«Лань в чаще. Книга 2: Дракон Битвы»

Елизавета Дворецкая Дракон Битвы

Краткое изложение предшествующих событий

Любезный читатель, начавший эту книгу сразу со 2-го тома! Я не буду утомлять тебя всеми подробностями сложных обстоятельств и неоднозначных отношений. Это краткое предисловие имеет цель лишь сориентировать, кто из главных героев чего хочет от жизни. Итак…

Торвард, конунг фьяллей, и Скельвир хёвдинг из Слэттенланда остановились на ночлег на полуострове Квиттинг. Под влиянием злых чар, берущих начало в давней войне между племенами квиттов и фьяллей, Торвард увидел на месте Скельвира своего давнего врага, непризнанного конунга квиттов Бергвида Черную Шкуру, и напал на него. В сражении Скельвир был смертельно ранен. Дочь Скельвира, Ингитора, обладающая сильным поэтическим даром, стала мстить за смерть отца, складывая про Торварда позорящие стихи (которые, по убеждению скандинавов, приносят неудачу и даже могут погубить).

Эгвальд, сын конунга слэттов, полюбил Ингитору и пообещал ей убить Торварда, если она потом выйдет за него замуж. Но в сражении Эгвальд потерпел поражение и попал в плен. Торвард пообещал отпустить его за выкуп, при условии, что выкуп привезет ему сестра Эгвальда, Вальборг. Но вместо Вальборг с выкупом поехала Ингитора.

По пути во Фьялленланд корабль, на котором она плыла, был захвачен Бергвидом Черной Шкурой. Ингитора ускользнула от него – и оказалась одна в глухом лесу, в чужой враждебной стране, очень далеко от родины…

В конце книги помещены Пояснительный словарь и Указатель имен и названий (персонажи, события и т. д.).

Глава 1

Торвард конунг сидел на своем высоком сиденье, перекатывая в руках золотой кубок, и смотрел на вход в гридницу. Халльмунд, орудуя длинным эриннским ножом с бронзовой рукояткой, делил на куски жареного барана, попутно пресекая попытки тоскующего Эйнара затеять «сравнение мужей», как он это называл, то есть просто перебранку. В отсутствие Ормкеля Эйнар откровенно скучал, приставал ко всем подряд, но достойного противника и собеседника ему не находилось. Служанки раздавали куски мяса и хлеба, первыми оделяя трех конунговых телохранителей, разносили пиво в кувшинах. Хирдманы и гости за двумя длинными столами по сторонам палаты уже ели. Через порог перепрыгнула Эйстла, очевидно, уворачиваясь от подзатыльника, а за ней в гридницу шагнул Регне Песий Нос.

– Он не пойдет! – объявил оруженосец. – Говорит, что если он нужен Торварду конунгу, то пусть Торвард конунг идет к нему сам. И что он никогда не сядет за один стол с колдуном, и что единственная встреча, которой он желал бы – новая встреча на поединке. И что ты ему должен виру за зловредную ворожбу… Но ты же сам приказал, чтобы слово в слово! – с мольбой воскликнул Регне, видя, как Торвард изменился в лице и подался вперед.

– А про парня не скажешь, что он трус! – выкрикнул Фреймар ярл.

По гриднице пробежал ропот: кто-то негодовал, кто-то смеялся. Для пленника Эгвальд ярл вел себя слишком уж дерзко, но многим эта дерзость нравилась. Женщины стали оживленно переглядываться: в последний месяц молодой, красивый, отважный сын Хеймира конунга был у всех на уме. То, что он потерпел неудачу и получил рану, в глазах отзывчивых женщин придавало ему особое обаяние: за его выздоровлением внимательно следили, о нем говорили, ему посылали подарки в виде жареных поросят или новых рубах. Всем хотелось на него поглядеть, и общее мнение склонялось к тому, что Эгвальду ярлу пора покинуть корабельный сарай, где он сидел с остатками дружины «Красного Ворона», и жить в Аскегорде в качестве гостя.

Торвард конунг в общем-то не имел ничего против, но зато имел сам Эгвальд, который отказывался даже появляться в доме своего врага. Торвард отчасти понимал, почему тот решительно отвергает его попытки примириться: Эгвальду было просто стыдно показываться на глаза людям, которые взяли его в плен. Но вот грубить при этом вовсе не обязательно, и эта неистребимая дерзость отдавала мальчишеством. Сам же Торвард находил странное удовлетворение в том, чтобы наблюдать за Эгвальдовыми вспышками геройства и сносить упреки спокойно: при виде того, как другой не умеет держать себя в руках, он сам укреплялся в этой полезной способности.

– Ты не можешь отрицать, конунг, что в нем тоже кровь истинного конунга, неустрашимого, как подобает потомку Кона Юного! – подхватила фру Гледни, жена Фреймара ярла. – Он неустрашим, как сам Сигурд!

– Перед драконом, да? – Торвард усмехнулся, и вся гридница одобрительно засмеялась. – Неужели я такой страшный, а, Гледни?

– Ты грозен и неумолим, как сама судьба! – пришла на помощь невестке фру Маглинд, жена Ингимара ярла.

– Просто он знает благородство нашего конунга, вот и мелет языком, всем показывает, какой он герой! – с возмущением отозвался Халльмунд, оскорбленный за Торварда и считавший, что в этом случае конунг проявляет излишнее мягкосердечие. – И вообще, я говорю, нечего его сюда звать! А то опять примется за стихи!

– Видно, ему не рассказывали про участь Вильмунда сына Стюрмира! – вставил Асвальд Сутулый, глядя на длинный, жирно блестящий нож в руках Халльмунда. – А случай-то прямо один в один!

– Да, ты прав, Асвальд ярл! – воскликнула кюна Хёрдис. – Случай и впрямь подходящий! Было бы совсем неплохо порадовать Одина подходящей, достойной его жертвой, потому что конунгу, моему сыну, нужно много сил и удачи!

– А заодно это было бы прекрасным ответом на то, как его братец Хельги лишил нас Торбранда конунга! – добавил Асвальд.

Многие, изумленные этой диковатой мыслью, повернулись к нему, а Асвальд ярл невозмутимо продолжал:

– Допустим, гибель на поединке нельзя приравнять к убийству и мстить за нее нельзя. Но и принесение пленника в жертву тоже нельзя считать убийством, поскольку это дар богам и почетная участь для самого принесенного. И при этом мы рассчитаемся с родом Хеймира за ту потерю, которую мы понесли из-за него. Соглашайся, Торвард конунг, – голосом соблазнителя добавил он.

Эйнар в молчаливом восхищении закатил глаза; остальные смотрели недоверчиво, пытаясь понять, не шутка ли это. Торвард прикусил губу: с языка чуть не сорвалось, что такой совет пристал старой ведьме, но перед ним был один из старейших ярлов его отца и он не мог при всей дружине оскорбить его подобным сравнением. Да и кюна Хёрдис на «старую ведьму» непременно обидится…

– Ты думаешь, Асвальд ярл, наши дела настолько плохи, что мы нуждаемся в таких сильных средствах? – многозначительно помолчав, невозмутимо и внушительно спросил Торвард.

Старые ярлы взглянули на него по-другому, и даже кюна Хёрдис слегка переменилась в лице. Сами слова, и голос, каким они были сказаны, и то, как Торвард произнес их, не разжимая угол рта, так напомнили его отца, Торбранда конунга, имевшего привычку говорить, держа во рту соломинку, что всем вдруг померещился «старый конунг», хотя внешнего сходства между отцом и сыном не имелось ни малейшего. Асвальд Сутулый опустил глаза: на него вдруг глянул его прежний вождь, уже прославленный воин в то время, как сам Асвальд был мальчишкой, мечтающим пойти в поход вместе с конунгом.

– Обидеть пленника, неспособного постоять за себя – позор! – горячо воскликнул Аринлейв сын Сельви, по лицу Торварда понявший, как тот к этому предложению относится. – А в том, чтобы обижать пленившего тебя, никакого бесчестья нет, и Эгвальд ярл этим пользуется вовсю. Он недооценивает благородство нашего конунга. Обижаться на пленника, который, видите ли, не желает сесть за наш стол, было бы глупо и недостойно, а наш конунг никогда не совершал ничего недостойного!

– А где Эда? – Торвард бросил вопросительный взгляд на Лофта управителя, стоявшего у дверей в кухню и раздававшего указания служанкам. – Лофт! Где наша лекарка? Позови ее!

Из кухни тут же пришла Эда – жена Лофта и лучшая лекарка в усадьбе: еще не старая, лет тридцати трех, рослая женщина, довольно полная, с высокой и мощной грудью. Двигалась она плавно и величаво, как тяжелый корабль под парусом, а серые глаза на красном обветренном лице казались очень светлыми. На ходу она вытирала красные пухлые руки о передник и кланялась конунгу и его матери.

– Давно ты была у Эгвальда ярла? – спросил у нее Торвард. – Ты вроде бы говорила, что он уже совсем поправился?

– Поправился! – подтвердила лекарка. – Уже ведь месяц прошел. – Она помолчала и повторила, словно хотела привлечь к своим словам больше внимания: – Уже месяц прошел. Рана совсем затянулась. Я к нему уже и не хожу. Дней пять как была. Вот только одна беда в нем осталась. Злой он, что твой дракон.

– Дракон – самое удивительное существо на свете! – изрек Эйнар. – Никто его не видел, но почему-то все до одного знают, как он выглядит.

– Вот, правильно ярл говорит! – одобрила Эда, не понявшая, что же он, собственно, сказал. – А в Эгвальде ярле слишком много злобы. И еще гордости. Они грызут его, как два злющих дракона, изнутри, и не дают быть здоровым.

– Ты говоришь о его душе, – сказала кюна Хёрдис. – А мой сын спрашивает о его теле.

– Это одно и то же. Пока его душа не успокоится, его телу не бывать здоровым.

– А что же нужно его душе?

Лекарка посмотрела на Торварда и развела руками:

– Твоей крови, конунг. Твоей крови.

А он вдруг засмеялся и словно бы отбросил невидимую соломинку, чтобы снова стать самим собой. Там, где старый Торбранд конунг предпочитал приглядеться и выждать, его сын всегда шел навстречу событиям и искал случая, не дожидаясь, пока случай найдет его.

Наутро Торвард конунг отправился к причальной площадке под соснами, где в корабельном сарае сидел с полусотней слэттов Эгвальд ярл. Сняв замок и засов, хирдманы отворили одну из двух широких дверей, и Торвард движением брови послал Регне внутрь. Пленники, бледные и заспанные, неохотно поднимали головы. В сарае было душно, пахло прелой соломой, свет из открытой двери падал дорожкой длиной в несколько шагов, а дальше начиналась полутьма, полная лениво шевелящихся человеческих тел.

– Где Эгвальд ярл? – громко спросил Регне, стараясь разглядеть людей в полутьме сарая. – Он хотел, чтобы Торвард конунг сам пришел к нему. Торвард конунг пришел и хочет говорить с ним.

– Я не так неучтив, чтобы заставлять гостя стоять на пороге! – раздался из глубины сарая насмешливый голос, и из гущи сидящих и лежащих слэттов показался Эгвальд. – Заходи, Торвард сын Торбранда, если ты действительно здесь. Мне есть где принять гостя – благодаря твоим добрым женщинам у меня тут есть и подушки, и тюфяки!

За месяц, проведенный в плену, Эгвальд сын Хеймира сильно изменился. Он побледнел, почти не видя солнечного света, на щеках его отросла негустая светло-золотистая бородка, светлые волосы свалялись. Рубаха, подарок какой-то сердобольной женщины, сшитая не по росту, была широковата и висела на похудевшем теле. Его юное лицо стало суровым, прежний задор в светлых глазах сменился мрачной настороженностью. Он не хотел принимать своего унижения и все помыслы сосредоточил на том, чтобы отомстить за него. Как и когда он выберется из душного корабельного сарая, каким образом снова обретет силы сразиться с конунгом фьяллей на равных – Эгвальд не знал этого, но не хотел верить и не верил, что боги и удача от него отвернулись. Даже сейчас он оставался сыном конунга и потому не делался пленником.

– Спасибо, но я собирался не сидеть у тебя в гостях, а позвать тебя прогуляться на воздух, – крикнул Торвард снаружи. Он в отличие от собеседника был спокоен и почти весел. – Выйди-ка! Лекарка мне сказала, что это вполне в твоих силах. Она не ошиблась?

Не понимая, что означает это неожиданное приглашение, Эгвальд помедлил, но отказаться не мог: еще посчитают, что он струсил! Однако, едва показавшись в дверях, он невольно вцепился обеими руками в косяки: от обилия света и воздуха у него закружилась голова. Блеск серо-голубой воды Аскефьорда и каменистый противоположный берег, длинные горные цепи вдали поплыли и закачались перед глазами.

Торвард терпеливо ждал, пока его пленник придет в себя, а тем временем разглядывал его. Моложе лет на шесть, ниже ростом, легче сложенный, в придачу ослабленный раной и истомленный долгим сидением взаперти, без воздуха и без движения, Эгвальд ярл очень мало подходил для того, что он задумал. Но, впрочем, сам виноват. Еле на ногах стоит, так и нечего выделываться.

Привыкнув к свету, Эгвальд посмотрел наконец на конунга фьяллей. Тот стоял перед дверью в сарай, сложив руки на груди, в нарядной рубахе своего любимого красновато-коричневого цвета, с двумя толстыми золотыми браслетами на запястьях, и даже красные ремни, которым придерживаются обмотки, скреплялись узорными, ярко блестящими золотыми пряжками – чтобы сразу становилось ясно, кто здесь конунг. Лицо его сегодня было чисто выбрито и знаменитый шрам бросался в глаза, волосы тщательно расчесаны и заплетены в две косы, и только маленькая золотая застежка на вороте опять висела, оттягивая уголок вниз, не застегнутая – ему всегда было жарко. Поодаль толпились люди: хирдманы, челядь, много женщин в разноцветных платьях.

– Это что, торжественное жертвоприношение? – стараясь говорить насмешливо и выказывать то же презрение к смерти, как древний Хегни, когда ему вырезали сердце, спросил Эгвальд. – Только я немного сбился со счета: сегодня что, уже Середина Лета?

Торвард гневно дернул уголком рта: уж не проболтался ли кто-нибудь о вчерашнем разговоре насчет принесения в жертву?

– Середина Лета через два дня, – ответил он. – И я не хотел бы встречать священный праздник с тяжестью на душе. Вообще-то я имел в виду исполнить твое собственное желание.

– Какое?

– Ты вчера сказал, что хочешь встретиться со мной только на поединке. Мне верно передали твои слова? Так вот, я было подумал, что наш новый поединок может состояться прямо сейчас. Правда, я догадывался, что ты не слишком крепко держишься на ногах, и…

Эгвальд криво усмехнулся:

– А я не ошибался в тебе! Ты полон сил, а я едва стою. Солнечные лучи чуть не опрокинули меня! Это на тебя похоже!

– Ты не дослушал! – невозмутимо, как при разговоре с больным, возразил Торвард, который нарочно запасся терпением для этой встречи. – Я сам над собой посмеялся бы, если бы захотел биться на равных с человеком, которому нужно держаться за стену, чтобы не упасть. Ты можешь выбрать: или мы тебе предоставим «сиротское право», [1] или у нас с тобой будет разное оружие. Ты выберешь себе любой меч и щит, а я щита вовсе не возьму и у меня будет тупой меч.

– Да ты меня считаешь ребенком! – Эгвальд снова оскорбился, поскольку тупым оружием бьются только дети младше двенадцати лет.

– Нет, я просто хочу уравнять наши силы. Не прикажешь же ты мне месяц сидеть взаперти, чтобы тоже начать шататься! – Торвард усмехнулся, и фьялли вокруг него засмеялись. Они еще не поняли, чего хочет добиться их конунг, но готовы были поддержать что угодно.

Эгвальд молчал, глядя ему в лицо, пытаясь понять, что задумал его противник, чего он ждет от этого поединка, то ли благородного, то ли просто нелепого. И Торвард добавил:

– Лекарка сказала, что тебя успокоит только моя кровь. Так ты получишь ее, если боги и удача на твоей стороне. Условимся так: если ты меня ранишь, то я побежден и отпускаю тебя и твоих людей безо всякого выкупа. А если ты пропустишь удар, который убил бы тебя, если бы мой меч был острым, значит, в той битве победа все равно предназначалась мне. И ты перестанешь строить из себя оскорбленную невинность, которую одолели злыми чарами.

Торвард говорил внешне спокойно, но его темные глаза блестели, выдавая, какую досаду ему причиняют эти обвинения, которые он не мог с чистой совестью отвергнуть.

– И больше слэтты не станут говорить, что я украл у вас победу с помощью «боевых оков» моей матери. Я даже свой амулет сниму, если хочешь. – Он вытащил из-под рубахи маленький кремневый молоточек, снял ремешок с шеи и передал Халльмунду. – Тебя проводят в оружейную, выберешь себе оружие. Если тебе надо еще еды, или пива, чего там – скажешь в усадьбе, все дадут. Ари, проводи Эгвальда ярла.

Эгвальда повели в Аскегорд, а Торвард с частью дружины пошел в Драконью рощу, где на поляне в самой середине лежал огромный, наполовину вросший в землю камень, который называли Поминальным Драконом. На поляне перед камнем проводились обряды священных годовых праздников, а в случае надобности она служила в Аскефьорде местом поединков. Круглые черные камни, которыми огораживали площадку, лежали кучей позади Поминального Дракона: ширина круга определялась условиями поединка. Желая облегчить дело ослабленному противнику, Торвард велел оставить места побольше, и хирдманы стали раскладывать камни по кругу. Лофт управитель с одним рабом притащили из усадьбы черного барашка.

Вскоре пришел Эгвальд ярл в сопровождении Аринлейва и с частью конунговой дружины. В оружейной он выбрал себе меч и щит: оба были слэттинской работы, из добычи последней же битвы. Изображение ворона с распростертыми крыльями украшало и рукоять меча, и умбон красного, с синими полосами, щита. Торвард на глаз прикинул вес меча: пожалуй, Эгвальд ярл несколько переоценил свои силы, но это его дело. Для самого Торварда принесли недавно откованный, с новой рукоятью, еще не заточенный меч и дали Эгвальду его осмотреть.

На поляне собирался народ: прослышав, что здесь затевается, весь Аскефьорд побросал дела и сбежался в Драконью рощу. Мужчины всякого рода и звания толпились вокруг отгороженного камнями пространства, женщины стояли кучками на опушке. В исходе поединка никто не сомневался, Эгвальда ярла жалели.

– Такой молодой! – приговаривала фру Хольмфрид. – И что ему дома не сиделось?

– Но ведь конунг не убьет его! – утешала ее фру Гледни. – Зато эти слэтты больше не будут!

– Что не будут?

– Да все!

Фру Сэла из Дымной Горы, сестра Аринлейва, подошла к Торварду, знаком велела ему нагнуться и покрепче затянула тесемку на его косе с правой стороны. Ее трехлетний сынишка Литил-Одд стоял рядом, внимательно глядя на конунга умными серыми глазами. Это немудрящее зрелище до крайности неприятно задело Эгвальда: он не знал, кто эта невысокая миловидная женщина, но в ее обращении с Торвардом было столько простоты и вместе с тем заботы, что его, Эгвальда, одиночество в толпе фьяллей стало ощутимо-болезненным.

– Говорят, что ты неуязвим для железа! – заметил Эгвальд, выискивая какой-то подвох в этом странном поединке, где ему давалось такое подозрительное преимущество. – Что твоя мать купала тебя в крови пещерного тролля и у тебя…

– И у меня есть только одно место на спине, куда прилип березовый листок и куда можно воткнуть копье! [2]  – насмешливо окончил Торвард. – Надо меньше слушать «лживые саги», Эгвальд ярл! Ну, что с тобой будешь делать!

С этими словами он расстегнул пояс и бросил его Регне, потом снял рубаху, подхваченную Сэлой, протянул руку Халльмунду и сделал пальцами требовательный знак. Эгвальд ничего не понимал, а Халльмунд понял: вытащив из ножен собственный нож, он подал его Торварду. Торвард поднес лезвие к своему предплечью и слегка провел по крупному, налитому силой мускулу: из неглубокого надреза на смуглой коже проступила красная кровавая полоска.

– Ну, убедился? – Торвард насмешливо глянул на противника, потом склонил голову и по-звериному лизнул порез. – Я уязвим для железа. Если тебе удастся сделать на мне еще хоть такую же царапину, то я признаю себя побежденным. Идет?

Эта легкость условий, чем-то обидная, еще больше усилила подозрение Эгвальда, что все здесь не так просто, и он молчал, мысленно стараясь найти подводный камень. Мощная полуобнаженная фигура его противника, несколько старых, заметных шрамов на груди, на плече, на боку, и длинный шрам на правой ладони, которую он протягивал Халльмунду за ножом, и эта легкость, с которой он показал свою кровь, это звериное зализывание раны приводило на ум мысли о берсерках. Торвард не был берсерком, ничего такого о нем не говорили, но от него веяло такой уверенной силой, что Эгвальд, несмотря на всю свою обиду, не мог подавить в душе робости, из-за которой злился еще сильнее.

Трое конунговых телохранителей, в цветных рубахах и с серебряными гривнами, стояли в первом ряду толпы и оценивающе рассматривали Эгвальда – сейчас они никак не помогут своему господину, но эти трое, нарочно выбранные по росту и силе под самого Торварда, выглядели как его продолжение, и из-за этого его сила казалась вчетверо больше человеческой. Скользнув взглядом по толпе, Эгвальд заметил, с каким выражением смотрят на Торварда женщины… И это окончательно отбило у него охоту смотреть по сторонам.

Отцовским ножом, сделанным из обломка Одинова копья, Торвард конунг перерезал горло барашку и обрызгал кровью священный камень и площадку поединка.

– Твой удар первый, – сказал он, когда оба противника заняли места друг против друга. – Ведь я вызвал тебя.

– Вот еще! – Эгвальд нашел в себе силы усмехнуться. – Я вызвал тебя еще с месяц назад. Опередить меня в этом тебе уже не удастся. Твой удар первый!

Не споря больше, Торвард ударил своим тупым мечом. Эгвальд подставил щит и покачнулся под тяжестью удара, но тут же разозлился на собственную слабость и ударил сам. Торвард встретил клинок и отвел вниз. Пробуя, много ли сил сохранил Эгвальд, Торвард не нападал на него, а только защищался, то отводил его клинок, но чаще просто уходил из-под удара, поскольку, полный сил и не обремененный щитом, двигался гораздо легче Эгвальда. Собственный щит вскоре стал казаться Эгвальду насмешкой перед смуглой обнаженной грудью Торварда, с которой был снят даже амулет-торсхаммер, только помехой, которую хотелось бросить, но он не бросал, боясь почувствовать себя беззащитным, и из-за этой боязни злился все сильнее. Выбранный им меч делался с каждым движением все тяжелее. Эгвальд уже дышал с трудом, а Торвард словно танцевал перед ним, и меч его скользил в воздухе, точно невесомый волшебный жезл. От его движений, шевеливших теплый летний воздух, Эгвальда овевали волны тепла, и казалось, что это тепло излучает сам его противник. Теперь ему стало ясно, откуда взялся слух о неуязвимости Торварда: сама его смелость, сама готовность подставить грудь под клинок и уверенность, что он ее не коснется, создавали впечатление, что ему нечего бояться.

Видя эту поляну, этот священный камень, вросший в землю и покрытый полустертыми рунами, и толпу поодаль, и, главное, Торварда с его смуглой кожей, с золотыми браслетами на обеих руках, с его завораживающей легкостью и силой движений, так что даже сражение выглядело танцем, – видя все это, Эгвальд не мог отделаться от впечатления, что уже начался священный праздник и ему тут предназначена участь жертвы. Казалось, их поединок – не более чем обряд, и тупой меч на самом деле у него, а его соперник, то ли дух, то ли божество, играет с ним, выбирает миг, чтобы нанести единственный верный удар. И он, почетный пленник, упадет, обливая Поминальный Дракон кровью жертвы, а все закричат и будут танцевать вокруг его тела священные заклинающие танцы… Видения теснились и сбивали с толку, голова кружилась, Эгвальд почти не отдавал себе отчета в своих движениях, и спасала его только привычка к оружию, не такая живая и прочная, как у Торварда, но все же вполне закрепленная многолетними упражнениями.

И люди вокруг площадки молчали, хотя обычно поединки сопровождаются шумным переживанием зрителей. Не только хирдманы, но и Хумре рыбак, прибежавший сюда прямо с мокрым ножом, которым чистил на берегу утренний улов, видел, что Торвард конунг бьется в четверть своих возможностей, и преимущество его было настолько очевидно, что самому Торварду очень быстро стало стыдно. Он тоже думал, что сидящий в сарае Эгвальд сохранил все-таки больше сил, тем более что упражняться там с собственными хирдманами ему ведь никто не мешал! По крайней мере, сам Торвард в таких условиях только этим бы и занимался. Но похоже, что сын Хеймира предпочитал мечтать о мести, вместо того чтобы готовиться к ней!

Это было нечестно. Решительно все, на что падал его взгляд – от Поминального Дракона до фру Сэлы с ее сынишкой, сама земля под ногами, неровная линия дальних гор на другом берегу фьорда, – все было частью его и давало ему опору, точно тысячи корней. Эта поляна, на которой его предки веками приносили жертвы, словно держала его на ладони и вливала в его жилы жар всей той жертвенной крови, что священный камень впитывал в себя со времен конунга Торгъерда. На них смотрела сотня людей, и он каждого знал по имени.

А Эгвальд не знал здесь никого, и для него эта плотная толпа была все равно что деревья в чужом лесу. Полное одиночество лишало Эгвальда последних сил; истомленный раной и отчаянием, озлобленный, он казался бледным и бесплотным, как случайный блик лунного света на сером камне. И ему Поминальный Дракон внушал такие видения, что на лице его появлялось выражение неосознанного и неодолимого ужаса, какого Торвард не видел у Эгвальда даже в той злосчастной битве. И Торварду было стыдно за неравенство этого поединка, которым он хотел оправдаться, а вместо этого углублял свою вину. Он всегда любил покрасоваться своей силой и ловкостью, как перед своими, так и перед чужими, но сейчас это было нечестно! С тем же успехом он мог бы биться с женщиной или ребенком.

Надо было заканчивать. Он просто отводил своим тупым клинком остро отточенный меч Эгвальда, просто предупреждал его выпады и легко уклонялся, даже не задумываясь, потому что сам-то не сидел без упражнений ни единого дня. По привычке ему хотелось давать противнику советы, как он делал, если бился с кем-то из своих молодых и менее опытных хирдманов. Он уже не раз пропускал отличные случаи нанести тот «смертельный» удар, который был оговорен в условии поединка, но все тянул, давал противнику больше времени, чтобы прийти в себя. Но Эгвальд быстро выдыхался, и время работало не на него.

Сначала Торвард стоял спиной к фьорду, но в ходе поединка они поменялись местами, и теперь перед глазами Торварда лежал край Драконьей рощи, обращенный к морю. Роща лежала выше по склону горы, и деревья не мешали ему видеть воду внизу и противоположный берег. По фьорду что-то двигалось: небольшая снека скамей на восемь по борту шла на веслах. Корабль не здешний, но хорошо знакомый… Он был здесь совсем недавно… Болли Рыжий! Тот самый, что приплыл вместе с Гельдом Подкидышем и первым рассказал о деве-скальде из Эльвенэса, о ее ненависти к нему, Торварду, о том, как она подбивает Эгвальда ярла в поход на фьяллей… Могли быть десятки причин, по которым Болли Рыжий, уплывший месяц назад на юг, мог вернуться так скоро. За это время он успел бы не дальше Острого мыса…

Острый мыс! Для Торварда это название было связано прежде всего с Бергвидом Черной Шкурой, и только о нем он сейчас подумал. Если Болли вернулся – значит, Бергвид преградил ему путь. Или он собирается сам напасть на Фьялленланд!

Эта мысль так поразила Торварда и показалась настолько вероятной, что он отскочил назад и поднял левую руку, что, хотя на руке этой сейчас не было щита, означало «мир». Эгвальд застыл, держа оружие наготове, но невольно радуясь внезапной передышке, независимо от ее причин. Он и перед тем замечал, что его противник как-то часто посматривает мимо его плеча, за спину, и встревожился, не зная, что там такое.

– Эй! – Торвард быстрым взглядом окинул своих людей, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Подите узнайте, зачем вернулся Болли. Если что-то важное, тащите его сюда. А мы с тобой, Эгвальд ярл, – он снова посмотрел на своего соперника, – продолжим в другой раз. Когда ты окрепнешь и поупражняешься. За нынешнее, прости, мне стыдно перед Поминальным Драконом!

* * *

Увидев, что сделалось с Эгвальдом ярлом от вестей Болли Рыжего, Торвард конунг преисполнился к нему уважением и сочувствием, которых тот не мог вызвать в нем бездарным поединком. Вовсе не будучи бессердечным человеком, Торвард не мог остаться равнодушным к горю брата, у которого сестра попала в руки Бергвида Черной Шкуры. Смелость самой йомфру Вальборг тоже заслуживала лучшей награды, и в первый миг Торвард усомнился, а правильно ли было с его стороны требовать к себе дочь конунга, когда между ними на дороге залегает такой зверь, как Бергвид.

И опять Бергвид! При мысли о нем Торвард ощутил такое возмущение, что в ярости взял свой тупой меч за оба конца, согнул в кольцо и бросил оземь. Разграбив «Бергбур», Бергвид ограбил самого Торварда, поскольку и люди, и выкуп, который они везли, принадлежали ему!

– Чтоб его тролли драли! – с чувством пожелал Торвард. –  Луг лами гвайте! Лиуг баотгельтахт! Ко ндеахайр-си рэ уайм! Кайлеан кальях! Гвэд а мадра! Так значит, все погибли? – переспросил он у Болли, сложив руки на груди и стараясь успокоиться. – Бергвид не взял пленных?

– Спрашивай вот его, конунг! – Болли вытолкнул вперед Аудуна, но тот только хлопал ртом, совсем растерявшись при виде ярости конунга, устрашенный потоком эриннских ругательств, которые хотя и предназначались не ему, но звучали очень уж непонятно и грозно.

– Говорит, что только девушку, а остальных всех – в море, и голову долой! – вместо племянника ответил сам Болли. – Он же всегда так делает. И я подумал: я утоплюсь, если Торвард конунг узнает об этом не от меня!

– А что Ормкель? – воскликнул Эйнар, непривычно бледный и взволнованный.

– А девушка жива? – одновременно с ним переспросил Торвард.

– Ормкель последний был, я его признал! – Аудун наконец справился с растерянностью и заговорил. – Он бился на корме, а йомфру была у него за спиной. А потом он упал, и голова – хрясь… Ну, того! – Парень никак не мог подобрать слова, подходящие для разговора с конунгом, хотя по напряженному лицу Торварда было видно, что и «хрясь» он понимает как нельзя лучше. – А йомфру осталась, и Бергвид стал с ней говорить. Потом ее взяли на «Быка», а дальше я не видел, потому что…

Почему – все и так поняли.

– А был таким живучим! – вздохнул Халльмунд, имея в виду Ормкеля, участь которого взволновала фьяллей гораздо больше, чем судьба незнакомой им «йомфру в зеленом платье». Ормкель, однажды оправившийся от такой раны, которая любого другого свела бы под землю, побывавший в рабстве, сражавшийся в великом множестве битв, все-таки исчерпал свою удачу. Приятным нравом он не отличался, и никто в Аскефьорде особенно его не любил, но с ним было связано слишком много, и все вокруг жалели о нем.

А Эгвальд ярл, уронив по обе стороны от себя меч и щит, стоял на коленях и раскачивался, сжимая ладонями голову, словно не мог выбрать, о какой бы камень ее разбить. Мысль о сестре, попавшей в руки Бергвида, была так ужасна, что он не мог на ней задерживаться: он ей не верил, но все его существо переполнял неодолимый, мертвящий ужас. Вальборг, красота и честь дома, такая прекрасная и гордая – во власти этого чудовища! Лучше бы его убили, чтобы ей не пришлось везти этот проклятый выкуп! Она не перенесет, она умрет!

– Эй, опомнись! – Торвард шагнул к нему, крепко взял за плечо и с силой тряхнул. – Пока мы с тобой тут забавлялись, нам нашелся настоящий противник! Да живая она, ты слышал?

Эгвальд поднял голову: на его белом, как морская пена, искаженном лице глаза блестели безумием берсерка.

– Это ты виноват! – лихорадочно выкрикнул он, как будто не мог дышать, пока не сбросит бремя вины на чужие плечи. – Это ты потребовал ее сюда! Как ты мог требовать, чтобы к тебе ехала девушка!

– Я мог потребовать, чтобы ко мне приехал хоть столб с Хеймировой лежанки! – с холодным бешенством отозвался Торвард, которому совсем не понравилось, что Эгвальд сразу стал искать виноватых. – И если бы кто-то не пожелал, то хуже было бы тебе, а не мне! И не я виноват, если Хеймир конунг не нашел достойных провожатых для своей единственной дочери! Я не ставил условий, что она должна плыть на моем корабле. Твой отец должен был позаботиться дать ей в провожатые надежных людей! Уж я бы не отпустил ее через Средний пролив, мимо Острого мыса, на одном корабле с четырьмя десятками хирдманов!

– Где же были твои хирдманы? Ты хотел столько сокровищ и послал за ними сорок человек! Тебя самого тут получше охраняют!

– Хватит! – оборвал его Торвард. – Мы с тобой не маленькие, чтобы ругаться, как будто птичье гнездо не поделили! Кто виноват, выясним, когда разберемся с Бергвидом. Там мое золото, и я его верну!

– Сколько времени ты будешь собирать войско? Сколько людей ты сможешь собрать? Говорят, у Бергвида три тысячи человек! У тебя столько есть?

Люди вокруг шумели, обсуждая неприятную новость; народу собиралось все больше, и в задних рядах толпы, на опушках рощи, уже гуляли слухи, что Бергвид Черная Шкура с трехтысячным войском идет на Аскефьорд и вот-вот будет здесь. Вспоминались прежние годы, когда он приходил сюда, люди горячо спорили, сколько народу можно собрать, и за сколько времени, и не пора ли увозить женщин, скот и пожитки в Черные горы.

Только Торвард конунг молчал. Рассерженный и раздраженный Эгвальд мог бы подумать, что он испугался Бергвида, но со страхом его чувство не имело ничего общего. В нем крепла уверенность, что собирать большое войско бесполезно. Войском он уже ходил на Бергвида: можно разбить его дружину, захватить корабли, но он сам ускользнет, словно тролль под землю, и через какое-то время снова появится.

Сэла подошла и подала ему рубаху, а верный Регне держал наготове пояс. Сосредоточенно глядя куда-то в пространство, Торвард оделся, потом повернулся и пошел к Аскегорду, так никому ничего и не сказав. Халльмунд догнал его и сунул ему в руку кремневый молоточек на ремешке; Торвард надел его на шею, но даже не оглянулся на лучшего друга, а продолжал широко шагать по привычной тропе, напряженно о чем-то думая.

За то время, которое ему понадобилось, чтобы от Драконьей рощи быстрым шагом дойти до дома, Торвард успел принять решение и обдумать ближайшие действия. Точнее, одно, самое первое и самое важное, от успеха которого зависело все остальное. Из-за Бергвида он ввязался в ту дурацкую битву на Остром мысу, из-за битвы дева-скальд из Эльвенэса всю зиму портила ему кровь позорящими стихами, из-за стихов она прислала сюда Эгвальда ярла с войском, из-за войска кюна Хёрдис сплела свои «боевые оковы», из-за «боевых оков» он взял столько пленных и потребовал выкуп. А тут опять явился Бергвид, выскочил, как из мешка, вернее, как мертвец из-под земли, чтобы замкнуть злосчастную цепь, им же начатую. Торварда переполняла клокочущая ярость именно на Бергвида, и притом он пылал твердой решимостью покончить с проклятьем, зримым воплощением которого Бергвид служил в его глазах. Так больше не может продолжаться! Даже дочь убитого Скельвира, девушка, нашла способ бороться со своим врагом! А он, лучший боец Морского Пути, в разгар лета, в самое походное время, сидит дома и проливает слезы над своей злой судьбой, тролли б ее взяли!

К победе над Бергвидом ведет только один путь: через курган Торбранда конунга. И только кюна Хёрдис владеет средством, чтобы туда дойти . Всю его жизнь она прилагала множество усилий, чтобы держать сына подальше от Квиттинга. Но в последние пять лет эти усилия были бессмысленны: он уже знал то, что она пыталась от него скрыть. И теперь ей пришла пора узнать, что он это знает, и помочь ему в остальном. Но вот захочет ли она? Если захочет, то он достанет Дракон Битвы и с его помощью наконец одолеет свою злую судьбу.

Торвард еще не понял, что сегодня, выйдя с обнаженной грудью против острого меча, он уже ее одолел.

Кюну Хёрдис он нашел в гриднице, в окружении служанок, которые делали вид, будто шьют, а сами сгорали от любопытства, чем же кончится странный поединок конунга с пленником. Когда Торвард стремительным шагом вошел в двери и коротко приказал: «Все вон!», у всех разом мелькнула дикая мысль, что поединок с обессиленным пленником их конунг проиграл. После зимы и ее неудач это было, в общем-то, не так уж невероятно… Торвард остановился перед кюной и в нетерпении ждал, пока женщины, толкаясь в дверях и в изумлении оглядываясь на него, выйдут в кухню. У него было такое чувство, словно ему предстоит прыгать через пропасть: или слава на всю жизнь, или мгновенная смерть. Даже сама Хёрдис в изумлении смотрела в жесткое лицо своего сына, не понимая, что с ним.

Дверь закрылась за последней из женщин, Торвард сел рядом с матерью и крепко сжал ее руку.

– Я прервал наш поединок, – сказал он в ответ на ее немой вопрос. – Даже Поминальный Дракон смеялся, глядя, как я стараюсь не прихлопнуть слэтта тупым мечом, а он едва не падает под тяжестью своего. Но нам помешали. Приплыл Болли Рыжий.

– Я знаю. Болли прибегал сюда, такой важный, будто его выбрали законоговорителем, и потребовал, чтобы его немедленно проводили к тебе. Что случилось?

– Мой выкуп за Эгвальда попал к Бергвиду. И сама йомфру Вальборг, которая его везла, тоже.

Кюна подняла на него изумленный и даже растерянный взгляд: такого исхода своей хитроумной ворожбы она никак не ожидала!

– А как же… Оддбранд? – пробормотала она наконец.

– Болли говорит, что мужчин всех убили. И Ормкеля, и Оддбранда, значит, тоже, раз уж он там был. И сорок человек. И ни одного из них я этому черному гаду не прощу, ко ндеархай-си до дихриб! Я больше не могу этого терпеть. Я должен его уничтожить. И ты должна мне помочь, госпожа моя.

– Я? – Кюна то ли обрадовалась, то ли встревожилась, поскольку никогда раньше сын не просил у нее помощи в своих боевых делах. – Но ты же сам возмущался, что я помогла тебе заклинаниями и лишила славы! А теперь ты хочешь…

– Теперь я хочу от тебя другой помощи! – Торвард перебил ее и крепче сжал руку матери в своей. – Я знаю пророчество. В нем говорилось, что от Бергвида не избавиться, пока Дракон Битвы не выйдет снова на свет из могилы. Я должен его достать, потому что не может же кто-то другой взять меч, которым владел мой отец и который он унес с собой под курган! Я достану его. Но в этом ты должна мне помочь. Я не попаду к кургану, пока золотой «дракон» не укажет мне путь к его старшему брату.

– Почему ты… почему ты так решил? – с оттенком возмущения и беспокойства воскликнула кюна.

Она прекрасно поняла, что имеет в виду ее сын. Но золотое обручье-дракон было ее главным сокровищем, знаком ее судьбы и победы над судьбой. Она получила его в свадебный дар дважды: сначала от великана Свальнира, потом от конунга Торбранда, два раза одно и то же обручье связало ее с двумя ее мужьями, первым и вторым. Отдать его казалось ей так же немыслимо, как добровольно расстаться с правой рукой, на котором она его носила.

– Я знаю, – твердо сказал Торвард, глядя ей в лицо, и почему-то сейчас неустрашимую кюну Хёрдис пробирала дрожь под взглядом темных глаз, которые сын унаследовал от нее же. – Все три Дракона тянутся друг к другу. Мне сказала Дагейда.

– Кто? – Кюна вскрикнула, как будто ей нанесли удар острой сталью.

Страшнее меча и копья ей было это имя, это прекрасное имя, означающее «Владычица Дня». Так назвал свою дочь великан Свальнир, довольный, что она, имея половину человеческой крови, так же сильна при свете дня, как и ночью.

– Дагейда, – тихо повторил Торвард, глядя в глаза своей матери. – Я знаю. Я все про нее знаю, – с расстановкой повторил он, понимая, как потрясена его мать, и стараясь, чтобы это открытие прочно утвердилось в ее уме. – Я видел ее, я говорил с ней. Еще пять лет назад, когда ходил на Золотое озере. И этой осенью тоже.

Кюна отвернулась, словно не желала слушать. Существование Дагейды, ее старшей дочери, было ее проклятьем и ее тайной, которую она старательно скрывала от всех. Торбранд конунг прожил с ней двадцать пять лет и умер, не зная, что их сын Торвард не единственное ее дитя и что раньше него родилась дочь Хёрдис от великана Свальнира. Она надеялась, что сын тоже никогда не узнает об этом, и старалась держать его подальше от Квиттинга и от Медного Леса, где обитала ее тайна. Кое-какие его слова и прежде наводили ее на мысль, что он о чем-то догадывается. Но что он все знает…

– Зачем тебя туда понесло? – горестно протянула она. Голос ее выдавал такую слабость, что Торвард немного растерялся: такой он никогда не видел свою упрямую и неустрашимую мать, которая только смеялась, когда вражеские корабли приближались к Аскефьорду. – Я не хотела! Я так не хотела, чтобы ты виделся с ней, чтобы ты вообще знал о ней! Она – мое проклятье! Лучше бы я бросилась со скалы, когда она еще не родилась!

– Зачем же ты бросила ее? – тихо спросил Торвард, который уже пять лет думал об этом. Все могло сложиться по-иному, если бы Дагейда не выросла в Медном Лесу как осиротевшая дочь великана. – Зачем ты бросила ее в пещере одну? Ведь она была совсем ребенком! Ей же было не больше года от роду!

– Она выглядела на все двенадцать! – огрызнулась Хёрдис. – Ты бы видел тогда этого ребеночка! Она же великанша, она росла быстрее кошки!

– Тем более. Ты же знала, кого произвела на свет! Ты знала, какие силы в ней скрыты. Почему же ты не взяла ее с собой? Тогда она не мешала бы, а помогала мне. Ты должна была взять ее с собой сюда. Чтобы она выросла, как человек.

– Ты не знаешь! – с болью и досадой воскликнула кюна, отворачиваясь и пряча свои слезы, как делают гордые дети. – Ты не знаешь, что здесь тогда происходило! Думаешь, фьялли очень обрадовались, когда Торбранд конунг привез из Медного Леса ведьму и объявил ее своей женой? Нет, сын мой! Гораздо больше людям хотелось надеть мне на голову кожаный мешок и забросать камнями! Они думали, что я околдовала конунга! И твой любимый Эрнольв Одноглазый кричал громче всех! А если бы я еще притащила из леса «великанье отродье», то нам обеим было бы не миновать кожаных мешков! Нет уж, я спасла себя, а она спасла себя, уж каждая как сумела! И может быть, она сумела это лучше, чем я… Ведь я – человек по рождению, а она – только наполовину. Она не знает ли грусти, ни любви. Она знает только два чувства – злость и радость…

Торвард молчал. Перед глазами его, как болотный огонек, смутно мелькало лицо Дагейды, бледное, с горящими желтыми глазами. Злость и радость…

– Она сказала, что не пустит меня к кургану, – произнес он потом, вспоминая последнее из двух свиданий с Дагейдой. – А я не могу найти дорогу к нему, пока один из двух Драконов не укажет мне дорогу к третьему. И если ты и правда хочешь помочь мне…

Торвард замолчал и только глянул на золотое обручье, украшавшее руку кюны Хёрдис. Она сидела отвернувшись, с трудом подавляя желание спрятать лицо в ладонях. Вот и ее последняя тайна вышла на свет, и свет этот резал глаза кюны Хёрдис. Пусть об этом знал только ее сын, но после смерти Торбранда он был единственным, чье мнение для нее что-то значило.

– И пока надо мной висит Бергвид, я не найду покоя и сам буду жить, как проклятый! – с суровой убежденностью продолжал Торвард. – Проклятая квиттингская война никогда не кончится, пока живо самое страшное ее порождение. Говорят, что ты начала эту войну, госпожа моя. Помоги мне закончить ее.

– Возьми. – Кюна Хёрдис стянула с руки золотое обручье в виде дракона с двумя звездными камешками в глазах и положила на колени сыну. Она согласилась бы на все, только бы прекратить скорее этот мучительный разговор. – Я передаю его тебе по доброй воле, потому что люблю тебя и желаю тебе счастья. Хоть я и ведьма и бывшая жена великана, но я тоже мать… Я тоже люблю свое дитя… – Ее голос дрожал, словно она подавляет рыдание, и Торвард смотрел на нее с изумлением и трепетом: за все двадцать восемь лет жизни у него не появлялось повода думать, что его мать – такая же, как все матери, и способна на обычные человеческие чувства. – Возьми. Дракон Судьбы, когда его дают добровольно, приносит удачу и счастье. Твой отец отдал его мне, когда думал, что взамен получит целый мир. Пришло время и тебе получить его. Я хочу, чтобы жар его золота растопил руны Града и Нужды и зажег солнце удачи над твоей судьбой. Подари его дочери Хеймира, когда встретишь ее, и она никогда тебя не разлюбит. А ты ее встретишь, потому что золотой «дракон» обращает все пути навстречу любви. Я хотела взять его с собой в могилу, но, как видно… Довольно и того, что старший из трех Драконов под землей.

Она поднялась и медленно пошла к двери в девичью. Торвард тоже встал, протянул руку, словно хотел остановить ее, в другой руке держа Дракон Судьбы. Но внутренний голос подсказывал ему, что ей нужно дать уйти. Кюна Хёрдис еще раз одержала великую победу, может быть, величайшую из возможных – впервые в жизни она победила не обстоятельства, а себя.

– И помни… – Она обернулась. – Серебряный Дракон, Дракон Памяти – у нее. У Дагейды. Если она получит в руки второй, то легко приманит и третьего. Тогда ее сила сравняется с силой Свальнира, какую он имел еще в древности и…

– А если я получу в руки два, то и третьего она лишится. Рано или поздно.

Кюна Хёрдис посмотрела на своего сына, а потом вдруг улыбнулась. Он сказал это так уверенно, что она не могла ему не поверить. Ведь он – брат Дагейды, а значит, вполне достойный противник для нее. И даже сама она, кюна Хёрдис, дала ему свое сокровище не чтобы он победил, а потому, что он уже победил.

* * *

На другое утро Эгвальда ярла снова позвали в Аскегорд, и на этот раз Регне вернулся с успехом, то есть с ним самим. Эгвальда усадили за стол; он был мрачен, но не противился гостеприимству и ел все, что ему предлагали, больше не отказываясь делить хлеб с конунгом фьяллей. Он не спал всю ночь и к утру достаточно уяснил себе ту простую истину, что Бергвид для него сейчас гораздо более опасный враг, чем Торвард конунг. Лицо Торварда тоже хранило следы бессонной ночи, кюна Хёрдис выглядела непривычно тихой и задумчивой, даже опечаленной. Все видели, что обручье Дракон Судьбы, с которым она тридцать лет не расставалась ни днем, ни ночью, теперь украшает запястье ее сына. Если бы оно было отнято силой – чего от Торварда никто не ждал, потому что, несмотря на все ее странности, он все же дружил со своей матерью, – она бы гневалась. Но кюна выглядела лишь опечаленной: она впервые в жизни признала, что кто-то другой, а именно ее сын, будет более способным борцом с судьбой, чем она сама.

– Послушай, Эгвальд ярл! – начал Торвард конунг, видя, что его вчерашний противник вполне мирно подставляет кубок толстой Эде, разливающей пиво из кувшина. – Я вижу, сестра дорога тебе?

– Больше, чем ты думаешь! – сурово ответил Эгвальд.

– Я думаю, что достаточно. Послушай. Сами боги привели сюда Болли в час нашего поединка. Я думаю, они хотели указать нам обоим другого противника, более достойного наших сил. Поодиночке мы оба с тобой будем только напрасно терять людей и корабли. Походами друг на друга мы только радуем Бергвида. Он будет только счастлив, если фьялли и слэтты перебьют друг друга. Но я не допущу, чтобы мы с тобой своими руками мстили друг другу за обиды Бергвида! Выкуп за тебя забрал он. И я намерен потребовать его обратно. А ты хочешь получить назад твою сестру. Настолько ли сильно ты этого хочешь, чтобы проявить благоразумие?

– Что ты хочешь сказать? – мрачно спросил Эгвальд.

– Самую простую вещь. Я отпущу тебя безо всякого выкупа – собирать войско слэттов. А ты дашь клятву, что это войско пойдет против Бергвида. А выкуп за тебя привезешь мне сам – когда мы с ним покончим.

Эгвальд помолчал. Последнее не очень-то ему нравилось. Но, приняв эти условия, он получал возможность почти без промедления устремиться на помощь сестре.

– Я согласен, – сказал он и вытащил из-под рубахи маленькое серебряное изображение ворона. – Клянусь милостью Отца Ратей – я соберу войско слэттов и вместе с тобой поведу его на Бергвида.

– Я отдам тебе всех твоих людей и даже все ваше оружие. Корабли пока останутся у меня, потому что вести их морем до Слэттенланда – почти наверняка подарить Бергвиду.

– Но как же я попаду…

– По суше. Отсюда вы поедете через Рауденланд до Островного пролива, а там кюна Ульврун даст вам корабли, чтобы переплыть до Эльвенэса. Я пошлю с вами моих людей, они покажут дорогу и помогут договориться с раудами. Кюна Ульврун – моя родственница, она мне не откажет. А свои корабли заберете, когда море станет безопасным. Поверь, сейчас это более разумный путь. Если ты поплывешь мимо Острого мыса только с теми, кто здесь, то и сам попадешь в плен в придачу к твоей прекрасной сестре, а ей это не поможет.

Эгвальд слушал с мрачным лицом, но не возражал. Необходимость действительно помочь Вальборг, а не погибнуть ради ее спасения, давала ему силы глотать эти обидные слова.

– Твоей секиры у меня нет, я послал ее твоему отцу, – продолжал Торвард. – Взамен выбери себе в оружейной. Или тебе опять дадут тот меч, который ты выбрал вчера.

Эгвальд криво усмехнулся. Раньше у него не было такой усмешки, ее он приобрел только в плену. Приняв меч у кого-то, воин тем самым признает свое подчиненное положение.

– Если ты так добр, то я пока выберу себе что-нибудь из нашего старого оружия, – сказал он. – А потом отец отдаст мне мою Великаншу. И не быть мне в живых – пусть боги слышат! – если вскоре ее не назовут Убийцей Квиттов!

Через несколько дней Эгвальд ярл во главе своей поредевшей дружины пешком отправился из Аскефьорда на юго-восток, в сопровождении Флитира Певца из усадьбы Горный Вереск. При расставании Эгвальд условился с Торвардом, что дома соберет войско и будет ждать знака, чтобы двинуть его в поход.

Проводив слэттов, Торвард конунг и сам собрался в дорогу. Для него снарядили всего один корабль – «Златоухого», и больше никого из ярлов он с собой не брал.

– Это мой поединок с моей судьбой, а войско здесь ни к чему! – объяснял он людям, удивленным и встревоженным его решением. – Это дело для одного. А когда я вернусь, вот тогда пойдем все вместе. Не думайте, что я забуду вас. Аскефьорд преданно делил со мной все мои беды и поражения, и я сделаю все, чтобы и мою победу он разделил тоже.

Женщины плакали, слушая эту простую речь. Торвард конунг и был Аскефьордом, его умом, душой и сердцем, собранным в одного человека, и все они, от Эрнольва Одноглазого до рыбака Снюрри, жившего в своей избенке под самым Дозорным мысом, незримо шли в этот таинственный поход вместе с ним. Сотни глаз, сотни взволнованных лиц, со всех сторон окружавшие площадку под соснами, сотней неслышных голосов говорили ему одно и то же: «Мы любим тебя!» И Торвард знал, что заслужил это, потому что всегда честно выполнял свой долг перед Аскефьордом и любил его так, как только и должен конунг любить свою землю: не отделять себя от нее и не искать никакого другого счастья и благополучия, кроме счастья и благополучия своей земли.

Кюна Хёрдис тоже пришла на причальную площадку, чтобы проводить сына, но молчала, кутаясь в свой дорогой плащ, отороченный золотой уладской бахромой. Ей вспоминалось другое прощание, пять лет назад. Тогда ее сын тоже собирался на Квиттинг, а она отговаривала его, почти умоляла направить корабль в любую другую сторону. Теперь она одобряла его решение. Пришел час его судьбы, и он вернется к ней не таким, каким уйдет.

– Не плачьте! – бросила она женщинам, которые, толпясь тесной кучей, вытирали слезы, провожая глазами уходящий по фьорду корабль. – Мой сын вернется. Ему суждено похоронить меня, а я ведь еще не умерла!

Это была чуть ли не самая чувствительная и сердечная речь, которую Хёрдис Колдунье довелось произнести за всю ее жизнь – а от жизни этой еще оставалось не одно десятилетие. Но женщины, не привыкшие ни к чему подобному, пришли в такое изумление, что действительно перестали плакать.

Через несколько дней «Златоухий» миновал Трехрогий фьорд, очень удивив тамошнего ярла, Лейдольва Уладского Беглеца. Конунг только переночевал у него, но не пожелал взять с собой ни одного корабля и ни одного человека, которых вождь южной трети Фьялленланда мог предоставить немало. Еще через три дня «Златоухий» достиг устья реки Бликэльвен, где кончалась земля раудов и начинался собственно Квиттинг. Здесь «Златоухий» расположился на длительную стоянку: корабль затащили в сарай, тоже пустой по случаю летних походов, а люди устроились в гостевом доме усадьбы Бликэльвен, где жил ярл кюны Ульврун, Хродгаут Радушный. Отчасти, благодаря рассказам проплывавшего здесь Болли Рыжего, он представлял себе, какие события привели к нему конунга фьяллей, но намерения этого последнего для Хродгаута ярла оставались полной загадкой.

Отдохнув от плавания два дня, на третий Торвард конунг поднялся на заре и покинул усадьбу еще до того, как проснулись люди. Провожал его один Халльмунд, и Торвард распрощался с ним у опушки леса. К Золотому озеру вела известная, даже отмеченная камнями дорога от усадьбы Можжевельник, до которой отсюда оставался еще один переход на юг, но Торвард не хотел туда заходить, как не хотел показываться на глаза Тьодольву хёвдингу и вообще давать знать о себе кому-то из квиттов, пока его дело не завершено.

– Взять бы тебе человека, кто тогда с твоим отцом ходил! – до самого прощания уговаривал Халльмунд. – Дорогу показать! А то с этим Золотым озером сам знаешь, какие шутки!

– Да что мне показывать! – в десятый раз отказывался Торвард, понимавший, что «этим человеком» очень хотел бы быть сам Халльмунд. – Я же там был, на Золотом озере!

– Да на этом Квиттинге проклятом запутаешься в два счета!

– И чем мне тогда поможет провожатый?

– Ну, все-таки…

Торвард усмехнулся, дружески сжал на прощанье плечо Халльмунда и вскоре уже скрылся в лесу.

Глава 2

Ингитора проснулась от холода и, еще не открывая глаз, пошарила вокруг себя, отыскивая сползшее одеяло. При каждом движении утренний холод проникал под толстый шерстяной плащ, выбранный заботливой фру Аудвейг для защиты от морского ветра, и по коже рассыпались целые горсти мурашек. Пальцы сразу стали мокрыми от множества влажных капелек, усеявших одежду. Но даже с закрытыми глазами Ингитора сразу почувствовала, что вокруг очень светло – гораздо светлее, чем может быть в доме! И воздух – свежайший лесной воздух омывал лицо, как вода из ручья, и не шел ни в какое сравнение с тем, что бывает в девичьей, когда за ночь надышат…

Вспомнила! Вчерашний вечер, Бергвид… Вот почему она так странно и жестко лежит, вот почему волосы влажны от росы. Она шла через лес в полной темноте, то вверх по склонам гор, то вниз, прочь от моря, в глубь побережья, не думая, куда и зачем, полная одним стремлением – уйти подальше от моря и от Бергвида. Она шла чуть ли не до рассвета и остановилась только тогда, когда наткнулась на ствол и заметила, что в сереющем предрассветном воздухе его прекрасно видно, а просто она засыпает на ходу. Тогда она улеглась прямо на мох, очертила вокруг себя круг с четырьмя защитными рунами с четырех сторон света, потом подложила свой мешок под голову, завернулась в плащ и крепко заснула.

Открыв глаза, она увидела возле самого носа мох и мелкую траву, жемчужно блестящую от росы, а потом ее взгляд упал на фигуру человека, сидящего на мху в трех шагах от ее защитного круга, опираясь руками о поднятые колени. Он сидел неподвижно, и в первый миг Ингитора решила, что ей мерещится эта фигура среди стволов и камней. Она быстро поднялась, села, вгляделась – он не исчез.

В глаза ей бросились длинные черные волосы, и все ее существо пронзила мысль о Бергвиде. Ингитора оледенела от ужаса и чувства безнадежности: от него, как от злого духа, невозможно скрыться! Но лицо у сидящего было совсем другое – не бледное, а смуглое, с черной щетиной на щеках и подбородке, которая еще не превратилась в бороду. Он был примерно тех же лет, что и Бергвид, но, пожалуй, повыше ростом, пошире в плечах и вообще покрепче. А главное – глаза, устремленные прямо на нее: в них не оказалось ничего похожего на тот дикий губительный огонь или равнодушно-мертвую бездну, они смотрели на Ингитору разумно и ясно, с чувством спокойного, даже доброжелательного любопытства.

Встретив этот взгляд, Ингитора испытала такое облегчение – все-таки это не Бергвид! – что разом ободрилась, хотя положение ее все-таки оставалось весьма сомнительным и ненадежным.

– Привет! – сказал ей незнакомец, заметив, что она проснулась. – Я не посмел тебя будить, но пройти мимо тоже не решился. Ты дева из рода светлых альвов? Должно быть, на небесах где-то прохудилась дырка, а ты ее не заметила и провалилась из чертогов Альвхейма на землю? Может, тебе надо как-то помочь взобраться опять наверх?

Голос у него был низкий, глуховатый, но звучал приятно и внушал невольное убеждение, что обладатель этого голоса человек надежный. Ингитора молча смотрела на него, пытаясь понять, что означает эта странная речь и как на нее отвечать. И откуда он тут взялся – не с неба ли упал он сам? Она устроилась под этим ореховым кустом почти в темноте, а теперь, при ярком свете дня, не узнавала места, и оттого все происходящее казалось очередным сном, путаным и необъяснимым.

А вокруг простирался лес, живущий своей особой жизнью, и было ясно, что отсюда очень далеко до обитаемых мест. Однако тот, кто задавал Ингиторе такие странные вопросы, ни по виду, ни по речи не походил на бонда или охотника. Волосы ниже плеч указывали на знатный род, хорошая, хотя и неяркая одежда, бронзовая застежка плаща, новые сапоги из хорошей кожи, зеленые ремни, застегнутые маленькими пряжками узорной бронзы, говорили о том, что это человек не бедный и никак уж не бродяга. Да и что бродяге делать в лесной глуши, у кого тут просить подаяния? В глаза Ингиторе бросились два тяжелых, со сложно переплетенными узорами золотых браслета, украшавших его широкие смуглые запястья. Обладатель таких вещей сам кому хочешь подаст. Меч, прикрепленный к поясу, лежал на траве, и конец ножен был окован серебром с позолоченным узором в виде головы дракона. Рядом располагались лук, копье с петлей, чтобы вешать за спину, и заплечный мешок.

– Или в Альвхейме говорят на другом языке и ты меня не понимаешь? – уточнил он, видя, что она рассматривает его и молчит. За все это время он так и не шелохнулся, как будто хотел показать, что совершенно безопасен.

– А с чего ты взял… – начала Ингитора, но спросонья у нее получилось очень сипло. Она кашлянула и начала сначала: – С чего ты взял, что я из Альвхейма?

– А очень просто, – охотно объяснил он. – У меня же есть глаза! Здесь два «роздыха» от побережья и «роздых» от ближайшей большой усадьбы, то есть от Можжевельника. Под ореховым кустом спит молодая девушка явно знатного происхождения, с дивными белыми руками и тонкими пальцами, которые сделали бы честь самой Эрне дочери Херсира, в хорошем, совсем новом цветном платье и таком же плаще с бронзовой застежкой, в новых башмаках с красными ремешками. Ты никак не можешь быть беглой рабыней и не можешь быть девчонкой с хутора, которая пошла искать козу и заблудилась. Если бы ты вдруг осталась единственной, кто спасся с погибшего корабля, то пошла бы не в глубь побережья, а вдоль моря и давно нашла бы людей. То есть разумного объяснения, как ты сюда попала и кто ты, я подобрать не могу. И мне остается один вывод – что ты упала с неба. Но если ты можешь дать мне другую разгадку, я с удовольствием послушаю.

Наблюдательность незнакомца оказалась не хуже, чем у самой Ингиторы, и тем он заранее избавил ее от противной необходимости врать. Но и рассказывать, кто она и почему здесь, хотелось еще меньше.

– По тебе тоже не скажешь, что ты собираешь грибы! – с вызовом ответила она. – Что-то я не видела пастухов и охотников с таким оружием, на кабана с мечом не ходят. Кто ты?

–  Я зверь благородный!  – словами Сигурда Убийцы Дракона ответил он и усмехнулся, давая понять, что другого ответа не будет. Но Ингиторе этот неопределенный ответ понравился: с ней словно бы заговорил Сигурд, знакомый и почитаемый с детства герой; от этой строки на нее повеяло чем-то близким и понятным, словно она получила по виду бессмысленный, но по содержанию четкий знак, что «я – свой». – Могу только тебя заверить, что я не ем незнакомых девушек и готов помочь тебе чем-нибудь. Где твои люди?

Ингитора оправила волосы, провела пальцами по бровям, стараясь прийти в себя и сообразить наконец, что делать и как к этому отнестись. Бергвид очень даже мог послать людей искать ее. Но если бы это был человек Бергвида, то он знал бы, кто она такая, и не задавал бы ей вопросов. В самом деле, второй такой, как она, здесь неоткуда взяться.

Квитт ли он вообще? У квиттов знатные люди заплетают на висках две тонкие косички и заправляют их за уши, а волосы ее собеседника были просто связаны сзади в хвост, чтобы не мешались, и ни на какое племя не указывали. И такие сапоги с пряжками над коленом она видела, не очень давно и в большом количестве… Булавка его нагрудной застежки отлита в виде молота. И знак Мйольнира на оковке ножен… Речь его отличалась от той, которую она привыкла слышать в усадьбе Фридланд, и выговором он напоминает скорее Ормкеля, чем Хуги Глиняные Пятки…

Великий Один! Ингитору пробрала дрожь. Только этого не хватало!

– Что ты так внимательно на меня смотришь? – осведомился обладатель застежки с молотом, довольно терпеливо ждавший итога ее размышлений. – Пытаешься понять, кто я такой? Я фьялль. Это ужасно? Правда, ты, кажется, сама не квиттинка, а значит, слово «фьялли» не должно у тебя вызывать ужас.

– Я не квиттинка. Но у меня нет причин любить фьяллей. Скорее наоборот.

– Ну, я ведь тебя не держу. – Он пожал плечами. – Ты совершенно свободна идти куда хочешь. Я сам иду на юго-восток, и если ты пойдешь в любую из семи оставшихся сторон, то можешь быть уверена, что не встретишь там ни одного фьялля.

Может быть, Ингиторе следовало воспользоваться случаем и уйти в одну из семи предложенных сторон, пока отпускают. Но у нее не возникло такого желания: потомок Тора говорил без малейшей язвительности, а напротив, дружелюбно, словно хотел все устроить к ее удовольствию. А она уже опомнилась и вполне отдавала себе отчет, что осталась совершенно одна, без куска хлеба, в глухих лесах чужой страны, без помощи и даже без представления, что ей делать и как добраться хоть до какого-то места, где ей помогут. Вчера ей было все равно, куда идти, лишь бы подальше от Бергвида. Но вот она, похоже, избавилась от Бергвида, и теперь пришла пора задуматься, как выбраться к людям. В таком положении не бросают единственного живого человека, даже если он из племени фьяллей.

– Так ты не хочешь мне рассказать, кто ты и как оказалась здесь совсем одна? – предположил фьялль, видя, что она все же не торопится его покинуть.

Ингитора поколебалась: хоть что-то сказать было надо.

– Я убежала, – решилась она, поскольку это глупо отрицать очевидное. – Так получилось.

– Это бывает. – Он не удивился. – Но ты забралась далековато от дома. По говору слышно, что ты с восточных берегов, из Слэттенланда или из Тиммерланда.

– Да. – Ингитора кивнула, не уточняя, из какого же она племени.

– Ну, как хочешь. – Фьялль не настаивал. – Кто мы такие, в конце концов, ничего не меняет, раз уж мы тут одни, как первые люди на земле. Можешь звать меня Аском, а я тебя буду звать Эмблой. Идет?

Ингитора не могла не улыбнуться: ей показалось забавным стать на время первой женщиной на земле, сотворенной богами из дерева ивы. Да, они были здесь вдвоем, как первые и единственные на земле люди. Весь тяжкий груз забот и сомнений остался где-то далеко, в большом мире, за границей зачарованного леса, и Ингитора чувствовала облегчение, что все это, не дававшее ей покоя столько дней и месяцев, сейчас можно просто сбросить с плеч и забыть. И стать Эмблой, женщиной-ивой, которая только что очнулась на берегу моря, где «грел с полудня луч солнца соленые камни» [3] и у которой нет прошлого.

– И куда же ты хочешь теперь попасть? – уточнил ее новоявленный Аск. – Уж это, прости, мне приходится у тебя спросить.

– Я хочу… – Ингитора запнулась и задумалась. – Да я сама не знаю… – нерешительно созналась она чуть погодя. – Ты не во Фьялленланд направляешься?

Аск качнул головой:

– Потом – да, но сейчас у меня дело совсем в другой стороне.

– Тогда…

Теперь, когда у нее не было даже корабля, от мысли попасть-таки в Аскефьорд и передать по назначению «морскую цепь» приходилось отказаться. Теперь самое лучшее – сделать то, что советовала мудрая фру Аудвейг: добраться до Дага хёвдинга, который переправит ее через море обратно в Эльвенэс.

– Мне бы нужно на восточное побережье, – подумав, сказала она. – В Тингваль, к Дагу хёвдингу. Я понимаю, что это далеко, но туда, на западное, куда близко, мне нельзя.

– А мне нужно к Золотому озеру. Это тоже на восток, только ближе, чем побережье, и хотя бы полпути мы можем пройти вместе.

– А потом? – Ингитора вообразила себя снова одной, но теперь уже не на границе, а в середине Медного Леса.

– А там я найду тебе надежных людей. На Золотом озере я кое-кого знаю. Так что если на западный берег ты не хочешь, то тебе лучше пойти со мной. И я даже хотел бы, чтобы ты пошла со мной, потому что иначе меня будет мучить совесть, что я бросил под кустом девушку… – Он помедлил, еще раз окидывая ее фигуру взглядом. – Совсем не приспособленную жить под кустом.

– Хорошо, – сказала Ингитора, даже не успев как следует подумать. В его словах, а еще больше в голосе, она услышала способность думать о других, а вера, что она кому-то небезразлична и кто-то готов ей помочь, была сейчас спасительной, как огонь в стужу. – Я пойду с тобой.

– Ну и слава мудрому Одину! – Аск подмигнул ей, в знак своего удовольствия воздавая честь не своему, а ее богу-покровителю. – В другой раз я постарался бы помочь тебе получше, но сейчас, понимаешь, у меня совсем нет лишнего времени. Понимаешь, когда у человека много лет есть важная цель, она в конце концов начинает повелевать им, как хозяин рабом. Она делается важнее всего. Даже желания помочь девушке. – Аск улыбнулся, чтобы немного смягчить свои слова. Без этого они казались слишком высокопарными, а здесь ведь не пир в день священного праздника, когда поднимаются кубки и провозглашаются обеты богам.

– Я понимаю, – тихо отозвалась Ингитора.

Эти слова нашли отклик в ее душе, напомнили о ее собственных путях. Разве не месть завладела всеми ее мыслями, стала единственной целью, заглушила все прочие побуждения живой души, направляла все ее поступки и привела в конце концов под этот ореховый куст?

– Но к каждой цели должны вести разумные пути, – добавила она. – Должны быть средства. А в средствах так легко ошибиться! И тогда вместо славы будет один позор!

– И такое бывало! – Ее собеседник невесело усмехнулся, вспомнив что-то из своей жизни. – Я уже пробовал неверные средства и наконец-то нашел среди них одно верное. Ну что, идем?

Он легко поднялся на ноги и протянул руку Ингиторе, чтобы помочь ей встать. Но она предпочла подняться без чужой помощи, однако тут же голова у нее закружилась, она покачнулась и уцепилась за ветки орешника.

– Ну, тихо, тихо! – Аск подался было к ней, чтобы поддержать, но понял, что она не хочет его касаться, и остановился. – А ты ведь, наверно, есть хочешь, раз на ногах едва держишься. У меня тут еще есть кусок хлеба. На первое время хватит, а по дороге какого-нибудь глухаря подстрелим.

Развязав свой мешок, он вынул оттуда завернутый в лоскут весьма основательный кусок хлеба, разломил его и протянул Ингиторе половину. Она помедлила: есть она и правда хотела, но все-таки боязно было протянуть руку навстречу этой чужой смуглой руке.

– Да не тролль я, клянусь Тором! – как-то шутливо-вымученно, словно устал уже в этом клясться, произнес Аск. – Бери!

Ингитора посмотрела ему в глаза, слишком живые и ясные для тролля, слегка улыбнулась, стыдясь своей детской боязни, и взяла хлеб, стараясь, однако, не коснуться его ладони с длинным, белым, видимо, очень старым шрамом от пальцев до самого запястья. За клинок, что ли, хватался?

И, держа в руке этот кусок хлеба, как амулет, она перешагнула черту своего защитного круга.

* * *

Огромный волк бежал через ельник, опустив морду к земле и принюхиваясь. Маленькая ведьма на его спине, крепко держась за пряди густой шерсти на загривке, быстро шарила глазами вокруг.

Волк замедлил шаг, подался чуть назад, закружил по полянке, потом остановился возле раскидистого орехового куста и стал обнюхивать примятую траву.

– Вот оно что! – Дагейда соскользнула на землю и тоже понюхала. – Едва остыло! Теперь-то мы найдем ее!

Дагейду гнало вперед прежде всего любопытство. Конечно, она не стала бы утруждать себя и Жадного ради того, чтобы вернуть Бергвиду сбежавшую женщину, но ей хотелось узнать, каким же образом пленница сбежала. Поляна у моря была сплошь залита водой от тающей руны Льда, и так прочно зачаровать толпу народа смогла бы не каждая. И вот эта женщина где-то здесь, в лесу. Куда она пойдет, чего она хочет? Не подбирается ли и она к каким-нибудь сокровищам Медного Леса?

Вдруг Дагейда замерла, словно наткнулась на невидимую стену. Ее маленькое личико оставалось неподвижным, но в душе, дрожа, как тени от птичьих крыльев, перетекали друг в друга изумление, недоверие, острая тревога. Дрожа, она наклонилась над травой, так осторожно, словно внизу пылал огонь, и сама принюхалась. Жадный потянул носом воздух и заскулил.

– Это он… – прошептала ведьма, пятясь от примятой травы, как пораженная внезапным ударом грома. – Он… Он здесь… И… они сидели рядом? Он здесь! – медленно выговорила она, повернувшись к Жадному. Ее большие глаза раскрылись шире, взгляд застыл. Потом она крепко сжала в ладонях волчью морду и тряхнула. – Он опять здесь, Жадный, ты понимаешь!

Оттолкнув голову волка, Дагейда в растерянности и досаде села на землю. От кочки шел свежий запах горячего человеческого существа, мужчины, и этот запах она легко отличила бы из тысяч. Внезапное возвращение брата потрясло ее так, что она даже забыла о девушке из племени слэттов. Загадка и тревожная неожиданность, как кремень и огниво, встретившись, вызвали молнию, которая оглушила Дагейду, и некоторое время она сидела между кустом и моховой кочкой, сама похожая на рыжий куст сухого можжевельника, не шевелясь, и ее пустые глаза были точно две лужицы желтой болотной воды.

Жадный ласково боднул ее лбом. Как во сне, Дагейда подняла руку и погладила волка по морде.

– Ничего, Жадный, – бормотала она, глядя в никуда и уже что-то обдумывая. – Он и раньше приходил сюда. И уходил ни с чем. И теперь…

Волк тонко и коротко проскулил что-то. Странно было слышать это нежное щенячье поскуливание из пасти такого чудовища.

– Да, еще она, – вспомнила Дагейда. – Ты говоришь, они встретились? И ушли вместе?

Внезапно, будто проснувшись, она вскочила на ноги.

– Мы пойдем за ними! – воскликнула она. – Я знаю, знаю, знаю, куда они направились! К Золотому озеру! К кургану! И мы пойдем туда! Но только тихо! – Ведьма приложила тонкий бледный палец к пасти Жадного. – Пусть они пока ничего о нас не знают. Мы покажемся, когда захотим. Правда, Жадный?

Волк высунул длинный красный язык и по-собачьи горячо лизнул щеку своей хозяйки.

* * *

Целый день Ингитора и ее нежданно обретенный спутник шли через ельники и поляны, то карабкались вверх по склону горы, то спускались вниз в долину, держа путь на юго-восток. В полдень они устроились отдохнуть возле речной заводи; Аск надергал камышовых корней, потом вырезал своим длинным ножом большой кусок дерна и откинул его, как крышку сундука, а потом развел костер на земле под дерном.

– Зачем это? – спросила Ингитора, которая никогда не видела таких сложных приготовлений к разведению огня.

– Ну, во-первых, лесной пожар в середине лета – жуткая вещь. А во-вторых, нам ведь с тобой не надо оставлять очень много следов? – Аск посмотрел на Ингитору и приподнял брови, словно спрашивая, согласна ли она с этим. – Мы это потом опять положим, как было, и наших углей никто не увидит. Если кто-то вдруг будет искать, то найдет, если с умом. А если просто грибы будут собирать, то пройдут, не заметят.

– Ты от кого-то скрываешься? – не подумав, спросила Ингитора, и тут же сообразила, что вот это и есть весьма вероятное объяснение, что такой человек может делать в чужой глуши! Скрываться после убийства!

Она посмотрела на Аска и с выразительным раскаянием прижала пальцы к губам, желая сказать, что «я этого не говорила» и «это не мое дело». Но Аск усмехнулся, и было видно, что ее опасная догадка пролетела мимо:

– Нет. Я ни от кого не скрываюсь. Но вокруг страна, нам обоим чужая. Простая осторожность требует оставлять поменьше следов. Согласна?

Запеченные в золе камышовые корни показались проголодавшейся Ингиторе отличной едой. Фьялль даже с некоторым удивлением наблюдал, с какой охотой она грызет их, пачкая подбородок золой.

– Это хорошо, что йомфру не привередлива! – с одобрением заметил он, перехватив ее взгляд. – А то я боялся, что такая знатная девушка потребует каши со сливками, и непременно в золоченой миске.

– А у тебя есть золоченая миска?

– Нет.

– Вот и я так подумала. А раз ее нет, какой смысл требовать?

– Какая умная женщина мне повстречалась! – восхитился Аск. – Ну, значит, не пропадем. Озер тут много – уж камыша-то мы всегда раздобудем.

Ингитора вздохнула. Сама она имела довольно смутное представление о том, что в лесу можно есть, и в этом любая Фрида с хутора, для которой «голодный год» действительно означает голод, а не разговоры о высоких ценах на хлеб, была гораздо ученее ее, йомфру Ингиторы из Льюнгвэлира, так много знающей о древних героях.

Поедая камыш, отмывая в той же заводи лицо и руки и потом, шагая вслед за Аском на юго-восток, она уже в который раз пыталась осмыслить очередной изгиб своей судьбы, причудливой, как путь змея по скале. Она дважды потеряла корабль и спутников и идет теперь совсем в другую сторону. Зато она избавилась от Бергвида, надо надеяться, окончательно, потому что искать ее он будет только на побережье, а не в лесу, да и как бы он ее здесь выследил?

А вот на кого она его променяла и с кем, не успев опомниться, пешком идет через весь полуостров? Конечно, по доброй воле она никогда не пошла бы в Медный Лес (и даже просто в лес) вдвоем с совершенно незнакомым мужчиной. Девушки, которые решаются на подобное, заслуживают звания не безумных, а просто дур набитых, и сами должны отвечать за последствия. Но у нее нет выбора. И вернуться назад к морю, где ее в два счета поймает Бергвид, и идти на далекое восточное побережье одной через леса, где она совсем беспомощна, было одинаково немыслимо. Оставалось принять того спутника, которого послала судьба, и положиться на бдительную богиню Хлин, которая уже не раз спасала ее даже в более угрожающих положениях.

Смириться с судьбой оказалось тем легче, что Аск не казался особенно опасным. Какие бы загадочные причины ни привели его на Квиттинг, желания поохотиться на беззащитных девушек среди них, скорее всего, не значилось. В труднопроходимых местах он никогда не забывал подать ей руку, помочь перебраться через бурелом или камни, и, когда Ингитора прикасалась к его руке, ей вдруг делалось легко, словно он передавал ей свою силу. Сейчас у него явно имелась необходимость что-то скрывать, но ведь и сама Ингитора молчала о своих делах. А по природе он, пожалуй, был человеком открытым и разговорчивым, и не раз за день пытался завязать беседу, но Ингитора из осторожности предпочитала отмалчиваться. Он не настаивал и погружался в мысли о своем, но никогда не прятал глаз и, встречая взгляд Ингиторы, приподнимал брови, словно спрашивая: «Ты хочешь мне что-то сказать?» Ингитора ничего не хотела сказать, наоборот, следила за тем, чтобы говорить поменьше, но все же его привычка прямо смотреть в глаза внушала некое доверие. Это было явно не худшее, что могло бы быть.

К вечеру ее спина и ноги ныли и стонали от усталости, она уже не могла дождаться, когда начнет темнеть, и почти проклинала лето, когда такие длинные дни. Аск шагал не спеша, и видно было, что он примеряется к ее шагу, а сам мог бы идти гораздо быстрее. И дольше.

– Ну что, все? – сочувственно спросил он, когда обнаружил, что девушка, перелезая через очередное поваленное дерево, просто сидит на нем и не может встать. – Ладно, привал. Вон до той поляны добредешь? Там от ветра хорошо… Ну, давай донесу!

При виде рук, с великодушной готовностью к ней протянутых, Ингитора собрала последние силы и встала. Полянка, окруженная скальными выступами, как стенами, показалась ей милой и уютной, ничуть не хуже чертогов Альвхейма, из которых она якобы упала. Не выбирая места, она так и села на плотный темно-зеленый мох; ей даже есть не хотелось, а хотелось только лечь и заснуть, как медведь, на полгода. Аск сам приготовил ей лежанку из еловых лап, покрыл их листьями папоротника, чтобы не кололись, и Ингитора была гораздо счастливее, чем в девичьей кюны Асты, где к ее услугам имелось роскошное ложе со стеганым одеялом на гагачьем пуху. Потом он сложил возле нее свое оружие, мешок и плащ, взял лук и ушел. Ингитора закрыла глаза: в голове гудело от усталости, и она не заметила, как задремала.

Проснулась она от запаха дыма. Уже почти стемнело, пылали красным жаром угли костра, а над костром жарилась какая-то крупная птица. Аск сидел рядом и подкладывал небольшие сучья, чтобы поддерживать жар углей, не давая огню разгораться слишком сильно.

– А я не знал, будить тебя или лучше дать поспать, – сказал он, дружелюбно глянув на нее, и кивнул на птицу: – Скоро уже будет готово.

Ингитора оправила волосы. Она спала, видимо, недолго, но глубоко, раз даже не слышала стука огнива о кремень и треска ломаемых сучьев. Все ее восприятие словно бы освежилось этим сном, мысли прояснились. И все пережитое с новой ясностью встало перед ней. Она всей кожей ощутила расстояние, пройденное за день, ощутила протяженность пространства, отделяющего ее от людей, от известных дорог, от понятных целей. Глядя на себя как со стороны, она изумлялась: какими ветрами ее занесло сюда? Казалось, давно ли был Праздник Дис, шумная толпа на пиру в Эльвенэсе – и вот каким-то злым колдовством она брошена в глушь Медного Леса и сидит тут, почти ночью, у огня с человеком, о котором ничего не знает, даже имени!

И в то же время незнакомое казалось знакомым и вызывало воспоминания, почти такие же ясные, как настоящее, и от них щемило сердце. Лесные сумерки, серое небо в разрывах темных ветвей, запах дыма, мясо над углями – все это напомнило ей, как они с отцом ездили на охоту, вот так же ночевали в лесу, и она сама умоляла не возвращаться сегодня домой, где все так привычно и обыкновенно… Хотелось отвести глаза от фигуры фьялля и представить, что это – отец, что не было этого ужаса, и тела с серым лицом, и кургана, и Эльвенэса, и Острого мыса, и ее тоски и одиночества – ничего не было, а они сидят с отцом возле костра, в лесу под названием Сосновые Бугры, а вокруг Асвард, и Бьярни, и Торкель и все прочие – как год назад, как пять и десять лет назад… Острая боль, тоска по тому, чего нет и уже не будет, пронзала горло, как нож, и от этой резкой боли на глазах выступали слезы. Неужели это никогда не пройдет, неужели она никогда не привыкнет?

Аск глянул на нее, хотел что-то сказать, но заметил ее напряженное лицо и влажно блестящие глаза – и впервые за день быстро отвел взгляд. Ингитора с усилием проглотила желание заплакать. Требовалось немедленно что-то сказать, показать, что она вовсе не плачет, хотелось отвлечься от воспоминаний.

– Что это? – спросила она, кивнув на тушку над углями.

– Обещанный глухарь! – охотно ответил Аск и снова глянул на нее, на сей раз одобрительно, приветствуя ее намерение держать себя в руках. – Тут людей мало, а дичи много, так что с голода не умрем. Это ничего, что он такой черный. Сейчас мы с него кожу обдерем, и будет вполне съедобно. Соль у меня есть.

Ингитора кивнула. Не нужно сравнивать сегодняшний день с прошлым, которого не вернуть. Лучше думать о том, чего она избежала, и ценить те преимущества, которые сегодняшний день, несомненно, имеет. Она избавлена от Бергвида, у нее есть спутник, который знает дорогу хотя бы до половины пути, есть еда, она в безопасности – по крайней мере, прямо сейчас ей ничего не грозит, и пора ей научиться ценить и такое благополучие.

Больше они почти не разговаривали. Аск, ловко ободрав с глухариной тушки обугленную кожу с остатками перьев, подал ей птичью ножку, обернув косточку широким листом, и Ингитора благодарно улыбнулась, приятно удивленная такой заботой. Поедая ножку, она старалась вообразить сегодняшний ужин кюны Асты и Вальборг, Эгвальда в его заточении, Бергвида… Эгвальд сидит в плену и ждет от нее помощи, Бергвид злобствует где-то из-за ее побега – вот бы ему лопнуть от злости, как тому троллю! Оба они думают о ней и хотят знать, где она, а она сидит тут на поляне и ест этого глухаря, пахнущего дымом…

Торвард изредка посматривал на нее, довольный, что девушка так охотно ест, успешно поборов желание заплакать. А плакать ей, наверное, есть о чем – не случайно же такая «Эрна дочь Херсира» оказалась в Медном Лесу, тролль знает как далеко от своего Слэттенланда или Тиммерланда, совсем одна! И не знает, куда ей идти – благополучные люди, у которых есть родичи и друзья, всегда это знают! Небольшой обломок кости, клинышек размером с ее палец, на котором процарапаны три окрашенные руны, висел у Эмблы на цепочке под застежкой; многие носят амулеты с рунами, но Торвард быстро разглядел, что там не Ансу-Лагу-Уруз или еще какое-нибудь обычное заклинание на здоровье, любовь и удачу, а Турс, Исс, Эваз – три могучие и опасные Руны Волшбы. Это тоже было неспроста. От вопросов он воздерживался, но, задумавшись, снова ловил себя на том, что разглядывает ее, словно хочет в чертах лица рассмотреть все то, что она не пожелала ему рассказать.

Сдержанность шла на пользу им обоим: он не хотел делиться своими тайнами, а значит, приходилось так же уважать и ее тайны. Но девушка была молода и привлекательна, а к этому народу Торвард питал слабость в любых обстоятельствах. Забавным казалось уже то, что он, чужой и странный человек в Медном Лесу, первым делом встретил здесь другое такое же чуждое этим лесам существо, да еще и женщину – как будто боги нарочно позаботились создать ему пару. Торвард хоть голову заложил бы, что его Эмбла прекрасно умеет подносить гостю золоченый рог с приветственной речью, но вот чистить рыбу ей никогда в жизни не приходилось.

Во всем ее поведении сказывалась привычка следить за собой, воспитание, сознание своего достоинства. Никакой суетливости в движениях или в мыслях, никакой праздной болтовни, нытья, хихиканья, игры глазами; ни развязности, ни диковатой замкнутости. Видно было, что он, чужой мужчина, притом тоже прямой потомок Ярла, для нее не новость, не вызывает ни любопытства, ни страха. Она просто мирится с его присутствием, поскольку не имеет выбора. Торвард привык к тому, что все встречные девушки хотят ему понравиться, и поэтому равнодушие Эмблы приводило его почти в недоумение. Правда, она ведь не знает, кто он. И незачем ей это знать. Он для нее тот самый зачарованный, который ходил в медвежьей шкуре…

Видя, как его спутница устала за целый день непрерывной ходьбы, Торвард с беспокойством думал о том, какой большой кусок пути у них еще впереди. «Надежным местом», куда он собирался ее передать, была усадьба Вигмара Лисицы на Золотом озере. Место действительно надежное, и сам Вигмар – надежный человек, дружит с Дагом Кремневым, к которому она хочет добраться, и там она уже не пропадет. Весь вопрос в том, как ее туда доставить. Показать ей издалека ворота и отправить одну – неприлично как-то. Довести и самому торжественно поручить заботам Вигмара – значит показаться квиттам на глаза раньше времени. А взять ее с собой к кургану означало впутать чужого человека, да еще и женщину, в глубоко личное дело, на которое он даже Халльмунда не взял.

Но несмотря на все эти сложности, общество Эмблы ему было скорее приятно, и Торвард не очень беспокоился о том, до чего оставалось еще пять-шесть дней пути. Особых трудностей она пока не доставляет: устает, но упрямо идет и не жалуется, ест что дают, не привередничает… Конечно, без нее он ушел бы за день гораздо дальше, но лишние два-три дня ничего не решают…

Ночь прошла спокойно, и назавтра, доев остатки глухаря и опустив кусок дерна, скрывший угли и кости, они пошли дальше. Стоял чудесный, теплый, свежий летний день, но Ингитора, проснувшись слишком рано, вскоре уже опять начала спотыкаться. Судя по солнцу, даже до полудня еще оставалось время, но ей казалось, что они идут уже так долго! Видя, с каким мужественным усилием она подавляет зевки, Аск, набредя на упавшее дерево, вытянутое над землей точно на высоте удобной скамьи, бросил рядом свой мешок и кивнул ей:

– Посиди, передохни.

– Мне очень стыдно… – грустно начала Ингитора, жалея о своей невыносливости, но он махнул рукой:

– Да брось! Я же вижу, что ты не пастушка, которая всю жизнь со стадом ходит. Хочешь, я тебе плащ постелю, поспи. Мы очень рано встали.

– Нет, я сейчас…

Ингитора села на ствол, потом прислонилась головой к дереву, росшему позади, закрыла глаза. Она дремала, а Торвард, сидя на том же стволе, молча ждал, пока она снова соберется с силами. Лицо ее он видел сбоку, и он при свете дня неприметно разглядывал ее, притом со все более возрастающим удовольствием. В общем-то, она красива – но ничего особенного. Торвард повидал очень много красивых женщин, но здесь было что-то другое. Ничего особенного не наблюдалось в ее продолговатом лице, белом, слегка загорелом, с высоким гладким лбом. Волосы, разделенные на прямой пробор и откинутые назад за плечи, красиво осеняют лоб, висок и мочку уха. Брови тоже красивые, не тонкие и не широкие, с изгибом, который привлекает внимание к глазам. Глаза небольшие, а может, так кажется оттого, что скулы слегка приподняты.

Позабыв, о чем он перед этим думал, Торвард просто разглядывал ее прямой правильный нос, пухловатую нижнюю губу с маленькими обольстительными складочками от уголков рта вниз, и при виде этих складочек вдруг почувствовал знакомое проникающее волнение. Скользнув ниже, взгляд его по белой стройной шее скатился прямо в маленькую впадинку под горлом, между ключицами – кожа там была белая, нежная… Губам стало тепло, словно они уже коснулись этой кожи… не полегчало. И он ничуть не досадовал на задержку: сидеть на этом стволе и разглядывать ее уже казалось самым увлекательным занятием на свете.

Эмбла вдруг открыла глаза, и в них мелькнуло беспокойство: видно, его взгляд показался ей слишком пристальным. А Торвард отметил, как забавно серо-голубой цвет ее глаз сочетается с рыжеватым цветом волос, неярких, мягко и тепло блестящих, отчего весь ее облик делается как-то заметнее.

– У тебя в роду квиттов не было? – спросил Торвард.

– Нет, – ответила она, с трудом выплывая то ли из мыслей, то ли из снов. – У меня тут никого нет.

– Я не про это.

– А про что?

– Ты лицом немного похожа на квиттинку. Высокие скулы, глаза, волосы…

– А ты немного похож на свартальва! – Ей, как видно, совсем не понравилось, что ее так внимательно рассматривают. – У тебя их, случайно, не было в роду?

– Не видала ты свартальвов! – Торвард не обиделся, а только усмехнулся.

– А ты видал?

– А то! Стал бы говорить! Видал я свартальвов, то есть, если честно, одного, но так же близко, как тебя. Ну и мозгляк, просто червяк какой-то! Тощий, сморщенный! Из меня одного их бы трое получилось!

– Ну, значит, ты великан! – воскликнула Ингитора, смеясь над этим странным разговором, который вынуждена вести с каким-то странным человеком в весьма странных обстоятельствах.

– Да нет же! Просто так вышло, что перед моим рождением моя мать очень долго жила почти что под землей. И ей было очень грустно. Я тебе как-нибудь потом расскажу. Идти нам далеко, у нас будет еще много долгих вечеров у костра.

Она кивнула и опять прислонила голову к дереву, решив, что после такого продолжительного разговора можно и помолчать. Торвард восхитился ее истинно героической для женщины сдержанностью, но где-то в душе у него зашевелилась смешная детская обида, что ему, конунгу фьяллей, не уделяют никакого внимания! Он был достаточно умен, чтобы не принимать это чувство всерьез, но тем больше любопытства вызывала у него девушка, способная на это.

Нет, главное тут не в красоте, хотя она, конечно, красива. В выражении глаз, в чертах ее лица читался ум, воля, внутренняя глубина и сила. Именно это привлекало Торварда, и сама красота ее уже казалась только золотой оправой к этому драгоценному камню. Всю жизнь он легко влюблялся, но настоящее уважение испытывал только к умным и сильным женщинам, с которыми мог говорить как с равными. И в Эмбле, каким-то невероятным образом свалившейся с неба прямо на его пути, он быстро почувствовал одну из таких. А в придачу она была стройной, рыжеволосой, как на заказ – вот бы Халльмунд посмеялся, если бы узнал, что Торвард и в глуши Медного Леса мигом нашел девушку как раз по своему вкусу! Просто под кустом, как ягоду, шел и нашел. Сама ее сдержанность подзадоривала его и усиливала желание раскрыть тайну этой дивной встречи.

Он подставил ладонь под ее свесившуюся с колена руку – ее ладонь была заметно уже , но пальцы ее оказались лишь чуть короче; она посмотрела на него с удивлением, но тут же поняла, что он имел в виду, и поспешно отняла руку, словно прятала свое прямое родство с Эрной дочерью Херсира, которое не укрылось бы даже от слепого. Это понимание без слов волновало и радовало его, и Торвард со все большим удовольствием рассматривал ее тонкие запястья, ее стройную белую шею с такими пленительными ямочками возле ключиц, высокую и приятно полную грудь, очертания длинных ног под платьем, и сам понимал, почему она так оглядывается, чувствуя невольный жар этого взгляда. Его влекло к ней чувство острого, какого-то особо настойчивого любопытства и расположения, как к уже близкому существу. Очень хотелось подставить под ее голову свое плечо – оно, правда, тоже не слишком мягкое, но все же лучше годится быть подушкой, чем этот серый буковый ствол с сизыми пятнами лишайника. Но едва ли она согласится на такую замену: она явно не из тех, кто легко подпускает к себе.

Задумавшись, он снова ловил себя на том, что разглядывает ее, и дыхание его невольно учащается. Эта белая полоска кожи, видная в разрезе ее рубашки на груди, не давала ему покоя и отвлекала от всего того, о чем действительно стоило подумать! Например, о Бергвиде, о Дагейде, обо всех прочих неприятностях, которые занимали столько места в его мыслях раньше, а теперь вдруг отодвинулись куда-то очень далеко. И ему было хорошо, словно он явился на эту тенистую поляну просто для собственного удовольствия. Случайно вспомнилась зима, непроходимая тоска, когда он лежал в общем покое у Рэва бонда из фьорда Кривой Речки и слушал сагу о невесте медведя – и Торвард поразился, с ужасом осознав, в какой глубокой и черной яме тогда сидел. И как только сумел выбраться! Но теперь все осталось позади. Спрятанное под рукавом обручье Дракон Судьбы, а главное, «невеста медведя», сидевшая рядом на бревне, казались прочными залогами того, что тоска не вернется. Он был захвачен целиком, как в юности, притом нынешнее чувство казалось ему необычайно новым и свежим, как будто оно потекло не по старым, известным, а по каким-то еще не опробованным дорогам и сулило все блаженство новизны.

Так же молчала Эмбла и весь остаток дня – и по пути, и на привалах, которые он время от времени для нее устраивал. Торвард не досаждал ей разговорами, хотя в душе с неутихающим любопытством ждал, долго ли она так промолчит. Неужели до Золотого озера? Неужели они так и расстанутся, ничего друг о друге не узнав? Иногда девушка словно бы порывалась что-то сказать, но сразу передумывала, будто испугавшись, когда встречала его внимательный, ожидающий взгляд. Он подозревал, что не всегда она так молчалива и в привычных условиях охотно делится мыслями, но сейчас боится сказать лишнее.

– Это так странно… – как-то начала она, но тут же замолчала, словно посчитала свою речь неуместной.

– Что – странно? – невозмутимо спросил Торвард и лишь бегло глянул на нее, чтобы не выдать своего любопытства.

– Что я… Что мы все время одни. Целый день, с утра и до ночи. День за днем – и никто нас не видит, только лес. Ты когда-нибудь бывал один так долго?

– Нет. Никогда.

Торвард подумал при этом сразу о нескольких вещах. Во-первых, этим замечанием она еще раз выдала свое положение, хотя оно и так ясно. Только знатная девушка никогда не остается одна, будучи всегда окружена домочадцами, служанками, гостями, подругами… А во-вторых, что она права и он сам ощущал какое-то глубинное недоумение, второй день подряд встречая взгляд только одной пары глаз, а не десятков, всегда, везде, куда ни повернет голову. Он и сам привык день и ночь быть среди дружины: дома и в походе, на суше и в море, под крышей или в лесу. Он не осознавал одиночества только из-за того, что слишком привык быть в толпе, и сам Аскефьорд, живое продолжение его самого, в его мыслях был с ним здесь.

– А твои знают, где ты? – задал он вопрос, который продолжал его мысли об Аскефьорде.

– Нет, – ответила девушка. – Никто не знает. Ни один человек…

Она произнесла это так задумчиво-отстраненно, что Торвард понял: эти неведомые «свои» ушли очень далеко от нее не только по расстоянию, но и в мыслях. Ей было, может быть, вовсе и не к кому стремиться. Ему стало жаль ее, у которой нет своего Аскефьорда, захотелось помочь ей, исправить ее чувство одиночества – такая девушка заслуживает лучшей участи. Но для этого нужно знать, кто она и в чем ее сложности. Судя по ее ухоженному виду и хорошей одежде, желающие позаботиться о ней имелись; другое дело, хотела ли она доверить этим таинственным лицам заботу о себе? По всему выходило, что нет. Тут и камень изводился бы от любопытства, но девушка молчала, и на ее лице не отражалось желания рассказывать. Это было странно: всякая женщина любит поговорить, тем более когда с ней такое приключается. А эта молчит. Раньше Торвард считал всех сдержанных людей умными, но, несколько раз ошибившись, понял, что молчаливость может быть не только признаком умной сдержанности, но и следствием глупости, которой просто нечего сказать. Но здесь был явно не тот случай. Она слишком быстро находила ответ, слишком хорошо понимала его и не испытывала ни малейших затруднений при выражении своих мыслей. Просто ей было о чем подумать – иначе она не оказалась бы тут совсем одна, – а ему она не доверяла. Это он тоже понимал и старался не спугнуть ее излишним любопытством.

Задумавшись, она уходила в свои мысли так глубоко, что Торвард порой сомневался, а помнит ли она вообще о его присутствии. Вот он взял ее за плечо и остановил: она вздрогнула и подняла на него недоумевающий взгляд, словно не помнила, кто он такой. Он глазами и бровью показал ей на коричневую, с резким черным зигзагом на спине, гадюку, гревшуюся на солнце между камнями в двух шагах впереди. Эмбла сильно вздрогнула, подалась к нему и сама держала его за руку, пока он обводил ее стороной.

Крупный глухарь взлетел с сосны в нескольких шагах от них: от треска и грохота его крыльев девушка так содрогнулась, что Торвард засмеялся, но тут же схватился за лук и быстро согнул его, натягивая тетиву, а потом бегом кинулся вслед за птицей, бросив на бегу: «Стой здесь!», точно боялся, что такая задумчивая девушка потеряется, если отойдет хоть на шаг от этой сосны.

– Вот это я понимаю! – радовался он, вернувшись с обезглавленным глухарем в одной руке и луком в другой. – Ужин сам тебе навстречу вылетает! Я же тебе говорю: не пропадем! Только вот я сам виноват: поднял тебя слишком рано, ты же спишь на ходу. Не подумай, что я смеюсь, но, правда, по лесу немножко опасно ходить, как вельва во сне.

– Я не вельва! – И не подумав обидеться, Эмбла тяжело вздохнула. – Вельва все знает, даже больше, чем Один. А я ничего не знаю. Я –  бенгельт . Это не переводится. На свете было таких только две: я и еще одна, ее звали Мис. Не слышал о ней?

– Боюсь, что нет. – Встряхивая тушку глухаря за лапы, чтобы стекла кровь, Торвард с откровенным сожалением покачал головой. Слово было явно эриннское, а если бы он лучше разбирался в преданиях эриннов, то мог бы сейчас кое-что узнать.

– Оно и к лучшему. – Эмбла снова вздохнула. – Ну, ладно, пойдем, я проснулась и буду смотреть под ноги.

Освободив стрелу из тушки, Аск потер ее о мох. Ингиторе бросилась в глаза бронзовая насечка на железном острие – руна Тюр, повторяющая очертания самой стрелы. Обозначает волю к победе, мужество, целеустремленность… и читается как «Т». Стрелы, как и все его оружие, красивые, дорогие, отлично сделанные – в общем, указывают на то, что владелец их – человек не простой. В какую сагу она забрела – где «зверь благородный», словно Сигурд, в одиночестве бродит по заколдованному лесу и ищет своего дракона?

Вскоре после этого они увидели сперва выкошенную полянку с двумя стогами, потом сенный сарай, потом тропинку, выбитую явно человеческими ногами, а потом и хутор (названия усадьбы это не заслуживало): дом под соломенной крышей, с обмазанными глиной стенами, амбар, хлев и еще какие-то мелкие строения за общим бревенчатым частоколом.

– Если хочешь, зайдем, – предложил Аск. – Купим хлеба или из одежды чего-нибудь, я не знаю, может, тебе что-то нужно?

Ингитора поколебалась. Рубашка на смену, к счастью, постиранная Халльгерд в последней усадьбе перед встречей с Бергвидом, у нее еще имелась, но отдохнуть в настоящем доме, помыться горячей водой, поесть хлеба или каши было бы совсем неплохо. За половинку одного звена серебряной цепи, которая соединяла застежки ее платья, она могла бы получить всего этого вдоволь. Но… показываться на глаза чужим людям, на Квиттинге, где, в ее представлении, правили Бергвид и Дагейда…

– Теперь тепло, помыться можно и в озере! – Приняв это мужественное решение, Ингитора все же не удержалась от вздоха. – Можешь считать меня трусихой, но я не хочу идти к чужим людям. А вдруг тут живет… – Она хотела сказать «лучший друг Бергвида», но не посмела произнести это имя и сказала вместо этого: – Какой-нибудь тролль-людоед. Мы не знаем, кому здесь можно доверять.

– А мне, значит, ты доверяешь?

– Пока не больше, чем приходится поневоле. Но ты уже видел, как я сплю, и не съел меня. А на их счет я и того не знаю. Под елкой отдохнем, ничего.

– Как скажешь! – Аск пожал плечами, и Ингитора мысленно отметила, что ей попался исключительно сговорчивый спутник. – Я о тебе забочусь. Сам я и зимой могу под елкой отдохнуть. А теперь лето – как говорится, летом дом под каждым кустом! Вообще-то это мудро. Нас с тобой всего двое, а серьезный боец у нас и вовсе один.

– А ты – серьезный боец?

– Очень серьезный, – спокойно, без хвастовства, но очень уверенно ответил он. Эта мысль была ему настолько привычна, что уже не служила поводом для бахвальства. – Но сейчас на деле доказывать не хотелось бы.

Ингитора посмотрела на него почти с благодарностью: она целиком разделяла это желание. Хватит с нее славных сражений.

– На свете есть только один великий воин, которому под силу меня одолеть! – с выразительной важностью произнес Аск. Ингитора покосилась на него: сохраняя торжественную серьезность на лице, он, кажется, в душе смеялся.

– И кто же это? – с некоторой подозрительностью осведомилась она.

– Имя сего непревзойденного героя – Флоси Лысый из фьорда Кривой Речки. Хотел бы я, чтобы ты на него взглянула!

Девушка, конечно, ничего не поняла, но Торвард рассмеялся, вспомнив Флоси бонда с его ростом, широкими плечами – и мордой добродушного козла. И с изумлением и восторгом понял, что сейчас тот зимний случай кажется ему очень забавным. Настолько забавным, что он охотно рассказал бы о нем всему Морскому Пути, чтобы люди тоже посмеялись. А тогда ведь казалось, что жизнь кончена! Дракон Судьбы на руке или привлекательная девушка рядом – а при девушках он всегда чувствовал прилив сил – тут помогли? Но той жуткой зимой, помнится, ему было не до девушек и он даже не понимал, зачем заботливые домочадцы их время от времени к нему присылают, – только злился, что его не могут оставить в покое и дать побыть одному! «Могучий Фрейр! – восхищенно думал Торвард, осознавая огромную перемену, неприметно свершившуюся в нем. – Да я никак выздоровел!»

До его цели, до Дракона Битвы, оставался еще неблизкий путь, но теперь Торвард чувствовал себя полным сил и прежнего задора и верил, что и Дракон Битвы его не минует. Удача идет к счастливому, оружие приходит к сильным.

Ближе к вечеру они нашли лесное озеро. Вокруг него росли большие старые ивы, свесившие ветви в воду и похожие каждая на какой-то зеленоводный шатер, а у дальнего берега плавали на поверхности темноватой воды красивые желтые кувшинки.

– Дальше не пойдем! – Аск остановился и бросил свой мешок на траву. – Не хочу всю оставшуюся жизнь мучиться совестью, что уморил благородную деву.

– Я могу пройти еще немножко.

– А ты куда-нибудь торопишься?

Ингитора покачала головой. Мысли о возвращении в Эльвенэс не доставляли ей никакой радости. Хоть она и не виновата, что сокровища Хеймира конунга попали к Бергвиду, а его сын, погубленный ее руками, так и остался в плену, предстать перед Хеймиром конунгом после всего случившегося ей совсем не хотелось. Даже если Эгвальд в конце концов и окажется на свободе, надежда на встречу с ним ее тоже не воодушевляла. Ей придется ему сказать, что ее жажда мести оказалась ошибочной и что любить его она тоже не может… Сейчас его образ уже не казался ей привлекательным – он был частью ее заблуждения, еще одним бледным мороком среди тех, что она навыдумывала, и никакой нежности не вызывал. Обрадуется он ее отказу или огорчится – приятного мало в том и в другом.

И что ей остается? Вернуться в Льюнгвэлир и выгнать оттуда Оттара – но что за жизнь ее там ждет? Та же самая, от которой она и пыталась сбежать, но теперь уже без надежды на избавление. Фру Торунн, хлеб, селедка, ковры… Коровы, куры, крашеная шерсть… Сплетни по праздникам в гостях…Думать об этом было так тягостно, что сам Медный Лес, ужасы которого молва явно преувеличила, казался ничуть не хуже Эльвенэса. А раз так, то и Эльвенэс может еще какое-то время обойтись без нее, а ей дать отдохнуть на этой чудной поляне, где так красиво и спокойно, спокойно…

– Ну, и я тоже не тороплюсь, – удовлетворенно отозвался Аск, скидывая на землю оружие, плащ, который он из-за жары нес на плече, и обезглавленную тушку глухаря. – Так ради чего нам изнемогать?

– Но ты же говорил, что твое дело не ждет?

– Ну, день-другой оно потерпит. До зимы всяко успеем, так что давай, устраивайся.

На самом деле устройством их ночлега, как и вчера, занимался он сам: притащил из леса целую охапку лапника, чтобы девушка не сидела на каменистой земле, устроил ей лежанку, развел огонь, пристроил Ингитору за ним присматривать, а сам взялся за глухаря. На ее беспомощность он ничуть не досадовал: Торварду нравились красивые белые руки Эмблы с длинными тонкими пальцами, которым так пошли бы золотые кольца, и он вовсе не хотел, чтобы вместо нее здесь оказалась какая-нибудь трудолюбивая рабыня. Ему нравилось смотреть на нее, а выпотрошить птицу он может и сам! Его гордость была гораздо выше такой ерунды.

В устье впадавшего в озеро ручейка он набрал глины, обмазал ею тушку и закопал в угли. Глядя, как он полощет в озере руки, Ингитора с грустью подумала, как бесполезно и бессмысленно оказалось здесь все, чем она так гордилась когда-то: и ее высокий род, и вся слава ее отца, и ее собственные познания, равно как и умение складывать стихи лучше всех в Слэттенланде.

– Постой! – Увидев, что Аск мочит в воде рукав, она подошла и прикоснулась к его локтю: – Дай я заправлю.

Он улыбнулся и охотно протянул ей руку. Она закатала ему рукав повыше, с невольным уважением скользнула взглядом по смуглой мускулистой руке, еще раз отметила, какой красивый у него браслет, марки полторы весом – узор с «хватающим зверем», широко известный в Морском Пути, хотя уже несколько устаревший, – обмотала рукав тесемкой, завязала, потом подняла глаза, встретила его веселый взгляд… и смутилась, поняв, о чем он думает.

– Ладно, никто не видит! – успокаивающе сказал он. – Я никому не расскажу, что ты завязывала мне рукава, клянусь Фрейром! [4]

– Да уж, тебе к этому, как видно, не привыкать! – Ингитора через силу усмехнулась.

– Случалось! – скромно заметил он и отвел глаза, но тут же опять глянул на Ингитору, и по веселому блеску его темных глаз нетрудно было догадаться, что скромность его показная и настоящей даже не притворяется.

И вот тут она, как проснувшись, осознала, что рядом с ней уже два дня находится не просто «кто-то», а мужчина, молодой, близкого к ней рода и воспитания, более чем заслуживающий внимания! Притом сам он явно не «спит на ходу», а смотрит на нее и видит ее, хочет ее понять, интересуется ею, притом даже в том смысле, который здесь, в лесу, для нее нежелателен и опасен.

В ней словно что-то зашевелилось: так, должно быть, чувствует себя береза, когда весной ее согреет солнце, сок побежит по жилам, оттаявшая кора даст глубоко вздохнуть и она обнаружит, что вовсе не такая мертвая, как казалось зимой! Она молода и может расти! Смысл его взглядов, которые сегодня уже не раз делались слишком теплыми и проникающе-настойчивыми, Ингитора понимала прекрасно. И все вместе в ней вызывало странную смесь чувств: и радость пробуждения, и неловкость, и опасения, и досаду на все те мысли, которые вогнали ее в эту спячку!

Тролли с ними со всеми, кого сейчас с ней нет! Пусть Эгвальд ярл «в уютном корабельном сарае Аскефьорда» сам о себе позаботится немного, в конце концов, он уже взрослый! Пусть тролли съедят Бергвида, от которого она, слава асам, избавилась! А двое суток не замечать такого человека, как Аск, может только спящая вельва! Но раз уж ей пришлось ходить по глухим лесам наедине с чужим мужчиной, то надо быть осторожнее. И Ингитора поспешно вернулась к костру, стараясь сбросить со спины ощущение его провожающего взгляда.

Когда они поели, уже совсем стемнело и пришла пора укладываться спать. Ингитора умылась в озере, потом вымыла усталые ноги, снова радуясь, что суровая рабыня Халльгерд положила в ее мешок полотенце. Обойтись без золоченой миски можно, но вот вытираться подолом…

– Мыться будешь? – спросил Аск, покрепче связывая свои длинные волосы сзади. – Я могу отвернуться. И даже честно.

Его лица она не видела в темноте, но по голосу было слышно, что он улыбается, и Ингитора ответила даже слишком сурово, помня про «завязанные рукава»:

– Нет. Холодно.

– Ну, тогда отнеси к костру, сделай милость! – Аск расстегнул пояс и вручил его Ингиторе.

Толстый ремень с крупной серебряной пряжкой, с узором в виде того же «хватающего зверя», с серебряными бляшками, ножом, огнивом, точилом, кожаным кошелем, кольцами и петлями для меча и топора показался ей очень тяжелым (богиня Фригг, как он это на себе таскает!), – но она взяла его и торопливо пошла прочь от воды. Пояс еще был теплым, и в его твердом изгибе сохранилось какое-то смутное обаяние, ощущение того крепкого стана, который он только что обнимал. Почему-то это смутило Ингитору, и, подойдя к костру, она поспешно положила пояс на траву возле его плаща и оружия, словно он, пояс, таил какую-то опасность. Хотя какую же, в самом деле? В глаза ей бросился узор на одной из бляшек, изображавший фигуры мужчины и женщины, слившихся в объятии – и именно сейчас ее наполнил смятением этот вполне обычный, известный знак Фрейра и Фрейи, хотя у других она часто видела его раньше и не находила повода смущаться.

Словно вспомнив, как она устала, Ингитора торопливо улеглась на свою охапку лапника, отворотилась от огня и завернулась в плащ. От озера слышался плеск. Теперь, когда она его наконец заметила, присутствие Аска стало ее волновать само по себе, хотя она не понимала почему: она теперь ощущала его с такой ясностью, как будто каждое его движение затрагивало какие-то невидимые струны в ней.

Сначала она было задремала и не слышала, как Аск вернулся, но потом почему-то проснулась. Рядом с ее лицом лежал еще мокрый пучок желтых кувшинок с того берега озера, и Ингитора мимоходом обрадовалась этому маленькому подарку, но отчего-то ей стало тревожно. Костер совсем догорел, среди тьмы только звезды слегка посвечивали высоко в небе, и Ингитора всем существом почувствовала бескрайние и безлюдные пространства вокруг них. Она слышала многочисленные, таинственные звуки ночной чащи и буквально кожей ощущала отсутствие каких-либо стен между нею и Медным Лесом. В прошлые две ночи она была слишком утомлена и измучена, чтобы обращать на это внимание, но сейчас ей стало неуютно.

Ветер покачивал ветви ив, шуршал чем-то в лесу, а Ингиторе мерещилось, как скользит между стволами тень огромного волка с рыжеволосой ведьмой на спине, хозяйкой этих диких мест. Не открывая глаз, Ингитора лежала, слушая голоса ночи и стараясь заснуть. Шум ветвей казался необычайно громким, зловещим, и резкие крики ночных птиц, словно бы испуганных чьим-то грозным продвижением, тянули каждый раз встать и оглядеться. То и дело ресницы сами собой поднимались, и она бросала настороженный взгляд в темноту.

«Надо спать, я должна отдохнуть, завтра опять идти!» – убеждала себя Ингитора, закрыв глаза. Перед взором ее было темно, и вдруг в этой темноте зажглись четыре ярких огня. Два зеленых, на высоте человеческого роста, и два желтых над ними приближались стремительными скачками. Ингитора оцепенела от ужаса, не могла даже открыть глаза, даже понять, сон это или явь. Однажды она видела это, и видела наяву.

И только сейчас она вдруг осознала грозящую опасность. Да, сам Бергвид может искать ее только на побережье. Но у него есть покровитель и союзник, который дома именно здесь, среди этих лесов и озер, которому открыты здесь все пути! Ведьма с легкостью найдет ее след!

Собрав все силы, Ингитора дернулась, как будто рвалась из сети, вздрогнула, ахнула, открыла глаза и резко села. Прижимая к груди свой плащ, которым укрывалась, и дрожа всем телом, она лихорадочно огляделась, ожидая увидеть горящие Глаза Из Тьмы где-то рядом. Но было темно.

– Что такое? – раздался спокойный голос Аска с другой стороны погасшего кострища.

Голос был ровным, ясным, ничуть не заспанным, и он принес Ингиторе такое облегчение, словно благодаря ему-то она и пробудилась от тяжелого страшного сна, а ужасы остались там, за черной гранью, и теперь им ее не достать.

– Мне… Не могу спать, – еле выговорила она, с трудом переводя дыхание.

– Если из-за меня, то зря! – так же спокойно и чуть-чуть насмешливо отозвался Аск, не поднимая головы. – Я благородный человек и не пристаю к девушкам, которые не выказали желания иметь со мной дело. Я, конечно, понимаю, что очень невежливо пялил на тебя глаза весь день, но это не означает никаких таких намерений… Мне не нужно, чтобы девушка визжала и брыкалась, я люблю, когда меня обнимают. Так что ты можешь спать совершенно спокойно, я на твою честь покушаться не намерен. Ну, а если тебе холодно, то иди ко мне! – с той же спокойной готовностью предложил он. – Погрею.

– О богиня Фригг! Я вовсе не об этом! – воскликнула Ингитора, но между тем почувствовала облегчение, как будто ей внезапно подарили очень нужную вещь. Заверения насчет безопасности были совсем не лишними и устраняли не менее важную заботу по эту сторону сна и яви. – Здесь так тревожно, так неуютно! – с тоской воскликнула она, не зная, как объяснить свой страх. – Тебе хорошо, если ты в Медном Лесу ничего не боишься.

– Я этого не говорил, – невозмутимо ответил Аск и сел на своей лежанке, обхватив руками колени. Глаза Ингиторы привыкли к темноте, и теперь она различала очертания его фигуры. – Совсем ничего не боится только слабоумный, который не понимает, что делает и чем ему это грозит. У нас в усадьбе был один такой, Уффе Дурачок. Даже гусей пасти не мог, просто забывал про них. Все лазил по скалам, по самым опасным местам, и ни разу не сорвался. Другим и смотреть страшно, а ему хоть бы что. Он потом подавился рыбьей костью.

– И что мне до него за дело? – отозвалась Ингитора. Она не понимала, какая тут связь, но успокаивалась от самого сознания, что рядом с ней живой человек.

– Я к тому говорю, что смелые люди тоже боятся. Но трус боится и убегает, а смелый боится и идет. Ты ведь знала, что такое Медный Лес?

– Знала.

– И пошла?

– Да.

– Ну, значит, ты очень смелая. Так что тебе приснилось?

– Мне не приснилось. Я вовсе не спала. Я видела… Ах, не подумай, что я тоже, как ваш дурачок… Что я вижу духов наяву. Но я увидела то, что не здесь, а далеко. Мне так кажется… что это правда!

Ингитора запнулась, не зная, как сказать.

– Ничего в этом нет удивительного. – Аск пожал плечами. – Люди, которые видят то, что далеко, называются ясновидящими. У нас в Аскефьорде такие есть, я их знаю. И что это было? Что ты видела?

– Я видела… Два зеленых огня, а над ними два желтых, как две пары глаз. И они мчались быстрее лошади. Прямо ко мне.

От собственных слов Ингиторе снова стало страшно, мурашки хлынули вниз по спине и плечам, сковали руки, так что ей даже в самом деле захотелось перескочить со своей лежанки к нему поближе.

А ее спутник, проявлявший до того такую удивительную невозмутимость, вдруг изумленно свистнул и повернулся к Ингиторе. Он понял смысл ее видения гораздо лучше, чем она могла предположить. Через темноту он смотрел на нее, видя только белое пятно лица и безнадежно пытаясь разглядеть ее глаза. Это было поразительно: она заговорила о том, о чем он сам думал и не мог заснуть. Почему? Что она может об этом знать?

– Ты когда-нибудь видела это наяву? – чуть погодя с некоторой осторожностью спросил Аск.

Ингитора кивнула. Он не спрашивал, что это , а значит, был с этим видением знаком.

– Я же говорю, что ты очень смелая, – сказал он наконец со смесью удивления и уважения в голосе. – Ни одна женщина, сколько их ни есть, не пошла бы в Медный Лес, зная… про нее . А ты идешь. Да ты отважна, как богиня Скади!

– А ты про нее знаешь? – в свою очередь спросила она, пропустив похвалу мимо ушей.

– Знаю. Это… Да, встречи с ней нам едва ли удастся избежать. Я зря об этом не подумал, когда звал тебя с собой, потому что она обязательно захочет со мной повидаться. Но, скорее всего, это случится не сейчас, а позже, когда мы с тобой расстанемся и ты будешь в безопасности.

– Вот как! – Ингитора даже рассмеялась. – Ну, я тебя поздравляю: ты подобрал такую дивную приманку для нее, что она может появиться гораздо раньше! Я уверена, что она будет искать меня. Я, правда, тоже только сейчас сообразила. То, от чего я убежала, было гораздо хуже, так что никакой особой моей смелости в этом нет!

– Хуже? – Аск удивился и даже усмехнулся с недоверием. – Ты мудра, как вельва, если знаешь что-нибудь хуже нее!

– Знаю, представь себе! Лучше бы она сама меня съела, чем привела по моим следам Бергвида Черную Шкуру!

Ингитора сказала это, и пожалела, что сказала, и одновременно испытала облегчение – невысказанная тревога раздирала ее с такой силой, что не давала даже опустить голову на мешок, служащий подушкой.

Аск протяжно и многозначительно просвистел в ответ. Кто такой Бергвид, объяснять ему не требовалось.

– Н-да! – сказал он чуть погодя. – Понял, не дурак. Беру назад свои недостойные сомнения. Если бы я был девушкой, то от Бергвида Черной Шкуры я бы тоже побежал без оглядки в Медный Лес, даже если бы знал про Да… ну, про ту, которую лучше все-таки не называть.

– Вот именно! Лучше пусть меня съест ее жуткий волк, чем мне увидеть еще раз эту черную шкуру и эти пустые глаза… – Ингитора задохнулась при одном воспоминании и закрыла лицо руками. – Когда я там проснулась под кустом и увидела тебя, я подумала, это он, – зачем-то созналась она.

– Нет. Трудно найти в Морском Пути человека, который… – Аск даже не сразу подобрал подходящие слова. – Который больше меня был бы не Бергвидом. То, что сейчас мы живем на свете оба одновременно , досадная ошибка, и уже скоро она будет исправлена. То есть в живых останется только один из нас, и это буду я. И уже в обозримом будущем ни тебе, ни какой-то другой благородной девице не придется бояться Бергвида Черной Шкуры.

– Так ты хочешь его убить?

– А я недостаточно внятно выразился? Да, я собираюсь его убить.

– Если получится, как говорят умные люди! – насмешливо поправила Ингитора.

Аск усмехнулся тоже:

– Да, умные люди так говорят. Но я никогда не считал себя особенно умным! И не притворяюсь, так что имей в виду.

– И не надо! – Ингитора с горделивой небрежностью махнула рукой, и он отметил, как красиво эта белая рука смотрится в темноте: словно волшебная птица. – С меня достаточно того, что ты не посягаешь на мою честь. А здравым рассудком я и сама не отличаюсь, так что мы отличная пара!

– Вот и договорились! – Аск тоже рассмеялся в ответ. – А что, ты мою цель одобряешь?

– Я не знаю, сумеешь ли ты, но его надо остановить, – теперь уже безо всякого смеха сказала Ингитора. – Он сказал однажды… Сказал, что вымостит человеческими головами всю дорогу в Хель. Что даст своей матери столько спутников туда, сколько не имела ни одна женщина. Вот ты говорил – человека ведет его цель и делается его хозяином! А он… Его цель – месть, ты понимаешь, только месть, всем подряд, всем, кто родился в землях слэттов и фьяллей. Его цель не ведет, а гонит! Нет – она его съела! Это страшный человек! Он – уже не человек, его сожрала его месть! Это страшно! Это так гадко, так отвратительно! Он думает только о мести, больше ни о чем, и потому он уже мертв, ты понимаешь, мертв! Он не видит ни людей, ни обстоятельств, он не способен ни слушать, ни понимать! Он живет в своем мире, и этот мир – Хель! Он сам – ходячий кусок Хель среди живых! Месть тянет вниз, она служит только смерти! А он ничего другого не хочет знать, не может знать! Он – не человек, он дракон! Нидхёгг!

Ингитора почти кричала, сжимала кулаки перед грудью, стремясь выпустить тот ужас темной бездны, которую увидела в глазах Бергвида и едва ли когда-нибудь забудет.

– Да я знаю, – спокойно сказал Аск, и Ингитора замолчала, чувствуя, что он действительно знает и убеждать его не надо. И ей стало гораздо легче от ощущения, что другой человек понимает все то, что ее так мучает, тем более такой сильный и уверенный, как Аск.

А ему очень хотелось спросить, где и как она увидела Бергвида. Но он воздерживался, понимая, что воспоминания эти могут быть слишком неприятны. И ему в голову не могло прийти, что подобный ужас перед самим понятием мести может испытывать Ингитора дочь Скельвира, прозванная Мстительным Скальдом.

– Знаешь что… – подумав, сказал Аск. – Я все-таки думаю, что этих двоих мы с тобой сейчас можем не бояться. Эта, с желтыми глазами, тебя не тронет, пока я рядом. У меня есть одна вещь, которую она очень хочет получить, но непременно по доброй воле, так что сейчас ей невыгодно со мной ссориться. И Бергвида она сюда не приведет, потому что в последние годы он бегает не за мной, а от меня. Поэтому от свиданий они пока воздержатся. А если что, то я, поверь мне, не только глухарей умею потрошить. Так что спи.

Но Ингитора не надеялась скоро заснуть и продолжала сидеть, кутаясь в плащ и сжимая ткань у горла.

– Так значит, ты из Аскефьорда? – спросила она, вдруг вспомнив слово, которое зацепило ее в самом начале этого разговора. – Ты же сказал, что «у вас в Аскефьорде» есть ясновидящие.

– Да, – неохотно отозвался он, недовольный, что отчасти проговорился.

– Почему-то все фьялли, которых я встречала, были из Аскефьорда.

– Ну, вообще-то у нас там много народа, сотни три или даже больше. Это если считать только по берегам, а не вглубь. А кого ты еще встречала?

Ингитора поколебалась. Если сказать, что она видела Ормкеля Неспящего Глаза, то это как по ниточке вытащит и все остальное. Вплоть до его героической гибели под секирой Бергвида Черной Шкуры, а это воспоминание было и опасно, и болезненно само по себе.

– Если ты из Аскефьорда, то ты, наверное, знаешь вашего конунга, – вместо этого сказала она. – Говорят, у вас там его все рыбаки знают.

– Это правда.

– И ты знаешь?

– Ну, да, – еще более неохотно отозвался он. – В общем-то можно сказать, что я его знаю.

«Насколько каждый человек может утверждать, что знает самого себя!» – мысленно добавил он. Но вот сознаваться, что он сам в последние пять лет и является конунгом фьяллей, в его замыслы совершенно не входило. Для того он и оделся попроще, и бороду перестал брить перед этим походом, чтобы спрятать свой слишком знаменитый шрам на щеке и не оповещать любого встречного, что Торвард сын Торбранда самолично, притом в полном одиночестве, находится в глубинах Медного Леса.

– Это один торговец говорил. – Ингитора колебалась, не зная, стоит ли об этом продолжать. Начав расспрашивать, она неминуемо подошла бы слишком близко к той черте, за которой выдала бы саму себя. – Его звали Анвуд, он торговал шелками.

– Не знаю такого, – в задумчивости отозвался Торвард, а потом сообразил, что она говорит об Оддбранде Наследство. – А, знаю. Я так и подумал, что ты из Слэттенланда, – добавил он чуть погодя.

– Почему?

– Потому что Анвуд отправился в Эльвенэс. К Хеймиру конунгу. Постой! – Он вдруг быстро подался к ней и схватил за руку, так что Ингитора вздрогнула от неожиданности и отпрянула, и он выпустил ее. – Ты меня прости за нескромность, но… – с волнением и изумлением от пришедшей мысли заговорил он. – Ты, часом, не Вальборг, дочь Хеймира конунга?

– Вальборг? Я? – Ингитора изумилась даже сильнее, чем если бы он назвал ее настоящее имя, и сама подалась к нему. – С чего ты взял?

Мысль о том, что благоразумная йомфру Вальборг, отлично знающая, что можно, а что нельзя, вдруг оказалась бы на ее месте в этих лесах, была так нелепа, что Ингитора недоумевала, как могло возникнуть такое дикое предположение. То, что сама она в этой плачевной поездке заняла место Вальборг, сейчас не пришло ей в голову, потому что с самого начала она воспринимала это дело как свое и ничье больше.

Но ее собеседник молчал. Рассказывать о том, что его мать приворожила к нему Вальборг дочь Хеймира, было совсем ни к чему. Но сам он, помня о той ворожбе, не слишком удивился бы, если бы Вальборг свалилась ему на голову прямо с неба, прямо в глуши Медного Леса.

– Я – не Вальборг, – твердо ответила девушка. – Могу тебе поклясться.

Торвард молчал. Знатная девушка, слэттинский выговор, совсем одна. Признавалась, что не любит фьяллей. Знакома с Бергвидом и в ужасе от этого знакомства. Именно сейчас! Допустим, она не Вальборг, но дочь конунга не путешествует одна, с ней должны быть всякие родственницы, дочери ярлов. Хотя бы тех самых, что сидят в корабельных сараях Трехрогого фьорда. Да нет же, тот парень, что с Болли Рыжим, уверял, что женщина на корабле находилась одна. В зеленом платье, а на этой синее…

– У тебя, часом, недавно не было зеленого платья? – спросил он, внимательно вглядываясь в ее лицо, которое уже стало видно, потому что короткая летняя ночь кончалась.

– Не припомню, – честно ответила она, и на лице ее отражалось недоумение. – Я вообще зеленого не люблю.

– Ты любишь красное? – уточнил Торвард, просто так, чтобы проверить свое впечатление.

– А как ты догадался?

– Да просто тебе пошло бы. Ты вся какая-то… Как факел.

И вот тут Ингитора ощутила, что самое для нее лучшее – немедленно лечь и заснуть. Этот разговор совершенно отвлек ее от ночных страхов и заменил их заботой о сохранении своей тайны, ради чего лучше замолчать.

Глава 3

Когда она проснулась, солнце сияло вовсю и даже роса высохла, а воздух совсем потеплел, то есть утро было не такое уж раннее. Но зато все ночные тревоги ушли далеко, будто на луну, она прекрасно выспалась и рассматривала голубое небо в просветах зеленых ветвей с большим удовольствием. Приятно шелестела листва, звонко, бодро попискивали птички – по всем ощущениям, она находилась здесь одна. Повернув голову, Ингитора обнаружила на лежанке Аска брошенные плащ и рубаху, поблизости – уже знакомый ей ремень, копье и лук, а сам Аск и его меч отсутствовали. Куда он ушел с мечом и что там делает, Ингитора не спрашивала: и так ясно, что каждый воин, если он не хочет растерять силу и навыки, должен упражняться каждый день, где бы он ни был. Слава асам, что у Аска нет возможности (или необходимости) «упражняться» в настоящем бою!

Пользуясь тем, что он ее не видит, она быстро выползла из-под своего плаща, умылась в озере и надела платье. Она уже расчесывала волосы, когда он появился – веселый, довольный, с мокрыми концами волос, с каплями воды на смуглой коже, источая всем обликом утреннюю бодрость, и подмигнул Ингиторе, так что она не могла не улыбнуться в ответ. Золотых браслетов оказалось не два, а три: третий был надет на левую руку почти под локтем, так что раньше его скрывал рукав. На груди его висел на тонком ремешке маленький молоточек-торсхаммер, но не серебряный и не бронзовый, а из настоящего кремня. Такого амулета Ингитора еще не видела… и рассмотрела бы его получше, если бы в глаза ей не бросилось несколько кривых, белых, старых шрамов у Аска на груди и на плечах. Ничего удивительного, ясно же, что это не первый его поход. Но почему-то эти шрамы ее так взволновали, что она вздрогнула и отвернулась.

– А ты умеешь плавать под щитом? – спросила она, сама не зная, почему этот вопрос вдруг пришел ей в голову.

– Умею, – отозвался Аск, просовывая голову в ворот рубахи. – Но доказать не могу, потому что щита у меня тут нет, и придется тебе поверить мне на слово.

– Что же ты его не захватил? – поддела его Ингитора, хотя и сама догадывалась, что в долгом пешем походе лишняя тяжесть ни к чему.

– А я умею обходиться без него.

– А я думала, однажды ты его сгрыз, [5]  – с мнимо-опасливым видом отозвалась она.

– Да разве я похож на берсерка? – Аск вдруг встал на колени почти вплотную к сидящей на лежанке Ингиторе и заглянул ей в глаза. – Посмотри, разве похож?

Ингитора молчала. Глаза у него были умные, ясные, дивного темно-карего цвета, с длинными черными ресницами, которые украсили бы даже женщину, с густыми, красиво изогнутыми черными бровями, из-под которых взгляд казался еще значительнее. Они смотрели друг на друга, как настоящие Аск и Эмбла, впервые очнувшиеся на берегу моря и обнаружившие один другого. У Ингиторы вдруг так бурно забилось сердце, что стало трудно дышать: он был какой-то слишком сильный, яркий, как живой огонь. Нет, конечно, он не берсерк, и эти мощные, прекрасно развитые руки и плечи говорят вовсе не о слепой ярости зверя, а совсем наоборот: о том, что он свою силу прекрасно осознает и четко ею управляет. Никого похожего она не встречала, хотя затруднилась бы объяснить, чем же Аск отличается от прочих. Он был какой-то слишком… богатый, разнообразный и притом цельный. Он так ловко потрошит глухарей, словно для него это самое привычное дело, но когда он обещает так же отрезать голову Бергвиду Черной Шкуре, это не кажется бахвальством и звучит очень достоверно. Всего ее воображения, всего ее привычного умения подбирать слова не хватало, чтобы осмыслить впечатление, которое он на нее производил. Дело было тут не в силе, не в знатности, не в золотых браслетах, которые он просто не догадался снять для этого похода, потому что привык к ним и не замечает… Так в чем же?

Вдруг он опустил глаза и бережно провел по ее руке тыльной стороной своей ладони.

– И если бы такая прекрасная белая лебедь мне позволила ее обнять, я не помял бы ни единого нежного перышка! – услышала Ингитора тихий, пониженный, полный тайного волнения голос, и ее облила горячая дрожь, а сердце упало куда-то вниз, так что она испугалась, что не сможет вдохнуть.

Сказал он это или ей померещилось? Или ее воображение само облекло в слова то, что отразилось в его глазах? Ингитора не успела даже испугаться этих слов, как он быстро встал и уже другим, будничным голосом сказал:

– Без щита я обходиться умею, а вот… гребень я забыл. Ты мне не одолжишь?

И изумленная Ингитора, не успев опомниться от всего этого, протянула ему свой красивый резной гребень, которым только что расчесывалась сама, подарок щедрой йомфру Хильды. И только когда Аск перехватил прядь своих черных волос возле головы и стал немилосердно раздирать концы пряди костяными зубьями, она сообразила, что сделала. Она всегда была довольно брезглива, а гребень и вовсе никогда никому не дала бы. [6] А ему дала, и почему-то не видела в этом ничего ужасного. Между ним и собой она, как ни странно, не ощущала той преграды, которая отделяет себя от прочих людей. Но это случилось с ней в первый раз, и она еще не понимала, что это значит.

– Подожди! – с мольбой воскликнула она и протянула к нему руки. – Поди сюда, несчастный! У вас во Фьялленланде нет запрета подпускать чужих к своей голове?

– Н… особо нет. – Он опустил гребень, глядя на нее с выражением радостного недоверия. – Ты что, намекаешь, что готова сама меня причесать?

– Намекаю! – подтвердила Ингитора. – А ты сам или волосы все повыдерешь, или гребень поломаешь. А мне его жалко, такая забавная девушка подарила…

Она еще не окончила, как Аск уже сидел возле нее на земле, подставив ей свою голову, как будто боялся не успеть, пока она не передумала. Ингитора причесывала его и удивлялась сама себе – как-то так получилось, что за полгода знакомства она ни разу не причесывала Эгвальда ярла, за которого якобы собиралась замуж. Правда, она никогда не оставалась с ним наедине… да как-то и в голову не приходило! А сейчас это казалось самой естественной вещью, она не чувствовала никакой неловкости, а напротив, ей нравилось сидеть к нему так близко, нравилось перебирать его теплые волосы. И буквально руками она ощущала, что он источает тихое блаженство, от чего ей самой делалось еще приятнее оказывать ему эту маленькую услугу, на душе становилось светло и по жилам пробегала какая-то тайная, теплая, озорная радость. И весь мир от этого казался живым, ярким и прекрасным, как никогда, каждый вздох доставлял острое наслаждение. Увлекшись, она принялась было заплетать ему косу, как отцу, но опомнилась:

– Ой, нет, тебе же две косы надо? Ты так привык?

– Нет, лучше просто хвост! – Он подал ей свою тесемку. – Все равно у меня одна коса вечно распускается, морока одна!

Он встал и стал застегивать пояс. У Ингиторы мелькнуло какое-то смутное, далекое воспоминание – что-то она слышала о чьей-то косе, которая сама все время распускается… Но вот куда девать несколько ее рыжих и его черных волос, застрявших в зубьях гребня, чтобы их, чего доброго, не подобрала ведьма – это было важнее. Аск взял у нее из пальцев скатанный комочек и сунул к себе в кошель на поясе. Слава асам, запрет разбрасывать свои волосы где попало во Фьялленланде тоже известен. Ингитора успокоилась, и смутное воспоминание ускользнуло, так и не прояснившись.

Чем дальше на юго-восток они забирались, тем менее обжитыми становились места, и за весь третий день им ни разу не попалось ни поля с ячменем или овсом, ни луга с коровьими лепешками, ни сенного стога, ни дворика или усадебки, ни даже пня, обрубленного топором. С одной стороны, Ингиторе было спокойнее знать, что едва ли их увидит кто-то, а с другой – волнами накатывалась робость при мысли, что на целые переходы вокруг нет людей, кроме них. Но и это же давало ощущение неведомой ранее свободы, от которой делалось жутко и весело.

В этот день они набрели на выход железной руды: отчетливо видная неровная черновато-рыжая полоса тянулась прямо по обрыву скалы. Аск прилип к нему, как муха к меду, и долго ползал по обрыву: это была та самая, знаменитая «кровь великанов», которая встречается только на Квиттинге и больше нигде.

– Да было бы у меня во Фьялленланде такое хоть одно, я бы весь мир завоевал! – бормотал Аск что-то вроде этого, простукивая скалу, ковыряя ножом в пластах и перебирая черноватые, в рыжей пыли, кристаллики породы. А потом вытирая руки о подол крашеной рубахи с небрежностью очень богатого человека.

Тронувшись наконец дальше, они заговорили о ковке булатной стали, которой снова занялись квитты в последние десятилетия: Ингитора видела в Эльвенэсе несколько мечей с булатным узором на клинке, а Аск примерно знал, как они это делают. После всех событий вечера, ночи и утра Аск уже не казался ей чужим и она чувствовала себя с ним гораздо свободнее и приятнее. Увлекшись, дальше они говорили без перерыва: о ценах на оружие в Эльвенэсе, Винденэсе, Фьялленланде, Островном проливе, Ветроборе и других местах, потом о меновой стоимости соболей, стеклянных бус, серебра и золота, о придайнитских кингах, о восточных дирхемах, которые имеют удобный вес в одну девятую эйрира, но из-за своих красивых и причудливых узоров больше идут на ожерелья…

Во всех племенах потомки Ярла живут примерно одинаково, и оба они росли в кругу тех же самых забот и понятий; конечно, разница в их знаниях, представлениях и особенно в опыте имелась, но она только прибавляла беседе увлекательности. Теперь уже каждая мелочь служила поводом для обсуждения: что они будут есть, и какое бы выбрать место для ночлега, чтобы земля была сухая, но поблизости текла вода – они говорили о «медвежьем луке» и о костре «навесом», чтобы огонь не гас даже под дождем, потом о праздничных угощениях, принятых в Эльвенэсе или в Аскефьорде, о лосятине и о копченых медвежьих ребрах, о праздниках, о Гельде Подкидыше, с которым оба оказались знакомы. Заговорили о кораблях, и Аск потребовал, чтобы она нарисовала, под каким углом надо ставить парус, чтобы ходить против ветра – он не верил, что она это знает, а она смеялась над его изумлением, не видя в этом ничего особенного.

Но вообще Аск так откровенно радовался, что она наконец-то разговорилась, что Ингитора испытывала даже некое смущение, как если бы ее благодарили за дорогой подарок. Бедный, как же тяжело ему давалось молчание целых два дня! Но и ей было хорошо: все тяготившие ее тревоги и заботы остались где-то за границей этого леса, она чувствовала себя легко, свободно, говорила и слушала с удовольствием, тем более послушать его явно стоило! Обсуждать плавание в открытом море по звездам гораздо любопытнее с человеком, который действительно бывал сутками в открытом море по пути к Зеленым или Козьим островам, к Эриу, Туалю или Придайни! Он, действительно, оказался очень разговорчив, но болтуном, которых Ингитора не переносила, его нельзя было назвать: во всех его речах проявлялась широкая осведомленность, опыт, ум – живой, свободный и способный видеть каждую вещь с разных сторон и принимать жизнь как есть. Они говорили о гребешках (тот гребень, который Ингитора получила от Хильды, тоже оказался фьялленландской работы), о первых уладских походах Роллауга Красного Щита, сына Хрольва Седого, который лет семьдесят назад первым проложил путь к богатствам эриннских и уладских островов, об охоте на китов и о краске для глаз – разговор их, пока они обходили стороной большое болото, прыгал от самых возвышенных предметов к самым обыденным, но почти не прерывался.

В этом болоте Аск прямо по пути подстрелил несколько птиц, так что заботиться об ужине им уже не приходилось: выбравшись наконец из болота, они устроились в березняке отдыхать и сушить мокрую обувь. Сидя на большой охапке березовых веток со свежей листвой, перед костром, над которым медленно поджаривался их ужин, подобрав усталые ноги, наслаждаясь теплом летнего вечера, покоем и свободой от каких-либо забот, не имея врагов страшнее комаров, Ингитора была совершенно счастлива, как ни на одном пиру в Эльвенэсе.

– Ну, давай еще о чем-нибудь поговорим! – подзадоривал ее Аск, помешивая угли и поглядывая на нее веселыми глазами, смеясь над их неукротимой болтовней, от которой сам же получал столько удовольствия. – У нас так хорошо получается, а я обожаю людей, которые что-то умеют делать хорошо!

Ингитора спрашивала его о «железной рубашке» [7]  – она много слышала об этом и раньше, но впервые встретила человека, который, судя по всему, такую «рубашку» носил под собственной кожей. За разговором они пошли умываться к ручью с буро-желтоватой, но прозрачной болотной водой; Ингитора вытирала лицо, Аск взял второй конец того же длинного полотенца, а она в испуге тут же бросила его. Аск глянул на нее с такой болезненной обидой, что она испугалась еще сильнее: оказалось, что эта примета – вдвоем вытираться одним полотенцем – у фьяллей означает будущую любовь, а у слэттов – скорую ссору, так что ее испуг и его обида на этот испуг содержали одно и то же. Выяснив это, они долго смеялись, стоя над ручьем и держа за два конца мокрое и уже отчасти посеревшее полотенце, а потом он на руках понес ее обратно к костру, якобы для того, чтобы она больше не пачкала вымытые ноги.

Ингитора понимала, что на самом деле это просто предлог ее обнять, но предлог был достойный, не вредящий ее чести, и она, сделав вид, что ни о чем таком не догадывается, благосклонно обняла его за шею. Аск весело глянул на нее при этом, и в его темных глазах блестела задорная искра: он видел, что она все понимает, и был рад, что она делает вид, будто не понимает. И вся эта смесь взаимной проницательности и лукавства так веселила Ингитору, что она ничуть не досадовала на его медленный, почти торжественный шаг. На охапку березовых веток он опустил ее с явной неохотой, а потом вдруг наклонился и поцеловал ее ногу возле самой щиколотки, где кожа была такая же белая и нежная, как на руках. Ахнув от неожиданности, Ингитора в смущении прикрыла ноги плащом: по его вдохновенному и настойчивому взгляду она видела, какие чувства в нем бродят, ей было неловко и весело.

То же самое продолжалось и на следующий день. Вспоминая, что кому снилось, они заговорили сначала о толковании снов, и почему-то теперь этот предмет нравился Ингиторе гораздо больше, чем в девичьей кюны Асты; потом перешли на приметы погоды, потом на свойства драгоценных камней, иные из которых помогают толковать сны и предсказывать погоду. Поколебавшись, Аск поднял рукав и показал ей свой третий браслет, дивной работы, точно живой дракон, с белыми камешками в глазах, размером с зернышко, блестящими, как льдинки, играющими всеми цветами росы под солнцем. Этим можно было удивить даже такую знатную девушку, как она, – это оказались «диаманты», о которых в Морском Пути многие слышали, но очень мало кто видел. Говорили, что диамант – камень храбрости и победы, он укрощает ярость, дает уверенность и силу, охраняет от ран, болезней, сглаза… Ингитора рассматривала звездные камешки, наклонившись над его рукой, и вдруг обнаружила, что придвинулась слишком близко, что он стал дышать глубже и чаще, что напряженный жадный взгляд уперт в нижний край разреза ее рубашки на груди и на нее веет таким жаром, что даже диаманты как-то теряются… Она отпрянула, а он примирительно пробормотал: «Я не буду, не буду!» – и она понимала, о чем он, но сам звук его низкого голоса, вопреки словам, был полон влечения, так что Ингитору пробирала дрожь, словно этот голос касался не слуха, а затрагивал что-то в душе.

Под вечер они вдруг набрели на избушку. Тропинка к ней совсем заросла, так что они не обнаружили близости жилья, пока не уткнулись в серую стену из подгнивших бревен. Знаком велев Ингиторе оставаться на месте, Аск неслышно двинулся в обход домика. Ингитора ждала его, стоя под толстой березой и стараясь даже дышать потише. Вот он появился с другой стороны и вслух сказал:

– Никого нет. Причем давно. Совсем заброшенная избушка, в двери трава растет. Хочешь, можем здесь заночевать.

– А она не обрушится? – Ингитора с сомнением посмотрела на немного завалившуюся набок, густо поросшую травой и кустами дерновую крышу. – Ее тронуть страшно.

– Сейчас посмотрим.

Аск обошел дом, постучал по стенам, потом скрылся внутри. Что-то затрещало, заскрипело, и Ингитора догадалась, что в домике есть еще и чердак, куда ведет лестница. После надлежащего количества стуков и скрипов Аск снова показался у входа:

– Одну ночь еще выдержит. Там есть даже почти целые лежанки, и если на них натаскать травы, то будем спать, как в настоящем доме. Ты не соскучилась по крыше над головой?

– Есть немного, – Ингитора вздохнула и вошла вслед за ним в темный проем. – Здесь, наверное, жила «волчья мать». [8]

Внутри не было никаких перегородок, весь домик состоял из одного помещения: посередине очаг, обложенный камнями, обвалившиеся полки для посуды позади, широкие лежанки у стен, лестница наверх. Никакой утвари, старая зола и какой-то мусор навалены прямо под стеной. В груде старых углей виднелось несколько грубо обгрызенных, очень старых, засохших костей. При виде них Ингиторе стало неуютно, и она отвернулась.

– Конечно, это не Валхалла, где пять сотен дверей. Но если ночью будет дождь, на что весьма похоже, то и такая крыша сойдет, – с удовлетворением отметил Аск, старым поленом сгребая мусор и угли с очага.

– Все зависит от человека! – мудро заметила Ингитора. – Один гордый хёвдинг собирался построить очень большой дом, но в конце концов это его и погубило.

– Тот самый, которому сказали, что «ты строишь очень большой дом, но едва ли даже в нем поместится твое высокомерие»?

Ингитора согласно улыбнулась: сага о гордом хёвдинге из Барланда несколько лет назад обошла весь Морской Путь. И можно было подумать, что они ее слушали вместе!

– Через два-три дня должны опять начаться обжитые места, – рассказывал Аск, пока они дергали на ближайшей лужайке траву для подстилок. – Эти дни было так дико и пусто, потому что округу Можжевельник мы уже прошли, а другие области еще впереди: Железное Кольцо восточнее, а Раудберга южнее. Но мы идем к Железному Кольцу, и дня через три уже будем на Золотом озере.

– Это где живет Вигмар Лисица?

– Да. Нам нужно к Золотому озеру, а усадьба Вигмара как раз возле него.

– Он опасен?

– Нет, не думаю. Мы против него ничего не имеем.

– А он против нас?

– Скорее всего, тоже нет. У нас с ним есть общий враг, настолько значительный, что ссориться между собой нам было бы глупо. Я знаком с Вигмаром хёвдингом и могу тебя заверить: это исключительно умный человек. Кстати, я хочу тебя отвести как раз к нему. Он дружит с Дагом хёвдингом, он тебя переправит на восточное побережье.

Ингитора промолчала. Может быть, Вигмар Лисица – в высшей степени достойный человек, но мысль расстаться с Аском ради кого-то чужого ее сейчас вовсе не порадовала.

– Или… может быть… – начал он, с сомнением глядя на нее.

– Что? – неуверенно спросила она.

И опять они смотрели друг на друга, держа в уме одну и ту же мысль, но пока не решаясь ее огласить.

На ужин у них в этот раз была рыба, которую Аск еще днем наловил в широком ручье острогой, которую сам же и сделал из своего ножа и прямой длинной палки. Теперь он обмазал добычу сырой глиной и запек в углях, и Ингитора ела ее с большим удовольствием. Она сама удивлялась, как легко, оказывается, можно привыкнуть жить под елкой и есть что ни попадя.

– Отличная рыба, ты что? – удивился Аск, когда она ему об этом сказала. – «Что ни попадя» – это еще не то! Ты кого больше боишься: змей, лягушек или мышей?

– Змей! – Ингитора передернулась. – Мышей я вовсе не боюсь, они хорошенькие. А лягушек – так себе. Если мимо прыгает – то пусть, но в руки я их даже в детстве не брала.

– Ну, лягушки из этого всего самые вкусные. И ловить их проще всего – они не кусаются, бегают медленно, и в любом месте их навалом. Из них похлебку варят, и по вкусу их мясо – почти та же курятина.

– Ты их ел? – Ингитора смотрела на него с изумлением, не понимая, не смеется ли он.

– Ел, – подтвердил он, видя ее недоумевающий взгляд. – И даже не один раз. Навар с них такой хороший, жирненький. Тут еще ничего, нам с тобой вдвоем много не надо, птичку-рыбку какую-нибудь я всегда добуду. А вот когда целое войско, а еды взять особо негде – ну, если поход долгий да в чужих местах – тогда и змей едят, и мышей, и лягушек. Так вот лягушки – лучше всего.

Ингитора недоуменно качала головой, но ей отчего-то было весело. Такого ей еще ни от кого из доблестных ярлов не приходилось слышать, но Аск вовсе не хвастался и не пытался произвести на нее впечатление, он рассказывал о том, что для него было просто и понятно – все бывает в долгом походе в чужих местах!

Скальд болотный скакал В котел, толстый, попал… —

по привычке стала подбирать она, но мысленно прикусила язык: сейчас она это выложит, а обнаружить такое умение означало бы выдать себя с головой. В Аскефьорде наслышаны о ней, а она и так уже слишком много о себе рассказала.

Нет уж, не надо! Тролли знают, какого мнения он держится о «деве-скальде из Эльвенэса»; когда-нибудь он, конечно, узнает, кого развлекает байками о похлебке из лягушек, но не сейчас! Пусть остается как есть! «Нам с тобой вдвоем…» Ничего такого не было в этих простых словах, но почему-то было истинным наслаждением слышать, как он говорит это о себе и о ней.

Огонь угасал, совсем стемнело, наступало время спать. Ингитора расстегивала застежки платья, не глядя на Аска, потому что он-то на нее смотрел, сидя напротив, притом с таким увлечением и удовольствием, словно перед ним танцевали – хотя кроме платья, башмаков и чулок она ничего снимать не собиралась! Но его мечты заметно преувеличивали действительность, многоопытный взгляд прекрасно видел сквозь рубашку, и все его внутренние стремления так ясно отражались на лице, что Ингитора не могла на него смотреть. Она словно проваливалась в пропасть, полную какого-то ужаса и блаженства, при мысли, что было бы, если бы она могла ответить «да» на этот взгляд, который и требовал, и обещал так много!

– Ты сам, кажется, это называл «невежливо пялить глаза»? – не выдержав, язвительно осведомилась она.

– Так приятно! – мечтательно протянул Аск, глубоко вздохнул и стал медленно расстегивать пояс, потом неторопливо потащил с плеч собственную рубашку, и его плавные, сильные движения были полны то ли обещания, то ли угрозы. Полуприкрыв глаза, словно желая скрыть их блеск, он так нарочито-томно глядел на Ингитору, что она отвела взгляд, стараясь дышать ровнее и не показывать, что ее это вовсе не оставляет равнодушной. – В этой белой рубашке ты так похожа на лебедя: так и кажется, что сейчас лебедь сбросит оперенье и превратится в прекраснейшую деву! [9] Какую-нибудь Эльрун или Сванхвит-Лебяжьебелую, которой нет краше!

– Нет, поищи лебедя поглупее! – решительно отозвалась Ингитора. – Я-то понимаю: рядом с таким, как ты, оперение сбрасывать никак нельзя, иначе никогда уже не получишь его назад!

Под его горящим взглядом ее рубашка почти что тлела и падала к ногам жалкими обрывками, так что хотелось ее подхватить, но Ингитора старалась делать вид, что ничего не замечает, сохранять невозмутимый вид и не давать вовлечь себя в эту игру. Свое слово он помнил и прямыми посягательствами на ее честь это назвать было нельзя, но протяни она ему только палец…

– Никогда не получишь! – многозначительно подтвердил Аск. – И тебе только и останется, что «Велунда шею рукою обвить», и даже через «семь зим» тебе не станет со мной скучно!

– Никогда не видела человека, который ухитрялся бы приставать, при этом не нарушая клятвы этого не делать! – со смесью досады и восхищения воскликнула Ингитора.

– Надо же! – смеясь, воскликнул он, стаскивая сапоги. – А я-то уж думал, что ничем не сумею тебя удивить!

Ингитора торопливо юркнула на свою охапку травы и плотно завернулась в плащ. Аск взялся за завязку своих штанов, и Ингитора отвернулась. Она словно раздваивалась: одна половина уже готова была влиться в этот поток, а вторая еще помнила, что делать этого ни в коем случае нельзя! Ей и прежде не раз случалось бывать предметом чьих-то более сдержанных или более откровенных посягательств, но никогда еще ее не соблазняли отрывками из «Песни о Велунде»! И никогда еще ничьи домогательства не вызывали в ней такую странную смесь чувств: и волнение, и беспокойство, и какой-то глупый восторг! Впервые в жизни мысль о том, что она кому-то нравится, вызывала в ней такую яркую, искристую радость, хотя радоваться, здраво рассуждая, тут было нечему! В этом лесу она беззащитна, а он явно не из тех, кто полгода набирается смелости. Позволь она ему сделать хоть один шаг, как ее рубашка на деле превратится в обрывки, а вместе с ней и честь! На прямое нарушение своей клятвы он не пойдет, но только намекни она, что он ей не противен, как будет поздно, причем непоправимо поздно!

– А по-твоему, вежливо отворачиваться, когда с тобой разговаривают? – раздался сзади тихий веселый голос, и Ингиторе вспомнилась руна Тюр на его стрелах – знак Духовного Воина, кроме прочего, обозначает еще и пылкого мужчину. И Аск, как видно, намерен познакомить ее и с этой стороной своего многообразного склада! Ее сдержанного, невозмутимого и учтивого спутника незаметно подменили, но нельзя сказать, чтобы уж очень внезапно…

– А разве вежливо снимать штаны, когда разговариваешь с девушкой? – строго отозвалась она, не оборачиваясь. От раздвоения голова кружилась, сердце билось так сильно, что трудно было дышать.

– Ну, раз уж у меня есть крыша и почти настоящая лежанка, я и спать собираюсь по-человечески…

Вдруг Аск сам себя прервал и совсем другим голосом сказал:

– Тихо!

Ингитора подняла голову. Возле дома кто-то ходил. Ее пробрало холодом: за эти дни она так привыкла, что вокруг нет никого, кроме Аска, что теперь само присутствие какого-то живого существа вызывало ужас. Захотелось вцепиться в Аска, как тогда, при виде змеи, но Ингитора не смела шевельнуться и только прислушивалась. Это был скорее звериный шаг, чем человеческий: словно бы медведь толкался перед дверью, то вставая на две лапы и делая несколько неуклюжих шагов, то снова опускаясь на четыре, и шуршала несмятая трава под стеной. Сквозь щель плохо прикрытой двери доносилось сопение. Ингитора тихо дрожала: хоть звери и боятся людей, да и сейчас не ранняя весна, когда медведей следует опасаться, но все же…

Совсем рядом с дверью раздалось урчанье, бормотанье… И кровь буквально застыла в жилах: это не было голосом зверя, но и голосом человека тоже. Это напоминало, как если бы слова человеческой речи произносились непослушными и непривычными губами зверя: понятно, что это слова , но разобрать нельзя, и оттого чуждость произносящего их существа подчеркнута еще сильнее. Хотелось вскрикнуть, но Ингитора не смела даже вздохнуть и не шевелилась, помертвевшими пальцами вцепившись в плащ, служивший ей одеялом.

Медный Лес! Он дает о себе знать, Медный Лес, о свойствах которого они совсем забыли!

Аск, мгновенно завязав развязанный было узел, неслышно метнулся к двери: в руке у него оказалось копье, которое он перед этим прислонил к стене возле изголовья. Ингитора приподнялась и тоже спустила ноги с лежанки, нашарила свои башмаки. Аск вернулся к ней, взял за руку, решительно, не говоря ни слова, поднял с лежанки и толкнул к лестнице наверх. Ингитора испугалась, что скрип старой лестницы их выдаст, но рука Аска так же настойчиво подтолкнула ее: тот, кто ходил вокруг дома, уже учуял их по запаху и в соблюдении тишины не было смысла.

– Иди быстрее! – шепотом, очень настойчиво велел он. – Это не зверь.

«А кто?» – хотела спросить Ингитора, но не смела. Везя ноги в незавязанных башмаках по земляному полу, она торопливо пробралась к лестнице и стала карабкаться, придерживаясь за ступеньки и с ужасом думая, что будет, если какая-то из затхлых деревяшек сейчас обломится. Рука Аска не очень вежливо подпихнула ее снизу, и она полезла быстрее. Он тоже поднимался следом, и иногда его рука в поисках опоры касалась ее ног.

Взобравшись на чердак, Ингитора вслепую сделала несколько робких шагов, пробуя пол прежде, чем ступить, и остановилась, как только Аск оказался здесь же, рядом с ней.

– Кто это? – зашептала она, в страхе хватая его за руку, а он бессознательно отводил свои руки, чтобы она не вцепилась и не помешала в случае чего.

– А тролль его знает. У меня торсхаммер горячий! – Не тратя времени на пояснения, Аск взял амулет, висевший на груди, и прижал его к щеке Ингиторы: кремневый молоточек был горячим как огонь. – Это он на нечисть так откликается.

– Нечисть?

– Так мы же в Медном Лесу! Забыла?

Ингитора все-таки вцепилась в его плечо и глянула вниз: отсюда она видела пространство перед входной дверью, очаг с покинутым огнем и край ее лежанки со смятым плащом. Незапертая дверь, которая и не запиралась по причине полусгнивших косяков и отсутствия чего-либо похожего на засов, подрагивала и покачивалась, как будто кто-то трогает ее снаружи. От острой проникающей жути на глаза набегали слезы и губы сводило судорогой, как в детстве, когда хотелось плакать… На ум пришла Дагейда, как она, со своими горящими диким огнем желтыми глазами, стоит перед дверью, и рядом ждет ее чудовищный волк… А до утра еще оставалось так далеко!

Сопение раздалось вплотную к двери, дверь дрогнула, потом отвалилась наружу, и в проем стремительно просунулось что-то крупное, лохматое, похожее на медведя на задних лапах, неуклюжее, но проворное. С невнятным ревом оно прыгнуло прямо к очагу, и Ингитора, не сдержавшись, завизжала во всю мочь.

Если бы это был медведь! Если бы это была хотя бы Дагейда! Свет очага упал на голову и горбатую спину дикого существа, полуженщины-полумедведицы, на морду, получеловеческую-полузвериную, покрытую буроватой шерстью, с грубыми чертами вроде бы человеческого лица, но с широкой звериной пастью, полной медвежьих зубов. И эта раскрытая пасть была поднята к ним, к чердаку, и прямо на Ингитору смотрели выкаченные жадные глаза. Косматые лапы с длинными когтями, торчащие из рваных рукавов чего-то, все же похожего на человеческую одежду, царапнули ступеньки лестницы. Наибольшую жуть внушало это смешение человеческого и звериного: казалось, это дикое создание голодно и свирепо, как зверь, но разумно, как человек, и от этого еще опаснее!

Не помня себя, Ингитора отскочила от проема, уже не думая, что в полу могут быть дыры. Аск, наоборот, остался на месте, перехватил копье двумя руками за конец древка и ударил вниз, целясь в грудь жуткой твари. Ингитора видела, как он с копьем подался вперед, потом сделал еще усилие и вырвал копье; снизу послышался кошмарный рев, потом упало что-то тяжелое, и Аск кинулся по лестнице вниз.

Ингитора бросилась вслед за ним, чтобы только не терять его из виду. Соскочив на несколько ступенек, он еще раз ударил копьем троллиху, которая теперь то ли лежала на полу, то ли стояла на четырех лапах; та увернулась, Аск, в досаде выкрикнув что-то неразборчивое, спрыгнул на пол и ударил копьем снова. Троллиха дернулась назад, и древко копья вырвалось у него из рук. С жутким воем злости и боли троллиха с копьем в груди попятилась, провалилась в дверной проем; тут Аск прыгнул вперед, снова ухватился за древко и дернул.

Копье осталось у него в руках, а троллиха выскочила-таки за дверь и проворно побежала прочь, не переставая выть. Весь порог, весь пол между входом и лестницей был залит кровью, которая в полутьме казалась черной. Дикий вой быстро удалялся.

– Вот живучая, тварь! – с горячей досадой воскликнул Аск, сжимая свое окровавленное копье. – Троллиное отродье! Койлеан кальях! Да любой бы наш бергбур… А она еще бегает! Ничего себе! Ко ндеахайр-си, а мадра, до дихриб! Бид сион круаснехта им хеанн!

– Ну, ты и выражаешься! – Ингитора торопливо спустилась по шаткой лестнице: самое безопасное место на свете было рядом с ним. – Выбирай выражения! Мне и так плохо!

Обеими руками она обхватила его руку выше локтя и, дрожа всем телом, прижалась к ней, как к самой надежной опоре: ей было жутко, холодно, она едва стояла на ногах, и внутри разливалась отвратительная слабость, словно ее сейчас стошнит. Аск тоже дышал немного чаще, но больше от возбуждения схватки, чем от усталости, и казался разгоряченным и веселым.

– А? – Сначала он ее не понял, потом сообразил и усмехнулся: – Да ладно! Это я у одного улада перехватил. Каждый день так ругался, уж очень горячий парень был. Означает всего-навсего: «Будь поток сурового снега в мою голову». Короче, замети меня метель. А ты уж вообразила!

– Что это было? – спросила она, с облегчением опуская голову на его горячее плечо.

– А троллиха. Никогда не видела, что ли?

– Нет. Богиня Фригг…

– И я не видел. Вот и познакомились. Больше не сунется… надо думать. Но вообще-то живучая просто до омерзения. Я ей и в грудь, и в брюхо, и в печенку попал, вон, кровищи… – Аск отвел от себя руку с копьем и осмотрел наконечник и древко, залитые темной кровью. – Тьфу, гадость! – Он прислонил копье к лестнице и вытер ладонь о штаны, но это мало помогло, поскольку кровь уже подсыхала. – Ни один бы наш бергбур от такого уже и не дергался, а она вон, убежала! Да еще копье мое чуть не унесла, с… с… сволочь! – Ради присутствия благородной девы он все же выбрал самое мягкое слово из тех, что просились на язык. – Если это не отмоется…

– Она не вернется?

– Не знаю. Хуже, если эти твари живут стаями и у нее там есть муж и пара братьев.

– Вроде бы тролли не живут семьями! – с лихорадочным оживлением поделилась познаниями Ингитора. – В «Саге о Греттире» есть: там великанша жила под водопадом с детишками и сама ходила добывать им челове…чину на ужин… А был бы у нее муж, пошла бы она сама?

– Ну, вот и у этой красотки где-то выводок. Хорошо, если она побежала домой подыхать. А если…

– Может, уйдем отсюда? – Теперь этот домик казался Ингиторе ужасным. – Если придут…

– Нет, уходить не стоит! Если есть кому прийти, то нас по следам унюхают и догонят. В темноте мы далеко не уйдем. А здесь все-таки… – Аск оглянулся на чердак, который уже сослужил им службу. – Здесь обороняться легче, чем в лесу.

– А если бы мы не нашли эту избу и ночевали просто в лесу, как раньше?

– Дела наши были бы плохи. Ну, ладно, отцепись от меня, а то я ведь не железный.

Ингитора его сначала не поняла, но Аск вдруг ловко обвил ее талию той рукой, к которой она так прижималась, передвинул с бока на грудь и обнял. Благодаря привычке к бергбурам встреча с троллихой потрясла его гораздо меньше и не так заглушила естественные чувства.

А Ингитора только теперь обнаружила, что в своем слепом испуге виснет на нем, «обвивая рукой» и «вскинув руки на плечи» с такой пылкостью, которой братья Велунда от своих жен-валькирий едва ли видели. И «лебединое оперенье» ее тонкой рубашки – единственная, причем весьма ненадежная преграда между ними.

– Лебяжьебелая моя! – горячо шепнул он, быстро склоняясь к ней, но Ингитора, едва ощутив на щеке его дыхание, ахнула и попыталась его оттолкнуть.

Он тут же ее выпустил; сгорая от смущения, она отпрянула, стараясь не замечать, как он смеется, убежала к своей лежанке, села и поспешно закуталась в плащ, хотя теперь ей стало жарко – от стыда и еще от того, что она словно бы унесла на себе живое тепло его объятий. Никогда в жизни она не подозревала, что в «Песни о Велунде» скрыты такие богатые возможности!.

– Ты какие-нибудь руны знаешь? – спросил он, стоя перед открытой дверью.

– Все знаю. Тебе какие надо?

– Чтобы троллей отгоняли. Дверь и раньше-то была хлипкая, а эта дрянь ее совсем снесла. Начертить бы что-нибудь, чтобы не лезли.

– Хагль помогает, не пускает внутрь то, чему нельзя заходить.

– Годится. А Турс?

– Тоже хорошо. Мйольнира они должны бояться. А еще Алгиз.

Выбрав подходящий уголек, Аск начертил на дверных косяках руны Хагль, Турс и Алгиз, потом их же нацарапал на полу острием копья, чем доказал, что и сам все знает, а ее спрашивал только затем, чтобы она пришла в себя.

– Ну, что, спи! – предложил он, сев на свою лежанку напротив Ингиторы и держа копье между ног. – Я посижу, посторожу тебя. Обоим спать сейчас, конечно, неумно.

– Нет, нет! – Ингитора отчаянно замотала головой. Она была так взбудоражена, так переполнена бурными и разнородными впечатлениями, что заснуть даже не надеялась. – Какое спать! Я не засну. У нас еще есть чем огонь разжечь?

Дрова у них остались, и Аск развел огонь посильнее. Вид пылающего пламени тоже успокаивал, и Ингитора по привычке начала складывать что-то среднее между заклинанием против нечисти и хвалебной песни огню, но тут Аск с копьем вернулся и снова сел напротив нее. И она опять забыла про троллиху, потому что видеть его и думать о чем-то другом было невозможно. Судя по выражению его глаз, он тоже думал о «лебедином оперенье», которое сумел-таки подержать в руках; Ингиторе было от этого и страшно, и весело, и очень хотелось поскорее обратить его мысли в какую-нибудь менее опасную сторону.

– Так ты, оказывается, муж великой учености и понимаешь по-эриннски? – спросила она, вспоминая его ругательство «о погоде».

– Да как сказать! – Аск помедлил, вникая в смысл ее вопроса, потом пожал плечами. – Ну, если мне надо будет договориться с кем-то вроде меня самого, там, обсудить условия поединка – это я бы смог и по-эриннски, мы бы друг друга поняли. А вот вежливо беседовать с прекрасной и изысканной девой вроде тебя – увы, безнадежно. Половину моих эриннских слов, как ни жаль, составляют ругательства. Понимаешь, от эриннов я в основном их слышу. Только у нас бранятся до драки, а у них после.

– А ты у них бывал? – полуутвердительно спросила Ингитора, понимавшая, что в свои знаменитые уладские походы Торвард конунг ходил не один.

– Бывал.

– И много раз?

– Много. О, – Аск повернул к ней правое плечо, на котором начинался и уходил на грудь, ниже ключицы, длинный кривой и толстый шрам. – Сам ард-риг Биле Буада, Дерево Побед, отметился. Три года назад. Правда, через некоторое время я ему понадобился, он сам пришел мириться и дальше мы некоторое время воевали вместе.

– Это как же?

– Ну, ему срочно понадобилось войско, а своего было мало, и он вспомнил про меня. На одном Эриу, не считая островов, пять ригов, один из них ард-риг, то есть самый главный. Считаются «независимыми», но на деле и месяца не могут прожить друг без друга. То дерутся, то скот друг у друга угоняют, земли и сокровища разные отбивают. Иногда если задумают в поход идти вместе, то мирятся, клянутся в вечной дружбе, пьют пиво бочками – один на пиру прямо в такой бочке и утонул – берут друг у друга сестер и дочерей в жены, устраивают пышнейшие празднества со всяким играми и состязаниями… А через два месяца смертельно рассорятся при дележе совместной добычи, и все сначала. Тамошние скальды только и знают песни сочинять: «Дележ золотого котла в Ойбель-Бруге» или «Раздор в Мог Айртер», ну, все в таком духе. И бери их тогда голыми руками… А что я и моя дружина воевать умеем, Буада на своей шкуре убедился. Я убил его второго сына… Первого прикончили в громкой битве еще до меня; зато я захватил в плен его дочь, а это еще лучше, потому что сыновей у Буады было шестеро, а дочь всего одна, и он ею очень гордился.

– И что ты с ней… – начала Ингитора, но устыдилась недостойного любопытства и прикусила язык.

– А ничего! – весело ответил Аск. – Ни-че-го. И он потом выплатил мне выкуп ее невинности, пять кумалов серебром, те же пять марок по-нашему. И получил ее назад в сохранности, чтобы и дальше ею гордиться. У них там есть целый перечень качеств, которыми должна обладать знатная дева, в том числе «дар чистоты». Правда, у них знатные девушки в этом смысле свободнее наших – если кого-то полюбит, то может осчастливить, как ей угодно, и замуж потом выйти это не мешает.

– Для тебя это не было жертвой? – насмешливо осведомилась Ингитора.

– На пять марок серебром сколько молодых рабынь можно купить в Винденэсе?

– Пять простых или полторы высокородных.

– Правильно, вроде того! – Аск весело усмехнулся этому подсчету. – Там одна, а тут пять. Я успел по… скажем вежливо, побывать в объятиях трех женщин из рода конунгов – ну, одна была конунгова невестка, можно ее не считать, зато две другие – родная дочь и внучка конунгов. Так что я точно знаю: в этом смысле простая рабыня от дочери конунга ничем не отличается.

– А за что же их ценят втрое выше простых?

– Ну, во-первых, такие беленькие нежные ручки, как у тебя, ласкают все же приятнее красных и шершавых. А во-вторых, какому-нибудь Ульву бонду с хутора Лягушкино Болото очень приятно держать в доме дочь рига. Соседи уважают… А мне-то что?

И он пожал плечами с таким видом, точно ему и без того принадлежит весь мир. Ингиторе в голову не пришло посчитать все это бахвальством: разве было что-то невероятное в том, что его любили дочери конунгов? Или в том, что Аск с его длинным копьем – достойный противник даже для неистовых эриннских ригов? По всему видно, что он из тех крупных хёвдингов, которые способны самостоятельно снарядить дружину для заморского похода. И даже скорее самостоятельно, потому что невозможно представить, чтобы Аск выслушивал чьи-то приказания или вообще терпел рядом соперников. Его осведомленность о ценах на рабов в разных местах делалась понятна. И при всем богатстве ее собственного воображения Ингиторе отчаянно нравилось его слушать: каждое его слово пылало таким огнем, что даже обычные дружинные байки о заморских подвигах, которые услышишь в каждом доме, звучали как саги о Сигурде. От повествований о чужих любовных похождениях она всегда воротила нос, но у него это выходило так просто и естественно, что вовсе не отталкивало. Только бы он больше не пытался присоединить и ее к своей «военной добыче»!

– А она была красива? – спросила Ингитора, уже воображая целую песнь. – Чего ты смеешься? – обеспокоенно воскликнула она, видя усмешку на его лице и испугавшись, что он припишет этот вопрос чему-то вроде ревности.

– Все женщины об этом спрашивают. Ну, не оскорбляйся, я рад, что ты тоже спросила. Да нет, ничего особенного. То есть считалось, что она исполнена редкой красоты и прочих великих достоинств, но это ведь про каждую дочь конунга говорят. А если бы снять с нее все эти вышитые шелка и золотые ожерелья, то ничего особенного бы не осталось. Ну, не стал я ничего снимать, говорю же. Вернул Буаде, как была.

– А за сына он тебе мстить разве не стал?

– За что, это же был честный бой. У них вообще считают, что для вождя наилучшая судьба – погибнуть в битве перед началом поединка, на глазах у всего войска.

– Но ведь тогда войско обречено на поражение!

– Это у нас. А у них наоборот: погибший вождь считается жертвой богам за общую победу. И ему так больше славы, так что Буада мне чуть ли не благодарен был, что я его сыну обеспечил славную гибель.

Ингитора качала головой: о нравах эриннов и уладов она слышала немного и все больше разные нелепости, но теперь ей открывался совершенно другой род мышления, не тот, к которому она привыкла – по-своему обоснованный, но очень уж чудной!

– Странный они, конечно, народ, – в задумчивости проговорил Аск, глядя куда-то в стену. – Мой отец тоже… Но я как-то благодарности не ощущаю…

– Ну, еще что-нибудь расскажи! – просила она, как вчера он просил: «Давай еще о чем-нибудь поговорим!»

– А кроме того, Буада же сам меня ранил, – Аск снова двинул плечом, – а они это очень уважают. У нас воину тем больше чести, чем больше ран он нанес врагам, а у них наоборот – чем больше ран получил, тем доблестнее. Потом, уже у него в доме, он меня в бане увидел со всем этим, – Аск обмахнул рукой грудь, плечо и бок, отмеченные «знаками доблести», которые когда-то, при первом взгляде, заставили Ингитору вздрогнуть, – и еще там тоже есть, – он посмотрел себе куда-то на бедро и на левую ногу, – и тем более…

Он было поднял руку, собираясь показать свой шрам на щеке, необычайно украсивший его в глазах эриннов, но вспомнил про отрастающую бороду и вообще передумал: тут уж она непременно догадается, кто он такой. А теперь ему этого не хотелось еще больше, чем при их первой встрече, но не от недоверия, а совсем наоборот. Блеск ее глаз, явное удовольствие, с которыми она его слушала, отчаянный трепет, с которым она вырывалась из его объятий, делались еще ценнее при том, что она не знала , кто он. Он уже понимал, что такую девушку не соблазнят ни золото, ни власть конунга, ни даже слава человека, о котором много говорят, но он хотел нравиться ей сам по себе, хотел быть любим «в медвежьей шкуре».

Забыв, что еще собирался рассказать, он смотрел на нее в упор, притом с таким многозначительным выражением, словно в ней-то и заключались все его прошлые и будущие подвиги.

– Что ты так на меня смотришь? – спросила Ингитора, скорее намекая, что этого делать не следует, чем действительно желая ответа.

– Думаю, – коротко отозвался он, но не отвел глаз, а продолжал так же прямо смотреть на нее и, значит, не уклоняясь от разговора.

– О чем?

– О том… Ну, если ты так уж хочешь знать, – он словно бы извинился этим маленьким отступлением, – о том, какой я был дурак, когда давал заверения, что твоя честь в полной безопасности.

– «Зверь благородный»! – передразнила Ингитора, подавляя трепет и внезапную жуть.

Из его темных глаз на нее сейчас действительно смотрел могучий и грозный «хватающий зверь», которого он носил на браслетах, смотрел открытым жадным взглядом. Она сама невольно раззадорила его и выманила из глубины – впрочем, он не очень-то и прятался, – но была полна решимости постоять за себя.

– Учти: моя честь стоит столько же, сколько жизнь свободного знатного человека! – пригрозила она.

– Если бы дело было только в цене! – с сожалением отозвался Аск, внимательно глядя на нее и пытаясь понять, чего же она на самом деле хочет. Существует множество тонких оттенков в том «нет», которое говорит женщина, но во многих случаях оно действительно означает «нет». – Но, видишь ли, я и правда люблю, когда меня обнимают. По-моему, унизительно брать силой то, что имеет настоящую цену только по доброй воле.

Он говорил искренне и убежденно, и Ингитора еще раз поздравила себя, что у ее лесного спутника именно такие взгляды.

– Бери меч и клади между нами! [10]  – решительно велела она и кивнула на пол между лежанками.

– Не обманешь! – с грубоватым торжеством отозвался Аск и кивнул на охапку травы на своей лежанке. – Иди ко мне, тогда…

И вдруг быстрее, чем она успела сообразить, он подался к ней, подхватил на руки, и Ингитора вскрикнула от неожиданности, внезапно ощутив себя где-то высоко над землей, без опоры под ногами, в руках и в полной власти «хватающего зверя». Промчавшись по воздуху, она упала в черную бездну, так что даже собственное сердце за ней не успело и зависло где-то, отчаянно стуча, – он опустил ее на свою охапку травы, склонился над ней, не выпуская из рук, и добавил, почти касаясь губами ее губ:

– Но повторять всех подвигов Сигурда я не обещал!

Он просто решил проверить делом, что же означает ее «нет». Отвечать нужно было очень быстро – самое маленькое промедление будет понято как «да». Чувствуя, что на спасение ей отпущен один-единственный миг, потрясенная, с бьющимся сердцем и горящим лицом, Ингитора ахнула, дернулась; хватка ослабла, она вывернулась из его рук, отпрянула к стене, потом поспешно, как из огня, соскользнула с лежанки, подхватывая упавший плащ, и в порыве почти бессознательного испуга отшатнулась к темному углу. Ее обливал жар и трепет, овевало ощущение его силы, которая так легко может делать с ней что угодно; он словно бы продолжал держать ее в объятиях, даже выпустив. Он, за которого она только что сама цеплялась в страхе перед «волчьей матерью», сам стал «хватающим зверем» и смотрел на нее проникающе-жадными глазами. Он был как огонь, который то защищал и согревал, то угрожал и жег; она неосторожно подошла слишком близко и обожглась, и ей хотелось спрятаться от этих глаз, от этого зверя, готового вот-вот броситься снова.

– Нет, нет! – в отчаянии вскрикнула она. – Ты же обещал!

От звука ее голоса, от вида ее испуганно-порывистых движений, отчуждения, отразившегося на лице, он словно бы опомнился. Тяжело дыша, он смотрел на нее с каким-то мучительным усилием, тревогой, тоской.

– Нет, только… только не бойся меня! – взмолился он, словно торопясь исправить сделанную ошибку, порываясь и не смея протянуть к ней руки, и она видела, что это уже не тот страстный порыв.

Ингитора снова села, стараясь успокоиться. Он сделал шаг к ней и вдруг встал на колени, глядя на нее снизу вверх с выражением преданности, мольбы и мучительного усилия передать ей свое чувство.

– Только не бойся меня! – горячо, хрипловато от волнения просил он, сперва робко накрыв своей широкой ладонью ее сложенные руки, потом все крепче их сжимая. – Не бойся, я ничего тебе не сделаю! Мне так нравится, когда ты мне улыбаешься, и я не хотел бы все испортить из-за того, что я такой… Ну, что я могу поделать, когда тут передо мной такое чудо ходит, белое и нежное, как сливки, и сладкое, как мед, во мне все кипит и рвется, я сам не соображаю… Не бойся меня, мне нужно… То, что я хочу, можно только по доброй воле дать. Мне нужна любовь, а если силой, это та же драка, понимаешь? Пообещай мне любовь и делай со мной что хочешь. Я лбом чужие кулаки ломал, но перед тобой я беспомощен, потому что ты… Только не отталкивай меня.

Он говорил быстро, горячо, страстно, сбивчиво и не слишком внятно, но Ингитора именно сейчас вдруг стала понимать природу того чувства, которое к ней и раньше питали многие. Она боялась его силы, перед которой была беспомощна, но само влечение его сильного тела налагало на него оковы и отдавало в ее власть. Стихия битвы, в которой он жил, для равновесия требовала стихии любви; он сам только сейчас понял свою пожизненную жадность к тому и другому, но и Ингитора вдруг поняла его. Возле самого ее лица было это лицо с лихорадочно блестящими глазами; его широкие, теплые, жесткие от мозолей руки так страстно и так бережно, точно хрупкую драгоценность, сжимали ее тонкие белые пальцы. И вся ее внутренняя сила единым потоком вдруг устремилась ему навстречу; блаженство слияния этих двух стихий вдруг приоткрылось ей. Впервые она встретила человека, в котором мужская природа битвы была выражена так полно и ярко, и оттого только сейчас в ней пробудилась ее женская природа, стихия любви.

Он положил голову ей на колени, словно взывая к милосердию, и Ингитора дрожала от волнения и уже не помнила о своем страхе: он опять переменился, опять стал другим. Понимая, что опять тянется к огню, она все же не могла удержаться и ласково провела пальцем по его красивой густой брови, погладила его по лицу, чувствуя какую-то боязливую, пронзительную, привязывающую нежность к этому опасному зверю, который так отчаянно старался совладать сам с собой.

– Ну, уймись! – тихо попросила она. – И троллиха, и ты – слишком много жаждущих моей крови за один раз!

– Ты на меня не сердишься? – Он поднял голову и с надеждой посмотрел на нее. – Ну, родился я таким, что я с этим сделаю?

– Я не сержусь, но ты должен понимать…

– Я все понимаю! – заверил он. – Я не слепой, я вижу, что ты такое и чего стоит твоя честь! Но… Клянусь Фрейром… Были бы мы не в лесу, а где-нибудь среди людей… Я бы себя вел иначе.

– Скромнее? – недоверчиво уточнила Ингитора.

– Наоборот! – многозначительно возразил он. – Среди людей я знал бы: пока девушка не зовет на помощь, ей все нравится!

– Отойди!

Смеясь, он поднялся и отошел назад к своей лежанке. «Случалось», дескать! Ингитора ответила ему слегка пренебрежительной усмешкой. В нем было много достоинств, но самоуверенности тоже много. Хотя это оказался именно тот случай, когда очень нелегко провести границу между самоуверенностью и законной верой в себя.

– Ну-ну! – с насмешливым поощрением сказала она. – Попробовал бы… Я, знаешь ли, считалась лучшей невестой в нашей округе. Самой богатой, знатной… С нами жаждала породниться пропасть народу. Так что меня уже не-од-но-кра-тно пытались обольщать. Я знаю, как это делается. Но на их беду я оказалась не только красивой, но еще и умной. И никто пока еще не преуспел.

Она еще не знала, что он почти преуспел в тот миг, когда попросил у нее гребень, а она дала. А любопытно было бы поглядеть, как бы он вел себя, если бы они познакомились, как знакомятся с невестами потомки Ярла. На тинге, на пиру…

– Где-нибудь на тинге ты бы меня и не заметил, – сказала она, потому что не могла вообразить его, с такими же глазами, – и толпу вокруг.

– Я бы не заметил? – Он чуть ли не оскорбился. – Да если бы я плыл на корабле, а ты бы стояла на берегу, я бы за борт выпал! А жених-то у тебя был? – очень заинтересованно спросил он.

– Был. Даже не один. Сначала мать пыталась выдать меня замуж. Мой отец погиб, а брата, чтобы мстить за него, у меня нет, и один человек вызвался это сделать, если я выйду за него. Но он мне совсем не нравился.

– И что ты с ним сделала?

– Я сбежала из дома.

– Так вот почему ты здесь оказалась! – с торжеством воскликнул Аск, словно она наконец-то выдала главную тайну. Ингитора чувствовала, что до этого уже недалеко, но не могла остановиться и засмеялась:

– Да нет же! Это было уже давно. – Ей и правда казалось, что с тех пор прошло лет пять. – Потом у меня завелся еще один жених.

– И тоже обещал отомстить?

– А как ты догадался?

– А у тебя на лице написано, что если ты чего-то хочешь, так не отступишь, пока своего не добьешься.

– Это плохо? – с беспокойством спросила Ингитора, уже понимавшая, что ее целеустремленность никому ничего хорошего не принесла.

– Это здорово. Если бы ты была парнем, я бы взял тебя в дружину. Хотя ты и визжишь иногда очень громко, но это с непривычки. Это пройдет.

Ингитора засмеялась: она стыдилась своего дикого визга при виде троллихи, но все же приятно, когда тебя приглашают в дружину.

– Ты пошла бы ко мне? – спросил он так, будто это имело самое прямое жизненное значение.

– Да. Ты, кажется, подходящий вожак. Ты умеешь бить троллей и даже варить похлебку из лягушек, так что твоя дружина не умрет с голоду! А почему ты один?

Этот последний вопрос Ингитора задала неожиданно для себя: эти несколько дней они не расспрашивали друг друга, по молчаливому уговору уважая чужие тайны, но сейчас все преграды с грохотом рушились и уже не казалось, что спрашивать о чем-то нельзя. По всей повадке Аска было видно, что он человек не простой, и даже не золотые браслеты служили тому главным подтверждением. По всему выходило, что он всегда сам решал, что ему делать, и ни у кого не обязан был спрашивать разрешения. Во всем его поведении сказывалась привычка думать о других и даже за других: Ингитора сейчас составляла всю его «дружину», и он как нечто естественное принимал, что должен обеспечивать ее едой и всяким удобством, возможном в этом лесу. Понимая, что перед ним знатная девушка с белыми нежными руками, не приученная заботиться о себе, он делал все то, что делал бы слуга – добывал и готовил ей еду, резал еловый лапник и траву, чтобы устроить ей лежанку, разводил огонь, – и при всем этом оставался вожаком в их крошечном отряде. Признавая в ней знатную деву, он, однако, не стеснялся давать ей мелкие поручения вроде «отнеси к костру» или «достань у меня соль из мешка», то есть привык, что все вокруг выполняют его распоряжения, а ему самому не приказывает никто. Что, в общем, не удивительно для человека, способного быть достойным врагом или равноправным союзником эриннскому ригу… Такие люди ходят в походы с дружиной и с собственным знаменосцем, и должна быть какая-то очень весомая причина, по которой бы он оказался совсем один в глуши чужой земли.

Аск ответил не сразу, а сначала некоторое время молча смотрел на нее, выбирая слова.

– Для меня этот не тот поход, где решает число, – сказал он наконец. – Я уже ходил сюда с дружиной, но только зря потерял трех человек. Больше я не хочу, чтобы из-за моего дела гибли люди, а их гибель все равно ничего не решит. Мой враг здесь – не люди, а только моя судьба. А с ней я должен разобраться сам. И я правильно решил, я знаю. Раньше я так переживал, волновался, сомневался. А теперь, уже который день, мне так хорошо и спокойно. Как будто все уже позади.

– А я думала… – нерешительно отозвалась Ингитора. – Я думала, что ты всегда такой… уверенный.

– Увы, не всегда, – он ответил твердо, но отчасти печально. Эта самая уверенность в правильности выбранного пути им обоим одинаково представлялась самым ценным жизненным приобретением. – И мне случалось в гневе ломать скамейки и грызть пальцы с досады, что кто-то что-то делает лучше меня, если кто-то оказывался умнее или удачливее. Или… Я привык, что меня любят, когда я люблю, и я очень плохо переносил, если было по-другому… Короче, я был лучшим воином в дружине и притом балованным ребенком – только меня баловала не мамочка, от нее особо не дождешься, а весь хирд. Но меня научили смеяться над собственной досадой, чтобы лишить ее силы. И я сделал открытие: когда сам вслух назовешь себя дураком или скажешь о том, чего стыдишься, то гораздо легче принимаешь, если то же самое говорят о тебе другие. Больше всего мучает то, что прячешь от себя.

Ингитора слушала, опустив глаза. Все это он говорил о ней, о ее мстительной, горестной и обиженной предубежденности. Теперь уже казалось, что она все делала неправильно – кроме того, что отказалась выйти за Оттара. Она была неправа, когда сочиняла те стихи, которые теперь казались ей гадкими, когда послала Эгвальда в бой, да еще и обещала ему свою руку в награду. Внутренний голос казнил ее все больнее, делалось страшно, и притом она презирала себя за то, что не может сказать об этом вслух. И в эти мгновения ей казалось, что между нею и Аском гораздо больше общего, чем различного. В эти леса их привела одна и та же судьба.

– Ну, так что, ты собираешься возвращаться к тому парню? – спросил вдруг Аск, и голос его звучал как-то странно: напряженно и даже грубовато.

– Какому? – Ингитора уже не помнила, о каком парне они говорили.

– Ну, к жениху, талайм а-герран до дихриб ! Которого я придушу голыми руками, как только узнаю, кто он и где его найти!

– А что ты против него имеешь?

Ингитора вдруг повеселела, потому что эта грубость могла объясняться только ревностью. И он увидел по ее лицу, что на самом деле ему нечего злиться на того несчастного.

– То, что болван не выполняет своих обязанностей! – тоже повеселев, с преувеличенно горячим возмущением продолжал он. – Ты целовала его, а спасать тебя от зубов «волчьей матери» должен я! И еще класть меч на ложе в заботах о чести этого растяпы!

– О моей чести! Я бы тебя поцеловала, но ты очень колючий в этой бороде!

– Ну, ладно! Поцелуешь, когда я побреюсь! – Торвард совсем развеселился, подумав: когда он сбреет свою нынешнюю бороду, ее ждет забавное открытие. – Смотри, не забудь!

Тут Ингитора зевнула, прикрыв рот рукой и отвернувшись, и он сообразил:

– Ну, по-моему, теперь ты уже можешь заснуть. Ложись, я посижу. А утром отойдем подальше и я посплю где-нибудь под кустиком, а ты меня постережешь. Днем эти твари не опасны. А сейчас никого близко нет. Торсхаммер мой остыл, значит, все спокойно. Хочешь, потрогай!

Он подошел, наклонился и подал ей свой амулет на ремешке, не снимая с шеи. Ингитора взяла его, и кремневый молоточек показался ей таким же горячим, как в прошлый раз.

– Горячий!

– Это не он, это я. Ну… так может, ты меня сейчас поцелуешь? Если ты к этому Гуннару возвращаться не собираешься, так может, мы и без меча…

– Иди в свою нору, «зверь благородный»!

Ингитора положила обе руки на его плечи, действительно, такие же горячие, как торсхаммер, и с усилием оттолкнула его. Аск молча ушел на свою лежанку, а она отвернулась от него и закрыла глаза. И сразу заснула, так спокойно, словно ее охраняли стены самого прочного дома на свете.

Глава 4

Когда Ингитора проснулась, Аск спал, сидя на полу возле ее лежанки и положив голову на ее ногу под плащом. Пробудившись, он был полон смирения и раскаяния, завязывал ремешки на ее башмаках, целовал ей руки, но смотрел на нее с неповторимой смесью смущения и наслаждения: при трезвом свете дня он стыдился своей вчерашней несдержанности, но с большим удовольствием вспоминал все то, чего благодаря ей добился. Он опять просил прощения, опять клятвенно заверял, что ее честь в полной безопасности от его посягательств, но не упускал случая тонко намекнуть, что ее-то никакие клятвы не удерживают от «посягательств» на его счет… Но теперь, утром, Ингитора только смеялась. Ее милосердие простиралось настолько далеко, что она опять причесала его и завязала ему тесемки на рукавах.

– Ваш конунг так прославил уладское золото – а тебе что же, не хватило? – поддразнивала она его, кивая на браслет с «хватающим зверем» и не подозревая, что на его внутренней стороне красивыми четкими рунами вырезано полное имя владельца.

– У меня все уладское вот здесь! – Аск выразительно провел пальцем поперек горла. – А это наш Летанди Златокузнец в Аскефьорде делал. Нравится мне этот зверь, в нем силы много!

– На тебя самого похож!

Ей не приходило в голову, что Торвард конунг, заразивший весь Морской Путь страстной жаждой уладского золота, сложнейшие узоры которого были рассчитаны на всевидящие взоры богов, сам носит изделия какого-то Летанди из Аскефьорда, потому что они ему больше нравятся!

Мир и согласие между ними были восстановлены, но нельзя сказать, чтобы ночь в избушке «волчьей матери» на них не повлияла. Столкновение с «хватающим зверем» впечатлило Ингитору не меньше, чем троллиха, но благодаря последней она вспомнила, что вокруг – Медный Лес, который опасно недооценивать, и теперь она замечала его странное, сбивающее с толку влияние на каждом шагу.

С ними что-то происходило – они оба явно были не в себе. Утром они прошли немного дальше на восток, а там набрели на небольшое лесное озеро и решили устроиться тут «отдохнуть от бурной ночи», как говорил Аск, весело на нее поглядывая. Помыться им было просто необходимо, потому что при свете дня обнаружилось, что кровь троллихи, ядовито-синяя, как черничный сок, у них везде: на руках и на штанах Аска, на древке копья и даже на рубашке Ингиторы. Как это туда попало, она предпочитала не вспоминать, а Аск, наоборот, очень веселился, поглядывая на размазанные синие пятна у нее на талии. Ингитора опасалась, что кровь этой гадости ядовита не только на вид, и очень хотела скорее все это смыть.

Хорошо, что платье и башмаки она догадалась снять! Подходя к воде и снимая рубаху, он сказал ей что-то про завязывание рукавов, она плеснула в него водой, он как-то так ловко толкнул ее бедром, что она съехала с камня в воду и уцепилась за него же, чтобы не упасть. Дальше она смутно помнила много плеска и визга, а когда опомнилась, они стояли по грудь в воде, то есть это Аск стоял, а она висела у него на шее, потому что почти не доставала ногами дна.

– Ну, и прекрасно! – смеялся он, не отрывая глаз от груди Ингиторы, плотно облепленной мокрой тканью. – У тебя еще одна рубашка есть? Да? А жаль!

– Что?

– То есть, я хотел сказать, все в порядке! А штаны мои все равно в крови этой дряни, поплескаться им не повредит!

– Но я просто как околдованная, сама себя не помню! Это что такое?

– Да нет же! Был я околдован, прошлой осенью – совсем не те ощущения! – Аск смеялся над ее испугом, по-прежнему крепко держа в объятиях и покачивая из стороны в сторону, как будто полоскал. – Когда околдован, то очень противно – тоска, и тяжесть, и никому не рад, и сам не знаешь, куда и зачем идешь, и на каждой ноге как будто по валуну привязано – вон, по такому! А сейчас мне весело и приятно! И сила плещет через край – сама видишь, мы в середину озера запрыгнули и не заметили!

– Да уж вижу! Это просто другой вид колдовства –  бенгельт как раз очень ловко прыгают и могут ходить по вершинам деревьев! Но обычно в одиночку! А мы вдвоем! Богиня Фригг! Да если бы мне месяц назад сказали, что я буду плескаться в озере с мужчиной, которого даже не знаю, как зовут…

– Ну, скажу я тебе, как меня зовут, что от этого изменится? Я – То…

– Молчи! – Ингитора в неосознанном порыве ужаса подняла руку и закрыла ему рот. – Молчи! Не хочу! Иначе и мне придется говорить, кто я и откуда, и тогда все это придет к нам сюда! Не надо! Ну его!

Укрощенный, зверь стал очень покладистым: отвернуться, пока она меняла мокрую рубашку на сухую, Аск согласился неожиданно легко, а потом сам завязал ей рукава, обнаружив ловкость и привычное умение обращаться с женской одеждой. Чему Ингитора и не подумала удивиться.

Потом она сидела, медленно расчесывала сохнущие волосы и присматривала за костром, возле которого сушились расправленные на палках его штаны и ее рубаха. Размытые бледно-синие пятна ярко выделялись на светлой ткани – просто жуть, что о ней подумают, если кто-нибудь это увидит! Ладно бы просто кровь, эка невидаль – но синяя… Аск отсыпался под своим плащом, и никакие жуткие сны его не мучили, и троллихи не снились… А Ингитора рассматривала его и пыталась на свободе собрать в кучу и как-то осмыслить свои впечатления, но их оказалось так много и они все получились такими яркими, что рассудок был погребен под их грудой и пребывал в каком-то восторженном недоумении. Приглядываясь к его лицу, к черным бровям, длинным ресницам, Ингитора не могла решить, красив ли он – само понятие красоты не шло к нему, было для него слишком мелким и легковесным. Она смотрела в его смуглое лицо с закрытыми глазами, и ей почему-то вспоминались последние капли росы под солнцем; сейчас роса уже давно высохла, но Ингиторе виделись эти капли, прохладные и словно бы налитые отраженным огненным светом, отчего сами они казались брызгами какого-то свежего, радостного пламени, брошенного солнцем на зеленые листья. Само бурное жизнелюбие Аска, благодаря которому он даже из схватки с троллихой ухитрялся извлечь столько удовольствия, рассыпалось вокруг этими сверкающими огнистыми каплями; падая на Ингитору, они освежали ее, оживляли кровь, так что при каждом вздохе грудь наполняла радость обновления. Нет, это гораздо больше, чем красота! Красивых мужчин она видела и раньше. Светловолосый Эгвальд, безусловно, был красивее, но…

Мысль об Эгвальде вызывала в ней чувство, очень похожее на жалость и угрызение совести. Он так любил ее и не побоялся ради нее пойти на смерть, но она никогда не всматривалась в его лицо с таким любопытством, словно хотела через изгиб его бровей проникнуть в душу. Он попал в плен из-за нее, а она не помогла ему, но ничуть не жалеет обо всех тех обстоятельствах, что привели ее к совсем другому человеку…

Что она там плела? «Я полюблю того, кто принесет мне голову…» Да в своем ли она была уме? Сейчас у нее полностью открылись глаза на дикость собственного прежнего поведения. Мало того, что она толкнула Эгвальда ярла в такой опасный и бессмысленный, как оказалось, поход. Она и себя чуть не погубила, собравшись стать женой человека, которого не любит. После вчерашнего она уже не могла скрывать от себя, что изменила Эгвальду решительно и безусловно. Ничего особенно пока не случилось, но душой она уже принадлежала Аску. Он был – одно, а все прочие мужчины на свете, включая Эгвальда – совсем другое. Ее чуть снисходительное расположение к Эгвальду не шло ни в какое сравнение с теми неоднозначными, яркими, восторженными чувствами к Аску: он захватил ее целиком, решительно изгнал все мысли о чем-либо другом. Эгвальд являлся только частью мира, не очень-то и большой, а Аск просто уничтожил весь мир, точно они и правда остались единственными на свете людьми. Она не была Фридой с хутора, которая влюбляется в своего пастуха, потому что никого другого не знает; Ингитора видела много разных людей, среди них попадались и красивые, и знатные, и сильные, и с хорошо подвешенным языком… Но ни разу еще она не встречала человека, от которого исходило бы такое горячее и прочное ощущение силы, силы телесной и духовной, слитой в такое живое и неразрывное целое. Ни перед кем она еще не чувствовала такого безусловного восхищения, не испытывала такого блаженства просто от мысли, что он есть на свете.

Прекрасно понимая, что происхождение обязывает ее оберегать свою честь, Ингитора не собиралась ею жертвовать даже ради столь блестящего героя, но не могла не радоваться, что нравится ему. Она не испугалась «зверя», в глаза которого вчера невольно заглянула: ею владело жадное любопытство к этому человеку и она хотела видеть его таким, какой он есть, вместе с тем зверем, который в нем жил. Он видел и ценил в ней не только женщину; она знала, что ее готовность протянуть руку человеку не будет понята как согласие упасть в объятия зверя. И, может быть, поэтому она отвергала его притязания с известной неохотой и сожалением, которых раньше в подобных случаях не испытывала. Его влечение находило в ней естественный отклик, и она охотно пошла бы ему навстречу, если бы не прочно привитая с детства забота о своем достоинстве. Страстью к ней пылали многие, от молчаливого Стейнара из Лингунберги до готового на подвиги Эгвальда ярла, но только Аск сумел передать свое влечение ей – легко, как «головня головне передать готова пламя от пламени», [11] и рядом с ним она чувствовала себя той молодой березой, все существо которой радостно раскрывается навстречу солнечному теплу.

Сейчас ровно четверо суток с тех пор, как она открыла глаза, увидела его и он сказал ей: «Привет!» Она еще не привыкла к его лицу, и в то же время ей кажется, что она знает о нем даже больше, чем об отце! Отец тоже рассказывал ей о своих путешествиях и подвигах, но не упоминал о любовных увлечениях и о чем-нибудь вроде «выкупа невинности». А Аск словно бы вовсе ничего от нее не скрывал, предлагая себя таким, какой он есть. Эта открытость была неотделимой частью той огромной внутренней силы, которую она в нем ощущала. Только такой человек и мог перевернуть ее, вызвать столько чувств и мыслей, никогда прежде не испытанных…

О богиня Фригг! Никогда прежде она не могла бы сидеть в одной рубашке в лесу на поляне рядом с мужчиной, спящим «после бурной ночи», хуже всякой Фриды с ее пастухом, чувствуя немного стыда за собственное безрассудство, но еще больше радости.

Поглядели бы на нее сейчас все те, кто когда-то, в каких-то прошедших веках, знал йомфру Ингитору из Льюнгвэлира – фру Торунн и ее узкоплечая Гуннхильд, и йомфру Вальборг, и фру Сванхильд, и даже Хильда Отважная! И при мысли об этом ее разобрал такой смех, что, хоть она и старалась сдержаться, Аск проснулся. Он открыл глаза, глянул на нее, как-то мечтательно и восхищенно улыбнулся, словно видел перед собой прекрасное продолжение прекрасного сна, взял ее за плечи и ловко бросил на себя. Но образы вытянутых лиц и открытых ртов фру Торунн и фру Сванхильд помогли Ингиторе держать себя в руках и дали сил для истинно героического сопротивления.

В том же озере они надергали камыша и поели, потом прошли еще немного дальше и набрели на богатую земляничную поляну среди каменистой россыпи, где основательно застряли. Ползая по земле и собирая ягоды, они говорили о чем-то очень умном: Аск в какой-то уже забытой связи вспомнил одну тяжбу, которую при нем разбирали, очень запутанный случай с наследством, где были замешаны вольноотпущенники, дети сомнительного происхождения, и в придачу все осложнялось порядком смерти нескольких родичей. Ингитора знала такие дела еще по Льюнгвэлиру, и они оживленно обсуждали разницу в законах Слэттенланда и Фьялленланда – вроде бы предмет разумный, строгий, хоть на тинг. Но очередной приступ безумия бенгельт не заставил себя ждать. Ингитора опять не уследила, как оно вышло, но вдруг обнаружила, что сидит на коленях у Аска, который устроился на земле, прислонившись спиной к большому камню, и в подробностях рассказывает ему случай с наследством сводного брата Асмунда хёльда из Эльвефалля, у которого жена тоже была дочерью вольноотпущенника…

– Так ты дочь законоговорителя? – уточнил Аск.

– Да, – сказала Ингитора и замолчала, стараясь вспомнить, изрекла она уже название Льюнгвэлира или все-таки воздержалась. – А это так заметно?

– Ну, еще бы! Я встречал женщин, которые отлично разбирались в правах хорнунгов, но все это были почтенные матери и бабушки, жены ярлов и хёвдингов. А чтобы девушка восемнадцати лет…

– Мне уже почти двадцать, не надейся!

– А я так и думал. Хотел подольститься немножко. Уже почти – этот как?

– Месяца через полтора будет. Я в «жаркий месяц» родилась.

– Я тоже! Мы что, сговорились с тобой, что ли? Только мне будет все двадцать девять. Я еще не очень старый?

– Пусти! – Ингитора пошевелилась. – Сам виноват, напомнил! Для дочери годи совершенно неприлично…

– Не пущу! Клянусь Фрейром, мой род достаточно хорош, чтобы дочери годи сидели у меня на коленях без ущерба для своей чести! Притом не в лесу, а где угодно, хоть на пиру у любого конунга!

Ингитора смотрела ему в глаза, которые на таком расстоянии казались еще красивее, и сострадала самой себе: никогда раньше она не была такой легковерной и сговорчивой. Его упорство в попытках ее обнять оказалось сильнее ее попыток противиться, и вот она уже смирилась с этим… и ей так хорошо, что хочется, чтобы это продолжалось всегда!

– Мы сегодня дальше пойдем?

– А зачем? – осведомился Аск, при этом глядя на нее так, словно она – это все, что ему нужно в жизни.

–  Они ждут! – немного печально напомнила Ингитора. Ей представлялось угрюмое лицо Эгвальда, которому в его «уютном корабельном сарае» было вовсе не так весело, как ей на этой поляне.

– Н-да! – согласился Торвард, вспомнив о йомфру Вальборг. Ему было до троллей жаль, что это не она сидит у него на коленях и ему действительно стоит немного поторопиться. – Но все равно нам с тобой есть нечего, на землянике мы долго не проживем. Не могут же они требовать, чтобы мы бежали их спасать на голодный желудок! – с преувеличенным негодованием воскликнул он, и Ингитора улыбнулась, понимая, что он хотел сказать: можем же мы хоть немножко пожить для себя!

И почему-то ей казалось, что ничего друг другу не рассказывая, она и Аск прекрасно все знают и этими недомолвками говорят об одном и том же. Хотя как же это могло быть? Нет на свете ни одного человека, который был бы завязан во все это так же плотно, как она! Но почему же, когда она смотрит ему в глаза, ей кажется, что они думают одно и то же? Как той ночью, когда они одними смутными намеками говорили о Дагейде и отлично понимали друг друга.

– Так что ты посиди тут, а я пойду поброжу.

Ингитора смотрела, как он поднимает из кучи своего оружия лук и колчан, и ей было так тоскливо, словно от нее уходит дом, одежда, собственная кожа! Неутоленная страсть и неугасимое желание сожгут тебя, если ты не придешь ко мне… Это еще откуда? Где-то она это слышала… Ты не сможешь сидеть и не сможешь уснуть… Еда не насытит тебя, а вода не утолит твоей жажды, пока ты не будешь со мной…

Вспомнила! Это всплыл в ее мыслях любовный заговор, которым когда-то еще дома, в Льюнгвэлире, одна служанка делилась с другой. И что-то подобное происходит с ней сейчас: пока он не вернулся, не вышел к ней опять из леса, она не может ни сидеть, ни стоять, еда и вода не пойдут ей впрок, и все ее мысли заняты одним: чтобы он скорее вернулся. Мимоходом бросая взгляд в будущее, она видела ту, многолюдную жизнь пустой, если его там не будет.

Неужели есть где-то женщина, которая может назвать это чудо своим? Которая знает наперечет все его вкусы и привычки, и все его шрамы, включая те, что ниже пояса, и причесывает его каждый день, когда он дома, и шьет ему рубашки, на память зная мерку этих сильных плеч? Которой все эти саги об эриннских ригах и похлебке из лягушек известны наизусть и, может быть, надоели? Трудно было представить Аска женатым, но ведь женатые мужчины не носят на головах покрывал, по которым их можно отличить от холостых. Мужчин из родов крупных военных вождей стараются женить рано, потому что случай погибнуть им выпадает нередко, а род не должен прерваться. А для таких, как он, наличие жены где-то дома вовсе не служит препятствием для приключений на стороне…

Когда Аск наконец пришел, неся за задние лапы крупного выпотрошенного зайца, уже близился вечер и идти куда-то дальше не было смысла. За этот день они не прошли и пятой части того, что в предыдущие дни, но им вовсе не казалось, что они теряют время даром.

– А ты женат? – спросила Ингитора, пока огонь разгорался.

Аск, пристраивая над огнем зайца, нанизанного на острую ветку, при этом вопросе быстро поднял глаза и посмотрел на нее так, словно она сморозила редкостную глупость.

– Ты за кого меня держишь? – с грубоватым возмущением отозвался он. – Стал бы я приставать к благородной девушке, если бы был женат!

– Так ты все-таки пристаешь! – с торжествующим коварством воскликнула Ингитора, помня об охраняющей ее клятве.

– Ну… самую малость! – сознался он. – У меня не хватает наглости всерьез домогаться девушки, которой в этом лесу некого позвать на помощь, кроме меня же! А вообще-то все мои уже лет десять мечтают, чтобы я женился, и я бы не отказался их порадовать.

– Вот-вот. В твои годы люди уже десятилетних сыновей имеют.

– И я одного десятилетнего имею. Неплохой парень, только я, хоть убей, не помню, кто его мать и где она. Лофт, кажется, знает, он ей вроде приданое какое-то давал… Лофт – это наш управитель.

– Так в чем же дело? – Ингитора не смутилась, понимая, что речь идет о сыне рабыни или вроде того. – При такой-то доблести, – она кивнула на его руку, украшенную тяжелым золотым браслетом, – свадебные дары собрать нетрудно. Хоть для дочери эриннского рига!

– Я уладок не люблю! – глухо, с внешним равнодушием и каким-то тайным ожесточением ответил он, ворочая палкой угли в костре.

– Почему? – Ингитора даже удивилась, поскольку стройные, золотоволосые и румяные пленницы с уладских и эриннских островов везде ценились дороже прочих.

– Да вот почему! – Бросив палку, Аск подвинулся к ней, откинул волосы с плеча и отвернул голову. – Смотри!

Ингитора вгляделась и обнаружила еще один шрам, прежде ею не замеченный – тонкий, короткий, ниже впадины за краем челюсти, в жуткой близости от самой важной шейной вены…

– Что это? – подавляя дрожь, спросила она.

– А это меня одна красотка зарезать пыталась! – якобы небрежно, но с тем же тайным ожесточением ответил он. – Дочь рига, между прочим. Прямо в постели – йомфру мне простит такие низменные подробности! – причем она легла туда, клянусь Фрейром, совершенно добровольно. С тех пор я не могу заснуть рядом с уладкой. А когда не доверяешь – все уже не то…

– Но почему? – Ингитора понимала, что ему неприятно об этом говорить, но не могла прогнать холодного ужаса при мысли, что он мог не дожить до встречи с ней. – Что ты ей сделал?

– Да ничего! Я воевал тогда с ее братом, но она, понимаешь, занимала такое положение, что ее это и не касалось. Я ее даже в плен не брал, и она могла покинуть меня, когда угодно. Вместо этого она предпочла «привязать свой бок к моему боку», у них так выражаются о вечной любви. А отказаться для мужчины у них считается позором… у нас, правда, тоже. Ну, ты мне скажи, ты могла бы обольщать своего врага, чтобы зарезать во сне?

По всему его раздраженному виду было ясно, что тот давний случай нанес ему жестокую обиду: он не столько испугался, сколько именно обиделся за саму любовь, великий дар богини Фрейи, оскорбленную предательством и преступлением. И Ингитора целиком разделяла это чувство.

– Никогда! – с искренним ужасом воскликнула она, даже не вспомнив сейчас, какие враги у нее были. Стихи – то же оружие, но втереться в доверие и обещать любовь, чтобы обмануть и убить – это подло!

– А еще одна, тоже очень знатных кровей, под это же дело зазвала меня к себе в спальню, а ночью ворвался брат ее матери с дружиной. А я все оружие в гостевом доме оставил, у них там порядок такой.

– И что было?

– Было… – Он хмыкнул, покусывая тонкую веточку, и Ингитора не поняла, гордится он тем случаем или стыдится его. – Было такое, что я гораздо охотнее со стороны бы посмотрел. Один фьялленландский «ясень битвы», совершенно голый, безоружный и порядком вымотанный – и три десятка уладов, в кольчугах и при оружии. Забавное зрелище, со смеху помрешь.

Он медленно усмехнулся, отрешенно глядя в темнеющий лес, и видно было, что поводов для гордости он видит тут все же больше, чем для стыда.

– И что же? – Ингитора пересела ближе к нему и даже положила пальцы на его предплечье, но опомнилась и убрала руку.

– Короче, я оторвал столб с лежанки и этим столбом… сколько-то черепов и прочих конечностей повредил. В том числе и самому подлецу-дяде, доблестному маормору Дагомарху.

– Его так звали?

– Маормор – это хёвдинг по-нашему. Слава Тору, у них спальни там в богатых домах просторные, не то что наши клетушки, есть где развернуться. А у меня тогда еще волосы были почти до локтей – потом надоели, отрезал – морской великан, да и только. В общем, не каждый день такое увидишь. А против удара дубовым столбом, как оказалось, ни доблесть, ни золоченый шлем не спасает. Ну, а без вождя фении немного поостыли и призадумались: может, не стоит нарываться?

– Кто? – Ингитора с трудом удерживала какой-то беспокойный смех от этого деланно-небрежного рассказа, хотя понимала, что ему тогда было совсем не до смеха.

– Фении. Ну, хирдманы по-нашему. Только они не хозяину служат, а в лесу живут.

– А она?

– Она потом клялась, что не знала. Но я ей не поверил. Меня вообще не очень-то обманешь.

– И что ты с ней сделал? – отчасти грустно спросила Ингитора, не зная, можно ли ее нежелание назвать себя приравнять к обману.

Аск посмотрел на нее долгим, задумчивым, тяжеловатым взглядом, потом мотнул головой:

– Не скажу. Боюсь слишком упасть в твоем мнении. – Он пытался улыбаться, но острый, напряженный взгляд выдавал, что он вовсе не шутит. – Нет, я ее не убил, конечно, хотя зол был по-страшному. Но после того сомневаюсь, чтобы ее кто-нибудь замуж взял. Должен же я был им всем доказать, что не так уж и вымотался, как они надеялись! Может, сейчас я и не стал бы… А тогда я был года на два помоложе и никак не мог согласиться, чтобы из меня дурака делали. Не хотелось, чтобы потом прозвали Столбом Лежанки или вроде того.

– Но ведь не прозвали же? – полуутвердительно произнесла Ингитора, потому что такого прозвища никогда не слышала.

Весь этот рассказ находил какой-то странный отклик в памяти, как нечто очень знакомое или подходящее к знакомому, но этой диковатой истории она явно ни от кого не слышала! Такого она бы не забыла!

– У меня тогда уже имелось прозвище. Более подходящее.

– И весьма известное, – со сдержанной уверенностью дополнила Ингитора.

– Что мое, то мое, – спокойно согласился он.

– Я уверена, что я тебя знаю! – вдруг вырвалось у нее под влиянием этих смутных то ли воспоминаний, то ли предчувствий.

– И я уверен, – так же спокойно согласился он, потому что знал, что в Морском Пути его знают все. – Ну, что, будешь ждать, пока сама догадаешься? Или уже догадалась?

– Нет! – поспешно ответила Ингитора, словно спешила убедить и себя заодно. Никаких определенных мыслей у нее не было, но казалось совершенно невероятным, чтобы она, при ее неплохой осведомленности в делах Морского Пути, никогда не слышала о таком заметном человеке.

– Тебе так забавнее?

– Да, – твердо ответила Ингитора, хотя на лице ее отражалось скорее отчаяние, чем веселье.

Чем дальше, тем меньше ей хотелось называть свое имя. Перед Аском, при всем том, что он о себе рассказывал и что делал, она испытывала диковинную смесь ужаса и восторга. А он, скорее всего, тоже о ней слышал. Так пусть он узнает об этом попозже!

– Так что с ней стало? – поспешно спросила она, торопясь уйти от его слишком проницательного взгляда и пытаясь предупредить вопрос: «А может, и я тебя знаю?», который буквально видела у него на губах.

– Когда я уплывал, она со мной просилась. Но я ее не взял. Мне такая змея в доме не нужна. Кому я не верю, тот для меня умер. Имеешь что-нибудь против меня – так и скажи. А подлость и женщин не красит.

Приободрившись немного, Ингитора посмотрела на него с тайной гордостью: она со своими врагами сражалась открыто, и ей было приятно, что Аск, с его достаточно суровым понятием о честном и нечестном, сам того не зная, одобрил ее образ действий.

– А волосы зачем обрезал? – тихо задала она вопрос. «До локтей» волосы носят люди очень знатного рода.

– Возни много! – небрежно ответил он, ничуть не ценя своего почетного права. – Не каждый день ведь найдешь такую красавицу, чтобы их расчесывала! – он с намеком улыбнулся ей. – Такую, чтобы « ее чарующий голубой взор был подобен капле меда на верхушке садового деревца, как перья лебедя и пух камыша, был цвет ее блистающей груди…» [12]

С этими странным словами он вдруг потянулся к ней, склонил голову и коснулся губами ее груди в разрезе рубашки. Сам запах его кожи и волос наполнял ее томительным блаженством, и она невольно вдыхала этот дурман, не в силах отстраниться; проникновенно пониженный теплый голос обволакивал ее, как тепло от костра, завораживал, подчинял и казался несомненным колдовством, а Ингитора еще не успела перестроиться от сопереживаний его приключениям к обороне!

– Превыше всякой девушки красою облика, превосходнее всех женщин Эрина… Ее гладкая полная грудь была как чистейший снег на земле…

– Что это такое? – Наконец опомнившись, Ингитора отшатнулась от теплого дыхания губ, щекотавших ее грудь, вывернулась из-под руки, ловко обвившей ее сзади, и оттолкнула его голову. – Что это ты несешь?

– Это у них, у уладов, такая песня есть, или сказание, не помню! – Он весело глянул на нее. – Про какую-то красавицу, я столько уладских слов не знаю, а у меня там есть один парень, он мне перевел. Я запомнил. Очень нравится, просто мечта. И просто как про тебя.

– Перестань!

– А главное – уладки всегда на шею сесть пытаются. – Он смирно сложил руки, как будто ничего не было. – Любовь у них значит, дескать, «следовать за ней и исполнять ее волю». А мне это не подходит, моя шея под седло не годится, – как бы предупредил он, прямо глянув ей в глаза, но Ингитора не заметила намека, потому что ей-то для счастья нужен был не послушный, а сильный мужчина, способный сам за себя решать. – Но уж они своего и добиваются! Там, на островах, не я бы тебя день и ночь домогался, а ты меня.

Ингитора рассмеялась, вообразив это нелепое зрелище, и замахала руками:

– Ты можешь быть совершенно спокоен!

– Ну, вот, а я люблю сам выбирать и сам решать, будет или не будет. И если уж я стану завязывать кому-то башмаки, то сам выберу кому.

Он смотрел на нее в упор, а Ингитора опустила глаза: она понимала, о чем он говорит, и чувствовала смятение, словно ей вручают такую огромную вещь, что она едва может удержать ее в руках.

– Поэтому мне наши девушки больше нравятся. Я два раза даже жениться хотел, и оба раза мне отказали.

– Не может быть! – вырвалось у Ингиторы. Ему – и отказали? – И кто же это был? Две богини Фрейи?

– Да вроде того! Одна уж точно, но про нее я не люблю вспоминать. Это было, еще пока я не разочаровался в уладках, ну ее к троллям! А про другую, если хочешь, расскажу. Это тоже похоже на сагу, но поприличнее, чем… Могучий Фрейр, что же я тут наболтал! – Он вдруг схватился за голову. – Ты же от меня шарахаться будешь, как от…

– Рассказывай!

– Рассказываю. Был у меня один друг, отличный парень, молчун и большой мечтатель. Однажды, лет пять назад, мы с ним вдвоем были в гостях у моей родни и там услышали «Песнь об Альвкаре». Знаешь ее? И в том числе про то, что Альвкара сейчас спит на какой-то горе, между прочим, здесь, на Квиттинге, в Медном Лесу. И нам обоим загорелось ее найти. Как туда идти, никто не знал, все нас отговаривали, и тут нам навязался в проводники один такой… Только он потом оказался двергом. Помнишь, я тебе говорил, что однажды видел дверга? Ну, вот, это про него. Вел он нас только по ночам, а днем где-то пропадал, наверное, под землей отсиживался. Но мы сначала того не знали и очень удивлялись, почему можно идти только ночью. А потом, уже возле Золотого озера, нам повстречалась троллиха верхом на олене с золотыми рогами, с каменным топором в лапе, и убила нашего дверга у нас на глазах. А он как умер, так превратился в камень.

– Врешь! – восхищенно ахнула Ингитора, скорее признавая его достоинства как рассказчика, чем упрекая. Даже если он врет – пусть, уж очень здорово получается!

– И не думаю! Пусть Фрейр сделает меня беспомощным младенцем, но пока я не соврал еще ни слова! – Аск подмигнул ей, намекая, какой именно силы бог плодородия должен лишить его в этом случае. – Видели мы по дороге скалы, утыканные гранатами и красные, как кровь, видели озеро, где на дне стояла якобы усадьба и женщины со двора манили нас к себе. Наконец добрались мы до хозяина тамошних мест. Мы с тобой, кстати, в ту сторону идем. Его считают за человека, но по силе и богатству он настоящий великан. У него, как водится, было девять сыновей и одна дочка. В общем, ничего особенного в ней не было, но это я потом понял, когда «протрезвел». А тогда я влюбился. Мне все мои долбили: женись да женись, а то убьют где-нибудь и род прервется! Ну, они, кстати, до сих пор долбят. А она тоже была как раз такая, какие мне больше всего нравятся: стройная, рыжеволосая и с умным лицом. И друг мой, с которым мы шли, влюбился в нее тоже. Мы оба стали свататься. И вот тут я себя повел, как глупый мечтатель, а мой друг – как трезвый хозяин своей судьбы. Я старался понравиться девушке и даже почти преуспел. Сама она предпочитала меня. А мой друг сумел понравиться ее отцу-великану и прочим родичам. Они выбрали моего друга, а девушка была влюблена в меня все же не настолько, чтобы с ними спорить. И ее обручили с ним.

– Но вы с другом не поссорились? – задала вопрос Ингитора, держа в уме: «Она тоже была такая, как мне нравятся… стройная, рыжеволосая и с умным лицом…»

– Нет, он же был не виноват, что у них такие вкусы, – живо рассказывал он и почему-то сейчас вовсе не чувствовал той боли, которая все эти годы отравляла его воспоминания об этом человеке. – Мы с ним еще раньше дали клятву, что проигравший не будет держать обиды на другого. А потом, когда оказалось, что проиграл-то я, он поклялся, что когда я надумаю жениться и мне понадобится какая-то помощь, он поможет мне всем, чем сможет.

– И он на ней женился?

– Самое смешное, что нет. Он потом женился на моей двоюродной сестре. А та девушка, дочь великана, вышла замуж за сына своего воспитателя. Как говорится, чтобы далеко не ездить. У твоего воспитателя не было сына? – с угрожающим ревнивым намеком спросил он.

– Нет. – Ингитора качнула головой и впервые при воспоминании об отце почувствовала не боль, а тепло в груди. – У меня вообще не было воспитателя, отец всегда держал меня при себе и сам всему учил. Поэтому я знаю, под каким парусом идти против ветра, где на корабле «рыба», где щитовой брус, как убирать мачту и все такое. Ну, так что же? Ты огорчился?

– Сначала слегка да, но быстро отвлекся. А теперь я рад, что так все получилось. Когда мне там отказали, я так легко утешился, что, пожалуй, не очень-то долго любил бы ее, если бы она вышла за меня.

– А ты хочешь любить долго? – серьезно спросила Ингитора. Любвеобильные люди обычно непостоянны…

– Да, – твердо, как когда она спрашивала, серьезный ли он боец, ответил Аск. – Я не за разнообразием гоняюсь, я хочу найти одну, но такую, чтобы на других уже смотреть не хотелось. Вон, Халльмунд все издевается: хочешь, говорит, чтобы тебе и знатная, и красивая, и умная, и еще чтобы стройная и с рыжими волосами! Ну, хочу! – Он вдруг встал на колени возле Ингиторы, взял ее за плечи и даже слегка приподнял, словно добиваясь, чтобы она непременно его услышала. – Хочу! Ведь бывают же такие! Хоть одна, а мне же одну и надо! У меня, может быть, два десятка побочных детей во всех концах Морского Пути, но это не то. Один или два раза с кем-то переспать – это одно дело, а жить всю жизнь в одном доме и о всяком деле советоваться – другое. К первому я могу относиться незадумчиво, а ко второму – никогда. Мои законные дети и наследники, понимаешь ли, будут принадлежать не только мне, а…

«А всему Фьялленланду», – хотел он сказать, но остановился. А Ингитора даже не заметила, что он внезапно замолчал, чего-то не договорив. Для нее он и так сказал слишком много! Слишком много для четырех дней, но… но это было так ослепительно радостно, что голова кружилась и мысли путались.

– Я тебя оскорбил? – осведомился Аск, видя, что она опустила глаза и не смотрит на него. – Дочери конунга слэттов не пристало слушать о том, откуда берутся дети? – Хоть она и отказывалась от имени йомфру Вальборг, он продолжал иногда называть ее так.

– А! Нет, я думала не об этом.

– А о чем? Это имело отношение к тому, что я говорил?

Ингитора посмотрела ему в лицо и встретила прямой вопросительный взгляд. Ей опять вспомнился отец и его давний совет. Она представила своих детей, похожих на Аска… И грудь ее чуть не разорвалась от восторженной, самозабвенной и яростной, как пламя, любви к этим детям, к мальчикам, таким же крепким и ловким, к умненьким, бойким девочкам с такими же дивными карими глазами… Она отвернулась и даже закрыла лицо руками, боясь, что на нем все это написано слишком явно.

– Ну, скажи мне что-нибудь! – Не выпуская ее плеч, он слегка встряхнул ее, словно хотел разбудить.

Два раза она открывала рот, чтобы хоть что-нибудь ответить, и два раза закрывала, так ничего и не придумав. Но Аск вдруг начал улыбаться: он понял если не содержание, то смысл и цвет ее ответа. И Ингитора, решительно высвободившись, убежала на другую сторону костра. А иначе, да смилуется над ней богиня Фригг, эти великолепные дети могли бы прийти в мир до неприличия быстро.

* * *

дагейда, совсем забытая ими, но не забывшая о них, медленно шла вокруг площадки святилища на вершине рыжей горы. она поочередно клала узкую бледную ладонь на каждый из окружавших площадку стоячих темно-серых валунов и замирала, склонив набок голову и закрыв глаза. лицо ее с опущенными веками выглядело безжизненным, отрешенным: маленькая ведьма прислушивалась к чему-то очень далекому. обходя стоячие камни, она слушала ток крови внутри них – той же медленной холодной крови, что текла в ней самой.

Наконец дочь великана остановилась возле одного из камней, как будто сделала выбор. Вынув из-под широкой волчьей накидки маленький нож, похожий на стальной зуб, она бестрепетно провела лезвием по левому запястью. Спрятав нож, ведьма омочила в крови пальцы второй руки и медленно обвела ими очертания одной из рун на камне. Ее синеватая, полупрозрачная кровь не стекала по камню, а вливалась в углубления рисунка руны и застывала там.

Дагейда перешла к другому камню и окрасила кровью вторую руну, потом третью. Три руны светились холодными синим светом на серой груди валунов, а Дагейда медленно запела, глядя вдаль, на север, туда, где темнеющий лес сливался с густо-синим небом летней ночи:

Древние руны Кровью я крашу: Страх и еще две — Мгла и Туман! Меркер и Токкен, встаньте над лесом, вас я зову! Голос услышьте дочери Свальнира, Имира крови! Мгла, дух подземный, свет заслони, затемни им глаза! Туман, дух болотный, опутай им ноги, и слух отними! Свальнира братья, сетью ужасной на землю падите; Меркер и Токкен, страхом наполните души живых! 

С каждой строфой голос Дагейды делался все громче, глаза раскрывались шире и загорались ярким желтым светом. Ему словно отвечало синее пламя, горящее в очертаниях рун. Древние великаны, мертвые братья мертвого Свальнира, услышали голос своей крови. Далеко на севере закружилась темная мгла, заколыхался плотный серый туман. Быстро приближаясь, они повисали над Медным Лесом, смыкались – два великана, Мгла и Туман, подавали друг другу руки, чтобы зажать в кольце два человеческих существа, затерявшихся в огромном лесу.

* * *

Проснулась Ингитора от холода, и первой ее мыслью было: неужели прекрасная погода кончилась и дальше они пойдут под холодным ветром и дождем? Она не понимала, прошла ночь или нет: вокруг царила темнота, а рядом шевелилось какое-то черное пятно, в котором она не столько узнала, сколько угадала Аска. Он стоял на коленях возле остывшего костра и пытался раздуть угли. Его плащ, еще сохранивший тепло его тела, был наброшен на Ингитору поверх ее собственного.

– Ничего не выходит! – пробормотал Аск, отворачивая лицо от серого облачка золы. – Надо заново…

Он зашарил по земле, отыскивая свой ремень, на котором висело огниво. Ингитора приподнялась, плотнее кутаясь в плащ.

– Как холодно! – выговорила она. – Что это вдруг?

Пронзительный, прямо-таки зимний холод заполнил воздух. Она едва могла говорить: неудержимая дрожь стиснула ее, как в оковах, язык и мышцы челюстей едва повиновались. Зубы стучали, все внутри сжалось, кончики пальцев заледенели. В середине лета такого просто не бывает!

– Уж-же утро? – едва сумела она выговорить, и голос Аска, когда он ей ответил, тоже звучал как-то искаженно:

– А тролль его знает! Вроде бы лето, тепло, но в этом лесу все не так, как надо. Ночью тепло было, а потом вдруг как потянуло, как из пропасти… И туману нагнало откуда-то…

Ингитора пригляделась и вздрогнула. Все пространство вокруг заполняли шевелящиеся чудовища – это ходили, крутились, колебались туманные облака. В темноте они казались жуткими и жадными. Даже деревьев не было видно, не долетал шум ветвей. Весь мир как будто кончался здесь же, в двух шагах от костра. И больше не было ничего, как в те времена –  «в начальное древнее время»  – когда не существовало еще ни земли, ни неба, а везде простиралась одна только беспредельная черная бездна. Пропасть из сказаний, до которой отсюда, из Медного Леса, оказалось пугающе близко.

Нашарив чулки и башмаки, Ингитора дрожащими руками кое-как натянула их на заледеневшие ноги, криво заколола платье, радуясь, что вообще сумела пристроить застежки на плечи, и плотно завернулась в плащ, увы, остывший, пока она возилась с одеждой.

– Мы с тобой про одну девочку забыли, – сказал Аск. – Которая верхом на собаке.

Ингитора посмотрела на него с недоумением, но чувство холодной жути подсказало ответ. Он говорит о Дагейде, Всаднице Мрака, которую они, действительно, совсем упустили из виду. Думая только друг о друге, они забыли все: почему они здесь, зачем они здесь и кого могут встретить.

– Мы забыли, а она про нас помнит! – продолжал он. – Я уже подумал, не она ли нам «волчью мать» прислала, но теперь-то уж точно она. Уж слишком легко идем… Я тут осенью ходил, так мне было не до воспоминаний о подвигах молодости! Сначала туман, так что мы и дороги не видели. Потом она завела нас назад – а мы думали, что идем вперед. Потом… – Торвард на миг запнулся, решив, что про битву с мертвой ратью рассказывать все-таки не стоит. – Ну, и еще кое-что, гораздо похуже нашей «волчьей матери». Потом она навела на всех такой сон, что мои ребята спали двое суток как убитые, а потом, когда я их разбудил, думали, что прошла всего одна ночь. Они так могли бы и год проспать. Вот и теперь она наверняка придумала что-нибудь такое.

– Что же делать?

– Ты каких-нибудь заклинаний не знаешь подходящих?

– Не знаю. Но могу попробовать сложить. У меня недавно получилось… и даже очень здорово получилось! – Ингитора несколько оживилась и ободрилась, вспомнив, какое чудное заклинание сложила при помощи всемогущей руны Исс. – Как, ты думаешь, я от Бергвида сбежала?

– Даже представить себе не могу.

– Я его заворожила руной Исс. Может, теперь опять получится?

– Попробуй. А то мы никогда отсюда не выберемся. Я это дело знаю, от этого ногами не уйдешь.

А туманные чудовища стояли нерушимым строем, так что смотреть на них не хотелось. Стоило чуть-чуть задержать взгляд, как в туманной мгле начинали мерещиться драконы и великаны; они росли и с каждым мгновением придвигались ближе, нависали над головой, наполняя душу леденящим, бессмысленным ужасом. Ингитора поспешно отвернулась, пока страх не лишил ее способности соображать. Вытащив из остывшего костра длинный толстый сук, она положила его к себе на колени, и Аск вложил ей в руку свой нож.

Медленно водя по коре острием, она принялась тщательно вырисовывать руну Ур, потом Турс, потом Суль. Аск сидел напротив, вплотную к ней, касаясь коленями ее колен, и накрыв ладонью ее пальцы, держащие сук, словно хотел успокоить и подбодрить. При этом он сосредоточенно следил за движениями клинка: в темноте трудно было что-то рассмотреть, но сталь тускло поблескивала. От него веяло живым теплом, и Ингитора сейчас чувствовала себя втрое сильнее и увереннее, чем там, у моря, где ей помогала только сила руны Исс. Всей кожей она ощущала мощную сосредоточенность Аска, который тоже знал, что такое руны. И он умел – она это отчетливо ощущала – умел сосредоточиться на силе рун, как это умеют делать только люди, которым часто приходится приносить жертвы. Он привычно настраивался на разговор с богами языком рун. Это совсем не то, что колдовство, – это умеют знатные вожди, которым приходится приносить жертвы и обращаться к богам от имени целой округи, в то время как сотни людей следят за каждым их движением и в душе повторяют каждое их слово. И он, Аск, привычно ловил чужую силу и передавал вверх – пусть сейчас это была сила одной Ингиторы, но он действительно помогал ей гораздо больше, чем можно было ожидать.

После всего, что они пережили, после всего, о чем говорили и что узнали друг о друге, он казался ей настолько близким существом, что ее душа легко, как невидимое дышащее облако, входила в него и касалась его души. Они были не просто рядом, они были вместе ; сливаясь, их силы возрастали втрое, и от нее требовалось только вывести этот огонь вовне, обратить его силу в оружие. Его тепло согревало ее кровь, воодушевляло, слова сами сплетались в строчки. И она заговорила, как положено произносить заклинания стихии огня, быстро и четко выговаривая каждое слово:

Руна мощи, руна яри — Ур, начало всех начал! Рогом грозный Бык ударил — Гром на помощь нам позвал! Руна Турс, могучих, старых, Древних сил поток зовет! Молот Тора – гром ударил, Путь расчищен, свет идет! Руна Суль, сиянье славы, Льда печаль, щит синих туч! Ты – победа в громе стали, Лик твой светел, взгляд могуч!  

Аск сдвинул свой золотой браслет повыше и сам порезал себе запястье о клинок в ее руке. Показалась кровь. Это была наполовину кровь Хёрдис Колдуньи и та же кровь, что и наславшая на них туманные чары; хотя бы половина той же силы в нем присутствовала, а вторую и даже третью половину даст Эмбла – они способны соединять свои силы под знаком руны Гебо, при слиянии обращающей два в три, и они втрое сильнее ведьмы, которая не знает этой объединяющей силы.

Ингитора прикоснулась к его порезу кончиками пальцев и перенесла кровь на руны. Вскочив на ноги, она выпрямилась и быстро продолжала, делая движения руками по кругу от себя и сверху вниз, сильно и упорно, словно подгоняя разлитую в воздухе стихию и направляя ее в нужную сторону:

Кровью крашу руны славы — В бездну злобных сбросит Тор! Двух начал слияньем призван, Свет выходит на простор! Гром разит рожденных мраком, Жизнь – союз огня и льда! Солнце встало, день родился — Тьма исчезла без следа!  

Попав на очертания рун, кровь сама собой вспыхнула и загорелась. Яркий красноватый свет разлился по поляне, разом стали видны черные силуэты деревьев далеко-далеко. Туманная мгла, как огромная черная птица, взмахнула крыльями и отшатнулась. Столб света опал, но руны на палке продолжали светиться.

И стало видно, что уже день. Еловые лапы снова стали зелеными, небо голубым, а воздух прозрачным. И где-то высоко сквозь облака прорывались отблески золотой колесницы Суль.

Ингитора медленно села снова на свою кучу лапника, где под жестковатыми иглами еще прятался изгнанный холод бездны. Она вдруг ослабела, словно в едином порыве выплеснула все, что имела, но зато ее переполняло безграничное счастье свершения. Аск так же молча смотрел на нее. Она почти не помнила, что говорила, но у нее сохранялось ощущение, что они двое – одно. Заморозить Бергвида она могла и одна, но оживить и согреть можно только слиянием двух противоположных начал – и силу слияния несут в себе призванные руны Ур, Суль, Даг. Каким колдовством они его создали, какими средствами? Когда говорили целыми сутками напролет, забывая о том, что днем нужно идти, а ночью спать? Когда он без слов и без движений, единым стремлением всего существа тянул ее к себе, а она готова была хвататься за подгнившую лежанку в избушке «волчьей матери», чтобы не броситься ему на грудь? Когда это случилось?

А он все молчал и смотрел на нее с совершенно новым выражением, и взгляд его был сосредоточенно-серьезным, словно он нашел ответ на самый главный вопрос своей жизни и напряженно пытается понять, не ошибся ли. И это было почти так: он наконец узнал, что это за равновесие, о котором говорила ему Дагейда. Он узнал, что за женщина снимет с него проклятие, наложенное Эрхиной. Какую женщину обещала ему руна Эваз, руна Лагу, к какой женщине должен был привести его золотой дракон – и привел.

Он придвинулся к ней, взял ее лицо в ладони и долго смотрел в него – и видел на этом лице отражение прозвучавших строчек, горячих и звонких, блестящих и острых, как огненно-синие молнии. Он восхищался ею, но это восхищение не имело ничего общего со страстью.

– Э, да ты настоящая колдунья! – медленно проговорил он, не находя слов, чтобы выразить свое изумление.

– Но я не опасная! – заверила она и попыталась улыбнуться.

– Да я знаю, – легко согласился он. – Моя мать тоже колдунья, и я знаю, что для живущих с ней в одном доме это не опасно.

«… А жить всю жизнь в одном доме – совсем другое», – вспомнилось Ингиторе.

Опустив глаза, она увидела полоску свежего пореза у него на запястье и подвинулась к нему:

– Надо же перевязать. У меня где-то платок есть…

– А, ерунда! – Аск отмахнулся. – Уже засохло.

Ингитора взяла его руку – кровь засохла и потемнела, беспокоиться было нечего. И вдруг, для самой себя неожиданно, она склонилась и поцеловала порез. «И питье свое она имела в крови его ран…» Эта кровь исцелила ее безумие. За эти немногочисленные, но такие огромные и наполненные дни она изменилась: она уже не была той мстительной девой-скальдом, не была и прежней Ингиторой из Льюнгвэлира, а стала кем-то другим, больше и лучше двух прежних – частью прекрасного и могучего существа. Ее жизнь наполнилась любовью, мир сделался цельным и прочным. Она подняла его руку и прижала к щеке загрубелую ладонь своего Ясеня, на котором отныне прочно стоял ее мир, и ей хотелось плакать от наслаждения, как, должно быть, плакала Мис, когда к ней вернулся человеческий облик…

Аск, не пытаясь отнять руку, второй притянул ее голову к себе на плечо. Его не обмануло то впечатление внутренней силы, которую он почувствовал в ней почти сразу же. Все эти дни ему приходилось приспосабливать к ее возможностям свой шаг, но не свой образ мыслей. Говорить с ней было легко и увлекательно; поболтать он и раньше любил, но теперь каждое слово не падало в пустоту, а строило и укрепляло мост, по которому они подходили все ближе и ближе друг к другу. Это сближение значило гораздо больше, чем то томление страсти, которое лихорадило его в последние трое-четверо суток и постепенно захватило и ее. И он окончательно убедился в том, что все эти дни подозревал: что ему наконец-то встретилась не просто привлекательная девушка, а почти такой же, как он сам, «лучший воин Морского Пути», только в женском ключе. Теми искусствами, где не нужна сила рук (вернее, нужна сила не рук), она владела не хуже, чем он сам мечом или веслом.

Но только она, не в пример некоторым известным ему отважным и сведущим женщинам, не млеет от гордости собой и способна отвечать хорошим отношением на хорошее. Эмбла могла быть гордой без надменности, сдержанной без равнодушия, любознательной без любопытства, веселой без легкомыслия, открытой без болтливости, прямодушной без глупости. Привыкший к тому, что в женщинах второе из каждой пары присоединяется к первому, а то и перетягивает, Торвард все эти дни восхищался и не верил себе; но должна же быть на свете хоть одна такая! Она без заносчивости принимала его помощь, но и сама готова была помочь ему в чем нужно – от расчесывания волос до борьбы с колдовством его сестры-ведьмы. Даже то, как она принимала его поползновения – в очевидной борьбе между ответным влечением и строгой необходимостью оберегать свою честь – восхищало и радовало его. Что бы они ни делали, о чем бы ни говорили – их руки все время как бы завязывали невидимые узлы, когда каждый тянул за свой конец, и все получалось ловко и слаженно. Они оказались веточками с одного дерева. Имея богатый опыт, Торвард знал, что другой такой девушки он и в следующие двадцать восемь лет жизни может не встретить. И кто она – как ее зовут, кто ее отец, кто родичи, откуда родом – это уже было не важно, потому что в своем собственном зачарованном кругу они находились вдвоем и ничто другое тут не имело значения.

– Я хочу, чтобы ты пошла со мной дальше. Не до половины пути, а до конца, – сказал он, сам не зная толком, что имеет в виду под концом – курган Торбранда или свой собственный, в конце долгого и славного жизненного пути.

– А куда ты идешь? – Ингитора подняла голову и посмотрела на него. У нее уже и мысли не было ни о каком восточном побережье и Даге хёвдинге, и самым естественным казалось идти за ним туда, куда он идет.

– К кургану.

– Кургану? – Само это слово так много значило для Ингиторы, что ее глаза заблестели от волнения. – Ты хочешь в него залезть?

– Не совсем. Копать землю я не собираюсь. То, что я хочу получить, я должен получить по доброй воле… Ну, того, кто там живет. Бояться нечего, он не причинит нам зла. Дело в том, услышит ли он меня.

– Это я могу! – оживилась Ингитора, которой наконец-то стала ясна суть дела. – Я могу! То есть… Я однажды говорила с моим отцом, когда он уже был погребен!

– Ты знаешь, как пробудить погребенного! – Аск даже не удивился. – Я же сразу понял, что тебя послали мне из Альвхейма, ты помнишь?

– Я не знаю, получится ли у меня с чужим мертвецом…

– Получится! У нас теперь все получится. Мне-то он не чужой, а мы теперь… Мать меня кое-чему научила, но у тебя получится лучше. У меня есть одно средство… Я подарю тебе по золотому кольцу на каждый палец, клянусь Фрейром! – Он взял ее руку и стал увлеченно целовать каждый палец возле самой кисти. – Ты ведь не боишься?

– Я пойду с тобой куда угодно! – с чувством облегчения произнесла Ингитора, словно избавляясь от душившей ее тайны. – И даже в будущей жизни я пойду к тебе в дружину, если буду мужчиной! Только бы мне тебя узнать.

– Мы узнаем друг друга, потому что нас будет тянуть друг к другу. – Он тоже, кажется, воспринял это как нечто естественное. – Я знаю одну мудрую женщину с острова Туаль, она рассказывала, как это бывает. Люди, которые так или иначе были близки в одной жизни, в другой снова ищут и снова узнают друг друга. Этот поиск и есть цель каждой новой жизни. Нужно найти тех, кого ты уже когда-то любил, и снова соединиться с ними. Я думаю, Сигурд и Брюнхильд так любили друг друга – не в первый раз, поэтому они так стремились друг к другу, а когда их разлучили колдовством, они не смогли друг без друга жить. И с каждой жизнью сила этой любви будет все больше, и она будет поднимать дух все ближе к Богине. И когда я об этом думаю, я начинаю стыдиться того, что меня иногда называют Фьялленландским Жеребцом, – с каким-то полушутливым-полусерезным раскаянием добавил он.

И Ингитора понимала, почему он говорит ей это. Потому что она была той, от которой он ждал и желал любви длиннее, чем одна жизнь. Эти слова отвечали ее собственным смутным ощущением, но она не знала, что это самое завещали людям боги. То, что она узнала об этом от чужого, незнакомого человека, случайно встреченного в глухих лесах Квиттинга, казалось не чудом, а судьбой. Ей тоже было все равно, кто он и как его зовут – самое важное она знала.

– Другой жизни нам ждать не обязательно, и не надо мне, чтобы ты была мужчиной, наоборот, ты мне как женщина гораздо больше нравишься. Я только одного боюсь – что ты исчезнешь, когда мы дойдем до людей. Не исчезай, – серьезно попросил он, держа ее за плечи. – У нас все получится. А потом я сделаю для тебя все, что ты захочешь. Я же понимаю, ты неспроста одна в лесу оказалась. Если кто-то тебя обидел, я его по земле размажу. Я не бог, но там, где нужна просто сила или куча серебра, я могу все. Все, что вообще под силу простому смертному… из рода Кона Юного. – Он наконец усмехнулся, намекая, что потомок упомянутого героя, в общем-то, гораздо ближе к божеству, как его самое младшее и самое любимое дитя. – Кто бы ни были твои враги – считай, что у тебя есть войско на сотне кораблей.

Ингитора только улыбнулась, как будто ей пообещали охапку цветов. Всего пару месяцев назад она только и мечтала о том, чтобы у нее вдруг каким-то чудом оказалось войско на сотне кораблей, способное сражаться с конунгом. Но с тех пор она стала совсем другой. – Я совсем не знаю, что со мной будет, – тихо сказала она. – Где я буду, как я буду жить? Мне кажется, у меня и нет другого дома, кроме Медного Леса. То есть у меня есть целая усадьба, моя собственная, но я не смогу вернуться туда, потому что я уже не та, какой ушла, мой истинный дом уже не там. Я ушла, а она осталась на месте, если ты можешь это понять.

– Я могу это понять. Я тоже шел сюда и думал, что мне будет впору не возвращаться, если я не достану его . Я шел за вещью, которая должна была вернуть мне веру в себя и радость жизни…

– Тебе их не хватало? – с изумлением воскликнула Ингитора, в глазах которой он стал воплощением именно этих двух сокровищ – веры в себя и радости жизни.

– Да! – ответил он, отчасти понимая ее изумление. – Видела бы ты меня зимой и в начале весны! То есть слава Фрейру, что не видела! Но, похоже, я уже нашел их… под ореховым кустом. Теперь они у меня есть, и я их больше от себя не отпущу.

Он осторожно провел кончиками пальцев по ее виску, словно оправляя прядь волос, и Ингитора понимала, о чем он говорит. Выходило, что они оба стали друг для друга тем, к чему стремились и чего им не хватало. Ее переполняло благоговение перед этим чудом, но не удивление, в котором всегда есть примесь недоверия – она не могла сомневаться в том, чему только что получила доказательства.

Они смотрели друг на друга с одной и той же мыслью в глазах и бессознательно сжимали руки друг друга. Они действительно были единственными людьми на земле – единственными, кто мог сделать друг для друга то, что они сделали. Что-то жило в них изначально, еще пока они не знали друг друга, что-то, сделавшее их подобными кремню и огниву, при встрече которых рождается огонь. Вся эта смесь мыслей, чувств, впечатлений, влечений пять суток лихорадила и плавила их, как золото и медь, превращая два разных, но чем-то схожих металла в сплав – «красное золото», [13] сверкающее, как солнце.

– Дом у тебя теперь будет, – тихо сказал Торвард, имея в виду гораздо больше, чем крышу над головой. – И у меня тоже.

«Мой дом там, где ты!» – только взглядом ответила Ингитора, но именно на то, что он и хотел ей сказать.

Дагейда, пробуждая туманных великанов, желала совсем не этого. Но что она могла сделать, дочь инеистых великанов с холодной синеватой кровью, против огненной стихии небес, которая так велика, что даже не вмещалась в ее понимание?

Глава 5

Маленькая рыжеволосая ведьма и огромный волк сидели в осиннике над распотрошенной тушей лося. Жадный отрывал огромные куски мяса и проглатывал их, облизывался длинным красным языком и довольно урчал. Дагейда тонким обломком косточки выковыривала мозг из толстой кости и задумчиво слизывала его.

– Никогда этому коню леса не ходить на ногах! – бормотала она. – Не гулять ему и не бегать! После моего Жадного его и сам Тор не соберет и не оживит. [14] А все ты! «Охотиться, охотиться! Давно не ели!» Разве это давно! Еще луна с тех пор не сменилась.

Жадный буркнул что-то, облизываясь.

– Ну да, конечно! – согласилась Дагейда. – Я знаю, что ты хочешь есть чаще, чем я. Но еще можно было бы потерпеть.

Жадный оторвался от костей, лег на мягкие опавшие листья и вытянул лапы. Дагейда посмотрела на него и толкнула в бок.

– Вставай, Жадный! Они не ждут, и мы не можем ждать! Они прогнали великанов, – глаза ведьмы сверкнули злобной желтизной, маленькая рука сжалась в кулак. – Ну, объясни же ты мне, что происходит, ты, серый обжора!

Она ничего не понимала. Ее прекрасные заклятья, которые так восхитительно действовали в прошлый раз, теперь утратили силу. Больше того – те двое, на которых она охотилась, сами стали опасны для Дагейды. Они не желали ей зла, они вовсе о ней не думали, и это-то и грозило наибольшей опасностью. Их равнодушие к ней ее изумляло: снова и снова она хватала пустоту, не понимая, каким же образом они ускользают из ее когтей, словно дым, тень облака, отражение в воде. Они словно бы не присутствовали в ее мире, а только отражались в нем и были недоступны его чарам. Неотступно наблюдая за ними, Дагейда недоумевала и тревожилась: они шли, словно бы заключенные в какое-то огненное кольцо, и это кольцо, как факел, сжигало паутину ее чар, не неся никакого урона и даже не задерживаясь. Что случилось? Дракон Судьбы шел с ними, и Дагейда так же ясно ощущала его присутствие, как если бы видела своими глазами. Но не только в золотом драконе было дело. Эти двое вместе означали больше, чем два. Природы этой странной силы Дагейда не знала, кровь и мудрость древних великанов ничем не могли ей здесь помочь, и к источнику их странной силы ей не было пути.

– Мои старые дядьки, как видно, слишком долго провели в своих подземельях! – бормотала она. – Слишком легко они дали себя прогнать. Но будь я проклята, если отстану! Будь я проклята, если они подойдут к норе черного дракона!

Огромный волк вздохнул и с бока перекатился на брюхо, чтобы неутомимая всадница могла взобраться ему на спину.

* * *

В этот день они шли быстрее и разговаривали меньше: каждый должен был наедине с собой обдумать то, что им вдруг открылось. Торвард снова стал думать о Драконе Битвы: теперь, когда до цели оставалось не больше двух переходов, она постепенно завоевывала утраченное было внимание. Его вера в успех значительно укрепилась, от нетерпения невольно он ускорял и ускорял шаг, пока усталая девушка не начинала окликать его.

Местность опять стала оживляться, тропинки, сенные сараи, засеянные поля и прочие признаки жилья попадались так часто, что идти приходилось крайне осторожно. Не раз они пережидали где-нибудь под скалой или за развесистой елью, пока мимо пройдет то пастух, то пара работников, то проедет верхом на лошади бонд.

– Мы прямо как вне закона! [15]  – заметила однажды Ингитора.

– Так и есть, – обронил Аск.

И она понимала, что он имеет в виду. Они вдвоем существовали внутри какого-то другого мира, во власти каких-то других законов, и вид обычного стога сена вызывал смущение, как нечто противоречащее всему нынешнему строю их мыслей и ощущений.

– Здесь уже совсем рядом Золотое озеро, а при Вигмаре Лисице это стала самая населенная местность в Медном Лесу, – объяснял он. – Нам идти осталось день-другой, не больше. Теперь мы по ручью свернем на юг, и там будет долина. Я там не был, но мне рассказали приметы.

Ночевать они устроились под навесом двух валунов, которые стояли, привалившись друг к другу, так что получилось нечто вроде маленькой крыши. Сидя здесь, они отчетливо видели впереди горы, к которым и лежал их путь.

– А здесь далеко до Великаньей долины? – спросила Ингитора, у которой вид этих гор вызвал мысль о великанах.

– Порядочно! – отозвался Торвард, вспоминая, как побывал здесь впервые пять лет назад. – От Золотого озера до Раудберги пять дней верхом, а до Турсдалена там еще дня два. Не бойся. Туда мы точно не пойдем.

– А она там живет? – спросил Ингитора, прочно усвоившая привычку никогда не называть вслух имени Дагейды.

– Она не живет там. Она живет где ей вздумается или просто – нигде. Я думаю, она так и живет верхом на своем сером чудовище – скачет, скачет…

Ингитора вздохнула. Ей вдруг стало жалко Всадницу Мрака, которая не имеет в мире самого простого, необходимого – жилья, приюта.

– Ничего, она не мерзнет! – утешил ее Торвард. – Ведь она человек только наполовину. Половина крови в ней от инеистого великана. Ты можешь себе представить, чтобы инеистый великан замерз?

Ингитора улыбнулась ему в ответ. А потом опять вздохнула.

– Может быть, и он может замерзнуть, – сказала она. – Кто угодно замерзнет, если останется один.

– Н-да! – обронил он, и Ингитора уже знала, что этот короткий ответ у него обозначает глубокую задумчивость.

Сегодня он был неразговорчив, и Ингитора понимала, что все его мысли сосредоточены на том, что им предстоит. До цели его оставался один шаг, самый последний и самый важный, и даже по тому, какие взгляды он бросал в быстро темнеющее небо на юге и на далекие вершины трех гор, к которым нужно было идти, Ингитора понимала его состояние.

Потом он вдруг оживился, начал бессвязно разговаривать и смеяться; его терзало лихорадочное возбуждение, предстоящая ночь казалась то слишком длинной, то слишком короткой. Он то расспрашивал Ингитору, то принимался сам что-то рассказывать ей, перескакивая с одного на другое; ему хотелось хоть как-нибудь отвлечься от мыслей о том, что нельзя было сделать раньше завтрашнего дня.

А очень подходящее отвлечение находилось совсем рядом, можно сказать, под рукой. Он думал о кургане, но эти мысли сами подталкивали его к мыслям о девушке, потому что его сила одолеть курган бралась из единения с ней, и в нем могучей волной поднималось все то, что не давало ему покоя в эти дни.

Ингитора понимала, что с ним происходит, сочувствовала ему, но и беспокоилась. Она сама же пробудила в нем силы, которых ему раньше не хватало и которые теперь кипели в нем, переливались через край и требовали выхода. И он жаждал дать им выход самой прямой и привычной ему дорогой. Он брал ее за руку, потом обнимал; она отстранялась, отодвигалась, он вроде бы унимался, но потом придвигался к ней снова. Его глаза блестели лихорадочным темным огнем, даже в чертах лица появился какой-то резкий отпечаток. Возле него было жарко, этот жар плавил и растапливал все: осторожность, сознание, твердость; она делалась мягкой и податливой и из последних сил отводила от себя его горячие руки.

– Моя капля меда на вершине деревца… – задыхаясь, шептал он, целовал ей руки, которые она пыталась отнять, тянулся поцеловать в шею. – Ну, что тебе, жалко… От этого еще детей не бывает, я знаю…

– Не сходи с ума! – уговаривала она его, отталкивая, борясь с желанием плакать и смеяться, пытаясь сдержать собственную взбудораженность, но это было таким же бесполезным делом, как гасить солому, возле которой бушует пламя.

– Я уже сошел с ума, и не надо мне ума никакого, мне нужно только тебя, мне так хорошо с тобой! – отвечал зверь бессмысленно-сладким лепетом и касался губами ее щеки, шеи, отчего ее пробирала горячая дрожь, которую он тоже чувствовал и разгорался еще сильнее.

– Я умею чертить руну Исс – хорошее отрезвляющее средство! – пригрозила Ингитора, вспомнив, какое дважды спасительное действие оказала эта руна в свое время на Бергвида. – Но не хочу ее будить: тебе завтра понадобятся силы, и тебе не надо быть замороженным.

– Какое замороженным, я сейчас сгорю! Что ты со мной сделала, я себя не помню!

От него исходил такой мощный поток поглощающего, повелительного влечения, что попытка противиться ему выглядела как противоречие самим животворящим божествам, чьи фигуры обнимают друг друга на серебряной бляшке его пояса. Она пыталась оттолкнуть его, но убеждалась, что оттолкнуть его можно, только если сам он на это согласен. Она отворачивалась, а он обнимал ее сзади и прижимался горячими губами то к виску, то к шее.

– Представляешь, я стих сочинил! – с лихорадочным томлением шептал он, (жаль, что Ингитора не могла в полной мере оценить исключительность этого события). – Самому смешно, никогда в жизни со мной такого не было, я стихов и слушать-то никогда не любил, а тут – помнишь, я тебе обещал по золотому кольцу на каждый палец? – прямо вдруг накатило, само сочинилось! Слушай:

Света вод хотел бы Видеть я на деве, Руки белой Хлинны Льна унизать златом. Ласки многих знал я, Но ослеп от блеска Губ девицы дивной — В их изгибах гибну! 

– Ну, что, ничего? Как по-твоему? – допрашивал он и целовал ее полуотвернутое лицо, настойчиво пытаясь дотянуться до губ.

В четных строках не хватало хендингов, но каждое слово этой полустрофы само казалось Ингиторе сверкающим кольцом из красного золота. Из последних сил она вывернулась из его рук, вскочила, протянула руку ладонью вперед, точно хотела заградить дорогу этим стихам.

– Не смей! – в отчаянии воскликнула она. – Нельзя! Не хочу слушать!

Каждый стих мужчины о женщине – любовное заклинание, о чем бы в нем ни говорилось, а эта виса, где не все созвучия были соблюдены и не все хендинги стояли на местах, казалась такой же сильной и неотразимой, как сам Аск. Облако его горячей бурлящей силы охватывало Ингитору и тянуло к нему, а эти стихи были как золотые оковы, заключившие ее внутри этого облака безо всякой надежды вырваться.

Вместо ответа он схватил ее руку и снова стал целовать, сначала ладонь, потом тыльную сторону; Ингитора пыталась отнять ее, но другой рукой он, стоя на коленях, обхватил ее ноги и притянул к себе, а потом обнял с такой пылкой жадностью, словно не собирался выпускать никогда. И тут Ингитора просто завизжала, потому что это было уже слишком.

– Там еще дальше есть! – заявил он, подняв к ней голову.

– Ни за что! – Ингитора зажала уши руками.

Содержание следующей висы слишком ясно отражалось у него на лице. Благодаря большому опыту она и сама легко могла прикинуть, какие еще слова рифмуются с « девой »; если она что-то такое сейчас услышит, против таких заклинаний вся ее воля будет бессильна!

Стоя на коленях, он доставал лицом как раз до ее груди, и, снизу вверх глядя на нее с горячей нетерпеливой жаждой, был точно какой-то блестящий змей, из пленяющих и губительных объятий которого ей никак не вырваться. Весь он был полон такого сильного, проникающего тепла, словно под его смуглой кожей переливается вместо крови живой, дышащий огонь, и она была прозрачна и беспомощна перед этим потоком.

– По-моему, это уже как раз и называется домогательствами, и вовсе не «самую малость»! – в пылком негодовании воскликнула она. – Ты утверждал, что у тебя для этого не хватит наглости. По-моему, ты себя недооценил! Ты же обещал!

Это было ее последнее средство: напоминать благородному человеку о его обещании значит сомневаться в нем, но сейчас перед ней был зверь – красивый, сильный и опасный.

– Отдай назад! – задыхаясь, в откровенном томлении он умолял вернуть ему обещание. – Отдай, я не могу больше!

– Не отдам! – так же задыхаясь, отвечала она и решительно мотала головой, зная, что в этой борьбе у нее не один противник, а два, и упиралась руками в его плечи, стараясь оттолкнуть. – Не отдам! Пусти! Забыл избушку? Ты ведь клялся, что этого не повторится!

Теперь она действительно рассердилась, и он это понял. Помедлив еще несколько мгновений, он выпустил ее и мягко опрокинулся спиной на землю, показывая полную покорность и безопасность:

– Ну, все! Не буду!

Он запрокинул голову, дыша глубоко и медленно, стараясь успокоиться, и на лице его медленно угасал темный подземный пламень. Ингитора стояла поодаль, глядя на него с настороженностью, точно ждала, не бросится ли зверь опять.

– Ну, не бойся, иди сюда! – Он сел на земле, с усталостью и мольбой глядя на нее, словно ему было плохо, когда она оказывалась дальше, чем в двух шагах. – Больше не буду! Если ты так решительно… Я не могу… Я тебе говорил: с дракой мне не нужно! Самое страшное, на что я однажды был способен…

Он запнулся, и Ингитора тут же уловила колебание в его голосе.

– Ну, так что же? – с выразительной строгостью спросила она. – Еще какой-нибудь «выкуп невинности»? Неужели был случай, когда тебя не прельстили пять марок серебром?

– Ну, не совсем так… – неохотно, одолевая нежелание, выговорил Аск. – Только это… не то, чтобы я ее взял силой. Просто одно время я жил с женщиной, хотя знал, что она меня не любит и не хочет со мной жить.

– Как же так? – еще слегка поддразнивая, спросила Ингитора. Она видела, что он вспомнил что-то очень неприятное и это воспоминание испортило ему настроение и охладило пыл, что было даже очень кстати.

– Я тебе расскажу. А ты мне скажешь, большой ли подлец я был, – вдруг сказал он уже совсем спокойно: страстный порыв сменился какой-то ясной решимостью.

– Ну, не надо! – Ингитора уже смягчилась и не требовала таких суровых наказаний. – Тебе это не нравится, не надо. Расскажи что-нибудь веселое.

– Нет, все равно когда-нибудь… Пять лет это не дает мне покоя. Я хочу, чтобы ты послушала. – Он взял ее за руку и усадил напротив себя, но тут же выпустил. – Это мой главный подвиг, но я до сих пор так и не понял, гордиться мне этим делом или стыдиться. Пять лет назад мне однажды случилось поехать в гости к одной женщине. Она была молода, красива и сама себе хозяйка. Она приняла меня хорошо, и уже на другой день… Так получилось, что она отдалась мне, хотя я об этом не просил и даже не думал, что это возможно. И я влюбился, ну, просто… – Аск покрутил головой, не зная, как выразить силу своей слепой страсти. – Ну, просто как баран. Мне вскоре пришлось вернуться домой, но я не мог ее забыть и хотел на ней жениться. Все мои говорили, что я сошел с ума, а я отвечал, ну и пусть. Я послал людей сватать ее, и… она не дала ответа. Она не сказала ни да, ни нет, а сказала, что даст ответ к середине зимы. Ей сказали, что в середине зимы я едва ли буду дома, а она ответила, что ее ответ будет меня ждать. И… на середине зимы она прислала людей, чтобы они разграбили Аскефьорд. А меня не было тогда. Когда я узнал об этом, я вернулся, но их уже не застал. А потом я тоже собрал людей для похода. Так получилось, что у нее был один амулет… Она просто не могла без него жить. И он попал ко мне. Это очень длинная сага, об этом в другой раз. Я снова приехал к ней. И предложил ей вернуть амулет, если она все-таки станет моей женой. Она не хотела. Я ее уже не любил тогда, но я был так обижен, что просто не мог жить, пока ей не отомщу. А как я мог отомстить женщине? Я же не мог ее убить! Мне оставалось только одно: принудить ее к тому, чего она не хотела. Но только для меня уже ничего хорошего в этом не было. Я пожил с ней месяца полтора и вернулся домой. И до сих пор не могу понять, гад я был или нет.

За прошедшее время он настолько свыкся с этой девушкой, что совсем перестал думать, что говорит, и стал говорить то, что думал. В скрытности уже не осталось смысла: она знала о нем так много, что самое главное – имя – уже не могло ничего изменить.

А Ингитора слушала, с напряжением стараясь охватить умом всю эту сагу. Она не собиралась ревновать к прошлому, но то, что он говорил, было очень важно. У него тоже была своя месть. И тоже очень трудная. Выдержал он это испытание или нет?

– Ну, скажи мне, что я должен был сделать? – серьезно спросил Аск, точно просил совета в давно миновавшем деле. Она могла посмотреть на те события глазами женщины и при этом оценить их как умный человек, и Торвард рассказывал, чувствуя неодолимую потребность рассказать именно ей все то, о чем он не говорил за эти пять лет ни с кем, даже с Халльмундом. – Если она не любила меня, то просто отказала бы, и я постарался бы забыть о ней, и забыл бы. Но зачем ей понадобилось разорять Аскефьорд, убивать людей? Разве любовь – это оскорбление?

– А она… ведь как-то же она должна была объяснить, почему не любит тебя?

– Она объясняла, – опять с неохотой ответил Аск. – Она… она говорила, что она – воплощение Богини на земле, и если я хотел взять ее в жены, то оскорбил Богиню, и Богиня ее руками отомстила мне. Но я не понимаю! Их Богиня – что-то вроде наших Фригг и Фрейи вместе. Эта Богиня – Мать Любви. Она не может считать любовь преступлением, не может мстить за нее. А раз уж мой дом разорили, я должен был отомстить за это, хочу я или нет. Я не смог бы сам себя уважать, как мужчина и как конунг, люди не стали бы меня уважать и были бы правы! Фьялленланд послал бы меня к троллям и был бы прав! А как еще я мог ей отомстить? Никак не мог, но уже пять лет я противен себе, когда вспоминаю об этом!

Лицо его помрачнело, он обнял колени и сжался, словно хотел спрятаться от собственных слов. Но у Ингиторы полегчало на душе: именно его досадливая мрачность говорила о том, что он, пройдя свое испытание местью, пришел примерно к тем же выводам, что и она. Он сумел отомстить, но не гордился этим.

– А если бы она просто отказала тебе, ты не стал бы держать на нее зла?

– Нет, зачем? – Он пожал плечами. – Она не виновата, что не любила меня. Мало ли кто в меня был безответно влюблен, я же знаю, что это от твоего желания не зависит! Когда мне перед этим отказала дочка Вигмара Лисицы, я вовсе не считал себя оскорбленным. Не судьба, так не судьба. И благослови ее богиня Вар!

И вот тут Ингитору осенила мысль, от которой стал разом жарко и холодно. У нее словно открылись глаза на то, что уже давно лежало где-то в темном углу сознания; на то, что она уже некоторое время знала, но не желала знать.

Но теперь он сказал что-то такое, от чего уже нельзя было спрятаться. Прозвучали какие-то слова, которых она сразу не заметила, увлеченная этой странной любовной сагой. «Я… как мужчина и как конунг… Фьялленланд послал бы меня к троллям…»

Сердце забилось о грудь с такой силой, что стало трудно дышать. Ингитора скользила взглядом по его лицу и изумлялась своей слепоте и тупости: теперь каждая черта этого лица говорила громким ясным голосом. Она помнила, что Торварда конунга отличает длинный заметный шрам на щеке. Увидев небритую щетину на лице того, кто сказал ей «Привет!», она и не подумала, что может под ней скрываться. Все, от Оттара до Хильды Отважной, в один голос твердили об этом шраме, шрам стал в ее глазах неотделимым и основным признаком Торварда конунга, и, не увидев шрама, она не поняла очевидного. А в остальном… «У него длинные черные волосы, смуглая кожа и карие глаза… Он такой высокий, сильный, стройный, просто бог Фрейр!…»

Не так-то уж много в Морском Пути карих глаз и черных волос, но перед этим она видела их у Бергвида, с первого взгляда приняла было своего Аска за Бергвида, потом убедилась, что это не он  – и успокоилась! Даже старый шрам у него на затылке, который она обнаружила, когда причесывала его, не навел ее на мысль – а ведь Анвуд рассказывал о том ударе веслом по голове, который вывел из боя юного Торварда ярла в его первом походе! И все эти саги об эриннских ригах, и сватовстве с двергом-проводником… Она знала все это, потому что вторым участником тех событий был Хельги ярл, сын Хеймира конунга… «Клянусь Фрейром, мой род достаточно хорош…» «Я могу все, что под силу простому смертному из рода Кона Юного…» Он же все ей сказал! Она все слышала, но не желала слышать !

Но теперь глаза ее поневоле открылись. Все внутри перевернулось, стало больно дышать, и Ингитора закрыла лицо руками. Она сидела, как столбик недоумения, и ей казалось, что от жара своего открытия она сейчас растает и растечется в разные стороны… Как будто сама кожа сползала с нее; она задыхалась от невозможности так быстро опять переделать весь свой мир. Одного человека она когда-то ненавидела. Другого она полюбила. И вот эти двое оказались одним – и в первый миг она просто не знала, как ей к нему теперь относиться.

– Что с тобой? – Он заметил, как изменилось ее лицо, и подался к ней ближе. – Все это ужасно?

Ингитора горько закивала, хотя уже не помнила о его рассказе, который он имел в виду. Она протянула руку и коснулась его щеки, положила кончик пальца на угол рта, пытаясь хотя бы нащупать шрам, который окончательно убедит ее, но ощутила только тепло его губ, и это сделало ее боль еще сильнее. Ей хотелось обнять его, того, кто вдруг стал стремительно ускользать от нее, чтобы дать место совсем другому…

– Что? – Он взял ее руку и охотно прижал кончики пальцев к своим губам, но глядел ей в лицо с тревогой, догадываясь, что все не так просто.

– Ты… – почти шепотом, одолевая судорогу в горле, выговорила она. – Торвард… конунг фьяллей…

– Да, это я, – отрывисто ответил он и, поняв, чего она хотела, сам провел ее пальцем по своей щеке вдоль невидимого шрама. – Я тебе еще в озере хотел сказать, ты не стала слушать.

– Да. – Она слабо, как-то судорожно улыбнулась, чувствуя, что сейчас заплачет от этого горького смеха. – Там в озере… я бы сразу утонула, если бы услышала…

– Дал бы я тебе утонуть, как же! – Он тоже улыбнулся, потому что воспоминание об озере было очень приятно. – Я такую девушку из рук не выпущу. Ну, так что, ты считаешь меня чудовищем?

– Я… Я… – У нее не было сил нести это злосчастное открытие одной, хотелось скорее поделиться, чтобы он понял весь ужас их положения. И она не сознавала еще, что само это желание разделить с ним тяжесть делает все не таким уж страшным. – Я – Ингитора дочь Скельвира… Это я… – со всей доступной убедительностью добавила она, понимая, что ему тоже нелегко будет поверить.

Торвард тихо свистнул. А она склонилась и опустила голову ему на колени, как побежденный мятежник в надежде на милосердие повелителя. Торвард посмотрел на ее затылок и рассыпанные по его коленям волосы, потом поднял ее и заглянул ей в лицо, держа ее за плечи, точно боялся, что она исчезнет раньше, чем он во всем разберется. Его черные брови сдвинулись, взгляд стал острым и напряженным.

Ингитора дочь Скельвира! Это имя было последним знаком его неудачи, заставившим его понять, что дальше так продолжаться не может. Это имя было знаком его позорной битвы на Остром мысу, напоминанием о его черной зимней тоске, о «песнях позора», которые так чесались, что хотелось содрать с себя кожу, и о той битве с Эгвальдом ярлом, которую он выиграл «боевыми оковами». И сейчас оно разом бросило его из сегодняшнего, полного решимости и надежды дня, назад в прошлое, полное тоски и растерянности перед судьбой.

– Нет, – тихо сказал он и покачал головой. – Не может быть…

Он не так чтобы не верил – напротив, в силу полной невероятности такой встречи поверить в нее было легче. Он просто не хотел, чтобы это было так. Чтобы эта женщина, которая впервые наполнила его более сильным и значимым чувством, чем страсть, вдруг оказалась тем самым его врагом, девой-скальдом из Эльвенэса, от стихов которой в его доме оружие падало со стен… Но эти две женщины не сливались в одну: их все равно оставалось две – та, которую он успел полюбить, и та, которая его ненавидела. Первая из них была здесь, близко, а вторая – где-то очень далеко. Просто их звали одинаково.

– И ты… – проговорил он, вспоминая Эрхину и видя жуткое сходство между судьбами этих двух женщин, которые обе, каждая по-своему, ненавидели его. Но Ингиторе он действительно причинил непоправимое зло и сам перед собой не мог этого отрицать. – Но как ты здесь оказалась?

– Я плыла… к тебе… с выкупом за Эг… – Она не смогла договорить, имя Эгвальда встало ей поперек горла, как ужасно неуместное здесь и сейчас.

– Но… я же звал его дочь… В смысле, Хеймира. Вальборг…

– Я вызвалась ехать вместо нее, потому что я виновата… Все произошло из-за меня, а они, то есть конунг и кюна, отпустили меня вместо нее… Меня им было не так жалко. И твой Ормкель согласился…

– И это ты попала к Бергви… Болли Рыжий видел, но он сказал, что Вальборг… Да, он же ни ее, ни тебя никогда не видел. И что же? – с совершенно новым, горячим и живым беспокойством спросил Торвард, и его беспокойство относилось к той из двух, которую он любил.

– Я была у него. Я убежала. Я тебе вчера говорила…

– Ну, естественно.

Торвард отвернулся от нее и сел на землю.

– Я болван, – только и сказал он.

Это она. Он же сразу определил, что она слэттинка. И не зря он почти в начале заподозрил, что это йомфру Вальборг! Но она отвергла его догадку с недоумением, которому невозможно было не верить, да она и в самом деле не Вальборг! А то, что вместо конунговой дочери к нему добровольно поедет дева-скальд, ему просто не пришло в голову! Такой смелости он, при всей готовности ею восхищаться, не ждал даже от нее! Она так много успела ему рассказать о себе: о смерти отца, о женихах, которые вызывались за него мстить – хоть этот случай не содержал ничего выдающегося, но догадаться было можно. И заклинание, которое она сложила у него на глазах – он же понял , что перед ним «лучший воин Морского Пути», но не вспомнил, что знает такого «воина»! Ингитора дочь Скельвира, дева-скальд из Эльвенэса, которая за эту зиму и весну показала себя достойным противником ему, Торварду, конунгу фьяллей! И все-таки он не догадался! Не сообразил, что такая – только одна на свете!

А почему? Потому что мстительная и непримиримая дева-скальд не могла подворачивать ему мокнущий рукав, не могла причесывать его, и гладить его по щеке, когда он сам положил голову ей на колени. Голову, которую она хотела получить отдельно от тела, за которой посылала войско. Она не знала, что его, воина, конунга, мужчину, она возьмет голыми руками, что он окажется так слаб перед ней, «белой и нежной, как сливки, и сладкой, как мед»…

Даже сейчас голова кружилась и все внутри сладко переворачивалось при воспоминании об избушке «волчьей матери», где это белое и теплое блаженство лежало у него на груди. Но она обнимала не его, не Торварда конунга. Сердце рвалось от боли и яростного гнева на судьбу, которая сперва заманила его такой радостью, а теперь отнимает все – это гораздо хуже, чем вовсе ничего такого не знать! Она могла любить его, только пока у него не было имени и прошлого. Но от самого себя нельзя уйти, нельзя спрятаться даже в глуши Медного Леса. Корни судьбы скрыты в прошлом, и то, что ты однажды сделал, никогда не отпустит тебя. Убийством на Остром мысу он убил свое счастье… как того и хотел Кар Колдун… А той, прежней жизни, в которой этой девушки не было, он больше не хотел.

Торвард повернулся и глянул ей в лицо.

– Ты хотела моей смерти? – глухо спросил он.

Ингитора кивнула, уверенная, что если он сейчас убьет ее, то будет прав.

Но он вместо этого вдруг взялся за ворот своей рубахи и рванул; ткань с треском разорвалась почти до пояса, и Ингитора содрогнулась: это слишком напомнило священную ярость берсерков, которые в зверином исступлении разрывают на себе одежду, срывая вместе с ней и все человеческое, и из этого разрыва на нее пахнуло мощным теплом, горячим потоком вдруг вспыхнувшего накала битвы. Сбросив обрывки с плеч, он схватил ее за руку и втиснул в ладонь рукоять ножа.

– Держи! – грубо и злобно велел Торвард, и Ингитора снова вздрогнула от той мрачной силы, которая звучала в его голосе. – Это – нож самого Одина, его сделали из копья, который он дал моему отцу, чтобы тот отмстил! А мстить он хотел моей матери, которая тогда была женой великана! Это – нож для мести. Убей меня, если это тебе нужно, а с меня хватит! Я больше никому ничего не хочу доказывать! Я – сын ведьмы, я сын преступления, коварства, предательства, я не родился бы без них! Убей меня, я сам себе противен! Я не хочу больше! У вас там болтают, что я неуязвимый, так это все брехня! Я такой же, как все! Возьми, вырежи мое сердце и хоть съешь его, если это тебе поможет! Что еще я могу сделать!

Ингитора смотрела ему в лицо, пока он говорил, и по щекам ее текли слезы ужаса: от него веяло мощной волной такого горького отчаяния и ненависти к себе, что смерть в эти мгновения казалась ему избавлением, которого он искренне желал. Это была священная ярость божества, вынужденного жить в одной шкуре со зверем, который родился раньше и которого надо принимать как часть себя. Он не пожалел бы убить себя, чтобы уничтожить эту тьму в себе – но именно эта готовность означала то, что тьма не имеет над ним настоящей власти.

Но они двое были одно, и над ними темнота не имела власти. Ингитора узнала и по-настоящему оценила его непредвзято, не зная, кто он такой. И сейчас ей стало ясно, что тот Торвард конунг, которого она рисовала себе на поминальном пиру своего отца, не существует и не существовал, что он – совсем другой человек. И этого, настоящего Торварда она так хорошо узнала за эти пять дней, что прежние видения растаяли. Слова «возьми мое сердце» она восприняла в том смысле, который не имел к смерти и мести никакого отношения.

В своем решении она не колебалась: то настоящее чувство к живому человеку, которое в ней родилось и окрепло за эти дни, было гораздо сильнее, чем прежняя ненависть к воображаемому врагу, для которой, как она еще до Медного Леса начала понимать, не имелось настоящих оснований. Едва он договорил, как она швырнула нож куда-то в сторону и порывисто обняла Торварда, прижалась к нему и почти повисла на нем, словно боялась, что он что-то с собой сделает.

– Молчи! – быстро шептала она. – Молчи, молчи! Ты ничего не понимаешь! Все это неправда! Все не так!

Она прижималась к нему и торопливо целовала его в шею и в плечо, в тот шрам, происхождение которого она уже знала, и это лучше всяких слов давало ему понять, как ей все это видится. Она обнимала его, словно хотела собрать воедино и удержать все те яркие и противоречивые его черты – обнимая разом все, что она любила одинаково, потому что ее любовь не делила его на части и принимала целиком.

Торвард сначала замер, потом с силой обнял ее, точно торопился опять завладеть тем сокровищем, которое чуть не ускользнуло от него.

– Я была неправа, – шептала Ингитора, отирая о его плечо слезы со щек. – Я не знала! Я не знала, какой ты. Я думала, что ты… что ты убил его, потому что…

– Я не знал! – с облегчением заговорил он, переводя дыхание и без труда понимая, о чем она говорит. – Клянусь, я был уверен, что это Бергвид со своей дружиной! Я видел Бергвида, понимаешь, видел своими глазами! Я дурак, я не вспомнил тогда, что он меня уже один раз так заморочил пять лет назад – мы с Хельги ярлом хотели напасть на него, а дрались между собой, и каждый думал, что дерется с Бергвидом! Но я не вспомнил об этом. Кар навел на нас чары, и я напал на невинных людей. Если бы не это, я никогда бы их не тронул, клянусь Тором! Я немножко бешеный, но не настолько! Я все равно виноват, нечего и говорить. Я еще потом подумал, что надо бы виру вам послать, потому что вчетверо большей дружиной нападать – это не битва, а разбой, тем более без причин. Да еще ночью! Но потом бросил – стыдно было! Я даже своим так и не рассказал, что там на Остром мысу нас было вчетверо больше! Они только весной узнали. А я потом узнал про тебя – и понял, что заслужил…

– Ты ненавидел меня?

– Только сначала. Только когда узнал про стихи… Первые четыре дня я был пьян, не просыхая, потому что иначе я бился головой о ближайший угол, а удержать меня они могли только втроем. А потом я понял, что ты передо мной права, а я перед тобой – нет. И я думал… Думал, что это очень необычная девушка, которая смеет бороться со мной…

Торвард взял в ладони голову Ингиторы и посмотрел ей в лицо.

– Так оно и есть… Только такой ты и могла оказаться. Ну, оттого, что я не хотел, он не встанет. – Он быстро и с жадной горячностью поцеловал ее, словно торопился, пока она не отказала ему в этом навсегда, словно спешил заверить ее в своей любви, пока она не запретила говорить об этом. – Что я могу для тебя сделать? Отомстить самому себе?

Ингитора молча смотрела на него, и уже сейчас, хотя ничего не было решено, ей стало так легко, словно целая лавина камня и льда соскользнула с ее плеч и на небе снова встает долгожданное солнце. Теперь она знала, кто он, и он знал, кто она, и они могли открыто смотреть в глаза друг другу. И она поцеловала его в ответ, и не отрывалась так долго, точно хотела вложить в поцелуй всю свою любовь, но та оказалась слишком велика; точно хотела использовать до конца то время, пока им не запретили любить все странные обстоятельства их судьбы. Но с каждым мгновением эти обстоятельства отходили все дальше, снова таяли за пределами Медного Леса, откуда вдруг было набросились на них. Потом она обняла его за шею, прижалась к нему и замерла: все шло двумя различными потоками – то, что с неодолимой мощью влекло их друг к другу, и то, что мешало им. Но второй поток все слабел и слабел…

– Что теперь будет? – чуть слышно прошептала Ингитора. – Что мне делать?

В ее мыслях носилось множество разных, взаимоисключающих возможностей; она уже знала, чего она хочет , но еще не знала, позволит ли себе это. И у него, на котором все эти противоречия завязывались, она готова была просить совета, потому что не нашлось бы в мире человека, которому она доверяла бы больше.

– Как… как хочешь. Как ты решишь, – тоже тихо, глубоко дыша от переворачивающего душу волнения, ответил он. – Я-то… Оттого, что я узнал, что ты – это она… Для меня-то мало что изменилось. Мне от этого не меньше хочется целовать ямочки у твоих губ. Даже больше, потому что теперь я знаю… Я… я в восторге, что ты  – это она ! – вдруг закричал Торвард, как будто сам внезапно понял самое главное, отодвинул ее от себя и посмотрел ей в лицо. – Я ведь и раньше думал: это замечательная женщина, которая осмелилась взять на себя мужской долг мести! И нашла в себе силы достойно ответить на обиду! Я в восторге! Я не знал, что такие вообще бывают! И я счастлив, что это и есть ты, ты, от которой я уже на третий день с ума сходил и даже про курган не думал! Я счастлив, что ты и она – это одна и та же! Только если…

Он замолчал и опустил лоб на плечо Ингиторе. И это его движение перевернуло в ней сердце сильнее, чем все его подвиги. Она поняла, что он хотел сказать. Он и его счастье в ее руках.

– Ну, прости меня, – тихо сказал он. Это была не просьба, а ответ на вопрос, что же ей делать. – Прости меня, потому что иначе нам все равно ничего не остается. Иначе жить незачем. Другой такой я уже не найду. Если ты… Его ведь не вернешь. И если мы расстанемся и будем оба несчастны, ему в Валхалле лучше не станет. Ему там уже хорошо, так почему он должен быть против, чтобы нам здесь было хорошо? Я знаю, он мучился, когда умирал, но я… я тоже мучился, и мне тоже казалось, что я умираю. А потом я ожил. В эти последние дни я был совсем счастлив. Правда, как вспомню «волчью мать», так мне кажется, что это был самый счастливый день моей жизни. Не убивай меня опять, больше я этого не вынесу. Я тоже не железный… Опять лежать у Рэва на Кривой речке и слушать про медведя…

Этих слов Ингитора не поняла, но поняла, что он хотел сказать.

– Мой отец… Он хотел, чтобы я была счастлива. Он тебя простил, потому что он же знал, как все будет… Мертвые знают. И он сказал, что согласен… чтобы мы… – Ингитора сама только сейчас поняла это, и пронзительное чувство близости к ушедшему мешало ей говорить. – Мой отец, когда я говорила с ним на кургане, сказал: твоим избранником станет тот, кто сложит о тебе стих, о деве-скальде. Я почти забыла, что он так предсказал. А ты… Ты сложил для меня стих. И значит, это ты и есть, и он благословил меня и тебя.

Вспомнив свое первое (и последнее) в жизни поэтическое произведение, третья и самая страстная строфа которого так и осталась навеки неоглашенной, Торвард поднял голову, и глаза его опять заблестели.

– Так вот кто меня надоумил! – сказал он и улыбнулся. – Клянусь тебе, никогда в жизни стихов не сочинял! Наши бы все со смеху умерли! А твой отец был великий скальд – он же «Песнь о поединке» сложил, я знаю! Это он меня надоумил! Это он меня для тебя выбрал! Вроде как взамен…

– Да, – тихо согласилась Ингитора. – И сразу послал меня искать тебя.

Теперь она смутно помнила слова, которые отец сказал ей на кургане, но смысл их стал ей кристально ясен: он желал ей счастья и посылал искать того, кто сделает ее счастливой. И наверное, он уже знал, кто это. Мертвые ведь знают будущее.

– И я тебя нашла…

Теперь ей стало ясно, что она искала его всегда, даже когда думала, что ищет мести. Он был нужен ей на поминальном пиру, когда она утратила отца, своего первого героя, и в ужасом вглядывалась в ожидавшую ее заурядность бытия. Его она искала зимой в Эльвенэсе, когда тосковала, потому что ей было некого любить, а полюбить она могла только того, кто ее превосходил бы. Искала весной, когда не могла больше жить без движения и стремилась к борьбе – она не знала, что одолеть Торварда конунга может, пожалуй, только сам Торвард конунг. И она увидела его голову на своих коленях не после битвы, а после того как в ужасе бросила из рук полотенце, по примете предвещавшее им ссору…

Фьялленландская примета насчет любви оказалась вернее. То, что связывало их, залегало глубже, чем то, что их разделило. Ингитора уткнулась лицом ему в шею, словно навек отдаваясь под его защиту и не желая знать всего остального мира. Торвард опять обнял ее и прижался щекой к ее волосам. Они молчали, и им было так хорошо, может быть, потому, что до этого им было так плохо. Они оба сильно изменились за последний свой год, но теперь они оба стали способны к той любви, что продолжается дольше, чем одна человеческая жизнь.

* * *

В густой ночной темноте никто не разглядел бы крохотной пещерки под корнями старой ели. В этой пещерке лежала, свернувшись комочком, Дагейда, в своей серой накидке похожая на непонятное лесное животное. Жадный устроился возле нее, положив морду на вытянутые вперед лапы.

Дагейда лежала неподвижно, скованная ночным холодом. Даже отсюда, через длинную темную ночь, ей виделся маленький красный глаз костра, зажженного людьми на склоне одного из отрогов вдали от нее. Те двое сидели возле огня, прижавшись друг к другу, и разговаривали, не умолкая, как будто им это было так же нужно, как дышать. Пламя освещало их лица, оживленные, с блестящими глазами, лихорадочно-счастливые, словно они уже завладели всеми сокровищами мира. Дагейда не слышала их слов, но ее томила тяжесть, как будто вся гора, в склоне которой она устроилась, опиралась на ее плечи, хрупкие, как лягушиные косточки.

– Ах, Жадный! – тихо бормотала ведьма, и голос ее походил на стон тягучей боли. – Ах, как плохо!

Огромный волк тихо заскулил, как пес, подполз ближе к хозяйке, ткнулся ей в руку холодным носом, лизнул в лицо.

– Они узнали друг друга! – бормотала ведьма. – Им нужно было возненавидеть друг друга и не ходить дальше! Они должны были, должны! У них для этого столько причин! Почему же они вместе?

Дагейда мучилась, мелкими острыми зубками кусала свои бледные тонкие губки, но не могла даже для себя самой выразить, что же такое видят друг в друге эти двое, что заслонило в их глазах пролитую кровь. Она не понимала этого могучего влечения, которое тянет людей друг к другу и заставляет их держаться вместе, создает связь длиною в целую жизнь и дальше , связь крепче цепи Глейпнир…

Ушами камней и корней она пыталась слушать издалека, о чем они говорят: она отчетливо разбирала слова, но по-прежнему ничего не понимала.

– Скажи-ка, а тебе-то не приходило в голову просто, чем войско собирать, соблазнить меня, а потом зарезать во сне?

– Сдается мне, Торвард конунг, ты хочешь меня обидеть!

– Ни боже мой! Просто был со мной такой случай, да я тебе рассказывал. И у тебя получилось бы великолепно – в смысле, соблазнить.

– А тебе, если бы у тебя завелся слишком сильный враг, не пришло бы в голову явиться к нему в женском платье?

– Смеешься! Да я бы лучше на меч бросился!

– Так почему это мне должно было прийти в голову? У меня тоже есть кое-какое понятие о чести! Подлость и ложь мужчин и женщин одинаково не украшают, ты сам же что-то такое говорил!

– Говорил. Но это было бы…ну, для женщины более подходящий способ.

– Мне и раньше пытались втолковать, что я – женщина. Но, видишь ли, мой отец еще раньше успел мне внушить, что я – прежде всего человек, а все остальное – потом.

– Твой отец… Ох, был бы Кар, эта дохлая сволочь, еще жив, с каким наслаждением я бы ему руками шею свернул!

– Так значит этот твой друг, с которым вы вместе ходили искать валькирию, это…

– Это Хельги ярл, ваш Наследник. Тогда я тоже звался Торвард ярл, и в тот же год он сделал меня конунгом. Понимаешь? Мне тоже было тяжело. Моего отца тоже убили. И я тоже не мог отомстить, но не потому, что сил не хватало, а потому что за смерть на поединке не мстят. Его убил человек, которого я считал моим другом, а потом я не мог ни отомстить ему, ни дружить с ним по-прежнему. И сейчас не могу. Хоть он и женился на моей сестре, племяннице моей матери, их поединок произошел в основном из-за нее, так что и она теперь для меня потеряна… Ну, она-то всегда меня терпеть не могла!

– За что?

– А за то, что я фьялль. Больше не за что.

– Значит, еще не я здесь самая сумасшедшая!

– Нет, мы еще не самые! Ничего. Осталось немного. Мы дойдем до кургана, добудем Дракона Битвы, прикажем зарыть Бергвида в полосе прибоя и… И сможем забыть об этом навсегда! Или хотя бы жить, не оглядываясь на то, что больше не имеет силы нам помешать. Стой, так этот балбес, твой жених – это, выходит, Эгвальд ярл? Этот растяпа Гуннар, из-за которого ты требовала положить между нами меч?

– Ну, да! Я собиралась его спасать, а вместо этого плаваю тут в озерах с мужчинами, которых не знаю, как зовут.

– Да не надо его спасать! Во-первых, он думает, что к Бергвиду попала не ты, а его высокородная сестра, а во-вторых, он уже дома! Я в долг уступил ему его свободу и послал собирать войско, пешком через Рауденланд.

– А я-то все эти дни думала, что он греется в твоем уютном корабельном сарае!

– А я думал, что иду спасать от Бергвида йомфру Вальборг!

– Вот Эгвальд удивится, застав ее дома!

– И вот уж кому я не отдам бывшую невесту в целости, хоть он лопни! Я же все-таки не Сигурд, а он, слава асам, мне не побратим!

– А это правда, что тебя в младенчестве мать купала в крови пещерного тролля, чтобы сделать неуязвимым?

– Нет, про пещерного тролля – это болтовня. Но что-то такое она действительно со мной сделала, какую-то там «колдовскую оболочку» при рождении на меня наколдовала, потому что в меня и правда попадают довольно редко.

– А девять шрамов?

– Другой уже умер бы от таких ран, раза четыре. Если поделить эти девять шрамов на количество моих драк, то выйдет самая малость. И то я их заработал в основном в молодости, пока еще был не очень опытный.

– Я думала, ты меня задушишь, если встретишь.

– Задушить я тебя мог бы разве что в объятиях, при любых прочих условиях. Я что, похож на болвана, который не умеет обращаться с такими красивыми девушками?

– Я была убеждена, что в твоем имени есть «Тор»! И не зря мне мерещилось, что ты один не ходишь и возле тебя должны быть оруженосец, знаменосец, охраняющий знамя и четверо телохранителей!

– Да есть у меня это все, скоро увидишь! Трое лбов здоровых, под себя по росту подбирал, а четвертый был Ормкель. Он молодец, что повез сюда тебя, а не ее!

– А они оба, и Анвуд, и Ормкель, поначалу думали, что я – это она. Ормкель мне так и сказал: «Торвард конунг хочет, чтобы ты привезла ему выкуп».

– Ну, Ормкель, старый медведь, наверное, как тебя увидел, так и понял: Торварду конунгу нужна эта, а не та. Догадался, что через три дня после встречи мы с тобой уже будем целоваться, даже если всю зиму хотели друг друга придушить!

– Не через три, а через пять!

– Да я бы уже на второй не отказался! Знаешь, что тебе надо было сделать? Сразу, как только его к вам привезли и похоронили, тебе надо было приехать ко мне в Аскефьорд и сказать: «Что ты наделал, сын ведьмы?» Я бы посмотрел на тебя, а потом положил бы голову тебе на колени. И не встал бы, пока ты меня бы не простила и не согласилась взять меня взамен него!

– Почему же ты, сын ведьмы, не сказал мне этого сразу, тогда, когда я билась головой о землю на кургане и у живых и мертвых допытывалась, что же мне теперь делать!

При чем это здесь? О чем это? Они наслаждались этой лихорадочной путаницей слов, точно глубочайшими тайнами вселенной; недостаток связности восполнялся такими же многочисленными, беспорядочными, лихорадочными поцелуями, которые сами ничего не объясняли, но вполне заменяли недостающее. А Дагейда была в полном недоумении и не представляла, как бороться с ними. Жадный по-собачьи вздыхал рядом, чувствуя, как она томится, но был не в состоянии ей помочь. Дагейда прижалась к теплому волчьему боку, зарыла холодные руки в густой мех и затихла.

* * *

Следующий день выдался пасмурным и серым, было непонятно, рассвело уже или нет, но никакие туманные великаны больше не показывались. Проговорив всю ночь, Торвард и Ингитора оба теперь были сонными и друг на друга смотрели с изумлением, от которого, встречаясь глазами, начинали смеяться – все-таки требовалось время, чтобы подобный поворот уложился в голове. Оба они чувствовали себя как в лихорадке, в дикой смеси усталости и возбуждения, оба были потрясены и счастливы. Каждый из них не только нашел свою любовь, но и утратил смертельного врага; таким образом, у них оказалось два приобретения там, где у других нашлось бы только одно.

Но сидеть и удивляться не было времени: сделанное открытие разом оживило в памяти все то, что привело их обоих в Медный Лес. То, что йомфру Вальборг уже не нужно спасать от Бергвида Черной Шкуры, не охладило желания Торварда скорее покончить с самым страшным порождением квиттингской войны, и Ингитора всей душой жаждала помочь ему в этом. Все силы души и тела кипели в них, все казалось подвластно и преодолимо, хотелось дышать и жить быстрее.

По дороге Ингитора расспрашивала Торварда о Бергвиде, но он мало что мог добавить. Когда Бергвида с матерью продали в рабство, сам Торвард еще не родился на свет и мог только повторить Ингиторе рассказы старых ярлов. Эрнольв Одноглазый рассказывал, как после Битвы Чудовищ в усадьбе Речной Туман нашли тело женщины в богатой одежде, с перерезанным горлом; все были уверены, что это и есть кюна Далла, но никто из фьяллей не знал в лицо вдову Стюрмира конунга. Весь ее тогдашний путь так и остался неизвестен, и только через пятнадцать лет Гельд Подкидыш обнаружил ее в доме Вебранда Серого Зуба, в Граннланде, где она жила со своим восемнадцатилетним сыном. Его называли Свартом, и все считали его сыном Вебранда. Сагу о том, как он вырвался из рабства, Торвард слышал от того же Гельда. Зато в дальнейшем подвиги Бергвида были известны не только понаслышке.

– Ему вдвойне не повезло! – говорил Торвард, поглядывая на ходу вперед, где уже совсем близко вырисовывались две горы, ограждавшие вход в долину. – Он родился конунгом, а вырос рабом. А потом опять стал конунгом! Если бы что-то одно! Если бы он не узнал никогда, что родился законным наследником конунга, то спокойненько прожил бы свой век в свинарнике и тешил бы свое самолюбие игрой в кости с другими рабами. А то он вдруг попал на место конунга, выращенный и воспитанный, как раб!

– Но его нрава и ума никакое воспитание не изменило бы! – воскликнула Ингитора. При воспоминании о суровом лице Бергвида, искаженным чувством углубленного внутреннего страдания, ей не верилось, что он мог бы быть каким-то другим.

– Ну, благоразумен, добр и справедлив он не стал бы, воспитай его хоть в священной роще Бальдра, «где злодейств никаких не бывало от века». [16] Но обойдись с ним судьба помягче, в нем этой дряни вылезло бы поменьше. Конечно, мстительность в нем была, но она не выросла бы в дракона, если бы ему было некому и не за что мстить!

– Если бы он не должен был мстить за смерть отца, он стал бы мстить за потоптанный соседом луг или еще за какую-нибудь ерунду! За неприветливый взгляд. За собственное подозрение, что сосед его не любит.

– Нет, все имеет свои причины. Не будь он сам так напуган жизнью, он не стремился бы наводить страх на весь мир. Не чувствуй он постоянно своих прошлых унижений, он не так стремился бы утверждать свою власть над живыми и неживыми. Он же постоянно ждет, что его назовут рабом! Вот и пытается убить каждого прежде, чем тот это скажет. Имей он больше оснований верить, что люди добры, он и сам был бы добрее…

– Но теперь поздно рассуждать. Все сложилось, как сложилось, и другим уже не будет.

– Будет! – упрямо твердил Торвард. – Человек может изменить все и тем более он может изменить сам себя. Можно даже научиться ходить по воде!

– Что-то не слышно, чтобы кто-то этому научился!

– Будем в Аскефьорде – спроси у Сэлы. Она тебе расскажет, как ходила по морю пешком. Я и не говорю, что это легко. Но пугают только напуганные, не замечала? Обижают обиженные. Это у них такой вид защиты. Избавься от страха и обиды – и будешь отважен и благороден.

Ингитора не возражала. Торвард ничего такого не имел в виду, но все эти слова она относила к самой себе. Ведь и в ее жажде мести имелось кое-что общее с Бергвидовой. А сам Торвард служил живым примером того, о чем говорил. Когда-то он преодолел свою жажду мести, и теперь прочная уверенность в себе делала его великодушным и необидчивым.

Теперь ее поражало то, что она так долго, целых пять дней, оставалась так слепа и недогадлива. Казалось, она с первого взгляда должна была его узнать! Но нет – «Аск» сам по себе настолько захватил ее, что прогнал все прочие мысли, в том числе и о «Торварде конунге». Правда, оставаться слепой еще хотя бы два дня ей едва удалось бы. Он рассказал о себе так много, и кое-что из его рассказов, да и ее собственных наблюдений, отчетливо перекликалось с тем, что она раньше слышала о нем: от достопамятных «четырехсот девятнадцати марок» веса, на которые он по виду вполне тянул, до не менее достопамятного «шатра на корме», который тоже, как видно, был чистой правдой… С каждым днем она все лучше понимала, как много простора ее спутнику требуется в жизни, как мало он готов терпеть рядом соперников – и во всем Фьялленланде просто нет места для двоих таких! В общем, чтобы воевать с эриннскими ригами, конунгом быть не обязательно, но невозможно все время рассказывать о заморских походах, битвах и тяжбах, не упоминая конунга своей страны! Кроме того случая, когда ты сам им и являешься. И ей уже не оставалось ничего другого, кроме как сегодня-завтра вспомнить о карих глазах Торварда конунга, приложить все его приметы к Аску и понять, что двоих таких и нет. Только один.

Две горы все приближались, показалась и дальняя гора, заграждавшая долину с задней стороны. Торвард уже вглядывался на ходу, хотя разглядеть курган отсюда еще было невозможно.

– Там должен быть камень на вершине, большой розоватый валун! – бормотал он. – Эрнольв ярл рассказывал, как его волокли на катках целым табуном, и Вигмар Лисица обещал вырезать на нем поминальную надпись в стихах… Читать я умею, так что не ошибемся! – Он усмехнулся – едва ли в этих местах высилось так много курганов, чтобы существовала опасность в них запутаться.

– Здесь – Долина Бессмертия! – отозвалась Ингитора. – Если здесь никто не живет, так значит, и не умирает.

Она волновалась все сильнее. Ее переполняло предчувствие необычного испытания, которое потребует всех ее сил; была тревога, но не было страха или неуверенности. По-прежнему они двое составляли одно и обладали силой трех.

Но дорога сегодня давалась тяжелее обычного: то ли сказывалась бессонная ночь и напряжение всех душевных сил, то ли влияли чары Дагейды. Однако к сумеркам они уже оказались перед долиной. Вход в нее ограждали две горы, похожие на великанов, стоящих на страже перед дверями великаньего конунга. Пройдя между ними, Торвард и Ингитора вступили в долину, кое-где поросшую редким лесом. На вершине дальней горы бродили смутные тени. Ингитора старалась не смотреть вперед: почему-то казалось, что если она задержит там взгляд, то из горы, как на зов, появится что-то страшное.

– Вон он! – сказал вдруг Торвард. – Курган. Я его вижу.

В этом диком месте курган, единственный след человеческого присутствия, сразу бросался в глаза. За пять лет он совсем не изменился – круглый, ровный, похожий на перевернутый котел. На его боках выросло несколько молодых сосенок, но полукруглый розоватый гранитный валун на вершине, обточенный в виде половины щита, был виден издалека. Сам курган казался каким-то замкнутым, особым миром, скрытым под мхами и травами леса, и Ингитора, увидев его, невольно остановилась и сжала в кулаке свою «волшебную косточку».

* * *

Стоя на самой вершине горы, маленькая ведьма с нетерпением поглядывала на небо, сжимала кулачки, как будто грозила солнцу и хотела скорее прогнать Суль с небес. Золотая колесница за облаками ехала так медленно, а те двое шли так быстро! Напрасно она проскакала впереди них на своем волке, рассеивая по всему пути опутывающие заклятья. Эти двое все говорили и говорили и были так захвачены друг другом, что ничего не замечали. Требовалось средство посильнее.

Стоя на вершине, ведьма широко раскинула руки, словно ловила северный ветер. Могучий холодный ветер нес ее заклинание вниз, овевая гору потоками силы.

Ночью сильнее становятся все мертвые воины, чем днем при солнце! —

пела Дагейда, и горы вокруг повторяли слова заклинания тысячей гулких голосов.

Спящий, вставай! Корней нет у гор, земля их не держит! Силой наполнись, каменный воин, дрему стряхни! Именем Имира я заклинаю: Спящий, проснись!

И гора у нее под ногами дрогнула. Резко взвыл ветер, разнося ужас по всем окрестным долинам, испуганно сжалось в норах зверье, завизжали подкаменные и подкоряжные тролли. И сама земля, великанша Йорд, застонала, чувствуя, как отрывается от нее то, что стало неотделимой частью, и обретает новую, навороженную жизнь.

Ингитора вдруг замолчала на полуслове и вскрикнула. Взгляд ее был прикован к дальней горе, а лицо исказилось таким ужасом, что Торвард похолодел. Еще не глядя, что там, он поспешно толкнул Ингитору к себе за спину и повернулся лицом к долине, схватившись за древко копья. И тоже не сдержал возгласа. Он знал, на что и на кого идет, но такого он ждать не мог.

Дальняя гора медленно покачивалась, подрагивала, с ее склонов съезжали огромные пласты земли вместе с растущим на них лесом, который сейчас казался только коротенькой шерсткой на шкуре чудовища. Гудела и дрожала земля под ногами, а гора стряхивала с себя земляные покровы, и под ними вырисовывались все яснее очертания тела. Тела великана.

Великан вставал медленно-медленно, но время остановилось, люди не успевали вздохнуть. Ужас превратил их в камень, каменной глыбой навалился на грудь. Великан шевелил плечами, двигал ими вверх-вниз, словно вытаскивал что-то из-под земли; это «что-то» были его собственные руки, корни горы, и он тянул их вверх, освобождая от изначальной скованности. Лица у него не было, была только голова, торчавшая неровным бугром, и на вершине этой головы прыгала Дагейда, неистово выкрикивая все новые и новые строки заклинания.

Сидящий великан качался, дергался, и видно было, что теперь он пытается оторвать от земли ноги. Что будет, когда он встанет? «Он нас затопчет!» – хотела кричать Ингитора, но не могла, словно заклинание, давшее жизнь горе, их, живых людей, превратило в камень. Бежать? Куда бежать, если великан одним шагом покроет всю долину и раздавит их? Что может меч, что может копье, пусть даже в руках могучего воина, против горы ? Любое оружие он сомнет, как сосновую иголку, и даже не заметит!

Резкие порывы холодного ветра, смешанного с гулом, почти валили их с ног. Торвард взял Ингитору на плечи и изо всех сил встряхнул, крича прямо в ее побелевшее лицо:

– Останови его! Ты прогнала туман, ты можешь!

Не слыша его за грохотом земли и камня, Ингитора огромными от ужаса глазами глядела мимо плеча Торварда туда, где бурая скала вырастала все выше от земли. Уже ясно обозначились очертания головы, бородатого лица с опущенными веками, плеч и груди… Как будто человек медленно садится, просыпаясь… Вот-вот он откроет глаза… Ингитора не владела даже языком, в голове ее не было ни одной мысли: все поглотил грохот ожившей горы.

Тогда Торвард повернул ее спиной к великану и снова встряхнул:

– Ты можешь! Не думай о нем, думай о рунах! Ты можешь все! Придумай что-нибудь!

Ингитора дрожала, но теперь, когда великан исчез с ее глаз и перед ней было только лицо Торварда, она опомнилась и сообразила, что происходит и чего Торвард от нее хочет. Если она ничего не сделает прямо сейчас, то они погибнут оба. Невозможно, чтобы они, столько пережив и одолев столько бед, погибли так глупо, в трех шагах от цели, от рук какой-то маленькой злобной ведьмы, лягушки с холодной кровью! Ни за что! Не для того они воевали и мирились между собой, чтобы поддаться такой дряни!

– Да, я смогу, – почти спокойно сказала Ингитора, точно приказывала самой себе, и закрыла лицо руками, чтобы не видеть ничего, что могло бы ее отвлечь. Торвард встал позади, заслоняя ее от ветра, и обнял, чтобы она крепче держалась на ногах. И опять, как прежде, она ощутила, что вся его сила сообщается ей. А это было много!

– Возьми! – Торвард всунул ей в руку древко своего копья, испачканное кровью троллихи. – Это ясень. Поможет.

Ингитора взяла копье и вдруг почувствовала в своих руках настоящий колдовской посох, Конь Девяти Миров, [17] ветвь Иггдрасиля, на котором держится мир. Сзади, вокруг них все выло и грохотало, они едва слышали свои голоса и скорее угадывали мысли друг друга – и в то же время буйство встающего великана было далеко, их двоих словно окружала невидимая стена, ограждавшая только то пространство, на котором стояли их ноги, но нерушимая, как стена самого Асгарда. Ингитора не боялась: они или одолеют дочь великана и все ее чары, или погибнут; страху вообще не нашлось места в том мире, где она очутилась уже сейчас. Она повернулась лицом к живой горе и поставила копье между нею и собой – и само копье подсказало ей, что делать. Древко его налилось огнем, две пламенных ветви выросли из острия и древка: одна смотрела вниз, другая вверх, и с ними копье приняло вид руны Эйваз, руны Тиса, руны отвращающих сил.

Руна Тис, защита, непрерывность жизни: корень в глубь опущен, крона ловит свет! —

заговорила Ингитора, сливаясь дыханием с огненным трепетом руны. Ее корни ушли в глубины подземелий, ее ветви поднялись выше небес, и связь всех миров, проходя через нее, приглушила силу буйства, противоречащую равновесию мира.

Огненные ветви на копье задрожали и переместились: теперь они обе смотрели от острия в разные стороны и вверх, и копье приобрело сходство с человеком, который стоит, подняв руки к небу и взывая к божеству. Ингитора начала новую строфу:

Руна Альгиз, лебедь, связь Земли и Неба, будь мне прочный посох, защити от зла!

Руна Защищенности сливала ее дух с живыми силами вселенной: укореняя дух в земле, она была посохом, прочной опорой равновесия. Великан дрожал и дергался, пытаясь скинуть наброшенные на него путы: огненные очерки сетью пробегали по его исполинской фигуре.

Тюр, Духовный Воин, мощь, отвага, воля! Скован цепью Фенрир, Славен подвиг Тюра! —

заговорила снова Ингитора, и голос ее звенел от переполнявшей грудь любви. Тюром в ее глазах был Торвард: вся его мощь и весь ее восторг перед этой мощью сияли в очертании руны-стрелы, в которую превратился ее Конь Девяти Миров.

Тюр, защитник жизни, Тюр, губитель бездны, столб, опора неба, сдержит силы тьмы! —

говорила она, твердо зная, что ни одна ведьма и ни один великан на свете не может выстоять против Тюра, против силы Духовного Воина, отдавшего руку за укрощение Фенрира и тем самым получившего неодолимую силу для борьбы с любыми порождениями Бездны.

Торвард полоснул себе ножом по запястью, поверх едва зажившего недавнего пореза; Ингитора окунула в кровь кончик пальца и начертила на клинке копья три руны. Кровь обожгла пальцы Ингиторы, а заклинание пелось само собой, как будто кто-то другой пел ее устами.

Тис, Тростник и Воин — силой трех владею; три зову на помощь ветви с Древа Мира. Знаю руны мощи: Тис, Тростник и Воин, на копье навею петли сильных слов. Сядь, рожденный бездной — цепью враг окован, Эйваз, Тюр и Альгиз — щит благих богов!  

Огненная сеть, опутавшая великана, сплелась в огромный купол, накрывший его и приковавший к земле. Ингитора произнесла последнюю строфу, и собственный голос почти оглушил ее. Грохот впереди сменился шорохом и постукиванием камней.

Прижав к груди руку Торварда, а в другой руке держа копье с тремя кровавыми рунами на острие, Ингитора смотрела вперед, туда, где медленно таял огненный купол над застывшей горой. Великан перестал двигаться и замер: гора сохранила очертания сидящего тела с приподнятыми коленями и руками, упертыми в землю, словно встающий хотел оттолкнуться от нее. Но все кончено. Земля не отпустила его, а небо не приняло чуждое порождение. Ясно видны были голова и бородатое лицо, плечи и грудь. Но глаза оставались закрыты. Медленно таял в глубине, отступал, как волна отлива, стон земли, и ветер трепал ветви обрушенных елей.

– Все! – хрипло сказал Торвард, не сводя глаз с сидящего великана. – Уселся, брат. Ко ндеахайр-си рэ уайм!

Ингитора выпустила копье: ей казалось, оно будет стоять само по себе, как живое дерево с корнями, но оно почему-то упало. Зато освободившейся рукой она обняла Торварда, и они стояли, крепко прижавшись друг к другу, с прочностью истинного Мирового Ясеня. Их корни уходили в подземные глубины, их ветви поднимались выше облаков, в их жилах единым потоком струилась сила рун девяти миров, а их плотно слитые тела составляли ствол, на котором держится вселенная.

– Слава Тору, курган не засыпало, – так же хрипло сказал Торвард, и Ингитора поняла, что он волнуется уже не из-за великана, а из-за того, что курган, к которому он так долго стремился и пытался отыскать дорогу, наконец-то совсем близко.

А маленькая рыжеволосая ведьма по-волчьи выла от бессильной ярости, видя и чувствуя, как чужое колдовство опутывает великана сетью, рушит ее чары, стоившие ей таких трудов. Но не была бы она дочерью Свальнира и Хёрдис, если бы отступила, имея в запасе хоть что-то.

– Я не хотела их убивать! – в отчаянной ярости кричала Дагейда, обращаясь ко всему миру, от дракона Нидхёгга у корней Мирового Дерева до белки на его вершине. – Я хотела дать им уйти живыми! Но они не хотят уходить! Она не хочет уходить! Это все она! Один он бы не смог! Жадный!

Огромный волк, мгновенно выросший из-за валунов, серой молнией бросился вниз по склону умершей горы. Он мчался вниз по уступам и валунам, неслышный и стремительный, как сама смерть, и глаза его в сумерках горели ярким зеленым огнем.

У самого подножия скалы его ушей достиг пронзительный женский крик – его увидели.

Торвард тоже его увидел. На спине Жадного не сидела Дагейда, и это означало только одно: ведьма послала зверя убивать. Руны и заклятья здесь не годились: Жадный не был наважденьем или нечистью, он был просто огромным свирепым животным, способным рвать все живое. По первому побуждению Торвард хотел отослать Ингитору от себя, но сообразил, что цель волка – как раз она, а не он. Дракон Судьбы утратил бы силу, будучи снят с мертвого, а значит, своего брата ведьма Медного Леса убивать не собирается.

Но то, что Дагейда намеревалась сделать, Торвард позволил бы ей еще менее охотно, чем покушение на свою собственную жизнь. Быстро сбросив на землю плащ и снаряжение, Торвард поднял с земли копье с кровавыми рунами на клинке и ждал, подпуская чудовище ближе. Сила Мирового Ясеня еще струилась в нем, и вид оскаленной смерти в волчьей шкуре не внушал ни малейшего трепета: он был твердо уверен в своей силе одолеть кого угодно и что угодно.

Когда Жадному оставалось два прыжка, Торвард вдруг стремительно бросился ему навстречу, поднырнул под летящую серую глыбу и поймал его на копье. Жадный тяжело рухнул на землю, накрыв собой Торварда, покатился по земле. Брызнула кровь, на вереске и на мху зарделись ярко-красные пятна. Прижимая руки к лицу, Ингитора кричала изо всех сил – в ней кричал нестерпимый ужас, не подвластный воле разума. Ее рвали на части боль и ужас, каждая частичка ее тела трепетала от невыносимого мучения, она умирала каждый миг заново. У них больше не было ничего отдельного – это ее подминала под себя тяжелая туша, это ей заливала глаза чужая горячая кровь, это ее душил запах зверя, ее рвали длинные когти – и все это было вдвойне больнее, потому что любовь делает чужую боль страшнее своей. Мир с треском рвался на части, она не могла дышать, пока по вереску катается этот клубок из серой волчьей шерсти, с запрокинутой волчьей головой с раскрытой пастью, из которой бурным потоком льется кровь, где мелькают руки и ноги человека, древко копья, черноволосая голова. Один раз она уже пережила крушение своего мира – второй раз она этого не выдержит. Все пропадет и кончится для нее в тот же миг, если волк поднимется, а человек – нет…

Вот клубок остановился, дернулся несколько раз, волк перекатился на бок, и его вытянутые лапы больше не шевелились. Но тело еще двигалось – это Торвард, которого волк придавил своей тяжестью, пытался встать. Кое-как он поднялся на четвереньки и замер, кашляя, тяжело дыша, поматывая опущенной головой и покачиваясь. Одежда на нем висела окровавленными лоскутами, кровь так обильно покрывала его от плеч до колен, что, казалось, он должен умереть немедленно.

А волк лежал, откинув голову с оскаленной пастью, из пасти текла яркая красная кровь, пенилась, струилась по морде, заливала вереск. Грудь и горло чудовища были распороты, в широкой резаной ране еще торчало копье. Огромная лужа крови ползла по вереску прямо к Ингиторе.

И леденящий, нечеловеческий вой потряс склоны замерших гор. Маленькая ведьма упала на колени на верхней площадке горы, не в силах выдержать увиденное. Протягивая вниз руки, она кричала, но не могла сдвинуться с места: ноги ее не шли, тело обессилело, как будто копье пронзило ее саму. Жадный был частью ее, с которой она не расставалась с самого рождения, и все ее существо раздирала дикая, нестерпимая боль. Она, бессмертная, в этот миг увидела перед собой черную бездну смерти, в которую стремительно погружалось ее второе, смертное тело, разрывая пополам их общую душу.

Ингитора услышала отзвук ее крика, но даже не задумалась, что это такое. Прямо по луже волчьей крови она подбежала к Торварду и упала возле него на колени.

– Что с тобой? Ты жив? Ты ранен? Где, что? – бессвязно бормотала она, пытаясь что-то разглядеть под обильными потоками стынущей крови, но не решаясь к нему прикоснуться и только отводя с его лица свесившиеся волосы, тоже липкие от крови.

Торвард повернул голову к ней; он хрипел и задыхался, говорить он не мог, но его глаза взглянули на Ингитору с тем же чувством лихорадочного веселья, как и в тот раз, когда на его руках стыла синяя кровь троллихи. Изумленная, она села на вереск.

– Жив я, жив! – сквозь кашель с трудом выговорил он. – Ну, зверюга! Бид сион круайснехта им хеанн!

Он бормотал еще что-то, вроде как о личных отношениях троллей с великанами, с ведьмами и волками, причем намекая на множество всяких извращений, противных природе, но теперь Ингитора не возмущалась и не призывала его выбирать выражения. Она даже не слушала, что он там говорит, а все ее существо переполнялось блаженством оттого, что он жив и вообще может что-то говорить. Ее покачнувшийся мир снова стоял прочно, и все ее существо переполнялось ликующим блаженством.

Перевернувшись, Торвард снова лег на землю и посмотрел на волка: чудовище не шевелилось.

– Ну, все, отъездилась! – хрипло сказал он о Дагейде, но Ингитора сейчас его не поняла.

Она смотрела на него: для такого количества крови он казался слишком уж веселым. Вся его одежда была сверху вниз располосована когтями волка, так что даже на толстой коже пояса виднелись глубокие борозды, всего его так обильно заливала своя и волчья кровь, что нельзя было отличить одну от другой. Но поскольку Торвард успел воткнуть копье в горло волку и запрокинуть тому голову древком, укусить его Жадный все-таки не смог.

– Ну, что с тобой! – Она осторожно взяла его окровавленную руку. – Сильно он тебя?

– Да он с меня, гад, чуть всю кожу не снял! – Торвард попытался себя оглядеть, морщась и охая сквозь зубы. – Но самое главное вроде на месте! Помыться бы, тролли его возьми, я липкий весь, как… Что там в вашей «Песни о поединке»? Слезами ручьи тот курган омывают ? Где они тут? Ручьи, в смысле?

Ингитора не сразу его поняла: при чем тут «Песнь о поединке» и время ли вспоминать песни? Но для Торварда все это было гораздо более привычно, чем для нее, и он быстрее пришел в себя.

– Вон там должен быть ручей! – Торвард окинул взглядом долину и стал подниматься, тихо ругаясь сквозь зубы.

Ради Ингиторы он теперь выбирал эриннские выражения, благо она их не понимала, а запас имелся порядочный. Всю кожу стянуло и драло, но идти он мог, и они, больше не оглянувшись на волка, побрели вниз по долине, к ельнику, за которым стекал с горы широкий ручей.

К тому времени как они добрались до берега, Торвард уже настолько отдышался и пришел в себя, что, когда она уложила его на мох и стала обирать с него обрывки рубахи, пока не присохло, он уже смеялся и приговаривал что-то вроде «как приятно, когда такая девушка сама тебя раздевает». А Ингитора не знала, смеяться ей или плакать, глядя на длинные кровоточащие царапины, которыми были сверху вниз покрыты его плечи, руки, спина и бедра до колен. Но они оказались не так уж и глубоки – а ведь длинные когти волка могли содрать все мясо с костей! Всю его кожу покрывали подсыхающие кровавые разводы, словно ее действительно пытались снять, и зрелище для непривычной к такому Ингиторы было жуткое. Морщась и переживая, она обмывала его намоченными в ручье лоскутами от рубахи, а он смеялся и утешал ее:

– Да не надо по мне страдать, что ты! Столько удовольствия! Я, конечно, люблю, когда меня раздевают, но сапоги я раньше всегда снимал сам!

– О чем ты только думаешь?

– Все о том же! Разве не видно?

– Ой! – только и отвечала Ингитора, закрывая лицо руками.

– Ну, иди, погрей меня! – веселился Торвард, хватал ее за руки и тянул к себе.

– Отстань! – Ингитора отбивалась, уже не считая его за раненого. – Ты что, железный? Ни один бы ваш бергбур от такого и не дернулся больше, а ты еще пристаешь!

– Ну, ты же спрашивала, что такое «железная рубашка»! Вот это она и есть! Не так чтобы можно совсем уберечься, но я после всего был почти как берсерк – отбрыкался! Ну, не бойся, я сейчас уймусь. После такого всплеска обычно хочется полежать спокойно. Лягушку бы еще поймать.

– Зачем? Хочешь похлебки из лягушек?

– Спинкой о царапины потереть. Да правда, такой способ есть. Раны обеззараживать. Ты не знала? Запомни, еще пригодится.

– Лучше я пойду камыша поищу, он кровь останавливает! Это знаю даже я!

– Да не надо! – Торвард поймал ее за руку. – Сиди! На мне все заживает, лучше чем на всякой собаке, я живучий, как тролль! Это у меня от мамочки! Моя кровь смешалась с волчьей, я теперь стану ульвхеднаром! [18]

Но понемногу она и сама развеселилась: чужая кровь с него была смыта, а своя от холодной воды унялась, и стало видно, что Торвард отделался одними царапинами, хотя и весьма многочисленными и длинными.

– Ульвхеднар! – приговаривала Ингитора, глядя на длинные красные «швы», которыми его смуглая кожа была прострочена сверху донизу. – Куда там до тебя каким-то жалким ульвхеднарам! А говорил, что ты не берсерк!

Торвард и правда успокоился и стал дышать ровнее, блеск в глазах погас, на лице отразилось утомление.

– Да, не без этого немножко! – сознался он. – То, что я от любой драки такой веселый делаюсь, оно самое и означает. Что во мне сидит берсерк и мне надо время от времени хорошо подраться, чтобы с тоски не умереть. Чтобы кровь не застаивалась. Это мне Рагнар, мой воспитатель, еще в шестнадцать лет объяснил. Внушал, чтобы я силы тратил на упражнения, а не на девушек. А иначе, говорил, я однажды сорвусь и подохну. Если не научусь держать этого зверя в узде. И я внял мудрым советам, чем очень горжусь. Так что не бойся.

– А ты, значит, уже в шестнадцать лет на девушек…

– Даже скорее уже в пятнадцать. Его дочка, Рагнара то есть, из-за меня два года замуж выйти не могла, я всех женихов распугивал. И до сих пор думают, что ее старший сын на самом деле мой. Ну, ладно, это тебе уже ни к чему. Короче, я еще тогда все понял, и теперь я этого зверя бужу и выпускаю, когда это надо мне, а не ему. И тогда он становится не Фенриром, а Тюром.

Торвард положил голову к ней на колени и закрыл глаза. Ингитора нежно поглаживала его по лицу, перебирала волосы, слипшиеся неровными прядями от засохшей волчьей крови. Когда ее Аск соединился с прославленным и непобедимым Торвардом конунгом, в ее глазах он стал равен богу; целая вселенная со всей ее яростной животворящей мощью лежала у нее на коленях, и казалось чудом, что она вмещается в оболочку обычного человеческого тела, хотя бы и ростом ровно в четыре локтя с четвертью.

– Так значит, не так уж и врали, когда рассказывали, что ты неуязвим, – проговорила она и вздохнула, с грустью вспоминая себя, такую несчастную, которая слушала рассказы о «Торварде, конунге фьяллей» на поминальном пиру и потом в Эльвенэсе. – А еще у нас говорят, что твой шрам заклят таким образом, что тебя должна полюбить всякая женщина, которая его увидит.

– А вот это ерунда! – Торвард открыл глаза и улыбнулся ей. – Это Альвелинда из Красивой Сосны выдумала, когда я из того похода вернулся с распоротой щекой и переживал, что девушкам не буду нравиться. Я уже тогда знал, зачем они нужны. А она меня уверяла, что все меня будут любить еще больше, ну, так слух и пошел. А теперь уже все! Один раз еще побреюсь, а то меня мои не узнают, а потом буду бороду отращивать. Так что ты последняя, кто попался на мой знаменитый шрам!

– Я же его вовсе не видела!

– Все правильно! – Торвард потер правую щеку, и Ингитора вспомнила, что замечала у него эту привычку и раньше, но все равно не догадывалась, откуда это! – Если бы ты его увидела сразу, то с любовью все сложилось бы не так гладко. В этот раз он спрятался, чтобы без помех сделать свое дело.

– Хороши же мы с тобой теперь! Оборванные, в лохмотьях, все в крови! Людям на глаза показаться стыдно!

– Н-да! – Торвард приподнял один из мокрых окровавленных лоскутов, которые совсем недавно были его рубахой. – Не везет моей одежде в этом походе. Одну рубашку я сам разорвал в священном безумии берсерка, вторая доблестно погибла в битве… А иголка у тебя есть? Запасных штанов я не прихватил.

– Иголка есть. – Ингитора посмотрела на бронзовую трубочку игольника, висевшую на груди под застежкой платья. Он висел там больше ради обычая и для красоты, но внутри что-то и правда болталось. – А вот нитка – не знаю. Но это зашить невозможно!

– Но ту старую рубаху ведь можно. «Железная рубашка» – дело хорошее, но ходить только в ней как-то немного не того… если в приличное место.

– Да уж пожалуй!

К счастью, нитки отыскались в мешке Халльгерд, а зашить простой шов Ингиторе было вполне по силам (хотя, конечно, с рукодельницей йомфру Вальборг ей не равняться). Этому она обучилась еще у бабушки, фру Асбьерг, в шестилетнем возрасте, пока еще не знала, что ее сила будет не в рукоделии. И смотри ж ты, пригодилось! От бабушки же она переняла выражение «как Фрида с хутора», которым строгая и деловитая фру Асбьерг обозначала всякую бестолковость, суетливость и неотесанность. Любопытно, что сказала бы она, если бы увидела сейчас свою внучку? Конечно, фру Асбьерг похвалила бы ее усердие, даже навык в обращении с иголкой, сохранившийся прочно, как прочно все, усвоенное в раннем детстве, но что она сказала бы о том, что Ингитора зашивает штаны своего кровного врага, когда он лежит рядом только в той одежде, в которой родился, и рассуждает… Нет, лучше его не слушать!

Уже почти на ощупь она трудилась изо всех сил, зашивая длинные разрывы на штанах, покрытых засохшей кровью: стирать и сушить их было некогда. От неровных швов штаны стали уже и вообще приобрели такой вид, что впору или нищему бродяге… или великому герою после подвига!

– Ну, ничего! – одобрил Торвард, когда она подала ему рубаху с длинным швом от ворота до пояса. – Теперь уже темно, никто не увидит. А отец на меня не обидится.

– Ты что, прямо сейчас хочешь идти?!

– А то!

– Хоть до утра…

– А что, призраки выходят утром?

– Ну, до завтрашней ночи. Ты же на ногах не стоишь!

– А вот посмотрим! Ты что же, хочешь, чтобы я сутки валялся на этой дивной травке возле самого кургана и махал ему ручкой! Нет уж! Если я уж здесь, то теперь я успокоюсь только тогда, когда Дракон Битвы будет у меня! Я упрямый! Ты меня еще не знаешь! – сказал он и встал.

Близилась полночь. Вставала полная луна. Ингитора уже не спорила, а только стояла, прижавшись к Торварду и сжимая его руку. Сердце в ней билось странно: глубоко и медленно, и она понимала, почему это так. Землю и обыденную жизнь они оставили далеко позади: по рунному мосту, по стволу Мирового Ясеня они перешли на иные уровни бытия, и теперь вокруг них разворачивалась живая сага. Они перешли в то пространство, где жили, живут и вечно будут жить Сигурд и Брюнхильд, заново осуществляя подвиг своих судеб, как зима и весна ежегодно осуществляются заново.

* * *

В долине властвовала тьма, такая же, что была до начала времен, когда весь мир состоял из зияющей бездны. Дагейда сидела на земле над телом Жадного, закрыв руками лицо, неподвижная и неживая, как камень среди камней. Иногда она, словно проснувшись, опускала руки, зарывала тонкие пальцы в густую, но холодную, мертвую шерсть, слипшуюся от засохшей крови. Вокруг нее царила пустота, еще более безнадежная, чем тридцать лет назад, в тот первый день, когда она проснулась в пустой пещере и поняла, что ни отца, ни матери у нее больше нет. Тогда Жадный пришел к ней, ткнулся носом, пробудил от оцепенения. Теперь к ней некому прийти.

– Жадный… Мой неутомимый… Мой верный… – беззвучно шептала она, и крупные слезы ползли по ее лицу из-под опущенных век.

За всю свою странную жизнь она знала привязанность только к одному живому существу. Утратив его, она утратила весь мир. Она даже не вспоминала о тех двоих, которые сделали это. Она не думала ни о кургане Торбранда конунга, ни о Драконе Битвы, ни о Драконе Судьбы, который был так близко. Все сделалось ей безразлично. Кроме одного – холодного тела того единственного существа, которое когда-то дарило ей тепло.

Глава 6

В путь они пустились перед полуночью. Луна заливала долину ярким белым светом, дорогу было хорошо видно, но земля казалась ненадежной, как лед, и они шли медленно, с какой-то невольной торжественностью. Из-за этого не покидало впечатление, что идут они очень долго и далеко – в том таинственном царстве, в которое они вступили, длина дорог измеряется совсем иначе. Чувство времени они утратили: оно рассеялось и пропало в лунном свете.

Приблизившись к подножию кургана, они остановились в трех шагах. Торвард рассматривал курган, насыпанный так, как испокон веков делалось в племени фьяллей, и в лунном свете каждая ложбинка на его боках, камень на вершине и трава на склоне казались ему знакомыми, как будто он уже бывал здесь. Так может человек смотреть на дерновую крышу родного дома, который покинул много лет назад, но не забыл. Торвард столько думал об этом кургане, так часто воображал его себе, и теперь ему не верилось, что перед ним не мечта и не виденье.

Нагнувшись, он провел ладонью по земле, по траве у подножия кургана. Они показались ему теплыми, чуть влажными от лесной сырости. Нет, это не мечта. Это действительно дом, новый дом его отца, в котором его, Торварда, встретят так же, как встречали прежде, когда он возвращался из похода в Аскегорд, украсив род новой славой. И опять он, за пять лет привыкший быть главой рода, ощущал себя юношей, подростком, мальчиком перед лицом зрелого, прославленного, строгого отца, начавшего седеть уже в тот год, когда Торвард только появился на свет. Он забыл, о чем хотел здесь попросить, забыл о мече, но помнил об Ингиторе, державшейся за его руку, и у него было чувство, что он привел к отцу свою невесту, чтобы получить благословение своей новой жизни.

Ингитору наполняли схожие чувства. Она знала, что все связано – если она сумеет вызвать дух Торбранда конунга, это будет означать, что его род принимает ее. Что верхний мир позволяет ей забыть все, что их разделяло: теперь, в Палатах Павших, его отец и ее отец, при всем их прижизненном несходстве, – одно.

– Теперь пора! – прошептала Ингитора и, оторвавшись от Торварда, ступила на склон кургана.

Поднявшись на вершину, она остановилась перед камнем и провела рукой по резной поверхности. В свете луны разобрать руны было нелегко, и она просто водила по сложно переплетенным лентам узора, словно хотела пальцами прочитать и впитать начертанное здесь заклятье вечной памяти и славы. Торвард тоже поднялся по склону и встал рядом с ней. Он не знал, что сказать: даже в мыслях он не находил слов, но вся его внутренняя сила сейчас собралась в единый поток, и этот поток стремился через пропасть туда, где жил дух его отца. Он давно шел к нему и теперь находился совсем рядом: только тонкая пелена лунного света разделяла их, и он знал – достаточно одного слова, и ворота раскроются перед тем, у кого долгая дорога уже позади.

Ингитора опустилась на колени перед камнем, отцепила с груди «волшебную косточку» и принялась, медленно напевая, царапать руны, те же самые, что однажды открыли ей ворота в пространство кургана:

Ночью сильнее становятся все мертвые воины, чем днем при солнце! Торбранд, проснись! Время настало небо увидеть! Погибший со славой, двери открой нам могильного дома! Режу я руны — «Конь» и еще три: Встреча, и Разум и Пробужденье! Под темной землею меч погребен, прославленный в битвах! Золотом убран, остро наточен копий губитель! Гнев в рукояти, храбрость в клинке — нет ему равных! Выйди на свет, молния схватки, грозный щитам, дробитель шеломов, смерть великанов, Битвы Дракон! [19] 

Она положила косточку, протянула руки, и Торвард неосознанно подал ей свои. Они замерли, закрыв глаза и всей силой души прислушиваясь, отзовется ли на их призыв грань иных миров. Сами их фигуры с соединенными руками образовали очерк руны Эваз, руны Движения и связи миров. И руна Эваз, процарапанная на земле, отозвалась им первой. Чуть красноватый призрачный свет прорастал из земли, как трава. Потом загорелась руна Ансу, потом Манн, потом Даг.

Сияние рун слилось в один могучий поток, стало шире, залило всю округу. Исчез курган, исчезли трава и камень, сожженные мягким огнем, что сметает временное, но дает нерушимую крепость вечному. В мягком пламенном свете появилось темное пятно; оно медленно приближалось, и вот уже можно было различить очертания человека. Ингитора не могла рассмотреть его лицо, но Торвард выпустил ее руки и повернулся к ночному гостю – он видел его лицо до последней морщинки, видел таким же, как в последние вечера перед разлукой. В руках призрак держал меч в ножнах.

–  Я ждал тебя, Торвард конунг, мой сын!  – раздался негромкий голос, такой же ровный и невозмутимый, каким Торвард его помнил, и даже движение невидимой соломинки мерещилось где-то рядом. –  В потоке быстротекущей вечности я ждал, пока ты найдешь дорогу. Чужое проклятье навело на тебя разрушительную силу руны Хагль-Град, дело твоих рук навлекло на тебя тягости руны Науд-Нужды. Но ты осознал свое поражение, и тогда оно обернулось силой. Кар Колдун разрушил дорогу между тобой и твоей судьбой, но вы были верны себе, вы вместе вызвали огонь из бездны, руна Эваз-Конь провезла вас над пропастью, и отныне сливающая сила руны Гебо-Дар не покинет вас. Но и другой Дар у меня есть для тебя, и я рад, что ты все же пришел за ним. Не в кургане нашел ты Дракон Битвы, а в самом себе. Не для того я вручаю тебе его, чтобы ты победил, а потому, что ты уже победил. Ты с честью прошел мой путь, и пусть же сбудется предсказанье.

Гость из пламени приблизился к Торварду и протянул меч на вытянутых руках. Меч светился: сначала на нем вспыхнул голубоватый призрачный свет, потом красный, как кровавый отблеск, потом белый, как ресницы Бальдра, потом золотой, как молния. Цвета слились в один поток, меч пылал, как застывшая молния, но его очертания были ясно видны.

Торвард отстегнул с пояса свой меч, с которым пришел сюда, и положил его к ногам призрака. Выпрямившись, он осторожно прикоснулся к Дракону Битвы и взял его. Меч казался почти невесомым, но горячим. Он продолжал светиться, и его сияние окрасило руки Торварда.

И огненный свет стал меркнуть. По мере того как он бледнел, таяла и темная фигура гостя из-за грани, над заново родившейся землей разливалось блеклое сияние луны, такое холодное, ровное, невозмутимое. Как волна отлива, иной мир отступал, оставляя их на земле. Они стояли вдвоем на вершине кургана: Торвард с мечом в руках и Ингитора, стоявшая на коленях возле памятного камня. Там, куда Торвард положил свой меч, ничего не было – призрак унес его с собой взамен того, который отдал.

Не говоря ни слова, Торвард протянул вторую руку Ингиторе и поднял ее с колен. Она старательно затерла руны, подобрала свою «волшебную косточку», и они пошли вниз по склону.

Спустившись, Ингитора обернулась. Курган стоял, как и прежде, застывший и молчаливый. Грань миров закрылась для них навсегда, но то, что они приобрели там, останется с ними навеки. Душа живет сначала в камне, потом в дереве, потом в животном, потом в человеке, а после переходит к звездам – но всегда она движется только вверх, только вверх…

* * *

Отойдя назад к ручью, Торвард и Ингитора развели костер. При свете пламени Торвард вынул Дракон Битвы из ножен. Тысячи раз он видел этот меч в руках отца, еще пока тот был жив, но теперь, пройдя через курган и обновившись, он стал каким-то новым, как будто старый Дракон Битвы, брошенный в землю Торбрандова кургана, был лишь зерном, из которого теперь вырос колос – новый Дракон Битвы, юный и жаждущий завоевать свою собственную вселенную. Отделанную золотом рукоять из черного металла венчала оскаленная драконья морда с двумя звездными камешками в глазах, и длинное тело дракона было вырезано на стальном клинке. Сам клинок был черным, а изображение дракона и руны возле самой рукояти светились слабыми белыми искрами.

– Здесь должно быть написано: «Торбранд владеет мною», – сказал Торвард. – Там на клинке имя владельца появляется само…

– А говорил, что умеешь читать! – Ингитора улыбнулась и осторожно коснулась последних рун в надписи. – Смотри: «Тор-вард владеет мною»!

– И правда! – Торвард тоже усмехнулся. – А я и не сообразил…

Взяв меч, он сделал несколько выпадов сперва осторожно, будто не зная, как это живое существо поведет себя в его руках, потом быстрее, так что от движения клинка в темном воздухе мелькнуло и просыпалось несколько ослепительно-белых искр. И Торвард с восторгом убедился, что меч стал чуть больше и тяжелее, чем в первый миг, приспособившись к его росту и силе его рук!

И при этих движениях он не почувствовал ни малейшей боли! В удивлении положив Дракон Битвы на мох, Торвард подвигал плечами, похлопал себя по бедрам, потом наполовину стащил рубаху, не подпоясанную из-за царапин, и показал Ингиторе плечо:

– Я еще не в себе, или правда все исчезло?

– Все пропало! – Ингитора в радостном изумлении провела рукой по совершенно гладкой коже на его плече, потом погладила спину и засмеялась: – Даже следа не осталось, будто ничего не было!

Все исцелило красноватое тихое пламя: Торбранд конунг принес с собой свет и силу Валхаллы, в которой раны затягиваются, а погибшие оживают к утру, и Торвард, еще не попав в Палаты Павших, незаметно для себя ощутил действие этой силы.

Сидя рядом на земле, Торвард и Ингитора разглядывали меч, как молодые родители могли бы разглядывать своего первенца. Какое-то сходство здесь и впрямь было: без их объединенных усилий Дракон Битвы не появился бы на свет, и никто не сказал бы, что он дешево им достался. Оба они понимали смысл того, что сказал им на кургане Торбранд конунг: их дорога к этому мечу началась не семь дней назад на границе Медного Леса, а много раньше. Много лет назад. И Дракон Битвы стал не наградой, а лишь знаком того, что они действительно прошли свой путь. Над пропастью, разделившей их ворожбой Кара, с закрытыми глазами…

– Больше ему не устилать дорогу в Хель человеческими головами, – сказал Торвард, и Ингитора уже не удивилась, что они думают об одном и том же.

– Но что будет потом? – спросила она, чувствуя, что пришло время говорить о будущем, залог которого лежал перед ними.

– Когда?

– Когда ты покончишь с Бергвидом. Ты объявишь Квиттинг своим владением?

– Вот еще! Тут и без меня есть кому распоряжаться. Если бы я правда такое задумал, то моим первым врагом был бы Вигмар Лисица. Восемь квиттингских хёвдингов прекрасно справляются и без меня. То есть только семь. Восьмым был Бергвид.

– Он еще есть !

– Его уже нет. Отец сказал, что я исполню предсказание. А значит, Бергвида уже нет.

Ингитора не возразила. Они еще не вышли из пространства саги, где прошлое и будущее слиты воедино, и то, что предсказано, одновременно с тем и исполнено. И никакого противоречия в этом нет.

– Но у него будет сын.

– Теперь уже не будет!

– Будет. Ты не знаешь. Там у него на озере Фрейра есть одна рабыня, Одда, она ждет ребенка. И это ребенок Бергвида.

– Не может быть. Моя мать говорила, что наложила на него затворяющее заклятье, и у него не может быть детей. Рабыня с кем-то пошалила, пока он «мстил своим врагам»!

– Нет. Одда нашла средство против ворожбы.

– Какое?

– Она пожалела его.

– Ничего себе средство! Ну, вот и для моей матушки нашелся достойный соперник! Расскажу ей, вот она обрадуется! А то ей без врагов скучно жить! Когда Хродмара ярла хоронили, она так горевала – люди намекали, что отцу надо ревновать. А она говорила: «Молчите, болваны! Он был моим лучшим врагом…»

– Тебе бы все смеяться, а это не смешно. Надо сделать так, чтобы этот ребенок не повторил его пути. Не вырос в сознании того, что рожден быть конунгом, а живет рабом. Иначе через тридцать лет все повторится. Ты меня слушаешь? О чем ты думаешь?

– О тебе. – Торвард сел по-другому, так чтобы видеть не меч, а Ингитору, и взял ее за руку. – Я теперь понял, почему он сказал, что я повторил его путь. Ты знаешь, как мои родители встретились?

– Очень смутно.

– Примерно как и мы. Сначала он думал, что должен ей отомстить, из-за этой мести ввязался в войну с Квиттингом, а потом оказалось, что он никак не может выиграть войну без ее помощи. Она дала ему меч, он убил Свальнира и взял ее в жены. О любви там сначала и речи не шло. Но, как видишь, я существую на свете, а значит, свою вражду они вполне преодолели, когда поняли, что она кормит только Бездну.

– Но я говорю сейчас не об этом.

– А я говорю об этом. Это сейчас самое важное. Мне очень любопытно, что станет с Квиттингом, но гораздо больше меня сейчас волнует, что станет со мной. Куда ты пойдешь отсюда? Тебе надо зачем-нибудь возвращаться в Слэттенланд? Ты там что-нибудь забыла?

Ингитора молчала. Она с трудом вспоминала свою прежнюю жизнь и все обстоятельства, приведшие ее сюда. Тут, в зачарованном Медном Лесу, ее вражда и любовь так стремительно, но и так неизбежно поменялись местами. А все то, что за границами Медного Леса, осталось как было, и теперь она, новая, не знала, как ей быть с той прежней жизнью. Кому, что она там должна?

– Но… если я просто возьму и исчезну, и никогда не вернусь в Эльвенэс, это будет не очень-то красиво… – нерешительно заметила она.

– А чего тебе там делать? – Торвард пожал плечами. – Самолично заявить Эгвальду ярлу, что ты любишь не его, а меня – думаю, после всего пережитого ему это не будет очень приятно. Хоть ты и была с ним обручена…

– Я не была обручена! – поспешно поправила Ингитора и опустила глаза, пряча усмешку при воспоминании о том, как вчера ночью во время их бесконечного разговора Торвард спросил: «Что у тебя было с Эгвальдом?» голосом гораздо более встревоженным, чем при нападении троллей и великанов. – Я не была обручена, я только обещала, что выйду за него, если…

И тут она запнулась, потому что больше не могла повторить вслух свое требование головы в качестве свадебного дара – той самой головы, которая сейчас смотрела на нее живыми темными глазами.

– Ну, тогда все в порядке! – с удовлетворением отозвался Торвард. – Даже если и была бы, я бы тебя отбил. Поединками хоть державу отбивают, а тем более девушку! Единственное препятствие было бы, если бы ты любила его. Ну, а раз ты любишь меня…

Торвард посмотрел на нее, вопросительно подняв брови: в ее любви он не сомневался, поскольку это в его глазах было естественным и правильным, но хотел услышать подтверждение.

– Я люблю тебя, – подтвердила Ингитора.

– Ну, и все. А моя невеста должна быть при мне. А за приданым пошлем кого-нибудь.

– Это ты так сватаешься? – Ингитора печально улыбнулась. Фасти хёльд из Мьельке и то сватался правильнее!

– А что еще надо? – Торвард преувеличенно удивился. – Я еще там, кажется, на поляне с земляникой, посватался и даже ответ получил. Разве нет?

– Разве… Разве да! Только имей в виду: я очень плохая хозяйка!

– А моя мамочка – вовсе никакая, однако Аскегорд за тридцать лет ее правления с голоду не вымер и грязью не зарос. Слава асам, я могу держать столько служанок, чтобы моя жена могла хоть вовсе в кухне не показываться и целыми днями стихи сочинять. Вот только ночью, пожалуй, я тебе другое занятие найду.

– Когда сам будешь дома.

– Да, это нечасто случается. Правда, отчего бы тебе зимой не ездить со мной по стране? Поохотимся на бергбуров, и вообще это весело. Тебе должно понравиться. А летом, хочешь, завоюем еще парочку уладских островов.

Непонятно было, серьезно ли он говорит все это – по крайней мере, насчет островов, – но Ингитора улыбнулась в ответ и кивнула. Да, ей все это нравилось! Именно такой жизни ей всегда хотелось – но кто, видят светлые асы, кто еще, кроме Торварда конунга, смог бы дать ей такую жизнь?

– Ну, вот и договорились! – Торвард засмеялся и обнял ее. – Думаешь, я и есть тот самовлюбленный болван, которым меня считала Эрхина? Нет. Я не считаю, что все женщины на свете от меня без ума, но когда что-то такое есть, я это чувствую. Так что тебе некуда деваться.

Торвард вытащил из-под рукава золотое обручье в виде дракона, надел его на руку Ингиторы и сжал – и оно сжалось, плотно обхватив ее более тонкое запястье, словно для него и было сделано.

– Мне оно больше не нужно. Золотой Дракон показал мне дорогу к старшему брату, и теперь я могу… Мой отец отдал его матери, когда они помирились, а теперь я отдаю его тебе.

– Это тоже из наследства великана?

– Да. Но его не надо бояться. Когда его отдают добровольно, Дракон Судьбы приносит счастье. Моя мать дала мне его и послала искать невесту. Она сказала, что Дракон Судьбы обращает все пути навстречу любви. Только она думала на Вальборг дочь Хеймира, а это оказалась ты. Слушай! – Его вдруг осенила еще одна мысль. – А что же все так ошибаются, тебя за Вальборг принимают: и Оддбранд, и Ормкель, и я сам! Может, вас с ней в детстве подменили? И это ты – дочь Хеймира конунга?

– Вот еще! – Ингитора фыркнула. – А я-то думала, я одна тут помешана на «лживых сагах»! Ты сам-то хотел бы оказаться сыном не Торбранда и Хёрдис, а Хеймира и Асты?

– Ни за что!

– И я тоже. Мне как-то мой отец больше нравится. Не надейся, здесь ты дочерью конунга не поживишься. Попалась тебе в руки дочь рига Буады – надо было брать! Нет, на пять марок серебра польстился! – поддразнила она его. – Здесь тебе их не видать!

– Да я, если хочешь знать! – выразительно начал Торвард, крепко взяв ее за плечи. – Да я на третий день, как тебя увидел, уже знал: я не я буду, но здесь я какой-нибудь «выкуп невинности» сам выплачу! Когда невинности, извините, уже не будет. Ну, а теперь это будет называться «свадебный дар»…

* * *

Наутро Торвард решил, что их «испытание лесом» подошло к концу и теперь ничто не мешает им показаться людям на глаза. Ингитора сомневалась – за эти семь дней она так отвыкла от людей, что стала почти бояться их, – но не спорила, твердо веря, что Торвард знает лучше. И к вечеру они вышли к усадьбе Вигмара Лисицы на Золотом озере, о котором Ингиторе пришлось столько всего слышать. Собственно, она знала только то, что Вигмар Лисица – непримиримый враг Бергвида. Уже это очень украшало его в ее глазах, но как знать, какие чувства он питает к конунгу фьяллей?

– Да, он всю жизнь воевал с моим отцом, а мне по этой же причине отказал в руке своей дочери! – подтвердил Торвард. – Но именно поэтому мы и можем к нему пойти! Если я явлюсь к нему один, без дружины, и попрошу помочь мне добраться до северной границы, это будет такой вызов его великодушию и благородству, что он просто не сможет поступить иначе! Он, знаешь ли, тоже по-своему любит отличиться!

Усадьба Каменный Кабан повергла Ингитору в изумление – никогда бы она не подумала, что здесь, в глуши Медного Леса, где еще водятся кровожадные тролли, может быть поселение, которое после лесного безлюдства показалось ей немногим меньше Эльвенэса. Усадьба из десятка разных покоев, с гридницей, где могли разместиться пара сотен человек, с просторными конюшнями, хлевами, свинарниками, амбарами и погребами на заднем дворе послужила бы вполне подходящим жилищем для настоящего конунга. Вокруг располагалось великое множество домишек ремесленников или хирдманов, имеющих семьи, дальше начинались хутора, разделявшие свои угодья невысокими каменными оградами. По берегам озера стояло еще несколько больших усадеб, и их крыши было видно от ворот Каменного Кабана. Во все стороны разбегались хорошо утоптанные дороги и тропинки. Здешние стада насчитывали сотни голов, и из одних пастухов, бродивших с ними по склонам всех окрестных гор, можно было набрать неплохое войско. Короче, когда Ингиторе говорили, что тридцать лет назад на южном берегу Золотого озера лежали пустые, необитаемые леса, она не могла в это поверить. Все это походило на заколдованную страну, спрятанную от людей за непроходимыми лесами, и теперь Ингитора понимала, почему Вигмара Лисицу считают в Морском Пути кем-то вроде конунга великанов. Хотя ничего особо чудесного она в его усадьбе не заметила, не считая стада прирученных лосей, которых запрягали в волокуши, и кучки золотых самородков, хранившихся у его старшего внука Сигурда и извлеченных в разное время из желудков подстреленных глухарей.

Гораздо большим чудом показались местным жителям они сами. Семья Вигмара хёвдинга состояла человек из тридцати, считая сыновей, невесток и их детей. И все они сбежались во двор, когда в усадьбу вдруг явился Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, ведя за руку неизвестную девушку, знатную, судя по виду, но очень усталую.

Вигмар хёвдинг, крепкий и бодрый мужчина лет шестидесяти, с густыми волосами, полурыжими-полуседыми, заплетенными в пятнадцать кос, собранных сзади в общую связку, сам вышел встречать нежданных гостей во двор. (Ингитора не знала, что для того, чтобы дождаться от него такой чести, гостю нужно быть не менее как конунгом). Глаза у него были желтые, почти как у Дагейды, и весь его облик, действительно, наводил на мысль о правителе зачарованной страны.

– Как всегда, ты похож на истинного героя саги! – воскликнул он, приветствуя Торварда. Одеждой его гость, правда, скорее напоминал бродягу, чем героя саги, но Вигмар сам был не из тех, кто живет по правилам, и его это не смутило. – Эту деву ты, как видно, вырвал из лап великана, где она томилась в долгом плену. Я не ошибся?

– Можно сказать и так! – ответил Торвард. – И теперь эта дева очень нуждается в отдыхе, да и я, признаться, тоже. Можем ли мы рассчитывать на твое гостеприимство, Вигмар хёвдинг?

– Я сердечно тебе рад, Торвард конунг. Я рад, что ты обратился именно ко мне, когда тебе понадобился друг в этих местах. Будь уверен, я ценю твое доверие и не обману его.

– Я отлично знаю, Вигмар хёвдинг, кто мой единственный настоящий враг. И он живет не здесь.

Ни о чем другом они пока не стали говорить, а Ингитору тут же окружили женщины и повели в девичью. Она хотела бы поглядеть на ту дочь Вигмара, в которую Торвард когда-то был влюблен, но та уже давно вышла замуж и жила возле Раудберги. Вместо нее тут суетились невестки и их дети, числом около десятка. Старшему внуку Вигмара, Сигурду, исполнилось уже восемь лет, младшему его сыну шел пятый год. Из женщин Ингиторе больше всех понравилась Гьердис – женщина лет пятидесяти, но еще моложавая, невысокая, с простым и умным лицом. Она здесь, как по всему выходило, считалась побочной женой хозяина и приходилась матерью двум его взрослым сыновьям. Она ни о чем не расспрашивала Ингитору, чем особенно пришлась ей по сердцу, но сама охотно отвечала на все вопросы, а тем временем велела нагреть воды для мытья, подобрала Ингиторе рубашку по росту, башмаки и чулки по ноге – старые после многодневного блуждания по камням Медного Леса уже мало на что годились и были сплошь покрыты засохшей волчьей кровью. Ее одежду Гьердис отослала стирать, а пока дала Ингиторе платье одной из невесток – брусничной шерсти, с серебряной вышивкой и гранеными бусинками горного хрусталя. В таком платье можно показаться на пиру даже в Эльвенэсе, а значит, в рассказах о неимоверных богатствах Вигмара Лисицы содержалось немало правды.

Ночью Ингитора спала так же плохо, как и в первую ночь под кровом Хильды Отважной. За эти дни она отвыкла спать в доме, на лежанке, с подушкой, простыней и одеялом; то и дело просыпаясь, она недоумевала и томилась, ей хотелось ощутить вокруг свежий лесной воздух, видеть светлеющее небо летней ночи среди ветвей над головой, а главное – видеть Торварда и чувствовать его рядом. Она так свыклась с его присутствием, что без него было неуютно, ненадежно, холодно: их разделяла всего-то пара бревенчатых стен, но мужской покой ей казался далеко и страстно хотелось, чтобы ночь поскорее прошла.

Выйдя утром в гридницу, она сразу заметила Торварда: он стоял спиной к ней и говорил с кем-то из здешних мужчин. В гриднице толпилось много народу, но Ингитора, как и раньше в лесу, видела его одного – какой-то особый луч освещал его и сразу притягивал к нему взгляд. На нем тоже была новая, подаренная хозяевами одежда, рубашка с плеча Эгиля – старшего из двух сыновей Гьердис, доброго бородача с багровым родимым пятном на лбу, самого рослого и мощного из хозяйских сыновей. Ингитора видела знакомую спину, черные волосы, пояс со следами от волчьих когтей; и слепящая радость, поющий восторг оттого, что он просто есть на свете, разливалась по жилам, наполняла сладостным светом все ее существо.

Вот он обернулся… и Ингитора ахнула в голос, так что Гьердис даже оглянулась на нее. А Ингитора всего-навсего увидела лицо того, кто «освободил ее из пещеры великана». Торвард за это время тоже помылся – и побрился, поскольку необходимость прятать знаменитый шрам теперь отпала, и он рад был снова стать самим собой. На лице его отразилась радость при виде Ингиторы – красивой и нарядной в новом платье. Что с ней, он сначала не понял, но она пошла к нему через всю гридницу, прижав руки к лицу и борясь с непонятным желанием заплакать.

– Ты меня не узнала, да? – догадался Торвард, подойдя навстречу. – Да?

Ингитора молча закивала. С бородой все мужчины похожи, и сейчас она впервые увидела лицо человека, за которого пообещала выйти замуж. В его чертах не было ничего неприятного, но просто без бороды это оказался как бы другой человек, и ей требовалось к нему привыкнуть. Она видела знакомые глаза, брови, нос, как ни странно, ни в одной драке еще не сломанный, но само лицо стало для нее новостью. Только сейчас он окончательно вышел для нее из тени, тот, кому принадлежала ее судьба – теперь, когда все было решено! Увидела она и шрам, который на самом деле оказался не так уж и ужасен, хотя и доставал от угла рта до заднего края челюсти. Если бы она увидела его сразу!

– А я тебя жду, чтобы ты меня причесала и две косы заплела! – Торвард сел на край скамьи и ловко посадил ее к себе на колени. Ингитора, смутившись среди чужих людей, хотела освободиться, но он ее не пустил. – Тут я не кто-нибудь, а конунг фьяллей, должен прилично выглядеть!

– Ужасно любопытно, что было бы, если бы я увидела это сразу, когда проснулась, там, под кустом! – говорила Ингитора, поглаживая шрам и вспоминая утро их первой встречи. – Что было бы?

– А то же самое, в конце концов. Или ты убежала бы от меня обратно к Бергвиду?

– Нет. Я ведь и собиралась к тебе, я же тебе рассказывала. Я отдала бы тебе «морскую цепь» за Эгвальда, и мы…

– Мы начали бы разговаривать и в конце концов договорились бы до того же самого! Ну, теперь ты можешь меня поцеловать, я теперь не колючий!

Прослышав о таком госте, к Вигмару собрались все его многочисленные родичи, жившие вокруг Золотого озера. Но, хоть и проживая в зачарованной глуши, с обычаями вежливости они были хорошо знакомы и в первые дни с расспросами не приставали. Ингитора, немного опомнившись, даже стала находить удовольствие в тех жгуче-любопытных взглядах, которые бросали на нее фру Хильдвина, жена Вигмара, фру Торхильда, фру Вальтора, фру Винбьерг, фру Эльгерда, фру Ингилетта, фру Лиса, фру Линдри, фру Глендис и прочие, хёвдинговы невестки и родственницы. По крайней мере, как она мельком заметила, располосованную одежду Торварда и ее окровавленные башмаки все рассматривали с самым лестным вниманием! Но пока их не расспрашивали, предоставляя все возможности отдыхать, и она отдыхала, набираясь сил перед тем, как рассказывать придется!

А Торвард, ни о чем не заботясь, весело проводил время в гостях: глядя, как прекрасно он здесь себя чувствует, никто и не заподозрил бы, что он в доме того самого человека, который «всю жизнь воевал с моим отцом, а мне отказал в руке своей дочери». Дракон Битвы у него на поясе был сразу же замечен хозяевами, когда-то видевшими его при поединке Торбранда конунга и Хельги ярла, а потом при погребении первого. И не задать вопрос, как он к нему попал , даже сдержанному Вигмару хёвдингу оказалось не менее трудно, чем любопытным невесткам не спрашивать Ингитору, чья кровь осталась на одежде. А Торвард и не собирался прятать свое сокровище. Каждое утро, когда сыновья и хирдманы Вигмара начинали упражнения, он не сомневался в своем праве принимать в них самое деятельное участие. Оружие использовалось боевое (тут ведь все уже взрослые люди!), и Дракон Битвы уже вскоре был отложен в сторону: он разбивал в щепки любой щит и ломал стальные клинки соперников, даже самые лучшие, «из кузницы Хродерика».

– Перестань разорять мои оружейные, Торвард конунг! – взмолился сам Вигмар на второй день, понаблюдав за одним таким поединком. – Ты нас не обманешь. Я знаю , что за меч у тебя в руках. Я не спрашиваю , я сам говорю тебе: если он только что вырос из земли, чтобы снова сражаться, то его обновленная сила слишком превосходит простое оружие.

– Да, ты прав! – весело согласился Торвард, ожидания которого Дракон Битвы далеко превосходил. – У меня такого меча никогда не было. Он похож… похож на прямую дорогу, по которой вся твоя сила изливается из сердца одним сплошным потоком! А значит…

– А значит, Дракон Битвы – это ты ! – сказал умный Вигмар хёвдинг.

И Торвард не стал с ним спорить.

Но, правда, в рукопашной борьбе, которую Торвард любил даже больше, Вигмаровым домочадцам тоже не слишком повезло. Уже через три дня Ингитора, выйдя в полдень во двор, услышала, как Торвард с веселым сочувствием говорит Вигмару:

– Хотел бы я тебя порадовать, Вигмар хёвдинг, но не выходит. Твои сыновья боятся конунгов! Странно – мне рассказывали, что ты-то их никогда не боялся! А твои сыновья боятся! Каждый из них считает себя побежденным еще до того, как я к нему прикоснусь, а я это чувствую – ну, другого исхода и быть не может!

– А может, это ты считаешь себя победившим еще до того, как к тебе прикоснутся, и они это чувствуют? – вполне невозмутимо ответил Вигмар, хотя в глазах его не отразилось ничего похожего на удовольствие. – Как ты думаешь, йомфру?

– Боюсь, не очень-то ты вежлив с хозяевами, Торвард конунг! – с мягким укором заметила Ингитора.

– Ты находишь? – Торвард с выразительным недоверием поднял брови.

Он стоял перед ней именно таким, каким его часто видел Аскефьорд – полуголый, разгоряченный, с блестящими от пота плечами, с веселой улыбкой на лице, где знаменитый шрам казался продолжением рта, с распустившейся с правой стороны косой и тесемкой от нее, чудом зацепившейся за пояс!

– Конунг непобедим! – пылко воскликнул Арне, пятнадцатилетний, один из младших Вигмаровых сыновей, проникшийся к Торварду восторженной преданностью и явно мечтавший стать таким же. – Он благословлен Одином, его никому не одолеть!

– Ерунда! – дружески заверил его Торвард. – Этой зимой меня опрокинул один лысый бонд с Кривой речки. Ну, допустим, я поскользнулся, но он-то ведь не поскользнулся, а земля у нас под ногами была одна и та же! Когда тебе свернут шею, оправдываться будет поздно!

Он свободно мог рассказать о том, о чем многие другие предпочли бы умолчать – и в этом тоже сказывалась сила, которая делала его тем, кем он был, и благодаря которой даже опозоренные им Вигмаровы сыновья, стоявшие вокруг, смотрели на него со смущением, но без обиды.

– А не хочешь ли попробовать со мной? – предложил Вигмар. – Ручаюсь, что меня конунги не пугают!

– Нет, Вигмар хёвдинг! – серьезно ответил Торвард. – Ты лет на тридцать меня старше, и в любом случае исход нашего поединка не сделает мне чести.

В это время Эрнвиг, высокий и жилистый парень лет двадцати четырех, видя, что гость занят беседой, стал тихо подкрадываться к нему сзади. Может быть, в глазах Ингиторы что-то отразилось, а может, он и сам услышал – но Торвард, не обернувшись, внезапно сделал какой-то быстрый выпад, так что Ингитора не успела даже уследить, а Эрнвиг уже катился по земле под смех мужчин – и веселее всех смеялся сам Торвард.

Но не всегда он был так добродушен. Из Вигмаровых сыновей Ингиторе больше всех нравился Вальгейр по прозвищу Скальд – высокий, приятный парень лет двадцати, с целым облаком красиво вьющихся золотистых волос, младший сын покойной Рагны-Гейды и отцовский любимец. Во взгляде его светился ум, а Ингиторе он очень обрадовался, приветствуя в ней не только красивую девушку, но и другого скальда, который разделял его непонятное прочим пристрастие подбирать созвучия. Они нередко беседовали, сидя вдвоем, но уже к вечеру третьего дня под глазом Вальгейра, которого тоже звали во двор «поразмяться», появился красивый синяк, поставленный мощным смуглым кулаком Торварда конунга. Ингитора подозревала, что вышло это не случайно, а Торвард и не думал это отрицать.

– Зато теперь ты будешь вспоминать обо мне каждый раз, когда он опять позовет тебя в уголок побеседовать о висах Виндира Ядовитого Языка! – невозмутимо отвечал он.

– Но ведь он – жених Хильды Отважной! Неужели ты ревнуешь? – Ингитора все-таки считала это шуткой, хотя и довольно жестокой.

– А то как же! – без малейшей шутливости отвечал Торвард. – Я – мужчина, мне можно. А ты не смей! Пожалуй, имеет смысл объявить им, что ты моя невеста. И намекнуть, что на ночь нас можно укладывать в отдельный покойчик.

– У квиттов нет такого обычая! – ответила несколько возмущенная Ингитора. – У них терпят до свадьбы!

– А у фьяллей есть!

Ингитора негодовала, но всерьез сердиться на него за все это не могла. Торвард наслаждался ее ласками до самозабвения, у него даже лицо становилось другое, словно из глубин его существа всплывала какая-то иная стихия и захватывала его целиком. Зверя, рычащего в свирепой страсти, в которой выходила наружу его возрождающаяся сила, больше не было: близость души и духа очистила темный поток и поддерживала равновесие его внутренней вселенной. Но поэтому же все существо его требовало полного слияния с обожаемым существом, и в этом он был совершенно прав. Любовь к Ингиторе стала естественной частью его любви к жизни, такой же пылкой и страстной, как и все его жизненные проявления; любовь стала драгоценнейшей частью его мира, и он никогда не уставал ее выражать. Притом его не волновало, где это происходит и кто на это смотрит: для него существовала только Ингитора. Он ничуть не смущался обнимать ее при домочадцах Вигмара, а в лесу, куда они выходили погулять, каждый куст казался ему вполне пригодным брачным покоем, так что после двух прогулок Ингитора их прекратила. Торвард слишком хорошо знал, чего хочет, а за свою стойкость ей трудно было поручиться, но торопиться не стоило. Дом Вигмара Лисицы служил как бы мостом между зачарованным лесом, где они с Торвардом встретились как единственные люди на земле, и большим человеческим миром, где им предстояло жить. Она снова вспомнила о существовании человеческого мира, и с его порядками приходилось считаться. Их ждало еще немало сложностей, и было совершенно неизвестно, когда они смогут справить свою свадьбу. А сидеть на собственной свадьбе уже «в счастливом ожидании» Ингитора считала недопустимым хотя бы ради чести самого будущего ребенка. Торвард клялся, что по законам Фьялленланда обручение дает жениху все права мужа и ребенок считается законным, даже если успеет родиться до свадьбы, но Ингитора не поддавалась.

– Во-первых, ни один фьялль еще не знает о нашем обручении! – говорила она. – Сам же говоришь: наши дети будут конунгами Фьялленланда, а значит, сомнения в чести матери им не нужны! Они и так от нас хорошенькое наследство получат: отец – убийца деда по матери, прямо тебе «Вельсунг-сага»! Ладно бы мы с тобой встретились и обручились, как все разумные люди: на тинге где-нибудь! Но после того, что между нами произошло в последний год! Весь Морской Путь заговорит, что моя месть тебе кончилась беременностью, после того как я погуляла наедине с тобой по лесам! Пойдут слухи, что я взяла у тебя твое обручье за выкуп не родовой, а женской чести! Нет уж! Сначала мы с тобой помиримся при свидетелях, ты мне выдашь марку золота за отца, а потом уже будет мое приданое – а потом все остальное! И наши дети будут знать, что их родовая честь ограждена с обеих сторон!

Торвард спорил, но больше из врожденного упрямства, потому что, при всей пылкости своей любви, понимал, что в ее словах много правды.

– Ты очень мудро рассуждаешь, женщина! – стонал он, стоя перед ней на коленях и страстно прижимаясь лицом к ее груди, как будто стучась в дверь, в которую его не впускают. – Скорее бы нам выбраться из этих лесов! А там останется только Бергвид – и можно справлять свадьбу!

Ингитора только вздыхала – и правда, осталась самая малость!

– Или… Впрочем, а чем нам Бергвид-то мешает, тарайн тар фид ?

С новости о своем обручении они начали, когда дня через четыре Торвард, движимый нетерпением скорее вернуться в большой мир, решил, что дальше молчать незачем. К счастью, до Золотого озера никакие слухи о битве на Остром мысу и деве-скальде с ее местью не доходили, и им просто пожелали счастья. А вот все, что касалось Бергвида Черной Шкуры, здесь выслушали с жадным, прямо-таки всепоглощающим вниманием. И Вигмар Лисица быстро сделал свои выводы.

– Ну, Вальгейр Скальд, я думаю, тебе теперь недолго ждать свадьбы! – объявил он своему сыну, который, по своему чистосердечию, и не подозревал, что получил синяк не просто так, и улыбался гостям с прежним искренним дружелюбием. – Если твоя невеста йомфру Хильда лишится своего жуткого брата, то не останется причин, мешающих тебе на ней жениться. Что, Торвард конунг, ты будешь предъявлять права на земли Бергвида, когда они освободятся?

В том, что с Драконом Битвы Торвард скоро избавит Квиттинг от проклятия, он даже не сомневался. На его глазах Дракон Битвы однажды предал хозяина и тем погубил, но это было в конце срока, через двадцать пять лет его службы. В начале Дракон Битвы приносит только победы: где угодно и над кем угодно, особенно когда получен из рук и с благословением того, кто уже сидит за столом Отца Ратей.

– Это будет слишком много для конунга! – воскликнула фру Хильдвина, вторая жена Вигмара, молодая, красивая, самоуверенная, разговорчивая женщина, знатного рода, несколько избалованная и не знающая недостатка ни в чем, кроме скромности. – Мало того, что он хочет присвоить такой подвиг, как избавление Морского Пути от этого чудовища, так еще и его земли! Неужели ты так жаден, Торвард конунг?

Как Ингитора уже знала, фру Хильдвина из рода Хетбергов когда-то была женой Бергвида, но пять лет назад развелась с ним. Однако, хотя она ушла от мужа по доброй воле, свой неудачный брак она не могла простить именно ему и с нетерпением ожидала, когда же кто-нибудь наконец отправит его в Хель. Своего сына от Вигмара, четырехлетнего Хильдебранда, она всегда держала в гриднице у себя на коленях и как будто от его имени вмешивалась в разговоры мужчин.

– Земли Бергвида мне не нужны, но что в усадьбе найду, то мое, – отвечал Торвард. – Скот, челядь, все движимое имущество.

– Что можно найти у него в усадьбе – это немало! За столько лет он награбил в морях столько сокровищ, что Фафнир позавидует!

– Надеюсь, кое-что там будет! – Торвард усмехнулся, понимая ее чувства. – Но делать нечего! Что мое, то мое! Ведь тебе самому, Вигмар хёвдинг, клятва на озере Фрейра мешает пойти на Бергвида с войском. И раз уж ты предпочел бы избавиться от него, значит, поневоле приходится поручить это другому. А подвиг не должен остаться без награды!

– Такой подвиг сам по себе награда! – твердила неугомонная фру Хильдвина.

– А что до подвига, то есть же пророчество, что мне суждено убить Бергвида, вот этим самым мечом. Не будешь же ты, фру, спорить с судьбой? Твой сын еще мал, а за те пятнадцать лет, пока он подрастет, Бергвид успеет принести еще слишком много вреда.

– Я буду только рад, если Торвард конунг возьмет этот подвиг на себя! – сказал Вигмар. – Я уже повоевал с Бергвидом, и с меня хватит. Если Торварду конунгу нужны земли на озере Фрейра, то он имеет на них полное право. Я почему спрашиваю, конунг, не сочти меня праздно любопытным. Но похоже, что мой сын скоро женится на сестре Бергвида, а поскольку у него нет другой близкой родни…

– Ты забываешь о Хагире Синеглазом, хёвдинг! – вставил Эгиль.

– У Хагира своя земля! – В спор деятельно вступила прочая родня, поскольку вопрос всех занимал.

– Нагорье – не такая уж просторная область! – воскликнула фру Хильдвина. – И она граничит с озером Фрейра! Наверняка Хагир захочет наложить на него лапу, так что я, хёвдинг, на твоем месте поторопилась бы! Ты же знаешь этих Лейрингов, они своего не упу… О! – воскликнула она и округлила свои красивые прозрачно-серые глаза, похожие на кристаллы горного хрусталя. – Лейринги! Богиня Фригг, я и забыла! А Борглинда из Тингваля! А ее дети! Они все же полезут в наследники! Они же все его родня через Даллу!

– Но его сестра Хильда – ближайшая родственница!

– Озеро Фрейра – наследство со стороны Стюрмира, а у него вообще не осталось родни, кроме Бергвида, никого!

– Постой, но у него когда-то же были двоюродные братья, от тетки Арнедис, дочери Арнемунда конунга!

– Ну, ты вспомнил, Гейр хёльд! Они все еще в Битве Конунгов полегли!

Родичи Вигмара еще некоторое время поспорили, но потом Торвард прервал их:

– Боюсь, Вигмар хёвдинг, здесь делят шкуру неубитого быка! У Бергвида может остаться еще более близкий родич!

– Кто это еще? – Десяток разгоряченных спором лиц обернулись к нему, а сам Вигмар, молча слушавший спор, усмехнулся, будто знал, о чем он говорит.

– У Бергвида, возможно, будет ребенок.

– Не может быть!

– Моя невеста видела его мать.

Ингиторе пришлось рассказать про Одду, и хозяева заспорили снова. Фру Хильдвина с восхитительным упрямством продолжала уверять, что у Бергвида не может быть детей, потому что на него наложили заклятье. Уж она-то знает! Мужчины решали, можно ли ребенка от рабыни считать наследником, сходясь, конечно, что это невозможно. Но никто не знал, не объявил ли Бергвид Одду свободной и не узаконил ли ребенка поднесением свадебных даров и прочего – узнать это не представлялось возможности, пока не отыщутся свидетели. Отыскать их если где-то и можно было, то только на озере Фрейра.

То же бурное обсуждение продолжалось в ближайшие четыре-пять дней, пока Торвард и Ингитора отдыхали перед обратным путешествием к побережью. Было решено, что провожать гостей на побережье поедет Вальгейр, причем Вигмар отнюдь не возражал против того, чтобы его сын сопровождал Торварда конунга и дальше – до встречи с Бергвидом.

– Я дам сыну небольшую дружину – человек двадцать, на всякий случай, но таких, что не окажутся лишними, если этот «случай» все же настанет! – говорил Вигмар. – Я не думаю, что тебе придется одолевать значительное сопротивление. Бергвида нигде и никто не поддерживает, кроме его округи Фрейреслаг. А там и полутора тысяч войска не соберешь.

– И тысячи не будет! – восклицала фру Хильдвина, которая, как вскоре заметила Ингитора, часто встревала в разговор мужчин, но никогда не спорила с мужем. – Я знаю, хёвдинг, не зря же я прожила там пять лет, как пленница в пещере великана!

– Ну, хозяйка, не преувеличивай! – Вигмар усмехнулся. – Как бы то ни было, свою долю ты выбрала сама. А значит, слово плен тут не подходит.

– Много ли понимаешь, когда тебе девятнадцать лет! Слава асам, потом я набралась ума! Но я точно знаю, что во всем Фрейреслаге не наберется полутора тысяч войска, даже если раздать оружие всем рабам!

– И никто на всем Квиттинге не станет ему помогать! – продолжал Вигмар хёвдинг. – Это очень удачно получилось, Торвард конунг, что ты попал ко мне в дом до начала твоего похода. Я могу заверить тебя от лица шести квиттингских областей: никто из хёвдингов, кроме йомфру Хильды, не поддерживает Бергвида и не станет помогать ему войском. Я хочу, чтобы ты знал это и помнил об этом, когда начнешь твой поход. Ни я, ни Тьодольв из Можжевельника, ни Вильбранд хёвдинг, брат моей жены, ни Лейринги из Нагорья тебе не враги. Все эти земли на западе и на юге будут на твоем пути, и я хотел бы, чтобы ты помнил – там нет твоих врагов. Я хотел бы, чтобы ты как следует различал Бергвида – и Квиттинг.

– Я вполне их различаю, Вигмар хёвдинг. Моя цель в том, чтобы поддерживать с вами мирные отношения и вести торговлю к общей выгоде. Я стремлюсь уничтожить Бергвида потому, что он слишком мешает как раз этому.

– Тогда я твой союзник, Торвард конунг. Когда-то я стоял на поле битвы против твоего отца, Торбранда конунга, и сам говорил с ним! Но времена меняются. И глуп тот, кто этого не замечает и хочет непременно жить так, как и тридцать лет назад! Лет пятнадцать я враждую с Бергвидом, и именно потому, что он растравляет раны Квиттинга и не дает им заживать. Когда-то нашим врагом был твой отец, когда-то в начале войны обвиняли твою мать, Хёрдис Колдунью, но я далек от того, чтобы спрашивать ответ с тебя. Надеюсь, когда мы уничтожим нашего общего врага, мир между нами ничто не нарушит. А я готов продавать вам железо в достаточном количестве и значительно дешевле, чем это делает Хеймир конунг в Эльвенэсе!

Кроме Вальгейра, с Торвардом конунгом собиралась ехать нешуточная толпа: Гейр хёльд с сыном Орваром, и еще несколько окрестных хёльдов, каждый со своей небольшой дружиной. Клятва на озере Фрейра мешала квиттам выступить против Бергвида с оружием, но быть свидетелями его схватки с кем-то другим им не мешало ничто!

Глава 7

Дней через пять Торвард, Ингитора и провожатые отправились на запад, к морю. Обратное путешествие протекало быстро и легко: квитты отлично знали дорогу от Золотого озера к побережью, и всего через три дня пути верхом они прибыли в усадьбу Можжевельник. Тьодольв хёвдинг из рода Дрекингов принял их с большим удовольствием: Бергвида он ненавидел так же, как и Вигмар, и только обрадовался, что вскоре Морской Путь от него избавится. Сожалел он лишь о том, что сам, из-за той же клятвы на озере Фрейра, не может принять в таком славном деле участия, кроме как в качестве свидетеля. Но уж это удовольствие он не собирался упускать и пообещал, что когда Торвард конунг поплывет мимо него на юг, непременно присоединится к нему.

Еще через день они достигли границы Рауденланда, где ждал Торварда Халльмунд с дружиной «Златоухого». Торварду очень хотелось домой, и они немедленно отправились дальше на север. Вот таким образом, совсем иначе, чем ей когда-то думалось, Ингитора вступала на землю Фьялленланда. На «Златоухом» наблюдалось большое оживление: все понимали, что везут своего конунга в Аскефьорд не только с Драконом Битвы, но и с невестой, а Ингитора чувствовала себя очень неловко. Ее имя все здесь знали. На корабле были одни мужчины, и никто из хирдманов не пытался задавать ей вопросы, но все смотрели на нее, как на какое-то чудо. Даже Халльмунд сын Эрнольва, при всем его искреннем желании быть почтительным с невестой конунга, поначалу терялся и не находил слов, даже когда требовалось сказать ей что-то очень простое. Она не ощущала никакой враждебности, но всеобщее недоумение выносила с трудом. Из всех людей на свете близким ей казался один только Торвард, и ей еще предстояло привыкнуть ко всем тем людям, которых он воспринимал как часть себя самого. Как она покажется в Аскефьорде, где ее знают под именем Зловредного Скальда?

Торвард, наоборот, был весел и заранее предвкушал общее изумление.

– Вот моя мамочка удивится! – вслух мечтал он, и Халльмунд значительно подталкивал хирдманов: такого безмятежно счастливого лица он не видел у конунга все последние пять лет, и казалось даже, что он опять так же молод и беззаботен, каким был до смерти своего отца. – Ну, ничего, зато потом они обрадуются! Они уже лет десять мечтают, чтобы я наконец женился!

– И из каждого похода ждут тебя с невестой! – добавил Сельви. – Ничего, йомфру, не волнуйся. У нас никто и не рассчитывал, что Торвард конунг женится, как все люди.

– Как все люди? Как все конунги! Я знаю как женятся конунги, видел! Помнишь! – Торвард хохотал и подталкивал Халльмунда, который вместе с ним ездил на свадьбу Альмара Тростинки, конунга барскугов. – Что будем делать, кого позовем на свадьбу: весь Аскефьорд или весь Морской Путь?

Ингитора понимала, что он имеет в виду: весь Аскефьорд означает все три сотни его жителей, включая рыбаков, а весь Морской Путь – это конунгов и их родню с дружинами.

– Весь Аскефьорд! – ответила она и с радостью заметила, что несколько ближайших гребцов, кто слышал ее слова, с удовольствием обернулись к ней. – Ведь тебе этого хочется, я знаю.

– Я не могу без них. Мой род – они все. Но за твоей матерью мы пошлем, конечно. Можно прямо сейчас и послать – пока она доедет, как раз…

– Но у тебя впереди еще Бергвид!

Через два дня они прибыли в Трехрогий фьорд. Здешний ход-трединг – так во Фьялленланде называли ярлов, от имени конунга управляющих третью страны – Лейдольв Уладский Беглец, как и было условлено, уже собрал войско и мог выставить полторы тысячи человек.

– Клянусь Владычицей Морей Муир Мер! – кричал Лейдольв ярл. – Я повидал немало чудес, но такого не видел никогда! Все вожди и герои Эриу, Туаля, Зеленых островов и Придайни не годятся завязывать тебе ремешки на башмаках, Торвард Дракон Битвы!

Здесь же ждали со своими дружинами Эйнар сын Асвальда, Сигвальд, брат Халльмунда, Фреймар из Бьерндалена, Аринлейв из Дымной Горы со своим зятем Браном и еще несколько хёльдов помельче. Общим счетом это было еще полтысячи воинов.

– Вы что, собирались меня спасать? – весело восклицал Торвард, обнимая всех ярлов по очереди. – Целое войско собрали! Сомневались, что я сам справлюсь?

– Наоборот! – радостно кричали ярлы и хирдманы. – Мы знали, что ты сам справился! Кюна Хёрдис показывала руны на ясене! Горела руна Суль, горела красным огнем, и все видели! Она сказала, что ты достал Дракон Битвы и пришло время твоей славы! Ну, мы и вышли тебе навстречу! Ты же не хотел нас бросить и не взять на пир!

Таким образом, необходимость возвращаться за войском отпала, и поход можно было начинать прямо отсюда. Ингитору Торвард предложил отправить в Аскефьорд, но она воспротивилась; оставаться в Трехрогом фьорде среди женщин Лейдольва ей тоже не хотелось.

– У меня никого нет, кроме тебя! – сказала она Торварду. – Я хочу быть с тобой.

Торвард не стал ее отговаривать: очень опасным он предстоящий поход на Квиттинг не считал, и ее желание быть рядом ему самому было приятно. Именно этого он и ждал от своей возлюбленной: она должна всегда быть рядом с ним.

– Йомфру Ингитора – дочь Скельвира хёвдинга из Слэттенланда! – объявил он ярлам и дружинам. – Это – моя невеста и будущая кюна фьяллей! – С этими словами он поднял руку Ингиторы так, чтобы все могли увидеть золотого дракона у нее на запястье. – Как только мы покончим с нашим врагом и сможем спокойно веселиться, мы справим свадьбу. И я жду, что каждый, кто любит меня, полюбит и ее.

Это была полупросьба-полуприказ, и дружина неуверенно ударила мечами о щиты. Фьялли не могли отказать в своей преданности той, которую избрал их конунг, но это оказалось слишком неожиданно: ведь они привыкли считать Ингитору дочь Скельвира врагом Торварда, а значит, и своим! То, что он встретил ее на Квиттинге, было удивительно, но объяснимо; если бы, получив ее в руки, Торвард взял ее в наложницы, было бы еще более объяснимо и вовсе не удивительно; но вот то, что он объявил ее своей будущей женой и кюной фьяллей, приводило всех в недоумение.

– Все равно как Хёрдис Колдунья тридцать лет назад, – первым сказал седовласый Альвор ярл из Бергелюнга. – Сначала Торбранд конунг враждовал с ней, потом женился на ней, а мы ничего не понимали.

– Ребята, ну, я вам потом расскажу, ну, потерпите! – отбивался Халльмунд от бесчисленных вопросов, сыпавшихся на него со всех сторон. Как ближайший друг конунга, он в глазах прочих был обязан все знать, но знал пока только в общих чертах. – Ну, они встретились на Квиттинге и сначала не знали, кто они, а когда узнали, уже было поздно… Но поздно не в том смысле, как Эйнар подумал!

– Да нравится она ему, вы что, не видите? – наблюдательный и невозмутимый Флитир Певец только пожимал плечами. – Чего вам еще надо?

– Йомфру Ингитора поедет со мной! – добавил Торвард. – Она начала этот поход раньше нас всех и имеет право видеть, чем он кончится. Без ее помощи я не достал бы Дракон Битвы и руна Славы не зажглась бы для нас.

Среди такого множества незнакомых, жадно разглядывающих ее людей Ингитора чувствовала себя неуютно и старалась все время держаться возле Торварда. Теперь, видя его постоянно среди дружины, она стала лучше понимать его: ей стало во многом ясно то необычное, что мерещилось ей в нем еще в Медном Лесу и чего она тогда не могла понять. Он действительно был конунгом, не только по рождению и воспитанию, но и по духу. Это сказывалось даже в том, как он оглядывался, стоя в толпе людей. К каждому из этих тысяч от него тянулась невидимая нить: каждого, вплоть до самых незаметных, он ощущал как продолжение себя. Он был их сердцем, их умом и волей, которая двигала их вперед. Он умел думать за целое войско. И там, в лесу, куда он пришел один, умом и духом он продолжал оставаться во главе целого войска и с ним шла сила многих. Он был человеком на своем месте , и это счастливое совпадение многократно усиливало его лучшие качества. Он был близок к каждому из своих хирдманов, но чувствовал скорее свою обязанность прикрывать их, чем право прикрываться ими. Он мог остановиться, чтобы самолично исправить неверное крепление меча какому-нибудь молодому хирдману, красному от смущения, и доходчиво объяснить, как и почему это надо делать. Даже теперь, в толпе, он по-прежнему казался ей выше всех, хотя поблизости имелись люди длиннее . В дружине у него имелось немного соперников: «три лба здоровых», то есть его телохранители, Гудбранд Ветка, Кетиль Орешник и Асбьерн Поединщик, действительно были подобраны под него самого по росту и силе, но иной раз за утро он ухитрялся загонять всех троих до изнеможения и еще говорил, что надо скорее подобрать кого-нибудь четвертого вместо Ормкеля! Чтобы прикрывать его в бою, как положено, им ведь приходилось успевать за ним, а это давалось нелегко!

Сам же Торвард прилагал все силы к тому, чтобы Фьялленланд понял, что означает для него имя Ингиторы дочери Скельвира не в прошлом, а в настоящем. Для его собственного счастья было необходимо, чтобы отчуждение между его невестой и его дружиной растаяло как можно скорее. В первый же вечер после их прибытия в Трехрогий фьорд, на пиру, который устроил в их честь удивленный и восхищенный Лейдольв Уладский Беглец, Торвард подошел к Ингиторе, вытащил ее из-за женского стола, на руках перенес через гридницу и усадил на свое собственное высокое сиденье. После этого он встал на колени на верхней ступеньке, высыпал в подол изумленной и смущенной Ингиторе горсть золотых колец, стал брать их по одному и надевать ей на пальцы.

– Помнишь, я тебе обещал? По золотому кольцу на каждый палец? – приговаривал он, перемежая речь поцелуями каждого пальца возле кисти. –  Руки белой Хлинны… льна унизать златом… Пять… шесть… семь…

Он вовсе не был пьян – просто для него любить и означало дарить золотые кольца и стоять на коленях, и возможность сделать это на глазах у дружины, чтобы все видели торжество его возлюбленной, только увеличивала его собственную радость и торжество. А дружина приветственно кричала, и Ингитора уже казалась фьяллям прекраснее Фрейи, потому что они не могли не преклоняться перед той, перед которой преклонялся их конунг! Тридцать лет назад, когда Торбранд конунг привел к ним Хёрдис, не было ничего подобного!

Ингитора радовалась тому, что после этого вечера на нее стали смотреть с улыбками, но еще больше ее радовало то, что здесь, в большом человеческом мире, любовь, принесенная из зачарованного леса, не растаяла, как сон, а развернулась и заиграла еще более ярким блеском, как сам Аск, ставший Торвардом сыном Торбранда, конунгом фьяллей. Чем больше она привыкала к нему, тем сильнее ощущала свою любовь, хотя уже давно ей казалось, что сильнее любить невозможно! Каждый раз, когда она его видела, ее пробивала горячая и светлая молния восторга – восторга от его лица, его голоса, его привычки быстро поворачивать голову и сразу находить взглядом то, что привлекло его внимание, – от всего, из чего он состоял, вплоть до ремней на его сапогах и его эриннской брани, которую Ингитора вскоре запомнила, хотя и была убеждена, что сама никогда в жизни и ни по какому поводу не произнесет это вслух!

Сам же Торвард видел нечто естественное в том, что невеста постоянно рядом с ним. Он восхищался и гордился немыслимой и великолепной историей своей любви, восхищался и гордился Ингиторой, которая всеми качествами превосходила всех известных ему женщин, не исключая и фрии Эрхины. Другие могли изумляться тому, что Торвард конунг полюбил женщину, бывшую его непримиримым врагом, но сам он не видел в этом ничего удивительного. Кого еще он мог полюбить, как не ее, так похожую на него – с тем же пылким и упрямым взглядом, с той же смелостью в словах и поступках, с тем же чувством чести и с тем же великодушием, которое дает силу признать себя неправым? Белая и нежная, как лебедь, с твердым чувством чести и горячим сердцем, она была как раз такая, как говорил о женщине старый дракон Оддбранд: мягкая снаружи и твердая внутри. Ее прежняя вражда проистекала из способности сильно любить, ее жажда любви текла навстречу его поиску любви, и исход был предрешен, поскольку каждый из них обладал как раз теми качествами, которые искал другой. И Кару, бездарному и злобному колдуну, никогда не хватило бы сил разрушить связь между ними. Судьба закрыла им глаза и провела над пропастью вслепую – и они увидели пропасть, только когда она осталась позади.

– Ты приворожила меня, когда подвернула мне мокрый рукав! – говорил он, отворачивая ее рукав и целуя белую кожу с внутренней стороны запястья. – Я сразу понял, что у тебя доброе сердце и что ты не заносчивая, хотя и знатная!

– Просто ты уже был влюблен и потому все понимал в мою пользу!

– Может быть! Но, во-первых, было что понимать, а во-вторых, теперь у меня влюбленность уже прошла, а любовь осталась!

– А как ты их различаешь?

– А очень просто. Когда человек влюблен, он видит одно привлекательное качество – хотя бы стройные длинные ноги! – а все остальное выдумывает, что она, дескать, еще и красива, и умна, и добра. А когда любит – он знает все, что есть, и принимает все, что есть. Вот и я тебя принимаю. Я… – Торвард вздохнул, словно невыразимая любовь разрывала ему грудь. – Ох, еще немного… и я начну восхищаться твоими стихами против меня!

Стараясь скорее узнать все то, что знал он, Ингитора быстро запомнила имена и лица ярлов и хирдманов и теперь все они казались ей своими. Благодаря прошлой жизни в Льюнгвэлире и потом в Эльвенэсе, ей не требовалось привыкать к дружине и ее заботам – все это было знакомо и понятно. Разговаривая с ярлами, Торвард спрашивал и ее мнение, охотно поощрял ее желание что-то сказать, а поскольку речь ее была умна и к месту, Торвард смотрел на ярлов с такой гордостью, словно сам же и сотворил ее такой, какая она есть.

– Слушай, слушай, Фреймар ярл! – наставлял он старшего из братьев Хродмарингов, который у себя дома не завел привычки слушать собственную жену. – Йомфру Ингитора – дочь годи и в законах разбирается получше тебя!

– Она еще и дочь годи? – недоумевал Фреймар, помнивший в основном, что она – скальд. Ему и раньше случалось видеть своего конунга влюбленным, но не до такой же степени! – Она что, приворожила тебя любовными стихами?

– Нет! – с выразительной гордостью отвечал Торвард. – Это я приворожил ее любовным стихом! Что, съел?

В усадьбе Можжевельник ко времени прибытия фьяллей уже было битком набито, и все луговины вокруг покрывали землянки, шалаши, шатры. Квиттингские хёвдинги и хёльды, прослышав о походе, съезжались со всех сторон, и хотя все они собирались только «быть свидетелями», их объединенные дружины составили нешуточное войско.

– А Вильбранда хёвдинга мы там, южнее, в Хетберге подберем! – говорил Тьодольв хёвдинг, довольный и радостный оттого, что пришла пора отправляться. – Я послал к нему людей, он сам пойдет с нами!

– Не слишком ли широкие приготовления? – осведомился Сигвальд сын Эрнольва, осторожный, хотя вовсе не робкий человек. – Так новости и до самого Бергвида дойдут!

– Такое все равно не скроешь! – Тьодольв хёвдинг махнул рукой. – Да и что, пусть он тоже знает! Прятаться он не будет.

– Даже лучше! – поддержал его Фреймар ярл. – Не придется его искать. Он сам выбежит нам навстречу и выведет всех, кто на его стороне. Мы разом перебьем их всех, и больше нам будет не о чем беспокоиться!

Дальше на юг фьялли и квитты плыли вместе, и на каждой стоянке весь берег, сколько хватало глаз, бывал усеян огненными пятнами костров. Иногда Ингитору с рабыней Гленне, захваченной из Трехрогого фьорда, – это была светловолосая невозмутимая женщина лет тридцати, имевшая привычку усмехаться и пожимать плечами, что, дескать, ничего особенного, – устраивали ночевать в доме, иногда им ставили шатер там же на берегу, где ночевало войско. И везде она ощущала себя дома, потому что здесь находился Торвард: на скамье в доме или на бревне под открытым небом, он сажал ее к себе на колени, словно хотел поднять повыше, и любовался своим сокровищем, своим рыжеволосым солнцем, которое сначала смущалось и краснело от этих знаков любви при всей дружине, а потом привыкло…

Кое-где местные жители попрятались от войска, но большинство оставалось дома, будучи предупреждено, и встречало гостей со сдержанной настороженностью, но без вражды. Бергвиду никто не сочувствовал, по крайней мере, вслух, и все говорили о том, как хочется квиттам жить в мире. В каждой усадьбе рассказывали свои саги о Квиттингской (здесь ее называли Фьялльской) войне – в каждом роду кто-то бился в Битве Конунгов, кто-то бежал от врагов в Медный Лес; каждый сражался с бедой, как умел, и многим было чем гордиться. Историй набиралось много; многие из них годились в песнь, и Ингитора жалела, что у нее никогда не хватит времени и сил, чтобы сложить песни обо всем, что их достойно.

За три или четыре перехода до Острого мыса войска выгрузились на берег: теперь им предстоял пеший путь в глубь побережья, туда, где лежало озеро Фрейра.

– Только бы он был там! – со всех сторон слышал Ингитора голоса ярлов и хирдманов, волновавшихся, как охотники перед логовом зверя. – Только бы он не ушел!

* * *

Опасения оказались напрасны. Все корабли Бергвида, включая «Черного Быка» были захвачены в усадьбе Лагувэг, что означает Дорога-На-Озеро, и от которой, как легко догадаться, начиналась дорога, ведущая от побережья к озеру Фрейра. Дружина, охранявшая корабли, даже не пыталась вступать в бой с двухтысячным войском, а сразу отступила, чтобы предупредить Бергвида. Фьялли и квитты, бывавшие здесь раньше, дивились: они и не подозревали, что здесь есть несколько дорог, уводящих от побережья к перевалам Медного Леса!

– Это ворожба! Обман троллей и ведьм! – говорили фьялли. – Здесь никогда не было дорог!

Эйнар Дерзкий, помня, как однажды одолел колдовской туман в Медном Лесу, чертил руну Хагль, прогоняющую злую ворожбу, мечом на воздухе, копьем на земле и углем на камнях, но дороги не исчезали.

– Ты трудишься понапрасну, Эйнар ярл, хотя это не умаляет твоих полезных знаний! – уверял его Вильбранд хёвдинг из Хетберга, родной брат фру Хильдвины, такой же разговорчивый, хотя и более любезный человек лет сорока, с рыжеватой бородой и большими, резко очерченными, неглупыми и плутовато-добродушными серыми глазами. – Ты слишком молод, чтобы помнить Квиттинг до начала этой войны. А ведь тридцать пять лет назад здесь жило людей не меньше, чем у кваргов или раудов. Здесь пролегало полным-полно дорог. И вот здесь, где мы стоим, начиналась дорога к озеру Фрейра, когда-то весьма оживленная и хорошо известная.

– Но почему ее не было раньше? – спросил Торвард. – Осенью мы проплывали здесь и не видели никакой дороги.

– Ты ведь рассказывал, конунг, что убил в Медном Лесу какого-то злобного духа в обличии волка? Должно быть, на его силе и держались все обманные чары, которые прятали дороги от глаз. А теперь дух мертв и дороги снова видны там, где они есть!

Торвард оглянулся на Ингитору и встретился с ней глазами. Сообразительный брат фру Хильдвины высказал мысль, которая им самим почему-то не приходила в голову. Конечно, Жадный не был духом, на чьей силе держалось колдовство Квиттинга. Но за все последнее время они ни разу не вспомнили о Дагейде. В какую нору забилась она избывать свое горе? Ее холодное сердце любило одно-единственное живое существо, и с потерей его она потеряла почти все, что имела.

Но теперь Квиттинг определенно стал другим – как будто тень невидимой горы ушла с него, на земле квиттов стало светлее и легче.

Растянувшись неровными многоглавыми рядами, поблескивая остриями копий и умбонами щитов, дружины шли от побережья через леса и долины и на третий день к вечеру добрались до озера Фрейра. Лучи уходящего солнца окрашивали воду в багряный цвет, и озеро казалось полным крови. Об их приближении здесь знали: нигде не было видно людей, ворота всех усадеб по берегу оказались закрыты.

– Сегодня уже поздно! – Торвард посмотрел на солнце, садящееся за край леса. – Едва ли он сдастся, и нам придется поубивать кучу народу, а уже почти ночь. Пожалуй, Тьодольв хёвдинг, надо располагаться на ночлег.

Не отходя далеко, стан разбили на широких луговинах возле озера, где в изобилии благоухали свежие коровьи лепешки. Длинной цепочкой над берегом загорелись костры, словно сегодня опять настала Середина Лета, от озера тащили к ним котлы с водой. Из любопытства многие ходили посмотреть на усадьбу Бергвида, столько лет остававшуюся недоступной, словно за гранью Иного Мира, но из-за стены летели стрелы, не подпуская слишком близко. Хирдманы забавлялись, хвастались своей удалью, подбегая к стенам на опасное расстояние и выкрикивая всякие оскорбления, а потом уворачиваясь от стрел, которые летели оттуда.

Торвард со своей ближней дружиной устроился так, чтобы видеть ворота Бергвидовой усадьбы, стоявшей в двух перестрелах от их костра. Уже стемнело, Кольгрим суетился возле котлов, хирдманы ужинали, обсуждая ближайшее будущее. Никто не сомневался, что утром предстоит бой, и в его удачном исходе никто не сомневался тоже: признаков большого войска не было видно, а в усадьбе у Бергвида не могло поместиться очень много людей. Все понимали, что самое главное уже достигнуто: Бергвид накрыт прямо у себя дома, в том самом месте, куда многие герои Морского Пути уже много лет стремились попасть, но куда никто не находил дороги!

Для Ингиторы поставили шатер с красивыми головами драконов на верхушках резных столбов, но она не торопилась уходить спать: как и всех, ее терзало тревожное возбуждение, прогонявшее сон. Ярлы беседовали, сидя вокруг костра; Вильбранд хёвдинг, который, несмотря на свое высокое происхождение, всегда радовался случаю завязать дружбу с человеком еще знатнее и сильнее, пришел от своих костров к ним в гости и теперь рассказывал в подробностях, как пять лет назад, почти на этом же самом месте, после битвы между дружинами Вигмара Лисицы и Бергвида Черной Шкуры между ними был заключен мир. Причиной примирения послужило то, что Торбранд, конунг фьяллей, со своим войском в это время вторгся на Квиттинг и у Вигмара появился более сильный и опасный враг.

– Никто и не думал, что Бергвида можно склонить к миру: его, говорили, надо было парить, как дерево, и на пару сгибать, привязывая груз, иначе никак невозможно! – смеялся Вильбранд хёвдинг. – Неизвестно, удалось бы это, если бы не его сестра. Тогда никто, даже мудрый Вигмар хёвдинг, не подозревал о ее существовании. Ее обнаружили совершенно случайно, в усадьбе Малый Пригорок – если бы еще не стемнело, то ее отсюда было бы видно, она вон там, Торвард конунг, совсем близко. Там она жила со своей воспитательницей. Да, йомфру Ингитора, ее звали фру Аудвейг, совершенно верно! И вот, когда Вигмар хёвдинг держал совет со своими людьми, что же ему делать, довести до конца дело с Бергвидом или скорее возвращаться к себе домой, поскольку его дому угрожал твой доблестный отец, Торвард конунг, как вдруг из девичьей выходит…

– Конунг! – Из мрака выскочил Аринлейв сын Сельви с копьем в руке – старший в дозоре первой вечерней стражи. – Там по дороге с юга приехали люди, всего-то человек десять. Но там женщина, Хильда дочь Вебранда, говорит, что ей нужно немедленно видеть тебя!

Все в удивлении обернулись к нему, а Вильбранд хёвдинг вдруг рассмеялся:

– Вот это самое я и хотел рассказать тебе, Торвард конунг! Как вдруг из девичьей выходит Хильда дочь Вебранда и говорит, что она сестра Бергвида и что ей нужно немедленно поговорить с Вигмаром хёвдингом! Как же любит она эту сагу и как хорошо ее знает: всегда появляется в одном и том же месте!

– Веди ее сюда! – распорядился Торвард и встал, обернулся лицом к лесу, из которого выходила южная дорога. – Зачем, зачем! – сурово передразнил он, не оборачиваясь. – Ты и сам поймешь зачем, Кетиль, если чуть-чуть подумаешь! Мы ведь собираемся тут содрать шкуру не с кого-нибудь, а с ее брата!

Этим напоминанием он охладил радость Ингиторы, возликовавшей при вести, что сейчас увидит ту, которая так ей помогла! В своем нынешнем счастье она с умилением вспоминала Хильду, которая была добра к ней в несчастливую ее пору, и чувствовала к ней такую нежную любовь, которой не ощущала раньше, пока жила во Фридланде не то гостьей, не то пленницей. Вышло так, что они поменялись местами: теперь Ингитора сидит у огня, имея под рукой целое войско, а Хильда идет к ней из темноты, надеясь на ее дружбу и защиту! И Ингитора хотела отплатить Хильде за все хорошее, что та сделала для нее, насколько хватит ее сил и влияния. Даже за тот простой костяной гребешок, которым Ингитора в Медном Лесу причесывала Торварда, она сейчас отдала бы золотое кольцо!

– Да, наверное, она будет просить за Бергвида, хоть тогда и поссорилась с ним из-за меня, – согласилась Ингитора и слегка прикоснулась к локтю Торварда: – Конунг, послушай! Она вела себя со мной самым благородным образом. Хоть она и дочь рабыни, но мне было бы приятно, если бы ты отнесся к ней дружелюбно.

– Этому нашего конунга можно не учить! – язвительно намекнул Эйнар. – Она сама принимала конунга настолько дружелюбно и даже…

Он не договорил, потому что получил от Халльмунда совсем не шутливый толчок в спину, а обернувшись, увидел весьма увесистый и многозначительный кулак.

– Так что она там сказала еще Вигмару хёвдингу? – позади них спросил Сельви Кузнец у квитта.

– Она предложила устроить примирение между ними. И ведь устроила, как я рассказал бы во всех подробностях, если бы было время!

– Ну, теперь ей придется рассказать эту сагу как-нибудь по-иному! – заметил Торвард. – Устроить между нами примирение теперь не под силу и самому Бальдру.

– Но все же ты должен… – начала Ингитора.

– У меня хорошая память, я знаю, что я должен! – прервал ее Торвард, и Ингитора замолчала.

Она давно поняла, что ее третий жених нуждается в ее советах значительно меньше, чем двое первых. Он действительно всегда сам знал, что он делает и что еще должен сделать. Возможно, именно этим он так выгодно отличался в ее глазах от тех двоих. Лицо его сейчас было полно какого-то тревожного отчуждения, но Ингитора не понимала, почему это так.

– Ты был прав! – непонятно к чему сказал он и бросил быстрый взгляд Халльмунду, который, судя по лицу, понял его гораздо лучше Ингиторы. – А я тогда… Ну, что теперь говорить?

Из леса показалась цепочка всадников: их освещали факелы в руках Аринлейвовых хирдманов, и каждого можно было хорошо рассмотреть. Первой ехала сама йомфру Хильда, и Ингитора сразу узнала ее тонкое продолговатое личико, длинные волосы, блестящей прямой волной лежащие поверх зеленого плаща с золотой каймой. О богиня Фригг! Ингитора ахнула от неожиданности: она узнала свой собственный плащ, который остался на «Коршуне» и стал добычей Бергвида, вместе с красным платьем. Тролли с ним, с плащом, она ничуть о нем не жалела. Йомфру Хильда, как видно, благодаря частым подаркам разбойника-брата привыкла носить чужую одежду, не задумываясь, чья она и откуда взялась. Торвард оглянулся.

– Это мой, мой! – торопливо зашептала Ингитора. – Плащ, зеленый, помнишь, говорили, что «Вальборг в зеленом платье»! Ты спрашивал меня, помнишь! Этот тот самый, в котором я была тогда!

Никто не понял, о чем она, но Торвард вспомнил их первый ночной разговор у погасшего костра, когда он заподозрил в ней йомфру Вальборг и спросил, не было ли у нее зеленого платья. При этом воспоминании он улыбнулся, каменная суровость его лица смягчилась.

За Хильдой ехала фру Аудвейг, не слишком-то ловко сидящая на коне, следом – доблестный Хуги хёльд по прозвищу Глиняные Пятки. У Ингиторы повеселело на душе, когда она увидела его живым, здоровым и снова с Хильдой – ведь она оставила его с Бергвидом на том далеком берегу и не могла быть уверена, что с него не спросится сначала за попытку увезти ее, а потом за ее побег, в котором Хуги хёльд никак не мог быть виноват. Остальные были еще трое-четверо хёльдов с Острого мыса и несколько хирдманов. Замыкала цепочку неустрашимая рабыня Халльгерд, как обычно, с решительным лицом и сурово сжатыми губами.

Йомфру Хильда въехала в круг света от большого костра, и Торвард сам помог ей сойти с коня. Хильда выглядела озабоченной и решительной: в ее натянутом лице отражалось скрытое волнение, но она старалась сохранить достоинство, и от этого у нее был непривычно замкнутый вид. Ингитора быстро подошла и поздоровалась с ней, протянула руку; ее забавляла судьба старого плаща, давно сброшенного и забытого где-то в прошлой жизни, а теперь обнаруженного на плечах Хильды, но хотелось обнять ту, что спасла ее от Бергвида и даже поссорилась с братом ради нее! Однако Хильда посмотрела на нее с недоумением и ответила ей коротко и холодно.

– Прошу тебя, садись, йомфру! – Торвард за руку подвел гостью к костру и указал ей на бревно, где сидел перед этим сам.

Хильда уселась, остальные заняли свои места вокруг. Гостье предложили горячего мяса, хлеба, пива, но она все это отвергла холодным: «Благодарю, я не голодна!» Руки ее были сжаты на коленях, а требовательный взгляд устремлен на Торварда конунга, словно она видела его одного.

– Если ты не голодна, возможно, ты нуждаешься в отдыхе после дороги! – сказал Торвард. Торопиться с расспросами ему было не с руки. – Если ты ехала сюда от твоего дома на Остром мысу, то путь оттуда неблизкий…

– Да, это так! – воскликнула Хильда, едва дав ему закончить. – Два дня я ехала, не слезая с седла, не зная усталости, и я не могу выпить ни глотка, не могу проглотить ни куска, пока не сделаю то, зачем я приехала сюда!

– Зачем же ты приехала? – Торварду ничего не оставалось, кроме как задать этот вопрос. – Если твое дело касается твоего брата Бергвида, то…

– Да, это касается его! Мне не знать покоя никогда в жизни, если я не помогу моему брату!

Нынешняя отчаянная, самоотверженная решимость Хильды была так же безгранична, как прежние гостеприимство, великодушие и самоуверенность, на меньшем она не примирилась бы.

– При всем моем уважении к тебе, я не могу быть в мире с твоим братом или хотя бы терпеть его присутствие в Морском Пути. Для нас двоих в семи морях не хватает места. Не вижу, каким образом ты можешь ему помочь. – Торвард пожал плечами, намекая, что просьбы о помиловании будут напрасны.

– У меня нет войска, чтобы помочь ему оружием, – пылко и гордо продолжала Хильда. – Но я должна сказать тебе: Торвард конунг, объяви эту землю «мирной землей»! Пусть здесь, на священном озере Фрейра, будет «мирная земля», где запрещены ссоры и пролитие крови!

– В чем-то эту просьбу легко удовлетворить! – Торвард усмехнулся, хотя не слишком весело. – Если я правильно понял, у Бергвида не существует более близких родичей, которые могли бы предъявить права на его наследство. Когда эта земля останется без хёвдинга, я ничуть не стану возражать, если ты присоединишь ее к твоим владениям. И тогда здесь, как и на Остром мысу, будет «мирная земля»!

– Нет, я говорю не об этом! Я хочу, чтобы «мирная земля» была объявлена здесь немедленно! Я не могла бы уважать себя, если бы хладнокровно смотрела на то, как огромное войско терзает и рвет на куски моего брата Бергвида, сына моей матери, и не попыталась бы помешать этому.

– Но чего ты хочешь? Чтобы я просто поднял войско и ушел?

– И увел с собой всех прочих! – подтвердила йомфру Хильда, решительно кивая.

– Ты просишь невозможного. Твой брат Бергвид причинил слишком много зла и будет причинять его, пока жив!

– Я знаю это! Да, это так! Долг своей жизни он видит в мести своим врагам, тем врагам, которые лишили его отца и сделали рабыней нашу общую мать! И эти враги – твои родители, Торвард конунг! Я знаю! Я знаю все, чего даже ты, может быть, не знаешь! Я знаю, что твой отец только разбил Стюрмира конунга в битве и заставил его искать спасения в Медном Лесу! И твоя мать, Хёрдис Колдунья, своим колдовством сбросила на него лавину из камня! Она насыпала над ним погребальный курган! И они, твой отец и твоя мать, уже вместе два года спустя продали в рабство нашу мать, кюну Даллу, и самого Бергвида, моего брата, трехлетним ребенком! Из-за них я, ее дочь, родилась не от конунга, а от другого человека, хотя тоже весьма знатного, достойного и прославленного! Родилась не у свободной женщины, а у рабыни! Да, я говорю это перед всеми, и пусть слышит меня вся эта дружина, пусть слышит меня земля, небо и священное озеро Фрейра! Я родилась у рабыни, и за мой позор, позор своей сестры, Бергвид конунг мстил фьяллям и тебе, Торвард конунг!

Эта речь весьма напоминала горькие и гордые речи Брюнхильд, погубившей любимого ею Сигурда, лишь бы не видеть его в объятиях другой. Ингитора томилась, мечтая, чтобы Хильда скорее прекратила этот унизительный, тягостный и бесполезный разговор. Ее преданность брату, какой бы он ни был, заслуживала уважения, но она просила так много, что ничем помочь ей было нельзя!

– Но я готова забыть все зло, которое мне причинили! – продолжала Хильда, прямо глядя в лицо Торварда и не замечая больше никого, как будто на этой луговине у костра сидели только они двое. – Я забуду все и в святилище Хестирнэс принесу клятву о забвении прежних обид. Но и ты, Торвард конунг, должен забыть прежнее и примириться с моим братом!

– Я не могу этого сделать, – коротко ответил Торвард.

– Не могу! Что я слышу! Ты, Торвард конунг, чего-то не можешь?

– Я не хочу этого делать! – громче и четче, словно хотел, чтобы его услышала вся луговина (хирдманы и так, оставив свои вечерние занятия, толпились вокруг, стараясь не упустить ни слова), проговорил Торвард. – Бергвид сын Стюрмира – мой враг уже много лет. Уже много лет я ищу его на суше и на море, но он уходил от битвы, подсовывая мне вместо себя мороки и заставляя меня причинять вред невинным людям. У тебя на глазах, перед Острым мысом, он разграбил мой корабль, захватил мое серебро и золото, погубил моих людей! Я не уважал бы себя, если бы забывал такие обиды! Больше я не намерен этого терпеть. В Морском Пути есть место только для одного из нас.

– Я знаю, как тяжело тебе отказаться от твоей вражды. Но я хочу, чтобы ты сделал это, потому что я тебя прошу! Потому что я этого хочу!

«Это уже наглость!» – мелькнуло в голове у Ингиторы, и ее недоумение превратилось в возмущение. Самоуверенность тоже должна иметь разумные пределы!

Торвард молчал, глядя в лицо Хильде. Потом он вдруг перевел взгляд на Ингитору, потом посмотрел на кого-то у нее за спиной, и лицо его чуть-чуть изменилось. Ингитора быстро обернулась: позади нее стоял Вальгейр сын Вигмара, запыхавшийся, как будто бежал всю дорогу – как видно, кто-то догадался послать предупредить и квиттов о прибытии Бергвидовой сестры.

– Я надеюсь, судьба твоя, йомфру Хильда, будет все же не так печальна, как ты, быть может, опасаешься, – уже другим, более спокойным и мягким голосом проговорил Торвард. – Все идет к тому, что ты лишишься брата, но взамен получишь в мужья весьма достойного человека. Твой брат Бергвид мешал твоему браку с Вальгейром сыном Вигмара. Уже вскоре ничто не будет ему мешать.

Хильда наконец тоже увидела Вальгейра. В лице ее что-то дрогнуло, на нем отразилось замешательство, будто она была вовсе и не рада увидеть жениха. Хотя, казалось бы, именно сейчас его поддержка пришлась бы особенно кстати. – Так ты не хочешь исполнить мою просьбу? – тихо, уже без той пылкости, но с каким-то отчаянным спокойствием спросила Хильда, снова глядя на Торварда.

– Ты просишь невозможного.

– А было время, когда мои просьбы значили для тебя больше!

– Тогда ты хотела лишь того, что было в моих силах. Но для всех будет лучше, если мы не станем вспоминать о прошлом, – уже совсем мягко посоветовал Торвард.

Лицо Вальгейра, который наконец отдышался, как-то помертвело при этих словах. И при взгляде на него Ингитора тоже догадалась о том, о чем только они двое на этой луговине не знали.

– А если уж, как справедливо сказал Торвард конунг, примирение невозможно, то может статься, что йомфру Хильда все же не напрасно проделала этот долгий путь! – заговорил вдруг Вильбранд хёвдинг, который наблюдал за всем происходящим с большим любопытством.

Он выразился слишком замысловато, чтобы его сразу поняли, и к нему обратились десятки удивленных взглядов.

– Я имею в виду вот что! – с удовольствием пояснил он. – Здесь у Торварда конунга две тысячи войска, а у Бергвида хёвдинга никак не может быть больше пятисот человек, даже если они там в Конунгагорде спят на крышах. Исход битвы предрешен. Конечно, я знаю нрав Бергвида хёвдинга. Он умрет, как древний герой, и с удовольствием возьмет с собой в Валхаллу хоть пятьсот, хоть тысячу человек. Была бы ты в его доме, йомфру Хильда, он бы с радостью поджег этот дом вместе с дружиной и с тобой, чтобы прославиться своей смертью…

– И я горячо поддержала бы его! – воскликнула Хильда. – Я своими руками подожгла бы дом, если бы у нас не осталось другого выхода!

– Я не сомневаюсь в твоей доблести! – Вильбранд хёвдинг поклонился, и никто не понял, насмешкой был его поклон или искренней данью восхищения. – Но сомневаюсь, что у этого решения нашлось бы много сторонников – мы же все-таки не в саге! Все мы хотим, чтобы крови квиттов здесь пролилось поменьше. Да и фьяллей тоже, не думай, Торвард конунг, что смерть твоих воинов нас порадует. Исход предрешен, и в кровопролитии нет смысла. Я бы предложил вот что. Если бы твой брат Бергвид кон… Бергвид хёвдинг согласился встретиться на поединке с Торвардом конунгом – прости, что я сделал такое предложение раньше тебя, конунг, но в твоей доблести глупо было бы сомневаться! – то мы сберегли бы немало крови. Не погибнут те, кому не нужно погибать.

– А если мой брат Бергвид победит?

– Если его не одолеет даже Дракон Битвы в руках Торварда конунга, значит, он так угоден богам, что мы… Да мы ведь и не собирались посягать на его жизнь. Ведь мы связаны клятвой и все намерены ее соблюдать.

– Это отличная мысль! – одобрил Торвард. На лице его даже отразилось облегчение: на поединке возможности противников равны, а он в последнее время болезненно воспринимал упреки в неравенстве сил. – Я хочу только смерти Бергвида. Только он один должен погибнуть, и я буду только рад, если невинные люди из моей и даже из его дружины уцелеют.

– И ты, йомфру Хильда, можешь отправиться к нему с этим предложением! – добавил Халльмунд. – По-моему, конунг, раз уж она так хочет быть ходячей «мирной землей»…

Эйнар захохотал, вслед за ним и кое-кто вокруг усмехнулся.

– Ты согласна, йомфру? – спросил Торвард, прямо глядя на Хильду.

Она помедлила, потом кивнула.

– По справедливости, если это нужно для квиттов… – заговорила она и обвела глазами стоявших вокруг. Один раз, пять лет назад, она удивила всех этих сильных мужчин, потребовав себе во владение землю Острого мыса, право зваться хёвдингом наравне с ними и право для своего дома быть «мирной землей». – И тогда будет справедливо, если в случае победы моего брата Бергвида… вы снова признаете его конунгом квиттов!

По кругу людей у огня пробежал ропот.

– Пусть! – быстро выкрикнул Торвард, перекрывая шум. – Соглашайся, Вильбранд хёвдинг! Пообещайте ему это! Все равно этого не будет! Все равно я убью его, лиуга гвэд а баотгельтахт!

Когда йомфру Хильда, отказавшись принять их гостеприимство, гордо уехала со своими людьми в сопровождении Вальгейра к стану квиттов, Ингитора схватила Торварда за руку и потащила его к своему шатру. Свободной рукой он на ходу отмахивался от ярлов, которые пытались что-то еще ему говорить, но должны были смириться с тем, что у невесты тоже есть права на его внимание. Особенно когда сам конунг не против.

Войдя и бросив ковер, закрывавший вход, Ингитора повернулась к Торварду. Служанка Гленне уже приготовила ей постель и зажгла светильник, а сама, зевая, приподнималась со своей подстилки, намереваясь помочь госпоже – но увидела конунга и сделала вид, что ее, Гленне, тут нет.

– Ну, ладно, ладно! – Торвард с пониманием посмотрел на Ингитору и бросил свой плащ возле ее лежанки. – Я вполне понимаю твое справедливое негодование!

– Что это значит? – Ингитора проводила глазами Гленне, которая на всякий случай выбралась наружу, и снова посмотрела на него. А Торвард опустился на приготовленную для нее лежанку, повернулся на спину и развел руки.

– Ешь меня! Терзай! – с видом полной покорности судьбе приглашал он. – Ты была само самообладание все это время, теперь делай со мной что хочешь. Кричи – дружина все знает, никто не удивится. И никто не придет меня спасать.

– Так значит… Еще и дружина все знает… – Ингитора все никак не могла выговорить ту мысль, которая ее осенила, но казалась совершенно невероятной. От потрясения кровь прилила к лицу, стало жарко. – Ты что… Она…

«Он такой красавец! Просто как Фрейр! И шрам на лице не так уж его портит…» Богиня Фригг! Воодушевление Хильды тогда, на середине лета, казалось Ингиторе неуместным, но ей и в голову прийти не могло, что дело зашло так далеко! Она знала, что представления Хильды о дозволенном и недозволенном не те, что у нее самой, но что настолько!

– Ну, было один раз. Один раз, клянусь Фрейром! – Торвард приподнялся на локтях и посмотрел на нее с утомленно-покаянным видом, отвечая на все то, что легко читал в ее глазах. – Еще в прошлом году. Ну, из похода я был! – пояснил он, как будто это все проясняло. – Поход был удачный, я был очень веселый, довольный и всех любил! Но я ей ничего такого не обещал – чтобы вроде того, чтобы жениться или хотя бы впредь исполнять все ее безумные желания! Ничего не обещал! Она сама…

– Не может быть! – У Ингиторы не укладывался в голове такой поворот.

– Еще как может! Ты бы видела, как она…

– Она ведь не фру Бехольда какая-нибудь, она же девушка!

– Нет, тогда уже не очень! Стой, а про Бехольду ты откуда знаешь?

– Да от нее же! Ведь ты же смертельный враг ее брата, о котором она так заботится!

– Но у нее же «мирная земля»! И она ни в чем не знает меры – где мир, там и любовь… Неужели ты не знала? Ты же у нее чуть не полмесяца прожила, неужели она не поделилась?

Ингитора в том же изумлении покачала головой. Но теперь, по воспоминаниям, ей казалось, что и блеск Хильдиных глаз, когда та перебирала совершенства и приключения Торварда конунга, и ее полусмущенный-полуторжествующий смех были уж слишком многозначительными – похоже, ее и впрямь подмывало поделиться. Но не так уж она глупа и понимала, как видно, что рассказ в этом роде ее гостья не оценит!

– А вообще ты, моя радость, должна быть готова к чему-то такому! – Видя, что она все же не собирается выцарапывать ему глаза, Торвард взял ее руку и прижал к своей груди. – Не знаю, куда мы с тобой еще при случае попадем, но нечто в этом роде про меня могут сказать… еще довольно многие женщины в Морском Пути и на островах. Даже хорошо, что ты об этом знаешь заранее.

– А вот, я боюсь, Вальгейр сын Вигмара про это не знал заранее!

– А вот он уже никуда не денется! – Торвард усмехнулся и подмигнул. – Он там успел вперед меня, так что ему и придется жениться. И исполнять все ее безумные желания. Но он тоже сам выбрал свою долю, так что…

– А ты… Богиня Фригг! – Ингитора прижала руки к щекам. – А ты еще Вальгейру глаз подбил! Когда он со мной всего-навсего беседовал о висах Сторвальда Эльденландца, а сам ему такую свинью подложил! Я не понимала там, отчего ты взбеленился, а ты, оказывается, по себе судил! И еще смеешься! Свартальв ты бессовестный!

– Да не я подложил, а она сама легла! – Торвард действительно смеялся без малейших признаков раскаяния, но веселость его отдавала лихорадкой драки. – А что до совести, то пусть он сам за своей невестой следит, а я за своей сам послежу! Ну, что, ты позволишь мне разделить с тобой ложе, положив между нами обнаженный меч?

Ингитора выразительно подняла брови, изумленная такой наглостью, а Торвард весело кивнул, словно подтверждая: да, я такой! Ингитора отвернулась, словно не желая его видеть, а он быстро подался к ней и обнял с намеком опрокинуть на лежанку. Ингитора вырвалась и отскочила.

– Говорят, в походе ты всегда спишь среди дружины у костра. Не могу лишать тебя такого удовольствия! – с язвительным негодованием воскликнула она. – Не трогай меня!

Торвард вздохнул, но не стал настаивать: этого он и ждал. Его невеста была не из тех, кто на возлюбленного смотрит как на свою собственность и в ком ревность вызывает приступ страсти, то есть жажду закрепить за собой ненадежное сокровище. Совсем наоборот.

– Но ты меня все-таки любишь? – тихо спросил он, с плащом на плече уже подойдя к выходу и взявшись за ковер, заменявший дверь.

– Все-таки люблю! – с какой-то мрачной обреченностью отозвалась Ингитора, сидя на медвежьей шкуре, заменявшей пол, и не глядя на Торварда.

Он помедлил, потом опять сбросил плащ, подошел к ней и встал на колени.

– Мне будет очень плохо, пока ты меня не простишь, – так же тихо и серьезно сказал он, вроде бы желая взять ее лицо в ладони и повернуть к себе, но не решаясь. – Ну, чем я виноват? Это было прошлым летом, я о тебе тогда и не слышал…

– Ты ничего не понимаешь! – Ингитора сама повернулась к нему и провела пальцем по знаменитому шраму, который якобы внушает всем женщинам неодолимую страсть. – Я вовсе не требую, чтобы ты хранил невинность до двадцати восьми лет, дожидаясь меня…

И при этом нелепом предположении, как ни был он опечален и встревожен, Торвард не смог удержаться и засмеялся.

– Но зачем, зачем ты подбил глаз Вальгейру, когда не он перед тобой, а ты сам был перед ним виноват, в этом же самом ! – с глубокой серьезностью продолжала она. – Вот это меня печалит!

Торвард помолчал, глядя ей в лицо, а она отвернулась, точно ей было за него стыдно.

– Я был неправ, – чуть погодя согласился он и взял ее за руку, радуясь, что она не отнимает руки. – Только не посылай меня перед ним извиняться, это все-таки совсем не совместно с достоинством конунга, но я был неправ! Но я не мог этого вынести, пойми же ты! – Торвард крепче сжал ее руку и заговорил тихо и горячо, с таким напряженным страданием, что Ингитора все-таки посмотрела ему в лицо. – То, что я с ней делал год назад, я давно забыл! А тут он сидит возле моего сокровища, с таким трудом завоеванного, и утром и вечером! Ты же понимаешь – то, что я терпел и еще терплю позор этой дурацкой битвы на Остром мысу, это тоже мой выкуп за тебя! Я ни о чем не жалею, но я не мог видеть, как кто-то возле тебя сидит! Это такая наглость, это хуже, чем то, что я с ней… В конце концов, она правда сама ко мне под одеяло залезла, спроси у Халльмунда, если не веришь! Что мне было, выкинуть ее с лежанки в ее же собственном доме, эту маленькую… – Торвард буквально щелкнул зубами, в последнее мгновение поймав слово, готовое сорваться с языка, но несовместимое с уважением к Ингиторе.

А она внимательно вглядывалась в его глаза, пытаясь понять, неужели он действительно видел такое преступление в том, что Вальгейр просто разговаривал с ней о чужих стихах.

– Я больше не… – начал Торвард, и Ингитора, качнув головой, закрыла пальцами его рот:

– Не клянись! Я понимаю. Требовать от тебя безупречной верности было бы так же глупо, как требовать, чтобы северный ветер всегда дул только в мой парус и больше ни в чей.

Торвард смотрел на нее, не веря, что это всерьез. Но это было всерьез.

– Твое великодушие и твое чувство чести… – заговорил он чуть погодя, и в глазах его именно теперь отражалось смущение и стыд. – Это даже слишком хорошо для такого жеребца, как я… Но… Я не могу поклясться, что ничего такого больше никогда… Где-нибудь в походе… Но я клянусь , что если еще кто-то полезет ко мне под одеяло, я буду сопротивляться изо всех сил!

Ингитора улыбнулась и снова погладила его шрам. Эта клятва звучала странно, но она была дана от души и стоила дорого. Невозможно было противиться власти, которую над ней приобрело это диковатое и такое одухотворенное обаяние, слитое из блеска этих карих глаз, так быстро меняющих выражение от бессовестной веселости к тоскующему раскаянию, из силы этих смуглых кулаков, так мощно и точно бьющих. Этот знаменитый шрам, конечно, не был источником всеобщей любви, но безусловно отражал кое-какие качества, благодаря которым его так любят. Для нее Торвард стал единственным на свете, и она уже простила ему более страшные вещи, чем подбитый глаз Вальгейра.

Она придвинулась к Торварду и нежно его поцеловала, давая понять, что вполне оценила его раскаяние. Потом Торвард выпустил ее из объятий, посмотрел ей в лицо так, словно заставлял себя признаться еще в одном проступке, и с явным стыдом произнес:

– Но… С Вальгейром, допустим, я зря надурил, но если ты когда-нибудь… Я свинья, конечно, что ты меня прощаешь не только за прошлое, но и за будущее, а я… Но если когда-нибудь… Я тебя задушу, – тихо, с раскаянием, но и с глубокой убежденностью окончил он. – Я по-другому не могу.

Ингитора поняла, что он имел в виду, и с состраданием улыбнулась:

– Иди спать, несчастный! Нет на свете такого мужчины, на которого я променяла бы хотя бы ремень с твоего башмака! И не будет! И я могу тебе в этом поклясться! Иди к костру, я сказала! – взвизгнула она, увидев, как мгновенно оживился он при этих словах и с каким восторженным порывом протянул к ней руки…

Глава 8

Наутро дружины фьяллей и квиттов собрались на совет. Продолжался он недолго: Вильбранд хёвдинг посоветовал послать йомфру Хильду к Бергвиду с предложением поединка, она потребовала, чтобы в случае победы квитты признали ее брата конунгом, а Торвард заверил, что не имеет ничего против, так как исполнять обещание квиттам не придется. Будь здесь Вигмар Лисица или Хагир Синеглазый, даже при полной уверенности в победе Торварда Бергвид не дождался бы такого почетного и приятного обещания, но без них Вильбранд, Тьодольв и Вальгейр быстро склонились к тому, чтобы его дать. И Хильда отправилась в Конунгагорд.

Она шла пешком, одна, в сопровождении только своей верной, отчаянно встревоженной фру Аудвейг, а мужчины стояли поодаль, в нескольких перестрелах от ворот усадьбы, притом все вожди – на виду, чтобы сидящие в Конунгагорде не заподозрили подвоха. Какими словами обменялась йомфру Хильда со стражами, оттуда не было слышно, но ее вскоре впустили и ворота за ней закрылись.

День прошел в тягостном ожидании. Фьялли ворчали, что, дескать, лучше бой, чем ждать, пока этот змей соизволит выползти из норы. Но Торвард, однажды приняв решение, в обсуждения больше не пускался. Весь этот день он был неразговорчив, и на лице его застыла какая-то отрешенная невозмутимость, словно он тут случайный прохожий и все происходящее его не касается. Таким образом он прятал свое нетерпение: при его живом нраве ждать, а тем более ждать схватки, было мучительно.

Из леса доставили несколько крепких бревен, которые пригодятся на случай, если Бергвид все же не пожелает открыть ворота добровольно. Ингитора беспокоилась: из ее мыслей не уходила сага о том гордом древнем конунге, который поджег свою усадьбу вместе с дружиной и дочерью, чтобы не доставаться врагам.

Ингъяльда же Преясного Вор дома, Дымовержец, Во Рэннинге Горячими Пятами стал Топтати… [20]

Ей так и виделась гридница той древней усадьбы, зажатая в железное кольцо безнадежности: высокий седобородый конунг с грозно нахмуренными черными бровями, с золотой цепью на плечах, к высокому его сиденью сбоку прислонилась молодая женщина, нарядно и богато одетая, с серым покрывалом вдовы на голове, а на лице ее застыло такое же, как у отца, выражение суровой непримиримости. А перед ними – едва стоящий на ногах, до полубеспамятства пьяный хирдман с горящим факелом в руке… Уж что-что, а этот древний подвиг безумные дети кюны Даллы сумеют повторить! Хотя бы этот один из всех, на это их хватит!

– Только не это! – воскликнул Халльмунд, с которым Ингитора поделилась своим опасением. – Еще не хватало, чтобы он теперь сбежал в славное бессмертие, а нас оставил в дураках! Довольно он от нас побегал!

Только на следующее утро ворота Конунгагорда опять растворились, и все с облегчением увидели йомфру Хильду с Аудвейг. Бергвид согласился принять условия, особенно настаивая на своем праве в случае победы вновь стать конунгом квиттов. Местом поединка он назначил святилище Хестирнэс, а временем – полдень.

От Конунгагорда открывался хороший вид на мыс Коней, на котором располагалось святилище. Высокий каменистый мыс, с которого сбрасывали жертвенных коней, далеко выдавался в озеро, так что площадка будущего поединка была с трех сторон окружена водой и к тому же находилась на самом виду у богов. От берега его отделяла стена из высоких стоячих камней, которые разделялись точно рассчитанными промежутками. С краю стоял камень со сквозным отверстием примерно на уровне груди – камень назывался Свадебным и через это отверстие невеста подавала руку жениху. Фьялли, завидев его, подмигивали Ингиторе; она благодарно улыбалась в ответ, но думала о другом. Ее судьба подошла к очередному повороту. И не только ее.

– Теперь, похоже, вместо жертвенного коня будет бык! – приговаривали фьялли.

– Или, быть может, знаменитый Фьялленландский Жеребец! – прибавлял вполголоса кое-кто из квиттов.

Большинство фьяллей и квиттов стало собираться возле святилища с самого утра. Сбросив плащ и отстегнув ножны, Торвард стоял там один посреди площадки, держа в руках Дракон Битвы и глядя в небо над озером. Во всей его фигуре, в плечах, в спине, в поднятой голове отражалась какая-то цельная сосредоточенность. Потом он стал двигаться: сначала едва заметно, потом взмахнул мечом, отскочил, словно от невидимого выпада, бросился вперед… Это был не то поединок с невидимым противником, не то разговор с божеством. Святилище, место на перекрестке трех стихий – земли, воды и неба, и сам воздух, согретый и воодушевленный мольбами и жертвами предыдущих поколений, – все было пронизано разнообразными потоками силы. Само тело Торварда, сам Дракон Битвы в его руках служил словно волшебным жезлом, который улавливал эти потоки, сливался с ними и черпал из них, очищал пространство и настраивал его на справедливое решение божьего суда. Ингитора прижимала руки к лицу, оставив на свободе только глаза: ее пробирала дрожь благоговения, смесь восторга и ужаса, как всегда при близости иных миров. Дракон Битвы черной молнией рассекал воздух, а лицо Торварда оставалось так цельно-сосредоточенно, словно дух его пребывал не здесь, а там, в небесах, с тем божеством, которому посвящался этот танец. Сотни фьяллей в том же благоговейном молчании наблюдали за ним, богом своих воинов и воином своих богов. И не заклятая кровь пещерного тролля была источником его силы, а опыт десятков поколений воинов, который ему настойчиво передавали с трехлетнего возраста и который он деятельно подкреплял собственным многолетним опытом.

– Вообще не так уж это здорово – драться в святилище, когда здешние духи все за Бергвида! – заметил Гудбранд Ветка.

– Ничего! – успокоил его Сельви Кузнец. – Ведь наш конунг по крови наполовину квитт, а его меч – изделие здешних свартальвов. Духи Квиттинга не отнимут у него победу!

И сам Торвард явно остался доволен тем, что услышал в песне ветра, рассекаемого его мечом.

– Это хорошее место, легкое! – с удовлетворением объявил он, выйдя с площадки. – Все будет как надо.

Перед полуднем из ворот Конунгагорда показалась толпа. Людей собралось много, несколько сотен, и Бергвид, со своим черным плащом на плечах, шел впереди и бросался в глаза издалека. На нем был шлем из черного железа, окованный золотыми узорными бляшками, под плащом виднелся доспех из бычьей кожи с нашитыми железными пластинами, а за поясом, рядом с мечом, торчала секира. В левой руке он нес круглый щит, красный, с медным умбоном.

Вид у него был грозный, какой-то нечеловечески-роковой, походка ровной и тяжелой, так что казалось, сама земля слегка прогибается под его шагами. Торвард при виде него испытывал какую-то нетерпеливую дрожь с примесью гадливости: так он мог бы смотреть на ядовитую змею, которую нужно скорее убить, пока она никого не ужалила. Ему уже несколько лет не приходилось видеть Бергвида, и теперь он щурился, издалека вглядываясь в эту черную фигуру: ему не терпелось убедиться, что к нему действительно приближается тот, кто так долго избегал открытого боя. Теперь Бергвиду отступать некуда. Понимает ли это он сам? И как он поведет себя теперь, будучи поставлен в условия, в которых не бывал никогда прежде?

Вся дружина видела нетерпеливое волнение Торварда, и все чувствовали вслед за ним то же самое.

– Ты так волнуешься, конунг, как будто едет твоя невеста! – слегка уколол его Эйнар Дерзкий, не замечая, что этой преувеличенной дерзостью выдает собственное волнение.

– Вроде того! – ответил ему Халльмунд. – Ведь конунг собирается пролить его кровь!

– Я только боюсь, как бы он опять не подсунул тебе морок, как тогда, с Хельги ярлом! – с беспокойством заметил Сигвальд Хрипун. – Это такая морда, я ему не доверяю!

– Нет, едва ли! – сказал Сельви Кузнец. – Едва ли он теперь отделается мороком. Раньше ему помогала ведьма. Теперь конунг оставил ее без серого скакуна, а без него она что-то не спешит на помощь.

– И все-таки взять бы у него залог! – не отставал упрямый Сигвальд.

– Какой?

– Да хотя бы его сестру!

– Ее нельзя, она сама – хёвдинг!

– Тролли бы этих квиттов побрали! Все у них не как у людей!

Торвард не прислушивался к спору и даже едва ли слышал их голоса. Как перед сражением, вокруг него стояли ярлы, трое телохранителей, оруженосец под левой рукой, знаменосец Торхалль Хворост и охраняющий знамя Бард Щетинка, но он не замечал никого – его единственным другом, соратником и опорой сейчас был Дракон Битвы. Даже не прикасаясь к драконьей голове на бронзовой рукояти, Торвард ощущал на поясе его живую тяжесть и знал, что меч тоже волнуется в ожидании горячей крови, в ожидании битвы, которая пробуждает в нем его истинную жизнь.

Ингитору бросало в дрожь при мысли о том, что сейчас она снова увидит это безумное, опаленное черным дыханием дракона лицо, эти глаза с жадной мертвой искрой, и ее снова охватывало то чувство бездны под ногами, когда-то испытанное рядом с ним. Бергвид все приближался, уже можно было рассмотреть лицо, и ей хотелось спрятаться за Торварда, чтобы Бергвид ее не увидел: казалось, что сам его взгляд способен убить, отравить, испортить. К ней приближался тот, вместо кого и из-за кого Торвард напал на ее отца; ее не оставляло чувство, что к ней приближается само воплощенное зло ее судьбы. Она верила, что с ним будет покончено, но сейчас нужно было найти в себе силы, чтобы в последний раз встретиться с этим злом лицом к лицу.

Впереди Бергвида шла невысокая женщина в белой одежде, с белыми волосами, и Ингитора подалась вперед, пытаясь разглядеть эту странную фигуру. Женщина двигалась легко, неслышно, ее ноги не попирали землю, а словно бы скользили над ней, и сама фигура дышала плавной величавостью, невозмутимостью, отстраненностью… Ингиторе вспомнилась Дагейда, и она похолодела от мысли, что ведьма, покровительница и злая судьба Бергвида, все же пришла, пришла! Она была белой, как смерть; она явилась из-за грани, чтобы…

– Кто, кто это? – Ингитора в лихорадочной тревоге дернула за рукав Халльмунда, стоявшего рядом с ней.

– Как это «кто»? – Халльмунд ее не понял. – Бергвид сын Стюрмира, конечно. Ты, говорят, видела его недавно, а не узнаешь?

– Да нет, не Бергвид! Я говорю про ту женщину.

– Какую женщину? – Халльмунд в недоумении оглянулся на нее. – Там все мужчины. Только вон йомфру Хильда, а то…

– Но вон же, женщина в белом платье, с белыми волосами! Конунг, ты видишь? Это… Это она!

Ингитора схватила Торварда за руку, и он медленно повернул к ней голову:

– Ты так кричишь, как будто увидела собственную смерть. Не волнуйся, все будет хорошо.

– Но ты-то видишь ее?!

– Кого? – Торвард хмурился, не понимая, отчего она так беспокоится. – Хильду?

– Да нет же! Всадницу!

Ингитора не хотела называть Дагейду по имени, поскольку о том, что у Торварда есть сестра-ведьма, знали только он и кюна Хёрдис.

– Где? – Торвард быстро обшарил взглядом всю Бергвидову дружину. – Ты ее видишь? Ты уверена?

Ингитора молчала. На зрение ни Торвард, ни Халльмунд не жаловались. Просто они ее не видели.

– Она … Идет впереди него, – тихо сказала Ингитора. – И она совсем белая. Вся-вся.

– Да ты, йомфру, никак умеешь видеть духов! – сообразил Халльмунд. – Ну, это да! Скальды – они ведь тоже отчасти колдуны.

– Духов? Значит, это…

– Если там есть какая-то женщина, то это его фюльгъя! Что она делает?

– Она уходит…

На глазах у Ингиторы белая женщина в облике Дагейды сошла с тропы и тем же мерным неспешным шагом двинулась прочь от святилища. Она уходила к горам, а Ингитора, стараясь навсегда запомнить это зрелище, смотрела ей в спину, хотя и понимала, что это опасно. Дух-двойник уходил от Бергвида, а это означает, что его жизненный путь окончен, нить судьбы размотана до конца. Белое пятнышко тумана отдалялось, бледнело, терялось в пестрой дали лесистых склонов – и вдруг исчезло.

От потрясения весь ее страх перед Бергвидом прошел, и теперь, когда он со своими людьми приблизился, Ингитора смотрела на него скорее с жалостью, чем с прежним ужасом. Торвард глубоко вдохнул и первым сделал шаг навстречу, и вслед за ним шагнули все его ярлы и хирдманы ближней дружины. Два конунга встретились точно напротив двух высоких камней, ограждавших вход на мыс, и между ними оставалось не более пяти шагов.

Бергвид изменился за те годы, что Торвард его не видел: его лицо похудело, глаза ввалились, все черты под черной бородой стали как-то острее и резче. Он выглядел старше своего настоящего возраста, и глаза его лихорадочно блестели. Ингитора быстро переводила взгляд с одного на другого: Торвард был выше, шире в плечах, весь его облик дышал свежей, молодой, но уже зрелой силой, и даже казалось, что его ноги как-то прочнее стоят на земле. Невероятным казалось, что она когда-то, хотя бы в полусне, хотя бы на миг, смогла принять одного за другого!

– Приветствую тебя, Бергвид сын Стюрмира, хёвдинг округи Фрейреслаг! – первым сказал Торвард. Его ясный, твердый голос был хорошо слышен среди напряженной тишины, и даже ветер над водой стих, словно прислушиваясь.

– И я вижу тебя здесь, Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей! – с трудом выговорил Бергвид. Губы его едва двигались, словно у тяжелобольного.

– Здоров ли ты? – не по обычаю, а с искренним недоумением и даже беспокойством спросил Торвард. Ему вспомнился его недавний поединок со слабым после ранения Эгвальдом. – Если ты болен, то мы можем отложить нашу встречу.

– Я здоров! – упрямо ответил Бергвид, исподлобья, с бычьим упрямством глядя на конунга фьяллей, но у Торварда, смотревшего ему в глаза, создавалось впечатление, что собеседник его не видит .

Мельком ему вспомнились рассказы Ингиторы: было похоже, что за последнее время завеса между внутренним миром Бергвида и внешним миром уплотнилась и он оказался окончательно заключен внутри.

– Здоров и полон сил! – продолжал он. – Сегодня над озером туман, но он не помешает моему мечу найти твое сердце, Торвард сын Торбранда!

– Туман? – в недоумении повторил Торвард и глянул на небо: день выдался не солнечный, но ясный, никакого тумана не было и в помине.

А люди вокруг молчали, потрясенные единой мыслью: все понимали, что это значит. Перед смертью на человека нападает слепота, которой он сам уже не может осознать; он стоит уже на грани и видит перед собой Туманные Поля – пространство перехода в Иной Мир. Противники еще не взялись за оружие, но один из них был уже мертв, и люди молчали, полные суеверного страха.

– Я только хочу повторить условия, чтобы боги и священные камни Мыса Коней слышали их! – сказал Бергвид, и всем казалось нелепым, что мертвец беспокоится еще о каких-то условиях. – Ты, Вильбранд хёвдинг! Ты, Тьодольв хёвдинг! И вы не боитесь, что камни Хестирнэса упадут и придавят вас! Пять лет назад вы клялись мне здесь соблюдать мир, и вот я вижу вас у порога моего дома, с оружием в руках!

– Мы просто пришли быть свидетелями, раз уж Торвард конунг пожелал вызвать тебя на поединок! – поспешно ответил Вильбранд хёвдинг, которому было очень не по себе под обвиняющим взглядом мертвеца. А проклятие мертвого особенно тяжело и губительно, и Вильбранд торопился отвести от себя обвинения. – Чтобы все было по закону. Мы не нападаем на тебя, как ты видишь! А если кто-то вызвал тебя на поединок, никакая клятва не мешает нам присутствовать при этом! Но Бергвид едва ли слышал ответ Вильбранда, поскольку про квиттов он уже забыл, и теперь его темный слепой взгляд упирался в конунга фьяллей.

– Ты не боишься, Торвард конунг, что боги покарают тебя за нарушение клятвы! – воскликнул он.

– Я? – Торвард пришел в изумление. Даже его пробирала мерзостная дрожь под этим невидяще-злобным взглядом из Хель. – Я не давал тебе никаких клятв! Ты о чем?

– Нет, ты был! Ты был! – с горячим упрямством воскликнул Бергвид, точно вел какой-то свой разговор с тем, кого видел он один. – Ты приносил с нами жертвы, ты сам составил клятву, которую мы произнесли!

– Я в жизни не был в Хестирнэсе до сегодняшнего дня! Баотгельтахт!

– Это был Хельги ярл! – воскликнул Тьодольв хёвдинг, наконец сообразивший, что Бергвид имеет в виду. – Это Хельги сын Хеймира, наследник конунга слэттов, пять лет назад приносил с нами жертвы и составил для нас клятву! А вовсе не Торвард конунг!

– Это ты! – уверенно и мрачно продолжал Бергвид, с ненавистью глядя на Торварда. – Ты, мой враг! Ты упорен, ты многолик! Ты преследуешь меня всю жизнь, еще с тех пор когда я был несмышленым ребенком! Ты убил моего отца, ты сделал рабыней мою мать и меня самого! Ты отнял мою невесту, которая обещала мне верность! Мое кольцо было у нее на руке! Ты украл ее!

– Это он про йомфру Эйру, про сестру нашего конунга! – быстро шепнул Ингиторе Халльмунд. – Хельги ярл на ней женился! Отбил у него! Он совсем с ума сошел, нашего конунга с Хельги ярлом путает!

– Да, я помню! Я все помню! – приходя во все большее исступление, выкрикивал Бергвид под сотнями полных ужаса взглядов. – Ты говорил со мной! Я все помню! Я убил твоего родича! Я убил! Его звали Рагневальд Наковальня – ты видишь, я все помню! Я отправил его в Хель, я сделал его рабом моей матери, посмертным, погребальным рабом! И ты знал об этом! Ты говорил мне, что рассчитаешься со мной за это! Десять лет я ждал тебя! Десять лет! И вот ты пришел! Да! Я сделаю это! Я убью тебя и отправлю вслед за ним! И ты будешь рабом моей матери, будешь! Я принесу тебя в жертву ей здесь, в древнем святилище! Перед ликами богов! Перед ликами предков! Я исполню мой долг!

Черты его лица исказились, казалось, еще мгновение, и он завоет, как берсерк, и вцепится зубами в верхний край щита. Все были потрясены до дрожи: обезумевший сын Стюрмира путал людей, путал года и события, и сам себя не помнил, глядя в черные бездны Хель. Даже на лице Торварда отражалось смятение: такого он еще не встречал, и Бергвид захохотал, приняв это смятение за страх. Только это он и видел сквозь туман, застлавший для него свет солнца. Фюльгъя ушла от него; настал час его судьбы. Долгий перечень своих обид и обвинений, который Бергвид сын Стюрмира так часто повторял, теперь звучал из его уст в последний раз.

– Я требую, чтобы вы, Вильбранд, Тьодольв и Вальгейр сын Вигмара, здесь, перед лицом Фрейра, подтвердили, что провозгласите меня конунгом квиттов, когда я убью моего врага! – требовал Бергвид, и ни у кого из тех, к кому он обращался, не хватало решимости ответить на этот голос из Хель.

– Они подтверждают это! – с печалью, но и какой-то торжественной важностью в голосе произнесла вместо мужчин йомфру Хильда. Ей тоже было нелегко это вынести, но сознание долга перед братом по матери давало ей сил идти с ним до конца. И она тоже знала, что конец близок.

– Послушай! – Вдруг сообразив, Ингитора схватила Торварда за руку. Она не хотела отвлекать его в такой миг, но соображение казалось ей очень важным. – Помнишь, ты говорил, что раз Хельги ярл убил твоего отца на поединке, то ты не мог ему мстить, но и дружить с ним тоже не мог?

– Помню. – Торвард несколько рассеянно кивнул. – Да. Я тебе говорил…

– Ты отомстишь ему так, что Локи не придумал бы лучше, и твоя честь будет полностью ограждена! – горячо зашептала Ингитора. – Бергвид убил его родича Рагневальда, это правда, я слышала об этом и раньше. И Хельги ярл до сих пор не отомстил, потому что не мог его найти, как и ты. Если ты сейчас убьешь Бергвида, ты как бы перехватишь у Хельги ярла его месть! Понимаешь? Никто тебя не упрекнет, а ты…

Торвард слушал ее, нахмурив брови, пытаясь уловить этот причудливый ход рассуждений, но сейчас ему было не до того. Наклонившись, он поцеловал Ингитору, словно исполнял некую важную часть обряда, и вслед за своим противником прошел за цепочку стоячих камней.

Принесли жертву: Торвард и Бергвид длинными шестами столкнули с обрыва оглушенного жеребца. Все отошли с площадки, оставив на ней только двух противников и двух хирдманов, Регне и какого-то квитта, державших запасные щиты, поскольку по условиям их разрешалось заменить дважды. Доспех и шлем на поединке не дозволялись, и Бергвид снял свое снаряжение. Сбросив плащ, Торвард безотчетно дергал ворот рубахи: дух его кипел и требовал свободы, так что даже одежда мешала.

Она заняли места внутри рунделя, широкого круга из белых камней, в котором веками разводился священный огонь и освящалась жертва. Теперь жертвой богам станет один из них. Ингитора и Хильда остались возле валунов, ограждавших вход на площадку. Покосившись на бывшую подругу, которая и сегодня нарядилась в яркие шелка с чужого плеча и была увешана золотом, Ингитора вспомнила любимые саги: в час гибели каждого из героев древности при нем всегда есть женщина, валькирия или та, что заменяет ее, чтобы открыть герою ворота вечной славы… Хильда в ответ бросила на Ингитору враждебный взгляд, который та приписала не столько поединку, сколько простой женской ревности, неприязни к счастливой сопернице, хотя для этого сейчас было не время. Да, обе они по-своему напоминали валькирий, но Ингитора уже давно тяготилась этим.

Торвард что-то крикнул, призывая противника напасть, добавил несколько эриннских слов, не в силах больше сдерживать нетерпение и досаду. Бергвид бросился на него и ударил мечом по подставленному щиту; Торвард мгновенно ударил в ответ, и Бергвид едва успел спрятаться за щит, одновременно возвращая руку с мечом. Обмен быстрыми и частыми ударами продолжался, и сразу стало видно, насколько быстрее и легче двигается Торвард. Его преимущество в росте, в силе, в выучке было очевидно; он был быстр, ловок, опытен, мгновенно перемещался по площадке и нападал с той стороны, откуда его не ждали, причем легко угадывал каждый выпад Бергвида, точно видел весь ход дела вперед. И казалось, что все это не стоит ему особых усилий, что это не более чем танец, но священный танец в честь бога-воина. Бергвиду каждое движение давалось с трудом, как будто собственное тело его тяготило, а Торварду, наоборот, приносило облегчение, выпуская наружу все то, что давно в нем копилось и переполняло жилы. Его воодушевляло сознание, что непримиримый и неуловимый враг наконец-то на острие его меча, того меча, который не упускает побед, и теперь Бергвид не мог исчезнуть, обернуться кем-то другим, как бывало раньше. Тюр, Бог-Воин, с которым Торвард вел свой безмолвный разговор, ответил ему; сила Тюра вошла в него и струилась в крови, одушевляя его стихией Могущества по Праву. Тюр был его верным союзником: всю жизнь Торвард сын Торбранда выращивал его в себе. В возрасте трех лет он получил деревянный меч, в семь – железный, но тупой, в двенадцать – облегченный, но острый и способный наносить смертельные раны. Всю жизнь он дрался, зная, что победная сила – только в его собственных руках, и даже теперь, когда к нему пришел Дракон Битвы, он уже не мог отвыкнуть от этого сознания. Его собственная внутренняя сила изливалась мощным потоком, и Дракон Битвы лишь прокладывал ей дорогу. Оружие приходит к сильным…

Дракон Битвы сверкал над площадкой, от каждого удара наливаясь все более ярким блеском. Люди заметили это, и над святилищем стали раздаваться изумленные голоса. Ингитора смотрела, замирая от восторженной жути; в первый раз она увидела Торварда в настоящем бою. Это было не то, что в поединках с собственными хирдманами, которые она привыкла наблюдать всякий день: здесь каждое его движение, одушевленное жаждой крови, внушало священный ужас. Он перестал быть собой и стал воплощением Тюра, которого не зовут миротворцем. Это было прекрасно, так что захватывало дух; и это было страшно, так что хотелось отвернуться и не смотреть. Каждый удар сердца разрывал ей грудь. Час настал. Сейчас она получит голову. Она уже не помнила, что когда-то хотела голову Торварда; сейчас Торвард в ее глазах воплощал ту благословенную мстящую силу, которой ей так не хватало и которая теперь наконец-то покончит со злом ее судьбы. Она получит голову Бергвида, и это будет голова истинного виновника смерти Скельвира хёвдинга. Ей вспоминалось, как по земле, сминая вереск, катался огромный свирепый волк, и в одном клубке с ним мелькали то руки, то голова Торварда, а она ждала конца, зная, что конец у них с Торвардом будет один на двоих. Сейчас она видела продолжение той же схватки, но самое тяжелое уже осталось позади.

Бергвид уже выдохся и разгорячился, дышал хрипло, а горящие ненавистью глаза его смотрели и не видели. С хриплым криком, похожим на рев, он снова и снова бросался на Торварда, словно пытался смести его самой силой своей ярости, и не видел, что эта слепая ярость только мешает ему. Вот он нанес удар, Торвард подставил изрубленный щит, и меч Бергвида застрял в нем. И все, кто смотрел на них, вскрикнули единой грудью: всех пронзило единое чувство – это конец. Бергвид еще мог бы, выпустив меч, взять у хирдмана секиру, которую тот держал наготове рукоятью вперед, но Торвард не дал ему времени на это. Он резко рванул щит вниз, заставляя противника пригнуться, а сам в то же мгновение нанес ему точный удар по шее.

Бергвид упал и больше не шевельнулся.

Вся толпа за камнями святилища издала единой глубокий полувскрик-полувздох. На площадке, там, где только что было двое, теперь остался один. Торвард стоял, опустив меч и глядя на что-то темное, лежащее возле его ног – один, как бог, победивший змея Бездны и готовый творить новый мир.

А потом толпа дрогнула, зашевелилась, кто-то побежал на площадку, кто-то кинулся прочь, разносить великую новость по округе. Поднялся шум, сам воздух, камни святилища и вода озера кричали: «Бергвид сын Стюрмира убит!» Фьялли окружили Торварда; он стоял, опустив меч и согнув плечи, словно под тяжестью огромного завершенного дела, которая почему-то острее всего ощущается именно тогда, когда дело доведено до конца. Этот последний удар был словно узел, связавший и оборвавший все те наполнявшие его потоки силы; этим ударом Торвард перерубил связь между собой и божеством и снова встал на собственные ноги. Бог уходил назад в небо, а человек возвращался на землю, и ему приходилось опять привыкать к ее тяжести.

* * *

Бергвид сын Стюрмира, морской конунг, так долго бывший проклятьем Морского Пути, лежал на боку, нелепо скрючившись, и кровь его растекалась по площадке святилища. Больше тридцати лет назад его старший брат по отцу, Вильмунд ярл, был принесен Торбрандом конунгом в жертву Одину, и вот теперь история повторилась на новом уровне, что неизбежно, как неизбежна и сама повторяемость. Он лежал в священном круге из белых камней, и смерть его была достойна конунга. А Бергвид, при всех его многочисленных недостатках, во всем его мстительном безумии все же мог быть назван истинным конунгом, не сумевшим одолеть свою злую судьбу.

Ингитора сделала шаг вперед: ее мутило от этого зрелища, но что-то тянуло туда, тянуло, словно она была обязана заглянуть наконец в лицо своей судьбе. Люди расступились: теперь над телом Бергвида с разных сторон стояли двое, она и Торвард.

– Дарю! – с жесткой насмешкой произнес он и носком башмака слегка толкнул голову Бергвида. – Вот то, что я тебе обещал.

Ингитора молчала: она дрожала, ее продували тысячи ледяных ветров, как будто все то зло, что нес в себе Бергвид, теперь высвободилось из его жил вместе с кровью и тяжелой волной поднимается над озером Фрейра. Сам воздух был полон пагубным ядом, который все они вдыхали. Ей хотелось обнять Торварда, почувствовать его живое тепло, но она не смела к нему прикоснуться, все еще видя в нем то, мощное и прекрасное, но пугающе-чуждое существо.

А вокруг них уже звучал оживленный говор: фьялли и квитты собирались все более плотной толпой, каждый хотел увидеть тело. Все осознавали значение свершившегося события, и значение это было так огромно, что даже тело Бергвида с кровавой лужей возле плеча и головы не помогало сразу поверить, что это действительно наконец произошло.

– Теперь надо бы его голову отрубить и приложить к ляжкам! – советовал предусмотрительный Сигвальд ярл.

– Думаешь, из могилы будет выходить?

– Да уж кому выходить, как не ему? Он и при жизни-то был…

– Оборотень!

– Ведьмино отродье!

– Нет, – сказал вдруг Торвард, и все голоса разом смолкли. – Сын ведьмы – это я. Куда ему до меня!

Он усмехнулся, словно вспомнил, в чем еще превосходил поверженного противника. Бергвид пользовался помощью Дагейды, но Торвард ведь был ее единоутробным братом. Благодаря родству с Хёрдис в его крови текла сила Стоячих Камней, и при встрече с этой силой качества Дракона Битвы приобрели мощь и размах, каких не имели в руках Торбранда конунга. И сейчас Торвард все это осознал. Впервые в жизни он сам, вслух и при народе, повторил то, в чем его обвиняли и что было правдой , но теперь он впервые не стыдился, а гордился этим. Это было его врожденное свойство, которого незачем стыдиться: это сделало его таким, какой он есть, и обеспечило ему сегодняшнюю победу. Прозвище «сын ведьмы», знак его проклятия, сейчас стало знаком славы; он достиг той черты, за которой из слабости извлекают силу, и отныне чувствовал себя всемогущим.

– Что-то блестит. – Аринлейв пригляделся к телу, потом наклонился и подцепил какую-то цепочку.

В его руке покачивались бусы – обыкновенные бусы из зеленого стекла, обильно политые кровью, что было, в общем-то, весьма необычно для мирного женского украшения не из самых дорогих. Бусы кюны Даллы.

– С чего бы он стал такую дрянь носить? – с подозрением их осматривая, сказал Халльмунд. – Должно быть, у них есть какие-то чудесные свойства. Их нельзя давать ему с собой на тот свет.

Ингитора грустно кивнула:

– Да уж, Халльмунд ярл! Это бусы его матери, и они поистине волшебные. Ты можешь поверить, что у него тоже была мать? Это – память о ней. Наверное, их захочет взять себе йомфру Хильда.

Фьялли обернулись, отыскивая сестру павшего. Толпа раздалась, Хильда медленно подошла, и лицо ее, с заломленными бровями и плотно сжатыми губами, было скорбно и торжественно-прекрасно, как у настоящей валькирии.

– Пропустите меня к нему! – ни на кого не глядя, пропела она и плавно опустилась на колени возле тела.

Искренним или наигранным было ее горе, но эту, последнюю и самую лучшую возможность пожить немного в саге она использовала как нельзя лучше и держалась сейчас с благородством, достойным женщины знатного рода. И Ингитора, вздохнув, простила ей происшествие прошлого лета: в конце концов, Торвард сам был живой сагой, и стоит ли строго судить бедняжку за желание приобщиться к этой великолепной, яркой, захватывающей саге – хотя бы телом…

Торвард покосился на Хильду, тоже что-то такое вспомнил, лицо его несколько смягчилось и ожило.

– Пойдемте отсюда! – устало сказал он и взял Ингитору за плечо. Сейчас его рука показалась ей очень тяжелой: дух Тюра медленно остывал в нем. – Пусть она сама о нем позаботится.

Ворота Конунгагорда теперь были открыты, и фьялли заняли усадьбу. По обычаю, все имущество побежденного принадлежит победителю, и конунг фьяллей теперь мог располагаться в этом доме, как у себя. Хирдманов Бергвида, которые еще не разбежались, пока что загнали в дружинные и гостевые дома, чтобы потом решить, что с ними делать.

Фьялли рассыпались по усадьбе, открывали сундуки и кладовки. Весь Морской Путь верил, что за годы своего владычества Бергвид скопил огромные богатства, а где же им быть, как не здесь? Все ценное, что удавалось найти, с торжеством несли к Торварду, но никаких «сокровищ Фафнира» он не увидел: ведь все эти годы Бергвиду приходилось содержать большую дружину и раздавать подарки людям, которые оказывали ему ту или иную помощь. Неудивительно, что от захваченных на море богатств в сундуках оседало не много, и Ингитора, еще со слов фру Хильдвины помня об этих обстоятельствах, даже удивлялась, когда приносили и клали перед ними какую-то действительно дорогую или золотую вещь.

Но кое-что все-таки находилось в сундуках, окованных тяжелыми железными полосами, стоявших в хозяйском спальном покойчике, и в кладовых за надежными дверями. Круглые серебряные чаши с узорным ободком по верхнему внешнему краю и с причудливым драконом на позолоченном дне, который насмешливо глянет на тебя узкими глазами, когда пиво будет выпито, и ты не поймешь, не мерещится ли тебе усмешка его длинной морды; узорные шкатулки из резного дерева, отделанные полосками золота, серебра, белой гладкой кости. Серебро наполняло сундук: тут лежало бесчисленное множество перстней, обручий, подвесок, пряжек, застежек, целых или разрубленных, с узорами по вкусам сэвейгов, уладов, бьярров, говорлинов, придайнитов, более-менее знакомого или совсем неожиданного вида. В оружейной, под которую был отведен просторный дом, толпились фьялли и рассматривали мечи, копья, секиры, оживленно обсуждали их качество, пробовали остроту и прочность стали, рассматривали руны на клинках и любовались красотой отделки. Ингиторе предъявили целый ворох дорогой женской одежды, но она, догадываясь о происхождении этих вещей, брезгливо сморщилась и не пожелала даже рассмотреть их получше.

Нашлось здесь и золото, хотя не очень много. Особенно выделялись две вещи: питьевой рог длиной в локоть, сплошь покрытый сложным узором из сражающихся фигурок, и женское ожерелье с подвесками. Увидев рог, Ингитора даже побледнела от волнения, разглядывая тонкие человеческие фигурки, с длинными копьями в руках, украшенные рогами и хвостом – похожие узоры ей встречались только на самых старых поминальных камнях.

– «Я-Ха-ра-ба-на-из-ро-да-Гле-уг-и-ров-рог-сот-во-рил», – с трудом разбирая старинные письмена и иногда замирая в раздумье, как понять ту или иную совмещенную руну, прочитала Ингитора. – Ему века три, а то и все четыре! И по-моему, это вещь из кургана!

Ожерелье Торвард, прикинув на руке его вес, сразу надел на шею Ингиторе, и ее пробрала смутная дрожь, когда она ощутила тяжесть и холод этого «пламени моря». Никакой радости от подарка она не испытала: в этом доме все казалось нечистым.

В усадьбе нашлось немало скотины, и над всеми кострами на луговине теперь висели бараньи и свиные туши. В гриднице начался, как выразился Халльмунд, «пир вповалку» – ярлы и хирдманы, фьялли и квитты приходили, на ходу отрезали кусок мяса, выпивали пива, которое разливали перепуганные здешние служанки, говорили какие-то слова Торварду, который их не слышал, и уходили, чтобы дать место новым. Над всей просторной усадьбой висел шум, гул голосов, не утихающий с темнотой, в гриднице собеседникам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

Торвард выглядел неразговорчивым и усталым, словно одержанная славная победа, вместо того чтобы обрадовать, придавила его к земле. Он не получил на поединке ни царапины, но напряжение всех сил тела и духа теперь обернулось провалом.

– Ничего, ему сейчас надо напиться и забыться! – бормотал Халльмунд. – А завтра он проспится и будет как новый! В этом оборотне столько зла было, а он его, считай, на себя взял! Ничего, он справится! Я его знаю, я с ним всю жизнь. Я на два года старше, но один раз – мне пятнадцать было, а ему тринадцать – он меня мордой в снег положил, и я за него умру, с того дня и… и всегда!

Ингитора подходила к Торварду, сидевшему по привычке на хозяйском месте – месте Бергвида; ей хотелось помочь ему, хотя тут помочь было ничем нельзя. Даже на нее он сейчас смотрел устало и безразлично. Когда она поднялась к нему на ступеньки с кувшином, он подтянул ее к себе, поставил между колен, обнял и уткнулся лицом ей в грудь, так что она выронила кувшин и пиво потекло по полу. И вот тут Ингитора узнала, что раньше-то он всегда соизмерял силу своих рук с ее девической хрупкостью, потому что сейчас он находился не в том состоянии, чтобы об этом думать. Глаза его были закрыты, и сама Ингитора ему сейчас казалась не человеком, а просто подушкой, на которую удобно положить голову. Она и тревожилась за него, и боялась его, и обрадовалась, когда он ее отпустил.

Рабыня Гленне тем временем подняла тот кувшин и пошла с ним к бочке – на счастье захватчиков, пива в усадьбе оказался порядочный запас.

– Надо бы поискать чашу! – вспомнив, сказала Ингитора. – Чашу из серебра, на пару к Дракону Битвы! Она тоже в виде дракона, ее зовут Дракон Памяти. Я слышала, что она должна быть у Бергвида, Хильда рассказывала.

– Поищем! – согласился Халльмунд. – Сигвальд! Иди сюда! У тебя серебро – ты чашу в виде дракона не видел? А ты еще, йомфру, спрашивала про какую-то рабыню беременную, – вспомнил он, пока его младший брат припоминал захваченную в усадьбе посуду. – Она тебе еще нужна? Тогда иди гляди, мы всех собрали, кто тут был. Народу туча, хоть вези продавать! Женщины еще в хлеву сидят. Их тут много бегало, мы их позаперли по разным углам, чтобы не путались под ногами.

– Ох, да! Какой ты молодец, Халльмунд ярл! – Ингитора в порыве благодарности схватила его за руку, и Халльмунд, польщенный, ухмыльнулся в темную бороду. – Я совсем про нее забыла!

Вместе с Халльмундом, гремящим ключами, Ингитора пошла к хлеву. На охапках соломы и прямо на полу здесь сидели и лежали женщины, дети, рабы – все напуганные, женщины плакали. Конечно, Бергвид был не самым приятным хозяином в Морском Пути, но это был их хозяин, они привыкли к нему, а теперь их ожидал рабский рынок Винденэса, больше ничего. Увидев вооруженных людей, они зарыдали громче. Фьялли обходили хлев, заставляли каждую повернуться и освещали факелом лицо, чтобы Ингитора могла разглядеть. Под крики и плач она осмотрела десятки заплаканных женских лиц, но Одды не нашла, а на вопросы ей отвечали только причитаниями и слезами.

– Ее здесь нет! – говорила Ингитора Халльмунду, который искал вместе с ней и надежную преданность которого она в этот день вполне оценила. – Где же она может быть? Ее нужно найти, непременно найти! Может быть, Бергвид заранее отослал ее из усадьбы? Как ты думаешь?

– Да куда же он ее отошлет? Может, спросить у Хильды?

– Здесь близко еще несколько усадеб – поискать бы там! – предложил Аринлейв. – Хочешь, йомфру, я с моими ребятами поищу?

– Да, поищи! – Ингитора обрадовалась. И не меньше этого дельного совета ее обрадовала готовность фьяллей помогать ей.

– А ты шла бы отдыхать, йомфру! – присоветовал Халльмунд. – Я уже твоей служанке сказал, она тебе постель приготовит. Там, в покойчике – в девичьей здешнего народу набито, не можешь же ты с ними спать! Я людей снаружи поставлю. Если хочешь, у порога кого-нибудь положу. Вон, Регне, он у нас парень смирный, к твоей девке ночью приставать не будет.

– Но Одду, если найдут, надо устроить в девичьей! И приставить к ней какую-нибудь бабку, лекарку – надо кого-то найти. Ей может стать плохо.

– Найдем. Тут бабок всяких полным-полно.

– Ой, смотри, смотри! – вдруг закричали хирдманы со двора. – Призрак! Тор и Мйольнир!

Ингитору пронзил холодный ужас – при слове «призрак» ей сразу представился Бергвид: мертвый, сияющий синим потусторонним светом, окровавленный, вроде Кара Колдуна, о котором ей уже рассказывал и Торвард, и Халльмунд, и другие, бывшие с ним тогда на Остром мысу. Напрасно они предоставили Хильде заботы о теле: к этому телу следовало отнестись внимательнее! Его надо было сжечь еще до наступления темноты!

Туча тревожных мыслей вилась в голове Ингитора, но Халльмунд уже бросился наружу, и она побежала за ним, стремясь скорее увидеть опасность и сжимая в кулаке свою «волшебную косточку». Подвески нового ожерелья на бегу тяжело били ее по груди и плечам.

На темном дворе возле стены хозяйского дома мягко сияло пятно бледно-голубоватого света. Оно оказалось меньше и бледнее, чем Ингитора ожидала увидеть, и она застыла, больше от неожиданности, чем от испуга, а потом с тихим криком прижалась спиной к плечу Халльмунда, который заботливо поддержал ее.

Это был не Бергвид. В сияющем пятне света она ясно различала фигуру подростка, почти мальчика, лет тринадцати, с копьем в руке. Она увидела знакомое лицо, светлые кудряшки надо лбом – перед ней стоял Гейр, сын Траина Одноногого и Асгерд из усадьбы Льюнгвэлир. И тут же позади нее охнул Халльмунд – он узнал копье, знакомое ему Жало, копье Ормкеля Неспящего Глаза.

– Гейр! – чуть слышно выдохнула Ингитора.

Он казался знакомым – и невообразимым здесь, так далеко от дома! Она смотрела и не верила глазам, смотрела и не понимала, как здесь, в конце такой длинной и сложной дороги, мог оказаться кусочек Льюнгвэлира – того, старого, несуществующего уже Льюнгвэлира, в котором еще был отец… Призрак…

Бросив на нее один долгий взгляд, мальчик с копьем исчез. Ингитора как во сне шагнула к тому месту, где он стоял. Ее протянутые руки коснулись дверного косяка. Халльмунд торопливо поднес туда факел, и стала видна дверь в кладовку.

– Он оттуда, что ли, появился? – шепнул кто-то сзади.

– Нет, похоже, он хотел что-то нам показать.

Дверь оказалась заперта снаружи; возможно, ключ от нее висел в толстой связке в руках у Халльмунда, но искать его не хватило терпения: под руками кстати оказался топор, и вскоре замок сбили. Распахнув дверь, Халльмунд первым шагнул в темноту, в одной руке держа факел, а в другой меч. В кладовке громоздились мешки и стояло несколько бочек, а среди них сидели и лежали несколько человек из челяди Конунгагорда, второпях сюда загнанные.

– Э, да здесь еще человек шесть, не меньше! – воскликнул Халльмунд. – И женщины есть! Да, помню, Бьерн со Сторверком их сюда пихали, а я забыл! Ну-ка, красавица, повернись!

– Чего тебе надо? – враждебно ответил ему мужской голос, и чья-то темная фигура поднялась, загораживая женщину.

– Ну-ка, посторонись! Тебе вообще место не здесь, а в дружинном доме! Эй, ребята! Взять вот этого молодца, его к остальным! Ну, что у тебя тут за женщина? Мы ищем жену конунга!

– Это моя жена! – яростно ответил ему голос.

А Ингитора вдруг ахнула и отпихнула Халльмунда. Как она могла забыть!

Перед ними стоял Асвард Зоркий из Льюнгвэлира, Асвард Железо – с темными кругами ввалившихся глаз, со сжатыми кулаками, а на его похудевшем лице горела твердая решимость никого не пустить в тот темный угол, где пряталось какое-то человеческое существо.

– Асвард! – крикнула Ингитора.

Асвард повернулся на ее голос, вгляделся в дрожащем свете факела, на лице его враждебность сменилась изумлением.

– Асвард! – заговорила Ингитора. – Асвард, успокойся! Больше ничего с тобой не будет! Тебя никто не тронет!

– Йомфру! – выговорил Асвард, как будто не верил своим глазам. – Ты… Ты жива?

– Конечно, я живая! Почему же нет?

– Но тебя же сожрал волк Дагейды?

– Меня сожрал… Что ты, Асвард? Что с тобой, ты бредишь!

– Ты сбежала тогда ночью, но за тобой помчалась Дагейда. Потом говорили, что она догнала тебя и отдала на съедение своему волку. Чтобы другие не вздумали бегать от Бергвида…

– Да нет же, Асвард! Я жива!

Ингитора схватила Асварда за руку, чтобы он убедился.

– Халльмунд ярл, я знаю этого человека! – крикнула она, обернувшись. – Не надо его к остальным. Он пока будет при мне.

– Так ты кого искала? – не понял Халльмунд. – Его или женщину?

– Асвард! – Ингитора снова повернулась к хирдману. – Ты не знаешь, что с Оддой? Где она?

– Ты ищешь Одду? Зачем она тебе?

– Я хочу… – Это было слишком сложно, чтобы она могла так сразу это объяснить. – Я хочу найти ее, чтобы… Чтобы ее сын не повторил судьбы Бергвида. Чтобы он не мог сказать, что рожден быть конунгом, но продан в рабство. Нужно их найти.

– А Торвард конунг что об этом думает? – внезапно вспомнил Асвард. – Ты пришла вместе с Торвардом? Ты у него в плену? Или как?

– Я… Я помирилась с ним, – ответила Ингитора. Это был первый раз, когда ей пришлось объяснять полный поворот своих чувств и стремлений, и она ощущала, как это трудно. – Он не виноват, Асвард. Убийцей моего отца и Гейра был не он. Скорее это был Бергвид и колдуны Тролленхольма. Короче, сама Квиттингская война. А мы с тобой кормили эту войну, то есть делали еще хуже. Но больше этого не будет.

Асвард подумал немного и вздохнул:

– Тогда я ошибся еще хуже, йомфру. Я… Ну, в общем, вот она.

Он повернулся, отошел от угла, и Ингитора увидела на земле сжавшуюся фигуру женщины. Она не сразу узнала Одду – та лежала на боку, прижав руки к животу. Глаза ее были закрыты, на щеках блестели мокрые дорожки слез, из-под покрывала по лбу ползли крупные капли пота. Приоткрытый рот дышал резко и прерывисто.

– Ей плохо! – ахнула Ингитора и присела рядом, прикоснулась к влажной руке Одды. – Одда, ты слышишь? – вполголоса позвала она.

– Сказать по правде, женщина поможет ей лучше, чем я, – устало сказал позади нее Асвард. – Я уже не знал, что делать, здесь нет даже воды.

– Что с ней?

– Знаешь, где я ее нашел? Я ее почти выловил из озера – смотри, у нее ноги мокрые. Она хотела утопиться. Я ее тащил на берег, а она кричала, что лучше умрет, но не хочет, чтобы ее ребенок родился и жил рабом… Что это сын конунга, а … ну, в общем, то же самое, что и ты сказала.

– Надо ее вынести отсюда! – спохватилась Ингитора. – Халльмунд! Поднимите ее, только осторожно.

– Нет, йомфру, я сам, – поспешно сказал Асвард. – Меня она знает. Она испугается, если ее возьмет кто-то чужой.

Он наклонился, бережно поднял Одду на руки, бормоча что-то утешительное. Одда вздрогнула, открыла глаза, заморгала от близкого света факелов.

– Не бойся, моя маленькая, тебя никто не обидит, – бормотал Асвард, осторожно вынося ее из тесной кладовки. – Все хорошо.

Одда снова закрыла глаза, с облегчением опустила голову на плечо Асварду, зная, что возле нее тот человек, которому она может довериться.

Ее перенесли в девичью, позвали к ней нескольких женщин из сидевших в хлеву. От испуга и потрясения у Одды начались роды. До срока ей оставалось еще два месяца, но это внушало надежду – семимесячные дети выживают чаще, чем даже восьмимесячные.

– Иди, йомфру! – сказала Ингиторе одна из здешних служанок, низкорослая старуха с твердыми складками возле рта и большими натруженными руками. – Это песня долгая, разве что к утру справится. Нашла ты ее, хорошо, а теперь иди, нечего тебе тут… Мы тут сами управимся, да помогут нам Фригг, Фрейя и добрые дисы!

Ингитора послушалась: и дома, в Льюнгвэлире, скотница Гудрун, наилучшая помощница при родах, в таких случаях всегда прогоняла всех девушек подальше – а то, говорила она, растеряют всякую охоту выходить замуж.

Выйдя из девичьей, Ингитора остановилась под дверью, словно забыла, куда хотела идти. Вдруг она осознала, что уже наступила ночь, а оставшийся позади день казался длинным, как целый год. Стоя в переходе, Ингитора прислонилась к бревенчатой стене. Факел в железном кольце освещал спящих на полу фьяллей, а она никак не могла сообразить, что с ней: где она, как сюда попала, кто эти люди, что ей теперь делать? Возле нее появилась Гленне, с куском мяса в миске, и уговаривала поесть, но Ингитору мутило от запаха еды.

– Я тебе уже и постель приготовила, там хороший у них покойчик, хозяйский, видно! – приговаривала Гленне. – Такие перины, один пух, и одеяла на пуху, шелковые, а простыни – чистый лен! Красота! Конунг про тебя спрашивал, сидит там, иди же!

Вспомнив о Торварде, Ингитора ужаснулась: ей казалось, что она не видела его давным-давно! Гленне открыла перед ней дверь в маленький спальный покой, где помещалась только широкая лежанка с резными столбами и сундук, на котором стоял красивый светильник. Огонек тускло освещал стены, увешанные коврами, а на приготовленной для нее постели полулежал Торвард, свесив ноги в башмаках на пол, и спал.

Ингитора села рядом, взяла его руку, но он даже не пошевелился. Знает ли он, что спит на постели того, кого убил сегодня в полдень? Или для него это вовсе не так ужасно, как для нее? Будить его было жалко, да и незачем; с трудом одолев тяжелую пряжку и жесткий ремень, она расстегнула на нем пояс, потом подозвала Гленне и велела снять с конунга башмаки. Он не проснулся, пока они вдвоем раздевали, укладывали и укрывали его. Золотые браслеты они не стали трогать, потому что Ингитора не знала, снимает ли он их на ночь. Потом она послала Гленне предупредить Халльмунда, чтобы конунга не искали, а сама села на приступку лежанки, рядом с отстегнутым Драконом Битвы, и ненадолго задумалась. Идти опять в девичью и пытаться спать там под стоны Одды и суету женщин совсем не хотелось. Хотелось быть рядом с Торвардом, с тем единственным человеком, возле которого ей было хорошо и спокойно. Все-таки она находилась в доме Бергвида, и его мертвящее дыхание ощущалось в каждом бревне. А Торвард, даже в нынешнем его состоянии – вымотанный и спящий глубоким полупьяным сном, казался Ингиторе надежнейшей защитой от всех на свете опасностей. Она вспомнила свою третью ночь в Медном Лесу, когда ей мерещилась в темноте Дагейда верхом на волке, как она дрожала от ужаса на грани сна и яви и какое облегчение ей принес голос Торварда, спросивший: «Что такое?» Теперь ей казалось очень странным, что в те первые дни она смотрела на него как на чужого, не испытывая того горячего восторга, что теперь. А может, просто не осознавала, потому что думала о всякой посторонней ерунде? «Я благородный человек и не пристаю к девушкам, которые не выказали желания иметь со мной дела… Мне не нужно, чтобы девушка визжала и брыкалась, я люблю, когда меня обнимают…»

Развеселившись от этих воспоминаний, Ингитора расстегнула застежки платья, бросила его на сундук и стала развязывать ремешки на башмаках. В дверь заглянула Гленне, за спиной которой маячил несколько смущенный Регне; увидев, что йомфру уже снимает чулки, служанка поспешно вытолкала парня, вышла сама и закрыла за собой дверь. Видимо, посчитала более уместным охранять их покой снаружи.

Ингитора погасила светильник и осторожно заползла под одеяло с другой стороны лежанки. Торвард дышал глубоко и ровно; от него пахло пивом и потом, но это был только его запах, и Ингитора даже сейчас, после всех потрясений этого дня, чувствовала себя счастливой оттого, что он рядом. Ей вспомнилось, как ее провожали из Эльвенэса, – примерно триста лет назад, – как все опасались за ее честь… Поглядели бы на нее сейчас кюна Аста и йомфру Вальборг – как она сама, по доброй воле, забирается в постель Торварда конунга, после того как сама же его раздевала! Да уж, скоро слэттенландцев ждет немало занятных новостей! Она осторожно прикоснулась губами к его горячему плечу, потом отстранилась, стараясь его не потревожить, свернулась клубочком и закрыла глаза, прислушиваясь к его дыханию. Теперь ему нужно спать, а завтра утром все эти ужасы, как ночь, будут уже позади.

Спала она, против собственных ожиданий, крепко и без сновидений, а проснулась от того, что какое-то горячее облако внезапно охватило ее, прядь волос щекотала ей лоб, широкая ладонь лежала на плече, притом проникнув через ворот под рубашку, а от ямки за ухом к горлу и вниз, на грудь по разрезу рубашки сыпалась плотная дорожка из немного колючих, очень знакомых поцелуев. Ингитора ахнула и открыла глаза: Торвард поднял голову. В покойчике было полутемно, но возле маленького дымового окошка под крышей играл яркий солнечный луч, а из-за стены раздавались бодрые, утренние голоса хирдманов.

– Давно мне не случалось так приятно проснуться! – хрипловато спросонья сказал Торвард, и его глаза блестели так же весело, как в те ранние утра в Медном Лесу. – Ну, что, мой свадебный дар принесен, теперь можно…

– Ты с ума сошел! – Ингитора отодвинулась, но тут же в порыве радости крепко обняла его за шею и прижалась к нему, потом опять оттолкнула. – На постели Бергвида, ты знаешь об этом?

– А какая разница? – весело отвечал Торвард, мягко, но настойчиво пытаясь снова уложить ее на подушку и быстро целуя ей висок, ухо, щеку. – Тут теперь все наше!

– Ни за что! – Ингитора упрямо мотала головой, уворачиваясь. – Он нас сглазит, у нас тоже потом детей не будет! Ой! – Подумав о детях, она вспомнила еще и про Одду. – Уже утро, да? Она уже родила? Ты не слышал? Ты давно проснулся?

– Кто? А ну уймись! – Торвард решительно взял ее за плечи и опрокинул опять на подушку. – Ничего я не слышал, я сам только что глаза открыл! И вижу: «валькирия спит на вершине, ясеня гибель играет над ней»… [21]   Да будут у нас дети, это уж я тебе обещаю!

– Пусти! – умоляла Ингитора, бессильными руками пытаясь его оттолкнуть, но он целовал ей шею и грудь, уверенно стаскивая рубашку с ее плеч, ничего не желая слушать. – Здесь как в пещере Фафнира, все пропитано ядом! Там, где троллиха, в той развалюхе и то было бы лучше! Ну, пусти!

Торвард все-таки внял непритворной мольбе в ее голосе и поднял голову, переводя дыхание.

– Где троллиха? «Волчья мать»? Где я на коленях вымаливал у тебя хоть один поцелуй, а ты твердила, что я слишком колючий?

– Да ты и сейчас хорош! – Ингитора погладила его по лицу, за прошедшие сутки обросшему черной щетиной. – Зверь благородный! Просто я понимала, что одним поцелуем дело не кончится!

– Уж это наверняка! Нет, правда, а если бы я там настаивал, ты бы…

– Да! Там я уже была в таком восторге от тебя, что согласилась бы на все! Ну, пусти!

– Ну, вот, а я-то, как последний болван, все обольщал тебя своими подвигами! – Польщенный Торвард вздохнул и отпустил ее, а Ингитора торопливо натянула ворот рубашки опять на плечи и схватила свое платье. – И сам не слышал, что несу, потому что смотрел на тебя и думал, как я хочу целовать вот эти ямочки, и здесь, и здесь…

– Да, глупо было обольщать меня подвигами четырехлетней давности! – отбиваясь, с шутливым состраданием воскликнула Ингитора. – Когда… ты у меня на глазах совершал новые, один за другим! Ну, перестань, пусти!

– А кто меня вчера раздевал?

– Я!

– И ты меня не разбудила? – Торвард прямо-таки застонал от досады. – Это просто свинство – дать мне проспать такой прекрасный миг!

– Ты был не в состоянии его оценить!

– Да, правда. Что, я вчера начудил чего-нибудь?

– Да нет, не особенно. Чудишь ты сейчас!

– Да, но сейчас-то я в состоянии оценить…

Первое время из ее попыток одеваться мало что выходило: под предлогом помощи Торвард обнимал ее сзади, целовал в шею и всячески мешал. Но негодование Ингиторы выглядело не слишком натуральным: Торвард опять повеселел, и сама она радовалась тому, что все самое ужасное, кажется, кончилось и они свободны быть счастливыми. Хотя перина Бергвида для этого совсем не подходящее место!

– Слушай, а ведь правда! – вдруг сказал Торвард уже другим голосом, и она опять обернулась, торопливо закалывая застежки на груди, чего ей до этого никак не удавалось сделать.

– Что – правда?

– «Валькирия спит на вершине…» – как в саге! Так и вышло! Я шел по заколдованной стране, нашел прекрасную деву, спящую, правда, не за стеной пламени, а просто под ореховым кустом, но сама она от этого хуже не стала… Разбудил ее, теперь вот собираюсь на ней жениться. Вышло даже еще лучше, чем у Хельги ярла с Эйрой. Правда, я не знаю, как они встретились, но она тогда не жила, а смотрела сны наяву. Да! – вспомнил Торвард. – Что ты мне вчера в святилище говорила про Хельги? Я тогда плохо соображал и ничего не понял.

– Слушай: ты обязан Хельги ярлу смертью отца, но мстить не можешь! – охотно пустилась объяснять Ингитора. – Он был обязан Бергвиду смертью родича, Рагневальда Наковальни, но не смог отомстить, потому что Бергвида убил ты. А значит, ты перехватил у него его законную месть и можешь теперь обменять ее на свою, незаконную. Похищение чужой мести – это тоже как бы месть. Короче, ты теперь можешь считать, что ты ему отомстил, и вы можете помириться.

Торвард помолчал, заново, с ясной головой пытаясь вникнуть в это хитросплетение мысли, где мстительность и великодушие перетекали друг в друга, как тела волкодраконов на старинных узорах.

А Ингитора смотрела на него: теперь, когда из одежды на нем были только золотые браслеты, с распущенными черными волосами и весело блестящими глазами, Торвард как никогда напоминал то ли оборотня, то ли бога. И все хорошее и плохое, что о нем говорили, безо всякого противоречия казалось достоверным.

Чуть погодя он хмыкнул:

– Пусть разбирается кто хочет, но что-то в этом есть! И значит, теперь я смогу с ним помириться. Ты не знаешь, он-то на меня какой-нибудь обиды не держит?

– Да я вовсе его не знаю. Я его никогда не видела, он у нас не бывал.

– Хельги ярл был отличный парень, я его любил. Почти как Роллауга, хотя Роллауг мне все-таки ближе – такой же урод, как я… Ты его не знаешь, Роллауга Хэдмарландского? Еще узнаешь, я его на свадьбу непременно приглашу, он же мой побратим. – Торвард показал ей внутреннюю сторону руки над запястьем, где виднелся маленький белый шрам, оставшийся от обрядового смешения крови. – Только у меня щека рваная, а у него рот зашитый. Ему действительно однажды рот зашили, в прямом смысле, шрамы от проколов остались… Ну, мы про Хельги говорили. Мне было жаль его потерять, Хельги то есть. Узнать бы еще, где он теперь… Вот, а ты говорила, мстить! Какой тролль придумает такую месть!

– А все так и скажут, что это мог придумать только ты! Знаешь… – Ингиторе не в первый раз явилась эта мысль, но раньше она не смела сказать ему об этом. – Ты ведь и правда… сын ведьмы. Не может это никак не сказываться. Я еще там, в Медном Лесу, подозревала, что ты пытаешься меня заворожить. Но… ну и пусть. В здравом уме такого счастья не бывает.

Выбравшись наконец в девичью, она увидела и здесь довольные улыбки: все прошло благополучно. Рядом с Оддой уже лежал запеленатый комочек с красненьким, не больше кулачка, сморщенным личиком.

– Это девочка! – сказала ей Гленне. – Посмотри, йомфру, это девочка. И у нее все как у людей! Ни троллиных ушек, ни хвостика, ни шерсти – ничего такого. Слава дисам!

– Какая она слабенькая! – приговаривали женщины. – Еще неизвестно, выживет ли.

– Надо скорее дать ей имя. А то еще…

– Имя? Но кто возьмет ее на руки? У нее, бедняжки, нет отца.

Смеясь от такой приятной неожиданности, Ингитора вышла из девичьей: ей хотелось скорее рассказать Торварду, что ожидаемый «мститель» опять оказался женщиной! В переходе она наткнулась на Асварда: он дремал на полу, прислонясь к стене. Ингитора потрясла его за плечо, и он встрепенулся:

– Это ты, йомфру? Что там? Как она? Я все проспал…

– Девочка! – сообщила Ингитора. – Это девочка! И она вовсе не оборотень! Настоящая человеческая девочка! Бергвид все твердил, что у него будет сын, вот и мы все так настроились на мальчика, а тут вот… Но это к лучшему!

– А как Одда? – Асвард немного оживился, протер ладонью моргающие заспанные глаза. – Она жива?

– Жива. Пойдем, ты нам нужен. Девочке надо дать имя. Лучше тебя никого не найдешь. Я сильно сомневаюсь, чтобы Хагир Синеглазый из Нагорья, хоть он ей и родич по Лейрингам, захотел взять на руки дочь рабыни.

– Да чего уж тут ждать? – Асвард встал и пригладил волосы. – Если уж я не дал ей погибнуть еще до рождения, отчего же не дать ей имя? Все-таки с другой стороны это дочь конунга. А бывали случаи, когда побочная дочь конунга от рабыни входила замуж наравне с законной…

– Да. Но это если сам конунг был жив и давал ей приданое. Идем!

– А Торвард конунг как на это посмотрит? – с опаской спросила та старуха, когда Ингитора привела Асварда в девичью. – Он разрешил давать ей имя? Ведь снять его назад будет уже нельзя! [22]

– Да, он не будет против! – заверила Ингитора, уверенная, что в деле о новорожденном младенце Торвард не станет с ней спорить. – Этим распоряжаюсь я!

Раз уж она почти что стала кюной, ей пора было научиться произносить что-то в этом роде.

Асвард взял девочку на руки и окропил ее водой с можжевеловой веточки.

– Тем призываю к тебе благословение Фригг, Фрейи и светлых дис, нарекаю тебе имя… – начал он и запнулся, вопросительно посмотрел на Ингитору. Второпях он не спросил, как назвать дочку Одды. Может, Хильда?

– Далла! – шепотом подсказала Ингитора, вовремя вспомнив имя матери Бергвида. – Далла!

– Нарекаю тебе имя Далла! – послушно повторил Асвард. – Далла, дочь Бергвида и Одды.

Ингитора посмотрела на бусы из зеленого стекла, которые кто-то отмыл от крови и положил на сундук. Теперь они блестели чистыми стеклянными боками, как молодая трава под дождем. Это будет хорошим подарком для маленькой Даллы – памятью обо всем, что оставили ей в наследство непростые судьбы ее предков.

Глава 9

Уже больше месяца Эльвенэс жил в ожидании вестей. В устье Видэльва стояло полсотни больших и малых кораблей: прослышав о том, что теперь Эгвальд ярл совместно с Торвардом конунгом идет на Бергвида Черную Шкуру, люди собирались в войско гораздо дружнее и охотнее, чем в прошлый раз, да и времени на сборы выдалось больше.

В семье конунга подготовка нового похода началась со многих неожиданностей. Велико было взаимное изумление брата и сестры, встретившихся в Эльвенэсе; велика была радость их родителей, получивших назад сына и узнавших, какой страшной опасности избежала их дочь. Но если для Эгвальда радость за Вальборг была ничуть не больше, чем горестный ужас из-за судьбы Ингиторы, то саму йомфру Вальборг вполне удовлетворил исход Эгвальдовых приключений. Поход, против которого она так возражала, в конце концов обернулся ко благу. Брат ее вернулся живым, а если ему пришлось претерпеть ранения и изведать неприятности плена, то это, что ни говори, жизненный опыт.

Нету в пути драгоценнее ноши, чем мудрость житейская, дороже сокровищ она на чужбине — то бедных богатство! [23]  —

повторяла она наставления Одина, утешая брата проверенной мудростью веков.

То, что Ингитора дочь Скельвира, из-за которой все случилось, в конце концов оказалась у Бергвида, тоже доставляло йомфру Вальборг тайное удовлетворение. Она не была злой и никому не желала зла, но считала справедливым, что Ингитора, затеявшая все эти беспокойства, сама же от них и пострадала, причем единственная, поскольку Эгвальд благополучно вернулся домой. Исчезла безвозвратно та, что мешала миру между Слэттенландом и Фьялленландом, и ее исчезновение оживляло самые радужные надежды Вальборг.

Теперь никто во всем Эльвенэсе не ждал вестей с большим нетерпением, чем она. Смотрителям причалов и сборщикам пошлин был дан строгий наказ всех прибывающих расспрашивать, не слышно ли чего-нибудь о Торварде конунге или о Бергвиде Черной Шкуре. Кроме того, у дочери Хеймира вошло в привычку каждое утро прогуливаться к пристаням. С ней отправлялась целая свита: хирдманы, женщины, служанки. Но самое почетное место возле нее занимал фьялленландский торговец Анвуд, высокий старик с седой бородой и острыми проницательными глазами.

Однако так вышло, что когда новости наконец-то появились, йомфру Вальборг была чем-то занята. Когда она прибежала в гридницу, Хеймир конунг и Эгвальд успели узнать уже много занятного.

– Он не дождался меня! – в негодовании крикнул Эгвальд, увидев сестру. – Не дождался! Он сам пошел на Квиттинг, без меня!

– Кто? Куда? – запыхавшись, едва выговорила Вальборг.

– Торвард конунг! Он пошел на Квиттинг без меня, хотя мы уговорились, что он меня предупредит и мы выступим против Бергвида вместе!

– Так он выступил против Бергвида?

– Да! Вон, они рассказывают! – Эгвальд кивнул на четырех торговцев, по виду из племени вандров, держащих в руках меховые шапки, которые жители самой северной страны Морского Пути носили даже летом. Старший из них, мужчина средних лет, с небольшой светлой бородкой, в синем плаще с бронзовой застежкой в виде змеи, свернувшейся кольцом, с пестрой тесьмой на подоле рубахи, был несколько смущен таким волнением конунгова сына, хотя и польщен вниманием.

Вальборг даже не спросила, кто эти люди и как их зовут: все ее мысли сосредоточились только на новостях. Торвард конунг выступил против Бергвида!

– Что? Что случилось? – восклицала она, утратив обычную сдержанность и по новой привычке оглядываясь на Анвуда, словно искала поддержки.

Анвуд успокаивающе кивнул и на миг опустил веки: дескать, его-то это ничуть не удивило, потому что иного и ждать не приходилось.

– Я вот тут рассказываю Эгвальду ярлу, что мы слышали по дороге, – начал сначала вандр. – Мы же шли сюда вдоль побережья Квиттинга, вот, мы там и узнали. Мы себе так сразу и подумали, что эти новости во многих землях сочтут занятными.

Но Вальборг не было любопытно, что они там подумали, и на ее лице отразилось нетерпение.

– Торвард конунг пришел на Квиттинг с хорошим войском. Люди говорят, было у него тысячи три человек с собой, и сами квитты тоже пошли. От разных их хёвдингов были люди. Ну, они пошли на озеро Фрейра и там застали Бергвида в его усадьбе. Говорят, что битвы между ними не было, что Торвард конунг вызвал Бергвида на поединок и там его убил. Там, вот, значит, в святилище тамошнем, мы не упомним, как оно называется.

– А про йомфру Ингитору, дочь Скельвира, что-нибудь рассказывают? – в жадном волнении воскликнул Эгвальд. – Где она? Ее видели? Она жива?

– Рассказывают и про йомфру Ингитору. – Вандр кивнул. – Говорят, что она с Торвардом конунгом. Ее там видели люди, которые… Ну, вот оно как вышло, когда это все случилось, многих людей Бергвида фьялли сперва заперли, а на другой день Торвард конунг велел их всех отпустить, чтобы ему зря их не кормить. И велел им идти куда хотят, только сказал: если еще, говорит, кто за старое возьмется и разбойничать будет, то кого он в море поймает, тогда в Винденэс с веревкой на шее…

– Ты говори, о чем спрашивают! – Эгвальд даже притопнул от гнева. – Я тебя спрашиваю про йомфру Ингитору, понимаешь ты или нет!

– Да я и говорю! Сам-то я не видал, а отсебятину плести нам не в обычай, вот я и говорю: эти, которых отпустили, на побережье нам встречались, они и рассказывали. Говорили, что эта йомфру при Торварде конунге теперь. Еще вроде болтают, что он спит с ней прямо на постели Бергвида. Но это, может, и врут! – поспешно добавил торговец, переводя беспокойный взгляд с Эгвальда ярла на его благородную сестру, которые оба сильно переменились в лице при этом известии.

– Да, всякую непристойную болтовню повторять здесь не годится! – строго заметил Хеймир конунг, и торговец даже попятился, прикрывая рот кончиками пальцев в знак своего раскаяния. – А не говорят ли, как долго Торвард конунг намерен оставаться на озере Фрейра?

– Откуда же нам это знать, конунг? – Вандры развели руками. – Об этом на побережье никто не знает, а отсебятину всякую плести нам не в обычай.

После этого Эльвенэс надолго получил пищу для разговоров. Обсуждали в основном две вещи: Эгвальд негодовал, что конунг фьяллей не позвал его в поход, как между ними было условлено, а кроме того, их обоих с сестрой весьма неприятно поразили слухи о его связи с Ингиторой.

– Это неправда, это все болтовня, гнусная болтовня! Если он ее обесчестил, я его убью! – кричал Эгвальд, не задумываясь, а легко ли будет это сделать, и не замечая, что противоречит сам себе. – Чего стоит все его благородство, чего стоят все его заверения в дружбе, если он обесчестил мою невесту!

«Если ее не обесчестил еще раньше Бергвид!» – думала Вальборг, но молчала, понимая, что этот довод Эгвальда не утешит.

После возвращения из Аскегорда Эгвальд стал не тот. Юношеский задор его исчез, он держался сурово, разговаривал мало. Несмытая горечь поражения и плена грызла, точила и изнуряла его, как болезнь. Много, много подвигов придется ему совершить, чтобы к нему вернулось прежнее равновесие духа, вера в себя, гордость. И вот случай восстановить свою честь безнадежно пропадал: в борьбе с врагом обошлись без него, оставили его сидеть дома, как мальчишку, отняли все, что ему было дорого, оставили все глубже тонуть в пучине позора!

Боль и горечь за Ингитору жестоко его терзали, и каждый день, проведенный в бездействии, казался мучительным. Узнав, что Ингитора сама вызвалась вместо сестры отвезти выкуп за него, он был безмерно тронут и восхищен ее преданностью и смелостью, в которых увидел неоспоримые доказательства любви. И неизвестно, обрадовался ли он на самом деле, когда обнаружил Вальборг дома и узнал, что не она, а Ингитора попала в руки Бергвида Черной Шкуры! А теперь она у Торварда, в руках у своего злейшего врага! Для Вальборг, в конце концов, это было бы далеко не так опасно!

А этот враг от самого же Эгвальда услышал сложенные Ингиторой «песни позора»! Теперь Эгвальд чуть ли не рвал волосы от жестокой досады на самого себя. Не пожелав в тот день после битвы у Трехрогого фьорда придержать язык, он подверг свою возлюбленную большой опасности и, может быть, значительно ухудшил ее участь! Ибо теперь Торвард конунг не по наслышке знает, каким вредом для своей чести и удачи ей обязан!

Познакомившись с Торвардом, Эгвальд не ждал от него уж очень больших подлостей, вроде того чтобы убить Ингитору или продать в рабство, но что касается… этого … Отлично зная красоту и привлекательность Ингиторы, Эгвальд понимал, как трудно было бы его противнику и союзнику, молодому, здоровому и горячему, устоять перед подобным искушением. И при мысли о том, что этот человек , к которому Эгвальд испытывал так много противоречивых и в основном неприятных чувств, будет своими сильными руками обнимать Ингитору, его Ингитору, прижимать ее к своей смуглой, исполосованной шрамами груди, Эгвальду хотелось умереть.

– Однако этому можно подобрать объяснение! – говорил Хеймир конунг, который был озабочен, но не слишком удивлен. – Ведь она причинила ему слишком много неприятностей. Она опорочила его своими стихами на весь Морской Путь. А кроме того, она молодая, красивая и весьма привлекательная девушка. Когда он освободил ее из рук Бергвида, для него было вполне естественным… воспользоваться плодами своей победы. На его месте многие, очень многие поступили бы так же. Она своими стихами бесчестила его, а он отплатил ей тем же. Только не стихами, а другим, не менее надежным оружием. Которое у него, как у мужчины, всегда при себе. Я понимаю, что это не слишком приятно и тебе, и нам всем, но не вижу, почему это было бы невозможно.

«Ничего другого, в общем-то, с самого начала и не следовало ожидать!» – мысленно добавлял Хеймир конунг, помня, как сам в тот знаменательный день предупреждал Ингитору о существующей опасности и намекал, что не случайно сумма назначенного выкупа так невелика. Но вслух он этого не говорил. Оставаясь верным себе, Хеймир конунг заботился в первую очередь о собственном благополучии, а во вторую – о том, чтобы при его достижении ущемлять благополучие других как можно меньше. Вот и теперь он принял сторону Ингиторы: она сама заменила в опасной поездке его дочь и тем оказала роду большую услугу, притом сделала это сознательно, проявив отвагу и самоотверженное благородство. И теперь Хеймир конунг видел свой долг в том, чтобы помочь ей выпутаться с наименьшим уроном в глазах Эгвальда, который все еще был в нее влюблен.

– И тебе стоит обдумать… как дальше вести себя, – ненавязчиво советовал Хеймир конунг. – Обстоятельства изменились, и нам неплохо бы подумать о чести рода.

Отвернуться от Ингиторы теперь означало бы проявить неблагородство и неблагодарность, но и взять в род женщину, побывавшую в объятиях другого, тоже не слишком приятно. Здесь Хеймир конунг оставлял решение Эгвальду: достаточно ли он ее любит, чтобы даже ее бесчестье не охладило его любви? Конечно, более удобным выходом стал бы ее брак с кем-нибудь из ярлов, и тут Хеймир конунг был готов очень щедрой рукой увеличить ее приданое, чтобы покрыть позор.

– Да, Торвард конунг – он такой! – вздыхала кюна Аста, которую несколько смущали разговоры об этом, но которая слышала достаточно много сплетен о любвеобилии конунга фьяллей. – Богиня Фригг! Как подумаю, что это могла бы быть Вальборг, так прямо мороз по коже и слезы из глаз!

Вальборг же не знала, как к этому отнестись. О чести Ингиторы она не особенно жалела, чести Торварда это происшествие ничуть не порочило, наоборот. Но пищу для размышлений и даже тайных волнений она получила богатую. За последнее время, благодаря Анвуду, она привыкла к мыслям о Торварде конунге и он казался ей почти знакомым. Это был именно тот человек, который ее заслуживает – благородный, умный, смелый, удачливый! Он – конунг, прославленный на весь Морской Путь и острова, не то что какой-нибудь там Адальстейн ярл с Самоцветного мыса, который проживет жизнь и умрет всего лишь младшим конунговым братом! Нынешние дела Торварда конунга служили доказательством, что слухи ничуть не преувеличили его достоинств. Мало кто мог бы так дружелюбно вести себя с поверженным врагом: приглашать его с собой за стол! Предложить ему поединок для восстановления чести, хотя битва и без того расставила их по местам! Отпустить врага без выкупа, положившись на его слово, когда оказалось, что у них есть более опасный общий враг! И справиться с этим врагом без посторонней помощи! Мысли о том, что ей, при ее происхождении и прочих качествах, было бы гораздо уместнее выйти за Торварда конунга, а не за Адальстейна ярла или еще какую-нибудь мелкую пташку, приходили Вальборг все чаще. А тем более этот брак оказался бы кстати сейчас, когда мир между Слэттенландом и Фьялленландом нарушен глупой и вздорной мстительностью девы-скальда!

Из-за всего этого Вальборг почти не отпускала от себя Анвуда: ей доставляло удовольствие постоянно иметь рядом человека, служащего напоминанием и даже как бы связью между нею и тем, о ком она столько думала. А поскольку Анвуд, кроме того, был умен, опытен и держался с учтивым достоинством, вскоре он сумел внушить йомфру Вальборг такое уважение и доверие, что она уже не могла без него обходиться. В Эльвенэсе его даже прозвали ее воспитателем.

Новости вандров ее смутили: Ингитора дочь Скельвира, так благополучно исчезнувшая, появилась снова. И именно там, куда устремлялись все помыслы Вальборг. Но, в конце концов, все это пока что были только вздорные слухи, и даже с Анвудом она не решалась их обсуждать.

Очередные, более связные и надежные вести подоспели, к счастью, довольно скоро. В Эльвенэс явился Хьяльмар сын Брендольва, бывший воспитанник Дага Кремневого, который приходился дядей старшему сыну Хеймира конунга и потому считался в Эльвенэсе родичем. Своего воспитанника прислал сам Даг, чтобы тот в подробностях поведал о том, что привелось узнать хёвдингу Квиттингского Востока.

– К Дагу хёвдингу прибыл гест от Вигмара Лисицы, а Вигмар Лисица узнал все от своих сыновей, которых посылал на озеро Фрейра вместе с Торвардом конунгом! – обстоятельно рассказывал Хьяльмар, красивый, хотя и несколько полноватый мужчина лет двадцати семи, светловолосый, кудрявый и большеглазый.

От отца он унаследовал любовь поговорить, а от матери – склонность к безудержному кокетству, поэтому, рассказывая, он постоянно прихорашивался и сладко улыбался йомфру Вальборг, даже когда для улыбок не имелось никакого повода. Его самолюбование, которого не одолело даже суровое воспитание, полученное у сурового Дага Кремневого, было противно ей, но она сдерживалась, потому что ее жадному любопытству наконец-то предлагалась пища понадежнее досужей болтовни прибрежных жителей.

– Вигмар Лисица посылал сыновей? Прямо сразу с Торвардом конунгом? – уточнил Хеймир конунг. – Значит, он обо всем знал заранее?

– Да, конунг, он знал заранее, потому что Торвард конунг предупредил его.

– А нас он, значит, не предупредил! – возмущался Эгвальд.

– Просто так получилось, что Торвард конунг оказался в Медном Лесу и попросил гостеприимства у Вигмара Лисицы еще до этого похода.

– Как он мог оказаться в Медном Лесу? – изумилась кюна Аста. – Что за чудеса?

– Ты сказала истинную правду, кюна, как свойственно мудрым и проницательным женщинам! – умильно заверил Хьяльмар. – Именно так – это чудеса! Чудеса – Торвард конунг раздобыл чудесный меч, Дракон Битвы, тот самый, которым владел великан Свальнир, который его мать-ведьма, кюна Хёрдис, украла у великана и передала Торбранду конунгу и который потом, пять лет назад, положили с ним в могилу, когда твой доблестный сын, конунг, славный Хельги ярл, наш родич, и родство это составляет нашу великую гордость, одолел его на поединке!

Это была очень длинная, замысловатая и трудная для восприятия речь, но самое главное все его слушатели поняли.

– Дракон Битвы! – Даже невозмутимый Хеймир конунг не сдержал возгласа и подался вперед. – Он достал его из могилы!

– Да, конунг! Теперь подтвердилось пророчество, сделанное в святилище Стоячие Камни. Позволь, я напомню тебе его!

Явится новый воитель отважный, двумя завладеет драконами двергов. Меч, из кургана вернувшийся к свету, кровь злую выпьет и снимет заклятье! 

– И вот пророчество оправдалось во всем! – продолжал Хьяльмар, с торжественной важностью прочитав строфу. – Два дракона двергов – это обручье Дракон Судьбы и меч Дракон Битвы, ведь их оба выковали дверги. Кюна Хёрдис дала Торварду конунгу обручье, и с его помощью он нашел дорогу к Дракону Битвы. А после этого он пришел к Вигмару хёвдингу, и тот дал ему провожатых, чтобы вернуться во Фьялленланд. А после того Торвард конунг собрал войско фьяллей и пошел к озеру Фрейра. Там он вызвал Бергвида на поединок в святилище Хестирнэс и убил его.

– И он все еще остается там?

– Думаю, что да. Ты же понимаешь, конунг, такое событие, как смерть Бергвида Черной Шкуры, не может пройти просто так. У квиттов теперь немало дел. Во-первых, Вигмар Лисица женит своего сына на сестре Бергвида, хотя, конечно, чести в этом и немного, потому что она же дочь рабыни.

– Она дочь кюны Даллы!

– Конечно, кюна, ты права, но ведь кюна Далла тогда была рабыней. Ну, да Вигмар Лисица и сам не великой знатности. Теперь все другие хёвдинги квиттов получили приглашение скорее прибыть на озеро Фрейра. Там справляется свадьба Вигмарова сына, а кроме того все хёвдинги должны заново подтвердить свои мирные обеты. Теперь ведь их не восемь, а только семь, и исчез как раз тот, чье отсутствие очень и очень меняет все дело! Позвали и Дага хёвдинга – посланец-то все ему и рассказал подробно, чтобы я мог столь же подробно пересказать все вам, – позвали и Хагира Синеглазого из Нагорья, и Лейкнира сына Асольва из Кремнистого Склона. И сам Вигмар Лисица, как слышно, тоже собрался ехать. Наверное, теперь все они уже там. Да, у Бергвида ведь остался ребенок, надо будет решить, что с ним делать.

– А про йомфру Ингитору, дочь Скельвира хёвдинга, там что-нибудь слышно?

– Слышно, что ее видели вместе с Торвардом конунгом. – Хьяльмар хихикнул. – Будто он не расстается с ней и везде водит с собой. Она живет у него в Конунгагорде, усадьбе Бергвида, в которой он расположился, когда убил Бергвида. Слышно даже, что будто бы… Так или иначе, но из сокровищ Бергвида он передал ей золотое ожерелье весом в марку, как виру за ее отца. А поскольку Бергвид убит, то выплачивать золотом уже ни к чему, так что эту выплату можно понять и совсем иначе… Знатная женщина, как ты знаешь, конунг, имеет право получить марку золота и в том случае, если… [24] Короче, понять это можно по-разному… Но я не смею оскорбить слух благородной йомфру Вальборг такими вещами.

Однако этот отказ подтвердить слухи служил им самым наилучшим подтверждением. Еще до того, как Хьяльмар сын Брендольва отгостил необходимый для вежливости срок, Эгвальд ярл уже собрался в дорогу.

– Я швырну ему в лицо выкуп за меня, пусть подавится, хоть и говорят, что он там взял после Бергвида в десять раз больше! – твердил Эгвальд матери, которая пыталась его отговаривать. – Я вырву мою невесту у него из рук, даже если это будет стоить мне жизни!

Хеймир конунг, слыша это, покачивал головой. Ему не хотелось отпускать сына: все понимали, что в таком состоянии тот легко может натворить новых бед, а Торвард конунг сейчас не тот человек, с которым можно ссориться. Но убеждать в этом Эгвальда было бесполезно: с образом Ингиторы для него связывалась память о прежнем благополучии, о гордости, вере в себя и свою удачу, которую он потом утратил. Она стала смыслом жизни Эгвальда, его любовь к живой девушке превратилась в безумную страсть по прежней вере в себя. Получить назад Ингитору для Эгвальда стало тем же самым, что для Торварда было раздобыть Дракон Битвы.

– Но что ты будешь делать, когда вернешь ее? – тревожно спрашивала кюна Аста. – Ведь не можешь же ты на ней жениться теперь, когда Торвард с ней… Если это все правда!

– Правда это или нет – мне безразлично! – с горячей решимостью отвечал Эгвальд. – Она не отказалась от меня, когда я потерпел поражение, она продолжала любить меня, хотя я не выполнил ее условия, и теперь я не откажусь от нее за все сокровища Фафнира! Если я откажусь от нее теперь, это будет гнусным предательством, низостью и неблагодарностью! Я сделаю для нее все, как она все отдала за меня!

Кюна Аста умоляла мужа не пускать сына в поход, который в любом случае не прибавит роду чести, но Хеймир конунг медлил принять решение. Кто-то должен ехать к Торварду, потому что необходимо доставить выкуп за Эгвальда. Расплатиться они должны, их к этому вдвойне обязывает благородство конунга фьяллей, который отпустил Эгвальда просто так, положившись на его слово. Теперь к возвращению долга нет никаких препятствий, и, затягивая дело, они навлекут на себя сомнения в своей честности. А род конунгов из Эльвенэса и так считается скуповатым… Короче, кому-то следовало ехать немедленно, а если уж сам Эгвальд так рвется сделать это, то держать его дома, как маленького мальчика, было бы позором.

– Не прикажешь же ты мне запереть его в чулан! – говорил Хеймир конунг расстроенной жене. – Ничего не поделаешь. Ему уже двадцать два года! Может быть, Вальборг по пути сумеет его успокоить. На ее-то благоразумие ты вполне можешь положиться.

Решение Вальборг отправиться с братом стоило ей многих тревог, размышлений и колебаний.

– Посоветуй что-нибудь! – взывала она к Анвуду, который оставался так невозмутим, словно все эти новости его не затрагивали. – Здесь ведь даже не поймешь, что лучше послужит к нашей пользе и чести – стоит ли нам желать примирения с Торвардом конунгом? И можно ли его теперь достичь?

– Я сказал бы, что не вижу никаких препятствий к миру. Теперь фьяллям и слэттам нечего делить, а жажда ратной славы Торварда конунга на ближайшее время удовлетворена. Знаешь, как говорят: за холмом будет долина, а где война, там рядом и мир.

– Но как этого достичь?

– Там, где одна женщина служит поводом к раздору, другой женщине сама судьба велит сделаться основанием для согласия.

– Каким же образом? – с замирающим сердцем допытывалась Вальборг, прекрасно зная, о чем он говорит.

– Лучшим средством помириться для двух конунгов было бы заключить родственный союз. И я могу сказать тебе, йомфру, что Торвард конунг уже давно думает об этом. Он давно слышал от разных людей, что дочь Хеймира конунга хороша собой, умна и благоразумна. Еще зимой он думал о том, чтобы посвататься к тебе, но эта вражда из-за йомфру Ингиторы, как ты сама понимаешь, лишала его сватовство всех надежд на успех…

– Ах, нет, почему же? – торопливо воскликнула Вальборг, как будто хотела подхватить на лету падающий кубок. – Почему же нет?

– Потому что Хеймир конунг и Эгвальд ярл – и в особенности Эгвальд ярл! – раньше никак не согласились бы на такой брак. Ингитора настраивала Эгвальда ярла против Торварда конунга, и вот к чему все это привело. Но в этом есть и хорошая сторона. Для примирения нет лучше средства, чем обмен дарами. Торвард конунг вернет Эгвальду ярлу его девицу, раз уж она ему так нужна, а взамен попросит… С нашей стороны было бы слишком смело забегать вперед и предполагать, что он попросит, но все же… кое-какие догадки тут допустимы.

– Но теперь… Не может ли Ингитора опять послужить препятствием? – Вальборг отчаянно волновалась и с большим трудом решалась приоткрыть тайные движения своего сердца. – Теперь, когда все изменилось… Раньше мешала ее вражда с Торвардом конунгом, а теперь не может ли помешать… Если, говорят, это правда… что они… Она и Торвард конунг… что у них…

– Те, кто говорят, не стелили им постель и ничего знать не могут. А о таких вещах люди сплетничают особенно охотно и видят то самое и там, где вовсе и нет. Но даже если вдруг это и правда… Хеймир конунг так убедительно объяснил, что это может и даже должно быть правдой, что было бы невежливо ему не верить! – Анвуд снова усмехнулся своими тонкими бледными губами. – Поверь мне, йомфру, если мужчина живет с женщиной, это еще не значит, что он в нее влюблен! – Анвуд учтиво понизил голос, словно извиняясь, что вынужден говорить с дочерью конунга о таких низменных вещах. – Торвард конунг любит женщин, особенно стройных, рыжеволосых и с умным лицом. Он только смеялся, что девушку с умным лицом обычно очень трудно склонить к тому, чтобы… Ну, ты понимаешь! А тут такой случай, ведь йомфру Ингитора как раз такая девушка.

– Но тогда он может в нее влюбиться!

– Он легко влюбляется! – Анвуд кивнул с некоторым пренебрежением. – Но это не продолжается у него долго! Любой мужчина тебе скажет: если в руки ему попала красивая девушка, почему бы не влюбиться в нее, как ты говоришь? Особенно если есть такой повод взять с нее виру – за ее стихи! Но он отлично понимает, какой должна быть его жена и мать его детей, его наследников. В жены ему годится только дочь конунга. И когда он найдет подходящую девушку, достойную его, все прежнее будет забыто. Что сказала бы ты, если бы он к тебе посватался?

Вальборг хотела ответить, но от волнения у нее перехватило дыхание. Теперь, когда о ее браке с Торвардом заговорил другой человек, эта мысль поражала, как новая, и вместе с тем приобретала небывалую прежде надежность и убедительность.

– Ваш брак принес бы мир слэттам и фьяллям и послужил бы к чести вас обоих, – убежденно продолжал Анвуд. – Но ты знаешь своего брата – стоит ли говорить об этом при нем? А если сказать Хеймиру конунгу? Твой отец мудр, но он слишком осторожен. Он убоится трудностей, а главное, не захочет ссориться с Эгвальдом ярлом. Ведь неизвестно, а есть ли у него другой наследник…

– Но что же делать?

Вальборг наконец подняла глаза на Анвуда, и он не сразу сумел ей ответить. Старый дракон совершенно сознательно, хотя и безмолвно, посоветовал тогда Ормкелю согласиться на замену Вальборг Ингиторой, потому что нрав Торварда тоже знал и не сомневался, что тому будет гораздо приятнее и любопытнее посмотреть на свою обидчицу, стройную и рыжеволосую, чем на благородную йомфру Вальборг, с которой его пока ничего не связывало. В этой части его ожидания подтвердились, что доказывали упорные слухи о «перине Бергвида». Но, не будучи ясновидящим, Оддбранд не знал, простирается ли увлечение Торварда Ингиторой дальше упомянутой перины. А йомфру Вальборг, что бы там ни было, остается дочерью конунга, той самой благородной и прекрасной девицей, за которой его посылали. Теперь, когда Ормкель Неспящий Глаз, хорошо или плохо, доставил к Торварду одну, Оддбранд собирался доставить другую – но уже гораздо удачнее, чем Ормкель, да пирует он весело в Палатах Павших!

И сейчас до успеха в его поручении оставался только шаг.

– Если ты веришь, что боги указали тебе эту дорогу, то я помогу тебе встретиться с Торвардом конунгом, – сказал Анвуд. – Возможно, и очень возможно, что тебе удастся склонить их обоих к миру и закрепить его родственным союзом.

– Но как я попаду…

– Эгвальд ярл сам возьмет тебя с собой.

– Конунг меня не отпустит.

– Отпустит. Почему же ему не отпустить тебя навестить твоих квиттингских родичей, ты ведь так давно не видела Дага хёвдинга и фру Борглинду. Не так ли?

И вот йомфру Вальборг отправлялась вместе с братом. Нет, не во Фьялленланд, конечно, а всего лишь до восточного побережья Квиттинга, где она собиралась погостить у родичей в Тингвале. То, что в сдержанной и хладнокровной йомфру Вальборг именно сейчас проснулась родственная любовь, никого не удивляло: события у озера Фрейра занимали умы всего Морского Пути, и уж конечно, в Тингвале можно узнать обо всем гораздо лучше и достовернее, чем в другом месте. К тому времени как брат и сестра доберутся до Тингваля, может быть, и сам Даг хёвдинг вернется домой, и у них будет отличный, разумный, исключительно правдивый свидетель, меньше всех на свете склонный выдумывать то, чего не было!

Седобородый Анвуд, само собой, отправлялся вместе с ней. А также, конечно, фру Альвгейра, фру Батхильд, фру Гуллеборг, фру Хлодвейг, которая сама была родом из округи Тингваля, и десяток служанок.

У кюны Асты не лежало сердце к этой поездке, но раз уж Хеймир конунг, после надлежащих размышлений, не нашел причины ее запретить, кюне оставалось только смириться. Вместе с Эгвальдом ярлом отправлялось целое войско: все те, кто приготовился идти в поход против Бергвида Черной Шкуры совместно с фьяллями, теперь вызвались сопровождать конунгова сына, хотя обстоятельства и изменились. Его сопровождало больше полутора тысяч человек, что, как поговаривали, может остудить победный пыл Торварда конунга.

Кюна раудов Ульврун, к которой они прибыли через два дня, все их новости знала. Принимала она гостей, как обычно, очень радушно и приветливо, но казалось, будто она чего-то не договаривает, знает или подозревает нечто, чем не спешит делиться с детьми Хеймира конунга.

– Да, да! – отвечала она на все рассуждения Вальборг и Эгвальда, а в ее красивом, строгом лице были заметны проблески какого-то радостного, но неуверенного возбуждения, словно она ожидает подарка, которого, быть может, еще и не получит. – Да, конечно! Как же Торвард конунг мог тебя не дождаться? Правда, он в походах привык полагаться на себя… Как же он мог обесчестить девушку? Ему никогда, насколько я знаю, не приходилось применять силу, потому что и так всегда находились… Это все очень странно! Да, ты прав, Рингольд ярл, может быть, он держит ее у себя всего лишь в обеспечение выкупа. А как только он получит выкуп, так сразу и вернет тебе твою девушку, Эгвальд ярл. Да, да!

Погостив в Островном Проливе всего один день, слэтты отправились дальше.

– Вернет он ее, как бы не так! – с чувством произнесла кюна Ульврун, глядя вслед уходящему кораблю и даже продолжая помахивать рукой на прощанье. – Очень ему нужен ваш выкуп!

– Но я же тебе говорила, что надо было их предупредить! – не отставала ее дочь Инга-Ульвина, хотя теперь было уже поздно. – Зачем отпускать его, чтобы он бежал, с глазами, как у бешеной лягушки!

– Нет уж, пусть твой брат Торвард сам объясняет, как обстоят дела! Он уже большой мальчик, как он любит говорить! Я сразу поняла, что эти двое подходят друг другу, Торвард и эта дева-скальд, такая же пылкая и упрямая, как он сам! Как только она здесь показалась, я сразу заметила у нее в лице что-то общее с Торвардом! А уж это верный признак!

Еще через несколько дней Эгвальд и Вальборг прибыли в Тингваль. Даг хёвдинг еще не вернулся, и новостей, кроме уже известного, тут не оказалось. От волнения Вальборг было трудно притворяться вежливой: фру Борглинда и ее невестка фру Хедлин радовались их приезду, поскольку он давал возможность еще раз перебрать все сведения, слухи, сплетни и догадки, но к переливанию из пустого в порожнее у Вальборг не лежала душа, и она с трудом вытерпела здесь несколько дней. А потом, когда Эгвальд собрался плыть дальше, объявила, что, пожалуй, проводит его еще и побывает у дочери Дага и Борглинды, фру Хельги, которая после замужества жила на Квартинге.

– Ведь все равно Эгвальду ярлу придется проплывать мимо Острого мыса, а там до Квартинга совсем близко! – говорила она. – Даже при самом неблагоприятном ветре это задержит его всего-то на два дня. Зато я буду так рада повидать фру Хельгу, я не видела ее чуть ли не со времени ее свадьбы!

Эгвальд не возражал: он был слишком захвачен своими собственными переживаниями, чтобы обдумывать поступки сестры, а постоянно иметь рядом близкого человека, с которым можно без конца говорить об одном и том же, было очень удобно. Женщины, правда, сомневались, одобрит ли Хеймир конунг такое удлинение их путешествия, но это давало им возможность подольше не разлучаться с мужьями-ярлами, да и любопытство придавало смелости. Где еще узнаешь правду во всех подробностях, как не на Остром мысу!

Еще дней десять они плыли на юг, то на веслах, то под парусом, останавливаясь во всех крупных усадьбах и справляясь, что слышно. И все богатые хозяева устраивали в их честь пиры: весь Квиттинг переживал известие о гибели Бергвида, и все так ликовали, словно погублен сам Фенрир Волк и грядущее Затмение Богов отменяется.

Вот перед ними открылся Острый мыс, это столь значимое и памятное для многих место. На нем царило оживление, от которого злополучный полуостров за много лет успел отвыкнуть: несмотря на то, что середина лета давно осталась позади, весь мыс был усеян тушами вытащенных на берег кораблей, покрыт шалашами и землянками, и на нем кипел настоящий торг. Правда, самым ходовым товаром были слухи, более или менее достоверные.

Хильды Отважной не оказалось в усадьбе Фридланд, но таким гостям, как сын и дочерь Хеймира конунга, ее управитель Спелль Серебряный не мог отказать в приеме. От него они узнали многое из того, что касалось его госпожи. Да, она действительно вышла замуж за Вальгейра сына Вигмара и сейчас гостит у родичей мужа на Золотом озере. Да, жить они потом будут, скорее всего, на озере Фрейра, в старой усадьбе конунгов. Торвард конунг предлагал переименовать ее из Конунгагорда в Фридегорд – Мирный Двор, раз уж одна Мирная Земля уже есть. Неизвестно, понравится ли это фру Хильде… Да, после Бергвида Черной Шкуры действительно остался ребенок, девочка, недоношенная и такая слабенькая, что еще неизвестно, долго ли она проживет. Ее хотела взять на воспитание фру Хильда, и Хагир хёвдинг из Нагорья тоже предлагал, потому что она с ним тоже в родстве через Лейрингов. Но Торвард конунг не отдал им ребенка и забрал с собой во Фьялленланд вместе с матерью. Хочет, чтобы росла на глазах, а возразить ему никто, понятное дело, не может, потому что семья и домочадцы побежденного теперь законная добыча победителя. Да, говорят, он уже вернулся во Фьялленланд, что ему еще-то делать на Квиттинге?

Об Ингиторе дочери Скельвира Спелль Серебряный мог сообщить меньше. Он мог только подтвердить слухи о том, что Торвард конунг держал ее при себе и, судя по всему, забрал с собой во Фьялленланд. Дальнейшие его намерения насчет нее толком неизвестны. Поскольку слэттенландка Ингитора никому здесь не была особо интересна, о ней говорили мало. Дивились только, как же она ускользнула от Бергвида и как даже Дагейда ее не выследила. Насчет исчезновения ее прямо из рук Бергвида здесь, благодаря Хуги Глиняные Пятки, знали очень хорошо, и в чем-то у Эгвальда отлегло от сердца: хотя бы то проклятое чудовище ее не тронуло! Но как же она попала к Торварду, оставалось покрыто туманом.

Через день Эгвальд ярл, чье нетерпение становилось уже невыносимым, собрался поднимать парус, чтобы не пропустить хороший восточный ветер. И услышал нечто неожиданное.

– Оставь эти глупости! – сказала ему сестра. – Ты что, так и не понял, что я вовсе не собираюсь ни на какой Квартинг?

– Но ты же говорила, фру Хельга…

– Зачем мне нужна фру Хельга, я ее видела три раза, еще девочкой, а она и вовсе забыла мое лицо! Я поплыву с тобой во Фьялленланд.

– Но…

Эгвальд опешил и посмотрел на сестру так, словно впервые ее увидел. В каком-то смысле так оно и было: только сейчас, зоркими от изумления глазами глядя ей в лицо, он осознал, что сестра не столько сочувствует его сердечным тревогам, сколько переживает свои!

– Даже если тебе это не нравится, ничего не поделаешь, – с жесткой решимостью заявила она. – Тебе будет нелегко объяснить Сигварду ярлу, почему ты силой привез к нему твою сестру и зачем хочешь ее там оставить! А отвозить меня назад домой ты и сам не слишком хочешь – ведь это означает потерять целый месяц! Я не пленница! Я сама распоряжаюсь собой!

– Но ты женщина, и за тобой надо присматривать!

– Не смеши меня! Это за тобой надо присматривать, потому что ты безумен! Я женщина, но у меня больше здравого рассудка, и я должна быть с тобой!

– Но чего тебе делать во Фьялленланде? Ты же знаешь мои намерения! Если этот мерзавец не вернет Ингитору, я вызову его на поединок! Нет, я пойду на него войной и разнесу всю его проклятую страну!

– Еще неизвестно, кто кого разнесет. Я очень высоко ценю твою доблесть, Эгвальд ярл, брат мой, но ты должен признать, что Торвард конунг и раньше был отличным бойцом, одним из сильнейших в Морском Пути, а теперь, когда он раздобыл меч великана, ему и вовсе нет равных!

– На всякого сильного сыщется сильнейший!

– Да, конечно, сыщется. Вопрос только, когда! И едва ли это случится сейчас, приходится признать. Так что не делай глупостей и послушай, что я тебе скажу. Тебе же, тебе очень полезно и выгодно, если я поплыву с тобой. Открой ты глаза: ты разве хочешь, чтобы Торвард конунг сам женился на твоей Ингиторе? Молчи, я знаю, что ты об этом думаешь! Если там буду я, то он, может быть, и не станет так уж сильно за нее держаться!

– Постой! – помолчав, Эгвальд начал понемногу соображать. – Но… если ты ему понравишься, то он… Он же захочет получить тебя!

– И тогда ты сможешь обменять твою невесту на невесту для него! И обойдется даже без всякого выкупа!

– Но ты… – Эгвальд был так изумлен, что даже не знал, как понять такое решение. – Это чудовище… Этот…

– Я готова пожертвовать собой, если это нужно для мира и для нашей чести! При условии, конечно, что он действительно окажется так красив, умен и благороден, как о нем говорят!

Впрочем, йомфру Вальборг была настолько в этом уверена, что не поверила бы своим глазам, если бы они вдруг увидели нечто другое.

После этого Эгвальд больше с ней не спорил, и они в полном согласии поплыли на север, к Фьялленланду.

* * *

В то время, когда нежданные гости приближались к Трехрогому фьорду, Торвард конунг с дружиной, ярлами и Ингиторой уже находился дома, в Аскефьорде. Погребение Бергвида, съезд всех семи оставшихся квиттингских хёвдингов, обручение и свадьба йомфру Хильды с Вальгейром сыном Вигмара, новые клятвы в святилище Хестирнэс, споры об участи маленькой Даллы и ее матери – все это заняло не меньше месяца, и к концу этого срока Торварду так надоело озеро Фрейра, что он только и мечтал о том, чтобы скорее оказаться дома и там справить свою собственную свадьбу. Делать это где-либо, кроме Аскефьорда, было, конечно, немыслимо, и Аскефьорд никогда не простил бы ему такого надувательства!

Они прибыли в ясный, прохладный полдень позднего лета, когда в зеленых прядях берез уже мелькали кое-где желтые листья. Все уже знали, что Торвард конунг везет домой невесту, все знали и о том, кто она такая, поэтому Аскефьорд волновался гораздо сильнее, чем если бы их конунг привез-таки дочь Вигмара Лисицы или даже фрию Эрхину, к которым когда-то сватался. У всех на уме было сходство между судьбой Торбранда конунга и его сына: и тот и другой взяли в жены женщин, с которыми их перед тем связывала не любовь, а жестокая вражда, и теперь люди ждали, что избранница Торварда окажется второй кюной Хёрдис.

Ингитора волновалась не меньше тех, кто ждал ее на берегах, а Торвард был весел, и весела была дружина, которая теперь уже знала, что их будущая молодая кюна совсем не то , что Хёрдис Колдунья. Корабли ярлов шли по Аскефьорду вслед за «Златоухим», и хирдманы пели старые песни возвращения домой, махали руками тем, кто стоял на берегах, бежал вслед за кораблем, кричал и прыгал. На берегах фьорда толпился народ: взбудораженные люди выбегали изо всех домов, из богатых усадеб и маленьких избушек, пешком и верхом спешили к Конунгову причалу под соснами, чтобы поскорее разглядеть эту женщину. Свершилось то, чего все давно ждали, но свершилось так, как никто и предположить не мог.

К тому времени как «Златоухий» подошел к причалу, здесь уже собралась такая толпа, что ему едва было где пристать. Под соснами стояла кюна Хёрдис во главе всех знатных женщин Аскефьорда. В руках она держала ожерелье из голубых бирюзовых бусин в золотой оправе и с золотыми узорными колечками, чтобы прикрепить к застежкам – подарок невесте, а на лице у нее было выражение сдержанного сомнения: ну, посмотрим, что это за птицу привез мне Торвард конунг, мой сын! Фру Аста из Пологого Холма чуть позади нее держала Кубок Кита, чтобы старая кюна могла по обычаю поприветствовать своего сына. Выражение «старая кюна» уже пошло в ход, поскольку вот-вот на землю Аскефьорда ступит кюна молодая, и Хёрдис хмурилась, с тайным возмущением переживая приобретение этого, увы, неизбежного прозвища. Это она-то старая! Да поищите другую женщину, которая в пятьдесят два года так хорошо выглядит! Хоть сейчас снова замуж!

«Златоухий» ткнулся носом в песок, хирдманы попрыгали в воду и вытолкали его на берег. Торвард конунг спрыгнул с борта, потом снял Ингитору и повел ее к соснам, под которыми уже видел статную фигуру своей матери. Ингитора то окидывала беглым смущенным взглядом эту огромную, бурлящую толпу, то опускала глаза, чувствуя, как тяжело ей выдерживать эту встречу. А Торвард радостно улыбался и махал свободной рукой, и Аскефьорд отвечал ему многоголосыми радостными криками. Что бы ни было – Торвард конунг вернулся домой с победой, достигнув исполнения всех своих желаний, и для каждого из встречающих это была своя, родная победа. Для Ингиторы все это было новостью: бурые каменистые берега, песок площадки, высокие сосны на дальнем, приподнятом краю, и все эти лица – а для Торварда это было близким, родным, составляющим часть его самого.

Не дойдя по сосен шагов пяти, Торвард остановился и огляделся, словно проверял, все ли на него смотрят. Шум поутих.

– Ну, смотрите, вот она! – весело крикнул он, подняв руку Ингиторы так, чтобы все видели блестящее у нее на запястье обручье. – Это – Ингитора дочь Скельвира, моя невеста и ваша будущая кюна. Я люблю ее и хочу, чтобы вы ее любили.

Ингитора наконец нашла в себе мужество поднять голову и оглядеть толпу. Толпа замерла, а потом вдруг разразилась бурей восторженных и ликующих криков. Все ждали вторую Хёрдис Колдунью – и когда они увидели Ингитору, ее открытое, румяное от волнения, умное лицо, блеск ее серо-голубых ясных глаз, осознали благородство, которым веяло от всего ее облика и которое сказывалось в каждом ее движении, которым дышал даже башмачок на ее маленькой ножке, ступающей по песку – Аскефьорд понял, что благословение богов снизошло на него вместе с ней и их конунг наконец получил то, чего заслуживает!

За матерью йомфру Ингиторы в Слэттенланд было уже послано, за самыми знатными людьми Фьялленланда тоже разослали гонцов, и весь Аскефьорд радостно бурлил в ожидании свадьбы, не сомневаясь, что за столом найдется место для всех, не исключая обитателей самых тесных и жалких избушек. Но и теперь в гридницу Аскегорда каждый вечер набивалось столько народа, сколько она могла вместить, и каждый вечер здесь рассказывали и рассказывали все сначала – и никто не уставал слушать, даже те, кто уже все знал. Кюна Хёрдис, против ожиданий, отнеслась благосклонно к будущей невестке, поскольку оценила в ней ту же смелость, пылкость и упорство, которыми в молодости славилась сама и без которых никогда не стала бы женой конунга. Правда, различного между двумя избранницами фьялленландских конунгов было гораздо больше, чем общего, и потому Ингитору полюбили гораздо раньше, чем даже успели как следует с ней познакомиться. Конунг любил ее и при всем народе клал голову к ней на колени – а значит, в глазах Аскефьорда, который боготворил своего конунга, его невеста сразу вознеслась в божественные высоты.

В ожидании свадьбы Ингитора все чаще думала о том, что происходит в Слэттенланде. Ведь с тех пор как она отплыла на «Бергбуре», сопровождаемая самыми добрыми пожеланиями и самыми худшими ожиданиями, там не имели верных известий о ее судьбе. Вернувшись домой, Эгвальд ярл расскажет о том, что выкуп вместе с везшей его девушкой попал к Бергвиду Черной Шкуре, а сам узнает, что этой девушкой была не Вальборг, а Ингитора. Вскоре кто-то неизбежно оттуда прибудет. В руках у нее осталась «морская цепь» Хеймира конунга, которую она хотела вернуть, а выкуп за Эгвальда еще не прислали. А когда его привезут, ей придется объяснять слэттам свое нынешнее положение и перемену своих чувств. Она не знала, как посмотрит в глаза людям, которых призывала к мести, к войне с тем самым человеком, за которого теперь выходит замуж. И совершенно добровольно. И обмирает от счастья, когда видит, как он просто сидит на ступеньке своего высокого сиденья (он любил быть не над дружиной, а среди нее ), как он слушает кого-то или говорит, как поблескивают золотые обручья на его широких смуглых запястьях, как падает ему на правое плечо распустившаяся коса… Коса на той самой голове, которую она когда-то требовала – отдельно от тела…

– Да ничего особенного! – утешал ее Торвард, который ни в чем теперь не видел особых трудностей. – Помнишь, как там в сказании? Как великан Тьяцци похитил богиню Идунн с яблоками вечной молодости? Потом асы его убили, а его дочь Скади явилась к ним с оружием, чтобы отомстить. А они сказали, что взамен убитого отца готовы предоставить ей любого из них в мужья. И она согласилась. Ну, и мы скажем: я лишил тебя отца, а взамен женюсь на тебе. И пусть хоть один козел в Морском Пути посмеет проблеять, что это уронило чью-то честь!

– Многие скажут: то, что хорошо для асов, не всегда хорошо для смертных!

– Да пусть тролли возьмут того, кто так скажет! Если уж кому-то нужно совать нос в мои дела и непременно требовать каких-то объяснений, то это ничуть не хуже всякого другого!

Однако, ссылка на решение богини Скади была единственным достойным объяснением, которое они могли предложить досужим умам Морского Пути. А что, например, она скажет своей матери и домочадцам Льюнгвэлира, когда те приедут? При всем желании Ингитора не смогла бы объяснить, как это вышло . Привезенную из Медного Леса старую рубашку, ту, со швом от ворота до пояса, кое-где замаранную кровью от его царапин, Торвард запретил стирать и велел хранить в особом ларце на вечные времена. «Расскажу внукам, когда буду умирать!» – говорил он Ингиторе, хотя именно сейчас был особенно настроен жить вечно. И пока самое достоверное объяснение оставалось за Флитиром Певцом из Бергелюнга, сказавшим однажды и не устававшим повторять: «Да понравились они друг другу, чего вам еще надо?»

Но, как ни старалась Ингитора подготовиться к неизбежному, она все же разволновалась, когда услышала, что в Трехрогий фьорд приплыли корабли слэттов. Новость эту от Лейдольва Беглеца принес гест, верхом скакавший по берегу и опередивший корабли, шедшие на веслах при неблагоприятном ветре. К Аскефьорду плыл сам Эгвальд ярл в сопровождении множества людей с дружинами.

– Давно пора ему появиться! – говорили люди, торжествуя, что их обожаемый конунг перехватил у слэтта невесту. – А то как бы не заржавело то золото, которое он должен нашему конунгу за свое освобождение!

– Но какие у него намерения? – допрашивала гонца кюна Хёрдис, почти довольная возможностью новой войны, которая обязательно покроет ее сына новой славой. – Эгвальд ярл выглядел не слишком воинственно?

– Он выглядел довольно-таки воинственно! – подтвердил гонец. – Лейдольв ход-трединг непременно пожелал предупредить тебя, конунг, хотя нельзя сказать, чтобы намерения у слэттов были враждебные. Сказали-то они, что должны вернуть тебе золото за выкуп, но, по правде сказать, вид у Эгвальда ярла был не самый дружелюбный. Лейдольв ход-трединг также велел передать тебе, конунг, что сам он с хорошим войском отправится следом за слэттами уже на другой день. Так что он будет под рукой, если вдруг понадобится.

В ближайшие несколько дней в Аскефьорде говорили только об этом. Особой боязни не ощущалось: хёльды и ярлы с дружинами, ходившие с конунгом на Квиттинг, еще не разъехались по домам в ожидании его свадьбы, и Аскефьорд отнюдь не был беззащитен. Трепетала в ожидании этой встречи одна Ингитора.

– Я боюсь, что Эгвальд будет требовать, чтобы я вернулась! – говорила она Торварду. Разговоры их происходили в гриднице, под сенью священного ясеня и в присутствии толпы народа: Ингитора привыкла, что Торвард постоянно окружен людьми, и даже сомневалась, позволят ли им хотя бы брачную ночь провести не на всеобщем обозрении.

– Будет требовать? – отвечал Торвард, поднимая брови. – Во-первых, по какому праву он будет что-то у меня требовать? А во-вторых, чем он недоволен? Вы ведь с ним даже не были обручены по-настоящему, так что прав на тебя у него никаких. Или он думает, что я держу тебя здесь силой?

– Думаю, да. Он же не знает… Он едва ли даже знает, что ты не освободил меня от Бергвида, что мы встретились раньше. Я для Эгвальда то же самое, что твой Дракон Битвы для тебя. Пока я здесь, ты для него самый первый враг.

– Но ему придется смириться с тем, что ты здесь. И я на его месте не задирал бы нос перед человеком, который взял меня в плен и отпустил без выкупа.

– А он наверняка говорит всем, что на твоем месте не гордился бы победой, одержанной с помощью колдовства!

– А пусть говорит, что хочет! Тролли с ним! Я-то знаю, как все было на самом деле, и люди мои знают. Правда? – Торвард огляделся, и гридница ответила ему дружным гулом одобрения. – А если он думает, что я держу тебя силой, то он скоро сам будет здесь и убедится, как оно на самом деле.

– Его это не утешит.

– Это его трудности. Я свои решил, и он пусть решает свои. Он ведь уже большой мальчик! – Торвард усмехнулся. – И я не нанимался ему в воспитатели.

Ингитора вздохнула: ах, если бы и для нее все было так просто!

– Он не зря ведет с собой большое войско! – продолжала она. – Он наверняка готов отстаивать свое право силой.

– Он уже его отстаивал. Разве я тебе не рассказывал, чем это кончилось?

– Да пусть они хоть всем племенем приходят, посмотрим, кого потом будут хоронить! – крикнул Фреймар ярл из Бьерндалена, и Ингитора с упреком посмотрела на человека, который и без того казался ей слишком заносчив.

– Ты забываешь, что это и мое племя! – воскликнула она. – Ведь на этих кораблях будут мои соплеменники.

– Нет, моя радость! – весело, но твердо ответил ей Торвард. – Твое племя теперь здесь, а не там. Так уж сложилось, и тебе надо к этому привыкнуть. Твои теперь – фьялли.

Он был прав, и с этой правотой приходилось смириться. Ингитора поймала многозначительный, чуть насмешливый взгляд кюны Хёрдис и вспыхнула. При всех различиях между ними имелось одно бесспорное сходство: обе они выбрали в мужья конунга вражеской страны, причем причиной войны перед этим послужили они сами. Но если кюну Хёрдис никогда в жизни совесть не мучила, то Ингитора теперь осознала, что со смертью Бергвида еще не все трудности позади и что ее ждут еще весьма тяжелые последствия ее прежних дел.

Когда корабли слэттов наконец прибыли, Ингитора не нашла в себе решимости сразу показаться на глаза гостям. Торвард конунг один (то есть без нее, а с ярлами и дружиной) встречал прибывших на площадке под соснами. И ему поначалу не с кем было разделить свое изумление, когда он увидел, как вслед за Эгвальдом ярлом с корабля спускается красивая девушка с пушистыми светлыми волосами и строгим лицом. Позади толпились другие женщины, нарядно и богато одетые, но эта, шедшая впереди, с таким видом, словно даже лес и горы обязаны перед ней расступиться, не могла быть никем иным, кроме как йомфру Вальборг.

Халльмунд рядом с ним тихо свистнул. И тут Торвард заметил рядом с девушкой Оддбранда Наследство. И он все вспомнил. Вспомнил, как кюна Хёрдис бралась ему помочь. Как она обещала, что дочь Хеймира достанется ему в жены. И как он сам поначалу заподозрил в Ингиторе Вальборг дочь Хеймира, потому что именно она должна была встретиться ему – хотя бы и в самом неожиданном месте.

И вот она действительно встретилась, когда он совершенно забыл о ней.

– Приветствую тебя на земле Фьялленланда, Эгвальд ярл! – сказал Торвард, выходя навстречу гостю. Жена Эрнольва Одноглазого, фру Аста, как ближайшая родственница конунга, шла за ним с приветственным кубком в руках, поскольку кюна Хёрдис не пожелала выйти встретить гостей.

Эгвальд ответил ему не слишком приветливо, хотя и учтиво. Взгляд его был тяжел и мрачен: с Аскефьордом и с Торвардом конунгом у него связывались слишком трудные, унизительные воспоминания, и даже сейчас, явившись сюда свободным, равноправным и уважаемым гостем, с целым войском на полусотне кораблей, он продолжал невольно ощущать себя пленником, крови которого жаждет и ждет Поминальный Дракон. Эгвальд то поглядывал на Торварда, то искал глазами кого-то позади него и среди женщин. Это поведение могло бы показаться странным, если бы все здесь, от Торварда конунга до рыбака Ламби Кривого, не понимали, в чем дело и кого он высматривает. Но Эгвальд не называл имени Ингиторы, и Торвард не считал нужным торопить объяснения. Это было бы даже как-то невежливо, а он сейчас чувствовал себя великодушным и терпимым и хотел быть вежливым. Не будучи человеком злорадным, он готов был сочувствовать своему неудачливому сопернику и по возможности смягчить удар.

С той же учтивостью он приветствовал и йомфру Вальборг. Скользнув по ней быстрым взглядом, он отметил, что и без Ингиторы она никогда не подошла бы ему в жены: на этом лице с выпуклым лбом читалось упрямство и твердая вера в то, что она лучше всех все знает. Торвард уважал умных и уверенных людей, но для этой девушки, похоже, из каждого положения существует только один выход, притом именно тот, что был тысячи раз опробован и принят за общее правило. То есть они идут по жизни совершенно разными путями, а значит, ему будет с ней скучно.

А Вальборг рассматривала его внешне бесстрастно, но с большим волнением в душе. Вид его поразил ее. Да, Торвард конунг был таким, как о нем рассказывали, но сейчас, не в воображении, а наяву, все в нем оказалось слишком сильно и ярко. Он буквально подавил ее, как пламя, вдруг вспыхнувшее совсем рядом, хотелось отпрянуть и разглядывать его издалека, с безопасного расстояния. Его высокий рост, яркий красный плащ с золотой застежкой на груди, черные волосы, смуглая кожа сразу бросались в глаза, цепляли взгляд и не отпускали. Вот он подошел к ним, что-то сказал ей, и взгляд его темных глаз обжег ей лицо; красота этих глаз, этих густых черных бровей, прекрасных длинных ресниц поразила и чем-то напугала ее. Черты его лица были правильными, хотя и несколько грубоватыми, но даже эта грубоватость увеличивала впечатление силы, которой дышал весь его облик; золотые браслеты на обеих руках отражали блеск солнца. Увидела она и шрам, неровной белой чертой тянувшийся от правого угла рта через всю щеку до края челюсти. Этот шрам казался особым знаком, как одноглазость Одина. Его низкий звучный голос проникал прямо в сердце, и Вальборг невольно сжималась, непривычная к тому, чтобы что-то касалось ее тщательно оберегаемой души – и он, которому это удалось, уже тем самым вызвал в ней опасливо-враждебное чувство. Один его вид выбил землю у нее из-под ног, и впервые в жизни она ощутила себя такой слабой и неуверенной, что с трудом смогла пробормотать несколько слов в ответ на его приветствие.

Гостей повели в усадьбу. По пути Торвард конунг, как положено, расспрашивал, благополучно ли прошла дорога, осведомлялся, с кем они встречались и говорили по пути. Отвечали ему в основном Рингольд ярл и Анвуд, которого тут все встретили с большим уважением и называли почему-то Оддбрандом. Торвард конунг подробно расспрашивал его о кюне Ульврун, о Тингвале, об Остром мысе и Хильде Отважной, смеялся, был оживлен и весел, и его веселость чем-то ранила гостей: Эгвальд не мог смириться с тем, что его соперник весел, нанеся ему оскорбление, а Вальборг задевало то, что он почти не обращает на нее внимания. Не к такому привыкла она, лучшая невеста Морского Пути!

В Аскегорде их наконец-то встретила кюна Хёрдис. Увидев Вальборг, она ахнула и даже покраснела: она и сама позабыла о дочери Хеймира конунга, махнув рукой на ворожбу с шелками и сосредоточив все свои мысли на Драконе Судьбы. Что там какие-то цветные тряпки по сравнению с золотым драконом двергов, который мгновенно швырнул в объятия Торварда даже ту девушку, которая ненавидела его! (Кюна Хёрдис для себя именно так объяснила историю, которую никто, кроме них двоих, понять не мог.) И вот ее ворожба принесла плоды, запоздалые и ненужные!

И кюна Хёрдис повела себя до крайности странно: засуетилась, принялась извиняться, что не встретила гостей на причале, обняла Вальборг, подала руку всем ее женщинам, не исключая и квиттинки фру Хлодвейг, стала причитать, как сильно йомфру устала в дороге, скорее повела ее отдыхать, приказала служанкам готовить баню! Ее собственный сын едва не открыл рот от изумления: за всю свою жизнь кюна Хёрдис никого и никогда не встречала такими преувеличенно любезными хлопотами. Только Оддбранд посмеивался про себя, вовсе не веря, что в госпоже заговорила совесть.

Войдя в девичью, йомфру Вальборг обнаружила там Ингитору. В первое мгновение они просто смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Ингитора ждала Эгвальда, но к появлению его сестры совсем не была готова и не знала даже, радоваться свиданию или стыдиться всего содеянного. Из них двоих Вальборг лучше приготовилась к встрече, но тоже поначалу растерялась: она знала, что Ингитора здесь, но не знала, в качестве кого она тут живет. А значит, как с ней обращаться. Ингитора, в красивом платье из алой шерсти, в белой шелковой рубахе с голубыми, вышитыми золотом ленточками, с золотым обручьем на запястье и золотыми ожерельями на груди, никак не походила на несчастную обесчещенную пленницу, но именно этот вид ее чести и довольства так уязвил Вальборг, что она не находила ни единого слова. Похоже, бесстыдная Дева Битв и в Аскефьорде устроилась не хуже, чем когда-то в Эльвенэсе.

– Приветствую тебя в Аскегорде, йомфру! – сказала наконец Ингитора. – Хоть и не ждала я тебя здесь увидеть, не стану скрывать…

– И мы тоже… не того ждали, что видим! – холодно отозвалась Вальборг.

– Чего же вы ждали?

– Мы слышали, что ты попала в руки Бергвида Черной Шкуры.

– Это так. Но его ведь давно нет.

– Мы слышали о его гибели. Вот это и есть то самое ожерелье весом в марку, которое ты получила в его усадьбе? – Вальборг скользнула взглядом по груди Ингиторы и зорко глянула ей в лицо – не смутится ли она? – Ты получила его как виру за отца? Или заработала у Торварда конунга… стихами? В честь столбов его лежанки, должно быть?

Ингитора удивилась: эти слова дышали слишком откровенной враждебностью, для которой она не видела причин. Было очевидно, что Вальборг хочет ее уязвить и что отказом уязвляться она одержит полную победу.

– Нет, не так. – Ингитора улыбнулась с самым безмятежным видом. – Я получила их за то… что сама слушала стихи, сочиненные Торвардом конунгом!

Вальборг опешила, не зная, как понять этот ответ, а Ингитора улыбалась, сдерживая смех. Что за важность, какие слова она будет произносить – что бы она ни говорила, а уж благоразумной йомфру Вальборг никогда не понять, как так вышло, что уже на четвертый день после встречи (наутро после случая с полотенцем), Торвард конунг, умываясь у того же ручья, вытирал мокрое лицо о рубашку на ее плече и груди? Почему она отталкивала его, пока его звали Аском, и стала целовать, когда он оказался Торвардом конунгом?

Много разговаривать им было некогда: кюна Хёрдис суетилась, и служанки суетились, готовя самое пышное и почетное ложе для нежданной гостьи. Вальборг и ее спутниц увели в баню, а Ингитора села на ступеньку того самого ложа, где еще прошлой ночью спала она сама и куда по приказу кюны теперь натащили то ли пять, то ли шесть лишних перин.

– Кюна сказала, что тебе, йомфру, мы теперь постелим в покойчике, где она сама раньше с Торбрандом конунгом ночевала! – с невозмутимым простодушием сказала ей толстая Эда, в чьем ведении находились перины, одеяла и простыни. – Все равно вам уже скоро там спать.

Выдать перины и подушки для покойчика толстая Эда была готова еще в тот день, когда йомфру Ингитора впервые ступила на песок Аскефьорда. Во Фьялленланде и правда существовал обычай, который давал жениху все права мужа, и никто не сомневался, что их пылкий конунг будет рад ему последовать. Но Ингитора устроилась в девичьей, и женщины только пожимали плечами: навыдумывали же эти слэтты разных глупостей!

– Все равно вам уже скоро там спать, – по своей привычке Эда повторила последние слова, но сейчас Ингитора их не заметила: она думала о другом.

Появление Вальборг в Аскефьорде, холод в ее речах и враждебное презрение в глазах изумили Ингитору. Зачем она вообще сюда приехала? Ее могла бы на это толкнуть дружба к Ингиторе, но все ее обращение такую возможность начисто отрицало. Так что ее повлекло через три моря в такой далекий путь? Не желание же увидеть Торварда! Влюбленность по чужим рассказам казалась так нелепа и невозможна по сравнению с тем, как пришла к любви сама Ингитора! Словом, приезд Эгвальда сам по себе был непростым событием, а присутствие его сестры только запутывало и усложняло все дело.

В честь знатных гостей устроили пир, но о важных вещах не говорили. Обсуждали события на Квиттинге и его будущее устройство, показывали дочку Бергвида, которую вместе с матерью привезли сюда и поселили в Аскефьорде под присмотром Асварда Железного.

– Но какой прок в этом ребенке, Торвард конунг? – спрашивал слэттенландец Хедфинн Острога, муж фру Хлодвейг. – Дочь рабыни – кому она нужна?

– Рабыня получила свободу в миг смерти Бергвида. А дочь его родилась уже после того – значит, эта девочка родилась свободной у свободной женщины. И при этом она дочь Бергвида. Как умный человек, ты, Хедфинн ярл, и сам поймешь, что неумно было бы оставлять такого ребенка без присмотра. В ней, как-никак, кровь квиттингских конунгов! И неизвестно, что она будет думать об этом, когда подрастет!

– Но все же ее благородной не назовешь!

– Так я и не собираюсь воспитывать ее в жены своим будущим сыновьям. Я просто хочу быть уверенным, что в один безоблачный день к моим сыновьям не явятся ее сыновья и не попытаются отомстить за смерть Бергвида.

– Но о какой мести может идти речь? Ведь ты убил его на поединке!

– Да, в такой смерти нет бесчестья роду, но, как знать, учтут ли это потомки Бергвида? Сам он не очень-то считался ни с обычаями, ни со здравым смыслом. И если внук унаследует хоть четверть его мстительности, этого хватит, чтобы испортить Морскому Пути еще очень много крови! Нет, ошибка моего отца, выпустившего из рук кюну Даллу с ребенком, для меня даром не прошла! Я теперь с этой породы глаз не спущу!

В этой беседе не было ничего особенного, но йомфру Вальборг бледнела и опускала взор. Упоминание Торварда о его будущих сыновьях отчаянно взволновало ее: она многое отдала бы за то, чтобы узнать, в ком он видит мать этих будущих сыновей. Ингитора, теперь уже в брусничном платье и с гранатовыми застежками на груди, сидела на втором почетном месте женского стола, по другую руку от кюны Хёрдис. Пленниц так не сажают! Эгвальд тоже нередко посматривал на Ингитору; она не хотела встречаться с ним взглядом, но это он мог истолковать как стыд из-за того… что, может быть, и не случилось там, на озере Фрейра, но все же могло случиться!

Глава 10

На другое утро хозяева и гости снова собрались в гриднице. Ингитора взяла с собой шитье, чтобы было куда спрятать глаза, поскольку оказалась между двух огней. Слэттинки, конечно, заметили, что ночью она в девичьей не присутствовала, и объяснили это без труда. Поэтому сегодня Вальборг наградила ее еще более холодным и язвительным приветствием, чем даже вчера. А между тем причины имелись: узнав, что Ингитора из-за гостей перебралась в отдельный покойчик, Торвард обрадовался и, когда вечером он зашел к ней «попрощаться», она едва сумела его вытолкать. Наглядно сравнив ее с Вальборг, которую все ему старались навязать вместо Ингиторы, он сегодня пылал удвоенной страстью и жаждал следовать обычаям предков!

– Ни за что! – мужественно твердила она, когда доблестный Торвард конунг, стоя на коленях на приступке лежанки, мягко, но упорно тянул на себя одеяло, тающим от страсти взглядом буквально впитывая ее белые плечи и руки, которыми она прижимала одеяло к себе. – Ты только подумай! Эгвальд явился, думая, что я живу с тобой, и ты хочешь, чтобы оно случилось как раз из-за его приезда, хотя раньше еще не случилось!

– А что, это будет даже очень забавно! – Торвард вдруг подался вперед и обнял ее вместе с одеялом.

– Ничего себе «забавно»!

– Ну, пожалей если не меня, то хоть мою честь! Как я обратно к ребятам в дружинный покой пойду! Они и так не понимают, чего я там делаю каждую ночь! – уговаривал он и покрывал поцелуями ее плечи.

– Они тебя так любят, что все простят! – Ингитора уворачивалась, но с трудом, поскольку выскользнуть она могла, только оставив одеяло в его руках.

– Они! А ты!

– И я тебя люблю! Но мне очень стыдно – мне кажется, что он на нас смотрит!

– Да он и не узнает ничего! Он ведь даже не здесь, а в гостевом доме, во дворе, а оттуда ничего не слышно, что здесь делается! Я знаю! Проверено! Я тут был с одной женщиной, а ее муж спал себе в гостевом доме и хоть бы шелохнулся!

Здесь Торвард понял, что опять сказал что-то не то.

– Я так не могу! – Ингитора воспользовалась его замешательством и отползла, утаскивая одеяло за собой. – Мне перед ним стыдно! Он и так мучается!

– А я-то как мучаюсь! Ты думаешь, я когда-нибудь раньше по два месяца терпел, чтобы никого… Передо мной тебе не стыдно – то одно, то другое! Тролли бы взяли всех твоих безумных обожателей! На озере Фрейра нам мешала тень Бергвида, здесь мешает Эгвальд! Он пока живой, но это ненадолго, если я из-за него должен так страдать!

– Да, выходит, что меньше всех нам мешала та милая троллиха! Она-то всего лишь хотела разжиться парой косточек для своих детишек!

– Какого дурака я свалял там, в Медном Лесу! Какого дурака! – в весьма выразительном отчаянии стонал Торвард, колотясь лбом о резной столб на углу лежанки, но Ингитора видела, что за сохранность его лба можно не волноваться. – И о чем я только думал! Я же видел, видел, что все – подойди и возьми! Нет, обещал я, видите ли, считал нечестным обольщать девушку, которая уже не хочет сопротивляться, но почему-то считает нужным!

– Ну, Торвард конунг, ты от скромности не умрешь!

– Да! Не умру! Я ведь не ребенок, как твой Эгвальд ярл! Я чувствую, когда меня хотят! Скажи мне, как звали того первого придурка, который еще дома к тебе сватался и обещал мою голову! Я пойду убью его и не буду ждать, пока он тоже явится, чтобы тебя смущать!

– Он скоро приедет! – Мысль о возможной встрече с Оттаром теперь не вызывала у Ингиторы ничего, кроме смеха. – Подозреваю, что он уже стал моим отчимом, и моя мать наверняка привезет его на свадьбу!

– Да? – Торвард выразительно двинул бровями. – Ну, можешь быть уверена – к тому времени, как он тут появится, смущаться будет уже нечего! Клянусь Фрейром!

С этими словами он все-таки удалился, а Ингитора зарылась в одеяло, чтобы он не слышал, как она смеется. Она уже знала, что ее упорное сопротивление, хоть и причиняет известные страдания телу Торварда, весьма отрадно влияет на душу. Чем больше он ее уважает, тем более он счастлив своей любовью и тем больше торжества ему принесет в конце концов победа!

К утру он уже не сердился и даже сам явился ее заверить в этом, когда Ингитора только успела умыться и одевалась. Она была рада, что, несмотря на такой урон его чести в глазах недоумевающей дружины, Торвард не держит на нее обиды, а он старался всячески это доказать и даже сам взялся завязать ей ремешки на башмаках, при этом бессовестно приподнимая подол рубашки и пылко целуя ее колени – якобы в знак своей полной покорности ее воле! Весь дом веселился, наблюдая за этим, и Ингитора тоже повеселилась бы, если бы не слэтты – недоумевающие и отчасти сожалеющие взгляды фру Хлодвейг и фру Гуллеборг, которые когда-то в Эльвенэсе хорошо к ней относились, ее неприятно задевали. Ах, как было жаль, что они не привезли с собой Стейннрид дочь Адальрада, с которой Ингитора могла бы поговорить и объяснить хотя бы то, что поддавалось объяснению! Но ведь собирались они не дальше Тингваля, а с Тингвалем и его обитателями йомфру Стейннрид ничего не связывало.

В гриднице Ингитора сразу взялась за шитье, а Эгвальд и Вальборг бросили на ее рукоделье изумленные взгляды.

– Я вижу, ты взялась шить! – воскликнула Вальборг. – Вот это новость!

– Но почему это кажется тебе удивительным? – полюбопытствовала кюна Хёрдис.

– Потому что, помнится, йомфру Ингитора в девичьей у моей матери всегда сидела, сложа руки! – не без язвительности ответила Вальборг. – Она говорила нам, что не возьмется за женские работы, не прикоснется ни к игле, ни к веретену, ни к прялке, пока не выполнит свой долг и не отмстит за отца!

Ингитора слегка покраснела, а Торвард, помедлив и что-то вспомнив, вдруг усмехнулся:

– Да, надо признаться, что обет был нарушен уже давно! Ну-ка, вспомни, йомфру Ингитора, когда ты впервые после него взяла в руки иглу и принялась шить? Вспомни!

Ингитора в недоумении смотрела на него, не понимая, что он имеет в виду, но Торвард, смеясь, делал ей знаки своими черными бровями, словно побуждал вспомнить что-то забавное.

И Ингитора вспомнила.

– Это случилось в Медном Лесу, – неуверенно начала она, но опять посмотрела на Торварда и внезапно развеселилась, поняв, что глупо оттягивать неизбежное, а та правда, которую предстоит рассказать, не меньше прославит их, чем пристыдит. – Тогда Торвард конунг схватился с огромным волком, злым духом, который хотел нас растерзать. Торвард конунг вышел победителем из схватки, но его одежда пришла в полную негодность, и мне пришлось ее зашить.

– В Медном Лесу! – загомонили слэтты. – Вы были в Медном Лесу?

– Вы были там вдвоем? И больше никого с вами?

– И ты шила ему рубаху! [25]  – почти в один голос и почти с одинаковым чувством изумления и негодования воскликнули Вальборг и Эгвальд. –  Ты шила ему рубаху!

– Ну, да! – весело подтвердил Торвард. – Не мог же я ходить по Медному Лесу голым!

– Много неожиданного пришлось мне здесь услышать, Торвард конунг! – дрожащим от ярости голосом заговорил побледневший Эгвальд. Он больше не мог сдерживать свое недоумение, негодование, нетерпение и только усилием воли принудил себя говорить обо всем по порядку. – Вижу, твои подвиги неисчислимы… Ты совершил неисчислимые подвиги с тех пор, как мы расстались, хотя мы расставались, уговорившись не искать славы один без другого! И я хочу спросить у тебя, почему ты нарушил свое обещание и не позвал меня в поход, когда сам пошел на Бергвида Черную Шкуру!

– Я не давал тебе обещания непременно позвать тебя в поход, – Торвард перестал улыбаться, поняв, что пришло время серьезного разговора. – Давай-ка вспомним все как следует. А если что и позабылось, то мои люди подтвердят, они при этом были. Мы уговорились, что я позову тебя, если мне понадобится твоя помощь. Это ты дал мне обещание, что не выступишь в поход, пока не получишь вестей от меня. И я рад, что ты полностью сдержал слово! Наверняка, с тобой сейчас есть кто-то из тех людей, кто присутствовал здесь тогда – они могут опровергнуть мои слова?

«Здесь тогда» означало корабельный сарай, в котором Эгвальд ярл с остатками дружины просидел месяц, пока Торвард конунг не соблаговолил выпустить его оттуда. Призывать свидетелей прошлого позора не хотелось, тем более что опровергнуть слова Торварда они не смогли бы.

– Ты присвоил себе всю славу и теперь рад, что тебе ни с кем не пришлось делиться! – сказал вместо этого Эгвальд. У него было чувство, что он летит по скользкому льду к обрыву, но остановиться он уже не мог.

– Если бы ты запасся терпением, Эгвальд ярл, и послушал бы по порядку, как было дело, то ты и сам убедился бы, что побуждать слэттов к такому долгому путешествию не требовалось. Битва не состоялась, и мне не нужно было войско. Мы с Бергвидом бились на поединке. А ты не хуже меня знаешь, что на поединке сражаются один на один. Мы не могли с тобой выйти вдвоем против Бергвида. Рассуди теперь, надо ли тебе было стоять среди свидетелей. Там и без того народу хватало!

– Хорошо. Оставим это. – Упоминание о каком бы то ни было поединке не могло умиротворить Эгвальда. – Я привез тебе выкуп. Прикажи твоим людям принять его. Теперь мой долг выплачен, и я хотел бы узнать, почему ты до сих пор удерживаешь у себя эту девушку, Ингитору дочь Скельвира.

– Потому что Ингитора дочь Скельвира еще ни разу не выказывала желания покинуть меня! – немедленно последовал вполне невозмутимый ответ.

Теперь все смотрели на Ингитору, и у нее перехватило дыхание под этими взглядами. Отступать было больше некуда.

– Значит, пришло время спросить у нее, хочет ли она покинуть тебя и вернуться на землю своих предков, – произнесла йомфру Вальборг, словно уличала Ингитору в каком-то преступлении.

– Нет, я не хочу этого, – негромко, но твердо ответила Ингитора. – Я хочу остаться здесь.

– Но почему? – Эгвальд больше не мог сдерживаться и вскочил, в требовательном недоумении протягивая к ней руки. – Ингитора! Ты же обещала мне! Что ты… Что с тобой случилось?

– Я знаю, что она обещала тебе! – сказал Торвард, понимавший, что должен ей помочь. – Она обещала, что станет твоей женой, когда ты принесешь ей мою голову. Условие не выполнено. Скажу тебе больше: однажды я сам предлагал ей взять мою голову, если боль ее потери облегчит только моя кровь. Но ее желания изменились, когда она больше узнала о том, что произошло тогда на Остром мысу. Истинным виновником смерти Скельвира хёвдинга был не я, а Бергвид. Я убил его и тем самым отомстил за Скельвира хёвдинга. Тот из нас, кто выполнил долг ее мести, имеет больше права назвать ее своей, согласен? И это я. У нее на руке обручье, которое я ей надел, и она – моя невеста, будущая кюна фьяллей.

– Ты не имеешь права! – с ненавистью глядя на него и едва соображая, что говорит, воскликнул Эгвальд. Ему все виделось в довольно странном свете: не позвав его в битву с Бергвидом, Торвард перехватил у него месть за отца Ингиторы и право на ее любовь. – Ты… ты украл у меня ее месть! Она моя! Я никому ее не отдам! Если ты не вернешь ее мне, клянусь, я не буду знать покоя всю мою жизнь, пока не отомщу тебе так или иначе! У меня здесь полсотни кораблей и полторы тысячи войска! Если нам не суждено быть в мире, то давай померяемся силами прямо сейчас!

– Э, нет, стойте, остановитесь! – Кюна Хёрдис поспешно встала с места и подняла руки, не давая своему сыну ответить. – Никогда еще Малый Иггдрасиль не слышал такого, чтобы гость прямо за столом объявлял войну хозяину, и, я надеюсь, никогда не услышит! Опомнись, Эгвальд ярл. Такая неразумная запальчивость не к лицу благородному человеку! Мы найдем выход.

– Выход здесь только один. Ингитора дочь Скельвира должна вернуться ко мне. Взамен я предлагаю Торварду конунгу руку моей сестры Вальборг. Он видит ее перед собой и может оценить, что эта невеста не менее красива, чем йомфру Ингитора, не менее богата, выше ее родом и… и лучше для него во всех отношениях. Если он примет мою сестру и вернет мне мою невесту, то мир между нами будет восстановлен.

Торвард несколько мгновений смотрел на него, словно раздумывал, как объяснить что-то человеку, который не понимает слов, потом поднялся, пересек гридницу, подошел к Ингиторе, взял ее руку с обручьем и приподнял, так чтобы Дракон Судьбы был хорошо виден всем.

– Я уже сказал однажды, Эгвальд ярл, но приятную весть и повторить приятно. На руке йомфру Ингиторы – обручье, которое я ей надел. Дракон Судьбы – вещь непростая. Один раз надев, его просто так не снимают. Я всегда держался наилучшего мнения о твоей благородной сестре йомфру Вальборг, и я надеюсь, что для нее найдется достойный и благородный жених. Но у меня уже есть невеста, и не знаю, что тут еще добавить. Я пригласил вы вас быть гостями на моей свадьбе, только боюсь, что вы это расцените как оскорбление. А в мои намерения вовсе не входит никого оскорблять, клянусь Драконом Битвы!

Эгвальд поднялся. Ему тоже было нечего добавить к тому, что он уже сказал.

– Мой выкуп будет передан вам сейчас же, и в дальнейшем никакой долг не будет мешать мне… поступить так, как я считаю нужным! – холодно произнес он. – Чтобы восстановить мою честь! Подумай как следует, Торвард конунг, приятно ли тебе будет стать виновником новой войны!

С этими словами Эгвальд поднялся и ушел в отведенный ему гостевой дом. Его люди потянулись за ним: им было о чем поговорить.

– Ах, какая неприятность! – Кюна Хёрдис всплеснула руками и принялась утешать Вальборг. – Как горяч твой брат, йомфру! Но его можно понять! Где замешана женщина, там уж жди раздора!

– Но где одна женщина вызывает раздор, там другая может водворить мир и согласие! – ответила Вальборг. Она побледнела, но держалась с невозмутимой твердостью. – Мой брат никогда не найдет покоя, если его возлюбленная не вернется к нему. И может разразиться новая война, если… Если мужчины не проявят благоразумие.

– Объясни-ка твоему брату, йомфру, что он должен проявить благоразумие! – ответил Торвард. Он не собирался уступать, но его раздражала необходимость без конца повторять то, что ему самому было совершенно ясно. – Если уж и будет новая война, то виновником буду не я, видят светлые асы! Сдается мне, что перенесенные испытания не слишком пошли ему на пользу!

– Так можно сказать о разных людях! Например, иные могут сказать, что йомфру Ингитора не слишком-то благородно поступила, сначала вызвав любовь в сердце моего брата Эгвальда, чтобы побудить его к войне с тобой, а потом, когда эта война, к несчастью, не принесла ему славы, она бросила его и ушла к тебе!

– А женщины нередко предпочитают победителей! – крикнул Эйнар Дерзкий, на этот раз поставивший свое язвительное острословие на пользу собственному конунгу. – Так уж они устроены!

– Я не пыталась вызвать его любовь! – с возмущением воскликнула Ингитора. – Так не может сказать никто, если, конечно, не собирается солгать! Эгвальд ярл сам вызвался взять на себя мою месть!

– Но ты не считаешь, что должна быть рядом с ним теперь, когда судьба от него отвернулась?

– Если уж счастье нас обоих так зависит от йомфру Ингиторы, то я все-таки имею преимущества! – вставил Торвард. – Я все-таки помог ей не в намерении, а на деле! И однажды даже не дал троллихе ее съесть!

При этом он быстро подмигнул Ингиторе, подумав не о троллихе, а о том, что сопровождало это приключение и было гораздо приятнее. Вспомнил свое: «Ну, ладно, отцепись от меня, а то я ведь не железный!» Чувства Ингиторы находились в полном расстройстве: ей было и стыдно, и весело, она каялась во всем содеянном и все же чувствовала себя счастливой и не жалела, что все вышло именно так. Страшно подумать, что произошло бы, если бы каким-то чудом в той замшелой избушке вместо Торварда с ней оказался Эгвальд! Троллята сгрызли бы косточки их обоих! Эгвальд ярл был безусловно смел и по-своему доблестен, но чего-то ему не хватало, чего-то настолько важного, что не позволяло даже надеяться, что к двадцати девяти годам он станет таким, как Торвард сейчас.

– Благодаря ей ты приобрел немало новой славы, Торвард конунг! – произнесла Вальборг, и в ее устах это звучало скорее как упрек, чем как похвала. – А мой брат из-за нее навлек на себя позор и насмешки! Кто из вас больше нуждается в утешении?

– Если один человек нуждается в утешении, это не значит, что более счастливый должен приносить себя в жертву! Я, знаешь ли, йомфру, по жизни довольно-таки счастливый! Если так рассуждать, то из-за своей удачи я должен буду вечно оставаться в проигрыше! Так не пойдет!

– Мой брат всем пожертвовал ради Ингиторы, и разве по справедливости она не должна пожертвовать для него?

– Она решит за себя сама. Но я-то перед вами ни в чем не виноват и ничем жертвовать не собираюсь.

– Это звучит не слишком-то благородно!

– Возможно, ты права! – Торвард с видимой беззаботностью пожал плечами. – Но я и не стремлюсь превзойти благородством всех героев древности!

Вальборг встала со скамьи и пошла к двери в девичью, сопровождаемая пестрой стайкой своих спутниц. Теперь она на деле убедилась, как неподатлив может быть Торвард конунг. При ее твердом нраве взять такого человека в мужья было бы безумием: они ни единого дня не смогли бы прожить, не ушибаясь друг о друга. Но, отчасти сознавая все это, Вальборг испытывала нестерпимую досаду при мысли, что ей придется уступить место Ингиторе! Ради торжества над соперницей она пошла бы на все, на жертву , как она и обещала брату. И уж это у нее было врожденное, вся ворожба хитроумной кюны Хёрдис тут была ни при чем.

Восхищенная зрелищем Хёрдис ушла за гостьей, а Ингитора подошла к Торварду и села на ступеньку у его ног (при знатных гостях он, конечно, сидел так, как положено конунгу). Положив голову ему на колени, она закрыла глаза, а он, склонившись, нежно поглаживал ее по щеке и по шее с таким блаженно-умиротворенным видом, словно не услышал только что объявление войны.

– Я знала, что так будет! – в тоске прошептала она.

То, что пообещал Эгвальд, ясно встало у нее перед глазами: война, битвы, крики и плач по погибшим. И еще много, много таких же девушек, как она, будут стоять на берегу и встречать тела своих отцов, братьев, женихов. Все те девушки, которые не меньше любят своих близких, чем она любила отца и теперь любит Торварда. Но нет надежды, что хотя бы еще одной из тысяч так повезет, как повезло в конце концов ей.

– Я знала, что он пригрозит тебе войной. Что же теперь будет? – Она подняла лицо и посмотрела на Торварда.

Он опустился на ступеньку рядом с ней и обнял ее:

– Ну, будем надеяться, что он образумится. Другого выхода я не вижу.

– А если он не образумится? Тогда что? Война?

Торвард пожал плечами: дескать, придется с этим смириться.

Но Ингитора не могла согласиться на такое.

– Есть еще один выход, – сказала она.

– Это какой же?

– Я… Я должна… вернуться к слэттам…

У нее не хватило сил сказать «вернуться к Эгвальду», но Торвард понял ее. Встав перед ней на колени, он взял ее за плечи и заглянул ей в лицо с таким требовательным изумлением, заломив брови, как будто вдруг заподозрил, что она сошла с ума:

– Что ты такое говоришь? Вернуться? К этому визгливому поросенку? Ты этого хочешь? Ты в своем уме?

– Но иначе смерть Бергвида не поможет и эта война не кончится никогда! Разве ты этого хочешь?

– Но ты хочешь вернуться к ним? – настойчиво повторял Торвард, как будто не мог уяснить значения этих простых слов.

– Я хочу, чтобы эта война наконец кончилась! Чтобы мир был и у слэттов, и у фьяллей, и у квиттов! Я хочу, чтобы дочери не встречали мертвые тела своих отцов из походов!

– Ты же любишь меня!

– Я тебя люблю! – с тоской отвечала Ингитора, едва не плача. – Я тебя люблю, но если я останусь с тобой, то Эгвальд никогда не простит нас! Уйти от тебя для меня еще хуже, чем смерть, но иначе он возненавидит и тебя, и меня, и тогда он точно приведет сюда все то войско, которое собрал на Бергвида.

– Да пусть приводит!

– Да нет же, нет! – в отчаянии перебила его Ингитора, видя, что он все-таки ее не понимает. – Я хочу, чтобы фьялли и слэтты помирились. Я вас поссорила, а оказалось, что зря! Уже погибли люди из-за моей глупости, а теперь получается, что еще тысячи погибнут! Я не хочу! А для этого нужно, чтобы я вернулась к Эгвальду. Послушай! Я отказалась от мести тебе! Я верю, что мой отец меня простит. Но если я стану причиной новой войны, он проклянет меня из Валхаллы! Я и так была виновата, и так из-за меня гибли люди, и больше я не вынесу ничего подобного!

Торвард выпустил ее плечи, резко развернулся и отошел. Ингитора испугалась, что он совсем уйдет, и бросилась за ним, но он сделал несколько широких шагов и остановился перед очагом.

– Да это просто бред! – горячо воскликнул он, снова повернувшись. – Я тебя никуда не отпущу. Сначала ты собиралась пожертвовать Эгвальдом для того, чтобы отомстить мне, а теперь хочешь пожертвовать мной, чтобы отомстить самой себе! Да, такого ни в одной саге не найдешь, куда там богине Скади! И он еще меня упрекает! – Торвард пришел в ярость, и именно Эгвальд виделся ему истинным виновником этого тяжкого разговора. – На войну его, видишь ли, не позвали, подвиг совершить не дали! Да мне от тебя там было больше пользы, чем от него! Поединок! Как будто он со мной еще не бился! Везет мне на поединки в этом году, вы только посмотрите! Что один, что другой на ногах не стояли, один позор! Да я их обоих разом сделаю! Не веришь?

– Я верю! Но это ничего не решает.

Впервые они столкнулись по такому серьезному поводу: Ингитора твердо верила в свою правоту, но видела, что Торвард не желает принимать ее в расчет. Она спорила, зная, что победа в этом споре убьет ее; она считала его неправым, но даже при виде его гнева сердце в ней переворачивалось от любви.

– Я вел себя благородно до глупости, отпустил его без выкупа, хотя это он на меня напал, и делать из меня барана не дам! – свирепо продолжал Торвард.

– Но Эгвальд тоже не хочет, чтобы из него делали барана! А получается именно так! Вы собирались в поход, чтобы спасти меня от Бергвида, собирались как бы вместе, и вот ты один меня нашел и…

– И затащил в постель невесту своего союзника! Да, в пересказе звучит не очень-то красиво! Но каким же бараном я бы выглядел, если бы он получил тебя и обнаружил, что я даже не… В самом деле! – Торвард поглядел на Ингитору, как будто сам дивился своей нерасторопности. – Ради какого тролля я воздержался?

По скамьям прокатился смешок: дескать, это дело не поздно поправить. Ингитора закрыла лицо руками: сейчас было не время смеяться, тем более по такому поводу.

– Нет уж! – Торвард тоже рассмеялся. – Что мое, то мое! Ну, а что до Эгвальда ярла, то барана из себя делает он сам, я тут ни при чем! Мы оба хотели одного: найти тебя и избавиться от Бергвида. Ну, что нашел тебя я, а не он, это допустим, случайность, хотя я сказал бы, что это судьба. Но то, что Бергвида убил именно я, это тоже, по-твоему, случайность?

– Нет. – Этого Ингитора не могла не признать. – Это мог сделать только ты. Если бы на поединок с Бергвидом вышел он, то Хеймир конунг, скорее всего, остался бы без сына. Но… Но мне так жаль его! – воскликнула она, не зная, как выразить томление своей души. В эти мгновения Эгвальд казался ей ребенком, слабым и беспомощным, которого она погубила и теперь должна как-то исправить дело. – Он любил меня, он хотел мне помочь! Ты не можешь осуждать его за это, хоть он и взялся за дело не по силам!

– Ну, да! – устало согласился Торвард. – Я не могу осуждать его за то, что он тебя любит. Я и сам на этом попался! – Он усмехнулся, но совсем невесело. – Но сейчас он ведет себя просто глупо, и тут уже любовь ни при чем. Он же своими ушами слышал, что ты хочешь остаться со мной. Если бы ты любила его, разве я стал бы тебя или еще кого-то удерживать? Что я, Бергвид, что ли?

– Но ты удерживаешь меня!

– Да, потому что ты любишь меня! Скажи, что это не так!

– Я люблю тебя. Но я должна…

– А я знать ничего не хочу! Ты – женщина, и ты ничего никому не должна. Должен – я, и пусть он возьмет с меня, если сумеет! Теперь он здоров – ну, пусть опять вызывает меня на поединок! Чего придумал – с войском приходить! За женщиной с войском не приходят, за женщину бьются один на один! Он со мной уже один раз дрался – ну, если понравилось, так я всегда готов! Только теперь никаких тупых мечей и прочих детских глупостей. Я его убью, и делу конец. И то все это одна неблагодарность! Мне он обязан тем, что сидит тут и распевает боевые песни, а ведь я мог бы давным-давно отправить его в Винденэс с веревкой на шее! Если тебе угодно жертвовать собой, то я к этому не стремлюсь! И я не позволю, чтобы мною пожертвовали ради чьей-то детской глупости! Ко ндеахар-си, луига герран, до уайм! …Хотя война со слэттами мне тоже, конечно, не нужна. На битву его не позвал! Подвиг украли! – в негодовании восклицал Торвард и дергал ворот нарядной вышитой золотом рубахи, словно она его душила. – Ничего себе подвиг! Хельги ярл!!! – вдруг заорал он, в каком-то насмешливом отчаянии обращаясь к потолочным балкам, и это имя, которое он столько лет не решался упомянуть при людях, теперь звучало как рвущийся из души призыв к утраченному счастью. – Что же у тебя за брат такой несуразный!!! Хельги, вернись, я все прощу!!!

– Ну, а вы? – Ингитора огляделась, взглядом взывая к каждому из хирдманов и ярлов, и не понимая, что уже самим этим обращением показывает, что и сама стала частью Торварда. – Вы-то что скажете? Халльмунд! Эрнольв ярл! Альвор ярл! Сельви, Сигвальд! Скажите! Вы разве хотите воевать со Слэттенландом? Вам это нужно? Эрнольв ярл, скажи, разве фьяллям мало Квиттинга?

Мужчины переглядывались, потом с места встал Эрнольв Одноглазый, отец Халльмунда и Сигвальда, – огромный, как великан, широкоплечий, седовласый, с багровым лицом и незрячим левым глазом – олицетворение суровой мощи Аскефьорда. Все смотрели на него в напряженном внимании, даже Торвард отчасти переменился в лице, потому что Эрнольв ярл действительно имел право говорить от имени фьялленландских гор.

– Мы, конунг, говорили между собой об этом, – начал он низким голосом, иногда запинаясь, потому что никогда не был мастером произносить речи, но всегда знал, что хочет сказать, и никогда не боялся высказывать свои мысли. – Ты столько раз стоял за нас, что мы теперь постоим за тебя. Наша честь была твоей честью, наш покой был твоим покоем, и никто во всем Фьялленланде не скажет, что ты больше заботился о себе, чем о нас. И теперь твое счастье будет нашим счастьем. Мы готовы. Ты всегда был за нас, а мы всегда будем за тебя. Ты сделал правильный выбор, этот выбор – к нашему счастью, и мы готовы его защищать.

Ингитора закрыла лицо руками. Ее так потряс этот ответ, что все ее чувства пришли в смятение. Она проиграла, но ее поражение было восхитительной победой и давало ей даже больше, чем просто счастье с Торвардом. За время, прожитое в Аскегорде, она привыкла, что эти люди – хирдманы и служанки, ярлы и их жены, челядь и гости – всегда где-то рядом. Теперь ей доказали, что они не рядом, а вместе с Торвардом. К ним надо было привыкнуть, но их нельзя было не замечать. Они приняли ее, потому что ее любил Торвард, которого они любили, и своим сегодняшним решением, этим нынешним спором она еще раз доказала им благородство и твердость своей души. Пожелав спасти их от войны, она подтвердила свое право на их преданность – они не хотели отпустить ее как раз потому, что она пожелала от них уйти. Они готовы были встать лесом, чтобы заслонить ее от бури, и на глазах ее выступали горячие слезы благодарности и любви к ним.

А ведь раньше она ухитрялась не замечать даже того, с кем говорила! Эгвальд ярл! Она совсем его не знала! Там, в Эльвенэсе, она так сосредоточилась на себе и своих бедах, что не видела ничего вокруг! Она не знала, что Эгвальд ярл может быть так упрям и самолюбив. Оказалось, что ее обещания, данные почти в беспамятстве, он принял как завет на всю жизнь! Он готов был отдать ей все, но и взамен тоже требовал всего; перенеся из-за нее беды и страдания, он непременно хотел взыскать с нее возмещение за них, пусть даже против ее воли. Так о ее ли счастье он заботился с самого начала и имел ли теперь право на возмещение? Эгвальда она уже не жалела, но так сложилось, что в раздорах конунгов гибнет множество невинных людей. И теперь уже безо всякой ворожбы колдунов Тролленхольма будут приходить к Трехрогому фьорду боевые корабли из Слэттенланда и будут лететь окровавленные тела в холодные бездны Ран. И она, Ингитора, будет знать, что все это сотворено ее руками…

Но Ингитора напрасно думала, что Торвард ее не понимал. Он прекрасно ее понимал, он просто с ней не соглашался. Он подошел к Ингиторе снова и взял ее за плечи.

– Мне что, еще одну рубаху разорвать? – спросил он, этим непонятным для других доводом призывая ее образумиться. – Ты забыла? Там, когда я честно предлагал тебе вырезать мое сердце, что я тебе сказал? Если уж ты отказываешься, то с прошлым покончено. Больше никаких обид, долгов и благородных мстителей. Мир так мир. Ты согласилась. И теперь молчи, женщина. С моими врагами я сам разберусь. А ты моя, и хватит об этом.

Ингитора послушно опустила голову ему на грудь. Уйти от него оказалось выше ее сил. В этой его упрямой готовности биться хоть со всем светом за свое счастье была та горячая и бурная жизненная сила, которая еще в Медном Лесу виделась Ингиторе в виде капель росы, налитых огненным сиянием солнца. Именно эта жаркая и живая пылкость всех его чувств и накал разнородных качеств так восхищали и пленяли ее – его великодушие и упрямство, дружелюбие и нетерпимость к соперничеству, его страстность и сила воли, открытость и честолюбие, щедрость и требовательность, способность увлекаться и стойкая верность тому, что он считал действительно важным.

– Я буду думать, что ты прав! – сказала она. – Потому что ты не можешь быть не прав.

– И хорошо! – одобрил Торвард, поглаживая ее по волосам и по спине. – Раз уж нам суждено жить вместе, нам лучше не спорить, не кричать, пока с кровли не посыплются балки. Моя мамочка говорит, что моего упрямства хватило бы на трех троллей и что иначе не могло быть, потому что я – сын своих родителей! Ну, иногда и я тоже доступен доводам рассудка, вон, Халльмунд подтвердит. Но не сейчас! Изображать жертвенного барана я не собираюсь, хоть бы меня сам Добрый Бальдр уговаривал.

– Делай что хочешь! Мой дом там, где ты.

– Ну, вот это речи умной женщины!

Умиротворенный Торвард склонился и стал ее целовать. Теперь-то Ингитора знала, что в глуши Медного Леса он и правда вел себя на редкость сдержанно, и получила представление, как выглядит его «менее скромное» поведение, на которое он ей тогда только намекал, поскольку в тех лесах у благородной девушки не было иной защиты от домогательств, кроме него же самого. Здесь, дома, Торвард выражал ей свою любовь все более настойчиво и пылко, притом не стеснялся ни дружины, ни служанок, ни гостей. Народ в гриднице гомонил, довольный, что конунг помирился с невестой, и совсем не помнил, что они помирились-то, собственно, на решении воевать со Слэттенландом.

* * *

Несколько дней прошло в обычных забавах, которые бывают, когда один знатный человек приезжает в гости к другому: Торвард конунг и Эгвальд ярл вместе охотились, хирдманы играли в мяч, стреляли в цель или боролись за какую-нибудь серебряную чашу из добычи с озера Фрейра, и все вроде бы шло мирно, но на самом деле все ждали окончательного решения. Торвард конунг старался выглядеть спокойным, но в его темных глазах блестело несколько лихорадочное веселье, как будто мысленно он всегда держался за рукоять меча. Несмотря на одержанную в споре победу, на душе у него было плохо и тревожно: зная великодушие, чувство чести и самоотверженность Ингиторы, он не сомневался, что она совершенно всерьез собиралась вернуться к Эгвальду. Торвард изводился от беспокойства, если терял Ингитору из вида хоть на мгновение; понимая, как он угнетен, Ингитора ласкала его, стараясь успокоить, но он и в этих ласках видел чуть ли не прощание. Не находя места от тревоги, он быстро вспомнил о том оружии, «которое у мужчины всегда при себе», как говорил Хеймир конунг, и в первый же вечер после того разговора не шутя пытался закрепить свои права на невесту, чтобы она уже и не думала от него уйти! В итоге бурной встречи, разорвав на ней рубашку, он отступил только тогда, когда подлинно убедился, что ей не до любви, потому что Ингитора заплакала, обиженная его горячим упрямством и слепым желанием настоять на своем во что бы то ни стало!

И при виде этих слез он так устыдился, что отвернулся и сел на приступку лежанки, не в силах уйти и не смея на нее взглянуть, и даже его опущенная голова и плечи выражали такой суровый стыд, что Ингитора все-таки потянулась к нему и прижала его голову к своей груди.

– До чего я докатился… – хмурясь и морщась, как от боли, бормотал он, обнимая ее и пряча лицо у нее на плече. – Но ты же понимаешь, я не могу, не могу даже думать, чтобы возле тебя был кто-то другой… Я теперь понял, что я ними со всеми делал, ты можешь быть довольна! Вальгейр сын Вигмара отомщен!

Прошло то время, когда он считал ревность глупой.

Кончилось тем, что Ингитора все-таки уложила его рядом с собой и гладила по голове, пока он не заснул, крепко обнимая свое сокровище и зная, что хотя бы до утра оно никуда не денется. Эта уверенность для него сейчас значила даже больше, чем страсть. Когда-то давно, в первые дни в Медном Лесу, он относился к ней снисходительно-покровительственно, а она жалась к нему в страхе перед змеей или призраком Дагейды верхом на волке. И вот теперь он кладет голову ей на плечо, ища защиты от более страшного призрака – призрака одиночества, тоски, неуверенности. Она стала ему необходима, без нее он уже не мог быть самим собой, и в том, что теперь он нуждался в ее покровительстве, и выражалась его единственная, неделимая любовь. Так же, как и всякий, Торвард конунг хотел любви и цеплялся за Ингитору в страхе ее потерять, как она когда-то цеплялась за него при виде троллихи. Оба они знали, что порвать связь между ними уже не под силу никаким силам и обстоятельствам, даже их собственной воле, и в обмен на обещание сегодня вести себя смирно Торвард вытребовал у Ингиторы обещание больше никогда не заговаривать о возвращении в Слэттенланд!

Но те, кто пытался оторвать их друг от друга, этого не знали, а может, не хотели знать. Кюна Хёрдис не отпускала от себя йомфру Вальборг и старательно опекала ее, как любимую дочь, которая только начала оправляться после опасной болезни. Такое ее поведение изумляло всех, даже самого Оддбранда, которого, казалось, удивить не смогло бы ничто на свете. При всяком удобном случае кюна заводила речь, что, мол, хорошо бы было Торварду конунгу, ее сыну, взять в жены дочь Хеймира конунга и как она, его мать, порадовалась бы, если бы в этот дом пришла женщина истинно высокого рода. Такие речи могли казаться издевкой всем тем, кто помнил, что сама кюна Хёрдис в молодости была не кем иным, как дочерью рабыни.

– Не обращай внимания! – снисходительно советовала Ингиторе фру Сэла. – Наша кюна тоже иногда любит поуродствовать, и на нее как раз накатило – радуйся, что она играет не с тобой!

– В своем ли уме ты, хозяйка? – добродушно осведомлялся Оддбранд, по-свойски придерживая руку кюны Хёрдис, и его добродушие было так же мало настоящим, как и ее заботливость. – Ты хлопочешь об этой девушке, как будто ослепла и не видишь, что твой сын-конунг по уши влюблен в деву-скальда, а в этом деле его даже быками Гевьюн не сдвинешь? Чего ты хочешь этим добиться?

– Я вижу, что он влюблен в деву-скальда, кстати, что-то я не слышала от нее стихов! Но раз уж я смутила покой бедняжки и приворожила ее к моему сыну, должна же я ей помочь!

– Скорее, хозяйка, я поверю, что камень поплыл по воде, чем в то, что в тебе заговорила совесть!

– Можешь не верить! – с видом оскорбленного достоинства ответила кюна, чем подтвердила подозрения Оддбранда, что эта ее добродетель – очередная забава.

– Но хлопотать тут бесполезно!

– Сама вижу, не слепая! Зато я исполню свой долг! Может быть, еще что-то случится.

– Что?

– А вот увидишь!

Находиться в девичьей Ингиторе было немыслимо, и она теперь даже радовалась, что ее выселили в отдельный покойчик, а весь день она проводила среди дружины: ездила на охоту, присутствовала на всех состязаниях, в гриднице сидела на ступеньке рядом с Торвардом. Зная ее желание на этот счет, Торвард при ком-либо из слэттов даже не прикасался к ней, однако Вальборг вообще перестала с ней здороваться, и Ингитора старалась даже не воображать, что слэттинки о ней сейчас думают. Одно было ясно: благоразумная йомфру Вальборг всей душой поддерживает воинственные намерения своего брата, и каждый ее взгляд поощрял его мужество или его упрямство, как угодно.

Второе находилось ближе к истине, поскольку сын и дочь Хеймира конунга больше не могли закрывать глаза на то, что она и Торвард любят друг друга и что против этой любви бесполезны любые уговоры и угрозы. Но Вальборг по-прежнему была полна решимости добиться примирения между двумя державами, пожертвовав собой. Она не упускала случая подчеркнуть, что готова именно жертвовать собой, то есть сделать именно то, что отказалась сделать Ингитора.

А Эгвальд, наоборот, требовал жертвы от своей бывшей невесты. Теперь он узнал, что никакого насилия над ней не было, но то, что она по добровольному согласию пришла в дом Торварда конунга, ничуть не облегчило его мук, а только заменило их другими. Знать, что она добровольно позволяет этой вот щеке со шрамом прижиматься к своей белой груди, что она сама, своими лебедиными руками, обнимает это смуглое чудовище, было так же мучительно, как и думать, что ее обесчестили силой. Эгвальд не мог даже в гриднице смотреть на этих двоих, ему было за них стыдно и мерзко. Но его намерения вернуть себе Ингитору это не меняло. Казалось, стоит увезти ее в Эльвенэс, и все станет как прежде! Почему Ингитора, которая была так весела и добра с ним в ту прошедшую зиму, Ингитора, которой он столько отдал и которая недавно проявляла такую самоотверженную преданность ему, теперь отказывается вернуться и предпочитает оставаться с Торвардом, которого так пылко ненавидела всего три-четыре месяца назад – для него было непостижимо.

– Я готов был отдать за тебя мою жизнь! – сказал он ей однажды, случайно встретив ее одну в переходе. – Я пошел на фьяллей войной, чтобы отомстить за тебя, и готов был погибнуть! А ты, ты – неблагодарная, ты променяла меня на этого сына ведьмы, и не хочешь вернуться и вспомнить, что я сделал для тебя! Я всю свою жизнь погубил из-за тебя! По-твоему, это ничего не стоит? Будь я проклят, если я еще бы в кого-то влюбился!

Ингитора молчала, понимая, что причина его слепого упрямства – жестокая ревность. Но тут никакие объяснения и оправдания помочь не могли. Она не любила его, потому что он – не Торвард, и тут ничего нельзя было сделать.

– И запомни! – добавил он, поймав наконец ее руку, которую она долго отдергивала и прятала. – Даже если он на тебе женится, рано или поздно я все равно отомщу ему! Все равно я не успокоюсь, пока он не получит по заслугам! Я буду каждый год приходить и разорять ваши берега огнем и железом, пока буду жив!

«Он пока живой, но это не надолго, если мне придется так из-за него страдать!» – вспомнились ей слова Торварда об Эгвальде, хотя и сказанные несколько в другой связи. Ох, как это напоминало саги о пожизненной вражде двух героев, но теперь Ингиторе было противно вспоминать звонкие строчки, когда-то так ею любимые.

Устав от всего этого, дня через три Ингитора как-то ушла гулять, взяв с собой Сэлу, ее невестку Дер Грейне, а еще Регне, который шел чуть поодаль, не сводя с фру Дер Грейне печально-обожающего взгляда. Эти две женщины нравились Ингиторе больше других в Аскефьорде, хотя и совершенно по-разному. Нельзя сказать, чтобы Сэла отличалась добротой или веселостью, но она была очень сообразительна, нелюбопытна и решительно ничему не удивлялась – в положении Ингиторы это были очень ценные качества. За прошедшее время ее познакомили с приключениями самой Сэлы, которая во время Туальской войны «так отличилась, что заткнула за пояс всех ярлов, включая и меня самого», как говорил об этом Торвард. [26] Сэла, сдержанно-уверенная, бойкая, но вместе с тем очень широко мыслящая женщина, совершенно не одобряла того мнения, что Ингитора якобы обязана вернуться к слэттам, и иметь ее рядом именно сейчас Ингиторе было приятно. По твердому убеждению Сэлы, на свете нет ничего важнее Аскефьорда: ради блага Аскефьорда допустимо украсть, убить, обольстить кого угодно, проявить любую неблагодарность и любое коварство – и даже благородный человек при этом не утратит чести, потому что высшая и настоящая его честь – это благо Аскефьорда!

Совсем другой была жена ее двоюродного брата Аринлейва, фру Дер Грейне, та самая «мудрая женщина с острова Туаль», от которой Торвард когда-то услышал о законах Богини, чтобы потом пересказать их Ингиторе в глуши Медного Леса. В Аскефьорде Дер Грейне прозвали Госпожа Луна, поскольку в ней подозревали истинную жрицу Луны, которую на Туале, в отличие от Морского Пути, представляли в женском обличии. Эта женщина, стройная, с неслышным шагом, похожая на столб лунного света, при всей внешней простоте казалась загадочна и значительна и не подходила своему мужу, доблестному Аринлейву сыну Сельви, как не подошла бы железному мечу рукоять из резного хрусталя. Со своей золовкой Сэлой они отлично ладили, и эти две молодые женщины, такие непохожие, казались двумя воплощениями одного и того же божества, земным и небесным.

– Человек переменчив, как морская волна, и он никогда заранее не знает, что ему суждено! – утешала Ингитору Дер Грейне. – Послушай, я расскажу тебе, что произошло со мной. Шесть лет назад, пока я еще жила на Туале, у меня был талисман – прекрасный камень, похожий на каплю лунного света, и у нас его называли «Слеза Луны». Этот камень подарила мне мать моего отца, фрия Эрхина Старшая, и он давал мне знание будущего. И вот однажды Торвард конунг посватался к моей сестре, фрие Эрхине. Она отвергла его, посчитала его сватовство оскорблением и послала воинов отомстить ему. Они вернулись из похода и привезли Сэлу дочь Слагви, пленницу, которую посчитали сестрой Торварда конунга. Мы подружились с ней, и мне приснился сон, что я стану женой ее брата. Не скажу, что я огорчилась, – Дер Грейне мягко улыбнулась, – потому что Торвард конунг красив и доблестен, и я не понимала мою сестру Эрхину, которая отвергла его. Ведь можно было устроить так, чтобы он стал ее мужем, не нарушая ее достоинства как лица Богини на земле… Но я радовалась, что сон обещал мне самой брак с ним. Потом Торвард конунг приплыл к нам с большим войском и потребовал, чтобы моя сестра Эрхина стала его женой. Она предложила ему меня. Я не противилась, думая, что так исполнится предсказание. Но он дал мне другого жениха: Аринлейва сына Сельви. Я подумала, что судьба моя нарушена, но потом, когда я спросила, каков его род, он ответил… И я узнала, что он и есть двоюродный брат Сэлы, а Торвард конунг не состоит с ней в кровном родстве! Я стала женой Аринлейва ярла, и предсказание исполнилось, хотя совсем не так, как я ожидала! Люди могут предугадывать, ожидать и ошибаться, но судьба – никогда! Судьба всегда исполняется, потому что она – в самом человеке! И если уж тебе суждено было сначала ненавидеть Торварда конунга, а потом полюбить его, то это еще не самая дивная судьба из тех, что вершились под Ликом Богини! [27]

Ингитора слушала и старалась принять ту мысль, которую до нее хотели донести: человек не знает ни себя, ни своей судьбы, но познание себя и есть единственное средство познать судьбу. Платить за это драгоценное знание иной раз приходится дорого, но разве лучше ей было оставаться в неведении и жить вслепую?

За разговором они добрели почти до самого Дозорного мыса, и здесь их нашел Торвард. Бросив коня Регне, он подбежал и обнял Ингитору, а потом стал бранить:

– Ты что, хочешь, чтобы тебя похитили? И чтобы теперь уже я пошел войной на слэттов, чтобы отбить тебя назад?

– О чем ты? Кто меня похитит?

– Ты знаешь кто. Он сегодня утром отдал приказ готовить корабли. Гостить им тут, в самом деле, уже нечего. Я сказал: раз уж ты надела на руку Дракон Судьбы, снять его не так-то просто.

– Значит, у нас будет война?

– Похоже на то! – вполне невозмутимо согласился Торвард, а потом вдруг сорвался: –  Ро-йоннсайг ан кат го киан дар хлаон а хлонн ис а хиаль! Вот уж угораздило нас обоих так врезаться в одну и ту же! Я не отдам, он не уступит – так и будем воевать, пока он себе другую не найдет! Была бы у меня сестра – я бы ему отдал! Сэлу бы опять выдать за сестру – да она уже замужем! Что делать, да возьмут его тролли!

– Эй, Торвард конунг! – вдруг закричали с Дозорного мыса. – Там в море корабль!

– Кого еще к нам несет? – устало вздохнул Торвард и сел на камень. – Ну, иди ко мне! – Уже привычным ей жестом он хлопнул себя по колену, приглашая Ингитору присесть. – Не удивлюсь, если это доблестный Хеймир конунг, в смысле, кто-нибудь от него с освященным копьем войны.

– Жаль, что у тебя нет брата! Тогда он мог бы жениться на Вальборг.

– Да уж! Была ведь у меня парочка единокровных братьев, от первой жены отца, правда, оба старше лет на десять. Только они умерли, и говорят, что это моя милая мамочка наслала на них «гнилую смерть». Представляешь, если бы не эта болезнь, то у моего отца была бы жена и двое сыновей, и он не женился бы на моей матери, и я не родился бы…

– Беда! – Ингитора вздохнула, обняла его черноволосую голову и поцеловал в лоб, куда попала. – Все-таки как хорошо, что ты родился! За это твоей мамочке можно многое простить.

– Да уж! А ей, говорят, за это все и простили. Первые лет тринадцать ее очень не любили, а потом я потихоньку вырос, и народ убедился, что она дала им больше, чем отняла. Это не я, это сам Стуре-Одд говорил, вон Сэла подтвердит. Но нам с тобой больше нельзя откладывать заботу о продолжении моего славного рода. Уж очень будет обидно, если в войне из-за жены я буду убит раньше, чем она родит мне сына!

Говоря это, Торвард вглядывался куда-то вдаль, в горловину фьорда. Она проследила за его взглядом: из-за Дозорного мыса выходил корабль, медленно, на веслах вплывающий во фьорд. Вдруг Торвард ловко поднялся с камня, держа Ингитору на весу, потом поставил ее на землю, как будто она стала мешать ему. Взгляд его стал напряженным, в лице появилась сосредоточенность, и он даже ничего больше не сказал о том предмете, которому уделял всегда так много внимания.

– Кто это? – спросила она. На вид не было ничего особенного: лангскип на двадцать скамей, с вороном на носу, явно слэттенландской постройки. – Неужели правда от Хеймира конунга? Ты что, ясновидящий?

– Вроде того… Хотел бы я знать, кто это… – бессвязно бормотал Торвард. – Очень хотел бы! Ой! – Он вдруг как-то судорожно сглотнул и схватился за горло. И Ингитора поняла, что в настоящем волнении, от которого дрожит каждый сустав и качается земля под ногами, она его еще не видела. – Это… Бид сион… Замети меня метелью! Если это… Быка зарежу… Трех быков… Десять… Всем долги прощу… Подати оставлю… за два года… Устрою у себя «мирную землю»… Аудахт а Дагда ит крот а Фид!

Ингитора почти с ужасом слушала эту бессвязную смесь обетов и брани и не понимала, какого же несчастья ждет он, если готов ради его отвращения принести такие жертвы. Она еще не понимала, что не страх, а безумная надежда заставляет Торварда обещать не зная что.

– Я знаю этот корабль! – пробормотала она, сомневаясь, облегчит это их положение или ухудшит.

– Ну? – Торвард повернулся и посмотрел ей в лицо, но глаза его были такими отстраненными, словно даже Ингитора сейчас не имела для него значения.

– В Эльвенэсе видела. Это «Волнокрылый». Вон у него штевень в синий цвет покрашен, и флюгер новый, позолоченный. Это новый корабль, Хеймир конунг для себя строил.

– Хеймир конунг… – Торвард снова перевел взгляд на приближающийся корабль.

Тот уже настолько приблизился, что можно было разглядеть людей на носу. И человека, который там стоял, выделяясь среди других высоким ростом, Ингитора не знала.

– Но я вижу-то не Хеймира! Я вижу-то другого! – вдруг заорал Торвард. Шагнув к морю, он снова вернулся к Ингиторе, схватил ее за плечи и затряс так бешено, что она вскрикнула. У нее мелькнула мысль, что он сошел с ума. – Я вижу-то… Это и есть наш Добрый Бальдр, ты понимаешь! Это весна наша пришла, ты понимаешь! Это единственный человек на свете, который может нам помочь!

Ингитора ничего не понимала; смысл слов с трудом до нее доходил, но, видя такую странную, такую дикую и отчаянную радость, она вдруг осознала, что его невозмутимое ожидание будущей войны было вовсе не таким невозмутимым, как он хотел показать.

А Торвард, оставив ее, вошел в воду и побрел через волны навстречу приближающемуся кораблю.

– Хельги ярл! – кричал он, размахивая обеими руками над головой. – Хельги ярл! Греби сюда! Ты мне так нужен! Ты просто не представляешь, как ты мне нужен!

Корабль был уже у самого берега; тот, к кому Торвард обращался, спрыгнул с борта, и Торвард, по пояс в воде, с размаху ударил его по плечу, потом обнял, потом отпихнул от себя и затряс, держа за плечи и не переставая что-то кричать. Ингитора смотрела и не верила своим глазам. Она никогда раньше не видела Хельги ярла, старшего сына Хеймира конунга, но тот, кто стоял рядом с Торвардом по пояс в воде, очень подходил под его описание. Высокий, как Торвард, даже более мощного сложения, с продолговатым лицом и русыми волосами, зачесанными назад от высокого лба, с сильно загорелым обветренным лицом и длинной морщиной сверху вниз на каждой щеке, с небольшой русой бородкой, неторопливый и уверенный, сохраняющий полную невозмутимость даже сейчас, во время этой более чем странной встречи в волнах прибоя – это мог быть только он! Чем им поможет его появление, Ингитора пока не понимала, но видя, как откровенно рад Торвард, с трепетом необоснованной, но пылкой надежды ждала, сама не зная чего.

Наконец они оба выбрались на берег, а корабль пристал чуть поодаль, где к нему уже бежали люди из усадьбы Бергелюнг. Мокрые по пояс, Торвард и Хельги подошли к Ингиторе, причем Торвард все еще обнимал гостя за плечи, словно боялся, что тот внезапно исчезнет.

– Это наша с тобой первая встреча за пять лет, Торвард ярл… То есть прости, Торвард конунг, я еще не привык! – говорил Хельги своим спокойным глуховатым голосом. – И, честно говоря, я не очень-то ждал, что ты побежишь мне навстречу в море и еще будешь обнимать! Или ты хочешь меня задобрить, потому что утянул у меня из-под носа честь убить Бергвида Черную Шкуру!

–  Ко ндеахайр-си до дихриб , этот Бергвид!

– Надо же, как любопытно! – слегка посмеивался Хельги ярл, помнивший, что и пять лет назад его товарищ отличался гораздо большей, чем он сам, свободой в выборе выражений. – Как занятно ты стал изъясняться! Раньше я всегда понимал, что ты говоришь, даже когда ты был очень взволнован! Должно быть, с тех пор в Морском Пути открыли что-то новенькое?

– Издевайся, драгоценный мой, издевайся сколько хочется! Я все тебе прощу, ты мне так нужен! – изнемогая от избытка чувств, приговаривал Торвард и похлопывал его то по плечу, то по груди. – Умник ты мой! Как я по тебе страдал! Как я звал тебя бессонными ночами! Если бы ты знал! Боги привели тебя именно сейчас! Где же ты слонялся столько лет, чтоб тебя… Тарайн тар гленн! Как же я тебя люблю, Хельги ярл, замети меня метель!

– Он что, обезумел? – осведомился Хельги ярл у Ингиторы, но в его серых глазах она видела скрытую добрую насмешку: он все отлично понимал. – Ты, ветвь ожерелий, и есть Ингитора дочь Скельвира? Неистовая дева-скальд, от любви к которой сходят с ума все герои Морского Пути? Кроме меня, и то потому, что меня не было дома.

– А ты… Хельги ярл, слышал обо мне?

– Еще бы я не слышал! Я не успел пробыть дома и полдня, как мне уже во всех подробностях рассказали про ваши дела! Вплоть до постели Бергвида на озере Фрейра, на которой ты, Торвард конунг, якобы обесчестил невесту моего брата Эгвальда ярла! Если это правда, то значит, ты сильно переменился, пока мы не виделись. И я понял, что больше, чем полдня, мне и не суждено в этот раз быть дома! Мой корабль после такого плавания был в дело не годен, и отец дал мне свой новый. Так это все правда? Что мой доблестный младший брат…

– Хельги ярл! – простонал Торвард, как будто именно к своему товарищу, вопреки чести и естеству, пылал неодолимой страстью. – Хельги ярл, вот не сойти нам с этого места! Я не пущу тебя в дом, я не дам тебе куска хлеба, я не позволю тебе сменить мокрые штаны, пока ты сейчас же, вот тут же, не повторишь твою старую клятву!

– Какую клятву? – недоумение Ингиторы переходило уже все границы.

– Ты забыла! А ведь я тебе рассказывал! Там еще, в Медном Лесу рассказывал! О чем ты только думала? Ну, если о том же, о чем и я, тогда ладно. Я же тебе рассказывал: когда мы с Хельги вместе сватались к дочке Вигмара Лисицы и она выбрала его, Хельги, как истинно благородный человек, дал клятву в будущем помочь мне добыть любую невесту, которая только мне понадобится. Клялся приложить все силы, свои и своей дружины, если только мне будет нужна его помощь. Я правду говорю, Хельги ярл? Я ничего не приврал?

– Это все правда! – торжественно успокоил его Хельги и, кажется, подмигнул Ингиторе. Если ей не померещилось.

– Так вот, я хочу жениться вот на этой деве, прекрасной и благородной, дочери Скельвира хёвдинга из Бергелюнга, тьфу, из Льюнгвэлира! Сколько же вереска в Морском Пути, так и заблудиться в нем недолго! [28] А твой доблестный и упрямый брат Эгвальд ярл тоже вбил себе в голову, что он хочет на ней жениться. И мне от тебя нужно, чтобы ты унял доблесть своего брата и дал мне спокойно жениться на моей невесте! Это та самая помощь, которая мне от тебя нужна, и я требую, чтобы ты подтвердил твою клятву помочь мне!

– Нет, постойте! – вдруг раздался рядом с ними звонкий и горячий женский голос.

Ингиторе этот голос был совершенно незнаком. Она обернулась: от корабля, вытащенного на берег, к ним торопилась молодая женщина, стройная, большеглазая, с беспокойным, своеобразным, но по-своему красивым и благородным лицом.

– Погодите давать и подтверждать тут свои клятвы! – восклицала она, не трудясь с кем-то здороваться. – Что бы там ни было между вами раньше – все будет так, как хочет сама девушка! Вы слышите? Кто дал вам право решать ее судьбу, словно она коза или овца? Она ведь не рабыня! Она – благородная женщина и имеет право сама решать свою судьбу!

– Женщины в этих делах понимают лучше! – Хельги посмотрел на Торварда и пожал плечами, что, дескать, придется нам смириться.

– Правда, не тогда, когда речь идет о любви собственного брата! – воскликнул Торвард. – Привет тебе, Эйра дочь Асольва! Ты, значит, тоже пустилась в дорогу, чтобы спасти меня?

– Я пустилась в дорогу потому, что я должна всегда быть рядом с моим мужем! – Фру Эйра гордо вскинула голову, и ее тонкие ноздри затрепетали. – А ты, я слышала, все-таки убил… проклятие Квиттинга.

Она сделала заминку, и Ингитора поняла, что эта гордая и решительная красавица не смеет произнести имя Бергвида, словно оно обжигает ей губы.

– Да, – прямо глядя на нее, ответил Торвард. Теперь он был совершенно спокоен. – Если помнишь, я говорил тебе, что убью его, еще тогда, пять лет назад. Еще пока ты не видела его. А ты мне не поверила.

– Я не хотела, чтобы это было так, – тихо ответила Эйра.

– Ты не хотела увидеть жизнь такой, какая она есть. С тех пор ты не перестала думать, что весь мир перевернется и подчинится твоим желаниям?

– Да, кое-что изменилось. Теперь я вижу, что ты стал так думать, Торвард конунг!

Беседу эту можно было назвать очень странной, и Ингитора почти ничего в ней не понимала. Но видя, что Торвард совсем успокоился, перестал терзать Хельги, подошел к ней и обнял, уже не требуя от Хельги каких-то клятв прямо тут, пока они оба не сменили мокрую одежду, она поняла, что самое тяжелое уже позади. И на этот раз окончательно.

* * *

Велико же было удивление людей, когда Торвард конунг привел в Аскегорд не кого-нибудь, а Хельги ярла и его жену фру Эйру, тех самых, которые уже больше трех лет назад покинули Эльвенэс и уплыли через западные моря на юг, чтобы отыскать Землю Окаменевших, которая привиделась Эйре в грезах. Неосуществимым казался их замысел, на который во всем мире были способны только эти двое, и невероятным казалось их возвращение именно сейчас, когда их меньше всего ждали и когда они больше всего были нужны! Оба остались прежними: Хельги ярл держался немногословно, невозмутимо и дружелюбно, а Эйра оставалась все так же беспокойна, горяча, так же доверяла своему воображению гораздо больше, чем рассудку, и так же пылко высказывала все свои мысли и чувства, не задумываясь, приятно ли это окружающим. Но Торвард был так счастлив, что охотно поцеловал бы ее, если бы она только позволила, и великодушно прощал ей то, что она никак не могла простить ему родства с Хёрдис Колдуньей, ее же, кстати, собственной теткой. Но преданность ее мужу, как и все прочие ее чувства, была так велика, что ради долга быть рядом с ним она не только вошла в дом Хёрдис Колдуньи, но и держалась с ней удивительно любезно!

Вечером после их прибытия Аскегорд долго шумел и пировал. Торвард и Эйра наперебой рассказывали о своих приключениях, хохотали, потешая всю дружину и гостей, спешно собравшихся со всего фьорда поглядеть на Хельги ярла, который вернулся, по слухам, из Иного Мира. Возвращению его бурно радовались слэтты, которые, во-первых, любили его, а во-вторых, не могли не приветствовать то, что его возвращение спасало Слэттенланд от необходимости воевать с Фьялленландом.

Не слишком веселились только Вальборг и Эгвальд: они никак не могли опомниться от изумления при виде старшего брата и невестки, про которых, по причине их долгого отсутствия, почти забыли. И с его возвращением они потеряли все то, что надеялись получить. Хельги ярл разводил руками, но оставался непреклонен: его сестре йомфру Вальборг лучше вернуться домой, и Эгвальду ярлу тоже, раз уж они не хотят присутствовать на свадьбе Торварда конунга, но он клялся устроить эту свадьбу еще пять лет назад, а свою клятву ему никак невозможно взять обратно, даже если его собственный брат оказался соперником жениха! А Эйра уже забыла о них: убедившись, что желание Ингиторы совпадает с содержанием клятвы, которую Хельги ярл должен исполнить, она сочла притязания Эгвальда неправыми, а значит, не стоящими сочувствия.

Ингитора беседовала с Хельги ярлом, и ей казалось, что она на самом деле говорит с Добрым Бальдром, который вернулся из Хель после Затмения Богов и принес возрождение обновленному миру. Все его качества сами по себе заслуживали уважения, но при том, что он для них сделал, – безо всякого труда, просто своим своевременным появлением, – он вызывал у Ингиторы истинно божественное преклонение. Она была просто счастлива, что у слэттов будет такой конунг, прекрасный, умный, благородный, верный слову, а главное, умеющий появляться так вовремя! Она по-прежнему сострадала Эгвальду, которому пришлось так обмануться в своих надеждах, но теперь его обиды никому ничем не грозили, поскольку наследником Хеймира будет все-таки не он, а Хельги, который не допустит никакой вражды по отношению к Торварду, родичу жены!

– Поверь, Хельги ярл, мне очень жаль, что я натворила таких бед и так обидела твоего брата! – умоляла она. – Я бы многое отдала, чтобы этого не случилось, но зимой и весной я была просто безумной! Я была сама не своя от горя, от отчаяния, что нет никакого средства отомстить за моего отца! Мною владела «священная ярость берсерка», я сама не понимала, что говорю и что делаю!

– Да, больше поживешь, больше и узнаешь! – отвечал Хельги ярл и слегка щурил глаза в усмешке. – Мужчины-берсерки ломают людям шеи, а женщины – разбивают сердца. Ничего, йомфру, жить с разбитым сердцем все же легче, чем со сломанной шеей. Со временем им станет легче.

Он сказал «им», а не «ему», и Ингитора в душе подивилась его проницательности: увлечение Вальборг Торвардом тоже, выходит, не осталось для него тайной. Иным людям честолюбие заменяет сердце, но боль его бывает не менее сильна!

– Я для них кое-что придумал! – продолжал Хельги ярл. – Там, в Земле Окаменевших, нас приняли, как сошедших на землю богов. Эйре не случайно стала грезиться эта земля: древний род их конунгов прервался, тот, который когда-то привел их туда. По описаниям, которые сохранились в их сказаниях, их прежняя земля похожа на нашу. И у них есть пророчество, что их новые вожди придут из нашей земли, их древней родины. Они очень хотели, чтобы я остался и стал у них править. Я не мог на это согласиться, но… если я пошлю туда моего брата, ему там будут рады. Ему так нужно обо всем позабыть – отправиться туда для него будет самым лучшим. А для тебя, йомфру, самым лучшим будет, я думаю… сложить хорошую песнь о том, что с тобой случилось. Это будет, как говорится, и забавно, и поучительно.

Ингитора улыбнулась, но на самом деле вовсе не была уверена, что у нее это получится. Не так уж трудно подобрать строчки, чтобы люди узнали, что произошло : как отец ее погиб в обманной битве на Остром мысу, как она говорила с мертвым ночью на кургане, как стала искать мести, и разить своего врага оружием скальда, и поднимать на него воинов; как потом встретила его в глуши Медного Леса, полюбила его и предпочла его тому, кого раньше побуждала к мести ему же… Но гораздо труднее рассказать, как все было, как так вышло, что она полюбила его… Каждая любовь случается во Вселенной только один раз, и ни в какой саге нет готовых слов, чтобы рассказать о ней.

Но сомнение в силе своего дарования не настолько ее смутило, чтобы погасить ощущение счастья, которое, казалось, растекалось по жилам вместе с кровью и наполняло чувством ослепительного внутреннего света. Когда пир наконец кончился и народ из гридницы разошелся, она послала Гленне за конунгом: дескать, ей нужно кое-что ему сказать. Гленне уплыла с самым невозмутимым и непроницаемым видом, и тот, за кем ее послали, появился так быстро, словно ждал под дверью.

Закрыв дверь за собой, Торвард снял пояс со всеми гремящими привесками и положил на сундук. Потом он стянул с запястий оба браслета и швырнул туда же, а сам сел на край лежанки.

– Ну? – с видом каменной сдержанности осведомился он. – Ты позвала меня, чтобы поведать, какие муки совести у тебя вызвало появление Хельги ярла?

Но видно было, что он сам не слишком-то в это верит, а подозревает совершенно противоположное. И взгляд его, еще пока он это говорил, стал таким же расплавленно-томным, как в избушке «волчьей матери», а на лице отразилась та самая глубинная пылкость, которая составляла такую важную часть его существа. И Ингитора не обманула его истинных ожиданий.

– Я позвала тебя, конунг… – с важностью начала она. – Чтобы у тебя спросить… – Но вид его волнения быстро ее сбил, и она торопливо закончила: – Чтобы ты рассказал мне, так ради которого тролля ты до сих пор воздерживался?!

* * *

От широкого, медленно струящегося по низкой долине ручья через густые заросли ивняка тянулась тропинка, покрытая отпечатками волчьих лап. Маленькая рыжеволосая ведьма, со звериной ловкостью прыгая с одного плоского камня на другой, перебралась через ручей и пошла вверх по волчьей тропе.

Откуда-то из зарослей выскочили серыми тенями два полувзрослых волка-переярка, обнюхали ноги Дагейды. Она мельком погладила их широкие лбы и загривки. Оба переярка неспешно потрусили за ней.

В склоне небольшого сухого пригорка виднелась неглубокая впадина, служившая логовом волчице с ее новым выводком. Перед ней валялось несколько старых, засохших костей, полуобглоданная задняя нога молодой косули. Сама волчица поднялась из норы навстречу Дагейде. Серая хозяйка не ощетинилась, не бросилась на незваную гостью, как бросилась бы на всякого чужака, посмевшего приблизиться к ее потомству. Дагейда так же мимоходом потрепала ее по загривку. Ее желтые глаза смотрели мимо волчицы на пять серых комочков, на пятерых волчат, игравших с костями перед входом в нору. Заметив Дагейду, они бросили свои игры и повернули навстречу ведьме пять любопытных носиков.

Дагейда быстро опустилась на колени и протянула руки к волчатам. Они нюхали ее ноги и накидку из волчьего меха, тихо поскуливали – они еще не знали, кто пришел к ним, но чувствовали в ней хозяйку. А Дагейда с лихорадочным нетерпением поворачивала к себе одну за другой их головки, вглядывалась в смешные, вислоухие, похожие на щенячьи мордочки, будто искала некий знак.

Один из волчат сам сунулся носом ей в руки. Дагейда подняла его голову и вскрикнула: на черном носике сбоку виднелось маленькое белое пятнышко. Стоя на коленях, Дагейда порывисто подхватила волчонка на руки, прижалась щекой к мягкой шерстке на его мордочке и вздрогнула.

– Мой Жадный… Мой неутомимый… Мой верный… – чуть слышно шептала она, в голосе ее дрожали боль и нежность, и слезы катились по ее бледному лицу из-под опущенных век.

Волчонок тихонько взвизгнул и горячо лизнул ее мокрую щеку.

октябрь-декабрь 1996 г. ноябрь 2001 – февраль 2002 г.

Пояснительный словарь

Альвхейм  – один из девяти миров, составляющих вселенную, место обитания светлых альвов. Считается, что Альвхейм «есть место просветления, где властвует свет Разума. Это царство интеллекта и воображения» (Кеннет Медоуз. «Магия рун», далее: КМ).

Альвы  – духи плодородия, по положению ниже богов. Делятся на две группы: темные (свартальвы, см.) и светлые (льесальвы, они же просто альвы). Светлые альвы обитают в Альвхейме (см.). Как говорит о них «Младшая Эдда», [29] «светлые альвы обликом своим прекраснее солнца».

Асгард  – небесная крепость, место обитания богов-асов (см.). Буквально означает «ограда асов». В нем находится множество прекрасных чертогов, в которых обитают боги. Асгард окружен высокой каменной стеной, построенной великаном, и ведет в него радужный мост Биврест, непреодолимый для врагов.

Аск и Эмбла  – первые люди, сотворенные богами из ясеня и ольхи (или ивы). Три бога (Один, Локи и Хенир) нашли однажды на берегу два дерева и сделали из них людей. «Первый дал им жизнь и душу, второй – разум и движение, третий – облик, речь, слух и зрение. Дали они им одежду и имена: мужчину нарекли Ясенем, а женщину Ивой. И от них-то и пошел род людской…» (МЭ).

Асы  – род богов, предмет основного культа Древней Скандинавии. В союзе с ними выступает другой божественный род – ваны (см.). Главой асов является Один, а прочие – в основном его дети и внуки.

Атли  – древний герой, участник сюжетов о Сигурде. Был братом Брюнхильд и вторым мужем Гудрун, вдовы Сигурда. В распре из-за золотого клада дракона Фафнира Атли убил Гуннара и Хегни, братьев Гудрун. В порядке мести за них Гудрун убила двоих своих сыновей от Атли, кровь их подмешала в мед для пира, а сердца их изжарила и подала мужу. В ту же ночь Гудрун убила Атли.

Аудумла  – первая в мире корова, возникшая из растаявшего инея. Из ее вымени текли четыре молочные реки, и она кормила великана Имира. Сама корова питалась тем, что лизала соленые камни, и за несколько дней вылизала из камня великана Бури.

Бальдр  – второй сын Одина. «О нем можно сказать только доброе. Он лучше всех, и все его прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние. Он самый мудрый из асов, самый красноречивый и благостный. Он живет в месте, что зовется Брейдаблик, на небесах. В этом месте не может быть никакого порока…» (МЭ). Убит слепым Хедом стрелой из побега омелы и остался у Хель, несмотря на попытки вызволить его. Видимо, в его образе отразились культовые жертвоприношения: Бальдр – «умирающий и воскресающий бог», известный всем мифологиям, символ ежегодно обновляющейся растительности. Бальдру было посвящено воскресенье.

Башмаки Хель  – по предположениям, род погребальной обуви.

Берсерк  – букв.: медвежья шкура, медвежья рубашка. Так называли могучего воина, способного во время битвы приходить в исступление (впадать в «боевое безумие»), когда сила его увеличивалась многократно и он не замечал боли. Про одного берсерка рассказывают, что он сражался со стрелой в спине. В исступленном состоянии берсерк отождествлял себя со зверем: волком или медведем. Толком не известно, было ли это явление результатом тренировок или видом психического расстройства. Есть также сведения, что берсерки приходили в это состояние с помощью специальных наркотических средств. Стать берсерком мог не каждый. Конунги считали нужным иметь в числе своей дружины берсерков, но обыкновенные люди предпочитали избегать общения с ними, поскольку, судя по сагам, «беспризорный» берсерк представлял большую опасность для окружающих, а справиться с ним было очень трудно.

Биль  – одна из богинь, имя ее значит «время, мгновение».

Бонд  – мелкий землевладелец, лично свободный.

Браги  – один из асов. «Он славится своей мудростью, а пуще того, даром слова и красноречием. Особенно искусен он в поэзии». Есть мнение, что образ возник из реального исторического лица, скальда по имени Браги.

Брюнхильд дочь Будли  – героиня сказаний о Сигурде. Она была валькирией, но за ослушание Один уколол ее «шипом сна» и погрузил в многолетний сон, после которого она должна была выйти замуж. Сигурд одолел огненную стену и ограду из щитов, за которыми она спала на вершине горы, рассек мечом ее кольчугу и разрушил чары сна. Они полюбили друг друга, но колдунья Гримхильд чарами заставила Сигурда забыть об этой любви и сосватать Брюнхильд для его побратима Гуннара, ради чего Сигурд «поменялся с Гуннаром обличьями». Сам Сигурд женился на Гудрун, сестре Гуннара. Брюнхильд не простила обмана и спустя годы заставила мужа погубить Сигурда. После этого она взошла на его погребальный костер и покончила с собой.

Валхалла  – небесный чертог Одина, где собираются павшие воины. «Великое множество там народу, а будет и того больше, хоть и этого покажется мало, когда придет Волк. Но сколько бы ни было людей в Валгалле, всегда хватает им мяса вепря по имени Сэхримнир. Каждый день его варят, а к вечеру он снова цел» (МЭ). В Валхалле пятьсот сорок дверей, и из каждой в день битвы с Волком выйдут восемьсот воинов.

Валькирии  – воинственные небесные девы, подчиненные Одину. «МЭ» называет их имена: Христ, Мист, Хильд, Труд, Регинлейв и т. д. «Один шлет их во все сражения, они избирают тех, кто должен пасть, и решают исход сражения. Гунн, Рота и младшая норна по имени Скульд всякий раз скачут на поле брани и выбирают, кому пасть в битве, и решают ее исход». Из сказаний известно, что валькирии могли быть дочерями земных конунгов и вступать в брак со смертными. Разделения валькирий по родам (Девы Молний, Гроз, Сумерек и Рассвета) является плодом фантазии автора.

Ваны  – второй божественный род после асов, боги-покровители плодородия. Сначала асы и ваны воевали, но потом помирились и обменялись заложниками. Представители ванов – Ньёрд и его дети Фрейр и Фрейя. Сторонники исторического происхождения мифов считают, что в образе ванов отражены древние славяне (венеды). Мое же скромное мнение в том, что боги плодородия не могут быть выведены ни из каких человеческих племен или выдающихся личностей, потому что идея их должна была сформироваться в сознании гораздо раньше.

Вар  – одна из богинь Асгарда. Она «подслушивает людские клятвы и обеты, которыми обмениваются наедине мужчины и женщины».

Велунд  – герой сказания, чудесный кузнец-полубог. Назван сыном конунга финнов, а еще властителем альвов, но неизвестно, на каком основании. О судьбе его рассказывает «Песнь о Велунде». Велунд и два его брата раздобыли себе в жены валькирий, но через семь лет жизни валькирии покинули их и братья отправились на поиски. Велунд выковал чудесное золотое кольцо, предназначенное для его жены Сванхвит. Конунг Нидуд завладел кольцом и захватил в плен самого Велунда, которого заставил работать на себя. Но Велун сумел отомстить: хитростью он заманил к себе и убил двух сыновей Нидуда, а дочь его Бодвильд, которой досталось кольцо Сванхвит, обесчестил. После этого Велунд улетел с острова, где его держали, «на крыльях», неизвестно каким образом. Видимо, в образе его отразился древний «культурный герой», отец наук и ремесел, своеобразный древнегерманский Прометей. По одним версиям, он летал с помощью волшебного кольца, а по другим, способность летать у него была врожденная.

Вельва  – прорицательница из рода великанов. В первой песне «Старшей Эдды», названной «Прорицанием вельвы», рассказано о создании и будущем конце мира, о котором вельва поведала Одину.

Видар  – один из асов, так называемый «молчаливый ас». «Видар силен почти как Тор, и на него уповают боги во всех несчастьях». Именно Видар во время будущего Затмения Богов разорвет пасть Волку, наступив ему ногой на нижнюю челюсть. «На той ноге у него башмак, веки вечные собирался он по куску. Он сделан из тех обрезков, что остаются от носка или от пятки, когда кроят себе башмаки. И потому тот, кто хочет помочь асам, должен бросать эти обрезки». Видар, один из немногих асов, переживет всеобщую гибель и будет жить в обновленном прекрасном мире.

Вира  – выкуп за тяжкое преступление, в частности, за убийство. Заменяла собой кровную месть, поэтому добиться согласия родственников убитого принять виру для преступника считалось большой удачей. Но принимать виру считалось непочетным делом, и о тех, кто на это соглашался, говорили «он носит сына в кошельке». Размер виры зависел от происхождения убитого, раб «стоил» дешевле свободного.

Виса  – строфа в поэзии скальдов, могла быть самостоятельной или частью длинного произведения. Строки висы связывались в целое аллитерирующими слогами (созвучиями) и внутренними рифмами (хендингами), которые были расположены в определенном порядке. Размеры существовали разные, самым распространенным был дротткветт. Виса дротткветтом состоит из восьми строк, разбитых на четыре двустишия. В каждой его строке по шесть слогов, из которых три несут метрическое ударение.

Властелин Битв, Всеотец, Властитель Богов  – имена Одина. Их было у него так много, что перечислить все нет никакой возможности.

Воспитатель  – наставник, который приставлялся к детям знатного человека, как мальчикам, так и девочкам. Мог быть выбран из собственных домочадцев. Если же ребенка отдавали воспитывать на сторону, то выбор определялся общественным положением: была даже пословица «Кто кому воспитывает ребенка, тот из двоих и младший». Один конунг ухитрился как бы между прочим посадить своего сына на колени к другому конунгу и тем самым формально закрепил свое главенство и право собирать с того дань.

Гаут  – одно из имен Одина.

Гевьюн  – богиня-дева, собирающая у себя умерших девушек. В то же время, по датским преданиям, Гевьюн – великанша, которая обратила своих сыновей в быков, запрягла в плуг и этим плугом оторвала от материка полуостров Ютландию. Поэтому Данию называют «землей Гевьюн».

Гесты  – букв.: гости; члены дружины знатного человека, исполнители поручений. Занимали среднее положение между телохранителями-хирдманами и челядью.

Гибель Богов (иначе: Затмение Богов) – конец мира, при котором великаны и чудовища уничтожат большинство богов и людей. Уцелеют немногие, от которых пойдут новые роды, но обновленный мир будет прекрасным и счастливым. Хлеба в нем будут вырастать без посевов, и на землю вернется погибший когда-то Бальдр.

Глейпнир  – волшебная цепь, которой скован Фенрир Волк. Раньше нее были изготовлены две другие цепи, Лединг и Дроми, но Волк так силен, что разорвал их. Тогда темные альвы изготовили Глейпнир. «Шесть сутей соединены были в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и птичья слюна. И если ты прежде о таком и не слыхивал, ты можешь и сам, рассудив, убедиться, что нет тут обману: верно, примечал ты, что у жен бороды не бывает, что неслышно бегают кошки и нету корней у гор… Путы и гладки и мягки, как шелковая лента…» Этих пут Фенрир Волк не сумел разорвать и попал в неволю.

Годи  – выборное должностное лицо, предводитель местного тинга, знаток и толкователь законов, своеобразный народный судья. Само слово «годи» происходит, видимо, от слова со значением «бог», то есть первоначально годи, видимо, был жрецом и заклинателем (служители богов у скандинавов не выделялись в особую прослойку, и все обряды проводил старший в данном кругу).

Греттир Могучий  – историческое лицо (996—1031), исландец, и в то же время один из любимейших фольклорных героев. «Сага о Греттире» соединяет сведения о реальной человеческой судьбе со множеством фантастических мотивов: о привидениях, великанах, живых мертвецах, колдовстве. Жизнь Греттира воплощала идею известной пословицы: «Одно дело доблесть, другое – удача», то есть наглядно показывала определяющую роль судьбы, с которой не может бороться даже очень сильный человек.

Гривна  – шейное украшение, обычно из драгоценных металлов. Могло служить признаком знатного происхождения или высокого положения человека.

Гридница  – центральное помещение в доме знатного человека, своеобразный приемный зал, место пиров и собраний. Русское слово «гридница» происходит от скандинавского слова «грид», означавшего «дом для дружины».

Гудрун дочь Гьюки  – жена Сигурда, сестра Гуннара и Хегни. Одна из самых несчастных женщин в древних сказаниях. При подстрекательстве Брюнхильд братья Гудрун убили ее мужа Сигурда, после чего она вышла замуж за Атли. В споре за золото Фафнира Атли погубил Гуннара и Хегни, и тогда Гудрун отомстила мужу, убив собственных сыновей от него. После этого она очутилась за морем и там вышла замуж в третий раз, но этот брак привел к трагической гибели ее дочери от Сигурда, Сванхильд. Гудрун побудила трех сыновей от ее последнего брака к мести за сестру, в результате чего все трое погибли. Таким образом, Гудрун трагически потеряла двух мужей и двух братьев, а из семерых ее детей шестеро безвременно погибли. Притом большинство этих несчастий она подготовила своими руками, повинуясь долгу мести.

Дверги  – см. Свартальвы .

Девять искусств  – умения, необходимые благородному человеку: сочинять стихи, играть в тавлеи, бегать на лыжах, плавать, грести, ковать оружие, играть на арфе, стрелять из лука, знать руны. В наборе могли быть некоторые варианты.

Девять миров  – вселенная: Асгард (мир богов), Ванахейм (мир ванов), Альвхейм (мир светлых альвов), Мидгард (мир людей), Йотунхейм (ледяной мир великанов), Муспелльсхейм (мир огня и огненных великанов), Свартальвхейм (мир темных альвов), Нифльхейм (преисподняя), Хель (мир мертвых).

День Свиньи  – 11 ноября, праздник убоя скота, который не было возможности прокормить зимой, сопровождался обильными пирами.

Дирхем  – арабская серебряная монета, вес около 3 гр, несколько веков имела широчайшее хождение на Руси и в Скандинавии, которые тогда не чеканили своей монеты. По меновой стоимости примерно равнялась одной собольей шкурке.

Дисы  – низшие женские божества, духи-покровители плодородия.

Дреки  – букв.: дракон; большой боевой корабль. Часто этот тип называют драккаром, но здесь, возможно, множественное число «дрекар» было ошибочно принято за название самого типа.

Жаркий месяц  – конец июля – август.

Законоговоритель  – см.: Годи .

Игг  – одно из имен Одина.

Иггдрасиль (Конь Игга) – иначе: Мировой Ясень.

Йомфру  – обращение к девушке знатного происхождения.

Йорд  – богиня земли, мать Тора.

Кеннинги  – поэтические обозначения, род метафоры. Кеннинг мужчины строится из имени какого-либо бога или названия дерева мужского рода в сочетании с названием какого-либо предмета из области действия мужчины. Например: ясень копья, Бальдр битвы, клен корабля. Кеннинг женщины строится по тому же принципу: имя богини или дерева женского рода в сочетании с предметом из женской области деятельности: Фрейя пряжи, береза нарядов, ветвь покрывала. Кеннингами также могут обозначаться другие понятия: битва – «пляска валькирий», корабль – «волк моря», лес – «море оленей», море – «поле сельди» и т. д. Простые кеннинги – двусложные, но они могли состоять из трех, четырех и более слов, которые шли цепочкой, поясняя одно другим (Тор волка поля китов – мужчина, т. к. поле китов – море, волк моря – корабль, Тор корабля – воин). Составление и разгадывание кеннингов служило своеобразным «интеллектуальным развлечением».

Кинг  – английская серебряная монета, около 1 г.

Кнёрр  – торговый корабль, по виду короче и шире боевого. Имел большую грузоподъемность, но мало весел и двигался в основном под парусом.

Кон сын Ярла (иначе: Кон Юный ) – персонаж «Песни о Риге», в которой рассказывается, как бог под именем Рига (это Хеймдалль или сам Один) обошел все человеческие дома и стал родоначальником всех сословий: рабов, бондов, ярлов. Самый младший и самый благородный его потомок – Кон юный, то есть «кон унг» – конунг.

Конунг  – князь, племенной и военный вождь, власть которого могла быть наследственной.

Кюна  – королева, жена конунга. Слово «кюна» введено автором и образовано из древнескандинавского слова со значением просто «женщина», так как подлинное слово «дроттинг» до крайности неудобно использовать в русском языке, а слово «королева» требует для пары слово «король», что вызовет у читающего ассоциации с совсем другими временными и национальными эпохами.

Лангскип  – «длинный корабль»; обозначение боевого корабля.

Лживая сага  – сага фантастического содержания, не претендующая, в отличие от саги вообще, на правдоподобие.

Локи  – так называемый Коварный Ас, бог огня, воплощение лжи и коварства. Сказания изобилуют эпизодами, в которых Локи сначала навлекает на богов множество неприятностей, а потом своим хитроумием избавляет от них. Стал отцом трех чудовищ, будущих губителей мира: Фенрира Волка, Мирового Змея и Хель, повелительницы мертвых. В наказание за пакости прикован богами к скале, а богиня Скади в порядке мести за своего отца, погубленного Локи, повесила над ним ядовитую змею. Жена Локи Сигин стоит рядом и держит над ним чашу, в которую капает змеиный яд. Когда Сигин отходит выплеснуть чашу, капли яда капают на Локи и он корчится: от этого происходят землетрясения.

Локоть  – имеется в виду мера длины 44 см.

Мани  – брат Суль, юноша, что возит в колеснице луну.

Мара  – ведьма, душащая спящих. Видимо, персонаж общий в скандинавском и в славянском фольклоре.

Марка  – мера веса, обычно для драгоценных металлов, около 215 г.

Мировой Змей  – чудовищный змей, сын Локи. Он лежит на дне моря и так велик, что обвивает всю землю и сам себя кусает за хвост. Тор однажды пытался сразиться с ним, но он же будет его противником и убийцей в последней битве при конце мира: «Тор умертвил Мирового Змея, но, отойдя на девять шагов, он падает наземь мертвым, отравленный ядом Змея» (МЭ).

Мировой Ясень (иначе Иггдрасиль) – исполинское дерево, на котором держится мир. «Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни. Один корень – у асов, другой – у инеистых великанов, там, где прежде была Мировая Бездна. Третий же тянется к Нифльхейму, и под этим корнем – поток Кипящий Котел, и снизу подгрызает этот корень дракон Нидхёгг. А под тем корнем, что протянулся к инеистым великанам, – источник Мимира, в котором сокрыты знание и мудрость… Под тем корнем ясеня, что на небе, течет источник, почитаемый за самый священный, имя ему Урд. Там место судилища богов» (МЭ).

Мист  – одна из валькирий.

Морской конунг  – предводитель морской дружины, не имеющий никаких земельных владений и прав на власть за пределами своего корабля. Промышляли морским разбоем и за доблесть считали то, что «никогда не спят под закопченной крышей».

Мьельнир  – волшебный молот, оружие Тора, «лучшее из всех сокровищ». Изготовлен карлом по имени Брокк. Имеет свойство при метании всегда попадать в цель и тут же возвращаться в руки к хозяину. По желанию Тора молот делается таким маленьким, что его можно носить за пазухой. Недостатком его названа слишком короткая рукоять, но несмотря на это Мйольнир принес смерть множеству великанов. По происхождению слово «Мйольнир» родственно русскому слову «молния».

Нидхёгг  – дракон, живущий в подземном мире и подгрызающий один из трех корней Мирового Ясеня. Нидхёгг гложет «тела охладелые» «изменников мертвых, убийц и предателей, тех также, что жен соблазняли чужих» (СЭ).

Норны  – низшие женские божества, определяющие судьбы. Три «главные» норны живут у священного источника, их имена Урд, Верданди и Скульд. «Слово „урд“ означает „то, что произошло“ и подразумевает результат поступков, совершенных в прошлом. Имя второй норны, Верданди, означает „то, что есть“ и подразумевает управление процессами, происходящими в настоящем. Младшую норну звали Скульд, что означает „то, чему суждено быть“. Считалось, что она сплетает будущее из нитей прошлого и настоящего» (КМ). «Есть еще и другие норны, те, что приходят ко всякому младенцу, родившемуся на свет, и наделяют его судьбою. Некоторые из них ведут свой род от богов, другие – от альвов и третьи – от карлов… Добрые норны и славного рода наделяют доброю судьбою. Если же человеку выпали на долю несчастья, так судили злые норны» (МЭ). Норнам была посвящена суббота.

Ньёрд  – бог из рода ванов, но живет в Асгарде, будучи отдан богам как заложник мира. «Он управляет движением ветра и усмиряет огонь и воды. Его нужно призывать в морских странствиях и промышляя зверя и рыбу. Столько у него богатств, что он может наделить землями и всяким добром любого, кто будет просить его об этом» (МЭ). Женат на великанше Скади, но детей Фрейра и Фрейю имеет не от нее, а по-видимому, от своей сестры богини Ньёрунн, которая в СЭ и МЭ не упоминается.

Один  – «Один знатнее и старше всех асов, он вершит всем в мире, и как ни могущественны другие боги, все они ему служат, как дети отцу… Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, – его приемные сыновья» (МЭ). Одину человечество обязано знанием рун и умением слагать стихи. У него один глаз: вторым он пожертвовал ради права испить из источника мудрости, но единственным глазом он озирает весь мир, и ничто от него не укроется. Волки и вороны служат ему и являются его священными животными. Описывается Один как высокий одноглазый старик с седой бородой, в серой шляпе. В таком виде он любит бродить среди людей. Считался покровителем воинов и правителей. Днем Одина была среда.

Одноглазый  – прозвище Одина.

Осенние жертвоприношения (пиры) – праздник начала зимы, отмечался в конце октября.

Палаты Павших  – Валхалла.

Перестрел  – древняя мера длины, около двухсот метров.

Песнь о Риге  – см.: Хеймдалль .

Пожиратель Трупов  – см.: Хресвельг .

Праздник Дис  – праздник начала лета, отмечался в конце апреля.

Ран  – морская великанша, что раскидывает сеть и ловит в нее всех утонувших.

Ратная стрела  – специально изготовленная стрела, которую посылали по стране в знак начала войны и призыва к сбору ополчения.

Риг  – «король» по-древнеирландски.

Ринд  – великанша, мать одного из сыновей Одина.

Роздых  – древняя мера расстояния по суше, путь, который можно пойти за один раз без отдыха, около 5 км.

Руны  – священные знаки древнегерманской письменности, раздобытые Одином, который ради них сам себя принес в жертву и девять дней провисел на дереве. Каждая руна имеет буквенное значение и поэтому может быть использована для записей, а также магическое значение, что делает любой предмет с нанесенной руной амулетом, способным оказывать помощь в тех или иных делах. Для магии чаще использовались «старшие» руны, числом двадцать четыре, а для записей – «младшие», шестнадцать.

Рыба  – массивная дубовая балка, которая поддерживала мачту.

Рыжебородый  – прозвище Тора.

Свартальвы (иначе: карлы) – «темные» альвы. Они «завелись в почве и глубоко в земле, подобно червям в мертвом теле. Карлики зародились сначала в теле Имира, и они и вправду червями. Но по воле богов они обрели человеческий разум и приняли облик людей. Живут они, однако же, в земле и в камнях» (МЭ). В СЭ перечислены имена великого множества карлов. Они славятся как искуснейшие мастера, и большинство (если не все) сокровища богов: украшения, оружие, обладающее волшебными свойствами, даже верховые животные и золотые волосы богини Сив – изготовлено руками карлов.

Середина Зимы  – один из важнейших годовых праздников, отмечался пирами и жертвоприношениями. Приходился примерно на начало января.

Середина Лета  – один из важнейших годовых праздников, отмечался около дня летнего солнцестояния. Сохранился в скандинавских странах до сих пор и называется «Мидсоммарен», то есть «середина лета».

Сигмунд  – см.: Сигурд .

Сигурд Убийца Дракона  – величайший герой древнегерманского эпоса. «Сигурд был наиславнейшим из всех конунгов-воителей по своему роду, силе и мужеству». (МЭ). Сын Сигмунда из рода Вельсунгов и Гьердис, дочери конунга Эйлими. Воспитывался вдали от родины у конунга Хьяльпрека, который впоследствии дал ему дружину, чтобы отомстить за убийство отца. Также воспитателем Сигурда был кузнец-колдун Регин, злобный и коварный. Сигурд убил дракона Фафнира и завладел его несметными богатствами. Проскакав сквозь огонь, он разбудил валькирию Брюнхильд и обручился с ней, но колдунья Гримхильд чарами заставила его забыть об этом и сосватать Брюнхильд для Гуннара. Сигурд женился на Гудрун, но убит побратимами из-за подстрекательств оскорбленной его изменой Брюнхильд. Сюжеты о Сигурде имеют множество вариантов и противоречий. Считается, что прообразами героев послужили франкские или бургундские короли IV и V веков, но весьма вероятно, что страшная жестокость сюжетов, переполненных убийствами, отражает представления о ритуальных жертвоприношениях.

Сиротское право  – форма поединков «божьего суда», когда одной из сторон выступала женщина: в этом случае ее противник-мужчина сражался, будучи по пояс закопан в землю. Не смею уверенно утверждать, что описанный обычай бытовал и у скандинавов, но культурные обмен существовал, и они вполне могли быть знакомы с этой славянской формой.

Скади  – одна из богинь, по происхождению дочь великана, в Асгард попала благодаря браку с Ньёрдом. «И часто встает она на лыжи, берет лук и стреляет дичь. Ее называют богиней лыжницей».

Скальдов поэзия  – по своей форме, содержанию и задачам сильно отличалась от того, что называется поэзией в наше время. Ее первостепенное назначение было магическим. Различались хвалебные песни (несколько жанров), которые восхвалением того или иного героя навлекали на него силу и удачу; оценивались очень дорого. Были, наоборот, хулительные песни, которые навлекали на человека беды и служили для обиженной стороны основанием для кровной мести; рассматривались как зловредная ворожба и в некоторых случаях расценивались как преступление, наряду с нанесением физических увечий. Средством выразить магическое воздействие служила форма скальдического стиха. Формальными средствами были в первую очередь аллитерация (созвучия) и хендинги, расположенные в определенном порядке и связывающие строчки в пары, а также кеннинги, хейти и переплетение строчек. Различалось несколько размеров, каждый со своим набором и рисунком упомянутых средств: дротткветт, хрюнхент, квидухатт, рунхент. Для современного восприятия поэзия скальдов трудна, но в древности считалось, что чем стих сложнее по форме и труднее для понимания, тем большим магическим воздействием он обладает. Форма скальдического стиха создавалась для древнескандинавского языка, в котором слова были в основном короткими, а ударение всегда падало на первый слог. Воспроизводить эти особенности в русском языке сложно, и приходится выбирать более просторные размеры или чем-то жертвовать.

Слейпнир  – восьминогий жеребец, на котором ездит Один. Был рожден Локи, который в то время принял облик кобылы.

Смена  – мера расстояния по морю, путь, пройденный без отдыха одной сменой гребцов, около 5 км.

Снека  – корабль среднего размера, мог быть использован и в военных, и в торговых походах.

Суль  – дева, которая правит конями, впряженными в колесницу солнца. Ей приходится торопиться, потому что за ней бежит волк по имени Обман. Брат (родич) Суль – ее брат Мани, который возит по небу луну.

Сэхримнир  – волшебный кабан, мясом которого питаются воины в Валхалле и который каждый раз, будучи съеден, снова оживает наутро.

Тавлеи  – древняя игра на доске вроде шашек.

Телохранители  – лучшие воины, которые в битве стояли по бокам своего вождя и охраняли его.

Тинг  – собрание свободных людей, как правило, ежегодный, но мог собираться и чаще. Был местом разбора судебных дел и принятия общественно важных решений. В особенных случаях созывался «домашний тинг», нечто вроде «общего собрания» – в усадьбе или даже на корабле.

Тор  – ас, стоящий во главе всех. Он сильнее всех богов и людей и постоянно сражается с великанами, осаждающими Асгард. Тор ездит на колеснице, запряженной двумя козлами. Владеет тремя сокровищами: молотом Мйольниром, Поясом Силы и железными рукавицами. Совершил великое множество подвигов и является героем наибольшего числа сказаний. Днем Тора был четверг, вообще самый удачный день недели.

Торсхаммер  – «молот Тора», одно из самых распространенных украшений-амулетов в виде маленького стилизованного молота.

Тролли  – злобные сверхъестественные существа скандинавского фольклора. В источниках часто смешиваются с великанами, но позднее тролли заняли место «мелкой нечисти», обитателей гор и лесов.

Турсы  – племя великанов.

Тюр (иначе: Однорукий Ас). – «Он самый отважный и смелый, от него зависит победа в бою. Его хорошо призывать храбрым мужам. Смелый, как Тюр, называют того, кто всех одолевает и не ведает страха. Он к тому же умен, так что мудрый, как Тюр, называют того, кто всех умней» (МЭ). Когда на Волка хотели надеть цепь Глейпнир, тот потребовал залога, что его освободят, если он не сумеет разорвать цепь. Тюр вложил в пасть Волка свою правую руку, цепь была надета, и Волк, не сумев освободиться, откусил руку Тюра. «И потому Тюр однорукий, и не зовут его миротворцем». Днем Тюра считался вторник, он был покровителем войн и побед.

Умбон  – металлическая бляха в середине щита. Нужна была для того, чтобы клинок, пробивая сам щит, не поранил руку, его держащую.

Фафнир  – дракон, вернее, брат Регина, принявший облик дракона, чтобы охранять свое золото. Сигурд выкопал яму на тропе дракона и убил его, когда тот проползал, снизу вспоров ему брюхо.

Фенрир (иначе: Фенрир Волк или просто Волк) – чудовище, сын Локи и великанши Ангрбоды, будущий губитель мира, которому суждено поглотить луну, солнце и даже самого Одина.

Фрейр  – Бог, сын Ньёрда, а значит, ведет свой род из ванов, но живет в Асгарде. «Нет аса славнее Фрейра, ему подвластны дожди и солнечный свет, а значит, и плоды земные, и его хорошо молить об урожае и мире. От него зависит и достаток людей» (МЭ). Женат на прекрасной девушке из рода великанов, Герд. Но, по некоторым данным, состоял в близких отношениях и со своей сестрой Фрейей, в чем видно отражение древнейшего внутриродового брака.

Фрейя  – богиня, дочь Ньёрда. Ее имя означает «госпожа». «Она всех благосклоннее к людским мольбам, и по ее имени знатных жен величают госпожами. Ей очень по душе любовные песни. И хорошо призывать ее помощь в любви». «А ездит она на двух кошках, впряженных в колесницу» (МЭ). Ей достается половина убитых на поле брани. Мужем Фрейи назван «человек по имени Од», но исследователи считают, что в этом образе отразился тот же Один. Как и положено богине плодородия, зимой она разлучена со своим супругом, страдает, ищет его и оплакивает слезами из красного золота. Днем Фрейи считался понедельник.

Фригг  – старшая из богинь, жена Одина. «Ей ведомы людские судьбы, хоть она и не делает предсказаний» (МЭ). Днем Фригг считалась пятница, она покровительствовала домашнему очагу, любви и плодовитости.

Фюльгъя (иначе: дух-двойник) – сверхъестественное существо, которое является человеку незадолго до смерти. Обычно принимает облик женщины, но может предстать и в виде животного.

Хёвдинг  – от слова «хёвид» – голова, то есть «главарь»; правитель области, избираемый тингом из местной знати, и вообще предводитель в широком смысле.

Хеймдалль  – «Его называют белым асом. Он велик и священен. Он сын девяти дев, и все они сестры. Еще зовут его Круторогий и Златозубый. Он страж богов и обитает у края небес, чтобы охранять мост от горных великанов. Ему нужно меньше сна, чем птице. Как ночью, так и днем видит он на сотни поприщ. И слышит он, как растет трава на земле, и шерсть на овце, и все, что можно услышать. Есть у него рог, что зовется Гьяллархорн, и когда трубит он, слышно по всем мирам» (МЭ). Под именем Рига Хеймдалль когда-то обошел человеческие роды и дал начала сословиям: рабам, бондам, ярлам, конунгам.

Хейти  – замена имен, поэтический прием метафорического обозначения.

Хель  – дочь Локи и великанши Ангрбоды. «А великаншу Хель Один низверг в Нифльхейм и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней или от старости. Там у нее большие селения, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки… Она наполовину синяя, а наполовину – цвета мяса, и ее легко признать потому, что она сутулится и вид у нее свирепый» (МЭ).

Хельги сын Хьерварда  – древний герой, возлюбленный валькирии. Вообще имя Хельги означает «посвященный (богам)»; его носили многие герои сюжетов со смертельным исходом, и это наводит на мысль, что прообразом данных сюжетов послужили обряды с человеческими жертвоприношениями. Спутницей героя почти всегда является женщина, часто валькирия, что опять-таки может быть воспоминанием о жрице, управлявшей этими обрядами.

Хельги Убийца Хундинга  – герой скандинавского эпоса, славнейший и прекраснейший из всех до рождения Сигурда.

Хёльд  – богатый землевладелец, способный выставить собственную дружину.

Хендинг  – внутренняя рифма скальдического стихосложения, состоящая в совпадении ударных слогов, расположенных в определенном порядке. Например: с поля – вольно, век  – светлый.

Хирдман  – воин из высшего слоя дружины.

Хлин  – богиня Асгарда. Она «приставлена охранять тех, кого Фригг хочет уберечь от опасности» (МЭ).

Хорнунг  – сын свободного человека от рабыни. В древности, когда на все судебные решения очень сильно влияло общественное положение сторон, происхождение определяло права.

Хресвельг  – орел-великан, сидит на краю небес и взмахами крыльев рождает бури.

Хугин и Мунин  – вороны Одина. «Два ворона сидят у него на плечах и шепчут на ухо обо всем, что видят или слышат… Он шлет их на рассвете летать над всем миром, а к завтраку они возвращаются. Он них-то и узнает он все, что творится на свете» (МЭ).

Хюльдра  – мелкая нечисть вроде лесовицы. Может прикидываться красивой девушкой, только с хвостом.

Черные руны (Сварт-руны) – «находящие применение в некромантии и близких к ней искусствах для установления связи с духами ушедших» (А. Платов). С ними связаны Руны Волшбы, способные, по «Старшей Эдде», наслать «безумье и муки, бред и тревогу, отчаянье, боль».

Штевень  – приподнятая оконечность кормы или носа корабля. Передний штевень украшался резным изображением какого-либо животного, которое нередко давало кораблю название.

Щитовой брус  – верхний брус корабельного борта, на который крепились во время плавания щиты.

Эгир  – морской великан, отец девяти дочерей, которых зовут Вал, Волна, Всплеск, Бурун, Прибой, Рябь, Небесный Блеск, Кровавые Волосы, Голубка.

Эйрир  – мера веса драгоценных металлов, одна восьмая часть марки, то есть около 27 г. Судя по тому, что профессиональный наемный воин получал в год эйрир серебра, в то время это были большие деньги.

Эрна дочь Херсира  – персонаж «Песни о Риге», дочь Вождя (Херсира), сосватанная в жены для Ярла. Описывается как «дочь его умная, с белым лицом, с тонкими пальцами».

Ярл  – правитель или военачальник, назначаемый конунгом, исполнитель важных поручений вроде сбора дани, то есть тот, кто распоряжается от лица более высокого властителя. В текстах автор называет ярлом знатного человека, который руководит отрядом конунговых войск, а не только собственной дружиной. Звание это сохраняется за человеком и после исполнения поручения. Также ярлом называется наследник конунга. В исторической традиции конунгами называли конунговых сыновей, если им было больше 12 лет и они номинально руководили войсками, но автор посчитал, что слишком много конунгов в одном месте ни к чему.

Ярл  – персонаж «Песни о Риге», родоначальник высшего общественного слоя. Есть мнение, что слово «ярл» однокоренное с русским «орел» и первоначально служило прозвищем лучшего воина в дружине.

Указатель имен и названий [30]

Альвкара  – валькирия, Дева Грозы, покровительница Вигмара Лисицы. Защитив его в битве вопреки приказу Одина, была погружена в долгий сон. (СЗ, ПА [31] )

Альрик Сновидец  – колдун с Квиттингского Запада, толкователь снов. На втором году войны, после Битвы Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из четырех призраков Острого мыса.

Асвальд Сутулый , сын Кольбейна Косматого, – фьялленландский ярл, сподвижник Торбранда конунга и частично Торварда конунга, отец Эйнара Дерзкого. (СК, КГ, ЯЯ)

Аскегорд (Ясеневый Двор) – усадьба фьялленландских конунгов в Аскефьорде. Главное здание выстроено вокруг живого ясеня.

Аскефьорд (Фьорд Ясеня) – центральная область Фьялленланда, место жительства конунгов и других знатнейших родов.

Асольв Непризнанный  – единственный сын Фрейвида Огниво, рожденный от рабыни, сводный брат Хёрдис Колдуньи. После гибели отца унаследовал его дом и имущество, но получил прозвище Непризнанный, поскольку Фрейвид не успел его узаконить. Имел дочь Эйру, ставшую женой слэттенландского конунга Хельги, и сына Лейкнира. (СК, ПА)

Барскуги  – одно из северных племен Морского Пути (Барланд). Имеет в основном лесистую территорию, живет скотоводством и меховой торговлей.

Бергвид Черная Шкура  – квиттингский конунг, сын Стюрмира Метельного Великана и Даллы из рода Лейрингов. В годовалом возрасте лишился отца, трехлетним попал в плен вместе с матерью, был продан в рабство и вырос за морем под чужим именем, не зная, кто он такой. В возрасте восемнадцати лет начал борьбу за власть над Квиттингом. Много лет вел жизнь «морского конунга» и мстил фьяллям, пользовался покровительством ведьмы Дагейды. Какое-то время был признанным конунгом некоторых квиттингских областей. Был убит на поединке Торвардом Рваной Щекой. Оставил дочь Даллу. (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Битва Конунгов  – сражение первого года войны между квиттами и фьяллями, состоялась на западном побережье Квиттинга. Выиграна фьяллями. Название получила из-за того, что войсками руководили Торбранд конунг и Стюрмир конунг. Последний погиб сразу после этой битвы, попытавшись бежать от преследования в Медный Лес. (СК)

Битва Чудовищ  – сражение третьего года войны между квиттами и фьяллями, состоялась на восточном побережье Квиттинга, выиграна фьяллями. Название получила из-за того, что обеими сторонами использовались чары, творящие чудовищ. (КГ)

Большой Тюлень  – дух-покровитель западного побережья Квиттинга, имевший облик огромного тюленя. (СК)

Бьяртмар Миролюбивый , иначе Безбородый  – конунг раудов, отец кюны Ульврун.

Вальдона  – валькирия, Дева Сумерек, переносит павших в чертоги Одина. (ЩП)

Вандры  – самое северное из племен Морского Пути, частично занимает побережье замерзающего на зиму Ледяного моря и соседствует с кочевыми полудикими племенами других языков. Сами вандры не имеют пригодной для обработки земли, живут скотоводством, рыбной ловлей, охотой и меновой торговлей. Имеют самую архаичную общественную структуру, не имеют верховной власти, каждый знатный человек по своей воле распоряжается территорией, на которую в силах распространить свое влияние. Много промышляют морским разбоем, поэтому среди других племен Морском Пути имеют репутацию дикарей и разбойников.

Вигмар Лисица , сын Хроара, – первый хёвдинг Медного Леса. Происходит из малознатного рода Квиттингского Севера, в начале Фьялленландской войны был вынужден покинуть родные места и обосновался на северной окраине Медного Леса, на Золотом озере, где приобрел большую силу и влияние. Пользовался покровительством Грюлы – лисицы-великана, духа Квиттингского Севера. Владел чудесным копьем Поющее Жало. Имел полтора десятка детей. Первая жена – Рагна-Гейда из рода Стролингов, вторая – Хильдвина из рода Хетбергов, бывшая жена Бергвида Черной Шкуры.(СЗ, КГ, ВЗ, ПА, ЛЧ)

Вильмунд сын Стюрмира  – старший сын Стюрмира Метельного Великана, воспитанник Фрейвида Огниво, был обручен с его дочерью Ингвильдой. Во время отсутствия в стране отца, поддавшись влиянию своей мачехи Даллы, провозгласил себя конунгом квиттов, но через несколько месяцев попал в плен к Торбранду конунгу и был принесен в жертву Одину. (СК)

Винденэс (Ветровой мыс) – место жительства конунгов Квартинга, там же находится один из двух постоянно действующих торгов Морского Пути.

Волчий камень  – святыня святилища Тюрсхейм на Остром мысу. Обладал способностью произносить пророчества. После гибели независимости Квиттинга был выброшен Тюром в Медный Лес с предсказанием, что камень запоет, когда новый конунг квиттов возложит на него руку. (СК, КГ)

Восточный Ворон  – дух-покровитель Квиттингского Востока. Мог принимать облик ворона или человека. (ЩП)

Гранны  – одно из самых южных племен Морского Пути. Живут скотоводством и земледелием.

Гримкель Черная Борода , сын Бергтора Железного Дуба и Йорунн, – хёвдинг Квиттингского Юга, из рода Лейрингов, брат кюны Даллы и дядя Бергвида Черной Шкуры. Некоторое время был конунгом квиттов. Погиб в одной из первых битв Бергвида в борьбе за власть. (СК, КГ, ВЗ)

Грюннинги  – одно из восточных племен Морского Пути, живет скотоводством, земледелием и торговлей.

Даг Кремневый , сын Хельги Птичьего Носа – хёвдинг Квиттингского Востока. Был женат на Борглинде из рода Лейрингов, имел детей Халькеля, Дагварда и Хельгу. (ЩП, ВЗ)

Дагейда  – ведьма Медного Леса, дочь великана Свальнира от Хёрдис Колдуньи. Осталась последней из рода квиттингских великанов. (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Далла дочь Бергтора  – вторая жена квиттингского конунга Стюрмира по прозвищу Метельный Великан. Отличалась тщеславной, себялюбивой натурой, хитростью, но недалеким умом. Овдовела в молодости, с трехлетним сыном Бергвидом была продана в рабство, где и умерла после того, как ее сын вырос и отправился бороться за отцовское наследство. (СК, ЩП, КГ, ВЗ)

Дракон Битвы  – меч с головой дракона на рукояти, с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом Торбранду конунгу, далее передавался по мужской линии в его роду. Обладал способностью приходиться по руке любому, кто его возьмет, приносить победу в любом сражении, но сам решал, когда ему покинуть очередного владельца. (СК, ЛЧ)

Дракон Памяти  – серебряный кубок в виде дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, но довольно рано перешел от него в род квиттингских Лейрингов, а потом к ведьме Дагейде, дочери Свальнира. Открывал доступ к Источнику Мимира, то есть к божественному сознанию, но только для подготовленного человека. (ВЗ, ЯЯ)

Дракон Судьбы  – золотое обручье в виде свернувшегося дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом его жене Хёрдис Колдунье, далее передавался по наследству ее потомками. Обладал способностью приносить удачу владельцу, при условии, что был получен по добровольному соглашению. В противном случае приводил к гибели. (СК, ЛЧ)

Золотое озеро  – озеро на северной границе Медного Леса. Называется так потому, что всем чужакам представляется, будто его дно выложено золотыми самородками. (СЗ)

Ингвильда дочь Фрейвида  – ясновидящая. Сводная сестра Хёрдис Колдуньи, жена Хродмара Удачливого. (СК)

Ингирид дочь Бьяртмара  – младшая дочь конунга раудов. Была первой женой Эрнольва Одноглазого, но вскоре погибла, не оставив потомства. (СЗ)

Кар Колдун  – колдун, жил в доме Даллы перед тем как она попала в рабство. Сам себя лишил жизни ради мести врагам и стал один из призраков Острого мыса. (КГ, ВЗ, ЛЧ)

Кварги  – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квартинг. Живет сельским хозяйством и торговлей, на их территории располагается Винденэс, один из двух постоянно действующих торгов.

Квитты  – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квиттинг. Земля его имеет благоприятный климат для сельского хозяйства, а также располагает большими запасами хорошей железной руды.

Лейринги  – один из знатнейших родов Квиттингского Юга, живший на Остром мысу. Имел многочисленные родственные связи с конунгами как Квиттинга, так и других земель. В течение нескольких веков владел кубком Дракон Судьбы.

Медный Лес  – внутренняя область полуострова Квиттинг, сохранившая наибольшее количество нечеловеческих существ и колдовских сил. Обладает также большими запасами железной руды высокого качества, из-за чего всегда являлась объектом притязаний.

Модольв Золотая Пряжка  – фьялленландский ярл, родственник Хродмара Удачливого. Погиб в битве в Пестрой долине. (СК, КГ)

Морской Путь  – двенадцать близкородственных по языку и культуре племен. Называется так потому, что все племенные территории имеют выход к морю и от любого из них можно морем добраться до любого. Оно же – Сэвейг.

Оддбранд Наследство  – колдун, происходит из дома Фрейвида Огниво, был помощником и советчиком Ингвильды дочери Фрейвида, а потом, вместе с ней попав во Фьялленланд, занял то же место при Хёрдис Колдунье. (СК, ЯЯ, ЛЧ)

Озеро Фрейра  – место жительства квиттингских конунгов. На озере находилось главное святилище квиттов – Мыс Коней, в котором был убит Бергвид Черная Шкура.

Острый мыс  – южная оконечность Квиттинга, место жительства южных хёвдингов, владение рода Лейрингов. На Остром мысу проводился общий тинг племени квиттов и было торговое место. В ходе войны был разорен, потом попал под власть Хильды Отважной и понемногу возродился.

Поющее Жало  – волшебное копье, когда-то принадлежало оборотню Старому Оленю. Имело свойство издавать поющий звук перед тем как нанести смертельный удар. Досталось Вигмару Лисице, после чего было заклято таким образом, что не может нанести вреда своему владельцу и само возвращается в руки после броска. (СЗ)

Престол Закона  – скала на Остром мысу, с которой во время тинга произносились речи.

Рам Резчик  – кузнец, резчик, чародей с восточного побережья Квиттинга. Участвовал в Битве Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из призраков Острого мыса. (КГ)

Рауды  – одно из срединных племен Морского Пути. Живет в основном скотоводством и торговлей. Отличается тем, что в нем власть с некоторых пор передается по женской линии.

Регинлейв  – валькирия, Дева Грозы, покровительница рода фьялленландских конунгов. Помогает в битве каждому из них, но только пока он не женат. Раз в девять поколений сама становится женой очередного конунга и рождает сына. Таким образом является не только покровительницей, но и кровной родственницей каждого конунга фьяллей в той или иной степени. (СК, СЗ, ЛЧ)

Свальнир  – последний из рода квиттингских великанов, жил в Медном Лесу. Обладал способностью не бояться дневного света и принимать облик обычного человека. Владел тремя сокровищами свартальвов: мечом Дракон Битвы, обручьем Дракон судьбы и кубком Дракон Памяти. Взял в жены женщину по имени Хёрдис Колдунья, имел от нее дочь Дагейду. Был убит фьялленландским конунгом Торбрандом по наущению Хёрдис. (СК, КГ)

Сельви Рассудительный  – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов, потом его сына Торварда Рваной Щеки. Брат-близнец Слагви Хромого. (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Сиггейр Голос Камня  – колдун, прорицатель, жрец святилища Тюрсхейм. Был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из призраков Острого мыса. (СК, КГ)

Слагви Хромой  – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов. Охромел в битве в Пестрой долине, после чего унаследовал отцовскую кузницу. Брат-близнец Сельви Рассудительного, отец Сэлы и Сольвейг Красотки. (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Слэтты  – одно из восточных племен Морского Пути. Имеет климат, благоприятный для сельского хозяйства, и положение, благоприятное для торговли, поэтому считается одним из самых богатых, могущественных и высокоразвитых племен.

Сольвейг Красотка (Сольвейг Младшая) – дочь Слагви Хромого, невестка Эрнольва Одноглазого. (ЯЯ)

Сольвейг Старшая  – дочь Стуре-Одда, по прозвищу Светлый Альв Аскефьорда. Была взята морскими великаншами в качестве платы за помощь в войне, после чего стала духом-покровителем Аскефьорда. (СЗ, КГ, ЯЯ)

Старый Олень  – колдун с Квиттингского Севера, оборотень, живой мертвец, пятьсот лет после смерти охранявший в могиле свои сокровища, в том числе копье Поющее Жало. Был окончательно уничтожен Вигмаром Лисицей, после чего стал легендой. (СЗ)

Сторвальд Скальд  – эльденландец по происхождению, знаменитый скальд, жил при дворе разных конунгов Морского Пути. (СЗ, ЩП)

Стоячие Камни  – святилище на священной горе Раудберге, в самом сердце Медного Леса. По преданию, построено великанами. Содержалось хозяевами ближайшей усадьбы Кремнистый Склон, то есть людьми рода Фрейвида Огниво. (СК, КГ, ПА)

Стролинги  – знатный род Квиттингского Севера. Был изгнан из своих владений, когда Квиттингский Север оказался под властью раудов, частично был истреблен, после обосновался в Медном Лесу и там снова приобрел силу и влияние. (СЗ)

Стуре-Одд  – кузнец и чародей Аскефьорда, отец Сельви, Слагви и Сольвейг Старшей. (КГ)

Стюрмир Метельный Великан  – квиттингский конунг. Отличался отвагой и упрямством, проиграл Битву Конунгов и вскоре был убит ведьмой Хёрдис, которая мстила ему за своего отца Фрейвида Огниво. От первой жены имел сына Вильмунда, от второй – Бергвида. (СК, СЗ, ЩП)

Тиммеры  – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством и торговлей.

Торбранд Погубитель Обетов, сын Тородда, – конунг фьяллей. Начал войну с Квиттингом, был убит на поединке Хельги ярлом, сыном Хеймира конунга. Был женат вторым браком на Хёрдис Колдунье. Оставил от нее единственного сына и наследника – Торварда Рваную Щеку. (СК, СЗ, ЩП, КГ, ПА)

Торвард Рваная Щека  – конунг Фьялленланда, сын Торбранда Погубителя Обетов и Хёрдис Колдуньи. Один из величайших воинов Морского Пути, особенно прославился завоеваниями уладских земель. Был женат на слэттенландке Ингиторе дочери Скельвира, оставил сыновей Торбранда и Торлейва. (ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Тюлений Камень  – скала на западном побережье Квиттинга, под которой жил Большой Тюлень.

Тюрсхейм  – святилище на Остром мысу, посвященное Тюру. Славилось огромными столбами ворот, украшенными резьбой, и Волчьим камнем, который произносил пророчества, пока не был выброшен из святилища самим Тюром. (СК, КГ)

Ульврун дочь Бьяртмара  – кюна раудов, дочь Бьяртмара Миролюбивого, двоюродная сестра Торбранда Погубителя Обетов и тетка Торварда Рваной Щеки. После гибели брата осталась единственной наследницей отца и была провозглашена правительницей. Не имела сыновей, передала власть дочери Инге-Ульвине, после чего в Рауденланде вошло в традицию передавать престол по женской линии.

Фрейвид Огниво  – хёвдинг Квиттингского Запада времен начала войны с Фьялленландом. Был убит Стюрмиром конунгом, и их раздор считался одной из важнейших причин поражения квиттов. Имел детей Асольва, Хёрдис, Ингвильду. (СК)

Фьялли  – одно из северных племен Морского Пути. Почти не имеет земледелия, живет скотоводством и рыбной ловлей. Традиционно воинственное племя, хранящее многие тайны боевых искусств.

Хеймир Наследник , сын Хильмира, – конунг слэттов. Был женат первым браком на квиттинке Хельге, имел от нее сына по имени Хельги, вторым браком – на Асте, от нее имел сына Эгвальда и дочь Вальборг. (ЩП, ПА, ЛЧ)

Хёрдис дочь Фрейвида  – колдунья, жена фьялленландского конунга Торбранда сына Тородда, мать конунга Торварда Рваной Щеки. Родилась на Квиттинге, дочь Фрейвида Огниво, хёвдинга Квиттингского Запада, от рабыни из племени круитне. Обладала врожденными способностями к колдовству и невыносимым характером. Спровоцировала войну между Квиттингом и Фьялленландом, длившуюся с перерывами около тридцати лет. Попала в плен к великану Свальниру и прожила с ним около двух лет, после чего стала женой Торбранда конунга, который убил великана и вместе с его женой получил меч Дракон Битвы. Кроме Торварда, имела дочь Дагейду, ведьму Медного Леса. (СК, КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Хельга дочь Хельги  – дочь Хельги Птичьего Носа, хёвдинга Квиттингского Востока. Обладала неразвитыми задатками ясновидения, пользовалась покровительством Восточного Ворона. Была первой женой Хеймира конунга и матерью его старшего сына и наследника Хельги. (ЩП, ПА)

Хельги Птичий Нос  – хёвдинг Квиттингского Востока времен начала Фьялленланской войны. Отец Дага Кремневого и Хельги, жены Хеймира конунга. (ЩП)

Хильмир Купец  – конунг слэттов, отец Хеймира конунга. (ЩП)

Хорды  – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством.

Хродмар Удачливый, сын Кари ярла, – фьялленландский ярл. Муж Ингвильды дочери Фрейвида и через нее родственник кюны Хёрдис, которую всю жизнь очень не любил. (СК, СЗ, КГ)

Эгиль Угрюмый  – эльденландец по происхождению, знаменитый корабельный мастер. Все созданные им корабли обладали начатками души и разума, и у каждого на переднем штевне помещалась голова того или иного животного с рогами. (ЩП, КГ)

Эльвенэс (Речной мыс) – центральное поселение Слэттенланда, место проведения общеплеменного тинга, постоянно действующего торга и место жительства слэттенландских конунгов.

Эренгерда , дочь Кольбейна Косматого, – сестра Асвальда Сутулого, в молодости была первой красавицей Аскефьорда и какое-то время считалась невестой Торбранда конунга, но стала женой Хьерлейва Беспалого. (КГ)

Эрнольв Одноглазый , сын Хравна, – родственник Торбранда конунга и Торварда конунга, ланд-хёвдинг Фьялленланда. Переболев «гнилой смертью», ослеп на левый глаз. (СЗ, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Notes

1

Одно из положений раннесредневекового права: если женщина участвовала в судебном поединке против мужчины, то он бился по пояс закопанным в землю.

(обратно)

2

Подобной неуязвимостью обладал Сигурд Убийца Дракона.

(обратно)

3

«Старшая Эдда», пер. С Свириденко.

(обратно)

4

Этот род услуги женщины мужчине считался, среди некоторых других, показателем любовной связи.

(обратно)

5

Во всех работах о берсерках обязательно упоминается, что «в ярости они кусали свои щиты».

(обратно)

6

Поскольку через волосы особенно легко сглазить человека, гребень, то есть предмет ухода за ними, требовалось оберегать особенно тщательно.

(обратно)

7

Имеется в виду некое, предполагаемое исследователями явление: в результате особых тренировок человек приобретал контроль над своей внутренней энергией, который позволял незащищенной коже выдерживать без повреждения удар холодного оружия. Правда, не всякого и не всегда. Считается, что «железная рубашка» входила в способности берсерков, той их части, которую составляли не психически ненормальные «люди-звери», а те, кто расширял способности организма путем тренировок.

(обратно)

8

Волчья мать – нечто вроде скандинавской Бабы-Яги, которая в своей избушке прячет волков от охотников. Вероятно, в древности ее задача была противоположной.

(обратно)

9

Широко известный в мифологии мотив, в Скандинавии представлен сюжетом о Велунде.

(обратно)

10

Еще один подвиг Сигурда: он восемь ночей провел на ложе с Брюнхильд, положив между нею и собой обнаженный меч, дабы ненароком не совершить того, что было бы нечестно по отношению к ее жениху Гуннару, в облике которого он явился к ней.

(обратно)

11

«Старшая Эдда» Речи Высокого.

(обратно)

12

«Уриск из Ущелья Завываний», пер. С. Шабалова.

(обратно)

13

Такой сплав употреблялся в древности: в нем 75–80 процентов золота и 20–25 процентов меди. Имел магическое значение, как пишет А. Платов, «соединение меди и золота в одном материале позволяет объединить воздействие мужских и женских ипостасей сил плодородия».

(обратно)

14

Намек на сказание о Торе: козлов, которые запряжены в его упряжку, можно зарезать и съесть мясо, но нельзя трогать кости, и тогда Тор прикосновением Мйольнира может снова оживить их.

(обратно)

15

Объявление вне закона – высшая мера наказания, как правило, за убийство. Жизнь объявленного вне закона правовыми нормами не охранялась, и ему приходилось скрываться.

(обратно)

16

«Старшая Эдда» пер. С. Свириденко.

(обратно)

17

Конем девяти миров называется колдовской (шаманский) посох, потому что при помощи посоха шаман путешествует через миры.

(обратно)

18

Ульвхеднар – «волкоглавый», еще одна разновидность берсерков.

(обратно)

19

Использовано несколько строк из «Старшей Эдды», пер. А. Корсуна.

(обратно)

20

Отрывок из «Перечня Инглингов» скальда Тьодольва из Хвинира, пер. С. В. Петрова. Смерть в огне конунга Ингъяльда произошла предположительно в VII веке. Вор дома – огонь. Рэннинг – местность в Швеции.

(обратно)

21

Цитата из «Старшей Эдды», встреча Сигурда и Брюнхильд.

(обратно)

22

Пока новорожденному не дано имя, он еще не считался человеком и его убийство не было преступлением. Видимо, этот обычай поддерживался в интересах неимущих родителей, которым давал возможность избавляться от «лишних» детей.

(обратно)

23

«Старшая Эдда». Речи Высокого. Пер. А. Корсуна.

(обратно)

24

В случае насилия над ней знатная женщина получала за бесчестье денежную компенсацию, равную по стоимости вире за убийство.

(обратно)

25

Это считается самым известным показателем любовной связи.

(обратно)

26

Роман «Ясень и яблоня», то есть том седьмой.

(обратно)

27

То есть под луной.

(обратно)

28

Бергелюнг – Горный Вереск, Льюнгвэлир – Вересковые Поляны. В волнении Торвард конунг спутал усадьбу Скельвира с одной из усадеб Аскефьорда.

(обратно)

29

«Младшая Эдда» в переводе О. А. Смирницкой, далее: МЭ.

(обратно)

30

В указатель включены не все персонажи, а только переходящие. Мифологические персонажи и понятия см. в «Пояснительном словаре».

(обратно)

31

Сокращение названий произведений цикла: СК – «Стоячие Камни», СЗ – «Спящее золото», ЩП – «Щит побережья», КГ – «Корни гор», ВЗ – «Ведьмина звезда», ПА – «Перстень альвов», ЯЯ – «Ясень и яблоня», ЛЧ – «Лань в чаще».

(обратно)

32

(обратно)

Оглавление

Краткое изложение предшествующих событий

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Пояснительный словарь

Указатель имен и названий [30]

Реклама на сайте