из-под земли под самыми ногами может полыхнуть жгучее багровое пламя.

На одном из ближних склонов мелькнуло что-то живое. Бергвид узнал свою покровительницу, и на душе у него полегчало. Маленькая, хрупкая женская фигурка, одетая в косматую волчью накидку, взобралась на большой валун, и копна густых, растрепанных тускло-рыжих волос придавала ей сходство с ожившим можжевеловым кустом, покрытым сухой хвоей. Отряхнув ладошки, ведьма встала на валуне во весь рост и жадно глянула в долину. Ее желтые, как болотная вода, глаза пронзительно блестели, по мелким чертам маленького бледного личика пробегала лихорадочная дрожь. Дух Медного леса трепетал от жадности в ожидании близкой поживы. В ожидании горячей человеческой крови, самого сладкого питья для тех, чья кровь холодна!

– Отец, посмотри! – Эгиль тоже заметил ведьму и тронул Вигмара за плечо.

Вигмар глянул на склон и кивнул. Его зоркий глаз быстро нашел ведьму, почти незаметную среди кустов, валунов и пестрой россыпи замшелых камней. Он знал, что в битвах с Бергвидом рыжая ведьма тоже будет его противником. Приняв из рук Ульвига стальной шлем с золотыми чеканными накладками, Вигмар встал над откосом, поднял перед собой огромный красный щит, как будто закрывая им всю дружину, и запел заклинание:

Щит мой ковали молоты молний, кровь великанов крепила края! Щит мой – губитель секирам и копьям, стрелы он ловит и тупит мечи!

При первых же звуках заклинания Дагейда вздрогнула, как от удара, ее личико исказилось: призываемые силы молний и грома били ее невидимыми бичами. Скеорчившись, она закрыла голову руками, но не ушла с валуна: она тоже собралась в битву и готова была терпеть.

Щит мой окован силою грома, голосом Тора, блеском Биврёста, Одина оком, отвагою Фрейра, Локи проворством и стойкостью Бальдра! Рогом Хеймдалля, черепом Имира я заклинаю войско от ран! Будут герои ничем не вредимы, волею Одина щит мой мне дан!

– Вперед! – Допев заклинание, Вигмар надел щит на руку, вскинул свое копье, сверкающее золотом наконечника и резьбой древка, и бегом бросился вниз по склону.

Войско с дружным криком устремилось следом. Казалось, грохочущая каменная лавина, способная смести все на своем пути, неудержимо катится по склону вниз. Движение войска было настолько стремительным и плотным, что передние ряды Бергвида поначалу дрогнули, выставили перед собой стену разноцветных щитов и торчащих копий, чтобы встретить эту волну на месте, но Бергвид крикнул что-то неразборчивое и кинулся вперед. Волей-неволей дружина побежала за ним: в бою удача только рядом с конунгом.

Дагейда стремительно вскинула руки вперед и закричала, словно хотела своим пронзительным голосом перерезать строки Вигмарова заклинания:

Корни и камни сплетали оковы, ветер и ветви петли плели; вихревой сетью опутаны руки, связаны ноги корнем горы!

Против Поющего Жала, знаменитого Вигмарова копья, способного обращать нечисть в камень, сети за пазухой у Бергвида было недостаточно. Чары Дагейды упали невидимой сетью, и движение Вигмаровой дружины замедлилось: каждый, не исключая и его самого, ощутил внезапную тяжесть в руках и ногах. А Дагейда прыгала на валуне и кричала, стремясь сковать врага как можно плотнее:

Градом разящим падают чары, льдом Йотунхейма схвачена кровь! Кости и жилы немощь объяла, силы лишится враг мой навек!

Приблизившись на длину броска, Вигмар метнул копье, метя в самого Бергвида; Дагейда вскинула руки, и золотой наконечник дрогнул. Остановить его было так же невозможно, как поймать руками молнию: всех сил ведьмы хватило только на то, чтобы немного отклонить Поющее Жало. Но оно никогда не остается без жертвы: позолоченная сталь наконечника пронзила Стейнрада Жеребенка, стоявшего совсем рядом с Бергвидом. Даже не вскрикнув, он рухнул под ноги конунгу, а Поющее Жало в тот же миг оказалось опять в руках хозяина. Это было еще одно его драгоценное свойство, роднившее его с молотом самого Тора.

Две дружины сшиблись у самого подножия горы: раздался треск щитов, лязг железа, первые крики боли вплелись в яростные боевые кличи. Узкая долина не давала биться более широким строем, люди Вигмара и Бергвида постепенно перемешивались, прорубаясь глубже и глубже во вражеское войско, и кипящая, блестящая клинками полоса битвы ширилась. Задние ряды напирали, издавая боевые кличи, издалека осыпали противника стрелами и копьями. Крайним рядам в поисках простора пришлось карабкаться на склон, более пологий в этом месте, и вскоре между мелкими елочками уже мелькали, как тени, бьющиеся фигуры и холодно блестели клинки.

В первые мгновения войску Вигмара приходилось тяжело под бременем «боевых оков» Дагейды. Но Вигмар, безостановочно действуя Поющим Жалом, нанося удары то наконечником, то концом древка – этим умением он славился еще тридцать лет назад, – рвал невидимые путы, и с каждым ударом копья «боевые оковы» слабели, а у защитников Железного Кольца прибывало сил.

Дагейда прыгала на камне, но теперь уже не от радости, а от злобной досады; люди Бергвида ничего не замечали, но она-то ясно видела, как серый туман ее заклинания над войском Вигмара бледнеет и тает. Как молния в туче, Поющее Жало горячим блеском небесного огня рвало, жгло и рассеивало туман ее чар. Вспышки живой молнии болезненно потрясали все существо Дагейды. Холодная кровь ведьмы из племени каменных великанов не могла вынести жар этого огня. Род ее боится солнечного света, и только кровь матери-человека позволяла Дагейде оставаться в живых, а не развеяться горстью пепла по мху и хвое.

Войско Железного Кольца – люди Вигмара сразу узнавали друг друга по большим, начищенным железным кольцам, плоско нашитым на щиты, на шлемы, на грудь и на спину кожаного доспеха – начало теснить противника. Спускаясь со склона горы, они напирали мощным строем, заставляя Бергвидовых людей отступать. Пятясь в тесноте, люди конунга давили друг друга, их ряды все больше смешивались. Тьодольв сын Вальгаута со своей мощной и хорошо обученной дружиной теснил правое крыло Бергвида: оно и так располагалось в опасной близости к обрыву Глимэльва, и под мощным напором люди один за другим стали срываться в неглубокую, но сильно бурлящую в каменистом ложе реку.

Вигмар стремился добраться до Бергвида – если бы удалось убить вожака, то войско Раудберги непременно побежало бы. Но найти Бергвида оказалось нелегко. Вигмар ясно видел его золоченый шлем, видел черные волосы и бледное лицо, искаженное дикой яростью, видел меч, которым Бергвид работал без остановки, как берсерк. Меч из булатной стали, изделие его, Вигмара, собственной кузницы, один из тех, что Хельги ярл увез в подарок своей родне! Собственные достижения Вигмара обратились против него, и за это он ненавидел Бергвида не меньше, чем за все остальное. Но стоило Вигмару направиться к нему, золотым наконечником Поющего Жала расчищая путь через вражеский строй, как фигура Бергвида исчезала и его золоченый шлем сверкал совсем в другом месте. Однажды Вигмар увидел одновременно двух Бергвидов в разных сторонах – и оба работали булатными мечами, убивая защитников Железного Кольца. Вигмар злился, повторял заклинания, прогоняющие морок, но поделать ничего не мог. Дагейда все силы сосредоточила на том, чтобы Бергвид остался невредим. Он был орудием ее собственной мести, и она стремилась уберечь его любой ценой.

Дагейда вытащила из-за пазухи, из-под косматой волчьей накидки, нечто вроде клочка сизого тумана. Клок тумана колебался, дрожал, рвался улететь, но не мог подняться из маленьких, цепких ручек ведьмы. Это была прядь волос ее родича, древнего великана по имени Токкен из рода туманов. Держа сизое облачко в руках, Дагейда запела новое заклинание, словно вливая его в туман:

Волосы ветра, пряди тумана очи туманят, слух твой глушат! Память отбита рунами мрака, смято уменье в слабых руках!

Она подбросила прядь волос туманного великана и подняла руки ладонями вперед, словно толкая ее. Прядь тумана медленно поплыла к полю битвы и повисла над Бергвидом. Дагейда подпрыгивала на камне и дула вслед наговоренной пряди; полоса тумана все ширилась, простираясь над Бергвидом, и вскоре скрыла его от глаз противника. Теперь никто его не видел, даже Вигмар.

Больше ничего Дагейда сделать не могла. Она шипела от ярости и подпрыгивала, стремясь дать выход кипевшей в ее холодной крови злобе; она не сталкивалась раньше с Вигмаром Лисицей и не знала, как силен он стал в плетении и отражении чар. Если бы она это знала, она не допустила бы Бергвида до схватки с ним. По крайней мере, не сейчас.

– Все она! Она! – яростно шипела Дагейда, не смея назвать по имени Грюлу, чтобы ненароком не призвать ее на помощь врагу. – Она, огненное отродье!

А стальные мечи Хродерика, которыми в войске Железного Кольца были вооружены очень многие, между тем делали свое дело. Гибкие, как змеи, прочные, как лоб великана Хюмира, острые, как взгляд Хеймдалля, в сильных и умелых руках они сокрушали щиты, ломали древки копий и клинки вражеских мечей, как сухие травинки. Правый край Бергвидова строя уже весь ссыпался в Глимэльв под ликующие крики Тьодольва, остатки его бежали, увлекая за собой середину общего строя. Смятение увеличивалось.

Ормульв Точило подрубил древко стяга Раудберги, стяг упал. Еще напор – и войско Бергвида побежало. В беспорядке растекаясь в разные стороны, люди срывались в Глимэльв, карабкались вверх по откосам, прятались за кусты, бежали в заросли, отступали назад. Рог Вигмара трубил знак преследования, воины с железными кругами на шлемах стремились вслед за убегающими.

По всем склонам закипела беспорядочная возня. Люди конунга пытались скрыться в зарослях, но кусты обвивались вокруг их тел, ветки хватали за руки, сучья цепляли одежду, корневища выпирали из земли и бросались под ноги. Люди спотыкались, падали, силились встать, в беспорядке метались туда, сюда, но деревья толкали их стволами, выпихивали из чащи назад на склон, прямо на клинки Вигмаровой дружины. То и дело между стволов мелькали жуткие, перекошенные, издевающиеся морды троллей с растянутыми до ушей ртами – и люди Бергвида в ужасе кидались назад, забыв о вражеских клинках и готовые на все, только бы уйти от этой жути. Первобытный страх гнал их прочь от лесного племени, а тролли, визгливо хохоча, скалили острые зубы, тянули тонкие, многопалые, когтистые лапы.

– Лови, лови, мои детки! – верещал нечеловеческий голос откуда-то сверху. – Всех переловим, чтоб ни один не ушел! В мешок их, про запас! Зимой съедим! Съедим! Съедим!

Это походило на душный ночной кошмар, на морок; сумерки, ни тьма и ни свет, делали все ненастоящим, в глазах мелькало и рябило. На самой вершине откоса неподвижно и гордо стоял олень, вскинув голову с золотыми рогами, сияющими, как застывшие молнии. Верхом на олене сидела толстая, распухшая, как мокрая копна, старая троллиха с торчащими из-под головной повязки огромными ушами. Размахивая короткими толстыми ручками, матушка Блоса вопила, воодушевляя своих бесчисленных детей, и в ее широко открытой пасти были видны длинные звериные клыки. Ее резкий и пронзительный голос разносился над всей долиной и отражался от каждого дерева, как будто сотни деревянных и каменных голосов повторяли ее жадный призыв:

– Рвите их! Кусайте их! Грызите их! Острый зуб! Острый коготь! Цепкая лапа! Съедим их! Съедим!

– Дрянь! Мерзость! Прочь отсюда! – Дагейда, потрясая сжатыми кулаками, затопала ножками по камню, и визгливый хохот смолк: всех троллей утянуло в землю.

А Дагейда, торопясь, пока еще хоть кого-то можно спасти для будущих сражений, вскинула над головой руки и закричала диким и охрипшим голосом, грозя вершинам гор:

Горы я сдвину могучим заклятьем, дрожи, ужасайся, Имира кость! Корни подрыты, сорваны скалы, рухнут утесы на войско врагов!

Маленькая ведьма пустила в ход последнее средство. Отражаясь от склонов и вершин, ее голос окреп и ходил туда-сюда мощными волнами; за вершинами послышалось низкое, угрожающе ворчание. Мигом сообразив, Вигмар дал знак: рог запел отступление, но его поглотил нарастающий грохот камня. Дико заржали и забились привязанные лошади, пытаясь освободиться. По склонам уже запрыгали первые валуны, оторванные заклинанием ведьмы, срывая и волоча за собой более мелкие камни. Осыпи на склонах тронулись и поползли, увлекая за собой людей, и теперь уже два войска забыли вражду – каждый стремился спасти свою жизнь и падал на живот, отбрасывая оружие. Грохот камня поглотил последние человеческие голоса, исступленное конское ржание и звон клинков. А Дагейда кричала:

Вершины и склоны я заклинаю: Свальнира силой, Мёркера тьмою! Токкена прядями, зубьями Йорскреда, Бергскреда градом Авгрунда зевом; Льдом Йотунхейма, пламенем жарким горы дроблю я — нет вам спасения![3]

Дух мертвых великанов проснулся и заревел в горных вершинах; ожившие камни лавиной устремились вниз. Грохот обвалов покрыл последние слова ведьмы; люди, кто еще мог держаться на ногах, бежали в разные стороны, вперед и назад, не разбирая дороги, лишь бы уйти от лавины. От дикого грохота камня закладывало уши, тяжелая голова не соображала, в глазах темнело; никто уже не помнил о битве, стремительно ползущие осыпи и скачущие по склону валуны стали общим для всех врагом, которого нельзя победить, от которого можно только бежать, бежать! Каждый думал только о том, куда поставить ногу, чтобы не попасть в ползущую каменную реку; обломками щитов люди закрывали головы и плечи от летящих по воздуху камней. Каменная пыль слепила глаза, и только вырезанная на оружии и щитах руна «альгиз», незаметно подсказывая путь, спасла многих в эти мгновения, когда ни глаз, ни ум не могли бы спасти.

А каменный ревущий поток лился со склона и разделял бывших противников непроходимой движущейся стеной. Каменная пыль поднялась к самому небу, достала до серых облаков. Все дно долины стало пропастью, полной оглушительного грохота и тяжелой душной пыли. Все живое, что могло, разбежалось оттуда, а что не сумело, то пожрали каменные челюсти древних великанов.

Уцелевшие защитники Железного Кольца понемногу поднимались назад на перевал. Победу они могли считать за собой, но все были слишком потрясены вмешательством ведьмы и еще не могли радоваться. Дружины давно смешались, все сновали туда-сюда, отыскивая своих.

– Я здесь, Атли из Ступенчатой Горы! – раздавалось в одном месте. – Все мои люди, ко мне!

– Я здесь, Альвин сын Гулльранда! – голосил другой хёльд, размахивая своим стягом. – Люди из Синей Горки, ко мне!

Пока еще трудно было разобраться, сколько народу уцелело. Раненных камнями оказалось не меньше, чем раненных в битве. Их перевязывали, по лесистым склонам пробирались и подходили все новые люди, успевшие спастись от камнепада. Всем хотелось пить, запыленная, измученная толпа теснилась возле узкой тропы, спускавшейся к реке. Орудуя древком копья и покрикивая, племянник Вигмара Орвар сын Гейра пролез вниз и навел порядок: снизу вверх по цепочке стали передавать шлемы, наполненные водой.

По течению плыли, кувыркаясь на каменистых порожках, вывороченные оползнем деревья и кусты, а среди них и кричащие люди. Кто цеплялся за стволы, кто пытался сам бороться с течением, высовывая голову из кипящей белой пены. Свешиваясь с камней у берега, их пытались ловить, протягивая руки и палки.

Грохот в долине постепенно стихал. Кое-кто уже силился разглядеть, что там творится.

– Двор-то мой цел? Цел? Поглядите, кто видит! – призывал Хаук бонд. В битве острие чьей-то копья задело его бровь, к счастью, вскользь, и глаз уцелел, но был залит кровью, а другой жмурился от боли. Но боязнь за свой дом одолевала даже боль, и Хаук, моргая, все просил: – Поглядите кто-нибудь, двор-то мой не засыпало?

– Вроде крышу вижу! – утешал его сосед, Стур Косой, вглядываясь в медленно оседающую пыль. – Вроде стоит! Ты хорошо дом поставил – далеко от перевала, до него не достало. Все тут осталось, только вот луговину засыпало. Как ты только до дому проберешься, я теперь и не знаю!

– Всем пересчитать своих людей и мне сказать! – кричал где-то Вигмар Лисица. – Сейчас идем назад в Вересковый Холм, там ночуем, отдыхаем, а завтра на рассвете идем дальше. Поворачивай! Атли, возьми людей, кто цел, и поищите раненых внизу, кого придавило! Эгиль! Подбери человек десять пока, оставь в дозоре тут, потом пришлем замену! Эльгард, бери десяток с топорами, рубите жерди! Считай, сколько раненых не может идти, вяжите носилки! Если надо, возьмешь еще людей!

Понемногу, без строя, войско потянулось назад, к последней пройденной усадебке, где можно было устроить под крышей хотя бы тяжелораненых. Несколько десятков человек осталось возле перевала. Эгиль, оставленный старшим первой дозорной смены, вглядывался в оседающую пыль. Он уже успел окунуть голову в Глимэльв, по лицу его текла вода, он стряхивал ее ладонью, но только размазывал грязь. Позади обвала уже обозначилась тонкой призрачной чертой вершина дальней пологой горы. Ничего живого не было видно, ни одного человека, не считая Атли, который с крепким, свежевырубленным дубовым шестом в руках уже начал спускаться вниз.

Хотелось думать, что все остатки войска Бергвида погребены здесь, с ним самим во главе. Так погиб его отец Стюрмир конунг, на которого сбросила каменную лавину Хёрдис Колдунья, мать этой самой Дагейды… Эгиль видел Дагейду, исступленно прыгающую на валуне, и сейчас еще содрогался. При воспоминании об этой маленькой, серо-рыжей, подвижной и нечеловеческой фигурке пробирала дрожь, словно мохнатая гусеница ползет по спине, по самому хребту, и колет тонкими холодными ножками… Противно! Нет, Дагейда так просто не сдается. В ней воплощен сам дух Медного леса, а у Медного леса много сил в запасе. Очень плохо, что она на стороне Бергвида.

Эгиль вспоминал всю длинную, богатую событиями сагу о Квиттингской войне, которая была на два года старше его самого, и не мог понять: почему же сейчас дух Медного леса, всегда встававший против врагов Квиттинга, оказался врагом Вигмара Лисицы? Почему? Этот каменный обвал казался расщелиной, разорвавшей не только долину, но и весь полуостров. Земля подрагивала под ногами, словно грозила развалиться на части и обломками низвергнуться в Хель. Внутренние силы Медного леса встали друг против друга, а это гораздо страшнее, чем просто битва двух вождей.

* * *

В усадьбу Кремнистый Склон Бергвид конунг вернулся едва с половиной того войска, которое с ним уходило. Много было перебито булатными клинками Железного Кольца, немало осталось под камнями лавины. Многие разбежались по лесам, спасаясь от того и другого, и теперь с трудом находили дорогу к людям. Иным лишь через несколько дней удалось выйти из лесу в совсем незнакомых местах, и теперь они мечтали только о том, чтобы поскорее добраться до дому. Жажда ратной славы была утолена надолго. Слухи ходили один другого страшнее: рассказывали, что войско Вигмара насчитывало тысячу человек и тысячу троллей, что златорогие олени носились табуном и топтали всех, что Грюла выскочила из разверзшейся земли и спалила всю конунгову дружину. Участники битвы с трудом могли отличить правду от того, что им померещилось со страху. Почти никто не знал, кто послужил виновником камнепада: обвиняли троллей, заклинания Вигмара Лисицы, Грюлу. Многие уверяли, что видели лисицу-страшилище своими глазами, и даже описывали ее пятнадцать огненных хвостов.

Население округи, услышав о разгроме, переполошилось: то, что вчера казалось доблестью, разом обернулось безрассудством. Выдумали тоже – тягаться с Вигмаром Лисицей! Да у него все тролли на службе! И мечи Хродерика! И Грюла! Да нужно иметь вдесятеро больше войска, чтобы против него выходить! Конунг! Вигмар Лисица здесь конунг, и все боги за него! Видно же! Вот теперь увидите – теперь и мы будем ему дань платить! Дождетесь! А кто не захочет, у того Грюла спалит дом в один миг – с людьми и скотиной!

В Кремнистом Склоне Бергвид конунг застал еще с два десятка человек, которые подъехали туда по уговору с ним, но не успели к отходу дружины – и теперь втихомолку этому радовались. Люди ожидали худшего: зная настойчивость и самолюбие Вигмара, все были убеждены, что он не удовольствуется изгнанием врагов из своей округи и в ближайшее время появится здесь. Уннхильд приказала челяди собирать пожитки, готовясь к бегству из усадьбы. Фру Эйвильда не знала, что думать и что делать, и только вздыхала и плакала, целыми днями сидя возле лежанки мужа. Асольв, раненный в плечо, считал это заслуженным наказанием за свою глупость. Он-то ведь знал, чего стоит его северный сосед!

К Бергвиду конунгу боялись подступиться и не смели сказать ему хоть слово. Бледный от ярости, он ни с кем не разговаривал, а только хриплым голосом сквозь зубы бранил Вигмара и Грюлу.

– Мечи Хродерика! Проклятые мечи! – бормотал он. – Никто еще не мог… никто не мог устоять против меня! Проклятые тролли… Поющее Жало! Копье мертвеца! Только оно могли разрушить мои чары… «боевые оковы»… только они не дали мне победить…

Но проклинать судьбу ему пришлось недолго. На другое утро возле самых ворот усадьбы обнаружился небольшой мешок из плотной темной кожи. На плотно завязанных ремнях виднелась бронзовая бирка с отлитой руной «эйва». Вид у мешка был какой-то странный – пастух, первым его увидевший, отшатнулся и невольно вскрикнул, точно наткнулся на человеческую голову. Побежали за хозяевами, и до прихода Бергвида никто и не думал прикоснутся к мешку.

Увидев находку, Бергвид переменился в лице. Присев, он попытался было развязать узел, но плотные ремни не поддавались неловким от волнения рукам. Быстро потеряв терпение, Бергвид выхватил нож и ударил мешок в бок, словно живого врага. Темная кожа лопнула, и на прибитую мелкую траву через разрез просыпалось несколько тусклых желтоватых камешков, имевших самые причудливые, неровные очертания – примерно так застывает расплавленный воск, вылитый в холодную воду. Бергвид с лихорадочным волнением собрал их в ладонь и поднес к глазам.

Вслед за этим он выпрямился, поднял голову и окинул изумленных, трепещущих зрителей горящим торжествующим взглядом.

– Золото! – крикнул он среди тишины. – Это золото! Темные альвы исполнили обещание! Теперь я… Я… мне подвластно все! И земля, и подземелье Медного леса теперь в моей власти! – Бергвид сжал самородки в кулаке и тряхнул им с видом гордого могущества, словно теперь его кулак стал втрое тяжелее. Его лицо лихорадочно оживилось, брови дергались, глаза блестели – перемена после недавнего мрачного уныния была разительная и в чем-то пугающая. – С этим золотом я найму такую дружину, что все тролли Золотого озера… У Вигмара не хватит… Никто больше не посмеет противиться мне!

Мешок был полон золотом: россыпью мелких самородков вперемешку с золотым песком. Попадались и кусочки плавленного металла – остатки неудачных или испорченных изделий. Непривычная, чуждая красота их удивительно тонких и искусно выполненных узоров пугала и подавляла – на них словно отпечатался дух иного, нечеловеческого народа. И золота неизвестные дарители не пожалели: его хватало, чтобы нанять, вооружить и прокормить большое войско во время длительного похода.

В тот же день Бергвид приказал дружине собираться. Он решил ехать на юг, где мог собрать новое войско. С золотом темных альвов он будет желанным гостем у своих родичей на озере Фрейра, которые прежде совсем ему не радовались. Он требовал, чтобы Асольв со всей семьей ехал с ним, но Асольв не мог подняться с лежанки из-за своей раны и слабости, а женщины не хотели его покинуть. Даже Эйра не соглашалась последовать за женихом, не мыслила, как оторвется от усадьбы, от священной горы Раудберги. Бергвид злился, кричал, обвинял семью будущей родни в предательстве.

– Вы только и ждете, когда сюда придет Вигмар Лисица! Вы скоро его дождетесь! И вы предадите вашего конунга, вы будете лизать ему башмаки и умолять, чтобы он вас простил! Вы будете платить ему дань! Рабы! Трусы! Он возьмет вас в рабство и заставит пасти свиней! Подходящее для вас дело!

– Нам некуда ехать, конунг! – отвечал ему Асольв. – У нас нет другого дома. Ты – другое дело… А нам нет отсюда дороги. Если нам суждено погибнуть, то мы погибнем здесь.

Из-за предстоящей разлуки Эйра испытывала тайное облегчение, хотя и не хотела даже самой себе в этом признаться. Трудный поход к границам Свартальвхейма не сблизил их, как она надеялась, а еще больше отдалил от нее Бергвида. Теперь он стал посматривать на нее с тайной неприязнью, хотя, казалось бы, она имела право на его благодарность. Напрасно она надеялась, что доблестный жених будет относиться к ней с большей добротой и доверием, когда увидит, как она преданна ему и как много пользы может ему принести. Но откуда эта тайная злость? Бергвид старался держаться спокойнее, но стал молчаливее, да и вообще Эйру было трудно обмануть. Безо всяких слов она ощущала, что их отчуждение растет. И даже сейчас, когда ее переговоры с темными альвами принесли плоды в виде этого золота, у оживившегося и загоревшегося новой жаждой деятельности Бергвида не нашлось для невесты ни одного доброго слова.

Она не понимала, что своей помощью только испортила все: теперь Бергвид знал, что его новой подругой стала сильная женщина, и это ему совсем не понравилось. Лучше бы она была той дурочкой, за которую он сначала ее принял! Он не доверял сильным людям, видя в их силе угрозу себе, своему влиянию и своей славе. Внутренняя память о рабстве, сознание своей ущербности исподтишка грызла его душу, исподволь внушала убеждение, что люди будут уважать его только тогда, когда рядом не найдется никого лучше. Не слишком доверяя себе, он боялся иметь поблизости людей, способных подчинить его своему влиянию, и всячески их избегал. И Эйра, оказавшаяся одной из этих опасных созданий, теперь казалась ему обманщицей.

Забрав остатки дружины, всего неполных две сотни человек, Бергвид уехал на юг. Проводив его, Эйра еще долго стояла в воротах. Сердце ее надрывалось, но горевала она не о разлуке с самим Бергвидом. С ней простились ее надежды, ее счастливые ожидания, ее вера в любовь, которая поднимет ее над землей и унесет в вечность. Розовые горы в небесах растаяли; навсегда уходил тот человек, которого она любила, и этого человека ей больше не увидеть, даже если Бергвид сын Стюрмира вернется. Он оказался не тем, за кого она его принимала, и образ возлюбленного героя, который она силой своего воображения надела на Бергвида, как чужое платье, окончательно растаял и пропал. Глазам ее открылось унылое «то, что есть на самом деле», и это прозрение было для нее хуже смерти: если бы ей предложили выбор, она охотнее увидела бы Бергвида мертвым и взошла бы на его погребальный костер, чтобы покончить там с собой, как Брюнхильд, чем осталась бы жить, разочаровавшись в нем. Теперь же умирать поздно – прекрасное заблуждение ушло, и она не хотела приносить напрасной жертвы.

Сквозь теплый туман слез она едва могла видеть удаляющийся дружинный строй, и на сердце у нее становилось все тяжелее. Она больше не могла скрывать от самой себя, что обручение не принесло ей счастья. Почему? Светлая Фрейя, почему? Ведь она любила… ведь она любит его так самозабвенно, так горячо и щедро! Какое упоение, какое ликование она находила в своей любви! Куда же все это ушло? Куда пропала ее радость? Она не умножилась от разделения, как это должно быть, а исчезла, развеялась ветром…

Она перебирала воспоминания, пыталась найти в словах Бергвида, в его обращении с ней хоть искру любви, которая помогла бы ей оправдать его. «Любовь – это готовность отдать все и терпеть самую черную неблагодарность…» – вспомнила она его слова, сказанные в день обручения, вспомнила и свой ответ. Когда-то эти слова вдохновляли ее, звали на подвиг любви, и хотелось даже, чтобы трудностей и препятствий было больше, чтобы она могла показать силу своей любви, преодолевая их. Слова «черная неблагодарность» снова и снова звучали в душе и язвили, как нож. Эйра гнала прочь эту мысль, как нечто постыдное, но та не уходила. Только это она и получила в обмен на свою любовь. Точно так, как он и обещал. Так в чем же его винить?

Медленно бредя обратно в дом, невидящим взглядом обводя старые скамьи, словно выискивая себе место, Эйра все пыталась понять противоречие, которое только сейчас, после пережитой боли, нащупала в своей душе. Бергвид конунг перестал быть новым Сигурдом и превратился в нож, который ранил ее. Но любовь ее не умерла. Ее любовь по-прежнему была живой и горячей, яркой и алой, как камень в перстне. Только теперь она покинула образ Бергвида и свободно разливалась по самому небу, как алая, пламенная, золотая заря. Душа настойчиво искала образ человека, которому эта любовь принадлежит на самом деле. Раньше у него было лицо Бергвида, а теперь Эйра вовсе не видела его лица. Он виделся ей живущим где-то далеко, в небесных чертогах светлых альвов Альвхейма. Или в том мире, где розовые горы… Эта любовь была воздухом, которым она дышала, и никакие беды не могли ее убить.

* * *

После битвы и обвала Вигмар Лисица с войском Железного Кольца поначалу вернулся несколько назад, к двору под названием Вересковый Холм, но настоящее отступление в его замыслы не входило. Войско разместилось в четырех дворах, стоявших поблизости один от другого: раненых устроили в домах, а остальное войско разложило костры под открытым небом между ними. Уже вечером Вигмар, собрав вождей, устроил совет: идти ли дальше немедленно, чтобы добить Бергвида, пока тот не оправился, или сначала дождаться подкрепления из Хетберга. За последнее стояли Ормульв Точило и Гейр Длинный и с ними благоразумные Эгиль и Дьярв.

– На своей земле всякий бьется упорнее! – доказывал Ормульв. – Здесь-то мы одолели, а за Ивовым ручьем будет земля Асольва, и его людишки поднаберутся храбрости, когда за спиной окажутся их собственные дома! Лишние копья нам не помешают!

– А еще надо помнить о Дагейде, этом великаньем отродье! – предостерегал Гейр. – Если мы пойдем теперь к Кремнистому Склону и Раудберге, то там ведь рядом Великанья долина! У себя дома ведьма нам еще не такие чудеса покажет!

– Может быть, после этого разгрома у людей Раудберги прояснится в головах и они поймут, что дружба с Бергвидом их до добра не доведет! – говорил Эгиль. – Может быть, они откажутся быть с ним дальше и он уйдет – так зачем же мы будем убивать своих соседей? Надо дать им возможность одуматься, так для всех будет лучше!

– Еще один Даг Кремневый нашелся! – фыркнул Хлодвиг. – Примиритель!

Все эти доводы были по-своему справедливы, но жажда поскорее разделаться с врагом победила и большинство высказалось за продолжение похода. Решили завтра утром на заре принести жертвы богам и без промедления идти следом за отступающим Бергвидовым войском.

Наутро, пока дружина только поднималась, произошло событие, которое подтвердило правильность вчерашнего решения. К Вигмару прибежал старый знакомый – тролль по имени Спэрра, то есть Пучеглазый. За двадцать семь лет, прошедших со дня их первой встречи, Спэрра ничуть не изменился и по-прежнему напоминал нечто среднее между тощим карликом и серой осинкой, с огромными заостренными сверху ушами.

– Черная Шкура разбогатела! – верещал Спэрра, тараща свои огромные, как пузыри, зоркие глаза. – Я видел! Подкаменные, – так он называл темных альвов, – принесли ему целый мешок золота! – И Спэрра раскинул во всю ширь свои тонкие длинные руки. – Вот такой! С человечью голову! А он говорит: теперь я столько людей найму воевать, сколько в лесу деревьев! Я сам слышал!

– Не врешь? – на всякий случай уточнил Хлодвиг.

– Такое золото! Из-под самой горы! Клянусь Молнией! – И Спэрра благоговейно покосился на копье в руке Вигмара. – Он сам к ним ходил! С ним ходила женщина, та, что всегда ворожит на Рыжей горе! Они вместе вошли в Черные Ворота! Я видел! Я за камушками полз! – Последнее тролль явно считал большим подвигом, что не удивительно, если помнить, какой ужас вызывало в троллях племя великанов и их древняя пещера. – И вышли живые, во я удивился!

– Надо выступать быстрее! – заговорили хирдманы и хёльды.

– Двигаться пора! Нечего ждать, пока Бергвид наймет людей!

– Лучше накрыть его, пока он этого не сделал. Тогда и все его золото будет наше!

– Вот, правильно! Отобрать золото, пока он его не разбросал всяким головорезам! У нас от него столько убытков!

Теперь даже Ормульв Точило не спорил. При мысли о золоте войско заново воодушевилось, погорельцы повеселели, уже видя, как вместо сожженных домов у них стоят новые, еще лучше. Да и опасность нового усиления Бергвида торопила разделаться с ним поскорее.

О самом главном – о союзе Бергвида со свартальвами – почти никто не думал. Но Вигмар при этом известии переменился в лице – он-то сумел его оценить по достоинству – и оставался суров все время, пока приносил жертву у священного камня и готовился к выступлению. Свартальвы! Его давние враги! Однажды, много лет назад, он уже одолел их с помощью Грюлы, завоевал право владеть рудными копями, кузницами, золотоносными ручьями и гранатовыми скалами. Но подземное племя так не любит отдавать людскому роду богатства земли и будет радо вернуть это все назад! И если темные альвы выступят против него в союзе с Дагейдой, то неизвестно, хватит ли сил у Грюлы, чтобы им противостоять. У Вигмара не было привычки отступать и сдаваться заранее, но теперь он знал, что предстоящая борьба потребует от него напряжения всех сил.

Приходилось торопиться: с золотом темных альвов Бергвид не будет задерживаться. Многие волновались, как бы он не ушел. Хлодвиг, поддержанный Тьодольвом с сыновьями, Атли и Эльгардом, предлагал выслать вперед верховой отряд, отобрав всех, у кого есть кони, чтобы задержать Бергвида до подхода войска. Но Вигмар пресек эти замыслы: разделять силы было неумно. Дружина шла вперед со всей возможной скоростью и уже вечером второго дня оказалась за Ивовым ручьем, за двором отважного Снёвара Пенька, где начиналась округа Раудберги.

Еще до наступления темноты Спэрра, шнырявший вокруг, прибежал с вестью, что видел за горой чужих всадников. На вопрос – сколько, тролль протянул вперед обе руки и растопырил пальцы – значит, одиннадцать человек, поскольку на левой руке у Спэрры было шесть пальцев, похожих на тоненькие узловатые веточки.

Десяток хирдманов с Рандом сыном Гейра во главе последовал за Спэррой и вскоре вернулся, приведя с собой передовой разъезд Вильбранда хёвдинга. Сам Вильбранд с дружиной шел на полдня позади. Приближение Вильбранда с трехсотенной дружиной Вигмар посчитал большой удачей, и особенно потому, что узнал об этом заранее.

– Утром возвращайтесь к Вильбранду хёвдингу! – велел он. – И передайте, что идти к Золотому озеру или к Кремнистому Склону ему не нужно. Если Бергвид засел в усадьбе или поблизости, я не дам ему уйти и подожду для битвы Вильбранда. Но если Бергвид попытается отступить на юг, а это скорее всего, то не дать ему уйти должен будет Вильбранд и подождать для битвы меня. Пусть он прямо поворачивает на юго-восток и идет Бергвиду наперерез. Я пошлю с вами тролля, он знает все наперечет кусты и валуны – он вам покажет хорошее место для засады. Иначе догнать потом Бергвида будет трудно, и наше преимущество в числе немногого будет стоить.

Наутро люди Вильбранда уехали обратно на запад, навстречу своему хёвдингу. Про золото свартальвов Вигмар велел пока что им не рассказывать, чтобы не подвергать брата Хильдвины преждевременному соблазну. В проводники им дали Верзилу – довольно смышленого, уживчивого, а главное, благообразного тролля. От людей его отличали только большие, растопыренные и заостренные уши, которые можно прикрыть колпаком, и тогда, если не смотреть ему в глаза, даже непривычные к подкоряжному племени люди могли с ним общаться, не испытывая ужаса и отвращения.

А войско Железного Кольца держалось прежнего направления и двинулось в путь на самом рассвете, несмотря на густой осенний туман. Промозглая сероватая туча вблизи казалась мелким, но очень частым дождем. На расстоянии десяти шагов трудно было рассмотреть что-то, за двадцать шагов человека нельзя было отличить от дерева, а за тридцать взгляд увязал и беспомощно тонул в серой мгле. Но проводники-тролли шустро бежали вперед, и войско, бодрое после ночного отдыха, не сбавляя шага, следовало за ними.

В воздухе светлело, постепенно туман рассеивался. Вот уже выглянуло солнце, последние полосы тумана висели высоко в воздухе, вытянувшись между небом и верхушками деревьев, как белая косматая шкурка. Священная гора Раудберга была уже хорошо видна.

– Скорее, скорее! – Спэрра, вынырнув из-под земли прямо под мордой Вигмарова коня, приплясывал от нетерпения и махал длинными тощими руками. – Черная Шкура ушла недавно! Ее можно догнать! И всех мужчин увела! И золото унесла! Скорее! Я след покажу!

С перевала был ясно виден высоченный, отвесный и почти гладкий обрыв темно-желтой кремневой скалы, а под ним дерновые крыши усадьбы. Но туда Вигмар решил не заходить. Войско вышло на тропу, ведущую на юг. Спэрра резво бежал впереди коня, по-собачьи нюхая и временами ощупывая землю; правда, след от почти двух сотен человек нашли бы и без помощи тролля. Гораздо больше людям сейчас пригодилась бы троллиная резвость. Вигмар то и дело вглядывался вперед, надеясь различить на дальнем склоне черную кучку людей. Его мучило нетерпение и беспокойство, успеет ли Вильбранд хёвдинг перерезать Бергвиду путь. Иначе догонять его придется долго. А Бергвид в случае явной опасности может бросить пеших и уехать с золотом – тогда и ему, Вигмару, придется все-таки собрать отряд из одних всадников и пускаться вдогонку, оставив большую часть войска позади. А если еще вспомнить о Дагейде… Короче, Вигмару очень хотелось снова увидеть Бергвида как можно скорее!

* * *

Нелюбовь Вигмара Лисицы к Бергвиду Черной Шкуре была более чем взаимна, но горячего желания встретиться поскорее Бергвид сейчас вовсе не разделял. Уже следующей ночью, которую его войско провело под открытым небом, даже не разжигая, ради скрытности, огня, он получил известие о том, что с запада приближается неизвестное войско. Дозорный разъезд заметил в долине десятки горящих костров. Выяснить величину войска в темноте не удалось, но обрывки подслушанных разговоров пояснили, что это люди из Хетберга. Бергвид ничуть тому не обрадовался: после разрыва с Хильдвиной от ее брата не приходилось ждать ничего хорошего. Сам этот разрыв Вильбранд из Хетберга использует как предлог напасть на бывшего родича и посчитаться за все старые обиды. И у Бергвида сразу же возникло подозрение, что именно сейчас Вильбранд хёвдинг появился здесь не случайно. Очень похоже, что Вильбранд и Вигмар столковались между собой на погибель законному конунгу. Бледный от злобы, Бергвид, однако же, держал себя в руках. Как ни хотелось ему немедленно ударить на спящее войско предателя Вильбранда, он помнил, как близко Вигмар Лисица, и знал, что одолеть двоих ему сейчас не по силам. Помня, как слабы оказались его «боевые оковы» в долине Хаукдален, Бергвид не стремился к битве, а хотел только одного – уйти на юг. Уйти с золотом свартальвов, а вернуться с хорошим, сильным войском, и тогда уж эти мерзавцы узнают, кто повелитель племени квиттов!

Продвигаясь вперед со всей скоростью, на которую способно пешее войско, Бергвид постоянно рассылал верховые разъезды во все стороны, откуда мог ждать опасности: вперед, назад и на запад. Привыкнув жить в окружении неприятелей, он очень хорошо научился оберегать себя и своих людей. И вести поступали неутешительные: Вигмар настигал его сзади, а Вильбранд двигался в ту же сторону, постепенно, от долины к долине и с горы на гору, приближаясь. К сумеркам Бергвиду предстояло встретиться не с одним, так с другим. Умный Асгрим Барсук намекал: конунг, мол, очень правильно делает, что уклоняется на восток, где можно скрыться в лесах, но на сей раз Бергвид его не слушал и держался прежнего направления. Все его мысли сосредоточились на том, чтобы как можно скорее оказаться в окрестностях озера Фрейра. В тех местах большим влиянием пользовался муж его тетки Гудрун, и Бергвид мог рассчитывать там на поддержку. В усадьбе Донберга Камыша он чаще всего отдыхал, там оседала немалая часть его добычи, и именно там Бергвид чувствовал себя конунгом больше, чем где-либо еще на всем полуострове.

Сумерки еще не наступили, когда передовой разъезд вернулся, мчась во весь опор.

– Там Вильбранд! – кричали всадники. – В той долине – Вильбранд! Стяг Хетберга! Впереди! На том перевале!

– А сзади – стяг Железного Кольца! – загомонила дружина. – Ничем не лучше! Надо идти вперед! Вильбранд не колдун, с ним-то мы уж как-нибудь справимся!

– У него три, а то и пять сотен человек против наших! И они свежие, ни в одной битве не бывали еще!

– Лучше дождаться Лисицы! Лучше повернуть назад, подстеречь его в удобном месте и напасть! Он этого не ждет!

– Нападешь ты! От нас никого не останется! Мы все тут погибнем, и тролли нас сожрут!

– Похоже, удача изменила нашему конунгу!

Бергвид верхом на черном, как уголь, коне вертелся из стороны в сторону, не зная, куда двигаться. Если бы перед ним находился один враг, он мог бы броситься на него со всей яростью своего одержимого сердца, положась на судьбу и удачу. Но врагов оказалось двое, и ему унизительно было думать, что два старинных недруга зажали его, как комара между ладонями, и сейчас прихлопнут.

Далеко позади прозвучал боевой рог, и отголосья эха покатились от одной горы к другой. Передовой разъезд Лисицы поднялся на перевал и увидел внизу в долине Бергвидову дружину. Сейчас они подойдут ближе, поднимутся на последнюю разделяющую противников гору, и тогда звук их рога будет слышен и тем, впереди, где Хетберг с мечами наготове… У Бергвида захватило дух от ярости: ему оставалось только без промедления броситься на любого из двух противников, но даже в случае быстрой победы его потрепанной дружине придется немедленно иметь дело со вторым. Промедление – верная гибель.

– Конунг, решай! – с непривычной требовательностью сказал Асгрим Барсук. Было не время для намеков. – Тот или другой – нечего ждать, пока они соединятся. Если ты уж не хочешь уходить на восток, так давай драться!

– Здесь не море! – мрачно подтвердил Ульв Дубина. – Не уплывешь!

В Хаукдалене он получил камнем в лоб, и теперь его голова была обвязана серой тряпкой, а под обоими глазами набухло по огромному черноватому синяку.

Бергвид не ответил: его взгляд привлекло неясное, мелькающее движение на склоне ближайшей горы. Что-то живое скользило там под ветвями, пробираясь вверх и вперед по склону. Крутой, заваленный огромными валунами, покрытый острыми выступами скалы, кое-где беспорядочно поросший кустами и мелкими соснами склон был непроходим для людей, а всех зверей отсюда распугало приближение нескольких дружин… Сердце дрогнуло, словно его коснулась мягкая прохладная рука – Бергвид угадал приближение той единственной силы, которая сейчас могла ему помочь.

– Ведьма! Ведьма! – закричали поблизости.

Теперь уже все видели ее – маленькая рыжеволосая женщина, сидящая верхом на огромном волке, остановилась на вытянутой площадке под скалистым обрывом. Снизу по очень крутому склону к площадке поднимались невысокие, тонкие сосенки, пушистые зеленые метелки их верхних веток доставали как раз до площадки, и со стороны казалось, что волк ступает лапами прямо по верхушкам сосен, как будто это не мощный, тяжелый зверь, а невесомый дух, морок, наваждение.

Гомон и движение в дружине утихли. Потрясенные люди не сводили глаз с этой пары, с этих двух существ, таких разных, но казавшихся частями одного целого. Волк-великан с седоватой шерстью на широкой груди, с ярко горящими зелеными глазами, и маленькая ведьма у него на спине, ростом с двенадцатилетнюю девочку, но сильная, как гора, внушали трепетный ужас. Сам дух Медного леса вышел навстречу людям из-под каменных и моховых покровов гор, и появление его казалось знаком скорее гибели, чем спасения.

– Час твоей битвы не пришел, Бергвид сын Стюрмира! – крикнула Дагейда. Ее голос, дикий и резкий, врывался в души холодным ветром; верхушки сосен внизу дрожали, точно деревья хотели куда-то бежать, эта дрожь быстро передавалась земле, а от нее людям. – Час твоей битвы впереди! Не спорь с судьбой! Если хочешь остаться в живых – следуй за мной! Я укажу тебе безопасный путь! Следуй за мной!

Она взмахнула рукой. Жадный широким прыжком перелетел к самому краю каменистой площадки и бросился, казалось, в самую непроходимую гущу острых выступов и путаных зарослей. Рыжие волосы Дагейды бились на ветру, как тусклое пламя.

– Вперед! – хрипло выдохнул Бергвид и взмахнул рукой, посылая своих людей в ту же сторону.

Удача не обманула его и на этот раз: дух Медного леса пришел к нему на помощь. Войско снова двинулось вперед: там, за перевалом, их ждал Вильбранд хёвдинг, но другого пути из этой долины не было. Люди и лошади не пройдут по почти отвесному, густо заросшему склону, где проходит волк, скакун ведьмы. Но теперь их вела Дагейда, и Бергвид ехал впереди, уверенный, что останется невредим.

Пока человеческие ноги одолевали путь к перевалу, Жадный с Дагейдой на спине взобрался на самую вершину горы. Там Дагейда соскочила на землю и проворно взобралась на валун, чтобы быть еще, еще выше! Карабкаясь по камням, она, в своей косматой волчьей накидке, напоминала маленького зверька неизвестной породы, ее бледное личико выражало решимость, большие желтые глаза сверкали упоением и азартом. Она приготовилась к битве, в которой собиралась победить!

Встав на самом верхнем валуне во весь рост, Дагейда огляделась. С голой каменистой вершины открывался широкий вид во все стороны, горы вокруг казались застывшими волнами, покрытыми лохматой зеленой шерстью хвойных деревьев, а копошащиеся далеко внизу люди выглядели горсточками муравьев. Ни Бергвида, ни Вигмара, ни Вильбранда хёвдинга нельзя было из такой дали отличить от последнего тощего пастуха – всякая человеческая доблесть и знатность терялись рядом с простором и мощью Медного леса. Здесь властвовали горы, и с каждой из них Дагейда состояла в кровном родстве. И здесь, в кругу своей исполинской семьи, маленькая ведьма в полной мере ощущала всю свою огромную мощь. Она повелевала этим дремучим и каменным миром, и ветер вершин наполнял радостью ее холодное сердце. Стоя на этой вершине, она словно бы пускала корень, пронзающий насквозь глубины горы, и черпала силы из всех источников, из самих основ Медного леса.

Дочь Свальнира вытащила из-за пазухи клочок туманных волос великана Токкена, из ножен на поясе вынула маленький острый нож, похожий на зуб. Человеческая кровь матери позволяла Дагейде не бояться острого железа, которое приводит в содрогание любую нечисть. Держа в левой руке прядь тумана, правой она осторожно провела по запястью острием ножа, потом бросила нож на землю и ладонью поймала тонкую струйку голубоватой, полупрозрачной крови. Каждая капля крови казалась живой и поблескивала легким перламутровым отсветом.

Когда в ладони набралось достаточно, Дагейда плеснула своей кровью на прядь тумана, и та мгновенно, жадно поглотила ее, не уронив ни капли. Внутри туманного облачка капли ведьминой крови тут же засветились голубовато-сизым светом. Деловито лизнув порез на запястье, который тут же закрылся, Дагейда взяла прядь тумана обеими руками, подняла перед собой и запела:

Пряди тумана с кровью мешаю, кровь великанов с силою мглы! Морок всесильный из них я сплетаю: меркнут все взоры от чар слепоты! Дороги и тропы украдены прядью; небо закрыто от взоров с земли! Тьмой и туманом окутаны горы, Мёркер и Токкен чары сплели!

Дагейда пела, и все бесчисленные корни и камни Медного леса вплетали голоса в ее голос; деревья на склоне раскачивались, валуны под ее ногами дрожали, разбуженные именами древних великанов. Ведьма подула на прядь тумана, та оторвалась от ее ладоней и медленно взмыла в воздух. Дагейда подула еще, и прядь тумана стала быстро расти, увеличиваться частыми толчками, будто какая-то неведомая сила распирала ее изнутри. Туманное облако клубилось, словно внутри него зрел мощный вихрь, что вот-вот вырвется на свободу. В нем мелькали очертания странных, полуразмытых фигур, и сама Дагейда, совсем по-детски приоткрыв рот, восторженно и зачарованно вглядывалась в облако, сотканное ее собственными руками.

Вот уже плотное голубовато-серое облако накрыло вершину горы, скрыло Дагейду и Жадного, лежавшего на земле у ее ног, вот поползло вниз по склонам, скатываясь от вершины к подножию, как лавина, одевая всю огромную гору непрозрачным покрывалом. Было похоже, как будто злобные великаны перевернули сумрачное небо и облака потекли на землю. Спускаясь к подножиям, туманное облако продолжало разрастаться, быстро пожирая пространство, глотая без разбору деревья и валуны, голые скальные выступы и травяные полянки. Капли ведьминой крови, многократно умножившись числом, горели в тумане, как сизые звезды. До сумерек оставалось еще много времени, но над Медным лесом стемнело. Ведьма украла день и смеялась, прыгая на валуне и хлопая в ладоши, как девочка, довольная своей проделкой.

* * *

– Они уже близко! Я их видел! – кричал на скаку Оддглим сын Гуннвальда, со своим десятком ездивший вперед. – Вильбранд совсем близко, за той горой. И Бергвид пошел прямо на него! Постоял, потом пошел!

– Думает, с ним легче справиться! – заговорили вокруг те, кто его услышал. – Мы-то его уже били, а Хетберг еще нет!

– Нагони Вильбранда хёвдинга и скажи ему, что мы здесь! – велел Вигмар Оддглиму. – Пусть стоят и ждут: мы его раздавим!

Войско ускорило шаг: многодневный переход утомил людей, но теперь, когда победа была почти в руках, у всех прибавилось сил. Смущали только сумерки, наступившие неожиданно быстро: всем казалось, что полдень миновал совсем недавно и для преследования врага еще достаточно времени. Но вот уже воздух темнеет, а за низкими серыми облаками не видно неба…

– Не нравится мне это… – бормотал Гейр Длинный.

Вигмар молчал, но ему тоже «это» не нравилось. Для сумерек еще рано, и на простое ненастье было совсем не похоже. Оглядываясь, Вигмар острым ищущим взглядом окидывал ближайшие горы. Он знал, кого ищет. С горы впереди потянуло тонким холодком, и Вигмар привстал в седле, пытаясь увидеть ее вершину. Это был не простой ветер, это было дыхание великаньей ворожбы, с которой он сталкивался всего несколько дней назад в долине Хаукдален.

Дагейда! Вигмар не видел ее, но не сомневался, что дочь Свальнира где-то рядом.

– Ну и туман! Туман-то! Ты погляди! – раздавались голоса вокруг. – А ведь вечер на носу, не утро! Откуда такая напасть?

Вигмар придержал коня, дружина позади него замедлила шаг. Прямо навстречу войску с горы густыми волнами сползало плотное туманное облако. Вигмар вынул из петли у седла Поющее Жало. Золоченый наконечник копья вспыхнул молнией – копье тоже чуяло поблизости враждебную ворожбу. Вигмар повернул копье острием вперед, и от острия полетели золотые искры. Люди вокруг ахнули: полосы тумана, уже дышавшие в лица людям, лопнули и повисли, как разрезанная ткань, между ними мелькнули прозрачные струйки чистого воздуха.

Но туманное облако было слишком велико, чтобы Поющее Жало могло разорвать его все. Движение дружины замедлилось, потом вовсе остановилось: Вигмар и ближайшие к нему передние ряды стояли на самой вершине перевала, но не видели впереди долины. Перед ними расстилалось сплошное море тумана. Серый, колеблющийся, он казался живым и жадным, ждущим поживы. Он уже съел тропы и горы, и даже Вигмар придерживал коня, не решаясь спускаться в это серое море со смутно мелькающими сизо-голубоватыми, зеленоватыми, перламутровыми звездочками, глазами болотных духов.

– Ох, он уходит, уходит! – Где-то под мордой Вигмарова коня вертелся Спэрра и ныл плаксивым голосом, корча всевозможные нелепые рожи в знак своего огорчения. – Шкура уходит! Сестра Жадного спрятала его! Она украла дорогу! Она всегда крадет дороги! Что хочет, то и делает!

– Ты можешь найти дорогу? – Вигмар наклонился к троллю. – Нюхай! Ты видишь хоть что-нибудь? Там есть что-нибудь на дне? Где Дагейда? Чем нам это грозит?

– Не могу! – заныл Спэрра. – Ничего я не могу! Ноги не идут! Глаза не видят! Уши не слышат! Холодно мне, холодно! Она украла глаз и нюх!

Он сел на землю и принялся неразборчиво скулить, обхватив себя тонкими руками за плечи, будто боялся, как бы и его самого не украли. Вигмар в досаде сплюнул: от тролля сейчас не дождешься проку, потому что к ведьминой ворожбе подкоряжное племя было еще чувствительнее, чем люди.

– Вигмар! Что будем делать? – позвали сзади, и Вигмар едва узнал голос Тьодольва – так исказил его колдовской туман.

– Пойдем вперед! – крикнул он в ответ. – Сам туман неопасен! Дагейда хочет увести от нас Бергвида. Мы догоним его и в тумане! За мной!

Он поднял повыше Поющее Жало и двинулся вниз по склону. На ходу он запел заклинание, произнося слова быстро, цепляя одно за другое и обрывая концы слов, отчего и само заклятье становилось как булатная сталь – сильным и гибким.

Руны я знаю пламенной мощи, Одина девы в поход нас ведут! «Ур» – руна силы, «турс» – руна грома, вражьи оковы в прах разобьют! «Хагль» – руна града — бьет чары ведьмы; копье властью Тюра взгляд прояснит. «Альгиз» верной силой щитом нас укроет, к свету из мрака ведет мощный «ниид»!

Поначалу Вигмар спускался в сплошное серое море, и каждый из идущих за ним не видел ни коня, ни всадника, ни земли у себя под ногами, ни даже товарища, шагавшего рядом. Только острие Поющего Жала в руке Вигмара, поднятое над головой, сверкало сквозь серую пелену тумана, как застывшая молния. Но призываемые руны делали свое дело: в тумане вспыхивали багровые, фиолетовые, красные, черные молнии их внутренних цветов, и серый туман таял. Вскоре уже можно было различить дорогу под ногами, а в стороне склон горы с беспокойно дрожащими соснами. Их беспокоил не ветер, а глубинная дрожь земли, которую люди ощущали тоже. Души наполнял беспричинный ужас, каждый шаг давался с трудом, и под ногами мерещилась пропасть. Сквозь туман высокие старые сосны казались живыми великанами, которые вот-вот тронутся с места и пойдут наперерез, протянут к людям своим исполинские руки-ветви… Лучше бы ничего не видеть! Но Вигмар ехал вперед, и копье в его руке горело, как солнце в тучах, указывая дорогу и поддерживая дух.

* * *

Дагейда стояла на валуне, в самой середине туманного облака, в его сердце и источнике. Где-то вдалеке вспыхивали живым пламенем руны, даже сквозь плотную пелену тумана обжигая ее болью, но Дагейда не сдавалась и заклинала, стараясь восполнить ущерб своей колдовской сети. С усилием преодолевая боль и ужас, она обеими руками делала широкие взмахи снизу вверх, побуждая тем туман расти и расти. Создав завесу, Дагейда направляла ее действие, стремясь ослепить, оглушить, запутать преследователей Бергвида, и выкрикивала свое заклинание:

Смутно и мутно, слепо, нелепо, грязно, безглазно путаешь путь! В мыслях – нет смысла, ночью – нет мочи, разум – без глаза, ухо – без слуха! Глухо и плохо шорохи шепчут, ложно и сложно, в шелесте шерсти, по-мышьи неслышно правду крадут!

Ведьма пела протяжно, то обрывая себя, то снова подхватывая; голос ее отражался от полос тумана, ходил между слоями, повторял и догонял сам себя, и уже казалось, что много, много голосов поют здесь странным неслаженным хором, диким, разбродным. И каждый из этих отраженных голосов был нитью, из которой Дагейда сплетала сеть; чувствуя, как все плотнее и плотнее смыкаются вокруг нее петли, она ликовала, смеялась, все пела и пела, и обрывки слов, уже утратившие всякий смысл, парили в облаке, достигая самых его краев, стучались в сознание каждого из слышавших это людей, путали мысли, кружили головы, сбивали, смущали, завораживали…

Туманно, обманно, мглисто, волнисто, дрожит, отражает, в плен оплело! Слева – нелепо, справа – неправда, горы – затворы, в рощи – нет мощи…

* * *

Бергвид ехал шагом, положась на чутье коня; кто-то держал его коня за хвост и сам, должно быть, служил проводником для бредущих сзади. Вся эта дорога казалась бредом, дружина превратилась в длиннющую вереницу слепых, ведомых слепым вожаком. Они шли в ту сторону, которую указала им Дагейда, и уже должны были миновать перевал, где ждали люди Вильбранда. И перевал, и войско Хетберга находились где-то близко; из тумана долетали обрывки недоумевающих, тревожных голосов, но тут же гасли и терялись, как искры в бездне. Где-то рядом бродили люди, но они не могли видеть Бергвида, а Бергвид не мог видеть их. Туман стоял между ними непроницаемой стеной и безраздельно властвовал над долинами.

– Следуй за мной! – время от времени долетал спереди голос, то густой, то тонкий, искаженный, переломанный, невнятный, и Бергвид скорее угадывал, скорее верил, что это голос Дагейды, чем узнавал его.

Лишь изредка в смутной мгле впереди мелькало какое-то светлое, голубоватое, слегка мерцающее пятно. Оно подпрыгивало и перемещалось скачками, как ведьма, едущая верхом на волке, и Бергвид знал, что она там, впереди, его странная покровительница.

– Следуй за мной! – звал голос тумана, и Бергвид шел за ним.

* * *

Вигмар давно уже оставил седло и шел пешком, ведя за собой коня, а в другой руке держа перед собой Поющее Жало, как факел, освещающий путь. Пряди тумана, как бесконечно длинные седые волосы, вились вдоль острия, пытались его опутать, но падали вниз, разрезанные чудесным лезвием. Тут же их место занимали новые. Постоянно трубил рог, но и звук его путался в тумане и глохнул; Вигмар то и дело окликал идущих позади, и они отвечали ему, но знакомые голоса раздавались то сзади, то в стороне, то спереди. Он сам уже не знал, где он; ногами он не чувствовал уклона горы, как раньше, значит, они уже шли по долине; но ни гор, ни долин не было в этом сизовато-сером, мглистом море, волнуемом ветром ворожбы. Он хотел повторить заклинание, призвать на помощь светлую мощь Одиновых рун, но не мог собраться с мыслями. Взгляд беспомощно блуждал в полупрозрачной густой мгле, мысли рвались, как негодная пряжа.

И каждая частичка тумана пела особым, чуть слышным, диким голоском, от этого пения кружилась голова. Давно уже люди ничего не видели, но теперь даже осознавать себя стало трудно. Никто не помнил, как они попали сюда и куда идут. Вигмар понимал, как опасно брести вот так вслепую, он хотел остановить войско, переждать на месте, но не мог: пение тумана завораживало и вело, вело вперед, как на веревке. Причудливые, бессмысленные созвучия отражались сами от себя, без конца повторялись, наполняя голову раздражающей зыбью. Хотелось сесть на землю и закрыть голову руками; волны тумана качали, баюкали, казалось, что вот-вот ноги подогнутся и ты упадешь. И тогда все эти плети и петли обовьют тебя и задушат… И только сизые звездочки, как глаза самого колдовства, парили вокруг, впереди, сзади и сверху, мелькали, дрожали, мучили гаснущий взгляд.

А таинственный голос тумана все шептал, все ворожил и томил, он раздавался уже и снаружи, и внутри, и смеялся, и ликовал удаче своего нечистого дела, и его бессмысленный шепот оковывал крепче железных цепей:

Манит – туманит, мигает – сдвигает, теряешь, бросаешь, замучен, закручен, ищешь, не видишь, слушаешь – глушит, потерян – не веришь, замер – умри…

– Замри… Умри… умри… мри… мри… ри… – шептал голос, уходя все дальше и дальше.

Звук его как будто сам себя стягивал в узелок, и чем крепче он стягивался, тем большая тяжесть наваливалась на людей. Идти еще куда-то было невозможно, не получалось даже двинуться. Голубовато-сизый свет ушел, колдовские звезды погасли. Мир исчез, украденный ведьминой ворожбой, осталась только смутно ощутимая земля под ногами и непроницаемая, огромная, всю вселенную залившая тьма.

Наконечник Поющего Жала упрямо светился чистым золотым светом, но, видимый сам, разогнать тьмы не мог. Утомленные, замороченные люди не откликались, и Вигмар лишь смутно ощущал, что позади и вокруг него находится много живых, но почти потерявших сознание людей. Он сел на землю и положил копье рядом с собой. Оставалось только ждать утра.

* * *

Бергвид едва сидел в седле: невероятная тяжесть давила на плечи, голова клонилась, веки слипались. Спасительная ворожба Дагейды на него самого и его людей действовала точно так же, как и на преследователей. Казалось, он целую вечность едет через море тумана, как по морскому дну, и бесчисленные мелкие капельки, голубовато-сизые болотные огоньки, что парили везде вокруг, сильно увеличивали это сходство. Казалось невероятным, что он еще может здесь дышать, и оттого думалось – он и не дышит, он умер, он едет через подземелье Хель, и вот-вот впереди покажется мост, а на нем безобразная великанша с вопросом: кто ты, каков твой род? Но и на это он не смог бы ответить. Сейчас Бергвид знал о себе только одно: что он невероятно устал.

Конь вдруг остановился. Морда его упиралась в почти отвесный скалистый склон. Бергвид очнулся и, жмурясь, силился рассмотреть хоть что-то. У него было чувство, что он бывал здесь и видел эту скалу, даже не очень давно. Но и великанша с ее мостом не шла из мыслей, и думалось: может быть, это и есть мост в темный Нифльхель?

– Следуй за мной, Бергвид сын Стюрмира! – прозвучал голос Дагейды откуда-то сверху. Он спадал медленно, густыми комками, как снег с горы. – И пусть все, кто хочет спастись, следуют за тобой!

– Где мы? – с усилием разлепив пересохшие губы, хрипло выговорил Бергвид. – Что это?

– Это – мой дом, Пещерная гора. Оставь коня и поднимайся сюда.

– Зачем?

– Молчи! Я укрою тебя от твоих врагов. Спеши, пока морок не рассеян. Они пришли сюда за тобой и ждут тебя у подножия горы. Ты не можешь уйти отсюда иначе как через Пещерную гору. Следуй за мной!

Бергвид оставил коня и стал карабкаться вверх по крутому обрыву. Судя по смутному шороху, скрипу камней и вскрикиваниям, люди лезли за ним, как его неотделимое продолжение. Бергвид был как во сне: он понял, что ведьма хочет увести их в Пещерную гору, и это казалось вполне надежным убежищем, где можно переждать. Враги не посмеют преследовать его в жилище древних великанов… Какие враги его преследуют и почему, он сейчас не помнил.

С бессознательной ловкостью лунатика он благополучно взобрался к зеву пещеры, на ощупь по острым, ненадежным, скользким камням. Люди его, завороженные, лезли следом: кто-то оступался, падал вниз, увлекая в своем падении ползущих сзади, но люди поднимались и снова, с муравьиным упорством, карабкались вверх. Без мысли, без осознания, в каждом жило безотчетное чувство: наверху – спасение.

Бергвид первым добрался до пещеры и ступил на каменный пол, заваленный обломками скал. Мерещилось, что не так давно он уже был здесь и его тоже привела женщина… Другая, но очень похожая на эту…

– Следуй за мной! – Дагейда, теперь одна, без Жадного, оказалась уже здесь и манила его в глубь пещеры.

– Чего ты хочешь? – даже замороченного Бергвида этот призыв ужаснул.

Чернота в глубине пещеры внушала неодолимый ужас. Воспоминания оживали. Чернота… красный огонь факела… две горящие руны на каменном полу…

– В пещеру! – опомнившись, гневно воскликнул он. – Ты хочешь погубить меня, ведьма! Там – Свартальвхейм!

– Иди за мной! – В личике Дагейды мелькнула ярость, желтые глаза сверкнули. – Или проваливай ко всем троллям, я не стану тебя упрашивать! Там – темные альвы, обещавшие тебе дружбу! А внизу – Вигмар Лисица, который свяжет тебя и принесет в Стоячих Камнях в жертву своей проклятой Грюле! И всю твою кровь размажет по ее камню, чтобы она упилась и захмелела в лежку! Ты этого хочешь? Так иди к нему! А нет – следуй за мной!

Она повернулась и побежала в глубину пещеры, ловко перепрыгивая с камня на камень. Бергвид пробирался за ней, за ним тянулась дружина. Тьма сгущалась; остатки света из затянутого туманом зева пещеры растаяли, стало совсем темно. И тогда впереди замерцал багровый свет. Дагейда остановилась.

– Дальше иди сам, – сказала она, обернувшись. – Я не пойду с тобой к ним. Здесь – пути темных альвов.

Не споря, Бергвид пошел вперед. Он видел багровое пламя, горевшее на каменном полу пещеры безо всякого топлива. Это зрелище зачаровало его, лишило способности спорить и сомневаться, потянуло вперед. Подходя ближе, он стал различать поодаль от огня темные невысокие фигуры. Плащи цвета темного камня покрывали плечи, из-под надвинутых капюшонов поблескивали черные глаза и виднелись широкие темные бороды. Свартальвы были наполовину слиты с каменной стеной пещеры и каждый миг могли выйти на простор или исчезнуть в камне.

– Привет тебе, Бергвид сын Стюрмира! – глухо прозвучал голос от стены, и один из двергов шагнул вперед.

– Привет тебе… Летанди, – еле слышно отозвался Бергвид. Вид багрового огня подземелий и этих темных каменных тел оживил его воспоминания о первой встрече с народом подгорий и воскресил в памяти это имя.

– Я – Летанди, – подал голос другой дверг сбоку. – А это – Глитренде из рода Мерцающих. Что ты хочешь от нас?

– Мои враги… – Бергвид сглотнул, с мучительным усилием собирая мысли и нашаривая слова. – Мне нужно уйти на юг…

– Мы проведем тебя! – Свартальв, которого назвали Глитренде, кивнул. У него было широкое лицо, округлая угольно-черная борода и выпученные глаза с густыми черными бровями. – Мы проведем тебя верхним ходом, под горой. Никто из ваших врагов не знает нашего хода.

– Куда он ведет?

– К Хрустальной горе – у вас ее зовут Медвежьей, люди не знают ее истинной силы. Враги потеряют твой след.

– Скоро мы туда придем? – Бергвид не мог сообразить, где находится Медвежья гора и слышал ли он о ней вообще.

– К утру. По земле вы шли бы два дня. Следуй за нами.

Шестеро темных альвов зажгли факелы от своего костра и, выстроившись цепочкой, вошли прямо в стену. Бергвид растерялся, но ему сказали «следуй за нами», и он, гость в этом мире, должен был повиноваться. Он шагнул вслед за двергами и вдруг увидел неширокий проход в скальной стене, которого раньше не замечал. Его никто бы не увидел, если бы дверги не вошли туда с факелами; свет от костра освещал основной проход пещеры, почему-то не проникая в боковой.

На душе у Бергвида полегчало: их ведут не в глубь горы, а вдоль поверхности, этот ход тянется над уровнем земли. Там не будет этого неумолимо каменеющего воздуха, который постепенно наваливается на грудь и душит, как каменный завал.

Почти две сотни человек, выстроившись цепью один за другим, молчаливо и завороженно шли за багровыми факелами в руках шестерых двергов. После похода, изнурительной битвы, борьбы с каменной лавиной, бегства и тревожного ожидания превосходящего по силам врага, после отчаяния между двух огней и замороченного блуждания в колдовском тумане люди Бергвида почти не осознавали себя, не могли понять, что же с ними происходит. Все это было сном, мороком, наваждением. Вполне обычный раздор двух владык крошечных клочков земного мира неприметно перерастал во что-то странное, непростое; сети вражды оплетали уже и горы, и лес, и недра, просачиваясь все глубже, растекаясь все шире по всем бесчисленным слоям горных пород и лесных чащ. В борьбе между собой люди призвали на помощь силы, которыми не умели управлять, и сами попали в плен неведомого им. Даже он, Бергвид сын Стюрмира, прославленный воин и могучий властитель, был слаб и беспомощен на путях ведьмы и темных альвов, был игрушкой, орудием в руках нечеловеческих сил. Бессознательно переставляя ноги, он шел и шел, не сводя глаз с факелов, шел туда, куда позвал его голос, приказавший: «Следуй за мной!»

Глава 2

Утро пришло, как всегда, с густыми покровами белесого тумана – на этот раз вполне обыкновенного, простого и чистого. Вигмар Лисица очнулся от холода – он лежал прямо на земле, прикрытой только зеленым мхом, щека его касалась жесткого, подмерзшего сизого лишайника на сером камне, и острый гранитный выступ упирался прямо в бок. Вчерашнее помнилось с трудом, как будто он напился вдребезги пьян, голова побаливала. Он понятия не имел, как сюда попал, почему он не дома на лежанке. Только внутренним, почти животным чувством Вигмар угадывал, что находится далеко, очень далеко от дома.

Но раньше памяти проснулось чувство близкой опасности. Едва очнувшись, Вигмар поспешно приподнялся и огляделся. Вокруг него так же на земле спали его люди: сыновья, хирдманы из усадьбы, люди Гейра или Атли, бонды из округи – все вперемешку. Кое-кто шевелился, ежился от пронзительного холода раннего осеннего утра.

Вигмар встал на ноги, опираясь для верности на древко Поющего Жала. Мышцы онемели, спина болела, двигаться было тяжело и неловко. Но в голове прояснилось, и он все вспомнил. Они преследовали Бергвида, убегавшего на юг с золотом темных альвов. Ведьма заморочила их, напустила тумана, сбила с пути. Куда она завела их, куда забросила? В туманном облаке они шли долго, очень долго! И все ли целы? Вокруг себя Вигмар видел довольно много людей, но в тумане не мог определить, все ли здесь из тех, кого он вел за собой. А если они разбрелись по лесам и горам? Сколько он будет собирать людей, где искать? И всех ли найдет?

И где они сейчас? Знакомое ли это место, или колдовство забросило их к великанам в зубы? В глубине души шевельнулось паническое опасение, что они не в своем мире, что в тумане они незаметно миновали ворота, которые пропускают только в одну сторону, и теперь вокруг них расстилается пространство, которому даже нет названия.

Вопросов нашлось много, а ответов никаких. Сквозь туман проступали только очертания ближайших скал, на расстояние протянутого копья. Только скалы, только лишайник и мох… И еще маленькая, в неполный человеческий рост, облезлая елочка машет тощими лапами в двух шагах впереди, точно хочет согреться в промозглой сырости… А под ней спит Сколе бонд из Оленьего Мха – свернувшись от холода калачиком, как котенок, борода вся то ли седая, то ли заиндевелая.

Вигмар тревожно толкнул Сколе бонда концом древка – жив ли? Тот пошевелился, охнул сквозь дрему, поднял голову и недоумевающе заморгал, с трудом разлепляя тяжелые веки. Испугавшись вдруг, как бы народ не померз, Вигмар принялся будить спящих. Сначала он несильно толкал каждого древком Поющего Жала, потом вдруг удивился, зачем так делает – не собаки же, люди! – а потом мелькнуло в памяти сказание о Добром Бальдре, который оживляет замерзшую землю прикосновениями своего золотого копья, и стало ясно, что боги не оставили его советами даже сейчас. Сон, остаток ведьминой ворожбы, лучше всего снимет Золотая Молния, как тролли прозвали его копье, потому что в нем заключена очищающая и оживляющая сила небесного огня.

Постепенно люди просыпались, начинали хрипло, отрывисто переговариваться, и в голосах звучало то же тревожное недоумение. Хотелось знать, куда попали, а прежде всего людям хотелось согреться. Но ни хвороста, ни дерева, годного на дрова, вокруг не было – только тощие елки. А отходить в сторону пока опасались, и для обогрева оставалось только приседать, хлопать себя по плечам да бегать взад-вперед, выжидая, пока туман рассеется.

Мало-помалу лучи осеннего солнца прогревали и разводили туман, завеса делалась все тоньше и прозрачнее. Вигмар снова огляделся. Сквозь тающие белесые пряди в полусотне шагов от себя он вдруг различил какую-то темную громаду и невольно вздрогнул от острого чувства опасности. Словно жуткий зверь ростом с гору, чудовище, сам Фенрир Волк с раскрытой исполинской пастью притаился в тумане возле людей…

Крепче сжав Поющее Жало, Вигмар шагнул вперед, предостерегающе взмахнул рукой, чтобы никто не двигался. И тут же понял, что враг сам не нападет: это был не Фенрир Волк, а просто склон горы, заваленный беспорядочной россыпью валунов. Склон довольно круто уходил вверх, а наверху смутно темнел черный зев пещеры, похожий на стоячую пропасть.

– Пещерная гора! – ахнул Вигмар.

Изумление боролось в нем с ужасом и тревожным, ненадежным облегчением, словно он очнулся на краю пропасти, куда еще вполне может упасть. Теперь он все это узнал – и камни, и тощие елки, и склон горы, под которым уже стоял когда-то с этим же самым копьем в руке. Двадцать пять лет назад…

Колдовское облако завело их в Великанью долину и бросило у подножия Пещерной горы. Ни один человек в здравом уме никогда не выбрал бы для ночлега это место. Под самым обиталищем мертвых великанов, под Черными Воротами Свартальвхейма! Чудо, что ночь прошла благополучно – если это так. Вигмар холодел, и волосы его ощутимо шевелились надо лбом – сейчас, утром, он вполне осознавал, какой опасности они подвергались здесь ночью, бесчувственные и беспомощные… Чудо, что они вообще проснулись. Только свет Поющего Жала, только сила Одиновых рун защитила их от мертвящего дыхания Пещерной горы.

– Пересчитать людей, быстрее! – крикнул он, стараясь не выдать дрожи в голосе. – Все ли здесь?

Люди вокруг толковали о произошедшем на разные лады, в голосах слышалась робость. Пора было решать, что делать дальше.

Вигмар опустил Поющее Жало и постучал острием о ближайший камень. Из-под камня выполз тролль – незнакомый, маленький, ростом с зайца, весь покрытый бурой шерстью, кроме головы, где плотной шапкой рос темно-зеленый мох, точно такой же, как и на земле вокруг.

– Кто здесь есть поблизости? – спросил у него Вигмар. – Из людей и иных?

– Там эта! Там! Того! – бестолково размахивая лапами, тролль показал Вигмару куда-то в сторону от горы и прибавил несколько звуков, не имеющих отношения к человеческой речи. – Там эта! Люди! Много!

Красноречием он не отличался. Бесполезно было спрашивать у тролля, что за люди, и Вигмар, отобрав десяток человек, сам пошел на разведку. Они прошли почти всю долину и вступили на склон, где уже рос густой высокий ельник. Вскоре за ветвями замелькало пламя костра, потянуло дымом. Костер горел прямо на тропе, возле него сидело несколько человек, а из-за деревьев ползли серые струи пахучего дыма от влажной еловой древесины, выдавая присутствие и других костров.

– Не верю, чтобы это был Бергвид, – сказал Оддглим. – Он уже так ушел, что его теперь верхом не догонишь. Это, похоже, из Хетберга. Они ведь тоже где-то здесь должны быть.

В самом деле, это оказались люди Хетберга. При виде человека с золотым копьем в руке, бесшумно выходящего из слоев тумана, они сначала испугались, приняв его за духа, но потом узнали хёвдинга Железного Кольца и очень обрадовались.

– А мы уж думали, что одни остались, всех ведьмы сожрали! – говорили хирдманы. – А Вильбранд хёвдинг вон там!

Вильбранд хёвдинг нашелся у соседнего костра. Он выглядел утомленным, измученным, но держался довольно-таки бодро, только часто моргал тяжелыми покрасневшими веками.

– Наконец-то мы с тобой встретились! – с облегчением говорил он Вигмару. – А то я уж думал, вечно буду блуждать по этим ведьминским местам и живой души не встречу! А Бергвид-то! Из рук ушел! Мы ведь его уже видели – мы ему на дорогу вышли, долину заняли и его с перевала видели – шел прямо на нас, больше ему идти было некуда! Ну, думаю, сейчас я тебя голыми руками возьму! И куда пропал! Все этот туман! Это ведьмы нагнали, да?

По его рассказу выходило то же самое, что случилось с дружиной Железного Кольца. Колдовство Дагейды заморочило обоих преследователей, не дало им увидеть ни Бергвида, ни друг друга. Вильбранд радовался, что все остались целы и даже встретились, хотя и поздновато, и не отказался бы немедленно продолжать преследование.

Вигмар такого воодушевления не испытывал. Бергвид ускользнул из рук, ушел, как морок, уже второй раз подряд избежал верной гибели. Просто так его не взять, теперь это очевидно. Куда он делся хотя бы? Из Великаньей долины нет выхода. Если они шли за ним – то куда он от них ушел? Не по воздуху же улетел?

Туман уже совсем рассеялся и лишь тонкими, невесомыми полосками парил над верхушками деревьев, а над ним сияло чистое голубое небо. Хорошо просматривалась вся Великанья долина, тесно сжатая с боков крутыми склонами и загороженная, как непроходимой стеной, самой Пещерной горой. Зев пещеры был молчалив и мертв. Ни деревьев, ни даже можжевельника. Куда здесь могла деться та сотня с лишним человек, которая оставалась у Бергвида? Не под камни же они ушли!

Вигмар вынул нож, срезал одну из своих тонких рыжих косичек и бросил в огонь.

– Для чего это? – с любопытством спросил Вильбранд. – Это жертва за спасение?

Не отвечая, Вигмар пристально смотрел в огонь, сосредоточившись в немом призыве. Пламя ярко вспыхнуло, от костра повеяло таким жаром, что все, кроме хёвдинга, попятились. Для него этот жар служил знаком близости духа-покровителя, и Вигмар терпел, лишь слегка хмурясь. Многолетнее знакомство с Грюлой сделало его менее других чувствительным к жару огня. Про него рассказывали, что он может спокойно держать на ладони горсть пылающих углей и ходить сквозь пламя, и какая-то часть правды в этом содержалась.

А в огне загорелись глаза. Одни глаза, без человеческого лица и даже без лисьей морды – только глаза, ослепительные, как расплавленное золото, длинные, раскосые, умные, смеющиеся, веселые тем равнодушным весельем, которое бывает только у духов, чуждых всем земным слабостям и тревогам. Люди в ужасе пятились от костра, закрывая лица руками от этого пронзительного палящего взгляда, и хёвдинг остался один на один со своим духом-покровителем.

– Привет тебе, Вигмар сын Хроара! – сказали глаза.

Никто другой не слышал веселого, легкого голоса, но Вигмар не просто слышал его, а глубоко ощущал всем существом. Его покровитель пришел, и человеческий дух трепетал, как былинка на ветру, вблизи от другого духа, многократно более мощного, такого же жгучего и жадного до жертв, как и все древние духи стихий.

– Привет тебе, Грюла дочь Сурта! – ответил Вигмар. – Помоги мне. Мой враг слабее меня, но он уже во второй раз ушел у меня из рук.

– Я видела, как все было! Дагейда увела его! – голос хихикнул, и в пламени появилась лисья морда с высоко поднятыми острыми ушами. Морда смеялась, ее очертания, сотканные из пламени, колебались вместе с огненной стихией, ни мгновения не оставаясь в покое. – Она увела его от тебя в Пещерную гору. Он ушел по пути темных альвов.

– В Пещерную гору? – изумленно повторил Вигмар. – Путями темных альвов? Но это невозможно! Ни один человек не ходил этим путем! Только Хёрдис Колдунья, но она тогда была почти неживой, как камень! Люди не могут там дышать!

– Бергвид не пошел в Свартальвхейм, его провели самым верхним ходом. Он прошел под горами, но над уровнем земли. Это ничем не грозит человеку, там каждый может пройти. Конечно, с согласия хозяев.

– И у него было согласие?

– Конечно. Темные альвы провели его – Летанди из рода Ищущих, Глитренде из рода Мерцающих, Фаргеблинд из рода Слепых-На-Цвета. И еще другие с ними, но их имена ничем тебе не помогут. Темные альвы и Бергвид заключили союз против тебя, ты знаешь об этом?

– Я слышал от троллей.

– Темным альвам не одолеть нас с тобой, они решили взяться за нас вместе с Дагейдой и Бергвидом. Им очень хочется выжить тебя отсюда, закрыть для людей все сокровища гор и добиться, чтобы здесь не приносили жертв мне! – Из костра взметнулось несколько языков густого багрового пламени, знаменуя гнев Грюлы, и люди отшатнулись от костра еще дальше.

– Как же мне догнать его? – спросил Вигмар.

– Не ходи в Пещерную гору. На путях темных альвов вас съедят. Иди по земле. У Бергвида один путь – к озеру Фрейра. Не забудь принести жертвы Фрейру, когда выйдешь на озеро. А там – все в твоих руках. Ты ведь знаешь, – лисья морда подмигнула, – я помогаю только тому, кто сам что-то делает.

– Я знаю! – Вигмар кивнул. – Ведь мы с тобой знакомы ровно сорок лет! Конечно, для тебя это не срок, но я-то давно все понял!

– Я знаю! – насмешливо повторила Грюла. – Ты все понимаешь быстро. Потому-то я и выбрала тебя!

Лисья морда исчезла, а из костра вдруг вылетела маленькая огненная бабочка. Уже в воздухе она приняла вид крошечной, размером с ладонь, девочки с красивым, но диким личиком, раскосыми золотыми глазами и снопом бьющегося на ветру пламени вместо волос. Это был еще один облик Грюлы, тоже знакомый Вигмару давным-давно. Столько лет прошло с тех пор, как он впервые увидел эту огненную девочку! Вместо очарованного тринадцатилетнего подростка, мечтающего о силе и славе, вместо двадцатипятилетнего парня, твердо намеренного настоять на своем и добиться исполнения всех своих горячих и честолюбивых желаний, – перед огненным духом стоит зрелый пятидесятидвухлетний мужчина, богатый и могущественный повелитель пространной округи, полноправный соперник конунгов. Волосы его потемнели и утратили прежний яркий рыжий цвет, на лбу появились морщины, а в бороде седина, но шаловливая девочка из рода огненных великанов ничуть не изменилась. Духи живут долго и совсем не меняются.

– Иди к озеру Фрейра! – властно приказала она, и теперь ее видели все. – Иди! Я помогу тебе, когда не поможет больше никто! Я даю силу тому, кто сам что-то делает! Помни об этом! Иди!

Огненная искра взмыла к вершинам и исчезла. Полосы тумана над верхушками деревьев растаяли, над Медным лесом сиял ясный осенний день, и в хрустальных далях видны были горы, похожие на застывшие зеленые волны исполинской высоты.

Свежий прохладный воздух, чуть-чуть замешанный на пьянящем духе первых палых листьев, бодрил и наполнял силой. Вигмар огляделся. Его окружали в основном западные квитты из Хетберга, большинство которых видело хёвдинга впервые, но все они, зачарованные разговором с огненным духом, смотрели на него как на своего вождя.

– Мы идем к озеру Фрейра! – объявил Вигмар. – И да благословят боги наш путь!

* * *

Кюна Хёрдис проснулась рано, когда ночь с неохотой только-только поволокла свои черные крылья с земли обратно в море. Острым, почти звериным чутьем Хёрдис угадывала, что до рассвета еще довольно далеко, но спать она больше не могла. Увиденный сон наполнил ее нетерпеливым возбуждением. Именно этого сна она ждала.

Каждый вечер, ложась спать, бывшая ведьма Медного леса клала под подушку маленький кожаный мешочек. В мешочке хранилась длинная прядь волос, светлых, с несколькими белыми нитями седины. И через моря и земли сон кюны Хёрдис, Хёрдис Колдуньи, связывал ее с тем человеком, с чьей головы были срезаны волосы. Каждую ночь Хёрдис видела во сне то, что с ним произошло за день, – не все, только самое важное. Руна «ансу», начертанная на ладони, отсеивала всю дневную житейскую шелуху и приносила ей только самое главное. Она видела, как на попутном торговом корабле Ормкель Неспящий Глаз добрался до Квиттинга и там ушел со стоянки корабля с дракой, поскольку бессовестные торговцы-вандры попытались содрать с него больше уговоренной платы, но в итоге получили одни синяки. Видела, как он, с растрепанными и незаплетенными волосами, бродил по усадьбам, расспрашивая, где найти Бергвида конунга, коверкал свой язык, чтобы не все и не сразу распознали в нем фьялля. Как он нашел Бергвида в какой-то прибрежной усадьбе, как предстал перед ним и сразу объявил свое имя, повергнув всю дружину в изумление. Хёрдис слышала его неучтивые, вызывающие речи, которыми вернее всего можно было завоевать доверие недоверчивого Бергвида, сына Даллы. Видела, морщась во сне, как он дрался против четверых возле угла дома, освещенного квиттингской луной, – кое-кому из Бергвидовых людей не понравилось, что фьялль сидит за столом так близко к конунгу…

Но все это было еще не то. Благословенна та ночь, когда Хёрдис увидела во сне гибель Рагневальда Наковальни – даже если бы Ормкель больше ничего не сделал, это нападение на слэттов оправдало бы весь ее замысел. Она смеялась во сне, глядя, как Грют Драчун воровал овец и чем это для него кончилось. Она дрожала, она металась и стонала, глазами Ормкеля видя свою дочь, Дагейду, свое проклятие, верхом на волке скачущую по лесистым склонам, чтобы взять свою долю жертв…

И вот сегодня она увидела то, что ей требовалось. Бергвид Черная Шкура выступил в поход против Вигмара Лисицы. Еще не зная исхода, не зная, чем для них обоих обернется это столкновение, кюна фьяллей знала главное: ее новому племени, которое стало ей истинно родным, пришла пора выступать. Выступать в поход против той земли, в которой она волею судьбы родилась, но в которой ей не нашлось места и которой она хотела править со всем своим легендарным упрямством.

– Конунг, проснись! – Хёрдис прикоснулась к плечу мужа, лежавшего рядом с ней. – Проснись, настал час судьбы!

– Что? – Торбранд конунг сразу открыл глаза и приподнялся. В эти годы ему уже требовалось мало сна, и он спал очень чутко. – Такая торжественная речь в такую рань? Погоди, не говори. Лучше сперва одеться и позвать людей.

– Это все придется сделать! – нетерпеливо подтвердила Хёрдис. – И одеться, и вооружиться, и созвать людей! Всех людей, до кого можно дотянуться ратной стрелой! Пришло время похода!

– Ну, пришло так пришло! – Торбранд конунг откинул одеяло. Он знал, о каком походе идет речь.

В этот день Торбранд конунг говорил с дружиной и уже в полдень сам, как требовал обычай, выковал ратную стрелу. Вся прибрежная полоса земли фьяллей, где жило шесть седьмых ее населения, была оповещена о новом походе заранее, и хёльды со своими дружинами съезжались быстро и дружно. В походы редко отправляются осенью, но зато урожай убран и никто не умрет с голоду, даже если добыча не оправдает ожиданий. А такая опасность весьма велика, когда поход предстоит не куда-нибудь, а на Квиттинг – с этим проклятым полуостровом никогда не знаешь, чем все кончится. Там можно разбогатеть так, что дракон Фафнир сгорит от зависти, а можно оставить там голову. Но кюна сказала, что пора, а за двадцать пять лет фьялли привыкли верить своей повелительнице, хотя и не любили ее.

И войско собиралось: люди съезжались со всей прибрежной полосы, шириной в один, два, иногда три дня пути, съезжались из длинных, узких, скалистых фьордов, от склонов дальних, почти необитаемых гор, где только у подножия овцы щипали чахлую травку, а на вершинах круглый год лежал снег. Съезжались поодиночке бонды, с копьем, охотничьим луком и старым щитом, съезжались хёльды во главе своих родичей и хирдманов, приходили пешком рыбаки и даже вольноотпущенные рабы, надеясь раздобыть на золотоносном Квиттинге и копье, и щит, и лошадь.

Иные говорят, что из дальних предгорий приехал в это войско даже один из бергбуров, полутроллей-полувеликанов, сильных, угрюмых и уродливых тварей, что живут только в черных скалистых горах глубинного Фьялленланда и чьи черные коровы питаются и жиреют, облизывая голые камни. Говорили, что он ехал по тропе вслед за дружиной какого-то хёльда, сидя на огромном косматом быке с горящими, как угли, злыми глазами и золотым кольцом в носу, а на плече держал копье из цельного ствола дубка, с серым кремневым наконечником… Но что рассказывать, если здесь путаница: вовсе не в этом походе участвовал бергбур по имени Булле-Скроль, а совсем в другом, в походе не этого Торбранда конунга, а совсем другого Торбранда, сына Торварда Рваной Щеки, и об этом рассказывается в совсем другой саге!

За полмесяца войско собралось. На высоком скалистом мысу, висящем над морем, конунг и ярлы принесли жертву богам. Здесь, где смыкались три стихии: земля, ветер и волны – фьялли из века в век призывали богов, кропили жертвенной кровью свое оружие, мачты и весла стоящих внизу кораблей.

– Повелитель Побед, Отец Воинов! – взывал к небесам Торбранд конунг, подняв священный кремневый молот, который был почти так же стар, как горы и море. – Прими наши жертвы и даруй нам победы в битвах! Дай нам сил разбить Бергвида сына Стюрмира, нашего непримиримого врага, и тогда Семь Морей вздохнут свободно! Тор, Гроза Великанов! Молотом Молний защити нас в квиттингских горах, защити нас от чар и оков, от бездн и обвалов, от великанов и троллей, от врага ведомого и неведомого! Локи, Отец Волка, помоги нам добыть то, что нам желанно, – мечи Хродерика, что острее орлиного взгляда и крепче Хюмирова лба! Будьте с нами, о боги Асгарда! И после похода мы снова порадуем вас обильной жертвой!

Войско кричало и с грохотом ударяло мечами по щитам. Кюна Хёрдис, в праздничном наряде, с золотым обручьем по имени Дракон Судьбы на запястье, поднесла конунгу меч, рукоять которого обвивал черный бронзовый дракон. Имя меча было Дракон Битвы. Его кропили жертвенной кровью быка, и красные теплые капли впитывались в темное лезвие, выкованное двергами в подгорных глубинах, не скатываясь на землю.

Пришел час судьбы. Это знал Торбранд конунг, половину своей жизни отдавший этой войне. Он помнил предсказание старой великанши, имени которой не знал: не возвращайся на Квиттинг, и тогда ты проживешь еще столько же, сколько прожил. Предсказание прозвучало двадцать пять лет назад, когда ему было тридцать семь. До срока оставалось еще двенадцать лет. Но Торбранд конунг не боялся нарушить запрет. Ему уже исполнилось шестьдесят два года, он был еще силен и крепок, но хорошо знал, что его настоящая сила доживает последние годы. Лучше погибнуть в битве с новыми великанами и сесть за стол Одина, чем захиреть на перине, с рукоятью меча, вложенной в бессильные руки только ради обычая. Одина не обманешь. Своим единственным глазом он хорошо видит, кто как окончил свой путь по земле.

Торбранд конунг знал, что сегодня, быть может, видит родной Аскефьорд в последний раз. И никогда за всю свою жизнь он, человек здравомыслящий и сдержанный, не любил так пронзительно и трепетно эту неприветливую землю, эти сероватые холодные волны под бурыми скалами, эту узкую полоску зелени на склонах ближних холмов и далекие, на самом краю земли видимые черноватые горы, где на вершинах круглый год лежит нетающий ослепительный снег. Он любил эту землю, от священного ясеня в доме конунгов до последней пастушеской землянки. И ради своей любви он хотел оставить этой земле прекрасную и гордую память о себе.

Кюна Хёрдис тоже знала, что отныне надолго остается одна. Но ее сердце не дрогнуло, в глазах сверкала решимость. Когда наступал час судьбы, она умела прямо смотреть ей в лицо.

Хельги сын Хеймира стоял в раскрытых дверях корабельного сарая и смотрел внутрь. За спиной у него сиял яркий свет ясного осеннего дня, а впереди, в полумраке, виднелись очертания большого корабля. Тускло поблескивала посеребренная голова ворона на переднем штевне; корабль стоял на катках, наклонясь на левый борт, ворон выглядел беспомощно и жалко и, казалось, жаловался на судьбу. Ни мачты, ни весел…

Это был «Серебряный ворон» Рагневальда Наковальни, которого Хельги знал «в лицо» не хуже, чем самого мужа тетки Альвборг. Тот самый «Серебряный ворон», что не так уж давно ушел из Эльвенэса, нагруженный подарками, провожаемый самыми лучшими пожеланиями, и приветственные крики ликующей толпы вместе с ветром лились в его цветной парус.

– Нашел, – сказал Хельги, не оборачиваясь.

В это слово он вложил гораздо больше, чем обычно вмещают пять идущих подряд звуков человеческой речи. В них уместились два месяца ожидания: сначала умиротворенного, гордого сознанием преодоленных трудностей, потом нетерпеливого и беспокойного. Альвборг и ее дочь Сванхильд посмеивались над Хельги, напоминали, что Альмар конунг ждал свою невесту два года, но Хельги лишь слегка улыбался в ответ из чистой вежливости. Да и Хеймир конунг выражал надежду, что уж их-то, конунгов Эльвенэса, родичи невесты не заставят ждать так долго! На дорогу туда и обратно, даже если у берегов Квиттинга плохая погода, нужно около месяца. Конечно, какое-то время Рагневальд должен будет погостить у Вигмара Лисицы. Но едва ли он станет засиживаться в гостях, зная, что его и невесту Хельги ярла с нетерпением ждут в Эльвенэсе.

В начале «рыбного» месяца Хельги ярл сам спустил корабль на воду. Он больше не мог ждать. После встречи с духом кюны Хельги он изменился: ему больше не хотелось сидеть на кургане и смотреть в небеса. Он больше не хотел и не мог жить так, как жил раньше, ему хотелось перемен. Словно чья-то рука отвалила камень и дала выход подземному ключу: в душе Хельги забила жажда любви – той любви, которую обещала ему мать, вручая перстень альвов, той, что озарит его жизнь ровным и ясным светом. Хельги часто вспоминал о перстне, и у него было чувство, что тот вовсе не увезен за моря, что огненно-алый, живой и теплый камень теперь бьется в его груди вместо сердца. Это и была любовь: неделимая и соединяющая двоих воедино, сколько бы земель и морей ни пролегло между ними. Ему виделись рыжие волосы Альдоны, ее серые глаза с зелеными искрами, ее улыбка, ее белые руки с тонкими пальцами, и всю ее фигуру в его воображении окутывало светлое мягкое сияние. В этом сиянии она становилась не женщиной, а богиней, девой из рода светлых альвов. В этом тоже волшебное свойство перстня из Альвхейма: в глазах любви все земное становится неземным… Хельги совсем теперь не думал о торговых выгодах, которые обещал его брак слэттам и о которых родичи так много говорили; он ждал только Альдону, как будто с ее приездом на землю Эльвенэса спустится сам Альвхейм во всем своем радужном блеске. И останется с ним навсегда…

Жизнь, которая раньше, до встречи с Альдоной, вполне его устраивала, теперь стала казаться невыносимой, каждый день ожидания томил и мучил. Рагневальд ярл задерживается – может быть, ему нужна какая-то помощь. Может быть, она нужна самому Вигмару Лисице. Или его дочь нездорова. И еще тысяча всяких «или». Одно было ясно: он должен поехать за своей невестой сам. Ему нельзя, как Хельги сыну Хьёрварда, бесконечно сидеть на кургане и ждать, пока прекрасная возлюбленная сама спустится к нему с небес.

– Если бы Альмар конунг взялся за дело сам, а не поручал его другим людям, может быть, ему и не пришлось бы ждать два года! – говорил он Альвборг и Сванхильд, собираясь в дорогу.

На этот раз с ним шло целых шесть кораблей и полтысячи человек дружины. Осенние полевые работы кончались, люди освобождались от забот, да и припасов теперь было можно набрать гораздо больше. Хёльды и простые бонды с охотой съезжались к наследнику своего конунга, который собирается в заморский поход за невестой. С ним снова отправился муж Сванхильд Рингольд Поплавок на своем «Кольценосном змее», Гейтир Коршун, который уже в честь собственного прозвища велел для штевня корабля вырезать голову коршуна, Аудольв Медвежонок на «Железном вороне», Фроар Левша, младший брат кюны Асты. Его корабль тоже назывался «Ворон», и для отличия от Аудольвова корабля его называли «Молодой ворон». Последним присоединился Скельвир Медвежий Дух, знатный и опытный в походах человек, весьма уважаемый Хеймиром конунгом. Он был знаменит тем, что однажды, когда племя бьярров отказалось платить слэттам дань, тогда еще молодой Скельвир ярл надел на себя медвежью шкуру и явился бьяррам под видом Метсе-Исэнте, Лесного Хозяина, духа в образе медведя, которому здесь поклонялись. Рыча и завывая, медведь-дух повелел не противиться чужакам. Об этом очень много рассказывали, а прозвище Медвежий Дух закрепилось за Скельвиром из усадьбы Вересковые Поля вместе со славой человека, не отступающего ни перед какими трудностями. Корабль его назывался, естественно, «Медведь» и нес на штевне грозно оскаленную медвежью голову. Словом, для поездки за невестой собралась самая лучшая дружина, которую только можно было придумать.

Когда шесть кораблей шли по устью реки Видэльв к морю, сразу становилось ясно, что это свадебный поход – у всех кораблей были новые, яркие цветные паруса, крашенные в разные цвета весла, цветные щиты на бортах, бронзовые узорные флюгера на мачтах. Перед отплытием в святилище Фрейра принесли жертвы, прося у Ньёрда попутного ветра. Но если бы попутный ветер можно было создать из человеческого чувства, то стремление Хельги ярла в поход могло бы наполнить паруса всех шести кораблей и нести их, как на крыльях.

Переплыв Островной пролив, Хельги снова побывал у кюны Ульврун. Она подтвердила, что Рагневальд Наковальня проезжал мимо, но о дальнейшей его судьбе ничего не знала. Здесь тоже убрали урожай, поэтому кюна находилась в более веселом настроении и пообещала устроить пир на три дня в честь Хельги ярла и его невесты, когда он поплывет с ней обратно.

За Островным проливом Хельги ночевал в усадьбе Белый Зуб, у своего двоюродного брата Халькеля, старшего сына Дага Кремневого. Окрестности усадьбы до сих пор назывались Сигурделанд – Земля Сигурда – в честь их предыдущего владельца, Сигурда Всезнайки, деда Дага. Халькель получил имя в честь своего деда по матери, но вырос более благоразумным и удачливым, чем легендарной памяти Халькель Бычий Глаз. Лицом двадцатитрехлетний Халькель очень походил на мать – был таким же круглолицым, румяным, кареглазым, но уравновешенный нрав и стремление к справедливости он унаследовал от отца. Благодаря этим качествам он, несмотря на молодость, уже завоевал уважение округи, которая в свое время так почитала его прадеда Сигурда, что после его смерти воздвигла в честь покойного харсира особый жертвенник на Холме Асов.

От Халькеля Хельги впервые услышал кое-какие тревожные новости. Еще пока гостям готовили еду, Халькель усадил брата рядом с собой и серьезно посмотрел на него.

– Мне не очень-то приятно встречать тебя с дурными вестями, но, как видно, судьба, – сказал он. – Или ты уже знаешь о Рагневальде?

Хельги переменился в лице, кто-то из его ярлов, сидевших поблизости, издал восклицание, и Халькель понял, что от обязанности злого вестника ему не уйти.

– Толком я сам мало что знаю, – продолжил он. – Ты понимаешь, я живу слишком далеко от… ну, от тех мест, где это случилось. Мне ведь здесь до Островного пролива, до кюны Ульврун и Инги-Ульвины, гораздо ближе, чем до Поля Тинга и отца. Что у раудов поделывается, я и то лучше знаю. Короче, ко мне приезжали от отца. Я знаю только то, что мне рассказали.

– Мы будем тебе так признательны, родич, если ты побыстрее изложишь, что же тебе все-таки известно! – поторопил нетерпеливый Фроар Левша.

– Говорят, он встретил в море Бергвида Черную Шкуру. – Халькель быстро удовлетворил его любопытство.

Фроар охнул, Скельвир хёвдинг присвистнул. Все поняли, что это означает. Хельги промолчал, но лицо его посуровело. Поставив кубок на скамью, где сидел, он наклонился вперед, опираясь локтями о колени. Задержка Рагневальда и отсутствие вестей несколько подготовили Хельги к неприятностям, но имя непримиримого врага прозвучало, как удар грома. Он слишком хорошо помнил свою собственную встречу с Бергвидом. Это не просто неприятность – это беда! Не хотелось верить, что все так плохо. Его любовь к невесте, ожидание свадьбы, надежда на близкое счастье – все разбилось об это имя, как легкая лодочка о скалистый утес.

– Он погиб? – спросил Хельги.

При всей его внешней бесстрастности этот вопрос означал, что он не может больше ждать и хочет узнать скорее, пусть даже самое худшее.

– Никто не видел его тела. Но его меч, как говорят, у Бергвида. А это может быть, только если… Ну, ты понимаешь.

– Кто его там видел? – спросил Рингольд Поплавок. Он тоже сидел с вытянутым лицом: веселая предсвадебная поездка за невестой оборачивалась чем-то гораздо менее приятным.

– О! – Халькель смущенно усмехнулся. – Эта сага длиной почти с Мировую Змею и может обвить всю землю. Мне передавали, что меч видел Бьёрн, один из сыновей Вигмара Лисицы. Он рассказал Вигмару, а Вигмар послал сказать моему отцу, а отец передал мне.

– Сын Вигмара? Бьёрн? – Хельги порылся в памяти, но не сумел определить, которого из многочисленных Вигмаровых сыновей звали Бьёрном. – Он был у Бергвида и вернулся к отцу?

– Как это могло выйти? – заговорили ярлы.

– Подробностей я не знаю, – Халькель покачал головой, словно снимая с себя ответственность за то, что рассказывает. – То есть… – Видно было, что он колеблется. – Я должен тебе сказать, Хельги ярл, чтобы ты был готов… Есть такой слух… Только слух, не больше. Иные болтают… Мне рассказывали тут кое-какие люди, они недавно ездили на юг насчет шерсти… Ну, короче, говорят, будто Вигмар Лисица сам послал сына к Бергвиду, чтобы тот рассказал о твоих подарках и… Короче, что Вигмар руками Бергвида устроил это нападение на Рагневальда, чтобы расстроить ваше обручение. Но я этому не верю! – твердо закончил Халькель. – Я тебе это передаю, чтобы ты не услышал от кого-нибудь другого. А это все не похоже на правду. Я не знаю, каким ветром Вигмарова сына занесло к Бергвиду, но когда Вигмар обо всем этом узнал, он послал к моему отцу с предложением устроить совместный поход на Бергвида. Как раз за это нападение – ведь Бергвид нанес обиду вам обоим.

– Это не столько его дело, сколько наше! И ваше! – гневно воскликнул Фроар Левша, едва дотерпев, пока Халькель закончит. – Вигмару Лисице Рагневальд еще не родич! А тебе он родич, как и мне, и Рингольду, и конунгу! – Он кивнул на Хельги, имея в виду его и его отца Хеймира конунга. – И я не понимаю, почему какой-то Вигмар Лисица, какой-то квитт, должен звать вас отомстить за вашего же родича!

– Погоди! – движением руки Хельги ярл остановил его речь. – И что же Даг хёвдинг? – Он вопросительно посмотрел на Халькеля.

– Отец хотел сначала попытаться примирить их. Ты же знаешь, сколько мучений нам принесла война. Но, похоже, что уже поздно. До нас доходили слухи, что Бергвид уже напал на землю Вигмара, что между ними была битва. Больше я ничего не знаю, мы слишком далеко от тех мест. Но ты должен быть готов к большим трудностям.

Хельги кивнул. Действительность, если все это правда, далеко превзошла самые худшие его ожидания. Перед ним разом встало столько трудностей, что мысли о них мешали друг другу и в голове была путаница. Сейчас, когда он тут сидит, еще не отвыкнув от своих радужных ожиданий, его свадебные подарки в руках Бергвида, а может быть, и сама Альдона…

– Мы должны мстить за Рагневальда! – настаивал Фроар, и Рингольд, муж Рагневальдовой падчерицы, соглашался. – Мы не можем такого стерпеть! Мы должны найти его и убить! Это наш долг! Без этого нельзя вернуться домой! Хельги ярл, ты же согласен?

– Так выходит, подарки-то до невесты не дошли! – соображал Аудольв Медвежонок. – Вот тебе и виса с припевом! Не дошли, а значит, обручения-то как бы вроде и не было! Что же, теперь все сначала начинать?

– Может, оно и неплохо! – заметил Скельвир Медвежий Дух. – А если Вигмар Лисица и правда передумал?

– Но его война с Бергвидом!

– Это ничего не значит. Для этого случая. Они могли поссориться уже после своего сговора против нас. Не поделили добычу или еще что-нибудь. Кто разберет этих квиттов? Прости меня, Халькель хёльд.

– Но почему Даг Кремневый нам не дал знать? – восклицал Фроар Левша. – Ты, Халькель, почему не послал к нам? Тут же два дня дороги всего!

– Отец не хотел, – уклончиво отвечал Халькель. – Ты понимаешь, Фроар, ведь это будет война на нашей земле. А мы и так пострадали.

Хельги молчал. Каждый из говоривших был по-своему прав, и даже защищать Вигмара Лисицу от обвинений в предательстве он не решался. Это Халькель, по собственной врожденной порядочности, подобное коварство считает невозможным. А Хельги, при всей его мечтательной любви к Альдоне, на ее отца смотрел трезвым взглядом и понимал, что вовсе не держит душу этого человека на ладони. Скельвир прав: кто разберет этих квиттов? Они слишком давно воюют: сначала с фьяллями, теперь между собой. Понятия о дозволенном и недозволенном у них, что вполне естественно, смещены. И во многом правы все те, кто предостерегал его против брака с квиттинкой.

Задерживаться было неуместно, и на следующий же день Хельги отправился дальше.

– Пришли ко мне, если понадобится! – сказал на прощание Халькель. – Я могу тут собрать человек триста, а еще можно нанять людей тут, у раудов! – Он кивнул на север, где вблизи от его округи начинался бывший Квиттингский Север, теперь занятый раудами. – Я могу помочь тебе войском, если уж понадобится. С Бергвидом связываться не слишком хочется, но не годится бросить родича без помощи!

Еще семь дней слэтты плыли вдоль побережья на юг, на каждом ночлеге расспрашивая о Рагневальде, Бергвиде, Вигмаре. Но узнать удавалось мало: здешние жители знали только то, что слышали от гонцов Дага хёвдинга, то же самое, что уже рассказал Халькель. Многие видели, как «Серебряный ворон» проплывал вдоль побережья на юг, кое-кто даже принимал его на ночлег, но свидетелей его дальнейшей судьбы не находилось.

Только вечером седьмого дня появилось нечто более существенное. Дул противный ветер, хотя и не сильный, корабли шли на веслах и одолели меньшее расстояние, чем предполагалось. Уже темнело, когда показалось жилье: на горе среди ельника виднелись дымы и крыши усадьбы. Над самым морем, на обрыве, висела, вцепившись корнями в камень, старая ель и отчаянно дергала ветвями на ветру, словно пытаясь удержать равновесие.

– Висячая Ель! – крикнул Скельвир хёвдинг со своего «Медведя», указывая на ель и на крыши домов на горе. – Так называется! Я здесь когда-то был! Давай причаливать, Хельги ярл, потом долго жилья не будет! До ночи не успеем!

Скельвир первым повернул своей корабль к месту для причаливания: под горой каменистая осыпь полого спускалась к воде, и здесь же над самой водой росли деревья, а между ними на камнях лежало несколько рыбачьих лодок. Вытащить корабли на берег было нельзя, но глубина позволяла подвести их вплотную и привязать к столбам, нарочно для этого вбитым.

– Тролли их знают, эти столбы! – ворчал Кольберг кормчий, с сомнением пытаясь потрясти столб, вбитый в землю и для верности укрепленный срубом, засыпанным крупными камнями. – Для таких вон небось рыбачьих корыт… А большой корабль оторвет еще, останемся, как без ног…

Проверив надежность столбов, корабли привязали, Аудольв и Гейтир Коршун остались с дружинами разводить костры и готовить ужин, а Хельги с остальными ярлами и двумя десятками хирдманов пошел на гору к усадьбе.

Ворота были заперты. Подойдя, Скельвир хёвдинг постучал обухом секиры в створку.

– Кто тут ходит в такую поздноту? – без промедления раздался в ответ решительный женский голос. Как видно, их прибытие не осталось в усадьбе незамеченным. – Что вам нужно?

– Я – Хельги сын Хеймира, конунга слэттов! – ответил Хельги. – Мы не причиним зла никому из здесь живущих, а всего лишь хотели бы узнать новости.

– Хельги сын Хеймира? Из Эльвенэса? – уже с другим выражением ответил голос, удивленный, недоверчивый и, пожалуй, обрадованный. – Это правда?

– А разве ты думаешь, что у кого-то хватит наглости присвоить такое имя? – нетерпеливо крикнул Фроар. – Открой ворота, липа нарядов, и убедись сама! Ты не ошибешься, если у тебя есть глаза!

За воротами застучал железный засов, створки со скрипом поехали наружу, слэтты попятились. Стал виден двор, освещенный десятком факелов в руках у людей; на гостей смотрело десятка два встревоженно-любопытных лиц. Впереди всех стояла женщина лет тридцати, рослая, но не слишком красивая, с продолговатым лицом, большими глазами и длинноватым носом. В одной руке она держала факел, а в другом – блестящий охотничий нож с костяной рукоятью.

– Ох, какая отважная женщина! – восхитился Рингольд. – Ты, я вижу, сама готова постоять за свой дом! А где же твой муж?

Женщина не ответила. Быстро оглядев пришельцев, она заметила Хельги и задержала на нем взгляд.

– Приветствую тебя в твоем доме, Скади покрывала! – сказал он ей. – Твой дом зовется Висячая Ель, верно? А как твое имя?

– Я – Археда дочь Торколя, – с колебанием ответила хозяйка. Понятно, что колебание ее относилось не к собственному имени, а к людям, которым она его называла. – Да… Я узнаю тебя, Хельги ярл, – наконец решившись, добавила она.

– А где твой муж? – повторил любопытный Рингольд. – Почему ты сама защищаешь свой дом?

– И от кого? – дополнил Скельвир. – Что случилось с доблестным Бальдвигом Звероловом?

– Он в отъезде. – Археда посмотрела на Скельвира, но явно не вспомнила его. – А мы подумали… подумали… У нас сейчас такое время, что ворота не откроешь кому попало. Идите в дом! – Она показала горящим факелом на двери хозяйского дома, где толпились женщины, вытягивая шеи, чтобы ничего не пропустить. – Мне не прибавит чести, если я стану держать таких знатных гостей во дворе.

Усадьба Висячая Ель была не слишком обширна, но принять у себя слэттенландских ярлов с их ближайшими людьми фру Археда считала делом чести. Проведя их в дом, она велела челяди заколоть свинью, а пока мясо жарилось, налила гостям пива. Усадив их в гриднице, она села напротив Хельги и взялась за прялку. Охотничий нож она повесила на стену позади себя, и он поблескивал там длинным хищным жалом, когда на него падал отблеск от очага.

– Вот это оружие тебе больше подходит, Хильд пряжи! – посмеивался Рингольд, кивая на веретено и клок черной овечьей шерсти на рогульке прялки. – А то нож!

– Хотелось бы мне все-таки знать, с кем ты собиралась сразиться, – заметил Хельги. – Тебе грозит опасность?

– Ну, сразиться… – Археда улыбнулась и повела плечом. Когда она перестала тревожиться, лицо ее оживилось и уже не казалось таким некрасивым. – Я не валькирия, но как-то неловко выходить с пустыми руками. А с этим, – она взмахнула веретеном, – к Бергвиду Черной Шкуре не выйдешь!

– К Бергвиду! – воскликнули все ярлы разом. – Он где-то здесь?

– Хотела бы я знать, где он! – с досадой ответила Археда. – И лучше всего – где-нибудь подальше отсюда. В пасти Нидхёгга, чтоб дракон откусил ему голову и он больше никогда не вылезал на свет!

– Но он был здесь?

– Когда?

– Что ты о нем знаешь?

– Знаю кое-что… – Хозяйка, продолжая быстро сучить нитку, будто это помогало ей справиться с затруднением, покосилась на Хельги.

– Я уже кое-что слышал в усадьбе Белый Зуб, – ободрил он, видя, что женщина не решается говорить. – Я уже знаю, что мой родич Рагневальд Наковальня убит. Если ты что-то знаешь об этом, то я буду тебе очень благодарен, если… Рагневальд здесь проплывал? У него был корабль на двадцать шесть скамей, «Серебряный ворон».

– Я слышала о нем, но здесь он не проплывал! – многозначительно сказала Археда. – Не хотелось бы мне сделаться восточной кукушкой,[4] но… Да, он повстречал этого морского тролля… чтоб ему провалиться… Бергвида Черную Шкуру! Я сама не видела, и никто у нас не видел, потому что это было там, на север, в переходе от нас, возле усадьбы Медвежий Ручей. Там живет Хумле Галка, он всегда принимает Бергвида, когда тому надо остановиться в наших краях. Он с ним расплачивается своей добычей. Так вот, говорили, что Бергвид захватил корабль твоего родича. Один наш рыбак видел там корабль с серебряной головой ворона, он стоял возле усадьбы Хумле, и тамошние люди ему рассказали, что была битва. А потом приезжал один мелкий торговец, Бард Веселый, ты его не знаешь, так он видел этот же самый корабль возле Розовой Скалы. Это усадьба Сигрена Клюва, у него там на море глядит скала розоватого гранита, по этой примете ее легко найти. И корабль этот стоит в сарае у Сигрена. Он не ходит с Бергвидом в походы, но помогает ему, если что. У него корабль пропал в море прошлой зимой, сарай стоял пустым, вот Бергвид и велел перевести туда вашего «Ворона», пока не найдет дружины, чтобы на него посадить. Пока не наберет всякого шального сброда…

– А люди? Люди Рагневальда? – перебил Фроар.

– Что вам сказать? – Археда уклончиво повела плечом. – Я бы рада была сказать, что хоть кто-то из них спасся, да только об этом ничего не слышно. Бергвид никогда не оставляет живых. Только иногда женщин, если молодые и их можно продать. А всех мужчин он убивает и бросает в море. Это его жертвы Ньёрду и морским великаншам. Такой у них уговор, иначе разве стали бы они всегда ему помогать? А еще иногда он оставляет убитых на берегу для своей ведьмы и ее волка. Волк пожирает их, и это тоже его плата за помощь. Разве бы он был таким сильным, мог бы разбойничать на морях десять лет подряд, если бы ему не помогало столько нечисти!

– И мой родич Рагневальд погиб? – повторил Рингольд. У него были на уме Альвборг и Сванхильд, которые еще ничего не знали.

– Выходит, что так. Хотела бы я, чтобы он остался жив, но только об этом не слышно. О таком знатном человеке уж что-нибудь да было бы слышно.

– Я должен увидеть это место, – сказал Хельги. – И корабль.

– Завтра утром мои люди проводят вас. Здесь лучше пройти берегом, так будет ближе. Его усадьба не прямо на море, а в глубине фьорда. Может, Сигрен и не захочет вас пускать, но здесь не мне тебя учить. А сарай его стоит на берегу за скалой, так что его с воды не видно, там впадает ручей и можно сталкивать корабли… Ну, мои люди вам покажут. А если ты захочешь поискать в усадьбе, то найдешь, наверное, и кое-что из тех подарков, что вез твой родич. При нем ведь, должно быть, было много разных сокровищ?

Из тех подарков! В мыслях Хельги возник перстень альвов. Еще в Белом Зубе ему пришло на ум, что перстень альвов пропал вместе с Рагневальдом, но на этой ужасной мысли он старался не задерживаться, пока оставались надежды на лучшее. Но то, что он сейчас услышал, уже не было слухами, прошедшими путь «длиной с Мировую Змею». Доказательства почти находились в руках. Перстень альвов попал к Бергвиду! Драгоценный перстень альвов, подарок матери, ради которого она преодолела границы миров, заклятье и залог его любви и счастья! Пробирала дрожь при одной мысли, что это сокровище теперь в грязных, окровавленных руках Бергвида Черной Шкуры. Вместе с перстнем казались оскверненными и память о матери, и любовь к Альдоне, и даже сам небесный Альвхейм! А если перстень остался на теле Рагневальда? Где его теперь искать? В море? Морские великанши не отдадут такую добычу. Осколок встающего солнца канул в черную пропасть, и у Хельги было чувство, что он и сам стоит на ее скользком краю.

* * *

Наутро, едва дождавшись рассвета, Хельги с тремя ярлами и дружиной своего корабля пешком отправился в глубь фьорда. Провожал их управитель фру Археды с двумя работниками. Пройдя лесом и берегом, они вывели слэттов к высокой, обрывистой, гладко облизанной ветрами розоватой скале:

– Вот здесь! Туда, направо, там за скалой корабельный сарай.

Пройдя по верху скалы, где трепетали, как остатки волос на лысине, несколько чахлых кривых березок, слэтты увидели внизу крышу корабельного сарая и спустились к нему по крутой, неудобной тропинке. Длинный, давней постройки, потемневший сарай был заперт на два огромных, рыжих от ржавчины замка.

– А усадьба там! – Управитель Археды показал на сосновый лес на горе. – Только хозяина можно сюда не ждать. Не такой он храбрец, Сигрен Клюв, чтобы выходить встречать чужие дружины. Да еще зная, что у него в сарае.

– Ломаем? – Фроар качнул в руке секиру. – Чего ждать-то?

– Ломай, – велел Хельги.

В другой раз он предпочел бы сначала найти хозяина усадьбы и выслушать его. Но сейчас ему было не до опасений, как бы не обидеть кого понапрасну. Если произошла ошибка и «Серебряного ворона» здесь нет, то два ржавых замка недорого будут стоить. А если он тут есть, то извинения приносить не ему!

Фроар Левша со своими людьми в четыре секиры приступил к замкам, и вскоре двери сарая открылись. И Хельги сразу увидел «Серебряный ворон».

– Нашел, – сказал он.

«Серебряный ворон», перекошенный и беспомощный, пустой и неподвижный, казался скорее трупом корабля, чем настоящим кораблем. Хельги прошел в сарай, сделал несколько шагов вдоль борта. Изрубленные борта ощетинились острой щепой и были усеяны темными пятнами. Встав на бревно катка, Хельги заглянул внутрь корабля: на переломанных скамьях, на досках везде темнели те же зловещие пятна. Кое-где торчали стрелы с обломанными древками. Поблизости в дереве борта виднелся глубоко вонзившийся обломок меча. Все это говорило само за себя: «Серебряный ворон» перенес жестокую битву, и от его защитников остались только пятна засохшей крови.

Хельги вспрыгнул на борт и осторожно прошел по перекошенному днищу. Что он хотел тут найти? Он и сам не знал. Ему запомнилось множество людей на этом корабле, и теперь не верилось, что корабль тот же самый, а людей нет. Ни одного человека…

Возле пустого гнезда мачты темнело особенно широкое кровавое пятно, и Хельги постоял над ним, думая о Рагневальде. Вся человеческая кровь одинакова, но ему казалось, что он нашел место гибели родича. Огромное пятно «подходило» к полнокровному и размашистому Рагневальду Наковальне. Он был сердцем этого корабля, и здесь, возле мачты, скорее всего, и принял свой последний бой. Это сухое пятно, глубоко въевшееся в дерево днища – последнее, что от него осталось.

Хельги спрыгнул на землю.

– Пошли в усадьбу, – сказал он.

В усадьбе ворота оказались закрыты, и напрасно красноречивый Скельвир уговаривал хозяина оказать гостеприимство сыну конунга слэттов. Из усадьбы, конечно, видели, что гости уже побывали в корабельном сарае, и ничего хорошего для себя не ждали. Тогда Хельги приказал вырубить бревно. При появлении бревна из-за стены полетели стрелы. Но у Хельги хватало людей: пока одни несли к воротам бревно, другие следили за стеной и немедленно пускали стрелу во всякую голову, что появлялась над верхушками бревен.

Ворота были окованы железом и прикрыты сзади железной решеткой по квиттингскому обычаю, но в конце концов мощные удары бревна просто вынесли их из косяков и опрокинули. Слэтты влились во двор с мечами и щитами наготове, но битвы не получилось: сопротивляться с оружием в руках у здешних хозяев не хватало сил.

Сигрена Клюва слэтты нашли в гриднице. Большой свисающий вниз нос вполне оправдывал его прозвище, а взгляд хозяина был полон злобы и страха.

– Зря ты не хотел открыть, Сигрен хёльд! – укорял его Скельвир. – Что же ты так опозорился – ты ведь славишься своим гостеприимством! Ты ведь так любишь принимать у себя знатных людей – Бергвида Черную Шкуру, например. Ведь принимать знатных гостей так приятно – они оставляют на память разные вещи… Чем же мы тебе так не понравились?

– У меня не гостиный двор! – злобно ответил Сигрен. – Мой дом слишком беден, чтобы я мог принимать у себя конунгова сына из самого Эльвенэса! Что вам нужно? По какому праву вы врываетесь, как разбойники? Если мы платим дань конунгу слэттов, это не значит, что мы все тут его рабы! И что он может у нас распоряжаться, как у себя дома!

– Конечно, нет! – спокойно ответил Хельги. – Но я, наверное, имею право узнать, каким образом корабль моего родича Рагневальда попал в твой сарай? Да еще в таком плачевном виде. Сперва объясни мне это, а потом, может быть, я и заплачу тебе за замки и ворота.

– Повесить его на воротах, и дело с концом! – предложил возмущенный Фроар. – Разбойничья морда!

Сигрен оскорбленно сопел, но молчал. Отпираться от очевидного он не мог, благородное негодование тут не помогало.

– Корабль тебе оставил Бергвид Черная Шкура? – спросил Хельги.

– Наш конунг не очень-то спрашивает, хочу я или не хочу держать у себя вещи, до которых мне нет никакого дела! – ответил Сигрен наконец. – У меня пустой сарай, он и поставил туда… А я ничего не знаю! Если это твой корабль, так бери его! А меня это не касается!

– Вот это разумные речи! – похвалил Скельвир и подмигнул Хельги. – Только мне сдается, что корабль был не единственным, что тут оставил Бергвид. Может, в твоем доме есть и еще вещи, которые он оставил, тебя не спрашивая?

– Что ты несешь, Один битвы? – с досадой бросил Сигрен. – Какие вещи? Нет у меня никаких вещей!

– Не может этого быть! – Скельвира нелегко было сбить. – Если уж такой большой корабль тебе оставили, не спрося твоего согласия, то и много вещичек поменьше могли рассовать по щелям… Что, сам отдашь ключи от сундуков или нам тебя потрясти?

– Не думал я, что ко мне придут грабители!

– Это ты уже говорил. И не волнуйся: твоих вещей нам не надо, а если они наши, то тебе до них и дела никакого нет, верно? Где ключи?

– Не знаю я никаких ключей!

В последнем Сигрен сказал чистую правду: ключи были у его жены. Бледная от испуга хозяйка безропотно отдала ключи от сундуков и кладовок, и даже сама показывала, какой из них который замок отпирает. Среди всякого добра нашлось с десяток новых серебряных кубков и блюд разнообразной работы. Нашлось и кое-что из хороших тканей, женское головное покрывало, затканное золотом. Хельги не смог бы поручиться, но нечто подобное он видел в том ворохе, который приготовила кюна Аста для отправки новым родичам.

– Вот! – Рингольд подошел к Хельги, держа в руках два серебряных кубка, один поменьше, с позолотой и чернью, а другой побольше, сплошь покрытый тонкой узорной резьбой, с пояском из бледно-голубых бериллов и с руной «науд» на дне. – Это из наших подарков! – Он перевернул кубки и показал на задней стороне подставки две руны: «лаг» и «э». – Лейгед из Эльвенэса! Тут не ошибешься!

Сомневаться было нельзя: оба кубка вышли из рук Лейгеда, лучшего в Эльвенэсе сереброкузнеца. Хеймир конунг часто заказывал ему разные вещи, в том числе и для подарков закупил кое-что из его работ.

– Вот таких было два! – Рингольд качнул тем кубком, что поменьше. – Видишь, это для жениха с невестой! – Он показал на сплошной поясок из руны «гиав», руны любви, обвивающий основание ножки. – Только второго тут нет.

– У нас не было второго! – поспешно вставила хозяйка, немолодая женщина с бледным, увядшим лицом. – Клянусь богиней Фригг, не было! Только эти два, и еще покрывало для меня! Мы все отдали, забирайте его, если оно ваше! Мы ни в чем не виноваты, мой муж не участвовал в той битве! Бергвид конунг привел к нам корабль, потому что у нас пустой сарай! Он сам оставил нам эти вещи! Забирайте их, они нам не нужны! Они не наши, он их оставил на хранение, обещал потом забрать! Богиня Фригг, что мы ему скажем?

– Мы сами ему все скажем! – утешил ее Рингольд и передал оба кубка хирдманам. – Конечно, мы их заберем! Это ведь для невесты ярла, а Хельги ярл обручен вовсе не с тобой, красавица!

– Послушай! – Хельги обернулся к хозяйке. – Ты не знаешь что-нибудь о Рагневальде Наковальне?

– Я ничего не знаю, – испуганно ответила женщина. – Мой муж не участвовал в той битве…

– Но ведь люди Бергвида что-то рассказывали!

– Они рассказывали…

– Что? Рагневальд погиб?

– Я не знаю… Но…

– Что – но?

– Бергвид конунг не берет в плен. Только иногда женщин… А мужчин он отдает в жертву Эгиру и его дочерям…

– А не говорил ли Бергвид что-нибудь о кольце, когда здесь был? – расспрашивал Скельвир. – Вспомни, красавица! Если бы, скажем, у Рагневальда ярла было хорошее красивое кольцо с красным камнем, куда оно могло деться?

– У нас нет никакого кольца! – Хозяйка снова испугалась. – Клянусь богиней Фригг! Бергвид конунг оставил нам эти два кубка и то головное покрывало, я же сказала! Больше ничего у нас нет, клянусь богиней Фригг! Никакого кольца мы не видели и не слышали! Разве будет Бергвид конунг показывать нам всю свою добычу? Кто мы такие?

– Видно, только Бергвид знает! – решил Хельги. – А ты знаешь, где может быть тело Рагневальда и других?

Лицо хозяйки страдальчески искривилось.

– Что ты от меня хочешь, ярл? – тихо запричитала она, прижав у глазу край головного покрывала. – Что ты хочешь от бедной женщины! Я ничего не знаю!

– Но где-то ведь должны быть тела людей, бывших на том корабле, что стоит у вас в сарае!

– Где же им быть, ярл? На дне морском, больше негде! Что ты хочешь от бедной женщины? Разве я Один, что видит весь мир насквозь?

Хельги отвернулся. Не может быть, чтобы тело такого богатого и знатного человека, как Рагневальд Наковальня, утопили, не обыскав. Значит, перстень альвов теперь у Бергвида. Если он не подарил его кому-то из своих людей, не продал, не потерял… Что бы ни было, судьбу кольца теперь знает только Бергвид. Только у него и надо спрашивать.

Но сначала его нужно найти.

* * *

На рассвете над долинами Медного озера висел такой густой туман, что деревья казались сплошь окутанными белой паутиной, а над Золотым ручьем клубились такие плотные облака, что не было видно воды. Альдона с самыми младшим из братьев, Арне, ловила рыбу, Лейкнир сидел на камне рядом с ней. Вдоль берега стояли с удочками в руках еще с полтора десятка детей и подростков из усадьбы; шестилетняя Силле устроилась на корточках и разглядывала добычу, плававшую в деревянном ведерке.

Туман за ручьем заколебался, между двумя пушистыми сосенками мелькнул золотой отблеск. Альдона пригляделась: ветки закачались, и на берег выехала матушка Блоса на своем златорогом олене.

– Благословен твой путь! – весело крикнула ей Альдона. – Ребята, здесь Блоса!

– Благословен твой путь! – пыхтя, откликнулась троллиха.

– Олень, олень! – Силле радостно прыгала и хлопала в ладоши.

Блоса тем временем слезла на землю, встала на четвереньки над ручьем и жадно припала к воде. Выглядела она уставшей: дышала так, что все ее пышное туловище ходило ходуном. Платок, которым была плотно обвязана ее маленькая круглая голова, сбился на затылок, а крупные, заостренные сверху уши тревожно вздрагивали.

Мальчишки, побросав удочки, сбежались посмотреть на троллиху, Лейкнир встал и подошел поближе.

– Я к тебе с новостью, – заговорила Блоса, напившись. Капли воды бежали по ее подбородку, покрытому серыми волосками, и она смахивала воду толстой лапой с длинными когтями. – Сюда идет тот человек, которого весной приводил дверг. Тот, издалека. Не тот, что в родстве с Дагейдой, а другой.

– Хельги ярл? – ахнула Альдона.

– Уж я не знаю, вы сами вспоминайте ваши имена. Он идет сюда с большим-пребольшим войском. В тот раз куда меньше было. Вчера утром Небесный Камень прошли, дня через два или три будет у вас.

– Спасибо тебе за новости, – пробормотала Альдона.

– Так что насчет свинки? – деловито и немного заискивающе спросила Блоса и почесала оттопыренный кончик уха. – Уже ведь пора, да?

– Приходите в усадьбу, я распоряжусь. Иди своей дорогой.

– Иди своей дорогой! – радостно откликнулась Блоса.

Взобравшись на валун, оттуда она ловко, несмотря на свою толщину, перелезла на спину оленю, ударила его пятками и с громким диковато-ликующим кличем уехала назад в чащу.

Альдона осталась стоять на берегу, неподвижная, как молодая осинка в золотисто-багряном уборе осенней листвы. Мальчишки переглядывались и обменивались невнятными восклицаниями; Лейкнир стоял рядом и тоже молчал, мрачный, как Кузнечная гора в грозу.

Хельги ярл! Альдона растерялась: его так долго ждали, что почти перестали верить в его существование, и сама она уже числила жениха где-то среди героев древних сказаний. До условленного срока – середины зимы – оставалось еще много времени, но ей хотелось, чтобы он не возвращался, и она легко убедила себя в том, что так и будет. Однако новость вернула ее к действительности, и теперь Альдона не знала, что и думать. Хельги ярл появился, он едет сюда… Он не отказался от своих обещаний, и она теперь должна будет выполнить свои…

Обернувшись, Альдона схватила Лейкнира за руку. Она не знала, что бы такое сказать ему. Она не любит Хельги ярла и не хочет за него выходить, но как взять назад обещание? И что делать без отца?

– Послать за отцом? – спросил Арне. – Без него же тебе нельзя выходить замуж!

– А давай я съезжу! – прыгая от нетерпения, взмолился двенадцатилетний Ульв, сын одного из хирдманов. – Я сумею!

– Молчи, малявка! – прикрикнул на него четырнадцатилетний Хьёрт. – Это дело для тех, кто постарше!

– Сам ты малявка! – вспыхнул Ульв и сжал кулаки, но Лейкнир вовремя взял обоих за шиворот и развел на такое расстояние, чтобы они не могли друг до друга дотянуться.

– Брось их в воду! – предложила Силле, хихикая в предвкушении зрелища. – Чтобы не дрались!

– А к Вигмару и правда неплохо бы послать, – сказал Лейкнир Альдоне. – Что ты думаешь делать?

Альдона посмотрела на него: его тревожный, напряженный взгляд спрашивал не столько о том, пошлет она гонца вдогонку за войском или нет, сколько о том, что она думает об этой новости. Хватит ли у нее духу признаться, что она передумала?

– Я… – Альдона опустила глаза, часто дыша от волнения. Сколько раз она пыталась представить себе возвращение Хельги ярла, но теперь, когда это случилось на самом деле, растерялась. – Не знаю… Еще рано. Надо же сначала выяснить, чего он хочет. С чем он едет. Его так долго не было… Мало ли что там случилось? Сначала мы дождемся его. Может быть, он вовсе…

– Тогда зачем же он едет?

Нет, Лейкнир не верил, что Хельги ярл передумал жениться и едет сказать именно об этом. Нет на свете такого дурака, который добровольно откажется от Альдоны!

Под вечер третьего дня дружина Хельги ярла показалась на перевале. В усадьбе Каменный Кабан приготовили лежанки гостевого дома, еще полсотни мог принять дружинный дом, опустевший после ухода хозяина с большей частью хирдманов, а остальных предполагалось разместить в Золотом Ручье, Совином Камне и у отца Торхильды. Женская родня собралась в Каменный Кабан с самого утра, столы стояли накрытыми для пира, а с появлением слэттов на перевале котлы повесили на огонь.

Хроар выехал встречать гостей в долину и вернулся в усадьбу вместе с ними. Челядь толпилась во дворе, радостными криками приветствуя Хельги ярла, который в прошлый раз всем так понравился. Альдона ждала его в гриднице, одетая в лучшее красное платье, на голове ее сверкал золоченый обруч с тонкой резьбой и красными гранатами. Она держала приготовленный «приветственный» кубок, но руки ее слегка дрожали, так что пиво грозило выплеснуться через золоченые края.

– Не волнуйся так! – шепотом пыталась успокоить ее Гьёрдис. – Хельги ярл – добрый и благородный человек! Ты присмотрись к нему как следует, спокойно. Если ты решишь, что никак не хочешь выходить за него, то скажи ему об этом. Он не станет требовать, чтобы ты во что бы то ни стало выполнила обет. Не похож он на того, кто способен взять невесту против ее воли. Присмотрись к нему и подумай.

Подумать! Как раз думать Альдона сейчас была совсем не способна. От волнения у нее подгибались колени, от судорожной дрожи перехватывало дыхание, и она не представляла, как сумеет сказать хоть слово. Видит богиня Фригг, в прошлый раз, когда Хельги и Торвард так изумили усадьбу своим внезапным появлением, она и то волновалась меньше! Сейчас он войдет, и она должна будет приветствовать его как жениха, иначе выйдет так неловко… Но из-за этого еще более неловко будет потом сознаться, что она обманула его доверие. Мысль об этом обмане так угнетала Альдону, что она не знала, не имела уверенности, как же все-таки поступит.

Хильдвина, напротив, горела любопытством и нетерпением скорее увидеть Хельги ярла.

– Мы ведь с ним родичи, хотя и бывшие! – посмеивалась она, со звоном перебирая золотые браслеты, которые ради такого случая надела все восемь. – Ведь мой бывший муж, не будем его называть по имени, был по матери родичем Хельги ярла! Ох уж мне эти Лейринги! Сумели пристроить своих девиц во все знатные роды Морского Пути, а теперь только Хеймдалль разберется в этом родстве! Да, да, посмотрим на Хельги ярла! Говорят, тут есть на что посмотреть, а, Эльгерда? Как в сказании: «Он был высок и красив!» Ну, еще бы, сын такого знатного конунга не может не быть красивым! Хотелось бы знать, слышал ли он что-нибудь обо мне? Хотя едва ли у Хеймира конунга много о нас говорят. Он ведь так горд и надменен!

Челядь гомонила, женщины оправляли наряды. Невозмутимой оставалась одна Торхильда. Эта женщина вообще никогда не волновалась и даже на собственной свадьбе пять лет назад была так же спокойна, так же деловито раздавала указания челяди, как будто ничего особенного и не происходит.

Когда Хельги ярл показался в дверях, Хильдвина шагнула вперед, но он ее не заметил, выискивая глазами Альдону. От Хроара он уже узнал, что слухи о войне не обманули, что Вигмар хёвдинг уехал преследовать их общего врага, из-за чего и не встречает знатного гостя. Но Альдона здесь, в усадьбе, и сейчас он ее увидит…

И вот он ее увидел. Она стояла перед очагом, почти там же, где впервые приветствовала его весной, одетая в нарядное красное платье, и волосы ее играли медно-золотым блеском в свете от очага. Она шагнула ему навстречу, протянула обеими руками блестящий кубок, губы ее дрогнули, но она ничего не сказала. Лицо у нее было какое-то странное: она старалась справиться с ним и сделать приветливое выражение, но оставалась растерянной и даже жалкой. Та привычная ей добродушно-снисходительная усмешка, которую Хельги запомнил, сейчас не получалась.

Хельги шагнул к девушке и застыл, вглядываясь в ее лицо и пытаясь понять, в чем дело. Это была несомненно она, Альдона дочь Вигмара. Он видел то же лицо, те же волосы, тот же стан, но у него возникло нелепое чувство, что это не она. Это какая-то другая девушка, не та, о которой он мечтал. В его мыслях ее образ окутывало волшебное золотистое сияние, сквозь который черты лица виделись смутно, да и значили они мало. И вот она стоит перед ним наяву, но все иначе: никакого сияния нет, а есть живое лицо, которое после долгой разлуки кажется незнакомым, неожиданным…

И она была не рада ему. От отца Хельги унаследовал проницательность, от матери – чуткость и сейчас безошибочно определил, что смущение в этом взгляде говорит не о радости, а о какой-то скрываемой вине. Она смотрела на него, как на чужого, как на пришельца, незваным ворвавшегося в ее жизнь. А значит, она не была той возлюбленной, о которой он мечтал и к которой плыл через море.

Но нельзя же вечно так стоять. Хельги приблизился к Альдоне и взял кубок у нее из рук.

– Приветствую тебя под нашим кровом, Хельги сын Хеймира, – справившись с собой, сказала Альдона. Он не пытался ее поцеловать, и ей стало легче. – Мне жаль, что отец мой и родичи не смогли тебя встретить. Но я хочу тебе сказать: наш род ценит дружбу с тобой как величайшее сокровище. Что бы ни случилось в прошлом или в будущем, мы хотели бы остаться твоими друзьями.

Другие женщины тем временем поднесли кубки слэттинским ярлам, все обменивались учтивыми приветствиями, но слэтты в основном разглядывали Альдону. Фроар, ждавший увидеть настоящую валькирию с вершины, был разочарован, Скельвир и Гейтир, более умные и внимательные, многозначительно переглядывались и одобрительно кивали: невеста выглядела умной, красивой и приветливой как раз в той мере, чтобы сделать жизнь мужа приятной.

Поначалу в усадьбе царила суета, но вскоре все устроилось: Гейтир Коршун, Скельвир и Аудольв со своими дружинами отправились в другие усадьбы, а в Каменном Кабане остался Хельги с двумя родичами – Фроаром и Рингольдом. Подоспела еда, всех рассадили за столы, пир начался. Альдона сама ухаживала за Хельги, подавала ему еду и наливала пива. Ей очень хотелось узнать, с чем же он приехал и не предполагает ли вскоре справлять свадьбу, но приступать с расспросами сразу было бы невежливо, и приходилось ждать. А Хельги медлил; он бросал на нее многозначительные испытывающие взгляды, все стараясь понять, в чем причина поразившей его перемены. Да, девушка была та самая, но взгляд ее красивых глаз теперь не был так открыт и ясен и часто прятался под длинными ресницами. Она старалась держаться легко и приветливо, но ее что-то тяготило. Внешне ему в этом доме рады, но по сути… Может быть, прав оказался Скельвир, и Вигмар Лисица сам пытался порвать обручение?

– Как жаль, что нет дома Вигмара хёвдинга! – восклицала Хильдвина, с намеком поглядывая на Хельги. – Если бы он был дома, то можно было бы прямо сейчас посадить нашу прекрасную деву в середину стола и готовить факелы для свадебного танца! Что ты скажешь, Хельги ярл? Должно быть, в Эльвенэсе немало удивились, узнав, какую чудесную невесту ты нашел!

– Немало удивительного вышло из моего сватовства, – Хельги кивнул, сам пытаясь понять, что же именно из этого вышло. – И если добрые люди не прочь послушать, я охотно расскажу об этом.

Альдона села на скамью. Волнение так утомило ее, что она больше не в силах была стоять. Мелькнула надежда: а вдруг Хеймир конунг не одобрил сватовство? Нет, но ведь подарки были посланы, и если бы не Бергвид…

Хельги принялся рассказывать обо всем с начала: о сомнениях отца, родичей и приближенных, о встрече с духом матери на ее кургане. Вся гридница затаила дыхание, даже слэтты, уже знакомые с этими событиями, ловили каждое слово. Блеск алого камня в волшебном перстне альвов заливал гридницу: каждому казалось, что он это видит. Женщины вздыхали от жадности и зависти, слушая о приготовленных подарках: даже в устах равнодушного к роскоши Хельги ярла перечень сокровищ ослеплял блеском серебра, золота, цветных камней, пестрых тканей, пушистых мехов, изумлял узорами литой бронзы и резной кости. И где же это все?

Увы, они и сами догадывались где. Говоря о встрече Рагневальда Наковальни с Бергвидом, Хельги не мог поведать ничего нового для слушателей. Альдона, пожалуй, знала больше него и заколебалась: не послать ли на пастбище за Бьёрном, которого отец не взял в поход? Будет ли Хельги приятно послушать свидетеля гибели родича или наоборот?

– Я видел корабль Рагневальда на побережье, со следами битвы и пятнами крови, – рассказывал Хельги, и Альдона успокоилась, решив, что свидетельство Бьёрна уже ни к чему. – И в той усадьбе нашлось кое-что из тех даров, что Рагневальд вез тебе, йомфру Альдона. Только это я сейчас и могу передать тебе.

Он сделал знак, и Рингольд вынул из мешка два кубка: один побольше, из сияющего белого серебра, сплошь покрытый тонкой резьбой и опоясанный бледно-голубыми бериллами, и другой, поменьше, золоченый, с чернеными узорами в виде сплетенных побегов и распустившихся цветов.

Дар вручаю дивной деве Доблесть злых раздоров выше! —

произнес он, вручая кубки Альдоне.

Она взяла их, недоверчиво улыбнулась. Она знала, что не должна их принимать, что этим самым она подтверждает свое согласие на свадьбу – но не принять их она не могла. У нее не поднялись бы руки отвергнуть эти дары, добытые с таким трудом, привезенные с такой надеждой и желанием исполнить долг.

Легко было отказываться от Хельги ярла, пока он находился за морем! Но сейчас, когда он сидел напротив и настойчиво искал ее взгляда, исходящее от него уверенное, благородное достоинство сковало Альдону, и у нее не хватало духу признаться в своем непостоянстве. Следовало спрятать все колебания и хотя бы притвориться достойной его.

– Э! – вдруг крикнул Фроар. – Вот это да!

Альдона подняла глаза. Фроар стоял возле сиденья Хельги и держал в руке кубок, из которого тот перед этим пил. И Альдона вдруг с опозданием сообразила, что Рингольд вручил ей точь-в-точь такой же кубок, который она перед этим вручила Хельги.

– Ты посмотри, ярл, что делается! – Фроар взмахнул кубком, из которого на пол выплеснулось пиво. – Да это же он! Ты посмотри! Вот это да! Клянусь восьмой ногой Слейпнира! Это он! Тот самый! – Он перевернул кубок и показал Хельги нижнюю сторону подставки. – Лейгед из Эльвенэса!

Слэтты загудели. Хельги в изумлении поднялся с места. Хозяйские домочадцы ничего не понимали. Перебежав через гридницу обратно к Альдоне, Фроар выхватил у нее из рук тот кубок, что поменьше, и протянул ей оба сразу, чтобы она увидела сходство.

– Откуда это у тебя? – восклицал он. – Уж не Бергвид ли тебе подарил? Это из наших подарков! Вот, смотри: руны «лаг» и «э» – Лейгед из Эльвенэса, тот мастер, что делал эту парочку! Такого мастера не везде найдешь! Это кубки для жениха и невесты: видишь, тут руна «гиав»! – Он показывал ей основания ножек обоих кубков, обвитых цепочкой косых крестиков. – Откуда у тебя он? Бергвид, что ли, поделился с вами добычей? Вы что, сговорились?

– О чем сговорились? – Альдона ничего не понимала. Она переводила изумленный взгляд с одного кубка на другой, и ей казалось, что он каким-то чудом вдруг раздвоился. – Это привез нам Дагвард сын Дага… Хельги ярл, ты его знаешь, он же твой родич. Он был у нас, когда убирали урожай, и привез… Он сказал, что купил где-то на побережье… Он нам еще и другие вещи привез…

– Еще и Даг Кремневый в доле?

– Это вам почище Одиновых загадок!

– Какие вещи он еще привез?

Все заволновались, задвигались, стали передавать из рук в руки блюда и кубки. Почти все подарки Дагварда оказались здесь: посуда и светильники на столе, украшения – на руках и платьях женщин. Пара красивых застежек, на которых Аудольв тоже выискал «лаг» и «э», вплетенные в узор, сияли на груди Ингилетты. Альдона не знала, плакать ей или смеяться. Вышло, что она давным-давно получила подарки жениха, хотя всего лишь четвертую часть. Но получила от Дагварда!

Гридница бурно обсуждала, как это могло выйти. Слэтты сначала впивались в лица домочадцев Вигмара подозрительными взглядами, но их изумление были вынуждены признать совершенно искренним.

– Видно, он распродавал свою добычу на побережье, вот она через торговцев и попала к Дагу хёвдингу! – говорил Хроар.

– Хотелось бы знать, где остальное! – восклицала Вальтора.

– Так что же, теперь получается, что Дагвард – жених Альдоны? – смеялась Эльгерда. – Он же ей подарил!

– Я плохо смотрела тогда, когда их принесли, а не то бы я сразу узнала все вещи! – уверяла Хильдвина.

– Сигурд, поди ко мне, съешь еще рыбки! Вот мама тебе еще кусочек очистила! – призывала своего сына фру Торхильда.

Она одна спокойно занималась детьми, и пути сокровищ ее не волновали. И, надо отметить, она одна и достигла успехов в своем деле, а все остальные понапрасну теряли время в досужих разговорах.

Ингилетта поначалу сидела с обеспокоенным лицом, тревожась за судьбу застежек, но потом сообразила, что раз подарки предназначались для всей родни невесты, то и ей все равно причитается почетная доля, каким бы путем они ни попали по назначению. А Альдона держала на коленях два золоченых кубка-близнеца и грустно смеялась над причудами судьбы. Она все-таки получила дары, притом самые главные. Два кубка! Те самые, из которых они будут пить на свадьбе. Судьба чуть ли не насильно втолкнула ей в руки свадебный дар, который было отняла по ошибке. Судьба не хочет, чтобы она нарушила слово. Сами боги заставили ее принять дары, обманули ее, обманщицу. И после такого явного знака Альдона уже не смела противиться судьбе. И отец не обрадуется, если она попытается уйти от обещания. Ему так нужен союзник, а Хельги привел больше полутысячи человек.

Завтра нужно будет послать гонца вслед за войском, чтобы известить отца. И пусть он решит, справлять ли сейчас свадьбу или отложить до победы над Бергвидом. Без отца никак нельзя – это единственное, что утешало Альдону.

Когда пир кончился и все устроились спать, ей долго не удавалось заснуть. В темноте девичьей мысли Альдоны немного пришли в порядок, и она вспомнила о Лейкнире. Что с ним делать? В сердце и в мыслях Альдоны Лейкнир был так тесно связан с ней, что казался частью ее самой. Уехать и оставить его немыслимо, но взять его с собой в Эльвенэс, здраво рассуждая, немыслимо тоже. Альдоне хотелось соединить несоединимое: сохранить и Хельги, потому что в этом ее долг и честь, и Лейкнира, потому что ее сердце с ним. Умом она понимала, что иметь все нельзя и ей придется выбрать кого-то одного, но и тот и другой выбор упирался в неодолимое препятствие. Нарушить слово, данное Хельги, и отказаться от любви к Лейкниру Альдона одинаково не могла.

Ах, если бы здесь была мать! Невестки или тетка Вальтора не поймут ее, Гьёрдис понимает, но больше ничего не может посоветовать. Только мать… Только она могла бы помочь ей разобраться в себе, помочь понять, какое из двух зол меньше, какой выбор сделает ее менее несчастной. Может быть, она сумела бы вовремя остановить свою дочь еще тогда, весной, не допустить этого обручения, из-за которого она теперь так страдает.

Почему наше собственное представление о счастье так часто расходится с общепринятым? Какая умная девушка была бы несчастна, когда к ней сватается сын конунга, да еще такой красивый, умный, отважный, прославленный, великодушный, как Хельги сын Хеймира? В нем нет ни одного недостатка. Он словно вышел из древней саги, статный герой, овеянный славой и доблестью, он протягивает ей руку и хочет увести и ее с собой в свой высший мир… Но что же делать, если она не лежала в глубоком волшебном сне, как валькирия за огненной стеной, ожидая героя, который разбудит ее для жизни и любви. Она жила, она думала, чувствовала и любила. Герой пришел, но ее сердце оказалось занятым. Он прекрасен, но ему нет места рядом с ней. Его валькирия все еще ждет на какой-то неведомой горе, за стеной из неугасимого огня…

Альдона не заметила, как заснула, постепенно погружаясь в тонкий черный туман забытья. А там, за темным облаком, снова было светло – она оказалась на широкой тропе, где с одной стороны раскинулся редкий лиственный лес, пронизанный желтыми пятнами солнца, а с другой – небольшой спуск к широкому ручью.

Она была не одна – рядом ней шел Хельги ярл и, наклоняясь и заглядывая ей в лицо, все требовал от нее какого-то ответа. Альдона не разбирала его слов, не знала, чего он от нее хочет, но ее тянуло закрыть лицо руками и спрятаться от его ищущего взгляда. Она умоляла его оставить ее в покое и ни о чем не спрашивать, она ускоряла шаг, надеясь от него уйти, но он все время держался рядом.

Альдона спустилась к ручью и села на обрывистый берег, опустила ноги в теплую воду. Теперь она осталась одна, ничто не нарушало покоя. Глубокая, но совершенно прозрачная вода позволяла легко разглядеть каждый камешек на дне, и каждый из них бросался в глаза с необычайной резкостью и яркостью, как будто все они были волшебными.

Вода колыхала длинные зеленые стебли прибрежной травы, воздух был ясным и светлым, солнце не слепило глаза, над берегом висела уютная тень. Альдона с наслаждением вдыхала теплый свежий воздух, на сердце было легко и отрадно.

На другом берегу ручья показалась женская фигура. Она шла по воде, по самому краю, слегка приподняв подол рубахи, и прозрачные струи журчали возле ее белых точеных ног. Девушка смотрела себе под ноги, и длинные, светло-золотистые, вьющиеся красивой мелкой волной волосы закрывали ее лицо. Альдона уже хотела ее окликнуть, но девушка вдруг подняла голову, и она узнала свою мать. Только сейчас у Рагны-Гейды было совсем молодое лицо, такое молодое, какого Альдона не видела у нее наяву. Такой она была до рождения дочери, когда самой Рагне-Гейде было всего-то двадцать лет. Встретив взгляд Альдоны, мать улыбнулась ей, словно радуясь встрече после разлуки, потом подняла руку и показала ей какое-то кольцо. В красном камне сверкнула яркая искра.

«Этим кольцом твой жених хотел обручиться с тобой? – спросила Рагна-Гейда. – Где оно? Ведь у тебя его нет. Как же теперь справлять свадьбу, если самого главного подарка нет? Сдается мне, это обручение не многого стоит. Я бы сказала, что судьба против этого брака. Спроси-ка у жениха: где его обручальный перстень? И не рядом ли с перстнем он должен искать свою судьбу?»

Альдона хотела спрыгнуть с берега и бежать к ней через ручей, двинулась, вздрогнула и проснулась. Исчез теплый светлый ручей, она лежала под одеялом в темной девичьей. Но сон стоял у нее перед глазами ярче яви. Кольцо! Перстень альвов! Тот, что Хельги ярлу принес дух его матери, как он сам рассказывал! Он у Бергвида. К ней, Альдоне, он не попал. А значит, их обручение осталось нескрепленным. Оно все еще держится на одних словах…

Во второй раз Альдона заснула быстро: как если бы она во сне вспомнила, где лежит потерянная нужная вещь, и ей стало не о чем беспокоиться.

На другой день Альдона встретила жениха весело и приветливо. Лейкнир выглядел невыспавшимся, замкнутым и отчаянно-мрачным, но о нем Альдона не беспокоилась: объясниться с Лейкниром она еще успеет. Когда Хельги ярла здесь не будет.

После утренней еды она велела принести в гридницу свою прялку и усадила Хельги напротив себя.

– Пора нам с тобой поговорить о наших делах, Хельги ярл, – начала она. – Я вижу, твой отец согласился с моим отцом, что брак между нами послужит на пользу обоих наших родов. Но мне сдается, что сейчас не самое подходящее время для свадьбы. Моего отца нет дома, и сделать такое важное дело без него мы, конечно, не можем.

– Конечно, я и не решился бы говорить о свадьбе, пока дома нет почти никого из твоей родни, – согласился Хельги. – И мне было бы неумно спешить с этим, пока не отомщена смерть моего родича.

– Конечно, долг мести превыше всего, – согласилась Альдона. – Но есть и еще одно препятствие. Ведь Бергвид отнял у тебя не только жизнь родича. Он забрал и то кольцо, которое твоя мать передала для меня, я правильно поняла?

Хельги сокрушенно опустил голову. Он боялся, что по его глазам Альдона поймет все его сомнения. То, что судьба вместе с перстнем отняла у них и любовь.

– Выходит, что так, – согласился он, лишь мельком глянув ей в лицо. – Я спрашивал людей там, на побережье, но о судьбе кольца никто ничего не знает. Выходит, что знает о нем только Бергвид.

– А пока оно не вернется к нам, из нашей свадьбы едва ли что-то выйдет, – продолжала Альдона. – Твоя мать велела передать его мне, но я его не получила. Выходит, что наше обручение не закреплено как полагается.

– Поверь, еще не было в моей жизни потери горше, чем потеря этого кольца. С тех пор как умерла моя мать, ничто другое меня так не огорчало.

– Не нужно отчаиваться. – Альдона слегка прикоснулась кончиками пальцев к его руке. Она видела, что он и в самом деле страдает. – Все в руках судьбы. Если боги хотят, чтобы мы были вместе, они вернут нам этот перстень даже со дна моря. А если нет…

– Если нет? – Хельги вскинул на нее глаза. Значит, она тоже держит в уме такую возможность?

– То… я думаю… – одолевая смущение, Альдона улыбнулась, – если перстень альвов не вернется, значит, наша судьба не в том, чтобы быть вместе. А спорить с судьбой неумно. Люди ошибаются, судьба – никогда.

Хельги кивнул, но промолчал. В отличие от многих людей, судьба скрытна: порой проходит немало лет, прежде чем она проявит свою истинную волю. И счастлив тот, кто быстро ее поймет.

– Я дам тебе один совет, – поколебавшись, все же сказала Альдона. Она не особенно стремилась к тому, чтобы Хельги нашел обручальный перстень, но понимала, как дорог ему загробный дар матери и до чего горько, унизительно оставить его в руках Бергвида. – Твой путь лежит на юг – поезжай через долину Раудберги. В Кремнистом Склоне живет одна девушка, дочь Асольва Непризнанного. Она имеет дар ясновидения, хотя он у нее причудлив. – Альдона мягко улыбнулась, вспоминая странности подруги. – Ее ум живет в завидном согласии с сердцем: чего сердцу хочется, то ум и принимает за истину! Будь готов к тому, что из-за твоей ссоры с Бергвидом она тебя встретит не очень дружелюбно. А впрочем… Не знаю. О ней ничего нельзя сказать наверняка. Но попытайся. Если она захочет, она сумеет указать тебе путь к перстню.

– Спасибо тебе, – ответил Хельги и взял ее за руку. Альдона невольно встала, словно порываясь уйти, но Хельги продолжал, глядя на нее снизу вверх с теплотой и признательностью: – Что бы ни вышло из всего этого, я навек сохраню к тебе дружбу и уважение.

И тогда Альдона улыбнулась ему открыто и ясно, совсем как весной. Дружба и уважение Хельги ярла ее вполне устраивали.

Глава 3

Через четыре дня, когда дружины отдохнули, Хельги ярл попрощался с усадьбой Каменный Кабан и поехал на юг. Провожать его отправилась сама матушка Блоса: после всего случившегося только ей и можно было доверить такого важного гостя на пути между Золотым озером и Раудбергой. Как знать, на каких кустах висят теперь растрепанные обрывки ведьминого колдовства и чем грозят тому, кто ненароком их заденет?

Толстая троллиха верхом на златорогом олене ехала впереди войска и диким голосом горланила дикую песню, расчищая дорогу. Слэтты, сперва ее боявшиеся, понемногу привыкли и потешались втихомолку над своей странной провожатой. Только Хельги почти ничего не замечал. Сосредоточенный на своем, он был в эти дни неразговорчив, но напрасно слэтты думали, что он размышляет о мести за Рагневальда Наковальню. Хельги пытался разобраться в себе, понять, что же он вынес из прошлого и чего хочет от будущего. Долгожданная встреча с невестой не принесла ему радости, и он простился с ней без боли. Он не любил Альдону дочь Вигмара. Но любовь, которая еще дома, в Эльвенэсе, согревала его сердце и озаряла землю светом небесного Альвхейма, не ушла из души. Красное солнце, скрытое в перстне альвов, спряталось за край небес, но манило оттуда теплом и светом, звало к себе. И Хельги ехал на его неслышный зов, не зная дороги, но веря, что сам перстень своей волшебной силой укажет ему верный путь.

В начале четвертого дня пути слэтты миновали долину Хаукдален. Со дня битвы здесь ничего не изменилось, даже тропинку в обход завала местные жители еще не успели протоптать: большинство здешних ног ушло в поход с Вигмаром. Двор Хаука бонда стоял пустым: сам хозяин с сыном ушли с войском, а домочадцы перебрались пока к Стюру Косому: без мужской защиты они боялись жить вблизи мертвецов, погребенных под завалом.

Утром пятого дня впереди показалась рыжая громада Раудберги, узнаваемая без труда: из всех окрестных гор только на ней почти ничего не росло, кроме можжевельника в расселинах и мха на валунах. Здесь матушка Блоса попрощалась со слэттами, и дальше они поехали одни.

Переночевав в лесу еще раз, около полудня войско вошло в долину под священной горой. Уже была видна рыжая кремневая скала с гладким обрывистым боком, а под обрывом – крыши усадьбы и каменная стена, защищавшая постройки. Вскоре из ворот показались несколько всадников и поскакали навстречу передовому разъезду.

– Асольв Непризнанный, хозяин Кремнистого Склона, прислал нас узнать, что вы за люди! – объявили они.

– Передай хозяину, что это Хельги ярл, сын Хеймира, конунга слэттов! – ответил Фроар Левша, ехавший со своими людьми впереди. – Мы не собираемся никому здесь причинять вреда и лишь просим у Асольва хёвдинга позволения побывать в святилище Стоячих Камней.

Гесты уехали и вскоре вернулись с приглашением. Испугавшись при виде незнакомого войска, Асольв испытал большое облегчение, услышав, что пришельцы настроены мирно. А принять у себя Хельги сына Хеймира – большая честь для всякого дома!

Асольв уже настолько оправился от раны, что сам вышел во двор встречать гостей.

– Мой дом слишком беден сейчас, и я не могу угостить твоих людей так, как полагается! – говорил он, провожая Хельги и ярлов в гридницу. – Но будь уверен в моей дружбе. Между нашими друзьями и родичами случались раздоры, но два умных человека не станут искать ссоры с теми, кто им не сделал ничего плохого. Тебя и твоих приближенных мы с удовольствием разместим в доме. Это старая и почтенная усадьба, многие конунги сидели у этих очагов! В былые времена, когда род мой был могуч и влиятелен…

– Я надеюсь, он еще будет таким! – вежливо вставил Хельги.

– Благодарю тебя! А для твоего войска тут в долине есть хорошие землянки, совсем новые, – продолжал Асольв, мельком отметив про себя, что жилища злополучного Бергвидова войска сейчас сослужат хорошую службу.

Хельги отвечал на приветствия, когда Аудольв Медвежонок вдруг толкнул его локтем и значительно подмигнул в сторону стола. Немолодая, хотя еще довольно красивая женщина, как видно, хозяйка, держала в руках большой серебряный кубок с тонкой резьбой и пояском из розовато-лиловых крупных аметистов.

Заметив взгляд Хельги, фру Эйвильда тут же подошла и подала ему кубок.

– Да пребудет с тобою мир и благословение богов под нашим кровом, Хельги сын Хеймира! – мягко и приветливо сказала она. Красивый, сдержанный, благородного вида гость сразу ей понравился, на ум невольно шли горестные сравнения с будущим родичем Бергвидом. Вот каким должен быть настоящий конунг! – Мы рады приветствовать в своем доме того, о ком весь Морской Путь говорит столько хорошего.

Не подавая вида, что кубок ему знаком, Хельги принял его и учтиво поблагодарил хозяйку. Гостей усадили, в ожидании еды завели обычный вежливый, мало что значащий разговор. Не спрашивая о цели поездки, Асольв и сам догадывался, что сын конунга слэттов едет на помощь своему будущему родичу Вигмару Лисице. Хельги, в свою очередь, помнил, что перед ним сидит будущий родич того самого Бергвида, которому он обязан мстить за убийство Рагневальда. Поводов для неприязни хватало, и именно поэтому гость и хозяин, оба будучи людьми миролюбивыми, беседовали о разных вещах, но только не о том, что было для них важно.

За разговором Хельги допил пиво, повертел кубок в руках, мимоходом, будто бы любуясь резным узором, перевернул его и глянул на нижнюю сторону подставки. Так и есть: «лаг» и «э» – «Лейгед из Эльвенэса». Из того же Рагневальдова сундука. Не иначе, подарок Бергвида невесте. Где же она сама?

– А почему я не вижу твоей дочери? – спросил Хельги у фру Эйвильды. – Я слышал, что это красивая и во всем замечательная девушка. Надеюсь, она здорова?

– Да, все благополучно, – Эйвильда несколько смутилась, подумав, что Хельги вспомнил об обручении Эйры с Бергвидом.

– Говорят, она ясновидящая? Это верно?

– Да, у нее тоже есть способности, которыми издавна отличались женщины нашего рода! – подтвердил Асольв. – Правда, надо сказать, они мало кому принесли счастье. Наверное, она в святилище.

– Если вы не против, я хотел бы побывать там. Святилище Стоячие Камни славится своей силой на все семь морей. Окаменевшие великаны способны предсказывать будущее, если их спросит сведущий человек, ведь верно?

– Верно, – Асольв опять кивнул, и на память ему пришло грозное, полностью сбывшееся пророчество, которое каменные великаны Раудберги дали двадцать пять лет назад. – Вот только обычно их пророчества… не сказать, чтобы они были добрыми.

– От судьбы не уйдешь, и предсказание не определяет ее. Мне нужно задать моей судьбе один вопрос. Наверное, ваша дочь сумеет помочь мне. Альдона дочь Вигмара посоветовала мне попросить ее о помощи.

– Я думаю, ты найдешь ее наверху. Она теперь обычно там проводит время.

Эйра и правда была в святилище и даже не заметила появления в долине целого войска. В последнее время она проводила гораздо больше времени наедине с древними камнями и небом, чем с людьми. Все то, что оставалось внизу, уже не волновало ее: все ее мечты, привязанности, стремления пережили свой срок и растаяли. Поначалу, после того как Вигмар с войском Железного Кольца ушел вслед за Бергвидом на юг, Эйра часто думала о своем женихе, каждый день раскидывала руны, пытаясь узнать, как его дела, жив ли он. Руны не давали ясного ответа: ни победы, ни поражения. Неопределенность мучила, на сердце лежала тяжесть. В ее душе дремали силы древних валькирий, но решимость хранить любовь и преданность падала в пустоту – кому это нужно? Где он, Бергвид, который когда-то так крепко сжимал ее руку и так требовательно допытывался: «Ты всегда будешь любить меня так, как сейчас? Ничто не переменит тебя, не охладит твоей любви?» И вот его нет, и ее любовь ему не нужна. И сам он вовсе не тот герой, образ которого она сама соткала из многоцветных нитей своего воображения. Его лицо, когда он стоял над обезглавленным телом Грюта Драчуна, врезалось в память Эйры: в тот миг она поняла, что принимала за Сигурда того самого дракона Фафнира, которого герой был призван победить.

Но и сознавая это, Эйра стыдилась своего охлаждения, как слабости. Она решилась бы на любую жертву, если бы это помогло превратить дракона в того Сигурда, который так нужен племени квиттов! Но здесь ни руны, ни древние камни-великаны не могли ей помочь.

Только в святилище ей становилось легче. Мощные потоки ветра гудели между стоячими валунами, словно сами древние великаны поют своими каменными голосами сказания иных миров. Эйра стояла, прислонившись к темно-серому камню, такому огромному и сильному рядом с ней, и ей было хорошо, спокойно. Ветер вершин овевал лицо, уносил прочь тревоги, и на крыльях ветра спускалась к ней Безымянная Богиня. Ласковый голос лился прямо в душу, перед закрытыми глазами сами собой разворачивались образы, невиданные и уже близкие, любимые и знакомые лучше, казалось, чем все то, что окружало ее наяву…

Боги благословили нас на Земле Окаменевших: наши посевы всходили дружно и давали невиданные прежде урожаи, плоды созревали в изобилии, мы учились делать масло и вино, которых раньше не знали. Наши козы, овцы и коровы паслись на лугах круглый год и давали многочисленный приплод. Эта земля приняла нас, но мы не понимали ее и не чувствовали себя здесь дома. От каждого камня до нас доносилось дыхание иной, ушедшей жизни, и мы помнили, что мы здесь лишь гости в чужом доме.

Повсюду вокруг себя мы видели осколки прежней жизни. Многие дома были полуразрушены, в стенах виднелись трещины, каменные столбы обвалились. В полах чернели провалы, и мы боялись, что там живут злые духи. Иной раз мы находили ступени, ведущие вниз, а внизу опять двери. Мы стучали в них, но никто не отворял нам.

Источники и круглые колодцы были обложены тесанным камнем, и над каждым стояло каменное же изображение маленькой смеющейся богини с необычайно длинными и кудрявыми волосами. Их каменные пряди спускались к самой воде, и казалось, что вода стекает с них, а в журчании потока мы слышали смех богини. Здешнее солнце было очень горячим, вода была драгоценна, и поля погибли бы, пересохни какой-то источник. Мы хотели порадовать водяную богиню жертвой, но не знали, что она примет.

В земле мы во множестве находили глиняные кувшины, серебряные блюда, золотые украшения, оружие с бронзовыми лезвиями. Железа мы никогда не встречали, и это крепило наше убеждение, что прежде здесь жили великаны – ведь они боятся железа. Иные из глиняных кувшинов, что стояли в подполах, были так велики, что человек легко мог бы в них поместиться, но мы хранили в них зерно. Были и другие сосуды, поменьше, в которых наши женщины носили воду и масло. На их боках красным и черным были нарисованы люди и животные, были и чудовища, которых мы никогда не видели. Под иными фигурами были надписи, но мы не знали этих рун и не умели их прочесть. Мы ждали, когда же боги дадут нам эти, новые руны, как Один когда-то раздобыл руны того, старого мира наших предков. Может быть, эти руны и обратили великанов в камень, но раз уж боги привели нас на эту землю, мы должны были научиться понимать ее язык.

Однажды я пасла овец на склоне холма. Наши стада множились, вблизи от побережья места уже не хватало, и мы уходили все дальше; на этом холме раньше никто не бывал. У подножия его раскинулась масличная роща, склоны его были покрыты зеленой травой, а на вершине сиял под солнцем, как драгоценный венец, храм из белого, как снег, камня. Со всех сторон его окружали каменные столбы, так что стен за ними не было видно, и оттого весь храм казался большими воротами к богам. К нему вела лестница, выложенная из широких белых плит. Толстые плиты были истерты, и я как будто видела тысячи ног, что проходили по ним тысячи лет. Между плитами росли трава и белые цветы с кудрявыми, тонко и сладко пахнущими лепестками.

Я поднималась со ступени на ступень, и белый храм манил меня к себе. Последние три ступени были высотой больше локтя каждая. Одолеть их стоило труда, но едва я поднялась на первую, как меня охватило чувство, что все земное осталось далеко внизу, а я стою на прямом пути в небеса.

Перед входом в храм выстроились во множестве каменные столбы, украшенные резьбой; я шла между ними, как в окаменевшем лесу, мне было страшно, но какая-то сила вела и вела меня вперед.

Передо мной были двери храма: шириной они были локтей в семь, а высотой – в пять человеческих ростов. Я вступила на порог и дальше идти не смела. Напротив меня стояла каменная женщина, и я поняла, что это она звала меня. Это была богиня, и облик ее был исполнен величавой гордости и слепящей красоты. Богиня стояла на широком щите, из-под которого виднелся лежащий на камне меч, а в руках перед грудью она держала большой золотой кубок. На плече ее сидел голубь с цветком в клюве, и это был каменный цветок того же вида, как и те, что я нарвала на ступенях. Каменные волосы богини густыми вьющимися волнами спускались на грудь, а слепые белые глаза неотрывно смотрели куда-то вдаль, поверх моей головы. Я обернулась: за моей спиной было море, бирюзовое море, залитое золотом солнечных лучей. Веками богиня смотрела на море со своей священной вершины, и в мое сердце вдруг вошла ее тоска по безграничному простору мира.

На камне, что служил богине подножием, были вырезаны руны. Я сосчитала их: их было десять, пять рядом и поодаль еще пять. Все их я уже видела на черепках и на сосудах, но не знала их имен и значений.

За спиной богини я смутно увидела в полумраке темное отверстие небольшой двери. Я видела резной узор на белом камне ее косяка, и впервые на этой земле мне показалось, что там, за этой дверью, не пусто и мертво, что там кто-то есть, кто-то живой, кто скажет мне живое слово… Но я не смела пройти туда. Я только положила мои цветы на порог, поклонилась богине и ушла.

Полуденный зной утомил меня, и я прилегла отдохнуть на траву в тени масличной рощи. Сон слетел ко мне из ее шелестящей тени, и во сне я увидела Белую Богиню. Она сияла всеми красками жизни, глаза ее источали звездный свет, и живой огонь вырывался из золотого кубка в ее руках.

– Я – Атена Метиа, дочь Всетворца Деоса! – сказала она, и голос ее был сплетен из ветра и волн. – Я связую все сущее в единую нить бытия, я покрыла щитом Порядка меч Разрушения, я сберегаю в кубке священный огонь Разума и не даю уснуть хранителям его даже в самую темную ночь! Я – Пряха Поколений, я протягиваю нить из прошлого в будущее. Я хочу, чтобы ты жила в моем храме и служила мне, и тогда я, Атена Метиа, открою вам двери, в которые вы стучитесь понапрасну. И пусть отныне будет тебе имя – Атенес-Кори, что значит Дочь Атены.

В тот день я не вернулась в дом моего рода. Теперь я могла прочитать имя богини, начертанное на камне, и вскоре все люди знали, что я получила из рук ее шесть первых рун этой земли…

Перед глазами Эйры сиял высокий, одетый резным белым камнем вход в храм, а на пороге она видела ту, от чьего имени велся рассказ и которая вдруг стала говорить «я» вместо прежнего «мы». Она стояла, с белыми цветами в загорелых руках, устремив взгляд в светлую полутьму и не смея шагнуть дальше… Ее глаза были глазами Эйры, и лицо было ее лицом, и ее темные волосы, сколотые в узел, чтобы на жаре ветерок обдувал шею и спину. Одета она была странно: в длинную рубаху с рукавами, разрезанными до локтя, а платьем служил большой кусок темно-синей ткани, обернутый вокруг бедер и сколотый на боку круглой бронзовой застежкой. На плечах ее крепились две небольшие серебряные бляшки, а между ними на цепочке висели вещи и амулеты, так хорошо знакомые Эйре: бронзовая трубочка игольника, молоточек Тора, серебряная рука Тюра, крошечный кабан Фрейи, рог Хеймдалля… Эта девушка выросла под покровительством тех же богов, но в душе уже была иной: другая земля изменила ее, наложила свой отпечаток.

Случилось то чудо, которого Эйра ждала: сама она вошла в тот белый храм, и ветер другого, теплого моря овевал ее лицо. Она стала другой, и Земля Окаменевших, еще неведомая и полная тайн, уже приняла ее в объятия своих зеленых холмов и пышных рощ. И вся эта земля жила внутри ее души, а сама она была огромна, как вселенная… Хотелось найти, нащупать этот белый храм во времени и пространстве. Предки ли нынешних жителей Морского Пути уплыли через море на юг и нашли эту землю, преградившую им путь? Или это только предстоит потомкам, когда эти древние горы примут предсказанную гибель и произойдет Затмение Богов? Но ведь и та земля – не новое творение, у нее были хозяева и обитатели. Куда, какими путями они ушли? Нет счета и предела путям вселенной. И человек – дивное создание, способное пребывать в разных мирах одновременно…

* * *

Кто-то вдруг прикоснулся к ее плечу. Прикосновение было совсем легким, но Эйра вздрогнула от неожиданности; так бывает, если в полусне померещится, что падаешь. Она открыла глаза, резко повернула голову: рядом с ней стоял человек. Он был так высок, что-то такое внушительное было во всем его облике, что он показался Эйре одним из тех великанов, о которых рассказывала ей богиня, внезапно обретшая имя Атенес, – тех великанов, что и окаменевшими были прекрасны, чей облик поражал, как молния, вызывал трепетный ужас и благоговейный восторг… Эйра никогда не видела этого человека, никогда не встречалась с ним, но почему-то ей показались знакомыми эти длинные русые волосы, гладко зачесанные назад и заплетенные в косу, это лицо с прямыми крупными чертами, с обветренной кожей, эти серые глаза, смотрящие на нее таким спокойным и проницательным взглядом…

Не понимая, явь это или видение, Эйра безотчетно отшатнулась, полуобняла камень и прижалась к нему, как к живому существу, способному защитить ее. Пришелец сделал движение: ему показалось, что сейчас она уйдет в камень, исчезнет, и он с трудом сдержал порыв броситься за ней и схватить за руку. Надежность камня немного успокоила Эйру: она заново узнала Раудбергу и хоровод застывших великанов-валунов, но не могла собраться с мыслями и терялась, не понимая толком, рассталась ли она с миром своих чудных видений или он пришел сюда за ней.

– Я долго ждал, когда ты меня заметишь, но ты словно спала, – дружелюбно, мягко, как будто даже слегка виновато сказал пришелец. Голос у него был низкий, но тоже мягкий. – Я не хотел тебе мешать, но мне показалось… Ты была так далеко, что могла и не вернуться. А мне очень нужно поговорить с тобой.

– Кто… кто ты? – задыхаясь, прошептала Эйра.

Она никак не могла опомниться от тревожного недоумения: как он сюда попал, как подошел так тихо, что она не заметила? Ее мучило сильное сердцебиение, как бывает, если спящего внезапно разбудят резким звуком, и от этого ей было трудно говорить.

Кто кольчугу рассек? Кто меня разбудил? Кто сбросил с меня стальные оковы?[5] —

вспомнились Хельги слова валькирии Брюнхильд, разбуженной Сигурдом Убийцей Дракона. На вершине Раудберги не горел огонь до самого неба, и он не заметил ни ограды из щитов, ни знамени на копье, но эта девушка, которую он увидел стоящей под одним из валунов, показалась ему спящей тем священным сном, в который Один погрузил когда-то непокорную валькирию. Хельги долго рассматривал ее невысокую, хрупкую фигуру, пушистые темные волосы, раздуваемые ветром, коричневое платье с узором из ломаных белых линий. Удивительнее всего было ее лицо с закрытыми глазами. Хельги не смог бы сказать, красиво ли оно, о красоте как-то не думалось. Оно светилось изнутри особым тонким светом, дрожь внутреннего волнения пробегала по изящным чертам; стоя неподвижно, девушка переживала какие-то огромные душевные движения, закрытыми глазами видела целые миры и эпохи. Хельги не стал бы мешать духовным странствиям ясновидящей, но ему вдруг стало страшно за эту хрупкую девушку, которая уходит совсем одна и так далеко.

И вот теперь она стояла в трех шагах и с тревожным недоумением смотрела на него. Пожалуй, она была некрасива: лоб высок и широк, глаза огромны, подбородок мал и как бы утоплен… От лица остается словно бы только верхняя половина, а от верхней половины – одни глаза. Но что это за глаза! Как два темных солнца! Какая-то глубокая тайна жила в чертах этого странного лица, и казалось – только приглядись получше, пойми эту тайну, и сразу тебе станет ясна собственная судьба и все загадки девяти миров станут известны. Чем дольше Хельги смотрел, тем сильнее ему казалось, что он близко знал ее когда-то давно. Это лицо поражало, но не как новость, а как нечто близкое и важное. Он как будто встретил ту норну, что в ночь рождения приходила предрекать ему судьбу.

– Я не обижу тебя, – мягко заверил он девушку. – Я хотел попросить тебя о помощи. Мое имя – Хельги сын Хеймира.

Эйра кивнула, показывая, что это имя ей знакомо. Ей следовало догадаться… Они никогда не встречались, но она столько слышала о нем, что его облик и должен был показаться знакомым… Но он оказался совсем не таким, как она ждала! После гневных упреков Бергвида, после веселых, незначащих отзывов Альдоны Эйра ждала чего-то иного: холодности, надменности, а тут не нашлось ничего похожего. Встретив взгляд Хельги, Эйра уже не могла отвести его: ее приковали к себе эти глаза, серые, умные, с мягким, немного задумчивым и понимающим взглядом. Эти глаза умеют видеть очень, очень далеко. Такой взгляд сразу вызывает доверие и привязанность, но Эйра все никак не могла унять волнение и понять, как ей себя вести, что делать. Из всех ее заочных ожиданий оправдалось только одно: он был словно оживший герой саги – величественный, прекрасный и в то же время близкий сердцу, как тот, кого любят с самого начала жизни.

Да, это он, нареченный, но нелюбимый жених Альдоны, удачливый соперник Торварда ярла, непримиримый враг Бергвида… Почему-то последнее обстоятельство вызвало в ее душе особенно жгучее волнение. Прошло то время, когда всех врагов Бергвида Эйра безусловно считала своими врагами. Бергвид… дракон… Сигурд… Она с жадным, тревожным любопытством вглядывалась в лицо Хельги, пытаясь понять, что он ей принес, что означает его появление в ее судьбе. Ведь ничего не бывает просто так!

– Не бойся меня! – мягко попросил Хельги. – Что бы там ни было между мной и Бергвидом сыном Стюрмира, к тебе я не питаю ни малейшей вражды. И ведь тебя охраняют великаны… – Он опять улыбнулся, и у Эйры стало легче на душе. – Правду говорят, что эти камни когда-то были великанами?

– Да, – ответила Эйра. Ей было приятно заговорить о чем-то таком, в чем она чувствовала себя уверенно. – Все это великаны. В каждом из камней заключен один из духов Медного Леса, и мы приносим им жертвы, чтобы силы Медного леса хранили человеческий род.

– И ты знаешь их имена?

– Некоторых. Всех не знает никто. Вот эти, у ворот – Мёркер и Токкен, Мгла и Туман, два старших брата. Они преграждают дорогу тому, кто не должен войти. Вон те трое: Йорскред Оползень, Бергскред Горный Обвал, Авгрунд Пропасть – приносят гибель тому, кто разгневает Медный лес. Вон те: Фростивинд Морозный Ветер, Блендаснёр Слепящий Снег – угрожают тому, кто не знает дорог через Медный лес. А вон те: Авунд Зависть, Гирихет Жадность, Ванветт Безумие, Фиентлиг Вражда – погубят судьбу, даже если ты умеешь искать дорогу через лес, но не умеешь искать дорогу через людей.

– Все они так злы?

– А разве ты видел добрых великанов? – Эйра серьезно посмотрела на него. – Великаны и есть зло судьбы. Они были сильны, пока человек не знал богов. Боги добры. Богам мы приносим жертвы там. – Она кивнула на черный круг от жертвенных костров в самой середине гладкой каменной площадки. – У богов много святилищ в других местах. Тюрсхейм на Остром мысу… Ньёрдеснэс возле Белого Зуба, в округе Сигурделанд, а еще Хэстирнэс, Мыс Коней, на озере Фрейра. Но Раудберга – самое древнее святилище на Квиттинге. Оно древнее всех прочих, как великаны древнее богов.

– А стоит ли приносить жертвы великанам? – мягко заметил Хельги. – У нас в Слэттенланде давно покончили с этим. Человек должен молиться и жертвовать только тому, к чему он стремится, – Светлым Асам, силам добра, разума, красоты. Не стоит жертвовать злу и тем продлевать его власть над собой.

Еще говоря это, он про себя отметил, что не прав: светлые равнины Слэттенланда, его мягкие, пышнотравные холмы – совсем не то, что здешние дремучие ельники, безлюдные горы, острые скалы и замшелые камни. Здесь другая земля, и боги у нее другие.

– Неужели слэтты победили зло? – Эйра глянула на него и недоверчиво покачала головой. – Тогда у вас, должно быть, не земля, а сам Светлый Альвхейм. Вы обманываете себя. Человек создан из дерева, а дерево выросло из земли, а земля создана из тела Имира. Мы все ведем свой род от великанов, и никогда не изживем их дух в своей душе.

– Но надо же стремиться…

– Их власть над нами слишком сильна. Может быть, когда-то потом… После Затмения Богов, когда родится новое человечество, свободное от старого зла. А пока… Вот это – камень Свальнира. – Эйра подняла голову и посмотрела на валун, под боком которого они стояли. – Отсюда он вышел в тот день, когда Хёрдис Колдунью хотели принести в жертву. Это было всего двадцать шесть лет назад, и мой отец видел его своими глазами. Свальнир забрал Хёрдис к себе. Жрецы хотели пожертвовать Медному лесу ее кровь, но он забрал ее живой. Он сказал: «Медный лес – это я». Нам ли не верить в них?

Хельги слушал, и древние сказания спускались с небес, вырастали из земли и невидимым облаком накрывали их обоих, изменяя свет и воздух. Так и Брюнхильд, вручив Сигурду напиток памяти, делилась с ним той мудростью, которой владела… И уже сама эта странная девушка сделалась красива одухотворенной, мудрой красотой небесных дев, и ее белая рука, ласково скользящая по боку огромного, темного, холодного и жестокого камня-великана, казалась белым цветком Альвхейма…

И вдруг перед глазами его ярко вспыхнула красная искра. На пальце этой руки сверкнул красным бликом камень – единственный на свете камень, осколок встающего солнца.

Не помня себя, Хельги схватил эту руку с перстнем. Эйра ахнула от неожиданности и застыла, с испугом глядя на него, и Хельги тоже застыл, держа ее маленькую белую руку в своих ладонях и зачарованно глядя на перстень.

Это был он. Перстень альвов, тот самый, который он искал. Сейчас Хельги не задавался вопросом, каким образом это сокровище сюда попало, он сознавал только одно: его пропажа нашлась. Нашлась там, где он не думал найти, нашлась гораздо раньше и легче, чем он ожидал… Но перстень был не сам по себе. Он сидел на тонком пальце девичьей руки, и его уже нельзя было рассматривать отдельно от этой руки.

– Это… – Хельги поднял взгляд к лицу Эйры, но не сразу подобрал слова. Он видел недоумение и тревогу в ее глазах, ему хотелось оправдаться и успокоить ее, но не было сил выпустить перстень из рук. – Ты знаешь, что это такое?

– Это… – Эйра тоже говорила с трудом, понимая, что его вопрос означает гораздо больше. – Это подарил мне…

– Бергвид? Черная Шкура?

– Да. Откуда ты знаешь? – с беспокойством воскликнула Эйра.

Она видела, как он потрясен видом ее перстня, а значит, уже знаком с ним; но как он, сын конунга далекой заморской земли, может быть причастен к ее обручению с Бергвидом? Да знает ли она сама, что такое носит на пальце вот уже много дней?

– Я знаю этот перстень, – подтвердил Хельги то, что она и сама уже поняла. – Он мой… То есть мне принес его дух моей матери. Когда я сидел на ее кургане. Моя мать давно умерла, но вернулась, чтобы принести мне этот перстень. Он из Альвхейма.

– Из Альвхейма!

Эйра вырвала у него руку и прижала к сердцу. Вот оно что! Она сразу поверила ему, потому что его слова подтвердили ее собственные ощущения. Только этого слова – Альвхейм – и не хватало для объяснения всего того, что вошло в ее жизнь вместе с перстнем. Вот как она нашла дорогу в иные миры! Вот как нашла ее богиня из Земли Окаменевших! Небесный свет Альвхейма, Мира Светлых Альвов, осветил ей пути вселенной, увел от земных оков по дороге радуги… Сердце билось так сильно, что грозило разорваться, на глазах выступили горячие слезы. Вот что подарил ей Бергвид, сам того не ведая!

– Моя мать сказала, что этот перстень заклят силой светлых альвов, – продолжал Хельги. – И на нем заклинание… На кольце начертаны семь рун: «турс», «кена», «гиав», «соль», «э», «беркана», «инг». Верно?

– Да, – Эйра кивнула. Заклинание любви, обвивающее перстень, она знала на память.

– И сила его такова… Моя мать принесла его, чтобы он зажег любовь ко мне в сердце той, которой я его передам. Она сказала: «Тебя полюбит та, которой ты его подаришь, и ничто в мире не сможет разлучить вас. Перстень направит ваши пути друг к другу и свяжет вас навеки».

– И что же? – прошептала Эйра. Она смутно чувствовала, что все это имеет самое большое значение и в ее собственной судьбе, но от растерянности не могла сообразить, какое же именно.

Близость Хельги мешала ей думать: от него исходили явно ощутимые волны какой-то мощной горячей силы, которая сбивала ее с толку, заставляла пальцы дрожать. Взгляд его серых глаз, дружелюбный и проницательно-заинтересованный, пронзал ее насквозь, влек и притягивал, так что хотелось забыть обо всем и смотреть ему в глаза, не отрываясь.

– Я послал его Альдоне дочери Вигмара, но она не получила его. Его перехватил по пути Бергвид…

Эйра ахнула. Теперь она поняла, что произошло. Но это было так ужасно, так нелепо и притом сокрушительно, что она не сразу решилась сказать об этом. Перстень подарил ей не только видения Альвхейма. Он дал ей и то, что навек определило ее судьбу, – любовь к Бергвиду. Любовь, которая предназначалась другим и для другой, а значит, была украдена! Мысль об этом наполнила Эйру стыдом, тоской, унижением, и она опустила голову.

– Бергвид подарил мне его, – прошептала она. – Он обручился со мной этим перстнем. Он прислал мне его из похода, и я полюбила его прежде, чем увидела…

– Полюбила его? – недоверчиво переспросил Хельги. Он уже понял путь перстня, но в подобное его действие не поверил. – Этого не может быть. Он заклят на любовь ко мне, а не просто к тому, кто его подарит.

– Но заклят на любовь Альдоны!

– Нет, – Хельги качнул головой. Он помнил все, что услышал на кургане от своей юной матери. – Она не назвала имени девушки и ничего не сказала о том, кто это будет. Она сказала только: та, которой ты его передашь. Она не говорила, что это обязательно должна быть Альдона. Это могла быть любая другая девушка.

– Но вышло так… – начала Эйра и запнулась.

«Вышло так, что я получила перстень от Бергвида и полюбила его!» – хотела она сказать, но, уже начав, вдруг усомнилась: а так ли все вышло? Отвернувшись от Хельги, она прижалась лбом к холодному гладкому боку камня и постаралась вспомнить все сначала. Она заново шла тем путем, который проделало ее сердце, но видела везде лишь обман и заблуждение. Это открытие давно созревало в ней, и вот наконец час прозрения настал. Она никогда не любила Бергвида. Она любила образ героя, вновь родившегося Сигурда, в котором так нуждался Квиттинг и который вырос в ее сердце раньше, чем появился наяву. Она отнесла этот образ к Бергвиду, надела на него свои мечты, как чужую одежду, просто потому, что не знала никого другого. Любовь расцвела в ее сердце, пока она любовалась перстнем, еще не зная того, кто его подарил. Воистину она не знала, от кого исходит чудесный подарок! Но и после, когда она поняла, что такое Бергвид, поняла, что приняла за Сигурда дракона Фафнира, злобную губительную силу приняла за силу возрождения, – она и тогда продолжала любить, уже не зная, кого же любит…

Но Бергвид! Ведь она обручена с ним! Перстень, заклятый на доброе и светлое дело, попал к ней дурным путем и жестоко отомстил, причинил ей ужасное зло, погубил ее! И вот теперь ей все открылось.

Долго спала я, долог был сон мой — долги несчастья! Виновен в том Один, что руны сна не могла я сбросить,[6] —

эти слова несчастной валькирии-ослушницы Эйра могла бы повторить с полным правом. Как долго она жила в плену обманных чар, ложной любви, какое несчастье навлекла на себя в ослеплении!

– Но я не хочу отнимать его у тебя, – сказал Хельги, почти неожиданно для себя самого.

Поднимаясь в святилище мимо старых поминальных камней, он имел своей главной целью найти перстень и вернуть его, но сейчас уже не помнил, зачем его возвращать. При виде молчаливого отчаяния Эйры, горестного трепета этого подвижного, ранимого, глубоко чувствующего существа он забыл обо всем прочем. Хотелось немедленно что-то сделать, как-то утешить ее. Было бы страшным злом причинить ей какую-то обиду!

– Если уж так вышло, что этот перстень решил твою судьбу, то было бы несправедливо разлучать тебя с ним, – добавил он.

Справедливость по отношению к ней была важнее всех перстней мира.

Эйра повернула к нему лицо, и в ее темных глазах блестели слезы такой мучительной тоски, такого беспросветного отчаяния, что сердце Хельги перевернулось, и он накрыл рукой ее руку, лежащую на боку валуна, словно хотел взять у нее хоть часть этого страдания.

– Твой перстень! – почти простонала Эйра, и Хельги понял, что боль ей причинила встреча с даром Альвхейма, а не грозящая разлука с ним. – Он погубил меня! Он обманул, заворожил меня! Из-за него я полюбила Бергвида… думала, что полюбила! Я дала ему обет стать его женой! Я погубила себя!

– Погубила? Но почему? Если ты его любишь, то…

Эйра снова прижалась лбом к камню, ее плечи вздрогнули, и Хельги замолчал. Он привык считать любовь драгоценностью, счастьем жизни, а сейчас вдруг понял, что для Эйры все обернулось иначе. Первая растерянность прошла, в мыслях всплыло вполне очевидное соображение, что любовь к Бергвиду сыну Стюрмира и обручение с ним никак не могло сделать девушку счастливой. Он ведь еще в Каменном Кабане слышал рассуждения тамошних женщин: и как это, дескать, дочку Асольва угораздило полюбить этого изверга – ну, да ведь она всегда была слегка «того», чему тут удивляться? Тогда Хельги не вникал в женские сплетни, а теперь ему многое стало ясно. Он понял, что женщины с Золотого озера подразумевали под расхожим выражением «того» – нездешний свет в глазах Эйры, неутолимое стремление к высшему, далекому, неведомому… Пылкость души, неудовлетворенной малым и обыденным, жаждущей огромного, вечного… Это стремление и привело ее к Бергвиду. Хельги видел, что Эйра далеко не глупа, что ее сердце отзывчиво и горячо, чувства сильны. Ведь кюна Хельга сказала ему о перстне альвов: «Он усиливает в человеке все его качества… Тому, в ком сердце тянется к любви, он даст любовь». Так и вышло: все пылкое существо Эйры тянулось к возвышенной любви, и перстень альвов дал ей любовь… к Бергвиду, потому что иного героя рядом не оказалось, а больше ждать она не могла. И теперь она понимает, что ошиблась, что драгоценный дар Альвхейма ослепил ее, повернул на ложную дорогу и вверг в несчастье. Когда идешь, глядя в облака, так легко споткнуться…

Хельги молча смотрел на ее склоненную голову и тонкую белую полоску пробора в густых темных волосах. Не зря он так ужаснулся, узнав, что перстень не попал по назначению. Сбившийся с пути подарок натворил еще больше бед, чем он предполагал. Мало того что он не вызвал в Альдоне любви к нареченному жениху. Он решил судьбу совсем другой девушки, и это было гораздо серьезнее. Бергвид, Альдона, даже сам Хельги – все отступило куда-то в тень, на виду осталась одна Эйра, пострадавшая безвинно и больше всех. Она наказана за жажду любви, и боги не стоят названия Высоких и Светлых, если дадут этому наказанию свершиться!

Хельги так ясно ощущал ее губительную тоску и отчаяние, словно они были его собственными. Казалось, так недавно он поднялся к площадке святилища и увидел ее под этим самым валуном, но как много уложилось в это малое время! Все ее чувства, вся душа, весь внешний и внутренний облик Эйры, казалось, лежали у него на ладони, и ни одну женщину на свете он не знал лучше, чем ее. Думая об Альвкаре, он думал о ней; мечтая об Альдоне, он мечтал о ней. Все на свете лучи, когда-либо озарявшие женскую красоту, нежность, стойкость и преданность любви, стянулись и упали на нее, и образ ее засветился ярче драгоценного камня в ее перстне. Это его, Хельги, сердце она носила на руке, и сейчас он понял это.

– Ты вовсе не должна считать себя связанной с Бергвидом, если тебе этого не хочется, – негромко сказал он, твердо зная, что в этом и есть корень ее страдания. – Он обманом получил твою любовь, пусть даже он об этом не знал и не хотел обмана. Но теперь все это кончено. Обман раскрылся, и ты свободна.

Эйра повернула к нему голову. От его слов ей вдруг стало легче. Столько дней ее метало и бросало во все стороны, и вот настала тишина. «Обман раскрылся, и ты свободна». Что-то колдовское таилось в этих простых словах, в низковатом спокойном голосе, которым они были сказаны. Эти слова освободили ее от чар, захотелось дышать глубоко и вольно. Так, наверное, чувствовала себя Брюнхильд, когда Сигурд рассек мечом ее кольчугу, освободил ее грудь от гнета и разрушил чары сна…

– Возьми. – Она сняла с пальца кольцо и подала ему. – Это не мое.

Хельги не шевельнулся, и Эйра сама взяла его руку и вложила перстень в ладонь:

– Возьми же. Это твое. Отдай его Альдоне.

Хельги смотрел на перстень у себя в ладони и молчал. Мысль отдать его Альдоне, мысль о самой Альдоне казалась неверной, неубедительной, чуждой.

– Я теперь не понимаю… – начал он, глядя на перстень, потом поднял глаза к лицу Эйры, – а я-то с кем обручился?

Эйра смотрела на него, не понимая.

– Вот что выходит… – продолжал Хельги, размышляя вслух. – Моя мать принесла мне это кольцо из самого Альвхейма, чтобы я обручился им с той… которую судьба предназначила для меня. Я послал его… другой, но оно попало к тебе.

– Я получила его от Бергвида! – Еще лишь смутно угадывая его мысль, Эйра покачала головой. – Он…

– Нет, Бергвид лишь передал его, – перебил ее Хельги. – Альдона тоже должна была получить его не от меня, а от Рагневальда Наковальни, но это же не значит, что ее женихом стал бы он! Ты же знаешь песнь о Вёлунде? Вспомни, как там было. Вёлунд выковал золотое кольцо для своей жены, валькирии Хервёр Чудесной, верно? Он выковал его в тоске разлуки и заклял так, чтобы Чудесная, получив кольцо, после того больше не могла расстаться с Вёлундом. Но кольцо силой взял конунг Нидуд и отдал своей дочери. И Бодвильд полюбила Вёлунда так сильно, что не смогла противиться своей любви, хотя он и был врагом ее отца и томился в рабстве.

– Ну и что? – тихо спросила Эйра. Об этом предании она раньше не думала и не искала в нем сходства со своей жизнью.

– Хервёр Чудесная не получила кольца и не вернулась к Вёлунду, – так же тихо ответил Хельги, всем сердцем чувствуя, что говорит о своей судьбе. – Кольцо принесло Вёлунду любовь другой девушки, той, что носила кольцо.

Они смотрели друг другу в глаза, и оба понимали, что говорят о себе. Но если для Хельги это открытие, как светлый луч, осветило его блуждания в потемках, то Эйра не могла так быстро принять этот поворот своей судьбы. В глубине души она уже чувствовала, что он прав, что перстень альвов давным-давно вел их навстречу друг другу, и она не понимала, куда идет, но все равно шла. Но теперь, когда прозрение пришло, к нему надо было привыкнуть.

– Я хотел бы, чтобы этот перстень остался у тебя, – закончил Хельги.

Эйра молчала, снизу вверх глядя ему в лицо. Туман рассеялся, все встало на свои места. Любовь, жажда жизни ее горячего, беспокойного сердца, наконец нашла того, для кого предназначалась. Позади остался обманный морок, тень, заслонившая солнце. Иногда любовь можно украсть, но, украденную, нельзя удержать. Любовь найдет того, кто ее достоин. Теперь Эйра знала, что любит его, Хельги сына Хеймира, стоящего перед ней. Она чувствовала потрясение и вместе с тем облегчение оттого, что ее огромной любви наконец-то найдено место. Она смотрела на него, и у нее замирало сердце от восхищения: Хельги казался ей прекрасным и величественным, как бог Асгарда, и она, при всей горячности ее воображения, сейчас не верила, что все это происходит на самом деле.

– Возьми его! – Хельги взял обе ее руки в свои и медленно надел перстень на ее палец. – Он заклят на один раз. И волшебство уже свершилось. Мы ничего не можем изменить. И я… я рад этому.

Перед ним стояла валькирия Медного леса, та самая, которую он искал. Человеку свойственно ошибаться, и один раз он обманулся в поиске. Наверное, об этом знала его мать, когда вручила ему перстень, способный исправить ошибку. Но понять ее он должен был сам, и потому она ничего не сказала. И перстень повернул его с ложной дороги на верную. Исчезнув, он заставил искать себя и позволил найти ее, настоящую валькирию Спящую-На-Вершине.

– Но что… что теперь с нами будет? – тихо спросила Эйра.

На душе у нее было горячо, ощущение какого-то огромного, еще не осознанного счастья давило и почти угнетало, вместо радости она испытывала тревогу. Весь мир за пределами этой вершины заволокло туманом, они были в мире вдвоем, и она не знала, куда им теперь идти и где искать себе место. Тому, кто нашел вечность, не остается места в сегодняшнем дне. Эйре было страшно, но и радостно, потому что с этим человеком, который стал ее вечностью, она не боялась ничего.

– Теперь я должен найти… его. – Хельги не хотел называть имя Бергвида, но Эйра поняла, о ком он говорит, и нахмурилась, как от боли. – Я должен… должен отомстить ему за смерть моего родича. Без этого я не имею права думать о себе… о нас.

– Ты хочешь убить его? – тревожно спросила Эйра. В ее душе не осталось теплого чувства к Бергвиду, но он слишком много значил для нее, чтобы она могла смириться с его исчезновением из мира живых. – Но послушай! Ведь он последний законный конунг квиттов! Если ты убьешь его – что станется с моим племенем? Никогда нам не вернуть нашу прежнюю силу! Бергвид ошибается, он идет неверной дорогой, но он наш конунг, в нем благословение богов, и другого у нас нет!

– Племя квиттов и мне не чужое. Моя мать была квиттинкой, родной сестрой Дага Кремневого. Но Бергвид… На нем нет благословения богов.

– Но еще двадцать пять лет назад духи Стоячих Камней предрекли ему великую славу!

– Да, слава его и правда велика! Нет в Морском Пути человека, который не слышал бы о нем. Но лучше быть последним безвестным рабом, чем носить на себе всеобщее проклятие. Он служит мертвым, а не живым.

Эйра молчала. Бергвид говорил о мести врагам Квиттинга, но что дала квиттам его жажда мести? Внутренний раздор, пролитие крови, разорение, пожары… Пережитое не прошло для нее даром: теперь она не поклонялась бездумно заветам Великаньих Веков, которые не всегда приносят пользу в нынешней жизни.

– А ты… Ты должен ему мстить… – наконец выговорила она. – А не выйдет ли так, что твоя месть ему тоже… тоже погубит то, что еще можно спасти?

– Не знаю, – ответил Хельги. – Могу пообещать: если это будет зависеть от меня, я не уподоблюсь ему и не поставлю мертвых выше живых.

– Если бы ты сумел сделать то, чего не сумел он! – горячо, с жадной надеждой воскликнула Эйра, и глаза ее снова засияли воодушевлением. Отыскав наконец настоящего Сигурда, она не могла не ждать от него немедленного свершения всех положенных подвигов. – Если бы ты смог дать Квиттингу мир и согласие! Может быть, ты тот, кого мы ждем, тот, с кого начнется возрождение державы квиттов!

– Может быть! – Хельги улыбнулся. Ему было приятно видеть ее радостное воодушевление, говорившее, что тоска и отчаяние позади, но судьба Квиттинга сейчас стояла у него не на первом месте. – Но я хотел бы… немного другого… для начала. Приятно, если меня ждет держава квиттов, но я прежде всего хотел бы, чтобы меня ждала ты.

Эйра опустила глаза; Хельги взял ее руку с перстнем, и она не отняла ее.

– Судьба свела нас, и я люблю тебя, – тихо сказал Хельги, привлекая ее к себе и склоняясь лицом к ее опущенной голове. – Я хочу, чтобы ты была счастлива. Если для этого нужен мир на Квиттинге, я сделаю для этого все, что будет мне по силам. Но скажи мне: ты будешь ждать меня?

– Если так вышло… если я тебя «полюбила прежде, чем встретила»… – шепнула Эйра, пытаясь улыбнуться и с новой радостью вспоминая те древние стихи, в которых когда-то видела отражение радужного блеска своего чувства.

Она не договорила и вдруг порывисто обвила руками его шею. Хельги крепко обнял ее, зная, что встретил наконец свою судьбу, которую больше не потеряет.

* * *

Теперь Хельги ярлу и его войску предстояло догонять Вигмара Лисицу с войском Железного Кольца, который раньше него ушел на юг преследовать Бергвида Черную Шкуру. А тот заметно оторвался от своих преследователей: благодаря помощи темных альвов он выиграл несколько дней.

Пройдя через малонаселенные внутренние области Медного леса, Бергвид вышел в его южную часть и достиг озера Фрейра. Здесь он наконец-то мог вздохнуть свободнее. Здешняя округа называлась Фрейреслаг, и сердцем ее было само озеро Фрейра – неширокое, но очень длинное, протянувшееся с севера на юг на два полных дневных перехода. В озере в изобилии водилась рыба, травянистые долины и холмы по берегам служили прекрасными пастбищами, и округа Фрейреслаг отличалась обильным населением. Заправлял здесь тот самый Донберг Камыш, муж тетки Бергвида Гудрун, на поддержку которого Бергвид не без оснований рассчитывал.

Заслышав о приближении конунга, Донберг хёвдинг самолично выехал ему навстречу. Побуждала его к этому не столько родственная любовь, сколько желание поскорее узнать новости. Слухи о разводе Бергвида с Хильдвиной и обручении с дочерью Асольва Непризнанного, о его столкновениях со слэттами и Вигмаром Лисицей давно ходили по Квиттингу, перелетая словно бы на птичьих крыльях, и Донберг Камыш понимал, что его округе не удастся остаться в стороне.

Поначалу, убедившись, что родичу-конунгу не повезло, Донберг приуныл. Нет ничего веселого в том, чтобы поссориться с Вигмаром Лисицей и Вильбрандом из Хетберга, у которых в союзниках Даг Кремневый, Хеймир Слэттенландский и Хагир Синеглазый, кстати, ближайший сосед Фрейреслага, в то время как Бергвид конунг может рассчитывать на одну Дагейду. Но золото двергов его подбодрило. С помощью этого золота Донберг хёвдинг в несколько дней сумел собрать в своей округе почти полутысячное войско, и теперь Фрейреслагу было чем встретить врага.

Слухи о приближении кровожадного Вигмара Лисицы немало помогали сборам.

– Знаем, знаем, зачем он идет! – восклицали хёльды Квиттингского Юга. – Вообразил себя конунгом там, на Золотом озере, а теперь хочет и нашу свободную землю подмять под себя! Мы не подчинимся этому наглецу, выскочке! Конунг троллей! Знаем мы, какие там дела он делает у себя, со всякими оборотнями! Мы не будем платить ему дань! Если у нас есть конунг, то это Бергвид сын Стюрмира, законный конунг квиттов, избранный тингом еще десять лет назад!

Тот тинг, собранный десять лет назад, состоял в основном из этих же южных квиттов. Лейринги, род его матери, издавна пользовались на юге Квиттинга большим влиянием. О Вигмаре Лисице здесь знали только понаслышке и воображали каким-то оборотнем, получеловеком-полулисицей, путая его с самой Грюлой. Даже не будь золота двергов, ужас перед Вигмаром побудил бы южных квиттов защищаться до последнего. А с этим золотом Донберг хёвдинг быстро разослал гестов на юг и на западное побережье, собирая людей, «верных истинному конунгу», чтобы защитить «свободные земли» от посягательств «оборотня» Вигмара Лисицы.

После сбора урожая недостатка в охотниках повоевать не ощущалось, и день за днем подходило подкрепление.

– Разве не ты, конунг, защищаешь наши дома от фьяллей? – говорили хёльды Бергвиду, с оружием в руках готовясь принести клятвы верности. – Ты плаваешь на своих кораблях вдоль нашего побережья, и из страха перед тобой ни один фьялльский корабль не смеет подойти к нам близко! Разве так было десять, пятнадцать лет назад? А что нам этот Вигмар Лисица? Он живет у себя на севере, ловит рыбу в Золотом озере, плавит железо и продает его слэттам – ему дела нет до побережий. Разве он станет нас защищать? Мы твои люди, конунг!

От таких речей лицо Бергвида яснело, тяжелые морщины сползали со лба, в глазах зажигалась решимость. В усадьбе Пологое Пастбище, где он остановился, зашумели пиры, и каждый вечер Бергвид конунг первым поднимал множество кубков богам в честь своих прошлых и будущих побед.

– Теперь никто не смеет противиться мне! – восклицал он, от каждого кубка воодушевляясь все больше и больше. – Вы видели золото? Этого еще мало! Это ничтожная часть того, что я дам вам теперь! Знали бы вы, какие сокровища скрыты у Вигмара Лисицы! Мечи Хродерика Кузнеца, которые он незаконно присвоил себе, золотые россыпи, горы драгоценных камней! Мы разобьем его войско здесь, на озере Фрейра, а потом вернемся на север, и все, что он награбил, будет принадлежать нам!

– Слава Бергвиду конунгу! – кричали дружины и били мечами по своим щитам. Дело выглядело очень выгодным.

Противник не заставил себя долго ждать. Однажды ночной дозорный разъезд заметил с пригорка слабые огненные искорки вдалеке – это горели костры чужого войска. Бергвид немедленно послал узнать, велико ли войско, а своим людям велел готовиться к битве. Встреча могла произойти уже через день.

Объединенное войско Вигмара и Вильбранда было примерно равно тому, что составили собственная Бергвидова разношерстная дружина, остатки ополчения Раудберги, дружины Фрейреслага и южной половины побережья. Вся та земля, что оставалась южнее, звалась округой Острого мыса и не имела своего хёвдинга, так как населения в этом злосчастном месте оставалось еще меньше, чем где-либо на полуострове, и каждый двор жил сам по себе, как сумеет. Но и оттуда подошли кое-какие люди – им было совершенно все равно, на чьей стороне воевать, лишь бы перехватить кое-какую добычу. За многим они не гнались, и несколько серебряных пуговиц в их глазах вполне оправдали бы поход. А Бергвид сейчас находился в таком положении, когда радуются любому, пусть ненадежному подкреплению.

– Важно разбить его одним ударом, чтобы больше никогда о нем не беспокоиться, – внушал Бергвиду Донберг Камыш. – Здесь надо пойти на хитрость. Вигмар ведь не знает, сколько у нас войска. Мы не покажем ему сразу все. А еще важно выбрать хорошее, выгодное для нас место битвы. Тут поблизости есть хорошая узкая долина – там он и не развернется со своими мечами Хродерика, и золотое копье ему не поможет.

– Он туда не пойдет, – мрачновато отозвался Бергвид, искоса глядя на родича, который вздумал было его учить.

– Конечно, не пойдет, он ведь не дурак. А мы заманим его. Послушай меня, родич, я постарше и кое-что понимаю…

Бергвида передернуло; Донберг заметил это и быстро заговорил:

– Ты и сам догадался, конунг, о чем я говорю. Ты ведь еще десять лет назад доблестно выиграл битву с фьяллями в этих же самых местах. Как же тебе не догадаться, ведь конунгу подсказывает сам Один! В этот раз ты тоже первым начнешь битву. Только тебе нужно немножко отойти назад. Ты встретишь его войско в Чельдалене – Долине Ключей – ты ее уже видел, вы ее проходили, там по склонам бежит с десяток ручьев. Там будешь только ты с теми, кого привел, ну, возьми еще побережных – у тебя будет сотни две или две с половиной, не больше. Ты начнешь битву, а потом прикинешься, будто отступаешь – и Лисица придет за тобой, как баран на веревке, в Долину-Щель – так у нас называется та узкая долина, про которую я тебе говорил.

– Я не стану отступать! – отрезал Бергвид. – Что ты еще выдумал!

– Но ведь это не по-настоящему, это притворно! – взмолился Донберг. Ради безопасности своей земли он готов был льстить и уламывать гордого родича, которого в душе посылал к троллям. – Это же хитрость, а хитростей не избегал и сам Один!

– Все равно я не стану! Мне не к лицу отступать! Ты хочешь меня опозорить?

– Зато подумай, как велико будет твое торжество над ним потом! Мы перебьем их всех до единого, и ни один человек потом не сможет рассказывать, что, вот, якобы сам Бергвид конунг от него бежал! Ни один человек! И все мечи Хродерика будут наши!

Бергвид хмурился, но был вынужден переломить себя. За мнимым отступлением последует настоящая победа, которая откроет ему путь к безраздельному господству над Квиттингом! Без Вигмара Лисицы все его союзники присмиреют – и Вильбранд из Хетберга, и Хагир Синеглазый, и Даг Кремневый. А с сокровищами Железного Кольца можно будет собрать такую дружину, такую… Сам Эльвенэс не устоит! И никто больше не посмеет хотя бы мысленно называть его рабом и сыном рабыни!

В тот же день войско спешно двинулось вперед и вышло в Долину Ключей. Она была довольно просторна, прозрачные ручьи сбегали по широким уступам серых гранитных гор, журча между травой, кустиками брусники и мхами. Позади стояла Брусничная гора, а за ней пряталась Долина-Щель – совершенно не видная с севера. Донберг Камыш, с шестью сотнями оставшегося войска, так же поспешно обходил Чельдален, прячась за лесистыми холмами на востоке.

Однако на следующий день Вигмар не пошел вперед, а целый день провел на том же месте, где ночевал. Заметив врага, хёвдинг Железного Кольца решил дать своим людям время на отдых. Весь день люди осматривали оружие, проверяли снаряжение – до ремешка на башмаках. Вигмар не верил в басенки о том, как из-за лопнувшего ремешка на башмаке у конунга войско было разбито и страна разграблена, но вот кому-то одному негодный ремень вполне может стоить жизни.

Передовые разъезды доносили, что дружина Бергвида значительно выросла. Удивляться этому не следовало: по пути на юг войско Вигмара тоже заставало брошенные дворы и опустевшие усадьбы. Убегая от «северных оборотней», здешние жители пополняли собой войско конунга, как раньше северяне бежали от Бергвида и вливались в его, Вигмара, войско.

Назавтра Вигмар двинулся вперед. Волокуши и лошадей оставили за спиной, дружины выстроились огромным клином. Ряды пестрели разноцветными щитами, впереди стояли обладатели дорогих кольчужных доспехов, над головой каждого хёльда вился на ветру собственный маленький стяг. Возле Вигмара гордый Ульвиг держал на высоком древке искусно сделанное из медного листа изображение лисицы – Грюла с торчащими острыми ушами, с тремя хвостами приподняла и выгнула спину в завораживающей колдовской пляске. Ярко начищенная медь сияла так, что было больно глазам, как будто на древке держался кусочек живого огня.

Стоя у подножия Брусничной горы, Бергвид конунг смотрел, как с севера в Чельдален вливается дружина Вигмара. Острый огненный блеск медного стяга колол ему глаза и заставлял хмуриться. Во вражеском войске затрубил рог, за спиной Бергвида зазвучала ответная песня. Войско Железного Кольца, не слишком большое, но вооруженное всем на зависть, стояло крепким четким клином, и его правильные ряды, пестрота щитов и тусклый блеск кольчуг и шлемов производили внушительное и грозное впечатление.

Целиком втянувшись в долину, основная часть дружины остановилась, а голова клина, человек в десять, оторвалась и пошла вперед. Там сверкал этот огненно-медный стяг, а значит, там находился и Вигмар Лисица. Бергвид уже видел его самого: эту знакомую, не слишком высокую, но крепкую и ловкую фигуру в дорогой кольчуге говорлинской работы, в округлом шлеме с железными наглазьями, которые делали его особенно похожим на оборотня. Красный плащ вился по ветру, красные ножны меча поблескивали позолотой и серебром – словно перед тобой знатный конунг, а не безродный наглец и выскочка! Вокруг него хирдманы, что сопровождают и берегут его в бою, как настоящего конунга, сыновья, которые собираются продолжать этот бессовестный и дерзкий род, и все одеты в кольчуги, дорогие шлемы, все вооружены мечами Хродерика! Бергвид хмурился, как от боли, от томительной ненависти к этому человеку, который был полноправным властителем своей земли – именно тем, чем так хотел быть он сам!

– Приветствую тебя, Бергвид сын Стюрмира! – крикнул Вигмар, остановившись шагах в двадцати от Бергвида и подняв руку со своим золоченым, без солнца сверкающим копьем. – Я рад, что мы наконец-то снова встретились! В прошлый раз нам пришлось расстаться столь поспешно, что мы даже не успели проститься как следует.

– Я давно тебя жду! – надменно ответил Бергвид. Он стоял во главе своей дружины на нижнем уступе горы, смотрел на врага сверху вниз, и это помогало ему чувствовать свое превосходство. – Ты слишком медленно шел. Уж не подгибались ли у тебя коленки от страха?

– Видно, что тебя растил не конунг Хьяльпрек! – язвительно намекнул Вигмар. – Вежливостью ты не отличаешься. Если я и боялся, то только одного: как бы ты не удрал от меня прятаться в ведьминой норе, откуда тебя трудновато будет вытащить. Уж у тебя-то коленки не дрожали – ты бежал от меня так быстро!

Не в силах этого стерпеть, Бергвид взмахнул копьем и со всей силы пустил его в Вигмара; Вигмар ударом щита сшиб его в полете и сам метнул в Бергвида Поющее Жало. Два хирдмана поспешили закрыть щитом конунга, и один из них упал, пронзенный насквозь, – Поющее Жало никогда не остается без жертвы.

Знак был подан. В первый миг обе дружины застыли от неожиданности: никто не ждал, что беседа двух вождей окажется такой короткой. Но после мгновенного промедления оба войска, как опомнившись, разом закричали и устремились навстречу друг другу.

Вигмар стоял слишком близко к вражескому войску; оценив удачный случай, южане поспешили взять его в кольцо. Но десяток вокруг Вигмара тоже образовал кольцо и успешно отбивался. Поющее Жало и десять мечей Хродерика сдержали натиск: передние ряды оставленного за спиной войска едва успели добежать до вожака, а образовавшееся кольцо южан уже разорвалось, остатки его растаяли среди клинков. Вигмар встал во главе своей дружины, и битва яростно закипела.

«Северные оборотни» напирали так дружно и сильно, что уже вскоре Бергвиду пришлось отступать. По численности северяне превосходили, и отступление Бергвида было отнюдь не притворным: войско Железного Кольца дружным напором буквально выдавливало южан в обход Брусничной горы и загоняло в узкую Сприкдален. В устье долины началась давка: войско Бергвида теснилось в узком проходе между скалами, сзади напирали северяне, и ряды сжимались так плотно, что не хватало места как следует замахнуться. Над долиной стоял гул от множества ног, дикие крики, звон клинков, треск щитов.

Бергвид яростно бился, забыв обо всех уговорах и замыслах. У него не осталось ни мыслей, ни чувств, кроме давящей ярости, рвущейся на волю, кроме жажды вражеской крови, кроме ненависти к врагу, которая была превыше рассудка и страха смерти. На счастье южного войска, сын Донберга, Марберг, протрубил знак отступления. Южане устремились назад, в Сприкдален, уже не пытаясь отбиваться и лишь прикрывая спины щитами. Бегущая толпа увлекла за собой Бергвида, но он, слепой от ярости, продолжал биться и поразил своим мечом немало собственных людей, пока сообразил, что происходит.

В войске Железного Кольца тоже затрубил рог: Вигмар удерживал своих, чтобы дать южанам возможность целиком войти в долину и тем обеспечить северу свободное пространство для битвы. Давка была страшнее всего; здесь любое оружие бесполезно или идет во вред своим. Отпустив бегущих южан шагов на сто, Вигмар снова послал своих вперед; ливень стрел полетел в спины убегающих, и сами северяне устремились следом.

И вот тут настал час Донберга Камыша. Обойдя Брусничную гору лесом, теперь он вышел в спину Железному Кольцу. Неожиданно услышав позади себя звук боевого рога, Вигмар не поверил ушам и даже подумал, что эхо несет ему звук, раздающийся впереди. Но потом полетели стрелы, а этого эхо уж никак не может! Из-за горы хлынули ряды свежего, не вступавшего еще в битву войска. Мелькнул синий стяг с белым конем, знаком Фрейра. Это Донберг Камыш!

Звуками рога и криком Вигмар повернул половину своих лицом к новом врагу и бросил вперед. Не ждавшие такого люди Донберга поначалу дрогнули, но их задние ряды напирали и поневоле не давали передним отступить. В узкой долине воцарилась дикая сумятица: задняя часть северян уже билась с Донбергом, еще не поняв, откуда он взялся, а передняя не могла решить, то ли ей преследовать отступающего Бергвида, то ли идти назад на помощь своим.

Да и решись они вернуться, ничего бы не вышло: тесный проход между скалами не давал Гейру Длинному, Атли из Каменного Лба и Альвину Медвежьей Яме добраться до нового врага, и им оставалось только топтаться на месте, из передних рядов внезапно превратившись в задние. Но и для Донберга положение сложилось не слишком выгодное: его возникшее преимущество в числе ничего не давало, потому что биться могли только передние ряды. Дальше в долину, где лесистый склон горы дал бы хоть какой-то простор, его не пускали дружины Тьодольва и Ормульва Точило. Вигмар с сыновьями и своей ближней дружиной оказался в середине, где царила «мертвая зыбь».

Замысел Донберга обернулся против него, и участь его оказалась бы печальной, если бы у Вигмара оказалось чуть больше времени. Успей он вытеснить синий стяг с конем назад в Чельдален, войско Донберга было бы перебито во время неизбежного бегства. Но предусмотрительный Донберг, знавший, что во время боя Бергвид конунг приходит в исступление и соображать не способен, поставил рядом с конунгом своего сына Марберга. Теперь же Марберг, видя, что отец его вступил в битву, сумел-таки, хоть и с опозданием, повернуть бегущую дружину снова лицом к врагу.

– Донберг хёвдинг пришел нам на помощь, мы побеждаем! – кричал он, хотя знал, что до победы еще далеко. – Вперед, поможем Донбергу хёвдингу! За конунга, за озеро Фрейра! Вперед! С нами Белый Конь!

Вообразив, что решающий перелом в битве уже произошел, южане снова воодушевились и бросились на врага. Теперь все длинное узкое пространство долины стало полем битвы: оба конца растянутого войска северян отбивалось от напирающего с двух сторон противника, а середина их мучительно бездействовала. Люди Донберга ворвались-таки в долину и встали более широким строем. Край строя теперь упирался в лесистый склон, где была возможность продвигаться вперед и охватить северян более плотно. Преимущество Донберга в числе стало приносить плоды. Напирая с двух сторон, дружины Донберга и Бергвида постепенно сдавливали северян, обходили их по лесистому склону, и двухстороннее окружение грозило превратиться в полное кольцо, что привело бы к неизбежной гибели.

– К лесу! Отходить к лесу! – кричал Вигмар и сам едва слышал себя за шумом битвы.

Отбиваясь, войско северян стало перетекать на лесистый склон, прорвав еще тонкий с этой стороны ряд южан. Бергвид и Донберг не успели помешать перемещению, и теперь северяне отбивались, имея за спиной густой лес из смеси елей, ольхи, разного дрянного кустарника. Вигмар видел, что их положение улучшилось, но не слишком: они избежали окружения, но их прижимали к лесу, где биться в полную силу невозможно, а можно только бежать врассыпную.

Все ряды давно перемешались, стяги северных хёльдов беспорядочно мелькали вдали от самих вождей и их разрозненных дружин. Вигмар потерял из виду сыновей; временами из гущи бьющихся тел выскакивал то Эгиль, то Хлодвиг, то племянник Орвар, то зять Атли, а потом битва опять все перемешивала, уносила, глотала. В переднем ряду исступленно сражался Ормульв Точило, с красным лицом и разметавшимися прядями полуседых волос, крушил южан длинным мечом, который держал двумя руками, но люди вокруг него падали, и ему приходилось постепенно, шаг за шагом, отступать к лесу, чтобы не остаться одному среди врагов.

Наступавшие, как неумолимые приливные волны, ряды южан пожирали пространство, покрытое телами убитых и раненых. Не оглядываясь, Вигмар спиной чувствовал, что лес позади него все ближе и ближе. Под ногами уже путался мелкий кустарник, проминались моховые брусничные кочки. Сейчас их вдавят в лес, разорвут строй и будут бить поодиночке.

Вот выскочил на него Донберг Камыш; Вигмар схватил Поющее Жало обеими руками за древко и со всей силой ударил Донберга в грудь. Даже его дорогой доспех со стальными пластинками на груди не мог служить препятствием чудесному копью, и хёвдинг Фрейреслага рухнул наземь.

– Возьми его, Грюла! – хрипло крикнул Вигмар. – Он твой!

Это было последнее средство, к которому он сейчас мог прибегнуть. С отрочества Вигмар Лисица пользовался покровительством Грюлы, но не звал великаншу на помощь, пока оставалась хоть тень надежды справиться самому. Сейчас же человеческие силы Железного Кольца подошли к концу.

Имя Огненной Лисицы пронзило воздух невидимой молнией; земля содрогнулась под ногами, в глубине ее раздался первый грозный толчок.

Роняя оружие, южане отшатнулись назад. Застывшие взгляды были устремлены куда-то за спины северян, лица исказились ужасом.

Над лесом, в который южане загоняли противника, вдруг мелькнула в воздухе тень исполинской лисицы. В первый миг легкая, как солнечный луч, она тут же налилась густым пламенным светом, и в лица людям пахнуло жаром. Ее выгнутая спина, ее голова с торчком стоящими острыми ушами поднималась выше елей, а три пылающих хвоста, три огненных толстых столба, поднимались к самому небу. Жар покатился вниз с холма сплошным давящим потоком. Золотые раскосые, смеющиеся глаза огненного духа смотрели в глаза каждому из южан, резали и поражали стихийным, нерассуждающим ужасом. Лисица-великан припала к земле, потом опять выгнулась, и над ней реяли в воздухе уже не три, а шесть хвостов. Хвосты ударили по земле, разом накрыв весь широкий склон, и весь лес разом вспыхнул.

Море огня всплеснулось к небесам и поглотило разом весь лесистый склон. Как каменная лавина, в долину потек широким потом гул, рев, треск пылающих деревьев; казалось, пламенный дракон ревет от голода и вот-вот набросится на обреченную толпу. Гул ветра слился с гулом пламени в один неодолимый поток, оглушал, тяжелил головы, пригибал к земле. Северяне и южане в общем порыве попадали, закрывая головы щитами и руками, и всех полнило одно общее желание зарыться поглубже, уйти в землю. Над землей бушевала и ликовала древняя стихийная сила огня-губителя, того самого, что в лесных пожарах уничтожает без разбору все, растения и животных, огненными языками слизывает птиц с неба, догоняет конного. Того огня, который притворяется смирным в очагах и кузнечных горнах, но чутко стережет малейшую человеческую оплошность, чтобы из послушного раба превратиться в кровожадное чудовище и жрать дома и амбары, хлева и корабли, жрать молодых и старых, виноватых и невиновных. Раскаленный ветер жег кожу и шевелил волосы, кровь кипела в жилах. Нестерпимый жар выжег память о битве и раздоре между людьми, оставил только ужас перед бесчеловечной силой огненной стихии. С диким ревом падали стволы пылающих елей, и каждому казалось, что они падают ему на голову; хотелось бежать, но не хватало сил даже шевельнуться.

Как подброшенная вспыхнувшим пламенем, фигура Грюлы еще выросла; теперь она поднялась вровень с горами, и над ней вились уже все пятнадцать пламенных хвостов. Ее лапы тонули в море огня, на морде было жестокое, хищное, веселое выражение, золотые глаза сыпали искрами. Человеческая вражда открыла ей двери из подземелья; человеческий ужас питал ее силы, насыщал и опьянял ее, возвращал в те далекие Великаньи века, когда она и ее сородичи безраздельно властвовали над миром. На краткий миг дочь Сурта ощущала в себе силы разлиться неудержимой огненной волной, поглотить и это муравьиное скопище, леса и долины, сожрать всю землю и в облаках жгучего пара вступить в яростную схватку с морскими волнами.

Но еще не пора. Час ее великого торжества еще не пришел, не настал еще День затмения, когда боги погибнут и первозданный мрак поглотит все то, что было у него отвоевано Разумом и Порядком… Сейчас же она сделала свое дело. Вдруг Грюла припала к земле, нырнула в огненное море, растеклась и исчезла в нем, а потом ушла под землю, утянув за собой весь огонь.

На месте лесистого склона осталась широкая гарь – пламя Грюлы в считаные мгновения уничтожило густой лес, обратило стволы и кустарники в груду пылающего угля и золы. Над склоном стоял густой серый дым, он валил вниз, в долину, ослеплял, душил. Воздух затмевали, как сплошной черный дождь, летящие хлопья золы, огненные мухи искр.

Вигмар Лисица опомнился первым.

– За мной! – крикнул он и взмахом копья указал на склон. – Назад, на гору!

Поняв его, северяне побежали вверх по склону. В дыму было почти невозможно дышать, и поднятые щиты от него не защищали. Но Грюла открыла им путь к отступлению, и люди бежали – кашляя, задыхаясь, прижимая к лицу рукава, но бежали, крепко сжимая оружие.

– За ним! – рявкнул Бергвид. За густыми клубами дыма он не видел врага, но различал быстрое движение и понимал, что северяне уходят от неминуемой гибели. – За ним!

Бергвид устремился в погоню, перескакивая через лежащих, застывших от ужаса южан. Но едва он добежал до начала склона, как прямо под ногами у него полыхнуло пламя. Сильные языки огня вырвались из груды ярко пламенеющего угля и опалили ему лицо; с криком Бергвид отшатнулся, закрывая рукой глаза. Грюла не ушла, она затаилась под землей, подстерегая неосторожных.

Сквозь льющиеся по грязным щекам слезы Бергвид видел, как быстро колеблется дымная завеса, слышал, как удаляются к вершине скрип и потрескивание угля под ногами, хриплый кашель, вздохи и стоны уходящих северян. Грюла увела от него Вигмара, как недавно Дагейда увела от Вигмара его самого. Лисица из рода огненных великанов оставалась верна своему обещанию и помогла Вигмару тогда, когда никто другой не смог бы ему помочь.

Глава 4

Темнело, над склонами гор нависали сумерки, между стволами деревьев сгущались плотные, вязкие тени. Осенние сумерки – самые темные в году: солнечного света уже не хватает, но на деревьях еще держится листва, заслоняющая небо и копящая темноту для близкой ночи. Неприметно, но быстро сумерки вырастают из земли, клубятся возле деревьев и скапливаются под ветвями. Они кажутся такими плотными, что их можно было бы потрогать руками, если бы не было так страшно: за каждым деревом мерещится серая, бесплотная, безличная фигура какого-то неупокоенного духа. Он то выглядывает из-за ствола своим безглазым серым лицом, то боязливо прячется опять, как будто хочет выйти, но выжидает удобного случая. И жутко идти между деревьями, оставляя сумеречных духов за спиной.

Измученные жестокой битвой люди, ведущие, а порой и несущие на плечах раненых, не могли идти дальше, и Вигмар велел устраиваться на ночлег.

– Не будем уходить далеко, – решил он. – А не то отставшие нас не найдут.

Сделав крюк по очищенному Грюлой склону, Вигмар вывел людей на свою же старую дорогу. Здесь его ждало первое утешение: их обоз, лошади и волокуши со съестными припасами и прочей поклажей, остались целы. Возле них и устроились на ночлег. Маловероятно было, что Бергвид, тоже потерявший изрядную часть войска и ближайшего родича в придачу, сразу после пережитого огненного ужаса поведет своих людей преследовать противника, и северяне имели время хотя бы до утра, чтобы отдохнуть и решить, как действовать дальше.

В ельнике нарубили дров и лапника на подстилки, и вскоре долина украсилась десятком огненных цветков. Но их насчитывалось вдвое меньше, чем вчера. Объединенные дружины Железного Кольца и Хетберга потеряли почти половину, и у Вигмара болело сердце при виде малочисленных костров. Каждый из незажженных огней означал чью-то смерть, чьи-то опустевшие дворы, не засеянные новой весной поля, невыкопанную руду… И будут голодающие женщины с детьми приходить к воротам Каменного Кабана, и еще не один год, пока в осиротевших семьях подрастут новые кормильцы, ему придется делиться с ними скотом и зерном. Тлела надежда, что еще кто-то подойдет, но Вигмар не слишком на это полагался.

К кострам подвесили большие железные котлы с похлебкой из соленой рыбы с крупой, с вяленым мясом и сушеными грибами, с гороховой кашей. Перевязывали раненых, считали уцелевших. Тех, кого не хватало, Вигмар пока предпочитал не числить убитыми: сколько-то людей разбежалось по лесу, и они могли еще подойти. Но все же горечь поражения тяжело давила на душу. Не чувствуя голода, Вигмар сидел у костра и думал: мог ли он предотвратить этот разгром? В чем он ошибся? Разве он мог угадать, сколько человек успеет собрать Бергвид? То, что конунг вышел ему навстречу с уступающей по численности дружиной, не внушало подозрений само по себе: Бергвид ведь известен своей заносчивостью и упрямством. Он верит, что с десятком одолеет сотню, а если не верит, то притворяется. Тех двенадцати – пятнадцати дней, что отделяют его от бегства из Великаньей долины, ему вполне хватило бы на то, чтобы прийти в себя и воспрянуть духом. Как оказалось, он сумел и подготовиться к битве гораздо лучше, чем Вигмар ждал. Иные становятся храбрыми, защищая свою жизнь, а иные даже и умными. Золото двергов! Оно и послужило Бергвиду самым опасным оружием, и не зря Вигмар тревожился, что этот союз окажется для него губительным.

Нет, сам Бергвид не мог придумать этой ловушки. Он не так умен и даже не так хитер. Он предпочитает идти напролом. Замысел принадлежал кому-то другому. Скорее всего, Донбергу Камышу. Он хотя сам не Лейринг, но недаром женат… был женат на женщине из рода Лейрингов, сестре хитроумной кюны Даллы. Придумать что-нибудь в этом роде – вполне по нему. Но он и поплатился за свою изобретательность…

Вспомнив гибель Донберга, Вигмар вспомнил и Грюлу. Он вынул нож и хотел отрезать одну из своих косичек, но пламя костра вдруг взметнулось и в огне показалась мордочка лисицы – весьма умеренного размера, почти как настоящая. Она лежала под днищем висящего над огнем котла, словно бы выглядывая из-под него.

– Не нужно! – часто дыша приоткрытой пастью, сказала Грюла. – Мне больше не нужно от тебя жертв. За эту битву ты со мной расплатился. Ты видел, как велика и могуча я была? – Грюла хихикнула и облизнулась длинным пламенным языком. – Как быстро я сожрала этот лес? От твоих жертв у меня прибавилось сил. Я вволю напилась горячей вкусной крови. Ты дал мне выпить своей крови, и я сделала для тебя так много! Угощай меня своей кровью, и я совершу такие чудеса, какие никому и не снились!

Грюла взмахнула тремя пламенными хвостами и исчезла. Вигмар посмотрел на свою руку: он был ранен, но не сильно, и после перевязки рана только тихой туповатой болью напоминала о себе. Не много же его крови Грюле досталось. Но жертвы…

Да, давно он не приносил ей стольких жертв, как в этот раз. Не только Донберг, которого он отдал ей вслух – все квитты, погибшие в этой битве, стали жертвой ей. Потому-то и не гибнет на Квиттинге племя великанов – затаившееся, ушедшее под землю и в горы, но живое. Год за годом род человеческий все подкармливает и подкармливает его своей горячей живительной кровью, обильно проливая ее в грабительских морских битвах, родовой мести, межплеменных войнах, в бессмысленных, зверски жестоких пьяных драках. И будет ли этому конец? Или человек так устроен, что не может выбросить из себя животной жажды убивать?

Кто-то из хирдманов свистнул и показал на опушку. Из-за стволов ельника появилась невысокая, тощая фигура. Она плелась неверным, шатучим шагом, содрогалась, как осинка на ветру, то сливалась с сумерками, то показывалась снова. Она была то больше, то меньше, то пряталась среди камней и мелких елочек, то появлялась, как будто не могла решить, быть ей видимой или таиться. К человеческому роду это создание не имело отношения.

Сидевшие вокруг ближайших костров обернулись, насторожились: кто-то взялся за амулет, кто-то положил руку на оружие.

– Тролль! Из наших, – бросил Арнор Жук, и все успокоились, снова сели и потянулись ложками к котлу.

В круг света вышел тролль – похожий на тощенького десятилетнего мальчика, бледный, большеухий, с морщинистым лицом. Это был Стампа – один из старших сынков матушки Блосы, увязавшийся за войском. Сейчас его серые жесткие волосы стояли дыбом, подвижное лицо исказилось от неподдельного страдания, мутные крупные слезы текли из глаз. Горько рыдая и покачиваясь, Стампа остановился в трех шагах от костра. Шмыгая носом, размазывая по лицу слезы, он ныл пронзительно и жалобно, точно ножом резал по сердцу каждого, кто его слышал.

– Ну, парень, уймись! – прикрикнул на него Вигмар. Только рыдающего тролля ему сейчас и не хватало. – Чего ревешь? Погляди вокруг: никто не плачет. Мужчине плакать не к лицу. Мы им еще отомстим. Соберемся с силами и рассчитаемся. Ну, перестань!

– Там… там… – всхлипывая, Стампа никак не мог ответить на эту суровую речь. – Там лежит Хло… Хлодвиг! Совсем мертвый! Совсем, совсем! У-у-в-в!

И он завыл, раскачиваясь от безнадежного отчаяния.

Стампа рыдал, вокруг стояла тишина. Люди молчали, глядя то на тролля, то на Вигмара.

Вигмар сидел не шевелясь, как окаменев. Хлодвига он не видел после битвы. Эгиля видел, Дьярва видел, Ульвиг тут бегал, такой гордый, что сохранил и принес медный стяг-лисицу… Вальгейр вон сидит, ошеломленный, впервые в жизни увидевший те ужас, кровь и боль, из которых вырастают все звонкие песни о ратной доблести и славных подвигах. Эрнвиг лежит на носилках, с раненым боком, в беспамятстве от потери крови… А Хлодвига не было…

– Может, раненый… – просипел Оддглим, с повязкой на шее.

Понятно было его желание отодвинуть ужасное, но едва ли тролль мог ошибиться. Мертвое от живого они отличат за три перестрела. И понятно было отчаяние Стампы: золотоволосый стройный Хлодвиг с детства был любимцем всех окрестных троллей, издавна питающих слабость к светлой человеческой красоте. Именно ему чаще всех удавалось покататься на златорогих оленях, о чем мечтала вся окрестная детвора, слазить в тайные ходы Железной Шапки – горы, выложенной слоями железа, меди, серебра и золота. У него лучше всех клевало, когда он ловил рыбу, он чаще всех находил в ручьях причудливые золотые самородки, на его копье выбегали самые лучшие косули и олени… Он смеялся над усердием троллей и принимал их заботы как должное. «Он лежит там совсем мертвый…»

Вигмар сидел неподвижно, только брови его сами собой дергались. Он был не из тех, кто плачет, но далекая, когда-то давно уже пережитая боль поднималась откуда-то из сердца, пронзала грудь и отдавалась даже в бровях. Лоб ломило, дыхание перехватило, словно в горле стоял железный клинок. Так бывает всего лишь несколько раз в жизни – когда случается что-то такое, чего никак не поправить, что вырывает из жизни большой, необходимый кусок и заставляет привыкать к совсем другому миру. Так было, когда умерла его мать, лицо которой он уже помнил так расплывчато, отец, Хроар Безногий, сгоревший в собственном доме двадцать семь лет назад… Гуннвальд Надоеда, живая память его первых битв и побед, сестра Эльдис, которую он любил несмотря на все ее странности и сумасбродства… Рагна-Гейда, половина его души… Тот мальчик, который у нее родился восемнадцать лет назад и умер уже к вечеру, так что они даже не успели придумать ему имя. У Вигмара несколько раз умирали маленькие дети, но он не очень по ним сокрушался, потому что они не успевали вырасти и стать в его глазах людьми. Но Хлодвиг, их с Рагной-Гейдой сын, красавец, надежда и гордость рода… Это нестерпимо тяжелое звено в цепи потерь. Как ни будь ты богат и могущественен, судьба и с тебя возьмет свою дань. Вигмар не любил и не умел отступать, склонять голову; честолюбие, решительность и стойкость сделали его тем Вигмаром Лисицей, хёвдингом Железного Кольца, слава которого гремела по всему Квиттингу, но бороться с судьбой было не под силу даже ему, и сейчас сознание своего бессилия перед ней многократно усиливало горечь поражения. Отняв одного из трех сыновей Рагны-Гейды, битва в Сприкдалене отняла у него очень много.

Черты его лица как-то заострились, словно высушенные этой внутренней болью, и Вигмар Лисица вдруг показался всем гораздо старше, чем был. Эгиль, Дьярв, Ульвиг, Вальгейр собрались вокруг и молчали. На лицах отражалось скорее недоумение, чем горе. Уши их слышали новость Стампы, но ум ее не принимал. Вигмар окинул взглядом их лица: свежее румяное лицо Ульвига под светлыми кудряшками от удивления казалось еще моложе, а Эгиль рядом с ним, наоборот, посуровел и выглядел старше своих двадцати пяти.

– Вот… зачем… вас так много, – хрипло и сдавленно, с усилием одолевая судорогу в горле, пробормотал Вигмар. Звук собственного голоса как бы прорвал преграду, за которой томилась его боль, ломота в бровях уже грозила выжать в глаза слезы, и он поспешно добавил: – Кто пойдет за ним?

– Я пойду! – Эгиль быстро вскинул голову. – Я…

«Я старше», – хотел он сказать. Этим он уже лет пятнадцать обосновывал свое право первым идти на любое дело. Вигмар поднял на него глаза, рука его невольно сделала слабое движение, будто хотела удержать, но тут же сжалась в кулак. Он очень любил Эгиля, но любил его именно за то, что Эгиль всегда готов был взять на себя самое трудное, не задумываясь, много ли чести оно обещает.

– Иди, – так же хрипло выдохнул Вигмар.

Взяв с собой четверых хирдманов и носилки, по пути срубленные для кого-то из раненых, Эгиль пошел назад, на юг. Рыдающий в три ручья Стампа показывал дорогу. Уже стемнело, но зажигать факелы было опасно. Этот путь через ночной лес казался жутким, невероятным – темнота, шелест веток, горестное, жалкое нытье и всхлипывания тролля… В темноте Стампу совершенно не было видно, и они шли за его плачущим голосом. Казалось, сам дух смертной тоски, обитатель Хель, ведет их на поле смерти. Хмурые хирдманы не раз пытались утихомирить тролля, но Стампа их не слушал. Его маленькое сердце кричало от боли, а сдерживать свои чувства тролли не умеют.

У Эгиля кружилась голова: ему мерещилось, что сам лес плачет по всем погибшим. Ему уже виделось, как они будут возвращаться домой, как по пути из ворот Оленьего Мха или Верескового Холма будут выбегать люди, женщины, дети, как будут искать глазами в рядах дружин, будут спрашивать, нерешительно трогать проходящих за рукава, желать и не сметь спросить, а те будут отводить глаза, чтобы сказал кто-то другой. У Лофта бонда в семье четыре дочери, старшей двадцать лет, младшей тринадцать, и больше ни одного мужчины. Кто теперь будет их кормить и защищать? Осознание собственной потери как-то терялось в этих мыслях – Эгиль не имел привычки много думать о себе, а брат – это ведь тот же самый ты…

К полуночи они дошли до Сприкдалена. Над темной землей медленно бродили огни факелов, но Эгиль не испугался: это не беспокойные духи мертвецов, это люди Бергвида обирают убитых.

– Где он лежит? Показывай скорее! – вполголоса окликнул он Стампу. – Если они его найдут, то мы его не получим, нас тут слишком мало. И тогда его потащат за ноги показывать Бергвиду, чтобы он посмеялся. Кончай рыдать и показывай место.

– Вон там! – Тролль, лапой утирая нос, другую вытянул в сторону опушки. – Там два валуна и много мертвых людей. И он тоже.

Как раз там, куда он показывал, бродили два факела и раздавались сдавленные перекликающиеся голоса. Ходить ночью среди мертвецов было жутко, но жадность одолевала страх.

Эгиль ущипнул себя за подбородок: ввязываться в драку сейчас совсем некстати.

– Ты можешь меня спрятать? – спросил он у тролля. – Чтобы они не увидели?

Стампа кивнул и сквозь рыдания принялся бормотать, делая длинными пальцами движения, будто плетет что-то. Вскоре между его ладонями замерцало маленькое серое облачко. В ночной темноте его было хорошо видно, видно и дырки, прожженные там, куда упали едкие троллиные слезы. Чары получались дырявыми, но спасибо и на том. Стампа бормотал, растягивал облачко, оно росло и вот уже стало размером с человека. Подпрыгнув, тролль набросил облачко на Эгиля. И Эгиль исчез. Накрыв его, «плащ слепоты» из серого стал черным и слился с темнотой, только дырки засветились сероватыми пятнышками. Сам Эгиль прекрасно видел все вокруг, но его больше не видел никто, кроме тролля.

– Показывай, – шепнул Эгиль.

Оставив четверых хирдманов с носилками на дальнем краю долины, Эгиль и Стампа пошли к обгорелой опушке леса. Оттуда еще несло душным дымом, под ногами скрипели головешки и трещали обгорелые сучья. Остывающие угли вспыхивали мириадами алых, багровых, золотых искр. Этими красными вспышками на черном был покрыт весь склон горы, и издалека казалось, будто расплавленная лава медленно ползет вниз по склону. Эгиль вспомнил, как они шли через этот склон, вспомнил едкий дым и жгучую резь в глазах, и удивился, что никто во всем войске потом не жаловался на ожоги. Даже башмаки у всех остались целы. Грюла знала, кого ей обжигать, а кого нет. Еще бы! За такую жертву… Ведь это она говорила о Хлодвиге. Он и стал той «кровью Вигмара», которая придала духу-покровителю столько сил… Невольно Вигмар повторил «подвиг» того древнего конунга, который во время битвы своими руками принес в жертву собственного сына, чтобы Один даровал ему победу…

Эгиль старался идти осторожнее, чтобы не наступить на мертвых, но получалось плохо, потому что тела лежали везде. Эгиль не боялся, что кто-то схватит его за ногу, он не хотел наступать на своих, которых невозможно было в темноте отличить от чужих. То и дело его слуха касался чей-то глухой стон, но он не мог задерживаться и искать живого среди мертвых.

Шагов за десять до опушки Стампа остановился и вытянул длинную лапу к земле:

– Вон там!

Там, куда он показывал, было темно, и Эгиль с большим трудом разглядел очертания нескольких наваленных друг на друга тел.

– Где там? – шепнул он. – Подойди поближе, полено ты ушастое, покажи толком!

Вместо ответа Стампа горестно заныл и снова принялся всхлипывать. Можно подумать, что это его брат! Эгиль сделал шаг вперед, и вдруг в груди у него резко похолодело: до него дошло, что сейчас он увидит Хлодвига мертвым. Пока он шел сюда, он это знал, но как-то не чувствовал; сейчас он осознал, что случилось, и дрогнул. Ноги не шли, дыхание замерло, все существо стремилось как-то отодвинуть миг страшного открытия…

Два факела приближались, и Эгиль уже видел, как держащие их мужчины наклоняются на ходу и разглядывают лежащие тела. Третий в шаге позади нес небольшой, но тяжелый мешок, в который шли шейные гривны, обручья, серьги, перстни, пояса и все прочее, что можно найти на трупах. Вздыхать некогда.

Эгиль наклонился и стал осматривать тела. Приходилось торопиться, пока грабители сюда не добрались. Впрочем, он их видит, а они его нет: если на одного из них обрушится удар из темного воздуха, двое других решат, что напал мертвый дух, и бросятся бежать.

На земле мелькнуло что-то светлое; Эгиль протянул руку и коснулся россыпи длинных, мягких волос. «Сокровище Стролингов», как смеясь говорил отец. Светло-золотистые, мелко вьющиеся густые кудри издавна были украшением Хлодвиговой родни по матери: ими мог похвастаться и Гейр Длинный, брат Рагны-Гейды, и его сыновья, и сами Хроар с Хлодвигом, получившие их в наследство от нее… Совсем остывшие, холодные, как трава, теперь эти кудри лежали под пальцами Эгиля и уже казались волосами самой земли…

Высвободив тело из-под упавших сверху, Эгиль поднял его. Тело уже остыло, казалось неповоротливым и тяжелым. Часть волос слиплась от крови и присохла к груди. На горле Хлодвига виднелась широкая рана: видно, острие копья вошло прямо под челюсть. Эгиль хотел взвалить тело к себе на плечи, но вдруг рядом раздались истошные вопли, и он быстро обернулся. Трое южан, что шли сюда с факелами, застыли с открытыми ртами и дико вытаращенными глазами. Руки Эгиля дрогнули, в мыслях мелькнуло: скорее положить Хлодвига назад и хвататься за оружие. Но южане, даже не пытаясь напасть на него, повернулись и бросились бежать, спотыкаясь о трупы и испуская отчаянные вопли. Эгиль сообразил: его-то они не увидели под троллиным «плащом слепоты». Они увидели только Хлодвига. Мертвец у них на глазах сам собой поднялся и встал – тут убежишь…

Из темноты вынырнули четверо оставленных хирдманов.

– Где ты, Эгиль? – тревожно окликнул Арнор Жук. Они ведь его тоже не видели. – На тебя напали? Ты жив? Где ты?

Почти под утро тело Хлодвига принесли к месту ночлега. Все, кто не спал, сошлись посмотреть на единственного убитого, которому удастся устроить надлежащее погребение. Вигмар бросил только один взгляд на носилки: тело было с головой накрыто плащом Эгиля, и лишь длинная прядь золотистых волос свешивалась из-под него. Вид этой пряди так резанул Вигмара по сердцу, что он тут же отвернулся, боясь не справиться с собой. Это «сокровище Стролингов» опять-таки было памятью о Рагне-Гейде – и у нее были такие же волосы. После свадьбы они спрятались под женское покрывало, но и сейчас, как тридцать лет назад, при мысли о Рагне-Гейде в памяти Вигмара вставало облако кудрявых солнечных лучей, которые она носила на голове и которые казались ему средоточием всей красоты и счастья мира. Хорошо, что она не увидела этого.

– Будем хоронить сейчас, – отрывисто распорядился Вигмар. – Неизвестно, что будет завтра.

Выбрав место на краю поляны, хирдманы принялись рубить дрова и складывать костер. Ни соломы, ни смолы взять было негде, влажный осенний лес давал не слишком хорошее топливо, но пришлось обходиться тем, что есть. На первые несколько рядов положили тело Хлодвига, покрытое тем же плащом, потом поверх него стали укладывать дрова – по-другому человеческое тело не сгорает.

В поисках дров посуше Орвар и Хьяльм, сыновья Гейра, забрели далеко в лес. Ночная тьма уже рассеивалась, и они шли по лесу без факела, не боясь стукнуться лбом о ствол. Орвар, ровесник Хлодвига, был мрачен и молчалив. Душа его как бы одеревенела от внезапного удара: по пути в битву приходится быть готовым к смерти, но то, что она выбрала Хлодвига, привыкшего быть хозяином жизни, казалось особенно жестоко и грубо. Хьяльм, на год младше, то и дело утирал рукавом слезы: это была первая смерть, вырвавшая одного из круга «асов Железного Кольца». Так жители округи звали тех, кто занимал почетные места за столом Вигмара Лисицы, как асы на пирах у Одина. Девять его сыновей, четверо их двоюродных братьев – сыновей Гейра Длинного, трое сыновей Тьодольва и один сын Эльдис – все семнадцать принадлежали ко второму поколению здешних властителей и росли дружным и грозным войском. Хлодвиг первым ушел от них к Одину. И именно его смерть вдруг так много открыла оставшимся – что они действительно уже взрослые мужчины, а не мальчики, так мечтавшие скорее вырасти. Жизнь, которая мнилась еще не начавшейся по-настоящему, уже кончена, и продолжения не будет. Обрублена ветка могучего дерева, и не приносить ей плодов.

Пробираясь между елями, Орвар первым вышел на противоположную опушку леса и вдруг предостерегающе свистнул. В долине перед ним тлели огни костров.

– Кто это? – шепнул Хьяльм, встав за его плечом.

Орвар не ответил – он даже вообразить не мог, что за войско идет по их следам.

– Кто тут может быть? – тревожно спросил Хьяльм. – У нас позади никого не осталось. Все они убежали вперед. К Бергвиду.

– Может, от Синеглазого? – предположил Орвар. – Из Нагорья?

– Так его же нету, он за море уплыл!

– А может, вернулся! Или Даг Кремневый.

– Вот хорошо бы! – мстительно обрадовался Хьяльм. – Сколько же тут?

– Ты костры считай! Маленький, что ли?

В самом деле, костров насчитывалось слишком много. Не меньше полусотни, и в тающих сумерках ночи зрелище казалось таинственным и грозным. На ум приходили мысли о дружинах древних конунгов… Как будто серые тени предков вышли на волне сумерек из-под земли на помощь потомкам, которые так нуждаются в них…

– Очень много! – решил наконец Орвар. – Если не ложные костры, то не меньше полутысячи. Это только Даг Кремневый может быть. В Нагорье столько не набрать.

– Пойдем посмотрим, – предложил Хьяльм. – Если это к Черной Шкуре, то нашим следует об этом знать!

Между деревцами молодого сосняка они спустились вниз, в долину, потом легли на землю и поползли. Возле валуна они приметили притаившегося без огня передового дозорного, но он их не приметил: сыновья Гейра с самого детства играли в прятки не с кем-нибудь, а с троллями, и еще пятнадцать лет назад выменивали кусочки хлеба или обломки медовых сот на «прячущие» заклинания.

До ближайшего костра оставалось шагов десять. Бесшумно, как змеи, приблизившись по влажным мхам, оба парня замерли, прислушиваясь. Вид полусонных дозорных, спины и головы спящих у костра ничего не могли им сказать. Один из дозорных клевал носом – сыновья Гейра по себе знали, что утренняя, предрассветная стража самая тяжелая, потому что особенно сильно хочется спать. Другой дозорный с копьем в руке прохаживался между кострами и как раз шел сюда. Высокий, в широком плаще с капюшоном, он в сумерках казался великаном.

– Не спи, Арне! – негромко окликнул он сидящего дозорного. – Упадешь в костер и изжаришься!

Арне вздрогнул, и вместе с тем Орвар бесшумно толкнул лежавшего рядом брата. Это низкий мягкий голос показался им знакомым. А главное, братья узнали слэттенландский выговор, которого не так давно наслушались в усадьбе Каменный Кабан.

Сыновья Гейра переглянулись, потом Орвар негромко свистнул. Оба слэтта разом обернулись, сидевший вскочил, выставив вперед острие копья.

– Кто здесь? – воскликнул он, и кое-кто из спящих шевельнулся.

Орвар поднялся на ноги и сделал шаг вперед. Оба слэтта тоже шагнули к нему.

– Откуда ты взялся и как подошел так тихо? – спросил высокий. – Ты не тролль?

– Я не тролль! – отозвался Орвар. – Я Орвар сын Гейра из усадьбы Совиный Камень! А вы кто?

– Приветствую тебя, Орвар сын Гейра! – спокойно сказал высокий и сбросил на спину капюшон. – Рад встрече с тобой, хотя бы и так нежданно. Я – Хельги сын Хеймира. Ты узнаешь меня?

* * *

Рассвело, настало не по-осеннему ясное утро, только над ложбиной, где текла река, висела белая полоса тумана. Солнце, ярко-оранжевое в красном ободке, тяжело висело над краем горизонта и никак не могло собраться с силами, чтобы оторваться от земли, и только протягивало над самой поверхностью низкие продольные лучи, от которых на траву падали непривычные, рыжеватые, осенние отсветы.

Еще до рассвета Вигмар Лисица с кое-кем из родичей и хёльдов явился к Хельги ярлу. Выслушав Орвара и Хьяльма, которые привели с собой Аудольва Медвежонка, он схватился за голову и, впервые за эти тяжелые сутки утратив выдержку, глухо застонал. Если бы слэтты подошли на один день, на полдня раньше! Тогда все сложилось бы иначе. Тогда они размазали бы Бергвида по этим горам, и никакие хитрости ему бы не помогли. И северяне понесли бы несоизмеримо меньшие потери! И Хлодвиг…

Но Тьодольв и Вильбранд постарались убедить его, что и эта неожиданная помощь – драгоценный дар, достойный самой пылкой благодарности богам. Пусть Железное Кольцо и Хетберг понесли потери, но теперь у них есть возможность сполна за них рассчитаться. Усталое и мрачное войско воспряло духом, а это тоже немаловажно.

– Второй раз он нас не обманет, теперь мы точно знаем, сколько у него людей, – говорил Вильбранд хёвдинг. – Уж больше он никого не прячет за горками. Теперь нас вдвое больше! Мы разобьем его в прах.

– Было бы неплохо поймать его, как он поймал вас, – заметил Хельги. – Оставайтесь на том же месте. Вскоре они начнут тебя искать. Пусть нападают, а мы их накроем сзади.

Люди вокруг одобрительно загудели, кое-кто даже засмеялся, но Вигмар покачал головой.

– Это была бы хорошая месть, но у нас нет на нее времени. Может быть, Бергвид соберется нас искать дня через три или больше. После победы он имеет привычку пьянствовать, пока пиво не кончится, а умного родича вроде Донберга, чтобы его торопить, при нем больше нет. Тем временем наши убитые будут лежать в поле и ждать, когда их общиплют бесперые вороны. А потом еще приедет Дагейда на своем волке, чтобы кормить его трупами. Мы не можем этого допустить.

На это никто не возразил. Северяне снова помрачнели, вспомнив, что убитым товарищам еще нужна их помощь. Вигмар держал в уме погребальный костер Хлодвига, сложенный наспех, в ожидании новых превратностей судьбы. Теперь черед других убитых, а Бергвид никуда не уйдет.

Очистив котлы, оба войска поднялись с места и знакомой дорогой снова двинулись на юг. В Сприкдалене уже вовсю хозяйничали южане. Своих мертвецов – тех, кого сумели опознать, – они вынесли с места битвы и сложили в дальнем конце долины. Рядом лежали сваленные в кучу дрова, на склоне ближайшей горы раздавался стук топоров. Оставшиеся на поле тела уже были обобраны, лишены поясов, оружия; у иных оказались отрублены пальцы или кисти рук, на которых слишком плотно сидели перстни или обручья. Мухи роились возле кровавых ран, вороны перепрыгивали с тела на тело, хрипло и злобно каркая. «Лебеди Одина» прилетели за своей долей жертв.

Завидев на перевале людей, южане сперва удивились и на всякий случай, оставив свои дела, сбились в кучу в дальнем конце долины. Яростный блеск медной лисицы-стяга колол глаза издалека, знаменуя приближение Вигмара Лисицы. Южане держались за оружие, но особого страха пока не выказывали. Может, Лисица пришел просить у конунга мира?

А северян все прибывало и прибывало. Их уже стало больше, чем было при отступлении…

– Он оживил мертвых! – крикнул кто-то, и все содрогнулись. – Он колдун!

– Колдун! Мертвые! – закричали в толпе. – Он ведет мертвецов!

Задние ряды дрогнули, потом пустились бежать. Как камешки лавины, цепляя один другого, южане толпой повалили назад, к усадьбе, где пировал Бергвид конунг. Никто даже не задался вопросом, каким образом одни и те же мертвецы могут лежать в долине и идти на своих губителей. На то и колдовство!

Заняв Сприкдален, Вигмар велел готовить погребения. Работа – отбор своих мертвецов, поиск разбросанного оружия, заготовка дров, сожжение и насыпка кургана, отняла целый день. Прах Хлодвига тоже перенесли сюда и захоронили со всеми. На вершину вкатили большой камень, а Вальгейр немного дрожащим от волнения голосом произнес «хвалебную песнь Хлодвигу» – первый в его жизни законченный стих:

В поле пал со славой блеска лезвий ясень, принял Конунг Ратей Фрейра стрел в палаты. Ветку ворог брони срезал с древа рода, но вовек не вянет свежесть вечной славы.[7]

Стих получился не из самых складных, и Вальгейр смущался, произнося его вслух: вот еще, скажут, скальд нашелся! Но это было последнее, что он мог сделать для брата. А если даже ради брата боги не помогут ему, то нечего и пытаться. Вальгейр отнесся к первому широко оглашенному стиху серьезно, слишком серьезно, как ко всему, что делается впервые и с горячим желанием. Никто не ухмылялся, и ему стало легче. Пусть этот стих не само совершенство, но главное – он заговорил. И тот еще неясный, но яркий и трепетно-живой мир образов и строчек, который он носил в себе, наконец-то нашел путь наружу.

Южане тоже не теряли времени даром. Когда Бергвид впервые услышал, что Вигмар вернулся, он поначалу обрадовался: не придется долго искать. Но одна за другой к нему приходили новости: Вигмар оживил мертвых… Вигмар наделал новых воинов из камней и деревьев… Вигмар вызвал полчища троллей… Грюла дала ему дружину огненных великанов… Всякий по-иному объяснял, откуда у северного вождя взялась дружина вдвое больше той, что вчера утром вступала в битву, но в ее существование приходилось верить: ее видели слишком много людей.

Раздраженный дурацкими слухами, Бергвид послал Асгрима Барсука разузнать правду. И тот принес правду, которая показалась Бергвиду хуже самой бессовестной лжи: это не мертвецы и не тролли, это слэтты Хельги ярла.

– У него четыре или пять сотен человек, я не стал считать, – мрачно докладывал Асгрим. – А может, и больше, там в лесу не разберешь. Все равно больше, чем у нас тут.

– Но с чего ты взял, что это Хельги? – гневно допрашивал Бергвид, которому очень не хотелось, чтобы это было так.

– Я видел самого Хельги ярла.

– Что ты врешь! Ты его не знаешь!

– Я видел его тогда, в море. И его трудно с кем-то спутать.

– Но откуда он мог взяться, тупая твоя голова! Вчера же его не было!

– Ты слишком много от меня хочешь, конунг. Но сейчас он здесь, это так же верно, как я сам стою перед тобой.

Побледневшее лицо конунга кривилось от бессильной ярости: он охотно зарубил бы Асгрима на этом самом месте, если бы таким путем можно было прекратить существование и Хельги ярла тоже.

– Если это он… Если… Он пришел за своей смертью! – тяжело дыша, бросил Бергвид. – Здесь не восточное побережье! Здесь ему не поможет Восточный Ворон! И здесь он мне ответит за прежнее!

Хирдманы и хёльды переглядывались, лица у всех вытянулись. Достаточно хорошо зная конунга, никто не предлагал ему отступить, проще говоря, спасаться от превосходящего по силе противника. После битвы Бергвид располагал всего четырьмя сотнями человек. Против полутысячи слэттов да трех сотен у Вигмара!

И войско Бергвида стало таять на глазах. Не прощаясь, то один хёльд, то другой собирал свою дружину и уходил. Первыми двинулись люди с побережья, вдруг вспомнившие, что в их отсутствие на беззащитные усадьбы могут нагрянуть фьялли. Бергвид пришел в ярость, но не мог остановить людей, рассеянных по всем дворам вокруг усадьбы. Войско растекалось, как вода из сети.

– Едем на юг, конунг! – молил Бергвида Марберг сын Донберга, остававшийся с ним дольше всех. – Хотя бы до Конунгагорда! Там можно укрепиться!

Только что потерявший отца, утомленный битвой и хлопотами, свалившимися на него, двадцатилетний парень впал в отчаяние, видя, что теряет и людей, и конунга, и землю, и голову, пожалуй. После гибели Донберга ему поневоле пришлось считать хёвдингом Фрейреслага себя, а он был совершенно к этому не готов.

– Я не отступлю ни шагу! – злобно обрывал его Бергвид. – И трусов мне здесь не нужно! Если боишься, проваливай домой к матери! Спрячься за подолами рабынь, там тебя не найдут! А я не отступаю! И слушать не хочу таких подлых советов!

– На озере можно еще выставить войско, – поддержал Марберга мрачный Асгрим Барсук. – Перед воротами своего дома у всякого прибывает храбрости. Нет смысла, конунг, гибнуть здесь и оставлять твоих врагов смеяться.

Пока вожди спорили, южане еще быстрее, видя их раздор, разбегались по домам. Кончилось тем, что сбежал и Марберг: он испытывал стыд оттого, что покидает конунга и родича перед лицом такой опасности, но оставаться означало наверняка погибнуть, а он не хотел, чтобы его мать лишилась разом и мужа, и сына.

К сумеркам и сам Бергвид, в сопровождении своей дружины, поехал к Конунгагорду, а после наступления темноты в усадьбу Пологое Пастбище вступило войско Вигмара и слэттов. Угли очагов, у которых грелись их враги, еще не остыли; как сказал Скельвир Медвежий Дух, это и называется «идти по горячим следам».

* * *

Солнце едва поднималось, над озером парило облако тумана, когда войско вновь выступило на юг. Часть усадеб, мимо которых они проходили, была брошена, в некоторых оставались хозяева. При виде войска они выходили к воротам, держа в руках чаши с пивом в знак своего мирного настроя, и говорили: дескать, мы ничего, можно и Железному Кольцу дань платить, если нас не будут обижать и не запросят сверх разумного. У нас тут, мол, золотых ручьев-то нету…

Конунгагорд, древняя родовая усадьба квиттинских конунгов, лежала на середине восточного берега озера, возле святилища Хэстирнэс. К полудню войско одолело половину пути, и все надеялись хотя бы увидеть ее еще сегодня. Из всех вождей здесь раньше бывал только Вильбранд хёвдинг, и теперь он рассказывал, подогревая нетерпение остальных: сперва будет усадьба Большой Пригорок, а потом и сам Конунгагорд; там четыре больших дома старинной постройки, с каменными стенами и высокими скатами крыш, обнесенные каменной же стеной в два человеческих роста высотой.

Длинным строем по несколько человек в ряд войско двигалось по узкой прибрежной тропе, а с другой стороны тропы тянулся негустой березняк – желтый, полуоблетевший. Между тонкими белыми стволами было видно далеко, но всадника, неожиданно вынырнувшего на тропу в нескольких шагах от головы дружинного строя, никто не успел заметить. Вместо лошади всадник сидел на олене, и слэтты, мигом узнав матушку Блосу, засмеялись.

– И ты пошла в поход, мать троллей! – весело кричали они. – Видно, хочешь тоже совершить славные подвиги!

Но Вигмар не смеялся: переменившись в лице, он быстро направил коня навстречу Блосе. Просто так старая троллиха не оставила бы земляную нору на сосновом пригорке, не бросила бы без присмотра весь свой трудноуправляемый род и не пустилась бы в такую даль.

Увидев Вигмара, Блоса испустила пронзительный вопль, от которого людей по спине продрало морозом и даже веселые слэтты перестали смеяться. А троллиха тяжело плюхнулась на землю со спины своего златорогого оленя, проворно подбежала на четвереньках к Вигмару, вцепилась в его стремя и завыла.

– Блоса! – крикнул он, чувствуя, как сердце сжимается от предчувствия огромного несчастья. – Что с тобой? Почему ты здесь? Что дома?

– Спаси нас, Хозяин Молнии! – Старая троллиха подняла к нему пухлую морщинистую морду с реденькой седой бородкой вокруг острозубой пасти. – Спаси нас!

– От чего? – За все двадцать семь лет знакомства Вигмар впервые видел мать троллей в таком ужасе.

– От «горцев»! От Черного Дракона!

– Каких «горцев»? – не понял Вильбранд. – Это что, другая порода троллей? Самая кусачая?

Вигмар застыл на своем коне, чувствуя, как кровь леденеет в жилах. Слово «горцы», произнесенное старой троллихой, вернуло его назад на те самые двадцать семь лет. Когда он, имея дружину из шести человек, с кучей детей и женщин за спиной, был вынужден защищать Золотое озеро, тогда еще совсем новую для него землю, от шестисотенного войска фьяллей… И если бы не тролли, не чары, которые сплела тогда Блоса, наматывая их, вместо веретена, на сухую заячью лапку… Но теперь? Что это значит теперь?

– Черный Дракон! – жалобно твердила Блоса, теребя его стремя. – Он идет на Золотое озеро! Он погубит нас всех! Спаси моих детей, Хозяин Молнии! Мы спасали тебя, когда могли! Но от Черного Дракона нам нет спасения! Спаси нас!

– О чем она говорит? – спросил Хельги, серьезно глядя то на троллиху, то на Вигмара, который, судя по его изменившемуся лицу, понимал ее очень хорошо.

Вигмар бессмысленно посмотрел на него, потом огляделся. Все вожди, ехавшие во главе своих дружин, теперь пробрались к нему и стояли вокруг. Окинув взглядом удивленные и встревоженные лица, Вигмар нашел Гейра и Тьодольва. Они помнили те дни, когда род Блосы впервые познакомился с «горцами». И еще ему вспомнилась Рагна-Гейда, показалось даже, что она опять стоит у него за плечом, как в тот день, когда они впервые увидели Блосу и рассказали ей о фьяллях. Он опять видел испуганные глаза Рагны-Гейды, и руки безотчетно сжимались в кулаки от жажды немедленно что-то сделать.

– Она говорит о фьяллях, – пояснил Вигмар наконец. – Тролли зовут их «горцами».

– Они вкусные, но опасные, – плаксиво и несколько некстати вставила Блоса.

– Много их?

– Много, как деревьев в лесу!

– А Черный Дракон? – спросил Хельги. – Что это?

– Это, надо понимать, меч Торбранда конунга. Его называют Дракон Битвы. Я его видел… двадцать пять лет назад. И они идут сюда? – Вигмар снова обернулся к Блосе.

– Идут к нам через лес! – подтвердила она и опять тихо завыла.

Вигмар молчал, пытаясь быстрее уяснить все это. Напрасно он обрадовался сильному подкреплению и вообразил, что переломил злую судьбу. Судьба приготовила ему еще один удар в спину, и гораздо худший, чем тот, в узкой долине Сприкдален.

Ум быстро осознавал смысл грозной вести, и душу заливал леденящий ужас. Если бы Торбранд с войском шел сюда, если бы сюда! Но он идет на Золотое озеро! А там их беззащитные дома, там Альдона! Его земное солнце, его любимое дитя! К ней идет враг, а он, ее отец, ничем не может ей помочь из такой дали! Если бы он мог протянуть руки через эти горы и долины, если бы… Он уже не помнил о Бергвиде, для него существовала только Альдона, и мысленно он уже летел назад, на север. И ужас при мысли, что он может не успеть, так ожесточил его лицо, бросил такой страшный блеск в желтые глаза, что Рингольд Поплавок, собравшийся было что-то ему сказать, вздрогнул и смолчал.

Несколько мгновений помедлив, Вигмар ударил коня плетью и во весь опор поскакал вдоль опушки вниз, обгоняя растянувшийся строй, туда, где березняк кончался и расстилалась широкая луговина. Здесь он развернулся и замахал рукой, призывая всех остановиться. Оддглим, догадавшись, затрубил в рог: строй остановился, квитты и слэтты столпились на широком лугу.

– Слушайте меня! – крикнул Вигмар. – К нам пришла злая весть. Торбранд конунг с войском фьяллей опять пришел на нашу землю. Он идет к Золотому озеру. Там остались наши дома безо всякой защиты. Я хочу знать вашу волю, квитты: идти ли нам дальше за Бергвидом или вернуться, чтобы защищать свои дома!

Квитты загудели, даже слэтты обеспокоенно заговорили.

– Идем назад! Домой! – без раздумий закричали жители Железного Кольца. – Веди нас домой, хёвдинг! Пусть этого Бергвида тролли едят!

– Постой! Постой! – К Вигмару пробился Вильбранд хёвдинг. – Я тебя понимаю, Вигмар, ты боишься за твой дом и женщин… Но как же Бергвид? После всего, что мы перенесли, когда нам остался один шаг до полной победы, ты хочешь отступить? Мы что, напрасно проливали кровь? У нас все готово для победы, а теперь мы уйдем и оставим этого подлеца смеяться над нами!

– Мне нет дела до Бергвида, когда в опасности мой дом! – отрезал Вигмар. – С ним я разберусь и потом. А сейчас я возвращаюсь.

– Мы с тобой вдвоем пошли в этот поход, и ты не можешь решать один за всех!

– Я и не решаю за всех! Я хочу, чтобы решила дружина!

– Мы условились хранить верность друг другу и биться вместе до конца! И я не согласен бросить дело на половине!

– А за Хетберг ты не боишься? – напомнил ему Гейр Длинный. – Ты не думаешь, что от Золотого озера туда очень далеко? Уж поверь: если фьялли туда доберутся, на твоей Жаркой Горке будет очень жарко!

Вильбранд хёвдинг задумался и примолк, но тогда заговорили слэтты.

– Мы должны отомстить Бергвиду за Рагневальда Наковальню! – восклицал Фроар Левша. – Ведь верно, Хельги ярл? Мы же ради этого пришли! Это наш долг!

– Глупо было бы бросать дело сейчас, когда все складывается так хорошо! – поддержал родича Рингольд. – Даже если квитты не пойдут с нами дальше, у нас хватит людей и самим справиться с Бергвидом.

– Случай хорош! – соглашался и Скельвир Медвежий Дух. – У нас больше людей, и мы точно знаем, где он. Мы догоним его за полдня. А если сейчас его упустить, то потом и за полгода не найдешь. Второго такого случая боги нам не дадут.

– Хельги ярл! – взывал Вильбранд. Он разрывался между страхом за свою округу и жаждой добраться-таки до Бергвида. – Что ты посоветуешь?

– Я посоветую зайти вон в ту усадьбу, сесть у огня и как следует обо всем подумать, – ответил Хельги, плетью показывая на постройки, темневшие чуть дальше по берегу. – Одно ли, другое ли, идти ли на юг или возвращаться на север – нас погубит поспешное решение.

Вигмар кивнул и поскакал вдоль берега к усадьбе.

– Это уже Малый Пригорок! – закричал ему вслед Вильбранд. При мысли о близости врага мстительные чувства возобладали над беспокойством. – До Конунгагорда рукой подать! Я никогда тебе не прощу, если ты отступишь! И буду считать, что ты нарушил слово!

Вигмар слышал его, но даже не обернулся. Добрая слава рядом с благополучием Альдоны и всех оставшихся с ней ничего не значила: пусть его хоть ославят предателем, лишь бы в Каменном Кабане все были живы и невредимы!

Даже обширная усадьба Малый Пригорок не могла вместить всех. Из ее обитателей почти никого не осталось, только челядь жалась по углам, да в женском покое, мельком заглянув, хирдманы обнаружили кучку сбившихся в угол служанок и детей. Войско разместилось на берегу озера, вожди сошлись в гриднице, их хирдманы заняли спальные покои и гостевые дома.

Все с равной горячностью обсуждали положение. Северные квитты как один рвались домой. Западные квитты, хотя и сочувствовали им, настаивали на продолжении похода – один или два дня Железное Кольцо не спасут, зато до верной победы над Бергвидом рукой подать! Слэтты собирались в любом случае идти дальше на юг.

– Ведь ты поддержишь меня, да, Хельги ярл! – требовал Вильбранд хёвдинг. – Ведь нельзя так оставить это дело! Сейчас мы уйдем, а потом Бергвид опять соберется с силами и ударит нам в спину!

– Об этом не беспокойся! – утешал его Аудольв Медвежонок. – Мы им займемся, и потом его нечего будет бояться!

– Ты вправе сам решать, Хельги ярл, но я предпочел бы, чтобы ты пошел со мной на север! – говорил Вигмар. – Там ведь моя дочь, то есть твоя невеста. Если тебе безразлична ее жизнь и честь, значит, я сильно в тебе ошибся!

– Нам небезразлична наша честь! – горячо возражал ему Фроар. – Мы не можем упустить Бергвида и оставить смерть Рагневальда неотомщенной!

– Может быть, опасность для твоей дочери не так уж велика! – убеждал Вильбранд. Опасность для чужих всегда кажется невелика. – Ты же рассказывал, что с ними остался твой старший сын. Он о них позаботится, они убегут из усадьбы, спрячутся где-нибудь в горах. Тролли их спрячут. А упустить Бергвида сейчас, чтобы он еще десять лет торчал, как кость в горле, – это глупость!

– А разве Грюла не поможет твоей семье спастись? – спросил Скельвир. – Ведь она ваш покровитель!

– Да, да! – радостно завопил Вильбранд. – Тебе не надо никуда бегать самому, Вигмар, когда у тебя такой дух-покровитель!

– Это мой покровитель! Мой, а не моего рода! Грюла помогает только мне самому и только там, где я нахожусь! – с резкой горечью пояснил Вигмар. – А я здесь, а не на Золотом озере! И Грюла здесь со мной, а не там!

– Но разве она не понимает, что лучше всего помогла бы тебе там, где твоя семья? – спросил Хельги.

– Ах, Хельги ярл! Ты не знаешь великанов! Что ей за дело до моей семьи? Что ей за дело до моей дочери и внуков? У нее-то нет ни того ни другого! Ей нужен только я и мое оружие! Если весь мой род провалится сквозь землю, она будет так же смеяться! Нет, о своей семье я должен заботиться сам! В этом мне никто не поможет!

Хельги промолчал: ему вспомнилась Эйра и ее слова о великанах Стоячих Камней. А она-то в безопасности? Не может ли так случиться, что от Золотого озера фьялли пойдут к Раудберге?

– На Конунгагорд и Бергвида нам и нужен-то день-другой! – убеждал Рингольд.

– Откуда ты знаешь? Ты, ярл, ясновидящий? Конунгагорд – сильная усадьба. Только Один знает, сколько у него там людей! Сколько нам понадобится на то, чтобы ее взять! У нас будут потери! Меня самого могут убить! Я не боюсь смерти, но я не хочу, чтобы меня убили и моя дочь лишилась последней надежды на помощь и защиту!

– Но потом тебе придется опять ждать Бергвида, каждый день ждать, что он с войском придет к тебе! Покончим с ним, и спасай свою дочь, сколько тебе угодно!

– Послушайте меня! – Хельги ярл поднял руку. – Вигмар хёвдинг, Вильбранд хёвдинг! Я предложил бы вам кое-что, если бы вы согласились меня выслушать!

– Мы слушаем тебя! – почти спокойно ответил Вигмар. Весь его решительный вид говорил, что лично для себя он уже принял решение и ничьи чужие мнения на него не повлияют. – Хватит болтовни, пора делать дело.

– Я предлагаю вот что. Давайте предложим Бергвиду мир. Если мы заставим его принести мирные клятвы, то можно будет быстро и без потерь вернуться на север. И не ждать удара в спину.

Изумленные квитты молчали: такое никому не приходило в голову.

– Примириться с ним! – возмутился Вильбранд. – Вот это да!

– Но разве вы не мира на Квиттинге хотите?

– Да, но… Но пока он жив, мир на Квиттинге невозможен! А ты хочешь связать нам руки, чтобы мы не могли уничтожить его хоть когда-нибудь!

– Сразу он не посмеет нарушить клятву, и у вас будет время защитить свои дома от фьяллей. А если когда-то в будущем Бергвид ее и нарушит, то и вы будете от клятвы свободны. И доведете свое дело до конца.

– То есть ты хочешь, чтобы мы прямо так и ушли? А он пусть делает что хочет?

– Мы предложим ему условия, по которым он будет владеть округой Фрейреслага. Точно так же, как каждый из вас владеет своей округой. Конунгом вы его не признаете, а он навсегда отказывается от требований дани или чего-то еще такого. Он станет хёвдингом Фрейреслага. Здесь властвовали роды его отца и матери, так пусть и он правит этой землей.

Квитты молчали. Все они привыкли к мысли, что Бергвид их враг, все настроились на непримиримую борьбу с ним, и даже те, кто целиком стоял за скорейшее возвращение – Вигмар, Гейр, Тьодольв, Ормульв, Атли – не могли так сразу одобрить эту мысль.

– Ведь на Квиттинг опять пришли фьялли! – напомнил Хельги. – Пришли ваши давние враги, которые погубили державу квиттов и превратили ее в то, что она сейчас есть: кучку разрозненных областей, враждующих друг с другом. Простите меня, что я так говорю, но ведь так оно и есть. Не годится квиттам драться между собой, когда к ним пришли фьялли. Я убежден, что Торбранд конунг неспроста явился именно сейчас. Торбранд знал о вашей вражде с Бергвидом. Кто бы из вас ни победил – в выигрыше будет только Торбранд и легко добьет ослабленного победителя. И, пожалуй, снова наложит на вас дань. Он за этим и пришел, я убежден. Его сын… – Хельги на миг запнулся, так не хотелось ему привязывать сюда веселого и прямодушного Торварда ярла, – его сын видел, чем богат нынешний Квиттинг. Они знают, что здесь можно взять.

Все молчали, не возражая. Вигмару вспомнились предостережения старого Хальма, так некстати сбывшиеся.

– И еще об одном надо помнить, – продолжал Хельги. Перед взором его стояло лицо Эйры с мучительной мольбой в глазах. – Ведь Бергвид – единственный наследник рода квиттинских конунгов. Может быть, он недостоин его, но не дело вам губить последний росток вашего древнего корня. Бергвид тоже ненавидит фьяллей. У вас с ним общий враг. Пусть хотя бы это помирит вас.

Хельги говорил, и ему казалось, что темные, горячие глаза Эйры смотрят на него сейчас. Так он исполнял свое обещание, данное ей: избавить Квиттинг от войны, по возможности не лишая жизни Бергвида.

– Что-то я не пойму, Хельги ярл, – с сомнением начал Рингольд, пока квитты обдумывали услышанное. – А мы-то как же? Как же наша месть?

– Ты помнишь пословицу, Рингольд ярл? «Только раб мстит сразу, трус – никогда». Ты прав, я не могу оставить смерть моего родича неотомщенной, но это не значит, что я куда-то спешу, будто боюсь, что боевой пыл угаснет! Я готов ждать еще год, пока выдастся подходящий случай. Сейчас случай не подходящий. У мертвых много времени, они могут подождать. А наш долг дружбы перед живыми велит нам вернуться на север вместе с Вигмаром хёвдингом и помочь ему защитить его дом. Думаю, из-за этой отсрочки никто не обвинит меня в трусости. Мы ведь идем от слабейшего врага к сильнейшему, и нетрудно догадаться, где мы добудем больше славы. Ты понял меня, Фроар ярл?

– Значит, ты согласен пойти со мной назад? – Вигмар впился глазами ему в лицо. – Я сам пойду туда во что бы то ни стало, даже если со мной будут только мои сыновья и больше никто. Но твоя помощь мне бы очень пригодилась! У меня только три сотни, а мы даже не знаем, сколько людей у Торбранда!

– Уж, наверное, он как следует подготовился! – мрачно заметил Гейр Длинный, который в такие вот суровые часы становился удивительно похож на своего дядю Хальма. – Уж он собрал людей! Тысячу, может быть, или две!

– Я готов вернуться с тобой! – Хельги кивнул. – Но скажи, что ты думаешь о моем предложении? Не следует ли нам предложить Бергвиду мир?

Вигмар дернул себя за одну из своих пятнадцати тонких косичек, связанных сзади в хвост.

– Я не так уж помешан на мести, и тролли бы с ним! – в сердцах сказал он. – Я бы забыл о нем, ублюдке, с удовольствием, если бы только он не напоминал о себе. Но едва ли он согласится на такие условия, как ты сказал. Он так крепко вбил себе в голову, что он конунг квиттов, что этого теперь и веслом не выбить. Хагир Синеглазый виноват… Ну, что теперь вспоминать? Короче, ничего не выйдет.

– Он что, совсем дурак? – не утерпел Аудольв Медвежонок. – Да он сейчас, что комар между ладонями, – раз, и его прихлопнули! Он-то не знает, что вам нужно скорее возвращаться домой! Он ждет, что вы будете его убивать безо всяких разговоров! А тут ему предлагают мир, да еще и целую область во владение! Да как же он не согласится?

– Ты его не знаешь! – с досадой пояснил Гейр. – Он безумец. Для него звание конунга дороже головы. Он вбил это себе в голову, это Вигмар правильно сказал. Он просто бредит властью, которую имели его отец и дед, и хочет прибрать к рукам весь Квиттинг, потому что они владели всем полуостровом.

– Да и кто к нему пойдет? – воскликнул Тьодольв. – Кто пойдет кланяться ему? Он же решит, что мы испугались его!

– Я пойду, – предложил Хельги.

– Тебе не стоит. – Вигмар опять покачал головой. – Он ненавидит тебя и меня. Что бы мы ни предложили – он от всего откажется. Из одного упрямства откажется. Для него горше любой отравы все, что исходит от тебя или меня. Или от любого из твоих или моих людей.

– А Вильбранд хёвдинг?

– А Вильбранд хёвдинг – брат его бывшей жены, которая от него ушла. Кроме того, он не слишком приветствует твой замысел, и не стоит ожидать от него большого красноречия.

– Но пока нужно всего лишь вызвать Бергвида на переговоры… скажем, в святилище Фрейра, на Хэстирнэс. А там мы все вместе будем с ним говорить. И с его людьми, что тоже немаловажно. Может быть, он сам и безумец, но не безумны же его люди! Мы позовем в святилище всех здешних жителей. Они-то поймут, что за сокровище – мир – им предлагают! Они убедят его, если мы не сможем убедить.

– Когда он услышит о фьяллях, его ненависть к ним, может быть, окажется сильнее ненависти к вам! – добавил Скельвир. – Ведь с них же все началось. Из-за них он теперь вынужден воевать с собственными соплеменниками!

– Ох! – отозвался Ормульв Точило. – Если бы он был такой же умный, как ты, ярл, и мог это понять! А он как бык – что видит, на то и кидается! Фьялли далеко, а мы близко!

– Да он скорее подожжет дом вместе с собой и всеми, кто с ним, чем согласится говорить с нами о каком-то мире! – с досадой добавил Атли. – Его сам Бальдр не уговорит, хоть он «самый мудрый из асов, самый сладкоречивый и благостный![8]»

– Жаль, что ты, Хельги ярл, не догадался взять в заложницы его невесту, когда проходил через Кремнистый Склон, – вздохнул Эльгард. – Тогда он был бы посговорчивее!

– Да мы и сами там проходили, – напомнил ему Атли. – И тоже не догадались.

– Кто же знал, что все так обернется? Тогда не до того было.

Хельги промолчал. Сейчас совсем некстати рассказывать этим людям, что невеста Бергвида теперь стала его, Хельги, невестой.

Повисло молчание, на всех лицах отражалось сомнение. В тишине громко прозвучал скрип открываемой двери. Все разом обернулись, ожидая увидеть Доброго Бальдра во всем сиянии его неописуемой небесной красоты, явившегося на помощь смертным. Но из девичьей показалась всего-навсего пожилая дородная женщина и поклонилась сидящим у очага.

– Что тебе нужно, добрая женщина? – обратился к ней Вигмар.

– Я хочу сказать тебе, Вигмар хёвдинг, и тебе, Хельги ярл, – начала женщина, подходя ближе. Держалась она ровно и с достоинством, но видно было, что она с трудом подавляет страх и тревогу. – Если вы позволите…

– Кто ты?

– Я – Аудвейг, жена Гудбьёрна Котла.

– Хозяина усадьбы?

– Да.

– И где же твой муж?

– Он уехал… уехал… – Женщина запиналась, теребя край передника.

– Уехал с Бергвидом, ты хочешь сказать? Не бойся, даже если это и так, тебя никто не обидит.

– Я знала, что ты благородный человек, Вигмар хёвдинг! – с чувством произнесла фру Аудвейг, хотя едва ли в этой усадьбе когда-нибудь звучало хоть одно доброе слово о далеком Вигмаре Лисице. – Я хотела сказать тебе еще кое-что другое. Уже пять лет мы с мужем воспитываем одну очень знатную девушку. Она здесь и хочет говорить с тобой. Ты согласен ее выслушать?

– Конечно! – с некоторым удивлением ответил Вигмар. – Ты можешь быть уверена, что я не причиняю вреда беззащитным. Кто она?

– Она сама скажет тебе.

– Зови ее.

Фру Аудвейг скрылась в девичьей и вскоре вышла снова. За ней следовала невысокая девушка со светло-русыми волосами, худенькая, с маленькими, совсем еще детскими ручками. Судя по виду, ей исполнилось не больше четырнадцати или пятнадцати лет. Однако одета она была в пестрые вышитые одежды, на голове ее блестел золотой обруч с желтоватыми топазами и длинными подвесками из золотого плетения. Мужчины насмешливо переглянулись, кто-то коротко присвистнул: неожиданное зрелище удивило и даже позабавило.

– Садись, йомфру! – Вигмар указал девице место на скамье напротив себя, движением брови согнав оттуда племянника Ранда. – Ты можешь быть уверена, что тебе не будет причинено никакой обиды и все твои просьбы, в границах разумного и возможного, будут нами исполнены. Могу я спросить, кто ты?

– Можешь. – Девица пристально посмотрела на него. – Ведь это ты Вигмар Лисица? Не скажу, что ты похож на оборотня, но я тебя сразу узнала. Смотри, не забудь своего обещания!

– Я никогда не забываю своих обещаний! – заверил Вигмар. Его недоумение все росло: девица держалась довольно дерзко, но он легко угадывал, что за дерзостью она скрывает страх.

– Но ведь как знать, что ты почувствуешь, когда узнаешь, кто я!

Это было сказано так многозначительно, словно весь свет только о ней и думает. Вигмар подвигал бровями, переваривая эту детскую самоуверенность; мужчины вокруг переглядывались и ухмылялись, на полном лице фру Аудвейг отражалось беспокойство.

– Я – Гейрхильда дочь Вебранда! – надменно вскинув голову, произнесла девица, убедившись, что все вокруг с нетерпением ждут разгадки. – И я – сестра Бергвида конунга по матери.

По гриднице пролетел изумленный гул, даже Вигмар охнул. Девица хранила невозмутимость, но, несомненно, наслаждалась произведенным впечатлением, которое так искусно сумела подготовить.

– Впервые слышу об этом! – воскликнул Вигмар. – Сестра Бергвида! Не знал я, что у него есть сестра! Откуда ты взялась? Какой еще Вебранд? Что за человек твой отец?

– Вебранд Серый Зуб, сын Ночного Волка, – с важностью пояснила Гейрхильда. – Он жил в Граннланде, пока не погиб в битве с фьяллями десять лет назад – здесь, в округе Фрейреслаг, неподалеку от усадьбы Сосновый Пригорок. Это была первая большая битва моего брата Бергвида.

– Ты – дочь Даллы?

– Да. Она много лет жила в доме Вебранда.

Вигмар молчал, разглядывая сидящее перед ним чудо, наряженное в желтую рубаху с вышитым подолом и розовое платье, тоже с вышивкой, и пытался сообразить, можно ли ей поверить. А между тем если бы здесь сейчас присутствовал Гельд Подкидыш, Хеймир конунг или Даг Кремневый, словом, кто-то из тех, кто в давние времена знал кюну Даллу, то сейчас они увидели бы, как много сходства с ней в этом полудетском лице. Те же мелковатые черты, те же карие глаза, округлый маленький подбородок. Это личико было бы миловидным, если бы не бледность, не отраженная на нем растерянность вместе с мучительным усилием эту растерянность преодолеть.

– Ах, да! – Вигмар вспомнил, на каком основании Бергвида зовут сыном рабыни. Хагир Синеглазый, на свою же голову вызволивший того из рабства, рассказывал о тех событиях десятилетней давности.

– Я родилась в Граннланде, – Гейрхильда хранила горделивую невозмутимость, но крылья ее носика дрожали, выдавая скрытое напряжение. – Отец отдал меня на воспитание другим людям. Мне было всего четыре года, когда мой брат Бергвид оставил дом Вебранда, потом моя мать умерла, а потом и отец погиб. Я осталась у тех людей, и никому не было до меня дела. Только пять лет назад мой брат узнал обо мне и забрал к себе. Теперь я живу здесь.

– Вот что! – протянул Вигмар и окинул взглядом лица родичей, будто ждал, не подскажет ли кто-то, что со всем этим делать. Но все лица выражали равное недоумение. – Значит, ты дочь Даллы… и Вебранда… Да, припоминаю. Я их не знал, но немало слышал. От Хагира Синеглазого… Постой! – сообразил он. – Ведь Хагир женат на дочери Вебранда. Она, выходит, твоя сестра!

– Выходит! – с обидой подтвердила Гейрхильда. – Она старше. Она моя сводная сестра. Но она ничем не лучше, потому что ее отец и за ее мать вено не платил! Она такая же побочная, как и… И нечем ей особенно гордиться!

– А почему ты не живешь у нее? – сочувственно спросил Ормульв Точило. Он жалел молоденькую девушку, оставшуюся без родителей на попечении такого человека, как Бергвид. – Брат, конечно, первая опора сестры, но едва ли у Бергвида есть много времени, чтобы о тебе заботиться. Да и люди вокруг него неподходящие для такой девушки. У сестры тебе, наверное, было бы лучше. Неужели Хагир Синеглазый не хочет тебя принять?

– Бергвид не хочет меня отдать! Он почитает нашу мать превыше всех людей и даже богов. Он хочет, чтобы я жила при нем.

– А чего хочешь ты? – спросил Вигмар. Ему давно уже хотелось это знать, поскольку весь облик Гейрхильды дышал неудовлетворенностью. – Чтобы тебя переправили в Нагорье? Это мы можем сделать.

– Нет. – Гейрхильда резко мотнула головой. – Я не маленький ребенок, которого возят с места на место и сбывают с рук, как негодный товар! Сначала мой отец отдал меня с глаз долой, потому что девочка ему была не нужна! Потом моя мать забыла обо мне, потому что я не дочь конунга, как он! – Гейрхильда махнула рукой куда-то в сторону, и было понятно, что она имеет в виду Бергвида. – Как будто я могла выбирать себе отца, а не она сама дала мне его! Как будто я виновата, что он родился у свободной женщины и кюны квиттов, а я у рабыни!

В ее карих глазах заблестели слезы, кончик носика порозовел, в чертах возникла едва заметная дрожь, обещавшая близкий плач. Всем стало ее жаль, но Гейрхильда не добивалась жалости и изо всех сил старалась сдержать слезы.

– Потом они бранились из-за меня, как будто я коза, которую оба хотят купить! – с гневной обидой продолжала она. – Ну, Бергвид и Хлейна! Хагир Синеглазый чуть не пошел походом сюда! А меня хоть бы кто спросил, чего я хочу!

– А ты не хотела к Хагиру? – участливо спросил Хельги.

– Я хотела, чтобы меня спрашивали, чего я хочу, а не кидали друг другу, как мяч, не отбирали, как у собаки кость! А Бергвид из одного упрямства не хотел отдать меня ей! Очень он меня любит! По полгода не видит! А я ничем не хуже него! Я тоже знатного рода! По матери я из Лейрингов, по отцу – из рода Ночных Волков!

– Конечно, конечно! – пытался успокоить ее Вигмар. – Тебе не повезло, но повороты судьбы нужно переносить стойко. Скажи же нам, чем тебе помочь. Только поскорее. У нас нет времени на разговоры.

– Я не прошу у вас помощи! – Гейрхильда решительно шмыгнула носом и тыльной стороной ладони вытерла слезы с глаз. – Я сама собираюсь помочь вам!

– Как же это?

– Я слышала, о чем вы говорили! Вы хотите предложить мир моему брату Бергвиду, но не знаете, кого к нему послать. Я поеду к нему. И я склоню его приехать в Хэстирнэс, чтобы вы сами с ним говорили.

Первым ответом было недоуменное молчание. Ее появление заставило всех забыть о Бергвиде и своих замыслах насчет него, и теперь все пытались связать эти две вещи воедино.

– А ты уверена, что сумеешь с этим справиться? – осторожно осведомился Вигмар. – Ведь уговорить на что-то твоего брата Бергвида не легче, чем перевернуть гору!

Сам он совершенно не верил, что этот полуребенок сделает такое дело, но не хотел обижать ее: вошедшее в предания самолюбие Даллы ее дочь унаследовала, как видно, в полной мере.

– Я сумею! – отрезала Гейрхильда и глянула прямо ему в глаза.

И Вигмар почувствовал внезапное восхищение: в этих карих глазах, окруженных мокрыми от слез ресницами, горело такое великолепное упрямство, такая решимость любой ценой настоять на своем, какие сделали бы честь и Бергвиду, и Далле, и даже самому Стюрмиру конунгу, хотя в родстве с ним эта девочка не состояла.

– Я – дочь его матери! – гордо заявила Гейрхильда. – Я из рода Лейрингов, я – внучка Ночного Волка, оборотня и живого мертвеца! Это не хуже, чем род конунгов! Я могла бы сражаться наравне с мужчинами, если бы меня с детства обучили владеть оружием!

Мужчины невольно улыбались этой гордой решимости, соединенной с такими детскими мечтами. И только Вальгейр смотрел на Гейрхильду с искренним восхищением, и в памяти его всплыла «Песнь о Хледе», о древнем Хледе, у которого имелась сестра Хервёр, отважная воительница, оборонявшая со своим войском границы братовых владений:

Вижу я: мчится к нам облако пыли, шлемы и копья сверкают на солнце. Недруги скачут — пусть смелый не медлит! Рог посребренный отважных сзывает! Ормар поедет ко вражеской рати, щит повезет он, чтоб вызвать на битву. Шлем золотой и копье мне подайте: выведу войско сама я в сраженье!

– Я сумею его убедить! – твердила Гейрхильда, и Вигмар, отец уже довольно многих подросших детей, видел, что в душе она молит его: поверьте мне, пожалуйста! – Он почитает нашу мать как богиню. А я похожа на нее! Однажды он спьяну подумал, что я – это она, и все просил у меня прощения, что уплыл и бросил меня… то есть ее. Все рыдал и мне руки целовал! Я скажу, что моими устами говорит она! Он не посмеет со мной спорить!

– По крайней мере, для нее это совершенно безопасно! – тихо сказал Вигмару Хельги. – Мы можем ее отпустить.

Вигмар кивнул. Гейрхильде дочери Вебранда надо во что бы то ни стало доказать, что она не дочь рабыни. Бергвид всю жизнь доказывает то же самое, но если уязвленная гордость его сводной сестры может послужить благому делу, то пусть едет.

– Кого ты возьмешь с собой? – обратился Вигмар к Гейрхильде.

– Мою воспитательницу и двух служанок.

– Но с ней должен поехать кто-то еще! – порывисто воскликнул Вальгейр. – А иначе выйдет, что мы спрятались за спину женщины!

Все это время он молчал, пока говорили старшие, но теперь не сдержался. Все обернулись к нему, и Вальгейр слегка покраснел.

– Не то что женщины, а девочки! – подхватил Эльгард и вздохнул. – Ну, дела! А ведь он прав. Кто-то должен с ней поехать.

Вальгейр сделал движение. Бергвид был в его глазах чудовищем, а Гейрхильда – хрупким бело-золотым цветком. Ее нельзя отпускать туда одну! Чтобы не вышло, как тогда:

Знаю, что в битве Хейдрека дочь, сестра твоя, пала, сраженная насмерть…[9]

– Вот ты и поезжай! – Тьодольв заметил его горящее лицо и усмехнулся. – Поезжай, а потом сложишь славную песнь «О поездке в святилище Хэстирнэс».

Кое-кто усмехнулся, Вальгейр покраснел сильнее, но Вигмар видел по его лицу, что он уже готов ехать за Гейрхильдой куда угодно.

Однако хёвдинг помедлил, прежде чем ответить. Это был младший сын Рагны-Гейды, теперь уже один из двух. Каждый из двух оставшихся после смерти Хлодвига стал втрое дороже, и сердце Вигмара сжималось, но он знал, что не имеет права беречь своих сыновей. И не имеет права насильно держать сына у себя за спиной, если тот сам готов идти вперед.

– Поезжайте! – сказал наконец Вигмар. – Да хранят вас Светлые Асы!

Вальгейр вздохнул с облегчением, Гейрхильда улыбнулась с торжеством и тайным ликованием. Теперь у нее будет своя дружина, как у настоящей дочери конунга! Приятно было и чувствовать себя под защитой, и иметь свидетелей своих подвигов. Если Вальгейр хотел видеть в ней Хервёр дочь Хейдрека, то Гейрхильда очень хотела ею быть.

* * *

Наутро вся дружина выехала к Мысу Коней, святилищу, которое принадлежало роду квиттингских конунгов. Оконечность мыса вдавалась довольно далеко в воду, и оттуда в течение многих веков в священное озеро сбрасывали жертвы. По сторонам мыса, чтобы не загораживать путь жертвы, располагались каменные идолы богов. Их установил недавно, чуть больше ста лет назад, конунг Фредемунд Кудрявый, и то многие проявляли недовольство: божество, дескать, пребывает в воде озера и в жертвенном коне, таким образом Фрейр сам служит жертвой и сам себя поглощает, обеспечивая вечное возрождение. Каменные болваны, по мнению знатоков, только принижают достоинство бога, поскольку глупо надеяться, что какой-нибудь неумытый камнерез сотворит хотя бы бледное подобие красоты и величия Светлого Вана. Но простой народ, не вникавший в эти умствования, остался доволен и с удовольствием поклонялся внушительным, искусно вырезанным идолам, особенно самому Фрейру, снабженному всеми знаками его величия и украшенному огромной серебряной гривной.

Слухи о предстоящей встрече, как видно, уже носились по округе, потому что вокруг Хэстирнэса с самого рассвета кучковался народ. Под непосредственной защитой Фрейра жители Фрейреслага не боялись подходить близко к Вигмару Лисице, разглядывали его и шепотом обсуждали между собой: похож ли он все-таки на оборотня, а если похож, то чем именно. Не обращая внимания на любопытных, северяне деятельно готовились к жертвоприношению: убрали весь «священный» мусор, оставшийся от прежних празднеств, нарубили дров для костра, натаскали бревен, чтобы знатные люди могли сесть. Белого коня, как полагалось бы, разыскать не удалось, зато выбранного гнедого вымыли и вычистили, его гриву и хвост расчесали и украсили цветными лентами. Один местный хозяин сам предложил продать жирного борова, и когда Бергвид со своими людьми наконец показался, его одного и не хватало.

Вид у Бергвида конунга был замкнутый и свирепый, но уже само его появление следовало считать достижением. Лица окружавших его Марберга и прочих местных жителей выражали тревожное ожидание, а Гейрхильда и Вальгейр, ехавшие позади всех, выглядели вполне довольными. Лицо юной конунговой сестры сияло такой гордостью, словно вся эта толпа являлась ее военной добычей. И, по существу, так оно и было.

Рассевшись на бревнах под каменными ликами богов, вожди начали беседовать. Вигмар со своими людьми сидел по одну сторону, Бергвид с Марбергом и ярлами – по другую. Гейрхильда, хотя ее дело уже было сделано, пожелала тоже принять участие и уселась, вместе со своей дородной воспитательницей, прямо под идолом Фрейи. Лицо ее горело торжеством, глаза сияли, на щеках появился нежный розовый румянец, и теперь уже не один Вальгейр нашел бы, что на нее очень стоит посмотреть. Пока она помалкивала, но в душе припасла нечто, способное многих удивить!

Всем остальным эта встреча не доставляла удовольствия, но северяне знали Бергвида и не ожидали, что беседовать с ним будет приятно. Поначалу он и слушать не хотел о том, чтобы отказаться от звания конунга квиттов.

– Меня избрал тинг, созванный по закону, и никто не вправе лишить меня этого звания! – надменно заявил он. – И тот, кто не признает моих прав, сам вызывает на себя гнев богов!

– Ты немного ошибаешься! – невозмутимо поправил его Вигмар. – Державы квиттов, которой безраздельно правил твой отец, давно уже нет. Есть несколько областей, каждая из которых сама заботится о своей безопасности, а значит, вправе сама решать свои дела и никому не подчиняться. И тинг Фрейреслага никак не может указывать Железному Кольцу или Хетбергу. Твоя власть законна только на озере Фрейра, и будет только справедливо, если ты будешь носить звание хёвдинга, как я, как Асольв сын Фрейвида, как Даг Кремневый, Хагир Синеглазый, Вильбранд Межевой Камень.

– Не равняйте себя со мной! Я – конунг родом и сын конунга! И мне не подходит то же звание, которое впору тебе и всем, кого ты назвал!

– Не станем считаться родом, хотя Хагир Синеглазый тебе не уступит, а Даг Кремневый происходит от харсиров из Белого Зуба, род которых древнее и знатнее рода Стюрмира! Я скажу вот что. Ты ведь слышал о том, что сам Тюр вырвал из земли священный Волчий камень святилища Тюрсхейм и забросил его куда-то в горы? И что он сказал: до тех пор у квиттов не будет державы, пока истинный конунг не найдет камень, не положит на него руку и камень не запоет ему в ответ? Ты слышал песнь камня?

Бергвид промолчал. На это ему было нечего ответить.

– Найди Волчий камень, и когда он признает тебя, я не заставлю долго ждать! – окончил Вигмар. – А пока что мы с тобой не можем найти ничего лучше, кроме как помириться на тех условиях, что каждый владеет своей землей, той, которой правит сейчас. Тебе принадлежит озеро Фрейра и Острый мыс, мне – Железное Кольцо, Вильбранду – округа Хетберга. Другие хёвдинги со временем смогут присоединиться к нашему договору. Я не сомневаюсь, что Даг Кремневый, Хагир Синеглазый и Асольв Непризнанный с радостью нас поддержат. Что вы скажете, добрые люди?

Вигмар обратился к окрестным жителям, и те дружно закивали.

– Вигмар хёвдинг очень хорошо сказал! Мир – лучше всего! Это будет справедливо! – сначала робко, а потом громче заговорили они.

Бергвид молчал, угрюмо глядя в землю. Он остался один: на сторону Вигмара встали даже те, кто составлял его, Бергвида, дружину. Асгрим Барсук и Ульв Дубина сидели молча: они не хотели поддерживать врагов своего вожака и тем навлекать на себя его гнев, но понимали, что мир сейчас – подарок судьбы.

Наконец Марберг сын Донберга поднялся на ноги, искоса, как-то воровато оглядываясь на Бергвида, будто боясь, что тот его оборвет. Все знали, что никакими силами Бергвид не выжмет из себя слово «да», и надеялись только на то, что он и возражать не станет.

– Мы принимаем твое предложение! – собравшись с духом, объявил Марберг. – Вражда дорого стоила нам. Ты, Вигмар хёвдинг, потерял сына, а я – отца. А радовались нашим потерям только наши враги. Нельзя ведь забывать и о фьяллях. Так не будем же убивать друг друга, чтобы им осталось лишь довершить дело смерти! Подадим друг другу руки и утвердим мир между квиттами!

– Послушайте еще и мое условие! – Гейрхильда вдруг тоже встала. – Поскольку этот мир устроен моими руками, то за него и для него я требую себе награду. Пусть мне будет выделена земля и усадьба, где я могла бы быть полной хозяйкой. И пусть в моем доме, как в священном месте, никто не смеет враждовать или преследовать врага, хотя бы это был даже убийца брата. Я хочу, чтобы мне, как сестре Бергвида и наследнице рода Лейрингов, была выделена земля Острого мыса, где находилась родовая усадьба моей матери.

Сперва все удивились: малонаселенную, не обладающую никакими богатствами, доступную любому проплывающему недругу землю Острого мыса никак нельзя было считать завидным владением.

– Это очень смело с твоей стороны – поселиться там! – заметил Ормульв Точило. – Жить в соседстве с призраками Острого мыса!

– Я не боюсь призраков! – с гордым торжеством ответила Гейрхильда. В глазах ее блестело ликование: даже если бы ей предлагали более богатые земли, она не променяла бы на них Острый мыс, где можно так прославиться своей смелостью!

– Островок мира и милосердия нам не помешает, – согласился Вигмар и огляделся. – Кто произнесет клятву мира?

– Я скажу клятву мира! – быстро откликнулся Хельги и тоже встал. – Пусть Один подскажет мне лучшие слова!

– Конечно! – одобрил Марберг. – Такой знатный человек сложит наилучшую клятву!

Вигмар и Вильбранд встали по бокам жертвенного коня и положили на него руки. Бергвид подошел последним, а Гейрхильда, очень довольная, быстро просунула свою ручку рядом с его широкой загрубелой ладонью. Она сравнялась с хёвдингами, мужчинами, прославленными воинами!

Хельги прикоснулся ко лбу гнедого и начал говорить.

Крепкою клятвой, навек нерушимой, мир закрепляют вожди меж собою. Вот имена их все без изъятья: Вигмар сын Хроара из Ярнеринга, Бергвид сын Стюрмира с озера Фрейра, Вильбранд сын Халльбранда, Хетберга хёвдинг. Гейрхильда дочь Вебранда с Острого мыса.

Бергвид поморщился, услышав, что Вигмар был назван раньше него, но взгляд его столкнулся со взглядом Вигмара, и эти желтые глаза разом поставили его на место. Отныне он не конунг, а один из хёвдингов: понятно, что первым назвали старшего по возрасту. Но попробуй он сейчас возмутиться и прервать обряд – древним каменным молотом, что приготовлен для жертвоприношения, Вигмар без колебаний оглушит его самого и сбросит в воду священного озера. Гневно закусив губу, Бергвид промолчал. А Хельги ярл продолжал:

Мир между квиттами здесь объявляю: хёльдам и хёвдингам, бондам, хирдманам, рабам и свободным, взрослым и отрокам, женщинам, детям — всем, кто услышит. Мир объявляю вовек нерушимый: пусть он царит над горами и долом В море, на суше ли встретятся сильные, верхом ли, пешком ли свой путь совершают — мирно сойдутся и мирно беседуют, мыслей враждебных никто пусть не держит. Срок договора — до Асов Затменья, покуда не рухнет свод неба на землю, пламя пылает покуда бессмертное, бегут водопады, вихрь будит волны, солнце сияет и радуга блещет. Кто же нарушит крепкую клятву, асов проклятье себе уготовит: род свой в забвение ввергнет предатель, смерть без потомства пошлют ему боги. В свидетели клятвы богов призываю: Ратей Отца, и Фрейра зову я. Вар пусть нарежет клятву на камне древними рунами памяти вечной. Жертву примите, Светлые Асы, клятву храните, как просим о том вас!

С последними словами клятвы все отскочили от коня в стороны. Вигмар взмахнул молотом и точным сильным движением ударил коня в лоб. Оглушенное животное пошатнулось, а хирдманы заранее приготовленными длинными шестами быстро столкнули его с обрыва в озеро. Глубокие тихие воды со всплеском раздались и приняли жертву; миг – и на поверхности остались лишь волны. А берег огласился ликующими криками толпы – боги приняли жертву, клятва закреплена!

Вслед за тем зарезали борова, окропили кровью идолы всех богов, а тушу разделали и стали жарить. За едой Бергвид узнал о том, что на Квиттинге появились фьялли. Теперь-то он понял, чем объясняется внезапное миролюбие его непримиримых врагов, но менять решение было поздно. На предложение выступить вместе он не ответил. Впрочем, согласия от него никто и не ждал.

Жертвенный пир вышел не слишком долгим: Бергвид не имел желания засиживаться за круговыми чашами с теми людьми, кого он по-прежнему ненавидел, да и северяне торопились. Еще до сумерек пир окончился, дружины собрались, люди стали разъезжаться. Перед самым отъездом Хельги сделал Бергвиду знак, что хочет поговорить с ним без чужих ушей.

– Я догоню вас! – сказал он Вигмару. – Поезжайте. Я должен еще кое-что сказать Бергвиду хёвдингу.

Бергвида передернуло от этого звания, и он встретил подходившего к нему Хельги далеко не дружелюбным взглядом. Но Хельги иного и не ждал.

– Я буду краток и не утомлю тебя своей речью, – пообещал он. – Речь пойдет о двух вещах. Во-первых, об Эйре дочери Асольва.

Бергвид вскинул глаза: об Эйре он сейчас думал меньше всего, но невеста могла стать еще одним средством уязвить его, а об этом он думал постоянно.

– Ты послал ей кольцо, которое взял у моего родича Рагневальда, так?

Бергвид помедлил – он давно забыл и Рагневальда, и кольцо с красным камнем, которое нашел у того на шее в мешочке и через Бьёрна переслал Эйре, только чтобы не отдавать его тогдашней жене.

– Кольцо это было моим и предназначалось для моей невесты, – продолжал Хельги. – Оно было заклято светлыми альвами так, чтобы навек связать меня с той женщиной, которая его получит. Ты передал его Эйре дочери Асольва, и теперь она моя невеста. Скоро я возьму ее в жены, а тебе советую больше никогда о ней не вспоминать. Это первое.

– Вот как! – гневно воскликнул Бергвид, едва дослушав. – Тебе мало, что твои дружки присвоили мои земли и власть! Мало того, что твой отец предал мою мать и разбил ее жизнь! Теперь тебе еще нужна моя невеста! Так вот слушай: я не уступлю! Если ты попытаешься хоть пальцем ее тронуть, я… я… – Бергвид начал задыхаться, как всегда в сильном волнении. – То я слагаю с себя этот обет!

– Подожди! – остановил его Хельги. – Ты не выслушал второе.

– Хватит и одного!

– Нет. Уймись и слушай. Ты убил моего родича Рагневальда. И не думай, что я забуду об этом и не отомщу тебе.

– А как же клятва мира? – Бергвид усмехнулся. – Что ты там обещал? Гнев богов? Забвение рода, смерть без потомства?

– Да. Ты хорошо это запомнил, но начало ты слушал, как видно, плохо. Я ведь не назвал своего имени в перечне вождей. Клятвой связан ты, Вигмар и Вильбранд. Но не я. Я не квитт, и мир между квиттами меня не касается. А мира от слэттов я никому не обещал. И я свободен выполнить мой долг.

Бергвид молчал, в сильнейшей досаде до крови закусив губу. Да, этого он не заметил. Хельги произносил слова клятвы, и каждый само собой разумеющимся считал, что он присоединяется к ней. Но его имя не прозвучало, он остался свободен, а Бергвид был связан под страхом гнева богов.

– Сейчас не время, но ведь спешат с местью только рабы, да? – напомнил Хельги. – Не ищи меня, я сам тебя найду. И тогда ты мне ответишь за моего родича и спросишь с меня ответ за невесту, если сумеешь.

С этими словами Хельги повернулся и пошел к своему коню. Бергвид с ненавистью смотрел ему в спину. Видно, что покровитель слэттов – сам Один, премудрый, хитроумный и коварный. Только он мог научить Хельги сына Хеймира так ловко составлять клятвы.

Глава 5

Когда в Можжевеловом фьорде показались корабли фьяллей, Эндель Домосед понял, что дело его плохо. Пастух с северного пастбища прискакал после полудня: он не мог толком сказать ни чьи это корабли, ни даже сколько их. К тому времени как сам хозяин прибежал на мыс, откуда открывался вид на море, корабли уже были довольно близко. Их насчитывалось больше десятка – двенадцать или даже четырнадцать. И у каждого на переднем штевне грозно скалил зубы дракон с козлиными, загнутыми назад рогами. На мачтах висели большие красные щиты.

– Это фьялли! – Логмель Сноп, муж Энделевой сестры, схватился за голову. – Это Торбранд конунг! Вон, впереди, его «Железнорогий»! Это набег! Новый набег! Мы пропали!

Челядь и местные жители, сбежавшиеся на мыс вслед за хёвдингом, закричали и запричитали. В последние лет десять от фьяллей совсем отвыкли, но предания об ужасах давней войны все знали отлично.

– Что делать? Что будем делать? Что ты прикажешь, хёвдинг? – наседал на Энделя Вириль Гребень, один из старших хирдманов его ближней дружины. Он был очень длинным, худощавым, клок русых с проседью волос над залысым лбом у него сильно выдавался вперед, как и длинный нос и кончик бороды. Сейчас он бурно размахивал длинными руками, словно хотел подтолкнуть своего нерешительного вождя решать быстрее. – Нам готовиться к битве?

– Какая битва, ты что? – наконец опомнившись и обретя голос, Эндель посмотрел на своего хирдмана вытаращенными глазами. – Тебе жить надоело? Да у него тысяча человек, не меньше! Сожри меня Мировая Змея, если хоть человеком меньше! Вас перебьют тут на песке и в море побросают! Вот и все!

– Прикажи скорее прятать ценности! – с другой стороны на него наскакивал управитель. – Мы еще успеем хотя бы серебро отослать туда. – Он махнул рукой в глубь побережья. – Ну, туда, да хотя бы к Хруту Крикуну. До него еще не скоро доберутся! И из оружия что подороже! И ковры! И коней!

– Нет, нет, нет! – Эндель сильно затряс головой. – Если они ничего не найдут в усадьбе, то решат, что я все спрятал, и посадят меня между двух костров и будут допытываться, где все! И попробуй им докажи, что больше ничего нет! Они меня замучают до смерти! Нет уж, пусть берут, если им надо! Белый щит! Подать белый щит! – закричал он во весь голос. – Вириль! Гальнир! В оружейную! Белый щит!

Кое-кто из челяди побежал назад в усадьбу, а Эндель с Логмелем поспешили назад, к площадке, где стояли корабельные сараи и где всегда причаливали корабли. Оттуда уже видна была сама усадьба Эйнер – Можжевельник – знаменитая усадьба, родовое гнездо Дрекингов, потомков древнего Хёгни по прозвищу Дреки – Дракон. В память о том даже бронзовое кольцо на воротах усадьбы было отлито в виде дракона, держащего в зубах собственный хвост. Последний живший здесь потомок Хёгни Дракона, Вальгаут Кукушка, погиб в воротах, возле бронзового дракона, в самом начале войны двадцать семь лет назад. Тот жестокий бой фьялли хорошо запомнили, и Эндель не надеялся, что они минуют усадьбу на этот раз. Хотя теперь все, все иначе!

Прежде всего, Эндель вовсе не собирался погибать в воротах. Он не принадлежал к роду Дрекингов: его отец, Финнульв Расторопный, захватил опустошенную усадьбу Можжевельник, когда фьялли ушли оттуда дальше на юг. Конечно, от дома остались только стены, но зато Финнульв, пересидевший у себя в глуши время первых, самых ожесточенных схваток, сохранил дружину и сумел постепенно подчинить себе округу Можжевельник – Эйнеркрет – и целиком унаследовать права Дрекингов. А сыну его досталась нелегкая обязанность захваченное сохранить.

Энделю недавно исполнилось сорок лет; даже внешне он ничем не напоминал сухощавых, длиннолицых, светловолосых Дрекингов. У него лицо было округлое, полное, с розовыми щеками и небольшой темной бородкой. Глаза его, большие и серые, слегка косили внутрь; иногда, если он молчал, это придавало Энделю вид глубокомысленной сосредоточенности, хотя на самом деле он вовсе не отличался мудростью. Как и склонностью к подвигам, хотя его рослая фигура, широкие плечи, выпуклая грудь и длинные руки наводили на мысль, что перед вами грозный боец. Для поддержания этого впечатления Эндель носил за спиной длинный двуручный меч, который привез из своего единственного похода к уладам лет пятнадцать назад. О том походе Логмель Сноп, признаваемый лучшим в ближней округе скальдом, сложил длинную песню: она изобиловала громкими словами, вроде «ливень лютой стали» или «храбро бились рати», но из нее было очень трудно понять, как же протекал поход и что в нем случилось.

Вооружившись этим мечом, который он гордо нарек Уладским Змеем, обрядившись в черную кожаную рубаху со множеством бронзовых бляшек на груди, плечах и рукавах, с таким же поясом и с широкой бронзовой гривной на шее, Эндель хёвдинг сам себе казался похожим на грозного дракона, и это помогало ему поддерживать бодрость духа. (Правда, собственная его сестра, ехидная Арнехильд, заметила однажды, что похож он скорее на жертвенного быка, украшенного к Торовой Ночи, из-за чего Эндель оскорбился и до сих пор с ней не разговаривал.)

А подбадривать свой дух внешними средствами Энделю приходилось потому, что по своему складу он был суетлив, боязлив и жадноват. Он вырос при таком положении дел, когда постоянно требовалось защищать свое от посягательств и притом зорко следить, не появится ли возможность урвать кусочек чужого. Эндель был из тех, про кого говорят «себе на уме» – он никогда не вмешивался в чужие дела, ни хорошие, ни дурные, но своего старался не упускать и ради этого иногда обнаруживал расторопность и даже некоторую отвагу.

Но сегодня выдался неподходящий день для того, чтобы проявлять это качество. Переминаясь с ноги на ногу в ожидании того жуткого мгновения, когда из-за мыса выйдут корабли фьяллей, Эндель то вглядывался во фьорд, то оборачивался к усадьбе – не несут ли белый щит, знак мира и покорности.

– Это самое умное, что мы можем сделать! – убеждал он стоявшего рядом Логмеля, хотя тот вовсе не спорил. – Хорошо им было, тридцать лет назад! Тогда и конунг был, и хёвдинг правил целой четвертью страны, не то что теперь – три двора! Тогда у людей были дружины, а не по пять рыбаков с дубинами! И мокрыми штанами от страха! Ты видел тут хоть одного человека с мечом? С таким трусливым людом что мне остается делать?

– Но ведь Бергвид конунг предлагал тебе… – пытался напомнить Логмель, толстоватый мужчина лет пятидесяти, среднего роста, с длинными густыми волосами и бородой, вместе похожими на ржаной сноп, из которого выглядывало его толстощекое лицо.

– Да, предлагал! Хорош бы я был, если бы его слушал! Где бы я был сейчас? Конунг и Лисица, как слышно, перебили друг друга! И сейчас я бы валялся где-нибудь в горах, чтобы меня сожрали волки! Нет уж! Поищите дураков в других местах! Я ведь так и знал, что скоро будут фьялли! Я так и сказал ему, ну, Бергвиду конунгу! Я так и знал: давно не были, значит, будут!

К тому времени как корабли фьяллей приблизились и Торбранд конунг со своей дружиной сошел на землю, Эндель Домосед с Логмелем и кучкой челяди уже ждал его на площадке, с большим белым щитом в руках.

– Приветствую тебя на земле Квиттинга, Торбранд конунг! – торжественно провозгласил он.

По многоголовой толпе фьяллей прокатился смешок: при своем высоком росте и плотном сложении, Эндель говорил неожиданно высоким тонким голосом. А фьяллям было тем более весело, что они ожидали совершенно другой встречи.

– Приветствую и тебя, Эндель хёвдинг! – отозвался Торбранд. За спиной его шумели волны, поднятые десятком кораблей, которые тянули на сушу, берег уже был полон людьми. – Ты вышел меня встретить?

– Может, еще скажешь, что ты очень нам рад? – задорно крикнул Фреймар ярл, сын Хродмара Удачливого. Его корабль еще находился в воде, но он, по привычке и почетному праву всегда быть рядом с конунгом, уже спрыгнул с борта и догнал вожака.

– Какая бы причина ни привела тебя сюда, Торбранд конунг, ты можешь быть уверен, что я… Да, да! – Эндель глядел то на конунга, то на молодого, красивого и очень самоуверенного ярла рядом с ним и не знал, кому из них отвечать. Уж не конунгов ли это сын? – Я… всегда готов оказать вам гостеприимство, дружбу и помощь, – торопливо говорил он, словно стоял на воде и каждое слово было камешком, из которых надо срочно сложить островок. – Нам нет причин ссориться. Мы столько лет жили в мире! И ты помнишь, конунг, что округа Эйнеркрет всегда вовремя и в полной мере платила дань. Был бы здесь Эрнольв ярл или Асвальд ярл, они бы подтвердили. Или Хродмар ярл… жаль, что он умер, он бы мог сказать, что я всегда был ему другом и принимал его в доме, когда он собирал дань или плыл по своим делам на юг…

– Все это верно! – Торбранд конунг кивнул. – Нынешние хозяева Можжевельника не доставляли нам хлопот.

– Вот видишь! – обрадованно, с явным облегчением подхватил Эндель. – И я готов!

– Что готов? – насмешливо спросил Фреймар ярл, втайне гордясь, что даже здесь имя его покойного отца окружено таким почетом.

– Платить дань! Готов заплатить десятую часть от урожая и скота. Твоя справедливость, конунг, не потребует больше, иначе я не смогу кормить людей и на другой год здесь будет нечего взять.

Тут Эндель испугался, что его последнее утверждение прозвучало дерзко, и заторопился:

– Пойдем же в усадьбу, конунг! Ты устал с дороги… То есть ты не устал, ты ведь отлит из железа, кто же этого не знает, но раз уж ты здесь, ты не откажешься отдохнуть немного в моем доме! И все твои ярлы тоже!

– Хорошо! – Торбранд кивнул, и с души Энделя свалились последние обломки тяготившей их горы. Если уж конунг фьяллей принимает его гостеприимство, то за свою жизнь можно не опасаться. Когда-то Торбранд Тролль бывал суров, но никогда он не был коварен!

Пересмеиваясь, фьялли вытащили все свои корабли на берег и стали сооружать шалаши. Все войско, числом в полторы тысячи человек, не могло разместиться в усадьбе, но конунга и его ярлов гордый Эндель, суетясь и без умолку болтая, повел в дом. Торбранд шел, разговаривая больше с Фреймаром, чем с хозяином. Он, по правде сказать, очень бы удивился, если бы нынешний хозяин Можжевельника пожелал повторить судьбу предыдущего и встретил бы фьяллей с оружием в руках. Не такой он человек, Эндель сын Финнульва, и фьялли об этом знали. Они пришли на Квиттинг, имея в виду совсем другого противника. И никто не испытывал разочарования (ну, кроме разве нескольких юнцов от двенадцати до шестнадцати лет, которых впервые взяли в поход и которые жаждали немедленной ратной славы) от того, что высадка на берег произошла так тихо и мирно, даже под приветственную речь. Нынешний Квиттинг был не тот, что при поколении отцов. Одним ухом слушавший болтовню Энделя Торбранд с удовлетворением отмечал про себя, что поход начинается удачно. Войско не несет потерь, имеет возможность спокойно отдохнуть, а дань, от которой он не собирался отказываться, без хлопот обеспечит войско съестными припасами.

В усадьбе Можжевельник Торбранда конунга приняли как почетного гостя. Эндель очень сожалел, что его жена умерла и теперь вручение приветственного кубка приходится доверить Вирилевой жене Хлодгуд, самой видной женщине в усадьбе, но такой низкородной! Стремясь прочнее заручиться дружбой могущественного гостя, Эндель охотно рассказывал все, что только знал о Железном Кольце, Вигмаре Лисице и его вражде с Бергвидом. Хитрец быстро понял, что его дань «зерном и скотом» не является главной целью фьяллей, что на самом деле их занимают сокровища Вигмара Лисицы, о которых так много говорилось в последние годы.

– Вигмар Лисица очень, очень богат! – твердил Эндель, совершенно, кстати сказать, не кривя душой и твердо веря в то, что говорил. – Об этом все знают! Он живет у себя в глуши, он никому и никогда не платил дань и скопил такие богатства, что его впору звать Вигмар Фафнир! Теперь он ждет только нового Сигурда, который пощекочет ему брюхо копьем и увезет все его золото!

– Он в самом деле так богат? – с небрежным сомнением расспрашивал Торбранд, по своей привычке покусывая соломинку. – Откуда же? Там, говорят, горы, и земля не очень хорошая?

– Сверху – да, так и есть. Но зато внутри!

– Внутри чего?

– Внутри земли, внутри гор! Там же золотые россыпи валяются под ногами!

– Да уж мы об этом слышали! – крикнул Фреймар ярл.

– И все это брехня! – одновременно возразил Сигвальд Хрипун.

Сигвальд являлся младшим сыном Эрнольва Одноглазого: не одобряя этого похода, старый великан не захотел в нем участвовать, но в знак преданности своего рода послал с конунгом младшего сына (старший, Халльмунд, ушел с Торвардом ярлом на Зеленые острова, и они еще не вернулись). Сигвальду было сейчас двадцать пять лет; от матери он унаследовал мягкие черты лица, невысокий рост и довольно легкое сложение, но голос у него был неожиданно хриплый, за что его еще в юности прозвали Хрипуном. По душевному складу он почти повторил отца и стремился всегда исполнять свой долг перед конунгом, даже если не одобрял затеянного дела. Правда, и разница имелась: Эрнольв делал это по внутренней убежденности, для себя, а Сигвальд – только по сознанию, что от него этого ждут другие.

Соперничество между собой Сигвальд и Фреймар сын Хродмара тоже унаследовали от отцов и потому не упускали случая поспорить.

– Эти золотые ручьи, россыпи и все такое – это одна брехня! – сурово повторил Сигвальд. – Мой отец это все на себе попробовал, и если кто не слышал, то, значит, с ушами плохо! Или с головой! Про эти золотые ручьи надо забыть! Если там что и можно взять, то только то, что люди уже взяли!

– Вот я про это и говорю! – торопливо вставил Эндель. – Вигмар Лисица знает особые заклятья, и золото ему моют тролли! И самородки приносят целыми мешками! У него вся дружина пьет из золотых кубков и ест серебряными ложками! У него кашу в усадьбе варят в золотых котлах с алмазами!

– Чем, чем? – Фреймар ярл недоуменно нахмурился.

– Алмазами!

– А что это?

– Это самые драгоценные камни, какие только есть на земле! Они похожи на кусочки прозрачного льда, а сверкают так, что глазам больно!

– Что-то я не слышал о таких!

– Они слишком редки, так редки, что иной раз даже очень знатные люди о них не знают! На Квиттинге они есть только у одного человека – у Вигмара Лисицы! На один такой камень, скажем, с орех или даже меньше, можно купить полтысячи коров!

– Да это звезда с неба, а не камень! – заговорили фьялли.

– Полтысячи! Ну, хватил!

– Такого не бывает!

– Бывает! – неожиданно поддержал Энделя сам Торбранд конунг. – У моей жены в обручье вставлены два таких камешка. Совсем маленькие, в глаза золотого дракона. И в моем мече тоже. Только она называет их «звездный блеск».

Он опустил руку к мечу на поясе. Рукоять его обвивал искусно отлитый дракон из черной бронзы, и голова его служила навершием. В глазах головы сверкали ледяным блеском два маленьких камешка, как две звездочки.

– А я думал, их всего четыре на свете и есть! – протянул Эйнар Насмешник, сын Асвальда Сутулого, придав глуповатое выражение своему точеному, остроносому лицу. – А оно вон как выходит!

Фьялли негромко засмеялись: все они искренне пребывали в той убежденности, которую Эйнар изображал. Он имел привычку притворяться дураком, хотя так намеренно неискусно, что ум его оставался всем очевиден; эта небрежная игра забавляла прежде всего самого Эйнара. Сейчас ему было двадцать лет, но он уже лет шесть или семь ходил в походы, возглавляя дружину взамен отца, которого жестокие боли в спине в последние годы почти приковали к лежанке и не пускали из дома. Острый на язык, Эйнар был все же не так ядовит и ехиден, как его отец, и потому в конунговой дружине его любили больше.

– Но главное его богатство – это мечи Хродерика! – повествовал Эндель. – Это тоже сокровище изнутри горы. Хродерик Кузнец все кует и кует их, уже триста лет кует или больше. Ты знаешь, Торбранд конунг, кладовые Хродерика Кузнеца открываются раз в месяц, в новолуние, и каждое новолуние Вигмар выносит оттуда по мечу! Если посчитать… а… уже лет двадцать он этим занимается, и двенадцать месяцев в году… а… – Эндель возвел глаза к потолку, напряженно вычисляя, фьялли ухмылялись, но помочь ему никто не спешил. – Ну, словом, у него их скопилось так много, что он может их продавать и даже раздаривать кому ни попадя. Ты знаешь, конунг, что Вигмар обручил свою дочку со слэттом, с Хельги сыном Хеймира, и послал в подарок Хеймиру конунгу пятьдесят таких мечей!

– Пять! – с негодованием крикнул Сигвальд Хрипун. – Мой брат при этом был и все видел своими глазами! Пять, а ты если не знаешь, так помалкивай! Расквакался!

– Прости, ярл! – смиренно отозвался Эндель. – Если твой брат их видел, то тебе, конечно, лучше знать. Но так все говорят.

– Должно быть и про эти… амл… про те камешки, про «звездный блеск», – Сигвальд кивнул на рукоять конунгова меча, – все тоже преувеличено в десять раз!

– Это мы посмотрим на месте, – невозмутимо сказал Торбранд конунг. – А что говорят, Эндель хёвдинг, много ли людей из Железного Кольца ушло в поход с Вигмаром? Много ли осталось защищать свою округу?

– Никого не осталось! Все ушли! Они же думали, что у них один враг – Бергвид конунг! Они же не знали, что вы… Им и в голову не могло такое прийти! Там все усадьбы стоят пустые, не считая женщин, детей и скота. И сокровищ, конечно! Не взяли же они их с собой!

– Там много усадеб?

– Много! Туда ведь сбежалось столько народу, еще тогда, двадцать пять лет назад! Там от одной усадьбы видно другую! Там и Золотой Ручей, и Совиный Камень, и Ступенчатая Гора, и Гранитный Лоб, и Синяя Горка, и Старый Ельник! И везде сидит Вигмарова родня!

– Не может быть! – с пораженным видом воскликнул Эйнар. – Они что, плодятся, как мыши?

– А вот сам смотри, ярл! – Эндель с охотой пустился объяснять. – В Старом Ельнике живет Ормульв Точило, его дочь замужем за старшим Вигмаровым сыном, а она у него единственная, то есть дочь, то есть усадьба отойдет Вигмаровым внукам! В Гранитном Лбе живет Атли сын Хёрда, он муж Вигмаровой племянницы. В Совином Камне живет Гейр Длинный, из Стролингов, он брат Вигмаровой жены. Он построил усадьбу вместе с Вигмаром, когда тот строил своей Каменный Кабан. Правда, жена уже умерла, но это все равно. А в Золотом Ручье живет Тьодольв сын… сын Вальгаута, – здесь Эндель запнулся и понизил голос.

– Того самого Вальгаута? – воскликнул Фреймар ярл. – Дрекинга? А я думал, их начисто перебили!

– Тьодольв тогда был еще молод, и отец отослал его в ту усадьбу! – с досадой пояснил Эндель. Его бы очень устроило, если бы все Дрекинги были перебиты. – Это, знаешь ли, ярл, все составляло одно большое владение: усадьба Можжевельник на берегу и усадьба Золотой Ручей на Золотом озере. А теперь вот так вышло, что часть владения – моя, а я ваш верный друг, а часть владения осталась у Тьодольва, и он – друг Вигмара Лисицы. А в придачу родич. Тут я не знаю, как это вышло, каким боком они породнились, но сами они себя называют родичами. Короче, у всех троих сыновья – между собой двоюродные братья. Вот так.

– Думаю, ты был бы не прочь воссоединить древнее владение в одних руках! – поддел его Фреймар ярл. – Чтобы все было, как в старину!

– Ты прав, конечно, ярл. Но что я могу сделать против Вигмара Лисицы? Вот если бы ты, Торбранд конунг, захватил эту землю и захотел посадить там преданного тебе человека, тогда, конечно, ты мог бы…

Эндель не договорил, сам оробев от такого полета мысли. Раньше такая возможность не приходила ему в голову, но сейчас она внезапно сверкнула, как молния, и сам он еще не понял, удачна ли эта мысль или слишком дерзка.

– Тогда ты мог бы на меня положиться, – совсем тихо, но все же закончил он, и его косящие глаза глубокомысленно устремились навстречу друг другу.

Фьялли опять засмеялись: уж очень забавно выглядела эта борьба робости и жадности, написанная на розовощеком лице Энделя.

– А ты, значит, хочешь загребать жар нашими руками! – смеясь, воскликнул Фреймар ярл. – Хорошо придумано, тролль меня дери!

– Я… нет… не подумай, ярл… – забормотал Эндель, понимая, что сказал что-то не то.

– Ай да герой! – хохотали фьялли. – Настоящий Сигурд!

– Как он грозен! Глаза косят от ярости!

– Прямо берсерк!

– Один полстраны завоюет!

– Только держись!

– Ой, я его боюсь! – вопил Эйнар и делал вид, что хочет спрятаться под стол. – Мама, я хочу домой!

Торбранд конунг дал своим людям вдоволь посмеяться, потом слегка повел соломинкой, и все разом смолкли.

– Вы неправильно поняли Энделя хёвдинга, мои доблестные воины! – невозмутимо сказал он, и только в его водянистых глазах поблескивала еле заметная тонкая насмешка. – Конечно, он вовсе не имел в виду, что мы с вами перебьем остатки Дрекингов, а он приедет и займет пустую усадьбу… как его отец когда-то занял пустой Можжевельник. Конечно, он хотел сказать, что пойдет с нами в поход со всем войском, какое сумеет собрать, и в жестоком сражении отвоюет свое право владеть Золотым Ручьем.

– Да… конечно… Ой, то есть… – Эндель в растерянности сам не знал, что хочет сказать, и не понимал даже, не смеется ли над ним и Торбранд тоже.

– Конечно, тебе надо подумать… сколько людей ты сможешь выставить и в какой срок собраться, – с той же невозмутимой уверенностью продолжал Торбранд конунг. – Торопливая лошадка овсом подавится. Подумай до утра, а утром скажешь нам.

– Видели мы уже одного такого! – с неприкрытым презрением бросил Сигвальд Хрипун. – Гримкель Черная Борода его звали. Тоже зачем-то потащился с нами в поход, да только лучше бы его сразу тролли взяли!

– Скажешь тоже! – попытался осадить его Фреймар. – Мы! Тебя тогда на свете не было!

– Во-первых, я уже был на свете! – глядя в упор на своего самоуверенного соперника, отчеканил Сигвальд, который родился за пару месяцев до того похода.

– И мочил пеленки! – подхватил Фреймар.

– Уж не тебе меня упрекать! Ты сам тогда еще по полу ползал без штанов! А мой отец и тогда был против, чтобы брать с собой в поход квитта-предателя! И оказался прав! Гримкель предал и нас, как предал сначала своих! Зачем нам еще один такой же!

– Во-первых, чтобы он не остался у нас за спиной! – совершенно спокойно, не смущаясь присутствием самого Энделя, ответил Сигвальду конунг, и Фреймар, собравшийся что-то горячо возразить, закрыл рот. – Во-вторых, Гримкель конунг шел, надо сказать, от безвыходности, иначе Асвальд Сутулый зарубил бы его прямо перед дружиной. А Эндель хёвдинг понимает свою выгоду. Корысть подправит недостаток храбрости. Ты со мной согласен, Сигвальд ярл?

– Да! – с выразительным напором прохрипел Сигвальд и сел на место. Весь вид его говорил, что он ни с чем не согласен, но из привычного чувства долга пойдет с конунгом, куда тот скажет.

* * *

Перед рассветом прошел сильный дождь, сбивший желтую листву с кленов и осин, и к утру прекратился. Теперь только крупные прозрачные капли висели на ветвях там, где вчера еще были густые желтые и красные кроны, и весь мир стал прозрачным. Долины над Золотым озером сразу стали казаться шире и просторнее, очертания горных склонов проступили яснее. Груды ярко-желтых, мокрых листьев влажно шуршали под ногами, воздух был насыщен влагой, но было тихо, безветренно, хорошо.

После полудня в усадьбу Каменный Кабан неожиданно прискакала Лин, старшая из четырех дочерей Лофта бонда – высокая, крепкая, круглолицая девушка с широко расставленными серыми глазами и очень светлыми, льняными волосами. Их двор стоял почти у самого перевала, отделявшего Медный лес от западного побережья, и оттуда до Золотого озера было почти два дня пути. Подолы ее рубахи и платья промокли во время скачки через влажный кустарник, на сером меху заячьей накидки висели светлые капли дождя. Бросив лошадь у ворот, ни на кого не глядя и не отвечая на расспросы изумленной челяди, Лин устремилась в хозяйский дом и в сенях столкнулась с Гьёрдис.

– Кто у вас за хозяина? – воскликнула она.

– Лин! – Гьёрдис, не веря глазам, схватила девушку за локоть. – Откуда ты взялась? То по полугоду тебя не видно, а то вдруг выскочила как из мешка! У вас что-то случилось?

– Кто у вас за хозяина? – повторила Лин. – Где?

– Хроар, а еще Альдона, – ответила недоумевающая и встревоженная Гьёрдис. – У вас какое-то несчастье?

– Хроар? Из сыновей больше никого? – Лин слегка запнулась. Казалось, она ждала чего-то другого. – Я думала… Ведь Бьёрна не взяли в поход?

– Он на пастбище. А так остался только Арне. Хроар на озере.

– Где Альдона? – Лин быстро справилась с замешательством.

– Идем. – Гьёрдис толкнула дверь в кухню.

Альдону они нашли в девичьей за прялкой. При виде запыхавшейся Лин и вытянутого лица Гьёрдис она невольно встала.

– К нам идут фьялли! – выкрикнула Лин от порога. – Войско человек в тысячу или больше! Они уже прошли перевал… Они были на перевале вчера утром! Сейчас не знаю, у них почти нет лошадей, только в обозе, а все войско пешком! Они идут сюда!

Женщины столпились вокруг них, разинув рты от изумления и испуга. Из гридницы заглядывали челядинцы.

Альдона не сразу нашлась: великая и грозная новость не вмещалась в сознание так вот вдруг. Слово «фьялли» звенело в ушах железным звоном оружия, будило какие-то глубинные воспоминания, хотелось куда-то бежать и что-то делать, но было неясно, куда и что, и она стояла на месте, пытаясь удостовериться, что это не сон. Да какой там сон: Лин, с суровым лицом и каплями дождя на лбу, стояла прямо перед ней и требовательно буравила ее своими серыми глазами, будто ждала немедленных действий.

– Где Хроар? – выбираясь из растерянности, Альдона вспомнила о брате. – Он же на озере. Найдите его! – приказала она и опять обернулась к Лин: – Что еще ты видела?

– Больше ничего. Вам нужно спасаться! Сколько у вас осталось мужчин?

– А в Золотом Ручье ты была? Сказала фру Мальтруде?

– А как же! Я из Рудного Оврага выехала сразу на рассвете, даже раньше, и сразу после дождя у нее в Золотом Ручье была. Она мне другую лошадь дала. Моя совсем заморилась, уже ноги не передвигала. Я с нашим Пятнашкой измучилась! Звездочку забрал же с собой отец, а нам это горе полумертвое осталось! Я уж думала, не доеду! Думала, Пятнашка упадет, а я дальше пешком побегу!

– И побежит! – Хильдвина усмехнулась. – Такая побежит быстрее тролля! Смелые у вас здесь девушки, я погляжу!

– Они бы кого-нибудь вместо тебя послали! – сочувственно сказала Гьёрдис. – Ты бы отдохнула! Целые сутки скакать! Не всякий мужчина выдержит!

– Нет, я сама! Я сама хотела!

Через кучку женщин протолкался Лейкнир.

– Что там болтают про фьяллей? – не столько с тревогой, сколько с недоверием спросил он, хмуря свои светлые пушистые брови. – Это кто говорит? Ты? Лин, ты откуда?

– К нам идут фьялли! – повторила Лин. – Вам надо уходить из усадьбы!

– Фьялли? Ты уверена? Откуда им взяться?

– У них на стяге черный дракон, я сама видела. Я видела своими глазами.

– Но как же… неужели они пройдут? Они не могут пройти! Ведь правда же, не могут! – с тревогой и надеждой заговорили женщины. – Там же заклятья!

В те времена, когда Вигмар Лисица поселился на Золотом озере, самую большую опасность представляли фьялли, которых следовало ждать с северо-запада. С той стороны владения Вигмара были защищены особенно крепкими заклятьями троллей, и многочисленный отряд никак не мог там пройти без согласия здешних хозяев. Двадцать семь лет невидимая сеть служила надежно, и не хотелось думать, что она подведет именно сейчас, когда Золотое озеро некому защитить.

– Выходит, ведьма дала им амулет! – сказала Лин.

Все знали, о какой ведьме она говорит. О той, которая родилась на Квиттинге, но звалась кюной фьяллей.

– А кто их ведет, ты не знаешь?

Лин пожала плечами:

– Я с перевала глядела. Там издалека не разберешь. Да и в лицо я никого из них не знаю.

– Можно догадаться. Вигмар хёвдинг про всех рассказывал: и про самого их конунга, и про всех его ярлов!

– Он их видел двадцать пять лет назад, – Альдона покачала головой. – С тех пор старые умерли, а молодых мы не знаем. Да и что нам это даст? Все равно надо спасаться!

– Собирайтесь, – подтвердил Лейкнир и кивнул Альдоне. – У нас двенадцать человек, считая меня и Хроара. Если они вчера были на Мимировом перевале, сегодня к вечеру они будут здесь. И чтобы ни одной собаки тут уже не было.

– А мы не будем защищать дом? – бойко спросил Арне.

– Твой отец хотел бы, чтобы все его дети и домочадцы были живы и невредимы! – объяснил Лейкнир. – Мы тут не берсерки, чтобы двенадцать человек могли биться против тысячи. А дом можно и новый построить, если что. Собирайся!

Арне кивнул и потянул из-под скамьи свой деревянный меч.

– А где все твои? – спросила Альдона у Лин.

– Мать с девчонками на пастбище, и коровы там, и овцы, и все наши.

– Ты не успеешь к ним вернуться. Это опасно – можешь наткнуться на фьяллей. Оставайся с нами.

– Я останусь. Там с ними Люгни, она присмотрит.

Люгни была вторая, восемнадцатилетняя сестра, такая же решительная, как и Лин. Не имея братьев, они с детства во всем помогали отцу и выросли крепкими, смелыми, привыкшими надеяться только на себя.

– Но куда мы пойдем? – с беспокойством спросила Гьёрдис. – Если в Совиный Камень… А кто нам пообещает, что туда они не придут, если придут сюда? И до Гранитного Лба всего лишний день пути… Или нам бежать до самого побережья? До Дага Кремневого?

– Добежишь тут! – пробормотал Лейкнир.

Он держал Альдону за руку и думал: пришло время сдержать слово, данное Вигмару при расставании. Он без колебаний отдал бы жизнь, лишь бы уберечь Альдону от новой опасности, но не был уверен, достаточная ли это цена.

– С такой толпой нам далеко не уйти! – согласно вздохнула Альдона.

Все знали, что в усадьбе всего четыре лошади, оставленные Вигмаром для хозяйства, зато десятка три женщин, детей, маломощных стариков. С такой толпой им не добраться до восточного, безопасного (как хотелось думать) побережья, особенно если фьялли будут гнаться по пятам.

– В лесу теперь особо не поживешь, не лето! – буркнул Хальм. – А вот что: пойдемте-ка в Кузнечную гору!

– Куда? – все разом обернулись к нему.

– Да в Кузнечную гору! Там же пещеры! Такая пещера, что можно целое племя спрятать! Раз уж так вышло.

– В гору! – Альдона передернула плечами. – Страшно!

– Здесь страшнее! – Лейкнир обнял ее за плечи. – Хальм прав, там нас не найдут.

– Нэтта, одевай детей, собирайся! – Пока другие хлопали глазами, Торхильда обернулась к няньке своих детей, и ни одна ресничка не дрогнула на красивом лице этой белокожей, румяной женщины. – Возьми им все теплые вещи. И укутай Сигне шею получше, она кашляет… Ладно, я сама. Весла, так найдет кто-нибудь Хроара? За ним кто-нибудь пошел? Он на озере.

К тому времени как Хроар с рыбаками пришел с озера, в усадьбе уже кипела суета. Женщины спешно собирали пожитки, из сарая выносили волокуши и запрягали лошадей. Грузили теплую одежду и еду: ведь неизвестно было, сколько придется скрываться. Из кухни тащили котлы, из спальных покоев – одеяла.

Незадолго до сумерек явился целый обоз из усадьбы Золотой Ручей. Усадьба Тьодольва стояла ближе к западной границе Медного леса, и в случае опасности с той стороны раньше оказывалась на пути захватчика. Фру Мальтруда привела с собой всех домочадцев и все домашнее стадо.

– Что же это делается, Хроар! – восклицала Мальтруда. – Фьялли! И надо же, чтобы сейчас! А у нас никого из мужчин нет дома! Прямо как будто знали!

– Наверняка знали! – отвечала ей Хильдвина. Она уже собрала и погрузила все свои пожитки, и теперь прохаживалась по дому, не выказывая никакого страха. – Я даже думаю, что знаю, кто подал им весть! Тот косоглазый Ормкель! Я ведь сразу подумала, что дело нечисто, но разве моему бывшему что-нибудь втолкуешь! Я думала, фьялли на него нацелились, ну и пусть, думаю, сам расхлебывает, если самый умный! А они подальше метили! Торбранд Тролль знает, что у нас творится! Знает, что ему сейчас самое лучшее время для войны!

– Пока две собаки дерутся, третья кусок и утащит! – подхватила Гьёрдис.

– И теперь у нас есть все возможности показать, что недаром мы в родстве с такими великими воинами! – посмеивалась Хильдвина. – Мы с тобой, Альдона, возьмем в руки по мечу и посмотрим, какие валькирии из нас выйдут! А потом о нас сложат прекрасную песнь, так что сам Хродерик Кузнец проглотит свой молот от зависти!

– Подлецы они, так и есть подлецы! – возмущалась Мальтруда, не пленяясь возможностью прославиться. – С женщинами пришли воевать! Но я им ничего не оставила! Пусть жрут очажные камни и грызут скамьи, если хотят! Больше им ничего не достанется!

Фру Мальтруда и в самом деле постаралась, очищая собственную усадьбу от имущества: ее пять лошадей изнемогали под грузом волокуш, набитых посудой, одеждой и припасами.

– Они далеко не уйдут! – решил Хроар, оглядев лошадей. – Тебе, родственница, придется половину самой нести.

– И понесу! – твердила Мальтруда. – Лучше я сама околею по дороге, чем оставлю хоть одну костяную пуговицу! Чтоб им ежа проглотить и подавиться!

– А куда мы будем грузить наше добро? – Хроар кивнул на два сундука с посудой и три – с ткаными коврами. – Если часть Мальтрудиного добра на наши волокуши переложить, то нам свою посуду будет некуда девать.

– Своего мы ничего не оставим! – спокойно и непреклонно заметила его жена. Торхильда была очень бережливой и хозяйственной женщиной, у нее ничего не пропадало. – Можно и два раза съездить.

– А успеем? Ты детей собрала – и поезжай-ка.

– Нечего таскать! С такой горой далеко не убежишь! – сказала Альдона. – Лейкнир! Арне, тащи сюда лопату из сарая! И заодно пешню!

Когда оба орудия были доставлены, Альдона вручила их Лейкниру и велела копать прямо посреди земляного пола, между двух очагов. Плотно утоптанная земля поддавалась с трудом, но наконец на глубине примерно в локоть железо лопаты глухо ударилось о дерево. При строительстве усадьбы Вигмар устроил под полом тайник именно для таких случаев. В каменистой земле была выдолблена широкая яма, выложенная мелкими камнями, обмазанная глиной и прикрытая сверху плотной деревянной крышкой. Сюда уместились десятки серебряных кубков, множество бронзовых блюд и светильников, что служили украшением всякого пира в усадьбе Каменный Кабан. Переложив всю посуду в яму, Лейкнир с трудом втиснул сверху два сложенных ковра и в который уже раз вытер взмокший лоб.

– Больше ничего не входит! – объявил он. – Твой отец сам виноват: столько всего накопил!

– А наши платья? – Альдона махнула рукой в сторону сундуков. – Не оставлять же!

– Ну, уж это слишком! Надо было дом строить на одном большом потайном сундуке! – Лейкнир мотнул головой, опустил крышку и принялся закапывать яму. – Думай быстрее: пора отсюда двигаться. За тебя твой отец с меня спросит гораздо строже, чем за ковры и всякие тряпки!

– За меня он тебе голову оторвет! – Альдона усмехнулась.

Но ковров и платьев было жалко. Пока Лейкнир трудился, она кое-что придумала. Взяв с затухающего очага уголек, Альдона опустила крышку сундуков и на каждой начертила руну «фенад» – кверх ногами. Теперь всякий, кто заглянет в сундук, вместо богатых дорогих ковров увидит старое рваное тряпье.

Засыпав яму, Лейкнир принялся утаптывать землю; подбежавшие Арне и Хьёрт с удовольствием ему помогли.

– Пустите! – Служанка Весла принесла с очага совок золы и посыпала пол, чтобы вскопанного места нельзя было отличить по цвету.

– Пошли, пошли! – торопил Лейкнир. Враги пока оставались далеко, но ему не терпелось, чтобы Альдона скорее оказалась в безопасности.

– Альдона! Где ты? – В гридницу заглянула Гьёрдис. – Арне, почему ты здесь? Торхильда и Мальтруда давно уехали, а разве Хроар не велел тебе ехать с ней? А ну живо!

– Мы с Альдоной! Мы будем ее охранять!

– Идем, Альдона! Уже все уехали.

В усадьбе к тому времени стало почти тихо: большая часть домочадцев уже тронулась вслед за волокушами по тропе к горам. Альдона с младшим братом, Лейкнир и Хроар уходили из Каменного Кабана последними. Во всей усадьбе не осталось дышащего носа – ни человека, ни животного, ни птицы. Очаги погасли, двери были прикрыты – усадьба затаилась, готовясь встретить незваных гостей пустотой и равнодушием.

Вереница волокуш, женщин с детьми и узлами, охающих стариков и старух растянулась по узкой тропе и медленно ползла через редкий сосняк. Уже темнело, было холодно, и Кузнечная гора, темной громадой видная впереди, казалась далекой и неприступной. С неба падали крупные капли дождя. То и дело кто-нибудь из детей начинал задавать вопросы, мать унимала его, грозила, что враги услышат и уведут в рабство. Рядом с Альдоной шла Лин и несла на плечах объемистый узел, с другой стороны шагала Хильдвина – такая же бодрая и даже веселая, взбудораженная внезапным приключением. По бокам их охраняли Арне и Ульв – каждый с деревянным мечом у пояса и копьем без наконечника за спиной. Лица у обоих были сосредоточенными и решительными. И Альдона, несмотря на тяжесть и тревогу в душе, не могла не гордиться юным поколением Каменного Кабана. Когда этим мальчикам придет пора носить настоящее оружие, они его не опозорят.

Осторожно нащупывая ногами тропу, длинная вереница беглецов поднималась на гору. На полпути навстречу Хроару, шедшему впереди всех, выскочил тролль – маленький, ростом с шестилетнего ребенка. Все его тельце покрывала серая шерстка, но мордочка выглядела совсем как человеческое лицо и имела смышленое, живое выражение. На тролле были надеты красные штанишки, которые когда-то носил Арне, но однажды «случайно потерял» летом в лесу. За несколько лет штанишки стали не такими уж красными, обтрепались, да и дырочку для хвостика пришлось проделать, но маленький тролль очень гордился своей обновкой. Его так и звали теперь – Рётброк, то есть Красные Штаны.

– Привет, привет! – затараторил он, размахивая лапами и подпрыгивая перед носом лошади, которую вел Хроар. – Это вы правильно! Идем в гору! К Кузнецу! Там вас не найдут! Мы зачаруем вход, как будто его и нету! Там вас «горцы» не найдут!

– Где Блоса? – спросил Хроар. – Она уже знает про «горцев»?

– Она знает! Она поехала сказать Хозяину! Хозяин скоро-скоро придет и убьет всех «горцев»! Так мать сказала! Вы не бойтесь! Только скорее идем!

– Это хорошо! – Хроар одобрил, что Блоса сама взялась оповестить Вигмара и войско. – А кто же будет зачаровывать гору, если ее нет?

– Аспла! Аспла здесь! Она сумеет! Только идем скорее!

Склон горы круче пошел вверх. Лошади дальше не могли идти; мужчины принялись разгружать их, раздавая груз по рукам.

– Хьёрт, Синдир! – перекидывая узлы и мешки, Лейкнир давал указания подросткам. – Сейчас все сгрузим, и ведите лошадей прочь отсюда, хотя бы к Березовому склону. Там распряжете, волокуши – в лес и ветками забросать, а лошадей пустите в рощу! Они там прокормятся, а дальше видно будет. Возьмите Альва, Блида… ну, еще человек пять.

– И меня! – крикнул Арне.

– А ты будешь охранять Альдону!

– Я с ними! – сказал Бьёрн. – Там есть такая лощинка, там если и найдут, то не сразу.

На пастбищах уже знали о нашествии, и он пришел помочь родичам. Было не время вспоминать старые провинности, и Лейкнир кивнул.

Лошадей с разгруженными волокушами повели прочь от тропы, а женщины с детьми и старухи с узлами все тянулись и тянулись вверх по склону к пещере, охая, хныча, всхлипывая, кряхтя, шмыгая носами и шепотом призывая богов. Все уже запыхались, всех подгонял страх. Конечно, пешее вражеское войско отставало от скакавшей верхом Лин, но целый день ушел на сборы, и сейчас враги уже должны были быть близко. Лейкнир держал за руку Альдону, боясь даже на миг выпустить ее из виду. Арне и Ульв по-прежнему несли дозор возле них, Лин и Хильдвина ушли вперед.

– Скорее, скорее! – приговаривал Лейкнир. – В пещере отдохнем! Давай руку, бабуля! Эй, ребята, подтолкните ее снизу!

Ушибаясь о выступы скалы, спотыкаясь, падая, поднимая и подталкивая друг друга, вся толпа лезла вверх, к темному провалу пещеры.

– Заходите все! – Хроар взмахами руки подгонял запыхавшихся беглецов. – Дальше, дальше! Не скапливайтесь у входа! Не бойтесь! Зажигайте факелы! Кто-нибудь, Адаль, Лейкнир, идите вперед!

Кузнец Адаль, пробравшись вперед, зажег факел и стал звать перепуганных женщин за собой. Многим случалось заглядывать сюда, дивиться древним изображения диковинных зверей на каменных стенах, но углубляться в черную пасть пещеры было страшно. Женщины хватались друг за друга и боязливо оглядывались по сторонам, будто ждали, что на них прыгнет неведомое чудовище.

– Ничего тут нет страшного! – кричал Ульв. – Мы тут все облазили! Давайте идите! Идите за мной, я дорогу покажу!

Мальчишки чувствовали себя тут увереннее всех: пещера Троллиной Охоты была любимым местом их игр. Конечно, заходить сюда и тем более удаляться от входа вглубь строго запрещалось, и сейчас очень многие матери убедились, как плохо соблюдался запрет. Но зато теперь Ульв, Арне, Агнар с прилипшей к нему сестренкой Силле и все другие уверенно шагали вперед по неровному каменному полу, и их не пугали ни темнота, ни гулкая высота пещеры, ни каменные стены, ни журчание подгорных ручейков, ни белые, красные и черные изображения чудовищ над головой.

Вскоре остатки дневного света пропали далеко позади, а домочадцы Каменного Кабана все шли и шли. Через какое-то время их догнал Бьёрн с подростками – лошадей они пустили пастись, враги пока не показывались. Бьёрн предлагал остаться снаружи постеречь, но решили сперва найти место для укрытия, а потом уже высылать наружу дозорных. Все это обсуждалось на ходу – черный широкий проход вел все дальше, извиваясь, как исполинский змей, то поднимаясь чуть выше, то снова опускаясь. Временами в стенах открывались расселины, новые ходы, из них веяло застоявшимся холодом подгорья. Самым последним шел старый Хальм. Пучком березовых прутьев он заметал за собой след и бормотал что-то. Недаром всякий кузнец сродни колдунам.

Когда последние из вошедших скрылись в пещере, маленькая осинка, росшая у входа, вдруг сошла с места. Люди так торопились, что даже не заметили ее, а она провожала людской поток внимательным взглядом серо-зеленых глаз, смотревших прямо со ствола, с черными, как маковые зернышки, крошечными зрачками. Теперь она шевельнулась и вдруг превратилась в женщину – высокую, очень худую, с тонкими, как ветки, руками, бледным лицом и длинными волосами непонятного сероватого цвета, на которых кое-где застряли округлые красные листья осины. Это была Аспла, одна из старших дочерей матушки Блосы. В руке она держала костяной, пожелтевший ткацкий челнок. Встав возле входа в пещеру, она вдруг выросла так, что ее голова оказалась вровень с высоким сводом, забормотала что-то, и челнок в ее тонкой руке принялся быстро сновать из стороны в сторону, словно в проеме пещеры были натянуты сверху вниз невидимые нити основы. Аспла пела без слов, и в голосе ее слышалось бормотание горных ручьев, стук камней, шум ветра в ветвях; она ткала чары из темноты, и медвежья кость служила ей славным челноком.

И вход в пещеру исчезал: прочный бурый камень, поросший мхом и лишайником, спускался все ниже, как будто сползал со склона, съедая черный провал. Фигура троллихи уменьшалась в росте, опускаясь вместе с колдовским покрывалом. Вот она уже стала ростом с человека, вот еще меньше. Несколько мгновений – и вход в пещеру исчез. Аспла оглядела свое рукоделье, потом повесила челнок на пояс. Миг – и возле гладкого склона горы стоит молоденькая осинка. На ее тонких ветвях дрожали круглые листья красного золота, а серо-зеленые, чуть косящие внутрь глаза с черным крошечным зернышком зрачка внимательно смотрели вниз с горы на север. Туда, откуда шли враги. Они были еще далеко, но корни осинки, уходившие в неведомые глуби, уже слышали, как дрожит земля под их шагами.

А люди, не зная, что делается позади, все шли и шли вперед. Они уже миновали множество поворотов, и Альдона теперь вспомнила, как девочкой играла здесь в прятки. И содрогнулась от ужаса, осознав, в какой опасности находилась. Так часто бывает: в семь лет без страха прыгаешь с высоты, на какую в двадцать и посмотреть-то жутко. Конечно, игры в пещере запрещались: мать и прочие женщины уверяли, что здесь легко заблудиться, упасть в подземное озеро, попасть под обвал, угодить в лапы темных альвов… И конечно, они были совершенно правы, но дети им не верили. Наверное, нынешние дети играют здесь и сейчас: то-то Арне идет вперед так уверенно, словно ему тут все знакомо.

Кое-где по стенам сбегали ручейки, тускло, жидко блестевшие в свете факела, и снова убегали в какие-то неприметные щели. Воздух здесь оказался довольно свежим, Альдона не чувствовала духоты, как боялась, и факел горел ровно. Оглядываясь, она видела множество женских покрывал, детских головок. Прямо позади шла Лин, держа на плечах уже не узел, а мальчишку лет пяти. Крепко обхватив ее сзади за шею, мальчишка спал, и на ходу его голова билась о крепкое плечо девушки. Лин поддерживала его ноги, и ее лицо выражало твердую решимость идти вот так, сколько ни потребуется. За ней Нэтта несла укутанную Сигне, годовалую дочку Хроара, а за ней Весла точно так же тащила на руках трехмесячного поросенка, свою любимицу-свинку, по имени Трилле-Толстушка.

– Устала, моя маленькая! – бормотала она в широкие, лопушистые розовые уши. – Испугалась моя девочка! Все бегаем да бегаем, день и ночь все бегаем! Скоро отдохнем!

Факел вдруг замигал и погас.

– У кого еще есть факел? – крикнул спереди Хроар.

Все остановились, послышалось растерянное бормотание. Факела больше ни у кого не было: о них не успели подумать.

– Что будем делать? – Альдона в темноте дернула Лейкнира за руку.

– Что? На ощупь пойдем. Где Рётброк? Где этот попрыгунчик? Ему-то света не надо, пусть ведет. Эй, Красные Штаны! Ты где? – закричал он.

– Ой, потише! – взмолилась Нэтта, хмурясь от гулкого эха.

Темнота навалилась и оглушила. Совсем без света одолевала жуть: огромная каменная громада горы в темноте была не видна, но ее тяжесть, нависшая над головой, ощущалась всей кожей и всем существом. Так и казалось, что от малейшего звука все это обрушится на головы и раздавит.

Вокруг раздавались какие-то неясные звуки: то ли вода журчала по камню, то ли еще что-то… Дети хныкали и цеплялись за матерей, женщины сбивались в кучку, чтобы только чувствовать близость остальных и не оставаться с темнотой наедине.

– Я здесь! – шепотом отозвался маленький тролль откуда-то сбоку.

Его глаза слегка светились в темноте зеленоватым светом, и вид этих двух огоньков нагонял жуть.

– Показывай дорогу! – велел Лейкнир. – Есть тут внутри место, где можно всем сесть и отдохнуть? Где сухо и вода со стен не бежит?

– Есть-то есть… – неуверенно ответил тролль.

– Где оно есть-то? Давай веди.

– Там кто-то… – Рётброк слегка тронул серой лапкой платье Альдоны, словно просил прощения за свою нерешительность. – Там кто-то есть, – почти неслышно прошептал он.

– Где?

– Там. В горе. Очень большой.

– «Великанская свинья»? – задыхаясь от восторга и ужаса, воскликнул Арне и крепче сжал свое копье.

– Дурак, их всех съели! – ответил Хьёрт.

– Тише! – Альдона вдруг схватила Арне за плечо, найдя его на ощупь. – Смотрите!

– Огонь! Огонь! – зашептали вокруг.

Впереди, довольно далеко, хотя в темноте не удавалось определить расстояние, замерцал огонек. Он висел высоко, выше человеческого роста, и слегка покачивался из стороны в сторону, словно хотел привлечь к себе внимание. Все стихли и почти перестали дышать: жутко было видеть этот огонь там, в глубине горы, где не могло быть людей.

– Кто там? – справившись с робостью, крикнул Хроар.

«Ам… ам… ам…» – густым голосом, словно бы даже с усмешкой, ответило эхо, как будто грозило проглотить.

– Человек ты или дух?

«Ух…ух…ух…» – дразнило эхо, отдаваясь от каменных стен.

– Идемте, – шепотом сказала Альдона. – Не идти же назад…

Хроар первым шагнул вперед, и мало-помалу вся вереница беглецов снова потянулась в глубь горы. Без света идти было трудно и страшно, люди продвигались вперед медленно, шаг за шагом, нащупывая дорогу по неровному каменному полу пещеры. Старухи охали, спотыкаясь, дети хныкали. Огонек отодвинулся и шел впереди них, не давая себя догнать. Он так же висел выше человеческого роста и время от времени покачивался, словно подбадривал. Никого и ничего рядом с этим огоньком разглядеть не получалось.

– Ты не слышишь… – шепнула вдруг Альдона Лейкниру.

– Что?

– Шаги… Как будто шаги.

– Где? – Лейкнир быстро обернулся. – Сзади? За нами?

– Нет. Там. – Альдона подбородком показывала вперед, хотя в темноте он не мог ее видеть.

– Ничего не слышу! – Лейкнир качнул головой.

Если что-то и было, то шаги людей заглушали все прочие звуки. Но Альдоне казалось, что она слышит тяжелые шаги двух ног далеко впереди, там, где плыл по воздуху огонек. Она не столько слышала их, сколько ощущала в подрагивании пола пещеры.

– Там кто-то есть, – опять шепнула она. – Это не дух.

Вдруг огонек опустился вниз и там вырос. Люди подбирались к нему ближе, но он не уходил, и передние ряды, заметив это, замедлили шаг. Вот стала видна широкая пещера, а на ее каменном полу горел костер, на свет которого они теперь шли. Пламя освещало вокруг только темноту – до потолка и стен пещеры свет не доставал. Возле костра никого не оказалось. Шаг за шагом, боязливо озираясь, Хроар и несколько человек с ним приблизились к огню. На полу лежала груда хвороста – каких-то коряг, пней, сухих веток. Валялись целые обломки стволов, как будто все это в спешке наломали руки великанов. Хроар осторожно прикоснулся к ближайшей коряге: она оказалась прохладной и слегка влажной, за щепку зацепился кусок свежего мха. Все это принесли из леса вот только что.

– Кто-то о нас позаботился! – определил Хроар. – Самим-то нам было не до дров. Ну, не знаю, кто он там – спасибо ему! Давайте все сюда! – крикнул он в темный проход, где смутно белели женские покрывала.

И эхо бодро подхватило:

– Да… да… да…

Все поначалу столпились у костра, потом кто-то догадался зажечь несколько толстых веток и оглядеться. Огонек привел беглецов в огромную пещеру с ровным каменным полом. С одной стороны блестела вода – там начиналось подземное озеро, в которое впадало несколько ручейков. Дальний его берег терялся во мраке. Стояла тишина. И ни малейших следов их неведомого проводника.

Хворост разделили на несколько частей и зажгли еще три костра. Хроар велел беречь топливо: неизвестно ведь, захочет ли таинственный «кто-то» позаботиться о них еще раз, поэтому костры разложили небольшие. Камни кое-как прикрыли плащами и накидками, чтобы можно было сесть, и после всего пережитого никто не жаловался, что жестко. Женщины стали раздавать хлеб, овощи, захваченные из дома. Из озера зачерпнули воды: она оказалась свежей и холодной.

– Ну, вот нам и дом! – с удовлетворением сказал Хроар. – Не хуже, чем… Если нас тут не найдут, то очень даже можно пересидеть!

Мальчишки, осмелев, забегали вокруг, исследуя стены пещеры и берега озера. Вдруг из самого дальнего угла послышался вопль ужаса. Все побросали еду и невольно подхватили крик. Мужчины схватились за оружие и метнулись туда, держа в одной руке меч или копье, а в другой – горящую ветку.

В самом углу, под каменной стеной, смутно белело что-то большое, похожее на камень размером с крупного барана, только округлое. Две черные круглые дыры… Это…

– Это череп! – задушенным голосом охнул Хроар. – Че… реп…

При всей его невозмутимости даже он с трудом сохранял спокойствие. Перед ними лежал череп великана – настоящего великана, не хуже Свальнира. Только умершего давным-давно. Череп был уже не белым, а желтовато-коричневым, но все же на фоне черного камня выделялся светлым пятном.

Лейкнир сделал шаг, другой, приблизился к черепу, освещая его огнем горящей ветки. Да, это был череп, но по виду он не слишком напоминал человеческий. Нижней челюсти не имелось, зато из верхней вперед выдавались два огромных, длиной в пять локтей, изогнутых зуба.

В молчании все смотрели на череп. Арне меленькими шажками подобрался к Лейкниру и на всякий случай взял его за локоть.

– Это… – вдруг шепнул Арне. – Я знаю! – Он неуверенно хихикнул. – Это… Я знаю что!

– Что? – строго спросил Лейкнир, не сводя глаз с черепа, словно тот еще мог быть опасен.

– Это «великанская свинья». Которые на стенах нарисованы. Они же тут водились.

Лейкнир вспомнил вереницу странных зверей с двумя хвостами: один впереди, другой позади. От хвостов, конечно, ничего не осталось, но под передним хвостом у «великанских свиней» и правда были нарисованы белой известью вот такие же изогнутые зубы…

– Да, похоже на то… – сказал Лейкнир. – И выходит… Наши попрыгунчики не так уж сильно врали, когда говорили, что «великанские свиньи» были ростом с дом!

* * *

Дагейда сидела на лесной полянке, и желтые полуоблетевшие деревья, окружавшие полянку, казались стенами дома, увешанными узорными золотыми коврами. Из каменистой земли тут и там выступали широкие серые валуны, покрытые сверху мхом и лишайником, как подушкой. Прямо посреди полянки бил источник – округлое, как котел, песчаное углубление, с родничком на дне, игравшим золотыми песчинками. Дагейда смотрела в воду, не отрываясь.

– Белый дракон, Кубок Памяти, – шептала она. – Именем племени темных альвов, создавших тебя, именем отца моего Свальнира, владевшего тобой, прошу тебя – покажи мне твоего брата, черного дракона, Дракона Битвы!

Застывшим взглядом Дагейда смотрела в воду, и песчаное углубление засветилось серебром. В этом лесном источнике она хранила свое главное сокровище – серебряный кубок по прозванию Дракон Памяти, один из трех драконов, что некогда создали темные альвы для ее отца-великана. Все три дракона, даже разлученные и рассеянные по разным рукам, сохраняли тесную связь между собой. Вот и сейчас, этим хмурым осенним утром, горный ручей вдруг шепнул ей: Черный Дракон идет! Меч великана подал весть своему серебряному брату, едва лишь конь Торбранда конунга ступил на первый камень Мимирова перевала, и тысяча ручьев понесла новость от Дракона Памяти Дагейде. И вот она сидела над источником, над Истоком Вод всего Медного леса, и из-под его вещей воды навстречу ей выступали причудливо дрожащие видения.

Дагейда не видела лица Торбранда конунга: для ведьмы не имело значения, какое у него лицо. Для нее было важно другое: меч на поясе Торбранда вливал в кровь человека свою темную, страшную силу, служил корнем, что связывал человека с глубинами подземелий и подгорий Медного леса, питал его силой, но и подчинял этим загадочным мирам. Именно эта невидимая связь с корнями гор, а не черты лица, делали Торбранда единственным в глазах Дагейды. Она ясно видела в воде источника черные ножны, рукоять в виде дракона, и от всего облика меча ей в лицо веяло холодным дыханием смерти. Перед ней было единственное оружие, способное принести смерть и ей самой. Она была бессмертна, как сами горы, но Дракон Битвы, одолевший ее отца Свальнира, сумеет одолеть и ее. Дагейда дрожала, пятилась от источника, но не могла отойти, зачарованная неодолимой силой меча. Он идет сюда. Он уже здесь, в Медном лесу, и Дагейда ощущала каждый его шаг, потому что вся земля Медного леса служила продолжением ее странного существа. И дрожь земли под ногами того, кто нес сюда Дракона Битвы, отдавалась в каждой частичке ее маленького тела.

Закрыв лицо руками, Дагейда ползком отодвинулась от источника, потом взобралась на валун повыше, откуда открывался широкий вид. Уже близились сумерки, где-то за горами впереди шел дождь, облака висели низко, касаясь горных вершин; они были одинакового темно-серого цвета, кое-где с белесыми прослойками, и трудно было различить, где кончаются горы и начинаются облака. Вершины уходили одна за другой все дальше и дальше. При виде этого Дагейда всегда вспоминала об одном. О том утре, когда она проснулась в заваленной каменными обломками пещере и поняла, что осталась одна на свете.

Тогда она тоже стояла на пороге пещеры и смотрела вдаль – туда, куда ушли ее мать, Хёрдис Колдунья, и Торбранд, конунг фьяллей. Этого человека Дагейда ненавидела всей своей нечеловеческой душой – это был убийца ее отца. Двадцать пять лет она мечтала о мести. И вот он пришел. Но Дагейда, так мечтавшая о его появлении, сидела неподвижно, прислушиваясь к собственной дрожи, в которой отдавались далекие еще шаги ее врага. Пока в его руках Черный Дракон, она бессильна.

Кусты неподалеку зашевелились. Дагейда подняла голову: оттуда не веяло человеческим духом, это был кто-то из своих.

Из зарослей выбралась крохотная, отчаянно сгорбленная старушонка. Спина ее была согнута крючком, так что голова смотрела прямо вниз, и чтобы видеть что-то впереди, старухе приходилось выгибать ее и держать как бы задранной кверху. На спине старуха тащила огромную охапку хвороста. Крёка – Согнутая, старая-престарая великанша, состояла некогда со Свальниром в отдаленном родстве. Когда-то она тоже была ростом с гору, но за века усохла, съежилась и теперь стала даже меньше Дагейды. У старухи имелось четырнадцать сыновей и семь дочерей. Все они жили вдоль юго-восточной границы Медного леса – кто на одной горе, кто на другой. За века измельчав, род Крёки стал во многом походить на людей. Дочки ее, как болтали, иногда зазывают к себе в гости пастухов с отдаленных пастбищ. Тьфу! Дагейда брезгливо сморщилась.

– Здравствуй, девочка! – Крёка подслеповато сощурилась, но все же разглядела на камне застывшую маленькую фигурку, осыпанную рыжими волосами, точь-в-точь такого цвета, как сухая хвоя.

Дагейда искоса глянула на нее, считая, что даже этим оказывает старухе честь. Кто она такая, эта Крёка, рядом с дочерью самого Свальнира из Пещерной горы!

– Ох, устала! – С натугой шевелясь, Крёка сбросила наземь свою вязанку хвороста и села на нее. – Бродила, бродила, все ноги исходила… И погода-то… А осень-то нынче такая теплая – гляди, в иной год уже снег идет, а тут и березки тебе еще почти зеленые, и ивки тоже… Клены только облетели, а на траву поглядеть – прямо тебе чистое лето…

Дагейда тоскливо нахмурилась и глянула в сторону зарослей – старухина занудная болтовня ее раздражала, хотелось сбежать. Что ей в Медном лесу места мало, где хворост собирать? Нет, обязательно надо сюда было притащиться!

– А, да! – старуха спохватилась. – Что тебе до этого! Тебе ведь ни тепло, ни холодно не бывает. О чем думаешь, красавица?

– О Торбранде конунге! – отрезала Дагейда. Может, теперь отстанет?

– Знаю я Торбранда конунга, – спокойно сказала старуха. – Видала я его. На днях, помнится…

– На днях! – подпрыгнув от неожиданности, Дагейда повернулась к ней. – Что ты болтаешь? Он только сегодня пришел!

– Да вот, недавно… – Крёка шамкала губами, вспоминая. – Еще когда… Ага, перед тем, значит, как он твоему… Свальниру то есть… И жену еще увел. Это твоя мать была, что ли? Ну, какую он увел? Я Свальниру еще когда говорила: не бери ты жену из людей, погубит она тебя. Не послушался, ну, вот и дождался.

Дагейда в досаде стиснула зубы. На днях, называется! Старуха говорит о событиях двадцатипятилетней давности, а думает, что это случилось вчера или позавчера! Старые великаны, давно сбившиеся со счета времени, часто путают дни с годами.

– И тогда говорила я с ним, и судьбу ему сказала, – продолжала старуха, не замечая ее досады. – Сказала: если ты тот меч добудешь, то во всем тебе будет удача, пока ты опять в Медный лес не воротишься. И жить тебе тогда долго, еще столько же, сколько прожил…

– Как ты сказала? – повторила Дагейда. – Столько же, сколько прожил… если не вернется в Медный лес?

– Так, красавица моя. А он ведь послушал меня, старую. Не было его с тех пор в Медном лесу. По бережкам, по краешку, бывало, плавал, а сюда, в горы – ни шагу.

Дагейда спустила ноги с камня и повернулась к старухе. Крёке можно было верить – она родилась так давно, что состояла в родстве с тремя норнами, живущими у источника Урд. Она знает судьбы людей. Если не вернется в Медный лес… А он вернулся! Дагейда тихо засмеялась, показывая мелкие белые зубы. Он вернулся! Он пришел за своей смертью! Но кто даст ему эту смерть? Кто послужит орудием судьбы?

Ей вспомнился Вигмар Лисица. Хорошо бы как-нибудь столкнуть их лбами. Если два таких человека встретятся, то одному из них не уйти живым. Если это будет Вигмар – ее поражение в Хаукдалене будет отомщено. А если это будет Торбранд конунг… О! Дагейда зажмурилась, у нее сладко перехватило дух. Тогда она отомстит! Отомстит за своего отца, как ее мать Хёрдис отомстила за своего. И тогда… А если… Если удастся захватить этот меч, Дракон Битвы, тогда в ее руках соберется уже два дракона из трех! И тогда она сумеет как-нибудь приманить к двум братьям третьего! А когда все три дракона будут в ее руках, она… она… Тогда она, маленькая ведьма, будет так же грозна и могущественна, как был ее отец, великан Свальнир. Тогда она сумеет изгнать из Медного леса весь род человеческий, всех людей до одного, и будет сама править здесь всем до последнего камня, до последней травинки! Тогда сама она станет огромной, как гора! И все наследство древних квиттингских великанов будет принадлежать ей одной!

– Эй, послушай! – Дагейда окликнула старуху, которая уже отдохнула и теперь с оханьями пристраивала вязанку хвороста опять на свою согнутую крючком спину, а та все скатывалась то на одну сторону, то на другую. – Ты не знаешь: сколько суждено жить Вигмару Лисице?

– Вигмару Лисице? – Крёка подумала, пожевала губами, будто старалась определить вкус этого имени, потом ответила: – Девяносто два года, красавица.

– Девяносто два! Ах! – Дагейда подпрыгнула, взвизгнула от радости и расхохоталась так громко и буйно, что все сосны на склоне горы затрепетали как под порывом ветра. – Девяносто два-а-а! – ликующе кричала она, и сами горы в недоумении повторяли за ней эти слова.

Девяносто два! Дагейда была счастлива, как будто услышала какое-то необычайно доброе предсказание для себя самой. Если Вигмар Лисица будет жить девяносто два года, значит, при встрече с Торбрандом он останется победителем! Теперь только бы свести их!

Назавтра вечер застал Дагейду на склоне Двергеберга, одной из трех гор, окружавших Золотое озеро. Она сидела на земле, обхватив колени руками, и ждала. Кремневым ножом она начертила на земле руну «эйва». Вокруг стояла тишина, солнце село, мир заполняли густые осенние сумерки.

– Я здесь, – сказал напротив нее тихий, невыразительный голос. – Зачем ты звала нас, дочь великана?

Дагейда подняла глаза. Там, где только что стоял гранитный валун, она увидела невысокого человечка – ростом и шириной точь-в-точь как тот валун. Плащ и низко надвинутый капюшон были серыми, борода тоже какого-то неясного блеклого цвета.

– Назови свое имя, – потребовала Дагейда. – Каков твой род?

– Я – Фаргеблинд из рода Слепых-На-Цвета. Зачем ты звала меня?

– Я пришла говорить с вами о нашем враге. О Вигмаре Лисице.

– Что ты хочешь сказать нам о нем?

– Все ваши труды пропали даром. Бергвид не смог одолеть его даже с вашим золотом.

– Золото не воюет! – голос темного альва впервые зазвучал живее, из-под надвинутого капюшона сверкнули острые глаза. – Мы дали ему золото, потому что оно несет в человеческий мир раздор и ослабляет его! Нет меча острее и губительнее, чем золотой!

– Иной раз этого мало. Но судьба дала вам новый случай. Сюда пришел Торбранд конунг.

– Я знаю. С ним пришел Дракон Битвы, изделие наших рук.

– Все люди из дома Вигмара спрятались от Торбранда в Кузнечную гору. Он не найдет их. Нужно, чтобы кто-то из вас показал ему дорогу.

– Зачем? – недоверчиво спросил дверг.

– Если Торбранд возьмет его родичей, Вигмар не сможет уклониться от битвы. И будет убит.

– А почему ты не хочешь сделать это сама? Тебе это легче. Ты не боишься дневного света.

– Глупый! – презрительно отозвалась Дагейда. – Да разве Торбранд поверит мне? Да разве он не знает меня – он, двадцать пять лет живущий с моей матерью? К нему должен пойти тот, кого он не знает.

– Тебе ведь не трудно притвориться человеком. Отведи ему глаза.

– Я не смогу это сделать вблизи от Дракона Битвы. Он разрушит все мои чары. Это вы постарались! Ваше племя! Зато для вас самих Дракон Битвы не опасен, ведь так? Он помнит, чьи руки создали его!

– Тех рук уже нет. Это было слишком давно!

– Он узнает свое племя. Поманите Торбранда мечами Хродерика. Весь Морской Путь полон слухами о них. Торбранд поверит в эти кладовые. Ты приведешь его сюда. А Вигмар ни за что не покорится ему. Он погибнет. Владелец Дракона Битвы непобедим. И тогда вы сохраните все ваши богатства. А иначе Вигмар помалу отнимет у вас и железо, и золото, и медь, и олово, и топазы, и бериллы, и гранаты, и все, чем богаты эти горы.

Фаргеблинд не ответил. Он молчал долго, но Дагейда терпеливо ждала. Наконец дверг глянул на нее из-под края капюшона, и она впервые увидела его лицо – такое же вялое и невыразительное, как голос. Оно казалось вырезанным из шершавого серого камня.

– А почему ты уверена, что Торбранд одолеет? Я не хуже тебя знаю свойства Дракона Битвы – он несет победу, но только до тех пор, пока не наступит срок смерти. Вигмар может одолеть.

– Вигмар не одолеет. Я знаю его судьбу.

Для Дагейды не существовало понятий правды и лжи. Слова служили лишь орудиями, из которых она выбирала те, что нужны ей сейчас. Впрочем, разве не так же поступали дверги, прельщая противников Вигмара кладовыми Хродерика?

– Хорошо, – произнес наконец Фаргеблинд. – Я пойду к нему. Иди своей дорогой!

– Иди своей дорогой, – безучастно ответила Дагейда, не выдавая своей радости.

Фаргеблинд прислонился спиной к серому валуну и исчез.

* * *

К берегам Золотого озера войско фьяллей вышло незадолго до сумерек. Два хирдмана из тех, кто совсем недавно приезжал сюда вместе с Торвардом ярлом, легко нашли дорогу к усадьбе Каменный Кабан, но усадьба встретила незваных гостей пустотой и молчанием. Сперва Торбранд конунг послал хирдманов постучать в ворота – никто не ответил, ворота оказались не заперты. Во всех постройках усадьбы не нашлось ни одного человека. Хлевы и конюшни стояли пустыми, и хотя разного имущества в покоях валялось достаточно много, видно было, что все самое дорогое отсюда забрали. На посудных полках выстроились глиняные и деревянные горшки, миски, блюда и кувшины, а большой сундук в гриднице, окованный железными полосами, нагло усмехался прямо в лицо пришельцам распахнутой пастью и пустой утробой. Вся дорогая посуда исчезла.

– Ну, и где же золотые котлы с этими… ламазами? – насмешливо осведомился Фреймар ярл, стараясь за насмешкой спрятать искреннее разочарование. – Эндель! Ты же обещал!

– Они узнали о нас и сбежали! – Эндель Домосед тоже был неприятно удивлен и слегка растерялся. – Еще бы! Такое войско! Конечно, они знали о нас. Наверное, кто-то их предупредил.

– Такое войско не спрячешь! – поддакивал Логмель Сноп, сопровождавший родича в походе. – Вот если бы у Торбранда конунга была такая волшебная шкатулка, в которую можно спрятать войско и увезти в седельной сумке, тогда да…

– Что ты нам детские саги плетешь? – оборвал его Сигвальд Хрипун. – Мы что, шли сюда послушать твою болтовню? Куда это все делось?

– Куда им здесь уйти? – заторопился Логмель. – Не дальше пастбища! Не тревожься, конунг. Завтра же мы пойдем по следам и найдем их! Может, даже прямо сейчас!

– Нет, сейчас не стоит! – не согласился Эндель. – Это неразумно. Уже темно, а мы здешних мест не знаем. Подождем до завтра. Кто едет тихо, тоже добирается до цели.

– Тут еще зола не совсем остыла! – Один из хирдманов держал на ладони пригоршню углей и золы с очага. – Сегодня в полдень тут горел огонь!

– Ты говорил, тут поблизости живут его родичи, – напомнил Торбранд конунг. – Где они?

– Да, тут все усадьбы вокруг…

– Где они, я спрашиваю? Ты можешь показать дорогу?

– Я… а… я не знаю, – честно сознался Эндель, никогда в этих местах не бывавший. – Надо найти кого-нибудь из местных и спросить!

– А мы не догадались! – хмыкнул Фреймар ярл.

Заняв усадьбу, Торбранд конунг приказал, несмотря на близость ночи, поискать сбежавших хозяев. В разные стороны были разосланы небольшие отряды человек по пятнадцать – двадцать. Само войско тем временем устраивалось на ночлег в усадьбе и вокруг нее под открытым небом: вместить тысячу с лишним человек не могли даже просторные постройки Каменного Кабана.

Ближе к полуночи дозорные разъезды стали возвращаться. Они прочесали все дорожки и тропинки, разбегавшиеся от усадьбы в разные стороны, но напасть на след сбежавших никому не удалось. Фьялли побывали в нескольких небольших двориках и усадебках: иные из них тоже оказались пустыми, кое-где нашлись женщины и дети. Никто не знал, куда подевались домочадцы хёвдинга. «Если бы мы знали, мы ушли бы вместе с ними!» – сказал один старик, и Сигвальд Хрипун решил, что это звучит правдоподобно.

На другой день поиски продолжились. В горах обнаружились несколько козьих, овечьих, коровьих стад, спрятанных в укромные лощины, в роще поймали трех лошадей. Везде в округе фьялли находили признаки развитого железного производства: в оврагах и в обрывах виднелись черно-рыжие разработки рудных пластов, имелось множество плавильных печей и угольных ям.

– Сдается мне, что тут-то и есть кладовые Хродерика! – приговаривал Сёльви сын Стуре-Одда, лучший в дружине кузнец.

– Должна быть еще Кузнечная гора! – напоминал Эндель.

– Должна быть! Торвард ярл рассказывал. А где она? Бейнир! Где Кузнечная гора?

Но Бейнир Глина, побывавший здесь вместе с Торвардом ярлом, только ухмыльнулся и пожал плечами:

– Я не знаю! Он никого с собой не брал, когда туда ходил!

– Почему?

– А он с девушкой был.

На это возразить было нечего, и фьяллям оставалось только понимающе усмехаться.

– Куда же они попрятались! – негодовал Фреймар ярл, как будто бегство здешних хозяев было каким-то бесчестным поступком. Сколько бы он ни смеялся над Энделем, рассказы о невероятных богатствах Вигмара Лисицы запали ему в душу, и он не мог смириться с тем, что в усадьбе оказались только глиняные горшки да сундуки с рваным тряпьем! – Как будто их всех тролли унесли!

– Ничего! – утешал его Сигвальд. – С золотыми котлами на плечах далеко не убежишь! Найдем!

– Ты все наврал, болтун! – набросился Фреймар на Энделя. – Нет тут никакого золота!

– Как же нет? – Эндель даже опешил, как если бы ему сказали, что в море нет воды. – Все же знают! Золотой ручей…

– Да я тебя утоплю в этом ручье, тролль косоглазый!

– Постой! Не надо так горячиться! – удержал своего любимца Торбранд конунг. – Эндель хёвдинг, может быть, и не самый правдивый рассказчик, но серебро и золото Вигмара Лисицы он не выдумал. Их же видел Торвард ярл. Хозяева увезли их и спрятали, но мы дождемся их. Если они ушли в другие усадьбы, то их найдут наши люди, а если они в лесу, то не будут же они сидеть там вечно. Скоро зима.

– Они могли уйти на юг. Уйти навстречу своему хозяину. Наверняка он уже знает о нас. Какие-нибудь тролли донесли!

– И он идет к нам сюда! – подхватил Сигвальд. – А мы сидим здесь и ждем, пока он свалится нам на голову!

– А ты уже оробел! – Фреймар усмехнулся. – Когда бы он ни пришел, мы его одолеем! У нас все равно больше людей!

– Но знать, когда он придет, нам было бы неплохо! – заметил Торбранд конунг. – Вот что. Не хочешь ли ты, Эндель хёвдинг, поехать ему навстречу?

– Кому? – не понял Эндель. – Я? Навстречу?

– Вигмару Лисице. Ты, конечно. Например, в усадьбу Кремнистый Склон. Говорят, с вершины Раудберги очень далеко видно. Когда Вигмар покажется, ты вернешься с этой вестью к нам. Принимать бой самому тебе не обязательно.

– А он не переметнется на ту сторону? – спросил Сигвальд, когда Эндель, ошеломленный нежданной честью, вышел. – Зачем ты позволяешь квиттам объединиться, конунг?

– Хотел бы я посмотреть, как они объединятся! – хмыкнул Фреймар.

– Да, это едва ли, – согласился Торбранд конунг. – Усадьба Золотой Ручей, которая так нравится нашему доблестному другу, осталась у нас за спиной. От нас он может ее получить, а от Вигмара – никогда. И ему будет трудновато объяснить Вигмару, как он, Эндель, с войском попал в округу Раудберги впереди войска фьяллей. Нет, объединиться они не могут. А вот столкнуться – да.

– Он хвост подожмет, и в кусты!

– Возможно. Но Вигмар наступит ему на хвост. И у нас будет еще одним беспокойством меньше.

Мысль об этой поездке очень мало нравилась Энделю, но спорить с Торбрандом конунгом не приходилось.

– Ясно, ясно, почему он меня отсылает! – тайком делился он с Логмелем. – Не хочет делиться добычей! Наверное, уже пронюхал своим острым носом, где золото, и отсылает меня, чтобы не делиться! А кто его сюда привел?

– Конечно, от них благодарности не жди! – поддакивал Логмель. – Но зато и мы с ними не будем делиться!

– Чем?

– Добычей! Или ты думаешь, что в Кремнистом Склоне нечем поживиться?

– Но ведь говорят, что Асольв Непризнанный остался дома?

– Ну и что? Если у него не было сил идти в поход, то защищаться он тоже не сможет. А у нас почти сто человек! Не печалься, родич, мы своего не упустим.

Эта мысль подбодрила Энделя, и он уехал на юг в почти веселом настроении. В тот же вечер, когда фьялли уже улеглись спать, в усадьбу Каменный Кабан явился неожиданный гость. Услышав стук в ворота, дозорные у костра на дворе окликнули:

– Кто там?

– Пустите меня к Торбранду конунгу! – раздался в ответ тихий голос. – Мне есть что сказать ему!

– Кто ты такой?

– Мое имя Глитренде. Торбранд конунг не знает меня, но я могу принести ему много пользы! Я открою ему, где сокровища Вигмара!

Дозорным не слишком хотелось открывать ворота ночью неизвестно кому, но упоминание о сокровищах сделало свое дело. Ворота открылись: за ними стоял невысокий, плотный человек в темном широком плаще с капюшоном, низко опущенном на лицо. Из-под капюшона виднелась только черная округлая борода.

– Э, да это тролль! – определил Эйнар Насмешник, дружине которого досталась ночная стража этой ночью. Внешность гостя показалась такой необычной, что к нечисти его можно было отнести скорее, чем к людям.

– Сам ты тролль! – с негодованием воскликнул гость. Он откинул капюшон, и на хирдманов глянуло широкое лицо с выпученными темными глазами и угольно-черными, широкими, сросшимися бровями. Покатый лоб прямо переходил в лысину до самого затылка, и от этого вся голова казалась какой-то приплюснутой. Широкий рот и черная борода придавали лицу диковатое, хищное выражение, выдавая суровый и неприветливый нрав. То, что вместо челяди ему открыли ворота два хирдмана с фьялльскими подвесками-молоточками на шейных гривнах, ничуть гостя не смутило.

– Грубиян! – огрызнулся он, со злобой глядя на хирдмана. – Веди меня к Торбранду конунгу! Слышал, что я сказал?

– Ну, ты не очень-то распоряжайся! – с холодной надменностью оборвал его Эйнар. – А то выкину обратно пинком под зад!

– Нечисть бородатая! – заговорили хирдманы. – Явился темной ночью, да еще ругается. Только мы его и ждали!

– Ведите меня к Торбранду конунгу! – визгливо требовал чернобородый. – А то всем вам будет хуже, вот увидите! Уйдете отсюда ни с чем, если не нарветесь на Лисицу! И тогда он вас всех подвесит кверху ногами и скормит Грюле!

Поджав губы, Эйнар оглядел ночного гостя. Конечно, это не тролль, но уж наверняка колдун! Выкинуть его за ворота очень хотелось, но вдруг он и правда что-то знает? Не сидеть же им, в самом деле, в пустой усадьбе до зимы!

– Я бы такого в жизни не пустил! – сказал у него за спиной один из хирдманов.

– Иди через костер! – Наконец решил Эйнар и кивнул гостю на огонь. – Иначе не пустим. Посмотрим, что ты за птица!

Большой палкой горящие головешки раздвинули на две части, оставив между ними довольно узкую дорожку.

– Освящаю этот огонь именем Тора и Тюра! – провозгласил Эйнар, мечом рисуя в воздухе над костром руны «турс» и «тюр». – Да не пройдет через этот огонь никакая нечисть! Иди!

Тем же мечом он сделал знак; ночной гость, яростно фыркнув, надвинул капюшон опять на лицо и быстро, смешно семеня ногами, пробежал через пространство между кострами.

– Ну, открывай! – негодующе потребовал он, остановившись перед дверью в хозяйский дом. Его темные глаза сверкали ярче углей.

Проведя Глитренде в гридницу, дозорные пошли будить конунга. Тот явился довольно охотно, в отличие от Фреймара ярла, который отчаянно зевал.

– И это все? – воскликнул он, увидев ночного гостя. – И ради этого надо было будить? Говорили, человек, а тут какая-то кучка… ходячая. Не могли до утра подождать? Эйнар, я тебе это припомню!

– Сонливой лошадке сена не хватит! – Торбранд конунг усмехнулся, глянув на своего недовольного любимца, и сунул в рот соломинку. Он-то спал плохо и был ничуть не рассержен неурочным подъемом. – Ну, добрый человек, что ты нам скажешь? Кто ты и откуда?

– Добрый человек! – Гость презрительно усмехнулся. – Мое имя Глитренде! Зови меня так. Я пришел помочь тебе, Торбранд конунг. Я знаю, ты пришел за сокровищами Золотого озера, верно?

– Да, – вместо конунга ответил Фреймар, при этих словах оживившийся, и заморгал, стараясь стряхнуть дрему с ресниц. – За золотыми кубками, серебряными блюдами, ткаными коврами… За прекрасными дочерями Лисицы… И ты знаешь, где они?

– Если все это действительно здесь есть, – добавил конунг. – А главным образом за мечами Хродерика. Ты можешь сказать о них что-нибудь определенное?

Все это время странный гость не сводил глаз с меча на поясе конунга, как будто разговаривал с драконьей головой навершия, глядя в блестящие белые камешки ее глаз.

– Все это находится совсем близко от тебя, Торбранд конунг, – обращаясь к мечу, сказал он. – Домочадцы Вигмара и его сокровища, мечи Хродерика – все это в одном месте.

– Они спрятались в кладовых Хродерика? – догадался Фреймар. – То-то мы их найти не можем! А ты знаешь дорогу?

– Я знаю дорогу. Я один ее знаю. Но ты, конунг, должен пообещать в дальнейшем следовать всем моим советам.

– Советам? – Торбранд поднял бровь и усмехнулся. – Давненько мне никто не давал советов… кроме разве моей жены. Но ты на нее не очень похож.

Дружина захохотала. Услышав о нежданном появлении «кого-то из здешних» хирдманы и ярлы проснулись и собрались в гриднице – полуодетые, сонные, но готовые слушать и смеяться.

– Больше, чем ты думаешь! – не обращая внимания на хохот, ответил Глитренде конунгу. – Хотя лицом я и не похож на нее, однако же я в родстве с твоей женой! В очень дальнем родстве, таком дальнем, что даже сама она ничего не знает обо мне. Зато мы знаем о ней! В нашем роду крепко хранят память и не забывают родню! Ради нашего родства я готов помочь тебе в твоем деле, а ты за это поможешь мне в моем!

Теперь уже никто не смеялся: фьялли в изумлении глядели на чернобородого человечка, вздумавшего набиваться конунгу в родню, и не верили своим ушам.

– Ничего себе родич! – потрясенный такой наглостью Фреймар невольно сказал так, как мог бы сказать Торвард ярл. К соперничеству сыновей Эрнольва Одноглазого, тоже состоявшего с Торбрандом в родстве, он притерпелся, но чтобы всякий тролль из леса тоже лез в родичи! Тут никакого терпения не хватит!

Но Торбранда конунга было не так легко вывести из равновесия. К тому же он помнил, что о квиттингской родне своей жены почти ничего не знает: об этом, особенно о ее матери, ему ради собственной чести и покоя следовало знать как можно меньше.

– Какой помощи ты от меня хочешь? – спросил он, придерживая соломинку у края рта и внимательно изучая новоявленного «родича».

– Я укажу тебе дорогу к тому месту, где укрылись все домочадцы Вигмара Лисицы со всеми его сокровищами. А ты мне за это… Нет, мне не надо ни золота, ни серебра, ни оружия. Мне нужно другое. Твои люди должны немедленно, на моих глазах, убить тех из них, на кого я укажу!

– Там есть твои враги? Кто это?

– Не спрашивай меня! – Глитренде чуть не топнул ногой об пол в досаде. – Не спрашивай! Когда я скажу «убей этого человека!», он должен быть тут же убит и мне должно быть подано его сердце! Иначе я не буду вам помогать!

– Тебя можно заставить! – крикнул Фреймар. Наглость и дерзость этого чернобородого казалась ему невыносимой.

– Я не могу обещать вслепую, – ответил Торбранд. – Если это будут женщины…

– Нет. Это будут мужчины. Только мужчины, и все старше двенадцати лет. А с остальными делай что хочешь. Ты заберешь всех его женщин и раздашь своим людям! Мне они не нужны!

– Оно и видно! – бросил Фреймар.

– Я докажу тебе, конунг, чего стоит моя помощь! Скажи-ка, ты нашел в этой усадьбе хоть одну серебряную ложку?

– Нет. Они все забрали с собой.

– Они не все забрали. Я чую здесь серебро и золото. Близко! Оно здесь!

И Глитренде указал прямо в пол между двумя очагами.

– Прикажи выкопать здесь яму, и ты найдешь кое-что любопытное. И ты будешь знать, чего стоит моя помощь!

Торбранд конунг сделал знак. В сарае нашлось несколько лопат, и хирдманы принялись за дело. Сразу стало очевидно, что Глитренде не обманывает: земля поддавалась лопате легко, как перекопанная совсем недавно. Показалась доска деревянной крышки, но яма была недостаточно широка, чтобы ее поднять; еще какое-то время повозившись и всю гридницу забросав вынутой землей, хирдманы наконец открыли тайник.

Свет опущенного факела озарил что-то большое и темное. Из ямы извлекли сначала тканый ковер, потом второй, и тут же под ним что-то блеснуло ослепительно ярким белым светом.

– Серебро, серебро! – радостно закричали хирдманы.

По одному вынимая из ямы дорогие кубки, их передавали из рук в руки; вокруг звучали восхищенные восклицания. Кубки разнообразной искусной работы, с самоцветными камнями, с чернью и чеканкой, с резьбой и позолотой, могли бы украсить стол любого конунга. Самоцветные камни разбрасывали красные, желтые, розовые, голубые, лиловые или белые искры, и от восхищения даже Фреймар ярл позабыл свою досаду.

– Вот это богатство! – бормотал он. – Пещера Фафнира! Будь я проклят!

– Не хватает только, чтобы хоть одна из золотоволосых дочерей Вигмара сидела на дне этой ямы под коврами и кубками, – заметил Эйнар, делая вид, что совсем обалдел от восторга.

– Ну, ты убедился? – спросил Глитренде, когда тайник был опорожнен. – Теперь ты знаешь, чего стоит моя помощь? Ты даешь мне обещание?

Торбранд конунг поднял глаза от золоченого кубка с пояском из голубых бериллов на подставке и, прищурившись, пристально заглянул в лицо Глитренде:

– Ты нам так и не сказал, кто ты такой. Почему ты так не любишь Вигмара Лисицу? Почему ты готов отдать нам такие дорогие вещи, лишь бы мы убили кого-то? Ты хочешь отомстить Вигмару?

– Я скажу вам, – мрачно насупясь, ответил Глитренде. – Вигмар Лисица – мой враг и враг всего моего рода. Род мой древен и знатен. Мой род знатнее конунгов! Когда-то он владел здесь всем: землей и сокровищами. Вигмар колдовством, с помощью Грюлы, прогнал нас из наших исконных владений. И я, и мой род не узнаем покоя, пока он не будет убит, пока все его благоденствие не будет разрушено, пока все его люди не уйдут с нашей земли! Сама память о нем должна погибнуть! А мой род должен вернуть себе все, что имел раньше: землю и все ее сокровища! Железо, медь, олово, золото, самоцветные камни! Все это наше!

Глитренде выкрикивал все громе и громче; его капюшон упал на спину, темные глаза сверкали, широкий рот дрожал, лицо дико исказилось. Злоба, жадность, зависть и жажда мести пылали на этом бледном лице, дрожали в каждом волоске бровей и бороды. Смотреть на него было страшно, даже холодок пробегал по спине.

Торбранд помолчал, повертел в руках кубок, словно любуясь игрой самоцветов, потом кивнул:

– Хорошо. Ты получишь тех, на кого укажешь. Если это будут мужчины не моложе двенадцати лет.

– Тогда пусть твои люди будут готовы завтра в полночь.

– В полночь?

– Да. Сегодня мы потратили слишком много времени на разговоры.

– Но почему ночью?

– Я могу одолеть его чары только ночью! А утром справляйтесь как знаете.

С этими словами Глитренде вышел. Фьялли молчали, не зная, как все это оценить.

– Стойте! – внезапно вскрикнул Сигвальд Хрипун. Его давно уже мучила какая-то смутная мысль, и теперь вдруг часть Халльмундовых рассказов всплыла в голове четко и ясно. – Конунг, постой! – Сигвальд шагнул вперед и взмахнул руками, будто хотел помешать Торбранду встать с места. – Это же… это же дверг! Темный альв!

Хирдманы загудели. Фреймар ярл открыл было рот, чтобы, как всегда, возразить Сигвальду, но усомнился и смолчал.

– Дверг, дверг! – твердил Сигвальд, от волнения хрипя больше обычного. – Клянусь глазом Одина! Халльмунд же рассказывал! И Торвард ярл, все же слышали! Конунг, вспомни! Когда они с Хельги ярлом вдвоем шли к Золотому озеру, все было так же! К ним тоже пришел такой как бы человек, маленький, темный, грубый, в общем, странный. Тоже взялся проводить к Вигмару, говорил, что его род с ним враждует. И тоже мог вести только ночью, а перед рассветом исчезал и весь день они его ждали! Все так же!

Фьялли молчали, вспоминая рассказы Торварда ярла и его спутников.

– Бейнир, подтверди! – взывал Сигвальд, и Бейнир Глина с сомнением бормотал:

– Вроде… а тролли их разберут! Тот тоже маленький был и наглый до жути, но вроде лысый… И бороденка вроде не черная…

– А ты что, думаешь, они все одинаковые, как горошины? – вставил Эйнар. – Ты вон тоже с Хравном Рыжим не больно-то похож, но никто же не сомневается, что вы оба люди!

Хирдманы негромко, неуверенно засмеялись, Бейнир смущенно почесал затылок:

– Ну, я не знаю… Ведьмы их поймут!

– Ну, допустим, это дверг! – сказал Фреймар ярл. Он уже справился с изумлением и преисполнился решимости. – Ну и что? Ведь тот первый дверг сдержал слово! Он привел Торварда ярла куда обещал, к Золотому озеру.

– И превратился в камень!

– Ну и что? – с вызовом повторил Фреймар. – Торвард ярл от этого не пострадал. Пусть он приведет нас к сокровищам Вигмара, а сам пусть превращается хоть в камень, хоть в кучку дерьма. Сволочь бородатая! Уж я о нем не заплачу!

– Если бы так! Конунг! Это опасно! – Сигвальд Хрипун почти с мольбой смотрел на Торбранда, боясь, что тот послушает своего любимца, как много раз слушал его отца Хродмара Удачливого. – Тролли с ними, с сокровищами! Ты помнишь, что рассказывал мой отец! Когда он впервые вышел на это проклятое озеро! Тогда их какой-то тролль заманил в пещеру, а гора закрылась за ними! Они блуждали там и не могли выйти! Мой отец один выбрался, потому что ему не нужно было никакого золота, а двести человек так и пропали! Их сожрала гора! Оттого-то здешняя нечисть и набралась таких сил! Конунг! Если ты пойдешь туда, тебя тоже сожрут! Не делай этого! Так уж нам нужно это золото, чтоб ему пропасть!

– Раскудахтался! – с негодованием крикнул Фреймар. Сигвальд говорил убедительно, и азартный сын Хродмара боялся, что он убедит конунга. – Если бы Сигурд так рассуждал, то Фафнир по сей день храпел на своем золоте! Если всего бояться, то нечего ходить в походы! Сидел бы дома!

– Я боюсь не за себя! Я пойду хоть Волку в пасть, если будет надо! Я не хочу, чтобы конунг пропал на радость здешним троллям!

– Конунг сам о себе позаботится!

Торбранд конунг молчал и покусывал соломинку. Вот уже оба молодых ярла умолкли, и хирдманы, невнятно перешептываясь, смотрели на него, ожидая его решения, а он все молчал. Наконец он медленно вынул соломинку изо рта и обвел глазами притихших людей.

– Сигвальд ярл во многом прав, – сказал он. – Это правда, что когда-то мы потеряли две сотни человек как раз таким образом. Их сожрала гора. И потому я не могу требовать, чтобы вы все пошли туда.

– А ты? Ты, конунг? – с беспокойством спросил Сигвальд.

– Я… А я пришел сюда за тем, чтобы посчитаться с местными троллями. В том числе и за тех людей, кого не смог вывести твой отец. Я не виню его за их смерть, и он это знает. Он сделал все, что мог, чтобы удержать их или найти дорогу назад, но он столкнулся с силами, которым не мог противостоять. Но сейчас все иначе. С ним не было Дракона Битвы. – Торбранд положил ладонь на рукоять меча, и белые камешки в глазах драконьей головы вдруг сверкнули особенно ярко. – Ведь этот меч вышел из подземных кузниц темных альвов. И если есть на свете ключ к подземным богатствам, то это он, Черный Дракон! И для этого мне не нужно много людей.

– Я пойду с тобой! – поспешно крикнул Фреймар, будто его могли не взять, хотя уж в его участии никто не сомневался.

– И я! – Бьяртир Лохматый, уже седой, но еще крепкий мужчина, шагнул вперед. – Если пропадать, то мне недолго и так осталось радоваться жизни!

– И я! И меня! – раздалось еще несколько голосов. Охотников было немного, но они были.

– И я пойду с тобой! – сказал Сигвальд.

– Что это вдруг? – хмыкнул Фреймар.

Но Торбранд конунг только кивнул. Сигвальд Хрипун мало походил на своего отца Эрнольва Одноглазого, но в главном повторял его: он тоже считал своим прямым долгом быть рядом с конунгом, даже если думал, что тот ошибается.

– Ну и пусть дверг! – бормотал Фреймар, уже укладываясь спать по второму разу. – Если там золотые котлы с ам… ну, со «звездным блеском», можно хоть самого Фенрира Волка в проводники взять.

Глава 6

Время в глубинах Кузнечной горы тянулось долго-долго. Хроар, Лейкнир и Хальм решили ночью выслать кого-нибудь к усадьбе и посмотреть, что делается, появились ли уже фьялли. Но как угадать, когда наступит ночь? Утомленные переживаниями, страхом и бегством, женщины и дети кое-как устроились, расстелив одеяла прямо на камнях, а мужчины еще долго сидели у медленно тлеющих костров, вполголоса переговариваясь. Говорить громче боялись: каждое из сказанных в пещере слов подгорное эхо повторяло десятками голосов, и люди, разговаривая, невольно вертели головами: так и казалось, что какие-то темные духи прячутся за камнями, за выступами скал, за поворотами подземных проходов и подают оттуда голоса, то ли дразня, то ли пугая, то ли сговариваясь напасть…

Что и говорить, убежище беглецам досталось не самое уютное. Свод горы защищал от дождя и ветра, но в пещере было холодно и влажно. Десятки ручейков бежали по стенам сверху вниз, струились по камню в глубь горы, журчали, звенели, шептали, и снова казалось, что какие-то полуневидимые существа снуют здесь под ногами. Подгорье жило своей собственной, скрытной жизнью, и здешний воздух казался мало пригоден для людей. В пещере стоял вековечный холод, от самого создания мира не знавший солнечного тепла, и даже огонь, разложенный на каменном полу, казался слабой искрой в бесконечной бездне. Жестко было лежать на камнях, темнота давила на головы, шорох ручьев мешал заснуть, холод просовывал свои тонкие знобящие пальцы под накидки и одеяла, и огонь слабых костров не мог его отогнать. Только череп «великанской свиньи» с огромными черными глазницами и бурыми зубищами чувствовал себя здесь хорошо.

– Долго нам тут торчать? – спрашивал Хроар, ловя ухом тихий кашель своей маленькой дочки Сигне. – Мы тут все попростужаемся!

– Зато здесь нас не найдут! – напоминал Лейкнир. – Лучше немного покашлять, но остаться на свободе. В рабстве будет еще хуже, и это будет уже навсегда.

– Когда же придет Вигмар! – восклицала Мальтруда. Привыкнув во всем полагаться на хёвдинга, она и сейчас ждала его прихода как конца всех неприятностей разом. – Он ведь дошел, должно быть, до озера Фрейра! А оттуда пешком, да с войском, дней десять! Что же мы, десять дней будем тут жить, как в кургане!

– Лучше бы ему быть еще дальше! – бормотала Альдона.

Ей совсем не хотелось, чтобы отец вернулся поскорее. Даже если у фьяллей всего тысяча человек, это все равно вдвое больше того, что мог привести сюда Вигмар. У него было полтысячи, когда он уходил. А ведь с тех пор его войско наверняка сократилось! Если он вернется, пока фьялли еще здесь… Это будет полный разгром. И если тролли не помогут, то Железному Кольцу больше не жить.

– Лучше бы фьялли посидели тут немного и ушли обратно! – мечтала она вслух. – Мы можем и в горе пожить, ничего. А они бы ушли обратно, а отец бы потом вернулся – и все обойдется.

– А через год они придут опять! – насмешливо ответила Хильдвина. Она все еще старалась смеяться, но смех звучал раздраженно, и видно было, что эти подгорные чертоги ей совсем не нравятся. – И мы будем бегать в гору каждый год! Хорошая усадьба на зиму, нечего сказать! Лучше уж переселиться сюда насовсем!

– Говорят, было такое племя, которое жило под горами, – подал голос Бьёрн. Сейчас, когда каждый мужчина был на счету, родичи сделали вид, что забыли его провинность, и он снова сидел у огня со всеми, только вот Хальм с ним все еще не разговаривал. – Мне рассказывала Эйра. Было целое племя, их называли ундерберги – «подгорные». Все люди в нем были низкорослые, с бледными лицами, большими глазами, и глаза их будто бы светились в темноте. Ими правила женщина, самая сильная колдунья. И они умели колдовать, все как один.

– Знаем мы такие саги! – фыркнула Хильдвина.

– Да нет, это правда! – поддержала брата Альдона. – Несколько веков назад один человек сумел раздобыть себе в жены их повелительницу. Тогда ундерберги еще выходили на поверхность и выменивали железо, медь, олово и все прочее на еду. Вечером, в сумерках, и ранним утром, перед рассветом, они приходили к Меняльной пещере. Про это целая сага есть, Эйра ее знает.

– А этот человек, которые женился на кюне ундербергов, был предком Асольва, – дополнил Бьёрн. – Лейкнир вон все молчит… из скромности, а он потомок той женщины. Как ее звали? – Он слегка подтолкнул локтем молчащего Лейкнира.

– Синн Ур-Берге, – обронил тот. – Синн Из-Горы. И еще ее звали Глэнсогун – Со Светящимися Глазами. Это правда. Только после этого брака ундерберги ушли еще глубже в горы и больше никогда не выходят.

– Уж не они ли нас сюда привели? – насмешливо спросила Хильдвина.

Никто не ответил. Все молчали, и каждому смутно рисовались легкие, низкорослые фигуры, неслышно ступающие по камням, бледные лица со строго сжатыми тонкогубыми ртами, огромные глаза, мягко мерцающие сизо-зеленоватым светом. Из глубин пещеры веяло холодом, как будто кто-то неслышно двигался там… А что если эта пещера – чертог ундербергов? А если они появятся, хозяева, разгневанные на незваных гостей?

Альдона сунула руку под локоть Лейкниру. Ей эта же самая мысль пришла сразу, как только заговорили об ундербергах. Кто мог светить им факелом и показывать путь на этих тропах, где не бывало людей? Кто разложил для них костер, припас дрова? Выходит, что эта необитаемая пещера не так уж необитаема. Может быть, не люди или не совсем люди, но кто-то тут есть… Мысль об этом вызывала озноб, но закрывать глаза на чье-то близкое присутствие тоже было глупо.

– Слышите? – Лейкнир вдруг поднял руку.

Все замолчали и прислушались. Где-то далеко-далеко в горе, так далеко, что нельзя было даже определить направление звука, раздавались мерные гулкие удары.

– Ундер…берги… – с трудом прошептала Мальтруда.

Все невольно сдвинулись у огня потеснее и прижались друг к другу. Как огромна была гора, полная тайн, как сильна и плотна была темнота, на дне которой тлела крохотная искорка их костра, как высока была эта пещера и как малы и слабы человеческие существа, испуганные, растерянные, ничего здесь не знающие. Гора жила своей жизнью, как живет извечно природа, но вот люди пришли и попросили у нее приюта, и она дала им все, что имела, позволила искать себе место в ней. А сама продолжала жить по-своему, не собираясь ради кучки каких-то жалких дрожащих созданий с детенышами и узлами изменять свои вековечные обычаи.

– Наверное, уже ночь, – сказал Лейкнир и поднялся. – Я попробую выйти, посмотрю, что там.

Бьёрн молча встал, и несколько подростков мгновенно выскочили из-под своих одеял, будто все это время только и ждали знака.

– А ты не заблудишься? – с беспокойством спросила Альдона, придерживая Лейкнира за рубаху, чтобы он не убежал, пока не ответит ей. – Как ты найдешь дорогу назад?

– Было бы побольше факелов! – вздохнул Хроар.

– Возьмем что есть, а там в лесу наберем сколько угодно. У нас над головой этих факелов… – Лейкнир поднял голову к темному своду, живо представляя густой лес над горой и таинственный шорох ветвей во тьме. – До Затмения богов хватит. Выбраться бы туда!

И уже в это время он знал, что выберется. Какой-то тайный внутренний голос твердил ему, что он найдет дорогу и туда, и обратно, найдет, не рассуждая и не думая, найдет, как находят дорогу звери. Недаром его меньше пугали тьма и холод подгорных просторов, и темнота меньше давила на плечи, чем другим. Казалось, он уже когда-то жил в похожих условиях, жил так давно, что сам не помнит. Может быть, даже до того, как проснулся его разум. И сейчас, когда разум ничем не мог помочь, вперед выступали тайные, неосознанные знания, живущие в самой крови. Синн Ур-Берге, Синн Из-Горы, действительно была среди его далеких предков, и память всех остальных прадедов и прабабок сейчас подчинялась ее памяти, унаследованной правнуком, который, надо сказать, в другое время очень мало о ней думал.

Поблуждав по темным переходам, ободравшись о камни и вымокнув в ручьях, маленький отряд под водительством Лейкнира все же выбрался на поверхность, хотя и совсем не там, где входили. Ползком пробравшись через узкую каменную щель, Лейкнир первым вылез туда, откуда тянуло свежим воздухом, и даже прохладная осенняя ночь показалась теплой после застоявшегося холода подземелья. Стояла глухая полночь, но при свете луны и звезд Лейкнир без труда сообразил, где они оказались. Это был другой склон Кузнечной горы, ближе к самой кузнице, чем к пещере Троллиной Охоты.

– А я и не знал, что они сообщаются, – пробормотал у него за спиной Хьёрт. – Что из Троллиной Охоты есть еще выход, другой.

– Мы много чего не знали! – утешил его Бьёрн. – Теперь будем знать!

На поверхности разделились: одни отправились к усадьбе, другие пустились к пастбищам, надеясь раздобыть пару овец, а остальные принялись собирать хворост. Действовать топорами Лейкнир не велел: фьялли ведь тоже не дураки, и их дозорные наверняка выслушивают в лесу именно такого рода шум.

Фьялли действительно нашлись: обойдя по склону, Лейкнир сам увидел в стороне усадьбы множество тлеющих костров. Их насчитывалось много – не меньше сотни, и пылающая цепь огибала почти половину Золотого озера.

– А мы вовремя убрались из дома! – пробормотал Лейкнир. – При таком наплыве гостей нам самим не хватило бы места.

– Посмотреть бы поближе! – вздохнул Хьёрт, которого тянуло на подвиги.

– Утром посмотрим. Сейчас все равно не много увидишь. А утром надо будет смотреть. Не только ведь мы их, они-то нас тоже будут искать!

В пещеру к женщинам Лейкнир со своей «дружиной» вернулся с богатой добычей и с ясными замыслами на будущее. С пастбищ принесли почти десяток овец, так что о пропитании можно было не беспокоиться; дров набрали достаточно, чтобы осветить и обогреть новое жилье. Все, кто спал, теперь вскочили с мест в жажде новостей.

– На рассвете вышлем маленький дозор! – говорил Лейкнир. – Там, на склоне, можно хорошо устроиться, так что человека не будет видно, а ему будет видно и усадьбу, и фьяллей. Будем сменяться по очереди.

– Я! Я! И меня! – Подростки, даже девочки, прыгали и тянули руки, пылко желая поучаствовать. Все это – и жизнь в пещере, и ночные вылазки, и наблюдение за врагом – казалось им восхитительной игрой, в которую, для пущего веселья, с ними играют и взрослые.

– Всем, всем хватит! – утешал их Лейкнир. – И следить, и дрова таскать – вам еще надоест! Сейчас я вас посчитаю, и поделим стражи.

Двух овец закололи, мясо поджарили на углях, и после еды наконец стали укладываться спать.

– Надо завтра ночью мха, что ли, набрать! – ворчал Лейкнир, снова и снова пытаясь разгладить неподатливые камни, накрытые шкурой, а те никак не желали понимать, что Альдоне дочери Вигмара не подобает такое жесткое ложе. – Это же будет не спанье, а одно наказание!

– Так и положено! – шепотом посмеивалась Альдона. – Мы же под землей, все равно что в Хель, а здесь роскошных мягких постелей не полагается. «Мокрая Морось зовутся ее палаты, Голод – ее блюдо, Одр Болезни – постель, Злая Кручина – полог ее».[10]

– Ну, до такой бедности мы еще не дошли… – проворчал Лейкнир. – Вот, вроде ничего… – Он похлопал ладонью по шкуре, поднял глаза на Альдону, хотел еще что-то сказать, но она вдруг схватила его за руку и ахнула.

– Ты чего? – не понял он, на всякий случай не шевелясь, стоя возле нее на коленях на разложенном «Одре Болезни» и по привычке прислушиваясь к отдаленным голосам горы.

Но Альдона, ничего не говоря, с изумлением, восхищением и ужасом смотрела ему в глаза, и он ясно видел ее взгляд, несмотря на то что сам спиной загораживал свет костра.

– Ты… – сдавленно-восхищенно шепнула наконец Альдона. – Ты сам-то знаешь…

– Что?

– Что… что у тебя глаза светятся?

– Чего?

– Глаза у тебя светятся в темноте! – Альдона усмехнулась, понемногу приходя в себя. – Никогда раньше не было! Никогда в жизни! А тут, под горой, засветились.

– С чего это? – Лейкнир не знал, верить ли ей, и похлопал глазами, будто надеялся заметить якобы исходящий из них свет.

– А с того! – Альдона усмехнулась. – Лейкнир из племени ундербергов! Дождешься – тебя еще здешним конунгом выберут. Подгорным. А что? Имеешь право! Ты же потомок их правительницы!

Лейкнир подумал, потом тоже усмехнулся и подтянул Альдону к себе.

– Очень может быть, что и выберут, – шепнул он, обнимая ее. – Значит, я тоже как бы из рода конунгов. Ничуть не хуже всяких там…

– Никаких других не будет! – вдруг очень твердо, без смеха, ответила Альдона и тоже обняла его. Сейчас, в тревоге бегства и жути подгорного существования, она со всей полнотой поняла, что не в силах расстаться с Лейкниром, который даже фьяллей и гору делает для нее не такими уж страшными. – Пусть они как хотят… Я люблю тебя, я останусь с тобой.

Лейкнир ничего не ответил сначала, а только прижался лицом к ее волосам и замолчал. Восемь лет назад он понял, что любит Альдону, и восемь лет она знала об этом, но только сейчас она в первый раз сказала, что любит его. Это было то, чего он желал и на что надеялся, то теряя надежду, то вновь обретая. Он знал, что при всей своей добродушной насмешливости Альдона обладает очень твердым духом. Если она наконец сказала «люблю», то не для того, чтобы передумать.

– Я думала, что ты уже ничем не можешь меня удивить! – шепнула Альдона, чтобы немножко сгладить торжественность своих же слов. – И я ошиблась.

– Тем, что глаза светятся?

– Нет. Тем, что я сама не знаю, почему я тебя люблю!

* * *

К полуночи Торбранд конунг уже был готов идти. С собой в гору он взял совсем маленькую дружину – одиннадцать человек, надеясь в душе, что священное число двенадцать охранит их от тех неведомых опасностей, что наверняка встретятся на пути к кладовым Хродерика.

Глитренде не обманул: когда в полночь Торбранд конунг со своей дружиной «двенадцати асов», по определению Эйнара, вышел из усадьбы, их странный проводник уже ждал под склоном горы, куда не доставал свет костров.

– Идите за мной, – вместо приветствия бросил он. – И помни о своем обещании, конунг.

Торбранд мог бы сказать, что не забывает своих обещаний, но промолчал. Предупреждение Сигвальда Хрипуна не прошло даром, и сейчас он все больше убеждался, что сын Эрнольва был прав. Каждый из фьяллей нес факел, освещая себе дорогу по неровной, каменистой тропе, а Глитренде быстро шагал впереди, без огня, не спотыкаясь и не сомневаясь, как будто темная осенняя ночь была для него яснее дня. Его шагов никто не слышал, проводник скользил по камням, как ночная тень, и то и дело его теряли из виду – ныряя в тень скальных выступов, он исчезал в ней, и фьялли не смели идти дальше, пока из темноты не послышится недовольный свистящий шепот:

– Идите же! Что вы встали? Или испугались?

Нельзя сказать, чтобы фьялли испугались. Скорее они были насторожены и готовы ко всему. Но вот сам Глитренде, определенно, чего-то боялся. Сегодня он держался еще более грубо, дерзко и неприветливо, чем вчера. Он словно бы сам отчаянно не хотел идти к Кузнечной горе, но его толкала какая-то сила, которой он хотел бы, но не мог противостоять.

Обойдя гору, Глитренде стал подниматься на склон. Тропа через редкий сосняк была хорошо натоптана, по ее бокам Торбранд успел заметить несколько внушительных поминальных камней. Сосняк поднимался по склону дальше, но Глитренде остановился: тропа привела к пещере с довольно широким устьем.

– Сюда, – сказал Глитренде. – Иди первым, конунг. Здесь нет ничего опасного.

– Это и есть кладовые Хродерика?

– Увидишь, что там есть. До кладовых еще неблизко.

Держа в поднятой руке факел, Торбранд конунг вступил в пещеру и остановился на пороге, оглядывая ее внутренности. Спутники толпились у него за плечами. Сёльви, сын кузнеца Стуре-Одда, вдруг протяжно просвистел.

– Кузница Хродерика! – вполголоса воскликнул он. – Ну, значит, и до кладовых недалеко!

Все вошли внутрь, разошлись по пещере, освещая факелами углы. В пещере была устроена кузница, и вместо невиданных чудес фьялли видели тут вещи, отлично знакомые каждому мужчине. Кузнечный горн с мехами, черные груды угля и шлака в дальних углах, сложенные одна на другую железные крицы, похожие на черные, немного ноздреватые караваи. В большом деревянном ларе имелся богатый набор кузнечных орудий: Сёльви с грохотом перебирал зубила и подсечки, пробойники и обжимки, подбойки и гладилки, издавая одобрительные восклицания. В свете факелов блестела поверхность огромного черного камня, служившего наковальней, а возле него выстроились на полу молоты, не меньше десятка, разного размера и вида: «боевые» молоты-кувалды и ручники, одни поновее, несколько нашлось совсем древних. С одной стороны валялась кучка березовых прутьев с обожженными концами, которыми сметали окалину.

– Хоть сейчас работай! – приговаривал Сёльви, покачивая в руке один из молотов, который ему особенно понравился. – Оддрик, бери кувалду, чего прохлаждаешься?

Торбранд конунг тем временем обернулся и нашел глазами Глитренде. Тот стоял на пороге, не заходя внутрь, и глаза его, устремленные на все это – наковальню, горн, молот в руке Сёльви и самого Сёльви заодно, – горели такой тяжелой, непримиримой ненавистью, что даже бестрепетное сердце старого вождя содрогнулось.

– Зачем ты нас сюда привел? – обратился Торбранд к Глитренде, чтобы не дать этому страху развиться. – Что это за кузница?

– Вы сказали, – Глитренде с трудом оторвал взгляд от молота и посмотрел на Торбранда. – Это кузница Хродерика.

– Скажешь, это от него осталось? – Фреймар шевельнул сапогом груду березовых прутьев.

– А еще здесь работает Вигмар Лисица со своим родом.

– А где кладовые?

– Здесь.

Глитренде с видимым усилием, как будто его толкали в шею, переступил порог и прошел через кузницу.

– Здесь! – Он указал на большой темный валун, лежавший вплотную к дальней стене. – Здесь вход в кладовые.

Фьялли со своими факелами окружили валун. Теперь стало видно, что он не просто лежит у стены, а утоплен в нее почти до половины.

– Отвалите его. – Глитренде указал на валун. – Под ним проход.

– Отвалите! – хмыкнул Фреймар. – Ты думаешь, мы тебе великаны?

Камень выглядел весьма внушительным, а на его гладких боках трудно было найти опору для рук.

– Слабые пусть сидят дома! – презрительно бросил Глитренде. – Только сначала ты, конунг, должен своим мечом срезать чары. Иначе и настоящих великанов будет мало.

– Чары?

– Да. Или ты думал, что сокровища Хродерика не зачарованы? Что взять их так же легко, как собирать грибы?

– А как их срезать?

– Я взялся вести вас, а не давать советы.

Торбранд вынул меч. Белые камешки в глазах драконьей головы лучились ярким белым светом, по клинку пробегали синеватые отблески. Меч был налит живой теплой силой, и его неуловимая дрожь переливалась в руку Торбранда, наполняла его кровь каким-то тайным возбуждением, ужасом и восторгом, предчувствием близости чего-то необычного. Меч волновался, как человек, после долгой разлуки приближающийся к желанному родному дому. И Торбранд вспомнил, что Дракон Битвы выкован темными альвами. Значит, отсюда до их тайных троп уже недалеко.

Так пусть Черный Дракон сам решает, что здесь нужно сделать. Торбранд протянул острие клинка к камню, и Дракон Битвы сам, увлекая за собой его руку, начертил на гладкой поверхности руну «хагль» – разрыв чародейных пут. Очертания руны были совсем черными, с мелкими багровыми искрами; послышалось шипение, как если бы водой плеснули на огонь, и из трещин под камнем вырвалось и тут же спряталось тонкое пламя.

– Теперь уберите камень, – велел сзади Глитренде.

Голос его звучал задушенно; Торбранд обернулся. Проводник стоял, оцепенев, и взглядом вытаращенных глаз упирался в камень; его била сильная дрожь.

– Вот, я тут нашел… – Вперед вышел Сёльви, держа в каждой руке по железному лому. – Оддрик, поди возьми, там у наковальни еще есть.

Под камень подсунули разом четыре лома, нажали – и с натугой, с каменным скрипом валун вырвался из своего гнезда и откатился на несколько шагов, так что люди едва успели отскочить.

И тут же из черной дыры в скале вырвалось багровое пламя. Роняя ломы, фьялли отпрянули назад, закрыли лица руками. Глитренде с воплем повалился на пол, и Торбранд успел заметить, что выпущенный Бьяртиром Лохматым лом ненароком упал Глитренде на голову. Мелькнуло сожаление – кончился наш проводник! – но все мысли поглощал палящий жар из скалы. Проход был сплошь заткан багровым, отчаянно жгучим пламенем; языки его тянулись из глубины, как прикованные драконы, стремились добраться до людей и слизнуть их, поглотить, но что-то держало их в проеме лаза и не давало вырваться.

Однако и пройти было нельзя. Пятясь, закрывая лицо рукой, Торбранд по-прежнему сжимал в руке меч и вдруг ощутил, что Дракон Битв, напротив, тянет его вперед. Так уже бывало, бывало редко, только в самые трудные мгновения его жизни. В такие мгновения, когда его человеческий разум и воля отступали, человека подчинял себе меч, не знающий сомнений и страха смерти.

Повинуясь Черному Дракону, Торбранд снова сделал шаг вперед. Меч опустился и концом клинка провел по каменному полу длинную продольную черту, только одну. Черта вспыхнула голубовато-белым светом, снизу в лицо ударило свежей прохладой, отогнавшей жар. Руна «ис» на полу источала ледяной холод, и вдруг из нее потекла вода. Словно тая под жаром подгорного огня, руна, чье имя «лед», по всей длине извергала из себя потоки воды, а сама быстро бледнела. Бурный прозрачный поток устремился вниз под уклон и столкнулся с огнем. Раздалось шипение, облако пара наполнило пещеру, так что ничего не стало видно, и за белесой завесой лишь угадывалось быстро сникающее пламя. Вот оно погасло, пар понемногу рассеялся. Черная дыра в скале молчала.

– Теперь… можно… идти… – пробормотал позади задыхающийся голос.

Торбранд обернулся. Позади него стоял Глитренде, с вытаращенными глазами и встопорщенной бородой, и дышал широко открытым ртом. Торбранд бросил взгляд на его залысый лоб, потом на лежащий под ногами лом.

– Иди вперед, – тихо, но непреклонно ответил Торбранд. Вчерашние догадки подтвердились, и оставлять эту нечисть за спиной было бы глупее глупого.

Не отвечая, не взглянув даже на него, Глитренде медленно двинулся к черному лазу и, качнувшись на пороге, будто одолевая встречный ветер, шагнул внутрь. Фьялли переглядывались и вопросительно смотрели на конунга: может, не стоит? Но Торбранд выставил вперед Дракона Битвы, сверкавшего почти как растаявшая руна «ис», и, пригнувшись в низком проходе, шагнул вслед за двергом. Фьялли пошли за ним; Сёльви прихватил с собой молот, который ему так понравился – хотелось иметь в руке что-то тяжелое и надежное.

* * *

– …Ут… ут… ут… – гудело прямо над головой, и тринадцатилетний Альв, внезапно разбуженный, сильно вздрогнул и больно ударился головой о выступ каменной стены.

Да он, оказывается, спал! Вот не подумал бы, что заснет в дозоре! Хорошо, никто не видел, со стыдом мелькнуло в голове, но тут же на глаза попался факел, вставленный между камнями. Он сам его сюда вставил, когда прилег «на немножко» под этим же камнем, потому что сидеть устал, а заснуть на такой подушке вроде бы не грозило. Но факел оказался другой, не его, а побольше. Старый валялся на полу, совсем догоревший. Получается, кто-то проходил мимо и поменял факел. Альв с ужасом подумал, что этот «кто-то» видел его спящим, потом вознегодовал: что, трудно было разбудить?

– Идут! Они идут! – ухнул у него прямо над ухом чей-то чужой голос, и Альв подпрыгнул: так и казалось, что кто-то огромный и темный, без лица, стоит за выступом скалы.

– Альв! А-альв, ты спишь? Тебя тролли сожрали? – кричал издалека чей-то голос, уже простой и человеческий.

Там на далеком углу подгорного перехода, стоял Сиггейр, Альвов друг и ровесник.

– Не сплю! – заорал Альв. – Ты чего?

– Идут они, говорю! Дальше передай! В обход горы, с факелами, двенадцать человек!

Еще раз содрогнувшись, Альв перебежал чуть подальше в глубь прохода и принялся кричать вдоль стены, туда, где стояла Сиггейрова сестра Хельдис. Это придумал Лейкнир: чтобы им не бегать по неровным переходам, он расставил подростков, мальчиков и девочек, по всей длине от щели на склоне до Пещеры Черепа на таком расстоянии, чтобы они могли перекрикиваться и передавать новости.

Когда весть достигла пещеры, здесь уже почти все спали. За сутки попривыкнув, на вторую ночь беглецы устраивались гораздо спокойнее, чем вчера. День в темноте, без привычных занятий, тянулся бесконечно долго, и многие дремали, почти не поднимая головы. Зато дети весь день вдохновенно играли в «охоту на великанскую свинью». Бегая по переходам и маленьким пещеркам, они отыскали множество занятных вещей: каменных наконечников стрел и даже каменных молотов с просверленным, совершенно круглым и гладким отверстием для палки, костяных бусинок и бляшек, пластинок с процарапанными узорами. Арне посчастливилось найти целую пригоршню наконечников, ровненько обколотых, только не кремневых, а из прозрачного горного хрусталя, сероватого и белого. Одну такую штучку он подарил Альдоне, а остальные не выпускал из рук, как его ни умоляли дать хотя бы поиграть. Череп «великанской свиньи», никого больше не пугавший, безропотно сносил удары тех самых топоров и стрел, которые, как видно, уже убили зверя однажды когда-то давно, и новоявленные охотники встречали ликующими криками каждое удачное попадание. Девочки набрали среди камней костяных бусинок и ракушек, звериных зубов и клыков с просверленными дырочками, нанизали их на тесемочки и скоро красовались в невиданных и несколько жутковатых ожерельях.

– Где вы это все набрали? – ахали женщины.

– А там много! – Счастливые добытчики небрежно махали руками в глубь пещерных ходов. – Там и камней, и костей, и чего только нет! Рога вот такие! Тут, наверное, тролли жили! Только золота нет, а так, всякая дрянь!

Взрослые тоже любопытствовали, рассматривали находки.

– Что-то не верится, что это троллиная работа! – заметил однажды Хроар, прикидывая на ладони вес кремневого наконечника для копья. – Мне бы в самый раз, только древко хорошее вырезать. Может, это и не тролли никакие?

– А кто?

– Но люди же не сразу научились плавить железо? Хальм рассказывал. Сначала они бились дубинами и камнями, вы же знаете?

– И ты думаешь, это могли быть люди?

Хроар пожал плечами, не решаясь ничего утверждать. Впрочем, его не слишком занимал этот вопрос. А Альдона еще некоторое время молчала, потрясенная мыслью: так значит, этот высокий, с капающей водой каменный свод когда-то служил прибежищем… древним людям? Таким же людям, как она и Хроар? Их дремучим, сумеречным предкам, которые не умели плавить железо, строить дома… И что они разложили на этом каменном полу первые костры, чтобы их потомки через тысячелетия снова могли прийти сюда, на место, защищенное духами умерших…

Но теперь стало не до прежних обитателей пещеры. Услышав новость, переданную десятками звонких голосов, Лейкнир велел немедленно погасить костры, всем сбиться в кучу и затаиться. Сам он убежал к щели, и там Ульв, успевший проследить за передвижением двенадцати вражеских факелов, доложил ему, что те ушли на другой склон. Судя по всему, скрылись в кузнице.

Лейкнир удивился: что понадобилось фьяллям в кузнице, да еще ночью! Днем, что ли, не могли сходить, если никогда наковальни и горна не видели?

Остальные только пожимали плечами.

– Может, думают, что там-то и есть все здешние сокровища? – предположила Хильдвина, заранее смеясь. – Ну-ка, вспоминайте: там под камнем спрятан клад?

– Клада нет… – начала Альдона и вдруг ахнула: – А камень!

– Какой камень?

– Проход… Хроар! – Альдона вцепилась в брата. – Помнишь! Ты же знал! Это при тебе было! Грюла положила камень и зачаровала… Там же был выход из горы, через который ходили дверги! – бессвязно восклицала она, пытаясь связать воедино обрывки путаных воспоминаний. Когда все это происходило, она сама была грудным младенцем и знала те события только по рассказам старших. – Дверги пытались уничтожить эту кузницу, когда ее только устроили, а Грюла закрыла им дорогу и зачаровала камень, чтобы они никак не могли выйти. Но там же есть проход в гору!

Все вокруг нее хмурились, пытаясь вспомнить. Единственный оставленный факел бросал неровные отблески на сосредоточенные и встревоженные лица.

– Хм! Так и есть! – подтвердил Хальм, единственный здесь свидетель тех событий. – Была дырка из горы, и дверги лазили. Но только через ту дырку их разве что дверг и проведет!

– Тот ход сообщается с нашим? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросила Альдона.

– А я почем знаю? У двергов и спроси.

Все молчали. Бежать дальше было некуда, опасность приближалась, а они даже не могли ее увидеть через каменные толщи горы.

– Кто там балуется? – строго окликнул Хроар, вдруг заметив в ближайшем боковом проходе огонек. – Сказал же – все огни погасить!

Никто не ответил. Лейкнир тронул Хроара за плечо: огонек горел выше человеческого роста, и в этом чудилось нечто знакомое. Под десятками взглядов он знакомо покачался из стороны в сторону.

– Мы должны идти? – вполголоса в тишине спросил Лейкнир.

Огонек опять покачался.

– Все?

Огонек резко метнулся в сторону.

– Только мужчины?

Опять знакомое покачивание.

– Пойдем, – сказал Лейкнир, не сводя глаз с огонька, но обращаясь к мужчинам вокруг себя. – Похоже, нам берутся показать дорогу к врагу.

Рука Альдоны соскользнула с его локтя. Ей не хотелось отпускать его и оставаться наедине с темнотой, но он, конечно, прав: они должны идти.

Лейкнир, Хроар, Хальм, Бьёрн и еще пять человек – все оставшиеся здесь мужчины – молча разобрали свое оружие и пошли вслед за огоньком. В конце длинной пещерки, которую они считали тупиковой, открылась узкая щель прохода, и они, один за другим, протиснулись в нее. Огонек по-вчерашнему плыл впереди них, не подпуская близко, но обострившийся за сутки слух Лейкнира улавливал далеко впереди топот двух тяжелых ног. А иной раз ему мерещилось, что под огоньком он различает голову и широкие плечи… кого? Человека? Дверга? Ундерберга, с бледным лицом и светящимися глазами? Да нет, ундерберги, по преданиям, были низкорослыми, а их загадочный проводник явно превосходил ростом самого Лейкнира. Это скорее великан! Вот только не слышно было, чтобы великаны хоть когда-нибудь помогали людям.

Без огня идти было трудно: приходилось вести рукой по стене и нащупывать ногами пол. Они долго шли по темных ходам, то ли промытым водой за бесчисленные тысячелетия, то ли проложенные чьими-то забытыми руками, но об этом сейчас не хотелось думать. Кое-где проход так сужался, что приходилось протискиваться боком, где-то на пути оказывалось озерцо, неглубокое, но холодное, и десятки невидимых в темноте ручьев с журчанием вливались в него со стен. Не хотелось вспоминать, сколько раз они завернули, сколько боковых ходов миновали; не хотелось задаваться вопросом, найдут ли они обратную дорогу в Пещеру Черепа, где остались те, кого они защищают, и которая за эти сутки стала их домом.

Вдруг огонек исчез. Лейкнир, шедший первым, остановился, Бьёрн натолкнулся на него. Все встали и замерли, пытаясь понять, что происходит. Было тихо, но Лейкнир не пытался идти дальше, каким-то неведомым чувством угадывая, что впереди пустота, обрыв, пропасть… Хотя, пожалуй, не очень глубокая. Никто не смел даже шепотом задать вопрос, все молча ждали.

Во тьме впереди показался другой огонь. Совсем другой – маленький, тускловатый. Он мерцал издалека и снизу, как со дна озера. За ним тянулись еще несколько таких же. Они приближались, постепенно рассеивая тьму внизу, и Лейкнир разглядел впереди широкий, глубокий котлован, похожий на чашу озера без воды. Сам он со своими спутниками стоял над пологим спуском, в нескольких шагах от края. И по дну котлована приближались люди, около десяти человек. Те самые, что обошли Кузнечную гору и через кузницу проникли внутрь. Пройдя огромную гору насквозь, каждый со своей стороны, квитты и фьялли встретились в самом сердце ее недр.

Прижавшись к каменной стене, Лейкнир и прочие напряженно ждали. Не имея при себе огня, они оставались невидимы для пришельцев, зато сами видели их почти как на ладони. Свет факелов бросал тусклые отблески на железные шлемы, на суровые, сосредоточенные лица, и Лейкнир не мог отделаться от мысли, что это не люди, а духи горы, какие-то железные тролли… Или ундерберги… Впереди шел вожак – высокий, немолодой человек с обнаженным мечом в руке, и на клинке играли синевато-белые отблески, удивительно яркие, как будто меч светился своим собственным внутренним светом.

Ни Лейкнир, ни Хроар никогда не видели Торбранда конунга, а старый Хальм молчал. Но всем стало ясно, что это он – муж ведьмы Хёрдис, убийца великана Свальнира и последний владелец Дракона Битвы, меча из кузницы темных альвов. Этот меч и вел их вперед.

Но у них имелся еще один проводник. В двух шагах перед Торбрандом конунгом двигался невысокий, плотный, приземистый человечек. Лицо его скрывал капюшон, но Лейкнир знал, что никогда раньше с ним не встречался. Человечек скользил впереди, там, куда не доставал свет факелов, и Лейкнир увидел его только благодаря «светящимся глазам» – своей внезапно обретенной способности видеть в темноте.

Но и ему трудно было уследить за таинственным проводником фьяллей: тот сливался с темнотой, и у Лейкнира рябило в глазах: казалось, никакого человечка там нет, что это тень от идущих людей падает им под ноги, бежит впереди.

Но Лейкнир знал, что это никакая не тень. Тот же глухой голос, оживший в крови, шептал ему, что это не человек, это – враг, враг, хорошо известный его предкам. Тем предкам, ундербергам, что не раз встречались с этим племенем на тропах своей загадочной бессолнечной судьбы.

Быстро перебрав в уме свои возможности, Лейкнир быстро вытащил из мешочка на поясе костяное кольцо, сунул в него палец, потом обернулся к Хроару и взял у него из рук приготовленный лук и стрелу. Стрелы эти Хроару на свадьбу подарил Хальм, и их стальные наконечники с золотой насечкой были закляты старым кузнецом и чародеем на особые случаи. Сейчас выдался как раз такой случай.

– Ты кого? – чуть слышно шепнул Хроар. – Конунга?

– Нет. Проводника, – ответил Лейкнир, поднимая лук и отступая на свободное место.

– Какого?

Лейкнир не ответил. Он уже знал, что того, приземистого, никто кроме него не видит.

Он целился, стараясь точно поймать эту скользящую тень. Вдруг проводник замер на месте и вскинул лицо, его темный взгляд ударил как будто в сердце Лейкниру. Ну, что ж, выходит, они оба видят друг друга! На миг стала видна черная борода и горящие глаза на круглом лице, и Лейкнир мгновенно выстрелил. Стрела свистнула, золотой искрой прочертила темноту и вонзилась в грудь чернобородого. Тот покачнулся, из раскрытого рта вырвался глухой крик, и тело, не сгибаясь, прямо, как каменное, завалилось вперед. Слегка хрустнуло древко, торчавшее из груди, и даже этот легкий звук отчетливо разнесся в тишине.

Фьялли мгновенно вскинули щиты, встали плотным строем, напряженно вглядываясь в ту сторону, откуда прилетела стрела: вверх, где над пологим, усыпанным камнями склоном в темноте угадывалась стена. Но там было тихо.

Затаившись, квитты ждали, что враги будут делать дальше. Перед строем щитов на каменном полу пещеры лежал вытянутый валун, точь-в-точь такого же роста, как был чернобородый проводник. В середине валуна что-то смутно блестело, но нагнуться и посмотреть никто из фьяллей не решался.

И вдруг их факелы погасли. Порыв стылого ветра из горы будто языком слизнул неуверенное пламя, и воцарилась первозданная темнота.

Хальм дернул за руку Бьёрна, тот – Хроара. Лейкнир сам попятился. Теперь он не видел ровно ничего, но продолжал четко знать, что прямо перед ним, за узкой, в два шага шириной, каменистой площадкой, начинается обрыв, а там – котлован глубиной в два человеческих роста. Он сам не понимал, как это происходит, но всей кожей улавливал разницу между камнем впереди и пустотой. Еще одно наследство ундербергов.

Пора было возвращаться. Лейкнир обернулся, сделал несколько осторожных шагов вслед за Хроаром, и ничуть не удивился, увидев вдалеке огонек, знакомо качавшийся из стороны в сторону и приглашавший идти за ним.

* * *

Фьялли ожидали новых выстрелов, но их не последовало. Глухая темнота молчала. Они стояли, сдвинув щиты и готовые к чему угодно, но не происходило совершенно ничего. Руки затекали, головы кружились, уже казалось, что они стоят так целую вечность и будут стоять, пока не окаменеют. Сигвальду вспоминались рассказы отца о том, как он пробирался подгорными тропами, прижимаясь к стене и нащупывая опору, прежде чем делать шаг. А остальные его спутники пропали, окаменели, гора проглотила их… Вот и они, двенадцать человек с конунгом во главе, будут стоять так, отражая давление тьмы, стоять вечно, не побежденные, но и не сбросившие пут каменной неподвижности. И через тысячу лет кто-нибудь наткнется в этой пещере на двенадцать окаменевших воинов, стоящих плечом к плечу, с сомкнутыми щитами… И будет гадать, нападение какого же врага они отражали. Какого? Этого Сигвальд и сам не знал.

– Кто там? – наконец крикнул Торбранд конунг. Его голос, напряженный и негибкий, отразился от близкой стены, но какими-то невидимыми ходами покатился в глубь горы.

Ам…ам… ам… Другого ответа они не дождались. И его не будет. Человеческий голос, как камень воду, потревожил первозданную пустоту. Кругом был только камень и никого живого.

Наконец они разошлись и опустили щиты. Кто-то попробовал выбить огонь, но ничего не вышло: сколько ни стучали огнивом и кремнем, сколько ни сыпалось искр на трут, припасенный за пазухой у Сёльви – огонь не хотел гореть в этой подгорной глубине. Их единственным светильником оставался клинок Дракона Битвы, но он ничего не освещал, кроме себя. Они очутились в глубине горы, в самой сердцевине ее недр, и без проводника, приведшего их сюда. Не хотелось думать об огромной тяжести горы, нависшей над головами, – сама эта мысль придавливала и грозила раздавить.

– Он вроде тут был… – Сёльви осторожно вышел вперед, наклонился и стал шарить там, куда упал труп Глитренде.

Никакого трупа не было. Нашарить удалось только гладкий валун, но в середине его торчало что-то небольшое, острое. Руки кузнеца без труда узнали сталь – отличную булатную сталь с насечкой. Сёльви, как и его отец, умел на ощупь определять качество железа и стали, хотя сам не знал, как ему это удается.

– Тут камень, а из него торчит наконечник стрелы, – сообщил Сёльви товарищам, которые его не видели. – Изнутри то есть.

– Брось ты его! – отозвался Фреймар. – Дверг проклятый! Чтоб ему… Завел вот!

Сигвальд благородно подавил вздох, означавший: «Я вам говорил!»

– Кто же это мог… так стрелять? – шепнул Оддрик, здоровенный парень, часто в походе служивший Сёльви молотобойцем. – Чтобы прямо со стенки… Крылья у него, что ли?

– Сдается мне, что так стрелять мог один только Хродерик Кузнец! – отозвался Сёльви и выпрямился, убедившись, что вытащить наконечник из камня никак нельзя. – Ну, конунг, куда пойдем? То есть пойдем-ка куда-нибудь!

– Пока нас всех тут не перестреляли! – буркнул Сигвальд. – Да хорошо, что света нет.

– Пойдем назад, – ответил Торбранд. – Без проводника мы тут пропадем. И говорите поменьше, а не то они смогут стрелять на звук.

Теперь уже никто не сомневался, что в этих глубинах таятся кладовые, полные сокровищ, но вместе с тем ясно стало и то, что без помощи туда не добраться. Сокровищ уже не хотелось, у всех возникла одна и та же мысль: а дорогу назад-то мы найдем?

Фьялли повернулись и пошли назад, прочь от склона, которого уже не видели. Торбранд конунг шел первым, держа перед собой меч. Дракон Битвы мерцал синеватым светом, но не освещал дороги даже своему владельцу, и камень под ногами приходилось нащупывать для каждого шага. Темнота давила на плечи: над головами была целая гора, дороги на волю никто не знал, и каждый чувствовал удушье, как под водой. Хотелось немедленно, сейчас же оказаться на земле, увидеть небо, вдохнуть свежий воздух, сейчас же, во что бы то ни стало! Хотелось бежать вперед изо всех сил, не думая и не выбирая направления, просто бежать, чтобы не окаменеть в этой черной пустоте, биться головой о каменные стены, и мужчины с трудом держали себя в руках.

Шли они наудачу: при первом же повороте они свернули не туда, но даже не знали о том, что у них имелся выбор. Об этом они не думали, а только держались за плащи друг друга, чтобы не потеряться. Одиннадцать надеялись на конунга, а конунг надеялся на свою удачу, не желая даже допустить мысль о том, что не найдет дороги. Но все навязчивее становилось впечатление, что в таком отчаянном положении он не бывал никогда в жизни. Даже двадцать пять лет назад, когда остался с четырьмя хирдманами в Медном лесу… Когда отослал тех четверых и пошел навстречу судьбе один… Когда впервые держал в руках этот самый меч, Дракон Битвы, и стоял перед спящим великаном, примериваясь, как лучше нанести удар… Тогда рядом с ним была она, Хёрдис, проклятие и благословение, сама его судьба в облике женщины. Это она его, Торбранда, руками нанесла смертельный удар своему ненавистному владыке, великану… Это она, а не он, на самом деле одержала ту победу. А он, Торбранд, здесь без нее почти бессилен. Ему мерещилось, что она, Хёрдис, сейчас выйдет из-за поворота с факелом в руке и укажет ему путь, чтобы он выбрался из горы и вывел своих людей… Он видел ее так ясно, он буквально чувствовал ее приближение, хотя и знал, что она осталась дома, во Фьялленланде, и ждал, каждый миг ждал, что впереди блеснет огонь и покажется высокая женская фигура, окутанная волной густых темных волос… Точно такая же, какой он увидел ее впервые двадцать шесть лет назад.

– Слышите? Ты слышишь, конунг? – окликнул Сёльви.

Все остановились. Торбранд, очнувшись от грез о Хёрдис, прислушался.

Где-то очень далеко раздавался стук. Мерный стук, неровный, одни удары чуть сильнее, другие чуть слабее. Странный в этих глубинах, но совершенно знакомый и привычный всем, особенно Сёльви и Оддрику.

– Будто… кузнецы, – сказал наконец Оддрик.

И у каждого всплыл в памяти образ, к которому так легко было приложить эти звуки: два человека у наковальни, кузнец и молотобоец, работающие каждый своим молотом. Один быстрее, другой медленнее, один громче и глуше, другой звонче…

– Это там, в кузнице, – сказал Торбранд. – Наверху, откуда мы пришли. Надо идти на звук.

– Скорее, пока они не закончили, – добавил Фреймар. – Это… где это?

– Там, – Торбранд указал мечом вперед, откуда, как ему казалось, доносились эти звуки. – Идем!

Прибавив шагу, они пошли на стук. Теперь уже никто не обращал внимания, сколько раз и куда они повернули: стук далеких молотов вел их, как по ниточке. Временами ниточка рвалась, стук отдалялся, но потом раздавался снова. Иной раз накатывал ужас при мысли, что в этих переходах они уже бывали, но фьялли старались об этом не думать и шли дальше. Идти стало для них единственным средством поддержания жизни; только движение спасало их от мертвящих чар темноты.

Потом вдруг стук прекратился. Сначала фьялли постояли молча, надеясь, что он опять начнется. Вдруг все заметили, как устали и измучились, но сесть и отдохнуть боялись, боялись потом не встать.

Сёльви вытащил из-за пояса молот, прихваченный из верхней пещеры, и осторожно постучал по стене. Постучал и подождал, не рухнет ли что-нибудь им на головы, но было тихо, и он постучал снова. И услышал в ответ долгожданный стук. Фьялли снова устремились за своим новым, невидимым проводником.

* * *

– Слышишь? – Лейкнир поднял голову, и Альдона тоже.

Они стояли в низком, тесном каменном переходе, в отдалении от Пещеры Черепа. Давно уже мужчины вернулись, давно уже рассказали о своем походе и подстреленном дверге. Ночь прошла, наверху рассвело и перевалило за полдень, обитатели пещеры успели и отдохнуть, и поесть, хотя кусок плохо лез в горло. От щели на склоне передавались тревожные вести: Торбранд со своей малой дружиной не вышел, и с рассветом несколько сотен фьяллей окружили гору. Разбившись на десятки, фьялли обошли всю ее поверхность, и хотя входа никто не нашел, уходить прочь они тоже не собирались. Из осторожности в пещере не разводили огня, потому что теперь враги могли учуять дым. Должно быть, они ждали своего конунга. А он блуждал где-то в подгорных глубинах, и некому было вывести его на поверхность.

– Что с ним будет? – приставала Альдона к Лейкниру. – Они так и будут там блуждать?

– А что им еще делать? Поблуждают – перестанут.

– А вдруг они выйдут на нас?

– Выйдут – перестреляем. Их двенадцать, нас девять, если только мужчин считать. Справимся.

Альдона промолчала. Крепко держа Лейкнира за локоть, она поглаживала его руку, как будто хотела в его лице немного задобрить судьбу незваных гостей Кузнечной горы. Было жутко думать, что эти люди будут блуждать в темноте, пока не упадут от усталости и не умрут. Будут опускаться все ниже, думая, что поднимаются вверх, будут ходить, как слепые, ощупывая пустоту… будут кричать и глохнуть от мертвого эха, будут смотреть и слепнуть от темноты… Будут страдать, мучиться, медленно умирать от отчаяния, пока их не съедят… Кто и как? Об этом не хотелось думать, но отцовский рассказ о том, как двести фьяллей когда-то пропали в горе Ярнехатт, был одним из самых жутких преданий ее детства. И вот нечто подобное совершается у нее на глазах. А вдруг там тот человек, Эрнольв Одноглазый, побратим Вигмара, чудом уцелевший в прошлый раз? Тогда его спасла Аспла, троллиха-осинка. Больше она не вмешается. И стихийные силы подгорий напитаются горячей человеческой кровью. А они, люди с Золотого озера, будут в бездействии ждать, наблюдая, как гора пожирает других людей…

– А мы будем вечно сидеть в горе… пока они будут вечно ждать своего конунга, – пробормотала она.

– Зато не дождутся, – сказал Лейкнир. – И бросят наконец дурацкую привычку сюда ходить.

Они опять помолчали.

– Стучат, – сказала Альдона.

Они уже немного привыкли к загадочному стуку, долетавшему из глубин горы. Наверное, фьялли тоже его слышали и пытались отвечать ему тоже стуком. Они думают, что кто-то хочет им помочь, указать дорогу. А этот «кто-то» заманивает и заманивает их все глубже в гору… Альдона закрыла глаза: та же самая темнота и неровный, беспокойный стук… Отдается в ушах, и уже не знаешь, эхо слышишь или отзвук настоящей живой жизни.

– А можно их как-нибудь выпустить? – наконец спросила она.

– Выпустить? – Лейкнир удивился. – Зачем?

– Чтобы не ходили и не стучали.

– Тебе мешает?

– Мешает! – с тоской воскликнула Альдона. – Они же люди! Живые! Ты подумай: я всю жизнь теперь не смогу спокойно спать. Мне так и будет мерещиться, как они ходят там под горой и стучат, все ходят, а выйти не могут! Сначала живые, потом мертвые, все ходят и ходят! Я хочу, чтобы они вышли! И пусть убираются! Я не хочу, чтобы теперь все века у Кузнечной горы были двенадцать призраков, чтобы они ходили тут ночами и стучали! Они не дадут нам покоя, никогда!

– Ну, ну, успокойся! – Лейкнир взял ее за плечи. – Что мы им сделаем? Мы и сами-то не выберемся, если нам кто-нибудь не поможет. Мы ничего не можем сделать. Кто их заманил, только тот и выпустит.

– Я хочу, чтобы он их выпустил!

– Ну, попроси его!

– И попрошу!

Альдона оторвалась от Лейкнира, сделала несколько шагов вдоль каменной стены, подняла голову, пошарила взглядом по глухой темноте и робко позвала:

– Дух подгорья! Дух Кузнечной горы! Не знаю, кто ты, но я прошу тебя: выпусти этих людей наружу! Не убивай их! Пусть они уйдут. Ты дал нам приют и защиту, мы благодарны тебе и каждый год отныне будем приносить тебе жертвы за наше спасение, но не бери в жертву тех людей. Пусть они уйдут! Я хочу, чтобы они ушли!

Пока она говорила, далекий молот стучал. Голос Альдоны умолк; молот ударил еще раз, другой, будто сомневаясь, потом затих.

– Ну, пошли к нашим, – сказал Лейкнир и взял ее за руку.

* * *

Двенадцать человек сидели и лежали на каменном полу, но не видели даже тех камней, на которые опирались. Они ослепли, потому что было нечего видеть, оглохли, потому что теперь, уже давно, было нечего слышать, и даже на их собственный стук не доносилось никакого ответа. Темнота задушила их, пригнула к камню и давила всей своей невидимой, неодолимой тяжестью. Теперь уже все знали: они безнадежно заблудились, они забрались в такие недра, откуда им не выбраться, да и сил на такую же длинную обратную дорогу не осталось. Их уже не держали ноги, ослабевшие тела как будто растворялись в окружающей черной пустоте, и они забывали себя. Они даже не хотели больше жить, потому что не помнили, как это бывает. Они не знали другого мира, кроме холодного камня и стылой пустоты. Между их прежним миром и этим стояла неодолимая стена.

Торбранд конунг сидел на камне, опустив меч к полу и вглядываясь в синеватое мерцание клинка, будто надеялся прочесть на нем свое спасение. Эта темнота оказалась более сильным противником, чем великан Свальнир. У тьмы нет головы, ей нечего отрубить, и потому она непобедима.

Потом вдруг впереди показался огонек. Торбранд моргнул, не веря глазам. Случилось то, чего он ждал: из-за скального выступа вышла женская фигура с факелом в руке и сделала ему знак следовать за ней. Торбранд встал, вглядываясь и не понимая, явь это или видение. Женщина стояла и ждала. Только это была не Хёрдис. Этой девушки он никогда не видел. Факел в ее руке освещал волну медно-рыжих волос, бросал на них целые волны золотых искр. Она смотрела прямо в лицо Торбранду и слегка улыбалась, словно понимала, что им нужно время прийти в себя. Вид у нее был нечеловечески спокойный и уверенный. Это была норна, вечная и бессмертная, которой некуда спешить.

– Пойдемте, – хрипло, сквозь гул в голове почти себя не слыша, произнес Торбранд. – Она выведет нас.

– Кто? Кто – она? – на разные голоса отозвались его спутники.

С трудом поднимаясь, поддерживая друг друга, они вглядывались в темноту, но видели только неясное мерцание далекого факела. Не сразу до них дошло, что это означает, а потом они заторопились, уже не сдерживая тревожных и радостных, полных лихорадочной надежды криков.

Рыжеволосая норна повернулась и пошла вперед. Факел в ее руке освещал низкий каменный свод, бросал отблески на острые, в трещинах, жуткие каменные стены, которых лучше было бы не видеть. Изредка она оборачивалась и кивком приглашала измученных фьяллей идти за ней.

Никто не знал, сколько они шли: поднимались вверх, спускались вниз, боком протискивались через щели, проползали на четвереньках и на животе через отверстия, промытые подземными ручьями, шли по колено и по пояс в холодной воде, изнемогая от усталости и страха, что легкий огонек, скользящий впереди, угаснет, не дождавшись их. И вот вожатая их исчезла: померк огонек ее факела, сама ее фигура растаяла прямо в воздухе. Но в лицо уже веяло свежим ветром, воздухом осенней ночи, насыщенным запахом гниющих листьев, и этот воздух разом взбодрил и вернул к жизни.

Торбранд ударился лбом о камень, но рука с мечом проходила вперед свободно. Он ощупал преграду: перед ним находился низкий лаз. Нагнувшись, он прошел вперед, наткнулся на лежащий камень, но не заметил этого: перед ним сияло звездное небо. Он был в пещере-кузнице и сквозь ее устье видел осенние звезды.

Теперь, когда над головой оказалось небо, а вокруг – простор всего земного мира, люди с трудом верили, что действительно бродили там – в черных недрах подгорья, в тесных проходах, над которыми висят невообразимые громады земли и камня. Стояли на самом дне, в том котловане, где остался лежать их окаменевший проводник и где чуть не остались они сами. Хотелось со всех ног бежать отсюда, казалось, что все это, оставленное позади, сейчас погонится за ускользнувшей добычей и опять захлопнет пасть темноты…

Кое-как, пошатываясь, фьялли выбрались из пещеры-кузницы. Под горой, в редком сосняке и дальше, горели костры – это оставленное войско дожидалось их возвращения. Была ночь, следующая ночь после той, в которую они ушли. Торбранд думал, что это та же самая ночь, но чувствовал, что для него за то время миновало много, много дней и ночей.

Глава 7

Эндель Домосед вовсе не считал себя таким же героем, как славный Торбранд конунг, поэтому и цели себе ставил попроще.

– Асольв Непризнанный столько лет жил в дружбе с Вигмаром Лисицей, а значит, у него должны быть от него подарки! – рассуждал он по дороге на юг. – Если не золотые котлы с алмазами, то уж парочка кубков там найдется.

– Да и с Бергвидом конунгом он почти родня! – добавлял Логмель. – И наверняка часть его добычи Асольву доставалась.

– Родичи? Как это?

– Ведь Бергвид конунг обручен с его дочкой!

– Там и дочка есть? – Для Энделя это оказалось новостью. – Молодая? Красивая? Стой, ведь у Бергвида есть жена – сестра Вильбранда из Хетберга?

– Да, и красавица! Но, как видно, она ему надоела и он решил поискать чего-нибудь новенького.

– Должно быть, она еще красивее! – Эндель оживился. – Куда лучше Хильдвины. Та была не в меру горда. А что, Бергвид ее увез с собой? Невесту?

– Не знаю. Про свадьбу еще как будто не говорилось. Пока эта война, им не до свадьбы.

– Но уж без подарков невесте ведь дело не могло обойтись! У нее там должны теперь быть и золотые перстни, и шелковые платья! Поглядим, какую невесту себе выбрал Бергвид конунг! – Эндель подмигнул и усмехнулся. – Уж он кого попало не возьмет! Она, как видно, не уступит и Брюнхильд! Странно, что я ничего не слышал про дочь Асольва!

Мысли об этом так занимали Энделя, что он даже досадовал на медлительность пешей дружины и стремился скорее добраться до Кремнистого Склона. То, что они видели по пути от Золотого озера до Раудберги, тоже подогревало надежды на удачный поход: дворы и усадьбы остались почти без хозяев, хёльды и бонды ушли воевать, и проезжающих встречали только женщины и старики. Округа Раудберги осталась без защиты, и только ленивый сейчас не завладел бы этой землей.

На пятый день под вечер дружина Энделя Домоседа подходила к усадьбе Кремнистый Склон. Эту новость Асольв Непризнанный, едва успевший оправиться от раны, встретил с мрачной твердостью. Еще не было ясно, кто это явился, но на длинном шесте перед войском несли большой красный щит, а значит, гости имели намерения далеко не мирные. Но Асольв не испугался: все пережитое как будто истощило его запасы страхов и тревог, и теперь он почувствовал только досаду на судьбу, которая никак не хочет оставить его в покое. В усадьбе оставалось не больше десятка мужчин, а бежать и прятаться в лесу было уже поздно.

– Кто еще там тащится на нашу голову! – бормотал он, натягивая накидку и застегивая пояс. – Мало мне всего прежнего! Мало мне Бергвида конунга! Мало мне, что моя дочь из-за него сошла с ума! Что я из-за них поссорился с сыном! И с Вигмаром! Может быть, моя мать рабыня, но сам я не раб и не жернов, чтобы меня вертели туда-сюда!

– Может быть, ничего страшного не случится! – ломая руки, приговаривала фру Эйвильда. – Что с нас взять? Сам посуди! Что у нас тут осталось ценного?

– Ну, им будет не так просто убедиться в этом! – отвечал Асольв. – Я не позволю кому попало так запросто шарить в моем доме, приведи он хоть десять тысяч войска! Хватит делать из меня дурака! У нас уже ничего не осталось, кроме чести. Но уж ее я не отдам!

Асольв приказал запереть ворота усадьбы и всем мужчинам вооружиться.

– Лучше бы ты отдал такой приказ еще летом, когда к нам впервые явился этот Бергвид! – кричала старая Уннхильд. – Нет, тогда ты был смирный, как корова! Тогда, пока у тебя были хирдманы, чтобы быть таким спесивым! Когда Вигмар Лисица прислал бы тебе сотню человек, стоило бы только свистнуть! Нет, тогда ты был добрый и хотел со всеми ладить! А теперь спесь взыграла, когда у тебя не дом, а пустой курятник! Кто будет воевать за твою спесь? Прикажешь мне взять меч? Прикажешь старухам выйти? Я выйду, выйду! Но над тобой потом будут смеяться! Над тобой!

– Больше никто не будет надо мной смеяться! – отчеканил Асольв и так свирепо сверкнул глазами, что сварливая старуха умолкла. – И старушечьих попреков я терпеть не буду! Это и твой дом! Двадцать шесть лет он был тебе достаточно хорош! Теперь терпи, а не нравится – иди куда хочешь!

Старуха опешила: такой решимости она не видела у своего мягкосердечного зятя за все эти двадцать шесть лет. Брови его нахмурились, голубые глаза заблестели твердостью и гневом, черты лица вдруг налились упрямой силой и стали другими – Фрейвид Огниво, так долго спавший, вдруг выглянул из души своего скромного и покладистого сына.

Когда чужая дружина подъехала к воротам Кремнистого Склона, хозяин усадьбы уже стоял позади запертых створок. Он надел тот самый кожаный доспех, в котором бился в Хаукдалене, помятый в той же битве шлем, а на поясе у него висел, взамен сломанного, один из старых, еще Фрейвидовых мечей. С десятком не имело смысла противостоять сотне, но именно потому, что исход был предрешен, на душе у Асольва было легко, словно он разом сбросил с плеч весь груз сомнений и страхов, тяготивших весь его век.

Подъехав к воротам, Эндель Домосед постучал секирой в створку.

– Кто там колотит? – неприветливо крикнул Асольв. – Я никого не жду к себе в гости!

– Я – Эндель Домосед из усадьбы Можжевельник, – вежливо ответил гость и подмигнул Логмелю. – Хёвдинг округи Эйнеркрет.

– Здесь не Можжевельник! – раздался недружелюбный ответ. – Что тебе здесь нужно?

– Мне нужен Асольв Непризнанный.

– Ты его уже нашел.

– Это ты, Асольв? Отчего ты не откроешь ворота? Не в твоих обычаях, помнится, было держать знатных гостей под воротами!

– А разве в твоих обычаях было разгуливать по чужим землям, да еще под красным щитом? Ты же Домосед!

– Все меняется! – посмеивался Эндель. Сознание своей силы и превосходства всегда поднимало ему настроение. – Открой ворота, я хочу посмотреть, не изменился ли ты!

– Изменился. И очень сильно. Сейчас увидишь.

Асольв сделал знак челядинцам; те дрогнули, но хозяин так свирепо сверкнул глазами и так крепко ударил ближайшего кулаком по плечу, что те послушно взялись за створки. Ворота открылись.

Хозяин встал посреди воротного проема, в упор глядя на незваного гостя. В правой руке он сжимал блестящий меч, в левой держал щит, глаза из-под шлема с полумаской смотрели остро и враждебно: весь его вид говорил, что мимо него тут никто не пройдет.

Эндель сошел с коня и протянул руку.

– Здравствуй, Асольв сын Фрейвида! – добродушно заговорил он. – Для чего на тебе такой грозный боевой наряд? Разве ты собрался на войну?

– Да и ты одет не как на пир! – ответил Асольв, меряя гостя взглядом. – Что-то я вижу на тебе шлем. Или мне мерещится?

– Неудивительно. – Эндель развел руками. – Я ведь уехал далеко от дома. В такой дальней поездке многое может случиться. Осторожность никогда не мешает.

– Зачем же ты так далеко забрался? – сурово спрашивал Асольв. – Что же тебе не сиделось дома?

Протянутой руки он не заметил, и добродушный вид Энделя его не обманул. Это притворно-дружелюбное, хитрое лицо внушало ему отвращение, а слегка косящие глаза, вытаращенные в знак самых честных намерений, казались особенно лживыми и гадкими. В Энделе для Асольва сейчас воплотилось все то многоликое зло, которое не давало ему жить спокойно, вечно вмешивалось в налаженную с таким трудом жизнь, ввергало в разлад и несчастья.

– Ты был бы повежливее, если бы знал, от кого я приехал, – продолжал Эндель. Решительный вид Асольва его смутил, и, даже имея сотню против десятка, он хотел как-то укрепить свое положение чужой силой. – Меня ведь прислал сюда Торбранд конунг, могущественный конунг Фьялленланда!

– Прислал? Тебя? Прислал, ты говоришь? – Асольв так удивился, что даже опустил щит. – Как он мог тебя прислать? Ты что, ему служишь?

– Я дал ему клятву верности. И это очень умное решение. Ты сам поймешь. Послушай, я тебе объясню…

– Но не лучше ли нам побеседовать в доме? – намекнул Логмель. – Может быть, Асольв хёвдинг сперва пригласит нас в дом?

– Э нет! – опомнившись, Асольв снова вскинул щит и меч. – В дом хотите! Вы сперва мне расскажите, что у вас за дела с конунгом фьяллей! Вот уж кого я не зову своим другом!

– И это очень неразумно – отвергать дружбу такого человека! – заговорил Эндель. – Ты сам подумай: что нам дали наши конунги? От Бергвида мы столько лет видели одно беспокойство и раздоры. Тебе тут хорошо, в глуши, а моя земля на побережье, да еще под самым боком у раудов и фьяллей. Да еще вандры, будь они прокляты, каждое лето плавают мимо и все ищут, чем бы поживиться. Один Стурхад Косторуб мне сколько крови попортил! А ты небось о нем и не слышал никогда? Хорошо тебе! А я вот с ним разбирайся! Да, а от наших конунгов помощи не дождешься. Бергвиду вечно не до нас, он только о своих обидах и думает, да и отец его был не лучше. Ты сам знаешь – ведь Стюрмир конунг убил твоего отца! И очень странно, знаешь ли, видеть, как ты дружишь с его сыном и даже хочешь выдать за него свою дочь! Очень странно!

– Не лезь в мои дела! – оборвал его Асольв. – Я у тебя не просил советов. И моего отца не трогай. Он-то не захватывал чужих усадеб, когда хозяева перебиты!

– Каждый берет, что может взять! – Эндель был задет этим прозрачным намеком, но старался скрыть обиду под видом превосходства. – А кто не может свое удержать, пусть себя и винит! И иным я бы посоветовал не слишком заноситься, не жалеть чужого, а подумать, как бы удержать свое. Я о том хочу с тобой говорить. И ты можешь пожалеть, если меня не послушаешь! Я дал обет Торбранду конунгу, теперь он мой конунг. Я буду платить ему дань, а он будет защищать меня от фьяллей, раудов, вандров, да и от иных квиттов тоже! И я привез тебе его предложение. Если ты, как и я, признаешь его власть, то он может оберегать и тебя. Он ведь вскоре придет сюда вслед за мной. У него войско в тысячу человек!

Эндель значительно расширил глаза. Но Асольв смотрел на него так же в упор, и взгляд его отражал гнев и презрение.

– Что ты скажешь? – спросил Эндель.

– Скажу, что умным человеком тебя не назовешь, – прямо ответил Асольв. – Умный – тот, кто умеет учиться на чужих ошибках. Уже ведь был один такой «друг и союзник Торбранда конунга». Гримкель Черная Борода его звали. Вспомни, чем это для него кончилось!

– Гримкель был предателем! – в негодовании воскликнул Эндель. – Двуличным предателем, и это его погубило! Он все играл двумя щитами, хотел дружить и с фьяллями, и с квиттами!

– А ты, значит, твердо выбрал фьяллей и с квиттами дружить не хочешь?

– А что я от них хорошего видел? Моя земля слишком близко к фьяллям, она в постоянной опасности! У меня такие пространства запустели за эти годы! Дань собирать не с кого! Богатых хозяев нет совсем, а бедные сами сидят на воде и желудевом хлебе! Даже ваш хваленый Хагир Синеглазый сбежал от нас в свое Нагорье, сбежал подальше от фьяллей! А мне приходится там жить! А вы тут только и знаете, что деретесь между собой! А с меня хватит! Хоть вы горло друг другу перегрызите, с меня хватит! Я нашел себе конунга, он даст мне мир и покой!

– Ну и проваливай к своему Торбранду! – бросил Асольв. – И нечего тебе топтаться у меня на пороге, в дом я тебя все равно не пущу!

– Ты понял, что я сказал? – раздраженно воскликнул Эндель. – Скоро здесь будет Торбранд конунг! С войском в тысячу человек! Он тебя научит уму и учтивости! И лучше тебе не ссориться со мной!

– Я предателей за стол не сажаю. Раз ты с ним, то ты сам хуже всякого фьялля!

– И кто это говорит? У тебя обе сестры там! Одна замужем за Хродмаром Удачливым, а вторая за самим Торбрандом конунгом! Ты что, забыл о них?

– Не трогай моих сестер! Если они придут к моим воротам, я с ними и поговорю! А с тобой мне говорить не о чем! Проваливай!

– Ах, вот как ты заговорил! – Эндель покраснел от злости, поняв, что разумными доводами этого сумасшедшего не проймешь. Ну и пусть пеняет на себя! До Энделя вдруг дошло, что он стоит на пороге, как бродяга, и упрашивает пустить его в дом, хотя имеет сотню против десятка. – Вот как ты осмелел с твоими Бергвидом и Вигмаром! Подходящие друзья для тебя! Один – выскочка, другой – беглый раб, хоть и конунг! Ты, сын рабыни! Твой отец тебя даже не узако…

Он не успел договорить, как Асольв бросился на него. Слова «сын рабыни» как будто спустили стрелу с натянутой тетивы: обвинение, всю жизнь его тяготившее, сказано в лицо, и он может ответить на оскорбление как положено, с оружием в руке. Больше он не будет этого терпеть, больше никто и никогда не посмеет так думать о нем! Он бросился не на одного Энделя – он напал на всю свою злую судьбу, которая создала его сыном рабыни и знатного хёвдинга, подвесила между двумя мирами; он напал на эту многолетнюю войну, которая наполнила его жизнь тревогами и сомнениями, вынудила скользить по узкой тропке между дружбой и враждой; напал на свою проклятую робость и неуверенность, которые заставляли его склонять голову и мириться со всем тем, против чего восставали достоинство и сердце. Больше он ничего не боялся.

Такой ярости и быстроты Эндель не ожидал, но не растерялся. С завидной резвостью, прямо-таки удивительной при его тяжеловатом сложении, Эндель отпрыгнул о ворот. На Асольва он глянул сначала с изумлением, как на смирную корову, вдруг вздумавшую бодаться, но тут же понял, что это всерьез, и выхватил свой знаменитый меч. Более длинный, Уладский Змей давал ему преимущество, но Асольва это не смущало: старый меч Фрейвида Огниво в его руках наносил такие сильные удары, движения были так проворны и точны, лицо горело такой яростью, что Энделю приходилось только обороняться. Он пытался переломить ход поединка, но шаг за шагом отступал, пятился от ворот, держа свой меч обеими руками и довольно неловко им размахивая, чтобы только удерживать Асольва на расстоянии. При этом Эндель мельком косился по сторонам, будто ждал, не поможет ли ему наконец кто-нибудь! Но хирдманы-телохранители, предназначенные для защиты вождя в гуще битвы, сейчас стояли неподвижно: поединок есть поединок.

Шаг за шагом они отходили все дальше от ворот, и дружина Энделя, окружившая бойцов широким кольцом, пятилась вместе с ними; казалось, что противники несут на себе площадку своего поединка. Ворота стояли открытыми, в них толпилась челядь, вооруженная кто чем. Дружина Асольва не могла тягаться с войском Энделя, но в поединке вождей все было наоборот, и даже Вириль Гребень, застывший со своим копьем, как изваяние Одина, смотрел на Асольва с уважением, а на своего хёвдинга – с сожалением и беспокойством.

Под ноги Энделю попался шаткий камень, и он покачнулся. Асольв не упустил этого мгновения и, ловко поднырнув под длинный меч Энделя, ударил того в бок. От силы удара и боли не удержав равновесие, Эндель упал на спину, и Уладский Змей со звоном покатился по камням. Асольв новым выпадом попытался достать противника, но не успел, и меч его вслед за падающим Энделем ударился концом в землю совсем рядом с Энделевой головой. Не выпустивший меча Асольв согнулся, хотел выпрямиться, но в тот же миг Логмель Сноп внезапно сорвался с места, в два прыжка подскочил к Асольву и с размаху ударил секирой по его склоненной шее под самой кромкой шлема.

Под тяжестью удара Асольв рухнул на колени и уткнулся лицом в грудь лежащего Энделя. Эндель кричал, но противник его больше не шевелился: шейные позвонки были перерублены. Кровь, пробиваясь в щель между шлемом и кожаным воротом, потекла прямо на Энделя, смешиваясь с кровью из его раны, а потом общим потоком сползая на камень и лишайник.

Логмель отшатнулся, держа в руке свою секиру. Он тяжело дышал и выпученными глазами глядел на тело Асольва. Раненый и придавленный телом противника Эндель кричал, но все вокруг стояли, как зачарованные, никто не мог двинуться и помочь ему.

– Освобо… – с трудом пробормотал Логмель, секирой показывая на Энделя.

Первый ряд хирдманов дрогнул, несколько человек сделали движение, но вдруг какой-то темный вьющийся вихрь ворвался в круг застывшей дружины. Никто не видел, как из толпы челяди у ворот выбралась девушка с пушистыми темными волосами, в коричневом платье с белым узором из переплетенной тесьмы; она склонилась над телами, вцепилась в плечи Асольва и попыталась его перевернуть. Тело безвольно завалилось на бок; лицо было искажено усилием, рот приоткрыт. Девушка отдернула руки, потом снова вцепилась в тело и затеребила его, издавая какие-то невнятные крики и всхлипы.

– Отец! Отец! – закричала она, как будто хотела вернуть пошедшего не туда. – Отец!

Она теребила его, точно будила крепко спящего, и не могла поверить, что эти полузакрытые глаза больше никогда не посмотрят на нее, что это уже не человек, а всего лишь тело. Она кричала, как будто криком можно что-то исправить, как будто боги могли услышать ее, понять свою ошибку, опомниться и сделать все по-другому. Все случилось только что – казалось, еще не поздно поправить… Еще утром они ни о чем таком не думали, а сейчас он мертв; его убили несколько мгновений, и за эти мгновения вся жизнь семьи перевернулась. Перемена была так огромна и произошла так внезапно, что пока Эйра могла только кричать, пытаясь образумить судьбу и вернуть все как было.

Над ее головой послышался голос; двое чужих хирдманов шагнули к Энделю, но не решились тронуть Эйру с телом Асольва и снова отступили. Эйра вскинула глаза и увидела невысокого, толстоватого человека с волосами и бородой цвета ржаной соломы. В руке он держал секиру, и Эйре вспомнилось, как она видела это от ворот: этот самый толстяк прыгает к отцу и бьет его сзади по шее этой самой секирой…

– Ты! – вскрикнула Эйра, словно вдруг нашла виновника всех несчастий мира. – Это ты!

– Э… Отойди… – пробормотал Логмель, знаком показывая, что она мешает поднять раненого Энделя.

Эйра мгновенно выпрямилась: ей вдруг все стало ясно. Ее отец убит, и убийца стоял перед ней. Ярость, горячий болезненный гнев и жажда мести вспыхнули в ней с такой силой, что даже оттеснили полуосознанную боль утраты; гнев так властно вышел на первое место, как будто немедленная месть могла исправить смерть. И Логмель содрогнулся: из этих темных глаз на него полыхнуло губительным огнем, вся тонкая фигура темноволосой хрупкой девушки показалась сильной и угрожающей, и душу его пронзил внезапный страх, как будто он вдруг заметил рядом с собой волка.

– Ты, убийца! – гневно крикнула Эйра, и всех слов человеческих не хватало, чтобы выразить ее ненависть и презрение. – Подлый, предатель! Трус! Мерзавец! Ты убил его сзади! Чтоб Нидхёгг тебя сожрал! Будь ты проклят! Ты! Сын тролля!

– Э… Э… – ошарашенно бормотал Логмель, пятясь от обезумевшей девы.

Он попытался отстранить ее секирой, но напрасно он дал Эйре снова ее заметить. Вид секиры словно подстегнул ее, толкнул от слов с действию. Сжав пустой кулак, Эйра вдруг метнулась к Логмелю, выхватила нож, висевший у него на поясе, и тут же ударила его этим ножом – коротким, точным и сильным ударом снизу в живот. Не в добрый час Логмель Сноп так наточил свое оружие; скользнув по толстому кожаному поясу, лезвие на пол-локтя вошло в тело. А Эйра тут же отскочила, вырвав нож из раны.

Кровь хлынула ручьем; Логмель дико закричал, выронил секиру и прижал обе руки к животу, но темная кровь продолжала неудержимо литься, пробиваясь сквозь сжатые пальцы, вырываясь из-под ладоней. Весь подол быстро стал красным, и горячие ярко-красные капли полились на камень, где уже сохла кровь двух человек. Логмель упал, согнулся, поджимая колени к животу и непрерывно крича от страшной боли.

Сжимая окровавленный нож, Эйра дико огляделась. В лице ее отчаяние мешалось с изумлением, она словно спрашивала у всего вокруг, что же натворила, но земля и небо не могли ей ответить. Вооруженные мужчины пятились от нее, как от оборотня. Эйра выронила ненужный нож, с вопящего Логмеля перевела взгляд на неподвижное тело Асольва и вдруг покачнулась. Смерть вошла в ее сознание во всей полноте своей непоправимости, и Эйра содрогнулась, как тонкое деревце на ветру. Силы, мгновение назад так бурно вскипевшие в ней, разом ушли, и она едва держалась на ногах. Лицо ее болезненно исказилось, она протянула руку к телу отца, которому не помог ее мстительный порыв, приоткрыла рот, как будто хотела позвать его на помощь. Она шагнула к Асольву, будто он один мог помочь ей в этом горьком и горестном безумии, но не смогла сделать и шагу и упала на колени. Потом она прижала ладони к лицу, будто хотела спрятаться от всего света, и наконец разрыдалась.

И тут все разом закричали, задвигались; одни бросились к Логмелю, другие – к Энделю, третьи – к Эйре. Эндель уже перестал кричать и только постанывал; хирдманы сняли с него тело Асольва, подняли своего хёвдинга и понесли в ворота. Другие подхватили под локти Эйру и заставили встать на ноги; ее вели в ворота, а она вырывалась и стремилась назад, туда, где лежало тело Асольва. Она почти не видела тех, кто ее вел, не понимала, кто они; для нее во всем мире существовали только она и отец, и она рвалась к нему тем сильнее, чем лучше осознавала, что им уже никогда больше не бывать вместе.

Обоих раненых перенесли в дом, завели лошадей, ворота закрыли. Начало темнеть. На пустыре перед усадьбой осталось лежать тело Асольва: никто еще не сообразил, что с ним делать. Но даже и так, брошенный, он оставался героем, совершившим главный подвиг своей жизни. С юных лет принужденный склоняться перед силой, он не склонился перед подлостью и предательством; рожденный сыном рабыни, он прожил жизнь далеко не так славно, как его отец Фрейвид Огниво, но погиб значительно лучше, чем сам гордый хёвдинг.

* * *

До поздней ночи в усадьбе Кремнистый Склон не гасли огни. Обоих раненых перевязали, Эйру заперли в кладовку: оставшиеся без вождей хирдманы побаивались «ведьмы». Рана Энделя, хотя и тяжелая, не грозила смертью сама по себе, но он боялся лихорадки и старался не спать, несмотря на слабость, опасаясь умереть во сне. Логмелю повезло меньше: с глубокой раной в животе он мог выжить только чудом, и никто не брался сказать, сколько он еще протянет. Даже Вириль Гребень, лучший в дружине лекарь, ничем не мог ему помочь, и Логмель непрерывно стонал от жестокой боли, закусив губы и закатывая глаза.

Эйра опомнилась не скоро. Обессилев от рыданий, она впала то ли в забытье, то ли в тяжелый сон, похожий на глухую черную пропасть. Лежа в темной кладовке на мешках с шерстью, она порой приходила в себя, но тогда сквозь черный туман в уме вставали отрывки пережитого, и сознание, как обжегшись, снова покидало ее. Она не могла выдержать этих картин, не могла стерпеть ужаса от мысли, что отец ее убит и сама она стала убийцей. Она была как в бреду: ее мучила дрожь, она плохо осознавала, где она и что с ней, но какой-то неотвратимый ужас гнался за ней и не давал заснуть. Звуки шагов и голосов за стенами казались отзвуками из иного мира. Сам родной дом стал чужим местом, лишь отдаленно похожим на привычное; она как будто уже попала в темные селения Хель и лежит на ложе, что зовется Одр Болезни под пологом Злой Кручины. Высоки здесь ограды и крепки решетки, и тьма – здешнее солнце…

Она не ощущала ни отчетливого горя, ни страха за свою будущую участь. Все чувства в ней притупились после той дикой вспышки, когда жажда немедленной расплаты за зло вложила в ее руку нож. Но месть не принесла облегчения; тень смерти не ушла, а лишь глубже втянула ее в свои темные глубины. Мысли рассеивались, не собравшись; жизнь остановилась тем вечером на пустыре перед воротами. Дальше уже не будет совсем ничего, осталась только темнота. Она уже не Эйра дочь Асольва, она – бесприютный дух, покинувший землю, но не прибившийся ни к какому другому бытию, и эта пустая тьма – ее единственный удел. Она плавала в этой тьме, не зная ни верха, ни низа; собственное тело казалось ей огромным, как вселенная, внутри этой вселенной умещались целые созвездия, но собственное ее сознание было лишь крохотной, бессильной искоркой на краю этой беспредельной пустоты.

Кто-то сел возле нее, чья-то мягкая теплая рука легла на ее руку. Рядом с ней сидела девушка, и Эйра прекрасно видела ее, несмотря на темноту кладовки. У нее были лицо Эйры, но ее пушистые темные волосы были собраны в высокий узел ниже затылка, а голову обвивал блестящий золотой обруч с бахромой из тонких цепочек на висках. Ее длинное белое платье, свободно скроенное, лежало на груди красивыми складками; оно оставляло руки открытыми почти до плеча, а на запястьях и выше локтя сидело по золотому браслету с тонкими незнакомыми узорами. Лицо ее излучало мудрость, уверенность и ласку; она была прекрасна, как может быть прекрасна только богиня. Красота ее поражала, как молния, от трепетного восторга захватывало дух. «Атенес…» – хотела сказать Эйра, но голос пропал; она растворилась в недостижимых далях, где только Атенес и могла найти ее руку, и из них двух Атенес была сейчас гораздо более живой и настоящей.

– В теплом море вокруг Земли Окаменевших лежало множество зеленых островов, больших и поменьше, – рассказывала Атенес, и звук ее голоса вел Эйру в тот далекий край, который уже казался ей настоящей родиной. – Берега их были изрезаны маленькими заливчиками, такими удобными для кораблей. И однажды наши мужчины обнаружили на дальнем острове людей. Эти люди были низкорослы, худощавы, смуглы и черноволосы; у них было оружие, но наши воины меньшим числом легко обратили их в бегство. На острове было много овец и коз, и каждый дом в поселке был составлен из множества маленьких, без окон, клетушек, соединенных дверями и переходами, запутанными и беспорядочными. Таким же был дом их правителя, а сам он бежал в ужасе, бросив все свое имущество. Наши вожди привезли много добычи и пленных. Один из них достался мне.

К тому времени я давно уже жила в маленьком покое позади изваяния богини и сама забыла, что когда-то носила другое имя, кроме Атенес-Кори. К тому времени нашим родам уже было тесно в белокаменных домах, и на бывшем пастбище под храмовым холмом выстроились новые; сперва мы строили их так же, как привыкли у себя на родине, но потом, познакомившись с поселком смуглокожих, стали строить такие же небольшие, удобные покойчики для каждой семьи – ведь здесь дома не нужно было обогревать. Только в середине каждого дома строился большой общий покой для главы рода или вождя, а в середине его из камней выкладывался очаг. Во всякое время в нем горел огонь – этим огнем мы поддерживали связь с той землей, которая залила раскаленной лавой наши пастбища и засыпала пеплом поля, которая изгнала нас, но которую мы продолжали любить в нашей памяти.

В тот день, когда наши братья-вожди вернулись из плавания к островам, богиня явилась мне во сне. «Пойди к кораблям и возьми того, кто первым ступит на берег, – сказала она мне. – Это мой посланник к тебе, и пусть он будет с тобой в храме. Он поможет тебе открыть еще много дверей».

Я пошла на берег и взяла первого, кто коснулся ногою земли. Это был мальчик четырнадцати лет, стройный и миловидный, и братья-вожди были рады отдать его богине. Я привела его в Храм-На-Холме.

Мальчика звали Аркас; после я узнала, что это имя означает «пастух», как узнала от него многие другие слова. Поначалу он смотрел на нас со страхом, но потом понял, что жизнь его в безопасности, и сам захотел говорить со мной. Я жаждала знать, что было с этой землей раньше, а он не менее жадно хотел знать, откуда пришли мы, «племя светлоглазых великанов». Наши мужчины рядом с его соплеменниками и впрямь казались великанами – рослые, могучие, светловолосые, с голубыми глазами, ярко блестящими на загорелых лицах.

Наши вожди часто плавали на острова и обложили данью смуглокожий народ. Их мужчины обрабатывали наши поля и пасли наш скот, их девушки были стройны и красивы, и многие наши воины брали их в младшие жены. Аркас жил возле меня в храме. От него я узнала, отчего так горек и пристален взгляд богини Атены, устремленный в морские дали. Это длинная, очень длинная песнь, и прошел не один год, пока я услышала и поняла ее всю.

Небесный Владыка Деос сочетался священным браком с сестрой своей Деей, Растящей Посевы. Дети их, Атена и брат ее Атеней, были судьбою назначены друг другу. Но услышал Деос предсказанье: от брака Атены и Атенея родится губитель мира, что низведет на землю воду, а на небо бросит огонь. Низвергнул Деос сына своего в морские глубины и отдал ему под власть мертвых, что спускаются к нему с земли. А Атена, лишенная супруга, навек осталась девой, и не сводит она глаз с морских просторов, и строят ее храмы над морем. И в память о том предсказанье Деос завещал, чтобы и смертные не брали в жены женщин своего рода, а если такое случится, то считать это великим злом, а детей от таких браков отдавать в храмы Атенея и Атены, чтобы они служили богам, проводя жизнь в безбрачии, как и сами боги.

Но однажды правитель земли получил предсказанье, что сын его нарушит запрет; правитель приказал убить младенца, но мать-царица подменила его другим, а своего ребенка подбросила в хижину рыбака. Юноша вырос, не зная, кто он; чудовище вышло из моря и стало пожирать людей и стада. Жрецы повелели отдать ему в жертву царскую дочь; юноша, сын рыбака, одолел чудовище, и царь отдал ему дочь свою в жены, не зная, что перед ним его же собственный сын.

И свершилось предсказанное; хлынули морские воды на землю, и ни на какой горе нельзя было спастись от них. Все дома и поля, всех людей и стада смыли волны. Невредимы остались только храмы богов, только изваяния правителей и героев, каменные люди вместо живых, в память о том, как был нарушен запрет. Но и храмы ветшали, оставшись без заботы человеческих рук; рушились каменные колонны, проседали стены, и статуи из белого камня валились в черные подвалы.

Только двух человек, мужа и жену, сохранила богиня Атена от гибели в водах, а брат ее Атеней на волнах перенес их на дальний остров. От них возродился народ и вновь населил острова. Но предки погибших не смели вернуться к храмам священной земли.

«Значит, все эти храмы построены руками твоих предков?» – спросила я у Аркаса. «Да, – отвечал он, уже не мальчик, но мужчина с черной кудрявой бородой. – Все это сделано нами». – «Но отчего так велики храмы, так высоки статуи богов и людей?» – «Потому что столь же велик человек, – говорил он, щуплый, как подросток, рядом с любым из наших мужчин. – И каждый, кто видит прекрасную статую бога, сливает с ней свою душу и тем становится велик, мудр, прекрасен и бессмертен, как бог».

Я понимала его: ведь и я, впервые увидев изваяние Атены, вдруг взглянула на мир ее глазами.

Там, где мы жили раньше, мы не умели смотреть на землю глазами богов.

«Смотреть на землю глазами богов…» Голос отдалился и растаял, Эйра открыла глаза. Все было обычно и понятно: она лежала на мешках с шерстью в темной, тесной и холодной кладовке, но ее правая рука, на которой тусклой искрой мерцало кольцо с красным камнем, чувствовала тепло, как будто ее только что сжимала другая живая рука.

Эйра все помнила: и смерть отца, и свою месть за него. Где-то в душе тяжелым камнем лежала горечь отчаяния, но вместе с тем Эйра знала: у нее есть силы все это терпеть. Красный камень в перстне связывал ее с нездешними источниками силы; она была Эйрой, но в то же время она была Атенес-Кори и через нее – Атеной, бессмертной богиней, мудрой и сильной. Она смотрела на мир глазами богини, и никакие земные беды не могли ее сломить.

За стеной послышался шум, дверь взвизгнула и заскрипела.

– Ведьма! Ты здесь? – не слишком уверенно позвал незнакомый голос. – Выходи!

* * *

Эйра вышла в кухню. Вокруг дверного проема стояло человек шесть чужих хирдманов, двое держали наготове клинки, один – факел, один – плотный мешок, а двое вооружились веревкой. Эйра удивленно посмотрела на эту веревку, потом на лица державших ее, и хирдманы опустили руки. Они, признаться, боялись, что ведьма, убившая Логмеля, снова начнет кидаться на людей, и приготовили все известные средства борьбы с чарами. Теперь же, видя ее удивленное, истомленное, но спокойное лицо, мужчины почувствовали себя последними дураками. Каждого тайно язвил стыд за то, что родич их вождя так подло и предательски убил отца этой девушки, не побоявшейся за него отомстить, и все они испытывали чувство вины перед ней.

– Иди, йомфру, – ближайший хирдман кивнул на дверь гридницы. – Эндель хёвдинг веле… Эндель хёвдинг хочет поговорить с тобой.

Эйра пошла вперед, а хирдманы Энделя следовали за ней в шаге позади, как будто она была их повелительницей и все вокруг находилось во власти ее гордого достоинства.

Ступив через порог гридницы, Эйра изумленно ахнула: весь пол между очагами был перекопан, и в двух свежих ямах возились люди, устало и с досадой долбя ломами упрямую, за века утоптанную до каменной твердости землю.

– Что это? – невольно вскрикнула Эйра.

– Иди, иди! – Шедший позади нее долговязый хирдман нахмурился и недовольно махнул рукой. Все уже поняли, что Эндель ошибся, что никаких тайников под полом тут нет и они понапрасну потели целое утро.

Эйра прошла в спальный покой. Здесь в очаге горел огонь, было тепло, и она с удовольствием потерла озябшие руки. Эндель полусидел на лежанке, опираясь спиной о наложенные подушки. На приступке лежанки сидела фру Эйвильда с ковшиком на коленях; при виде дочери она встрепенулась, ее истомленное, заплаканное лицо оживилось. Эйра ахнула и рванулась к ней; хирдманы вокруг вскинулись ее удержать, убежденные, что она собирается убить хёвдинга; сам Эндель отчаянно дернулся, застонал, потревожив свою рану. Эйвильда вскочила, уронив на пол ковшик, они с Эйрой жадно обхватили друг друга руками и обе разрыдались. После смерти Асольва, среди чужаков, захвативших дом, видеть друг друга стало для них единственной отрадой. Мужчины вокруг них недоуменно застыли.

– Э… Эйра, да? – окликнул девушку Эндель. Убедившись, что на него никто и не думал нападать, он успокоился, устыдился своего испуга и постарался принять разгневанный вид. – Поди сюда! Хватит вопить!

– Что тебе? – Эйра быстро смахнула слезы и обернулась к нему.

– Сядь. – Эндель показал ей на край лежанки. – Я буду говорить с тобой!

Эйра подошла ближе, но не села, а осталась стоять, внимательно разглядывая незваного гостя, и ему было неуютно под взглядом ее больших, еще влажных от слез темных глаз. Но она уже не плакала, а, казалось, впервые задавала себе вопрос: кто этот человек и чего он от нее хочет? Этот взгляд требовал ответа, Энделю хотелось оправдываться, вместо того чтобы самому спрашивать, как он намеревался, и он не мог собраться с мыслями.

– Ты, значит, дочь Асольва? – спросил он наконец.

Эйра молчала, и ее молчание делало глупость вопроса еще очевиднее. Этот чужой человек с полным бледным лицом, со встрепанной темной бородкой и неуверенно моргающими глазами казался ей нелеп, и речи его были нелепы. Зачем же он ее звал, если даже не знает, кто она такая? Да и кому здесь быть, кроме дочери Асольва?

– Ты не хочешь спросить о моем родиче Логмеле? – не дождавшись ответа, снова заговорил Эндель, но вопрос этот прозвучал далеко не так грозно, как ему бы хотелось, и он сам это понимал. Ему хотелось приказать Эйре отвернуться, опустить глаза, и только стыд перед хирдманами его удерживал.

– Кто такой Логмель? – спросила Эйра, на самом деле догадываясь.

Она не подала вида, но ей стало жутко. Ночной ужас снова всплыл из глубины души, на пальцах правой руки померещилась засохшая кровь, смерть зашуршала над головой черными драконьими крыльями. Ее наполняло мучительное чувство вины – не перед Логмелем или Энделем, а перед мировым порядком, который она нарушила убийством.

– Это тот человек, на которого ты вчера бросилась с ножом! Которому ты нанесла тяжкую рану в живот! И он умер от этой раны, умер на рассвете, после тяжких страданий! Вот что ты наделала!

После каждого восклицания Эндель умолкал ненадолго, давая Эйре время выразить страх и раскаяние, но она продолжала молча смотреть на него, и он пытался растолковать ей ее преступление. Но Эйра молчала: это он провинился перед ней и перед мировым порядком, он пришел с войной в ее мирный дом, принес смерть ее отцу и вложил нож в ее руку!

При всех своих попытках принять грозный вид Эндель испытывал растерянность и досаду. Поход в Кремнистый Склон, который мыслился легким, привел к самым злополучным последствиям: Логмель погиб, сам он был ранен. Усадьба и семья погибшего хозяина находились в его власти, но перед этой темноволосой девушкой Эндель ощущал себя безвольным и слабым. Хозяйкой усадьбы оставалась она, и казалось, что она хоть сейчас может вышвырнуть отсюда всех незваных гостей одним движением брови. Все шло наперекосяк, разговор не вязался, и Эндель с тоской вспоминал Логмеля, своего всегдашнего советчика.

– Он получил по заслугам! – гордо ответила Эйра, в упор глядя на Энделя, и ему вспомнился вчерашний взгляд Асольва перед поединком. – Все равно ему было не уйти от смерти. У меня есть брат – рано или поздно он отомстил бы за гибель нашего отца! Но я сделала это сама, и я горжусь этим ударом!

– Однако вы должны заплатить мне за гибель Логмеля! – ответил Эндель, напрасно пытаясь собраться с мыслями. – Ты убила его не по закону!

– Какой еще закон тебе нужен? Он убил моего отца на глазах у сотни людей! – Эйра взмахом руки показала назад, на молчаливых хирдманов, но даже не оглянулась. – Я отомстила по праву!

– Женщина не имеет права мстить! А значит, это беззаконное убийство!

– Он пожал то, что сам посеял! Он напал на моего отца предательски, сзади! Он сам поставил себя вне закона!

– Он хотел помочь мне!

– А я хотела отомстить за моего отца! И у меня получилось лучше! Великаны Раудберги помогли мне! Ты пришел сюда с нечистой душой, и они наказали тебя!

Эндель опять умолк. Великаны Раудберги! Уж не повелевает ли она и великанами? Колдунья! То-то у нее такие дикие глаза! Ее проклятый отец оказался более искусным бойцом, чем ждали, и Эндель поплатился раной за то, что его недооценил. А ведь где-то еще есть брат! Судьба решительно повернулась к нему спиной, и Эндель был раздосадован, обижен и растерян.

Вот почему проклятый Торбранд конунг послал его сюда! Знал, что тут ждут одни беды! Недаром ведь его жена ведьма из этого же рода…

О-о-о! Энделя вдруг осенила такая мысль, что он широко раскрыл глаза, словно хотел рассмотреть ее получше. В голове его стала выстраиваться цепочка: Торбранд конунг женат на сестре Асольва, значит, эта колдунья – ее племянница… Если он… Если взять ее в жены, но он, Эндель, станет родичем Торбранда конунга. И, считай, двоюродным братом будущего конунга Торварда.

Поначалу этот замысел даже испугал осторожного Энделя своей широтой и значимостью, но чем больше он думал, тем больше все это ему нравилось. Этот брак примирит его и с фьяллями, и с наследником Кремнистого Склона. Сама девушка молода и красива… гм… да, пожалуй, красива, во всяком случае, стройна. Завладеть такой валькирией для Энделя означало подняться в собственных глазах и залечить раны своего самолюбия. И Эндель окончательно поверил, что придумал как нельзя лучше. И бывают же на свете такие умные люди!

– Не будем торговаться, – сказал он наконец, снова поглядев на Эйру, которая уже думала, что он заснул с открытыми глазами. – Это недостойно благородных людей. Не будем больше говорить о мести. Лучше мы примирим два наших рода. Я возьму тебя в жены.

– Ты? – Эйра изумилась, как будто услышала о таком намерении от лягушонка у пруда. – Ты, Эндель хёвдинг, не поднимешь даже ремешок с башмака того, кто возьмет меня в жены!

– Что-то о нем давно ничего не слышно, – пробормотал Эндель. Он, конечно, думал, что она имеет в виду Бергвида. Это напоминание о могучем сопернике несколько его смутило, но он понадеялся, что успеет убраться отсюда с добычей раньше, чем тот появится. – Кто едет тихо, тоже… добирается до цели. Я скоро поправлюсь… Скоро… И тогда мы сразу справим свадьбу. Можно бы и прямо сейчас, но сейчас…

Всем было понятно, в чем дело, и хирдманы у него за спиной ухмылялись. Мысль приобрести такую хозяйку всем понравилась, но почему-то в это слабо верилось.

Эйра с недоумением смотрела на Энделя. Это заявление ее не смутило и не испугало, потому что весило в ее глазах не больше сухой былинки. Эндель, широкий, тяжелый, в черной рубахе, вдруг показался ей похожим на жертвенного быка вроде тех, что в дни середины лета и середины зимы приводят в святилище Стоячих Камней. По сравнению с Хельги или даже с Бергвидом он выглядел смешным, с ним даже не стоило всерьез разговаривать. Остаток его жизни вдруг предстал перед ней как на ладони, и был он коротким.

– До твоей свадьбы и впрямь недалеко, – со снисходительной жалостью сказала она. – Будет твоя свадьба шумной и пышной, но не я буду на ней невестой. В широком покое соберутся гости, и сталью будут блистать их бранные уборы. Столом будет жертвенный камень, и пламя – брачным ложем. Невеста твоя прекрасна, как молния, и кольчуга – ее свадебный наряд. Бронзовым ножом она обручится с тобою, и объятия ее перенесут тебя к Одину!

Глаза Эйры горели воодушевлением, голос звенел, взгляд был устремлен не на Энделя, а куда-то в стену над его головой. От ее слов всем делалось жутко. Она была прекрасна, как валькирия, потусторонней силой веяло от ее тонкого лица, и в ее опущенной руке мерещился огненный меч…

В следующие дни Эйра сделалась очень добра и внимательна к своему «жениху». Каждый раз, когда она на него смотрела, Эндель казался ей почти прозрачным – так ненадежно и некрепко было его существование на земле. Стоило вглядеться в его бледное, истомленное болью раны и беспокойством лицо, как Эйре снова мерещились смутные, но грандиозные видения: она видела огромную площадку святилища, заполненную вооруженными людьми, яркое пылание жертвенного огня, видела высокую, статную фигуру валькирии с разметавшимися пламенно-рыжими волосами, в кольчуге вместо женского платья, с блестящим копьем в руке…

Эндель был неопасен и заслуживал только жалости. Эйра сама готовила ему целебные отвары, сама перевязывала его рану, обращалась с ним так заботливо, что Эндель смотрел на нее почти с ужасом, уверенный, что в этом кроется какой-то громадный подвох. Если бы она рыдала и проклинала его, он знал бы, что все идет правильно и он – хозяин положения. Теперь же эта странная девушка, убившая Логмеля и той же рукой подносящая ему лекарства, такая веселая, гордая своей местью и уверенная в будущем, смеющаяся и пророчащая ему скорую малопонятную смерть, наводила на Энделя настоящий ужас. Мысль о совместной жизни с такой женщиной пугала, но отказаться от честолюбивого замысла было жаль. Несколько его хирдманов обязательно стояли вокруг лежанки, когда она входила, и следили за каждым ее движением. Прежде чем выпить из принесенной чаши, Эндель требовал, чтобы она отпила сама. Эйра на все соглашалась и только смеялась над его предосторожностями.

– Бедненький! – приговаривала она. – Нет, не от моей руки ты умрешь. Ты сам определил свою судьбу, и теперь она совершится, хочешь ты того или нет. А я здесь ни при чем.

Даже сидя возле лежанки Энделя, она думала о Хельги. При мысли о нем все существо ее трепетало от острого, пронзительного чувства восторга, восхищения только тем, что он живет на свете. Каким красивым ей казалось каждое его движение, каждая черта лица, каким приятным звук его глуховатого голоса – словно сам Добрый Бальдр сошел к ней из сияющих небесных высей, чтобы принести мир и свет в ее смятенную жизнь. Она отдыхала душой, впитывая этот свет, ее пробирала сладкая дрожь при воспоминании о его глазах – она видела его взгляд перед собой, как наяву. Теперь, когда она осталась почти одна на свете, потеряв отца и не предполагая даже, где брат и что с ним, все ее привязанности и надежды сосредоточились на одном Хельги. Он один, умный, сильный, великодушный, отважный и благородный, мог спасти ее от злобы и подлости мира. Он, как прекрасное божество, уже однажды сошел к ней на эту серую землю и пообещал ей свою любовь. Перстнем альвов он заново обручился с ней, вскоре он вернется за ней и уведет по радужному мосту к сияющим вершинам мира, где только свет, только радость, только свобода и счастье… Он шел к ней, и она ждала его со все возрастающим нетерпением. Он был все ближе…

Энделя тоже томило нетерпение, но его мысли были гораздо менее возвышенными. Больше всего на свете он мечтал уехать из этого дикого места, затененного священной горой Раудбергой с ее мрачными каменными великанами, уехать к себе в Можжевельник, который предполагаемая свадьба должна была сделать вполне безопасным убежищем. Но пока что он, будучи полностью зависим от Торбранда конунга, который его сюда послал, не смел уехать без позволения. Да и как бы он мог передвигаться? Несмотря на честные старания Эйры, его рана заживала плохо. При всем желании Эндель не смог бы сидеть верхом, а одолевать многодневный путь по горам в носилках, привязанных между двумя лошадьми, – нет, так ему живым не добраться!

Торбранд конунг вскоре сам вспомнил о своем незадачливом союзнике. Дней через семь в Кремнистый Склон приехал Фреймар ярл со своей дружиной – конунг послал его посмотреть, как идут дела у Энделя и не появился ли Вигмар Лисица.

Когда Фреймар прибыл, Эйра находилась у ложа Энделя. Услышав, что явился ярл Торбранда конунга, она насторожилась, не зная, чего ждать. Фреймар ярл вошел, и Эйра невольно поднялась с места, впившись в него глазами. Облик его так поразил ее, что она застыла, как зачарованная.

Фреймару ярлу было уже двадцать шесть лет. Высокий, светловолосый, с твердым взглядом ярких голубых глаз, он был очень красив, не меньше, чем был красив в молодости его отец. Но красоту Хродмара даже родичи забыли за те двадцать семь лет, которые прошли с тех пор, как «гнилая смерть» изуродовала его лицо сетью мелких розовых шрамов. Красота его старшего сына казалась выкупом судьбы, которая раскаялась и хочет возместить ущерб. Стройный и сильный, гордый и величавый, Фреймар казался молодым богом. И вид его вдруг вызвал в памяти Эйры рассказ Атенес-Кори. «Наши мужчины, светловолосые и голубоглазые, казались им великанами…» Мало ли на свете светлых волос и голубых глаз? В землях Морского Пути в них не видели ничего особенного, но во всем облике Фреймара ярла Эйре вдруг померещилась какая-то особенная, неземная и вечная, истинно божественная величавость и сила. В нем возродились предки, те самые люди, что однажды покинули огнедышащую, залитую раскаленной лавой землю и пустились через море на юг, не зная, встретится ли им где-нибудь другая земля.

Фреймар тоже ее заметил. И тоже застыл, напряженно вглядываясь в нее: эта девушка напомнила ему сестру матери, кюну Хёрдис. В их лицах не было сходства, но один и тот же дух горел в их глазах.

– Ты – Эйра дочь Асольва? – спросил он и шагнул к ней. – Я – Фреймар сын Хродмара. Моя мать – Ингвильда дочь Фрейвида. Где Асольв? Моя мать велела, если я встречу его…

Он не договорил: внезапная суровость на лице Эйры остановила его.

– Мой отец убит, – сказала Эйра. – Я отомстила за него.

После этого Фреймар ярл сидел на скамье, держа в руках кубок, но не столько пил, сколько слушал. И по мере рассказа он со все большим негодованием посматривал на Энделя и со все большим пониманием – на Эйру. Сколько ни старался Эндель доказать, что Асольв сам навлек на себя гибель своим неразумием, Фреймар хорошо понимал, что об этом следует думать. Если бы не предательский удар Логмеля, то сейчас он разговаривал бы с братом матери, а не с этим косоглазым трусом! Пожалуй, Логмелю еще повезло, что он не дожил до этой встречи!

– Асольва похоронили? – сдерживая ярость, отрывисто спрашивал Фреймар. – Где?

– Там, за воротами. Ты видел, когда ехал, кучу камней.

– Ты сделал все, что полагалось? – допрашивал Фреймар, остро и требовательно глядя на Энделя. – Построил сруб, собрал погребальные дары, насыпал курган, принес жертвы? Да или нет? Ты сделал все для родича Торбранда конунга, которого твой родич убил как трус и подлец? Отвечай!

– Фреймар ярл! – стонал Эндель, изнывая под гневными взглядами, колющими, как ледяные мечи. – Ты же видишь, Фреймар ярл, я ранен! Моя рана плохо заживает, я не могу подняться даже в… э… а мой родич убит, мне не на кого положиться! Мне даже некому было поручить проследить за погребением!

– А я теперь, по-твоему, должен все переделывать? – со сдержанным бешенством восклицал Фреймар. – Опять тревожить мертвеца?

– Но зачем же… – слабо возражал Эндель.

– Зачем? А затем! Уж не думал ли ты, что я позволю брату моей матери лежать под кучей камней, как будто он пастух, растерзанный волками! Хоть волки тут и впрямь были, но я не оставлю моего родича на такой позор!

Но этим беды Энделя не ограничились. За время повторного погребения Фреймар узнал и о его намерении жениться на Эйре.

– Этого не будет! – сразу заявил он. – Ты поторопился. Раз уж ее отец мертв, то право решать ее судьбу принадлежит теперь Торбранду конунгу, ее родичу. Я отвезу ее к нему.

– Но ты…

– Я – ее брат! Я – ее родич, и мой долг – оберегать ее от всяких… А ты, когда поправишься, приезжай к нему и там к ней сватайся, как положено. И пусть конунг решает.

Говоря это, Фреймар твердо знал, что Торбранд конунг никогда не даст согласия на этот брак. Зачем им нужен подобный родич?

Эндель тоже понимал, что теряет невесту. Рушилась последняя надежда хоть как-то возместить свои потери в этом злосчастном походе. В отчаянии он даже попытался отговорить Фреймара ярла увозить ее, но, разумеется, напрасно. Как и его отец, Фреймар ярл был очень упрям и всегда хорошо знал, чего хочет. Прибегнуть же к силе, хоть он и имел сотню хирдманов против трех десятков фьяллей, Энделю даже в голову не пришло. За спиной Фреймара он видел грозного Торбранда конунга, да и сам Фреймар мог одним взглядом своих звездно-голубых глаз мгновенно пригвоздить Энделя к месту. Эндель был мнительным, внушаемым и слабодушным человеком: при столкновении с чьей-то сильной волей он терялся и не смел сопротивляться даже чужими руками.

Через три дня Фреймар ярл уехал обратно на север, увозя с собой четырех женщин: Эйру, Эйвильду, Уннхильд и служанку Альдис.

– Прощай, Эндель хёвдинг! – сказала Эйра своему незадачливому жениху. – Нам с тобой не увидеться больше. Будь мужественным и с твердостью встречай свою судьбу. Не всякому выпадает завидная участь, но за всяким сохраняется право встретить судьбу с завидной стойкостью. Вот и все, что я могу сказать тебе.

Выйдя из спального покоя, она сразу же забыла Энделя. Ее мысли целиком занимал другой. Она ехала к Торбранду конунгу, тому самому, которого уже почти три десятилетия проклинал весь Квиттинг. Но Эйра не испытывала ни страха перед этим человеком, ни даже своей прежней досады на то, что они с ним в родстве. Судьба вела ее, и перстень альвов сиял на ее руке живым светом встающего солнца. Она была спокойна за свое будущее. Так или иначе, что бы ни случилось, куда бы ее ни увезли, перстень альвов поможет ей соединиться с тем, кто его подарил, и из любой дали повернет их пути друг к другу.

* * *

Вигмар Лисица со своим войском зашел в Кремнистый Склон только потому, что другой дороги на север не было. Он собирался здесь переночевать по пути, а заодно помириться с Асольвом, которого, конечно, будет нетрудно уговорить присоединиться к «клятве на озере Фрейра». К тому, что ждет его здесь, Вигмар не был готов.

Эндель впустил его в усадьбу без сопротивления: он еще не сошел с ума, чтобы с одной сотней биться против восьми сотен! Еще издалека заметив два свежих кургана чуть поодаль от ворот, Вигмар насторожился. Кто-то умер? Да двое сразу! Или фьялли успели побывать и тут? Ворота были открыты, а в них стоял… Вигмар не сразу узнал Энделя Домоседа: они виделись давно, да и не ожидал Вигмар встретить так далеко от дома человека, чья любовь к собственному очагу даже дала ему прозвище! (Хотя то, что очаг усадьбы Можжевельник можно назвать собственным очагом Энделя сына Финнульва, Тьодольв и Вальтора из рода Дрекингов решительно отказывались признавать.)

– Ты здесь? – воскликнул Вигмар, когда Эндель, помогая ему вспомнить, сам назвал себя. – Почему? И что это за курганы?

– Это – моего родича Логмеля. – Эндель предпочел ответить только наполовину. – Он погиб… Умер от раны.

– Ты с кем-то бился? Где Асольв? Где его семья?

– Их здесь нет. Они уехали.

– Куда?

– Пройдем-ка лучше в дом. Не годится нам разговаривать во дворе, как каким-нибудь…

Едва ли эта небольшая отсрочка помогла бы Энделю, но вмешалась судьба и его объяснения не понадобились. На сей раз судьба приняла вид дородной, морщинистой старухи с толстыми руками, на которую Эндель и его люди ни разу за все свое пребывание здесь не обратили внимания. Когда Вигмар со своими людьми и с Энделем проходил через кухню к гриднице, она вдруг встала со скамьи у очага и шагнула вперед.

– Что, небось уже плетет сети своим лживым языком? Давай, Вигмар хёвдинг, я тебе все расскажу! – заявила старуха и остановилась перед Энделем. – Ну, троллиный выкидыш, теперь-то ты свое получишь! – грозно продолжала она.

Эндель онемел: от старой рабыни никто не ждал подобных речей, и у него мелькнула мысль, что он видит перед собой свою собственную фюльгъю.

На лицах слэттов отразилось изумление, но Вигмар нисколько не удивился.

– А, Гудрид! – воскликнул он. – Рад видеть тебя живой и здоровой! Где все? Где твой сын, где фру Эйвильда, Эйра? Куда они уехали?

– Уехали! Мой сын убит, – голос старухи дрогнул, морщинистые веки заморгали. – Он ранил этого мерзавца, и его убил тот, что помер! Так ему и надо! Помучиться бы ему только подольше!

Старая Гудрид подняла к лицу край передника и зарыдала. При слове «убит» даже ее жажда расплаты отступала перед неостывшим горем. Эндель стоял остолбенев: он понял, кто это. Он знал, что Асольв зовется сыном рабыни, но ему и в голову не приходило, что эта самая рабыня жива и по сей день живет в усадьбе! Теперь стало ясно, почему эта старуха (да, кажется, эта) всю ту ночь просидела над коченеющим телом Асольва, подвывая и причитая.

– Йомфру Эйра отомстила за него, – подала голос другая служанка, видя, что ярлы слушают Гудрид и ничего страшного не происходит. – Она ударила его ножом в живот, и он потом на рассвете умер, через одну ночь.

– А сама она что? – спросил Вигмар у рабыни, глядя вроде бы на нее, но взгляд его стал таким отстраненно-сосредоточенным, словно он сквозь людей и стены дома пытался увидеть что-то за пару дней пути отсюда.

– Ее сначала заперли в кладовку, а потом выпустили утром. Они, – рабыня подбородком показала на Энделя, будто боялась запачкаться, показав рукой, – думали, что она ведьма.

– А потом?

– А потом приехал один фьялльский ярл и увез ее. Он велел заново похоронить хозяина, а ее увез. Сказал, что он ее брат и не допустит… ну, чтобы всякие… Он, – служанка беспокойно хихикнула и опять показала подбородком на Энделя, – говорил, что ее в жены возьмет.

– А она? – внешне спокойно спросил Хельги.

– А она… смеялась над ним, – служанка подумала, но не нашла другого слова для той снисходительной жалости, которую Эйра питала к «жениху». – Он все думал, что она лекарствами хочет его отравить, а она говорила, что его, мол, ждет смерть не от ее руки. Что какая-то другая невеста ему подарит бронзовый нож… Ну, я не знаю!

Под напряженным взглядом Хельги женщина окончательно смутилась и умолкла.

– Бронзовый нож? – в один голос воскликнули Тьодольв и его сын Вальгаут.

Это ни к чему не вязалось: бронзовыми ножами уж сколько веков не пользуются. Вот разве что… для жертвоприношений.

– Что за человек ее увез? – допрашивал Хельги, беспокоясь, что от челяди не добьется толкового ответа. – Как его имя? Или прозвище? Или как он выглядит? Кольцо тому, кто скажет! – Он показал золотой перстень у себя на руке.

Отдать он был готов гораздо больше. Все эти дни он стремился к Эйре, мечтал скорее увидеть ее снова – а тем временем в ее доме совершились такие жуткие, кровавые события! Она потеряла отца, а теперь еще и исчезла из дома! Где, у кого ее искать?

– Это… один мальчишка… сын йомфру Ингвильды, – сморкаясь в передник, гнусавым от слез голосом проговорила Гудрид. – Он и похоронил заново… все-таки брат матери… Нечего сказать, совесть есть, хоть и фьялль… А ты, подлюга! – вдруг яростно накинулась она на Энделя, и тот отшатнулся, как от медведицы. – Подлюга! Чтоб твоей матери света не видать! Чтоб тебе самому валяться, чтоб волки тебя драли! Бросил… камнями засыпал… Чтоб тебе!..

Гудрид опять зарыдала, словно выплевывая сквозь слезы невнятные проклятья.

– Но это не я! – отговаривался Эндель, шаря взглядом по лицам вокруг, как будто выискивая поддержку. – Вигмар хёвдинг! Ты же не будешь слушать рабыню, когда речь идет… Я… Ты не имеешь права! Это не я его убил! Это же Логмель! Я вовсе не хотел! Да я сам бы отрекся от такого родича! Такой подлый удар… Но я же не знал. Я же его не просил, спроси у людей! Я… Честный поединок… Спроси у моих людей!

Он искал взглядом своих хирдманов, но их оттеснили куда-то в самые дальние углы.

– А кто его сюда привел? Логмеля? – Желтые, пронзительные глаза Вигмара смотрели на Энделя таким странным и нехорошим взглядом, что у того дрожали колени, пересыхало в горле и путались мысли. – Кто его сюда привел? Что вам было нужно от Асольва? Что тебе не сиделось дома? И если приезжал Фреймар, сын Ингвильды… Или это был Модольв? Ну, неважно. Почему он сюда при-ез-жал и почему ты ему ее от-дал?

Отвечать Эндель не мог, но зато челядь Асольва окончательно осмелела и разговорилась. Вигмара Лисицу здесь знали много лет и надеялись, что уж теперь-то давний друг и почти родич покойного хозяина за них постоит. Постепенно все разъяснилось.

– Продался Торбранду Троллю! Переметнулся к фьяллям! – с негодованием гудели пастухи, водоносы и скотницы.

– Он-де хочет платить фьяллям дань, а квиттов и знать не хочет!

– Хозяину тоже предлагал, паскуда!

– А хозяин ему: вали-ка ты туда, откуда пришел!

– Торбранд Тролль теперь его хозяин!

– Удавить его, сволочь косоглазую!

Западных квиттов заперли в одном из гостевых домов, а Энделю пришлось в одиночестве проводить ночь в той самой кладовке, где когда-то сидела под замком Эйра. К вечеру Вигмар и Хельги уже знали в подробностях все, что случилось здесь, а еще о том, что произошло на Золотом озере. В этой части рассказ был весьма путаным, поскольку челядь могла повторить только то, что уловила из разговоров Фреймаровых фьяллей. Но даже и это повествование, больше похожее на «лживую сагу», повеяло на душу Вигмара небесной отрадой. То, что все его домочадцы с Альдоной и Хроаром укрылись в пещерах Кузнечной горы, вовсе не казалось ему невероятным. Это отличный, в самом деле, выход, раз уж Торбранд конунг явился на Золотое озеро! Впервые за последние полмесяца Вигмар и его сыновья вздохнули свободнее. Но радоваться было рано: судя по всему, фьялли по-прежнему оставались на Золотом озере, а Альдона с братьями и домочадцами – в горе.

– Он ждет нас! – сказал Вигмар, имея в виду Торбранда конунга. – Ждет, когда мы вернемся. И, пожалуй, не годится заставлять такого благородного человека ждать слишком долго!

– Несомненно, – несколько отрешенно соглашался Хельги.

Все его мысли были с Эйрой. Она в руках Торбранда. И хотя тот, как муж ее тетки, не обидит племянницу жены, все же достать ее из рук Торбранда конунга будет не легче, чем отвоевать у дракона! Она теперь как золотой клад Фафнира, что так ярко сияет в лапах чудовища. И только через смерть чудовища этим кладом можно завладеть!

Хельги не меньше Вигмара стремился к Золотому озеру, и решили выступать без промедления.

Но сначала Вигмар Лисица намеревался устроить еще одно дело.

Назавтра все поднялись спозаранку и потянулись к Раудберге. Едва рассвело, над землей еще висел туман, и вершина священной горы казалась каким-то островом, единственным твердым местом в море стихийного беспорядка еще не сложившейся вселенной. Здесь, между землей и небом, располагалось место для встречи богов и людей, и древние каменные великаны по краям площадки молчаливо несли почетную стражу.

Все квитты, кроме Энделевой сотни, по-прежнему запертой в гостевом доме, собрались на площадке святилища. Слэтты уже не могли тут поместиться, и они расположились полукольцом под горой, а наверх с квиттами поднялись только Хельги и ярлы. Вигмар возглавлял шествие; сегодня он оделся в синюю рубаху, серую волчью накидку и серый плащ. Свои темно-рыжие волосы, обычно заплетенные в пятнадцать косичек, собранных в хвост, он сейчас распустил по плечам, и только на лбу они придерживались празднично расшитой повязкой. Вид у него был сдержанно-суровый, духом Одина веяло от его жесткого лица, и при взгляде на него пронзал благоговейный ужас.

Все разместились плотной толпой по кругу площадки, только в середине осталось свободное пространство с большим черным кругом от прежних жертвенных костров. Вигмар Лисица вышел вперед; неровный шум шагов, гул и шорохи стали утихать.

Вигмар встал у края жертвенного круга, поднял лицо к небу, держа руки перед собой, как будто на ладонях подносил богам свое обращение, и заговорил:

Внимайте словам моим, Вышние Боги, слух преклоните к людям зовущим! Славьтесь вы, асы, и славьтесь, богини! Вас почитаем и молим о благе! Жертвенной кровью сталь освятим мы, силою Тора и Тюра отвагой! Славу пошлите нам, в битвах бесстрашным, Ратей Отца благосклонности ищем!

Пока он говорил, в святилище стояла тишина, только ветер гудел над вершинами гор, точно подхватывая каждое его слово и перенося к престолам богов. Громкий, звучный голос Вигмара отдавался в сердце каждого из стоявших вокруг, и душа каждого повторяла за хёвдингом – он служил общим голосом собравшихся, был их главой, их силой и волей.

По знаку Вигмара хирдманы расступились и на свободное пространство вывели человека со связанными сзади руками. Это был Эндель Домосед, в злосчастный день задумавший покинуть свой дом, – одетый в красивую белую рубаху, с тщательно расчесанным волосами и бородой, как для праздника, но лицо выглядело бледным, растерянным и жалким. Кремневый молот на деревянной рукояти, который старая Гудрид, единственная здесь женщина, с важным и торжественным видом вложила в руку Вигмара, предназначался для него. Эндель дрожал, ноги были как не свои, но два парня крепко держали его под локти и не давали упасть. Уже понимая, к чему идет дело, он не противился и не умолял о пощаде: жесткое лицо Вигмара Лисицы было лицом его судьбы, и у него не хватало духа спорить с ее безжалостным приговором. Почти на руках его поднесли к черному кругу. Эйра предрекала: столом будет жертвенный камень… обручится… бронзовым ножом… Неотвратимость всего этого стала очевидна, но притом – не верилось, что его земному пути тут и конец… Что напрасно он пытался стать сильнее, чем был на самом деле… Но понял он это только сейчас, когда уже поздно.

Орвар и Вальгаут крепко взяли Энделя за плечи. Вигмар отступил на шаг. «Будь тверд и мужественно встречай свою судьбу!» – говорила Эйра. Но Эндель уже не помнил ее прощальных наставлений: он находился на грани обморока и едва осознавал происходящее с ним.

– Примите его, о Светлые Асы! – громко воскликнул Вигмар. – Примите его, он идет к вам!

Взмахнув кремневым молотом, Вигмар точным сильным движением ударил Энделя в лоб. Без крика тот качнулся назад, но руки парней не дали ему упасть, а бережно положили на черный камень, закопченный тысячей костров, но так давно не знавший сладкой человеческой крови. По этому поводу полночи шел бурный спор: Хельги твердил, что человеческая жертва приятна только великанам, что это дикость, что в Слэттенланде от этого обычая давно уже отказались. Многие из молодых квиттов его поддержали, но Вигмар настоял на своем: он считал, что этой жертвой он сделает два дела разом. Во-первых, заручится надежной поддержкой богов – ведь не даром же двадцать семь лет назад Один отдал победу фьяллям, не даром, а за то, что Торбранд конунг принес ему в жертву Вильмунда конунга, старшего Стюрмирова сына, и на девять дней оставил тело висеть на дубу. А во-вторых, это наилучший способ почетно избавиться от Энделя Домоседа. От него давно уже пора избавиться, и в этом все потомки рода Дрекингов охотно его поддержали. «Тогда округа Эйнеркрет снова будет наша! – горячо говорил Тьодольв. – Мы отучим фьяллей лазить на наши берега, избавимся от Энделя, и наш род снова займет свое прежнее положение! Лучшего союзника тебе, Вигмар, на западном берегу не найти!»

– Дух воина уходит к вам, Светлые и Могучие! – заговорил Вигмар. – Уходит к вам по влажным воздушным тропам! Пусть горячая кровь его освятит наше оружие, придаст крепость клинкам, остроту лезвиям, надежность рукоятям!

Древним бронзовым ножом Вигмар перерезал горло оглушенной жертве, старая Гудрид подставила широкую жертвенную чашу, бронзовую, ярко начищенную, сияющую, как полная луна, и темная кровь дымящейся струей потекла в нее. Старуха обмакнула в чашу пучок омелы, хотела обрызгать жертвенной кровью оружие ярлов, но вдруг охнула и застыла, держа в одной руке омелу, а в другой чашу. Кровь темной густой струйкой потянулась по боку перекосившейся чаши и закапала на камень, но этого никто не видел.

В воздухе над площадкой, не слишком высоко, возникло беловатое сияние. Оно густело, вытягивалось, превратилось в широкую полосу сверху вниз, и нижний конец беловатого луча почти дотронулся до лежащего на камне тела. Вдруг сияние взметнулось, как длинный язык белого огня, и из него показалась человеческая фигура. Рослая, статная женщина с огромной копной вьющихся по ветру огненно-рыжих волос вышла из белого луча, и от движения ее по всей площадке распространились потоки густой упругой силы. Посланница высшего мира раздвигала пространство земного воздуха и гнала по нему волны, как камень по воде. Она была одета в кольчугу, в руке держала длинное копье, и его наконечник сиял как солнце, так что каждый, едва задев его взглядом, невольно жмурился.

С замершим сердцем люди вглядывались в небесное видение. Но разглядеть лица валькирии не удавалось: оно было как бы соткано из множества золотисто-солнечных бликов и сияло, как солнце, на которое нельзя смотреть, но прекраснее которого нет ничего в девяти мирах. Небесно-голубые глаза ярко блестели, но взгляд их был таким пронзительно-неземным, что смертные отводили глаза – нет сил человеческих глядеть в глаза смерти. К собравшимся пришла Эльдахвит – Бело-Пламенная – Дева Молний, одна из восьми небесных сестер Альвкары, той самой, ради которой Хельги когда-то начал поход. Но сейчас его переполняли те же восторг и ужас, что и всех вокруг него; о любви небесной девы он больше не мечтал. Так бывает – исполнение мечты порисходит тогда, когда ты уже оставил ее…

Эльдахвит простерла левую руку вперед и сделала движение, будто поднимает что-то невидимое. И жертвенная кровь из чаши в руках онемевшей старухи темно-красной волной взметнулась вверх и осыпала фигуру валькирии сотней пламенеющих искр. Валькирия во второй раз взмахнула рукой, будто бы собрала «росу клинков» снизу и бросила на толпу – и те же пламенные искры тысячами упали на людей и исчезли, но каждому стало жарко. А Бело-Пламенная заговорила:

Множились распри в злобные годы, духом отважных в битвы толкали. Мститель, рожденный роком суровым, злобу раздоров вырастил в сердце.

Она говорила, и голос ее шел не от лица, а от всей фигуры и струился волнами по широкой площадке святилища. Эти волны пронзали каждого из слушавших, наполняли дрожью, а каждое слово невидимый резец так глубоко и четко высекал в памяти людей, что никто и никогда не сумеет забыть этого предсказания.

Мирным обетом над славным курганом кончатся битвы в племени квиттов; черный дракон, чешуею блестящий, в землю уйдет в руках исполина. Явится новый воитель отважный, двумя завладеет драконами двергов; меч, из кургана вернувшийся к свету, кровь злую выпьет и снимет проклятье.

Вигмар стоял, держа в опущенной руке жертвенный нож и глядя прямо в солнечное лицо посланницы Одина. Одна валькирия уже прошла через его жизнь, оставив в ней благодетельный пламенный отсвет, но Эльдахвит несла ему не самовольную, а благословленную Одином помощь! Вся его прошедшая жизнь разворачивалась перед ним. Он видел свою давнюю молодость, когда он бежал от наступающих фьяллей, сначала один, потом с горстью людей, которая никак не могла дать отпор захватчикам; как потом он пришел сюда, на Золотое озеро, и здесь, впервые получив опору под ногами, заставил фьяллей отступить назад и впервые обозначил границу своих владений, непреодолимую для чужих. Как потом, два года спустя, он вдвоем с Ингвидом Синеглазым собрал войско, которое одержало победу над войском Торбранда конунга; как потом они потерпели поражение от того же Торбранда, добывшего меч Дракон Битвы. После этого мертвые великаны в святилище Стоячих Камней тоже дали предсказание. Он и сейчас, двадцать пять лет спустя, помнил каждое слово. Он видел множество «злых годов», обещанных великанами, видел и «мстителя из рода конунгов», который мстил больше своей земле, чем врагам. И вот впереди показался берег: Один обещал снять проклятье.

Последние слова отзвучали; фигура валькирии исчезла, померкло и растаяло белопламенное сияние над площадкой. Все стало как прежде – и все изменилось. Та горячая мощь, которую принесла с собой Дева Молний, не ушла вместе с ней, а осталась, как бы вплавленная в сам воздух святилища, в камень, в оружие, в саму кровь собравшихся здесь людей. Благословение Одина вошло в них и наполнило силой, отвагой и нерушимой верой в победу. Даже вид с горы словно бы распахнулся шире: туман растаял, и, казалось, само будущее стало видно на ясном горизонте. Впервые за три десятилетия квитты увидели впереди свободу и силу своей державы, той, которую им еще предстояло возродить. Это случится еще нескоро, и никто не ждал, что все решит одна битва и одна победа; но теперь у их долгого, тяжелого, полного потерь и испытаний пути появилась видимая цель.

Хельги обернулся к тому месту, где когда-то впервые увидел Эйру. Он думал о ней даже сейчас, когда образ Девы Молний еще стоял перед глазами. Ему хотелось, чтобы Эйра присутствовала здесь и видела это, чтобы она слышала предсказание, обещавшее конец унижению и мукам Квиттинга. Или чтобы она поскорее узнала обо всем этом. Она будет так счастлива… Она так страдала, видя горькую участь своей родины и не в силах ничем ей помочь… Она тоже была валькирией по духу; она была сердцем Квиттинга, горячо бьющимся и страдающим, и Хельги хотел как можно скорее разделить радость и надежду с ней, с той, кому они так нужны…

И он увидел ее, увидел на том же самом месте, под боком того же черновато-серого валуна. В том же коричневом платье, окутанная пушистым облаком темных волос, она смотрела на него горящими темными глазами, и лицо ее сияло божественным светом. Он знал, что это лишь видение, знал, и все же в сердце его вспыхнула такая живая и горячая радость, словно она появилась наяву. Это тоже знак богов – знак, что путь приведет его к ней. Взгляд ее, устремленный прямо на него, был пылким, трепетным и нежным. Если в облике валькирии Квиттингу явилась его судьба, то Хельги сейчас видел свою судьбу – ту, к которой стремился даже тогда, пока еще ее не знал.

Сразу после жертвоприношения войско двинулось на север.

* * *

На четвертый день войско впервые повстречало фьяллей. С перевала передовой разъезд заметил, как с хутора под названием Черничник, где жил Глаф бонд, выехали человек восемь-девять всадников и во весь опор умчались по тропе к Золотому озеру. Домочадцы Глафа бонда, когда войско добралось до хутора, подтвердили: тут уже дней десять жил фьялльский дозорный отряд. В почти разоренном хозяйстве не осталось ни птицы, ни скотины, кроме одной коровы и трех коз, что Глафовы дети-подростки успели вовремя угнать в лес и прятали там до сих пор. Сам Глаф, хоть и получил рану у злополучной Брусничной горы, все же попрощался со своей исхудалой женой и вместе с войском отправился дальше на север. Хёвдингу он сейчас был нужнее.

Все понимали, что Торбранд конунг, получив предупреждение, немедленно подготовит войско к битве. До Золотого озера оставалось меньше дня пути, встречи с врагом можно было ждать когда угодно, поэтому Вигмар велел всем надеть кольчуги и шлемы, у кого они имелись, и приготовиться вступить в бой. Нельзя сказать, чтобы у кого-то сохранилось желание петь боевые песни: давно будучи в походе, выдержав много долгих переходов и несколько жестоких битв, квитты устали и замучились. Но отступать было некуда: враг ждал их на собственной земле, и ради ее освобождения каждый бонд отдал бы свою – хотя, конечно, от Вигмара хёвдинга до вольноотпущенного вчерашнего раба, каждый предпочел бы остаться живым и увидеть своих родных живыми.

– Насколько я знаю Торбранда конунга, он не станет нападать на нас внезапно, – говорил Хельги Вигмару по дороге. – У него больше людей, чем у нас, и хитрить ему ни к чему. Наверняка он сейчас вышлет навстречу нам кого-то из своих ярлов, чтобы назначить день битвы. Можно будет выторговать себе несколько дней для отдыха.

– А он даст? – хмуро уточнял недоверчивый Гейр.

– Скорее всего, даст. Что бы про него ни говорили, Торбранд – благородный человек. Ему нет чести в том, чтобы избивать противника, который едва стоит на ногах. Если бы ты не был против, Вигмар хёвдинг, я бы сам предпочел поехать переговорить с ним и назначить время битвы. И обговорить условия. Ведь уже однажды мой отец помог квиттам, когда фьялли дошли до восточного побережья? Моему роду покровительствует Один – он поможет мне. Моя мать, когда дух ее явился мне на кургане, завещала мне избавить Квиттинг, ее родину, от войны. Я хотел бы попытаться сделать это.

Квитты не возражали. Хельги был рад, что ему доверяют дело, которое он считал своим не меньше, чем квитты вокруг него. Он привык к этим горам, что сперва казались ему слишком каменистыми и дикими, привык к этим темным ельникам, к рыжим кремневым и серым гранитным скалам, к россыпям черно-бурой железной руды под ногами, ко мхам и лишайникам, к можжевеловым зарослям на склонах. В нем проснулась память материнского рода: что-то из самой глубины души отзывалось на вид квиттингских гор. Он не был здесь чужим, и счастье этой земли было его счастьем.

Вызываясь ехать вперед, он думал и об Эйре. Превыше всех сокровищ он ценил возможность поскорее увидеть ее, увидеть снова и убедиться, что это не мечта, не сон, что она жива и благополучна. Он с честью выполнил ее завет: уничтожил дракона внутренней вражды квиттов, не убивая при этом Бергвида сына Стюрмира. Теперь он стремился довести дело до конца и избавить родину матери от фьяллей. Тогда подаренный кюной Хельгой перстень альвов обретет настоящую силу. Только тогда он подарит им счастье любви, когда будут убиты оба этих дракона. И Хельги стремился вперед, как стрела, у которой есть только одно назначение – лететь в цель. Он больше не мог ждать, его подталкивали вперед скалы и деревья, его побуждали к действию голоса бесчисленных предков-квиттов, которые сейчас проснулись в нем и заговорили. Это было то, для чего он родился на свет. И нет для человеческой судьбы большего счастья, чем выполнить свое предназначение.

Велиг Лучинка со своим сторожевым десятком, проведя в пути почти всю ночь, прискакал в усадьбу Каменный Кабан уже к позднему утру следующего дня. Новость его подняла всю усадьбу на ноги: Торбранд конунг, хотя и выставил предусмотрительно дозоры, все же думал, что первую весть ему подаст Эндель из Кремнистого Склона.

– Переметнулся! – возмущенно восклицал Сигвальд Хрипун. – Я тебе говорил, конунг! Как увидел, что Вигмар Лисица раздобыл еще столько войска, так сразу предал тебя и переметнулся обратно к квиттам! Чего еще было ждать!

– Это потому что Фреймар ярл увез у него невесту! – усмехаясь, заметил Сёльви. – Вот он и обиделся.

– И правильно сделал! – сам себя хвалил Фреймар ярл. – Чтобы я такому паскуднику оставил свою сестру – да скорее небо упадет на землю!

Эйра уже несколько дней жила в усадьбе среди фьяллей. Ожидая встречи, она думала о Торбранде конунге как о неком злом божестве. Как Фенрир Волк судьбой предназначен погубить Одина в час Затмения богов, так Торбранд конунг создан губителем Квиттинга. Этот человек почти три десятилетия нес земле квиттов разорение и гибель; ни сопротивление, ни покорность не могли отвратить бед. Каждое новое поколение получало свою долю этой борьбы. Гибли вожди квиттов, появлялись новые, и только он, Торбранд конунг, оставался неизменным, бессмертным и несокрушимым, как скала. Неодолимым, как злая судьба, что погубит любую доблесть.

И вот она увидела его. Никогда до встречи с Фреймаром Эйре не приходилось видеть фьяллей, но теперь их облик показался ей таким знакомым, будто она жила среди них в детстве: эти заостренные носы, эти серые и голубые глаза, светлые волосы, заплетенные над ушами в две толстые косы, эти подвески-молоточки (они называются «торсхаммер») на поясах, шейных гривнах, даже на конской упряжи.

Торбранд конунг… Как Одина, его нельзя было не узнать. Образ его с самого детства присутствовал в ее сознании наряду с образами богов или героев древности, и Эйра как на знакомого глянула на мужчину, в облике которого только морщины на лице да еще мудрый, немного насмешливый взгляд водянисто-голубых глаз говорили о том, что ему пошел седьмой десяток. В шестьдесят два года Торбранд конунг оставался крепким, как сорокалетний.

И не только его она узнала. Многие лица казались ей знакомыми. Сердце подсказывало ей: пожилой воин с седеющей бородой и простодушными молодыми глазами – Снеколль Китовое Ребро, а вот этот, худощавый и ловкий, со спины похожий на молодого парня, но с рыжеватой сединой в светлых волосах – Сёльви Кузнец, сын Стуре-Одда. Она уже видела их всех, только не своими глазами…

И фьялли смотрели на нее с изумлением: Фреймар еще не успел объявить, кто она такая, а уже у многих было чувство, что они знакомы с ней. Во всем облике этой девушки проглядывало что-то величавое и таинственное; не скажешь, что она особенно хороша собой, но глаза ее горят таким удивительным, смелым воодушевлением, в каждом движении такое горделивое изящество… Ни капли страха, робости, смущения… Кто она? Кто?

– Ты похожа на свою тетку, – сказал Торбранд, когда Фреймар назвал ее имя. – На мою жену кюну Хёрдис.

– Тебе лучше судить об этом конунг. Я ее никогда не видела. Когда я родилась, ее уже не было на Квиттинге.

И никто из фьяллей даже мысленно не упрекнул конунга в заблуждении, а, напротив, все ощутили облегчение, будто нашли разгадку своего странного впечатления. Лицо Эйры с большим лбом, огромными глазами и маленьким, утопленным назад подбородком совершенно не напоминало лицо Хёрдис, с ее густыми черными бровями, острыми карими глазами и половинчатой улыбкой, при которой правая бровь и правая половина рта дергались кверху. Но каждый, кто сейчас видел Эйру, ощущал то же смутное, тревожное, чуть боязливое благоговение, которое внушала им Хёрдис Колдунья. Сила Хёрдис была более острой, напористой, она ломала волю и каждого стремилась подчинить себе. Сила Эйры была совершенно другой. Она вовсе не стремилась к господству, но она как бы проникала внутрь души и изменяла ее: человек начинал смотреть на мир новыми глазами. За те несколько дней, которые Эйра успела прожить среди них, это почувствовал каждый. При взгляде на нее возникало ощущение неоднозначности всего вокруг, пробуждалось стремление думать о прошлом и предугадывать будущее. В памяти всплывало то, чего никогда не видел, волновало непережитое, древние сказания смыкались с сегодняшним днем и становилось ясно, что прошлое и будущее, земное и небесное, временное и вечное не разделены глухой стеной, что, напротив, они отражают и продолжают друг друга, что ни у какого явления нет четкого начала и конца, а все лишь перетекает одно в другое и повторяется на бесчисленном множестве уровней. Эйра подносила кубок своему родичу-конунгу, и каждый в гриднице, видя ее, ощущал себя эйнхерием на пиру в Валхалле и видел валькирию, подающую пиво Одину. Гёндуль и Скёгуль пусть рог мне подносят…

Однажды Торбранд конунг завел с ней речь о кладовых Хродерика. Страшный поход под горой не уничтожил его желания найти их; убедившись, что путь к цели очень непрост, он больше прежнего стремился все-таки преодолеть его. И Эйра ничуть не удивилась его неудаче.

– Так и должно было быть, – сказала она. – Даже темным альвам нет пути в кладовые Хродерика. Раньше я тоже думала, что они могут помочь. Но потом поняла, что ошибалась.

– Но почему? Ведь все подземное и подгорное пространство принадлежит им.

– Нет, конунг, – Эйра покачала головой. – Темным альвам принадлежит лишь то пространство, что не тронуто людьми. То, что осталось в первозданном виде. А то, что испытало на себе человеческую руку, отныне принадлежит человеку. Как и то пространство, что было освещено искрами огня, отторглось от Бездны и вошло во владения богов, стало служить миропорядку. Боги создали человека для того, чтобы он добился власти над всем видимым и невидимым миром – если сумеет. Если в нем хватит силы, ума, трудолюбия, стойкости. Боги не запретили роду человеческому овладевать сокровищами земных недр. Кузнечная гора когда-то принадлежала двергам, но потом туда пришел Хродерик Кузнец. И те жилы, из которых он выбрал руду, больше не принадлежат темным альвам. Они принадлежат людям. А Вигмар Лисица продолжает это дело и заставляет сокровища гор служить человеческому роду. За это народ двергов ненавидит его. Он их злейший враг, потому что с его помощью люди в Медном лесу обретают силу, а дверги слабеют. Они уже не раз пытались выжить его отсюда. Однажды они пытались разрушить его печи и кузницы. Грюла загнала их обратно в гору и закрыла выход заклятым камнем.

– Но Вигмар действительно владеет мечами Хродерика Кузнеца?

– Разве ты не видел их? Они есть, но не стоит тебе пытаться взять их.

– Почему? – Торбранд конунг пристально глянул на нее.

– Подумай! – Взгляд Эйры вспыхнул темным огнем. – Подумай, сколько сокровищ ты когда-то нашел на Квиттинге. И где они все? Ты, Торбранд конунг, обильно засеял нашу землю костями и полил кровью, но что за урожай ты собрал? Ты разорил Квиттинг, но разве Фьялленланд стал богаче? Раздор не обогащает род человеческий! От раздора делаются беднее все!

Эйра встала на ноги и выпрямилась. Фьялли смотрели не нее, затаив дыхание: каждый ждал ее слов, как пророчества самой норны. А ее захватило воодушевление: она должна сказать ему самое важное, ради этого судьба привела ее сюда и столкнула с ним.

– Уходи, Торбранд конунг! – тихо сказала Эйра. – Уходи отсюда. Здесь тебе нечего взять. Уходи, пока ты не нашел здесь свою смерть. Смерть твоя ходит по горам Медного леса; я не знаю ее облика, я не вижу ее лица, но судьбы не изменишь. Смерть твоя выросла из корня квиттингских гор; ты приносил ей жертвы, ты растил ее, и вот она созрела. Уходи!

Голос ее внезапно сломался, глаза налились слезами, она сжала руки перед грудью, и сердце Торбранда дрогнуло: ему вдруг показалось, что она любит его и боится его смерти как величайшего горя.

– Ты… ты мой родич, ты муж моей тетки… – быстро, задыхаясь, продолжала Эйра. – Ты спас ее… ты освободил ее из пещеры великанов, ты вырвал ее из-под власти каменного племени, ты вернул ее к людям. Ты спас ее от жуткой участи, хуже, чем смерть, и я не могу… Не могу желать тебе несчастья. Уходи, возвращайся к себе, в свою землю, так будет лучше для всех.

Торбранд конунг молча смотрел на нее. С ним говорило сердце Медного леса, его дух, слитый из духа тысяч людей, мужчин и женщин, стариков и детей, ныне живущих и давно умерших. Дух поколений говорил в этой странной девушке, племяннице его жены-колдуньи.

Но этого было мало, чтобы заставить Торбранда сына Тородда свернуть с пути. Половину своей жизни он отдал борьбе с этой странной землей. Она наносила ему поражения, она лишала его самого дорогого, она покорялась ему и давала залоги, но ни битвы, ни смерть великана, которого звали корнем квиттингских гор, ни меч Дракон Битвы, ни даже Хёрдис Колдунья, взятая в жены, и сын, рожденный от нее, – ничто не могло закрепить его победу над этой землей. Приходил новый день – и победа, казавшаяся незыблемой, туманом утекала из рук. Торбранд конунг смотрел в глаза Эйре, той, что заменила Квиттингу уведенную им Хёрдис, и весь пройденный путь казался ему бесчисленным множеством туманных ручейков вместо твердой ясной дороги. Его путь не вел к победе и не мог вести. Никакая победа не бывает окончательной. Никакой Дракон Битвы, никакое мужество, сила и удача не подчинят всего одному. Суть жизни – разнообразие бесчисленных стремлений, и ни человек, ни великан, ни бог не сможет собрать в кулак бесконечное число живых ручейков и подчинить их себе. Сейчас он это понял.

Но отступить? Торбранду уже приходилось отступать с Квиттинга. Но он уходил, зная, что вернется. Если он отступит сейчас, этот уход будет последним. Он признает свое бессилие перед духом чужой земли, которая так и оставалась чужой, сколько бы крови фьялли ни проливали на нее. Вернется домой, признает, что все эти десятилетия борьбы, все страдания и жертвы были напрасны… И умрет с сознанием, что отдал свою жизнь поражению…

Нет. Этого он сделать не мог.

– Каков бы ни был мой путь, он мой, и я не сверну с него, – тихо сказал он Эйре, глядя в ее глаза и обращаясь прямо к своей странной судьбе. – Мой меч несет победу или смерть. Они неразрывно скованы в нем, как две стороны клинка, и одной не бывает без другой. Каждому придется умереть, когда настанет его черед. Но мой сын не упрекнет меня в том, что я из-за страха смерти свернул с пути победы.

Эйра еще некоторое время с трепетом смотрела на него, надеясь, что он что-то добавит, но Торбранд молчал, неподвижный и непоколебимый, как скала. Он был проклятьем Квиттинга, но пролитая на Квиттинге кровь фьяллей создала между ними кровное родство.

Когда Эйра услышала, что войско квиттов уже близко, ее сердце забилось часто-часто. Ее мать Эйвильда думала о Лейкнире, надеясь, что ее сын, отныне ее единственная опора, тоже идет в этом войске, и притом боясь битвы, в которой он может погибнуть, и тогда они с Эйрой останутся совсем беззащитными. А Эйра думала только о Хельги. Сердце подсказывало ей, что это он нашел ее, что алый луч перстня альвов тянет его вслед за ней. Скоро, уже совсем скоро они увидятся!

Торбранд конунг со своими приближенными готовился к битве, но не исключал и того, что можно будет договориться мирно.

– Войско у них меньше нашего, и они устали! – рассуждал он. – Им не очень хочется быть перебитыми возле своих домов. Они достаточно навоевались с Бергвидом Черной Шкурой, и боевым пылом не блещут. Может быть, удастся склонить их к выплате дани.

– Мы можем что-то получить с них один раз! – хрипло предрекал Сигвальд. – А на будущий год нас тут и видеть не захотят.

– Даже если так, – что весьма вероятно, не могу не согласиться, – то и один раз может нас обогатить. Я же не ячменем хочу взять эту дань! Если мы возьмем хотя бы сотню мечей Хродерика, то это будет равно дани за десять лет!

– Откуда у них столько?

– Я уверен, что есть, – сказал конунг, и Сёльви Кузнец кивнул в знак согласия. – Не может быть, чтобы здешние духи так ревниво охраняли пустые кладовые.

К тому, что вести переговоры о дне битвы вместо Вигмара Лисицы приедет Хельги сын Хеймира, Торбранд конунг не был готов. Однако этой замене легко нашлось объяснение: фьялли ведь давно знали, что Хельги ярл обручен с Вигмаровой дочерью, и в его желании помочь будущим родичам ничего удивительного нет. Но, хотя Торбранд и принял знатного гостя со всей возможной учтивостью, появление слэттов наполнило его неприятным предчувствием. Это уже случалось однажды, двадцать шесть лет назад. Когда отец Хельги, Хеймир Наследник, как его тогда звали, тоже обрученный с дочерью квиттингского хёвдинга, со своим войском преградил ему, Торбранду, путь и сказал: «Ты не пойдешь дальше». И тогда ему пришлось отступить. Сейчас Торбранд не собирался отступать, но появление слэттов казалось недобрым намеком судьбы, и на Хельги он смотрел еще более острым и холодным взглядом, чем если бы перед ним стоял сам Вигмар Лисица.

Но Хельги сейчас был не очень чувствителен к этому холоду, потому что его мысли сосредоточились на другом. Войдя вслед за встречавшим его Сигвальдом Хрипуном в гридницу, он сразу увидел Эйру. По-другому, казалось, и быть не могло: он ведь ехал сюда ради нее, для него почти не существовало ничего, кроме нее, – ни самой усадьбы, ни толпы фьяллей, ни даже их грозного конунга. Каждый его вздох был шагом к Эйре, и сама сила его стремления к ней должна была вывести ее навстречу ему.

Он почти не замечал того, что вступает в уже знакомый дом, где он однажды уже нашел девушку, которую принял за свою судьбу. Усадьба Каменный Кабан, где хозяйничал Торбранд конунг, казалась совсем не тем Каменным Кабаном, где правил своей округой Вигмар Лисица. Теперь она стала логовом дракона, пещерой Фафнира, где ждало его, Хельги, плененное солнце.

Эйра и Эйвильда стояли по бокам Торбрандова высокого сиденья, а старуха Уннхильд пристроилась на краю скамьи чуть поодаль. Кроме них в гриднице женщин не было. Они напоминали трех норн, живущих возле священного источника Небесной Росы, – старая Урд, Верданди – средних лет, и Скульд, юная норна будущего. Хельги смотрел ей в глаза, и сердце его билось от счастья, что он не придумал ее, что она есть на самом деле, что наконец-то она так близко от него; он не замечал ничего вокруг, кроме ее глаз, и едва не прослушал приветствие Торбранда.

– Немало удивились мы, услышав, что к нам едет Хельги ярл, сын самого Хеймира конунга! – спокойно и учтиво заговорил Торбранд, когда Хельги занял почетное гостевое место напротив. По его виду никак нельзя было сказать, что он принимает гостя не в обычной обстановке и вовсе даже не у себя дома. – Я ждал совсем других гостей. Как же ты попал сюда, так далеко от Слэттенланда, если, конечно, ты не сочтешь меня слишком любопытным?

– Нет удивительного в том, чему есть разумное объяснение, – так же невозмутимо ответил Хельги. – Может быть, слышал ты от людей, что я обручен с девушкой из племени квиттов. Потому-то я и здесь, что хочу забрать свою невесту.

При этом Хельги уже не смотрел на Эйру, но говорил о ней. Оба они с Торбрандом держались так учтиво и благородно, что напоминали Одина и великана Вафтруднира, что беседуют об устройстве мира, испытывая мудрость друг друга. И, как в том древнем споре бессмертных, залогом служила голова.

– Но позволь и мне спросить тебя: что привело тебя, конунг, в эту далекую страну? Ведь и от Фьялленланда сюда не ближе, чем от моей родины.

– И этому объяснение найдется, если как следует подумать, – Торбранд слегка усмехнулся. – Может быть, и тебе небезызвестно, что я уже много лет женат на женщине из племени квиттов и имею от нее сына Торварда.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что жена твоя просила проведать ее родичей?

– Жене моей обидно, что родина проводила ее так неласково. Жене такого человека, как я, не пристало уезжать из дома без приданого. Вот я и хочу поправить эту несправедливость, чтобы мой сын впоследствии не упрекнул меня.

– Нельзя все же сказать, что твоя жена ничего не принесла тебе в приданое, – с намеком сказал Хельги. – Если я не ошибаюсь, если не лжет молва, то этот прекрасный меч, что я вижу у тебя на поясе, твоя жена вложила в твои руки? Не каждый похвастается таким приданым!

– Это верно! – Торбранд провел ладонью по рукояти Дракона Битвы. – Но моя жена владела гораздо большим, чем этот меч. Она владела всем Медным лесом. Вот только ее родичи квитты никак не хотят поделиться со мной ее наследством, и мне приходится самому позаботиться о себе.

– Что же ты ищешь здесь? Вигмар Лисица, хёвдинг здешней округи, чье войско стоит тут неподалеку, за горой, хотел бы это знать. Он, как мне известно, не признает над этой землей ничьей другой власти, кроме своей.

– Это мне известно. Но знаю я и о том, что это войско за горой в основном твое, Хельги ярл, не так ли?

– Возможно, и так. Но биться, если Один укажет нам путь в битву, мое войско будет на стороне квиттов.

– Нужно ли это? – значительно спросил Торбранд. – Не подумай, что я не хочу порадовать Повелителя Ратей, но стоит ли тебе испытывать судьбу? Если дело стоит только за твоей невестой, то бери ее и уезжай. Конечно, погибнуть в битве – самый доблестный и единственно достойный конец для такого знатного человека, но ты еще молод! Как бы твоему отцу не остаться без наследников!

– У моего отца есть еще сын, и ему уже шестнадцать лет. Моему роду не грозит опасность прерваться. Что же касается моей невесты… Я в самом деле хотел бы поскорее получить ее. Это зависит от тебя, конунг. И если я получу ее, то всеми силами постараюсь добиться мира между тобой и Вигмаром Лисицей. Возможно, ты и добудешь кое-что из того, что привлекло тебя сюда. А иначе надежд на это немного. Проиграешь ты битву или победишь в ней – мечи Хродерика останутся для тебя равно недоступны. Разве ты не убедился в этом сам?

Торбранд не сразу ответил, обдумывая эту речь. Хельги ярл предлагает свое мирное посредничество… Торбранд не слишком-то сейчас стремился к миру, но ему впервые пришло в голову, что и после победы над Вигмаром кладовые Хродерика не откроются сами собой. А мир… На каких условиях?

– Ты сказал, что твоя встреча с невестой зависит от меня? – повторил он. – Уверяю тебя, ты ошибаешься, если ты думаешь, будто родичи Вигмара в моих руках. Я не стану выставлять себя на посмешище, пытаясь обмануть в этом тебя или его.

– Уверяю тебя, что ты, конунг, ошибаешься! – с легкой улыбкой в свою очередь заверил его Хельги. – Но не стоит сожалеть, это приятная ошибка, потому что облегчает нам возможность договориться. Ты можешь передать мне руку моей невесты хоть сейчас. И, может быть, завтра здесь уже будет Вигмар Лисица с подарками для тебя.

– О чем ты говоришь? – прямо спросил Торбранд.

– Моя невеста стоит возле тебя. Вот она, – Хельги показал на Эйру, и она опустила глаза, которые все это время не сводила с него. – Ее имя – Эйра дочь Асольва. У нее на руке мой перстень.

– Этого не может быть! – даже невозмутимый Торбранд конунг подался вперед, быстро переводя взгляд с Хельги на Эйру. – Ты же обручен с дочерью Вигмара!

– Я не был с ней обручен. Мы только договорились обручиться в будущем, если будет на это воля богов. Норны рассудили иначе, и мой обручальный перстень сама судьба вложила в руки Эйры дочери Асольва. Позволь мне увезти ее с собой, и тогда я, как будущий родич твоей жены, буду обязан приложить все усилия ради примирения тебя и квиттов. Знаешь ли ты, что отныне раздоры квиттов прекращены и они больше не будут легкой добычей для тебя? Бергвид Черная Шкура, сын Стюрмира конунга, присоединился к клятве мира, которую квиттинские хёвдинги дали на озере Фрейра, в святилище Светлого Вана. Сейчас клятвой связаны Бергвид, как хёвдинг округи Фрейреслаг, Вигмар Лисица и Вильбранд из Хетберга. Даг Кремневый с Квиттингского Востока и Хагир Синеглазый из округи Флю не откажутся присоединиться к ней, потому что они всегда были в дружбе с Вигмаром. Энделя Домоседа больше нет – его принесли в жертву богам в святилище Стоячие Камни, и сама валькирия, Эльдахвит из рода Молний, приняла жертву и передала квиттам благоприятное пророчество. Отныне округа Эйнерктер принадлежит Тьодольву сыну Вальгаута, из рода Дрекингов, родичу Вигмара. Даже высадиться там на берег вам будет не так легко, как это бывало раньше. И власть над округой Раудберги отныне наследует Лейкнир сын Асольва, преданный Вигмару человек. Как видишь, квитты больше не станут проливать кровь в междоусобных распрях. Советую тебе не отвергать мира, который тебе предложен. И свою дружбу я тоже предлагаю тебе. Что ты скажешь?

Торбранд помолчал. Новость о клятве на озере Фрейра его не слишком порадовала, весть о почетно-плачевном конце Энделя Домоседа застала врасплох. В словах Хельги содержалась правда, весьма неудобная для фьяллей. Но если так, то этот день – последний, когда фьялли могут использовать на Квиттинге свое право сильного. Благоприятное пророчество… для квиттов? И это странное обручение… В обручение Эйры и Хельги Торбрандверил с трудом.

– Не сочти за обиду мой вопрос, Хельги ярл… – медленно начал Торбранд, а потом повернулся к Эйре. – Правда ли то, что я услышал, родственница? Ты обручена с этим человеком… достославным Хельги сыном Хеймира?

– Да! – задыхаясь от волнения, с побледневшим лицом и сияющими, как две черные звезды, глазами, Эйра шагнула вперед, сжимая руки перед грудью. – Это правда! Я обручена с ним… Я люблю его! Я люблю его превыше всего на свете, и всеми сокровищами девяти миров я владею с его любовью! Равного ему нет среди людей, и я буду с ним в жизни и смерти!

Всего этого было мало, чтобы выразить ее восторг. Сойди сюда сам Светлый Бальдр, он и то показался бы Эйре бледным и тусклым рядом с Хельги. Каждая черта его лица в ее глазах излучала сияние, отражая тот свет, который изливал ее взгляд, направленный на него. Клятва мира! Клятва на озере Фрейра! Квиттинг покончил с раздором, заложена основа возрождения его силы! И это сделал он, Хельги сын Хеймира! Он убил дракона вражды, он вывел племя квиттов на дорогу в будущее! Сердце Эйры билось, в глазах стояли слезы восторга, и сейчас она с наслаждением пронзила бы себя ножом у ног Хельги, если бы это было нужно ему или Квиттингу. Он стал для нее настоящим богом, тем, кто осуществил ее самые заветные, самые горячие мечты, без чего она никогда не смогла бы быть счастливой.

– Никто не разлучит тех, кого соединила судьба! – негромко сказал Хельги, глядя на нее и обращаясь к ней одной. Под этим сияющим счастливым взглядом, полным любви и восторга, он мог бы сейчас перевернуть небо и землю.

– Не думал я приобрести такого родича! – пробормотал Фреймар, и Торбранд конунг его услышал.

В самом деле, подобное замужество Эйры не укладывалось в его замыслы. Какое бы странное, неоднозначное впечатление ни производила племянница жены на него и его окружение, ее будущее не вызывало сомнений. Разумеется, он возьмет ее с собой во Фьялленланд и выдаст замуж за подходящего человека. Вроде того же Сигвальда Хрипуна или Эйнара Насмешника. Для обеих сторон это будет почетный и выгодный брак, и никто не скажет, что конунг плохо распорядился судьбой своей племянницы. Но это внезапное открытие все портило. Перстень с красным камнем он и раньше замечал на руке Эйры, но думал, что это подарок Бергвида Черной Шкуры, невестой которого ее называли. Считаться с Бергвидом Торбранд не собирался, но не считаться с наследником слэттенландского конунга невозможно.

– Ты просил у ее отца позволения на брак? – ровным голосом осведомился Торбранд и концом соломинки показал на Эйру.

– Нет. Я не хотел вмешивать сюда других людей, пока не выполню необходимых условий.

– Но без одобрения старших обручение не может считаться законным.

– У нее есть брат, который теперь распоряжается ее судьбой. Я пока не встречался с ним, но не думаю, чтобы он стал противиться.

– Где ее брат, пока что знает только Один. И раз его нет здесь, мне поневоле приходится считать себя ее единственным родичем.

Рядом стояла мать Эйры, а поодаль сидела бабка, но обе они промолчали. Кто они такие, две слабые женщины, рядом с могущественным конунгом фьяллей, пусть он всего лишь муж сводной сестры Эйриного отца?

– И ты не хочешь дать согласия на обручение? – прямо спросил Хельги.

– Нет, – Торбранд качнул головой. – У меня другие замыслы. Я привык сам решать, что мне делать с собой и своей родней. Я забрался так далеко от дома не для того, чтобы отступить. Если хочешь, Хельги ярл, ты можешь вернуться к Вигмару Лисице и сказать: я оставлю его дом и округу, если он выплатит мне дань – сотню мечей Хродерика. Иначе ему придется попробовать силой выбить меня отсюда. Но у него меньше людей, даже считая твоих, и они сражались, когда мои отдыхали. И со мной меч, который не знает поражений. Думаю, что если кому и нужен сейчас мир, то не мне.

– Ты сказал правду. Поражений не знает твой меч. Но каждому владельцу он служит только какой-то срок. Разве ты знаешь свой срок?

– Каков бы он ни был, я не в силах его изменить. Если он настал – сколько бы я ни пятился, судьба настигнет меня. И я предпочитаю встретить свой конец с честью. Чего и тебе желаю, Хельги сын Хеймира!

– Надеюсь, твое пожелание сбудется, – сказал Хельги и поднялся на ноги. – Так вот что, Торбранд конунг. Раз уж мы оба здесь встретились и ни один не хочет уступить другому дорогу, путь нас рассудит Один. Я предлагаю тебе поединок. И тот, кому боги подарят победу, получит то, к чему стремится. Незачем снова поливать кровавым дождем эту землю. Иначе на ней больше ничего не будет расти. Пусть жертвой Одину станет только один из нас. А войска наши после поединка разойдутся мирно, и те, кто останется без вождя, уйдут в свою землю, а победитель не будет им мешать. Принимаешь ты эти условия?

Торбранд помедлил, потом кивнул:

– Никогда мне еще не случалось отказываться от вызова, хотя, признаться, давно не случалось его слышать! Я согласен. Сейчас ты, Хельги ярл, вернешься к Вигмару и квиттам. Если они согласны доверить тебе защиту своей земли, то пусть пообещают в случае твоего поражения выплатить мне дань, о которой я говорил. Если же Один отвернется от меня, мои ярлы уведут войско, никого здесь больше не трогая. Утром мы встретимся на берегу озера и принесем жертвы богам.

Хельги наклонил голову в знак согласия. Эйра смотрела на него горящим взглядом, сжимая руки перед грудью, и на ее руке ослепительным красным огнем горел перстень альвов. Это он тоже делал ради нее. Один дракон побежден, но второй еще жив, и пока он жив, мира на Квиттинге не будет. И Хельги был намерен довести дело до конца. Только тогда она будет счастлива, только тогда он выполнит завет свой судьбы.

Глава 8

Весь остаток вечера Эйра пробыла как в лихорадке: она сидела спокойно, но ее сжигал внутренний жар. Торбранд конунг не сказал ей ни слова. В чем он, в самом деле, мог ее упрекнуть? Он ведь не спрашивал ее, что за перстень у нее на пальце и за кого она хочет выйти замуж. Фьялли возбужденно гудели, их взгляды беспокоили Эйру, и она рано ушла в девичью.

Мать и бабка пошли за ней, но она даже не замечала их слез, расспросов и причитаний. Все ее мысли сосредоточились на одном: на завтрашнем поединке Хельги. Как ей хотелось сейчас проникнуть взором в будущее, но будущее Хельги было слишком тесно связано с ее собственным и потому недоступно. Она могла только воображать – то одно, то другое. Сердце билось от восхищения при мысли о том, что он, ее светлый бог, выходит на битву с драконом ради ее свободы, ради мира и счастья Квиттинга. Но этот дракон – опасный противник. Меч темных альвов всегда приносит победу своему владельцу, его выковали с этим свойством. Эйра знала об этом, но все же верила, что так или иначе удача Хельги преодолеет это препятствие.

В девичьей было пусто: все женщины усадьбы убежали вместе с хозяйкой, а фьяллей, которые поначалу здесь ночевали, Торбранд конунг удалил, когда приехала его племянница. Странно выглядели широкие лежанки вдоль стен просторного помещения, покрытые шкурами и пустые, с тремя фигурами возле очага: Эйвильды, бабки Уннхильд и служанки Альдис. Человеческое жилье не бывает таким пустым… Самое простое и понятное помещение, девичья с большими сундуками по углам, сейчас казалось частью какого-то иного, незаселенного мира.

Всей душой Эйра стремилась к завтрашнему дню. Предстоящая ночь казалась мучительной. Как долго она будет тянуться! Если бы уже настало завтра! Ровно через сутки, следующим вечером в это самое время, она уже все будет знать. Будет знать, жить ей или умереть. Эйра не могла представить себе поединок, сомневалась даже, что у нее хватит сил на него смотреть, и пыталась вообразить, как получит весть о его исходе.

От Хельги тогда Сигар был послан за дочкой единственной конунга Эйлими, — пусть соберется в дорогу скорее, если живым застать хочет князя…[11]

Эйра уже видела, как в усадьбу прибегает какой-то человек, как кричит: «Торбранд конунг победил! Хельги ярл умирает и хочет видеть Эйру дочь Асольва!»

…конунг желает тебя увидеть, прежде чем он расстанется с жизнью.

Эйра видела, как она выбегает из дома, как бежит знакомой дорогой к берегу Золотого озера… Вот она видит толпу людей, темную и грозную, как туча, и все это фьялли. Вот она проталкивается сквозь их толпу и видит Хельги, лежащего на земле в середине площадки, огражденной ореховыми жердями…

Здравствуй, Свава! Умерь свою скорбь! Будет последнею наша встреча: кровью исходят конунга раны; меч поразил меня рядом с сердцем…

Все это уже было пережито еще до того, как она родилась на свет, и вот сказание ждало ее, чтобы возродиться в ее судьбе. Эйра видела бледное лицо Хельги с закрытыми глазами и кровавую рану на его груди; она чувствовала пронзительный холод в сердце, как будто ее собственная кровь утекает на каменистую землю… Так и будет. Она не станет жить, если он погибнет. Она взойдет на его костер и пронзит себе сердце, чтобы последовать за ним. При мысли об этом она не чувствовала страха смерти или жалости прощания с жизнью; ее жизнью сейчас был только Хельги, и жизнь была только там, где находился он. Неважно, в этом мире или в другом.

Опомнившись, Эйра пыталась гнать от себя эти леденящие душу видения, опасаясь, что мыслями о злом жребии притянет его к себе. Она пыталась думать о другом, воображать победу, но это получалось плохо. В зрелищах победы приходилось бы думать о множестве других людей, а для нее сейчас существовали только двое: она и Хельги. Весь мир, весь род человеческий сосредоточился и замкнулся на них двоих. Они были как Аск и Эмбла в первый день творения… Перед днем творения! Сейчас они еще мертвы, они еще лежат на берегу, среди морского песка и соленых камней, и ждут, ждут прихода трех богов, которые вдохнут в них тепло и дыхание, разум и чувство. И тогда они совершат переход из смерти в жизнь, потом опять из жизни в смерть, чтобы в каком-то ином, новорожденном мире начать все с начала. Опять и опять… В сознании Эйры кружился хоровод превращений, и она не помнила своего места в нем. Она не знала, где она сейчас, в жизни или в смерти, не знала, давно ли она здесь и скоро ли ей предстоит переход…

И мало-помалу из голосов кружащейся вселенной выделился знакомый мягкий голос. Эйра, бесчувственно сидя на лежанке и глядя в медленно тлеющий огонь, слушала его, как голос собственной души, заблудившейся во времени и пространстве:

Девять поколений сменилось с тех пор, как мы пришли на эту землю. Давно умерли те, кто видел потоки раскаленной лавы, сжигавшей нашу древнюю родину, столбы подземного огня, облака пепла, затмившие небо. Умерли и те, кто слышал об этом от отцов и дедов. Я сложила об этом песнь, и теперь только она может рассказать ныне живущим, что толкнуло их предков в путь через море:

В мареве дымном упрятано солнце, Небо чернеет над гребнем горы, Плавятся камни, и рушатся склоны, Плещет из трещин жгучий огонь. Злобные воды стремятся на землю, Мчится с верховий грохочущий лед, Красные реки вливаются в море, Бьется неистово с лавой вода…

Но язык наш так перемешался с языком островов, что теперь, когда я пою эту песню молодым, мне приходится толковать им почти половину слов. Этому нечего дивиться: ведь у большинства из них матери – островитянки, и дети их рождаются смуглыми и темноглазыми. Каждый из наших мужчин имеет по несколько младших жен с островов, и только старшая берется чистой крови. Она носит белое головное покрывало, как было принято в нашей погибшей земле, и ее называют «фриа витенслойя» – «госпожа белого покрывала».

Из тех, кто помнил ту землю, осталась только одна я. Мои ровесники, дети и внуки моих ровесников стареют и умирают, и только я все живу в белокаменном храме, куда однажды позвала меня Атена Метиа, и остаюсь точно такой же, как в тот день, когда я впервые переступила его порог. Богиня даровала мне бессмертие, хотя я не просила ее о нем. Боги лучше знают, как распределить свои дары. Наши люди говорят, что сама богиня возродилась во мне, но я не думаю, что это правда. Если бы в меня вошел дух богини, откуда же тогда во мне эта тоска по моей, теперь уже только моей, древней и погибшей земле? Эта теплая страна, что видна со ступеней храма, прекрасна, зеленая под ярко-голубым небом, но мне все острее и больнее вспоминается та, другая. Та, где были серые гранитные скалы, где прозрачные горные ручьи бежали по крутым склонам и срывались прямо в море, где вода отражала цвет неба – то голубоватый, то серый, а скалистые черные горы на закате напоминали головы великанов…

Но я не должна уходить туда даже мысленно. Здесь, куда мы пришли, слишком много тайн, которые еще ждут нас. Они ждут, как веками ждал солнечный бог Гелион в черном подземном провале храма, откуда мы достали его, чтобы белый мрамор его чела и золото венца наконец засияли под лучами его небесного воплощения. Человеческий век слишком мал для того, чтобы познать все то, что досталось ему в наследство. Потому я и должна жить, жить бесконечно, и каждая строчка золотых пластинок, которые я разбираю и пересказываю, – это новый корень, который мой народ пускает в Землю Ушедших.

И если я когда-нибудь все-таки умру, это будет означать, что земля Каменных Богов стала нашей…

Эйра подтянула ноги, свернулась на шкуре, покрывавшей лежанку, и незаметно для себя погрузилась в спокойный тихий сон. Смерть перестала пугать ее, в будущем забрезжил тихий ясный свет, и душа пошла на этот свет, туда, где всегда есть место надежде.

* * *

Хельги эта ночь тоже показалась длинной. Вигмар и прочие вожди квиттов ждали его неподалеку, в усадьбе Золотой Ручей, от которой фьялли спешно оттянулись к Каменному Кабану. Когда Хельги объявил, что вызвал конунга фьяллей на поединок, ответом ему сначала послужило молчание. Эта возможность никому не приходила в голову. Условия, им предложенные, тоже вызвали споры. Не всем нравилось обещание платить фьяллям дань, да еще и мечами Хродерика, но Вигмар, недолго подумав, поддержал Хельги.

– Лучше заплатить им сталью, чем кровью, – сказал он. – Сейчас нам важнее всего добиться, чтобы они оставили наши дома. Моя дочь и мои внуки в горе, и я хочу, чтобы они скорее увидели солнечный свет! В другой раз фьялли не застанут нас врасплох и нам не придется выламывать двери собственного дома! Пусть будет так! Хельги ярл – отличный боец, достойнейший соперник, которого мы можем предложить Торбранду. Он знатнее любого из нас, ему покровительствует Один. Его мать – квиттинка, удача будет с ним в битве за свободу ее родины.

– Но этот меч… – с сомнением напомнил Ормульв Точило. Он не верил, что хоть кто-то одолеет Торбранда с Драконом Битвы, но предлагать вместо Хельги себя или кого-то из квиттов не хотел.

– Я знаю свойства этого меча, – сказал Хельги. – Пусть никто не думает, что я сделал этот вызов с закрытыми глазами. Но еще я знаю, что нет человека сильнее судьбы. Если я буду побежден, поражение от такого соперника не опозорит меня.

– Я не ясновидящий, но что-то подсказывает мне, что твоя удача окажется сильнее, – сказал Вигмар. – Об этом нам сказала Дева Молний. Ты молод, Хельги ярл. А у Торбранда слишком много позади. Он исчерпал свою удачу.

Перед поединком Хельги нужно было побыть одному и поговорить с богами. Ему выделили маленький спальный покойчик, где ночевали обычно Тьодольв и Мальтруда (спавшая сейчас на моховой подстилке поверх каменного ложа в Пещере Черепа). Вигмар проводил его и хотел уже уйти, но Хельги попросил его еще немного задержаться. Вигмар сел на лежанку.

– Я хочу сказать тебе несколько слов о моем будущем… если Один дарует мне будущее на земле, – начал Хельги. – Я давно знал, что… Я не хотел говорить об этом преждевременно, но теперь время пришло.

– Ты хочешь говорить о моей дочери? – проницательно спросил Вигмар.

В самом деле, время пришло! Он давно уже думал об отношении Хельги к Альдоне. Принимая такое большое участие в делах квиттов, тот совсем не говорил о невесте, которая, казалось бы, привязывала его к этому племени и должна была занимать его больше всех остальных. Конечно, сейчас, когда впереди ждали битвы, а невеста пряталась в недоступных недрах горы, говорить о свадьбе еще рано, но все же это равнодушие неприятно задевало Вигмара. И в то же время оно успокаивало: ему вовсе не хотелось торопить свое расставание с Альдоной, особенно теперь, после всего пережитого. Он хотел поскорее найти ее, но не для того, чтобы немедленно отдать жениху и отправить в Слэттенланд, после чего они не скоро увидятся!

– Если ты помнишь наш уговор, ты знаешь, что наше обручение нельзя было считать состоявшимся, пока не будут получены подарки от моего рода, – напомнил Хельги. Он держался спокойно и был тверд в своих намерениях, но все же опасался, что Вигмар плохо примет его новости. – Подарки были отправлены, но Бергвид перехватил их. И перстень альвов, который моя мать принесла мне для моей невесты, не попал к твоей дочери. Моя мать сказала мне на кургане, что этот перстень достанется той, которая предназначена для меня судьбой. Тогда я тоже думал, что она говорит о твоей дочери. Твоя дочь – солнце дома, она красива, разумна, учтива и могла бы сделать честь роду конунгов. Но судьба рассудила иначе. Мой перстень попал к другой девушке. И я не могу спорить с судьбой, которая указала мне иной выбор.

– Так ты нашел этот перстень? – Вигмар вспомнил разговоры о пропавшем даре Альвхейма, о котором с тех пор не думал, поскольку имел заботы поважнее.

– Да. Я нашел его на руке Эйры дочери Асольва. Судьба предназначила нас друг для друга. И я хочу заранее сказать тебе: моя дружба к тебе и твоему роду по-прежнему крепка, но если я останусь жив, то назову моей женой Эйру дочь Асольва.

Вигмар молчал. Новость была слишком неожиданной, и он не сразу смог решить, хороша она или плоха. Прежде всего он почувствовал облегчение: Альдона останется с ним! Ее не увезут за море в Слэттенланд! Потом он подумал о чести рода, но не усмотрел ущерба для нее: ведь обручение не было объявлено окончательным, и если они с Хельги разойдутся по взаимному согласию, ни в чем друг друга не упрекая, то ничья честь не пострадает. Когда же он задумался о чувствах и будущем Альдоны, ему и вовсе стало весело. Очевидно, что сама она предпочитает Лейкнира. Теперь, когда Хельги сам гребет назад, она получит своего избранника, не заслужив ни малейшего упрека. А поскольку Асольва больше нет и хозяином Кремнистого Склона, а также хёвдингом округи Раудберги (в решении тамошнего слабосильного тинга Вигмар не сомневался) становится Лейкнир, то бабкой-рабыней можно пренебречь. Во-первых, старая Гудрид по закону получила свободу в тот самый миг, когда погиб Фрейвид хёвдинг, отец ее сына, а во-вторых, она присутствовала при жертвоприношении и боги не отвергли жертвы из ее рук.

– Я не так глуп, чтобы спорить с судьбой! – ответил наконец Вигмар и весело поглядел на Хельги, не собираясь, однако, излагать ему весь этот ход рассуждений. – Мы с тобой, как видно, ошиблись, когда назначили это обручение, но судьба нас поправила. В своих ошибках упорствуют только дураки. С истинной гордостью глупое упрямство не имеет ничего общего. Между нами не будет обид, и моя дружба к тебе не остынет, даже если ты и не станешь моим родичем!

«Или станешь им каким-нибудь другим способом», – прибавил он мысленно, поскольку будущий муж его дочери приходился родным братом будущей жене Хельги. Но обрадовать его этой новостью будет не поздно и потом.

Была глубокая ночь; до того как станет ясно, чьим замыслам суждено осуществиться, оставалось все меньше времени.

* * *

Еще на рассвете люди стали собираться к Золотому озеру. Над водой дышала сплошная пелена тумана, и белая туманная дорожка висела в воздухе над Золотым ручьем. Для поединка выбрали ровное место на высоком обрывистом берегу, между двумя горами, Смидирбергом и Ярнехаттом. Гора Двергеберг смотрела издалека, сплошь окутанная низкими утренними облаками. Площадку очистили от камней, оградили жердями из орешника, дерева руны «яра». По сторонам площадки фьялли и квитты разложили два костра и освятили их молотами. С каждой стороны приготовили по барану для жертвы.

По дороге от усадьбы Золотой Ручей Хельги был спокоен, не только внешне, но и внутренне. Он чувствовал себя легким и сильным, земля и небо дышали в нем, и он знал: сбудется то, что ему суждено. Все это уже бывало множество раз. «Альвмунд и Гамард встретились у Ньёрдова камня и принесли жертвы. Оба они были великие воины…» И его отец, Хеймир конунг, когда-то давно, до его рождения, вот так же ехал навстречу этому же самому противнику, вот так же ждал поединка, исход которого во многом определил судьбу трех племен. Все повторяется. Сама мировая судьба ведет его, а значит, все будет так, как должно быть. И не иначе, потому что в мире не бывает ничего случайного.

Шагов за двадцать до площадки Торбранд конунг остановил коня, сошел на землю и двинулся дальше пешком. Хельги тоже оставил седло и пошел навстречу противнику. Торбранд конунг шагал широко и уверенно, опираясь на ходу на копье; ветер раздувал широкие полы его синего плаща, и он, уже пожилой, но крепкий воин с морщинистым лицом, казался сейчас самим Одином, идущим бесконечной дорогой битв. За его спиной с глухим гудением волновалось человеческое море, плохо видное в тумане, и только головы людей мелькали, как бесчисленные волны. Все это – беловатое марево над землей, трепет огня двух жертвенных костров, блеск оружия многолюдных дружин – воодушевляло и завораживало. «И тогда два войска встретились возле Ньёрдова камня…» Сами боги невидимо присутствовали здесь.

«О боги Асгарда! – повторял про себя Хельги, глядя, как суровый и сосредоточенный Вигмар режет горло барану и брызгает кровью на его, Хельги, оружие. – Дайте мне силы совершить то, для чего я предназначен. Мне не нужно чужих побед, чужой власти и славы. Дайте мне то, для чего я рожден».

И боги слышали его: сила струилась из земли, проникая в него, как влага через корни проникает в ствол дерева. Хельги было жарко, он сбросил и плащ, и меховую накидку; сила бурлила в нем и рвалась на волю. Меч и щит казались легкими. Внезапно вспомнилось, что его щит – ровесник войны, его изготовили еще при жизни Стюрмира конунга, в тот самый год, когда Торбранд и Стюрмир единственный раз сошлись в битве. Для Стюрмира эта битва оказалась последней. А щит, столько лет висевший на столбе в гриднице Эльвенэса, как знак мира и безопасности, теперь впервые становится «солнцем сражения». На бляшках, украсивших его, вычеканена сага о возрождении мира после Затмения Богов. Если бы его видел сейчас тот мастер, из рук которого он вышел, – Агнар Оружейник признал бы, что прожил свою жизнь не зря.

Фьялли и квитты окружили площадку тесной беспокойной толпой; почти две тысячи человек не могли видеть ее, и многие взбирались на большие камни, на отдаленные деревья, щурясь и вглядываясь сквозь проклятый туман.

Но у поединка имелся еще один зритель, о котором никто не знал и которому туман и даль не были помехой. Дагейда, дочь великана Свальнира, стояла на высоком камне на склоне горы Ярнехатт. Казалось, все напряжение двух племен, которое люди так упорно сдерживали, выливалось наружу через нее. Маленькая ведьма дрожала, как деревце на ветру, терзала и ломала собственные руки, лицо ее искажалось уродливыми судорогами, желтые глаза горели диким яростным огнем. Огромный волк, ее косматый дикий скакун, стоял под валуном, тоже обратив морду в сторону людской толпы и грозно оскалив зубы.

Взгляд Дагейды не отрывался от тех двоих на площадке, что уже начали свой поединок. Вернее, от меча в руках одного из них. Черный Дракон, Солнце Сражений, нес счастье и мучение дочери Свальнира. К нему она рвалась, к нему стремилась всей своей нечеловеческой душой, жаждущей полной власти над Медным лесом, как река жаждет дороги к морю. Тайный голос подсказывал ей, что сейчас, сейчас она может завладеть отцовским сокровищем, сейчас, когда хватка человеческой руки на нем ослабевает. Черный Дракон служит человеку, но только какой-то срок. Потому что человек смертен, а Дракон Битвы, как корень горы, вечен и непоколебим…

Всякий, кто видел бы поединок Торбранда и Хельги, назвал бы его равным. Оба они были сильными и искусными бойцами, и если Хельги имел преимущество в быстроте и ловкости, то Торбранду помогал больший опыт. Каждый раз, когда их клинки встречались, над площадкой раздавался громовой звон и множеством отголосий разносился по окрестным горам. Горы смотрели издалека, камни выглядывали из-под земли, деревья тянули вершины, маленькая ведьма подпрыгивала на своем валуне от мучительного нетерпения – сам Медный лес смотрел на поединок, решавший и его судьбу.

Вигмар Лисица не сводил глаз с бойцов, зная, что сейчас определится исход дела его жизни. Если тот, кому он доверил защиту своей земли и своей свободы, проиграет, то вся жизнь Вигмара окажется разбита. Напрасно он бился в Пестрой долине и в Битве Чудовищ, напрасно трудился все эти годы, собирая здесь людей и защищая их труд от всевозможных посягательств. Медный Лес все же будет вынужден платить дань и клонить голову перед фьяллями. Вигмару было бы легче, если бы в этом поединке сражался он сам. Всегда легче делать дело самому, чем смотреть, зная, что от тебя больше ничего не зависит.

И в то же время он не жалел о своем решении. Не он, а сам Один доверил этот поединок Хельги сыну Хеймира. И Один был здесь. Пообок от площадки Вигмар видел в воздухе над землей статную фигуру Девы Молний с золотым копьем в сильных руках. Ее облик казался расплывчатым, полупрозрачным, и никто другой ее не замечал, но Эльдахвит находилась здесь, своим молчаливым присутствием подтверждая благоприятное пророчество.

А за спиной Торбранда так же в воздухе стояла, лишь по колени видная сквозь туман, статная Дева Гроз в черной кольчуге, отливающей грозовой синевой, с густыми черными волосами, облаком стоящими вокруг головы, с пронзительно-синими сияющими глазами. Она придерживала щит, опущенный к ногам. Вигмар знал ее: это была Регинлейв, небесная покровительница рода фьялленландских конунгов. Однажды ее меч уже нес ему смерть. Сейчас он прятался в ножнах. Регинлейв, спасшая Торбранда конунга в битве в Пестрой долине, сейчас не покинула его, но больше не вмешивалась. Время ее помощи ему миновало. Она пришла за ним…

Торбранд сделал выпад, но Дракон Битвы вдруг извернулся в руке. Конунг потерял равновесие и вдруг сбился: что это значит? Острое, губительное чувство неуверенности пронзило его, а меч вдруг стал таким тяжелым, как будто снова вырос в целое дерево, оружие для рук великана… Дракон Битвы дернул руку Торбранда к земле, и он не мог ни удержать его, ни выпустить. А клинок Хельги, опередив даже мысль, точно ударил острой гранью в шею Торбранда и наполовину погрузился в нее…

Торбранд конунг упал лицом вниз, и меч его глухо, злорадно звякнул о камни площадки. Хельги подался назад и остановился, держа меч острием вниз, а щит отведя в сторону. Он молча ждал, не поднимется ли противник, и только теперь рассмотрел, что его последний выпад вполне достиг цели. Торбранд лежал лицом вниз, и его полуседая коса с правой стороны упала концом в кровавую лужу возле шеи. И лужа эта делалась все больше и больше. Камень не впитывал кровь, она разливалась все шире, заполняла выбоины и трещины, подтекала под тело… Мгновения казались долгими, как целые дни, и с каждым из них делалось очевиднее: все кончено, конунг фьяллей убит… Но смерть его была столь огромным событием, что никто – ни ближайшие люди самого Торбранда, ни Хельги, его соперник, не могли сразу вместить ее в сознание как свершившееся событие. Это все равно как если бы погиб один из Светлых Асов…

Но кое-кто все понял быстро. Звон Дракона Битвы о камни отозвался громом в душе Дагейды; камень, на который упал меч, был частью ее самой, и она ощутила это прикосновение, как будто бы рукоять меча вложили ей в руку. Кончено, человек мертв, Черный Дракон свободен от его власти! Свободен от уз и принадлежит ей, дочери Свальнира!

С диким визгом Дагейда подпрыгнула на камне, и собранная ею сила в это миг была так велика, что на несколько мгновений задержала ведьму в воздухе над валуном. Все бесчисленные токи сил, которые пронизывали горы и недра, камни и деревья, ручьи и родники, зверей и троллей Медного леса, сейчас слились в одну мощную реку и устремились к ней. Ее неистовый визг пронесся над озером и всех людей, как ни сильно потрясло их увиденное, заставил повернуть к ней головы; многие содрогнулись. Рядом с ними кричала дикая сила стихий, рвущаяся на волю. Дагейда не сплетала заклинаний, она просто бросила вперед всю силу Медного леса, которую сейчас могла собрать; люди застыли на местах, скованные невидимыми цепями, а горы вокруг дрогнули.

Каждый камень под ногами закричал неслышным, но проникающим в самую душу голосом. Свет померк; туман сгустился и посерел, сожрав отблески встающего солнца. Над берегом распростерлась тьма, и ужас объял души людей, как в последний час Затмения богов. Горные склоны дрогнули, дрожь их передалась земле, и берег закачался под ногами. Туман над озером взметнулся, как будто воды устремились вверх; по каменистой земле побежала трещина. Вид ее разбудил застывших людей; кто-то вскрикнул, и тут же двухтысячная толпа пришла в движение. Под нарастающий грохот камнепада, заглушающий крики, люди бросились врассыпную. Сталкиваясь и падая, давя друг друга, в нерассуждающем животном ужасе они бежали, фьялли и квитты вперемешку, сами не зная куда и не видя дороги в серой туманной полутьме, чувствуя только глубинные толчки земли под ногами. Эти толчки сбивали с ног, не давали бежать, и люди падали, закрывали головы руками, зажимали уши, чтобы не слышать дикого визга и грохота камня.

Трещины в земле все ширились и тянулись к площадке, где лежало тело Торбранда с мечом возле мертвой руки. Трещины ползли к нему, как неровные черные змеи. Хельги, сперва отскочивший, вдруг понял, чем это грозит. Он вспомнил все, что в разное время слышал об этом мече, и понял, отчего взбесился неистовый дикий дух. Отбросив свой меч и щит, он кинулся к Торбранду и схватил Дракон Битвы; меч задергался в руке, как живой, пытаясь освободиться. Дагейда уже держала его, держала сетью невидимых чар, и трещины окружали Хельги с телом Торбранда. Камни громоздились вокруг них, грозя задавить и утянуть за собой в пропасть; великаны Йорскред Оползень, Бергскред Горный Обвал, Авгрунд Пропасть – стихийные ужасы, древнейшие и неодолимые никакими силами враги человеческого рода, снова распахнули свои жадные пасти. В туманной мгле, в душных клубах каменной пыли, в грохоте камня ничего не было видно и слышно; смерть окружала со всех сторон, и Дракон Битвы вырывался из руки Хельги, извиваясь, как змея, норовя ужалить его самого.

И вдруг бурный всплеск пламенного света прорезал душную тьму. Беспорядочный грохот был перекрыт мощным ровным гулом. Он доносился со стороны Кузнечной горы, и каждый, кто смог к ней обернуться, увидел небывалое: склоны Кузнечной горы разошлись, как ворота, и из нее вырвался вверх столб яркого огненного света, доставший до самых небес. Тьма отшатнулась, как обжегшись; неистовый визг сменился беспорядочными, отрывочными воплями.

Из раскрытых склонов горы шагнула вперед огромная тень – мужчина в кольчуге, с молотом в руке. Он был ростом с высокое дерево, и вслед за ним шли еще несколько таких, и каждый держал кузнечный молот под стать исполинскому росту, отливавший ярким красным светом раскаленного железа. Первый великан ударил молотом по склону Ярнехатта, и неистовая дрожь горы и берега ослабла. Широкими шагами кузнецы разошлись по берегу, встали цепью над озером и у гор и дружно ударили молотами по склонам, по камню обрывов и по краям пропастей.

Долго мы ждали достойной работы, долго ковали мы корни горы. Молотом мощным мы гору крепили, силу копили на бой кузнецы!

– громовым голосом запел первый из великанов, и все его товарищи дружно подхватили, ударяя молотами по дрожащей земле и горам:

Бей, молот молний! Дроби чары ведьмы! Куй Цепь для Волка на камне горы! В горны мы бросим руду – кровь дракона, руны деревьев на уголь сожжем. Будем клещами держать сталь заклятья, скуем рокот грома с упорством ручья. Будет меха нам качать буйный ветер, вихри ущелий сталь закалят.

Песня великанов сперва была невнятно слышна сквозь грохот камня, но постепенно под ударами их молотов дрожь земли утихала, бег трещин замедлялся и совсем замирал; и вскоре песня кузнецов гремела над берегом, в лад с грохотом их работы, голоса исполинов сливались в единое целое со звонкими ударами стали о камень.

Наложим мы цепи на гнев великанов, дрожи, ужасайся, весь Имира род! Прочь, Мёркер, Токкен, Беги, злобный Бергскред, на пасти Авгрунда скуем мы замок! Готова ловушка для злобного Волка, готова узда пасть земли оковать! Сеть мы сковали прочной на славу, пора Хродерику в горе отдохнуть.

Размеренный грохот молотов утих. Один за другим, допевая последнюю строфу своей песни, кузнецы вошли в Смидирберг. Пламенный свет втянулся внутрь, склоны сомкнулись. Все стало как всегда, только берег озера стал неузнаваем, заваленный каменными обломками скал и перемешанными, сорванными с вековых мест валунами. Отовсюду торчали корни и обломанные ветки кустов и деревьев, виднелись ошметки сорванного мха, блестели свежие сколы камня.

Наступила тишина, после дикого грохота она давила на уши. Люди застыли, рассеянные по берегу и по ближайшим склонам. Дрожа, каждый озирался, пытаясь понять, жив ли он и уцелел ли хоть кто-нибудь кроме него. Кое-где раздавались стоны придавленных камнями или падающими деревьями. Хельги, держа в одной руке усмиренный меч, стоял над телом Торбранда; валуны сжали их со всех сторон, и он уже взял остывающую руку, чтобы затащить тело противника на камень, чтобы не дать пропастям его сожрать, когда вдруг заметил, что все кончилось. Покрытый каменной пылью, с мечом в руке, он сам напоминал одного из богов, уцелевшего в Последней Битве.

Обе валькирии исчезли: Дева Молний выполнила обещание, и никто из людей не видел, как Регинлейв увела дух погибшего конунга.

Вигмар Лисица стоял почти на том же месте, откуда наблюдал поединок, и за его локоть цеплялся совершенно ошарашенный и оглушенный Ульвиг. Поглядев в лицо отцу, он заморгал: по щекам Вигмара медленно ползли две слезы, а взгляд был устремлен на Кузнечную гору с таким напряжением, как будто этим взглядом он поддерживал весь свой мир.

– А… – сказал Ульвиг и закашлялся.

– Я знал, – произнес Вигмар, не замечая, кто рядом с ним, обращаясь как будто к себе самому. – Я знал, что он там. Хродерик Кузнец. Что он действительно живет в нашей горе и помогает нам удерживать все то, ради чего он жил. Я знал. Сначала мы не дали его кузнице остыть, а за это теперь он поддержал нашу.

Потом его взгляд изменился, в нем заблестело живое чувство. Он увидел, как по склону Смидирберга идет, пробираясь между покореженными стволами, не кузнец-исполин, а маленькое человеческое существо, тонкая девичья фигурка, окутанная волной медно-рыжих волос. Альдона, с изумленно открытым ртом, со слезами потрясения на глазах оглядывала изуродованный берег, мешанину камня и древесных стволов, замершие фигуры людей здесь и там, и весьма напоминала ту женщину по имени Лив, что выйдет из священной рощи после Затмения богов и увидит новый мир, который ей придется заново населять. За ней шел высокий мужчина с растрепанными соломенными волосами; вот он схватил ее за плечо и придержал, чтобы не оступилась. Из-за елки выскочил мальчик, за ним еще мальчик, поменьше, и женщина с белым покрывалом на голове. Кузнечная гора, как священная роща Хродмимир, выпускала на вольный свет сбереженное человечество, как птенцов из одной большой общей скорлупы.

Альдона увидела Вигмара, застыла, прижав руки ко рту, и слезы побежали из глаз ручьями. Стряхнув руку Лейкнира, она подхватила подол и побежала вниз по склону, прыгая по камням и упавшим стволам, не боясь свернуть себе шею в этом первозданном беспорядке, со всех ног побежала навстречу своему отцу, своему богу-вседержителю, который сумеет наладить здесь новую жизнь. Наконец-то он вернулся!

* * *

Местом погребения Торбранда конунга выбрали пустынную долину ближе к Раудберге. Вигмар не хотел хоронить конунга фьяллей вблизи своей земли, считая, что его курган будет внушать страх квиттам. И фьялли не противились: это опасение льстило им, а кроме того, не заселенная людьми долина будет вечно принадлежать одному Торбранду. Все-таки он завоевал для себя эту землю, и теперь уже никто и никогда его отсюда не прогонит.

По обычаю оружие Торбранда теперь принадлежало победителю, но Хельги отказался от Дракона Битвы. Он понял, что меч сам выбрал миг поражения своего владельца, и не хотел, чтобы это повторилось и с ним. Ярлы хотели увезти Дракон Битвы и передать его Торварду, который отныне становился конунгом фьяллей, хотя он сам еще не знал об этом. Но Эйра воспротивилась этому замыслу.

– Нет, нет! – говорила она, трепеща от волнения и ломая руки. По ее бледным щекам еще много дней катились слезы при воспоминании о Торбранде: при ее неоднозначном отношении к мужу Хёрдис и противнику Квиттинга смерть его потрясла ее, как падение одной из основ мироздания. – Этот меч не должен оставаться среди людей! Он приносит гибель… Пусть его похоронят! Пусть конунг владеет им вечно! Только он не выпустит его из рук, никогда не позволит ведьме завладеть им! Пусть он сохранит его! Он добыл его у великана, это его и только его меч! Как Мйольнир у Тора, их нельзя разлучать.

И ярлы согласились с ней. По правде сказать, даже у самых смелых стыла кровь при воспоминании о том, как Медный лес чуть не поглотил этот меч вместе с телом его последнего хозяина; никто не стал бы утверждать, что для Торварда это будет подходящее оружие.

Устройство кургана продолжалось дней десять. Был сооружен сруб, в который на высокое почетное сиденье усадили тело с мечом на коленях, а квитты позаботились о погребальных дарах. Насыпали высокий курган, на верхушку втащили и поставили высокий валун.

Над курганом фьялли и квитты дали друг другу мирные обеты; от Квиттинга их произносил Вигмар, от Фьялленланда – Фреймар ярл, ближайший родич нового конунга Торварда.

После этого войско фьяллей потянулось к побережью, к своим кораблям, оставленным в усадьбе Можжевельник. Сигвальд и Фреймар со своими дружинами задержались, чтобы присутствовать на свадьбе их общей родственницы Эйры дочери Асольва. Ее свадьбу с Хельги справляли одновременно со свадьбой Альдоны и Лейкнира; как и замышлялось когда-то давно, Хельги и Альдона вступали в брак в один день, но не друг с другом. Празднество назначили в усадьбе Кремнистый Склон, которую одна из невест покидала навсегда, а вторая должна была теперь назвать своим домом. Наконец-то все устраивалось: мир пришел на место вражды, свадьбы сменили погребения, взгляд от прошлого обратился к будущему.

Ночью перед свадьбой Эйра долго не спала. Девичья, в которой она прожила всю свою жизнь, была битком набита собравшимися на свадьбу женщинами округи. Рядом с ней сладко спала Альдона, и пламя очага бросало красноватые отблески на ее щеки. Эйра смотрела на свою давнюю подругу, которая теперь займет место хозяйки ее, Эйры, родного дома и, как богиня, заполнит его новыми людьми. Эйра ясно видела будущее своего рода, который будет жить здесь благодаря Альдоне. Вот ее старший сын; он виделся Эйре каким-то очень большим, и она знала, что он будет значительным человеком. Второй сын был просто приятным на вид, и ему дали имя из тех, что все они привыкли произносить… Хлодвиг, наверное; так захочет Альдона, и Лейкнир, конечно же, не станет спорить. А следом за двумя сыновьями шел еще кто-то, маленький и темный… Это была девочка, маленького роста, худенькая, с бледноватым личиком и огромными глазами… Ее звали Синн, в память о Синн Ур-Берге, которая в первую же ночь после ее рождения пришла к ее колыбели и дала ей завет, который слышала потрясенная Альдона, впервые в жизни встретившаяся с духом и даже не уверенная, что это не плод ее усталого после родов рассудка… Огниво… Амулет Синн Ур-Берге, ушедший из рода вместе с Хёрдис Колдуньей… Но это была другая, отдельная сага, и ее дороги пока застилал туман.

Эйре было жаль оставлять дом, где она родилась и выросла, прошлое которого она так хорошо знала и ценила. Ее невидимые корни уходили в эту каменистую землю, утоптанную десятками поколений ее предков, и оторвать эти корни было мучительно страшно, как будто вслед за этим должна была наступить ее смерть… Атенес-Кори, голос ее зрячей души, тоже пережила вместе со своим племенем отрыв от старых корней и вынуждена была пускать корни в новую, совсем новую и поначалу непонятную землю. Ее будущее на этой земле было чьим-то прошлым, прошлым народа с глубокими корнями, и эти две эпохи так переплелись друг с другом, что прошлое и будущее сделались неразличимы. Боги отняли у нее смерть, обрекая на долгий, беспредельный труд укоренения; она любила новую землю, на которой росло будущее ее народа, и тосковала по старой, в которой оставалось его прошлое. Атенес-Кори ждала смерти как освобождения и надеялась вернуться домой, возродиться на своей древней земле заново… Она знала, что возродится человеком, потому что путь перерождений идет только вверх – от камня к растению, от растения к животному, от животного к человеку. Она ждала, что возродится заново в той, которая не будет знать Земли Окаменевших и только иногда, уловив в душе отзвук непережитого, будет смутно догадываться, что эта жизнь не первая, что у живой человеческой души долгий путь, который не кончается со смертью тела, а значит, и смерть его не смерть вовсе, а новое рождение.

Эйра лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к ровному, успокаивающему ее, баюкающему дыханию безмятежно счастливой Альдоны, и в полудреме ей являлись видения, то ли сон, то ли пророчество, и тихий, близкий, совсем неслышный голос говорил не снаружи, а в самой глубине ее души:

Когда я умру, я сразу же проснусь на траве возле серого камня, и на земле возле меня будет стоять зажженный светильник. Будут сумерки; я возьму светильник и пойду с ним вперед. И на его огонек навстречу мне выйдут люди – женщины с белыми покрывалами на головах, бородатые старики, подвижные подростки. Они будут смотреть на меня изумленными глазами, переглядываться в недоумении, но едва только мой взгляд встретится с их взглядом, как я все узнаю о каждом из них: их имена, нравы и судьбы будут открыты мне, как будто каждый из них – это я сама. А потом я пойду с ними в их дом и буду жить с ними их жизнью, бесконечно вглядываясь в ее причудливые переплетения. Я буду умирать и рождаться, и жизнь моя будет повторяться снова и снова… Много, бесконечно много раз…

Пояснительный словарь

Альвхейм – один из девяти миров, составляющих вселенную, место обитания светлых альвов. Считается, что Альвхейм «есть место просветления, где властвует свет Разума. Это царство интеллекта и воображения» (Кеннет Медоуз. «Магия рун»).

Альвы – духи плодородия, по положению ниже богов. Делятся на две группы: темные (см. свартальвы) и светлые (льесальвы, они же просто альвы). Светлые альвы обитают в Альвхейме. Как говорит о них «Младшая Эдда», «светлые альвы обликом своим прекраснее солнца».

Асгард – небесная крепость, место обитания богов-асов. Буквально означает «ограда асов». В нем находится множество прекрасных чертогов, в которых обитают боги. Асгард окружен высокой каменной стеной, построенной великаном, и ведет в него радужный мост Биврест, непреодолимый для врагов.

Аск и Эмбла – первые люди, сотворенные богами из ясеня и ольхи (или ивы). Три бога (Один, Локи и Хенир) нашли однажды на берегу два дерева и сделали из них людей. «Первый дал им жизнь и душу, второй – разум и движение, третий – облик, речь, слух и зрение. Дали они им одежду и имена: мужчину нарекли Ясенем, а женщину Ивой. И от них-то и пошел род людской…» (МЭ 1).

Асы – род богов, предмет основного культа древней Скандинавии. В союзе с ними выступает другой божественный род – ваны. Главой асов является Один, а прочие – в основном его дети и внуки.

Бальдр – второй сын Одина. «О нем можно сказать только доброе. Он лучше всех, и все его прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние. Он самый мудрый из асов, самый красноречивый и благостный. Он живет в месте, что зовется Брейдаблик, на небесах. В этом месте не может быть никакого порока…» (МЭ). Был убит слепым Хедом стрелой из побега омелы и остался у Хель, несмотря на попытки вызволить его. Видимо, в его образе отразились культовые жертвоприношения: Бальдр – «умирающий и воскресающий бог», известный всем мифологиям, символ ежегодно обновляющейся растительности. Бальдру было посвящено воскресенье.

Берсерк – буквально «медвежья шкура» или «медвежья рубашка». Так называли могучего воина, способного во время битвы приходить в исступление (впадать в «боевое безумие»), когда сила его увеличивалась многократно и он не замечал боли. Про одного берсерка рассказывают, что он сражался со стрелой в спине. В исступленном состоянии берсерк отождествлял себя со зверем: волком или медведем. Толком неизвестно, было ли это явление результатом тренировок или видом психического расстройства. Есть также сведения, что берсерки приходили в это состояние с помощью специальных наркотических средств. Стать берсерком мог не каждый. Конунги считали нужным иметь в числе своей дружины берсерков, но обыкновенные люди предпочитали избегать общения с ними, поскольку, судя по сагам, «беспризорный» берсерк представлял большую опасность для окружающих, а справиться с ним было очень трудно.

Биврест – мост асов. На нем горит пламя, заграждающее великанам путь на небо, и красный цвет, видимый в радуге, – пламя Бивреста.

«Боевые оковы» – приступ бессилия, который ворожбой наводился на врага во время битвы.

Бонд – мелкий землевладелец, лично свободный.

Браги – один из асов. «Он славится своей мудростью, а пуще того даром слова и красноречием. Особенно искусен он в поэзии». Есть мнение, что образ возник из реального исторического лица, скальда по имени Браги.

Брюнхильд дочь Будли – героиня сказаний о Сигурде. Она была валькирией, но за ослушание Один уколол ее «шипом сна» и погрузил в многолетний сон, после которого она должна была выйти замуж. Сигурд одолел огненную стену и ограду из щитов, за которыми она спала на вершине горы, рассек мечом ее кольчугу и разрушил чары сна. Они полюбили друг друга, но колдунья Гримхильд чарами заставила Сигурда забыть об этой любви и сосватать Брюнхильд для его побратима Гуннара, ради чего Сигурд «поменялся с Гуннаром обличьями». Сам Сигурд женился на Гудрун, сестре Гуннара. Брюнхильд не простила обмана и спустя годы заставила мужа погубить Сигурда. После этого она взошла на его погребальный костер и покончила с собой.

Валхалла – небесный чертог Одина, где собираются павшие воины. «Великое множество там народу, а будет и того больше, хоть и этого покажется мало, когда придет Волк. Но сколько бы ни было людей в Валгалле, всегда хватает им мяса вепря по имени Сэхримнир. Каждый день его варят, а к вечеру он снова цел» (МЭ). В Валхалле пятьсот сорок дверей, и из каждой в день битвы с Волком выйдут восемьсот воинов.

Валькирии – воинственные небесные девы, подчиненные Одину. МЭ называет их имена: Христ, Мист, Хильд, Труд, Регинлейв и т. д. «Один шлет их во все сражения, они избирают тех, кто должен пасть, и решают исход сражения. Гунн, Рота и младшая норна по имени Скульд всякий раз скачут на поле брани и выбирают, кому пасть в битве, и решают ее исход». По сведениям сказаний, валькирии могли быть дочерями земных конунгов и вступать в брак со смертными. Разделение валькирий по родам (Девы Молний, Гроз, Сумерек и Рассвета) является плодом фантазии автора.

Вар – одна из богинь Асгарда. Она «подслушивает людские клятвы и обеты, которыми обмениваются наедине мужчины и женщины».

Вёлунд – герой сказания, чудесный кузнец-полубог. Назван сыном конунга финнов, а еще властителем альвов, но неизвестно, на каком основании. О судьбе его рассказывает «Песнь о Вёлунде». Вёлунд и два его брата раздобыли себе в жены валькирий, но через семь лет жизни валькирии покинули их, и братья отправились на поиски. Вёлунд выковал чудесное золотое кольцо, предназначенное для его жены Хервёр. Но конунг Нидуд завладел кольцом и захватил в плен самого Вёлунда, которого заставил работать на себя. Но Вёлунд сумел отомстить: хитростью он заманил к себе и убил двух сыновей Нидуда, а дочь его Бодвильд, которой досталось кольцо Хервёр, обесчестил. После этого Вёлунд улетел с острова, где его держали «на крыльях», неизвестно каким образом. Видимо, в образе его отразился древний «культурный герой», отец наук и ремесел, своеобразный древнегерманский Прометей.

Вено – выкуп за невесту, который оставался в ее роду и служил вместе с приданым формальным признаком законности брака. Без выплаты вена и приданого брак считался незаконным и дети от него не являлись полноправными наследниками отца. Кроме того, муж подносил жене свадебные дары, которые вместе с приданым оставались в ее личной собственности и в случае развода могли быть потребованы обратно через суд тинга.

Виса – строфа в поэзии скальдов, могла быть самостоятельной или частью длинного произведения. Строки висы связывались в целое аллитерирующими слогами (созвучиями) и внутренними рифмами (хендингами), которые были расположены в определенном порядке. Размеры существовали разные, самым распространенным был дротткветт. Виса дротткветтом состоит из восьми строк, разбитых на четыре двустишия. В каждой его строке по шесть слогов, из которых три несут метрическое ударение.

Воспитатель – наставник, который приставлялся к детям знатного человека, как мальчикам, так и девочкам. Мог быть выбран из собственных домочадцев. Если же ребенка отдавали воспитывать на сторону, то выбор определялся общественным положением: была даже пословица «Кто кому воспитывает ребенка, тот из двоих и младший». Один конунг ухитрился как бы между прочим посадить своего сына на колени к другому конунгу, и тем самым он формально закрепил свое главенство и право собирать с того дань.

Высокий месяц – июль.

Гесты (букв. «гости») – члены дружины знатного человека, исполнители поручений. Занимали среднее положение между телохранителями-хирдманами и челядью.

Глейпнир – волшебная цепь, которой скован Фенрир Волк. Раньше нее были изготовлены две другие цепи, Лединг и Дроми, но Волк был так силен, что разорвал их. Тогда темные альвы изготовили Глейпнир. «Шесть сутей соединены были в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и птичья слюна. И если ты прежде о таком и не слыхивал, ты можешь и сам, рассудив, убедиться, что нет тут обману: верно, примечал ты, что у жен бороды не бывает, что неслышно бегают кошки и нету корней у гор… Путы были гладки и мягки, как шелковая лента…» Этих пут Фенрир Волк не сумел разорвать и попал в неволю.

Гривна – шейное украшение, обычно из драгоценных металлов. Могло служить признаком знатного происхождения или высокого положения человека.

Гридница – центральное помещение в доме знатного человека, своеобразный приемный зал, место пиров и собраний. Русское слово «гридница» происходит от скандинавского слова «грид», означавшего «дом для дружины».

Грюла – персонаж исландского фольклора, лисица-великан с пятнадцатью хвостами. Ее имя означает «страшилище, пугало».

Гудрун дочь Гьюки – жена Сигурда, сестра Гуннара и Хегни. Одна из самых несчастных женщин в древних сказаниях. При подстрекательстве Брюнхильд братья Гудрун убили ее мужа Сигурда, после чего она вышла замуж за Атли. В споре за золото Фафнира Атли погубил Гуннара и Хегни, и тогда Гудрун отомстила мужу, убив собственных сыновей от него. После этого она очутилась за морем и там вышла замуж в третий раз, но этот брак привел к трагической гибели ее дочери от Сигурда, Сванхильд. Гудрун побудила трех сыновей от ее последнего брака к мести за сестру, в результате чего все трое погибли. Таким образом, Гудрун трагически потеряла двух мужей и двух братьев, а из семерых ее детей шестеро безвременно погибли. Притом большинство этих несчастий она подготовила своими руками, повинуясь долгу мести.

Дверги – иначе карлы, иначе свартальвы.

Девять искусств – умения, необходимые благородному человеку: сочинять стихи, играть в тавлеи, бегать на лыжах, плавать, грести, ковать оружие, играть на арфе, стрелять из лука, знать руны. В наборе могли быть некоторые варианты.

Девять миров – вселенная: Асгард (мир богов), Ванахейм (мир ванов), Альвхейм (мир светлых альвов), Мидгард (мир людей), Йотунхейм (ледяной мир великанов), Муспелльсхейм (мир огня и огненных великанов), Свартальвхейм (мир темных альвов), Нифльхейм (преисподняя), Хель (мир мертвых).

Дисы – низшие женские божества, духи-покровители плодородия.

Дреки (букв. «дракон») – большой боевой корабль. Часто этот тип называют драккаром, но здесь, возможно, множественное число «дрекар» было ошибочно принято за название самого типа.

Имир – древний прародитель племени великанов, из тела которого создана земля, а из крови – море и все воды. Горы созданы из его костей, валуны и камни – из его зубов и осколков костей. Из черепа Имира сделан небосвод, из мозга – тучи и облака, из волос – лес.

Йоль – праздник зимнего солнцеворота. В современной Скандинавии этим словом обозначают Рождество.

Йотунхейм – ледяной мир великанов.

Кеннинги – поэтические обозначения, род метафоры. Кеннинг мужчины строится из имени какого-либо бога или названия дерева мужского рода в сочетании с названием какого-либо предмета из области действия мужчины. Например: ясень копья, Бальдр битвы, клен корабля. Кеннинг женщины строится по тому же принципу: имя богини или дерева женского рода в сочетании с предметом из женской области деятельности: Фрейя пряжи, береза нарядов, ветвь покрывала. Кеннингами также могут обозначаться другие понятия: битва – «пляска валькирий», корабль – «волк моря», лес – «море оленей», море – «поле сельди» и т. д. Простые кеннинги – двусложные, но они могли состоять из трех, четырех и более слов, которые шли цепочкой, поясняя одно другое (Тор волка поля китов – мужчина, так как поле китов – море, волк моря – корабль, Тор корабля – воин). Составление и разгадывание кеннингов служило своеобразным «интеллектуальным развлечением».

Конунг – князь, племенной и военный вождь, власть которого могла быть наследственной.

Кюна – королева, жена конунга. Слово «кюна» введено автором и образовано из древнескандинавского слова со значением «просто женщина», так как подлинное слово «дроттнинг» до крайности неудобно использовать в русском языке, а слово «королева» требует для пары слово «король», что вызовет у читающего ассоциации с совсем другими временны2ми и национальными эпохами.

Локи – так называемый Коварный Ас, бог огня, воплощение лжи и коварства. Сказания изобилуют эпизодами, в которых Локи сначала навлекает на богов множество неприятностей, а потом своим хитроумием избавляет от них. Стал отцом трех чудовищ, будущих губителей мира: Фенрира Волка, Мирового Змея и Хель, повелительницы мертвых. В наказание за пакости был прикован богами к скале, а богиня Скади в порядке мести за своего отца, погубленного Локи, повесила над ним ядовитую змею. Жена Локи Сигюн стоит рядом и держит над ним чашу, в которую капает змеиный яд. Когда Сигюн отходит выплеснуть чашу, капли яда капают на Локи и он корчится: от этого происходят землетрясения.

Локоть – мера длины, равная 44 см.

Мани – брат Суль, юноша, что возит в колеснице луну.

Марка – мера веса, обычно для драгоценных металлов, около 215 г.

Мидгард – Средний Мир, обитаемый людьми.

Мимир – древний великан, хранитель источника, в котором сокрыты знания и мудрость.

Мировой Змей – чудовищный змей, сын Локи. Он лежит на дне моря и так велик, что обвивает всю землю и сам себя кусает за хвост. Тор однажды пытался сразиться с ним, но он же будет его противником и убийцей в последней битве при конце мира: «Тор умертвил Мирового Змея, но, отойдя на девять шагов, он падает наземь мертвым, отравленный ядом Змея» (МЭ).

Мйольнир – волшебный молот, оружие Тора, «лучшее из всех сокровищ». Изготовлен карлом по имени Брокк. Имеет свойство при метании всегда попадать в цель и тут же возвращаться в руки к хозяину. По желанию Тора молот делается таким маленьким, что его можно носить за пазухой. Недостатком его названа слишком короткая рукоять, но, несмотря на это, Мйольнир принес смерть множеству великанов. По происхождению слово «мйольнир» родственно русскому слову «молния».

Морской конунг – предводитель морской дружины, не имеющий никаких земельных владений и прав на власть за пределами своего корабля. Морские конунги могли наниматься на службу или просто разбойничать.

Нидхегг – дракон, живущий в подземном мире и подгрызающий один из трех корней Мирового Ясеня. Нидхегг гложет «тела охладелые» «изменников мертвых, убийц и предателей, тех также, что жен соблазняли чужих» (СЭ).

Нифльхель – девятый мир, принимающий мертвых «дурных людей».

Норны – низшие женские божества, определяющие судьбы. Три «главные» норны живут у священного источника, их имена Урд, Верданди и Скульд. Слово «урд» означает «то, что произошло» и подразумевает результат поступков, совершенных в прошлом. Имя второй норны, Верданди, означает «то, что есть» и подразумевает управление процессами, происходящими в настоящем. Младшую норну звали Скульд, что означает «то, чему суждено быть». Считалось, что она сплетает будущее из нитей прошлого и настоящего (КМ). «Есть еще и другие норны, те, что приходят ко всякому младенцу, родившемуся на свет, и наделяют его судьбою. Некоторые из них ведут свой род от богов, другие – от альвов и третьи – от карлов… Добрые норны и славного рода наделяют доброю судьбою. Если же человеку выпали на долю несчастья, так судили злые норны» (МЭ). Норнам была посвящена суббота.

Ньёрд – бог из рода ванов, но живет в Асгарде, будучи отдан богам как заложник мира. «Он управляет движением ветра и усмиряет огонь и воды. Его нужно призывать в морских странствиях и промышляя зверя и рыбу. Столько у него богатств, что он может наделить землями и всяким добром любого, кто будет просить его об этом» (МЭ). Женат на великанше Скади, но детей Фрейра и Фрейю имеет не от нее, а, по-видимому, от своей сестры богини Ньёрунн, которая в СЭ и МЭ не упоминается.

Один – «Один знатнее и старше всех асов, он вершит всем в мире, и как ни могущественны другие боги, все они ему служат, как дети отцу… Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, – его приемные сыновья» (МЭ). Одину человечество обязано знанием рун и умением слагать стихи. У него один глаз – вторым он пожертвовал ради права испить из источника мудрости, но единственным глазом он озирает весь мир, и ничто от него не укроется. Волки и вороны служат ему и являются его священными животными. Описывается Один как высокий одноглазый старик с седой бородой, в серой шляпе. В таком виде он любит бродить среди людей. Считался покровителем воинов и правителей. Днем Одина была среда.

Пеннинг – мера веса, одна шестидесятая часть эйрира.

Перестрел – древняя мера длины, около двухсот метров.

Праздник Дис – праздник начала лета, отмечался в конце апреля.

Ран – морская великанша, что раскидывает сеть и ловит в нее всех утонувших.

Ратная стрела – специально изготовленная стрела, которую посылали по стране в знак начала войны и призыва к сбору ополчения.

Регин – колдун-кузнец, воспитавший Сигурда. Регин выковал для Сигурда меч Грам, которым тот рассек наковальню. Регин подбил Сигурда на убийство дракона Фафнира, но позже хотел убить самого Сигурда и завладеть всей добычей. Сигурд избежал опасности, подслушав разговор птиц.

Руны – священные знаки древнегерманской письменности, раздобытые Одином, который ради них сам себя принес в жертву и девять дней провисел на дереве. Каждая руна имеет буквенное значение и поэтому может быть использована для записей, а также магическое значение, что делает любой предмет с нанесенной руной амулетом, способным оказывать помощь в тех или иных делах.

Рыбный месяц – сентябрь.

Свава – валькирия, возлюбленная одного из древних героев, героиня трагического сказания.

Свартальвы – иначе карлы – темные альвы. Они «завелись в почве и глубоко в земле, подобно червям в мертвом теле. Карлики зародились сначала в теле Имира, были они и вправду червями. Но по воле богов они обрели человеческий разум и приняли облик людей. Живут они, однако же, в земле и в камнях» (МЭ). В СЭ перечислены имена великого множества карлов. Они славятся как искуснейшие мастера, и большинство (если не все) сокровищ богов: украшения, оружие, обладающее волшебными свойствами, даже верховые животные и золотые волосы богини Сив – изготовлено руками карлов.

Секира – боевой топор.

Середина зимы – один из важнейших годовых праздников, отмечался пирами и жертвоприношениями. Приходился примерно на начало января.

Середина лета – один из важнейших годовых праздников, отмечался около дня летнего солнцестояния. Сохранился в скандинавских странах до сих пор и называется «Мидсоммарен», то есть «Середина лета».

Сигурд Убийца Дракона – величайший герой древнегерманского эпоса. «Сигурд был наиславнейшим из всех конунгов-воителей по своему роду, силе и мужеству» (МЭ). Сын Сигмунда из рода Вельсунгов и Гьёрдис, дочери конунга Эйлими. Воспитывался вдали от родины у конунга Хьяльпрека, который впоследствии дал ему дружину, чтобы отомстить за убийство отца. Также воспитателем Сигурда был кузнец-колдун Регин, злобный и коварный. Сигурд убил дракона Фафнира и завладел его несметными богатствами. Проскакав сквозь огонь, он разбудил валькирию Брюнхильд и обручился с ней, но колдунья Гримхильд чарами заставила его забыть об этом и сосватать Брюнхильд для Гуннара. Сигурд женился на Гудрун, но был убит побратимами из-за подстрекательств оскорбленной его изменой Брюнхильд. Сюжеты о Сигурде имеют множество вариантов и противоречий. Считается, что прообразами героев послужили фракские или бургундские короли IV и V веков, но весьма вероятно, что страшная жестокость сюжетов, переполненных убийствами, отражает представления о ритуальных жертвоприношениях.

Скади – одна из богинь, по происхождению дочь великана, в Асгард попала благодаря браку с Ньердом. «И часто встает она на лыжи, берет лук и стреляет дичь. Ее называют богиней лыжницей».

Слейпнир – восьминогий жеребец, на котором ездит Один. Был рожден Локи, который в то время принял облик кобылы.

Снека – корабль среднего размера, мог быть использован и в военных, и в торговых походах.

Солнечный месяц – июнь.

Средний Мир – см. Мидгард.

Суль – дева, которая правит конями, впряженными в колесницу солнца. Ей приходится торопиться, потому что за ней бежит волк по имени Обман.

Сурт – огненный великан, охраняющий Муспелльсхейм. В будущем – один из губителей мира. Отцом Грюлы его сделал автор.

Тинг – собрание свободных людей, как правило, ежегодное, но могло собираться и чаще. Был местом разбора судебных дел и принятия общественно важных решений. В особенных случаях созывался «домашний тинг», нечто вроде «общего собрания» – в усадьбе или даже на корабле.

Тор – ас, стоящий во главе всех. Он сильнее всех богов и людей и постоянно сражается с великанами, осаждающими Асгард. Тор ездит на колеснице, запряженной двумя козлами. Владеет тремя сокровищами: молотом Мйольниром, Поясом Силы и железными рукавицами. Совершил великое множество подвигов и является героем наибольшего числа сказаний. Днем Тора был четверг, вообще самый удачный день недели.

Торова Ночь – ночь на 12 января, по некоторым данным считалась, серединой зимы.

Тролли – злобные сверхъестественные существа скандинавского фольклора. В источниках их часто путают с великанами, но позднее тролли заняли место «мелкой нечисти», обитателей гор и лесов.

Турсы – племя великанов.

Тюр – иначе однорукий ас. «Он самый отважный и смелый, от него зависит победа в бою. Его хорошо призывать храбрым мужам. Смелый, как Тюр, называют того, кто всех одолевает и не ведает страха. Он к тому же умен, так что мудрый, как Тюр, называют того, кто всех умней» (МЭ). Когда на Волка хотели надеть цепь Глейпнир, тот потребовал залога, что его освободят, если он не сумеет разорвать цепь. Тюр вложил в пасть Волка свою правую руку, цепь была надета, и Волк, не сумев освободиться, откусил руку Тюра. «И потому Тюр однорукий, и не зовут его миротворцем». Днем Тюра считался вторник, он был покровителем войн и побед.

Умбон – металлическая бляха в середине щита.

Урд – источник на небесах, возле которого обитают три «главные» норны.

Фафнир – дракон, вернее, брат Регина, принявший облик дракона, чтобы охранять свое золото. Сигурд выкопал яму на тропе дракона и убил его, когда тот проползал, снизу вспоров ему брюхо.

Фенрир – иначе Фенрир Волк или просто Волк – чудовище, сын Локи и великанши Ангрбоды, будущий губитель мира, которому суждено поглотить луну, солнце и даже самого Одина.

Фрейр – бог, сын Ньёрда, а значит, ведет свой род из ванов, но живет в Асгарде. «Нет аса славнее Фрейра, ему подвластны дожди и солнечный свет, а значит, и плоды земные, и его хорошо молить об урожае и мире. От него зависит и достаток людей» (МЭ). Женат на прекрасной девушке из рода великанов, Герд. Но, по некоторым данным, состоял в близких отношениях и со своей сестрой Фрейей, в чем видно отражение древнейшего внутриродового брака.

Фрейя – богиня, дочь Ньёрда. Ее имя означает «госпожа». «Она всех благосклоннее к людским мольбам, и по ее имени знатных жен величают госпожами. Ей очень по душе любовные песни. И хорошо призывать ее помощь в любви». «А ездит она на двух кошках, впряженных в колесницу» (МЭ). Ей достается половина убитых на поле брани. Мужем Фрейи назван «человек по имени Од», но исследователи считают, что в этом образе отразился тот же Один. Как и положено богине плодородия, зимой она разлучена со своим супругом, страдает, ищет его и оплакивает слезами из красного золота. Днем Фрейи считался понедельник.

Фригг – старшая из богинь, жена Одина. «Ей ведомы людские судьбы, хоть она и не делает предсказаний» (МЭ). Днем Фригг считалась пятница, она покровительствовала домашнему очагу, любви и плодовитости.

Фюльгъя – иначе: дух-двойник – сверхъестественное существо, которое является человеку незадолго до смерти. Обычно принимает облик женщины, но может предстать и в виде животного.

Хёвдинг – от слова «хёвид» – голова, то есть «главарь» – правитель области, избираемый тингом из местной знати.

Хеймдалль – «Его называют белым асом. Он велик и священен. Он сын девяти дев, и все они сестры. Еще зовут его Круторогий и Златозубый. Он страж богов и обитает у края небес, чтобы охранять мост от горных великанов. Ему нужно меньше сна, чем птице. Как ночью, так и днем видит он на сотни поприщ. И слышит он, как растет трава на земле, и шерсть на овце, и все, что можно услышать. Есть у него рог, что зовется Гьяллархорн, и когда трубит он, слышно по всем мирам» (МЭ). Под именем Рига Хеймдалль когда-то обошел человеческие роды и дал начала сословиям: рабам, бондам, ярлам, конунгам.

Хель – дочь Локи и великанши Ангрбоды. «А великаншу Хель Один низверг в Нифльхейм и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней или от старости. Там у нее большие селения, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки… Она наполовину синяя, а наполовину – цвета мяса, и ее легко признать по тому, что она сутулится и вид у нее свирепый» (МЭ).

Хельги сын Хьерварда – древний герой, возлюбленный валькирии.

Хёльд – богатый землевладелец, способный выставить собственную дружину.

Хирдман – воин из высшего слоя дружины, телохранитель знатного вождя.

Хюльдра – мелкая нечисть вроде лесовицы. Может прикидываться красивой девушкой, только с хвостом.

Хюмир – великан, персонаж «Старшей Эдды». Тор и Тюр, названный в данном тексте сыном Хюмира, пришли к нему просить котел для пира асов, но Хюмир в качестве условия предложил Тору разбить кубок, который оказался тверже всего в доме. По совету жены великана Тор метнул кубок в лоб хозяина, и кубок оказался разбит.

Штевень – приподнятая оконечность кормы или носа корабля. Передний штевень украшался резным изображением какого-либо животного, которое и давало кораблю название.

Эгир – морской великан, отец девяти дочерей, которых зовут Вал, Волна, Всплеск, Бурун, Прибой, Рябь, Небесный Блеск, Кровавые Волосы, Голубка.

Эйнхерии – павшие воины, живущие в палатах Одина. «Всякий день, лишь встанут, облекаются они в доспехи и, выйдя из палат, бьются и поражают друг друга насмерть. В том их забава. А как подходит время к завтраку, они едут обратно в Валгаллу и садятся пировать» (МЭ).

Ягнячий месяц – май.

Ярл – правитель или военачальник, назначаемый конунгом, исполнитель важных поручений вроде сбора дани, то есть тот, кто распоряжается от лица более высокого властителя. В текстах автор называет ярлом знатного человека, который руководит отрядом конунговых войск, а не только собственной дружиной. Звание это сохраняется за человеком и после исполнения поручения. Также ярлом называется наследник конунга. В исторической традиции конунгами называли конунговых сыновей, если им было больше 12 лет и они номинально руководили войсками, но автор посчитал, что слишком много конунгов в одном месте ни к чему.

Указатель имен и названий[12]

Альвкара – валькирия, Дева Грозы, покровительница Вигмара Лисицы. Защитив его в битве вопреки приказу Одина, была погружена в долгий сон (СЗ, ПА 2).

Альрик Сновидец – колдун с Квиттингского Запада, толкователь снов. На втором году войны, после Битвы Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из четырех призраков Острого мыса.

Асвальд Сутулый, сын Кольбейна Косматого – фьялленландский ярл, сподвижник Торбранда конунга и частично Торварда конунга, отец Эйнара Дерзкого (СК, КГ, ЯЯ).

Аскегорд (Ясеневый Двор) – усадьба фьялленландских конунгов в Аскефьорде. Главное здание выстроено вокруг живого ясеня.

Аскефьорд (Фьорд Ясеня) – центральная область Фьялленланда, место жительства конунгов и других знатнейших родов.

Асольв Непризнанный – единственный сын Фрейвида Огниво, рожденный от рабыни, сводный брат Хёрдис Колдуньи. После гибели отца унаследовал его дом и имущество, но получил прозвище Непризнанный, поскольку Фрейвид не успел его узаконить. Имел дочь Эйру, ставшую женой слэттенландского конунга Хельги, и сына Лейкнира (СК, ПА).

Барскуги – одно из северных племен Морского Пути (Барланд). Имеет в основном лесистую территорию, живет скотоводством и меховой торговлей.

Бергвид Черная Шкура – квиттингский конунг, сын Стюрмира Метельного Великана и Даллы из рода Лейрингов. В годовалом возрасте лишился отца, трехлетним попал в плен вместе с матерью, был продан в рабство и вырос за морем под чужим именем, не зная, кто он такой. В возрасте восемнадцати лет начал борьбу за власть над Квиттингом. Много лет вел жизнь «морского конунга» и мстил фьяллям, пользовался покровительством ведьмы Дагейды. Какое-то время был признанным конунгом некоторых квиттингских областей. Был убит на поединке Торвардом Рваной Щекой. Оставил дочь Даллу (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ).

Битва Конунгов – сражение первого года войны между квиттами и фьяллями, состоялось на западном побережье Квиттинга. Выиграна фьяллями. Название получила из-за того, что войсками руководили Торбранд конунг и Стюрмир конунг. Последний погиб сразу после этой битвы, попытавшись бежать от преследования в Медный лес (СК).

Битва Чудовищ – сражение третьего года войны между квиттами и фьяллями, состоялась на восточном побережье Квиттинга, выиграна фьяллями. Название получила из-за того, что обеими сторонами использовались чары, творящие чудовищ (КГ).

Большой Тюлень – дух-покровитель западного побережья Квиттинга, имевший облик огромного тюленя (СК).

Бьяртмар Миролюбивый, иначе Безбородый, – конунг раудов, отец кюны Ульврун.

Вальдона – валькирия, Дева Сумерек, переносит павших в чертоги Одина (ЩП).

Вандры – самое северное из племен Морского Пути, частично занимает побережье замерзающего на зиму Ледяного моря и соседствует с кочевыми полудикими племенами других языков. Сами вандры не имеют пригодной для обработки земли, живут скотоводством, рыбной ловлей, охотой и меновой торговлей. Имеют самую архаичную общественную структуру, не имеют верховной власти, каждый знатный человек по своей воле распоряжается территорией, на которую в силах распространить свое влияние. Много промышляют морским разбоем, поэтому среди других племен Морского Пути имеют репутацию дикарей и разбойников.

Вигмар Лисица, сын Хроара – первый хёвдинг Медного леса. Происходит из малознатного рода Квиттингского Севера, в начале Фьялленландской войны был вынужден покинуть родные места и обосновался на северной окраине Медного леса, на Золотом озере, где приобрел большую силу и влияние. Пользовался покровительством Грюлы – лисицы-великана, духа Квиттингского Севера. Владел чудесным копьем Поющее Жало. Имел полтора десятка детей. Первая жена – Рагна-Гейда из рода Стролингов, вторая – Хильдвина из рода Хетбергов, бывшая жена Бергвида Черной Шкуры (СЗ, КГ, ВЗ, ПА, ЛЧ).

Вильмунд сын Стюрмира – старший сын Стюрмира Метельного Великана, воспитанник Фрейвида Огниво, был обручен с его дочерью Ингвильдой. Во время отсутствия в стране отца, поддавшись влиянию своей мачехи Даллы, провозгласил себя конунгом квиттов, но через несколько месяцев попал в плен к Торбранду конунгу и был принесен в жертву Одину (СК).

Винденэс (Ветровой мыс) – место жительства конунгов Квартинга, там же находится один из двух постоянно действующих торгов Морского Пути.

Волчий камень – святыня святилища Тюрсхейм на Остром мысу. Обладал способностью произносить пророчества. После гибели независимости Квиттинга был выброшен Тюром в Медный лес с предсказанием, что камень запоет, когда новый конунг квиттов возложит на него руку (СК, КГ).

Восточный Ворон – дух-покровитель Квиттингского Востока. Мог принимать облик ворона или человека (ЩП).

Гранны – одно из самых южных племен Морского Пути. Живут скотоводством и земледелием.

Гримкель Черная Борода, сын Бергтора Железного Дуба и Йорунн – хёвдинг Квиттингского Юга, из рода Лейрингов, брат кюны Даллы и дядя Бергвида Черной Шкуры. Некоторое время был конунгом квиттов. Погиб в одной из первых битв Бергвида в борьбе за власть (СК, КГ, ВЗ).

Грюннинги – одно из восточных племен Морского Пути, живет скотоводством, земледелием и торговлей.

Даг Кремневый, сын Хельги Птичьего Носа – хёвдинг Квиттингского Востока. Был женат на Борглинде из рода Лейрингов, имел детей Халькеля, Дагварда и Хельгу (ЩП, ВЗ).

Дагейда – ведьма Медного леса, дочь великана Свальнира и Хёрдис Колдуньи. Осталась последней из рода квиттингских великанов (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ).

Далла дочь Бергтора – вторая жена квиттингского конунга Стюрмира по прозвищу Метельный Великан. Отличалась тщеславной, себялюбивой натурой, хитростью, но недалеким умом. Овдовела в молодости, с трехлетним сыном Бергвидом была продана в рабство, где и умерла после того, как ее сын вырос и отправился бороться за отцовское наследство (СК, ЩП, КГ, ВЗ).

Дракон Битвы – меч с головой дракона на рукояти, с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом Торбранду конунгу, далее передавался по мужской линии в его роду. Обладал способностью приходиться по руке любому, кто его возьмет, приносить победу в любом сражении, но сам решал, когда ему покинуть очередного владельца (СК, ЛЧ).

Дракон Памяти – серебряный кубок в виде дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, но довольно рано перешел от него в род квиттингских Лейрингов, а потом к ведьме Дагейде, дочери Свальнира. Открывал доступ к Источнику Мимира, то есть к божественному сознанию, но только для подготовленного человека (ВЗ, ЯЯ).

Дракон Судьбы – золотое обручье в виде свернувшегося дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом его жене Хёрдис Колдунье, далее передавался по наследству ее потомками. Обладал способностью приносить удачу владельцу при условии, что был получен по добровольному соглашению. В противном случае приводил к гибели (СК, ЛЧ).

Золотое озеро – озеро на северной границе Медного леса. Называется так потому, что всем чужакам представляется, будто его дно выложено золотыми самородками (СЗ).

Ингвильда дочь Фрейвида – ясновидящая. Сводная сестра Хёрдис Колдуньи, жена Хродмара Удачливого (СК).

Ингирид дочь Бьяртмара – младшая дочь конунга раудов. Была первой женой Эрнольва Одноглазого, но вскоре погибла, не оставив потомства. (СЗ)

Йорун – жена Бергтора Железного Дуба из рода Лейрингов, последняя хозяйка усадьбы Лейрингагорд на Остром мысу. Мать кюны Даллы и Гримкеля Черной Бороды, родственница многих других персонажей.

Кар Колдун – колдун, жил в доме Даллы, перед тем как она попала в рабство. Сам себя лишил жизни ради мести врагам и стал одним из призраков Острого мыса (КГ, ВЗ, ЛЧ).

Кварги – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квартинг. Живет сельским хозяйством и торговлей, на их территории располагается Винденэс, один из двух постоянно действующих торгов.

Квитты – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квиттинг. Земля его имеет благоприятный климат для сельского хозяйства, а также располагает большими запасами железной руды хорошего качества.

Кремнистый Склон – старинная усадьба, ближайшая к святилищу Стоячие Камни. Хозяева усадьбы считаются хозяевами и святилища.

Лейринги – один из знатнейших родов Квиттингского Юга, живший на Остром мысу. Имел многочисленные родственные связи с конунгами как Квиттинга, так и других земель. В течение нескольких веков владел кубком Дракон Судьбы.

Медный лес – внутренняя область полуострова Квиттинг, сохранившая наибольшее количество нечеловеческих существ и колдовских сил. Обладает также большими запасами железной руды высокого качества, из-за чего всегда являлась объектом притязаний.

Модольв Золотая Пряжка – фьялленландский ярл, родственник Хродмара Удачливого. Погиб в битве в Пестрой долине (СК, КГ).

Морской Путь – двенадцать близкородственных по языку и культуре племен. Называется так потому, что все племенные территории имеют выход к морю и от любого из них можно морем добраться до любого. Он же Сэвейг.

Оддбранд Наследство – колдун, происходит из дома Фрейвида Огниво, был помощником и советчиком Ингвильды дочери Фрейвида, а потом, вместе с ней попав во Фьялленланд, занял то же место при Хёрдис Колдунье (СК, ЯЯ, ЛЧ).

Озеро Фрейра – место жительства квиттингских конунгов. На озере находилось главное святилище квиттов – мыс Коней, в котором был убит Бергвид Черная Шкура.

Острый мыс – южная оконечность Квиттинга, место жительства южных хёвдингов, владение рода Лейрингов. На Остром мысу проводился общий тинг племени квиттов и было торговое место. В ходе войны был разорен, потом попал под власть Хильды Отважной и понемногу возродился.

Поющее Жало – волшебное копье, когда-то принадлежало оборотню Старому Оленю. Имело свойство издавать поющий звук перед тем, как нанести смертельный удар. Досталось Вигмару Лисице, после чего было заклято таким образом, что не может нанести вреда своему владельцу и само возвращается в руки после броска (СЗ).

Престол Закона – скала на Остром мысу, с которой во время тинга произносились речи.

Рам Резчик – кузнец, резчик, чародей с восточного побережья Квиттинга. Участвовал в Битве Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из призраков Острого мыса (КГ).

Раудберга – священная гора в сердце Медного леса, на которой расположено древнейшее и наиболее почитаемое святилище квиттов.

Рауды – одно из срединных племен Морского Пути. Живет в основном скотоводством и торговлей. Отличается тем, что в нем власть с некоторых пор передается по женской линии.

Регинлейв – валькирия, Дева Грозы, покровительница рода фьялленландских конунгов. Помогает в битве каждому из них, но только пока он не женат. Раз в девять поколений сама становится женой очередного конунга и рождает сына. Таким образом, является не только покровительницей, но и кровной родственницей каждого конунга фьяллей в той или иной степени (СК, СЗ, ЛЧ).

Свальнир – последний из рода квиттингских великанов, жил в Медном лесу. Обладал способностью не бояться дневного света и принимать облик обычного человека. Владел тремя сокровищами свартальвов: мечом Дракон Битвы, обручьем Дракон Судьбы и кубком Дракон Памяти. Взял в жены женщину по имени Хёрдис Колдунья, имел от нее дочь Дагейду. Был убит фьялленландским конунгом Торбрандом по наущению Хёрдис (СК, КГ).

Сёльви Рассудительный – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов, потом его сына Торварда Рваной Щеки. Брат-близнец Слагви Хромого (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ).

Сиггейр Голос Камня – колдун, прорицатель, жрец святилища Тюрсхейм. Был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из призраков Острого мыса (СК, КГ).

Слагви Хромой – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов. Охромел в битве в Пестрой долине, после чего унаследовал отцовскую кузницу. Брат-близнец Сёльви Рассудительного, отец Сэлы и Сольвейг Красотки (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ).

Слэтты – одно из восточных племен Морского Пути. Имеет климат, благоприятный для сельского хозяйства, и положение, благоприятное для торговли, поэтому считается одним из самых богатых, могущественных и высокоразвитых племен.

Сольвейг Красотка (Сольвейг Младшая) – дочь Слагви Хромого, невестка Эрнольва Одноглазого (ЯЯ).

Сольвейг Старшая – дочь Стуре-Одда, по прозвищу Светлый Альв Аскефьорда. Была взята морскими великаншами в качестве платы за помощь в войне, после чего стала духом-покровителем Аскефьорда (СЗ, КГ, ЯЯ).

Старый Олень – колдун с Квиттингского Севера, оборотень, живой мертвец, пятьсот лет после смерти охранявший в могиле свои сокровища, в том числе копье Поющее Жало. Был окончательно уничтожен Вигмаром Лисицей, после чего стал легендой (СЗ).

Сторвальд Скальд – эльденландец по происхождению, знаменитый скальд, жил при дворе разных конунгов Морского Пути (СЗ, ЩП).

Стоячие Камни – святилище на священной горе Раудберге, в самом сердце Медного леса. По преданию, построено великанами. Содержалось хозяевами ближайшей усадьбы Кремнистый Склон, то есть людьми рода Фрейвида Огниво (СК, КГ, ПА).

Стролинги – знатный род Квиттингского Севера. Был изгнан из своих владений, когда Квиттингский Север оказался под властью раудов, частично был истреблен, после обосновался в Медном лесу и там снова приобрел силу и влияние (СЗ).

Стуре-Одд – кузнец и чародей Аскефьорда, отец Сёльви, Слагви и Сольвейг Старшей (КГ).

Стюрмир Метельный Великан – квиттингский конунг. Отличался отвагой и упрямством, проиграл Битву Конунгов и вскоре был убит ведьмой Хёрдис, которая мстила ему за своего отца Фрейвида Огниво. От первой жены имел сына Вильмунда, от второй – Бергвида (СК, СЗ, ЩП).

Тиммеры – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством и торговлей.

Торбранд Погубитель Обетов, сын Тородда – конунг фьяллей. Начал войну с Квиттингом, был убит на поединке Хельги ярлом, сыном Хеймира конунга. Был женат вторым браком на Хёрдис Колдунье. Оставил от нее единственного сына и наследника – Торварда Рваную Щеку (СК, СЗ, ЩП, КГ, ПА).

Торвард Рваная Щека – конунг Фьялленланда, сын Торбранда Погубителя Обетов и Хёрдис Колдуньи. Один из величайших воинов Морского Пути, особенно прославился завоеваниями уладских земель. Был женат на слэттенландке Ингиторе дочери Скельвира, оставил сыновей Торбранда и Торлейва (ПА, ЯЯ, ЛЧ).

Тюлений Камень – скала на западном побережье Квиттинга, под которой жил Большой Тюлень.

Тюрсхейм – святилище на Остром мысу, посвященное Тюру. Славилось огромными столбами ворот, украшенными резьбой, и Волчьим камнем, который произносил пророчества, пока не был выброшен из святилища самим Тюром (СК, КГ).

Ульврун дочь Бьяртмара – кюна раудов, дочь Бьяртмара Миролюбивого, двоюродная сестра Торбранда Погубителя Обетов и тетка Торварда Рваной Щеки. После гибели брата осталась единственной наследницей отца и была провозглашена правительницей. Не имела сыновей, передала власть дочери Инге-Ульвине, после чего в Рауденланде вошло в традицию передавать престол по женской линии.

Фрейвид Огниво – хёвдинг Квиттингского Запада времен начала войны с Фьялленландом. Был убит Стюрмиром конунгом, и их раздор считался одной из важнейших причин поражения квиттов. Имел детей Асольва, Хёрдис, Ингвильду (СК).

Фьялли – одно из северных племен Морского Пути. Почти не имеет земледелия, живет скотоводством и рыбной ловлей. Традиционно воинственное племя, хранящее многие тайны боевых искусств.

Хеймир Наследник, сын Хильмира – конунг слэттов. Был женат первым браком на квиттинке Хельге, имел от нее сына по имени Хельги, вторым браком – на Асте, от нее имел сына Эгвальда и дочь Вальборг (ЩП, ПА, ЛЧ).

Хельга дочь Хельги – дочь Хельги Птичьего Носа, хёвдинга Квиттингского Востока. Обладала неразвитыми задатками ясновидения, пользовалась покровительством Восточного Ворона. Была первой женой Хеймира конунга и матерью его старшего сына и наследника Хельги (ЩП, ПА).

Хельги Птичий Нос – хёвдинг Квиттингского Востока времен начала Фьялленландской войны. Отец Дага Кремневого и Хельги, жены Хеймира конунга (ЩП).

Хёрдис дочь Фрейвида – колдунья, жена фьялленландского конунга Торбранда сына Тородда, мать конунга Торварда Рваной Щеки. Родилась на Квиттинге, дочь Фрейвида Огниво, хёвдинга Квиттингского Запада, от рабыни из племени круитне. Обладала врожденными способностями к колдовству и невыносимым характером. Спровоцировала войну между Квиттингом и Фьялленландом, длившуюся с перерывами около тридцати лет. Попала в плен к великану Свальниру и прожила с ним около двух лет, после чего стала женой Торбранда конунга, который убил великана и вместе с его женой получил меч Дракон Битвы. Кроме Торварда, имела дочь Дагейду, ведьму Медного леса (СК, КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ).

Хильмир Купец – конунг слэттов, отец Хеймира конунга (ЩП).

Хорды – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством.

Хродмар Удачливый, сын Кари ярла – фьялленландский ярл (СК, СЗ, КГ).

Эгиль Угрюмый – эльденландец по происхождению, знаменитый корабельный мастер. Все созданные им корабли обладали начатками души и разума, и у каждого на переднем штевне помещалась голова того или иного животного с рогами (ЩП, КГ).

Эльвенэс (Речной мыс) – центральное поселение Слэттенланда, место проведения общеплеменного тинга, постоянно действующего торга и место жительства слэттенландских конунгов.

Эренгерда, дочь Кольбейна Косматого – сестра Асвальда Сутулого, в молодости была первой красавицей Аскефьорда и какое-то время считалась невестой Торбранда конунга, но стала женой Хьёрлейва Беспалого (КГ).

Эрнольв Одноглазый, сын Хравна – родственник Торбранда конунга и Торварда конунга, ланд-хёвдинг Фьялленланда. Переболев «гнилой смертью», ослеп на один глаз (СЗ, КГ, ЯЯ, ЛЧ).

Примечания

1

У Одина есть волшебный кабан, которого каждый вечер забивают для пира, а утром он снова возрождается.

(обратно)

2

Мать Бергвида, Далла, происходит из рода Лейрингов и приходится двоюродной теткой Борглинде, жене Дага. Сестра Дага, Хельга, была матерью Хельги сына Хеймира. Таким образом, Даг, Хельги и Бергвид в родстве между собой.

(обратно)

3

Имена горных великанов, некогда живших родичей Дагейды: Свальнир – стылый, Токкен – туман, Мёркер – мгла, Йорскред – оползень, Бергскред – горный обвал, Авгрунд – пропасть.

(обратно)

4

То есть приносить дурные новости. Услышать кукушку с восточной стороны – к беде.

(обратно)

5

«Старшая Эдда. Речи Сигрдривы». Эти слова произносит валькирия Сигрдрива, которую Сигурд разбудил от священного сна. В дальнейшем сюжете Сигрдрива отождествляется с Брюнхильд, будущей возлюбленной Сигурда.

(обратно)

6

«Старшая Эдда. Речи Сигрдривы».

(обратно)

7

Ясень блеска лезвий – воин, то есть Хлодвиг (Блеск лезвий – битва), Фрейр стрел – то же; Конунг Ратей – имя Одина, принимающего убитых в Валхалле; ворог брони – клинок.

(обратно)

8

«Младшая Эдда».

(обратно)

9

Старшая Эдда. Перевод А. Корсуна. В случае с двумя предыдущими строфами автор позволил себе переложить в стихи прозаический текст подлинной «Песни о Хледе».

(обратно)

10

Старшая Эдда. Песнь о Хельги сыне Хьёрварда. Пер. А. Корсуна.

(обратно)

11

Здесь и далее «Старшая Эдда».

(обратно)

12

В указатель включены не все персонажи, а только переходящие. Мифологические персонажи и понятия см. в Пояснительном словаре.

(обратно)

Оглавление

Краткое изложение предшествующих событий

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Пояснительный словарь

Указатель имен и названий[12] . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте