«Комната шепотов»

Комната шепотов (fb2) - Комната шепотов [The Whispering Room - ru/litres] (пер. Григорий Александрович Крылов) (Джейн Хок - 2) 2390K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дин Кунц

Дин Кунц Комната шепотов

Dean Koontz

THE WHISPERING ROOM

Copyright © 2017 by Dean Koontz

This edition published by arrangement with InkWell Management LLC and Synopsis Literary Agency

All rights reserved

Серия «The Big Book. Дин Кунц»

© Г. А. Крылов, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®

* * *

Эта книга посвящается Ричарду Хеллеру – скале в бурные времена, моему другу на протяжении почти тридцати лет, адвокату и мудрому советчику, который знает, что самая главная драгоценность ходит на четырех лапах

Правил нет, а если есть, то никто их не соблюдает[1].

Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес

[В улье] пчелы не работают иначе как в темноте; мысль не работает иначе как в молчании, равно и добродетель не работает иначе как втайне[2].

Томас Карлейль. Sartor Resartus

Часть первая На манер Хок

1

Кора Гандерсан прошла сквозь ласковый огонь, и пламя даже не тронуло ее белого платья. Она не боялась, а, напротив, испытывала восторг, и многие из тех, кто восхищенно наблюдал за представлением, смотрели раскрыв рот; на удивленных лицах дрожали отблески пламени. Люди окликали ее, объятые не тревогой, а изумлением, с ноткой почтительности в голосе, и Кора чувствовала в равной мере упоение и унижение оттого, что стала неуязвимой.

Дикси, длинношерстная пятнистая такса золотистой масти, разбудила Кору, лизнув ей руку. Собака не испытывала никакого уважения к снам, даже к этому, которым ее хозяйка наслаждалась три ночи подряд и о котором рассказывала Дикси, приводя яркие подробности. Рассвело, пора завтракать и заниматься утренним туалетом – это для Дикси было важнее любого сна.

Сорокалетняя Кора была подвижной женщиной, похожей на птицу. Коротконогая собака осторожно спустилась по переносной лестнице, которая позволяла ей забираться в кровать и вылезать из нее, а Кора выпрыгнула из постели навстречу дню. Она натянула доходившие до щиколотки сапожки на меху, служившие ей зимними тапочками, и в одной пижаме последовала за семенящей таксой. Кора уже собиралась войти на кухню, как вдруг ее посетило виде́ние: за обеденным столиком сидит посторонний мужчина и сейчас произойдет что-то ужасное.

Конечно, никакого мужчины Кора не увидела. Она никогда не отличалась боязливостью и теперь отругала себя за то, что пугается без повода, абсолютно без всякого повода. Она налила свежей воды, насыпала сухого корма для своей компаньонки, меж тем как Дикси нетерпеливо мела хвостом пол.

К тому времени, когда Кора подготовила и включила кофеварку, Дикси уже закончила есть и теперь стояла у задней двери. Наконец она вежливо тявкнула. Кора схватила пальто с крючка и надела его.

– Посмотрим, сумеешь ли ты опорожниться с такой же скоростью, с какой наполняешься. Там холоднее, чем в подвалах Аида, крошка, так что не тяни.

Она вышла из теплого дома на крыльцо. Изо рта вырывались облачка, словно из женщины изгоняли призраков, давно владевших ее телом. Кора стояла на верхней ступеньке, наблюдая за своей драгоценной красоткой Дикси, Дикси-Бель – вдруг появится какой-нибудь злобный енот, не наевшийся за ночь.

Зима не желала сдаваться: прошлым утром выпало больше фута снега. Ветра не было, и на каждой ветке виднелся горностаевый воротник. Кора очистила полянку на заднем дворе, чтобы Дикси не нужно было вспахивать глубокий снежный покров.

Таксы отличаются острым чутьем. Не обращая внимания на призыв хозяйки не тянуть время, Дикси носилась по расчищенному месту, чуть не утыкаясь носом в землю, желая выяснить, какие звери побывали здесь ночью.

Среда. Занятия в школе.

Кора уже две недели не ходила на работу, но ей все казалось, что нужно срочно начать готовиться к урокам. Два года назад она получила звание «Учитель года Миннесоты». Она бесконечно любила своих шестиклассников и скучала по ним. Неожиданные приступы мигрени, продолжавшиеся по пять-шесть часов, иногда в сопровождении дурных запахов, которые воспринимала только она сама, сделали ее нетрудоспособной. Головная боль, казалось, не спешила реагировать на лекарства – золмитриптан и мышечный релаксант «Сома».

Дикси-Бель наконец пописала и оставила две маленькие колбасинки – Кора положит их в пластиковый пакет, когда они замерзнут и затвердеют.

Когда Кора вслед за таксой вернулась в дом, за кухонным столом сидел незнакомый человек и пил кофе, который без стеснения налил сам себе. На голове – вязаная шапочка, молния куртки на овечьем меху расстегнута. Удлиненное лицо, резкие черты лица, с которого прямо на Кору смотрели холодные голубые глаза. Прежде чем Кора успела вскрикнуть или броситься прочь, незваный гость сказал:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

– Хорошо, – согласилась она; вид его больше не казался угрожающим. В общем-то, она знала его. Приятный человек. За последнюю неделю он уже пару раз заходил к ней. Очень приятный человек.

– Сними пальто и повесь его.

Она выполнила просьбу.

– Подойди сюда, Кора. Сядь.

Она выдвинула стул и села за стол.

Дикси, хотя и дружила со всеми подряд, забилась в угол и поглядывала оттуда своими разноцветными глазами, светло-голубым и карим.

– Ты видела сон прошлой ночью? – спросил приятный человек.

– Да.

– Тебе снился пожар?

– Да.

– Это был хороший сон, Кора?

Она улыбнулась и кивнула:

– Чудесная, просто чудесная прогулка по огню. И совсем не страшно.

– Сегодня тебе приснится то же самое, – сказал он.

Не убирая с лица улыбки, она дважды хлопнула в ладоши:

– Хорошо. Такой замечательный сон. Что-то похожее иногда снилось в детстве – будто я летаю, как птица. Летаю, не боясь упасть.

– Завтра будет важный день, Кора.

– Правда? А что случится?

– Узнаешь, когда проснешься. Больше я не приду. Событие важное, но тебе не понадобится никаких наставлений.

Он допил кофе, подвинул кружку к Коре, поднялся на ноги и засунул свой стул под стол.

– Auf Wiedersehen[3], дура ты, сука костлявая.

– До свидания, – сказала она.

Перед глазами появилась позванивающая зигзагообразная цепочка крохотных огоньков – состояние, неизменно предшествовавшее мигрени. Она закрыла глаза, страшась надвигающейся боли. Но потом все закончилось. Головная боль не пришла.

Когда она открыла глаза, перед ней стояла пустая кружка с кофейным осадком на дне. Она встала и налила себе новую порцию.

2

Воскресным мартовским днем Джейн Хок, действуя в целях самообороны, с глубокой болью в сердце убила своего дорогого друга и наставника.

Три дня спустя, в среду, когда вечернее небо усыпали алмазы звезд – даже мощное сияние долины Сан-Габриэль, к северо-востоку от Лос-Анджелеса, не могло полностью скрыть их, – Джейн подошла к дому, который приметила прежде, проезжая на машине. Она несла объемистую сумку с содержимым, которое могло стать поводом для ареста. В кобуре наплечного ремня под спортивной курткой покоился украденный ею кольт сорок пятого калибра под патроны АСР, пистолет, переделанный по специальному заказу в одной из лучших мастерских Америки.

Для нынешних безумных времен, отмеченных беспорядками и постоянным бурлением, район был очень спокойным и тихим. Калифорнийские перечные деревья шептались между собой, пальмовые ветви шелестели на ветерке, доносившем аромат жасмина. Еще ветерок нес с собой запах разложения, так как до этого пролетел над двумя сточными канавами. Может быть, источником вони были тела трех отравленных крыс, которые убежали от солнца, чтобы умереть в темноте.

Объявление «продается» перед домом, к которому она направлялась, некошеная трава на газоне, ключ риелтора на дверной ручке и окна, забранные шторами, говорили о том, что внутри, вероятно, никого нет. Сигнализация, скорее всего, не функционировала – в доме не осталось ничего, что можно было бы украсть, а сигналы тревоги осложнили бы визиты потенциальных покупателей.

На заднем дворе не было никакой мебели. В бассейне журчала черная вода, попахивающая хлоркой, – зеркало для убывающей луны. Оштукатуренная стена вокруг участка и индейский лавр защищали тыльную часть дома от взглядов соседей. Даже днем ее не увидят.

С помощью купленной на черном рынке универсальной отмычки «Локейд» (которую продавали только сотрудникам правоохранительных органов) Джейн отперла замок задней двери. Уложив отмычку в сумку, она открыла дверь и постояла, прислушиваясь, – не донесется ли какого-нибудь звука из кухни или из комнат позади нее.

Она была убеждена, что правильно оценила состояние дома, а потому закрыла за собой дверь и заперла замок. Достав из сумки светодиодный фонарик на два режима, она включила ближний свет и оглядела стильную кухню с глянцевыми белыми шкафами, столами из черного гранита и кухонным оборудованием из нержавеющей стали. Никакой утвари. Никаких дизайнерских изделий из фарфора на полках подвесных шкафов со стеклянными дверцами, ожидающих восторженных гостей.

Джейн прошла по просторным комнатам, темным, как закрытые гробы, и лишенным мебели. Хотя шторы на окнах были задернуты, она направляла тусклый луч фонарика только в пол. Затем она стала подниматься, стараясь держаться поближе к стене: в этом случае лестница скрипела меньше, но все же сообщала всем желающим о том, что кто-то поднимается.

Ее интересовала только передняя часть дома, но все же она обошла весь второй этаж, желая убедиться, что в доме никого больше нет. Особняк принадлежал представителям верхушки среднего класса и располагался в соответствующем квартале. Каждая спальня имела свою ванную, но холодок, стоявший в пустых комнатах, словно намекал на скорый экономический и социальный упадок американских пригородов.

А может быть, это ощущение родилось не от созерцания холодных пустых комнат. Уже почти целую неделю Джейн терзали дурные предчувствия – с тех пор как она узнала, что за будущее приготовили своим согражданам некоторые люди, пользовавшиеся огромным влиянием в этом новом мире технологических чудес.

Она поставила сумку у окна в передней спальне, выключила фонарик, раздвинула шторы и стала разглядывать дом на другой стороне улицы, но не тот, что стоял напротив этого, а соседний – превосходный пример стиля «Искусств и ремесел»[4].

По этому адресу жил Лоренс Ханнафин, овдовевший в прошлом марте. У супругов не было детей. И хотя Ханнафину было всего сорок восемь (на двадцать один год больше, чем Джейн), скорее всего, он проводил время в одиночестве.

Джейн не знала, найдет ли в нем союзника. Скорее всего, он окажется трусом без всяких убеждений и не станет браться за нелегкое дело, которое Джейн намеревалась предложить ему. В эти времена трусость стала позицией по умолчанию.

Джейн семь лет прослужила в ФБР, в Группе оперативного реагирования на чрезвычайные ситуации, которая чаще всего работала вместе с Третьим и Четвертым отделами поведенческого анализа, а они имели дело, среди прочего, с массовыми и серийными убийствами. В этом своем качестве она убила всего двух человек, попав в отчаянную ситуацию на отдаленной ферме. На прошлой неделе, находясь в отпуске, Джейн убила троих в целях самозащиты. Теперь она стала неконтролируемым агентом, и на ее счету было немало убийств.

Конечно, Лоренсу Ханнафину могло не хватить мужества и принципиальности, которыми он должен был обладать, судя по его репутации. Но Джейн надеялась, что в этом случае он ответит отказом и не сделает попытки передать ее в руки правосудия. Для нее не будет правосудия. Ни адвоката, ни процесса с присяжными. С учетом данных, которые Джейн собрала на некоторых влиятельных людей, лучшее, на что она могла надеяться, – это пуля в голову. Однако они могли поступить с ней гораздо хуже: сломать ее, устранить все воспоминания, лишить ее свободной воли, сделать покорной рабыней.

3

Джейн сняла спортивную куртку и наплечные ремни, после чего заснула – беспокойным сном – на полу, положив пистолет под руку. Вместо подушки она использовала валик, взяв его с кресла, которое стояло у окна в холле второго этажа, но в доме не оказалось ничего, напоминающего одеяло.

Мир ее снов превратился в царство движущихся теней и серебристо-голубого полусвета, исходящего из ниоткуда; она убегала от зловредных манекенов, которые прежде были людьми вроде нее, а теперь превратились в неутомимых роботов, запрограммированных на охоту, с глазами, в которых не просматривалось никакого чувства.

За час до рассвета зазвенел наручный будильник. Из туалетных принадлежностей у Джейн были только зубная паста и щетка. В ванной она включила фонарик в режиме ближнего света и положила на пол, в самый угол. Глядя на свое лицо призрака со впавшими глазами, отражавшееся в темном зеркале, она смыла с себя остатки страха, не прошедшего после сна.

Подойдя к окну в спальне, она раздвинула шторы на несколько дюймов и принялась разглядывать в мощный бинокль дом Ханнафина. Ее дыхание с привкусом мяты на миг затуманило оконное стекло.

Судя по странице в «Фейсбуке», Ханнафин начинал каждый свой день с часовой пробежки. Свет включился сначала в комнате на втором этаже, а несколько минут спустя – и в коридоре первого этажа. Когда небо на востоке чуть-чуть порозовело – первое сияние дня, – Ханнафин, в головной повязке и кроссовках, вышел из передней двери. Джейн проследила в бинокль за тем, как Ханнафин повернул ключ в замке, вынул его и спрятал в кармане шорт.

Днем ранее она наблюдала за ним из машины. Он пробежал три квартала на юг, потом свернул на восток, в квартал наездников, и направился по лошадиным следам в незастроенные холмы, поросшие кустарником и дикой травой. Он отсутствовал шестьдесят семь минут. Джейн потребовалась лишь небольшая часть этого времени, чтобы сделать то, что ей нужно было сделать.

4

Еще одно утро в Миннесоте. Плита сурового серого неба, похожая на грязный лед. В неподвижном воздухе разбросаны снежинки, они словно выскакивают через сжатые зубы упрямой бури.

Кора Гандерсан, в пижаме и сапожках по щиколотку, приготовила завтрак: пропитанный маслом тост с пармезаном, яичница с беконом «Ньюске», лучшим в мире беконом, который в жареном виде истончался, становился хрупким, ароматным.

Завтракая, она читала газету, а иногда отламывала кусочек бекона и давала его Дикси. Собака терпеливо ждала рядом с ее стулом и принимала каждый кусочек, повизгивая от удовольствия и благодарности.

Коре опять снился сон о том, что она идет, не обжигаясь, через свирепый огонь, а наблюдатели удивляются ее неуязвимости. После этого сна на сердце стало легче, она почувствовала себя очищенной, словно пламя сотворил любящий ее Господь.

Вот уже двое суток у нее не случалось мигрени – самый долгий перерыв с тех пор, как начались боли. Она даже стала надеяться, что необъяснимая болезнь закончилась.

Через несколько часов ей надо было принять душ, одеться, отправиться в город и сделать то, что следовало сделать. Чтобы заполнить время, Кора, не уходя с кухни, открыла дневник, который вела вот уже несколько недель. Ровные, почти печатные буквы складывались в курсивные линии, которые плавно текли из-под пера.

Через час она отложила ручку, закрыла дневник и поджарила еще «Ньюске», на тот случай, если у нее больше не будет возможности поесть его. Странная мысль. Фирма «Ньюске» несколько десятилетий выпускала великолепный бекон, и не было никаких оснований предполагать, что она прекратит свой бизнес. Экономика пребывала в ужасном состоянии, многие компании закрывались, но только не «Ньюске». Тем не менее Кора поела бекона, добавив к нему дольки томатов и тост, пропитанный маслом. И опять поделилась с Дикси-Бель.

5

Джейн не стала идти по прямой – от пустого особняка до дома Ханнафина. Держа в руках сумку, она дошагала до конца квартала и прошла еще полквартала, после чего пересекла улицу и приблизилась к дому с севера. Таким образом заметно снижалась вероятность того, что кто-нибудь увидит, откуда Джейн появилась и где оказалась, – вряд ли этот человек стал бы так долго смотреть в окно.

Окаймленные кирпичом каменные ступени вели к глубокой террасе, по обеим сторонам которой начинала расцветать глициния, спускавшаяся с решетчатых панелей. Благодаря этому Джейн была защищена от посторонних взглядов, что облегчало незаконное проникновение в дом. Она вставила тонкий гибкий кончик «Локейда» в скважину и четыре раза нажала крючок, убрав все четыре штифта кодовой панели. Затем вошла внутрь и, прежде чем запереть за собой дверь, громко спросила посреди тишины:

– Эй, есть кто-нибудь?

Молчание. Джейн двинулась дальше.

Внутренняя отделка и мебель, выполненные со вкусом, были выдержаны в одном стиле. Камины из сланца со вделанными керамическими плитками. Мебель в духе той, что производил Стикли[5], с набивной хлопчатобумажной тканью землистых оттенков. Осветительные приборы в стиле «Искусств и ремесел». Персидские ковры.

Благополучный район, большой дом, отделка интерьера – все говорило против предположения о том, что Ханнафин может оказаться некоррумпированным журналистом. Он был газетчиком, а в нынешние времена, когда большинство изданий напоминали анорексичного подростка и понемногу угасали, даже сотрудники крупнейшей ежедневной газеты Лос-Анджелеса не получали больших зарплат. Крупные суммы перепадали только тележурналистам, большинство которых были журналистами в той же мере, что и астронавтами.

Правда, Ханнафин написал с полдюжины нехудожественных книг, три из которых несколько недель пробыли в нижней трети списка бестселлеров. Серьезная, хорошо выполненная работа. Возможно, гонорары он вложил в дом.

Днем ранее, воспользовавшись библиотечным компьютером в Пасадене, Джейн легко взломала систему провайдера Ханнафина и выяснила, что у него есть не только мобильник, но и стационарный телефон, что упрощало дело. Она смогла проникнуть в систему телефонной компании, потому что знала о потайном ходе, который проделал Викрам Рангнекар, суперхакер из Бюро. Викрам Рангнекар, милый и забавный человек, обходил юридические запреты по приказу директора или высокопоставленных чиновников из Министерства юстиции. Перед тем как уйти в отпуск, Джейн стала предметом невинного увлечения с его стороны, хотя в то время была замужем, далекая от этих игр, как будто находилась на Луне. Будучи агентом, Джейн действовала строго по уставу и никогда не прибегала к нелегальным методам, но всегда интересовалась тем, чем занимаются влиятельные коррупционеры в Министерстве юстиции, и разрешала Викраму демонстрировать свое волшебство, когда он хотел произвести на нее впечатление.

Теперь, по прошествии времени, она думала, что предвидела будущие неприятности, свое нынешнее отчаянное положение, необходимость скрываться и что ей пригодятся все трюки, которые показывал Викрам.

Согласно сведениям телефонной компании, кроме настенного аппарата на кухне, в доме было три настольных: в главной спальне, в гостиной и в кабинете. Джейн начала с кухни, а закончила работу в спальне: с помощью маленькой отвертки она снимала нижнюю крышку с телефона, подключала двухфункциональный чип дистанционного управления – подслушивающее устройство, или стандартный жучок, – устанавливала приспособление, отключающее чип, когда вешают трубку, и привинчивала крышку обратно.

Если бы выяснилось, что большая гардеробная при спальне непригодна для ее целей, Джейн нашла бы что-нибудь другое. Но гардеробная ее устроила. Одна дверь на петлях – не сдвижная. Дверь оказалась незапертой, но в ней был ригельный замок: то ли потому, что в гардеробной имелся небольшой стенной сейф, то ли потому, что у покойной миссис Ханнафин водились драгоценные украшения. Вставить ключ в замок, находясь внутри гардеробной, было невозможно. Маленькая стремянка позволяла без труда дотянуться до верхних полок.

У Ханнафина было много одежды от модных фирм: костюмы от Брунелло Кучинелли, коллекция галстуков «Шарве», ящики, набитые свитерами «Сент-Круа». Джейн спрятала среди свитеров молоток, а в карман домашней куртки из синего, в мелкую полоску материала положила отвертку. После этого она потратила десять минут на осмотр ящиков в разных комнатах – не в поисках чего-то конкретного, а из желания составить мнение об этом человеке.

Если бы Джейн покинула дом через переднюю дверь, защелка сработала бы, а засов остался бы незапертым. Увидев засов, Ханнафин понял бы, что в его отсутствие здесь кто-то побывал. Поэтому она вышла через помещение, где стояла стиральная машина, – между домом и гаражом. Замок она не заперла: скорее всего, Ханнафин решит, что это его оплошность.

У боковой двери гаража засова не было, и, когда Джейн вышла и закрыла дверь за собой, сработала самозахлопывающаяся щеколда.

6

Вернувшись в пустой дом, выставленный на продажу, Джейн включила свет в хозяйской спальне – теперь, когда солнце взошло, никто ничего не заметил бы.

Как порой случалось в последнее время, в зеркале она увидела не то лицо, которое предполагала увидеть. После всего пережитого за последние четыре месяца она чувствовала себя постаревшей, измученной страхом, горем, тревогой. Волосы она укоротила и покрасила в каштановый цвет, но тем не менее выглядела почти так же, как в начале всего этого: молодая, двадцатисемилетняя, свежая, с ясными глазами. Трудно было представить, что ее муж умер, а единственному ребенку угрожает опасность, так что она прячет его, – никакой потерянности или тревоги ни на лице, ни в глазах.

В большой сумке среди прочих вещей лежал парик, превращавший ее в длинноволосую блондинку. Джейн надела его, закрепила, расчесала, собрала волосы сзади в хвостик и стянула его резинкой, затем напялила бейсбольную шапочку без всяких логотипов и надписей. В джинсах, свитере и спортивной куртке особого покроя, позволявшей надежно скрывать наплечный ремень с кобурой и пистолетом, она имела вполне безликий вид. Вот только в последние дни благодаря средствам массовой информации Джейн стала известной, как телезвезда. Она могла бы замаскироваться надежнее, но ей хотелось, чтобы Лоренс Ханнафин не считал ее той, за кого она себя выдавала.

Она ждала у окна в спальне. Согласно ее часам, бегун вернулся через шестьдесят две минуты после начала утреннего моциона.

Как признанному автору бестселлеров, привлекавшему внимание публики к газете, ему разрешали время от времени работать дома. Тем не менее разогревшийся, вспотевший человек, вероятно, предпочел бы принять душ сразу же после пробежки. Джейн выждала десять минут, после чего отправилась к нему с визитом.

7

Ханнафин овдовел год назад, но так и не привык жить один. Возвращаясь домой, он нередко, как и сейчас, зовет Сакуру. Ответом всегда служит тишина, и он стоит неподвижно, ошеломленный ее отсутствием.

Иногда его охватывает иррациональное недоумение: мертва ли она на самом деле? Он уехал в командировку, когда ее здоровье резко ухудшилось. Не в силах видеть ее мертвой, он согласился на кремацию. И поэтому он иногда поворачивается, убежденный в том, что Сакура стоит у него за спиной, живая и улыбающаяся.

Сакура. «Вишневый цвет» по-японски. Это имя подходило к ее изящной красоте, но диссонировало с решительным характером…

Войдя в жизнь Ханнафина, она изменила его. Такая нежная, такая умная. Ее мягкая, но постоянная поддержка придавала ему уверенности – он стал писать книги, хотя прежде лишь говорил о том, как хорошо было бы что-нибудь написать. Для журналиста он был слишком погружен в себя, но Сакура извлекла его из «панциря несчастной черепахи», как она говорила, и открыла для него новые ощущения. До нее он не проявлял интереса ни к одежде, ни к хорошим винам. Она научила его пониманию стиля, сделала его вкус утонченным, и ему захотелось выглядеть красивым и изысканным, чтобы она испытывала гордость, появляясь в обществе вместе с ним.

После ее смерти он убрал все фотографии, на которых они были сняты вместе, – Сакура купила для них серебряные рамочки и любовно развесила и расставила снимки по всему дому. Эти фотографии преследовали его, как и сама она преследует его во сне – редкая ночь проходит без нее.

«Сакура, Сакура, Сакура», – шепчет он в тишине, а потом идет наверх, чтобы принять душ.

Он занимался бегом с молодых лет. Сакура убедила его продолжать это занятие, чтобы он оставался таким же стройным, как она, чтобы они были здоровыми и вместе старели. Бегать без Сакуры поначалу казалось невозможным, воспоминания, как призраки, поджидали его за каждым поворотом на пути, который они проделывали вместе. Но если бы он бросил бегать, это выглядело бы предательством, словно она и в самом деле оставалась там, на тропе, неспособная вернуться в дом, предназначенный для живых, словно она ждала его, желая увидеть его живым, здоровым и соблюдающим режим, установленный ею для обоих.

Если Ханнафин решится рассказать это своим коллегам по газете, они назовут его сентиментальным, а за глаза окрестят слезливым, слащавым или придумают что-нибудь похуже: большинство современных журналистов не склонны проявлять чувствительность, если дело не связано с политикой. И все же…

В главной ванной он крутит ручку крана, устанавливая максимальную температуру. Из-за Сакуры он не пользуется обычным мылом, которое раздражает кожу, а вместо этого покрывает себя гелем «Ю ар эмэйзин». Шампунь на коньяке с яйцом изготовлен компанией «Хеэр рисайпс», а еще он использует кондиционер на аргановом масле. Все это казалось ему слишком женственным, смущало, пока Сакура была жива, теперь же стало частью его жизни. Ханнафин вспоминает времена, когда они мылись вместе, и опять слышит ее девичье хихиканье, сопровождавшее эти сокровенные мгновения.

Он выходит из душа и вытирается; зеркало в ванной покрыто туманом от пара. Отражение мутится, и Ханнафин почему-то беспокоится, словно, если нечеткая форма, повторяющая каждое его движение, проявится, это может оказаться не он, а какой-нибудь недочеловек из мира за стеклом. Если он протрет стекло, на нем будут подтеки. Он оставляет все как есть – пусть испаряется – и голый идет в спальню.

В одном из двух кресел сидит женщина поразительной красоты. На ней потертые рокпорты[6], джинсы, никакой свитер, спортивная куртка без торговой марки, но выглядит она так, будто сошла со страниц «Вог». Она производит столь же ошеломительное впечатление, как модели с рекламы духов «Блэк опиум». Пораженный, Ханнафин застывает на месте, почти уверенный, что с его головой не все в порядке, что это галлюцинация.

Женщина показывает на халат из его гардеробной, лежащий на кровати:

– Надевайте и садитесь. Нам нужно поговорить.

8

Доев последний кусочек бекона, Кора Гандерсан с удивлением поняла, что съела целый фунт, если не считать двух кусочков, скормленных собаке. Такое обжорство должно было бы смутить ее, а может, даже вызвать расстройство, но ни того ни другого не случилось. Напротив, потакание собственным слабостям казалось ей оправданным, хотя она и не понимала, по какой причине.

Обычно, покончив с едой, она тут же мыла посуду и столовые приборы, вытирала их и убирала. Теперь же ей представлялось, что мытье посуды будет бесполезной тратой драгоценного времени. Она оставила тарелку и грязные приборы на столе, а на покрытую жиром сковородку, стоявшую на плите, вообще не обратила внимания.

Облизывая пальцы, она бросила взгляд на дневник, который недавно заполняла с таким усердием, но, как ни напрягала мозги, не могла вспомнить, чему была посвящена последняя запись. Озадаченная, она отодвинула в сторону тарелку и придвинула к себе дневник, но не спешила его открывать.

Закончив колледж почти двадцать лет назад, она надеялась стать успешным писателем, серьезным романистом, пользующимся известностью. Теперь она понимала, что те наполеоновские планы были всего лишь детской фантазией. Иногда жизнь представлялась ей машиной для уничтожения планов молодости, действующей так же эффективно, как гидравлический пресс на кладбище старых автомобилей, который превращает старый хлам в компактные кубы. Ей нужно было зарабатывать на жизнь, и, когда она начала преподавать, желание создать книгу стало слабеть год за годом.

Теперь она не могла вспомнить, что записала в дневнике совсем недавно, но провал в памяти не беспокоил ее, не вызывал страхов о наступлении болезни Альцгеймера. Нет, она была склонна прислушаться к тихому внутреннему голосу, который говорил, что ее неприятно поразит качество написанного, что этот пробел в памяти – не что иное, как результат работы беспристрастного критика Коры Гандерсан, желающего уберечь писателя Кору Гандерсан от неизбежного огорчения, когда она обнаружит, что ее писания лишены блеска и глубины.

Кора отодвинула дневник и не стала просматривать запись.

Вместо этого она поглядела на Дикси-Бель, сидевшую рядом с ее стулом. Подняв золотистую морду, такса смотрела на хозяйку своими прекрасными глазами разного цвета, бледно-голубым и темно-карим.

Как правило, все собаки – не только душка Дикси – взирали на хозяев с любовной озабоченностью и долей нежной жалости, словно ведали не только глубинными людскими страхами и надеждами, но также правдой жизни и судьбой всех вещей и хотели заговорить, чтобы поделиться своим знанием и утешить человека.

Именно с таким выражением Дикси смотрела на Кору, и этот взгляд брал за душу. Ею овладели беспричинная печаль и экзистенциальный страх, слишком хорошо знакомый ей. Она протянула руку и погладила Дикси по голове. Когда собака лизнула руку, у Коры на глазах выступили слезы.

– Что со мной, девочка? – спросила она. – Что-то со мной не так.

Спокойный, тихий внутренний голос призвал ее не волноваться, не тревожиться, подготовиться ко дню, полному событий. Слезы высохли.

Цифровые часы на плите показывали 10:31.

До поездки в город оставалось еще полтора часа. Мысль о том, что нужно заполнить такую прорву времени, вызывала необъяснимую нервозность, словно она должна была занять себя, чтобы не думать… О чем?

Пальцы ее дрожали, когда она открыла дневник на чистой странице и взяла ручку. Но дрожь прошла, стоило только начать писать. Словно в трансе, Кора быстро выводила аккуратные строки, ни разу не возвратившись к последнему написанному слову и не думая о том, каким будет следующее: она просто убивала время, чтобы успокоить нервы.

Дикси встала на задние лапки, а передними уперлась в стул Коры и заскулила, чтобы хозяйка обратила на нее внимание.

– Успокойся, – сказала Кора собаке. – Не тревожься. Не тревожься и подготовься ко дню, полному событий.

9

Потрясение перешло в смущение – голый Ханнафин покраснел до корней волос, беря халат. Надев его и завязав пояс, он овладел собой настолько, что настороженным тоном задал вопрос:

– Кто вы, черт побери?

Голос Джейн звучал твердо, но угрозы в нем не слышалось.

– Не волнуйтесь. Садитесь.

Ханнафин умел защищать свои права, и к нему быстро вернулась уверенность.

– Как вы сюда попали? Это взлом и нарушение прав собственности.

– Преступное нарушение прав собственности, – уточнила она, потом распахнула спортивную куртку и продемонстрировала наплечный ремень с пистолетом. – Садитесь, Ханнафин.

Поколебавшись, он осторожно шагнул ко второму креслу – так, чтобы сесть лицом к ней.

– На кровать, – велела Джейн, не желая, чтобы он садился слишком близко. В его зеленых глазах сквозил холодный расчет, но если даже он первоначально прикидывал, не стоит ли броситься на нее, то вскоре отказался от своего намерения. Он сел на край кровати.

– Денег в доме нет.

– Я похожа на грабителя?

– Я не знаю, что у вас на уме.

– Но вы знаете, кто я.

Он нахмурился:

– Мы не знакомы.

Она сняла бейсболку. Несколько секунд спустя его глаза широко раскрылись.

– Вы из ФБР. Или уже нет? Неконтролируемый агент, которого все ищут. Джейн Хок.

– Что вы думаете обо всем этом? – спросила она.

– О чем?

– Обо всем дерьме, которое льют на меня в телевизоре и в газетах?

Даже в этих обстоятельствах он быстро вошел в привычную роль дотошного репортера.

– А что я должен думать?

– Вы верите в это?

– Если бы я верил во все, что говорят в новостях, я был бы не журналистом, а идиотом.

– Вы считаете, что я и в самом деле убила двух человек на прошлой неделе? Скользкого дельца, промышлявшего в Темной сети[7], и крутого адвоката с Беверли-Хиллз?

– Вы говорите, что это не вы. Может, так и есть. Убедите меня.

– Нет, я убила их обоих, – сказала она. – Еще я убила человека по имени Натан Сильверман, он руководил отделом Бюро, в котором я работала. Я поступила так, чтобы избавить его от страданий, – он был моим добрым другом и наставником. Но вы об этом не слышали. Они не хотят, чтобы история стала достоянием гласности.

– Кто они?

– Кое-кто из Бюро. И из Министерства юстиции. Мне есть что рассказать вам. Это будет сенсацией.

Ханнафин смотрел непроницаемым взглядом, как нефритовый Будда. Помолчав, он сказал:

– Я возьму блокнот и ручку, и вы мне все расскажете.

– Оставайтесь здесь. Мы поговорим немного. А потом, может быть, дойдет дело до ручки и блокнота.

Ханнафин кое-как вытер волосы полотенцем. На лоб и на виски стекали капли воды. Воды или пота. Он посмотрел ей в глаза, опять помолчал и спросил:

– Почему я?

– Многим журналистам я не доверяю. Те немногие представители нового поколения, кому я могла бы довериться, неожиданно умерли. А вы живы.

– Только поэтому я и подошел? По той причине, что жив?

– Вы написали о Дэвиде Джеймсе Майкле.

– Миллионер из Силиконовой долины.

Дэвид Майкл унаследовал миллиарды, но ни один из них не был заработан в Силиконовой долине. Потом он заработал еще несколько миллиардов на добыче информации, на биотехнологиях, практически на всем, во что вкладывал деньги.

– Вы написали о нем беспристрастно, – сказала Джейн.

– Я всегда стараюсь быть беспристрастным.

– Но в тексте есть доля ехидства.

Он пожал плечами:

– Это филантроп, человек прогрессивных взглядов, трезвомыслящий, яркий и обаятельный. Но мне он не понравился. Я ничего не выудил из разговора с ним. У меня не было оснований предполагать, что он не тот, за кого себя выдает. Но у хорошего журналиста есть… интуиция.

– Дэвид Майкл вложил средства в исследовательскую лабораторию в Менло-Парке – «Шеннек текнолоджи». Потом он и Бертольд Шеннек стали партнерами в биотехнологическом стартапе «Далекие горизонты».

Ханнафин ждал продолжения, но Джейн молчала, и тогда он сказал:

– Шеннек и его жена Инга погибли в воскресенье при пожаре. На своем ранчо в долине Напа, где проводили уик-энды.

– Нет, их застрелили. Пожар – это официальная легенда.

Как бы человек ни владел собой, он тем или иным образом выдает свой страх, как игрок в покер тем или иным образом выдает себя во время игры, и по этим проявлениям противник может узнать об эмоциональном состоянии игрока, если тот заметно волнуется: подергивается глаз, внезапно начинает пульсировать висок, язык слишком часто касается губ. Что-нибудь всегда есть. У Ханнафина Джейн не заметила ни малейших признаков страха.

– Вы убили их тоже? – спросил он.

– Нет. Но они заслужили смерть.

– Значит, вы судья и жюри присяжных в одном лице?

– Меня нельзя подкупить, как судью, или провести, как присяжного. Как бы то ни было, Бертольда Шеннека и его жену убили, потому что «Далекие горизонты» – иными словами, яркий и обаятельный Дэвид Майкл – решили, что больше не нуждаются в них.

Несколько мгновений Ханнафин вглядывался ей в глаза, словно мог узнать правду по диаметру зрачков, по голубым бороздкам радужек. Наконец он встал:

– Черт побери, женщина, мне нужны ручка и бумага.

Джейн вытащила пистолет из-под спортивной куртки:

– Садитесь.

Он не стал садиться.

– Я не могу доверять все это своей памяти.

– А я не могу доверять вам, – сказала Джейн. – Пока не могу. Садитесь.

Он неохотно сел. Но пистолет, казалось, не напугал его. По его лицу, вероятно, стекала вода, а не пот.

– Вы знаете, что случилось с моим мужем, – продолжила она.

– О нем много говорили в новостях. Морской пехотинец, много наград. Совершил самоубийство месяца четыре назад.

– Нет. Его убили.

– Кто?

– Бертольд Шеннек, Дэвид Джеймс Майкл. Все эти сволочи, связанные с «Далекими горизонтами». Вы представляете себе, что такое наномашины?

Перемена темы озадачила Ханнафина.

– Нанотехнологии? Макроскопические машины всего из нескольких молекул. Применяются кое-где. Но в основном это какая-то научная фантастика.

– Нет, это научный факт, – поправила она. – Бертольд Шеннек создал наномашины, которые вместе с сывороткой впрыскиваются в кровь. Сотни тысяч мельчайших элементов устремляются в мозг. Проникнув сквозь капиллярные стенки в мозговую ткань, они образуют более крупную структуру.

– Более крупную структуру? – Лоб его сморщился от недоверия, в уголках глаз появились складки кожи. – Какую еще структуру?

– Механизм управления.

10

Возможно, Ханнафин подумал, что Джейн принадлежит к числу параноиков, готовых носить шапочку из фольги для защиты от психотронного оружия, но ничем этого не выдал. Он умудрялся не терять чувства собственного достоинства, хотя и сидел на краю кровати в махровом халате, босой. Положив руки на колени, он внимательно слушал.

– В прошлом уровень самоубийств в США составлял двенадцать человек на сто тысяч. За последний год он поднялся до пятнадцати.

– Предположим, вы правы. Предположим, он действительно поднялся. И что? Сейчас для многих наступили тяжелые времена. Неважное положение в экономике, социальное недовольство.

– Вот только этот рост происходит за счет успешных людей, большинство которых были счастливы в браке и не впадали в депрессию. Военные… вроде моего мужа. Журналисты, ученые, доктора, юристы, полицейские, учителя, экономисты. Эти фанатики устраняют людей, которые, согласно их компьютерной модели, могут повести цивилизацию в неверном направлении.

– Кто создал эту модель?

– Шеннек. Дэвид Майкл. «Далекие горизонты». Мерзавцы в правительстве, которые их поддерживают. Это их модель.

– И как они устраняют людей?

– Вы меня слушаете? – спросила она. Ее сдержанность, приобретенная в ФБР, дала маленькую трещину. – Механизмы управления из наномашин. Самособирающиеся мозговые имплантаты. Их вводят…

Он прервал ее:

– С какой стати человек должен соглашаться на инъекцию?

Джейн в возбуждении вскочила с кресла, отошла от Ханнафина и остановилась, глядя на него. Дуло пистолета теперь, по случайности, было направлено в пол, рядом с его ступней.

– Конечно же, они не подозревают об инъекции. Сначала они тем или иным образом получают дозу успокоительного. В ходе конференций. В то время, когда они вдали от дома, в пути, когда они одни и уязвимы. Механизм управления образуется в мозгу в течение нескольких часов после инъекции, а потом они просто забывают о том, что случилось.

Ханнафин, невозмутимый, как стена с иероглифами в гробнице фараона, смотрел на Джейн так, будто она была то ли пророчицей, предсказывающей судьбу человечества, которую он давно предвидел, то ли сумасшедшей, которая выдает свой бред за истину. Трудно было сказать, к чему он склоняется. Может быть, он осмыслял ее слова, старался разобраться в них. А может быть, думал о револьвере в ящике прикроватной тумбочки, который она обнаружила во время первого посещения дома.

Наконец он произнес:

– А затем эти люди, те, кто получил инъекцию… управляются. – Он не смог приглушить нотку недоверия в своем голосе. – Вы хотите сказать, как роботы? Как зомби?

– Все не так просто, – нетерпеливо пояснила Джейн. – Они не знают, что ими управляют. А несколько недель или месяцев спустя получают команду совершить самоубийство и не могут не выполнить ее. Оставляют невнятные посмертные записки. Генеральные прокуроры как минимум двух штатов пытаются скрыть это. Я говорила с судмедэкспертом, которая во время аутопсии видела структуру из наномашин во всех четырех долях мозга.

Джейн располагала большим количеством информации и хотела завоевать доверие Ханнафина. Но когда она говорила слишком быстро, получалось неубедительно. Она сама чувствовала, что скоро начнет заговариваться, и собралась было убрать пистолет, чтобы подбодрить его, но отказалась от этой мысли. Ханнафин был крупным мужчиной и находился в хорошей форме. Если бы дошло до схватки, Джейн не справилась бы с ним. И если был хоть малейший шанс на то, что он воспользуется представившейся возможностью, не стоило давать ему эту возможность.

Она набрала в грудь воздуха и спокойным голосом заговорила:

– Компьютерная модель определяет критическое число американцев в каждом поколении. Тех, кто может повести цивилизацию в неверном направлении, поставить страну на край пропасти, распространяя опасные идеи.

– Компьютерную модель можно подогнать под любые желаемые результаты.

– До вас доходит! Но для них эта модель еще и служит оправданием. Общее число людей, установленное программой, составляет двести десять тысяч. Поколения сменяются, как они утверждают, через каждые двадцать пять лет. Компьютер говорит им: уничтожайте ежегодно восемь тысяч четыреста человек – и вы получите идеальный мир, в котором царят спокойствие и гармония.

– Это же чистое умопомешательство.

– А вы не обратили внимания, что безумие становится нормой?

– Неверные идеи? Что за неверные идеи?

– Они не уточняют. Но опознают эти идеи, когда сталкиваются с ними.

– Они собираются убивать людей, чтобы спасти мир?

– Уже убивают. И убитых немало. Убивать во имя спасения мира – разве трудно в это поверить? Старая история.

Возможно, Ханнафину надо было двигаться, чтобы переварить серьезную и совершенно новую для него мысль, справиться с потрясением. Он снова поднялся, не выказывая никаких агрессивных намерений, но к тумбочке с револьвером не пошел. Джейн переместилась поближе к двери в коридор. Ханнафин двинулся в сторону от нее, к ближайшему из двух окон, встал у подоконника и принялся смотреть на улицу, ухватив себя рукой за подбородок, словно только что проснулся и прогонял липнущие к нему остатки сна.

– На сайте Национального центра информации о преступлениях вы занимаете самое видное место. Фотографии. Федеральный ордер на ваш арест. Говорят, что вы – главная угроза национальной безопасности, что вы похитили секреты, разглашение которых может нанести ущерб нашей обороне.

– Они лгут. Вам нужна сенсация века или нет?

– Сайтом НЦИП пользуются все силовые ведомства страны.

– Я и без того знаю, что попала в сложное положение.

– Никому не удается долго уходить от ФБР. Или от Министерства внутренней безопасности. В наше время, когда повсюду есть камеры и дроны, а каждая машина через навигатор сообщает о своем местонахождении…

– Я знаю, как все это действует. И как не действует.

Ханнафин отвернулся от окна и посмотрел на нее:

– Вы ополчились против мира, чтобы отомстить за мужа.

– Это не месть. Я хочу восстановить его доброе имя.

– Думаете, есть разница? И, кроме того, в деле замешан ребенок. Ваш сын. Трэвис – так его зовут? Сколько ему лет? Пять? Я не стану участвовать ни в чем, что поставит под угрозу жизнь ребенка.

– Его жизнь уже поставлена под угрозу, Ханнафин. Когда я продолжила расследовать смерть Ника и другие самоубийства, эти мерзавцы стали угрожать мне убийством Трэвиса. Грозили похитить его и убить. Мне пришлось бежать вместе с ним.

– Он в безопасности?

– Пока в безопасности. Он в надежных руках. Но чтобы ему ничто не угрожало, я должна раскрыть этот заговор, вывести их на чистую воду. У меня есть доказательства. Флешки с файлами Шеннека, где отражены все этапы разработки мозговых имплантатов, механизмов управления. Данные о его экспериментах. Ампулы с препаратом, готовым к инъекции. Но я не знаю, кому можно верить в Бюро, в полиции, где угодно. Мне нужно, чтобы вы опубликовали материал об этом. У меня есть доказательства. Но я не стану делиться ими с людьми, которые заберут их у меня и уничтожат.

– Вы скрываетесь от правосудия. Если я буду сотрудничать с вами, вместо того чтобы сдать властям, я стану вашим пособником.

– Как журналист, вы получите освобождение от ответственности.

– А если мне его не предоставят? А если вы лжете? А если вы не та, за кого себя выдаете?

Лицо Джейн раскраснелось от злости, голос зазвучал резче.

– Они используют наномашины не только для избавления Америки от тех, кто им не нравится. Есть и другие области применения – вы испытаете отвращение, когда я расскажу о них. Отвращение и ужас. Речь идет о свободе, Ханнафин, вашей и моей. О том, что нас ждет – надежда или рабство.

Ханнафин снова уставился на улицу внизу, не говоря ни слова.

– Мне показалось, что я видела пару яиц, когда вы вышли из душа. Может, они у вас для украшения?

Его висевшие по бокам руки сжались в кулаки, – возможно, он подавлял в себе злость и желание ударить ее… или был удручен тем, что не может проявлять такого же бесстрашия, как на заре своей журналистской карьеры.

Джейн вытащила глушитель из кармана на наплечном ремне и навинтила его на пистолет.

– Отойдите от окна. – (Он не шелохнулся.) – Сейчас же, – прибавила она, взяв пистолет обеими руками.

При виде ее позы и глушителя он подчинился.

– Пройдите в гардеробную, – велела она.

Его раскрасневшееся лицо побледнело.

– Что вы намерены сделать?

– Успокойтесь. Я хочу дать вам время подумать.

– Вы собираетесь меня убить.

– Не говорите глупостей. Я вас запру и дам время подумать над моими словами.

Перед тем как принять душ, он оставил бумажник и ключи от дома на прикроватной тумбочке. Теперь ключ на забавном брелке-колечке из красной пластмассы торчал в замке гардеробной.

Ханнафин помедлил, стоя на пороге.

– Выбора у вас нет, – сказала она. – Пройдите к дальней стене и сядьте на пол.

– И сколько времени вы меня там продержите?

– Я спрятала там молоток и отвертку. Найдите их, выбейте стержни из петель и откройте дверь. На это уйдет минут пятнадцать-двадцать. Я не позволю вам смотреть, как я выхожу из дома, и не дам увидеть свою машину.

Поняв, что гардеробная не станет для него гробом, Ханнафин испытал облегчение. Он вошел внутрь и сел на пол.

– Тут правда есть молоток и отвертка?

– Правда. Извините, что поступаю с вами так, но я в тяжелом положении и не допущу, чтобы кто-нибудь встал у меня на пути. Сейчас без четверти девять. Я позвоню вам в полдень. Надеюсь, что вы согласитесь мне помочь. Но если вы не готовы опубликовать материал, который восстановит против вас легионы демонов, скажите мне об этом и оставайтесь в стороне. Я не хочу связываться с человеком, не способным довести дело до конца.

Не дав ему времени ответить, Джейн закрыла дверь и заперла ее, оставив ключ в скважине. Судя по шуму, который раздался за дверью, Ханнафин тут же принялся искать молоток и отвертку.

Она свинтила глушитель с пистолета, разместила их на ремне по отдельности, взяла сумку и поспешила вниз по лестнице. Спустившись, она громко хлопнула наружной дверью, чтобы Ханнафин наверняка услышал.

Ночь была ясной и звездной, а рассветное небо – прозрачным, теперь же голубизна, распростершаяся над долиной Сан-Габриэль, отступала перед армадой туч, текших с северо-запада на Лос-Анджелес. В густой листве индейского лавра уже устраивались певчие воробьи, успокаивая друг друга приятными трелями и чистыми нотами, а воро́ны, эти крикливые предвестники грозы, все еще носились по небу.

11

В тысяче шестистах милях от Лос-Анджелеса, в Миннесоте, Кора Гандерсан закрыла дневник. Цифровые часы на плите показывали 11:02. Последний приступ сочинительства удивил ее не меньше предыдущего. Она не знала, какие слова занесла на страницы дневника, почему вдруг решила записать их и по какой причине не хочет к ним возвращаться.

Спокойный, тихий голос, шедший изнутри, советовал не волноваться. Все будет хорошо. Больше двух дней без мигрени. На следующей неделе в это время она, скорее всего, уже будет в своей классной комнате, вместе со школьниками, которых любила почти как собственных детей.

Настало время для очередного кормления Дикси-Бель и второго туалета. С учетом съеденного бекона Кора дала ей два – а не четыре, как обычно, – небольших печенья в форме монетки. Собака, казалось, осознала правоту хозяйки и не стала просить добавки и ворчать. Вместо этого она побежала через кухню к задней двери, постукивая коготками по линолеуму.

Натянув на себя пальто, Кора сказала:

– Господи Исусе, Дикси, только посмотри на меня: уже день, а я все еще в пижаме. Если я в ближайшее время не вернусь в школу, то превращусь в безнадежную бездельницу.

С рассвета на улице почти не потеплело. Замерзшее, застывшее низкое небо не предвещало обещанной снежной бури, если не считать редких белых хлопьев, медленно, по спирали спускавшихся вниз сквозь мирный воздух.

Дикси попи́сала, но не понеслась сразу же в дом, а остановилась и уставилась на Кору, стоявшую на крыльце. Таксам не нужно много бегать, а Дикси к тому же не любила долгих прогулок и вообще предпочитала не находиться снаружи. Если не считать первого утреннего выхода, она всегда спешила внутрь, сделав свои дела. Сегодня Коре пришлось позвать собаку, и та неохотно двинулась к двери, словно не была уверена, что ее хозяйка – это ее хозяйка, словно и Кора, и дом стали для нее чужими.

Кора приняла душ и через несколько минут с силой протерла волосы полотенцем. Пользоваться феном и стильной щеткой не имело смысла: ее кудри противились укладке. Она не питала иллюзий относительно своей внешности и давно уже примирилась с тем, что ей не суждено кружить головы мужчинам. Вид у нее был приятный и презентабельный – максимум того, что дается некоторым, не самым счастливым, людям.

Платье не соответствовало времени года, но все же Кора надела его: белое, из искусственного шелка, с рукавами на три четверти руки, чуть приталенным лифом, высоким круглым воротником и юбкой в крупную складку, простроченной до уровня бедра. Из всех платьев, которые она носила за свою жизнь, это, как ни одно другое, помогало ей почувствовать себя почти привлекательной. Из-за нелюбви к высоким каблукам она надела белые кроссовки.

Кора обулась и лишь тогда поняла, что именно такую одежду носила в своих огненных снах на протяжении пяти ночей подряд, включая и последнюю. Теперь она чувствовала себя чуть ли не хорошенькой и к тому же обрела ощущение неуязвимости, которое делало ее сон таким приятным.

– Ты смешная собачка, мисс Дикси, – сказала Кора. – Иногда ты бываешь такой глупой.

12

В девять часов возник небольшой риск того, что появится риелтор, желающий показать дом клиентам. Но в будний день, как этот, большинство работающих клиентов назначали встречи на время после пяти вечера.

Но даже если бы агент появился вместе с клиентами, не было необходимости угрожать им пистолетом. В потолке гардеробной рядом с хозяйской спальней имелась дверь, ведущая на чердак. Джейн подтащила к ней складную лестницу – на всякий случай. Как только внизу послышатся голоса, она отступит наверх, в царство пауков и чешуйниц, и затащит туда лестницу.

Вернувшись в спальню, она достала из сумки компактный FM-приемник и включила его в розетку под окном, из которого прежде вела наблюдение за домом Ханнафина. Этот специальный аппарат, оснащенный усилителем и записывающим устройством, работал на частотах ниже коммерческих, тех, где действовали радиостанции, и был настроен на волну, излучаемую передатчиками, которые Джейн вмонтировала в четыре телефона Ханнафина.

Приемник понадобится только в том случае, если журналист позвонит кому-нибудь с одного из четырех аппаратов. Если он захочет поговорить с кем-нибудь до разговора с ней в полдень, то, скорее всего, воспользуется своим сотовым. Большинство людей считали, что прослушивать звонки с сотовых гораздо сложнее. Это было так – но не всегда и не в тех случаях, когда желающий подслушать вас подготовился надлежащим образом.

Джейн вытащила из сумки анонимный мобильник, один из трех, которые имелись в ее распоряжении; все были приобретены несколькими неделями ранее в больших гипермаркетах. Рядом с микрофоном мобильника располагался запрограммированный электронный свисток размером с ружейный патрон, способный воспроизводить любой звуковой код. Раздвинув шторы на шесть дюймов, чтобы видеть дом Ханнафина, она ввела номер его стационарного телефона в свой анонимный мобильник, нажала на кнопку «отправить» и мгновение спустя включила электронный свисток.

Чипы, которые она установила в четыре телефонных аппарата, можно было настроить на прослушивание звонков или звуков внутри помещения. Звуковой код электронного свистка активировал вторую опцию, отключив звонок на телефонах журналиста. Теперь Джейн могла слышать все, что происходит в доме.

Телефоны в кухне, гостиной и кабинете не передавали ничего, кроме тишины, поэтому Джейн хорошо слышала все звуки, доносившиеся из спальни. Стук молотка по ручке отвертки и тонкий лязг стержней, выбиваемых из петли, говорили о том, что Ханнафин нашел инструмент, который она спрятала среди его одежды.

Наконец звук ударов прекратился – стержни из трех петель были выбиты. Вскоре после этого Джейн услышала дребезжание двери, которая не поддавалась, несмотря на его усилия. Внезапная тишина и приглушенные проклятия означали, что Ханнафин осознал жестокую истину: теперь, когда стержни выбиты, ничто не соединяет части петель на двери и косяке, но дверь не открывается больше чем на дюйм из-за потайного замка.

Именно поэтому Джейн оставила ему прочную отвертку и стальной молоток весом в двадцать унций, а не что-нибудь полегче. Чтобы открыть массивную щитовую дверь, придется раскромсать и расколоть дерево и вытащить дверные части петель либо, потратив еще больше усилий, прорубиться к механизму потайного замка – выматывающая работа.

Джейн сказала Ханнафину, что он сможет освободиться за пятнадцать-двадцать минут, но то была ложь. Чтобы выйти из гардеробной, ему потребовалось бы не меньше часа. Она хотела дать Ханнафину время поразмыслить над ее предложением, прежде чем он доберется до телефона. И еще она надеялась, что он поймет, обессиленный: в каждое мгновение их короткой встречи она на несколько шагов опережала его. И всегда будет опережать.

13

Пятью годами ранее Кора прошла учебный курс с Дикси-Бель, после чего собаку официально признали терапевтической. С тех пор она каждый день брала в школу своего лучшего друга. Кора учила особых детей – с отставанием в развитии и целым букетом эмоциональных проблем. Мисс Дикси с ее пушистым хвостиком, добрыми глазами и бьющей через край энергией совершала чудеса героизма – позволяла гладить себя, обнимать и дразнить и при этом неизменно успокаивала детей, смягчала их страхи и таким образом помогала сосредоточиться.

И вообще, Кора повсюду таскала Дикси с собой.

В маленькой комнате рядом с кухней, где стояла стиральная машина, собака остановилась под вешалкой с несколькими ошейниками и поводками, помахивая хвостом и выжидательно глядя на хозяйку. Прогулки мало интересовали Дикси, но занятия в классе и поездки на «форде-экспедишн» она любила.

Кора сняла красный ошейник и такого же цвета поводок, опустилась на колени, чтобы застегнуть ошейник на таксе… и тут обнаружила, что ее руки бешено трясутся, пальцы не могут совместить и защелкнуть две части застежки.

Предполагалось, что она появится с собакой. Она понимала, что должна принести драгоценную Дикси. Понимала, что собака по какой-то причине является вишенкой на торте, частью ее собственного портрета, который она должна написать в этот важный день. Но руки почти не слушались ее – застежка сопротивлялась.

Собака, повизгивая, вернулась через открытую дверь на кухню и остановилась, глядя на Кору. Хвост больше не двигался.

– Не знаю, – услышала Кора собственный голос. – Не знаю… Не уверена. Не понимаю, что мне делать.

Спокойный, тихий голос (принадлежавший, как она считала, ее интуиции и сознанию) пока не раздавался. Но появилось нечто вроде текстового сообщения: светящиеся слова складывались в повелительные предложения на некоем виртуальном экране в темном уголке мозга. Затем послание из текстового стало звуковым, соблазнительный мужской голос зашептал в ее голове:

«Нет времени. Поспеши, поспеши, поспеши. Сделай то, для чего ты родилась. Ты не достигла славы как писатель, но слава придет к тебе, когда ты сделаешь то, для чего родилась. Ты станешь знаменитостью, объектом поклонения».

Кора могла воспротивиться желанию взять с собой собаку, но этому голосу она противиться не могла. Напротив, стремление подчиниться своему сознанию, своей интуиции, этой неведомой силе – Богу? – которая говорила с ней, трогало душу обещанием того, в чем ей так долго отказывали… это стремление было непреодолимым.

Когда она повесила ошейник и поводок обратно на вешалку, руки тут же перестали дрожать.

– Мамочка скоро вернется, детка. Все будет хорошо. Я ненадолго, – сказала она Дикси.

Затем Кора открыла дверь между помещением для стирки и гаражом, поежилась от холодного воздуха. Она забыла надеть пальто, помедлила… Нет, задерживаться нельзя. Надо спешить, спешить, спешить.

– Я тебя люблю, Дикси, очень люблю, – сказала Кора. Собака заскулила, а Кора шагнула в гараж.

Она не стала включать люминесцентную панель, а сразу прошла к водительской двери белоснежного «форда-экспедишн», мерцавшего в полумраке одноместного гаража.

Она села за руль, завела двигатель, нажала на кнопку пульта, чтобы открыть большую сегментированную подъемную дверь. Потрескивая, та поползла вверх, и в гараж хлынул дневной свет. Коре показалось, что это сродни сверкающему притоку света в кино, который всегда предвещает чудесное явление феи-крестной, доброго инопланетянина либо посланника небес. В ее тихой, размеренной жизни намечались важнейшие события, и ожидание какой-то неопределенной славы переполняло ее восторгом.

Слабый запах бензина заставил Кору повернуть голову и посмотреть назад. Спинка заднего сиденья была опущена, чтобы увеличить объем багажника, где в три ряда стояли пятнадцать ярко-красных двухгалонных канистр. Еще вечером Кора свинтила крышечки и разливные носики с каждой канистры, заменив их на два слоя пищевой пленки, закрепленной на горловинах при помощи резинок.

Кора забыла об этих своих приготовлениях, а теперь вспомнила – без малейшего потрясения. Она обвела взглядом канистры, зная, что должна гордиться сделанным, потому что соблазнительный голос похвалил ее, рассказал о том, для чего она родилась.

На переднем пассажирском сиденье стояла большая металлическая кастрюля, в которой она часто готовила супы и тушенку. На дне кастрюли лежали зеленые кирпичики флористической пены, купленные вчера в садоводческом магазине. В пене вертикально стояли две связки длинных спичек, по десять штук в каждой, удерживаемые двумя резинками: одна – под спичечными головками, другая – у противоположного конца связки. Рядом с кастрюлей лежала маленькая газовая зажигалка.

Кора подумала, что спички похожи на связки крохотных увядших цветов, волшебных цветов, которые расцветут яркими букетами, когда будет сказано магическое слово.

Среди канистр были разбросаны две сотни спичечных головок, срезанных ею с палочек.

Выехав наружу, под серое небо, она даже не потрудилась взять пульт и опустить за собой гаражную дверь. Приятный голос теперь говорил ей, что время драгоценно, и Коре не терпелось узнать, почему это так. Когда она доехала до конца подъездной дорожки, обнаженная кожа согрелась благодаря теплому воздуху из вентиляционных отверстий, и пальто перестало быть нужным.

14

Джейн ждала в пустом помещении по другую сторону улицы и при помощи анонимного мобильника следила за тем, что происходит в доме Лоренса Ханнафина. Ей показалось заслуживающим внимания то, что за сорок семь минут, которые потребовались журналисту, чтобы освободиться, он ни разу не позвал на помощь.

Гардеробная помещалась в середине дома и не имела окон. Возможно, журналист знал, что дом построен добротно и никто за его стенами не услышит крика изнутри. А может быть, он уже решил, что сенсация слишком велика и нельзя отказываться, невзирая на риски. В этом случае он не стал бы звать на помощь, чтобы не пришлось объяснять, кто его запер.

Она решила, что надежда есть.

Последний удар. Дверь гардеробной где-то вдалеке рухнула на пол спальни, вслед за этим раздалось тяжелое дыхание Ханнафина. Сопение стало громче, когда Ханнафин пересек комнату и приблизился к телефону, но потом стихло: видимо, он вошел в ванную, оставив за собой открытую дверь.

Послышался новый звук, и Джейн лишь через несколько секунд поняла, что это, вероятно, шумит вода, стекая по раковине. Потратив много сил, Ханнафин захотел пить, а также ополоснуть потное лицо. Минуту спустя он выключил воду, после чего в трубке раздались неопознаваемые шумы, затем стук – видимо, Ханнафин поднял стульчак, который ударился о сливной бачок, – и наконец звон струи. Мыть руки он явно не стал.

Затем он вышел из ванной. Судя по тому, как близко раздавались возбужденное дыхание и мягкий стон пружин, Ханнафин сел на край кровати в одном футе от телефона со включенным микрофоном.

Если он снимет трубку, чтобы позвонить, придется тут же вырубить передатчик, чтобы он услышал обычный сигнал. В этот момент двухрежимный чип переключится на простую прослушку, и Джейн услышит разговор благодаря стоящему перед ней, на подоконнике, FM-приемнику с усилителем и записывающим устройством.

Ханнафин сделал несколько глубоких вдохов – похоже, для самоуспокоения. Очевидно, это не помогло: не в силах сдержать ярость, он выдал залп красочных ругательств. Потом он, видимо, включил смартфон – Джейн услышала по открытой линии приветственную музыку оператора связи. Он явно верил, что разговор по сотовому будет пребывать в тайне, что этот канал гораздо менее уязвим, чем стационарная линия.

Джейн надеялась, что он не станет никому звонить и дождется ее звонка, назначенного на полдень. Возможно, планировалась вполне невинная беседа – например, отмена какой-нибудь встречи. Но вероятность того, что Ханнафин ее разочарует, была велика.

Звука тонального набора не последовало – значит он пока никому не звонил. Вместо этого он горько пробормотал себе под нос:

– Двинутая сифилитичка. Да, у меня есть пара яиц, лоханка долбаная, и они не для украшения.

Джейн подозревала, что знает, к кому обращены эти слова.

Еще один звук – вероятно, открылся ящик.

– Попробуй еще раз, сучара, получишь прямо между сисек.

Возможно, Ханнафин достал револьвер из прикроватной тумбочки. Затем около минуты он занимался чем-то непонятным – раздавался только шелест. Наконец Джейн услышала звуки тонального набора. Ханнафин явно перевел мобильник в режим громкой связи, потому что после второго гудка раздался женский голос:

– «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто».

Юридическая фирма.

– Рэндала Ларкина, пожалуйста.

– Минуточку, пожалуйста.

Еще один женский голос:

– Офис Рэндала Ларкина.

– Лоренс Ханнафин. Соедините с Рэнди.

– Он разговаривает, мистер Ханнафин.

– Поставьте на ожидание.

– Боюсь, что разговор долгий.

– Скажите ему на ухо. Сообщите, что это важно. Вопрос жизни и смерти.

Джейн Хок стояла у окна пустого дома, прижимая к уху анонимный телефон в ожидании ответа Ларкина. Грозовой фронт, темный, как железо, наползал на небо со стороны Глендоры, заполняя угрожающей, мрачной тишиной все пространство вплоть до Пасадены.

15

Кора Гандерсан жила среди широких холмистых полей и хвойных лесов: сосны разных видов, голубые, черные, европейские ели. Луга были покрыты одеялом безукоризненной белизны, деревья украшены снежными гирляндами, как на рождественских открытках. Дорогу местного значения расчистили как следует – черная атласная лента, брошенная на девственно-белую землю.

Белизна, похоже, была в повестке дня: окрестные пейзажи, машина, за рулем которой сидела Кора, ее платье, туман, заволокший ее память, не давал ей разглядеть собственные намерения. Облако, окутавшее разум, не тревожило ее теперь, а, напротив, доставляло приятные ощущения: собака была дома, в безопасности, а сама она, сидя в теплом салоне, пересекала зимнюю Страну чудес. Свобода от чрезмерного умственного напряжения была благодатью. Всю жизнь мысли ее метались, когда она исписывала стопки бумаги, так и не осмелившись отправить их агенту или издателю, когда разрабатывала новые методики обучения для детей с особенностями развития, когда нажимала на попечительский совет, чтобы школа больше помогала мальчикам и девочкам, от которых многие спешили скорее избавиться, считая их помехой, камнем на шее общества. Теперь она думала только о красоте и покое местности, по которой ехала, о внутреннем голосе, который заботился о ней и обещал, что ее мечты сбудутся.

Поездка в город занимала полчаса, если не гнать. И Кора не должна гнать. Ее ни разу не оштрафовали за превышение скорости или другое нарушение. Она гордилась, что жила жизнью, отвечающей corpus juris[8] ее страны во времена, когда верховенство закона везде трещало по швам, когда расцветала коррупция. По причинам, которых она не понимала – или еще только должна была понять, – Кора знала, что в этот день, самый важный из всех, она должна ехать, неукоснительно соблюдая все правила, чтобы ни один полицейский не остановил ее.

Через двадцать пять минут снежная буря, только что скованная мерзлыми небесами, внезапно вырвалась на свободу. Сверху повалил снег в невообразимом количестве. Коре, со всех сторон окруженной окнами, казалось, что она двигается по этому пространству, наблюдая за всемирной зимой из бесснежной стеклянной сферы.

Приятный внутренний голос призывал ее видеть в снегопаде предзнаменование. Метель не могла заморозить курчавые волосы Коры или обдать ее холодом, так же как ей не мог повредить огонь. То было предзнаменование, подтверждающее дарованную ей неуязвимость, надежную защиту от всего горячего и холодного, от всего острого и тупого, от всех смертельных опасностей.

Кора проехала по окраинам городка и притормозила в начале Фицджеральд-авеню – длинной, пологой улицы, которая под прямым углом вливалась в Мейн-стрит. Потом взяла газовую зажигалку и проверила, работает ли она. На тот случай, если зажигалка испортится, в бардачке лежала еще одна. Но и первая не подвела.

16

Под изъязвленным темнеющим небом особняк Ханнафина, со всеми своими архитектурными особенностями, выглядел сказочным домом, на который наложили проклятие; а в окне пустующего здания застыло едва различимое, призрачное отражение Джейн с прижатым к уху сотовым телефоном…

Рэндал из юридической фирмы «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто» ответил наконец на звонок Лоренса Ханнафина.

– Вопрос жизни и смерти? Дай бог, чтобы так оно и было, Ларри, – мне пришлось отделаться от важного клиента, который не привык к такому отношению.

– Твоя линия защищена?

– Защищена, не сомневайся. Проверяем ее два раза в день. Ты говоришь по громкой?

– Не бери в голову. Я один в доме, одеваюсь. Понимаешь, тут дерьмо попало на вентилятор. Черт побери, она больше не застанет меня нагишом.

– Она – это кто?

– У меня только что была гостья. Вдова, пятизвездочная сучка, которую в последний раз видели в Напе.

Ларкин поначалу никак не отреагировал. Джейн подумала, что он не сразу понял, о ком говорит журналист. На самом деле это было молчание человека, которого ударили по голове пыльным мешком. Наконец он заговорил, в голосе его сплелись ярость и недоверие:

– Черт возьми! Не морочь мне яйца. Хочешь сказать, она позвонила в твою дверь?

– Я вышел из душа, а тут она сидит, направив на меня пистолет.

– Но она не может знать…

– Не может, – согласился Ханнафин. – И не знает.

– Откуда, черт побери, она может знать о тебе?

– Она не знает, – повторил Ханнафин. – Она хочет мне довериться. Хочет, чтобы я опубликовал эту историю. Она мне все это выложила.

– Где она сейчас?

– Не знаю. Она предложила мне подумать и сказала, что позвонит, когда я подумаю. А потом заперла меня в гардеробной, чтобы я не мог увидеть ее машину. Пришлось выбираться самому. Эта сука оставила мне молоток и отвертку. Хочу теперь заявиться к ней, когда она будет голой, и показать, как еще можно употребить эту чертову отвертку.

– Не трепись об этом.

– Я не треплюсь.

– По голосу слышу, что собираешься.

– Говорю же, нет. Это шанс.

– Невероятный шанс, – согласился Ларкин.

– Вряд ли она теперь брюнетка. Она надела светлый парик с длинными волосами, чтобы выглядеть так, как прежде – когда все это еще началось. Значит, не хотела, чтобы я заметил, насколько у нее изменились цвет волос и прическа. Не хотела быть похожей на женщину с сайта НЦИП.

– Какого хрена ты это говоришь, зачем мне ее волосы? – спросил Ларкин.

– Я репортер. Обращаю внимание на детали. Говорю о том, что видел. Так или иначе, она позвонит в полдень. Можно будет определить, где она находится?

– Она воспользуется анонимным телефоном. Но может, что-нибудь получится.

– Скажи нашему диджею, что она его связывает со всем этим. По-моему, она считает, что он мошенник.

Джейн сообразила, что «диджей» – условное обозначение Дэвида Джеймса Майкла, обаятельного миллионера с тремя именами и без фамилии. Легкая неприязнь в голосе Ханнафина, когда он говорил о Майкле, видимо, была наигранной – пусть, мол, никто не думает, что я нахожусь на содержании у миллиардера.

– Прежде всего, – заметил Ларкин, – нужно поторопить нашего приятеля из АНБ. Времени до полудня – всего ничего. Не знаю, удастся ли все это провернуть.

– Если мы ее уберем, – сказал журналист, – я заслуживаю ускоренного повышения до редактора.

– Всему свой срок.

– К черту. Я хочу, чтобы меня отблагодарили.

– У меня сейчас нет времени на это.

– Рэнди, я хочу, чтобы меня отблагодарили.

– Ты забыл, что́ мы сделали для тебя всего год назад?

– Обещание есть обещание, а мне это обещали.

– Ты обязательно станешь боссом. А пока сиди на попе ровно.

– Можешь не сомневаться, – сказал Ханнафин и отключился.

Джейн слышала, как он ходит по спальне – видимо, уже оделся.

Кем они собирались его сделать? Редактором газеты, где он работал? Возможно, Дэвид Джеймс Майкл владел частью издания или материнской компанией, но тогда его вложения хранились в глубокой тайне.

Итак, Ханнафин оказался мелким говнюком, кормящимся из корыта Дэвида Джеймса Майкла. Еще один продажный сукин сын в продажном мире. Джейн не очень на него рассчитывала, но среди журналистов он был единственной ее надеждой.

Если бы депрессия рассматривалась как вариант, она купила бы бутылку водки, сняла бы номер в мотеле на чужое имя и ушла бы на несколько дней в самоволку, сбежав с собственной войны. Вот только Трэвису, ее прекрасному мальчику, угрожала смерть. А доброе имя ее мужа было запятнано лжесамоубийством. А ее отец, знаменитый пианист, успешно гастролировал, надеясь, что дочь, от которой он давно отказался и которая теперь скрывалась от закона, вскоре окажется в тюрьме или будет застрелена и не заставит его заплатить за то, что он сделал с ее матерью девятнадцать лет назад. На депрессию не было времени. Ни одной минуты.

Кроме того, она не испытывала ни малейшей склонности к депрессии. Депрессия – удел впавших в отчаяние людей, которые решили, что жизнь лишена смысла. Но Джейн знала, что смысла, наоборот, в избытке, что каждая минута жизни набита им под завязку и он прямо-таки выливается через край. Часть этого смысла была мучительной, как укол иголки, часть – настолько светлой, что ее жизнерадостное сердце, казалось, могло парить вместе с птицами. Правда, немалая часть самого глубинного смысла жизни, непонятная и таинственная, лежала за пределами ее понимания.

Джейн стояла у окна, наблюдала за домом в стиле «Искусств и ремесел», расположенным напротив, и думала о том, как добавить немного смысла в жизнь Лоренса Ханнафина. Пусть журналист наконец воспользуется ее даром, ясно увидит, как отвратительно жил до сих пор, получит шанс измениться в лучшую сторону, осознает свое положение в этой непостижимой Вселенной – положение таракана, который вслепую пробирается по темной канализационной трубе.

17

Спрятавшееся небо, словно лепестками цветов, забрасывало землю белыми хлопьями, как молодых на свадьбе забрасывают тысячами гвоздик; приятная белизна нежила ум Коры Гандерсан, облаченной во все белое; и этот лес спичек на длинных черенках из выбеленного дерева, надежно связанные пучки…

Пламя газовой зажигалки подожгло первую связку голубых головок, и та вспыхнула, точно миниатюрный факел, шипя и свистя. Кора бросила зажигалку, отъехала от тротуара и направилась вниз по Фицджеральд-авеню, к пересечению с Мейн-стрит.

Перспективу Фицджеральд-авеню замыкал старый отель «Веблен», построенный в 1886 году и с тех пор трижды ремонтировавшийся, последний раз – в прошлом году. Ресторан занимал половину цокольного этажа с большими окнами, через которые открывался чарующий вид на старомодный городской центр, усыпанный сейчас блестками снежинок.

Приблизившись к перекрестку, расположенному в одном квартале от Мейн-стрит, вверх по склону холма, Кора, держа баранку левой рукой, правой вытащила из флористической пены связку длинных, ярко горящих спичек, подожгла ими вторую связку, а потом кинула первый факел в заднюю часть машины. Мгновенно вспыхнули спичечные головки, разбросанные среди канистр с бензином.

Распространившийся по салону запах серы не встречался в снах, где Кора гуляла среди бушующего пламени, но ее это не смутило. Новый запах, казалось, свидетельствовал о ее неуязвимости. Тоненький тихий голос посоветовал ей сделать глубокий вдох, чтобы обезопасить себя от ожогов и снова стать той, кто вызывает благоговейный трепет у зрителей.

Огонь почти мгновенно охватил коврик, лежавший в багажнике. Едкий дымок был не так приятен, как серный запах горящих спичек, но никакого вреда нанести ей, конечно, не мог.

Пока она ехала в город, пятнадцать канистр с бензином раскачивались в такт движению машины: жидкость плескалась, раскручивалась, ударялась о металлические стенки, генерировала тепло, из-за чего чуть увеличилась в объеме, поднимающиеся пары расперли пластиковые закрутки на горловинах, и те надулись, как миниатюрные шарики, а некоторые частично отделились от резинок, удерживавших их на месте. Летучие пары скапливались на внутренней поверхности ненадежных крышек, просачивались наружу сквозь крохотные зазоры, стекали по поверхности канистр. Но утечка была небольшой – одна-две унции на все канистры.

Когда машина проехала последний перекресток на Фицджеральд-авеню и стала набирать скорость, направляясь к старому отелю «Веблен», жадные язычки пламени уже расползлись вокруг канистр, нашли пищевую пленку и принялись пожирать ее. Кора кинула вторую связку спичек себе за спину и услышала хлопок – пламя проникло в одну из канистр, – а потом еще один. Однако каждая канистра имела два выходных отверстия, а стремительно поднимающаяся температура еще не достигла значения, при котором наступает сверхбыстрое расширение топлива. Поэтому взрыва не последовало, слышался только шелест языков пламени в заливных горловинах и носиках.

В зеркало заднего вида Кора видела, как пляшет огонь в своей калейдоскопической красоте, как пешеходы на тротуаре останавливаются, показывают на ее машину, смотрят во все глаза, ошеломленные тем, что она перешла от прогулок по огню к огненной езде. Удивление окружающих радовало ее, она смеялась, ничуть не тревожась из-за того, что воздух внезапно раскалился, – сама она по-прежнему оставалась огнеупорной. Она была и автором, и героем этой поразительной истории, и, хотя воздух вдруг стал таким сухим и жарким, что у нее мгновенно потрескались губы и ноздри, она ничего не боялась – приятный внутренний голос, приободрявший ее, вероятно, принадлежал самому Богу, который наставлял и защищал Седраха в печи. Седрах, Мисах и Авденаго[9] выжили в царской печи, ни один волос на них не обгорел, и она точно так же выйдет из этого испытания целой и невредимой, а люди будут с восхищением смотреть на нее.

Когда пламя дошло до спинки водительского сиденья и стало лизать консоль между передними креслами, Кора Гандерсан на миг испытала жуткое ощущение – единственный сбой в триумфальной череде событий. Она увидела собаку на поводке, стоявшую с хозяином на тротуаре. Хотя это был золотистый ретривер, а не длинношерстная такса, она вспомнила о Дикси-Бель, сидящей в одиночестве, ее пронзила безмерная тоска по маленькой Дикси, разум на мгновение просветлел, и она осознала весь ужас происходящего. Но тоненький внутренний голос одобрительно зашептал, прогнав ужас и вызвав прилив радости, и Кора вскрикнула в экстазе, когда языки пламени перекинулись на подол ее платья.

Заднее стекло лопнуло от жара, бо́льшая часть дыма вылетела наружу, пламя на консоли метнулось назад, вплетая яркие перья в кудрявые волосы Коры, которая вдавила в пол педаль газа. С живостью непокорной героини в этом лучшем из рассказов, написанных ею, она испустила победный крик, вырвавшись на перекресток.

Мчась под суровым, белее бельма на глазу небом, сквозь Ниагару падающего снега, белый «экспедишн» рассекал потоки машин. И вот она в белом, точно как во сне, платье, единственном, в котором она за всю свою жизнь чувствовала себя хоть чуточку красивой, проломила стену ресторана. Огромные окна разбились, тысячи осколков полетели на посетителей, на столики, стулья и тарелки, люди метнулись в сторону, испуганные ее величественным появлением. Затем начались взрывы, выпустившие наконец Кору Гандерсан из этого мира, машина остановилась, и струи горящего бензина хлынули в просторный зал – угроза, против которой была бессильна даже группа охраны из шести человек; пламя поглотило их и губернатора, приехавшего из столицы, чтобы отпраздновать открытие отеля после ремонта.

18

Джейн держала анонимный телефон под рукой. Она по-прежнему слышала все, что говорил Ханнафин, если тот находился в одном из четырех помещений, где были установлены передатчики.

В главной спальне пустого дома она сняла светлый парик и сунула его в пластиковый пакет, который положила в большую сумку. Ханнафин был прав, считая, что она теперь не блондинка и не брюнетка. Каштановые волосы больше не были прямыми, с торчащими вихрами, став вьющимися ровно настолько, чтобы обмануть смотрящие на нее глаза. Теперь ее лицо, на взгляд постороннего, не было похоже на размещенные в Интернете фотографии одного из наиболее опасных преступников в стране.

В прежней жизни, до того как пуститься в бега, Джейн почти не пользовалась косметикой, не видя в ней надобности. Но сейчас тональный крем, консилер, тени для глаз и губная помада могли образовать некое подобие маски, дававшей ощущение безопасности – пожалуй, преувеличенное. Сегодня она решила обойтись без косметики. Она взяла бейсболку и вытащила из сумки очки в роговой оправе с простыми стеклами, предмет театрального реквизита, который она собиралась использовать, покидая это место.

Затем она вновь встала у окна в спальне, желая послушать, что скажет Рэндал Ларкин, когда позвонит Ханнафину, и вспоминая подробности предыдущего разговора между ними. Больше всего ее заинтересовали две фразы:

«Нужно поторопить нашего приятеля из АНБ. Времени до полудня – всего ничего».

АНБ – вероятно, Агентство национальной безопасности. Мозговые наноимплантаты покойного Бертольда Шеннека стали предметом вожделения для множества опьяневших от власти негодяев. Поэтому Шеннеку и Дэвиду Джеймсу Майклу удалось сплести заговор с участием бизнесменов и правительственных чиновников, которые совместными усилиями склонили на свою сторону высокопоставленных чиновников ФБР, Министерства внутренней безопасности, Министерства юстиции и Агентства национальной безопасности. И это было лишь началом. Здравый смысл подсказывал, что в ЦРУ, налоговом управлении, а также, возможно, во всех государственных ведомствах, вплоть до самого верха, и органах законодательной власти должны иметься безумные поклонники тоталитарной утопии. А может, они уже составляли там большинство.

Из всех федеральных министерств и агентств, связанных с охраной правопорядка и национальной безопасностью, АНБ было, вероятно, самым засекреченным и мощным. Информационный центр АНБ в Юте, помещения которого занимали миллион квадратных футов, мог выловить и сохранить любой телефонный разговор, текстовое послание и другую цифровую информацию, которая передается по воздуху, чтобы провести метаинформационный анализ данных на предмет выявления террористической активности и других угроз национальной безопасности.

АНБ не читало текстовые послания и не прослушивало телефонные разговоры в реальном времени. И даже впоследствии его сотрудники анализировали лишь крохотную часть той информации, на которую указывала аналитическая просмотровая программа. Если у Ларкина и его сообщников в АНБ есть человек, занимающий достаточно высокое положение, чтобы помочь идентифицировать сигнал анонимного телефона Джейн и ее местонахождение, пока она разговаривает с Лоренсом Ханнафином, это означает, что программа «мгновенная реакция», о которой ходили слухи, уже запущена.

Еще четыре года назад в Бюро поговаривали, что у АНБ в крупнейших городах имеются специальные самолеты-разведчики, готовые подняться в воздух через считаные минуты после получения приказа. Даже при полете на небольшой высоте они сканировали пространство в радиусе пятидесяти миль и могли вылавливать из моря информации сигналы сотовой связи. Оператор на борту самолета будто бы имел возможность настраивать аналитическую сканирующую программу для выявления слов, относящихся к конкретной ситуации – например, имен террористов, объявленных в розыск, или имени человека, на которого собираются совершить покушение террористы.

В данном случае, зная номера Ханнафина, мобильный и стационарный, операторы смогут заранее поставить эти телефоны под наблюдение в ожидании входящего звонка Джейн и затем выявить местонахождение ее анонимного аппарата независимо от того, сидит она на скамейке в парке или едет в машине.

Впрочем, это не имело значения. Джейн теперь знала, что Лоренса Ханнафина нельзя назвать честным журналистом. Она не станет звонить ему в полдень.

Но благодаря Ханнафину она выяснила, что адвокат Ларкин является пособником Дэвида Джеймса Майкла и, может быть, даже входит в ближний круг миллионера. Ларкин был свежей наводкой. Источником.

Если не удастся найти журналиста, который опубликует ее историю, придется заняться Д. Д. Майклом. Человека с такими финансовыми ресурсами нелегко загнать в угол. Он наверняка обеспечил себе самую надежную охрану. Основатель «Фейсбука» Марк Цукерберг постоянно имел при себе шестнадцать хорошо вооруженных телохранителей, о чем Джейн знала из надежного источника. У Д. Д. Майкла, скорее всего, их было далеко не шестнадцать.

Тот и другой располагали примерно одинаковыми состояниями, но Майклу приходилось скрывать гораздо больше. Он знал, что Джейн уже добралась до Бертольда Шеннека и адвоката Уильяма Овертона, его ближайших сообщников. Теперь они убиты. И хотя все правоохранительные органы страны искали ее, пока что ей удавалось оставаться на свободе и выслеживать тех, кого нужно.

Во время телефонного разговора Рэндала Ларкина с Ханнафином была сказана еще одна любопытная фраза. Джейн пока не могла ее истолковать, но не сомневалась, что правильно поняла смысл. Журналист нажимал на адвоката, требуя повышения до редактора, и объявил, что заслуживает благодарности за то, что предоставляет им информацию о Джейн. Ларкин ответил уклончиво:

«Ты забыл, что мы сделали для тебя в прошлом году?»

Сакура, с которой Ханнафин состоял в браке на протяжении семнадцати лет, умерла год назад. Подробностей Джейн не знала, только то, что женщина ушла из жизни после какой-то болезни.

Ханнафин находился далеко от жены, когда это случилось, – был в командировке.

Имея таких друзей, как Рэндал Ларкин и Д. Д. Майкл, он мог не рисковать и не пятнать своих рук кровью.

19

Несколько минут передатчики, стоявшие в доме Ханнафина, транслировали только тишину. Потом Джейн услышала позвякивание посуды и столовых приборов, какое-то дребезжание – возможно, на газовую плиту поставили сковородку. По всей видимости, Ханнафин готовил завтрак. Заурчала кофемашина, стоявшая у настенного телефона: отчетливый булькающий звук подтверждал, что журналист находится на кухне.

Машин на улице стало меньше. Дети ушли в школу, родители уехали на работу.

Небо над Лос-Анджелесом и его пригородами редко было таким зловещим, как в этот день, складчатые тучи превращали серую массу в переплетение черных жил. В Виргинии, где она жила с Ником и где родился Трэвис, грозы обычно происходили на эффектном фоне, но здесь даже дурная погода была сдержанной, молнии и громы случались редко.

Примерно через пять минут после прихода журналиста на кухню и через двадцать после того, как Ларкин прервал разговор, адвокат перезвонил ему. Смартфон Ханнафина выдал несколько тактов песни Элтона Джона «Don’t Let the Sun Go Down on Me»[10].

– Да? – ответил он.

– Они уже в воздухе и прослушивают частоты, – сказал Рэндал Ларкин. – Готовы к ее звонку.

– А когда ее найдут? Что потом?

– Мы предполагаем, что в момент звонка она будет находиться в твоем районе. Минут через двадцать в разных местах припаркуются шесть наземных групп, в радиусе двадцати миль от тебя.

– А что с погодой?

– Ты опять по громкой говоришь? Мне это действует на нервы.

– Не замочи штаны. Мне нужны свободные руки. Я тут готовлю завтрак. А на столе лежит кое-что, на всякий случай.

– Кое-что? Что именно?

– Ствол… пистолет. Если она захочет снова застать меня врасплох, я всажу ей пулю между сисек.

– Она позвонит, как обещала. И не станет возвращаться, пока не убедится, что ты готов помогать.

– От нее можно ожидать чего угодно. Непредсказуема, как землетрясение. Так что с погодой?

– А что с погодой? – переспросил Ларкин.

– Если начнется гроза, самолет придется сажать?

– Нет-нет. Только при очень сильном ветре, но его не ожидается. Когда она позвонит, говори как можно дольше, делай вид, что колеблешься, но склоняешься в ее сторону. Попробуй ее заманить.

– Если она почувствует, что я ее охмуряю, то сразу все поймет и отключится. Темперамент и глупость обычно идут рука об руку, но не в этом случае.

– Ты же журналист, значит – мастер врать. Воспользуйся своим даром. Что у тебя за шум?

– Взбиваю яйца для омлета.

– То есть вдовство – это не только розы?

– Лучше уж так. Эта сука кого угодно отвадит от женщин до конца жизни.

– Прекрати истерику и, когда она позвонит, будь в порядке. Что бы ты ни думал о своих актерских способностях, она сразу почувствует напряжение в твоем голосе.

– Обо мне не беспокойся. Когда ребята из наземных групп ее найдут, пусть сразу вырубят. И как следует.

– А ты подольше с ней говори, – велел Ларкин. – И не сожги тост.

Адвокат отключился, и Ханнафин, думая, что его никто не слышит, сказал:

– Отсоси, адвокатишка.

20

С сумкой в руке, в роговых очках, с каштановыми волосами, которые выбивались из-под бейсболки, Джейн пошла на юг под небом, покрытым тучами и обещавшим грозу. Но дождь все никак не мог начаться, хотя ветер разгулялся. Пальмовые листья с острыми кромками шелестели, стукаясь друг о друга; если порывы станут еще сильнее, шелест перейдет в громыхание.

Проходя мимо решетки люка, Джейн бросила туда анонимный телефон и подождала, пока тот не плюхнулся в темноту, откуда воняло дохлыми крысами. Сразу после этого она зашагала дальше и через полтора квартала свернула на восток. Ее черный «форд-эскейп» стоял под плакучими кружевными ветвями перечного дерева.

Эту машину угнали в Штатах, порядком оттюнинговали в мексиканском Ногалесе, выбили новый номер на двигателе, перекрасили и продали нелицензированному торговцу автостарьем в другом Ногалесе, американском, штат Аризона. Торговец занимал несколько ничем не примечательных сараев бывшего лошадиного ранчо и не принимал ни чеков, ни банковских карточек, а также не продавал ничего в кредит. Джейн заплатила ему немалую сумму наличными деньгами, которые отобрала у плохих людей в Нью-Мексико. Навигатор и транспондер-идентификатор с машины сняли, и отследить ее со спутника было невозможно.

Теперь у Джейн больше не было дел в долине Сан-Габриэль, если не считать Ханнафина. Она не сможет уделить ему серьезного внимания, пока ловит рыбу покрупнее. Но он был одним из «Них», членом сообщества социопатов, которое создали Д. Д. Майкл и покойный Бертольд Шеннек, основатели этой сети, так что она заставит его заплатить за это – и как можно скорее.

Она поехала на запад, в долину Сан-Фернандо, где признаки кризиса были заметнее, чем в Сан-Габриэле. Упадок наблюдался не во всех городах и нередко выглядел как благородный налет патины. Но кое-где он был кричащим, порождая выразительную картину гниения и отчаяния – свидетельство порчи, которая разъедала страну.

Джейн остановилась у кулинарного магазина в районе, еще не тронутом разложением, и заказала ланч навынос, полагая, что ее не смогут опознать не столько из-за новой прически и бутафорских очков, сколько из-за поведения, которое никак не наводило на мысль о разыскиваемой преступнице. Она не опускала голову, не натягивала козырек бейсболки на лоб, не прятала глаза, а, напротив, улыбалась каждому во весь рот, заговорила с парнем из магазина, потом наклонилась и весело поболтала с маленькой девочкой, чья мать ждала, когда примут ее заказ. Ник родился и вырос в Техасе, и Джейн общалась с его родителями достаточно долго, чтобы научиться подражать тягучему техасскому произношению. Теперь ее голос ничем не напоминал голос женщины в фэбээровских видеороликах, которые крутили во время новостей.

Она ела, сидя в машине, когда три молнии, одна за другой, рассекли небо. Деревья, дома, проезжающие мимо автомобили, казалось, вздрогнули на освещенной вспышками улице, а потом раздался такой грохот, словно мантия земли треснула под воздействием непомерной силы, направленной наружу. Хлынул настоящий тропический ливень. Мир за окнами «форда» помутнел, и Джейн порадовалась тому, что теперь никто не сможет ее видеть.

21

Гномы со страдальческим видом мокли под дождем. Одноэтажный дом в стиле «ранчо» в Резеде имел ухоженный вид. На воротах, по обе стороны которых тянулась ограда из штакетника, висела зеленая табличка. Надпись, сделанная причудливыми белыми буквами, гласила: «ДОМ БАБУШКИ И ДЕДУШКИ». Во дворе обитали шесть гномов: трое задумчивых и трое замерших посреди танца. Еще во дворе имелись поилка для птиц и ветряная мельница высотой в четыре фута. Над входной дверью висел призыв: «БЛАГОСЛОВИ ЭТОТ ДОМ».

Все это было враньем, уловкой со стороны хозяев. Будь у этих людей внуки, они, вероятно, съели бы их.

Согласно документам, хранившимся в бюро регистрации собственности, домом владели Джон и Джуди Уайт, и они действительно жили здесь, но называли себя Питом и Лоис Джонс. Один Господь знал их настоящие имена, а возможно, не знал и Он.

Эти «беженцы из Сирии», которые, вполне вероятно, не были сирийцами, въехали в США по подложным документам, впоследствии уничтоженным. Предположительно они жили в Бостоне на деньги родственников, но этих родственников не существовало, хотя Бостон был реальностью.

Войдя на крытую веранду, Джейн сложила зонтик, прислонила его к цветочному вазону и нажала кнопку звонка. Дверь открыла Лоис, черноволосая пухленькая женщина. Розовый спортивный костюм в обтяжку, зеленый лак на ногтях, шесть колец с бриллиантами размером с виноградину, темные глаза, острый взгляд, которым можно разделывать рыбу. Она говорила, не вынимая изо рта сигарету, прилипшую к нижней губе, скорее с восточноевропейским, чем с ближневосточным акцентом.

– Вы пришли раньше времени, – заметила женщина.

– Мне предстоит много работы. Я подумала, что мой заказ готов.

– Вы промокли.

– Дождь идет. Извините.

– Ничего, дорогая. Входите.

Дом пропах сигаретным дымом.

– Садитесь-садитесь, – сказала Лоис. – Я поговорю с Питом.

На голубом диване лежал толстый белый кот. Он посмотрел на незнакомку своими змеиными глазами цвета яичного желтка. Джейн устроилась на краешке удобного кресла.

Интерьер совсем не соответствовал наружной отделке дома, вызывавшем в памяти картины Нормана Роквелла, но и в этом не было ничего необычного, пока вы не зашли в большую комнату в задней части дома. Там, куря одну сигарету за другой, орудовал Пит, пользуясь старинными печатными станками, лазерными принтерами, ламинаторами и прочим оборудованием, которое позволяло изготавливать разнообразные поддельные документы, безукоризненные с виду.

Эту парочку рекомендовал Энрике де Сото, подпольный автодилер из Ногалеса, продавший ей «форд-эскейп». Джейн знала Энрике еще по работе в Бюро, наткнувшись на него во время поисков серийного убийцы по имени Маркус Пол Хедсман, который считал необходимым заниматься коллекционированием голов в соответствии со своей фамилией[11]. Хедсман украл одну из угнанных машин Энрике (акт уличного правосудия в обществе, которое с каждым годом было все меньше готово предоставлять людям реальное правосудие), а после ареста надеялся получить поблажку, сдав дилера угнанных машин.

Преступников гораздо больше, чем хороших ребят, которые их отлавливают. Копы всех разновидностей вынуждены ранжировать свои планы по важности, как врачи скорой помощи в кризисной ситуации, когда поступает слишком много раненых. Как часто происходит – гораздо чаще, чем может показаться, – полицейские, которые получили наводку на Энрике, были сродни загнанным лошадям: они испытывали нехватку сил и средств и гонялись за более крупной дичью. Его дело отложили в ящик с надписью «Когда замерзнет ад» или что-то вроде этого. Там бумага пожелтеет и обтреплется, а лет через десять-двадцать ее выкинут, чтобы освободить место для новых папок с делами, на которые нет времени.

Джейн побывала у Лоис и Пита двумя днями ранее и получила пять высококачественных париков разных цветов и стилей, набор безрецептных контактных линз, менявших цвет глаз, и фотографии для новой партии водительских прав.

Появился второй белый кот и зашипел на Джейн, выгнув спину; глаза у него были зелеными, такого оттенка, который вполне подошел бы для варева в ведьминском котле.

Джейн встала с удобного кресла, куда тут же запрыгнул кот, и переместилась в кожаное, изрядно потрепанное. У нее уже имелся набор поддельных водительских прав, но все они теперь оказались бесполезными. Права были выписаны на разные имена и в разных штатах, но везде Джейн была изображена в том виде, в каком ее показали на экранах телевизоров по всей стране.

Вернувшись, Лоис принесла небольшой конверт и пластиковый пакет с пятью париками: каждый соответствовал определенному снимку. Джейн вытащила из конверта ламинированные документы и просмотрела их. Шесть штук. На разные имена. На одной фотографии она была со своей нынешней прической, на пяти других – в париках.

Пит знал, что снимки, сделанные с помощью дрянных камер отделов регистрации автомобилей, почти никогда не передают в точности облик человека и совсем не претендуют на гламурность. Он воспроизвел резкое освещение, обычно применявшееся в этих отделах, а Джейн сделала так, чтобы вид у нее был не слишком дурацкий, но с сумасшедшинкой. Посмотрев на снимок, никто бы не сказал, что перед ним агент ФБР; к тому же неотчетливость изображений позволяла ей приукрашивать или уродовать себя в зависимости от ситуации, оставаясь похожей на женщину с фотографии.

Но главное, Пит сотрудничал с черным хакером высочайшего уровня, способным взломать компьютерную систему любого регистрационного отдела и вставить в нее самодельную картинку. Любой полицейский, остановивший Джейн за превышение скорости или по другой причине, не усомнится в подлинности этой картинки.

Джейн заплатила авансом и теперь, вкладывая шесть прав в конверт, сказала:

– Права стоят своих денег, но за парики вы дерете не по-божески.

Лоис выпустила колечко дыма:

– Это хороший бизнес – продавать сопутствующий товар с неприличной наценкой. Мы никому не даем скидок, дорогая.

Джейн с удовольствием арестовала бы эту парочку, если бы у нее были нужные полномочия и ей не требовалась их помощь, чтобы оставаться в живых и на свободе.

– Долго добирались из Сирии, да? – спросила она.

– Сирия – это помойка. Всего доброго.

22

К шести тридцати вечера четверга, пять часов спустя после атаки, снегопад начал уменьшаться, включилось уличное освещение. Из полуразрушенного и выгоревшего отеля «Веблен» в свете аварийных прожекторов поднимался дым: сначала он был густым и черным, теперь – белым и редким, что наводило на мысль о неземных существах, духах, поднимающихся к небесам из этого места огненной смерти. Снежинки, под конец ставшие крупнее, падали, кружась с торжественным изяществом цветочных лепестков, брошенных в могилу скорбящими родственниками.

Шериф Лютер Тиллмен, сунув руки в карманы стеганой утепленной куртки, стоял на углу Фицджеральд-авеню и Мейн-стрит, через улицу от руин. Время от времени ритм и скорость его дыхания – клубы пара на морозе заставляли вспомнить об огнедышащем драконе – менялись в соответствии с настроением: ярость, печаль, снова ярость. Он радовался, что соседние здания пострадали меньше, чем можно было ожидать, но это было слабым утешением, с учетом масштабов катастрофы. Пока что насчитывалось сорок два погибших, включая губернатора и местного конгрессмена, но это число наверняка увеличилось бы с началом разбора завалов.

Тиллмен был удручен из-за того, что его оттерли в сторону: сначала полиция штата, потом, в более агрессивной манере, агенты ФБР из миннеаполисского отделения и совсем недавно – специалисты Бюро, прилетевшие из Куантико: в основном они представляли Первый отдел поведенческого анализа, который занимался терроризмом, поджогами и взрывами. Тиллмен не возмущался. Они обладали нужными знаниями и ресурсами для такого тщательного расследования, которое не мог произвести ни один окружной шериф. А поскольку среди жертв оказался конгрессмен, это было преступление федерального значения. И все же несчастье произошло в юрисдикции Тиллмена, многие из погибших были его друзьями или соседями. У него болело за них сердце, и к тому же скорбь усугублялась от ощущения собственной бесполезности.

Несмотря на холод и скверный запах дыма, который то ослабевал, то усиливался, в зависимости от капризов вечернего ветерка, горожане собрались поблизости – посмотреть на происходящее и отдать дань памяти погибшим. Помощники Лютера мягко просили отойти каждого, кто подходил слишком близко, и терпеливо утешали тех, кто беспокоился о судьбе близких. Но больше они не могли сделать почти ничего – здесь верховодили федералы.

Жители округа любили Тиллмена. В пятьдесят один год он оставался прямым, как фонарный столб, при росте шесть футов три дюйма, некогда считался школьной футбольной звездой и был черным, хотя в Миннесоте менее пяти процентов жителей могли похвастаться африканскими корнями. Он гордился тем, что его четыре раза выбирали окружным шерифом. Но эта гордость не переходила в гордыню благодаря смирению и чувству ответственности перед людьми, доверившими ему эту работу.

Кроме того, Ребекка, жена Тиллмена, с которой он жил уже двадцать шесть лет, умела выявлять растущее высокомерие на ранней стадии и ставила мужа на место при помощи взгляда или ласковых слов. Он старался не забывать, что его действия отражаются на Ребекке и на двоих детях Тиллменов. Это усиливало его раздражение: представители вышестоящих инстанций оттерли его от расследования, а местные жители не без основания ожидали, что шериф примет в нем активное участие.

Его беспокоило, что все слишком быстро свелось к единственному следу: Кора Гандерсан. Он знал ее двадцать лет. Кора не была способна на такое ужасающее преступление.

И все же каждый человек – загадка; разум каждого из нас – лабиринт коридоров и тайных комнат. Мы не знаем других людей по-настоящему и не подозреваем, на что они способны. Кроме нашего супруга. Да и то не всегда.

Кора творила чудеса, когда дело касалось детей с особенностями развития, и никто не мог сказать о ней ничего плохого. Лютеру очень не хотелось думать, что в ее сердце поселились злоба или безумие, но он слишком долго был копом, чтобы отметать такую вероятность.

От ее машины почти ничего не осталось – искореженная масса стали и расплавленного стеклопластика. Еще меньше осталось от самой Коры, так что личность можно было установить только по ДНК. Многочисленные свидетели, хорошо ее знавшие, были готовы подтвердить, что она сидела за рулем горящего «форда» и вроде бы смеялась, когда машина стала набирать скорость, что в салоне не было никого, кроме нее.

Ее дом в сельской местности сейчас обыскивали сотрудники ФБР. Лютер мог только наблюдать за всем этим… и ощущать свою бесполезность.

В 6:42, когда Тиллмен пересек улицу, чтобы поговорить с местным начальником пожарной службы (скорее для того, чтобы сделать хоть что-то, а не с целью получить важную информацию), зазвонил его телефон. Это был Роб Стассен, которого Лютер отправил на помощь федералам, работавшим в доме Коры.

– Шериф, если вы не очень заняты, приезжайте сюда.

– Сейчас разница между мной и медведем в спячке только в том, что у меня нет берлоги. Что там?

– Ничего. Просто они уехали.

– Кто «они»?

– ФБР.

Федералы оборудовали центр быстрого реагирования в библиотеке на Мейн-стрит, в полуквартале от отеля «Веблен». Оттуда в 3:30 к дому Коры Гандерсан выехала бригада из четырех человек. В 4:30 за ними последовали еще два специальных агента с грузом оборудования – из тех, что прибыли позднее из Куантико.

Дом не был местом преступления, но предполагалось, что именно там производили его планирование и подготовку. Беглое прочесывание окрестностей должно было продлиться как минимум до полуночи, учитывая важность дела.

Лютер посмотрел на свои ботинки, покрытые снежной коркой, пошевелил замерзающими пальцами, отвернулся от начальника пожарной службы и спросил, понизив голос:

– Они сказали, когда вернутся?

– Думаю, они не вернутся, – ответил Роб Стассен.

Интуиция Лютера подсказывала ему – в течение какого-то времени, – что с отдельными федеральными агентами не все в порядке. Некоторые казались невозмутимыми, отстраненными от окружающего ужаса до такой степени, что это тревожило шерифа. Да, конечно, следователи, первыми приезжающие на место происшествия, должны оставаться собранными, подавлять собственные эмоции. Но даже самые опытные профессионалы, закаленные жестоким опытом, не могли оставаться спокойными при виде всего этого, и, хотя никто не ждал от них ни слов соболезнования, ни слез сочувствия, их переживания не могли не отражаться на лице. Как минимум четверо из них выказывали полное безразличие, словно не были способны проявить обычное человеческое сочувствие при виде сваленных в кучу, искалеченных взрывом, обуглившихся, переломанных, безжизненных тел.

– Я здесь один, – сказал Стассен. – Этот дом вызывает какое-то странное чувство, шериф. Лучше вам самому приехать и посмотреть.

23

В библиотеке под конец дня наступила тишина. Ряды потолочных ламп горели через один – возможно, в целях экономии, – и высокие окна со множеством стекол были лишь слегка подсвечены серым мерцанием дня, умытого дождем.

Полок, уставленных книгами, было меньше, чем прежде: пришлось высвободить место для DVD-проигрывателей и детского уголка. Кроме того, в конце большого главного зала стояли несколько компьютеров.

Смартфоны, электронные планшеты и ноутбуки имели уникальные идентификаторы, и власти могли определять их местонахождение в реальном времени. Поэтому, пустившись в бега и покинув систему, Джейн Хок стала использовать библиотечные компьютеры и выходила в Интернет инкогнито. Тем не менее, если ее поисковые задания содержали определенные фамилии, названия или понятия (Дэвид Джеймс Майкл, компания «Далекие горизонты», наномашины, мозговые имплантаты и прочая), это могло привести в действие тревожную сигнализацию на веб-сайтах, где обитали ее враги, и инициировать их поисковые программы. По этой причине она сводила к минимуму продолжительность своих поисков.

Сейчас за компьютерами не было никого, кроме нее. Джейн надеялась на то, что никто не придет, пока она не закончит работу.

Ее интересовали две темы. Первая – адвокат Рэндал Ларкин. Когда она не позвонила в полдень Лоренсу Ханнафину, эти люди, вероятно, решили, что после разговора с журналистом она сочла его не заслуживающим доверия. Они не могли знать, что Джейн прослушала беседу Ханнафина с Ларкином.

Бутафорские очки со стеклами стали выводить ее из себя – она в жизни не надевала ничего такого. Ее раздражали подушечки, давившие на нос. Оконечник правой дужки натирал кожу за ухом. Хотелось, чтобы поскорее настала ночь: тогда можно будет наконец снять это.

Юридическая фирма «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто» размещалась в доме на бульваре Литтл-Санта-Моника, в Беверли-Хиллз. Ссылок на Рэндала Ларкина было много. Джейн прошла по некоторым из них, занесла данные в свой маленький блокнот и вскоре имела все, что ей требовалось.

Прежде чем перейти ко второй теме, она осмотрела комнату, желая убедиться, что ее никто не видит, сняла очки и помассировала вмятинки на переносице. Когда Джейн открыла глаза и снова надела очки, футах в пятнадцати от нее, в конце прохода между полками, стояла, глядя на нее со слегка удивленным видом, женщина лет тридцати пяти, в туфлях на резиновой подошве, коричневой юбке и белой блузке. Она катила перед собой тележку с книгами, чтобы поставить их на место.

Джейн улыбнулась, женщина сделала то же самое, и Джейн вновь устремила взгляд на монитор, демонстрируя безмятежность. Она держала библиотекаршу в поле зрения, пытаясь как можно быстрее отыскать сведения о смерти Сакуры Ханнафин годом ранее, и вскоре нашла нужную информацию.

– Извините, – сказала библиотекарша и подошла поближе; тележка теперь была пуста. – Мы наверняка встречались, но не могу припомнить, где именно.

Джейн ответила с техасским акцентом:

– Черт подери, и у меня возникло то же чувство, когда я увидела вас. Когда-нибудь жили в Техасе?

– Нет. Только в Калифорнии.

– Я остановилась у подружки на Оукдейл-авеню, в паре кварталов от Сатикоя, пока не найду себе жилья. Знаете, где это?

– В Уиннетке?

– Ну да.

Библиотекарша отрицательно покачала головой:

– Я живу в Канога-парке.

– Неподалеку. Может, мы даже берем продукты в одном магазине.

– Нет, я закупаюсь в других местах.

Джейн нахмурилась и пожала плечами:

– Слушайте, а может, мы знаем друг друга по прошлой жизни?

– Меня всегда тянуло в Древний Египет, к фараонам, сфинксам, всякому такому. Так, будто я жила там.

– Ха, может, это оно и есть, подружка! Я, ты и Тутанхамон.

Они обменялись улыбками, и Джейн снова перевела взгляд на экран, делая вид, что не закончила свою работу.

Библиотекарша поплыла прочь, катя перед собой пустую тележку, и, возможно, оглянулась один раз. Джейн следила за ней лишь краем глаза.

Как только женщина, направлявшаяся к столу заказов, исчезла среди лабиринта стеллажей, Джейн выключила компьютер и схватила свою большую сумку и зонт. Выходить через главную дверь она не хотела и поэтому быстрым шагом направилась к двери с многообещающей надписью: «ТУАЛЕТЫ».

За ней был коридор; забранные решетками светильники на потолке расчерчивали квадратами света бледно-голубой виниловый пол. В конце коридора Джейн увидела дверь со светящимся красным указателем: «ВЫХОД». Выйдя под дождь, она увидела небольшую парковку, вероятно предназначавшуюся для работников библиотеки.

Свой «форд» Джейн припарковала в двух кварталах отсюда, в жилой зоне. Она никогда не ставила машину возле библиотеки, в которой вела свои поиски. Если они узнают, как выглядит ее автомобиль, придется бросить «форд», угнать машину и катить в Ногалес, штат Аризона, к Энрике де Сото, чтобы поменять свое приобретение на что-нибудь другое. Но ее искали все черти ада или их приспешники, и времени на поездку в Ногалес не было.

Не останавливаясь, она открыла зонт и быстро пошла между двумя припаркованными машинами, так, что брызги летели у нее из-под ног. В этот момент раздался голос:

– Эй, вы!

Она повернула голову и увидела человека в форме. Не полицейской. Зелено-черная форма. Пистолет на бедре. Возможно, охранник. Неужели библиотеки теперь держат вооруженных охранников? Наверное, да, черт побери, ведь нынче ими обзаводились даже церкви.

В дальней стороне проулка располагались несколько магазинов и ресторанов. Джейн спешила мимо задних дверей этих заведений и мусорных бачков. Охранник окликал ее. Он ее преследовал.

24

Новые слои снега ложились на старые, белые холмики вздымались над дремотной равниной, словно под ними кто-то спал и видел сны. Белые, как кость, украшенные по-зимнему деревья: черная рябина, клены, тополя, сосны и ели, ветви, покрытые снежными наносами, скорее белые, чем черные, и совсем не зеленые в вечернем мраке – монохромный пейзаж, освещенный призрачным светом от заснеженных полей.

Лютер Тиллмен, сидевший один в служебном джипе, ехал к границе округа. С каждой милей в нем крепло убеждение, что массовое убийство в отеле «Веблен» было не делом рук безумного маньяка-одиночки, а началом чего-то. Удовлетворенность и многие радости его благословенной жизни держались на тонкой нити.

Окна одноэтажного, обитого белым сайдингом дома Коры Гандерсан, уснувшего в пеленах поздней зимы, были темны. Поэтому Лютер не увидел дом сразу – тот появлялся постепенно, вырисовываясь в свете фар. Лютер свернул на нерасчищенную подъездную дорожку, обогнул дом, припарковался за джипом Роба Стассена, выключил фары и заглушил двигатель.

Роб вышел и захлопнул дверь своей машины. Из ее выхлопной трубы вылетел и тут же кристаллизовался дымок. Лютер подошел к своему помощнику. В этот момент длинношерстная такса Коры запрыгнула на водительское сиденье джипа и, приняв важный вид, заинтересованно посмотрела в боковое окно.

– Дикси ничего не ест, – сказал шериф.

– Я думал об этом. – Робу исполнилось тридцать шесть, он десять лет прослужил в военно-морской полиции, потом решил, что навидался иностранных портов, и вернулся домой, чтобы поддерживать общественный порядок. – Я нашел корм. Пришлось ее уговаривать. Но все равно она съела совсем немного. Дрожит и повизгивает, бедняжка. Словно все знает.

– Собаки все знают, – согласился Лютер.

– Не могу поверить, чтобы Кора… Учитель года Миннесоты. Голова кругом идет.

Скрипя по снегу, Лютер направился к заднему крыльцу.

– Так или иначе, сегодняшняя Кора совсем не та, которую мы знали, – бросил он на ходу.

– Вы имеете в виду опухоль мозга или что-нибудь вроде этого?

– Мы этого никогда не узнаем. От нее осталось слишком мало, аутопсию не провести.

Ступеньки крыльца были очищены от снега. Поднявшись, Лютер сказал:

– Никакого полицейского оповещения? Никакой ленты?

– Поначалу они все делали более-менее по правилам, но потом появился этот тип, Хендриксон. Тогда они сбежали отсюда, поджав хвосты.

– Что еще за Хендриксон?

– Бут Хендриксон из Министерства юстиции. Он, видать, щелкнул бичом, только непонятно почему.

ФБР было полунезависимым агентством, подчинявшимся Министерству юстиции.

– Ты видел его карточку? – спросил Лютер.

– Сказал, что они у него кончились. Может, и так. По мне, слишком уж он образованный – сплошной Гарвард-Йель. Но удостоверение из министерства вполне себе настоящее, да и специалисты из Куантико его знают.

– И что он им сказал? Почему отстранил?

– Он со мной не делился, шериф. Для Хендриксона я всего лишь сельский коп. Дом заперт. Ключ он взял. Если вы думаете, что нам надо посмотреть, придется взламывать дверь. Или найти незапертое окно.

– Кора прятала ключ на тот случай, если выйдет во двор, а дверь захлопнется.

Он поднял метлу с длинной ручкой, стоявшую у стены, и соскреб снег с ботинок.

– Они там уже наследили, сэр.

– Не стоит добавлять, Робби.

Роб Стассен тоже воспользовался метлой, а Лютер тем временем нашел ключ на косяке над дверью, отпер замок и включил свет.

На кухне – полный разгром. Растаявший снег на линолеуме. Неполные грязные отпечатки подошв, частично перекрывающиеся: что-то вроде старой карикатуры, высмеивающей абстракционистов. Дверцы шкафов распахнуты. Содержимое мусорного ведра вывернуто на пол, изучено и оставлено в таком виде.

На столе, на дверце холодильника, на шкафах – черный дактилоскопический порошок. Они искали отпечатки, не принадлежащие Коре, на тот случай, если у нее были сообщники. Чтобы не оставлять следов собственных пальцев, криминалисты работали в нитриловых перчатках, которые побросали на пол или оставили на столах.

– Это похоже на работу ФБР, как ты ее себе представляешь?

– Да они просто разорили место преступления, шериф. В кино ФБР не так работает.

– Может, они уже давно так не работают. Они собирали улики или уничтожали их?

– Господи Исусе, что я слышу?

Лютер остановился у стола и посмотрел на толстую тетрадь на спирали, оставленную открытой.

– Это тетрадь Коры. Ни у одного известного мне человека нет даже наполовину такого аккуратного почерка, как у нее.

– Точно лист из принтера, – заметил Роб.

Для этой записи Кора использовала только лицевую сторону листа, а оборотную оставила чистой. Справа вверху она написала: «Иногда по ночам, иногда по ночам, иногда по ночам…» – словно сидела в отрешенном состоянии и ее мозг заело, как иглу на пластинке старинного патефона. Эти три слова заполняли все строки.

Лютер перевернул страницу, потом вторую, третью, четвертую, пятую – одно и то же. Наконец он дошел до места, где Кора продолжила мысль, которую изо всех сил пыталась выразить: «Иногда по ночам я просыпаюсь, я просыпаюсь, я просыпаюсь…»

На шести страницах стояли только последние четыре слова, повторявшиеся с пугающей регулярностью. Новые слова Лютер обнаружил лишь через восемь страниц. Роб Стассен, стоявший рядом с ним, проговорил:

– У меня кровь стынет в жилах.

25

Сумерки быстро сгущались в сером небе, темные тучи истратили весь свой запас фейерверков, хмурая гроза затопила мраком долину Сан-Фернандо. Джейн, преследуемая вооруженным охранником, бежала, разбрызгивая воду, по неглубокой впадине в центре проулка, где поток нес мусор. Она промчалась мимо мусорного бачка у стальной двери с табличкой: «РЕСТОРАН ВАЛЕНТИНО / ДОСТАВКА», поискала глазами вход и была вознаграждена за свои усилия.

За дверью находилось помещение для приема товара размером примерно двадцать на десять футов. Бетонные стены и пол. Пустые металлические полки слева и справа. Внутренняя дверь, которая, вероятно, вела в кухню. Ресторан еще не открыт к обеду, но персонал на своих местах, готовится.

Она отступила влево, поставила сумку, прижалась к стене.

Если за ней гонится не полицейский, подхалтуривающий в частной охранной компании, если парень прежде не служил в армии, если это обычный коп, мечтающий о карьере и получивший разрешение на использование оружия, он будет из кожи вон лезть, чтобы проявить себя. При избытке энтузиазма и отсутствии серьезного опыта он вломится сюда, думая, что ее цель – ускользнуть через главный вход.

Если это карьерист, оставалось только надеяться, что он не ворвется с пистолетом на изготовку. Начинающие порой горели желанием наставить на тебя ствол, а некоторые побаивались своего оружия.

Ручка дернулась, уплотнение двери проскрежетало по порогу, издав всасывающий звук, дверь открылась в противоположную от Джейн сторону, в помещение под напором ветра хлынули дождевые брызги, охранник вошел и замер в двух футах от нее. Он понял, что он здесь не один, когда Джейн нажала кнопку и складной зонтик ударил по его лицу.

Он вскрикнул от удивления – вероятно, не сразу понял, что́ раскрылось у него перед носом. С учетом неожиданности происходящего и черного цвета зонтика он вполне мог подумать, что это смерть пришла за ним и распахнула крылья, чтобы обнять его. Ноги его подкосились, и он упал. Джейн отбросила зонтик и с силой наступила ему на яйца – пусть пожалеет, что его в свое время не кастрировали.

– Не заставляй меня калечить тебя еще больше, – сказала она, не убирая ноги́. Можно было ни о чем не беспокоиться: этот маневр лишил его всяких сил. Джейн наклонилась к нему, вытащила пистолет из кобуры, сделала шаг назад, навела ствол на лежащего, и в этот момент захлопнулась наружная дверь.

– Не вставай с пола. Снимай штаны.

Бледный от потрясения, хрипящий от боли, он не сразу понял, что ему говорят, но, когда понял, медлить не стал.

Охранник стащил с себя штаны, и тут открылась внутренняя дверь. Появился человек средних лет с римскими чертами лица, облаченный в белое, в шапочке шеф-повара – видимо, услышал шум и пришел узнать, в чем дело. Увидев, что здесь делается, он принял такой вид, будто ему сунули в руки динамитную шашку с подожженным шнуром, и начал пятиться. Джейн навела на него пистолет.

– Не двигаться, или я стреляю.

– Не надо. У меня на руках старушка-мать, – взмолился он, поднимая руки и подпирая своим телом внутреннюю дверь.

Охранник, лежавший на спине, пытался стащить промокшие от дождя брюки через ботинки. Джейн нашла бы это смешным, если бы не думала о том, что египтофилка из библиотеки, наверное, уже позвонила в полицию.

– Поднимите зонтик и закройте, – сказала она шеф-повару. Тот исполнил приказание, а охранник тем временем избавился от брюк.

– Шеф, бросьте зонтик туда, где лежит сумка. Только не советую кидать в меня.

Он мог бы стать чемпионом по игре в серсо – зонтик приземлился прямо на сумку.

– Теперь трусы, – приказала она охраннику.

– Господи, не надо…

– Ты знаешь, кто я? – спросила она.

– Да, знаю, знаю.

– Значит, тебе известно, что я способна на все. Голый или мертвый? Выбирай. Быстро.

Охранник стащил трусы.

– Вставай.

Он поморщился и всосал воздух, не разжимая зубов. Ему пришлось ухватиться за металлическую полку, чтобы подняться на ноги. Пока что он не мог стоять прямо.

– Возьми брюки и трусы, – велела она. – Выкинь их на середину проулка.

Он подчинился, а затем по приказу Джейн подошел к шефу, прошипев с полнейшей искренностью, что ненавидит ее. Не давая наружной двери закрыться, Джейн ответила:

– Ты разбиваешь мое сердце. – Она подняла сумку и зонтик левой рукой. – Шеф, я, кажется, чувствую запах брачолы?

– Это блюдо дня.

– Жаль, не могу остаться.

Она вышла из комнаты, швырнула пистолет охранника в мусорный бачок и побежала под проливным дождем, который казался более холодным, чем двумя минутами ранее. За то время, что Джейн не было на улице, ветер усилился и теперь, с наступлением вечера, несся по переулку, завывая, точно стадо перепуганных до смерти призраков, носившихся по этой земле за много веков до того, как на нее ступила нога человека.

26

Кухня в доме мертвой женщины. Застывший восковой жир бекона в стоящей на плите сковородке. Светлые нитриловые печатки, оставленные агентами ФБР – повешенные на спинки стульев, свисающие с краев столешниц, лежащие на полу, словно останки морских существ, вроде анемонов, извлеченных из своего далекого обиталища неизвестным способом. Грязная тарелка и приборы на столе, оставленные женщиной, которая, как все знали, отличалась аккуратностью. И дневник с тысячекратными повторами фраз и придаточных предложений, с помощью которых она усердно конструировала послание – навязчивая потребность сообщить о состоянии или происшествии, которое пугало и угнетало ее.

«Иногда по ночам я просыпаюсь…»

Шериф Лютер Тиллмен перевернул пять страниц, прежде чем нашел следующую часть предложения – в тот момент, когда Роб Стассен сказал: «У меня кровь стынет в жилах».

А на странице Лютер прочел: «Иногда по ночам я просыпаюсь – кажется, что внутри моего мозга ползает паук…»

– Видимо, агенты ФБР видели это. Они ведь не настолько бездарны, чтобы пропустить такое.

– Но тогда они забрали бы дневник с собой, – сказал Роб. – Господи, это же важнейшая улика.

Поведение агентов ФБР было необъяснимым. Но Лютера больше беспокоило то, что́ они здесь нашли, весь этот ужас; он был опечален тем, что у Коры, по всей видимости, развилось душевное заболевание. Шериф перевернул еще три страницы и наконец нашел место, где ей удалось вымучить из себя следующую часть предложения.

«Иногда по ночам я просыпаюсь – кажется, что внутри моего мозга ползает паук и он говорит со мной…»

Продолжение следовало через две страницы, новое – еще через три. Потом Кора перестала писать – остальные листы были чистыми. Лютер прочел послание целиком.

– «Иногда по ночам я просыпаюсь – кажется, что внутри моего мозга ползает паук и он говорит со мной, говорит злобным шепотом. Я знаю, он откладывает яйца в складках моего мозга. Он приказывает мне заснуть, и я засыпаю. Порой я на несколько дней забываю о пауке. Но потом просыпаюсь ночью и чувствую, как он ползет, выдавливает свои яйца в мой мозг, говорит мне: „Забудь меня“. Этот паук принесет мне смерть».

Включился компрессор холодильника, и Лютер испуганно поднял голову.

– Бедняжка Кора, – сказал Роб Стассен. – Странно звучит после того, что она натворила. Но, Господи Исусе, она была больна. Что теперь, шериф?

Лютер закрыл тетрадь, сунул ее под мышку и сказал:

– Теперь давай обыщем весь дом. Посмотрим, что еще в ФБР сочли неважным.

27

Джейн требовался дешевенький мотель, обеспечивающий анонимность, но без тараканов – такой, где можно сослаться на отсутствие банковской карточки и платить наличными, не вызывая подозрений.

После истории с охранником ее искала вся долина Сан-Фернандо. Она избегала забитых автострад, где машины медленно обтекали места многочисленных аварий, вызванных непогодой. Джейн направилась на запад, в Вудланд-Хиллз, а потом свернула на юг, чтобы по местной дороге номер двадцать семь добраться до прибрежного шоссе через горы Санта-Моника.

Пляж Уилла Роджерса был закрыт. Цепочка, натянутая между двумя столбиками, не позволяла заехать на парковку. Местность по обе стороны дорожки выглядела негостеприимно, но тем не менее Джейн обогнула препятствие, выключила фары и медленно въехала на парковку среди кружащихся клочьев прибрежного тумана.

В серой хмари вырисовывались очертания какой-то постройки. Общественные туалеты. Джейн задним ходом сдала к навесу здания, вышла под дождь с сумкой в руках, вытащила из багажника один из двух чемоданов и пакет с париками. Она слышала, как океан без устали накатывает на берег, но из-за тумана не видела волнолома.

За дверью туалета или перед ней наверняка есть камеры наблюдения. Изображение в такую погоду выйдет нечетким. Как бы то ни было, крушить она ничего не собиралась, а поэтому у них не будет оснований просматривать видеозапись за этот час, когда на пляже не было народа.

Отперев «Локейдом» женский туалет, Джейн зажгла лампы, освещавшие только ряд раковин. В воздухе пахло дезинфектантом, который не заглушал запах мочи. Она открыла чемодан, поставив его на столик между двумя раковинами, и вытащила большой мешок для мусора, которым пользовалась, переодеваясь в дороге. Отложив в сторону бейсболку, она сняла с себя спортивную куртку и наплечный ремень с пистолетом, затем стащила свитер и джинсы и засунула их в мешок вместе с мокрой курткой. Рокпорты она сняла, но осталась в мокрых носках: не хотелось вставать босиком на грязный пол. Натянув на себя сухие джинсы, сухой свитер, застегнув наплечный ремень и накинув свежую спортивную куртку, она надела мокрые туфли и завязала шнурки.

Теперь полицейские знали о ее каштановых волосах. Дождь распрямил локоны, но волосы скоро придется покрасить.

Из париков, проданных липовыми сирийскими беженцами из Резеды, Джейн выбрала черный, обкорнанный со всех сторон – стильный вариант панковской прически от «Вог». Хотя парик побывал в охраняемом гномами доме, где уважали сигареты, роскошные волосы хорошо пахли: Лоис, дама в розовом спортивном костюме, держала парики в холодильнике, купленном специально для этой цели.

Джейн заколола собственные волосы, приладила парик, быстро расчесала его и посмотрела в зеркало: выглядело убедительно. Теперь нужны тени с мягким синеватым оттенком и помада соответствующего тона. Очки в роговой оправе и бейсболку придется приберечь для другой инкарнации. Она прицепила фальшивое носовое колечко к крылу правой ноздри – серебряная змейка с единственным рубиновым глазом. Из шести поддельных водительских прав она выбрала те, где фотография отвечала ее новой прическе – документ на имя Элизабет Беннет из Дель-Мара, Калифорния, – и сунула в свой бумажник.

Последней из найденных в карманах вещей, которые она выложила на стол перед переодеванием, была камея из мыльного камня. Эту половинку медальона нашел Трэвис, ее сын, неподалеку от дома близких друзей Джейн, которым она доверила его. Трэвис решил, что профиль вырезанной в камне женщины похож на мамин, что ему улыбнулась удача – найти такую штуку среди отшлифованных камней в ручье! Джейн не заметила никакого сходства, но приняла подарок и обещала всегда держать при себе: пусть защищает ее и служит залогом возвращения. Теперь она поцеловала камею, как целуют медаль с изображением святого или крест на четках, потом еще раз, крепко сжала ее в кулаке и засунула в карман джинсов.

Поскольку багажник «форда» находился под навесом здания, где помещались туалеты, Джейн уложила все вещи, не промокнув, и сразу бросилась к водительской двери. Десять минут от прибытия до отъезда.

После этого отвратительного дня она вдруг обрела уверенность в том, что ночь пройдет без тревог. Но, как самый разыскиваемый преступник в Америке, она знала, что следующий день будет нелегким, особенно из-за того, что́ она приготовила для Рэндала Ларкина.

28

Обстановка и состояние скромного дома Коры Гандерсан говорили о том, что она жила простой жизнью и довольствовалась маленькими радостями. Она души не чаяла в своей Дикси-Бель, для которой покупала множество игрушек и цветных свитерков, а их совместная жизнь была увековечена в полудюжине фотоальбомов. Коре нравилось вязать крючком, и весь дом был увешан ее творениями; она подписывалась на «Гайдпостс»[12]; на одной из стен красовались десятки фотографий ее любимых учеников за разные годы.

Теперь эта женщина была мертва, а ее право на тайну личной жизни – перечеркнуто, причем не столько самим фактом смерти, сколько обстоятельствами, унесшими жизни стольких людей в отеле «Веблен». И все же шериф Лютер Тиллмен чувствовал себя виноватым, вторгаясь в ее мирок, когда вместе с Робом Стассеном открывал ящики, осматривал кладовки, перемещался по небольшому дому. Кора мало чем владела и не искала ничего большего, ее скромность проявлялась буквально во всем.

Кроме дневника на кухонном столе, ничего странного не нашлось, хотя в спальне оказалось еще тридцать тетрадей на спиральке. Книжные полки закрывали одну из стен от пола до потолка. Книги в твердых переплетах и мягких обложках стояли наверху, а на нижней полке лежали трехсотстраничные тетради размером девять на двенадцать дюймов, исписанные аккуратным почерком Коры. Лютер просмотрел несколько тетрадей, Роб полистал другие, и оба пришли к одному выводу: за прошедшие двадцать лет учительница с удивительной скоростью писала рассказы и даже романы.

– Разве рукописи сдают не в печатном виде? – недоуменно сказал Роб.

– Может, их печатал кто-то другой.

– Она что-нибудь публиковала?

– Насколько я знаю, нет, – сказал Лютер, листая страницы.

– Если все это отвергли, удар был тяжелым.

– Может, никто их не отвергал.

– Думаете, она печаталась под псевдонимом?

– Может, она и не пыталась ничего опубликовать.

Роб прочел несколько строк и пренебрежительно сказал:

– Да, это не Луис Ламур[13].

Лютер заинтересовался первым абзацем рассказа и понял, что ему хочется читать дальше.

– Может, это и не Луис Ламур, но это кое-что.

29

Мотель в Манхэттен-Бич, хотя и вдали от берега, унылый номер, просевшая двуспальная кровать. Зато чисто и нет насекомых, по крайней мере при включенном свете. Ночной дождь – десять тысяч беспокойных голосов; ветер – неистовый оратор, что призывает собравшихся к насилию, время от времени грохоча металлическим навесом, стуча незапертой ставней брошенного здания по другую сторону улицы. Снова еда навынос, насыщенная протеином. Кола с водкой.

Джейн ела, просматривая записи о смерти Сакуры Ханнафин и о жизни Рэндала Ларкина, приятеля Лоренса Ханнафина. Все, кто был связан с миллиардером Дэвидом Майклом, жили в лабиринте обманов, у каждого имелись десятки отражений, не похожих друг на друга, – представители общественной и политической элиты, чья тайная жизнь (то есть реальная жизнь) была настоящей помойкой. Если бы ненависть Джейн превратилась в яд, все они были бы мертвы.

Выпив вторую порцию колы с водкой, она включила телевизор – посмотреть, что есть в кабельных новостях, кроме сюжетов про нее, – и впервые узнала о происшествии в Миннесоте, где погибли сорок шесть человек.

Любимая всеми учительница спланировала массовое убийство, но на сей раз не во имя Аллаха: все говорило об атаке смертника, запрограммированного с помощью наномашины. В свое время Кора Гандерсан стала «Учителем года» Миннесоты. Может быть, компьютерная модель заговорщиков указала на нее как на одну из тех, кто способен – по крайней мере, слегка – подтолкнуть общество в нежелательном для них направлении. Среди сгоревших были губернатор и конгрессмен, которые считались реформаторами.

Люди, обреченные на уничтожение, входили в так называемый список Гамлета. Джейн узнала о нем от одного из двух человек, убитых ею в порядке самообороны на прошлой неделе. С самодовольным видом политика, оправдывающего коррупцию как форму социальной справедливости, он сказал ей, что если бы кто-нибудь убил Гамлета в первом акте шекспировской трагедии, больше персонажей осталось бы в живых под конец. Казалось, они искренне верили, что эта невежественная интерпретация известного произведения оправдывает убийство восьми тысяч четырехсот человек в год.

Они были интеллектуалами, идеи воодушевляли их и значили для них больше, чем люди. Самозваные интеллектуалы вообще принадлежали к числу самых опасных людей на планете. Проблема состояла в том, что все интеллектуалы поначалу были самозваными, пока другие люди не соглашались с их статусом и не начинали обращаться к ним за словами мудрости. Им не требовалось проходить тесты, чтобы подтвердить свои блестящие способности, не нужно было представать перед научными советами. Стать знаменитым интеллектуалом было легче, чем получить диплом парикмахера.

Объятая отвращением, Джейн выключила телевизор. Поведение новостников наводило на мысль о том, что эти мрачные лица, выверенные голоса и эмоциональные паузы – плод точного расчета. Наверное, каждый из них в глубине души, где внутренний младенец встречался с продажной совестью, испытывал радость, выходя в эфир в тот момент, когда трагедия поднимала рейтинги каналов: он мог воображать, что войдет в историю.

Джейн сидела на кровати без парика, в футболке и трусах, допивала водку с колой и слушала звуки дождя, сердитого ветра и уличного движения. Закрыв глаза, она увидела сына: он спал, находясь в безопасности, у ее друзей, на которых никто не выйдет, а рядом с ним в кровати лежали две немецкие овчарки. Так волчица спала с брошенным на произвол судьбы Ромулом, охраняла его, чтобы он выжил и стал основателем Рима.

30

В двенадцатом часу ночи, когда Ребекка и Джоли ушли спать наверх, шериф Лютер Тиллмен сидел за кухонным столом – без ботинок, но все еще в форме, – с головой уйдя в очередной рассказ Коры Гандерсан. Из трех уже прочитанных этот пока что казался ему лучшим. Два первых имели изящную концовку, в третьем, возможно, все будет еще изысканнее. Временами проза звучала у него в голове, как песня, а когда он начинал читать вслух, комната наполнялась мелодией.

Шериф размышлял над тайной, которую учительница скрывала много лет. Она написала тридцать толстых тетрадей прозы такого качества, что за нее ухватился бы любой издатель, но явно никогда никому не говорила о своем творчестве. Легкая на подъем, всегда интересовавшаяся тем, что творится вокруг, она жила уединенно – если не считать Дикси-Бель и собаку, которая была до нее, – но вела напряженную творческую жизнь и скрашивала свое одиночество, создавая ярких персонажей. Дикси заскулила, точно Лютер произнес ее имя вслух, и подняла морду со своей лежанки, которую шериф привез из дома Коры и поставил в углу кухни.

– Спи-спи, малышка, – сказал он, и собака, вздохнув, опустила голову.

Он привез домой десять тетрадок с сочинениями Коры и еще ту, где она с параноидальной уверенностью писала, что паук откладывает яйца в ее мозгу. Утром нужно будет съездить в ее дом и забрать остальные тетради. Лютер не мог понять, как женщина, писавшая такую тонкую прозу, могла въехать на смертоносном внедорожнике в отель «Веблен». Он верил, что любое преступление – это нездоровый побег с корнями, которые можно выкорчевать, и не сомневался, что в одной из тетрадей на спирали найдутся первые признаки неуравновешенности, свидетельства начала паранойи. Возможно, удастся выяснить не только когда это случилось, но и почему.

Смартфон, заряжавшийся на соседнем столе, зазвонил в 11:48. Повернувшись, шериф схватил телефон. Его помощник Лонни Берк, отправленный для патрулирования дорог на границе округа, сообщил, что дом Коры Гандерсан горит и что это, без сомнения, поджог.

31

Лютеру показалось, что это не просто акт бессильной мести, совершенный родственником одного из погибших в отеле.

Дранка, стропила, балки, стойки, стенные панели, двери, шкафы, мебель – все превратилось в прах, унесенный ветром далеко в ночь. Бетонные подпорки испускали свечение, напоминавшее сияние луны, но та по-прежнему была окутана тучами. Бледный свет сопровождался жаром, все еще слишком сильным: оконные стекла превратились в сияющие лужи на бетоне, где только начали появляться рябь и спирали, а весь металл плиток, холодильника и кастрюль – и даже печки, рассчитанной на контакт с пламенем, – сделался полурасплавленной массой, сверкающей, необычной на вид.

Снег в радиусе пятнадцати ярдов вокруг дома превратился в ручьи и воду, а замерзшая земля – в грязь. Дальше снежное одеяло было усыпано пеплом и крапинками сажи. Две старые сосны, лишившиеся зелени, стояли перед домом, понурившиеся, ощетинившиеся, черные и дымящиеся.

Пожарные потерпели поражение еще до своего приезда – им оставалось только стоять и смотреть, как догорают остатки этого ада. Но они не уезжали: казалось, некое суеверие заставляло их ожидать, что неестественно яростное пламя вернется и вспыхнет с прежней силой, хотя оно уже пожрало все, что могло гореть. Там, где от местного шоссе к дому отходила подъездная дорожка, к почтовому ящику была прислонена фанерка с белыми буквами: «ГОРИ В АДУ, СУКА».

Вэнс Сондерс, некогда отвечавший за пожарную безопасность на авианосце, сказал, что ни одно горючее вещество не может вызвать такого мощного пламени.

– Даже если бы они облили дом бензином, – сказал он Лютеру, – он бы не стал гореть вот так. Видимо, применили напалм.

Когда пожарные уехали, Лонни Берк с Лютером пошли к машинам.

– Если мы откроем дело о поджоге, все, кто знал погибших в отеле, станут подозреваемыми.

– Кто бы это ни сделал, они не местные, – сказал Лютер.

Озадаченный Лонни спросил:

– А кто же тогда?

Вспоминая, как криминалистов ФБР вышвырнул из дома чиновник Министерства юстиции, прекративший поиски раньше времени, Лютер сказал:

– Может, мы никогда не узнаем… а может, нам и не нужно знать.

Лонни продолжил патрулирование, а Лютер медленно поехал домой сквозь высокоширотную ночь; иногда в ясную погоду он стоял как зачарованный под небом, где полыхало северное сияние. Он знал, что эти светящиеся ленты – всего лишь заряженные солнечные частицы, бомбардирующие верхнюю часть атмосферы и направленные вдоль магнитных силовых линий Земли, и тем не менее зрелище каждый раз изумляло его. Порой, зная подоплеку того или иного явления, мы все же находим его таинственным и мистическим, чувствуя себя маленькими и уязвимыми перед силами природы.

На полпути к дому он решил позвонить Робу Стассену, с которым осматривал дом Коры Гандерсан. Роб еще не лег и принял звонок.

– Это я, – сказал Лютер.

Робби, пережевывая то, чем был набит его рот, сказал:

– Дасэр. Смотрел какую-то лабуду по телевизору.

– Жуешь?

– Мексиканские чипсы и гуакамоле.

– Слушай, ты говорил кому-нибудь о том, что мы нашли в доме Коры?

– Отметился, приехал домой, свалился. Ни с кем не говорил.

– Точно ни с кем? Это важно.

– Ни с кем. Только с собой, может.

– А Мелани?

– Она в Айдахо – гостит у мамы. Забыли?

– Да, я знаю. Дом Коры сгорел дотла.

– Почему меня это не удивляет? Люди глупы. Я вам нужен на месте?

– Нет. Мне нужно только одно: никому не говори, что мы были в доме. Ни одной живой душе. Ни слова о тетрадях, которые мы нашли.

– Не хрен делать.

– Это чертовски серьезно, Робби.

– Я слышу, шериф. Вы меня немного напугали.

– Хорошо. Даже этого разговора между нами не было.

– Какого разговора?

Лютер отключился.

Чем ближе подъезжал он к дому, тем сильнее жал на газ, хотя и не отдавал себе отчета в том, что боится приехать и увидеть нечто ужасное, случившееся с его домом, его семьей. Но все оказалось в порядке.

32

Джейн снился Ник, любовь всей ее жизни. Хороший, живой сон, реалистичный, что бывает редко: его рука на ее шее, на ее груди, поцелуй в ее голое плечо, его лицо, светящееся в янтарном полусвете и жидких тенях, посреди какой-то безымянной местности – и ее поглотило не желание, а ощущение безопасности в его объятиях.

Но когда он заговорил, все надежды услышать слова любви от ее любовника не оправдались – вместо них она услышала голос человека, который два месяца назад очаровал Трэвиса, а потом угрожал Джейн по телефону: «Замечательно доверчивый ребенок, и такой нежный. Мы, конечно, могли бы забавы ради засунуть этого шельмеца в какую-нибудь змеиную нору в недоразвитой стране, сдать его какой-нибудь группировке вроде ИГИЛ или „Боко Харам“… – Нежное прикосновение Ника стало грубее, а когда Джейн попыталась вырваться, он крепко ухватил ее. – Некоторые тамошние головорезы ужасно любят маленьких мальчиков, не меньше, чем маленьких девочек… – Его глаза перестали быть глазами Ника, смотрели злобно и холодно. – Может, ему даже дадут подрасти лет до десяти-одиннадцати, а когда он надоест местному варвару, его хорошенькую головку отрежут».

Она проснулась вся в поту, села и долго не могла нащупать выключатель одной прикроватной лампы, потом другой. В комнате никого больше не было, но она вытащила пистолет из-под подушки, на которой лежала бы голова Ника, будь он в живых и рядом с ней.

Цифровые часы показывали 4:08.

Уснуть больше не удастся.

Ветер выпроводил дождь в другую часть мира. Теперь до Джейн не доносились ни шум уличного движения, ни звуки из соседнего номера – южнокалифорнийский улей замер в ожидании рассвета.

Ее разбудил не кошмар, в который превратилось сновидение, а мысль, ускользавшая от нее, пока она бодрствовала, и пришедшая только во сне. Ник был человеком умным и трезвомыслящим, с сильным чувством ответственности перед семьей. И все же… компьютерная модель сделала его кандидатом в список Гамлета, потом ему при помощи инъекции ввели механизм управления, наконец, он получил приказ на самоуничтожение и выполнил его. А если бы ему велели совершить массовое убийство и самому погибнуть при этом, как той женщине в Миннесоте?

Что, если Нику приказали бы, перед тем как покончить с собой, убить жену и ребенка?

Джейн не хотела размышлять над этим «что, если».

Держа пистолет, она поднялась со скрипучей кровати и прошла по комнате, словно повсюду были расставлены готовые сработать ловушки. В ванной она включила свет и отодвинула душевую занавеску с налетом грязной пленки, зная, что там никто не прячется, но чувствуя настоятельную потребность проверить это. Она положила пистолет на ламинированную поверхность подзеркальника, повернула кран, набрала в обе ладони холодной воды и опустила лицо в чашу из ладоней и пальцев, словно собираясь смыть с себя это мучительное «что, если».

Прозрачные капельки, падавшие с лица на поколотую фарфоровую раковину, было легко превратить силой воображения в капли крови.

С игрой в «что, если» была проблема: ты не мог прекратить ее по своему желанию. Из одного «что, если» вырастало другое.

Что, если в ходе борьбы они захватят ее и введут механизм управления? Что, если они прикажут ей вернуться к сыну, убить его и покончить с собой? Или убить его, а самой остаться в живых? И жить, помня, что она сделала с мальчиком, когда он бросился в ее объятия?

Раньше ей казалось, что она осознает все риски. Но поэты и мудрецы считали, что ад состоит из нескольких кругов, и сейчас Джейн заглянула в неведомые ей прежде области – те, что находились ближе к центру.

33

Шерифу Лютеру Тиллмену никогда не требовалось – да и не хватало терпения переносить – того, что другие называли полноценным ночным сном. Он довольствовался четырьмя-пятью часами, изредка – шестью. Да, сон давал ему отдых, но также имел привкус смерти: ты просыпаешься и понимаешь, что мир в течение нескольких часов прекрасно обходился без тебя, а потом будет обходиться без тебя вечно. При необходимости Лютер мог не спать целую ночь без всяких неприятных последствий. В тот день ему и предстояло сделать как раз это.

В 1:10 пятницы, вернувшись с пепелища дома Коры Гандерсан, он заварил кофе, поставил на кухонный стол коробочку со сдобным печеньем и снова взялся за прозу учительницы. Чтение не только развлекало его, но и давало представление о сложности ума Коры и щедрости ее сердца. Лютер считал, что хорошо знал ее, но теперь обнаружил, что не знал почти совсем, – словно он вошел по колено в спокойный пруд и обнаружил там неизмеримые глубины, кишащие жизнью.

Но ничто из прочитанного не объясняло поступка Коры – даже напротив, красивая проза затрудняла понимание этого уродливого деяния. Поэтому примерно в половине пятого утра шериф вернулся к дневниковым записям, где Кора с трудом выдавила из себя четыре предложения о пауке, ползающем в ее мозгу.

Когда Лютер и Робби Стассен размышляли над этими словами, сидя на кухне Коры, они лишь бегло проглядывали повторы, которые благодаря четкой скорописи образовывали ровную, убаюкивающую взгляд гладь, резко нарушавшуюся с появлением новой фразы. Теперь он просматривал страницы внимательнее, изучая строку за строкой в поисках неизвестно чего.

На сей раз он получил в награду слово «доменная» там, где должно было стоять слово «внутри»: «доменная моего мозга ползает паук»…

Он мог бы счесть это ничего не значащей опиской, но двадцатью строками ниже, в том же месте, это слово повторилось, а потом возникло совсем в другой фразе – «он говорит со мной, говорит доменная шепотом». «Доменная» вместо «злым».

Хороший коп, проводя расследование, ищет закономерности и отсутствие закономерностей там, где они должны быть, и нередко, как в данном случае, находит красноречивые улики.

Отыскав двадцать случаев неуместного употребления слова «доменная» и его производных, Лютер нашел слово «печь», употребленное один раз вместо «шепотом», а другой раз – вместо «мозга». Девятнадцать раз встречалось слово «топка». Потом обнаружилось третье слово, внедренное, будто код, в тысячекратные повторы. «На несколько дней» превратилось в «на несколько озер». Эта замена попадалась в двадцати двух местах на одиннадцати страницах. Лютер просмотрел строка за строкой все страницы, но больше ничего интересного не появилось.

«Доменная Печь Озеро».

Попытка Коры выразить странный страх перед пауком, захватывающим ее мозг, выглядела изумлением женщины, понявшей, что у нее быстро развивается паранойя. Возможно, ее угнетало происходящее – не только страх перед воображаемым пауком, но и собственная вера в его существование, которую здоровая часть мозга считала иррациональной.

Вставка географического названия в повторяющийся текст казалась чем-то совсем другим, словно Кора сознательно пыталась сообщить о пауке, но из темных глубин подсознания всплыло название места, которое она либо забыла, либо не хотела вспоминать.

Лютер не знал, что это может означать и означает ли вообще что-нибудь. Кроме того, было непонятно, что за связь существовала между параноидальным страхом Коры и атакой на отель. В любом случае такое расследование не имело смысла. Женщина, неожиданно оказавшаяся преступницей, была мертва и не могла защищать себя, ссылаясь на невменяемость. Никакой подготовки к процессу не требовалось.

Но Лютер не мог оставить все как есть. Не мог из-за небрежного осмотра дома Коры агентами ФБР, вмешательства чиновника из Министерства юстиции, приказавшего им прекратить работу и оставить дом, и, конечно же, из-за того, что неизвестный человек поджег дом, уничтожил все, что в нем находилось, и попытался выдать это за месть одного из местных жителей.

Лютер пошел работать в полицию, потому что верил в верховенство закона. Цивилизованное общество не может существовать без этого. Когда верховенство закона расшатывается, слабые становятся жертвами сильных. Если оно исчезнет, начнется эпоха варварства, по улицам потекут такие реки крови, что апокалипсические бедствия и киношные катастрофы покажутся детскими игрушками. Лютер уже давно с озабоченностью наблюдал за теми, кто, будучи коррумпирован, все более нагло воровал и рвался к власти, видел, как коррупция поражает институты, прежде считавшиеся здоровыми.

У него были две дочери и жена. Он не мог отвернуться от этого дела просто потому, что более высокие инстанции изъяли это преступление из его юрисдикции, или потому, что выяснить правду об атаке на отель не представлялось возможным. Оправдывать собственное бездействие тем, что дело безнадежное, было простой трусостью.

В своем кабинете шериф отпер красивый шкафчик красного дерева, где хранил пистолет. Из трех нижних полок для хранения патронов одна была пуста. Он положил туда дневник Коры, запер замок и сунул ключ в карман. В 5:50, когда Лютер сел за компьютер и принялся читать про Доменную Печь, штат Кентукки, появилась Ребекка, в пижаме и халате. Она подошла сзади, обняла его, поцеловала в макушку:

– Глаз не сомкнул?

– Никак не уснуть.

– Ты ничего не мог сделать. И не можешь.

– Так и должна говорить жена.

– Да, особенно когда это правда. Тебе нужно подготовиться к этому ужасному дню.

– Федералы позволят мне разве что регулировать движение.

– Ты будешь в центре внимания.

– Не вижу для этого оснований.

– Вчера из-за погоды аэропорты были закрыты, и вечером происшествие освещали только новостники города и штата. Но утром к нам заявится целая толпа журналистов. Вашингтонские ребята пригласят тебя на сцену, на тот случай, если по ходу дела им потребуется на кого-нибудь свалить вину.

Лютер выключил компьютер, встал с кресла, обнял жену и сказал:

– Что случилось с Поллианной[14], на которой я когда-то женился? Откуда столько цинизма?

– Накапливается понемногу, – ответила она.

– Да, я тоже так думаю.

– Не позволяй им использовать тебя.

Он поцеловал ее в лоб:

– У них не выйдет.

– Выйдет, если ты им позволишь. Если они обольют тебя грязью, пытаясь обелить себя… нам ведь здесь жить.

– В этом округе знают, кто я такой. И не важно, сколько грязи выльют на меня.

– Народ Иудеи знал Иисуса, и чем все закончилось?

– Женщина, я не Иисус.

– Именно это я и говорю.

– Закрой глаза, красавица.

Лютер поцеловал ее в левое веко, потом в правое. Она прижалась головой к его груди:

– Как бы то ни было, я по-прежнему Поллианна во всем, что касается тебя.

Они стояли, обняв друг друга, а за окном свет уже пронзал серое, сгустившееся небо, извещая о наступлении нового дня.

34

Джейн увидела их, когда ехала по улице, застроенной жилыми домами, в равнинной части Беверли-Хиллз, к югу от Уилшира. Двое парней лет шестнадцати. Выцветшие, порванные и залатанные джинсы, так изящно состаренные и сидящие так плотно, что они вполне могли бы быть изделием модного дизайнера, а не починенным секонд-хендом. Винтажные рок-футболки. На одном была выцветшая черная джинсовая куртка, наброшенная на плечи, словно накидка, другой не делал уступок утренней прохладе и щеголял в серой шляпе поркпай[15]. Оба несли скейтборды. Оба курили, хотя в Калифорнии это не разрешалось до двадцати одного года. Ни рюкзаков, ни книг Джейн не увидела: вполне вероятно, что они ушли из дома пораньше, собираясь прогулять уроки.

Она проехала два квартала, свернула за угол, припарковалась, вернулась на улицу, по которой шагали парни, и встала, опершись о машину, припаркованную под индейским лавром, – в модном панковском парике черного цвета, с тенями на лице, темно-голубой помадой на губах и колечком в носу. Независимо от одежды, она притянет их взгляды, как магнит притягивает кусок железа, – созревшие парни и мужчины всех возрастов непременно глядели на нее, искоса либо в упор. Джейн не возмущалась. Раньше она выказывала раздражение, а порой и презрение, но потом женщина, тренер по боевым искусствам в Куантико, убедила ее, что ее внешность дает ей преимущество над другими агентами, что это очень ценно – иметь возможность становиться, по собственному выбору, приманкой или средством отвлечения внимания.

Когда парни приблизились, она увидела, что у одного на футболке изображен скелет в котелке, символ группы «Guns’N’Roses», а у другого – машина со включенными фарами, появившаяся по случаю гастролей «ZZ Top» после выхода альбома «Eliminator». Обе футболки, довольно старые на вид, были сделаны из мягкой гладкой ткани и сильно поцарапаны. Но эти щенки вряд ли слышали музыку хоть одной из этих групп и уж точно не знали ничего об альбомах.

– Эй, ребята, вы такие плохие, какими кажетесь? – спросила Джейн.

Оба остановились, уставились на нее. Автомобиль ухмыльнулся, а Скелет смотрел на нее с тупым видом. Ни один не проронил ни слова, потому что девиз крутых ребят гласил: молчание – сила.

Джейн знала эту игру лучше их и выдержала взгляды парней с торжественным выражением на лице: жестокая богиня, ждущая, что на ее алтаре принесут в жертву ягненка и человека.

Утреннее солнце, проникавшее сквозь крону дерева, усыпало всех троих блестками света и багряной тени. И хотя город вставал рано, подчиняясь призывному зову денег, сейчас наступила тишина, достойная пшеничных полей Айовы.

Затянувшись сигаретой и выдув дым из ноздрей, так, словно происходил от дракона, Автомобиль заговорил первым – прикоснулся к шляпе, глядя на Джейн, и сказал другу, еще раз ухмыльнувшись:

– Здесь теперь шлюхи обосновались?

Посмотрев на Скелета, Джейн осведомилась:

– Зачем ты с ним ходишь? Он тебе дрочит?

Ухмылка пропала с лица Автомобиля, и он прорычал:

– Сука.

По-прежнему обращаясь к Скелету, Джейн продолжила:

– Он такой чувственный мальчик. Люблю чувственных мальчиков.

Автомобиль начал было отвечать, но Скелет прервал его:

– Помолчи, братан. Она тебя переболтает.

В любой группе из двух или более мужчин есть альфа-самец, здесь таким самцом был Скелет.

– Что тебе надо? – спросил он.

– Вы можете только уроки мотать и сигаретки курить? Или что-нибудь еще? – поинтересовалась Джейн.

Скелет явно решил, что сигарета перестала быть символом бунта и стала признаком ненужного кривляния. Он бросил ее на тротуар и растер ногой.

– Что, у тебя есть говно на продажу? Так покажи.

На плече у Джейн висела открытая сумочка. Она вытащила оттуда четыре сотенные купюры, но протягивать парням пока не стала.

– Тысячу долларов каждому. По две сотни сейчас. По две сотни, когда вы появитесь на месте работы. И по шесть, когда работа будет сделана.

– Какая работа?

Автомобиль не удержался:

– Она платит, чтобы мы ее отдрючили, старина.

На лице у Скелета появилось мучительное выражение. Джейн сказала:

– Я не покупаю фейерверки, которые взрываются еще в упаковке.

Скелет сказал своему товарищу:

– Будь вежлив с дамой. – А у Джейн спросил: – Что за работа?

Автомобиль, пытаясь вернуть себе немного самоуважения, вставил:

– Разносить людям повестки в суд.

Одарив его милой улыбкой, Джейн сказала:

– Значит, эта голова служит не только для еды.

Затем она объяснила, что и где нужно сделать:

– Этот сукин сын, которого мне надо обслужить, оказался скользким. Я не знаю точно, когда он появится, так что самая трудная часть задания – побездельничать где-нибудь с полчаса. Думаю, в этом вы настоящие спецы.

Она предложила по две сотни каждому. Автомобиль сразу схватил свои деньги. Скелет сказал, поколебавшись:

– Тысяча баков ни за что.

– Это стомиллионное дело, – солгала Джейн. – Пара сотен баков – грошовые расходы.

– А тип, которого тебе нужно обслужить… он из мафии или откуда?

– Я не подарок, – сказала она. – Иначе в моем бизнесе никак. Но я не полное дерьмо. Я не стану подставлять двух мальчишек под удар мафии. Этот тип – очкарик, дристун, фондовый менеджер с липкими пальцами, только и всего.

Пока она говорила, Скелет не сводил с нее глаз, после чего взял деньги, уверенный в том, что может прочесть ее мысли.

Может быть, эта парочка больше не появится – взяли по две сотни, и привет, – но, вероятнее всего, они вернутся. Джейн могла читать мысли Скелета так же хорошо, как он – по его мнению – мог читать ее собственные. Она знала, что подцепила его на крючок, когда поставила на место Автомобиля замечанием о фейерверках, взрывающихся в упаковке. Как и большинство подростков в это время и в этом месте, Скелет отличался завышенной самооценкой и всячески лелеял ее, но при этом считал нужным доказывать миру собственную состоятельность. И конечно, он был вечно озабоченным, измученным игрой гормонов. С Джейн у него ничего не вышло бы, но показать ей, чего он стоит, стало жизненно важным вопросом – удрать с деньгами было бы эквивалентом преждевременного извержения.

Они опустили на тротуар скейтборды и покатили, отталкиваясь левой ногой, Скелет – впереди, Автомобиль – за ним. Доски подпрыгивали там, где попадались трещины в асфальте или древесные корни. Оба словно родились с крыльями, с досками, приклеенными к ступням для изящного полета, и возвращались на асфальт с хлопком, сохраняя идеальное равновесие.

Джейн смотрела вслед парням, пока они не исчезли за поворотом, а потом другой дорогой пошла на место работы, где собиралась встретиться с ними.

35

Лютер Тиллмен принял душ, побрился и уже надевал форму, когда в спальню вошла Ребекка и сказала, что внизу, в кабинете, его ждет Бут Хендриксон из Министерства юстиции. По словам Роба Стассена, именно этот человек увел агентов из дома Коры, не дав им закончить работу.

Независимо от того, что Лютеру было известно о человеке, он старался не судить о нем до личной встречи, чтобы дать ему возможность проявить себя. Но когда он вошел в кабинет и Хендриксон поднялся с кожаного кресла, Лютер почти сразу же почувствовал, что доверять ему не стоит.

– Шериф Тиллмен, – сказал посетитель, пожимая его руку крепче, чем требовалось, и задержав ее на мгновение дольше необходимого, – примите соболезнования в связи с потерей стольких друзей и соседей. Ужасное происшествие. Мы живем в прискорбные времена.

Пошитый на заказ черный костюм, стоимость которого, пожалуй, равнялась месячному жалованью шерифа округа, не мог скрыть того факта, что этот высокий мужчина костляв и плохо сложен. Хендриксон пытался выглядеть элегантным, но позы, жесты и выражение лица казались заученными, словно он тренировался перед зеркалом, учась быть изящным и учтивым.

– Учитель года, – сказал Хендриксон, – прекрасная репутация, никто не говорит о ней дурного слова… и вдруг такой ужас. Если не ошибаюсь, Шекспир сказал: «Хоть с виду ангел, а смотри, что скрывается внутри!»[16]

– Раз вы говорите, что это Шекспир, значит Шекспир, – ответил Лютер. – Какая бы душевная болезнь ни поразила Кору под конец, она много лет напоминала ангела, больше, чем кто-нибудь другой в этом мире.

– Да, конечно напоминала, должна была напоминать, ведь до вчерашнего дня все прекрасно отзывались о ней. Не важно, что это было, опухоль в мозгу или психическое расстройство: как жертва болезни, она, безусловно, не может в полной мере нести ответственность за случившееся. Было бы несправедливо бросать в нее камень.

У Хендриксона было удлиненное ястребиное лицо, длинные с сединой волосы, зачесанные назад, образовывали гриву – может быть, для того, чтобы подчеркнуть высокий лоб над глазами хищника.

– Прошу вас, садитесь, – сказал Лютер.

Он не стал подтаскивать второе кресло поближе к посетителю, а предпочел обойти свой стол и сесть за него. Хендриксон снова уселся в кожаное кресло, расправил складочку на левой брючине, поправил пиджак и посмотрел на Лютера с торжественным, чуть театральным выражением:

– Нам предстоит горький, нелегкий день.

Лютер пододвинул свое офисное кресло к столу и увидел на пресс-папье перед собой несколько листов с печатным текстом, схваченных скрепкой:

– Что это?

– Трагически погибли губернатор и конгрессмен, – сказал Хендриксон. – Нужно успокоить людей.

– Кроме них, погибли еще сорок четыре человека.

– Да, и это усугубляет ситуацию: они чувствовали себя в безопасности в присутствии губернатора и конгрессмена, что вполне понятно при таком количестве охраны. Но оказалось, что их безопасность – фикция. Терроризм поднимает голову во всем мире, и люди должны чувствовать, что власти постоянно и напряженно занимаются этой проблемой.

– Кора Гандерсан не была террористкой.

– Безусловно. Будет безответственно утверждать, что мисс Гандерсан действовала как джихадистка. Тот, кто скажет такое, обнаружит полное незнакомство с обстоятельствами дела. Но слухи неизбежны. Всегда, всегда. Социальные сети кишат параноиками. Кроме того, в стране есть группировки, для которых любая трагедия такого рода – возможность поупражняться в демагогии.

Этот человек из Министерства юстиции, казалось, вел себя как патриций из Новой Англии, происходящий из семьи, представители которой на протяжении многих поколений бескорыстно служили обществу. Но что-то в нем говорило о старательно скрываемом скромном происхождении, о том, что этому карьеристу нравится жить по нормам более состоятельных слоев общества и он испытывает от этого самодовольное удовлетворение.

Неприязнь Лютера к нему тут же обострилась. Он постучал пальцем по листам, лежавшим перед ним, и повторил:

– Что это?

– Сегодня утром состоится пресс-конференция, а потом – встречи с отдельными репортерами. В таких болезненных обстоятельствах Министерство юстиции стремится к тому, чтобы власти города, штата и страны действовали согласованно ради успокоения людей.

Лютеру не понравилось, как Хендриксон произносил слово «люди» – словно говорил о ребенке с отставанием в развитии или о подонках общества. Просматривая текст, Лютер заметил:

– Я думаю иначе. Вы принесли заявление, которое я должен сделать на пресс-конференции?

– Оно звучит очень убедительно. Автор – спичрайтер генерального прокурора и вице-президента. Он вставил кое-какие популярные сегодня цитаты. Вы произведете впечатление на всю страну.

Однажды проявленное негодование невозможно подавить, поэтому Лютер сохранял спокойствие.

– К сожалению, я не могу встать перед микрофоном и прочесть это. Мои сотрудники даже не участвовали в следственных действиях.

Бут поднялся и подошел к окну – может быть, потому, что, сидя в кресле, он был на дюйм-другой ниже сидящего шерифа. Он постоял несколько секунд, глядя на улицу и, видимо, предполагая, что его молчание заставит шерифа пересмотреть свое решение. Но этого не случилось, и он снова повернулся к хозяину с видом прокурора, почти не скрывающего презрения к обвиняемому, – точно в каком-нибудь старом английском фильме, где судью играет Чарльз Лоутон[17].

– Если вы просто не расположены к сотрудничеству, шериф Тиллмен, то, к сожалению, на пресс-конференции для вас не найдется места.

– Хорошо. Значит, для меня не найдется места.

– Я искренне надеюсь, что вы не собираетесь созвать собственную пресс-конференцию.

– У меня нет для этого оснований, мистер Хендриксон. Знаю я мало, и мне ничего не сказали. Я не склонен выставлять себя дураком – во всяком случае, не отдавая себе в полной мере отчета в том, что я делаю.

Хендриксон подошел к столу и взял распечатку бледными гладкими пальцами с идеально наманикюренными ногтями.

– Жаль, что вы так считаете, но я полагаю, что мы пришли к компромиссу, который удовлетворяет нас обоих.

– Мы достигли взаимопонимания, – поправил его Лютер, вставая с кресла. – Позвольте вас проводить, мистер Хендриксон.

Выйдя на крыльцо, Хендриксон повернулся и посмотрел в глаза Лютеру:

– Шериф, я уверен, что ваш офис время от времени получает гранты по одной или другой программе. Вероятно, всего таких программ с полдюжины и вы зависите от них.

– И мы благодарны за это каждый день, – сказал Лютер и улыбнулся, словно бросал вызов человеку из министерства: «Улыбнись-ка мне в ответ».

Словно необычное пугало с палками и соломой, запиханными под модный костюм, Хендриксон с мрачным видом развернулся, прошел по крыльцу и спустился по ступеням, но направился не в поле – отпугивать пронзительно кричащих птиц, а на пресс-конференцию, где доверчивым гражданам насыплют зерна совсем другого рода.

– Один вопрос, – сказал Лютер.

Хендриксон остановился и повернул голову.

– Начальник пожарной службы округа определил, при помощи чего подожгли дом Коры Гандерсан?

– Бензин. Большое количество бензина.

– Так сказал начальник пожарной службы?

– Так он скажет на пресс-конференции.

– Пожар был необычным, очень интенсивным, – сказал Лютер.

– Да, – подтвердил Хендриксон. – Очень интенсивным.

36

Невысокий четырехэтажный дом в Беверли-Хиллз принадлежал юридической фирме «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто», которая и занимала его целиком. На самом деле он был шестиэтажным, если считать два уровня подземной парковки. Въехать в гараж можно было только из проулка позади здания, где движение было односторонним, и поэтому Джейн Хок знала, с какой стороны появится Рэндал Ларкин.

Она предпочла бы взять Ларкина в его доме. Однако, сидя в библиотеке, она узнала, что он женат во второй раз на женщине по имени Диаманта. «Лос-Анджелес мэгэзин» поместил хвалебную статью, посвященную «звездной паре»: выяснилось, они живут в доме площадью в двенадцать тысяч квадратных футов вместе с тремя слугами и обожают двух своих доберманов. Жена, трое слуг, два добермана – вторжение в дом больше не казалось удачной идеей.

Еще в статье рассказывалось о том, что Ларкин – «жаворонок» и гордится тем, что к шести часам утра завершает часовую разминку в домашнем гимнастическом зале. Не позднее семи часов он садится за рабочий стол в своем офисе в Беверли-Хиллз. Он любил повторять фразу, будто бы отражавшую его проницательность: «Ранняя пташка находит не только червячка, но и все его семейство».

Скелет и Автомобиль ждали ее на углу проулка и улицы, приблизительно в двух третях квартала от офиса «Вудбайн». В здании, напротив которого они стояли, помещался ресторан, который не готовил завтраки – вряд ли парней могли прогнать за то, что они толклись у двери. Джейн дала им еще по двести долларов, доверилась собственному чутью, говорившему, что их нужно предоставить самим себе, и пошла по широкому проулку.

Здесь не было ни грязи, свойственной проулкам в других городах, ни бездомных, спящих среди своих мешков с грязными драными пожитками, ни покрытых сажей домов, ни стен, исписанных символами местных банд или другими граффити. Чистые мусорные бачки выстроились, как солдаты в строю, крышки полностью закрыты, и никаких отвратительных запахов.

Большая подъемная дверь в подземный гараж была обита отполированными металлическими планками, и в них, словно злобное привидение, отражалась безликая, нечеткая фигура Джейн – прилизанный призрак, который преследовал ее в нескончаемой охоте на саму себя. Стеклянная линза микроволнового приемника размером с десятицентовик, установленная в правом верхнем углу дверного косяка, говорила о том, что дверь открывается с пульта дистанционного управления.

По другую от двери сторону проулка находился узкий пандус, позволявший проехать лишь ручной тележке. Джейн зашла на него, вступив тем самым в тень, и посмотрела на часы в надежде, что Ларкин заявится за своими «червячками» так же рано, как похвалялся журналистам.

Небо на большой высоте рассекал воздушный лайнер, звуковая лавина обрушивалась на землю. На высоте в несколько сотен футов пролетел, забирая на запад, полицейский вертолет, но его экипаж искал не Джейн, да и вообще, вероятно, не искал никого – всего лишь патрулировал. На поверхности суперсовременной стеклянной кабины играли солнечные зайчики. Движение пока еще было не слишком плотным, и в отсутствие перекрывающего все шума, характерного для часа пик, она услышала, как по проулку с небольшим перерывом проехали три машины, справа налево. Но ни одной из них не предшествовал сигнал, который должны были подать Скелет и Автомобиль при появлении машины и водителя, на которые указала Джейн.

Используя пароли ФБР, она получила через библиотечный компьютер доступ к регистрационным файлам автомобилей и узнала, что на адрес Ларкина в Беверли-Хиллз зарегистрированы четыре машины. Самая дешевая – «форд-эксплорер», – скорее всего, предназначалась для семейной пары, которая управляла всем хозяйством. Скелет и Автомобиль получили описание трех других машин и внешности адвоката.

Когда до начала, казалось, оставались считаные минуты, Джейн достала из сумки пульверизатор на шесть унций, купленный в магазине косметики. Бутылка была заполнена хлороформом, которым она на прошлой неделе усыпила другого типа. Хлороформ удалось получить из ацетона и хлорной извести. Ацетон она купила в лавке художников, а известь – на складе санитарно-технических принадлежностей. Лабораторией послужил туалет в номере мотеля. Теперь она твердо держала пульверизатор в левой руке, а сумочку – в правой.

Под светло-серую спортивную куртку Джейн надела темно-фиолетовую шелковую блузку, расстегнув две верхние пуговицы, чтобы, когда она наклонится к Ларкину, тот на несколько критически важных мгновений лишился здравого смысла. В Интернете имелось множество его фотографий со светских приемов – Ларкин с первой, а потом со второй женой. Если он вообще учитывал ум и личные качества при выборе супруги, то они стояли на втором и третьем местах: поразительная глубина декольте в обоих случаях явно не была простым совпадением.

В дальнем конце проулка Скелет и Автомобиль засвистели, громко подначивая друг друга, как это делают мальчишки. Низкое тигриное урчание мощного двигателя эхом отдавалось от стен зданий.

Услышав, что машина чуть сбавила обороты, Джейн решила, что Ларкин прижимается к противоположной от гаража стороне проулка, собираясь подъехать к дверям со стальными планками по оптимальной траектории. Она сошла с пандуса прямо к черному «Мерседесу S600» не с видом человека, преследующего кого-то – это могло бы насторожить Ларкина, – а так, словно спешила на важное свидание.

Большая машина проскрежетала тормозами и резко остановилась. Джейн, словно от испуга, выронила сумочку, изображая столкновение с передним бампером. Оттолкнувшись от седана, она подошла, шатаясь, к водительскому окну, причем незаметно для Ларкина перекинула пульверизатор из левой руки в правую, а потом наклонилась, чтобы посмотреть на него, и с напускным удивлением – громко, чтобы тот расслышал, несмотря на стекло и музыку, которая могла играть в салоне, – произнесла:

– Бог мой, Рэнди Ларкин. Это ты, Рэнди?

Он не мог узнать ее, по крайней мере в этом виде, и не ведал, что беглянка Джейн Хок узнала о его существовании, подслушав разговор с Лоренсом Ханнафином. У него не было оснований подозревать, что это случайное столкновение может оказаться спланированной атакой. Джейн видела, как его глаза за окном опустились на грудь, прикрытую шелковой блузкой. После этого Ларкин решил, что все-таки знает ее, но ему временно изменила память.

В другом конце проулка Скелет и Автомобиль выбили деревянные колодки из-под колесиков мусорного бачка, откатили его от стены ресторана и развернули так, чтобы он преградил дорогу тем, кто попытается въехать с улицы.

Водительское окно с электрическим жужжанием поехало вниз. Ларкин кое-как оторвал взгляд от грудей и перевел его на полные синие губы, на змеиное колечко с рубиновым глазком в носу, заглянул в глаза необыкновенного голубого цвета, что, по мнению многих мужчин, было самой привлекательной ее чертой. Экзотическая внешность женщины разбудила в нем давно уснувшие юношеские фантазии, и когда он сказал: «С тобой все в порядке, детка?» – Джейн подняла пульверизатор и обрызгала его лицо хлороформом, попавшим в открытый рот и нос.

Глаза у Ларкина закатились, голова свесилась вправо, он завалился вперед и вбок. Нога соскользнула с педали тормоза, и «мерседес» тронулся с места. Джейн просунула руку в окно и резко вывернула рулевое колесо вправо, двигаясь вместе с машиной, которая проехала несколько футов и уперлась в металлическую дверь гаража. Удар был слишком слабым, чтобы привести в действие подушки безопасности.

Она сунула пульверизатор в карман куртки и распахнула водительскую дверь. Скрежет колесиков скейтборда по неровному асфальту подтвердил, что Скелет и Автомобиль не нарушили договоренности. Когда они приблизились, Джейн расстегнула еще одну пуговицу на блузочке и приготовилась к самой каверзной части операции.

37

Ловко передвигая ноги, оба парня увели скейтборды с проезжей части, подбросили их, схватили и пронеслись последние несколько футов на ногах. Их лица светились от возбуждения и гордости – свою часть договора они выполнили в точности. Они остановились, тяжело дыша, увидели водителя, осевшего на сиденье, и на их лицах появилась неожиданная тревога.

– Чего это с ним такое? – спросил Скелет.

Джейн повернулась к ним, показав блузку, из которой груди едва не вываливались наружу, – пусть думают, что Ларкин попытался ухватить ее через окно: каким бы нелогичным ни было такое допущение, пусть думают что угодно, если это усиливает сумятицу.

– Помогите мне перетащить его на пассажирское сиденье, – сказала Джейн, делая вид, что запыхалась сильнее парней.

– А почему он такой? – спросил Скелет.

– У него случаются приступы, – объяснила она. – Я предполагала, что так и будет. Ничего, придет в себя. Идите к той двери и помогите мне его перетащить, чтобы я могла убрать машину с проезжей части.

Автомобиль, пленник своих эмоций, понял, что она настаивает, положил скейтборд и быстро обошел «мерседес» сзади. Скелет остался на месте.

– Может, ему нужна «скорая»?

– Нет. Это припадок.

С этим нужно было покончить без промедления, одним духом. Каждая секунда задержки увеличивала опасность того, что в проулке появится кто-нибудь и это переломит ситуацию.

Автомобиль открыл пассажирскую дверь, перетащил адвоката на другое сиденье и засунул его безвольные ноги в нишу перед креслом. Хлороформ – вещество очень нестойкое, но он еще не испарился полностью с лица Ларкина.

– А что у него такое на губах и носу? – спросил Автомобиль.

Джейн, не отвечая, оставила открытой водительскую дверь, обошла машину, оттолкнула Автомобиля, вытащила из кармана Ларкина сотовый и пристегнула адвоката ремнями безопасности. Из кармана куртки она вынула платок, который положила на лицо Ларкина, чтобы хлороформ испарялся медленнее.

– Он, кажись, помер, – сказал Скелет, подойдя к ним с правой стороны машины.

– Он жив. У него приступ.

Джейн захлопнула дверь, повернулась к ним и вытащила пистолет из-под спортивной куртки.

Подростки отчасти замерли, отчасти отпрянули от нее; вся их элегантность скейтбордистов исчезла, уступив место неуклюжести, вызванной внезапным страхом. Они беспомощно подняли руки, пытаясь защититься, потом обхватили ими грудь и живот, словно эти магические жесты могли предохранить от пули.

– Будете крутизну изображать, вас прикончат, – сказала Джейн. – Хипповый, крутой, стремный, важняк, упакованный – все это дерьмо, глупость, мелочь, самый тупиковый из тупиков. – Левой рукой она сбросила поркпай с головы Автомобиля, и тот чуть не упал на колени. – Посмотрите на себя с вашими крутыми футболками и драными джинсами, вам все до фонаря, но ваша позиция и плевка не стоит, вы с трудом сдерживаетесь, чтобы не обделаться от страха. Если сегодняшний случай не послужит вам уроком, если вы не поумнеете, то к тридцати годам станете озлобленными и никому не нужными. Отдавайте мои деньги.

– Но вы… должны нам шесть сотен, – сказал Автомобиль.

Дело затягивалось, но для Джейн это было не менее важно, чем похищение Рэндала Ларкина. Она должна была сделать это, чтобы остаться по правильную сторону тоненькой красной линии, разделявшей мрак и свет.

– Отдавайте деньги, или я заберу их у вас, когда вы будете истекать кровью на земле.

– Вы нас не убьете, – сказал Скелет.

– Но покалечу, – солгала она. – Может быть, это вам и надо, чтобы вышло говно из мозгов. – Она протянула руку. – Отдавайте деньги!

Оба тряслись, отдавая ей купюры – по четыреста долларов каждый.

– Вам продают крутизну, чтобы вы оставались дураками и не высовывались. Пока что вы самые тупые козлы, каких мне доводилось видеть. Забирайте свои скейтборды и валите отсюда, бога ради. И поумнейте!

Парни отступили, подняли свои скейтборды и побежали к мусорному бачку, с помощью которого заблокировали въезд в проулок. Разбогатеть им не удалось, хотя, может быть, они поумнели – но и это вряд ли.

Стоя слева от машины, Джейн бросила телефон Ларкина в канализационный люк, схватила свою сумочку, сунула в кобуру пистолет, села за руль и захлопнула дверь. Затем она пощупала пульс на безвольном запястье адвоката. Вполне нормальный. Достав пульверизатор, она побрызгала хлороформом на платок, которым закрыла его лицо.

Двигатель уже работал. Она перевела рукоятку в положение заднего хода и отъехала от металлической гаражной двери. На выезде из проулка она остановилась, чтобы застегнуть блузку и надеть солнцезащитные очки, потом свернула направо.

Для множества водителей, которые тем пятничным утром сидели в своих сверкающих на солнце машинах, она была богатой женщиной, рассекающей на своем «мерседесе», в то время как ее муж дремлет на пассажирском сиденье, закрыв лицо от солнца. Возможно, они собирались где-нибудь со вкусом провести уик-энд. Жизнь их напоминала статью из гламурного журнала, деньги текли рекой, и они не ведали никаких забот.

Часть вторая Полиморфический вирус

1

Летом снегири большей частью летали поодиночке, а зимой сбивались в стайки. В пятницу утром, после отъезда Бута Хендриксона, когда Лютер все еще стоял у открытой двери своего дома, сорок или пятьдесят птиц вылетели из елового леса – размеренные, спокойные взмахи крыльев, короткое планирование, спуск по дуге, – чтобы, пользуясь переменой погоды, поискать лоскуты травы там, где ветер сдул снег, и поклевать семена.

Они прилетели с песней, высокие призывные трели ласкали слух. На глазах Лютера они опустились там, где можно было найти пропитание, – черные головки, серо-черные крылья, яркие пятна красных грудок на снегу. Вид снегирей на минуту поднял настроение, но потом, по причине, которую он не смог бы выразить словами, его пронзило дурное предчувствие – страх за этих птиц, за всех птиц, за всю природу, за себя, жену и детей.

Вернувшись в свой кабинет, он позвонил своему заместителю Гуннару Торвалу и на неделю передал бразды правления в его руки.

– Несмотря на вчерашнее, мы остаемся в режиме полета, Гуннар. Я не бросаю тебя в шторм. Федералы нам и пальцем не дадут шевельнуть. Если я правильно их раскусил, они собираются свернуть дело как можно скорее и создать впечатление, будто вышло недоразумение и никто не был убит. Не говоря уже о губернаторе.

– Что у них на уме? – спросил Гуннар.

– Вряд ли они затеяли что-то нехорошее, – сказал Лютер, теперь имевший основания полагать, что его разговоры прослушиваются. – Для них важно открыть и закрыть дело побыстрее, и они не хотят трепать нервы людям, с учетом других неприятностей.

– Не знаю, как там насчет открыть-закрыть. Но не верю, что Кора могла пойти на это. Не верю, что она пошла на это.

– Именно что пошла, – заверил его Лютер. – Она сделала это, но была не в себе. И вряд ли мы поймем, как это произошло.

– Что с ее домом?

– Сгорел.

– Больше, чем сгорел.

– Он сгорел, – сказал Лютер, – и этим тоже занимаются федералы. На этой неделе мы только руководим дорожным движением и читаем лекции пешеходам, которые переходят улицу в неположенном месте.

Шериф повесил трубку, поднялся наверх и переоделся в гражданское. Он собирался посетить подругу Коры, чтобы задать ей кое-какие вопросы, но не хотел делать это в официальном порядке. Когда он спустился вниз, из кухни доносился запах корицы и заварного крема – все было уже готово и остывало. Ребекка раскатывала тесто, чтобы наготовить пирожных с грецким орехом, пеканом и фисташками.

– Я должна загружать себя делами больше, чем обычно, чтобы не думать все время об отеле.

– Похоже, мы до конца жизни будем есть ореховые пирожные.

– Я готовлю много, чтобы раздавать их. Если я приду с одними соболезнованиями без всего, то сразу же расплачусь. А когда приносишь еду, это уже нечто большее, чем похороны.

Дикси-Бель, длинношерстная такса Коры, сидела возле Ребекки, задрав голову – так, будто ореховые пирожные предназначались только для нее.

– Она безутешна, – сказала Ребекка. – Ест только с руки и скулит без причины.

– Со временем она привяжется к тебе.

– Да, знаю, но пока сбита с толку и безутешна.

– Я взял недельный отпуск, – сказал Лютер. – Помогу тебе, когда ты пойдешь с визитами.

– Сегодня пеку, завтра пойду с визитами. Конечно, с твоей поддержкой будет легче.

– Где Джоли? – (Младшая дочь в этом году заканчивала школу.) – Я думал, после всего этого занятия отменят.

– Школа вызывает психологов, чтобы помочь детям справиться с этим.

– Джоли рождена, чтобы справляться с чем угодно, – сказал он. – Вчера она держалась молодцом.

– Она молодец. Просто любопытствует. Спрашивает, что могут сказать психологи.

– В любом случае это не так важно по сравнению с тем, что скажет им Джоли. – Он открыл дверь в прихожую. – Уеду ненадолго. Купить ничего не надо?

– Подумаю, пока ты одеваешься.

Несколько минут спустя Лютер вышел из прихожей в теплом пальто, ботинках и перчатках.

– Может, это не слишком хорошо, что Твайла сейчас в Бостоне.

Ребекка оторвалась от формочек, куда набивала тесто, и нахмурилась:

– Она заканчивает второй курс, обзавелась новыми друзьями. Что ты имеешь в виду?

– В больших городах сейчас лучше не жить. Думаю, случая в Филадельфии достаточно, чтобы все в этом убедились.

Двенадцатью днями ранее джихадисты из ИГИЛ врезались на самолете с полными баками в четырехполосное шоссе, в утренний час пик, когда машины ехали бампер к бамперу, и дорога на протяжении целой мили превратилась в море огня. Легковые машины, грузовики, заправщики – все взрывалось, мосты рушились… Сотни жителей пригородов были раздавлены или сгорели заживо, сотни других ранены, некоторые останутся калеками до конца жизни.

– В Сент-Поле и Сент-Клауде есть колледжи не хуже бостонских, – заметил Лютер.

– В Сент-Поле безопаснее, чем в Бостоне? Откуда ты знаешь?

– Чем известнее и крупнее город, тем выше риск. Если в Лас-Вегасе начнут принимать ставки на это, то именно под таким названием.

– Твайла назвала бы это «бежать во все лопатки».

– Пожалуй, да.

– А если бы она была здесь, то могла бы отправиться на ланч в отель «Веблен». И ты бы думал, что ей ничто не угрожает, так, будто она идет с тобой под руку.

– Это верно, – согласился он. – Но Бостон так далеко, черт бы его побрал.

2

В маленькой столовой, окна которой выходят на бассейн с фонтаном – Афродита, льющая воду из чаши желания, – сидит Диаманта Ларкин, ждет, когда подадут завтрак, и попивает шампанское с апельсиновым соком, но не потому, что ей нужен сок с его витамином С или шампанское с его градусами. Она знает по своему опыту, что это самый приятный и надежный способ изгнать изо рта вкус мужа.

Они с Рэндалом поженились почти пять лет назад. Диаманта не сомневается, что их брак продлится столько времени, сколько она пожелает, а желать этого она будет до тех пор, пока Рэндал имеет ценность для Д. Д. Майкла. Этой женщине двадцать шесть – на восемнадцать меньше, чем Рэндалу, – и в ней идеально сочетаются красота, ум и зверские амбиции. Она прекрасно знает, почему их брак удачен: в сексуальном плане она для Рэндала то же, что смерч для земли, лежащей на его пути; она умна, у нее хорошо подвешен язык, поэтому ему никогда не бывает неловко за нее; она бесстыдно льстит ему, потому что он балдеет от этого и не способен отличить лесть от искренней похвалы; она жаждет власти не меньше его.

И еще одно важное обстоятельство: до того как Д. Д. устроил ей интимное свидание с будущим мужем (Рэнди понятия не имел о том, какую роль Д. Д. сыграл в их знакомстве), у миллиардера были десятки кандидаток на место будущей миссис Ларкин. Он остановился на Диаманте, когда компьютер вычислил, что психологические характеристики этой девушки и Рэндала совпадают в ста трех пунктах из ста двенадцати.

Есть еще кое-что, неизвестное ее мужу: один из компьютерных волшебников Д. Д. установил в смартфон Рэндала программу (которую тот не в состоянии обнаружить), позволяющую Диаманте отслеживать все его перемещения независимо от того, включен телефон или нет. Она может определять местонахождение Рэндала со своего смартфона или с любого компьютера.

Диаманта предполагает, что муж окажется у себя в офисе в 7:15, согласно своей привычке. В 7:41 она устраивает проверку – все правильно, он на месте, в проулке за домом в Беверли-Хиллз. Система предельно точно определяет местонахождение. На экране появляется кусок карты – проулок с мигающей красной точкой. Этот воспалившийся прыщ – Рэнди.

Точка должна переместиться из проулка в здание юридической фирмы, когда Рэнди въедет в подземный гараж. Но проходит минута-другая, а прыщик остается на месте.

3

Уверенная, что оно ей вскоре понадобится, Джейн Хок двумя днями ранее нашла место для проведения серьезного мероприятия: там можно было привести в чувство того, кто слился с жаждущей крови толпой и очаровался ее жестокостью, а к тому же выудить из него информацию. Место должно было быть уединенным, защищенным от вторжений, со звуконепроницаемым помещением, которое не пропускает наружу звуки отчаяния.

Золотое прошлое и, возможно, темное будущее Калифорнии смешались здесь с нынешним гниением и разбродом. На несколько кварталов тянулись постройки, занятые когда-то хлопотливыми производствами, но теперь по большей части пустовавшие. Ограды из сетки-рабицы, неровные и просевшие, были увешаны красочным мусором: всевозможными ошметками, обрывками пластиковых оберток, желтыми пузырями старых газет, висевшими, как осиные гнезда, ветхими тряпками с таким слоем грязи, словно они когда-то были обернуты вокруг медленно разлагающейся мумии фараона, использованными кондомами и сломанными иголками от шприцов. Парковки, где когда-то круглые сутки стояли машины (работа шла в три смены), теперь были изрыты трещинами и выбоинами, из которых торчали переплетенные хрупкие стебли каких-то странных сорняков, напоминавшие волосы выброшенного на берег кракена или другого легендарного чудовища, спавшего под асфальтом, пока не пришла пора восстать из-под земли и разрушить все вокруг.

Темный корпус выбранного ею здания уродливо торчал в ярком утреннем свете: два акра бетона и искореженной металлической облицовки, покрытой ржавчиной и птичьим пометом. Высота – около сорока футов. Футах в тридцати от земли на утреннее солнце взирали слепые окна, квадраты со стороной около ярда, со стеклами, покрытыми налетом времени. Ворота, казалось, были заперты на цепочку с навесным замком, но Джейн еще два дня назад перерезала дужку замка болторезом.

Она оставила Рэндала Ларкина, на лице которого трепетал платок, в машине, сняла цепочку, откатила створку ворот, заехала внутрь, вышла из «мерседеса» и закрыла ворота. Снова села, обогнула здание и остановилась с другой стороны, где машину не было видно с улицы. Электричество давно перестали подавать, и подъемная дверь для грузовиков не действовала, поэтому в здание Джейн заехать не могла.

В двадцати ярдах отсюда, за сетчатой оградой, находилось то, что в Южной Калифорнии называют рекой: широкий бетонный канал, устроенный на случай наводнения. Бо́льшую часть года он, конечно, оставался сухим, но сейчас, после недавних дождей, в нем бежал быстрый, бурный, опасный поток.

Джейн вышла из машины и услышала журчание воды, стекавшей по склону холма. Из-за расположения духа, в котором она пребывала, ей почудилось в этом звуке нечто апокалипсическое, словно наступили последние времена и вся грязь земли (а с ней и вся ее невинность) устремлялась к последней дренажной трубе.

Она вытащила фонарик из сумки, вошла в здание через небольшую дверь рядом со въездом для грузовиков и оказалась в гулком помещении без всяких перегородок – свободное пространство от стены до стены и от пола до крыши. Окна, заляпанные грязью, тем не менее пропускали свет. Впрочем, по большей части он не доходил до пола, натыкаясь на стропила, балки, ригели. Углы, как вверху, так и внизу, тоже были плохо освещены.

Какая бы компания, обанкротившаяся или ликвидированная иным образом, ни работала здесь когда-то, ее побежденные владельцы убрались отсюда, проявив полное неуважение к своим преемникам, – хотя, как выяснилось, никаких преемников не нашлось. Какого только мусора здесь не осталось: множество пустых бочек, частью лежавших, частью стоявших, древесно-стружечные плиты разных размеров, спутанные клубки проводов, выглядевшие как перекати-поле, пустые емкости от каустической соды, разбитые пивные бутылки, стопки бумаги.

Во время предыдущего визита сюда Джейн переместила две бочки на середину. Они стали основанием для столешницы из немного покоробленной древесно-стружечной плиты. На этом импровизированном столе стояли кемпинговая лампа и канистра с топливом – и то и другое она купила в магазине спортивных товаров.

Она положила фонарик рядом с лампой, затем вытащила из сумочки и надела пару черных шелковых перчаток, прошитых декоративной серебряной нитью, – часть маскарадного одеяния, которое она носила на прошлой неделе. Джейн зажгла лампу, и та стала излучать призрачное сияние, распространявшееся во все стороны футов на пятнадцать. Кроме того, на столе стояли четыре бутылки с водой и четыре пластиковые чашки для кормления собак.

Пространство вокруг стола она очистила от мусора, оставив только два алюминиевых садовых стула с голубыми плетеными сиденьями и спинкой, купленных в магазине, где торговали всяким старьем.

Рядом с дверью, в которую она вошла, стояла тележка с плоской грузовой площадкой размером пять футов на три, приобретенная в том же магазине. Джейн подкатила тележку к «мерседесу». Когда она открыла пассажирскую дверь, Ларкин пробормотал что-то неразборчивое под своим платком и чуть не выпал из машины. Она затолкала его назад, потом вытащила из сумки пластмассовые кабельные стяжки и связала ему запястья и щиколотки. Просунув руки под мышки Ларкину, она вытащила его из машины и уложила на тележку; ноги не поместились и свисали с площадки. Платок соскользнул с лица, и Джейн положила его обратно, слегка смочив хлороформом.

Подкатив тележку к дверям, она остановилась, чтобы вытащить из кармана джинсов камею из мыльного камня – часть сломанного медальона. Резкий утренний свет падал на мягкие очертания женщины. За оградой текла река, которая говорила на множестве жидких языков, плескалась, бурлила, фыркала и шипела, но всего через несколько секунд Джейн перестала ее слышать, как перестала видеть камею. Все затмило лицо ее сына, возникшее перед ее умственным взором: красавец Трэвис, копия отца, сосуд, в который она поместила все свои надежды.

Через минуту-другую она сунула камею в карман, вкатила тележку внутрь и закрыла дверь.

4

Прошло пять минут. Символ на экране остается в том же положении, а значит, Рэндал все еще в проулке, и Диаманта звонит на айфон мужа со стационарного аппарата. После пяти гудков ее перенаправляют в голосовую почту. Тогда она звонит на его личный номер, минуя секретаря. Этот номер знают пять или шесть человек, и Рэндал всегда отвечает, если он на месте. Диаманту опять перенаправляют в голосовую почту.

Она не из тех, кто легко впадает в панику, и к тому же она не боится почти ничего в этом мире, поскольку абсолютно уверена как в своей способности справиться с любой напастью, так и в своей судьбе, прекрасной, как она сама. И поэтому, когда дворецкий Холмс приносит тарелку с перевернутой глазуньей, копченую семгу и поджаренную в масле брюссельскую капусту, приготовленные его женой Элизабет – второй половиной контингента домашней прислуги, – Диаманта начинает есть, впервые за день. Она говорит себе, что Рэндал, видимо, уронил телефон в проулке и не заметил этого или ведет разговор с управляющим, который – да, конечно – пытается починить вышедшую из строя гаражную дверь. Такое уже случалось пару раз.

Посередине завтрака Диаманта, которая все время глядит на мигающую точку, приходит к другому мнению. Что-то случилось.

5

Через десять минут после того, как она перенесла адвоката внутрь, Джейн вернулась к «мерседесу» с бетонной чушкой в руках.

В машине есть навигатор, по которому можно определить ее местонахождение. Когда остальные владельцы «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто», встающие не так рано, придут в контору, они увидят, что партнер, названный третьим, не явился на первую из назначенных встреч. Возможно, Вудбайн, или Кравиц, или Бенедетто, или все они – тоже щупальца миллиардера Дэвида Джеймса Майкла и каждый из них, как Ларкин, поддерживает идею улучшения мира посредством уничтожения тех, кто попал в список Гамлета. Возможно, они знают о вчерашнем визите Джейн к Лоренсу Ханнафину и о том, что она не позвонила ему в полдень. Возможно, не все они глупы в той же мере, что и порочны, и хотя бы один придет к правильному выводу: она каким-то образом прослушала разговор Ханнафина с Ларкином и теперь, в этот солнечный день, похитила их коллегу, который уже собирался схватить первого за день «червячка» и все его семейство. Они не пойдут в полицию. Полиция им ни к чему. У них есть связи в Бюро, Министерстве внутренней безопасности и Агентстве национальной безопасности, вплоть до самого верха. Они немедленно примутся искать машину Рэндала по навигатору.

Два дня назад, срезая дужку замка на воротах, Джейн сделала также два вертикальных пропила в сетке, установленной позади фабрики, – параллельные, на расстоянии восьми дюймов друг от друга. Еще она отделила сетку от основания, и та держалась теперь только на верхней стяжке, находившейся в семи футах от земли.

Она села за руль машины, завела двигатель, развернула «мерседес» так, чтобы передняя часть смотрела на вырез в ограде, и остановилась в двадцати футах от нее. Для включения режима парковки требовалось нажать кнопку на торце рычажка включения коробки передач, расположенного на рулевой колонке, с правой стороны. Стояночный тормоз приводился в действие не педалью, а электронным реверсивным рычажком, который помещался слева от рулевого колеса и непосредственно под регулятором фар.

Джейн оставила машину в режиме парковки, со включенным стояночным тормозом, работающим двигателем и открытой водительской дверью, взяла бетонную чушку, оставленную у здания, принесла ее к седану и поставила на педаль газа. Двигатель, шедевр немецкого инженерного искусства, взревел, но машина находилась в режиме парковки, к тому же ее удерживал аварийный тормоз. Через открытую дверь Джейн перевела рычаг на «движение вперед». «S600» вздрогнул, как возбудившийся жеребец, но тормоз удержал его на месте.

Напомнив себе, что нужно действовать быстро, иначе сломается рука, она ухватилась за реверсивный рычажок у ближайшей к ней стороны рулевого колеса, отключила стояночный тормоз и мгновенно отпрыгнула назад. «Мерседес» с ревущим двигателем рванулся прочь, водительская дверь захлопнулась от рывка. Передний бампер ударил по отрезанной секции сетки достаточно сильно для того, чтобы та взлетела вверх и большая машина оказалась за ограждением. Вырезанная часть проскрежетала по крыше «мерседеса», наверняка расцарапав любовно холившееся отшлифованное покрытие, но не разбив лобовое стекло из-за своего небольшого веса. Повредив крышу на протяжении шести футов, проволочный занавес затем ободрал заднее стекло и багажник, между тем как передние колеса уже были на краю склона – и через мгновение машина скрылась из вида.

Джейн подошла к сетке, когда вырезанная часть вернулась на место, и успела увидеть машину, которая неслась по длинному склону к бетонному каналу шириной около ста футов. Тяжелая чушка, вероятно, все еще оставалась на педали газа, потому что «мерседес» продолжал набирать скорость. Он перепрыгнул через береговую стенку, секунду-другую парил в воздухе, а потом днище его ударилось о стремительно текущую воду.

Все окна были закрыты, машина оставалась на плаву и должна была провести в таком состоянии еще некоторое время. Отличная машина, с хорошими уплотнителями, вода будет поступать через вентиляционные отверстия, но медленно. Она проплывет несколько миль, прежде чем погрузится наполовину, но и тогда сила потока будет увлекать ее вперед.

Джейн посмотрела, как «мерседес» покачивается, клюет носом и виляет на волнах. Было во всем этом что-то разудалое, словно машина собиралась весело провести уик-энд. Джейн пожалела, что не включила радио и не нашла чего-нибудь подходящего для такого случая, вроде Джимми Баффета.

По другую сторону бурлящего потока, чуть выше по течению, вздымалась гряда слабо разделенных холмов цвета весенней зелени, поросших диким кустарником. Джейн подумала, что в этот момент там вряд ли мог оказаться любитель пеших прогулок или турист, но, даже если так, маловероятно, чтобы он смотрел в эту сторону в течение тех пяти или шести секунд, когда машина проезжала через ограду и устремлялась к воде. А если вдруг кто-то видел, откуда появилась машина, он решит, что в ней находятся пассажиры, что их жизни угрожает опасность, и будет интересоваться преимущественно тем, где она оказалась, а не тем, откуда она появилась.

Проволочный занавес, тихо звякнув, встал на прежнее место и застыл, словно приваренный, а Джейн отправилась на заброшенную фабрику.

6

Джейсон Алан Драклоу, частный детектив, имеющий лицензию в тридцати девяти штатах, бо́льшую часть жизни провел в поисках материалов, дискредитирующих одну из двух главных партий по заказу другой. Он должен был отыскивать лучший компромат на губернаторов, сенаторов и конгрессменов – все, от внебрачных связей до удовольствия, которое они получали в детстве (а то и во взрослом возрасте), мучая животных.

В юности и в ранней зрелости эта работа была для него ответственной и одновременно волнующей. Драклоу стал мастером разрушения репутаций, раскрывая глубоко спрятанные секреты, фабрикуя похожие на правду фальшивки и нужные в таких случаях доказательства.

Но к сорока годам он подустал. Он больше не находил удовлетворения, когда изыскивал подтверждение тому, что такой-то политик получил взятку от саудовского принца, или подделывал исторические документы, якобы говорящие о том, что отец кандидата был почетным клиглом ку-клукс-клана и засовывал темнокожих в дереводробящие машины. Его скука перешла в такую глубокую апатию, что он по нескольку дней не мог встать с кровати, и на этом его карьера, казалось, закончилась. Но для людей с его талантами всегда возникают какие-нибудь возможности.

Теперь он зашибает сумасшедшие деньги, работая на человека, который называет себя Маршаллом Аккерманом, хотя, возможно, это не настоящее имя. Аккерман работает в некоммерческой организации «Волонтеры за лучшее завтра». После тщательного расследования Драклоу установил, что «Волонтеры за лучшее завтра», возможно, содержатся Дэвидом Джеймсом Майклом. Это открытие, с одной стороны, успокоило Джейсона, поскольку оплата была гарантирована, а с другой – удержало его от дальнейших разысканий, хотя перед этим он пытался выявить все звенья цепочки, по которой до него доходили указания, чтобы вдруг не очутиться, фигурально выражаясь, в дереводробящей машине.

В это пятничное утро Драклоу получает зашифрованное электронное письмо от Аккермана, желающего, чтобы он немедленно установил местонахождение Рэндала Ларкина, которого никак не может найти жена.

Джейсон живет – и работает – в роскошной квартире, в крайне привлекательном для проживания доме на бульваре Уилшир. Это в Беверли-Хиллз, неподалеку от офиса «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто». За аренду он не платит, как и за приобретение компьютеров, принтеров, сканеров и другой современной техники, которой уставлен его кабинет.

Первым делом Драклоу, пользуясь своим основным компьютером, проникает через черный ход в информационную империю Агентства национальной безопасности (его заверили, что это одобрено высшим руководством агентства), для которого «Волонтеры» являются ценным секретным партнером.

В городах Америки – и не только в городах – камеры наблюдения на дорогах и в местах скопления народа способствуют повышению безопасности, фиксируя различную активность. Джейсон входит в программу АНБ, которая координирует видеосистемы почти всех правоохранительных органов страны, давая возможность перенестись в реальном времени куда угодно и увидеть, что там происходит.

Примерно за полторы минуты он устанавливает, что в проулке за офисом Рэндала Ларкина нет видеокамеры. К счастью, камеры есть на параллельных улицах, и одна из них непременно зарегистрировала, как адвокат приехал на работу рано утром.

7

Рэндал Ларкин, еще не пришедший в сознание, сидел на одном из садовых стульев, его руки, как и ноги, больше не были соединены между собой. Но предплечья обеих рук были привязаны кабельными стяжками к подлокотникам, а щиколотки – к передним ножкам, чтобы Ларкин не мог подняться. Джейн сидела на втором стуле, лицом к своему пленнику, на расстоянии около восьми футов от него, и ждала. Кемпинговая лампа тихонько шипела – распыленное топливо через клапан шло к разогретой калильной сетке.

Голова Ларкина была опущена на грудь, дышал он неглубоко, но сознание понемногу возвращалось к нему. Он что-то неразборчиво бормотал; слюна тонкой ниточкой вытекала из уголка рта и падала на брюки – нижнюю часть превосходного костюма средне-серого цвета. Он уже дважды пытался напевать, в упрощенном варианте, мелодию, которую Джейн не смогла опознать. Пальцы гладили алюминиевые подлокотники, словно Ларкину нравилась их гладкая поверхность.

Спустя какое-то время он поднял голову, открыл глаза, недоуменно моргнул и прищурился, глядя на раскаленную добела сетку лампы, а потом заметил Джейн. Он нахмурился, облизнул губы, проговорил слово «сон» и закрыл глаза. Минуты через две он снова поднял голову и посмотрел на нее, уже зная, что это не сон.

– Вы. Кто вы?

– Подумайте, – предложила она.

Он попытался поднять руку, чтобы вытереть слюну с лица, и лишь тогда понял, что ограничен в движениях. Он снова напряг мышцы рук, но из-за стяжек ничего не вышло; он попытался пошевелить ногами, и стул заскрежетал ножками по бетонному полу. Тогда Ларкин снова обратил на нее взгляд, более осмысленный, чем прежде:

– Проулок. Девица из проулка. Что вы здесь делаете?

Она заговорила спокойным голосом, так, словно переживала за него:

– Может быть, вам следует подумать о том, что вы здесь делаете?

– Разве я вас знаю? Я вас не знаю.

– Вы меня никогда не видели, но вы меня знаете.

– Это что – загадка? Перестаньте. С какой стати вы загадываете мне загадки?

– Вы никогда не видели этого парика, – терпеливо объяснила она. – Парика и теней для глаз. И голубой помады, и колечка в носу.

Ларкин задумался на мгновение, потом его глаза широко раскрылись – он все понял. У него были необычные светло-карие зрачки, цвета хаки с темными бороздками.

– Джейн Хок, – сказал он.

– Ну вот, вы почти вернулись из земли Нод[18].

Он снова проверил стяжки на прочность.

– Как я сюда попал? Что вы со мной сделали? Во рту какой-то сладковатый привкус.

– Хлороформ.

Он прощупал языком все зубы, размышляя над сказанным.

– Вы сошли с ума. У вас крыша поехала.

Джейн улыбнулась и покачала головой:

– Я так не думаю.

– Это похищение.

– Среди прочего.

– Пожизненный срок за похищение.

– Не беспокойтесь за меня, Рэнди. Меня уже разыскивают за убийство.

Сознание в полной мере вернулось к нему. Судя по глазам, его острый ум пытался оценить все последствия, которыми было чревато его положение. Он оглядел бочки, подпиравшие древесно-стружечную плиту, бутылки воды на столе, собачьи миски, лампу, канистру с топливом, посмотрел на высокие окна, сквозь которые едва пробивался солнечный свет. Затем он повернул голову и обозрел мрак вокруг призрачно светящегося шара, в котором они вдвоем сидели лицом к лицу, словно пребывали вне пространства и времени.

Джейн повторила его последние слова, обращенные к Лоренсу Ханнафину:

– Не сожги тост.

Ларкин недоуменно посмотрел на нее, но тут же понял, что она подслушала их разговор.

– Дерьмо!

– И вы в нем почти по горло, – сочувственно сказала она.

С тем же выражением, которое он принимал в зале судебных заседаний, бесстрашный законник смерил ее взглядом, который, вероятно, устрашал бессчетное число свидетелей во время дачи показаний.

– Я вас не боюсь.

– Я знаю, – сказала Джейн. – Но это лишь начало.

– Вы уже знаете все, что вам надо.

– Не все.

– Даже если вы расколете меня, как яйцо, – а у вас это не получится, – я вам не скажу больше того, что вы уже знаете.

Джейн поглядела на него и ничего не ответила. Раздавалось шипение кемпинговой лампы. Примерно через минуту Ларкин сказал:

– Прошу прощения, но молчание на меня не действует.

– Я не собираюсь воздействовать на вас с помощью молчания. Просто жду, когда вы придете к следующему, наиболее очевидному соображению, которое поможет вам держать себя в руках.

Ларкин сделал вид, что его больше интересует архитектура фабрики, чем Джейн, и прищурился, вглядываясь во мрак:

– Где мы?

– В одном месте.

– Нас найдут.

– Я выбросила ваш телефон. А ваш «мерседес» уже за несколько миль отсюда – плывет к океану.

– Плывет? Это что еще такое?

Джейн пожала плечами. Помолчав несколько секунд, он произнес:

– Вы никого не убивали преднамеренно. Насколько мне известно, те двое убитых пытались первыми прикончить вас. Самозащита.

– Вот именно, – сказала она. – Следующее, самое очевидное соображение, которое вы озвучиваете, чтобы держать себя в руках.

– Вы неконтролируемый агент, вы холодны как лед, но вы не способны на хладнокровное убийство.

– Думаете?

Улыбку Ларкина не смог бы изобразить сам Леонардо да Винчи. Опять последовало молчание: со стороны Джейн – внимательное, со стороны Ларкина – задумчивое. Наконец он сказал:

– От этого чертового хлороформа болит голова.

– Хорошо.

Лампа шипела так, словно из нее, как воздух из шарика, вытекал свет. Когда шипение прекратится, все вокруг навечно погрузится в темноту.

– Даже если я вышибу тебе мозги прямо сейчас, это не будет убийством, – сказала она. – Это будет самообороной. А знаешь почему?

Поначалу Ларкин не стал отвечать – смотрел ей в глаза и ждал.

– Твои подельники угрожали моему маленькому сыну. Ты это знал? Они угрожали убить его. Убить, но сначала похитить. Сказали, что отдадут его в сексуальное рабство. В ИГИЛ или «Боко Харам». И его, и меня.

Было видно, что Ларкин не знал об этом и теперь пересматривал свои представления о возможностях этой женщины.

– От кого этот дизайнерский костюм?

Перемена темы смутила Ларкина.

– Костюм? – спросил он.

– От Брунелло Кучинелли, вроде того, что висит у Ларри Ханнафина?

– Что? Нет.

– Тогда от кого?

– Какая разница?

– От кого этот костюм?

– Зачем вы это делаете?

– Меня интересует все, что связано с тобой, Рэнди. От кого этот костюм?

– Просто костюм, и все.

Она вскочила со своего стула и шагнула к нему. Ее зверский хрип эхом отдался от стен и от балок под крышей.

– От какого дизайнера этот костюм, козел?

Он дернулся, выведенный из равновесия и даже встревоженный этим приступом ярости в связи с такой обыденной вещью, как костюм.

– Зенья. Эрменеджильдо Зенья. Ничего особенного.

– Сколько он стоил?

– Костюм? Не знаю. Тысячи четыре.

– А галстук от кого?

– Галстук?

Она надвинулась на адвоката, наклонилась над ним, отвесила ему пощечину: одну, затем другую – изо всех сил, обжигая себе ладонь.

– Да, галстук, твой долбаный галстук.

Ларкин так долго привык пользоваться властью, что только сейчас, казалось, понял: он не в зале суда, где может направлять процесс в нужном направлении, задавая хитро сформулированные вопросы. Здесь вопросы задавала она. На сей раз он оказался свидетелем, а она была не только адвокатом, но и обвинителем.

– Сколько стоил твой долбаный галстук?

Он пожал плечами, так, будто интерес Джейн к его гардеробу вызывал у него лишь презрительное безразличие.

– Сотни две.

– А теперь расскажи о рубашке. Лучше бы тебе знать насчет рубашки.

Заикание при произношении «п» говорило о том, что собранность Ларкина – наигранная.

– П-п-пол Смит. Пол Смит. Лондон.

– А теперь о туфлях.

– Армандо Кабрал.

– Значит, ты вполне себе модник, да?

– Я хорошо одеваюсь, только и всего.

– Ты бы назвал это костюмом человека, наделенного властью?

– Нет, не назвал бы.

– И я тоже, с учетом твоего нынешнего положения.

Она вновь села на свой стул, не спуская с него глаз.

Ларкин сохранял бесстрастный вид, но его глаза были манометрами котла, стрелки которых подпрыгивали от ненависти. В бледном газовом свете лицо Ларкина было лишено румянца, свидетельствующего о ярости: кожа бледная, как солончаки в лунном свете, с сероватым оттенком под глазами, анемичные розовые губы. Ярость одолевала его, но кроме того, он был – наконец-то – глубоко напуган.

– Твою нынешнюю жену зовут Диаманта.

– Не впутывайте ее в это.

Джейн вскинула брови:

– А почему? Ведь вы впутали в это моего мужа?

– Она ничего не знает.

– Ну, это, вероятно, неправда. – Джейн наклонила голову, впилась в адвоката пытливым взглядом, позволила себе улыбнуться, потом прогнала улыбку, словно нашла Ларкина забавным и отталкивающим одновременно. – Диаманта знает об «Аспасии»?

Ошеломленное молчание выдало его. Наконец он сказал:

– Это какой-то наркотик? Я им не пользуюсь.

Ларкин и другие заговорщики знали, что ей известно о мозговых имплантатах и списке Гамлета, что в день смерти Бертольда Шеннека она захватила флешки с данными научных исследований и ампулы с механизмами управления, помещенными в нейтральную среду и готовыми к введению в организм. Но они не знали, что ей известно и о другом способе использования этой технологии, порочном и жестоком, – об «Аспасии».

– Ах, Рэнди, Рэнди. Теперь ты знаешь меня немного лучше. Ты знаешь, что на такие встречи я прихожу, хорошо подготовившись.

Он промолчал.

– Как часто ты ездишь в «Аспасию», Рэнди? Раз в месяц? Раз в неделю? Твои самые смелые желания – насколько они смелые?

Джейн видела адвоката насквозь: бледная кожа, влажные от страха глаза, расфокусированные из-за наплыва воспоминаний, трепещущие ноздри, словно он только что уловил истинный запах своей гнилой души. Руки его больше не лежали расслабленно на подлокотниках из прессованного алюминия, а сжимали их, словно он катался на «русских горках» и сейчас взлетел на вершину, готовясь к головокружительному падению. Его тревога и вина были настолько очевидны, точно он написал признание мелом на доске.

8

Прежде чем перейти к продолжительному просмотру видеозаписей с улиц, примыкающих к проулку, Джейсон Драклоу просит свою подружку и помощницу Кэмми Ньютон как можно скорее отправиться туда, откуда подает сигналы телефон Рэнди Ларкина.

– Отлично. Иду! – отвечает Кэмми.

Отношения Драклоу и Ньютон выглядят необычно для этого круга. Она всего на два года моложе детектива и очень его ценит. Он тоже очарован ею, настолько, что иногда ощущает себя тринадцатилетним мальчишкой, сгорающим от юношеских желаний и романтической сентиментальности, которую когда-то высмеивал в других.

Когда они сошлись три года назад, она работала в педикюрном салоне – подрезала и красила ногти, устраняла проблемы, связанные с мозолями и такими неприятными вещами, как грибок. Кэмми чувствует себя Золушкой, только влюбившейся не в принца, а в Джеймса Бонда.

– Буду скучать! – говорит она, выходя, хотя собирается отсутствовать не больше часа.

9

Хейзел Сайверстен жила на окраине города, в белом викторианском доме с обломами сложной формы, резным фронтоном и двумя большими эркерами в итальянском стиле. Дом выглядел фривольно, настолько же, насколько хозяйка была практичной. Шериф Лютер Тиллмен поднялся по ступенькам богато декорированного портика, расстегнул молнию на галошах, вынул из них ноги и позвонил в дверь.

Хейзел появилась только после второго звонка – в сапожках по щиколотку, альпинистских брюках и синей фланелевой рубашке с закатанными рукавами. Несмотря на свое одеяние, она казалась женственной, как любой объект мужского поклонения в романах, созданных во время постройки ее дома.

– Вы сняли галоши, значит допрос будет длительным. Придется сидеть в моей рабочей комнате, без всякого кофе. У меня стекло в работе, и лучше не устраивать никаких перерывов.

– Принимаю ваши условия, мадам.

– Не мадамкайте, а то я буду казаться себе старше своих лет.

В свои шестьдесят шесть Хейзел ушла на пенсию год назад. После колледжа она двадцать лет отслужила в армии, демобилизовалась в звании сержанта, вернулась домой и двадцать четыре года директорствовала в начальной школе. Она три раза была замужем, дважды – за военными. Первый муж погиб в бою, второй – при катастрофе вертолета. Третий, по ее определению, оказался негодяем, она выгнала его из дома с помощью дробовика двенадцатого калибра (заряженного, как думал тот), развелась и взяла девичью фамилию.

Рабочая комната помещалась внутри пристройки в задней части дома. В центре стоял стол, к которому была прикреплена оконная рама размером шесть футов на три – для будущего витража. Хейзел изготовляла окна по заказу с тех пор, как вернулась из армии, и ее изделия можно было увидеть в домах, офисах и церквях по всему округу.

Полноразмерный рисунок витража висел на стене. Треть была уже готова: яркий всплеск красного, голубого, желтого и фиолетового цветов.

– Абстракционизм. Это прекрасно, но вы ненавидите абстракционизм.

– Начала вчера. Почти всю ночь работала. Вчера нашло вдохновение. Вчера я решила, что мир теряет форму, связующую основу, становится безумно абстрактным. Это новая реальность.

– Значит, это о Коре.

– Да, черт побери, о Коре. Витраж будет прекрасным, полным жизни. Я назову его «Кора». И если какой-нибудь сукин сын не захочет видеть это в школе, я пошлю его к черту.

Хейзел начала выбирать вырезанные заранее стеклянные фигуры, чтобы вставить их в металлический переплет, Лютер сказал:

– Я приехал к вам для неофициальной беседы.

– Я заметила, что вы не в форме.

– Федералы отстранили нас от расследования. Я приехал к вам как друг. Вы знали Кору лучше, чем кто-либо еще. Она никогда не говорила о месте под названием «Доменная Печь»?

Хейзел оторвалась от работы с выражением отвращения на лице, как если бы Лютер спросил, не говорила ли Кора об Освенциме.

– То самое место. Что-то с ней там случилось.

10

В прохладном воздухе пустой фабрики то появлялись, то исчезали слабый запах плесени и более едкий запах мочи. В темноте, куда не доходил свет фонаря, раздалось шуршание, словно ветерок зашелестел мусором по полу, но воздух при этом оставался совершенно неподвижным.

Рэндал Ларкин, привязанный к стулу, повернул голову на звук, и хотя шуршание явно взволновало его, он ни о чем не спросил.

Джейн знала, что огромные кипы брошенных бумаг, архивных дел, тронутых плесенью брошюр – никому не нужная история скончавшейся компании – стали домом для крыс, которые растаскивали бумагу, грызли ее, отрыгивали, строили из нее гнезда. Пока что она не была готова делиться этой информацией с Ларкином.

– Что вам от меня надо? – спросил он. – Что вы хотите получить такого, чего у вас еще нет?

Джейн проигнорировала его вопрос и подалась вперед:

– Ты когда-нибудь ходил по Темной сети, Рэнди? Я не говорю о Глубокой сети, там, в общем-то, нет ничего ужасного. Темная сеть. Бывал в ней?

– Я не знаю ни о Темной сети, ни о Глубокой.

Услышав эту очевидную ложь, Джейн усмехнулась:

– В Темную сеть нельзя попасть с помощью обычных поисковиков. Адреса сайтов – бессмысленный набор букв, цифр и символов, которые невозможно набрать случайно. Их даже запомнить нельзя, такие они сложные. Есть один адрес из сорока четырех знаков. Чтобы попасть на этот сайт, Рэнди, нужно быть членом крайне эксклюзивного клуба. Или получить разрешение. Если набрать эти сорок четыре знака, Рэнди, ты попадешь на домашнюю страницу – черный экран с одним словом, набранным белыми буквами. Это слово – «Аспасия».

Ларкин закрыл глаза и опустил голову, словно рассказ Джейн утомил его. Впрочем, может быть, он теперь боялся на нее смотреть.

– Потом появляются слова: «Красивые девушки. Абсолютно покорные. Исполним самые смелые желания». Помнишь?

Судя по всему, он решил защищаться при помощи молчания.

– Потом появляются другие слова, – продолжила она. – «Девушки, не способные к непокорности. Вечное молчание гарантировано». Типа круто, да? Вступительный взнос триста тысяч, Рэнди, но это не так много, если в тебе родились самые смелые желания, а твои костюмы стоят от четырех тысяч. В клуб вступают только по приглашению одного из членов. С учетом твоей близости к Дэвиду Джеймсу Майклу, думаю, ты был одним из основателей.

Очень скоро выяснится, что его молчание непродуктивно.

– «Аспасии» есть в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Нью-Йорке и Вашингтоне. Я побывала в здешней, лос-анджелесской.

Ларкин открыл глаза:

– Это не…

– Невозможно? – спросила она. – Не буду тратить время и рассказывать, как я туда попала. Участок в три акра, обнесенный стеной, правильно? Бог мой, Рэнди, это настоящий дворец. Наверняка обошелся в десятки миллионов долларов. Все со вкусом. И знаешь, ни малейшего намека на бордель. Много превосходных старинных штуковин, персидские ковры – просто отпад, целые акры мрамора. Ну, типа чтобы сексуально возбужденный мальчик с самыми смелыми желаниями почувствовал себя продвинутым, принадлежащим к элите и полностью довольным собой. – Джейн поднялась и зашла за спину Ларкина. – А девочки, Рэнди! Потрясающие девочки. Модели из каталога «Викториас сикрет»[19] рядом с ними – просто собрание старья, которое и в молодости никуда не годилось.

Ухватив адвоката за волосы, она сильно дернула за них и наклонила его голову со словами:

– Смотри на мой пустой стул. Не по сторонам, а на мой пустой стул.

Он нашел в себе силы, чтобы проявить кураж, а может, даже действительную смелость:

– Считай, что ты труп.

– Ну, это о каждом можно сказать. Никто из нас не уходит из этого мира живым. Правда, некоторые уходят раньше других.

Она отпустила его волосы и потрепала по голове рукой в перчатке, так, будто хотела приласкать.

– Эти крутейшие девушки сверхпокорны, не способны к непокорности, потому что им ввели наномашины, устройства для управления мозгом. Удивительная хрень, прямо научная фантастика, правда, Рэнди?

– Хватит, – сказал он. – Вы не…

Джейн скрутила его левое ухо так, что он издал тонкий писк, и посоветовала:

– Рекомендую подчиняться. Стать неспособным к непокорности. – Дав ему несколько секунд, чтобы прийти в себя, она продолжила: – Да, удивительная хрень, прямо научная фантастика. И вот что самое крутое. Эти девушки очаровательны, веселы, рады угодить и никогда не покидают «Аспасию», они живут там все время, потому что им ввели другие имплантаты, не те, которые заставляют людей убивать себя. Эти имплантаты не просто промывают девушкам мозги, но и выскабливают мозговую ткань так, что остаются одни только нити, и никаких воспоминаний, все личностные свойства вычищены и внедрены новые. Невозможно вернуть их в прежнее состояние. Это односторонний процесс. Ну не самая ли это крутая в мире затея?

Ей показалось, что Ларкина трясет, но сказать наверняка было трудно – его пальцы с силой вцепились в подлокотник. Джейн провела пальцем по его шее, сзади, и он испуганно вскрикнул, словно решил, что это лезвие ножа. Она наклонилась к его нетронутому уху и прошептала:

– Речь идет не столько о сексе, сколько о власти. Разве нет, Рэнди? О полной власти над этими девушками.

– Я не знаю, – сказал он несчастным голосом.

– Не знаешь? Не очень задумывался над этим? – Она положила руки ему на плечи и принялась массировать, словно снимала стресс. – Ты бил девушек, Рэнди? Торчал оттого, что бьешь?

– Нет. Нет, черт побери. Все не так.

– Тебе нравится делать с ними то, что унизило бы незапрограммированную девушку? А ты никогда не заходил слишком далеко? Не убивал никого из них?

– Это безумие. Сумасшествие. Вы больны.

Джейн массировала его плечевые мышцы.

– В тот вечер, когда я была там, одну из девушек задушили. Понимаешь, полная покорность. Он, вероятно, кончил, делая это. Я знаю, тебя в тот день не было, но разве тебе не хотелось того же?

– О Боже, – сказал он слабым, сокрушенным голосом. – О Боже.

– Думаешь, Он прислушается к тебе, Рэнди? Вряд ли Господь сейчас слушает тебя. И в любом случае, я думаю, что вы, ребята с утонченным вкусом, не убиваете девушек каждый день. Иначе начнутся серьезные проблемы с кадрами. Это случается лишь время от времени, когда один из вас вдруг начинает чувствовать себя хозяином вселенной.

– Я не ангел, но вы ошибаетесь насчет меня. Я не способен никого убить.

– Да, ты нанимаешь убийцу. У Сакуры Ханнафин была аллергия на яд шершня. Смертельно опасная аллергия. Ее муж, репортер Ларри, очень вовремя уехал в командировку. Кого ты нанял, чтобы напустить шершней в машину Сакуры Ханнафин?

– Это несерьезно. Так случается, это вполне естественно. Шершни залетели в ее машину. Никто их туда не напускал. Не все ужасы в мире связаны со мной.

– Она, вероятно, думала, что ее лекарство лежит в бардачке, – сказала Джейн. – Автоматический шприц с адреналином и жидким бенадрилом. Когда охранник торгового центра нашел Сакуру мертвой, крышка бардачка была поднята – женщина умерла от анафилактического шока. На ее лице сидел шершень, по салону летали два других. Лекарства она всегда держала при себе. А в тот день, наверное, забыла. Мы все что-нибудь забываем, правда, Рэнди?

11

Менее чем через десять минут после выхода из квартиры Кэмми Ньютон звонит Джейсону Драклоу из проулка за офисом. Он откатывает кресло от компьютера, на котором просматривает записи с камер наблюдения за дорожным движением, и подъезжает ко второму компьютеру. Там открыта «Гугл-карта», красная точка, то есть телефон Рэнди Ларкина, по-прежнему мигает в проулке. Рядом с ней теперь появилась вторая точка – голубая, обозначающая Кэмми.

– Тут нет ничего, дорогой! Ни Ларкина, ни его «мерседеса». И телефона нигде не вижу.

– Ты почти стоишь на нем, детка. Отойди на несколько футов к западу. Вот так. А теперь один-два шага вправо. Нет, слишком далеко. Назад и налево. – Два мигающих значка совместились. – Вот здесь.

– Я стою на какой-то крышке с решеткой – то ли водосток, то ли вентиляция. На ней название компании.

– Он бросил телефон в решетку, – говорит Джейсон.

– Или это сделал кто-то другой, – поправляет его Кэмми.

12

Лютер Тиллмен уже знал, что Доменная Печь – это небольшой городок в Кентукки, на озере Доменная Печь. Шестьсот жителей. Самый крупный работодатель – пятизвездочный супердорогой отель на сто номеров. Это и кое-что другое он узнал в Интернете. Но он не знал, почему Кора Гандерсан вставила эти три слова – может быть, неосознанно – в строки своего странного дневника, полные навязчивых повторов.

Хейзел Сайвертсен отобрала красный кружок, синий полумесяц и желтую росинку и поместила все это в раму.

– Кору пригласили на конференцию в отель на озере Доменная Печь – четыре дня, пять ночей, все расходы оплачены. Она была очень рада.

– А что за конференция?

– Проблемы образования детей с особенностями развития. Предполагалось совместить конференцию с награждением тех, кто раньше был признан учителем года в своем штате или городе.

– Когда это было?

– В прошлом августе. До начала занятий.

– И кто был организатором?

– Какой-то благотворительный фонд «Семена». Нет, «Сеянцы». Благотворительный фонд «Сеянцы».

– Кора поехала одна?

Выгибая свинцовый переплет в соответствии с формой росинки, Хейзел сказала:

– Она могла привести гостя, например подружку. Но это испортило бы дело, если бы среди мужчин оказался тот единственный, предназначенный для нее. В конце концов, все они, как и Кора, любят детей, которых большинство людей считают безнадежными. Может, вам это трудно понять, но Кора была настоящим романтиком. Она верила, что у каждого из нас где-то в мире есть свой, особенный человек, и ждала, когда судьба соединит ее с этим особенным. Поездка в Кентукки в одиночестве была чем-то вроде пинка судьбе.

Лютер прочел несколько рассказов Коры и часть романа и поэтому знал о ее романтических устремлениях – она писала о надежде и о скрытой доброте людей без сентиментальности, даже, напротив, с волнующей подспудной грустью. Но он не собирался рассказывать Хейзел об этих тетрадях, которые кто-то хотел уничтожить вместе со всем, что было в доме Коры.

– И она познакомилась с мужчиной на этой конференции?

– Познакомилась с одним-двумя, которые ей понравились, но не нашла такого, перед которым, по ее выражению, была бы готова ходить на задних лапках.

– Но вы сказали, что с ней там что-то случилось.

Хейзел перестала работать и теперь, казалось, изучала сочетание формы и цвета в законченной части композиции, так, словно смотрела в прошлое сквозь стекло воспоминания.

– Это нелегко объяснить, Лютер. Но после озера Доменная Печь она изменилась. Стала спокойнее. Меньше смеялась над глупостями. Я имею в виду мелкие нелепости, с которыми мы постоянно сталкиваемся. Поначалу она говорила о конференции восторженно, но в общих словах, почти без подробностей, что было ей не свойственно. Кора всегда подмечала подробности, и, когда рассказывала вам о каком-то интересном случае, история получалась красочной. А тут через день или два она вообще перестала говорить о Кентукки. Несколько раз, когда я касалась этой темы, она отмахивалась, словно место было приятным, но все остальное стало разочарованием.

– Может быть, она все-таки познакомилась с мужчиной, – сказал Лютер, – с тем, кто показался ей особенным, и он обидел ее.

– Да, я думала об этом. Но потом решила, что дело в другом.

Хейзел повернула рабочий стол, подошла к окну и посмотрела на укрытый снегом задний двор, на рощицу елей, на сине-зеленые иглы, усыпанные снегом и украшенные декоративными цилиндриками шишек. Лютер, проработавший в полиции несколько десятилетий, знал, когда свидетель хочет что-то добавить, но его удерживает преданность к другу, стыд или другие эмоции и сомнения. Методики допроса часто не помогали открыть эту раковину, в которой лежала последняя жемчужина, и лучше было позволить встревоженному человеку следовать собственным представлениям о том, что допустимо, а что – нет.

Не глядя на него, Хейзел сказала:

– После возвращения Коры из Кентукки я несколько раз заезжала к ней и находила ее чуть ли не в трансе: она сидела, погруженная в свои мысли. Она выглядела… загнанной, по-другому и не скажешь. Приходилось обращаться к ней два-три раза, прежде чем она замечала меня. Вероятно, она боялась чего-то и не хотела говорить об этом.

«Паук, который ткал паутину в ее мозгу, – подумал Лютер, – и откладывал яйца в его складках».

После очередной паузы Хейзел сказала:

– Нужно мне было поднажать на нее. Проявить больше озабоченности. Больше дружеского участия.

– Вы не несете ни малейшей ответственности за то, что случилось в отеле «Веблен».

Хейзел посмотрела на него:

– Я знаю, Лютер. Знаю. И все же, черт побери, чувствую, что несу ответственность.

13

Джейн снова опустилась на стул, пододвинула его поближе к Ларкину, положила рядом сумочку и села так, что их колени чуть не соприкасались. Тепло улыбнувшись, она наклонилась и успокаивающе потрепала адвоката по левой руке:

– Как дела, командир?

Ларкин не знал, что думать о ней. Он оказался на некоем внутреннем перекрестке, где обескураживающим образом пересекались ярость, страх, чувство вины и замешательство, а также постоянно убывающая надежда на то, что он знает, как выкрутиться и оказаться в безопасности. Он сидел молча, не пытаясь ни оправдываться, ни придумывать доводы, ни лгать, чтобы изменить ситуацию в свою пользу.

– Ты здоров? – спросила Джейн. – У нас еще есть дела. Хочу, чтобы ты побыл здесь со мной. Нам теперь нужна ясность в мыслях, Рэнди. И чтобы не так, как раньше, – ни притворств, ни уверток, ни манипуляций.

Ларкин мог представить себе, как она узнала об «Аспасии», но явно был потрясен тем, что всплыло его соучастие в убийстве Сакуры Ханнафин. Он явно не помнил самых важных слов, сказанных им Лоренсу Ханнафину во время первого телефонного разговора – из тех, что прослушала Джейн. Когда журналист настаивал на повышении до редактора, полагая, что заслуживает благодарности, Ларкин ответил: «Ты забыл, что мы сделали для тебя всего год назад?» Сакура уже год как была мертва.

Для Ларкина Джейн была теперь не просто мучителем, не просто противником, тем, кого нужно обмануть с помощью слов или устранить с помощью насилия, к которому он относился без всякого предубеждения. Смятенный и беспомощный, он стал видеть в Джейн волшебницу, черпающую знания неведомо откуда и действующую непостижимым образом. Неизвестно, что выкинет волшебница всего через минуту, какое заклятие наложит на тебя, какое колдовство применит, преследуя непонятную тебе, но ужасную цель.

– Фирма, которая представляет Дэвида Джеймса Майкла как в деловых, так и в личных вопросах, официально располагается в Нью-Йорке. Ты знаешь ее название? – спросила Джейн.

Ларкин помедлил, раздумывая о том, какой подвох может скрываться в этом невинном вопросе, и делая прикидки; веки почти целиком закрывали его глаза, как у крокодильего бога какого-нибудь древнего племени. Наконец он сказал:

– «Форсайт, Хаммерсмит, Эймз и Кэрроуэй».

– Очень хорошо. Отлично. – Джейн не знала, будет ли ее очередное высказывание правдой, но этот вывод напрашивался, стоило лишь немного подумать. – Если бы ваш заговор был таким же ясным и рациональным, как операции мафии, ты стал бы известен как тайный советник Д. Д. Майкла, человек, к которому он обращается за юридической помощью в важнейших вопросах.

– Мы не какие-то паршивые макаронники, – сказал Ларкин, который даже в таких обстоятельствах не мог избавиться от снобизма.

– Да, я знаю. У вас союз людей с активной гражданской позицией, влиятельных персон и блестящих интеллектуалов, равного которому не было в истории.

– Вы насмехаетесь, потому что ничего не понимаете.

– Понимаю или нет, но ты сейчас подтвердил, что являешься кем-то вроде тайного советника Д. Д.

Ларкин открыл было рот, чтобы возразить, вспомнил свое гордое высказывание насчет паршивых макаронников и не стал ничего говорить.

– Ты должен сказать мне, где и как мне лучше всего добраться до Д. Д., преодолев охрану.

– Это невозможно.

– Я хочу знать слабые места в его обороне.

– Таких мест нет.

– Они всегда есть.

– Но не у него.

– Если ты хорошенько подумаешь, то поймешь, что я права.

Джейн положила сумочку на колени и вытащила оттуда электрошокер типа «тазер», но не тот, который выстреливает дротиком на проводе, а другой, требующий, чтобы цель находилась на расстоянии вытянутой руки.

– Знаешь, что это такое, Рэнди?

– Да. И что с того?

Быть крутым. Спокойным. Не удостаивать эту штуковину взглядом, делать вид, что угроза тебя ничуть не впечатлила.

– Поначалу я хотела поработать с тобой при помощи этой штуки. Даже взяла два комплекта запасных батареек. Ты накачиваешь мышцы в своем домашнем спортзале. Ты в хорошей форме, но сердцевина у тебя мягкая. Ты ведешь тепличную жизнь и почти не знаешь боли. Сотня разрядов – и ты скажешь мне все, что я хочу знать, только для того, чтобы я не подала еще сотню.

– Попробуй.

– Может, и попробую. – Она положила шокер обратно в сумочку. – Но пока это возможно, я не хочу брать на себя роль мучителя.

Ларкин слегка выпрямился на своем стуле и поднял голову, не в силах осознать, что, скрывая улыбку удовлетворения, он принял совершенно неподходящий для этого момента вид и фактически изобразил самодовольную ухмылку. Ему показалось, что его похитительница очертила для себя этические границы, за которые не выйдет.

– Нет, не это, – сказала Джейн, словно читая его мысли. – Я хочу избавить себя от неприятностей, связанных с истязанием. Ты будешь сопротивляться хотя бы для того, чтобы показать свою силу воли. Сначала будешь сопротивляться, потом вырубишься, и мне придется приводить тебя в чувство. Ты наблюешь и обмочишься. Я бы не хотела видеть этих грязных подробностей пытки, потому что ты вызываешь у меня отвращение.

Теперь на его лице не появилось даже тени улыбки.

Джейн вытащила из сумки небольшой пакет со струнной застежкой и показала Ларкину содержимое: разрезанная на четыре части сосиска. Открыв пакет, она разбросала куски сосиски по темным углам, где валялись кучи бумаг.

Последовала настороженная тишина, затем в зловонном мраке внезапно раздались шуршание и тонкие писки соперников, сражающихся за территорию: нетерпеливая деловитость, свойственная тем, кто никогда не может утолить свой голод. Встревоженные шарканьем ног обитатели гнезд и прочих укрытий снова стали испускать мимолетные запахи мочи, плесени, мускуса, характерные для грызунов.

– Здесь их без счета. Никто не беспокоил их годами. Может быть, они даже не знают, что людей нужно бояться.

Ларкин повернул голову и вгляделся в темноту. Когда крысиная возня стихла, Джейн подалась вперед и потрогала стяжку на запястье адвоката.

– Конструкция такая, что затянуть туже можно, а ослабить нельзя. Очень жесткий и прочный материал. Можно только разрезать. Но тебе нечем ее разрезать.

Он нашел в себе силы, чтобы оставаться внешне бесстрастным. Джейн вытащила из сумочки пухлый сверток марли.

– Это кляп для тебя. – Она достала рулон липкой ленты. – А это я обмотаю несколько раз вокруг твоей головы, чтобы ты не выплюнул кляп. – Она положила марлю и ленту обратно. – Видишь собачьи миски на столе?

Он посмотрел на миски.

– Я поставлю их на пол, среди всего этого хлама, возле тех мест, где у них гнезда. Четыре бутылки воды – это для мисок. Чтобы попить, бедняги тащатся в подвал, где после дождя собирается вода. Но она такая противная, грязная, застойная. Им понравится вкус свежего напитка. Но это не просто вода.

Ларкин перевел взгляд на нее. Его тело, лицо, глаза цвета хаки были неподвижны, словно время остановилось, словно он сделался частью картины, внутри которой не действовали законы физики.

– Эта вода приправлена безрецептурным стимулятором аппетита. Раньше его отпускали только по предписанию врача. Раковые пациенты и все, кто страдает отсутствием аппетита, находят это средство весьма эффективным. Когда фармацевтическая компания разрабатывала этот продукт, его испытывали на лабораторных крысах, и эти ребятки просто озверели. Чтобы прийти в такое состояние, местным понадобится два часа, с учетом концентрации раствора. Для тебя это будут очень занятные два часа. Скучать не придется ни секунды.

Если бы стояла жара, могли бы оставаться кое-какие сомнения. Но день выдался мягкий, в помещении было прохладно, и появление сотен крохотных капелек по всей ширине белого как снег лба Ларкина могло иметь только одну причину. Он пришел к единственно возможному для себя выводу:

– Ты никогда этого не сделаешь. Никогда. Не это. Это… Варварство.

Джейн удивил ее собственный смех, искренний, но такой мрачный, что она забеспокоилась.

– Ах, милый, ты настоящий подарок. Вы лишаете памяти невинных девушек, выскребаете им мозги, не оставляете несчастным никакой надежды, программируете их, чтобы постоянно подвергать омерзительному насилию. Вы превращаете тех, с кем не согласны, в машины для самоубийства, доверяясь идиотской компьютерной модели. Вы грозите похищать и убивать пятилетних мальчиков. Моего пятилетнего мальчика. Думаешь, у тебя есть право называть меня варваром?

Джейн приподнялась со своего стула и наклонилась над Ларкином. Тот попытался отодвинуться, уверенный, что похитительница хочет жестоко обойтись с ним, но она только ущипнула его за щеку – не сильно, но так, что это напоминало извращенную ласку.

– Рэнди, в варварстве я с тобой соревноваться не могу. Здесь ты можешь многому научить других, а учиться тебе уже нечему.

Она снова села и вытерла глаза, словно слезы на ее лице выступили только от смеха. Лампа слегка шипела, тихие, приглушенные голоса говорили о неожиданном банкете. Эти бессловесные звуки были не громче поскрипывания половиц под ногами ночного призрака. Джейн снова наклонилась к Ларкину и сказала:

– Я в бегах уже больше двух месяцев. Меня включили в список самых разыскиваемых преступников, который висит в каждом полицейском участке страны. Нельзя даже сосчитать, сколько людей застрелили бы меня на месте при первой возможности. Меня загнали в угол, Рэнди, и я готова на все. Если ты не скажешь, как добраться до Дэвида Джеймса Майкла и как покончить с ним, я оставлю тебя на съедение крысам. Можешь не сомневаться: единственным, кто не одобрит мои действия, будет дьявол собственной персоной. Ты нужен ему живым, чтобы работать на него.

14

Джейсон Драклоу проникает через черный ход в почти бесконечное виртуальное пространство АНБ: море заархивированных телефонных звонков, текстовых посланий, электронных писем, видеороликов из неизвестных источников. Так аквалангист продирается через мутный слой воды, мимо коралловых рифов, ждущих своего исследователя, и, возможно, в какой-нибудь бездне он найдет правду о сотворении мира. Но сначала – обычный просмотр записей с дорожных камер…

За восточным окончанием проулка есть камера, которая могла бы зафиксировать приезд Ларкина в офис, но она явно неисправна. Сейчас на ней нельзя увидеть в реальном времени легендарный фешенебельный Беверли-Хиллз – только черный экран.

Джейсон перематывает запись: 7:00 утра, потом 6:30, потом 6:00. Но камера ничего не может ему предложить. И только в 5:00 камера вознаграждает его изображением улицы с севера на юг.

До рассвета, вероятно, около часа. Освещенная искусственным светом улица объята предутренней тишиной. Проезжает моечная машина, тонкая струя воды смывает мертвые листья и мусор. В северном направлении следует фургон. Полицейский автомобиль, патрулирующий улицы, движется на юг.

Джейсон быстро перематывает запись вперед. В 5:11 внезапно появляется пешеход, потом вспышка света – и экран чернеет. Детектив прокручивает запись в обратном направлении, вплоть до того момента, когда фигура появляется из проулка. Затем он просматривает видео с нормальной скоростью.

Свет уличных фонарей не столь ярок, как свет солнца, но Джейсон уверен: на экране женщина. Она поднимает обе руки, и только в миг вспышки видно, что она обеими руками держит пистолет. Одновременно со вспышкой экран гаснет. Женщина – превосходный снайпер. Джейсон в курсе последних событий и понимает, кто, по всей видимости, попал в поле зрения камеры.

Он просматривает записи с видеокамер, установленных на улице, перед западным въездом в проулок, и вскоре обнаруживает, что она вывела из строя и эту камеру – все так же одним выстрелом – менее чем за три минуты до того, как повредила камеру на параллельной улице к востоку от проулка. На сей раз солнечный свет гораздо ярче, а большая длина ствола говорит о том, что на пистолете стоит глушитель.

Запись со въездом Ларкина в проулок с востока отсутствует, как и запись с выездом «мерседеса» в западном направлении. Скорее всего, адвоката похитила Джейн Хок.

Джейсона возбуждает ощущение погони: женщина находится в бегах, а он охотится за ней из своей комфортабельной квартиры. Он не сомневается, что вскоре найдет «мерседес», похитителя и похищенного.

15

Вода, словно волшебный эликсир, сверкала в свете газового фонаря, кромки пластиковых бутылок сияли, как грани хрустальных бокалов. Джейн взяла одну из четырех бутылок с импровизированного стола, подошла к Ларкину и отвинтила крышечку со словами:

– Я хочу, чтобы ты выпил это. Полбутылки.

Жуткий вид его глаз, широко распахнутых от страха, бледность лица, покрытого по́том, говорили о том, что он уже расстался с чувством собственной неуязвимости, но еще не мог избавиться от иллюзии о том, что принадлежит к числу сильных мира сего. С напускным безразличием он сказал:

– Я не хочу пить.

– И какое это имеет значение?

– Я не буду пить. Туда подмешана эта дрянь.

– Именно поэтому ты и будешь пить, Рэнди. Я хочу, чтобы ты почувствовал, насколько эффективен раствор этого стимулятора в высокой концентрации. Чтобы ты понимал, какой голод испытывают крысы.

– Вы меня не заставите.

– Не говори глупостей. У тебя есть выбор. Либо я подношу бутылку к твоему рту, и ты, как послушный мальчик, выпиваешь ровно половину. Либо я знакомлю тебя с шокером, а когда ты заорешь от удара током, я засуну горлышко тебе в рот, сожму твои челюсти и волью содержимое внутрь. Тебе придется или быстро глотать, или захлебнуться. Ты и без того оказался в неприятной ситуации, советник. Зачем ее усугублять?

Она поднесла бутылку ко рту Ларкина, медленно наклонила, и он принялся ритмично глотать жидкость. Наконец половина бутылки оказалась внутри его – лишь несколько капель стекли по подбородку. Джейн вернулась на свой стул, села, едва не касаясь коленями Ларкина и тем самым нервируя его, и сказала:

– Д. Д. Майкл владеет поместьем в Пало-Алто, квартирой в Сан-Франциско, участком в три акра на озере Тахо в Неваде, еще одной квартирой в Нью-Йорке и, наверное, другой недвижимостью, о которой мне неизвестно. Я хочу, чтобы ты рассказал мне об особенностях каждого из этих мест, о расположении объектов, о том, как работает безопасность. У меня есть список.

– Вам до Майкла не добраться.

– Я не ожидаю, что ты укажешь мне на уязвимые места. Да ты, вероятно, и не знаешь их. Тебе не положено. Зато мне положено. Расскажи как можно больше, и я пойму, где есть дыры в ограде.

Джейн достала из сумки блокнот и ручку. Ларкин тем временем быстро спускался со своего воображаемого трона на Олимпе, проникался жалостью к самому себе, вынужденно примеривая нищенское тряпье, его глаза заволокло пеленой скорби по потерянному статусу.

– Не важно, скажу я вам или нет, – так или иначе я буду мертв.

– Во втором случае – безусловно. Но когда это закончится, ты вернешься и станешь врать о том, что сказал мне. Ты вел себя геройски, да? Ты сообщил мне ложные сведения, ничего больше. А потом бежал.

Ларкина пробрала дрожь, хотя на фабрике стало теплее, чем прежде.

– Вы не знаете этих людей. Они собираются изменить мир и при этом заполучить такую власть, о которой никто даже не мечтал. На карту поставлено слишком многое… поставлено все! Поэтому они меня прихлопнут, зароют и помочатся на мою могилу. – С каждым взрывным согласным из его рта вырывались брызги слюны. – Они знают, на что способны вы, и знают меня, и тут доверие заканчивается. Я стал для них мусором. Эти люди не ведают жалости.

– Эти люди? Рэнди, послушай сам себя. Ты – один из них.

– Уже нет.

Теперь он почти не сдерживался, слезы обожгли его покрасневшие глаза, но, может быть, пот его был холодным в той же мере, что и едким. От него исходил запах гниющего засоленного мяса.

Ларкин был слишком плохим актером, чтобы притворяться, а значит, полное крушение самоуверенности было фактом. Жалкий, как сбитая машиной собака, он прищурился, вскинув голову к высокому грязному окну, словно больше никогда ему было не суждено увидеть солнце, а потом закрыл глаза, уронил голову и задрожал, стянутый путами.

Если он от отчаяния потеряет контроль над собой, от него будет мало проку. Джейн подтолкнула его слишком близко к краю пропасти, и он сломался. Надо было кинуть ему крохи надежды, ведь в обещание счастливого избавления он поверил бы.

– Я не могу дать тебе обратный билет. Ты не станешь нанокоролем, не будешь делать с покорными девушками в «Аспасии» все, что вздумается, не будешь повелевать толпой рабов. Но есть один способ сохранить тебе жизнь.

Он надолго задумался, потом спросил:

– Какой способ?

– Если я скажу тебе сейчас, если ты увидишь, что есть выход, ты начнешь снова играть со мной. И я не получу того, что мне надо. Единственный выход для тебя – рассказать мне о Д. Д. Майкле. А когда мы закончим – и в том случае, если я поверю каждому твоему слову, – ты получишь то, что надо тебе.

Она открыла блокнот, щелкнула авторучкой. Ларкин ответил на все вопросы о доме Д. Д. в Пало-Алто, и его ответы выглядели достаточно правдиво. А о квартире Майкла в Сан-Франциско, занимавшей весь девятый этаж десятиэтажного здания, он сказал так:

– Это настоящая крепость. Там он чувствует себя в полной безопасности. Да и как иначе? В этом здании его никто не достанет. Если попытаетесь подобраться к нему, то вмиг отправитесь на корм червям.

Когда Ларкин рассказал, что именно ожидает незваного гостя, Джейн точно знала, что он говорит правду: у него не хватило бы воображения, чтобы выдумать такие ужасы.

16

Джейн Хок не могла расстрелять камеры, наблюдающие за трафиком на всех важных перекрестках округа. Если бы понадобилось, Джейсон Драклоу в поисках ларкинского «Мерседеса S600» просмотрел бы все записи с главных развязок, вроде бульваров Уилшир и Санта-Моника, а также с ближайших выездов на шоссе, хотя на это ушло бы много времени.

Но был способ получше: кое-кто открыл для него черный ход в систему Агентства национальной безопасности. Теперь он имеет доступ к базе данных распознанных регистрационных знаков, которая пополняется с помощью полицейских машин и других государственных транспортных средств, оснащенных системами кругового обзора для считывания номеров. Эти данные передаются в центральный архив в автоматическом режиме, круглосуточно и ежедневно. Нужно только ввести номер «мерседеса» Ларкина и указать временной отрезок – скажем, от 7:00 до 8:00. Если «мерседес» в это время проезжал мимо какого-нибудь считывателя – а скорее всего, это случилось не раз, – Драклоу получит сведения о месте и времени опознавания номера, о том, двигалась машина или стояла, а если двигалась, то в каком направлении. Правда, конечный пункт назначения все равно останется загадкой.

Но главное, Джейсон уже имеет регистрационный знак и может определить регистрационный номер машины. После этого, пользуясь базой перекрестных ссылок, он получит уникальный код транспондера, который позволяет идентифицировать «мерседес» с орбиты при помощи сети спутников, обслуживающей его навигационную систему.

В этот момент возвращается Кэмми Ньютон, которая выполнила задание, а потом заглянула в любимую пекарню Джейсона за его офисом.

– Углеводное безумие! – сообщает она, открывая коробочку и показывая утренние сахарные булочки и пончики. Его любимые.

– Я вот-вот должен найти этот «мерседес», – говорит Джейсон, уставившийся в экран, точно бабулька со слезящимися глазами, чей взгляд прикован к игровому автомату в Вегасе. Кэмми кладет булочку на одну из салфеток, вложенных в коробочку, и тихонько подсовывает ее под правую руку детектива. Себе она берет выпечку не сразу – сидит в офисном кресле и с детским восхищением смотрит на Джейсона. Иногда его смущает такое восторженное отношение: в общем-то, он прекрасно осознает, что не заслуживает этого, но тем не менее всегда рад быть объектом поклонения.

– Лонг-Бич, – сообщает он. – Машина находится в Лонг-Бич, около гавани.

– Класс, – говорит Кэмми.

– Через минуту узнаю точное место.

– Супер, – говорит Кэмми. – Выше всех похвал.

– Да ерунда.

– Правда-правда. Ты просто супер.

– Ну, может, мини-супер.

– Без всяких «мини»! – не отступает Кэмми.

– Макси, – говорит он, и Кэмми, как и ожидал Джейсон, смеется.

17

Рэнди охватил зуд откровения. Он рассказывает все, что знает о Д. Д. Майкле, этом самоуверенном уроде, и ландшафт его мозга озаряется новым светом; нарастает возбуждение, которое он скрывает от нее.

Его откровение состоит в том, что объединение элит, стоящее за этим заговором, потерпит неудачу, о нем станет известно и эти люди либо предстанут перед правосудием, либо будут уничтожены взбешенной, охваченной ужасом толпой, которая взбунтуется с такой яростью, что дикая и кровавая Французская революция покажется мирной сменой власти.

До этого момента Рэнди горячо поддерживал планы этих людей, которые называют себя техноаркадцами и стремятся путем установления тотального контроля над обществом обеспечить изобилие и всеобщий порядок. Но он больше не из их числа. Теперь он все понимает. Он понимает.

Он понимает, что Техноаркадия никогда не будет создана, что все, начиная от Д. Д. Майкла и кончая самой мелкой шавкой, потерпят катастрофу и будут уничтожены. Все, кроме него. Рэндал Ларкин ускользнет, останется жив и будет процветать, ведь в одно прекрасное утро его спустили с высот на землю, и сделала это – кто бы мог подумать? – аппетитная девка, которой самое место в одном из номеров «Аспасии»: сидеть там и ждать очередного клиента, который продемонстрирует ей, что такое полная покорность. Таким образом, он вовремя избавился от своего заблуждения и не разделит судьбу остальных техноаркадцев.

Он далеко не так богат, как Д. Д., но он умнее миллиардера, умнее всех аркадцев, которых знает, умнее всех самых умных умников. И если его можно низвести до такого положения, то уж конечно и их тоже, потому что одного ума тут недостаточно. Нужна еще удача. А удача не любит умников. Она никого не любит. Удача может разрушить самые изощренные планы умнейших людей. Если эта недоделанная телка, Джейн Хок, способна скрутить такого, как он, крайне глупо предполагать, что можно установить всеобщий порядок посредством тотального контроля.

У него, Ларкина, есть сверхсекретный счет на Большом Каймане и деньги, чтобы завтра же улететь в эти теплые края на частном самолете. На другом карибском острове у него есть недвижимость, принадлежащая трасту, связь которого с Ларкином проследить нельзя.

И не последнее по важности: у него есть двенадцать наномеханизмов управления нового поколения в безопасном охлаждаемом хранилище. Когда заговор раскроют и Д. Д. низвергнут, а всех остальных либо упрячут в тюрьму, либо отправят на тот свет, Рэндал Ларкин под именем Ормонда Хеймдала сможет жить в окружении самых преданных и покорных слуг и охранников.

Он переходит от черного отчаяния к надежде на воскресение и сдает Д. Д. со всеми потрохами.

Недоделанная сучка, крысиная королева, записывает ручкой в блокнот то, что считает важным, и Рэнди, прежде чем остановиться, сообщает о еще одном месте, где иногда скрывается Д. Д. Он рассказывает ей полуправду о Доменной Печи, давая достаточно сведений, чтобы заманить женщину туда, но скрывает одну важнейшую подробность – единственную, которую она не знает и которая может привести ее к гибели. Да, она спасла Рэнди, разъяснив, какую роль удача непременно сыграет в падении техноаркадцев, но он все-таки желает ей мучительной смерти: именно она лишила его мечты о мире порядка, а мечты мужчины для него священны.

18

В свете монитора своего второго компьютера и любовного сияния, исходящего от Кэмми Ньютон, Джейсон прокручивает карту вниз, до Лонг-Бич, увеличивает масштаб, переходя к гавани, перемещается на восток и обнаруживает GPS-локатор «мерседеса». Он полностью доверяет новым технологиям, но сейчас думает, что они дали сбой: получается, будто машина находится в реке Лос-Анджелес, южнее Анахейм-стрит.

Чтобы проверить это маловероятное положение машины, Джейсон возвращается к своему основному компьютеру, опять использует программу АНБ, которая позволяет просматривать – в записи или в режиме реального времени – данные с камер наблюдения за дорогами и местами скопления людей, установленными органами охраны порядка различных уровней. Благодаря камере, расположенной на мосту, который ведет к Анахейм-стрит, детектив хорошо видит, что происходит к югу от моста, в направлении гавани.

– Ни фига се! – восклицает Кэмми. – Только посмотри.

Полузатопленный черный «мерседес» уперся в опору моста, по которому проходит местное шоссе номер семь. Машина покачивается на реке с быстрым течением. На мосту работают спасатели, стоят две-три машины с проблесковыми маячками.

19

Переживая внутренний кризис, Ларкин не проявил чудес героизма, не продемонстрировал он и менее возвышенного пассивного мужества, называемого силой духа. В нем также не нашлось ни малейшей воли к сопротивлению. Когда он сделал свой выбор и стал сливать соратников по заговору, сведения о резиденциях Д. Д. Майкла полились из него не медленным, размеренным потоком: нет, он открыл пожарный шланг, из которого хлынула такая мощная струя, что Джейн Хок перешла на скоропись, не желая упустить важных деталей.

На его бледном лице появился румянец от переживаний – ведь он превратился в предателя, щеки пылали даже в белесом свете газовой лампы. Пот, выступивший от страха, теперь высох. Если Джейн все еще правильно понимала этого человека, потерпевшего катастрофическое поражение, получалось, что его отчаяние сменилось облегчением, глаза засветились восторгом, словно он давно уже мечтал оставить нелегкую роль советника Д. Д. Майкла и воспринял вынужденное предательство как освобождение.

Получив необходимую ей информацию быстрее, чем ожидала, Джейн положила ручку и блокнот в сумочку, встала со стула и уставилась на Ларкина – не с презрением, потому что он не заслуживал даже этого, и уж конечно не с сочувствием. Она полагала, что, согласно самому строгому кодексу чести, она обязана… если не дать ему прощение, то хотя бы проявить милосердие. Он сидел с несколько напряженной, но все же очевидной улыбкой, уверенный, что она сдержит обещание.

– Я умираю от голода. Из-за этой дряни, что вы заставили меня выпить. Меня трясет от голода.

Вероятно, худшие страхи остались для него позади. Ларкин верил, что она покажет ему путь в будущее, как обещала, так как знал о ее привычке держать слово, хотя сам не делал этого по отношению к другим людям.

Отвернувшись от него, Джейн положила сумку на стол и уставилась на четыре миски, из которых грозилась напоить крыс водой, разжигающей голод. Помолчав, адвокат сказал:

– Что вы делаете?

Мягкое змеиное шипение лампы, белый свет холодного оттенка, как пар, поднимающийся над сухим льдом, серое свечение высоких окон, словно печальное воспоминание о свете из Первого мира[20], давно потерянного из-за человеческой несправедливости, сгущающаяся темнота, способная говорить с сердцем на том безмолвном языке, на котором всегда говорит темнота…

– Вы мне обещали, – сказал Ларкин, словно напоминая ей, что для человека чести есть черта, которую он не может пересечь. – Вы сказали, что покажете мне дорогу в будущее.

Джейн взяла бутылку, покрутила ее в руке и сказала:

– Я всегда покупала эту воду, когда мы жили в Виргинии, когда Ник был жив и мы подумывали, не завести ли второго ребенка.

Голос Ларкина задрожал:

– Я сказал все, что вам было нужно. Я больше не ваш враг. Я конченый человек. Мне некуда идти. Все, что у меня есть, – это ваше слово.

– Ник перерезал себе горло, – сказала она. – Сделал глубокий надрез. Своим боевым ножом. Вскрыл сонную артерию. – Она крутила бутылку в руке. – Я нашла его в луже крови.

У нее за спиной Рэндал Ларкин сказал:

– Только не крысы.

20

Кэмми выходит на полицейскую радиочастоту, рассчитывая узнать что-нибудь о том, как «мерседес», бьющийся об опору моста, оказался в реке. Джейсон на своем компьютере перестает смотреть на мост в реальном времени и вновь обращается к архивам АНБ. Он переходит к камере, расположенной выше по реке, на мосту, который относится к федеральной трассе номер четыреста пять, прокручивает запись назад, пытаясь выследить «мерседес», плывущий на юг. Подкатываясь на своем кресле к Джейсону, Кэмми сообщает:

– Судя по тому, что я слышала, в машине никого нет.

Джейсон не слишком уверен в этом:

– А может, тело Ларкина лежит в багажнике.

– Ой-ой, – говорит Кэмми. – Ты всегда на шаг впереди.

– Такая работа. Но если хорошо подумать, сомневаюсь, что она его похитила и тут же убила.

– Почему?

– Убить его она могла бы и в проулке за офисом.

– Вот оно! – вскрикивает Кэмми, показывая на экран и восторженно хлопая в ладоши при виде того, как вода поворачивает и раскачивает машину. Джейсон прокручивает запись назад. Черный седан уносится вверх по реке, к мосту трассы номер четыреста пять, под которым явно проплыл раньше.

Исходя из этого, Джейсон перемещается все дальше на север, ко всем камерам, снимающим реку: на бульваре Дел-Амо, на шоссе номер девяносто один, на бульварах Артезия и Алондра, на Розкранс-авеню. Он снова и снова находит «S600» в разных точках его бесшабашного плавания.

– Позвони Маршаллу Аккерману из «Волонтеров за лучшее завтра», – говорит Джейсон, упоминая некоммерческую организацию, которая пользуется его услугами и имеет важные связи в АНБ. – Скажи ему, что Джейн Хок похитила Ларкина и сбросила его машину в воду и что я скоро смогу сказать ему, где она находилась, когда сделала это.

– А какое это имеет значение? – недоуменно спрашивает Кэмми.

– А такое, детка, что она, может быть, все еще там вместе с Ларкином.

21

– Только не крысы, только не крысы, – повторял Ларкин, словно эта мантра могла изменить намерения Джейн, так же как механизм управления навязывает мозгу свою программу.

Держа бутылку в руке, Джейн отвернулась от стола и посмотрела на своего пленника. Он с такой решимостью напряг мускулы на руках и ногах, с такой силой потянул вверх конечности, что, как ему показалось, мог воспарить чуть ли не посредством усилия воли, подняться из света потрескивающей лампы вверх, в темноту.

– Стимулятор аппетита был только в бутылке, которую ты выпил. В трех других – обычная вода.

В мерцании лампы его глаза цвета хаки отливали чуть ли не желтым цветом, словно глаза дикой кошки.

– Значит, вы не собирались…

Джейн поставила бутылку на стол:

– Крысы? Нет. Но ты должен был поверить, что я это сделаю.

Она вытащила ножницы из сумки и подошла к адвокату, заметив, что он напрягся при виде режущего предмета в ее руке. Кромки ножниц были острыми – ей нужно было перерезать стяжку, которая удерживала левую руку Ларкина. С его губ сорвался благодарный всхлип, когда Джейн бросила ножницы ему на колени и сказала:

– Освобождайся.

Она стояла у стола, наблюдая за адвокатом. Тот перерезал хомут, привязывавший к подлокотнику правую руку, потом принялся за хомуты на щиколотках. Он даже не помышлял о том, чтобы нападать на нее с ножницами, – бросил их на пол, шатаясь, поднялся на ноги. Выглядел он помятым и усталым, словно пробыл в путах гораздо дольше, чем на самом деле. И все же Джейн положила на стол, рядом с собой, кольт сорок пятого калибра.

– Вы обещали мне указать путь отсюда, дорогу к жизни, – сказал Ларкин обвинительным тоном, словно теперь его голосом говорила сама совесть.

– Я тебе для этого не нужна. Ты уже приготовил себе дорогу, Рэнди.

– Вы о чем?

Из внутреннего кармана своей спортивной куртки Джейн извлекла паспорт.

– О жизни Ормонда Хеймдала.

Он сунул руку в карман пиджака, словно не мог поверить, что паспорт в ее руках – тот, который лежал в его кармане.

– Ты его постоянно носишь при себе? – недоуменно спросила она. – Каждый день, куда бы ни пошел? Спишь с ним? Как давно тебе пришло в голову, что все это скоро развалится? – Ларкин потянулся за бумажником и убедился, что в кармане его больше нет. – Я, конечно же, обыскала тебя, прежде чем привязать к стулу. В бумажнике лежало десять стодолларовых купюр и еще несколько других, помельче. И твоя собственная кредитка. А кроме нее, в другом отделении – карточка «Америкэн экспресс» на имя Ормонда Хеймдала, вероятно с очень высоким лимитом.

22

Когда Кэмми объясняет ситуацию Маршаллу Аккерману из «Волонтеров за лучшее завтра», тот отвечает, что подготовит команду для освобождения Рэндала Ларкина и будет ждать новых данных о местонахождении адвоката и его похитителя.

Джейсон долго не может обнаружить на записях с видеокамер «мерседеса», плывущего по реке. Он забирается далеко на север – до Слосон-авеню близ Белл-Гарденз – и только тогда понимает свою ошибку. Он следил за рекой Лос-Анджелес, но в нее впадает под острым углом, восточнее Дауни и севернее Холидейла, Рио-Хондо, текущая с северо-востока, от Эль-Монте. Джейсон возвращается к месту слияния этих двух рек и, прокручивая запись назад, быстро обнаруживает седан, плывущий по Рио-Хондо.

– Ты супер! – говорит Кэмми.

– Макси! – говорит он и смеется, начиная искать место, где седан сбросили в реку.

23

– Отдайте мне паспорт и бумажник, они мои, – залебезил Рэндал Ларкин. – Договорились? Отдайте их мне. Разве вы меня мало мучили сегодня? Зачем все это?

За спиной существа, называвшего себя мужчиной, высоко в темноте виднелись выходящие на запад окна – в них попадало меньше света, чем в окна восточной стороны за спиной Джейн. Расположенные попарно, они напоминали бесцветные и пустые глаза колоссальных существ, членов некоей судейской коллегии, глаза, словно удостоверявшие моральную слепоту земного правосудия.

– В любом случае вы победили, – сказал Ларкин. – Необязательно преследовать меня. Или Д. Д. У вас есть флешки со всеми материалами Шеннека, с историей механизма управления. Выпустите их в Интернет, разоблачите всех за один день.

– Большинство людей ничего не поймут, – сказала Джейн. – Но я понимаю. И уверена, что ты тоже.

– Это вы о чем?

– Законы, которые будто бы имели целью сделать Интернет более справедливым, демократичным и открытым… Благодаря этому государственные ведомства получили возможность следить за тем, что появляется в Сети. Они выявляют недопустимую информацию еще в момент загрузки, начинают редактировать ее в ходе первых просмотров, пока она еще не привлекла особого внимания. И, кроме того, добавлять ложные сведения, которые дискредитируют все. Они. Ваши люди, которые есть повсюду.

Ларкин не стал оспаривать это утверждение – только попытался заверить, что эти фильтры не так эффективны, как она думает.

– Все не так просто. Мы не может реагировать настолько быстро. У вас есть флешки Шеннека. Я вам не нужен.

– Ваши люди в этих ведомствах, – продолжила она, – установили ловушки по всей Сети. Как только появляется имя Бертольда Шеннека вместе с такими словами, как «управление», «механизм», «рабство», или слово «Аспасия» – вместе с такими словами и фразами, как «покорность», «неспособность к неподчинению» и так далее, срабатывает тревожный сигнал, и через считаные минуты начинают работать средства сокрытия этой информации.

Она положила паспорт на стол. Ларкин уставился на него.

– Время вольного Интернета прошло, – сказала она. – Если в Сети появляется что-то, якобы наносящее ущерб носителям власти, то лишь потому, что это нужно им по какой-то причине. Они уже поработали с этой информацией, могут стереть ее или дезавуировать в любой удобный для них момент. Или хотят с ее помощью устрашить своих врагов. Что угодно.

Ларкин оторвал взгляд от паспорта:

– Аркадцев в этих ведомствах гораздо меньше, чем всех остальных. Мы… они не всевластны.

Джейн вытащила бумажник Ларкина из лежавшей на столе сумки и положила рядом с паспортом.

– Я вижу, мистер Хеймдал, – сказала она, – что вы – гражданин Содружества Багамских Островов. А оттуда всего два шага от Британской Вест-Индии. Должно быть, у вас на Большом Каймане есть секретный счет с кругленькой суммой.

– Мне больше нечего вам дать. Чего еще вы хотите? У меня ничего нет.

– Рэндалом Ларкином тебе быть нельзя. Тебя уничтожат твои же дружки. И если ты не сможешь быть Ормондом Хеймдалом, кем ты станешь тогда?

– Я не планировал вести другую жизнь. Только эту.

– Если ты не сможешь быть Ормондом Хеймдалом, кем ты станешь тогда?

– Никем. Вы хотите, чтобы я сказал именно это? Никем.

– Если у тебя не будет тысячи долларов, которые лежат в бумажнике, кредиток, миллионов на Большом Каймане, что у тебя останется?

– Ничего. Вы это хотите услышать? Не останется ничего.

– Если у тебя не останется ничего, чем ты будешь?

Его ужас был так же велик, как ярость, а ярость – так же велика, как страх. Он испытывал только три этих чувства, стоял, как неудачный прототип человека, изготовленный из глины ввиду нехватки важнейших ингредиентов.

– Чем ты будешь? – повторила она.

Ларкин посмотрел на пистолет в ее опущенной руке, потом снова заглянул ей в глаза:

– Ничем.

– Ты не знаешь, как можно быть чем-нибудь без власти и денег.

– Вам нравится ломать людей. Стирать их в порошок.

– Не всех, – сказала она. – Даже не большинство. Только таких, как ты.

24

Джейсон находит кадры, на которых «мерседес» устремляется вверх по реке, поднимается по длинному склону и преодолевает стенку.

– Звони Аккерману, – говорит он Кэмми. Та приходит в восторг, видя, как роскошный седан взлетает в воздух, словно в фильме с погоней. Джейсон отмечает координаты камеры и оценивает расстояние от стенки до того места, где машина появилась в зоне видимости, прорвавшись через проволочную сетку или что-то в этом роде. Даже на расстоянии видно, что ограда окружает промышленное здание, которое вдвое выше всех близлежащих построек.

Не проходит и двух минут, как Кэмми снова дозванивается до Маршалла Аккермана из «Волонтеров за лучшее завтра», в то время как Джейсон продолжает поиски при помощи «Гугл планета Земля». Он находит здание, увеличивает спутниковый снимок до максимума, после быстрого просмотра переходит на «Гугл стрит вью», разворачивается на триста шестьдесят градусов и обнаруживает участок, отведенный для промышленного использования, хотя промышленность уже переместилась в другие штаты или страны, – растрескавшаяся, вся в выбоинах дорога, мрачная картина упадка, ржавчины и разложения.

– Думаю, вот оно, – говорит он.

– Он думает, вот оно, – говорит Кэмми Маршаллу Аккерману.

Джейсон повторяет адрес, Кэмми называет его Аккерману. Тот отключается и наверняка сразу же присоединяется к своим людям, вооруженным до зубов, нетерпеливо ждущим в машинах со включенными двигателями.

Джейсон вытаскивает пончик из коробки, Кэмми хватает булочку, и они поднимают тост друг за друга, чокаясь выпечкой.

– Класс! – объявляет она.

25

Ларкин не знал, что делать дальше, – стоял в свете фонаря, бледный, сильно растрепанный, словно древний король, ставший бесплотным, получивший запрещение входить в царство духа как с парадного, так и с черного хода, но слишком гордый, чтобы скитаться призраком по миру, которым он прежде правил.

– Сакура Ханнафин умирает от укуса шершня и удушения, поскольку ее дыхательные пути перекрыты, – сказала Джейн, – а мой Ник становится марионеткой в чужих руках, а учительница из Миннесоты убивает себя и других, потому что компьютерная модель советует строить новый мир именно так. А ты собираешься лететь на Багамы и жить в роскоши, нежась на солнце?

Она взяла паспорт и бумажник и положила их в сумку. У Ларкина не было ничего, он был ничем и не мог сказать ничего, кроме того, что говорил раньше:

– Вы обещали показать мне дорогу к жизни.

– Вот она. – Джейн показала на дверь, через которую провезла его на тележке. – Изучи город, узнай, как жить на улице. Кради в супермаркетах, находи сокровища в мусорных бачках.

– Я не смогу так жить.

– Многие живут.

– Я не спрячусь от этих людей, от Д. Д. Они найдут меня в приюте для бездомных так же легко, как в моем любимом ресторане.

– Тогда возвращайся к жене.

– К ней? Она поймет, что случилось, как только увидит меня, поймет, что я продал их всех. И тут же позвонит Д. Д.

Джейн промолчала.

– Я прошу вас. Хорошо? Я вас прошу. Паспорт и бумажник.

И опять она показала на дверь.

– Вы представить себе не можете, что они со мной сделают. Представить не можете.

Это не доставляло ей удовольствия, не грело ее сердце – долгожданная месть! – не давало ощущения, что она поправляет весы Фемиды. Она знала только одиночество, которое испытывает единственный выживший после кораблекрушения: он плывет на палубных досках и поломанных багажных ящиках под небом, где нет ничего, кроме солнца, а вокруг – все то же штилевое море.

Голосом, в котором не осталось не только надежды, но и отчаяния, очищенным от эмоций, кроме, возможно, экзистенциального страха, Ларкин сказал:

– Я плохо переношу боль. Я не позволю им… мучить меня. Если я брошусь на вас, вам придется пристрелить меня.

Джейн подняла пистолет без глушителя и взяла его обеими руками:

– Уходи отсюда.

– В вас нет жестокости, – сказал он. – Вы не будете стрелять так, чтобы ранить меня. Не позволите мне сойти с ума от боли.

Джейн больше не давала никаких обещаний. Ларкин вернулся к тому, что было его сутью, к роли самодовольного хлыща, причисляющего себя к избранным. На его лице появилась ухмылка.

– Ты уже покойница, дерьмо вонючее. Они узнают всё о тебе в комнате шепотов.

Он бросился на Джейн, и та два раза нажала на спусковой крючок. Первая пуля попала Ларкину в горло, отбросив его назад, вторая – в лоб, придав ему карикатурный вид, словно для того, чтобы показать в режиме предпросмотра лицо, которое он получит в глубинах другого мира, где горит огонь, не дающий света. Голова его откинулась назад, у костюма словно выросли крылья, и он упал, как падает птица, подстреленная в воздухе, с бесстыдно раздвинутыми ногами, приземлившись на дешевый алюминиевый стул с нейлоновой сеткой, которым он ни за что не позволил бы изуродовать двор своего дома в Беверли-Хиллз, где адвоката теперь ждала его вдова.

26

Огромные черные внедорожники без номеров, с тонированными стеклами, со включенными красно-синими мигалками, которые закреплены на стойке между стеклом окна и верхней рамой двери, с сиренами, разрывающими воздух резкими, как острое лезвие, звуками, мчатся чуть ли не вплотную друг к другу – три машины, везущие ударную группу из двенадцати человек. Они требуют, чтобы им уступали дорогу, и водители прижимаются к тротуарам из уважения к власти, потом они пролетают по пригородам, где пешеходы и люди, сидящие на крылечках, при звуке сирен исчезают, словно их никогда там не было. Последние две мили машины едут с выключенными сиренами – только рев двигателей и грохот покрышек, катящихся по разбитому асфальту.

Маршалл Аккерман сидит на переднем пассажирском сиденье первой машины. На нем джинсы, свитер и бронежилет, на коленях – пистолет, переделанный после покупки и ставший полностью автоматическим, с магазином на двадцать патронов. Два запасных магазина засунуты в кармашки на его боевом поясе. Если они захватят Джейн Хок врасплох и возьмут живой, так тому и быть, а если убьют, не будет ни наказаний, ни слез скорби. Это относится и к Рэндалу Ларкину.

Они замедляют ход и останавливаются у тротуара в полуквартале от объекта – образца унылой архитектуры середины прошлого века: храм промышленности, давно покинутый своим богом, – с перекошенными стенами, с раскрошенным цементом между бетонными блоками.

Если ворота закрыты, они переберутся через ограду. Но дужка замка спилена. Цепь легко снимается со стойки ворот. Ворота откатываются в сторону, почти без стука и лязга, и двенадцать человек, пройдя через них, окружают здание. С обоих его концов расположены подъемные двери для грузовиков и маленькие дверцы для работников. Логика подсказывает, что Джейн Хок должна была поставить машину с другой стороны здания, чтобы ее не увидели с улицы, затащить Ларкина внутрь (если, конечно, она это сделала) и лишь потом отправить седан в плавание по реке.

Руководители трех групп координируют свои действия по радио – благодаря гарнитуре руки их остаются свободными. Таким образом, никто не попадет под огонь от своих.

Аккерман пересекает порог вторым. Все, кто вошел в его группу, двигаются тихо и быстро и сразу же рассредоточиваются, оказавшись в гулком пространстве.

Им требуется несколько секунд, чтобы оценить обстановку. Помещение длиной больше футбольного поля полно густых теней, кое-где царит полная темнота. Лишь в одном месте виден шар света – похоже, от газовой лампы. Бочки, всевозможный мусор. Пустой садовый стул. И еще один стул, не пустой.

Голова его закинута назад, лица не видно, но можно не сомневаться в том, что человек на стуле мертв: он слишком расслаблен даже для спящего. Люди Аккермана настороженно приближаются к нему, пока наконец не видят кровь на рубашке и костюме, служащую окончательным подтверждением. Лицо повернуто к потолку, черты его искажены от повышения давления при детонации, над переносицей – входная рана, но узнать погибшего все еще можно: это Рэндал Ларкин.

Если Ларкин мертв, значит Джейн Хок здесь нет. Вероятно, они опоздали всего на несколько минут.

Маршалл Аккерман говорит в микрофон, укрепленный на дужке, торчащей из уха:

– Мы опоздали.

Не успевает он произнести эти слова, как глухой звук сообщает им о взрыве зажигательного устройства. Затем вырастает густой гриб пламени, отчасти рассеивающий темноту и освещающий, среди прочего, целую гору бумажного мусора. Пламя поднимается футов на двадцать, потом опадает и расползается по сторонам, пожирая все, чего касается.

Может, Джейн Хок оставила здесь по неосторожности то, что могло бы привести их к ней. Поэтому Аккерману и его людям нужно бежать вперед, хватать все подряд, прежде чем огонь подберется к лампе и дым ослепит их. Но это намерение становится неосуществимым – их останавливает какое-то шевеление на полу. Поначалу кажется, что это взбесившиеся тени, порожденные и направляемые мигающим огнем, но вскоре оказывается, что это стая крыс, длиннохвостых, красноглазых: они покидают свои гнезда, охваченные пламенем.

Огонь подбрасывает вверх бумажные комья, закручивает их, гонит на вошедших – потоки воздуха быстро ускоряются по мере увеличения жара, сотни жар-птиц мечтают приземлиться на чью-нибудь голову, и тут Аккерман и его люди разворачиваются и бегут к открытым дверям, а крысы несутся по их ботинкам, хватаются за брючины и тут же отцепляются, попадают под сминающие их подошвы. Люди поскальзываются на том, о чем не хочется даже думать, взмахивают руками, чтобы сохранить равновесие, – упаси господь упасть и оказаться среди этой массы пищащих существ, грязных, блохастых, обезумевших.

Это не товарищи, а конкуренты: они сталкиваются, отпихивают друг друга у узкой двери, выкашливают из легких бледный дымок, сплевывают, желая избавиться от вкуса крысиных испражнений, которым воздух насыщен в не меньшей степени, чем едким дымом от горящей бумаги и шерсти. Аккерман вырывается из удушливых клубов и оказывается в утреннем свете вместе с крысами, которые устремляются по проломленному сорняками асфальту, испугавшись яркого солнца. Он хрипит, понимая, что был на волосок от смерти. И хотя такие мысли ему несвойственны, он думает также, что эта женщина с ее зажигательным устройством нарисовала картину их будущего.

27

«Ты уже покойница… Они узнают всё о тебе в комнате шепотов». Джейн понятия не имела, что́ имел в виду Ларкин. Не стоило размышлять об этом. Если существует место под названием «комната шепотов», она узнает об этом, когда найдет его.

Стояло позднее утро. Мимо проехал городской автобус, который, казалось, терял управление при малейшем наборе скорости. Он прижимался к тротуару на каждой из частых остановок, пневматические тормоза раздраженно шипели, потом он снова втискивался в поток машин, где никто не хотел его впускать. Автобус напоминал не столько транспортное средство, сколько раздувшееся животное, утверждающее свои права благодаря размерам.

Джейн заняла место у окна и отворачивалась от всех, кто садился рядом: лучше пусть ее узнает кто-нибудь из пешеходов, чем человек на соседнем сиденье.

Она видела расползшийся город, то проплывающий мимо, то вдруг становящийся неподвижным, видела калейдоскоп районов, не похожих друг на друга, видела толпы людей, спешащих по делам, о которых она даже не догадывалась. Ничто за окном не казалось ей реальным. Мир стал виртуальной реальностью, в которой существовало только одно реальное место – к югу отсюда, в сельской части округа Ориндж. Там, в конце дороги, высаженной каменными дубами, стоял скромный дом, обшитый белым сайдингом, с глубокой верандой, где друзья Джейн оберегали ее мальчика, где две собаки за милю чуяли любую угрозу.

Она надеялась побывать там до конца этого чудовищного дня, но не могла позволить себе радость воссоединения до того, как побывает в городке под названием Доменная Печь, в далеком Кентукки. Ей страшно хотелось повидать Трэвиса, услышать его голос, взять его на руки, но мы часто не получаем того, чего хотим. Страстное желание чего-нибудь, казалось, могло вызвать демонов, которые не допустили бы воплощения мечты в жизнь.

Она сошла с автобуса на бульваре Уилшир в Беверли-Хиллз и двинулась на юг, в жилой квартал, где раньше встретила двух подростков – Скелета и Автомобиля. «Форд-эскейп» стоял там, где она его оставила. В багажном отсеке лежали два чемодана, кожаная сумка и пластиковый пакет с париками – все было в порядке.

Ехать в округ Ориндж, к Трэвису, она пока не могла. Ей нужно было съесть ланч раньше обычного времени и сделать кое-что в долине Сан-Габриэль, завершив на время работу в этих краях.

28

Когда Лоренс Ханнафин приходит в два часа на встречу с Рэндалом Ларкином, он рассчитывает, как обычно, увидеть его секретаршу Эллен за рабочим столом. Но приемная пуста. Дверь в офис Ларкина открыта, помещения за ней пусты и темны.

Ханнафин в недоумении садится в угол за журнальный столик, берет номер «Вэнити фейр», в котором несколько лет назад был опубликован длинный отрывок из его книги, и перелистывает страницы, предпочитая не браться за статью, которую не успеет дочитать. Он с удовольствием разглядывает помещенную на развороте фотографию молодой актрисы, которая знает, как важно обнажиться посильнее в нужном издании, и тут в приемную входит Картер Вудбайн. Это высокий седой американец с аристократическими манерами, такими, что он мог бы заткнуть за пояс любого члена британской королевской семьи. Вудбайн никогда не спускается со своего четвертого этажа – только по окончании работы, когда едет на лифте в гараж. Ханнафин кладет журнал, поднимается на ноги и говорит:

– Мистер Вудбайн.

Вудбайн, старший партнер, закрывает дверь в коридор.

– Мистер Ханнафин, давайте пройдем в кабинет Рэндала. У меня тревожные известия.

«Тревожные» – явное преуменьшение. Когда они закрываются в кабинете Ларкина, Ханнафин узнает, что Ларкин мертв – похищен этой женщиной, Джейн Хок, и почти наверняка застрелен ею же. А перед этим она спустила его «мерседес» в реку, поднявшуюся после недавних дождей.

– Пожар был таким сильным, что от Рэндала почти ничего не осталось, – говорит Вудбайн, – и вряд ли то, что найдено на заброшенной фабрике, в скором времени идентифицируют как его останки. Если вообще идентифицируют. Напротив, мы сделаем так, чтобы этого никогда не случилось.

– Но «мерседес»…

– Машина, конечно, принадлежала ему. Мы сейчас придумываем историю, которую обсудим с миссис Ларкин. Возможно, вы знакомы с Диамантой.

– Шапочно.

– Тогда вам нужно провести несколько часов вместе с ней, чтобы узнать об особенностях ее характера. Мы хотим, чтобы вы состряпали историю, которую мы собираемся разместить в одной из крупнейших газет.

– Но… какую историю?

– Сейчас мы думаем, что он попытался инсценировать самоубийство, направив свой «S600» в реку. Наша фирма осторожно намекнет на вероятность того, что он похитил у нас несколько миллионов.

– Похитил у вас несколько миллионов?

Вудбайн с задушевной улыбкой говорит, взмахивая рукой:

– Господи, да нет, конечно. Наш финансовый контроль не допустил бы этого. Но у Рэндала и в самом деле был счет на Большом Каймане, и он думал, что никто об этом не знает. Счет на имя Ормонда Хеймдала, с текущим балансом в двадцать миллионов. Станет известно, что в ближайший понедельник, через три дня после его исчезновения, восемнадцать миллионов из двадцати были переведены в еще менее прозрачную банковскую юрисдикцию в другом уголке планеты. Вам предоставят все подробности для вашей истории.

Лоренс Ханнафин знает, что Картер Вудбайн – лицо влиятельное, а его, Ханнафина, роль сводится к тому, чтобы выполнять предписания, словно Вудбайн – оракул, предсказывающий будущее, которое Парки высекли в камне. И все же Ханнафин не может удержаться от вопроса:

– Почему бы не сказать правду и не повесить все на эту чертовку Джейн Хок? Ведь она же виновата в его смерти.

Вудбайн улыбается так, как не улыбается никто другой, – словно терпеливый взрослый, отвечающий на вопрос глуповатого и наивного ребенка:

– Мисс Хок долго сопутствовала удача, но ее время истекает. Мы не воспринимаем ее всерьез. А пока что мы не хотим, чтобы ее имя хоть как-то ассоциировалось с нашей фирмой. Мы не хотим, чтобы люди стали задаваться вопросом, почему неконтролируемый агент ФБР, представляющий угрозу для национальной безопасности, похищает одного из партнеров фирмы «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто».

– Она пытала его?

Вудбайн пожимает плечами:

– Мы можем только догадываться.

Ханнафин вдруг осознает, что он глуповат и наивен: только теперь ему пришло в голову, что он, именно он, мог навести эту суку Хок на Рэндала. Вудбайн удостаивает его еще одной улыбкой, которую Ханнафин не в состоянии истолковать, хотя от нее кровь стынет в жилах.

– Как только вы решите, что я должен написать, я тут же возьмусь за дело. Готовый продукт вас порадует.

– Не сомневаюсь, – соглашается Вудбайн. – У нас есть ваши телефоны. Ждите звонка.

– Непременно, – обещает Ханнафин. – Буду ждать.

Вудбайн любезно провожает его к лифту и отправляет в гараж, где Ханнафин припарковался на месте с пометкой «КЛИЕНТ». Он немного удивлен (но в то же время успокоен) тем, что его никто не поджидает. Раньше он собирался пообедать где-нибудь, но теперь едет прямо домой, где будет ждать. На кухне он готовит себе виски со льдом и несет стакан в кабинет. Кубики льда позвякивают о стенки, виски чуть не выплескивается через край, но ему удается не расплескать ни капли.

Он садится за стол и делает большой глоток, а когда ставит стакан, все же расплескивает немного виски, потому что внезапно замечает шесть фотографий в серебряных рамочках: он и Сакура. Через несколько месяцев после ее смерти – достаточный промежуток времени – он взял все эти чертовы снимки счастливой парочки и сунул в сервант в гостиной.

Он вскакивает и спешит в гостиную. Здесь тоже есть фотографии, расставленные в продуманном порядке – на приставных столиках, на каминной полке.

Его пистолет лежит в спальне, в прикроватной тумбочке. Он бегом поднимается по лестнице. Останавливается. Замирает. Смотрит вверх.

Он едва не выкрикивает ее имя. Джейн Хок?

Но не делает этого, боясь, что она ответит.

29

Зайдя в библиотеку неподалеку от дома Лоренса Ханнафина, Джейн отправилась в выгородку с компьютерами и постаралась проверить то, что рассказывал Ларкин о городке Доменная Печь в штате Кентукки.

Первоклассный отель «Доменная Печь» принадлежал частной корпорации «Терра фирма энтерпрайзес», которая владела шестью гостиницами, настоящими жемчужинами. «Терра фирма» принадлежала компании «Апойдеа траст», зарегистрированной на Большом Каймане – в налоговой гавани. Общая стоимость пяти американских компаний, о которых было известно, что они принадлежат «Апойдеа траст», составляла два миллиарда долларов. Директором ее был англичанин по имени Дерек Леннокс-Хейвуд.

Люди, в достаточной степени заинтересованные в том, чтобы задумываться над такими вещами, считали, что «Апойдеа» – одна из нескольких трастовых компаний, которые управляли инвестициями Дэвида Джеймса Майкла. Хотя провести очевидную связь между ним и «Апойдеа» было невозможно, существовали совместные фотографии Д. Д. и Леннокса-Хейвуда на благотворительных мероприятиях в Нью-Йорке.

Дом, который, по словам Ларкина, являлся тайным убежищем Д. Д., стоял на участке в пять акров у озера Доменная Печь, близ пятизвездочного отеля, и принадлежал обществу с ограниченной ответственностью «Апикулус», которым владела корпорация, зарегистрированная в Лихтенштейне, – о последней Джейн не смогла найти никаких сведений.

Ее вдруг осенило, и она набрала слово «apoidea» – так называлось семейство перепончатокрылых насекомых, в которое входили медовые пчелы и шмели. А apiculus был маленьким заостренным кончиком, например, листа… или жала пчелы.

Она не сомневалась: Рэндал Ларкин в отчаянии рассказал ей правду. Apoidea и apiculus, казалось, подтверждали это.

По какой-то причине, возможно из суеверия, Дэвид Джеймс Майкл придумывал названия, начинающиеся на букву «А». Внутренний круг заговорщиков он назвал аркадцами. Омерзительные бордели с девушками, чьи мозги были вычищены и запрограммированы, назывались «Аспасия». А теперь – apoidea и apiculus.

Но подтвердить сообщение Ларкина о том, что до конца марта Д. Д. можно найти в Доменной Печи, оказалось непростой задачей. В отличие от знаменитостей люди, владеющие миллиардами долларов, старались охранять свою частную жизнь. Их невозможно было отследить с помощью таких программ, как «Локатор звезд». Ожидалось, что в мае Д. Д. Майкл посетит благотворительный вечер в Майами, а в июне – конференцию по изменению климата, которая пройдет в Англии. Что касается остальной части года, то Джейн не исключала, что миллиардер проведет ее в гробу с прохладной землей из Трансильвании.

Джейн соединила все нити своего расследования, пытаясь найти свидетельства того, что он бывал в Доменной Печи прежде. Nada[21].

Она уже собиралась отключиться, но тут пришла мысль: надо проверить, не бывал ли в Доменной Печи недавно скончавшийся ученый – аркадец и партнер Д. Д. по компании «Далекие горизонты». Оказалось, что Шеннек председательствовал на четырехдневной конференции, посвященной будущему нанотехнологий в медицине, которая состоялась там в марте прошлого года. Спонсором конференции было Управление по контролю над продуктами и медикаментами.

Таким образом, Д. Д. имел отношение к Доменной Печи – по крайней мере, косвенное. Но Джейн хотела получить более убедительные свидетельства того, что миллиардер и в самом деле пользовался этим местом как тайным убежищем. Она открыла «Гугл планета Земля» и посмотрела, как выглядели город и отель на момент создания этой базы данных.

Поразмышляв о том, почему Управление по санитарному надзору спонсировало конференцию Шеннека, она подумала, что поиск собственности, принадлежащей «Апикулусу», может подать тревожный сигнал. У Д. Д. были свои люди в секретных службах – ЦРУ, АНБ, Внутренней безопасности и ФБР. Возможно, они оказали ему услугу, включив пятиакровый участок в список отслеживания и проверяя всех, кто интересовался им.

Она вытащила из кармана куртки салфетку, оторвала кусочек, послюнила и прилепила к глазку камеры компьютера. Только после этого она направилась дальше по Лейквью-роуд и обнаружила спутниковый снимок участка. При попытке увеличить изображение выяснилось, что это невозможно.

Она обратилась к «Гугл стрит вью», прошла мимо главного входа в отель, потом двинулась на запад по Лейквью-роуд. Стоило ей приблизиться к территории, принадлежащей «Апикулусу», как экран компьютера посерел. Камера управлялась откуда-то издалека. Если бы глазок камеры не был закрыт, на сером экране появилась бы голова Джейн и аркадец из какого-нибудь правоохранительного органа получил бы ее фотографию. Она не стала выходить в штатном режиме, обесточив вместо этого компьютер, вышла из библиотеки и быстро прошагала три квартала до того места, где оставила машину.

Все свидетельства того, что Д. Д. Майкл находится в Доменной Печи, были косвенными. Однако многочисленных косвенных свидетельств было достаточно для вынесения обвинительного приговора в суде. И все подтверждало слова Рэндала Ларкина о том, что в настоящее время Д. Д. находится в Кентукки. Стало ясно, каким будет ее следующий ход.

30

Лютер Тиллмен стоял на выступающей из-под навеса ступеньке заднего крыльца своего дома. Ранние миннесотские сумерки уже наступили. Он был в одной рубашке, без куртки, и ощущал бодрящий холод.

Северного сияния не было, но светило множество звезд, где проходили бесконечные ядерные реакции. Звезд было больше, чем песчинок на всех пляжах Земли, они раскинулись на пространстве длиной в бессчетное число световых лет и миллиарды лет календарных, в безвоздушной тишине, до самого края Вселенной, где последние яркие небесные тела висели над пропастью, непостижимой для человеческого разума.

Глядя на это почти бесконечное число солнц, миров, лун и тайн, можно было прийти к выводу, что жизнь сорокалетней учительницы, незамужней, бездетной, работающей преимущественно в сельской местности, немногого стоит. А если бы ее милые истории были напечатаны и продавались миллионными тиражами, если бы она ушла из этого мира, не совершив ужасающего акта насилия над собой? Даже в этом случае ее жизнь и влияние были бы лишь несколькими сладкозвучными нотами в симфониях, число которых уже измерялось миллионами: они оказывали на море времени такое же слабое воздействие, как чириканье воробья.

Если значение любой жизни было ничтожным – иными словами, никаким, – то не имела бы значения ни одна жизнь: это касалось и президентов, и кинозвезд, и окружных шерифов, и их жен и детей. Точно так же не имели значения птицы в небе, звери в полях и лесах, морские существа. Некоторые жили в соответствии с этой философией или притворялись перед самими собой, что живут именно так, но Лютер не мог делать этого ни по-настоящему, ни притворно.

Речь шла не только о том, что Кора Гандерсан совершила нечто ужасное. Сначала нечто ужасное совершили с ней. И надо было понять, что именно.

Когда Лютер вернулся на кухню, где Ребекка готовила обед, и начал накрывать на стол, она сказала:

– Я, кажется, догадываюсь, почему ты полчаса стоял на холоде без куртки и слушал звезды.

– Слушал? Я что-то упустил? Разве звезды недавно начали разговаривать?

– Они с тобой всегда разговаривали, – ответила Ребекка.

– Если и так, я не знаю, что они сказали мне сегодня.

Она отвернулась от плиты, держа в руке деревянную ложку, и бросила на мужа взгляд, в котором читалось: «Кто еще знает тебя так, как я?»

– Ты хочешь сказать, что не слышал, как они советуют тебе поехать в то место, на озеро Доменная Печь?

– Это же в Кентукки, у черта на куличках, – ответил он, кладя по салфетке у каждой тарелки.

– Значит, ты взял неделю, чтобы болтаться дома и бездельничать?

– Я могу позволить себе поваляться на диване, как и всякий человек.

– За двадцать шесть лет брака я ни разу не видела, как ты валяешься на диване.

– Может, и не видела, но когда-то ведь нужно начинать.

– Только после того, как ты побываешь в Доменной Печи.

Он рассмеялся и покачал головой:

– Ты настоящая ведьма – залезаешь в голову. Ты сильно расстроишься, если я уеду?

Помешав коричневую подливку в кастрюле, Ребекка сказала:

– Помнишь, что я говорила о Твайле и колледже? Большой город, маленький – сегодня везде одинаково или опасно или безопасно. Только не забывай, к чему ты хочешь вернуться.

– Мне повезло: у меня есть к чему возвращаться.

– Вот теперь ты дело говоришь.

31

Джейн едет по дороге. Миллионы колесных повозок направляются в одну или в другую сторону, в них, вместе взятых, больше лошадиных сил, чем лошадей, когда-либо живших на Земле. Лобовые стекла машин, едущих на север, зажглись и стали оранжевыми, свет на западе не тот, что был прежде…

Независимо от их красоты, закаты всегда вызывали у Джейн мысль о том, что наступающая ночь будет самой долгой и утро не наступит – не потому, что она умрет, а из-за того, что вращение планеты прекратится. Эта мысль тревожила ее больше всего, но не всегда ее посещала. Джейн спрашивала себя, одна она испытывает тревогу или есть другие такие же люди, и подозревала, что это чувство знакомо всем, независимо от того, хочет человек признаваться в этом или нет.

Вскоре после полуночи она увидит своего ребенка. Если бы все на Земле, которая вращалась на протяжении бесчисленных веков, вскоре превратилось в прах и исчезло, словно никогда и не существовало, она просила бы только о том, чтобы в час окончательного уничтожения держать Трэвиса на руках, говорить ему о своей любви и повторять имя его отца.

32

В роскошном гнезде, высоко над бульваром Уилшир, где сквозь высокие окна видно горящее небо над городом, готовым предаться вечерним радостям…

Сейчас Джейсон Алан Драклоу не действует от имени «Волонтеров за лучшее будущее», но он не может противиться соблазну и через черный ход проникает в тысячекомнатный информационный дворец АНБ, чтобы полюбопытствовать, кто такая Джейн Хок. Ему хочется знать, что случилось на заброшенной фабрике, что еще она сделала, раз Маршалл Аккерман и его многочисленные компаньоны постоянно обсуждали это по телефону и в зашифрованных посланиях. Она завораживает Джейсона, но не так, как Кэмми (миловидную мисс Ньютон не надо втягивать в это), а так, как судьба или возможность существования иных разумных существ где-нибудь во Вселенной.

Кэмми интересуется Хокиней (так они стали ее называть) не меньше, чем Джейсон. Добывая новую порцию сведений о том, что совершила эта женщина, он рассказывает все своей лучшей в мире девочке.

Кэмми сравнивает Хокиню с одним из тех компьютерных вирусов, которые меняют свой цифровой отпечаток при очередном самокопировании, что исключает возможность их обнаружения большинством антивирусных программ. Она наливает им обоим по бокалу каберне-совиньон «Кеймус», меж тем как день вот-вот перейдет в вечер, и говорит:

– Вау! Да она настоящий полиморфный вирус!

Это отрезвляет Джейсона, который уже собирался отхлебнуть вина.

– Полиморфный вирус? Хотелось бы надеяться, что нет. Не хочу, чтобы с этой уютной работенкой что-нибудь случилось.

Часть третья Дорожные приключения

1

Через несколько минут после приезда Джейн в дом, расположенный в округе Ориндж, когда только начало темнеть и луна еще не выплыла в восточную часть неба, Трэвис повел ее в конюшню за домом. Под ногами похрустывали листья каменных дубов.

– Понимаешь, эксмурские пони, они родом из Англии, – возбужденно рассказывал мальчик. – Эта лошадка родилась здесь. Но вообще они из Англии. Пони жили в Англии за десять тысяч лет до того, как там появились люди. Тогда там водились страшные саблезубые тигры и такие здоровенные мастодонты. Тигров и мастодонтов давно уже нет, а вот эксмурские пони есть. Эксмурские пони будут всегда.

Свет цвета бренди лился из ламп, висевших в центральном проходе, на пол, где среди пучков соломы виднелись отпечатки лошадиных копыт. Углы выглядели закругленными из-за мягких покачивающихся теней, которые заполняли пустые стойла. Белла и Сампсон стояли рядом друг с другом в своих выгородках, высунув головы поверх низких дверей. Издав приветственное ржание, они размахивали хвостами, чуть не задевая стенки стойла.

Перед посещением кобылы и жеребца Трэвис представил мать выжившему потомку тех, кому приходилось спасаться от саблезубых. Животное занимало стойло с более низкой дверью, отделенное проходом от помещений с большими лошадьми, – гнедая кобыла со сравнительно темной коричневой гривой. У нее были большие, широко раскрытые глаза, говорившие об изрядном уме.

– Красивая, правда? – спросил Трэвис.

– Очень.

– Ее зовут Ханна. Нам привезли ее во вторник.

У Ханны была изящная шея с выступающим горлом, сдвинутые далеко назад плечи и глубокая широкая грудь. Эта взрослая пони, высотой не больше двенадцати хэндов[22], то есть сорока девяти, пятидесяти дюймов, все же казалась слишком большой для мальчика.

– Ты с ней осторожно обращаешься? – спросила Джейн, хотя понимала, что ее беспокойство надуманно, если не вовсе лишено оснований.

– Да, конечно. Она такая смирная.

– Она сильная и может лягаться.

– Меня она никогда не лягает.

– Лучше надевай шлем, когда ездишь на ней.

– Хорошо. Я уже могу сам садиться на нее, ма. И ездить уже немного могу. Мы быстро не скачем. И меня всегда сопровождает Гэвин.

– Обязательно слушайся Гэвина в том, что касается лошадей.

– Хорошо. Да. Я слушаюсь.

Джейн обняла мальчика и притянула поближе, сказав себе, что приезд матери должен запомниться сыну не только ее вечным ворчанием.

– Я горжусь тобой, ковбой.

– А когда папа научился ездить?

– Он же вырос на техасском ранчо. Наверное, ему было столько же, сколько тебе.

– А в родео он участвовал?

– Конечно участвовал. До того, как стал морским пехотинцем.

– А мы когда-нибудь съездим туда, в Техас?

– Ты уже был там. В три года.

– Что-то помню, но совсем мало.

– Когда все это закончится, мы съездим туда. У тебя замечательные бабушка и дедушка.

– Ты должна посмотреть завтра, как я катаюсь.

– Мне нужно уезжать рано, но я подожду и посмотрю, как ты катаешься. Уж это я ни за что не пропущу.

Трэвис принес в конюшню два разрезанных на четвертинки яблока в большом бумажном стаканчике. Два кусочка он дал Ханне, которая цапнула их в мгновение ока губами, словно специально приспособленными для хватания.

– Я скучаю по папе, – тихо сказал Трэвис.

– И я тоже. Очень.

– Жаль, что его здесь нет и он не может увидеть, как я езжу на лошади.

– Он видит тебя, Трэв. Ты его больше не видишь, но он видит тебя каждый день. И гордится тобой так же, как я.

2

За кухонным столом Гэвина и Джессики Вашингтон разговоры всегда были так же важны, как обед. Трэвис, несмотря на свои юные годы, часто участвовал в них, но не проявлял назойливости – он был хорошо воспитан, и мать получала удовольствие, глядя на него.

Темы были разнообразными: события дня, книги, музыка лошади, хот-роды. Гэвин уже поработал как следует над своим яблочно-зеленым пикапом, «фордом» 1948 года выпуска, – укоротил передок, понизил высоту и так далее – и уже взялся за новый проект в том же духе. Никто не произнес ни слова о списке самых разыскиваемых преступников или о новых приключениях неконтролируемого агента.

Джейн не сказала Трэвису о том, что его отец совершил самоубийство. Она говорила ему то, что подсказывало сердце: Ника убили. Ребенку было нелегко переварить и принять это ужасное известие.

Мальчик верил, что его мать продолжает работать в ФБР и состоит в команде, которая ищет убийц. Это, конечно, было ложью, но такой, которая могла бы стать правдой в менее испорченном мире.

Джессика, как обычно, вставала из-за стола, если одному из сидящих требовалась добавка или что-нибудь другое, не желая никому передоверять свои обязанности. Она не возражала против того, что судьбу ее в какой-то мере определяли черные как смоль волосы, цвет кожи, характерный для индейцев-чероки, и поразительная красота, но резко восставала против того, чтобы ее судьбу определяло несчастье, случившееся в Афганистане: Джессика служила в нестроевой части и лишилась обеих ног ниже коленей после взрыва фугаса, предназначавшегося для вооруженных солдат. Ее протезы заканчивались ластообразными ступнями, которые, казалось, ничуть не мешали ей. Она изящно двигалась по кухне, обходя собак, Куини и Дьюка, – те словно специально ложились так, чтобы создавать хозяйке максимум неудобств.

Джесс уже девять лет ходила на протезах и восемь лет была замужем за Гэвином, и его очевидная преданность жене была одной из причин того, почему Джейн с легкой душой оставляла здесь Трэвиса. У Вашингтонов не было своих детей, но Гэвин общался с мальчиком как хороший отец, проявлял к нему искренний интерес, помогал Трэвису справляться с застенчивостью, смешил его.

Что бы ни случилось с Джейн, ее сын останется в безопасном месте, окруженный любовью. Она не находила слов, чтобы выразить благодарность за такое дружеское участие. И все же необъяснимое возмущение плело свою сеть в сокровенном уголке ее сердца. Ее одолевала печаль, опасным образом напоминающая жалость к самой себе, при мысли о том, что если она умрет ради своего ребенка, то потеряет его точно так же, как если бы не пыталась спасти его.

3

Через полтора часа после того, как Трэвис отправился спать, Джейн вернулась в его комнату, побеседовав с Джессикой и Гэвином. Трэвис лежал на боку в неярком свете лампы, прижав легонько сложенную в кулак руку ко рту, словно задремал, кусая костяшки пальцев, чтобы не уснуть.

Как и всегда во время своих редких приездов, она устроилась на ночь в кресле, завернулась в одеяло и стала глядеть на него. Спала она урывками, и, когда просыпалась, вид сына был противоядием от ее снов. Затем отхлынувшие было волны сна накатывали вновь, и она задавалась вопросом: если, вопреки всему, она одержит победу на Дэвидом Джеймсом Майклом и его союзом высокомерных социопатов, не потеряет ли она в процессе борьбы свое человеческое лицо, не станет ли настолько жестокой, что не сможет взять на себя воспитание этого ребенка, воплощавшего саму невинность?

Ей снился зал суда: стоя перед присяжными с невыразительными, как яичная скорлупа, лицами, она выслушивала приговор – отлучение от сына. Потом принималась бежать, когда судья предписывал очистить ее память, чтобы она вообще забыла о рождении сына. Но все двери, через которые она выбегала, вели все в тот же зал суда, к тем же яйцеобразным лицам, к тому же судье, к тому же жестокому приговору.

4

Погода стояла прощальная: затянутое тучами небо пропускало серый свет, настолько печальный, что ни один предмет не отбрасывал тени, словно дом, конюшня, дубы, под которыми они стояли, перестали быть материальными и не оставляли теперь следов на земле, и это утро стало еще одним колдовским сновидением среди вечного сна жизни.

Находясь рядом с Джессикой, Джейн смотрела, как ее ненаглядный мальчик забирается на эксмурского пони и берет в руки вожжи. Поначалу его движения выглядели неловкими, но, усевшись на Ханну, он обрел уверенность: в шлеме он мог не бояться ни падения, ни саблезубых тигров. Он помахал матери, Джейн помахала в ответ, и вместе с Гэвином, который сидел на Самсоне, они двинулись через двор, миновали открытые ворота забора в стиле «ранчо» и вышли на одну из нескольких дорожек, петлявших среди холмов с зарослями колючего кустарника – после сезонных дождей он стал таким зеленым, каким не бывает ни в одно другое время года.

Немецкие овчарки проводили наездников до ворот и, зная границы дозволенного, вернулись и сели рядом с женщинами, под деревьями, лишенными теней; хвост каждой собаки описывал дугу, сметая с земли хрустящие овальные листья каменных дубов.

– Куда теперь? – спросила Джесс, не сводя глаз с уменьшающихся фигур всадников.

– Лучше тебе не знать.

– Мы увидим тебя через неделю-другую?

– Вероятно, нет.

– Тебе нужны деньги?

– Нет.

– Мы получили тридцать тысяч, которые ты прислала на прошлой неделе. Положили их к остальным.

– Я взяла их у одного мерзкого типа. Он любил абсолютно покорных девушек, не способных к неподчинению. Он наставил на меня пистолет, но я не была настолько покорной, как ему хотелось бы.

– Можешь ничего не объяснять. Я знаю, что ты не банки грабишь.

– Да, моя работа потруднее.

Мужчина и жеребец с мальчиком и пони достигли вершины холма и замерли там, словно в кадре из фильма вроде «Шейна»[23], снятого в эпоху надежд, когда люди знали, что такое честь, и были убеждены, что справедливость всегда побеждает. Потом оба стали спускаться по склону и наконец скрылись из вида, словно собирались достичь Лунных гор и скакать дальше, до самого Эльдорадо[24].

5

Езда на север по федеральной трассе номер пятнадцать до Барстоу, по настоящей пустыне из песка, невероятно древних камней и деревьев Джошуа, похожих на игольчатые тотемы давно сгинувшей расы гуманоидов, потом на восток, по федеральной трассе номер сорок, под береговыми облаками, распушившимися в голубом небе, а воздух так прозрачен, что субботнее солнце кажется не желтым, а белым…

До городка Доменная Печь в штате Кентукки было далеко, но из-за программы распознавания лиц, установленной на камеры аэропортов и железнодорожных вокзалов, Джейн опасалась пользоваться этими видами транспорта, которые позволили бы сократить время пути. Свои волосы она коротко остригла и теперь надела каштановый парик и контактные линзы, придававшие глазам зеленоватый оттенок, а кроме того, воспользовалась косметикой, которая обычно ей не требовалась. Но несмотря на эти поверхностные изменения, программа все равно идентифицировала бы ее по уникальным параметрам, формам частей лица и их соотношению. При путешествии самолетом или поездом ей грозил арест по прибытии – ее опознали бы через считаные минуты после отправления, если не раньше.

Джессика дала ей в дорогу термос с черным кофе и энергетические плитки с фруктами и медом, чтобы она могла лететь по дороге, подбодренная кофеином и сахаром. Антирадар вместе с лазерным спойлером позволяли не превышать максимально разрешенную скорость на участках, оснащенных радарами.

Исполненная решимости добраться до Флагстаффа в Аризоне за девять часов, Джейн оставила позади калифорнийскую часть пустыни Мохаве, проехала мимо кратера Писга, через горы Буллион, через пустоши, простиравшиеся на сто пятьдесят миль, достигла реки Колорадо, въехала в Аризону. Вдали виднелись крутые одиночные возвышенности, чуть поближе – скалы с ровными стенами, все вокруг заросло полынью и агавой. Джейн полагалась на карту и на собственный опыт. Она остановилась в Кингмене, чтобы заправиться, позавтракать и сходить в уборную.

Чтобы не падать духом, она слушала музыку: Бенни Гудмен, Арти Шоу и малоизвестный Тедди Уилсон, лучший пианист эпохи биг-бенда. Чем больше удалялась она от сына, тем меньше на ее настроение действовала танцевальная музыка. Засушливая пустынная земля, скальные породы, которые постоянно выветривались на протяжении десяти тысяч лет, места, где действовали разрушительные силы, вулканические и тектонические, – все это потребовало перехода к Бобу Дилану шестидесятых и семидесятых годов. Она добралась до Флагстаффа вовремя, в 4:05 дня, выиграв час при переходе с тихоокеанского времени на горное.

Девять часов довольно трудной езды. Но любое дальнее путешествие лучше начинать с однодневного марафона, пока грандиозность затеи еще не притупила чувства водителя. Она планировала добраться до Альбукерке – еще триста двадцать пять миль – и остановиться там на ночь, а если не удастся, заночевать хотя бы в Гэллапе, до которого оставалось сто восемьдесят семь миль.

Говорят, что человек предполагает, а Бог располагает, но то, что случилось затем и задержало ее, не было Божьим промыслом.

Джейн выпила все содержимое термоса и еще чашку кофе в Кингмене, но съела только одну энергетическую плитку. Она была довольно равнодушна к сахару, но жадно поглощала протеины. Съехав с федеральной трасы к огромной – размером с небольшой городок – стоянке для грузовиков, она заправилась, припарковала машину и зашла в ресторан, чтобы пообедать, хотя было еще рановато. Люди, работавшие на шоссе, ели в разное время, но обед в 4:15 был преждевременным даже для тех, кто составлял свое расписание по милям, а не по минутам. В пространстве, рассчитанном на двести человек, было около тридцати посетителей, и Джейн выбрала место не у стойки, а в полукабинете у окна. Оттуда хорошо просматривалась парковка, за которой громадные фуры направлялись к бензоколонкам.

Приветливая официантка принесла меню. Джейн заказала молоко, которым собиралась запить крепкое кислотопонижающее средство, и та поспешила прочь, всем своим видом говоря: «Вернусь через секунду». Видя, что за ней наблюдают трое мужчин, расположившихся за столиком близ центра зала, Джейн пробежала глазами меню, время от времени поглядывая поверх него – надо было выяснить, что именно могло их заинтересовать.

Они пили пиво «Коронас», закусывая цитрусовыми дольками, кукурузными чипсами и картошкой фри с сырной верхушкой. Всем троим было под тридцать. Ковбойские сапоги, мотоциклетные сапоги. На одном – черная куртка-варенка и такие же джинсы, на двух других – синие джинсы. У одного – бритая голова и серьга. У другого – бритые виски, шапка волос, монетка бороды между нижней губой и подбородком. Третий, с чистеньким лицом и прической, которую носили телевизионные дикторы пятидесятых годов, казалось, иногда находил выгоду в том, чтобы выглядеть как примерный прихожанин.

Слова, которыми обменивались мужчины, не долетали до Джейн. Но они то и дело разражались едким ржанием, презрительными смешками, особенно когда смотрели на Джейн. Можно было расслабиться. Они не нашли сходства между ней и самым разыскиваемым преступником из телевизора. Их интерес был исключительно сексуальным, и все это могло закончиться лишь разочарованием – чувством, наверняка знакомым всем троим. Скорее всего, перед ней были три бездельника, решившие начать субботний вечер пораньше, в надежде на какую-нибудь движуху, притом что день все равно завершился бы видеоиграми.

Когда официантка принесла молоко, Джейн заказала два обеда: стейк весом в восемь унций и жареную курицу, на одной тарелке, без картошки, с двойной порцией овощей.

– Непохоже, чтобы вы умяли все это, – сказала официантка.

– А вы не спешите.

Приняв кислотопонижающее и запив его молоком, Джейн поставила стакан на стол и краем глаза посмотрела на троих парней. Бритоголовый разговаривал по сотовому, внимательно глядя на нее. Поняв, что она, вероятно, обратила на него внимание, он тут же перевел взгляд на стоявшую перед ним бутылку, проговорил по телефону еще полминуты, отключился и хлебнул пива.

Может, он звонил, чтобы сообщить о ней, а может, и нет. Джейн достаточно сильно изменила свою внешности, и вряд ли он мог опознать ее так легко. Паранойя может быть инструментом выживания, но также генератором беспричинной и смертельно опасной паники. Это был просто парень, который разговаривал по телефону.

Официантка принесла еду.

– Вы наверняка выросли на ферме, как и я.

– Многие так говорят.

В последнее время она работала ножом и вилкой с эффективностью машины, ела, словно приговоренная, чтобы ее время не закончилось до того, как закончится еда. Поглощая обед, она украдкой поглядывала на парней, проявлявших интерес не только к ней. Теперь они оценивающе смотрели на пару за другим столиком, точнее, на половину этой пары – хорошо сложенную брюнетку. Кроме того, в зале сидели две женщины с двумя девочками. Старшей из женщин было под пятьдесят, младшей – около тридцати, обе выглядели привлекательно, а внешнее сходство наводило на мысль о том, что это мать и дочь. Сестренки, лет девяти и одиннадцати, были очень подвижными, но при этом хорошо воспитанными. Смех мужчин, пожалуй, стал мягче и осторожнее, в нем послышались нервозность и какая-то мрачная глумливость, когда их внимание привлекла эта семья. Они наклонились над столом, разговаривая еще тише, чем когда – по всей видимости – обсуждали Джейн.

Она не могла сказать, что именно, кроме этих мелких и, возможно, неосновательных указаний на дурные намерения, изменило характер дрожи в ее спине: вместо самого нижнего позвонка завибрировал самый верхний. Эти краткие сигналы, передаваемые с помощью спинномозговой жидкости, порой посылала интуиция: «Ты же представитель закона, обрати на них внимание, они – воплощение зла».

6

Джейн подстроила скорость поглощения пищи под ритм сцены, которая разыгрывалась в зале: трое парней, казалось, сосредоточились исключительно на бабушке, дочери и двух внучках. Объекты их внимания – если все было действительно так, – похоже, не замечали, что подвергаются внимательному изучению. В эти времена, когда происходило быстрое разделение всех существ на две категории, хищников и жертв, газели проявляли удивительное равнодушие к собирающимся вокруг них леопардам.

Семейство заказало десерт, и, когда официантка принесла его, следившие за ними парни замолчали. Они быстро допили последнюю порцию пива, оставили на столе мизерные чаевые и пошли к кассе для оплаты, словно у всех одновременно появились важные дела и надо было спешить.

Джейн посмотрела в окно.

Вскоре все трое появились на парковке и подошли к старому матово-черному джипу «чероки». Никаких сверкающих молдингов, тонированные стекла. Они сгрудились у машины, разговаривая о чем-то; тот, кто сидел внутри, опустил стекло и присоединился к разговору. Джейн его не видела, и стекло чуть погодя поднялось. Парни сели в машину и захлопнули двери. Теперь за тонированными стеклами совещались как минимум четверо. Один из сидевших в машине завел двигатель, но джип не двинулся с места.

Джейн попросила чек, расплатилась наличными, прибавив тридцать процентов чаевых, и сказала:

– Посижу еще несколько минут, если не возражаете. Надо переварить.

– Милочка, можете даже прилечь и подремать, если хотите.

Женщинам с девочками выдали чек, а джип так и не тронулся с места. Джейн переместилась в небольшое пространство между кассой и входом.

Первой появилась пожилая женщина, которая протянула кассирше банковскую карточку. Дочь и внучки приблизились к ней, когда платеж прошел и она убирала кредитку. Они двинулись к выходу. Джейн встала между ними и дверью:

– Извините. Вы заметили тут троих мужчин, которые пили пиво?

Старшая женщина моргнула, глядя на нее:

– Простите, что?

– Они приехали на джипе. Ждут снаружи. Думаю, будет лучше, если я провожу вас до машины.

Бабушка посмотрела на дочь:

– Ты видела их, Сандра?

Сандра нахмурилась.

– Видела. Ну и что? Выпили по паре бутылок пива, только и всего.

– Они наблюдали за вами, – сказала Джейн.

– Я не видела. А если и наблюдали, что с того? Парней пучит от гормонов, они подначивают друг друга, и все.

– Они наблюдали за вами, – не отставала Джейн. – И с ними что-то не так.

– Не так? Что вы хотите сказать?

– Они занимаются нехорошими делами. Плохие парни, которые рыщут в поисках добычи.

– Правда?

– Я знаю подобных типов.

Джейн слишком поздно поняла, отчего Сандра пришла в негодование – в глазах ее появился презрительный блеск.

– Подобных типов? Вы имеете в виду мексиканцев?

– Нет, не их.

– Неужели? – спросила Сандра, словно уже знала ответ, который не стоило озвучивать.

– Один из них, вероятно, мексиканец, – сказала Джейн. – Второй – не знаю. Третий – светлый, как Ричи Каннингем[25]. В эту команду принимают кого угодно.

– Холли, Лорен! – Сандра пододвинула к себе дочек, словно девочкам угрожала женщина, стоящая перед ними, а не парни, ждавшие снаружи, потом обратилась к Джейн: – Кто такой Ричи и что все это значит?

– «Счастливые деньки», – объяснила бабушка, довольная своими познаниями. Ричи Каннингема играл Рон Ховард.

– Да что это за фигня? – недоуменно проговорила Сандра.

Джейн не отважилась сообщить о том, что она – агент ФБР, чтобы те не вспомнили о женщине, которую могли видеть в новостях. К тому же, если сказать, что ты находишься на государственной службе, тебя попросят показать жетон.

– Послушайте, с вами ничего не случится, если я вас провожу. Подумайте о девочках.

Сандра возвысила голос и наконец привлекла внимание кассирши.

– А если даже они задумали недоброе, что вы сможете сделать? Будете обзывать их по-всякому?

– У меня есть лицензия на ношение оружия.

Понимая, что поступает глупо, Джейн тем не менее отогнула край куртки и показала пистолет в кобуре.

– Это плохо, – сказала бабушка. – Очень плохо. Нельзя стрелять в мексиканцев только из-за того, что они пьют пиво.

– Уходите от нас с этой штукой, – сказала Сандра так, словно перед ней был заряд плутония, достигший критической массы. – Девочки, мы уходим.

Кассирша, похоже, уже собралась покинуть свое место, и Джейн отступила. Сандра повела Холли и Лорен к двери, а ее мать сочувственно сказала, обращаясь к Джейн:

– Молодая леди, может быть, вам нужна помощь? Есть хорошие психотерапевты, они вам помогут. Ненависть – не ответ на все вопросы.

– Что-то случилось? – спросила кассирша.

– Небольшое недоразумение, – успокоила ее Джейн и вышла следом за семейством на прохладный, свежий воздух, под яркое флагстаффское солнце, отбрасывавшее на восток длинные предвечерние тени. Сандра с дочерьми быстро шла к парковке для крупных пассажирских машин, бабушка спешила следом, оглядываясь, словно Джейн преследовала ее и теперь превратилась в собаку, пышущую серой. Они открыли дверь жилого фургона, стоявшего первым в ряду, и сели с правой стороны. Матово-черный джип «чероки» направился к выезду для грузовиков, но потом свернул к парковке для пассажирских машин и остановился.

Если бы Джейн не была самой разыскиваемой преступницей в Америке, если бы у нее было хоть немного настоящей власти, если бы в старом «чероки» не сидели по меньшей мере четверо и если бы у нее не было стопроцентной уверенности, что как минимум один из них вооружен, она доверилась бы своей интуиции и рискнула своим будущим. Она пробежала бы пятьдесят или шестьдесят ярдов, отделявших ее от этого чертова джипа, вытряхнула бы водителя, положила его на землю и задержала по подозрению в противозаконных намерениях. Но это были сплошные «если бы», не имеющие отношения к тому, что происходило здесь и сейчас.

Жилой фургон проехал мимо Джейн. На переднем пассажирском сиденье сидела бабушка, а за рулем – Сандра, высоко поднявшая голову в знак своего нравственного превосходства, словно вела автобус с христианами, горевшими пламенем истинной веры, в крестовый поход по стране во имя Иисуса и только что одержала верх над демоническим искушением. Автомобиль повернул на юг, направляясь к посту выезда для грузовиков.

Джейн побежала к своему «форду», открыла дверь, посмотрела в сторону юга и успела увидеть, как фургон сворачивает на выезд к федеральной трассе номер сорок, собираясь ехать на восток. Фургон достиг низшей точки длинной асфальтовой полосы и стал подниматься к шоссе, за ним на почтительном расстоянии следовал джип «чероки».

– Да что это за фигня? – прошипела Джейн, садясь за руль и захлопывая дверь. – Черт, черт, черт побери.

Она повернула ключ зажигания. Машина не заводилась.

7

Они могли знать, на чем приехала Джейн, только в том случае, если человек, все время сидевший в джипе, видел, как она въезжает на парковку. Теперь Джейн припоминала: припарковавшись и выйдя из машины, она сунула руку под спортивную куртку и быстро поправила пояс с кобурой. Пистолета никто не увидел, но человек, знакомый с таким снаряжением – вроде того, кто сидел в джипе, – мог догадаться, что именно она делает.

Соображая, годится ли она для похищения, парни из ресторана почуяли в ней копа, или просто женщину, знающую правила уличной жизни и к тому же угадавшую их преступные намерения. Придорожные рестораны, музеи, все творения рук человеческих были своего рода полями и лесами в этой дикой природе иного вида, где животные на двух ногах преследовали себе подобных, где каждое преступление являлось символическим актом каннибализма: он свидетельствовал о хищной стороне человеческой натуры, глубоко запрятанной, но не уничтоженной натуры, испорченной еще в доисторические времена и с тех пор воспроизводившейся из поколения в поколение. Две женщины и две девочки, сами того не ведая, распространяли вокруг себя дух добычи, а от мужчин в «чероки» исходил дух зверей, ищущих крови. Джейн опознавала и тех и других, но ее саму опознавали только хищники.

Она вышла из машины и подняла капот. Парни не успели бы повредить машину настолько, чтобы ее нельзя было вернуть к жизни.

Через окно ресторана они видели, как Джейн вышла из полукабинета, и могли подозревать, что она предостережет мать девочек. Но никакой уверенности в том, что она сама не выйдет через две с половиной минуты, у них быть не могло. Им не нужны были неприятности, а если бы Джейн увидела, что они возятся около «форда», ее подозрения лишь укрепились бы.

Острого ножа у парней не было, иначе они, не задумываясь, перерезали бы ремни вентилятора.

Провода зажигания были выдернуты из свечей, четыре вывинченные свечи валялись где попало. Одна лежала на крышке поддона картера, другая – между ремнем усилителя руля и маховиком. Третью Джейн нашла не сразу – ее засунули в нишу между стартером и поддоном картера. Четвертую она смогла отыскать, только встав на колени и заглянув под машину: свеча выпала на асфальт из моторного отсека.

Она уже завинтила свечи и подключала провода зажигания, когда сзади подошел высокий мужчина в ковбойской шляпе:

– Вам помочь, девушка?

Вероятно, это был водитель грузовика: седоволосый, с белыми усами и лицом, задубевшим от непогоды и времени. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим – в этом возрасте человек уже может знать, что такое благородство, и считать, что оно все еще имеет значение. Он подошел к ней с единственным желанием – помочь. Больше бы в жизни таких людей, подумала Джейн, но от помощи его отказалась.

– Спасибо, но я, кажется, разобралась. Какие-то подростки, черт бы их драл, вывернули свечи. Наверное, думали, что я растеряюсь и буду ждать, когда приедет «Три А»[26].

Водитель печально кивнул:

– Могу поспорить, им не понравилось, как вы на них посмотрели. Нынче все обижаются на всякую ерунду. А вы, похоже, выросли среди машин.

– Вообще-то, нет. Но потом научилась кое-чему.

Джейн закончила и отошла в сторону. Водитель закрыл капот.

– Подожду на всякий случай – посмотрю, как она у вас заведется.

– Буду вам благодарна.

Двигатель завелся с пол-оборота. Когда она опустила стекло, чтобы поблагодарить водителя, тот наклонился и положил большую руку на окно:

– Тридцать лет я возил опасные грузы, получал надбавку. Даже пальца ни разу не поцарапал.

Ей пора было ехать и делать то, что следовало сделать, но она почувствовала в нем какую-то печальную доброту и грусть, и это удержало ее на месте.

– Мой мальчик, морской пехотинец… Ему дали легкое задание – защищать какую-то заморскую собственность Госдепа. Оказалось, задание не такое уж легкое. Он погиб в двадцать четыре года. А потом шесть лет лжи о том – как, что, почему. Всякие умники подстраховывали свои задницы.

Он раскрыл ладонь, прижатую к окну. Между большим и указательным пальцем была вставлена визитка.

– Это мой адрес – мой и жены. И номер телефона. Никто никогда не найдет вас там.

Потеряв дар речи, Джейн взяла карточку. Его звали Фостер Освальд.

– Я вышел из туалета у вас за спиной, услышал этих дам. Сказал себе: «Вот это девушка». Потом увидел ваше обручальное кольцо.

Она посмотрела на свою руку, лежавшую на руле.

– Дизайн уникальный. С сегодняшнего утра о нем брешут все телевизионные трепачи. А теперь вы, наверное, хотите, чтобы я поехал с вами и помог этим женщинам.

– Спасибо, не надо. Я сама.

– Уж я не сомневаюсь, девушка.

Фостер Освальд отступил от машины. Джейн быстро выехала с парковки, промчалась по съезду, а на федеральной трассе номер сорок разогнала «форд» до девяноста миль в час.

8

Джейн потратила двенадцать минут, возясь со свечами. Жилой фургон успел проехать, наверное, миль двенадцать. Она покрыла это расстояние за восемь минут, Сандра за это время проделала еще восемь миль.

Эти сволочи на матово-черном «чероки» не стали бы немедленно устраивать подставу. Они наверняка забрались вперед в поисках удобного места, где можно ограбить женщин. Может, они с самого начала задумали что-то в этом роде и в таком случае не стали бы откладывать свой план в долгий ящик.

Флагстафф с его соснами вскоре остался далеко позади и теперь представлялся ей каким-то призрачным местом, а не городом, где она только что побывала. Джейн сильнее надавила на педаль газа – спидометр показывал сто миль, потом сто десять, – и, если верить антирадару, повода сбросить скорость не было. Когда появились машины, едущие медленнее, она стала прыгать между полосами так резко, словно они сами сменяли друг друга по мере движения «форда» на восток. Безбашенный водитель, меняющий полосы без включения поворотников, лопнувшая покрышка, патруль с сиреной, преследующий ее, гонка, которую она не сможет выиграть, – могло случиться что угодно. Но ничего не происходило, только два водителя на тяжелых грузовиках неодобрительно посигналили ей.

Несмотря на малоинтенсивное движение, шоссе вовсе не было пустым. День быстро сходил на нет, хотя до сумерек оставалось не менее получаса. Похищение жилого фургона на шоссе при свете дня было бы слишком смелым поступком, и для такого дела требовались ребята, у которых в крови был растворен не алкоголь, а другие вещества. Они не могли заблокировать несколько полос и не стали бы рисковать, идя на столкновение с машиной гораздо крупнее джипа, – слишком велики были шансы потерять управление.

Как ей казалось, парни могли только инсценировать поломку в надежде, что Сандра посочувствует и остановится на обочине. Они знали ее характер, так как не только наблюдали за ней, но и слушали ее разговоры в ресторане.

Но остановятся ли две женщины с двумя девочками при них, если помощь требуется троим крепким молодым парням? Разумно было предположить, что нет. Даже если сердце Сандры больше ее мозга, она не станет подвергать опасности своих дочерей, особенно после предупреждения о том, что эта троица наблюдала за ней в ресторане.

И тут Джейн поняла, как это случится. Сандра и ее мать увидят троих парней лишь тогда, когда будет уже поздно. Четвертым человеком, который сидел в «чероки» и не заходил в ресторан, была женщина.

Джип остановится там, где обочина достаточно широка. Женщина, подсадная утка, встанет рядом с машиной, одинокая и беззащитная с виду, и будет отчаянно махать, прося о помощи, когда появится фургон. Может, даже притворится, что получила травму. Обочина высокая, земля за ней резко обрывается. Они будут прятаться на обрыве, за кустами и неровностями. Женщина, их подельница, встанет с правой стороны остановившегося за джипом жилого фургона – а не с левой, мимо которой проносятся машины. Фургон скроет ее от проезжающих. Если бабушка все еще сидит на переднем сиденье, то, когда она опустит окно, «травмированная девушка» покажет ей пистолет.

Дальше события могут развиваться по нескольким сценариям, в зависимости от того, заперта дверь или нет, застрелит подсадная утка бабушку или будет только угрожать. Но как бы ни развивались события, с применением оружия в первую секунду или без этого, мужчины бросятся вверх по склону и через полминуты окажутся в машине. Даже раньше. Убьют бабушку, если она еще жива. Вытащат Сандру, угрожая оружием, заставят подчиниться, захватят двух девочек. Отведут автобус в заранее приготовленное место – сарай, любое заброшенное здание, – станут пользоваться девочками и матерью, пока те не надоедят им, снимут с машины все ценное, скормят убитых червям, и рано или поздно кто-нибудь наткнется на тела.

Спидометр показывал сто пятнадцать миль, покрышки завывали. Сумасшедшая скорость превращала неподвижный воздух перед машиной в упругий ветер, разрезаемый передком, кузов пошатывался на раме со звуком расстроенной скрипки, издающей две ноты под ударами безразличного смычка.

С вершины холма Джейн увидела прямую дорогу, которая тянулась на восток, к погруженному в темноту далекому горизонту. Меньше чем в полумиле от «форда» у обочины стоял жилой фургон. Она уменьшила скорость в два с лишним раза, прищурилась, глядя на землю, отливавшую красным в лучах низкого солнца, словно ядерная катастрофа сделала ее непригодной для жизни. От каждого камня и дорожного указателя отходили удлиненные тени – ду́хи предметов, устремлявшиеся навстречу наступающей ночи.

Вырулив на центральную полосу, она увидела на обочине, за фургоном, знакомый темный автомобиль, к которому шли от фургона, спиной к Джейн, мужчина и женщина. Мужчина, вероятно, был одним из тех троих, что сидели в ресторане. Женщина – наверняка подсадная утка. На расстоянии она казалась стройной, рост – приблизительно пять футов и два дюйма, тоненькая девичья фигурка. Если увидишь такую на обочине, наверняка проникнешься сочувствием.

Раз эти двое возвращались к джипу с такой беспечностью, захват, вероятно, состоялся и в фургоне теперь сидят, вместе с женщинами и девочками, двое мужчин. Подсадная утка с подельником поедут вперед, чтобы подготовить импровизированный гараж к приезду большого автомобиля.

Отдавая мысленное приказание идущей паре, Джейн пробормотала: «Не поворачиваться, не поворачиваться, не поворачиваться», сбросила скорость, перешла на правую полосу так, что одно колесо коснулось обочины, потом съехала на обочину, оказавшись позади захваченного фургона, – мужчина и женщина больше не могли ее видеть. Дорожный шум, вероятно, заглушал звук мотора «форда», но она не стала рисковать, выключила двигатель и последние сто ярдов проехала накатом. Под двумя покрышками похрустывал гравий. Наконец она остановилась в шести футах от фургона. Джейн вышла из машины и закрыла водительскую дверь, но не до конца.

Заднее окно жилой части было завешено тканью с мягкими широкими складками, но на других окнах занавесок, видимо, не было. Двигатель фургона работал, из раздвоенной трубы выходил конденсат, капельки которого падали на обочину. Проезжая мимо Джейн, машины обдавали ее ветерком. Она двинулась к фургону, решив обойти его с правой стороны. Если у кого-нибудь из водителей эта придорожная сцена вызвала любопытство, оно сдерживалось мыслью о высокой цене, которую нередко приходится платить, беря на себя в эти дни роль доброго самаритянина.

С левой стороны у фургона была одна дверь, а с правой – две: одна сзади, другая спереди. Джейн воспротивилась искушению открыть заднюю дверь, вытащила пистолет и, пригнувшись, прошла вперед, держась как можно ближе к фургону и ниже линии окон. Приблизилась к двери, у которой при выезде со стоянки сидела бабушка. Заглянула внутрь. В кабине не было никого – два пустых сиденья.

Если похитители находились в жилой части или кухне – из обоих помещений можно было пройти в кабину, – они услышат, как открывается дверь. Даже неожиданное усиление дорожного шума насторожит их.

В минутном приступе малодушия Джейн сказала себе, что это не ее война, что эти злоумышленники не входят в союз социопатов, который угрожает ей и Трэвису, что это лишь разбойники-любители, а не сеятели эпического хаоса вроде Д. Д. Майкла и ему подобных. Но в действительности эта война была частью той, которую вела она, – всеобщей войны, не имеющей границ ни во времени, ни в пространстве, и каждое сражение было важно для сохранения надежды на конечную победу, а уход от одного столкновения был равносилен сдаче по всем направлениям – оставалось только сложить оружие и погибнуть.

Джип «чероки» влился в поток машин и помчался на восток, чтобы съехать с шоссе и добраться до того места, где похитители будут праздновать успех своего дела, а их пленники – испытывать страдания.

Укрытая от взглядов водителей на шоссе, Джейн вытащила глушитель из кармана кобуры и навинтила его на кольт, затем дернула за ручку двери фургона. Та оказалась не заперта, и Джейн открыла ее.

9

За дверью три низенькие ступеньки вели к сиденью второго водителя, а верхняя, в виде треугольника, служила также для входа в жилое пространство за кабиной. Джейн не увидела там никого – ни женщин, ни девочек, ни бандитов. Дальше располагались открытая кухня и обеденный уголок, где тоже не было ни души.

Она закрыла дверь и без колебаний прошла в жилую часть: ее учили, что после принятия решения нужно сразу же, насколько позволяет обстановка, проводить его в жизнь – быстрее, чем если бы тобой двигала только храбрость. Ты должна использовать нечто большее, чем храбрость. Можно называть это уверенностью в себе, и тот, кто честен с собой, знает, что это слепая вера – сила, которая навела порядок во Вселенной. Фургон слегка раскачивался, сотрясаемый порывами ветра от проносящихся мимо огромных фур. Джейн слышала стук своего сердца и шум в ушах, сообщавший о движении крови в сонной артерии и яремной вене. Если голоса что-то и говорили, она их не слышала.

Узкий проход за кухней. За дверью слева оказался погруженный в темноту туалет, а в конце прохода – закрытая дверь в спальню.

Из комнаты, расположенной справа, в проход проникал свет. Джейн не могла подкрасться к косяку и заглянуть в открытую дверь – следовало исходить из того, что ее услышали и уже поджидают. Она смело вступила в освещенное пространство, однако при этом пригнулась и опустила пистолет – эти любители, насмотревшись плохих фильмов, целились в голову.

Тесная спальня. Бритоголовый стоял спиной к Джейн. Бабушка осела в углу, изо рта ее сочилась кровь, но женщина была жива, хотя и объята ужасом. Сандра лежала лицом вверх на кровати – волосы растрепаны, распухший левый глаз закрыт, запястья и щиколотки туго связаны неизменно популярными кабельными стяжками. Бритоголовый разорвал на ней блузу – материя треснула, пуговицы полетели прочь и зазвенели, ударяясь о стенную панель. Время и место были неподходящими для изнасилования. Он заводил себя, разглядывая обеих женщин и запугивая их еще больше.

Возможно, он случайно посмотрел на бабушку и понял, почему на ее лице отобразилось удивление. Или что-то услышал. Не важно. Он повернулся к двери и увидел Джейн. Оружия при нем не было, и вид незваной гостьи настолько ошеломил его, что он не сразу потянулся к пистолету. Но и это было не важно. Джейн выстрелила в него, не раздумывая, прямо в середину груди, в грудную кость, и разрывная пуля с полой оболочкой потащила осколки в сердце, которое приняло в себя венчик белых шипов, и он умер, прежде чем его настигло заслуженное возмездие боли, – упал на кровать рядом со связанной женщиной. Умирая, он стал эластичным, как угорь; тело соскользнуло с матраса на пол, рот раскрылся в безмолвном крике, широко распахнутые глаза, заглянувшие в вечность, ослепли навсегда.

Второй парень в таких обстоятельствах не должен был услышать выстрел благодаря глушителю. Сандра вскрикнула от отвращения, когда тело упало на кровать. Правда, ее крик можно было воспринять как ответ на новое надругательство со стороны бритоголового.

Джейн жестами объяснила женщинам, что надо сидеть тихо и не двигаться. В это время мимо промчалось что-то массивное – может быть, тягач «Питербилт» с двумя прицепами, явно ехавший по ближайшей полосе на большой скорости, – и фургон качнуло сильнее прежнего. Краем глаза Джейн уловила какое-то движение и повернулась, чтобы посмотреть, но затем поняла, что это дверь, которая качнулась в противоположную от нее сторону.

Дети, вероятно, были в другой спальне, за закрытой дверью, вместе с другим бандитом. Джейн не хотела идти туда, опасаясь, что Холли и Лорен окажутся под перекрестным огнем. Но даже если он только связал их и больше не сделал ничего, каждая секунда, проведенная в его обществе, наносила невыносимое оскорбление их достоинству, все глубже вонзала в них бурав страха.

Она потянулась к двери, почти уже закрывшейся, но прежде, чем успела коснуться ручки, второй похититель крикнул первому, убитому:

– Литвинов, давай уже покатим эту говновозку!

Дверь распахнулась – человек все еще говорил, а Джейн все еще разворачивалась. Белый беглец из «Счастливых деньков» возник на пороге, увидел Литвинова, готовящегося стать пищей для червей, мигом метнулся прочь, и тут Джейн выпустила в него две пули.

Она не ранила его, потому что он не вскрикнул, но и не убила, потому что не услышала звука упавшего тела. Значит, он убежал к Холли и Лорен – например, чтобы использовать их как прикрытие или убить ради извращенного удовольствия.

Пригнувшись, она устремилась к двери, выставив голову и пистолет вперед, и увидела его справа от себя, спиной к главной спальне, с пистолетом в руках – возможно, «глоком». Первая его пуля пролетела слишком высоко, вторая попала в косяк двери, в двух дюймах выше головы Джейн, и в лицо ей посыпались крошки древесно-стружечной плиты. Несмотря на небольшое расстояние, он дважды промахнулся, потому что в это время отступал через полуоткрытую дверь.

Джейн не могла стрелять из-за девочек, не могла отступить, тоже из-за девочек. Оставалось только преследовать чокнутого выродка, мечась по узкому коридору, чтобы оттолкнуться от стены у туалета и со всей силы врезаться в этого человека. Этот неявный маневр запутал парня, и третья пуля попала неизвестно куда, а он все пятился и, дойдя до туалета, попытался закрыть дверь. Оглохшая от пальбы Джейн ринулась вперед так быстро, как только могла, к сужающемуся клину света между дверью и косяком. Противник явно был сильнее, но решимость Джейн потрясла его. Она ударила в дверь плечом, увидела вспышку очередного выстрела и даже не поняла, ранена она или нет. Ей рассказывали о людях, которые не замечали своих ранений с минуту, а то и дольше. Тут все дело было в адреналине и в том, что жизненно важные органы оставались нетронутыми. Парень был сильнее Джейн, но от удара дверью потерял равновесие и сделал несколько шагов назад, оставшись, однако, на ногах. В эту критическую для себя минуту он, вероятно, думал, что мог бы ее убить, но она так или иначе ранила бы его, а возможно бы, и убила, и независимо от того, убьет он ее или нет, все пойдет не так, будущее станет черной дырой, неодолимо затягивающей его в небытие, и главное теперь – не остаться в живых, ведь все равно он, вероятно, станет вечным беглецом, нет, теперь имело значение только то, что было важно для короля Лира в шестом действии: «Бей, бей, бей, бей, бей, бей». Отступая, он повернулся лицом к девочкам, с пистолетом в руках, с чистеньким лицом и бородкой примерного прихожанина, желая скорее убить девочек, чем защитить себя. Джейн выстрелила три раза, и даже если он успел сделать один выстрел, сестры остались невредимыми. Когда он упал, Джейн подошла и выстрелила в четвертый раз, ибо князь этого мира – еще и князь тьмы, способный на всякие хитрости.

Слух вернулся к ней с рыданиями сестер; лучше бы этого не произошло. Они были охвачены ужасом. Не пострадав в физическом смысле, они лишились невинности, познакомившись со злом, не таким, как у Диснея, а реальным: безжалостным, иррациональным, эгоистичным, убежденным в своем праве на существование и в красоте хаоса.

Девочки не были связаны, но не могли пошевелиться от страха. Крикнув женщинам, что сестры живы, Джейн провела их в столовую и велела сесть, затем, поколебавшись, сняла с пальца обручальное кольцо и сунула в карман джинсов.

Руки ее дрожали, когда она просматривала кухонные ящики в поисках ножниц. Она поняла, что вся взмокла, только когда по спине стал стекать ручеек холодного пота. Найдя то, что хотела, она вернулась к женщинам, освободила Сандру, проверила, какие повреждения получила ее мать – оказалось, что незначительные.

Бабушка безостановочно благодарила Бога за то, что все закончилось. Но это был еще не конец. Многое предстояло сделать, и сделать быстро.

10

Сандра Терминдейл, мать Холли и Лорен, дочь Памелы, хотела отблагодарить спасительницу, но не знала как – все казалось ей недостаточным. Впрочем, это не имело значения. Джейн не нуждалась в благодарности – только в сотрудничестве.

Женщины и девочки сидели в столовой. Сандра все время прикасалась к детям, гладила их волосы и плакала не переставая, это были слезы облегчения – так она снимала с себя напряжение.

– Мы даже имени вашего не знаем, – сказала Сандра.

– Да, – сказала Джейн. – Не знаете.

– И как вас зовут?

– Элис Лиддел, – солгала Джейн.

Стоя у кухонной раковины, она вытащила из пистолета магазин, где оставалось пять патронов, и заменила его запасным.

– Слава богу, он вам больше не понадобится, – заметила Памела.

Еще раньше Джейн оставила в каждой спальне по одной включенной лампе, снизив яркость до минимума. Теперь она погасила свет в передней части фургона, кроме маленькой лампочки в столовой. Сквозь окна виднелось только догорающее сияние раскаленного неба.

– Зачем выключать свет? – спросила Памела.

– Чтобы привлекать как можно меньше внимания, – ответила Джейн.

– Дети испуганы. Включите свет.

Джейн обратилась к девочкам:

– Вы совсем не похожи на девчонок. Вы самые настоящие крутые парни. Умеете постоять за себя.

– Возможно, – сказала Холли.

– Я думаю, да, умеем, – сказала Лорен.

– Хорошо. Отлично. Все будет в порядке. – Потом она обратилась к Сандре: – Мне нужно поговорить с вами наедине.

Сандра не хотела уходить от девочек, но все же прошла с Джейн в кабину через затененную жилую часть. Работающий вхолостую двигатель звучал здесь громче, выдавая механическую колыбельную из трех нот.

Солнце, повисшее над горизонтом у них за спиной, отражалось в зеркале заднего вида. Свет уходил все дальше на запад, на востоке темнота заволакивала небо, усеянное чужими солнцами, такими далекими, что они не давали тепла.

– Слушайте, – сказала Джейн. – Те двое, в «чероки», ждут, что их друзья приедут примерно через полчаса. С вами и девочками. Когда друзья не появятся, они вернутся, чтобы узнать, в чем дело.

От потрясения Сандра перестала плакать:

– Нужно вызвать полицию.

Джейн сохраняла терпение.

– Санди, лично я совсем не хочу видеть полицию. Если какой-нибудь коп захочет выяснить, почему вы здесь, что может случиться в любую минуту, для меня это будет ничуть не лучше возвращения той парочки на джипе.

– Не понимаю.

– Вам и не нужно понимать, Санди. Если вы действительно хотите отблагодарить меня, помогите мне вытащить этих двоих отсюда, как только стемнеет.

– Каких еще двоих?

– Убитых.

– Отсюда? Куда?

– Надо сбросить их с обочины.

– О боже. Нет-нет-нет. Я не хочу к ним прикасаться.

– Они много весят. Мне нужна помощь.

– Они мертвые.

– Окончательно. И ничего вам не сделают.

– Но это место преступления, или как его там. Разве это не место преступления?

– Нет, если никто не узнает, что здесь совершили преступление.

– Мы не можем притворяться, будто ничего не было. Полиция должна знать.

Джейн положила руку на плечо женщины:

– Вы понимаете, что случится с вашими детьми, если начнется следствие?

– С Холли и Лорен? Но они ничего не сделали.

– Прежде всего копы захотят проверить их на изнасилование.

– Но их не насиловали.

– Все, что вы говорите, подвергнут сомнению. Так всегда бывает. Сегодня никто никому не верит на слово, все проверяют, выясняют, не случилось ли на самом деле что-то другое.

– Но это неправильно.

– Я вам говорю как есть. Будет серьезное расследование. Все станут говорить о том, что здесь случилось и как именно – так или иначе. Будут предположения насчет того, подверглись ли Холли и Лорен насилию, постоянные предположения. Им придется жить с этим. Мальчишки в школе замучают их вопросами. И не только мальчишки.

Пепельно-серые щеки Сандры покраснели – то ли от солнца в зеркале, то ли от стыда.

– Дети бывают жестокими.

– Вы вдова, Санди?

– Вдова? Нет. Разведенная.

– Об опеке легко договорились? – На лице женщины появилось кислое выражение. – Если у вас было трудное сражение за опеку, то в этот раз все окажется еще хуже. Санди, вы не подвергали детей опасности, когда брали их в эту поездку, но ваш бывший начнет утверждать, что виноваты во всем вы. И кое-кто с ним согласится. Может, судья его не поддержит, но многие возьмут на себя роль судей и станут говорить вам, что́ они думают об этом.

Пожевывая нижнюю губу, Сандра вглядывалась в наступающую темноту, смотрела на фары машин, едущих по встречной полосе.

– А если полиция найдет тела и скажет, что это я их убила?

– Никто не подумает, что Санди Терминдейл кого-то убила.

– У меня даже пистолета нет.

– Места здесь дикие. Насыпь высокая. Пройдет несколько недель, прежде чем их найдут. Койоты позаботятся о них.

Сандру пробрала дрожь.

– Да, Санди, койоты, – продолжила Джейн. – Если при прошлых арестах копы не взяли у них пробы ДНК, от мерзавцев останется так мало, что их никогда не опознают. А связать их с вами просто невозможно.

Похоже, до этого дня Сандра вела жизнь, которая не подготовила ее ко встрече с насилием и не научила тому, как свести к минимуму последствия такой встречи.

– А как быть с кровью?

– Вымойте фургон. Вместе с мамой. А сейчас езжайте, Санди. Уже слишком темно, чтобы чистить машину.

Она поморщилась:

– А двое других? Если они пустятся в погоню, когда мы тронемся?

– Когда они вернутся сюда и не увидят вас, то поймут, что дело плохо. И не станут нарываться на неприятности.

– А если станут?

– Где вы собирались остановиться сегодня?

– Около Гэллапа есть кемпинг для стоянки автодомов. Мы зарезервировали место.

– Почти двести миль отсюда. Так далеко они не будут искать. Но знаете что? Я еду в том же направлении. Буду держаться рядом с вами, пока не станет ясно, что вам ничего не грозит.

– Я теперь нигде не буду чувствовать себя в безопасности.

– В каком-то смысле это даже хорошо.

Женщина наконец посмотрела в глаза Джейн.

– Допустим, ваше имя – Элис Лиддел. Но кто вы такая? Чем занимаетесь? Что мне сказать девочкам?

– Скажите, что я внучка Одинокого Рейнджера[27]. Скажите, что я ангел-хранитель. Придумайте что-нибудь.

– Ангел-хранитель с пистолетом?

Джейн улыбнулась:

– Архангел Михаил всегда является с мечом. Другие тоже. Может быть, даже ангелам в это время стоит вести себя по-новому. Ваши девочки узнали, что такое насилие, Санди. Остановите все это сейчас. Не дайте им стать жертвами на всю оставшуюся жизнь. Помогите им сделаться смелыми.

Несколько минут назад эта настойчивая просьба могла бы наполнить глаза Сандры слезами. Но не теперь. Она пришла к страшному, но важному решению и больше не будет такой, как прежде.

– Давайте сделаем это.

11

Задняя дверь с правой стороны распахивалась наружу на этом длинном прямом отрезке, скрывала их от машин, несущихся на восток. Бритоголовый с алмазным штифтом в одном ухе, чье сердце остановилось под натиском раздробленных костей, судя по правам, звался Игон Ури Литвинов. Даже мертвый, он сопротивлялся выносу своего тела, которое весило, вероятно, фунтов двести. Упрямое злодейство временами, казалось, оживало в нем, словно отделенный от плоти, но непокорный дух с переменным успехом пытался вернуться обратно.

Они вытащили убитого из фургона, держа его почти вертикально между собой. Ожидая, когда в потоке машин появится разрыв, Джейн выглянула за распахнутую дверь, которая ограждала их от света фар автомобилей, ехавших на восток. Все небо, кроме темно-фиолетовой полосы – последнего остатка зари – над хребтом далекого холма, было черным и полно звезд; низко висящая луна светила отраженным солнечным светом. Мимо пронесся автопоезд, больше никаких машин на дороге не было видно. Женщины кое-как дотащили свою ношу, волочившуюся по земле, до ближайшего дорожного ограждения, изогнутая верхушка которого хорошо подходила для их цели. Они положили тело животом на верхний рельс, – казалось, мужчина склонился, чтобы проблеваться после пьянки, – потом подняли за ноги и толкнули так, что он приземлился на спину. Тело перевернулось на бок, поскольку склон был покрыт гравелитом, а затем камни, соскальзывая вниз, стали увлекать его за собой. Вес убитого превосходил вес отдельных камней, скорость его увеличивалась быстрее, чем скорость камня, так что он покатился вниз, оживленно дергая руками и ногами, и вскоре исчез в темноте. Джейн и Сандра слышали, как он спускается, пока на его пути не встретился дикий кустарник.

Некогда свежелицый, как алтарник, по-прежнему аккуратно выбритый, в выцветших черных джинсах и ковбойских сапогах, Люшес Крамер Белл – имя, указанное в правах, – весил фунтов на сорок меньше Литвинова и охотнее соглашался признать факт своей смерти, чем его подельник. Когда наметился очередной разрыв между машинами, женщины, приложив на этот раз меньше усилий, подтащили Белла к ограждению и скинули вниз. Согласно неведомому физическому закону или правилам поведения костей и мышц человека после смерти, Белл, оказавшись на сыпучем гравелите, принял сидячую позу и покатился вниз, как на санках, вновь переживая счастливые мгновения детства, ожившие в умирающем мозгу под воздействием последнего проблеска памяти. Он исчез в темноте с извращенной ловкостью трупа, встретившись с Литвиновым в колючих кустах.

Джейн сняла спортивную куртку, чтобы не испачкаться, но на ее руках осталась кровь. Она ждала у открытых дверей туалета, пока Сандра с таким мрачным видом, будто она не помогла избавиться от тел, а лично отправила этих двоих на тот свет, намыливала руки и ополаскивала их в обжигающей воде, пока на коже не осталось ни малейшего пятнышка крови.

Девочки сидели в столовой вместе с бабушкой, Джейн не могла их видеть из-за угла. Потом они устроятся на полу в жилой части и заснут, если, конечно, сон придет к ним.

Сандра вышла, сорвав полотенце с вешалки, и место у раковины заняла Джейн, которая соскребла с себя остатки Литвинова и Белла и вытерла руки тем же полотенцем. Затем Сандра взяла его и повесила обратно.

Во время омовения никто из них не произнес ни слова, молчали они и тогда, когда Сандра вдруг обняла Джейн и крепко прижала ее к себе. Джейн ответила тем же, и некоторое время обе стояли молча: мать Холли и Лорен не находила слов, чтобы выразить обуревавшие ее эмоции, а мать Трэвиса не нуждалась ни в каких словах. Она прекрасно понимала, что эта женщина, сама того не желая, стала обладателем истинного знания о мире, знания, от которого большинство людей всю жизнь пытаются убежать и освободиться. Но когда ты узнаешь правду, то уже не можешь отделаться от нее, забыть ее, она всегда будет в твоем сердце – темнота, где ты до конца жизни будешь искать хоть какой-нибудь источник света.

12

За дорогой, за огнями фар, за бесконечной спешкой беспокойного человечества, в непроглядной тьме этой древней земли, расположился молчаливый свидетель – Аризонский кратер, глубина которого равна высоте пятидесятиэтажного здания, а ширина составляет четыре пятых мили; он старше даже лежащих в руинах поселений индейцев-анасази, молча стоявших в этой же самой темноте задолго до появления первых европейцев. Скальную породу превратила в порошок стремительно несущаяся масса, например астероид, анасази же стали жертвой времени, насилия и каннибализма – походов деревни на деревню. Джейн Хок, пребывавшая в скверном расположении духа, ехала за автобусом Терминдейлов до Уинслоу, потом до Холбрука, мимо Цветной пустыни и Окаменевшего леса. В Гэллапе, штат Нью-Мексико, она убедилась, что женщины поставили свой фургон на парковку, и попрощалась с ними.

Ноктюрны и прелюдии Шопена в хорошем исполнении разных пианистов сопровождали ее во время ночного путешествия по стране красных скал, где проходил континентальный водораздел. Среди исполнителей не было ее знаменитого отца, чьи преступления не только не были осуждены, но даже не вызвали подозрения; он и теперь гастролировал, разъезжая по стране с женщиной, ради которой убил мать Джейн, когда дочери было восемь лет. Он был блестящим музыкантом, хотя не все давалось ему одинаково легко. Шопена он избегал.

Джейн ощущала себя мешком мучительно ноющих мышц и негнущихся суставов, когда приехала в Альбукерке в 11:20 вечера, почти шестнадцать часов спустя после того, как видела уезжающего на пони Трэвиса. Она нашла мотель, которому лишь самый щедрый критик дал бы две звездочки, заплатила наличными, поставила в бланке имя, указанное на водительском удостоверении, где у нее были длинные каштановые волосы и зеленые глаза, и не стала просить, чтобы ее разбудили утром.

При ней были пинтовая бутылка водки, наполовину пустая, и купленная в автомате бутылка колы. После душа она села на кровать, держа стакан с выпивкой, и принялась крутить в правой руке два предмета: сначала камею, которую сын нашел и подарил ей на счастье, потом обручальное кольцо, от ношения которого ее предостерег Фостер Освальд, водитель грузовика. Золотое кольцо, не простое, а с гравировкой, как хотел Ник, сам выбравший слова, написанные в две строки и покрытые черной эмалью:

«Ты мое начало

и мой конец».

Ник верил, что их ждет долгая совместная жизнь, а потом загробная. И вот шесть лет спустя его не стало – его предназначила к уничтожению компьютерная модель.

В одиннадцатом веке правители индейцев-анасази пытались упрочить свою власть, натравливая одну группу подданных на другую, объявляя людей изгоями и приговаривая их к казни, поедая их. Власть страха была так велика и длилась так долго, что семьи стали строить жилища в скалах, в шестистах футах над дном каньона – защищать их было легко, а проникновение внутрь стоило немалых жертв.

Что изменилось за тысячу лет? Сегодня ужас можно сеять с гораздо большей эффективностью, чем в те времена, а жертвы выбираются с помощью анализа метаданных. Оружие, с помощью которого правят одуревшие от власти элиты, гораздо действеннее ножей и дубинок древних народов. И, кроме того, сейчас, тысячу лет спустя, никто не сможет спастись, вырубив себе дом в отвесной скале.

Джейн приготовила вторую порцию водки с колой и надела колечко на палец. Если она не смеет носить его в присутствии других, пусть оно будет на ее пальце хотя бы ночью. И если в нынешнем мире, полном предательства и катастроф, Ника больше нет рядом, то ведь за этой жизнью наступит другая. Пусть только попробует не наступить.

13

В понедельник шериф Лютер Тиллмен сядет в самолет и прямым рейсом полетит из Миннеаполиса в Луисвилл, штат Кентукки, там возьмет напрокат машину и поедет в Доменную Печь, где с Корой Гандерсан, видимо, случилось что-то трагическое, заставившее ее совершить безумный поджог, хотя он не представлял себе, что именно.

А пока, покончив с воскресным ланчем, он сидел за компьютером и пытался узнать побольше о конференции, на которую пригласили Кору, причем все расходы оплачивали организаторы. Хейзел Сайверстен вспомнила, что спонсором выступал благотворительный институт «Сеянцы», который на поверку оказался фондом «Сеянцы», благотворительной организацией, существующей на солидные пожертвования. Фонд был основан и пополнялся богатым финансистом Т. Куинном Юбанксом из Трэверс-сити, штат Мичиган.

Лютер поискал сведения о нем и нашел множество ссылок, а также сообщение о том, что Юбанкс совершил самоубийство в прошлом октябре, два месяца спустя после конференции в отеле на озере Доменная Печь. Из своего дома на Гранд-Трэверс-Бей он поехал на полуостров Олд-Мишн, припарковался в вишневом саду – самом большом в Северной Америке, – забрался на садовую табуретку, которую привез с собой, привязал короткую веревку к толстой ветке, соорудил петлю, закрепил ее на шее и вытолкнул табуретку из-под себя. Это самоубийство потрясло и озадачило его жену и коллег по бизнесу. Он не болел, никогда не страдал депрессией и не имел оснований расставаться с жизнью. Его коллега по фонду «Сеянцы», миллиардер Дэвид Джеймс Майкл, на прощальном богослужении произнес трогательное надгробное слово, заявив, что пожертвует фонду десять миллионов долларов в память о Т. Куинне.

Фонд «Сеянцы» был главным спонсором конференции, посвященной методам преподавания для детей с особенностями развития. Судя по сайту фонда, Юбанкс все четыре дня провел в пятизвездочном отеле «Доменная Печь».

За годы работы в полиции Лютер стал обращать внимание на неожиданные совпадения и поэтому счел важным тот факт, что два участника конференции покончили с собой в течение пяти месяцев после нее. Он подумал, что, возможно, был и третий участник, совершивший самоубийство, или погибший насильственной смертью, или умерший якобы случайно, но при подозрительных обстоятельствах.

Списка приглашенных на сайте он не нашел – только краткое изложение целей конференции. Странно. Благотворительный фонд, имеющий определенные задачи, обычно рассказывает о своих намерениях и деятельности громко и при каждом удобном случае: это предмет гордости и способ реализации своих планов. И в самом деле, другие проекты фонда описывались куда как пространнее.

Хейзел Сайверстен запомнила, что приглашенные в отель на озере ранее объявлялись учителями года в своем штате или городе – в разное время. По всей стране это звание за два десятилетия должны были получить сотни учителей. Но когда Лютер стал искать связи между словосочетанием «Учитель года» и озером Доменная Печь, ничего не нашлось.

Поначалу он решил, что Хейзел что-то напутала. Но даже два часа спустя, использовав все цепочки слов, которые пришли в голову, он так и не обнаружил имен приглашенных – ни одного, кроме Т. Куинна Юбанкса. Не было даже Коры. Создавалось впечатление, что конференцию не проводили, или же за эти четыре дня что-то вывело из равновесия или сильно смутило представителей фонда «Сеянцы» и они решили свести к минимуму упоминания о мероприятии. Найдя имя ведущего сотрудника фонда – Лизы Тоска – и ее номер телефона, он решил позвонить ей утром, перед посадкой в самолет.

Но тем вечером, после ужина, он вышел на заднее крыльцо без куртки, чтобы постоять на морозном воздухе и посмотреть на небо – «послушать звезды», как говорила Ребекка. Иногда, как и сейчас, он стоял здесь, обеспокоенный судьбой очередного расследования, и даже не понимал, что грызет его изнутри. Видимо, рано или поздно звезды заговорили с шерифом и он понял: не надо звонить Лизе Тоска, так как об этом узнает Бут Хендриксон.

Юрист из Министерства юстиции вручил ему заявление (сплошь общие места и просторечные выражения) и предложил прочесть его перед камерами, словно происшествие в отеле «Веблен» было постановкой в начальной школе, а Лютер – ребенком, которому нужно выучить несколько строк, чтобы его родители могли гордиться его крохотной ролью статиста. Словно страхи людей, опасающихся еще одного массового убийства, можно развеять с помощью бессмысленных заверений на простонародном языке.

Ни одно клише не годилось для этого случая. Этот ужас устроил не одинокий стрелок того или иного цвета кожи, это не было насилием на рабочем месте или возмездием за социальную несправедливость, к которому все относятся с пониманием, если не с одобрением.

Чтобы успокоить общественность, Хендриксону и другим политическим решальщикам придется проявить креативность. Когда они покончат с Корой, то представят ее как ошалевшего от одиночества фрика, коварного социопата, способного выдавать себя за заботливого учителя, тогда как на самом деле эта женщина все время собирала реликвии, связанные с именем Гитлера, резала себя ножами и колола булавками, пила собственную мочу в качестве панацеи от всех болезней и, возможно, использовала в своих целях вверенных ей детей с особенностями развития. Очередная сумасшедшая. Тут нечего больше искать. Давайте жить дальше.

Поэтому они и сожгли ее дом – чтобы уничтожить предметы, говорившие о частной жизни настоящей Коры, чтобы сделать ее чистой страницей, на которой они напишут все, что им заблагорассудится.

Правду о пути Коры к безумию и поджогу скрывают; значит, это уродливая правда, но еще и разрушительная, и если предъявить ее публике, она уничтожит Бута Хендриксона и его нанимателей.

Теперь Лютер точно понимал, почему он не может позвонить Лизе Тоска из фонда «Сеянцы», почему он должен лететь в Доменную Печь как частное лицо и проявлять осторожность, – и перестал задумчиво созерцать звезды. Вместо этого он принялся искать созвездия, утешая себя тем, что бескрайняя Вселенная над нами остается упорядоченной, как всегда, независимо от беспорядков, которые творятся здесь, внизу.

Возможно, заботы и усталость выбили его из колеи, потому что он никак не мог найти ни Кассиопею, ни Пегаса, ни Малого Льва, ни Рысь, ни Геркулеса, словно Вселенная, какой она была прошлой ночью, изменилась с последним рассветом и группы звезд перестали напоминать очертания животных или символы. Холод этого необычного нового неба сделал вечер особенно зябким, и, хотя Лютер сказал себе, что не может разглядеть древние созвездия из-за тревог и усталости, в дом (где все оставалось так, как должно быть, где сама обстановка утешала его) он вернулся, охваченный дрожью.

14

В воскресенье, в семь часов, Джейн уже была в дороге, поедая взятые в кафе сэндвичи с яйцом и удаляясь от Альбукерке без всякого уважения к ограничению скорости. Она выбрала себе в компанию Антуана Домино – бессмертного Фэтса. Фэтс наяривал рок на рояле. Ее отец ухмыльнулся бы, услышав это. До Амарилло и дальше – без музыки – до Оклахома-сити, пятьсот пятьдесят шесть миль за восемь часов.

Затем еще три часа, включая один во время грозы: пухлые белые капли, похожие на нити жемчуга, огненные сполохи молний на невидимом небе, деревья, обмирающие на ветру. Подходящей музыкой почему-то оказались «Вариации на темы Корелли» Рахманинова.

Она остановилась в воскресенье вечером, в 6:05, в Форт-Смите, штат Арканзас, собираясь отправиться в путь до рассвета, чтобы держаться разрешенной скорости в более населенных – в том числе и полицейскими – местах, ждавших ее впереди, и добраться до Боулинг-Грин, штат Кентукки, за двенадцать часов. Если так, во вторник она будет в двух часах езды от Доменной Печи.

Снова еда навынос, съеденная в номере мотеля.

После душа она сидела в кровати со стаканом водки, разбавленной колой.

В приглушенном свете предметы мебели и дешевые репродукции на стенах казались копиями тех, что были в ее номере в Альбукерке, копиями того, что было в других номерах, где она ночевала в одиночестве, под чужими именами. Чем больше времени она проводила в пути, тем сильнее ей казалось, что она едет в никуда, словно дороги и меняющиеся ландшафты были иллюзией, а случаи насилия – всего лишь эпизодами драмы, развертывавшейся в виртуальной реальности, которая поглотила ее.

Она выключила свет и теперь сидела в темноте, подложив под спину подушку. Отличная пианистка, она отказалась от карьеры исполнителя, но музыка временами звучала в ее голове так ясно, как если бы она слушала радио. Сейчас, слушая «The Sound of Silence»[28] Саймона и Гарфункеля, она тихонько подпевала: «Привет, темнота, мой старый друг». Но эта песня всплыла в памяти не из-за темноты, а из-за того, что слова и мелодия говорили о том мире, с которым она теперь сталкивалась: разочарование, угнетенность, одиночество, апокалипсис.

Она уснула, а потом проснулась в состоянии, которое позволяла себе только во сне. Непонятно, что ей снилось, – она нашла то ли мертвую мать, то ли мертвого Ника, явно покончившего с собой. А может быть, обоих, как нередко бывало прежде. Все, что осталось в памяти, – это кровь и боль. Во сне она позволила себе плакать, ее лицо было мокрым от слез. Но слезы после пробуждения были слабостью, приглашением для злодеев, которые кормились слезами. Поэтому она повернулась на бок и подтянула под себя ноги, приняв позу эмбриона, а потом снова уснула – во сне она была в безопасности и могла искать облегчения, которое давали слезы.

15

Как слуга закона, Лютер Тиллмен испытывал неприязнь к измышлениям, которые порождали наплыв эмоций и разнообразные сенсации. Обычное, пусть и не без странностей, дело раздували, превращая его в отвратительную мелодраму с нереальными заговорами злодеев-кукловодов. Но в нынешних обстоятельствах, возможно, не требовалось даже соломинки, чтобы переломить спину этой неприязни, – хватило бы и перышка. Перышком была неспособность опознать давно знакомые созвездия в ночном небе. Так или иначе, что-то сильно ушибло Лютера Тиллмена после воскресного ужина.

В понедельник у него не хватило бы времени, чтобы купить анонимный телефон, и он совершил подлог, которого бы не сделал днем ранее: приехал в управление, в одиночку посетил хранилище вещдоков и взял два анонимных телефона из пакета с двенадцатью неактивированными аппаратами (по делу, еще не дошедшему до суда) – их конфисковали во время захвата банды, торговавшей метамфетаминами. Десять телефонов – такая же отличная улика, как двенадцать. Будет расхождение в цифрах, но оно иногда возникает по вполне невинным причинам. Вернувшись домой, он сделал звонки, необходимые для активации телефонов, и дал один Ребекке.

– Пока я не вернусь, держи его заряженным и включенным, на случай если мне понадобится позвонить тебе. Не хочу светить наши с тобой айфоны и стационарный телефон.

Нахмурившись, Ребекка спросила:

– Слушай, ты не перегибаешь палку с делом Коры?

– Нет, – сказал он. – Не перегибаю.

16

Тучи закрыли луну. Озеро стало черным от берега до берега, тишина повисла над водой, и даже насекомые, оживлявшиеся с началом сумерек, затихли после полуночи.

При свете дня бегство не могло увенчаться успехом. Харли предпринимал такие попытки несколько раз.

Ночью темный лес не позволял сориентироваться в пространстве, а огонь фонарика привлекал их – кем бы и чем бы они ни были, – так же, как лампочка на крыльце притягивает похожих на снежинки мотыльков. Лес выглядел запутанным лабиринтом, чащей, составленной из белых дубов, и сахарных кленов, и черных орехов, и кизиловых деревьев, но для них, для самозванцев, чаща не была лабиринтом. Они пробирались по зарослям, словно сами посадили все эти деревья согласно плану, который предварительно запомнили.

Харли Хиггинс, несколько часов назад отпраздновавший свой четырнадцатый день рождения, двигался вдоль берега, избегая песка, на котором могли остаться отпечатки его подошв. Сейчас он шагал по территории отеля, стоявшего на озере Доменная Печь, направляясь к маленькой пристани. Днем отель сдавал напрокат лодки с электромотором, гребные лодки и гидровелосипеды, чтобы туристы, крутя педали, осматривали живописные берега. В два часа ночи за пристанью никто не наблюдал, к тому же она находилась на почтительном расстоянии от отеля.

Быстрее всего попасть на другой берег можно было на лодке с электромотором: бесшумная, она не насторожила бы самозванцев. Но чтобы взять лодку, требовались ключи, а они были заперты в конторе пристани.

Гребные лодки были привязаны к своим столбикам, в каждой лежало по паре весел. Харли сел на мостки, перебросил ноги через борт одной из лодок, подтянул ее к стенке и совершенно беззвучно (ему самому понравилось) прыгнул на дно. Правда, после этого лодка ударилась о стенку с глухим стуком, способным привлечь к себе внимание того, кто окажется поблизости.

Он встал, оперся коленями о перекладину и оттолкнулся веслом от пристани. Лодка не издала ни звука, лишь забулькала и зажурчала озерная вода, расступавшаяся перед ее носом. Харли сидел посредине лодки, на гребной банке, лицом к носу, и использовал весло, как гондольер, отталкиваясь от дна озера. Медленно отойдя от пристани, он свернул на север с намерением достичь дальнего берега. Когда глубина стала слишком велика, пришлось пересесть лицом к корме и пойти на риск – поставить весла в уключины и грести обычным способом. Уключины были хорошо смазаны, но все же слегка поскрипывали, и Харли после каждого гребка поднимал весла, чтобы лодка как можно дольше двигалась по инерции и не производила шума.

Озера он не боялся. Опасных существ там не водилось. Но даже акулы и аллигаторы не остановили бы его, и он сбежал бы вплавь, если бы не было лодки.

Несколько недель подряд он вел себя наилучшим образом, словно смирился наконец с новой жизнью. Он перестал спорить со взрослыми, больше не пытался поднять детей на бунт и даже сделал вид, что ему понравилось празднование дня рождения, с мороженым и тортом, хотя без подарков это было обычным фарсом.

Он перестал жаловаться на содержание в тюрьме. Конечно, они называли это не тюрьмой, а школой, хотя никто не пытался его ничему учить и не предполагал, что он чему-нибудь научится. Ни классов, ни учебников, ни уроков. Все восемь детей могли смотреть телевизор, запускать видеоигры, развлекаться, проводить время как угодно. Но им не позволяли общаться с теми, кто не был жителем городка.

Самозванцы притворялись, будто то, что они делали с ним и другими детьми, – нормально, что такой порядок существовал на протяжении нескольких поколений. Похоже, они даже верили в то, что говорили, хотя все это было лишь огромной кучей вранья. Харли отправили в тюрьму десятью месяцами ранее, в мае прошлого года, через два месяца после его тринадцатого дня рождения. Неужели им казалось, что он не помнит своей прежней жизни, когда он мог гонять на велосипеде в город, когда его возили на автобусе за одиннадцать миль, в главный город округа, в настоящую школу?

Мягкая подсветка отеля постепенно сходила на нет от северного конца к южному. Харли посмотрел налево, на восток; огни города слабо посверкивали в четырех милях от него. Западный берег был дальше, и хотя вдоль него, по дуге, стояло много домов, сейчас окна их были темны.

Северный берег озера, куда он греб, большей частью оставался нетронутым. Харли собирался причалить там и пробраться по опушке к лугу, откуда легко добраться до Лейквью-роуд. Лейквью выходила на дорогу округа. Возможно, там ему удастся остановить фуру и убедить водителя отвезти его к шерифу округа или даже в управление полиции штата.

Дальнобойщики – хорошие парни, они много работают и заслуживают доверия. Так всегда говорил его дядя, Вирджил Хиггинс, прежде чем перестал быть дядей Вирджилом – его заменил самозванец. Теперь нельзя верить ни одному слову этого человека.

Харли не знал, удастся ли ему убедить полицию, что люди в Доменной Печи стали другими, что они не такие, как раньше. Но он не сомневался, что посеет в полицейских зерно сомнения и они задумаются, почему всех – восьмерых – ребят в возрасте до шестнадцати лет в один и тот же день перевели из государственных школ в частную. Когда полицейские начнут расследование и увидят эту липовую школу, они сразу же поймут, что перед ними тюрьма.

Проделав примерно треть пути, Харли начал грести быстрее, не обращая внимания на шум, хотя и помнил о том, что звуки хорошо разносятся по воде. Но вскоре он начал уставать, несмотря на хорошую форму и спортивное телосложение. Руки у него стали тяжелыми, словно это были камни, приделанные к телу, шейная часть позвоночника, казалось, состояла не из костей, а из плетеных связок нервов, которые от физического усилия нагрелись и стали слишком чувствительными.

Озеро оказалось шире, чем выглядело днем. Даже в этой безлунной темноте он хорошо ориентировался: подсветка отеля обозначала южный берег, а на востоке светились огни городка, в который он хотел попасть. Он сказал себе, что нужно не волноваться и грести дальше, но все-таки греб, волнуясь, пока нос лодки вдруг не уперся в мель.

Харли поднял весла, бросил лодку и побежал по мелководью, разбрызгивая воду. Берег был скорее галечным, чем песчаным, камешки с треском перекатывались под ногами, промокшие кроссовки хлюпали, а он мчался на восток по этой бледной полосе: справа – плещущая вода, слева – стена леса. Южный берег и само озеро просматривались хорошо, но деревья вокруг Харли были окутаны легким туманом, который, казалось, исходил от камней. Влажный воздух становился гуще от запаха корабельного леса.

Он дошел до склона, поросшего травой, и повернул на север, пробираясь через сорняки. В воздухе стоял слабый сладковатый запах гниения прошлогодних плодов ноголиста, которые разложились, образовав густой компост.

Харли добрался до гребня и вышел на Лейквью-роуд. На дальнем отрезке двухполосной асфальтовой дороги его ждали три машины, включая отцовский «рейнджровер». Пять человек – темные фигуры среди еще большей темноты, лица затенены капюшонами, но все же бледнее туловищ. В отсутствие луны и другого света их глаза не отражали ничего – выжженные дыры в невыразительных лицах, окутанных дерюгой.

Окружная дорога пересекалась с этим шоссе в трех милях к западу. Столкнувшись с отрядом, выставленным против него, Харли не имел ни малейшей надежды преодолеть следующие сто ярдов, не говоря уже о трех милях.

У него опустились бы руки, не будь он отчасти готов к такой встрече. Правда, он надеялся на удачный исход, но провал научил его кое-чему, и в следующий раз он наверняка избежит ловушек.

Мужчины стояли неподвижные и безмолвные, тонкая марля тумана закручивалась вокруг них неторопливыми серыми потоками, словно они были не людьми, а примитивными духами, которые злобная природа слепила из лесной плесени и тины и бросила на борьбу с человечеством. Наконец самозванец, который называл себя Бойдом Хиггинсом, перешел дорогу и положил руку на плечо Харли:

– Идем, сынок. Тебе надо как следует поспать.

Харли рывком освободился от его руки:

– Не называйте меня сынком. Я не ваш сын.

– Остался именинный пирог и мороженое. Поешь немного, а потом ложись.

Выхода не было – Харли перешел дорогу, сел на переднее пассажирское сиденье «рейнджровера», пристегнулся и обмяк в ремне безопасности. Впереди них ехал «шевроле-сильверадо», а позади – «хонда-аккорд», словно эти пятеро сопровождали опасного маньяка-убийцу после неудачной попытки побега.

– Я вас ненавижу, – сказал мальчик.

– Меня ничуть не обижает, когда ты так говоришь, – сказал липовый Бойд Хиггинс. – Я ведь знаю, ты имеешь в виду не это.

– Именно это, черт побери.

– Не ругайся, сынок. Это вредно для твоей души. Мы с мамой любим тебя. Мы понимаем твое состояние, всегда будем любить тебя и помогать тебе.

– Нет у меня никакого состояния.

– Это называется расстройством личности, Харли.

– Опять это ваше вранье.

– Слава богу, твое расстройство пройдет с возрастом. Мы знаем, ты борешься с ним уже сейчас, и нам хотелось бы помогать тебе еще больше, чтобы ты справился с этим.

– Значит, у меня дурацкое расстройство личности?

– Верно.

– Тогда почему вы не отведете меня к психиатру, к какому-нибудь специалисту?

– Школа – лучшее место для твоего лечения, Харли. Ты должен это хорошо понимать.

– Никакая это не школа. Ни учителей, ни классов, ни уроков.

Липовый отец улыбнулся и кивнул:

– Это не такая школа, к которой ты привык. Я уже говорил: это школа-пережидание.

– Какой в этом смысл?

Продолжая улыбаться, самозванец снял одну руку с рулевого колеса и потрепал Харли по плечу, словно желая убавить его злость. Раздраженный этой снисходительностью, Харли сказал:

– Вы нас не проведете. Ни на минуту. Все ребята знают, что вы не те, кем кажетесь.

– Ты уже сто раз говорил это. Но это часть чертова расстройства личности, Харли, глупая мысль о том, будто все мы роботы, или люди-стручки, или еще что-то. Если вас лечить, с возрастом все пройдет. Не бери в голову.

– Если нас лечить?

– Именно.

– Черт возьми, нас вообще не лечат.

– Не ругайся, сынок. Это некрасиво.

– Где это дурацкое лечение? Как нас лечат?

– Лучше, чем ты в состоянии понять. Со временем ты сам оценишь.

Они обогнули северо-восточную оконечность озера. Город лежал в нескольких милях впереди.

– Вы меня не напугаете, – сказал Харли.

– Это хорошо, сынок. Тебе незачем бояться. Никто и пальцем тебя не тронул. И не тронет.

Тот, кто выдавал себя за его отца, был неотличим от Бойда Хиггинса. Он и говорил, как Бойд Хиггинс. Но настоящий Бойд Хиггинс никогда не лгал Харли, никогда не проявлял высокомерия по отношению к нему, а этот высокомерный, все время врущий тип был настоящим куском дерьма.

– Вы все время врете. Вы кусок дерьма.

Самозванец улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Ты говоришь так из-за расстройства. Это пройдет, когда ты вылечишься.

– Если бы вы были моим отцом, то наказали бы меня за такие слова.

– Послушай, сынок, если бы ты потерял ноги, я бы не стал тебя наказывать за то, что ты не можешь ходить. И я ни в коем случае не стану наказывать тебя из-за твоего расстройства.

«Шевроле-сильверадо», «рейнджровер» и «хонда-аккорд» торжественной процессией проехали по Доменной Печи. Для маленького городка здесь было слишком много сувенирных магазинов, торговых рядов и ресторанов. Все они имели причудливый вид и располагались вдоль широкой главной улицы с кирпичными тротуарами и старинными фонарями. Городок процветал не только благодаря двум с лишним сотням богатых гостей, которые останавливались в вечно переполненном пятизвездочном отеле, – сюда часто приезжали на денек люди из разных мест, даже из таких далеких, как Нэшвилл, Луисвилл и Лексингтон. По обеим сторонам улицы росли голубые ели с отвисшими голубовато-зелеными ветками, круглый год украшенные гирляндами крохотных лампочек, отчего Коммерческая палата нарекла Доменную Печь Городом-где-всегда-Рождество.

Расти здесь было одно удовольствие, особенно если твои мама и папа владели «Гаванью Хиггинсов», чем-то средним между закусочной и кафе-мороженым. Но теперь город стал для Харли чужим. Ему не позволяли гулять по улицам. Старые дома, лавки и деревья, не освещенные в этот час, выглядели такими же, как прежде, – но теперь то, что раньше привлекало его и даже казалось волшебным, выглядело зловеще.

За пределами городка Лейквью-роуд сворачивала на запад. В двух милях впереди высился величественный отель.

– Скажите еще раз, почему вы называете это место школой-пережиданием.

– Я говорил это уже сотню раз, но могу и повторить, если ты от этого успокоишься. Мы называем ее школой-пережиданием, потому что твое расстройство лечится прежде всего временем. Ничего не поделаешь, нужно переждать, пока проклятая болезнь не пройдет сама.

– Пока мне не исполнится шестнадцать?

– Верно.

– А до этого времени я буду в тюрьме?

– Послушай, Харли, мальчик мой, не мучай меня такими разговорами. Ты знаешь, что это не тюрьма. Ты получаешь все, что хочешь, а кроме того, тебя хорошо кормят, ты дышишь свежим воздухом и получаешь прекрасный уход.

Харли хотелось выть. Выть, выть и выть, пока не кончатся силы. Он знал, что он не сумасшедший. Но ведь настоящие сумасшедшие именно так и вопят в своих психушках. Он не стал выть и сказал:

– Я читал книгу о расстройствах личности.

– Молодец. Познай себя, как говорится.

– Мне может понадобиться другая книжка об этом.

– Значит, она у тебя будет, сынок. Мы купили тебе все книги, которые ты просил. Ты же знаешь, мы только рады – читай все, что пожелаешь. Нам с мамой все равно, что ты читаешь, даже если книга непристойная. Что угодно, лишь бы ты мог интересно проводить время. Надо только оставаться в школе и проводить там время, и все.

– Что это за расстройство личности, которое само проходит в шестнадцать лет?

– Такое, как у тебя, сынок.

– И как оно называется?

Самозванец рассмеялся точно так же, как Бойд Хиггинс:

– Господи помилуй, мальчик, я всю жизнь делал сэндвичи и мороженое. Моя голова не приспособлена для запоминания медицинских терминов в тридцать букв.

– А почему ровно в шестнадцать?

– Насколько я понимаю, мозг продолжает расти и после шестнадцати, но в это золотое время он созревает полностью. Когда он созреет полностью, ты будешь готов.

– Готов.

– Готов, как никогда.

– Готов к чему?

– Готов к тому, чтобы выйти из этого состояния.

– Вы хотите сказать, за одну ночь?

– Если я правильно соображаю, то да.

Они миновали въезд в отель и продолжили путь.

– Еще два года, считая от сегодняшнего дня.

– От вчерашнего – от твоего дня рождения. Когда ты вылечишься, мы вздохнем с облегчением. К нам вернется тот Харли, которого мы знали.

Подумав, Харли спросил:

– А я стану тем Харли, которого вы знали?

– Почему же нет? Расстройство пройдет.

Они ехали молча, в темноте, направляясь на запад вдоль берега озера. Наконец Харли сказал:

– Па, тебе не кажется идиотским или хотя бы странным, что у всех детей в городе, которым нет шестнадцати, одна и та же болезнь и она пройдет за одну ночь, когда им исполнится шестнадцать? А до того времени их нужно держать взаперти, подальше от людей и нельзя ничему учить? Они должны сами придумывать, чем заняться? По-моему, все это не просто шиза, это вообще ни в какие ворота не лезет.

Бойд Хиггинс – если он был Бойдом Хиггинсом – нахмурился, уставился на дорогу и молчал на протяжении полумили. Потом тряхнул головой и улыбнулся:

– Тебе не нужно учиться, Харли. Ты узнаешь все, когда тебе исполнится шестнадцать.

– Узнаю все? Как это – все?

– Все, что тебе нужно знать, и ничего из того, что не нужно. Подожди, и увидишь сам. Когда тебе исполнится шестнадцать, ты будешь полностью готов.

Отъехав четыре мили от гостиницы, «шевроле» сбросил скорость, развернулся и направился назад, к городу. За ним последовала «хонда». Самозванец притормозил и свернул к высоким воротам в каменной стене, уходящей в темноту. Опустив водительское окно, он нажал кнопку на пульте вызова и назвал свое имя. Ворота откатились в сторону.

– Пожалуйста, не делай этого, – взмолился Харли.

– Все будет хорошо, сынок. Они заботятся о тебе.

– Я словно схожу с ума.

– Нет, сынок, не сходишь.

– Может, и схожу.

– Не сходишь. И не сойдешь.

Они проехали по длинной подъездной дорожке к месту, которое не было школой. Никогда не было.

Харли сказал этому человеку, что не боится его, и это было правдой. Но кое-чего он все же боялся.

Он боялся, что проведет в этом месте еще два года.

Он боялся своего шестнадцатилетия и того, что случится потом.

Еще он боялся того, что этот Бойд Хиггинс может оказаться не самозванцем, а его отцом, который почему-то изменился и перестал быть тем, кем был прежде.

Подъездная дорожка вела к дому. Под портиком с колоннами, в янтарном свете, который лился с кессонного потолка, ждали два служителя: женщина, называвшая себя Норин, и мужчина, называвший себя Харви.

Мужчина и мальчик вышли из «рейнджровера» одновременно. Мужчина обошел машину спереди и обнял Харли, потому что Бойд Хиггинс всегда обнимался. Он поцеловал Харли в лоб, потом в щеку, потому что Бойд Хиггинс всегда целовался.

– Я люблю тебя всем сердцем, сынок, – сказал он, потому что Бойд Хиггинс всегда был щедр на слова, говоря о своей любви к жене и ребенку.

Харли посмотрел на него и увидел голубовато-зеленые глаза, которые всегда смотрели на него с любовью, сколько он себя помнил. И сейчас в них проглядывала искренность – искренность и любовь, – но также и другое, вроде того, что он наблюдал в солнечный день, когда катался на лодке по озеру и вглядывался в воду и там, на границе света, видел нечто скрученное, с поплавками, казавшееся таинственным, как и все в этом мире тайн, но тем не менее познаваемое в своем истинном виде. Однако тень в глубинах этих глаз не была такой же ясной и правильной, как очертания придонных рыб в озере, а представляла собой комок страдания, словно этот человек, прощаясь, чувствовал боль, пусть и мимолетную, оттого что все идет не так. Но потом глаза сделались неглубокими, словно под воздействием какой-то силы, демонической и непознаваемой, мужчина стал нечувствительным к горю мальчика. Он улыбнулся, сел в «рейнджровер» и уехал, а Харли, опустошенный и устрашенный, теперь твердо знал: его сюда привез не робот и не человек-стручок, а всего лишь то, что осталось от хорошего человека по имени Бойд Хиггинс.

Часть четвертая Доменная Печь

1

В понедельник, сидя в самолете, летевшем из Миннеаполиса, Лютер Тиллмен читал одну из толстых тетрадей на спирали с прозой Коры Гандерсан. Он полагал, что это последняя ее вещь, – в тетради оставалось около ста чистых страниц.

Как и прежде, он был очарован. Но две страницы в середине перекликались с тетрадью, которую они с Робом Стассеном нашли на кухонном столе Коры, – навязчивое повторение словосочетаний, постепенно складывавшихся во фразу о пауке, который откладывает яйца в ее мозгу.

Однако эти повторы выглядели иначе. Требовалось раскрыть смысл строк, написанных четким почерком. Но самолет уже приближался к Луисвиллу, и Лютер отложил анализ на потом.

Он взял напрокат «шевроле» и через два часа доехал до Морнинг-Дава, штат Кентукки, в девяти милях от Доменной Печи. Там Лютер снял номер в гостинице «Морнинг-Дав инн», которая оказалась самым заурядным семейным мотелем. В Доменной Печи имелись мотели получше, но в этом случае фамилия Лютера, скорее всего, привлекла бы внимание Бута Хендриксона и Министерства юстиции США.

Отправляясь в Доменную Печь, Лютер надел серые брюки, серую рубашку и черную спортивную куртку, надеясь, что такой вид подойдет для ресторана в отеле.

Выплавка железа требовала большого количества воды, и около 1830 года в городе наступило процветание. Однако промышленность умерла с началом нового века. Большая доменная печь давно исчезла. Перед Лютером предстал очаровательный городок, где на четыре квартала растянулась колоннада голубых елей с изящными ветками. Таких иголок Лютер не видел ни на одном хвойном дереве в Миннесоте.

В течение полутора часов, до того как торговые ряды и магазины начали закрываться, он бродил по ним, разговаривал с продавцами и владельцами – все без исключения были приветливы. Если его спрашивали, он представлялся Мартином Мозесом из Атланты, партнером в фирме, организующей мероприятия.

В шесть вечера он отправился за несколько миль от города в знаменитый отель, где его встретил парковщик в черном мундире с золотыми эполетами, золотыми пуговицами и золотыми рукавами и в фуражке с золотой тесьмой над козырьком. Взятая в аренду машина вызвала такой же энтузиазм, как если бы Лютер приехал на «роллс-ройсе».

Трехэтажное сооружение в стиле Райта[29] казалось огромным: длинные прямые линии, слегка наклонные крыши, сильно выступающие карнизы, свободно висящие террасы, сложенные из камня стены с бежевой штукатуркой. Стекла в витражных окнах были почти целиком прозрачными, с цветной каймой по краям. В ранних сумерках окна светились теплым, почти мистическим светом, словно там, внутри, смертные постояльцы могли общаться с богами и полубогами древних цивилизаций, спустившимися из своих пантеонов.

Интерьер превосходил все ожидания – от простых, но выразительных декоративных деталей на отделанном шелком вишнево-золотом потолке из кедра до слегка светящегося пола из светлого кварца с черным гранитом по краям. На официантах в ресторане были смокинги особого покроя. Отражаясь в бокалах баккара, свечи отбрасывали танцующие призмы на серебряные столовые приборы. Алые амариллисы, собранные в плотные букеты, стояли в чашевидных стеклянных вазах и, казалось, чувственно подрагивали в пульсирующих лучах свечей. Еда была превосходной и без малейших изъянов, обслуживание – безупречным, официант – дружелюбным. Когда Лютер выразил желание расплатиться наличными, у него не появилось ни малейшего повода предположить, что в нынешний век золотых и платиновых карт его могут счесть неотесанным деревенщиной.

Парковщик не был занят и поболтал с Лютером, прежде чем подать ему арендованную машину. Говорил он правильным языком и хорошо знал историю города. Девять миль спустя, вернувшись в безрадостную «Морнинг-Дав инн», Лютер повесил спортивную куртку в шкаф и зашел в туалет. Отвернув кран, чтобы помыть руки, он глянул на себя в зеркало и сказал: «Что это за чертовщина?»

Он сел в кресло, уперся взглядом в телевизор, который не удосужился включить, и погрузился в размышления о городе и отеле с тем же названием. Он смотрел на них не как турист, а как полицейский, изучающий место преступления.

Здесь не было ни высоковольтных линий электропередач, ни телефонных столбов. Все это убрали под землю – необычное решение для маленького городка. Конечно, желание сохранить нетронутыми живописные виды, привлекающие туристов, могло заставить местных жителей пойти на дополнительные затраты.

Улицы выглядели безукоризненно. Если турист ронял обертку от жевательной резинки, то, вероятно, ее подбирал кто-то, идущий за ним. Тротуары выглядели такими чистыми, точно их убирали пылесосом. В водостоках были только иголки вечнозеленых растений, и то в небольшом количестве.

Владельцы замысловатых домов, казалось, подрядили для ухода за городом предприимчивых эльфов. Цемент между кирпичами и камнями обычно крошился под воздействием времени и погоды, но в Доменной Печи дела обстояли по-другому. Лютер не видел здесь ни одного граффити, ни одного грязного окна, рамы или треснутого стекла. В магазинах и торговых рядах товары выставлялись с такой заботой о порядке, что каждому хозяину или работнику впору было ставить диагноз «обсессивно-компульсивное расстройство».

Люди, с которыми он сталкивался, казались такими нормальными (на манер телевизионных персонажей пятидесятых годов: актеры из сериалов «Приключения Оззи и Харриет» или «Оставьте это Бобру»), что по нынешним временам это само по себе было ненормальностью. Аккуратно причесанные, одетые со вкусом, никаких кричащих нарядов. Вежливые, воспитанные.

Какими бы категорическими ни были требования нанимателя, каждый из нас время от времени натыкается на продавщицу, занятую своими делами или проявляющую нетерпение, владельца магазина со слегка снобистским поведением, мрачного клерка, официанта с неприятным характером, но в Доменной Печи вы не встретили бы никого из них. Здесь все были эффективными, внимательными, хорошо знающими свой товар и, казалось, довольными своей работой.

Дружелюбность обитателей Доменной Печи была настолько всеобщей и безукоризненной, что интуиция полицейского подсказывала Лютеру: что-то скрывают не отдельные жители города, а все поголовно.

Но это нелепица. Паранойя.

Шестьсот жителей? Шестьсот жителей что-то скрывают? Невозможно. И вообще, что это за тайна? Все до одного принимают какой-то наркотик счастья?

Еще одна странность. Все были исключительно вежливы, но он не заметил ни одного проявления веселья или радости, ничьих горящих глаз. Не счастье, а состояние тихого удовлетворения. В смутные времена и это, наверное, было кое-чем, но всеобщая распространенность этого чувства тем не менее показалась Лютеру необычной.

Он прошелся по боковым улочкам, где дома были так же тщательно ухожены, как и заведения на Лейквью-роуд. Весь город походил на декорации, построенные для фильма. Если открыть дверь одного из них, вероятно, обнаружится, что за ней ничего нет – ни стен, ни мебели.

«Подожди, не спеши», – одернул он себя.

Но… еще одна странность. Он видел туристов, разговаривающих по смартфонам, отправляющих эсэмэски, играющих, – но ни одного владельца магазина или работника, который занимался бы этим на службе или в свободное время, никого из тех, кто, судя по их виду, проживал в Доменной Печи. В обществе, одержимом всевозможными гаджетами, непрерывным общением в социальных сетях, об инопланетности этих людей говорил в первую очередь отказ от смартфонов.

С самого начала и вплоть до этой минуты Лютер не ждал, что ему понадобится пистолет. Однако, рассчитывая на традиционную снисходительность по отношению к полицейским начальникам, появляющимся с оружием за пределами собственной юрисдикции, он сунул в чемодан «чемпион» сорок пятого калибра производства Спрингфилдского арсенала, со сверхточной регулировкой. А еще наплечные ремни. И два полных магазина.

Теперь он достал пистолет, который считал ненужным, вставил магазин, снова сел в кресло, на этот раз с тетрадью Коры в руке, и открыл ее там, где встречались повторяющиеся фрагменты, обнаруженные им под конец полета. Изучая написанное, он время от времени поглядывал на пистолет, лежавший на столе, рядом со стулом, и радовался, что прихватил его.

2

Харли Хиггинс не ложился в кровать до 5:20 утра понедельника. Охваченный тревогой и страхом, он не мог заснуть, хотя очень устал. Его родители не были мертвы, но пребывали в каком-то неизвестном состоянии, действуя по указаниям кого-то или чего-то. Если не существовало способа вывести их из этого состояния, значит отец и мать были потеряны для Харли навсегда и он вполне мог считать себя сиротой.

Через два года его сделают таким же, как они, и, возможно, вернут домой, но он уже не будет настоящим Харли, а жизнь их сделается лишь тенью той, которую они могли бы вести. Они не станут ходячими мертвецами, потому что не будут гнить и разлагаться и все такое, но и жить толком тоже не будут. Судя по тому, что видел Харли, они не будут знать, что изменились, а это самое страшное.

Его тюремщики, видимо, понимали, что он не спит, так как в 6:30 появилась Норин со «специальным маленьким завтраком»: миндальная булочка, рулетик с корицей и пеканом, стакан холодного как лед молока. Норин утверждала, что молоко поможет ему уснуть, – вероятно, подсыпала туда снотворного. Харли было все равно. К булочкам он не проявил интереса, но молоко выпил.

Ему снился город, где, похоже, не было ни одной живой души: брошенные бизнес-центры и жилые дома, пустые широкие улицы, машины без пассажиров и водителей, оставленные на улицах, тишина накрывшей все смерти. Но отражения тех людей, которые, казалось, исчезли, все еще оставались в окнах магазинов, в отполированном стальном фасаде дома модных товаров, на поверхности паркового пруда. Об их присутствии говорили зеркала, однако людей, чьи отражения он видел, нигде не было. Харли смотрел из зеркала в холле отеля, но оставался невидимым для самого себя, когда, стоя перед отражением, пытался разглядеть собственное тело. И тут он понял, что его жизнь протекает только в зеркале, что он больше не может прикоснуться к миру, а мир – к нему, что его существование ограничено тонким пространством между стеклом и серебристой амальгамой. Тогда он закричал, объятый отчаянием, но крик вышел беззвучным, таким же бессмысленным, как надежды мертвецов и желания нерожденных.

Через десять часов после того, как он выпил молоко, в понедельник днем, в 4:30, Харли проснулся, сел, сбросил с себя одеяло и поднялся с кровати. Он знал, что должен попытаться бежать снова, попытаться независимо от того, сколько раз потерпит неудачу – пока не погибнет или пока его не запрут.

3

Джейн Хок приехала в Боулинг-Грин, штат Кентукки, в понедельник днем, в 4:54, и чувствовала себя слишком усталой, чтобы придавать значение болям буквально во всем теле. Она нашла продуктовый магазин, где купила два сэндвича «рубен»[30], маринованные огурцы и контейнер с картофельным салатом.

Мотель оказался дорогим, четырехзвездочным, и не зря: здесь имелся полный набор кабельных каналов, вселенная смыслов и бессмысленностей. Усевшись перед телевизором, чтобы поесть, Джейн не хотела смотреть ничего, кроме канала «Гейм-шоу нетворк»: там крутили «Семейную вражду» со Стивом Харви, повторный показ трех передач подряд. Ведущий гримасничал и шутил, семьи ссорились, и ей казалось, что еще не умерла та беззаботная, самоироничная, аполитичная Америка, настоящая, прежняя, жившая полной жизнью, – сейчас все это быстро исчезало.

Приняв душ, она тщательно вымыла и прополоскала парик в раковине, пользуясь шампунем и кондиционером, надела его, высушила феном и причесала, а потом сняла и досушила собственные короткие волосы, которые кое-как постригла сама. После этого она вытащила из глаз контактные линзы с зеленой радужкой, прополоскала в специальном растворе и уложила в коробочку. Наконец она вытянулась на кровати с кольтом сорок пятого калибра под подушкой, на которой лежала бы голова Ника, если бы этот мир был лучше и Ник остался в живых.

Джейн лежала, уставясь в потолок, которого не видела, темнота вливалась в ее голубые глаза, и она просила только об одном: пусть темнота, которая ближе к ночи заполнит ее целиком, не приносит с собой сновидений.

4

Обед для Харли доставили в шесть часов. Еду и напитки для заключенных доставляли прямо в комнату. У каждого была спальня с двуспальной кроватью, зона отдыха и туалет с душем. Но любое помещение может стать тюрьмой, если не свободен тот, кто живет в нем.

Десять месяцев его держали взаперти в этом идиотском месте, где тюремщики называли себя психотерапевтами. Необычность происходящего, одиночество и страх временами причиняли ему мучения. Лучше уж ночные кошмары – от них, по крайней мере, можно избавиться, проснувшись.

Харли не знал, сколько еще времени сможет держать себя в руках. Что-то внутри его разваливалось на части. Расходилось по швам. Отключалось. Его мозг всегда был полон ярких мыслей. Но в последнее время ему казалось, что часть огней в центре гасла, и он иногда переставал соображать как следует, не видел ничего в этой темноте. Когда это случалось, окружающие звуки – людские голоса, музыка, птичьи трели – превращались в бессмысленный шум вроде грохота тележки, несущейся по изогнутым рельсам русских горок. Тогда нужно было лечь, закрыть глаза, взять себя в руки и ждать, когда паника пройдет. Она всегда проходила, но это вовсе не значило, что так будет и впредь.

Некоторые дети чувствовали себя еще хуже. Двое младших – семилетняя Салли Ингрем и восьмилетняя Нора Райнхарт – жили в одной комнате, потому что боялись оставаться одни ночью, а нередко и при свете дня. Десятилетний Джимми Коул всегда был хрупким ребенком. С прошлого Рождества он все чаще уходил в себя и теперь мог в течение нескольких дней не произносить ни слова.

Харли поел у окна, сквозь которое были видны озеро вдалеке, залитое лунным светом, и прилегающая территория, имевшая зловеще-волшебный вид из-за подсветки. Ни зарешеченных окон, ни запертых дверей. Обитателям школы разрешалось ходить по огороженному участку площадью пять акров, окруженных каменной стеной высотой в девять футов – на нее можно было забраться там, где сплели свою сеть многолетние лозы. В некоторых местах деревья стояли рядом со стеной, прочные ветви нависали над ней, давая шанс на побег. На северном конце участка были чугунные кованые ворота для тех, кто прибывал сюда по воде. Вскарабкаться по ним было легче, чем по стене.

Все это манило Харли обещанием близкого избавления, но обещание оказалось ложным. Он был не единственным, кто смог бежать, но не сумел остаться на свободе. Тюремщики вели с ними какую-то психологическую игру, искушая их.

Ему хотелось бы видеть в них отвратительных, злобных змей, пожирающих птичьи яйца. Но они не были такими. Они походили на его отца и мать, обычных людей, которых изменили: теперь они были теми же, что прежде, и одновременно не теми. Они вели ту же жизнь, что и раньше, но когда им приказывали что-то сделать – даже если речь шла о чем-то ужасном, например о том, чтобы пожертвовать своими детьми, – подчинялись без возражений. И хуже того, верили, что поступают правильно. Никто не обижал детей, доверенных их попечению, ни словом, ни делом, и они всегда были дружелюбны, даже добры – на свой странный манер.

Лучше бы они окончательно превратились в зомби. Тогда Харли мог бы их убить. Иногда ему хотелось их убить, но он знал, что, когда надо будет вонзить в тело нож, он не сделает этого.

Здешние тюремщики не были отвратительными, злобными змеями. Змеями были те, кто изменил их. У Харли имелись свои соображения на этот счет, которые, правда, казались ему глупыми. Он видел бессчетное множество фильмов и телешоу об инопланетянах, похищающих тела, об инопланетянах, контролирующих человеческий разум, о злобных мыслящих машинах, о роботах-убийцах из будущего, о том, как в человека вселяется дьявол. Возможно, здесь происходило нечто подобное. Но если реальное будущее походило на научно-фантастический фильм, оно грозило быть невыразимо скучным. Жизнь гораздо сложнее кино, должна быть сложнее, если люди хотят получать от нее хоть какое-то удовольствие.

И еще: если будущее творилось по образцу научно-фантастического сценария, между кино и реальной жизнью должно было существовать одно пугающее отличие. В реальной жизни ни один супергерой не может спасти мир от злобных инопланетян. Целые армии бессильны против таких врагов. Если эти жестокие змеи не были людьми, это означало, что человечество обречено. А Харли в день шестнадцатилетия станет одним из них.

Он должен предпринять еще одну попытку. В ближайшем будущем.

Он понял, что за ними следят камеры, может быть сотни камер, установленные на виду и скрытые от глаз. Записи с камер, вероятно, анализировались в реальном времени программой, которая отличает осмысленное движение от проявленных природных сил, а также опознает характерное тепло, выделяемое человеком. Если перебраться через стену, система оповестит персонал.

Оказаться за стеной не означает бежать: персонал сразу отправится в погоню, и, кроме того, все обитатели Доменной Печи в возрасте от шестнадцати лет и старше заменены на самозванцев или превращены в безмозглых рабочих пчел. При первых двух попытках побега Харли обращался к людям, которых знал, думая, что они помогут ему. Но они задерживали и не отпускали Харли, пока его не забирал кто-нибудь из школы.

Совершая третий побег, он обратился за помощью к туристам. Они решили, что парень дурачит их, потом приняли его за душевнобольного, что и подтвердили сотрудники школы, приехавшие за психически нездоровым юным пациентом.

Нужно убежать как можно дальше от города и рассказать обо всем убедительнее, чем в тот раз.

Он учился на своих неудачах. Прошлой ночью, переплыв на лодке через озеро, выйдя на Лейквью-роуд и обнаружив засаду, он понял главное: у них, вероятно, есть сотни камер и детекторов движения, но в придачу к этому – находящийся при Харли навигатор, с помощью которого они найдут его где угодно.

После того как «отец» вновь привез его сюда, Харли зашел в закуток с зеркалами на трех стенах, служивший гардеробной, разделся и осмотрел себя в поисках крохотного шрама, который свидетельствовал бы об имплантированном навигаторе. Может быть, за зеркалом прятались камеры. Может быть, змеи, контролирующие всех, были извращенцами и получали удовольствие, глядя на него. Харли это не волновало. Ему нужно было знать, вставлен ли в его тело навигатор, сообщающий о местонахождении. Ни одного шрама он не обнаружил и наконец в изнеможении упал на кровать.

А теперь, пообедав, он подумал о своих ботинках. Когда он понял, что с отцом и матерью творится что-то неладное, его опоили снотворным и перевезли сюда в бессознательном состоянии. Проснувшись, он нашел свою одежду, привезенную из дома, вот только обуви они не захватили. Ему дали новые кроссовки.

Прошлой ночью он добрался до мелководья, потом дошел до берега по щиколотку в воде и брел по лугу, топча сгнившие прошлогодние плоды ноголистов. Его кроссовки запачкались, но не развалились. Однако теперь в гардеробную поставили новую пару.

Новую. Может, в старых был локатор, который вышел из строя?

Теперь на нем были новые кроссовки.

В ванной имелась специальная загородка для унитаза – Харли раньше не видел ничего подобного. Они называли это ватерклозетом. Если они считали, что унитаз нужно прятать и давать ему всякие благозвучные названия, то, возможно, не оснастили его камерой. По крайней мере, найти камеру в этом тесном пространстве ему не удалось.

Харли зашел туда, закрыл дверь, опустил крышку на унитазе, сел и снял кроссовки. Дотошно обследовав левый, он ничего не нашел.

В закругленном заднике подошвы правого он обнаружил вмятинку диаметром около полудюйма. Казалось, из резины вытащили внутренности и вставили что-то в образовавшуюся полость, а потом приклеили сверху резиновый колпачок.

Вместе с обедом принесли мясной нож с достаточно острым концом: можно было выковырять колпачок и найти локатор внутри полости.

Была одна проблема: вдруг эту штуковину нельзя вытащить, не повредив? Тогда они поймут, что Харли ее обнаружил.

Пока они не знают, что ему известно о слежке, у него есть преимущество.

Проспав бо́льшую часть дня, он не мог уснуть до двух часов ночи. А значит, у него было достаточно времени, чтобы продумать план побега в ночь на среду.

5

Уходящая зима никак не хотела сдаваться наступающей весне. Погода менялась с каждым днем, вторник был холоднее понедельника, корсарские облака взяли небо на абордаж.

В длинном каштановом парике, с зелеными глазами, в очках с роговой оправой и простыми стеклами, без обручального кольца, на котором были выгравированы нежные слова преданного Ника, способные выдать ее, Джейн ехала по Доменной Печи. Вторник, начало двенадцатого утра. Очаровательный городок с ухоженными вечнозелеными деревьями, возвышающимися над великолепными образцами американской викторианской архитектуры.

В конце города она повернула на запад, к отелю. Озеро цвета олова спокойно простиралось под мрачным серым небом. Всего две электрические лодки под голубыми балдахинами бороздили его воды, оставляя за собой кильватерную волну, которая растворялась, не успев появиться.

Джейн проехала мимо отеля. В двух милях дальше находилось поместье, принадлежавшее обществу с ограниченной ответственностью «Апикулус», с массивными воротами, неприступными, как у замка. Она миновала их, не снижая скорости, проехала еще милю и оказалась на пустой обзорной площадке с парковкой на несколько машин. Здесь она заперла свой «форд-эскейп», в багажнике которого лежали ее чемоданы, сумочка и большая сумка.

С биноклем в руке она пересекла дорогу и ступила в сосновый лес, подлесок которого образовывали высокий канареечник, еще не расцветшая ожика и папоротник-костенец. Земля поднималась к хребту, тянущемуся с востока на запад. Джейн дошла до хребта и направилась по нему на восток, пока сосны не сменились пыреем, спустилась по южному склону и опять двинулась в восточном направлении, так, чтобы ее не видели с Лейквью-роуд.

Дойдя до громадного здания, она вернулась на гребень хребта и легла в траву, откуда взлетела туча белокрылок, отправившихся искать менее беспокойное место. Настроив бинокль, она принялась осматривать сооружение, стоявшее внизу, к северу от дороги.

Думая о тайном убежище обладателя десятков миллиардов, Джейн представляла себе не только высокие стены и непреодолимые ворота, но и сторожевую будку, где круглые сутки сидит по меньшей мере один человек. Сторожевой будки она не увидела, как и пик на вершине стены – тех самых, которые служат украшением и в то же время препятствуют проникновению на участок.

Для территории в пять акров подъездная дорожка была слишком короткой. Но здесь играли роль не эстетические соображения: длинная дорожка давала охране больше возможностей, чтобы остановить агрессивного незваного гостя, который взорвал ворота либо протаранил их бронированным грузовиком.

Возможно, Д. Д. Майкл отказался от сторожевой будки, пик и других очевидных мер, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Он мог компенсировать эти упущения при помощи усиленного электронного наблюдения, бронированных дверей, пуленепробиваемых стекол, нескольких бункеров и так далее.

Сейчас человек сметал опавшие листья с подъездной дорожки, там, где она поворачивала к входному портику. Он не был одет как садовник и не носил черно-белую ливрею, которую можно видеть на слугах владельцев больших особняков. Вся одежда его была белой, словно у зубного гигиениста или санитара в больнице.

Наведя на окна бинокль, Джейн стала осматривать их, одно за другим, и обнаружила то, что меньше всего ожидала увидеть: на втором этаже, у двух высоких створных окон близ юго-восточного угла дома, стоял ребенок. Мальчик лет девяти-десяти.

Д. Д. Майкл никогда не имел ни жены, ни детей, ни братьев, ни сестер, ни племянниц, ни племянников. И тем не менее она видела мальчика, смотрящего из окна, светловолосого и бледного, за глянцевитым стеклом; черты лица на таком расстоянии было трудно разобрать. Он казался мрачным, хотя Джейн, возможно, приписывала ему то, что отвечало ее настроению. Какими бы ни были чувства ребенка, его неподвижность была неестественной для такого маленького создания. Джейн наблюдала за ним минуты три-четыре, и за это время он шевельнулся только дважды: в первый раз – положил ладонь на раму окна, словно колибри или бабочка, подлетев слишком близко, вывела его из транса, а во второй раз – опустил ладонь и встал, как прежде, с руками по швам.

Мальчик казался призраком, а не живым существом, призраком ребенка в комнате, где он когда-то умер, и Джейн подумала, лежа в пырее, о Майлзе из «Поворота винта»[31]. Ее захлестнула волна холода, хотя в воздухе ничто не изменилось, потому что мальчик напомнил ей еще и Трэвиса, который был моложе, но тоже один и за пределами ее досягаемости.

Даже отсюда, с возвышенного места, откуда открывался хороший обзор, не были видны первые шестьдесят футов участка за домом. Дальше шли террасированные лужайки, спускающиеся к северной стене и воротам, выходящим к озеру. Дорожка, выложенная каменными плитами, шла под элитными деревьями нескольких видов, не отбрасывавшими тени под серым небом. Кое-где ветви нависали над стенами – такого не допустил бы ни один советник по безопасности. Вода стекала по раковинам фонтана, расположенным одна над другой, белоснежный бельведер, покрытый инеем орнамента, походил на затейливый свадебный торт.

На петляющей дорожке из-под завесы ивовых веток показались две маленькие девочки. Джейн подкрутила регулятор бинокля до упора, но и после этого видела девочек недостаточно хорошо и не смогла определить их возраст, хотя они, безусловно, были младше мальчика. Одна старше другой, идут рука об руку. Нечто неуловимое в осанке и походке наводило на мысль о подавленном состоянии, об опасности, которая грозила им. Правда, возможно, Джейн сочинила это, думая о Трэвисе и представляя, что над девочками нависла та же угроза.

Она снова посмотрела на окно в передней части дома. Мальчик по-прежнему глядел вдаль, стоя совершенно неподвижно, будто это не он недавно поднимал руку к стеклу.

Ветер пронес листья по дорожке.

Девочки за домом уселись на чугунную скамейку со множеством завитков, выкрашенную в белый цвет. Они приникли друг к дружке, словно убитые горем сестры, испытывавшие потребность в сочувствии. За ними на дорожке появилась женщина, за которой они недавно шли. Как и мужчина, подметавший листья, она была с головы до ног одета в белое. Женщина остановилась на некотором расстоянии от девочек и уставилась на них.

Издавая громкое карканье и низкое горловое верещание, с востока прилетели вороны, следуя точно над двухполосной асфальтовой дорогой, словно были ее порождением. Затем они свернули на крышу дома и уселись на самом высоком месте.

Повторный осмотр окна не дал ничего – бледный ребенок все так же стоял, словно часовой на посту.

Неожиданно рядом с ним появился еще один мальчик лет четырнадцати-пятнадцати и обнял его за плечи. Младший стоял неподвижно, пока пару минут спустя новенький не увел его вглубь комнаты, где оба скрылись из вида.

Джейн опустила бинокль, сошла с гребня и села в траве, откуда поднялась новая туча насекомых с крыльями, словно присыпанными белым порошком. Сезон пчел еще не начался, и кузнечики еще не стрекотали по-весеннему.

Если дом на Лейквью-роуд и был когда-то тайным убежищем Дэвида Джеймса Майкла, то теперь он, похоже, использовался для других целей.

Прежде Джейн полагала, что Рэндал Ларкин, привязанный к стулу на заброшенной фабрике, был слишком напуган, чтобы скрыть от нее что-нибудь. И еще она верила, что Д. Д. Майкл владел этой собственностью через иностранный траст – получалось, что юрист не полностью ее дезинформировал. Но отсутствие вооруженной охраны говорило о том, что миллиардера здесь нет, а присутствие детей – о том, что дом используется в других целях.

Неизвестно, предполагал ли Ларкин, что Джейн убьет его, или всего лишь хотел вставить одно ложное утверждение среди тех правдивых, которые он сделал перед отлетом на Карибы, к новой жизни. Так или иначе, он замышлял недоброе.

Вряд ли он отправил ее в такую даль лишь для того, чтобы она потратила время. Вероятно, этот дом являлся своего рода капканом и безопаснее всего было уйти прочь.

Она отчаянно хотела найти Д. Д. Майкла, побыть с ним наедине, сломать его, записать его признание… но его здесь не было. Оставаться в Доменной Печи не имело смысла.

Вот только… И Бертольд Шеннек, создавший микроскопические механизмы управления, и Д. Д. были связаны с городом, а значит, информация о назначении этого дома могла бы помочь ей повесить миллиардера.

Джейн поднялась, отряхнула джинсы и пошла, обдумывая проблему, по южному склону, чтобы через сосновый лес вернуться к своему «форду». За ее спиной с крыши дома взлетели вороны. Если бы клочки прошлой ночи каким-то образом зацепились за деревья и только теперь сорвались с них, они не были бы чернее этих птиц, которые, пронзительно каркая, пролетели над гребнем и с воплями унеслись на юго-запад, словно пророки, предвещающие неминуемую катастрофу.

6

Стейша О’Делл, миловидная женщина, работавшая администратором и координатором мероприятий в приозерном отеле, смотрела на него светло-зелеными глазами цвета мускатной дыни. Она встретила Лютера – представившегося как Мартин Мозес, устроитель мероприятий из Атланты, – у стойки регистрации. Тот сообщил, что делает запрос от имени хедж-фонда, название которого не имеет права разглашать, и Стейша любезно показала все, что мог предложить отель, поняв, что стоимость не имеет значения. Хедж-фонд не останавливался ни перед какими затратами, чтобы пятьдесят руководителей высшего звена как следует провели пятидневный отпуск, предназначенный для укрепления дружеских связей. Мартин Мозес не вручил Стейше визитки, и она из вежливости не стала напоминать ему об этом: не стоит питать сомнений относительно образованного, культурного, весьма убедительного человека только из-за его черной кожи.

– Они говорят, что хотели бы «кентуккийско-теннессийских впечатлений», – сказал он, – словно Нэшвилл и Луисвилл сшиты из одного куска ткани. Давайте простим им этот провинциализм.

Стейша улыбнулась в ответ на его улыбку:

– Кое-что общее у Кентукки и Теннесси есть: легендарные лошади. Мы держим конюшни и сможем найти спокойного скакуна даже для тех, кто никогда не садился в седло. Всем нравятся наши прогулки по самым красивым местам штата в сопровождении опытных наездников.

– Да, я заходил на ваш сайт. Это уникальная услуга. Обычно пожелание номер один – это площадка для гольфа, так было и на сей раз. Но вчера клиенты сообщили, что их отдых не будет вращаться вокруг гольфа. Им хочется приключений. Если бы я знал, то позвонил бы вам две недели назад, когда планировал маршрут.

Стейша провела его по отелю: стандартный номер; ресторан с великолепным видом на озеро; кофейня с поразительным интерьером в стиле ар-деко; спортивный зал, где стояли все мыслимые тренажеры для силовых упражнений; конференц-залы и банкетный зал; громадный бассейн под открытым небом; еще более великолепный бассейн под крышей; конюшни, не менее изящные, чем сам отель; пристань с разнообразными лодками; теннисный корт. Из уважения к постояльцам, которые в это время пользовались мужскими и женскими спа-салонами, Стейша не могла показать их, но в красивую папку с брошюрой (которую ее помощница приготовила для гостя под конец экскурсии) был вложен диск с видео, где подробно рассказывалось обо всех спа-услугах.

Во время экскурсии Лютер спросил у Стейши, есть ли у них список конференций и корпоративных выездов, проводившихся в отеле в последние три года, а также письма от участников, подтверждавших, что они удовлетворены приемом. Такой список он тоже нашел в выданной ему папке.

Он вручил ей – словно визитка выглядела бы слишком неприлично для Мартина Мозеса из фирмы «Приватные церемонии», устраивающей элитные мероприятия, – кремовую кувертную карточку с тисненой рамочкой, без имени, где стоял лишь десятизначный номер телефона в Атланте, выведенный изящным каллиграфическим почерком.

Перед отъездом из Миннесоты он кое-что разузнал о «Приватных церемониях», выяснил, что Мартин Мозес – совладелец компании, и попросил Ребекку, наделенную разнообразными талантами, написать на шести пустых карточках номер телефона.

– Меня, конечно, не будет в офисе до следующего понедельника, – сказал он Стейше. – Такие командировки выматывают, как вы можете догадаться, и, чтобы не сойти с ума в дороге, я просто отказываюсь принимать сотни звонков на мой сотовый.

– Сотовые – дьявольское изобретение, – согласилась Стейша О’Делл.

– Но я непременно свяжусь с вами в начале следующей недели. И если я не найду Шангри-Ла[32], которой пока не открыл, то, думаю, мы договоримся о приемлемой дате, когда у вас будут пятьдесят свободных номеров. Этот отель, этот городок – они вроде прекрасного яйца Фаберже с драгоценными камнями. Рай в миниатюре.

7

Сидя за штурвалом лодки с электромотором, снабженной балдахином, Джейн Хок молча объезжала тихое озеро, воды которого, серебрясь под тусклым небом, со слабым журчанием расступались перед лодкой. Никто больше не катался здесь в этот день, слишком холодный, чтобы отправиться на рыбалку или наслаждаться великолепными видами берегов.

Лодку можно было взять не только в отеле, но и в городе, что и сделала Джейн. Сотрудник прокатной конторы показал ей несложную систему управления и сообщил интересные факты об истории озера. Он был приятным, даже веселым и помог Джейн сесть в лодку, но что-то в нем вызывало беспокойство. Не узнал ли он ее, несмотря на парик, контактные линзы и очки? Но когда Джейн отъехала от причала, он не стал доставать сотовый или спешить за помощью, а вместо этого постоял с минуту и помахал ей на прощание, словно искренне хотел, чтобы гостье все понравилось. Проехав около мили, она решила, что эти странности – всего лишь признак рабочего рвения, которое большинство людей сочли бы утомительным, особенно в такой неторопливый день, а также вежливости на грани галантности, редко встречавшейся теперь в Америке, где люди становились все более неотесанными.

Проделав примерно две трети пути до западного берега, она увидела обнесенный стеной дом; ворота, выходящие к озеру, вели прямо на пристань. Джейн не сбросила скорость и проплыла мимо, опасаясь превратиться в наблюдаемого наблюдателя, но все же осмотрела пристань и ворота, не пользуясь биноклем.

Полчаса спустя, направляясь обратно на меньшей скорости, она все-таки решилась и взяла бинокль. У девятифутовых ворот, выходящих на пристань, стоял подросток лет четырнадцати-пятнадцати; обхватив металлические стержни решетки, он смотрел сквозь них на озеро. Джейн подумала, что это он тогда подошел к створчатому окну, где стоял мальчик помладше, обнял его за плечи и увел вглубь комнаты. Теперь он, казалось, заразился меланхолическим настроением младшего и смотрел на воду так же, как тот смотрел из окна.

Джейн очень хотелось подогнать лодку к пристани, привязать ее и спросить мальчика: «Что это за место? У вас все хорошо?» Но вместо этого она поплыла в сторону прокатной конторы. Служащий был по-прежнему любезен. После этого она пошла прогуляться по городу.

8

За неделю до происшествия в отеле «Веблен», в четверг, незадолго до трагической смерти превосходного губернатора, всеми любимого конгрессмена и его почитателей, Бут Хендриксон, высокопоставленный чиновник Министерства юстиции и надежный союзник Дэвида Джеймса Майкла, внедрил в город восьмерых оперативников, чтобы те обеспечили Кору Гандерсан всем необходимым и не позволили ей свернуть с пути к славе, а также взяли в свои руки контроль над расследованием сразу после взрыва и пожара.

В воскресенье их осталось трое. Им поручили мгновенно обрубать все концы, которые могли привести к раскрытию проведенной операции.

Старшим агентом в этой урезанной группе был Хью Дарнелл, который в лицо назвал Кору дурой и костлявой сукой. За свои сорок шесть лет Хью был три раза женат, и каждый раз на мегерах, после чего зарекся жениться. Уже год, как единственной его подругой была бутылка, хотя он скрывал от подчиненных свою пылкую страсть.

Воодушевленный бурбоном, он прибыл на место во вторник, убежденный, что владеет ситуацией, и узнал, что шериф Лютер Тиллмен взял недельный отпуск с понедельника, оставив вместо себя своего помощника Гуннара Торвала. Следовало тут же доложить об этом Буту Хендриксону. Но если бы существовала премия «Козел года», Хендриксон неоднократно становился бы ее лауреатом. Хендриксон и Хью одинаково видели будущее Америки, однако Хью предпочел не сообщать боссу о своем просчете.

Вместо этого, начиная со второй половины дня вторника, он и двое оставшихся в городе агентов, Хассан Загари и Кернан Бидл, по очереди вели наблюдение за домом Тиллмена из нескольких автомобилей, которые ставили в полуквартале от него, на другой стороне улицы. Они видели, как возвращалась из школы Джоли, дочь Тиллмена, и как вскоре после этого выходила его жена, чтобы взять почту из ящика на улице. За несколько часов их дежурства шериф не показался ни разу – может быть, смотрел спортивную передачу, прихлебывая пиво.

9

Харли Хиггинс целый день готовился к тому, что произойдет ночью. Он исходил из того, что за ним наблюдают, и поэтому ограничился двумя видами поведения: иногда беспокойно шагал по дому и территории, словно тигр в клетке, слышащий зов джунглей, а иногда сидел ссутулившись на скамье, стоявшей на лужайке, словно пребывал в депрессии, или долго смотрел на озеро сквозь решетку ворот у пристани, которые были заперты. Он надеялся навести их на мысль, что собирается бежать этим путем.

Кроме того, он проводил время с остальными семью обитателями дома, так, чтобы эти встречи казались случайными и были недолгими. Гипотеза о наблюдении подразумевала, что любое его слово могло быть услышано, и Харли, усевшись на унитазе своего ватерклозета, взял фломастер и сделал на ладонях две надписи. На левой руке сообщалось: «ПОБЕГ 8:00. БИБЛИОТЕКА. БЕЗ ОБУВИ». На правой было продолжение: «ОНИ СЛЕДЯТ ЗА ОБУВЬЮ. МОРГНИ ТРИ РАЗА, ЕСЛИ ДА». Все семеро моргнули. Это означало, что даже хрупкий Джимми Коул все понял и будет на месте в восемь часов.

Прежде Харли всегда совершал побеги после полуночи, когда сотрудники по большей части уже спали. Если они весь день наблюдали за ним, то, возможно, предполагали, что он предпримет попытку позднее, по уже отработанной схеме, только на этот раз выберется через ворота пристани. Харли назначил побег на восемь часов: почти все сотрудники будут в главной столовой, а они, узники, смогут передвигаться по дому, меньше рискуя быть замеченными.

Пригласив с собой остальных семерых, он ставил предприятие под угрозу. Теперь, когда он знал про обувь, легче было бежать в одиночку. Но все прежние планы подразумевали хождение пешком, и, с учетом всех опасностей, брать с собой остальных было бессмысленно. Сейчас имелся в виду побег без обуви, и идти вместе было уже не так опасно.

К тому же Харли не мог оставить их в этом месте. Остальные ребята, как и он, разрушались изнутри, только быстрее.

И еще он надеялся, что если ему удастся покинуть город и добраться до полиции, им будет труднее отмахнуться от восьмерых, чем от одного. Восьмерых полиции придется выслушать, придется поверить им. Непременно придется.

10

Джейн прошла по торговым рядам, где продавали сувениры, футболки, художественное стекло, выпечку, потом через жилой квартал вернулась на главную улицу. Она смотрела вокруг, сама не понимая, что ищет, сопоставляла свои наблюдения, желая понять, что это за городок и какое отношение он имеет к обнесенному высокой стеной участку в нескольких милях отсюда.

Ее заинтриговало то, как мастерски выстроены идеально выглядящие дома, поразила царящая вокруг чистота. Удивляли стройные ряды изящных деревьев, и малое количество детей на улице, и полное отсутствие собак.

Становилось все холоднее, а масса туч делалась все более темной, и светочувствительные элементы, управляющие тысячами крохотных белых низковольтных лампочек, развешанных на деревьях, осветили улицу праздничным сиянием за два часа до наступления сумерек. Было ясно, почему местные называют его Городом-где-всегда-Рождество.

Джейн, стоя на тротуаре, посмотрела в южном и северном направлении. Ослепительный город, как ей казалось, не содержал в себе ничего рождественского. Вспоминался скорее вибрирующий и сверкающий Лас-Вегас, где неон был призван покрыть гламурным блеском пагубную склонность человека к игре и разорению. Именно так и выглядела эта попытка создать праздничную атмосферу: несмотря на внешнее благополучие, Доменная Печь имела темную ауру, которую Джейн хорошо чувствовала, хотя и не могла объяснить, в чем дело.

Ланч она пропустила, и теперь, ровно в 4:15, пришла в итальянский ресторан, где ее проводили к одной из пустых выгородок с высокими стенками. Ряды красно-бело-зеленых флагов, свисающих с высокого потолка. Стенные росписи с изображением римских памятников. Скатерти в красно-белую клетку. Свечи в красных стеклянных подсвечниках – как в церкви. Здесь старательно воспроизводились все интерьерные стереотипы, но при этом заведение казалось чистым, а в воздухе витал аромат, от которого текли слюнки.

На нагрудном платке в кармане фирменной блузочки официантки было вышито ее имя – Фрейя. Хорошенькая девушка двадцати с небольшим лет. Лицо цвета кофе с молоком в коричневых веснушках. Среди ее предков были, вероятно, ирландцы и африканцы. С лица девушки не сходила улыбка, вела она себя любезно и доброжелательно, как и другие жители городка. Джейн заказала бокал хорошего кьянти, а когда Фрейя вернулась с вином, решила слегка поболтать, пока не пришло время ужина и не нахлынули посетители.

– Хороший у вас городок, – сказала Джейн.

– Как на почтовой открытке, правда?

– Точно. Давно здесь живете?

– С самого рождения. И всегда буду жить здесь. Как и все местные.

– Всегда? Ух ты! Всегда – это надолго.

– Ну, здесь хорошо круглый год, дни бегут так быстро, что не замечаешь.

– А если кто-нибудь захочет переехать сюда? Как по-вашему, стоит?

– Конечно! Это вы подумываете о переезде?

– Мой босс. Он приезжал сюда в прошлом году. Думает, что поселится здесь, если я найду для него жилье. Он работает из дома и может жить где угодно.

– А где он сейчас? – спросила Фрейя.

– В Майами.

– В Майами ведь очень хорошо, да? Пальмы, пляжи.

– Комары, убийственная влажность, летающие тараканы, – сказала Джейн.

– Шутите?

– Да, слегка. Но беда в том, что я не вижу здесь подходящих домов. Я имею в виду, для такого человека, как он. Видимо, тут есть незастроенные участки, которые продаются.

Фрейя отрицательно покачала головой:

– О недвижимости ничего не скажу. Мы с Лайонелом живем в доме, который достался ему от родителей, поэтому мы никогда не занимались поисками.

– Вам повезло. Это не шутка. Как бы там ни было, на Лейквью-роуд есть дом, который устроил бы моего босса.

– Дом? С высокой каменной стеной вокруг? У озера?

– Да-да. Я проезжала мимо и подумала, что боссу подойдет. Не знаете, он, случайно, не продается?

Фрейя нахмурилась:

– Вряд ли. Это школа.

– Школа? А мне кто-то сказал, что дом принадлежит одному очень богатому парню по имени Дэвид Майкл.

– Никогда о нем не слышала. Школа там уже давно.

– Частная школа, что-то в этом роде?

– Да, вроде того. Для детей с расстройством личности, психическими проблемами. Им нужно лечиться и учиться вместе.

– Грустно, правда?

– Было бы грустно, если бы они не получали помощи.

– Это верно. Бедные ребятки. Так много случаев аутизма в последнее время. Наверное, дорогая школа, судя по ее виду.

– Наверное. Выбрали что-нибудь?

Джейн заказала салат капрезе и двойную порцию куриной марсалы.

– Макарон не надо, положите вместо них побольше овощей.

– Мы подаем большие порции, – предупредила Фрейя.

– Хорошо, я ем за двоих.

– Вы беременны? Извините, что спрашиваю, но, может, лучше тогда обойтись без вина?

– Нет, не беременна. Просто ем за двоих. Всегда так было.

– Ну и ну! А по фигуре не скажешь.

– В нашей семье у всех сумасшедший обмен веществ. Кроме того, я ношу очень прочный корсет.

Фрейя рассмеялась:

– Никакого корсета на вас нет. Вы такая, какая есть.

Официантка подала салат, а когда вернулась за пустой тарелкой, Джейн сказала:

– У моего племянника расстройство личности. Может, эта школа ему подойдет. Но я не видела на ней никаких вывесок. Не знаете, как она называется?

– Не знаю. Забавно, да? Мы все называем ее просто школа.

– Ничего страшного. Наверняка найдется в Интернете.

Фрейя принесла двойное блюдо и сказала:

– Я предупреждала: порции у нас большие.

– Вид сказочный. А запах! Может, я еще и третью закажу.

– Ха, если бы вы были беременны, я бы сказала, что вы едите в расчете на тройняшек.

– Хотела бы, чтобы так оно и было. Я не против большой семьи. У вас с Лайонелом есть дети?

– Нет. Мы не собираемся их заводить – зачем рожать детей, когда вокруг весь этот ужасный терроризм? К тому же в мире и без того хватает людей. Да и климат меняется.

Джейн пожала плечами:

– Климат всегда меняется и всегда менялся. Я хочу иметь детей. А в городе я детей не видела, только у туристов.

– Здесь живут в основном пожилые люди. Их дети выросли и уехали кто куда.

– Да, детей тут нет. Может, это место не подойдет для моих ребятишек, когда они появятся.

– Вы тоже подумываете о переезде сюда?

Джейн улыбнулась:

– Нужно было сразу сказать, что мой босс – это мой муж.

– Подозреваю, что никто не может назвать себя вашим боссом. В любом случае, надеюсь, вы найдете себе жилье. Будет здорово, если вы здесь поселитесь.

Позднее, когда официантка унесла грязную посуду и вернулась с чеком, Джейн сказала:

– Мы с Беном, моим мужем, завзятые собачники. Как тут относятся к собакам?

– К собакам? Никто их не любит.

– Вот и я ни одной не заметила, – сказала Джейн, отсчитывая из бумажника купюры, так, чтобы выдать щедрые чаевые.

– У нас с Лайонелом раньше была одна. Желтый лабрадор.

– Люблю лабрадоров. Красивые собаки.

– Его звали Джулз. Но он заболел. Какая-то эпидемия – все собаки в городе заболели. Это было ужасно.

– Не нравится мне это. Эпидемия?

– Все потеряли своих собак. Даже вспоминать не хочется. Но эпидемия уже прошла.

– Вы уверены?

– Можете спросить у ветеринара в Морнинг-Дав, если это вас беспокоит. У доктора Уэйрайта.

– Спасибо, Фрейя. Наверно, так и сделаю. Не хочу, чтобы нашим собакам что-то угрожало. Они – часть семьи.

– Я иногда скучаю по моему Джулзу.

– Рада была познакомиться, Фрейя. Заботьтесь как следует о своем Лайонеле.

– Непременно. Всегда о нем забочусь. А вы заботьтесь о своем боссе.

Джейн сунула бумажник в сумочку и положила салфетку с колен на стол. За спиной у нее из соседнего полукабинета вышел человек, посмотрел на нее и направился к выходу.

Высокий чернокожий мужчина, одетый немного по-декадентски. Может быть, профессор колледжа. Вот только в нем не было ничего декадентского. Он выглядел внушительно, держался уверенно, как человек, бывавший в переделках и всегда выходивший из них максимум с одной-двумя царапинами. Взгляд, которым он смерил Джейн, казался случайным, но на самом деле был внимательным: его глаза отмечали все детали, за секунду впитывали столько, сколько другие не могли вобрать за минуту.

Джейн приготовилась к неприятностям.

11

Когда Джейн вышла на улицу, человек стоял у ближайшей сосны, освещенный со спины лампочками, висевшими на дереве. Он ждал ее. Других пешеходов поблизости не было.

– Отличное владение техникой, – заметил он.

– Простите?

– Официантка даже не догадалась, что вы учинили ей допрос. Все выглядело как обычный женский разговор.

– Это и был обычный женский разговор. Вы что-то напутали. Выкиньте эти мысли из головы.

– Хороший покрой у вашей курточки, – сказал он. – То, что надо. Для любых случаев.

Если он узнал в ней копа, то, значит, и сам был копом. А если бы он узнал в ней самую разыскиваемую преступницу Америки, то вряд ли говорил бы с ней так спокойно. Но по манерам мужчины было невозможно догадаться о его намерениях.

– Немного раньше, – продолжил он, – я видел вас в торговых рядах по другую сторону улицы. Вы там выуживали информацию. А меня не заметили.

– Меня беспокоит то, что я вас не заметила.

– Мы, провинциальные шерифы, иногда тоже умеем вести наблюдение.

В его произношении не слышалось кентуккийских ноток. Формы на нем не было. Покрой одежды, как и у Джейн, позволял носить под ней оружие. Подозревая, что знает ответ, она все же спросила:

– Вы – местный шериф?

– Нет, упаси господь. Это место наводит на меня ужас.

Из-за угла вышли парень и девушка, рука об руку, и направились прямо к ним. Повысив голос, шериф удовлетворенно произнес:

– И ничуть не изменились. Сколько прошло – четыре года?

– Чуть больше трех, – сказала Джейн.

– Как Вернон и детишки? – спросил он.

– Джои мы определили в частную школу. Малютка Сара берет уроки танцев. Вернон… ну, вы знаете Вернона. Как поживает Хортенс?

– В следующем месяце у нас двадцать пятая годовщина. Она собирается устроить что-то грандиозное, мы такого даже не можем себе позволить. Но я думаю, до двадцать шестой мы доживем.

Наконец эти двое оказались на таком расстоянии, что не могли ничего услышать. Шериф понизил голос:

– Когда я увидел, как вы входите в ресторан, я тоже вошел – через задний ход.

– Зачем?

– Ну, не знаю. Из любопытства.

Джейн ждала вопроса о том, кто она такая и где ее удостоверение. Но он ничего не спросил.

– Где вы работаете шерифом? – поинтересовалась она.

– Миннесота. Сельский округ. Возможно, слышали о беде, которая постигла нас на прошлой неделе. Погибли сорок шесть человек.

– Женщина в горящей машине убила губернатора.

– Вы не сказали «сумасшедшая женщина».

– Откуда мне знать, сумасшедшая она или нет?

Он посмотрел на Джейн. Вероятно, в ее глазах отражался свет мигающих лампочек с дерева. В его глазах не светилось ничего.

– Мы дружили с Корой, которая сидела за рулем машины-бомбы. Дружили двадцать лет. В прошлом августе она приезжала сюда на конференцию, которую проводили в отеле.

– Что за конференция?

– Обучение детей с особенностями развития. И вот здесь с Корой что-то случилось. Она уже никогда не была прежней.

– Что-то случилось? Как так?

– Здесь прохладно. Если вы в силах выпить еще бокал вина и сохранить остроту мыслей, можно зайти в таверну в конце квартала.

– В этом городе я могу выпить хоть бутылку и при этом остаться трезвой.

Взятый напрокат «шевроле» стоял неподалеку у тротуара. По пути в таверну шериф остановился у машины, открыл багажник и вытащил тетрадь на спирали.

– Здесь то, что сочиняла Кора, – сказал он.

– Она была писателем?

– Да. Чертовски хорошим.

– Я не слышала о ней… вот только из новостей и узнала.

Они двинулись дальше, и шериф сказал:

– Эмили Дикинсон написала сотни стихотворений, но только десять были напечатаны при ее жизни.

– По-моему, не больше шести.

– В сравнении с Корой, Эмили была медийной звездой своего времени.

– А какое отношение ко всему этому имеет ее проза?

– Она также написала о том, что происходило с нею. Думала, что у нее в голове завелся паук и откладывает там яйца.

Джейн остановилась. Одно из самоубийств, которые она расследовала в самом начале всего этого, совершила талантливая двадцатилетняя женщина по имени Порша, работавшая программистом и сотрудничавшая с «Майкрософтом». У нее не было никаких оснований уходить из жизни. Прощальная записка, которую она оставила родителям, отпечаталась в памяти Джейн: «У меня в мозгу паук. Он говорит со мной».

– Что случилось? – спросил шериф.

Джейн оглянулась, почти уверенная, что за ними следят. Но хвоста не было.

Она оглядела улицу с закрытыми магазинами на противоположной стороне. Нет, она не чувствовала угрозы со стороны преследователя-одиночки. Враждебным представлялся весь город, как, например, Дахау или Аушвиц, советские лагеря, поля смерти, где красные кхмеры убивали и хоронили своих жертв. Такое же ощущение приходило к ней и раньше – на отдаленной ферме, где два злобных социопата за пять лет изнасиловали, убили и захоронили двадцать две женщины. Второго агента тогда убили, помощи ждать было неоткуда. Незаметно подобравшись, Джейн прикончила обоих, причем второго – в свинарнике, который уже много лет использовали как кладбище. Двадцать две жертвы были захоронены здесь без всяких надгробий, закопаны в удобренную свиным навозом землю – последнее оскорбление для них. Стоя над телом человека, который мучил и убивал их, она дальней частью мозга слышала крики его жертв, мольбы о милосердии, которого им так и не досталось. Казалось, она шестым чувством воспринимает печальную и загадочную мозаику, в которую сложились кости этих мучениц под землей, той самой, где она стояла сейчас, – разложение плоти и подвижки земли окончательно упокоили их. А угроза, исходящая от этого места, была как некое темное излучение, шедшее от городской почвы, и сам городок походил скорее на диораму идеального поселения, которую в любой момент можно поместить под стекло и сохранять в вакууме, исключающем всякую возможность появления жизни на этих улицах.

– Мне нужно выпить вина, – сказала она шерифу.

12

В утробе таверны мягкие тени перемежались еще более мягким светом, в воздухе приятно пахло разливным пивом, которое пеной переливалось через края кружек и уходило в сливную решетку под подставками. Звучали только легкие кантри-композиции, в которых обретенная любовь воспевалась так же часто, как и потерянная, – сладкой грусти было ровно столько, сколько необходимо.

В полукабинете с высокими стенками в заднем конце зала – рядом не было никого, кто мог бы подслушать их разговор, – сидели Джейн и Лютер с бокалами в руке. Он рассказывал о Коре Гандерсан: о ее тетрадях с рассказами, о повторах, неоднократных мучительных признаниях в том, что у нее в мозгу обитает паук, об обыске, который странным образом приостановило ФБР, о невиданном пожаре, ничего не оставившем от дома, о визите Бута Хендриксона из Министерства юстиции, убедившем Лютера, что здесь осуществляется операция прикрытия.

Джейн ждала, что Лютер спросит у нее, кто она такая, на какое агентство работает, но он говорил и говорил, выкладывал наболевшее, словно уже доверял ей.

Наконец он положил на стол тетрадь на спирали, которую взял из багажника, и открыл ее на развороте, исписанном четким, ровным почерком. «Странный человек за столом в моей кухне, говорит: „Поиграем в маньчжурского кандидата, Кора“, а я отвечаю: „Хорошо“, а потом происходит что-то, чего я не помню, потом он говорит: „Auf Wiedersehen, дура ты, сука костлявая“, а я в ответ отвечаю „До свидания“, и только, словно он не оскорбил меня, а потом он уходит, будто его никогда не было, но, черт побери, он был, был здесь, был, был, был».

Женщина усердно скопировала эти слова пятнадцать или двадцать раз, вкрапляя каждый повтор в текст рассказа.

– В тех рассказах, которые вы прочли, она фигурирует в качестве персонажа? – спросила Джейн.

– Ни разу. Нет ни ее самой, ни Коры Смит, ни Коры Джонс.

– И вы считаете, что с ней случилось именно это.

– Одно из последних событий, которые с ней случились. В тот момент это была ее текущая рабочая тетрадь. А значит, это последние слова, написанные ею. – Он долистал до конца, показав Джейн остальные страницы – все пустые. – Что вы об этом думаете?

– Тут есть одно слово, самое важное, да? – спросила она.

Лютер ответил не сразу. Десятилетия полицейской работы научили его тому, что успех расследования зависит от способности следователя дать самую приземленную интерпретацию случившегося: нужно помнить, что мотивация людей и поступки, совершенные в соответствии с этой мотивацией, почти всегда так же предсказуемы, как часы восхода и заката. Истории о тщательно продуманных заговорах он воспринимал так же, как воспринял бы заявление о похищении человека летающей тарелкой. Вероятность того, что Коре промыли мозги, что ее запрограммировали, должна казаться ему бессмыслицей, мракобесием. Сверхъестественному не место в полицейском расследовании.

И все же если Лютер проделал такое расстояние – из Миннесоты в Кентукки, – значит он был человеком недюжинного интеллекта, наделенным гибкостью ума в лучшем смысле этого слова, понимающим, что зло реально существует, что это не какой-нибудь оттенок серого в спектре нравственного релятивизма. И еще он знал, что зло предприимчиво и безжалостно, всегда ищет новые способы для самовыражения. Кора оставила улики, и из-за них Лютер встал на путь, о существовании которого даже не подозревал. Но он был слишком честен перед самим собой, чтобы цепляться за прежние представления, если перед ним лежала ясно видимая прямая дорога.

А Джейн гнула свою линию, повторяя вопрос:

– Тут есть одно слово, самое важное, да?

– Вы так считаете?

– Вы знаете эту книгу и этот фильм.

– «Маньчжурский кандидат» Ричарда Кондона[33]. Только промыть мозги не так-то легко.

– Книга вышла более полувека назад. – Джейн пригубила вино, поставила бокал, посмотрела в глаза Лютеру и сказала: – В те времена никто не слышал о нанотехнологиях.

Он прекрасно понимал смысл этого термина – глаза его раскрылись достаточно широко. Джейн ожидала, что он немедленно станет расспрашивать ее об этом. Но вместо этого он сказал, еще больше понизив голос:

– О Куантико много чего рассказывают. Правда, что там кого угодно скрутят в бараний рог?

Академия ФБР находилась в Куантико, в Виргинии, на базе морской пехоты. Упомянув о ней, Лютер давал понять, что догадался, какое заведение она закончила. И еще о том, что она – Джейн Хок.

– Ну, меня-то не скрутили, – сказала она.

13

В таверне не было ни разговоров о спорте, ни шумных компаний. Сюда заглядывали в основном одиночки – даже пары встречались редко, – и никто из них не выражал намерения завести беседу с другим посетителем. Этих не связанных друг с другом выпивох обслуживали бармен и две официантки, которые, похоже, заразились мрачным настроением приходящих. Если бы не музыка кантри, здесь стояла бы такая тишина, что разговор Лютера и Джейн слышали бы все, даже при переходе на шепот.

– Вы меня узнали, несмотря на волосы, глаза и очки?

Лютер Тиллмен отрицательно покачал головой:

– Нет. По тому, как вы разговаривали с человеком в магазине, с официанткой. Многое из того, что хотели узнать вы, я и сам хотел выяснить. Кора покончила с собой. Куинн Юбанкс, спонсор конференции, покончил с собой. Я слышал, что и ваш муж тоже покончил с собой. Дэвид Джеймс Майкл был связан с Юбанксом. Вы спросили о нем официантку. Я никогда не видел, чтобы средства массовой информации и правительство до такой степени демонизировали разыскиваемого. Они пресекли работу криминалистов ФБР в доме Коры, а один тип из Министерства юстиции стал угрожать мне. Я осмыслил все это и только тогда, посмотрев на вас внимательнее, сказал себе: «Да, я ее знаю».

В таверне зазвучала новая песня – «Wichita Lineman»[34] в исполнении Глена Кэмпбелла, композиция, полная одиночества и тоски. Джейн всегда находила ее жутковатой, но прекрасной. Она посмотрела на одиноких клиентов, сидевших перед барной стойкой и за столами: музыка отражала их настроение, заставляя размышлять о них.

Она перевела взгляд на Лютера:

– У вас есть семья?

– Жена, две дочери.

– Забудьте о нашей встрече. Возвращайтесь в Миннесоту, будьте рядом с ними.

– Нет, не могу. Я не такой.

– Они угрожали убить моего маленького сына. А перед этим изнасиловать.

– И это заставило вас сдаться?

– Я его спрятала. Давайте, Лютер, возвращайтесь в Миннесоту.

– Если я это сделаю, в каком мире придется жить моим девочкам?

– По крайней мере, в этом мире у них будете вы.

Он оглядел таверну:

– Здесь есть туристы?

– Мне кажется, все местные.

– Что-то не так с этим городом?

– С первого взгляда вроде бы все в порядке.

Глядя на необычно молчаливого бармена, наливавшего пиво, Лютер спросил:

– А что сказала та официантка, Фрейя? От какой болезни умерли все собаки?

Джейн отставила полупустой бокал:

– От той болезни, о которой известно, что собаки видят вещи не только с их внешней стороны.

– Что случилось с детьми? Школа без названия… эти дети местные?

Джейн ничего не ответила. Лютер снова заглянул ей в глаза:

– Скажите, как все это связано с нанотехнологиями?

– Я расскажу кратко. Пять минут, не больше. Можете верить или не верить. Не буду убеждать вас в том, что мне известна вся правда.

Когда Джейн сообщила о мозговых имплантатах, он отставил свою кружку с недопитым теплым пивом.

– Террористы в Филадельфии и повсюду…

– Нет. Обычные психи, которые помешались на идее. Но они покрывают Д. Д. Майкла и других подонков. В стране – разгул терроризма. Кто обратит внимание на необъяснимый рост числа самоубийств? Кто подумает, что в сумасшествии Коры есть что-то необычное?

– Что это за город?

– По всей стране людям делают инъекции, при разных обстоятельствах. Каждый рискует попасть им в руки.

Лютера явно пробрала дрожь.

– Но взять маленький городок и поставить всех под контроль…

– Городок с отелем, куда приезжают богатые и влиятельные персоны, причем некоторые из них никогда не согласятся с аркадцами…

– Тех, кого нельзя убедить, – подхватил он, – берут силой, программируют на самоубийство или управляют ими, как марионетками.

– И приглашают других, которые стали или могут стать проводниками культуры. Таких, как Кора.

– Аркадцы, список Гамлета… это же безумие.

– Иногда целые страны погружаются в безумие. Германия при Гитлере. Китай при Мао. Примеров найдется немало.

– Ларкин обманом завлек вас в этот городок. Рассказал о нем. Зачем?

Джейн обвела взглядом других посетителей, которые, вероятно, считали их двоих туристами.

– Он сообразил, что я буду задавать слишком много вопросов. Когда у одного из этих людей появятся подозрения на мой счет, он предупредит других. И каковы тогда мои шансы уехать отсюда живой?

Лютер перешел на шепот:

– Черт побери, почему вы все еще здесь?

– Дети в том доме. В школе. Почему им до сих пор не сделали инъекцию?

Он не знал ответа.

– Уж никак не потому, что аркадцы питают слабость к детям, – сказала она. – Видимо, дети слишком малы и вставленные им имплантаты не работают. Не в этом ли дело?

Лютер долго смотрел на нее, не говоря ни слова.

– И вы не уедете отсюда, пока не заберете их с собой, – наконец произнес он.

– Всех до одного.

– Сколько их там?

– Немного, судя по тому, что я видела.

– Когда?

– А по-вашему?

– Не сегодня.

– Почему?

– У вас есть план?

– Войти, забрать их, выйти.

– Если это на самом деле не школа, а тюрьма, там должна быть охрана.

– Да, есть кое-кто.

Она оглядела посетителей. На лицах была печать одиночества и какого-то глубинного несчастья, гораздо более сильного, чем то, которое обычно превращает людей в алкоголиков.

– Но сколько, по их расчетам, нужно охраны, если в этом городе все, до последнего человека, такие, как они? Чтобы держать взаперти беспомощных детей? Не много. Я осмотрела это место. Совсем не Алькатрас.

14

В 7:30 Харли Хиггинс выключил свет, сел в темноте у окна, выходившего на пришкольный участок, снял кроссовки и засунул их под стул. Он не знал наверняка, есть ли в комнате камеры. Если камеры были, им не стоило видеть, как он выходит в одних носках.

Он пожалел, что не сказал другим детям об этих мерах предосторожности, но раньше ничего подобного ему в голову не приходило. Ему казалось, что большинство из них сделают то же, что и он. Но если хотя бы один выйдет из комнаты в носках, у того, кто следит за камерами – при условии, что за камерами следят, – могут возникнуть подозрения.

Озеро выглядело таким черным, будто в нем была не вода, а пустота. Лес вдоль северного берега, совершенно лишенного огней, кое-как опознавался по рваной темной линии, над которой висело одеяло туч, почти такое же темное.

Харли все время возвращался мыслями к матери и отцу. Он хотел верить, что их еще можно вернуть в прежнее состояние, но с этим пожеланием, идущим от сердца, не соглашался его мозг. Пожелание, идущее от сердца, – вещь хорошая, если оно может быть выполнено, если ты изо всех сил стараешься его выполнить, но оно способно разорвать твое сердце, если ты продолжаешь цепляться за нее, когда не осталось никакой надежды. Он не мог согласиться с тем, что его родители живы, но потеряны для него навсегда, – эта мысль так изводила его, что нередко он сидел в темноте и беззвучно плакал. Но притворяться перед собой, будто это не так, означало вступить, вслед за ними, в… в сообщество таких же людей, как они. Он хотел вернуться к отцу и матери, но не был готов ради этого стать похожим на них. За окном лежало черное озеро, безлунное и глубокое, и двойник озера плескался внутри Харли: темные воды, которые могли подняться, обдать холодом и захлестнуть насмерть.

Часы показывали 7:45.

15

Джейн на своем «форде» покинула город, направившись к отелю. Лютер ехал следом на прокатной машине.

Без собак, без детей, укрытая одеялом штампованных любезностей, безупречная, как пейзаж в фантастическом кино, забывшая свое промышленное прошлое и получившая новое лицо, мечту туриста, Доменная Печь пробуждала в Джейн что-то вроде лихорадки, нестерпимое убеждение в том, что Ларкин умышленно направил ее сюда: городок стал колыбелью перемен, которые он и его бесчестные сообщники хотели произвести во всем мире. Страх, с которым она жила несколько месяцев, становился здесь настоящим ужасом, который надо было держать под контролем, чтобы он не превратился в панику.

Этот уголок Кентукки стал обиталищем инопланетян, его жители безвозвратно изменились, превратились в рабов. Если они поймут, что Джейн с Лютером раскусили их, то, возможно, будут действовать с безжалостным единодушием. Один неконтролируемый агент ФБР и один шериф не в силах победить измененных людей, потому что имя им – легион. Если она или Лютер сделают хоть один неправильный шаг, жители Доменной Печи могут наброситься на них, как стая пираний, привлеченных теплом млекопитающего, которое появилось в их холодных владениях.

Они с Лютером припарковались на обочине, в сотне ярдов за домом – безымянной школой, – и подошли к нему пешком. Без луны и звезд, закрытых тучами, озеро и его окрестности были погружены во мрак.

– Не уверен, что у нас получится, – сказал Лютер.

– Я тоже.

– Допустим, и что тогда?

– Будем стараться изо всех сил.

– А если они все же не запрограммированные, просто люди, ни в чем не повинные…

– Этого о них сказать нельзя, кем бы они ни были.

– Но если они…

– Тогда я отправлюсь в ад, не дожидаясь, когда ад придет ко мне. А он приближается с каждым днем, все быстрее и быстрее.

Они свернули с дороги и пошли по дикой траве и осоке, наступая на что-то, испускавшее слабый лакричный запах. Держась поближе к стене, они миновали дом и двинулись к озеру.

За домом они нашли место, где древний плющ поднялся по кладке с внутренней стороны, обвил вершину стены и добрался снаружи чуть ли не до земли с наружной стороны – древовидный, плотно закрепившийся в зацементированных стыках. Джейн поднималась по этой беспорядочной решетке в темноту, цепляясь руками, находя опору для ног. Мертвые листья крошились, живые впивались ей в ладони, вся конструкция шуршала и скрипела. Она добралась до вершины и спрыгнула с девятифутовой высоты. Сигнала тревоги не зазвучало – ни после ее прыжка, ни после приземления Лютера вскоре после этого.

Низковольтные лампочки с грибовидными насадками проливали блеклый свет на каменные дорожки, а на нескольких деревьях были светодиоды, сияние которых пробивалось через лабиринт ветвей. Все это создавало на траве игру света и тени, а бельведер вдалеке казался странным, зовущим, словно некое святилище.

После их проникновения на участок не включились никакие прожекторы, темнота продолжала господствовать под небесным сводом.

Джейн двинулась к дому. Лютер шел рядом с ней.

16

Харли в одних носках вышел из темной комнаты и осторожно двинулся по коридору северного крыла. Из холла, соединявшего два крыла, он направился к главной лестнице. В этот час там было не так опасно, как на задней лестнице, выходившей в прихожую. Рядом с прихожей находилась кухня, где готовился обед для персонала – его должны были вот-вот подать.

Широкие известковые ступени изящно изгибались под замысловатой хрустальной люстрой. Дойдя до середины, Харли услышал шаги и замер. Он увидел Уолтера, одного из тех, кто присматривал за ними. Тот вышел из гостиной в холл, ступая на яркие призмы, возникавшие при прохождении света сквозь хрусталь. Не поднимая головы, Уолтер быстро пересек холл и исчез в коридоре, который проходил между южным и северным крыльями.

Для Харли это был единственный шанс сбежать незаметно. Если выяснится, что он раскрыл тайну обуви, следующий локатор сделают несъемным, а может, вживят ему в тело. Поэтому, помедлив лишь секунду, он сбежал в холл и направился в библиотеку – дверь в нее находилась напротив арки, ведущей в гостиную.

Он осторожно отворил дверь, никого не увидел и быстро закрыл ее за собой, решив, что пришел первым.

Нора Райнхарт поднялась из-за ушастого кожаного кресла, которое было втрое больше ее, и сценическим шепотом проговорила:

– Это Харли.

Тогда маленькая Салли Ингрем откинула парчовую штору, доходившую до пола, и вышла.

Часы показывали 7:54.

17

Стоя у двери на западной стороне дома, Лютер взял у Джейн фонарик-авторучку и направил луч на крышку дверного замка. Ригель располагался в нескольких дюймах над шарообразной дверной ручкой. Джейн подергала – заперто. Прежде чем выйти из машины, она надежно привязала к ремню универсальную отмычку «Локейд». Вставив ее в скважину, она нажала несколько раз, и замок наконец поддался.

Если она сделала правильные выводы на основании известной ей информации и сведений, полученных от Лютера в таверне, можно было не беспокоиться насчет тревожной сигнализации. Не исключено, что сигнализация существовала и даже была включена, но при ее срабатывании тут же прибежали бы работники школы, а значит, не пришлось бы тратить время на их поиски.

Когда она открыла дверь, сирена не включилась. Если их обнаружили, получается, что здесь стояли беззвучные системы – возможно, мигающая лампочка в пультовой. Лютер последовал за ней и осторожно закрыл дверь. Помещение оказалось чем-то средним между столовой и гостиной, – вероятно, в нем обитал кто-то из работников. Вход с улицы говорил о том, что прежде, когда дом был жилищем, а не тюрьмой, здесь, скорее всего, обитала горничная. За открытой дверью они увидели ванную.

Аккуратно застеленная кровать, чистота, порядок, общее ощущение стерильности, которое нельзя было описать – только почувствовать, роднили эту квартирку-студию со всем остальным, что Джейн видела в Доменной Печи.

Они направились к внутренней двери, за которой, видимо, находился коридор. Когда они подошли, дверь открылась.

На пороге стоял полный мужчина в белой форме, с красным лицом, пронизанным прожилками.

– Кто вы?

18

Раньше в библиотеке, видимо, имелись книги, теперь же тянувшиеся на несколько сотен футов полки, изготовленные из орехового дерева, были очищены от пыли и натерты до блеска, но пусты. В воздухе не витал запах состарившейся бумаги, газеты и журналы не ждали, когда их прочтут за инкрустированным столом в центре этой просторной комнаты.

Дверь открылась, и Харли напрягся, но вошли еще трое детей. Теперь их стало шестеро. Первыми появились Дульсиана Мосс и Дженни Бун, за ними – Бобби Экафф, который с преувеличенной осторожностью закрыл дверь, словно от малейшего щелчка прибежали бы адские гончие и набросились бы на них.

Оказавшись здесь, Дженнифер Бун месяц или два все время плакала, тосковала по дому и мучилась оттого, что мать обрекла ее на заключение, сказав лишь одно: «Это к лучшему». Когда слезы закончились, Дженни начала закалять себя, так, словно готовилась к побегу из школы и из города, намереваясь пробраться туда, куда еще не проникло безумие. Она была медлительной рохлей, но после многомесячных упражнений обзавелась крепкими мускулами и хорошей реакцией. Бледная кожа стала загорелой. В каштановых волосах появились светлые пряди – даже зимнее солнце в больших дозах способно на такие подарки. Грусть Дженни сменилась злостью, а потом – непоколебимой решимостью.

Одиннадцатилетняя Дульсиана Мосс, когда-то пухленькая, теперь похудела, губы у нее побелели, глаза лишились глубины. Поначалу разговорчивая, она спокойно пережила расставание с семьей, уверенная, что за ней приедут через несколько дней, но постепенно израсходовала почти весь свой запас слов и теперь говорила кратко и только по необходимости. Дочь атеистов, Дульсиана берегла слова в первую очередь для Бога; да, Он никогда ей не отвечал, но и не предавал ее, как предали те, кто в него не верил.

Бобби Экафф, ровесник Харли, отвлекался на мысли о более близких ужасах, обещавших обрушиться на них не через два года, а куда раньше. С каждой грозой он ждал катастрофического наводнения и удара молнии, которая расколет его пополам, как некогда расколола дуб во дворе их дома. Каждый ветер мог привести с собой торнадо, который унесет его в никуда, каждый укус паука или пчелы он считал смертельной раной и потом выздоравливал с привычным удивлением. В тот день, когда родители привезли их сюда, Бобби стал свидетелем смерти своей четырехлетней сестры на ступеньках портика. Римона кричала и плакала, затем впала в истерику, не желая расставаться с родителями, и огорченный отец встряхнул ее, пытаясь вразумить. Слишком сильно. Может быть, она получила множественные сотрясения и ее мозг ударился о вогнутую поверхность черепа. Может быть, порвалась артерия. Девочка обмякла в руках отца и упала на дорожку, из носа потекла кровь, которая вскоре остановилась. Мать и отец Бобби были безутешны. Но недолго. Они пришли в себя с безотказностью, свойственной только измененным людям, словно скорбь была пылью, которую мог рассеять легкий ветерок, после чего оставили мертвую Римону на дорожке и уехали. Работники школы похоронили девочку в северном конце участка, положив ее на известковую постель и накрыв известковым одеялом.

Иногда Харли спрашивал себя, сколько еще детей так же воспротивились своей участи и получили смертельные повреждения, пусть и случайно.

Часы показывали 7:59.

19

В ответ на вопрос краснолицего о том, кто они, Джейн сказала:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

Именно эти слова с маниакальным упорством вставляла Кора в свои писания.

– Хорошо, – ответил он, и внутреннее напряжение в нем исчезло. Он стоял в дверях и разглядывал Джейн с терпеливым любопытством усталой собаки, ждущей, когда хозяин скажет ей, что пришло время покинуть место у очага и отправиться спать.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Сет Доннер.

– Входи, Сет. Присаживайся.

Он подошел к стулу, на который указала Джейн, сел и наклонил тяжелую голову, словно боялся пропустить хоть одно сказанное ему слово. Его глаза напоминали стеклянные гляделки помощника чревовещателя – прозрачные, как слой свежей воды толщиной в дюйм.

Не из богохульства, а скорее из желания произнести краткую молитву Лютер прошептал:

– Господи Иисусе.

– Сет, сколько еще работников живет на территории школы? – спросила Джейн.

– Семь. Еще семеро.

– И восемь вместе с вами?

– Да.

– Где остальные семеро?

Сет, казалось, прислушивался к голосу, неслышимому для них. Наконец он сказал:

– В кухне и столовой. Скоро уже время обеда.

– А дети там?

– Нет. Только персонал.

– А где дети?

– В своих комнатах, наверху.

– Почему ты так уверен?

– Мне известно, где их локаторы.

– Локаторы? Что за локаторы?

– Локаторы в их обуви.

– Откуда вам это известно?

Он нахмурился:

– Мне известно об их локаторах постоянно. Со времени апгрейда.

– Апгрейда? Что это такое – «апгрейд»?

– В прошлом декабре.

– Что подвергалось апгрейду?

– Вы же знаете. Апгрейд.

Недоумевая, Джейн сменила тему:

– Сколько здесь детей?

– Восемь.

– По одному на каждого из вас.

– Да.

Руки его безжизненно лежали на коленях, одна была повернута ладонью вверх, словно он легонько удерживал что-то, пытавшееся улететь с его ладони.

Джейн, благодарная этому человеку за уступчивость, одновременно испытывала к нему отвращение, доходящее едва ли не до приступов тошноты. Допрос этого опасного негодяя, привязанного к стулу и целиком находящегося в ее власти, создавал ощущение того, что она вся вымазана грязью, словно дознание, проходившее без борьбы и сопротивления, не содержало ни крупицы добродетели.

Джейн переглянулась с Лютером, которому не понадобилось демонстрировать отвращение – она его почувствовала.

– Сет, – сказала она, – ты забудешь этот разговор, забудешь, что видел нас.

– Да.

– Ты будешь сидеть здесь, пока я не скажу нужное слово и не отпущу тебя. Понял?

– Да.

Джейн достала пистолет из наплечной кобуры, Лютер вытащил свой. Затем она последовала за шерифом в холл, остановилась на пороге и оглянулась.

Сет Доннер сидел, не поворачивая головы, и смотрел туда, где недавно находилось лицо Джейн, словно она была божественным видением и Доннер ждал его нового появления, восхищенный и восторженный, несмотря на жажду и голод.

20

Том Проктор, двенадцатилетний и абсолютно надежный парнишка, проскользнул в библиотеку в 8:02, приведя с собой Джимми Коула, который вызывал беспокойство у Харли. Коул всегда был хрупким, физически и эмоционально, всегда был худым и бледным с первого дня и с тех пор постоянно увядал. Харли боялся, что он вообще забудет о назначенной встрече или придет в обуви, хотя ему велели оставить ее в своей комнате. Ответственный Том не забыл присмотреть за ним. Итак, пришли все восемь человек.

– Мы выйдем через эту дверь, – сказал Харли. Сначала в кабинет, потом по служебному коридору – в прачечную, а оттуда – в гараж. Я вывезу всех нас на «эскалейде».

– Ты умеешь водить машину? – спросила Дженни Бун.

– Еще как.

Бобби Экафф, всегда предвидевший грядущие беды, сказал:

– У тебя нет ключей. Без ключей нам не уехать. Мы уже проиграли.

– Я знаю, где они держат ключи, – ответил Харли.

21

Кухня – благоухание жареной курицы, пар над кастрюлями с овощами, приготовленными на курином бульоне, гудение вентилятора над плитой, шуршание теплого воздуха, идущего через решетку вентилятора… Женщина в поварском колпаке, стоящая спиной к Джейн и Лютеру, мужчина у обеденного стола, перекладывающий булочки с наклоненного противня в настольную корзиночку…

– Поиграем в маньчжурского кандидата, – сказала Джейн.

Мужчина поднял голову, женщина повернулась, и оба одновременно сказали:

– Хорошо.

– Сядьте за стол.

Женщина, которая помешивала овощи в кастрюле, извлекла оттуда ложку с длинной ручкой и опустила ее на стол, мужчина положил противень, и оба сели за стол, как им было сказано.

– Оставайтесь здесь и ждите меня, – приказала Джейн. Оба согласно кивнули, и она прошла на другой конец кухни, к Лютеру, который уже открыл дверь в кладовку дворецкого. Там имелся вход в столовую, где сидели ждущие обеда четыре человека, с ног до головы одетые в белое, словно жрецы какой-нибудь девственницы. Пятый, тоже весь в белом, наливал ледяную воду из прозрачного графина с конденсатом на стенках.

– Поиграем в маньчжурского кандидата, – сказал Лютер, стоя в дверях.

Сидевшие за столом повернули головы и хором ответили:

– Хорошо.

Но человек с графином, видимо, отвлекся, или у него было неважно со слухом. Он отреагировал не столько на контрольное слово Лютера, сколько на повернутые головы других и удивленно посмотрел в их сторону – вода стала литься мимо стакана на серебряный поднос, где стояли солонка, перечница и другие емкости с приправами. Он увидел оружие, издал предупреждающий крик, уронил графин, развернулся и бросился прочь от стола. Осколки стекла и кубиков льда рассыпались по залитой водой скатерти.

Человек уже достиг арки, когда Джейн окликнула его:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

Те четверо подтвердили, что будут послушны, но Джейн не знала, услышал ли ее пятый, пока не бросилась следом и не нашла его в холле, – он словно забыл, куда направлялся и почему убежал из столовой. В его глазах она увидела смятение, и страх, и потерянность. Пальцы рук, висевших по бокам, были сжаты в кулаки, острые костяшки побелели, словно кости пронзили кожу.

Отчаяние, читавшееся в его глазах, тронуло Джейн, но не пробудило в ней жалости, просыпавшейся при виде боли и отчаяния других, с которыми этот человек не имел ничего общего. Вместо этого ее пронзило острое сочувствие, ведь его лишили достоинства те самые люди, которые при первой возможности сделали бы то же самое с Джейн. Его вытряхнули из жизни, которую он собирался прожить, примерно так же, как ее превратили из охотника в преследуемую, из жены во вдову, из матери, видящей своего ребенка каждый день, в мать, которая встречается с ним по мере возможности.

Она убрала пистолет.

– Я здесь не для того, чтобы причинить тебе вред. Ты мне веришь?

– Да. Конечно. Да.

– Как тебя зовут?

– Джордж.

– Не бойся меня, Джордж. Бояться надо не меня.

Казалось, он искал ответа в ее глазах:

– Что со мной случилось?

– Разве ты не знаешь, Джордж?

– Что-то случилось. То, что было, ушло.

Джейн ничем не могла ему помочь. Рабов в кандалах можно освободить, перепилив цепи, издав новые законы. Но наносеть, оплетающая мозг снаружи, пробирающаяся в серое вещество, не позволяла сбросить цепи и не могла быть упразднена с помощью законов, выпущенных с наилучшими намерениями.

– Не бойся, – повторила она, и хотя эти слова звучали глупо, других ей в голову не приходило.

– Вы боитесь? – спросил он.

– Нет, – солгала Джейн.

– Тогда все в порядке. – Его кулаки разжались. – Все в порядке.

– Вернись в столовую, Джордж. Сядь вместе с другими.

Покорный, как ягненок, он сделал то, что ему велели, но Джейн нисколько не ощущала себя добрым пастырем.

22

Гараж с полом из сверхпрочного кварцита был рассчитан на двенадцать машин, хотя в нем стояли только четыре, выделенные живущим в доме работникам школы. В северо-западном углу располагалась мастерская со встроенными шкафами, верстаками и всевозможными инструментами, размещенными на специальном стеллаже. Здесь царили чистота и порядок.

Детям в гараж входить не разрешалось, но Харли несколько раз заглядывал сюда. С ним не могли сделать ничего хуже того, что уже сделали, ограничив его свободу. Наказаний он не боялся. Не дадут сладкого на обед? Ну и ладно. До прошлого декабря Харли порой проводил здесь время, но потом что-то изменилось: теперь они, казалось, знали, когда он проникает в гараж, и тут же приходили за ним.

В прошлом ноябре он спрятался в багажном отсеке «кадиллака-эскалейд», за задними сиденьями, надеясь незаметно уехать с кем-нибудь. Оттуда он видел, как вернулась из города Норин в «форде-эксплорере». Она отперла один из ящиков шкафа перед верстаком, положила туда ключ от «форда» и снова закрыла ящик.

Восемь ребят в носках собрались вокруг верстака. Шкафы были прочными, но Харли рассчитывал быстро выломать замок. Из набора инструментов он взял молоток с гвоздодером и отвертку.

– Нет-нет, они услышат, – забеспокоился Бобби Экафф. – Услышат, придут и поубивают нас.

– Они обедают в другой части дома, – сказал Харли. – И я буду работать тихо. Они не услышат.

– У них слух как у собак, – возразила Бобби Экафф. – Они слышат то, чего не слышат другие. Они слышат все.

– Бобби, пожалуйста, надень носок на молоток, – сказала Дженни Бун. – Даже если они услышат, то в крайнем случае не дадут нам завтра торта.

– Нет, они нас убьют, – не унимался Бобби. – Пока нас не убили, но это ничего не значит, они убьют нас, когда захотят.

23

Интуиция – высшая форма знания, которая предшествует всем учениям и не подчиняется законам логики. Джейн очень уважала эту врожденную мудрость, не раз спасавшую ей жизнь. И сейчас интуиция говорила ей, что все идет не так гладко, как кажется, что угроза близка и вскоре застанет их врасплох.

Оказавшись на втором этаже, они с Лютером прошли по южному коридору, распахивая двери, обыскивая комнату за комнатой. В некоторых помещениях не было мебели. Они видели комнаты, в которых явно жили дети, но никого не встретили. В третьей комнате Джейн увидела то, что ее насторожило, – пару кроссовок у кровати.

Лютер вышел из ванной:

– Никого нет.

– Обувь в гардеробной есть? – спросила она.

Он открыл дверь, включил свет, перегнулся через порог:

– Одежда есть, обуви нет.

«А где дети?» – спросила Джейн у Сета Доннера.

«В своих комнатах, наверху».

«Почему ты так уверен?»

«Мне известно, где их локаторы».

«Локаторы? Что за локаторы?»

«Локаторы в их обуви».

В первой комнате кроссовки стояли у кресла. А еще в одной – у ванны.

В коридоре Лютер открыл одну из дверей и сказал:

– Мебели нет.

Джейн прошла мимо него в следующую комнату. Кроссовки стояли у стены, рядом с дверями, словно их сняли, перед тем как выйти.

– Они пытаются убежать, – сказала она. – А может, уже убежали.

Она неслась по лестнице, а рядом с ней неслась интуиция. Надо было ждать большой беды, но Джейн не знала, какой именно и откуда.

Она вспомнила еще кое-что, сказанное Доннером: «Со времени апгрейда».

24

Харли Хиггинс, высунув язык, целиком сосредоточился на деле. У отвертки, жало которой он вставил между передком ящика и передней стенкой шкафа, была обрезиненная ручка, и молоток ударял по ней почти беззвучно. Но все равно трещало расщепляемое дерево, выли трущиеся друг о друга детали замка. Бобби Экафф каждые десять секунд предсказывал катастрофу, и Дженни Бун сказала:

– Экафф, если ты не возьмешься за ум, я пну тебя по заднице так, что она уйдет в плечи и тебе придется снимать рубашку, чтобы посрать.

Удар молотка по отвертке, жало которой работает долотом. Удар, удар. Сухое дерево разлетается в щепы, скрежещут старые медные детали.

Дерево и замок поддались, ящик открылся. Внутри лежала металлическая коробка. Харли вытащил ее, положил на верстак, открыл крышку. Электронные ключи для четырех машин.

В этот момент дверь из дома в гараж открылась, и вошли двое незнакомых ему людей.

Бобби Экафф испустил тонкий крик отчаяния, но Харли внезапно охватило хорошее предчувствие. Один из незнакомцев был чернокожим стариком лет пятидесяти, если не больше, но крупным и явно сильным, несмотря на возраст. С ним была девушка, словно сошедшая со страниц каталога «Викториас сикрет», только одетая не по-каталожному. Но отчего-то становилось ясно, что оба заняты одним делом. Сразу видно – люди серьезные.

25

Страх детей, их позы, говорившие о готовности к худшему, могли бы разжалобить Джейн, если бы у нее было время для таких эмоций. Даже старшие казались очень маленькими и уязвимыми, а лица свидетельствовали о глубоких душевных ранах.

Джейн сказала им полуправду, назвавшись агентом ФБР, а Лютер – правду, назвавшись шерифом. Дети были в таком отчаянии, что сразу же поверили.

– Мы увезем вас отсюда, – пообещала Джейн.

Мальчик лет четырнадцати поднял электронный ключ:

– Мы можем уехать на «эскалейде».

– Нет, – возразил Лютер. – Мы можем открыть ворота их пультом, но если возьмем машины, они налетят на нас, как мухи на мед. У нас есть две машины. Места хватит для всех.

– Мы без обуви, – сообщила одна из девочек.

– Да. И мы знаем почему, – сказала Джейн. – Нужно спешить. Обувь купим завтра.

Снаружи из-за гаражной двери раздался шум подъезжающих автомобилей и скрежет тормозов.

– Пойду посмотрю, – сказала она Лютеру и поспешила в дом.

Пройдя по темной гостиной, куда пробивался слабый свет из холла, она отодвинула штору и увидела на длинной подъездной дорожке шесть машин – седанов и внедорожников. Водители джипов, которые только что остановились, выключили фары. Кто-то открыл громадные металлические ворота. Еще одна машина свернула с местной дороги и остановилась, после чего ее фары погасли.

Из машин выходили люди, мужчины и женщины, но в основном мужчины. Не меньше дюжины. Приехать так быстро можно было только из близлежащего отеля. Но кто мог их вызвать?

Ни один не направился к дверям, все стояли под портиком и на дорожке: неясные фигуры в неярком свете садовых ламп, которые светили снизу и под необычными углами, – скорее человеческие силуэты, чем человеческие существа, с лицами, неразличимыми в темноте. Не выказывая беспокойства, они стояли как будущие свидетели некоего важного и близкого события, о котором потом станут рассказывать. Похоже, они не разговаривали друг с другом, словно знали, зачем прибыли сюда и что будут здесь делать.

Джейн подозревала, что они ждут других, тех, кто еще едет из городка Доменная Печь, где круглый год справляют Рождество.

Стоя в темноте, она тем не менее чувствовала, что кое-кто из незваных гостей чувствует ее присутствие и смотрит в ее сторону. Задернув штору, она поспешила по помещениям первого этажа в комнату Сета Доннера.

Тот сидел неподвижно, на том же стуле, но больше не смотрел перед собой, туда, где было лицо Джейн. Теперь он разглядывал свои руки, которые сцепил на колене. По вялому виду этого человека нельзя было догадаться ни о его настроении, ни о его мыслях.

– Сет, ты меня слышишь?

Крупный мужчина поднял голову, обратив на Джейн несфокусированный взгляд, словно смотрел сквозь нее в вечность. Его глаза были целы, но он казался слепым, как лишенный зрения Самсон, убитый в Газе.

– Да, я вас слышу.

– Ты говорил о локаторах в обуви у детей. Сказал, что все время знаешь, где они.

– Дети сейчас в своих комнатах. Все до последнего.

– Ты сказал, что все время знаешь о местонахождении детей после апгрейда.

– Да, все время, после декабря, – подтвердил он.

– О каком апгрейде ты говоришь, Сет?

Он нахмурился:

– Ну, вы же знаете… апгрейд.

– Что ты имеешь в виду, говоря «апгрейд»?

Он нахмурился еще больше и не ответил.

– Поиграем в маньчжурского кандидата, Сет.

– Хорошо.

– Ты всегда знаешь, где дети, благодаря локаторам.

– Мы все знаем. Больше не нужно следить за ними с помощью приложений.

– Вы следили за ними через смартфоны.

– Теперь не так.

– И как вы следите за ними?

– Они проявляются.

– Локаторы проявляются? Как проявляются, Сет?

Он выглядел растерянным.

– Просто проявляются.

Там, на заброшенной фабрике, перед тем как Рэндал Ларкин бросился на Джейн и вынудил ее стрелять, на его лице появилась самодовольная ухмылка, и он злорадно проговорил: «Ты уже покойница, дерьмо вонючее. Они узнают всё о тебе в комнате шепотов».

– Сет, что такое комната шепотов?

– Это комната, куда мы ходим.

– В этом доме?

Он задумался, потом ответил:

– Нет.

– А где она, комната шепотов?

Он поднял руку и постучал себя по лбу, нависавшему над глубоко посаженными глазами:

– Думаю, где-то здесь. Вообще-то, я никогда об этом не думаю. Где-то здесь.

Джейн складывала имевшиеся у нее кусочки информации, и то, что выходило, ей не нравилось.

Большой дом по-прежнему был погружен в тишину. Ни одно окно пока не разбито, ни одна дверь пока не взломана. Пока.

– А кроме GPS-дисплея, в комнате прослушивания есть еще что-нибудь, Сет? Ты слышишь там какие-нибудь голоса?

– Иногда бывает голос, который шепчет очень тихо.

– Чей голос?

Он пожал плечами:

– Чей угодно.

– А ты шепчешь в комнате шепотов, Сет?

– Несколько раз.

– И кому ты шепчешь?

– Всем.

Сердце билось, словно кто-то стучал по натянутой коже африканского барабана, пробуждая в ней самые глубокие, первобытные страхи.

– Все в Доменной Печи слышат, что ты шепчешь?

– Да. Все слышат.

Апгрейд механизма управления в их головах. Функция, которая связала их всех с помощью микроволн.

Не шестьсот отдельных, управляемых извне личностей, а нечто большее. Рой.

Джейн подумала о Джордже, который наливал воду в столовой. Он не услышал команду Лютера и попытался бежать. Она окликнула его и догнала в коридоре. От того момента, когда он увидел их с оружием, до того, когда Джейн взяла его под контроль в коридоре, прошло несколько секунд. Что он успел сказать в комнате шепотов? Как минимум позвал на помощь.

– Сет, а смартфон у тебя остался?

– Да.

– И какой у него номер?

Он назвал номер. Джейн повторила его несколько раз, пока не запомнила.

– Телефон у тебя с собой, Сет? – Он вытащил аппарат из кармана форменного пиджака. – Он включен? Нет? Пожалуйста, включи его. Вот так. Хорошо. Не выключай его и жди здесь, Сет. Я позвоню очень скоро.

– Хорошо.

Колени ее подгибались, мышцы не слушались, но все же она сумела бегом добраться до гаража.

26

Джейн во главе процессии, Лютер сзади, пистолеты на изготовку. Дети – попарно – между ними. Ничего больше не остается: только смелый лобовой прорыв. Приходится лишь надеяться, что Кора Гандерсан дала им все необходимое и то, что работало до сих пор, проработает еще несколько минут.

Она воспользовалась пультом дистанционного управления, прикрепленным к щитку «кадиллака-эскалейд». Сегментированная дверь гаража поползла вверх по направляющим.

К юго-восточному углу большого дома вела мощеная тридцатифутовая дорожка, начинавшаяся от асфальтированного круга. На этих тридцати футах стояли пятнадцать-двадцать человек и молча (если только они не переговаривались через комнату шепотов) смотрели на гараж. Низкие придорожные лампы отбрасывали дуги бледного света на ноги людей, сбитых в тесную толпу, выше были лишь темные фигуры, жутковатые в своей бдительной неподвижности, словно обитатели ада поднялись с подземных улиц, залитых кипящей смолой, и ожидали призыва какой-нибудь адской трубы, чтобы перенести в преисподнюю партию невинных душ.

Когда Джейн вывела детей из гаража, рой двинулся к ней. Тогда она возвысила голос, останавливая их:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

Она опасалась, что прием не сработает, но все отреагировали единодушно, как прихожане во время молебна:

– Хорошо.

Затем они замерли в ожидании следующей команды.

– Расступитесь, – сказала Джейн, – и дайте нам пройти.

Большинство подчинилось сразу же, хотя несколько человек поколебались секунду-другую. Джейн повела детей, зная, что Лютер прикрывает ее сзади, и вскоре оказалась совсем рядом с теми, кем отныне управляла. Стали четче видны их черты, напоминавшие лица посетителей спиритического сеанса в полутемной гостиной медиума, освещенной только пламенем свечей: бесцветные глаза с темными отблесками и без малейшей белизны, словно у насекомых, почти все лица лишены эмоций, как посмертные маски. То у одного, то у другого порой дергался мускул, прищуривался глаз или обнажались стиснутые зубы – свидетельства внутреннего конфликта, возникшего, вероятно, потому, что они откликнулись на призыв к оружию и были обезоружены всего несколькими словами. Но так или иначе, они оставались покорными мастеру игры, который попросил их поиграть в маньчжурского кандидата.

Завернув за угол дома, Джейн чуть не дрогнула при виде толпы в полсотни человек, которые стояли на подъездной дорожке, под портиком и на лужайке, блокируя выход. При виде детей они подались вперед с очевидными намерениями.

Джейн громким голосом пригласила их к игре, и все вроде бы отозвались с полной покорностью. Но один из тех, кто составлял этот притихший рой, продолжал медленно, торжественно идти им навстречу. Женщине было лет под сорок: светлые волосы с проседью, насколько можно было разглядеть в сумеречном свете, одна рука поднята к груди, словно для того, чтобы успокоить забившееся сердце.

Здесь не было ни одного человека со злыми намерениями. Они жили урезанной жизнью, не зная о своем порабощении, считая себя свободными. Возможно, они могли поступать жестоко, подчиняясь команде, а потом забывать о содеянном, но Джейн хотела избежать ситуации, когда придется останавливать их пулями, если не хватит слов. И тем не менее, когда блондинке было приказано остановиться и та не подчинилась, Джейн подняла пистолет, взяв его обеими руками, и предупредила детей:

– Ребята, отвернитесь. Опустите глаза.

Блондинка остановилась футах в двух от ствола, направленного на ее красивое, но пугающе пустое лицо, открыла рот и что-то произнесла одними губами, не сумев издать ни звука. Со второй попытки она сказала: «Хорошо», соглашаясь со своим подчиненным положением. Но при этом она не сводила глаз с Джейн и явно хотела сказать что-то еще. Рука, прижатая к груди, отодвинулась, словно вдруг потеряла вес и теперь не столько подчинялась женщине, сколько, освободившись от силы тяжести, двигалась под воздействием тех немногих электронов и протонов, которые солнечный ветер приносил даже в отсутствие солнца. Прежде чем женщина отважилась потянуться к пистолету, Джейн сказала:

– Отойди в сторону. Отойди и дай нам пройти.

Казавшаяся неуправляемой рука медленно вернулась к груди, потом опустилась. Женщина отошла в сторону.

И тут заговорил один из двоих детей, шедших сразу же за Джейн, мальчик по имени Харли. Голос его дрожал.

– Ма? Ма? Мама?

Блондинка уставилась на него.

27

Увидев мать, появившуюся в этот ночной час из толпы, Харли подумал, что, может, еще не все потеряно, что их жизнь еще наладится. Он видел ее впервые с того дня, когда десять месяцев назад родители привезли его в эту так называемую школу. А вдруг жизнь иногда напоминает научно-фантастический фильм, вдруг эта женщина из ФБР и этот шериф способны противостоять даже злобным инопланетянам или той силе, которая изменила людей? Негодование и печаль отхлынули, и он заговорил с матерью.

Она посмотрела на Харли, и тот понял, что мать его узнала. Глаза ее находились в тени, а лицо поначалу было бесстрастным, но он понял, что где-то в глубине души она оставалась, как всегда, его мамой, хорошей и доброй, нежной и любящей.

И опять он заговорил с нею, и она протянула к нему повернутую вверх ладонь, чтобы он мог положить на нее свою руку, которая не раз ерошила его волосы, трогала лоб – нет ли жара, – поправляла галстук, когда он в воскресенье надевал выходную одежду. Харли услышал свой голос. Он говорил, что любит ее, и это было правдой. Любил и всегда будет любить.

Он перевел взгляд с руки матери на лицо и увидел, как оно перестает быть естествнным, появившееся на нем выражение было не тем, что он видел прежде, не тем, которое говорило о воссоединении матери и сына. То была озабоченность, но неистовая и извращенная, и улыбка на губах была улыбкой торжества, а не любви, словно тот, кто управлял женщиной, не мог сдержаться и выражал свои чувства через нее, одновременно заставлял ее притворно улыбаться.

Руки соприкоснулись, пальцы матери превратились в когти, схватившие Харли. Он вырвал руку, отпрянул от нее, и женщина из ФБР попросила ее отойти. Его мать – не мать, а ее оболочка – подчинилась, ее лицо снова стало бесстрастным.

Из горла Харли непроизвольно вырвался жуткий звук, и мальчик сказал себе, что это не повторится. Он ничего не потерял. Он много месяцев твердил себе, что назад пути нет, что все эти странности навсегда отрезали путь к нормальной жизни. Но даже если он ничего не лишился этим вечером, то все равно чувствовал себя так, будто снова потерял мать, и пожалел, что позволил себе надеяться на лучшее.

Женщина из ФБР сказала:

– Харли, милый, все будет хорошо, слышишь? Обещаю, с тобой все будет хорошо. Возьми Дженни за руку. – Нет, она не улыбалась, но на ее лице была написана та доброта, которую он надеялся увидеть на лице матери. – Дженни, возьми Харли за руку. Помогите друг другу.

Харли и Дженни Бун шли сразу за женщиной-агентом. Дженни протянула руку, и Харли был благодарен ей за это.

Они двинулись дальше, и все смотрели на них так, словно вот-вот набросятся. Харли не стал искать глазами ни мать, ни отца в толпе, хотя уверен был, что тот здесь. Он не знал, куда повезут его и других детей, как долго они пробудут в пути, что ждет их в конце, но это не имело значения – в Доменной Печи им больше нечего было делать.

28

Словно манекены, которых оживили и вызвали сюда с витрин, чтобы объявить об упразднении всего человеческого, эти дроны из плоти и крови все еще представляли угрозу, по крайней мере для Джейн. Наноимплантаты являлись плодом деятельности ученых, но, как ни посмотри, эти индивидуумы были заколдованы. Древнейшие истории, передаваемые из уст в уста до появления книг, были рассказами о заколдованных и расколдованных людях.

Джейн повела детей сквозь толпу к открытым воротам, потом за пределы участка, постоянно оглядываясь, и каждый раз видела, что Лютер шарит глазами по толпе. Машины были брошены как попало на обочинах двухполосной асфальтовой дороги. Джейн не увидела приближающегося света фар, а значит, не все жители Доменной Печи сочли необходимым откликнуться на сигнал тревоги, присланный через комнату шепотов.

Ее «форд» и прокатный «шевроле» Лютера стояли в сотне ярдов к западу от школы. Каждый взял к себе четырех детей. Затем они посовещались за машиной Лютера.

– Еле выкрутились, – сказала она.

– Пока не совсем.

– Нужно поскорее вывезти их за границы штата, на тот случай, если вмешается какое-нибудь кентуккийское начальство.

– Согласен. Теннесси ближе всего. Куда потом?

– Техас. Если вы готовы.

Разговаривая, оба наблюдали за выездом с участка, думая о том, как долго эти запрограммированные люди будут сохранять покорность после получения команды «Поиграем в маньчжурского кандидата».

– А что в Техасе?

– Я знаю там одно место. Расскажу позже.

– Я должен позвонить Ребекке.

– Да, конечно. Нам надо поговорить об этом. Но сначала давайте сделаем неотложное дело – пересечем границу штата.

Она достала анонимный телефон из консоли «форда» и позвонила Сету Доннеру, хотя и не была уверена, что этот крупный человек все еще сидит терпеливо в своей комнате.

– Алло, – ответил он.

– Это я. Ты помнишь?

– Да. Вы сказали, что позвоните.

– Ты должен сделать три вещи.

– Хорошо.

– Как только мы закончим говорить, иди в комнату шепотов. Отправь всем в Доменной Печи послание. Сможешь?

– Да. Какое послание?

– Ты скажешь: «Поиграем в маньчжурского кандидата».

– Хорошо.

– Все ответят так, как сейчас ответил ты. Когда они ответят, прикажи им забыть о сигнале тревоги, посланном Джорджем. Прикажи им забыть о вызове в школу. Прикажи им забыть все, что они видели в школе. Ты меня понимаешь, Сет?

– Да.

Он повторил то, что услышал от Джейн.

– Хорошо. Очень хорошо. – Вспоминая повторяющиеся записи Коры Гандерсан, Джейн сказала: – Есть немецкое слово, которым всегда заканчивается игра в маньчжурского кандидата. Ты его знаешь, да?

– Да.

– Ты повторишь его в комнате шепотов, после того как скажешь им, что надо все забыть.

– Повторю.

– Теперь вот что: в школе есть записывающее устройство для камер видеонаблюдения?

– Да. В кладовке. Там есть диск.

– Верно. Запись будет на диске и, возможно, на запасном диске. Вытащи диски из устройства, Сет, положи их в ведро, налей туда несколько унций бензина, вынеси ведро во двор и подожги диски. Ясно?

– Ясно.

– Когда огонь догорит, выбрось то, что останется от дисков, в озеро. Сделаешь это?

– Сделаю. Вы сказали – значит я должен сделать.

– Да, я сказала. И еще одно. Когда выбросишь остатки дисков в озеро, возвращайся в свою комнату и ложись.

– Хорошо.

– Ты ляжешь, заснешь и забудешь все, что случилось этим вечером. Заснешь и забудешь меня и того, кто был со мной. Во время сна ты должен забыть о том, что случилось с детьми. Во время сна ты должен забыть все, что я сейчас сказала тебе.

Молчание.

– Сет?

– Да?

– Ты сделаешь все это?

– Конечно, – ответил он.

– Тогда начинай прямо сейчас.

– Начинаю.

– Auf Wiedersehen.

После разговора Джейн выключила анонимный телефон. Использовать его еще раз было рискованно. Она выкинет мобильник из машины по дороге в Теннесси.

Прежде чем они с Лютером вывели детей из гаража, она кратко рассказала ему о комнате шепотов. В течение разговора с Сетом Доннером он слышал только реплики Джейн, но знал уже достаточно, чтобы понять смысл ее действий. Несколько секунд он смотрел на Джейн так строго, словно она и в самом деле была настоящим криминальным гением, как утверждали журналисты.

– Когда, черт побери, вы сумели во всем разобраться и составить план?

– На ходу.

– Ну да, иначе никак.

– Мы можем проехать через Морнинг-Дав, забрать ваши вещи из мотеля, и все равно через полтора часа будем в Теннесси. А может, и через час с четвертью.

– Не гоните – или я слезу.

– Я думала, что в провинции шерифы не любят сидеть сложа руки.

– Черт побери, – сказал Лютер, – я готов в штаны наложить, когда подумаю, с кем мы связались. Прекратите меня смешить.

29

В Теннесси, на стоянке для грузовиков, они заполнили баки и купили для всех лимонад, но не стали выводить ребят в туалет. Это отложили до 10:40 – времени прибытия к придорожному месту для отдыха, где их никто не увидит и не спросит, почему дети в одних носках.

Чтобы отпугнуть воров и злоумышленников пострашнее, туалет и прилегающие заросли были освещены так ярко, что все место казалось нереальным, как стилизованная театральная декорация. Черные тени, белый свет, нелепые геометрические формы, должно быть, символизировали нечто глубинное, словно здесь собирались играть страшно скучную авангардистскую пьесу.

Камеры не беспокоили Лютера. В таких местах видеооборудование не работает половину всего времени. Объективы чистят редко, часть камер – бутафорские: дешевый способ отпугнуть хищников и успокоить жертв.

Поодаль от туалетов стояли два бетонных стола. Над ними нависали ветви лип, еще не совсем голые, но с частично облетевшей листвой. Лютер сел на скамейку, чтобы позвонить со своего анонимного телефона на анонимный телефон Ребекки. Та ответила сразу же, и он сказал:

– Ты знаешь, я люблю тебя больше жизни.

– Ты меня пугаешь.

– Не хочу, но придется. Все гораздо серьезнее, чем я мог себе представить.

Помолчав, она спросила:

– Это все, что ты хочешь мне сообщить?

– На большее нет времени. Дело серьезное, и я не знаю, что будет с нашей семьей, с нашим будущим. Пока мы не поймем, в какую сторону все движется, надо готовиться к худшему.

Он сказал ей, что нужно делать, и лишний раз убедился в доверии к нему Ребекки, в ее сообразительности и отточенном инстинкте выживания: она не возражала, не спрашивала, почему так надо, каждый раз чувствуя, что так надо, и все.

Закончив говорить по телефону, он посидел некоторое время в ночной тени липы, вдыхая аромат жимолости, слушая, как древесные лягушки и кузнечики переговариваются между собой. Мир никогда не казался ему таким удивительным, как сейчас. Сидя среди благословенной природы, он посмотрел на асфальт парковки, такой безжизненный в холодных лучах яркого света, и попросил Господа даровать ему мужество и милосердие, а если это слишком много, хотя бы только мужество.

Часть пятая В поисках Джейн

1

Харли Хиггинс сидел на переднем сиденье, с пристегнутым ремнем безопасности, и бормотал что-то в глубоком сне. Салли и Нора спали на заднем сиденье, а Дженни Бун устроилась среди чемоданов, в багажнике, перед откидной дверью.

Из Нэшвилла в Мемфис, потом в Литл-Рок, оттуда – в западный Арканзас, под небом, где тучи уступили место луне и звездам. Только Джейн не спала в своем «форде». После кофеиновых таблеток и энергетических напитков глаза у нее стали совиными, а сердце окрылилось после спасения восьмерых детей из этого города про́клятых. В течение многих тяжелых недель она жила даже не надеждой, а решимостью: бросаясь в объятия надежды, ты рискуешь столкнуться с разочарованием, а от разочарования недалеко до поражения. Эликсир надежды, замешанный на этой победе, помог залечить недавние душевные раны.

Лютер знал маршрут и пункт назначения, и все же они договорились о тех местах по дороге, где он и Джейн смогут встретиться, если слишком отдалятся друг от друга. У обоих были анонимные телефоны для связи.

Надо было поскорее избавиться от машины, взятой напрокат на имя Лютера, и добыть другую, без навигатора. Ехать через северный Техас в Ногалес, штат Аризона, к Энрике де Сото, у которого она купила «форд», ей не хотелось.

Альтернатива имелась здесь, в Арканзасе, хотя Джейн рисковала, заявляясь в это место без предупреждения. Кроме того, везти туда детей было небезопасно. Впрочем, в мире с каждым днем становилось все меньше мест, где дети были бы в полной безопасности.

2

В среду, с первыми холодными лучами солнца, помощник шерифа Роб Стассен вывел «бьюик-универсал» 1961 года выпуска из сарая, где стояли машины – его и Мелани. У него был «форд», пикап с двойной кабиной, который он любил так же сильно, как жену, но меньше кота; у Мелани – «хонда», а «бьюиком» пользовались оба, хотя и не часто. Роб давно собирался привести «бьюик» в первозданный вид, но пока занимался только механикой. Ездила машина хорошо, но ее стремительный корпус требовал мелких работ – точечного удаления ржавчины, – и поэтому машина была покрыта не сверкающей эмалью, а серой грунтовкой. Роб смущенно вылез из кабины и протянул ключи Ребекке Тиллмен.

– Не самый элегантный транспорт, – сказал он.

Жена шерифа, невысокая, но почему-то казавшаяся выше Робби, одетая в кожаное пальто с роскошным кроличьим воротником, сказала:

– А движок работает как часы.

– До Висконсина и назад доедете без проблем. Значит, вы с Джоли помогаете сестре вашей матушки переехать к ней?

– Им надо жить вместе. Мама отказывается переезжать к нам, говорит, что от Миннесоты рукой подать до обратной стороны Луны. И конечно, они решили съехаться именно сейчас, когда Лютер на неделю улетел в Айову.

– Встречается со старыми дружками по колледжу?

– Раз в два года устраивают мальчишник. Ребята, которые пускаются во все тяжкие в сонном Де-Мойне, особых бед не наделают.

– Роджер и Палмер, – сказал Роб. – Он говорил о них. Но обычно они встречались летом.

– У Палмера неважно со здоровьем. Решили не ждать до августа.

– Печально.

– Робби, вы прелесть. Спасибо, что одолжили универсал. Моя «тойота» не годится для переезда тетушки Тэнди.

Помощник шерифа постучал по двери «бьюика»:

– Большой мальчик. С работой справится. Радио в исправности, но навигатора нет.

– А, я все равно не люблю эти искусственные голоса. Раздражает.

Ребекка поцеловала его в щеку и села за руль, он закрыл за ней дверь и проводил машину взглядом. На морозном воздухе из выхлопной трубы вылетали облачка пара.

Ему нравилась жена шерифа: она была хорошей женщиной, хорошей не только для Лютера, но бесконечно хорошей. И все же он задумался: зачем Ребекке понадобился его «бьюик» и куда на самом деле она едет вместе с дочерью?

3

Горы Уошито в Арканзасе обветрились за многие тысячелетия. Прохладным утром с петляющей дороги открывался вид на уменьшившиеся горы и на глубокие впадины, где туман лежал близко к земле и плыл, как воспоминание о снеге, по склонам, поросшим соснами и лиственными деревьями. Мили и мили почти необитаемой земли.

Джейн однажды бывала здесь. Однополосная, пропитанная машинным маслом грунтовка ответвлялась от местного шоссе возле крутой скальной стены, пронизанной кварцевыми прожилками, которые сверкали на утреннем солнце. Она свернула на эту узкую дорогу. Кроны деревьев, росших по бокам, плотно смыкались друг с другом, так что машина ехала чуть ли не в туннеле.

Дети проснулись и теперь, зевая и моргая, разглядывали лес. Сквозь полог пробивались лишь тоненькие лучи света – так, словно солнце ковыляло по лесу, опираясь на тысячу костылей. Лютер ехал следом во взятой напрокат машине.

Через пятьдесят ярдов дорога резко поворачивала вправо, к воротам – трехдюймовой трубе, установленной между стальными опорами на бетонном основании. Ворота были гораздо прочнее, чем казались, а кроме того, короткий подъездной путь не давал возможности набрать скорость для успешного тарана.

Никаких переговорных устройств не было. Вход во владения Отиса Фошера всегда охранялся, хотя со стороны это было незаметно.

Они прождали у ворот три минуты, и часовой убедился, что они знают протокол и, вероятно, бывали здесь прежде. Лохматый и бородатый, он материализовался из тени и фосфоресцирующего тумана, словно сатир, который жил в сердцевине древесного ствола, но мог при желании принимать человеческий облик. В руках он держал автоматический дробовик с увеличенным магазином. Под незаправленной в брюки просторной рубашкой, вероятно, был еще как минимум один пистолет и дополнительная амуниция для того и другого. Кроме него, где-то поблизости были двое других охранников, с более тяжелым вооружением.

Мужчина, не таясь, с минуту или больше разглядывал обе машины, потом подошел к водительской двери «форда». Джейн опустила окно. Лицо, обрамленное темной массой волос, было загорелым, глаза – черными и безжалостными, как у сокола.

– Вас не должно быть здесь, мэм. – Взгляд его скользнул по детям, сидевшим сзади, по Харли и вернулся к Джейн. – Тут не место для таких маленьких, как они.

– Мне нужно увидеть Отиса Фошера.

– Никогда о таком не слышал.

– Если бы не я, его сын Дозье сидел бы сейчас в камере смертников.

– О Дозье я тоже не слышал.

– Позвоните своему боссу и скажите, что девушке, у которой в жилах течет моча гремучей змеи, нужно его увидеть. Только не говорите мне, что он не встает так рано. У него расстройство сна – он уже несколько лет спит не больше трех часов в сутки.

Охранник наклонился к окну и долго смотрел ей в глаза, потом проговорил:

– Я тут не один.

– Насколько я понимаю, на меня нацелены два ствола, не считая вашего, – сказала Джейн. – Я не такая идиотка, чтобы лезть на рожон, даже если бы приехала сюда для этого. А я приехала не для этого.

Он сошел с дороги и линии огня двух других охранников, вытащил рацию из-под рубашки и заговорил с кем-то настолько тихо, что Джейн не смогла разобрать ни слова.

– Наверное, я хочу в ФБР, – сказал Харли Хиггинс.

– Не советую.

– Ну то есть я хочу быть таким, как вы.

– Милый, ты уже такой же, как я. Мы оба в бегах.

Охранник открыл ворота при помощи пульта и махнул рукой – «проезжайте».

Деревья в лощине были более низкими, а вскоре лес и вовсе сменился лугом. Дом Отиса Фошера стоял в начале вырубки: сооруженный его предками, двухэтажный, из кедра, давно посеревшего от ветра и солнца, – такого же цвета, как короткошерстные английские коты Отиса, от которых пришлось избавиться из-за третьей жены, страдавшей аллергией.

Велев детям оставаться в машине, Джейн вышла, закрыла дверь и замерла, прислушиваясь к тишине, такой редкой в нынешнем мире. Утренние птицы разговаривали о погоде, но их голоса лишь подчеркивали глубину безмолвия, не нарушаемого больше никем.

Дальше на лугу стояли другие дома из кедра, соединенные петлей пропитанной маслом дорожки. Постройки, где семья Фошера вела свои дела, были прикрыты сверху кронами деревьев. Вероятно, это был самый процветающий криминальный бизнес на Юге, если не во всей стране.

Казалось, в этих местах не могло быть инженерных сетей. Но электричество сюда все же подвели – многолетние дружеские отношения с политиками округа и ключевыми фигурами штата обеспечили Фошерам защиту от любопытных, мешающих им зарабатывать на жизнь, а также все услуги, которыми пользуются налогоплательщики, хотя Фошеры налогов никогда не платили. На крыше дома стояли три спутниковые тарелки.

Отис ждал Джейн в кресле-качалке на передней веранде. Шестидесятипятилетний, с веселым лицом, он, вероятно, всучил взятку еще и времени – несколько морщинок лишь придавали шарма его лицу, на котором ничто не говорило о прошлых тревогах. На Отисе были удобные мягкие туфли, белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, черный галстук-ленточка и соломенная шляпа, плотно сидевшая на голове. Когда Джейн поднялась по ступенькам, он привстал и слегка кивнул. На веранде стояли два кресла-качалки со столиком между ними и диван-качалка в дальнем конце. С потолка на цепях свисали два цветочных горшка с плющом. Джейн устроилась в кресле, и Отис снова сел.

– Да, девушка, наворотила ты дел на свою голову.

– Не знала, что вы следите за новостями.

– Если человек моих лет будет следить за такими новостями, скоро от него ничего не останется. Просматриваю отдельные эпизоды этой бесконечной истории, только и всего.

– В том, что обо мне говорят, нет ни слова правды, – заверила она Отиса.

– Правды нигде нет. Вопрос в том, почему здесь, почему я, почему сейчас?

– Я спасла вашего сына от пожизненного заключения, от смертного приговора.

– Дозье не был серийным убийцей. Его оговорили, а ты защитила его. Не из христианской любви. Ты просто выполняла свои обязанности.

– Когда он привез меня сюда и познакомил с вами, то просил вас помочь мне как родственнику, если будет нужно.

– У меня одиннадцать сыновей и семь дочерей. Если ты будешь спасать каждого, мне жизни не хватит, чтобы расплатиться с тобой.

– Я избавлю вас от этого бремени, если мы договоримся сегодня.

Отис взял с маленького столика, стоявшего между креслами, жестянку с нюхательным табаком.

– Не хочешь? – спросил он. Джейн отказалась, и он сунул щепоть за щеку. – Когда ты приезжала в тот раз, я понял, кто ты такая. Я сказал тебе: Дозье ты, конечно, помогла, но больше всего хотела бы уничтожить наш несчастный маленький бизнес. Помнишь?

– А помните, что я ответила? – спросила она.

– Может, и вспомню, если пошевелю мозгами как следует.

– Я сказала, что да, хотела бы. Вы делаете любые наркотики, которых требует рынок. Ведете оптовую торговлю по всему Югу. Губите жизни. Ваш бизнес нужно закрыть раз и навсегда. Но я не участвую в проигранных делах. Допустим, я сообщаю о вас Агентству по борьбе с наркотиками, чего, вообще-то, никогда не делала. Против агентства внезапно ополчаются политики, готовые порвать за вас кого угодно, им приходится отступить, а меня считают крестоносцем, который не умеет соразмерять свои силы. Вот тогда вы и сказали, что у меня в жилах течет не кровь, а моча гремучей змеи. Думаю, это был комплимент.

Отис начал раскачиваться в своем кресле, глядя на машины, где дети прижались к стеклу, чтобы посмотреть на него. Спустя некоторое время он сказал:

– А кто этот высокий, в двухдверной машине?

– Шериф из Миннесоты.

– Шериф? Его можно купить?

– Хотите открыть представительство на севере?

– Просто решил узнать, кто он такой.

– Вряд ли он унизится до взятки, сколько бы вы ни предложили.

– И все же он здесь. Сбился с пути истинного вместе с тобой.

– Когда там случилось это несчастье, погибли его друзья и соседи. Он принял это близко к сердцу. Гораздо ближе, чем думает сам.

Отис все раскачивался в своем кресле. Облака тумана тянулись к восходящему солнцу парообразными руками, но исчезали, так и не дотянувшись до него.

– Ты говоришь о сумасшедшей бабе, которая взорвала губернатора?

– Она не была сумасшедшей. Это не то, о чем вы думаете.

– А я ничего и не думаю. Так сказали в новостях. Они швыряются словами, пока те не теряют всякий смысл.

Маленький жучок спешил по доскам веранды, чтобы заняться какими-то делами в своем микромире.

– Кретины, которые отрезают головы, расстреливают людей в ночных клубах. Ты никогда не думала, что кое-кто в правительстве ничуть не возражает против этого?

– А зачем им?

– Отвлекают нас, маленьких людей.

Отис, который, казалось, не смотрел на пол, вдруг резко остановился, давая крошечному жучку проползти между кривыми полозьями. Потом продолжил раскачиваться.

– Отвлекают от чего? – спросила Джейн.

С тех пор как она села, Отис ни разу не посмотрел на нее, теперь же удостоил мимолетным взглядом и полуулыбкой.

– Будто ты не знаешь. От своих делишек и пороков.

Отис снова посмотрел на машины. После паузы Джейн сказала:

– Мне нужна машина, старая и побитая. Снаружи – полное убожество, но быстрая как молния и надежная. Без навигатора.

– Тебе нужен резвый жеребец, чтобы рвать когти. Но у нас никто не торгует машинами вразнос.

– Да у вас под деревьями целый автопарк.

Он покачал головой, с полей шляпы слетела зеленая мушка.

– Девушка, не смеши меня.

– Еще мне нужно, чтобы один из ваших людей отогнал ту прокатную машину в луисвиллский аэропорт и сдал ее.

– Это шериф ее взял?

– Да.

– До Луисвилла путь неблизкий.

– У меня будут трудности, если машина исчезнет. И надо подкрутить счетчик, так, будто он катался только по Луисвиллу.

– Ты хочешь, чтобы я купил для нее новые покрышки, заменил масло, помыл и налепил стикер «Я люблю Иисуса»?

– Просто вернуть ее в Луисвилл, и все. И еще кое-что.

– Всего одно, да?

– Вы посылаете всех своих детей в колледж?

– Только тех, которые хотят. Есть такие, которых туда и на аркане не затащишь.

– Дозье пишет компьютерные программы. Он говорил о старшей сестре-кардиологе, о брате, который работает психологом-клиницистом.

– Меня не волнует, кем хотят стать дети, пусть только поклянутся никогда не соваться в политику. Не для того я их растил, чтобы они там изгваздались.

– Никто из них не собирается стать архитектором?

– Было бы здорово, да? Один из Фошеров придумывает всякие чудеса, а потом воплощает их в жизнь. Пока самое близкое, что у нас есть, – это строитель.

– Какой строитель?

– Такой, который строит.

– Он, случайно, не в Сан-Франциско живет?

– Случайно – нет. В Сан-Диего. Ухватил этот городок за хвост. Хотя и в других местах работал, включая и Фриско.

– Я бы хотела узнать его адрес и номер телефона.

Отис повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Серо-голубые глаза, казалось, стали в большей мере серыми, чем голубыми.

– Чтобы ты втянула его в свои проделки?

– Вы же знаете, я никогда так не поступлю.

– А откуда мне знать?

– Я могла бы поехать к Дозье и спросить об архитекторе. И узнала бы о вашем строителе. Но тогда я подвергла бы риску обоих.

Он долго смотрел ей в глаза, потом снова повернулся к машинам:

– Очень умно, что ты привезла с собой детишек.

– У меня не оставалось выбора.

– Что с ними?

– Они сироты.

– Это ты их сделала сиротами?

– Нет. Я пытаюсь доставить их туда, где они будут в безопасности.

Отис снова посмотрела на нее, взгляд его был острым, как разделочный нож.

– Если бы не они, ты бы уже давно остыла и лежала в лесу, с пулей в своей хорошенькой головке, пока тебе не выкопали бы могилу. Как только ты вышла из машины, снайпер взял тебя под прицел. А он стреляет без промаха.

– Вы не такой, каким себя изображаете.

– Значит, ты теперь знаешь меня лучше, чем я сам.

– Не лучше. Но достаточно. Вы сделаете то, о чем я прошу, но хотите меня напугать, так, чтобы я больше к вам не сунулась.

– Думай так, если тебе нравится. Но это не делает чести твоему здравому смыслу.

– Я могу заплатить вам двенадцать тысяч – за жеребца и за перегон арендованной машины в Луисвилл.

Еще по дороге она достала из сумки двадцать тысяч и разделила их на пять стопок.

– Двенадцать тысяч? – Отис рассмеялся и покачал головой. – Да я за двенадцатью даже не нагнусь.

– Я не прошу вас нагибаться. Четырнадцать, больше не могу.

– Двадцать.

– У меня восемь детишек на руках. Вы ведь совсем не такой, мистер Фошер.

Он закатил глаза и уставился в потолок.

– Раз – и вдруг «мистер Фошер». Если бы я сказал им, что ты другой человек, никто в мире не поверил бы ни одному моему слову. Восемнадцать.

– Пятнадцать пятьсот. Это все. Ни долларом больше.

– За жеребца и за перегон машины в Луисвилл. А за телефон моего мальчика-строителя?

– Придется вам дать его бесплатно. Оказать мне любезность.

– Любезность?

– Да.

Он снял соломенную шляпу, разгладил седые волосы и снова надел ее, что оказалось сигналом. Раздался выстрел, и ближайший к ним висячий горшок треснул. По крыльцу разлетелись осколки терракоты, земля и плющ. Джейн сидела, глядя на мусор на полу и слушая, как эхо выстрела мечется по лощине, отдается от леса. Когда снова наступила тишина, она сказала:

– И все равно придется вам оказать мне любезность.

– Это была точка. А любезность не входила в тему переговоров.

– Хорошо, – сказала Джейн, после чего достала из карманов куртки четыре пачки со стодолларовыми купюрами. Вынув пять сотен из одной пачки, она оставила их себе, а остальное положила на столик. Отис встал с кресла и посмотрел на нее:

– Дозье не должен был привозить тебя сюда. Он знал, что не стоит этого делать. Но он всегда был таким.

– Он был благодарен мне, только и всего. И гордился вами.

– Теперь помолчи, я скажу речь. Есть две причины, почему хорошенькая девушка не лежит в лесу и ей не копают могилу. Во-первых, дети. Но если приедешь еще раз, никакие дети не помогут. Обещаю тебе долгий сон вместе с червяками.

Он помолчал, Джейн ничего не сказала, и это, похоже, понравилось ему.

– Во-вторых, ты меня заводишь, – продолжил он. – Никогда не встречал таких, как ты. Но в следующий раз даже это не поможет: у тебя будет две минуты. А теперь иди и жди в своей арендованной машине. Через полчаса мой человек пригонит жеребца с бумагами, по которым машина будет твоя. Какое имя поставить?

– Я лезу в карман только для того, чтобы достать водительское удостоверение с именем.

– Валяй.

Она вытащила из внутреннего кармана с полдюжины водительских прав, сняла с них резинку, выбрала документ на имя Мелинды Джун Гарлок из Риверсайда, штат Калифорния.

Отис ушел в дом, не притронувшись к деньгам на столе. Когда Джейн встала с кресла-качалки, в дверях появилась миловидная женщина лет сорока. Джейн познакомилась с ней несколько лет назад, когда Дозье привозил ее сюда: Марго Фошер, третья жена и мать младших детей, которые еще не учились в колледже.

– С вами все в порядке, дорогая? – спросила Марго.

– Бывало и лучше.

Взяв деньги со стола, Марго сказала:

– Не обращайте внимания на старого медведя. Он ворчит, но не кусается.

– Но зубы у него есть, – возразила Джейн. – Впрочем, дело не в нем. Это мир такой.

– Я слышала кое-что о вас и о мире. Уверена, в этом нет ни слова правды. – Марго улыбнулась, посмотрела на машины и сказала: – Я бы принесла чай и кофе. И печенье для детей. Но кажется, момент неподходящий.

– Спасибо, – поблагодарила Джейн. – Я подожду в машине.

– Берегите себя, – сказала Марго.

– И вы тоже. Рада была снова увидеть вас.

– И я. Честно.

Озёра тумана, скапливавшегося там и сям в удлиненной впадине, отступали перед надвигающимся днем, зеленый луг с каждой минутой все шире открывался глазу, дома из кедра, построенные Фошерами, на ярком солнце казались скорее серебристыми, чем серыми. На открытом пространстве, на большом расстоянии друг от друга, стояли желтые тополя, а вокруг них высилась стена из диких деревьев разных видов.

Это напоминало сельскохозяйственный кооператив меннонитов. Но здесь не выращивали ничего, даже конопли. Сюда завозили в больших количествах химикаты, из которых получали наркотик под названием «шведский стол». Товар уходил в сошедший с ума мир, к обеспокоенным, измученным людям, которые покупали вещества, необходимые, чтобы прожить ночь, выстоять днем и забыть о том и другом.

Услышав выстрел, Лютер вышел из машины и встал у дверей. Когда Джейн вернулась, он спросил:

– Все в порядке?

– Почему все спрашивают меня об этом? Через полчаса у нас будет машина.

Оглядев впадину, он сказал:

– Рад слышать. Нехорошее место.

– Да, – согласилась Джейн. – Но если честно, после смерти Ника мне здесь спокойнее, чем где-нибудь еще.

4

Отис Фошер предоставил им клюквенно-красный «крайслер-вояджер» 1988 года выпуска – минивэн с потрескавшейся краской и проржавевшими порогами, у которого к тому же не хватало одного из шести сегментов решетки радиатора: развалина развалиной. Но в увеличенном подкапотном пространстве разместился двигатель V-8 объемом триста восемьдесят три кубических дюйма, собранный из лицензионных деталей производства «Дженерал моторс», со стальным коленвалом и гидравлическим роликовым распредвалом, степенью сжатия 9.7: 1 и алюминиевыми головками цилиндров «Фаст берн». Вся ходовая часть была новой, и только кузов остался неизменным с 1988 года. Тайну машины выдавали только покрышки, способные выдержать любое насилие над ними. Поэтому Лютер без труда ехал на той же скорости, что и «форд-эскейп», тюнингованный в Мексике.

На парковке торгового центра в Форт-Смите, штат Арканзас, она измерила ноги детям и произвела некоторые подсчеты. Взяв ее записи, Лютер отправился в магазин и купил двенадцать пар кроссовок. Из этого набора они, не привлекая к себе ненужного внимания, выбрали восемь пар, подошедших по размеру. Кроме того, он купил нижнее белье и носки разных размеров.

Голодные, они позавтракали в ресторане, где еда оказалась великолепной, а порции – большими. Кроме того, Джейн была уверена, что здесь ее не узнают. Никто не разыскивал Лютера Кинга, никакие власти не искали детей – по крайней мере, официально, – так что их драгоценные лица не показывали по телевизору. Джейн была в длинном каштановом парике, с зелеными глазами, прикрытыми очками без диоптрий, но лучшей маскировкой был ее чернокожий спутник и выводок помятого, но довольного молодняка. Мало кто мог представить, что самая разыскиваемая преступница Америки путешествует с таким количеством детей – официантке сказали, что они приемные, – или что женщина, объявленная предателем, убийцей и воровкой, обернулась любящей матерью, или что эти послушные мальчики и девочки относятся к страшному чудовищу Джейн Хок с доверием и тихой любовью.

Из Форт-Смита они отправились в Оклахому. По фарфорово-голубому небу ползли длинные скопления слоистых облаков, словно заснеженные холмы поднялись с земли и двинулись на восток. В 2:40 дня, находясь в Оклахома-Сити, они свернули на федеральную трассу номер тридцать пять, рассчитывая к пяти часам оказаться в Ардморе и остаться там на ночь. На протяжении большей части пути одна из птиц, которых так любила тезка Джейн[35], неторопливо описывала круги в небе, к востоку или западу от шоссе.

5

Хью Дарнелл, три раза разводившийся со сварливыми женами и теперь обманутый четвертой – бутылкой бурбона, – сидит один, трезвый и унылый, на заднем сиденье фургона без окон и наблюдает за домом Тиллмена в бинокль.

Сегодня утром, когда дежурил Хассан Загари, дочка шерифа, Джоли, возила мать к его помощнику Робу Стассену, и та одолжила у Роба древний универсал марки «бьюик». Хассан поехал следом за ними, а потом продолжил наблюдение с прежней позиции. Когда две женщины стали грузить в «бьюик» чемоданы, он позвонил Хью, чтобы получить инструкции.

К счастью, женщины задержались до открытия банка и вошли в него вместе, так что Хью смог установить транспондер на одолженном ими автомобиле.

Теперь Хассан Загари и Кернан Бидл, третий и последний агент в урезанной команде Хью, едут за Ребеккой и Джоли Тиллмен бог знает куда, а Хью остался следить за шерифом, который взял отпуск и наверняка – где же еще ему быть? – торчит дома в пижаме и свитере, отдыхает, ест сырные палочки, попивает пивко, смотрит спортивные программы.

Никто не видел шерифа с самого начала наблюдения, которое установили днем раньше, во вторник.

Хью Дарнелл давно уже должен был доложить о сложившейся ситуации своему боссу Буту Хендриксону. Он надеется, что, если принесет себя в жертву и достаточно долго будет трезвым как стеклышко, боги вознаградят его, и выяснится, что все это не имеет никакого значения, и ему не придется сообщать о том, как он обделался. Он не верит ни в богов, ни в Бога, ни в судьбу, ни в то, что ход истории неизбежно приводит к торжеству правосудия. Но может, он не прав насчет всего этого. И если он сейчас не в состоянии верить в бурбон… нет, человек должен верить хоть во что-то.

6

Днем в среду главные обстоятельства кризиса становятся известны, хотя масштабы угрозы еще неясны.

Бут Хендриксон из Министерства юстиции, уважаемый партнер Дэвида Джеймса Майкла, летит из Вашингтона в Луисвилл на фэбээровском бизнес-джете «Галфстрим V», а в Луисвилле пересаживается на восьмиместный вертолет, предоставленный властями штата. В 2:20 среды пилот сажает машину на поляне близ городка Доменная Печь, и Хендриксона встречает одна из скорректированных обитательниц этого города – Стейша О’Делл, администратор приозерного отеля «Доменная Печь». Стейша везет его в город на «Мерседесе S600» с номером «IFLR[36] 1».

Позвонив заранее по телефону, Хендриксон обратился к наноимплантату этой женщины и предложил поиграть в маньчжурского кандидата, после чего внушил ей, что он – Джон Конгрив, генеральный директор «Терра фирма энтерпрайзес», которой принадлежит отель. Стейша должна сопровождать его туда, куда он пожелает, и не задавать вопросов о его намерениях, потому что речь идет о сложных делах фирмы. Для начала он решает навестить частную школу для проблемных детей.

Когда они въезжают в город на Лейквью-роуд, Стейша говорит:

– Грустно, что дети в таком состоянии.

– Да, – соглашается Хендриксон. – Очень грустно. – Ему любопытно, что ответит женщина, и он спрашивает: – А как вы представляете себе их проблему?

– Личностные расстройства. В последнее время их становится все больше.

– Безусловно. Интересно почему? Жестокие видеоигры? Грязь в Интернете? Безнравственное современное кино? Недоработки учителей?

– Ну, – говорит она, – наверное, всего понемногу. Но главное, сейчас слишком мало любви.

– Любви?

– Да, любви друг к другу. Любви родителей к детям. Любви между соседями. Один за всех, все за одного, понимаете?

– Да, понимаю.

– А если каждый за себя, мы заходим в страшный тупик. Когда все вертится вокруг слова «я», некоторые дети непременно сбиваются с пути, запутываются. Это очень печально.

– Как по-вашему, в Доменной Печи есть любовь?

Озабоченность на ее лице сменяется улыбкой.

– О да, у нас сплоченное сообщество. В городе царят любовь, единство, чувство общности. Поглядите вокруг – и сами увидите. Это видно во всем. Вчера приезжал мистер Мозес из Атланты, организатор мероприятий, милейший чернокожий человек. Он сказал, что наш город – как одно из тех прекрасных яиц Фаберже с драгоценными камнями.

Стейша переводит взгляд с дороги на Хендриксона, чтобы понять, хорошо ли он отнесся к сказанному. Ее яблочно-зеленые глаза смотрят очень серьезно и вполне могут тронуть того, кто не знает, что она скорректирована.

– Разумеется, вы все правильно понимаете, мисс О’Делл. Абсолютно правильно.

Они приезжают на территорию школы, где содержатся дети, и Хендриксон просит ее оставаться в машине, под крышей портика. Конечно, она будет ждать покорно и терпеливо, может быть, даже умрет от жажды на своем посту.

Дверь открывает женщина по имени Норин Клостнер. Хендриксон предлагает ей поиграть в маньчжурского кандидата, а потом через комнату шепотов вызвать остальных семерых работников.

Когда все рассаживаются в столовой, он обращается к ним, пытаясь понять, как они могли проявить такую беспечность и позволить детям беспрепятственно бежать. Да, локаторы в обуви. Но дети прошли по дому в носках, и куда они направились после этого? Никто не знает. Где они теперь? Никто не знает. Они не могут прятаться в Доменной Печи, потому что группы горожан обыскали все. Старший мальчик, возможно, умеет водить машину. Но из гаража не пропал ни один автомобиль. А что случилось с видеокамерами? Никто не знает. Где диски, извлеченные из записывающего устройства? Никто не знает. За столом сидят восемь человек с непроницаемыми лицами. В течение часа Хендриксон дергает за веревочки, использует все способы, предусмотренные программой управления, чтобы извлечь из их памяти события предыдущего вечера, но безуспешно. Коллективная амнезия, со времени обеда до момента отхода ко сну, словно во всех программах одновременно произошел сбой.

Скорректированные люди не способны лгать или изобретать уловки, чтобы скрыть важную информацию, поэтому обычные методики жесткого допроса ничего не дадут. Но Хендриксон по привычке прибегает к устрашению и нагнетанию страха и даже грубо хлещет по щекам двух женщин, пока не разбивает у одной из них в кровь губу, а у другой – нос. Он огорчен тем, что приходится прибегать к таким примитивным мерам, – не потому, что они примитивные, а потому, что с подобными существами нет ни малейшего шанса получить нужный результат.

Огорченный Хендриксон уже собирается закончить разговор, и тут могучий человек по имени Джордж Вулси, сидящий во главе стола, заявляет:

– Я здесь не для того, чтобы причинить тебе вред. Ты мне веришь?

Хендриксон подходит к нему и смотрит сверху вниз:

– Причинить мне вред? Что за чушь ты несешь? Конечно, ты не можешь причинить мне вреда. Ты мне принадлежишь.

Лицо Джорджа Вулси мертвенно-бледно, он смотрит на своего мучителя, как привязанная лошадь смотрела бы на приближающийся огонь внутри охваченной пожаром конюшни. Он говорит:

– Не бойся меня, Джордж. Бояться надо не меня.

– Это ты – Джордж, дубина стоеросовая, – говорит Хендриксон. – Что с тобой такое?

В горле у Вулси першит от страха.

– Что со мной случилось? – Прежде чем Хендриксон успевает ответить, Вулси говорит: – Разве ты не знаешь, Джордж? – А потом: – Что-то случилось. То, что было, ушло. – И наконец: – Вернись в столовую, Джордж. Сядь вместе с другими.

Хендриксон рассматривает Вулси. Кое-что не попало в черную дыру, которая поглотила его воспоминания о предыдущем вечере.

– Ты повторяешь разговор, да? Вчерашний разговор?

Вулси молчит.

– Отвечай мне, Джордж. «Я здесь не для того, чтобы причинить тебе вред». Кто тебе это сказал?

Вулси закатывает глаза, дышит часто и поверхностно.

– Вспоминай, черт побери. Напряги память. «Я здесь не для того, чтобы причинить тебе вред». Кто тебе сказал это вчера вечером?

– Она.

Вулси не смотрит ни на кого из сидящих за столом.

– Она? Кто это?

– Не знаю.

– Расскажи о ней.

– Она была…

– Что она была, Джордж? Расскажи мне.

– Она была добра ко мне.

– Что еще?

Вулси шевелит губами, словно ищет ответ, но не может найти.

– Расскажи о ней что-нибудь еще, Джордж. Что-нибудь, черт побери, хоть что-нибудь!

– Нет. Не могу. Я не знаю.

Кто-то был здесь предыдущим вечером, и дети теперь с ней. Кто-то знающий, как обращаться с этими людьми, как управлять ими, как заставлять забывать. Среди аркадцев есть группировки, как и в любой организации, но Бут Хендриксон ошарашен перспективой того, что один из них может оказаться предателем. Он пробует дожать Вулси, но безрезультатно.

– Теперь спокойно расходитесь по своим комнатам, вы все. Мы решим, что с вами делать. Ждите.

Поскольку он не освобождает их с помощью фразы «Auf Wiedersehen», они поднимаются со стульев, словно живые мертвецы, торжественно и безмолвно. Все смотрят перед собой, но кажется, что их взгляд направлен внутрь и созерцает какие-то грядущие бедствия. С разбитых лиц двух женщин на ковер и известняковый пол падают сверкающие капли крови, словно это души усопших, явившиеся сюда, чтобы возвестить Хендриксону о его судьбе.

Он достает телефон, чтобы вызвать специалистов из одной лаборатории в Виргинии, и в то же время не может оторвать глаз от упавших капель. Необходимо провести криминалистическое обследование школьных смотрителей, словно эти восемь скорректированных людей не что иное, как вышедшие из строя жесткие диски.

Когда он возвращается в машину, Стейша О’Делл улыбается и говорит:

– Все тип-топ?

Он не отвечает, охваченный раздумьями. Доменная Печь – важная часть проекта, место, позволяющее получить доступ ко многим влиятельным людям, которых можно запрограммировать либо на улучшение мира, либо на самоубийство когда-нибудь в будущем, в момент, указанный компьютерной моделью как наиболее подходящий. Но из-за восьми бежавших детей город может стать бесполезным. Хендриксон чувствует, что разгадка тайны их исчезновения где-то рядом, что он упустил какую-то вещь, по-прежнему ускользающую от него.

– Поехали, мисс О’Делл.

– Куда?

Поразмыслив, он говорит:

– Назад в город. Хочу осмотреться.

Проходит еще пятнадцать минут, прежде чем Стейша О’Делл снова называет имя Мартина Мозеса, чернокожего устроителя мероприятий из Атланты, который сравнил Доменную Печь с инкрустированным драгоценными камнями яйцом Фаберже.

7

День клонился к вечеру. Ансел Хок был в конюшне вместе с ветеринаром, который осматривал его любимого коня – Доннера, страдавшего синовитом венечного сустава. К счастью, с воспалением справились до того, как началась деградация ноги.

Зазвонил айфон Ансела. Увидев, кто хочет с ним поговорить, он извинился и принял вызов, направляясь в дальний угол конюшни.

– Это и в самом деле Чейз Лонгрин? Мой телефон меня не обманывает?

– Как поживаете, мистер Хок?

– То лучше, то хуже, ничего нового. Не жалуюсь. А ты?

– Я в том же загоне, что и вы, сэр. Пока еда хорошая и постель теплая, жаловаться глупо.

В школе Чейз был лучшим другом Ника. В выпускном классе они влюбились в одну девушку, Алексис Эймз, и стали ухаживать за ней. Когда она полюбила Чейза, Ник с достоинством выдержал удар, решив не терять друга и относиться к Алексис как к сестре. Казалось, он знал о том, что через несколько лет его будет ждать Джейн.

– Чем могу помочь, сынок?

– Помните, вы в прошлом году доконали меня с этим теннессийским уокером?

– Гнедая кобыла с золотой гривой. Не думал, что доконаю тебя. Мне очень жаль. Просто я торгуюсь до последнего, когда покупаю лошадь.

– Ее зовут Мелоза. Вы все еще хотите купить ее для миссис Хок?

– Если когда-нибудь рождались лошадь и женщина, способные прославить друг друга, то это они.

– После таких слов вы не будете просить, чтобы я сбавил цену.

– Мелоза стала на год старше из-за твоего упрямства.

– Торговаться с вами – одно удовольствие. Если захотите посмотреть Мелозу, приезжайте в любое время. Сами убедитесь, что зубы у нее не выпадают.

– А почему не сейчас?

– Можете и сейчас.

– Выезжаю, – сказал Ансел.

Попросив ветеринара сообщить о состоянии Доннера Хуану Сабе, управляющему ранчо, Ансел сел в стоявший перед домом грузовичок «Форд-550» и завел двигатель. На сердце у него было легче, чем обычно в последнее время, хотя и не из-за теннессийской ездовой лошади.

У Лонгрина действительно была лошадь по кличке Мелоза, и Ансел с удовольствием купил бы ее для Клер, но Чейз позвонил вовсе не из-за этого. Когда два с половиной месяца назад Джейн ушла в подполье, они условились о следующем: такой звонок будет означать, что она вышла на связь с Чейзом и должна передать послание родителям Ника. Сегодня она впервые позвонила ему.

Длинная дорога, которая шла по ранчо и выходила к шоссе окружного значения, была обнесена оградой, над которой местами нависали кроны древних дубов. В это время года мир за оградой, казалось, состоял только из сочных зеленых пастбищ. Слева от дороги паслись овцы, справа – скот покрупнее.

Десять миллионов лет назад бо́льшая часть Техаса была покрыта неглубоким морем. Скелеты и раковины крохотных существ, обитавших в нем, образовали осадочный слой, а тот, спрессовавшись, стал известняковым ложем, где покоилось все, что накопилось на этой территории за миллионы лет. Эта земля была фундаментом, на котором люди могли строить жизнь, приложив немало труда и любви, с верой в то, что это имеет какое-то значение. Ансел любил эту землю столько времени, сколько помнил себя, но, кроме нее, еще и громадный небосвод, широкий, как нигде больше; горизонт уходил так далеко, как словно ты смотрел на него с палубы корабля посреди океана. Эта земля держала его, как якорь, а бескрайнее величественное небо тянуло к себе, и жизнь протекала в счастливом напряжении.

Со смертью Ника земля, казалось, треснула под Анселом, ее миллионолетняя надежность была поставлена под вопрос. Небо иногда бледнело и превращалось в белый купол, слишком пустой, жуткий, невыносимый для глаза. Горизонт, прежде вдохновлявший своей отдаленностью, теперь наводил на мысль о том, что в мире нет границ, что какая-то немыслимая ранее угроза появится из-за этой дуги и обрушится на них, совсем беззащитных.

Он говорил с Клер о своем горе, но не рассказывал о том, как оно глубоко, как он боится, что это горе никогда не уменьшится. Клер тоже страдала, и им казалось, что в жизни не осталось ничего твердого и надежного, что они плывут по морю, хотя море ушло из этих краев миллионы лет назад. Анселу надо было сохранять твердость и стать кораблем, который отвезет ее через печальные воды к счастливым берегам.

Свои надежды на прибытие в лучшее место Ансел, как и Клер, связывал с семьей, которую оставил их сын. С женщиной, которой грозила опасность и которую Ник любил со всей страстью. С внуком, которого Ансел и Клер почти не знали. В загробном мире надеяться следовало на Бога, в земном – на порядочных людей, и когда люди, ставшие частью твоей души, терялись в этом мире, наступали трудные времена. Послание от Джейн расцветило небеса новыми красками.

С окружной трассы Ансел свернул на дорогу штата. Он обращал внимание на те немногие машины, что проезжали мимо по встречной полосе, поглядывал в зеркало заднего вида – чтобы засечь любого, кто не выглядел как местный житель.

Машина была оснащена навигатором, и самозваные хозяева вселенной, использовавшие весь арсенал современных технологий, могли не ехать за ним следом, как в старых детективных романах и фильмах. Но если у них были основания предполагать, что Джейн появится здесь, значит где-то поблизости прятались люди, готовые наброситься на нее и загнать в западню.

Ансел и Клер исходили из того, что любое слово, сказанное по телефону, стационарному или сотовому, будет услышано в реальном времени и проанализировано позднее. Все важные дела обсуждались теперь на улице.

Лонгрины жили в девятнадцати милях от Хоков – совсем близко для этой части Техаса. Когда Алексис было четырнадцать лет, ее мать умерла от рака, отец запил и преждевременно сошел в могилу. Алексис и Чейз унаследовали разоренную ферму, продали скот и часть земли, выручив небольшую сумму. Попотев как следует, они превратили оставшийся участок в процветающую конезаводческую ферму, где разводили животных разных пород: национальную выставочную лошадь, сочетающую свойства арабских скакунов и американских ездовых лошадей, теннессийскую ездовую выставочного качества, ездовых лошадей для рысистых бегов.

Ансел нашел Чейза в его кабинете, напротив сбруйного помещения в третьей конюшне. Светлые волосы Чейза выгорели чуть не до белизны, лицо стало бронзовым от солнца. Он поднялся из-за стола, пожал Анселу руку и закрыл дверь. Ансел снял свой стетсон[37], но садиться не стал, желая узнать, почему позвонила Джейн.

– Она едет с восемью детьми, – сказал Чейз.

Ансел решил, что ослышался.

– Детьми?

– Вытащила их из какого-то места, где их удерживали насильно. Это связано с делом, которое она распутывает. Расскажет вам при встрече.

Ансел, обрадованный и встревоженный одновременно, спросил:

– Она едет сюда?

– Нет, но она неподалеку. Надеется, что Лиланд и Надин Сэккет возьмут детей, пока что без документов.

Лиланд и Надин, местные уроженцы, поженились в девятнадцатилетнем возрасте и уехали завоевывать Даллас. Выяснилось, что оба – отличные предприниматели, и к тридцати годам они стали миллионерами. Состояние их все росло, но в сорок шесть лет они устали от Далласа и делания денег, вернулись в родные места и купили довольно бестолковое ранчо, приспособленное для приема отдыхающих. Вдохновленные тем, что сделал в Пенсильвании шоколадный король Милтон Херши[38], они устроили на этом месте первоклассную школу и сиротский приют.

– Думаю, Надин и Лиланд примут их без разговоров, – сказал Чейз. – Они никому не отказывают.

– Им нужно знать вот что: имея дело с Джейн, они станут считаться ее пособниками, если это всплывет.

– Когда будет доказано, что на Джейн выливали потоки лжи, мы станем пособниками правосудия. И в любом случае меня это не остановит.

– Ну, у вас с Ником своя история.

– А разве Надин и Лиланд не крестные Ника?

– Крестные.

– Разве их мальчик не умер от менингита в три года?

– Ты знаешь, что так оно и было. И знаешь, что его звали Трэвисом.

Чейз улыбнулся:

– Мне почему-то кажется, что это дело решенное.

– Когда Джейн рассчитывает приехать туда?

– Если ничего не случится, то завтра, в два часа дня. Вам нужно оставить машину в городе и встретиться где-нибудь со мной. Я вас отвезу. Договорились?

– Если я чему-то научился от невестки, то мы не перережем веревку, – сказал Ансел.

– Какую веревку?

– Федералы накинули веревочную петлю на нас с Клер. Мы ее не видим, но они видят. Я приехал сюда, а значит, петля теперь накинута и на тебя тоже. Так оно и будет, пока они не решат, что ты не связан с Джейн. Но когда мы поедем на ранчо Сэккетов, придется перерезать веревку, чтобы у них в руках остался отрезанный конец.

– У вас есть предложения?

– Если я тебе скажу, веревка не будет перерезана.

Чейз широко открыл глаза:

– Вам надо продумывать все так, словно налоговики живут у вас в кармане?

– Это хуже налоговиков, сынок. Те всего лишь хотят раздеть тебя, отнять заработанное.

– Пожалуй, мне нужно включить свою паранойю.

– В нынешние времена это лучшее, что можно сделать.

8

Места общественного пользования отеля «Доменная Печь» и участок при нем оснащены многочисленными скрытыми камерами, расположенными так, чтобы гости не могли их заметить. Все данные направляются в бункер без окон, устроенный в подвале главного здания. Специалисты могут найти запись с любой камеры и воспроизвести ее на больших мониторах, разделенных на четыре части, которые передают изображения в реальном времени.

Бут Хендриксон стоит и вертит в руке карточку с номером телефона «Приватных церемоний», а Стейша О’Делл тем временем напряженно работает вместе с двумя специалистами – они ищут записи, сделанные во время экскурсии, которую она провела для Мартина Мозеса днем ранее. Хендриксон не хочет звонить в Атланту, пока не увидит устроителя мероприятий. Он уже провел по карточке пальцем, смоченным слюной, и обнаружил, что изящная надпись не напечатана, а сделана от руки: чернила сразу же размазываются. Он уверен, что узнает Мартина Мозеса, хотя никогда не встречал человека с таким именем.

– Прошу, – говорит Стейша.

Хендриксон встает рядом с ней у монитора, а специалист, сидящий за пультом, выбирает одну из четырех четвертушек и разворачивает ее во весь экран.

Мартин Мозес – это Лютер Тиллмен.

9

Узнав про типа, который взял еду навынос в Рокфорде, штат Иллинойс, Ребекка Тиллмен поняла, что сюрпризов стало уже слишком много.

Долгий опыт научил Ребекку проявлять гибкость, но не в принципиальных вопросах, а в отношении неизбежных сюрпризов, больших и маленьких, которые ждут нас в этом мире. Чудеса и несчастья случались одинаково редко, но непредвиденные события обычно срывают наши продуманные планы, а не способствуют их претворению в жизнь. Еще день назад она не могла себе представить, что когда-нибудь сядет за руль универсала Робби Стассена вместе с дочерью, проедет девять часов и заночует в Рокфорде, штат Иллинойс, – она, жена черного шерифа, в городе, одним из основателей которого был раб по имени Льюис Лемон.

В трехэтажном мотеле были хорошие номера, чистые и просторные, выходившие во внутренний коридор, а не на парковку. Ребекка заплатила наличными, как велел Лютер, хотя ее попросили предъявить водительские права.

Коридор с окнами соединял мотель с холлом, где располагались стойка регистрации и ресторан. Когда старшая официантка в ресторане взяла два меню и уже собиралась проводить Тиллменов за столик, Джоли ухватила мать за руку с такой силой, что та чуть не вскрикнула. Испуганная Ребекка посмотрела на дочь, которая взглядом и кивком указала на человека лет двадцати с небольшим: он стоял футах в шести от них и доставал деньги из бумажника, чтобы расплатиться за еду, взятую навынос.

Шагая к столику, Ребекка спросила:

– Это еще что такое? У меня синяк останется.

– Я его видела раньше, – сказала Джоли.

– Он знаменитость или еще кто?

– Я видела его сегодня утром в банке, перед тем как мы уехали.

Ребекка оглянулась. Человек расплатился, взял еду и вышел из ресторана.

– Я его не знаю.

Ребекка и Джоли расположились в полукабинете друг против друга, и старшая официантка сказала:

– Сейчас вас обслужат.

Когда они остались одни, Джоли продолжила:

– Он смотрел на меня сегодня утром, в банке.

– Детка, мальчишки всегда на тебя пялятся. Ты у нас, конечно, раскрасавица, но он не стал бы ехать девять часов, чтобы посмотреть на тебя еще раз.

Семнадцатилетняя Джоли, которая всегда выглядела старше своих лет, выходила из себя, если к ней относились как к ребенку. Она наклонила голову, прищурилась, нахмурила лоб:

– Мама, прекрати говорить со мной свысока.

– Извини, дорогая. Я не хотела.

– Ты напустила столько туману с этой странной поездкой в дурацкой машине, но я сдерживалась и ничего не спрашивала. А мне страшно интересно, связано ли это с Корой, отелем «Веблен» и всем этим дерьмом.

– Не говори так, дорогая.

– Извини. Со всей этой фигней. Если хочешь знать, в этих обстоятельствах я была не самой плохой попутчицей.

– Мне было радостно ехать вместе с тобой.

Джоли недоверчиво посмотрела на мать:

– Улавливаю иронию, но прощаю тебя за недостатком улик.

– Спасибо, дорогая.

– Понимаешь, я видела его в банке. Он заполнял приходный ордер или делал вид, что заполняет.

Они заехали в банк снять со счета четыре тысячи долларов. Лютер не хотел, чтобы они расплачивались банковской карточкой во время этой «небольшой разминки», как он выразился.

– Может быть, он видел тебя с этой кучей денег, – предположила Джоли.

Ребекка из предосторожности не стала брать деньги из окна кассира. Помощник менеджера провел ее к своему столу, где никто из клиентов не мог ничего услышать.

– Джоли, деньги мне вручили в простом конверте. Никто не мог их видеть. – На одной из заправок Ребекка разделила пачку денег, положив их в сумочку, в карманы жакета и в поясную сумку. – И потом, ты сказала, что он смотрел на тебя, а тебя тогда не было рядом со мной. Все это время ты стояла у стенда с брошюрами и изучала пенсионные тарифы. Надеюсь, ты не собираешься на пенсию сразу после школы.

– Может, я создам мегауспешное приложение и в двадцать один год стану богатой, как Крез. Буду жить в роскоши, делать что хочу.

Просматривая меню, Ребекка сказала:

– Всю жизнь слышу это имя, но до сих пор не знаю, кто такой Крез.

– Царь Лидии с пятьсот шестидесятого по пятьсот сорок шестой годы до нашей эры. Омерзительно богатый.

– А была такая страна – Лидия?

– Царство на западе Малой Азии.

– Нас этому в школе не учили.

– Сейчас этому тоже не учат, ма. И вообще ничему полезному не учат. Ни древней истории, ни настоящей, подлинной истории. Все, что мне нужно знать, я отыскиваю сама, с четвертого класса.

Подошла официантка, приняла заказ на напитки и порекомендовала палтус. Когда она удалилась, Джоли сказала:

– А этому типу и не нужно было видеть, что́ у тебя в конверте. Он мог знать и так.

Ребекка вздохнула:

– А вдруг человек из банка и человек, бравший здесь еду, просто похожи?

– Мама, пожалуйста, не изводи меня своими вздохами. Разве я вопящая истеричка с фееричным фонтаном фантазии?

– Хорошая аллитерация. Нет, ты не истеричка. Но…

– Парень в банке выглядел точно так же, как этот. И потом, у обоих была татуировка на левом запястье.

Ребекка положила меню.

– Какая татуировка?

– Страшная змея, поедающая собственный хвост.

– Почему ты сразу не сказала про татуировку?

– Я хотела понять, могу ли я рассчитывать на доверие до предъявления неопровержимых доказательств. Я не лгу, ма.

– Я знаю, детка. Ты никогда не лгала.

– Человек, ведущий наблюдение из машины, должен брать еду навынос. Два больших пакета означают, что у него есть напарник.

– Пожалуй, ты станешь копом, как твой отец.

– Ни в коем разе. Сейчас эпоха новых якобинцев, жуткого насилия. Неподходящие времена для службы в правоохранительных органах.

– Якобинцы. Это было во время Французской революции.

– Так держать, ма. И что нам теперь делать?

«И в самом деле, что делать?» – подумала Ребекка.

– Папа будет звонить мне в девять часов. Он скажет, что делать. А пока мы можем поесть.

– Супер. Я видела их чизбургер. Просто пальчики оближешь. А в меню написано, что они сделают картофель фри особенно хрустящим, если попросить. Мы на пороге гибели, так давай хоть обожремся. Вперед!

– Не надо шуток о смерти, Джоли.

Глядя на мать широко раскрытыми глазами, Джоли с напускным удивлением сказала:

– Но, мама, ведь нет ничего даже наполовину настолько же важного, о чем можно пошутить.

10

Потолок с серыми звукопоглощающими плитками на высоте всего в восемь футов, бетонные стены, бетонный пол, отсутствие окон наводят Бута Хендриксона на мысли о склепах, скелетах в гробу и катакомбах, несмотря на флуоресцирующее освещение и стоящие в ряд компьютеры. Он ждет, когда специалисты службы безопасности отеля из текущей смены выполнят порученную им новую задачу. Он сильно нервничает, но твердо намерен сохранять внешнее спокойствие.

Стейша О’Делл, не знающая, что она скорректирована, – как не знает никто из них, – обнаруживает, что Хендриксон не поел, отправившись в путь. Она заказывает из ресторана его любимый чай и набор маленьких сэндвичей. Подкрепления прибывают вовремя, и Хендриксон тайком принимает сверхэффективный понизитель кислотности, прежде чем сесть за сервисный столик на колесиках, чтобы выпить и поесть с беззаботным видом.

Он надзирал за процессом преобразования жителей Доменной Печи и гордится тем, как план был воплощен в жизнь. Он расстроен тем, что Лютер Тиллмен приехал сюда, и не может понять, зачем шерифу это понадобилось. Провинциал, деревенщина, дикарь, Тиллмен закончил третьесортный колледж и, наверное, считает, что Лига плюща[39] – нечто вроде женского садоводческого клуба. Его не пустят в приличные вашингтонские рестораны, даже если это будет вопросом жизни и смерти: невежа, мужлан, чей гардероб сто́ит, вероятно, меньше одного костюма Хендриксона, и вряд ли он станет современным Шерлоком Холмсом.

Стейша О’Делл, которой велено не интересоваться действиями Хендриксона, не задает вопросов об устроителе мероприятий из Атланты, Мартине Мозесе, к которому сам Хендриксон проявляет немалый интерес. Но работники службы безопасности задают вопросы. Он отметает их, туманно намекая на то, что Мозес связан с неприглядными планами конкурента «Терра фирмы» – компании, законно владеющей отелем.

В ходе этого кризиса Хендриксона утешает то, что коррекция жителей Доменной Печи прошла без проблем и такой лопух, как Лютер Тиллмен, конечно же, не сможет вернуть их в прежнее состояние.

Горожане, работающие в отеле, были вынуждены согласиться на инъекцию шесть месяцев назад: наниматель предложил бесплатную вакцинацию от гриппа, сообщив, что тем, кто откажется, время, пропущенное из-за болезни, не будет оплачиваться. Прививку предложили сделать бесплатно также членам их семей и всем остальным жителям города, и за две недели триста восемьдесят шесть человек из шестисот четырех были запрограммированы при помощи наномашин. Затем в течение двух месяцев то же самое, при первом удобном случае, сделали со всеми прочими, не извещая членов их семей – ввели им препарат во сне. Лишь у семи была возможность оказать сопротивление, и лишь двух пришлось при этом убить.

Когда все в Доменной Печи, кроме детей до шестнадцати лет, оказались под контролем аркадцев, город стал ценным дополнением к отелю: вместе они превратились в единое, хорошо функционирующее предприятие. На всех улицах установили камеры, и теперь ничто не могло ускользнуть от внимания тех, кто владел горожанами, а значит, и их собственностью. Изображения с любой камеры можно было просматривать в режиме реального времени, на случай происшествий, а записи хранились в течение шестидесяти дней.

Хендриксон поручает выяснить, куда мог заходить Мартин Мозес после того, как Стейша О’Делл провела его по отелю. Через тридцать две минуты один из специалистов сообщает:

– Нашел.

Бут Хендриксон кладет на стол сэндвич с огурцом, поднимается со стула и подходит к монитору. Запись с единственной камеры заполняет весь экран. Оператор останавливает прокрутку, выделяет лицо, увеличивает его. Лютер Тиллмен.

– Тот самый сукин сын, – подтверждает Хендриксон.

И опять полное изображение, скорость тридцать кадров в секунду. Тиллмен, подергиваясь, как и любой человек на записи, составленной из двухсекундных отрезков, выходит из галереи «Боз-Ар» и останавливается на тротуаре, видимо считая себя знатоком, хотя вся его наружность прямо-таки кричит о том, что это самодовольный, плохо образованный шериф из маленького городка. Кажется, он смотрит на кого-то. Идет к проезжей части. Исчезает за одной из массивных сосен.

– Найдите его, – требует Хендриксон.

Через несколько секунд оператор находит запись с камеры на противоположной стороне улицы. Съемка шла сверху, под углом. Тиллмен смотрит в окно какого-то заведения.

– Что это за место? – спрашивает Хендриксон.

– Генуэзский ресторан.

Тиллмен отворачивается от ресторана и затем попадает в поле зрения разных камер, по мере того как доходит до конца квартала, заворачивает за угол, исчезает в проулке, чтобы войти в ресторан через заднюю дверь.

– Зачем ему это? Покажите ресторан изнутри.

Оператор находит номера двух камер, установленных внутри ресторана, указывает дату и время. На разделенном экране появляется изображение. Тиллмен попадает в зал через кухню, приближается к официантке, указывает на полукабинет, его провожают туда.

Быстрая перемотка вперед. Тиллмен делает заказ. Ест. Выходит.

Оператор выводит изображение с наружной камеры. Тиллмен покидает ресторан, становится у одной из голубых сосен и ждет.

Из ресторана выходит женщина. На улице еще не темно, но тучи и время, словно сговорившись, не позволяют разглядеть ее как следует. Тиллмен завязывает с ней разговор. Они удаляются. Тиллмен останавливается у припаркованной машины и достает что-то из багажника.

– Увеличьте потом машину и сообщите мне номер, если получится его определить, – говорит Хендриксон.

Тиллмен и женщина заходят в таверну. Ей приносят вино, ему – пиво. Ни одна из камер не позволяет разглядеть ее лицо как следует.

Быстрая перемотка вперед. Ни Тиллмена, ни женщину, кажется, не интересует выпивка. Они вместе изучают какую-то книгу. Когда они поднимаются, собираясь на выход, она поворачивается лицом к камере.

– Стоп! – говорит Хендриксон и пристально смотрит на женщину. Каштановые волосы. Очки. Цвета глаз не разобрать. Поразительно похожа на… но это может быть кто угодно.

Стейше О’Делл и этим трем специалистам придется проникнуть в крайне важные базы данных служб, обеспечивающих национальную безопасность, а потом забыть о незаконном вторжении. Иначе они поймут, что Хендриксон вовсе не глава «Терра фирмы», и сильно забеспокоятся.

Он говорит:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

Все четверо отвечают:

– Хорошо.

– Начиная с этого момента все, что мы здесь делаем, исчезнет из вашей памяти после того, как я вас освобожу. Останутся только воспоминания о том, что мы пытались найти изображение Мартина Мозеса и этой женщины после их выезда из города, но безуспешно. Вы поняли?

Четыре человека произносят «да».

– Ладно, – говорит Хендриксон. – Теперь за дело. – Он объясняет, как проникнуть в базу распознавания лиц Агентства национальной безопасности. – Приступайте.

11

Безрассудство элит ухудшило перспективы Америки, многие жили в предчувствии страшных утрат и трагического увядания, но все же она оставалась великой страной – и территориально, и духовно, – так что путешествие по ней оказывалось утомительным и в то же время воодушевляющим.

Когда они добрались до Ардмора, штат Оклахома, Джейн Хок наконец выяснила, что возможности кофеина противостоять сну небезграничны. Наверное, еще не изобрели лекарство от боли, пронзавшей ей виски. Солнечный свет терзал глаза. Шум в ушах, тонкий и жутковатый, словно крик новорожденного инопланетного существа, стал монотонным фоном для всех других звуков.

Дети, плохо спавшие предыдущей ночью на пути из Теннесси в Арканзас, тоже были не в лучшей форме, но никто не жаловался. Они сняли два семейных номера в мотеле. В каждом стояли две двуспальные кровати и одинарная раскладушка. Четыре мальчика поместились вместе с Лютером, четыре девочки – вместе с Джейн. В пиццерии на другой стороне улицы Лютер и Харли взяли еду навынос, а Джейн и Дженни набрали лимонада в автомате мотеля.

Каждая кровать предназначалась для двух девочек. Джейн предстояло спать на раскладушке, под которую она положила, на расстоянии вытянутой руки, наплечные ремни и пистолет.

Она ела, помогала девочкам подготовиться ко сну и сама очень хотела наконец отключиться, но при этом не сильно волновалась из-за своих многочисленных врагов. Жители Доменной Печи, ставшие свидетелями похищения детей, забыли то, что видели. Она предприняла все обычные меры предосторожности. У них с Лютером были неотслеживаемые автомобили. Техноаркадцам, чье поведение было таким же ребяческим, как и название, данное их безумному предприятию, могло прийти в голову, что она выудила у Рэндала Ларкина сведения о Доменной Печи и как-то связана с исчезновением детей. Но уверенности у них не будет, и они не узнают, куда увезли детей.

Все они хорошо выспятся, а утром им предстоит легкое пяти– или шестичасовое путешествие на ранчо Сэккетов, к западу от Остина. Там Лиланд и Надин обеспечат детям приют, утешение, лечение и надежду.

12

В северо-восточном углу заднего двора стоял огромный дуб. Толстенный ствол мог бы превратиться в полы для десятка домов, а крупные ветви – во множество шкафов, дверей, косяков и каминных полок. Укорененный в земле, он, кроме того, давал тень, в которой Хоки могли говорить без помех, чего, вероятно, уже не решались делать в своем доме.

Вернувшись от Чейза Лонгрина, Ансел налил два бокала каберне и вышел вместе с Корой из дома – якобы для того, чтобы полюбоваться закатом, сидя в креслах красного дерева, стоявших под дубом. Солнце, заходя, увеличивалось в размерах, облака загорались. Скворцы слетались в дупла дуба и в убежища под свесами крыш конюшен, прячась от ночных хищников. Ансел поделился известиями от Чейза, и они решили отправиться к Сэккетам в три часа утра. Наемные работники Ансела жили за пределами ранчо и приезжали на работу к шести. Хуан Саба, управляющий, и его жена Мари жили в трехстах ярдах от главного дома, причем Хуан привык вставать за час до рассвета. Ансел и Клер могли ускользнуть ночью, не опасаясь быть замеченными, так как собирались поехать верхом.

13

Хендриксон словно окаменел; он стоит за спинами специалистов, затаив дыхание. Экран большого монитора разделен по вертикали, на нем видны два лица – красивые, но предвещающие угрозу, словно это лики последней из трех богинь судьбы, Атропос, которая перерезает нить жизни.

Хендриксон, многие годы с успехом вселявший паранойю в умы людей, теперь сам становится ее жертвой. Программа распознавания лиц подтверждает, что внешность женщины из таверны совпадает – до миллиметра и долей градуса наклона, по всем двадцати восьми точкам сравнения – с имеющимся в базе изображением Джейн Хок, то есть с ее последней фотографией, снятой для удостоверения сотрудника ФБР.

Черт ее побери, это и в самом деле полиморфный вирус, как некоторые называют ее.

Рэндал Ларкин, вероятно, был полностью сломлен и рассказал ей о Доменной Печи. Но Ларкин знал не все, по той простой причине, что ему не требовалась эта информация. В кругах аркадцев принято сообщать подробности только тем, кто может в них нуждаться, как это делается и в государственных ведомствах, например в ЦРУ. Ларкину не нужно было знать предложение, которое запускает механизм управления скорректированного индивидуума – «Поиграем в маньчжурского кандидата», – и поэтому он не мог сообщить его Джейн Хок.

Но хитрая сука как-то узнала эти слова. Теперь она способна управлять любыми скорректированными людьми, не только в Доменной Печи, но и в любом другом месте.

Хендриксон делает выдох на двух словах, которые произносит слитно:

– Тварь поганая!

Еще одна мысль: если Хок узнала о комнате шепотов, значит она может использовать одного из скорректированных в этом городе для доступа ко всем остальным, дать команду, которой они все подчинятся.

Что, если она по телефону прикажет всем оставить город? Попробуете обратиться к властям, которые находятся вне сферы влияния аркадцев, и в один голос рассказать о своем порабощении? Или направить их на Таймс-сквер либо в место, где собирается еще больше народу, чтобы они разоблачили Д. Д. Майкла и объявили о существовании наноимплантатов, которые управляют ими.

У Хендриксона кружится голова, тошнота подступает к горлу, словно прорвался какой-то гнойник, затопив кровью его желудок, лишив мозг кислорода.

Если она еще не совершила что-нибудь ужасное с этими шестьюстами скорректированными, причина тому одна: это еще не пришло ей в голову. Возможно, она была занята срочным делом – освобождением детей, переброской их в безопасное место и у нее просто не было времени сообразить, каким мощным оружием она обладает.

Существует способ изменения контрольной фразы, которая запускает механизм управления, делая человека готовым к получению новых инструкций: вместо «Поиграем в маньчжурского кандидата» может быть что-нибудь другое. Но Хендриксон не знает, как это делается, поскольку считалось, что ему это не понадобится.

– Прошу меня извинить, – говорит он Стейше и сотрудникам службы безопасности, словно обязан вести себя с ними вежливо, а это не так. Они стояли ниже его еще до коррекции, а теперь оказались в самом низу любой мыслимой кастовой структуры.

Хендриксон отходит в дальний угол бункера, чтобы поговорить по телефону. Пальцы слушаются плохо, и он лишь с четвертого раза правильно набирает номер Ивы Клейтнер, директора лаборатории в Виргинии. Голос Хендриксона дрожит, и это смущает его; он взволнованно сообщает Клейтнер о необходимости воспользоваться комнатой шепотов, чтобы как можно скорее изменить контрольную фразу. Он говорит открыто, потому что его телефон мгновенно шифрует речь, а телефон Ивы – мгновенно расшифровывает. Она отвечает:

– Наши добрые маленькие плебеи из Доменной Печи недавно получили апгрейд, комнату шепотов, так что мне нужно не более полутора часов.

– Отлично.

– А как насчет остальных наших деятелей – бродячих мертвецов из списка Гамлета, пролетариев на ключевых позициях, подстилок из «Аспасии»? Они разбросаны по всей стране. И ни у кого нет апгрейда. Мы даже не знаем, нужен ли он. Его произвели в Доменной Печи, но это особый случай. Чтобы изменить слова доступа, придется заняться каждым по отдельности.

– Что же делать, придется, чего бы это ни стоило.

– Даже если я отправлю всех моих доверенных людей, на это уйдут недели.

– Недели? Сколько же их всего?

– Если брать все слои общества – более шестнадцати тысяч.

Хендриксон почти никогда не чувствовал страха и теперь тоже не снисходит до него. Правда, он все еще дрожит, но от злости, которая чуть не переходит в ярость: как наглое ничтожество вроде Джейн Хок, используя сочетание животного инстинкта и слепого везения, смогло причинить им столько вреда?!

– Ничего не случилось бы, если бы эта бесстыжая тварь лежала в могиле, где ей самое место.

– Почему бы вам не заняться этим?

– Скоро займусь. Мы у нее на хвосте. А пока меняйте слова доступа для шести сотен человек здесь и для каждого в четырех «Аспасиях». Она знает только этих скорректированных. Прежде чем она проведает о новом коде, мы убьем ее либо скорректируем.

14

Пообедав, Ребекка и Джоли Тиллмен по внутренним коридорам вернулись в свой номер на втором этаже. Не включая света и помогая друг другу сориентироваться в темноте, они подошли к окну, раздвинули светонепроницаемые шторы и принялись разглядывать парковку, на которой оставили универсал Робби Стассена.

– Если они сидели у нас на хвосте до самого Рокфорда, – прошептала Ребекка, – то, значит, сейчас наблюдают за «бьюиком». Но я никого не вижу.

– Если это люди опытные, ты их сразу не увидишь, – прошептала Джоли. – Разве что перед нами два безнадежных мудака.

– Я больше не хочу слышать это слово, дорогая.

– Какое слово? – прошептала Джоли. – «Безнадежных»?

По парковке проехал «рейнджровер», его фары на мгновение выхватили из темноты закрытый фургон. Двигающиеся лучи осветили двух человек, сидевших за лобовым стеклом.

– Видела, ма?

– Боюсь, что видела. Один из них – тот, кто брал еду навынос?

– Не стану клясться своей хорошенькой попкой, но с этого места открывается превосходный вид на наш дурацкий «бьюик». А потому я склоняюсь к тому, чтобы использовать платоновский подход и сказать: да, это наши ребята.

– Платоновский? Что это такое?

– Реальный мир состоит из идей, а не из материальных вещей. Два типа в фургоне – это временная проекция некоей неизменной, подлинной идеи.

– Какой еще «неизменной, подлинной идеи»?

– Идеи зла. Это два мерзких преступных недоноска. Они привинтили жучок к нашему «бьюику». Куда бы мы ни поехали, они нас всюду найдут. Нам крышка.

– Ты права насчет жучка, дорогая. Но не насчет крышки.

– Если нам не крышка, почему мы говорим шепотом?

Вместо ответа Ребекка прошептала:

– Папа позвонит в девять часов. Он скажет, что делать.

– Еще два часа. А если за это время нас убьют?

– Значит, они так долго ехали за нами, чтобы убить, и все?

– Я не сказала «убить, и все». Может, они хотят украсть все твои деньги, несколько раз изнасиловать нас, а потом убить.

– Это тихий и очень приличный мотель, Джоли. Столько шума… Нет, вряд ли.

– Вовсе нет, если у них есть мастер-ключ, электрошокеры, хлороформ, если они умеют сдерживаться и не кричать «ах-ах-аха-а-а-а!» во время полового акта. Может, по мне этого не заметно, но я боюсь, ма.

Все это время Ребекка старалась не пугать дочь еще больше, но теперь пришла к выводу, что человек с татуированной змейкой – один из двоих, сидящих в фургоне, и надо как можно скорее оторваться от этой парочки. Вчера вечером Лютер, говоря по телефону, не сообщил ничего конкретного, но дал понять, что трагедия в отеле «Веблен» – часть чего-то большего, а поскольку он делает то, что должен делать любой порядочный полицейский, опасность грозит не только ему, но и всей его семье. Он предвидел угрозу, не столь серьезную, еще в пятницу, когда этот отвратительный Бут Хендриксон приходил к ним в дом. Прошло уже трое суток с тех пор, как он рискнул взять два анонимных телефона из сейфа для вещественных доказательств, чтобы звонить из Кентукки, не пользуясь стационарным аппаратом. Ребекка совершила ошибку, оставив «бьюик» без присмотра, пока они с Джоли были в банке: именно тогда на машину и установили передатчик. Найти его и удалить было невозможно, пока за ними наблюдали из фургона. Лютер наверняка скажет, что надо оставить «бьюик» – пусть двое громил наблюдают за брошенным автомобилем. И поэтому незачем ждать его звонка или звонить ему сейчас.

– Практический платонизм говорит мне, что пора делать ноги, – сказала Ребекка.

Они не распаковывали чемоданы, перед тем как спуститься к обеду, и теперь, помогая друг дружке в темноте, наталкиваясь на мебель в неуклюжей спешке, которая в других обстоятельствах стала бы поводом для смеха, взяли свои куртки с кровати, нащупали вещи в алькове близ ванной и с двумя чемоданами и сумочкой вышли в коридор.

Номера по другую сторону коридора выходили на южную парковку, тогда как «бьюик» стоял на северной. Молча, охваченные нетерпением, они спустились в медленном лифте на цокольный этаж, покинули мотель через южную дверь и прошли через три ряда машин к улице. Изо рта вырывались недолговечные облачка, ночь была морозной, отчего все звуки становились пронзительными и хрупкими.

Мотель находился в оживленном торговом районе, и мать с дочерью, направляясь в сторону улицы, старались идти так, чтобы здание скрывало их от наблюдателей. Затем они пошли по тротуарам, мимо магазинов, закрытых и открытых, мимо баров и ресторанов. Из нескольких доносилась живая музыка – навязчивое веселье, но лишь внешнее, не внутреннее. Надо было найти место, где можно провести ночь.

Ребекка испытала облегчение, когда они перехватили инициативу. Но на лице Джоли, как, видимо, и на ее собственном, читалась мысль о том, что отыскать место для ночлега – совсем не то, что обеспечить собственную безопасность.

15

Здесь, в бункере богинь судьбы, Хендриксон неизменно изображает уверенность. Правда, порой ему кажется, будто что-то упало внутри его груди, и еще он постоянно чувствует, что балансирует на канате над всеми теми, кого он когда-либо знал: они задрали головы и радостно ожидают его падения…

Двадцатью минутами ранее специалист, которому Хендриксон поручил увеличить изображение номера на припаркованной машине Лютера, получил четкую картинку. «Шевроле» взят напрокат в луисвиллском аэропорту в понедельник.

Специалист поворачивается в своем кресле и сообщает Хендриксону:

– В прокате говорят, сэр, что машину недавно вернули – в пять тридцать.

В аэропортах больше камер на один кубический фут, чем где-либо еще. Хендриксон объясняет, как нужно войти через черный ход в программу АНБ, дающую возможность поиска по видеозаписям, и найти изображение того, кто сдал машину в Луисвилле.

Джейн Хок проявила осторожность и оставила свою машину в жилой зоне, в полутора кварталах от главной улицы Доменной Печи, предположив, что там не окажется камер. Записи с нескольких камер позволяют проследить за ней после того, как она вышла из таверны вместе с шерифом, и установить ее автомобиль: черный «форд-эскейп». Вот она едет к Лейквью-роуд, Тиллмен следует за ней на прокатной машине, и при проезде хорошо освещенного перекрестка прекрасно виден регистрационный номер «форда».

Сперва Хендриксон хочет загрузить описание машины и ее номер в Национальный центр информации о преступлениях, чтобы их получили все правоохранительные органы страны, но его останавливает мысль о том, что эта сука умеет без регистрации просматривать базу НЦИП и время от времени заглядывает туда в поисках новой информации на себя. Узнав, что у них есть номер и описание машины, она поменяет номера – вероятно, краденые – на другие краденые номера и при первой возможности избавится от «форда».

По всей стране патрульные машины полиции и другие государственные автомобили, оснащенные сканером считывания номеров с охватом в триста шестьдесят градусов, ежеминутно и круглосуточно передают информацию о замеченных ими машинах, как припаркованных, так и движущихся, в местные архивы. АНБ управляет центральным архивом всех этих систем. Если этот «форд-эскейп» после выезда из Доменной Печи хоть раз попал в поле зрения сканера, программа АНБ сообщит, где и когда это произошло.

Хендриксон по-прежнему нервничает, но говорит себе, что для таких, как он, настало прекрасное время: у них есть возможность, законным образом или нет, смотреть на мир всевидящим оком божества.

16

Они сидят, закутавшись, в холодном фургоне: двигатель нельзя заводить, чтобы не привлекать к себе внимания. Они съели холодную еду, взятую навынос, и теперь дышат затхлым воздухом, который пропитан запахами чеснока, тела Бидла и сигарет, которые тот курит время от времени.

Тайная служба достойному идеалу, когда высокая правота задания важнее всего того, что запрещают законы божеские и человеческие, когда у тебя есть право на убийство и ты будешь убивать не из любви к стране, как Джеймс Бонд, но ради куда более великого дела, вроде упорядочения мира и сохранения окружающей среды путем строгого контроля за разрушительными порывами человечества… Да, для большинства людей такая работа исполнена смысла, проникнута романтикой, тайнами, духом приключений, каждая минута щекочет нервы.

Хассан Загари, который жаждет наступления нового мира и не раз убивал ради этого, участвуя в разных необыкновенных приключениях, имеет представление о любви, но предпочитает безличный секс, повсюду в мире видит невежество и смятение, но не тайну, хочет, чтобы его работа лучше отвечала представлениям общества о ней. В кино показывают сплошной гламур. У героя не бывает напарника, непрерывно источающего запахи, как Кернан Бидл, во время слежки в морозную ночь никому не приходится мочиться за мусорным бачком, чтобы не уходить далеко от своей машины на случай неожиданной погони.

Сейчас Бидл ссутулился на водительском сиденье и безостановочно говорит о том, что не вызывает ни малейшего интереса у Хассана, а тот держит свой лэптоп на коленях, как и предполагали создатели этого устройства. Он взломал главную компьютерную систему в штаб-квартире корпорации, владеющей этим и сотнями других мотелей (штаб-квартира расположена в Орландо, штат Флорида, городе с отличным климатом), подключился к компьютеру в местном рокфордском отделении и может следить за их системой электронных ключей.

Многие отели и мотели давно заменили механические замки на электронные и выпустили электронные ключи вместо обычных – это позволяет менять комбинацию замка с каждой сменой постояльца. В этом заведении установлена современная программа, отслеживающая использование каждого ключа, каждый случай открытия и закрытия дверей в номерах. Считается, что таким способом можно узнать, когда для открытия замка применяется незаконное устройство, а не официальный ключ (у официального ключа, в отличие от приспособлений, используемых грабителями, есть электронная подпись), но существуют и другие соображения, связанные с безопасностью.

Ряды пронумерованных квадратиков на экране лэптопа обозначают номера мотеля. Красным обозначены запертые двери. Когда используется электронный ключ, квадратик становится зеленым и остается таким, пока дверь не закроется и не защелкнется автоматически. Синий квадратик означает, что дверь открывалась изнутри выходящим гостем; этот цвет сохраняется до закрытия и защелкивания двери, после чего меняется на красный.

В компьютеризованной системе регистрации мотеля имя Ребекки Тиллмен привязано к номеру 212. Когда мать с дочерью возвращаются после ужина, красный квадрат, обозначающий номер 212, зеленеет… потом краснеет.

– Вернулись, – говорит Хассан.

Бидл обрывает на полуслове размышления о скучнейшем предмете, который занимает его в данный момент.

– Почему нет света?

Номер двух женщин на втором этаже выходит на ту же сторону, что и их парковка, а его окна расположены прямо над тем местом, где женщины оставили древний «бьюик». В номере два окна, и оба темны.

Полминуты спустя Бидл говорит:

– Что-то не так.

Фургон стоит довольно далеко от здания, в относительно темном месте, куда не доходит свет от двух фонарей, установленных на парковке. Хассан берет бинокль с сиденья и направляет его на одно окно номера 212, потом на другое.

– Они приоткрыли шторы, не включая свет, – говорит он. – Одна голова над другой. Смотрят.

– На нас? – спрашивает Бидл.

– На что-то.

В их сторону едет «рейнджровер», освещая фарами фургон. Мгновение спустя шторы на окне номера 212 задергиваются.

– Кажется, они нас увидели, – отмечает Хассан.

– Да откуда они знают, где мы?

– И зачем я пошел туда за едой, – говорит Хассан. – Может быть, кто-то из них видел тебя утром в банке.

– Кто мог знать, что наши пути пересекутся?

Хассан сам хотел сбегать в ресторан, но Бидл не разрешает никому брать для него еду. Как нередко случается, Бидл считает необходимым говорить очевидное:

– В номере по-прежнему темно.

Хассан кладет бинокль и изучает красные квадратики на экране лэптопа.

– Что-то делают в темноте, – сообщает Бидл.

Минуту спустя цвет квадрата, обозначающего номер 212, меняется с красного на синий.

Бидл, смотрящий на экран под углом, добавляет:

– Уходят из номера.

Синий квадрат краснеет. Бидл заводит машину. Хассан закрывает ноутбук, откладывает его в сторону и произносит:

– Думаю, за «бьюиком» они не вернутся. Скорее всего, выйдут с другой стороны. Я пойду за ними.

– Мой телефон включен, – говорит Бидл.

С ноткой раздражения, которую он не в силах скрыть, Хассан бросает:

– Я в этом и не сомневался.

Он выходит в холодную ночь и спешит к мотелю, глаза слезятся от колючего воздуха. Эти женщины никогда не видели его прежде. Он умеет следить и оставаться невидимым. Мороз ему ненавистен. Он родился для тепла. Но мартовский вечер в Рокфорде – это не худшее из испытаний, которые приходится выдерживать, чтобы способствовать появлению лучшего мира, в котором люди вроде этих женщин будут знать свое место и не покинут его под угрозой расстаться с жизнью.

17

В номере ардморского мотеля, где единственная, прикрытая полотенцем лампа давала скудный свет и где, словно опоенные, лежали без движения четыре девочки, Джейн надеялась выспаться без сновидений. Но, растянувшись на своей раскладушке, она стала путешествовать по мирам собственного подсознания. Она бродила по зловещему ночному городу в поисках Ника, и каждый встречный был враждебной сомнамбулой, сотворенной из какого-то нематериального вещества. Потом она оказалась на огромном заводе и не могла найти выход из лабиринта брошенных станков и скопившегося за десятилетия мусора, внутри которого раз за разом воскресал Рэндал Ларкин и несся к ней на стае крыс. Потом снайпер с вершины холма стрелял вниз, в долину, по которой скакал огромный табун; раненые животные ржали и переворачивались в ужасающем тумане, сотканном из крови и клубов пыли. Стоя среди обезумевших лошадей, Джейн искала что-то в этой сумятице, и тут лошади превращались в пони, в эксмурских пони, и на земле со следами копыт, прямо перед ней появилась фигура всадника, вышибленного выстрелом из седла, упавшего и растоптанного, в разодранной одежде, и она сквозь пыль почти узнала этого оборванного и поверженного всадника, почти видела его, приближаясь к нему сквозь хаос, приближаясь к всаднику, все время приближаясь…

18

Данные АНБ приводят Хендриксона в восторг.

Запад. Вечером во вторник грязная сука и неотесанный шериф из Доменной Печи направились на юг, в Теннесси, потом повернули на запад. В 2:28:14 ночи со вторника на среду в девяти милях от Мемфиса едущая на восток машина дорожного патруля из Теннесси прочла передние номера «форда-эскейп», который направлялся к западу. В 2:28:17 она же прочла номера «шевроле», едущего следом за «фордом».

В следующий раз они попали в поле зрения сканера к юго-западу от Литл-Рока. Арканзасский дорожный патруль при въезде на федеральное шоссе номер тридцать автоматически зафиксировал передние номера «форда-эскейп» на ближайшем съезде к Хот-Спрингс в 4:36:24, а три секунды спустя – взятого напрокат «шевроле».

Хендриксон не может понять, как Хок и Тиллмен познакомились друг с другом и почему они встретились в Доменной Печи. На первую тайну накладывается вторая: что им надо в Хот-Спрингс или поблизости от него, собираются ли они залечь на дно или будут ездить по проселкам, избегая федеральных трасс?

В городах и крупных пригородах, а также на федеральных трассах система считывания номеров работает надежнее, чем в сельской местности, на менее важных дорогах. Превосходно начавшееся преследование неожиданно заканчивается разочарованием: специалист докладывает, что в последний раз номер «форда» был замечен в Хот-Спрингс, штат Арканзас, более шестнадцати часов назад и новой информации с тех пор не поступало.

Номера арендованного «шевроле» были распознаны дважды после Хот-Спрингс. В первый раз – в 8:06 утра, где на окраине Литл-Рока сливаются две федеральные трассы – тридцать и сорок. Второй раз в 2:25 дня в трех милях к северу от Нэшвилла, на федеральной трассе номер шестьдесят пять. Кто-то перегонял машину обратно в Луисвиллский аэропорт, куда ее вернули не так давно – в 5:30.

Третий специалист, искавший в аэропорту изображение человека, который пригнал арендованную машину, находит его. Это мужчина, но белый, а не черный. Не Лютер Тиллмен. Грива спутанных волос, борода зверобоя, противосолнечные очки, лица почти не видно, пропускать через программу распознавания бессмысленно – ничего не получится. Человек на экране выходит из зоны видимости камеры. Видеозапись с машиной, на которой он мог уехать, не обнаружена.

Хендриксона одолевают бурные эмоции, в первую очередь злость и осознание того, что люди, на которых он полагается, подвели его, и не в последнюю очередь – Хью Дарнелл в Миннесоте. Хендриксон удаляется прочь от специалистов и Стейши О’Делл, которые остаются под его полным контролем в ожидании дальнейших распоряжений, и звонит на айфон Хью.

– Дарнелл, – отвечает тот.

– Это я. Где ты?

– Веду наблюдение за Тиллменом.

– За шерифом?

– Да. За Лютером Тиллменом.

– И где он? – спрашивает Хендриксон.

– У себя дома. А его жена и дочь уехали в старом «бьюике» Стассена, помощника шерифа. Хассан Загари и Кернан Бидл едут за ними, сейчас ведут наблюдение в мотеле. В Рокфорде.

– Рокфорд – это где? – задает вопрос Хендриксон.

– Иллинойс. Неблизкий путь. Мы не знаем, почему именно Рокфорд.

– Может быть, они собираются встретиться с Лютером?

– Но он же дома.

– Ты уверен?

Дарнелл молчит и через некоторое время отвечает:

– Ну, раньше был дома.

– Пока не улетел в понедельник в Кентукки. Сегодня среда. Ты прав, раньше он там был. Два дня назад.

Хью Дарнелл снова предпочитает отмалчиваться.

– Знаешь, что ты должен сделать, Дарнелл?

– Наверное, войти в дом.

– Блестяще. Войди в дом и переверни там все. Найди объяснение тому, почему Лютер прилетел в Доменную Печь, штат Кентукки. Понял?

– Да, сэр.

– Ищи то, что может указывать на его контакты с Джейн Хок, на знакомство с нею или с кем-нибудь, кто знает ее. Знаешь, кто такая Джейн Хок?

– Да, сэр. Все знают.

– Осматривай все, что покажется тебе любопытным. И не ложись спать, пока не найдешь то, что мне нужно.

– А если ничего такого нет? Если я ничего не найду?

– Это не вариант, – говорит Хендриксон.

– Жена и дочь оставили свет во всем доме.

– И что?

– Чтобы вечером все выглядело так, будто там кто-то есть.

– Ты придумываешь для себя извинения?

– Нет, сэр. Просто говорю.

Хендриксон отключается. Он кипит. Ему хочется верить, что любой аркадец по меньшей мере на голову выше этого ничтожества. Но даже если человек придерживается правильной идеологии, это еще не значит, что он заслужил жизнь в новом мире, который видит перед собой Хендриксон. Хью Дарнеллу вскоре придется сделать инъекцию препарата с механизмом управления, как тем, кого включили в список Гамлета, и отправить куда-нибудь подальше, чтобы он там покончил с собой.

Хендриксон возвращается к специалистам, ждущим его вместе со Стейшей О’Делл, и велит им покинуть сайты, на которые они незаконно проникли по его указанию. Потом еще раз им говорит, что они должны помнить только о поисках Мартина Мозеса, специалиста по корпоративному шпионажу, покинувшего отель днем ранее. Сделав это, он закрывает доступ в их программы управления, произнеся: «Auf Wiedersehen».

– До свидания, – одновременно говорят они и возвращаются к своим обязанностям по обеспечению безопасности, словно ничего и не было.

Стейша О’Делл спрашивает:

– Отвезти вас еще куда-нибудь, мистер Конгрив?

Рабочее время Стейши давно закончилось, но Хендриксону нужно от нее кое-что еще, прежде чем она отвезет его к вертолету, ждущему на окраине города.

– Давайте заглянем в ваш кабинет, мисс О’Делл.

У вечернего администратора есть свой кабинет. В приемной Стейши темно – ее секретарша уже уехала домой.

Они проходят в ее кабинет, где Хендриксон закрывает дверь и говорит:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

– Хорошо, – отвечает она, и он снова получает доступ к ее программе управления.

– Стойте на месте, – говорит он, – и раздевайтесь.

Лицо ее остается спокойным, хотя глаза как будто омрачаются, но потом она начинает расстегивать блузку.

Бут Хендриксон садится на одно из роскошных кресел для посетителей и звонит со своего смартфона директору некоммерческой организации «Волонтеры за лучшее время» (один из проектов Д. Д. Майкла) Маршаллу Аккерману на номер, которым тот пользуется в нерабочее время. Аккерман отвечает, и Хендриксон рассказывает о «форде-эскейп», который в последний раз видели в Хот-Спрингсе.

– Если они с Тиллменом оставили восьмерых детей где-то в Арканзасе, им теперь нужна только одна машина. Возможно, она все еще пользуется «фордом». Пусть в АНБ проверяют данные о нем каждые десять минут. Как только появится свежий скан этого калифорнийского номера – Хендриксон повторяет его по памяти, – сразу же дайте мне знать.

– Считайте, уже сделано. А знаете, что случилось в прошлую пятницу на складе, где она прикончила Ларкина? – спрашивает Аккерман.

– Она улизнула до вашего приезда.

– Если бы просто улизнула. Эта сука оставила бутылку с зажигательной смесью и таймер, пыталась нас сжечь. Там везде крысы.

– Да, я слышал об этом тоже.

– Если она попадется мне в руки, – говорит Аккерман, – я скормлю ей крысу, а потом подожгу ее, – чтоб мне не жить.

– Никто не станет возражать, – заверяет его Хендриксон, заканчивает разговор и нетерпеливо говорит Стейше О’Делл: – Да нет, все снять. Все. Совсем голая.

Находясь под контролем, она тем не менее явно смущена, но подчиняется.

Хендриксон слегка удивлен своим поведением. Он пренебрежительно относится к женщинам, которые стоят ниже его, и, наоборот, тянется к тем, кто в обществе стоит на ступеньку выше его. Даже до инъекции Стейша в любой классовой системе, достойной этого названия, стояла ниже его – ей суждено было остаться в среднем классе, не имея ни ума, ни вкуса, чтобы подняться выше. Теперь, будучи скорректированной, она вообще принадлежит к низшей касте и стоит лишь на ступеньку выше обычного животного. Он должен чувствовать себя испоганенным, когда, сидя в кресле, приказывает ей опуститься на колени, когда она наклоняется, чтобы обслужить его, и делает то, что от нее требуют. Но сегодня был день разочарований, и Хендриксон слишком разнервничался, чтобы возвращаться в Вашингтон, не сняв напряжения.

Для него Стейша – примитивное существо, чуть ли не другого вида, и это действие – максимальное отступление от правил, которое он способен себе представить. Это не похоже на то, что происходит с девушками из «Аспасии», прекрасно задуманными и ухоженными фантазиями без воспоминаний о прошлом и без будущего; застыв на месте в биографическом и интеллектуальном смысле, они не принадлежат ни к одному классу и восхитительно нереальны в своем совершенстве и своей покорности, настолько, что вполне могут быть персонажами эротических сновидений. Но у Стейши есть прошлое и есть будущее (пусть и ограниченное строгими рамками), и когда она выходит из режима активного управления, то способна мыслить и чувствовать. Хендриксон может командовать ею, как любой из девушек «Аспасии», но уверенности в абсолютном подчинении нет. И хотя это маловероятно, всегда существует небольшая опасность, что такое примитивное существо, как Стейша, может укусить, и это приятно щекочет нервы Хендриксону.

19

На двух двуспальных кроватях спали четыре мальчика, спали так, точно внешнего мира не существовало, точно это был первый сон в их жизни и до утра надо было компенсировать тысячи ночей, проведенных в легкой дремоте. Лютера тянуло на раскладушку, которая казалась лучшей в мире кроватью. Он бы уже заснул, но надо было позвонить Ребекке в девять часов.

Он ушел в ванную, чтобы не будить детей, закрыл крышку унитаза, сел, позвонил со своего анонимного телефона на ее анонимный и вскоре узнал, что они доехали на стассеновском «бьюике» до Рокфорда, но скрытно сделать это не удалось. Полутора часами ранее они сняли номер в одном из старых отелей, в нескольких кварталах от того места, где оставили универсал. Лютер встревожился, узнав, что за женой и дочерью наблюдают, но испытал прилив гордости, услышав о том, как они отделались от наблюдателей.

– Завтра вам надо вовремя добраться до Чикаго, но как? – сказал Лютер.

– Ни автобус, ни поезд мне не нравятся.

– Мне тоже.

– Я наплела Робби Стассену, что еду в Мэдисон: надо, мол, отвезти тетушку Тэнди к маме. И вот я подумала… не хочу звонить маме, просить у нее помощи, – это будет слишком очевидно. Но кем бы ни были эти люди, они ведь не могут прослушивать все телефоны? И поэтому я позвонила тетушке Тэнди. Ничего страшного?

– Да, пожалуй. Надо было что-то делать.

– Я сказала ей, что мы с Джоли в Рокфорде, моя «тойота» накрылась, и спросила, не может ли она дать мне на время машину. У нее две. Машину дяди Кэлвина она так и не продала.

От Рокфорда до Мэдисона, штат Висконсин, было всего миль шестьдесят.

– Ты ей не сказала, почему вы оказались в Рокфорде?

– Сочинила что-то. Оказалось, у тетушки Тэнди есть бойфренд.

– Сколько ей – восемьдесят?

– Что ты, всего семьдесят девять. А ему – семьдесят. Тетушка похищает младенцев прямо из колыбели. Сейчас она едет в «додже», который был у Кэлвина, бойфренд – следом за ней, в теткиной машине, чтобы увезти ее домой. Они будут через полчаса.

– Ты потрясающая женщина, – сказал Лютер. – Здорово все устроила.

– Ну, понимаешь, брак с таким дикарем закалил мои нервы.

Он улыбнулся:

– Со мной трудно иметь дело.

– Даже не представляешь, насколько трудно, дорогой. Значит, завтра Чикаго, а что потом? Куда двинемся? Ты где?

– На колесах. Завтра к вечеру узнаю, где окажусь.

– Я хочу тебя увидеть, Лютер.

– И я тоже. Сильнее всего остального. Я тебя люблю. Помнишь то место, где мы проводили отпуск и, наверное, зачали Твайлу?

– Это невозможно забыть.

– Отправляйся завтра туда. У нас есть номера друг друга, но если что-то пойдет не так, я знаю, где тебя найти. Как Джоли?

– Она рождена, чтобы скрываться. Ни один коп ее не выследит. Хочет с тобой поговорить.

– Па? – сказала Джоли, взяв трубку.

– Привет, конфетка.

– Ты меня так целую вечность не называл.

– Не хотел тебя обижать.

– А я и не обиделась. Папа, скажи мне прямо: все идет к черту?

– Что значит «все», детка?

– Страна, мир, цивилизация, человечество.

– Все каждую секунду разваливается, Джоли, но в то же время перестраивается.

– Извини, но ты сейчас наговорил кучу всякой хрени. Совсем на тебя не похоже.

– Ты права. Послушай, ничто не разваливается. Понимаешь, тут творятся нехорошие вещи, и, как обычно бывает, все кончится плохо для людей, которые стоят за этим.

– С нами ничего не случится? Мы все будем живы и здоровы – ты, мама, я, Твайла?

Девчонка была слишком умна, чтобы ее успокоили дежурные фразы.

– Могу только сказать, Джоли, что я сделаю для этого все возможное.

– Хорошо. Ладно. Я это и хотела услышать. Я тебя люблю, па.

– И я тебя, Джоли.

Закончив разговор, Лютер не сразу лег спать, хотя и падал с ног. Он встал у раковины, глядя на свое отражение и видя при этом не себя, а Ребекку, Твайлу, Джоли. Лица их так четко нарисовались перед ним, словно и в самом деле материализовались в зеркале, вызванные силой его любви. Он произнес короткую молитву, прося небеса защитить дорогих ему женщин, поскольку не был уверен, что у него самого хватит на это сил.

20

Трех стодолларовых купюр достаточно, чтобы убедить коридорного провести Хассана Загари и Кернана Бидла в номер рядом с тем, который сняли на ночь Ребекка и Джоли Тиллмен. Давая деньги, они показывают коридорному удостоверения Министерства внутренней безопасности, но он, похоже, верит в удостоверения только в той степени, в какой они дают ему повод принять деньги.

Его зовут Джерри Сатт, удачное созвучие со словом «зад», поскольку этот парень – живое воплощение геморроя. Хассан видит в Джерри Сатте типичного персонажа мультипликационного фильма, и не случайно: немного неправильные зубы, дергающийся нос, как у кролика, почти целиком розовые белки глаз, а уши такого размера, что Сатта вполне можно было бы ухватить за них и вытащить из котелка, если бы он там поместился.

Он нервничает без особых на то оснований – возвращается через пятнадцать минут, после того как оставил гостей заниматься своими делами, потом еще раз, опять через пятнадцать минут. И всякий раз – жалобы: он думал, их всего на пять минут; три сотни не стоят потерянной работы. Так в каждый заход он вымогает по сотне. Он уверяет, что портье может в любую минуту сдать номер, что может появиться другой коридорный вместе с новыми постояльцами, неся их вещи. Но конечно, если номер в этом двухзвездном убожестве не снят вечером в среду, он простоит пустым всю ночь. Единственное достоинство коридорного состоит в том, что он говорит шепотом и адресует все жалобы Бидлу, который держится на приличном расстоянии от Хассана.

Пока Сатт изнемогает от тревоги, Хассан молча работает. Он снимает с двух крюков картину, висящую на стене, которая разделяет два номера, – репродукцию «Звездной ночи» Ван Гога в якобы позолоченной, якобы деревянной барочной раме, совершенно не подходящей для нее. Затем осторожно вытаскивает из стены один из крюков и большой гвоздь, на котором висел крюк. Стараясь не производить ни малейшего шума, он вставляет длинный тонкий микрофон в отверстие от гвоздя и задвигает его до упора, пока микрофон не упирается в стенную панель соседнего номера. Сунув наушник в правое ухо, Хассан включает мощный усилитель, повышающий уровень звука в сто тысяч раз относительно уровня вибраций.

В третий раз коридорный просит еще триста долларов. Хассан выключает усилитель на несколько секунд, в течение которых шепчет Бидлу – так, чтобы коридорный слышал:

– Дай ему еще сотню, последнюю. А если этот говнюк не угомонится и не заткнется, убей его.

Достав сотню, Бидл говорит:

– Ты же знаешь, Джерри, у дяди Сэма триллионные долги, его карманы больше не бездонные.

Может, коридорный и не верит удостоверениям Министерства внутренней безопасности, но угрозу убийства он воспринимает всерьез. Бледный, как кролик из «Алисы», и такой же нервный, он стоит неподвижно, сложив руки перед собой: возможно, это молитвенная поза. Его глаза широко раскрыты, выступающими верхними зубами он покусывает нижнюю губу.

Так Хассану удается прослушать разговор Ребекки и Джоли с Лютером Тиллменом. Он слышит только реплики женщин, но все равно узнает много полезного из того, что они говорят шерифу и друг другу по окончании разговора. Несколько минут спустя, встав в угол фойе на первом этаже, Хассан звонит Хью Дарнеллу в Миннесоту, чтобы доложить о результатах и получить инструкции. Но Хью, что странно, не расположен давать инструкции.

– Я же ничего не знаю. Все указания по этому делу должны поступать от Хендриксона. Позвони ему и узнай, чего он хочет.

– Я буду звонить ему? – говорит Хассан. – У меня нет номера.

– Почему нет?

– Он дает свой телефон только тем, кому это нужно.

– Вот теперь тебе это нужно, – говорит Хью. – Есть ручка и бумага?

– Нет. Но есть память. Я слушаю. – Запомнив номер, Хассан говорит: – Думаешь, можно звонить ему сейчас, так поздно?

– Ты можешь ждать до Рождества, если считаешь, что так будет лучше. Но по моему мнению – которое ни черта не стоит, – надо звонить сейчас.

Поколебавшись, Хассан спрашивает:

– Ты не болен, Хью?

– Я в отличной форме, Хассан. У меня все потрясающе. Высший класс. Я Пизанская башня. Полный тип-топ, я Мона Лиза.

Хассан молчит секунду-другую, потом говорит:

– Хорошо. Позвоню ему сейчас.

21

В тысячах футов над землей, там, где атмосфера слишком разрежена и не может поддерживать жизнь, где два неба – в виде слоя туч внизу и в виде купола с холодными звездами вверху, где жестокое и безжалостное движение времени, кажется, распространяется только на массы людей, ссорящихся между собой на поверхности планеты, – там в мягком, комфортном салоне джета «Галфстрим V» Бут Хендриксон наслаждается поздним ужином из каплуна, стильно поданного стюардом; самолет числится за ФБР, но сейчас арендован Министерством юстиции. К каплуну прилагаются два великолепных гарнира – из зеленой фасоли и пасты «альфредо». Белое прозрачное вино охлаждено до нужной температуры и настолько великолепно, что Хендриксон даже не спрашивает названия, опасаясь, что марка окажется неизвестной и нарушит его представление о правильном порядке вещей.

Полет из Луисвилла в Вашингтон обычно не настолько долог, чтобы пассажир мог насладиться неторопливым обедом с десертом, за которым следует порция тщательно выбранного сорокалетнего портвейна. Однако в вертолете, перевозившем его из Доменной Печи в Луисвилл, Хендриксон попросил пилота подать заявку на новый полетный план, чтобы изменить маршрут и лететь через Атланту и Джорджию. Если этот необычный маршрут, заявленный с опозданием, создаст проблемы для диспетчеров, можно очистить от коммерческих рейсов гражданские воздушные коридоры и дать возможность пролететь официальному лицу, выполняющему важную для страны миссию.

Между основным блюдом и лимонным тортом с базиликовым мороженым, когда Хендриксон наслаждается последними глотками вина, поступает звонок от некоего Хассана Загари, которого он знает, но у которого не должно быть секретнейшего номера его сотового. Опять Хью Дарнелл.

Хассан кратко описывает ситуацию с Ребеккой и Джоли Тиллмен, пересказывает в нескольких словах телефонный разговор, который состоялся у них с шерифом захолустного городка, потом сообщает:

– Машина тетушки вскоре будет в гараже отеля, сэр. Мы с Бидлом можем поставить на нее локатор и поехать за ними в Чикаго, а оттуда – куда угодно.

– Не надо. Ты сказал все, что мне нужно знать: они направляются в Чикаго. Оттуда я установлю за ними слежку.

– Как скажете, сэр.

– Отличная работа, Хассан.

– Спасибо, сэр.

– У меня есть для тебя еще одно задание, хотя день был тяжелым. Если ты готов.

– Я всегда в игре.

– Мне известен твой послужной список. Ты, когда это необходимо, без колебаний устраняешь врагов прогресса, не проявляя предрассудков.

– Когда это необходимо, – говорит Хассан, – колебания недопустимы.

– Бидл может ехать назад, в Миннесоту, а для тебя я выделю турбовинтовой самолет, который доставит тебя из Рокфорда в Милуоки. Там тебя будет ждать внедорожник. Сразу же садись за руль. К часу ночи ты должен быть в доме Тиллмена. Хью Дарнелл к тому времени сделает половину работы, которая ему поручена… или, четверть.

– Какой работы, сэр?

– Он проходит по дому с частым гребешком, ищет то, что связывает Тиллмена и Джейн Хок. Когда приедешь, скажешь Дарнеллу, что я прислал тебя на помощь.

– Да, сэр.

– Хассан, что ты думаешь о мистере Дарнелле? Только честно. Ты человек способный и наблюдательный. Я хочу услышать чистую правду.

– Он слишком много пьет.

– Как обычно, прямо в яблочко. Значит, так: в кабинете Тиллмена ты найдешь сейф с оружием, возьмешь из него подходящий пистолет и вытащишь у меня из бока колючку по имени Хью Дарнелл. Лучше пристрелить его, пустив пулю в затылок. Две пули. Словно ты приводишь приговор в исполнение. Мы скажем, что шериф Тиллмен, который вступил в союз с Джейн Хок, убил одного из лучших агентов Министерства внутренней безопасности.

– А шериф где-то там поблизости, сэр?

– Не важно, Хассан. Если нужно, мы предоставим множество доказательств его присутствия в доме во время убийства. Но сначала мне нужно, очень нужно узнать, найдется ли что-нибудь, связывающее его с Джейн Хок.

– Если есть, я найду, сэр.

– Я знаю, что найдешь, Хассан.

Стюард достаточно благоразумен, чтобы не подходить к Хендриксону во время разговора. Теперь он прибывает с десертом и кофе.

– Вы всем довольны, сэр?

– Замечательно, – заверяет его Хендриксон. – Превосходно. Скажите мне вот что. Некоторое время назад самолет, кажется, изменил курс и летит на восток-северо-восток?

– Да, сэр. Сейчас мы находимся приблизительно над Колумбией, Южная Каролина.

– Если время для портвейна настанет при подлете к Вашингтону, пилот, насколько я понимаю, сможет на некоторое время задержать посадку.

– Вы совершенно правы, – говорит стюард. – Мы можем встать в режим ожидания в международном аэропорту Рейгана, если хотите.

– Я дам вам знать.

Оставшись наедине с десертом и кофе, Хендриксон с удивлением вспоминает, как он был встревожен, даже выбит из колеи в бункере отеля, когда узнал, что вездесущая Джейн Хок побывала в Доменной Печи. На время ему показалось, что она воплощает некую сверхъестественную силу, которая явилась во плоти для исполнения какого-то закона природы и уничтожения всего аркадского, аватара, которую не могут одолеть никакие уловки, никакое оружие.

Но теперь ее засекли в Арканзасе, и она даже не подозревает об этом. Номер ее машины вскоре засекут где-нибудь еще, и Хендриксон приблизится к пониманию того, куда она держит путь. Она умна. Но никто не может быть настолько умен, чтобы долго не попадать в поле зрения многоокого современного государства.

Она совершила еще одну большую ошибку, связавшись с шерифом Тиллменом. Джейн лучше всего действует в одиночку: волчица, которая умеет ориентироваться по лунным теням даже при свете дня, одинокий хищник, которого так или иначе пристрелили бы, но теперь пристрелят раньше, потому что, к какой бы стае она ни прибилась, стая совершит больше ошибок, чем волчица, действующая сама по себе. У Хендриксона теперь есть поводок, на котором он держит женщин Тиллмена, хотя они об этом не догадываются, и когда они воссоединятся с шерифом, Хендриксон заполучит и его. А если в его руках будет шериф, вскоре он заполучит и Джейн Хок.

Беспокойство, которое он испытывал прежде, было преходящей эмоцией, возникшей, потому что он на короткое время утратил осознание неоспоримой истины: он и все аркадцы не только находятся на правильной стороне истории, но и могут переписать ту историю, которая была до них. Они вычеркнут из прошлого все факты и философские течения, которые сочтут неудобными для себя. Что касается будущего – истории того, что будет, – то они перепишут и его, день за днем, вплоть до вечности. Снова овладев истиной, он больше не способен воспринимать дурные предзнаменования.

Что до целебных средств, то самая эффективная их комбинация – оргазм, отличный обед, превосходное вино и обладание турбовинтовым самолетом, под которым в объятиях ночи распростерся весь мир.

22

В 4:20 утра четверга, после девяти часов спокойного сна, Джейн села на раскладушке, спустила ноги на пол. Она проснулась так же мгновенно и окончательно, как если бы над ее ухом прогремел выстрел. В последних сновидениях мелькнуло понимание того, что она упустила что-то в кентуккийском городишке.

Она пришла в ужас, увидев, до чего низвели жителей городка, и твердо решила освободить детей из заключения, а потому не учла, что обычных предосторожностей может оказаться недостаточно для этой Доменной Печи с ее странной обстановкой. Она дала поручение одному из опекунов детей уничтожить все видеозаписи в так называемой школе. Но что, если в самом городке имелись не только камеры для фиксации трафика?

Поскольку город был центром переделки людей, аркадцы, вероятно, следили за результатами эксперимента по установлению тотального контроля, чтобы усовершенствовать его в будущем. Доменная Печь, наверное, просматривается вся, до последнего квадратного фута. Джейн не заметила избытка следящих устройств, но сегодняшние камеры высокого разрешения были совсем небольшими и могли хитрым образом встраиваться в любой предмет: не исключено, что она прошла мимо них.

Она оставила свой «форд» в тихом жилом квартале, где ни одна камера не должна была зафиксировать, как она подходит к машине или выходит из нее. Но если они все же опознали ее автомобиль? Полицейские машины все чаще оснащались автоматическими устройствами распознавания номеров. Джейн могла передвигаться анонимно только до тех пор, пока они не знали марки и цвета ее машины, а также номера.

Ложась спать, она не сняла джинсы и свитер и теперь надела кроссовки, наплечные ремни с пистолетом и спортивную куртку. Четыре девочки по-прежнему спали без задних ног. Джейн вышла на тускло освещенную веранду и закрыла за собой дверь.

Оклахомская ночь была прохладной, ясной и тихой. Джейн осмотрела парковку, где было темнее, чем ей хотелось бы: нечеткие очертания машин, похожих на громадных свиноподобных животных, которые едят из кормушки. По улице медленно проехал грузовик с логотипом и названием молочной фермы на кузове. Подозрительно медленно? В наступившие времена ничто не было тем, чем казалось на первый взгляд, и даже грузовик молочников привлек внимание. Джейн проводила его взглядом, прислушалась – не прекратит ли шум двигателя затихать, не станет ли громче по мере возвращения машины. Но шум все удалялся и удалялся, пока не смолк совсем. На противоположной стороне улицы ничто не задело тревожной струны ее интуиции, и она поверила, что детям ничто не грозит.

Она подошла к своему «форду» и вытащила из-под переднего пассажирского сиденья инструменты: отвертки с плоским и крестообразным жалом, плоскогубцы, разводной ключ. Каждый располагался в отдельном кармане складной сумки из кожзаменителя. Завернутый в тряпку молоток лежал рядом с сумкой. Действуя проворно и тихо, в надежде, что никто не обратит внимания, Джейн скрутила с «форда» задние и передние номера и положила их в машину.

Без номеров она рисковала вызвать к себе интерес дорожной полиции. Но после выезда из Ардмора они съедут с федеральной трассы номер тридцать пять и найдут тихое место. Там придется поработать плоскогубцами и молотком, чтобы передний номер выглядел так, будто слегка ударился обо что-то, хотя Джейн хотела лишь исключить вероятность распознавания номера. Можно накидать липкой грязи на задок «форда», в особенности на номер. Такой обманный маневр поможет добраться до ранчо Сэккетов. Но любой коп, увидевший оба номера, поймет: здесь что-то неладно.

Когда Джейн вернулась, девочки еще спали. Она воспользовалась этим, достала новую одежду и первой отправилась в ванную. Долго стоять под душем она не стала, потому что не слышала ничего, кроме стука воды по стенкам и полу кабинки, а ее воображение рисовало то похищение детей, то неожиданное кровавое нападение на них.

23

Поздним утром в четверг Ребекка с Джоли ждали у багажной карусели чикагского аэропорта «О’Хара интернешнл», и наконец в толпе входящих пассажиров появилась Твайла. Высокая и стройная, в темно-фиолетовом платье, с мелкими складками на плечиках и слегка гофрированной планкой, с курткой на руке, она выглядела не столько девятнадцатилетней студенткой колледжа, сколько знаменитой моделью лет двадцати пяти, излучающей опыт и умудренность. Улыбка, появившаяся на лице при виде родных, сделала Твайлу еще привлекательнее.

Ребекка обрадовалась, наблюдая за старшей дочерью, и укрепилась в убеждении, что вместе они выдержат этот шторм, но все же внимательно осмотрела людей, вошедших следом за Твайлой, – не проявляет ли кто-нибудь излишний интерес к ее дочери? Но она не прошла специальной подготовки и не умела анализировать поведение толпы, а в подобных ситуациях подозрительными кажутся либо все, либо никто. Твайла обняла и поцеловала мать:

– Я очень скучала.

А затем, обнявшись с Джоли, Твайла забыла обо всем на свете. Сестры, смеясь, тут же завязали оживленный разговор, обсуждая прически и одежды друг друга – нередко с дружеским сарказмом, в котором поднаторели с ранней юности.

Ребекка почти забыла, как похожи ее дочери, не внешне – у каждой был свой стиль, – но в смысле энтузиазма и интеллекта. Благодаря двухлетней разнице в возрасте они всегда были близки, как близняшки. Страстью Твайлы было искусство (ее талант так сильно заявлял о себе, что на втором курсе ей сократили плату за обучение на две трети, пообещав в будущем вообще убрать), тогда как Джоли жила ради литературы.

Обнимая Джоли за плечи одной рукой, Твайла обратилась к матери:

– Ты сказала: бросай все, приезжай, никто не умирает, но дело важное. Такая тайна, такая драма! Страсть как интересно. Рассказывай.

– Не здесь, детка. Давай сначала уедем отсюда.

– Это как-то связано с мисс Гандерсан, с этим безумием в отеле? Когда папа на прошлой неделе позвонил и рассказал об этом, он был вне себя, я думала, он в обморок свалится. Твердил, что Бостон на другом конце света, но это ведь не совсем так, тут меньше чем полстраны. Мама, я просто не могу учиться в Милуоки или, прости господи, в Сент-Клауде, хотя бы потому, что там за меня не будут платить.

– Давай сначала о главном. Где твой чемодан, детка?

Твайла прилетела с одним большим чемоданом – точно таким же, как у Джоли, с тремя отделениями; родители подарили их дочерям года два назад. Взяв чемодан с транспортера, они вскоре уже сидели в «додже» тетушки Тэнди. Джоли уступила Твайле переднее сиденье, а сама села сзади.

Выехав с краткосрочной парковки, Ребекка оставалась настороже и постоянно поглядывала в зеркало заднего вида. Но если кто-то сидел у них на хвосте, значит преследователей было слишком много и действовали они сообща – ехавшие за «доджем» машины постоянно сменялись. Конечно, если на нем стоит маячок, преследователям ни к чему постоянно держать их в поле зрения. Но вряд ли телефон тетушки Тэнди стоял на прослушке и кто-нибудь знал, что прошлой ночью она привела машину в Рокфорд. Ребекка и Джоли уже покинули Рокфорд, когда те типы у мотеля поняли, что они бросили «бьюик». Чтобы вызвать Твайлу в Чикаго – а не в Милуоки, – Ребекка воспользовалась анонимным телефоном и постаралась сбить с толку любого, кто мог прослушивать телефон Твайлы или вести за ней наружное наблюдение. И все же… она постоянно переводила взгляд на зеркало заднего вида и знала, что Твайла заметила это. Когда они вырвались из толкучки аэропорта и поехали на юг по федеральной трассе номер девяносто, Твайла сказала:

– Дом в другой стороне. Зачем мы едем в город?

– Мы туда не едем. Только до федеральной дороги номер девяносто четыре, а потом на север.

– И куда же?

– В место, от которого у нас с папой остались приятные воспоминания. Увидишь.

– Папа ждет там?

– Нет, детка. Он позвонит нам позднее и скажет, что делать дальше.

– Дальше? А где он теперь?

– Он не сказал. Может, потом скажет.

Твайла наклонилась влево, чтобы посмотреть на сестру.

– Вряд ли родители еще до нашего появления на свет стали законспирированными шпионами, а теперь пустились в бега. Такое бывает только в телешоу, а жизнь не телешоу. Ты понимаешь, что происходит?

– Я знаю одно, – ответила Джоли, – мы в глубокой заднице. Только не совсем понятно, чья это задница и почему мы должны пробираться через нее. Мама тоже ничего не знает. Сколько ни плакалась в папину жилетку, ничего не смогла добиться.

– Не знала, что папа носит жилетку.

– Носит иногда. Пуленепробиваемую.

24

Громадное зеленое море сверкало под послеполуденным солнцем, но нигде не было видно бледных берегов – травяное море, где приливы возникают под воздействием не луны, а легкого ветерка. В небе кружили длиннотелые летучие луни, высматривая мышей в волнах травы. Бесконечный ландшафт, не подвластный времени, и царящее вокруг спокойствие породили в Джейн чувство умиротворения, хотя мыши, возможно, не согласились бы с ней.

Купив ранчо площадью в шесть сотен акров, Лиланд и Надин Сэккет перестроили дом и расширили его, устроив здесь первоклассное учебное заведение – школу-интернат Сэккетов, где сейчас жили сто тридцать девять детей. Сэккеты считали, что дети-сироты заслуживают того, чтобы расти в волшебном месте, которое поможет забыть об утрате, и поэтому в архитектуре школы преобладала тема Запада: весь комплекс зданий напоминал городок 1880-х годов, раскинувшийся среди прерии. Они держали пони и лошадей, чтобы любой ребенок мог поучиться верховой езде у инструкторов и не только получил хорошее образование, но и крепко привязался к этой земле и ее традициям.

Чтобы никто из сотрудников школы не узнал Джейн, Сэккеты выехали в одном из школьных автобусов к въезду на ранчо, располагавшемуся примерно в миле от школьных зданий. Днем ранее Чейз Лонгрин рассказал им об условиях, на которых следует принять восьмерых детей: не оформлять поначалу никаких документов и не допускать, чтобы социальные работники узнали об их существовании. А новоприбывшим велели говорить, что их перевели сюда из закрывшегося сиротского приюта в Оклахоме. Правду об их прошлом пока нельзя было сообщать даже Сэккетам. Сомнения Лиланда и Надин перевешивались убеждением в том, что каждого попавшего в беду ребенка присылает дух их сына, умершего от менингита в три года.

Харли Хиггинс и другие дети из Доменной Печи пробыли с Джейн и Лютером меньше двух дней, но очень не хотели расставаться с ними. Джейн опускалась на колени, ерошила им волосы, целовала их, обещала, что Лютер либо останется с ними, либо вскоре вернется, когда закончит свои дела. И она тоже вернется. А пока они поживут в этом особенном месте, и добрые люди станут им как родные – как родители. Она надеялась, что эти обещания не будут пустым звуком.

Джейн закончила прощаться с детьми, и Лютер повел их к автобусу, заверяя на ходу, что он – их шериф и всегда будет их защищать.

Харли бегом вернулся к Джейн, взял за руку, сжал ее с силой, хотел сказать что-то, но не смог. Она поцеловала его в лоб, прижала к себе:

– Я знаю. Я знаю, мой хороший, – и повела его за руку к автобусу.

25

Сенной сарай, длинное здание из профильного металла, защищенное от летней жары, построили в конце пропитанной маслом дороги, на территории ранчо, но более чем в четверти мили от школы Сэккетов. Отчасти это объяснялось боязнью пожара. К концу покоса туда можно было сложить до двух тысяч тюков, хотя сейчас доставляли примерно тысячу.

Сидя за рулем «крайслера-вояджера», Лютер доехал до сенного сарая вслед за «фордом». Машины остановились с восточной стороны постройки, в предвечерней тени. Две оседланные лошади, привязанные к ограде, не испугались автомобилей: с любопытством посмотрев на Джейн и Лютера, они приветственно заржали.

– Лютер, мне нужно поговорить наедине с родителями мужа.

– Конечно. Говорите столько, сколько понадобится.

В сарае до самого потолка высились тюки, в воздухе стоял едкий запах сена, не дающие тепла диодные лампы проливали яркий голубоватый свет – нечто вроде сияния в сне-откровении, и в этом свете кружились миниатюрные галактики сенной сечки и пылинок.

Родители Ника ждали ее. Ансел, отец, которым не мог стать отец Джейн за недостатком душевной чистоты. И Клер, мать, какой стала бы настоящая мать Джейн, если бы ее не убили. Она не видела их со времени похорон Ника. Нахлынувшие эмоции удивили ее: любовь, глубокая благодарность за то, что эти великодушные и сильные люди появились в ее жизни, горе от общей утраты, пронзительное одиночество, проистекающее из осознания того, что через несколько минут она снова лишится их, и страх…

Когда они заговорили и двинулись ей навстречу, Джейн подняла руку, попросив дать ей несколько мгновений, полуотвернулась от них, взяла себя в руки, не давая выступить слезам, и сказала себе: то, чего она боялась, здесь не случится, – это паранойя на секунду взяла верх.

Снова повернувшись к ним, она сказала:

– Поиграем в маньчжурского кандидата.

– Во что? – спросила Клер, и никто из них не ответил «хорошо».

26

Лютер ждал пятнадцать минут, стоя рядом с лошадьми. Когда Джейн открыла дверь и позвала его в сарай, он увидел, что все трое плакали, даже хозяин ранчо, который казался вытесанным из техасского дуба – тверже скалы.

Их уважение к невестке было так велико, что любой ее друг становился им братом. Клер поцеловала Лютера в щеку, а Ансел обеими руками пожал руку шерифа. Оба так горячо благодарили Лютера за сделанное им, что он даже подумал, не преуменьшила ли Джейн свою роль в спасении детей, сказав, что он на своем горбу вынес из Кентукки всех, включая ее.

Возможно, Ансел и Клер когда-нибудь говорили о себе, но для Лютера это было неочевидно. Казалось, их интересуют только его жена и две дочери: что они собой представляют, где находятся сейчас, как Лютер намерен обеспечить их безопасность.

Входя в сарай, он имел весьма смутное представление о том, как собирается воссоединиться с семьей в этом мире, так сильно почерневшем всего за неделю. Но Лиланд и Надин Сэккет привезли еды, разложили ее на клеенке в красно-белую клетку, расстеленной поверх тюков сена, которые заменили стол, и когда они вшестером дошли до десерта, план был составлен.

27

Солнцу оставалось светить еще часа полтора, когда Ансел и Клер поскакали с ранчо Сэккетов к дому, чтобы добраться до него уже затемно. День стоял погожий, но то ли равнина начала отдавать тепло, накопленное за день, то ли неведомый наблюдатель, скрытый за реальностью земли и света, счел нужным придать нечто мистическое этому мгновению: при удалении Хоков от дома вокруг них образовался водянистый голубой ореол и оба въехали в него, словно перемещались не только в пространстве, но и во времени.

Когда Джейн перестала смотреть на удаляющихся всадников, отвернулся от них и Лютер.

– Значит… Сан-Диего.

– Хороший город. «Падрес», вперед[40].

– Сын Отиса Фошера, строитель?

– Уилсон Фошер. Мне нужно изучить строительные нормы.

– Действующие в Сан-Франциско.

– Отис сказал, что Уилсон строил и там.

– Если вы подождете несколько дней, я вам помогу.

– Не могу ждать. Или не буду. В любом случае лучше вам привезти сюда свою семью, пока еще есть такая возможность.

– Когда я это сделаю, вы будете знать, как меня найти.

Джейн посмотрела на него, улыбнулась, потрепала по спине.

– Если они занесут вас под номером два в список самых опасных преступников Америки, вам не удастся гулять где угодно. Вы такой большой и черный, поэтому не получится надеть светловолосый парик и загримироваться, чтобы ходить незамеченным.

– Побрею голову, отращу бороду, подпущу бандитской крутизны в одежду.

– Соберите вместе всех своих, Лютер. Может быть, лысины, бороды и крутизны будет вполне достаточно для смены образа, если мне понадобится позвать вас в дорогу.

Она почувствовала, как что-то ползет по левой руке, подняла ее и увидела божью коровку размером с каплю росы. Жучок перебирал лапками, перенося свое оранжевое в черную крапинку тельце с одного пальца Джейн на другой.

– Значит, квартира Д. Д. Майкла на девятом этаже? – спросил Лютер.

– Он финансировал строительство. Дом принадлежит ему. Весь девятый этаж в его распоряжении, четыре квартиры объединено в одну. А на восьмом и десятом, как мне сказали, смонтирована его система безопасности.

– В поднебесье. Как вы собираетесь туда проникнуть?

– Как-нибудь.

Божья коровка добралась до основания указательного пальца и продолжила свое путешествие вдоль ладони, по углублению между большим и указательным пальцем. Джейн повернула руку, чтобы наблюдать за продвижением жучка.

– И что вы надеетесь от него получить? – спросил Лютер.

– Признание, записанное на видео. Имена других заговорщиков.

– Нелегкая задача. Он затеял это гигантское безумное предприятие и уже стал царем мира, а завтра собирается стать верховным божеством.

– Я не жду, что будет легко.

– Чтобы сломать такого человека, да еще настолько уверенного в себе, нужно время.

– У меня его будет достаточно.

Божья коровка остановилась в анатомической табакерке[41] на руке Джейн, словно планировала дальнейший маршрут и оценивала возможности, которые могла предоставить ей ладонь. Помолчав, Лютер сказал:

– А вот теперь вы меня немного пугаете.

– Сомневаюсь.

– Я хочу сказать, мне страшно за вас. У вас есть все, что нужно, но потребуется еще и немного удачи. Удача долго вам сопутствовала. Но она не будет вашей спутницей вечно.

Насекомое стало обследовать линию сердца на ладони Джейн, потом свернуло на линию жизни и направилось к запястью.

– Что, если вы проникнете на девятый этаж, а там все пойдет наперекосяк?

Божья коровка внезапно расправила крылья и взлетела. Глядя на нее, Джейн сказала:

– Тогда я улечу.

28

С учетом обстоятельств Джоли Тиллмен не ждала, что четверг станет лучшим днем в ее жизни. Но он вышел совсем уж плохим, и даже не в том смысле, как она могла себе представить.

Прежде чем остановиться в отеле, мать прокатила их по жилым кварталам Лейк-Фореста с изящными особняками, стоявшими среди массивных древних дубов, рассказав о том, как они с папой подолгу гуляли здесь в то далекое лето: свет был хрустальным, а тени бархатными, в воздухе парили ослепительные фениксы, которые сгорали в пламени, но тут же возрождались в полете, на полянах резвились единороги, падающие звезды оказывались гроздьями алмазов, которые можно было подбирать прямо с тротуара. По крайней мере, так это воспринимала Джоли – общий тон рассказа, если не его подробности.

Но поскольку чуть раньше зловещего вида человек с татуированной змейкой вместе с его напарником, явно еще более отвратительным типом, приехали следом за ними в Рокфорд и ошивались вокруг «доджа» тетушки Тэнди, в котором спустя три года после смерти дядюшки Кэлвина все еще сохранялся вербеновый запах его одеколона, поскольку отец скрестил мечи с преступниками-психопатами, каким-то образом связанными с огненной гибелью сорока шести человек в отеле «Веблен», поскольку вся семья спасалась бегством от этих самых преступников, ностальгические воспоминания матери казались не только неуместными, но и бесконечно странными.

Все это заставило Джоли сделать три вывода. Во-первых, ее мать и отец были влюблены с первой встречи и испытывали друг к другу бешеную страсть во время недельного пребывания в Лейк-Форесте. Во-вторых, яма, в которой оказались все они, глубже и темнее, чем это явствовало из предыдущих слов матери. В-третьих, ее мать всегда блестяще справлялась с кризисными ситуациями, но в этот раз границы ее возможностей обозначились четко, и она стала утешаться воспоминаниями, говоря себе, что если в прошлом были дни лучше этих, то они могут настать и в будущем.

Мама, как заправский гид, рассказала, что въехать в Лейк-Форест, штат Иллинойс, можно всего по двум-трем дорогам. Здесь люди живут в достатке, здесь есть великолепные особняки на огромных участках и общественные леса, за которыми отлично ухаживают, а летом устраивают соревнования по конному поло.

Единственный отель в Лейк-Форесте носил название «Оленья тропа». В нем мама и папа останавливались в ту волшебную неделю, когда стаи голубей в небесах выстраивались в слово «ЛЮБОВЬ», а вода превращалась в вино, стоило лишь поднести стакан к губам. В гостинице, построенной в 1929 году, были прекрасно отделанные общие помещения. Вероятно, в ресторане подавали вкуснейшие блюда. По словам матери, номера были несколько тесными и старомодными, а кроме того, слишком дорогими для беглецов с их ограниченным запасом наличности. Однако сейчас, во внесезонье, отель стоял полупустым, а о безупречности персонала чуть ли не ходили легенды. И папа хотел, чтобы они остановились именно здесь.

В 4:30 дня коридорный проводил их в два соседних номера: один – для Джоли и Твайлы, другой – для матери. Папа обещал позвонить в пять часов, после чего они отправятся обедать, прикидываясь беззаботными, как Мэри Поппинс. Дверь, соединяющая два номера, была заперта, но все же Твайла затащила Джоли в тесную ванную, закрыла дверь и только потом сказала:

– Что за чертовщина? Она звонит не мне, а Шерри, моей соседке по комнате, по телефону Шерри объясняет мне, что завтра утром, то есть уже сегодня, я первым делом должна добраться до Чикаго, а перед этим забронировать номер в отеле с телефона Шерри… да, и убедиться, что на пути в аэропорт за мной никто не следит. Что это за хренотень?

– Твай, ты удивительно выражаешься для того, кто больше ориентируется на образы, чем на слова. Колледж расширяет твой кругозор.

– Прекрати вешать лапшу на уши. Выкладывай, что тебе известно.

– Вот какая ты теперь утонченная? Вешать друг другу лапшу на уши – это же так здорово. – Джоли говорила искренне. Ее сестре лучше давались образы, чем слова, но и с последними Твайла тоже управлялась неплохо. – Твай, это важная часть наших отношений.

Лицо Твайлы сделалось мрачным.

– Выкладывай. Что. Тебе. Известно.

– Ладно, ладно. Но я знаю немногим больше тебя. Только то, что случилось вчера в Рокфорде. Мама…

Из сумочки Твайлы, стоявшей на столике рядом с раковиной, донесся приглушенный рингтон смартфона. Джоли сказала:

– Мама против разговоров по телефону. Мы используем только анонимные.

Твайла вытащила смартфон из сумочки, посмотрела на номер и сказала:

– Я должна ответить. Это мой парень.

– У тебя есть бойфренд? Ты никогда не говорила.

– Вали, проваливай, шевели ногами, – приказала Твайла, открыв дверь, затем вытолкала сестру в спальню и захлопнула дверь.

Джоли услышала, как она говорит:

– Привет. – Молчание. – Хорошо. – Снова молчание. – Мы в Лейк-Форесте, это место называется «Оленья тропа».

Потом Твайла, вероятно, повернулась спиной к двери и понизила голос. Разобрать можно было только отдельные слова. Разговор длился недолго, и, когда Твайла открыла дверь ванной, Джоли спросила:

– Зачем ты сказала ему, где мы?

– Ты подслушивала.

– Конечно, я все слышала с расстояния в два фута. Зачем ты ему сказала, где мы?

– А почему я не могла об этом сказать?

– Мама велела никому не говорить.

– Джоли, дорогая, ты не понимаешь.

– Чего я не понимаю?

Твайла снова затащила ее в ванную, закрыла дверь и сказала:

– Ты не понимаешь, как это бывает между мужчиной и женщиной.

– Знаешь, мисс Красотка, у меня были бойфренды, – напомнила ей Джоли.

– Это школа, Джоли. Когда ты выходишь в мир, там все иначе.

– Как это – иначе?

– Когда-нибудь поймешь. – Твайла повернулась к зеркалу. – Боже, у меня вампирские глаза. Мне нужны капли.

– Как его зовут? – спросила Джоли.

Твайла вытащила из сумочки пузырек с визином и сказала:

– Кого?

– Этого типа. Парня. Бойфренда.

Твайла закапала визин в один глаз и быстро заморгала, словно тянула время, чтобы немного подумать. Потом назвала имя:

– Чарльз.

– А дальше?

– Ты расскажешь маме. Я пока не готова говорить ей об этом. Мне и его имени не стоило называть.

Твайла закапала визин в другой глаз. Джоли сказала:

– О черт. Ты скрываешь фамилию, потому что он женат.

– Не женат.

– Ты встречаешься с женатым мужчиной.

– А вот и нет.

– О черт. Ты беременна.

Твайла убрала визин, посмотрела на отражение сестры в зеркале, а не на саму Джоли и сказала:

– Ты такой ребенок, Джо. У тебя везде мелодрама. Я не беременна. И он не женат. – Она включила вентилятор в ванной. – Папа будет через несколько минут звонить маме. Потом мы пойдем обедать. – Она открыла дверь. – Ты первая освежишься? Или я?

– Мне ни к чему освежаться, я и так свеженькая, дальше некуда.

Осторожно вытесняя сестру за порог, Твайла проговорила:

– Тогда разреши мне побыть одной. И я не забыла, что ты увильнула от ответа и не сказала, о чем ты знаешь. Я потребую полный отчет позднее.

И Твайла опять закрыла дверь.

Что-то здесь было не так. А вся эта болтовня, «свеженькая, дальше некуда», была приманкой для Твайлы, попыткой перебросить мяч на ее сторону, чтобы сестра вышла из ванной с чем-нибудь забавным, одной из своих фирменных шуточек. Она ни за что не упустит такую возможность. По крайней мере, прежняя Твайла не упустила бы. Твайла добойфрендовских времен. Она встречается с женатым мужчиной, беременеет и в то же время умирает от рака. Что-нибудь в этом роде.

Обеспокоенная и все еще раздосадованная на замечание: «Ты такой ребенок», Джоли положила свой чемодан на кровать и открыла его, чтобы достать кашемировый шарф – вечером будет прохладно. Несколько секунд она стояла в замешательстве, глядя на чужую одежду, на плоскую коробочку из прозрачной пластмассы с защелкивающимся замочком, которая удерживалась на месте перекрестьем растягивающихся ремней чемодана. Она уже поняла, что по ошибке открыла чемодан сестры – точно такой же, как у нее, – но содержимое коробочки привлекло ее внимание: четыре шприца для внутривенных инъекций.

Джоли показалось, будто некий призрак воткнул в ее тело свою холодную эктоплазменную руку и сжал сердце. Не веря своим глазам, она прикоснулась к коробке. Реальная, не воображаемая, холодная на ощупь. Почему холодная?

Она отстегнула один из ремней, взяла коробку и увидела квадратную жестянку со стороной в семь дюймов и высотой около пяти. Жестянка на ощупь была холоднее шприцев.

Плотно сидящая крышка на петельках не хотела открываться, даже когда Джоли отщелкнула замочек. Открыв жестянку, она увидела изолирующую прокладку толщиной в полдюйма, так что внутренние размеры коробки составляли примерно шесть на шесть на четыре. При соприкосновении с теплым воздухом из перфорированного пластикового пакета, занимавшего нижнюю половину контейнера, пошел холодный дымок.

– Сухой лед? – пробормотала Джоли.

На пакете лежали девять трубочек из серебристого изолирующего материала, каждая размером с палец. Она взяла одну. Трубочка оказалась очень холодной, обжигающей пальцы.

С одного конца трубки были закрыты липучкой. Джоли сорвала липучку, и на ее ладонь вывалилась стеклянная ампула с мутноватой янтарной жидкостью.

Из ванной донесся шум сливаемой воды.

Джоли положила ампулу обратно в трубочку, а ту – в жестянку и закрыла крышку на защелку.

Послышался звук воды, ударяющейся о раковину, – Твайла мыла руки.

Джоли сунула коробку в чемодан, положила сверху шприцы, застегнула растягивающиеся ремни и захлопнула крышку. Затем поставила чемодан на пол, положила на кровать свой и открыла.

Неизвестно, был бесфамильный Чарльз женат или нет, забеременела от него Твайла или нет, но на наркотики она подсела. И не какой-нибудь пустяк вроде марихуаны, что, впрочем, тоже было не подарком. Наркотик для внутривенного приема. Героин или что-то в этом роде. Твайла уехала учиться в колледж и попала в дурную компанию. Кем бы ни был Чарльз, женатым или холостым, он дурно влиял на Твайлу. Джоли была потрясена, удручена, не знала, что делать.

Звук текущей воды прекратился, но дверь не открывалась. Твайла могла целую вечность поправлять макияж, заново напомаживать губы.

Джоли подумала, не пойти ли в соседний номер, чтобы рассказать матери о своей находке. Но нет, нельзя совершать необдуманные поступки. Во многих романах молодые женщины нередко попадали в серьезные переделки, потому что действовали импульсивно, по причине невежества или недопонимания.

Джоли села на край кровати, уперлась локтями в бедра и обхватила лицо ладонями, пытаясь понять, что делать дальше. Обычно Твайла, собираясь куда-то уходить, напевала какую-нибудь песню. Сегодня она не пела.

Что-то было не так.

Все было не так.

29

В последние полчаса перед наступлением темноты широкое небо на западе готовилось устроить красочный закат, чему способствовали разбросанные там и сям облачка.

Джейн Хок ехала по федеральной трассе номер десять со скоростью на пять миль в час ниже разрешенной, желая лишь одного – не привлекать к себе внимания, хотя при ней было все необходимое, чтобы дать отпор и одержать победу в случае столкновения.

Она оставила позади много миль с тех пор, как Надин Сэккет дала ей термос с горячим черным кофе, за который Джейн была благодарна, и пакетик домашнего сахарного печенья, есть которое она не собиралась. Но печенье испускало приятный запах, как и кофе, и в «форде» стало почти уютно – маленькое высокоскоростное убежище от враждебного мира.

Ей нужно было добраться до Ногалеса в Аризоне, чтобы отдать эту машину Энрике де Сото и взять другую, которая тоже будет смирной снаружи, но на деле – настоящим зверем внутри, без навигатора, с новым комплектом номеров.

До Ногалеса было четырнадцать или пятнадцать часов езды. С учетом времени, отводимого на ночной сон, Джейн рассчитывала, что начнет торговаться с Энрике ближе к середине дня в субботу, не раньше.

После наступления темноты, приехав в Сонору, она снимет номера с какой-нибудь припаркованной машины, поставит их на «форд» и будет чувствовать себя спокойнее до самого Ногалеса.

Когда удача изменила ей, распухшее солнце низко висело над горизонтом, пронизанный красными прожилками апельсин, казалось, подрагивал, словно готовился взорваться, дойдя до низкого растрескавшегося скального гребня, который возвышался посреди безжизненной равнины. Патрульная машина дорожной полиции появилась с востока на более скоростной полосе, чем ее собственная; ни сирена, ни маячок на крыше не были включены. Если полицейский собирался ее обогнать, то потом передумал, резко сбросил скорость и пристроился за «фордом». Джейн ехала, не снижая и не прибавляя скорость, а он следовал за ней на протяжении целой мили.

Может быть, НЦИП получил информацию о ее автомобиле, после того как «форд» попал на камеры наблюдения в Доменной Печи. А может быть, подозрения вызвала грязь на номерном знаке. Но даже без нечитаемых цифр номера вид одинокой женщины в черном «форде-эскейпе» мог напомнить ему о самом разыскиваемом в Америке убийце и предателе, и теперь он, вызвав помощь, не будет предпринимать никаких действий до прибытия коллег.

Джейн не могла позволить себе ждать в надежде, что он передумает, обгонит ее и уедет по своим делам. Лучше иметь дело с одним копом, чем с двумя или тремя. Она перевела «форд» на полосу с более быстрым движением, резко вывернула руль назад и съехала на обочину чуть ли не под прямым углом. Правая сторона переднего бампера сильно ударилась об отбойник, и машина остановилась. Джейн включила режим парковки, но не стала заглушать двигатель. Патрульная машина съехала на обочину и остановилась в восьми-десяти футах за ней.

Джейн сунула руку в пакетик с печеньем, сломала одну штуку, сунула в рот, вытащила чашечку от термоса из держателя и набрала в рот кофе.

Когда тебя останавливают патрульные, им не нравится, если ты выходишь из машины без приглашения с их стороны. Джейн тут же вышла из «форда», оставив дверь открытой.

Увидев, что полицейский наблюдает за ней, сидя за рулем, она согнулась пополам и выплюнула часть густой кашицы – печенье с кофе – на землю. Потом выплюнула остатки, притворилась, что отрыгивает, отерла рот рукавом куртки. Затем повернулась и оперлась левой рукой о машину, словно иначе упала бы, и двинулась к задней части автомобиля.

Маячок патрульной машины замигал, оповещая водителей, едущих в западном направлении, что им лучше покинуть крайнюю правую полосу.

Она сделала вид, что передумала подходить к патрульной машине, а вместо этого забралась на заднее сиденье «форда» и не стала закрывать дверь, как не закрыла водительскую. Если марка машины и запачканный номер навели патрульного на мысль, определившую план дальнейших действий, нужно было изменить придуманный им сюжет и заставить его действовать по плану Джейн.

Лежа на сиденье лицом вниз, она услышала, как полицейский выходит из машины. Секунду спустя он заговорил с ней через открытую дверь:

– У вас проблемы, мэм?

Пальцами правой руки он, по всей видимости, касался рукоятки пистолета.

Не поднимая головы, чтобы не было видно ее лица, она забормотала заплетающимся языком, слегка напирая на техасское произношение, но стараясь не пережать:

– Уходи, дай поспать.

– Вам нужно сесть и поговорить со мной, мэм.

– Ты будешь ко мне придираться. Дай поспать.

– Не усложняйте себе жизнь. Вы меня слушаете?

– Я никого не слушаю.

Он сказал что-то, но мимо проезжала здоровенная фура, и рев двигателя вместе с шумом покрышек заглушили его слова. Струя воздуха от грузовика проникла сквозь открытую дверь, и Джейн пробормотала:

– О черт, опять харчи просятся наружу.

Она пробралась по сиденью к правой двери и распахнула ее.

– Эй-эй! – крикнул патрульный. – Стойте там.

Она вылезла из машины, согнулась пополам и стала производить рвотные звуки. Пошатнувшись, она прислонилась спиной к машине, соскользнула вниз и села на землю.

Полицейскому, вероятно, не нравилось, что обе левые двери остаются открытыми и мешают движению. Он хотел бы заглушить двигатель, но не мог рисковать и заниматься этим сейчас. Обходя «форд» сзади по скрежещущему под подошвами гравию, он, видимо, действовал по протоколу, держа правую руку на пистолете или даже вытащив его из кобуры на всякий случай.

Джейн сидела, расставив ноги и повесив голову. Глаз она поднимать не стала: пьяный, избегающий визуального контакта, обычно менее агрессивен, чем тот, кто старается тебя переглядеть.

– Послушайте меня, леди, – сказал он. – Не советую вам сопротивляться полицейскому.

– Мистер мужчина… – произнесла она. – Вы верите в Христа?

– Верю ли я в Христа? Да, мэм, думаю, что верю. Так что вам нечего опасаться, сотрудничая со мной.

– Я верила в Христа, – сказала она, – но Он на меня окрысился, и у Него для этого есть все основания, черт побери.

– Христос не бесится, мэм. Он хочет, чтобы вы сотрудничали со мной, хочет, чтобы вы поднялись и поговорили со мной.

– Хочет? Да, только мне самой не встать.

– Вас опять тошнит?

Наконец она закинула голову и посмотрела на него так печально, как только могла.

– Я бы хотела еще немного поблевать, но вроде как ничего не получается.

Свет заходящего солнца заливал его лицо. Красивый парень, лет тридцати, сошедший с плаката, который призывает поступать в дорожную полицию Техаса: темно-коричневая форма, голубые канты и красные лампасы на брюках, сине-красные эполеты на рубашке. Фетровая ковбойская шляпа. Черный кожаный пояс с кобурой (пистолет он не стал доставать) и серебряной пряжкой.

– Возьмите меня за руку, я помогу вам подняться.

– Мистер мужчина, вы собираетесь ко мне придираться?

– Вам не придирки нужны, вам нужно протрезветь. Идемте.

Ей не хотелось делать с ним это. Он был довольно молод, и, возможно, в нем еще сохранилось доверие к людям – по крайней мере, к жалкой пьяной женщине, если даже больше не к кому, – поэтому он не действовал строго по правилам. Джейн не хотелось бы стать тем, кто сделает его циником на всю оставшуюся жизнь.

Она взяла его за руку с деланой неловкостью и поднялась.

То ли патрульный увидел наплечный ремень под ее курткой, то ли понял, что от нее не пахнет ни алкоголем, ни рвотой, но по какой-то причине он произнес:

– Вот черт.

Он мог бы успешно увернуться от Джейн, если бы та заранее не отстегнула от ремня ручной электрошокер. Ток прошел сквозь форменную рубашку, и полицейский упал рядом с машиной, словно все его мышцы разом расслабились, а головки шаровидных суставов вышли из суставных впадин. Ковбойская шляпа упала, покатилась по земле и замерла у отбойника.

Джейн наклонилась и еще раз нажала на кнопку шокера, затем вытащила маленький пластиковый пузырек из внутреннего кармана и обрызгала хлороформом нос и рот патрульного. Судороги перестали сотрясать его тело, он потерял сознание.

Она подняла его шляпу, положила на лицо, чтобы замедлить испарение хлороформа, но оставила открытыми часть рта и подбородок с ямочкой.

30

Частота сердцебиений увеличилась лишь незначительно, дышал он глубоко и медленно, у Джейн не было оснований тревожиться за него. Худшее из того, что могло случиться, не случилось, и теперь ее ждут лишь мелкие и преодолимые трудности, пока она не покинет Техас и в ее судьбе не настанет очередной зловещий поворот.

Небо окрашивалось разнообразными цветами, от полуночно-синего на востоке до лазурного и золотистого на западе, рваные клочья облаков сверкали, словно подожженные флаги, земля отливала красным, как поле апокалипсического сражения, где распростерлись удлиненные тени – раненые и умирающие бойцы…

«Форд» закрывал тело полицейского от проезжающих мимо машин – с учетом времени суток и большого расстояния до ближайшего города это были в основном грузовики и другие машины, чьи водители придерживались расписания и не имели времени для проявления любопытства. Редкие путешественники стремились поскорее добраться до места ночлега и совсем не хотели выходить наружу в темноте, посреди безлюдной местности. Тем не менее маячок патрульной машины и припаркованный рядом «форд» при отсутствии полицейского выглядели достаточно необычно: какой-нибудь бесстрашный самаритянин мог остановиться и предложить помощь.

Кроме кобуры и пистолета, на ремне полицейского имелись кармашки для запасных магазинов, держатель для баллончика с газом и корпус для наручников. Джейн взяла наручники.

Мужчина был слишком крупным, чтобы переместить его на значительное расстояние. Она протащила патрульного на несколько футов, подняла его правую руку и пристегнула ее к ручке передней пассажирской двери «форда».

Джейн проверила его дыхание, не заметила никаких респираторных затруднений, снова обрызгала лицо хлороформом и накрыла шляпой. После этого обошла машину, просунула голову в открытую водительскую дверь, заглушила двигатель и вытащила ключ из замка зажигания. Она закрыла дверь в тот момент, когда мимо проехала большегрузная фура, обдав ее струей воздуха с мелкими камешками, пылью и выхлопными парами. Подойдя к открытой задней двери, она вытащила из-под переднего сиденья пачки денег в пластиковой упаковке и золотые монеты. Джейн не знала, сколько стоит золото, а что касается денег, это были сто шестьдесят тысяч долларов стодолларовыми купюрами, взятые десятью днями ранее из сейфа в доме Бертольда Шеннека.

Джейн с удовлетворением подумала, что изобретатель мозгового имплантата отчасти оплачивает ее сражение против нового мирового порядка, о котором он мечтает.

Она захлопнула заднюю дверь, подошла к багажнику, открыла его, затолкала пластиковые упаковки с деньгами в сумку и быстро, но так, чтобы не показаться спешащей, отнесла все это в патрульную машину и положила на переднее сиденье. Ключ был в замке, двигатель работал, в полицейском радио звучал голос диспетчера без единой тревожной нотки. За вторую ходку Джейн перенесла два своих чемодана и уложила их на заднее сиденье черно-белой полицейской машины.

Большинство проезжающих водителей не проявляли к ней достаточного интереса, чтобы сбросить скорость и присмотреться. Те немногие, которые притормаживали на мгновение, снова жали на педаль газа, возможно напомнив себе, что в нынешней обстановке те, кто приходит на защиту полицейских, рискуют своим добрым именем, а то и чем-нибудь серьезнее. Добро пожаловать в нецивилизованное общество.

Но один из тех, кто не остановился и почувствовал себя виноватым, может позвонить в полицию или начать обсуждать увиденное в любительском радиодиапазоне. Джейн не позволяла себе прислушаться к тиканью часов, но часы все равно тикали.

Она подошла к патрульному и по пульсу и дыханию решила, что может оставить его в таком виде. Летучий хлороформ почти испарился с лица. Даже прикрытый шляпой, он все равно придет в себя минут через десять.

Неохотно сняв с патрульного значок – звездочку в колесе, – она не стала брать пистолет, чтобы парень не остался без всяких средств защиты. «Зиг Зауэр Р320» не покинул кобуры. Но при этом она вытащила ключи от «форда» из кармана куртки и забросила их за отбойник, в надвигающуюся темноту, чтобы он не смог воспользоваться ее машиной.

Вернувшись к черному «доджу-чарджеру» – белыми были только капот, верх и крышка багажника – с эмблемой техасской дорожной полиции на передних дверях, она села за руль и быстро разобралась в кнопках управления, включая те, которые относились к компьютеру «Панасоник тафбук» и электронному накопителю с печатающим устройством.

Когда обозначился большой просвет между машинами, она выехала с обочины на дорогу и помчалась на север, включив сирену и маячок на крыше. Динамика у машины была отличная. Через несколько секунд скорость достигла ста миль в час.

Часть шестая Девятый этаж

1

Сто десять миль в час, скорость все растет…

Здесь, в темноте безвременья, на землях бесчисленных народов, живших так давно, что они не придумали себе даже названий, пользуясь рисунками, с которыми и отождествляли свои племена, на выжженных равнинах, где росли тонкие травы, хрупкие, как волосы мертвеца, на вулканических склонах, где не росло почти ничего, кроме богатой воском канделиллы, где не виднелось ни одного огонька, а звездам негде было отражаться, в этой первобытной пустоте не было ни одного акра, за которым постоянно не наблюдали бы камеры с орбиты, роботизированные глаза спутников, и если еще оставалась хоть какая-то надежда на будущую свободу, она заключалась, как ни смешно, в том, что суперсовременной техникой управляли несовершенные человеческие существа, которые, возможно, никогда не научатся пользоваться ею так, чтобы максимально подавить свободу, и будут постоянно подвергаться атакам фанатичных хакеров, умеющих откапывать уголовные и скандальные истории в массивах данных, собранных оппозицией.

Сквозь эту непроницаемую черноту мчалась Джейн, оповещая о себе красно-бело-голубым сиянием, летящими каскадами цвета, заливавшего обгоняемые машины, хотя окутанная ночью земля за пределами автострады сопротивлялась блеску полицейской мигалки.

Она не знала, требуют ли правила техасской дорожной полиции регулярных контактов патрульного с диспетчером для подтверждения того, что первый находится на дежурстве и с ним все в порядке; не знала, ведется ли активное отслеживание машин с помощью навигатора и есть ли специальный человек, который регулярно проверяет, не выехала ли чья-нибудь машина за пределы округа или юрисдикции. Ничего этого она не знала.

То, чего она не знала, могло привести к ее поимке или смерти.

Если она разгонит «додж» до ста двадцати миль в час и не будет думать о последствиях прокола покрышки, то все равно не успеет пересечь границу Техаса к северу от Эль-Пасо до того времени, как техасская дорожная полиция сядет ей на хвост и преградит дорогу. Даже при такой скорости ей понадобится более четырех часов, чтобы добраться туда. Можно было сэкономить час или даже больше, перескочив на федеральную трассу номер двести восемьдесят пять в Стоктоне, чтобы попытаться пересечь границу с Нью-Мексико к югу от Малаги, но так или иначе возникала проблема с топливом: остановиться для заправки было равносильно добровольной явке в полицию.

Через двадцать минут, удалившись миль на сорок от «форда» с пристегнутым полицейским, она выключила сирену, погасила маячок, сбросила скорость до шестидесяти пяти миль в час и поехала по крайней правой полосе. План дальнейших действий уже созрел, но она не могла рисковать и не собиралась совершать задуманное на федеральной трассе на глазах у проезжающих водителей. Никто не должен видеть, куда она направилась, оставив патрульную машину.

Незадолго до того, как Джейн наполовину уменьшила скорость, ей на глаза попался дорожный знак, гласивший, что до места для отдыха остается шесть миль. Это был самый перспективный вариант, при условии, что там не оказалось бы слишком много народа. Она выключила служебную камеру машины.

Предвещая то ли очередное невезение, то ли перемены к лучшему, ехавший перед ней «Мерседес Е350» менее чем за четверть мили до места для отдыха включил правый поворотник и сбросил скорость перед съездом. Может, водитель хотел зайти в туалет, а может, он нервничал из-за того, что за ним тащится коп. Он был один в машине, если только никто не спал на заднем сиденье. Джейн съехала следом за ним с федеральной трасы и включила мигалку – без сирены.

Водитель поступил правильно – не остановился на единственной узкой полосе, а поехал по ней до парковки, где в этот момент не стояло ни одной машины. Туалеты размещались в бетонной постройке с лампами над каждой из двух дверей, еще четыре лампы освещали дорожку. В этих безлюдных краях такая площадка, казалось, обещала не столько передышку в дороге, сколько насильственную смерть. Чтобы смягчить это впечатление, здесь разбили клумбы с агавами – комками колючих когтей со зловещей темной иглой на вершине, отчего все благие намерения пошли насмарку.

Если на стоянке и имелись камеры (Джейн решила, что вряд ли), то при таком освещении от них было мало толку. Она припарковалась за «мерседесом», но не прямо позади него, а сбоку и выключила фары, чтобы не оказаться в их свете, выйдя из машины. Мигалку она оставила – это создавало некоторую атмосферу неопределенности, к тому же водитель испугался бы, если бы огни патрульной машины полностью погасли.

Она подошла к «мерседесу». Стекло водительского окна поползло вниз. Показав водителю классический значок с изображением звезды в колесе, чтобы заставить его поволноваться, она навела на него свой кольт:

– Выйдите из машины.

Ему, похоже, было под восемьдесят. Редкие седые волосы. Лопоухий. Морщинистое лицо, под воздействием гравитации ставшее маской усталого клоуна. Он не казался толстым, но в юности, наверное, выглядел смешно – Санта-Клаус в легчайшем весе.

– Вы не из полиции, – сказал он.

– А кроме того, я не очень терпелива, черт побери. Выходите.

Она подалась назад, чтобы не получить удар дверью, и взяла кольт обеими руками: при всем своем невинном виде мужчина мог оказаться опасным. Совсем неподходящие для этого люди были способны на ужасающие поступки, ибо прогресс отменил не только тяжкие запреты, унаследованные от прошлого, но и ценные уроки, вынесенные из него.

Мужчина был ростом около пяти футов и семи дюймов, а весил не больше ста сорока фунтов. Черно-белые кеды «Конверс». Светло-серые брюки легкомысленного покроя. Гавайская рубашка с голубыми пальмами на золотом фоне. Браслет с разноцветными бусинками на запястье. Он походил на бруклинского бухгалтера, который вышел на пенсию и пытается начать новую жизнь в роли Джимми Баффета, Пэрротхеда[42].

– Вы собираетесь меня убить? – спросил он, хотя Джейн не показалось, что ему страшно.

– Это не входит в мои намерения, – ответила она, озабоченная тем, что угроза убийства может вызвать у него инфаркт. – Но если будете морочить мне голову, мало вам не покажется. Мне нужен водитель.

– Я хороший водитель. Шестьдесят пять лет за рулем. Я…

– Вы меня устраиваете. В патрульной машине лежат кое-какие вещи. Надо перенести их в «мерседес». Давайте пошевеливайтесь.

– Почему вы не перенесете сами?

– Я должна держать вас под прицелом.

Мужчина пожал плечами:

– Разумно.

– Побыстрее, черт побери.

Он взял чемодан с заднего сиденья «доджа»:

– Слушайте, он тяжелый. – Неся чемодан обеими руками, он шел к своему седану боком, словно тащил полтонны свинца. – Кто же знал, что у меня будет пассажир с багажом. В багажнике – мой собственный. Может, на заднее сиденье?

– Кладите.

Пока он вытаскивал второй чемодан из патрульной машины, Джейн присматривала за ним, одновременно выключая мигалку и двигатель. Потом схватила свою сумку с переднего сиденья и перенесла ее в «мерседес».

Усохшие руки старика были тонкими, как у девятилетнего ребенка.

– Отчего он такой тяжелый? Умереть можно.

Джейн убрала пистолет в кобуру.

– Дайте мне.

Она взяла у него чемодан, швырнула на заднее сиденье «мерседеса» и захлопнула дверь.

– Вы, наверно, много занимаетесь физкультурой, – сказал он.

– В машине есть оружие? Не лгите мне. Те, кто мне лжет, потом жалеют об этом.

– Есть подушка от простатита.

– Что-что?

– Подушка из пены с дыркой посредине.

– Какого черта? Разве это оружие?

– Может, я смог бы накрутить ее вам на шею и задушить вас.

– Вы это всерьез?

– Раньше я всегда говорил всерьез.

Джейн чувствовала себя нелепо, делая это, но тем не менее снова вытащила пистолет.

– Садись в машину, старик. Быстро, быстро, быстро!

Он сел за руль, возвышаясь на подушечке от простатита. Джейн устроилась справа от мужчины, держа его под прицелом. Он завел двигатель, включил фары.

– Могу я узнать, куда мы едем?

– Назад, на десятую. На запад.

– Я там уже был. – Направляясь на автостраду по подъездной дороге, он сказал: – Не то чтобы я вам подсказывал, но почему бы не высадить меня и не взять мою машину?

– Вы – мой водитель и мое прикрытие. Вероятно, они ищут женщину, которая едет одна в машине. Теперь нас двое. Если нас остановит коп – я ваша дочь.

– Сколько вам лет? Двадцать?

– Какая разница?

– Мне восемьдесят один. Лучше вам быть моей внучкой.

– Хорошо, я ваша внучка.

– Как вас зовут?

– Зачем вам это?

– Если полицейский спросит, я должен знать имя своей внучки.

– Ладно, вы правы. Элис.

На федеральной трассе он поплелся со скоростью на десять миль меньше разрешенной. Джейн велела ему превысить разрешенную скорость на десять миль.

– Половина всех машин будет при этом вас обгонять. Копы заинтересуются ими. Можно рискнуть.

Он подчинился, но сказал:

– Вы ужасно торопитесь.

– Так, что вы и представить себе не можете.

– Что случилось с полицейским, чью машину вы взяли?

– Я его не убила.

– Я и не думал, что убили. Такая хорошенькая девушка.

– Вы со мной заигрываете?

– Не заводитесь с полоборота. Я шестьдесят лет ни с кем не заигрывал. Если мы едем на запад, то куда?

– Через Эль-Пасо в Нью-Мексико.

– Мне туда и надо. А потом в Скоттсдейл.

– Может, вы меня и до Ногалеса довезете?

– Долгий путь, по дороге одни заправки, ничего больше. Придется вам посидеть за рулем.

– А вы будете держать меня под прицелом? Не снижайте скорость.

После короткой паузы он сказал:

– Меня зовут Бернард Ригговиц. Можете называть меня «дедушка Берни».

Джейн вздохнула:

– Все это плохо кончится.

– Негативные мысли приводят к негативным последствиям, – назидательно сообщил он.

Когда они проезжали Сонору, Джейн обратила внимание, что бак заполнен на три четверти. Вероятно, он заправился в Джанкшене. Они легко доедут без дозаправки до Форт-Стоктона, а то и до Ван-Хорна, откуда рукой подать до Нью-Мексико. Только бы на границе штатов, или перед ней, не поставили блокпоста.

– Почему вы, в ваши годы, ездите ночью по безлюдным местам?

– Я люблю спать днем, а ездить в темноте. Это успокаивает. Теперь вынужден делать это один, после того как потерял Мириам. Мы были вместе шестьдесят один год. Поженились в девятнадцать лет и с тех пор не расставались ни на один день.

– Вранье, – сказала Джейн.

– Это правда, верите вы или нет. Ни на один день, пока… она умерла год назад.

– Я уверена, что так оно и было, – сказала она. – Если мне приходится держать под прицелом какого-нибудь несчастного сукина сына, почему им оказывается восьмидесятилетний скорбящий вдовец?

– Не переживайте, Элис. Простите, если это покажется сентиментальным, но благодаря вам этот серый год заиграл красками.

– Да, но я могла вас убить. Я этого не хочу.

– Негативные мысли приводят к негативным последствиям, – напомнил он.

2

«Макдоналдс» в Лейк-Форесте не был похож ни на один другой. Ни золотых арок, ни дешевой пластмассы. Мраморный камин. Отличная мебель. Классическая музыка в динамиках. Казалось, они пришли поесть в странный мир, параллельный тому, в котором жили, хотя их мир в последнее время тоже стал более чем странным.

За обедом Твайла была прежней Твайлой – по крайней мере, если не приглядываться и не прислушиваться. Мать, казалось, не замечала перемен в старшей дочери, но Джоли чувствовала едва заметные различия между этой девушкой и сестрой, вместе с которой выросла. Эта Твайла не была такой же остроумной и непринужденной, эта Твайла отчасти находилась где-то в другом мире.

Несколько раз во время обеда Джоли чуть не сболтнула: «Ма, тебе не кажется, что она как-то помутнела? Она не сидит на наркотиках? Не колется? Ей нужна помощь, прямо сейчас».

Но она этого не сделала – и поняла, почему не сделала, лишь когда они заказали десерт: стало ясно, что нужно откровенно, один на один, поговорить с сестрой, прежде чем идти к матери. Они были близки, как два листика на одной ветке, пока Твайла не уехала в колледж, но и потом при каждой встрече им казалось, что они не расставались. До этого дня. Может быть, Твайла объяснит, что происходит. Впрочем, надежды мало. Оснований для пристрастия к наркотикам нет никаких – только предположения. Так говорил папа. И все же Джоли не могла настучать на Твайлу, пока не поговорит с ней.

Вечер был совсем неподходящим для семейной драмы и бессонной ночи, которая последует за серьезным разговором. Им предстояло встать рано утром. Мама и папа поговорили по своим анонимным телефонам. Папа хотел, чтобы они приехали в Индианаполис: это три с половиной часа, если они сумеют проскочить до утреннего чикагского часа пик. Мама должна была позвонить папе из Индианаполиса, когда они переместятся с федеральной трассы номер шестьдесят пять на четыреста шестьдесят пятую. К тому времени он уже будет знать, куда им ехать, чтобы их там встретили. Не сам папа. Человек, которому он доверяет. Все это было сверхтаинственно, но что теперь не было сверхтаинственным? Может, лучше отложить разговор с Твайлой, пока семья не воссоединится?

Твайла ждала десерта, а мать думала о том, отличаются ли местные туалеты от туалетов в других «Макдоналдсах». Джоли тоже пришла в голову эта мысль, и они обе отправились на проверку. Джоли надеялась найти в женском туалете то, что поднимет ей настроение – например, набитую бумажными полотенцами открытую шкатулку из чистого серебра стоимостью в десять тысяч долларов, с инициалами Рональда Макдоналда. Но туалет ничем не отличался от других, по крайней мере ничем забавным.

Когда мать после десерта оплачивала чек, Джоли вдруг поняла, что наркотики, которые она видела в чемодане сестры, возможно, и не наркотики. Нет, наркотики, конечно, но выписанные врачом и вполне законные. Может, у Твайлы проблемы со здоровьем и она вынуждена вводить себе редкое лекарство, которое нужно держать охлажденным, отсюда и коробочка с сухим льдом. Сердце у Джоли упало, словно тяжелый камень, при мысли о том, что у Твайлы неизлечимая болезнь или, по крайней мере, настолько ужасная, что вся ее жизнь от этого изменится.

Поскольку им нужно выспаться, сегодня разговора не будет, но Джоли хочет задать невинный вопросик и посмотреть, как отреагирует Твайла. Если она не сделает хотя бы этого, не узнает, хотя бы в общих чертах, о состоянии сестры, то все равно не заснет.

3

Берни Ригговиц сообщил, что они с Мириам никуда не летали, потому что он боится летать, но зато побывали на машине в сорока девяти штатах, в некоторых – по нескольку раз, и в каждом из них он хотел бы побывать снова, за исключением, пожалуй, Северной Дакоты, даже несмотря на то что там родился Луис Ламур. Господь благословил их одним ребенком, Назией, теперь ей пятьдесят два, она живет в Скоттсдейле с мужем, хорошим мальчиком по имени Сегев. Они звали Берни переехать к ним, но он отказался, хотя любит их. Прежде всего им хочется, чтобы он перестал ездить от побережья до побережья, один, в этом возрасте. Он ни за что не согласится, потому что для него Мириам не лежала в холодной могиле, в Нью-Йорке, нет, она была всюду, куда они ездили вместе с ней, и для него быть в дороге означало быть с Мириам.

Джейн влюбилась в дедушку Берни где-то после Форт-Стоктона, незадолго до того, как они остановились для заправки в 9:45. Она залила бензин, Берни расплатился кредиткой, потом они вместе зашли в ресторан и взяли навынос хот-доги с чили, которые затем съели в дороге, обложившись тремя слоями бумажных салфеток, чтобы ловить «крошки-заворошки», по его выражению.

Блокпост – или один из блокпостов – стоял в сорока шести милях к западу от Форт-Стоктона перед съездом номер двести двенадцать на Сарагосу. Хот-доги они давно доели и теперь поглощали арахис, запивая его диетической «Маунтин дью». Берни опустил стекло, спросил у остановившего их полицейского, не в террористах ли дело, и с радостью узнал, что не в них. Затем он предъявил водительские права и представил свою внучку Элис, сообщив полицейскому, что он – точная копия брата Берни, Льва, в тридцатипятилетнем возрасте, а сейчас Льву уже семьдесят пять. Когда их пропустили и они продолжили путь на запад, Джейн спросила:

– Он действительно похож на вашего брата Льва?

– У меня нет брата Льва, – сказал Берни. – Есть брат Шем, но я не мог назвать его имя, потому что коп вполне мог знать Шема Ригговица.

– Теперь понимаю, почему Мириам путешествовала с вами.

– Вы и сама хорошая путешественница. И вы прекрасно сыграли Элис. Похоже, у вас богатый опыт.

– Хотелось бы мне не иметь этого опыта.

– Кстати, у вас отличный парик. Полицейский даже не заметил, что это парик.

– Я не ношу париков, – солгала Джейн.

– Знаете, я зарабатывал себе на хлеб париками. Из человеческих волос и из тончайших синтетических волокон. «Лучшие волосы» – так называлась компания. Мы продавали парики по всему восточному побережью, в четырнадцати штатах и в округе Колумбия. Тут вам меня не провести.

– Извините, что попыталась. Я купила этот парик и еще четыре других у людей, которые продают фальшивые водительские удостоверения, контактные линзы, изменяющие цвет глаз, и, возможно, всякие другие штуки, о которых и думать не хочется.

– Когда увидите их в следующий раз, передайте отзыв от Берни Ригговица из «Лучших волос»: это первоклассный продукт.

Несколько миль они ехали молча, допивая остатки «Маунтин дью». Наконец Джейн сказала:

– Вы не спросили меня, от чего я бегу.

– Не спросил и не буду, бубуле[43]. Не хочу разочаровываться – вдруг все не так гламурно, как я думаю.

4

Оказавшись в своем номере, сестры по очереди приняли душ. Джоли уже залезла в кровать и сидела, прислонившись к спинке, когда появилась Твайла в белой шелковой пижаме с изображением консервной банки Энди Уорхола на рубашке. Когда сестра принялась выравнивать простыни и одеяло на другой стороне двуспальной кровати, Джоли сказала:

– Могу я у тебя спросить кое-что, только чтобы твой ответ был прямым, как линейка?

– Я всегда давала тебе ответы, прямые, как линейка.

– С тобой что-то случилось?

Твайла легла в кровать, вздохнула и сказала:

– Чарльз не женат, а я не беременна.

– Я не об этом.

Твайла нахмурилась:

– Тогда о чем?

– Ты не больна, ничего такого?

– Разве я выгляжу больной? Мне кажется, я выгляжу чертовски неплохо.

– Сказочно. Надеюсь, что буду выглядеть не хуже, когда доживу до твоих преклонных лет.

– Сомневаюсь, – сказала Твайла. – Мне кажется, во мне больше маминых генов, а в тебе – папиных.

Это было похоже на прежнюю Твайлу.

– Понимаешь, я волнуюсь за тебя, как ты там в Бостоне. Вот и все, – объяснила Джоли.

– Ты говоришь как папа: Бостон на другом конце планеты.

– Значит, у тебя все в порядке.

– Как никогда. Спи, Джо. Завтра будет трудный день.

Твайла не стала выключать лампу, а лишь уменьшила яркость. В руках она держала журнал.

– Ты не собираешься спать? – спросила Джоли.

– Я тебе не буду мешать. Хочу дочитать статью – не успела в самолете.

Джоли соскользнула со спинки, повернулась на бок, спиной к Твайле и стала ждать, когда зашуршит переворачиваемая страница, но так и не дождалась. А ведь Твайла всегда читала быстро. Джоли ждала-ждала, а потом заснула.

5

Берни проспал бо́льшую часть дня, собираясь провести ночь за рулем, утешаясь воспоминаниями о Мириам. Джейн была в пути с 4:20 утра, с тех пор, как проснулась в ардморском мотеле. В 11:35 ночи четверга, когда они добрались до Ван-Хорна, штат Техас, она зевала с риском вывихнуть челюсть.

– Спите, спите, – сказал Берни. – Сейчас не спят только совы, как я. Если вы мне понадобитесь, я разбужу.

Если бы выяснилось, что ему нельзя доверять, значит интуиция Джейн больше не стоила ломаного гроша. Опустив спинку сиденья, она закрыла глаза.

– Вы можете спать под музыку? – спросил Берни.

– Сейчас я усну даже под пушечную пальбу.

– Я тихо.

Он принялся возиться с кнопками проигрывателя компакт-дисков. Когда зазвучала музыка, Джейн сказала:

– Лоренс Уэлк и его Шампанский оркестр[44]. Вы любите биг-бенд, свинг?

– Я не отличаю одного биг-бенда от другого.

– Дюк Эллингтон, Арти Шоу, Бенни Гудман. Великая музыка.

– Мириам любила смотреть Уэлка по телевизору. Я знаю, что его музыка старомодна.

– Да, именно так, и стыдиться тут нечего. Он давал людям то, чего им хотелось. Никогда не претендовал на большее, никогда не был в первых рядах.

– Вы разбираетесь в музыке?

Джейн чуть было не сказала: «Могу играть на пианино». Она слишком устала, чтобы доверять себе во время разговора.

– Спокойной ночи, дедушка.

Ей снилось что-то приятное. С пузырьками.

Когда она проснулась около часа спустя, то услышала Уэлка в его лучшую пору – «Apple Blossom Time»[45]. «Мерседес» стоял. Встревожившись, она села. Машина находилась на обочине.

Берни в салоне не было. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы найти его в темноте – он стоял спиной к ней, в нескольких шагах от дороги, и мочился. Вернувшись и увидев, что она не спит, он сказал:

– Извините. Простата размером с дыню. Если вам нужен женский туалет, то через сорок минут мы будем заправляться в Эль-Пасо.

– Нет, я в порядке.

Она закрыла глаза, а Берни достал из ящика на консоли коробку с изображением обернутой фольгой руки[46] и вскрыл ее. Запах лимона.

Засыпая, она подумала, достаточно ли близко они к Эль-Пасо и доходит ли сигнал до того места, где Берни сделал остановку. Но если при нем был телефон, когда он выходил из машины, кому он мог звонить? Он ведь не сдал ее полиции на блокпосте, хотя вполне мог это сделать.

Она должна была доверять ему. Контролируемая паранойя была механизмом выживания. Ничем не сдерживаемая паранойя была быстрым способом сойти с ума.

Джейн спала, словно обкуренная, когда машина заправлялась в Эль-Пасо.

6

Посреди ночи Джоли Тиллмен наполовину проснулась, все еще охваченная усталостью. В номере стояла тишина. Джоли напрягла слух, чтобы услышать дыхание Твайлы рядом с собой, но не уловила его.

Лампа была выключена. Шторы они не закрыли, и свет луны и уличных фонарей проникал внутрь, касался невероятно бледными пальцами всех поверхностей, словно сюда явился призрак слепца, желающего с помощью прикосновений узнать о том, чего он никогда не видел при жизни.

Не будь на Твайле белой пижамы, которая притягивала к себе призрачный свет, Джоли ни за что не увидела бы ее в кресле, где она сидела лицом к кровати. Возможно, Твайла спала, но такую позу, скорее, принял бы человек, напряженно замерший в темноте. Тень скрывала ее лицо; если она и смотрела на Джоли, то в зрачках не появилось ни малейшего отблеска.

Твайла сидела абсолютно неподвижно посреди погруженной в тишину комнаты, и Джоли засомневалась: не спит ли она сама? Она сомкнула глаза, затем снова открыла их, но фигура в кресле не исчезла, не испарилась, как это случилось бы, если бы Джоли все еще спала. Но усталость взяла свое, налитые свинцом веки Джоли закрылись и не открылись, и вопрос – реальность или сон? – так и остался без ответа.

7

Джейн проснулась под низкое урчание двигателя, с затекшей шеей и кислым вкусом во рту. Никакого Лоренса Уэлка. Она открыла глаза, когда день уже прорвался на травяные угодья в долину между двух горных хребтов и раннее солнце обследовало вулканические склоны, неровные гребни, сглаженные миллионами лет эрозии, лесистые низины. Берни Ригговиц довольно быстро добрался до Эль-Пасо, а потом проехал через юго-западный угол Нью-Мексико в Аризону – около трехсот миль менее чем за четыре часа.

Джейн привела спинку своего сиденья в горизонтальное положение, и Берни сказал:

– Вы спали, как котенок, налакомившийся сметаной.

– Да, но чувствую я себя котом, который дрался всю ночь.

– Если мы остановимся в Уилкоксе, чтобы заправиться и позавтракать, и вы потом сядете за руль, то в десять-одиннадцать мы можем быть в Ногалесе.

Массируя свою шею сзади, она сказала:

– Не уверена насчет «мы». Я собиралась высадить вас южнее Тусона, когда до Ногалеса останется час езды, и дальше ехать одной, пока ваше сообщение в полицию об угнанной машине не станет для меня серьезной проблемой.

Улыбка сползла с печально-клоунских складок его лица, но потом он воскликнул:

– Шмонцес![47] Мы партнеры или не партнеры?

– Мы никогда не были партнерами, Берни.

– Кем же мы были, позвольте узнать?

– Похищенным и похитителем.

– Вы с ума сошли? Я похож на похищенного? Вы проголосовали на дороге, я вас подвез. Нам нравится общество друг друга.

– Человек в Ногалесе опасен.

– Я знаю, что такое опасность. Налоговая служба всю жизнь сидела у меня в тохесе[48], как геморрой.

– Вы забываете об этом, – сказала она, вытаскивая пистолет.

– Опять пистолет? Это уже пройденный этап, если вы не заметили.

Джейн на секунду задумалась.

– Этот тип в Ногалесе ждет меня в субботу. Одну. Он не захочет, чтобы я привезла еще и дедушку. Мне нужно позвонить и сказать, что я приеду не одна, но понадобится легенда. Вы не можете быть Берни Ригговицем, королем париков.

– Я никогда не говорил, что я король. Это было бы нечестно. Через сорок минут мы будем в Уилкоксе, там есть «Бест Вестерн»[49]. Состряпаем легенду за завтраком.

– Нет, стряпню вы оставьте мне.

Несколько минут она раздумывала о том, как поведет себя в Ногалесе. Если она возьмет «мерседес» и оставит Берни здесь, машину придется отдать Энрике: тот переправит «мерседес» в Мексику, а Джейн уедет на новой. Она теперь слишком хорошо знала Берни и не смогла бы угнать его машину, чтобы продать ее Энрике.

– У вас есть шляпа? – спросила она.

– А как же. Если есть голова, значит есть и шляпа.

– Если у вас есть подходящая шляпа, у нас будет легенда.

– Легенда о шляпе?

– Все зависит от того, как вы выглядите в этой шляпе. И вы должны будете делать только то, что я скажу, и исполнять все в точности. От этого зависит все.

– Я ни за что не доставлю вам неприятностей. Вот смеху-то будет.

– Смеха не будет, но будет интересно. И мы можем оказаться в заднице.

8

Неизвестно, какую часть ночи Твайла провела в кресле, но в пять утра пятницы она встала с кровати.

Небольшого шума от ее вставания оказалось достаточно, чтобы разбудить Джоли, которая наблюдала за сестрой через щелки глаз. Та взяла сумку с тумбочки и удалилась в ванную. Нельзя сказать, что Твайла не считалась с другими, но, невзирая на всю свою предусмотрительность, она всегда производила много шума. Больше, чем сегодня. Осторожность, с которой она поднялась с кровати, взяла сумочку и закрыла дверь ванной, была совсем ей не свойственна и заставляла думать о каких-то тайных помыслах. Джоли соскользнула с кровати, обошла ее еще тише Твайлы и приложила ухо к двери ванной как раз вовремя, чтобы услышать звуки тонального набора. Тот, кому звонила сестра, вероятно, ответил, и она, не называя своего имени, сказала:

– Я должна была позвонить сегодня утром, но, убей бог, не помню зачем. – Помолчав, она сказала: – Хорошо. – Еще одна пауза. – Мы едем в Индианаполис, чтобы встретиться с кем-то. Не знаю с кем и где. Мать позвонит отцу, когда мы будем подъезжать. – Пауза. – Ладно, хорошо, сделаю. Секундочку.

После этого Твайла включила воду. Больше Джоли не могла ничего разобрать из-за журчания воды.

Именно для этого Твайла и открыла кран. Она не мыла руки во время разговора по телефону. Человек на другом конце линии велел ей пустить воду.

Джоли отошла от двери и села в кресло, из которого ее сестра ночью то ли смотрела, то ли не смотрела на нее, пока она спала. Она не видела его и не знала о нем ничего, кроме имени, но этот Чарльз ей не нравился. Что это за бойфренд, которому нужно докладывать о семейных тайнах таким воровским способом? И для чего? И почему Твайла это делает?

Джоли решила, что настало время снова открыть чемодан Твайлы, вытащить наркотики и шприцы, принести матери эти вещественные доказательства и сообщить ей в подробностях о странном поведении сестры. Но когда кран закрылся и зажурчала вода в ду́ше, она решила, что время для этого почти настало, однако еще не совсем.

Семнадцать лет сестринской любви и неизменно доброжелательного соперничества, семнадцать лет смеха, совместных мечтаний и бессчетные часы, проведенные за девической болтовней, – все это связало их прочными узами, если не священными, то уж наверняка возвышенными, чистыми и искренними, узами, которые нелегко ослабить или разорвать. Надо дать Твайле шанс пересмотреть свое поведение. Они приедут в Индианаполис, мама получит новые указания от папы, и если Твайла нетерпеливо поспешит в уединенное место, чтобы позвонить, Джоли настучит на нее.

Именно так, как это ни печально. Настучать на Твайлу – это ужас что такое, их отношения могут навсегда испортиться, но это лучше, чем если Твайла, севшая на экзотический наркотик, будет стучать на всю их семью бог знает с какими целями.

9

Энрике де Сото, торговец машинами без вывески и без рекламного бюджета, держал свою шоу-рум в нескольких сараях на бывшем лошадином ранчо близ Ногалеса, штат Аризона. Сараи были не такими старыми, какими казались снаружи. Энрике и его люди искусственно состарили их: пусть все выглядит так, будто они принадлежат семье, которую на протяжении нескольких поколений преследуют неудачи.

Передний сарай был состарен с помощью покрытых коркой времени вставок, якобы призванных заменить сгнившие куски, усыпан скарлатинными пятнами выцветшей красной краски, нанесенной в далекие времена процветания. На тот случай, если бы какой-нибудь представитель власти, не получавший денег от Энрике, захотел зайти внутрь, этот сарай, располагавшийся ближе всех к дороге местного значения, был набит самым унылым старьем, собранным со всего юго-запада, словно все де Сото были помешанными барахольщиками, для которых слова «старинный» и «мусор» были синонимы, а их клиенты помешались вместе с ними.

Пока Джейн в ожидании новой машины стояла вместе с хозяином за дверью двойной ширины, Энрике как зачарованный смотрел на старика, сидевшего за рулем «мерседеса». На Берни Ригговице была популярная среди крутых ребят – как минимум со времен Сухого закона – шляпа поркпай. Двигатель «мерседеса» работал, Берни сидел, сурово глядя перед собой, словно посещение этой нелегальной мастерской с грошовым оборотом было ниже его достоинства.

– Я, конечно, слышал о Меире Лански, – сказал Энрике. – Да и кто не слышал о Меире Лански? Крупнейший босс еврейской мафии. В этих фильмах про крестного отца его называют как-то иначе[50]. Но этот парень не Меир Лански. Меир Лански умер еще до моего рождения.

– Я не говорила, что он Меир Лански. Я не занимаюсь воскрешением покойных гангстеров. Я сказала, что он поважнее Меира Лански.

Энрике был человеком безжалостным и мог убить в случае крайней необходимости, но у него было симпатичное мальчишеское лицо и невпечатляющее телосложение жокея. Ему явно нравилась мысль о том, что крупный криминальный босс может быть таким невзрачным – собрание кожных складок и морщин с поркпаем, ждущее в «мерседесе» со строгим видом.

– Но я никогда не слышал о новом боссе еврейской мафии.

– И не услышишь, – сказала Джейн. – Никакой он не новый, Рики. Разве он похож на нового? Он был теневым королем в течение сорока лет.

– И как его зовут?

– Тебе это ни к чему. И ему тоже. Если будешь знать… ничего хорошего с тобой не случится. Лански и другие умники совершили большую ошибку – хотели известности, преклонения и страха перед собой. А этот считает, что известность чревата неприятностями.

Энрике удостоил ее косым взглядом из-под полуопущенных век:

– Ты мне не вешаешь лапшу на уши? Как он может вести дела, если никто не знает, как его зовут?

– Я не говорю, что никто не знает. Те, кому нужно, знают. Но это очень узкий круг.

– И такой человек путешествует без накачанных ребят с пушками?

– А для чего ему, по-твоему, я?

– Да. Ладно. Но если все так, что ему здесь надо? Хочет откусить от моего яблока? Никто не откусит от моего яблока.

– Успокойся, Рики. Я тебе кое-что скажу, только ты не обижайся и не испытывай на мне свой латинский темперамент. Для этого человека отъем твоего маленького бизнеса – пустая трата времени. Твой бизнес для него – куриный помет. Он ворочает десятками, сотнями миллионов. Он здесь из-за меня, у нас с ним общие дела, взаимное уважение. Мы давно знаем друг друга.

– Давно? Тебе сколько – пятнадцать?

Она рассмеялась, положила руку на плечо Энрике, сжала его и сказала:

– Ты, Рики, знаешь, что́ нужно сказать для того, чтобы девушка растаяла. «Давно» – значит пять лет. Слушай, ты ведь знаешь, кто я?

– Теперь тебя все знают. Я хочу, чтобы ты оставалась такой, как прежде. Ты мне нравилась такой.

Когда серийного убийцу Маркуса Пола Хедсмена поймали в тачке, украденной у Энрике, и когда он пытался сдать этого специалиста по угнанным машинам, и когда ФБР было слишком занято, чтобы тратить время на делишки де Сото, Энрике с удивлением понял, что его бизнес никто не трогает. Когда Джейн впервые обратилась к нему за машиной («форд-эскейп» был предметом их второй сделки), она намекнула, что закопала сведения о нем поглубже, желая видеть его на свободе. Энрике ничего не знал о недоукомплектованности правоохранительных служб и о перегрузке прокуратуры, что диктовало выборочный подход к расследованию разного рода преступных действий. Ему нравилось думать, что ослепленная им женщина из ФБР решила ослепить правоохранительные службы, которые после этого перестали замечать его.

– Слушай, – сказала она, – ты знаешь, что меня разыскивает каждый хрен в каждом силовом ведомстве. Как по-твоему, почему им не удается поймать меня, любимую – такую маленькую, одинокую девушку в бегах?

Энрике еще раз уставился на старика в «мерседесе»:

– Потому что у тебя связи с нужными людьми вроде него.

– Ну вот.

– А где «форд-эскейп» – я тебе его продал меньше трех недель назад?

– Он попал в горячий список. Я оставила его на автостраде в Техасе и пристегнула к нему полицейского. Он меня остановил, пришлось слегка его окоротить и взять его патрульную машину.

Энрике улыбнулся и покачал головой:

– Девушка, ты утопила педаль газа в пол и несешься прямо на бетонную стену.

– Негативные мысли приводят к негативным последствиям.

– Позитивные мысли не сделают бетонную стену картонной.

В этот момент подручный Энрике пригнал «форд-эксплорер-спорт» стального цвета.

– И что он может?

Энрике поднял капот:

– Что ты видишь?

– «Шевроле-502», спецзаказ. Семьсот лошадей, а то и больше.

– Восемьсот двадцать пять. Алюминиевые головки «Бендикс». Два четырехкамерных карбюратора «Эделброк», шестьсот пятьдесят кубических футов в минуту, зажигание от MSD. Система подачи закиси азота увеличивает мощность на двести пятьдесят лошадей. Трансмиссия «Турбо-400» с овердрайвом от «Гир вендорс». Настоящий монстр.

– Пришлось немало поработать с кузовом, чтобы втиснуть все это.

– Навигационную систему сняли. Бумаги чистые. Новенькая машина без форсажа стоит сорок шесть тысяч.

Джейн закрыла капот.

– Но тебе она ничего не стоила.

– Заплатил четырнадцать штук парню, который привел ее, совсем новую. Еще четыре сотни, чтобы перегнать в Мексику на переделку. И форсаж.

– В основном из украденных запчастей, которые ничего тебе не стоят.

– Яйца-то мне режь. Ты же знаешь, работа не бесплатная.

– Мы уже торговались, Рики. Я вовсе не собираюсь пересматривать договор.

Она открыла сумочку и дала ему двадцать восемь тысяч стодолларовыми купюрами, о чем они договорились по телефону.

– Бумаги и ключи внутри. Плюс очень милый освежитель воздуха в виде щеночка. Из попки выходит цветочный запах.

– Работа с клиентами на высшем уровне.

Когда она направилась к водительской двери, Энрике прикоснулся к ее руке:

– Если я тебе сделаю приятное… Скажешь об этом еврею?

– Если найду это приятным.

Он отсчитал три тысячи из полученных денег и вернул ей:

– Маленький дисконт в честь этого человека.

Засунув деньги в сумочку, она сказала:

– Очень щедро с твоей стороны, Рики.

– Не забудь назвать ему мое имя.

– Непременно назову.

Когда Джейн открыла дверь машины, Энрике предупредил:

– Постарайся не потерять ее через три недели. Нельзя же столько тратить на машины. Послушай по радио Дэйва Рэмси, познакомься с его бюджетным планом[51].

10

Зная ход недавних событий, Джоли Тиллмен решила, что все скользит в пропасть. Хуже того, крутизна склона все время увеличивалась, а поверхность становилась все более скользкой. Джоли чувствовала, что они катятся вниз все быстрее, отчего к горлу подступала тошнота.

Они выехали из Лейк-Форест позднее, чем собирались, и попали в утренние чикагские пробки. На завтрак они остановились в городке Мерриллвиль, где Джоли заказала вафли со взбитым кремом, сиропом и маслом и стакан молока с шоколадом. Обычно она была против такой нездоровой еды, но улучшить ее нынешнее настроение можно было только с помощью большого количества сахара и животных жиров.

Этим утром все казались мрачными. Твайла то ли сидела на экзотическом наркотике, то ли принимала лекарство от какой-то роковой болезни и, возможно, к тому же была беременна, подпав под влияние коварного Чарльза Ч. Чарльза из скандально известной семейки Чарльз. Неудивительно, что она задумчиво помалкивала. Естественно, мама волновалась: во-первых, она не знала, где папа; во-вторых, ей с дочерьми приходилось бежать от типов с татуировкой в виде змейки; в-третьих, их жизнь, вероятно, навсегда изменилась. Поэтому ее гладкий лоб теперь постоянно был изборожден морщинами, напоминая вельвет в широкий рубчик, и она совсем не желала проводить время в легкомысленных разговорах.

Итак, поездка вышла скучной, но они приехали в легендарный город Индианаполис, и ровно в 10:51 Твайла набрала на анонимном телефоне номер анонимного телефона отца и передала трубку матери, пока шли гудки, чтобы та могла нарушить закон, разговаривая по сотовому за рулем. Как выяснилось, папа еще не знал, когда его посланец встретит их. Все оставалось в подвешенном состоянии. Пока что он велел ехать в «Кортъярд-Марриотт» на Форчун-Серкл, снять номер, если их предоставляли в этот ранний час, и ждать там – Джеймс Бонд или кто-нибудь вроде него рано или поздно выйдет на связь. Если номера не найдется, пусть подождут в фойе или ресторане.

Отель располагался близ аэропорта – небольшое, приятное с виду четырехэтажное здание. Номер нашелся, и служащий за стойкой принял наличные, а не карточку. Папа сказал, что мама должна бросить «додж» тетушки Тэнди, и Джоли испытала облегчение, так как успела до самого нутра пропитаться ароматом вербенового одеколона дяди Кэлвина, смешанного с запахом заплесневелого коврика. Коридорный принес чемоданы в номер; он был очень хорош собой, и Джоли даже представила себе будущее без бесконечных дерганых переездов согласно инструкциям папы. Но стоило ему уйти, как ощущение падения в пропасть вернулось.

Твайла сообщила, что ей нужно в туалет, и отправилась туда с сумочкой. Джоли сказала ей:

– Может, оставишь телефон здесь?

– Мой телефон? – переспросила Твайла.

– Да, твой телефон. Ты не должна звонить Чарльзу и говорить ему, где мы. Ему не надо этого знать. И в любом случае мы не должны метить дорогу хлебными крошками, как Гензель и Гретель.

Твайла уставилась на Джоли, словно та сошла с ума:

– Крошки?

– Ты знаешь, что я имею в виду. – Она обратилась к матери: – Ма, у Твайлы завелся Свенгали[52] по имени Чарльз, очень коварный тип. Возможно, он подсадил ее на наркотики.

На лице матери появилось взволнованное и обеспокоенное выражение, и Джоли даже пожалела, что затеяла этот разговор, нагрузила мать еще одной заботой, но пути назад не было.

– Джоли, – сказала мать, – что тебе взбрело в голову? Свенгали? Наркотики? Если на белом свете и существует девушка, которая держит себя в руках лучше тебя, то это твоя сестра.

– Ах, ма, хотелось бы мне, чтобы это было так. Очень хотелось бы. – Джоли взяла чемодан Твайлы и положила его на кровать. Сестра запретила открывать его, но Джоли отперла замки и распахнула крышку театральным жестом. – Шприцы для внутривенных инъекций, мама.

Вот только там, где раньше лежали шприцы и металлическая коробочка, теперь не было ничего.

Джоли открыла другую половину, но и там тоже не оказалось ничего криминального.

Твайла посмотрела на Джоли, притворившись недоумевающей и обиженной, но взгляд ее был совершенно неискренним.

Джоли решительно принялась рыться в вещах сестры в поисках шприцов коробочки с сухим льдом, уверенная, что Твайла спрятала их в другом углу чемодана.

– Твай сидела в кресле прошлой ночью, сидела в темноте и смотрела на меня, пока я спала. Я знаю, Твай. И теперь знаю почему: ты поняла, что я нашла твои наркотики.

Прикинувшаяся ошеломленной Твайла, как заправская актриса, сказала:

– Ма, что с ней? Зачем она это делает?

Джоли теперь рылась в чемодане с другой стороны, прощупывая одежду.

– Я делаю это, потому что говорю правду, – заявила она. – Куда ты их спрятала, Твай? Открой сумочку. Она у тебя большая. Посмотрим, что там.

– Джоли, ты переутомилась. Сядь, детка, и успокойся.

– Ничего я не переутомилась, ма. Я никогда не переутомлялась. Ни разу в жизни.

Твайла подошла к кровати, вывернула свою сумку, расстегнула все молнии. Содержимое упало на покрывало.

– Смотри, Джо. Видишь? Ни шприцев, ни наркотиков. Если не считать визина. – Она протянула ей вывернутую сумочку. – На, посмотри сама, ничего нет.

– Ты знаешь, что я нашла их, – возразила Джоли. – И поэтому выкинула в Лейк-Форесте. Твай, я тебя люблю, я только хочу помочь.

– Я верю, сестренка. Верю, что ты хочешь помочь, но мне не нужна помощь, я не понимаю, что все это значит.

– Вчера ночью ты сидела и смотрела, как я сплю. Ты знала, что я нашла наркотики и шприцы.

– Я не смотрела на тебя. Я спала, как камень.

Джоли чуть не стошнило. Ее потрясло, что Твайла может лгать так нагло и, как ей казалось, так успешно.

– Камень? Как камень красноречия[53], вот как ты спала. Меня сейчас вырвет от этого вранья. Ты меня просто пугаешь, Твай, меня пугает то, что ты делаешь.

Мать вынула из мини-бара банку кока-колы и налила ее в стакан.

– Джоли, выпей. Успокойся. – Она провела Джоли к креслу. – Выпей, детка, выпей, успокой нервы.

Джоли взяла стакан, посмотрела на него и нахмурилась:

– Разве кола успокаивает нервы?

– Ты сейчас сказала, что тебя вырвет, – напомнила ей мать. – Все знают, что кола успокаивает желудок.

– Набери побольше воздуха в легкие, – посоветовала Твайла, – выпей колу, и тогда мы поговорим об этом, Джо. Я отвечу на все твои вопросы. Это какое-то дурацкое недопонимание.

Джоли вдруг почувствовала, что у нее началось тревожное дыхание. Она дышала часто, поверхностно, чуть ли не задыхаясь, как испуганный ребенок, и только теперь поняла, какое мучительное впечатление производит. Нет, она ничего не боялась, только беспокоилась за Твайлу и огорчалась, что та была в курсе ее подозрений и приняла меры, чтобы спрятать или уничтожить улики. Но ведь наркоманы прекрасно умеют обманывать как окружающих, так и самих себя. Это всем известно.

Джоли пыталась успокоиться и говорить убедительно, но все же сказала срывающимся голосом:

– Пусть Твайла покажет тебе руки, ма. Ты увидишь следы уколов на обеих руках. Пусть она тебе покажет. Скажи ей.

– Джоли, ты меня пугаешь, – встревожилась мать. – Это на тебя не похоже – говорить такие жуткие вещи о собственной сестре.

– Все в порядке, мама, – сказала Твайла. – Посмотри. Посмотри сюда. – Она закатала рукава блузки намного выше локтя. Кожа была ровная. Никаких следов уколов. – Посмотри сюда. – Она закатала другой рукав. Безупречная кожа. – Это все какое-то глупое недопонимание. Успокойся, Джо, выпей колу, мы поговорим и все решим.

Мать села на подлокотник кресла и погладила Джоли по волосам:

– Пожалуйста, детка, нам всем надо быть взрослыми. Выпей колу, и мы все решим.

Ее слишком уж часто уговаривали пить колу. Пожалуй, в два раза чаще, чем следовало. Через мгновение она успокоилась, полностью взяла себя в руки, овладела собой так, как это делают приговоренные с петлей на шее и люком под ногами, когда остались считаные секунды, чтобы подумать, как освободиться от петли. Мать сидела на подлокотнике, положив руку на плечо Джоли. Твайла стояла перед креслом. Возвышалась над креслом. Твайла смотрела на стакан с пузырящейся колой. Мать тоже смотрела на стакан колы. Так, словно стакан был чашей Грааля, а кола – вином, которое сейчас превратится в кровь.

– О черт, – сказала Джоли.

Мать оторвала взгляд от колы. Твайла оторвала взгляд от колы. Джоли поднялась с кресла и плеснула колой в лицо сестре…

11

Как было условлено заранее, Джейн поехала следом за Берни Ригговицем на окраину Тусона – менее часа езды от необычного автосалона Энрике де Сото. Они поставили свои машины бок о бок на парковке супермаркета и перенесли чемоданы и сумку Джейн из «мерседеса» в «форд-эксплорер».

– Вам лучше снять эту шляпу, – сказала она. – Иначе какой-нибудь коп арестует вас как мафиозного босса.

– Кто знал, что я сойду за хладнокровного убийцу? Хватит уже бездельничать, меня ждет карьера жанрового актера.

– И еще какого. Можете не сомневаться.

Они обнялись, Джейн поцеловала его в щеку, и Берни попросил ее подождать, сказав, что хочет дать ей кое-что. Он дал ей номер своего айфона, свой бруклинский адрес, адрес дочери в Скоттсдейле, телефон дочери, имя и номер телефона своего племянника, пародонтолога, если ей вдруг понадобится зубной имплантат, визитку из пекарни в Скоттсдейле, где пекут такие булки – умереть можно, и одну из фотографий Мириам, лежавшую в его бумажнике, когда он путешествовал по стране вместе с ее духом.

Они обнялись еще раз, Джейн села в «эксплорер» и захлопнула дверь, а Берни высунулся из опущенного окна:

– Кажется, будто вы и в самом деле моя внучка, Элис. Скажите честно: вы прорветесь?

– Шанс есть, Берни. А что еще у нас, кроме шанса?

– Не знаю, во что вы сунулись, но надеюсь, что благополучно высунетесь. По мне, вы заслуживаете не просто шанса, но всего самого лучшего.

Поколебавшись, она спросила:

– Вы знаете, кто я на самом деле?

– Может, мне надо смотреть новости, читать новости? Тьфу! Это все сплошная ложь или мерзость. Или мерзкая ложь. Мне не нужно знать, кто вы такая. Я знаю, что вы – вот такая.

12

…Плеснула колой в лицо Твайле, пригнулась и ударила в нее плечом, отбросив на кровать.

Мать вскочила с подлокотника кресла: «Джоли, прекрати!» – и схватила ее.

Джоли вырвалась и бросилась к двери.

Задвижка. Цепочка.

Мать ухватила Джоли за руку, попыталась помешать ей, скинуть цепочку.

– Мы хотим тебе только хорошего, детка. Клянусь тебе, только хорошего.

Никогда в жизни Джоли не поднимала руку на мать. До этой секунды она и представить себе не могла, что одна из них может напасть на другую. Она почувствовала себя обезоруженной любовью, не способной нанести удар.

Мать развернула Джоли и прижала ее спиной к двери. На лице матери не было злости. Только то, что казалось озабоченностью.

– Все в порядке, детка. Ты пока не понимаешь, но все будет в порядке. Разве я могу сделать тебе что-то плохое? Конечно же нет. Я родила тебя, и я хочу тебе только хорошего. Самого лучшего.

Лица их оказались в нескольких дюймах друг от друга, дыхание смешалось. Джоли заглянула в глаза матери. В них ничего не изменилось. В них не было угрозы.

– Я хочу прогуляться, – сказала Джоли, со смятением слыша дрожь в собственном голосе. Перед ней стояла ее мать, но Джоли чувствовала, что демонстрировать слабость будет опасно. – Мне нужно подышать свежим воздухом, проветрить мозги.

– Мы должны оставаться здесь, дорогая: друг папы может позвонить. И потом, я не могу отпустить тебя одну. Хорошенькой девушке на стоит ходить одной по чужому городу.

Твайла вытерла глаза и положила на кровать чемодан матери.

– Послушай маму, Джо. Не знаю, с чего ты на меня окрысилась, но ты же знаешь, что мама на твоей стороне.

– Джоли, детка, тебя трясет, как лист на ветру, – сказала мать. – Что творит твое безумное воображение? Вернись-ка в кресло, сядь, я налью тебе еще колы.

Открыв чемодан, Твайла сказала:

– Тебе нужно было выпить колу вчера вечером в «Макдоналдсе». Ту, что я заказала с твоим десертом.

Продолжая прижимать Джоли к двери, мать улыбнулась и сказала:

– «Слишком сладко – кола с десертом». Вот что ты сказала. И конечно, была права.

Значит, в колу подмешали успокоительное.

– Когда вы с мамой вернулись из туалета, – сказала Твайла, – она выпила свой кофе, весь, до капли. Если ты тоже выпила тогда колу, то сейчас бы так не волновалась.

Мать улыбнулась. Ее дыхание было теплым, приятным, как аромат свежевыпеченного хлеба. Голос звучал мягко, успокаивающе.

– Твайла права, дорогая. Ты бы сейчас так не волновалась. Видишь, я же не волнуюсь. В этом нет необходимости, детка. Давай вернемся в кресло, сядем и будем уважительно относиться друг к другу.

Из чемодана матери Твайла вытащила шприцы и коробочку с теплоизоляцией, положила их на покрывало.

– Что со мной будет? – спросила Джоли.

– С тобой? – переспросила мать и рассмеялась, тихо и подчеркнуто любовно, словно неспособность младшей дочери понять происходящее казалась ей восхитительной. – Ничего с тобой не случится, девочка. Обожаю твою склонность все драматизировать. Настанет день – и ты, может, станешь великим писателем. По-настоящему великим.

– Что это за шприцы?

– Тебе же делают каждый год прививку от гриппа, да?

– Грипп тут ни при чем. Сейчас не сезон. И в любом случае, прививки делают доктора.

Голос матери звучал успокаивающе и очень рассудительно.

– Нет, Джоли, не только доктора. Еще сестры. Иногда фармацевты. Люди с минимальными навыками делают прививки в супермаркетах и всяких таких местах, и ты сама говорила, что это совсем не больно. Помнишь? Да помнишь, конечно. Ты права, детка, грипп тут ни при чем. Это гораздо важнее дурацкой прививки от гриппа.

Чем больше мать говорила, тем меньше она казалась похожей на мать. Она говорила… елейно. Масляным голосом. Она изо всех сил пыталась успокоить Джоли, плотно накладывая одно на другое успокоительные слова.

– У меня голова кружится, – сказала Джоли. Она стояла прямо, напрягая плечи, а мать прижимала ее к двери. Джоли вдруг осела, ноги ее подогнулись. – Мне нужно присесть.

– Нам всем нужно присесть, детка. Давай сядем и вместе подумаем, что к чему.

Твайла уже доставала новую бутылку колы из мини-бара.

– Ладно, – слабым голосом произнесла Джоли. – Давай сядем, и вы мне расскажете, в чем дело.

Мать убрала руки, но туловищем по-прежнему прижимала Джоли к двери. Затем улыбнулась:

– Вот это больше похоже на мою Джоли.

Глядя в глаза дочери, она потрепала ее по щеке с явной любовью, искренней или нет.

Чувствуя отвращение к себе, Джоли все же сделала это – укусила мать за руку. Укусила сильно, почувствовав вкус крови на языке. Мать вскрикнула от потрясения и боли, отошла на шаг, и Джоли ударила ее в живот. Та упала на колени рядом с кроватью.

Сумочка матери стояла рядом, на тумбочке. Джоли схватила ее, метнулась к выходу, сбросила цепочку, распахнула дверь, выскочила наружу, захлопнула дверь и побежала.

Номер находился на третьем этаже. Лестницы по обоим концам коридора. К лифту не успеть.

Джоли распахнула дверь на лестницу и услышала позади топот. Оглянулась. Твайла.

Она метнулась вниз по лестнице, которая словно удлинялась перед ней, добавляя ступеньку к каждой оставшейся позади, так что до низа она могла и не добежать. Джоли запсиховала. Никогда в жизни она так не психовала. Эмоции раздирали ее на части. Она была в ужасе и в то же время чуть не кричала от горя, необъяснимым образом потеряв и мать, и сестру, – как, почему, ради чего? Ее сжигал стыд за то, что она причинила боль матери, но в то же время она была безмерно довольна собой – ей удалось сбежать. Мир стал неустойчивым после того, как Кора Гандерсан убила себя и других в отеле, но в последние дни он кренился все быстрее, и вот произошла полная смена полюсов – север стал югом, и новый угол вращения стал совершенно катастрофическим. Джоли чувствовала, как земная кора уходит у нее из-под ног, как целые континенты начинают вздыматься, сталкиваться, наезжать друг на друга, все творения человечества превращаются в руины, пришедшие из глубин волны высотой в милю готовы хлынуть на берег – если не в буквальном смысле слова, то в переносном.

Ноги стучали по ступеням, сердце стучало в груди. Джоли выбежала на цокольный этаж, открыла пожарную дверь и понеслась по коридору. По пути к фойе она вытащила из сумочки матери анонимный телефон. Совсем недалеко, у нее за спиной, раздавался голос сестры, звавшей ее. Но когда они выбежали в фойе, Твайла закричала:

– Помогите кто-нибудь! Остановите мою сестру! У нее галлюцинации, она принимает наркотики!

Джоли повернулась, швырнула сумочку, которая попала прямо в лицо Твайлы. Та споткнулась и, может быть, упала. Но Джоли не стала останавливаться и смотреть. Она неслась к выходу, а тем, кто приближался, чтобы схватить ее, она кричала: «Катитесь к черту!» – кричала так, что слюна брызгала изо рта. Она никогда не произносила подобных слов прежде, только сейчас, извергала их из себя, будто и в самом деле сошла с ума и принимала наркотики, потому что теперь важно было лишь одно – убежать. Зная, что у нее на подбородке кровь – материнская кровь, – она орала: «Всех покусаю!» Она выбежала наружу, в прохладу дня, содрогаясь от бешеных ударов сердца, которые сотрясали ее плоть. Дыхание обжигало горло. Наконец она позволила себе оглянуться – никто не преследовал ее, но она все продолжала бежать.

13

Пока что Джейн не могла сделать больше ничего. Она отправится за Д. Д. Майклом в то место, где он находится, – это наверняка будет девятый этаж принадлежащего ему дома в Сан-Франциско. Но не сегодня. Не завтра. Постоянный недосып, сильные стрессы и бурные эмоции подкосили ее: мышцы устали, глаза словно припорошил песок, мысли путались.

Она сняла номер в одном из тусонских мотелей и постояла под душем так долго, как никогда в жизни, чтобы струи горячей воды частично сняли боль. После этого она надела чистое белье, вытащила из бумажника права на имя Мелинды Джун Гарлок и положила вместо них другие, на имя Элизабет Беннет.

Убрав каштановый парик и очки без диоптрий, она надела обкорнанный со всех сторон черный парик – стильный вариант панковской прически от «Вог» – и прикрепила к ноздре бутафорский пирсинг: серебряная змейка с одним рубиновым глазом. Голубые тени, соответствующая помада. Привет, Лиз Беннет.

Бросив ключ от номера на кровать, она покинула мотель, где так и не поспала.

Час спустя, доехав до отеля «Бест Вестерн суитс» в Каса-Гранде, Лиз Беннет предъявила портье водительские права и заплатила наличными за маленький номер с огромной кроватью.

14

«Кортъярд-Марриотт» располагался близ международного аэропорта Индианаполиса, рядом были и другие отели. Джоли не хотела идти ни в один из них, потому что мать и сестра – и кто знал, скольких человек они позвали бы на помощь, – могли вскоре начать искать ее в этих гостиницах. Но войти с непринужденным видом человека, имеющего на это право, больше было некуда, и она выбрала самый большой отель – шестиэтажное здание в миле от «Марриотта».

Зайдя в фойе, Джоли расположилась в удобном кресле, которое нельзя было сразу увидеть от входа, хотя оттуда вход был прекрасно виден. Она приготовилась броситься наутек при виде любимого лица с новым, ужасающим выражением на нем. При ней был анонимный телефон, на котором мать написала несмываемым фломастером номер анонимного телефона отца – если вдруг забудет.

Джоли думала, что сказать отцу, подыскивала слова, способные убедить в том, что ее безумные обвинения – чистая правда. Телефон она крепко держала обеими руками. Это был не просто анонимный мобильник, это была драгоценная связь с ее прошлым, с тем, что осталось от ее семьи, с той надеждой, которую она позволяла себе питать. Она оказалась в незнакомом городе, одна, без цента в кармане, без документов. Свою сумочку она оставила в номере. «Додж» тетушки Тэнди стоял у «Марриотта», но у нее не было ключа зажигания, и в любом случае она не осмеливалась вернуться туда – мать или сотрудники отеля могли вызвать полицию. Она пробежала по фойе, как сумасшедшая, грозя покусать людей, так что полиция, возможно, захочет отправить ее в больницу для наблюдения. Там ее, скорее всего, накачают успокоительными и сделают совершенно беспомощной. Придя в себя, она увидит мать и Твайлу и не будет знать, вкололи ли ей во сне препарат или нет. Впрочем, нет, какой-то частью мозга она будет это знать, но не сможет ничего изменить. Не сможет спасти себя. После этого она станет звонить кому-то так же, как Твайла, и делать все те мерзости, которые ей прикажут делать. То, что она держала в руке, было не просто телефоном, но талисманом, обладающим волшебной силой, способным снова перенести ее на свет из тьмы… если только она соберется с мыслями и придумает, что сказать папе!

Телефон, зажатый у нее в руках, зазвонил. Джоли охнула и дернулась в кресле, чуть не вскрикнув от удивления. Она долго возилась с телефоном и сумела ответить только после третьего гудка.

– Папа? – проговорила она и тут же подумала, что мать могла запомнить этот номер, и тогда она услышит голос матери или Твайлы. Может быть, при нажатии на кнопку приема вызова они каким-то образом узнали, где она находится. Волшебный талисман мог работать в обе стороны.

Но это оказался папа.

– Джоли? Это ты, детка?

Аккумулятор разрядится, связь оборвется, обязательно случится что-нибудь страшное, прежде чем она соберется с мыслями и сумеет произнести правильные слова. Но ничего страшного не случилось, и Джоли, на секунду задумавшись, спросила:

– Папа, почему Кора Гандерсан совершила этот ужасный поступок? Кто-то сделал ей инъекцию наркотика или чего-нибудь похожего? Кто-то приказал ей сделать это?

Папа тоже ответил не сразу, и Джоли даже решила, что связь оборвалась, но наконец он сказал:

– Что случилось, детка? С чего тебе это пришло в голову?

Люди входили и уходили из фойе – коридорные с багажными тележками, гости, – но никто не обращал особого внимания на Джоли Тиллмен. Никто не сидел рядом с ней.

Слова полились из нее бурным потоком.

– Кто-то сделал укол Твайле, я не знаю кто и зачем, но у нее шприцы и ампулы, у Твайлы, у нее в чемодане, и она сделала укол маме, пока я спала, сначала дала ей снотворное, а потом сделала укол, и мне пришлось укусить маму и сильно ее ударить. – Джоли начала плакать. – Папа, это было ужасно, мне пришлось ее укусить, а это была мама и не мама, а я укусила ее, ничего хуже в жизни я не делала.

Кажется, она потеряла его, прозевала возможность его убедить, заболталась, как ребенок.

– Боже мой, – сказал папа, и ей стало ясно: он думает, будто она сошла с ума. Затем он снова произнес «Боже мой» жутким голосом, и Джоли сказала:

– Это правда, папа, это звучит глупо, но так оно и есть, пожалуйста, поверь мне.

Папа проговорил срывающимся голосом, задыхаясь от волнения:

– Джоли, девочка, я тебе верю, – и, продолжая говорить, он начал плакать, он, который вообще никогда не плакал, и тогда Джоли окончательно поняла, что ее жизнь изменилась раз и навсегда.

15

Папа сказал, что человек, который должен был встретить их здесь, в Индианаполисе, только что выехал к «Марриотту» – пришлось сразу же позвонить и перенаправить его к Джоли. Потом стало ясно, что когда мать проснулась утром изменившейся, она могла передать этот номер аркадцам, кем бы они ни были. Он не знал, способны ли они найти его по анонимному телефону, узнав номер, но рисковать не мог и решил уничтожить его сразу же после разговора, а своему агенту позвонил с другого аппарата. Он не знал, не подслушивают ли их в эту минуту плохие ребята, знающие номер анонимного мобильника, но сильно сомневался в этом и все же не хотел называть имени человека, который придет за Джоли, или описывать его внешность. Он сказал только, что тот самый человек – тот, которого он послал, – узнает Джоли, потому что ей семнадцать, она красива, ростом выше пяти футов и шести дюймов, чернокожая. А Джоли поймет, что человеку, который подойдет к ней, можно доверять, если он скажет фразу, которую знают только она и папа.

И вот недолгий разговор закончился, и папа исчез, прежде чем Джоли поняла, что телефон в ее руке больше не служит средством общения с отцом, что папа отключился и вот-вот разобьет свою трубку.

Теперь она стала еще более одинокой, чем двумя минутами ранее. Ей было некому звонить – ни бабушке, ни тетушке Тэнди в Мэдисоне, ведь они могли стать такими же, как мама и Твайла. Джоли сомневалась, что может им доверять.

Следующие пять минут показались вечностью. Джоли настораживалась, когда в дверях отеля появлялся новый человек. Она любила читать разные книги, отдала дань, среди прочего, и шпионским романам, но эти истории о рыцарях плаща и кинжала не очень нравились ей – не хватало терпения.

Тот самый человек оказался совсем не таким, как его представляла Джоли. Блондинка в белой блузке, черной джинсовой куртке и черных джинсах. Возраст неопределенный – то ли сорок лет, то ли пятьдесят. Черные сапожки из искусно выделанной кожи имели ярко-синие вставки, в ушах болтались алмазные сережки, хотя до вечера еще было далеко. Она подошла прямо к Джоли, которая поднялась при ее приближении, и с акцентом – возможно, техасским – сказала:

– Детка, когда ты была совсем маленькой, твой папа придумывал специально для тебя смешные истории, сказочки про мышиного шерифа по имени Вискас.

Женщина понравилась Джоли с первого взгляда. Джоли слегка поверила бы ей, даже если бы та не знала про мышиного шерифа Вискаса.

– Как у тебя дела, детка?

– Ужас. Страшно, печально, сердце болит, но я держусь.

– Будем держаться вместе, – сказала женщина. – Меня зовут Надин Сэккет. Твой папа сейчас у нас дома, в Техасе. Мы доставим тебя к нему. Но планы неожиданно изменились, придется добираться туда окольным путем. Когда сядем в такси, не называй имен. Мы ни в коем случае не должны говорить о том, что происходит с нами на самом деле. Ясно, дорогая?

– Да. Я поняла.

Надин приехала в такси, но не хотела уезжать на нем. Они вышли через боковую дверь и, избегая тротуаров, направились к парковке другого отеля, стоявшего поблизости. Когда они оказались у этой гостиницы, Надин взяла такси, на котором они приехали в центр города, в конгресс-холл. Оттуда они прошли в «Вестин Индианаполис», самый большой и необычный отель, какие видела Джоли. Надин не снимала здесь номера, но каким-то образом уломала администратора помочь ей взять напрокат машину, и меньше чем через полчаса они уже ехали на «кадиллаке-эскалейд».

– Мы собирались отвезти вас всех – тебя, твою сестру и маму – прямо в аэропорт, чтобы оттуда лететь самолетом. Но когда вся эта гадость всплыла наружу, прежняя схема уже не годилась. Может, мерзавцы еще не прочесывают все терминалы, но потом они станут просматривать все видеозаписи, пытаясь выяснить, куда и с кем ты улетела. Поэтому мы с тобой за четыре с половиной часа спокойно доедем до Сент-Луиса. Лиланд и Келси уже будут ждать там с самолетом, мы сразу же взмоем в небо и отправимся домой.

С учетом всего, что случилось в этот день, быстрота и уверенность Надин, разом овладевшей ситуацией, с одной стороны, успокоили Джоли, а с другой – вызвали новые вопросы.

– Кто такие Лиланд и Келси?

– Лиланд – пройдоха, который взял меня в жены, когда мне было девятнадцать. Келси Бодина прислали на наше ранчо, когда ему было четырнадцать, он тогда был мрачным, как гробовщик, страдающий запором. Мальчик не отличал мула от лошади, а лошадь от пони и считал себя тугодумом, потому что люди внушили ему эту чудовищную ложь. Сейчас ему двадцать три, он работает с нами и летает вторым пилотом каждый раз, когда Лиланд поднимается в воздух. Старина Келси тебе наверняка понравится. Ты ему тоже понравишься: ни один мальчишка, у которого есть глаза и сердце, не сможет пройти мимо.

– У вас свой самолет?

– Ты, девочка, только не жди громадного «семьсот сорок седьмого», небесного дворца. Маленький старый «лирджет» вмещает около дюжины пассажиров, но это очень удобный способ передвижения.

Для Джоли полет из Сент-Луиса был словно возвращение с кладбища после похорон – печаль, боль и беспокойство о будущем переполняли ее. Но одновременно она слегка уподобилась Гарри Поттеру, который отправлялся в Хогвартс с платформы 9 и 3/4 вокзала Кингс-Кросс. Надин оказалась разговорчивой: она рассказывала о себе и Лиланде, о школе-интернате Сэккетов и о многом-многом другом, а потом вызвала Джоли на разговор о себе – та сто лет не рассказывала столько о себе. Но когда они добрались до терминала частных самолетов в международном аэропорту Сент-Луиса, сели на «лира» и поднялись в воздух, Джоли забыла почти все, что было тогда сказано. Когда жизнь Джоли оказалась в руках мистера Сэккета и Келси Бодина, ее обуяла страшная усталость. Последние две ночи она почти не спала и уже начала думать, что больше никогда не выспится как следует, с учетом того, что может случиться во сне. Но когда самолет поднялся в воздух и взял курс на Техас, она уснула без задних ног.

16

В Каса-Гранде, городке с пятидесятитысячным населением, Джейн нашла ресторан с хорошей картой вин, выпила два бокала каберне-совиньона и съела бифштекс из вырезки. Считая внешность Элизабет Беннет надежным прикрытием, она чувствовала себя в безопасности.

В трехзвездочном мотеле было кабельное телевидение, совсем не нужное ей, и спутниковое радио «Сириус». Джейн выбрала канал классической музыки. Пианист Гленн Гульд. «Гольдберг-вариации» Баха.

Смешав водку с колой, она села в кресло, держа в руках три предмета. Камею, которую подарил Трэвис, – на удачу. Обручальное кольцо, которое она больше не могла носить на людях. Небольшую, для хранения в бумажнике, фотографию Мириам Ригговиц, жены Берни, которую он потерял год назад.

Блестящее исполнение Гульда говорило о радости и о страдании, обращалось к сердцу через голову, будоражило мысли и эмоции, пока эти стороны человеческой личности – которые часто бывали не в ладу друг с другом – не соединялись и не исцелялись.

Музыка восхищала Джейн, а фото Мириам прямо-таки покорило ее. Она вглядывалась в это ясное, мягкое лицо, словно читала роман, представляла истории, об истинности которых никогда не узнает. Такое восхищение удивило ее саму, но вскоре она поняла, что сейчас живет ради таких вот Мириам во всем мире и может погибнуть за них – за людей, живущих полной жизнью и проявляющих мало интереса к славе или идеологии, людей, приводящих в исступление самоназначенную элиту. На протяжении веков эти Мириам и Берни были основой гражданского общества, и именно поэтому такие, как Д. Д. Майкл, люто ненавидели их и всячески старались растоптать: свобода и цивилизованное общение были препятствием на пути к абсолютной власти и преклонению перед власть имущими.

Водки больше не хотелось. Джейн разделась, легла в кровать, выключила лампу. Она лежала в темноте, завороженная музыкой, с пистолетом под подушкой, на которую никогда уже не положит голову ее муж. Может быть, она родилась не в ту эпоху, может быть, ей надо было появиться на свет раньше – женщина, пребывающая вне времени, во многих смыслах. Во сне не существовало времени, донимавшего ее днем, не было страха, не было детей, которым грозит опасность.

17

В субботу Джейн отправилась в местную библиотеку и посмотрела, не появилось ли новых упоминаний о Д. Д. Майкле. Было объявлено – всего за день до события, явно из соображений безопасности, – что в следующую пятницу он появится на благотворительном балу в Сан-Франциско, где ему вручат гуманитарную награду. Как подозревала Джейн, его появление на балу было наживкой, чтобы завлечь ее на это мероприятие, выяснить, не готовит ли она нападение на магната. Конечно, она и близко не подойдет к этому месту.

Она провела в библиотеке всего несколько минут, а потом отправилась в Юму, штат Аризона, в трех часах пути от Каса-Гранде, и провела там ночь. В одиннадцать утра воскресенья она приехала в Сан-Диего и по анонимному телефону позвонила на номер, который дал Отис Фошер. Услышав мужской голос, Джейн, не называя себя, сказала:

– Думаю, вы ждали моего звонка со среды.

– Когда вы хотите встретиться?

– При первой возможности.

– В два часа.

Он сообщил ей адрес в Ла-Холье.

Это был один из самых аристократических и элегантных районов Сан-Диего, с улицами в три полосы и занятными магазинами. Самые дорогие особняки здесь стоили десятки миллионов долларов.

Дом Уилсона Фошера, построенный в спокойном современном стиле, стоил миллионов пять и стоял на участке площадью примерно в пять тысяч квадратных футов, на террасированном холме, но не в сверхдорогом первом ряду, а на третьей улице, считая от океана. Подъехав к нему, Джейн не увидела ничего подозрительного, припарковала «эксплорер-спорт» на параллельной улице и вернулась к дому Уилсона.

Хотя Отис Фошер ясно дал понять, что убьет ее, если она вновь появится на его территории в арканзасской глубинке, Джейн полагала, что в доме его сына ей ничто не угрожает. Согласно представлениям Отиса, оба они пользовались недостатками системы и в какой-то мере являлись союзниками; надо было только помнить, что подкупающий политиков Отис принадлежит к правящему классу, а Джейн – настоящий аутсайдер. В кризисной ситуации она стала бы для него расходным материалом.

Она нажала кнопку звонка. Мужчина, который вышел к ней, оказался ничуть не похож на своего отца: высокий, стройный, темноволосый. Слишком заостренные черты лица не позволяли назвать его красивым, но в свои примерно сорок лет он выглядел привлекательно. Закрыв за ней дверь, он сказал:

– Моя жена не хочет в этом участвовать. Она появится в пять часов. Вы должны уйти до этого времени.

– Ясно.

– Отец сказал мне, кто вы такая. Если бы вы не помогли моему брату Дозье в том деле, никакие силы ада не заставили бы меня пойти вам навстречу.

– Я вас не виню.

– Но при всем том вы стали настоящей отравой – я даже думаю, что папаша теряет хватку, делается сентиментальным на старости лет.

– Уверяю вас, он так же сентиментален, как кувалда.

Черты его лица заострились, словно у изображения на тотемном столбе, выструганного топором.

– Это у вас называется юмором?

– Это называется точной характеристикой. Послушайте, чем меньше мы будем пикироваться, тем скорее я уйду.

– Вот и славно.

Он провел ее по дому, отделанному большей частью в белых тонах со светло-серыми вставками, с изящной современной мебелью и абстрактными картинами, бездушными, как цепочки бинарного кода, распечатанные на принтере. Просторный кабинет Уилсона располагался на первом из трех этажей. За окнами во всю стену виднелись дома на двух других улицах, спускавшиеся к океану, который, казалось, сливался с небом, дополняя отделку фошеровского особняка: сероватые небеса и под ними – темно-серая вода с крапинками невысоких бурунов.

На стенах висели в рамках рендеры некоторых проектов Уилсона Фошера. Сейчас он работал сразу над несколькими постройками – двадцатиэтажными кондоминиумами, офисными башнями, отелями, правительственными зданиями, предпочитая архитекторов, слегка расцвечивавших то, что, по существу, было вариациями на тему многоквартирных крупнопанельных домов советской эпохи.

На каждом из двух длинных столов стояли компьютер, принтер и сканер, лежали книги и папки на кольцах. Пятифутовое пространство, разделявшее столы, позволяло Фошеру без труда перемещаться между ними на своем офисном кресле. Он пододвинул второе кресло, для Джейн, и оба сели перед компьютером.

– Это здание, о внутренностях которого вы хотите узнать?

– Вы можете скрыть свой адрес, чтобы не оставлять следов?

Его холодный взгляд говорил лучше всяких слов.

– Во что вы меня втягиваете?

– Ни во что, если вы умеете запутывать следы.

Настала тишина, – возможно, Уилсон думал о том, не отказать ли этой женщине, хоть ее и прислал отец. Наконец он ответил:

– Я мог бы зайти через пару офшорных адресов. Впоследствии их можно ликвидировать, словно ничего не было.

– Было бы неплохо, – сказала Джейн. Затем она объяснила, где находится десятиэтажное здание, в котором настанет конец ее поискам, а возможно, и ей самой.

Установив анонимную связь, Фошер начал с изображения из «Гугл стрит вью». Здание выглядело довольно современно: сглаженные углы, бледный известняк, двери из нержавеющей стали, оконные рамы, декоративные элементы. Над главным входом красовались буквы из матовой стали: «ДАЛЕКИЕ ГОРИЗОНТЫ».

Три верхних этажа отстояли от нижних примерно на пятнадцать футов, чтобы по всему периметру можно было устроить балконы. Здание располагалось в самой высокой точке улицы, а ближайшие постройки были максимум шестиэтажными, и три верхних этажа возвышались над окрестностями.

– В этом районе есть дома самого разного назначения, но все равно это многофункциональное здание выглядит необычно, – сказал Фошер. – Три верхних этажа – явно жилые. Но у входа есть вывеска с названием компании, а значит, на семи нижних этажах помещаются офисы. На каждом из трех верхних этажей балкон, кажется, идет непрерывно и не имеет перегородок, все квартиры выходят на него. Это серьезный недостаток проекта.

– На девятом этаже есть всего одна квартира, – сказала Джейн. – На восьмом и десятом – ни одной. Их занимает служба безопасности, охраняющая девятый этаж.

Он снова смерил ее ледяным взглядом, но на этот раз не стал утруждать себя высказыванием. Если бы Джейн не сообщила ему, он все равно поинтересовался бы историей здания после ее ухода.

– Вам говорит что-нибудь имя Дэвида Джеймса Майкла?

– Черт.

– Когда он в Сан-Франциско, то живет в этом доме, на девятом этаже.

– И вы хотите обойти его охрану?

– Не обойти, а пройти через нее.

– Для чего?

– Чтобы сделать видеозапись его признания в тяжких преступлениях. Это разрушит его империю и станет для него смертным приговором.

Фошер развернулся к большим окнам и уставился на океан, словно рассчитывая, что капитан Корабля Мудрости подаст ему совет с помощью семафора.

– У меня уже есть бо́льшая часть того, что нужно. Остается узнать еще кое-что.

– Майкл – видный защитник окружающей среды. Думаю, вам это известно.

– Я слышала, его заботит все это.

– Заботит? Его заботит только Д. Д. Майкл.

– Он жертвует немало денег.

– А получает гораздо больше. Этот сукин сын использует своих приятелей-экологистов, чтобы торпедировать проекты конкурентов на стадии выдачи разрешения. Проходит несколько лет, другая компания строит что-то очень похожее на отвергнутый проект. Потом выясняется, что он в доле, а может, и единственный владелец.

– И вы из тех, кому он натянул нос, да?

Фошер отвернулся от океана и посмотрел ей в глаза:

– Что вы хотите знать?

– Четыре лифта, – сказала Джейн, повторяя то, что узнала от Рэндала Ларкина. – Три поднимаются лишь до седьмого этажа. Четвертый обслуживает только восьмой, девятый и десятый.

– Вам нужен специальный ключ от него?

– Да. А когда вы садитесь в кабинку, то подходите к сканеру сетчатки. Ваша сетчатка должна быть в списке. Если обнаруживается обман, кабинка запирается, и вы сидите в ней до прибытия полиции.

– Значит, лифты вас не устраивают.

– Есть еще две лестницы по концам здания.

Он кивнул.

– Требования пожарной безопасности.

– Но они доходят только до седьмого этажа.

– Строительный департамент никогда не одобрил бы такой проект, – сказал Фошер. – Даже ради Д. Д. Майкла.

– Мне сказали, что там есть скрытая лестница. Строительный кодекс допускает такое?

– Если это является законной частью строительной системы безопасности. Есть электронная система, но иногда, для очень важных клиентов, сооружают и строительную систему.

– Что-то вроде комнаты-бункера.

– Да, бункер, а иногда и тайный маршрут отхода, например в подвал. А кое-где есть еще ход в подвал соседнего здания.

– Бункер или потайную лестницу надо согласовывать с городской строительной инспекцией?

– Нет.

Фошер вернулся к монитору, где было изображение с «Гугл стрит вью». Его охватил мальчишеский энтузиазм.

– Обычно они требуют по окончании работ провести по зданию полицию, чтобы копы знали, где у вас тайная задняя дверь – на случай захвата заложников. Но часто никаких согласований не требуется.

– Человек, который рассказал обо всем остальном… он знал, что там есть потайная лестница, но не знал где. Вы можете ее найти?

Фошер приложил кончики пальцев правой руки к карте на экране, словно мог решить проблему с помощью своих парапсихологических способностей.

– В каждом здании есть пустоты, неудобные пространства, которые никак не используются, согласно общему плану этажа. Их отгораживают, вы даже не подозреваете об их существовании. Обычно они невелики и никогда не проходят сквозь все здание. Если вы умеете читать синьки и видите сквозные пустоты, вертикальные или горизонтальные, значит там есть потайные лестницы или проходы.

– Вы можете посмотреть на синьки в городском строительном департаменте? Насколько я понимаю, от строителей требуют предоставлять планы в электронном виде.

Он отрицательно покачал головой:

– Знаете, давайте сделаем иначе. Базы данных городских властей, вся их система – это административная свалка. Мы в ней пропадем, сойдем с ума. Есть другой способ.

– Значит, вы можете найти то, что мне нужно?

Фошер откинулся на спинку кресла, развернулся на триста шестьдесят градусов и улыбнулся ей:

– Если бы вчера я узнал, что мне могут дать поучаствовать в изничтожении Д. Д. Майкла, я бы отдал левое яйцо за такую возможность.

– В этом нет необходимости, – заверила его Джейн.

18

Уилсон позвонил жене и попросил ее не возвращаться раньше шести. Им с Джейн потребовалось больше трех часов, выделенных первоначально. В его кабинете была кофеварка, и Джейн заварила кофе покрепче. Оба пили черный, без сахара.

Уилсон принес тарелку лимонного печенья с шоколадной крошкой – любимого лакомства его жены. Джейн была равнодушна к печенью, но момент для него, казалось, был самым подходящим, к тому же оно просто таяло во рту.

Уилсон не стал взламывать архивы строительного департамента Сан-Франциско, а перешел на сайт под названием «Эмпорис», именовавшийся базой данных по строительству зданий «большого общественного и экономического значения». Оттуда его перенаправили на сайт фирмы, которая возвела нужное здание, и на сайты основных субподрядчиков, привлекавшихся главным подрядчиком.

– Д. Д. нанимал лучших, – сказал Уилсон. – Насколько мне известно, тут нет ни одной компании, в которой он не имел бы доли.

У подрядчика был электронный архив, и Уилсон уверенно вошел в него за считаные минуты: в свое время он потратил несколько часов, чтобы взломать базу, и запустил туда троянца, чтобы без проблем пользоваться архивом.

– Я пытался выиграть у них конкурс, – сказал он Джейн. – Они демпингуют, рассчитывая разорить конкурентов. Нужно было заранее знать их тактику. – Похоже, он уловил выражение на ее лице и горестно улыбнулся. – Да, пожалуй, я не так далеко ушел от Отиса, как иногда хочется думать.

По мере того как планета все больше отворачивалась от солнца и тускнела вода, полная отражений облаков, в серую громаду неба за стеклянной стеной вплетались все более темные пряди.

– Есть трехъярусная подземная парковка. В наземной части первые семь этажей заняты офисами площадью в сто двенадцать тысяч квадратных футов. Площадь верхних этажей меньше из-за балконов – чуть более двадцати семи тысяч.

После внимательного осмотра и изучения синек Уилсон нашел сплошной ряд пустот сечением в шесть или семь квадратных футов, в самом центре южной стены, – сквозное пространство от верхнего этажа подземной парковки до самой крыши.

– Возможно, это винтовая лестница, – сказал он, – хотя места достаточно и для маршевой с небольшими площадками.

– И как на нее попасть?

– Кажется, она заканчивается чем-то вроде кладовки. Наверное, в кладовке вдоль стен расположены полки, и потайной рычаг убирает одну из них.

– Потайная дверь.

– Совсем как в «Индиане Джонсе», – сказал он.

– На двери наверняка есть сигнализация. Есть способ ее обмануть?

– Если дверь хорошо спрятана, сигнализация ни к чему. Сигнализация привязывает строительную безопасность к электронной, и если талантливый черный хакер проникнет во вторую систему, он обнаружит и первую. И ваш тайный маршрут отхода перестанет быть тайным.

– Камеры наблюдения там есть?

– Если вы можете наблюдать за лестницей с помощью камер, то это может делать и хакер, который увидит, как вы убегаете. Чем проще устроено убежище или тайный проход, тем труднее их выявить. Они проектируются так, чтобы никто не мог их обнаружить – по крайней мере, случайно. Воспользоваться ими может только тот, кому они были нужны изначально.

Наступили сумерки, с океана подул ветерок, поднимавшийся вдоль склона холма, и пальмовые ветви зашуршали, словно оплакивая уход света.

– Я верю в то, что мне рассказывали, – сказала Джейн. – А мне говорили, что я могу попасть по лестнице на восьмой или десятый этажи. Но не на девятый. Дверь на девятый пришлось бы взрывать с помощью С-4. После этого появиться там незаметно будет затруднительно.

– Д. Д. Майкл живет на девятом. Вы сказали, что десятый и восьмой отведены под систему охраны. Что именно это означает?

– Вам это знать ни к чему. Я собираюсь подняться на восьмой этаж. Если я проберусь туда живой, мне нужно будет как-то подняться на девятый этаж с восьмого. Появиться оттуда, откуда он никого не ждет.

Уилсон несколько секунд молча глядел на нее.

– Все, что говорят о вас в новостях, – вранье, да?

– По большей части. Мне приходилось убивать, да, но только ради самообороны. В новостях нет ни слова о самообороне.

– А что это вообще за история? – Фошер поднял руку, как бы призывая самого себя к молчанию. – Да, хорошо, мне это знать ни к чему. – Он вновь повернулся к экрану. – Давайте попробуем найти то, что вам нужно.

19

К вечеру понедельника Джейн приобрела новое оружие – у Джона и Джуди Уайт. Официально они звались Питом и Лоис Джонс, выдавали себя за сирийских беженцев – хотя, вероятно, никогда не бывали в Сирии – и жили в Резеде, в доме со множеством садовых гномов: бабушка и дедушка, гордящиеся несуществующими внуками. Джейн купила два пистолета «хеклер-кох компакт» с полимерным корпусом и магазином на девять патронов сорок пятого калибра, располагавшихся в полушахматном порядке, с пластмассовыми крышками для более удобного захвата. К ним прилагались глушители. Еще она взяла дополнительные магазины, коробки с патронами и новую наплечную оснастку с вращающимися разъемами и замшевой кобурой. Несмотря на опасность утратить свободу движений из-за большого веса амуниции, она купила также боевой ремень «Гулд энд Гудрич», с липучками для крепления и подвешивания нужных вещей.

На сей раз фигуристая Лоис надела не розовый спортивный костюм в обтяжку, а багряный. На ногтях – желтый лак вместо прежнего зеленого. К шести кольцам с огромными бриллиантами прибавилось седьмое.

Перед уходом, уже стоя на пороге, Джейн не выдержала и сказала:

– Берни Ригговиц из «Лучших волос» просил передать, что вы выпускаете первоклассный продукт.

– Русские волосы, – сказала Лоис между двумя затяжками.

– Это правда?

– Лучшие волосы в мире.

– Я этого не знала.

– Нельзя только пользоваться чернобыльскими волосами.

– Из-за близости атомной станции?

Лоис выпустила облачко дыма, сняла пылинку с кончика языка, рассмотрела ее и сказала:

– Это не случайность. Там была не просто атомная станция.

Уверенный вид женщины наводил на мысль, что она говорит со знанием дела, а не повторяет фантазии желтой прессы.

– Не атомная станция и не случайность? Что тогда?

Черные глаза прищурились, и в них блеснуло отражение такой суровой и холодной души, что эта женщина больше не выглядела комично, ни на йоту, даже несмотря на кричащий спортивный костюм, вульгарный лак для ногтей и переизбыток колец.

– Чернобыль для вас не значит ничего. Уходите. Идите туда, куда собирались. Хотите умереть – идите и умирайте.

И она захлопнула дверь перед лицом Джейн.

20

Вечер понедельника. Десять часов. Джейн выбрала мотель в пригороде Сан-Франциско: десять лет назад этот район был вполне пристойным, а теперь пришел в упадок. Держа сумки и свертки с вещами, имевшими разве что воображаемую ценность, бездомные (алкоголики, наркоманы, умственно отсталые, а также вполне разумные и трезвые бедняки) во множестве толклись у потемневших дверей закрытых магазинов, в расселинах живых изгородей близлежащего сквера, между мусорными бачками и в проулках. В гнойной ночи раздавался и стихал звук полицейских сирен, перемежаясь с пронзительным смехом. Кто-то пьяным голосом пел старую песню Джима Гроса «Time in a Bottle»[54], но вдруг пение прекратилось, словно исполнителя заставили замолчать при помощи удара.

Джейн решила лечь, не раздеваясь, а в одиннадцать часов поднялась из-за детского плача. Это был непрерывный низкий звук – не капризный рев, а проявление страданий и непреходящей душевной боли, которую кто-нибудь из взрослых должен был смягчить словами или нежным прикосновением. Но плач все продолжался и продолжался. Поначалу Джейн подумала, что вопль раздается в одном из соседних номеров, но, постояв у обеих стен и послушав, поняла, что ошиблась.

Она принялась расхаживать по комнате и наконец надела наплечный ремень и спортивную куртку. Выйдя наружу с кольтом, спрятанным под одеждой, она остановилась на грязной бетонной дорожке, которая тянулась вдоль длинного крыла с убогими номерами, напоминавшего тюрьму для тех, кто не был осужден за свои преступления и предпочел добровольное заточение.

Джейн прошла вдоль всего здания мотеля, но жалобный детский плач шел откуда-то из другого места. Ее внимание привлек старый микроавтобус «фольксваген» с занавешенными окнами в углу парковочной площадки. Но когда она подошла, выяснилось, что плач доносится не оттуда.

Потом он прекратился. Она ждала, что ребенок заплачет снова. Ни одного звука, издаваемого человеком, только механические шумы – близкие и далекие. Казалось, человечество исчезло и остался город, в котором все жители были машинами. Ребенок молчал.

Она вернулась в свой номер, сняла куртку и наплечные ремни.

«Трэвис». Не может ли мать в чрезвычайных обстоятельствах слышать плач своего ребенка за сотни миль?

Она подумала о черноглазой Лоис из Резеды, похожей на цыганку, прочитавшую судьбу Джейн по ее глазам. «Хотите умереть – идите и умирайте».

Ей хотелось только двух вещей – сна прямо сейчас и правосудия в ближайшем будущем. Лучше было бы не пить водку, но сон не шел. И она смешала водку с колой.

Она не хотела умирать. Нет, черт возьми. Та женщина увидела страх в ее глазах. Липкий, тревожный страх перед тем, что ждало ее на восьмом этаже здания «Далеких горизонтов», тем, о чем ей рассказал Рэндал Ларкин. Ни изматывающая подготовка в Куантико, ни годы еще более изматывающей жизни не могли как следует подготовить ее к такой схватке.

Может быть, ребенок, который плакал ночью, – это она сама много лет назад, нашедшая мертвую мать в ванне, полной смешанной с кровью воды.

21

Поставив машину напротив «Далеких горизонтов», Джейн Хок наблюдала за тем, как люди утром во вторник идут на работу. Некоторые приезжали, захватив по дороге коллег. Она записала номера тех машин, где сидел только один человек.

От Рэндала Ларкина она знала, что каждому служащему выделено нумерованное парковочное место. В гараж можно попасть, когда лазерный сканер прочтет голограммный стикер на лобовом стекле. Пропуск следовало запрашивать за сутки.

Позже, сидя за библиотечным компьютером, она открыла с помощью полицейского кода базу данных отдела регистрации автомобилей и, зная номера, получила адреса. К полудню у нее было два кандидата. Сара Лора Шон жила в дуплексе[55] в Саусалито и ездила на работу по мосту Золотые Ворота. Генри Уалдлок жил в Пасифике, к югу от города. Судя по страницам в «Фейсбуке» и других социальных сетях, ни у того ни другого не было супруга или близких отношений с кем-нибудь. Оба пользовались услугами службы знакомств.

У Генри был индивидуальный дом, что давало больше приватности. Джейн съездила в Пасифику на разведку. Дом стоял на большом ухоженном участке и был последним на улице, что прекрасно ей подходило.

Рано пообедав в ресторане, она вернулась в Пасифику, припарковала машину в двух улицах от той, на которой жил Генри, с сумкой в руке подошла к его изящному особняку в испанском колониальном стиле и в 5:15 нажала кнопку звонка. Никто не ответил. Слева от ступенек, на видном месте – посреди клумбы красных бальзаминов – красовалась предупреждающая табличка охранной компании размером в квадратный фут.

Соседи были только с севера, с юга – никого. Калитка в южной стене имела самозахлопывающуюся щеколду. Джейн прошла через нее, потом по тропинке между гаражом и стеной вокруг участка, увитой цепляющимися за шпалеры жасминовыми плетями. У боковой двери гаража она села на дорожку и принялась ждать, скрытая от улицы калиткой.

В 6:11, вскоре после наступления темноты, раздался рокот двигателя, потом засияли тонкие дуги фар. Машина заехала на подъездную дорожку, но Джейн со своего места видеть ее не могла. Подъемная дверь с грохотом открылась, раздался звук сигнализации. Машина въехала в гараж, и дверь опустилась.

Сигнализация смолкла еще до остановки двигателя, – вероятно, Генри выключил ее с телефона. Джейн поднялась на ноги, в это время в доме загорелся свет, тоже управляемый с телефона.

Двигатель затих. Хлопнула дверь машины – «БМВ 740i». Насвистывая, Генри зашагал к двери между гаражом и домом. Услышав, что дверь машины закрылась, Джейн проникла в гараж через боковой вход. «Локейд» не понадобился – для несложной защелки оказалось достаточно отвертки из водительского набора.

Лампа на дверном подъемнике, снабженная таймером, все еще испускала слабый свет. Рядом с «БМВ» стоял красно-карамельный «шевроле-корветт» 1960 года выпуска. В гараже царили чистота и порядок.

Как и многие люди, пользующиеся охранными системами, Генри не включал установленную по периметру сигнализацию, когда был дома. Хорошо – для Джейн, плохо – для него.

Кроме того, он не стал закрывать дверь между домом и гаражом. Она вошла в помещение для стирки, потом в коридор первого этажа.

Свет на кухне. Смех публики – включился телевизор.

С сумкой в руках Джейн поднялась по лестнице и затаилась в темноте, выбрав спальню, которая отстояла дальше всего от хозяйской.

После обеда Генри смотрел кино, включив звук так, что вибрировали стены. То ли гигантские роботы, то ли инопланетные пришельцы. Невыносимо.

Эти посты в «Фейсбуке», служба знакомств, вечер в одиночестве… Джейн прониклась к нему сочувствием.

И тем не менее она собиралась обезвредить его и угнать его машину.

В десять часов Генри лег спать и включил сигнализацию. Автоматический голос произнес: «Дом на охране». Хозяин привел в действие сигнализацию по периметру, но не детекторы движения.

Не было никаких оснований полагать, что посреди ночи его вдруг охватит приступ подозрительности, но все же Джейн подперла дверь стулом с прямой спинкой, после чего растянулась на кровати. Подавленная мыслями об испытаниях, которые ждут ее на восьмом этаже, она явно не стала бы спать дольше Генри.

Время от времени она просыпалась и наконец встала в 4:05. Убрала стул из-под дверной ручки. Вышла в коридор.

В окно проникал бледный лунный свет – отличная обстановка для явления призраков. Джейн остановилась у хозяйской спальни. Дверь была открыта. Генри тихонько похрапывал.

Включив фонарик на авторучке, она вошла. Генри лежал лицом вверх.

Когда она вытащила пульверизатор и побрызгала хлороформом на нижнюю часть его лица, он дернулся, веки его вспорхнули, но затем один вид сна сменился другим.

Спал он в одних шортах и весил фунтов сто пятьдесят. Тяжеловато. Но Джейн все-таки стянула его с кровати и потащила, подхватив под мышки.

Когда сознание вернулось к нему, он сидел голый на унитазе в ванной без окон, примыкавшей к его спальне, – самом обособленном помещении в доме. Его запястья были примотаны друг к другу и привязаны к левому бедру с помощью липкой ленты. Лодыжки были схвачены пластмассовыми стяжками и, кроме того, пристегнуты к унитазу цепочкой из таких же стяжек. Еще одна цепочка соединяла хомут из стяжек на шее с путами на лодыжках. Рот был заклеен липкой лентой. Трусы висели на дверной ручке, так что он мог их видеть.

Генри быстро пришел в себя после хлороформа – Джейн даже не думала, что такое бывает, – и теперь не мог понять, как попал в ванную без окон. Потрясение, страх и стыд сделали его мысли ясными, и на лбу и верхней губе выступили капельки пота.

Стоявшая в дверях Джейн задала вопрос:

– Ты со мной?

Он утвердительно промычал сквозь липкую ленту.

– Чтобы полностью убедиться в этом, я дам тебе еще пару минут. От этого зависит твоя жизнь. Ты должен понимать, о чем идет речь, иначе будет нечестно.

В течение этих двух минут он не сводил с нее глаз.

– Хорошо, Генри. Дело обстоит так. Может быть, ты обычная рабочая пчелка в «Далеких горизонтах» и не знаешь, какой мерзкий план стоит за этими исследованиями. Будем исходить из презумпции невиновности. Только поэтому ты еще жив. Понял?

Он кивнул.

– Хороший мальчик. Теперь я поеду на твоей машине в «Далекие горизонты», у меня там есть одно дело. Когда вернусь, освобожу тебя, не причинив никакого вреда. Убить себя можешь только ты сам, Генри. Знаешь, как работают эти хомутики?

Он тряхнул головой, кивнул, пожал плечами.

– Я объясню. Ты можешь затянуть их как угодно туго, потом еще туже, но ослабить их нельзя. Такая конструкция зубчиков. Затягивать – сколько угодно. Ослабить не получится. Вроде храповика. Все просто, как «Улица Сезам». Ясно?

Он кивнул.

– Быстро обучаешься. Отлично. Теперь слушай, Генри: хомут у тебя на шее имеет слабину в один палец. Туговато, но не слишком. Но если попытаешься освободиться от ленты и хомутов, то учти: они соединены так, что хомут на шее будет затягиваться. Принцип храповика. Использован, чтобы ты не сбежал. Видишь?

Он кивнул.

– Хорошо, хорошо, хорошо. Так и нужно узнавать новое, Генри: не просто получать знания, но и как следует применять их. Если бы я тебя не предупредила, Генри, ты мог бы начать дергаться, хомуты стали бы затягиваться, больно впиваться в тело, и ты не понимал бы, в чем дело. А если бы ты продолжил дергаться, отчаянно вырываться… Что случилось бы тогда? Твое положение стало бы лучше или хуже? Как думаешь?

Он попытался проговорить «хуже» сквозь липкую ленту.

– Да. Все правильно. Ты проделал большой путь за короткое время, Генри. Сейчас я сниму ленту со рта. Если ты будешь кричать или звать на помощь, я сильно изувечу тебя, так сильно, что больше никто никогда не услышит твоих криков. Понимаешь, что это такое – «сильно изувечу тебя»?

Он кивнул.

– Хороший мальчик. Давай посмотрим, такой ли ты умный, каким кажешься.

Джейн сняла липкую ленту со рта Генри. Тот глубоко вздохнул, дрожь прошла по его телу, затем изо рта полились слова.

– Я ценовой аналитик, я составляю бюджеты, торгуюсь с поставщиками, я почти ничего не знаю об исследованиях, черт меня побери, я в этом ничего не понимаю.

Джейн молча смотрела на него, потом сказала:

– Я пришла сюда не для того, чтобы выслушивать рассказы о твоей работе. Ты закончил оправдываться?

– Я просто говорю…

Внезапно он затих – Джейн вытащила из-под куртки один из своих пистолетов.

– Отвечай на вопросы правдиво, Генри, и тогда станешь любимым учеником. У тебя есть домработница?

– Да.

– Когда она приходит?

– По средам. Сегодня. В девять. Поэтому ничего не выйдет. Вы выбрали не тот день.

– На своей страничке в «Фейсбуке» ты иногда хвастаешь своим образом жизни. У тебя это ловко получается, забавно, и, может, ты даже не считаешь это хвастовством, хотя это самое настоящее хвастовство. Ты называешь свою домработницу горничной. Судя по тому, что я прочла, она приходит два раза в неделю. В понедельник и четверг. Ее расписание изменилось?

Подумав, он сказал:

– Нет.

– А сегодня какой день?

– Среда.

– Значит, один раз ты мне уже соврал. Ты знаешь, что случится, если ты соврешь мне второй раз, Генри?

– Да. Пожалуй.

– И что же?

– Вы меня изувечите.

Джейн молчала.

– Очень сильно, – добавил он.

– Уже лучше. Я знаю, что, когда ты подъезжаешь к воротам гаража «Далеких горизонтов», лазерный сканер считывает стикер на лобовом стекле. Потом ворота открываются. На каком из трех уровней ты паркуешься?

– На первом. Место двадцать три. Номер написан на стене. Когда въезжаете в ворота, нужно повернуть направо. А место будет слева.

– Ну я же знала, что ты хороший мальчик. Ты дал мне пять ответов, не заставляя меня задавать пять вопросов. Протоколы въезда автоматизированы. Но в гараже есть охрана, человек, который смотрит, кто сидит в твоем «бумере»?

– Нет. На человека нельзя положиться. Технология надежнее. В гараже есть камеры, но они служат для записи. Из гаража можно подняться только на лифте, а лифт при посадке в кабину требует у всех назвать свое имя.

– Идентификатор голоса?

– Да. И еще программа распознавания лиц. Из гаража вам никуда не выйти. Никуда. Что бы вы ни задумали, вам наступит конец, когда вы даже не успеете ничего начать. Нужно было лучше подготовиться. В этом нет никакого смысла.

– Посмотрим. – Джейн засунула пистолет в кобуру, взяла рулон липкой ленты и три раза обмотала голову Генри, так, чтобы закрыть рот. – Ну вот. Теперь ты мне нравишься гораздо больше.

22

Ночью обширный грозовой фронт прошел вдоль побережья Орегона, вбирая в себя влагу океана, пока небо само не превратилось в море, ищущее берега, чтобы пролиться на него. Стоя на своих легендарных холмах, Сан-Франциско воздевал к небесам сверкающие башни и шпили: яркий и горделивый город, готовящийся встретить бурю. Только Время знало, что это такое – новая Атлантида, которой не грозит затопление, или Вавилон, воздвигнутый на песке, ошибочно принятом за твердую породу. Крутые улицы никогда прежде не вызывали беспокойства у Джейн Хок, но в зловещем свете дня, накануне потопа, каждый подъем, казалось, заканчивался пропастью, а каждый спуск грозил стать падением, хотя на самом деле она, конечно, опасалась не города и не его склонов.

Днем ранее работники «Далеких горизонтов» приезжали двумя волнами: первая – в восемь часов, вторая – в девять. Джейн рассчитала свой приезд так, чтобы в 9:10 спуститься с улицы в гараж, когда там еще оставалось несколько человек. Она не увидела устройства для считывания стикеров, но электронный замок щелкнул, створки откатились в стороны, и Джейн въехала на верхний из трех подземных этажей. Двадцать третье место было свободным, и она поставила туда машину. Выйдя из «БМВ», она увидела в гараже всего двух человек: оба шли к лифтам и не обращали на нее внимания.

В прохладном воздухе стоял слабый запах извести, исходивший от бетонных стен, пола и потолка, и другой, более едкий, – его издавали застоявшиеся выхлопные газы. По сторонам выступа в середине южной стены, на который указал Уилсон Фошер, располагались два парковочных места. Ригельный замок быстро сдался универсальной отмычке. За дверью Джейн увидела кладовку шириной в шесть футов и глубиной в четыре, включила в ней свет, вошла и закрыла дверь.

Справа и слева на полках глубиной в один фут стояли большие канистры с очищающими жидкостями и герметиками. Четырехфутовый участок торцевой стены между полками был обит перфорированными панелями, с которых свисали две швабры и полдюжины других приспособлений для уборки. Ни одна из канистр, казалось, не была распечатана, ни на одной Джейн не увидела капель. Швабры и все остальное были новенькими. Кладовка походила не столько на подсобку для уборщиков, сколько на выставку товаров… или же все это было бутафорией, призванной скрыть истинное назначение помещения.

Подумав, она сняла со стены швабры и все прочее, отложила их в сторону и осмотрела стену. Предметы висели на восьми кронштейнах из нержавеющей стали, ножки которых уходили в панели. Джейн попыталась вытащить их, но кронштейны были прикреплены основательно. Однако два из восьми поворачивались, как дверные ручки. Один – на триста шестьдесят градусов влево. Щелчок. Второй, справа от первого, поворачивался точно так же, но в другую сторону. Щелчок. Заурчал двигатель, стена отошла в сторону, загорелась лампа, выхватывая из темноты то, что находилось внутри.

Джейн шагнула на нижнюю ступеньку лестницы, не винтовой, а маршевой. На этой стороне фальшстены не было панелей, зато имелся рычаг для быстрого открывания. Она вернула стену на место, услышала щелчок замка и попробовала нажать на рычаг. Дверь открылась, и Джейн снова закрыла ее.

Пол площадки, подступенки и ступени были покрыты светло-серым резинистым материалом, чтобы можно было идти, не опасаясь поскользнуться и не издавая звуков. Стены и потолок имели отделку из белого гипсокартона, во встроенных потолочных панелях горели лампы дневного света.

Камеры могли размещаться только за плафонами, прикрывавшими панели, но те были сильно матированными, что исключало возможность наблюдения. Уилсон Фошер был прав, когда говорил, что электронная и строительная системы безопасности не дополняют друг друга.

Джейн заранее навинтила глушители на оба пистолета, теперь же вытащила один и двинулась вверх по лестнице, спиной к внешней стене, чтобы как можно раньше увидеть каждую площадку. Пистолет в обеих руках. Руки вытянуты. Тишина сгустилась настолько, что казалась материальной, наполняла лестничный колодец, как вода наполняет настоящий. Ничто не говорило о том, что Джейн заметили. Никакого противника не было видно. Но она попала в лабиринт чудовища, и впереди ее ждало кое-что похуже, чем Минотавр, пристрастившийся к поеданию людей.

Два марша и площадка между ними. Двери на первом этаже не было. И на втором. И на третьем. Судя по всему, это и был тайный путь, по которому Д. Д. Майкл мог скрыться, если бы в здании случилось что-то чрезвычайное.

Джейн осторожно, марш за маршем, поднималась по лестнице.

Свет распределялся так ровно, что она не отбрасывала тени. В этой бестеневой тишине у нее разыгралась фантазия. Только ритмическое биение сердца подтверждало, что она не потерялась во сне.

Первую дверь она увидела на восьмом этаже. Белая, в белой стене.

Если Рэндал Ларкин знал, о чем говорит, выход не должен был быть заперт. Любой, обнаруживший эту лестницу, случайно или намеренно, мог рискнуть – открыть дверь и посмотреть, что за ней.

Джейн решила подняться до девятого этажа, желая убедиться, что дверь там действительно неприступна, как ей говорили. По размерам она оказалась чуть больше обычной: монолитная стальная плита, выглядевшая так же грозно, как дверь в банковское хранилище, в такой же монолитной стальной раме. Железобетонная стена, в которую была вделана дверь, имела около двух футов в толщину, и, кроме того, бетон содержал металлические волокна. Такую стену не пробил бы даже направленный заряд С-4.

Если Д. Д. предпринял такие радикальные меры для обеспечения своей безопасности, значит он страдал паранойей, равной разве что его социопатической жажде власти. Но была ли это паранойя – ведь Джейн подошла к этому порогу, чтобы вырвать у Д. Д. признание в преступлениях и обречь его на уничтожение. Вдруг он просто проявлял предусмотрительность? Человек может быть безумцем, но безумцем предусмотрительным. Если он надеялся изменить весь мир, переписать историю на свой лад, сделать себя богом среди людей, ему должно было хватить ума для того, чтобы ожидать сопротивления со стороны недовольных, как это случалось раньше. Правда, слишком часто те, кто противился тоталитаризму, одерживали победу с большим опозданием, и нередко не в результате своих действий, а благодаря случайности.

Джейн не стала подниматься на десятый этаж, уверенная, что увидит там такую же дверь, как на восьмом, а спустилась с девятого, снова подошла к нужной ей двери и встала рядом с ней, спиной к стене. Похожая на тысячи других дверей, которые Джейн видела прежде, она в то же время служила входом в Пандемониум[56], где демоны суеверий прошлого стали реальностью, где правило бал насилие, где даже борьба за справедливость оценивалась по количеству чужой крови, которую прольет Джейн.

Первыми ее врагами будут рейшоу. Бертольд Шеннек, изобретатель механизма контроля с помощью нанотехнологий, образовал это слово из имени и фамилии Реймонда Шоу, главного героя романа «Маньчжурский кандидат» Ричарда Кондона, человека с промытыми мозгами. Она уже сталкивалась с подобными существами на семидесятиакровом ранчо Шеннека в долине Напа, в тот день, когда ученый и его негодяйка-жена заслуженно поплатились жизнью за свои преступления.

Рейшоу, обеспечивавшие безопасность на ранчо, напоминали девушек из «Аспасии»: их память и черты их личности уничтожила паутина внедренного в мозг механизма управления. Они стали роботами из плоти и крови, запрограммированными на выполнение одной задачи. Девушки из «Аспасии» были уступчивыми и неотразимыми, как суккубы; вместе с предписанием сохранять покорность в них загрузили всевозможные техники соблазнения и приемы, доставляющие сексуальное наслаждение. Рейшоу же представляли собой машины для убийства, не озабоченные собственной безопасностью и бесстрашные: их лишили знания о том, что они смертны, и запрограммировали на убийство всех, на кого укажет хозяин.

По словам Рэндала Ларкина (подтвержденным синьками, которые Уилсон изучал вместе с Джейн), на восьмом этаже располагались две небольшие квартиры и имелось неосвоенное пространство площадью в восемь тысяч квадратных футов. В одной квартире проживали четыре рейшоу, которые никогда не покидали этого этажа, проводя время в физических упражнениях и простых карточных играх: согласно программе, это должно было приносить им достаточное удовлетворение.

Джейн ненадолго положила пистолет обратно в кобуру и извлекла из своего пояса штатный инструмент спецназа – светошумовую гранату, которой обзавелась в Резеде вместе с поясом. Затем она схватилась левой рукой за рычаг, открывавший дверь.

«Трэвис прячется, Ник в могиле, пусть гады заплатят за это».

Она распахнула дверь, за которой тут же зажегся свет, выдернула чеку из гранаты, с силой швырнула ее в конец «неосвоенного пространства», как оно значилось на синьках, отступила и закрыла дверь, чтобы защититься от взрыва.

Джейн увидела вспышку света сквозь крохотную щель между дверью и косяком. Д. Д., находясь на девятом этаже, наверняка услышал взрыв, как и те, кто находился двумя этажами ниже. Она тут же потянула дверь на себя и выхватила пистолет. Зубы ее стучали от остаточных вибраций, которые все еще должны были отдаваться в костях рейшоу, парализовав на время их нервные волокна, передающие двигательные команды.

Она быстро вбежала внутрь, пригнувшись. По обе стороны от нее раскинулось неосвоенное пространство. Одна из двух квартир была вдали с левой стороны (длинная голая стена и металлическая дверь – кажется, монолитная), другая – тоже вдали, но справа, и туда вела обычная дверь, которая была открыта. Между Джейн и квартирой справа находились трое из четырех рейшоу, выбежавших, когда она впервые заявила о себе, распахнув дверь на лестницу. Теперь один из них лежал на боку, выронив пистолет, другой рухнул на колени, сбитый с толку, но по-прежнему с оружием в руках, третий шел навстречу Джейн на негнущихся ногах. Спереди и сзади от нее были окна, выходившие на круговой балкон и город, который тянулся к мрачным небесам, обещавшим грозу.

Наверху, подвешенная к потолку этого помещения высотой в четырнадцать футов, крепилась конструкция из двухдюймовых брусьев, располагавшихся на различной высоте. Она тянулась во всю длину здания, и от нее исходила главная опасность.

23

Джейн двигалась, полупригнувшись, и на ходу оценивала ситуацию. Она выстрелила три раза, целясь в того, кто стоял на коленях, не оставляя ему ни малейшего шанса: это был не человек, а коленопреклоненное нечто, которое перестало быть человеком. Жертва кровавого правосудия тут же повалилась на пол, словно грешник, чье раскаяние отверг грозный бог. Здесь не оставалось места для сочувствия или жалости, которые привели бы только к ее гибели. Еще до того, как из первого рейшоу брызнул красный фонтан, Джейн, предвидя действия второго, шагавшего на негнущихся ногах, упала на пол, и тот принялся поливать пространство перед собой пулями из автоматического пистолета с глушителем, расстреливая содержимое удлиненного магазина – вероятно, на шестнадцать патронов; он был настолько дезориентирован взрывом гранаты, что пули уходили куда попало, отлетали от полированных брусьев у потолка и от бронированных окон, оставляя молочные поцелуи на стекле, выбивали бетонную крошку из пола. Десятки промахов: пули ложились неподалеку от Джейн, растратив свою энергию на рикошеты. Рейшоу на негнущихся ногах остановился, нащупывая новый магазин. Прошло уже секунд двадцать после взрыва гранаты. Джейн поднялась, двигаясь решительно, но без спешки, руки, сжимающие пистолет, вытянуты, взгляд за мушкой и прорезью прицела видит крупного человека. Нет, не человека – то, во что его превратили. Два из четырех ее выстрелов вырвали кусок его шеи, вспороли лицо, вышибли из него жизнь в брызгах крови и плоти – ужас, который теперь вечно будет преследовать ее по ночам. Рейшоу, который после взрыва гранаты выронил оружие и теперь лежал, распростершись на полу, стал приходить в себя и потянулся к пистолету. В ее «хеклере» осталось два патрона. Первая пуля ушла мимо. Вторая попала ему в ногу.

Рейшоу, чье бедро раздробила разрывная пуля, посмотрел на Джейн, но на его широком бледном лице она не увидела ничего: ни боли, ни ярости, ни страха – одна жуткая пустота, в лучшем случае – механическое подобие тупой решимости. Держа «хеклер» с пустым магазином в левой руке, она схватила пистолет зомби правой и прикончила его тремя пулями – больше, чем нужно. До этого мгновения она двигалась слишком быстро, чтобы страх настиг ее, но теперь, охваченная испугом, расходовала патроны так, словно они были гарантией ее выживания. Три рейшоу убиты, один остался – но где он? – преимущество, которое дала светошумовая граната, с каждой секундой уменьшалось, сердце Джейн колотилось в ожидании внезапной остановки.

Снаружи ярко вспыхнуло хиросимское зарево, свет Армагеддона, пролившийся через бронированные окна – настолько яркий, что, казалось, от испуганной Джейн останется лишь тень, навеки запечатленная на стене. Удар грома прозвучал, как голос судьбы, сотряс здание, словно пришел из глубин неустойчивой земли, и в его затухающем рыке Джейн услышала более тихое ворчание, от которого мороз шел по коже – обычная гроза над городом никогда не вызвала бы этого. Тогда-то она и увидела четвертого рейшоу в дверях их общей квартиры, ярдах в двадцати от нее: рост шесть футов и пять дюймов, мощный, мрачный, излучающий угрозу, словно безумное скопление частей миллиона мертвых тел, сшитых и оживленных грозой. В одной руке он держал пистолет, в другой – какое-то устройство, может быть пульт дистанционного управления, направленное в дальний конец неосвоенного пространства. Рейшоу, казалось, смотрел не на Джейн, а мимо нее, и она повернула голову, чтобы увидеть то, что видел он, – источник более тихого ворчания. Дверь второй квартиры, скорее напоминавшая клетку, откатилась в сторону на металлической направляющей.

24

Будь у Джейн выбор, она бы предпочла койотов, пусть даже бешеных, почти в любом количестве, но только не то, что вышло на поле боя восьмого этажа.

Несколько недель назад на ранчо Бертольда Шеннека в долине Напа безопасность обеспечивали, помимо рейшоу, койоты с мозговыми имплантатами. На этих волках прерий проверялась надежность технологии: они управлялись командами, передаваемыми на микроволновой частоте. Бо́льшую часть времени они жили как обычные животные, но по приказу могли свирепо кинуться в атаку.

На восьмом и десятом этажах этого здания Д. Д. Майкл решил задействовать особей другого вида. Несколькими годами ранее американцы с ужасом и недоумением узнали о молодом домашнем шимпанзе, который, придя в ярость, напал на женщину-соседку, откусил ей пальцы, разодрал лицо и искалечил ее немыслимым образом, меньше чем за минуту сделав из несчастной беспомощного инвалида, впавшего в кому. Шимпанзе из фильмов и телепрограмм, которых обожали за их проделки, в основном отличались небольшими размерами. Взрослый самец шимпанзе весом в сто двадцать фунтов, длиннорукий, атлетически сложенный, был гораздо проворнее самого быстрого человека и сильнее людей, вдвое превосходивших его по габаритам. В отличие от горилл, шимпанзе были всеядными, поедая что угодно – от ягод и насекомых до небольших животных. Эдгар По, написавший «Убийства на улице Морг» – рассказ, в котором действует орангутан, – знал, что существо, отведавшее крови, скорее всего, и дальше будет искать ее и что некоторые приматы, не только люди, подвержены приступам ярости, насилия и жестокости, так что рядом с ними самые жуткие персонажи наших кошмаров покажутся мультяшными злодеями.

Вероятно, пульт в руке у четвертого рейшоу не только открывал дверь, но и давал шимпанзе команду к атаке. Врожденная склонность обезьяны к насилию явно была увеличена (насколько?) механизмом управления.

Трое косматых животных вбежали в пустое пространство не с пронзительными криками и воплями, обычно издаваемыми представителями этого вида, а в мрачном молчании, словно исполняли некую обезьянью пантомиму и были вынуждены блюсти тишину. Они запрыгнули на три вертикальных шеста и быстро поднялись, перебирая руками, в чащу из брусьев, подвешенных на трех уровнях вдоль всего помещения.

Выпустив тройку злобных обезьян и отшвырнув в сторону пульт, последний рейшоу двинулся на Джейн из дверей квартиры, словно громадный и непобедимый голем, восставший из праха и принявший нынешнее обличье; тень постоянно отлетала от него – за окном почти непрерывно сверкали молнии. Рейшоу произвел слишком много выстрелов со слишком большого расстояния, но он быстро приближался, в его разгрузочном жилете лежали несколько запасных магазинов, а в обширном помещении не было ничего, что могло бы послужить укрытием для Джейн.

Сердце ее колотилось согласно беспорядочному ритму бушующей грозы, но она строго придерживалась правил, усвоенных в Куантико, отвечая на огонь из пистолета, который принадлежал одному из убитых рейшоу, – и увидела, что одна пуля попала голему в правое плечо. Когда стало ясно, что патронник пуст, она отбросила пистолет, вытащила запасной магазин из кармана в ремне, сунула его в «хеклер» и в этот момент услышала гудение брусьев и треск их креплений: обезьяны раскачивались, устремлялись вниз, поднимались, спускались, снова поднимались.

Животные развивали такую скорость, делали такие резкие и непредсказуемые повороты, что Джейн сомневалась, удастся ли ей убить хотя бы одного, не говоря уже о трех. К тому же оставшийся рейшоу, раненый и поэтому двигавшийся не очень уверенно, все же продолжал приближаться к ней, держа теперь пистолет в левой руке. Когда Джейн прицелилась в него, пуля голема попала в нее. Бронежилета на ней не было: требовалась максимальная маневренность, а жилет затруднял движения. Она почувствовала обжигающую боль в боку, выше бедра, но ниже грудной клетки. Горячее жжение разорванной плоти. На мгновение от боли перехватило дыхание, и она сделала два-три нетвердых шага назад. В глазах потемнело, но потом зрение вернулось. Она рефлекторно сунула руку под куртку, но тут же вытащила ее и отерла о джинсы. Кровь. Ну и что? Не в первый раз. Какой бы серьезной ни была рана, она не смертельна. Джейн осталась на ногах, на несколько мгновений заставила себя забыть о боли, снова взяла пистолет обеими руками, и тут одна из обезьян прыгнула вниз из бутафорских джунглей.

Возможно, запрограммированной целью был любой человек, и союзникам не делалось скидок, а может, у обезьяны произошел сбой или животное обезумело от запаха крови. Как бы то ни было, оно прыгнуло на последнего рейшоу, так что оба оказались лицом к лицу, обхватило его ногами за поясницу, вцепилось в него руками и принялось кусать, снова и снова, потом отпрыгнуло и забралось наверх по ближайшему вертикальному шесту. Джейн плохо видела все это из-за расстояния и вспышек за окном, но, кажется, упавший замертво рейшоу лишился обоих глаз.

25

Шимпанзе перепрыгивали в тишине с одних перекладин на другие и в отсутствие трескотни, свойственной любым обезьянам, казались еще более угрожающими, чем если бы шумели, – с длинной черной шерстью, бледными мордами и внимательными глазами, злобно сверкавшими в свете ламп и красневшими при вспышках молнии…

Уходя из центра большого помещения, где она была максимально уязвима, Джейн наклонилась влево, и возникшее давление слегка уменьшило боль в боку. Она хотела прижаться спиной к стене между двумя большими окнами и уже прошла половину пути, когда другая обезьяна спустилась по перекладинам и оказалась на полу рядом с первым рейшоу, которого убила Джейн, – тем, который стоял на коленях. Прыгнув на спину покойника, она пару раз шлепнула его по голове и отскочила в сторону. Затем охваченное громадным, хотя и безмолвным возбуждением животное схватило рейшоу и перевернуло его, потом перевернуло еще раз, словно пришло в ярость из-за отсутствия реакции с его стороны. Взяв голема за лицо, оно приподняло безжизненную голову и ударило ею об пол, словно демон из адских подземелий, срочно присланный для сбора душ, в горьком недоумении обнаружил, что к этому мертвому телу не прилагается душа, что это не человек, а лишь его подобие. Шимпанзе собрал волосы рейшоу в пучок и выдрал их вместе с частью кожи и тонким слоем подкожного жира, обволакивавшего череп.

Это уродливое действо на залитых кровью кошмарных подмостках парализовало Джейн, как ни одно другое событие в ее жизни, но внезапно она поняла, что разъяренная обезьяна, которая возится с телом, представляет собой удобную мишень. Сжав зубы в предчувствии боли от отдачи в боку, она обеими руками подняла «хеклер» и сделала четыре выстрела, поразив цель не меньше трех раз. Обезьяна взмахнула длинными руками, словно бешено отмахивалась от роя пчел, взвизгнула, когда предсмертная боль, вероятно, стерла программу контроля, и упала на рейшоу, которого только что мучила.

Гудение и треск перекладин сразу же усилились: два оставшихся шимпанзе отреагировали на смерть третьего и принялись еще быстрее раскачиваться в стальных джунглях – темные фигуры, проказливые и изящные одновременно. Огромная сила этих животных, их гибкость, уверенность, с которой они прыгали, тянулись к перекладине и каждый раз ухватывались за нее, внушали ужас.

Джейн прижалась спиной к стене между двумя окнами, за которыми полыхали молнии. Она уже использовала четыре из девяти патронов в магазине и теперь вытащила его, сунула в карман куртки и вставила полный.

Потея, дрожа и безмолвно проклиная боль, она отерла пот с глаз рукавом, пытаясь следить за обеими обезьянами сразу, что получалось не всегда. «Устают ли они когда-нибудь?» – спрашивала она себя, хотя, конечно, знала ответ. Теперь ими управляют не желания, а программы, и эти твари не снизят скорость, пока не откажут мышцы или они не условятся между собой, как отвлечь свою противницу, чтобы напасть неожиданно.

Джейн заранее знала, кто ее встретит на восьмом этаже, и, хотя читала раньше о силе и скорости этих обезьян и проявлениях запредельной жестокости с их стороны, сейчас выяснилось, что она их недооценивала. К тому же она не предвидела, что царящий здесь хаос ограничит ее способность двигаться и реагировать на обстановку.

Даже если ей удастся разбить пуленепробиваемое стекло, стреляя в него достаточно долго, обезьяны последуют за ней на балкон, где она не успеет быстро перезарядить пистолет. А если она попытается проскочить по открытой комнате к двери, через которую вошла, животные перехватят ее на полпути. И потом, лестница – не вариант, если шимпанзе будут гнаться за ней по пятам, ведь они способны спускаться гораздо быстрее ее.

Она стояла, держа пистолет обеими руками, но близко к телу, стволом к потолку, мысли ее метались в поисках стратегии. Должна быть хоть одна, которая окажется эффективной. Из этого положения есть выход. Мир – лабиринт загадок и тайн, но он устроен рационально, и каждую загадку можно разгадать. Разгадка есть всегда. Нужно только ее найти.

Гроза началась всего несколько минут назад и еще не успела расшвырять все стрелы молний, гром грохотал так, словно какая-то чудовищная, направленная вверх стихийная сила пробила мантию земли. Свет погас.

26

Утро было темным и мрачным из-за грозы, дневной свет кое-как пробирался под балконный навес и приникал к бронированному стеклу восьмого этажа таким ослабевшим, что громадное помещение оставалось погруженным в темноту, если не считать десяти-двенадцати футов близ окон – пространства, залитого бледным мерцанием, словно бетонный пол был припорошен тончайшим слоем инея. Долгие вспышки молний высвечивали несколько уровней перекладин наверху, но каждый раз от металлических конструкций отходили геометрические тени, и в этом мерцающем черно-белом калейдоскопе нельзя было разглядеть, где находятся обе обезьяны.

Когда удары грома начали стихать, стали лучше слышны хлопки обезьяньих рук, хватающихся за перекладины, вибрации и поскрипывание брусьев. Джейн не сомневалась, что животные двигаются все быстрее в своем безмолвном безумии, явно говорившем о близкой атаке. Она не могла позволить себе держать пистолет двумя руками и не смогла бы стрелять так, как учили в Куантико. Поэтому она вытащила второй «хеклер», взяла в каждую руку по пистолету и уставилась в темноту перед собой, отчаянно размышляя.

Вероятно, она воспринимала издаваемые обезьянами звуки скорее на каком-то глубинном уровне, чем непосредственно, но решила, что животная простота должна влиять на стратегию их поведения сильнее, чем нацеленная на убийство программа. Последняя действовала на макроуровне, а их инстинкты работали на микроуровне, вплетенные в каждую клетку мозга, в каждое волокно мышц и костей. Программа велела убивать, инстинкты подсказывали, как это делать. В случае изощренной атаки один, возможно, напал бы сбоку, с неожиданным пугающим криком, который прервал бы их молчание, а другой – спереди: воспользовавшись тем, что Джейн на мгновение отвлеклась, он придавил бы ее к стене и мгновенно разорвал бы ей лицо острыми когтями и сильными руками. Но как раз изощренность была им несвойственна.

Она вытянула руки во всю длину, словно прибитая к кресту: оба «хеклера» направлены чуть вверх и в сторону, палец слегка давит на спусковой крючок. Сжав зубы, она смотрела на бледное пятно света справа от себя, готовая к нападению одного или обоих приматов, к неминуемому поражению, страшным увечьям, жуткой смерти. Голгофский мрак за окном. Могильная темнота здесь, вокруг нее. Мелькнул меч молнии, и ей показалось, что тень переместилась из среднего ряда перекладин в нижний. В промежутке между вспышкой и ударом грома раздалось шипение, почти беззвучное, – признак животной ярости. В Куантико Джейн занимала первое место в своей группе по прицельной стрельбе, пальцы у нее были достаточно сильны, чтобы нажимать спусковой крючок учебного пистолета более девяноста раз в минуту, а теперь она готовилась побить собственный рекорд, стреляя с обеих рук; бок воспламенился от боли – глушители износились во время скоростной стрельбы.

Джейн слышала короткие крики агонии, но не могла с уверенностью сказать, скольким обезьянам они принадлежат – одной или двум. Если одна выжила, нужно сменить позицию и как можно скорее вставить новый магазин.

Она снова прижалась к стене, соскользнула вниз, села на пол, бросила один «хеклер», упавший между ее расставленными ногами, вытащила магазин из другого, выхватила новый магазин из кармана на ремне и вставила его в пистолет. Теперь можно было взять оружие обеими руками.

Высокие стеклянные панели справа и слева, едва различимые силуэты окна на бетонном полу. С правой стороны – неподвижное тело в тусклом свете дня. Джейн ощутила отвратительный запах фекалий, вытолкнутых из прямой кишки после смерти. С левой стороны – такое же пятно неяркого света… но без вонючего мертвого примата.

Стирая пот с глаз, она прокляла боль, словно та была мыслящим существом, вонзившим в нее свои зубы.

Она посмотрела налево, в темноту, где, возможно, еще прятался ухмыляющийся людоед, обхватив длинными пальцами ног нижнюю перекладину, вцепившись руками в брус над собой, наблюдая за Джейн с недобрыми намерениями. Держа пистолет рядом с телом, она прицелилась влево и вверх.

Обезьяна выскочила из темноты прямо перед ней, в мгновение ока преодолев разделяющее их расстояние, и очутилась между ее ног. Животное шипело от ярости, карикатурно человеческое лицо вдруг возникло в нескольких дюймах от лица Джейн, темно-желтые глаза, казалось, мерцали призрачным светом. Джейн вскрикнула, и тварь зашипела еще яростнее, разбрызгивая кровь, – она явно была ранена. Атакуя молниеносно, как свернувшаяся змея, обезьяна одной рукой ухватила Джейн за волосы, вырвала их и с торжествующим криком принялась размахивать трофеем. Оставшаяся без парика Джейн принялась стрелять ей прямо в грудь, израсходовав все девять патронов. С каждым выстрелом существо подавалось назад и в сторону, словно его убирал со сцены кукловод.

27

За окном вниз по склону холма тянулись два квартала обесточенных зданий. Или три. Но в залитой дождем нижней части города и на других исхлестанных грозой холмах виднелись огни. Подача электричества прекратилась только в район, обслуживавшийся подстанцией, в которую попала молния.

Жжение от пулевой раны слегка притупилось, перейдя в терпимую пульсирующую боль.

Джейн вставила полные магазины в оба пистолета, сунула один «хеклер» в кобуру и встала в водянистом свете, проникавшем сквозь толстое стекло: хотелось посмотреть на сверкающий от влаги город. Казалось, она балансирует на тонком мостике между двумя мирами – тем, что существовал вечно, и тем, что рождался в эти времена утопических перемен. Невольно вспомнился Эдгар По, меланхолические воды его города на море: «Где лучший и худший и добрый и злой навеки свой нашли покой»[57]. Когда прилив перемен спадет, новый мир не узнает покоя – только тишину покорности или смерти, только тихий страх, заставляющий замолкнуть мышь при виде голодного зубастого кота. За все время существования этого города немало его жителей ушло на покой, и еще больше их уйдет в будущем, причем многие из них – раньше, чем предполагали. Но худший из худших обитателей города пока что жив и сидит одним этажом выше – ошибка, которую следует исправить.

С пистолетом в одной руке и ручкой-фонариком – в другой Джейн прошла мимо трупов в квартиру, где в прискорбной бедности проживали четверо рейшоу. Голые матрасы на полу, и никаких кроватей. Нет кухни – только холодильник и микроволновка. Душевая кабинка, туалет, самая дешевая раковина в здании, где все остальное сделано по последнему слову моды и техники. Ни кресел, ни диванов, ни телевизора. Четыре стула и простой стол, за которым они, вероятно, ели и без конца играли в карты, как двигатель, крутящийся вхолостую до тех пор, пока кто-нибудь не нажмет педаль газа. Жизни здесь не было. Мозг каждого раньше сиял многолистным великолепием, но после безжалостной дефолиации осталось лишь несколько листиков, и все четверо существовали здесь не как люди, а как запрограммированные на убийство машины из плоти и крови.

Джейн сняла спортивную куртку, повесила ее на один из стульев перед столом, вытащила пропитанную кровью блузку из джинсов и в свете фонарика принялась рассматривать рану. Входного отверстия нет. Пуля повредила кожу там, где находились бы жировые отложения, будь у нее жировые отложения. Канавка длиной в три или четыре дюйма, глубиной в полдюйма. Никакого артериального кровотечения, только капиллярное, постоянное, но не страшное. Горячая пуля, вероятно, прижгла часть ранки. Прежде чем кровотечение остановится, она может потерять пинту крови. От этого не умирают. Хуже, что есть риск инфекции, но она подумает об этом потом – сейчас нет времени.

Она засунула рубашку в джинсы, желая создать хоть какое-то давление на рану, и снова надела куртку.

Камеры ослепли, и Д. Д., вероятно, решит, что она убита. Но, скорее всего, он станет ждать подтверждения этого факта, то есть включения электричества. Он пошлет кого-нибудь на восьмой этаж, чтобы оценить обстановку. Если у нее еще осталось какое-то время, оно на исходе.

В одном из углов квартиры она положила на пол фонарик, чтобы луч отражался от белой стены, давая тусклый, но достаточный для нее свет, сунула пистолет в кобуру, сняла с ремня футляр с ножом для гипсокартона.

Уилсон Фошер нашел проход с восьмого на девятый этаж – альтернативный путь в квартиру Д. Д. Майкла, защищенную сейфовой дверью. Джейн вырезала из гипсокартона кусок размером два на четыре фута, положила его на пол, взяла фонарик и посмотрела, что находится за удаленным куском. Там оказался желоб глубиной в четыре фута и шириной в семь, образованный уложенным на месте цементом, залитым с трех сторон. Сквозь него проходили водопроводные и канализационные трубы, которые обслуживали верхние этажи, а также поливинилхлоридные трубы с электрическими проводами, оптоволокном и бог знает чем еще.

Из семи футов, которые желоб имел в ширину, четыре фута оставались свободными для будущих трубных проводок, а значит, по нему можно было легко проникнуть с восьмого этажа на девятый.

Пристегнув фонарик к куртке, Джейн протиснулась между стенных стоек, к которым крепился гипрок, повернулась лицом к помещению, которое только что покинула, и принялась подниматься по стенному желобу. Ступеньками ей служили горизонтальные деревянные перемычки, соединявшие стойки для усиления конструкции. Теперь боль не столько замедляла движения, сколько ободряла: надо было доказать себе, что сила воли возьмет верх над слабостью тела.

Разрезание гипрока, конечно, сопровождалось звуками, по желобу она тоже поднималась с шумом, хотя и заметно меньшим, но Д. Д. Майкл вряд ли слышал что-нибудь, кроме взрыва гранаты. Толстые слои бетона между этажами поглощали звук, а гроза создавала фоновый шум. Кроме того, конечной точкой ее пути станет кладовка с автоматическими предохранителями и телефонной электроникой, расположенная в углу квартиры, поодаль от жилого пространства.

Если миллиардер при неработающих камерах наблюдения интуитивно чувствовал, что она выжила, он не станет рисковать, пытаясь скрыться по лестнице, – из страха столкнуться с ней. Он укроется за сейфовой дверью, уверенный в своей безопасности.

Трубы канализации и водоснабжения исчезали в толстом слое бетона, который служил потолком восьмого этажа и полом девятого. Джейн перебралась на уровень девятого этажа, где трубы каких-то других инженерных сетей изгибались и уходили в гипроковую плиту.

Она поставила обе ноги на деревянную перемычку, уперлась спиной в стену и стала прорезать в гипроке дыру для выхода в кладовку. Оказавшись там, она провела лучом фонарика по электрическим панелям и коробкам телефонной компании.

«Спасибо тебе, Уилсон Фошер».

Из мешочка на ремне она извлекла одну из игрушек, купленных в Резеде, – портативную камеру, часто используемую полицейскими, – и прикрепила ее к шнурку, который накинула на шею. Устройство весило всего несколько унций. Широкоугольный объектив и емкие аккумуляторы позволяли производить запись в течение нескольких часов, с высоким разрешением и хорошим звуком.

Она достала один из «хеклеров», выключила фонарик, положила его в карман и открыла дверь кладовки.

Электрическая компания не могла за такое короткое время заменить пострадавший поврежденный трансформатор, но в громадной квартире Д. Д. Майкла горел свет. Здесь явно имелся генератор, предусмотренный специально для таких случаев.

Она двинулась на поиски Д. Д.

28

Джейн вошла в эту берлогу, устроенную высоко над землей: девять тысяч квадратных футов олимпийского величия, где безумный бог занимался тем, чем занимаются другие боги (со строчной «б»), когда они не разрушают один мир, чтобы построить другой…

Жалкие условия, в которых обитали рейшоу, свидетельствовали о презрении, которое испытывал Д. Д. к этим простейшим существам. Джейн сомневалась, что он позволил бы кому-нибудь из них появиться в его личном пространстве. И уж конечно, на девятом этаже не было запрограммированных обезьян.

Если здесь имелись слуги – горничная, кухарка, дворецкий, – то они были такими же, как жители Доменной Печи: некоторая показная самостоятельность при строгом контроле. Д. Д. не допустил бы в свое личное пространство слуг с неограниченно свободной волей, имея возможность защитить свою частную жизнь путем использования высокоуровневых полузомби. Этих людей поработили навсегда, и, если ей придется убить их, чтобы добраться до хозяина квартиры, она всего лишь их освободит.

Если же здесь окажутся гости…

Что ж, любой гость, скорее всего, будет аркадцем. Придется действовать по обстоятельствам.

Она прошла по короткому коридору мимо кухни, затем по изящной анфиладе парадных комнат, обставленной подлинными предметами в стиле ар-деко, мебелью музейного уровня от Дески, Дюфрена, Рульмана, Сю и Маре… Старинные персидские ковры вполне подошли бы для дворца султана. Повсюду были изысканные лампы «Тиффани» с редчайшим рисунком. Люстры от братьев Симоне. Чувственные картины Лемпицкой, Домерга, Дюпа. Скульптуры Чипаруса, Лоренцля, Прейса. Эмали Жана Дюнана. Здесь, в одной квартире, были собраны предметы искусства и старины на десятки миллионов долларов… и пока не виднелось ни души.

Странно, что человек, который собирался перевернуть прошлое, переписать на свой лад историю и создать будущее, не похожее ни на что прежнее, придумал для себя этот рай, каждая деталь которого напоминала о двадцатых и тридцатых годах. Может быть, он считал эту эпоху временем несбывшихся надежд, которые рассчитывал воплотить в жизнь сейчас.

Джейн шла по квартире, заполненной произведениями музейной ценности, и чувствовала себя немного сбитой с толку – возможно, из-за того, что эти бесконечно изящные предметы, доставшиеся ценой немалых денег и усилий и стоявшие здесь в тщательно продуманном порядке, находились в чудовищном противоречии с ужасами восьмого этажа, с рейшоу, обезьянами, кровавым насилием. В ее ушах вдруг раздался непонятный непрекращающийся шум: два-три колеблющихся электронных тона переплетались, набирали силу и стихали, словно саундтрек, призванный дезориентировать ее.

В окна, как и на восьмом этаже, было вставлено толстое пуленепробиваемое стекло. Тусклый утренний свет, проливной дождь, серый городской пейзаж, словно нарисованный карандашом, контрастировали с теплыми тонами гламурного интерьера.

Когда Джейн вошла в великолепную комнату с полудюжиной кресел и диванов, до нее стали доходить и звуки представления, устроенного природой: периодическое горловое ворчание грозы, шелест дождевых струй, барабанный бой капель, падающих с навеса десятого этажа и собирающихся в лужицы на балконе девятого.

Двойные двери, ведущие на широкий балкон, были распахнуты. Дэвид Джеймс Майкл, словно принесенный с небес на землю потоками ливня, появился на пороге и вошел в комнату.

Ее одолевало желание сказать: «Это тебе за Ника» – и прикончить эту нечисть здесь и сейчас. Она бы так и поступила, если бы ей не требовалось его признание.

Он улыбнулся:

– Миссис Хок, ваши настойчивость и терпение просто поразительны. Добро пожаловать в мой скромный дом. Я бы предложил вам выпить, но такая вежливость кажется чрезмерной, если иметь в виду, что вы хотите моей смерти.

– Смерть – это неплохо. Но я бы предпочла видеть вас нищим и в тюрьме.

Возможно, на балконе был еще кто-то. Через высокое окно Джейн не видела никого, но там были места, куда она не могла заглянуть.

– Вы неважно выглядите, миссис Хок. На вашей куртке кровь.

Нажав кнопку включения видеокамеры, висевшей у нее на шее, она взяла пистолет обеими руками.

– Вызвать для вас врача? – спросил он.

– Нет, мистер Майкл. Я вызову его, когда он понадобится вам.

Он встал у кресла работы Рульмана – массивной колоды с глубокой выемкой для сидения, формы которой смягчались светом напольной лампы «Тиффани» со стрекозами разнообразных оттенков желтого – от темно-янтарного до лимонного.

Теплый свет подчеркивал его привлекательную внешность. Красивый сорокачетырехлетний блондин с мальчишеским выражением на лице. На нем были кроссовки и джинсы, незаправленная рубашка, подчеркивающая важный для него образ вольного человека, миллиардера без претензий. Конечно, кроссовки были, скорее всего, от Тома Форда, джинсы – от Диора, рубашка – от Дэвида Харта. Все вместе – три тысячи долларов, не считая нижнего белья.

Джейн чувствовала себя нечистой от мысли о том, что находится в одной комнате с ним, видит, как он оценивающе смотрит на нее, словно прикидывает, подойдет ли она для «Аспасии».

– Расскажите о Техноаркадии, мистер Майкл.

– Это какой-то третьестепенный оркестр? Что они играют? Танцевальную музыку восьмидесятых?

– Вы – самоуверенный сукин сын, но вы у меня заговорите.

– И как вы поведете допрос, миссис Хок? Оглушите меня шокером, усыпите хлороформом, разденете догола, свяжете стяжками, станете стимулировать мой пенис острым ножичком? Этому вас учили в Куантико? Не думаю, что это законные методы. – Он приложил сложенную чашечкой ладонь к уху. – Вы слышите?

Она не хотела ему подыгрывать и вместо ответа на вопрос сказала:

– Поместите свою задницу в это кресло.

– Вы слышите? – повторил он. – Это зов будущего. Будущего, которого вы не понимаете, где для вас нет места.

У нее чесались руки убить его – с признанием или без.

– Миссис Хок… Или лучше говорить «вдова Хок»? Нет, вам, наверное, будет неприятно. Просто Джейн. Джейн, потому что я очень хорошо знаю людей вашего типа. Вы, конечно же, верите в существование совести. Тоненький внутренний голосок, который помогает вам отличать добро от зла.

– А я очень хорошо знаю людей вашего типа, – сказала она, – и вы, конечно же, не имеете понятия ни о чем таком.

Он отошел к позолоченной деревянной козетке работы Сю и Маре. Рядом стояли такие же кресла, обитые обюссонской тканью. Джейн двигалась вместе с ним, не выпуская из вида открытую балконную дверь и не забывая о том, что источник опасности может возникнуть где угодно. Пока она позволяла Д. Д. Майклу делать то, что он считал нужным: так он мог сообщить кое-какие сведения быстрее, чем при допросе. С его самовлюбленностью он, без сомнения, верил, что убедит Джейн в свой правоте и, даже если не сумеет перетянуть противницу на свою сторону, сможет одолеть ее благодаря неожиданному повороту судьбы – хотя бы потому, что судьба всегда меняет ход событий, меняет саму Вселенную, чтобы обеспечить благоприятный исход для Д. Д. Майкла.

– Вы считаете, что человеческая совесть критически важна для стабильного существования цивилизации, – сказал он. – Что ж, я намерен установить такой порядок, где совести не будет существовать. В некотором смысле мы союзники.

Он не сел ни на козетку, ни в одно из кресел – стоял, разглядывая статуэтки Фердинанда Прейса на кофейном столике из мастерской Рульмана: бронзовые фигурки с холодным окрашиванием, в замысловатых костюмах, на мраморных и ониксовых подставках, с лицами, руками и ногами из покрытой разноцветной краской слоновой кости.

Шум в ушах Джейн стал громче. Она оглядела комнату, словно ожидая увидеть музыканта, сидящего в углу и наигрывающего на терменвоксе. Но звук, конечно, раздавался внутри ее и вскоре снова стих.

– Через год-другой наноимплантаты доведут до совершенства, – сказал Д. Д. Майкл. – Окончательный вариант будет так хорошо помещаться в мозгу, что те, кто удостоится чести иметь его, даже не заподозрят, что их свободная воля ограничена и они лишены возможности творить зло. Все свои решения и действия они будут воспринимать как результат свободного выбора. Мы так тонко настроим их ценности и мораль, что любое изменение позиции будет казаться плодом их собственных размышлений.

– И вы – именно вы – будете решать, что такое добро, что нравственно, а что нет, каковы правильные ценности.

До того как он посмотрел на Джейн, та и представить себе не могла, что улыбка может быть проникнута таким язвительным сожалением, таким едким презрением. Но голос оставался мягким, увещевающим – он продолжал нести свой вздор.

– Посмотрите на мир со всеми его ужасами, Джейн. Хаос. Война и несправедливость. Фанатизм и ненависть. Зависть и жадность. Правила насчет добра и зла, выработанные и утвержденные человечеством, – разве они когда-нибудь работали, Джейн? Все правила так или иначе ошибочны и поэтому непригодны к использованию.

Он отошел от козетки, повернулся к ней спиной, приблизился к окну, где стоял приставной столик черного дерева с перламутровыми инкрустациями, и стал рассматривать портрет кисти Тамары Лемпицкой, висевший над столиком: стильно одетый мужчина на фоне небоскребов, изображенный в характерном для художницы стиле – холодном, выразительном и мощном.

– Тех, кто получит благодать в виде имплантированной совести, никогда не потревожит сомнение или чувство вины, ведь они будут знать, что делают все правильно и наилучшим образом. Ни тревог, ни душевного беспокойства. В этом мире нечего будет бояться.

Руки у Джейн устали, и она опустила «хеклер».

– Вы описываете это в возвышенном духе, но тот, кто знает о девушках в «Аспасии», о рейшоу, о жестокости, с которой вы их используете, понимает, как это лживо и подло. – Она снова подняла пистолет. – Сядьте, черт возьми.

Он вернулся к креслу «Бержер» рядом с напольной лампой «Тиффани», но садиться не стал.

– Мы не поступаем жестоко. В мире полно людей, чья жизнь не имеет смысла. Они влачат свое никчемное существование, часто охвачены отчаянием. Мы выбираем тех, у кого нет цели, кто несчастен, удаляем причину их несчастья, придаем смысл их пребыванию в мире. Или, как в случае с вашим мужем, устраняем тех, кто представляет угрозу для будущего. Будущего, каким оно должно быть, если вы хотите доставить удовлетворение массам.

Как и прежде, миллиардер приложил к уху согнутую ладонь, словно прислушивался к чему-то недоступному для ее слуха.

– Слышите шепот судьбы, Джейн?

Она нажала на спусковой крючок, но выстрелила не в него, а в старинное глубокое кресло. Обивка порвалась, из пулевого отверстия вырвался тонкий дымок.

– Садитесь, и мы предметно поговорим о том, что вы сделали. Иначе я покончу с вашим драгоценным декором, а потом перейду к вам – буду разбирать вас на части самым мучительным способом, который мне придет в голову. А у меня очень живое воображение.

Продолжая держать руку у уха, он сказал:

– Неужели вы не слышите шепота, Джейн? Всего этого шепота в комнате шепотов? Если еще не слышите, то скоро услышите.

С этими словами он повернулся к ней спиной и пошел к открытой балконной двери.

– Стой! – сказала она, стараясь не отставать.

Но он не подчинился, пробежал пятнадцать футов по балкону, вскочил на декоративное стальное ограждение и прыгнул вниз, полетев через девять этажей воздуха, в котором не было ничего, кроме дождя.

29

Джейн подбежала к ограждению, когда Дэвид Джеймс Майкл уже отправился в полет. Подошвы его дизайнерских кроссовок какую-то долю секунды были в пределах ее досягаемости, и она ожидала трюка, мгновенно раскрывающегося парашюта, но ничего не увидела – только летящую фигуру с распростертыми наподобие орлиных крыльев руками: впечатление было такое, что та планировала, а не падала сквозь бриллиантовые капли. Ближайшие здания с окнами, темными из-за отсутствия электричества, задумчиво возвышались на погруженной во мрак улице, где в ложных сумерках виднелись, благодаря ожерельям фосфоресцирующей пены, переполненные водостоки. Джейн наблюдала за прыжком и держалась за ограждение. Дыхание перехватило, и одновременно, казалось, остановилось сердце. Так она стояла, умерев на какое-то время, не замечая холода и струй дождя, бьющих в лицо, не слыша никаких звуков, не ощущая запахов: все органы чувств, кроме зрения, вышли из строя. Миллиардер спустился с балкона девятого этажа на улицу с высоты ста с лишним футов под неумолимым действием гравитации, через пространство, освещаемое вспышками молнии, как последний люмпен. Видимо, он разбился о входные ступеньки «Далеких горизонтов», упав головой вперед, а потом покатился вниз, размахивая переломанными конечностями, как соломенное чучело, в шутку сброшенное с девятого этажа.

Сердце Джейн отчаянно колотилось, словно после паузы работало с перебоями, изо рта вырывалось холодное и влажное дыхание; она ощущала запах озона, высеченного из воздуха молнией. Глухота прошла, нахлынула волна городских шумов, включая и скрежет тормозов внизу, – реакцию на падение.

Сунув пистолет в кобуру, она развернулась и побежала мимо множества предметов искусства, но не в альков, где находился частный лифт Д. Д., а к стальной двери, которая вела на потайную лестницу. Она перепрыгивала через две ступеньки и лишь иногда касалась ногами каждой площадки, чтобы сразу же продолжить спуск. Рана болела, но Джейн неслась сквозь флуоресцирующее сияние, ставшее для нее теперь таким же ярким, как луч полицейского вертолета, неслась в уверенности, что у нее осталось совсем мало времени до того, как выезд из «Далеких горизонтов» будет забит машинами, а потом перекрыт полицией.

Добравшись до низа, она распахнула дверь и вышла в кладовку с чистящими средствами, где на полу лежали швабры и другие уборочные приспособления – в том виде, в каком она их оставила. Дверь в гараж. Быстрая пробежка к «БМВ» Генри Уалдлока, который ждал ее возвращения, голый, связанный липкой лентой и стяжками.

Оказалось, что она не потеряла ключи от машины, как думала, а просто забыла, в какой карман сунула их. Электронный замок отпирал ворота бесконечно долго, но наконец дверь отползла в сторону. Джейн направилась по выездному пандусу к улице, включила дворники и фары, чтобы распугать водителей машин, которые ожидала там увидеть.

Несколько автомобилей стояли под углом у тротуара по обеим сторонам улицы, а те, которые проезжали мимо, замедляли ход под гудки. Джейн отвела взгляд от тела на ступеньках – она и без того уже насмотрелась на самоубийц и предполагаемых самоубийц. Дождавшись окна в потоке транспорта, она выехала на улицу, развернулась и направилась вниз по склону холма.

Если свидетелям показалось, что она покидала парковку в спешке, кто-нибудь мог записать номер машины. В таком случае скоро появится ее словесный портрет.

Джейн ехала так быстро, как только отваживалась, потоки дождя обрушивались на лобовое стекло, и наконец она въехала в район, где во всех зданиях горел свет. Похоже, жизнь течет здесь как обычно, и все эти занятые своими делами люди не знают и, возможно, никогда не узнают, какой опасности подвергаются. Нынешняя гроза была всего лишь досадным происшествием, но гроза перемен, которую вызвал Д. Д. Майкл, еще могла прийти и унести всех мужчин, женщин и детей, как был унесен и сам миллиардер.

30

Ко времени возвращения Джейн в Пасифику дождь закончился, но разбушевался сильный ветер, пришедший с северо-запада: он срывал мертвые иголки и шишки с сосен, алые цветы с огненных деревьев, серебристо-голубые листочки – долларовые монеты – с эвкалиптов, труху с драночных крыш, катил по улице пустые в день вывоза мусорные контейнеры, грохотал жестяными банками из-под лимонада, сражался с невидимым быком, размахивая перед ним огромным плащом из пластика, сорванным с забора вокруг стройки.

Она не стала рисковать и не поехала к особняку Генри Уалдлока, а припарковалась в квартале от своего «эксплорера-спорта», направилась к нему пешком, набрала на анонимном телефоне «911», назвалась и сказала, что аналитик ценообразования ждет освобождения в туалете своей спальни. Выйдя из внедорожника, она нашла люк водостока и бросила туда телефон. Рана в боку горела, точно на теле поставили клеймо. Джейн отправилась в семидесятимильную поездку – через мост Золотые Ворота в Санта-Розу, округ Сонома, к доктору Портеру Уолкинсу, который несколькими днями ранее помог ей и ее тяжелораненому союзнику Дугалу Трэхерну: именно он обработал ранку, которую она получила при встрече с койотом, дал ей антирабический иммуноглобулин и ввел вакцину из диплоидных клеток.

Если Уолкинс верил в невиновность своих пациентов, он лечил огнестрельные ранения, ничего не сообщая полиции, хотя закон требовал этого. Он был из тех людей, которые при просмотре теленовостей способны откопать зернышко правды – если оно там есть – из огромной кучи вранья. Доктор поверил в Джейн после кровавого побоища на ранчо Шеннека в Напе, и она надеялась, что Уолкинс не утратит своей веры даже после бури негодования, которая разразится в прессе при известии о смерти Дэвида Джеймса Майкла.

Когда она доехала до Золотых Ворот, дождь слегка стих, иглы его вонзались в густой туман, наползавший с океана. Ветер лепил из тумана причудливые фигуры и гнал их с запада на восток, словно на берег возвращались призраки бесчисленного множества утонувших моряков, покидавших свои водяные могилы для оценки деяний человечества и взимания с него долгов.

Трафик полз по громадному стальному мосту, подвешенному на тросах, ореолы вокруг фар встречных машин прорезали туннель в тумане. Двигаясь в этом проезде, с невидимым Тихим океаном по левую руку и окутанными пеленой заливом и городом – по правую, Джейн Хок начала наконец понимать, что случилось с Д. Д. Майклом.

Загнанный в угол сотней полицейских, направленных прокурорами, обладателями неопровержимых доказательств его преступлений против человечества, миллиардер, самое большее, призвал бы своих юристов и выделил бы десять миллионов долларов на защиту. Такой самовлюбленный и высокомерный человек никогда не признался бы ни в малейшем противозаконном действии, не смирился бы с поражением и, уж конечно, не впал бы в такое отчаяние, чтобы броситься с десятого этажа.

«Слышите шепот судьбы, Джейн?»

Говоря о судьбе и комнате шепотов, прикладывая чашечку ладони к уху, не наводил ли он ее на мысль, что может слышать передаваемые на микроволновой частоте инструкции в некой приемной камере собственного мозга? Или он хотел сказать, что все люди – поставленные на службу элитной касте – в один прекрасный день окажутся в их распоряжении и возьмутся за выполнение порученной им задачи?

Что бы ни имел в виду Д. Д. Майкл, некая группа аркадцев явно устроила заговор, чтобы усыпить его и ввести ему препарат с механизмом управления. Ни одного короля никогда не лишали власти при помощи такого зловещего и тайного средства. Будущие боги, задумавшие новый пантеон вместо могущественной монотеистической системы, обитали на современном Олимпе, где не только властвовали, но и готовили заговоры друг против друга, будучи ничем не лучше членов гангстерских банд, которые с помощью ножей и пистолетов борются за господство в трущобах или кварталах, застроенных государственным жильем.

К северу от Сан-Пабло-Бей закончились и туман, и дождь. Серое небо по-прежнему висело низко – тонкие серые клочья туч, вроде погребальной одежды, заношенной до лохмотьев в ходе бесконечных странствий неким холодным и высохшим покойником, чей дух не желал расставаться с этим нарядом. Плодородная местность с полными жизни городами – Новато, Петалумой, Ронерт-Парком – казалась Джейн мрачной, накрытой тенью даже в этот пасмурный день. Здесь следовало ожидать не обычных привидений, а призраков грядущих дней, посланных судьбой, которая шептала в ухо Дэвиду Джеймсу Майклу.

Джейн понимала, что ее нынешнее настроение обусловлено множеством причин, накопившихся за пять месяцев после смерти Ника. Но одна влияла на нее особенно сильно.

«Неужели вы не слышите шепота, Джейн? Всего этого шепота в комнате шепотов? Если еще не слышите, то скоро услышите».

Миллиардер был уверен, что день зачисления Джейн в легион людей, управляемых извне, недалек. День, когда она станет похожей на жителей Доменной Печи.

Она поймала себя на том, что мысленно возвращается к предыдущей ночи, проведенной в доме Генри Уалдлока, который, не подозревая о присутствии незваной гостьи, смотрел шумный фильм о гигантских роботах или о чем-то в этом роде. Она подперла дверь в спальне, в которой устроилась на ночь, и лишь тогда позволила себе несколько часов сна.

Когда она проснулась, дверь оставалась в том же состоянии.

Проникнуть в спальню можно было только через забаррикадированную дверь.

При ней имелся отдельный туалет, откуда никто не мог явиться.

К сожалению, она не проверила, заперты ли окна. А следовало бы. Но нелепо будет предполагать, что по-кошачьи ловкий мерзавец пробрался через окно.

Подсыпать снотворное так, чтобы она ничего не заметила, могли только в ресторане «Пасифика», где она довольно рано пообедала, перед тем как отправиться к Уалдлоку. Но никто не знал, что она зайдет туда, никто не мог предположить, где она будет обедать.

Паранойя. Понятная, но опасная. Если бы ей сделали инъекцию, она не поехала бы за Д. Д. Майклом. Ее бы уже контролировали. Разве что уже созданы механизмы нового поколения, требующие больше времени для самосборки в мозгу…

В Санта-Розе она остановилась среди жилых зданий, не доехав одного квартала до нужного ей дома. Улица была устлана листьями, сбитыми ветром и дождем – с деревьев все еще падали капли.

Доктор Уолкинс – редкий случай в наши дни – был врачом общей практики, работавшим дома. Джейн знала, что он обедал у себя в течение часа и не назначал приемов на это время, но не знала, когда оно начиналось: в полдень или в двенадцать тридцать.

Она просидела в «форде» двадцать минут, прежде чем отправиться пешком по адресу, который Уолкинс сообщил ей, когда лечил от укуса койота. Боль, стихшая за время пути из Сан-Франциско, снова вспыхнула. Джейн показалось, что она прошла не один квартал, а три. Выглядевшая потрепанной и лишенная маскировки – парик сорвала визжащая обезьяна, а остальное смыл дождь, – она вздохнула с облегчением, когда добралась до дома доктора, не встретив никого по дороге.

Она обошла белоснежный викторианский особняк с голубыми и белыми фигурными обломами, поднялась по ступенькам крыльца, увидела доктора за кухонным окном. Уолкинс был один и, кажется, готовил себе сэндвич. Когда Джейн постучала в дверь, часы показывали 12:35.

31

Портер Уолкинс, мужчина пятидесяти с небольшим лет, обладал строгими представлениями о морали, чувством долга и презрением к идеологии – качествами, которые выглядели бы уместнее на три четверти века раньше, – и одевался в соответствии со своим характером. Накладки на локтях твидовой спортивной куртки. Белая рубашка с галстуком-бабочкой. Серые шерстяные брюки с полосатыми подтяжками. Сверкающие туфли.

Подтянутый, в хорошей форме, с изнуренным от забот и заботливым лицом, как у персонажей Нормана Роквелла, он всегда пребывал в хорошем настроении. Но что-то – возможно, настороженный взгляд карих глаз – наводило на мысль о том, что он скрывает от всех непреходящую хандру.

Секретарша ушла на ланч, и доктор принял Джейн в своем кабинете. Та разделась до нижнего белья; казалось, он не обратил никакого внимания на два «хеклер-коха» сорок пятого калибра. Джейн растянулась на столе для осмотра, и Уолкинс обследовал и промыл рану, которая, по его мнению, была серьезнее, чем предполагала пациентка. Сделав местное обезболивание, он наложил швы на разорванную пулей плоть.

– Со временем они сами растворятся, – заверил он. – Снимать не нужно.

В прошлый раз она спросила у него, почему он рискует, принимая пациентов тайно, что может привести к отзыву лицензии. Тогда он ответил: «Я смотрю новости, миссис Хок», имея в виду не только новости о ней, но и все известия о том, как мир погружается в темноту.

– Вы отдали столько же, сколько получили? – спросил он.

– Больше. Но недостаточно. Этого всегда недостаточно. Тут нужен альпинист, а я начинаю подозревать, что я бегунья.

– Вы измучены. И наверное, потеряли больше пинты крови.

– Ну, я часто сдавала кровь – как раз пинту. Потеря ерундовая.

Джейн села на краю стола. Доктор поднял бровь и едко сказал:

– Вообще-то, я сказал «больше пинты». Поскольку вы не были достаточно предусмотрительны и не собрали кровь так, чтобы я мог измерить ее количество, было бы разумнее не считать потери «ерундовыми». Вы отдохнете пару дней в комнате наверху, а я буду время от времени заглядывать к вам.

– Остаться в вашем доме?

– Я не предлагаю вам делить со мной постель, миссис Хок. Может, я и выгляжу как плейбой, но не являюсь им, уверяю вас.

– Нет, простите, я только хотела сказать, что вы не можете оставлять у себя самого разыскиваемого в стране преступника.

– Самого разыскиваемого – возможно. Насчет преступника сомневаюсь.

– И потом, не обижайтесь, но я бы предпочла отдохнуть там, где смогу быть с моим мальчиком, моим сыном.

Уолкинс проткнул иглой крышечку какой-то ампулы и набрал в шприц дозу.

– Что вы делаете? – спросила она.

Ее беспокойство вызвало у доктора недоумение.

– Это антибиотик. С учетом ваших подвигов, насколько я их себе представляю, страх перед уколом выглядит странно.

– Дело не в игле. Нельзя ли дать какие-нибудь таблетки?

– Таблетки вы тоже будете принимать, миссис Хок. Поскольку я получил прекрасное медицинское образование, а вы нет, предлагаю ответить: «Хорошо, доктор» – и избежать всевозможных бактериемий, токсемий и смертоносного сепсиса. И еще, вы ведь делали себе инъекции антирабического иммуноглобулина по указанному графику?

– Да, конечно.

– Не врете?

Она поморщилась:

– Не вру, мамочка, я делала себе инъекции антирабического иммуноглобулина.

Он пережал ей резиновой трубкой сосуды на правой руке, выше локтя, нащупал вену, сказал, что у Джейн отличная венозная структура, протер кожу спиртом и сделал инъекцию.

Джейн смотрела, как жидкость уходит из шприца, и одновременно старалась прогнать обморок, затуманивший периферию зрительного поля. Когда Портер Уолкинс вытащил иглу, она потеряла сознание и упала бы со стола, на котором сидела, если бы доктор не подхватил ее.

Меньше чем через минуту Джейн пришла в себя. Она созналась, что и в самом деле крайне утомлена, а когда оделась, позволила доктору проводить ее наверх.

32

За пять дней с момента побега Джоли Тиллмен от матери и сестры, собиравшихся ввести ей препарат с механизмом управления, она стала нелюдимой, что было совсем ей несвойственно, – подозревала чуть ли не всех и каждого и почти все время проводила с лошадьми. Прежде стойкая, она рыдала два дня и теперь ходила с угнетенным, подавленным видом; Лютеру не удавалось ее утешить.

Да и сам он был безутешен, потеряв столько же, а в некотором смысле и больше: Ребекка была и оставалась его великой любовью, единственной в жизни. Он знал, что, если ему и Джоли суждено справиться со всем этим, они должны найти выход вместе – иного не дано. Ситуация была необычной: те, кого они любили и потеряли, оставались в живых, но навсегда перестали быть прежними.

Он побрил голову и стал отращивать бороду, в которой оказалось больше седых волос, чем черных, хотя седины на голове не появилось. Перемены во внешности, однако, не вывели его из депрессии и не дали надежд на будущее.

Днем в среду Лютер нашел Джоли у ограды на поляне. Дочь смотрела, как пасутся и резвятся лошади. Он оперся об ограду рядом с ней, не говоря ни слова, поскольку уже сказал все, что мог придумать. Джоли отчасти винила его в случившемся, справедливо или нет. Не будь он шерифом, его бы не втянули в это безумие. Если бы он ставил на первое место семью, а не долг, то не поехал бы в Доменную Печь. Если бы, если бы, если бы…

Он ничуть не винил Джоли за ее враждебность. Нет, он винил себя, хотя и знал, что это неправильно. Да, если бы он остался в Миннесоте и ничего не предпринимал, Ребекка и Твайла не превратились бы в живых мертвецов. Но еще он помнил самонадеянного типа из Министерства юстиции – Бута Хендриксона. Влиятельные люди, устроившие этот кошмар, скоро увидели бы в нем угрозу для себя и сочли бы необходимым ввести препарат ему, жене и дочерям. В это время нельзя было оставаться в стороне. Каждый становился либо бойцом, либо жертвой.

Широкое голубое небо, теплый воздух, игривые лошади, любимая дочка, объятая горем, молчащая, не желающая замечать отца вот уже почти полчаса. Но вот наконец она протянула руку и прикоснулась к нему.

33

Когда Джейн проснулась, цифровые часы на прикроватной тумбочке показывали 5:40. Два ее чемодана и сумка были закрыты и стояли у двери стенного шкафа. Доктор Уолкинс перегнал ее машину в свой гараж и принес наверх чемоданы.

Она сбросила одеяло и села на край кровати. На изгибе правой руки лейкопластырь закрывал след от укола. Она содрала пластырь, увидела на марле маленькую красную точку – почти невидимую.

Бок болел, хотя и не сильно. Рану закрывала широкая водонепроницаемая лента, и Джейн не могла сосчитать число швов.

Наплечный ремень на два пистолета лежал на туалетном столике, оба «хеклера» оставались в кобурах.

Она открыла один из чемоданов, достала свежее белье, разложила его на кровати.

Доктор Уолкинс сказал, что приготовит обед на двоих к семи часам.

Она прошла в ванную, горя желанием принять горячий душ.

У зеркала она с минуту рассматривала собственное отражение, потом сказала: «Поиграем в маньчжурского кандидата».

Еще через минуту она включила горячую воду в душе и с удовольствием вдохнула поднимающееся облачко пара.

34

Салат из свежих помидоров и латука с натертым пармезаном. Горшочек с соусом для спагетти на варочной панели, размороженные тефтели в рагу. Чесночный хлеб, купленный в магазине, поджаривается в тостере. Фунт итальянской пасты в булькающем кипятке на горелке.

Портер Уолкинс не принадлежал к числу стареющих холостяков, которые с удовольствием предаются готовке. Не считая салата, на его стол могло попасть только то, что находилось в консервной банке или лежало в морозилке супермаркета.

Еда, при всей ее простоте, показалась Джейн великолепной, как приговоренному к смертной казни и помилованному по ночному звонку губернатора кажется великолепной его первая еда после последней.

Чуть раньше, после событий на ранчо Бертольда Шеннека, Портер Уолкинс принял раненого Дугала Трэхерна и укушенную койотом Джейн, причем ему не сообщили, почему эту женщину разыскивают ФБР и все сколько-нибудь значимые силовые ведомства. Теперь, за вином и за обедом, она все объяснила. Доктор задал несколько умных зондирующих вопросов и совсем не счел всю эту историю слишком фантастичной.

От него она узнала, что теперь в сагу о Джейн Хок (непременная тема всех новостных выпусков) попал Лютер Тиллмен. Его жена и дочь Твайла, вернувшись из Миннесоты после короткого отдыха, увидели, что в доме все перевернуто вверх дном, и обнаружили труп агента внутренней безопасности Хью Дарнелла, убитого двумя выстрелами в голову из пистолета Тиллмена. Власти сообщили, что Лютер совместно с Джейн продавал сведения, подрывающие национальную безопасность, но оставалось непонятным, как сельский шериф вступил с ней в соглашение. Вторая дочь Тиллмена, Джоли, пропала; считалось, что ей грозит смертельная опасность. О Доменной Печи не говорилось ни слова.

Портер увидел, что эта новость явно расстроила Джейн.

– Как это – смертельная опасность?

– Опасность грозит не его дочери Джоли, – ответила она. – Вероятно, она находится с ним. Единственное объяснение этому… его жене и второй дочери ввели механизм управления. Они потеряны.

35

Запись с камеры Джейн можно было просмотреть на любом компьютере. После обеда Портер Уолкинс поставил ноутбук на кухонный стол, и они пронаблюдали за последними минутами жизни Дэвида Джеймса Майкла.

Видео оказалось менее ценной уликой, чем она предполагала. Картинка высокого разрешения была великолепной. Но вместо разговора Джейн с миллиардером раздавались только разнообразные электронные звуки, довольно схожие с шумом, который она время от времени слышала у себя в ушах, находясь в роскошной квартире.

– Этот скользкий сукин сын как-то включил систему, препятствующую записи звука, – сказала Джейн. – Наверное, нет смысла ненавидеть покойников, но теперь я ненавижу этого самодовольного говнюка больше, чем до его прыжка.

Доктор налил еще вина. Вино не могло прогнать ее боль, но все равно выпить было приятно.

36

Во второй спальне доктора стоял телевизор, и утром в четверг Джейн обнаружила, что самоубийство Дэвида Джеймса Майкла – главная новость после идентификации его останков. Она не ожидала, что ее имя упомянут в этом контексте; так и оказалось. Ее официально не связывали и со смертью супругов Шеннек, потому что это могло привлечь внимание журналистов к «Шеннек текнолоджи» и «Далеким горизонтам». Идиоты, называвшие себя аркадцами, не хотели такого внимания, ведь люди могли задаться вопросом: не являются ли все разговоры о продаже государственных секретов прикрытием истинной причины поисков Джейн?

Она совершила ошибку, слишком долго не выключая телевизор, и поэтому увидела интервью со своим отцом, знаменитым пианистом и пока не разоблаченным женоубийцей. Он прерывал текущие гастроли – дурная слава его дочери привлекала на концерты, как он говорил, «не ту публику», к тому же он считал недостойным зарабатывать на преступлениях «этой весьма нездоровой женщины». Скорее всего, он беспокоился, что Джейн до своей поимки сумеет отомстить за мать, поймав его в прицел снайперской винтовки.

Она проснулась поздно утром, почти днем, когда Портер Уолкинс принимал пациентов. Но к тому времени, когда они снова сели пообедать на кухне, она решила, что больше не может оставаться и должна уехать до наступления ночи.

Когда они принялись за овощной суп и сырные сэндвичи, Джейн сказала:

– Шеннек мертв, Д. Д. Майкл мертв. Все это было двухголовой змеей: одна голова – Шеннек, другая – Д. Д. По крайней мере, так я думала. Убрав Д. Д. таким способом, они считают, что загнали меня в тупик, что мне некуда идти. Но на самом деле они лишь показали, что у змеи не две головы, а больше. Чем дольше я остаюсь в тени, тем меньше вероятность обнаружить третью.

После обеда они прошли в гараж Уолкинса. Доктор помог ей погрузить багаж, а когда они встали у водительской двери «эксплорера», сказал:

– Я буду очень огорчен, если однажды узнаю, что демонстрировал вам свое врачебное искусство только для того, чтобы вас снова ранили, на сей раз смертельно.

– Я тоже буду разочарована.

Она обняла Уолкинса, и тот долго прижимал ее к себе. А когда отпустил, на его лице была написана печаль, которую раньше Джейн считала скорее игрой своего воображения.

Он сказал:

– Если вас когда-нибудь тяжело ранят вдали от Санта-Розы, все равно звоните мне. Я приеду к вам куда угодно, если смогу, или попрошу об одолжении кого-нибудь рядом с вами. Вы меня поняли?

– Да.

Он нахмурился:

– Я серьезно. Не говорите «да» только для того, чтобы отделаться от меня, дочка. – Увидев, что это слово удивило ее, он добавил: – Я старый дурак, а когда-то был молодым дураком. По крайней мере, я себе не изменял. Ни разу не женился, хотя несколько раз предоставлялась прекрасная возможность. Я смотрел, как мир катится в тартарары, и думал, что не хочу отвечать за появление в нем ребенка. Время идет, и вот он я: без детей, без жены, без обнадеживающих перспектив. Но если бы я вел другую жизнь, то, наверное, попытался бы принести в мир кого-нибудь вроде вас.

Джейн редко теряла дар речи и, пожалуй, никогда прежде не оказывалась в ситуации, когда любые ее слова лишь уменьшили бы силу сказанного другим человеком. Она снова обняла доктора и прижала к себе с такой же страстью, как и он ее.

Потом она села за руль «эксплорера», Уолкинс поднял гаражную дверь, и машина уехала.

37

Вечером в четверг она добралась до моста Золотые Ворота. Великолепное сооружение уже не было окутано туманом. Справа, со стороны океана, простиралась бескрайняя темнота, не считая света от кораблей, прибывающих из портов на другом конце света, огней Беркли и Окленда далеко на востоке и освещенных холмов за легендарной бухтой, выглядевших как сказочное королевство. В это мгновение трудно было представить, что есть те, кто презирает все творения человечества и само человечество, – не только аркадцы, но и многие-многие другие – и в своем человеконенавистничестве хочет уничтожить все созданное за тысячелетия борьбы и трудов, что есть и такие, для кого мир без людей был бы лучше.

Если бы один из них очутился сейчас рядом с Джейн, она могла бы сказать: «Черт побери, никакого мира нет, если ни один человек не видит его, такой мир не имеет ни цели, ни смысла, это всего лишь голая планета, которая вращается вокруг выгоревшего солнца. Мир не может смотреть сам на себя и восхищаться своими чудесами. Никакой реальности не существует, если ее не воспринимают представители разумного вида. Мы называем мир драгоценным, потому что видим его. Мы – это мир, мир – это мы, одно без другого – бессмысленный мираж».

Но опять же, Джейн могла бы и не говорить этого, ведь жизнь, казалось, объясняла ей: она родилась не для того, чтобы потрясти мир словами, а для того, чтобы действовать, сражаться, пока помнит, ради чего сражается.

Она подумала о Лютере и Джоли, о Дугале Трэхерне, об Анселе и Клер, о Надин и Лиланде Сэккетах, подумала о детях из Доменной Печи, о Берни Ригговице и фотографии Мириам, лежавшей в ее бумажнике, подумала о Сандре Терминдейл и ее дочерях, Холли и Лорен, об их доме на колесах. И она поняла, почему должна продолжить начатое, почему для нее нет иного выбора, кроме смерти.

Позже она заехала на автостоянку к югу от Салинаса, стоявшего среди таких плодородных земель, что жители города называли его «Салатной чашей мира». Припарковавшись в дальнем углу крупного придорожного комплекса, подальше от его ярких огней, чтобы видеть звезды, она вышла из машины и с анонимного телефона позвонила Джессике и Гэвину Вашингтон, хранителям ее любимого мальчика, сказав, что проспала часть дня и теперь будет ехать всю ночь, чтобы добраться до них.

Выключив телефон, Джейн подняла голову к звездам, к мириадам светил. Она знала, что вокруг некоторых вращаются неизвестные нам миры, что вот уже четырнадцать миллиардов лет после Большого взрыва Вселенная расширяется, что ее края вечно раздвигаются, проникая в пустоту, которую мозг не в состоянии до конца осознать, – триллионы звезд, таких далеких, что посетить их можно только в воображении. И все же она стояла здесь, крохотная искра жизни среди громады космоса, существо, которое думает, любит и нуждается в любви, которое может быть уничтожено, но не побеждено. Она может умереть только потому, что сначала была жива, а значит, и смерть является даром. Она села в машину и поехала на юг, к своему сыну, к своей жизни, ко всему, что эта жизнь могла преподнести ей.

Примечания

1

Перевод Н. Демуровой.

(обратно)

2

Перевод Н. Горбова.

(обратно)

3

До свидания (нем.).

(обратно)

4

Движение «Искусств и ремесел» возникло в конце XIX века в Великобритании. Для стиля «Искусств и ремесел» характерны простые формы, функциональность, применение натуральных материалов, акцент на ручную работу.

(обратно)

5

Густав Стикли (1858–1942) – известный в Америке изготовитель мебели, представитель стиля «Искусств и ремесел».

(обратно)

6

Рокпорты – производное от «Рокпорт компани», американского производителя обуви.

(обратно)

7

Темная сеть – часть Всемирной сети, для доступа в которую требуется специальное программное обеспечение или авторизация. Входит в состав так называемой Глубокой сети – сегмента Интернета, в который невозможно попасть, используя обычные поисковые машины.

(обратно)

8

Свод законов (лат.).

(обратно)

9

Имеется в виду библейский рассказ о трех отроках (Дан. 1: 7), брошенных в огненную печь за отказ поклониться идолу и спасенных архангелом Михаилом.

(обратно)

10

«Не позволь солнцу зайти для меня» (англ.).

(обратно)

11

Headsman – человек-голова (англ.).

(обратно)

12

Ежемесячный журнал религиозного содержания.

(обратно)

13

Луис Ламур (1908–1988) – американский писатель, известный главным образом как автор вестернов.

(обратно)

14

Поллианна – героиня одноименного романа (1913) американской писательницы Элинор Портер, девочка, умеющая видеть во всем хорошее и живущая под девизом: всегда радуйтесь.

(обратно)

15

Поркпай – мужская шляпа с плоским верхом и узкими полями.

(обратно)

16

Перевод М. Зенкевича.

(обратно)

17

Чарльз Лоутон (1899–1962) – английский и американский актер и режиссер.

(обратно)

18

Земля Нод, или «земля странствия» (Быт. 4: 16), – место, куда был сослан Каин после убийства Авеля.

(обратно)

19

«Викториас сикрет» («Секрет Виктории») – одна из наиболее известных в мире компаний по продаже женского белья.

(обратно)

20

Первый мир – понятие, традиционно включающее развитые страны Западной Европы и Северной Америки, а также Австралию, Новую Зеландию и Японию.

(обратно)

21

Ничего (исп.).

(обратно)

22

Хэнд – несистемная единица измерения, равная 4 дюймам (приблизительно 102 мм). Используется в основном для измерения роста лошадей.

(обратно)

23

«Шейн» – американский вестерн (1953), знаменитый своими ландшафтными съемками.

(обратно)

24

Аллюзия на стихотворение Эдгара По «Эльдорадо».

(обратно)

25

Ричард «Ричи» Каннингем – персонаж комедийного телесериала «Счастливые деньки» (1974–1984), типичный американский подросток 1950-х годов.

(обратно)

26

Имеется в виду Американская ассоциация автомобилистов (American Automobile Association, AAA), оказывающая техническую помощь своим членам в случае поломки машин в пути.

(обратно)

27

Одинокий Рейнджер – вымышленный персонаж американских вестернов, техасец, он носит маску и борется с беззаконием.

(обратно)

28

«Звук тишины» (англ.).

(обратно)

29

Фрэнк Ллойд Райт (1867–1959) – американский архитектор.

(обратно)

30

«Рубен» – горячий сэндвич с говядиной, швейцарским сыром и квашеной капустой.

(обратно)

31

«Поворот винта» (1898) – повесть американо-английского писателя Генри Джеймса. Мальчик Майлз, один из героев повести, умирает при таинственных обстоятельствах.

(обратно)

32

Шангри-Ла – вымышленная страна, описанная в 1933 году в романе писателя-фантаста Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт».

(обратно)

33

«Маньчжурский кандидат» (1959) – роман Ричарда Кондона, по которому снят фильм (1962) Джона Франкенхаймера. В нем рассказывается о сержанте американской армии Рее (Реймонде) Шоу, который во время корейской войны был захвачен в плен советскими солдатами и после промывания мозгов, превратившего его в зомби, переброшен обратно через линию фронта.

(обратно)

34

«Обходчик из Уичиты» (англ.).

(обратно)

35

Имеется в виду Джейн Эйр, героиня одноименного романа Шарлотты Бронте, с детства очарованная птицами.

(обратно)

36

Iron Furnace Lone Ranger – одинокий рейнджер Доменной Печи (англ.).

(обратно)

37

Стетсон – широкополая ковбойская шляпа.

(обратно)

38

Милтон Херши (1857–1945) – основатель компании «Херши» и города Херши в Пенсильвании, обеспечивший своих работников социальной инфраструктурой, включавшей магазины, образовательные и медицинские учреждения, средства транспорта.

(обратно)

39

Лига плюща – ассоциация восьми ведущих частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США. Название происходит от побегов плюща, обвивающих старые здания в этих университетах. В Лигу плюща входят в том числе такие элитные престижные университеты, как Гарвардский, Принстонский, Йельский.

(обратно)

40

«Сан-Диего Падрес» – профессиональный бейсбольный клуб из Сан-Диего, штат Калифорния.

(обратно)

41

Анатомическая табакерка – треугольное углубление у основания большого пальца.

(обратно)

42

Джимми Баффет (р. 1946) – американский музыкант, получил прозвище Пэрротхед (Parrothead – «попугайская голова») после одного из своих концертов в Цинциннати, на который пришло множество его поклонников в головных уборах, изображающих попугаев.

(обратно)

43

Детка, дорогая (идиш).

(обратно)

44

Лоренс Уэлк (1903–1992) – американский музыкант, выступавший со своим оркестром. Название «шампанская музыка» появилось, когда во время выступления оркестра Уэлка один из танцующих сказал об игре музыкантов: «легкая и пузыристая, как шампанское».

(обратно)

45

«Время цветения яблонь» (англ.).

(обратно)

46

Имеется в виду рука, изображенная на упаковке влажных салфеток «Клинелл».

(обратно)

47

Глупости, ерунда (идиш).

(обратно)

48

Задница (идиш).

(обратно)

49

«Бест Вестерн» – сеть отелей.

(обратно)

50

Меир Лански (1902–1983) – один из главарей американской организованной преступности.

(обратно)

51

Дэвид Рэмси (р. 1960) – американский бизнесмен, телевизионный ведущий.

(обратно)

52

Свенгали – персонаж романа «Трильби» Джорджа дю Морье, соблазнитель молодой девушки Трильби, главной героини.

(обратно)

53

Камень красноречия – камень в стене замка Бларни (Ирландия), по легенде награждающий даром красноречия того, кто его поцелует.

(обратно)

54

«Время в бутылке» (англ.).

(обратно)

55

Дуплекс – дом на две квартиры, с двумя независимыми входами.

(обратно)

56

Имеется в виду столица ада в поэме Джона Мильтона «Потерянный рай».

(обратно)

57

Перевод Г. Бена.

(обратно)

Оглавление

Часть первая На манер Хок

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

Часть вторая Полиморфический вирус

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

Часть третья Дорожные приключения

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

Часть четвертая Доменная Печь

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

Часть пятая В поисках Джейн

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

Часть шестая Девятый этаж

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg