«Подарок инкассатору»

Подарок инкассатору (fb2) - Подарок инкассатору [litres] (Пограничные возможности - 1) 2385K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Михайлович Константинов

Евгений Константинов Подарок инкассатору

Серия «Наши там» выпускается с 2010 года

© Константинов Е. М., 2019

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2019

© «Центрполиграф», 2019

* * *

Часть первая Чудесный блокнот

По субботам Виктора Кармазова назначали старшим маршрута. Сборщиком бегал Михалыч, которому предстояло проинкассировать с полсотни точек и к тому же получить очень неплохое дополнение к своей зарплате в виде чаевых. Михалыч проработал в инкассации семнадцать лет и последние десять кормился только на этом блатном маршруте, обслуживающем большинство магазинов Тушина. Виктор же устроился в банк сравнительно недавно, поэтому бегал сборщиком в самые «малохлебные» дни.

Впрочем, в пятницу тоже отстегивали неплохо: в столовых кассирши, сдававшие в опломбированных сумках дневную выручку, совали инкассатору в лапу копеек по тридцать – сорок, в билетных кассах и станциях техобслуживания перепадало – по полтинничку, а в продуктовых магазинах – по рублю, на который можно было купить, к примеру, две бутылки пива.

Виктору запомнился первый инструктаж Михалыча. «Если в накладной расписался, – наставлял тот, – сумку взял, а рубля не видать ни зги, с серьезным видом воздень указательный палец и пафосно объяви – сегодня пятница! И сделать это – необходимо! В противном случае в следующую пятницу вновь рубль зажмут, а это непорядок, конфликтд со всеми вытекающими». Михалыч именно так и говорил – «конфликтд».

…Накануне Виктор, инкассируя очередной магазин, избежал такого конфликтда, напомнив про пятницу старшему кассиру продуктового магазина Александру Ивановичу. Тот спохватился, извинился, выхватил из кармана рубль, вручил, улыбаясь. После чего доверительно положил руку инкассатору на плечо:

– Слушай, Витек, ты как-то говорил, что рисуешь неплохо?

– Ну, как неплохо… – пожал плечами инкассатор.

С Александром Ивановичем Виктор жил в одном доме, в соседних подъездах. Но познакомились они только в этом магазине, когда кассир сдавал, а Виктор принимал у него деньги. Оказалось, что оба любят рыбалку, и потом даже как-то вместе скоротали вечерок с удочками на берегу протекающей по Тушину речки Сходни. Рыбу, правда, не поймали, зато посидели душевно, выпили, поболтали, узнали, что, кроме всего прочего, один пишет книги, другой – картины…

– Слушай, я тут очередную нетленку наваял, называется «Криминальная рыбалка»… – проникновенно сказал Александр Иванович.

– Почему криминальная?

– Так детектив же! Хотя над названием можно подумать, – отмахнулся писатель. – Я про то, что не мог бы ты к роману иллюстрации сделать, все-таки сам рыбак, разберешься, что к чему. А я проставлюсь, естественно…

– О чем роман-то?

– Ну… там мочат всех и каждого, баб насилуют, мужикам головы отрубают, расстреливают, живьем сжигают…

– А рыбалка тут при чем?

– Так во время нее все и происходит. Да ты прочти, там такая динамика, не оторвешься. – Писатель-кассир выдвинул ящик стола, достал толстую папку и блокнот. На обложке блокнота была известная иллюстрация Василия Перова «Рыболов».

– Вот! Блокнотик я тебе дарю. В нем и рисуй, бумага хорошая, мелованная.

– Чего рисовать-то? – уточнил Виктор.

– Да все, что понравится. Инессу эту, на фашистку похожую, изобрази; повешение хозяина базы; нарисуй, как девчонку в колодец опускают. Только порнушечных сцен не надо, все равно цензура не пропустит. Так, грудь девичью оголи, и достаточно. А вот пожары – это хорошо, хорошо… Ну, и рыбалка, конечно. Типа, в оптическом прицеле убийцы – рыбачок в лодке со спиннингом в руках…

Работа в вечернюю смену имела хотя бы то преимущество, что можно было хорошенько выспаться и прийти на работу, что называется, огурцом. Сегодня это было тем более важно, потому что накануне по окончании маршрута Виктор не только традиционно раздавил с коллегами пузырек на троих, но еще и неслабо догнался дома. Традиция пятницы заключалась в том, что сборщик во время маршрута затаривался бутылкой водки и легким закусоном и после того, как в отделении банка ценности сдавались на хранение кассирам, а оружие – дежурному, инкассаторы с чистой совестью возвращались в машину, выпивали по стакану, третью дозу оставляли водителю и расходились по домам.

Так было заведено. И если бы не переданная писателем папка с «нетленкой», Виктор, вернувшись домой, сварганил бы себе пельмешки, умял бы их под бутылочку пивка и завалился спать.

Но по дороге домой в пустом трамвае инкассатор открыл рукопись и стал читать. Сначала там было про каких-то бандюков, собиравшихся за что-то отомстить неким рыболовам. Потом началось непосредственно про рыбалку, и Виктор так увлекся, что даже пропустил свою остановку. И как тут было не проворонить, когда читаешь такое:

«Вскоре на столике появились черный хлеб, пахучие помидорчики, бледно-розовая редиска, зеленый лучок, маринованные белые грибочки, пара бутылочек пива и бутылка водочки. Марат открыл банку тушенки и, завернув крышку вокруг обструганной палки, пристроил ее к огню – разогреваться. Когда в висящем над костром котелке закипела вода, добавил к уже варившейся картошке головку репчатого лука, щучьи головы и потрошеных окуней. После чего рыбаки налили в стопочки по пятьдесят граммов и, чокнувшись – за улов, выпили.

– Хорошо-то как! – жмурясь от удовольствия, сказал Марат…»

Спохватившись, Виктор подбежал к кабине вагоновожатого и попросил тормознуть. Тот не стал вредничать, трамвай остановил и единственного пассажира выпустил. А Виктор, выскочивший на освещенную фонарями улицу Свободы, домой торопиться не стал. Присел на лавочку, открыл подаренный Александром Ивановичем блокнот и на первой же странице быстренько изобразил карандашом сцену, в которой два рыбака, абсолютно довольные жизнью, сидя за богатым закуской столом, чокаются наполненными стопочками.

Рисовал, а у самого слюнки текли!

Дома, как только разделся и умылся, сразу рванул к холодильнику. Пельмени готовить не стал, закуской под первую стопку стали кусочек бородинского, тонко порезанное сало из морозилки и соленый огурец. Хорошо-то как!

Чтобы стало еще лучше, быстро почистил пяток крупных картофелин, порезал ломтиками, кинул на сковороду с подсолнечным маслом, туда же покрошил луковицу, а когда яство слегка поджарилось, посолил, поперчил красным молотым перцем и кинул сверху три листика лаврушки. Пока дожаривалось, вернулся к рукописи.

«Водочка под горячую, благоухающую уху пошла замечательно. Однако трапеза неожиданно была прервана. Игорь узнал в проплывающей недалеко от берега лодке знакомых спиннингистов.

– Эй, Макс, Валентина, давайте к нам на уху! – крикнул он.

– О! Привет, Игорек, здорово, Марат! – Макс остановил лодку.

– Давайте сюда! Ушица только что с костра! – Для пущей наглядности Игорь поднял ложку и початую бутылку…»

Виктор не удержался, наполнил стопку и выпил не закусывая. Хорошо!

«Помимо четырех бутылок пива Макс выставил на стол пузатую фляжку – со спиртным, Валентина достала из рюкзачка колбасу «Одесскую» и три консервные баночки с паштетами. Впрочем, эти консервы они так и не открыли. Все налегли на уху, и, когда тарелки и котелок опустели, а от окуней и щучьих голов остались одни косточки, захмелевшие рыбаки были в состоянии закусывать лишь овощами да грибочками…»

Виктор схватился за карандаш. Описываемая сцена на берегу Рузского водохранилища стояла у него перед глазами, и, когда картошка на сковороде начала подгорать, картинка была в деталях отображена на второй странице блокнота. Рисовал Виктор быстро…

Но, поставив внизу рисунка подпись и закрыв блокнот, он больше не думал ни о карандаше, ни о рукописи. Картошечка, хоть и слегка подгоревшая, была изумительно вкусной. Такую он ел, служа на границе, и называли картошку почему-то «шмель». Как ложился спать, Виктор не запомнил, наверное, потому, что в бутылке осталось совсем чуть-чуть, на донышке…

Утром убрал ее в холодильник. Сегодня после маршрута он вновь собирался выпить с Михалычем, но по традиции на этот раз угощать будет напарник и поставит он не одну поллитровку, а две – потому как суббота, банный день.

Все-таки работа во вторую смену имела и недостаток – пообщаться с друзьями можно было только в выходные, а они у Виктора приходились на воскресенье и понедельник. Такая вот специфика опасной профессии. И если бы не рисование, Виктор просто не знал бы, чем занять время с утра и до трех дня, когда пора было выдвигаться на работу.

Обзаводиться семьей он не спешил, считая, что сначала в жизни надо обустроиться, а для этого необходимо как минимум получить высшее образование, поэтому поставил себе цель – поступить в полиграфический институт. В том, что поступит с первого раза, Виктор не сомневался. Не сомневался и в том, что благодаря таланту художника, который пока не оценен публикой, станет известным и богатым. Хотя бы потому, что ему самому очень нравились свои рисунки. Нравились аж до трепета, до восторга.

Вспомнив, что вчера что-то рисовал, Виктор нашел блокнот с перовским рыболовом на обложке и открыл первую страницу. На ней два вдрызг пьяных мужика что-то доказывали друг другу, стуча кулаками по столу. На столе «красовались» остатки прежней роскоши: опрокинутые пустые бутылки, надкусанные помидоры, пустая банка из-под тушенки с торчащей из нее деревянной ложкой…

Виктор тряхнул головой и перевернул страницу. В другом ракурсе – тот же стол, заваленный разнообразной снедью, но еще и с закопченным котелком посередине, пустыми и полупустыми бутылками. За столом четверо, из них двое, по всей видимости, дошли до кондиции и спят мордами в тарелках, а еще двое, парень и девушка, отведя в стороны руки с пустыми стаканчиками, слились в поцелуе на брудершафт.

Стоп, стоп, стоп! Виктор протер глаза. Ну, выпил вчера, подумаешь, так ведь нормально выспался, и с памятью всегда без проблем. Но вот этого поцелуя – Виктор хорошо помнил, он не рисовал. Да и в тексте никакого поцелуя не было, с чего бы жена Макса стала целовать очкастого Игоря? Хотя…

Виктор взял страницы рукописи. Да, вот эта страница, на которой некие Макс и Валентина присоединяются к знакомым рыболовам и вместе пьют и закусывают. Но дальше-то он не читал. А что там, кстати, дальше?

Дальше начиналась глава, в которой какие-то отморозки поджигали лодочный ангар рядом с рыболовной базой, затем рассуждали о предстоящих в недалеком будущем соревнованиях по спиннингу.

Виктор отыскал ластик и очень тщательно стер обе картинки. После чего две первые страницы вырвал из блокнота, порвал и выбросил в пакет для мусора. Немного подумал, достал клочки бумаги, бросил в раковину и поджег спичкой. Когда от них остался только пепел, смыл его водой. До выхода на работу времени оставалось прилично, и Виктор, включив магнитофон с любимой группой «Воскресение», вновь взялся за рукопись.

Читать было интересно. Хотя бы потому, что автор очень живописно описывал процесс рыбалки. Но в нетленке было и многое другое. Как-то произвольно Виктор схватил карандаш и набросал иллюстрацию к только что прочитанному абзацу:

«– А вот и та самая тварь! – крикнула Инесса Станиславовна, увидев фотографию улыбающейся девушки. – Это она моего Жору подставила, сучара!

– Значит, двоих уже вычислили. – Правой рукой Волохов стиснул ее грудь, а левой вновь разлил коньяк по рюмкам. – Предлагаю выпить за наши потенциально первые жертвы…»

– Да по этой книге можно кино снимать! – сам себе сказал Виктор, поставив в рисунке после своей подписи последнюю точку и перевернув страницу блокнота.

Сюжет нетленки был острее некуда, хотя и в необычном антураже. Во всяком случае, Виктор до этого не читал и не знал ни одной вещи, где основное действие разворачивалось во время соревнований по ловле рыбы спиннингом. На этих самых спиннингистов некая организация под названием «Высшая справедливость» устроила целенаправленную охоту.

Другими словами, десяток снайперов, замаскировавшись на берегу, принялись выборочно отстреливать намеченные жертвы. За главного у боевиков был полковник Волохов, по чьему приказу на территории рыболовной базы и в ее окрестностях боевики устроили настоящий беспредел.

Карандаш Виктора замелькал над блокнотом, отображая сцены убийств. Вот рыболов с густыми бакенбардами упал в лодку, получив пулю в спину, вот другой мужчина задергался в петле после того, как у него из-под ног выбили табуретку, вот снайпер в камуфляжной форме берет на мушку парня, стоявшего в лодке со спиннингом в руках…

Чуть ли не каждая страница текста была достойна иллюстрации, и Виктор рисовал, читал и рисовал, рисовал. Оторвался от блокнота и рукописи, когда до выхода на работу осталось пять минут, вспомнил, что не пообедал и, быстро сварганив пару бутербродов с колбасой, выскочил из дома.

Произведение Александра Ивановича читал и в трамвае, и во время маршрута – когда появлялась возможность, то есть либо во время движения автомобиля, либо пока Михалыч инкассировал очередную точку. Водитель, по прозвищу Судак, был неразговорчив и потому Виктора от чтения не отвлекал, что радовало. Михалыч – сборщик, вернувшись в машину и передав старшему – Виктору Кармазову сумку с деньгами, всего лишь объявлял название следующей точки, хотя все знали это и без него – маршрут был расписан по минутам и, можно сказать, по метрам.

Помимо опломбированных сумок Михалыч приносил и кое-что другое. Из булочной – батон белого, из овощного – пакетики с квашеной капустой и солеными зелеными помидорами, из продуктовых – три пакета молока и граммов семьсот колбасы «Любительской», нарезанной правильными ломтиками, и, конечно же, водку. Надо заметить, что ни за продукты, ни за спиртное инкассатор не платил ни копейки: так было заведено – давали. Сюрпризом для водителя и старшего маршрута стали шесть бутылочек пива, и не какого-нибудь, а произведенного в Польше, с овальной этикеткой, на которой танцевали юноша и девушка. Какой-никакой, но традиционный субботний праздничек по окончании маршрута инкассаторов ждал.

Зачитавшись, Виктор не заметил, как пролетело время и они вернулись к отделению банка с двумя мешками, набитыми деньгами. Сумки сдали без проблем и быстро. Затем, разоружившись, пили в машине, и, опять же по субботней традиции, водитель развез инкассаторов по домам.

Одно дело – выпить дозу, другое – почти две дозы, к тому же, можно сказать, с условной закуской. Для закаленного Михалыча и три стакана с одним соленым огурцом оказались бы в самый раз. Виктор же заметно захмелел. Но и был этому рад, тем более – завтра на работу не идти, тем более – притащил домой парочку пива.

Разувшись, одну бутылку открыл и сделал три жадных глотка. Вторую вместе с пакетом молока убрал в холодильник. Завтра утром в охоточку можно будет сварить на этом молоке геркулесовую кашу, которую Виктор любил с детства, особенно если ее чуть-чуть подсластить и сверху бросить кусочек сливочного масла. Сейчас есть вроде бы не хотелось, но к пиву Виктор достал из кухонного шкафа вяленого подлещика. Постелил на столе газету и быстро, умеючи почистил рыбу. Газету с очистками выбросил в мусорное ведро, а ребра, спинку с хвостом и толстую, блестящую жиром икру выложил на тарелку.

Когда половина икры была съедена, ребра обглоданы, а первая бутылочка пива выпита, Виктор помыл руки и взялся за блокнот. Он не забыл, что нарисованные накануне две сцены на берегу водохранилища утром оказались словно бы кем-то перерисованы, что он стер картинки ластиком, а вырванные страницы сжег. Потому и не спешил открывать блокнот: вдруг и с новыми рисунками случилось нечто подобное.

А когда открыл, едва не поперхнулся холодным пивом из второй бутылки. Он помнил, что запечатлел эпизод, в котором Волохов одной рукой беззастенчиво лапает Инессу, а в другой держит бутылку коньяка. Далее по тексту он практически насилует женщину, и Инессе приходится терпеть эту так называемую вербовку.

Саму сцену насилия, помня просьбу писателя не увлекаться порнушкой, Виктор рисовать не стал, хотя у него это неплохо бы получилось. Но сейчас на листе блокнота была именно порнография, причем не соответствующая сюжету романа. В отличие от текста, на рисунке Инесса была «госпожой»: оставшаяся лишь в бюстгальтере и очках, она, очень довольная, оседлала Волохова, словно наездница усмиренного жеребца.

Виктор приложил холодную бутылку ко лбу и перевернул страницу. Картинка, нарисованная несколько часов назад, была в два плана: на ближнем болтался в петле только что повешенный мужчина, на дальнем – девушка со связанными за спиной руками стояла на коленях перед Волоховым и выкрикивала проклятия палачам. По тексту табуретку из-под ног директора базы выбили после того, как его жена отказалась добровольно выполнить похотливые требования боевиков. Повесив мужа, те для начала Людочку избили, затем стали по очереди насиловать.

Теперь на ближнем плане директор базы был жив, но со все той же петлей на шее сидел на крыльце гостиницы, обхватив голову руками, а балка, к которой был привязан другой конец веревки, оказалась сломанной. На дальнем плане мужчина в камуфляже стоял, широко расставив ноги и задрав голову, а Людочка уткнулась ему головой в пах.

«Вот оно как! – Виктор приложился к бутылке. – А в блокноте сюжетец-то изменился. И не просто изменился. Директор чудом спасается, а его жена, чтобы палачи не придумали новую казнь, исполняет все, что от нее требуют. Получается, блокнот и нарисованные в нем персонажи живут своей собственной жизнью?»

Он принялся перелистывать страницы. Рисунки изменились на каждой. Днем он нарисовал лодку с веслом, у которого только что отстрелили лопасть, теперь эта лодка была наполовину затопленной, а спиннингист вместо того, чтобы ловить рыбу, лежал в ней навзничь, с окровавленным лицом.

Виктор рисовал сцену драки рыболова и боевика в прибрежных камышах, и в ней положительный герой явно одерживал верх – так было по сюжету! Но на изменившейся картинке боевик вонзал сопернику нож в горло.

Зато на другой картинке один из спиннингистов, который опять-таки по сюжету отправлялся на дно с пулей в груди, на странице блокнота из последних сил выползал на берег…

«Ну и что мне со всем этим делать? – Виктор нервно захлопнул блокнот. – Сжечь, так же как и две первые страницы? Или повременить, посмотреть, возможно, картинки вновь изменятся. Интересно-то как!»

Пиво кончилось. Рыба осталась. А хмель вроде бы выветрился. Или же, наоборот, Виктор пребывал в неком опьянении – с чего бы тогда ему мерещились изменения в собственноручно нарисованных картинках? Ведь могло же быть такое, что водку, которую они распивали после маршрута, как говорится, «ключница делала». Но ведь и две вчерашние картинки по прошествии времени тоже изменились, а вчера водку пили другую, не может такого быть, чтобы и с той «ключница» постаралась.

В блокноте все дело? Или в карандаше? Или в нем самом? Непрочитанными в нетленке оставалось страниц пятьдесят. Но и прямо сейчас, по памяти Виктор мог бы выдать десятка два рисунков, и каждый отображал бы страсть, смерть, спасение, и все – в динамике, в динамике! Интересно, что скажет Александр Иванович, если увидит иллюстрации, так сказать, «по мотивам»?

На подоконнике у Виктора пылилась бутылка самогона, привезенная из деревни Плосково, где он как-то гостил у родного дядьки. Самогон Виктор не любил, зато берег для друзей, хотя в холодильник бутылку не убирал, чтобы место не занимала. Теперь решил махнуть теплой мутноватой жидкости крепостью градусов под семьдесят, глядишь, какая-нибудь мысль возникнет.

Махнул стопочку, закусил соленым огурцом. Открыл в блокноте чистую страницу. Рука словно бы сама собой начала отображать один из типичных сюжетов нетленки. В романе было сплошное насилие, больше всего описывались убийства, Виктор же очень быстро набросал сценку, в которой привязанная к флагштоку девушка готова была сделать для боевиков все, только бы ее не убили. Он нарисовал крупным планом ее искаженное страхом лицо, молящие о пощаде глаза…

По сюжету перед ней должен был стоять некий Цыплаков, с довольной улыбкой расстегивающий брюки. Цыплакова Виктор рисовать не стал. Вместо него взял да и нарисовал условного парня, но подразумевая себя – такого, каким был сейчас – в футболке, спортивных штанах и тапочках, готового воспользоваться покорностью беззащитной девушки. Рисовал Виктор очень быстро…

Отложив блокнот, наполнил стопочку, крякнув, выпил и закусил. После чего задумался – что же на самом-то деле происходит? Крыша у него поехала или блокнот творит чудеса? Впрочем, происходящее Виктору было очень интересно и даже приятно. Пусть даже и крыша у него поехала, все равно он испытывал какой-то особенный кайф. С другой стороны, не мог он ни с того ни с чего сдвинуться. Значит, все дело в блокноте. В блокноте?

Он вдруг ощутил боль в правом ухе, – словно кто-то со всей дури кулаком врезал. Скривился. И вновь боль – на сей раз в правом боку. Машинально выполнил руками блок, защищая туловище, и тут же вновь скривился от возникшей боли в предплечье.

Догадался, что его бьют. Кто? Почему? За что? Взгляд упал на страницу блокнота. На той странице он нарисовал лишь условного себя и готовую к любым унижениям Валентину, но теперь там возник новый персонаж, по всем признакам некто Эдуард Лещевский. Его образ Виктор до сих пор на бумагу не перенес, но именно таким он Лещевского и представлял. И вот этот Эдуард прямо у него на глазах, вернее, на странице блокнота, появился откуда ни возьмись и на него же, Виктора, с кулаками и набросился…

В тексте нетленки Эдуард накануне соревнований начал флиртовать с Людочкой, добился от нее взаимности и за это получил от ее ревнивого мужа в грызло. На следующий день Эдуард решил от ревнивца держаться подальше, благо в соревнованиях был заявлен как запасной. Однако, когда увидел творившийся беспредел, бросился выручать насилуемую девушку, но тут же был схвачен и связан. Но всего этого Виктор не рисовал!

Больно, больно, больно…

Наткнувшись пальцами на ластик, Виктор интуитивно провел им по открытой странице блокнота. Тут же посылы боли прекратились. Он с усердием стал стирать картинку, и все… все! Страница в альбоме стала чистой, хотя ушибленные места на нем самом давали о себе знать.

Может, позвонить Александру Ивановичу? Ведь это его рукопись и блокнот. А может, все дело в его, Виктора, умении художника настолько достоверно отображать персонажи, что они начинают жить на бумаге своей жизнью?

Виктор выхватил из лежавшей на тумбочке пачки бумаги чистый лист формата А4. Быстро отобразил сцену, в которой посередине водоема покачиваются борт о борт две лодки и в одной рыболов только что вытащил из воды якорь, во второй некто в камуфляжной форме держит его под прицелом карабина. По ходу сюжета в следующую секунду боевик нажимал на спусковой крючок и отстреливал Максиму мизинец на руке. Тот ронял якорь, который пробивал в лодке приличную дыру, а еще через секунду со стороны ближнего острова раздавался выстрел, и боевик получал пулю в затылок.

Постаравшись, Виктор скопировал эту же картинку на странице блокнота. Потом махнул еще самогона и завалился спать. Разбираться со всеми этими сюжетами и рисунками следовало утром, на свежую голову.

Разбуженный телефонным звонком, Виктор услышал в трубке голос дежурного по инкассации. Часы показывали половину десятого утра, а дежурный не столько попросил, сколько потребовал выйти сегодня поработать во вторую смену – за отгул, мол, Михалыч что-то приболел, а в резерве никого нет. Каких-то планов на вечер Виктор не строил, к тому же воскресный маршрут был самым легким и коротким, да и перечить дежурному не хотелось. Виктор и не стал перечить, согласился выручить и лишь после того, как повесил трубку, вспомнил, что сборщиком на его маршруте по воскресеньям бегает товарищ Козлов – самый неприятный человек среди всех работников банка.

Сетовать было поздно. Хорошо хоть, голова после вчерашнего смешения водки, пива и самогона не болела. Умывшись-побрившись, попил чайку. Наполовину полная бутылка мутноватого самогона стояла на столе. Тоскливо на нее поглядев, Виктор пощипал себя за кончик носа и убрал «праздник души» в холодильник – на вечер.

После маршрута, кстати, выпивон с напарником не грозил – товарищ Козлов, когда бегал сборщиком, хоть и получал чаевые в виде той же поллитровки, никогда никого не угощал, все, что «отстегивали» кассирши, прятал в объемистый портфель, который в начале маршрута ставил себе между ног. Сам же от угощений никогда не отказывался, видимо руководствуясь поговоркой: «Бьют – беги, дают – бери». Уж на что был лояльный к сослуживцам дядя Миша Хлепатурин, всю свою жизнь отдавший инкассации и теперь работавший в сумочной, так и тот за глаза называл Козлова не иначе как кАзёл, словно выплевывая это «А»…

На листе формата А4 были все те же две лодки, покачивающиеся на волнах, на одной стоял Максим, держа якорь, на другой – боевик с карабином. Виктор вздохнул и открыл блокнот на заложенной карандашом странице, – никакого соответствия дальнейшему сюжету! По новой версии развития событий Максим, не дожидаясь выстрела, умудрился швырнуть якорь в боевика, который угодил тому в грудь. Боевик все-таки выстрелил, но в воздух, и теперь, на картинке, опрокидывался с лодки в воду с гримасой удивления, отчаяния и боли.

Блокнот! Все дело в блокноте!!!

А если нарисовать в нем не сцены из рукописи, а что-нибудь другое? Неужели и это тоже начнет жить своей жизнью? Что нарисовать, что? Виктор никогда не жаловался на недостаток воображения, а тут словно вошел в какой-то ступор. Уставившись на холодильник, в котором мерзла наполовину полная бутылка самогона, только о ней и думал, только ее нарисовать и хотел.

И ведь нарисовал. Сначала на новом листе бумаги формата А4, затем на чистой странице блокнота. И там, и там, бутылка стояла на его кухонном столе, а он сам сидел перед ней и держал в руках пустой стакан – то ли только что выпил, то ли собирался его наполнить. Сидел, глядя на два одинаковых рисунка, и чего-то ждал. А когда, зажмурившись, представил только что нарисованное, а затем открыл глаза, увидел, что на страничке блокнота произошли изменения – теперь стакан в его руке был наполнен доверху мутноватой жидкостью. Виктор вновь зажмурился… Теперь на рисунке он подносил стакан к своему рту. Моргнул еще раз – стакан пустой, человек, только что его выпивший, морщится, вроде бы от удовольствия.

Внутри у Виктора все потеплело, похорошело, легкий хмель ударил в голову. Вот оно как! Хорошо, хорощидзе! Блокнот-то какой чудесный! Этак ведь можно, можно… Виктор как-то враз почувствовал опьянение. А через несколько часов ему идти на работу – там оружие получать, сумки с деньгами принимать, потом в банк сдавать…

Так! Он открыл холодильник. Бутылка все так же стояла на полке, но теперь горячительной жидкости в ней стало заметно меньше. Значит, и в самом деле каким-то образом через рисунок в блокноте – махнул стакан?! Виктор схватился за ластик и с усердием стер последнюю картинку. Не протрезвел. Либо протрезвел, но казалось, что все еще пьяный. Если блокнот действительно обладает такими чудесными свойствами, сколько же можно с его помощью сотворить!

Но думать об этом надо на трезвую голову. И Виктор вновь завалился спать, благо до выхода на вечерний маршрут оставалось несколько часов…

Спал недолго, а проснувшись, для начала довольно плотно пообедал. Сварил себе не типичную порцию пельменей, не тринадцать штучек, что подавали, к примеру, в «Варениках» вблизи кинотеатра «Баррикады», а ровно в два раза больше. И в отличие от столовой порции, снабдил свою, помимо кусочка сливочного масла, еще и двумя столовыми ложками майонеза, добавил на край тарелки жгучей горчички и в меру покапал уксуса на исходящие аппетитным паром пельменьки. Под такое бы блюдо да сто пятьдесят самого-ночки, но нельзя – впереди маршрут, тем более напарником будет настоящий кАзёл.

Виктор замечал, что иногда от обильной еды чувствовал что-то похожее на легкое опьянение. Так было и теперь, когда он отправился на работу, хотя, возможно, это являлось последствием выпитого утром самогона.

Недочитанный роман «Криминальная рыбалка» на работу не взял, зато прихватил блокнотик с карандашом и ластиком. Хотелось кое-что проверить.

Товарищ Козлов, как всегда, появился в отделении банка раньше напарника, был в форменном инкассаторском костюме синего цвета, на котором красовались наградные колодки – якобы им заслуженные. Ни один работник банка в его заслуги не верил – ничего этот кАзёл не мог заслужить по-честному.

Виктор Кармазов поздоровался с ним по-деловому, постаравшись в его сторону не выдыхать. Хотя в плане пьянства Козлов, каким бы ни был сложным человеком, никого никогда не упрекал – сам еще тот алкоголик. И все-таки Виктор не стал будить лихо, пока оно тихо. Он задумал другое.

Водителем тушинского маршрута оказался Джон Маленький. В отделении банка Джонов было трое: Джон Большой, просто Джон и Джон Маленький. На самом деле Джон Маленький был из этой троицы самый старший и опытный, просто ростом не вышел. Зато буквально все маршруты знал от и до, да и вообще нормальный был мужик, с которым и поговорить было о чем, и поржать.

Человек он был простой. После первой же проинкасси-рованной Козловым точки Джон Маленький невинно так поинтересовался:

– А что это вы, товарищ сборщик, в свой знаменитый портфель убрали?

– Домой кое-что прикупил, – огрызнулся тот.

– И что же именно? Не полкило ли колбасы, которой кассирша этого продовольственного обычно инкассаторов угощает?

– Нет. Нет! – взъярился Козлов. – Я эту колбасу на свои кровные купил!

– Гы-гы-гы, – отозвался водитель. – Обычно ребятам здесь забесплатно закуску дают, особенно по воскресеньям, а вы, значит, прикупили за свои кровненькие? Гы-гы…

– И нечего ржать! К сто пятому продуктовому давай рули!

– Я и рулю.

– Вот и рули!

– Вот и рулю…

– Вот и рули!!!

– А в сто пятом пузырек тоже за свои кровные покупать будете?

– Не твое дело…

– Чего это не мое? Я, могёт быть, как и все нормальные люди, мечтаю вечерком махнуть дозочку, заслуженную честным трудом…

– Ну так и махни! Я-то тут при чем?

– Выражаясь простым языком, вы, товарищ сборщик, куркулятничаете.

– Кто куркулятничает? Я куркулятничаю?

– Ну не я же. И не Витек…

– Да вы мне в сыновья годитесь! Да вы, да ты…

Виктор в разговоры-споры не вмешивался, держал в руках блокнот и никак не мог решиться, какую же нарисовать сцену из романа «Криминальная рыбалка». Либо девушку, которую боевики собираются опустить на цепи в колодец, либо рядом с тем же колодцем – многострадальную Людочку, на оголенной спине которой садист Цыплаков вырезает ножом «В» и «С» – первые буквы названия организации «Высшая справедливость».

Для начала нарисовал колодец. Обычный бревенчатый колодец – с козырьком, деревянным воротом, вокруг которого намотана цепь, и с изогнутой металлической ручкой.

«Нет, – вдруг решил Виктор, – опускание в холодную воду – ерунда, а вот повешение – совсем другое дело!»

Он перевернул страницу и нарисовал уже привычное крыльцо гостиницы, внизу – табуретку, к балке наверху пририсовал веревку, продетую в петлю голову человека, которого собирались повесить боевики. Нарисовал и боевика, собиравшегося выбить табуретку из-под ног приговоренного. Ну а приговоренным, конечно же, оказался товарищ Козлов – в своем форменном костюме и к тому же с портфелем в руках.

Козлов, усевшийся на сиденье рядом с водителем, передал назад сумку с выручкой, сам же взялся за портфель, открыл его, вытащил из внутреннего кармана пиджака что-то объемистое, завернутое в газету… И тут Виктор, посмотрев на страницу блокнота, закрыл глаза.

Открыл, услышав хрип. Товарищ Козлов, забыв о портфеле и о свертке, держался руками за горло, словно пытаясь что-то от себя оторвать. Виктор взглянул на страницу блокнота: боевик стоял рядом с крыльцом, уперев кулаки в бока, табуретка и портфель валялись в стороне, а под балкой корчился в петле мужик в инкассаторском костюме.

– Сборщик, ты чего? – закричал Джон Маленький. – Что с тобой? Помощь нужна? Витек, чего это с ним?

Виктор, как-то в одно мгновение осознал, что если моргнет еще раз, то у сидевшего рядом с водителем Козлова впредь навряд ли появится возможность куркулятничать. Ластик был под рукой, и Виктор быстро стер только что нарисованное. И тут же товарища Козлова отпустило.

– Хлопцы! – выдавил он. – Что это было-то? У меня горло как будто сдавливать начало?

– Это вас, товарищ сборщик, жаба чуть не задушила, – нашелся водитель, хотя, обернувшись на Виктора, округлил глаза и вытянул лицо, мол, сам ничего не понимает.

Виктор пожал плечами, мол, тоже не в курсе, при этом вырвал страницу со стертым рисунком и выбросил ее в приоткрытое окошко. Джон Маленький подозрительно уставился на блокнот, но ничего не сказал, завел машину и тронулся катать маршрут дальше, благо и без подсказки инкассаторов знал, какая точка будет следующей. А Виктор стал вспоминать эпизоды из нетленки, которые не заканчивались смертью, но приносили персонажам страдания.

По сюжету романа «Криминальная рыбалка» нехило помучиться пришлось Эдуарду Лещевскому. Мало того что его избили, так потом еще прибили гвоздями ладони и ступни к стене гостиницы – типа распяли, а Инесса принялась бросать в него стрелы, предназначенные для игры в дартс…

Когда сборщик ушел инкассировать очередной магазин, Виктор быстро нарисовал эту сцену, только вместо рыболова распятым оказался товарищ Козлов. Последнюю точку в рисунке поставил, когда тот вернулся в машину. Виктор принял от него сумку, проверил пломбу и накладную, сумку убрал в мешок, накладную – под скрепку к другим накладным. Посмотрел на альбом и, дождавшись остановки машины перед светофором, закрыл глаза.

Товарищ Козлов закричал. Закричал и Джон Маленький – от неожиданности или просто испугавшись поведения инкассатора, на поясе которого, между прочим, висела кобура с пистолетом, – мало ли что тому на ум придет. Козлов, продолжая орать, и впрямь схватился за кобуру, но тут же, словно обжегшись, отдернул руку, засучил ногами.

Крики прекратились, как только Виктор несколько раз провел ластиком по рисунку. Страница альбома вновь стала чистой, и он ее поспешно вырвал и выбросил в окно. Козлов же сидел весь в поту и, тяжело дыша, в страхе крутил головой по сторонам. Водитель тоже успел вспотеть.

– Что с вами? – негромко поинтересовался Джон Маленький.

– Не знаю, хлопцы! Ладони вдруг очень сильно заболели, и ноги, и вообще все тело начало болеть…

– Может, вам в больницу надо?

– Нет, нет, все прошло. – Пожилой инкассатор вытер рукавом лицо.

Светофор поменял свет на зеленый, и вскоре водитель остановил машину напротив очередного магазина, идти в который сборщик не спешил – никак не мог отдышаться. Наконец Козлов жалостливо посмотрел сначала на Джона Маленького, потом на старшего маршрута.

– Вот что, хлопцы… Ты, Карма, может, добегаешь за меня маршрут? Все чаевые твои, конечно. А я передохну, ладно?

Виктор пожал плечами.

– И вот еще что. – Козлов схватил свой портфель, стал доставать из него свертки и совать их удивленному водителю. – Бери, бери, не стесняйся. И потом не говори, что меня жаба душит. Нет-нет-нет!

– Да чего ты мне-то даешь, – обрел дар речи Джон. – Назад передай, старшему, там места много.

– Стакан-то у тебя есть? – спросил Козлов.

– Естественно. – Водитель открыл бардачок и кивнул на граненый стакан.

– Доставай! – скомандовал сборщик, а сам освободил от газеты бутылку водки и свинтил крышку. Не мешкая, налил себе ровно дозу, залпом выпил. – Все, хлопцы, остальное – вам.

Воскресный маршрут был и без того коротким, к тому же Виктору осталось проинкассировать меньше половины точек, но чаевых он насобирал больше, чем в будни. Понятно, почему ветераны инкассации, как правило, бегали сборщиками по субботам и воскресеньям.

Эксперименты с чудесным блокнотом Виктор пока прекратил – не было возможности взяться за карандаш, да и без того многое прояснилось. Если свойства блокнота не исчезнут, сколько же всего можно напридумывать и осуществить! Но только не при свидетелях и не сейчас, а в одиночестве и дома.

Остаток маршрута Козлов просидел на заднем сиденье, тише воды, ниже травы. Джон Маленький тоже помалкивал. Поговорили они с Виктором, только когда сдали в отделении банка ценности и оружие и распрощались с Козловым. Они сели в машину, и, глядя, как Козлов, словно пыльным мешком прибитый, идет по вечерней московской улице с необычно тощим портфелем в руке, Виктор медленно выпил стакан водки.

– Чего это с Козлищем случилось? – спросил Джон Маленький.

– Понятия не имею, – ответил Виктор, закусывая бутербродом с колбасой. – Может, ты своими подковырками и в самом деле у ветерана совесть разбудил.

– Сомневаюсь. – Водитель подозрительно посмотрел на Виктора. – Слушай, а чего это ты там все время рисовал?

– Да так, практикуюсь, хочу в полиграф поступить.

– Засвети!

– Не могу. Плохая примета.

– Да брось, когда это художники свои творения скрывали…

– Нет, Джон, извини.

– Если не покажешь, домой не повезу, общественным транспортом добираться будешь, – пригрозил водитель.

– Думаешь, испугал?

– Ладно, шучу, – улыбнулся Джон Маленький. – Не хочешь, не открывай свои секреты. Помчались…

* * *

Дома Виктор долго сидел перед блокнотом, открытым на чистой странице. Таких страниц оставалось гораздо больше, чем использованных. Пересматривать рисунки не спешил, хоть и было любопытно, – наверняка там вновь произошли изменения. Сначала надо было дочитать рукопись, и он взялся за стопку листков.

Накал страстей в нетленке не снижался, даже наоборот. Положительные и отрицательные герои гибли едва ли не на каждой второй странице. В кульминации рыбаки, как и следовало ожидать, одерживали верх над злодеями.

По тексту разоруженных бандитов запирали в канцелярии гостиницы, которую те сами облили бензином, с целью сжечь в ней плененных спиннингистов. Но Лещевский не стал ждать законного правосудия и, мстя за себя и товарищей, выстрелил в гостиницу из ракетницы:

«…Шипящая красная ракета, предназначенная для сигнала «Финиш!», вырвалась из ракетницы и, чуть вильнув, устремилась в сторону окна гостиницы, из-за решеток которого потрясали воздух кулаки.

Все могло закончиться по-другому. Волохову достаточно было подставить под ракету ладонь, и он отделался бы лишь ожогом. Но полковник отдернул руки и присел, вжав голову в плечи. Искрящаяся ракета влетела в помещение, ударилась в дверь, запертую с внешней стороны на засов, и упала на залитый бензином пол.

– Вот вам высшая справедливость! – сказал Эдуард Лещевский».

Это была последняя страница рукописи. Боевики сгорали вместе с гостиницей, никто из рыбаков даже не подумал прийти им на помощь, а кто-то в это время, ни о чем не догадываясь, продолжал ловить рыбу…

История Виктору понравилась, нарисовать действительно можно было многое. Но, наверное, лучше не в альбоме, а на обычных листах – так рисунки и сканировать проще, и сюжет на них меняться не должен. И все-таки ключевую сцену, когда Лещевский наводит ракетницу на гостиницу, Виктор нарисовал в блокноте. Очень было интересно, что может в такой ситуации измениться, после того как художник ненадолго закроет глаза.

Но прежде Виктор не отказал себе в удовольствии достать из холодильника самогонку и налить стопочку. В бутылке осталось еще примерно на три приема. Нормально. Вспомнил, как нарисовал себя, пьющего, после чего и в самом деле слегка захмелел. Что ж, пора было провести очередной эксперимент. Виктор моргнул. На рисунке в блокноте Лещевский уже не целился из ракетницы в окно гостиницы – его руку перехватил оказавшийся рядом приятель, который, видимо, хорошо понимал, чем может закончиться выстрел. Виктор моргнул еще раз.

На рисунке кто-то из сцепившихся друзей-рыболовов все же нажал на спусковой крючок. Но сигнальная ракета полетела не в окно гостиницы, а в совершенно противоположную сторону – прямо в него, Виктора.

Он не стал прятаться, как отрицательный герой романа «Криминальная рыбалка» полковник Волохов. Вместо этого схватил со стола бутылку и выставил ее перед собой. Сигнальная ракета, вырвавшаяся со страницы блокнота и появившаяся на кухне обычной тушинской квартиры, врезалась в поллитровку, которая лопнула с коротким треском. Осколки и искрящаяся ракета упали на раскрытый блокнот, на него же вылились остатки самогона, сразу занявшиеся огнем. Виктор отпрянул, наткнулся на стул и упал, но тут же вскочил.

Чудесный блокнот горел голубым пламенем. Виктор дернулся было его схватить, но пожалел руки, хорошо понимая, что погасить огонь все равно не получится. Блокнот сгорел быстро – вместе с рисунками, которые отображали ситуации из пока не опубликованной нетленки, но обретавшие на чудесных страницах самостоятельную жизнь.

Какое-то время Виктор Кармазов глядел на пепел. Потом оделся и выбежал из дома в ночное Тушино. Он хорошо помнил, где именно выбрасывал из окна машины странички блокнота со стертыми рисунками. Таких страничек было две, и хотя бы одну из них он очень надеялся отыскать!

Часть вторая Чудесные страницы

Чего только не случается в работе инкассаторов! Работа опасная – люди деньги возят. Хотя и не опасней других работ. Денежные суммы, конечно, перевозят очень большие, да только потенциальные грабители связываться с инкассаторами боятся. Потому что у каждого инкассатора и у водителя на поясе в кобуре имеется пистолет системы Макарова и каждому дано право этот ствол применить, согласно инструкции.

Но инструкции – инструкциями, а люди в инкассации работают живые, и у всех бывают свои желания и потребности. К примеру, захотел старший во время маршрута выпить кружечку пивка – кто ему запретит? Не сборщик же и не водитель. Старший маршрута просто скажет водителю, мол, останови-ка рядом с такой-то закусочной, мол, что-то в горле пересохло. И – к черту инструкции, пивка хочется.

Попадая на утренний маршрут, обслуживающий сберкассы в районе Октябрьского поля, Щукина и Тушина, а точнее – доставляя в эти сберкассы деньги и забирая, так называемый «пересчет», Виктор неизменно выпивал с Иваном Георгиевичем по кружечке пива. Иван Георгиевич, которому было за шестьдесят, всегда, хоть и назначался сборщиком, без разговоров садился на заднее сиденье и исполнял обязанности старшего маршрута. Сберкассы – это не магазины и столовки – со сберкасс инкассаторам никогда не перепадало никакого навара в плане чаевых и тому подобного. Вот Иван Георгиевич и не парился – сидел на заднем сиденье, в нужный момент подавал напарнику соответствующие сумки и опять-таки в нужный момент другие сумки у сборщика принимал. Работа не пыльная.

Но наступало время, когда Иван Георгиевич строго так говорил водителю: «Джон, останови-ка туточки, нам с Вить-ком позавтракать надо». И тогда, допустим, Джон Большой, Джон Маленький, просто Джон или любой другой водитель останавливал инкассаторскую машину напротив любимой закусочной Ивана Георгиевича, и тот с Виктором отправлялся «завтракать». Стоимость завтрака в той закусочной на двоих составляла ни много ни мало – один рубль и две копейки, и на эти деньги два инкассатора получали по кружке холодного пива, по две горячих сосиски гриль и по кусочку черного хлеба. Лепота…

Несколько часов назад напротив именно этой закусочной Виктор выбросил страничку из чудесного блокнота, после того как стер ластиком нарисованную на ней сцену повешения товарища Козлова.

Теперь время было позднее, ночь. И с одной стороны, это было хорошо – дворники начнут мести часов в шесть утра, значит, страничка никуда не денется. С другой – идти пешком до закусочной далековато. Виктор редко ездил на такси – не было особого смысла, да и денег жалко. Но сейчас, выйдя на дорогу, поднял руку, голосуя. Таксист цену за проезд не завысил и вскоре высадил ночного пассажира напротив закусочной и уехал.

Скомканный лист бумаги, вырванный из блокнота и выброшенный в окно машины, Виктор нашел быстро. И сразу пожалел, что отпустил таксиста – надо было доехать с ним до магазина, где валялась еще одна страничка. Впрочем, тот магазин находился неподалеку, и Виктор неторопливо к нему направился. Но уже через несколько минут понял, что напрасно не торопился. При подходе к магазину его обогнала знакомая машина с зеленой полосой вдоль борта – инкассаторская. Та самая, на которой Виктор катал вечерний маршрут и за рулем которой сидел тот самый Джон Маленький. Виктор замахал руками, побежал за машиной, но куда там! Водитель или не видел его, или не посчитал нужным соответственно отреагировать. Он просто остановился напротив магазина, выскочил на улицу, быстренько подобрал что-то с земли, залез обратно в машину и умчался в ночную Москву.

Виктор даже не стал гадать, что именно искал Джон – еще во время маршрута тот слишком уж подозрительно косился на его блокнот. Только ему-то зачем понадобилась эта страничка? По разумению, он никак не должен был знать о ее чудесных свойствах. Разве что сопоставить необычное поведение товарища Козлова, когда того неожиданно словно что-то начало душить, а потом у него вдруг жутко разболелись ладони, ступни и другие части тела, – с тем, как Виктор поспешно стирал со страничек рисунки и затем выбрасывал. Возможно, Джон что-то заподозрил, особенно после того, как Виктор наотрез отказался показывать ему нарисованное в блокноте…

Джон Маленький работал по графику сутки – трое. По традиции в субботу и воскресенье водители после окончания работы развозили инкассаторов домой. Козлова не надо было куда-то везти, старик жил в двух шагах от здания банка. Наверняка, подбросив Виктора до дома, Джон поехал халтурить, условно переименовав инкассаторскую машину в такси, – если бы понадобился дежурному, тот вызвал бы его в банк по рации. Ну, а подзаработав деньжат, решил-таки проверить, что же такое рисовал старший маршрута. Возможно, просто поблизости проезжал. Вот и проверил – нашел пустую страничку, которую наверняка сразу и выбросил, только Виктору теперь ее не найти. А жаль…

На следующее утро, в понедельник у Виктора был законный выходной, и, выспавшись, он стал собираться на рыбалку. В одной из деревушек под Звенигородом обитал его друг Никита, который на днях взял отпуск. Наверняка Никита всю первую половину дня проведет в огороде и будет хлопотать по хозяйству. Можно нагрянуть к нему с удочкой и бутылкой, выпить, закусить и вместе пойти ловить карасей, благо прудик был совсем рядом с Никитиным домом. Ну а там как пойдет – либо поздно вечером вернуться в Москву, либо зависнуть в деревне, переночевать у друга и уехать домой днем, чтобы спокойно выйти работать в вечернюю смену.

С Никитой, который родился и вырос в деревне, они дружили с детства. В той же деревне родители Виктора снимали на лето дачу. Познакомились парни на рыбалке, сдружились, стали вместе ходить по грибы, играть в футбол, драться с ровесниками из соседней деревни, гулять с девчонками. И в армию ушли один за другим, а отслужив срочную, Виктор нет-нет да приезжал к Никите погостить, – дачу-то его родители снимать перестали.

Перестали, потому что рядом с деревней началась масштабная стройка недавно образованного дачного кооператива. Раньше там были тишина и спокойствие, а теперь…

Виктор очень любил места в окрестностях Звенигорода, где провел лучшие месяцы своей жизни. И ему было обидно, что не стало поля, где он собирал горох, что вырубают лес, который раньше радовал грибами, земляникой, черникой, что на просеке осушили пруд, в котором ловились красные караси, а саму просеку застраивают дворцами-коттеджами. Обидно – до зубовного скрежета…

Выйдя на безлюдную в это время платформу Скоротово, Виктор записал время отправления в Москву интересующих его электричек и по знакомой лесной тропинке кратчайшим путем направился в деревню Кобяково, к Никите. Здесь лес пока что не тронули. Пока что! Будь у Виктора власть, он бы никогда не позволил вырубать лес и строить новые дачи. А были бы у него сверхъестественные способности – вообще стер бы с лица земли все коттеджи, построенные, допустим, в последние десять лет. Он был глубоко убежден, что подавляющее большинство этих коттеджей строится на нечестные деньги, вот и поделом было бы ворюгам да взяточникам…

Размышляя так, Виктор постоянно возвращался мыслями к страничке из чудесного блокнота, которая, разглаженная утюгом, теперь лежала в толстой тетради, в его рюкзачке. Он собирался кое-что проверить.

Лес кончился, и Виктор вышел на просеку, теперь разбитую на участки, с уже возведенными заборами, а кое-где и с уже почти достроенными коттеджами. Стучали молотки, визжали пилы, строительство шло полным ходом. Виктор достал тетрадь и принялся все это отображать на чудесной страничке. Рисовал он очень быстро, но все-таки ему помешали нанести несколько последних штрихов. На него обратили внимание, кто-то не очень приветливо окликнул, неподалеку на дороге появился грозного вида мужик и решительно к нему направился. К мужику присоединился еще один. Объясняться с ними Виктор не собирался и, не реагируя на призывы остановиться и поговорить, быстренько завернул в ближайший проход между заборами и ретировался в лес, где его и впятером бы не догнали.

На памяти Виктора друг Никита всегда был неприхотлив к еде. Если и готовил первое – то либо щи, либо уху. На второе – жаренная на сале картошка или яичница – опять же на сале, огурцы и помидоры со своего огорода, квашеная капуста, маринованные грибы. В охотничий сезон, а у Никиты имелась двустволка, на столе появлялись утка, рябчик, заяц, ну а больше всего он любил лично пойманную рыбу – от карася и пескаря до леща и щуки. За городскими деликатесами никогда не гонялся, но, если Виктор привозил из Москвы колбасу или ветчину в банке, налегал на них в первую очередь. Виктор же, наоборот, обожал грибочки да ка-пусточку – с лучком и растительным маслом и, конечно же, жареную рыбу, запах которой почувствовал уже на крыльце Никитиного дома.

– О, дружище! – обрадовался ему Никита. – А я как знал, что заявишься. Не в воскресенье, так в понедельник.

– Вчера попросили выйти поработать. – Виктор пожал крепкую руку друга. – За отгул, конечно. Я этот отгул к своим двум выходным присоединю, и можно будет вместе куда-нибудь далеко на рыбалочку махнуть, пока у тебя отпуск не закончился.

– Отлично! Говорят, на Рузском водохранилище щука на спиннинг пошла…

– Давненько там не был. – Виктор извлек из рюкзачка бутылку водки. – Но самое интересное, буквально позавчера дочитал детективчик, в котором действие происходит как раз на Рузе.

Вслед за водкой на столе появились две бутылки пива, два плавленых сырка «Дружба», толстая консервная банка импортной ветчины и тонкая – кильки в томатном соусе.

– Дружище, да ты никак пировать собрался?! – Никита с любопытством уставился на банку ветчины.

– Открывай-открывай. – Виктор взял две пивные бутылки, открыл одну – пробка об пробку и приложился к горлышку. – У тебя опята маринованные еще не закончились?

– Разве не знаешь, какие у меня в подполе запасы! Счас притащу. А ты пока разливай…

Прежде чем открыть водку, Виктор, воспользовавшись ухватом, перенес с плиты на стол горячую сковороду, на которой красовались, пуще прежнего раздражая аппетит, два карася, залитые четырьмя куриными яйцами. Вскоре к открытым консервам добавились так любимые Виктором грибочки, огурчики и капуста.

– И в самом деле – пир! – расплылся он в улыбке, чокаясь с Никитой…

Когда бутылка опустела, сковородка оказалась выскоблена, а консервные банки пустыми, вспомнили про плавленые сырки.

– Мы их на рыбалку возьмем, – сказал Никита, доставая из гремящего холодильника бутылку самогона и показывая ее Виктору.

– И огураны, огураны обязательно прихвати! – отозвался тот.

– Обязательно.

Прежде чем идти на пруд, налили еще по одной – самогона.

– Ты, дружище, лучше вот на какой вопрос ответь, – медленно произнес Виктор, поднимая наполненную стопку. – Какого черта новоявленные буржуи стройку рядом с нашей деревней ведут?!

– Дружище, я же тебе в прошлый раз говорил. Председатель сельсовета общественную землю распродал.

– Незаконно…

– Ну, как – незаконно. По документам не придерешься. А по совести в отношении своих односельчан слукавил он.

– То есть?

– То есть втихаря продал. Своим людям – и за копейки. А самый козырный участок вообще собственной дочери продал. Ну, как продал…

– Вот сволочь!

– Сволочь, – согласился Никита. – Давай выпьем.

– Подожди! А почему же народ не возмутился? Вот хотя бы лично ты! Все-таки мент, мог бы как-то воспротивиться.

– Во-первых, народ, конечно, возмутился. Даже писали куда-то, жаловались, но все бесполезно. Во-вторых, хоть я и мент, да только не подполковник или майор, а обычный сержант-постовой. Что я могу сделать? Ни-че-го! Давай выпьем.

– Подожди… Что? Действительно бороться смысла не имело?

– Хых! Председатель вместе с общественной землей и свой домишко продал и, не дожидаясь перевыборов, сменил место жительства. Может, на Москву, может, на Питер – никто не знает.

– Сволочь!

– Не спорю. Встреться он мне сейчас где-нибудь на тесной тропинке – ух! – Никита погрозил в потолок огромным кулачищем. – Выпьем?

* * *

К наболевшей теме Виктор вернулся, когда они пришли на пруд и забросили удочки. Пруд называли Пятачок – когда-то деревенские жители сообща выкопали его на ровном месте и запустили в него карася. Спустя какое-то время в Пятачке, откуда ни возьмись, появился ротан, причем в большом количестве. Рыбаки очень переживали, мол, сожрет всего карася пришелец с Дальнего Востока, которым даже кошки брезгуют. Переживали напрасно – и карась покрупнел, и ротан оказался очень даже вкусной рыбой.

Никита сказал, что для хорошего клева еще рановато, но в любом случае место ловли необходимо подкормить. Тут же намочил в воде два кусочка белого хлеба, поломал их, помял и подбросил к поплавкам. Тем временем Виктор достал тетрадь со вложенной страницей и, когда Никита сполоснул и вытер руки, подсунул ее ему под нос.

– Узнаешь место?

– Ты, что ли, рисовал?

– Ну а кто же еще!

– Нет, не узнаю, – почесал подбородок Никита.

– И это неудивительно. Как теперь узнать ту самую просеку, на которой мы с тобой…

– Точно, просека! – Никита вырвал у друга страничку и ткнул нее пальцем. – А вот, кстати, коттедж дочери нашего председателя сельсовета. Скоро новоселье праздновать будет.

– Дай сюда. – Завладев страничкой, Виктор вложил ее обратно в тетрадь. – А вот скажи мне, дружище, почему никто из вас, деревенских, не решился еще в самом начале строительства спалить его к черту?!

– Ну, во-первых, это криминал, – развел руками Никита. – А если вместе со стройкой люди сгорят? Во-вторых, если погорельцы поджигателя поймают, то таких тумаков надают, что мало не покажется, а потом – тюрьма.

– Ну и кто, к примеру, тебя в этом лесу поймал бы?

– Да мало ли… – Устремив взгляд на поплавок, Никита потянулся к удочке, но, не дождавшись повторной поклевки, убрал руку. – Говорю, мало ли какие обстоятельства: вдруг там сторожа слишком бдительные, вдруг у них собаки обученные… А потом, ну, сгорят дом или два, а их там, на просеке, – сотня. Да и после на месте сгоревших новые построят. Так что…

– Значит, предлагаешь в покорных овец превратиться? – горько усмехнулся Виктор.

– Я предлагаю тебе за своим поплавком следить!

Поплавок на удочке Виктора медленно плыл, удаляясь от берега и постепенно притапливаясь. Затягивать с подсечкой рыбак не стал и после недолгого вываживания вытащил из воды серебристого карасика. Он умело снял с крючка первый трофей и опустил в металлический садок.

– Наливай! – скомандовал Никита.

Возражать Виктор не стал…

Чем больше в садке становилось рыбы, тем меньше оставалось самогона в бутылке, но друзья не замечали опьянения – слишком азартной вышла рыбалка. Караси попадались мерные, размером с мужскую ладонь, и довольно упитанные. Виктор планировал забрать домой десятка полтора рыбин, пожарить их, обваляв в муке и посыпав зеленым лучком, и штук шесть принести на работу – угостить напарника Михалыча и водителя, которому доведется катать тушинский маршрут.

Но тут после поимки очередного карасика Никита поторопился с забросом, его леска перехлестнула леску Виктора, у которого как раз клевало. В итоге вместо рыбы друзья вытащили вконец перепутанные снасти, и Никита, как виновник этого безобразия, принялся их распутывать. Тем временем Виктор разлил по стопочкам остатки спиртного и разрезал напополам последний огурец – сырки «Дружба» давно были съедены. Выпить решили только после того, как вновь забросят поплавки.

Пока Никита колдовал над узлами, Виктор достал карандаш и страничку с рисунком, для завершения которого оставалось сделать всего несколько штрихов и поставить свою подпись с последней точкой. Но что бы еще такого подрисовать на картинке? Вот просека, рассекающая хвойный лес, вот строящиеся на ней коттеджи, в небе – ни облачка. Неправильно это, пусть будут даже не облака, а тучи, причем грозовые… из которых бьют молнии. Бьют ни куда попало, а для начала в двухэтажный коттедж дочки председателя сельсовета, и в соседний пока что недостроенный дом, и в следующий, и в следующий… Каждый нарисованный коттедж – отдельная цель, словно Илья Пророк, считавшийся на Руси повелителем грома и молний, насылает свой гнев на владения новоявленных буржуев.

Гротескно, конечно, получилось, но этот рисунок Виктор никому показывать и не собирался, готов был в любой момент пройтись по нему ластиком, не оставив на страничке следов…

– Все, распутал! – сообщил Никита и, насадив на крючок хлебный катыш, забросил снасть.

Виктор сделал то же самое, постаравшись, чтобы теперь их поплавки оказались подальше друг от друга – во избежание новых перехлестов. И у того и у другого клюнуло сразу же, и еще два карася перекочевали в садок.

– Предлагаю сначала выпить, потом забрасывать, а не то с таким клевом совсем протрезвеем, – сказал Никита, и Виктор вновь не стал с ним спорить.

Они подняли стопки, чтобы чокнуться, и в это время вечернюю тишину нарушил громкий раскат грома.

– Ого! – удивился Никита. – Вроде синоптики грозу не обещали.

– Твои синоптики – лжецы, лгуны, вруны и болтуны…

– И хохотуны. Ладно, пьем за карасей, которые еще водятся в этом пруду.

– И за уничтоженную буржуями просеку, – добавил Виктор.

Где-то неподалеку вновь громыхнуло. Друзья выпили и, закусывая огурчиком, забросили удочки. Поклевки не заставили себя ждать. Но гром гремел все ближе и ближе, да и ветер усилился, и, чтобы не попасть под дождь, рыбаки поспешили домой.

– А я все думал, возвращаться в Москву сегодня или завтра утром, – сказал Виктор, разуваясь у Никиты на терраске.

– Во-первых, сам видишь, вот-вот ливанет – мало не покажется, во-вторых, чего тебе ехать на ночь глядя. – Никита не скрывал довольной улыбки, потому что другу придется остаться у него ночевать. – И в-третьих, алкоголь у меня есть, рыбка свежая есть, счас мы ее пожарим, музон послушаем, выпьем, в шахматишки сыграем… А утром спокойно умотаешь в свою Москву.

Возражать Виктор не стал, да и не хотел.

– Дружище, а вот признайся, ты там, на пруду рисовал, как я снасти распутываю? – вдруг спросил Никита.

Он только что выставил на середину стола сковороду с жареными карасями. Домашние соленья на столе тоже присутствовали, черный хлеб – нарезан, самогон разлит по стопочкам.

– Вообще-то, конечно же, надо было эту сцену отобразить… – Виктор посмотрел на рюкзачок, в котором лежала тетрадь с чудесной страничкой. – Но мы сегодня о просеке говорили, о дачных участках, которыми ее застроили…

– Ну?

– Короче, лично я был бы совсем не против, чтобы со всеми этими участками произошло нечто подобное. – Он вытащил чудесную страничку и положил на стол. – Только руками не трогай, запачкаешь.

– М-да, – почесал затылок Никита. – Я понимаю, что ты по пьяни это нарисовал. Но скажу тебе, как другу, лично я тоже был бы не против такого исхода. Главное, чтобы огонь на лес не перекинулся…

– На лес? – Виктор перевел взгляд на рисунок и вздрогнул.

На самом деле он ожидал нечто подобного. Все картинки, нарисованные на страницах блокнота, как только Виктор хоть ненадолго закрывал глаза, начинали жить своей жизнью. Достаточно было моргнуть, и в картинке что-то менялось. Вот и на этой страничке произошли изменения.

Небо над просекой было сплошь затянуто черными тучами, сверкали молнии, а строящиеся коттеджи горели. Все до одного. Виктор моргнул.

– Дружище, мне показалось, что только что огня на картинке было меньше и тут же стало больше, – сказал Никита.

– Надо срочно выпить, – ответил Виктор, поспешно вкладывая страницу в тетрадь.

Когда пили, Виктору послышался вой пожарной сирены. Стукнув пустой стопочкой по столу, он прошел в комнату, где с магнитофонной ленты хрипел что-то там про караван Александр Кутиков, и увеличил звук почти до полной громкости…

Проснувшись, Виктор понял, что для сборов на последнюю перед дневным перерывом электричку у него совсем мало времени. Голова побаливала – шутка ли, выпить на двоих три бутылки. Хорошо хоть, закусывали, и хорошо, что все-таки выспались, хотя легли спать в половине третьего ночи – до этого играли в шахматы. От предложения Никиты попить чайку отказался и, попрощавшись, быстрым шагом направился на станцию. Несмотря на то что время поджимало, пошел не самым коротким путем, через просеку, а по шоссе до железнодорожного переезда и потом – по шпалам.

На электричку успел, хотя и пришлось пробежаться, чтобы запрыгнуть в последнюю дверь последнего вагона.

В вагоне было малолюдно. Отдышавшись, Виктор достал из рюкзачка тетрадь и только теперь сообразил, что забыл взять с собой карасиков, которых вчера специально упаковал в пакет и оставил на полочке в подполе. Рыба, конечно, не пропадет, Никита обязательно о ней вспомнит, но вот похвастаться перед инкассаторами теперь будет нечем, могут и не поверить, что рыбалка оказалась такой удачной. Михалыч первый скажет, мол, соврешь – недорого возьмешь.

Картинка на чудесной страничке, как он и предполагал, изменилась. Никаких коттеджей, никакой стройки… Под абсолютно ясным небом – полоса пепелища, слева и справа от которой стоит не тронутый огнем хвойный лес.

До Виктора дошло, что грозовой ливень, приближение которого они вчера испугались с Никитой, обошел деревню стороной. Может, пролился как-то выборочно. Так же как выборочно били молнии в строящиеся коттеджи.

Виктор тщательно стер отображенное на страничке пепелище.

Потом стал прикидывать, что же теперь на ней нарисовать? К примеру, скопировать курносую девчушку в очках и с двумя топорщившимися косичками, сидевшую через два ряда сидений к нему лицом и читавшую книгу. Но не просто скопировать, а сначала нарисовать ее одежду, разбросанную по сиденьям, а потом уже и ее саму – без всякой одежды, но все-таки в очках и с книгой в руках. И после этого – ненадолго прикрыть глаза…

Виктор живо представил, как девушка, вдруг обнаружив себя в электричке в чем мать родила, испугается, завизжит, в панике постарается прикрыть наготу книгой, отбросит ее, схватится за одежду… Нет, жалко девчушку. Да и в вагоне они едут не вдвоем, а другие пассажиры без такого зрелища перебьются.

Но ведь ничто не помешает нарисовать эту же девушку в обстановке его собственной квартиры! Как она будет сидеть на раскладном диване в этих же очках, с этой же книгой в руках, в этом же веселеньком платьице… а лучше – без платьица…

Виктор не сводил с девушки глаз до тех пор, пока она не вышла из электрички на станции Одинцово. За это время она несколько раз отрывалась от книги, зыркала в его сторону и вновь углублялась в чтение. Напоследок, захлопнув книгу, не просто зыркнула, а сдвинула средним пальцем очки на кончик носа, пристально на него поглядела, как-то неопределенно хмыкнула и поспешила на выход.

Во время маршрута, а по вторникам Виктор Кармазов бегал сборщиком, собирая дневную выручку с торговых точек, он то и дело вспоминал девчонку из электрички. И вроде бы ничего особенного в ее внешности не было, подумаешь, две косички да курносенький нос, но воображение художника невольно дорисовывало большие глаза, длинные ресницы, ровные белоснежные зубки, ямочки на щеках, ну и, конечно же, сногсшибательную фигуру.

В какой-то миг он вдруг осознал, что чудесную страницу, оставленную дома в тетрадке, надо беречь. Да что там беречь, ею надо дорожить. Возможно, вторая уцелевшая страничка все еще в руках Джона Маленького, но на это надежды мало. А что, если у Александра Ивановича, написавшего забойный детектив, имеется еще один блокнот с перовским рыболовом на обложке?! В таком случае было бы очень неплохо, чтобы писатель не знал о его чудесных свойствах и чтобы расстался с ним так же легко, как и с первым.

С Александром Ивановичем он не общался с пятницы, то есть с того самого дня, когда старший кассир передал ему рукопись и блокнот для рисования. Детектив Виктору понравился, ну а блокнот… Тому блокноту цены не было, а он так бездарно его профукал! Но, возможно, все поправимо?

На второй этаж продуктового магазина, в котором работал Александр Иванович, Виктор поднялся чуть ли не бегом. Сосед по дому, как всегда, выглядел слегка рассеянным, пока сдавал опломбированную сумку с деньгами, суетился, в глаза Виктору не смотрел.

– Прочитал я твою нетленку-то, Иваныч! – сообщил инкассатор, когда все формальности с приемом инкассаторской сумки закончились.

– Так быстро? – изумился Александр Иванович. – И как впечатление?

– Скажу честно – понравилось. Прикольный детектив-чик. Кровищи, конечно, многовато, но кому сейчас легко!

– Правда понравилось?

– Да, супер, супер! – Виктор показал кассиру большой палец. – Я половину твоего блокнота разными сценками украсил – так увлекло. Да вот беда…

– Что? – насторожился Александр Иванович. – Какая беда?

– Посеял я твой подарок. То ли в трамвае из сумки выронил, то ли еще где…

– Подарок? – Александр Иванович, казалось, не сразу понял, о чем речь. – А-а-а… мой блокнотик… Черт! Жаль! Обидно! Обидно, что твой труд пропал. А ты восстановить рисунки смог бы? К примеру, на обычной бумаге?

– Да без проблем! Просто блокнот всегда под рукой, и рисовать в нем удобнее. У тебя другого такого же нет?

– Что? Да при чем здесь блокнот? – не понял проблемы Александр Иванович. – Главное – изобразить живых людей, как они радуются, страдают, погибают…

– Согласен, согласен… И все-таки ты не помнишь, где тот блокнот приобрел?

– Черт его знает, – наморщил лоб Александр Иванович. – Может, на антресолях нашел – там много всякого барахла от нашего соседа по квартире осталось…

– А где сейчас тот сосед? – не унимался Виктор.

– Помер. В своей комнате помер. Он в ней один был прописан, а мы на очереди стояли, ну и получили комнату вдобавок к своей. Да зачем тебе все это знать?

– Незачем. Ты сам рассказываешь. Ладно, пойду я…

– Рисунки-то восстановишь? – крикнул вдогонку Александр Иванович.

– Обязательно, – обернулся на пороге Виктор.

– И на рыбалочку бы неплохо вместе сгонять.

– Мы с приятелем на днях на Рузское водохранилище собираемся. Хочешь – присоединяйся.

– Так это же, как и Истра, мои родные места!

В одном из магазинов Виктор купил песочный торт «Ленинградский» и две бутылки игристого вина «Салют». Чем вызвал немалое удивление у Михалыча, который не признавал напитков слабее сорокаградусных.

– Не стану же я на первом свидании девушку водкой угощать, – в свое оправдание сказал Виктор.

– Намекаешь, что после работы даже дозочку не махнешь? – насторожился старший маршрута.

– Михалыч, мы вчера с друганом на двоих полтора литра усугубили. А печень беречь надо. Так что ты сегодня – без меня.

– В твои годы рано о печени думать, – проворчал Михалыч.

– Зато о бабах – в самый раз, – возразил Виктор и ушел инкассировать очередной магазин.

Михалыч, осознав, что вечером останется без собутыльника, погрустнел, но после того, как Виктор принес ему из аптеки пять пузырьков с настойкой боярышника, вновь взбодрился. А когда после сдачи денег и оружия прощался с напарником, заговорщически ему подмигнул:

– Давай там, не осрами знатный имидж московских инкассаторов.

– Постараюсь, – пообещал Виктор.

Дома осуществлять задуманное начинающий художник не торопился, сначала надо было все хорошенько взвесить. На чудесной странице, лежавшей на столе, Виктор рисовал уже два раза и затем стирал изменяющиеся картинки. Не потеряла ли страница своих свойств и долго ли будет их сохранять? Но у нее же есть еще и оборотная сторона, пока что не испытавшая воздействия карандаша. До поры до времени ее можно поберечь.

Обстановку своей комнаты Виктор отображал на бумаге не раз. Однажды по памяти зарисовал, как вместе с Никитой, Генкой и Низким расписывает за столом пулю. В другой раз – как сам, глядя в телевизор, сидит на диване с бутылкой пива в руках. Друзья картинки хвалили, говорили, что очень похоже…

Поразмыслив, Виктор нарисовал на чудесной страничке уголок комнаты с телевизором на тумбочке и диваном, на подлокотнике которого свернулась калачиком кошка. Поставив последнюю точку, на пару секунд закрыл глаза. А когда открыл, увидел кошку прямо перед собой – живую! Словно приготовившись вступить в схватку с собакой, она выгнула спину и зашипела, оскалив клыки, – вот-вот прыгнет.

Виктор провел ластиком по картинке, одним движением стерев кошку и часть дивана. Из комнаты кошка тоже мгновенно исчезла. Машинально Виктор восстановил карандашом на картинке исчезнувшую часть дивана. И сразу стал рисовать на нем девушку из электрички – тот самый момент, когда она смотрит на него поверх очков, сдвинутых на кончик курносого носика. При этом, задействовав воображение, рисовал ее без одежды, но в очках и с книгой в руках. Картинка вышла очень даже эротичной. А как получится вживую?

Он прикрыл глаза и тут же, вздрогнув от пронзительного визга, уронил карандаш. Перед ним на диване сидела голая девушка, прикрывшая лицо книгой. Книга тут же переместилась ниже, пряча грудь, и Виктор встретился взглядом с той самой девушкой, вышедшей на станции Одинцово. Она уставилась на него, открыв рот, не веря своим глазам.

– Привет, – прохрипел он.

– А-а-а! – заорала девушка. Швырнула в него книгу, спрыгнула с дивана и метнулась в коридор к входной двери…

Открыть дверь у нее не получилось – Виктор стер ластиком картинку, отображавшую, как он успел заметить, все действия нарисованного им персонажа. Обворожительная в своей наготе девушка в круглых очках и с двумя топорщившимися косичками исчезла, словно ее здесь и не было. Только книга осталась валяться на полу – «Барнеби Радж» Чарльза Диккенса.

Надо же, это была одна из немногих книг, которые Виктор прочитал, служа на границе. Ему понравился язык Диккенса, а вот сюжет как-то не запомнился, ярче всех других в памяти отложился ворон Грип, проживший много-много лет и чуть ли не до смерти напугавший отрицательного героя криком: «Полли, подай чайник, мы все будем пить чай!»

Отложив книгу, Виктор взялся за карандаш и восстановил на чудесной странице уголок своей комнаты с раскладным диваном и тумбочкой с телевизором, наверху которого теперь сидел черный ворон. Последнюю точку – на кончике клюва ворона, ставить не стал. Для начала нарисовал все ту же девушку, сидящую на диване, только теперь без книги, одетую в цветастое платьице, и так же не поставил последнюю точку на ее курносом носике. Рисовал Виктор быстро, но торопиться не любил.

Для начала выставил на стол два фужера, бутылку «Салюта» и торт «Ленинградский». Торт освободил от упаковки и порезал на небольшие ровные прямоугольники. Сорвал фольгу с белой пластмассовой пробки на бутылке. В коридоре запер входную дверь на ключ и повесил его на гвоздик под вешалкой. Затем умылся в ванной комнате, почистил зубы, причесался.

Все это время чудесная страничка лежала на столе, и картинка на ней ничуть не изменилась. Виктор пририсовал еще две точки: одну – на клюв ворона по прозвищу Грип, другую – на кончик носа девушки, имя которой до сих пор не знал, затем поставил внизу странички автограф. После чего закрыл глаза и открыл, услышав корявое: «Полли, подай чайник!»

На поверхности телевизора ворон с раскрытым клювом взмахивал иссиня-черными крыльями. На диване сидела девушка – с двумя топорщившимися косичками.

– Привет! – не дал ей опомниться художник. – Меня зовут Виктор. А тебя?

– Лил-ля, – слегка заикаясь, ответила девушка.

– Лиля? – улыбнулся Виктор. – Лилечка?

– Да, – кивнула девушка.

– Мы все будем пить чай! – напомнил о себе ворон.

– Что это? – удивилась Лиля, посмотрев на птицу.

– Не обращай внимания.

– Где я?!

– Для начала ответь себе на вопрос, кто ты? – Виктор крепко сжимал занесенный над страничкой ластик.

Словно спохватившись, девушка торопливо себя ощупала – кажется, все было на месте, только книга лежала на столе.

– Я хочу проснуться. – Она крепко зажмурилась.

– Полли, подай чайн… – Движение ластиком по страничке, и Грип исчез и на рисунке, и в комнате.

Лиля открыла глаза, огляделась и, не обнаружив ворона, уставилась на Виктора.

– Проснулась? – усмехнулся он.

– Н-не знаю…

– Вино с тортом будешь?

– Буду! – тряхнула косичками Лиля.

Он занялся пробкой, а она вновь стала ощупывать себя, больше всего уделяя внимание груди.

– Я была у себя дома, в своей комнате, собиралась лечь спать в свою кровать и вдруг оказалась абсолютно голой в каком-то незнакомом месте… – сказала она, глядя, как Виктор разливает по фужерам шипучий напиток. – То есть мне приснилось, как я оказалась вот тут и увидела тебя. Потом проснулась у себя дома, и вот я опять здесь.

– Иногда, Лилечка, сны могут быть очень приятными, согласись. – Виктор протянул ей фужер и придвинул по столу коробку с тортом. – Иногда так не хочется просыпаться…

Лиля взяла фужер, они чокнулись и, не отрывая друг от друга глаз, выпили.

– Я вот, например, в снах часто летаю. Или прыгну, и прыжок такой длинный-предлинный получается, а если захочу – выше поднимусь, сделаю поворот, зависну на одном месте. И все это достигается простым усилием мысли.

– Мне сны редко снятся. – Лиля взяла кусочек торта и осторожно откусила совсем немного.

– Тебе не нравится «Ленинградский»?

– Я больше «Прагу» люблю…

– В следующий раз будет тебе «Прага». В смысле – приснится. – Виктор вновь наполнил фужеры. – Что предпочитаешь из напитков?

– А ведь мы с тобой сегодня в одной электричке ехали. – Лиля откусила кусочек торта побольше и, прожевав, запила вином. Виктор сделал то же самое. – И ты всю дорогу на меня пялился, но так и не подошел, ничего не сказал.

– А ты хотела, чтобы я подошел? – удивился Виктор.

– Может, и хотела… – Девушка приложилась к фужеру.

– Знаешь, я недавно читал фантастический рассказ. Не помню автора, но суть в том, что у парня появился дар читать чужие мысли. И вот едет он типа в автобусе, смотрит на красивую девушку, а у нее в мыслях, мол, что же ты такой нерешительный, мол, давно бы подошел и познакомился. Он к ней подходит, что-то говорит, а она на него чуть ли не в крик, мол, как вы смеете, нахал! Он, конечно, заткнулся и тут же читает ее мысли, мол, какая же я дура, ни за что обидела хорошего парня… Он – снова к ней. А она – все ту же песню, мол, пошел вон! Парень вновь ретировался и вновь мысли ее читает, в которых она сама себя клянет за грубость и сама же себе обещает, что если он еще раз к ней обратится, то для начала обязательно ему улыбнется. – Виктор тоже осушил свой фужер, поставил его на стол и взялся за торт.

– Как думаешь, чем рассказ закончился?

– Ну, думаю, если он подойдет к ней и в третий раз… она или вообще его матюгами покроет, или по морде даст, чтобы отвязался.

– Угадала. Ничего хорошего дар угадывать мысли тому парню не принес.

– Нормальный рассказ, вполне такой реалистичный. – Лиля нахмурилась и вновь потрогала свои груди.

– Что, во сне увеличились? – улыбнулся Виктор, и девушка мгновенно покраснела. – Ты так торопишься проснуться?

– Не знаю…

– Но сон-то хороший?

– Никогда таких не видела. Словно и не сон это вовсе…

– А давай проверим?

– Ущипнем друг друга?

– Щипаться чуть позже будем. А сейчас присядь-ка ко мне на колени. Тебе же в мыслях этого хочется, признайся.

– Хочется. – Лиля встала с дивана, сняла очки и положила их на томик Диккенса. – Если честно, то мне и в электричке этого хотелось.

Она села к нему на колени, и Виктор тут же, обхватив ее за талию, прижал к себе. Сопротивления не было, девушка сама слегка дотронулась до его щеки, потянулась губами к его губам…

Ничего подобного Виктор в жизни не испытывал. Раньше у него, конечно, были женщины, пусть и не так много, как хотелось бы. Если говорить о количестве, то, со слов Никиты, друг превосходил его в этом показателе на порядок. В связи с этим Виктор не то чтобы страдал, но завидовал ему белой завистью. Зато теперь, после двух часов кувыркания с Лилечкой на так и не разобранном диване, Виктор больше не завидовал никому.

Она кричала, наслаждаясь его ласками, она расцарапала ему ногтями спину, она укусила его за палец, за щеку, до крови прокусила губу, оставила следы от засосов на шее, плечах, груди… Она, что называется, дорвалась. А когда в изнеможении уснула, Виктор нашел силы дотянуться до чудесной страницы и стереть нарисованную и постоянно изменяющуюся картинку. Оставшись в комнате в одиночестве, мгновенно отрубился.

Разбудил его настойчивый звонок в дверь. Виктор выспался, голова не болела, но состояние было такое, словно он всю ночь вагон с картошкой разгружал. На пороге стоял Никита с дипломатом в руке.

– Дружище! – обрадовался Виктор. – Разувайся и проходи, завтракать будем.

Пока Никита снимал ботинки, Виктор метнулся в комнату, чтобы хоть немного прибраться, но в первую очередь – спрятать чудесную страницу. Ей нашлось место в верхнем ящике письменного стола. Собственно, особого беспорядка не было: кое-какие разбросанные там и сям вещи, на столе – две пустые бутылки из-под шипучего вина «Салют», остатки песочного торта «Ленинградский» да томик Диккенса, поверх которого лежали очки с большими овальными линзами.

– Ого! – изумился, вошедший в комнату Никита. – Кто это тебе так спину разукрасил? О-го-го! – изумился он еще больше, увидев последствия укусов и засосов. – Смотрю, над тобой знатно поизгалялись?!

– Дружище, да большего кайфа у меня никогда в жизни не было! Такая девчонка, такая… просто слов нет.

– Это ее очки-то?

– Ее. Да ей вчера не до очков было… Никита, ты как сам-то? А я вчера карасей у тебя забыл забрать. Надеюсь, ты их прихватил?

– Я другое прихватил. – Никита положил дипломат на стол и щелкнул замками. – Вот! Джентльменский набор.

Взору Виктора предстали бутылка водки, две бутылки пива, три огурца, бережно завернутые в целлофан, полукольцо колбасы «Одесская» и четвертинка черного. Весь «джентльменский набор» тут же перекочевал на стол.

– Дружище, мне сегодня на вечернюю смену выходить, – вздохнул Виктор.

– Никто тебя пить и не заставляет. – Никита откупорил бутылку. – Фужеры чистые?

– Вот из этого я пил.

– Понятно. – Никита наполовину наполнил водкой подставленный Виктором фужер. – В таком случае, может, пивка?

– Пивка – в самый раз!

Виктор всегда любил одесскую колбасу с черным хлебом, и, пока Никита, закусывая, хрустел огурцом, сделал три бутерброда: один – себе, два – гостю.

– Ты не поверишь, – сказал Никита, вновь наливая водку. – Позавчера, в то самое время, когда мы с тобой самогон глушили, слушали музыку и в шахматы играли, дачный кооператив на просеке выгорел к чертовой матери.

– В плане?

– Сгорели коттеджи. Все до единого. Дотла!

– Сгорели?! – округлил глаза Виктор. – Погоди, ты серьезно?

– Куда уж серьезней. – Никита шумно выдохнул и выпил. Откусив добрую половину бутерброда, сказал, жуя: – Не успел ты к себе в Москву умотать, ко мне участковый из Поречья заявился, попросил сопроводить к месту происшествия. Я хоть и в отпуске, отказывать коллеге не стал. Пришли к месту происшествия, а там – конкретное пепелище, ни заборов деревянных, ни домов, одни лишь фундаменты обугленные. Что самое интересное – и справа, и слева от просеки лес огнем абсолютно не тронутый стоит…

– Поверить не могу!

– Можешь съездить и лично убедиться.

– Отчего сгорели?

– Пока имеются две версии. Во-первых, поджог. Но это сколько же поджигателей надо задействовать, чтобы на всей просеке дома подпалить! Во-вторых, удар молнии, то есть молний… Что тоже как-то мало в голове укладывается. Нет, молнии-то вечером над просекой сверкали, да мы с тобой и сами на пруду раскаты грома слышали и, чтобы под дождем не промокнуть, домой убежали. Однако дождь так и не пошел, а со слов двух сторожей, небо над ними вдруг резко почернело, загромыхало, и из появившихся туч стали бить молнии прямо в строящиеся коттеджи. Причем бить почти одновременно. Якобы только что ничего беду не предвещало, а через пару минут уже все коттеджи полыхают ярким пламенем.

– И как сторожа?

– Даже и не пытались пожар тушить, испугались, удрали в лес. Согласно третьей версии, они самые поджигатели и есть. Сейчас с ними грамотные люди беседу ведут.

– А могло бы быть и так, что на земле сторожа постарались, а на небе – молнии? – сказал Виктор.

– Могло, хотя тоже маловероятно. Но самую невероятную версию я выскажу только тебе. – Никита осушил фужер и, подмигнув Виктору, сказал: – Получается, это ты накаркал, дружище. Напророчил, так сказать.

– В плане – сбылось мое огромное желание, чтобы постройки этих буржуинов какой-нибудь хороший человек спалил до основания?

– Такое большое желание, что ты его даже на бумаге отобразил. Мне тогда даже показалось, что нарисованные дома и вправду горят.

– Точно! – У Виктора загорелись глаза. – Плесни-ка и мне водочки!

Никита взялся за бутылку, а Виктор схватил карандаш и на странице формата А4 быстро и привычно нарисовал собственный неразобранный диван, на котором сейчас сидел Никита. Но вместо гостя изобразил Лилечку – в платье, очках и с книгой в руках.

– Судя по очкам, это твоя вчерашняя садистка, – пришел к заключению следивший за его манипуляциями Никита.

– Она самая! Я чего подумал – если нарисованные мною коттеджи вдруг сгорели, как я того очень хотел, то эта девчонка, по моему огромному желанию, должна сейчас же остаться без платья и вообще безо всего.

– Где? – не понял Никита.

– Ну, на рисунке. Ты же сам говорил, что показалось, как нарисованные мною дома и вправду горят.

– Кстати, а где тот рисунок? – Никита не отрывал глаз от рисунка, на котором сидела на диване девушка, словно и впрямь ожидал, что она вот-вот окажется без платья.

Виктор, теребивший в пальцах карандаш, казалось, ждал того же самого.

– Так, где рисунок-то? – нарушил молчание Никита.

– Чего? А-а, тот рисунок? Я его вместо туалетной бумаги использовал.

– Жаль.

– Да! Жаль, что девушка так и не разделась. Выходит, не все мои пророчества сбываются, дружище…

– Чего? – Теперь изумился Никита. – А-а-а… Ну да. А где ты эту кралю подцепил? – кивнул он на рисунок.

– В электричке познакомились. Она, считай, почти твоя землячка – в Одинцове живет.

Чтобы лишний раз не попадаться на глаза начальству, Виктор, слегка подвыпивший, приехал в отделение банка впритык до отбытия на маршрут. Как оказалось, в банке до него никому не было дела. Инкассаторы и водители толпились перед висевшей на стене фотографией в траурной рамке, с которой гордо взирал куда-то ввысь товарищ Козлов – точно такая же фотография висела и на доске почета. Особых ахов-вздохов не звучало, большей частью задавались вопросы – когда, где да отчего…

– Я слышал, – наконец сообщил стоящий в первом ряду водитель по прозвищу Судак, – дома он скончался, от удушья. Соседка к нему сегодня утром в комнату заглянула, а он – того. Товарищ Козлов всю жизнь бобылем прожил…

– Естественно, – сказали из толпы, – кто ж с таким, извините, товарищем жить бы стал?

– Соседка рассказала, – продолжил Судак, – что в воскресенье старик вернулся после работы домой какой-то удрученный, и что странно – с пустым портфелем…

– Надо же, – вновь сказал кто-то, – обычно по воскресеньям толстенный был портфель у нашего Каз… – Говоривший замолк, кажется, кто-то ткнул его локтем в бок. – В общем, как сказали врачи, ночью в воскресенье он и преставился.

– Товарищи, а не пора ли вам по маршрутам разъезжаться?! – подал голос дежурный, и тройки экипажей со стопками пустых инкассаторских сумок поспешили покинуть здание банка, рассесться по машинам и разъехаться по разным районам Москвы: от аэровокзала – до Мневников и Шелепихи, от Кутузовского проспекта – до Филей, от Сокола – до окраин Тушина…

Водитель на тушинский маршрут попался незнакомый и молчаливый. Зато машину водил хорошо: Михалыч, бегавший сборщиком, едва успевал объяснять, где надо поворачивать, где пересечь сплошную, выехать на тротуар, а где остановиться напротив очередной точки.

Виктор с водителем не заговаривал – слишком многое надо было обдумать. До прошлой пятницы жизнь его текла своим чередом. Он имел нормальную работу, благодаря которой во времена глобального дефицита не знал проблем ни с продуктами, ни со шмотками; собирался поступить в полиграфический институт и был уверен, что поступит с первого раза – слишком уж ему нравились собственные рисунки; впереди была интересная, многообещающая жизнь… И тут в руки ему попал чудесный блокнот, перевернувший все с ног на голову.

Жизнь стала не просто интересной, она стала невероятной, словно Виктор попал в длинный-предлинный сон, очень яркий и эмоциональный сон, из которого не хотелось возвращаться в реальность. Сидя в машине, передавая сборщику порожние сумки и принимая сумки, набитые деньгами, он то и дело возвращался мыслями к Лилечке. Для нее пребывание у него в гостях тоже должно было быть сном. Хотя какой сон – если у него на шее красовались засосы, а следы его страстных поцелуев не могли не украшать ее прекрасное тело. Ее очки и книга остались у него дома. Или это были всего лишь дубликаты? Надо бы каким-то образом проверить. Как? Вернувшись домой, вновь нарисовать ее, сидящую на диване? Почему бы и нет?

С другой стороны, его эксперименты могли выйти боком. При первом воплощении в его квартире Лилечка повела себя, словно истеричка. И это неудивительно – кому понравится ни с того ни с сего оказаться в незнакомом месте, перед незнакомым мужчиной, да еще и обнаженной. При втором воплощении она повела себя именно так, как хотелось художнику. Возможно, рисуя, надо очень ярко представлять, чего именно ты хочешь…

Эх, если бы дело касалось одной лишь Лилечки из подмосковного Одинцова! Он нарисовал, как под ударами молнии горят коттеджи дачного кооператива, и они на самом деле выгорели дотла. Он нарисовал, как в петле болтается товарищ Козлов, и старик… Стоп! Тот рисунок Виктор стер, и товарищу Козлову сразу полегчало. Почему же ночью он умер от удушья?

Да, с чудесной страничкой необходимо быть очень аккуратным, очень!

– Пойдем помянем покойничка, – предложил напарнику Михалыч после окончания работы. Молчаливый водитель укатил в гараж, и сборщик повел Виктора во двор соседнего со зданием банка сталинского дома. Там почти совсем не был слышен шум Ленинградского проспекта, зато имелись скамеечки, одну из которых уже облюбовали четыре или пять инкассаторов. Виктор с Михалычем присоединились к коллегам, выложили на лавочку скромную закуску, открыли бутылку.

В этом дворе инкассаторы никогда не шумели, задерживались ненадолго, пустую посуду за собой не оставляли, не мусорили, и жильцы относились к работникам опасной профессии понимающе – не скандалили и милицию, чтобы разобраться с пьянчужками, не вызывали. Впрочем, если бы даже милиция и приехала, то уж кого-кого, а инкассаторов, даже вдрызг пьяных, забирать в отделение никто бы не стал – зачем портить отношения с полезными людьми.

Теперь вообще выпили молча и не чокаясь. Козлова никто из присутствующих не любил, но все-таки – коллега.

– Витек, а ведь ты последний с товарищем Козловым маршрут катал, – чуть погодя сказал рослый парень по прозвищу Боярин. – Может, объяснишь, нам, боярам, почему он с пустым портфелем домой пришел? Ведь не ограбили же его по дороге – до дома от банка всего метров триста!

– Мы с Джоном Маленьким сами ничего не поняли, – пожал плечами Виктор. – Джон Маленький поначалу все его подкалывал, мол, не задушит ли жаба забирать всю халяву из магазинов только себе? Ну а Козлов огрызался, огрызался, но портфель все наполнял и наполнял…

Виктор замолчал, уставившись на бутылку в руках Михалыча. Тот все понял, разлил оставшуюся водку по подставленным стаканчикам.

– Не томи, боярин! Дальше-то что было?

– Дальше товарищу Козлову вдруг как-то резко попло-шало и так же резко отпустило. Мы ему с Джоном Маленьким, мол, давай в больницу. Но тот – ни в какую. А потом открыл свой портфель и стал все из него доставать и нам отдавать.

– Ни себе фига! – удивился Боярин, а вместе с ним Михалыч и все остальные. – Чтобы Козлов с кем-то поделился?!

– Мы сами охалпели, – продолжил рассказ Виктор. – А сборщик открыл бутылку, выпил ровно дозу и оставшееся нам с Джоном Маленьким отдал. После чего говорит, побегай, мол, Витек за меня остаток маршрута, мол, все чаевые – твои. Мол, не говорите потом, что я куркуль и меня жаба душит…

– Вот это да! – присвистнул кто-то. – Надо же, как человек перед смертью изменился.

– И чего дальше было? – не отставал Боярин.

– Дальше? – Виктор шмыгнул носом.

Понятливый Боярин тут же извлек откуда-то очередную бутылку.

– Поник он как-то, домой шел, еле ноги переставлял. Может, предчувствовал? – Теперь уже Виктор обратился к слушавшим его коллегам.

– Да, предчувствие – это такая вещь, – покачал головой Михалыч, и все тоже понимающе покачали головой. – Разливай, Боярин, по крайней, да пора по домам…

Проснувшись на следующий день ближе к обеду, Виктор первым делом полез в письменный стол, выдвинул верхний ящик – беспорядок наблюдался, чудесная страница – нет. Не оказалось ее и в среднем, и в нижнем ящиках. Он еще раз проверил все ящики. Куда подевалась? Не мог же ее стащить Никита? Скорее всего, вчера ночью сам по пьяни куда-то ее переложил. Куда? Как говорила его бабушка: «Подальше положишь, поближе возьмешь». Все верно, но при условии, если куда-то что-то прятать на трезвую голову.

Начиная паниковать, Виктор побежал на кухню, сунулся в мусорное ведро – нет, заглянул в совмещенный санузел, помнится, он соврал Никите, что использовал страницу как туалетную бумагу. А вдруг вчера, придя домой, он и в самом деле… Нет, нет! Виктор вернулся в комнату и остановился напротив гардероба с установленной наверху книжной полкой. Он с детства любил книги, но в Москве что-то, по-настоящему стоящее, всегда было дефицитом, хорошо хоть, иногда выручала библиотека, в которую он, благодаря бабушке, записался еще дошкольником…

Вернувшись из армии и устроившись в инкассацию, он решил заиметь в домашней библиотеке хотя бы сотню хороших книг. Благо появилась возможность доставать дефицит без переплаты. К примеру, один из вечерних маршрутов инкассировал Литфонд, и там Виктору повезло приобрести очень модную книгу Владимира Орлова «Альтист Данилов». Другой маршрут обслуживал «Союзпечать», с которой была договоренность, чтобы инкассаторам оставляли журнал «Искатель» – он выходил один раз в два месяца, и достать его человеку без блата и переплаты было почти невозможно…

…В армии Виктор спасался от скуки чтением книг. Большую часть службы – двух лет, двух месяцев и десяти дней – он прослужил на линейной заставе, на финской границе – сержантом. Это звание подразумевало периодическое дежурство по заставе, другими словами, сержант заступал на службу с шести утра до шести вечера либо – с вечера до утра. И если двенадцать часов в дневное время приходилось крутиться и почти постоянно быть под наблюдением начальства, то ночью времени, ничем конкретным не занятого, было навалом, и Виктор, чтобы не уснуть за приборами сигнализации о нарушении государственной границы, либо рисовал, либо читал. А что читать, если на заставе имелось всего два десятка книг, из которых более-менее интересные давно были прочитаны, а другие даже брать в руки не хотелось!

Но однажды Виктору довелось побывать в офицерском доме – в квартире начальника заставы, и там, к своему восторгу, он увидел целый шкаф, снизу доверху забитый книгами. Честно попросить старшего лейтенанта дать что-нибудь почитать он постеснялся. Зато набрался наглости и как-то ночью, когда начальник укатил с тревожной группой по тревоге, заскочил к нему в дом и утащил первую попавшуюся под руку книгу, которой оказался «Черный тюльпан» Александра Дюма. Книга была интересной, но тонкой, той же ночью он ее прочитал и, когда начальник вновь уехал с тревожной группой, сержант вернул ее на место, не забыв прихватить томик другого классика – Майн Рида. Эта книга в оранжевом переплете была из шеститомного собрания сочинений и содержала два романа – «Белый вождь» и «Квар-теронка».

В предвкушении, что во время следующей смены будет что почитать, Виктор бережно обернул книжечку в белую бумагу, написал на обложке «Н. Г. Чернышевский. ЧТО ДЕЛАТЬ?» и убрал в свою тумбочку. На заставе никогда не пропадали ценности – часы, деньги могли лежать в той же тумбочке сколько угодно, но конфеты и другие сладости оставлять было нельзя. Так же как и книги, – читать любил не только Виктор. Но он никак не мог подумать, что кто-то из сослуживцев позарится на Чернышевского, которого все не любили еще со школы! Однако хитрость не удалась, и в тот же день книга из тумбочки исчезла.

Это было полбеды – рано или поздно книга либо вновь появилась бы в тумбочке, либо Виктор заметил бы ее у кого-нибудь из пограничников и отобрал. Все оказалось гораздо хуже. Уже на следующий день начальник заставы вызвал его в канцелярию, и там, на столе Виктор увидел обернутого в белую бумагу «Чернышевского». Оказалось, что книгу вытащил из тумбочки водитель уазика, а старший лейтенант, поехав с ним куда-то, вдруг обнаружил в бардачке машины свою собственность. Виктор едва со стыда не сгорел, оправдываясь, что взял книгу только на время, почитать, а потом обязательно бы вернул ее на место. Начальник оказался нормальным мужиком, сержанта простил и даже разрешил книгу дочитать. После того случая Виктор в его дом не наведывался, а попросить почитать еще чего-нибудь стеснялся.

И вот сейчас он смотрел на свою пока что единственную книжную полку, в которой среди детективов и фантастики стоял и томик Чернышевского, до сих пор не сданный в макулатуру. Виктор абсолютно не помнил, трогал вчера книгу или нет, но куда еще он мог бы засунуть по пьяни чудесную страничку – только во «Что делать?».

В дверь позвонили. Недоумевая, кто бы это мог быть, Виктор пошел открывать и увидел на пороге Джона Маленького.

– Все, кремировали, – доложил Джон Маленький, пожимая Виктору руку.

Тот уставился на водителя суточной машины, ничего не понимая.

– С кладбища я, – пояснил Джон Маленький. – Говорю, кремировали нашего с тобой воскресного напарника. Оказалось, не было у товарища Козлова ни родных, ни друзей, ни места на кладбище…

– Ну, хоть коллеги помянули, – развел руками Виктор. – Пойдем на кухню. Может, перекусишь чего?

– Пойдем, – принял предложение водитель, не преминув, однако, сунуть нос в комнату. После чего Виктор сразу догадался, что заехал к нему Джон Маленький не просто так.

– На сутки заступил? – спросил он.

– Как обычно…

В холодильнике нашелся кусок колбасы, которую Виктор накануне не осилил с Никитой. Он порезал ее тонкими дольками на сковороду, и, после того как дольки немного пошипели, перевернул их и залил пятью яйцами – больше не было. В морозилке обнаружился кусочек сала, который хозяин квартиры тоже порезал ломтиками и выложил на блюдце. Кроме того, Виктор поставил на газовую плиту чайник, а к чаю достал из настенной полки пачку печенья «Юбилейное», потом вспомнил про остаток торта и тоже выставил его на стол.

– Шикуешь, Карма, – прокомментировал Джон, берясь за вилку.

Яичницу они смели словно оголодавшие – ни одной ма-ло-мальской крошечки на сковородке не оставили. И сало с бородинским хлебом хорошо пошло, хоть им и не закусывали алкоголь. Принялись за чай. По возвращении из армии Виктор ценил нормальный чай вдвойне. На заставе этот напиток чаем назвать было сложно – так, чуть подкрашенная водичка. Хорошо хоть, время от времени повар вместе с чаем заваривал чагу – что-то типа коры, вернее, нароста на березе, который придавал напитку темно-коричневый цвет и особый привкус – говорили, что эта самая чага очень полезна для организма, чуть ли не от рака вылечивает.

Работая в инкассации, Виктор пристрастился к чаю индийскому – со слоником на этикетке. Такой чай простым советским труженикам доставался разве что в праздничных наборах, праздников же – по пальцам одной руки пересчитать. Но у инкассаторов была своя лафа, и с чаем со слоником на этикетке они проблем никогда не знали.

Заварочным чайником Виктор не пользовался, всегда сыпал в кружку – в зависимости от ее объема – одну, полторы либо две чайные ложки заварки. После этого заливал кипятком и только затем добавлял в кружку сахарный песок или сахар кусковой – главное, чтобы было сладко. И не важно – подавался ли к чаю бутерброд с сыром или, к примеру, сладчайшее пирожное эклер.

Джон Маленький, которому Виктор насыпал в кружку пять чайных ложек сахарного песка и придвинул торт, слегка удивился такому проявлению сладколюбия приятеля, но ни от чего отказываться не стал – чай выпил и кусочек торта съел с видимым удовольствием. И только после этого, вдруг посерьезнев, сунул руку за пазуху и достал помятый листок. Виктор сразу догадался, что это.

– Я же ведь не просто так к тебе заехал, – понизив голос, сказал Джон Маленький. – Я же ведь сразу понял, что-то в этой истории нечисто!

Он впился Виктору в глаза, но тот, держа в одной руке кружку с недопитым чаем, а в другой – надкусанный кусок торта, смотрел на него с ничего не выражающим лицом, можно сказать, смотрел тупо. Этот «отупелый» взгляд Виктор выработал опять же, служа на заставе, когда приезжающий время от времени из пограничного отряда особист расспрашивал его о службе и сослуживцах.

– Ну, и что ты скажешь? – Джон Маленький расправил листок на столе и ткнул в него пальцем.

Не торопясь отвечать, Виктор запихнул в рот кусочек торта и скосил глаза на чудесную страничку. Картинка на ней была абсолютно безобидной – обычное крыльцо с четырьмя деревянными ступеньками и козырьком, к балке которого был привязан обрывок веревки.

– Что молчишь? – не вытерпел Джон.

– Жую, – выдавил из себя Виктор, едва не поперхнувшись.

– Ну да, ну да! – Джон хлопнул ладонью по столу. – Жует он!

– Чего орешь-то? – спросил Виктор, наконец запив суховатый торт чайком.

– Карма, а ведь я тебя узнал тогда ночью, в воскресенье! – еще больше повысил голос водитель. – Когда ты шел к магазину, напротив которого сам же этот листочек выбросил!

– Если узнал, чего ж не остановился, не прихватил? – усмехнулся Виктор. – Или какой свой интерес имел?

– Интерес? Да, заинтересовало меня, с какого это перепуга наш товарищ Козлов вдруг не по-козловски себя повел? Но и ты весь маршрут был каким-то странным, все чего-то рисовал в своем блокноте и почему-то странички из этого блокнота вырывал и в окошко выбрасывал.

– И чего? – У Виктора вдруг возникло жгучее желание схватить со стола чайник с еще не остывшей водой и треснуть этим чайником Джона Маленького по балде.

– Чего – чего? – Водитель подмигнул хозяину квартиры и аккуратно взял из коробки еще один кусочек торта. – Заинтриговал ты меня – вот чего. И не напрасно заинтриговал-то. Подобрал я листок, который ты выбросил, а на нем никакого рисунка-то и нет. Но я же не дурак. Приехал домой, на этот листочек накрошил меленько грифеля от простого карандаша, крошечки аккуратно растер, и рисунок восстановился. А на нем, вот на этом самом крыльце и на этой самой веревке, – Джон ткнул пальцев в страничку, – висит человек – очень похожий на товарища Козлова… А? Что скажешь, Карма?

– Не вижу никакого человека. – Виктор протянул руку к страничке, но Джон прижал ее ладонью к столу.

– В том-то и дело, что, когда я проснулся и еще раз на рисунок посмотрел, никто в петле уже не болтался и веревка оказалась перерезанной. Как такое может быть?

– Так ты, наверное, сам взял ластик и этого повешенного стер, – пожал плечами Виктор.

– А вот и ни фига!

– Что – ни фига? Водочку-то, оставленную товарищем Козловым, перед сном выпил? Вот и не запомнил, что по пьяни делал.

– У меня дома и ластика-то нет! – закричал Джон. – Чем я мог стереть?

– Да чего ты ко мне привязался? – тоже вспылил Виктор. – Ему что-то там мерещится, а я здесь при чем?

– Вот это крыльцо и повешенного ты рисовал?

– Я.

– А зачем? Зачем ты повешенного товарища Козлова нарисовал?

– Джон, ну при чем здесь товарищ Козлов?! Мне один знакомый писатель дал прочитать свою рукопись – детектив с названием «Криминальная рыбалка» – и попросил отобразить, как я все это вижу. А в том детективе насилие сплошь и рядом, кровища рекой льется. Среди прочего – одного чувака повесили. Вот я этот эпизод и отобразил, как вижу.

– И кого же ты еще отобразил? – не унимался Джон Маленький. – Я тогда попросил тебя рисунки показать, а ты – ни в какую!

– Кого по сюжету надо было, того и отобразил. – Виктор нахмурился. – Хочешь, и тебя нарисую?

Он вновь потянулся к листку, но Джон суетливо убрал его во внутренний карман своей потертой замшевой куртки.

– Не надо! А вдруг тогда со мной тоже что-нибудь произойдет?

– Мнительный ты, Джон, – усмехнулся Виктор. – До работы меня подкинешь?

Водитель посмотрел на часы:

– Вообще-то рановато на работу…

– Подхалтурить хочешь? Так я тебе не помешаю.

– Ладно, давай, собирайся быстрей, а я – машину заводить.

Не успела за Джоном захлопнуться дверь, как Виктор бросился к книжной полке и выхватил томик Чернышевского. Чудесная страничка, как он и надеялся, была в книге. Виктор подскочил к окну, под которым увидел инкассаторскую «Волгу». Когда дорисовывал машину, к ней подошел Джон Маленький – открыл дверцу, сел на водительское сиденье, завел мотор, кажется, включил дворники, вышел и принялся заботливо протирать зеркала.

Движение на улице было не особенно оживленным, но, увидев вывернувшую из-за поворота машину скорой помощи с включенной мигалкой, Виктор очень быстро нарисовал, как она, выскочив на встречную полосу, приближается к «Волге» Джона Маленького.

В следующую секунду Виктор выбежал из квартиры. Визг тормозов и громкий удар он услышал уже в подъезде. На дороге две служебные машины, как говорится, встретились лоб в лоб, и теперь водитель «скорой» никак не мог открыть свою заклинившую дверь, а водитель инкассаторской «Волги» валялся на тротуаре навзничь, раскинув руки, так и не выпустив тряпку, которой протирал зеркала.

Моля Бога, чтобы Джона Маленького не прибило насмерть, Виктор упал перед ним на колени, в первую очередь сунул руку во внутренний карман его замшевой куртки и завладел чудесной страничкой. Только потом приложил ухо к груди водителя. Джон Маленький застонал…

Кого Виктор действительно уважал в инкассации, так это своего напарника Михалыча. Поводов спорить, а тем более ссориться, между ними никогда не возникало. Порой во время маршрута зайдет в машине разговор про молодежь, мол, в какие времена подростковое поколение было более порядочным и менее бесбашенным, так тот же Михалыч первый становился на сторону современной молодежи, утверждая, что в его времена прогуляться вечерком в незнакомом районе было гораздо опасней, чем сейчас, в середине восьмидесятых.

Михалычу было слегка за сорок, Судаку, который иногда катал тушинский маршрут, – под пятьдесят. Вот с кем порой разгорались споры – до ругани, до криков, до брызгания слюной, хорошо хоть, до оскорблений не доходило.

Вторым прозвищем Судака было Патрубок. Прицепилось оно к нему не просто так. Издавна в инкассации существовали негласные правила, одним из которых была взаимовыгодная «дружба» водителей и дежурных. Все было очень просто, – по окончании вечернего маршрута дежурный отмечал водителю путевку – в какое время тот выехал из банка в гараж. При этом дежурный мог поставить время фактическое, но мог и набавить полчасика, а то и часок. В благодарность водители совали дежурному денежку и в это самое набавленное время неплохо подрабатывали извозом.

Между утренним и вечерним маршрутами дежурный отпускал водителей на обед, но одно дело – отпустить на законные сорок минут, другое – на два часа. Тут тоже все происходило по договоренности. Случалось, в машине что-то ломалось, тогда дежурный волей-неволей без всяких денежек отпускал водителей в гараж ремонтироваться – только бы на маршрут вовремя вернулись.

Судак до денег был жаден и при любой возможности старался от этой самой «дружбы» с дежурным увильнуть. Другими словами, нагло врал, что у него что-то там в машине сломалось, чтобы его отпустили ремонтироваться. Причем врал неизобретательно – чаще всего заявлял, что у него потек один из патрубков. Он даже держал в багажнике машины один такой дырявый патрубок и время от времени притаскивал его в банк в качестве доказательства и размахивал им перед лицом дежурного. Первое время этим уловкам верили, но потом раскусили, и впредь пришлось Судаку-Патрубку делиться с дежурными чаще.

Кроме всего прочего, Судак был злой. Не то чтобы злой конкретно в отношении кого-то, а злой по жизни. Однажды Виктор работал с ним старшим на утреннем маршруте, обслуживающем сберкассы. Сборщиком бегал Паша Балашов – прикольный парень, ровесник Виктора. И в один прекрасный момент Паша, как бы невзначай, обронил, мол, недавно прочитал в каком-то журнале, что и дедушка Ленин тоже по девочкам бегал… Реакция Судака на услышанное последовала незамедлительно: он резко ударил по тормозам, остановив машину, повернул к сборщику побелевшее лицо и, стуча кулаками по рулю, закричал:

– Вы мне только Ленина не троньте!!!

Ох, как же Виктор Кармазов и Паша Балашов тогда смеялись! До слез…

С Судаком Виктор работать не любил, но порой приходилось. Вот и теперь, после того как Джона Маленького увезли в больницу с сотрясением мозга и переломом бедра, тушинскому маршруту достался Судак, он же Патрубок.

Михалыч, будучи старшим маршрута, устроил на заднем сиденье помимо стопки порожних инкассаторских сумок довольно толстую, видавшую виды кожаную сумку, чем-то довольно плотно набитую.

– Чего там у тебя? – поинтересовался хмурый Судак, усаживаясь за руль.

– Финский сервелат, – пояснил Михалыч и обратился к сидевшему впереди Виктору: – Я брал по три, отдавать будешь по пять. У меня двенадцать батонов. Навар поделим, как всегда, на троих, и он незаметно для водителя похлопал сборщика по плечу.

Виктор все понял – хитрости Михалычу было не занимать. Если бы за рулем сидел кто-то другой, хотя бы Джон Маленький, или Джон Большой, или даже незнакомый водитель, такого похлопывания не понадобилось бы – на троих поделили бы действительно весь навар. Судак же, как в свое время Михалыч объяснил Виктору, был «не тот человек». И теперь наверняка старший притащил не двенадцать батонов, а больше, значит, навар от того, что побольше, поделится только на двоих.

Дефицитную колбасу у инкассаторов клиенты, сколько ни предложи, отрывали с руками, особенно на таких точках, как заправки и автопарки. Михалыч же, пока ехали к очередной точке, засовывал батоны в порожнюю сумку, предназначенную для этой точки, а сколько именно – один или три, водитель не знал. Зато узнавали сборщик и радостные кассиры, сдававшие ему денежную выручку. Первое время Виктора от таких «хитростей» немного корежило, но, узнав, что за фрукт этот Судак, он согласился, что так и надо, пусть спасибо скажет, что с ним вообще делятся.

На самом деле батонов оказалось ровно двадцать, но и они закончились быстро. Оставшееся время Виктор работал как-то на автомате: прибегал на точку, здоровался с кассиром, проверял целостность сумки и пломбы на ней, расписывался в накладных, убегал в машину. Мысли его крутились об одном – как использовать дальше чудесные страницы?

Он всегда был фантазером, мечтателем. Часто свои фантазии воплощал в рисунках. Не раз, воплощая на бумаге сновидения, рисовал себя самого, будто парит в воздухе или бежит по воде. Интересно, что будет, если один из подобных сюжетов отобразить на чудесной странице? Нет, пожалуй, не стоит так рисковать, или хотя бы не стоит до поры до времени.

Может, нарисовать деньги? Много денег. Допустим, они действительно появятся, но будут ли выглядеть как настоящие? Хотя, со слов Никиты, дома, строящиеся на просеке, действительно сгорели. А товарищ Козлов, а Джон Маленький! Конечно, все это можно было объяснить чудовищными совпадениями, зато Лилечка дважды воплощалась у него дома на диване живой и при втором своем появлении оказалась такой страстной! Вот ее-то и надо нарисовать, – интересно, как Лиля поведет себя в его квартире, «проснувшись» в третий раз?

После работы принять с Михалычем по дозочке Виктор отказался, не терпелось взяться за карандаш. Не терпелось до такой степени, что, выйдя из трамвая на своей остановке, он тут же сел на лавочку, достал чудесную страницу и стер ластиком изображение крыльца, с болтающейся на балке обрезанной веревкой. Очень хотелось проверить, не потеряла ли эта страничка своих свойств, и он быстро нарисовал трамвай, удаляющийся от него по улице Свободы. Грызя кончик карандаша, задумался, что бы нарисовать еще, и вдруг услышал сзади:

– Малюешь, художник?

Виктор не успел повернуть голову, как схлопотал удар кулаком по скуле и сразу же – под ребра. Хотел вскочить, но кто-то обхватил его за шею, навалился сверху, чужие руки зашарили по карманам. Все закончилось так же быстро, как началось. Напоследок Виктора еще раз ударили кулаком в лицо, и он опрокинулся с лавочки на землю.

Отлеживаться и охать-ахать не стал, утирая хлынувшую из носа кровь, поднялся на ноги, высматривая на земле чудесную страничку. Карандаш из руки он так и не выпустил, а вот страничка – неужели пропала? Нет, вот же она! Не медля, Виктор схватил страничку и огляделся. Два мужика спешили вслед удалявшемуся трамваю. Он присел на одно колено, разгладил страничку на гладкой поверхности лавочки и быстро набросал контуры этих двоих. Затем – человека, идущего им навстречу, а именно – своего друга Никиту.

Выросший в деревне, Никита с детства прослыл заядлым драчуном, а служба в десантных войсках только добавила навыков в этом деле. Сам он просто так никогда не задирался, но если, к примеру, видел, как два бугая пытаются отнять у младшеклассника пятнадцать копеек, которые родители дали ребенку «на завтрак», бугаям приходилось очень худо…

В маленькой фигурке на страничке узнать Никиту было невозможно, но Виктор-то знал, кого рисует. Прежде чем поставить последнюю точку, он несколькими штрихами показал, как один из незнакомцев замахивается на Никиту жердиной, а у второго в руках блестит цепь.

Закрыв глаза, надеялся услышать неподалеку крики, но, если они и были, звуки вечерней Москвы их заглушали. Виктор посмотрел на страничку. И словно на маленьком экране увидел, как бы черно-белый мультфильм, в котором дрались три человека. Вернее, это была уже не драка, а настоящее избиение одним человеком двух других. Эти двое даже не оборонялись, один пытался отползти, другой – как-нибудь откатиться от нападавшего, но тот подскакивал то к одному, то к другому и смачно добавлял ногами кому по ребрам, кому по рукам, прикрывшим тело, да и по головам тоже.

Виктор достал из кармана ластик и стер на картинке того, кто прыгал вокруг лежачих. Посмотрел на неожиданно опустевшую улицу Свободы: неподалеку, на тротуаре корчились двое; третьего словно след простыл. Шмыгая разбитым носом, подошел к ограбившим его незнакомцам – хрипевшим, кашлявшим и отплевывающимся. Вглядываться в окровавленные лица не стал – зачем? Одному, пытавшемуся подняться, с размаху врезал ногой в грудь и, когда тот опрокинулся навзничь, ударившись затылком об асфальт, не раздумывая, стал ощупывать его карманы. Своего отобранного бумажника не нашел, но деньги, помимо мелочи, забрал, опять же ничуть не усомнившись. Второго незнакомца постигла та же участь, но, так как бумажник оказался именно у него, Виктор напоследок от души поддал ему ногой по копчику.

Уже дома, раздевшись, смыв с лица кровь, приведя себя в порядок, он достал из гардероба последнюю заначку – четвертинку водки. Вспоминая Михалыча, с которым отказался сегодня пить, налил себе дозу и посмотрел на страничку, благодаря которой оказался не только отомщенным, но и вернул свой бумажник с деньгами, абонементами на макулатурные книги, да еще и с инкассаторским удостоверением, за потерю которого могли и уволить. На нарисованном участке улицы Свободы никого не было, правда, на освещенном асфальте виднелись какие-то темные пятна, словно кто-то недавно что-то пролил, да валялось несколько монет, которые никто не успел подобрать…

Виктора начали раздражать нежданные утренние посещения. Какого черта?! Кому понадобилось припереться к нему домой ни свет ни заря? Оказалось, что в этот день, когда ему предстояло бегать сборщиком маршрута, ранним гостем вновь нарисовался Никита. Друг выглядел смущенным, даже слегка растерянным, но, когда Виктор, протирая спросонок глаза, впустил его на порог, Никита сразу преобразился.

– Чего это у тебя с носярой? – прищурился он.

– Да так, – вяло отмахнулся Виктор, направляясь в ванную комнату. – Ты проходи на кухню, чайку поставь, а я пока морду лица сполосну. А то вчера поддал нефигово…

В ванне он застрял надолго: чистил зубы, мыл голову, брился… Надеялся, что в следующий раз друган сто раз подумает, прежде чем заявляться в такую рань. Но Никита ничем не проявлял нетерпения, а когда Виктор вышел на кухню умытый и побритый – на столе остывали две большие кружки чая – заваренного именно так, как он любил.

– У тебя какие планы-то на сегодня? – Виктор отхлебнул чайку и добавил в свою кружку кусочек сахара.

– Понимаешь… – Никита замялся, а Виктор обратил внимание, что костяшки на его правом кулаке сбиты. Гость перехватил его взгляд. – Ну у тебя и нос! Подрался?

– Да. Пришлось вчера в трамвае одного алкаша усмирять, – соврал Виктор и аккуратно потрогал нос. – Главное – сегодня моя смена сборщиком ходить. Может, с Михалычем местами поменяться, чтобы не позориться…

– Я вчера тоже подрался, – сказал Никита. – И знаешь где?

Виктор пожал плечами и приложился к кружке. Мелькнула мысль сейчас же рассказать другу про чудесные страницы, но нет, разве что – в крайнем случае.

– Зато я знаю! – Никита стукнул кулаками по столу, и Виктор посмотрел на него непонимающе. – Неподалеку от твоего дома подрался. С двумя уродами. Отделал их, конечно, хорошенько…

– А чего ко мне не заглянул? И вообще – зачем приезжал-то?

– Да не приезжал я, не приезжал! – Никита вновь громыхнул по столу, его кружка опрокинулась, хорошо, что чай он уже весь выпил. – Не приезжал, дружище.

– На вертолете прилетел?

Никита насупился. Потом сказал:

– Понимаешь… Сижу вчера дома, смотрю футбол, как наши «Динамо» делают, Федя Черенков как раз гол забил. И тут – раз, словно что-то в голове щелкнуло, и я уже не у себя дома, а неподалеку от твоего, и на меня – два урода: один с колом, другой с цепью!

– Ну?!

– Что – ну! Ты же меня знаешь…

– Ну!

– Отметелил я их, и – раз – опять у себя дома. Как будто на минутку программу в телике переключил, а потом – обратно. Снова футбол смотрю. Только на кулаке ссадины.

– Ну!

– Все!

– Пил вчера?

– Ты меня знаешь.

– В таком случае все очень просто объяснимо, – убежденно сказал Виктор. – Говоришь, как раз Федор гол забил? Вот ты на радостях кулачищем своим куда-нибудь в стену двинул или в косяк дверной, и на какой-то миг у тебя мозги сдвинулись, а потом на место встали. И это – единственное разумное объяснение.

– Но…

– В противном случае тебе, дружище, надо не ко мне, а в больницу обращаться. С подозрением на диагноз либо «горячка белая», либо просто «сдвиг по фазе».

– У тебя выпить есть? – спросил Никита, потирая кулак.

– Что предпочитаете? – решил вдруг свалять дурака Виктор. – Коньяк, самогон, водочка, пиво, шампанское…

– Шампанское? – удивился Никита.

– А почему нет? Я же представитель редкой и опасной профессии, а для инкассаторов дефицит – не дефицит. Счас принесу.

Виктор прошел в комнату, достал из кармана джинсов слегка помятую страничку, на которой быстро нарисовал стол и на нем – бутылку. Моргнул, и вот она – бутылка – наливай и пей! В это время зазвонил телефон. Сначала он не узнал голос говорившего в трубку, потом догадался, что это Джон Маленький. По словам травмированного накануне водителя, чувствовал тот себя нормально, но о здоровье распространяться не хотел. Больше всего водителя интересовала страничка, исчезнувшая из его кармана. Сначала Виктор прикинулся простаком, якобы не понимает, о какой страничке идет речь. Потом делано удивился:

– Да на кой тебе сдалась эта страничка, Джон?

Тот не ответил, положил трубку. А Виктор вдруг подумал, что сидевший на кухне Никита наверняка слышал его слова. И Никита, и Джон не только видели его рисунки на чудесных страничках, но и что-то в связи с ними подозревали, не зря же и тот и другой по очереди заявлялись к нему домой, словно тут медом намазано, и расспрашивали, расспрашивали.

С недовольным выражением лица Виктор принес на кухню бутылку и, только открывая пробку, заметил, что это не шампанское, а шипучее вино «Салют». Впрочем, пробка открылась с тем же характерным звуком, с каким открывалось шампанское, а Никита, судя по всему, особой разницы между этими двумя напитками не видел – да и была ли она на самом деле…

Пока Виктор возился с пробкой, Никита успел сполоснуть в раковине кружки, еще теплые после чая. В них друзья и налили шипучее вино – до краев и даже сверху, и выпили, молча, хотя и чокнувшись. Виктор не почувствовал никакой разницы во вкусе вина, которое купил два дня назад и пил с Лилечкой и которое пил из бутылки, только что им самим нарисованной и преобразовавшейся в настоящую. Показалось даже, что его вино покрепче.

Опять раздался телефонный звонок.

– Привет, Кармазов, это Лисавин, – сказал звонивший, и Виктор узнал заместителя начальника инкассации. – Здесь такое дело. Надо сегодня на суд приехать. Все собираются.

– Над кем опять суд?

– Не знаешь, что ли? Над Лаврушиным.

– А… Ладно, приеду. Куда и во сколько?

Положив трубку, Виктор вернулся на кухню совсем мрачный.

– Чего там? – поинтересовался Никита, успевший разлить по кружкам остатки вина.

– Да одного нашего инкассатора судить будут показательно.

– Ты рассказывал, что у вас уже был какой-то суд – ни за что ни про что деда посадили…

– Нет, здесь другой чувак попал. А дедка того, кстати, реабилитировали и выпустили…

…История с дедком Василием Васильевичем случилась, когда Виктор только-только устроился в инкассацию. Причем случилась на том самом маршруте, на котором Виктору предстояло сегодня работать…

Надо сказать, что официальная инструкция, согласуясь с которой работали инкассаторы, в некоторых пунктах была, мягко говоря, странноватой. К примеру, один пункт гласил, что запрещено применять оружие, другими словами – стрелять в воздух или в грабителей, в присутствии беременных женщин. Шутки шутками, а по сути выходило так, что, если, допустим, на тебя напал грабитель, ударил кирпичом по голове, забрал сумку с деньгами и побежал, ты, прежде чем, спасая социалистическую собственность, собрался стрелять ему по ногам, должен был выяснить, нет ли поблизости женщин, в недалеком будущем собирающихся стать матерью.

А если тебя грабит женщина на первом месяце беременности? В теории получалось, что, если инкассатор вдруг выстрелил в грабителя, убегающего с десятками тысяч советских рублей, или даже выстрелил, защищая от нападавших свою жизнь, и в это время неподалеку была беременная женщина, он нарушил инструкцию со всеми вытекающими последствиями, вплоть до тюрьмы.

Дедок Василий Васильевич попал в тюрьму по другому поводу. Проинкассировав кинотеатр «Метеор», что на улице Свободы, и выйдя в фойе, он наткнулся на группу подростков, нагло преградивших ему путь. Дедок, правда, был не из хлюпиков, да к тому же ветеран войны. Сказал: пропустите, братцы, мол, деньги несу. «Братцы» не пропустили – наоборот, окружили инкассатора плотнее, стали теснить. Василий Васильевич, защищая и государственные ценности, и свою жизнь, выхватил из кобуры пистолет Макарова, но стрелять не стал (а вдруг среди молодежи окажется беременная женщина?!), зато врезал рукояткой в грызло первому попавшемуся под руку хулигану. Остальные тут же брызнули в стороны, и инкассатор беспрепятственно вышел из кинотеатра, сел в машину, доложил дежурному по рации о случившемся и поехал дальше катать маршрут. И все бы ничего, но хулиган, попавшийся под руку ветерану войны, оказался мальчиком-мажором, и через несколько часов после происшествия вдруг выяснилось, что у этого самого мажора выбит глаз…

В итоге ветерана войны Василия Васильевича посадили в тюрьму. Через полгода того, кто его судил, выгнали за профнепригодность, Василия Васильевича реабилитировали, и он вернулся работать в родное отделение инкассации, но уже конкретно постаревший и на всю жизнь обидевшийся…

С Дмитрием Лаврушиным приключилось другое. Молодой парень только что вернулся из армии, устроился работать в инкассацию. И в день своего рождения во время маршрута, будучи сборщиком, пришел в магазин, в комнату кассира, где никого не застал, зато на столе лежала инкассаторская сумка – опломбированная, приготовленная к сдаче. Лаврушин – хвать сумку себе за пазуху и, никем не замеченный – обратно в машину. Старшему маршрута сказал, мол, пришел на точку, а там нет никого, на что старший распорядился заехать в магазин повторно часика через два, чтобы безалаберный кассир впредь знал, что отлучаться со своего места нельзя, а инкассатора надо ожидать как манну небесную.

За пазухой сумку долго не продержишь, и уже при подходе к следующему магазину Лаврушин бросил ее в кусты, надеясь забрать после работы. Что, собственно, и сделал, только при этом был задержан милицией. Безалаберный кассир хоть и накосячил, но, обнаружив пропажу сумки с немалыми деньгами, доложил куда надо, а милицейские работники проявили редкую расторопность, похитителя вычислили и взяли с поличным, в то время когда тот, дурак, после выпивона с коллегами за свой день рождения взял такси и поехал эту самую сумку, брошенную в кусты, забирать…

– Хочешь, поедем на суд вместе, – предложил Виктор, вкратце рассказав эту историю Никите. – Приобщишься, так сказать, к будням московских инкассаторов.

– Мне свои милицейские будни уже вот где, – показал тот себе на горло.

– Не. У нас прикольней. Я вот к тебе когда приезжал? В понедельник? Да. А перед этим, в воскресенье, моим напарником был некий товарищ Козлов. Так он после смены домой пришел и копыта отбросил. А только вчера приехал ко мне Джон Маленький. Помнишь – на рыбалку вместе ездили?

– Конечно, помню.

– Так он, когда от меня вышел, типа под машину попал. Живой, слава богу, но в больнице. – Виктор поймал себя на мысли, что напрасно все это рассказывает. – А сегодня – видишь – суд. А вечером будем с Михалычем водку пить за осужденного, так сказать, другана. Такие вот будни человека опасной профессии.

* * *

Дмитрий Лаврушин, конечно же, был виноват. Но парня было по-человечески жаль. Собравшиеся в зале суда инкассаторы ему сочувствовали, мол, дурень ты, Лаврушин, так по-глупому попал. Хотя и воровать было нефиг…

Однажды Виктор, работая утром на маршруте, обслуживающем сберкассы, привез в одну из них деньги, кассирша-бабулька их приняла, накладную по всем правилам оформила, пустую сумку ему вернула, и типа до свидания. Только вот сумка оказалась не совсем пустая – забыла бабулька вытащить одну пачку денег – сто купюр достоинством по двадцать пять рублей, другими словами – две с половины тысячи. Это равнялось примерно годовой зарплате Виктора.

Он нащупал пачку, когда возвращался в машину и свертывал сумку, но присвоить себе деньги даже в мыслях не возникло. Вернулся в сберкассу, отдал пачку бабульке, которую при этом чуть инфаркт не хватил, а Виктор потребовал денежки пересчитать – мало ли. В инкассации работали люди, хоть и в подавляющем большинстве алкоголики, но зато честные, только вот Дмитрий Лаврушин подкачал…

Защитник в суде у него оказался грамотный. Сделал упор на то, что не надо, мол, было человека провоцировать, мол, это кассир виноват, что сумку без присмотра оставил, а у парня – молодого, в жизни еще неустроенного, рука сама к сумке потянулась, машинально. В итоге дали Дмитрию Лаврушину два года. Нефиг деньги тырить, расхищать, так сказать, социалистическую собственность.

Как-то так получилось, что после суда над Лаврушиным на работу Виктор поехал вместе с заместителем начальника инкассации Вячеславом Лисавиным, на «Волге», за рулем которой был Джон Большой.

Начальство Виктор не то чтобы недолюбливал, просто хорошо понимал, что и начальнику инкассации, и его заму, да и тем же дежурным было проще и даже выгоднее работать с такими людьми, как, к примеру, Михалыч, либо Василий Васильевич, либо с покойным теперь товарищем Козловым. В отличие от молодежи эти товарищи знали специфику работы, что называется, от и до. Знали даже не то чтобы специфику именно работы инкассатора, а специфику отношений с начальством.

Вячеслав Лисавин казался нормальным мужиком, да и был всего-то года на три старше Виктора. Он и в футбол играл – родное отделение инкассации против соседнего, из Бескудникова, и вообще при случае не чурался с коллегами по опасной профессии тяпнуть дозочку да потравить анекдоты. В начальство он выбился совсем недавно, и все благодаря окончанию заочного отделения финансового техникума. Про этот техникум разговор особый. Если же говорить о Лисавине, или о Пане Зюзе – так называли его за глаза, то должность заместителя начальника на пользу ему не пошла. Спиваться начал человек. И причин тому было множество, но и об этих причинах – чуть позже. Сначала – немного подробнее о Лисавине.

Это могло показаться смешным, если бы не было так грустно. За свою сравнительно недолгую работу в инкассации Виктору довелось дважды наблюдать, что творилось с Паном Зюзей по утрам. Того колотило так, что в цирк не ходи. Самостоятельно налить в стакан водки для опохмелки он был не в состоянии – до такой степени тряслись руки. Чтобы справиться с проблемой, Лисавин вызывал в кабинет персональных водителей, например Джона Большого, и просил его налить. После чего брал стакан двумя руками, долго от него отворачивался, морщился, фыркал, матерился, упрекая своего «спасителя» в том, что он его спаивает, но в итоге выпивал, занюхивал собственной ладонью и через пару минут вроде бы становился адекватным человеком.

Вообще-то во время устройства в инкассацию первым вопросом, задаваемым потенциальному работнику, было: «Часто ли вы пьете?» Вопрос, конечно, глупейший – кто ж признается! Непременными условиями для инкассатора были московская прописка и факт службы в армии. Когда Виктор устраивался работать, Лисавин при нем позвонил в военкомат, узнал телефон заставы, на которой он служил, дозвонился до нее и уточнил у начальника заставы, достоин ли пришедший к нему молодой человек работать инкассатором. Виктор на заставе хоть и слыл «пролетчиком», но все-таки не до такой степени, чтобы начальник подкинул ему подлянку, поэтому своего бывшего подчиненного похвалил, за что сержант запаса вспоминал старшего лейтенанта добрым словом.

А вот о теперешнем своем начальстве он не хотел говорить ни плохого, ни хорошего. Михалыч рассказывал, что и начальник, и его зам при случае перешагнут через любого инкассатора, водителя, да и через друг друга тоже. И поверить в это было несложно – текучесть кадров в отделении банка была, можно сказать, стремительной.

Казалось бы, профессия редкая, серьезная, опасная, если уж пришел работать инкассатором, так надолго. Ан нет – бывало, устроился человек работать, только-только с коллегами перезнакомился, а уже через месяц либо сам ушел, либо уволили. Не все так просто было в «инкассаторском королевстве».

Михалыч как-то признался, что вот уже несколько лет держится на блатном тушинском маршруте вовсе не за какие-то там профессиональные качества, а лишь потому, что ежемесячно в день зарплаты отстегивает начальнику денежку, кроме того, еще и дефицит Лисавину достает. Дефицит – ладно, но как давать взятку начальству за то, чтобы работать, да еще и, по большому счету, рискуя своей жизнью, Виктор по молодости лет понять не мог. Да и не хотел.

Сам-то он от чаевых, даваемых на точках, не отказывался. Попробуй откажись – не поймут ни те, кто дает, ни твои напарники. Напарники не просто не поймут, а в грубой форме пошлют куда подальше. Но вот чтобы самому зайти в кабинет начальника и сунуть в лапу деньги – нет. Возможно, «нет» – только до поры до времени, Виктор об этом как-то не задумывался. Он хотел стать известным художником – со всеми вытекающими. И тут в руках у него появились чудесные страницы…

Михалыч на работу не вышел. Опять заболел. Вместо него Виктору дали в старшие Эмерсона. На самом деле имя его было Эриксон, а прозвище дали за фанатизм к тяжелому року и вообще к музыке. Интересный Эмерсон был человек: носил волосы до плеч и очки, как у Джона Леннона; дома имел огромную коллекцию «родных» дисков, цена за некоторые из них достигала половины зарплаты; музыкальную аппаратуру держал дорогущую, самую современную и постоянно ее обновлял, благодаря неизменному приработку в виде спекуляции теми же дисками, а также записями музыки на магнитофонные ленты – очень доходный был бизнес.

Спекулянтом Эмерсон, по всей видимости, родился. Не стесняясь, впаривал клиентам все – начиная от цветных эротических слайдов и заканчивая женским нижним бельем. Виктор одно время работал с ним на утреннем маршруте. Каждый день Эмерсон приходил на работу с толстой сумкой через плечо, которая стремительно «худела» после походов уже в первые сберкассы. Он знал, какой товар и почем предлагать женщинам, и пользовался у них огромной популярностью. Двумя словами – спекулянтский талант.

А еще он любил подинамить. Виктор, тоже поклонник рока, принципиально у него ничего не покупал. Но напарника, вместе с которым в течение каждого маршрута рисковал жизнью, периодически просил принести послушать какую-нибудь запись – на пару дней. Вернувшись из армии, Виктор купил очень неплохой по тем временам магнитофон «Маяк-203», а найти нормальную музыкальную запись было проблематично, к тому же репертуар многих зарубежных групп Виктор просто не знал, вот и обращался к напарнику. И тот ни разу не отказал ему в просьбе, но его отзывчивость была своеобразной.

Первые два-три дня после обещания принести катушку с записью какой-нибудь группы Эмерсон на вопрос «Принес?» хлопал себя по лбу и сокрушался, что, мол, забыл, но завтра – обязательно! В один из дней он говорил: «Да принес, но, понимаешь, сегодня отдать тебе не могу…» Был даже такой случай, когда он катушку с записью принес и отдал, но тут же, пока Виктор не успел убрать ее в свою сумку, забрал обратно, сославшись, что вспомнил нечто важное. Понятно было, что он пытается таким образом раскрутить напарника на деньги, но Виктор принципиально тупил, и в конце концов Эмерсон сдавался и на пару дней, но не на больше, отдавал-таки ему послушать катушку с нормальной музыкой. Случалось, что за это время Виктору удавалось понравившуюся группу переписать на новую ленту у знакомого меломана – бесплатно…

Приехав в банк после суда, Виктор неторопливо подобрал сумки, получил оружие и необходимые документы и пошел в красный уголок, где инкассаторы и водители, ожидавшие выезда на маршрут, играли в домино. С удивлением обнаружил, что Эмерсон уже там, более того – забивает козла в паре с Гаврилычем.

Гаврилыч в домино был общепризнанным авторитетом. Бывало, пока еще у всех игроков на руках оставалось по две-три фишки, уверенно заявлял: мол, ты ставишь такую-то, ты дуплишься, а я вот эту, у вас ни у кого нет, и я заканчиваю; бывало, к концу партии наверняка знал, сколько очков запишет соперникам – такой доминошный опыт был у человека!

В отличие от него Эмерсон играл, мягко говоря, плоховато. Но тут Виктор, к своему немалому удивлению, увидел, как сегодняшний его напарник поправил джон-ленноновские очки, аккуратно пристроил к другим фишкам свою – последнюю и доложил:

– Я – кончил.

– Дурбаладзе, надо говорить – закончил, – не без улыбки поправил его Гаврилыч и объявил соперникам: – Кстати, товарищи, – партия!

– А я – кончил, – заупрямился Эмерсон.

– Если играешь в домино, соблюдай соответствующий жаргонизм, – наставительно сказал Гаврилыч.

– Да какой в этой примитивнейшей игре особый жаргонизм! – возразил Эмерсон. – «Козел», «рыба», еще «Гаврилыч» которым шестерочный в вашу честь все называют.

Гаврилыч насупился и, пока места проигравших занимала новая пара, стал нервно перемешивать фишки. По количеству народу, собравшегося в красном уголке, Виктор прикинул, что до выезда на маршрут очередь сыграть партийку до него вряд ли дойдет, поэтому покинул накуренную комнату.

Заглянул в сумочную к дяде Мише Хлепатурину – заядлому рыбаку, чтобы поболтать о любимом увлечении. Но того на месте не оказалось, и от нечего делать Виктор достал из кармана короткий, но остро заточенный карандаш и чудесную страничку. Чуть подумав, решил прикольнуться. Нарисовал играющего в домино Эмерсона, напротив него Гаврилыча и двух их соперников – Джона Большого и совсем молодого водителя по прозвищу Чечен. Последним штрихом в рисунке стало то, как Чечен с размаху бьет по столу дупелем, а Гаврилыч, видимо разъяренный бездарной игрой напарника, замахивается на него, собираясь бросить в лицо оставшиеся фишки.

До слуха Виктора донеслись крики – понятное дело, что из красного уголка. Прежде чем поспешить на место происшествия, он стер только что нарисованную картинку. Прибежал в красный уголок одновременно с Паном Зюзей, который, кстати, был уже заметно поддатым.

При появлении Лисавина шум мгновенно прекратился, хотя о произошедшем инциденте говорило многое: опрокинутые стулья, разбросанные по столу и полу фишки домино, треснувшая линза на очках Эмерсона, ссадина на щеке Че-чена, красная рожа Гаврилыча и скорчившийся в углу и держащийся за голову инкассатор Торопыгин. К нему-то и обратился Пан Зюзя:

– Тороп, тебе через сколько выезжать?

– Скоро уже, – отозвался тот.

– Зайди в канцелярию! – последовала команда, и зам, хмыкнув, покинул красный уголок.

Тороп поспешил исполнить указание, а оставшиеся принялись наводить в комнате порядок.

– Что, Витек, аптеки сегодня берем?

– О! Евгений. – Виктор пожал руку водителю, хлопнувшему его по плечу, – щуплому сорокалетнему мужичку с коротко стриженными пшеничными усами. – А ты что, с нами едешь?

– Ну да, уже вооружился.

– Тогда грузимся. Эмерсон, – окликнул Виктор протирающего очки напарника, – бери сумки, пора выезжать.

– Видал, Тороп в канцелярию пошел? – спросил водитель. – Понятно, зачем его Пан Зюзя вызвал?

– Понятно, – согласился Виктор.

– А мы сами-то «торопыгами» затаримся? – озабоченно поинтересовался Евгений.

– Попробуем…

Вскоре тушинский маршрут отъехал от здания банка и взял направление к первой точке, до которой было минут двадцать езды. Всякий раз, встречая Евгения Овчинникова, Виктор вспоминал одну вечернюю смену, которую можно было бы назвать ужасной. Вспомнил и сейчас, и связана та смена была именно с «торопыгами».

Так назывались продаваемые в аптеках пузырьки с целебной настойкой боярышника. Все дело в том, что настойка была крепостью порядка семидесяти градусов, а стоил один пузырек сущие копейки… Просто так настойку боярышника было не купить – только по рецепту врача. Но для инкассаторов делалось исключение, и в некоторых «правильных» аптеках во время маршрута можно было прикупить с десяток пузыречков – дешево и сердито, никакой водки не надо.

Больше всех среди инкассаторов обожал боярышник Володька Торопыгин, при виде этих пузыречков у него аж щеки начинали трястись. В честь него их так и прозвали – «торопыги» и даже в шутку вывели единицу опьянения – 1 тороп. Ни у Виктора, ни у других инкассаторов не было сомнений, что Пан Зюзя позвал Володьку Торопыгина в канцелярию, чтобы дать задание прикупить «торопыг» и для него…

У Виктора же самое яркое воспоминание, связанное с «торопыгами», ассоциировалось с сидевшим сейчас за рулем водителем. Та история произошла, когда он только-только начал работать в инкассации на вечернем маршруте, обслуживающем точки в районе стадиона «Динамо», Ленинградского проспекта и Беговой улицы. Маршрут был хороший, хотя бы потому, что инкассировал тот же Литфонд, театральные кассы, несколько отличных продуктовых магазинов…

Так же как и Михалыч, отработавший несколько лет на маршруте тушинском, на маршруте динамовском закрепился Тимофеич. В плане подхода к работе и опытности и тот и другой были «близнецы-братья», разве что Тимофеич проработал в инкассации года на три дольше. Возможно, поэтому ему вообще все было по барабану. Как еще объяснить действия старшего инкассатора, когда тот в самом начале маршрута достал из сумки бутылку водки, накатил себе дозу и выпил, закусив всего лишь помидором? Но именно так все и случилось в ту памятную и ужасную для Виктора смену. Ужасную потому, что, дожевав помидор, Тимофеич предложил выпить и Виктору, а когда сборщик отказался, старший маршрута обратился с тем же предложением к водителю, и Евгений Овчинников ничтоже сумняшеся выпил водку и порулил дальше. Но это были еще цветочки…

При подъезде к очередной аптеке Тимофеич попросил сборщика прикупить «торопыг» – сколько дадут. Отоварили, как всегда, десяточком, и пять из них старший маршрута добавил к остаткам водки. Получилось более половины бутылки «адской смеси», которую Тимофеич и решил усугубить во время инкассирования комплекса стадиона «Динамо», благо место было малолюдное, тихое. Выпил сам и по инерции предложил выпить водителю. А Евгений взял да и вновь согласился. И выпил, причем не обычную дозочку, а стакан «с краями» – чтобы на дне бутылки ни капли не осталось.

Наблюдая за этим процессом, Виктор едва дар речи не потерял – динамовскому маршруту оставалось обслужить еще полтора десятка точек, а водитель уже два стакана на грудь принял! Очень скоро стало понятно, что беспокоился сборщик не напрасно. Выкрутасы Евгения начались на одном из перекрестков, где, вместо того чтобы спокойно подождать зеленого сигнала светофора, он помахал рукой гаишнику и поехал на красный – хорошо, машин ни слева, ни справа не было, гаишник же просто отвернулся, видимо обалдев от подобной наглости.

Следующее приключение поджидало Виктора и его экипаж на Ленинградском проспекте, напротив метро «Динамо», у авиакасс, что находились рядом с салоном для новобрачных «Аист». Проинкассировав авиакассы, Виктор вернулся в машину, водитель завел двигатель, тронулся с места и тут же врезался в стоявший впереди жигуленок – вместо того чтобы сдать назад, поехал вперед. Хозяин жигуленка только что его покинул, но в здание войти не успел и теперь растерянно следил за дальнейшими действиями инкассаторов.

– Мужики, все будет в порядке, – заявил с заднего сиденья опытный Тимофеич. – Ты, Овец, давай, разъезжайся, а ты, Витек, держи, отдай этому чайнику. – И он передал сборщику двадцатипятирублевую купюру.

С первой попытки разъехаться у Евгения не получилось, видимо, в одночасье разучился обращаться с коробкой передач, из-за чего инкассаторская «Волга» стала двигать жигуль вперед.

– Заднюю скорость включи, – убедительно попросил Виктор и показал «чайнику» четвертак, на что тот отчаянно замахал руками, мол, ничего не надо, только оставьте мою машину в покое.

А Евгений, благодушно улыбаясь и понимающе кивая, потерзал ручку коробки передач и вновь начал таранить машину частного собственника.

– Заднюю! – в один голос заорали Виктор, Тимофеич и «чайник».

После чего Евгений словно бы очнулся и наконец-то отъехал назад. Затем лихо крутанул руль и, чудом не задев многострадальный жигуль, помчался дальше по вечерним московским улицам.

Виктор благодарил Бога, что движение на той же улице Правды или Скаковой улице, на которых им предстояло инкассировать последние точки, было слабым. И все равно ему нет-нет да приходилось буквально вырывать у водителя руль, чтобы вернуться на свою полосу, а не ехать по встречной. Один раз едва-едва ушли от лобового столкновения с грузовиком, к счастью, тот тоже отвернул. При этом Евгений лишь посмеивался, а Тимофеич время от времени повторял:

– Витек, все нормально, Овец, не торопись…

Критический момент наступил во время инкассации касс Белорусского вокзала. Вернувшись в машину, Виктор увидел, что вокруг все заблевано. Овчинников был мокрый от пота, держался за сердце и тяжело дышал. Им осталось про-инкассировать всего три точки, но беда была в том, что одна из них – сберкасса – находилась на улице Готвальда. А это означало переезд через мост на площадь Белорусского вокзала, пересечение улицы Горького и так далее. Ехать туда сейчас было смертоубийством. Если бы Виктор умел водить, он давно бы сам сел за руль, но в обращении с автомобилем он мог только помочь поменять колесо.

Вызывать из дежурки резервную машину – значит подвести под увольнение весь экипаж. Дожидаться, пока Евгений вернется в состояние крутить баранку, тоже нельзя, – кассирша из сберкассы на Готвальда обязательно сообщит дежурному, что инкассаторы не приехали вовремя, тот свяжется с маршрутом по рации, поинтересуется, в чем дело…

– Тимофеич, – принял решение Виктор, – подай-ка мой пакет и сумку от Готвальда давай.

– Зачем? – не понял тот, однако машинально выполнил просьбу сборщика.

– Пешком в сберкассу пойду.

– Совсем, что ли, с ума сошел?! – Тимофеич попытался забрать обратно пустую инкассаторскую сумку, но Виктор не отдал.

– Пойми, Тимофеич. Ехать нам через мост нельзя – либо врежемся в кого-нибудь, либо гаишник арестует. Ждать, пока этот мудак протрезвеет, тоже нельзя – цигель-цигель. Звонить в дежурку – сам понимаешь.

– А если ограбят? – Язык у Тимофеича слегка заплетался.

– Да с какого перепугу меня ограбят! – Виктор убрал в непрозрачный пакет сумку. – Кому до меня какое дело? Не бойся, Тимофеич, я же на границе служил. Все! Ждите, я быстро. – И, не слушая дальнейших возражений, Виктор отправился пешком инкассировать сберкассу.

Все обошлось. Дошел до улицы Готвальда, вынул из пакета свернутую порожнюю сумку, как ни в чем не бывало вошел в сберкассу, взял сумку с деньгами, убрал ее в пакет и – обратно. На все про все ушло минут двадцать пять. За это время Евгений более-менее пришел в себя, сидел за рулем серьезный, сосредоточенный. Тимофеич тоже заметно протрезвел, видимо, переживал за напарника.

– Ну, ты, Витек, даешь! – только и сказал он, когда сборщик передал ему сумку сберкассы с улицы Готвальда, в которой было порядка сорока тысяч рублей.

Уже без всяких приключений они взяли две последние точки, вернулись в банк и сдали ценности без осложнений. Самый кошмарный вечер в жизни Виктора закончился. Но когда чувствовавший свою вину Евгений подошел к нему и предложил подбросить до дома, Виктор едва удержался, чтобы не съездить тому по морде.

Сегодня, в пятницу, ему предстояло катать маршрут с этим самым Евгением, да еще и с Эмерсоном.

Пятницу на тушинском маршруте Виктор любил больше всех остальных рабочих дней: и в плане повышенных чаевых, и в плане выпить вечерком. Не с Михалычем, так с другим напарником, сегодня – с Эмерсоном, глядишь, за разговором лишний раз появится возможность выпросить у меломана послушать что-нибудь новенькое. Хотя сегодня он лучше бы вообще не пил, лучше бы, вернувшись домой, поэкспериментировал с чудесной страничкой. С ее помощью, как все больше убеждался Виктор, конечно же, при грамотном подходе можно доставить себе, что называется, «все двадцать четыре удовольствия».

В любом случае ни от чаевых, ни от бутылки и вручаемых кассирами продуктов на закуску он не отказывался. А приближаясь к кабинету своего соседа по дому, старшего кассира продовольственного магазина Александра Ивановича, уже приготовил традиционную фразу: «Сегодня пятница!»

Дверь в кабинет была приоткрыта, а за дверью никого не оказалось. Зато на столе лежала пока что порожняя инкассаторская сумка и рядом с ней аккуратными стопками – пачки денег, судя по всему, приличная сумма. Вот он – провокационный расклад, почти такой же, как и с Дмитрием Лаврушиным, которому сегодня присудили два года.

Но у Виктора даже рука не дрогнула, он просто остановился на пороге и крикнул в коридор:

– Эй, народ, инкассатор пришел!

Не успел закончить фразу, как в коридоре возник Александр Иванович – как всегда, смущенный, растерянный.

– Здорово, Витек, – протолкнул он его в кабинет. – Слушай, у нас тут кассирша новенькая выручку не успевает подсчитать. Да вот же она. – Александр Иванович кивнул на подошедшую девушку с короткими черными волосами.

Та улыбнулась, виновато хлопая длиннющими ресницами.

– Да ты проходи, Верочка, проходи. Садись за стол и считай спокойно, а Витек, то есть Виктор, подождет немного. – Александр Иванович умоляюще посмотрел инкассатору в глаза. – Сосед, прошу, давай без второго заезда обойдемся. Сегодня же пятница. Так будет тебе «двойная пятница».

– Верочка, вы за сколько управитесь? – Виктор тоже улыбнулся девушке.

– Не знаю, – ответила она и слегка зарделась. – Минут за десять…

– Да быстрей, гораздо быстрей, – заверил старший кассир. – Тем более я ей считать помогу. А ты подожди пока в кабинете директора, там телевизор включен.

– Хорошо. – Виктор подмигнул Верочке и прошел в соседний кабинет.

По телевизору шла программа «Время». Он убрал звук, сел в директорское кресло и, немного подумав, выложил на стол чудесную страничку. Пришла мысль нарисовать обложку сгоревшего блокнота и показать ее Александру Ивановичу – вдруг тот вспомнит, что видел у себя дома еще один такой же блокнот.

Знаменитого перовского рыболова нарисовал быстро, потом добавил детали – заброшенные в воду удочку и донку с колокольчиком, лежавшую на берегу сумку, из которой торчит горлышко бутылки. Кажется, поучилось довольно похоже.

– Зачем же вы, милсдарь, меня спалили-то? – раздался голос.

Виктор поднял голову на телевизор, – звук сам собой, что ли, прибавился? Нет, на экране дикторша беззвучно открывала рот.

– В самый разгар рыбалки спалили. Как раз когда огромный карп клюнул!

Обернувшись, Виктор увидел пожилого мужичка: с вислыми седыми усами, с пенсне на носу, в черных сапогах, плаще, шляпе, цветастом платке на шее, с удочкой в одной руке и с бутылкой в другой. Перед ним стоял тот самый перовский рыболов, только живой.

– Нехорошо, милсдарь, – шмыгнул носом рыболов и обрушил бутылку на голову инкассатора…

– Что с тобой, Витек? Что случилось?

– Ой, мамочки, у него кровь!

Открыв глаза, Виктор увидел склонившихся над собой Александра Ивановича и Верочку. Они помогли ему сесть, потом встать. Под ногой хрустнуло стекло – осколки бутылки. Виктор бросил взгляд на стол – чудесная страничка пропала. Машинально хлопнул по висевшей на боку кобуре – запасная обойма на месте, пистолета нет!

– Деньги целы? – спросил он Александра Ивановича.

– Да. – Старший кассир показал толстую инкассаторскую сумку. – Только пломбу повесить осталось. А что с тобой случи…

– Ждите! Приеду чуть позже, – прервал Виктор. – Только не звоните никуда! – Вырвавшись из удерживающих рук, он выскочил из кабинета…

Инкассаторская машина стояла напротив входа в магазин, водитель и старший маршрута сидели на своих местах. Виктор распахнул свою дверь:

– У вас все в порядке?

– Все в порядке, – удивился Евгений. – А с тобой что?

– Нападение. – Сборщик плюхнулся на сиденье и обернулся к Эмерсону. – Кто-то об мою башку бутылку разбил. Наверное, ограбить хотели. Но с деньгами все в порядке. А мне срочная помощь нужна.

– Звоню дежурному? – схватился за микрофон Евгений. – Или сначала в больницу?

– Нет! – остановил его Виктор. – Домой ко мне гони, здесь рядом, ты знаешь.

– Зачем домой-то? – удивился водитель, тем не менее заводя мотор.

– Кажется, у меня в темечке осколок бутылки застрял. Надо срочно осмотреть и вытащить. Эмерсон, справишься?

– Попробую, – невозмутимо отозвался тот. – Не зря же медицинское училище заканчивал.

– Гони, Евгений, гони!

Они домчались до дома Виктора за три минуты. По дороге Евгений пытался расспросить сборщика, что да как, но тот лишь морщился. У него слегка кружилась голова, и, когда вместе с Эмерсоном поднимались пешком на третий этаж, Виктора пошатывало, напарнику даже пришлось придерживать его под руку. Но сейчас это было не важно, главное – как можно скорее добраться до второй чудесной странички.

– Эмерсон, давай на кухню, – велел он, как только открыл дверь своей квартиры. – Там в шкафчике лекарства – разберешься, какие надо, а я сейчас.

Напарник невозмутимо пошел исполнять просьбу, а Виктор, торопясь, достал из книжной полки «Что делать?» и заперся с книгой в ванной комнате. Санузел у него был совмещенный, и сейчас это оказалось как никогда более кстати. Присев на унитаз, Виктор открыл книгу, где она была заложена чудесной страничкой, и для начала отобразил на ней свою же ванну. После чего нарисовал в ванне скорчившегося перовского рыболова, поставив последнюю точку после своего автографа, на мгновение прикрыл глаза и уже в следующее мгновение услышал хриплое:

– Милсдарь…

Продолжения фразы Виктор ждать не стал. Для начала со всего маха врезал увесистым томиком Чернышевского по лицу лежащего в ванне человека. Успев заметить, что пенсне рыболова переломилось надвое, врезал еще раз и вновь повторил удар…

– Витек, что там у тебя? – крикнул с кухни Эмерсон.

– Все в порядке! – отозвался он, вытаскивая из кармана персонажа Василия Перова свой пистолет.

– Миллс…

– На! – Виктор пнул рыболова стволом под ребра, тот громко охнул и захныкал, словно ребенок.

– Витек? – Эмерсон настойчиво постучал в дверь.

– Страничка где? – Виктор поднес пистолет Макарова к носу хныкающего.

– Вот же она, милсдарь, посмотрите!

Виктор перевел взгляд и, к своему ужасу, увидел, как рыболов быстро разорвал чудесную страничку напополам. Половинки сложил и разорвал их тоже. Взревев, инкассатор ударил его по рукам рукояткой пистолета и схватил обрывки.

В дверь ванной комнаты Эмерсон уже не просто стучал, а со всей силы колотил ногами.

Виктор поспешно вытащил ластик и стер с целой странички нарисованную ванну и того, кто в ней находился. Затем убрал пистолет в кобуру, засунул страничку в книгу, поднял со дна ванны покореженное пенсне и открыл дверь.

– Витек, чего тут происходит-то? – вопросил Эмерсон.

– Да вот – разбил семейную реликвию. – Он сунул пенсне под нос напарнику. – Какой-то день сегодня неудачный – тебе очки разбили, а я – вот… Ладно, давай травму смотреть.

– А с кем ты разговаривал-то?

– Не догоняешь, что ли? Сам с собой разговаривал. Прадеда вспомнил – пенсне-то его… Так ты будешь меня лечить?

– Да буду, буду.

Порез оказался неглубоким, никакого осколка бутылки в ране не нашлось. Эмерсон рану промыл, обработал перекисью водорода, затем – йодом, посоветовал Виктору выпить две таблетки анальгина, что тот и сделал. В машину к поджидавшему Евгению Овчинникову инкассаторы вернулись минут через десять. И еще через пять Виктор, хоть и не такой быстрой походкой, как обычно, вошел в кабинет старшего кассира, где и застал Александра Ивановича.

– Иваныч, надеюсь, ты, как я и просил, никуда не звонил? – первым делом поинтересовался инкассатор.

– Если честно, то с минуты на минуту уже собирался, – ответил старший кассир.

– Хорошо, что не успел. А где Верочка?

– Домой отпустил. Переволновалась девчонка. И это в первый же день работы. Ее отец Иван, брательник мой родной, попросил к себе пристроить, вот я и пристроил… Ты лучше расскажи, что произошло-то?

– Ага. Я тебе расскажу, а ты потом это в очередном своем детективе обыграешь, – усмехнулся Виктор и тут же поморщился, бережно приложив руку к отозвавшемуся болью темечку.

– Может, водочки? – участливо предложил Александр Иванович.

– Не могу, у нас начальник строгий, может вынюхать. Я лучше после маршрута…

– Понял! – Старший кассир выдвинул ящик стола, достал бутылку водки и протянул ее Виктору. – Это, так сказать, «двойная пятница». А это – «пятница обычная». – На столе появилась толстая опломбированная инкассаторская сумка и две накладные с прижатым к ним скрепкой рублем…

Хоть и не хотел сегодня выпивать Виктор, но после маршрута все-таки пришлось. Куда денешься – и повод был, и помимо бутылки, которую в винном магазине традиционно давали по пятницам, была вторая – от Александра Ивановича. «Традиционную» Виктор отдал Овчинникову непочатой – хотя бы во искупление того, что «торопыгами» он так и не отоварился – не до того было, да еще и не растерялся человек, когда возник форс-мажор.

Презент Александра Ивановича раздавили на двоих с Эмерсоном. Благо у того впереди был выходной, а Виктор выпросил на завтра у дежурного отгул. Сказал, что не очень хорошо себя чувствует, но больничный брать не хочет, надеется самостоятельно оклематься в течение субботы и последующих двух своих законных выходных.

В машине у Овчинникова Виктор наливал себе в два раза меньше, чем Эмерсону. У него и без того голова слегка кружилась, к тому же он как-то слышал, что, если много употреблять алкоголя при сотрясении мозга, можно дурачком сделаться. С процессом не затягивали – водителя поджимало время: надо было вовремя вернуться в гараж, да еще и подхалтурить по дороге. Когда бутылка опустела, Эмерсон, прежде чем покинуть машину, неожиданно проявил чудеса неслыханной щедрости – без всяких просьб отдал Виктору на прослушивание две катушки с новыми записями группы «Пикник» и Виктора Цоя, правда, с условием обязательного возврата во вторник.

– Я в долгу не останусь. И за катушки, и вообще за сегодняшнее, – на прощание пообещал напарнику Виктор.

– А чего сегодня было? Ничего не было, – слегка заплетающимся языком ответил Эмерсон и устремился в сторону метро.

Детали форс-мажора Виктор, естественно, никому открывать не стал. Зато убедительно потребовал и от того же Александра Ивановича, и от Евгения Овчинникова с Эмерсоном, чтобы о случившемся – никому ни слова, мол, все обошлось, и ладно.

У инкассаторов хватало так называемых «внутренних тайн экипажа». Нарушения инструкций случались постоянно, но если об этом знали только трое, то наверняка до начальства эти проколы не дойдут. Если же дойдут, то вычислить болтуна будет несложно. Взять хотя бы историю с «торопыгами» и напившимся Евгением Овчинниковым – кроме водителя, Тимофеича и Виктора об этом до сих пор никто из инкассаторов не знал, и слава богу.

– Погодь, – остановил Овчинников собравшегося выйти из машины Виктора. – За мной ведь тоже должок. Давай-ка я тебя до дома доброшу…

Проснувшись, Виктор Кармазов первым делом поставил послушать «Пикник» и, пока Эдмунд Шклярский пел про иероглиф, про праздник и про ночь, принял душ, попил чайку с бутербродом. Голова почти не болела – хорошо, что вчера половинил, даже четвертинил. На столе перед ним лежал томик Чернышевского с двумя чудесными страничками, точнее – с одной целой, с другой – порванной на четыре части.

Когда кружка осталась пустой, он открыл томик и на одной чудесной четвертинке быстро нарисовал эту кружку, но доверху наполненную чаем. Закрыл глаза и открыл – кружка на столе осталась пустой, чего, собственно, он и боялся.

Художник подрисовал на ободке кружки рыжего таракана, напротив него – чайную ложку, наполненную сахарным песком и, отложив карандаш, пошел в ванную комнату. Когда вернулся на кухню, ничего не изменилось ни с кружкой, стоявшей на столе, ни на рисунке: таракан не сдвинулся с места, сахарный песок с ложки в чай не пересыпался. Испортилась страничка, потеряла свои чудесные свойства!

На всякий случай выбрасывать обрывки Виктор не стал, убрал все в ту же книгу. Занес карандаш над пока что целой страницей. Чернышевский спрашивал: «Что делать?», Виктор задумался: «Что нарисовать?» Так, для начала бутылку пива в холодильнике – бутылку импортного пива, польского…

Да! Бутылка оказалась в холодильнике, холодненькая! Виктор открыл ее и жадно припал к горлышку. Бросил взгляд на рисунок – темное стекло не позволяло видеть, уменьшилось ли количество напитка в бутылке, но крышки на ней не было! Допив пиво, стер ластиком нарисованное и прислушался к себе – ощущение, что пил любимый напиток, не пропало. Впрочем, как и не исчезли на его спине царапины, оставленные Лилей. Да, последнюю чудесную страничку надо было беречь как зеницу ока. Но лучше – заиметь еще один чудесный блокнот. Виктор почему-то был уверен, что в квартире у Александра Ивановича где-нибудь на антресолях обязательно завалялся еще один такой же.

Благодаря вчерашнему происшествию предлог навестить соседа имелся, чем Виктор и решил воспользоваться без предварительного звонка. Для начала зашел в магазин и купил бутылку коньяка. Конечно, можно было эту бутылку нарисовать, будто она хранится у него в холодильнике, но по таким пустякам лишний раз использовать чудесную страницу не хотелось. Тем более на такое дело не грех было потратить вчерашние чаевые. К коньяку повезло прикупить лимон, а также четыре шоколадки-медальки в золотистой фольге.

Вместо Александра Ивановича дверь ему открыла Верочка – та самая новенькая кассирша, из-за которой Виктор вчера задержался в магазине, как следствие, получил бутылкой по голове и так далее. Виктору как-то сразу стало не по себе – все-таки такая молодая симпатичная девушка и сошлась с Александром Ивановичем, который ей в отцы годится. Но тут же вспомнил, что сосед назвал ее племянницей, дочерью своего родного брата. От сердца отлегло.

– Здравствуй, Верочка! – улыбнулся он девушке, будто давней знакомой, и весело подмигнул.

– Ой! Здрасте! – Верочка захлопала длиннющими черными ресницами и, как и вчера, слегка зарделась.

– Александр Иванович дома?

– Дядя Саша на какой-то Птичий рынок уехал…

– А-а-а… понятно.

– Вы проходите, пожалуйста. – Девушка посторонилась, и Виктор, чуть помедлив, переступил порог.

– Верочка, зачем же на «вы»? Я же тебе не дядя.

– А я с дядей как раз на «ты» разговариваю.

– Ну и правильно. Чего церемонии разводить! Ты, кстати, откуда приехала?

– Из Серпухова. Это город такой, в девяноста девяти километрах от Москвы…

– Да знаю, я, Верочка, знаю. Мы с твоим дядей туда на Цимлянку пару раз рыбачить ездили.

– Дядя Саша, как и я, в Серпухове родился, – обрадованно доложила она. – Потом в Истру переехал, а уж оттуда – сюда, в столицу.

– И когда Александр Иванович вернуться обещал?

– Не сказал. Он совсем недавно уехал…

Виктор тяжело вздохнул – похоже, сегодня с поисками чудесного блокнота ничего не получится. Но почему бы не попытаться приятно провести время с серпуховской красавицей. Он узнал ее на одном из фотоснимков в аккуратных рамочках, развешанных на стенах, – видимо, сделанном во время выпускного вечера. Еще на одном снимке, с роскошным букетом роз в руках, она, счастливо улыбающаяся, стояла рядом с приобнявшим ее за плечи серьезным мужчиной.

– Верочка, а ты отечественную рок-музыку слушаешь?

– Слушаю. – Она вроде бы собиралась провести гостя из коридора в комнату, но тут начала перечислять: – «Воскресенье», «Наутилус Помпилиус»…

– А группу «Кино» с Виктором Цоем? – перебил ее Виктор.

– Люблю.

– А группу «Пикник»?

– Эдмунда Шклярского – обожаю!

– Так пойдем ко мне домой, – не стал тянуть кота за хвост Виктор. – Мне вчера две новых записи дали – как раз Цоя и Шклярского.

– Как пойдем? – не поняла Верочка.

– Да я в этом же доме живу, в соседнем подъезде. Ты можешь даже шлепанцы не снимать – на улице сухо.

– Ой, нет, я лучше переобуюсь!

Верочка к тому же переоделась, и на это у нее ушло не больше трех минут. Теперь вместо футболки и юбочки на ней были сорочка и джинсы, а на ногах – кроссовки. Симпатич-ненько, но… Еще через три минуты они оказались дома у Виктора.

Для гостей у него были припасены три пары тапочек, и ту, которая поновей, он предложил Верочке. Провел гостью в комнату, усадил на диван, вручил наушники и, не спрашивая, что именно для начала она хотела бы послушать, завел «Пикник». Так же не спрашивая, готова ли она выпить еще до обеда, деловито выставил на стол коньяк, выложил на одно блюдечко шоколадки, на другое – лимон. Чтобы порезать лимон, сбегал на кухню за ножом, затем принес две хрустальные рюмки. Казалось, погрузившейся в музыку Верочке нет никакого дела до этих приготовлений. Она даже как бы удивилась, когда Виктор бережно снял с нее наушники, вытащил штекер из магнитофона и кивнул на сервированный стол:

– Вот хотел с твоим дядей выпить. Отблагодарить, так сказать, за то, что вчера вовремя мне на помощь пришел. Вместе с тобой…

– Но я не…

– Спасибо тебе, Верочка. – Виктор взял наполненные рюмки и одну поднес девушке, которую она приняла с некоторым замешательством. – Давай, – предупреждая новые возражения, он чокнулся своей рюмкой с ее. – За мое здоровье!

Выпил, закусил долькой лимона и, подмигнув Верочке, протянул ей и лимончик, и шоколадку. Волей-неволей ей тоже пришлось выпить. Щечки у молоденькой кассирши сразу порозовели.

– А вы узнали, кто вас вчера ударил? – спросила она, закусывая лимон шоколадкой.

– Конечно, узнал. – Он вновь наполнил рюмки коньяком. – Мужик, судя по всему, душевнобольной. Он ведь, когда меня бутылкой по башке вырубил, вытащил у меня из кобуры пистолет – хотел нашу машину грабануть. Я вовремя успел его догнать и остановить. Морду набил, пистолет отобрал, хотел связать, да он вывернулся и удрал. Стрелять в спину я ему не стал.

– Вот это да! – распахнула ресницы Верочка.

– Это вы молодцы, что вовремя меня в чувство привели. Поэтому второй тост – за тебя и за Александра Ивановича!

Теперь Верочка уже сама взяла дольку лимона, а потом и шоколадку.

– Как тебе Шклярский? – Виктор кивнул на магнитофон.

– Классный! А вы можете дать мне катушку послушать?

– Да это не моя, во вторник отдавать надо, – сказал Виктор и, заметив скользнувшее в глазах гостьи разочарование, добавил: – Но до вечера понедельника можешь забирать.

– Ой! Спасибо вам.

– Да что ты все выкаешь! – возмутился он. – В общем, так, я знаю, как это исправить. Надо выпить на брудершафт.

– Ой…

– Возражения не принимаются. – Виктор вновь наполнил рюмки. – Знаешь, как это делается?

– Кто ж не знает…

– Тогда – давай!

Они переплели руки, выпили коньяк, но теперь вместо кислого лимона на закуску стал поцелуй – сладкий и долгий. За первым поцелуем последовал второй, третий. Верочка не то чтобы только губы подставляла да чуть-чуть языком шевелила – целовалась страстно, даже изобретательно, Виктор поймал себя на мысли, что она хоть и помоложе его года на три, но в этом деле намного искуснее.

Он схватил ее за грудь и, почувствовав, что под сорочкой нет бюстгальтера, осторожно стиснул упругий холмик, помял, слегка прищемил пальцами крохотный пенечек, который тут же стал чуть потолще и потверже. Не встречая сопротивления, вновь слился с Верочкой в долгом и сладком поцелуе, одновременно расстегивая пуговицы на сорочке. Как же все было бы проще и быстрее, не поменяй она футболку на эту сорочку с несметным количеством пуговиц!

Наконец он справился с маленькими перламутровыми врагами и дорвался губами и руками до обнаженных девичьих грудей – аппетитных и возбуждающих! Верочка издала еле слышный стон, и это добавило Виктору активности. Эх, если бы вместо джинсов на ней оставалась юбка! А тут – тугая клепка, неподатливая молния, а еще и вмешавшаяся в процесс раздевания девичья рука.

– Нельзя, – негромко сказал Верочка.

– Можно, – продолжил поползновения Виктор.

– Нет…

– Да…

– Нет. Нельзя! – Девушка резко отпрянула.

– Почему?

– Только опосля свадьбы…

– Чего? – Его пальцы вновь ухватились за молнию на джинсах.

– Опосля свадьбы! – Верочка вдруг схватила со стола бутылку с остатками коньяка и донышком врезала художнику по запястью.

Виктора словно ушатом холодной воды окатили. Это было не столько больно, сколько обидно. Что он такого сделал?

Пригласил девушку в гости, угостил, начал флиртовать – все, казалось бы, по обоюдному влечению…

– За что? – серьезно спросил он.

– Прости, я не хотела! – Верочка схватила руку, которую только что ударила, и принялась осыпать ее поцелуями.

Такого Виктор вообще не ожидал – чтобы девушка целовала руку парню!

– Ну, хотя бы на «ты» перешли, – сказал он. – Наливай, а то я травмирован.

Верочка послушно наполнила рюмки, и они вновь выпили на брудершафт. Очередной поцелуй затянулся, не отрывая своих губ от ее – таких нежных и страстных, Виктор уложил Верочку на диван, навис над ней, потянул молнию на джинсах вниз, до упора. Его пальцы проникли под резинку ее трусиков, дальше, дальше… Но когда они почти добрались до заветного местечка, девушка вдруг напряглась и с такой силой оттолкнула Виктора, что он слетел с дивана и пребольно ударился лодыжкой о ножку стула.

– Я же сказала – опосля свадьбы! – крикнула Верочка и выбежала из комнаты, а потом хлопнула входной дверью.

– Ну не дура же! – Виктор сел на диван, потирая ушибленное место. – Из Серпухова она, видите ли. Ты не из Серпухова, ты… дура!!!

Так его еще никогда не кидали – и в прямом, и в переносном смыслах. Случалось, конечно, что от понравившейся девушки не удавалось добиться взаимности, но чтобы быть отвергнутым в самый последний момент и до такой степени грубо!

А не нарисовать ли ее сейчас на чудесной странице – голышом, как в первый раз он нарисовал Лилю? Может, тогда у нее мозги нормально заработают. А если не заработают? Если опять закричит: «Опосля свадьбы!», отбиваться начнет… Нет, с него достаточно побаливающих запястья и лодыжки. Даже не в этом дело. Когда он нарисовал Лилю, она…

До Виктора вдруг дошло – нет, не она, а ее копия очутилась в абсолютно незнакомом месте и некоторое время спустя воссоединилась с «оригиналом». Она могла подумать, что приключение в квартире Виктора ей просто приснилось либо у нее случилось раздвоение личности. И то же самое – с Никитой, копия которого отметелила двух грабителей на улице Свободы. Вот только как Лиля объяснит себе засосы на шее, а Никита – сбитые костяшки пальцев? Как хотят, так пусть и объясняют.

С Верочкой – абсолютно другая ситуация. Виктор пока не мог понять почему, но догадывался, что рисовать ее, другими словами, воплощать пусть даже и ее копию, здесь и сейчас нельзя. Зато Лилю – можно! Он взялся за карандаш.

Нарисовал на чудесной страничке стол с бутылкой коньяка – полной и закрытой, блюдечко – с колечками лимона, торт «Прага», – он запомнил, что именно этот торт больше всего любит Лиля, и еще – два блюдечка с чашками и чайными ложками. Потом нарисовал сидящую на диване Лилю, одетую в цветастое платьице. Она, живая, появилась у него дома, после того как он поставил последнюю точку, засунул страничку в томик Чернышевского и на секунду прикрыл глаза…

– Лилечка, а где ты живешь, работаешь? – поинтересовался Виктор, трогая языком нижнюю губу, которую она укусила.

Они лежали рядышком – уставшие и довольные друг другом. Надо было бы принять душ, но чуть позже, когда дыхание восстановится.

– Работаю в Поречье, в санатории медсестрой, а живу в Одинцове. – Она назвала свой домашний адрес и со стоном наслаждения потянулась. – Мне так с тобой хорошо…

– Мне с тобой тоже. – Он чуть поморщился – кажется, ее острые когтищи опять разодрали спину до крови.

– Ты чего?

– Полюбуйся. – Он повернулся к Лиле спиной.

– Ах… это… – Она прикоснулась пальцами к царапинам, отчего Виктор вздрогнул. – Ну, так ты же меня трахаешь… Тем более это все сон.

– А ты бы хотела увидеть этот сон еще раз?

– Очень бы хотела. И не только один раз, а много-много.

– Значит, увидишь.

– Витенька, я в туалет хочу.

– Иди. – Он лежал с краю, поэтому сел, пропуская девушку. Лиля, не одеваясь, выскочила из комнаты и почему-то тут же остановилась.

– Витенька, а чьи это тут кроссовки… женские?

Он встал и выглянул в коридор. Кроссовки оставила Верочка – так торопилась, что убежала в его тапочках. Дура!

– Я тебе потом все объясню. Ты иди, а то я тоже хочу душик принять.

Лиля передернула плечами и прошла в ванную комнату, а он достал чудесную страницу, рисунок на которой кардинально изменился, и быстренько его стер.

Верочкины кроссовки стояли в коридоре. А одна из трех пар тапочек для гостей была сейчас в квартире Александра Ивановича. Наверное, стоило подождать, пока Верочка сама вернется, чтобы обменяться обувью, но у Виктора словно шило появилось в одном месте.

Накануне, когда она категорически отвергла его поползновения и убежала, а он, благодаря чудесной страничке, воплотил у себя дома Лилю и некоторое время спустя с ней расстался, Виктор об этом особо не задумывался. Остаток дня провел, попивая пиво, слушая музыку и рисуя на обычных листах эпизоды из рукописи «Криминальная рыбалка», но все больше – либо Верочку, либо Лилю, либо и ту и другую вместе. А вот ночью девушки ему почему-то не приснились, зато в одном из снов он видел эти самые кроссовки. И теперь воскресным утром ему хотелось побыстрее от них избавиться. Нет, не выбросить, а вернуть владелице.

На этот раз, прежде чем заявиться к Александру Ивановичу, позвонил ему по телефону. Тот, конечно же, со всевозможным радушием пригласил его в гости. Виктор засунул Верочкины кроссовки в пакет, в другой положил рукопись и с десяток соответствующих содержанию детектива рисунков – самых, по его мнению, удачных, и направился в соседний подъезд.

Александр Иванович открыл дверь, словно караулил. Как выяснилось, он успел подсуетиться – на кухонном столе красовались запотевшая бутылка, стаканчики, легкая закуска – огурцы, редиска, а на плите поджаривалась яичница с колбасой и помидорами. За яичницей присматривала Верочка. Пакет с ее кроссовками Виктор незаметно для хозяина пристроил к прочей обуви. Запоздало вспомнил, что не захватил с собой ничего из спиртного – ну да ладно.

Пересматривая иллюстрации к своему детективу, Александр Иванович от восторга забыл обо всем на свете.

– Как же так? Откуда ты знал? Это же именно то, о чем я писал! – восклицал он и, кажется, вот-вот был готов прослезиться.

– Да я-то чего, – застеснялся Виктор. – Это у тебя такая история интересная, что сама для иллюстраций напрашивается.

– Нет! Нет! Ты как будто моими глазами все это видел! – повторял Александр Иванович. – А это что такое?

Виктор посмотрел на последний рисунок, который крутил так и сяк Александр Иванович. Этот рисунок попал сюда случайно, и на нем обнимались две обнаженные девушки – Верочка и Лиля. Верочка, только что выключившая газ под сковородкой с яичницей, тоже его увидела и вмиг покраснела. Хозяин квартиры, однако, этого не заметил, да, кажется, и не успел узнать на картинке племянницу либо просто и в мыслях не мог представить ее в подобном ракурсе.

– Это я так, для души. – Виктор выхватил листок из рук писателя, скомкал и засунул в карман своих джинсов. – Не придавай внимания, не обращай значения. У меня к тебе разговор есть, Иваныч.

– Так-так-так?

– Но сначала выпьем?

– Конечно! – Александр Иванович взялся за бутылку.

– Верочка, ты присоединишься? – спросил Виктор.

– Нет, я пью только вино, легкое, – невозмутимо возразила она, словно накануне не выпила вместе с ним несколько рюмок коньяка.

– Вина нет, – вздохнул Виктор и, как бы спохватившись, достал червонец. – Верочка, большая просьба, купи нам в магазине шампанского, а то надоела эта водка.

– Уважь, племянница, – поддержал Александр Иванович. – Только сразу подойди к продавщице винного и шепни, что от меня.

– Хорошо, дядя Саша, – не стала возражать Верочка, хотя и нахмурилась, беря деньги.

– Там у двери пакетик возьми! – крикнул ей вдогонку Виктор.

– На самом деле у меня к тебе разговор двойной, – сказал Виктор, после того как выпили по второй. – Как говорит мой лучший друг Никита, во-первых, хотелось бы еще чего-нибудь почитать из твоих нетленок…

– О! – откровенно обрадовался Александр Иванович. – Имеется одна вещица, тоже пока неопубликованная.

– Давай. А я к ней, если понравится, тоже чего-нибудь нарисую…

– Так это же прекрасно! – Александр Иванович сорвался с места и, не успел Виктор съесть очередную редиску, как притащил и сунул ему в руки толстую стопку листков.

– Это историко-мистический роман. Рабочее название – «Тайна нефритового голубя». Там, кстати, основные действия в твоей и моей любимой Истре происходят.

– Какие-то у тебя названия своеобразные, – заметил Виктор, принимая рукопись.

– Да черт его знает. – Александр Иванович вновь взялся за бутылку. – Может, поэтому меня и не публикуют ни фига.

– Не бойся, опубликуют, а те издатели, которые сегодня посылают куда подальше, потом от досады будут локти кусать, что вовремя тебя не приветили. Особенно если к твоим нетленкам приложатся мои не менее конгениальные рисуночки.

– Да! Вот за эти твои добрые слова и пожелания я и поднимаю тост!

Выпив и закусив очередной редиской, Виктор обратился к хозяину квартиры с главным вопросом, ради которого сегодня его и навестил:

– Александр Иваныч, а давай на твоих антресолях поищем еще один блокнот с рыбачком на обложке.

– Поищем, – согласился тот, поднимаясь из-за стола.

Но когда он взгромоздился на табуретку и открыл дверцы антресолей, Виктор сразу погрустнел. Снизу доверху антресоли были забиты книгами, старыми газетами и журналами, всяким барахлом, так что, если во всех этих залежах даже имелся второй чудесный блокнот, на поиски его ушел бы не один час. Александр Иванович посмотрел сверху на гостя и развел руками. В это время в скважине входной двери заскрежетал ключ – вернулась Верочка.

– Да, – разочарованно кивнул Виктор, – давай как-нибудь в следующий раз.

Вместо одной бутылки шампанского Верочка принесла две и к ним – шоколадку «Аленка».

– Ты это чего – свои деньги добавила? – слезая с табуретки, нахмурился Александр Иванович.

– Ну, надо же здоровье нашему пострадавшему поправить, – чуть смутилась она, при этом мимолетно взглянув на Виктора.

– Тем более что все так хорошо закончилось, – поддержал он ее и, поморщившись, погладил себя по темечку.

До него вдруг дошло, что с появлением чудесного блокнота он постоянно страдает физически – то грабители на остановке напали, то Лилечка покусала-расцарапала, то перовский рыболов бутылкой по голове врезал, да и от Верочки вчера досталось…

– И как вы только можете такие два разных напитка смешивать? – захлопала девушка ресницами, когда Виктор после выпитой стопки водки приложился к бокалу с шампанским.

– Ты еще не видела, как закоренелые инкассаторы пьют, – усмехнулся Александр Иванович, а Виктор, положив в рот кусочек шоколадки, сказал:

– Я сейчас не смешивал, а чередовал. Когда смешивают водку с шампанским, это называется «Северное сияние». И кстати, когда шампанское с коньяком – это «Огни Москвы».

– Кошмар какой-то, – передернула плечами Верочка.

– О! – спохватился Александр Иванович. – Кошмар будет, если мы рисунки шампанским зальем.

Он бережно собрал лежащие на столе рисунки Виктора и вышел из кухни.

– А еще кошмар – это то, что ты меня с какой-то… девкой нарисовал, – прошептала Верочка. – Отдай!

– Нет, – вздохнул Виктор. – Настоящий кошмар, – это когда тебе в самый ответственный момент говорят: «Опосля свадьбы»…

Часть третья Возвращения в юность

«Если быть честным с самим собой, то, ежедневно по стольку принимая, чередуя и смешивая, эдак и спиться можно», – думал Виктор следующим утром, ощупывая раскалывающуюся голову.

Для многих, кого он знал в инкассации, водка перестала доставлять удовольствие, для них уже не с ней было хорошо, а без нее плохо. Взять тех же Михалыча с Тимофеичем или Торопа, да того же Боярина, который был всего на год старше Виктора, но при этом его по утрам трясло не меньше Пана Зюзи – так он изо дня в день назюзюкивался. Нет, пора было прекращать все эти послемаршрутные «дозочки»! А то наступит время – карандаш из рук выпадать начнет.

Разве что позволить себе одну-две бутылочки пива в день. А ведь пиво именно сейчас ох как бы помогло! Но одеваться и идти на его поиски не было никаких сил. Выручила чудесная страничка, на которой Виктор нарисовал две бутылки, стоявшие на нижней полке его холодильника. И они на самом деле оказались там – какое счастье!

Вообще-то неплохо было бы сегодня половить рыбку, скоротать вечерок со спиннингом в руках на той же Истре. Очень удобный вариант – пешком до платформы Тушино, на электричку и уже через час – на реке. И домой можно хоть на последней электричке вернуться, с другим-то транспортом связываться не надо. А завтра хорошенько выспаться и – на вечерний маршрут.

Кстати! Александр Иванович говорил, что новая нетленка, названия которой Виктор не запомнил, тоже про Истру. Очень интересно. В Истре, в стареньком деревянном доме на окраине города, всю жизнь прожила родная бабушка Виктора, и он обязательно приезжал к ней на недельку-другую каждое лето. Александр Иванович, насколько по его рассказам помнил Виктор, имел квартиру где-то на улице Босова. Возможно, они когда-то и пересекались в этом небольшом подмосковном городке?

Виктор нашел пакет с рукописью, включил магнитофон, расположился на диване и принялся за чтение с первой главы, которая называлась «КРАЖА».

«Если Андрей и волновался немного, поднимаясь на второй этаж Трапезных палат Новоиерусалимского монастыря, где собирался совершить первую в своей жизни кражу, то никак не потому, что существовала опасность быть пойманным. Как раз об этом-то он думал меньше всего. Скорее, ему не давала покоя другая мысль: стоит ли вообще воровать или, как выразился его друг Митлз, «крысятничать в музее». Само слово «крысятничать» звучало уж очень отталкивающе. Андрею захотелось, чтобы ему вдруг что-нибудь помешало. К примеру, зал, в который он направлялся, неожиданно оказался бы закрыт на реконструкцию, или в музее было тесно от посетителей. Но ничего похожего не случилось.

Исполнить же выработанный план, как казалось Андрею, будет легче легкого. По его наблюдениям, одна из старушек – смотрительниц музея обычно мирно подремывала в углу на стуле, который достаточно громко скрипел, когда с него вставали. Поэтому со стороны большого тупикового зала внезапного ее появления можно было не опасаться.

Другая смотрительница, немного моложе первой, всегда суетливая и, по мнению Андрея, излишне бдительная, беспрестанно курсировала по трем проходным залам. Иногда она надолго задерживалась в самом дальнем из них, где экспонировалась шикарная старинная мебель, и посетителей так и тянуло присесть на одно из кресел или на огромных размеров диван, обитый светло-зеленым бархатом.

По расчетам Андрея, начинать «операцию» надо было именно в тот момент, когда беспокойная смотрительница войдет в зал с мебелью. Митлз, стоя на атасе, обязан был вовремя засечь ее возвращение и подать знак – щелкнуть пальцами, после чего пойти ей навстречу, а в крайнем случае и отвлечь каким-нибудь вопросом. Чтобы Митлз выглядел посолиднее, Андрей попросил его надеть очки.

Обычно Митлз носил их в кармане – стеснялся насмешек. Теперь очки очень даже пригодились, придав ему вместо обличья боксера-тяжеловеса вид эдакого зубрилы-переростка.

Вообще-то сейчас на его месте предпочтительнее был бы Шурик – троюродный брат Андрея, но он остался перед воротами монастыря охранять велосипеды. Хотя и наглый Митлз должен был вполне пригодиться, доведись им попасть в передрягу и удирать или отбиваться.

По сравнению со своим товарищем щуплый светловолосый Андрей, одетый в серый спортивный костюм и кроссовки, совсем не привлекал к себе внимания, и вряд ли кто-либо из сотрудников музея его запомнил, хотя он вместе с братом наведывался сюда довольно часто.

Эти посещения с детства стали у них традицией. Тут было на что посмотреть. Иконы, картины, книги, посуда, царские одежды и награды, коллекции старинных монет и оружия…

Андрея особенно восхищали древние копья, палаши, многоствольные пищали, которые триста лет назад были на вооружении у стрельцов. Шурика же больше интересовала война Отечественная. Он мог подолгу стоять у диорамы, изображавшей бой с фашистами за русскую деревушку Крюково. Любил поглазеть на останки оружия; на вывешенную в одной из витрин эсэсовскую форму с обожженной по краям дырой на груди, как раз где сердце; на фашистские знамена, у одного из которых – самого вычурного – он однажды умудрился вырезать ножницами целый клок бахромы, чтобы потом соорудить себе аксельбант.

И когда накануне сегодняшнего визита они гуляли по знакомым залам музея, именно Шурик обратил внимание брата на смотрительницу, открывшую одну из кубических витрин и доставшую оттуда неглубокую стеклянную баночку. Она долила в нее что-то из бутылки, после чего поставила баночку на место, закрыла и заперла витрину и, все время осеняя себя крестным знамением, прошаркала в соседний зал на служебный скрипучий стул.

В витрине лежали никогда раньше не виданные братьями, почерневшие от времени экспонаты: три маленьких нательных крестика, металлический браслет, перстень-печатка, портсигар, скорее всего серебряный, несколько маленьких иконок…

– Много бы я отдал, чтобы заиметь вон тот перстенек, – потирая средний палец, будто приготовившись прямо сейчас примерить украшение, сказал Шурик.

– Да, не фиговый, – согласился Андрей. – И крестик, особенно вон тот, очень интересный.

– Вот бы их спереть, Монах! – прищурился Шурик. – Смотри, какая щель широкая. – Он просунул в угол между стеклами витрины мизинец.

– Шуба! – тут же выпалил Андрей, увидев появившихся в зале посетителей, и, взяв брата под руку, повел его к выходу…

Ночью Андрею приснился очень навязчивый, в каких-то серых тонах, сон. Обычно он видел сны цветные и почти всегда беззаботные, легкие, в которых запросто мог бежать по воде или даже летать. В этот раз было другое.

Андрей не взмывал ввысь, а падал, проваливался в серую пустоту, и навстречу ему неслись из ничего сотканные образы хмурых бородатых мужиков. Все они были по пояс голые, с прилипшими к потным телам иконками на красно-розовых цепочках. Что-то в этих одинаковых иконках смущало Андрея. Он пытался поближе их рассмотреть, и тут же скорость падения увеличивалась и проносившиеся мимо образы превращались в серые штрихи.

Снился Андрею большой, в два человеческих роста, деревянный крест, врытый в землю, а вокруг него плотная гудящая толпа, среди которой выделялись несколько человек, одетых в черные с золотом одежды. Наверное, они пели молитвы, но ни одного слова, как он ни напрягал слух, разобрать не мог.

Среди толпы он вдруг увидел себя. Так же как и все, он крестился, подносил к губам и целовал маленькую, почерневшую от времени металлическую иконку. Потом кто-то вдруг хватал его под локти и выпихивал из толпы на свободное пространство. Андрей падал рядом с деревянным крестом лицом в рыхлую сырую землю, и его тут же подхватывали чьи-то руки, поднимали, несли к высокому обрыву, где внизу синей лентой изгибалась река, и, раскачав и ухнув, швыряли в пропасть…

Утром Андрей отыскал в сарае кусок алюминиевой проволоки, которая достаточно легко сгибалась. Прилепив к одному ее концу жвачку, которую до этого довольно долго жевал, он немного поэкспериментировал, поднимая с помощью этого нехитрого приспособления на метровую высоту пятикопеечную монету и тяжелую гайку. Потом пошел к брату, в гости к которому из Москвы приехал Митлз. Андрей похвастался, что ему ничего не стоит вытащить через щель в витрине приглянувшийся крестик и, если удастся, что-нибудь еще для Шурика и Митлза. Он предложил ребятам составить ему компанию, на что те легко согласились.

Теперь жалеть о своей затее было поздно.

Как только бдительная смотрительница покинула зал, а Митлз встал на стреме, Андрей быстро приблизился к кубической витрине, на ходу вытаскивая из кармана и распрямляя проволоку. Жвачка, как ему показалось, была слишком размягченной, но он понадеялся, что и так сойдет.

Проволоку пришлось согнуть еще в двух местах, чтобы через щель подвести ее конец к самому ближнему крестику. Крестик прилип к жвачке, но она, чего и опасался Андрей, начала растягиваться, как только он приподнял добычу. Парень заторопился, проволока провернулась в пальцах, крестик сорвался и упал прямо в баночку с водой.

И тут же у Андрея перед глазами словно что-то вспыхнуло зеленым светом. Ему показалось, что он погрузился в нереально существующий мир, возможно раньше ему уже снившийся. Давно пережитое предками время вдруг шагнуло вперед, догнало, обволокло его, и на несколько мгновений он снова увидел свой необычный сон…

Митлз, до боли вцепившийся ему в локоть, выволок Андрея на улицу. На солнечном свете Андрей зажмурился и, поднеся кулаки к глазам, замотал головой.

– Что, Монах, сильно долбануло? – участливо спросил Митлз, снимая очки и засовывая их в карман.

– Долбануло?

– Вот гады, додумались к витрине ток подключить! – за-возмущался Митлз. – Ты чего щуришься, зрение посадил? Ну, мастера, это вам так даром не пройдет! – И он погрозил кулачищем в сторону музея, напугав выходившего из дверей мужчину с фотоаппаратом на шее, который тут же торопливо прошмыгнул обратно в здание.

– Остынь, Митлз, все нормально, – сказал Андрей. – Давай за мной.

Не разжимая кулаки, то и дело потирая ими глаза, он направился к окруженной строительными лесами махине Воскресенского собора. Сколько Андрей себя помнил – и собор, и сам монастырь, его стены и башни все время находились в стадии реставрации. И это его вполне устраивало. Не будь по всей территории монастыря множества заборов, лесов и запретных мест, где и в самом деле никто, кроме рабочих, не появлялся, разве мог бы он вместе с братом Шуриком так спокойно, без помех, часами обследовать каждый уголок детища патриарха Никона.

Видимо, ответственные за реконструкцию считали, что если на единственную дверь в окружавшем собор заборе навесить замок побольше, то попасть в него никто не сумеет. Но разве для семнадцатилетних парней заборы и замки когда-нибудь были преградой? Сместив в заборе одну из широких досок, Андрей, а за ним и Митлз юркнули в щель и оказались в жутковатых сумерках каменной громадины, где, по сравнению с уличной жарой, было намного прохладнее.

Андрей знал, что кроме как через эту щель выйти из собора они могли, либо поднявшись на самый верх реставрируемого шатра и спустившись во двор по крутой деревянной лестнице, рискуя в любой момент сорваться вниз, либо через подземную церковь, через глубокий каменный ров и подземный ход, выводивший за пределы монастыря на северо-восточный склон горы Сион.

Как всегда, первые несколько минут внутри собора Андрей передвигался на цыпочках. Митлз был здесь впервые, но и он старался вести себя как можно тише. Шел за Андреем, то и дело хватая его за руку, постоянно оглядывался и задирал голову вверх, откуда внутрь собора проникал слабый свет.

– Куда мы, Монах? – прошептал Митлз, когда они, повернув за первую же толстенную колонну, оказались в полнейшей темноте. – Подожди, дай хоть спичку зажгу.

– Не надо зажигать, сейчас все будет видно, – сказал Андрей, неплохо ориентировавшийся в лабиринте лестниц и поворотов.

Вскоре темнота посерела, а когда они остановились на самом верху белокаменной лестницы, и вовсе стало светло.

– Осторожно, Митлз, не навернись, – сказал Андрей, начиная спуск. – Ступеньки крутоваты. Их здесь ровно тридцать. Между прочим, столько же лет было Иисусу Христу, когда его на кресте распяли.

– Ты, ё-моё, хочешь сказать, что тридцать три – это не просто так. То есть что столько спецом сделали?

– Естественно, – сказал Андрей. – Внизу – церковь Константина и Елены, так что ты здесь больше не матюгайся. Грех. Там в самом-самом низу есть колодец. Сейчас он засорен, а раньше монахи из него воду брали.

– Откуда ты все знаешь?

– Знаю. – Андрей сошел с последней ступеньки и за руку придержал Митлза, который и в самом деле под конец чуть не упал.

– А здесь здорово! А, Монах? – сказал тот, осмотревшись.

– Ага. Ты вот что, подожди-ка меня здесь. Я вернусь быстро, буквально через пару минут. – И не успел Митлз возразить, как Андрей, завернув за угол, пропал…

Еще в позапрошлом году он обнаружил на северном склоне так называемого Сионского холма, заросшем кустами бузины и высокой густой крапивой, недалеко друг от друга два подземных хода. Один ход, скорее всего ведущий в Ефремову башню, на полпути был полностью засыпан битым кирпичом и землей. Второй выводил в ров, окружающий подземную церковь Константина и Елены.

Андрей хорошо знал названия всех башен и построек в Новоиерусалимском монастыре из рассказов своей покойной бабушки Елизаветы Андреевны. Бабушка верила в Бога. И очень хотела, чтобы Андрюшенька тоже верил.

Пока Андрей не начал ходить в школу, Елизавета Андреевна летом, когда они жили на даче, чуть ли не каждую неделю возила единственного внука в деревню Рубцово, в одну из немногих в районе действующих церквей, где мальчику приходилось отстаивать всенощную и причащаться. Вечерами перед сном бабушка следила, чтобы он обязательно не меньше трех раз крестился, читала ему Библию и Евангелие, рассказывала о святых мучениках, о Новоиерусалимском монастыре и связанных с ним историях. Она часто приводила его к монастырю и гуляла с Андреем внутри и вокруг него, в Гефсиманском саду, у скита патриарха Никона, непременно набирала в бидончик воды из святого источника и молилась, молилась, молилась.

Верующим Андрей так и не стал. Возможно, только из-за того, что его к этому так усердно приучали. Но зато хорошо запомнил бабушкины истории и навсегда полюбил истринские места: монастырь, речку, называемую Йордань, древний полуразрушенный скит на ее берегу…

О найденном подземном ходе Андрей рассказал Шурику. Чтобы не наткнуться на рабочих и реставраторов, они стали приходить сюда почти каждые субботу и воскресенье, когда у тех были выходные. Ребята гуляли по недоступным для других местам, фотографировались на самом верху Воскресенского собора, взорванного немцами при отступлении в сорок первом. Теперь здесь уже была восстановлена большая глава, увенчанная огромным золотым крестом. Они любовались с верхотуры неповторимой красотой Истры и ее окрестностей, а затем спускались в подвалы собора, надеясь обнаружить еще какой-нибудь потайной ход или дверь, за которой могло оказаться что-нибудь ценное.

Они, конечно, ничего не нашли, если не считать пустого тайника. Его Андрей обнаружил случайно, когда в одном из самых низких мест собора пытался отковырнуть со стены изразец с изображением летящей птицы, напоминающей голубя. Соседний с изразцом камень вдруг провернулся на своей оси, и рука Андрея почти по локоть оказалась в образовавшейся нише.

После столь долгих поисков было вдвойне обидно, что тайник оказался пуст. К тому же о заостренный штырек, торчащий сбоку в стене ниши, Андрей довольно сильно поранил большой палец. Ни он, ни Шурик никогда ничего в тайнике не прятали, да собственно и прятать-то было нечего, и вот теперь Андрею пришло на ум, что настало время использовать его по назначению.

Он остановился перед знакомым изразцом, опустился на колени и достал из кармана зажигалку. Все время: и пока Митлз выводил его из музея, и на улице, и в соборе – он чувствовал, что сжимает в правом кулаке что-то теплое. Разжал он пальцы только теперь и при свете зажигалки увидел на ладони маленькую, потемневшую от времени металлическую иконку.

Андрей подумал, что она, скорее всего, была центральной частью складня, так как внизу с боков иконки сохранилось по согнутой петельке. Он видел складни в музее. Большинство из них – золотые или серебряные, сохранились довольно неплохо. На этой иконке выпуклые части почти совсем стерлись. К тому же сверху на ней вместо обычного креста была взмахнувшая крыльями маленькая птица зеленоватого цвета, которая словно вцепилась в иконку короткими лапками, на которых вместо когтей были четко различимые человеческие пальцы.

Андрей не мог понять, как диковинная иконка очутилась у него в руке. Ему казалось, что в музее, после ослепившей его вспышки, он выронил проволоку и, конечно, ничего из витрины не вытащил. Но сейчас он и видел, и чувствовал тяжесть иконки.

Зажигалка нагрелась, и Андрей погасил ее. И тут же вспомнил отрывок еще одного сна, виденного сегодня ночью. Будто он очень медленно ведет под руку свою уже лет пять как умершую бабушку Лизу. Подводит ее к воротам монастыря, что под Надвратной церковью, в которые они собираются войти. Но неожиданно у бабушки подкашиваются ноги, и она молча и так же медленно, глядя прямо перед собой, падает, а он пытается удержать ее и не может.

– Приснится же, – прошептал Андрей и вдруг увидел, что летящая птица на иконке – не что иное, как уменьшенная копия голубя на изразце подвальной стены и что и иконка, и изразец излучают одинаковый зеленоватый фосфорический свет.

ПЛЯЖ «ДЕТСКИЙ»

Шурик сидел на траве, прислонясь спиной к черному чугунному стволу старинной пушки – одной из шести, установленных на импровизированных лафетах почти напротив входа в Новоиерусалимский монастырь и обращенных жерлами, забитыми всяким мусором, в сторону города.

Сколько Шурик себя помнил, он никогда не отказывался принять участие в задумываемых Андреем мероприятиях: была ли это поездка в деревню Полевшину, чтобы забраться на самый верх тамошней разрушенной церкви, был ли это ночной поход на садовые участки за клубникой или вылазка во двор истринских городских бань, чтобы, рискуя быть замеченными сторожем-истопником, провести несколько секунд, прильнув к приоткрытому окошку в раздевалку женского отделения.

Обычно им везло, и если они даже и бывали замечены на тех же огородах, то Андрей всегда находил самый верный ход для отступления. Сегодня Шурик хотя и немного жалел, что не отправился в музей вместо Митлза, но в то же время и говорил себе, что поступил вполне разумно. Не сунуться головой в петлю, а остаться охранять велосипеды, которые лежали тут же, рядом с пушками, было мудрее, чем втягиваться в криминал.

Он любил брата, который был старше его на полтора года. При Андрее и с его одобрения он год назад впервые выпил стакан красного вина. От него же еще в двенадцать лет получил по губам, когда попытался с шиком закурить сигарету.

Правда, этим летом, при первой встрече с братом, Шурик был слегка разочарован. Ему казалось, что закончивший школу Андрей должен стать как-то взрослее, мужественнее. А у того вроде бы все еще продолжало детство в заднице играть. «Пора бы ему уже с девчонками гулять, а не на велосипедах по Истре кататься», – думал Шурик.

Сам он был симпатичным парнем, с утонченными чертами лица, всегда аккуратно причесанный и одетый. Но очень переживал из-за своего невысокого роста – был самый маленький в классе и всегда думал, что только из-за этого на него не обращают внимания девушки.

Больше половины его одноклассников еще в прошлом году хвастались своими любовными похождениями. Шурик, конечно, понимал, что многие эти рассказы всего лишь байки, но все равно слушал ребят с завистью и считал, что и ему давно пора если не завести себе постоянную девушку, то хотя бы стать мужчиной.

– Здорово, чувак! – услышал Шурик знакомый голос и, обернувшись, увидел улыбающегося Геру Солдатова, своего друга, который в Москве жил совсем недалеко от него – на Коровинском шоссе – и все летние каникулы тоже проводил в Истре у родственников.

«Ни дня без бутылки красного», – гласил девиз Геры – очень худого, с пышным чубом и жидковатыми усиками парня, которому Андрей дал прозвище Зольдат. Шурик мог поспорить, что и сейчас в одном из карманов не совсем чистого синего школьного костюма Геры обязательно спрятана бутылка.

– Это мне твоя маман доложила, что ты с Монахом и Митлзом сюда отправился, – сообщил Гера, пожимая Шурику руку и присаживаясь на ствол соседней пушки.

– О! А вон и они – легки на помине. – Он кивнул на показавшихся из-за угловой башни парней. – Эй вы, чувачки, сколько можно вас ожидать? Хотите, чтобы эта краска закипела? – крикнул он им издалека, доставая из-под полы пиджака и в самом деле припрятанную там нераспечатанную бутылку с длинным горлышком.

– Что за отраву ты нам предлагаешь, Зольдат? – спросил Митлз, подходя и здороваясь с Герой за руку. – Неужто «Кавказиком» в стекляшке отоварился?

– Ну а где же еще? И чем же еще там есть смысл отовариваться? – расплылся в улыбке Гера.

– Андрюха, как прошла операция? – спросил Шурик брата, который озабоченно облизывал окровавленный большой палец.

– Никак.

– Представляешь, Шурик, эти музейные крысы додумались к витрине ток подключить! – вновь завозмущался Митлз.

– При чем здесь ток? – удивился Шурик.

– При том! Монаха у витрины знаешь как долбануло? Не дай бог! Говорит, чуть не ослеп! Я его еле-еле…

– Врет он все, – перебил Андрей, поднимая с земли велосипед. – Поехали, мужики, на «Детский». Там за рекой, говорят, поле морковное есть – будет чем закусывать. Золь-дат, садись ко мне на багажник. Но обратно, чур, ты повезешь…

Андрей и Шурик называли пляж «Детским» в память о том, что родители приводили их, еще маленьких, купаться только сюда. Недалеко от пляжа был стадион, куда по традиции раз в году приезжали ветераны московского «Спартака» на матч с местной футбольной командой. Когда неглубокая Истра разливалась во время весеннего паводка, под водой оказывались и футбольное поле, и близлежащие по обоим берегам поля.

Сейчас река обмелела, и на «Детском» ее легко можно было перейти вброд, что и сделали Шурик с Митлзом. Вернулись они с огромными пучками моркови. Сама морковь была еще не очень большая, зато на вкус довольно сладкая. Ею, хорошенько вымытой в реке, закусывали вино, которое пили из горлышка. Потом купались, загорали, играли в карты, снова купались.

Стоило бы сбегать или съездить на велосипеде еще за одной бутылкой, но ребят, разморенных на солнце, одолела лень, и они вяло спорили, кто же станет гонцом в магазин. Андрей заявлял, что ему, мол, по возрасту не положено – как-никак, самый старший из всех, месяц назад семнадцать стукнуло. Гера говорил, что с него уже достаточно бегать – он брал первую. Шурик же и Митлз оправдывались тем, что они обеспечивали закуску, то есть добывали морковь. Оставалось ждать появления кого-нибудь из знакомых, чтобы того в магазин и отправить.

Но никто из дружков не появлялся, зато, когда ребята уже начали одеваться, на пляж пришли три девушки, с виду – их ровесницы. Взглянув на ту, у которой волнистые каштанового цвета волосы доставали чуть ли не до талии, Андрей решил, что необходимо искупаться еще разок. И все время, пока он купался, а потом обсыхал на берегу, что-то заставляло его снова и снова смотреть на эту девушку. В ней была какая-то изюминка, пленившая Андрея, какие-то неповторимые черточки в ее слегка удлиненном лице, тонких губах, глазах с поволокой, чуть сутулой фигуре.

Шурик, Митлз и Гера, давно уже собравшиеся покинуть пляж, чуть ли не силком стали напяливать на него одежду, но тут произошло нечто занимательное. Понравившаяся Андрею девушка тоже, по-видимому, собралась уходить с реки. Стоя недалеко от ребят, к ним спиной, она долго вытирала волосы большим махровым полотенцем, наклоняя голову то влево, то вправо. Потом этим полотенцем обернулась и, сняв купальник, начала его выжимать.

Каким-то чутьем Андрей предугадал, что произойдет дальше: полотенце вдруг развязалось, почти совсем свалилось с плеч, и ребята увидели обнаженную стройную девичью фигурку. Невольная стриптизерша, ойкнув, попыталась запахнуться, но неудачно и только со второго раза, совсем уж смутившись, смогла прикрыть свое тело.

– Браво, русалочка! – крикнул Митлз и захлопал в ладоши. И засмеялся, а за ним засмеялись и Зольдат с Шуриком. И обе ее подружки, одна из которых держала в руках фотоаппарат, да и сама русалочка засмеялись весело. И только Андрей неожиданно для себя покраснел…»

* * *

Виктор Кармазов схватился за страничку и карандаш и поспешно нарисовал берег быстротекущей реки, трех только что искупавшихся девчонок, четверых парней, играющих в карты, и неподалеку от них – себя самого в семнадцатилетнем возрасте. Но последнюю точку не поставил, задумавшись, не выйдет ли такой эксперимент ему боком. Размышления прервал телефонный звонок.

– Дружище, ты хоть помнишь, какой сегодня день? – узнал он голос Никиты.

– Понедельник.

– А число?

– Э-э…

– Сегодня у Антона день рождения! – ускорил процесс воспоминаний Никита.

– Черт! А чего ж раньше не предупредил?

Виктор знал Антона столько же, сколько Никиту, – дружили с детства. Отличный парень, компанейский, но, к несчастью, из-за какой-то, казалось бы, незначительной травмы головы в десятилетнем возрасте Антон полностью ослеп. Однако, как мужественный человек, в жизни не разочаровался, от компании не откололся, ходил с друзьями и на ночные костры, и купаться на Москву-реку, на уровне играл со всеми в карты и домино, а в шахматах вообще был лидером. И обязательно отмечал с друзьями свой день рождения.

– Зачем предупреждать! Сам должен помнить. Короче. Антон обязательно хочет выпить с тобой за свое здоровье, так что выдвигайся к нам в деревню на ближайшей электричке! – приказным тоном сказал Никита. И по большому счету, он был абсолютно прав.

Непривычный запах Виктор почувствовал, пройдя примерно половину пути от платформы до деревни. Не сразу догадался, что пахнет гарью, но вскоре убедился, что Никита не обманывал по поводу просеки – она действительно выгорела дотла. У Виктора, как у художника, мелькнул перед глазами образ великана, который среди зелени летнего леса оставил огромной кистью широкий и прямой черный мазок.

«Уж лучше бы дачи на просеке остались, чем такое уродство, – мелькнула мысль, которая тут же исчезла, когда неподалеку застучали топором, кто-то завел бензопилу. – Неужели восстанавливать решили? Ну-ну…»

От просеки до дома слепого приятеля было рукой подать.

– Здорово, Антон! – Виктор хлопнул друга по плечу и сжал его протянутую наугад пятерню.

– Витек! – как всегда, узнал его по голосу Антон.

– Слушай, дружище, я в подарках ничего не смыслю, вот, держи денежку. – Он передал ему в руку конверт.

– Главное, что приехал… – Антон обнял его и крепко прижал к себе. Хоть и был слепым, а сила имелась – ни дня без тренировок.

Праздновали, как всегда, у Антона в деревенском доме, где он жил вдвоем с матерью. Собрались родственники, соседи… Из друзей, помимо Никиты и Виктора, были Генка и Низкий, а еще – Лариска, Ирка и Маринка – далеко не полная компания, с которой имениннику было что вспомнить.

Сидя за праздничным столом, они и вспоминали. Вспоминали, как однажды Никита чуть не поссорился с Витьком из-за того, что дружище пригласил Маринку на танец, который она обещала ему; как Лариска и Ирка даже не поссорились, а подрались из-за Генки, вырывая друг у друга волосы; как слепой Антон тащил на себе домой Низкого, вывихнувшего ногу…

Все это осталось в прошлом. Сейчас и Генка, и Низкий были женаты, Лариска родила в гражданском браке мальчика и на жизнь ничуть не жаловалась; замужняя Ирка воспитывала дочь; и только Маринке, кстати самой симпатичной из своих подружек, с мужиками как-то до сих пор не везло. С ней-то и начал флиртовать Никита, видимо вспомнив золотые годы.

Поглощая деревенские деликатесы, Лариска и Ирка щебетали о чем-то своем, женском. Генка и Низкий, налегая на водку, рассуждали о том, как плох стал московский «Спартак», разве что Федор Черенков да Юрий Гаврилов на высоте. Ну а Виктору было необходимо поговорить с Антоном с глазу на глаз, то есть в данном случае без лишних глаз и ушей, о чем он и попросил друга после очередной принятой стопки. Антон возражений не имел, вытащил Виктора из-за стола и провел в свою комнату.

– Вот, смотри, то есть держи, – поправился Виктор, всучивая Антону в правую руку ластик. – Извини.

– Да ерунда, дружище! Чего там извиняться! Я тебе сто раз говорил – чем меньше людей вокруг будут зацикливаться, что я слепой, тем мне будет комфортней.

– Тогда опять же извини, но у меня к тебе вообще неожиданная просьба. И исполнить ее можешь только ты.

– Готов помочь.

– Здесь такое дело… – Виктор старался подобрать правильные слова, не сказав ничего лишнего. – Ты же знаешь, что я – художник?

– Жаль, картины твои увидеть не могу, – печально усмехнулся Антон.

– Жаль, – согласился Виктор, хотя как раз это ему и было надо. – Но тут-то ты мне и можешь помочь.

– Как это?

– Сейчас объясню.

– Может, лучше пойдем самогоночки тяпнем?

– Тяпнем, но чуть позже. Вот смотри. – Виктор положил на стол, за которым они сидели, чудесную страничку и прижал ее левой рукой Антона. – На этой странице я по памяти нарисовал карандашом один эпизод из своей жизни. А теперь мне необходимо воспроизвести его на этой же странице, но только после того, как рисунок будет стерт…

– А сам не можешь стереть? – задал Антон резонный вопрос.

– Не могу, дружище, в том-то и дело! – горячо сказал Виктор. – У самого, понимаешь ты, рука не поднимается. Там мне каждая черточка слишком дорога. Да к тому же рисунок очень интимный, поэтому и друзьям показать не могу. Никому, кроме тебя, понимаешь?! Только не обижайся, дружище!

– Какие обиды! Что делать-то надо?

– Антон, все очень просто. Под левой рукой у тебя страница с рисунком, в правой – ластик. После того, как я скажу: «Готовься!», тебе надо будет выждать ровно две минуты, то есть неторопливо досчитать до ста двадцати, после чего несколько раз провести ластиком по странице, стирая то, что на ней нарисовано. И все! Понял?

– Не все понял, но сделаю, – уверенно кивнул Антон.

– А что ты сделаешь?

– Сотру ластиком рисунок через две минуты после того, как ты скажешь: «Готовься!»

– Надо стереть весь рисунок, до последней черточки. Уничтожить его. Справишься?

– Обижаешь, дружище. Я, когда в шахматы тебя обыгрывал, хотя бы раз дотрагивался не до той фигуры, до которой надо?

– Нет, конечно, – радостно согласился Виктор. – Поэтому я к тебе и обратился с просьбой.

– Ну так не тяни кота, а то там без нас все выпьют и съедят.

– Все! Осталась секунда. – Виктор сосредоточился, поднес карандаш к рисунку, где на берегу реки после купания отдыхали парни и девушки, в правом нижнем углу поставил автограф и крохотную точку. После чего закрыл глаза и скомандовал: «Готовься!»

* * *

…Вода в Истре даже в самые жаркие летние дни всегда была прохладной, и, каким бы ты ни был закаленным, если слишком долго купался, кожа становилась гусиной – как сейчас у Виктора. Он сидел на берегу реки, потирая плечи, и не отрывал взгляда от трех девушек, судя по всему его ровесниц, которые собирались уходить с пляжа, название которого было «Детский». Метрах в ста выше по течению находился пляж «Взрослый», а напротив него – стадион, на который раз в году по традиции приезжали играть с местной футбольной командой ветераны московского «Спартака»; по-над горой был парк и памятник самолету Ил-2, Дом культуры и танцплощадка…

Поблизости от Виктора четверо парней резались в карты и тоже нет-нет да подглядывали в сторону девушек. Две из них уже переоделись и теперь подгоняли третью, позже их вылезшую из воды и вытиравшую длинные каштановые волосы большим махровым полотенцем. Заметив повышенное внимание к своей особе, девушка повернулась к парням спиной, накинула на плечи полотенце, свесившееся ниже колен, сняла купальник и принялась его выжимать.

Виктор знал, что произойдет дальше и замер в ожидании. Полотенце вдруг соскочило с ее плеч, и Виктор с другими парнями увидели голенькую попку девушки. Ее подружки захихикали, у одной в руках появился фотоаппарат, а «стриптизерша» лишь со второй попытки успешно прикрылась коварным полотенцем.

– Браво, русалочка! – засмеялся и захлопал в ладоши мордатый парень в очках.

Засмеялись и остальные, кроме одного, светловолосого, который, кажется, смутился больше самой «русалочки». Светловолосый зыркнул по сторонам, задержал взгляд на улыбающемся незнакомце и недобро прищурился. Заметив это, очкастый тоже обернулся на Виктора и пробасил:

– Монах, откуда этот чувак взялся?

– Понятия не имею, – процедил тот, и Виктор вспомнил, что в романе очкастого все называли Митлзом, светловолосого звали Андрей, а Монах было его прозвище.

– Эй, ты чё на наших девчонок пялишься? – рявкнул Митлз.

– С какого перепугу они ваши, если никто из вас даже их имен не знает? – не моргнув глазом ответил Виктор.

– А ты – знаешь? – недоверчиво и зло спросил Митлз, поднимаясь на ноги. Теперь на Виктора смотрели все четверо. Он догадался, что самого молодого звали Шурик, а прозвище четвертого, щупленького, было Зольдат.

– Знаю, – соврал Виктор. – Только вам не скажу.

– Знаток хренов! – выкрикнул вдруг Зольдат, и Виктор чуть запоздало увидел летевшую в него пустую бутылку – в рукописи Александра Ивановича она была из-под портвейна «Кавказ».

Виктор успел подставить левую руку, бутылка пребольно ударила в локоть, и он словно получил разряд электрического тока. В следующее мгновение он тоже оказался на ногах, но четверка парней уже надвигалась на него, не сговариваясь прижимая к реке. Ближе других был самый здоровенный – Митлз, успевший снять очки и зловеще потиравший кулаки. Виктор на мгновение вспомнил сценку из любимого фильма «Республика ШКИД», когда закоренелые шкидовцы бросились бить новичка Пантелеева, но тот начал раскидывать их одного за другим, а потом ничтоже сумняшеся врезал под дых самому главному – Купе Купычу Гениальному.

Недолго думая он шагнул навстречу Митлзу, тот махнул кулачищем, но ожидавший этого Виктор пригнулся и, подражая Пантелееву, наградил здоровяка смачным ударом в солнечное сплетение. Митлз схватился руками за грудь, открыв рот и выпучив глаза. Его друзья слегка опешили, но по команде Монаха «Бей!» одновременно бросились на оборзевшего незнакомца. Виктор отскочил назад, вниз к самой воде, где был небольшой, сколоченный из досок трамплинчик. Из нападавших он без труда справился бы с мелким Шуриком и щуплым Зольдатом, но вот Монах казался опасней даже выведенного на время из строя Митлза. Да и не для того Виктор оказался здесь и сейчас, чтобы драться.

С невысокого берега на него надвигались трое очень серьезно настроенных парней, а за происходящим, помимо прочих отдыхающих, наблюдали еще и три симпатичные девушки. Было во всем этом что-то такое азартное, будоражащее кровь! Однако выступать одному против троих, даже забыв про Митлза, к тому же в такой невыгодной позиции, не стоило.

Виктор отступил на трамплин и с разворотом прыгнул в воду. Он всегда неплохо нырял и под водой мог оставаться довольно долго. Сейчас, правда, для нормального ныряния не успел подготовиться, да и ушибленная бутылкой рука не способствовала быстрому продвижению, но он все-таки надеялся доплыть под водой до противоположного бере…

* * *

– Витек, ты чего? – Кармазов вздрогнул, услышав голос Антона, и открыл глаза.

Незрячий друг сидел рядом, держа в одной руке ластик, в другой – чистую страничку. В соседней комнате слышался шум праздничного застолья. Виктор вернулся в настоящий мир, в сегодняшний день.

– Антон, через какое время ты рисунок стер? – спросил он, потирая отдающий болью локоть.

– Как ты и просил, – ровно через две минуты. А чего это ты вдруг так вскрикнул, будто молотком себе по пальцу стукнул?

– Да это я локтем – о край стола, – нашелся Виктор. – Знаешь, такое чувство, будто тебя током шибануло.

– Ну да, ну да, – улыбнулся Антон. – А так – все в порядке?

– Да, дружище. Спасибо тебе огромное! Пойдем тяпнем самогоночки за твое здоровье!

Отправляясь на электричке из Москвы до платформы Скоротово или обратно, Виктор всегда садился в один и тот же вагон – второй головной. Сегодня, во вторник, он возвращался домой в то же самое время и в том же самом вагоне, что и ровно неделю тому назад, после поездки к Никите. Тогда друзья неплохо половили на пруду карасиков, попили водки, и тогда же Виктор нарисовал на чудесной странице строящиеся на его любимой просеке дома, а над ними – грозовые тучи, готовые разразиться молниями…

Как и в прошлый вторник, Виктор хоть и выспался, но голова побаливала: шутка ли – день рождения друга до часу ночи отмечали! И даже не в выпитом спиртном было дело, и голова у него не столько болела, сколько шла кругом от навалившихся ощущений после, если так можно сказать, «перенесения» самого себя в роман, написанный Александром Ивановичем.

Виктор не просто перенесся в Истру на несколько лет назад и стал каким-то сторонним, ни для кого не заметным наблюдателем, а воплотился там живым человеком, вмешался в развитие событий, кого-то разозлил, кого-то заинтересовал, заработал очередной ушиб, что, впрочем, стало уже привычным при использовании чудесной странички.

Интересно, чем бы продолжилось дело, если бы Антон вовремя не стер рисунок? Даже если Виктор убежал от Монаха и его друзей, что бы стал делать дальше? Заявился бы в одних плавках на дачу к родной бабушке и встретился с самим собой – семнадцатилетним? Интересная получилась бы ситуевина. Или получилось бы так, что он теперешний как бы воссоединился с собой семнадцатилетним? Ох, как бы это было здорово – вернуться в то время, но только с опытом уже прожитых лет!

Размышляя об этом, Виктор сидел с закрытыми глазами у окна в полупустом вагоне электрички, когда вдруг его похлопали по коленке. Похлопал не кто-нибудь, а Лиля.

– Вы мне снились, – сообщила она встрепенувшемуся Виктору. – Но сейчас – не сон.

– Лилечка?

Она была во все том же цветастом платьице, в очках и с двумя топорщившимися косичками. Они уставились друг на друга, словно изучая. Лиля не выдержала молчания первой и потребовала:

– Молодой человек, покажите мне свою спину!

– Покажу. Но сначала ты покажешь мне свою грудь.

– Свихнулся?! – Она вскочила и замахнулась на Виктора довольно объемистой книгой.

– Диккенс. – Виктор поднял руки, словно сдавался в плен врагу. – «Барнеби Радж», второй том. Ворон по кличке Грип орет на весь дом: «Полли, подай чайник! Мы все будем пить чай!»

Лиля плюхнулась обратно на сиденье и сняла очки, словно без них могла разглядеть его гораздо лучше.

– Хотела видеть – полюбуйся! – Виктор повернулся к ней спиной и на секундочку, чтобы малочисленные пассажиры не успели заострить внимание, задрал до плеч футболку. – Догадываешься, чьи когтищи меня так разукрасили?

Лиля медленно водрузила очки себе на нос. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и осталась сидеть с открытым ртом, глядя на поправляющего футболку Виктора.

– А теперь давай-ка ты оголи свою левую грудь, – убедительно попросил он. – Прямо над сосочком должна быть очень симпатичная родинка.

Словно завороженная, Лиля расстегнула три верхние пуговицы своего цветастого платья и так же медленно приспустила чашечку бюстгальтера, предоставив на обозрение Виктору симпатичную родинку и розовый сосок, набухший от возбуждения.

Он тут же впился в него жадными губами и… получил книгой по голове. Правда, не сразу, прежде прошло несколько сладострастных мгновений, ему даже послышалось, что в эти мгновения Лиля издала томный стон. Тем не менее за первым ударом по голове последовал второй, более ощутимый, от которого у него искры посыпались из глаз. А когда искры перестали сыпаться, Виктор увидел перед собой пустое сиденье. Девушка убежала. И хотя до платформы Одинцово, где она должна была выходить, оставалось еще несколько остановок, искать ее по вагонам он не стал…

С не прекращающей болеть головой он вышел на вечерний маршрут – сборщиком. Старшим был Михалыч, водителем – Володя по прозвищу Хохлик. Почему-то Виктор никак не мог запомнить его фамилию – какая-то типично украинская, а вот какая именно – не помнил.

Этот Хохлик был тоже в своем роде уникален, впрочем, как и большинство водителей инкассаторских маршрутов, про каждого из которых можно было много чего порассказать. Однако про Хохлика, не обижавшегося на прозвище, хотя тот и был в возрасте, можно было книги писать. Водителем он считался классным, в аварии не попадал ни разу в жизни, на работу не опаздывал, все маршруты знал наизусть… Одна беда – любил выпить, бывало и за рулем, правда, за рулем не государственного автомобиля, а личного.

Ходили легенды, как однажды Хохлик занимался извозом на своем «москвиче» и его тормознули гаишники на краю какого-то поля. Он как раз возвращался домой, но прежде, чтобы не пить на глазах у жены, махнул стакан водки и бутылкой пива запил. Вступать в конфликт с гаишниками не было смысла, поэтому Хохлик послушно остановил машину, но как ошпаренный из нее выскочил и, хлопнув дверью, умчался через вспаханное поле в близлежащий лесок – только его и видели. Растерявшиеся гаишники номер машины записали, куда надо доложили. Хохлик же на следующее утро как ни в чем не бывало вернулся к месту своего бегства, сел за руль «москвича» и уехал домой. А когда его вызвали куда надо, пришел и с невинным видом объяснил, что испугался «оборотней в погонах», при этом, конечно же, был ни в одном глазу.

В другой раз его, пьяного в стельку, доставили в отделение милиции, но Хохлик, попросившись в туалет, умудрился сбежать, при этом потеряв один ботинок. И так далее и тому подобное. Самое интересное, что все такие экстремальные приключения сходили Хохлику с рук – по слухам, он был родственником кому-то из начальства, к тому же никогда не скупился вовремя дать нужному человеку на лапу некую толику денежек…

А так – мужик был не вредный и не занудный, что Виктору и требовалось. По просьбе водителя он купил полкило кильки пряного посола – жирненькой и до такой степени аппетитной, что Хохлик сразу же схомячил одну за другой штук пять, вытер руки о какую-то тряпку и только после этого взялся за руль. Михалыч, как всегда, попросил притащить пузырь, что Виктор и сделал, предупредив, что вечером пить не будет – сил уж больше нет.

В продуктовый магазин, где Александр Иванович работал старшим кассиром, Виктор шел с некой опаской. С этим пятнично-рублевым магазином был какой-то перебор – здесь Виктору и чудесный блокнот подарили, здесь он и с Верочкой познакомился, здесь и бутылкой по голове получил.

Верочку за кассой он не увидел, не было ее и в кабинете Александра Ивановича. Сам старший кассир сидел за столом и пломбировал до отказа набитую деньгами инкассаторскую сумку.

– Привет, писатель! – поздоровался Виктор, беря со стола две накладные, чтобы сравнить их на идентичность записей.

– Привет, художник! Как жизнь?

– Голова болит – сил нет.

– Ага. Прилично мы с тобой намешали, я даже с работы отпросился. Хорошо хоть, на рыбалочке в себя пришел.

– Где ловил-то? – Виктор взял из его рук сумку, чтобы проверить, правильно ли зажата пломба. Дело было не в соблюдении инструкции, просто во время сдачи этой сумки в родное отделение банка кассирши тоже очень внимательно осматривали пломбу и могли придраться, если что-то не так.

– На Сходне, где же еще, – сказал Александр Иванович. – На нашем месте.

– И как успехи?

Пломба оказалась в порядке. Виктор поставил печать и расписался в накладных.

– Уклейка, плотвичка, один подлещик на полкилишко. Но не это самое интересное…

Александр Иванович взял одну накладную у Виктора, другую инкассатор убрал в «колодку» и, не выпуская сумку из рук, присел на стул послушать, что там произошло такого интересного.

– Представляешь, в самый разгар клева подходит ко мне мужичок и говорит, мол, не соизволите ли, милсдарь, мне одну их ваших удочек в руках подержать?

Виктор закашлялся, Александр Иванович перегнулся было через стол, чтобы похлопать по спине, но инкассатор отмахнулся.

– А что за мужичок-то?

– Допотопный какой-то, в пенсне, веревочкой перевязанном, но типичный такой рыболов старой закваски…

– Ну и…

– Так вот, соизволил я дать ему удочку, он долго осматривал поплавок, крючок, потом попросил у меня кусок хлеба для насадки. Я-то на мотыля ловил, а хлеб держал так, на всякий случай. Дал я ему кусок белого, он чего-то из кармана достал, добавил в хлеб, размял его хорошенько, насадил на крючок катышек и, представляешь, с первого заброса поймал хорошего подлещика! Я просто офигел! Подумал, случайность. А рыболов этот допотопный как начал ворочать то подлещика, то плотву, то подлещика, то плотву, да все мерные, побольше ладони. Я вообще офигел. А потом у него что-то крупное село, водило-водило, в итоге – абырвалг, причем вместе с поплавком. Мужик чуть ли не в слезы, прости, мол, милсдарь Христа ради. Да чего там прощать, я сам виноват, давно надо было леску поменять…

– А мужик?

– Расстроился сильно, но наглости не набрался, чтобы еще одну удочку попросить, собрал рыбу в мешочек холщовый, сто раз поблагодарил и ушел, а я как раз подлещика граммов на семьсот поймал.

– Ты же говорил – на полкилишко?

– Да я не взвешивал, – слегка смутился Александр Иванович. – Но хороший, вот такой. – Он развел руки, показывая размер трофея.

– Ладно, пойду я. – Виктор поднялся со стула и на прощание пожал Александру Ивановичу руку.

– Ты нетленку-то мою читать не начал еще? – спросил тот.

– Начал. Классная вещица. Я будто бы в свою юность окунулся.

– Я, когда писал, тоже в нее окунался с головой…

К концу маршрута голова болеть вроде бы перестала, и, передавая старшему последнюю проинкассированную сумку, Виктор многозначительно ему подмигнул, отчего Михалыч приободрился – будет с кем выпить. Оказалось, бодрился напрасно, – когда сдавали оружие дежурному по инкассации Ивану Георгиевичу, тот обратился к Виктору с просьбой поработать завтра в две смены, что подразумевало появиться в банке к половине седьмого утра.

– Выйди, Карма, по старой дружбе тебя прошу, – настаивал дежурный. – Стогов, так его перетак, только что позвонил, мол, заболел. Не буду же я твоего напарника напрягать, ему завтра сборщиком бегать. – Иван Георгиевич кивнул на сразу погрустневшего Михалыча.

– Меня тоже всего ломает. – Виктор предпринял последнюю попытку отвертеться. – Вот отработаю в две смены и тоже слягу…

– Ты, главное, завтра отработай, а в четверг, если хочешь, бери отгул, – не отставал Иван Георгиевич. – Сейчас сразу домой, без всяких там, – он вновь строго посмотрел на Михалыча, – чтобы завтра свеженьким огурчиком был. Да и маршрут-то ерунда – сберкассы, сборщиком Эмерсон бегает.

Виктор вспомнил, что должен вернуть Эмерсону катушки, и сдался:

– Ладно, записывайте. Только это…

– Эй, Горячев! – взвизгнул вдруг Иван Георгиевич. – Иди сюда, так тебя перетак!

– Зачем шуметь-то? – В дежурку вошел Горячев – детина ростом под два метра. Он был водителем автобуса пазик, приспособленного для инкассирования точек, сдающих разменную монету: таксопарков, в которых имелись маршрутки, отделов «Союзпечать», «Союзаттракцион» и тому подобное, чтобы потом сдавать эту мелочь в специализированное хранилище.

– Я тебе на заправку пятнадцать минут дал, а ты где-то полтора часа шлялся! – кричал, задрав голову, маленький и пузатый Иван Георгиевич. – Неприятностей хочешь, Горячев?

– На одной заправке топливо кончилось, на другой – очередь… – флегматично оправдывался водитель.

– Какая очередь в двенадцатом часу ночи! – кипятился дежурный. – Вот отмечу путевку по факту твоего возвращения с маршрута, что тогда запоешь?

– Вы уж отметьте, как надо…

Стоявший рядом Виктор краем глаза заметил, что вместе с путевкой Горячев сунул в руку дежурному бумажный рубль.

– Ладно, по старой дружбе прощаю, – смягчился тот, принимая дань и отмечая водителю путевку.

– И знаете, что я хочу сказать вам на прощание? – Горячев с высоты своего роста навис над дежурным. – Старость, Иван Георгиевич, должна быть доброй.

Детина развернулся и пошел на выход, а у Ивана Георгиевича челюсть отвисла – вроде бы и надо что-то возразить, но ведь прав был водила. Из ступора его вывел Виктор:

– Договорились, Иван Георгиевич, завтра выхожу в две смены, но послезавтра – отгул.

– Да, Карма, договорились, – закивал тот. – Но чтобы завтра утром – ни в одном глазу!

Несмотря на раннее утро, Виктор пришел на работу без опозданий – в инкассации вообще не принято было опаздывать, этого требовал график. По сравнению с вечерними маршрутами, где график заезда на точки был расписан по минутам, дневные сберкассные маршруты в этом плане считались более свободными, но выезд из банка и заезд на первую точку необходимо было соблюдать минута в минуту.

Виктор попал на маршрут, обслуживающий в первую очередь Центральный банк на улице Неглинная, куда инкассаторы каждое утро сдавали мешок, набитый валютой, и только после этого отправлялись развозить пересчет и наличные деньги по сберкассам. Сборщиком, как и говорил накануне дежурный, был Эмерсон, водителем – Живчик, компанейский парень, старый приятель Джона Маленького, который шел на поправку в больнице.

По не очень загруженным в столь ранний час московским улицам доехали да Неглинки быстро, Виктор успел прочесть всего с десяток страниц. Он взял с собой на работу рукопись Александра Ивановича – очень уж хотелось поскорее узнать, чем там дело закончится.

В романе главы о приключениях современной молодежи чередовались с повествованием о самых ярких событиях в истории Новоиерусалимского монастыря. Возможно, если бы шел рассказ о каком-то другом историческом месте, Виктор просто пролистывал эти страницы. Но Новоиерусалимский монастырь он любил с детства, поэтому жадно вчитывался в каждую строчку, повествующую о начале строительства и закладке краеугольного камня, о том, как в монастыре случился грандиозный пожар, как его осаждали стрельцы, как при отступлении в декабре сорок первого его варварски взорвали фашисты…

Про молодежь читать было еще интереснее, тем более, можно сказать, с некоторыми персонажами он познакомился вживую. В романе ни о какой стычке между ним с Монахом и компанией не упоминалось, возможно, развитие тех событий имело место в каком-то виртуальном, параллельном мире. В рукописи же парни и девушки вели очень интересную жизнь: как могли развлекались, дружили, предавали, разбивая сердца, влюблялись на всю жизнь и дрались до смерти. И вокруг всего этого витала мистическая тайна так называемого Нефритового голубя, каким-то образом связанная с украденным из музея древним складнем…

– Витек, – оторвал его от чтения водитель, после того как Эмерсон вышел из машины и унес мешок с валютой в Центральный банк. – Работы сегодня много будет?

– Черт его знает. Приедем в кладовую – узнаем. У тебя какие-то планы?

– Да не особо… Если рано освободимся, чего делать будем?

– В любом случае рано в банк не поедем. Тем более мне во вторую выходить, и я бы пообедал в каком-нибудь «Зеленом мысе».

– Пообедать – обязательно!

За исключением водителей, работавших сутки через трое, остальные выходили на работу через день. С одной стороны, водительский труд, конечно, был нелегок – с раннего утра до позднего вечера. Но с другой – если вечерний маршрут был неизменно загружен по полной программе, то утром редко приходилось развозить ценности вплоть до обеда. Такое случалось два-три раза в месяц, в остальные же дни непосредственно работа заканчивалась быстро, часам к двенадцати, а то и раньше.

При этом наученные опытом инкассаторы возвращаться в банк не спешили, на что были свои причины. Так как официально утренняя смена заканчивалась не раньше четырнадцати часов, то дежурный имел право, не разоружая откатавших маршрут инкассаторов, удерживать их в здании банка в так называемом «резерве» – мало ли что могло произойти на других маршрутах, допустим, авария. Такое случалось редко, но все же случалось.

Либо начальство находило подчиненным работу по хозяйству: перетащить сейф из одного помещения в другой, выбросить на помойку списанную мебель, проверить в подвале на пригодность старые противогазы… После такой «работенки» инкассаторы досрочно отпускались домой, но горбатиться с теми же неподъемными сейфами никому не улыбалось, а с начальством спорить тоже не хотелось. Проще было приехать в банк к официальному окончанию смены и, разоружившись, идти домой. Ну а в свободное время инкассаторские бригады занимались кто чем.

Чаще всего разъезжали по своим делам. К примеру, Виктора всегда интересовали книжные магазины, Эмерсон не прочь был посетить «Мелодию», а Живчик никогда не мог пропустить автомагазин. Если особых дел не было или они быстро заканчивались, инкассаторы, не мудрствуя лукаво, заезжали в тихий дворик и играли в карты. Но случались и более серьезные нарушения служебной инструкции.

С тем же Живчиком во время утренней смены Виктор раза три ходил в кино, а с Джоном Маленьким однажды даже рыбачил – они приехали в Строгино, оставили машину неподалеку от Кировского затона и отправились спиннинго-вать на Москву-реку. Ничего, правда, не поймали, но время убили не напрасно – все-таки спиннинг – это спиннинг.

И конечно же, во время каждого утреннего маршрута водитель обязательно заезжал в какое-нибудь кафе, пельменную или столовую, чтобы перекусить. На самом-то деле время на обеденный перерыв выделялось официально – между дневным и вечерним маршрутами, и сытые водители пользовались этим, чтобы подхалтурить. Дежурные и начальство знали об этой хитрости, но закрывали глаза – с водителями все предпочитали жить дружно, а то вдруг в самый ответственный момент, когда надо будет выехать не по служебным, а по своим делам, машина возьмет да и не заведется или заглохнет на полпути…

Через некоторое время Эмерсон, обзвонивший по телефону кладовые Фрунзенского и Ворошиловского районов, сообщил, что покататься сегодня все же придется прилично, но для обеда время в любом случае останется.

– Предлагаю в блинной на Соколе пожрать, – сказал Живчик.

– А почему не в «Зеленом мысе»? – удивился Эмерсон. – Там уж обед так обед и вкусно все. Да и кататься мы будем как раз в той степи.

– Зарекся я в этот «Мыс» приезжать после одного случая! …Виктор хорошо помнил тот случай. Оставив старшего в машине охранять ценности, они пошли в кафе вдвоем с водителем. В «Зеленом мысе», находившемся на бульваре Карбышева, кормили и в самом деле вкусно. На первое Виктор неизменно ел «похлебку русскую» – в керамическом горшочке. Вообще-то после этой сытной похлебки можно было обойтись без второго, но все-таки Виктор брал еще и пару блинчиков с мясом – к чаю. После такой трапезы можно было и вечером дома обойтись лишь чайком.

Живчик гурманил более изысканно. Любимым его блюдом было «ассорти мясное на сковороде». Блюдо действительно подавалось на небольшой сковородочке и состояло из жареной картошки с грибами, сверху которых клали кусочек свинины, кусочек говядины и котлетку, приправленные зеленью. Стоило такое удовольствие чуть побольше рубля, но оно того стоило!

В тот раз помимо ассорти и двух стаканов яблочного сока невысокий и худощавый Живчик взял еще селедочку с лучком, вареное яйцо под майонезом, свеклу и напоследок – жюльен в чашечке – самую вкуснотищу. Расставив перед собой деликатесы, водитель наслаждался едой, по очереди тыкая вилкой то в одно, то в другое блюдо. Он не осилил еще половины, в то время как Виктор уже съел похлебку и допивал чай, когда рядом с их столиком возникла бабулька-уборщица с тележкой, на которую складывала использованную посуду.

– Это можно забрать? – поинтересовалась она, протягивая руку к блюду со свеколкой, которой оставалось еще довольно много.

Живчик с набитым ртом отрицательно помотал головой и показал вилкой, давая понять, что будет доедать.

– Ну ладно. – Старушка не стала настаивать на изъятии свеколки, зато протянула руку чуть дальше, схватила чашечку с еще нетронутым жюльеном, поставила деликатесное блюдо на тележку к использованной посуде и покатила ее к следующему столику.

Виктор рассмеялся на все кафе, Живчик же едва не поперхнулся, а когда проглотил недожеванное, в сердцах бросил на стол вилку и нож и с криком: «Тогда жрите и все остальное!» – покинул кафе «Зеленый мыс», кажется, навсегда…

– Блинная на Соколе тоже нормальная, – сказал Виктор. – Там бифштексы, запеченные в тесте, с яйцом – пальчики оближешь.

– Пусть будет блинная, – согласился Эмерсон. – Я все равно сегодня пас – дома бабка борща наварила, не пропадать же добру.

– А вот скажите, мужики, – обратился Виктор к водителю и сборщику, прочитав очередную главу про Нефритового голубя. Они как раз обслужили последнюю сберкассу и держали курс на блинную. – Представься вам такая фантастическая возможность, чтобы перенестись в свою юность и прожить эти годы заново, причем имея уже накопленные опыт и знания, – согласились бы?

– Это нереально, – сразу отозвался Живчик.

– Я же говорю – представь, что появилась возможность.

– Какая такая возможность?

– Ну, не знаю. К примеру, нашел ты, нет, не машину времени, а волшебную палочку, ну и перенесся в свою молодость, только с сегодняшними мозгами.

– Не получается у меня такое представить, – нахмурился водитель.

– А у меня получается. – Эмерсон обернулся с переднего сиденья к Виктору и поправил свои джон-ленноновские очки. – Со своими теперешними мозгами я бы в прошлом таких дисков накупил! Да и не только дисков, можно было бы и неплохой антиквариат приобрести, который тогда ничего не стоил, а сегодня в моде…

– Про что и речь, – поддакнул Виктор.

– Ха, с теперешними мозгами, говоришь, – соизволил задуматься Живчик. – В таком случае я бы тоже согласился, чтобы в свои шестнадцать лет вновь оказаться в спортивном лагере.

– Так? – заинтересовался Эмерсон.

– У меня там первая любовь была – Нинка, – крутя баранку, вздохнул Живчик. – И главное – у нас все нормально складывалось. Целовались. Взасос. Она себя лапать позволяла, я тоже ее шаловливые ручонки не останавливал. И главное – она призналась, что хочет большего, но в первый раз боится и все такое. В конечном счете созрела моя Нинка, и мы договорились, что все произойдет во время прощального костра. Помню, конец августа был. На улице – теплища, а у костра вообще жара. Мы с Нинкой с того костра незаметно от всех улизнули и – в стог сена, что на опушке леса стоял. И главное – вижу по ней, что хочет, хочет… почти полностью себя раздеть разрешила. И в то же время ломается, говорит, а вдруг у нас ничего не получится, мы же такие неопытные. А я сдуру возьми и ляпни, типа мне-то как раз опыта не занимать, типа знаешь, сколько у меня уже баб было…

– И чем все закончилось? – прервал Виктор возникшую паузу.

– Чем закончилось! – вернулся Живчик из задумчивости. – Убежала моя Нинка обратно к костру, к толпе, а на прощание обозвала меня сволочью. Я первое время обиду на нее держал и только потом понял, что сам дурак. Но больше мы с Нинкой никогда не разговаривали, да и не виделись после лагеря.

– Понятно, – хмыкнул Эмерсон.

– Так вот, если бы тогда в стогу я имел сегодняшние мозги, неужели стал бы ей о других бабах говорить? Тем более и не было у меня к тому времени еще никого. А сложилось бы тогда все с Нинкой, глядишь, и в Москве бы продолжили встречаться. Она мне рассказывала, что ее папа – полковник в военкомате, а мама какой-то там важный работник торговли. Черт знает…

– Короче, проворонил ты свое счастье, – подытожил Эмерсон.

– Проворонил, – вновь вздохнул Живчик. И встрепенулся. – Мужики, а давайте Джона Маленького навестим? До его больницы три минуты езды. На блинную время останется, а?

– Давай, конечно, – сказал Виктор.

– Я не против, – проворчал Эмерсон. – Только без меня пойдете. Не люблю больницы, мне медучилища на всю жизнь хватило.

Благодаря инкассаторским удостоверениям Виктора и Живчика пропустили к больному товарищу без проблем, только заставили надеть белые халаты. За шесть дней, проведенных в больнице, Джон Маленький, лежавший в четырехместной палате, заметно осунулся, его правая нога в гипсе была подвешена на растяжку. Гостям больной обрадовался, хотя в первый момент Виктору показалось, что Джон посмотрел на него как-то подозрительно.

– Ну, ты как? – весело спросил Живчик, присаживаясь на табуретку у кровати приятеля.

– С головой все в порядке, – криво усмехнулся тот. – С ногой какая-то беда, доктор сказал, что в лучшем случае за руль можно будет сесть только через полгода.

Джон Маленький встретился взглядом с Виктором, который как раз невольно подумал: «Нечего было чужую страничку присваивать!» Надеясь, что больной не может читать мысли на расстоянии, Виктор ободряюще ему улыбнулся и спросил:

– Слушай, Джон, мы с Живчиком и Эмерсоном сегодня дискутировали, есть ли смысл при помощи, допустим, волшебной палочки вернуться в собственное прошлое, при этом сохранив свои теперешние мозги, и прожить жизнь заново?

– Да! – закивал Живчик. – Вот ты как считаешь, есть ли смысл?

– Хороший вопрос. – Джон Маленький на несколько секунд прикрыл глаза. – Вот я постарше вас, с женой проблем нет, детей люблю, квартира нормальная, не бедствую… Зачем мне свою жизнь менять? А вдруг в новой молодости я не за тот угол заверну и мне кирпич на голову упадет? Ладно еще насмерть прибьет, а если только покалечит? И живи потом с мыслями, что нечего было от добра добра искать.

– Джон у нас всегда отличался умом и рассудительностью. – Живчик со значением посмотрел на Виктора.

– А с другой стороны, я бы очень многое отдал, чтобы прожить заново некоторые дни или даже часы, – продолжил Джон, тоже глядя на Виктора. – Вот вернуть бы меня на шесть дней назад, и я бы из твоей квартиры минут на пять раньше ушел или, наоборот, задержался, а может, вообще к тебе в тот день заезжать не стал. Глядишь, тогда бы и не покалечился, не валялся сейчас на больничной койке… Что ты-то по этому поводу думаешь, Витек?

– Думаю, очень жаль, что у меня нет волшебной палочки.

Волшебной палочки у Виктора не было, зато имелась чудесная страница! И он никак не мог дождаться возвращения домой, чтобы взять ее в руки, разгладить, возможно, что-нибудь на ней нарисовать.

Рисовать было что. К концу вечернего маршрута он дочитал рукопись Александра Ивановича, и теперь голова художника была переполнена ситуациями и образами героев романа. Все это он собирался отобразить на простой бумаге. А на чудесной страничке не только отобразить, но и что-то заменить, добавив другое, свое.

За весь день не выпил ни грамма спиртного, вечером даже отказался от предложенного Михалычем пива. И дома решил не пить, хотя завтра у него и был свободный день, и Виктор мог бы, при помощи чудесной странички, сделать так, что в его холодильнике появится то же пиво либо водка, коньяк, да и вообще – все, что угодно!

Ужинать тоже не хотелось – днем, после посещения в больнице Джона Маленького, они заехали в блинную на Соколе, и, глядя на Живчика, Виктор взял себе то же самое, то есть два бифштекса, запеченные в тесте, с яйцом, порцию блинов, порцию творога со сметаной, стакан чая и два стакана сока. Живчик проглотил все это глазом не моргнув, а Виктор, как и следовало ожидать, объелся. Поэтому самое большое, что он мог осилить, вернувшись с работы домой, так это кружечку чая с лимоном. Самым же большим желанием было рисовать, рисовать!

Сначала он принялся за портреты героев романа. На обычных листах формата А4 нарисовал лицо «русалочки» Тани, ее горбоносую подружку по прозвищу Греческий Профиль, Ирину с фотоаппаратом в руках, появившихся в середине романа коротышку Катюшу и Настеньку, влюбленную в Андрея. Затем очередь дошла до Андрея, его друзей – Шурика, Митлза, Адмирала, троюродного брата Лексия… а потом – и до врагов: Терехи, Сереги Петляева, Власа… Он рисовал их такими, какими представлял, а возможно, даже вспоминал, ведь в романе события конца семидесятых происходили в тех же местах и в то же время, когда семнадцатилетний Виктор приезжал в Истру погостить у бабушки, и всех этих парней и девчат, описываемых Александром Ивановичем, он вполне мог видеть на той же танцплощадке или в том же кинотеатре…

Что же касается исторической части романа, Виктор решил до поры до времени ее не касаться. Нарисовал лишь Новоиерусалимский монастырь – таким, каким помнил его в конце семидесятых. За минувшее время монастырь почти полностью отреставрировали, правда, колокольню так и не возвели, зато восстановили все башни, а над шатром появилась сверкающая золотом глава, увенчанная крестом. Когда-то Виктор умудрялся забираться на вершину шатра и даже там фотографировался. Кстати, то же самое делали и герои романа «Тайна нефритового голубя».

Главный же герой – Андрей по прозвищу Монах, влюбившийся с первого взгляда в «русалочку», только о ней и думал. Виктор придвинул к себе чудесную страницу, взялся за карандаш, но сначала решил более внимательно перечитать несколько страниц из главы под названием «ТАНЦПЛОЩАДКА».

«Весь оставшийся день у Андрея было возбужденно-приподнятое настроение. Он постоянно вспоминал ту девушку: ее глаза, волосы, то, как она засмущалась, прикрывая наготу, а потом засмеялась. Ему хотелось немедленно бежать на ее поиски, а еще лучше – ехать на велосипеде, и желательно с самой большой скоростью. Но рядом были неотвязные Митлз, Шурик и Зольдат, с которыми пришлось распить еще одну бутылку красного, потом идти в кинотеатр на двухсерийный индийский фильм «Бобби», потом допоздна играть в карты.

Только около десяти вечера, получив очередного «козла», Андрей отложил карты и сказал, что отправляется спать. Друзья его не поняли. Обычно Андрей держался дольше всех, а над теми, кто ломался, всегда подшучивал, вынуждая как можно дольше поддерживать компанию. Но теперь на посыпавшиеся протесты он лишь отмахнулся.

А сам, как только вышел из терраски на улицу, бросился бежать в сторону Истринского дома культуры, рядом с которым на летней танцплощадке вот уже больше часа играла музыка.

Присоединяться к танцующим Андрей пока не собирался. Высматривая через брусья ограды интересующую его девушку, он пошел вокруг танцплощадки. Музыканты как раз исполняли популярную «Гоп хэй гоп», переделанную на русский язык.

Некоторые пары, пожалевшие рубль за вход, оттанцовывали тут же, под тополями, другие, никого не стесняясь, целовались. Один разгоряченный мужчина в белой рубашке, расстегнутой на объемистом животе, оттолкнул оказавшегося на пути Андрея и, кряхтя, начал забираться на высокую ограду. На самом верху ее он присел, держась руками за брусья, балансируя и, видимо, не решаясь, куда все-таки прыгнуть, но, подбадриваемый криками, рухнул-таки вперед. И тут же был подхвачен под руки дружинниками.

Песня закончилась под свист и аплодисменты, когда Андрей вернулся туда, откуда начал обход. И именно на этом месте он увидел ту самую русалочку. Рядом с ней были запомнившиеся ему по пляжу подружки и еще двое парней. Андрей знал прозвище одного из них – рыжеволосого – Тереха. Второго – высокого с короткой стрижкой – видел впервые.

Парни тут же перемахнули через ограду и, скрываясь от бросившихся их ловить дружинников, смешались в толпе танцующих. Девушки остались на месте. Все трое закурили. Андрей бочком приблизился к ним, делая вид, что очень интересуется происходящим на танцплощадке. Из подслушанного краем уха разговора он узнал, что русалочку зовут Таня, а ту, что на пляже была с фотоаппаратом, – Ирина.

Не успели девушки докурить сигареты, как вернулись покинувшие их парни и, вручив Тане и девушке, чье имя Андрей пока не знал, по одной контрамарке, снова перемахнули через ограду. Андрей слегка позавидовал, как безбоязненно они это сделали. Нет, конечно, он и сам мог бы преодолеть этот забор, и, может быть, быстрее и ловчее их, но Андрей не хотел даже представить себе, какого бы стыда натерпелся, попадись дружинникам.

– Ладно, дорогие мои, идите. Один танец я как-нибудь пропущу, – услышал Андрей голос Ирины. – Но, Оленька, обязательно передай своему Петлюре, чтобы он мне лично контрамарку принес. А то обижусь.

Выбросив окурки, Таня с Ольгой направились на танцплощадку. Андрей проводил их взглядом, не зная, что лучше: быстренько сбегать к кассам и купить билет, рискнуть и перелезть через ограду или остаться на месте, благо танцы вскоре должны были закончиться.

Тут он понял, что оставшаяся одна Ирина пристально на него смотрит. Андрею стало жутко неловко, словно прилежному школьнику, впервые попавшемуся на списывании, и он сказал про себя спасибо темноте, благодаря которой нельзя было заметить, как он во второй раз за сегодняшний день покраснел.

Девушка вдруг улыбнулась ему и, заговорщически подмигнув, показала глазами на забор, мол: «Чего растерялся? Давай лезь!»

Непонятно, с какой стати, но Андрею нестерпимо захотелось ей подчиниться. Он согласно кивнул и ухватился за толстые брусья ограды…

Произошло то, чего он так боялся несколько минут назад, – мужчина с красной повязкой на руке схватил его сзади за шею и, наклоняя вперед, расталкивая танцующих, повел на выход.

– Чтобы на глаза мне больше не показывался! – сказал дружинник, отвесив Андрею напоследок крепкого пинка.

Музыканты исполнили «Иволгу», потом «Я готов целовать песок…», потом «Клен». Медленный танец сменял быстрый. Андрей стоял в темноте парка, подпирая спиной старый тополь, и с завистью смотрел на людей за оградой. Среди них была Таня, и любой мог пригласить ее на танец, положить руки ей на талию и почувствовать прикосновение ее рук, говорить с ней, может быть, даже обнять…

Андрей понимал, что влюбляется. Да что там влюбляется – уже влюбился!

Наконец музыканты взяли последний аккорд и попрощались со всеми до завтрашнего вечера. Среди валившей с танцплощадки толпы Андрей легко различил идущих парами Ольгу в обнимку с Петлюрой – так, кажется, называла его Ирина, и Таню с Терехой, руку которого она то и дело сбрасывала со своего плеча. Самой Ирины рядом видно не было.

Андрей вспомнил, как в прошлом году этот самый Тереха вместе с тремя своими дружками у входа в кинотеатр обступили его и Шурика и потребовали деньги. Денег у них уже не осталось – потратили на билеты, зато в кармане у Андрея был нож «Белка». Он не успел опомниться, как каким-то образом нож, уже раскрытый, очутился в руках у Терехи.

Андрей крикнул: «Верни нож!», но лезвие угрожающе уперлось ему в живот. Что тут было поделать? Пришлось терпеть, пока Терехины дружки шарили по его и Шурика карманам. А потом строить планы мщения, которым так и не удалось осуществиться…

«Почему же именно с этим ублюдком идет сейчас Таня!» – возмущался про себя Андрей. Он в некотором отдалении шел за двумя парочками сначала через темный парк, потом по освещенным фонарями улицам Истры. В парке, уверенный, что его не заметят, он приближался к ним так близко, что даже уловил суть некоторых рассказанных Петлюрой анекдотов, на которые Тереха реагировал громким ржанием. Фонари горели через каждые пятьдесят метров, и Андрей был вынужден увеличить расстояние с преследуемыми.

Он видел, как Петлюра с Ольгой то и дело останавливались и целовались. Таня со своим кавалером, уйдя вперед, тоже останавливались и тоже вроде бы целовались, но Андрею хотелось верить, что они просто поджидают отставших.

Они приближались к северной окраине города. Эту часть Истры со старыми аккуратными деревянными домиками, окруженными яблонями и вишнями, Андрей любил больше всего. Его и Шурика дача находилась ближе к центру, недалеко от кинотеатра, где все-таки было шумновато. Здесь же, на прибранных, всегда малолюдных улочках тишину нарушали лишь облаивающие прохожих собаки.

На одном из перекрестков парочки разошлись. Продолжать слежку только за Таней и Терехой стало проще. Благодаря кроссовкам, которые по окончании школы Андрею подарила мать, он, ступая мягко и бесшумно, сократил с ними расстояние метров до десяти. Он понимал, что шпионить вот так не очень хорошо, и в то же время испытывал от этого своеобразное удовольствие.

Несколько раз Тереха останавливался, рывком прижимал к себе Таню и целовал ее в губы. Она почти сразу отстранялась и, отпихнув его, вытирала рот ладонью.

«Эх, надавать бы этому губастому приставале по роже!» – думал Андрей и каждый раз, когда тот оглядывался, успевал вовремя нырнуть за дерево или присесть за растущие вдоль дороги кусты.

«Но не буду ли я выглядеть как ненормальный Дон Кихот? – спрашивал Андрей себя. – Уж хоть бы чуть поактивнее она ему сопротивлялась!»

Но он хорошо видел, что Таня пусть ненадолго, но все же позволяет себя целовать. Ее поведение очень задевало Андрея. Он злился и в то же время чувствовал в себе усиливающееся желание оказаться на месте ее провожатого. Идти рядом с Таней, вот так же прижимать ее к себе, целовать…

Не успел Андрей сообразить, что улица Песчаная, на которую они в очередной раз свернули, самая крайняя в этой части города, что сразу за ней начинается лес и, значит, Таня должна жить в одном из ближайших домов, как чуть ли не наткнулся на вновь остановившуюся и целующуюся парочку.

На этот раз поцелуй затянулся. Андрей, понимая, что в любую секунду или он, или она могут его заметить, прижался к забору и стал тихонько пятиться назад. Недалеко оказалась калитка, которая была не заперта и даже не скрипнула, когда Андрей в нее юркнул.

Во дворе, кажется не охраняемом собакой, среди пышных кустов сирени была врыта в землю короткая скамеечка. Андрей встал на нее и тут же спрыгнул обратно, увидев возвращающегося Тереху. Фальшиво насвистывая «Иволгу», засунув руки в карманы, тот прошел от него в каком-то метре.

Андрей подумал, что сейчас самое время припомнить Терехе и отобранный нож, и все эти поцелуи. Он сжал кулаки, но зажегшийся в соседнем доме свет и промелькнувший в одном из окон за полупрозрачными занавесками силуэт заставили его остановиться. Там была Таня, и ему очень захотелось еще раз, хотя бы на секунду увидеть ее лицо.

«Надо подойти к окну и заглянуть в него. Таня не сразу погасит свет и ляжет спать. Возможно, будет пить чай или ужинать. Если повезет, я смогу через щель в занавеске любоваться ею…» Ход его мыслей прервало чье-то приглушенное бормотание. Оно исходило со стороны темного дома, во дворе которого он прятался. Можно было предположить, что там кто-то молится или произносит заклинание.

Вместо того чтобы заглядывать в окно любимой девушки, Андрей, перешагнув через несколько грядок, засаженных то ли клубникой, то ли еще чем-то, подкрался к темному дому, сумев не скрипнуть ступенями, неслышно поднялся на крыльцо и вошел в приоткрытую дверь.

Если бы следующий шаг он сделал чуть пошире, то неминуемо провалился бы в зияющее в полу отверстие и наверняка что-нибудь себе сломал. Но, почувствовав, что коснулся пола лишь пяткой, Андрей, привыкший осторожно ходить в потемках по лабиринтам монастыря, мгновенно перенес тяжесть тела назад и сел. Внизу под ногами была лестница. Сколько раз в подвалах монастыря ему приходилось вот так же оказываться на краю неизвестно куда ведущих лестниц, и всегда Андрей, не сомневаясь, делал первый шаг. Сейчас он начал спуск вниз полусидя, для большей безопасности опираясь сзади руками на ступеньки. Ни бормотания, ни каких-либо других звуков слышно больше не было, но почему-то был уверен, что доносились они именно оттуда – снизу.

Он ожидал, что с последней ступеньки ступит на землю, но под ногами оказался каменный пол, холод которого передался даже сквозь подошвы кроссовок. В полной темноте и тишине он медленно, чуть пригнувшись и выставив вперед руки двинулся вперед. Почти сразу пальцы коснулись стены, тоже каменной и немного влажной.

«Сыро, как в могиле», – успел подумать Андрей, прежде чем услышал глухой стон-вздох у себя за спиной. Он напружинился и, развернувшись, прислонился к стене лопатками и затылком, готовый закричать и замахать руками и ногами, если кто-то или что-то хотя бы дотронется до него. Капелька пота сползла со лба по переносице и задержалась на кончике носа, не в силах оторваться и упасть. Она набухала все больше. Андрею казалось, что звук при ее падении на пол будет ужасно громким, и он боялся смахнуть ее или хотя бы сдуть, уверенный, что как раз в этот момент неведомое набросится на него.

Стон повторился. Теперь уже слева и как будто за углом, и, не прерываясь, перешел в гулкое бормотание. Андрей стоял и слушал. Он уже не хотел ничего выяснять, но лишь мечтал поскорее очутиться снова на улице, а еще лучше – у себя дома.

– Узри-узри-узри-и! Узри-и-и! Узри-и-и-и-и! – раздалось совсем рядом.

Невольно сделав два шага влево, теперь уже по земляному утрамбованному полу, Андрей нащупал угол стены, очень медленно заглянул за него и увидел словно плавающие в воздухе на уровне плеч две растопыренные пятерни. Длинные корявые дрожащие пальцы наглаживали что-то зеленовато-светящееся. Потом будто бы прикрыли это светящееся маленькой дверцей и, резко сжавшись в кулаки, мгновенно исчезли.

– Девушка, ты нашла его? – раздался вдруг хрипатый старческий голос.

Андрей понял, что вопрос обращен к нему, и в панике метнулся обратно, к выходу из каменного подвала, успев лишь заметить тускнеющий силуэт летящего голубя на том самом месте, где секундой назад видны были дрожащие пальцы…»

* * *

Отложив рукопись, Виктор Кармазов задумался, что же нарисовать на чудесной страничке. Понятно, что себя семнадцатилетнего и рядом – русалочку Таню, но в какой именно момент? Может быть, сразу после того, как Андрей пошел выяснять, кто это в соседнем доме молится или произносит заклинание? Нарисовать себя среди кустов сирени в Танином дворе и, воплотившись вживую в том самом месте и в то самое время, легонько постучать в ее окошко. Она обязательно откроет окошко и узнает парня, которого видела днем на пляже… Но что дальше? Нет, идея неудачная. Если уж знакомиться, так в типичном для этого месте, на той же танцплощадке. Виктор хорошо помнил ту истринскую танцплощадку, которая теперь не существовала. Прекратил существование и тир, который был рядом с ней, не работал старый кинотеатр – ближе к центру города построили новый, современный. Жаль, конечно, но что поделаешь…Танцплощадку окружали высокие тополя, которые Виктор тоже нарисовал, как и танцующие и целующиеся под ними парочки, как и толпу на самой танцплощадке, как и небольшую сцену с музыкантами. Нарисовал и перелезающего через ограду разгоряченного мужчину в белой рубашке, расстегнутой на объемистом животе, нарисовал и себя – позади толпы, внимание которой было поглощено этим самым мужиком. Последнюю точку в рисунке ставить не стал. Успеется. «Антон! Только он может помочь. Только бы он не уехал по каким-нибудь делам из своей деревни! Только бы застать его дома!» – думал Виктор, глядя в окно электрички, которая должна была довезти его до платформы Скоротово. Сегодня у Кармазова отгул, на работу предстояло выйти завтра, во вторую смену. Времени впереди было предостаточно, главное – встретиться с Антоном, иначе поездка не имела смысла. Никому другому, кроме незрячего друга, Виктор не мог позволить прикоснуться к чудесной страничке.

Ну вот как показать и рассказать о свойствах странички, к примеру, Никите, или Джону Маленькому, или Эмерсону? Какова будет их реакция? Большинство людей в чудеса не верят, но хотят верить. Ведь верят же в воскрешение Бога. Почему – непонятно. Сообразуясь со здравым смыслом, не мог он воскреснуть, и все тут. А люди верят. У того же Никиты в углу комнаты иконы висят, и когда однажды Виктор сказал в связи с этим что-то ироничное, друг нахмурился и потребовал, чтобы тот не кощунствовал.

И Никита, и Джон не просто видели чудесные страницы с его рисунками, но заподозрили, что с ними что-то не так. Не просто заподозрили, а наверняка сделали какие-то выводы, не напрасно же и тот и другой приезжали к нему домой и этими страницами интересовались.

Допустим, можно рискнуть и рассказать одному из них о творящихся в связи со страничкой чудесах. И попросить, как попросил он Антона, стереть рисунок через две минуты, а самому поставить последнюю точку и воплотиться в прежней жизни. Картинка на чудесной страничке начнет меняться, и Никита или Джон, глядя на нее, поймут, что в руках у них настоящее чудо. А чудо должно принадлежать только одному…

Двери в дом ни Антон, ни его матушка, с утра до вечера работавшая на ферме, никогда не запирали. Виктор постарался бесшумно подняться на крыльцо, вошел на терраску, открыл дверь на кухню… Антон, читавший специальную книгу для слепых, все страницы которой были в мелких пупырышках, конечно же, его услышал. И как всегда, узнал Виктора по голосу, когда тот поздоровался. Обрадовался.

– А я отгул взял, – пояснил Виктор. – Вот, решил навестить, а заодно и попросить тебя, дружище, кое о чем. Ну и выпить, конечно, хочется.

Он выставил из сумки на стол бутылку коньяка и бутылочку минералки, выложил полбуханки черного – бородинского, порезанную на ломтики любительскую колбасу и две банки рыбных консервов, которые тут же открыл раскладным ножом «Белка».

– Ты чего, Витек? – удивился Антон, слыша характерные звуки и улавливая не менее характерные запахи. – Только что мой день рождения отметили, а праздников вроде бы нет никаких?

– У меня свой праздник, дружище. – Виктор разлил по стопочкам спиртное. – Помнишь, я в твой день рождения попросил тебя рисунок на страничке уничтожить?

– Помню. Тогда ты еще попросил сделать это ровно через две минуты. А потом закричал, словно тебя током долбануло.

– Да! Ты абсолютно прав! – Виктор сунул в руку Антона стопку. – Только это меня не током долбануло, а вдохновением озарило. Типа почувствовал я, как надо правильно и талантливо картины писать. Словно бы секрет какой-то узнал, понимаешь?

– Не-а, не понимаю. – Антон поднес стопку к носу, принюхался. – Это коньяк, что ли?

– Он самый.

– Так дорогой же!

– Фигня, дружище, – сказал Виктор. – Можешь еще раз мою просьбу исполнить? То есть еще раз мой рисунок со странички ластиком стереть?

– Конечно, Витек.

– Тогда смотри, то есть извини, слушай…

– Да прекрати ты!

– Извини, дружище! Вот мы сейчас выпьем, потом ты закусишь, а потом вот этим ластиком, – Виктор вручил ластик Антону в свободную руку, – сотрешь нарисованное на вот этой странице. – Он слегка прижал его руку с ластиком к страничке, которую положил на стол. Договорились?

– Договорились.

– Только, Антон, пойми, для меня это очень-очень важно.

– Понимаю.

– Пойми, только ты мне можешь в этом деле помочь. Важно, чтобы никто другой мой рисунок не увидел.

– Пить-то будем или чего?

– Все, пьем! – Виктор еще раз чокнулся с Антоном, и, в то время как слепой основательно приложился к своей стопке, он лишь пригубил коньяка, после чего взялся за карандаш и поставил на чудесной странице в рисунке, отображающем истринскую танцплощадку конца семидесятых годов, последнюю точку.

«…Не вернется вновь, не вернется вновь, не вернется вновь это лето к нам», – допели музыканты, в то время как дружинники выводили с танцплощадки мужика в белой рубашке, только что спрыгнувшего с ограды на дощатый пол. «А вот ко мне лето вернулось!» – улыбнувшись, подумал Виктор Кармазов и бочком втиснулся в толпу. На сцене солист взял на гитаре аккорд и запел популярную в конце семидесятых песню Юрия Антонова: «Тополей густые кроны золотом горят, я сижу у телефона третий день подряд…»

Толпа пришла в движение, танец скорее был быстрый, чем медленный. Виктор, стараясь подражать остальным танцующим, не мог про себя не отметить, как же все-таки изменилась мода всего за несколько лет. Танцевал он неплохо, но все же больше любил наблюдать за этим действом со стороны. Учитывая, что с минуты на минуту на танцплощадке должна была появиться Таня, он стал протискиваться поближе к входу.

Как все-таки здорово было знать, что именно произойдет в следующее мгновение! Под свист и радостные возгласы толпы музыканты закончили «Телефонную связь» и после короткой паузы заиграли «Иволгу». Таня и ее горбоносая подружка Ольга отдали контрамарки контролерам и по трем ступенькам поднялись на площадку.

– Разрешите вас пригласить? – Оказавшийся тут как тут Виктор протянул руку и вежливо склонил голову перед Таней.

Русалочка удивленно оглянулась на Ольгу Греческий Профиль, та заулыбалась и пожала плечами. Таня тоже пожала плечами, однако руку Виктору подала, и он, словно бы в знак благодарности, слегка пожал ее тонкие пальчики, после чего деликатно приобнял за талию и повел в танце. Девушке ничего не оставалось делать, как положить ему руки на плечи. Она была ниже его на полголовы, и Виктору это тоже нравилось – никогда не любил верзил.

– Вас Таней зовут, а меня – Виктор, Витя, – сказал Кармазов.

– Приятно, – ответила она, казалось ничуть не удивившись, что незнакомец знает ее имя.

– Вы меня не узнаете? – Он чуть отстранился и поглядел девушке в глаза.

– Нет, – сказала она, не отведя взгляда.

– Сегодня на реке… вы с подружками купались… потом собирались уходить…

Она посмотрела на него внимательней, но промолчала.

– Потом четверо ребят собрались набить морду незнакомцу, а тот врезал одному под дых, нырнул в речку и был таков… Вы же все это видели, Таня…

– Я была на пляже и купалась, – сказала она серьезно. – Какие-то ребята играли там в карты, но чтобы кто-то кого-то бил… Лично я ничего такого не видела.

– Жаль, – сказал он и слегка прижал ее к себе.

Таня не отстранилась, Виктору даже показалось, что она в ответ погладила его по плечам. Какое-то время они танцевали молча. Она податливо следовала всем его движениям, словно вторая половинка, и ему это очень нравилось. Он вдохнул запах ее волос и издал легкий стон.

– Ты чего? – шепнула Таня.

– С ума схожу, – прошептал он в ответ.

Поблизости возник какой-то шум – дружинник выводил с танцплощадки очередного нарушителя. Виктор узнал в нем Андрея, и один из дружинников показался ему знакомым. Он собрался было спросить у напарницы, знает ли она кого-нибудь из них, но сдержался – зачем отвлекаться на посторонних?

Песня закончилась слишком быстро. Виктор поблагодарил Таню, вновь пожав ее тонкие пальчики, и она улыбнулась в ответ. В следующее мгновение вместо ее милого личика перед ним возникла рыжеволосая губастая харя.

– Ты кто такой? – брызнул слюной Тереха.

– Возможно, человек, который спасет тебе жизнь, – спокойно сказал Виктор, вспомнив рукопись.

– Чего?! – окрысился рыжий и, недолго думая, ударил Виктора кулаком в живот…

* * *

– …Витек, что с тобой опять?!

Он открыл глаза. Дышалось с трудом. Перед ним за столом сидел Антон и чавкал колбасой. Рисунок на чудесной страничке был стерт.

– Все нормально, дружище! Давай еще выпьем.

– Я не против, – отозвался слепой. – Но ты чего-то вдруг захрипел, застонал.

– Это все фигня, Антон. – Виктор наконец-то смог сделать полный вдох. – То есть не фигня, а отлично все! Ты мне очень помогаешь тем, что вовремя стираешь рисунки. Я как бы… Не знаю, как объяснить, перевоплощаюсь, что ли. Понимаешь?

– Да черт его знает…

– Надо выпить! – Виктор схватился за бутылку.

– Конечно.

В этот раз Виктор не пропустил. Коньяк пошел хорошо, сайра в собственном соку – тоже.

– Ты мне вот что скажи, дружище, – сказал он, закусив. – Хотел бы ты в свою молодость вернуться?

– В какую молодость? – насторожился Антон.

– Ну, в молодость, которую ты любил, в которой наслаждался жизнью.

– Ах, в ту…

Виктор как-то сразу осознал, что затронул слишком больную тему для своего друга. Антон был симпатичный парень, физически крепкий, начитанный, умный, интеллигентный, с отличным чувством юмора. Вот только глаза его смотрели куда-то вверх, где должно было быть солнце, и ничего не видели…

– Конечно, хотел бы, Витек, – наконец ответил он. – Хотя бы на минутку. Ты не думай, я нормально себя чувствую и ни на что не жалуюсь. Тем более у меня есть такие друзья, как ты, Никита, Низкий, Генка… Мне многого не надо, но хотелось бы хоть еще один раз все краски жизни увидеть. А еще очень бы я хотел увидеть девчонку, на которой женюсь, понимаешь? И главное – чтобы она красивой была. Вот увидеть ее один раз, запомнить ее красоту на всю жизнь, а потом можно и ослепнуть…

Виктор схватился за голову, осознавая, каким же идиотом оказался, задавая Антону такие вопросы.

– Да, дружище, – сказал он, разливая коньяк. – Да. Вот помнишь, я однажды чуть с Никитой едва не подрался из-за того, что вместо него с Маринкой танцевал?

– Конечно, помню. Я еще тогда с Иркой пытался кадриться, но она, дура, в тину ушла.

– Дура, – согласился Виктор. – Лишилась приятного времяпровождения с хорошим человеком.

– В этом плане они все – дуры, – сказал Антон.

– И никуда не денешься, – покивал Виктор, хотя собутыльник этого и не видел. – А знаешь, почему я спросил о возможном возвращении в молодость? Мне кажется, появись у меня сейчас выбор, приглашать ли Маринку на танец или нет, даже зная, что Никита заревнует и готов будет мне морду набить, я все равно бы это сделал. Пригласил бы ее, и пошло все к черту!

– Правильно! – Антон стукнул кулаком по столу. – В жизни надо жалеть не о том, что сделал, а о том, что не сделал!

– Ты совершенно прав, дружище! Слушай, у меня тут опять вдохновение! Ты не против, если я ненадолго отвлекусь, чтобы новую картинку нарисовать, а потом ты ее сотрешь?

– Зачем стирать – не понимаю? – сказал Антон, закусывая коньяк колбасой.

– Ты, главное, это сделай, хорошо?

– Да сделаю, сделаю…

* * *

«ЗНАКОМСТВО» – так называлась глава рукописи, один из эпизодов, которой Андрей собирался отобразить на чудесной страничке. Пробегая глазами уже знакомый текст, он быстро работал карандашом…

«У Андрея никогда не было от брата секретов. Но сейчас, кроме Шурика, посвящать в свои тайны, допустим, Митлза или кого-нибудь еще ему не хотелось. Митлз же, как назло, все воскресенье не отходил от них ни на шаг. С утра они втроем поехали на автобусе за грибами в Лисавино. Набрали большую корзину – в основном сыроежек, лисичек, но были и подберезовики и парочка белых. После обеда ходили на речку купаться. И лишь вечером, когда уже начало темнеть, проводили Митлза до станции и посадили на московскую электричку.

На обратном пути Андрей наконец-то рассказал Шурику во всех подробностях о своем ночном приключении: как встретил на танцплощадке девушку с пляжа с самым красивым именем в мире – Таня, как, изводясь от ревности, шел за ней через всю Истру, как очутился в подвале незнакомого дома и здорово там перетрусил, увидев в темноте тускнеющий силуэт летящего голубя – точно такого же, что за несколько часов до этого видел в монастыре на изразце известного им тайника и на иконке, которую он непонятно каким образом все-таки сумел вытащить из витрины в музее.

Андрею казалось, что брат будет заинтригован этими странными совпадениями, однако Шурик лишь высказал сожаление, что он спрятал иконку в тайнике, а не показал ему. Все остальные расспросы младшего брата были исключительно про танцплощадку: какая там обстановка, много ли приходит шпаны, как сложно закадрить какую-нибудь девчонку.

– Да что ты ко мне пристал? – не выдержал в конце концов Андрей. – Если хочешь, пойдем сейчас со мной. Танцы уже начались. Сам все увидишь и кого хочешь закадришь.

– Пойдем. Только… – Шурик слегка замялся. – Мне переодеться надо.

– А смысл? Кто там на тебя смотреть будет?

– Нет, Андрюха, я так не могу. Я в этой рубашке сегодня за грибами ходил, а теперь – на танцы?

– О господи! Пока ты переодеваться будешь, десять раз все закончится!

– Да я быстро. Шесть секунд! – взмолился Шурик. – Ну, я тебя прошу!

– Ладно, – смилостивился Андрей. – Только ни секундой дольше.

Они подошли к танцплощадке, когда музыканты объявили десятиминутный перерыв. Памятуя вчерашний неудачный опыт перелезания через ограду, Андрей решил купить билеты. Но у самых касс увидел Таню. Вместе с Ириной и маленького роста очень серьезной с виду девушкой она быстро прошла мимо в сторону обрыва по-над рекой.

– Это Таня, справа от нее Ирина, а маленькую я в первый раз вижу, – указал Андрей на девушек.

Они медленно пошли за ними. Сначала по дорожке, потом прячась за кустами, пока не приблизились к обрыву. Оставаясь незамеченными, Андрей и Шурик подкрались совсем близко к девушкам, курившим сигареты.

– Слушай, Шурик, – зашептал Андрей, – если Таня останется одна, я постараюсь с ней познакомиться. Ты тогда свали куда-нибудь. А то у меня смелости не хватит к ней подойти, если еще кто-то будет рядом торчать.

– Все понял, – тихо сказал Шурик. Он не отрывал руку от горла, прикрывая белоснежный воротничок рубашки, надетой под темно-синий джемпер. За эту рубашку Андрей не преминул пару раз назвать его пижоном и еще сказал, что в темноте она как фонарик светиться будет, а демаскировка им вовсе ни к чему.

– Этот Теря губастый задрючил меня вчера, – услышали они голос Тани.

– Но ведь не вздрючил? – спросила Ирина.

– Еще чего не хватало! Чтобы потом по всей Истре трепотня его пошла! Просто обслюнявил всю, пока домой провожал.

– Ох, Танюшка, посмотри лучше на мои губки, – сказала Ирина томно. – Знаешь, какие они сладенькие!

Сквозь ветки кустов ребята увидели, как Ирина, щелчком отбросив сигарету, неожиданно обхватила ладонями Танины щеки и прильнула губами к ее губам. Андрей непроизвольно подался вперед, но Шурик крепко ухватил его за плечо, не пуская. Таня же, замотав головой и упершись руками подружке в грудь, отпихнула ее от себя.

– Ты совсем, что ли, свихнулась! – крикнула она.

Вытерев рот ладонью, точно так же, как вытирала вчера после поцелуев Терехи, и выразительно крутанув пальцем у виска, Таня быстрым шагом направилась к танцплощадке. Андрей подмигнул брату, бесшумно отступил назад и скрылся в темноте.

Шурик с места не двинулся.

– Вот дура-то, – услышал он голос Ирины.

– И в самом деле, – сказала молчавшая до этого девушка. – Ее целуют, а она еще выпендривается. Ставит из себя невесть что.

– А что, Коротышка, ты бы хотела со мной поцеловаться? – удивилась Ирина.

– Попробовать можно, – ответила девушка.

Тогда Ирина обняла маленькую подружку за талию и притянула к себе. Та запрокинула голову, и Ирина, склонившись над ней, широко раскрытым ртом накрыла ее губы.

Внутри Шурика родилось незнакомое щемящее чувство. Ему очень захотелось одновременно оказаться на месте каждой из них. Чтобы вот также целовать самому и чтобы так же целовали его. Он завидовал им обеим и очень хотел наблюдать за девушками как можно дольше.

Тут он увидел, как рука Коротышки скользнула в задний карман джинсов подружки и потом отбросила какой-то предмет через куст прямо к его ногам. Шурик не пошевелился и даже не посмотрел, что там упало. Он не хотел пропускать ни мгновения никогда ранее не виданного зрелища. Когда же девушки отстранились друг от друга и Ирина сказала жеманно: «Если тебе понравилось, можем продолжить», а Коротышка согласно кивнула, Шурик и вовсе забыл про все на свете, горя лишь желанием присутствовать при этом продолжении.

Девушки поцеловались еще раз и, приобнявши друг друга за талию, пошли по тропинке в темную глубину парка. Он подождал немного и хотел было последовать за ними, но вдруг Ирина остановилась и обернулась. Она не вертела головой по сторонам, но пристально вглядывалась именно в куст, за которым он прятался.

Шурику почудилось, что она его видит. Он застыл и даже перестал дышать. В то же время ему мучительно захотелось выйти из укрытия, подойти к Ирине и ее подружке, признаться, что подглядывал за ними, и просить за это прощения. Но он нашел силы даже не шелохнуться, а Ирина, как ему показалось, усмехнувшись, отвернулась.

«Ну не должна она была меня заметить, не должна! Темно здесь. А она ведь не кошка, чтобы ночью видеть», – думал Шурик. Он долго не двигался с места. Потом опомнился. Побежал по тропинке, по которой ушли девушки, до ее пересечения с освещенной аллеей и не увидел их там. На следующей аллее Ирины и Коротышки тоже не было. Раздосадованный, он побежал дальше до самолета Ил-2 – памятника Отечественной войне, потом обратно, мимо детского городка с каруселями, качелями и маленькими деревянными домиками. На выходе из парка наткнулся на трех пьяных мужиков. Один схватил его за плечо и потребовал закурить. Шурик, не говоря ни слова, вывернулся и побежал назад.

Он вернулся к танцплощадке, обошел ее два раза, но так и не увидел среди танцующих ни брата, ни девушек, которых искал. Обкусывая ногти, Шурик побрел к обрыву, к кустам, за которыми недавно прятался вместе с Андреем.

«Интересно, что за вещицу бросила Коротышка? – размышлял он. – Она вытащила ее из кармана подружки во время поцелуя. Другими словами – украла! Что же такое там может быть?»

На месте его недавнего укрытия было темно. Это, конечно, хорошо для маскировки, но только не для поисков. Ладно бы хоть спички были. Андрей всегда носил с собой зажигалку, а Шурик, сколько себе ни напоминал, постоянно забывал положить в карман спичечный коробок.

Он долго там топтался, всматриваясь под ноги, пока не наступил на какой-то твердый предмет. Подняв его и выйдя из кустов на свет, он увидел, что держит в руках довольно толстый бумажник. Шурик открыл его, и вместе с цветной фотографией улыбающейся Ирины, позирующей в купальном костюме на краю бассейна с голубой водой, в руках у него оказалась пачка десятирублевых купюр…

Андрей мчался по пустынным истринским улицам. Он должен был успеть и знал, что успеет опередить Таню и встретить ее при подходе к дому. Только бы кто-нибудь другой не встретил ее! Тогда ничто не помешает ему подойти к ней и заговорить и познакомиться.

Как и вчера ночью, он следил за Таней от самой танцплощадки. Она возвращалась домой с Ольгой, которую повстречала у Дома культуры, и – к большой радости Андрея – кавалеров с ними не было. Ольга жила на два квартала ближе Тани, и, значит, если она не вздумает сначала проводить подружку домой, то на несколько минут его русалочка должна остаться одна.

Андрей бежал и молил Бога, чтобы так и случилось. Он сделал приличный крюк, и, оказавшись на улице, где надеялся встретить Таню, перешел на шаг. Он еле успел отдышаться, когда увидел ее. Глядя себе под ноги, чуть сутулясь, обхватив себя руками за плечи, будто озябнув, девушка шла ему навстречу.

– Извините, – сказал Андрей, когда между ними осталось шагов пять. Таня, вздрогнув от неожиданности, остановилась. – Вы не подскажете, который час?

– Двадцать минут двенадцатого, – ответила она, посмотрев на часы.

Андрей понял, что Таня немного испугана.

– А вы далеко живете? Разрешите, я вас провожу? – Он постарался придать голосу самую нежную интонацию.

– Проводите.

Они пошли рядом. Они познакомились. Их локти иногда соприкасались. Они подошли к Таниному дому. Андрей попросил ее не уходить, погулять еще немного, и она согласилась!

Андрей ликовал. Он говорил без умолку. Он рассказывал Тане про себя и про своих друзей разные смешные истории. Она смеялась, а он наслаждался смехом возлюбленной!

Июльское звездное небо висело над ними, и Андрей говорил, что хотел бы взмыть в это небо и улететь к этим звездам, а Таня говорила, что с удовольствием улетела бы с ним вместе…»

* * *

Виктору было бы очень интересно присутствовать при каждом описанном в главе «Знакомство» эпизоде, но зарисовал он один из самых первых, в котором три девушки курили сигареты неподалеку от танцплощадки, а Андрей и Шурик наблюдали за ними, спрятавшись в кустах акаций. Себя он нарисовал в таких же кустах поблизости от парней. После чего договорился с Антоном, поставил точку и на мгновение закрыл глаза.

* * *

– Этот Теря губастый задрючил меня вчера, – услышал он голос Тани.

– Но ведь не вздрючил?

– Еще чего не хватало! Чтобы потом по всей Истре трепотня его пошла! Просто обслюнявил всю, пока домой провожал.

Виктор затаил дыхание. Он находился примерно на равном расстоянии и от девушек, и от прятавшихся в кустах парней. И Таня, и Ирина, и востроносая Коротышка были по-своему красивы – может быть, потому, что он сам их и нарисовал? У Виктора голова пошла кругом – какими же возможностями он обладает, благодаря чудесной страничке!

Между тем среди девушек возник конфликт: сердитая Таня покинула подружек, Андрей последовал за ней, а Ирина и Коротышка, о чем-то пошептавшись, слились в страстном поцелуе. Виктор знал, что произойдет дальше, – так все и случилось: Коротышка вытащила из кармана любвеобильной подруги бумажник и отбросила его к ногам прятавшегося в кустах акаций Шурика. После чего девушки, обнявшись, ушли по дорожке в темноту парка, а Шурик чуть погодя последовал за ними. Выждав еще немного, Виктор покинул свое укрытие и без труда нашел валявшийся на земле бумажник. Открывать не стал, хорошо зная, сколько в нем денег. А еще он знал, где именно укрылись от посторонних глаз хозяйка бумажника и та, которая его украла. Виктор добежал до детского городка и почти сразу наткнулся на маленький фанерный домик, из которого раздавались сладострастные постанывания. Ирина и Коротышка занимались любовью, и, слыша девичьи охи и ахи, Виктор почувствовал, что возбуждается.

Вовремя вспомнил, что вообще-то собирался провести эту ночь с Таней, и ретировался. На выходе из парка наткнулся на трех вдрызг пьяных мужиков и, не дожидаясь требования закурить, шмыгнул в сторону и был таков.

Он хорошо знал, когда и какой дорогой будет возвращаться с танцплощадки домой Таня. Знал, где она расстанется со своей подружкой Ольгой Греческий Профиль. Знал, где именно Таню встретит влюбленный в нее Андрей по прозвищу Монах… Спустя некоторое время Виктор Кармазов вышел на узкую дорожку навстречу возвращающейся домой Тани.

– Извините, вы не подскажете, который час?

Таня вздрогнула и остановилась, взглянула на часы:

– Пятнадцать минут двенадцатого…

– А вы меня не узнаете? – с надеждой спросил он.

Девушка посмотрела на него внимательней и покачала головой:

– Впервые вижу.

– В таком случае разрешите, я вас провожу? – Виктор постарался придать голосу самую нежную интонацию.

– Проводите, – согласилась Таня.

– Меня Виктор зовут.

– А меня – Таня.

– Очень приятно.

– И мне – приятно.

Они пошли рядом. Их локти иногда соприкасались. Виктор не торопил события, но, когда они подошли к Таниному дому, попросил ее чуть-чуть задержаться, и она согласилась! Виктор ликовал. Они сидели на лавочке перед домом, и он говорил без умолку. Сказал, что довольно неплохо рисует и собирается поступить в полиграф. Рассказал троечку анекдотов – не бородатых, которые травил накануне Петля, а появившихся только лет пять спустя, и Таня смеялась, а он наслаждался ее смехом! Июльское звездное небо висело над ними, и Виктор говорил, что хотел бы взмыть в это небо, улететь к звездам, а Таня соглашалась полететь вместе с ним вместе.

– А помнишь, как вчера ты пришла на речку с Ириной и Греческим Профилем? – вдруг спросил он.

– Ты тоже там был? – удивилась она. – Я тебя не видела.

– Зато я все прекрасно видел.

Таня смутилась и ничего не сказала.

– Ты такая красивая. – Он взял ее ладонь в свою и поднес к губам. Русалочка попыталась вырваться, но Виктор на несколько мгновений удержал руку, успев три раза нежно поцеловать ее тонкие пальчики.

– Мне еще никто ручку не целовал, – улыбнулась Таня, и Виктор догадался, что ей нравится его поведение.

– Танечка, а ты бы хотела, чтобы тебе поцеловали ножку?

– Ножку? – Она округлила глаза.

– Эй, огоньку не найдется! – грубовато спросил кто-то с дороги.

– Не курю, – машинально ответил Кармазов и только потом обернулся.

Какой-то парень стоял напротив лавочки, на которой они сидели, и по всему было видно, что ответ Виктора его не устраивает.

– Мне не важно, куришь ты или нет, – повысил голос парень. – Огонек, спрашиваю, есть?

– Я пойду. – Таня вскочила с лавочки и юркнула в калитку к себе во двор.

– Танечка, постой! – тоже вскочил Виктор.

Он собрался пойти за ней, но вдруг получил такой мощный удар по затылку, что впечатался лицом к штакетинам забора. И тут же – удар по ребрам, еще раз, еще.

Виктор заскрежетал зубами и как можно сильней оттолкнулся от забора руками, благодаря чему врезался спиной в избивавшего его парня. Они оба потеряли равновесие и упали. Парень попытался прихватить его сзади за шею, но Виктор вывернулся, откатился в сторону, быстро поднялся на ноги и узнал Андрея, который двинулся на него с кулаками.

– Погоди, Монах, поговорить надо! – Виктор выставил вперед руки, растопырив пальцы.

По сюжету романа «Тайна нефритового голубя» именно Андрей на этой вот скамейке должен был провести незабываемую ночь вместе с Таней. Но Виктор, зная развитие событий, опередил его, встретил Таню раньше на пять минут. По сюжету Андрей, он же Монах, был отчаянным парнем, однако на Тереху, провожавшего Таню домой, он с кулаками не набросился. Зато Виктора решил избить, может, подслушивал его с Таней разговор и завелся…

– Не торопись, Монах. Я убегать не собираюсь, и набить мне рожу ты всегда успеешь, – убедительно сказал Виктор, чувствуя, что из разбитого носа потекла кровь.

– Откуда ты меня знаешь? – Андрей остановился, но кулаки не разжал.

– Не важно. – Виктор вытер рукой нос. – Ты вот что… Совет послушай…

– Вот я тебе дам совет, – процедил Андрей. – Я тебе сейчас…

– Да не горячись ты! – оборвал его Виктор. – Иконку, что из музея спер, вернуть надо!

– Чего? – изумился Андрей.

– Или хотя бы сделать так, чтобы иконка никому в руки не попала. Возьми ее из тайника и выброси хотя бы в речку, а еще лучше – в монастырские пруды, они заилены, никто никогда ее там не найдет.

– Ты откуда про иконку знаешь, гад?

– А ты меня не узнаешь, Монах? – Виктор опять выставил руки, призывая его не горячиться. – Когда вчера на пляже «Детский» с Тани упало полотенце и все увидели ее голую…

– Ах ты! – Андрей ринулся на него, но Виктор ловко увернулся и смачно врезал сопернику кулаком в…

* * *

– Дружище, ты как? – Антон потряс Виктора за плечо. Тот открыл глаза и уставился на свою руку – всю в крови. Тут же еще две красные капли упали на запястье. Две капли – из разбитого носа.

– Мне умыться надо. – Подставив ладонь под нос, Виктор прошел на кухню к рукомойнику. Хорошенько умылся, высморкался, заложил ноздри ватой, найденной в шкафчике, висящем рядом с рукомойником.

Вернувшись в комнату, увидел, что Антон наполнил коньяком стопки, причем ровнехонько и не пролив ни капли.

– Слушай, а почему мы Никиту не позвали? – выпив, спросил он у слепого друга.

– Не знаю, – пожал плечами Антон. – Насколько я в теме, отпуск у него еще не кончился.

– Так, может, я сбегаю, приглашу его к тебе? А то обидится, когда узнает, что я в деревню приехал, а к нему не заглянул. Или, может, сами к нему пойдем?

– Нет, лучше сюда его тащи. Я подожду.

Именно на такой ответ и надеялся Виктор. На самом деле сегодня Никита мог ему только помешать. Поэтому бежать к нему домой он не собирался. Вместо этого, прихватив привезенную с собой сумку с рукописью и чудесной страничкой, пошел не в другой конец деревни, где обитал Никита, а свернул в ближайший прогон, от которого до опушки леса было рукой подать.

В детстве они частенько играли в этих местах – кидались шишками, сражались на деревянных мечах. Когда стали повзрослее, соорудили на берегу маленького лесного прудика шалаш, в котором можно было спрятаться от дождя, а рядом – добротный стол и две лавочки – и в картишки можно было поиграть, и в домино. От шалаша давно ничего не осталось, а стол и лавочки выдержали проверку временем. За этот стол и уселся Виктор и, надеясь, что никто его здесь не отвлечет, принялся перечитывать рукопись и рисовать, рисовать…

«ИРИНА»

Ирина проснулась в прекрасном настроении. Сегодня ночью она наконец-то открыла счет. Катька-Коротышка, конечно, неумеха. Вела себя скованно, стеснялась, по первому-то разу, боялась, что в домик на детском городке, куда они забрались, кто-нибудь вдруг заглянет. И все же они, как любила говорить Ирина, «чик-чирикнулись».

Коротышке даже в итоге понравилось. Сказала, что с удовольствием бы все повторила. Можно будет и повторить. Ирина сладко потянулась. Оказывается, и в Истре жить можно совсем не скучно. Даже интересно.

Мать сняла здесь комнату на все лето, чтобы Ирина после выпускных экзаменов могла спокойно готовиться к поступлению в полиграфический техникум. Она мечтала, чтобы единственная дочь получила специальность фототехника и потом работала где-нибудь в фотосалоне или ателье. Ирина не возражала против поступления в техникум и даже могла позубрить химию, тем более что фотографировать ей нравилось. Но два с лишним месяца прозябать в каком-то подмосковном городишке было не в ее натуре.

– Какая же может быть дача в городе? – возмущалась она, узнав о решении матери. – Где тишина? Где свежий воздух? Где солнце?

Но мать, памятуя прошлогоднюю скандальную историю в спортивном лагере, когда всем стали известны похождения дочери, и слышать ничего не хотела.

– Если чем-то недовольна и будешь еще выступать, то ни копейки денег не получишь. И вообще – отправишься к тетке в деревню учиться коров доить! – пригрозила она.

Деревня была где-то под Смоленском, и Ирина посчитала, что жить в шестидесяти километрах от Москвы все же лучше. Тем более знала Ирина, что мать будет приезжать к ней не чаще двух раз в неделю, а может, и реже: каждая ночь, проведенная с клиентом, приносила той неплохой заработок, а терять денежки она не собиралась.

Наверное, Ирина пошла в мать. В прошлом году, прежде чем быть изгнанной из спортивного лагеря, она переспала с тремя вожатыми и еще с девочкой из своего отряда Машенькой Павловой. С ней-то в постели и застукал их неожиданно заглянувший в номер директор лагеря. Как сказала потом при всех на комсомольском собрании Машенька: «Этот лох, сдуру ума, кипеш поднял, вместо того чтобы присоединиться и покувыркаться на троих». Ирина хотела отмолчаться, но, когда все без исключения начали стыдить Машеньку, встала и с невинным выражением лица призналась, что успела чик-чирикнуться пока только с тремя вожатыми, и не моргнув глазом назвала их фамилии.

Скандал, конечно, был жуткий…

– В Истре, слава богу, вожатых нет, и развращать тебя будет некому, – сказала мать, когда они переехали.

Она договорилась с соседями, которые держали двух ко-ров и продавали дачникам молоко, чтобы они через день оставляли для Ирины полтора литра, и доверительно попросила их присматривать за шаловливой дочерью. С той же просьбой обратилась она и к хозяину дома, где они сняли комнату, хотя это и выглядело немного бестактно – деду Панкратычу перевалило за семьдесят, и он был слепой.

На следующий же вечер, придя к соседям за молоком, Ирина познакомилась с их дочерью Таней, которая оказалась ее ровесницей. Весь день Ирина просидела с привезенным из Москвы учебником химии в руках и вот, угостив Таню дорогой сигаретой, сразу стала сетовать, что, мол, скукотища здесь, в Истре – нет ни развлечений, ни отдыха нормального.

Таня поспешила ее в этом разуверить. Был в городе и кинотеатр, были и танцы по субботам и воскресеньям, были у нее и подружки-одноклассницы, с которыми не соскучишься, да и парней знакомых хватало.

В тот же вечер она познакомила Ирину с Ольгой по прозвищу Греческий Профиль и с Катюшей-Коротышкой. Девчонки и в самом деле оказались веселыми и компанейскими. Все курили, и никто не отказался распить за знакомство бутылку кислого «Алиготе», привезенную Ириной из Москвы.

Катюше – востроносенькой симпатюшке с серыми глазами и скуластым лицом – на первый взгляд можно было дать не больше тринадцати лет, хотя она, как и ее подружки, закончила в этом году десятый класс. Ольга Греческий Профиль, наоборот, выглядела гораздо старше своих семнадцати.

Таня по секрету рассказала своей новой знакомой, что Ольга зимой чуть ли не каждый вечер бегала в АТП-2 к шоферне, где своим ртом зарабатывала трешники, но потом прилипла к недавно вернувшемуся из мест не столь отдаленных Сереге Петляеву и теперь ведет себя тише воды, больше всего боясь, что он узнает про ее похождения.

«Значит, и в Истре далеко не ангелочки живут, – сказала себе Ирина. – Если выработать правильную тактику, можно будет с каждой из них дамский вальс протанцевать, а потом и за хахалей их приняться. Но в первые дни нужно вести себя скромно, за рога никого не брать – впереди целых два месяца».

Ирина купила маленькую, но дорогую записную книжку с обложкой под Палех, в которую переписала на первую страницу имена и фамилии своих новых истринских знакомых. У нее был карманный фотоаппарат «Киев» с малоформатной пленкой на семьдесят два кадра, и в дальнейшем Ирина собиралась вклеить в записную книжку фотографии тех, кого удастся совратить и составить на них своеобразное досье.

Сейчас пленка была отснята примерно на одну треть. Один кадр должен был получиться очень интересным – Ирина успела сфотографировать Таню на пляже в тот момент, когда с нее упало полотенце и девушка предстала перед объективом совсем голенькая.

Таня нравилась ей больше всех. Она была первой, кого Ирина желала обольстить, и ей казалось, что сделать это будет несложно.

В общем, жизнь в Истре обещала быть достаточно занимательной. Единственное, что смущало Ирину, так это близкое соседство с хозяином дома, в котором она жила, слепым дедом Панкратычем. Вечерами, ложась спать, она слышала через стенку его тяжелые шаги и порой чересчур громкие бормотания. Он казался ей уж слишком старым, чуть ли не выходцем из прошлого века. От него пахло какой-то сыростью, но, когда Ирина сказала об этом матери, приехавшей ее навестить, та обозвала дочь мнительной дурой.

По-настоящему Андрей Панкратович напугал ее позавчера, в субботу, когда неожиданно ворвался к ней в комнату. Ирина все еще нежилась в постели, хотя шел уже двенадцатый час дня. Она в испуге вскочила на пол, прикрывшись одеялом, но потом сообразила, что из-за серой повязки на глазах дед все равно ее не видит, и отбросила одеяло, оставшись перед ним в одних трусиках.

– Послушай меня, девушка! – торопливо заговорил дед. – Слушай внимательно, и я прошу тебя верить моим словам. Вот деньги. – Он шагнул к Ирине и протянул ей пачку десяток, перетянутую обычной черной резинкой. – Если только выполнишь мою просьбу – получишь еще очень много денег!

Ирина машинально взяла пачку, прикинув, что в ней не меньше двухсот рублей. Дед коснулся длинными сухими дрожащими пальцами ее лица и быстро-быстро стал ощупывать ее лоб, веки, нос, щеки, губы.

«Уж не мечтает ли старый хрыч, чтобы я ему отдалась?» – подумала она. Пальцы Андрея Панкратовича торопливо погладили ее шею, опустились ниже, дотронулись до обнаженной груди.

– Нет! Деньги не главное! – вдруг крикнул он, отпрянув. – Я посвящу тебя в тайну летящего голубя! Зная ее, ты сможешь добиться очень многого! Ты станешь тем, кем захочешь стать! Но ты должна помочь мне. – Андрей Панкратович полез за ворот своей рубашки, достал висящий на длинной черной веревке мешочек и, торопливо развязав, вытащил из него две почерневшие от времени металлические прямоугольные пластинки, поместившиеся на ладони. – Вот! Это иконка. – Он протянул одну пластинку Ирине. – Она поможет тебе отыскать человека. Мужчину или женщину. Я не знаю кого. Но ты узнаешь. Надобно держать иконку в руке, и, когда этот грешный окажется рядом, она станет очень теплой. Теплее, чем сейчас! Запомни того человека. Иди за ним, проследи, где он живет.

– Но как… – попробовала возразить Ирина, однако Андрей Панкратович не дал ей досказать.

– Человек этот имеет при себе такую же иконку. Если их соединить, они подойдут друг к другу. Та, что у него, необходима мне как жизнь. Я все отдам за нее, все! Сейчас человек должен находиться в монастыре. Я молю Иисуса, чтобы ты успела застать его там. Поспеши к монастырю. Жди его у выхода. Ты обязательно узнаешь его.

– Я ничего не понимаю, – фыркнула Ирина. – Объясните, для чего все это…

– Для твоего счастья это нужно, глупая девчонка! Для твоей красоты, для богатства, для власти над всеми! Я расскажу тебе обо всем, но не сейчас. Сейчас некогда!

Вдруг Андрей Панкратович опустился перед Ириной на колени и, протягивая ей иконку, закричал:

– Поторопись, заклинаю тебя. Потом ты все узнаешь. А сейчас сделай, что я прошу! Найди того человека! Узри его! Узри!!

Ни в какие тайны выжившего из ума старика Ирина верить не собиралась. Однако сколь ни нелепой показалась ей просьба Панкратыча, она все же решила выполнить ее. Тем более что не забесплатно.

Она взяла иконку, которая действительно оказалась на ощупь теплой, словно лежала на протопленной печке или на батарее центрального отопления, убрала ее в протянутый Андреем Панкратовичем мешочек и пообещала сделать все, что в ее силах. Старик, наверное, в первый раз за все время их знакомства изобразил на лице подобие улыбки и, прижимая к груди оставшуюся иконку, покинул комнату.

Ирина же наспех оделась, засунула мешочек в карман джинсов и, прихватив «Киев», выскочила на улицу. Там она встретила Таню и Ольгу Греческий Профиль, направлявшихся на речку. Угостив подруг сигаретами, Ирина уговорила их заглянуть с нею на полчасика в монастырь. По дороге девушки зашли в магазин, где Ирина купила бутылку шампанского.

Она, как и просил ее дед, честно простояла у выхода из монастыря. Правда, всего минут десять. За это время мимо прошли только две-три старушки и несколько рабочих, видимо спешивших до закрытия на обед попасть в магазин. Иконку Ирина держала в руке, но теплее она так и не стала.

Потом Ирина вошла на территорию монастыря и даже затащила девчат по винтовой лестнице на крепостную стену, где сфотографировала их, по очереди пьющих шампанское из горлышка бутылки. Потом они фотографировались парами на фоне реставрирующегося Воскресенского собора. Перед закрытыми воротами, ведущими в собор, где на земле стоял стопудовый колокол, чудом сохранившийся после падения со взорванной фашистами колокольни, Ирина, позируя, обняла Танюшу и как бы ненароком прихватила ее за маленькую, но упругую грудь. Та мгновенно царапнула ее по кисти своими длиннющими ногтями. Хорошо хоть, не до крови!

– Что окрысилась-то? – сказала Ирина. – Дотронуться нельзя?

– А чего ты лапишь? – смутилась Таня.

– Ну, извини. Не знала, что ты такая недотрога…

Вчера у танцплощадки, после попытки поцеловать ее взасос, Таня вообще психанула и убежала. Зато Катюшка-Коротышка – молодец, сразу смекнула, что к чему. Ничего, и с Танькой, дурехой смазливой, все должно получиться.

Ирина снова потянулась и замурлыкала по-кошачьи. В субботу вечером приезжала мать. Привезла продуктов, подбросила деньжат. В воскресенье после обеда укатила обратно в Москву. На «промысел».

Андрей Панкратович уже два дня не показывался. Идиотское его поручение Ирина не выполнила, да и черт с ним. В крайнем случае вернет деньги, и дело с концом. Слепой, может, и пересчитывать их не станет.

Она протянула руку к джинсам, висящим на стуле, чтобы пересчитать деньги. Но бумажника в кармане не оказалось. Ирина посмотрела под стулом, спрыгнула с кровати, заглянула под нее, осмотрела всю комнату и только тогда поняла, что умудрилась потерять почти двести рублей. Не успела она придумать, что же теперь скажет деду Панкратычу, как услышала его тяжелые шаги.

– Впусти меня, девушка, – сказал дед, остановившись за дверью.

Накинув футболку, она подошла к двери, открыла ее и, как всегда при виде деда, ощутила дуновение старости-сырости.

– Все нормально, Андрей Панкратыч, – сказала она, стараясь придать голосу уверенность. – Я этого парня видела и в лицо очень хорошо запомнила. Только, где он живет, не узнала, потому что он уехал. На мотоцикле уехал.

Андрей Панкратович ухватился за косяк двери, и Ирина поспешила его успокоить:

– Но он истринский. Это точно. Я его раньше на танцах видела.

– А как… – хотел что-то спросить дед, но Ирина перебила его, решив, что если уж начала врать, то надо продолжать в том же духе. Побольше напустить тумана, обнадежить старика и уж потом что-нибудь придумать, чтобы выкрутиться.

– Я теперь каждый раз на танцы ходить буду, – затараторила она, – и в кинотеатр, и по магазинам, и в монастырь, если надо. Где-нибудь он обязательно появится, и уж тогда-то я его не упущу.

– Молодец, девушка, – дрогнувшим голосом сказал Андрей Панкратович. – А как ты узнала, что он тот самый?

– Так иконка-то горячей стала – сил нет, – нашлась Ирина. – Я ее чуть из рук не выронила. А парень этот молодой, лет семнадцати, невысокого роста, симпатичный такой. А мотоцикл у него – «Ява». Номер я, правда, запомнить не успела, но он не московский, это точно, а подмосковный. Первая буква – «Ю».

– Молодец, молодец, – не переставая твердил дед. – Все я тебе расскажу, все. И тайну открою. Пойдем, девушка, со мной – когда узнаешь все, то и отыскать его быстрей сможешь. – И он поманил Ирину, как бы приглашая последовать за собой.

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

В кинотеатре показывали «Табор уходит в небо». На экране цыганка Рада раздевалась перед Зобаром. Широченные цветастые юбки одна за другой веером ложились на землю, а Зобар и вместе с ним три с половиной сотни истринских зрителей с нетерпением ждали, когда же наконец эти юбки закончатся. Шурик смотрел «Табор» уже в третий раз – перед этим дважды отстаивал длиннющие очереди в московский кинотеатр «Ереван». Но сейчас его интересовали не сюжет и не прелести Рады, а две девушки, сидящие на два ряда впереди и чуть левее его.

В кино он сегодня не собирался. С утра отец на своей старенькой «победе» повез его и Андрея в Лисавино. Вчера при виде полной корзины грибов у отца чуть слюнки не потекли. В машине он всю дорогу выпытывал у широко зевавшего Андрея, какие места уже обобраны и куда теперь лучше идти за настоящими, хорошими грибами. В лесу отец сначала не отставал от молодежи, но потом Андрей шепнул Шурику, что, мол, есть секретный разговор и пора от предка отрываться.

Прибавив ходу, они оставили отца далеко позади, и тут Андрея словно прорвало. С упоением рассказывал он брату о счастливейшей ночи в своей жизни: и как бежал в обход, чтобы, словно невзначай, встретиться с Таней, и как они познакомились, и что он чувствовал, когда она улыбалась ему, и как они гуляли до самого утра, болтая обо всем на свете.

Шурик одобрительно ему поддакивал, но, узнав, что Андрей на прощание даже не сделал попытки поцеловать свою возлюбленную, разочарованно пожал плечами и еле сдержался, чтобы не отпустить по этому поводу пару шуточек. Дразнить брата не стоило, тем более еще неизвестно было, чего бы он сам добился на первом свидании.

Про то, что Шурик видел ночью, и про найденный бумажник он молчал. Сказал только, что, придя к танцплощадке и безуспешно прождав там Андрея с полчаса, отправился домой и лег спать.

Фотографию из бумажника Шурик держал при себе. В лесу, вместо того чтобы все внимание уделять грибам, то и дело украдкой доставал ее из кармана рубашки и любовался Ириной. Она была очень похожа на артистку из фильма «Свадьба в Малиновке» – ту самую, которая «тараньку – зубками». Такая же крепкотелая – не ущипнешь, загорелая, белозубая, сероглазая и черноволосая, только без косы. Ему очень хотелось бы с ней познакомиться. Желательно – так же легко, как познакомился Андрей со своей Таней.

Шурик решил, что обязательно вернет Ирине и бумажник, и деньги, но не знал, как лучше это сделать. К примеру, можно было подойти к ней на улице и спросить: «Не ваш ли бумажник я случайно нашел и не ваша ли это фотография, на которой вы так неотразимы?» Но тогда, наверное, пришлось бы объяснять, где нашел и когда.

Признаться, что видел, как бумажник вытащила из кармана джинсов ее маленькая подружка, пока он подсматривал за ними из-за кустов, Шурик не мог. Да и Коротышку вот так вот разоблачать не хотелось. Она хоть и украла, но это не значит, что воровка по жизни. Вон Андрей – тоже украл иконку из музея, но разве он вор!

Грибов он набрал дай бог треть корзины. Отец даже удивился, что так мало. У него самого корзина была почти полная. Андрей же, как всегда, нашел больше всех: и подберезовиков, и белых, а на самом выходе из леса в елочках наткнулся на два огромных и главное – нечервивых подосиновика.

Вернувшись из леса, Андрей отдал свои грибы Шурику, пообедал и, быстро собравшись, уехал в Москву – пора было начинать подыскивать место будущей работы. Сказал, что пробудет там несколько дней – пока не найдет чего-нибудь подходящее.

Шурик весь день шлялся по городу. Он надеялся повстречать Ирину, но увидел ее только около семи вечера у кинотеатра. Она вместе со своей маленькой подружкой стояла в очереди за билетами. Шурик тоже встал в очередь и, взяв билет на ближайший сеанс, во весь дух помчался домой за бумажником. И вот сейчас деньги, как говорится, прожигали ему задний карман брюк.

Когда на экране старый солдат Данила всадил кривой нож в спину убийце дочери, Шурик покинул свое место и пробрался поближе к выходу. В зале зажегся свет.

Как и надеялся Шурик, интересовавшие его девушки потеряли друг друга в толпе выходящих из кинотеатра зрителей. Сначала мимо него прошла Ирина. Потом рядом оказалась Коротышка. В последний момент, подумав, что делает что-то не то, Шурик преградил ей дорогу и сунул бумажник под нос.

– Коротышка, можно вас на минуточку?

– Чего-чего? – возмутилась было девушка, но, увидев бумажник, озабоченно прикусила нижнюю губу.

– Я все знаю и все видел вчера вечером. – Он взял ее за руку и притянул к себе.

Она податливо прижалась к нему грудью, и Шурик почувствовал себя очень важным и деловым.

– Что ты хочешь? – На ее невинные глазки мигом навернулись слезы.

– Поговорить надо.

– Прямо здесь?

– Нет. Лучше без свидетелей. И главное – чтобы Ирина нас не заметила.

– Ты ничего ей не скажешь, правда? – всхлипнула Коротышка. – Я тебя очень прошу. Я для тебя все сделаю…

– Тихо, – перебил Шурик. – Встречаемся в половине одиннадцатого в парке, у самолета. Все, иди. – И он подтолкнул девушку к выходу.

Ее немедленно от него оттеснили, но Шурик и не торопился на улицу, чтобы ненароком не столкнуться там с Ириной.

К памятнику боевому самолету, темным силуэтом выделяющемуся на фоне звездного неба, Шурик подошел минут за десять до назначенного срока. Сколько раз он вместе с Андреем наперегонки забегал вверх по наклонной плоскости каменного постамента, чтобы ухватиться за хвост самолета и потом, семеня мелкими шажками, спуститься обратно! Затея эта была опасна – на узком для двоих постаменте можно было запросто потерять равновесие и свалиться вниз с пятиметровой высоты. Но «возбегание на летящую смерть» тоже стало у них традицией, от которой братья не отказались и в этом году.

«Надо же было свое первое свидание с девушкой назначить под „смертью“, – усмехнулся Шурик. – Хотя свидание не любовное, а деловое, но все равно…»

Совсем рядом мелькнул огонек сигареты. Коротышка не опоздала.

– Давно ждешь? – тихо спросила она, приблизившись.

– Недавно. – Шурик помахал рукой перед лицом, развеивая дым. – Тебя как зовут?

– Вообще-то Катя.

– А меня Шурик. Пойдем вон туда, под горку. Там скамеечка есть, и нам никто не помешает, – велел он и пошел по едва заметной тропинке.

Девушка молча пошла следом.

– Ты принес? – спросила Катя, когда они остановились у скамейки под нависшей над обрывом огромной липой.

– Принес. Вот. – Шурик показал бумажник.

– Что ты хочешь за него?

Шурик молчал, не зная, с чего начать. Вдруг она шагнула к нему, прижалась грудью, точно так же, как в кинотеатре, потом поднялась на цыпочки и влажно поцеловала в губы. Шурик не успел опомниться, а Катя уже опустилась перед ним на корточки и проворно расстегнула ремень на его брюках…

Потом Шурик еще долго сидел на скамейке под липой расслабленный и счастливый. «Вот я и стал мужчиной, – думал он. – Как же это было здорово! И какая же Катька молодец, как она все умеет делать! Расскажу Андрею – завидовать будет. А может, даже и не поверит. Правда, если сказать ему, что за полученное удовольствие я отстегнул пару сотен рублей, он, наверное, посчитает меня совсем свихнувшимся».

Бумажник с деньгами он отдал Кате, оставив себе только фотографию. Она обещала, что вернет их владелице и расскажет придуманную ими вместе историю о том, как Шурик нашел его у танцплощадки, как по фотографии узнал Ирину на улице и вот теперь мечтает с ней познакомиться.

«А вдруг Коротышка не вернет Ирине деньги? – засомневался он. – Возьмет да и потратит их. Сумма-то ведь приличная. А если я стану ее обвинять, чего доброго, свалит все на меня. Тогда и фотка Ирины не поможет – денег-то у меня уже нет!» Только сейчас он понял, что, расставшись с бумажником, совершил ошибку, лишился, можно сказать, козырного туза.

«Черт, надо было с Андреем посоветоваться. Как жаль, что он уехал и теперь неизвестно когда вернется! Очень жаль…»

СЛАСТИ

Но Шурик напрасно сомневался в Кате. Придя на следующее утро к Ирине домой, она, ничуть не изменив, пересказала придуманную историю удивленной возвращению бумажника и деньгам Ирине.

– Где ж ты такого лыцаря сыскала? – спросила она Катю, пересчитав деньги.

– В кинотеатре подвалил. С понтом деловой. Сам говорит: «Мечтаю с твоей подружкой познакомиться», – с тобой то есть, и сам же ко мне приставать стал.

– А ты что?

– Что? – хмыкнула Катя. – Пришлось доставить ему кое-какое удовольствие.

– Ах, изменщица! – нахмурилась Ирина.

– Что ты, Ириночка, я только тебя люблю! Я только для того, чтобы он деньги вернул! – Катя готова была опуститься перед подружкой на колени, только бы та на нее не сердилась.

Еще совсем недавно, а вернее, до знакомства с Ириной, она не замечала в себе желания во всем подчиняться воле другого человека. Ирина же ее словно околдовала. После часа, проведенного в домике на детском городке, Катя готова была стать ее рабой и с радостью исполнять любые ее желания. Она десять раз успела пожалеть, что украла бумажник у такой замечательной, такой красивой и властной подруги. И не смогла найти его. Шурик избавил ее от угрызений совести, и Катя считала, что не зря отблагодарила его. Вот только бы Ирина за это на нее не злилась.

– Ладно, Коротышка, на первый раз прощаю, – снисходительно сказала Ирина. – Лыцарь-то твой, надеюсь, не урод?

– Наоборот, очень даже приятная мордашка. И сладенький такой.

– Ну что ж, приводи его часиков в пять вечера. Познакомимся…

– Так ты говоришь, что я тебе нравлюсь, да?

Ирина, одетая в яркую цветастую рубашку с засученными рукавами и голубые вельветовые джинсы, оседлав стул, раскачивалась перед смущенным раскрасневшимся Шуриком. Он сидел на самом краешке деревянного кресла и пока еще, кроме «здравствуйте», не произнес ни одного слова. Катя, в темно-серой футболке с приколотым на груди значком «Олимпийский мишка – штангист», в короткой зеленой юбке, подперев ладонями щеки, облокотилась на круглый стол и почти дотрагивалась носом до горлышка бутылки шампанского, принесенной гостем.

– Да, очень нравитесь…

– Я многим нравлюсь, – сказала Ирина. – Всем нравлюсь. Правда, Катюшка?

Та кивнула. Шурик хотел было возразить, что нет, мол, не всем, что видел он в парке, как оттолкнула ее Таня. Но вовремя прикусил язык. Он встал, молча взял бутылку, немного нервничая, сорвал фольгу и, раскрутив проволоку, с легким хлопком вытащил пробку. Он был уверен, что Катя, познакомив его с Ириной, сразу для вида вспомнит о каком-нибудь «срочном деле» и оставит их вдвоем. Но похоже, Катя уходить не собиралась. Она достала из буфета три бокала, поставила на стол, и Шурик медленно, чтобы пена не полезла через край, наполнил их почти доверху.

– Предлагаю выпить за знакомство. – Катя первой подняла бокал и подмигнула Шурику.

– Но еще и за честность нашего нового знакомого. – Ирина тоже подняла бокал.

– Спасибо, – только и сказал Шурик, чем неожиданно вызвал у девушек взрыв смеха.

Он быстро выпил шампанское до дна. Ирина же вино только пригубила. И Катя тоже.

– Надо же, столько денег вернул совсем незнакомому человеку! – сказала Ирина. – В честь чего это?

– Ну, что молчишь? – встряла Катя. – Признавайся уж сразу, что влюбился в нее и все такое.

Шурик посмотрел на Катю так растерянно, что она и вместе с ней Ирина снова рассмеялись. Он подумал, что сейчас самое время уйти, гордо хлопнув на прощание дверью.

– Да ладно, не обижайся, – утешила Ирина. – Сам говоришь, что нравлюсь, и сам же нашу Катюшку вчера соблазнил. Как это называется, а?

Шурик хотел было оправдаться, мол, не собирался никого соблазнять, что Катя сама за него все сделала, но снова промолчал.

– Ничего-ничего, Катюшка у нас такая коварница, что и сама кого хочешь соблазнит. – Ирина подошла к подружке, положила руку на ее грудь и начала поглаживать, отчего та томно прикрыла глаза, а потом припала губами к приблизившимся губам. Они поцеловались взасос, прижимаясь друг к другу телами, но не выпуская из рук бокалы. Шурик боялся пошевелиться, чтобы, не дай бог, прервать этот затянувшийся поцелуй.

– Видишь, что она со мной делает! – Ирина наконец-то обернулась к Шурику. – Я уже и справиться с собой не могу, так и хочется лизать эту крохотульку, пока не кончит. Не желаешь еще посмотреть, как девочки друг друга ласкают, а?

– Желаю! – Шурик облизнул сухие губы.

– Все желают, – сказала Катя и чокнулась с Ириной бокалами.

– Покажем ему аттракцион сластей, Коротышка? – спросила Ирина.

Она допила шампанское, поставила бокал на стол и ловко нырнула рукой под короткую юбку девушки.

– Ты хочешь при нем…

– Ну, должны же мы как-то отблагодарить мальчика за проявленную честность.

– А если он…

– На нас глядя, тоже захочет?

– Да.

– А мы ему, чтобы вел себя прилично, ручки свяжем. Если, конечно, согласится. – Ирина посмотрела на вытаращившего глаза Шурика. – Ты согласишься?

– Соглашайся, Шурик, не пожалеешь. Такого ни в каком нашем кино не увидишь, – сказала Катя и сладостно прижалась к Ирине, чья рука все еще оставалась у нее под юбкой.

Они напрасно его уговаривали. Шурик приблизительно представлял, что сейчас произойдет, и мечтал лишь об одном, – чтобы девушки над ним не шутили. Он сел в кресло и покорно позволил Ирине и Кате привязать свои руки к подлокотникам. Шурик попробовал ими пошевелить и понял, что сам теперь освободиться не сможет.

– За музыкой, конечно, слышно не будет, но все равно не ори, а то придется тебе рот заткнуть, – сказала Ирина.

Она на полную громкость включила магнитофон, и Владимир Высоцкий захрипел песню про таукитян. Катя разлила в два бокала остатки шампанского. Девушки выпили на брудершафт. И начался аттракцион сластей…

Это было невыносимо. Шурик ерзал в кресле и проклинал все на свете из-за того, что не может присоединиться к ласкающим друг друга красавицам. Он вспотел. Он скрипел зубами от безуспешных попыток освободить руки и наконец взмолился, чтобы его развязали. На него не обратили внимания. Он стал кричать, что не может больше терпеть таких мучений. Тогда Ирина взяла свои трусики и использовала их как кляп. Шурик замычал и сделал умоляющие глаза, но она лишь показала ему язык и вернулась к ожидающей новых ласк Кате.

Потом в руках у Ирины появился фотоаппарат. Девушки по очереди позировали и снимали друг друга. Потом Ирина фотографировала, как голенькая Катя со всех сторон сладострастно прижимается к связанному Шурику, и ему оставалось только стонать и закрывать глаза от бессилия сделать хоть что-нибудь. Когда Катя фотографировала его с Ириной, та вовсю дала волю своим фантазиям…

Шурик до сих пор имел только теоретическое представление о сексуальных извращениях, но теперь в отношении него дело дошло до практики, и ему стало очень стыдно, но в то же время хотелось оставаться как можно дольше рабом двух злых красоток. Вот только бы руки не были связаны!

Неожиданно в дверь громко постучали.

– Это вы, Андрей Панкратыч? – спросила Ирина спокойно, в то время как Катя в панике бросилась собирать разбросанную по комнате одежду.

– Да, это я. Открой мне, девушка, – услышали они.

– Одну секунду, – сказала Ирина. Она поднесла палец к губам, давая понять, чтобы Катя с Шуриком молчали, и, к ужасу их обоих, подошла к двери и открыла ее.

Маленькая Катя юркнула за спину Шурику, торопливо развязала ему руки и, сжавшись в комочек, так за креслом и осталась. Шурик, наконец-то освободившийся от веревок, вынул изо рта мокрую тряпицу и в это время увидел вошедшего в комнату старика с серой повязкой на глазах.

– Кто с тобой, девушка? – спросил старик, повернув голову в сторону замершего Шурика.

– Это тот самый молодой человек, про которого я вам говорила! – выпалила Ирина.

Шурик округлил глаза. Ирина же торопливо закивала ему, как бы призывая соглашаться со всем, что она скажет.

– Я чисто случайно его увидела, Андрей Панкратыч. На рынке. Хотя и искала специально. Но я ему пока ничего не говорила и ни о чем не спрашивала. Поэтому можете его сами расспросить. Я думаю, он вам все расскажет и иконку вам продаст. Ведь правда, Шурик, продашь? – Говоря все это, Ирина накинула на плечи рубашку, подскочила к столу, где лежал блокнотик, быстро написала что-то на первой же раскрытой странице и сунула его под нос Шурику.

«Уже продал!» – прочитал он и, ничего не поняв, пожал плечами.

– Где иконка? – почти закричал старик. Он вытянул вперед руки и стал надвигаться на испуганного парня.

Не обращая внимания на отчаянно жестикулирующую Ирину, очень боясь, что эти руки дотронутся до его лица, Шурик стал отступать короткими шажками, пока не уперся спиной в стену. Еще секунда, и старческие пальцы коснулись бы его щек, и он, наверное, завопил бы от ужаса, но Андрей Панкратыч остановился и зашептал:

– Мальчик, где иконка? Скажи мне, мальчик, куда ты ее дел? Скажи, не бойся. Где она?

– В монастыре, в подвале, то есть в подземной церкви, – сказал вдруг Шурик, и теперь глаза округлились у Ирины.

«Я же написала ему, дураку, что продал, а он выдумывает зачем-то». – Поймав его взгляд, она выразительно постучала себя кулаком по лбу.

– Правда, правда! – закричал уже во весь голос Андрей Панкратович и схватил-таки Шурика за ворот рубашки. – Дорогой ты мой! Нашел, нашел! Где ты ее нашел, где?

– Не нашел, а из витрины в музее вытащил, – сказал Шурик стараясь отцепить от себя крючковатые пальцы. – Да не щипайте вы меня!

– Когда это было?

– В субботу днем.

– А какая она? Скажи, какая она!

– Какая? Старая такая, почерневшая вся, а сверху птица зеленая, – вспомнил Шурик однажды виденную за стеклом музейной витрины иконку, про которую затем еще и рассказывал Андрей.

– Правильно, она это! Она! Принеси мне ее! – запричитал Андрей Панкратович. – Умоляю тебя, мальчик! Я тебе заплачу. Много денег дам. Будешь вместо своего мотоцикла на машине ездить!

– Да нет у меня… – Шурик хотел сказать «никакого мотоцикла», но Ирина его перебила:

– Принесет он, Андрей Панкратыч, обязательно принесет. Завтра, правда, Александр? – Она отчаянно стала ему подмигивать. – Ну, пообещай же Андрею Панкратычу, что завтра принесешь. Монастырь откроется – во сколько он там открывается? – и ты сразу туда пойдешь. Правда? – Она распахнула перед Шуриком рубашку, оголив груди, которые можно было сравнить по форме с двумя наливными яблоками, но еще и с двумя набухшими розовыми сосочками, и томно закатила глаза, как бы давая понять, что за данное обещание его ждет много-много удовольствий.

– Хорошо, завтра принесу, – вздохнул Шурик. – Только не утром, а где-нибудь в обед.

– Спасибо, спасибо, – запричитал Андрей Панкратович. – Я тебе много денег дам…

– Ирина, встречаемся завтра. Ровно в час у кинотеатра, – не стал больше слушать Шурик. – Договорились?

– Договорились, – удивилась Ирина его решительности. А Шурик, коротко бросив: «До свидания!», мигом выскочил из дома…

УГОВОР

Когда совсем стемнело, Ирина проявила отснятую фотопленку. Почти все семьдесят два кадра: и те, что она делала в монастыре, и на пляже, и сегодняшние с Шуриком вышли четкими, контрастными. Фотографии она решила напечатать ночью, а завтра, при встрече с Шуриком, показать ему парочку самых интимных.

«Потребую у него иконку, и, если этот мямля вдруг заартачится, начнет денег просить, пригрожу, что приклею фотографии на забор при входе на танцплощадку и еще там, где народа бывает побольше, – думала москвичка. То, что на фотографиях вместе с Шуриком истринские жители увидят и ее подружек, Ирину ничуть не заботило. – Нравственный облик всяких там Катек и Шуриков – это ерунда. Все равно через полтора месяца, в день отъезда из Истры, я эти фотографии: и с Танькой голенькой на пляже, и с Катькой, да и другие такие же, которые наверняка успею наделать, расклею где-нибудь поближе к школе – пусть местные вундеркинды повеселятся».

Повесив пленку для просушки, Ирина вышла на улицу. Она села на лавочку у забора перед домом и начала перебирать в памяти последние события.

После того как Шурик неожиданно подтвердил существование загадочной иконки, якобы выкранной им из музея, она чуть ли не была готова поверить в историю, рассказанную слепым дедом. Вчера Панкратыч попросил ее спуститься вслед за ним в подвал дома, где показал тайник, находившийся в стене за изразцом с изображением летящего голубя. Голубь засветился светло-зеленым светом, как только старик поднес к нему металлическую иконку. Стоявшая рядом Ирина почувствовала тепло в кармане джинсов, где держала вторую такую же.

– Андрей Панкратыч, иконка, что вы мне дали, нагрелась, – сказала она, неуверенно ее доставая.

– Дай мне ее! – потребовал старик и, когда Ирина вернула иконку, рассмеялся довольно. А после стал рассказывать.

Он говорил, что в Новоиерусалимском монастыре, в подземельях Воскресенского собора есть точно такой же тайник, как в этом подвале. С точно таким же изразцом на дверце. Только в монастыре тайник – двойной. Рядом с наружной дверцей есть еще одна. Открыть ее можно только при помощи ключа-складня, который получится после соединения двух его иконок с третьей – центральной. Третья иконка исчезла в декабре сорок первого, когда немцы при отступлении взрывали Новоиерусалимский монастырь. Где она до сих пор находилась, для Андрея Панкратовича было неведомо. И вот теперь оказалась в руках этого парня.

По словам деда, в том тайнике, о котором кроме него никому не известно, нет обычных для простых людей драгоценностей, но в нем хранится волшебный нефритовый голубь. Стоит только повернуть его вокруг своей оси, как голубь исполнит любое желание человека, сделавшего это. Волшебная птица не может вернуть молодость, не способна уберечь от насильственной смерти, но в ее силах не дать человеку стареть, предохранить ото всех болезней, даровать талант, силу, красоту…

Андрей Панкратович утверждал, что живет уже три с лишним века. Когда-то давно он испросил у голубя долголетие для себя и с тех пор до недавнего времени чувствовал, что годы его жизни словно затормозили свое течение по сравнению с жизнью других людей. Но в последнее время он начал чувствовать, что стареет. Становилось тяжелей работать, ходить, хотелось дольше спать и меньше двигаться. Чудо иссякало, и ему было необходимо вновь дотронуться до нефритового голубя, чтобы продлить жизнь и, может быть, вернуть себе зрение.

Держа Ирину за руки, словно боясь, что девушка убежит, он просил ее верить ему, обещал взять с собой в монастырь, привести к тайнику, разрешить дотронуться до голубя…

Однако, чем дольше говорил он, тем сильнее убеждалась Ирина, что перед ней сумасшедший. Она поддакивала, говорила, что верит каждому его слову, но хотела лишь побыстрее выбраться из сырого подвала и чтобы ей перестали морочить голову.

Теперь выяснилось, что и третья иконка, и тайник в монастыре существуют на самом деле. Правда, от этого история Панкратыча не казалась правдивей, но как сладко было думать, что волшебная птица существует не только в его воображении!

Ирина размечталась. Она представила, что нефритовый голубь исполняет ее желания, и она вмиг приобретает фантастическую способность лишь усилием мысли подчинять себе всех, кого только захочет.

«О, как бы это было здорово!» – думала Ирина, и воображение рисовало перед ней сцены, подобные недавнему «аттракциону сластей». Она видела, как в ее власти один за другим оказываются знакомые парни и девчата, как она мимоходом, по-царски повелевает ими и как они беспрекословно ей подчиняются.

«Уж я бы оставила о себе память в этом городишке! Уж я бы…»

Мечтания были прерваны послышавшимся со стороны дороги смехом. Приближались четверо: соседка Таня в обнимку с незнакомым Ирине высоким парнем и Ольга Греческий Профиль – с Сергеем Петляевым.

– Петля, можно тебя на минуточку? – крикнула Ирина, не вставая с лавочки и не меняя позы.

– Не ходи к ней, – достаточно громко, чтобы услышала Ирина, сказала Ольга, но парень, что-то буркнув, отцепил ее от себя и, заметно шатаясь, подошел к лавочке. В руке он держал открытую бутылку.

– Зачем я вам, сударыня, понадобился?

– У меня дело к тебе, Петля.

– О?

– В долгу не останусь.

– О!

– Я завтра ровно в час дня встречаюсь у кинотеатра с одним парнем. Он мне должен кое-что – боюсь, может не отдать. Так вот, не мог бы ты меня подстраховать и помочь, если этот додик начнет сопли жевать?

– Дерябнешь? – Петляев показал на бутылку.

Ирина молча взяла ее и сделала три довольно больших глотка жжено-сладкой гадости. Возвращая бутылку, она успела прочесть название на оранжевой этикетке: «Сахра».

– Ну что, Петля, могу я на тебя рассчитывать? – Ирина с трудом сдержалась, чтобы не икнуть.

– Что значит «в долгу не останусь»?

– А что ты хочешь?

Петляев, в свою очередь, приложился к горлышку. Скосив глаза на Ирину, пил долго, маленькими глотками, пока не выпил все до капли. Потом отбросил бутылку под ближайший куст.

– Я хочу все, что ты можешь мне дать, – сказал он. И повторил: – Дать!

– Если поможешь, то я тебе дам, – сказала Ирина. Она встала с лавочки и заговорщически ему подмигнула, отчего Сергею Петляеву мучительно захотелось сейчас же схватить ее, завалить на землю и подчинить своей мужской силе.

– Завтра ровно в час дня. Но если я не позову, не подходи. – Она открыла калитку и, сказав на прощание «пока», направилась в дом.

Сергей, подождав, пока за ней не закроется дверь, вернулся к поджидавшей на дороге Ольге. Таня и его друг Лексий успели уйти далеко вперед, и догонять их не было смысла. Тем более Сергей ничуть не сомневался, что не пройдет и несколько минут, как эта парочка свернет с дороги, чтобы выбрать место посуше, и вряд ли тогда им понравится присутствие посторонних. Пора было и ему с Греческим Профилем подходящее местечко подыскать, а то в прошлый раз у нее дома в самый что ни на есть замечательный момент мамаша в комнату пожаловала. Дура жирная!

А завтра можно будет и на Ирину переключиться…

ШПАНА

«Зачем она старику понадобилась? – призадумался Шурик, разглядывая иконку с медленно тускнеющим голубем на ее верхней грани. Он пришел в монастырь, отыскал тайник и сейчас все никак не мог решить: взять иконку без разрешения брата или оставить на прежнем месте. – Старик этот, Панкратыч, на психа вполне смахивающий, за нее бешеные деньги обещал. Откуда они у него, у слепого, деньги-то? Скорее всего, нет их. Да и сколько обычная, не золотая, пусть хоть и старинная иконка, может стоить? Вот Ирина мне глазки строила, как бы себя обещая, это да! За это я не то что иконку, полмузея готов выкрасть».

Мысли о Ирине и Кате снова нахлынули на него.

«Наверняка немногим, даже, скорее всего, никому из моих знакомых, не удавалось оказаться в том положении, в котором я побывал вчера, – думал он. – Девчонки специально меня мучили, но это было так приятно… А ведь Ирина еще и фотографировала! Надо будет поинтересоваться у нее насчет пленки, и лучше всего ее забрать и самому фотографии сделать. Но как же все-таки Ирина прекрасна! Отдам иконку не раньше, чем с ней пересплю. Тем более она мне на это намекнула. А перед Андреем потом извинюсь, объясню, что к чему. Думаю, он меня поймет и простит – все же брат как-никак».

К кинотеатру Шурик подошел без двадцати час и вскоре очень об этом пожалел. Трое парней, из тех, кого он причислял к категории шпаны, обступили его и нагло потребовали поделиться десятью копейками. Шурик ненавидел такие ситуации, однако не было еще ни одного лета, чтобы он хоть раз в них не оказывался. И если раньше, когда ему было лет десять, он готов был припустить от шпаны наутек, то сейчас это выглядело бы как-то несолидно. Деньги у него с собой были – рубля три, но расставаться с ними и даже с тем же гривенником он не собирался. Оставалось или драться, или придумать что-нибудь, чтобы эти козлы отстали. Вот только что придумать?

– У меня нет денег! – сказал он, помолчав немного, и с неким вызовом посмотрел в глаза самому высокому из них и, по-видимому, заводиле, имевшему татуировку на шее и на пальцах, разминавших сигарету.

– Врешь, – сказали двое других почти в один голос.

Шурик промолчал, понимая, что вступать в спор бесполезно.

– А ты попрыгай – может, звякнет чего, – усмехнулся татуированный, и Шурик понял, что драки не избежать. Он сжал кулаки и уже хотел наброситься на этого, основного, но тут стоявший слева ловко запустил руку в слегка оттопыривающийся нагрудный карман его рубашки и выхватил оттуда иконку.

– Дай сюда, сво… – заорал Шурик, но поперхнулся от удара в солнечное сплетение. Он схватился за грудь и, стиснув зубы, занес руку для ответного удара, и тут же ему в щеку чуть ниже левого глаза врезался кулак с зажатой и торчащей между пальцев его же иконкой. Падая, он все же махнул кулаком, отчаянно пытаясь достать высокого, но тот увернулся и добавил ему ногой по коленке.

Этот удар оказался самым болезненным. Упав на пыльный асфальт, Шурик схватился за колено и заголосил на всю округу.

– Сматываем! – крикнул высокий.

Когда Шурик поднялся на ноги, его обидчиков и след простыл. Зато рядом оказались две сердобольно-участливые бабульки (где только они были раньше!) и запричитали, заохали, что вот, мол, до чего молодежь докатилась, среди белого дня убить готовы. У обоих в руках были матерчатые сумки, доверху наполненные пустыми бутылками, и палки, которыми они грозно тыкали в Шурика, словно это он и был бандит и убийца.

Он помнил этих бабок по прошлому лету, когда одно время сам собирал в парке бутылки из-под пива и водки, а потом сдавал их по гривеннику в приемный пункт стеклопосуды. Если Шурик, не дай бог, встречал бабок у приемного пункта, они обязательно начинали стыдить его, обзывали бутылочником и вот так же, чуть ли не в лицо совали, наверное, те же самые палки.

– Пошли вы к черту, крысы старые! – рявкнул он и сплюнул им под ноги кровавый сгусток, отчего бабки подняли еще больший шум. Шурик же кое-как поднялся на ноги и, перепачканный, с окровавленной щекой, захромал домой.

За последние два дня жизнь, словно разноцветный кубик, повернулась к нему неизвестными ранее сторонами, и стороны эти оказались раскрашены не совсем в те или даже совсем не в те цвета, которые ему хотелось бы видеть. Всего за два дня он успел стать мужчиной, рабом, вором, боксерской грушей, и теперь в жизни у него появилась цель – отомстить своим обидчикам и вернуть иконку.

– Что опаздываешь, сударыня? – раздался сзади насмешливый голос.

Ирина обернулась и увидала Сергея Петляева. Она и в самом деле опоздала на встречу. До трех ночи Ирина печатала фотографии, потом промывала и глянцевала их и, когда, ложась спать, сняла с окна не пропускающее свет одеяло, очень удивилась, что уже совсем светло.

Фотографии получились что надо. Печатать она умела замечательно. Если требовалось – вытягивала, всегда вовремя подогревала воду в посудинках и ни секунды не просрочивала процесс проявления. Несколько фотографий она сделала в двух экземплярах. Две из них отложила, чтобы взять с собой и показать Шурику.

Потом Ирина решила немного вздремнуть и умудрилась проспать полдня. К кинотеатру она подошла лишь в половине второго и Шурика, в силу неизвестных ей обстоятельств, там не застала. Зато Петля, как и договаривались, ее поджидал, причем не один, а вместе с Терей и Власом, которые, покуривая в сторонке, чему-то довольно ухмылялись.

– Представляешь, Петля, проспала! – начала оправдываться Ирина, но он, улыбнувшись, перебил ее:

– Проспала так проспала, ничего страшного. Я тебе в следующий разок помогу не проспать. Главное, чтобы ты о своем обещании не позабыла.

– Ничего я не позабыла. Хочешь меня как женщину? – спросила она в лоб.

– Х-хочу! – оскалился он.

– Хорошо. Как дело сделаем, так и чик-чирикнемся. Ты не пожалеешь. – И, резко отвернувшись, Ирина пошла прочь.

ДАЛЬНИЙ РОДСТВЕННИК

Шурик весь день просидел дома, вновь и вновь вырисовывая йодную сеточку на распухшей коленке и разглядывая в зеркало синяк и рану под глазом. Какие только варианты мести не измышлял он своим обидчикам!

Одному, конечно, с тремя было не справиться. Не то что с тремя, даже один на один с любым из них вступать в драку он по возможности не стал бы. Эти парни были и выше и покрепче его. Особенно тот, с татуировкой на шее. Но для чего же тогда у Шурика столько друзей! В субботу из Москвы в Истру собирались приехать Митлз, Джон, Проп, Зольдат. Хотя какая от Зольдата польза? На него дунешь – упадет. Но наверняка еще кто-нибудь подтянется. И Андрей говорил, что, скорее всего, приедет в пятницу. Надо будет сразу же рассказать ему про иконку…

Потом Шурик вспомнил еще об одном своем родственнике – тоже троюродном брате Олеге, которого все звали Лексий. Он родился и жил в Истре и считался хулиганом, каких поискать. В последние год-два Шурик и Андрей общались с Лексием мало, но раньше встречались почти каждый день: купались, ловили в монастырских прудах рыбу, ездили за грибами, а ночами три брата частенько ходили в окрестности Истры на так называемые Фаворы воровать на дачных участках клубнику, вишню, яблоки.

«А ведь Лексий вполне и один может решить мои проблемы», – подумал Шурик и, надев черные очки, чтобы хоть немного прикрыть синяк, отправился к родственнику.

Лексий был дома. Валялся, облаченный в черный тренировочный костюм, на диване и лениво перебирая струны на потертой светло-желтой гитаре.

– О, братан пожаловал! – сказал Лексий, как всегда слегка картавя, и, не вставая, вяло пожал Шурику руку. – С кем это ты бился?

– В том-то и дело, что не бился. – Шурик снял очки и осторожно дотронулся до синяка. – Даже ни разу ударить не смог.

– Как это?

– Трое приколебались у кинотеатра, с понтом десять копеек на билет не хватает. Ну, ты сам эти расклады лучше меня знаешь…

– Так сказал бы, что ты мой брат. Меня половина Истры знает.

– Не смог я ничего сказать. Глазом моргнуть не успел…

– …как тебе вокруг него орнамент нарисовали, – с ухмылкой закончил Лексий.

– Иконку они у меня отобрали. Козлы!

– Что за иконку? – заинтересовался Лексий. – Ты садись, чего стоишь-то? – Он отложил гитару, встал с кровати, заглянул под нее и вытащил оттуда темно-зеленого цвета пол-литровую бутылку, закупоренную скрученной газетой. – Давай махнем граммов по сто. Отец сам гонит.

Шурик сначала поморщился, но потом согласно кивнул. Лексий взял с подоконника стакан, дунул в него и вручил Шурику.

– Так что за иконку они у тебя отобрали? – спросил он, вытащив зубами газету-пробку.

– Андрея это иконка. Я ее показать одной… одному человеку должен был. Он большие деньги за нее обещал. Без Андрея я бы, конечно, ее в любом случае отдавать не стал бы… Хорош-хорош! Куда ты столько льешь-то! – вскрикнул Шурик, увидя, что стакан наполнен почти до краев. – Я столько не осилю.

– Осилишь, – подбодрил Лексий.

– Нет, только половину. Сам же говорил – по сто. – Шурик резко выдохнул и, поднеся стакан к губам, быстро сделал три глотка. – Крепкая, черт! – Он передал стакан брату.

– Закусывай вон – огурцами. – Лексий снял крышку с большой эмалированной кастрюли, где лежали пупыристые в пол-ладошки огурчики. – Они приемлемые.

Он плеснул в стакан еще немного самогонки и тоже выпил.

– А иконка-то что – золотая?

– Скорее всего, медная, – сказал Шурик, хрустя огурцом. – Андрей ее… нашел где-то. – В последнюю секунду он подумал, что совсем не обязательно рассказывать, пусть даже и Лексию, о краже.

– И кто же ее купить собирался?

– Какая разница, Лексий? Иконку вернуть сначала надо, а потом уже о купле-продаже разговаривать! – вспылил Шурик. – Скажи лучше – помочь сможешь?

– Если темнить не будешь – смогу.

– Да не собираюсь я темнить, – махнул рукой Шурик. – Я сам в этой истории разобраться не могу. Понимаешь, я у одной девчонки был. Короче, дрючил ее…

– О!!!

– Слушай, не перебивай. Так вот, когда мы того… дрючились, в самый интересный момент в комнату вошел слепой дед, а Ирина возьми и скажи ему: вот, мол, тот самый парень, у которого ваша иконка.

– Что за Ирина? – насторожился Лексий. – Дачница?

– Не знаю, может, и дачница. На Песчаной улице живет.

– Так я ее знаю. Она у слепого Панкратыча комнату на лето сняла. Мне Танька рассказывала.

– Что за Танька? – в свою очередь насторожился Шурик.

– Моя одноклассница. Я ее в прошлом году женщиной сделал. Ее дом как раз рядом с домом слепого.

– Постой, Лексий, а не в нее ли Монах влюбился?

– Братан? – удивился тот.

– Ага.

– Во дела! – Лексий хлопнул себя по коленкам. – Все-таки, что ни говори, а родная кровь – это вам не просто так. Я, конечно, в Таньку не влюблен, но она мне очень даже небезразлична. Ты сам-то ее видел?

– Да, на танцах, – сказал Шурик несколько растерянно.

– Погоди-ка. – Лексий убежал в комнату и через минуту вернулся со стопкой черно-белых фотографий в руках. – Сейчас мы ее тебе покажем. – Он перебрал несколько фотографий и протянул одну Шурику. – Ну-ка, взгляни, есть здесь она?

На той, что Шурик взял в руки, среди трех десятков парней и девушек в школьной форме он сразу узнал Лексия, стоявшего в верхнем ряду и на полголовы возвышавшегося над одноклассниками. С невозмутимым выражением лица он держал руки на плечах двух девушек, и одна из них была та самая Таня.

– Эта она, Лексий, – сказал Шурик как бы даже с укором, – и наш брат Андрей действительно в нее влюбился.

– Да ради бога, братан! Пусть любит, я ему в этом деле не помеха! Она симпатичная, и родители у нее богатенькие, трех коров держат, а молоко дачникам продают. Единственное, что по секрету тебе скажу… – Лексий посмотрел на Шурика. – Болтать не будешь?

– Не буду, – вздохнул тот.

– Ты, главное, братану ничего не говори. У нас ведь с ней только вчера вечером случка была.

– Случка? – не понял Шурик.

– Ну, другими словами, мы тоже дрючились…

– Врешь!

– Да пошел ты! Какой мне смысл врать? Может, Андрюха ее и любит – дурачок, только я сомневаюсь, что она отвечает ему взаимностью. Говорю тебе – вчера ночью у нее дома…

– Слушай, Лексий, а много у тебя баб было?

– Ха! Да почти весь наш класс, – сказал он с гордостью. – Вот смотри: эта – Ленка, – стал он тыкать пальцем в одноклассниц на фотографии, – эта – Олька Греческий Профиль. С ней сейчас Петлюра гуляет…

– Петлюра?

– Ну да, Петля.

– С тебя ростом и с татуировкой на шее?

– Ростом поменьше, конечно, но тоже высокий. А на шее у него, вот здесь, как раз петля выколота.

– Так, значит, это он с дружками меня и избил.

– Ну, ты дал, е… – выругался Лексий. Он машинально откупорил бутылку, налил полстакана, выпил и, снова до половины его наполнив, протянул Шурику.

– Я и так уже слегка подкосел, – сказал Шурик. Стакан, однако, взял и, понюхав, поморщился.

– Зря нюхаешь – это тебе не духи. И зря с Петлюрой связался. Я его очень хорошо знаю – много дел вместе провернули.

– Каких дел? – удивился Шурик, но сразу понял, что задал глупый вопрос, и в один глоток опорожнил стакан. Уже ставя его на подоконник, он как-то сразу почувствовал, что и в самом деле опьянел.

– Значит, вы с ним как бы друзья? – брезгливо спросил он.

– Угадал, друзья. – Картавая «р» растянулась на полдлины слова, и это вдруг очень разозлило Шурика. Он резко встал, собираясь съязвить по поводу дефекта речи Лексия, но удержался, махнул рукой и пошел к выходу.

ДРУЗЬЯ

Лексий не стал удерживать Шурика. Он думал о Сергее Петляеве по прозвищу Петля. Серега был старше его года на полтора, но с четвертого класса они учились вместе, так как Петляева по неуспеваемости оставили на второй год. До его появления Лексий считался среди ребят самым сильным в классе. Чтобы утвердить лидерство, он и Петля подрались в первый же день его появления. Силы оказались примерно равны, и, чтобы больше никогда не выяснять между собой отношений, они подружились, совместно став грозой уже не только для одноклассников.

Лексий вспомнил, как однажды Петля сагитировал его идти бить стекла в доме географички Елены Петровны. Они оба ее ненавидели. Петля – за постоянные придирки на уроках и частые вызовы в школу родителей, а Лексий – за несправедливую двойку.

В начальных классах он хорошо учился и даже иногда по итогам за четверть становился отличником. География же была его любимым предметом до тех пор, пока однажды Елена Петровна не вызвала его к доске и попросила ответить, глядя на карту, какую дорогу лучше выбрать велосипедисту, чтобы доехать из пункта «А» в пункт «В». Лексий неплохо разбирался в картах и, наверное, был лучшим велосипедистом среди сверстников. Согласно указанным учительницей маршрутом, велосипедист должен был выбрать: ехать ли в горку, обозначенную волнистыми линиями, или же по берегу реки, где крохотными точками был показан песок. Кто же из велосипедистов не знает, что уж лучше медленно ехать в горку, чем, увязая в песке, тащить велосипед на своем горбу. Естественно, он показал дорогу в горку, на что Елена Петровна торжествующе (во всяком случае, так показалось Лек-сию) чуть ли не ткнула его носом в обозначающие подъем волнистые линии и поставила ему в дневник огромную жирную двойку с восклицательным знаком.

До сих пор он помнил, как обидно ему стало тогда! Она – женщина-библиотекарша, никогда на велосипеде по песку не ездила, а еще – всезнайку из себя строит…

Лексий принял предложение Сереги Петляева, и они отправились бить стекла в доме географички. Лексий попал и разбил стекло при первом же броске, а камень Сереги угодил в стену. Тогда Петляев предложил подойти поближе, чтобы сделать залп наверняка. И на этот раз Лексий угодил в цель, а его друг промахнулся. И тут сзади на них набросился какой-то мужик и схватил Серегу. Лексий убежал и весь вечер просидел дома, замирая от страха, когда на улице слышались шаги.

На следующий день Серега пришел в школу с синячищем под глазом и с разбитыми губами. Лексия он не выдал…

Но и еще вспомнил Лексий слезы на глазах своей сестры Настюхи. Курносенькая, с миндалевидными карими глазами и светлыми-светлыми волосами, она была младше Лексия на три года и пошла в пятый класс, когда он с Петляевым – в восьмой. Первого сентября, чтобы не идти на ненавистную им обоим географию, Лексий и Петля после второго урока сбежали из школы, купили вскладчину бутылку сухого вина и пошли к Лексию домой играть в буру.

Играли по десять копеек. Никто не мухлевал, но Лексию, как никогда, не везло. К тому времени, когда бутылка опустела, он успел проиграть полтора рубля и побежал в магазин покупать на эти деньги еще одну бутылку. Петляев остался в доме.

Вернувшись, Лексий наткнулся в коридоре на валявшиеся на полу портфель и школьную юбку сестры. Он ворвался в комнату и увидел в углу зареванную Настюху в растрепанной белой рубашке, обеими руками вцепившуюся в волосы его друга, уперевшегося ей головой в живот и стаскивающего с одиннадцатилетней девчонки трусы.

– Олег, спаси меня! – закричала она, наверное, из последних сил.

Он бросился к Петле, намереваясь разбить об его голову бутылку, но тот успел извернуться ужом, а в следующую секунду уже приставил лезвие выкидного ножа к горлу Лексия.

– Уж больно строптивая твоя сеструха, даже полапать нельзя, – сказал Петляев, пытаясь выдавить улыбку, хотя голос его дрожал. Потом отпрыгнул назад и выскочил из комнаты, оставив Лексия стоять с зажатой в руке бутылкой и сидящую на полу полураздетую плачущую Настю.

С того дня Лексий перестал общаться с Петляевым. Сергей пытался наладить отношения, несколько раз заговаривал с ним как ни в чем не бывало, но Лексий на это отворачивался и отходил в сторону. Впрочем, буквально через две недели Петля-ев попал на скамью подсудимых за то, что пырнул-таки своим выкидным ножичком пожилого дачника, когда тот поймал его за воровством яблок. К счастью для Петляева, ранил он дачника несерьезно, однако суд состоялся, и парню дали три года.

Не прошло и месяца, как Петля прислал Лексию из зоны письмо. Рассказывал про свою нелегкую, но отчаянную жизнь, просил прислать курева и извинялся перед ним и Настей за тот памятный случай. Лексий, никогда раньше писем не писавший, ему ответил и посылку с папиросами послал. И потом посылал еще под каждый Новый год и обязательно на первое сентября…

Недавно Сергей Петляев вернулся, и они встретились как друзья, словно не было в свое время стычки из-за Насти. С Петлей было интересно. Он травил анекдоты, пел блатные песни, рассказывал бесконечные истории про жизнь в зоне.

Но с каждой встречей с ним, с каждой пьянкой Лексий видел, а скорее чувствовал, что его школьный друг очень изменился. От него словно веяло чем-то звериным. Даже его улыбка, при которой было заметно отсутствие нескольких крайних зубов, казалась волчьей. Очень не нравилось Лек-сию, что вокруг Петли, словно куры вокруг петуха, собирались такие, по его мнению, подленькие людишки, как Влас, Теря, Колюня. Все больше Лексий отстранялся от Петляева, но не мог еще решить для себя, как к нему относиться…

– Олежа, – услышал он и поднял голову. Настя, держа в руках распечатанный конверт, перешагнула порог и вошла в комнату. – Смотри, вот уже в третий раз нахожу в ящике письмо без обратного адреса и без подписи, но со стихами. Кто бы это мог прислать, а?

– Стишки-то небось все про любовь? Дай-ка посмотрю. – Лексий попытался выхватить у сестры листок бумаги.

– Фигушки! – Настя увернулась и шлепнула его конвертом по пальцам. – Не протягивай пашоны, а то отбросишь кони.

– Что? Ты где это таких словечек набралась?

– Наберешься тут, когда родной брат с уголовниками водится. – В голосе девушки проскользнула злость.

– Молчи! Не твое это дело!

– Олежа, ты что, все забыл, да?

– Ничего я, Настюха, не забыл, – вздохнул Лексий. – Ты не боись, все будет нормально.

– Ага, нормально…

– Покажи конверт – хочу почерк сравнить.

Настя бросила конверт брату на колени.

– Нет, не он, – сказал Лексий после минутного изучения почерка.

– Постой, ты что же, думал, что это твой Петлюра мне стихи пишет? Совсем, что ли, охалпел!

– Да нет, Настюха, это я так, на всякий случай. – Он взял с пола бутылку, посмотрел на просвет – много ли там осталось – и поставил обратно.

– Как думаешь, – неуверенно начала Настя, – не мог ли это Андрюша написать? Только прошу тебя – не надо шуточек!

– Какой Андрюша? – удивился Олег. – Братан, что ли, наш – Монах?

– Что вы его все Монахом зовете? Разве Андрюша похож на монаха?

– Да нет, не похож. Просто, помню, он нас с Шуриком, как каких-нибудь паломников, по всем окрестным разрушенным церквям таскал. Мы на великах и в Бужарово ездили, и в Полевшину, и в Дарну, и даже в Холмы. Андрей вдоль и поперек эти церкви излазил. А уж про монастырь и скит я вообще молчу.

– Он что, в Бога верит?

– Не знаю, в кого он там верит. Зато знаю, что он с Танькой Федоровой кадрится.

– Не может быть! – чуть ли не закричала Настя. – Олег, ведь ты же с ней гуляешь!

– Представляешь, какое совпадение! – развел он руками. – Но мне эти гуляния как-то до лампочки, а Андрюха – романтик, небось втюрился по-настоящему.

– Какие же вы все!.. – вскрикнула Настя и, выхватив конверт, убежала.

«Что это с ней?» – подумал Олег, снова беря в руки гитару и ложась на диван.

НАСТЯ

Запершись в своей комнатке, Настя села за письменный стол и стала смотреть на себя в овальное зеркало на подставке, подаренное братом на Восьмое марта. Смотрела долго, не отрываясь, всеми силами стараясь удержать навернувшиеся на глаза слезы, но все же моргнула, и две слезинки, оставив на щеках короткие следы, упали на лежавший на столе конверт. Узкая ямочка полуторасантиметрового вертикального шрама, спускающегося по правой щеке к скуле, побелела, и Настя взяла в руки пудреницу. Закончив наводить макияж, она в третий раз стала перечитывать полученное сегодня послание:

Как выбираешь ты минуты! Как драгоценные цветы! Я и не жду, но почему-то Который сон приходишь ты. Когда особенно устану, Когда озлюсь на вся и всех — Глубокой ночью, утром рано Я слышу твой негромкий смех. И даже кажется невольно, Едва вспылю я невзначай — Прикосновение ладони К моим измученным плечам[1].

– Кто же присылает мне стихи? – снова спрашивала она саму себя. – Может, все-таки Андрюша? Хоть бы это был он! Олег назвал его романтиком. Разве это плохо – быть романтиком? Да я человека лучше, чем Андрей, никогда в жизни не встречала. Он добрый, он умный. Может, не очень сильный – Олежа всегда его в борьбе на руках побеждает, но зато смелый. А мужчина ни в коем случае не должен быть трусом. Да и слабаком его не назовешь.

Настя вспомнила, как Андрей носил ее на руках. Она всегда сломя голову, обгоняя подружек, неслась навстречу Андрею, как только замечала его, шедшего по улице. И он подхватывал ее на руки и кружил, и подбрасывал в воздух, ловил и снова подбрасывал. А потом обязательно угощал конфетами и ее, и всех других ребят. Андрея знали и любили дети, наверное, потому, что и он их любил и успевал поиграть со всеми.

Несколько лет назад родители Насти сдавали москвичам Шабулиным летний домик, примостившийся в глубине сада. Все три года, пока москвичи жили у них, Настя дружила не разлей вода с дачницей Леной, которая была старше ее почти на два года. Дружила, пока однажды Лена Шабулина не шепнула ей на ушко, что, когда вырастет, обязательно женит на себе ее брата Андрюшеньку.

Девочка даже не могла представить, что этим признанием нажила себе врага. Настя перестала разговаривать с Леной, подговаривала девочек с улицы не дружить с ней, не принимать в игры, а Андрея старалась к ней не подпускать.

Лена же продолжала строить Андрею глазки, а однажды, когда он, по просьбе малышни, согласился сыграть в «колечко-колечко», она нагло уселась к нему на колени и так и сидела, пока игра не закончилась. Настя от злости искусала себе губы и, как только Андрей с Олегом ушли по своим делам, бросилась на дачницу с кулаками. Она разбила ей в кровь нос, заставила зареветь и убежать, но прежде Лена успела царапнуть длинными ногтями Настю по лицу.

С тех пор на щеке у Насти остался небольшой шрамик. Он совсем не портил ее, но все же шрам на лице девушки совсем не то, что на лице мужчины. Единственное, что утешало Настю, так это то, что шрам достался ей за любовь, за ее ненаглядного Андрюшеньку…

ЛЮБОВЬ

Андрей выпрыгнул на платформу из открывшихся дверей электрички и с наслаждением вдохнул мягкий теплый воздух любимой Истры. Сейчас он сильно пожалел, что вот так же, на вечерней электричке, не приехал сюда накануне. В Москву можно было возвращаться каждое утро – всего-то час езды. Ведь мучился же, рвался в Истру, чтобы снова увидеть Танечку, встретиться с ней. Но что-то сладостное было в этом мучении, в этом непривычном приятном ожидании.

Он упивался чувством, испытываемым к худенькой длинноволосой красавице. Он думал о ней почти постоянно, засыпал, видя ее милое личико, слыша ее голос, чувствуя ее запах. Вот и сейчас запахи самой Истры снова вызвали в его воображении образ Тани. Он шел по ночным улицам и снова и снова вспоминал, как впервые увидел ее на пляже.

Как давно это было – целых пять дней назад! Вспоминал, как следил за ней, влюбляясь все сильнее и сильнее, вспоминал, как ревновал, когда ее целовал другой, как познакомился с самой лучшей девушкой в мире и просидел с ней всю ночь – на скамейке около дома.

«Ну почему я не поцеловал ее тогда!» – корил себя Андрей. Сейчас он был убежден, что при прощании она ждала от него не просто пожатия руки, а чего-то большего. А он застеснялся или, вернее, не решился. Нет, не то – не захотел получить сразу так много. И без поцелуев счастья было вдоволь! Никогда еще столько не было…

Вот и улица Песчаная. Тихая, безлюдная. Андрей промурлыкал куплет популярной «Вологды» – «Где же моя кареглазая, где…». А у его Тани глаза серовато-зеленые. Самые-самые красивые глаза.

Свет в ее окошке горел – значит, Таня дома. Интересно, что она делает сейчас? И что делала, пока его не было в Истре? Андрей ни в коем случае не хотел думать, что Таня встречалась с кем-нибудь, что ее опять кто-нибудь провожал. После знакомства с ним такого не должно было случиться. Пусть он не говорил ей о своих чувствах в ту ночь. Но он обязательно скажет, и, возможно, даже сегодня.

Оглядевшись, Андрей приблизился к знакомому забору и в один миг перемахнул через него. Теперь если даже кто-то и пройдет по улице, он успеет спрятаться за кустами сирени и останется незамеченным. Он вплотную подошел к ее окошку и тихонько постучал по стеклу кончиками пальцев. Свет сразу погас. Через секунду занавеска отдернулась, и сердце Андрея застучало быстро-быстро.

– Танечка, здравствуй. Я так рад снова увидеть тебя. – Его голос дрогнул.

Таня приложила палец к губам, после чего бесшумно открыла окно и чуточку из него высунулась.

– Ты вроде говорил, что только в субботу вернешься и что мы на танцах встретимся. – Она улыбалась, и от этой улыбки Андрею захотелось вопить от счастья.

– Я не смог бы дожить до субботы, если бы хотя бы на минуту не увидел тебя.

– Почему?

– Потому что я очень сильно люблю тебя!

– Ишь ты, какой шустрый. – Окно закрылось перед самым носом Андрея. Он сначала даже не понял, почему это произошло. Может, Таню позвали родители? Не могла же она закрыть окно потому, что он признался ей в любви! Он подождал минуту, две, потом постучал в окошко и зашептал, касаясь губами стекла:

– Таня, что случилось? Почему ты закрыла окно? Я что, обидел тебя, Танечка? Но я и вправду люблю тебя, очень люблю! Ты меня слышишь, Танечка?

– Не ори, весь дом разбудишь, – услышал он приглушенный шепот. – Мы же договорились на танцах встретиться, вот и приходи туда в субботу.

– До субботы очень долго ждать, я не выдержу.

Окошко снова открылось, но занавеска осталась нетронутой, и сквозь нее Андрей не мог ничего разглядеть.

– Танечка, я очень хочу увидеть тебя. Пожалуйста, выгляни, – взмолился он.

– Зачем?

– Ты мне очень нравишься, и я люблю тебя.

– Правда, что ли?

– Да. Я клянусь тебе.

– Это только слова.

– Нет! Не слова! Я докажу тебе! – Андрей выхватил из кармана спичечный коробок, достал и зажег спичку. Потом медленно начал приближать ладонь к желтому язычку пламени.

– Ты что, с ума сошел?! – вскрикнула Таня и тут же перешла на сердитый шепот: – Прекрати! Прекрати немедленно!

Андрей, стиснув зубы и закрыв глаза, терпел боль. Только когда пламя погасло, он отшвырнул спичку и затряс обожженной рукой, но тут же сжал ее в кулак и прижал к сердцу.

– Видишь, Танечка, я люблю тебя, и это не только слова.

– Какой же ты дурак, а! Неужели ты и впрямь такой дурак?

– Не говори так. Я лю…

– Да заткнись ты! – перебила Таня и наконец-то отодвинула занавеску. – Ну-ка, давай сюда руку – ожог надо холодной водой смочить.

Он протянул руку в окно, а Таня вышла из комнаты, быстро вернулась с мокрым платком и прижала его к ладони Андрея, отчего ему стало больнее прежнего. Но он терпел и даже улыбался, счастливый, что Таня ухаживает за ним, жалеет его.

– Ну что ты лыбишься, дурачок? – Ее голос уже не был сердитым. – Разве свою любовь так доказывают?

– Я, наверное, и впрямь дурак, что стал жечь себя. Но говорят – все влюбленные дураки. И чем сильнее они влюблены, тем глупее совершают поступки. Не обижайся и прости меня, пожалуйста, если я расстроил тебя. Пожалуйста.

– Ладно. Только больше так не делай, – сказала Таня почти что нежно. – Ну, что ты там стоишь? Давай, залезай сюда, а то еще увидит кто-нибудь с улицы.

Андрей, даже и не мечтавший о такой удаче, ухватился за раму, подтянулся и без труда протиснулся в узкое окошко. В маленькой комнате стоял какой-то особенный смешанный запах дома, хозяева которого держат коров. Он сразу влюбился и в этот запах, и в эту уютную комнатку. Влюбился в киноартистов, фотографии которых во множестве были наклеены на стенах, хотя в сумраках и не мог узнать всех, кто на них изображен. Ему сразу стали очень дороги Танины кровать, стулья, магнитола в углу, стол и на нем будильник, графин с водой, лежащие стопкой толстые общие тетради.

Он видел все эти предметы, видел стоявшую рядом любимую девушку, и теплые волны блаженства накатывали на него. Теплота шла от обожженной руки, и Андрей был благодарен ожогу, готов был целовать свою горящую огнем руку, потому что до нее дотрагивалась Таня. Он поднес ладонь к губам и подул на нее.

– Болит? – спросила Таня и, не дожидаясь ответа, намочила платок водой из графина и аккуратно приложила его к ладони.

– Спасибо, Танечка. Мне так хорошо.

– Зачем ты сделал это?

– Не знаю зачем, но знаю, что никогда не пожалею об этом.

– Опять ерунду говоришь, – сказала она строго и даже раздраженно.

– Все, не буду больше, – торопливо сказал он.

– Чего стоишь-то? – Таня присела на кровать.

Андрей выдвинул из-за стола стул, сел на него и стал смотреть на девушку.

Они молчали. Молчали долго. И в доме не было слышно ни звука. Андрей, не отрываясь, смотрел на Таню, разглядывал ее, любовался ею. Он готов был сидеть так хоть всю ночь. Таня откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Ты что, хочешь во мне дырку проглядеть? – прошептала она.

– Нет, я просто любуюсь, Танечка.

– Было бы на что любоваться.

– Есть. Есть на что, милая. Ты такая красивая. Я сразу в тебя влюбился, как только увидел тогда на реке…

– Когда на реке?

– Ты разве не помнишь? В субботу ты пришла на речку с подружками. А потом, когда вытиралась, у тебя полотенце соскочило…

– Так ты был тогда на пляже? – Она приподнялась и, опершись на локоть, с интересом на него поглядела. – И ты видел, как с меня свалилось полотенце?

– Видел. – Андрей будто сознался в проступке.

– Наглец! – Таня снова откинулась на кровать и отвернулась к стене. Разметавшиеся по подушке волосы были похожи на пряди длинных водорослей, колышущихся на течении.

Андрей не понял – обиделась ли она или просто шутит. Подождав немного, он приблизился к кровати и осторожно начал гладить волосы-водоросли, каждую секунду боясь, что Таня запретит ему делать это. Но она лежала молча и неподвижно. Не переставая гладить, Андрей присел на краешек кровати, потом медленно склонился над девушкой. Он почти коснулся губами ее щеки, когда Таня повернулась к нему и посмотрела в упор. Андрею показалось, что она чего-то ждет от него. Но что может ждать девушка от парня, когда он сидит так близко и они только вдвоем в маленькой комнатке, освещенной лишь желто-синим светом луны? Андрей задержал дыхание и коснулся губами ее губ, которые Таня зачем-то сразу сжала.

Потом прикоснулся еще раз и еще, но тут Таня резко отвернулась, а после села, отстранив Андрея, и ему пришлось ухватиться за край кровати, чтобы не упасть.

– Ты что, целоваться не умеешь? – спросила она.

– Почему не умею? – смутился Андрей.

– Потому что, как покойницу, меня целуешь.

– Да нет, что ты! Я просто…

– Таня, ты с кем там разговариваешь? – донесся из глубины дома женский и, как показалось Андрею, сварливый голос.

– Нет-нет, ма, ни с кем. Это тебе послышалось, – тут же ответила девушка и сердито зашептала: – Чего разорался-то? Ну-ка, давай уматывай по-шустрому, а не то мать застукает.

Она стала подталкивать его к открытому окну, и Андрей, не смея спорить, выпрыгнул на улицу, слегка подвихнув при приземлении ногу. Он тут же прильнул к окну, но Таня уже закрывала его, и он лишь успел шепнуть:

– Я люблю, я очень сильно люблю тебя.

СЕСТРЕНКА

«Андрюха, пока тебя не было в Истре, здесь много чего произошло. Я взял из тайника твою иконку, но ее у меня отняли. Прости. Еще меня избили и, кажется, сломали ребро. Уезжаю в Москву. Вернусь в субботу вместе с толпой. Встретимся или дома, или приходи на танцы – там будем разбираться с козлами, меня избившими. Если сможешь, обязательно поговори с Лексием. Шурик».

Почерк был корявый – как курица лапой, но в тексте не было ни одной грамматической ошибки…

Андрей проснулся аж в первом часу дня и нашел записку на крыльце дома. О том, что в прошлую субботу он украл из музея иконку, вспомнил только сейчас. Он даже удивился этому. Но потом понял, что начисто забыл про иконку и про многое другое потому, что последние дни все его мысли были заняты только Таней. Андрей снова стал думать о ней, вспоминать вчерашний вечер, ночь, минуты, проведенные в ее комнате, у ее кровати. Он десять раз сказал Тане, что любит ее, и не услышал от нее ни одного ласкового слова. Он прекрасно понимал, что, если влюбился в нее с первого взгляда, это совсем не означает, что и она сразу начнет испытывать к нему нежные чувства. Ведь совсем недавно она целовалась с каким-то там Терехой и даже знать не знала о существовании его – Андрея. Она даже не заметила его тогда на «Детском». Но она и не послала его куда подальше, когда он сделал попытку с ней познакомиться! И он познакомился. И провел несколько самых замечательных, самых счастливых минут в своей жизни с ней на лавочке у ее дома. И вчера, вернее, уже сегодня ночью, она позволила залезть к себе в окошко, позволила сидеть рядом с ней, целовать себя. Как же это было здорово!

Но, конечно, ему надо было действовать более решительно. Целоваться он и в самом деле не умел, но это все ерунда – научится. В следующий раз он будет вести себя по-другому. Не станет тянуть резину, а будет смелее, если надо и наглее. И какое счастье, что следующая встреча с Таней состоится сегодня! Он снова придет к ее дому, снова постучится в ее окошко, она впустит его к себе, и тогда… Андрей зажмурил глаза и представил Таню в своих объятиях, как она отвечает на его поцелуи, как улыбается, глядя на него с такой же любовью, что и он на нее…

Потом он вспомнил о брате. Зачем Шурик взял иконку? Может, просто делать было нечего, вот он и отправился в монастырь, а после на каких-то уродов нарвался? Ладно, вернется из Москвы – разберемся. Тем более он грозился толпу с собой привезти. Вечером вместе сходим на танцы, а в воскресенье устроим наш традиционный «отдых на любимом месте».

Андрей позавтракал и пошел в сарай ремонтировать велосипед. Надо было снять колесо и заклеить дырявую камеру. А потом навестить Лексия. Шурик зачем-то просил поговорить с ним, да и не виделся он со своим дальним родственником уже почти год.

С велосипедом Андрей возился дольше часа. Он торопился – небо хмурилось, видно, скоро должен был начаться дождь. Поэтому решил не ждать, пока ливанет, взял велосипед брата, запер сарай и помчался к Лексию. И хотя дождь должен быль начаться с минуты на минуту, Андрей все же сделал приличный крюк и, выехав на улицу Песчаную, разогнался и пролетел на скорости мимо Таниного дома.

Была небольшая надежда хоть мельком увидеть любимую девушку, но ни у дома, ни в саду никого не было. Зато в соседнем саду он успел заметить сгорбленного мужчину с граблями в руках. Именно в этот сад он проник ночью, когда впервые следил за Таней. Вспомнил, как услышал непонятные звуки и зашел в темный дом и там, в подвале, увидел засветившегося фосфорным светом голубя.

Может, тогда ему все привиделось? Но в любом случае Андрею совсем не хотелось выяснять, что там было на самом деле, и тем более не хотелось еще раз очутиться в том темном загадочном доме.

С неба упали первые капли, и Андрей поднажал на педали. К дому брата он подъехал, когда дождь уже припустил по-настоящему. Он закатил велосипед под навес и вбежал на террасу, отряхиваясь.

– Лексий, давай открывай, пока я совсем не растаял! – закричал он, стуча в окошко входной двери.

– Его нет дома, – услышал он приятный голос.

Дверь открылась, и Андрей увидел Настю. Он удивился, как сильно изменилась его троюродная сестренка – выросла, повзрослела, похорошела.

– Ой, Андрюша, здравствуй. Заходи, – сказала она, застеснявшись и пропуская Андрея в дом. Потом закрыла дверь на крючок и пошла за ним. – Олег минут пятнадцать назад как ушел куда-то, а когда вернется, не сказал.

– Настюха, тебя и не узнать. – Андрей достал из кармана две молочные ириски и протянул ей. – Настоящей невестой стала.

– Спасибо. – Настя взяла ириски и улыбнулась. – А лет через десять ты мне тоже конфетки будешь дарить?

– Через десять! – присвистнул он. – Я думаю, что лет через пять, а то и раньше, уже твоих детишек буду конфетами угощать.

– Андрюша, что ты говоришь! – Краска смущения залила ее лицо, и Настя убежала на кухню. Через минуту вернулась, держа в руках полную трехлитровую банку молока.

– Молочка попьешь?

– С удовольствием, сестренка.

Настя достала из настенного шкафа эмалированную кружку, поставила ее на стол и до краев наполнила молоком.

– А ты будешь? – спросил Андрей, беря кружку.

– Пей. Я после тебя.

Он пил медленно, не сводя глаз с симпатичной девочки. И она, не отрываясь, смотрела на него.

– А знаешь, если ты допьешь это молоко, то сможешь узнать мои мысли? – Андрей, улыбаясь, поставил кружку на стол.

– Знаю. Может, мне твои мысли очень даже интересны. – Настя схватила кружку и быстро выпила оставшееся молоко.

– Ого! Да ты любопытная. И что же тебе, к примеру, интересно узнать?

– К примеру, как ты ко мне относишься. – Настя вытерла ладонью губы, стерев появившуюся белую полоску.

– Милая Настюха, я тебя очень люблю, – сказал он как можно нежнее.

– И я тебя, Андрюша, очень сильно люблю. И всегда буду любить.

Андрей даже слегка растерялся – так серьезно она это сказала.

– Ну конечно. Мы же с тобой родственники, пусть хоть и дальние. Но все равно – брат и сестра.

– При чем здесь брат и сестра? – Настя махнула рукой, словно прогоняя надоевшую муху.

– Как при чем? – еще больше растерялся он.

А она шагнула к нему, отчего у Андрея почему-то замерло сердце. Закрыв глаза, Настя прошептала, а ему показалось, что свежий ветер прошелестел березовыми листочками:

– Андрюша, поцелуй меня, пожалуйста.

– Конечно, Настенька. – Он наклонился и бережно чмокнул ее в бархатную щечку.

– Я же тебя по-взрослому просила. – Она капризно надула губы.

– А ты знаешь, как взрослые целуются?

Настя промолчала.

– Может быть, и меня научишь?

Андрей не успел опомниться, как Настя поднялась на мы-сочки, обхватила его руками за затылок и, притянув к себе, прижалась своими мягкими губами к его губам. Он почувствовал, как лизнул его ее язычок и как слегка куснули за губу ее зубки, и тут же Настя отскочила от него, пихнув руками в грудь, словно это он пристал к ней, после чего опять убежала на кухню. А очумевший Андрей подождал немного, приходя в себя от поцелуя четырнадцатилетней девушки, и, не зная, что теперь делать, вышел на улицу.

Дождь все еще лил, хотя не был уже таким сильным. Андрей сел на велосипед и помчался домой, вдыхая всей грудью свежесть истринских улиц.

ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН

Собираясь на встречу с Петляевым, Лексий прихватил из отцовских запасов бутылку самогонки. Однако уже на улице подумал, что одним пузырем не отделается, и, зайдя в магазин, выложил два девяносто за бутылку крепленой «Иверии».

Он нашел Петлю в старой обвитой плющом беседке с обвалившимся крыльцом, где тот вместе с постоянными теперь своими дружками-собутыльниками Власом, Колюней и Терехой заблаговременно спрятался от надвигающейся грозы. Парни резались в сику. Петля, конечно же, выигрывал, Теря и Влас еще держались, а Колюня успел проиграться вдрызг.

Лексий поздоровался со всеми и выставил на стол обе бутылки, чем вызвал общий восторг. Больше всех доволен был Колюня, которому, как проигравшему, предстояло, но очень не хотелось бежать за спиртным под усиливающимся дождем.

Начали с самогонки. На закуску были только зеленые недозрелые яблоки. Лексий чувствовал себя как-то коряво, неуютно, словно впервые видел тех, кто сидел рядом и по очереди пил с ним из одного стакана. На самом деле он прекрасно их знал. Долговязый, словно гнутый гвоздь, Колюня был трус, каких поискать, Влас – человек просто тупой и, наверное, поэтому в любую минуту готовый ввязаться в самую бессмысленную, пусть и сулящую поражение, драку. Ну а своего одноклассника Тереху Лексий ненавидел еще с дошкольного возраста и не раз бил ему морду за разные пакости. Только Петля вроде бы все еще оставался его другом, и только он, по сути, и был нужен сегодня Лексию. Когда открыли «Иверию», Лексий, понизив голос, поинтересовался у Петли об иконке.

– Так, значит, тогда у кинотеатра мы твоего родственника обработали? – сделал удивленные глаза Петляев. – Ну, извини, не знали.

– Петля, будь другом, верни мне иконку, а я ее Шурику передам.

– Как же я могу тебе ее вернуть, если это Терехин трофей? – пожал тот плечами. – Спрашивай у него. А сейчас давай лучше травки курнем.

– Не, травку не буду. Ты знаешь, я с Терей всегда в контрах был. И на мою просьбу он из принципа рогом упрется. Теря лучше иконку выбросит, чем мне отдаст. Помоги, Серега.

– Добро. – Петляев достал из кармана тонкий портсигар, вынул из него папироску и, прикурив от услужливо протянутой Колюней зажженной спички, глубоко затянулся. – Я ведь прекрасно помню, Лексий, как ты мне посылки на зону слал, а долг платежом красен. – Он взял в руки колоду. – Теря, давай вдвоем партеечку раскинем.

– На что? – подозрительно спросил тот.

– Давай так: я ставлю всю Колюнину долю, а ты – иконку, что у того додика у кинотеатра отобрал.

– Хм. – У Тери заблестели глаза. Такая ставка была ему явно выгодна. – Согласен. Раздавай.

Однако через пару минут он уже разочарованно доставал из кармана почерневшую от времени иконку, которую будто бы держал в лапах летящий голубь.

ДОЖДЬ

В течение дня дождь несколько раз то затихал, то принимался вновь, и всякий раз, как только в просветах между готовых вот-вот сомкнуться туч появлялось солнышко, огромная глава Воскресенского собора и возвышающийся над ней крест начинали сиять золотом.

Каждый раз, промокнув под дождем, Андрей прибегал или приезжал домой на велосипеде, раздевался до трусов, вешал вещи на террасе, чтобы подсохли, но, как только дождь прекращался, надевал еще влажную одежду и снова спешил на улицу.

Он шел в городской парк, разбитый на высоком берегу излучины речки Истры, спускался по крутой заасфальтированной дорожке к самой реке туда, где впервые увидел Таню, потом поднимался обратно в гору, подходил к Истринскому дому культуры, к танцплощадке…

Монастырь был виден отовсюду. Андрей любовался им и в то же время видел перед собой Таню. Он с нетерпением ждал новой встречи с ней, и, как только начало смеркаться, ноги сами понесли его на улицу Песчаную. Он мурлыкал: «Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе берегу…» и, действительно, помнил каждое слово, сказанное Таней, каждую ее улыбку, каждый нахмур ее бровей.

Света в Танином окошке не было. Андрей никак не ожидал, что Тани может не оказаться дома. «Неужели ушла гулять с подружками? – подумал он. – Черт, надо было раньше приходить! Ну ничего, подожду. Хоть всю ночь ждать буду».

И он стал ждать, хотя и готов был сейчас же помчаться на поиски любимой с самой большой скоростью, на какую был способен, подставляя ветру разгоряченное лицо. Он то стоял в тени кустов сирени, то слонялся по Песчаной и пересекающей ее улице, в любой момент надеясь увидеть Таню, возвращающуюся домой. Иногда вдалеке появлялись люди и шли в его сторону. Всякий раз у Андрея замирало сердце – не его ли это Таня? Он прятался в кусты или за деревья, поджидая, когда гуляющие приблизятся, но Тани среди них не было. Видимо, домой она не спешила.

Опять начался дождь. Андрей укрылся под огромным старым вязом, что рос напротив Таниного дома. Сначала под деревом было более-менее сухо, но вскоре крупные капли начали падать на голову, на плечи, влага тоненькими струйками потекла по спине, и он вконец вымок.

«Ничего, – утешал себя Андрей, – пусть Таня увидит, что я насквозь промок, ее дожидаясь. Пусть это будет лишним подтверждением, что я люблю ее. – Он усмехнулся. – Вчера выдержал пытку огнем, сегодня – водой, осталось только, как в сказке, медные трубы пройти». Андрей вспомнил поцелуй Насти. Вот если бы его так целовала не малолетняя сестренка, а милая Танечка…

Вдруг в окошке, с которого Андрей не сводил глаз, зажегся свет!

«Как же я умудрился пропустить ее? – удивился он. – Наверное, Таня шла со стороны леса. Неужели она была одна, а я из-за этого дурацкого дождя, из-за этого чертова вяза, который все равно не спас от сырости, не смог встретить свою любимую?»

Но нет, Таня гуляла не одна. Андрей понял это, увидев какого-то парня, взобравшегося на забор и спрыгнувшего в сад. Затем, точно так же, как вчера Андрей, парень юркнул в открывшееся окно, после чего свет сразу погас.

Это произошло так быстро, что Андрей сначала усомнился – не привиделось ли ему это, не прокрутил ли он в своем воображении несколько мгновений вчерашнего своего свидания.

«Вот и дождался – она впустила к себе другого! Как же так? Ведь только вчера ночью я сидел на ее кровати, гладил ее волосы, даже чуть-чуть целовал. А теперь там, в ее комнате, кто-то еще, может быть, понаглее меня, наверное, не только гладит ее! Какой же я дурак! Надо было не шляться где попало, а сразу идти сюда. Надо было, надо!»

Он стоял перед ее темным окном и снова и снова проклинал себя, а дождь все усиливался. Начали сверкать молнии, и гром погромыхивал все ближе и ближе. Когда дождь превратился в настоящий ливень, Андрей побежал. Ему было все равно, куда бежать, все равно, наступает ли он на лужи, летит ли на него грязь, льет ли сверху. Он просто бежал и думал, что, наверное, было бы совсем неплохо, если бы одна из молний своим острием ударила сейчас в его сердце.

ГРОЗА

Ирина никак не ожидала, что Сергей Петляев с такой яростью набросится на нее. Она была совсем не против с ним чик-чирикнуться, но только чтобы все шло по ее сценарию.

Уверенная, что сможет дать отпор любому приставале, как это уже бывало не раз, она впустила его в дом. Мокрого, пьяного, с неестественно блестевшими, словно остекленевшими глазами. Сергей сразу стал раздеваться, никак не реагируя на ее «Где это ты так нализался?». А когда она, стараясь придать голосу надменный тон, сказала:

– К даме не мешало прийти с букетом роз и бутылкой шампанского, – он врезал кулаком по выключателю на стене, погасив свет, и неожиданно набросился на нее, развернул к себе спиной и заломил руки, подняв их так высоко, что Ирина вскрикнула и нагнулась, чтобы не было больно. Ни на секунду не ослабевая хватки, Сергей содрал с нее джинсы и трусы, затем прижал грудью к столу, стоявшему посередине комнаты.

Она не стала сопротивляться, понимая, что это, скорее всего, приведет только к его еще большему озлоблению, и поддалась ему, расставила ноги, прогнулась и выпятила зад.

Сергей, не ожидавший такой реакции, зло схватил ее за волосы и повернул к себе лицом. Ирина нашла силы улыбнуться и томно закрыла глаза. Тогда он отпустил волосы и руки и стал насиловать уже не так яростно.

За окном разбушевалась гроза. Вспышки синих молний, похожие на фотовспышки, то и дело освещали комнату, в которой еще позавчера Ирина сама вытворяла с другими все, что хотела.

«Только бы этот шизанутый синяков мне не наставил, – думала она. – Хорошо хоть, успокоился. Надо постараться, чтобы побыстрей кончил».

Ирина задышала прерывисто, застонала, то и дело оборачиваясь к нему через плечо, всем своим видом показывая, что все, что он делает, доставляет ей огромное удовольствие. И Сергей тоже задышал учащенно, начал постанывать, движения его участились, он вцепился руками ей в спину, отчего Ирина даже вскрикнула.

Как раз в это время молния в очередной раз осветила все вокруг голубым светом, и почти сразу раскат грома словно взорвался в комнате. Ирина почувствовала, что Сергей вздрогнул, будто испугавшись. Она начала медленно оборачиваться, снова томно прикрыв глаза и постаравшись изобразить на лице настоящее блаженство. Но тут Сергей резко вышел из нее, и Ирина почувствовала, как на ее зад и спину брызнуло что-то теплое.

«Хорошо хоть, догадался вовремя вытащить», – успела подумать она, прежде чем услышала хрип, перешедший в рев, и после – грохот чего-то упавшего на пол, совпавший с новым оглушительным раскатом грома.

Открыв глаза, Ирина прежде всего увидела Сергея со спущенными штанами, затем блестящую серебром полоску, зажатую в его пальцах, и уже затем посмотрела туда, куда смотрел и он, то есть на пол, где на боку, поджав подрагивающие ноги и выпластав, словно для милостыни, руку, лежал Андрей Панкратович. Сверкнула еще одна молния, и Ирина увидела, что рука с шевелящимися, словно перебирающими струны на гитаре пальцами лежит в черной луже, и даже за долю секунды, пока было совсем светло, ей показалось, что лужа заметно увеличилась.

Она истошно закричала, но Сергей зажал ей рот. Он и не думал убивать старика с повязкой на глазах. Когда пик блаженства вот-вот должен был наступить, он вдруг увидел, что к отбрасываемой им на стену тени сзади приближается еще одна тень. Свой любимый выкидной нож Петля достал машинально. Он не собирался им резать, хотел лишь напугать наглеца, посмевшего ему помешать. Но Сергей Петляев очень сильно испугался сам, увидев легшую ему на плечо кисть скелета. Он отпрянул, брезгливо отмахнувшись от этой тощей ледяной кисти, лезвие его ножа пришлось точно по венам на запястье старческой руки, и кровь вырвалась из нее, словно из пробитого резинового шланга.

ДЕВОЧКИ

Андрей проснулся, когда солнце светило уже вовсю, а с улицы доносились щебетание птиц и веселый шум малышни из детского сада, соседствующего со двором его дома.

Когда Андрею было лет девять, он познакомился с девочкой из этого сада. Вернее, не то чтобы познакомился, а некоторое время общался с ней, даже не зная ее имени, так же как и она не знала, как зовут его. В сплошном заборе из серых старых досок, разделявших детский сад и его двор, было множество щелей и дырочек, затянутых паутиной. В них Андрей иногда от нечего делать наблюдал за детсадовскими, бросался в них сосновыми шишками или обливал водой из брызгалки. Ребятня всегда веселилась его шуткам и продолжала затеваемую им игру до тех пор, пока строгая воспитательница не обращала на это внимания.

Однажды вечером, когда почти всех детей уже забрали родители, Андрей случайно увидел, как в промежуток между детсадовской беседкой и забором зашла девочка из дошкольной группы. У нее были большие голубые глаза и большой рот, слегка похожий на лягушачий. Девочка задрала платьице, спустила трусики и села писать.

Он смотрел на девочку, не смея шелохнуться, но все равно она почему-то обернулась и увидела его. Даже сейчас Андрей помнил, как неловко почувствовал себя тогда, но все же не убежал, а так и остался стоять и пялиться на девочку. А она ничуть не смутилась и, сделав свое дело, неторопливо натянула трусики и, гордо вскинув голову, ушла.

На следующий день, в то же время, девочка снова зашла за беседку и, увидев через щель в заборе Андрея, играющего на куче песка в солдатиков, сама обратила на себя внимание, задорно сказав:

– Здравствуй, мальчик!

– Привет, – ответил Андрей, вставая и роняя на песок солдатиков. А девочка, как и накануне, не стесняясь, пописала и ушла, правда сказав на этот раз:

– До свидания, мальчик!

Так повторялось три дня подряд. А на четвертый девочка, оказавшись за беседкой, сразу подошла к забору, с другой стороны которого почти к нему вплотную прижался Андрей, и протянула руку в щель между досок. Она взяла тонкими пальчиками за резинку его тренировочных штанов и заодно трусов, оттянула их и с любопытством туда заглянула. Андрей замер. Он закрыл глаза, ожидая, что же девочка будет делать дальше, и вдруг почувствовал, что происходит что-то совсем непонятное. Открыв глаза, он увидел, как девочка злорадненько улыбается, а из ее постепенно разжимающегося кулачка прямо ему в штаны жидкой струйкой сыплется песок. Он стоял не шевелясь, не веря в такое предательство, пока кулачок не разжался полностью, освободившись от последних песчинок, и пока девочка, такая злая и некрасивая, не убежала, показав напоследок длинный розовый язык.

Тогда, восемь лет назад, он впервые испытал на себе, как коварно могут поступать девочки. Сегодняшней ночью – во второй раз. Два события встали рядом и казались одинаково далекими и несправедливыми.

Как и накануне, Лексия не оказалось дома, и дверь открыла Настя. Увидев Андрея, она ахнула, заулыбалась и засмущалась одновременно. Андрей и сам смутился от ее столь явно нескрываемой радости. Он не знал, что сказать, и, пройдя за Настей на кухню, молча смотрел, как она достала из холодильника банку с молоком, наполнила все ту же вчерашнюю кружку и подала ему. Молоко он выпил с удовольствием. Вытер ладонью губы, сказал:

– Спасибо, Настенька.

– Пожалуйста, – ответила она, не зная, куда девать руки. – Еще хочешь?

– Нет, спасибо.

Они помолчали. Андрей с любопытством разглядывал сестру. Он помнил ее совсем маленькой. Как играл с ней, рассказывал сказки, таскал на руках. Помнил, как однажды, увидев его на улице, маленькая Настя, вместо того чтобы помчаться навстречу, убежала во двор и где-то там спряталась, а Лексий объяснил потом, что сеструха подралась накануне с одной из подружек, та расцарапала ей лицо, и она очень боится, что теперь Андрей разлюбит ее, ставшую некрасивой.

Шрамик на щеке и сейчас был заметен, но совсем не портил ее. Андрей подумал, что года через три, а может, и раньше у Насти от женихов отбоя не будет.

– Мне вчера так понравилось, как ты меня поцеловала, – сказал он.

Настя в ответ только вздохнула.

– Ты как хочешь, Настюха, но теперь моя очередь тебя целовать…

Она зарделась и закрыла лицо ладошками. Потом опустила руки и, затаив дыхание, стала ждать. Видя, как дрожат ее длинные ресницы, Андрей положил руки на плечи девочки, наклонился и поцеловал. Губки ее были мягкими, нежными, податливыми. Поцелуй получился добрым и хорошим, что ли.

Отстранившись, Андрей посмотрел в глаза Насти и увидел в них столько счастья, что испытал нечто новое и необъяснимое. Чтобы спастись от нахлынувших чувств, он снова прижался губами к ее губам. Настя ответила ему бойким язычком, отчего он пришел в совершенное смятение. Ему захотелось целоваться еще и еще. Руки его сами собой опустились с ее плеч на спину и еще ниже, а Настя вдруг всхлипнула и прижалась к нему так крепко, что, казалось, и оторвать нельзя.

Андрею стало жарко. Он разом забыл, что Настя совсем девчонка и к тому же его сестра. Забыл про Таню и про всех остальных людей. Мир превратился в Настины губы, язык, нос, в ее закрытые глаза с длиннющими ресницами, в ее брови, в ее шрамик на щеке…

– Это что такое?! – Резкий окрик заставил их вздрогнуть и отпрянуть друг от друга.

На пороге, уперев руки в бока, стоял Лексий. Он очень медленно поворачивал голову и смотрел в глаза то родной сестре, то троюродному брату, отчего обоим с каждой секундой становилось все неуютнее, словно они совершили самое что ни на есть распредательство.

– Олежа, вот Андрей снова к тебе пришел, – очень тихо сказала девушка.

– Заткнись, потаскуха! – рявкнул Лексий.

– Дурак! – Настя выскочила из кухни, вытирая брызнувшие слезы.

– Лексий, прошу тебя. – Андрей подступил к нему.

– Ты что хотел с ней сделать, а? – Лексий скомкал в кулак рубашку на его груди. – Тебе что, взрослых блядей не хватает!

– Да пошел ты, псих…

– Ах ты! – Лексий хотел двинуть Андрея кулаком в лицо, но тот сумел вовремя увернуться и отскочить. Рубашка, задержавшаяся в чужих пальцах, вылезла из брюк и лишилась пары пуговиц, покатившихся по полу.

– Послушай, Лексий… – Андрей обязательно должен был сказать что-то в свое оправдание.

– Молчи-и-и! – заорал тот, потрясая кулаками. – Уйди лучше, брательник, пока не убил я тебя!

Лексий рванулся вперед, но все же, сдержав себя, остановился, нависнув над Андреем, который был ниже его почти на голову, и заорал снова:

– Уйди, уйди! Уйди-и-и!!

И когда Андрей, опустив голову, шагнул мимо него и вышел из дома, Лексий начал что есть силы молотить по столу кулаками, в одном из которых была зажата маленькая иконка.

УБОРКА

Катя замерла на пороге комнаты Ирины, не веря своим глазам. Она хорошо знала Сергея Петляева, учившегося с ней в одной школе. Не раз видела его дерущимся, знала, что когда-то он пырнул ножом человека, догадывалась, каким стал Петля, побывавши в тюряге, но никак не могла представить его выжимающим половую тряпку в таз с грязной водой. Тем не менее Сергей Петляев мыл полы, вернее, только что закончил мыть…

…Если бы не Ирина, он, наверное, сразу после убийства деда дал деру или устроил в доме пожар для сокрытия улик. Однако девушка опомнилась первой и взяла инициативу в свои руки.

Оттолкнув зажавшего ей рот Петлю и натянув джинсы, она бросилась к лежавшему на полу без движений хозяину дома. Но не для того, чтобы узнать, живой ли он, и помочь, если надо. Она залезла ему за ворот рубашки, вытащила оттуда небольшой мешочек на веревке, тряхнула им и, услышав позвякивание, радостно крикнула:

– Есть! Обе!

– Что там? – спросил Сергей, приводя в порядок растрепанную одежду.

– Зачем ты убил его, дебил? – прошипела Ирина.

– С-случайно, – пролепетал Петля, никак не ожидая от девчонки, которую только что насиловал, такой змеиной злости.

– Дегенерат! Он же знал, где тайник! Знал, как его открыть! А теперь… – Ирина была готова броситься на парня, все еще державшего в руке нож, и выцарапать ему глаза.

Сергей даже отступил от нее в испуге. Но Ирина тут же успокоилась и сказала:

– Не боись, Петлюра, все еще поправимо!

– Да что поправимо-то?

Ирина шагнула к нему почти вплотную.

– Ты только что убил человека. Но это все ерунда. Мы спрячем труп. Закопаем в подвале этого дома, и никто не узнает, куда исчез слепой старик.

– А хазу можно будет потом подпалить, – вставил Петля.

– Можно будет, – согласилась Ирина. – Но после, после. – Она внимательно посмотрела ему в глаза. – Я посвящу тебя в тайну Нефритового голубя, – повторила она слова Панкратыча, постаравшись придать голосу торжественность. – Ты станешь очень богатым. Но сейчас надо сделать дело, понял?

С большим трудом они перетащили тело Панкратыча в подвал. Потом при тусклом свете единственной свечки долго копали в подвале яму, не зная, куда девать растущую гору земли, пока Ирина не догадалась принести ведро и не начала выносить ее в огород и рассыпать по грядкам, под кусты смородины, под яблони. Она все делала порывисто, бегом, то и дело поторапливая Сергея. Он работал молча, с тупой сосредоточенностью, не переставая спрашивать себя, с какой, собственно, стати подчиняется Ирине, и в то же время понимая, что так надо.

Закопав тело, они принялись наводить порядок, убирать грязь, смывать кровь, которая была везде: на крыльце, в коридоре, в комнате. Только под утро, когда дождь на улице наконец закончился, они, совершенно измученные, заснули, даже не сняв одежду. Ирина – на своей не разобранной кровати, Петля – в кресле. А проснувшись, обнаружили, что множество пятен засохшей крови осталось еще и на столе, и на стенах, и на них самих. Снова взялись за тряпки. Грязную воду во двор выносила Ирина, чтобы никто не заметил ее гостя.

Она первая увидела подходившую к дому Катю и спряталась за крыльцо, чтобы понаблюдать, какая реакция будет у подружки, когда та увидит «грозу истринской молодежи» моющим полы в ее комнате.

Реакция была примерно та, какую и ожидала Ирина, – Катя прыснула со смеху. Петля моментально побагровел, швырнул тряпку на пол, со злостью пнул ногой таз с водой и уже открыл было рот, чтобы рявкнуть на незваную гостью, но тут появилась Ирина.

– Коротышка, где ты шлялась все утро? – набросилась она на сразу втянувшую голову в плечи подругу. – Ну-ка, схватила тряпку и протерла полы в комнате и на крыльце!

Девушка тут же бросилась выполнять приказание, а Ирина подошла к Петляеву и подмигнула ему со значением, показав глазами на Катю.

– Что это ты, словно хозяйка мохнатого котлована, раскомандовалась? – спросил Петля негромко, когда они отошли к подоконнику. – Она что – твоя шестерка?

– Почти, – сказала Ирина. – Вернее, я госпожа, а она моя служанка.

– Ишь ты!

– Хочешь тоже стать ее господином?

– В смысле?

– Не прикидывайся, Петлюра, – ухмыльнулась Ирина. – Хочешь ее трахнуть?

– Мужчина всегда хочет. Но… – Он запнулся.

– Что?

– Во-первых, не сейчас и только не здесь. А во-вторых, мы еще с тобой не закончили, сударыня. – И он положил руку ей на бедро.

– Шустрый ты больно. Уговор наш не выполнил, а чего-то хочешь. – Она скинула руку. Потом взяла лежавшую на подоконнике высокую коробку из-под печенья с надписью «Красная Москва», вытащила из нее стопку фотографий и, просмотрев их, показала одну Петляеву.

– Кто это? – спросил он, хотя сразу узнал сидящего в кресле парня.

– Тот самый пацан, с которым я должна была встретиться позавчера у кинотеатра. У него есть одна очень нужная мне вещь.

– Ты хочешь заполучить это вещичку, да? – Он снова положил руку Ирине на бедро.

Она согласно кивнула.

– Получишь легко. – Сергей обхватил ее второй рукой за талию и прижал к себе. – Я твоего додика знаю, а один мой кореш в курсе, где он живет.

– Не врешь? – Глаза Ирины заблестели.

– Не-а. – Он сильнее прижал ее к себе.

Ирина сначала отклонилась, но тут же подалась вперед и позволила себя поцеловать.

– Ириночка, куда воду выливать? – Катя с тазом в руках стояла у порога и, покусывая нижнюю губу, глядела на подругу с собачьей преданностью и в то же время с нескрываемой ревностью.

– А, Коротышка. – Ирина словно только что про нее вспомнила. – Вылей под любую яблоню во дворе и быстренько возвращайся. – Хочешь кое-что посмотреть? – спросила Ирина, когда Катя покинула комнату. Она высвободилась из объятий Петляева и, перебирая фотографии, стала давать некоторые ему в руки.

– Ого! – Теперь глаза заблестели у Сергея. – И кто же это все зафиксировал? – спросил он, с явным удовольствием рассматривая запечатленные эпизоды «аттракциона сластей».

– Ты лучше скажи, хочешь с Коротышкой чик-чирикнуться? – в свою очередь спросила Ирина.

– Уже захотел.

– Сейчас? Здесь?

– Ага.

– Вот. – Ирина удовлетворенно улыбнулась. – Коротышка придет и выполнит все, что ты прикажешь. Это будет тебе авансом. А как только добудешь мне иконку, то и я тебе сама отдамся. Договорились?

– Извольте, сударыня. А что за иконка?

– Потом узнаешь, – сказала Ирина, увидев Катю. – Иди-ка ко мне, Коротышка. Сейчас проверим, как сильно ты меня любишь…

Возвращаясь от Ирины домой, Катя не могла удержать катившиеся слезы. Нет, она не обиделась на подругу за то, что та велела ей подчиниться Петляеву. Он набросился на нее, словно изголодавшийся зверюга, и Кате пришлось покорно вынести все его выходки. Но после в «игру» вступила сама Ирина. Как только не изгалялась она над ней вместе со своим гостем, всячески ее унижая и доставляя гораздо больше боли, чем удовольствий.

И это Катя перетерпела, продолжая любить милую Ириночку. Но когда они, натешившись, отбросили ее, словно рваную, ни к чему не пригодную тряпку, и занялись любовью исключительно вдвоем, Катя не выдержала и убежала.

Она готова была простить Ирине все, любые унижения и оскорбления, но видеть, как любимая подруга ублажает другого, не могла. Она возненавидела Петляева, втиснувшегося между ней и Ириной, и сейчас, глотая слезы, только и думала, как бы ему отомстить.

Вдруг Катя остановилась словно вкопанная. На противоположной стороне улицы находился дом, где жила Ольга Греческий Профиль, с которой после возвращения из тюрьмы гулял Петля. Катя вытерла слезы и, с минутку поразмышляв, перешла дорогу и открыла калитку во двор Ольги.

– Про какую такую иконку ты мне фуфло толкала? – Развалившись на кровати, Петляев закурил беломорину. После длившейся больше двух часов оргии руки его заметно дрожали.

– Сейчас. – Ирина заправила в джинсы рубашку, потом вытащила из кармана мешочек и из него – две иконки. Бросила одну Петле, а сама взяла в руки расческу и начала причесываться.

– О, почти такую же я только вчера держал в руках, – сказал он и неторопливо затянулся.

– Чего-чего? – изумилась Ирина.

– Теря коцанул ее у того додика, что на фотографиях, когда мы ему слегка чердачок смазали. Это было вроде позавчера. Точно, когда я тебя у кинотеатра ждал. – Петля говорил медленно, с ленцой. Ирина слушала, застыв с поднятой вверх рукой, держащей расческу. – Вчера я ее в очко выиграл, а после одному корешку подарил.

– Зачем? – выкрикнула Ирина.

– Ну, можно же хоть раз в жизни доброе дело сделать. – Он в очередной раз затянулся и тонкой струей выпустил дым. – А корешок мой – Лексий прикандыбал и давай канючить, помоги, мол, иконку вернуть моему родственничку, а то он, мол, расстроился шибко сильно, аж сопли распустил. Вот я и помог.

– Тоже мне добрячок нашелся! – Ирина была возмущена до предела. Оказывается, Шурик выполнил свое обещание, пришел к ней на свидание, принес иконку, и, не вмешайся этот уголовник, ключ к тайнику уже давно был бы у нее.

«Идиотизм! – хотелось кричать ей. Хотелось выместить зло на Петле. – Он нарушил все мои планы, он практически меня изнасиловал, он убил Панкратыча!»

Ирину даже передернуло, когда она вспомнила лежащий на полу комнаты труп, освещаемый вспышками молний.

«Ладно, к черту все страхи! – Она собралась с мыслями. – Если иконка-ключ снова у Шурика – заиметь ее будет несложно. А потом он же покажет, где находится тайник».

– Кстати, – Петля словно прочитал ее мысли, – про какой тайник ты мне лапшу на уши вешала? Про богатство какое-то плела и все такое?

Ирина посмотрела на него оценивающе – стоит ли вообще иметь с ним дальше дело. Она, конечно, и сама могла отыскать в Истре Шурика, но неизвестно, сколько на это потребовалось бы времени, а оно теперь работало против Ирины.

Для Петляева же, как она поняла, найти и разобраться с каким-то там додиком не составит большого труда. Он обещал помочь, а она может наобещать все, что угодно, но при условии, что исполнится это только после того, как они найдут тайник в подземельях монастыря. Главное – самой открыть тайник и первой прикоснуться к нефритовому голубю, а дальше уж все от нее зависеть будет.

И Ирина рассказала Петле все, что знала об Андрее Панкратовиче и о его тайне. Почти все…

ДРУЖБА ДРУЖБОЙ…

Лексия разбудил донесшийся с улицы свист. Он оторвал от подушки тяжелую голову и поморщился от неприятного привкуса во рту. За окном были сумерки, стрелки же на часах показывали начало одиннадцатого.

«Значит, сейчас вечер, а не утро, – сделал он вывод и сразу вспомнил, почему лежит на кровати одетым и почему на душе так нехорошо. – Сестра целовалась с Андрюхой. Развратница! Ей же всего четырнадцать! И братан тоже хорош – запал на малолетку. Он хороший парень и Настюхе нравится. Ей бы, когда подрастет, только за такого замуж и выйти. Но они-то ведь родственники, пусть и дальние! И к тому же Шурик утверждал, что Монах в Таньку влюблен. Получается, что Настюха для него просто так, для забавы…»

Он валялся на кровати, пытаясь найти оправдание и сестре, и Андрею, и то и дело прикладывался к горлышку бутылки с крепкой отцовской самогонкой. Лексий так и уснул, уронив на пол пустую бутылку, и во сне увидел счастливо улыбающихся Настю и Андрея в свадебных одеждах. Но еще приснился ему и Сергей Петляев, который бесцеремонно вклинивается между ними и, не обращая внимания на протестующего Андрея, берет Настю за руку и нагло ей подмигивает…

На улице снова засвистели.

«Не иначе обо мне кто-то вспомнил?» Лексий посмотрел в окно и узнал в человеке, стоявшем у калитки и машущем ему рукой, Власа. «Что там еще понадобилось этому неандертальцу?» – подумал он с раздражением и махнул в ответ, мол, подожди минутку.

Выйдя за калитку, Лексий, кроме Власа, увидел поднявшихся с лавочки Петлю и Тереху и сразу почувствовал опасность.

– Привет, корешок. – Петля первый протянул руку и с силой сжал пальцы Лексия. Он нахмурился и попытался вырваться, но Петля ухватил его за запястье еще и левой рукой. – Извини, Лексий, всего пару вопросов. Ты иконку уже вернул своему родственничку?

– Пока нет, но завтра верну обязательно. – Лексий наконец вырвал руку и машинально похлопал себя по карману брюк, где лежала иконка.

– О! Тем лучше! Второй вопрос отпадает за ненадобностью.

– Не темни, Петля.

– Буду краток, – сказал тот. – Отдай-ка мне прямо сейчас этот предмет религиозного культа, – показал он на карман, – и айда дерябнем. Теря уже и эликсиром бодрости затарился.

– Ты что, Петля? Сам для меня иконку выиграл, а теперь хочешь назад забрать?

– В корень глядишь, кореш.

– Нет, Петля, не могу, – сказал Лексий твердо. – Это брата моего иконка. Он ее и получит.

– Ошибаешься, Лексий. – Петляев грустно вздохнул. – Хочешь или не хочешь, но она моей будет.

– С какой это стати?

– Мне она нужнее, понимаешь?

– Нет.

– А тебе, собственно, и ни к чему это понимать. – Петля снова вздохнул и даже носом шмыгнул, будто огорчившись несговорчивостью друга.

Мелькнувший сбоку ботинок, который Лексий заметил слишком поздно, ткнулся ему в пах. Боль уничтожила все остальные чувства. Последующие удары, пока он опускался на колени и валился лицом в землю, были ничто по сравнению с этим первым, что так подло нанес рыжий Теря…

Когда все закончилось и его вчерашние собутыльники ретировались, Лексий долго сидел на земле, прислонясь спиной к тонкому клену, сплевывая кровь и разглядывая руки. Две мысли неотвязно крутились в голове.

Первая: «На кой черт им сдалась эта иконка?», и вторая: «Смогу ли я вот этими руками убить трех человек?»

НА ТОМ ЖЕ МЕСТЕ В ТОТ ЖЕ ЧАС

Тане Лексий нравился. Он был у нее первым и до сих пор единственным мужчиной. Ухаживали за ней и другие мальчики из ее и параллельных классов, и тот же Теря, но с ними со всеми дальше поцелуев и обниманий с лапанием дело не доходило. Тане вовсе не улыбалось, чтобы в школе о ней говорили так же, как, к примеру, об Ольге Греческий Профиль. Лексий же не был трепачом, только вот появлялся у нее не так часто, как хотелось. Зато «кувыркаться» с ним было одно удовольствие.

Как о женихе или будущем муже думать о Лексии ей не хотелось. И дело вовсе не в том, что он был тот еще бабник. Таня прекрасно понимала, что с таким мужем запросто можно превратиться в настоящую служанку, а она мечтала как раз об обратном. Хотела держать будущего мужа под каблуком, чтобы он кофе в постель приносил, и желательно был москвич, и чтобы всем ее обеспечивал.

«Вот Андрей московский на эту роль вполне бы сгодился», – думала Таня, сидя за столом у себя в комнатушке, просматривая альбом с наклеенными фотографиями музыкальных ансамблей, вырезанными из журнала «Ровесник», и стишками, вписанными почти на каждой странице разноцветными фломастерами.

«Он, кажись, втюрился в меня по уши. Вот и надо попробовать его приручить. Хотя и странный он какой-то – культурного из себя строит, говорит, музыкальную школу закончил, то ли на аккордеоне, то ли на баяне играет, а сам на завод собрался идти работать. Потом в армию пойдет вместо того, чтобы в институт поступить. Ну, да это его дело. В армию можно будет и письмишко иногда черкануть, чтобы думал, что его здесь верно ждут. А пока стоит влюбить его в себя по-настоящему, но ничего, кроме поцелуев, не позволять. Тем более и целоваться-то он не умеет. Словно вчера из детсада. То ли дело Лексий… Что-то долго он не появляется? Может, сегодня совсем не появится, и опять придется одной дома сидеть!»

Не успела она подумать о свидании с Лексием, как с улицы в окно постучали. В полной уверенности, что это он, Таня выключила свет и открыла окно. Только когда стучавший оказался у нее в комнате и прошептал: «Здравствуй, Танечка», она поняла, что это не ожидаемый любовник, а тот самый Андрей.

– Ты прямо как к себе домой залезаешь, – сказала она недовольно и включила свет.

– Извини, – прошептал Андрей.

Он не знал, что говорить дальше. Спросить, с кем она была вчера ночью? Но она или соврет, отчего легче ему не станет, или скажет правду, которую ему лучше не знать, потому что тогда уж он и вовсе с ума сойдет.

Таня включила магнитолу и стала перебирать пластинки, высокой стопкой лежавшие рядом на стуле.

– Поставь, пожалуйста, «Клен», – попросил Андрей.

– Любишь эту песню?

– Люблю. Под нее я тебя на танцах увидел.

– Подумаешь, увидел.

– Нет, не подумаешь. Я теперь этот «Клен» всю жизнь любить буду.

Она поставила пластинку и сразу уменьшила громкость. Слова песни были чуть слышны:

Там, где клен шумит, Над речной волной, Говорили мы, О любви с тобой…

– Когда ты теперь в Москву поедешь? – спросила Таня.

– В понедельник с утра. А что?

– А ты не смог бы купить мне одну вещь?

– Могу. – Андрей очень обрадовался, что она хоть о чем-то его попросила. – Что?

– Зажигалку.

– Куплю.

– Только у меня денег сейчас нет.

– Деньги – это ерунда, – поспешил уверить Андрей. – А какую зажигалку?

– Зажигалка-фотоаппарат. Она бензином заправляется. Только бензин нужно будет достать авиационный. А продается она в «Детском мире» на первом этаже.

– Ты имеешь в виду центральный «Детский мир» на Дзержинской?

– А что, еще какие-то есть?

– Да. И на Щербаковской и в Тушине.

– И часто ты по ним шатаешься?

– Часто. – Он не заметил Таниной усмешки. – Я железную дорогу собираю, германскую, вот и мотаюсь по Москве.

– Игрушечную железную дорогу? – фыркнула она.

– Да. Как модель. Очень красиво.

– Красиво! – снова фыркнула Таня. – Может, тебе не про любовь, а песенку крокодила Гены поставить?

– Шутишь? – потупился Андрей. И тут же глаза его загорелись. – А «Иволга» у тебя есть?

– У меня все песни, которые на танцах исполняют, есть.

– Здорово! – восхитился Андрей. – Но откуда? Я в «Мелодию» на Калининском часто захожу. «Клен» достал, а вот ни «Иволгу», ни «Замок из песка» найти не могу.

– Я заказ делала. Перевела деньги и по почте пластинки получила. Но надоели мне все эти «Иволги».

– Ты что? Они мне никогда не надоедят.

Они замолчали и стали слушать еще одну любимую Андреем песню:

Помню, помню мальчик я босой, В лодке колыхался над волнами. Девочка с распущенной косой Мои губы трогала губами…

– Давай свет погасим, – предложил Андрей. – Или хотя бы шторы задернем.

– Зачем?

– Чтобы через занавески наши силуэты с улицы видны не были.

– Ты что, за моим силуэтом наблюдал, что ли?

Андрей промолчал.

– Ладно, свет выруби, но шторы не трогай.

Он нажал на выключатель. Обернувшись, увидел в лунном свете, пробивающемся сквозь занавески, что Таня полулежит на кровати, подложив между стеной и спиной подушку.

– Садись, в ногах правды нет. – Она хлопнула по одеялу рядом с собой. Андрей шагнул к кровати. Его колени коснулись Таниных инстинктивно соединившихся коленок. Он надавил на них, почувствовал сопротивление, стал давить еще сильнее. Она не хотела сдаваться, Андрей же подумал, что обязательно должен одержать эту маленькую победу.

– Больно, дурак. – Ее колени наконец-то разжались, и Андрей уперся своими в матрас. Таня отвернулась сердито.

– Ой, извини, пожалуйста, я не хотел. – Он выиграл мини-сражение, но теперь, чувствуя вину за причиненную или пусть даже не причиненную боль, готов был сдать позиции и вымаливать прощение. Только бы Танино лицо не было хмурым, а ее взгляд – отчужденным, только бы она перестала сердиться, только бы посмотрела на него и улыбнулась.

Он сел на пол у кровати, медленно приблизил губы к обтянутой джинсами коленке и бережно ее поцеловал. Таня удивленно посмотрела на него сверху и, хмыкнув, приподнялась и поджала ноги под себя, после чего снова отвернулась, теперь уже к окну.

Что-то говорило Андрею, что он должен не быть мямлей, а, наоборот, действовать решительней и, может быть, гораздо настойчивей. Но в то же время что-то и удерживало его, каждый позыв к действиям пресекался сразу возникавшим чувством неловкости, боязни быть тут же осмеянным и поставленным на место.

Среди друзей он всегда был самым отчаянным первопроходцем – надо ли было, подражая «неуловимым мстителям», перепрыгнуть с крыши на крышу вагонов едущего поезда или первым наброситься с кулаками на старшеклассника. Сейчас же смелости как не бывало.

С чувством, словно он с огромной высоты бросается головой в незнакомый омут, Андрей поднялся с пола и сел на кровать рядом с девушкой. Она не пошевелилась. Тогда Андрей склонился над Таней, и губы его на этот раз коснулись ее холодного уха. Она повернулась к нему изумленно-ироническая, хотела сказать что-то, но он, побоявшись услышать ненужные слова, обхватил рукой ее голову, зарывшись пальцами в мягких шелковых волосах, притянул к себе и, не дав опомниться, впился губами в рот.

Язык надавил на сомкнутые сначала губы, словно червячок протиснулся между ними, разжал зубы, соприкоснулся с ее языком, и тот вдруг ожил, задвигался быстро-быстро, удивив Андрея, заставив поддаться, ослабеть, но и тут же снова ринуться в контратаку…

– Ты научился целоваться? – удивилась Таня, когда он наконец-то отпустил ее. – Или в прошлый раз притворялся?

– Это разве так важно сейчас? – вспомнил он слышанную в каком-то кинофильме фразу. И снова поцелуй. Долгий, влажно-сладкий, бесконечно приятный. Поцелуи, поцелуи, поцелуи. И вот уже рука его легла на ее грудь, пальцы потихоньку одну за другой расстегнули пуговицы на рубашке…

Таня, не ожидавшая от скромного досель воздыхателя такого натиска, растерялась сначала, но, когда пальцы Андрея оказались под бюстгальтером и дотронулись до соска, она с силой сжала его руку и, отстраняя ее, сказала, попытавшись придать голосу строгость:

– Ну-ка, прекрати обезьянничать, Олежка!

Имя единственного до сих пор ее мужчины вырвалось по привычке, как-то само собой.

Андрей вздрогнул как ужаленный, но: «Она оговорилась. Всего-навсего оговорилась», – успокоил себя. И снова его губы нашли ее губы, а пальцы пробрались под рубашку за спину и после нескольких безуспешных попыток расстегнули застежки на бюстгальтере. Он еще никогда не видел так близко обнаженную девичью грудь, не гладил ее, не целовал.

«Вот оно – счастье! – думал Андрей. – Разве может быть в жизни что-нибудь лучше этого?!»

Тверденький сосок хотелось сжимать в губах до бесконечности долго, и Андрей ни за что не отказался бы так и посасывать его не отрываясь, если бы не услышал приказывающий шепот:

– Ну, кончай же, Олежка!

Он чуть не укусил ее со злости.

«Господи, ну разве можно называть человека, который тебя так любит, чужим именем! – хотелось сказать. – Разве можно быть такой жестокой! Милая моя Танечка, пожалуйста, не ошибайся так больше!»

Но Андрей не сказал ничего такого, а лишь с укором посмотрел в ее глаза. А Таня, словно угадав его чувства, вдруг посмотрела на воздыхателя виновато-покорно и теперь уже сама поцеловала его, отчего Андрей сразу все простил и забыл и снова стал самым счастливым человеком на свете.

Он пьянел от ее поцелуев, от каждого прикосновения к ее губам, ее шее, ее груди. Он дрожал от счастья, гладя ее живот, вопреки ее не слишком сильному сопротивлению, расстегивая молнию на ее брюках. Он пребывал в состоянии небывалого, никогда не испытываемого раньше восторга, пока вдруг вновь не услышал ее сердитый шепот:

– Что ж у тебя ручонки-то такие шаловливые, Олеженька?!

ДЕСАНТ

Электричка, отошедшая от платформы Троицкая, набрала скорость и устремилась к предпоследней станции своего назначения – Истре. Однако, как бы быстро она ни ехала, Гере Солдатову все равно казалось, что электричка ползет, причем ползет преступно медленно.

– Не успе-е-ем, не успе-е-ем, – проблеял он раз пятнадцатый.

Гера снова проигрывал и тянул время, надеясь, что партия не закончится до следующей остановки, где ему с друзьями следовало выходить.

Он ронял карты, то и дело перепроверял, правильно ли ведется подсчет очков, и надолго задумывался над очередным ходом, словно расписывал по-крупному пульку с серьезными незнакомыми партнерами, а не играл с друзьями в примитивнейшее сорок девять.

В пыльную и душную, переполненную дачниками электричку Гера и вместе с ним Шурик, Митлз и Адмирал втиснулись на платформе Тушинская. Они собрались в Истру на субботу и воскресенье и везли с собой объемистые сумки с бутылками, шашлыком и прочей закуской, а Гера вдобавок тащил еще и большой, сделанный на заказ торт. В воскресенье должен был состояться грандиозный пикник. Такие пикники друзья называли «отдыхом на любимом месте». Но если на завтра предполагалось от души повеселиться, то сегодняшний вечер обещал быть не скучным, правда, в другом плане – москвичи собирались устроить разборки с истринскими обидчиками Шурика.

Шурик приехал в Москву и, побывав в поликлинике и узнав, что никаких переломов у него нет, стал по очереди обзванивать друзей и рассказывать им о своих злоключениях.

Он не смог найти Джона и Пропа, на которых очень рассчитывал, зато дома оказались Митлз и Гера Солдатов. Но самым главным, о чем Шурик узнал к большой своей радости, было то, что из армии в отпуск на десять дней пришел его сосед по лестничной площадке Адмирал.

Сколько Шурик себя помнил, Адмирал всегда выступал его покровителем и защитником. Уже в классе восьмом сосед начал заниматься в подпольной секции карате, потом ушел служить, и ни куда-нибудь, а в десантные войска, и вот теперь как нельзя кстати получил отпуск «за отличие в боевой и политической». Шурик рассказал ему о своих приключениях в Истре, на что Адмирал недолго думая пообещал «разобраться с этими козлами по-взрослому».

Первую половину пути в электричке было не протолкнуться. После Дедовска народу стало поменьше, и четверке друзей наконец-то удалось занять сидячие места, чтобы перекинуться в картишки. С первой же раздачи Гере просто фатально начало не везти. Он проиграл два раза, за что все в наказание били ему картами по мизинцу. И если Шурик отбивал слабенько, то Адмирал и Митлз постарались на славу. Уже сейчас Гере казалось, будто оба его мизинца были словно прищемлены дверью, и боялся даже себе представить, как выдержит еще одни майлы.

Словно по закону подлости, за весь кон на руки ему не пришло ни одной хорошей карты и, как и следовало ожидать, после очередного хода у Геры получился перебор. В это время электричка остановилась. Парни, наспех собрав карты, похватав сумки, чуть не позабыв торт, выскочили на платформу и тут же, на глазах у людей, торопящихся на автобусы, приступили к экзекуции.

По уговору каждый должен был отбить по пальцу десять раз десятью картами. Закрыв глаза и заранее стиснув зубы, Гера выставил вперед обе руки, оттопырив мизинец на правой – на ней он пока еще не так сильно горел, и держа торт в левой, как бы призывая друзей быть не столь жестокими при виде сладкого лакомства. Но уже после третьего удара Митлза он закричал на всю платформу, отчего проходящие мимо испуганно оглянулись – не убивают ли кого, и тут же прибавили шагу, предпочитая не связываться с развлекающейся молодежью.

– Нечего-нечего, Зольдат, – успокаивал Митлз, примериваясь для очередного удара. – Как-то у нас на работе одному слесарю Диме восемь человек отбили, а там мастера играют, не то что мы с Адмиралом. Так тот пришел на следующий день на практику на завод и говорит: «У меня ногти с мизинцев слезли, работать не могу». Ну, его мастер вместо работы в магазин за бутылкой послал, а пока Дима бегал, мы с ребятами на его ящичке замок сняли и дужки стальной проволокой перекрутили – посмотреть: на самом ли деле он не сможет те же пассатижи в руках держать. И что бы, вы думали, сделал наш Дима? Пока мы вкалывали, сходил в сварочный цех, выпросил у мужиков аппарат, проволоку спокойненько разрезал, а у всех наших ящичков дужки приварил! И у мастера, кстати, тоже. Во пошутил! Мы его с тех пор зовем Дима-сварщик.

Пока Митлз неторопливо рассказывал и неторопливо, но с силой опускал карты на дрожащий мизинец, Гера крепился из последних сил и молчал. Вновь он начал кричать, когда по пальцу принялся хлестать Адмирал. Тот хоть и вкладывал в удары полсилы, но и этого для Геры было предостаточно.

При счете десять он размахнулся тортом и чуть со всего маха не обрушил его на голову своего мучителя. Однако Адмирал вовремя увернулся, и торт остался целехонек.

– Бунт в десантных войсках! – закричал Митлз. – Какой-то Зольдат поднял руку на Адмирала! Предлагаю начать майлы сначала.

– Да ладно, что мы, садисты, что ли? – возразил Шурик, беря в руки карты. По ставшему красно-синим мизинцу он не бил, а гладил, но все равно выглядел в глазах Геры настоящим палачом. Когда майлы закончились, Гере казалось, что под ноготь загнали здоровенную занозищу и что даже легкое дуновение ветра будет отзываться в пальце нестерпимой болью…

Не прошло и двадцати минут, как «московские десантники» – так стали называть себя парни – прибыли на дачу к Шурику и Монаху, где их встретил улыбающийся Андрей. Гера поздоровался с ним не как все, а завел правую руку за спину и демонстративно отвесил ему поклон.

– Представляешь, Монах, эти зверюги, вместо того чтобы сохранить личный состав в полной, так сказать, боеспособности, то есть боеготовности, перед сегодняшним вечерним сражением, о котором нам поведал Александр, совершенно вывели меня из строя, отрубив, можно сказать, целых два пальца на моих несчастных рученьках, – выпалил он одним духом.

– Ничего, – похлопал его по плечу Митлз, – терпи, Зольдат, – таким, как наш Адмирал, станешь. А пока и за санитара сойдешь или за подносчика патронов.

– Может быть, вы объясните мне все-таки, что за боевые действия намечаются в моей любимой Истре? – обратился Андрей к брату. – В твоей записке ничего не понятно. Кто тебя избил, за что?

– Ты с Лексием говорил?

– Ага, говорил, как же, – нахмурился Андрей. – Увидел меня рядом с Настькой, подумал черт знает что и чуть не прибил.

– Что значит – чуть не прибил?

– А что ты от Насти хотел? – одновременно спросили Адмирал и Гера.

– Да ничего я от нее не хотел, – отмахнулся Андрей. – Просто поцеловал ее по-родственному… в щечку, а тут Лексий откуда ни возьмись и с кулаками на меня…

– Ну и?.. – поторопил Шурик.

– Успокойся, до драки не дошло. Но и союзником в твоем, то есть в нашем, деле он теперь вряд ли будет.

– Кстати, – Андрей обвел всех взглядом, – объяснит мне кто-нибудь, что вообще происходит и что должно будет произойти?

Шурик вкратце рассказал ему то же, что рассказывал друзьям в Москве.

– Местных бить будем, Монах, – подвел итог Митлз.

– Вернее, как бы не бить, а мстить за нашего дорогого Шурика, – поправил Адмирал.

– Вечером на танцах появляется московский десант, и начинается такое! – Митлз изобразил гримасу.

– А если местных окажется человек штук двадцать?

– Вот тут-то нам Лексий ох как пригодился бы. – По выражению лица брательника Андрей понял: друзья приняли решение, отговаривать от которого, особенно Митлза или Адмирала, нет смысла.

– Ладно, до вечера время есть – план действий составить успеем, – сказал он. – Вы там что, шашлык привезли?

– Ага, – заулыбался Гера и полез в сумку. – А еще у нас есть много портвейна «Кавказ»!

РАЗБОРКИ ПО-ВЗРОСЛОМУ

О том, чтобы купить билеты на танцы, Андрей даже и не заикнулся – друзья посчитали бы это шуткой. При подходе к танцплощадке он увидел, как какой-то парень сдвинул одну из досок забора и, проскользнув в образовавшуюся щель, затесался в толпе танцующих. Андрей уверенно повторил его маневр, остальные же восприняли это как само собой разумеющееся, и уже меньше чем через минуту все пятеро, не замеченные дружинниками, кривлялись под любимое «Гоп хей гоп».

Танцы были в самом разгаре. Кому-то между делом успели двинуть по уху, кого-то с заломленными назад руками вывели вон дружинники. Гера и Адмирал уже двигались в медленном танце в обнимку с местными красотками. Гера, немного отстранившись от своей дамы, глядел ей прямо в глаза и что-то не переставая говорил и говорил, Адмирал, наоборот, словно слился с партнершей и молчал, уткнувшись носом в ее волосы.

Митлз сделал попытку пригласить первую же девушку, на которую наткнулся, но, получив отказ, так и остался стоять почти посередине площадки, то и дело доставая из кармана очки и убирая их обратно. Андрей и Шурик, подпирая плечами забор, крутили головой, словно кого-то выискивая. Они до сих пор так и не смогли поговорить, пооткровенничать, как всегда было между ними принято. На даче, пока жарили шашлык и пили вино, было как-то не до этого. Начинать же разговор сейчас им не хотелось – слишком о многом предстояло рассказать друг другу.

За несколько мгновений, прежде чем увидеть приближавшихся Ирину и Катю, на Шурика нахлынуло чувство, будто его, словно догола раздетого, беззастенчиво разглядывают сразу несколько пар насмешливых глаз. На самом деле глядела на него только Ирина. Она держала в руках несколько белых листов и тасовала их, словно колоду карт, а Катя, прикусив нижнюю губу, не отрываясь на них смотрела.

Шурик толкнул брата локтем в бок, но тот как раз заметил остановившуюся у входа Таню и, сорвавшись с места, поспешил к ней навстречу. Шурик развел руками, словно извиняясь перед подходившими девушками за неожиданное бегство брата, и попытался изобразить на лице радость.

– Иди-иди сюда, зайчик, – властно сказала Ирина, отчего его неудавшаяся улыбка превратилась в гримасу непонимания и подозрительности. – Что ж ты слово свое не держишь, а? Обещал принести иконку, а сам словно сгинул!

Вместо того чтобы возмутиться тоном, которым это было сказано, Шурику, как и при первой встрече с Ириной, захотелось тут же признаться во всех существующих и несуществующих грехах и умолять простить себя. Он открыл было рот, чтобы начать оправдываться, объяснить, почему не выполнил обещание, но тут Ирина сложила белые листы веером и развернула их перед ним другой стороной.

На Шурика словно пахнуло жаром из резко открывшейся двери парилки – он увидел себя и только сейчас понял, что же на самом деле произошло у Ирины дома, что с ним вытворяли две развратные девки, как они унижали его. И еще он понял, что фотографии, которые Ирина держала в руках, никто, особенно его друзья, ни за что на свете не должны увидеть.

– Вот это и еще многое другое завтра утром будет расклеено по всей Истре, если до двенадцати ночи иконка не окажется у меня! – произнесла Ирина, словно вынося приговор. – Понял, зайчик?

– Да ты что, Ирина, говоришь? – Шурик отказывался верить в серьезность ее слов. – Зачем так шутить?

– Она не шутит, – ответила за подругу Катя.

Шурик посмотрел на нее и снова на фотографии. Коротышка была рядом почти на каждом снимке – значит, могла оказаться почти в одном с ним положении, если только Ирина выполнит свою угрозу.

– Девчонки, что вы к нему пристали? – раздался рядом голос Адмирала. – Ну, не хочет он с вами как бы танцевать. Так пригласите меня. – И он, обхватив Ирину за талию, повел ее в танце.

– Объясни ему, что к чему, – успела бросить она Кате, прежде чем исчезнуть в толпе.

Шурик не успел опомниться, как Катя обняла его и начала раскачиваться в такт мелодии, смотря ему в глаза снизу вверх.

– Она и вправду не шутит, Шурик, – зашептала она быстро-быстро. – Ты не знаешь, даже не подозреваешь, какая она. Она может все сделать, все-все. Она меня поработила, и я вырваться не могу – все ее приказы исполняю. Она меня заставляет себе пятки лизать, и я лижу. И не только пятки. Понимаешь?

– Но – почему?

– Ты не понимаешь. – Во взгляде Кати проскользнула жалость. – Она госпожа – я ее рабыня. И ты раб.

– С какой это стати? – возмутился он. – Я достану иконку, а она вернет фотографии и негативы. И все! Раз она такая, я больше знать ее не хочу…

– Нет, зайчик. – Катя таинственно улыбнулась. – Она такая, что никуда ты от нее не денешься. И я тоже никуда не денусь.

– Погоди, Коротышка, тебе нравится быть у нее в подчинении, да?

– Нравится – не то слово, зайчик. – Она провела пальцами Шурику по щеке. – Тебе ведь тоже понравилось тогда в кресле? Признайся…

Шурик смутился. Он не мог выразить словами, что чувствовал тогда, но по большому счету ему действительно было щемяще приятно находиться в полной власти красавицы Ирины. Вот только знать об этом никто, кроме них троих, да разве еще Андрея, права не имел. Ни в коем случае не имел.

– Что, зайчик, права я?

– Да не называй ты меня зайчиком! – встрепенулся Шурик.

– Почему? – Катя сделала наивно-удивленное лицо. – Зайчиком называют того, кого вздрючили. А ты разве не вздрюченный?

Шурик отшатнулся от партнерши, словно ему влепили увесистую пощечину.

– Дура! – Он хотел ее оттолкнуть, но Катя вцепилась ему в рубашку.

– Да, я дура, хотя и ты не умней. Но это все ерунда по сравнению с тем, что мы оба ее рабы. Понял, зайчик?

– Да пошла ты! – Он стиснул пальцы девушки и начал их выворачивать, чтобы отцепить от себя, отбросить. Катя сопротивлялась молча, кусая нижнюю губу, потом, охнув, сдалась.

Уже отталкивая Коротышку, Шурик вдруг пожалел, что сделал ей больно. Но когда глянул в ее глаза, увидел в них не боль, а что-то совсем иное. В первый раз он посмотрел в глаза Кате в кинотеатре, потом – при вспышке спички на первом с ней свидании, потом глядел на протяжении всей оргии дома у Ирины. Каждый раз она смотрела одинаково – вопрошающе-азартно, мол, «как вы, молодой человек, себя поведете, если я поступлю так-то или так-то». Теперь она смотрела сожалеючи-обреченно, мол, «ты уже все испортил, и даже чудо вряд ли тебе поможет».

– Верни иконку, зайчик, – сказала Катя.

Шурик хотел сказать ей что-нибудь грубое, но вдруг увидел тот самый предмет, о котором говорила девушка, и слова застряли у него в горле. Иконка с зеленым голубком наверху словно плыла над кучей голов в чьей-то поднятой вверх руке. Шурик догадался, что ее специально кому-то показывают, и, проследив направление, куда она двигалась, наткнулся на физиономию Адмирала.

В это время музыка закончилась, толпа танцующих слегка рассосалась, и рядом с другом Шурик увидел довольную, с загоревшимися глазами Ирину. Адмирал говорил что-то ей на ухо, но было ясно, что Ирине это совсем не интересно. Иконка приближалась именно к ней, и нес ее тот самый парень с татуировкой на шее, что напал на него у кинотеатра.

Шурик сжал кулаки. Он понимал, что один вряд ли одержит над Петлюрой верх. Но не зря же рядом были друзья. Адмирал сразу поймет, что к чему, крикнет Митлза, Монаха. Вместе они справятся не только с Петлюрой, но и с теми, кто вдруг окажется на его стороне.

Шурик почувствовал, как сильно забилось в груди сердце. Он не так уж и часто дрался в своей жизни – предпочитал уступить в споре и никогда не пускал в ход кулаки первым. Сейчас ему было плевать на все. Он приготовился напасть неожиданно, сзади и бить, бить, бить…

Но не он в тот день начал драку на истринской танцплощадке.

С криком «Получай, сука московская!» из расступившейся толпы выскочила взлохмаченная желтоволосая девка с выставленными вперед когтями и набросилась на Ирину.

Не сумев царапнуть ее по лицу, девка ухватила ее одной рукой за ворот рубашки, другой за волосы и рывками начала нагибать голову вниз, к полу, продолжая кричать:

– Сука! Сука! Сука!

Ирина завизжала по-кошачьи, схватила Ольгу Греческий Профиль сначала за руки, потом перехватила тоже за волосы и принялась таскать соперницу из стороны в сторону, одновременно пытаясь достать до ее живота то левой, то правой ногой. Толпа радостно загудела и образовала свободный пятачок вокруг сцепившихся фурий.

– Оторви ей голову! Молодец, Греция, не будет чужих парней отбивать! Под дых ей, под дых! – посыпались подбадривающие крики.

Никто не собирался вмешиваться и разнимать их, пока не появился здоровенный детина с красной повязкой дружинника на рукаве и, рявкнув: «Прекратить безобразие!», не схватил и не разъединил визжащих девок.

Вместив в удар всю свою злость и ненависть, Шурик врезал Сергею Петляеву кулаком в ухо. И, не дав опомниться, набросился на него, схватившегося за голову и пригнувшегося, и начал яростно молотить по его шее, рукам, спине, пока сам не получил больнейший удар сбоку в плечо.

Шурик упал бы, не поддержи его оказавшаяся рядом Катя. Он хмуро оттолкнул ее, обернулся, увидел перед собой знакомую рыжеволосую физиономию и еле успел отклониться от промелькнувших в сантиметре от носа кулака и затем локтя.

Рядом с Терей возник длинный Колюня и тоже надвинулся на Шурика, но перед ними встал Адмирал. Он был быстр и точен. Теря схватился за расквашенный нос, Колюня же, охнув, присел, держась руками за грудь. Шурик даже не успел заметить, чем бил Адмирал: руками или ногами – так много движений сделал тот всего лишь секунды за полторы. Шурик хотел добавить беспомощному Колюне, но, подняв руку, скривился от боли в плече.

Меж тем драка, эпицентром которой оказался он, Шурик, расширялась. Заиграла музыка, заглушая визги, ругань, топанье, звуки падающих на деревянный пол людей. Адмирал легко повергал каждого, приближающегося к нему на расстояние удара. Отдельно слышалось рявканье Митлза, ненадолго в поле зрения Шурика показался Зольдат, который свалился, получив неизвестно от кого по лбу. Шурик ринулся было к нему и столкнулся нос к носу с Петлюрой. Они посмотрели в глаза друг другу, и Шурик вдруг осознал, что вот так на него еще никогда не смотрел ни один человек. Ему стало страшно и почему-то очень больно в животе…

Петлюра пропал. Там, где он только что стоял, Шурик увидел спину своего троюродного брата и услышал, как Андрей истошно орет:

– Адмирал, держи этого гада! Он Шуру порезал!

Рядом с Шуриком, откуда ни возьмись, появилась перепуганная Настя. Ее огромные глаза приблизились и очень быстро вознеслись вверх вместе с головами, плечами, руками окружающих. Шурик ударился затылком о доски пола и закрыл глаза, продолжая комкать руками мокрую и липкую рубашку.

У РЕКИ, У ТАНЦПЛОЩАДКИ…

Адмирал знал, что без труда догонит убегающего. Тот, виляя между деревьев, проскакивая сквозь кусты, постоянно оглядывался, теряя скорость. Адмиралу, как он считал, оглядываться было незачем, к тому же он постоянно срезал углы и уверенно сокращал с Петляевым расстояние. Он уже почти настиг его у обрыва, но тот успел сигануть вниз. Не раздумывая, Адмирал прыгнул за ним. Он неплохо знал это место. Река под обрывом круто поворачивала и образовывала глубокий омут, куда Адмирал любил нырять со склонившейся над водой березы или с мостика.

Этой весной во время паводка не очень прочный мостик был разрушен, и теперь убегающему оставалось либо пробираться дальше вдоль реки по топкому грязному берегу, либо снова подниматься в гору, к самому самолету.

Тяжело дыша, Петляев остановился у самой воды. В руке он сжимал нож, которым наверняка проткнул бы своему преследователю живот, не отклонись тот в самую последнюю секунду.

Избежав ножа, Адмирал нарвался на удар кулаком в челюсть и, потеряв равновесие, упал на сырой песок. Но тут же вскочил, отразил еще один выпад ножа и вклеил ребро ладони врагу в горло. И еще дважды успел Адмирал ударить Петляеву по голове, пока тот, не в силах глотнуть воздуха, размахивая руками, пятился назад и пока не рухнул спиной в воду, подняв фонтан брызг.

Адмирал двинулся к нему, не собираясь отпускать, но тут услышал сзади хрип и присел, отчего напавший перевалился через него и тоже шлепнулся в воду, выронив из рук мощный корявый сук. Это был Влас. Он незаметно преследовал Петлю и Адмирала от самой танцплощадки. По дороге Влас подобрал сук и, наверное, убил бы каратиста, не среагируй тот вовремя.

Из воды Влас поднялся, держа в руках по камню. Первый угодил Адмиралу в бок, второй камень он сумел отбить пальцами, вскрикнув от боли. Влас снова нагнулся за камнями, но Адмирал уже оказался рядом. Он мутузил его долго, не обращая внимания на крики, а затем стоны, пока не вспомнил про Петляева. Тогда он наконец отстал от судорожно вздрагивающего кроваво-слюнявого Власа, но его дружка, так и не подумавшего прийти избиваемому на помощь, давно уже и след простыл…

Тем временем еще один корешок Петляева – Тереха, придавленный к земле в спину коленом, из последних сил пытался отодрать пальцами впившуюся в горло толстую гитарную струну. Тереха хрипел, высунув язык, сучил ногами, пытался изогнуться и сбросить убивавшего его человека, но все было тщетно…

Лексий пришел к танцплощадке и спрятался в кустах акаций примерно за полчаса до начала танцев. Видел, как мимо прошли Андрей с компанией, потом Федорова Таня с подружками, потом Петля в обнимку с насупленной Ольгой Греческий Профиль и ржущими Власом, Терей и Колюней. Они-то и были ему нужны. Или для начала хотя бы один из них.

Началась драка, и Лексий ни на секунду не усомнился, что в ней замешаны эти его знакомые. Тереху он заметил, как только тот покинул танцплощадку через дырку в заборе. Задрав голову кверху, то и дело прикладывая к носу ладонь, Теря шел прямо на него. Уперев руки в бока, Лексий ждал.

Драться его рыжеволосый одноклассник умел неплохо, хотя был трусоват. Вот и сейчас, наткнувшись на мрачного Лексия, первым и главным его желанием было повернуть назад к освещенным фонарями дорожкам, к танцплощадке. Но было поздно, и, поняв это, Теря с криком «Петля, он здесь!» ринулся вперед.

Лексий не вовремя споткнулся о бугристый корень тополя, чем Теря незамедлительно воспользовался, повалил его на лопатки, наотмашь ударил по лицу. Раз, другой, третий. Потом схватил за горло и стал душить. Вот тогда-то Лексий и пустил в дело гитарную струну, обмотав ее вокруг шеи рыжеволосого. Тереха, только что уверенный в победе, растерялся, запаниковал, попытался вскочить, но тут же сам оказался прижатым к земле коленом.

– Сдаюсь! – прохрипел он, но Лексий был беспощаден. Он не смотрел вниз, уши его на некоторое время словно кто-то закупорил ватой, а руки сами делали свое дело…

Чуть позже Лексий медленно высвободил окровавленную струну, дрожащими руками смотал ее в кольцо, засунул в целлофановый пакетик – тот самый, в котором она продавалась в городских культтоварах, и убрал его в карман рубашки.

На сегодня мщения было достаточно.

Живот болел, кровь из раны все еще сочилась, но Шурик уже не чувствовал себя перепуганным до смерти, а, наоборот, силился улыбнуться суетившейся вокруг него Насте. Вместе с Андреем она помогла Шурику покинуть площадку через дыру в заборе.

– Рана-то пустяковая, – бодро сказал Андрей, задрав окровавленную рубашку и осмотрев порез. – Я, когда в прошлом году в Полевшине с церкви падал, сучком бузины еще глубже живот распорол. Вспомни!

– Да помню, помню. – В голосе Шурика слышалось облегчение. – Нормально все со мной. – Он осмотрелся. – Ребята где?

– Адмирал рванул Петлюру догонять. У того, правда, нож, но я за Адмирала спокоен. Митлза менты забрали. Сам видел, как его в канарейку запихивали. Зольдат пропал неизвестно куда.

– Геру, по-моему, тоже забрали, – сказала Настя.

– Откуда знаешь?

– Видела, как ему дружинник пашоны, то есть руки, крутил. А вы Олежку не встречали?

– Здесь я, сестренка. – Лексий появился так неожиданно, что Настя и Андрей вздрогнули.

– Ой, напугал даже, – улыбнулась девушка.

– Слушай, Лексий, я насчет вчерашнего…

– Ладно, братан, – перебил тот Андрея и протянул для примирения руку, – об этом как-нибудь в следующий раз поговорим. Шуренок, что с тобой?

– Его Петлюра твой ненаглядный порезал. – В голосе Насти слышались обвиняющие нотки.

– Сильно?

– Терпимо, – сказал Шурик. – Видишь – на ногах стою.

– Так, – Лексий огляделся воинственно, – и где эта падла? О, а это не Адмирал ли крадется?

– Он. – Шурик тоже узнал медленно приближающегося к танцплощадке своего товарища. Он по-особому свистнул, Адмирал обернулся и поспешил к ним.

– Шурик! – обрадовался Адмирал, осторожно обнимая друга. – А я уж грешным делом думал, что ты кони двинул. Слава богу! Если бы с тобой на самом деле несчастье случилось, я бы себе не простил, что эта сволочь сбежала. С татуировкой ведь тот самый был, про которого ты рассказывал, да?

– Да, тот самый Петлюра. – Шурик болезненно поморщился. – Ты иконку у него отобрал?

– Нет. Но врезал ему пару раз здорово!

– Мужики, – вмешался Лексий, – может, все-таки объясните, что вам так эта иконка далась? Шуренок, давай колись! Но сперва свалим-ка отсюда подальше подобру-поздорову.

Они быстрым шагом направились по темным дорожкам парка к дому Шурика. Насте было велено идти немного впереди, чтобы не подслушивала. Рассказывали по очереди. Сначала Андрей – о том, как похитил из музея злополучную иконку, и о чудесах, свидетелем которых он стал. Затем Шурик, выдавливая из себя каждое слово, поведал друзьям (правда, не посвящая в подробности интимных отношений) о том, что видел и что случилось с ним с момента, когда Андрей покинул его в прошлое воскресенье у танцплощадки, и до последнего сегодняшнего разговора с Ириной и Катюшей.

Выслушав их, Лексий рассказал, как после разговора с Шуриком упросил Петлю иконку вернуть, что тот и сделал, но после ее отнял. О том, что успел уже отомстить одному из своих обидчиков, говорить он не стал.

– В общем, так, – Андрей взял заключительное слово, – раз иконка так вдруг понадобилась и Ирине, и Петле, и деду этому слепому, значит, она наверняка какую-то тайну хранит. Хорошо бы эту тайну узнать. Может, с тем же слепым поговорить. Но сперва надо попытаться Митлза и Зольдата из ментовской вызволить.

– А потом с той стервой, что Шурика шантажировать вздумала, разобраться надо, – сказал Адмирал. – Я – когда с ней танцевал, как бы не в своей тарелке себя чувствовал.

Шурик хмыкнул и тут же болезненно поморщился:

– А уж как я себя рядом с Ириной чувствовал – в жизни не забуду. Гипнотизирует она, что ли?

– Хорош, парни, чушь молоть, – закартавил Лексий. – Между прочим, в ментовской у меня знакомый старшина работает. Сосед. Да ты его видел, Шурик, – он лысый такой.

– Ага, – согласился Шурик и снова поморщился.

– Если протокол еще не составили, он наших мужиков отпустит без проблем. Правда, без пузыря к этому лысому лучше и не соваться.

– Где же мы в половине двенадцатого ночи пузырь раздобудем? – спросил Андрей.

– У меня дома, где же еще? – сказал Лексий просто.

ВЕЛОСИПЕД

– Я люблю тебя, Андрюшенька, я люблю тебя, люблю, люблю… – не переставая шептала Настя.

Андрей гнал велосипед по ночным истринским улицам, а она сидела на багажнике, крепко обхватив руками его живот и касаясь губами спины, снова и снова признаваясь в любви своему троюродному брату.

Андрей торопился, крутил педали что есть силы, и свистящий в ушах ветер не позволял разобрать слова Насти. Прикосновение ее горячих губ было приятно. Он вспомнил, как они целовались на террасе, вспомнил запах парного молока и сладкое чувство, которое испытал, обнимая сестренку. С Таней все было не так. Андрей поймал себя на мысли, что поцелуи с ней были какими-то не совсем искренними. Настю он целовал гораздо честнее, сердечнее.

Захотелось немедленно еще раз почувствовать вкус ее поцелуя. Он начал притормаживать, оглянулся назад и встретился с ее ждущим и даже просящим взглядом, но тут же вспомнил, что сейчас некогда заниматься поцелуями, что дорога каждая минута, что Лексий, скорее всего, уже при подходе к отделению милиции, где ждут помощи друзья, и необходимо как можно быстрее подвезти бутылку самогона для задабривания знакомого старшины.

Настя вдруг ахнула. Андрей посмотрел вперед и еле успел вильнуть рулем, чтобы не наскочить на выскочившего из кустов и протянувшего к ним руки человека.

«Какой-нибудь пьянчуга одуревший», – подумал Андрей. Но Настя больно вцепилась ему в бока и крикнула:

– Быстрее, Андрюша! Это Петлюра!

Он машинально подчинился ее просьбе-приказу, еще сильнее надавив на педали. Петляев погнался за ними, почти настиг, даже уцепил холодными жесткими пальцами Настино плечо, но она завизжала так пронзительно, что тот отдернул руку и, споткнувшись, упал, разбив колено. Андрей же рванул еще быстрее, а когда оглянулся, Петля, далеко позади, все еще сидел на асфальте, держась за ногу.

Пока Настя бегала домой и затем в сарай, Андрей, не слезая с велосипеда, ждал ее у калитки.

«Откуда взялся этот уголовник? – не переставая задавал он себе вопрос. – Почему за последние несколько дней его ко мне или меня к нему словно магнитом притягивает? И иконка моя именно к нему попала. Неспроста все это…»

Подошла Настя с наполненной, как всегда, до краев кружкой парного молока и матерчатой сумкой, из которой виднелось горлышко бутылки и что-то еще, завернутое в тряпочку.

– Пока молоко не выпьешь, я тебя не отпущу, – серьезно сказала она.

– С удовольствием, сестренка.

– Не называй меня сестренкой, – притопнула она ногой и, пока Андрей пил, торопливо сказала: – Андрюшенька, я боюсь. Я очень боюсь. Этот Петлюра может тебя подстеречь где-нибудь. Он страшный человек, я его знаю. И у него всегда с собой нож. Я тебе тоже ножичек завернула – им отец капусту рубит. В случае чего – пригодится.

– Ну, ты даешь, Настюха, – восхитился Андрей, возвращая пустую кружку. – Я и не знал, что ты такая умница. – Он наклонился и губами дотронулся до шрамика на ее щеке. – Ты не боись, все будет нормально.

– Подожди, я еще вот что хотела сказать. Ты любишь в монастыре по всяким закоулкам лазить, а там опасно. Нам училка говорила, что рабочие там до сих пор еще мины находят. Со времен войны. Я прошу тебя…

– Хорошо, Настенька, я буду очень осторожен, – сказал Андрей нежно.

Он уехал, а Настя долго еще стояла у калитки, то и дело смахивая появляющиеся слезинки и шепча сухими горячими губами:

– Андрюшенька, я очень-очень люблю тебя.

МЕНТОВСКАЯ

– Да не дергайся ты, бестолочь! Не суетись и послушай, что я тебе скажу… – зло и в то же время как бы просяще говорила Ирина, схватив за руки и крепко прижимая к себе Ольгу Греческий Профиль.

Девушки уже около часа сидели в одной из двух камер предварительного заключения в здании городского отделения внутренних дел. Ирину и Ольгу привезли сюда на милицейском уазике в сопровождении того самого дружинника, который разнял их и задержал во время драки. Сколь ни просили и та и другая отпустить, бугай с красной повязкой был неумолим, добросовестно доставил нарушительниц порядка в отделение и не уезжал оттуда, пока старшина милиции производил досмотр и составлял опись отобранных вещей.

Ирина была в бешенстве. Из-за этой неврастенички Ольги она упустила иконку, которая, в прямом смысле слова, была от нее на расстоянии вытянутой руки.

«С таким носярой и еще ревность свою дурацкую проявляет, да еще и прилюдно. Оторва крашеная!» – думала она про соперницу.

Оставаться в отделении на всю ночь Ирине совсем не улыбалось. Когда мордатый лысоватый милиционер отбирал вещи, она обратила внимание, как блеснули у него глазки при взгляде на интимные фотографии. Подождав, пока за дверью камеры стихнут шумливые голоса, она настойчиво постучала в закрытое окошко.

– Вам ведь понравились фотографии, правда? – Она слащаво улыбнулась открывшему окошко милиционеру. – Постой, начальник, не закрывай! – остановила она его. – Может, отпустишь нас, а?

– Хулиганок так просто не отпускаем.

– Так давай договоримся, начальник. Если хотите, мы с Греческим Профилем покажем вам аттракцион, как девочки любовью занимаются, а вы нас за это домой отпустите.

– Фотографии-то уж больно интересненькие, ёшк-кинт, – усмехнулся милиционер.

– Хочешь статью за распространение порнографии припаять, начальник? – Ирина была невозмутима. – Так я те фотки на улице нашла. И с огромным удовольствием дарю их вам на память.

– Ишь ты, чем удумала лапу клеить! – Старшина снова усмехнулся. – Шибко хитра ты, плотвичка.

– Начальник…

– Ладно, калым принимается. А что там насчет любви девочек?

– Тебе понравится, начальник, – весело подмигнула ему Ирина и подплыла к Ольге, сидевшей на скамье с поджатыми ногами.

Принять условия, при которых милиционер вроде бы обещал их выпустить, Ольга поначалу наотрез отказалась. Но Ирина умела уговаривать и тем более обольщать.

– Дурашка, не собираешься же ты в этой конторе легавской всю ночь куковать, – шептала она, отталкивая Ольгины пальцы, мешающие расстегивать на ней рубашку. – Они же могут и протокол составить за хулиганство в общественном месте, представляешь? Нам чик-чирикнуться дел-то всего минут на пятнадцать. Только не строй из себя пай-девочку. Мне про твои похождения в гаражи все известно. Если не хочешь, чтобы об этом твой Петлюра узнал, прекращай кочевряжиться!

Сопротивление Ольги становилось слабее и слабее, пока она окончательно не сдалась и не начала выполнять все, что хотела такая настойчивая и непреклонная Ирина.

Старшина, оставшийся в одиночку хозяйничать в отделении после отъезда дежурного офицера на ежевечернюю проверку улиц города, поначалу равнодушно и даже с некоторым показным неудовольствием наблюдал за девицами. Однако происходившее в камере постепенно интриговало его все больше, и вскоре, вдавившись лицом в зарешеченное дверное окошко, он уже сопел, как паровоз, то и дело вытирая носовым платком вспотевшую лысину.

Он даже не услышал, как позвонили во входную дверь, и только повторный настойчивый звонок отвлек его от невиданного ранее зрелища. Прикрыв окно, он поспешил открыть дверь. На пороге стоял улыбающийся во весь рот его сосед Лексий и показывал из-под полы пиджака горлышко бутылки. За ним стоял парень, которого старшина не раз видел у соседа в гостях.

– Давайте, хлопчики, ёшк-кинт, заваливайте по-бырому, – поторопил он, пропуская их вперед и закрывая дверь. – Айда за мной. Такие фокусы-покусы покажу – с ума сойти!

– Мы по делу, сосед, – попытался возразить Лексий, но тот схватил его за руку и потащил за собой.

– После все дела, ёшк-кинт. – Старшина подтащил его к двери, за которой продолжалась оргия.

Лексий и прильнувший вместе с ним к окошку Андрей так и застыли, пооткрывав рот. Ирина тоже заметила, появившихся новых зрителей и даже узнала обоих парней, что еще больше ее раззадорило…

– Ладно-ладно, хлопчики, дайте мне-то позырить. – Старшина не без труда оттолкнул гостей от двери. – Ты что там, самодуринку приволок? – бросил он через плечо. – Так давай, откупоривай ее по-бырому. А ты лафетнички тащи из дежурки и бутерброды. Они, ёшк-кинт, в столе, в нижнем ящике, – велел Андрею, прежде чем снова приникнуть к окошку.

Андрей понял, что залез не в тот ящик, который имел в виду милиционер. Бутербродов здесь не было, зато хватало исписанных журналов, бланков, конвертов, фотографий… Он задвинул ящик, но тут же выдвинул его снова. На одной из фотографий его брат Шурик был в том же самом положении, в котором буквально минуту назад Андрей видел Ольгу Греческий Профиль. Таких фотографий нормальному парню действительно можно было стыдиться и бояться. Андрей быстро сунул их в нагрудный карман пиджака.

Теперь, чтобы Шурик окончательно почувствовал себя вне опасности из-за какого-либо шантажа, оставалось изъять из дома Ирины компрометирующую пленку и оставшиеся фотографии. И сделать это нужно было, не откладывая в долгий ящик, пока Ирина пребывает в отделении милиции.

Они втроем выпили по стаканчику и закусили, не отходя от двери в КПЗ. Сосед, узнав, что Лексий хлопочет за своих друзей – таких положительных и ни в чем не виноватых, разрешил тем убираться ко всем чертям. После чего, не выпуская из рук наполовину опустевшую бутылку, отпер соседнюю камеру и выдернул оттуда помятых Митлза и Геру. Выпроводив четырех друзей из отделения, старшина еще раз приложился к бутылке. Потом распахнул дверь женской камеры.

– Что ж вы только о себе думаете, хулиганочки? – спросил он у замерших девушек.

– Начальник, мы готовы и о вас позаботиться, – с готовностью сказала Ирина.

– Во-во, позаботьтесь. Первой будешь ты, белокурая, – ткнул он пальцем в Ольгу Греческий Профиль.

– Может быть, сначала я, начальник? – обиженно вопросила Ирина.

– До тебя, ёшк-кинт, тоже очередь дойдет. Когда у меня снова желание появится. – И старшина, облапив Ольгу за талию, вывел ее из камеры, захлопнув дверь у Ирины перед самым носом.

Ирина готова была кусать себе локти от такой несправедливости. Но она бесилась бы еще больше, если бы знала, что в это же время те самые парни, что несколько минут назад за ней подглядывали, приближаются к дому на Песчаной улице, чтобы добраться до пленки и фотографий, на которые она возлагала так много надежд.

КОСТЕРОК

Андрей немало удивился, когда Лексий указал ему на дом, где квартировала Ирина.

– Слушай, брательник, – тронул он Лексия за рукав, когда они слезли с велосипедов и прислонили их к забору, – это же именно тот дом, в подвале которого я видел колдуна, про которого вам рассказывал.

– Я так и понял.

– Что значит «так и понял»?

– Ты рассказывал, что в прошлую субботу за девчонкой следил, – вздохнул Лексий. – Ее Танька зовут? Федорова?

– Откуда ты знаешь? – спросил Андрей подозрительно.

– Догадался, – снова вздохнул Лексий. – Она в соседнем доме живет. А в этом – слепой дед Панкратыч, хозяин. Он и в самом деле очень странный, хотя и не колдун, конечно. Его-то ты и испугался. Врубаешься?

– Кажется, врубаюсь. Только…

– Что?

– Ладно, – отмахнулся Андрей, – сейчас базарить не время. Как ты думаешь, дед дома?

– Где ж ему еще быть! Но мы беспокоить его не будем. Смотри, как это делается. – Лексий легко перемахнул через забор и в несколько прыжков очутился около дома.

Андрей повторил его маневр. Лексий подергал за раму одного из окон, и оно легко открылось.

– Оставайся на шухере, – шепнул он, но Андрей отрицательно помотал головой и, отстранив его, первым проскользнул в темный проем окна. Лексий – за ним.

Найти компрометирующую пленку и фотографии не составило особого труда. Фотографий было много, и, чтобы не тратить времени на отбор, Лексий шепотом предложил тут же все их сжечь, но только не в доме и не на улице, а в подвале. Андрей с ним согласился, но в подвал лезть отказался.

Лексий один спустился по сыроватым каменным ступенькам и, несмотря на полнейшую темень, быстро взрыхлил ножом и выкопал неглубокую ямку в холодной земле. Затем Андрей передал ему пленку и фотографии, из которых оставил себе только одну. Через минуту фотографии уже корежились под языками синеватого пламени, превращаясь в пепел.

Из подвала повалил едкий дым. У Андрея защипало глаза, и он спустился с крыльца на землю, где полной грудью стал вдыхать свежий воздух. Лексий же, оставаясь в подвале и спасаясь от дыма, забился в угол и оттуда, сидя на корточках, поддерживал маленький костерок, напоследок просматривая снимки.

…Он очнулся одновременно от визга, который сам же и издал, от отвратительного запаха жженой кожи и от дикой боли в ладонях, непонятно почему вдавленных в костер. И тут же вспомнил все, что успел увидеть и почувствовать, прежде чем, наверное на какую-то долю секунды, потерять сознание…

Лексий бросил в огонь последнюю фотографию, когда ему показалось, что земля под маленьким костерком начала шевелиться. Он зажмурился и снова открыл глаза. Видение продолжалось. Через землю, сквозь огонь произрастали тонкие белые палочки, очень напоминающие пальцы скелета. Лексия затрясло. Он начал подниматься с корточек, чтобы броситься вон из подвала, в котором мерещится всякая ерунда, но вдруг кто-то или что-то захрипело сзади и мощно ударило его в спину. Кто-то перешагнул-перепрыгнул через него, но Лексий уже не обратил на это внимания – всего его поглотила страшная боль в ладонях…

Не переставая орать, Лексий выскочил из задымленного подвала, скатился с крыльца и попал в объятия Андрея. Они посмотрели друг на друга одуревшими вытаращенными глазами, а в следующее мгновение уже неслись по ночным улицам, что есть силы давя на педали…

КЛЮЧ

Ирина вернулась домой под утро. С покрасневшими глазами, расцарапанной щекой и помятыми губами. Из открытого подвала доносился неслабый запах жженой бумаги. Ирина торопливо спустилась вниз и при свете горящей спички увидала на том самом месте, где был закопан дед Панкратыч, кучу пепла. Рядом валялась раздавленная коробка из-под печенья «Красная Москва».

Ирина дико зарычала. Теперь до этого Шурика будет не так-то легко добраться! Сжечь фотографии мог либо он, либо Коротышка. Она ненавидела их обоих! Она ненавидела Петлюру, не сумевшего вовремя передать ей иконку – центральную часть ключа-складня, ненавидела лысого вонючего милиционера и эту курву Ольгу, ненавидела всех, с кем встречалась в Истре. И сам город Ирина тоже ненавидела!

Но она верила, что способна отомстить им всем. Панкратыч не должен был, не мог ей солгать, и, воспользовавшись могуществом Нефритового голубя, она добьется своего!

Прошло несколько часов, но Ирина так и не легла спать, мечась по комнате и не переставая строить планы мести. Пришла Катя. Ирина, растрепанная и нервная, чуть не набросилась на нее с кулаками. Катя, и без того перепуганная, торопливо рассказала ей, что милиция обнаружила недалеко от танцплощадки Тереху с перерезанным горлом и что в городе только об этом и болтают. В убийстве подозреваются все, кто участвовал во вчерашней драке, но в первую очередь – Петлюра.

Не успела она произнести имя их общего знакомого, как Сергей Петляев собственной персоной появился в проеме двери. Он тоже не спал всю ночь и выглядел очень неважно: под глазами синяки, верхняя губа разбита. Казалось, что за несколько часов Петляев постарел лет на десять.

Слегка прихрамывая, он молча прошел в комнату, сел в кресло и прижал щепотки пальцев к вискам. Голова у него раскалывалась. Шею невозможно было повернуть из-за моментально вспыхивающей боли. Но не эта, постоянно напоминающая о себе боль была невыносима. Сергей Петляев не мог без зубовного скрежета вспоминать об Адмирале, о том, как легко и быстро расправился бритоголовый на танцплощадке с его друзьями и затем с ним самим. Думал он и о додике Шурике, так подло ударившем его сзади, и о незнакомом худощавом парне, который вез на велосипеде пигалицу Настьку и из-за которого он так больно упал на асфальт. Думал и о своем бывшем друге Лексии…

Ночью после всех, как ему казалось, своих злоключений Петляев добрался до дома Ирины, при помощи ножа открыл окно и проник в ее комнату. Но каково же было его удивление, когда Сергей сквозь дремоту узнал картавую речь Лек-сия и тут же увидел, как тот вместе с кем-то еще залезает в то же самое окно!

Незаметно для непрошеных гостей Петляев убрался из комнаты и спрятался в подвале. Но и Лексий через некоторое время тоже спустился в подвал и принялся сжигать фотографии. Петляев стоял, замерев, в полушаге за его спиной, и ему ничего не стоило пронзить ножом шею своего одноклассника. Возможно, он так бы и сделал, и Лексий даже не заметил бы его. Но вдруг прямо из костра высунулись белые шевелящиеся пальцы-кости!

Ошалевший Петляев не заметил, как оказался на улице, где столкнулся нос к носу с товарищем Лексия, шарахнулся от него, как от чумного, ударом ноги распахнул калитку и скачками помчался прочь…

– Иконку не потерял? – прервала его размышления Ирина.

– Ты в привидения веришь? – не отвечая на вопрос, спросил Петляев.

– Я верю, – поспешила сказать Катя.

– Заткнись! – рявкнула на подружку Ирина.

Катя дернулась, будто ее ударили, и опустила голову.

– Где иконка, Петля?

– Не дави ливер, бева! – сказал, словно плюнул, Петля-ев. – Эта сипня долго здесь торчать собирается? – Мыском грязного ботинка он показал на съежившуюся Катю.

– Остынь, Петлюра! Коротышка нам может только помочь. Ты мне так и не…

– Да у меня она, у меня, – перебил Петляев и, достав иконку из заднего кармана брюк, подбросил ее на ладони.

– Она! – Глаза Ирины заблестели. В руках у нее появились еще две части складня. Она поднесла их к центральной, и все три замерцали вдруг зеленовато-желтым светом.

Ирина и Петляев, одновременно вскрикнув, отдернули руки, и горячие иконки с негромким стуком попадали на пол.

Если Ирина до этого и сомневалась в словах Панкратыча, то теперь поверила в тайну Нефритового голубя окончательно. Похоже было, что поверил и Петляев. Вместе с разинувшей рот Катей они смотрели на лежавшие рядом продолжавшие светиться, но уже не столь ярко, части складня.

– Это и есть тот самый ключ? – наконец-то спросил Петляев.

– Тот самый. – Ирина присела на корточки и аккуратно сложила иконки вместе. – Этим складнем мы откроем тайник. Где он находится, знает всем нам хорошо известный Шурик. Осталось всего-навсего найти нашего додика.

ОТДЫХ НА ЛЮБИМОМ МЕСТЕ

Андрей оказался прав – как ни прижимались с трех сторон Адмирал, Митлз и Гера к черному бугристому стволу вековой липы, как ни вытягивали руки, пытаясь хотя бы соприкоснуться пальцами, все равно обхватить толстенное дерево у них так и не получилось.

– Представляете, мужики, сколько эта липища пережила! – гордо сказал Андрей.

– Она небось и сто лет назад такой же толстой была, – с уважением погладил ствол Шурик.

– Жаль, фотоаппарата нет, – сказал Гера, – запечатлели бы себя на память рядом с деревцем.

– Только, ради бога, давайте не будем вспоминать о фотографиях, – взмолился Лексий. Он посмотрел на свои ладони и спросил нетерпеливо: – Когда пить-то будем, мужики?

– Да-да-да, – заводил носом Митлз, – пора бы нам и злоупотребить.

– Что, моченьки уж нет? – Гера подбадривающе хлопнул Митлза по плечу. – Я вот, например, вполне мог бы обойтись сегодня без выпивки. Башка и так раскалывается.

– Не получил бы вчера промеж глаз, не раскалывалась бы, – усмехнулся Адмирал.

– Тебе хорошо, ты каратист, к тому же в армии натренировался. А я даже не успел заметить, кто меня шандарахнул.

– Мужики-и, когда пить-то будем? – снова вопросил Лексий.

– Сейчас пройдем Иноплеменничью башню, спустимся в Гефсиманский сад к роднику и там выпьем, – успокоил Андрей. – Заодно и бутылку под воду освободим…

Хорошенько выспавшись после сумасшедшей ночи, Андрей, Шурик, Митлз, Гера, Адмирал и Лексий, как и договаривались, встретились на площадке перед школой имени Чехова и отправились на любимое им всеми место.

У всех, кроме Лексия, который жаловался на обожженные ладони и нес только гитару на ремне за спиной, в руках были сумки с едой и выпивкой. Овощей было больше всего – к привезенным из Москвы добавили целый пакет редиски, помидоров и огурчиков, набранных на огороде родителями Шурика.

Но и шашлык вчера съели не весь, и консервов было предостаточно, и картошку несли с собой, чтобы испечь на костре, не забыли и про торт. Отдых предстоял долгий и веселый.

Вскоре парни один за другим с улюлюканьем сбежали вниз по крутой тропинке и сгрудились у родничка. Андрей помнил, как приходил сюда с бабушкой, чтобы набрать в двухлитровый эмалированный бидон святой водички. В последнее время народу сюда приходить стало гораздо больше, и Андрей относился к этому с какой-то ревностью, хотя и не задумывался почему.

Теперь за родником ухаживали. Его аккуратно обложили небольшими белыми плитами, вода больше не била ключом, как раньше, а тонкой струйкой вытекала из вделанной в землю трубы. Тут же на плитах в баночке из-под майонеза стояли еще не успевшие завянуть маргаритки, кто-то позаботился оставить несколько тонких, продавливающихся под пальцами белых пластмассовых стаканчиков. Из этих стаканчиков ребята и распили первую бутылку вина. На закуску пошла пачка печенья «Юбилейное». С шутками, как всегда, не затягивали.

– Монах, аккуратнее надо быть, – невинно сказал Митлз, слегка пихнув ногой наклонившегося над родником и наполняющего опорожненную бутылку Андрея, и тот наверняка шмякнулся бы лицом в воду, если бы не успел выставить вперед локти.

– Отомщю-у! – закричал Андрей и помчался, размахивая сумкой с бутылками, за Митлзом, улепетывающим по направлению к древнему скиту патриарха Никона. Остальные, вначале заржавшие над тем, как смешно свалился Андрей, теперь побежали за ним, вопя один громче другого:

– Стой! Дурак! Осторожнее! Винище не разбей…

Какое-то время их голоса еще были слышны от Иноплеменничьей башни, где остановились, чтобы не быть замеченными, Ирина, Катя и Петляев, но вскоре смолкли, и теперь над Гефсиманским садом раздавалось лишь щебетание синиц да отрывистое карканье ворон.

– И как теперь их искать? – раздраженно спросила Ирина.

– Найдем, – сказал Петляев. – Эти пижоны где-нибудь на реке бухать будут, а она здесь по большой такой дуге течет, – показал он рукой. – Двинем вниз по течению и рано или поздно на них наткнемся. Торопиться не будем, подождем, пока остаканятся. Потом что-нибудь придумаем.

Петляев, а за ним Ирина и Катя стали осторожно спускаться по крутой тропинке.

– Вот и место наше любимое! – Андрей первым выбежал на полосу желтого песка, метра три шириной и раза в два больше длиной.

Река делала здесь крутой поворот. Противоположный берег представлял собой высокий откосный склон горы, всегда сырой, заросший крапивой и ольшаником. Дачники там не появлялись, что Андрея вполне устраивало. На этой стороне мест для отдыха тоже было немного, и компания заняла самое лучшее, со всех сторон защищенное от любопытных глаз, где можно было и понырять с достаточно высокого берега, и позагорать на мягком песочке, и устроить костер.

– А вон и камень, – показал Шурик на середину реки, где сквозь матово-зеленую воду было видно большое темное пятно. – Только я сегодня к нему не поплыву, – он взялся за живот, – травма не позволяет.

– Тогда придется тебе дрова заготавливать, – похлопал его по плечу Адмирал.

Он быстро скинул с себя футболку, ботинки, брюки, но все же Андрей опередил его и, оставшись в одних плавках, разбежался и первым прыгнул в воду. Купаться было одно удовольствие. Борясь с быстрым течением, ребята доплывали до подводного камня, взбирались на него, сталкивая конкурентов, ныряли и, хватая за ноги, топили друг друга, соревновались, кто дольше продержится под водой без воздуха…

Потом, выбившиеся из сил, пили вино, сидя и лежа на теплом, прилипающем к телу песке. Развели большой костер, благо дров, в виде сухих веток, оставленных на берегу разлившейся весной рекой, набрали предостаточно. Торт спрятали в тень. В одну из сумок переложили спиртное и опустили ее в воду. Скользкие, с отклеившимися этикетками бутылки доставали по одной и, когда они оказывались опустошенными, складывали рядком на песке.

Гера не выпускал из рук гитару – по просьбе Адмирала одну за другой исполнял песни из родимого дворового репертуара. Десантник слушал его с видимым удовольствием, иногда и сам начинал подпевать, но тут же умолкал – у Геры получалось намного душещипательнее.

Остальные подтаскивали, по мере необходимости, дрова, суетились вокруг импровизированного стола. Шашлыком занимался исключительно Митлз. Куски свинины были крупные, ровные, между ними обязательно надевались сочные кружки репчатого лука и на каждый шампур – не меньше двух светло-красных помидоров.

Первую партию шашлыка сметали с жадностью, словно до этого во рту не было ни крошки. Пока готовилась вторая, вновь полезли в реку. Митлз и Адмирал, втихаря от других, стащили из сумки бутылку вина, уплыли за поворот вниз по течению и там, стоя в воде по грудь, распили ее из горлышка.

Довольные и заметно опьяневшие, они вернулись по берегу к костру с пустой бутылкой в руках и признались друзьям в проделке, за что те вчетвером набросились на них и принялись сталкивать в реку. В результате все опять полезли купаться. И только Шурик, который до сих пор не снял с себя одежду, успел увернуться от цепляющегося Митлза, прежде чем тот шлепнулся в воду.

Шашлык чуть не превратился в угли, и Шурик поспешил снять шампура. Присев на корточки, он выбрал шампур с наименее подгоревшими кусочками и нацелился на самый из них аппетитный.

Но вместо куска свинины во рту у Шурика оказалось острое, порезавшее губы, лезвие ножа.

– Вякнешь – проглотишь перышко! – не оставляя надежд на компромисс, пригрозил Петляев. – Теперь встать и, не рыпаясь, за мной! – Кончик ножа уперся в нёбо. Шурик зажал зубами лезвие и почувствовал вкус собственной крови. Стало по-настоящему страшно, и он подчинился.

Избиение пленника началось, как только Петляев завел его за поворот реки, откуда не слышно было шума купающейся компании. После первого же пропущенного удара в солнечное сплетение у Шурика не осталось сил ни для сопротивления, ни для бегства. Он сдался и готов был еще хоть десять раз дать обещание провести и показать, где находится проклятый тайник, только бы его прекратили бить. Но Петляев не унимался и продолжал наносить жестокие удары в грудь, по ребрам, по защищающим окровавленное лицо пальцам.

– Хватит, хватит! – наконец не выдержала и заступилась за стонущего парня Катя.

Петляев отбросил ее от себя. Катя упала, а он, с криком:

– Замолкни, тля! Тебя никто не спрашивает! – с размаху врезал ей мыском ботинка по бедру.

Схватившись за ногу, девушка жалобно заскулила. Петля-ев снова обернулся к Шурику, но теперь его остановила Ирина.

– Хорош, Петля. У нас не так много времени, – сказала она нетерпеливо. – Свяжи ему руки, и пойдем быстрее.

– Чем связать-то?

– Коротышка, снимай-ка с брюк ремень! – приказала Ирина.

– А как же я пойду? – спросила та сквозь слезы, однако покорно взялась за пряжку.

– Как хочешь. И кончай здесь пищать!

Петляев перетянул ремнем запястье правой руки безвольного, шмыгающего носом Шурика.

– Держи. – Он передал другой конец ремня Ирине. – Будешь его, как шавку, на поводке вести.

– Черт! – Ирина поморщилась, глядя на лицо Шурика. – На него же смотреть страшно. Как мы в монастырь пройдем?

– Ничего, – успокоил Петляев, – в роднике святой водичкой кровянку смоет.

И они повели пленника по направлению к Гефсиманскому саду.

Катя еще немного посидела на земле, затем поднялась и, придерживая брюки, пошла вслед за ними. Глаза застилали слезы. Петляева она ненавидела. Шурика жалела, но себя жалела еще больше.

«Когда Петля ударил меня, Ирина даже слова ему не сказала! – всхлипывая, думала Катя. – Как будто я ей никто. Как будто этот зэк для нее что-нибудь значит. Как будто я не заслужила ее любви!»

Она ускорила шаг, чтобы догнать Ирину, Петляева и Шурика, которые, дойдя до скита патриарха Никона, свернули на дорожку, ведущую к роднику. Заболела нога в том месте, куда ткнулся ботинок Петляева.

«Как же сильно этот садист избил Шурика! – представила Катя и даже поморщилась. – А что они собираются сделать с ним после? Отпустят или…»

– Коротышка! – раздалось сзади.

Катя обернулась и увидела перед собой девчонку в зеленой юбке и легкой белой кофточке, ту самую, которая вчера на танцах первая бросилась к раненому Шурику.

– Ты моего брата Олега, то есть Лексия, не видела? – спросила Настя.

– Видела. Он там, дальше по речке.

– Спасибо, – кивнула Настя.

– Подожди секундочку, – остановила ее Катя. Она немного замялась, потом выпалила одним махом: – В общем, так: скажи своему брату и его друзьям, что Шурика выкрал Петлюра. Он очень сильно избил его. Ужасно! И ведет сейчас к какому-то тайнику в монастыре. Петля может убить его. Зарезать! Пусть они поторопятся спасти его.

С каждым ее словом глаза Насти становились все больше, а губы дрожали все сильнее.

– Коротышка, ты меня не обманываешь? Ведь правда не обманываешь? – крикнула она и поднесла к ее лицу сжатые кулачки.

– Не вру, клянусь! Они только что прошли по этой дороге к роднику. Если побежишь, ты их догонишь. Но с Петлей тебе не справиться – он настоящий зверь. Лучше поторопись к своим.

– Все, я бегу, бегу! – поверила Настя и сломя голову кинулась бежать в указанном Катей направлении.

ЛЮБИМОЕ МЕСТО

Как выбираешь ты минуты! Как драгоценные цветы! Я и не жду, но почему-то Который сон приходишь ты…

Настя остановилась и, часто-часто хватая ртом воздух, опустилась на колени. От быстрого бега кололо в боку. По лицу стекал пот, шрамик на щеке побелел. Чтобы сделать последние несколько шагов, необходимо было хоть немного перевести дух. Между ней и рекой за кустами ивняка кто-то продолжал петь под гитару:

Когда особенно устану, Когда озлюсь на вся и всех — Глубокой ночью, утром рано Я слышу твой негромкий смех…

Слова были знакомы, хотя песню она слышала впервые. Настя вдруг поняла, что знает наизусть следующий куплет. Эти стихи ей прислали в письме без подписи и без обратного адреса. Это должен был быть Андрей!

Она вскочила и ринулась сквозь кусты. Запуталась в тонких переплетенных ветках, упала, поднялась и из последних сил с криком «Андрюша!» выдралась на свободное пространство, на желтый рассыпчатый песок.

– Настенька! – прервав песню и отложив гитару, поднялся ей навстречу радостно заулыбавшийся Гера Солдатов. Но тут же сел обратно на свое место – ноги уже не держали.

Рядом с ним Настя увидела лежащего на спине и раскинувшего руки парня в очках. Не сразу она узнала в нем Митлза. Громко отфыркиваясь, из реки на берег выбрался Адмирал. Настя подпрыгнула к нему.

– Где Лексий, где Андрей?

– Вниз поплыли по реке до Корсаковского моста. – Язык у Адмирала слегка заплетался.

– Дураки, дураки! Шурика нашего спасать надо!

– Не понял? – встрепенулся Адмирал.

– Он чего, тоже «Кавказа» обожрался, как Митлз? – подал голос Гера.

– Адмирал, зови быстрей ребят! Шурика Петля избил до полусмерти и в монастырь повел.

– Шурика? Избил? Тот самый Петля?!

– Да, да, да! – закричала Настя.

– Все! – прервал Адмирал начинающуюся истерику. – Говори четко, куда именно он его повел?

– В монастырь. К тайнику какому-то.

– Значит, в сам собор?

– Да, наверное.

– Все понял! Я найду их там. – Адмирал уже натягивал брюки. – А ты давай вниз по реке. Расскажешь все Монаху и Лексию своему. Пускай поторопятся!

– Лексий, я хотел спросить тебя… Ты говорил вчера, что знаешь Таню Федорову? – Андрей, так же как и брат, не прилагая особых усилий, сопротивлялся течению, медленно приближающему их к автодорожному мосту через Истру.

С обоих берегов над рекой нависали густо зеленеющие ивы, отчего солнечные лучи почти не достигали воды, и она приобретала своеобразный матово-болотный цвет. Некоторые деревья, ежегодно подмываемые во время паводка, давно повалились в реку и теперь перегораживали ее почти до середины. Андрей и Лексий, хоть и были подвыпивши, не рисковали под ними подныривать, чтобы случайно не напороться на подводный сучок, а плавно огибали деревья. В некоторых местах было неглубоко, и тогда они упирались ногами в песок, еще больше тормозя продвижение.

– Очень хорошо знаю, – сказал Лексий. – Я с ней в одном классе учился.

– А ты у нее дома бывал?

– Почему спрашиваешь, братан?

– Мне надо знать.

– Втюрился?

Вместо ответа, Андрей глубоко вдохнул и с головой погрузился под воду. Лексий тоже окунулся. Вынырнули почти одновременно и посмотрели друг на друга, каждый ожидая ответа. Они давно не плавали вместе вот так по реке – может, год или даже два, а в детстве это было одно из самых их любимых занятий. И никогда раньше им не доводилось серьезно говорить про любовь.

– Понимаешь, братан, – Лексий подумал, что не стоит перед Андреем прикидываться дурачком и темнить, – Танька, конечно, деваха красивая, она многим в Истре нравится. Нравилась… – Он вспомнил Тереху и запнулся.

– Что замолчал?

– Слушай, неужели из всех истринских баб ты не мог выбрать кого-то еще?

– Да я и не выбирал особо. Просто увидел на пляже – понравилась. Потом на танцах… Короче, я и в самом деле втюрился.

– Тьфу! – Лексий в сердцах шлепнул ладонями по воде.

– Подожди. – Андрей нащупал ногами подводный бугорок и встал на него, оказавшись выше брата. – Это, случайно, не ты позавчера ночью к ней в окошко залезал?

Лексия немного снесло течением, и ему пришлось подгребать к Андрею, чтобы тоже встать с ним рядом.

– Ты про парность событий когда-нибудь слышал, Монах?

– В каком смысле?

– Это, к примеру, когда ты приходишь в библиотеку и спрашиваешь книгу, а тебе отвечают, что вот, мол, какое совпадение – уже лет пять, как про нее никто даже и не вспоминал, а буквально полчаса назад прибежал человек и эту книгу забрал.

– А при чем здесь библиотека? То есть ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что Танька Федорова нравится нам обоим. Только я был раньше тебя, – сказал Лексий и заметил, как сразу вытянулось лицо Андрея. – Ты меня извини, конечно, но она не стоит тебя, братан. Она дешевка, хотя и дрючится очень даже…

Кулак Андрея угодил Лексию в подбородок. Лексий отшатнулся, но, погружаясь в воду, успел ухватить брата за руку и увлечь за собой. Под водой Андрей лягнул его ногой в грудь. Лексий выдержал удар, первый вынырнул на поверхность и начал топить Андрея, наседая сверху на плечи…

– Нет, Настенька, я тебя так просто не отпущу. Я должен сказать тебе что-то очень-очень-очень важное. – Гера цепко держал Настю за локоть и не отпускал, несмотря на все ее попытки вырваться. Адмирал уже давно убежал, а она все еще не могла освободиться от прилипшего как репей пьяного парня.

– Да убери ты свои пашоны, идиот! Шурику помочь надо! – кричала она, палец за пальцем отдирая от себя его руку, но Гера тут же перехватывал ее другой рукой.

– Ты ничего не понимаешь, – лепетал он. – Ты еще маленькая и ничего не понимаешь. А я давным-давно хотел тебе признаться…

– Пусти-и-и! – уже во весь голос закричала Настя и, вложив в толчок все силы, наконец-то смогла отпихнуть от себя Геру, да так, что он плашмя шмякнулся на песок и на дрова.

– Ой-ой-ой! – застонал он, кое-как принимая сидячее положение.

– За что боролся – на то и напоролся, – зло сказала Настя и вдруг почувствовала, что ее лодыжки обхватили чьи-то крепкие горячие руки.

– Я держу эту заразу, Зольдат! Давай, хватай ее! – прохрипел только что проснувшийся и не успевший разобраться что к чему Митлз.

Настя, потеряв равновесие, упала, и Митлз схватил ее уже за коленки, но тут на него набросился разъяренный Гера.

– Не смей ее трогать! – закричал он и принялся молотить ничего не понимающего дружка по рукам. – Это же Настенька, Настенька!

Выбравшись на берег, Лексий и Андрей долго не могли отдышаться.

– Когда ты в последний раз был у нее? – наконец спросил Лексий.

– В пятницу ночью.

– Успешно?

– В каком смысле? – не понял сначала Андрей, но потом догадался, о чем речь. – А, н-нет. То есть, можно сказать, успешно наполовину.

– Ты можешь, конечно, снова вдарить мне по морде и получить в ответ, – сказал Лексий и весь напружинился. – Но ты мне брат и поэтому знай, что в четверг ночью у нее был я. И успешно.

Андрей вжал голову в плечи, словно его ударили сверху.

– А чтобы не распускал ручонки шаловливые, она тебе тоже говорила? – после некоторого молчания спросил он.

– Ты что? Попробовала бы она мне что-нибудь подобное сказать!

– Знаешь, Лексий, мне всегда казалось, что если я буду во что-то очень сильно верить, о чем-то постоянно думать и желать, то обязательно этого достигну.

– Правильных книжек начитался, да?

– Не в книжках дело. Я вот, к примеру, думаю, что человек вполне может и будет жить до тех пор, пока сам этого хочет. Ну, допустим, попаду я в аварию, переломаюсь весь, начну с ума сходить от боли… Но до тех пор, пока буду терпеть и не скажу себе, что от этих мучений и от жизни отказываюсь, то не помру ни в коем случае.

– Ты к чему это клонишь? – насторожился Лексий. Перед его глазами вновь возник хрипящий, высунувший язык Тереха, в шею которого все глубже вдавливается гитарная струна. Это воспоминание уже несколько раз навязчиво загружало его мысли, и Лексию приходилось делать усилие, чтобы отогнать его прочь.

– Ни к чему я не клоню. Вот мне, например, кажется, что человек вполне может научиться летать или под водой бешеное количество времени находиться, если ему очень приспичит.

– Ну?

– И только одного человек не может добиться – заставить другого по-настоящему полюбить себя. Понимаешь?

– Я-то как раз понимаю, – усмехнулся Лексий. – Это, по-моему, ты понять не можешь, что если она тебя не любит, то и тебе не стоит понапрасну лбом об стенку биться. Забудь ты ее к чертовой матери и не мучайся.

– Думаешь, это так легко?

– Да уж полегче, чем кое-что другое забыть. Или летать научиться…

– Олежа! Андрей! – Из-за зарослей крапивы выскочила Настя с узлом тряпок в руках. – Вы здесь купаетесь, а там Петлюра нашего Шурика в монастырь потащил к тайнику какому-то. Он его убить может. Адмирал уже побежал туда, и вы быстрей собирайтесь. Вот одежда. – Она бросила им узел, который был не чем иным, как скомканными рубашками, брюками и завернутой в них обовью.

ВОСКРЕСЕНСКИЙ СОБОР

Адмирал, мокрый от пота, вбежал на территорию Новоиерусалимского монастыря через главные ворота под Надвратной церковью. За всю дорогу он ни разу не позволил себе остановиться или хотя бы замедлить бег. В армии кросс на такое расстояние расценивался как пустяковая пробежка, но сейчас, после пикника, было тяжко. Невыносимо хотелось пить или хотя бы сполоснуть горло, чтобы исчезла тягостная сухость во рту, и Адмирал очень пожалел, что не задержался на полминутки у родника.

Теперь необходимо было проникнуть в Воскресенский собор и отыскать там Шурика. Но где вход? Адмирал побежал вокруг собора, надеясь увидеть дверь или какую-нибудь лазейку в него, и не обнаружил ничего, кроме подобия деревянной лестницы без перил, ведущей под острым углом на самую верхотуру. Времени на дальнейшие поиски входа терять было нельзя. Понимая, что каждую минуту другу грозит реальная опасность, он начал торопливо взбираться вверх по лестнице.

По-видимому, ею пользовались не часто – деревянные брусочки, заменяющие ступени, были плохо обструганы. Где-то на одной трети пути в большой палец впилась зверская занозища, и Адмирал, отдернув руку, чуть не сорвался вниз. Однако удержался и, немного переведя дух, полез дальше. Когда лестница кончилась, он спрыгнул на покатую железную крышу, загремевшую под ногами, подбежал к высокому, в два человеческих роста, окну и через него проник внутрь собора…

Пока Шурик не напился воды и не умылся в роднике, ему было наплевать на все в этом мире. Петляев и Ирина снова связали ему руки и повели в монастырь, но теперь уже мысли Шурика крутились только вокруг одного – как бы удрать. Он понимал, что если даже друзья и начнут его искать, то вряд ли сразу направятся в монастырь. Оставалось надеяться только на себя, а шанс вырваться и спрятаться или убежать, пусть и связанному, мог представиться только в самом соборе, где Шурик знал каждую лестницу, каждый поворот и темный уголок, не говоря уже о подземном ходе.

Народу в монастыре, несмотря на воскресный день, было немного. Молодая женщина-экскурсовод увлеченно рассказывала группе туристов о памятниках монастырского некрополя.

– На территории монастыря стали появляться захоронения местных землевладельцев, которые делали крупные вклады в монастырь, – торопливо говорила экскурсовод. – Погребение А. С. Цуриковой, жены промышленника Цурикова, умершей в 1907 году, является наиболее поздним. Перед вами сохранившийся памятник, сделанный из лабрадорита, с мозаичным изображением Марии с младенцем, выполненный по эскизу выдающегося русского художника Виктора Михайловича Васнецова.

Шурик остановился и уставился на надгробие. Вспомнил, как однажды попытался отколупнуть от плиты блестящие золотом мозаичные звенья и как Андрей запретил ему это сделать. У него мелькнула мысль закричать во весь голос «Убивают!» и броситься к туристам за помощью, но тут подошла Катя и незаметно для Ирины и Петляева подмигнула ему. Впервые он видел ее такой серьезной.

«Коротышке тоже досталось от этого выродка, когда она пыталась защитить меня, – припомнил он. – Вот если бы она дала знать ребятам, где я и что со мной», – появилась надежда.

И будто в подтверждение этой мысли Катя еще раз успокаивающе подмигнула ему.

Туристы продвинулись дальше и окружили стопудовый колокол, стоявший на постаменте перед высокими железными воротами в собор, закрытыми изнутри. Колокол чудом уцелел, упав при взрыве колокольни. Экскурсовод продолжила рассказ об остальных колоколах, самый большой из которых, весивший пятьсот пудов, еще в восемнадцатом веке разбился при возникшем в монастыре пожаре.

Петляев потянул было пленника дальше, но Шурик сказал: «Здесь» – и показал кивком на дверь в дощатом заборе, закрытую на огромный амбарный замок.

«Пускай попробует открыть», – злорадно подумал он. Однако Петляев подобрал с земли какую-то скрученную проволочку и, дождавшись, когда экскурсия двинется дальше, подошел к замку и открыл его, что называется, на раз.

Шурик первым вошел в дверь и рыпнулся было бежать, но бдительный Петляев, словно ждал этого, сделал ловкую подсечку, отчего пленник растянулся на пыльном каменном полу. После этого всякое желание сделать еще одну попытку к бегству у него пропало. Ничего не оставалось, кроме как идти к тайнику.

Ирина аж вся затряслась, увидев изразец с летящим голубем. Она достала из мешочка три маленькие металлические иконки, собрала их в складень, поднесла к изразцу и радостно вскрикнула, увидев, как и они, и он засветились зеленым фосфорическим светом. В это время откуда-то сверху до них донесся крик. Когда крик повторился, они поняли, что кто-то зовет Шурика.

– Я здесь, здесь! – заорал он в ответ во всю силу своих легких, и тут же кулак Петляева врезался ему в нос. Шурик отлетел к стене и неслабо приложился затылком.

«Зря все-таки я их к тайнику привел», – успел подумать он, прежде чем подскочивший Петляев схватил его за уши и еще раз с силой припечатал затылком в стену. Шурик медленно осел на пол.

– Ты, лярва, нас зашухерила! – Пальцы Петляева вцепились в Катино горло.

– Да не трогай ты ее, Петля, – зашипела Ирина. – Лучше сбегай проверь, кто там. И если надо – отвлеки на себя.

– Ага, а ты тем временем слиняешь с кладиком. – Петляев отпустил Катю, и она сразу забилась в угол, чтобы, не дай бог, опять не попасть под горячую руку.

– Можно подумать, ты меня потом не разыщешь, – усмехнулась Ирина. – Не боись, Петля, никуда мы друг от друга не денемся. Давай-давай, беги. Если что – встретимся у меня дома.

– Ну, смотри, бева, попробуй только… – Он не договорил. Сверху снова закричали, и Петляев бросился выяснять – в чем дело.

– И ты, Коротышка, убирайся отсюда куда подальше, – велела Ирина подружке, силуэт которой едва различала в темноте.

– Почему, Ириночка?

– По кочану, – разозлилась та. – Уматывай, и побыстрее! Будешь ждать меня где-нибудь у входа в монастырь. И утри сопли, Коротышка.

По подземному ходу идти можно было только согнувшись в три погибели. Задыхавшиеся после долгого бега Андрей и следом за ним Лексий продвигались к маячившему впереди овальному пятну света, то и дело задевая плечами и затылками влажные каменные стены.

– Быстрей, быстрей, Лексий, – оборачивался и поторапливал Андрей отстающего брата, которому из-за высокого роста приходилось идти чуть ли не на корточках. – Как по окнам лазить, так ты ловок…

– Да бегу, бегу, – прибавлял тот шагу, но вскоре снова отставал.

Наконец они оказались в глубоком каменном рве, с трех сторон огибавшем подземную церковь, а затем и в самой церкви. Отсюда до тайника было рукой подать.

У подножия крутой белокаменной лестницы они очутились в то же время, когда на самой верхней ступени показался Адмирал. И тут Андрей увидел вынырнувшего сбоку от их друга Петляева, занесшего для удара руку.

– Адмирал, атас! – крикнул Андрей.

Тот мгновенно присел, тем самым сохранив себе жизнь. Лезвие ножа лишь чиркнуло по его плечу, распоров рубашку и слегка поцарапав кожу. Адмирал полуобернулся и тут же получил коленом в подбородок. Он покатился вниз по крутым ступеням, сгруппировавшись и прикрыв руками голову. Лексий с Андреем рванулись ему навстречу и удержали от дальнейшего падения.

– Эй, муфлоны! – Петляев собрал слюну и харкнул на ребят сверху. – Валяйте-ка сюда. Мое перо скучает по вашим животикам!

Слабый свет, излучаемый складнем, позволил Ирине разглядеть три гвоздика, выступающие из стены ниши. Стоя на коленях, она поднесла собранные вместе иконки к гвоздикам, и, когда два из них оказались продетыми в изогнутые петельки, а третий пришелся как раз между лапок голубя, ключ-складень словно прилип к стене.

Она глубоко вздохнула и потянула засветившийся еще ярче и заметно нагревшийся складень на себя. Он сдвинулся совсем немного и стал совсем уж горячим. Ирина отдернула обожженную руку и отпрянула от тайника.

Изразец, соседствующий с нишей, заметно выдвинулся вперед. Ирина взялась за правый край изразца, и каменная плитка подалась и распахнулась, словно тяжелая чугунная дверца русской печки. Перестав дышать, Ирина протянула руки в черноту ниши…

«Ах, гнусы, загнали меня, как последнего фофана! – со злостью думал Петляев, то и дело оглядываясь, карабкаясь все выше и выше по деревянным лесам реставрируемого шатра Воскресенского собора. – Внизу надо было с этими ваньками разбираться, по-модному. А теперь – что?»

Но внизу, пока он носился по лабиринтам собора между колоннами и пилонами, взбегая по крутым лестницам и перепрыгивая через груды строительного хлама, Андрей и Лексий преследовали его вместе, не отставая друг от друга. Петляев надеялся, что Адмирал – самый опасный из его врагов – долго еще будет приходить в себя после кувырканий по лестнице, однако тот неожиданно вырос перед ним, перекрыв путь к выходу.

Петляев, недолго думая, развернулся на сто восемьдесят градусов – сейчас с Адмиралом ему было не справиться. Чтобы не оказаться взятым в клещи, он побежал наверх, на второй ярус ротонды, промчался по опоясывающей ее галерее, потом попал на покатую железную крышу, предательски загремевшую под ногами. Он увидел узкую деревянную лестницу, по которой несложно было спуститься на землю, но Адмирал опять оказался около нее раньше.

Пока Петляев раздумывал, куда бежать дальше, на крыше появился Андрей, за ним Лексий, и ему ничего не оставалось, как начать подниматься вверх по лесам.

И вот теперь он был в ловушке. Он достиг верхней точки шатра, где строителями была установлена металлическая лебедка. На этом же уровне, всего в нескольких метрах, сиял золотом пятиметровый узорчатый крест, венчающий большую главу собора.

За крестом как на ладони была видна Истра: далеко справа – железнодорожный мост через реку, левее на горе – Дом культуры и танцплощадка, сверкнувший серебром памятник-самолет, школа имени Чехова, лента Волоколамского шоссе, по которому, словно игрушечные, ползли автомобили, еще левее – монастырские пруды, деревня Никулино…

Три года назад в этой деревне Петляев первый раз в жизни ударил ножом человека. Сейчас у него тоже был нож. Он понимал, что ни Андрей, уже почти поднявшийся наверх, ни бывший друг Лексий, доставший что-то из кармана рубашки, ни чуть отставший от них Адмирал ни за что не отпустят его, пока не отомстят за Шурика. Петляев отступил по выдвинутой над пропастью стреле, держась за толстый стальной трос, и приготовился встречать их по одному. Первым на платформе появился Андрей…

– Черт, тяжесть какая! – Ирина наконец-то вытащила из ниши в стене круглую черную коробку и чуть не уронила ее, удержав на коленях. – Неужели и в самом деле клад? – Она встряхнула коробку и не услышала внутри никаких звуков. – Что ж Панкратыч ничего про это не рассказывал? Хотя понятно. Клад, деньги – не главное. Главное – сила Нефритового голубя! Но и клад, конечно, тоже не помешает…

Шурик открыл глаза. Он сидел на полу, раскинув ноги и упираясь плечами в холодную стену. Ирина была рядом, метрах в двух. Она тоже сидела, но только на коленях, и водила носом над круглой коробкой, похожей на большую консервную банку из-под селедки.

– Что, клад нашла? – прохрипел Шурик.

Ирина вздрогнула, словно при ударе током, выпустила из рук коробку, и та с тяжелым стуком грохнулась на пол. При слабом свете, льющемся из тайника, Шурик сумел различить на боку коробки какие-то буквы, цифры и еще… фашистскую свастику.

– Ты, дефективный, – шипела в это время Ирина, – если еще хоть слово скажешь, я не зна…

– Дура! – завопил Шурик и, несмотря на связанные за спиной руки, моментально очутился на ногах. – Это же мина! Немецкая мина! Бежим!

Ирина с недоверием посмотрела под ноги на свой «клад», и тут из вскрывшейся коробки стремительно выросли языки пламени, очень похожие на руки с растопыренными кровавыми перстами, жадно вонзившимися ей в горло.

* * *

На вершине шатра взрыв в подземной церкви Константина и Елены отозвался лишь мелкой дрожью и отдаленным грохотом грома. Но стальной трос под рукой Петляева мелко-мелко завибрировал. Сергей Петляев ни в коем случае не отпустил бы его, если бы только не увидел появившиеся из ничего кисти скелета, обхватившие снизу его лодыжки.

– Оставь меня, оста-авь! – завопил Петляев и полосонул ножом по страшным пальцам, на самом деле разрезав всего лишь шнурки на ботинках. Он принялся стряхивать «кости» рукой, только что державшей трос, и наконец освободился от страшного наваждения, но понял, что уже падает. Может, был у него еще шанс ухватиться за металлическую балку, на которой он стоял, но, отказавшись его использовать, Петля-ев отчаянно, вложив всю свою силу, швырнул нож в Андрея, а сам рухнул вниз почти с сорокаметровой высоты.

Андрей еле увернулся от крутящегося, летящего прямо в лицо ножа и, потеряв равновесие, забалансировал на стреле, по которой успел сделать полтора шага.

– Руку! – услышал он где-то за спиной и, уже сорвавшись, отчаянно выпластав назад правую руку, ухватился пальцами за что-то тонкое и жесткое. Это была собранная в кольцо толстая гитарная струна.

Андрей и Лексий, скрипя зубами, держали ее – один снизу, повиснув над очень далеким, ждущим новой смерти каменным полом собора, другой – сверху, лежа грудью на краю платформы, упираясь в нее свободной рукой и цепляясь ногами за спасительные выступы и углы металлической конструкции.

– Не отпускай! Держи! Я бегу, бегу! – орал Адмирал, лихорадочно карабкающийся вверх по лестницам, хотя надежды, что успеет прийти им на помощь, было мало.

– Подтягивайся, – проскрипел Лексий и сам, несмотря на боль в разрезаемых струной пальцах, начал сгибать правую руку в локте, поднимая брата.

Андрей, секундой назад думавший, что вот-вот неизбежно сорвется, из последних сил потянулся вверх и, рванувшись, вцепился в воротник рубашки Лексия. Их лица оказались совсем рядом, братья даже коснулись друг друга носами. Потом рубашка затрещала, и Андрей обреченно посмотрел в глаза Лексия, так похожие на Настины. Воротник оторвался, но Лексий уже держал брата за волосы и, рыча, затаскивал на платформу…

* * *

Наконец-то добравшийся до вершины собора Адмирал увидел их, сидящих на коленях друг напротив друга, все еще держащих окровавленными пальцами скрученную гитарную струну. Они не двигались, боясь тем самым причинить себе еще большую боль. Лексий, не отрываясь, смотрел куда-то вниз, мимо Андрея, из глаз которого одна за другой появлялись и капали слезы. Адмирал молча сел рядом с ними и дрожащими руками стал осторожно высвобождать от струны их жестоко порезанные пальцы…

– Лексий, а ты кабан. Тебе только в десант идти служить, – сказал он, и, размахнувшись, метнул, словно бумеранг, липкую от крови скрученную струну.

– Зачем выбросил, Адмирал? Она мне, можно сказать, жизнь спасла, – сказал Андрей, следя за ее полетом.

Струна, не долетев до земли, стукнулась об угол одной из башенок, покатилась по крыше и застряла в водосточном желобе.

– Хотя не она, конечно, а Лексий.

– Как он тебя удержал, как вытащил – просто уму непостижимо!

– Я и сам удивляюсь, – сказал Лексий. – Может быть, просто у Андрюхи на пару секунд за плечами крылья выросли?

Далеко внизу, на земле они увидели группу туристов, ведомую экскурсоводом на выход из монастыря. Туристы оборачивались и задирали вверх голову, чтобы напоследок полюбоваться сияющей золотом главой собора и возвышающимся крестом. Навстречу им быстро шли двое парней, один из которых держал на плече гитару, и девушка в белой кофточке и зеленой юбке.

– А вон и сестренка моя появилась, – узнал Настю Лексий.

– Точно, Настюха, – улыбнулся Андрей и помахал ей рукой, вовсе не надеясь, что его заметят снизу. Но девушка, словно специально его высматривала, сразу замахала в ответ.

– Так, мужики, давайте-ка смотаемся отсюда поскорее, – сказал Адмирал. – Нам еще Шурика искать. Монах, иди вперед, ты эти места лучше всех знаешь…»

* * *

На этом месте рукопись заканчивалась. Конец, можно сказать, был открытым, и, возможно, в задумках Александра Ивановича было продолжение. Но это можно было выяснить потом. А сейчас Виктору Кармазову вновь не терпелось перенести себя в собственную юность…

Он хорошо помнил истринский кинотеатр. В начале каждого месяца у главного входа вывешивали большую афишу со списком фильмов на дневной сеанс, билет на который стоил всего десять копеек. Большая часть фильмов особого интереса не вызвала, и зрителей оказывалось хорошо если четверть зала. Зато когда показывали фильмы про индейцев, спартанцев или мушкетеров, в кинотеатре неизменно был аншлаг. На вечерние сеансы почти всегда приходилось отстоять очередь, особенно если показывали такой фильм, как тот же «Табор уходит в небо».

Виктор нарисовал на чудесной страничке очередь в билетную кассу и среди других – Ирину, Коротышку, себя – сразу за девушками, а немного позади – Шурика. Прежде чем сделать последний штрих, задумался.

Посредством чудесной странички он воплощал себя в своей же юности уже три раза, при этом, так или иначе, входил в контакт с одними и теми же людьми. Однако Таня после истории на пляже не узнала его ни на танцплощадке, ни во время якобы случайной встречи на ночной истринской улице. Не то чтобы не узнала, а, по ее же словам, впервые видела.

Напрашивался вывод, что воплощения его теперешнего в себя же семнадцатилетнего в городе Истра конца семидесятых как бы раздваивают описываемые в рукописи события. Там, где появляется он, история меняется, а затем, после стирания рисунка, возможно, и вовсе обрывается. А там, где его нет, то есть в оригинале рукописи, история продолжается без всяких изменений.

Во время своего последнего воплощения Виктор подобрал бумажник, украденный Коротышкой из кармана Ирины, следовательно, в той, параллельной истории Шурик его не нашел, а значит, у него не было повода искать встречи с Коротышкой. Но, сообразуясь с текстом рукописи, Виктор нарисовал его стоящим в очереди: значит, бумажник у Шурика, значит, он подойдет к Коротышке после сеанса, покажет ей бумажник, назначит встречу…

Да, в рукописи ничего не изменится, но должно измениться в новой истории. Теперь бумажник появился в кармане джинсов у семнадцатилетнего Виктора, стоявшего в очереди за билетами на фильм «Табор уходит в небо». В конце концов, Шурик может и без свидания с Коротышкой обойтись, он запал на Ирину, вот пусть к ней и подкатывает.

Домой к Никите он так и не пошел, решил сказать Антону, что не застал друга дома и только напрасно прождал его на крыльце. Оказалось, что, пока Виктор в лесу, истребляя комаров, читал рукопись и рисовал, Никита сам пожаловал в гости к незрячему.

– Витек! – как всегда, обрадовался Никита. – Антон сказал, что ты за мной пошел. Получается, разминулись. Огородами, что ли, передвигался?

– На полдороге что-то живот прихватило, пришлось в лесок забежать, – нашелся Виктор. – Потом пришел к тебе, а дверь закрыта. Дай, думаю, подожду…

– А мы в это время почти весь твой коньяк усугубили. Но ты не расстраивайся, пузыречек я принес. – Никита кивнул на холодильник. – Охлаждается.

– Это правильно, – одобрил Виктор. – Ну, мужики, за встречу?

– Что там у тебя в папочке? – поинтересовался Никита, когда трое друзей допили остатки коньяка.

– Рукопись одного моего знакомого писателя. Непризнанного. Называется «Тайна нефритового голубя».

– Какая такая тайна может быть у голубя, да еще и нефритового? – удивился Никита.

– Да мало ли какая тайна, – не дал ответить Антон. – Ты, Витек, лучше скажи, там про любовь или не про любовь?

– Вообще-то, по большому счету, там все про любовь.

– Это хорошо, – улыбнулся Антон. – А то все эти детективы, фантастика или, упаси господи, мистика – фигня, небывальщина.

– Не, – возразил Никита, – детективы бывают очень даже ничего.

– А я фантастику люблю, – сказал Виктор. – Правда, не ту, где космические корабли бороздят просторы… Мне больше про пришельцев нравится, а еще больше – про машину времени, про параллельные миры. Мистику бы тоже почитал, только мало ее у нас издают. Вот недавно «Альтиста Данилова» достал – отличная вещь!

– Про что? – одновременно спросили Антон и Никита.

– Тоже, кстати, про любовь. Только про любовь демона к обычной девушке, живущей в современной Москве.

– Дашь почитать? – попросил любитель детективов. – Я, так сказать, на голодном пайке.

– Без проблем. А если хочешь, могу ненадолго эту рукопись дать. Там не только про любовь, но и криминал присутствует, и мистика есть. Про историю Новоиерусалимского монастыря много написано.

– О! Давай, конечно! – У Никиты заблестели глаза. Он выхватил у Виктора папку, развязал тесемки. – А это что такое? – увидел он рисунки.

– Писатель попросил меня иллюстрации к нетленке сделать, – сказал Виктор и не удержался от пояснений. – Когда читать будешь, надеюсь, сопоставишь образы: вот эта, с длинными волосами, – Таня, с фотоаппаратом – Ирина, эта – Ольга Греческий Профиль – догадываешься, почему такое прозвище?

– Трудно не догадаться…

– Ага. Вот этот – главный герой по прозвищу Монах, этот, с татуировкой на шее, – главный отрицательный герой, Серега Петляев по прозвищу Петля.

– О! А это ты, что ли? – Никита вгляделся в чудесную страничку, на которой была нарисована очередь в билетную кассу истринского кинотеатра и среди прочих, жаждущих посмотреть новый фильм, стоял и семнадцатилетний Виктор.

– Неужто узнал?

– Ну, во-первых, как я мог не узнать друга, с которым провел лучшие годы жизни! А во-вторых, у меня на лица – профессиональная память.

– Так, – хлопнул рукой по столу заскучавший Антон. – Мы пить сегодня будем?

Несмотря на уговоры Никиты идти ночевать к нему домой, Виктор остался у Антона, сославшись, что пьяный, что устал и плестись в другой конец деревни нет никакого желания. Дело, конечно же, было не в усталости. Антон был нужен художнику, чтобы в определенный момент уничтожить рисунок на чудесной странице. Поэтому, когда за окном стемнело и Никита, слегка расстроенный отказом друга, ушел восвояси, Виктор договорился с Антоном, что тот возьмется за ластик ровно через три минуты, поставил в рисунке последнюю точку и закрыл глаза…

* * *

…Очередь в билетную кассу истринского кинотеатра жила своей жизнью. Кто-то нагло пробирался к самим кассам, кто-то передавал деньги приятелям с просьбой взять билеты сразу на всю компанию… Виктор всеми силами старался держаться за двумя девушками – Ириной и Коротышкой. И когда между ними попытался втиснуться высокий парень с татуировкой на шее в виде петли, Виктор решительно оттер его локтем.

– Отлезь! – выдохнул парень перегаром и предпринял новую попытку втиснуться.

– В очередь! – не поддался Виктор, хоть и был чуть ли ни на голову ниже татуированного, которого тут же оттеснили другие желающие приобрести заканчивающиеся билеты.

– Еще встретимся! – отдаляясь от Виктора, зловеще пообещал Серега Петляев.

Да, это был тот самый Петля, который, согласно сюжету рукописи, в настоящее время встречался с Ольгой Греческий Профиль, но вскоре должен был переключиться на Ирину. В рукописи Александра Ивановича Петля фигурировал как главный злодей, и переходить ему дорогу было очень нежелательно, но то – в рукописи. В новом развитии событий все могло сложиться по-другому. Должно сложиться по-другому.

Коротышка купила билеты, Виктор успел подсмотреть, какой у нее ряд и место, попросил у кассирши билет по соседству, и ему повезло. Он знал, что Шурик будет сидеть на два ряда дальше и перед концом фильма проберется на выход, чтобы встретиться с девушкой. Возможно, в новом развитии событий он и встретится с Коротышкой, но только не сегодня в кинотеатре.

Во время фильма Ирина и Коротышка постоянно о чем-то шушукались, приглушенно хихикали. Краем глаза Виктор видел, как Ирина время от времени поглаживала бедро своей маленькой подружки и та ненадолго задерживала дыхание. Когда на экране цыганка Рада начала раздеваться, Ирина и вовсе прихватила Коротышку за грудь, заставив ее слегка застонать. Наконец фильм закончился, в зале зажегся свет, и зрители повалили на выход.

– Двигай быстрей, курить охота, – бросила Ирина подруге.

Коротышка двинулась за ней, но Виктор удержал ее за руку и сунул под нос бумажник:

– Катя, можно тебя на минуточку?

– Чего-чего? – изумилась девушка, но, узнав бумажник, прикусила нижнюю губу.

– Я все знаю и все видел вчера вечером, – многозначительно ухмыльнулся Виктор.

– Что ты хочешь? – На ее глаза мигом навернулись слезы.

– Поговорить надо.

– Прямо здесь?

– Нет. Лучше без свидетелей. И главное – чтобы Ирина не заметила.

– Ты ничего ей не скажешь, правда? – всхлипнула Катя. – Я тебя очень прошу. Я для тебя все сделаю…

– Спокуха. – Виктор приложил указательный палец к ее губам. – Встречаемся в десять вечера в парке, у самолета. Поняла?

– Да.

– Пойдем, я тебя до выхода провожу. – Не выпуская ее руки, он подтолкнул девушку вперед.

У самых дверей Виктор встретился взглядом с Шуриком. Тот шагнул было навстречу девушке, но, увидев, что она идет с невесть откуда появившимся ухажером, ретировался.

– Катька, ты чего там застряла?! – окликнула подругу с улицы Ирина.

– Все, иди, – сказал Виктор, отпуская Катю. – Встречаемся в десять у самолета.

Дом, где жила Прасковья Петровна Кармазова – родная бабушка Виктора, ничем особо не отличался от других одноэтажных деревянных домиков, построенных после того, как фашисты, отступая в декабре сорок первого года, сожгли весь город. Заходить в дом Виктор не стал, неторопливо прошел мимо, никого не увидев в саду с двумя десятками яблонь разных сортов, кустами крыжовника, красной и черной смородины, обработанными грядками с клубникой, редиской, огурцами, зеленью.

Он знал, что в предстоящие две очень уж холодные зимы несколько яблонь померзнут и пропадут, но другие неизменно будут продолжать радовать его и родственников богатыми урожаями. Сейчас бабушка, скорее всего, готовит ужин. Он с удовольствием его съест, вернувшись домой поздно вечером, когда бабушка давно уляжется спать. Съест, конечно, не теперешний Виктор, а тот, семнадцатилетний, приехавший в Истру после окончания десятого класса…

Катя пришла к памятнику вовремя.

– Давно ждешь? – тихо спросила она, выпустив изо рта струйку сигаретного дыма.

– Недавно. Пойдем вон туда, под горку. Там скамеечка есть, и нам никто не помешает.

– Ты принес? – спросила Катя, когда они остановились у скамейки под нависшей над обрывом липой.

– Принес. Вот. – Виктор показал бумажник.

– Что ты хочешь за него?

Как и Шурик в рукописи, Виктор промолчал, а она вдруг шагнула к нему, поднялась на цыпочки и влажно поцеловала в губы. Виктор не успел опомниться, а Катя уже опустилась на корточки и проворно расстегнула молнию на его джинсах…

Когда Катя ушла с бумажником подруги, Виктор остался сидеть на скамейке под липой расслабленный и опустошенный, ожидая, что Антон вот-вот сотрет рисунок с чудесной страницы и он очнется у друга дома. Каждый раз получалось так, что он перевоплощался обратно после логического завершения определенного эпизода, словно после того, как в книге заканчивалась очередная глава.

Виктор помнил, что в рукописи примерно в это же самое время Андрей приходит к Таниному дому, она позволяет ему залезть в окно, он признается ей в любви, но кроме поцелуев ни на что больше не решается. Романтичному Андрею пока и поцелуев было достаточно, но знал бы он, что Танечка давно встречается с его троюродным братом Лексием, с которым училась в одном классе, и что только поцелуями их встречи не заканчиваются. Может быть, в следующий раз нарисовать на чудесной странице вместо Лексия себя?

Кто-то кашлянул – совсем рядом. Виктор лениво повернул голову и получил удар по лицу чем-то тяжелым. Слетел со скамейки, тут же вскочил и едва увернулся от еще одного удара длинной корявой веткой, которой размахивал…

– Погоди, Шурик! – узнал парня Виктор.

– Я тебе погожу! – крикнул тот и, словно штыком, ткнул веткой ему в грудь.

Охнув, Виктор схватил ветку, дернул на себя и отскочил назад, забыв, что за спиной довольно крутой обрыв. По которому он и покатился вниз, к самой реке. Не упал в воду только благодаря иве, в которую врезался боком, да с такой силой, что перехватило дыхание…

Проснувшись и еще не открыв глаза, Виктор уловил знакомый запах старенького деревенского дома. Но это был не запах дома Антона, в котором он собирался остаться ночевать. Виктор проснулся на даче у бабушки в Истре!

Он сразу все вспомнил: как брал билеты в кинотеатр, как назначал Коротышке встречу, как она доставила ему незабываемое удовольствие, как потом Шурик напал на него с дубиной и он покатился с обрыва к реке. А потом, очухавшись, Виктор добрался до своего дома, умылся под рукомойником – тихо, чтобы не разбудить бабушку, и завалился спать.

Бабушка никогда не будила его по утрам, и Виктор порой вставал и в одиннадцать, и в двенадцать. Сейчас ходики на стене показывали начало девятого. Что делать?

Виктор вспомнил томик Чернышевского с аналогичным названием. Да что же ему теперь делать? А не подумать ли обо всем где-нибудь на природе, к примеру на рыбалке, сидя на берегу в каком-нибудь укромном местечке и глядя на поплавок?

Не пошло и получаса, как Виктор забросил удочку в спокойные воды одного из монастырских прудиков. Порыбачить можно было и на речке, он знал много неплохих мест: под Никулинским мостом, неподалеку от разрушенного скита патриарха Никона, под Фаворами, под институтом, под тем же стадионом. При нормальном клеве там можно было неплохо половить плотвичку, ельца, пескаря, окуня, а то и подлещика. Но на реке уединиться надолго получились бы вряд ли, там и байдарки плавают, и купаются, и туристы шляются, да и те же рыбаки могут появиться.

На монастырских прудах не купались, да и рыбаки их особо не жаловали. Хотя отец Виктора ловил здесь на удочку с боковым кивком и мормышкой, наживленной ручейником, неплохих окуней. Но ловля на мормышку предполагала активное перемещение по водоему, что сегодня Виктора не устраивало. Тем более он не только собирался поразмышлять о сложившейся ситуации, но и порисовать, для чего прихватил из дома общую тетрадь в клеточку и карандаш.

Пенопластовый поплавочек с ярко-красной антенной замер среди кувшинок в окошке воды, на крючке извивался червь-подлистник, приманивая полосатого окуня, а возможно, и лентяя линя, а Виктор стал вспоминать и свою юность, и сюжет романа, написанного старшим кассиром одного из продуктовых магазинов Тушина.

В Истре у бабушки он всегда гостил недолго, за все каникулы – недельку-полторы. Ему нравился этот подмосковный город, монастырь, река… Но как-то так сложилось, что ни с кем он здесь по-настоящему не подружился и больше всего общался со своим троюродным братом Олегом и его младшими сестрами-двойняшками Машей и Настей. Виктор подозревал, что нравится и той и другой. Симпатичные девчонки любили пошалить, постоянно с ним заигрывали, строили глазки и вообще-то ему нравились, особенно курносенькая глазастая Машенька, но он помнил, что они пусть и дальние, но все-таки его родственницы, к тому же на два года его моложе, поэтому ничего такого себе не позволял.

Хотя в армии иногда вспоминал Машеньку, представляя, какой она станет, когда вернется на гражданку. Но пока он служил, любимая бабушка умерла и ее похоронили на местном кладбище. Дом она завещала поровну – сыну, то есть отцу Виктора, и внуку, то есть ему. Но у отца давно была новая жена и дочь, и в Истру он приезжал разве что по осени, собрать урожай яблок. Виктору делать там тоже было нечего. С троюродным братом он встретился лишь однажды, а сестер вообще после армии ни разу не видел.

В ту встречу Олег рассказал, что и та и другая успели выскочить замуж, что Маша переехала в Дедовск, а Настя со своим мужем живет у себя дома и вот-вот должна родить. Через несколько месяцев до Виктора дошли слухи, что Настя действительно родила двойню, а муж Маши загремел в тюрягу, она с ним развелась, потом сошлась с другим уголовником, в общем, не повезло девчонке.

…Глядя на поплавок, Виктор прикинул, что, появись сейчас дома у Олега, и тот вместе с сестрами встретит его как ни в чем не бывало, может, они и в картишки перекинутся. А потом, улучив минутку, он шепнет Машеньке, чтобы в будущем она ни в коем случае не выходила замуж за ухажера из Дедовска. Да… Нетрудно было догадаться о последующей реакции пятнадцатилетней сестренки.

Виктор пристроил удочку на воткнутую в илистое дно рогатульку, взялся за тетрадь и на первой странице набросал портреты своих дальних родственников – Олега, Маши и Насти.

На следующей странице нарисовал Катю – в полумраке, с сигаретой во рту. Потом – ее же, но в обществе с Ириной и Таней, а чуть в сторонке, в кустах акаций, – силуэты наблюдающих за ними парней. Карандаш мелькал над страницами, отображая не только эпизоды из прочитанной на днях рукописи, но и новые повороты в истории, после того как он, Виктор, благодаря чудесной страничке воплощался в своей юности.

Рукопись с названием «Тайна Нефритового голубя» была небольшой по объему, но событий в ней хватило бы на трилогию. Виктор вспомнил, что по сюжету украденная Андреем из музея иконка являлась ключом к скрытому в недрах монастыря тайнику. В тайнике должен был храниться тот самый Нефритовый голубь, обладающий чудодейственной силой, и об этом знал только старец, в доме у которого жила дачница Ирина.

Старец родился в середине семнадцатого века. Будучи мальчишкой, присутствовал при начале строительства Новоиерусалимского монастыря и, благодаря приобщению к чуду, которое являла собой фреска с изображением Нефритового голубя, живет вот уже более трехсот лет. Он приоткрывает перед девушкой тайну, просит отыскать для него ключ-складень, платит ей за труды неплохие деньги и сулит вообще золотые горы. Алчная Ирина, не до конца поверившая старцу, тем не менее подключает к поискам сначала своих подруг, затем парней, среди которых оказываются представители истринской шпаны – Серега Петляев и Тереха, с которыми вернувшийся в свою юность Виктор уже имел «удовольствие» познакомиться.

Впрочем, не меньшее «удовольствие» он испытал и при знакомстве с дачниками-москвичами – Монахом, Шуриком и другими. В то же время его отношения с Таней, тем более с Коротышкой, складывались вполне успешно.

Да, но каждое воплощение для всех остальных случалось как бы впервые, только он знал, что было раньше и что, согласно рукописи, должно произойти потом.

В рукописи компания местных парней не на шутку конфликтует с дачниками-москвичами, дело доходит до поножовщины. В рукописи Серега Петляев убивает «бессмертного» старца, а брат Монаха Лексий душит гитарной струной рыжего Тереху. В рукописи бывшие подружки Таня, Ира, Катя и Ольга Греческий Профиль становятся злейшими врагами. В рукописи Шурик и Ирина подрываются на старой немецкой противотанковой мине, которую находят в подвалах монастыря, а Петляев, преследуемый Монахом и Лексием, срывается с вершины монастырского шатра…

Интересно, как бы все могло сложиться в настоящей жизни, вмешайся Виктор в развитие событий?

Поплавочек с ярко-красной антенной вдруг задрожал и медленно поплыл, удаляясь от берега. Виктор не стал затягивать с подсечкой, иначе рыба нашла бы укрытие в зарослях кувшинок. Подсек удачно и сразу понял, что на крючке явно не окунь, слишком сильным оказалось сопротивление. Мелькнула мысль, что, лови он на нормальную импортную леску, можно было бы не волноваться за ее прочность. Но леска, привязанная к его бамбуковой трехколенке, была мало того что отечественная и старая, так еще и вся в узлах. Удочка тоже оставляла желать лучшего, если сравнивать с пятиметровыми стеклопластиковыми телескопами, которые Виктор купил сразу по возвращении из армии.

С другой стороны, сейчас рыбацкий опыт у Виктора был гораздо богаче по сравнению с тем временем, когда ему еще не исполнилось восемнадцати. Во многом именно благодаря этому опыту рыболов сначала неторопливо поднял к поверхности воды бронзовобокого красавца линя, а затем выволок его на берег.

– Корефаны, какой-то чувак нашу рыбу тырит! – крикнули за спиной.

Держа в одной руке удочку, в другой – под жабры – ненадолго успокоившегося линя, Виктор оглянулся. Он не знал имени нескладного прыщавого парня, стоявшего на пригорке, но вспомнил, что в юности встречал его на истринских улицах.

– Мы ему сейчас так стырим, что мало не покажется, – пробасил кто-то, и рядом с нескладным появился еще один смутно знакомый Виктору парень.

– Чего там, Колюня?

Не узнать третьего было трудно – тот самый короткостриженый с татуировкой в виде петли на шее, с которым у Виктора произошла стычка в очереди за билетами.

– Быстро же мы встретились! – расплылся в недоброй улыбке Серега Петляев.

– В чем дело, Петля? – возник рядом с корефаном запыхавшийся Тереха.

– Да вот, застукали чувака на месте преступления, – отозвался тот, не сводя цепкого взгляда с Виктора. – И вся прелесть в том, что деваться ему абсолютно некуда.

Здесь Петляев был прав: за спиной Виктора – сильно заросший пруд и топкий противоположный берег, слева и справа – непроходимые кусты и крапива выше человеческого роста, впереди, на пригорке – четверо. Виктор был уверен, что с каждым по отдельности, даже с Петлей, он бы справился, несмотря на столь невыгодную позицию, в которой очутился. Но сразу со всеми…

– А в чем, собственно, дело? – спросил он и как ни в чем не бывало принялся высвобождать крючок из губы линя. – На своем родном пруду рыбу на удочку половить нельзя?

– На родном пруду? – прищурился Петляев.

– На удочку? – усомнился Тереха.

– А на что же еще… – Виктор продемонстрировал ему крючок с остатком червя-подлистника.

– Врешь, чмошник! – пробасил смутно знакомый Виктору парень.

– Точно! Врет, – поддакнул нескладный Колюня. – Из нашей верши карася вытащил.

– Ты карася от линя отличить не можешь, что ли? – усмехнулся Виктор и обратился к предводителю шайки: – Сергей, ты же сам только что видел, как я рыбу с крючка снимал…

– Мало ли, что я видел, – присел на корточки тот и скомандовал: – Колюня, достань-ка ее. А ты, Влас, пока за рыбачком присматривай.

– Ага, – пробасил Влас и, спустившись по тропинке, почти вплотную приблизился к Виктору.

Служа на границе, Виктор неплохо освоил рукопашный бой, не напрасно занимался карате под руководством курсанта Голицынского пограничного училища, который, помимо прочего, научил обращаться с нунчаками. Виктор не знал, сработают ли сейчас эти навыки, приобретенные им в своем «потенциальном будущем», но был уверен, что для начала может очень эффектно врезать комлем удилища Власу в пах, в следующее мгновение тем же комлем толкнуть приблизившегося к урезу воды Колюню – пусть искупается. После чего реакция Терехи была бы вполне предсказуема – скорее всего, рыжеволосый, размахивая кулаками, ринется на Виктора с пригорка, и ему достаточно будет увернуться и подставить слюнявому подножку. Останется Петля – самый опасный и коварный из всей шайки. У него наверняка имеется нож, зато у Виктора в руках – бамбуковая трехколенка, возможно, не очень удачное удилище, но от него можно быстро отсоединить нижнее, самое толстое колено, которое в сложившейся ситуации очень подошло бы как средство для обороны и нападения. И все-таки начинать драку первым без веской причины Виктор не хотел.

Между тем Колюня нашел веревку, спрятанную в крапиве и уходившую в воду, с натугой потянул за нее и вытащил на берег довольно большую вершу, сплетенную из металлической проволоки. На дне самодельного рыбацкого приспособления прыгали два окуня и линек – по весу все три рыбки вместе были значительно меньше линя, пойманного Виктором на удочку.

– Чего усмехаешься? – зло спросил Колюня, заметив реакцию Виктора на столь мизерный улов.

– Правильно делает, что усмехается. – Петляев неторопливо пошел вниз по тропинке. – Ты вон сколько корячился, пока свою корзину плел, потом тащил сюда, забрасывал, переживал, что ее сопрут. А этот пришел налегке, забросил и сразу тебя обловил. Дай-ка удочку заценю, – улыбнувшись, попросил он Виктора, которому ничего не оставалось делать, как расстаться с орудием обороны и нападения.

Петляев повертел в пальцах поплавок:

– Сам, что ли, делал?

– Нет. На здешнем рынке купил.

– Москвич?

– Ну да, – пожал плечами Виктор. – У меня бабуля местная.

– А откуда мое имя знаешь?

– Так тебя вся Истра знает.

– Правильно. – Петляев самодовольно посмотрел на Власа, затем на Тереху и вновь на Виктора. – Ну что, поделишься с Колюней уловом? А то он нас голодными решил оставить.

– Да пусть забирает. – Виктор бросил своего линя под ноги Колюне. – Я еще поймаю.

– Поймаешь. – Взгляд Петляева упал на открытую тетрадь с незаконченным рисунком монастыря, которую Виктор отложил на пенек во время поклевки.

– Опаньки! Это ты рисовал? – Петляев передал удочку Власу и шагнул к пеньку, но Виктор преградил ему дорогу.

– Ты чего? – делано изумился татуированный.

– Нельзя, – сказал Виктор и тут же получил короткий, но сильный удар в солнечное сплетение. Он согнулся, заработал удар сверху по шее и упал лицом в землю. Кто-то пнул его ногой в бок и еще раз, Виктор инстинктивно сжался, прикрыв руками голову, стараясь хоть немного глотнуть воздуха.

– Пропустите меня, пропустите же! – узнал он голос Колюни и сжался еще сильнее в ожидании нового удара… которого не последовало.

– Хватит, корефаны, хватит, – прервал избиение Петля-ев. – Вот же какой у нас Колюня неблагодарный, ему рыбачок свой улов отдал, и за это…

– А пускай он в следующий раз…

– Хватит, говорю! Лучше давайте поглядим, чего он тут намалевал… Опаньки! Так это же Лексий и его сестры-двойняшки.

– Как живые, – пробасил Влас. – Жаль, что малолетки.

– Я вчера Машку на улице встретил – в самом соку девка, – причмокнул Тереха. – Подкатить надо бы.

– Они мои соседки, – сказал Влас. – Пятнадцать лет всего девчонкам.

– Может, и пятнадцать. Главное, что созрели уже. Обои, то есть обеи. Обе созрели.

– Конечно, обе. Они же двойняшки.

– Обязательно подкачу, – решительно сказал Тереха. – Сначала к одной, потом к другой. А может, и сразу к обо… обеим. Петля, составишь компанию?

– При случае – обязательно, – хмыкнул тот. – Ты лучше сюда посмотри. Узнаешь?

– Не узнаю…

– Глаз, что ли, нет?

– Да это же Греческий Профиль. – У Власа с наблюдательностью было явно лучше, чем у корефана. – А это Коротышка – из твоего же класса.

– Ты чего, всех их знаешь, что ли? – Петля пнул Виктора в бок, но тот предпочел не отвечать.

– Ладно, с этого пока достаточно. Двигаем на базу. А ты, Колюня, бери свою вершу, в другом месте забросишь…

* * *

Трехколенку они не забрали, зато сломали поплавок – случайно или нет, но кто-то на него наступил и переломил надвое. А вот тетрадь унесли. Виктору не столько было жаль рисунков, сколько неприятно, что эти гады станут их рассматривать, обсуждать, заляпают грязными пальцами, да еще, не дай бог, строить в отношении тех же сестер-двойняшек похабные планы.

Обидно было, что ему так и не удалось дать кому-нибудь сдачи. С другой стороны, наверное, поэтому-то его сравнительно несильно избили, хотя ребра болели, и саднили разбитые в кровь кисти. Да и, если быть честным, справился ли бы он с ними?

Умываясь и более-менее приводя себя в порядок, Виктор все больше и больше жаждал отомстить каждому из четверых. Отомстить чем быстрее, тем лучше. Ведь месть могла и не состояться хотя бы потому, что Антон мог в любое мгновение стереть с чудесной странички последний его рисунок. В этом случае он должен очнуться дома у слепого друга – с ноющими ребрами, разбитыми руками и злой как черт, а для Петли и его корефанов, которые только что избили Виктора, как бы ничего и не произошло.

Поэтому сейчас он не хотел, чтобы Антон в своем времени торопился воспользоваться ластиком. Виктор очень жалел, что, рисуя себя в кинотеатре, не добавил заткнутый за пояс под рубашку заряженный пистолет Макарова: и сам бы невредимым остался, и гадов перестрелял – рука бы не дрогнула.

Конечно, неизвестно, как бы все могло сложиться, – тот же пистолет в той же очереди у него могли и украсть. Много чего было неизвестно и непредсказуемо.

Пруд, на котором так неожиданно и неприятно закончилась рыбалка для Виктора, был самым большим из всех остальных монастырских прудов. Он не знал, сколько всего их выкопали более трехсот лет тому назад во время строительства Новоиерусалимского монастыря. Не исключено, что они окружали монастырь со всех сторон, значит, когда-то их было десятка два, а то и больше. Виктор очень хорошо помнил, как еще в шестилетнем возрасте на одном из прудов во время первой своей рыбалки поймал на удочку… тритона.

Это потом были караси, ротаны, окуни, но первым трофеем для него стал именно тритон.

В настоящее время от того пруда остались лишь воспоминания – он полностью пересох. Но когда-то отец Виктора, так же как и Колюня, ставил там собственноручно сплетенные верши. И даже в те времена рыбы в эти примитивные орудия лова попадалось мало, зато верши частенько воровали. В конце концов отец прекратил с ними возиться, полностью переключился на удочку, после чего, как правило, возвращался домой с неплохим уловом.

Поверхность пруда, на берегу которого он встретился со шпаной, хотя и была во многих местах покрыта толстым слоем ряски, но довольно большие окна чистой воды говорили о том, что со дна бьют ключи, и это подтверждали вытекающие из него два ручейка. Один ручеек устремлялся сразу к реке Истра, другой перетекал в соседний пруд, который соединялся с еще одним, а тот – со следующим… Получался как бы каскад прудов, в итоге соединяющихся с рекой, но, к сожалению, помимо самого верхнего, в остальных ловить рыбу на удочку было невозможно все из-за той же ряски. Но то – на удочку.

Виктор хорошо слышал слова Сереги Петляева, который велел Колюне забросить вершу в другом месте. Такое место могло быть либо еще где-то на этом пруду, либо на соседнем. Виктор подумал, что отыскать его будет совсем несложно, и не ошибся.

Более того, выйдя по тропинке на берег соседнего пруда, заросшего высоким тростником, он услышал неподалеку громкий всплеск – либо кто-то нырнул, либо что-то тяжелое бросили в воду. Он чуть углубился с тропинки в заросли осоки, притаился. Не прошло и минуты, как мимо кто-то прошел. Виктор даже не стал гадать, кто это был, – конечно же, Колюня, которому неплохо было бы тут же и накостылять хорошенько. Он наверняка спешил к своим корефанам на так называемую «базу». Вот и хорошо!

Колюня шел, не оборачиваясь, глядя под ноги – оно и понятно, почва здесь была сырой, во многих местах кто-то проложил доски, под которыми все равно хлюпало, и, оступившись, можно было, как минимум по щиколотку провалиться в черную жижу. Виктор знал, что эта тропинка выводит к горе, на которой было городское кладбище: там лежала в земле его прабабка, были похоронены еще несколько родственников, а через полтора года упокоится и любимая бабушка.

Не доходя до кладбища, Колюня повернул на ответвление тропинки вправо и все так же, глядя под ноги, направился к ряду сараев, притулившихся на самом краю всегда сырого поля. Всегда сырого – возможно, потому, что и здесь имелся старый-престарый прудик, со дна которого тоже били ключи. Берега его сплошь заросли ивами – не порыбачить.

«Неужели Колюня умудрился и здесь вершу забросить?» – успел удивиться Виктор, но тот даже не посмотрел в сторону прудика, решительно повернув к ближайшему, крайнему сараю. Этот сарай казался раза в два шире соседнего, благодаря пристроенной терраске, противоположная стена которой граничила с берегом прудика. Из терраски слышались громкие голоса, среди которых трудно было не узнать бас Власа. Вот, значит, где Серега Петляев свою базу устроил!

Дальше Виктор продвигался, согнувшись в три погибели. Свернув с тропинки и зачавкав по влажной почве, промочив ноги, выбрался на твердый берег. Приблизился к терраске, прячась за ивами. Судя по всему, терраска только строилась и была пока незастекленной, зато сарай выглядел как настоящий гараж, не исключено, что в нем и машина стояла.

Не определившись, чего он, собственно, хочет, Виктор подобрался к терраске как можно ближе, чтобы слышать, о чем в ней говорят. Но какой-то конкретной темы разговора не было – Петля с корефанами резался в карты.

Вообще-то похожий эпизод описывал в своей нетленке Александр Иванович. По сюжету на встречу к истринской шпане должен был прийти Лексий – троюродный брат Шурика и попросить у бывшего одноклассника Петляева вернуть отобранную у того накануне иконку.

И только-только Виктор об этом вспомнил, как увидел своего троюродного брата Олега с матерчатой сумкой в руках, приближавшегося к «базе». Ну надо же! Получается, не случайно Петля примерно час назад, глядя на сделанный Виктором портретный рисунок его троюродных брата и сестер, назвал Олега – Лексием!

Виктора даже в дрожь бросило – он знал, знал, что будет дальше, о чем будут говорить Лексий и Петля. Знал, что именно попросит один у другого и что из этого выйдет, знал дальнейшее развитие событий, которое и для Лексия, и для Петляева окажется не очень-то веселым… Стоп!

Он знал то, что написал Александр Иванович. Но в том развитии событий у Петли не было в руках рисунков, сделанных Виктором. Разглядывая которые Петля задержал внимание на пятнадцатилетних сестренках и, подначиваемый Терехой, что-то задумал…

В терраску Лексий заходить не стал, сказал с порога, заметно картавя:

– Всем привет! Петля, можно тебя на минуту, разговор есть.

– Счас, – отозвался Петляев. – Сколько у тебя, Теря, девятнадцать? А у меня двадцать, банкирское очко!

– Опять, что ли? – возмутился Тереха.

– Не опять, а снова. Давай беги за бутылкой. – Ухмыляющийся Петляев вышел на улицу и протянул Лексию руку. – Ну, здорово. Чего скажешь?

Притаившийся поблизости в густом ивняке Виктор отметил, что Лексий немного выше Сергея и шире в плечах, но Петляев выглядел более дико, что ли, словно настороженный зверь. Он достал из кармана тонкий портсигар, одну папироску протянул Лексию, тот не отказался. Закурили.

– Тереха за бутылкой потом может сбегать. Я вот чего притащил. – Лексий открыл сумку, в которой что-то звякнуло.

– Опаньки! С чего такая щедрость?

– Да, понимаешь, брательник у меня есть, Шуриком зовут. Говорит, твои корефаны у него какую-то иконку или складень отобрали.

– Так, значит, мы твоего родственника обработали?

– Ну да, дальнего.

– Ну, извини, Лексий, не знали.

– Он ее вернуть просит. Говорит, семейная реликвия.

– Хм, здесь такое дело, корефан. Будь эта иконка у меня – отдал бы без проблем. Но, к несчастью, это Терехин трофей. А насколько я помню, ты с ним когда-то в контрах был?

– Да мы и сейчас не приятели, – нахмурился Лексий.

– Отсюда вывод – фиг он тебе семейную реликвию вернет. Хотя бы из-за своей природной вредности, понимаешь?

– И что делать?

– А я тебе скажу, что делать. – Петля доверительно положил руку на плечо Лексия. – Выиграй! Ему же предстоит за бутылкой бежать, вот ты свою самогоночку и поставь против реликвии.

– Да я в карты, сам знаешь, не особо…

– Не дрейфь, корефан, Тереха в картах вообще дубиствер. Пойдем!

– Да…

– Даже если проиграешь, все равно что-нибудь придумаем. – Петляев взялся за ручку сумки, в которой вновь звякнуло, и потянул ее в сторону терраски. – Пойдем-пойдем, а то вон дождь собирается…

Лишь после того, как Петля завел Лексия в терраску, до Виктора дошло, что ему в этой ситуации правильней всего было бы выскочить из кустов и наброситься на Петлю с кулаками. И тогда Лексий, а на самом деле троюродный брат Олег, наверняка принял бы его сторону.

В нетленке Александра Ивановича было по-другому, там Петля сам выигрывал у Терехи иконку и отдавал ее корефану, хотя потом по требованию Ирины вновь завладевал этой совсем не «семейной реликвией», а ключом к тайнику в подвалах монастыря.

Теперь Петля спровоцировал Лексия на игру в карты.

Виктор живо себе представил, что из этого может выйти. Скорее всего, Лексий быстро проиграет принесенную с собой выпивку, чтобы отыграться, согласится на какие-нибудь условия – Петля наверняка придумает что-то оригинальное, не исключено, что каким-то боком это коснется пятнадцатилетних сестричек…

С потемневшего неба упали первые капли. Виктор больше не видел смысла торчать здесь и прислушиваться к разговорам в терраске, к тому же за шумом дождя все равно ничего бы не услышал, да и промокнуть не хотелось. А вот к Машеньке с Настей наведаться стоило.

От «базы» до их дома было минут десять ходьбы, но Виктор побежал, надеясь успеть до того, как слабенький пока дождь не ливанет по-настоящему. Все равно промок, но хоть не до нитки. И, только взбежав на крыльцо, вдруг поймал себя на мысли, что не помнит, когда именно, будучи реально семнадцатилетним, общался с истринскими дальними родственниками. Он даже не знал, какой сегодня день!

– Олег, давай открывай, пока я совсем не растаял! – будто не зная, где и с кем сейчас находится троюродный брат, закричал он, стуча в окошко входной двери.

– Его нет дома, – отозвался приятный голос.

Дверь открыла Машенька, а он открыл от удивления рот. Такую он ее не видел. Прав был Тереха, говоря, что девочка «в самом соку». Какие там пятнадцать лет! Крепенькая, словно физкультурница из старых документальных фильмов, загорелая до такой степени, что даже веснушек не видно, со стрижкой под Мирей Матье, с огромными карими глазищами и маленькой родинкой над уголком верхней губы…

– Привет, сестренка! – сказал Виктор, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда же, в самом деле, он видел ее в последний раз.

– Витя, здравствуй. Заходи. – Машенька улыбнулась, пропуская его в дом. Потом закрыла дверь на крючок и пошла за ним. – Олежка ушел куда-то, а когда вернется, не сказал.

– А Настя? – Он не мог отвести от сестры глаз и этим, кажется, немного смутил.

– На речку пошла, купаться. Я говорила, что дождь собирается, но у нее другой интерес – жениха себе нашла. – Она подала ему чистое полотенце. – Сильно промок?

– Спасибо, не очень. – Он вытер лицо и руки. – Если Настя стала такой же красавицей, как ты, то грех жениха не найти.

– Витя, что ты говоришь! – Она еще больше засмущалась и убежала на кухню. Через минуту вернулась, держа в руках полную трехлитровую банку молока. – Молочка парного?

– С удовольствием, сестренка.

Машенька достала из настенного шкафа зеленую эмалированную кружку, поставила на стол и до краев наполнила молоком.

– А ты будешь? – Виктор взял кружку.

– Пей. Я после тебя.

Он пил медленно, не сводя с девушки глаз. И она, не отрываясь, смотрела на него.

– А знаешь, если ты допьешь это молоко, то сможешь узнать мои мысли? – Виктор, улыбаясь, протянул ей кружку.

– Знаю. Может, мне твои мысли очень даже интересны. – Машенька быстро допила оставшееся молоко.

– Ого! Да ты любопытная. И что же тебе, к примеру, интересно узнать?

– К примеру, как ты ко мне относишься. – Сестренка провела по губам рукой, стерев появившуюся белую полоску.

Он как-то разом вспомнил время, когда сестренки еще не ходили в школу. Всякий раз, когда он подходил к их дому, Машенька и Настенька наперегонки бежали его встречать, бросались на шею, а он по очереди носил их на руках и обязательно угощал конфетами-ирисками. Кажется, у сестренок было постоянное соперничество – кому из них он больше уделит внимания.

– Милая Машенька, я тебя очень люблю, – сказал он как можно нежнее.

– И я тебя, Витя, очень сильно люблю.

Виктор даже растерялся – так серьезно она это сказала.

– Ну конечно. Мы же с тобой родственники, пусть хоть и дальние. Но все равно – брат и сестра.

– При чем здесь брат и сестра? – Машенька махнула рукой, словно прогоняя надоевшую муху.

– Как при чем? – еще больше растерялся он.

А она шагнула к нему, отчего у Виктора замерло сердце. Закрыв глаза, Машенька прошептала, а ему показалось, что свежий ветер прошелестел зелеными березовыми листочками:

– Витя, поцелуй меня, пожалуйста.

– Конечно. – Он наклонился и бережно чмокнул ее в загорелую бархатную щечку.

– Я же тебя по-взрослому просила!

– А ты знаешь, как взрослые целуются?

Машенька не ответила.

– Может быть, и меня научишь?

Виктор не успел опомниться, как сестра поднялась на мысочки, обхватила его руками за затылок и, притянув к себе, прижалась своими мягкими губами к его губам. Он почувствовал, как лизнул его ее язычок и как слегка куснули за губу ее зубки, и тут же Машенька отскочила от него, пихнув руками в грудь, и опять убежала на кухню. Виктору стало жарко, и, чтобы собраться с мыслями, он решил выйти под дождь – освежиться. Но на крыльце нос к носу столкнулся с Петлей и его корефаном Терехой…

* * *

– Да что с тобой, дружище?! Очнись, очнись!!!

Виктор рывком сел и увидел перед собой испуганное лицо Никиты, а за ним – Антона с чудесной страничкой в руках.

– Отдай ее мне! – Виктор выхватил у слепого друга страничку, поспешно сложил, убрал в задний карман джинсов. Шмыгнул носом, облизал губы, почувствовав на языке вкус крови. Сколько же он ее пролил после того, как впервые взял в руки подарок Александра Ивановича!

– Ты как? – спросил Никита.

– Уже утро? – проигнорировал вопрос Виктор, уставившись в окно.

– Ну да. Я полночи роман твоего знакомого читал, а другую половину ночи мне все это снилось. Монастырь, Истра, шпана, девчонки… Мужик пишет, словно своими глазами все видел.

– Вот-вот…

– Что – вот-вот?! – вскипел Никита. – А то, как Петля деда зарезал, он тоже своими глазами видел?!

– Ты про старца, которого фашисты ослепили? Так это же художественный вымысел.

– Вымысел? Ослепили? – одновременно спросили Никита и Антон.

– В романе этот старец больше трехсот лет прожил, – принялся объяснять Виктор Антону, то и дело шмыгая носом. – Благодаря оберегу, дарованному так называемым нефритовым голубем. Но это не уберегло старца ни от гестаповца, который ему глаза сигаретой выжег, ни от Сереги Петляева, который в конце семидесятых ему горло перерезал. Такую вот книгу мой знакомый написал.

– Глаза… сигаретой… – Антон нащупал стул и присел на край.

– Извини, дружище. – Виктору стало не по себе, и Никите, кажется, тоже.

– И что потом с тем гестаповцем стало? – спросил Антон.

– Не знаю. Не написал об этом мой знакомый. Зато тот самый Петляев, который старца зарезал, в конце книги погибает – падает с самой верхотуры Воскресенского собора и разбивается…

– Что же твой писатель гестаповца не наказал? – вздохнул Антон.

– Спрошу при случае. Может, у него в задумках продолжение написать.

– Да черт с ним, с продолжением! – не выдержал Никита. – Ты лучше объясни, почему весь в кровище? Я дома проснулся, словно беду почуял. Прибежал сюда, еще с улицы крики услышал. Смотрю – ты на кровати и вроде бы спишь, а Антон сидит за столом и ластиком по бумажке трет. Я еще у него спросил, кто кричал? А у тебя вдруг – кровища из чухальника фонтаном, словно кто-то невидимый со всего маху приложился.

– Ну да, правильно. – Виктор в очередной раз шмыгнул носом. – А потом – раз, и все резко так прекратилось. Верно?

– Верно.

– Ну, вот и ладненько, и говорить больше не о чем, – решительно сказал Виктор и поднялся. – Все, пора на электричку. Антон, спасибо тебе за приют. – Он пожал руку хозяину дома.

– Может, чайку? – на всякий случай предложил тот.

– Нет, спасибо, побегу, а то опоздаю…

На самом деле, если бы Виктор опоздал на ближайшую электричку, не случилось бы ничего страшного – по расписанию до обеденного перерыва в Москву отправлялись еще две. Просто Виктор хотел прекратить разговор в доме Антона. У Никиты по поводу этого были другие соображения, и он сказал, что проводит дружище до станции, где у него якобы были какие-то дела.

– Может, все-таки объяснишь, что происходит? – спросил хмурый Никита, когда они пересекли клеверное поле и вошли в лес по ведущей на станцию старой тропинке.

– А ты поверишь? – Виктор остановился и посмотрел на друга в упор.

– Если скажешь правду – поверю, – серьезно сказал тот.

– Правду…

– Дружище, я в любом случае по твоим глазам пойму, врешь или нет.

– Хорошо. Давай до нашей полянки дойдем, будет тебе и правда, и, если хочешь, доказательства.

– Давай дойдем…

Виктор давно подумывал посвятить во все чудеса своего лучшего друга. С этим человеком он, как говорится, пошел бы в разведку, другими словами, доверил бы ему свою жизнь. И все-таки Виктор опасался, что, узнав о возможностях странички, Никита захочет ею завладеть. Слишком уж многое она могла подарить своему владельцу. Другое дело, что хорошо было бы выяснить, способен ли кто-то другой так же эффективно воздействовать на нее, кроме самого Виктора. Это он и собирался вскоре проверить.

Полянка, о которой шла речь, была примерно на полдороге между деревней Кобяково, где жил Никита, и станцией Скоротово. Приезжая сюда из Москвы, Виктор с друзьями всякий раз задерживались на этом симпатичном местечке: полной грудью вдохнуть ароматы подмосковного леса, полюбоваться природой, к тому же – опрокинуть стопочку-другую – повод для этого находился всегда, хотя хорошо было и безо всякого повода.

– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросил Никита, когда они дошли до места и Виктор присел на сухой пенек.

– У тебя спички есть? Дай одну. – Виктор на треть воткнул спичку в землю, чтобы она стояла вертикально. Потом достал тетрадь и разгладил на ее обложке чудесную страничку.

– Ты чего, хочешь спичку нарисовать? – спросил сосредоточенно наблюдавший за ним Никита.

– Сначала ты ее нарисуешь.

– Зачем? Да и не умею я.

– Неужели не сможешь простую спичку нарисовать? – улыбнулся Виктор, вручая другу карандаш.

– Ладно, попробую. – Никита присел на корточки и уставился на спичку.

– Мудрствовать не надо. Представь, что ты в детском садике и это воспитательница просит тебя рисовать.

Пожав плечами, Никита нарисовал две черточки и серную головку.

– Отлично! – похвалил Виктор. – Теперь подрисуй пламя, ну, будто спичку только что подожгли. Да ты настоящий художник! А теперь распишись внизу и на мгновение прикрой глаза.

Никита сделал все, что от него просили, после чего вместе с другом уставился на примитивный рисунок.

– Фу-у-у, – примерно через минуту громко выдохнул Виктор. – Я так и думал.

– Что ты думал? – Никита был явно недоволен происходящим.

– Успокойся, сейчас все поймешь. – Виктор присел на соседний пенек, стер рисунок и тоже нарисовал горящую спичку, воткнутую в землю. – Теперь смотри внимательно!

Он поставил автограф, закрыл глаза и через пару секунд услышал:

– Не понял? Дружище, что это? Как это?

Реальная спичка вспыхнула и так же, как спичка на рисунке, начала гореть, сгорать, превращаясь в черную дымящуюся загогулинку.

– Да не знаю я, как это объяснить, Никита! Чудо, понимаешь?

– Не понимаю, – помотал тот головой и вдруг встрепенулся. – Постой-ка! Ты же и просеку нарисовал, как в дома молнии ударяют, и потом они все сгорели! Что же это получается?

– Не знаю, Никита, не знаю, кто в том пожаре виноват – я или сила природы. Знаю только, что страничка в моих руках способна чудеса творить.

– Например?

– Ты присядь. – Виктор кивнул на пенек. – Помнишь, недавно во время футбольного матча, когда Федя гол забил, тебе показалось, будто оказался на улице Свободы и избил двух уродов?

– Помню. – Хмурый Никита потер кулаки.

– Извини, дружище, это я во всем виноват. Только знай, что тебе это не совсем показалось.

– Как это?

– Сейчас расскажу. На эту электричку торопиться не будем, а следующая через час, так что время есть. Что уставился, пытливый? Сам же сказал, что догадаешься, если я врать стану.

– Догадаюсь, только…

– Когда я в тот вечер домой после маршрута возвращался, на меня сзади два незнакомых мужика напали, побили, – помнишь, ты еще спрашивал, чего это у меня с носярой?

– Ну да…

– Это они меня так разукрасили, а еще бумажник отобрали – с деньгами и инкассаторским удостоверением. И я от безысходности, понимаешь, от безысходности нарисовал этих двоих – с колом да с цепью в руках – на улице Свободы и тебя – как будто ты им навстречу идешь. И благодаря вот этой чудесной страничке ты словно раздвоился, вернее, продублировался: настоящий застыл перед телевизором, а твоя копия воплотилась в Тушине. А когда эта копия, то есть ты второй, бандюков отметелил, я рисунок стер и ты очнулся у себя дома, сохранив в памяти эпизод драки, понимаешь?

– А те двое? – спросил Никита, усиленно растирая лицо ладонями.

– Хорошенько ты им надавал, а я еще добавил и бумажник свой вернул. Думаю, вряд ли у них теперь появится желание грабить беззащитных граждан.

– Дела…

– Я потом на себе действия чудесной странички проверил. Рисовал самого себя в разных ситуациях, которые описаны в рукописи, которую ты сегодня читал.

– И… что?

– Что – что! Видишь – последствия на лице.

– Вижу, вижу. А что на самом-то деле происходит?

– Да то же, что и с тобой произошло, – раздвоение личности. Только не в плане шизофрении, а в плане раздвоения действительности, что ли. То есть это в твоем случае. А в моем я как бы воплощаюсь в том времени и в том месте, которое описывает Александр Иванович.

– Это тот твой писатель?

– Да.

– А знаешь, дружище, что самое интересное? Вот вижу я, что не врешь ты, а поверить все равно не могу…

– Спичка только что сгорела на твоих глазах?

– Сгорела. На моих.

– Стройка на просеке сгорела?

– Сгорела.

– Ты помнишь, как в Тушине двух бандюков отметелил?

– Помню.

– Что со мной сегодня у Антона дома творилось, видел?

– Видел.

– Еще доказательства нужны?

– Нужны. – Никита чуть замялся. – Ты же знаешь – я человек пытливый.

– Будут тебе доказательства! – Виктор решительно взялся за карандаш.

Между ним и Никитой ссора возникла всего лишь один раз, да и ссорой-то это можно было назвать с натяжкой – так, едва не подрались из-за девчонки. Ни у того ни у другого не было к Маринке каких-то глубоких чувств, оба относились к ней как к товарищу и не более того. До тех пор, пока однажды теплым июльским вечером не решили прогуляться веселой компанией в соседнюю деревню – на танцы.

Девчат было, как всегда, трое: Лариска, Ирка и Маринка, сколько пошло парней – Виктор теперь не помнил, но человек восемь, не меньше. С соседней деревней с названием Раёво они не враждовали, более того, каждую субботу играли с раёвскими в футбол, по очереди – то на своем поле, то в гостях. Но в ту деревню вполне могли пожаловать и «враги» из Аляухова, Богачева, Покровского, поэтому количество своих мужиков имело значение.

Виктор не стал рисовать на чудесной страничке всех, подумал, что хватит одного Никиты, главным было, представляя тот самый летний вечер, как можно достоверней отобразить друга, каким он был в свои семнадцать лет, а также место, от которого компания отправилась в недалекий поход. Место никогда не менялось, к тому же Виктор побывал на нем только вчера, когда якобы отправился за Никитой, – берег лесного пруда и столик с двумя лавочками, которые, кстати, он сколотил своими руками. Он и нарисовал молодого Никиту сидящим за этим столиком, после чего на мгновение прикрыл глаза.

Чудесная страничка не только «оживляла» рисунки, воплощая нарисованных на ней персонажей в желаемом художнику времени. Она еще и словно бы разветвляла время настоящее. Только что нарисованный на ней молодой Никита привстал из-за лавочки, чтобы поздороваться с подошедшими к нему ребятами, в которых Виктор узнал Генку и Низкого. Они тут же расселись, и Генка выставил на стол бутылку вина. В это время в реальном мире Никита, сидевший перед Виктором на пеньке, застыл, словно загипнотизированный. Наверное, вот так же сидел и сам Виктор, рядом со слепым Антоном, пока тот послушно отсчитывал секунды, чтобы стереть нарисованное на чудесной странице.

Пусть сидит. Сейчас они в разных временах, но когда Никита очнется в мире сегодняшнем, а это произойдет после того, как с чудесной странички исчезнет рисунок, воплощение в юности останется в его памяти и, кстати, не исключено, что отобразится на лице…

Оставив друга на полянке, Виктор поспешил на электричку, судя по времени, если всю дорогу бежать, он мог успеть запрыгнуть в последнюю дверь последнего вагона. В отличие от Никиты, который, собираясь в дорогу, непростительно долго копался и, бывало, опаздывал на электричку, Виктор не опаздывал никогда в жизни, успел и в этот раз.

Восстанавливая дыхание, прошел по составу во второй вагон с головы, который в это время, как всегда, был почти пустой. Он поймал себя на мысли, что может встретить Ли-лечку. Нет, этого ему не хотелось – вдруг она начнет бить его книгой по голове.

Черт! В своей жизни Виктор не был маменькиным сынком и никогда не избегал драк, но чтобы ему доставалось столько, сколько за последние несколько дней! Вон даже женщина, шедшая по вагону и вроде бы собиравшаяся присесть где-нибудь посередине, взглянув на его лицо, решительно двинулась дальше, в следующий вагон. Ну и хорошо, было бы вообще прекрасно, если бы он ехал в вагоне в одиночестве: наблюдать за действием, разворачивающимся на чудесной страничке, желательно без свидетелей, пусть и случайных.

Страничка жила своей жизнью. Несколько парней и девчонок вышли из леса на окраину Раёва. Деревушка была небольшой, зато посередине нее имелось озеро с чистейшей родниковой водой, в котором местные и купались, и рыбу ловили. А на противоположной окраине Раёва имелось футбольное поле, где иногда устраивались танцы под открытым небом.

Виктор не помнил, как они тем вечером шли из своей деревни в соседнюю, но хорошо запомнил сами танцы. Местные встретили их вполне доброжелательно, перездоровались, переговорили о предстоящем на этом самом поле в ближайшую субботу футбольном матче. Разговоры закончились, когда заиграла быстрая музыка.

На чудесной странице происходящее виделось глазами Никиты, но, глядя на нее, Виктор опять-таки не мог припомнить, что несколько лет назад так оно было на самом деле. Он не помнил, чтобы, танцуя с Маринкой медленный танец, так властно прижимал ее к себе, не помнил, чтобы что-то шептал ей на ухо, отчего девушка довольно улыбалась, не помнил, как вроде бы невзначай нет-нет да опускал руки ниже ее талии… Зато стоявший в сторонке Никита все это прекрасно видел и, судя по всему, был сильно раздосадован.

Не успел затихнуть последний аккорд медленного танца, как начался быстрый, и Никита тут же присоединился к остальным, вернее, к своей компании, которая держалась все-таки неким особнячком.

Глядя на чудесную страничку, Виктор невольно поморщился – как же неуклюже танцевали его приятели, да и он сам двигался не лучше. Зато смотреть на девчонок было одно удовольствие, особенно на Маринку, рядом с которой более-менее прилично танцевал Никита.

За одним быстрым танцем сразу последовал другой. В это время Виктора отозвал в сторону какой-то длинный парень, и они стали о чем-то говорить. Художник вспомнил, что прозвище парня было Филин. Жил он в деревне Богачево, и, зная пристрастие Виктора к рыбалке, будучи тоже заядлым рыбаком, Филин стал расспрашивать, есть ли смысл приходить на утреннюю зорьку на пруд в Кобяково, чтобы половить карасей. Смысл был, и Виктор даже рассказал ему, на что именно лучше всего ловить и на какую глубину забрасывать насадку.

Пока он болтал с Филином, музыка не смолкала ни на минуту. Никита пригласил Маринку на медленный танец. Виктор ничуть не желал соперничать с другом из-за девчонки, поэтому стал высматривать какую-нибудь красотку, чтобы закадриться. Он прекрасно понимал, что это может иметь для него негативные последствия в смысле разборок с местными не в меру ревнивыми «красавцами». Но почему бы, к примеру, не пригласить на танец Надьку, сестру Филина. Правда, ростом она ничуть не уступала брату, то есть была на полголовы выше Виктора, но какая, собственно, разница. Зато тот же Филин никому не позволит наезжать на своего дружбана, с которым только что договорился вместе порыбачить на следующей утренней зорьке.

Закадриться с Надькой не получилось. Медленный танец еще не закончился, а Маринка вдруг как-то резко отпрянула от обнимающего ее кавалера и прямиком направилась к Виктору. Никита двинулся за ней, но остановился, увидев, как Маринка схватила Виктора за рукав и потянула за собой подальше от освещенного места.

В минувшей жизни этого не было, а на чудесной страничке Маринка завела не особенно сопротивлявшегося Виктора в темный уголок, сразу же обхватила его руками за шею, притянула к себе и впилась губами в его губы. Поцелуй прервал Никита, который подскочил к Виктору сзади, рывком развернул его на себя, занес для удара кулак…

Наблюдать за тем, что произойдет на чудесной страничке дальше, Виктор не стал – ластик был под рукой…

Часть четвертая Ограбление

Однажды, еще до армии, Виктора чуть не ограбили в собственном подъезде. Он возвращался домой зимним вечером, вошел в кабинку лифта, а вслед за ним – еще два парня, один из которых сразу попытался схватить его кроличью шапку. Виктор закричал, стал отмахиваться, отбрыкиваться, в итоге парни убежали ни с чем. А он зарекся всегда быть начеку, прежде чем войти не только в лифт, но и в подъезд.

В этот раз в подъезде на первом этаже его тоже поджидали двое, но сразу видно – не грабители. Виктор не успел принять какое-либо решение, и хорошо, что не успел, потому что один из незнакомцев сунул ему под нос раскрытое удостоверение и представился:

– Капитан Калиниченко. Предъявите, пожалуйста, ваши документы.

– А в чем дело? – поинтересовался Виктор, вынимая из кармана инкассаторское удостоверение.

– Кармазов Виктор Андреевич, к вам есть несколько вопросов в связи с ограблением инкассаторов.

– В связи с ограблением?! Кого? Когда? Кто-нибудь пострадал?

– Я отвечу на ваши вопросы, а вы – на мои, договорились?

– Конечно.

– Тогда, может быть, поднимемся в вашу квартиру и там поговорим? Это, кстати, старший сержант Кузнецов, – немного запоздало представил капитан напарника.

– Пойдемте, – не стал возражать Виктор. – Можно не разуваться, – сказал он, закрывая дверь за работниками милиции. Сам разуваться тоже не стал. – Проходите в комнату.

– Вы что, подрались? – первым делом поинтересовался Калиниченко, глядя на его лицо.

– Подрался, но это не важно…

– В сложившихся обстоятельствах – все важно, – возразил капитан и присел на диван, в то время как его напарник жадно шарил глазами по комнате.

– А кого ограбили-то?

– Для начала попрошу вас ответить на важный вопрос. Где вы были вчера во второй половине дня и кто может это подтвердить?

– Это – в плане алиби? – догадался Виктор. – Тут мне повезло. У друзей я был, в деревне Кобяково, что под Звенигородом. Один из них, кстати, тоже мент, то есть милиционер, сержант.

– В какое время туда прибыли, когда отбыли обратно?

– Прибыл? Я поехал в деревню на первой электричке после обеда, в половине второго, значит, дома у Антона был в начале четвертого. Обратно – на десятичасовой, со станции – сразу домой, сюда.

– Ночевали где?

– У Антона. А какая разница, где ночевал? Инкассаторов что, ночью ограбили?

– Нет, не ночью, вечером, в двадцать пятьдесят. Где вы были именно в это время?

– Как раз в это время я пил с друзьями водку в шестидесяти километрах от Москвы. Какой маршрут ограбили, товарищ капитан?

– Имена и адреса этих своих друзей назвать готовы?

– Готов.

– Хорошо, проверим, – сказал Калиниченко и со слов Виктора записал все, что нужно.

– С кем же вы все-таки подрались, Виктор Андреевич?

– С двумя отморозками. В тамбуре электрички. Потребовали денег, ну и огребли по полной. Хотя мне тоже досталось. Товарищ капитан, вот я вам все отвечаю, отвечаю, в квартиру свою впустил, могу чаем угостить… А вы мне так ничего и не сказали. Кого ограбили, капитан?

– Твой маршрут ограбили, Витя, твой. На который ты как раз вчера и не вышел.

– Черт! И – что? Каким образом?

– Хм. Пока сборщик был в магазине, двое в масках подскочили к машине с двух сторон, разбили окна железными прутам, травмировали водителя и старшего маршрута, вытащили их на улицу, а сами сели в машину и скрылись в неизвестном направлении.

– Подождите! Вы говорили, ограбление произошло в двадцать пятьдесят? Мы в это время обычно продуктовый берем, где Александр Иванович – старшим кассиром.

– Этот Александр Иванович милицию и скорую вызывал после того, как к нему сборщик прибежал и все рассказал.

– Михалыч?

– Михалыч, Михалыч, его чуть инфаркт не хватил…

– И не нашли грабителей?

– Машину нашли – в квартале от места происшествия – пустую! Два полных мешка с ценностями исчезли.

– Ловко! – покачал головой Виктор. – А мужики наши – как?

– В больнице – с разной степени травмами…

– Кажется, вместо меня старшим Боярина назначили?

– Открытый перелом предплечья…

– А водителем Судак должен был быть?

– Черепно-мозговая травма и перелом переносицы…

Виктор перевел взгляд на свои руки – они тряслись, как у Пана Зюзи с тяжелейшего похмелья.

– Виктор Андреевич, тут вот какое дело, – сказал капитан, тоже глядя на его руки. – Мы к тебе без ордера на обыск заявились и как бы не имеем на это право. Но дело слишком серьезное, и в виде исключения…

– Обыскать квартиру хотите? – усмехнулся Виктор. – Без проблем. Куда здесь можно два мешка денег спрятать? Да и стал бы я, будь грабителем, с такой суммой домой возвращаться…

– А что бы сделал?

– Не знаю! Я ограбление инкассаторов не планировал.

– Почему?

– А вот это вопрос хороший. Чай будете пить? А то мне скоро на работу. Или мне, как подозреваемому, на работу не надо?

– В связи с чрезвычайным происшествием – не надо, начальство в курсе.

– Черт! Как все это не вовремя!

– В каком смысле – не вовремя?

– Это я о своем…

* * *

Видимо, сержант Кузнецов и сам понимал справедливость слов хозяина квартиры, что два мешка денег в ней хорошенько не спрячешь при всем желании. Но свой нос сунул в каждый уголок – и в гардеробе покопался, и в тумбочках, и диван обшарил, даже стены простучал. В это время Виктор с капитаном Калиниченко молча пили чай, закусывая печеньем «Юбилейное».

Виктор не знал, что говорить, что именно спрашивать, хотя вопросов было множество. Капитан, казалось, чего-то выжидал. Прежде чем сесть за чай, он сделал несколько звонков по телефону, давая какие-то указания, в том числе продиктовал адреса Никиты и Антона. Если никто из друзей не заикнется про чудесную страничку, то у милиции не будет в отношении него вообще никаких зацепок. Другое дело, что пытливый Никита, зная про возможности странички, в связи с ограблением инкассаторов может что-то заподозрить. И ведь будет абсолютно прав!

– Товарищ капитан, ничего нет, – наконец доложил сержант.

– Понятно. И быть не могло, да, Виктор Андреевич?

– Все еще подозреваете? – вздохнул Виктор. – Надеюсь, когда мое алиби подтвердят два человека…

– Я буду подозревать всех до тех пор, пока не найду грабителей, – серьезно сказал Калиниченко, отставляя пустую чашку. – Тут вот какое дело, Виктор Андреевич…

– Что еще?

– Дело в том, что ваш… э-э… Боярин во время первого опроса рассказал интересный факт. – Капитан выжидающе уставился на Виктора, тот так же смотрел на него. – После того как грабители выволокли потерпевших из машины и скрылись с места преступления, к старшему маршрута подошел какой-то неизвестный и перевернул его на спину. Старший был в шоковом состоянии и этого человека не узнал, но запомнил смысл его слов. Увидев Боярина, тот вроде бы растерялся, пробурчал что-то типа «не тот это, не тот», после чего выругался и убежал. Понимаете, Виктор Андреевич?

– Ничего не понимаю.

– Ну как же! После ограбления инкассаторской машины некто оказывается тут как тут, что-то хочет от раненого старшего маршрута, которым должны были быть вы, но, поняв, что это «не тот», поспешно убирается восвояси…

– У меня нет слов, – развел руками Виктор.

– Может быть, они появятся после разговора с Боярином?

– Что-то типа очной ставки хотите сделать? – вновь вздохнул Виктор. – Что ж, готов навестить пострадавшего вместо меня коллегу.

– Боярин, на твоем месте должен был быть я! – крикнул Виктор, входя в больничную палату.

– Напьешься – будешь! – тут же буркнул кто-то с соседней койки.

– О! Джон! А я сразу и не догадался, что Боярина в твою палату поместили. Может, похлопотать, чтобы и Судака к вам перевели?

– Не надо!!! – в один голос запротестовали травмированные.

– Чего расшумелись! – Оттеснив капитана Калиниченко, вперед вышла медсестра.

– Да ладно, сестричка, – добродушно сказал капитан. – Все-таки встретились люди редкой профессии, инкассаторы. Столько всего вместе пережили, ну, вы понимаете.

– Никакого алкоголя! – Сестричка строго посмотрела на пришедших. – Если замечу, больше не пущу!

– Не волнуйтесь, – сказал Виктор. – Инкассаторам по инструкции пить не положено.

– А я вообще не пью, – подал голос Боярин, но, когда медсестра покинула палату, добавил, вопросительно посмотрев на Виктора: – Ну, как не пью…

– Принес, принес, – успокоил тот, присаживаясь на табурет и доставая из-за пояса фляжку коньяка.

– А закусь? – вновь пробурчал Джон Маленький.

– Есть закусь. – Неожиданно для всех капитан Калиниченко достал из кармана горсть ирисок «Кис-кис».

– Стаканов нет…

– Ничего, Джон, у меня все равно в одной руке стакан и закуска не поместятся, – сказал Боярин. – Давай, Витек, открывай!

– Ну, рассказывай! – потребовал Виктор, жуя ириску, после того как каждый, кроме милиционера, сделали по паре глотков из горлышка.

– Да я уже сто раз рассказывал, – поморщился инкассатор. – И – вон, товарищу капитану, и Джону нашему Маленькому…

– Ты, Боярин, пойми, на твоем месте должен был быть я! Вдруг меня завтра тоже грабить станут? Надо быть готовым к любым неожиданностям.

– Ага, подготовишься тут! – Здоровой рукой Боярин погладил гипс. – Болит, сука.

– Держи! – Виктор вновь протянул травмированному инкассатору фляжку.

– Все было до банального просто, – сказал тот, отхлебнув и передав фляжку соседу. – Михалыч ушел продуктовый брать, мы с Судаком сидим, базарим о чем-то, и тут вдруг – бац! – и у него, и у меня стекла хрясь! Я – за кобуру, а этот гад в маске уже дверь распахнул и по руке мне железякой – ты-дын! И все – болевой шок, потеря сознания, сука!

– Вы говорили, что, когда очнулись на земле… – напомнил капитан.

– А – это… Я недолго без сознания был. Почти сразу какой-то взъерошенный дедок рядом оказался. Перевернул меня на спину…

– Он что-то говорил?

– Странный какой-то дедок. Я подумал, хочет помощь оказать, а он в лицо мне вгляделся, пробормотал какую-то фигню типа «Не тот, милсдарь, не тот» и сбежал, сука!

– Интересно получается, Витек, – оторвавшись от фляжки, сказал хмурый Джон Маленький. – Сначала товарищ Козлов помер, потом я в аварию попал, теперь вот ограбление…

– Ты на что намекаешь, Джон? – Виктору стало не по себе. – Какая тут связь?

– Вроде бы никакой. Просто всякий раз ты каким-то боком ко всему этому причастен. – Джон перевел взгляд на милиционера.

– Да, интересно, получается, – насторожился тот.

– Вот и угощай вас после этого! – Виктор с деланой серьезностью забрал фляжку из рук Джона Маленького и сделал большой глоток. На его лбу появились капельки пота, и капитан это заметил.

– Ты, Джон, забыл, наверное, что мы вместе с тобой с товарищем Козловым работали? И поясни-ка, где моя вина, что тебя машина сбила? Что касается ограбления, – он кивнул на Калиниченко, – милиция разберется. И знаешь, Джон, думаю, до тех пор, пока настоящих грабителей не найдут, не только я буду под подозрением. Но и, к примеру, Боярин, несмотря на то что ему руку сломали, да и ты тоже. Подумаешь, в больнице лежишь, маршрут-то тушинский ты как свои пять пальцев знаешь, сложно, что ли, дружкам подсказать, где и когда лучше всего инкассаторов грабить…

– Да пошел ты! – приподнявшись на локтях, крикнул Джон.

– Я-то как раз пойду… – Виктор хотел съязвить что-нибудь по поводу сломанной ноги водителя, но сдержался. – Ладно, выздоравливай. Бывай, Боярин!

На первом этаже больницы капитан Калиниченко, предъявив удостоверение, прошел в помещение регистратуры и сделал по телефону два звонка. Вернувшись к поджидавшему его Виктору, сказал:

– Все в порядке, Виктор Андреевич, подтвердилось ваше алиби.

– Конечно. Так я могу быть свободен?

– А вас никто и не задерживал, – пожал плечами капитан. – Вы абсолютно добровольно оказали помощь следствию, и за это – спасибо. И за чай, кстати, тоже.

«Задерживать-то не задерживали, а квартиру без предъявления ордера обыскали, – размышлял Виктор, вернувшись домой. – Алиби – вон как оперативно проверили. И ведь наверняка станут теперь за ним следить – куда поехал, с кем общался. Не исключено, что и друзей-знакомых начнут проверять. Того же Никиту. Подумают, что я с ним мог быть в сговоре. Интересно, а что сам Никита, зная о способностях чудесной странички, обо всем этом подумает?»

Чудесная страничка! Виктор положил ее на стол и разгладил. Знать бы, сколько еще рисунков она «выдержит»? Потеряет ли свои чудесные свойства? Прежде чем взяться за карандаш, он несколько минут думал. Затем во всю страницу нарисовал салон инкассаторской «Волги» – вид от заднего стекла. Крупным планом – затылок Боярина, сидящего за рулем ссутулившегося Судака и главное – приборную панель, часы на которой показывали время за минуту до того, как произошло ограбление – двадцать часов сорок девять минут. Подумал, что, возможно, лучше было нарисовать не салон, а машину целиком – со стороны. Хотя это можно сделать и позже. А сейчас…

После того как Виктор открыл глаза, картинка на чудесной страничке, как обычно, зажила своей жизнью. Как только стрелка на циферблате сдвинулась, показав без десяти девять, на стекла со стороны водителя и старшего маршрута обрушились мощные удары. Стекла разбились, неизвестные в масках распахнули двери, вытащили водителя и старшего на улицу и заняли их места. Машина рванула с места.

С точки, которую нарисовал Виктор, было сложно рассмотреть, куда именно движется машина, к тому же сидевший на заднем сиденье грабитель постоянно крутил головой, оглядывался. Он что-то говорил водителю, но Виктор этого не слышал, чудесная страничка ограничивалась только показом происходящего. Но и этого, как оказалось, хватило.

Вскоре машина остановилась, грабители выскочили из нее, прихватив мешки, набитые инкассаторскими сумками с ценностями, но в самый последний момент Виктор успел разглядеть у того, кто ехал сзади, татуировку на шее, изображавшую петлю. Он уже не раз видел такую татуировку, и именно в этом месте, – обладателем ее был не кто иной, как Серега Петляев…

Вот оно как! О предводителе одной из истринских шаек Виктор узнал, читая роман «Тайна Нефритового голубя». С обладателем бросающейся в глаза татуировки столкнулся, воплотившись в себя семнадцатилетнего, в мире рукописи, написанной Александром Ивановичем. Возможно, это был какой-то параллельный мир, возможно, он где-то там продолжал существовать, и в нем, не исключено, что Виктор бился с Петлей насмерть, и кто-то из них побеждал, а кто-то проигрывал. Возможно. Кстати, на страницах рукописи Серега Петляев погибал, сорвавшись с вершины Воскресенского собора в Новоиерусалимском монастыре.

Но чудесная страничка показала, что Петляев существует в реальном мире. Не просто существует, а грабит инкассаторов, на месте которых должен был быть сам Виктор!

Что дальше?

Он постарался поставить себя на место грабителей. После того как, покинув инкассаторскую «Волгу», они перетащили мешки с деньгами в свою машину и, никем не замеченные, поехали дальше, реально бояться им было некого и нечего. Разве что за нарушение правил дорожного движения машину мог остановить инспектор ГАИ и устроить досмотр. Но неужто спланировавший ограбление Петляев проколется на подобной мелочи? Нет, конечно. Наверняка он все заранее продумал, рассчитал маршрут до места, где можно будет спрятать деньги. Да что тут думать! Если он изначально находится вне каких-либо подозрений, инкассаторские сумки можно просто привезти к себе домой либо в собственный гараж… Другими словами – на базу. На базу, черт побери!!!

Виктор поспешно стер на чудесной страничке изображение салона «Волги» с разбитыми стеклами. Вместо этого нарисовал площадку на окраине Истры – неподалеку от кладбища, где рядом с заросшим прудиком соседствовали сараи и гаражи, к крайнему из которых примыкала терраска. Та самая терраска, в которой любили проводить время Серега Петляев и его корефаны. Виктор не знал наверняка, каким образом чудесная страничка воплощает именно то время, которое он подразумевал, пока рисует, поэтому, ставя последнюю точку, представил, что это вчерашний вечер в самом начале одиннадцатого.

Он угадал и с местом, и со временем. Минуты три рисунок на чудесной страничке не менялся, потом ожил. Из терраски выскочила девушка, подбежала к гаражу и распахнула двери. Видимо, она услышала шум приближающейся машины. Машиной оказался видавший виды «москвич», который без задержки заехал в гараж. Вскоре из гаража вышли двое, и в них Виктор не мог не узнать Серегу Петляева и его долговязого корефана Колюню.

Виктор нисколько не сомневался, что Петляев привез деньги в гараж. На его месте сам бы он так и сделал. А куда еще девать мешки? Не прятать же в лесу, где их случайно может найти любой грибник. И у знакомых корефанов не оставить – те, как минимум, потребовали бы поделиться, а узнав, сколько на самом деле в этих мешках денег, могли позариться и на весь куш. Конечно, не исключено, что у Петли имелся другой тайник, но чем гараж был хуже? К тому же, судя по всему, с момента ограбления до возвращения на базу было чуть больше часа, значит, куда-то заезжать и выгружаться у грабителей просто-напросто не было времени.

Возникал вопрос, что Петляев собирался делать дальше? Виктор не знал, до какой степени главарь одной из истринских шаек дружен с Колюней. Впрочем, неизвестно, как мог повести себя в отношении Петли и долговязый любитель браконьерских снастей. Сумма, оказавшаяся у них в руках, была огромна, и не исключено, что каждый пожелает завладеть ею единолично. Кстати, девушка, открывавшая гараж, могла вообще ничего не знать об ограблении. И кстати, что это была за девушка?

Это можно выяснить и позже, а сейчас главным было придумать, каким образом сделать так, чтобы преступление оказалось раскрыто, ценности вернулись государству, а грабители попали за решетку. О том, чтобы каким-то образом завладеть деньгами самому, у Виктора даже мысли не возникало. Не потому, что наверняка за ним в ближайшее время по указанию того же капитана Калиниченко будет установлена слежка. Просто Виктору по жизни не нужны были какие-либо криминальные деньги. Он, конечно, брал чаевые, но это, по его понятиям, был абсолютно другой расклад.

В очередной раз перед ним возник вопрос, что делать. Звонить в милицию и доказывать, что он знает, где находятся инкассаторские деньги, – пустая трата времени. В любом случае у него спросят имя-фамилию-адрес, и, если он себя назовет, какие мысли возникнут у капитана Калиниченко? Правильно – однозначно причастен к ограблению. Ну и зачем ему это надо!

Нет, надо, чтобы милицию на Петляева и компанию навел кто-то другой, причем посторонний человек. А ведь есть такой! Перовского рыболова Виктор рисовал дважды. Почему бы вновь не воплотить его в своей квартире? И при этом провести с чудесной страничкой небольшой эксперимент. Он поделил страничку горизонтальной чертой надвое и стал рисовать в верхней ее части уголок своей квартиры. Не прошло и минуты, как перед ним на диване сидел пожилой мужичок с вислыми седыми усами и с пенсне на носу.

– Привет, милсдарь! – сказал Виктор.

– Доколе ж вы, милсдарь, мучить меня будете? – Рыболов рухнул с дивана на пол, на колени, и молитвенно сложил руки.

– Спокойно, спокойно. – Виктор показал рыболову страничку, на которой тот был точно в таком же положении. – Если я сейчас сотру этот рисунок, вы окажетесь и очнетесь в том месте, где только что находились.

– Не надо мне в то место, милсдарь! Домой мне надо, домой…

– Понял я, понял! – повысил голос Виктор. – Где ваш дом, я не знаю. А вот на берег того самого водоема, где у вас карп клюнул, могу вернуть, причем в момент поклевки могу вернуть.

– Верни, милсдарь, ох верни! – взмолился рыболов.

– Стоп! Верну, обещаю, – сказал Виктор серьезно. – Но сначала вы должны будете помочь мне. Вот скажите, зачем вчера, когда инкассаторов ограбили, вы подбежали к одному, перевернули его на спину… Думали, что это я?

– Да. Сознаюсь и каюсь, каюсь, – плаксиво залепетал мужичок. – Думал я, что найду у тебя страничку и сам как-нибудь…

– Ничего бы у вас не получилось! – отрезал Виктор. – Чудесная страничка только мне подчиняется.

– Наверное, наверное. А как же иначе – только тебе, милсдарь. Но я надеялся, надеялся, надеялся, что…

– Что – что? Вот зачем вы другую страничку порвали?

– Думал, если ее изничтожу, то обратно вернусь…

– Изничтожили, но не вернулись, верно?

– Верно, верно, но я же…

– Короче! – прервал Виктор. – Ограбили инкассаторов. Вы были свидетелем. И дело в том, что преступников необходимо поймать – с вашей помощью.

– Как – с моей помощью? Я же не… Я же…

– Все очень просто. Я знаю, кто ограбил и где спрятаны деньги. Но сам пойти в милицию и обо всем рассказать не могу. А вы – сможете. – Говоря это, в нижней части страницы Виктор вновь нарисовал гараж Сереги Петляева и примыкающую к нему терраску. – Вам необходимо сесть на электричку на платформе Тушино – держите рубль на проезд – и доехать до подмосковного города Истра. Слышали о таком?

– Как же, слышал, там монастырь есть, и пруды хорошие, и река Йордань протекает.

– И еще там есть отделение милиции, в которое вам надо прийти и сказать дежурному, что вы видели, как два мужика перетащили из машины «москвич» в гараж большие инкассаторские мешки.

– Инкассаторские? Мне же не поверят. Не поверят мне, милсдарь.

– Конечно, не поверят. Потребуют предъявить документы, а вы скажите, что паспорт лежит в сумке, которую вы вместе с удочками оставили на берегу прудика рядом с тем самым гаражом. Скажите, что с рыбалки возвращались и все спрятали, чтобы побыстрее прибежать в милицию и рассказать об инкассаторских мешках. Скажите, что торопиться надо, чтобы государственные ценности не пропали. Говорите как можно громче, чтобы народ вокруг слышал. Если дежурный упрется рогом и от вас отмахнется, потребуйте вызвать начальника, чтобы то же самое рассказать и ему. Понимаете?

– Не поверят мне.

– Послушайте! В милиции хорошо знают про ограбление инкассаторов. Это очень серьезное ЧП – чрезвычайное происшествие. В Москве и Подмосковье наверняка объявлена какая-нибудь усиленная служба. А тут вдруг вы сами приходите и заявляете, что знаете, где спрятаны инкассаторские мешки. Проверить сигнал они будут просто обязаны. На месте дежурного я бы тут же выслал на указанный вами адрес группу захвата. И кстати, вас бы тоже с этой группой отправил. Но вы не бойтесь. Вот гараж, в который грабители спрятали деньги. – Виктор вновь показал ему страничку. – Вы доедете до станции Истра, выйдете из последнего вагона, пойдете в центр по улице Ленина, на площади повернете направо, а там до милиции рукой подать. Заблудиться будет сложно, в крайнем случае у кого-нибудь спросите дорогу.

– Боюсь я, боюсь!

– Не надо бояться, если действительно хотите вернуться в свое время и в удовольствие рыбачить. А все, что произошло с вами в последние дни, будет вспоминаться как сон.

Виктор говорил это абсолютно искренне. Он не испытывал каких-то добрых чувств к перовскому рыболову, скорее наоборот, ведь этот человек разбил бутылку об его голову. Но кто был в этом виноват в первую очередь? Конечно же Виктор – сам его нарисовал, сам и схлопотал. Сам же должен был отправить рыболова восвояси.

Он стер рисунок, на котором перовский рыболов сидел на диване в его квартире, и тот исчез. Очень надеясь, что дедок исполнит его просьбу, что поедет в Истру, придет в милицию, скажет все, что надо… В противном случае Виктор даже представить себе не мог, что делать. Вся надежда была на дедка.

Виктор нарисовал его на чистой половине чудесной странички, но теперь – на берегу водоема, увидевшего поклевку на своей удочке – то есть постарался как можно точнее воссоздать копию картины «Рыболов» великого художника Василия Перова.

Теперь на страничке было два рисунка: на нижнем – реальный гараж Сереги Петляева, на верхнем – возможно, придуманный Перовым, а возможно, нарисованный с натуры рыболов. Виктор расписался в нижнем правом углу каждого рисунка, но последнюю точку поставил пока только на верхнем.

Если надежды и расчеты сбудутся, то милиция должна оказаться рядом с гаражом часа через полтора-два. За это время могло произойти многое. К примеру, Петляев вместе с Колюней решат перевезти награбленное в другое место. Или это захочет сделать один из них. Возможно, излишнее любопытство проявит та самая девушка, которая ждала их возвращения в терраске и открывала гараж. Да мало ли что.

Но, скорее всего, в первую очередь Петляев пересчитает деньги и постарается избавиться от пустых инкассаторских сумок и мешков. Эти сумки действительно необходимо было увезти куда-нибудь в лес и закопать, да хотя бы выбросить в соседствующий с гаражом пруд – благодаря тяжелым металлическим замкам они бы благополучно погрузились на дно и со временем затянулись илом.

Глядя на верхний рисунок, на котором долго ничего не происходило, Виктор прикинул, сколько времени потребуется, чтобы вручную пересчитать все деньги, находящиеся в двух мешках. Кассиры в отделении банка в ночную смену пересчитывали купюры на специальных машинках, сверяя сумму с накладной, находившейся в каждой сумке. По большому счету Петле пересчитывать деньги было не обязательно. Разве что ради дележа с подельником.

А ведь у них наверняка был еще и наводчик! Слишком уж грамотно было организовано ограбление. Навел кто-то из инкассаторов? Черт! Даже думать об этом не хотелось. Зато очень хотелось, чтобы повязали этого гада Петлю. И чем быстрее – тем лучше.

На верхней части чудесной странички произошли изменения. К гаражу подошел Колюня, постучал в дверь, она открылась, и на улицу вышла та самая девушка, и за ней – Петляев. Только сейчас, всмотревшись в рисунок, Виктор обратил внимание, что девушка ему знакома. Господи, да это же Машенька!

У Виктора затряслись руки. Не только руки, он вдруг почувствовал, что заколотило его всего. Машенька была вместе с Петлей – как же так?! Не просто была, а оставалась с ним в гараже довольно долгое время. Хорошо, если они вместе деньги считали, а если нет? Да только за одну ее маленькую родинку над верхней губой он сейчас был готов дать в грызло не только Петляеву, а вообще любому. Готов-то он был, но что в данной ситуации мог сделать конкретно? Ничего, только наблюдать на чудесной страничке за происходящим.

На верхней половине странички Петля с Колюней о чем-то спорили, размахивая руками. Машенька стояла в стороне. Как было бы хорошо, чтобы она не знала про ограбление. Но похоже, знала, хорошо знала!

Виктор вспомнил, как в последнем своем воплощении троюродная сестренка его поцеловала. В его жизни хорошего было больше, чем плохого, но тот поцелуй, пожалуй, стал лучшим, что ему довелось испытать – пусть и не в реальной жизни, а как бы во сне.

А какая она – реальная жизнь? Кто знает, возможно, рисуя сюжеты на чудесной страничке, он давно перенес себя в параллельную реальность и теперь в ней и живет! От этих мыслей голова пошла кругом.

Между Колюней и Петлей назревала драка. Колюня был выше главаря и, судя по всему, сильнее, но Виктор не сомневался: дойди дело до кулаков – татуированный с ним справится. И скорее всего, не благодаря примитивному махалову – что-нибудь да придумает Серега Петляев, что-нибудь подленькое.

До драки дело не дошло. Петляева вдруг что-то насторожило. Оттолкнув Колюню, а потом и оказавшуюся перед ним Машеньку, он забежал в гараж и тут же выскочил из него, натягивая на плечи объемистый рюкзак. Но было поздно, на площадку перед гаражом въехал милицейский уазик с включенной мигалкой. Наверняка была включена и сирена, которая насторожила Петлю. В отличие от растерявшегося и оставшегося стоять на месте Колюни, он бросился бежать – за гараж, по тропинке, в сторону монастырских прудов. За ним, выпрыгнув из уазика, устремились два милиционера, вооруженные автоматами, и не было никаких сомнений, что они его догонят. Третий милиционер наставил пистолет на Колюню, который послушно вскинул руки вверх.

Виктор перенес внимание на милицейскую машину и уловил движение на ее заднем сиденье – перовский рыболов исполнил обещание и заслуживал возвращения в свой мир, в свое время. Художник взялся за ластик и быстро стер на чудесной страничке верхний рисунок. Моментально ожил рисунок нижний. Уставившийся на поплавок рыболов схватился за удочку и сделал уверенную подсечку. Удочка согнулась в дугу… Виктор немедленно стер и рисунок нижний. Все, о перовском рыболове можно забыть. И проблема с ограблением инкассаторов, кажется, решилась!

Во входную дверь квартиры Виктора позвонили…

Часть пятая Разборки

Что-то зачастил к нему друг Никита. За последние полторы недели в третий раз наведался. Но на самом деле как раз его-то Виктор и хотел сейчас видеть больше всего.

– Ограбили, значит, инкассаторов? – не поздоровавшись, спросил тот с порога. – Именно твой маршрут ограбили? Именно в то время, когда ты с нами водку пьянствовал!

– Не ори, – устало улыбнулся Виктор. – Нашли грабителей, ценности возвращены государству.

– Как? Кто? Где?

– Ты лучше присядь. – Виктор кивнул на диван, где совсем недавно сидел перовский рыболов. – Я тебе чуть позже обо всем подробно расскажу.

Никита сел, потер лоб:

– А в двух словах?

– В двух словах… Лучше скажи, ты в юность свою окунулся?

– Окунулся. – Никита глубоко вздохнул. – Хорошо нам тогда было. Ты извини, что я тебя к Маринке приревновал, чуть драться не полез.

– А в раздвоенной реальности, возможно, и полез бы. И набили бы мы друг другу морды, а Маринка тем временем повисла бы на шее Низкого или Генки…

– Да уж. – Никита усмехнулся, Виктор тоже, друзья рассмеялись.

– Может, все-таки объяснишь про ограбление? – спросил через некоторое время Никита.

– Какой же ты пытливый, дружище.

– Наверное, потому и в менты пошел.

– Хорошо, в двух словах постараюсь объяснить, но обещай, что после этого ты одну мою просьбу выполнишь.

– Выполню, зуб даю…

– На самом деле… – сказал Виктор после короткого рассказа, как он при помощи чудесной страницы узнал в грабителе инкассаторов Сергея Петляева и как с помощью перовского рыболова навел на него милицию. – На самом деле эта чудесная страничка скоро меня с ума сведет.

– А ты не находишь, что во всем этом слишком много совпадений? – спросил Никита.

– В том-то и дело, что слишком много совпадений! Перемешалось как-то все. Моя жизнь словно бы раздвоилась или растроилась. Александр Иванович написал роман, а я, благодаря этой страничке, как бы очутился в придуманной им истории. И знаешь, Никита, хочу так в этой истории и продолжать жить. Очень хочу. В той жизни я с Машенькой целовался, а в настоящей – нет. Или я сейчас не в настоящей?

– Если ты не в настоящей, значит, и я тоже. – Никита сунул ему под нос папку с рукописью. – Держи. Здесь в конце этот самый Петляев погибает. И кстати, не только он погибает.

– А вот и нет. В рукописи Петля срывается с вершины Воскресенского собора, но о его смерти не сказано, она только подразумевается. Точно так же, как подразумевается гибель Ирины и Шурика во время взрыва немецкой мины. Александр Иванович, описывая наши дни, четко обозначил только две смерти: старика Панкратыча, которого зарезал Петля, и Терехи, которого задушил гитарной струной Лексий. Согласен?

– В принципе согласен. А кто такой этот Александр Иванович?

– Я же тебе говорил – мой знакомый писатель, в соседнем подъезде живет. Работает старшим кассиром в продовольственном магазине – здесь, в Тушине. Между прочим, в том самом, рядом с которым инкассаторов грабанули.

– Так-так-так? – насторожился Никита, тем самым заставив напрячь мысли и Виктора. – Интересно получается. Он пишет в своем романе про бандита Петляева, который, по твоим же словам, спустя несколько лет грабит инкассаторов рядом с его магазином. Очень грамотно грабит, ты не находишь, дружище?

– Я об этом думал, – покивал Виктор. – И – что ты предлагаешь?

– Познакомь меня со своим Александром Ивановичем.

– Зачем?

– Ну, скажу, что мне очень его роман понравился. Спрошу, с кого он таких ярких героев списывал…

– Подожди-ка, ты вроде бы зуб давал, что выполнишь мою просьбу?

– Конечно.

– Никита, я не могу объяснить… Короче, я сейчас нарисую один эпизод из этого романа. – Виктор постучал пальцем по папке с рукописью. После чего развязал веревочки и стал перебирать листы. – Вот. Глава называется «Разборки по-взрослому». Прочти ее снова, пока я рисовать буду. А потом посмотри, что на чудесной странице будет не соответствовать сюжету. Ну, и сам понимаешь, если меня на этой страничке убивать станут – быстренько сотри рисунок вот этим ластиком. Договорились?

– Договорились, дружище.

Виктор стал рисовать, а Никита – читать вслух отрывок из главы:

– «О том, чтобы купить билеты на танцы, Андрей даже не заикнулся – друзья посчитали бы это шуткой…»

Когда Никита дошел до эпизода, где Лексий душит гитарной струной Тереху, художник сделал последний штрих на новом рисунке.

– Все, дружище, – сказал Виктор. – Сейчас я поставлю на страничке свою подпись. Ты готов?

– Готов!

– Я уношусь в юность. Не дай мне подохнуть…

…Воплотившись семнадцатилетним на истринской танцплощадке июльским вечером конца семидесятых, он вдруг ощутил себя лучшим кавалером, от предложения которого пойти потанцевать не откажется никакая девчонка. И это было классно!

Другое дело, что приглашать он собирался не какую-то «любою», а только одну-единственную, которую пока безуспешно высматривал. Но, может быть, Машеньки здесь и не было? Зато он узнал Андрея, проникшего на танцплощадку через дыру в заборе, и его друзей, в том числе и Адмирала, который на рукописи Александра Ивановича появился ближе к концу. Немного погодя Виктор увидел и Таню, и Катю, и Ирину, а потом и ненавистного Петляева с компанией его корефанов. Но никто из них не обратил на Виктора ни малейшего внимания, хотя некоторые на мгновение и встречались с ним взглядом. Получается, что в этой реальности они его не знали, никогда раньше не видели!

– Витенька, здравствуй! – Кто-то тронул его за локоть. Это была Настя – родная сестра Маши и Олега.

– Приветик, дальняя родственница. Потанцуем?

Не зная, что Маша и Настя сестры, глядя на них, догадаться об этом было сложно. И та и другая были симпатичные, но Маша была темненькая, Настя – светленькая, носик у Маши был курносый, у Насти – прямой, у Маши губки – пухлые, у Насти – тонкие, разве что маленькие родинки и у той и у другой красовались на одном и том же месте – чуть выше верхней губы.

– Я ни разу тебя здесь не встречала, – сказала Настя, ведомая в медленном танце троюродным братом.

– Ну, вот встретились и сразу танцуем. – Он нежно держал ее за талию, она, положив руки ему на плечи, то и дело бросала взгляды по сторонам. – Я слышал, у тебя жених появился?

– Машка поведала? – нахмурилась Настя.

– Кстати, чего-то ее не видно.

– Говорила, притащится…

Так же как и Настя, Виктор стал крутить головой в поисках Маши. Вот одинокий Митлз, теребящий в руках очки, вот Зольдат, что-то шепчущий на ухо партнерше, вот Шурик, выкручивающий руку Кате-Коротышке, а вот и Серега Петляев, высоко поднявший почерневшую от времени металлическую иконку и куда-то целеустремленно направляющийся.

– Получай, сука московская! – раздался поблизости дикий крик.

Толпа танцующих заволновалась. Криков стало больше:

– Сука!

– Оторви ей голову!

– Молодец, Греция!

– Не будет парней отбивать!

– Под дых ей, Греческий Профиль, под дых!

– Прекратить безобразие!

Настя отскочила от Виктора, вместо сестры перед ним на мгновение оказалась Таня, которая, судя по растерянному взгляду, его знать не знала. Словно не видела Виктора, словно не танцевала с ним на этой самой танцплощадке, словно они не познакомились на ночной истринской улице… Для нее ничего этого не было. Но для него-то было!

– Подожди. – Виктор ухватил Таню за рукав.

– Чего надо? – зло обернулась она.

– Не лезь туда. Без тебя разберутся.

Виктор вдруг вспомнил, что в романе Александра Ивановича она – одна из главных героинь – мельком фигурировала как раз в момент начавшейся на танцплощадке драки. А затем писатель словно о ней забыл и больше ни разу не упоминал ее имя.

– Убери пашоны! – вырвалась Таня и уставилась на него, словно стараясь вспомнить. – А ты – кто?

Ответить у Виктора не получилось: получив откуда-то сбоку мощнейший удар по скуле, он потерял равновесие и грохнулся бы на пол, не подхвати его чьи-то руки.

– Иди в задницу, урод! – закричали у Виктора над самым ухом, и Тереха, нависший над ним и собравшийся ударить вновь, отпрянул.

Боли Виктор не чувствовал, хотя щека, кажется, была сильно разодрана.

– Кастетом ударил! – Виктору помогли подняться. Ни Терехи, ни Тани рядом уже не было. Обернувшись на неведомого помощника, он узнал Машеньку.

– Сестренка? А я как раз тебя разыскивал. – Ко всему прочему, он еще неслабо прикусил язык.

– Правда? – слегка удивилась она.

– А как же. После вчерашнего поце… – Виктор запнулся и прижал ладонь к ране. После какого вчерашнего? Существовавшего лишь в его воображении да на рисунке на чудесной страничке, который стер Антон?

– Витя, тебе в больницу надо. – Маша заботливо погладила его по плечу.

– Сначала мне разобраться кое с кем надо. – Отвернувшись, он сплюнул на пол набравшуюся во рту кровь.

– Адмирал, держи гада! Он Шуру порезал!

Виктор знал, что это кричит Андрей. Он рванулся в ту сторону, но Маша повисла у него на руке:

– Не оставляй меня.

– Сестренка, там Настиного жениха ножом пырнули. – Он немного грубовато от нее отстранился, но тут же кто-то еще более грубый схватил его за запястье и вывернул, вынудив наклониться.

– Беспорядок нарушаешь, шельмец!

– Ван Ваныч, отпустите его! Он вообще ни при чем! – вступилась за дальнего родственника Маша.

Хватка тут же ослабла, у Виктора появилась возможность разогнуться, что он и сделал. Где-то он уже видел этого дружинника, продолжавшего держать его за запястье.

– Его Тереха кастетом ударил. Сзади, ни за что ни про что!

– Где этот придурок?

– Не знаю.

– Вы лучше Петляева поймайте, который только что ножом размахивал, – сказал Виктор. – А с Терехой я сам разберусь.

– Я тебе, шельмец, так разберусь! – рявкнул дружинник. Но тут Виктор резко высвободился из его хватки и юркнул в толпу – по направлению к дыре в заборе.

Сразу покинуть танцплощадку не получилось – у самой дыры он наткнулся на Колюню и Власа.

– Куда лезешь, чмошник? Только после нас, – сунул ему под нос кулак Влас и, больше не обращая внимания на Виктора, обратился к Колюне: – За Петлей москаль-каратист побежал. Петле помочь надо.

– Ага, – кивнул Колюня и вслед за Власом пролез в дыру. Виктор сделал то же самое, но теперь ему стало уже не до Терехи. В рукописи с рыжеволосым жестоко разобрался Лексий. В то самое время, когда Адмирал, догнавший Серегу Петляева на берегу реки, не без труда справился и с ним, и с Власом. Про Колюню же в той ситуации не упоминалось. И каким бы ни был ловким Адмирал, выдюжить одному против троих могло оказаться не под силу. Отбросив сомнения, Виктор бросился за Власом и Колюней в темноту истринского парка.

По сравнению с корефанами Петляева у него было преимущество: он знал, где именно Адмирал встретится с татуированным. Поэтому Виктор рванул наперерез, сразу к обрыву.

Абсолютно не вовремя всплыло воспоминание даже не юности, а детства. Вспомнилось, как бабушка дала ему металлический рубль, чтобы он оставил его в залог, когда придет в Истринский дом культуры записываться в библиотеку. До библиотеки в тот день он не дошел – прежде решил попрыгать с этого самого обрыва по-над рекой. Попрыгал. В итоге мало того, что о какой-то камень разбил себе в кровь локоть, так еще и металлический рубль потерял – выскочил из кармана. На следующий день бабушка вновь отправила его записываться в библиотеку, но на всякий случай рубль дала бумажный…

Теперь Виктор собирался спрыгнуть с обрыва в том самом месте. Он спрыгнул, но уже в полете понял, что ошибся, взяв немного левее по отношению к пологому склону. Здесь склон был крутоват, и, хотя Виктору повезло удачно приземлиться, он покатился вниз, боясь, как бы не напороться на какой-нибудь сучок. Повезло, не напоролся, сумев ухватиться за подвернувшийся под руки кустик. В следующее мгновение сверху зашумело, в него кто-то мощно врезался, и вместе с этим «кем-то» он покатился дальше вниз.

Совсем недавно, после нападения Шурика, он примерно так же катился по склону к реке, но тогда его остановило дерево. Теперь, наверное к счастью, движение прекратила ложбинка, на дне которой оказалось неприятно сыро. Помимо прочего чье-то тело придавило Виктора сверху, да так, что он лишился возможности двигаться. Не успел подумать, лишь бы этим телом не оказался кто-нибудь из корефанов Петли, как услышал всхлип и шепот:

– Витенька, я очень сильно боком ушиблась.

– Маша?

– Я сейчас встану, ой…

Виктор, как мог, помог девушке выбраться из ложбинки и выкарабкался за ней сам.

– Как ты, сестренка? – В темноте даже с такого близкого расстояния он не мог разглядеть выражение ее лица. Протянув руку, коснулся пальцами ее мокрой щеки – только бы это была не кровь, а вода, пусть даже грязь.

– Ушиблась…

– Может, ребро сломала?

– Нет, не должна была ничего сломать.

– Но зачем ты за мной побежала, зачем?

– Ты ничего не понимаешь, Витя…

Неподалеку со стороны реки послышались вскрики.

– Господи, там Адмирала убивают! – Виктор вскочил. – Машенька, ты оставайся здесь и никуда не уходи. Прошу! Я скоро вернусь, хорошо?

Ответа он не услышал, уже бежал по мокрому песчаному берегу к месту разборки москаля-каратиста с истринской шпаной. Вот здесь он не ошибся и выскочил на островок как раз вовремя. Только что Адмирал в очередной раз врезал Петле по морде, и тот повалился в воду. На помощь своему главарю подоспел Влас с дубиной в руках, но и тут каратист оказался проворнее. Не прошло и полминуты, как Влас, избиваемый Адмиралом, лелеял надежду лишь на то, что ему придут на помощь корефаны. Отставший во время погони Колюня как раз собирался это сделать, но тут с криком «Адмирал, я за тебя!» в драку вмешался Виктор.

Виктор не просто вмешался, чтобы помочь совсем незнакомому ему Адмиралу, не просто принялся мутузить долговязого Колюню, он мстил. Мстил за многое: и за порой случавшиеся с ним в детские годы унижения перед такой же вот шпаной, которая брала не качеством, а количеством, и за порезанного Шурика, и за то, что Машенька очень сильно боком ушиблась… Он мстил в том числе и за поплавочек своей бамбуковой трехколенки, который сломал, скорее всего, именно Колюня, мстил он и за свою развороченную кастетом щеку, хотя за это должен был бы по полной получить не Колюня, а Тереха. Но рыжеволосому должно достаться от Лексия…

– Замереть всем! Иначе я перережу горло этой су…

* * *

Открыв глаза, Виктор обнаружил себя сидящим на диване в своей собственной квартире, а напротив, за столом – Никиту, вытирающего со лба пот.

– Дружище, неужели мы в юности дрались так же жестоко? – спросил Никита.

Не ответив, Виктор потянул руку к чудесной страничке, которую приятель с готовностью ему передал. Страничка была чистой.

– Там, на берегу появилась Машенька?

– Не знаю, как ее зовут, – развел руками Никита. – Отчаянная. Она сначала тебе на танцплощадке помогала, потом за тобой побежала, с обрыва прыгнула…

– Ты все это здесь увидел. – Виктор кивнул на чудесную страничку.

– Да, словно на маленьком экране телевизора.

– А потом?

– В то время, пока ты бил долговязого, сзади парень с ножом появился. К тебе подкрался и уже размахнулся, но тут эта девчонка на него налетела, словно бешеная. Сбила с ног, вместе с ним же упала, а он ужом извернулся и нож ей к горлу приставил. Дальше я ждать не стал, стер рисунок.

– Правильно, – с облегчением вздохнул Виктор. – Спасибо тебе.

– Ты лучше на свою щеку посмотри.

– Сильно разодрал?

– Не особо, но шрам останется. Иди кровищу смой, а потом рану пластырем заклеим. Имеется пластырь-то?

– Бактерицидный.

– Годится.

Зафиксировав бактерицидный пластырь на ране, которая оказалась не очень глубокой, они вновь вернулись в комнату.

– У меня, между прочим, с собой есть. – Никита достал из сумки бутылку с мутноватой жидкостью.

Глядя на нее, Виктор поморщился:

– Ты пей, а я сегодня пас. Закуска – в холодильнике.

– Привез я закуску. Со своего огорода. Просто в одинаре как-то…

– Скажи еще, что стесняешься.

– Ничего я не стесняюсь. – Никита вытащил зубами пробку. – Стопочку давай…

– Никита, ты ведь у нас мент, причем пытливый мент, – сказал Виктор, глядя на друга, хрустящего огурцом. Хрустел Никита так аппетитно, что он не удержался и тоже взял один – маленький, с пупырышками. – Вот что ты обо всем этом думаешь?

– Ты о чудесах?

– Черт с ними, с чудесами! Я про все эти раздвоения говорю. Каждый раз, оказываясь в действительности, описываемой Александром Ивановичем, и одновременно воплощаясь в своей юности, я волей-неволей изменяю события. Но когда возвращаюсь в сегодняшний день, исчезает ли оттуда мой двойник или продолжает жить в каком-нибудь параллельном мире?

– Неплохой вопрос. – Никита вновь налил себе самогонки, вопросительно посмотрел на Виктора, но тот отрицательно помотал головой.

Никита выпил и, захрустев огурцом, задумался. Вместо него заговорил Виктор:

– Допустим, параллельный мир существует, и я, заменив себя тогдашнего, продолжаю в нем жить.

– С тем багажом знаний, который имеется у тебя сейчас? – уточнил Никита.

– Да.

– Ну, допустим. Кстати, интересный расклад может получиться.

– Вот если бы ты не уничтожил рисунок, где на берегу реки я дерусь с истринской шпаной, то действие на ней и в раздвоенном мире продолжилось бы. И кстати, не исключено, что оно там и сейчас продолжается. Не исключено, что Петля прирезал Машеньку, а меня, к примеру, покалечил. Ну и зачем мне такая жизнь в том раздвоенном мире?

– Незачем.

– Предположим другой расклад. Вместе с Адмиралом мы хорошенько отметелили Петлю и его корефанов, и они разбежались. Машенька осталась цела и невредима, и в итоге мы разошлись по домам. А наутро неподалеку от Истринского дома культуры находят дохлого Тереху. Если помнишь, его Лексий гитарной струной задушил.

– Помню. Я вообще очень хорошо сюжет книги запомнил.

– Что будет дальше? А дальше милиция начнет разбираться, кто мог Тереху убить, за что и тому подобное. Стали бы опрашивать участников событий на танцплощадке, и в первую очередь – кого? Правильно, дружинников. И тогда один из этих дружинников, некий Ван Ваныч, вспомнит, что я – именно я грозил с этим Терехой разобраться за то, что он мне ни за что ни про что кастетом лицо разбил. Ты же на страничке этот эпизод видел?

– Да видел, видел. – Никита наполнил стопку, но пить не торопился.

– Получается, я автоматически стану одним из главных подозреваемых в убийстве. Ван Ваныч вспомнит, что за меня заступалась Машенька. А судя по всему, они знакомы – в Истре вообще почти все местные друг друга знают. Вызовут мою троюродную сестренку на допрос, она меня не сдаст, скажет, что знать не знает. Но в милиции не все же дураки, сами вычислят меня в том раздвоенном мире. Ведь вычислят?

– Конечно, вычислят. – Никита потянулся к стопке, но Виктор схватил ее раньше и, шумно выдохнув, выпил самогон одним глотком. Закусил редиской.

– Ну, и зачем мне это надо? Зачем мне в раздвоенном мире, а там буду именно я, хоть и, как ты говоришь, с теперешним багажом знаний, зачем мне надо там быть обвиненным в убийстве?!

– Незачем. Стопочку отдай. – Никита взялся за бутылку. – Скажи, дружище, а лично тебе хотелось бы узнать тайну Нефритового голубя? Ну, если бы такие голубь и тайна существовали на самом деле.

– Хм. – Теперь задумался Виктор. Взял рукопись и принялся ее перелистывать, задерживая взгляд на некоторых страницах. – Так. О Нефритовом голубе мы узнаем от старца Панкратыча – полуреального человека, якобы прожившего триста лет. Из исторической части романа следует, что он присутствовал при закладке краеугольного камня в Воскресенском соборе Новоиерусалимского монастыря. Этот камень находился в некоем тайнике, обозначенном фреской с изображением голубя. Чтобы открыть тайник, необходимо воспользоваться ключом-складнем, и тогда человек, приобщившийся к тайне Нефритового голубя, может стать чуть ли не бессмертным. Я правильно излагаю?

– Правильно, – согласился Никита. – Давай-ка я продолжу. В тот момент, когда Андрей с друзьями крадет иконку из музея, Панкратыч каким-то образом это чувствует. Будучи ослепленным еще во время войны, он, надеясь на чудо вновь обрести зрение, обращается к своей дачнице Ирине с просьбой отыскать украденный ключ-складень. Сулит ей за иконку золотые горы и авансом дает приличную сумму денег. Ирина, не особо ему доверяя, тем не менее деньги берет и обещает выполнить просьбу старца.

– Ты тоже все правильно излагаешь, – сказал Виктор. – На уроке литературы это называется синопсисом. Но нельзя ли покороче?

– Короче. После этого в романе в течение довольно короткого времени происходит множество событий. Тем или иным образом переплетаются интересы Андрея и его друзей, Ирины и живущих в Истре девчонок, Петляева и его корефанов. Если отбросить в сторону любовные переживания героев и говорить лишь о криминале и, собственно, о тайне нефритового голубя, что мы имеем? – обратился Никита к Виктору.

– Сейчас скажу. – Отложив большую часть страниц, Виктор принялся перелистывать оставшиеся. – В то время, когда Лексий убивал Тереху, дружинники повязали Митлза, Зольдата, а еще Ирину и Ольгу Греческий Профиль и отвезли их в ментовскую. Так… Благодаря своим связям Лексий за бутылку вызволяет из кутузки друзей. Ирина тоже из нее выходит, правда, для этого ей пришлось отдаться старшине милиции. В рукописи на это как бы только намекается, но читатели все понимают. Да, Никита?

– На самом деле там об этом прямым текстом сказано.

– Точно. Что там дальше? – Виктор довольно быстро одну за другой просматривал страницы. – Так… Петляев приносит Ирине ключ-складень и за такой подарочек практически ее насилует. В это время в комнату входит слепой Панкратыч, и Петля, не раздумывая, убивает старца ножом. Ирина в истерике, но не из-за того, что погиб человек, а потому, что Панкратыч знал местонахождение тайника. Но еще о тайнике знал Шурик, который стал к ней вроде бы неравнодушен. Ирина договаривается с Петлей, чтобы с его помощью заставить Шурика привести их к заветному месту…

Да, накрутил событий Александр Иванович в своей нетленке. Другой писатель из такого сюжета трехтомник бы наклепал, а мой сосед в двести пятьдесят страниц уместил.

– Нам интересны последние страницы, – сказал Никита. – Даже не самые последние, а те, на которых Шурик приводит Петляева и Ирину к тайнику. Если ты, дружище в это время окажешься где-нибудь поблизости, то сможешь за ними проследить… Врубаешься?

– Никита, а нам очень надо знать, где этот тайник находится? – серьезно спросил Виктор.

– Опять неплохой вопрос задал. Может, и не надо ничего знать. Но ведь интересно? Интересно. Если не узнаем, потом всю жизнь будем этим терзаться.

– Ну да. Я всегда говорил, что лучше сделать то, о чем подумал, чем не сделать и потом об этом жалеть.

– Согласен абсолютно и полностью! И вот что предлагаю…

– Я все понял, – сказал Виктор, берясь за карандаш. – Давай, чтобы не терять времени, ты прочтешь вслух парочку страниц, а я их нарисую, ну, и окажусь в нужное время в нужном месте.

– Давай. – Никита взял несколько страниц рукописи. – Что именно читать-то?

– Сам решай.

– Ну, допустим, вот это: «Андрей оказался прав – как ни прижимались с трех сторон Адмирал, Митлз и Зольдат к черному бугристому стволу вековой липы, как ни вытягивали руки, пытаясь хотя бы соприкоснуться пальцами, все равно обхватить толстенное дерево не получилось…» Нет, не совсем то. – Никита отложил в сторону пяток страниц. – Вот: «Какое-то время голоса ребят еще были слышны от Иноплеменнической башни, у которой задержались Ирина, Катя и Петляев, но вскоре смолкли, и теперь над Гефсиманским садом раздавалось лишь щебетание синиц да отрывистое карканье ворон…» – Никита отложил еще несколько страниц. – «– Эй, муфлоны! – Петляев собрал слюну и харкнул на ребят сверху. – Валяйте сюда, мое перо скучает по вашим ребрышкам…»

– Стоп, Никита, – перебил его Виктор. – Я нарисую себя рядом с тем самым неразбившимся колоколом. Очень хорошо его помню.

– А сразу где-нибудь поблизости от тайника нарисовать не хочешь?

– Так там же подвал, темень. Я лучше за Петлей прослежу потихоньку. Потом, когда он убежит разбираться с Адмиралом и другими, вмешаюсь в события. – Виктор нарисовал на чудесной страничке колокол. – Знаешь, чего я боюсь, дружище? Что страничка вдруг возьмет и свои свойства потеряет. Поэтому стараюсь лишний раз ее не использовать.

– Это правильно, – согласился Никита. – А чего мы вообще хотим?

– Ты же сам говорил, что неплохо бы про тайник узнать.

– Ну да. Только вспомни! В рукописи Ирина открывает тайник, надеясь найти как минимум клад. Но вместо этого достает немецкую мину и на ней же подрывается вместе с Шуриком…

– Там с Шуриком и Коротышкой как бы не все до конца ясно, – вставил Виктор. – Может, и не погибли они вместе с той стервой Ириной.

– Правильно. Но когда ты, лично ты воплотишься в том времени и окажешься рядом с тайником, что делать станешь?

– Пока не знаю.

– Там ведь события всякий раз по-другому развиваются, не так как в книге. Вдруг тебя Петля в подвале заметит, да тот же Адмирал наткнется? Они же тебя не знают и могут все, что угодно, подумать и сделать. Особенно Петляев.

– Я, допустим, тоже смогу кое-что сделать. – Виктор согнул руки в локтях, демонстрируя вздувшиеся мышцы.

– Это ты сейчас такой крутой, – усмехнулся Никита. – До армии-то похилее был.

– Да, но если на страничке увеличить мышцы, то я и воплощусь этаким кабаном.

– А еще ты можешь себя на голову выше нарисовать, – вновь усмехнулся Никита. – В плечах в два раза шире.

– Чудесная страничка творит чудеса, – посерьезнел Виктор. – Только не все чудеса мне нужны. На самом деле я и физически, и внешне меняться не собираюсь. Ты же первый меня и не узнаешь. И другие не узнают. К примеру, Машенька.

– Я все-таки предпочел бы тебя узнать, – сказал Никита.

– Все! – Виктор закончил рисунок, в правой нижней его части медленно поставил автограф. – Держи. Только, пожалуйста, не забудь про ластик, прежде чем я подорвусь на мине немецко-фашистских захватчиков.

– Не забуду…

…Толпа туристов, увлекаемая экскурсоводом, направилась в сторону трапезных палат. Воплощение Виктора осталось никем не замеченным. Якобы сильно заинтригованный, он задержался рядом с колоколом, стоявшим на постаменте напротив больших металлических ворот Воскресенского собора, запертых изнутри. Не спешили удаляться от собора и четверо посетителей монастыря: Ирина, Катя, Шурик и Серега Петляев, за которыми он наблюдал краем глаза.

Оглядевшись, Петля подобрал что-то с земли, уверенно подошел к закрытой на огромный замок двери в дощатом заборе, через две секунды ее открыл и вместе с остальными проник за огороженную территорию. Немного выждав, Виктор последовал за ними. Он знал, что именно в дальнейшем должно произойти с Шуриком. Но никак не ожидал, что сейчас сзади кто-то вдруг тихо скажет:

– Здравствуй, Витя.

– Машенька? – Увидеть ее здесь, между забором и стеной собора, он никак не ожидал.

– Привет. Ты как после вчераш… – Виктор осекся и натянуто улыбнулся. – Сколько мы не виделись, сестренка?

– Чуть меньше года…

– С ума сойти! И что ты здесь делаешь?

– Долго объяснять. – Маша, прижимавшая к груди цветастую матерчатую сумку, казалась очень обеспокоенной. – Ты Петлю знаешь? Только, умоляю, не говори, что вы корефаны!

– Мы с ним не корефаны, скорее наоборот…

– А с другими, кто сюда прошел, знаком?

– Ты такой красавицей стала…

– Витя, ответь мне!

– Послушай, сестренка. – Он взял ее за плечи, посмотрел в глаза и, чуть наклонившись, чмокнул в губы – по-братски. – Я кое-что знаю про Коротышку и Шурика, знаю, что Ирина и Петля ведут его к какому-то тайнику в подземельях монастыря… Объяснить, откуда все это известно, сейчас не могу. Но мне необходимо вмешаться…

– Мне тоже.

– Машенька, тебе нельзя в подземелье…

– Думаешь, я боюсь Петлю?! – Она выхватила из сумки тесак, который вполне сгодился бы для рубки капусты. – Я этого гада…

– Нет! – Виктор ловко перехватил и, не церемонясь, вывернул девушке руку, заставив ойкнуть и выпустить тесак, который ловко подхватил за ручку. – Не в Петле дело, сестренка. Там в тайнике мина, немецкая мина. Они все могут на ней подорваться.

Виктор вдруг осознал, что Маша ойкнула не просто так, он сделал ей по-настоящему больно. Ее глаза с навернувшимися слезинками оказались совсем близко. И губы – тоже. Он прижался к ним своими губами, и она вдруг ответила жарким поцелуем. Он отдал бы очень многое, чтобы поцелуй с Машенькой продолжался до бесконечности долго…

– Ты очень отчаянная девушка. – Проклиная все на свете, он отстранил Машу от себя и вернул ей тесак. – Но, пожалуйста, уходи отсюда. Беги из монастыря, пожалуйста!

– Нет.

Кое-какую информацию о расположении тайника Виктор имел. Чтобы до него добраться, надо было для начала спуститься по тридцати трем крутым ступеням в подземную церковь Константина и Елены. О том, куда идти дальше, он не знал, хотя в романе «Тайна нефритового голубя» на это указывалось.

Наверняка при чтении рукописи все подробности запомнил Никита, но в настоящем или в каком-то параллельном времени друг мог всего лишь наблюдать за развитием событий на чудесной страничке, получить от него какую-либо подсказку было невозможно.

В сумеречном свете Воскресенского собора, минуя колонны и груды строительного хлама, Виктор старался угадать наиболее короткий путь к лестнице, ведущей к подземной церкви. Маша не отставала от него ни на шаг. Уговаривать ее отвязаться не было времени. Возможно, он прогнал бы сестренку, сказав что-нибудь очень обидное. Он почти бежал, в уме подбирая грубые слова, но произнести их язык не поворачивался. Наконец, решившись, резко остановился, развернулся, но вместо девушки наткнулся на какого-то мужика, который ухватил его за грудки.

– Куда намылился, шельмец?

– Ван Ваныч! – вынырнула из-за его спины Маша. – Отпустите его, мы торопимся!

– Машка, здесь посторонним вообще находиться запрещено! – рявкнул мужик, в котором Виктор узнал дружинника с танцплощадки.

– Послушайте, это важно, – сказал он торопливо, пытаясь оторвать от себя крепкие руки. – Там, внизу, в подвале известный вам Петляев нашел тайник, а в тайнике немецкая мина. Она может вот-вот взорваться!

– Врешь, шельмец!

– Если Петлю вовремя не остановить…

– Ван Ваныч! – закричала Маша. – Вы же сами рассказывали, что в монастыре полно немецких мин осталось, что они иногда взрываются. Витя правду говорит!

– Правду? А ну-ка веди к своему тайнику! – Ван Ваныч отпустил и оттолкнул Виктора, зато схватил за руку Машу, словно взял в заложницы.

Они оказались на верхней ступени белокаменной лестницы в тот самый момент, когда откуда-то сверху раздался крик.

– Я здесь, здесь! – заорали в ответ откуда-то снизу.

– Кто там? – Ван Ваныч остановил Виктора, сбежавшего по лестнице на три ступеньки к зовущему на помощь Шурику.

– Не важно! – огрызнулся тот. – Петля – в подвале.

– Очень важно. – Дружинник вывернул Машину руку, заставив девушку вскрикнуть и согнуться пополам. Точно так же он вывернул руку и Виктору во время драки на истринской танцплощадке. Это было больно. И только сейчас Виктор вспомнил, где помимо танцплощадки видел этого дружинника. Вернее, видел его фотоснимок. На том снимке Ван Ваныч выглядел старше и потрепанней, что ли, но все равно Виктор, как художник, должен был узнать его раньше.

– Отпусти девушку, – сказал он негромко, но твердо.

– Отпущу, отпущу. – Дружинник так сильно вывернул Маше руку, что она упала на одно колено и едва не ударилась лицом о ступеньку. При этом умудрилась засунуть свободную руку в матерчатую сумку и вытащить кухонный тесак.

– Сестренка, кидай его мне! – выпалил Виктор, но Маша уже махнула тесаком.

Вместо нормального удара получился шлепок по колену Ван Ваныча. Тем не менее острое лезвие распороло штанину.

– Ах ты шельма! – взревел дружинник и с силой толкнул девушку вперед.

Виктор сумел ее подхватить, но равновесие потерял, и они, вжавшись друг в друга, покатились по крутым белокаменным ступеням. До самого низа не докатились, благодаря удержавшим их двум парам рук.

– Машка? – округлил глаза Лексий, помогший сестре подняться на ноги. – Витек? Вы что здесь…

– Адмирал, атас! – закричал Андрей, поддерживающий под локоть Виктора.

На верхней ступени лестницы Адмирал вовремя увернулся от ножа Сергея Петляева, ловко перехватил его руку, но оказавшийся рядом Ван Ваныч пришел на помощь татуированному и пнул москвича ногой в грудь. Адмирал покатился вниз по лестнице точно так же, как катились только что Виктор и Маша. Но теперь его падение вместе с Лексием и Андреем остановил еще и Виктор.

– Эй, муфлоны! – Петляев собрал слюну и харкнул сверху вниз. – Валяйте сюда, мое перо скучает по вашим ребрышкам.

– Мужики! Лексий, Монах! Вашего Шурика стервоза Ирина в подвал повела, к тайнику. Она хочет тайник открыть, а в нем немецкая мина. Взорвется мина, понимаете?

– Откуда знаешь? – Андрей смотрел то на Виктора, то на Петлю и Ван Ваныча, стоявших на верхней ступени лестницы, то на Лексия с Адмиралом.

– Да некогда, черт побери, объяснять! – Виктор бросил взгляд на Машу, на тесак, который она так и не выпустила. Ее левая рука висела плетью.

– Муфлоны! – донеслось сверху. – Мы вас поджидаем.

В романе Петля вел себя так же по-хамски вызывающе, но, когда дело дошло до серьезных разборок, пустился наутек. В итоге Андрей, Лексий и Адмирал загнали его на самую вершину реставрирующегося шатра собора, откуда он и сорвался. В изменившейся реальности к Лексию и москвичам присоединился Виктор, а к Петле – Ван Ваныч.

В романе Ирина доставала из тайника немецкую мину, думая, что это клад, но уронила ее, и мина взорвалась. В изменившейся реальности взрыв можно было предотвратить. Если только не терять времени.

Виктор протянул руку, и Маша, все поняв, молча отдала ему тесак.

– Андрей, – торопливо сказал он. – Только ты знаешь, где тайник. Беги, спасай Шурика, а мы и втроем с этими уродами разберемся.

– Дело говорит. – Адмирал одобряюще кивнул Андрею и устремился вверх по лестнице, перешагивая через ступеньку.

Лексий рванул за ним, Виктор задержался лишь на мгновение, чтобы отсалютовать тесаком Андрею и подмигнуть Маше. Он очень надеялся, что Андрей не даст сестренку в обиду, что они вместе поспешат в подземелье к тайнику и вовремя остановят Ирину. Виктор не думал, зачем ему все это надо и вообще с какой стати он ввязался в разборки между москвичами и истринской шпаной. Он просто действовал, но не инстинктивно, а абсолютно сознательно.

Он не сомневался, что самым опытным и сильным среди участников предстоящей стычки был Ван Ваныч, зато Адмирал отслужил в десантных войсках, да и Лексий был не лыком шит. У Виктора в руках был внушительного размера тесак, но и у Петли был нож, которым он неплохо владел. С ним-то Виктор и решил разобраться в первую очередь. Но Лексий оказался быстрее.

У Ван Ваныча и Петляева было тактическое преимущество – они поджидали поднимающихся снизу ребят наверху лестницы. Воспользовавшись преимуществом, Петляев сделал выпад ножом, метясь Лексию в лицо. Защититься тот не успел – лезвие вспороло щеку, брызнула кровь. Но, отмахнувшись, Лексий попал своему однокласснику по локтю, и Петля выронил нож.

В то же самое время Ван Ваныч собрался, как и три минуты назад, врезать Адмиралу ногой в грудь. На этот раз не получилось. Перехватив ногу, Адмирал дернул дружинника на себя, и тот, упав задом на самый край ступеньки, завыл, словно с него живьем начали кожу сдирать.

Смотреть, как дальше расправляется с ним разъяренный Адмирал, Виктор не стал, для него врагом номер один был Петля. В текущей реальности Серега Петляев знать не знал непонятно откуда появившегося москвича, но это ничуть не умаляло ненависти, которую испытывал к нему Виктор. Он ринулся к Петляеву, и предводитель истринской шпаны пустился наутек. Возможно испугавшись незнакомого парня, размахивающего тесаком, возможно что-то задумав. Виктору было все равно. Он бежал за Петляевым, зная, что должен его догнать и убить.

– Витек, обходи гада слева! – крикнул кто-то. Это был Лексий, догнавший Виктора. Половина его лица была залита кровью, но, кажется, Лексия это мало волновало. – Если дверь перекроешь, ему никуда не деться!

Виктор понял. На него нахлынуло чувство охотника, преследующего дичь, но главное было не в этом. Он как-то разом осознал для себя кое-что очень важное.

Где-то в другой реальности за происходящим наблюдал друг Никита, с которым он пошел бы в разведку, за которого, не раздумывая, отдал бы жизнь. В текущей реальности он, не раздумывая, пошел бы в разведку и с Лексием, и с Андреем-Монахом, и с Адмиралом. А еще, черт побери, он пошел бы в разведку с Машенькой. За этих людей он тоже был готов отдать жизнь! Но прежде необходимо было лишить жизни другого человека.

У двери, через которую Петляев проник в собор, Виктор оказался раньше его. И теперь у татуированного осталось два пути для бегства из монастыря: либо через подземный ход, либо по строительным лесам, по которым поднялся Адмирал. Скорее всего, Петля не знал ни про тот, ни про другой вариант бегства, поэтому начал паниковать. Как бы то ни было, в сумеречном свете реставрируемого шатра Петляев побежал наверх, преодолевая один лестничный пролет за другим. Виктор не отставал, либо держа его в поле зрения, либо слыша удаляющиеся шаги. Он был уверен, что и Лексий не отстает.

Они поднимались все выше и выше. Огромный шатер собора, который Виктор в своем реальном времени видел полностью отреставрированным – с покрытыми золотом куполом и крестом, в данный момент был в полуразрушенном состоянии. В своей настоящей юности Виктор поднимался на вершину шатра и представлял, что увидит на самом верху.

Чтобы не быть взятым в клещи, Петля выбежал на второй ярус ротонды, помчался по опоясывающей ее галерее, через проем выскочил на покатую железную крышу, предательски загремевшую под ногами, метнулся к узкой деревянной лестнице, по которой можно было спуститься на землю, но Лексий перекрыл ему путь.

Пока Петля раздумывал, куда бежать дальше, на крыше появился Виктор с многообещающим кухонным тесаком в руке. Петляеву оставался лишь один путь – на самый верх, куда он и полез по лесам.

Ловушка, в которую он сам себя загнал, захлопнулась. По сюжету романа Серега Петляев должен был упасть с вершины реставрируемого шатра собора. Андрея – главного героя романа – ожидала бы та же участь, но на помощь ему приходил Лексий, который умудрился в самый последний момент подать руку своему троюродному брату. Виктор очень надеялся, что теперешняя реальность совпадет по своей идее с сюжетом рукописи.

Вслед за Петлей он выбрался на самую вершину шатра, где строителями была установлена металлическая лебедка. На этом же уровне, совсем близко сиял золотом огромный узорчатый крест, венчающий уже отреставрированную большую главу собора. За крестом как на ладони была видна Истра: далеко справа – железнодорожный мост через реку, левее, на горе – Дом культуры и танцплощадка, сверкнувший серебром памятник-самолет, школа имени Чехова, лента Волоколамского шоссе, по которому, словно игрушечные, ползли автомобили, еще левее – монастырские пруды, деревня Никулино…

А на металлической стреле лебедки стоял Серега Петляев. Отступать которому дальше было некуда, а Виктор не собирался его щадить. Он ступил на лебедку, держась левой рукой за стальной трос, сжимая тесак правой, короткими шажками стал приближаться к Петляеву.

Виктор подошел к нему на расстояние удара, когда где-то далеко внизу сильно громыхнуло. Виктор с ужасом понял, что мина все-таки взорвалась, и в этот момент Серега Петляев на него прыгнул…

Часть шестая Непростой выбор

– Такой вот конфликтд получился, – сказал Виктор Кармазов, рассматривая свои руки и ощупывая лицо. – Надо же, на этот раз – ни кровинки, ни царапинки.

– Да, но, если бы я вовремя не стер картинку, ты бы вместе с Петлей в лепешку разбился, – ухмыльнулся Никита.

– Дружище, у тебя все лица рассмотреть получилось? – Виктор убрал чистую страничку в томик Чернышевского, потом принялся аккуратно складывать листы рукописи. – На самом деле сейчас мне интересно знать про Ван Ваныча. Это тот, который…

– Просек я, о ком говоришь, просек. Ты и на танцплощадке с ним столкнулся, и в соборе. Его морду я хорошенько запомнил.

Виктор уставился на пустую стопочку. Никита, немного выждав, молча наполнил ее мутноватой жидкостью на две трети.

– На самом деле, дружище, я ото всего этого просто офигеваю. – Виктор взял стопочку, понюхал и поставил обратно на стол. – В своей рукописи Александр Иванович описал множество деталей, которые мне очень хорошо знакомы. И как ребята разное мороженое любили: Андрей – вафельный стаканчик с кремовой розочкой за девятнадцать копеек, Шурик – эскимо за одиннадцать, а Лексий и его сестры предпочитали мороженое фруктовое, тоже в стаканчике, но самое дешевое – за семь копеек.

– Ага, у меня вкус этого фруктового в бумажном стаканчике до сих пор во рту, – улыбнулся Никита.

– И кинотеатр истринский он очень четко описал, – продолжил Виктор, – и монастырь, и пруды, и речку, и тир, в котором пульки стоили по две копейки, а в Москве, кстати, в том же Краснопресненском парке тогда две пульки продавались за пятачок. И кстати, ни в каком другом тире я не видел таких мишеней, как самолеты. Они укреплялись в двух верхних углах помещения, и от них вниз по диагонали шли тросики. Хозяин тира закреплял на носах этих металлических самолетиках капсюли, и, когда стрелок попадал в очень маленькую мишень, самолетик срывался с места, скользил по тросику и в самом низу капсюль взрывался. Это было очень эффектно. Я, между прочим, раз десять самолетики сбивал. Хотя вру, меньше, но раз пять – точно.

– Ты мне про этот истринский тир сто раз рассказывал. – Никита взял стопочку и опустошил ее содержимое.

– Ну да, – согласился Виктор. – А еще Александр Иванович очень правдиво описал танцплощадку с дружинниками и драками…

– Писатель.

– А еще он – старший кассир продовольственного магазина.

– А при чем здесь кассир? – нахмурился Никита. – Постой, ты вроде говорил, что…

– Пойдем, я тебя с ним познакомлю. – Виктор решительно поднялся, убрал рукопись в папку, а папку – в сумку, в которую отправились еще томик Чернышевского и недопитая бутылка самогона.

– А не поздновато ли мы? – поинтересовался Никита, когда они вышли на улицу и направились в соседний подъезд.

– В самый раз, – уверенно сказал Виктор. – Александр Иванович с полчаса как домой должен был вернуться, сейчас, наверное, ужинает. Кстати, с его племянницей познакомишься – симпатичная девчонка…

– Ой! – Верочка, открывшая дверь припозднившимся гостям, захлопала ресницами. – Здравствуйте.

– Привет. Только не говори, что пустишь нас в дом только опосля свадьбы, – перешагивая порог, сказал Виктор.

– Дядя Саша дома, – отступила Верочка. – Он сейчас в ванной.

– Познакомьтесь. – Виктор кивнул на вошедшего следом друга.

– Никита, – сказал тот так проникновенно, что Виктор даже удивился.

– Вера.

– Очень приятно.

– Мне тоже. Проходите.

– Никита, у меня какое-то чувство дежавю возникает, – сказал Виктор, пропуская его вперед. – Тебе так не кажется?

– Есть что-то похожее.

– Похожее… – Виктор слегка подтолкнул друга вперед, подхватил Верочку под локоть и подвел обоих к стене, увешанной фотоснимками в рамках.

– Дружище, свои мысли пока не озвучивай, – сказал он. – Верочка, а с кем это ты здесь? – Виктор ткнул пальцем в центральный снимок в аккуратной рамочке, где серьезного вида мужчина приобнял за плечи ее, улыбающуюся, держащую роскошный букет кремовых роз.

– Со своим папой. – Верочка снова захлопала ресницами, и эти хлопанья уже начали бесить Виктора.

– А где твой папа сейчас?

– Папа уже лет восемь как из Серпухова в Истру переехал. Там и живет, а работает в Новоиерусалимском монастыре реставратором.

– Понятно. А ты с кем-нибудь в Истре знакома?

– Нет, я всего раз к папе приезжала, на один день.

– Понятно. О! Александр Иванович, приветствую.

– Привет, Витек. – Хозяин квартиры, вышедший из ванной комнаты, устало улыбнулся и вопросительно посмотрел на Никиту.

– Это мой друг Никита, – пояснил Виктор. – Тоже прочитал твой роман, который мы с благодарностью возвращаем.

– Спасибо двум моим первым читателям, – сказал писатель, забирая рукопись. – И как, впечатление?

– Хорошая вещь, – сказал Никита. – Герои как живые перед глазами стоят. Я хоть сейчас могу пересказать содержание от начала до конца. По этой книге кино бы снять – классный бестселлер получился бы.

– Ну, такие слова – словно бальзамом на душу, – расцвел Александр Иванович.

– А хочешь еще «бальзамчику»? – Виктор выдержал недолгую паузу, глядя в глаза хозяину квартиры. – Поймали тех, кто инкассаторов ограбил, похищенные ценности возвращены государству.

– Слава тебе господи! – облегченно вздохнул Александр Иванович и даже перекрестился. – А то ведь наверняка и я под подозрением был, и Верочка, да вообще все работники магазина. Да и ты, поди, тоже под подозрение попал?

– Я не просто попал, вчера у меня в квартире обыск делали. Хорошо хоть, я во время ограбления у Никиты в деревне водку пьянствовал, и он это подтвердил. А то могли бы и арестовать.

– Ну, слава богу, слава богу, – вновь перекрестился Александр Иванович. – За это бы и выпить не помешало.

– У нас с собой есть, – сказал Никита. – И закуска – с собственного огорода: помидорчики, огурчики, зелень…

– Ой, а давайте я салат сделаю, – предложила Верочка.

– Справишься?

– С вашей помощью обязательно справлюсь…

– И знаете, какое обнаружилось интересное совпадение? – обратился Виктор к Александру Ивановичу и Верочке, после того как все четверо выпили и принялись закусывать салатом. – Самое интересное, что грабителей нашли и задержали в нашей Истре.

– Надо же, – поднял брови Александр Иванович. – И кто они такие?

– Понятия не имею. Я у знакомого мента интересовался, он сказал только, что это кто-то из местных, тамошних.

– Если они из Истры, получается, их все-таки кто-то навел на инкассаторов. – Александр Иванович задумчиво почесал затылок.

– Если наводчик действительно был, значит, задержанные обязательно его сдадут, – уверенно сказал Никита, разливая по стопкам остатки самогона. – Другое дело, если бы грабителей задержали, а деньги не нашли, тогда бы они молчали как рыбы. А так – им нет смысла кого-то укрывать. Откровенно все расскажут, глядишь, скостят срок…

– Ну, если этим наводчиком окажется кто-то из нашего магазина! – сердито постучал по столу указательным пальцем Александр Иванович.

– Что, дядя, уволишь по собственному? – улыбнулась Верочка.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Никита, да так заразительно, что все тоже засмеялись.

– Мне вот что интересно, – обратился Виктор к писателю. – Вот все эти факты про историю монастыря тебе откуда известны? Или просто задействовал свое воображение?

– Почему только воображение? – пожал плечами тот. – Я, прежде чем начал писать, познакомился в монастыре с экскурсоводом, женщиной, попросил ее дать на время хоть какие-нибудь документы из архивов. А таких документов знаешь сколько имеется – о-го-го! Она пошла навстречу, не забесплатно, конечно… Зато я столько интересного про монастырь узнал!

– Хорошо. А вот про молодежь истринскую, про москвичей – выдумал?

– Частично. А кое-что мне брательник Иван подсказал. Он же в монастыре реставратором работал, а по выходным подвизался дружинником на танцплощадке. Он такого насмотрелся!

– Например? – спросил Никита.

– Ну, например, помните в моей нетленке есть эпизод, когда за драку на танцах в ментовскую забирают двух девок – дачницу Ирину и местную Ольгу по прозвищу Греческий Профиль?

– Хорошо помним.

– Так вот, это было на самом деле. Девок забрали, и они, чтобы из ментовской выйти… – Александр Иванович посмотрел на Верочку и, махнув рукой, продолжил: – Чтобы из милиции выйти, сначала продемонстрировали дежурному по отделению любовь между собой, а потом по очереди ему отдались.

Виктор заметил, что при словах дяди Верочка слегка покраснела.

– Надо было в рукописи на этом эпизоде внимание заострить, – сказал он.

– Все равно бы редактор не пропустил.

– А чего еще Ван Ваныч насмотрелся и тебе нарассказывал?

– Да-да, в Истре многие его называли именно Ван Ванычем, – закивал Александр Иванович. – Ну, я почти все его истории в рукописи отобразил, хотя приукрасил, конечно, типа добавил мистики, то да сё. На самом деле – почти все герои с реальных людей списаны и некоторые события конца семидесятых имели место быть.

– Вот, к примеру, в самом конце нетленки, когда в подземельях монастыря фашистская мина взрывается, – это в действительности произошло или нет?

– Подождите. – Александр Иванович сорвался с места, ушел на кухню и вернулся с непочатой бутылкой водки, половиной батона копченой колбасы и уже открытой трехлитровой банкой томатного сока. – Давайте, дорогие мои читатели и друзья, выпьем!

– Сколько времени? – поинтересовался Никита.

– Мало еще, – посмотрел на часы Виктор. – На последнюю электричку успеешь. В крайнем случае у меня перекантуешься.

– Хорошо сидим, – шмыгнула носом Верочка. – Наливай!

Уж от кого-кого, но от нее этих слов никто не ожидал. Всем сразу стало как-то весело. Виктор заметил, что Никита не сводит с девушки глаз – влюбился, что ли?

– Томатный – это хорошо, – сказал он. – Давай-ка я всем «Кровавую Мэри» сделаю. Верочка, будешь Мэри?

– Попробовать можно.

– Вот ты про взрыв спрашивал, – немного погодя обратился Александр Иванович к Виктору. – На самом деле, когда фашисты дивизии СС «Рейх» отступали из Истры в декабре сорок первого, они и весь город сожгли, и монастырь заминировали и взорвали собор, колокольню, башни… Только не все мины тогда сработали, и даже спустя годы люди на них подрывались. Не исключено, кстати, что мины там до сих пор остались. Но именно тот взрыв, который отображен в романе, я выдумал. Другое дело, что в описываемое мной время в Истре действительно погибло несколько человек, а еще кто-то, если можно так выразиться, сгинул. Так мне брательник рассказывал.

– Может, он это тоже выдумал, как ты придумал взрыв в подземной церкви? Лично я ничего такого не слышал, хоть и какое-то время жил в Истре.

– Тебя, наверное, больше всего рыбалка интересовала, окуни да плотвички, а не слухи разные.

– Вообще-то да.

В дверь позвонили.

– Кого это на ночь глядя принесло? – удивился Александр Иванович и, поднявшись из-за стола, слегка покачиваясь, вышел в коридор.

– Верочка, а ты рукопись своего дяди читала? – спросил Никита.

– Пока нет. У меня и возможности не было, ее же Витя унес. Я, правда, всякую там мистику не люблю, но теперь прочту обязательно.

– А что ты любишь – в плане почитать?

– Если скажу, что Достоевского, – не поверите?

– Почему же не поверим? Поверим, – сказал Виктор, берясь за бутылку. – Помните, как в «Республике ШКИД» Викниксор у Кости Федотова спросил, читал ли тот Достоевского. А Мамочка, обнявший балалайку, не моргнув единственным глазом ему и отвечает: «Читал. «Преступление и наказание»… Да еще с такой неповторимой интонацией сказал! Обожаю этот фильм.

– Ой! – Кажется, Верочка слегка захмелела. – А помните, как училка спросила у Мамочки, знает ли он немецкий. И он, главное, важно так говорит: «Много! По-немецки – цацки-пецки, а по-русски – бутерброд».

– Ха-ха-ха! – вновь рассмеялся Никита и резко умолк, увидев вошедших в комнату Александра Ивановича и его брательника.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал брательник и принял в объятия бросившуюся к нему Верочку. – Здравствуй, шельмочка! Как ты тут живешь-поживаешь?

– Все хорошо, папочка. – Верочка расцеловала Ван Ваныча в щеки.

– Иван, – представился тот и протянул руку вышедшему из-за стола Виктору.

– Виктор. Художник.

– А я – Никита.

Рукопожатия вышли довольно крепкими, словно каждый хотел дать понять, насколько он силен.

– Мы с Витьком вместе в полиграф поступать собираемся, – соврал Никита. – А вы, я слышал, реставратором в Новоиерусалимском монастыре работаете?

– Работал. Теперь в Суздаль перебираюсь, там реставраторам больше платят. Завтра утречком и поеду.

– Люблю город Суздаль, – одобрительно покивал Александр Иванович. – Спать в моей комнате будешь, в раскладном кресле. А сейчас давай выпьем за встречу!

– Выпьем.

– Уходим, Никита, уходим! – Виктор потянул за рукав друга, в раздумье остановившегося на лестничной площадке.

– Погоди. Я не понял, чего мы так резко убежали? Ты вроде намекал, что в крайнем случае готов приютить…

Они и в самом деле слишком поспешно покинули квартиру Александра Ивановича. Выпили с его братом – за знакомство, почти без перерыва Виктор предложил повторить – на посошок, под предлогом, что Никита может опоздать на последнюю электричку, после чего буквально вытолкал друга из квартиры, как бы ни хотелось тому на прощание пошептаться с Верочкой.

– Я все объясню, – умоляюще сказал Виктор. – Только чуть позже и не здесь.

Он потащил Никиту вниз по лестнице. Тот поддался с явной неохотой. Ненамного отойдя от подъезда, Виктор оглянулся на шум машины. Это был выехавший из-за угла дома милицейский уазик.

– Вот как чувствовал, – сказал он и, прикинувшись вдрызг пьяным, повис у друга на плече.

– Ты чего? – не понял тот.

– Уходим, Никита! Только не оборачивайся, – зашипел Виктор и замахал рукой, будто что-то доказывая собутыльнику.

В свой подъезд Виктор не повернул, повел Никиту в темноту двора, к детской площадке. И только там, надеясь, что с освещенной улицы их никто не видит, отпустил друга.

– Что происходит? – серьезно спросил Никита.

– Сейчас скажу. – Виктор пристально глядел на уазик, остановившийся напротив подъезда, в котором жил Александр Иванович. Из машины вышли трое, и, кажется, одним из них был капитан Калиниченко…

– Хочешь сказать, что Петляев со своим дружком и в самом деле сдали наводчика? – спросил Никита через пару минут, когда они быстрым шагом направлялись дворами к метро «Тушинская». Никита, доехав до «Беговой», успевал бы на последнюю звенигородскую электричку, Виктор строил свои планы.

– Так ты же сам говорил, что им выгодно расколоться – в плане чтобы срок скостить.

– И наводчик – Ван Ваныч?

– Конечно! Я, между прочим, вспомнил, как однажды, во время инкассации, застал его в кабинете Александра Ивановича…

– Додумать расклад несложно, – сказал Никита. – Ван Ваныч видит, какие деньжищи сдает инкассаторам его бра-тельник, понимает, что в инкассаторской машине денег гораздо больше, что для ограбления большого ума не требуется. Главное – решительность, расчет и быстрота. Он подбивает на дело знакомую истринскую шпану, и у них все получается. Вот только не учел Ван Ваныч чудесную страничку, которая у тебя в руках оказалась.

– Ты знаешь, дружище, каких усилий мне стоило не плеснуть этому Ван Ванычу водкой в харю? За то, что он Машеньке руку выворачивал!

– Чего ж не плеснул? Хотя руку-то он Машеньке выворачивал в другой, несуществующей реальности…

– Не в этом дело. Я просто фишку просек, поэтому, собственно, и поспешил из той квартиры удрать.

– Поподробнее?

– Хорошо. Ты же у нас пытливый. Вот представь, что мы задержались дома у Александра Ивановича еще минут на десять.

– Представил. Я бы с Верочкой кое о чем договорился.

– А пока договаривался, нагрянули бы к нам в гости менты, в частности капитан Калиниченко – чтобы повязать Ван Ваныча, которого Петляев сдал. И увидел бы капитан Калиниченко в компании наводчика его родного брата, кассира продовольственного магазина, рядом с которым инкассаторов ограбили, а также меня – инкассатора, который как раз в день ограбления на работу не вышел, и тебя – который как свидетель меня прикрыл. И вот сидят эти четверо за одним столом и пьют водку. Как думаешь, какие выводы сделал бы капитан Калиниченко?

– Да… Нехорошие для нас выводы сделал бы капитан вместе со всей милицией.

Станция метро «Тушинская» и железнодорожная платформа Тушино располагались очень грамотно – рядышком. Через подземный переход Никита отправился в метро, Виктор – на платформу. Билет, который стоил всего тридцать копеек, брать не стал – какие в двенадцать ночи могут быть контролеры? Ехать до Истры было немногим меньше часа, затем минут пятнадцать пешочком до бабушкиного дома, ключи от которого он всегда носил с собой.

Истра. В пустом вагоне ночной электрички Виктор загрустил. Он жалел, что в пору своей юности так редко и ненадолго приезжал в этот городок. Все его друзья обитали в деревне Кобяково под Звенигородом, а в Истре из знакомых парней был только троюродный брат Олег. Общаться с ним и его сестрами-близняшками, конечно, прикалывало, но в Кобякове жил лучший друг Никита, да и вообще там Виктор был со всеми, что называется, свой в доску, а в Истре подружиться с большой компанией как-то не сложилось. Возможно, к лучшему. Но кто разберет, что лучше, а что хуже?

Джон Маленький, лежа на больничной койке, сказал, что если бы и захотел изменить свое прошлое, то лишь тот случай, после которого на этой койке и очутился. Кроме этого ничего менять ему не хотелось. Говорил ли он правду – вот в чем вопрос?

Вряд ли любому человеку не хотелось бы, к примеру, выиграть в лотерею много денег, найти клад, получить шикарное завещание от какого-нибудь богатого родственника. Наверняка у каждого в жизни были ситуации, которые при другом раскладе хотелось бы изменить. Наверняка!

С этими мыслями Виктор Кармазов вышел из электрички, вдохнул запах летнего подмосковного городка, и ему стало хорошо. Очень хорошо. Москва, желание поступить в полиграф, работа инкассатором – человеком очень опасной профессии, знакомые девчонки и даже друзья – сейчас все это как-то отошло на второй план. Все было и есть. Но ведь все могло сложиться по-другому. По-другому!

Виктору мучительно хотелось узнать, как будет – по-другому?

Он дошел до домика покойной бабушки без приключений. Наверное, времена, когда в любой момент на тихой ночной улице тебя могли остановить и потребовать деньги, изменились, или ему просто повезло. Как бы то ни было, Виктор собирался вернуться в те времена, когда на истринских улицах в столь позднее время гулять в одиночку было большим риском.

Пустынный дом встретил его как родного – Виктор почувствовал это сердцем. Он очень любил бабушкин дом, его запах, его ауру, доброту. На этом самом месте дом стоял еще при царе, и бабушка вместе с другими родственниками построила его заново на пепелище, оставленном фашистами.

Виктор прошел в свою маленькую комнату, включил свет. Здесь все оставалось по-прежнему: застеленная кровать, столик, старинный стул на изогнутых ножках, книжная полка и картина, на которой два рыбачка сидели на берегу реки у ночного костра и варили уху.

Разгладив на столе чудесную страничку, Виктор взялся за карандаш и задумался о непростом выборе, который ему предстоял. Он мог бы нарисовать сидящую на кровати Лилечку или Верочку, мог нарисовать Никиту с бутылкой в руках, мог бы нарисовать кучу денег или золота…

Вместо этого он нарисовал самого себя в семнадцатилетнем возрасте – в этой самой комнате, представив, что через несколько часов наступит то самое утро, когда на речку Истру придут купаться четверо ребят и три девчонки. В правом нижнем углу рисунка Виктор поставил подпись, вложил чудесную страничку в томик Чернышевского и впихнул его между других книг на книжной полке. После чего лег на кровать и закрыл глаза…

Примечания

1

Стихи Ольги Сапожниковой.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Чудесный блокнот

Часть вторая Чудесные страницы

Часть третья Возвращения в юность

Часть четвертая Ограбление

Часть пятая Разборки

Часть шестая Непростой выбор Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg