«Плоды манцинеллы»

Плоды манцинеллы (fb2) - Плоды манцинеллы 1978K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Максим Львович Сугробов

Максим Сугробов Плоды манцинеллы

Не одно столетие Карибские острова манили к себе моряков из Европы, испанских конкистадоров и пиратов. Представим, что к берегу одного из островов подплывает корабль, усталые моряки высаживаются на берег и разбредаются в разные стороны. Многих привлекает приятный фруктовый запах, который издают растущие по всему побережью деревья. Кто-то из экипажа ложится на песочке под приятно пахнущими ветвями, что бы вздремнуть в тенёчке; кто-то срывает плоды и начинает жадно есть; а кто-то ломает ветку, что бы отмахиваться ей от мошкары — из места слома брызгает сок дерева и попадает на человека. Спустя некоторое время эта мирная картинка сменяется адом: все умирают…

Причина смерти этих несчастных — манцинелла. Эти необычные деревья, привлекшие моряков своим ароматом и тенью, одни из самых опасных и ядовитых деревьев на Земле. Причём нельзя не только дотрагиваться до них и есть их плоды, но и находиться рядом, поскольку капающая с них роса так же смертельно опасна. Если прятаться под манцинеллой во время дождя, то неприятности так же обеспечены, поскольку стекающая со ствола дождевая вода очень ядовита. Не зря у манцинеллы есть ещё одно название — «дерево смерти», а у плодов — «яблоки смерти».

Пролог. Опыты

Сколько же в ней жестокости. Сколько безразличия…

Зрение постепенно возвращалось. Мышцы гудели. Он в тайне надеялся, что обнаружит пустую комнату за пеленой воспоминаний, но нет. Девушка все так же стояла перед ним, лениво облокотившись на пустую стену.

— И чего ты ждешь? — спросила она.

Он вытянул руку ладонью вниз.

— Меня колотит. Видишь?

Пальцы мелко дрожали.

— И? Это проблема?

— Да. Не хочу испортить почерк.

Девушка закатила глаза.

— Дался мне твой почерк, старик. Ты остаешься, нет?

Он устало посмотрел на раскрытый журнал. «Все, хватит. Я ухожу. Это чудовищно, ты разве не понимаешь?» — эхо собственного голоса звенело в ушах. — «Поначалу еще куда не шло, но теперь… Это слишком, девочка. Прости, но давай дальше без меня, ладно?» Горячая речь. Его слова. Казалось, что прошли годы с того момента, как он стоял посреди комнаты и яростно жестикулировал. Но минуло каких-то полчаса.

«Ты просто не видишь цели», — ответила она. — «Я тебе покажу, хочешь?»

Не следовало соглашаться. Надо было просто уйти.

— Слушай, — раздраженно бросила девушка. — Я все понимаю. Но прими уже решение.

Он смерил ее тяжелым взглядом и взялся за ручку. Перо глухо заскрипело по бумаге.

«Двенадцатый завершен».

Ему всегда нравилось писать. Очень давно, во времена светлой юности, эта страсть проявилась впервые. Все вокруг предпочитали печатать — на телефонах, планшетах, плоских экранах и мягких клавишах, позабыв о том, что истинное письмо таит красоту. Искусство. Острие скользит по бумаге, оставляя тонкий, блестящий след. Темная линия образует букву, еще и еще одну. Рождается слово. Фраза. Предложение. Мысль перетекает на листок, превращаясь в ровный отпечаток чьей-то памяти.

«Двенадцатый завершен. Результат…»

Он медленно поднял глаза. Девушка выжидающе смотрела, а во взгляде ее читалась правда.

Сколько же в ней боли. И как сильна ее любовь…

— Ne me…

— Не смей, — грубо оборвала она. — Не смей, старик. Никогда. Я показала тебе все, но это не значит, что ты имеешь право на эти слова.

— Но они же из песни.

— Ее никто не помнит. Кроме меня.

— И кроме меня. Теперь.

«Результат — неудача».

Девушка удовлетворенно кивнула, схватила легкий плащ, что часом раньше сама оставила на стуле, и устремилась к выходу.

— И когда будет следующий? — прокричал он вслед.

Она остановилась в дверях, бросила быстрый взгляд и произнесла: «Скоро». После ее ухода, как и всегда прежде, чувство опустошенности вцепилось в сердце. Но теперь к нему добавилась новая черта — боль. Терзания прошлого, чужие, но такие яркие, что казались родными.

— Черт бы тебя забрал, девочка, — проворчал он и перевернул страницу.

Чистое бумажное полотно с тонкими линиями. Невинное, как дитя. Он бережно провел ладонью, пригладил свежий лист и крутанул ручкой в руках. «Скоро». Ровный почерк заполнит лист. Скоро. Точные буквы перенесут на бумагу судьбу нового образца. Скоро. Выводы, отчеты и характеристики безжалостно приведут к неизбежному итогу.

Совсем скоро.

В угрюмой тишине вновь запело перо. Чисто и высоко, ровно как голос Совершенства из далекого прошлого. Он слышал мелодию. Слова на французском. Видел тонкий силуэт девочки: глаза ее закрыты, пальцы лежат на клавишах рояля, чтобы через мгновение пробудить инструмент взрывом первого аккорда.

— Ты победила, — мрачно сказал он в пустоту, разгоняя наваждение минувших дней. — Теперь я точно никуда не денусь…

Свежая надпись горела черным среди бумажной белизны. Она сольется с остальным текстом, когда начнется эксперимент. Угнетающе скоро. Но пока весь лист, вся страница, принадлежали лишь ей, лишь этим трем словам, извращенный смысл которых знали лишь двое.

«Опыт номер тринадцать».

Глава 1. Эволюция

— Каждый человек уникален. Каждый, понимаете? — мужчина активно жестикулировал. — Вы только вдумайтесь, насколько это поразительно — нас больше семи миллиардов. Миллиардов, мистер Грей! Семерка и девять нолей! Но каждый чем-то да отличается.

— То есть мать была права, когда говорила, что я особенный? — зал взорвался хохотом. В конце концов, массовке за это и платят — они должны бурно реагировать на любое действие ведущего.

— Именно! — мужчина пропустил реплику мимо ушей. — Мы все разные, и это физиология. Сколько времени, сколько сил было направлено на изучение человеческого генотипа, а мы только-только постигаем его удивительные свойства. Но! Без излишней скромности могу сказать, что мы — я и моя группа — на сегодняшний день как никогда близко подошли к тайне уникальности индивида.

— Я прочитал вашу статью, мельком. Не могу сказать, что понял из нее все, но суть, кажется, уловил — вы изучаете мозг…

— Все так, все так. Мозг — наш главный орган. Именно он-то и делает нас людьми, делает нас теми, кто мы есть — лишь его невероятно сложная структура выделяет человека среди других приматов.

— И вы с вашей группой нашли в этой структуре что-то новое?

— Нет. Она изучена досконально. Найти какую-то новую часть мозга, пускай даже мутацию, невозможно. Это все равно, что обнаружить новый мир посреди Манхеттена. В общем, если вы понимаете мою аналогию, подобные поиски бессмысленны. А вот особенности структуры мозга, процессы ее формирования у зародыша во время беременности, алгоритмы дальнейшего развития науке абсолютно непонятны.

— Как это? Не совсем вас понял сейчас, — ведущий растерянно улыбнулся и поерзал в кресле. — Мы не понимаем, как получается то, что делает нас людьми? То есть мы изучаем вселенную, но даже не постигли самих себя?

— Можно сказать и так, но это как-то слишком… Условно и грубо.

— Так и чем вы занимаетесь, доктор?

* * *

Себастьян Майер был из тех, кого в научных кругах учтиво называли мечтателями. За глаза их звали иначе, более грубо, но его это никогда не заботило. Он посвятил жизнь своим исследованиям и привык к тому, что общество коллег по цеху — физиков, химиков, биологов и прочих — воспринимало его предвзято. Не всерьез. Майер редко участвовал в конференциях, но помнил каждую из них. Едва он выходил на сцену и начинал доклад — дальнейшие события развивались, как по сценарию: зал наполнялся насмешливым гомоном, кто-то, пряча улыбку, крутил пальцем у виска, а некоторые и вовсе устремлялись к выходу. Если ему и задавали вопросы по работе, то только ради приличия. Себастьян был изгоем. Серой мышью Цюрихского университета.

Думал ли он, что его «мечта» достижима? Да, но это было давно — в те времена, когда он только начинал свой путь, орудуя скальпелем в холодных помещениях морга, рассматривая в микроскоп склизкие кусочки биологического материала, старательно делая пометки в исписанный журнал. Он неуклонно следовал за своей идеей, когда ему было двадцать, стойко принимал неудачи, когда ему исполнилось двадцать пять, кропотливо анализировал данные, когда время отсчитало его третий десяток. Майер проводил жизнь в университетских лабораториях, но ни о чем не жалел. Он хотел лишь найти свою истину, получить ответ на вопрос, который преследовал его с самого детства: «Как и почему рождаются гении?» Так он озвучивал идею коллегам, так начинал свои доклады, но в глубинах сознания Майера вопрос был иным — обратной стороной той же монеты: «Как и почему рождаются уроды?»

Себастьян упрямо искал ответ. Он начал свои исследования в 2002 году, сформировав небольшую группу единомышленников — группу обреченных изгоев, в жизни каждого из которых нашлось место одержимости. Марта Бремер, Кристоф Кьорди, Сэм Донштейн. Себастьян Майер. Люди, нашедшие новый смысл существования. Люди, упрямо бредущие к своей истине. Они погрузились в работу с головой, отгородившись от злобного, насмешливого мира, и преуспели. Первая экспериментальная установка появилась в 2015-ом.

— Доктор? — ведущий вежливо окликнул Майера.

— Да, простите.

— Чему посвящен ваш труд?

— Это… Это сканер. Нейронный сканер головного мозга. НСГМ, как мы его называем. Не очень оригинальное название.

— И… В чем смысл?

— Смысл в том, мистер Грей, что мозг определяет все. Каждая его часть содержит в себе целый мир и отвечает за множество функций. Быстрота реакции, скорость мышления, острота зрения и слуха — все это заложено в одном лишь органе, и он поразителен. Мы, конечно, еще очень далеки от полного понимания всех процессов и структуры мозга, но наш сканер позволяет изучать ее в мельчайших подробностях.

— Интересно. Действительно интересно. И что мы можем увидеть там, в структуре?

— Человека. Личность. Все, что характеризует отдельного индивида. Мы можем рассмотреть различные доли и области мозга, оценить количество и плотность нейронных связей, мы можем понять, в чем силен человек, и в чем его слабости.

— Вы уже испытывали сканер?

— И не раз. У нас появилось немало добровольцев за первые несколько месяцев. Все хотели узнать, что же скрывается внутри.

— А себя вы сканировали?

— Да, — Себастьян равнодушно пожал плечами. — Я был одним из первых, конечно же.

— И что показал сканер?

— У меня неплохо развиты таламус и гиппокамп.

— Не представляю, что это значит.

— Это значит, что у меня хорошая память и сильный вестибулярный аппарат. В общем и целом.

— Так и что дальше, доктор? Вот вы построили сканер, вот просканировали весь род людской. Что потом?

— Не знаю, что будет дальше. Реализацией аппарата будет заниматься частная организация. Насколько я понимаю, договор уже подписан.

— Вы продали устройство?

— Оно принадлежит не мне. Точнее, не только мне. Это собственность университета и лаборатории, в которой я работаю. Его дальнейшая судьба в руках совета, а они уже приняли решение.

— Должно быть, это немалый куш.

Себастьян резко мотнул головой.

— Финансовая сторона вопроса меня вовсе не заботит.

— Понимаю, вы ученый.

— Но, если вы действительно хотите знать, что будет дальше — я вам скажу, — Майер придвинулся к ведущему и размеренно заговорил: — НСГМ изменит мир. Он, сканер, способен спасти тысячи, сотни тысяч жизней. У меня был… Был знакомый, назовем его Джон, который родился с целым набором дефектов и расстройств головного мозга. Деменция, аутизм, слепота. Это лишь те, что на поверхности. Но у Джона была особенность. Талант, который никогда бы не раскрылся, родись он в другой семье. У него был абсолютный музыкальный слух. Слух настолько феноменальный и точный, что поверить сложно.

— Его родители были музыкантами, как я понимаю.

— Да. Отец дирижировал где-то в Берлине, а мать сочиняла партии для рояля. Они увидели его талант, когда мальчику было десять. Он тогда говорил то с трудом, но, стоило ему прослушать лунную сонату в исполнении матери…

— Он ее запомнил?

Майер размашисто кивнул.

— И воспроизвел. На ощупь дошел до рояля под взором удивленной матери и сыграл сонату от начала и до конца, почти не допустив ошибок. Понимаете? Слепой, дефективный мальчик, до этого не знавший инструмента, садится за него и без запинки выдает Бетховена. И дальше больше — родители Джона, уже с горечью смирившиеся с рождением калеки в семье, воспрянули духом и начали испытывать мальчика, анализировать его слух. Только представьте, каким было их удивление, когда способности сына на поверку оказались безграничными. Слух Джона был за гранью возможностей человека, точен, как машина.

— Что с ним случилось?

— Опухоль мозга. Мальчик умер в тринадцать. Он мог бы стать вторым Моцартом.

Ведущий сделал паузу, выдержал ее и, почтительно склонив голову, произнес:

— Печальная история. Мне очень жаль.

— Да, жаль, — Майер угрюмо уставился в пол. — Но что было бы, родись он в другой семье? В семье, далекой от музыки? Джон бы просто умер, — доктор ответил на свой же вопрос. — Безмолвно, прожив тринадцать лет.

— И ваш сканер способен это изменить?

— Да. Мы сможем увидеть подобный талант, дать ему волю, дать ему, запертому в ущербном теле, главное и самое ценное — возможность проявить себя.

— То есть сканирование будет бесплатным и общедоступным, вы так считаете? — поймав вопросительный взгляд Себастьяна, ведущий продолжил: — Не у всех убогих детей есть родители с деньгами.

— Не знаю. Повторюсь, решать не мне.

— Но ведь у вас, как у создателя, должно быть право голоса.

— Должно. Но не факт, что оно будет.

— Ладно, доктор Майер, — ведущий налил стакан воды и сделал большой глоток. — Расскажите о сканере. Как он работает?

— Эффект Джозефсона. Нестационарный, конечно же. Мы измеряем магнитное поле каждого отдельного импульса нейронов, а затем, зная момент, получаем общую картину.

— Пациент при этом что-то испытывает?

— Нет. Пациент смотрит видео ряд, слышит звуки, чувствует прикосновения к различным частям тела. Каждое действие вызывает электрический отклик, из которого мы и делаем выводы о структуре головного мозга.

— А когда следует делать сканирование? В каком возрасте? И меняется ли структура мозга на протяжении жизни?

— Мы считаем, что возраст не важен. Мозг развивается, конечно, но не столь критично.

Ведущий неустанно заваливал доктора все новыми и новыми вопросами.

— Насколько он точен? Сканер?

— Мы пока не определились с тем, каким образом охарактеризовать его чувствительность, но, поверьте мне, точность достаточна.

Достаточна, чтобы видеть. Достаточна, чтобы анализировать. Несколько лет назад Себастьян и сам не верил в реальность собственной идеи. Но теперь эзотерика стала действительностью, с которой никак не могли смириться прошлые злопыхатели и насмешливые консерваторы. Но радовало ли это Майера? Нет. Он достиг одной цели, и перед ним стояла другая.

— А вот скажите мне, доктор, — ведущий задумчиво оглянулся. — У каждого ли человека есть что-то особенное в мозгах? К примеру, известные всем тесты на уровень интеллекта. Вы же понимаете, что они субъективны? Результаты показывают лишь часть способностей, ограничивая все, что не связано с моментальной обработкой информации и поиском выбора. Вы же говорите, что ваш сканер будет показывать все, до мельчайших деталей, — Себастьян коротко кивнул в ответ. — И вот предположим. Приходит человек, ложится под ваш аппарат, получает результат, а в нем нет ничего выразительного.

— Мы ожидаем увидеть статистику с некоторой медианой. Логично предположить, что подобные Джону люди — редкость. Гении вообще редкость.

— То есть, у нас будет некоторая норма?

— Вероятно.

— Звучит неоднозначно.

— Почему?

— А вы не видите? Медиана общества… Только подумайте, ваше изобретение будет определять и разделять. Появятся низшие, средние и высшие. Можно представить даже нечто большее — результаты сканирования станут чем-то вроде документа. Они будут указывать, трактовать жизнь каждого человека, — ведущий иронично вскинул бровь и продолжил: — Как дела в учебе? Все видно на скане. Успешная карьера? Посмотрим в карточке. Счастливая семья? Общественное признание? Обратимся к результатам.

— Я… — Майер смущенно потер виски. — Я никогда не думал об этом. Не смотрел на сканер с этой стороны.

— Да, доктор. Не смотрели. Но теперь уже ничего не поделаешь, верно?

— Да-а-а-а, — отрешенно протянул Себастьян. — Да, наверное.

— Но вернемся к изобретению. Расскажите его историю.

— В конце лета 2015-го мы собрали нечто, что стало базисом НСГМ. Наш первый прорыв, в который никто никогда не верил. На это ушло тринадцать лет.

— Немалый срок.

— Потом исследование ускорилось, пошло по нарастающей. Уже через два года мы получили то, что имеем сейчас.

— Финальный вариант сканера?

— Мы полагаем, что так. Он исправно функционирует и практически не допускает погрешностей. НСГМ готов.

— А что было потом?

— Потом? — доктор непонимающе посмотрел на ведущего. — В смысле, потом? Потом было «сейчас». Меня пригласили сюда, к вам на интервью.

— А, ну да, — мистер Грей смущенно улыбнулся и надсадно кашлянул. — Что вы можете рассказать мне о девочке?

— О девочке? — Майер мелко заморгал и вновь потер виски. — Не понимаю, о чем вы. О какой девочке?

Ведущий запустил руку за пазуху. Послышался легкий шелест бумаги. Из внутреннего кармана пиджака мужчина извлек аккуратный серый прямоугольник. Листок, сложенный пополам.

— Что это?

Ответа не последовало. Ведущий медленно развернул бумагу.

— Мистер Грей, что это? — Себастьян занервничал. Он сам не знал почему. Что-то в этом сложенном клочке бумаги показалось ему тревожным. И чарующим.

Взгляд ведущего пробежался по листку, а затем сместился на Майера.

— Вот, взгляните, — он протянул доктору записку, но из рук ее не выпустил.

«Ne me quitte pas, papa». Глаза Себастьяна метались слева направо, вновь и вновь пробегаясь по надписи.

— Ne me… Не покидай… Не покидай меня, папа, — едва слышно выдохнул доктор. — Не покидай меня, папа.

Ведущий убрал листок.

— Не покидай меня, папа, — Майер слепо смотрел перед собой. Он выглядел озадаченным и сбитым с толку. — Эст… Эстер? Боже… Эстер, девочка. Милая моя…

— Доктор Майер, — ведущий учтиво окликнул Себастьяна. — Что вы можете рассказать мне о девочке?

Глава 2. Изобретатель

«НСГМ изменит мир», — сказал доктор Майер на интервью. Тогда он и представить себе не мог всю глубину своей правоты. В середине 2017 года корпорация «Одуукана» приобрела права на производство и распространение сканера. Претендентов на обладание заветной лицензией было немало, но именно японский концерн, долгие годы поставлявший высокотехнологичное оборудование в Цюрихский университет, получил желанный документ. Себастьян Майер, как глава исследовательской группы, принимал непосредственное участие в создании производственного комплекса, назначением которого должен был стать фабричный выпуск НСГМ. Доктор приехал в Токио, где его расположили в тесном, но уютном кондоминиуме, совсем недалеко от главной башни «Одуукана», и без промедления принялся за работу. Он консультировал специалистов и инженеров, передавал чертежи, поражающие японских коллег своей сложностью, кропотливо трудился над керамическими композитами, в которых и заключался основной элемент сканера, и неустанно следил за тем, чтобы все было сделано правильно. К середине осени 2017 года первый японский НСГМ увидел свет. «Ноджу». Так решили назвать сканер, под таким именем он поступил на мировой рынок. Себастьян названия не понимал, и все его попытки вникнуть в суть японского слова оказывались тщетными. В конце концов, Майер сдался, решив, что это имя навсегда останется для него загадкой, попрощался с новыми коллегами, рядом с которыми он провел несколько увлекательных месяцев, и вернулся в Цюрих. Впереди ждала работа. Расшифровкой, анализом и составлением статистики полученных в будущем сканов могли заниматься только он и члены его исследовательской группы. Это условие было одним из пунктов договора, заключенного между университетом и «Одуукана», под которым Майер с готовностью подписался. В конец концов, к этому он и стремился.

Пока доктор был в Токио, Марта Бремер продолжала свой труд в лаборатории. Она звонила ему по вечерам, обыденно спрашивала, как прошел его день, рассказывала о новых приглашениях на интервью, коих в последнее время стало невероятно много, и привычно желала спокойной ночи. Он вспоминал и думал о ней с улыбкой, но не больше. Не горел желанием как можно скорее вернуться домой и упасть в родные объятия. Шесть лет совместной жизни не смогли воскресить в этих людях то, что погибло очень давно, не смогли перечеркнуть причины одержимости идеей мозгового сканера. Их прежний быт воспринимался рутиной. Они вместе завтракали, обедали и ужинали, временами гуляли по улицам Цюриха, разговаривая, как правило, об исследовании, вместе ложились спать и просыпались. Они занимались сексом несколько раз в неделю, в полной мере утоляя плотские потребности, но не испытывали друг к другу ровным счетом ничего. Эта симпатичная, притягательная женщина с длинными черными волосами, неотвратимо стареющая у него на глазах, стала частью жизни. Он привык к ее обществу, к ее запаху и вкусу, к ее голосу, но четко понимал, что нежности к ней нет, и не будет. Себастьян воспринимал Марту как нечто второстепенное, она могла покинуть его жизнь в любой момент, при этом не обрекая Бастиана на чувства тоски и одиночества… Ведь одиночество неизменно терзало душу. Он мог вернуться из Токио в пустой дом, найти там множество освободившихся пустых ящиков, что до этого были заполнены ее вещами, и равнодушно пойти в университет. И Марта это принимала. Когда Майер вернулся домой, она встретила его, словно разлука продлилась не больше какого-то дня.

— Ты голоден? — спросила она, едва он переступил порог.

— Совсем немного.

— Долгий перелет?

— Очень. Это тебе.

Себастьян аккуратно поставил на пол высокую коробку. Он решил привезти ей подарок. Спонтанный порыв.

— Что это? — Марта приподняла крышку и заглянула вовнутрь. — Деревце?

— Бонсай. Я подумал, что тебе оно может понравиться.

— Красивое. Мне нравится, правда.

— Это бук.

— Что?

— Дерево. Бук.

— Я думала, что бонсай и есть вид дерева.

— Нет. Бонсай — это искусство. Японцы его очень любят. Говорят, расслабляет.

— Ты не против, если я поставлю его на стол?

— Нет. Оно неплохо впишется. Наверное.

Марта извлекла дерево из коробки и отправилась в кухню.

— Ты будешь раздеваться? — излишне громко прозвучал ее голос.

— Да. Да, иду.

В доме великолепно пахло едой. Марта всегда готовила сама и не признавала быструю пищу, которую с презрением называла «мертвой». Она увлекалась кулинарией, учила все новые и новые рецепты, заполняла многочисленные кухонные ящички разносортными специями, радуя Себастьяна яркими вкусами и ароматами.

— Мне было скучно без тебя.

— И мне без тебя, — на автомате ответил Бастиан.

Стандартный обмен любезностями, по театральному сдержанный, но привычный, как гигиена по утрам.

— Ску-у-учно, — протянула она. — В лаборатории стало совсем пусто. Кристоф постоянно сидит за ноутбуком, печатает и что-то хмыкает себе под нос. Жутковато даже.

— Скоро у нас прибавится народу, — он поймал вопросительный взгляд женщины и тут же ответил на еще незаданный вопрос: — Мы не сможем продолжать втроем. Даже если бы Сэм был жив, мы бы все равно не справились — нам предстоит много работать.

— Не больше, чем раньше.

— Сомневаюсь.

— Это будет скучно. Даже скучнее, чем твой отъезд. Никогда не любила статистику.

— Но это самое важное. Мы долго к этому шли.

— Согласна, — Марта раздраженно тряхнула головой. — Но от этого не легче. Никогда не любила статистику.

Она поставила перед ним глубокую тарелку, до краев наполненную ароматным мясом с грибами, налила бокал вина и робко поцеловала в висок. Майер размеренно поглощал ужин и пересказывал Марте все, что она уже слышала по телефону: он говорил про квартирку, в которой его поселили, про сверкающую стеклом башню «Оддукана», про вежливых и любопытных японцев, про яркие цвета и непривычные шумы Токио. Себастьян вел монолог, женщина его учтиво слушала, и каждый из них играл свою роль — изображал близкого человека. Так было проще. Всегда. Они избегали неловкой тишины, пытались заполнять паузы рассуждениями и озвученными вслух мыслями, но оба понимали, что смысла в этом немного. Невозможно заполнить разбитый сосуд, можно создать лишь иллюзию. Временами это работало.

После сытного ужина они отправились в душ, занялись сексом, легли в постель.

— У тебя был кто-нибудь? Ну, там, в Токио? — повседневно спросила она, когда в комнате погас свет. — Ты спал с кем-нибудь?

— Нет. Конечно, нет.

— И у меня не было никого… Хоть и секса не хватало.

— Ты бы расстроилась иному ответу?

— Не знаю.

Стало неловко. Вопрос прозвучал неожиданно и неестественно, даже для их отношений. Лежа в темноте своей спальни, Себастьян чувствовал себя чужим. И женщина, расположившаяся под его боком, была чужой, чужой все эти годы.

— Наверное, я бы расстроилась… — задумчиво произнесла она. — Мне было бы неприятно. Но ведь несколько месяцев прошло. Как ты справлялся?

— Я работал. Много работал. Как-то даже не думал об этом, — он хотел закончить этот разговор как можно скорее.

— Понимаю, — женщина уловила его настрой. Она замолчала и отвернулась.

Майер погрузился в сон.

Следующие несколько недель были тихими, как знойный полдень. Там, за океаном, все новые и новые копии его изобретения покидали фабричный конвейер. В соответствии с планом японцев первые экземпляры «Ноджу» в скором времени поступят в крупнейшие больницы и медицинские центры далекой страны — в первую очередь в города, определенные указами правительства. Майер ждал, когда появится первый скан, каждый день после возвращения в Цюрих инстинктивно проверял почтовый ящик лаборатории. Машине нужно время. Людям нужно время. Но ожидание убивало.

В начале декабря 2017-го пришло первое письмо, содержащее в себе зашифрованный код нейронного сканера. Дополнительно, представитель «Одуукана» сообщил, что НСГМ был установлен в пятидесяти шести больницах двадцати крупнейших городов Японии. Эпоха «Ноджу» началась.

И начало это было настолько коротким, настолько близким к кульминации новой эры, что Майер его почти и не заметил. Он вновь погрузился в работу, отдал себя ей без остатка, кинувшись с головой в бегущий поток событий и времени. Себастьян и его группа, коллектив которой к концу года вырос до пяти человек, старательно расшифровывали и анализировали полученные данные. Они поражались тому многообразию структур человеческого мозга, какое видели на сканах, и ужасались количеству присылаемых писем: сначала их были десятки, через неделю сотни, а еще через неделю тысячи.

Спустя месяц после появления «Ноджу» в списке оборудования множества медицинских учреждений, сканирование стало платным, но желающих не убавилось. Все хотели знать, что же там — внутри. Люди становились в километровые очереди, выстраивались на тротуарах и площадях, приносили с собой спальные мешки и палатки, занимали места через знакомых и друзей, летали из одного города в другой, где, по слухам, очередь была меньше, и стойко намеревались дождаться своего часа. Возбуждение общество быстро достигло предела, оно бурлило и кипело, но упрямо шло за истиной Себастьяна Майера. В тех очередях, что образовались в крупнейших городах Японии, выстроилась почти вся страна: здесь были старики, прожившие долгую, насыщенную жизнь, в шутку задающие вопросы «А так ли я жил? Тем ли занимался?», были молодые семьи с грудными детьми, в глазах отцов и матерей которых читалась уверенность в безупречном будущем их чад, были хмурые мужчины и женщины, бизнесмены и разнорабочие, учителя и ученики. Народ, разбитый и раздробленный, слился в единое целое.

В феврале 2018-го первый сканер появился в штатах, а в конце того же месяца «Ноджу» пришел и в Европу. Изобретение Майера захватывало земной шар, распространялось с материка на материк, как новое поколение беспощадной чумы, с каждой неделей лишь набирая обороты. К середине весны того же года сканирование стало доступным для всего цивилизованного мира, а группа Себастьяна, разбирающая тысячи и тысячи зашифрованных писем, насчитывала уже пятнадцать человек.

За цифрами сложно увидеть личность, но Майер видел их всех — прирожденных музыкантов и художников, математиков и аналитиков, ученых-испытателей и теоретиков. Он легко различал мельчайшие детали, сокрытые в скане, и писал рекомендации для каждого отдельного случая, будь то превосходные данные для занятий спортом или вполне посредственная картина «медианы».

Но он не мог следить за всем и сразу, не мог быть всеведущим и боялся пропустить нечто важное в одном письме из миллиона. С увеличением числа аналитиков в лабораторной группе, уменьшался процент сканов, что попадали в его руки, и это тревожило. Марта чувствовала его озабоченность, знала, как он нередко просыпается по ночам и в могильной тишине смотрит прямо перед собой отсутствующим взглядом, обуреваемый страхами и волнением. «Что тебя тревожит, Бастиан?» — как-то спросила она за ужином. — «Чего ты так боишься?» И он действительно боялся, он злился и нервничал, когда понимал, что очередной рассматриваемый им скан не скрывает в себе особенностей и аномалий. Ведь кто-то в этот момент мог анализировать данные совершенно иные. Уникальные. Данные человека, подобного «Джону».

Джон. Так Майер говорил на интервью. Себастьян не мог сказать, почему решил изменить настоящее имя брата. Да и изменение это было поверхностным, не очень изобретательным.

— Его звали Жозеф, — сказал он, когда закончил с ужином.

— Жозеф?

Он никогда не рассказывал о своем прошлом, не посвящал ее в давние тайны. И дело не в том, что минувшее являлось чем-то священным — он просто не хотел его ворошить.

— Его назвали в честь Буамортье. Был такой композитор в восемнадцатом веке, — Себастьян лениво отмахнулся. — Родители любили подобные параллели… Ладно хоть мне повезло больше, могли назвать и Брамсом.

— Так у тебя был брат? — вкрадчиво спросила Марта. — Ты никогда о нем не говорил.

— Не говорил. Незачем было, знаешь. Не хотел вспоминать.

Он рассказал ей, что история о слепом мальчике с больным мозгом и уникальным слухом правдива. Лишь с поправкой на имя.

— Я боюсь пропустить того, кто похож на Жозефа. Это важно, понимаешь? Я должен увидеть, должен понять, как устроен его мозг. В этом весь смысл.

Жозеф Вильгельм Майер и был смыслом. Себастьян прекрасно помнил, каким было их детство, помнил, как звучал плачь матери, и звенела в ушах отцовская «любовь». Теперь уже он не злился, по крайней мере, не так, как раньше. Ему удалось подавить в себе обиду и ярость, но вспоминать все равно не хотелось. Ведь память хранила боль.

— Мы родились с разницей в несколько минут. Себастьян и Жозеф, — он сморщился и сдавил виски. — Отец тогда дирижировал в государственной опере… Он был видной фигурой в мире музыки и приехать к матери смог лишь на третий день после родов. Она уже все знала.

Один из мальчиков родился дефективным. Слепым. В то время как маленький Себастьян вовсю плакал и привлекал к себе внимание докторов и матери, Жозеф беззвучно лежал в больничной кроватке.

— Потом — хуже, — Майер мрачно покачал головой. — Аутизм, деменция… Когда нам было лет по шесть, он каждый день был другим: порой мычал без умолку и на ощупь бродил по дому, а порой мог простоять пару часов на одном месте, чтобы потом внезапно заорать. Пугал мать и меня.

Ламмерт Майер был гениальным дирижером, успешным, ярким. И горделивым. Первое время у него еще получалось жить с калекой в семье, получалось справляться с досадой, прогрызающей дыру внутри каждый раз, когда он смотрел на слепого сына. Но потом в нем что-то сломалось.

— Отец начал пить, когда мне было лет семь, — Себастьян пожал плечами и продолжил: — Плюс-минус. Я тогда уже ходил в школу, там, в Берлине. Он еще какое-то время работал, но… Сложно, наверное, дирижировать, когда у тебя постоянно болит голова и дрожат руки. В конечном счете, его уволили. Попросили уйти, деликатно, в знак уважения к блестящему прошлому.

Когда мальчикам исполнилось по восемь, Майеров едва не выгнали из собственного дома. Долги семьи росли, а тех денег, что зарабатывала мать, не хватало на все. Она писала музыку, играла в небольших заведениях по вечерам, преподавала…

— Но дома музыка почти не звучала. Отец не мог слышать звуки рояля — он моментально взрывался и впадал в истерику. Мама часто плакала. В общем, было тяжко. Хоть и не так тяжко, как потом.

Их положение спас богатый посетитель одного из ресторанов, в котором играла мать Себастьяна. Мужчина обратил внимание на ее мастерство, оценил шарм репертуара и предложил Беате Майер скромную подработку — играть в его особняке, расположенном на окраине Берлина, пару раз в неделю. Выбор композиций наниматель оставлял за пианисткой. Иных вариантов у семьи не было, поэтому мать слепого мальчика согласилась.

— Дела не шли в гору. Отец пил, пока мама работала, а когда она возвращалась домой, он хмуро осматривал ее с ног до головы, пыхтя страшным перегаром и пьяно покачиваясь. А потом он совсем сорвался…

Себастьян плохо ладил с другими детьми. Учителя его обожали — мальчик был действительно одаренным, но общая картина была нерадостной. Уже в девять лет он страдал от постоянных насмешек и оскорблений сверстников, его подначивали, пытались вывести из себя, доводили до слез, а затем еще сильнее дразнили.

— Меня унижали. Я не таю зла на этих людей, мы ведь были детьми… Но горечь все же осталась. В конечном счете, и я не выдержал. Конрад Нойманн и его друзья решили в очередной раз надо мной подшутить, — вспоминая тяжелое прошлое, Себастьян упрямо смотрел в пол. — Между школой и домом была пара кварталов… Не особо далеко, если бы не одно место… — он поднял глаза на Марту и покачал головой. — Дом. С железным забором из ржавых прутков и темной покатой крышей. Там было два чердачных окна и огромная входная дверь. Я видел лицо каждый раз, когда смотрел на этот дом. Он меня пугал.

Возвращаясь домой после школы, он старался как можно скорее миновать страшное место, чувствовал, как колотится сердце, ощущал темную громадину дома над правым плечом, словно тот был немой, но явной угрозой. Но не один лишь дом был пугающим: за тем ржавым забором на толстой, скрипучей цепи сидел пес.

— Это был настоящий монстр. Породу я не знаю, не разбираюсь как-то. Но псина была большой и странной.

— Странной? — Марта впервые подала голос.

Все это время она заворожено слушала таинственную историю Себастьяна Майера, не решаясь его перебивать.

— Пес редко лаял. Очень редко. Чаще всего он сидел у самой границы забора и смотрел на проходящих мимо людей. Но в тот день, когда Конрад с друзьями настигли меня, собака была на взводе.

Себастьян повернул с одной улицы на другую, и его глазам предстал привычный вид — гладкое заасфальтированное полотно, заставленное с обеих сторон стройными, высокими деревьями, стрелой уходило вперед. Оставалось лишь несколько сотен шагов. Несколько сотен шагов до спасительной двери дома Майеров, до отца, заплывающего жиром в протертом гостином кресле, до брата, в темноте и незнании проживающего бессмысленную жизнь… Оставалось лишь несколько сотен шагов, большую часть из которых предстояло пройти мимо жуткого дома. Очередной бой очередного дня. В скором времени Себастьяну предстояло узнать, что есть вещи и пострашнее мрачного особняка.

— Пес начал лаять, как только я приблизился к забору. Он громыхал на всю округу, как дьявольский колокол. Я ринулся было бежать, но мне не дали.

Себастьян пробегал ворота, когда его остановили. Конрад Нойманн появился внезапно, вырулил перед Майером на своем блестящем велосипеде, едва не сбив с ног напуганного мальчика. Пес надрывался и брызгал пеной, клацал челюстью у самых металлических прутков забора. Ржавая цепь вытянулась в струну, натужно скрипя под напором тяжелого зверя.

— Гав! Гав! — Конрад перегнулся через руль и нелепо передразнивал пса. — Гав, Басти!

Еще двое мальчишек подъехали к Себастьяну сзади.

— Испугался? Гав! Гав!

— Испугался, видно же, — один из друзей Нойманна двинул велосипед вперед, ткнув Майера колесом. — Смотри, ноги трясутся.

— Куда ты так спешишь, Басти?

— Чего вам надо? — Себастьян затравленно озирался, тщетно пытаясь найти спасение.

Но спасения не приходило. Была лишь троица неприятелей, обступивших его с трех сторон, и высокий железный забор из редких прутков с четвертой.

— Ты нам не нравишься, Басти, — медленно проговорил Конрад. — Никому не нравятся зазнайки и выскочки.

— Дайте мне пройти! — жалобно проскулил Майер.

Ему было девять лет, почти десять. И ему было страшно. Он хотел как можно скорее оказаться дома, услышать, как мерно бубнит телевизор и утробно храпит пьяный отец, хотел увидеть слепого брата, забиться в свою комнату, сделать уроки и с нетерпением, как это всегда бывало, ждать возвращения матери. Себастьян хотел оказаться где угодно, только не здесь — хоть в жерле вулкана, но лишь бы не перед этими злобными детьми и не в метре от огромного пса.

— Ты торопишься домой, да? — проникновенно спросил Нойманн. — А правда, что твой отец пропойца?

Вопрос резанул слух Себастьяна Майера.

— Говорят, он не выпускает бутылку из рук, — продолжал Конрад. — И почти не выходит из дома… А если и выходит, то только за новой бутылкой.

— Это ложь, — севшим голосом промямлил Бастиан.

Но слова Нойманна были правдой. Себастьян все понимал и видел — как отец просыпается в обед, тащится на кухню, раздираемый ужасной головной болью, и делает свой первый глоток. А если глотка не оказывается, то великий дирижер воет, как раненый зверь, с невероятным трудом одевается и ползет до ближайшего магазина, бережно сжимая дрожащими руками найденную в доме мелочь. Отец завтракает спиртным, затем заваливается в свое любимое кресло, включает зомбирующие телепередачи и продолжает накачивать себя обжигающей жидкостью до самого ужина. До возвращения матери.

— А еще говорят, — Конрад склонил голову и ехидно посмотрел на Майера, — что у тебя есть брат-близнец.

— Брат-урод, — выплюнул один из мальчишек.

— Урод, — закивал Нойманн. — Расскажи, какой он, Басти.

Себастьян слепо смотрел перед собой, с трудом разбирая, как шевелятся губы Конрада. Майер не слышал слов, не слышал вопросов — мир замолк после слова «урод».

— Он хотя бы говорить то умеет? Вы его кормите с ложечки, как немощного старика?

Ребята веселились. Они заливисто смеялись, порой перебивая смехом дикий лай исполинского пса. Конрад хохотал, запрокинув голову и держась за живот. Он не сразу понял, как и почему смешок застрял в горле, не мгновенно осознал, из-за чего дышать стало тяжело, а шею пронзила боль.

— Я схватил его за кадык. Не мог себя контролировать, сознание просто отключилось. Схватил, рванул, а потом…

Себастьян налетел на Конрада, крепко вцепился ему в горло, чувствуя необъяснимую мощь гнева, и отбросил в сторону новенький велосипед.

— Он не урод! — хрипло шипел Майер. — Он не урод!

Друзья Конрада, остолбенев, смотрели на внезапную и пугающую ярость робкого мальчика. Они видели, как исказилось лицо Бастиана, как зловеще заблестели его глаза, и не решились вмешаться. Себастьян впечатал Нойманна в ржавые прутья забора. Крепко держа за горло, ударил Конрада по лицу свободной рукой, а потом еще и еще раз. Ему было страшно и больно, но он хотел, чтобы этому противному мальчишке, который обижал его на протяжении нескольких лет, было еще больнее.

— А потом… — Себастьян отвел взгляд. Марта напряженно слушала. — Потом он начал орать.

Щели между прутками были широкими. Достаточно широкими, чтобы в них смогла пролезть голова мальчика. Когда Себастьян прижал Конрада к забору, левая рука Нойманна оказалась по ту сторону металлической ограды. Майер нанес удар, второй, третий… А потом его оглушили вопли всей троицы. И на фоне их криков, Бастиан слышал противный хруст.

— Пес набросился на паренька, — доктор замолчал, и, казалось, не хотел продолжать.

— Что он с ним сделал? — робко спросила Марта.

— Вырвал плечевой сустав. В крошку разжевал предплечье. Пес едва не оторвал ему руку…

Конрад дико кричал Себастьяну в лицо, а вылетевшая из сустава головка кости выступала сантиметров на десять ниже плеча. И повсюду была кровь. Майер стоял перед искалеченным мальчиком и с ужасом смотрел на отвратительно-неестественный изгиб его левой руки. Спутники Нойманна, моментально растерявшие задорный энтузиазм, бросились бежать. Ребята наверняка обделались. Себастьян и его обидчик остались один на один.

— Но он так орал, боже… Ты бы видела его глаза. Никогда их не забуду.

Он смотрел на изувеченную руку, на кровь, хлещущую фонтаном, и орал во всю глотку.

— И что ты сделал?

Майер встал из-за стола, прошелся по комнате и остановился у окна.

Себастьян звал на помощь. Надрывался, обливаясь слезами, и кричал:

— Помогите кто-нибудь! Пожалуйста, помогите!

Лишь страшный лай пса и вопли Конрада оглашали безлюдную улицу. Тогда Майер побежал. За считанные секунды он долетел до дома, настежь распахнул входную дверь, нашел развалившегося в кресле отца и, дрожа всем телом, начал трясти Ламмерта.

— Ч-что? — пьяница сонно открыл глаза и уставился на сына так, будто видел его впервые.

— Мальчик! — хныча, выдавил из себя Бастиан. — Ма-мальчик т-там. Его собака покусала.

— Сам виноват, — равнодушно процедил отец. — Нечего было лезть.

— Нужен врач, папа. Т-там кровь, везде кровь.

Взгляд великого дирижера медленно прояснялся. Мальчик стоял перед ним и трясся, как потревоженная струна, а красные пятна на его одежде вопили о правде. Ламмерт с трудом поднялся с ложа и последовал за сыном. Конрад был там, где его оставил Себастьян — он лежал в крови у ржавого забора, стонал и пялился на изуродованную руку. Лицо Нойманна страшно побледнело, а рядом весело блестел хромированный металл велосипеда.

— Отец протрезвел за секунду. Он вызвал скорую и, охая, топтался возле Конрада до самого прибытия врачей, — Майер вернулся за стол и сильно сжал виски. — Я думал, что парень умрет.

— Но он выжил?

— Да. Ему даже руку залатали, осталась лишь пара шрамов. Несколько месяцев, и Конрад уже был как новенький, — Себастьян посмотрел на Марту и горько усмехнулся. — А вот мои раны заживали гораздо дольше.

Отец и сын вернулись домой. Ламмерт закрыл входную дверь, повесил на крючок легкое пальто, что впопыхах накинул на плечи двадцатью минутами ранее, и повернулся к сыну. Дирижер был хмур.

— Что ты натворил? — медленно произнес он. — Это твоя вина, я чувствую. Что ты натворил, мальчик?

Ламмерт сверлил сына взглядом и возвышался над ним мрачным исполином.

— Я-я-я… — Себастьян сжался перед отцом. — Я ничего не делал.

— Ты врешь мне, — покачивая головой, произнес мужчина. — Не смей мне врать, мальчик, слышишь? Я знаю, что какие-то сосунки из школы тебя достают. Это один из них?

— Я ничего не делал, — слабо простонал Бастиан.

— Это один из них?! — взревел отец. — Говори! Говори, а не то я выбью из тебя правду!

— Д-да. Это Конрад Нойманн, о-он… Он и его д-друзья напали на меня.

— Да мне срать, как его зовут! Ты хоть понимаешь, что ты натворил?!

Себастьяну никогда не было так страшно. Ничто не могло сравниться с этим — с ужасным образом отца, готового наброситься на сына. Померкло все: жуткий дом с ржавым забором, школьные обидчики на блестящих велосипедах, огромный пес с окровавленной пастью. Остался только этот момент.

— А потом пришла мать. Она всегда приходила поздно, к вечеру. Но в тот день мама вернулась рано.

Беата вошла в дом, когда Ламмерт орал на сына. Она четко слышала каждое слово мужа и, охваченная страхом, не могла пошевелиться.

— У меня могло быть два нормальных сына! Понимаешь, ты? Два! — отец брызгал слюной и таращил глаза. — Ты забрал себе все лучшее. Ты обокрал брата! Ты, ты во всем виноват…

— Ламмерт! — женщина забежала в комнату и застыла на пороге. Ее губы дрожали, руки тряслись, а по лицу бежали крупные слезы. — Что ты такое говоришь? Как ты можешь?

— Я говорю правду, — брезгливо бросил дирижер. — Чистую, мать ее, истину. У нас могло быть два здоровых мальчика. Но вместе этого — один урод, а другой тупица, который считает себя слишком умным, — он перевел взгляд на Себастьяна. — Ты хоть понимаешь, чем обернется твой поступок? У нас заберут все. Скажи мне, умник, это уложится в твоем курином мозгу?

— Ламмерт! — невероятно громко прокричала мать. — Прекрати! Как ты можешь говорить такое?!

— Заткнись, — утробно прорычал отец. — Закрой свою пасть, шлюха. Чего рот раскрыла? Думаешь, я не знаю, за что тебе платит тот богатей? Сядь в угол и не вякай.

Ламмерт приблизился к Себастьяну. Он был все ближе и ближе — мальчик чувствовал, как от отца разит спиртным, но явней всего Бастиан ощущал собственный страх, сковывающий и обездвиживающий.

— Мать бросилась на него, — Майер заломил руки и уставился в бок. — Она рыдала и просила его остановиться, но Ламмерт уже все решил. Он избил нас. Меня и мать. Выбил ей два зуба и чуть не лишил глаза.

— Боже… — выдохнула Марта.

— А потом он ушел. Забил маму до потери сознания, меня отпинал… И просто ушел. Накинул на плечи свое древнее пальто и исчез. Навсегда. Мы его даже не искали. Врач, что ставил маму на ноги, хотел обратиться в полицию, предлагал помощь. Но мать отказалась. Ушел, и ладно, говорила она. Так лучше. Всем.

Себастьян замолчал, смущенно уставившись в сторону, а Марта Бремер смотрела на него, смотрела на человека, рядом с которым провела шесть непростых лет, и пыталась подавить слезы. Прошлое Майера было мрачным, гораздо темнее того, что она могла себе представить.

— А потом, — Бастиан хотел закончить рассказ. Когда начинаешь изливать душу — остановиться непросто. Особенно, если грязь копилась в мыслях на протяжении многих лет. Десятилетий. — Потом Жозеф и проявил свой талант. Когда отец ушел, мама снова начала играть дома.

— Лунная соната? — Майер слабо кивнул. — Помню, ты говорил о ней на интервью.

— Только тогда я не сказал главного. Это была третья часть сонаты, третье действие. Сложное произведение — мать учила его несколько недель. А Жозеф просто сел и…

— Сыграл.

— Сыграл. Гладко и ловко, словно занимался этим всю жизнь. Я бы даже сказал — виртуозно. Мать едва сознание не потеряла, когда он начал.

— Могу представить.

— Нет, — выдохнул Бастиан. — Не можешь. Не можешь, поверь. Говорят, что больных детей любят особенно сильно, но у всего есть предел. Даже у материнской выдержки и терпения. Жозеф был обузой для всех, и мама это знала. Живым мертвецом. Но тогда, в тот самый миг, когда он сел за рояль, мать вновь обрела погибшего сына.

С уходом Ламмерта дела семьи пошли на лад. Иронично, но ревность оказалась обоснованной — Беата продавала щедрому меценату не только свое музыкальное мастерство. С исчезновением мужа пианистки богатей утратил прежнюю скромность.

— Я не виню ее. Никогда не винил — она заботилась о нас так, как могла. К тому же, я был мал и не понимал простых истин, — Майер инстинктивно сжал виски. Головная боль еще не пришла, но близость ее уже ощущалась. Мигрень всегда сопровождала воспоминания, словно тайно хранилась в памяти. — Мама хотела, чтобы отец ушел. Уверен, так и было. Да что скрывать, у меня порой возникало чувство, что весь мир ждал его ухода.

— Мне так жаль, Бастиан.

— А мне нет. Правда. Отец исчез, и все изменилось: у нас стали появляться деньги, в тихом доме зазвучала музыка, постоянный запах алкоголя уходил в прошлое. Покровитель матери замял дело с Нойманном, заплатив семье Конрада приличную сумму. Плюсов явно было больше. Жозеф даже начал говорить. Не сразу, конечно, месяцев через пять, — он горько усмехнулся. — В десять лет он говорил, как годовалый — лишь самые простейшие слова. Но брат быстро учился.

К одиннадцати годам Жозеф Вильгельм Майер освоил речь. Врожденные дефекты мозга не исчезли с уходом отца, но мальчик оживал. Даже приступы кататонии появлялись все реже и реже.

— Но знаешь, он все равно оставался… Жутким. Пугающим. Самым страшным было то, что он все понимал.

— Понимал?

— Жозеф знал, что он другой. Спрашивал у матери, что с ним не так, и требовал честного ответа. Мама штудировала медицинские справочники и покорно пересказывала все, что там находила: названия заболеваний и расстройств, их симптомы и способы…

«Лечения», — хотел сказать Себастьян. Вот только дефекты Жозефа были неизлечимы.

— В общем, она давала ему то, что он просил. Зря или нет — уже неважно. Но я четко помню один момент, — Майер заворожено смотрел в одну точку. Глаза его остекленели. — Когда мама говорила ему про аутизм, про его эффекты и проявления. Она читала список медицинских терминов и поведенческих особенностей, а когда дошла до фразы о сложности поддержания больным зрительного контакта, Жозеф рассмеялся.

— Ч-что? Почему?

— Он сказал: «Ну, хотя бы с этим мне повезло. Проблем не будет». Понимаешь? Проблем не будет. Конечно, ведь слепому не нужно переживать о зрительном контакте.

— Господи… — протяжно выдохнула Марта. — Себастьян…

— Да-а-а, паршивенькое было детство.

— А как он умер? То есть… Ты говорил про опухоль. Так и было?

— Не знаю. Наверное. Мать отправила меня на летние курсы для одаренных детей, когда мне было тринадцать. Жозеф умер до моего возвращения. Мама сказала, что мозг его все-таки убил.

— Боже, Бастиан! — Марта схватила его за руку и крепко сжала ладонь. — Мы найдем того, кто тебе нужен. Мы найдем правду.

— Но я могу ее не увидеть. Нас становится много, и много приходит сканов. Я могу его упустить, упустить моего Жозефа.

— Нет. Ты не упустишь. Я попрошу ребят из группы оповещать тебя обо всех аномалиях, обо всех отклонении от медианы. Ты его не упустишь.

Марта ослабила хватку, встала из-за стола, подошла к Себастьяну и нежно обняла его. Искренне нежно. Впервые за все прошедшие годы. История Майера открыла для нее нечто такое, что ранее было недоступно. Марта Бремер стала чуточку ближе.

Она сдержала свое обещание на следующий день: собрала группу аналитиков и скромно высказала свою просьбу. Люди, которых Себастьян Майер, обеспечил работой, с готовностью согласились. Они продолжили свой кропотливый труд и внимательно отбирали те сканы, что могли заинтересовать Изобретателя. Каждый новый член лаборатории Цюрихского университета, коих в последующие годы становилось все больше и больше, следовал этому простому правилу — следовал за истиной Бастиана.

Весь 2018 год группа Майера собирала данные. На почтовый ящик университета сыпались письма со всего земного шара: из Японии и Китая, из стран Европейского союза и американских континентов, из России и бывших республик великого Союза. Сканирование мозга изначально стало модой, фетишем для многих. Не смотря на растущую в прогрессии стоимость одного скана, интерес мирового общества к «Ноджу» не угасал. Люди всех возрастов, профессий и цветов кожи шли, чтобы узнать, какие тайны скрываются за бурным потоком повседневных мыслей, бытовых и рабочих проблем. Появлялись те, чья жизнь кардинально менялась после обследования — серая масса рабочих и продавцов окрашивалась в яркие цвета и пополняла ряды художников, писателей, музыкантов, скульпторов, спортсменов. Люди узнавали, в чем они сильны, и испытывали себя в совершенно неизвестных, чуждых для них ремеслах, достигая за короткое время небывалых высот, обеспеченных генетикой. 2019 год стал годом рассвета искусств и спорта — никогда прежде, ни в один временной промежуток, человечество не видело такого обилия гениальных общественных деятелей. Аналогичная тенденция наблюдалась в науке, в политике, в археологии и в медицине. «Ноджу» изменял мир. Стремительно и бесповоротно.

Но весьма неоднозначно — при должном упорстве серость вытесняется красками, но сама она, серость, в процессе может почернеть.

Новые гении творчества пришли в уже занятую нишу и без лишних слов вытеснили из нее тех, кто был там прежде: недохудожников, чьи творения несильно отличались от детской мазни, бездарных композиторов, кто кичился умением популяризировать набор вульгарных звуков, называя это музыкой, ленивых бумагомарателей, штампующих свои бессмысленные произведения по безликим и доступным шаблонам. Те, чье раздутое эго разрушило бесспорное превосходство мастеров, остались обиженными и недовольными. Сканер уничтожил их жизни. Таковой оказалась обратная сторона монеты, имя которой «Ноджу», и это была лишь первая фаза наступившей эпохи.

К 2021 году сканирование перешло в повседневность. Как и предвещал мистер Грей на давнем интервью, результаты обследования стали документом. В начальных школах детей определяли в разные классы, соответствующие их способностям. Почти в каждом престижном университете, колледже или институте требовали наличие скана при подаче вступительных документов, а крупнейшие мировые корпорации вербовали самых лучших.

Себастьян Майер в те годы продолжал поиски своего Жозефа. Он искал и находил. Доктор поражался увиденным аномалиям, лично приезжал к уникальным инвалидам и проводил с ними немалое количество часов за многогранными беседами, делал записи и неустанно анализировал. Он был вдохновлен и возбужден: каждый отдельный случай становился особенным, но всех объединяло одно — дефектный мозг превосходил все другие в чем-то ином, в какой-то конкретной характеристике, что приводила к невероятным результатам. Абсолютный, неестественно точный слух Жозефа служил примером.

Себастьян встречал прикованных к креслу, умирающих людей с феноменальной памятью, видел шизофреников с вычислительными способностями, которым мог позавидовать любой современный компьютер. Майер беседовал с постоянно засыпающим нарколептиком, чьи лингвистические навыки казались невозможными — мужчина разговаривал на исчезающих и исчезнувших языках так, словно учил их с детства. Феноменов было много.

Все лето 2021 Себастьян и Марта провели в разъездах. Они возвращались в лабораторию, брали очередной отчет с пометкой «S», приготовленный кем-то из аналитиков, связывались с родственниками уникума и отправлялись в путь. Пекин, Мадрид, Нью-Йорк, Мехико. Не было никакой закономерности — подобно звездам на ночном небе, сверходаренные случайным образом появлялись по всей Земле. Когда ученые вернулись домой в конце августа того года, Майер чувствовал себя счастливым.

— Ты доволен, — ровно сказала Марта, наблюдая за тем, как Бастиан перечитывает свои записи.

— Это так заметно? — он отложил блокнот и слабо улыбнулся. — Я очень доволен нашим трудом.

— Никогда не видела тебя таким. Даже непривычно.

Она забавно пожала плечами и присела на край кровати. Себастьян сидел за столом, ровную поверхность которого избороздили едва заметные отпечатки времени. Он сцепил пальцы в замок и выжидающе смотрел на Марту.

— Что? — она вскинула руки, словно сдаваясь.

— Спрашивай. Я же вижу, тебя что-то заботит. Задавай свои вопросы.

— Что в них такого? Почему ты готов ехать к ним хоть на берег северного моря? Если ты скажешь, что это все только из-за Жозефа — я не поверю. Теперь уже нет, раньше могла, но не теперь, — она выставила руку вперед, не давая ему заговорить. — Это не обвинение, нет. Я испытываю тот же интерес, что и ты, но… Ты весь прям светишься, Бастиан. Ты бы себя со стороны видел во время всех этих разговоров…

— Все здесь, — он закрыл блокнот и с нежностью провел по нему ладонью. — Но я скажу.

Майер поднялся из-за стола, размял затекшие конечности и шагнул к кровати. Сев рядом с Мартой, Себастьян приблизился к ней, пристально посмотрел в глаза и твердо произнес:

— Они сильнее. Это сложно увидеть на сканах, но все же есть кое-что. Я долго изучал нейронное распределение, не сразу понял, в чем суть, но потом до меня дошло. Мы определили медиану в восемьдесят миллиардов нейронов, — Марта коротко кивнула. — У наших же ребят их меньше, порой даже значительно, но… Те области мозга, которые и дают им неординарные особенности, типа слуха Жозефа…

— Развиты как у тех, кто выше медианы. Я это видела.

— Это не все. По количеству нейронов ты права, а вот по их качеству, — Марта удивленно вскинула бровь, но перебивать не стала. — Они ярче и мощнее, время отклика меньше, а пик потенциала выше. Разница небольшая, но она есть.

— Она может быть в пределах погрешности.

— У всех и сразу? Нет, — выдохнул он. — Тут не в погрешности дело, я уверен. Каждый раз, сравнивая данные полностью здоровых и дефективных «гениев», я видел одно и то же. Можно даже составить статистику, если очень постараться.

— И зачем она? Статистика? Какой в этом смысл? — она слабо пожала плечами. — Я ведь тоже об этом думала, о наших поездках. Тебе не кажется, что это некий закон сохранения? Как закон энергии или масс? Где-то убывает, а где-то добавляется.

— Но итоговая сумма очень далека от медианы… У меня есть идея. Всего лишь предположение, но… Сканер когда-то тоже был эзотерикой, даже для нас, — он сделал паузу, а затем тихо произнес: — Это эволюция. То, что мы видим в этих людях. Будто какой-то не совсем удачный эксперимент, в результате которого часть мозга непоправимо пострадала, а другая часть получила невероятный бонус.

— Звучит интересно.

— А что если, — его глаза яростно блеснули. — Если есть вероятность идеального эксперимента? Только представь себе человека, чей мозг полностью развит так, как эти «бонусные» части дефектных образцов.

— Это уже совсем фантастика, — рассмеялась Марта.

— Причем научная, — Себастьян тепло улыбнулся. — Хотелось бы мне увидеть такого человека, рассмотреть его через призму НСГМ. Очень хотелось бы.

— Понимаю. И мне.

Марта пододвинулась поближе и протянула руки. Бастиан аккуратно приобнял ее и замер.

— Ты слишком много работаешь, Себастьян Майер. Иногда мне даже кажется, что ты робот, — она отстранилась от него и пристально посмотрела в глаза. — Но нет, вроде. Живой человек.

— Таков уж я от природы. Так было всегда. И так будет.

— Да, — печально выдохнула она. — В этом весь ты.

«И так будет», — сказал Себастьян Майер в 2021 году. И так было. До лета 2027-го.

Глава 3. Протеже

— И что будем делать теперь?

Энди уныло помешивал остывший кофе. Работа в Центре ему нравилась, но только не по утрам — утром он ненавидел весь мир. Серые люди и хмурые лица, сонные толпы в метро и на улицах, низкое небо, квадрат которого едва виден в тесных промежутках темных небоскребов, ленивый рокот городской жизни… Все это давило дискомфортом вечной рутины, но Андрас Ланге старался не унывать. Не проявлять слабость хотя бы внешне. И получалось у него почти всегда, кроме первых утренних часов.

— Алан, чтоб тебя! На часах семь тридцать, отложи ты свои бумажки хоть на минуту.

Пожилой мужчина тяжело вздохнул, посмотрел на Энди поверх тонкой оправы древних очков и послушно сложил руки перед собой. Алан Саммерс слыл отшельником, слишком замкнутым даже для сотрудника Центра. При этом он легко реагировал на все выходки Ланге, хоть и познакомились они лишь несколько дней назад. У Андраса не было времени узнать его поближе, но старик ему явно нравился, не смотря на все различия между ними.

— Твою же за ногу, а! — Энди вскочил с широкого подоконника и прошелся по лаборатории. — Ты мне можешь хоть что-нибудь рассказать? Я как чертов агнец — ничего не понимаю. Что за исследование? К чему такая тайна?

— Ты знаешь ровно столько, сколько можно. За всем следит Государство, а им точно не понравится, если я начну разглашать секреты.

— Да и к черту их! — он запрыгнул на огромный металлический стол, расположенный по центру комнаты. — Знаешь, это бесит. Реально бесит, — лицо Алана оставалось непроницаемым. — Да брось!

— Ладно, — Саммерс поднялся со стула и подошел к кофейному аппарату. Машина резво загудела, по лаборатории распространился терпкий запах свежего кофе. — Давай так: ты будешь задавать вопросы, а я буду отвечать на те из них, что покажутся мне… Приемлемыми.

— Ох-е-е-е, — вскинув руки, протянул Энди. — Вот это щедрость! Ладно, папаша, по рукам!

— Только не все сразу. Давай постепенно.

— Ладненько! Вопрос первый: что вообще происходит? — Андрас хлопнул в ладоши и поднял вверх указательный палец. — Уточню: я в Центре совсем недавно, полгода еще не прошло. И вдруг! Бам! Меня переводят на сверхсекретный проект самого Алана Саммерса. С чего бы это?

— У тебя хорошие данные, — пожав плечами, произнес старик.

— Так ты смотрел мой скан? — Алан кивнул. — Все равно не понимаю. Я ничуть не лучше остальных. Даже в универе меня зачислили далеко не в самый сильный поток.

— Я решил, что ты сгодишься.

— Сгожусь? — Энди удивленно повел бровью. — Для, мать его, чего?

— Следующий вопрос.

— Ох-хо-хо, мужик! Ты меня прям дразнишь!

Алан мимолетно улыбнулся и вновь пожал плечами.

— Ладно, едем дальше. Что за хрень с Майером?

Саммерс сделал большой глоток кофе, громко причмокнул губами и произнес:

— Конкретнее.

— Это тот самый Майер? Себастьян Майер? Изобретатель?

— А ты как думаешь?

— Я хрен его знает, Алан. Уже два дня копаюсь в уцелевшей сети, но не могу ничего найти о Майере, кроме километровых статей в научных журналах. Ни фото, ни видео… — Энди покачал головой. — Я думал, он мертв.

— Ты ошибался.

— Ошибался… Он сейчас снова в отключке?

Алан кивнул.

— В кататоническом ступоре.

— Это так твоя бумажка подействовала?

— Кто знает? — хмыкнул Саммерс.

— Думаю, ты.

Взгляд Алана стал жестким лишь на секунду. Уже через мгновение он вновь равнодушно и спокойно смотрел на Андраса, но Энди успел заметить эту перемену. И ему она не понравилась.

— Еще вопросы?

— Уйма, док. Что с ним не так-то? Просто скажи. Как он к нам попал вообще? Он потерял память, да? Почему Майер так важен?

— Он… — Саммерс запнулся, прочистил горло и сделал еще один глоток. — Он пострадал. Себастьян помнит лишь некоторые эпизоды из своей жизни.

— У него был инсульт? — Алан не ответил. — Твою мать…

— Его память, как река с дамбой. И даже не с одной. Мы не представляем, сколько их там.

— Мы? Кто мы? Я здесь видел лишь тебя и пару охранников вот с такой шеей, — Энди поднял руки к вороту и показал широкий круг. — А, еще уборщица была. В Центре народу полно, но тут, в твоей лабе, хоть морг сооружай — ничего не изменится.

— Мы — это я и… Начальство.

— А-а-а-а, — протянул Андрас. — Те ребята, что затыкают тебе рот.

— Не начинай, Энди. Ты мне нравишься, но прекращай уже. Мы, и сейчас я говорю про нас с тобой, все-таки исследователи, а не разнорабочие на стройке. Хоть немного следи за языком.

— Все, все, папаша. Считай, прекратил. Давай остынем и вернемся к моим вопросам. Ты сказал, что Майер ни черта не помнит, но на вашем, — Ланге изобразил кавычки, — «интервью» он вещал вполне бодро.

— Его мозг выходит из ступора в определенные моменты, в конкретных ситуациях. Мы не до конца понимаем, как это работает, но оно дает свои результаты.

— Что за дерь… — Энди поймал суровый взгляд Алана и осекся. — Ладно-ладно, прекратил.

— Хорошо, — Саммерс приветливо улыбнулся. — Я понимаю твою растерянность. Ситуация и правда загадочная.

— Загадочная? Загадочная, док? Серьезно? Если мне не изменяет память… — Андрас неуютно поморщился. — Уж прости за каламбур, я не специально.

— Да ничего. Я же не на месте Майера, как-никак.

— В общем, если мне память не изменяет, то над главным входом в нашу скромную обитель висит здоровая такая металлическая табличка с огромными такими буквами, которые, насколько я видел сегодня утром, гласят: Центр патологий и мозговой диагностики имени…

— Себастьяна Майера. Все верно, ты в здравом уме.

— То есть, в Центре имени Майера изучают Майера. Вот так ирония. Как это вообще произошло? Как он попал сюда? Да, матерь ты людская, ему должно быть лет сто…

— Семьдесят два, — вставил Алан.

— Семьдесят два?! Вот этому мужику семьдесят два?! Да ему на вид не больше сорока.

С каждым новым ответом Саммерса вопросы лишь множились, и это злило. Раздражало так, что руки тряслись, а лоб покрывался испариной. Неведение — худший удел. Андрас и без того наелся его сполна.

— Даже не понимаю, и почему я тебя терплю… — Алан задумчиво почесал двухдневную щетину. — Здесь не чертов университет, Энди, а у нас ни разу не библиотека, в которой тебе зажали нужную книжку. Если чего-то знать не положено, значит действительно не положено. В первую очередь потому, что это может быть опасно.

— Опасность — мой удел, док! — насмешливо произнес Андрас. — Но я тебя понял. Правда, понял. Меня это не радует, но… Нельзя так нельзя, я не тупой.

— Я знаю. И хватит вопросов на сегодня.

— Погоди-погоди! Давай последний.

Энди вскочил со стола, метнулся к окну и осушил до дна оставленную кружку холодного кофе. Он медленно провел языком по губам и вкрадчиво произнес:

— Кто такая Эстер?

В ответ Саммерс лишь покачал головой, угрюмо поджав губы.

— Черт! Мне надо выпить. Ты меня в депрессию вгонишь.

— Всему свое время, Энди. Секреты на то и секреты, что в них не посвящают первых встречных.

— Эй, стоп! Ты же сам меня позвал в свою «команду». И теперь дуришь, как школьницу.

— Как наивную школьницу, — улыбнулся Алан.

— Чтоб тебя… — буркнул Андрас. — Ладно, док. Буду ждать того часа, когда ты сможешь мне все рассказать.

— Мудрое решение.

— Именно оно. Про Ланге только и говорят, что мы мудрые. Достоинств у нас гора, а недостатков почти нет.

Алан слабо улыбнулся и единым глотком допил кофе. Энди старик нравился, явно нравился, не смотря на всю загадочность и немногословность Саммерса. Андрас смотрел, как его новый коллега и начальник медленно идет к раковине, тщательно моет керамическую кружку и ставит ее вверх дном на ребристую поверхность умывальника. В Алане не было признаков старости, лишь изрядно поседевшие волосы, аккуратно зачесанные назад, но Энди знал, что Саммерс уже немало лет бродит по земле. Конечно же, лекарства делали свое дело, тормозили старение, но… Но Алан был стар. Возможно, старше Майера. На вид уж точно.

— Ладно, Энди. Пойдем.

— На очередное интервью? — Саммерс кивнул. — Не буду даже спрашивать, зачем и почему. Все равно ты не ответишь.

— Ты растешь на глазах, мой мальчик.

— Эй, папаша! Не надо меня так называть.

Алан подошел к Энди вплотную, открыто ему улыбнулся и похлопал по плечу.

— Ну, давай, — он указал в сторону двери. — Ты сегодня опять в роли режиссера, топай к мониторам.

— Кинцо у нас выйдет явно дерьмовое, не считаешь? Актеры играют ужасно, — Энди вскинул руки. — Все-все, иду.

Дверь мягко закрылась, заперев Андраса в тишине пустых коридоров. Где-то далеко, за множеством толстых стен и тонких окон лабораторий туда-сюда сновали люди. Исследователи, изобретатели. Точно такие же, каким когда-то давно был Себастьян Майер.

— Надеюсь, у вас будет иная судьба, ребята, — глухо произнес Энди. Его слова жутким эхом заскакали внутри длинного коридора. — Бу!

«Бу-у, бу-у-у, бу-у-у-у», — откликнулись сотни тонов, искаженные и отраженные. Энди уверенно зашагал по ровному бетону. Идти было недалеко. Достигнув нужной двери, он прислонил большой палец к едва заметной точке на стене. Датчик мелодично пропел, путь открылся.

— Привет, парни!

Мониторы ответили безмолвием.

— Как дела, что нового?

Энди рухнул в кресло, пододвинул клавиатуру, коснулся сенсорной панели, пробуждая четыре плоских экрана от безмятежного сна, и уставился на героя сегодняшнего представления.

— Здравствуйте, доктор Майер, — тихо произнес Андрас. — Вам сегодня не лучше, как я погляжу?

Себастьян сидел в широком кожаном кресле и зачарованно смотрел в одну точку, прямо перед собой. Четыре монитора показывали Изобретателя со всех сторон, но картина на всех была одна — Бастиан не шевелился, моргал примерно раз в минуту и размеренно дышал, словно человек, погруженный в глубокий сон.

— Что же с тобой такое? — пробормотал Энди. — Как ты до этого дошел?

С характерным писком включились еще два экрана. Они показывали все помещение целиком и сработали на движение в студии. Только это была не студия, а лишь ее симуляция. Энди проследил, как доктор Саммерс зашел в помещение, повернулся к одной из камер, помахал рукой и серьезно кивнул.

— А вот и наш знак, господа. Сейчас шоу начнется.

Андрас протянул руку и мягко вдавил одну из крупных кнопок. Механизм заработал, комната, изображенная на шести экранах, налилась светом и звуком: появились небольшие трибуны, плотно забитые голопроекциями людей, что неустанно переговаривались между собой, создавая ощущение настоящей жизни.

— Как-то так, доктор Майер. Пора просыпаться. Свет, камера…

Мотор.

Глава 4. Новости старого дома

Весна в Цюрих всегда приходила рано. Уже в середине февраля теплая зима с ее редкими дождями и еще более редкими снегами уходила в прошлое, оставаясь лишь серым, смазанным воспоминанием. Мрачная зелень города преображалась на глазах, раскрывая под ярким солнцем свои сочные и насыщенные тона, а спокойные воды Лиммата окрашивались небесной синевой. Так было всегда, каждый год. И весна 2027-го не стала исключением.

Далекие вершины Альп, покрытые вечным снегом, неизменно притягивали его взгляд.

— Тебе здесь никогда не надоест, да? — Марта сидела рядом, подставив лицо послеполуденному солнцу. — Мне тоже тут нравится, ты не подумай. Но может все-таки, — она открыла глаза и тут же сощурилась от яркого света. — Может, прогуляемся?

— Давай еще посидим немного. Совсем не хочется уходить.

Себастьян заметил, как она понуро опустила голову и начала раскидывать мелкие камешки потертым носком ботинка.

— Тебе незачем сидеть тут со мной. Нам же не по восемнадцать.

— А что мне делать? Сидеть в лаборатории? Я уже видеть не могу всю эту аналитику и статистику. Столько лет провели как в темнице, битком набитой народом. И они ведь все прибывают и прибывают… — она помолчала и добавила: — Не этого я хотела…

Майер понимал ее недовольство — людей в университете и правда стало много. Очень много. Он уже сбился со счета, сколько сотрудников пришло за последний год и сколько лабораторий включили в программу анализа данных НСГМ. Казалось, что каждый корпус Цюрихского университета только и делал, что расшифровывал сканы.

— Здесь веет детством, — он задумался. — Но не тем, где мама плакала, а тем, где она улыбалась. После смерти Жозефа мы остались вдвоем, и никто нам был не нужен. По крайней мере, мне так казалось. Помню, мы частенько приезжали на одно из Берлинских озер, садились на берегу и просто смотрели вдаль. Наблюдали, как блестит вода, как кто-то катается на паруснике. Было тихо и спокойно.

Он поднял глаза к высокому небу, к лениво плывущим редким облакам.

— Но вид там похуже. Нет этих гор.

Марта молча смотрела на заснеженные вершины. Она выглядела уставшей, угнетенной.

— Ты словно не здесь, Бастиан, — медленно проговорила она. Майер повернул голову, и удивленно воззрился на давнюю подругу. — Ты вообще ничего не видишь? Сканеру десять лет. Десять, Бастиан. А мир у нас уже совсем другой.

Себастьян мелко заморгал и привычно потянулся к вискам. Марта продолжила:

— Мы принимаем людей по сканам. Понимаешь? И мы берем не самых лучших, а тех, кто может стабильно работать, — она крутанула рукой. — Кто может обрабатывать тот объем информации, с которым мы имеем дело. Но самое… Самое странное в том, что в городе стало меньше людей. Неужели ты и этого не замечаешь? Посмотри по сторонам, Бастиан.

Он растерянно огляделся. Себастьян осмотрел Цюрихское озеро, на пологом берегу которого они сидели, прошелся взглядом вдоль уходящей в город дороги, еще раз взглянул на Альпы. Людей и правда было мало. Лет пятнадцать назад набережная Лиммата выглядела иначе — каждую весну она обращалась в живой организм, наполненный гомоном и движением. Мест на пристани всегда не хватало, люди теснились на узких скамейках, купаясь в лучах первого весеннего солнца, улыбались друг другу и приветствовали новый день.

Себастьян нахмурился и посмотрел на часы.

— Сейчас полдень, — бросил он. — Люди работают.

— Ты специально меня злишь? Людей стало меньше, и взамен старых улыбающихся лиц я все чаще вижу угрюмые рожи полицейских. Одеты они, конечно, не в форму, но свою сущность скрыть не могут.

— У тебя паранойя.

— Паранойя? Ты серьезно? Паранойя… — ее глаза недобро сверкнули, а крылья ноздрей затрепетали. — Ладно, паранойя. Но сделай мне одолжение, Себастьян Майер. В следующий раз, когда пойдешь в продуктовый магазин на углу Клосбах, присмотрись-ка к его работникам. Они там все, как под копирку сделаны: квадратные лица, широкие скулы, в плечах как три меня. Как-то сомневаюсь я, что эти ребята не смогли найти работу получше.

— Я посмотрю, — холодно ответил Майер.

Запал Марты моментально улетучился. Она медленно поднялась на ноги и посмотрела на Бастиана сверху вниз. Ее взгляд был полон боли и сожаления.

— Нет. Ты не посмотришь. Я не знаю, в каком мире ты живешь, но он, должно быть, очень ярок, раз ты не видишь того, что летит тебе в лицо.

Марта развернулась на каблуках и отправилась прочь. Он не стал ее останавливать, не видел в этом смысла. Люди в городе, сотрудники магазина… Ее действительно это волновало? Они имели дело с невероятной сложной загадкой самой природы, а она переживала о таких пустяках?.. Изобретатель чувствовал себя в тупике, ощущал, будто долбится головой в бетонную стену, уже не первый год топчется на месте.

— Что-то есть в этих людях. Я знаю, точно знаю, — пробормотал он себе под нос. — Закономерности.

В последнее время он все реже реагировал на конверты с пометкой «S». Статистики хватало с лихвой, но вывод так и не приходил.

Где-то далеко, там, на фоне скучной реальности, заиграла знакомая мелодия. Рингтон мобильника, обыденный и до дрожи надоевший.

— Да, привет, — отдаленно прозвучал голос Марты. — Ну-у-у, ага, со мной. Обычное дело. Прям срочно? Слушай, сейчас не лучшее время… — последовала продолжительная пауза. — Ладно-ладно, скоро будем.

Она стояла в десяти метрах, и Бастиан чувствовал на себе ее взгляд.

— Звонил Кристоф. Ты опять не отвечаешь на звонки.

— Чего он хотел?

— Чтобы мы пришли. Как можно скорее. Говорит, ты будешь в восторге.

Кристоф Кьорди. Третий из первоначальной четвертки. Тот, кто вместе с Майером и Бремер стоял у истока «Ноджу». Верный товарищ, четверть века проживший в лаборатории бок о бок с Себастьяном и постаревший на его глазах.

Бастиан тяжело поднялся на ноги.

— Навестим старика.

— Теперь ты готов идти. И почему я не удивлена? — она тряхнула головой, и тонкие пряди поддернутых сединой волос прикрыли ее лицо. — Ладно, пошли.

Пройти предстояло немного, лишь несколько кварталов. Сначала вдоль берега по шероховатой дороге из крупного булыжника, у моста Квайбрюкке повернуть направо — на Ремиштрассе, затем пересечь Цельтвег и Хоттингер, повернуть налево… Привычная дорога в место, ставшее настоящим домом.

Исхоженный маршрут, но уже не такой, как прежде. После слов Марты он начал замечать: на их пути действительно было мало народу, до отчуждения мало. И каждое встреченное Себастьяном лицо казалось знакомым, словно шли они по родному корпусу университета, сталкиваясь лишь с теми, кто в нем живет и работает.

— Теперь ты видишь, да? — спросила она вскоре. — Или ты, как обычно, весь в своих мыслях? Вспомни, как людно было раньше, — Марта неуютно поежилась. — Население словно сократили вдвое, а то и втрое.

Себастьян промолчал. За прошедшие годы, заполненные рутинной работой, интерес Марты к исследованию заметно поубавился, ее яркие амбиции угасли. Не удивительно, что она стала обращать столько внимания на какие-то бредовые мелочи. Главное, что сам Бастиан оставался непоколебимым. К черту все это, пусть хоть все люди исчезнут — для него ничего не изменится.

Они нашли Кристофа там же, где и всегда: в их самой первой лаборатории, в мрачных недрах которой и появился на свет прототип НСГМ. Это было длинное, тесное и темное помещение, плотно заваленное всяким хламом. Себастьян давно уже переехал в другую часть корпуса, выбрав себе комнату попросторней и посветлее, но сам Кьорди отказывался что-либо менять. «Консерватизм», — говорил он. — «Консерватизм — болезнь стариков!»

— Бастиан! Марта! — Кристоф вскочил со стула, едва они открыли входную дверь. — Как же я вам рад! Проходите, проходите, прошу.

Низкорослый, подслеповатый, с огромной залысиной на макушке и дрожащими руками Кьорди напоминал древнего завхоза какой-нибудь воскресной школы. Самый старший из четверки первооткрывателей, он был стар уже на тот момент, когда исследование только начиналось. В начале 2027-го ему исполнился семьдесят один год, но, не смотря на столь преклонный возраст, Кристоф не торопился уходить на покой. Он относился к тому типу стариков, что так и норовят проявить активность. Порой чрезмерную и вредящую слабому здоровью.

— Здравствуй, Кристоф, — Марта заключила его в крепкие объятия. — У тебя здесь темно, как в пещере. Ты бы хоть шторы открыл.

— Дорогая моя, — Кьорди шутливо отмахнулся. — Дом должен быть уютным. Чем меньше света, тем лучше для моих немощных глаз.

— Кристоф, — Себастьян сухо кивнул. — Что стряслось?

Старик пристально воззрился на Майера. Его ярко-серые глаза горели азартом и возбуждением, таким восторгом, какой не смогли исказить даже невероятно толстые линзы ветхих очков.

— Ты сейчас упадешь, Бастиан. Надо найти парочку стульев!

Кристоф заметался по тесной лаборатории, разбрасывая кучки сваленного хлама, под которыми, по мере их освобождения, узнавались совершенно неожиданные вещи: торшеры, мониторы, системные блоки, старый кофейный аппарат — ржавый, с облупившейся краской.

— У тебя здесь настоящая барахолка, — улыбаясь, произнесла Марта. — Зачем ты хранишь весь этот хлам?

— Все просто, дорогая моя, — пропыхтел Кристоф, победно извлекая из очередной груды мусора покосившийся стул. — Этот хлам мне дорог. Мы, старики, такие… — он тепло улыбнулся. — Сентиментальные. Вот, садитесь.

Он пододвинул пару стульев к длинному металлическому столу, по центру прямоугольной комнаты.

— А теперь, — Кьорди схватил ноутбук, поставил его перед Майером и прикоснулся к тачпаду. — Ну же, давай! Давай! Ах-ха! — компьютер откликнулся на действия старика. — Чертова машина, совсем слушаться перестала. Хотя дело не в ней, я знаю. Кровообращение у меня плохое, пальцы вечно холодные и синие, вот она и чудит. Проблемы стариков, дорогие мои.

— Я подарю тебе мышку, — подал голос Себастьян.

— Не стоит, не стоит. Думаешь, я не могу себе позволить компьютерную мышь? — старик ехидно прищурился. — Думаешь, у меня ее нет?

— Тогда зачем ты мучаешься с тачпадом?

— Я здесь провел столько времени, что потерял ему счет, Бастиан. Жизнь, кажется, прошла мимо, — он печально улыбнулся. — Но ведь смерть мимо пройти не должна, верно? А я боюсь, что пройдет. Каждый день боюсь. Забудет про меня, костлявая, и бросит в этом мире, а я и не узнаю. Так и буду ходить тут, работать, работать и работать. Я, конечно, поработать-то готов, но век мой давно уже прошел, чувствуется… Но вот этот вот дружок, — он тыкнул пальцем в ноутбук, — говорит мне, что я еще жив. Боюсь того дня, когда тачпад все-таки не сработает.

Резкое, жутковатое откровение прозвучало неожиданно. Лишенный слов Себастьян нелепо воззрился на Марту, не зная, какие теперь слова стоит произносить.

— Ты… Кхм… — Бастиан прочистил горло. — Ты бы…

— Да бросьте, дорогие мои! Это лишь шутка дремучего старика, — Кристоф улыбнулся широко и чисто, но глаза его блестели правдой. Не смогли спрятать ту печаль, что засела глубоко внутри. — Просто шутка, не обращайте внимания. А теперь, давайте к делу, позвал-то я вас не ради смеха.

Кьорди вернулся к ноутбуку, и перед глазами Майера возникло целое множество системных папок. Кристоф зашел на сервер лаборатории, переместился в директорию сохраненных входящих писем, пролистал несколько страниц обработанных сканов и остановил курсор тачпада на файле с именем ND.5.581.364.829.

— А теперь, дорогие мои, смотрите. Только, прошу, не падайте в обморок.

Кьорди мягко нажал на клавишу, запустив загрузку выбранного файла. На экране появились первые цифры обработанного скана, машина делала свое дело и выводила на монитор данные, расшифрованные Кристофом. Им так и не удалось автоматизировать этот процесс, избавиться от нудной аналитики — никакая машина, даже самая мощная, не могла сопоставить сухие цифры с образом человеческого мышления.

— Сейчас-сейчас, дайте ему время, — Кристоф заботливо похлопал ладонью по клавиатуре. — Он обычно грузит быстрее, но не в этот раз.

— Не в этот раз? — Бастиан поднял глаза на старика, и в ответ увидел лишь хитрую улыбку.

Полоса загрузки неумолимо приближалась к финишу.

— Вот… Вот… — шептал Кьорди.

«Загрузка завершена».

— Вот и она, — выдохнул старик. — Вот и она…

Тишина поглотила лабораторию. Все звуки замерли, осталось лишь тихое гудение вентиляторов ноутбука. Себастьян заворожено смотрел в монитор, не веря своим глазам.

— Если это шутка, то очень жестокая, — наконец вымолвил Майер.

— Что вы, дорогие мои, какая шутка. Я сам был в не меньшем шоке, чем вы сейчас. У меня даже давление скакнуло…

— Ошибки нет? — вставила Марта.

— А они бывали? Не припомню, чтобы за все время работы, сканы приходили настолько… Настолько…

— Невероятные, — выдохнул Себастьян.

Цифры на экране были невозможными. Мозг, чей скан расшифровал Кристоф, поражал.

— Сколько здесь нейронов?

— Сто шестьдесят миллиардов.

Где-то на фоне, но совсем рядом, ошеломленно выдохнула Марта.

— А потенциал?

— Выше раза в полтора. И время пика значительно меньше. Мозг этой девочки быстрее и мощнее всего, что мы когда-либо видели.

Максимум нейронной плотности, полученный за все десять лет исследований, составлял девяносто миллиардов. Девяносто. Почти вдвое меньше, чем у этого образца. Себастьян вскочил, повернулся к старику и схватил его за плечи.

— Кому ты рассказал об этом, Кристоф? Ты отправил данные в… — Бастиан запнулся. — Откуда вообще пришел этот скан?

— Потише, друг, потише. Ты мне суставы вывернешь.

— Прости, — Майер разжал объятия и тяжело опустился на стул. — Так откуда он? И кто еще о нем знает?

— О ней, Бастиан, о ней. Это девочка, живой человек, а не просто сухой результат измерений. И о ней знаете только вы двое. Я не мог поступить иначе, ведь для вас это важно.

— Спасибо, Кристоф.

— Ты ведь это искал, да? — Кьорди махнул рукой на ноутбук. — Нечто такое, с самого начала. Все эти твои уникальные больные были лишь пылью в глаза.

Бастиан не ответил.

— Ладно, давай по порядку: скан пришел из России. Недалеко от столицы есть город… — старик замялся. — Коломна, вроде так произносится. Вот из местной больницы и поступил наш невероятный образец.

— Кто она?

— Сирота. Из детского дома.

— Сирота? В России сканируют сирот?

— А ты не в курсе?

— Он не следит за новостями, — подала голос Марта.

— Ах, понимаю. Себастьян Майер не желает меняться. В России за последние пять лет население сократилось на двадцать пять миллионов человек. Такого упадка нигде и никогда не было, даже во времена чумы, — старик задумчиво потер подбородок. — Хотя могу и наврать, не обессудьте.

— Сократилось? Что там происходит?

— Ничего. Просто все, кто мог позволить себе сканирование, и кто при этом получал результаты, превышающие медиану, покинули страну. Там остались либо «темные», у кого нет денег на обследование, либо…

— Те, кто ниже медианы, — догадался Бастиан. — Ничего не понимаю. Почему так?

— Я не знаю, дорогие мои, я ведь там не живу. В общем, они бесплатно сканируют всех сирот.

— А других детей? — спросил Себастьян.

— За деньги, как и всех.

— Что за бред? В чем логика?

— В том, — ответила Марта, — что сироты, пока они в детских домах, находятся во власти государства. Они не могут сбежать, как все остальные, не могут, даже если окажутся чем-то… Невероятным.

— Совершенным, — пробормотал Майер.

Марта и Бастиан переглянулись.

— Мы должны ехать. Забрать ее с собой, проверить, нет ли ошибки.

— Согласна. И как можно скорее.

Майер видел, как загорелись ее глаза, как в них проснулся давно угасший интерес. Он вновь видел перед собой Марту Бремер, рука об руку с которой несколько лет назад создавал НСГМ. Она словно проснулась ото сна, долгого и изнурительного.

— Вы думаете, вам дадут? — Кристоф медленно снял очки и тщательно протер линзы. — Вот так просто, да? Приехали и забрали?

— Мы что-нибудь придумаем, — Майер был настроен решительно.

— Это не почтовая посылка, Бастиан, — не унимался старик. — Тем более, она в России. Тем более, она сирота.

— Мы удочерим ее. Я удочерю. Все что угодно, лишь бы…

— Заполучить ее? Изучить? — Кристоф помрачнел и осунулся. — У меня уже нет того запала, что был раньше, дорогие мои. Но даже мне прежнему это показалось бы неправильным. Я понимаю, что мы ученые, но… Она ведь еще ребенок. Это не твои инвалиды, которых можно допрашивать с согласия попечителей. У всего должен быть предел, Бастиан. Вы ведь даже не знаете, кто она, как ее зовут, сколько ей лет.

— Она представляет ценность, Кристоф. Тебе ли этого не знать. Критическую ценность.

— Да, да, наверное, — протянул старик. — Но все равно, мне как-то не по себе.

— От тебя ничего не требуется. Просто, — Себастьян крепко зажмурился и сжал виски. — Просто не говори никому. Не отправляй анализ скана обратно в больницу. Дай нам несколько дней.

Серые глаза старика блеснули холодом.

— Кристоф, пойми, — Марта поддержала Себастьяна. — Случай действительно феноменальный. Если здесь нет ошибки, то мы не имеем права его упустить. Она может оказаться новым этапом эволюции.

Кьорди ничего не ответил. Он продолжал хмуро глядеть на давних коллег, сердито поджав губы.

— Кристоф, — голос Марты смягчился. Она медленно протянула руку и прикоснулась к груди старика. — Мы же не хотим ее препарировать — просто слетаем в Россию, поговорим с ней. Если получится, привезем сюда, сделаем новый скан. Расскажи о ней. Все, что знаешь сам.

Старик немного расслабился и приветливо улыбнулся Марте.

— Вы хорошие ребята, дорогие мои, я в этом никогда не сомневался. Просто… Не наделайте ошибок…

— Не переживай, Кристоф, все будет хорошо. Так что ты о ней знаешь?

— Ее зовут Мария Иванова, — старик пожал плечами. — Насколько я знаю, это стандартное имя для сирот, о родителях которых ничего неизвестно. И ей сейчас… Пять? Да, пять лет.

Кристоф замолчал и выжидающе посмотрел на Марту.

— Это все?

— Все, что было в письме.

— Адрес?

— Точно! — чересчур громко воскликнул Кьорди. — Самое важное то чуть не забыл. Память, дорогие мои, память…

Кристоф уткнулся в ноутбук и, неразборчиво бубня под нос, заводил пальцем по тачпаду.

— Во-о-о-от, — слабо протянул он. — Вот. Все здесь.

Карточка обследованного пациента была заполнена лишь наполовину. Графы «мать» и «отец» пустовали, графа «адрес» содержала лишь данные о расположении больницы: город Коломна, улица Тургенева, дом 1, корпус Б.

— Где это вообще? — Майер отвернулся от монитора и встал. — Я бы выпил кофе, Кристоф. У тебя тут есть, — он внимательно осмотрел древний автомат, обнаруженный под завалами местного хлама. — У тебя тут есть рабочий аппарат?

— Нет, Бастиан. Я не пью кофе, уже давно, — старик похлопал себя по груди. — Он садит сердце. Могу предложить чашку зеленого чая. С лимоном или молоком, как по вкусу.

— С лимоном, — Кьорди кивнул и удалился в угол лаборатории.

— Марта, тебе налить чего?

— Нет, благодарю.

— Коломна находится недалеко от Москвы, на юго-востоке, — прозвучал приглушенный голос Кристофа. — Где находится приют… Или как он там — детский дом… В общем, где живет Мария, я не знаю. Вам придется выяснить это самим.

— Мы можем зайти в больницу, — Марта взяла один из помятых листков, что были щедро разбросаны по столу, вытащила из сумочки ручку и переписала адрес, указанный в карточке. — Там наверняка знают.

Кьорди вернулся к коллегам, держа в руках две керамические кружки, поставил одну перед Себастьяном, медленно сделал большой глоток и спросил:

— А кто из вас говорит по-русски?

— Я говорю, — Марта аккуратно сложила листок и отправила его вслед за ручкой в дебри большой женской сумочки. — Учила его когда-то давно. Кое-какие знания еще остались.

Все складывалось как нельзя лучше — девочку обнаружил Кристоф, а не кто-то из сотен лаборантов, она оказалась сиротой, что, по мнению Изобретателя, невероятно все упрощало, Бремер знала язык. Майер, конечно, был немного удивлен — он не знал, что Марта владеет русским. Но тогда, сидя в лаборатории Кристофа, Себастьян воспринял эту новость как добрый знак, хоть и сам в знаки никогда не верил. Бастиан был из тех, кто всю жизнь отвергал любую суеверную белиберду, отвергал набожность, нелепые фантазии и все, что в его понимании считалось разглагольствованием и выдумкой. Но этот скан… Словно сам Бог, в которого Майер не верил, сложил простенький пазл, решение которого предоставил Себастьяну в награду за все труды, тяготы и лишения. И Бастиан был готов.

— Ну-у-у-у, — старик невинно улыбнулся. — Тогда в путь-дорогу? Не переживайте, дорогие мои, я никому не скажу. Уж вы-то меня знаете, если я что пообещал — слово сдержу. Но в ответ, — Кьорди пристально посмотрел на Себастьяна. — Пообещай мне, Бастиан, что ты не наломаешь дров.

— Обещаю, Кристоф, обещаю.

— Ладно, пошли, — поторопила Марта.

Когда они покидали лабораторию старика, она сжимала в руках мобильник. Когда шли по коридорам университета, что-то сконцентрировано читала и печатала. Когда вышли на улицу, Марта произнесла:

— На завтра есть два билета. Вылет в девять утра. Время в пути — почти три часа, то есть… На месте мы будем около двух после полудня. По местному.

— Бронируй, — коротко ответил Майер.

— Уже.

Она шла, уткнувшись в телефон, ловко следуя за Себастьяном, распаляясь и набирая темп. Когда они достигли дверей дома, Марту трясло, буквально лихорадило, а ее глаза яростно сияли возбуждением. Оказавшись внутри, за обжитыми стенами небольшого таунхауса, она набросилась на Бастиана, начала срывать с него одежду, дыша тяжело и прерывисто.

— Это случилось, — прошептала Марта уже после душа. — Я не верила, что мы найдем что-нибудь такое… Но это, наконец-то, случилось.

— И я, признаться, уже давно утратил надежду… Но нужно все проверить, — женщина лежала на кровати, лишь слегка прикрыв одеялом притягательную наготу. Себастьян пристроился рядом. — Исключить вероятность ошибки.

— Сканер не допускает ошибок.

— Не допускал.

— Все так, как мы видели. Я в этом уверена.

— Скоро узнаем, — он прикоснулся губами к ровной округлости обнаженного плеча. — Совсем скоро.

Глава 5. Вчера и сегодня

Энди приник к мониторам, ожидая пробуждения Изобретателя. Взгляд Майера постепенно прояснялся, становился осмысленным.

— А вот и наш славный доктор, — на выдохе прошептал Андрас.

Себастьян мелко заморгал, посмотрел на Саммерса, оглядел студию, людей на трибунах, и резко взмахнул руками.

— Каждый человек уникален! — живо начал он. И тут же запнулся, поник. — Каждый… Понимаете? — Майер сдвинул брови и что-то невнятно пробормотал под нос. Слов Энди не слышал.

— Здравствуйте, доктор! — Саммерс приветливо улыбнулся и протянул руку.

Алан сидел справа. Расположение «ведущего» и «гостя» соответствовало стандартным обстановкам популярных в начале века телешоу. Между участниками интервью располагался небольшой, низкий стол с парой хрустальных бокалов и наполненным кристально-чистой жидкостью графином.

Себастьян не ответил на рукопожатие.

— Как вы себя сегодня чувствуете?

— Я… Я не знаю… Что происходит?

— О чем вы, доктор?

— Я не понимаю, — Майер потянулся к вискам, но тут же себя отдернул. — Словно это уже было. Сильнейшее дежавю. Что происходит, мистер Грей?

— Я не Эллиот Грей, Себастьян.

Изобретатель недоуменно смотрел на Саммерса, смотрел, не сводя глаз, а неживая публика студии наигранно затаила дыхание в ожидании долгожданной развязки. В какой-то момент, на долю секунды, Энди проникся уверенностью, что вот сейчас, буквально через мгновение, доктор вновь погрузится в транс, из которого уже не выйдет.

— Кхм, — Майер прочистил горло. — Что, простите?

— Меня зовут не Эллиот Грей, доктор. Более того, известный вам мистер Грей погиб лет двадцать назад. Вы знаете, какой сейчас год?

Очередная затяжная пауза.

— Что вы такое говорите? Кто вы?

— Меня зовут Алан Саммерс. Мы находимся в Центре патологий и мозговой диагностики, в Копенгагене. Вы помните, в какой стране этот город?

— Д… В Дании, это столица Дании, — чуть заторможено ответил Майер.

— Все верно, доктор. Вы знаете, какой сейчас год?

Майер медленно огляделся. Его взгляд остановился на ближайшем операторе, что вцепился в массивную камеру, слившись с ней воедино, перелетел на забитые трибуны, скользнув по чистым, удивленным лицам, и вернулся к собеседнику.

— 2017-ый. Мы только-только разработали сканер, протестировали и показали…

— 2053-ий, — оборвал его Саммерс.

Себастьян дернулся, вздрогнул.

— Что за глупые шутки? Вы думаете, это смешно? Мистер Гр… Или как вас там, что вы несете? Вы себя слышите вообще? Меня пригласили на это чертово интервью ради насмешек? Вы думаете, мне мало было?

— Я понимаю ваше удивление, доктор. И понимаю вашу… — Алан учтиво склонил голову. — Растерянность. Но, поверьте мне, никто над вами не смеется.

Бастиан мрачнел. Энди видел злость в глазах Изобретателя, и это поражало — еще несколько минут назад Себастьян был овощем и совершенно не реагировал на окружающий мир.

«О-хо-хо, старина Майер еще тряхнет стариной», — глупая шутка. Бывали и получше, но Энди не смог промолчать от волнения. Андрас внимательно смотрел на мониторы и ждал, чем ответит Саммерс.

Алан же был невозмутим. Он медленно снял очки, подышал на стекла окуляров, протер их подолом пиджака и надел обратно.

— Отвечайте мне, мистер, — не унимался Майер. — Отвечайте, сейчас же!

— Энди, — Саммерс повернулся к одной из камер. — Будь любезен, выключи все.

Андрас вздрогнул от неожиданности — он никак не предвидел, что доктор обратится к нему, да еще и с подобной просьбой. Саммерс, не мигая, смотрел на Энди с мониторов, и, словно почувствовав неуверенность протеже, слабо кивнул и проговорил:

— Давай, парень. Выключай.

«Ну ладно, док. Как знаешь», — подумал он и потянулся к массивной кнопке.

Легкое нажатие, слабый щелчок, затухающее гудение множества механизмов — и зал на экранах вновь стал серым и безжизненным. Ненастоящие зрители мигнули и исчезли, операторы растворились в воздухе, побросав одинокие камеры, а реалистичные декорации обнажили пустые стены. Майер испуганно озирался, вжавшись в большое кожаное кресло.

— Это не розыгрыш, доктор, — вкрадчиво произнес Алан. — Здесь никто не смеется над вами, разве вы не слышите? Мы находимся в Центре патологий и мозговой диагностики, а на дворе сентябрь 2053-го.

Майер гулко сглотнул, вскинул руки, мимолетно дотронулся до висков и порывисто кивнул головой.

— Я вам не…

— Не верите, — закончил за него Саммерс. — Понимаю. Я бы и сам не поверил. Энди, — он вновь обернулся к камере. — Дай изображение новостей.

«Изображение новостей?» — Андрас упрямо пялился в монитор, пытаясь понять смысл услышанного.

— Изображение, мать их, новостей? Ты умом тронулся, док? — вслух проговорил Энди. — Дай мне, сынок, изображения новостей. Мне их распечатать что ли? Комикс склеить?

— Энди! — Алан терпеливо смотрел в объектив камеры. — Рядом с тобой, за одним из мониторов стоит микрофон. На нем есть кнопка. Нажми ее и скажи что-нибудь.

— Раз, раз, — Андрас поступил так, как велел Саммерс.

Услышав посторонний, новый голос, глухим скрежетом разрывающий слабенькие динамики студии, Майер напрягся еще сильнее.

— Кто это? Кто за нами следит?

— Это Андрас Ланге, мой помощник. Дайте нам секунду, доктор, — Алан прочистил горло и обратился к Энди. — На правом верхнем… Или нижнем? Да, на правом нижнем мониторе есть синяя полоска, видишь?

— Да, — спустя непродолжительную паузу, послышался тихий голос. — На правом верхнем.

— Пусть так. Нажми ее.

— Дальше?

— Меню появилось?

— Да.

— Оно отвечает за декорации стен. Выбери там пункт…

Зал наполнился светом, а на стенах обширной комнаты замелькали цветастые картинки. Новости сразу нескольких крупнейших каналов Государства.

— Молодец, Энди, спасибо.

Майер затравленно озирался, оглушенный звуковым потоком, что лился со всех сторон. «Ты рискуешь, док», — подумал Андрас. — «Он же сейчас отъедет». Но Себастьян не «отъезжал». Напротив, по мере того, как слуховые и зрительные рецепторы приспосабливались к происходящим событиям, доктор выглядел все более и более заинтересованным.

— Что это? — спустя несколько минут Бастиан вытянул руку, указывая на стену слева. — Что там происходит?

Энди посмотрел — ничего необычного. Для современного человека. Люди на экране обедали — огромной толпой, на улице, они сидели за длинными металлическими столами и поглощали простую еду. Каждый из них был похож на соседа. По крайней мере, в одежде.

— Это… — Саммерс подыскивал слова. — Это Родство. Вы не знаете о них, верно? — Майер покачал головой. — Стоит рассказать вам, что происходит в мире. А точнее, что произошло.

«Старина Майер сейчас удивится. И при этом неслабо».

— Нет, — к удивлению Андраса отрезал Себастьян. — Я хочу знать, где я, почему я здесь и как тут оказался. Все остальное — потом.

— Вы пропали в начале 2044 года, почти девять лет назад. Тогда же, когда началась смута и появилось, — Алан махнул на стену-экран, — Родство. Вас долго искали, но безуспешно, вообще никаких следов. Власти считали, что вы в плену у обезумевших радикалов, но те, конечно же, все отрицали.

— Девять лет назад… — выдохнул Бастиан.

— Мне жаль, доктор.

— Как такое может быть? Наш труд… Мы так долго к этому шли. Почему я ничего не помню?

— Это мы и пытаемся выяснить. Вас давно уже считали без вести пропавшим, считали, что тайна исчезновения Себастьяна Майера никогда не будет разгадана. Но потом вы появились. Вас обнаружили в Цюрихе, неподалеку от университета, — Алан запнулся, на мгновение повисла неловка пауза. — Неподалеку от того, что когда-то было Цюрихским университетом.

— В… в каком смысле?

— Цюриха больше нет, доктор. От всей Швейцарии вообще ничего не осталось, только Альпы.

Тишина сомкнулась, запечатала студию. Саммерс ждал ответной реакции.

— Высокие пики. Снег, — задумчиво пробормотал Изобретатель.

— Этого там в достатке, да.

— Как это произошло?

— Как вас нашли? Сработал один из датчиков движения на некогда охраняемой территории, а когда прибыл патруль…

— Нет, — Майер схватился за голову и надсадно простонал. — То есть, да. И это тоже, но… Что стало с Цюрихом?

«Не говори ему, док. Зачем все это? Оставь», — молнией пронеслось в голове Андраса. Энди помнил события 2044-го. Тогда ему было восемнадцать, и он учился в тихом пригороде Кембриджа, не зная бед. Тогда он еще не понимал, насколько опасным может оказаться даже самый близкий человек.

— Это было чем-то шокирующим, — размеренно начал Алан. — Мы просто жили и жили, удивляясь тому, насколько быстро меняется мир. Как-то даже и не успевали за всем — столько открытий. В науке, медицине, технике. Каждое исследование приносило плоды, — Саммерс широко улыбнулся. — И ведь все благодаря вам.

— Мне? Как это?

— Конечно вам. НСГМ изменил мир. Сделал его лучше, чище, — Алан помрачнел. — Но, как оказалось, это была не вся правда. Точнее, у кого-то, а они составляли чуть ли не большинство, истина оказалась совсем иной.

— И что это значит?

— Начиналось все не так уж и плохо. Точнее, начало-то как раз и было хорошим, никто и не заметил, как мы шагнули в будущее, — Саммерс начал загибать пальцы: — Умные автомобили, лекарства от СПИДа и рака, вообще понимание развития раковых клеток достигло своего пика после прихода сканера. Роботизированные протезы с передачей тактильных ощущений, высокотемпературные сверхпроводники, проявляющие свои свойства даже при комнатных температурах. И многое, многое другое. Открытий было столько, что каждый новый день становился действительно новым. За первые пятнадцать лет эпохи НСГМ человечество совершило настоящий научный прорыв, да притом не один, не в одной сфере знаний.

Майер молчал. Он напряженно слушал Алана. Тем же занимался и Энди в операторской.

— Но потом… — Саммерс устало покачал головой. — Потом все полетело к чертям…

Современная история Государства и Родства. Алан говорил правду — все полетело к чертям. И начало мирового краха было заложено задолго до смуты — еще в 2017 году, заложено самими человечеством и характером современного общества. Сканер стал лишь катализатором глобального раскола, толчком грядущего террора.

— Недовольных было много. И с каждым годом становилось все больше.

— Недовольных? — Себастьян непонимающе вскинул бровь. — Недовольных чем?

— Вашим изобретением.

Когда-то их называли «темными». Всех тех, кто не мог позволить себе сканирование, либо отказывался от него. Обычное понятие, пусть и несколько грубое. Родители Энди были из их числа, но в каком-то ином, добром смысле. Мать и отец проработали в школе всю жизнь, преподавали и учили. У них имелись деньги на обследование, но желания не было вовсе. Андрас считал их чем-то уникальным, необычным. Но к 2027 году от сканирования стали отказываться все чаще и чаще. И дело оказалось не в деньгах.

— Люди боялись узнавать правду. Ведь эта правда, как показывала статистика, разрушила немало жизней. Вы даже не представляете… — Саммерс виновато потупил взор. — Многие лишились всего в первые годы новой эпохи. Всего: работы, уважения. Имени. С одной стороны — это пошло на пользу нашему обществу. Несомненно, — Алан кивнул сам себе. — На место старых, прогнивших лидеров науки, политики и искусства пришли новые люди. И люди эти были другими, доктор. Живыми, гениальными. Они творили, конструировали, преображали наше настоящее и ничего не требовали взамен.

— Я не понимаю, — Бастиан интенсивно потряс головой. — Как это связано с Цюрихом?

— Терпение, доктор. История важна в деталях, — Саммерс сделал паузу и продолжил: — Как я уже сказал, недовольных было много. Они кончали с собой, залезали в петлю, вскрывали вены, пускали пулю в лоб. Их, если можно так выразиться, отстранили — у руля встали те, кого одобрил сканер. И ладно бы случай оказался единичным, но нет: на обочину жизни выкинуло не одну тысячу людей, — Алан вновь отогнул один палец. — Это первая группа ваших ненавистников.

Майер молчал. Лишь задумчиво кусал губы.

— Вторых было больше. Представьте себе, что вы приводите сына или дочь на обследование — выкладываете немалую сумму за скан в надежде узнать, насколько прекрасным будет будущее вашего ребенка… А в итоге вам говорят, что максимум, на который может рассчитывать ваше чадо — мытье полов и сортиров в каком-нибудь второсортном заведении. Или даже проще — это говорят лично вам, о вас. Как бы вы отреагировали?

Себастьян не ответил.

— Вот то-то и оно, доктор, — печально протянул Саммерс. — До 2044-го бунты считались редким явлением. Так, по мелочи — то тут, то там обиженные сканером люди собирались небольшими кучками на площадях, держали в руках плакаты, на которых яркими буквами были написаны революционные возгласы…

«Талант не равен труду!»

«Душа — не документ!»

«У каждого должно быть право! У каждого должен быть шанс!»

Энди помнил эти плакаты. И помнил зарева пожаров, что пришли за ними.

— Но никто не обращал внимания. Сканер дал так много за такой короткий срок, что любая цена казалась приемлемой. Да и здесь, в научных городах, ничто не предвещало беды. Только вот в итоге получилось совсем иначе.

К 2043-ему темные объединились — мировая сеть полнилась видеороликами, в которых представители «угнетенных» призывали общественность отказаться от принципов новой эпохи. В разных странах, на разных языках одно и то же послание подавали с разного ракурса: где-то акцентировали внимание на вмешательстве «машины Майера» в Божий замысел, в других местах говорили о том, что сканирование нарушает человеческую индивидуальность, тайну личности и право на самореализацию.

— Когда протестов стало больше, правительства некоторых стран предприняли попытку хоть как-то урегулировать конфликт. Но стало только хуже. В январе 2044-го прогремели первые взрывы.

В ночь с понедельника на вторник, 18 января 2044 года в столице Японии было шумно. Светло, как днем, и жарко, как летом. Стеклянный небоскреб «Одуукана» словно провалился под землю, растаяв в ярчайшей вспышке праведного огня. Темные разрушили башню корпорации, первый завод «Ноджу» и уничтожили при этом несколько центральных кварталов города. Расчеты подвели. То, что должно было стать локальным взрывом, превратилось в жестокую демонстрацию грубой силы.

— Это был первый удар. Они начали с Японии и подорвали в тот день десятки заводов «Одуукана» по всему миру. В России, Европе, Штатах.

— Боже, — выдохнул Майер.

— Многие тогда вспоминали его имя. Едва пыль от последнего взрыва осела, террористы сделали заявление, — Саммерс обратился к камере. — Энди, в том же меню, где ты настраивал работу экранов, есть ссылка на папку. Открой ее. Там лишь один файл, как найдешь — запускай.

Андрас повиновался. История Алана настолько его увлекла, хоть он и сам знал ее в деталях, что Ланге начал чувствовать необъяснимое родство с Майером. «Родство, мать его». Энди казалось, что Саммерс обращается не только к потерявшему память Себастьяну, но говорит непосредственно с самим Энди, пытаясь донести до того какую-то важную и глубокую мысль.

Файл назывался просто — «Послание». Запустив его, Андрас отметил, насколько резко изменилась картина на мониторах: стены зала стали ярче, словно кто-то щедрым, единым мазком закрасил все белизной, а большую часть каждого экрана занял неясный, расплывчатый силуэт. Образ пошевелился, сделал шаг назад и показал себя зрителям. Энди видел этот ролик. Когда-то давно.

— Здравствуйте, — женщина кивнула камере. — С вами говорит Родство.

— Я знаю ее, — выпалил Майер. — Клянусь жизнью, я ее знаю.

— Имя мне Мать, — продолжала женщина. — А каждый член нашего союза приходится мне Сыном или Дочерью.

Себастьян, замерев, смотрел на стену.

— Если вы видите эту запись, то встреча между Родством и лидерами ваших стран, закончилась ничем. Мы хотели мира для всех и каждого, но не были услышаны. Беспорядки, что сегодня потрясли несколько ваших городов, дело рук наших. Родство вышло из тени и требует уважения. Мы долго просидели в подполье, не один год терпели ущемления и издевательства, но теперь хватит! Хватит! Я произношу это слово, а вторят мне миллионы голосов. Наше послание таково: мы, и сейчас я говорю про все человечество, создали дивный новый мир, который должен был стать раем. Но стал адом. Вернуть свое место и справедливость любой ценой — вот наша цель и наше желание.

Женщина стойко смотрела в камеру, а ее глаза пылали гневом.

— Мы совершили много ошибок, и главная из них — «Ноджу». Пришло время воздаяния.

Она исчезла, а на ее месте возник символ — раскрытая ладонь и сжатый кулак. Экран погас, на какое-то мгновение оголив пустую стену, а затем вновь вспыхнули сводки последних новостей. Майер продолжал заворожено смотреть туда, где еще секунду назад находился знакомый образ.

— Она сильно изменилась. Я помню ее другой.

— Оно и понятно, в вашей памяти она намного моложе.

— Что с ней стало? — Себастьян перевел взгляд на Саммерса. — Мы создали сканер вместе, почему она так сказала?

— Почему назвала его главной ошибкой? — Майер медленно кивнул. — Не знаю. Может, совесть, или еще что.

Марта Бремер до сих пор была Матерью «Родства». Энди видел ее частенько, на новостных каналах, но как-то и не задавался вопросом, что, как и почему. Фактически, сама тема становления эпохи «Ноджу» его никогда не интересовала, как и не интересовали подробности жизни Майера, внешность Изобретателя и прочие ключевые вещи, способные в корне изменить предстоящую судьбу.

— Они не выдвигали никаких требований. Взрывы, послание Марты, еще взрывы.

— Еще? И никто не мог их остановить? Предотвратить? Ликвидировать угрозу?

— Могли бы, если бы не… Сама природа угрозы. Это сейчас мы разделены, и наши отношения регламентированы. Тогда же реалии ужасали.

Главный вопрос того времени звучал просто: «Кто состоит в «Родстве»? Но ответа не было. Символ с раскрытой ладонью и сжатым кулаком начал появляться повсеместно: на стенах жилых домов и тротуарных плитках, на мусорных баках и вагонах метро, на рекламных плакатах и поверх дорожных знаков.

— Наши отношения? Чьи наши? — не унимался Себастьян.

— То, что осталось от прежнего мира, разделилось на два сектора, — Алан кивнул в сторону экрана-стены. — Родство и мы, Государство. Была война, доктор. Если, конечно, это можно так назвать.

Второй мощный удар пришелся на крупные научные города. Такие, как Цюрих.

— Тогда вы и пропали. Университет превратился в руины за несколько минут. Каждый корпус, каждый соединяющий коридор стал грудой щебня. Мы думали, что вас погребло под завалами, но тела не нашли. Да и, признаться, были дела поважнее.

Хаос поглотил цивилизованный мир. Взрывы, выстрелы, ор и ругань оглашали некогда чистые, спокойные места. Война шла не на чьих-то границах, не за чьи-то ресурсы, не во имя какого-то Бога.

— А как же армия? Армии? — Майер отрешенно смотрел перед собой, пытаясь переварить услышанное.

— Армии были. Даже больше, к тому времени вооруженные силы каждой страны практически полностью состояли из тех, кого одобрил сканер… Но ведь у каждого есть что-то святое, верно? Семья, близкие, дети. Как оказалось, многие из уже просканированных боялись и ненавидели «Ноджу» не меньше, чем темные изгои.

— Почему? — вспыхнул Бастиан. — Я не понимаю, почему?

— Потому что сканер решал все загадки. Он трактовал жизнь каждого. От рождения и до самой смерти.

Энди уже не переживал о состоянии Изобретателя. Слова Саммерса вернули его в те дни, когда все произошло. Когда он бежал по окровавленным улицам, а на его лице играли блики воняющих копотью пожаров. Андрас помнил этот запах, за густой пеленой которого отчетливо узнавался аромат горящей плоти. И он помнил вопли ужаса, плач и ненависть в голосах: «Смерть темным выродкам! Смерть ничтожествам!» А где-то совсем рядом звучало ответное: «Вы подохните, твари! Родство сильнее законов!»

— Никто не считал убитых. Мы лишь знаем те числа, что остались, и то приблизительно. Нас оттеснили к северу здесь, в Европе. В Штатах Государство теперь лишь на восточном побережье. От некогда обширных территорий России мы контролируем какие-то жалкие клочки суши на самом западе страны, а что происходит во всем другом мире, мы знаем только благодаря благосклонности Родства.

Тот, кто забывает историю, обречен на ее повторение. Автора этих слов Энди не знал, или не помнил. Но смысл фразы он понял прекрасно. Сканер разделил общество настолько жестко и радикально, что все иные разногласия между социальными группами, или даже целыми государствами, перестали существовать.

— К середине 2044 большая часть Европы превратилась в безжизненную пустошь. Некоторые страны уничтожили полностью. Столицы и все крупные города завалило трупами. Родство не выдвигало требований. Я думаю, что они сами не ожидали такого исхода, не могли контролировать разъяренные массы по свою сторону баррикад. Люди вкусили крови и хотели больше.

Когда все закончилось? Бойня длилась несколько месяцев, хаос царил почти год. В начале 2045 оставшиеся силы некогда великих стран сконцентрировались на Скандинавском полуострове. Куда пропали министры, премьеры, президенты и прочая правящая элита никто достоверно не знал. Но разъяснения и не требовались.

— Совет Родства состоит из семи Матерей и семи Отцов.

— Как семь добродетелей? — коротко спросил Майер.

— Рад, что вы поняли аналогию, доктор, — горько усмехнулся Саммерс. — Марта Бремер одна из них.

— Сейчас?

— Все эти годы, начиная с первого послания. Она же и является главным голосом Родства. Летом 2045 четырнадцать человек приехали сюда, в Копенгаген. Родители. Мы были повержены и сломлены, у нас не было лидера. Все, что осталось от старого цивилизованного мира представляло собой жалкое зрелище — ни будущего, ни перспектив. Забавно, но именно Родство помогло нам встать на ноги. Они указали путь.

Отцы и Матери с трудом утихомирили Сыновей и Дочерей. Если бы не вклад авторитетов нового общества, старое бы окончательно исчезло. Вымерло, как вид. Но Родству был нужен противовес.

Энди помнил выступление Марты Бремер в Копенгагене. Он сидел на холодных камнях мостовой, с трудом кутаясь в потрепанные лохмотья, потерявший всех, кого когда-либо знал и любил. Сидел и слушал мягкий, но холодный голос женщины, который ассоциировалась с войной. Мать Родства говорила, что борьба закончилась, говорила, что смерти и кровь искупили страшный грех, и теперь у каждого есть выбор. Она произносила речь так, словно была школьной учительницей — отчетливо и доступно. «В точности, как моя мама», — думал тогда Андрас.

— Они говорили, что каждый должен определиться. Уж не знаю почему, но им думалось, будто среди выживших найдутся те, кто захочет присоединиться к Родству. Таких, конечно же, не нашлось.

Марта говорила за всех, от лица всего союза. По крайней мере, так виделось. Она предложила обездоленным, измученным войной людям обратиться к Господу с мольбой о помощи и прощении.

— Казалось, что они пришли поиздеваться. Полтора года лилась кровь, и горели города, а первое слово было о Боге. Но истина их визита не заставила себя ждать. Лидеры Родства понимали, что весов с одной лишь чашей быть не может. Они знали, что утопий не бывает. И они нуждались в нас.

Никто не прерывал речь Матери. Никто не кидался на прибывших с кулаками и не грозил им оружием. Старый мир исчез в огне, и Родство было причиной, но у выживших не осталось сил на новую кровь. И, вдобавок, каждый гражданин будущего Государства прекрасно понимал причину загадочного покоя, царящего на Скандинавском полуострове — кто-то специально оставил тихий уголок.

— Марта подтвердила нашу догадку. Северные страны никто не трогал, так она и сказала. «Мы их пощадили, чтобы вы могли жить», — если дословно.

— Вы были там?

— Конечно. И Андрас был. Да, Энди?

— Угу, — промычал он в микрофон. — Хороший был спектакль.

— Не обращайте внимания, доктор. У моего помощника своеобразное чувство юмора.

— И что дальше? Они пришли, чтобы вам помочь, и вы приняли их помощь?

— А у нас был выбор? Думаете, мы могли продолжить войну, в которой уже проиграли? Или могли присоединиться к Родству, встать в один ряд с теми, кто убивал наших близких?

Ни за что. Никогда. Энди помнил популярные выступления шоуменов из детства. Их стало много после появления сканера, они собирали огромные толпы и ровным голосом проповедников говорили, что жизнь прекрасна и многогранна, что каждое свершение — путь к самосовершенствованию. «Потери делают вас сильнее, они награждают опытом, сбрасывают пыльные оковы привычной жизни и мотивируют на подвиги. Утратив все, да обрящете новое!» Посмотрел бы Андрас на этих «мудрецов» в первые месяцы хаоса.

— Мы основали нечто вроде парламента. Временное правительство. Его членов мы выбирали по данным сканирования.

— Так он уцелел? Сканер? Мое изобретение?

— Да. Осталось несколько экземпляров. К нашему удивлению, Родство не стало противиться использованию сканера в Государстве. Они хотели, чтобы вновь созданное общество развивалось так, как решит избранное правительство.

«Но вы должны запомнить главный урок», — говорила Марта Бремер, обращаясь к безмолвной толпе. — «Бог един. И сканер — не его творение. Чтите свободу и право. Уважайте мир». Энди засмеялся после этих слов. Он хохотал, сидя на холодной земле, хохотал, не стыдясь удивленных взглядов окружающий людей и Родителей Родства. Его смех оглашал центральную площадь Копенгагена, разрывал горло, а глаза нещадно жгли слезы.

«Почему ты смеешься?» — робко спросила одинокая женщина, облаченная в черное пальто, подол которого был искусан огнем.

— Потому что они говорят о мире, — ответил Энди тогда, и сейчас его слова слышали лишь мониторы да электронные панели операторской. — Эта сука говорила о мире.

— Прошло восемь лет, — продолжал Саммерс. — За это время мы более-менее оправились, встали на ноги. Сейчас между Государством и Родством открытые границы. Мы не препятствуем ни тем, кто хочет уйти, ни тем, кто хочет вернуться. Ужасы прошлого постепенно забываются.

Алан закончил речь и выжидающе скрестил руки. Майер долго молчал, потирая лоб и бормоча что-то под нос, он выглядел озадаченным, но заинтересованным. Энди испытывал любопытство — каково это, узнать, что между твоими «вчера» и «сегодня» прошло тридцать с лишним лет, каково понимать, что пока ты смотрел на стрелку часов, время сместилось, оставив тебя в стороне и промотав взлеты и падения всей человеческой расы.

— Ваша история, мистер, звучит слишком бредово, чтобы быть ложью. И слишком ужасно, чтобы я в нее поверил.

— Я вас понимаю, доктор. Как никто иной. Но весь мой рассказ сводится к одному моменту…

Саммерс потянулся во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда листок, уже знакомый Энди. Момент истины. Вот он.

— Давай, док, — прошептал Андрас. Он точно не понимал, к кому обращается. То ли к Майеру, реакцию которого хотел узнать, то ли к Саммерсу, на чей успех так надеялся. — Давай, старик, реши эту задачку. Мы верим в тебя, дружище.

— Что это такое? — Себастьян с любопытством смотрел на клочок бумаги.

— Это послание, понять которое можете только вы. Вот, смотрите.

Алан развернул листок и протянул его Майеру. Время словно застыло, Энди прилип к мониторам, боясь пропустить какую-нибудь важную мелочь. Он практически не дышал, пытаясь уловить все подробности и детали предстоящей развязки.

Бастиан несколько раз прочитал написанное и мелко заморгал.

— Не покидай меня, папа… — Майер слепо смотрел перед собой. — Эстер? Эстер, девочка. Родная моя…

Саммерс поспешно сложил и убрал листок.

— Что вы можете рассказать мне о ней, доктор?

Бастиан словно и не слышал обращенных к нему слов.

— Я так люблю тебя, Эстер, — тихо проговорил Изобретатель. — Ведь ты мое… Мое…

— Что, доктор? Скажите мне! — Алан слетел со своего кресла и опустился на колени перед Себастьяном. — Что вы о ней помните? Что знаете?

Бастиан сокрушенно опустил голову.

— Ты мое… Мое… — бормотал Изобретатель. — Мое…

— Что, Себастьян! — Саммерс схватил его за плечи и начал трясти. — Скажи мне!

Доктор медленно поднял голову. Энди увидел хмурое лицо глубокого несчастного человека, лицо, блестящее от слез.

— Ведь ты мое… — губы Майера едва шевелились. — Совершенство.

Взгляд Изобретателя стал мутным, как древнее стекло. Он замер, уставившись в одну точку, ушел куда-то далеко, оставив изменившийся внешний мир за пределами своей закрытой реальности.

— Нет, — прошипел Алан, продолжая трясти Себастьяна за плечи. — Нет-нет-нет. Не смей, слышишь? — он начал кричать. — Не смей, Майер! Вернись!

Энди в растерянности следил за действиями Саммерса.

— Вернись, мать твою! Вернись, слышишь?! Мне нужен этот ответ!

Студия оглашалась безответными криками. Долго, мучительно долго.

— Эй, док, — аккуратно начал Андрас. — Док. Хватит. Он отключился. Ты же и сам видишь.

Алан замер, стоя перед Изобретателем на коленях, как преданный поклонник перед своим кумиром.

— Черт! — Саммерс вскочил на ноги и заметался по студии. — Черт! Черт! Черт! Как же меня это достало! Каждый раз, как в петле!

Энди не вмешивался, лишь молча наблюдал. Да и вряд ли он мог сказать что-то, способное успокоить доктора.

— Ладно, — через несколько минут истерика улеглась. Алан остановился возле Себастьяна и развернулся к камере. — На сегодня закончим, Энди. Теперь мне надо подумать. Сохрани все записи интервью и скинь мне на почту. После, можешь быть свободен, — Саммерс кивнул. — Увидимся завтра.

— До встречи, док. Не загоняй себя.

В ответ Алан лишь отмахнулся и устало рухнул в кресло. Андрас немного помедлил, но сделал, как ему велели — сохранил записи с разных камер, объединил их в одну папку и отправил архив на электронный ящик Саммерса. Осмотрев на прощание тесное помещение операторской, Энди вздохнул, вяло промямлил: «Сладких снов, ребятки», — закрыл комнату и зашагал по серому коридору Центра.

Андрас шел, слушая звук собственных шагов, но слышал настоящую барабанную какофонию — так оглушительно колотилось сердце.

Глава 6. Манцинелловое дерево

Времени не хватало. По крайней мере, так виделось Себастьяну. Он не находил себе места: с трудом смог уснуть минувшей ночью, вспоминая разговор с Кристофом и удивительные данные русской девочки, переживал, что рейс задержат или вовсе отменят, сомневался в надежности старика, который мог с легкостью проболтаться о невероятном скане. Было так много различных «если», что надоедливая хроническая мигрень, чьи приступы уже давно ушли в прошлое, вновь заявила о себе, разрывая черепную коробку Майера режущими импульсами. Марта могла бы его поддержать, но сама испытывала нечто подобное, и любое ее слово, произнесенное с надеждой утешить и приободрить, лишь подогревало панику Бастиана.

В 9:17 утра двадцать шестого февраля 2027 года Изобретатель и его давняя подруга сели на самолет до Москвы. Рейс не задержали и не отменили, все прошло как нельзя лучше. Мягкий взлет, два часа полета, плавная посадка, быстрый таможенный контроль — и Себастьян Майер оказался внутри огромного комплекса одного из крупнейших аэропортов России.

— Пойдем сюда, — Марта схватила его свободной рукой. Другой она катила небольшой походный чемоданчик.

— Куда? — Бастиан активно вертел головой, тщетно пытаясь сообразить, в каком направлении следует двигаться. — Куда ты меня тащишь?

— Нам нужны деньги. Местные деньги. Где-то здесь должен быть обменный пункт.

Пластиковые колесики багажа Марты мерно шуршали по гладкому полу. Успокаивающий звук. И такой родной. За последние десять лет Себастьян привык к частым перелетам, привык к аэропортам с их блестящими стенами и панорамными окнами, к незнакомой речи, к ярким вывескам. И к звуку этих маленьких колесиков.

— Вот здесь. Подожди.

Она оставила Майера в стороне, подошла к обменному терминалу, который через мгновение с готовностью проглотил банковскую карту, задумчиво прикоснулась к экрану и приняла совершенно озадаченный вид.

— Что-то не так? — темное предчувствие сдавило горло. — Карта не работает? Боже, может у тебя есть…

— Погоди, — осадила его Марта. — Я не понимаю. Не могу понять, что здесь написано.

— Ты же говорила, что знаешь русский.

— Ага, а еще я говорила, что учила его когда-то давно, — она раздраженно тряхнула головой. — Какого черта?! Здесь же должна быть функция смены языка.

— Марта, — вкрадчиво произнес Себастьян. Он уже стоял рядом с ней и рассматривал экран терминала поверх ее плеча. — Вот же флажок. Ни о чем не говорит?

Майер прикоснулся к миниатюрному триколору, и тут же выскочило меню выбора языка. Марта одарила Бастиана отсутствующим взглядом, сдавленно хмыкнула себе под нос, что-то невнятно пробурчав, и выбрала строчку, в которой значилось «Deutsch». Спустя несколько секунд, банкомат послушно отсчитал несколько свежих купюр российской валюты.

— Вчера вечером я посмотрела детские дома в районе Коломны. Их несколько, штуки три-четыре. В самом городе один.

— Начнем с больницы, как и планировали. Там должны знать, откуда девочка.

— Да, но…

— Что?

Она была чем-то встревожена. Бастиан видел, как Марта затравленно озирается, как бегает ее взгляд, словно известная только ей опасность притаилась где-то совсем рядом.

— Помни, где мы находимся, Бастиан. Мы не в Европе или Штатах, не в Японии. Тут нам вряд ли будут рады.

— Не понимаю, чем ты так озабочена. Пока что все идет хорошо.

— Да, — ее рука машинально теребила потертую ручку чемодана. — Слишком хорошо, я бы сказала. У меня плохое предчувствие.

— Мы справимся. И домой без нее не вернемся.

Марта лишь рассеянно кивнула. Она вновь повела его за собой, в ту сторону, что обозначалась главным выходом к автобусным остановкам.

— В сети мало данных о России, — мимоходом произнесла она. — То есть, информации то полно, но какой-то… несущественной. Я пыталась спланировать маршрут до Коломны, и это оказалось непросто. Нам нужен автобус под номером 999.

— Их тут настолько много?

— Что? — она удивленно воззрилась на Себастьяна, будто не понимая слов. — А, нет. Не думаю. Не знаю.

Автоматические двери открылись. Россия встретила иностранцев ледяным ветром и крупными хлопьями снега. Это не Цюрих, далеко не он. Зима на этих землях царила вовсю, еще даже не планируя уступать место весне. Но Себастьян и Марта знали, куда ведет их путь, и были к этому готовы. По крайней мере, они так думали.

Автобусная остановка находилась недалеко от входа в аэропорт, но транспорт никто не ожидал. Скромная пластиковая будка, обшитая органическим стеклом и слабо защищенная от ветра, уныло покоилась прямо на узком тротуаре. Марта поспешно забежала под крышу, зябко кутаясь в толстое черное пальто.

— Черт, холодно, — Себастьян опустил дорожную сумку и принялся стряхивать снег с одежды. — Долго ждать автобус?

— Без понятия.

— Замечательно.

Снежная пелена скрыла мир. Остались только он, она и эта хлипкая остановочная кабинка.

— Так и… — неуверенно начал Майер. — Ты говорила про Цюрих. Про людей. Я заметил кое-что…

— Да не может быть, — язвительно вставила Марта.

— Какие у тебя мысли то? Что-то случилось?

— Да, Бастиан. Случилось, — ответила она. — Мы изобрели НСГМ.

— Что ты имеешь в виду?

— Мир меняется. Уже изменился. И как-то слишком… резко и грубо.

— Разве это плохо? Ты посмотри вокруг, — он указал куда-то вбок, но тут же осекся. — Не буквально, но все же. Сколько всего нового, невероятного. Мы вновь смотрим в небо Марта, смотрим в ночное небо и видим далекие звезды, изучаем вопросы мироздания, постигаем себя. Мы перестали пялиться в экраны смартфонов, глумиться и завидовать…

Он подготовил эту речь. Но женщина готовилась лучше.

— Если ты скажешь, что думал о человечестве, изобретая сканер — я тебя прокляну. Не надо лицемерить, Бастиан, незачем, — он хотел возразить, но Марта ему не дала. — Твои выводы основаны на чем? М? На статьях в научных журналах? На новостных лентах, которые ты время от времени смотришь? На разговорах наших коллег? Так вот, знай же, — Марта ткнула пальцем ему в лицо. — Все не так. Далеко не так. Людей мешают с дерьмом, тыкая плохим сканом. Их выбрасывают на улицу, как мусор, используют, как рабов, как челядь.

— Это все…

— Я не закончила, Бастиан, дай договорить. Уж если ты начал этот разговор, то позволь мне высказаться, — в ответ он лишь коротко кивнул. — Раньше, лет шесть назад, я тоже думала, как ты. Мне казалось, что мы с нашим изобретением наконец-то вывели общество из той ужасной стагнации, что длилась полвека. Мы словно увеличили энтропию, сломали нелепую моду на популярность и потребление, — она склонила голову и медленно прошептала:- Сделали невозможное.

Себастьян внимательно слушал.

— Помнишь всех тех, кто смеялся над нами когда-то? Кто крутил у виска во время твоих выступлений, а потом выходил на сцену и начинал говорить о новых способах записи и считывания информации, которые, подумайте только, позволяли хранить еще больше файлов на планшетах и лаптопах? — ее глаза блеснули гневом. — Боже, как я их ненавидела. Не понимала, как ты выносил все это, как мог, и где брал столько стойкости…

— Мне было все равно.

— Да-а-а, — протянула она. — Теперь-то я знаю, в чем твой секрет. Но речь о другом: НСГМ уничтожил большую часть этих идиотов, превратил их в пыль на обочине, лишил всего. И я радовалась, наблюдая. Следила за новостями мира науки и хлопала в ладоши, когда то тут, то там слетала голова очередного «признанного» старика, а его место занимал тот, кто действительно что-то мог и хотел делать.

Она замолчала, мечтательно вскинув голову. Но тут же помрачнела и произнесла:

— Но это не все. Одна сторона монеты. Другая — до безумия жестока и противна. Мы стали чем-то типа фашистов. Даже, наверное, хуже. Теперь сканер — не наше изобретение, а нечто значительное большее… Как-то я читала статью в журнале, там говорилось про одно индейское племя. «Скоолло». Не помню, когда и где они жили, помню только, что речь шла про Центральную Америку. В отличие от других племен, что покланялись солнцу, небу или земле, эти чтили совершенно другого Бога. Они молились дереву.

— Дереву?

— Да. Они верили, что каждый член их племени после смерти становится огромным деревом, что оно дает им силу и благословляет их род. Только вот дерево то было не совсем обычным. А точнее — совсем необычным. Это была манцинелла.

— Никогда о таком не слышал.

— Оно мало где растет, но в тех местах его прекрасно знают. И боятся. Манцинелловое дерево содержит млечный сок. Оно ядовито от корней до кончиков листьев, а то самое племя, Скоолло, почитало его, как великого Бога. Старейшины и шаманы носили амулеты и посохи, сделанные из древесины манцинеллы, а каждый, кто смел не подчиниться воле лидеров племени, подвергался испытанию. Испытанию Божеством Скоолло. Провинившегося сажали в центре круглой площади, а по периметру вставали шаманы и старики.

Только Бог может простить, только он настолько мудр и всеведущ, что слово Его незыблемо и свято. Мудрецы индейского племени в религиозных суждениях ничем не отличались от современных священнослужителей. Лишь меры у них были жестче.

— Ему… Или ей. Неважно. Осужденному выносили огромную чашу, а на дне ее лежал предмет, через который дерево судило о поступках человека. Плод манцинеллы. Вина доказывалась через поедание фрукта. Выжил — невиновен, умер — виноват. Вот только Богу-дереву было глубоко плевать на людские грехи.

В записях Колумба плод манцинеллы зовется довольно просто — «яблоко смерти». Сочная, светловатая мякоть скрывает в себе все тот же нектар, что и дерево в целом. Млечный сок при попадании в желудок активно и невероятно легко разъедает его стенки, смешивается с желудочной кислотой и превращает внутренние органы в единую, однородную массу. Жертва погибает в ужасных мучениях.

— В той статье говорилось, что каждая смерть от плода Бога-древа заканчивалась настоящим праздником — ведь мудрейшие члены племени всегда безошибочно находили именно тех, кто виновен, — она тяжело вздохнула. — Я не знаю, как рассуждали и о чем думали индейцы Скоолло, но кажется мне, что большинство из них считало решения Бога единственной правдой. Сомневаюсь, что кто-то хотел спорить, что хоть кому-то из диких аборигенов приходила мысль о истинном значении «божьего суда». Это была жестокая казнь, Бастиан. Казнь, и только. Но обряд с манцинеллой одобряли старейшие и мудрейшие… Они ведь не могли ошибаться, верно?

Себастьян понимал, к чему она клонит. И понимал ее аналогию.

— Ты бы еще с инквизицией параллели провела… Или с любым другим религиозным бредом, каких за историю было немало.

— Нет. Сравнение бы не подошло. Фанатичные католики сжигали всех подряд, и зачастую по простому указанию пальца — здесь божий суд скорее похож на суд людской. А вот Скоолло… Они верили, что дерево несет им благо, помогает очистить род и делает их только сильнее. А фактически, — Марта равнодушно пожала плечами, — оно просто убивало.

— Сканер еще никого не убил.

— Это ты так думаешь. Ты даже и не представляешь…

Возглас «Эй!» не дал ей договорить. Себастьян и Марта вздрогнули от неожиданности, обернувшись в сторону источника звука. За пределами простенькой остановочной станции бушевала метель: густая пелена снега валилась с неба, крупными хлопьями застилая весь внешний мир. На какой-то миг Бастиану показалось, что мир этот и вовсе перестал существовать, что остался только он, Себастьян, она, Марта, и эта хлипкая прозрачная кибитка, пол которой неумолимо укрывало белизной.

Голос извне зазвучал вновь. Только в этот раз он не ограничился простым «Эй!»

— Что он говорит? — спросил Бастиан, совершенно не разобрав слов.

— Э-э-э, — Марта озадаченно смотрела на Себастьяна, словно это ему был задан вопрос. — Он говорит… что-то типа… Спрашивает, вот! Он спросил, здесь ли мы.

— Вы говорите по-английски? — донеслось снаружи.

Акцент говорившего был ужасен.

— Да! — воодушевленно выкрикнула Марта. — Мы тут, на остановке.

— Я вхожу.

За этими словами ничего не последовало. Парочка иностранцев вопросительно посмотрела друг на друга, не зная, чего им стоит ждать.

— Так вы входите? — отозвался Бастиан.

Тишина.

— Я вхожу, — повторил голос, но в этот раз Себастьян уловил в нем вопросительные нотки.

— Это был вопрос, — прошептал он Марте.

— Да-да, я поняла.

— Он не очень-то силен в английском.

— Входите, входите!

Где-то в глубинах снегопада начал проступать темный силуэт. Так темнеет ткань от пролитой влаги — пятно растет, расширяется, приобретает отчетливые границы и очертания.

Спустя несколько долгих секунд, в тишине которых Себастьян слышал хрустящие шаги незнакомца, в остановочную будку зашел новый человек. Мужчина резко стряхнул капюшон, осыпав Майера холодными льдинками, скинул массивные перчатки, наспех засунув их в карман, и, широко улыбаясь, протянул руку.

— Меня зовут Станислав! Рад знакомству! — отчеканил он, крепко сжав ладонь Бастиана.

— Себастьян.

— А вы? — мужчина обратился к Марте.

— Марта. Очень приятно.

— Я видел вас… э-э-э… — он с трудом находил слова, — идущими сюда.

Судя по всему, он закончил — Станислав принял настолько победный и довольный собой вид, будто главное счастье его жизни свершилось только что, после этой фразы.

— Ну-у-у, — протянул Майер. — Поэтому мы и здесь. Мы сюда и шли.

Мужчина продолжал широко улыбаться, но в глазах его мелькнула тень неуверенности.

— Да, — отрезал он.

— Вы что-то хотели? — спросила Марта.

— Вы шли… Пришли… Сюда, — Станислав указал пальцем на белый пол остановочной будки и утвердительно кивнул. — Зачем?

— Автобус. Мы ждем автобус. Номер 999, - каждую цифру она произнесла отдельно, в надежде найти хоть какое-то взаимопонимание.

— Нет. Их нет здесь, — затараторил мужчина, делая и без того непонятную речь вовсе непостижимой. Он переключался на русский несколько раз, активно махал руками, кивал и спрашивал «Да?»

— Что он говорит? — не вытерпев, спросил Себастьян по-немецки.

— Я не знаю, Бастиан, не понимаю. Что-то про…

— О-о-о-о, друзья! — Станислав восторженно развел руки. — Вы говорите по-немецки! Чтож я за дурак то такой, что попробовал лишь один язык, в котором сам слабоват. Я пытался сказать, что автобусы здесь давно не ходят. Уже года два, если не три. Вы зря теряете время, и должно быть уже замерзли.

Себастьян и Марта удивленно смотрели на собеседника.

— Не делайте такие лица, прошу вас, — мужчина тепло улыбнулся. — Не все знают «международный» язык. Тем более здесь.

— Но вы говорите…

— На немецком, да. У меня своя история, и я ее с радостью вам поведаю, но… — он быстро оглядел тесную кабинку, — не здесь.

— Чего вы хотите? — спросил Себастьян.

— Я видел, как вы бредете в сторону этого места. Идти здесь больше некуда, вот я и решил вас проведать спустя десять минут. Судя по всему, вам не помешает помощь, — алчные искорки блеснули в глубине карих глаз. — Куда держите путь?

— Нам нужно в Коломну, — ответила Марта. А затем добавила: — Здесь же есть такой город, верно?

— Конечно, есть. И не очень далеко, вы удачно выбрали аэропорт.

— Да-да, я смотрела. И про автобус тоже. Маршрут куда-то перенесли? Остановка теперь с другой стороны? — она махнула рукой в том направлении, где, по ее мнению, располагалось огромное здание аэропорта.

— Перенесли, ага, — насмешливо ответил Станислав. — В Москву. Об этом там не написано, да?

— Значит… Значит нам и правда не помешает помощь.

— Я так и знал! — смеясь, громыхнул русский. — Я могу вас отвезти. Выйдет, конечно, недешево, но, раз уж вы мне нравитесь, дам хорошую скидку.

Себастьян пропустил момент, когда они успели понравиться Станиславу. Мужчина тем временем продолжил:

— До Коломны сотня километров. Вы знакомы с этой мерой, или вам привычнее мили?

— Метрическая система мер не используется только в Штатах, — вставил Себастьян. — И то не везде.

— Чудесно! В обычных условиях ехать туда часа полтора, но… Учитывая снегопад… — Станислав нахмурил лоб и принялся что-то считать в уме. — Не знаю, часа три, может больше.

— Так долго? — выдохнула Марта.

— Это еще в лучшем случае. Погодные условия, как говорят по радио, неблагоприятные. Но, как я уже сказал, для меня это не проблема — пятьсот евро, и мы уже в пути.

— Пятьсот? Не многовато ли?

— Это уже со скидкой, друзья, — Станислав тепло улыбнулся. — Все остальные заломят не меньше тысячи.

— Остальные? — Марта не отступала.

— Другие таксисты. Вы же не думаете, что я здесь один?

— Кажется, выбора у нас немного, — Марта с неуверенностью смотрела на Себастьяна. Она ждала его решения, но тот лишь слабо кивнул.

— Отлично! — возликовал мужчина. — Я подгоню машину буквально через минуту. Никуда не уходите.

После этих слов русский накинул капюшон и скрылся за густой пеленой снегопада. Уходил он уверенно и быстро, даже несколько поспешно.

— Мы приедем поздно, — подал голос Майер. — Ты не смотрела отели в Коломне?

— Нет. Я думала, у нас будет полно времени. Черт.

— Ладно. Не беда. Первым делом — найдем гостиницу.

Снег мягко падал на землю. Редкие порывы ветра несли в себе ледяные снежинки и терпкий аромат зимы. Себастьян смотрел по сторонам, но не видел ничего кроме первозданной белой чистоты, прозрачного контура остановочной будки и невесомых облачков пара, что мгновенно растворялись в холодном воздухе. Где-то вдалеке послышался приближающийся рев мотора.

— Что стало с ними? — спросил Себастьян. — Скоолло?

— Их истребили конкистадоры, — сухо ответила Марта.

Машина подъехала ко входу, приветливо просигналил клаксон. Старенький фольксваген, черт знает какого года, был готов к долгой дороге. Майер покинул укрытие и открыл одну из дверей, помог Марте сесть, закинул в багажник чемоданчик и ручную сумку и, обогнув автомобиль, сел с другой стороны, расположившись прямо за водителем.

Он тут же увидел улыбающуюся физиономию Станислава. Русский круто развернулся и вперил в иностранцев пронзительный взгляд.

— Не поймите меня неправильно, ребят, но…

— Вы бы хотели увидеть деньги, — закончила за него Марта.

— Впечатлен вашей проницательностью, — почтенно склонив голову, ответил мужчина. — Путь предстоит неблизкий, не хотелось бы мотаться понапрасну.

Увидев цветастые купюры Европейского союза, водитель прорычал какое-то звучное, звонкое слово на русском, и машина тронулась в путь. Они покинули территорию Домодедово, направляясь на юго-восток, в сторону Коломны. Бастиан то и дело встречался взглядом со Станиславом, чей улыбающийся взор, отраженный в зеркале заднего вида, светился весельем и любопытством.

— Так и… — начал русский, — откуда вы?

— Цюрих, — коротко ответил Себастьян.

— А это где? В какой части Германии?

— Это в Швейцарии.

— О-о-о, — глубокомысленно протянул мужчина. — На севере…

— Вообще-то, на юге. Швейцария находится на юге Европы. Рядом с Альпами, — решил уточнить Бастиан.

— А, точно! В географии я не силен, уж простите.

— Ничего. А вы сами? В Москве живете?

— Конечно. Родом-то я из Самары, но сейчас только в столице жизнь и осталась. Давно уж переехал. Работаю вот, — Станислав хлопнул ладонями по рулю, — на своей старухе. Аэропорт этот сейчас стал золотым дном. Никто из приезжих особо и не знает порядков.

Неловкая пауза длилась несколько секунд, но для Себастьяна она растянулась на долгие часы.

— Вы хорошо говорите по-немецки, — сказала Марта. — Даже очень хорошо. Нам повезло вас встретить. Где вы выучили язык?

— Дома. Меня учила дочь. По видеосвязи, — предвосхищая новые вопрос, мужчина продолжил. — Метла показала отличные данные у моей девочки. Ее позвали в Германию практически сразу после школы.

— Метла? Что за метла?

— Ну, этот, как его… Сканер. Да, точно, так его зовут. Сканер гребанного мозга.

Себастьян, онемев, воззрился на Марту. Она же, равнодушно вскинув бровь, спросила:

— Почему метла?

— Потому что метет всех подряд. Умных заграницу, а тех, что не очень — оставляет гнить здесь. Так его в народе называют, сканер этот.

— И что было с вашей дочерью.

— Мы долго не решались на метлу, — русский спокойно вел автомобиль по заснеженной дороге. — Мы с женой. У нас два старших сына, результаты которых были, — он вальяжно покачал головой, — так себе. И денег жалели… Не знаю, как у вас, а у нас метла стоит пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч, ребята! Но в итоге махнули рукой и пошли. Как оказалось, не зря.

— Давно это было? — спросил Себастьян.

— Четыре года назад…

Мужчина говорил еще что-то, но Бастиан его не слышал. Возможно, что именно он, Себастьян, четыре года назад расшифровывал скан дочери Станислава. Была ли такая вероятность? Несомненно. Тогда еще в лаборатории не было столько народу, тогда еще сам Изобретатель нет-нет, да участвовал в аналитике.

— Как зовут вашу дочь? — Майер перебил размеренную речь водителя.

— Аня. Анечка. Анна Станиславовна Данилова. Звучит, а?

— Да, да, — отвлеченно пробубнил Себастьян.

Была ли среди его сканов девочка под этим именем? Он не знал, не помнил.

— Что-то не так, мистер? — водитель озабоченно посматривал на пассажиров. — Вы в порядке?

— В полном. Кхм. Да, все отлично.

— Что было дальше? — Марта неотрывно смотрела на Бастиана. Словно она знала, какие мысли копошатся в его голове. — Ее позвали… куда?

— Институт…Э-э-э… Это всегда непросто, путаю имена, — хохотнул мужчина. — Маркса Планка, кажется.

— Макса, — поправила его Марта.

— Точно, Макса! — просиял мужчина. — Мы сделали метлу за полгода до выпускных экзаменов. Обрадовались результатам, конечно… Да что там — мы ликовали. А потом, уже после всех экзаменов, нам пришло письмо. В красивеньком таком конверте. Знаете, печать, все дела, бумага толстая и жесткая. Там говорилось, что Аню ждут в этом самом институте.

— В Мюнхене?

— Да, точно! Так вы знаете об этом Планке?

— Конечно, — Марта слегка улыбнулась. — Туда всегда принимали лишь самых лучших.

— В-о-о-о-т, и моя дочь среди них! Так страшно было ее отпускать, вы не представляете, — мужчина широко улыбнулся, предаваясь воспоминаниям. — Мы прям места себе не находили, все думали, что да как. Собрали вещи, погрузили на самолет, — он махнул головой назад, — в этом самом аэропорту, и едва не умерли от горя, — Станислав рассмеялся. — Мы даже на дороге остановились — я машину вести не мог, так рыдал. Никогда в жизни так не плакал, ни до, ни после. А потом, спустя часов шесть, она позвонила жене и сказала, что все прекрасно. Ей дали комнату, всякие там документы. Даже денег немного отсыпали, представляете?

Себастьян молча смотрел в окно, слушая речь русского. Он больше не мог выдерживать взгляд Марты. Вроде все и складывалось хорошо, история Станислава лишь подтверждала ценность и полезность сканера… Но что-то было не так. И Бастиан не хотел знать, что именно.

— Мы постоянно созванивались, а через пару месяцев моя младшенькая сказала, что может обучить меня какому-нибудь языку, — мужчина вновь рассмеялся. — Она так и сказала: «Папа, какой язык ты хочешь узнать?» Аня предлагала английский, французский и немецкий.

— И вы выбрали немецкий, — подытожила Марта.

— Я спросил ее, на каком языке она будет говорить чаще всего. На каком языке она будет думать, жить, — Станислав просиял. — Выбор был прост.

— Почему вы не поехали вместе с ней?

Вот оно, Майер чувствовал. Нюанс, главное «но». И чувства не подвели.

— Думаете, нас там кто-то ждал? Аня подписала документы, в которых четко говорилось о родных. Она могла взять с собой лишь того, кто прошел через метлу и подходил Планку.

Себастьян посмотрел на Марту и встретил ее холодный взгляд. Пронизывающий взор женщины словно говорил: «Ну вот. Видишь? Вот он, твой сканер. Во всей своей красе. Чувствуешь привкус манцинеллы?»

Остаток пути Бастиан провел в призрачном подобии транса. Он не слушал разговор Марты и Станислава, не вникал в суть их диалога, но слышал голоса. Такие далекие и чужие. Он чувствовал себя потерянным. Заблудшим.

Когда они въехали в Коломну, уже стемнело. Снегопад практически прекратился, или просто еще не дошел до этих мест — погода стояла мягкая и спокойная. Русский помог им найти отель, рассказал, где в этом городке можно поесть, куда можно сходить. Хоть мест особо и не было, Себастьян не переживал о бедности мелкого городка — туристами они не являлись.

Расположившись в тесном, темноватом номере захолустной гостиницы, он не мог найти себе места. Присутствие Марты давило и угнетало.

— Мы не можем ничего изменить, наверное, — сказала она перед сном. — К лучшему ли это, или к худшему, покажет лишь время.

Себастьян не ответил.

— Но, пожалуйста, Бастиан, прошу тебя: помни. Помни о манцинелловом дереве…

Глава 7. Так себе гвозди

Он бы хотел все забыть. Андрас постоянно мечтал об этом, но память не знала пощады. Воспоминания всегда были рядом, ждали его в отражениях уличных витрин, ловили резкими бликами солнца и городских огней, что так сильно походили на всполохи давнего пламени, утробными звуками толпы повергали в ужас и трепет.

Привычно скрипнула дверь родного паба. Недалеко от дома, недалеко от Центра, аккурат между ними. Идеальное место, перевалочный пункт. Энди и не заметил, как добрался сюда — перед его глазами, застилая все, навязчиво висел образ Майера: во внешности каждого случайного прохожего Андрас снова и снова видел искаженное горем лицо Себастьяна. И эти слова, полные боли: «Ведь ты мое совершенство», — звучали в ушах, жужжали где-то внутри черепа назойливой мухой.

К черту все. Энди хотел выпить. И где, как не в «Строумме», он мог получить желаемое…

Андрас решительно шагнул в темный зал, сделал глубокий вдох, ощутив знакомые ароматы табачного дыма вперемешку с духом разносортного алкоголя, и непроизвольно облизнулся.

— Привет, — Мегги лениво протирала один из множества блестящих бокалов. Эта женщина неизменно стояла на своем посту. — Рановато сегодня. Сразу после Майера?

— Привет, — Андрас прошелся вдоль длинной стойки и опустился на один из барных стульев. — Давай называть его просто «Центр», а?

Меган невозмутимо повела бровью и протянула: «Ладно». Удивительная женщина. Если бы Энди спросили, кому он может доверить свою жизнь, ответ был бы однозначным — барменше из темного «Строумма». Она никогда не задавала лишних вопросов, терпеливо выслушивала весь тот бред, что несли пьяные посетители паба, и виртуозно подавляла любой назревающий в баре конфликт. Андрас своими глазами видел, как Мегги одним ударом вырубила мужика в два раза больше ее, снесла его, как хлипкое дерево напором лавины. Удивительная женщина.

Но сегодня Энди хотелось поговорить, и простого «ладно» ему не хватило.

— Налей мне виски.

Взмах рукой — перед ним появилась стопка, еще один — бутылка с янтарной жидкостью, третий — слух наполнился прекрасным булькающим звуком. Энди проглотил жгучий напиток настолько резко, словно от этого зависела его жизнь. Возможно, так оно и было.

— Слишком много в моей жизни проклятого Майера. Отвлечься надо. Чего интересного было?

Мегги равнодушно пожала плечами.

— Все, как всегда.

— Как думаешь, когда-нибудь все наладится? — он хотел ее разговорить. Несчетное количество раз она выслушивала его болтовню, но сама говорила мало. Всегда. Андрас намеревался это исправить. — Тебе бы хотелось, чтобы все стало по-старому?

Лицо Меган оставалось непроницаемым.

— Еще виски?

— Валяй, — женщина ловко наполнила стопку. Была в этом какая-то магия. Тайное очарование. — Ответь на вопрос, Мегги. Тебе бы хотелось все вернуть?

— И да, и нет.

— Это все? Как щипцами из тебя…

— А ты чего ждал? — Меган облокотилась на стойку и пристально посмотрела Энди в глаза. — Ты мне нравишься, парень, но большего не жди.

— Ох, ты вся такая суровая. Прям дрожь по коже, — Андрас уловил некое подобие улыбки. Лучше, чем ничего.

— Тебе еще налить?

— Только если выпьешь со мной.

— Только если ты платишь.

— Лей.

Рядом с первой стопкой появилась вторая. Прекрасное зрелище. Энди любил алкоголь, любил наблюдать, как с увеличением градуса в крови меняется мир, как преображается серая действительность, оставляя реальность где-то за гранью возможностей восприятия. Но вместе с тем, Андрас ненавидел спиртное. Ненавидел и боялся побочных действий, которые, как правило, оборачивались ужасной пыткой. Каждая капля выпитого все больше и больше приоткрывала крышку секретного ящика памяти, а когда набиралась критическая масса…

— Не грусти, парень, — Меган проглотила напиток. — Расскажешь, что стряслось?

— И да, и нет. Ты сказала: «и да, и нет». Что это значит?

Женщина долго изучала его, слегка склонив голову. Ее лицо не выражало эмоций, и на какой-то ужасающий миг Энди проникся уверенностью, что перед ним манекен. В конце концов, она произнесла:

— Нет — потому что было хреново. Мой скан ниже среднего. Таким, как я, только улицы мести и виски наливать.

— Но ты ведь этим сейчас и занимаешься.

— Дело не в работе, парень, дело в отношении. На меня смотрели, как на мусор. Каждый день я просыпалась с чувством, что вот сегодня-то меня точно выкинут на улицу, пнут под зад да в спину плюнут.

— А где ты работала?

Мегги налила еще, они выпили, она продолжила:

— Это не важно. В офисе.

— Ты? В офисе? — Энди сдержанно хохотнул. — С трудом могу представить.

— И не представляй. Смешного в этом ровно ничего, — Андрас почувствовал себя неловко. — Я прекрасно справлялась со своей работой, но всем было срать. В меня тыкали пальцем, шептались за спиной… Твари, — выплюнула она.

— Ты… — в горле пересохло. Возникший вопрос был важным. — Кхм. Ты состояла в Родстве?

— Нет. Я не хотела крови. Ненавидела эти надменные рожи, но… Не настолько.

«Ди! Ди, ты меня слышишь?!» — воспоминание зазвенело знакомым голосом. — «Мне так страшно, Ди. Мне очень, очень страшно».

Где-то плакала девушка. Невероятно далеко, на другом континенте, но он слышал ее плач.

— Ты в порядке, парень?

— А? — Энди отрешенно посмотрел на Мегги. — Да. Да, типа того. Налей еще, — он крепко зажмурился, когда жгучий алкоголь добрался до желудка.

«Это было лучшее рождество в моей жизни, Ди! Но как быстро время пролетело!» Андрас открыл глаза и увидел перед собой всю ту же женщину, что виртуозно обращалась с бутылкой.

— Ладно, — с трудом выдохнул он. — Про «нет» мы выяснили. А что на счет «да»?

— У меня была семья. Мать. Мы часто ссорились, но я ее любила…

Мегги говорила долго. На удивление долго. Энди и подумать не мог, что эта сдержанная и внешне суровая женщина хранит так много теплых воспоминаний. Меган скорее походила на солдата, который всю жизнь провел в полевых условиях. Порой перестаешь видеть человека за тем, кого видишь постоянно, и начинаешь воспринимать его отстранено. Как предмет декора.

— У матери был скверный характер, — подытожила Меган. — Мало кто вообще мог ее терпеть, такой она была. Но я ее любила.

— Что с ней стало?

— Я не смогла ее защитить. Сама еле выжила.

— Я… — Энди виновато опустил глаза. — Сожалею.

— Сожалений на всех не хватит. Все мы кого-то потеряли.

— Ага. Только такие и остались, — пробормотал Андрас.

— Что? — непонимающе спросила Мегги.

— Только такие, как мы. Ты и я.

Каждый потерял кого-то в то время. Мать или отца, брата или сестру, сына или дочь. Любовь. Остались лишь те, кто перетерпел боль и смог жить дальше, те, кто смирился со своими ранами и научился их прятать. Калеки, инвалиды. Обычно говорят, что время лечит, но это не так — с царапиной или ссадиной оно еще справится, а вот вырванное сердце не заменит, как не молись. Энди познал эту истину на собственной шкуре.

Меган молча наполнила рюмки. Они практически опустошили бутылку, и Андрас уже чувствовал близость тягучего опьянения. Еще немного и он забудет обо всем, хотя бы на несколько часов. Правда перед этим пройдет через плотный кошмар воспоминаний. «Цель оправдывает средства», — самая глупая и наивная брехня из всех, что Энди мог придумать, но он уперто и вполне успешно убеждал себя в правдивости этих слов.

— А тебя не ув-волят? — с немалым трудом спросил он. — Пить на рабочем месте нельзя, даже таким суровым бабам, как ты.

— Нет, — просто ответила Мегги.

— Почему? Откуда такая ув-веренность?

— Все потому… — Меган пошатнулась и резко крутанула головой. — Потому, что я регулярно сосу член хозяина «Строумма».

— Ч… что?

Энди непроизвольно захохотал. Смех накрыл его волной, встряхнул тело и унес куда-то далеко, за пределы этого места и времени.

«А ты точно приедешь?» — голос звучал как из мощных колонок, фантомом разрывая барабанные перепонки. — «Учти, я ведь буду тебя ждать! Не хочу встречать рождество с родителями. Хочу с тобой, милаха!»

Андрас засмеялся еще сильнее, надеясь, что смех подавит воспоминание. Он бы наверняка свалился со стула и принялся кататься по полу, хохоча в безумном приступе и распугивая редких посетителей бара, если бы не отрезвляющий щелчок, что оросил болью и жаром всю левую сторону лица.

Энди проморгался и открыл глаза. Мегги стояла все там же, перед ним, отгороженная добрым метром полированный древесины. На ее лице не было улыбки, напротив, резкие морщины расчертили нахмурившийся лоб, уголок губы подрагивал. Андрас медленно поднял руку, дотронулся до места, что мгновение назад вплотную познакомилось с ладонью жесткой барменши, и невинно встретил ее взгляд.

— Бьешь, как баба, — улыбаясь, бросил он. — Хоть и вполне неплохо. Для бабы.

Лоб женщины разгладился, уголки губ поползли вверх. Мгновением позже и Мегги, и Энди зашлись громогласным смехом. Посетители паба, официанты и другие бармены, что предусмотрительно держались подальше, с недоумением следили за развитием отношений пьянствующей парочки.

— Удар хороший, при-изнаю, — через смех выдавил Энди. — Но челюсть то цела!

— Если бы хотела, была бы сломана.

— Ты и правда сосешь его член?

— Ну да. Каждая женщина сосет чей-то член.

— Как глубокомысленно, — протянул Андрас, чем вызвал новый взрыв смеха. — А ты с ним как, типа вместе?

— Типа того. Мы открыли этот бар два года назад.

— О-о-о, партнеры! Здорово, вам повезло. Как минимум, найти друг друга.

Когда смех закончился, закончились и последние капли в некогда полной бутылке. Энди залез в карман, достал бумажник и вытащил на свет купюру в 500 крон.

— Это много, сотни две вполне хватит.

— Мне они ни к чему, Мегги, — он хлопнул ладонью по стойке, словно впечатывая бумагу в твердое дерево.

— Ладно. Я не гордая. А ты славный парень, Андрас.

— Мы, Ланге, такие, про нас только и говорят, что мы славные.

— Да-да, — засмеялась Меган. — А еще умные, честные, смелые, стойкие, крепкие…

— Во-о-о-от, даже ты знаешь. Из нас бы гвозди делать! Мать твою, да мой род заменит… Только вот маловато нас осталось, — понуро пробурчал он. — Пора бы занести в книгу редких видов.

Энди тяжело поднялся со стула, который за последние несколько часов успел превратить его зад в плоскую доску, и неровной походкой направился к выходу. Навстречу своим кошмарам.

— Андрас! — женщина окликнула его, когда рука уже тянулась к двери. — Сколько вас осталось то?

В ответ он показал ей сжатый кулак. И отогнул указательный палец.

* * *

Когда Энди покинул уютное нутро «Строуума», прохладный сентябрьский день уже сменялся промозглым вечером. Ланге бессознательно выбрал верное направление и позволил ногам нести себя к дому. Множество спутанных мыслей, что копошились в пьяном разуме, составляли безумную, иррациональную картину: некоторые из них вызывали смех, некоторые заставляли остановиться и сильно тряхнуть головой, а некоторые Андрас тщетно пытался отогнать.

«Мегги, Мегги, Мегги. Интересно, хорошо сосет?» — тут он непроизвольно засмеялся.

«Надо было взять у нее бутылку. Я бы сейчас еще глотнул. Может, вернуться?» «Хреновая идея». «Главное не упасть». «Завтра Алан меня ждет. Удивится, если я приду помятый?»

Хор голосов бормотал в голове, заполняя весь мир извращенным, сюрреалистичным гомоном.

«Из нас бы гвозди делать!»

Первое воспоминание ударило, как грузовик, выбило дух и подкосило ноги. Энди упал на тротуар, а память топтала его чувства…

Вот он стоит посреди толпы студентов, такой же, как все. Андрас готовился к сдаче первой в его жизни сессии и ощущал себя натянутой струной. Он пришел в Кембридж в самые ранние часы, чтобы с удивлением обнаружить несколько сотен стремящихся к знаниям людей. И все эти люди, оцепенев, смотрели куда-то вверх. Целая куча народу собралась в холле университета, вперив взгляды в огромную, нависающую под потолком плазму. Первое, что бросалось в глаза — мигающие красные буквы, слепящая прожектором надпись «СРОЧНЫЕ НОВОСТИ!»

Диктор что-то говорит о взрывах.

Человек с экрана называет города, среди которых и родной Энди Берлин, в котором остались его родители, и близкий по слуху Мюнхен, куда переехала Карен. Ведущий новостей выглядит потрепанным и встревоженным. И он очень бледен. Андрас тянется в карман, достает мобильник, отточенным движением снимает блокировку сенсора и открывает телефонную книгу. Два звонка. Ему нужно совершить всего лишь два звонка, но он не может выбрать, какой номер набрать первым.

Один из контактов обозначен именем «Ма-Па». Самые близкие и самые родные, самые любимые. Палец тянется к изображению трубки, но замирает в сантиметре от нее.

Второй номер назван анаграммой. «Кгеррецан». Карен Герц. Она всегда любила эту игру, хоть Ланге ее и не понимал, любила составлять режущие слух слова из всего, что попадалось ей на глаза.

Энди не может выбрать, а диктор продолжает называть города. Он перечислил уже не меньше десятка и, поддавшись панике, выкрикивает все новые и новые… Но в голове Андраса эхом звучат лишь два слова: «Берлин» и «Мюнхен».

Воспоминание отступило на задний план, но он знает истину — кошмар взял разгон, чтобы через несколько секунд врезаться в него с новой, увеличенной силой. Энди успел приподняться с тротуара и сделать несколько шагов. Первый, второй, третий. Столько же прозвучало взрывов тогда.

Андрас все еще смотрит в экран смартфона. Он смотрит на яркие значки, а звуковой поток, окружающий его со всех сторон, наполняет сердце тревогой. Энди поднимает глаза на экран, видит, как трясутся руки стократно увеличенного диктора, и чувствует рвотный позыв. Где-то вдалеке раздается легкий хлопок, внезапная тишина разливается по холлу Кембриджа. Энди слышит этот звук и впервые в жизни обращается к Богу.

«Прошу тебя, сделай так, чтобы этого не было», — думает Андрас Ланге. — «Пожалуйста, Боже, я хочу проснуться».

Но вместо желанного звонка будильника звучит громовой раскат, а еще через мгновение барабанные перепонки едва не лопаются от оглушительного взрыва. Здание университета сотрясает мощный толчок, а огромный экран, на котором еще секунду назад был изображен бледный мужчина, срывается со своего места и камнем летит вниз, сминая под собой тех, кому исключительно не повезло. Мир тонет в хаосе и криках, а Энди крепко сжимает мобильник, выплевывая недавний завтрак себе под ноги.

Он все еще тащится в сторону дома, продираясь сквозь алкогольный туман? Или действительно стоит посреди Кембриджа, а вокруг мечутся вопящие люди? Ответ очевиден, но недоступен. Энди переживал эти воспоминания так много раз, что они стали рутиной. Кто-то приходит домой после работы и открывает бутылку пива, кто-то лениво перелистывает жесткие страницы оставшегося культурного наследия, а кто-то, такой как Андрас, вновь и вновь переживает кошмары прошлого.

Энди шел по улице в паре кварталов от Центра имени Майера. Его резко повело куда-то вбок, и, если бы не прочное стекло припаркованного автомобиля, лежать бы ему на земле. Опять. Он крутанул головой, но стало только хуже — мир смазался в единое пятно, что долго не обретало четкость. Андрас стоял, облокотившись на темное окно, а когда открыл глаза, увидел собственное отражение где-то в глубине толстого стекла.

— Как же я тебя н-ненавижу, — он собрал вязкую слюну и неуклюже плюнул. — За в-все. За все.

И вновь пришел его главный мучитель, его палач.

Энди выбежал из университета, крепко сжимая смартфон. Он все еще не понимает, что происходит, но бессознательная часть далеко не глупого разума уже знает ответы. Ланге бежит по улице, а вокруг снуют люди. Кто-то кричит, плачет. Энди страшно. Так страшно, как не было никогда в жизни. Он хочет найти тихий уголок, спрятаться и все переждать. Андрас еще верит, что это возможно.

Недалеко от входа в общежитие он вспоминает о звонках, резко вскидывает руку и выбирает второй вариант. Он звонит Карен. Мягкий голос сообщает, что абонент временно недоступен. Энди готов закричать, но машинально повторяет вызов. Результат неизменен. Тогда он звонит родителям, и, услышав в трубке равномерные, длинные гудки, едва не падает. Телефон гудит ему в ухо, когда Энди заходит в общежитие, гудит, когда Ланге поднимается по лестнице на свой этаж, гудит, когда Андрас идет по коридору. Ответа нет. И не будет.

Ключ легко поворачивается в дверной скважине, он заходит в свою комнату. Энди видит перед собой соседа, Ричарда, и хочет рассказать ему о новостях и взрывах, о хаосе. Хочет поделиться ужасом с тем, кто за прошедшие полгода стал очень близок…Но видит холод в глазах друга, обращает внимание на повседневную легкость с какой тот собирает наплечный рюкзак, и чувствует безотчетное, но почти осязаемое отчаяние.

— Что происходит, Рик, — дрожащим голосом спрашивает Энди. — Там какой-то кошмар. Там… Там людей убило… Они просто стояли под экраном, а он… Куда ты?

— Все началось, приятель. Мы вышли из тени.

— Что началось? Я не понимаю… О чем ты, мать твою?!

Тогда Ричард включает монитор их общего компьютера и запускает видео, на котором постаревшая, но сохранившая свою благородную красоту женщина произносит слова: «Здравствуйте. С вами говорит Родство…» Энди смотрит обращение Матери, а его тело сотрясает озноб.

— Я иду к своим Братьям и Сестрам, Андрас. Теперь есть лишь те, кто с нами, и те, кто против. Других нет, и не будет. Уже никогда, — Рик задорно хлопает себя по плечу, демонстрируя нашивку с символами нового мира. Раскрытая ладонь и сжатый кулак. — А вот без этого на улицу лучше не выходить. Тебя убьют, — Ричард закидывает на плечо новенький рюкзак, бросает на стол ключ от комнаты и с улыбкой произносит: — Дверь закрой. И сиди тихо. Бывай, приятель.

Энди оттолкнулся от машины и сделал еще несколько шагов. Выпитый виски все сильнее и сильнее туманил разум. Вероятно, он перебрал. Действительно перебрал. А до дома еще так далеко…

Он не знает, сколько ему сидеть в этой комнате и не знает, сколько раз уже набрал номер Карен, чтобы услышать ненавистное сообщение об абоненте, — и номер родителей, чтобы послушать бесконечные гудки. Последний раз, когда Энди смотрел на часы, минул полдень. Он боится выглянуть в окно, видит только, как отсвечивают блики пожаров на желтоватых стенах комнаты. Андрас старается не издавать ни звука, но сам все прекрасно слышит. Звуки внешнего мира, того мира, что еще несколько часов назад больше походил на тихую райскую рощу, создавали иллюзию нелепого сна больного разума.

Энди сидит на кровати, сжимая в руках телефон. Все, что происходит вокруг, отражается в его мозгах одним страшным словом. «Война». Кто участвует в этом, как с ними связан Ричард, почему, почему, почему сейчас? Андрас пытается нащупать ответы, осознать истину и найти объяснение, но не может. Он чувствует себя так, словно хочет объять необъятное, и не сразу понимает, отчего щекотно ладоням.

Слабо вибрирует мобильник. Когда приходит осознание, Энди вздрагивает так, словно получил мощный разряд, и с трепетом подносит трубку к глазам. На экране высвечивается надпись: «У вас новое сообщение от Кгеррецан», а рядом со словами тускло мигает значок бесплатного мессенджера. Это не звонок, но все же. Он поспешно открывает приложение и находит внутри файл. Аудиозапись.

Они любили так общаться — перекличкой. Постоянно отправляли друг другу короткие фразы и длинные монологи. «Ди, тут так здорово! Вот бы ты был рядом!» — эту восторженную реплику он получил в тот день, когда Карен переехала в Мюнхен. «Герц, слушай», — далее следует занудная болтовня преподавателя где-то на фоне, совсем далеко, а на переднем плане отчетливо слышен чей-то храп. — «Это мой сосед, Рик. На лекциях спит, как младенец».

Энди смотрит на новое сообщение и думает, что готов его прослушать. Но как же он ошибается.

— Ди! Ди, ты меня слышишь?! — испуганный голос Карен звучит из слабого динамика. — У нас какой-то кошмар, я не понимаю… — девушка всхлипывает и с трудом продолжает. — Мне так страшно, Ди. Мне очень, очень страшно. Я… У нас… Я звоню тебе каждую минуту, но ты не берешь трубку! Ответь мне, пожалуйста. Скажи, что все хорошо.

Она безмолвно плачет, а сердце Энди готово взорваться.

— У нас были взрывы. Несколько, штук пять. Поднялась паника, все носились по улицам, собирали вещи… — Карен делает паузу, немного успокаивается. — Скажи мне, пожалуйста, что все хорошо. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Андрас шепчет в пустой комнате, отвечая ее мольбе.

— Я наблюдала за всем из окна. Смотрела и думала, что мне все снится. Надеялась на это. А потом появились они… Толпа людей, мужчин и женщин. Он схватили какого-то парня у здания напротив, повалили его на землю и начали пинать, — тихий плач Карен перерос в настоящие рыдания. — А потом… Потом они поймали девочку, взяли ее за волосы и начали долбить головой о ст-стену! Я все еще вижу бардовое пятно в том месте! А она там так и лежит! Они бежали по улице и уб-бивали! — Кгеррецан рыдала, глотая слова и целые предложения, а Андрас Ланге стонал в ответ, роняя слезы на яркий экран смартфона.

Энди сполз на тротуар по холодной стене какого-то дома. У него не осталось сил, чтобы идти, чтобы терпеть. Чтобы жить.

— Из нас бы гвозди дела-ать! — пьяно бросил он в вечерний сумрак. — Только… Только вот так себе, сука, гвозди…

— Вам нужна помощь?

Ланге медленно повернул голову на звук, но это не помогло. Мир выглядел смазанным, как небрежная клякса, и Энди ничего не разбирал. Откуда-то из темноты вынырнул расплывчатый силуэт, в котором Андрас узнал женщину, провозгласившую приход Родства.

— Пшла прочь! — небрежно отмахнулся он. — Сгинь! Если бы не ты… То все бы… Сгинь…

Мир накрыла черная пелена.

Глава 8. Дитя

Марта оказалась права — им здесь не рады. Шагая по улице, плотно засыпанной свежим снегом, он постоянно ловил на себе недобрые взгляды. Даже в самом начале, когда они вышли из номера, оставив в нем все свои вещи, на ресепшене захолустной гостиницы их ждал далеко не радушный прием. Кое-как, используя скудные языковые навыки, им удалось выяснить, что: во-первых, в гостинице не кормят. Совсем. Даже повара нет. Во-вторых, уборка в номерах осуществлялась только после выезда постояльцев. Диалог с неприветливым администратором длился слишком долго. Себастьян все это время манекеном стоял рядом с Мартой, наблюдая, как мрачнеет ее лицо. Заговорил он лишь после завтрака.

— Все на нас пялятся. Буквально, — Бастиан чувствовал дискомфорт, ощущал себя так, словно попал под объективы сотен камер. Будто вновь оказался на самом первом интервью.

Они наспех поели в местной забегаловке, что насквозь пропахла табаком и хлоркой, и отправились в больницу, адрес которой Марта повторила несколько раз за это утро. Город Коломна, улица Тургенева, дом 1, корпус Б.

— Думаю, по нам видно, что мы иностранцы, — она бросила на него мимолетный взгляд. — По тебе уж точно.

— И что с того? Мы же не прокаженные.

— Думаешь, они видят разницу? Думаешь, она для них есть? Это маленький город, Бастиан, не удивлюсь, если все знают друг друга в лицо.

— В Европе полно таких городов, — не унимался Майер. — В Германии, Франции, Чехии. Там нас так не встречали.

— Там и люди были другие.

— Я не понимаю. Мы же просто идем, никого не трогаем. В чем вообще смысл? Они пялятся на нас, словно мы факелы в руках несем.

— Я не знаю, Себастьян, не знаю, в чем смысл.

— Но ты была готова. Сама сказала в аэропорту…

Снег хрустел под ногами. То зычно, то глухо — будто каждый шаг нес в себе уникальность. Марта, насупившись, смотрела вперед, придерживая рукой длинный подол пальто. Ее теплое дыхание оседало инеем на шарфе и вороте, создавая красивый, самобытный образ.

— Я… — она запнулась, подыскивая слова. — Ты раньше не был в России, да? А я была. Давно, очень давно. Тут и раньше везде ощущалась эта недоброжелательность. Даже не совсем так — со всех сторон тянуло озлобленностью, да такой, что граничит с ненавистью. Теперь же, с приходом сканера… — Марта язвительно поморщилась. — «Метлы». Не думаю, что стало лучше.

— Такие же люди, как и мы, — Майер неуютно поежился. — Никогда я не понимал всех этих социальных особенностей. Всю жизнь был…

— Изгоем, — кивнула она. — И не ты один. Но я адаптировалась и привыкла. А вот эти люди, — Марта неопределенно махнула рукой, — кажется, не смогли. Или же смогли, но их мир пожестче нашего.

— Ты ищешь им оправдание?

— Так и есть, Бастиан, — она остановилась и посмотрела в глаза. — Я пытаюсь донести до тебя одну простую мысль, но ты никак не хочешь ее понять: мир не был готов к НСГМ. Мы создали монстра, Себастьян, и беды многих на нашей совести. Даже первый встречный в этой стране…

— И что ты хочешь от меня теперь?! — вспыхнул он. — Ты твердишь мне о какой-то нарушенной нравственности, приводишь тупые аналогии с индейцами и все ноешь, ноешь: НСГМ то, НСГМ это. Что я должен сделать? Повернуть время вспять?

Она одарила его ледяным взглядом и круто развернулась на каблуках, скрипнув снегом под ногами. Марта решительно шагала по улице, и Себастьяну ничего не оставалось, кроме как следовать за ней.

— Все в этой жизни имеет цену, понимаешь? — он шел, выкрикивая слова. — Любое крупное открытие меняет мир, и мы меняемся вместе с ним. Должны меняться. Те, кто не может… Ну, это их проблемы.

— Их проблемы? Это ты смело сказал, — она резко остановилась, крутанулась и ткнула пальцем ему в грудь. — А ты никогда не задумывался, кем бы ты был, если бы сканер изобрел кто-то другой? Давай я тебе скажу, Себастьян Майер, открою твои замутненные глаза: твой скан чуть выше медианы. Ты не гений. Ты не прирожденный спортсмен или музыкант. Тебе не стать математиком или режиссером. Ты никто. Вот так вот просто. И об этом очень красноречиво сказано в твоей карточке. Но Великим Изобретателем ты стал вопреки унылой статистике, ты много трудился и преуспел. А все, кого наш драгоценный «Ноджу» заклеймил непригодными, не имели даже этого. Не имели простого шанса сделать что-либо, чтобы доказать свою состоятельность и возможную значимость. Вот такая наша правда, такой мы ее видим и принимаем. Но талант не равен труду, Бастиан.

Себастьян хотел парировать, что-то возразить… Но не нашел аргументов. Ведь Марта была права. Результаты собственного обследования трактовались однозначно: будь он рядовым человеком — сканер бы его уничтожил. «Смел» в общую яму среднестатистических людей.

Бремер терпеливо молчала. Она злилась, Бастиан видел, как яростно пылали ее глаза, как изогнулись уголки губ, но она выдерживала паузу, изучала реакцию.

— Болтовня, — бросил он. — Мы ничего не изменим уже, и ты это знаешь. Как бы ты не возмущалась, как бы ни злилась, все будет так, как будет. Хватит уже.

— Ты говоришь…

— Хватит, — грубо прервал ее Майер. — Когда Кристоф показал нам скан этой девочки, ты загорелась. Стала такой, как когда-то давно, в самом начале. Но твое отношение ко всему, что связано с НСГМ, резко негативное. И мне теперь непонятна эта твоя заинтересованность нашей сиротой. Зачем ты вообще поехала, если так ненавидишь плоды наших трудов?

Она твердо смотрела на него и выглядела окрыленной, готовой к бою. Но тут же поникла и пробормотала, уставившись в ноги:

— Я хочу знать, за что мы заплатили.

Все слова были сказаны, и каждый остался при своем. Весь оставшийся путь до больницы они провели в полной тишине, зыбкое полотно которой нарушалось лишь скрипом свежего снега под твердыми подошвами. Бремер и Майер шли, погруженные в свои мысли, шагали по широкой улице Коломны совсем рядом, едва не касаясь рукавами, такие близкие друг другу… Но в то же время такие далекие, разделенные настоящей пропастью непонимания, которой только предстояло перерасти в бездну отчуждения.

«Ничего уже не вернуть. Ничего не изменить», — пронеслось в голове у Себастьяна. Он вспоминал те моменты, когда они точно также шли по улицам незнакомых городов. Тогда все было иначе.

Здания районной больницы Коломны выглядели впечатляюще. В отличие от увиденных Себастьяном жилых домов, большинству из которых на вид осталось простоять лишь несколько месяцев, госпиталь представлял собой настоящее произведение современного искусства. Каждый корпус сиял новизной, будто построен был только вчера, а территория больничного городка внешним видом напоминала ландшафтные дизайны богатых загородных отелей и закрытых клубов. Даже снег здесь почти не лежал, не смотря на недавнюю метель — высокие сугробы возвышались за пределами забора.

— Давно я не видела такого контраста, — задумчиво произнесла Марта. — Такое чувство, что эта часть города ему не принадлежит. Как инородное тело.

— Да-а-а, — протянул Себастьян. — Все дело в деньгах. Это место финансируют.

— Несомненно, но странно. Не думала, что здесь настолько ценят здравоохранение.

— Разве это плохо?

— Не знаю, но… Похоже на показуху, — она мимолетно посмотрела на Бастиана и тут же вставила: — Я не ною. И не придираюсь. Просто вспомнилось…

— Что?

— Когда я была маленькой, мы с родителями частенько путешествовали. Они вообще любили это дело.

— Ты никогда о них не говорила.

— И не скажу, — она резко мотнула головой. — Речь не о них. Мне вспомнилась наша поездка в Египет. Знаешь, здоровенные отели с уютными номерами, в которых неустанно молотят кондиционеры, тонны еды и дешевого алкоголя, экскурсии по изрядно исхоженным маршрутам. В общем, недорогой и популярный отдых, который от туриста ничего и не требует. Но мои родители любили детали, они кропотливо изучали особенности стран, народов и кухонь. Всегда выбирались куда-то за пределы богатых туристических зон. И вот там было нечто подобное: отъезжаешь на пару километров и видишь реальность без излишней показухи. Слащавые улыбки, цветастые лампочки и ароматы экзотических блюд остаются позади, а их места занимают хмурые лица, серые стены и вонючие груды мусора и гнили.

— Тебя прям прорвало на аналогии. Сначала про дерево, теперь вот страны…

— Сравнительный анализ, а не аналогии. За последние десять лет я к нему привыкла.

Внутри больница выглядела не хуже: мягкий свет диодных ламп освещал чистые коридоры, оформленные в сине-зеленых тонах, ухоженные цветы в массивных горшках стояли на каждом подоконнике, широкие диваны и кресла покоились у стен и по центру просторного холла, левую часть которого занимал безлюдный пост администратора. Марта решительно направилась к стойке, а звук ее шагов гулкими ударами дробил тишину на равные промежутки.

— Почему здесь так тихо? — спросила она.

И тут же прокричала что-то по-русски. Ответ не последовал.

— Мы слишком рано? — Бастиан взглянул на часы. 9:32. Секундная стрелка беззвучно бежала по кругу. — Позови еще.

Марта вновь подала голос, и тут же прозвучал приглушенный ответ. Из подсобки, за неприметной дверью в правой стене у администраторской стойки, зазвучала гладкая речь. Вышла молодая девушка. Она резво встала на свое место, прямо напротив Бремер, и расплылась в театральной, выученной улыбке. Администратор что-то произнесла.

— Вы говорите по-английски? — девушка отрицательно покачала головой. — А по-немецки? — аналогичный ответ. — Плохо…

Последующий разговор Бастиан с трудом мог назвать диалогом. Марта напряженно копалась в памяти, извлекая из самых глубин известные ей когда-то слова и правила грамматики, тянула гласные, жестикулировала, то и дело переходя на немецкий, и раздраженно мотала головой, отвечая «не понимаю» на реплики миловидной, улыбающейся девушки. Длилось это довольно долго.

— Я уже не уверена, что хоть слово говорю правильно, — не выдержав, проворчала Марта.

— Что ты пытаешься ей сказать?

— Что мы ищем девочку из детдома, имя которой Мария Иванова, что эта девочка недавно здесь была, и все в таком духе.

— А она что? — Бастиан перевел взгляд на девушку. Та невинно хлопала ресницами и все так же наигранно улыбалась.

— Не знаю. Мне кажется, не понимает. Диалог слепого и немого…

— Может, здесь есть кто-то, кто хоть немного говорит на другом языке?

— Насколько я понимаю, сейчас нет. И когда будет, неизвестно. Она что-то сказала про какого-то врача, но, если я все правильно поняла — а на этот счет есть сомнения — он куда-то уехал.

— На весь комплекс один человек? Серьезно?

— Я же говорю, показуха. Весь госпиталь, как волшебные бобы из сказки, — она задумалась на мгновение. — С той лишь разницей, что здесь волшебством и не пахнет. Самые обычные бобы.

Марта вернулась к разговору с администратором, а Себастьян, благоразумно решив не лезть под руку, устремился к мягким креслам. С одной из стен уныло бубнил телевизор.

— Бастиан! — он тут же развернулся и рванул к посту администратора. — Кажется, есть. Нам надо в соседний город, через реку.

— Москва, — улыбаясь, выпалила девушка за стойкой. — Река Москва.

— Тут не так уж и далеко, надо лишь транспорт найти, — Марта покосилась на собеседницу и вновь заговорила по-русски.

Майер отчетливо услышал слово «такси». Девушка живо откликнулась, несколько раз забавно кивнула головой и схватила трубку стационарного телефона. Она набрала короткий номер, дождалась ответа на вызов, прощебетала несколько звонких слов, смысл которых был скрыт для Себастьяна, и с той же резвостью, что пропитывала любое другое ее действие, вскинула руку, показывая раскрытую ладонь. «Пять минут». Этот жест одинаков на всех языках.

— Подождем на крыльце, — предложила Марта, записав номер водителя. Она поблагодарила администратора и направилась к выходу.

Себастьян последовал за ней, ощущая беспокойство. Он видел перед собой ясную картину: к зданию госпиталя подъезжает знакомый фолькс, опускается одно из передних стекол, звучит приветливый голос Станислава. Шанс на повторную встречу с алчным водителем невелик, но это мало утешало. Бастиан не хотел услышать очередную историю ужасной «метлы», что забрала у отца дочь, не хотел новых подробностей и очередных обвиняющих взглядов Марты. Он не за этим приехал.

К счастью, таксистом оказался не Станислав. Себастьян облегченно выдохнул, когда увидел подъезжающий к крыльцу автомобиль. Тойота, не фольксваген.

— Поехали, Бастиан, — сухо бросила Бремер. — Поехали к нашей сироте.

Путь до соседнего города занял сорок минут. Они ехали по заснеженной дороге в полной тишине, и он благодарил высшие силы за необщительность нового перевозчика. «Я хочу знать, за что мы заплатили», — звучал в голове сокрушенный голос Марты. Действительно ли цена настолько высока? На самом ли деле мир стал таким, как она описывала? И что с того, если так? Должно ли человечество смотреть на ничтожные потери, когда перед всеми открылись новые горизонты? Совсем недавно Себастьян наткнулся на статью в научном журнале, где говорилось о лекарстве от рака. Там был изображен сгорбленный мужчина, череп которого блестел свежей лысиной, а напротив него стоял парень в сверкающем халате и открыто улыбался. Этого парня звали Мартин Саскенд и он изобрел панацею, лекарство от всех видов, типов и мутаций раковых заболеваний. В той статье молодой исследователь говорил о многом: планы на будущее, перспективы в медицине и науке, возможное средство от старения, за разработкой которого следили многие…

И таких примеров, таких людей, как Саскенд, подаривших миру нечто уникальное и революционное за последние десять лет пришло немало. Сканер нашел их в миллиардной толпе и вытянул на поверхность, подарив возможность творить и действовать. Разве это не благо? Разве жизнь нескольких несчастных бездарностей дороже? Пусть Марта права, пусть многих смешало с дерьмом и загнало в почти подневольный гнет — цена была оправдана.

— Ты в порядке? — он почувствовал легкое прикосновение к руке.

— Да. Просто задумался.

— Ничего нового, значит, — проворчала женщина. — Мы на месте. Пойдем.

Территория детского дома была обнесена невысоким забором, что уныло покосился в нескольких местах. Проржавевшая калитка жалобно скрипнула, пропустив молчаливых посетителей. Две деревянные веранды, расположенные с разных сторон приюта, обильно засыпало снегом. К каждой из них тянулись аккуратные, протоптанные дорожки.

«Что ж мне так тревожно?» — едва появилась эта мысль, пришел и ответ. Себастьян остановился на месте и резко отдернул Марту.

— Ты чего? — возмутилась она.

— А если из больницы позвонили? Если позвонили сюда и сказали, что парочка иностранцев ищет определенную девочку по детским домам? Что мы тогда скажем? — цепкие узы паники сковали Бастиана. — Боже, как тупо. У нас даже легенды нет. Нет плана.

— Подожди! — прошипела Бремер. — Не ори ты так, давай спокойно. Если нас здесь уже ждут, то мы… Мы…

— Вот, а я о чем! — сдавленно вскрикнул Майер. — Что мы? Нам даже придумать нечего — любая история будет фальшью.

— Скажем правду. Мы скажем им правду. Если я, конечно, смогу ее перевести.

— Ты в своем вообще уме? — горячо прошептал он Марте в лицо. — Она одна на пять с половиной миллиардов просканированных. Если кто-то узнает о данных — мы ее не получим.

— Прекрати паниковать, мы что-нибудь придумаем.

Она уверенно направилась ко входу в это неприметное, двухэтажное здание, и, когда до крыльца оставалось не больше десяти метров, вскрикнула от удивления — так резко распахнулась дверь детского дома. На улицу выбежали дети, мальчики и девочки. Они смеялись, что-то кричали друг другу и, казалось, вовсе не замечали парочку ошарашенных взрослых. Стайка ребятишек устремилась врассыпную, задорно хохоча, загребая воздушный снег теплыми ладонями, лепя небольшие, но жесткие снежки, что в скором времени непременно станут их главными игрушками. И эти дети, эти брошенные сироты, проживающие свою юность в стенах серого детского дома, выглядели так, как может выглядеть лишь окруженный любовью и заботой человек. Они искрились счастьем.

В тот момент, когда Майер поравнялся с Мартой, на крыльцо вышла полноватая женщина. Она приветливо помахала рукой и сказала что-то по-русски. Бремер ответила короткое «да» и повела Себастьяна за собой, внутрь захолустного приюта. Несколькими минутами позже, расположившись в мягком кресле светлой приемной, Бастиан ощутил блаженный покой. Он чувствовал, что здесь нет опасности, никто из больницы не звонил с предупреждением о нежданном визите, доброжелательная воспитательница улыбалась тепло и чисто — не той наигранной и заученной улыбкой, что не покидала лица администратора районного госпиталя, а по-матерински открыто и нежно. Даже Марта вела диалог на русском уверенней и активней, словно давно забытые знания вновь вернулись и раскрылись под сводами этого скромного, но уютного здания.

За окном играли дети.

— Ее сейчас приведут, — взволнованно прошептала Бремер.

— Она не играет с другими детьми?

— Она рисует кляксы, — улыбнулась Марта. — Насколько я поняла, тут несколько воспитателей, и Мария предпочитает проводить время с ними.

Дверь со скрипом приоткрылась и замерла. В помещении стало светлей. Из коридора зазвучал голос. Воспитательница что-то говорила, и говорила так мягко, что Бастиан невольно улыбнулся. Марта тоже улыбалась, а глаза ее сияли.

В приоткрывшемся проеме между дверью и косяком мелькнуло что-то светлое, еще через мгновение в комнату заглянула девочка. Ярко-синие глаза с любопытством изучали незнакомых людей, а вьющиеся белые волосы слегка трепетали на слабом сквозняке… Ровно так же трепетало сердце Себастьяна.

Марта поприветствовала девочку, но та не ответила. Она внимательно изучала гостей, рассматривала сначала Майера, а затем переключилась на Бремер. Воспитательница вошла в комнату, аккуратно положила морщинистую руку на маленькое, угловатое плечо, что-то прошептала на русском и указала пальцем на просторное кресло. В ответ же девочка что-то произнесла, и голос ее звучал тонко и высоко, как протяжная скрипка, но вместе с тем мягко, как романтичная трель флейты.

— Что? Что она сказала? — возбужденно спросил Себастьян. — Переведи, пожалуйста…

Дитя, что он так долго искал, в чье существование не терял веры, не смотря на все сложности и невзгоды, стояло перед ним и говорило на чужом языке. Бастиан уже не думал о том, мог ли сканер допустить ошибку, не переживал о старом Кристофе, чья воля или слабая память могли все разрушить — ребенок был здесь, живой, из плоти и крови, похожий на обычного человека, но настолько далекий от всего, что Изобретатель знал и видел. Достаточно было просто находиться рядом, чтобы это понять: ошибки нет. Но есть Совершенство.

Девочка вздрогнула, услышав речь Себастьяна. Она шагнула к нему, нахмурилась и, судя по интонации, задала какой-то серьезный вопрос. Мария пытливо смотрела на Бастиана, а в ее глазах застыло искреннее переживание.

— Марта, — шепотом позвал он. — Марта?

Бремер застыла и словно перестала дышать.

— Марта?

— Да? — она моргнула и удивленно воззрилась на Себастьяна.

— Что она спросила?

— Ты в порядке? — слегка заторможено проговорила женщина.

— Я — в полном, а ты? Ты будто в трансе.

— Это ее вопрос, — перебила Марта. — Она спросила: «Ты в порядке?»

Девочка внимательно следила за диалогом взрослых, и, едва они замолчали, повернулась к воспитательнице и вновь что-то сказала.

— Она не понимает, — вставила Бремер. — Нашу речь. И спрашивает, почему.

— Она не знает про другие языки. Расскажи ей.

Марта мимолетно взглянула на заинтригованную девочку, взор которой бегал от одного взрослого к другому, и спросила:

— Рассказать? Про…

— Ну просто вкратце опиши, — не выдержал он. — Есть другие языки, и их много, мы говорим на немецком, она — на русском. В таком вот духе.

Марта кивнула и неуверенно начала. Девочка недвижимо внимала, но ее взгляд был сфокусирован на Себастьяне. Бремер говорила и говорила, ровно и гладко, без запинок и протяжных звуков, а Мария смотрела на Бастиана. В какой-то момент девочка засмеялась и ткнула в него пальцем, бойко прощебетав несколько коротких слов. Себастьян удивился ее поведению, но еще больше его удивила реакция Марты: женщина дернулась и нелепо раскрыла рот.

— Что не так? — ему вновь пришлось неоднократно повторить вопрос, чтобы привлечь внимание женщины.

— Она… Она сказала, что ты такой же. Что ты тоже ничего не понимаешь.

— Так и есть. Я ни черта не понимаю из вашего разговора.

— Как она узнала?

— По мимике?

— Может быть.

— Так спроси ее.

Марта вернулась к девочке, задала вопрос, но осталась без ответа. Мария смотрела на Себастьяна и улыбалась. Она протянула маленькую ручку, раскрыла кулак и замерла в ожидании. Майер с трепетом прикоснулся к детской ладошке.

— Маша! — звонко выпалила девочка.

— Бастиан.

Она шагнула чуть вбок, крепко держа его за руку, и сделала забавный реверанс. Себастьян услышал, как засмеялась Марта, как что-то с нежностью сказала полноватая воспитательница, как продолжали резвиться дети за хлипким окном, как фантомным эхом зазвучало имя прекрасного дитя, но четче всего он воспринимал лишь одно слово, что неустанно крутилось в сумбурных мыслях.

— Совершенство, — выдохнул он. — Ты мое Совершенство.

Себастьяна повернулся к Марте, чтобы увидеть, как эта женщина, с яростью и гневом рассуждавшая о несчастных людях и манцинелловом дереве, блаженно смотрит на удивительную девочку и жадно ловит каждый ее жест. Он взглянул на воспитательницу, чтобы увидеть маску безмерной, граничащей с безумием любви, застывшую на ее лице. Бастиан чувствовал в руке нежную кожу детской ладони и ощущал себя настолько счастливым, каким никогда прежде не был. Даже на берлинских озерах.

— Это она, Марта, — он импульсивно схватил женщину за руку и потянул на себя. — Ты это чувствуешь, верно? Я знаю, что да, знаю. Мы должны ее забрать.

— Да, — горячо прошептала Бремер. — Она невероятная. Просто… невероятная.

Второй рукой Майер все еще держал девочку, боясь потерять контакт.

— Спроси, что мы должны сделать?

— Для чего? — непонимающе спросила Марта.

— Чтобы забрать ее. Удочерить, — уточнил Себастьян.

Тень сомнения пробежала по лицу женщины, но она все же обратилась к воспитательнице. Их диалог длился недолго, но Бастиан успел заметить, как безмерная любовь на лице русской женщины сменилась мимолетной печалью. И страхом.

— Она не знает, — сказала Марта. — Директор этого дома придет через несколько часов. Нам стоит ее дождаться.

Через полчаса за окном приземистого здания начал идти легкий снег, а резвящиеся дети вернулись в свои комнаты и о чем-то весело заговорили за тонкими стенами. Себастьян слышал их незнакомую речь, но совершенно не обращал внимания. Он был занят девочкой, которая показывала им, ему и Марте, свои детские рисунки. Целое множество рисунков. Цветастые кляксы складывались в причудливые узоры, понятные только тому, кто их нарисовал. Бремер неустанно переводила все, что говорила Маша, но смысл был и так понятен. Вот эти черточки с зеленой мазней вокруг представляли деревья, а вот эти волнистые линии — полноводную реку. На одном листке были изображены два человечка, один побольше, а другой поменьше, они сидели на берегу массивного синего пятна, что, несомненно, символизировало озеро, и держались за руки. Девочка рисовала высокие горы, которые никогда не видела, рисовала облака и желтое сияние солнца, ночное небо и россыпь искрящихся звезд.

Себастьян улыбался каждому рисунку, кивал и говорил «красиво». Марта перевела Марии значение этого слова, объяснила по буквам, и девочка тут же подхватила: демонстрация всех последующих художеств сопровождалась искаженным по незнанию немецким словом.

— Ка-сиво? — спрашивала она, показывая Бастиану грубое изображение какого-то лесного домика.

— Красиво, — улыбаясь, отвечал он.

Все сопровождалось смехом. Чистым детским и звонким взрослым. Полноватая воспитательница уходила и возвращалась вновь, приносила все новые и новые рисунки, пока они не закончились, и заботливо спрашивала у девочки по-матерински нежные вопросы: не голодна ли она, не холодно ли ей, не устала ли. Но Маша улыбалась и слабо отмахивалась в ответ, ведь в тот уникальный момент появились удивительные люди, способные оценить ее творения совершенно новым и таким притягательным словом «красиво».

Спустя еще час начало темнеть. Стремительная мгла опускалась на землю, оставляя внешний мир в серых тонах, щедро разбавленных почерневшей белизной. Картинки маленькой девочки закончились, и она принялась рассказывать Марте о тех вещах, что знала и видела, задавала вопросы, обращаясь к Себастьяну, и слушала ответы.

В тот момент время казалось чем-то невероятно ценным. Бастиан сидел в удобном кресле, смотрел на Совершенство и слушал ее речь. Он хотел, чтобы этот эпизод его жизни никогда не заканчивался.

— Здравствуйте! — расслабленный поток мыслей прервало громкое приветствие.

В комнату вошла женщина, скинула плотную шубу и расплылась в широкой улыбке. Она выдала целую тираду, бойко и размашисто, жестикулируя и перемещаясь по комнате.

— Это директор, — сказала Марта.

— Я уж понял.

— Ее зовут Ника. Пойдем в кабинет.

— А девочка?

— Ей кушать пора, — Марта посмотрела на Машу и улыбнулась. — Мы ненадолго. Надеюсь.

Мария следила за ними, внимательно и чутко, а когда Бастиан поднялся с кресла, сама вскочила на ноги.

— Ка-сиво? — жалобно спросила она, сдобрив новое слово несколькими фразами на русском.

— Красиво, Маша. Очень.

— Она просит нас не уходить, — дрогнувшим голосом перевела Марта.

— Скажи, что мы вернемся. Обязательно вернемся.

Воспитательница протянула руку и нежно погладила девочку по голове. Женщина наклонилась и поцеловала ее в макушку, ненавязчиво увлекая за собой, но Маша неотрывно смотрела на Бастиана.

— Иди, дитя, — ласково произнес он. — У нас еще будет время.

Приветливая директриса детского дома вежливо стояла в дверях, провожая взглядом девочку и няньку. Она дождалась, когда за ними закроется дверь, и минутой позже вновь ее распахнула, увлекая за собой Себастьяна и Марту. Кабинет находился чуть дальше по коридору, и, как и все здание в целом, не выделялся роскошью и достатком. Два скромных кресла стояли напротив древнего, выщербленного стола, и напоминали Майеру нечто такое, что он давно оставил в прошлом. Оставил в тех годах, когда родительский дом пропах перегаром и запахом глубоко больного человека.

Не успев сесть, Марта заговорила. Она уверенно и ровно произносила слова, будто читала по бумажке. Директриса же учтиво слушала, кивала время от времени и вставляла в монолог гостьи короткие фразы и резкие вопросы. Говорили они долго, ровно столько, сколько потребовалось Себастьяну на изучение обстановки комнаты. Дважды. Он не следил за их речью, не перебивал и не просил перевести, не спрашивал, что записывает Марта и не смотрел через ее плечо. Ему не нравилось это неведенье, пронизанное параноидальным беспокойством, но делать было нечего. Он мог лишь ждать.

— Пойдем, — коротко сказала Бремер, когда последняя точка была поставлена.

— За девочкой?

— Ага, — язвительно ответила она. — За девочкой, за мальчиком и за собачкой.

Марта направилась к двери, оставив Себастьяна с одними лишь догадками. Он вскочил и последовал за ней, осыпал ее вопросами, когда они шли по тесному коридору, пропитывался разочарованьем и безотчетным страхом, когда они стояли на улице и ждали вызванное такси, не мог усидеть на месте, пока они ехали, ведь подробности диалога двух женщин были неутешительными.

Сначала Ника внимательно слушала, лишь изредка задавая вопросы. Интерес Марты и Себастьяна — незамужней пары из другой страны — к русской девочке директриса сочла неординарным и крайне любопытным. Бремер сказала, что ее мать родом из России, что ей хотелось бы растить ребенка, в котором она может найти далекий, но родной отклик. Марта солгала, и не раз. Ложью были слова о бесплодии, ложью же была ее страсть к русской культуре. Тогда Ника утвердительно кивнула своим мыслям и начала перечислять необходимые для удочерения документы. Список впечатлял и ужасал. «Уже давно никто не принимал наших детей», — сказала эта женщина. — «Уж тем более, иностранцы. Дети растут в нашем доме, потом отправляются в специальные школы для сирот, а потом… Если для них найдется место, то им повезет. Очень повезет».

Они наспех поужинали все в той же вонючей забегаловке, где несколькими часами ранее отведали не самый приятный завтрак, и быстрым шагом вернулись в гостиницу. Вариантов было немного. А точнее — всего один: обратный рейс в Цюрих. Ника сказала, что процедура удочерения времени займет порядком. И это с учетом того, что документы примут и одобрят.

Марта удалилась в душ, подавленная и угрюмая, а вернулась еще более мрачной.

— Я не сказала главного, — медленно произнесла она.

— Что такое?

— Метла. Им нужен ее скан. Без него девочку никогда не отпустят.

— Черт… — выдохнул Бастиан. — В моих мыслях все было проще. Гораздо проще.

— Ага. Пришел, увидел…

— Забрал, уехал, — Майер с силой сжал виски, словно это могло помочь.

Тишина висела минуты две. Потом Марта оживилась и сказала:

— Есть, конечно, шанс. Призрачный, но все же.

— Выкрасть ее? Я думал об этом, но…

— Что? — она отпрянула на шаг. — Ты в своем уме? Конечно, нет! И речи быть не может.

Себастьян замялся, уставившись в пол. Вышло неловко. Вновь повисла пауза, нарушать которую никто не торопился.

— Я пошутил, — неумело соврал он. — И что ты предлагаешь?

— Для начала позвонить Кристофу, — она ответила, но не сразу. И каждое ее слово сквозило недоверием. — Думаю, он сможет помочь.

— Старик? Каким образом?

— Он может собрать документы и привезти их. Передадим ему все твои данные, сами оформим заявки. Ему останется просто получить бумаги. И…

Бастиан ждал продолжения, но Марта медлила.

— И? — раздраженно бросил он. — Что и?

— И он может подделать скан. Отправить в больницу пустышку уровня медианы. Или даже ниже.

Майер секунду обдумывал ее слова.

— Он не согласится.

— Давай попробуем.

Марта набрала номер Кьорди и включила громкую связь. Гудки, гудки, гудки. Десятый, одиннадцатый, двенад…

— Марта, дорогая моя! Ну как вы там? Я посмотрел погоду в ваших краях. У-у-ух! Мои хрупкие кости такого бы не вынесли.

— Здравствуй, Кристоф, — мимолетно улыбнувшись, ответила она. — Все в порядке, но есть один момент.

— Привет, Кристоф, — подал голос Себастьян. — Нам нужна твоя помощь.

— Бастиан! Как я рад вас слышать! Помогу, чем смогу, только попросите. Кстати, вы уже видели девочку?

— Да. О ней и пойдет речь.

Марта пустилась в разъяснения, описала детали и нюансы, время от времени спрашивая, на связи ли ее давний друг — тот в глубоком молчании слушал монолог женщины — и, подводя черту, задала главный вопрос:

— Ты нам поможешь?

— Кхм… Звучит, как хреновая идея, — голос старика звучал тихо и сурово.

— Да, понимаю, но все же…

— Звучит, как очень хреновая идея. Это Бастиан тебя надоумил? Майер, ты окончательно спятил?

— Нет, Кристоф, это моя идея. Другого варианта я не вижу, но сделать что-то мы просто обязаны. Ты бы понял, если бы провел с ней несколько часов.

— Да чтоб вас всех! — взорвался Кьорди. — Нет, Марта! Даже не проси! Я не буду этого делать!

— Но, Кристоф…

— Нет! Всего хорошего, дорогие мои!

Короткие гудки вялой очередью зазвучали из динамика смартфона.

— Твою мать… — прошипел Себастьян.

— Ну вот и все, — сокрушенно пролепетала Марта. — Летим домой. Завтра я закажу билеты.

Они долго не могли уснуть, лежали в ночной тишине на разных краях неудобной кровати, размышляя, тщетно выискивая возможные решения. Сон забрал Марту в час, Себастьяна в половине третьего, а в три часа по-местному времени их разбудил телефонный звонок.

Мобильник Марты напевал веселенькую мелодию, высветив на экране два слова: «Кристоф Кьорди».

Глава 9. Кгеррецан

— Не хмурься ты так, а то лоб треснет, и кровь пойдет.

— Я ничего не понимаю! — он яростно растирал затекшие пальцы. — У меня уже мозоли вылезли. Зачем мы вообще это решаем? Экзамены через год.

— Затем, Энди, — Карен резко взъерошила его волосы, — что мы должны быть готовы. Должны быть на шаг впереди.

— Черти… — наигранно выдохнул Андрас, но вновь схватил ручку.

Кгеррецан сидела сбоку, и за гладким полотном темных волос он не видел ее лица. Она сместилась чуть правее, отдаляясь, а левой рукой жестко ткнула его в затылок. Прикосновение отозвалось густой, тягучей болью.

— Ай! — вздрогнул Энди. — За что?

— Смотри.

Он оглянулся. Обычно занятия с Герц проходили дома, либо у нее, либо у него, и Энди мог поклясться, что еще секунду назад они сидели за широким столом отца Андраса. Но теперь обстановка походила на одно из местных кафе, где пекли пышные блинчики, что так любила Карен. В подобных местах они бывали частенько, забегали после школы, заказывали большую порцию сладких блинов с горячим шоколадом и слушали диалоги окружающих людей. «Важные» разговоры взрослых.

— Смотри-смотри, — она показала на пару обедающих мужчин. — И слушай.

Один из незнакомцев активно жестикулировал, размахивая куском жирной пиццы.

— И этот пушистый гад постоянно ложится на мой планшет. Постоянно! Куда бы я его не положил — усатая морда его найдет и раскинет на нем свои несуществующие яйца. Будто специально все делает, чтобы меня позлить.

— Это же всего лишь кот, — отвечал ему собеседник.

— Это чертов вредитель, а не кот. Я говорил Ханне, что не хочу его заводить, но ведь настояла, как обычно. А теперь не может его даже воспитать. Чтоб им пусто было, и ей, и этому мелкому засранцу, — мужчина вскинул руки. — Гадит он, кстати, за троих. И частенько кладет свое дерьмо рядом с лотком, типа — на, убирай.

Мужчина говорил еще что-то, но Энди не слышал — боль гудела в затылке, заглушая все.

— Ты не слушаешь! — гневно прошипела Карен. — Будь внимательней.

Андрас раздраженно повел плечом, но постарался сконцентрироваться на незнакомцах.

— И ведь самое что противное — я за все плачу! Этот ее Пушок…

— Она назвала кота Пушком? — вставил второй мужчина.

— Что? — растерянно ответил первый. — Э-э-э… Нет. Вообще-то его зовут Ферн, но какая, к черту, разница? Этот хрен обходится недешево: еда, всякая фигня, которую она сыпет в лоток, какие-то прививки и прочее. В сумме получается немало денег. Моих денег.

Собеседник сочувственно покачал головой, но ничего не сказал.

— Ты понимаешь, да? — прошептала Карен. — Понимаешь, о чем они?

— Ага, — кивнул Энди. — Не стоит заводить кота.

— Дурак! — она шутливо толкнула его в плечо, на что очень болезненно отреагировал затылок. — Тебе бы все смеяться, а я ведь серьезно.

— В таком случае, я ничего не понял.

— Они постоянно приходят сюда и говорят о разных вещах. Ну, как о разных, — Герц крутанула пальцем. — О бытовухе. Всегда. Вот у того, который с котом, полная ерунда на работе: денег платят мало, а хочется всего и сразу. А у второго не ладится личная жизнь, он не может найти себе достойную пару, хотя сам всех женщин делит на два типа: шлюхи и страшные.

— Зачем ты следишь за ними?

— Я не слежу, как-то само получилось.

— И в чем, мать его, смысл?

— Они говорят об этом, будто больше в жизни ничего нет. Будто…

— Опять ты за свое, — он с силой потер затылок, пытаясь унять надоедливую боль, но легче не стало.

Это была Кгеррецан и ее критическое мышление. Еще не окончив школу, она смотрела на мир глазами взрослого человека, смотрела на окружающих людей, на их жизни и привычки, анализировала ценности и искала свое место.

— Но ведь это ужасно, Энди, — горячо проговорила Карен. — Как так можно вообще? Человечество стоит на пороге бессмертия, но продолжает обсуждать валюты и половые органы.

— А ты не думала, что они, вероятно, счастливы? — Андрас неопределенно махнул рукой. — Вот даже эти ребята, сидят тут, жрут, обсуждают свои мелкие проблемы, думают о деньгах и сексе, но при этом прутся от жизни?

— Ты серьезно? — она сдавленно хмыкнула. — Противно смотреть с такого ракурса.

— Почему же?

— Потому что свиньи, вероятно, тоже счастливы, валяясь в грязи под чутким надзором мясника.

Энди хотел парировать, но не смог — голова взорвалась болью, а тело сковал озноб.

— Что с тобой? — тихо спросила Карен. — Ты боишься. Я чувствую.

— Боюсь, — вяло ответил он. — Потому что я знаю этот сон. Видел его уже сотню раз.

Андрас повернулся к ней.

— Боюсь, потому что не вижу твое лицо. Боюсь, что я его забыл.

Образ Кгеррецан таял, расплывался, превращаясь в смазанное пятно, а внешность ее так и оставалась скрытой за черной стеной блестящих волос. Сон уходил, освобождал дорогу для реальности, которая и была для Энди настоящим кошмаром. Андрас мог лишь надеяться, что Карен вернется вновь, что она придет к нему ночью и покажет свое лицо, ведь он так хорошо его знал и помнил. Он мог бы нарисовать ее по памяти, легко и точно, если бы умел рисовать. Но почему в этих снах она всегда сидела боком? Почему никогда не открывала лица, а лишь дразнила его мягким голосом и сияющей чернотой гладких локонов? И почему, черт бы ее побрал, головная боль не осталась во сне?

Он аккуратно открыл один глаз и тут же пожалел о об этом: в череп словно вогнали гвоздь. Энди утробно застонал и поморщился.

— Проснулся? Голова болит, полагаю.

Незнакомый голос звучал совсем рядом, настолько чисто и громко, будто слова и буквы лились сразу в мозг, минуя слух. Андрас поморщился еще сильнее и заставил себя открыть глаза. Он хотел приподняться с подушки, но такой подвиг оказался ему не под силу. Энди лежал на незнакомой кровати в незнакомой комнате, унылые бардовые шторы вальяжно покачивались в полуметре от его лица, а неизвестная девушка стояла у изголовья.

— Где я? — с трудом выговорил он. — Где…

— На вот, выпей.

Незнакомка протянула стакан с прозрачной жидкостью. Если это то, о чем он подумал — его ждет спасение. Энди даже не стал задавать вопросов, голова болела настолько люто, что все остальное значения уже не имело. Если эта девушка дает желаемое и необходимое — она явно друг. Андрас вяло протянул трясущуюся руку, почувствовал холод стеклянного бокала, поднес его к губам и осушил одним махом.

— Это «Дранка», — незнакомка подтвердила его догадку. — Через пять минут оживешь.

— Знаю, — хрипло протянул он. — Спасибо.

— Ага. Ты не один такой, кто топит прошлое в этаноле.

Энди бросил на нее скорый взгляд и осмотрелся. «Дранка» действовала быстро и безотказно: разум прояснялся, боль в затылке утихала, сухость во рту становилась лишь неприятным воспоминанием. Он вновь обретал способность трезво мыслить и анализировать обстановку.

— Где я? — вопрос прозвучал чрезмерно грубо, настолько резко, что сам Андрас несколько смутился. Он прочистил горло и повторил, но уже мягче: — Где я? Как я сюда попал? И кто ты?

— Ты у меня в квартире, — девушка, на вид которой было не больше тридцати, принялась методично загибать пальцы. — Я тебя сюда принесла. Ты, на минутку, весьма не легкий, и на удивление болтливый. Клял меня на чем свет стоит. А я… Я работаю в магазине неподалеку, — она учтиво склонила голову. — Тэйе Серрма.

— Прости за… э-э-э… вчерашнее.

— С кем не бывает, — Тэйе равнодушно пожала плечами.

— Я Андрас. Андрас Ланге.

Энди воспользовался моментом, чтобы осмотреть помещение, в котором он находился, и его хозяйку. Комната была так себе — пара скромных предметов мебели, расставленных аккуратно и со вкусом, массивный шкаф, несколько старых картин, маленькое деревце в горшке на окне… А вот девушка, девушка отличалась. Новая знакомая, приютившая пьяницу, походила на зажиточную дворянку, о каких когда-то давно Андрас читал книжки: ее гордая осанка, острый взгляд и естественная красота буквально завораживали взор.

— Я это… Не хотел, правда… — Энди смущенно уставился в пол. — И да, рад знакомству.

— Ты уж не извиняйся, парень. Я все понимаю, — она кивнула головой куда-то в бок, в сторону громадного темного шкафа, часть фасада которого была слабо прикрыта помутневшим стеклом.

Андрас проследил за ее взглядом. На стеллажах, за полупрозрачными дверьми скрывалось нечто, прекрасное и знакомое: ряд фигуристых бутылок, таящих в себе избавление и жуткую боль, как физическую, что он совсем недавно испытал, так и душевную. Энди облизнулся.

— Ага, — бросил он. — Коллега…

— Ну, — хохотнула женщина. — Типа того…

— Твою мать! — вскочив с кровати, завопил Андрас. — Который час?

Женщина испуганно отпрянула, но тут же взяла себя в руки и ровно проговорила:

— Половина двенадцатого. На уроки опоздал?

— Я на… Что?! — он опешил. — Уроки? Я давно уже…

Девушка с трудом скрывала улыбку.

— Чего смешного? — Энди бурлил негодованием.

— Расслабься, красавчик, — уже откровенно смеясь, ответила она. — Так и думала, что тебя это заденет. Мордашка у тебя уж больно детская.

— Детская?!

— Ну да, детская, — она ехидно вскинула бровь. — Знаешь, это как взрослая, только наоборот.

Андрас замер, переваривая услышанное. От недавнего похмелья и головной боли не осталось и следа, мозг работал, как механизм, но какая-то странная мысль не могла оформиться. Девушка смеялась над ним. Но почему?

Тэйе взорвалась хохотом.

— Какого, мать его, ты ржешь? — не выдержав, прошипел Энди.

— Слушай, прости, но… — давясь смехом, произнесла она.

В этот момент в ней не было той притягательно статности, что венчала образ несколько минут назад. Теперь Тэйе выглядела молодой девочкой, пьющей радости жизни большими глотками и мощными вдохами, она смеялась, а ее лицо украшал пунцовый румянец. И Энди, созерцая такую резкую, но красочную перемену, уже не мог испытывать раздражения или злости. Напротив, его губы непроизвольно расплылись в нелепой улыбке.

— Прости, — просмеявшись, выдохнула она. — Я не со зла, но уж очень смешно получилось.

— Нашла клоуна, — по театральному оскорблено парировал Энди.

— Считай, что это моя месть за вчерашнее. Ругал ты меня знатно, кстати.

— Я подумал, что ты… Принял тебя за другую.

— Ага, я поняла. Я так похожа на Матерь Родства?

— Нет. Вообще ничего общего, но…

— Ты вроде куда-то торопился?

— Черт! — вскинулся Андрас. — У меня телефон не звонил?

Тэйе неоднозначно пожала плечами в ответ, как бы говоря: «А мне какое дело? Может и звонил». Но пропущенных вызовов на смартфоне не было. Как не было непрочитанных сообщений, новых писем в почтовом ящике и, конечно же, голосовых перекличек. Никто не искал мудрого Ланге.

— Наверное, он мой телефон не знает, — попытался убедить себя Энди.

Слабая догадка. Он сам в нее не верил.

— Ты чего, красавчик? Завис? — Тэйе щелкнула пальцами прямо у него перед носом.

— Думаю я, — отмахнулся Андрас.

— Сложное дело, понимаю. Ты есть хочешь?

— Мхм, — утвердительно промычал Энди. — Мне вообще-то надо бежать, но раз уж никто не хватился… Только сделаю один звонок.

Тэйе утвердительно кивнула и удалилась на кухню. Энди набрал номер Саммерса, и Алан тут же взял трубку. Андрас ожидал услышать настоящую тираду, но док не проявил никаких человеческих эмоций. Ни удивления, ни злости за прогул, ни радости. Саммерс молчаливо выслушал объяснения протеже, коротко и лаконично справился о текущем состоянии и, посоветовав прийти в Центр уже завтра, а не сегодня, резко повесил трубку.

— И что это было?

— Чего? — громко спросила Тэйе из кухни.

— Не, это я так. Мысли вслух.

— А-а-а. Есть иди.

После ее слов пришел запах. Он словно топтался на входе в комнату, ждал разрешения и, как только Тэйе дала добро, невидимым туманом заполонил все помещение. Пахло великолепно, настолько, что Энди тут же ринулся навстречу этому чудесному аромату свежей, горячей еды. Миновав узкий, квадратный коридор, Андрас попал на кухню. Вся квартира женщины была обставлена скромно, казалось даже, что здесь и вовсе никто не живет. Одно лишь дерево в спальной комнате говорило о том, что в доме есть человек.

— У меня не очень много вещей, — словно прочитав его мысли, сказала девушка. — Так проще. Собрался и уехал, если надо.

Энди замер на входе.

— Чего? — Тэйе импульсивно осмотрела свои руки и потрепанный кухонный фартук. — Я запачкалась?

— Ты готовишь? — восторженно спросил он. — Это прям домашняя еда?

— А-а-а, ты об этом, — женщина приветливо улыбнулась. — Да, люблю готовку. Так вкуснее.

— Странная ты. Давно не встречал тех, кто готовит сам, — Энди уселся за стол и схватил вилку. — Что это у нас?

— Омлет с беконом и зеленью. Плюс немного грибов для вкуса. Просто и быстро. Попробуй, тебе понравится.

Завтрак был оформлен превосходно, эстетически красиво и невероятно аппетитно.

— В чем подвох? — резко спросил Андрас. — Ты тащишь незнакомца домой, делишься «Дранкой», готовишь домашнюю еду, как заботливая жена. Уж прости, если обижу, но ты не похожа на гостеприимную хозяйку, да и дом твой… — он обвел взглядом унылые серые стены. — Э-э-э… Своеобразный.

— Своеобразный, — фыркнула Тэйе. — Своеобразный? Серьезно? Это лучшая из твоих характеристик?

— Наиболее щадящая.

Девушка не стала язвить или лукавить. Она просто и открыто рассказала Энди, как наблюдала за его походами в «Строумм», а точнее — за его возвращениями оттуда. Окна скромненькой квартиры выходили прямиком на Кристаллгэл, на ту улицу, по которой Андрас Ланге частенько плелся домой, терзаемый мрачными воспоминаниями, накачанный спиртным, как винная бочка, шатающийся и выплевывающий грозные оскорбления в собственный адрес. Прошлой ночью он замер у окна припаркованного автомобиля, и Тэйе видела это, она смотрела, как сломленный молодой человек угрюмо пялится в отражение и что-то бормочет.

— Мне это знакомо. К сожалению.

Девушка говорила максимально тепло, но Энди не мог скрыть смущения. Ему было стыдно и тошно, так противно, что пьяная неприязнь подкатила к горлу и встала где-то там, на уровне кадыка, густым комом, который не сплюнуть, не проглотить. А хуже всего стало от того, что Андрас узнал знакомые нотки: голос Тэйе, нежный женский голос звучал так волшебно и так чарующе, так прекрасно… И так похоже на тот тембр, что когда-то давно частыми перекличками раздавался из динамиков смартфона Энди-студента.

— Ты чего? — она отложила вилку, так и не притронувшись к еде. — Ты прям побледнел весь. Тебе стыдно, я понимаю, но не переживай, все нормально…

Она по-дружески ткнула его в плечо, но Энди лишь отрешенно мотнул головой. Кем он стал? Кто он теперь? Ради этого он выжил? Чтобы спиваться и встречать воняющее кровью и копотью прошлое с распростертыми объятиями? Насколько жалок он в этом сером настоящем? Уж лучше бы он сидел сейчас на обеде с каким-нибудь жирным коллегой и обсуждал, как же бесит проклятый кот его противной подружки. Смысла было бы больше.

— Эй, красавчик! — она сильно толкнула его, приводя в чувства. — Ты кончай это, слышишь? Прости, если чем задела, я не со зла.

— Да ладно, — Энди небрежно отмахнулся. — Я так, задумался.

— Не раскисай. И ешь уже, еда давно остыла.

Завтрак казался пресным. Андрас вяло поглощал пищу, но никак не мог уловить ее вкус, он чувствовал легкие нотки подкопченного бекона, ощущал выделяющуюся текстуру грибов, но наслаждение от еды так и не пришло. Тишина, разрываемая редкими перестуками столовых приборов, разлилась по комнате.

— Я, пожалуй, пойду, — Энди закончил трапезу и отложил вилку. — Спасибо за омлет. Очень вкусно.

Тэйе сжалась, уставившись в тарелку, и, не поднимая глаз, сказала:

— Я слишком много болтаю. Слишком честная и острая на язык. Прости, если я тебя обидела.

Андрас сказал, что она не причем, и это было правдой. По крайней мере, отчасти. Он вышел в тесный коридор, надел ботинки, которые незнакомка, как Энди мог представить, заботливо сняла с него прошлой ночью, и смущенно уставился на девушку, что застыла в дверях кухни. Тэйе Серрма.

— У тебя странное имя.

— Только в этих местах. Французское, — пояснила она.

Энди потянулся к дверной ручке.

— Ты первый человек, с которым я заговорила за долгое время, — выпалила девушка.

— Хреново ты выбираешь собеседников.

Примерно час назад, когда Энди только проснулся, Тэйе походила на гордую и неприступную аристократку. Спустя несколько минут, она хохотала и язвительно подкалывала его, как задорная пацанка, а теперь, после резкой смены настроения Андраса, изменился и образ девушки. Она выглядела слабой и уязвимой, невероятно одинокой и печальной.

— Не уходи, — взмолилась Тэйе, и эта ее мольба была откровением, была чем-то таким, что человек копит внутри себя столько, сколько может, раздувается, как шар с водой, но, в конце концов, не выдерживает и срывается. Ломается. — Или уходи, но возвращайся. Прошу тебя.

— Пока.

Девушка сказала еще что-то. Что-то смутно знакомое, но далекое и совершенно чужое. Андрас решительно хлопнул дверью, и, миновав пару лестничных пролетов, выбежал на улицу. Холодный воздух обжигал легкие, вызывал сухой кашель, но Энди не сбавлял темп. Он пролетел мимо комплекса Центра, свернул на восток, бодро прошагал полквартала, на автомате следуя по привычному маршруту и вовсе не замечая, как шарахаются от него люди, как странно смотрят случайные прохожие, бросая аккуратные, встревоженные взгляды. Андрас бежал домой и думал только об одном, одно лишь слово вновь и вновь сияло в мыслях яркими буквами.

Кгеррецан.

Он хотел бы оставить ее в прошлом, но не мог. Карен Герц следовала за ним всегда и везде, как бы яростно не хотелось забыть. Порой она отступала куда-то на задний план, давала ему шанс и возможность действовать, жить, но потом возвращалась, напоминая о себе навязчивым образом или случайным словом. Или знакомым тембром голоса.

Кгеррецан.

Энди сохранил их разговоры. Он сделал это не специально, но радости не было предела, когда в облачном хранилище нашелся архив того самого мессенджера. Его трясло и лихорадило, когда он открывал папку с доброй тысячей аудиозаписей, а когда включилось первое сообщение, датированное прошлым десятилетием, мир расплылся мутными разводами.

Кгеррецан.

Андрас Ланге — наркоман. Алкоголизм его не так заботил, а вот наркотик, в какой превратилось мучительное прошлое, тревожил не на шутку.

— Я здесь, — он с трудом вставил ключ в замочную скважину. Так сильно дрожали руки. — Сейчас-сейчас, давай же.

Дверь распахнулась.

Последние несколько лет он провел, лелея тупую надежду, что в какой-то из серых дней внезапно объявятся самые дорогие. Энди мечтал увидеть их, хотя бы один последний раз перекинуться парой слов, он мечтал, что вот так откроет дверь своего временного жилища, и совершенно неожиданно встретит там кого-то близкого. Андрас желал увидеть отца и нежную улыбку постаревшей матери, хотел упасть в их объятья и разрыдаться, смыть весь тот ужас и все мучения холодным потоком слез. Он хотел еще хотя бы раз прикоснуться к Кгеррецан.

Вернувшись в этот временный, чужой дом, Энди бросился к ноутбуку, нажал скрипучую кнопку, услышал, как заработал старенький механизм, и принялся в нетерпении топтаться на месте, ожидая загрузки компьютера. Он открыл заветную папку и включил одну из аудиозаписей.

Этот файл был создан 14 сентября 2041 года. Двенадцать лет назад, той самой особенной осенью, когда два в разной степени одаренных подростка, с первого учебного дня проводившие много времени вместе, неожиданно обнаружили взаимную заинтересованность друг в друге. Они не виделись июль и август — Карен уехала с родителями в южные страны, — а когда вновь встретились в сентябре, все изменилось. Им потребовалось две недели на осознание и принятие чарующего факта влюбленности.

— Уж если ты разлюбишь — то теперь, — зазвучал знакомый голос.

Тогда Энди не понял этих слов, он испугался и начал названивать Карен, но та не брала трубку.

Включился следующий файл. Такой же короткий.

— Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

И следом еще один, снова от Кгеррецан.

— Будь самой горькой из моих потерь, — она делала паузы. Но на телефонные звонки так и не отвечала.

Только после третьего сообщения до Энди дошло — Карен читала ему стих. Он воспользовался информацией из мировой сети и быстро нашел все произведение. Вильям Шекспир, сонет 90.

— Но только не последней каплей горя, — синхронно, в унисон произнесли Энди и Энди-подросток.

Кгеррецан.

Наркотик, главная зависимость Андраса Ланге. Он каждый день стремился сюда, бежал домой, когда не был пьян, за очередной дозой прекрасного голоса Карен Герц. Энди знал все записи наизусть. Он безмолвно повторял слова, отгораживаясь от настоящего зыбкой пеленой прошлого, стирая холодные слезы скрюченными ладонями и с ужасом понимая, какой ничтожной стала его жизнь. Андрас хотел завязать, пытался несчетное количество раз, но все время скатывался к одному, «последнему» разу.

— Так нельзя, — глухо произнес он. — Ты бы не оценила…

— В этом нет ничего сложного, — ответила Карен из октября 2041-го. — Я объясню тебе и пределы, и дифференциалы. Ты поймешь, Ди, я не сомневаюсь.

— Так нельзя!

Энди вскочил и кинулся на кухню. Он достал бутылку дешевого алкоголя, запасы которого в этом доме никогда не иссякали, и налил себе добрую двойную. Осушив бокал и отдышавшись, Андрас вернулся к компьютеру. Его немного трясло, а ладони вдруг сделались липкими.

— Как-то холодно сегодня, да? Я всю ночь куталась в одеяло, — Карен громко чихнула. — Может, я заболела…

— Прости меня, — прошептал Энди. — Я тебя очень люблю.

Он выключил запись, выбрал всю папку и безвозвратно удалил ее вместе с содержимым.

* * *

Наркотик Андраса Ланге стал недоступен. Всю первую половину ночи он жалел о принятом решении. Ему хотелось еще один раз, тот самый «последний» раз услышать голос Кгеррецан, он повторял стихи английского поэта, перечитывал в памяти десятки выученных сонетов, но не находил успокоения. Энди не притрагивался к спиртному, хотя тянуло неимоверно. Когда первые лучи мутного рассвета проникли в комнату, Андрас стойко решил, что изменится в лучшую сторону.

— Я стану таким, каким бы ты гордилась, — упрямо твердил он в пустоту.

Каким бы гордилась Карен, Энди не знал. К нему пришло несколько идей, несколько бредовых намеков, но скупая истина была очевидна — настоящее Андраса необходимо изменить.

— К черту Майера. К черту Саммерса, — Андрас сонно бубнил под нос. — К черту сраный Центр имени сраного Майера, — он не выдержал и налил себе стакан. — Алан удивится, наверное.

Тихие мысли звучали слишком громко, а непривычное отсутствие любимого голоса пугало. Утро наступало медленно, но, когда оно все же пришло, Энди решился.

— Сегодня я все сделаю. Клянусь.

Он хлопнул дверью и вышел в промозглый сентябрьский сумрак. Липкая морось застилала глаза, но Андрас шагал уверенно, ступал негнущимися ногами по твердой земле, не чувствуя ни влаги, ни холода. Энди прокручивал в голове предстоящий диалог, и выходило не очень. Слишком паршиво. В каждом возможном сценарии слова заканчивались слишком резко.

Он вышел рано. Не было бредущих на работу людей, не было студентов, сонно плетущихся в сторону Единого Университета, не было ничего, что так бесило Энди долгие годы, описать которые он мог парочкой простых предложений. Андрас шел по сырому асфальту и слушал звук собственных шагов. Когда он добрался до Центра, часы над входом показали половину седьмого. Яркие красные цифры горели рядом с фамилией, что еще совсем недавно казалась ему важной.

— Потому что пошел ты, Майер, — выплюнул Энди, разглядывая огромные буквы. — Клал я на твои загадки.

Жалобно пискнул турникет, впустив Андраса в недра каменно-металлической цитадели. Здание вяло отреагировало на присутствие сотрудника, в нескольких местах зажглись холодные лампы, а из комнаты службы безопасности донеслась сонная возня, за которой ничего не последовало.

— Секретное гнездо, ага, — прошипел Энди. — Никто не проскочит.

В лабораторию Саммерса вел настоящий лабиринт: десятки узких и широких коридоров, дверей, лестничных пролетов. В первые дни после перевода, Андрас откровенно плутал по закоулкам этого огромного, неприветливого здания, но теперь ноги сами несли его в верном направлении. Энди шагал уверенно и быстро, хоть и смысла в этом не было — ему все равно предстояло ждать, Алан приходил к половине восьмого.

— Кофе выпью, — озвучил он свои мысли. — Вздремну, может.

Последний поворот остался позади, длинный коридор, в конце которого располагалась палата Майера, открылся взору Андраса. Он хотел было крикнуть что-нибудь глупое и дерзкое, но благоразумно себя осадил. Где-то в глубине серого тоннеля глухо звучали слова. Речь.

— Что за…

Энди медленно двинулся вперед. Когда до двери лаборатории оставалось метров двадцать, он смог уловить и узнать голос, что настойчиво вырывался из обители Саммерса. Говорил Алан. Кричал Алан.

— Да не знаю я, что это, и не знаю, что оно значит! — Андрас нахмурился. — Но так больше нельзя, ты разве не понимаешь? Скоро мы доиграемся, и тогда что?

Тишина. Док говорил с кем-то, но ответа Энди не слышал.

— Это убийство! — громогласно резюмировал доктор. — Как не называй свой подход… — Алан осекся. Так резко, словно его ударили. — Ох, — сдавленно выдохнул Саммерс. — Ладно. Ладно. Давно?

Андрас прождал пять минут, но голос так и не вернулся. Он смело шагнул вперед и прикоснулся пальцем к настенному датчику, дверь мягко отъехала вбок.

— Энди? — Саммерс сидел напротив входа, перебирая исписанные страницы. — Энди?!

Док удивился, вскочил со стула и ринулся на встречу протеже… Но что-то было не так. Слишком театрально он действовал, слишком наигранно и эмоционально.

— Ты чего так рано сегодня? — Алан сжал плечи Андраса и вернулся на место. Скромное приветствие.

— Не спалось. Сон не шел.

Энди медленно огляделся. Лаборатория ничуть не изменилась за прошедшие два дня, что он отсутствовал, но ощущалось явно — что-то не так.

— Сложный денек выдался вчера? — Саммерс приветливо улыбался, но напряжение в голосе и во взгляде тревожной нотой висело в воздухе.

— Да, — протянул Энди. — Мерзкий.

— Бывает.

Док смотрел куда-то в сторону, за левое плечо Андраса, бросал туда резкие взгляды и машинально перебирал пальцами лежащие перед ним бумаги. Лоб Алана покрылся испариной.

— Ты какой-то напряженный.

Саммерс виновато пожал плечами, и взгляд его вновь вернулся к месту за плечом Андраса. Там стоял обычный стеллаж, плотно забитый белыми папками каких-то документов и отчетов — прогресс Государства не стоял на месте, но бумажные дела никак не отпускали некоторых представителей старого мира. Таких, как Алан Саммерс. Энди оглядел угол лаборатории, отметил взором аккуратно расставленные коробочки, запечатанные желтой лентой, переместился по периметру и остановился на кофейном аппарате.

— Кружку возьму, — не дождавшись ответа доктора, Андрас направился к автомату.

— Да, да… Конечно. Ты не обращай внимания на меня, Энди, такое бывает. Ночь выдалась долгой.

Он замолчал так, словно его заткнули. Загудел кофейный аппарат, ядрено запахло кофе.

— Я думал, ты не вернешься, — медленно проговорил Алан.

— Как это? Я же не могу просто сбежать…

— Почему нет? Мир сейчас такой, знаешь, динамичный. Как ты думаешь, куда делся твой предшественник?

Энди и вовсе не думал о том, что у него был предшественник. Лишь прошлое Андраса Ланге имело смысл, минувшие дни лаборатории Саммерса как-то остались в стороне.

— Я давно тут работаю. Ты же не думаешь, что я всегда был один? — Алан горько усмехнулся. — Этакий отшельник в огромном научном центре посреди города, да?

— А тебе идет такой образ. Только бешеного взгляда не хватает.

Кофе был хорош. Горячий, сочный, горький, он разливался по нутру, наполняя Энди бодростью и задорным позитивом. Ему еще предстоит поговорить с доком, рассказать о принятом решении и подтвердить догадку Алана о побеге очередного протеже… Но это подождет. Андрас мог позволить себе минутное наслаждение терпким напитком и безобидной болтовней.

— Так. И что случилось?

Энди вздрогнул и едва не пролил кофе — у того самого стеллажа, что так притягивал взгляд Саммерса, воздух будто качнулся и вновь замер, а входная дверь лаборатории на какой-то мимолетный момент показалась открытой. Уже через секунду ничего этого не было, но стойкое ощущение необъяснимого и пугающего лишь нарастало.

— Ты чего парень? — встревожено окликнул его Алан.

— Ты не видел… — Андрас перевел взгляд на обеспокоенное лицо доктора и указал кружкой на дверь. — Что за…

— Ты о чем?

Энди еще раз осмотрел помещение и ничего странного в нем не нашел. Все было, как и прежде.

— Забудь. Показалось. Я почти не спал.

— И я.

— Так и что стряслось?

— Не знаю, можно ли мне это показывать, но я покажу. К хренам все, — Алан возбужденно вскинул руки.

— Ох-хо! Док сорвался с цепи.

— Молчи и слушай, Энди, — Саммерс вскочил, схватил ноутбук, одиноко лежащий на широком подоконнике, и вернулся на место. — И смотри, парень, смотри в оба глаза.

Алан включил видеозапись. Камера располагалась в палате Майера. Часы внизу экрана отсчитывали секунды прошлого.

— Это вчерашняя ночь, — прошептал доктор. — Мне позвонили почти сразу, но, когда я приехал, все закончилось.

Энди услышал второй шепот. Доносился он из динамиков ноутбука.

— Оеэнст… Оеэнст… Оеэнст… — невнятно бубнил Себастьян.

— Что он говорит?

— Смотри и слушай, Энди.

Майер лежал на кровати, а губы его едва заметно шевелились. Бастиан дернулся всем телом, выгнулся, широко раскрыв глаза, и заорал так громко, так неистово, что Энди сделалось дурно.

«Мое совершенство! Не покидай меня! Это абсурд, у нее будут твои глаза! Время не терпит, не ждет, скупо машу рукой!»

Алан нажал на паузу.

— Что за хрень? Что он несет?

— Смотри, — Саммерс приник к своим бумагам, что неряшливо валялись на столе, и принялся перебирать хрустящие листки. — Это стих.

— Чей?

Алан проигнорировал вопрос.

— Точнее не стих, а сразу два. А еще точнее — это отрывки, — он нашел нужный листок и положил его перед Энди. — Первый принадлежит Бродскому. А второй, — Саммерс замялся. — Второй — мой.

— Твой? Ты пишешь стихи?

— Писал. Когда-то давно. Не будем сейчас об этом. Вот, гляди.

Алан ткнул пальцем на правый край страницы. Весь лист был исписан тонким, аккуратным почерком, стихотворения умещались в несколько ровных столбцов и шли по всему полотну гладкой бумаги.

— А ты немало пишешь.

— Писал. Вот, прочти.

Это кошмарный бред сказок и небылиц. Веришь ты или нет, смерть не узрит границ. Бьются пока сердца, время не терпит, не ждет, Тропка, что без конца, слепо тебя ведет. К точке, где я стою, скупо машу рукой, В место, где на краю, ты обретешь покой.

— Мрачновато, но вполне сносно.

— Мы тут не мое творчество разбираем, парень, — раздраженно бросил Алан. — Этот стих не видел никто. Никогда. Я время от времени переписываю свои старые наброски, когда скучно становится, но за пределы собственной коллекции я их не выношу.

Энди с трудом улавливал суть. Бессонная ночь не прошла даром, голова гудела, а от выпитого кофе противно тянуло в паху.

— И что это значит, док? Откуда Майер его знает?

— Без понятия. Я чуть умом не тронулся, когда включил эту запись впервые, — Алан возобновил видео. — Смотри дальше.

Себастьян закричал вновь. Энди увидел, как открылась дверь его палаты. «Камеры». Как вбежал охранник и застыл перед вопящим Изобретателем, одурев от происходящего. Мужчина хлопал себя по карманам, не находя решения, явно не зная, как поступить. А Майер все кричал. «Я мог бы пойти за тобой! Мог бы, ты же знаешь! Мое совершенство!» Охранник выбежал в коридор и тут же вернулся, сжимая в руке едва заметную инъекцию снотворного. Мужчина подошел к кровати и наотмашь впечатал дозу в плечо Бастиана.

«Мое совершенство, — Майер тут же поник и сбавил напор. — Я знаю, ты рядом, дорогая. Я жду тебя, — Энди видел глаза Себастьяна, видел горе и боль, что застыли в его взоре. — Ты придешь за мной, милая, я не боюсь».

Бастиан стремительно погружался в сон, с каждой секундой бормоча все тише и невнятней. Но последнее слово Изобретателя отрезвило Андраса Ланге — тому будто влепили мощную пощечину, по всему телу пошла мелкая дрожь, а ладони противно покрылись холодным потом.

— Мотни назад, док! — завопил Энди. — Мотни назад!

Алан испуганно посмотрел на протеже.

— Что случилось? Ты понял, что он сказал? Я никак не могу разобрать последнее слово…

— Просто, мать твою, мотни этот сраный файл!

Саммерс вздрогнул, помедлил, но в итоге повиновался. Концовка видео повторилась.

— Еще раз, — отрезал Энди.

Алан не стал возражать. После третьего повтора, Андрас понял, что разговор с доком не состоится. Он не будет объяснять старику, почему его решил покинуть очередной подопечный. Потому что Энди остается.

— Так и? — подал голос Алан. — Ты понял, что он сказал?

— Да, — Андрас с трудом облизал пересохшие губы. — Он сказал Кгеррецан.

Глава 10. Слова и чувства

Кристоф согласился. Не потому, что он захотел помочь Себастьяну, и не из-за уважения или теплых чувств, что он испытывал к Марте. Кьорди был ученым. Пусть век его подходил к концу, пусть зрение, слух и способность быстро мыслить все чаще подводили даже в простейших бытовых ситуациях, Кристоф был ученым. А жизнь ученого базируется на загадках и поиске ответов.

Старик не мог уснуть, сокрушался от мысли, что каждое свершение и каждый поступок вели к этому моменту, к этой девочке. И он не смог поступить иначе. «Я согласен», — сказал он. — «Черт тебя забери, Бастиан, но я с вами. Надеюсь, вы знаете, что делаете». Он надсадно хрипел в телефон, прижимая трубку к морщинистой щеке, но чувства его бурлили, а надоевшая старость озарялась новым рассветом. «Я сделаю все, что требуется, Себастьян. От вас, мои дорогие, нужны лишь инструкции».

Несколько долгих дней Марта собирала информацию, то и дело сверяясь с записями, что она сделала во время разговора с директрисой. Данные паспорта, семейное положение, место работы и тип занятости. Бремер предоставила все, что могла, и все, чем они располагали удаленно. Правильней было бы вернуться в Цюрих, но надолго покидать Марию… Сама мысль казалась дикой. Пока Кристоф собирал документы, Бастиан наслаждался обществом удивительной девочки.

3 марта 2027 года, спустя всего несколько дней с момента первой встречи, Майер дал себе клятву: забрать Машу с собой, вопреки всему, что могло случиться.

— Мы никуда без нее не уедем. Пусть весь мир рухнет, но я ее не брошу, — сказал он в тот вечер.

Себастьян помнил, что ее скан необходимо изучить, старался держать в памяти первоначальную причину сумасбродной поездки, но каждый раз, когда видел Марию, когда говорил с ней и слышал ее смех, чувствовал, как счастье и радость вытесняют скупую расчетливость и врожденную замкнутость.

5 марта они вновь приехали к ней. Тусклый ореол солнца едва просматривался за пеленой свинцовых облаков, но полюбившаяся дорога к детскому дому, обрамленная жесткой границей невысоких сугробов, сияла так чисто и невинно, словно путь этот вел к несуществующему Богу.

Мария встретила гостей на пороге. Девочка стояла на деревянных ступенях, широко улыбаясь и приветливо махая рукой.

— Бастиан! — звонко кричала она. — Бастиан! Красиво!

Всего лишь за несколько дней Маша выучила немало слов. Рисунок, небо, ладонь, походка. Последнее слово относилось к по забавному вальяжной ходьбе воспитательницы, что старалась не упускать девочку из вида. Озеро, окно, мужчина, ребенок. Она тыкала себе в грудь и бойко провозглашала: «Я. Маша Иванова. Девочка. Ребенок». Мария училась быстро, невероятно быстро. Даже Бастиан поражался способностям Совершенства.

— Она прекрасна, — говорила Марта каждый раз, когда они покидали девочку. — Великолепна и невероятна. Невозможна.

Он не решался спросить, стоит ли Мария жертв НСГМ, что так тревожили разум Марты лишь несколько дней назад. Не хотел знать ответа, ведь удивительное дитя было здесь, рядом с ними, говорило и смеялось, а призрачные опасения и упреки женщины остались где-то позади, в тех днях, когда имя Маши Ивановой не мелькало в мыслях красочным калейдоскопом перспектив и открытий. И когда имя это не вызывало чувств. Если бы Себастьяна спросили, готов ли он провести неопределенный срок в сложившейся атмосфере убогого отеля и постоянных поездок на прокуренных такси из одного захолустного города в другой, он ответил бы без промедлений. За долгие годы университета Майер привык не различать дни, свыкся с тем, как каждый последующий день плавно становится предыдущим, и как сама эта граница между «сегодня» и «вчера» теряет смысл настолько, что пятница следует за понедельником. Но теперь все было иначе. Была Мария.

— Я любить краски, — сказала Маша вечером 14 марта.

— Люблю. Правильно будет «люблю», милая.

— Люблю, — прощебетала она и улыбнулась.

Утро, рассвет, прикосновение, лицо. Маленькие пальчики казались такими хрупкими, а кожа такой нежной, что любое неосторожное действие могло их повредить. Себастьян гладил ее по волосам, любуясь тем, как очередное белое полотно жесткого листа наполняется цветами из детского воображения. Вечер, закат, дыхание, смех. Мария говорила и говорила, сопровождала каждое свое действие настоящим потоком слов и звуков, перемежала русские слова немецкими, напевала мелодии и покачивалась им в такт, изображая некое подобие странного танца.

15 марта 2027 стало особенным днем. В Россию пришла весна. Себастьян наслаждался переливающимися звуками капели, чувствовал, как приятно, но едва ощутимо пригревает далекое солнце, нестерпимо щурился, ослепленный стократно усиленным светом, отраженным от снежной белизны. Это казалось невероятным — еще вчера серое небо не скупилось на осадки, а холодный ветер мощными порывами бил в лицо, царапая кожу острыми льдинками. Но не только погода сделала этот день особенным.

— Кристоф отправил скан, — сказала Марта после завтрака.

Себастьян вздрогнул от неожиданности.

— Как, уже? Поддельный? Все в порядке?

— Уже? — фыркнула она. — Прошло полмесяца, Бастиан. Мы изрядно подзадержались, — Марта поморщилась. — Пока все тихо, но предчувствия у меня паршивые. Уже и не знаю, правильно ли мы поступаем.

— Давай не будем, — перебил ее Себастьян. — Не будем об этом, и точка. Мы могли повернуть назад, но только до отправки скана. Теперь уже поздно, что бы там не говорила тебе совесть.

Марта что-то невнятно ответила.

— Лучше скажи: есть ли у тебя сомнения, когда Мария рядом?

Он все-таки пришел к этому вопросу, задал его не в лоб, аккуратно сгладив острые углы, но смысл от этого не изменился. Они вышли из закусочной, где завтракали каждый день, и свежий снег влажно захрустел под ногами.

— Дело не в моих сомнениях, — уклончиво ответила она. — Дело в Кристофе. Он серьезно рискует.

— Он в курсе всего. Выбор сделан.

— Да… — протянула Марта. — Да, наверное.

Решимость Кьорди воодушевляла и удивляла. Старик всегда славился чрезмерной консервативностью, даже в те времена, когда старость только приближалась. Он предпочитал оставаться в стороне, избегал любых действий, что могли иметь непредсказуемые последствия, уходил от ответственности и смущенно улыбался коллегам, когда речь заходила о чарующей славе НСГМ. Кристоф был тенью в квартете изобретателей, а после смерти лучшего друга, преобразившей их группу в трио, стал настоящим отшельником. Неожиданная перемена в Кьорди казалась Себастьяну хорошим знаком.

— Документы почти готовы, — продолжила Марта. — Через несколько дней они будут у нас.

— Так быстро, — выдохнул Майер.

Вернуться в Цюрих хотелось, несомненно. Бастиан грезил о доме, видел наяву, как прогуливается по улицам родного города и по коридорам университета, сжимая в ладони хрупкую ручку Совершенства, как знакомит ее с чужим бытом и, конечно же, погружается в тайны ее неизвестности. Но… Было так много «но».

— Кристоф привезет бумаги, — закончила Марта.

— Кристоф? Я думал, он отправит все почтой.

— Да, я тоже так думала. Но он хочет приехать. Как я и, наверное, хочет понять и увидеть, стоит ли игра свеч.

Холодная дрожь осознания прокатилась по теплой коже. Бастиан с трудом сдержался, не подал вида — так дурно и тошно стало от той истины, что открылась. «Хочет понять и увидеть», — сказала Марта. Как много скрывалось за этими словами.

«Старик не верит. Думает, что я не в себе, спятил. Чертов тихоня. Он увидит девочку и поймет, что я прав, но сможет ли это принять? Себастьян Майер одержал очередную победу, а старый Кьорди, как и всегда, остался где-то за кадром. И наломает же он дров…»

Бастиан старался выкинуть подобные мысли из головы, все последующие дни ходил и улыбался, как ни в чем не бывало… Но мрачная тяжесть ожидания беды томилась где-то на границах разума, приходила мороком перед сном и во снах, тревожила и беспокоила так, будто самое худшее, что могло случиться, уже произошло. Спасение приходило лишь в те моменты, когда он был рядом с Марией. Маша и была спасением.

Звуки, земля, снег, привычка. Себастьян покусывал губу, когда придавался размышлениям. Лето, осень, зима, весна. Весна. Девочка поняла это слово до того, как услышала перевод. Она вскочила и показала куда-то за окно, повторяя «весна». Сидеть, говорить, думать, слышать. Майер учил ее глаголам, местоимениям, временам, но Совершенство училось куда быстрее, чем он мог себе представить. Девочка открывалась ему, смело и без сомнений. А Бастиан смотрел в глаза цвета ирисов и дивился тому, насколько идеальным может быть человек.

— Что значит «совершенство»? — невинно спросила Маша 21 марта.

— Это ты, милая, — без задержки ответил Себастьян. — Ты мое Совершенство.

Он свято верил в ту истину, что видели его глаза, и чувствовало сердце. Бастиан вовсе не замечал, как крепло отчуждение внутри Марты. Резкие фразы, жесткий голос, нахмуренные брови — все это оставалось вне поля зрения Себастьяна. Ведь перед ним была Маша.

— Ты не должен ее так называть, — сказала Марта накануне 22 числа, в ту самую секунду, когда скрипучая дверь гостиничного номера закрылась за их спинами. — Это неправильно. Если ты хочешь ее забрать, то пойми уже — девочку нужно воспитывать и прививать ценности, а не говорить, что она…

— Я говорю, что чувствую, — он грубо перебил ее, желая закончить несуразный диалог.

«Впервые за долгое время». Все эти годы, проведенные рядом с Мартой, теперь казались ему настолько нелепыми, бредовыми до отвращения, что память этих лет хотелось выжечь под корень, стереть, как омерзительное пятно на чистой ткани.

«Сколько прошло? Пятнадцать?» Больше на один или меньше — разницы не было, суть заключалась в порядке. И суть эта открылась Себастьяну теперь, на едва уловимой границе жизни, когда привычный строй сломался при появлении Совершенства. Теперь он все видел и понимал, чувствовал нечто необъятное и великолепное, находясь рядом с Марией, а покидая ее, сокрушенно плелся прочь, терзаемый присутствием чужой женщины.

«Как я мог столько лет… Немыслимо».

— Ты опять ничего не видишь, — медленно проговорила Марта. — Но в этот раз даже страшнее, ведь дело не в тебе, — она старательно прятала взгляд, подбирая слова, но все же решилась и стойко встретила его взор. — Дело в ней.

— О чем ты?

Он сидел в кресле, внимательно наблюдая за Мартой. И раздражение росло внутри.

— Все очень странно, — неуверенно начала она. — Не знаю, как объяснить, но рядом с ней мир становится другим.

«Но ведь в этом и самое чудо».

— Ты разве не чувствуешь? В этом детском доме все будто под кайфом, тепло улыбаются и разговаривают друг с другом как-то… Противоестественно, — она заломила руки.

— А тебе не приходило в голову, — речь Марты злила, но как-то слабо и далеко, без бушующих эмоций и страстей. Так человек реагирует на затянувшийся дождь, — что эти люди искренне любят своих детей, а дети обожают семью, в которой им посчастливилось оказаться.

— Семью? У этих детей нет ни прошлого, ни будущего. Они живут в развалинах, а их жизнь зависит…

— Тебе еще самой не надоело? Ты везде видишь один лишь мрак.

— Я стараюсь трезво смотреть на вещи.

— Выходит у тебя не очень.

Конечной истины нет. Всегда есть нечто субъективное, такое, что остается в стороне, но обязательно попадает в поле зрения одного из наблюдателей. Он видел, как Марта относится к жизни, видел ее позицию и уже был готов с ней смириться, но ее навязчивая предвзятость, негатив, который не смогло искоренить даже знакомство с невероятной девочкой, достали окончательно. Исчерпали безмерное терпение Себастьяна Майера.

— Потому что она рядом, — финальным аккордом бросила женщина. Но не выдержала и продолжила. — Пойми меня, прошу тебя, пойми, Бастиан, — Марта села на подлокотник кресла. — Маша прекрасна и изумительна… Но она меня пугает. Ты ведь помнишь Бертрана Торна?

Берти. Малыша Берти он прекрасно помнил. Один из сотни инвалидов, кому они когда-то нанесли визит. Воспоминание пришло мгновенно, но казалось настолько давним и бессмысленным, что ощущалось чужим — неправдоподобным пересказом древней истории.

Бертрану было восемь, когда Себастьян его нашел. Сценарий складывался уже привычный: пометка «S» на скане, контакт с семьей инвалида, получение разрешения на встречу, заказ билетов, перелет. До этого Майер не был в Дублине и ничего особенного для себя не нашел — обычный английский город, не больше, не меньше. Но сам контакт с мальчиком долгое время оставался чем-то особенным.

Берти родился слепым и глухим. «Почти как Жозеф. Почти». Других отклонений у мальчика не выявили просто потому, что не смогли их определить. Но НСГМ смог. Сканер увидел нечто, сокрытое за черной пеленой таинственного образа Бертрана Торна.

Себастьян не питал больших надежд на счет паренька. Он уже порядком пропутешествовал и с каждым днем все ближе подходил к тому переломному моменту, когда смысл поездок перестанет существовать. «Данных много. Толку ноль». Простое равенство, что сложилось за добрый десяток лет.

Берти уверенно шастал по дому, когда приехали гости. Слепота не мешала ему передвигаться.

— Должно быть, он неплохо знает обстановку, — шепотом предположила Марта.

Мальчик расположился в кресле напротив Изобретателя, а глаза его были крепко зажмурены.

«Жил такой певец раньше. Он носил очки».

— Спасибо, что позволили встретиться с вашим сыном, — учтиво начал Бастиан, обратившись к Софии Торн.

— Не за что, мистер Майер, — высоко прощебетала женщина. — Мой мальчик любит новых людей. Он у меня особенный.

— Да, мисс, мы знаем. Вы не против, если мы закрепим пару датчиков на голове Берти?

— А это ему не навредит? — взволнованно спросила женщина.

Она задавала этот вопрос по телефону. Трижды. Себастьян терпеливо и спокойно объяснил ей вновь, что никакого вреда датчики не нанесут. Они просто покажут небольшой отклик на внешние воздействия.

— Хорошо, мистер Майер, — неуверенно кивнула София. — Но я никуда не уйду, пока вы не закончите.

— Как пожелаете.

Мальчик спокойно сидел в кресле, не реагируя на прикосновения Марты, а когда женщина закончила установку датчиков, медленно повел головой и прикоснулся к каждому тонкому проводку.

— Начинаем, — коротко оповестил Себастьян.

Нейронный отклик Бертрана напоминал чистое течение полноводной реки — ни всплесков, ни динамики. Мальчик одинаково реагировал на прикосновения к рукам и ногам, на запахи, вне зависимости от их резкости и интенсивности, на легкие покалывания кончиков пальцев. София заметно напряглась, когда Бастиан достал пластиковую иглу, но сумела сдержаться и не стала вмешиваться. Все, что происходило с Берти, самого Берти не волновало.

— Удивительно, — пробормотал Себастьян. Марта молча кивнула. — Сенсор исправен? — очередной кивок. — Тогда я вообще ничего не понимаю.

— Что-то не так? — поспешно вставила София.

— Я бы так не сказал… Просто реакция вашего сына…

— Ее нет, — отрезала Марта. — Нет реакции. Датчики будто воздух считывают.

— Это потому, — тепло проговорила мать Бертрана. — Что мой мальчик особенный.

События следующих нескольких секунд развивались настолько быстро, что в памяти Себастьяна отпечатались одним смазанным пятном. Экран датчика показал мощный скачок, София протянула руку, а Берти слегка повернул голову ей навстречу и расплылся в широкой улыбке.

«Он ведь ее не видит. Он не видит и не слышит. Так?» — пронеслось в голове у Бастиана, когда Берти открыл глаза. Мальчик слепо смотрел перед собой, но смотрел ровно туда, где сидел Майер.

Сперва отчего-то сделалось очень радостно. Изобретатель чувствовал такое неописуемое счастье, что едва не захлопал в ладоши, ликуя на пике эйфории. Потом пришла грусть, такая тяжелая и густая, какой никогда не было в жизни, даже в тот мрачный день, когда погибла любимая мать. А затем навалился страх. Животный, дикий ужас, что выбил дух и поразил каждый нерв неистовым разрядом, сковал тело и разум. Себастьян сжался под неожиданным гнетом эмоций и мог лишь наблюдать, как мать дефективного мальчика машинально поглаживает сына по щеке, размашисто качая головой и бормоча под нос неразборчивые слова. Еще через мгновение все исчезло.

— Прочь! — завопила София. — Вон! Убирайтесь!

Она хлестко ударила Бастиана по лицу.

— Проваливайте! Сейчас же!

Женщина сорвала датчики с головы сына, смотала провода в клубок, вырвав сенсор из рук Марты, и по широкой дуге отправила прибор в непродолжительный полет. Треск, звон.

— Вон! — вопила София Торн. — Вон! — звенел в ушах ее крик. — Вон!

Через несколько секунд гости из Цюриха оказались на улице. Себастьян молчал до самого отеля, и Бремер не решалась нарушить тишину. Марта шла рядом, а ее плечи то и дело подрагивали.

— И вот теперь, — сказала она, возвращая Себастьяна из прошлого в настоящее. — Я чувствую нечто подобное. Когда Маша рядом, мир преображается. Не так резко и жестко, как в тот раз, при Берти, но все же… Почерк похож.

Феномен Бертрана Торна получил название «заливка». Сам мальчик и его загадочная особенность стали недоступны для Майера — он попытался наладить контакт повторно, но мать Берти даже не стала слушать. Она сыпала угрозами и яростно шипела в трубку, а потом и вовсе написала письмо в Университет, обозначив свое требование: «оставьте моего мальчика в покое!»

Но та мелочь, что осталась в памяти Себастьяна после визита, воспринималась первым шагом после долго простоя. Он вновь и вновь прокручивал в голове те секунды эмоционального сбоя, никак не находя ответов и лишь бессмысленно подыскивая слова, чтобы описать пережитое. Охарактеризовать загадку Берти смогла Марта.

— «Заливка», — поймав вопросительный взгляд Себастьяна, она продолжила: — Не слышал такого? Старенький термин. Так когда-то называли работу над какой-нибудь техникой. Человек «заливает» программу, превращая груду металла и кремния в умный механизм. И наш Берти как настройщик, только работает он не с машинами, а с мозгом.

Характеристика казалась точной и подходящей. Те эмоции, что испытали и Себастьян, и Марта мальчик будто поместил в голову взрослых. Как и почему это произошло, где скрывается объяснение и в чем оно состоит — вопросы, навсегда лишенные ответов. Но главная тайна, что будоражила воображение Майера пуще остальных, заключалась в мимолетном моменте, который память запечатлела набором ярких карточек, выделяющимся на общем смазанном фоне: глухой мальчик среагировал на слова матери. Слепой Берти потянулся к протянутой руке.

— Ты меня вообще слышишь?

Он все еще сидел в пошарканном кресле, а слабый свет настольного светильника наполнял обстановку уютным мраком. Марта хмурилась и говорила что-то еще, она дотронулась до его плеча, но прикосновения Майер не ощутил.

— Себастьян, — голос звучал далеко и тихо. — Себастьян, ты в порядке?

Ее губы шевелились, но слова шли с задержкой. Образы, что возникли перед глазами, были сильнее. Воображение, мечта, надежда, сон. Он видел девочку, видел, как она рисует, сидя на полу посреди полупустой комнаты, окруженная разбросанными карандашами. Маша подняла голову, встретилась с ним взглядом и улыбнулась.

— Бастиан? — тревожные нотки в голосе. — Что с тобой такое?

Мир вновь обрел четкость, действительность вернулась, оставив в стороне как таинственное прошлое с его загадками и вопросами, так и видение маленького Совершенства.

— Я в порядке. А ты?

— Я? — Марта удивленно вскинула брови. — А я причем?

— Просто мне показалось…

«Показалось, что Маша здесь, с нами». Он чувствовал ее присутствие, ощущал так, словно это Марта, неуютно расположившаяся на подлокотнике кресла, была наваждением, а светловолосая девочка, орудующая цветными карандашиками, — реальной. Точно как тогда, с Берти, когда бредовая мысль о прозрении слепого мальчика неожиданно стала истиной, с которой сам Себастьян никогда не стал бы спорить.

— Ничего, — сказал он. — Я просто устал. Мы оба устали.

— Да, возможно. Возможно, дело в этом, но я не знаю. Мне страшно, Себастьян, — призналась она. — Страшно и любопытно. В ней целый мир.

— И я хочу его познать.

«Хочу познать ее».

Так много новых мыслей. Так много размышлений, какие озвучивать он не решался. Не то, чтобы разговор по душам с Мартой был для него привычкой, но с появлением Маши Себастьян все больше и больше закрывался от той, что когда-то считалась близкой.

«Она не задержится. Уйдет».

21 марта 2027 эта мысль появилась впервые. Майер сидел в кресле, смотрел в давно знакомое лицо, когда простая истина озарила его разум. И вслед за ней пришло необъяснимое счастье.

«Она уйдет. Я уверен».

Марта Бремер, та самая женщина, путь которой долгие годы совпадал с его судьбой, скоро станет незначительным прошлым. И тогда новый мир, где живет чудо под именем Мария Иванова, поглотит Себастьяна и откроет ему сокровенные тайны. Останется только он и она. Он и Совершенство.

Стараясь не проявлять эмоций, Бастиан отправился в душ. Горячая вода гудела по трубам, утробно стуча о днище шаткой ванны, звуковым барьером отгораживала Майера от комнаты, где готовилась ко сну чужая женщина. Смрад старого водопровода, пожелтевшие занавески, намертво въевшаяся ржавчина, медленно разъедающая душевую лейку — все было, как прежде. Но совершенно иначе. Себастьян Майер блаженно улыбался.

Глава 11. Иные взгляды

22 марта прибыл Кристоф. Старик проявил неожиданную самостоятельность и вполне уверенно справился с перелетом и сбором вещей, решительно отказавшись от помощи Марты, даже не потребовав инструкций. В аэропорту он воспользовался все тем же банкоматом, что месяцем ранее механически отсчитал российскую валюту паре иностранцев, нашел стоянку таксистов, которую в этот раз не скрывала пелена февральской метели, и отправился в обозначенный адрес, предусмотрительно записанный на листочке. Кьорди попытался завязать разговор с водителем, но безуспешно, — мужчина вовсе не говорил ни по-немецки, ни по-французски, а его познаний в области английского языка не хватило бы даже на банальную беседу о погоде. Оставалось лишь пялиться в окно, пока километровый счетчик отсчитывал расстояние и заработок таксиста. Кристоф старался держать себя в руках и внешне не показывать того беспокойства, что томилось внутри, но пальцы сами отбивали надоедливую дробь по кожаному покрытию пассажирского сиденья.

Он переживал.

Даже больше — Кьорди ощущал целый спектр волнующих эмоций и пребывал на невидимой грани, балансируя между апатией и радостным торжеством. В его жизни было немало таких моментов, таких переживаний, и он помнил каждый из них. Первый в жизни экзамен, первый научный доклад, первый поцелуй с девушкой, которой только предстояло взять его фамилию спустя несколько увлекательных лет. Старик никогда не испытывал уверенности в себе и своих силах, считал, что вокруг полно людей, знающих и умеющих больше, боялся осуждений и случайных ошибок. Даже в обществе тех, кого мог назвать друзьями. С одним лишь исключением.

Сэм Донштейн.

Кристоф был старше на два года, когда они познакомились в чистой лаборатории Цюрихского университета. Разные внешне, но в равной степени замкнутые, нелюдимые. Кьорди помог Сэму привести в порядок погрешность магниторезистивной установки, указал на ошибки в работе и расчетах, отредактировал кривой текст диссертации. Без помощи Кристофа Донштейн не получил бы степень ученого.

Давний друг старика долгое время являлся тем стержнем, что так удачно дополнял и поддерживал, придавал уверенности и живости. Кьорди тащил Сэма за собой, обучал и наставлял до тех пор, пока из неумелого и стеснительного юноши не вырос полноценный пытливый и сообразительный изобретатель. А когда это произошло, уже сам Донштейн увлекал Кристофа за собой. Именно Сэм спас старика от отчаяния, когда погибла жена, именно Сэм привел их обоих в команду Майера, именно Сэм, умирая на больничной койке, взял с друга клятву продолжать жить.

И Кристоф намеревался выполнить свое обещание.

Он провел несколько лет в тишине и сумраке старой лаборатории, в том самом месте, где начался их совместный путь длиною в жизнь. Кьорди принял рутину аналитики НСГМ как должное, невозмутимо работал, работал и работал, как отлаженный механизм, время от времени успокаивая негодующую Марту, и терпеливо ждал того момента, когда клятва будет исполнена.

Но теперь, вопреки всему, за окном такси мелькали редкие деревья. Кристоф покинул университет, покинул сам Цюрих ради идеи, бредовой и невероятной. Что ждет в конце этой дороги? Стоит ли оно того? Кьорди нарушил незыблемые правила обработки сканов, и осознание этой мысли резало сердце Кристофа ножом под названием «совесть». И «страх», конечно. Страх никогда не уходил.

Деревья сменились домами. Сначала ветхими двухэтажками, что скромно и безобразно жались друг к другу по обе стороны дороги, перемежаемые редкими пробелами и снежными завалами, под слепящей белизной которых скрывались искореженные остовы некогда точно таких же домов. Строения повыше, что шли следом, общую картину не меняли.

«Надо было остаться дома. Зря я в это влез».

В последнее время эта мысль звучала часто. Поначалу она состояла лишь из одного предложения: «Зря я в это влез», — но сразу же после того, как Кристоф купил билеты, собрал сумки и расположился в вызванном такси, мысль дополнилась новой частью. Вся эта затея с девочкой казалась чем-то ужасным, противоестественным, неправильным. Чем-то таким, на что никогда бы не согласился Кристоф Кьорди, будь даже Сэм рядом. Но факт оставался фактом — старик прибыл в Россию.

Водитель гнусаво пробормотал несколько быстрых фраз, машина замедлила ход.

— Надо было остаться дома. Зря я в это влез, — угрюмо бросил Кристоф, протягивая пару свежих купюр иностранной валюты. — Костями чувствую. Зря.

В ответ мужчина неоднозначно кивнул и протянул сдачу. Банкнота выглядела мятой и влажной, и настолько древней, словно видела первые дни жизни старика.

— Оставьте себе, — отмахнулся Кристоф. — Лучше помогите мне с вещами.

Они говорили на разных языках, но просьбу мужчина понял. Пока старик пыхтел, извлекая небольшую сумку ручной клади, угрюмый водитель прытко разгрузил багажник и перенес все имущество Кьорди на крыльцо жалкого вида гостиницы. Продолжительных прощаний не было — скромный кивок, хлопок дверью, звук мотора. Неизвестный мужчина с непривычным именем, что не сумело удержаться в памяти старика, исчез, оставив после себя смутную ассоциацию с неровной дорогой и разрушенными домами.

Кристоф тяжело вздохнул. Его тянуло домой так, как никогда прежде. Ведь никогда прежде и ситуаций таких не было. Он аккуратно занес вещи вовнутрь и терпеливо дождался появления сутулой женщины, что минутами позже лениво взяла протянутые купюры и нехотя вручила колечко с парой щербатых ключей. Пластиковая бирка, отмеченная едва заметным номером «22», свободно болталась на тонкой петельке, то и дело норовя покинуть свое место.

Старик поднялся по лестнице в несколько подходов. Он попытался перенести все за один раз, но, как только взвалил на плечи массивный чемодан, оставил эту затею. Подъем и так предстоял непростой.

«Зря».

Прямо напротив ступеней была первая дверь. Номерная табличка «21», овал тускло блестел на фоне светлого прямоугольника изрядно облупившейся краски, выглядел неуместно, инородно. Как и старик-немец посреди узкого коридора российской гостиницы.

Он успел донести все вещи до порога комнаты номер 22, когда одна из соседних дверей распахнулась. Кьорди услышал родную речь и родной голос. Его позвали по имени.

— Привет, дорогие мои! — он повернулся, Марта стояла в дверях. Кристоф невинно развел руки и подытожил: — Я и правда приехал.

— Глазам не верится.

Женщина улыбалась. Она пошла ему навстречу, мягко ступая по истертому ковру и распахнув руки для приветственных объятий. Все происходило так, как сотни раз прежде, уже после того, как Марта и Майер переехали в новую лабораторию. Бремер частенько приходила к Кристофу, печально улыбалась и заводила диалог. Она изливала ему душу, и старик безмерно ценил каждый этот акт. Ценил и верил, что один лишь он достоин речей и монологов Марты. Он любил теплые объятья давней подруги, что в памяти Кьорди неразрывно связались с тонким запахом цитрусовых ароматов, неизменно присутствующих в духах этой прекрасной женщины. Даже в тесном коридоре, тускло освещенном мутными лампами, благоухание цитрусов ощущалось в каждом вдохе.

— Я рада, старый друг, — прошептала она. — Рада тебе.

— А я в ужасе, — хохотнул он. — Всю дорогу думал, а не повернуть ли назад. Даже кости ломить начало, и зубы загудели, клянусь.

Марта ослабила хватку, улыбнулась тепло и чисто и нежно поцеловала старика в морщинистую щеку.

— Спасибо, Кристоф. Мы очень тебе обязаны.

— Да, очень. Спасибо, друг.

Человек, заваривший всю эту кашу, виновный во всех беспокойствах и переживаниях, невозмутимо стоял за спиной Марты, расслабленно облокотившись о стену. Себастьян Майер шагнул вперед и протянул ладонь, Кристоф ответил на рукопожатие.

— Пожалуйста, — скупо ответил старик. — Не мог же я вас бросить.

— Нелегко тебе должно быть пришлось, в такую-то даль, — Бастиан улыбнулся.

— Пустяки. Самое страшное позади, теперь надо лишь…

— Ты все привез, — оборвал его Майер. — Весь пакет?

— Д-да. Все здесь, — он легонько похлопал по сумке, что не решался выпускать из рук на протяжении всего путешествия. Кожаная ручка словно вросла в ладонь, и расставаться с ней теперь не хотелось.

— Давай проверим.

— Бастиан, — вставила Марта. — Он только приехал и даже в номер еще не зашел, а ты уже накинулся с делами. Дай отдышаться.

— Ничего, — ответил Кристоф. — Я в порядке. И тоже рад тебя видеть, Себастьян. Дайте мне минут десять.

— Хорошо, — Майер кивнул, сдержано похлопал старика по плечу в жесте скупой благодарности, и удалился в номер.

Кристоф и Марта переглянулись.

— Потом расскажу, — тихо проговорила женщина. — Давай я помогу тебе расположиться.

Щелкнул замок, скрипнула дверь. Старик затащил чемодан, оставив Марте пару легких сумок, закинул поклажу на кровать и устало опустился рядом.

— Он не меняется, а? — скорее утверждение, не вопрос. — Бастиан, Бастиан…

Женщина медленно закрыла дверь, сохраняя напряженное молчание. Кристоф привык к перепадам ее настроения, привык к характеру подруги, что в редкие моменты позволял ей, Марте, почувствовать себя счастливой. И вот теперь, наблюдая за тем, как мрачная, хмурая пелена недовольства застилает ее взор, старик неуютно поежился.

— Что случилось? — прошептал он.

— Ты сам все поймешь, когда ее увидишь, — Марта прислушалась. Тишина гостиницы звенела вокруг, словно само это здание находилось за границами привычного, живого мира. — И когда увидишь его рядом с ней.

— Что это значит? Что за тайна, дорогая моя?

Марта крутанула головой и села рядом с Кристофом, по другую сторону потрепанного чемодана.

— Это правильное слово, — горячо сказала она. — Тайна. И я не могу ее разгадать одна. С этой девочкой все очень странно. С ней, и с Майером, — женщина поморщилась, будто произнесенная фамилия причиняла боль. — Он изменился, Кристоф. Постоянно говорит о Маше, делает какие-то записи, но читать их не дает.

— Так в этом все дело? — деликатно спросил старик. — Себастьян одержим новой целью?

— Нет, — простонал она. — В этот раз все не так. Он теперь совсем другой. Жуткий.

Подобной характеристики Кристоф не ожидал. Он сам мог назвать Изобретателя странным человеком — замкнутым, идейным, отрешенным от всего, что Бастиан считал второстепенным. Но жутким… Себастьян Майер раздражал многих и многих, особенно после того, как все его труды оказались правдой. Он мог вызывать гнев своей бестактностью, мог доводить до бешенства невосприимчивостью к критике и мог сводить с ума незыблемой уверенностью в собственной правоте. Но жутким Бастиан никогда не был. Кристоф знал его слишком хорошо, чтобы в этом усомниться.

— Ты же сам видел, — Марта махнула рукой в сторону двери. — Или доброжелательное приветствие показалось тебе не слишком красноречивым?

— Это ерунда, — спокойно ответил старик. — Он всегда был таким. Вспомни сама, как вел себя Майер в последние месяцы перед открытием. Он перестал разговаривать, замечать людей, отдалился так, что мне порой думалось, а не спятил ли наш добрый друг.

— Зачем ты его защищаешь? — злобно, так злобно, что старик отпрянул, прошипела Марта. — Ты же был против всего этого с самого начала, а что теперь? Теперь ты…

Женщина запнулась, замолчала. Она понуро качнула головой, сделала глубокий вдох и, слегка улыбнувшись, спокойно проговорила:

— Впрочем, неважно, — Марта протянула руку и легонько коснулась плеча Кристофа. — Ты с дороги, устал, а я накинулась на тебя. Прости.

— Что ты, дорогая моя, не извиняйся. Мы вернемся к этому разговору, но чуть позже.

— Да, конечно.

Она беззвучно встала с кровати.

— Я пойду.

Старик кивнул. Он хотел было спросить, когда загадочная девочка, лишившая покоя Марту, Себастьяна и самого Кристофа, предстанет перед ним и наконец-то станет живым, реальным человеком, а не сухим набором характеристик компьютерного скана. Когда цель вынужденного визита и противных старику махинаций покажет себя и оправдает те средства и усилия, что были применены и затрачены.

Он хотел было спросить, но женщина ответила заранее.

— Мы поедем к ней завтра, — сказала она. — Бастиан хочет перепроверить документы. Не знаю, какой в этом смысл — ты ведь уже здесь с бумагами, ничего не изменить.

— Так даже лучше, — ответил Кристоф. — Отдохну, расположусь. Во сколько здесь ужин?

Марта улыбнулась тепло и искренне. И улыбка эта обрадовала старика.

— Ужина нет. Как нет и завтрака, и обеда. Мы едим в забегаловке неподалеку, я тебе покажу.

— Вот как? Хорошо.

— Заходи, как будешь готов.

Женщина открыла дверь номера, сделала шаг и остановилась.

— Спасибо тебе. Спасибо за все.

— Рад помочь, дорогая моя.

Скрипнула дверь, щелкнул замок…

— Зря я в это влез, — пробормотал он. — Надо было остаться дома.

Кристоф чувствовал, как его тянет обратно, хотел оставить все и сбежать, вновь закрыться в темноте лаборатории и провести там еще несколько скучных лет. Последних лет, возможно, но спокойных и привычно пустых. Он бы предпочел такой исход. Назвал бы его приемлемым.

Но жгучее любопытство ученого разума привело сюда — в чужую страну за тысячи километров от родного дома, в сумрачный номер, обставленный как халупа бедствующего холостяка и пахнущий ничуть не лучше. Старик чувствовал волнение и гнетущий страх перед неизведанным. Давно забытые эмоции.

Он аккуратно распаковал документы, сложил бумаги в небольшую стопку, прикоснулся к ним шершавой ладонью и тяжело вздохнул.

— Это твой последний аккорд, — прошептал Кристоф. — Последний должок.

Что будет после — уже неважно. Сомнения остались позади. Старик месяц готовился к этому, готовился ко встрече с незнакомой девочкой пяти лет, имя которой Мария Иванова. И теперь он был готов.

Готов ко встрече с Совершенством.

* * *

В дверь постучали. Слишком громко и резко. Так о себе заявляет человек, долгое время в нерешительности топтавшийся на пороге, неуверенный в том, правильно ли поступает и не знающий, что ждет его по ту сторону двери. Бастиан поднял голову, оторвавшись от исписанного блокнота, и растерянно посмотрел на Марту. Изобретатель выглядел сбитым с толку и озадаченным, выглядел так, будто впервые в жизни столкнулся с чем-то неизвестным и загадочным, словно это был не просто дверной стук, а какофония потусторонних звуков.

— Это, должно быть, Кристоф, — бросила она и направилась к двери.

— Я готов, дорогие мои, — протараторил Кьорди, едва щелкнул замок.

Старик широко улыбнулся Марте и заключил ее в крепкие объятия. Опять. Он не обижался и не держал зла, но легче от этого не стало. Ей было стыдно за небольшой инцидент, что произошел в комнате Кристофа часом ранее — стыдно и противно за собственную несдержанность и злость. Не следовало вымещать негатив на том, кто не виноват.

— Готов? — спросил Себастьян. — Мы поедем к Маше завтра, сейчас уже…

— Я знаю, знаю, Бастиан. Завтра так завтра. Я готов к ужину, — старик тепло улыбнулся. — Кстати, вот.

Он протянул Майеру стопку документов. Бастиан внимательно оглядел бумаги и коротко кивнул.

— Стоило сложить их в папку, — произнес Изобретатель. — Они могли помяться.

— Нет, не могли. Я за ними следил. Все в порядке, проверь сам.

Марта зажмурилась и стиснула кулаки. Она устала от выходок Майера, от его равнодушия и извечной заносчивости, от того, как Себастьян смотрел на мир и других людей, ставя собственные цели, приоритеты и мнения выше всего, что могла подкинуть жизнь. Она устала, и устала давно. Нечто большее открылось ей здесь, в России. Раздражение, неприязнь. Ненависть.

Кристоф шумно потер ладони.

— Так и? Идем?

— Идем, — ответила Марта и стремительно направилась к выходу. Сама эта комната теперь стала чем-то неправильным, противным.

— А Себастьян? — спросил старик.

— Нет. Без меня.

Он уже погрузился в бумаги. Великий Майер. Весь мир для него сузился до жалкой стопки документов, Марта в этом не сомневалась. Черт бы с ним, но старик явно заслуживал большего. Кристоф рисковал ради идеи Себастьяна и точно был достоин хотя бы банального уважения.

«Пошел ты», — вот, что стоило сказать. — «Пошел ты, и все, что с тобой связано, чем ты дорожишь».

Он бы не воспринял эти слова, конечно. Кивнул бы, да вновь вернулся к бумагам и к своим мыслям о «совершенной» девочке.

— Жуть, — прошептала она, глядя Кристофу в глаза. — Видишь?

Кьорди смущенно улыбнулся и едва заметно пожал плечами.

— Пошли.

Не дожидаясь ответа, Марта покинула комнату. Она спустилась по лестнице, что сопровождала каждый ее шаг противным скрипом, окинула взглядом пустой холл гостиницы, воняющий пылью и стариной, вновь зажмурилась и с силой потерла глаза. Кристоф шел следом, но его присутствие в этот раз лишь угнетало.

— Прости меня, — сказала она уже на улице, нарушив тяжелое молчание. — Я психанула там, в комнате.

— Ничего страшного, дорогая моя. Ты устала, я все понимаю.

— Устала, да. Как никогда прежде.

Они молча дошли до кафе, поужинали, не проронив ни слова, и все так же, словно онемев, отправились обратно. Даже город, что обычно не скупился на звуки пусть и неспешной, но жизни, казался погруженным в сон.

— Давай немного прогуляемся, — наконец предложил Кристоф. — Хотя бы полчаса, ноги разомнем.

Марта попыталась улыбнуться, но получилось вяло и фальшиво. Старик долгие годы был для нее настоящим спасением, выслушивал и поддерживал, когда становилось особенно тяжело, а теперь она не могла ему даже искренне улыбнуться.

— Не кори себя, дорогая моя. Все образуется.

— Это вряд ли, — призналась она.

— Вы ведь всегда так жили. Это меня, кстати, удивляет и восхищает.

— Восхищает?

— Вы не пара, и никогда ей не были. Но как-то умудрились столько лет прожить бок о бок. И даже не просто прожить — вы мучаете друг друга уже который год, но всех все будто бы устраивает. Чудеса, да и только.

— Так проще, — бросила она и поморщилась. — Давай не будем говорить о нем, прошу. Лучше уж сразу вернуться в отель, чем мусолить эту тему.

— Как скажешь, Марта. Не будем портить и без того поганое настроение, — он шумно вздохнул. — Домой еще не тянет?

— Спрашиваешь? Здесь все не так, Кристоф. Воздух, погода, еда. Я очень хочу, чтобы все это закончилось, но боюсь, что будет после, — она помедлила. И все же огласила мысль, которая не нравилась ей самой. — Если честно, я хочу вернуться без нее. Пусть лучше все будет, как раньше, пусть будет скучно и нудно.

Старик опешил, остановился. Марта стойко приняла его ошарашенный взгляд, и прежде чем ей удалось закончить, Кристоф спросил:

— Но почему? Для чего тогда все это?

Кьорди медленно провел рукой, описывая широкий круг.

— Зачем мы…

— Пути назад нет. Для Майера точно, он не отступит. А что до меня… — кровь стучала в висках. Она признавалась Кристофу во многом, неоднократно обнажала свои слабости, показывала себя такой, какой быть не хотелось. Но порой признания давались непросто. — Я боюсь. Мне страшно, Кристоф.

Марта вытянула руку вперед, не давая старику заговорить. Все эти мысли, что она оглашала сейчас, томились в голове долго, мучительно долго. На протяжении месяца они скапливались, организовывались в общую картину, изрядно изматывая и без того измученный разум. Обсуждение им не требовалось, но выход наружу был необходим.

— Ты можешь сказать, что это неправильно, что мы много лет шли к чему-то подобному, и будешь прав. Да к черту, весь смысл сканера и заключался в поиске чудес, как эта Маша. Но… — Марта сокрушенно опустила руки. — Я не знаю… Понимаешь, я не хочу знать, какие тайны она скрывает. Просто не хочу.

Пауза. Небольшая, чтобы успокоиться. Не помогло.

— Сначала я сама ей поразилась. Она нечто, честно. Ты бы видел, как быстро Маша научилась немецкому — если расскажу, не поверишь. Но потом…

Каждая улыбка девочки дарила радость, каждое ее слово и действие казались счастьем. Никогда прежде столь чистые, искренние и добрые эмоции не наполняли сердце Марты. И это было враньем. От начала и до конца. Покидая детский дом в первый раз, нутро женщины разрывалось на части — ей нестерпимо хотелось вернуться, хотелось сесть рядом с Машей, гладить ее по волосам, шептать, как она прекрасна и удивительна, восхищаться самим существованием «совершенства».

— Я не знаю, Кристоф. Это похоже на «заливку», как у того мальчика, — старик кивнул. — Но так нежно и аккуратно, что чувства кажутся реальными. Собственными.

— Ты говорила с Бастианом?

— Да. Без толку, — фыркнула она. — Совсем недавно попыталась, и больше не буду. Он одержим ей.

— Ты уверена? — вкрадчиво спросил Кристоф. — Я не про Майера, а про девочку. С «заливкой» мы имели дело лишь раз, и то с ваших слов. Феномен не то, что не изучен, он даже не подтвержден.

— Уверена, — ответила Марта. — Хотя и долго сомневалась.

После третьего визита в приют все сомнения исчезли. Марта тонко проследила грань, на которой менялись чувства — стоило шагнуть за территорию приюта, оставить позади ржавую калитку с кривым забором, и мир вновь становится настоящим. Восторг, радость и счастье, — пламя фальшивых эмоций затухало мгновенно. Отчуждение, горечь и страх приходили на смену. Истиной маленького «совершенства» оказалась ложь.

— Я не думаю, что она специально, — призналась Марта. — Маша просто не может это контролировать, вот и все. Но я не хочу оказаться рядом, когда…

— Когда она все поймет, — закончил за нее Кристоф.

— Именно.

Теплый весенний день уже сменился промозглым вечером. Уличные фонари тускло блестели вдоль сырых дорог и тротуаров, мелодично пела капель. Совсем скоро снег минувшей зимы уйдет, обнажив погребенные на долгие месяцы прошлогодние растения, уступая место новой жизни в точности так, как это было везде. Как это было всегда. Старая картина бесконечного круговорота сезонов и времен.

— Подумай с другой стороны, — начал Кристоф. — Находясь рядом, ты можешь изучать ее, можешь контролировать…

— Как? — прервала его Марта. — Скажи мне, как? Носить шапочку из фольги, чтобы не попадать под ее воздействие? Как я пойму, что мои мысли и чувства принадлежат мне, а не навязаны девочкой? Ей всего пять, а весь детдом накачан эйфорией под самую крышу. Я даже и думать не хочу, что будет дальше.

Ответов старик, конечно же, не нашел. Он виновато потупил взор, поддел носком ботинка выпирающее острие ближайшего сугроба и уклончиво произнес:

— А тут вполне сносно.

— Это пока что. Ты только приехал.

И опять она была резкой, чрезмерно резкой по отношению к Кристофу. Но тот, будто бы, ничего и не заметил.

— Воспоминания давят, почему-то, — он глухо кашлянул. — Здесь все пахнет и мерцает давними годами. Молодостью.

Марта осмотрелась. Ничего нового вокруг не было — все те же виды, пусть и немного обновленные пришедшей весной. Серость, сырость, слякоть. Она неуютно поежилась.

— Пойдем в отель, Кристоф. Я устала.

— Как скажешь, дорогая моя, — старик слабо улыбнулся. — Завтра важный день.

Женщина задумчиво кивнула. День и правда был долгожданным. Судьбоносным. Только в самом начале пути в Россию она хотела его приблизить. Теперь же ей хотелось его избежать. Марта не чувствовала уверенности. Уверенности в том, что готова.

Готова ко встрече с «совершенством».

Глава 12. Яркое будущее

Энди стоял в шаге от него и все прекрасно видел. Все, кроме лица.

— Это вранье, — пророкотал Майер и круто выгнулся дугой. — Милая моя…

Изобретатель лежал на кровати, скованный по рукам и ногам, и напоминал не человека, а пугающий манекен, содрогающийся от мощных разрядов невидимой энергии.

— Кгеррецан, — простонал он. — Кгеррецан, Кгеррецан, Кгер…

— Что происходит?

Это был новый голос. Тот самый голос. Ее голос. Темный силуэт отделился от угольно-черной стены и остановился возле Майера.

— Ди? Что происходит? — слова звенели тревогой.

Карен шагнула к Энди, и свет озарил ее фигуру. Андрас видел изгиб талии, слегка выпирающую грудь, аккуратные кисти. Она вновь стояла боком, под углом, и блестящая вуаль черных волос закрывала ее лицо. Энди чувствовал запах, ощущал тонкий аромат давно забытых духов, ту самую смесь резких и сладких тонов, что так любила Кгеррецан. Андрас смотрел, как колышутся ее волосы, движимые невидимым и едва уловимым дуновением ветра.

«Откуда здесь ветер?» — промелькнула мысль. — «В лабе Саммерса ветра нет».

— Ди?! — настойчиво и грубо. — Ты меня слышишь?!

Ветерок точно был. И он нарастал. Свежесть с прохладой струились со всех сторон, обволакивая Энди, все больше и больше развевая волосы Карен.

«Еще немного, и я увижу ее лицо», — все остальное стало неважным, второстепенным. Кричащий в бреду Майер на больничной койке, загадочные слова и фразы, что он произносил. Пошло оно.

«Еще немного. Давай, давай. Дуй».

— Андрас, — тихо произнесла Карен. — Хватит.

Ветер исчез. Все звуки стихли. Энди в нетерпении протянул руку и дотронулся до волос Кгеррецан. Он попытался сдвинуть их вбок, чтобы наконец-то увидеть любимое лицо, но безуспешно. Тогда Энди шагнул в сторону, стараясь оказаться перед Карен, но девушка крутанулась быстрее.

— Что происходит, Ди? — повторила она свой вопрос.

— Я не знаю, — проговорил он. — Карен, я…

— Откуда он знает мое имя? — Кгеррецан настойчиво прервала его, махнув рукой в сторону затихшего Майера. — Что все это значит?

— Я не знаю, клянусь тебе, — Андрас вновь шагнул вбок и вновь увидел перед собой лишь гладкую черноту длинных волос.

— Так выясни это! — отрезала она. Герц слегка пошатнулась. — Это неправильно. Очень и очень неправильно. Ты должен все понять. Должен, слышишь?!

— Я все сделаю, обещаю. Карен, я…

— Это все дурно пахнет, Энди.

— Карен…

Он крутился вокруг нее, скакал, пытаясь хотя бы на секунду оказаться перед Кгеррецан, стараясь уловить взглядом хоть что-нибудь: светлую кожу лица, аккуратный кончик носа. Толку не было. Карен вращалась гораздо быстрее, а темная пелена волос неизменно встречала Энди при каждом повороте.

— Карен, чтоб тебя! — запыхаясь, прохрипел он. — Остановись, прошу.

— Я не могу, Ди. Прости, но не могу.

Весь мир, весь странный, ограниченный мир дурного сна замер вместе с Энди. Тягучая усталость разлилась по телу, руки и ноги ослабели, голова сделалась тяжелой. Андрас присел на край больничной койки, устало разомнул шею и посмотрел на то место, где секунду назад стояла Карен. Теперь там было пусто.

— И вот ты ушла, — выплюнул Энди. — Но к одиночеству я привык, так что…

— А ты здесь не один, — нараспев провозгласил Изобретатель, заставив Андраса вздрогнуть от неожиданности.

Голос Майера звучал из ниоткуда и менялся с каждым новым словом. «Мы» было сказано мощным басом, «вместе» — скрипучим бормотанием древнего старика, «дружок» — звонким, кричащим фальцетом. Прежде, чем Андрас понял, крепкие объятия сковали его по рукам и ногам, сильные руки повалили на кровать и пристегнули к кожаным ремешками, в которых ранее был заточен Себастьян.

— Вот дерьмо! — выдохнул Энди. — Черт, черт…

— Попался!

Возглас Майера звенел зловещим торжеством. Но рядом никого не было.

— Это сон, — простонал Андрас. — Это все, мать его, сон.

— Все так, — голос звучал откуда-то сверху, доносился четко и звонко из мрачной темноты. — Это всего лишь сон, мальчик Энди. Всего лишь грезы.

В комнате становилось все темнее. Узкий пучок света потолочной лампы выхватывал расплывчатые силуэты, больше похожие на клубящиеся тени.

— Кто здесь, — Андрас мелко дрожал. — Майер? Где ты? Покажись!

— Меня зовут Себастьян. Можно просто — Бастиан, — фигура шагнула в свет.

Лица Энди не узнал. Представший перед ним пожилой мужчина ничем не напоминал Изобретателя, заточенного в лаборатории Алана Саммерса.

— И я нашел Совершенство, — закончил незнакомец.

— Что за, мать твою… — вскрикнул Андрас. Его вопль оборвался в тот момент, когда от черноты сна отделилась вторая фигура.

— Меня зовут Себастьян. Можно просто — Бастиан.

Вслед за вторым, появился третий, за третьим четвертый, за четвертым пятый. Спустя несколько секунд, неизвестные Энди люди обступили больничную койку со всех сторон, и все они повторяли одни и те же фразы: «Меня зовут Себастьян. Можно просто — Бастиан». Десятки голосов гудели в унисон, перекрывая все мысли, вытесняя из Андраса эмоции, оставляя лишь полное непонимание и животный ужас. Он бормотал под нос, задавал вопросы, которые никто не слышал, и беспомощно тонул в звуковом потоке. «Бастиан, Бастиан, Бастиан», — твердили голоса.

— Хватит! — взмолился Энди. — Хватит! Я хочу проснуться.

Эхо его слов обратилось хохотом. Из самой густой темноты, расталкивая бубнящие фигуры, шло нечто. Оно смеялось, дико и безудержно.

— Из нас бы гвозди делать! — громыхнуло оно. — Гвозди, дружок!

Нечто остановилось в шаге от Энди, выдавило последний, злобный смешок и продемонстрировало полупустую бутылку виски.

— Давай попробуем. Хочешь? — сладко улыбаясь, спросило оно. — Знаю, что хочешь.

Блестящее стекло мелькнуло перед глазами. Андрас почувствовал, как против его желания открылся рот, ощутил обжигающий поток алкоголя в горле. Энди захлебывался спиртным под оглушающий хохот и бесконечный гул десятков голосов, повторяющих известное имя.

«Мне конец», — последняя мысль. — «Мне конец!»

— Еще нет, малыш, — прошипело нечто. — Еще не скоро. Но помни — мы вместе, дружок…

Энди видел его так близко, что мог рассмотреть мельчайшие подробности внешности. Он чувствовал на коже чужое дыхание, пропитанное спиртным духом, и давился тягучим алкоголем, прожигающим уже не только горло, но и желудок. Энди видел его прямо перед собой, ясно и чисто.

Видел нечто с лицом Кгеррецан.

* * *

Сон уходил неспешно, а способность трезво мыслить возвращалась и того медленней. Энди лежал в кровати, не решаясь пошевелиться.

— Третий раз, — от звука собственного голоса он едва не вздрогнул. — Третий, мать его, раз.

Третью ночь подряд приходил кошмар. В первом сне был просто Майер, невнятно бубнящий, время от времени выкрикивающий «Кгеррецан». Потом появилась сама Карен. Теперь…

— Не так я хотел увидеть ее лицо, — пробормотал он. — Вообще не так.

Энди боялся, что будет дальше. Сны — всего лишь сны, верно?

— Кошмары, — чересчур громко сказал он. — Я боюсь кошмаров. Смешно. Обхохочешься. Герц бы оценила.

Ночная тишина проглотила его слова. Да и сам Энди не отказался бы сейчас чего-нибудь проглотить. Определенно. Желательно, чего-нибудь терпкого, жидкого, крепкого. Чего-нибудь оживляющего… Да. Но дом был пуст. Андрас оставался сухим уже два с лишним дня — он решительно вылил все свои запасы в раковину, когда вернулся домой в тот день. В тот день чудес, где имя Кгеррецан прозвучало из чужих уст. Энди без сожаления смотрел, как янтарная жидкость исчезает в недрах водопроводного слива, чувствовал щекочущий, знакомый аромат забвения и считал себя по-настоящему свободным.

Вот только теперь он жалел о своем поступке. Испытывал жажду. Стоило признать, что решение было поспешным. Энди лишил себя голоса Карен, удалив все записи, и наивно полагал, что трезвость покажется ему прогулкой в парке, в сравнении с отсутствием основного наркотика.

— Ошибка, — сухо подытожил он. — Не слишком ли много ошибок за последние дни? А, парень? Дружок…

Андрас неуютно поежился. Слово из ночного кошмара хранило в себе частицу пережитого ужаса. На мгновение ему привиделся Майер, даже не сам Изобретатель, а фантомное присутствие чего-то злого в темноте спальни. Андрас затравлено огляделся, не отрывая головы от подушки, и наигранно громко прочистил горло.

— Ну вот, — морок постепенно рассеивался. — Все не так уж и плохо.

Но будь у него возможность включить запись голоса Кгеррецан, Энди чувствовал бы себя гораздо лучше. Хотя бы пару слов, пару строчек из давно известного сонета… Да хоть что-нибудь — туманный отголосок прошлого, давящий болью и горечью, но навязчиво напоминающий о том, что когда-то и где-то ему, Андрасу Ланге, было хорошо.

Он отрешенно посмотрел на часы. Начало пятого. Тьма за окном.

— Спи, — сказал он. — Спи, еще есть время.

И сон забрал его моментально. Энди провалился в грезы, где не было места ни бормотанию Майера, ни пугающей Кгеррецан, что заливала пойло прямиком в глотку.

Он проспал три спокойных часа, не ведая о том, что в лаборатории Саммерса вновь вопит Изобретатель. Пока Энди видел обрывки безмятежных снов, Себастьян Майер взывал к своему Совершенству, молил о помощи, изливал душу безмолвным стенам, вопрошая о месте заточения и времени года. Пока Андрас спал, Бастиан пришел в себя, обрел ясность мысли и вновь ее утратил, после инъекции снотворного.

Энди проснулся в районе восьми часов, отдохнувший и набравшийся сил, почти не чувствуя жгучую тягу к спиртному, которая наверняка вернется еще до обеда, наспех принял горячий душ и отправился в Центр.

Андрас шел знакомым маршрутом, говоря себе, убеждая себя, что все станет лучше. Обязательно станет. Когда-то ведь должно. Он успел забыть красочные картины ночных страхов и радовался на миг обретенной свободе…

Совершенно не подозревая, что после каждого кошмара, в другой части города оживает Себастьян Майер.

— Как дела, док? — весело отчеканил Энди, влетев в лабораторию.

— Нормально, — Алан пристально посмотрел на протеже. — Ты какой-то возбужденный сегодня, все в порядке?

— В полном. Настроение хорошее.

Пронзительно пахло кофе. Как и всегда. Само это место за недолгое время стало неразрывно ассоциироваться с кофейным ароматом. Энди нестерпимо захотелось почувствовать его вкус. Почувствовать благородную горечь на языке, отдаленно приправленную легкой кислинкой, ощутить едва различимые тона шоколада и миндаля, заложенные глубоко внутри темно-коричневых зерен. Было бы неплохо добавить молока, сгладить острые углы насыщенного вкуса, сделав его более нежным и мягким, но Саммерс пил исключительно черный кофе.

— Я налью себе чашечку.

— Будь моим гостем, — слегка улыбнувшись, ответил Алан.

— Было что интересное?

Саммерс медленно покачал головой.

— Обычная ночь. Скукота.

— Ты выглядишь уставшим, док. Может и тебе сварить?

Машина загудела, перемалывая твердые зерна в плотный порошок, усиливая и без того мощный кофейный дух, царящий в лаборатории.

— Я уже выпил, Энди, спасибо.

— Тебе не шибко помогло, папаша, — Андрас трепетно взял кружку с дымящимся напитком и аккуратно сделал глоток. Божественно. Горько и горячо. — Ах-ха, — выдохнул он. — Шик. Ты спишь на ходу, док.

— Да-да… — рассеянно пробормотал Алан, перебирая лежащие на столе бумаги.

— Мне уйти? Не тревожить тебя жужжащей болтовней?

— Знаешь, — Саммерс снял очки и устало потер глаза. — Да. Сегодня я тебя отпускаю. Не думай, что хочу от тебя избавиться, просто делать в лаборатории нечего. Новый сеанс с Майером запланирован на завтра. Или на послезавтра? — он вновь уставился в исписанные листки. — Или на конец недели…

— Тебе бы отдохнуть, Алан. Выглядишь ужасно, — Энди размеренно попивал кофе, изучая наставника.

— Спасибо, Энди, очень приятно. Бессонница мучает. Бывает.

— Не удивительно. В твоем то возрасте.

Алан улыбнулся.

— Очень смешно, мальчик.

Энди хохотнул и поднес чашку к губам.

— Ты у нас знатный весельчак. Да, дружок?

Андрас едва не подавился кофе. Случайное слово, совершенно случайное, но отныне невероятно зловещее. Вслед за ним пришли воспоминания о кошмаре, образы Майера и Кгеррецан с полупустой бутылкой — они встали перед глазами, а дьявольский смех зазвенел в ушах. Прекрасный напиток, еще секунду назад желанный и горячий, обжог горло и раскаленной горечью прошелся по пищеводу. Нотки шоколада и миндаля исчезли — Энди чувствовал противную кислятину на языке и вязкую текстуру густоватой жидкости, вызывающую скорее отвращение, а не наслаждение.

— Энди? — встревоженный голос Алана звучал фоном. Аккомпанементом. Основной партией был фантомный хохот. — Эй, ты в порядке?

Андрас поставил кружку, безуспешно стараясь унять дрожь в руках, и прочистил горло.

— Кхм. Д-да, док. Все путем.

— Ты бледный, как лист бумаги. Может присядешь?

— Не-не. Я просто… Кхм… Кофе слишком крепкий, наверное, — одним движением он вылил остатки в раковину. — Раз ты меня отпускаешь, то я пойду. Я тебе точно сегодня не нужен?

— Точно, — голова у Энди шла кругом. Взволнованное лицо Саммерса мелькало где-то совсем рядом. — Посиди немного, бога ради.

— Все в порядке, папаша. До завтра.

Собрав все имеющиеся силы, Андрас выскочил в коридор. На ватных ногах он доковылял до первого поворота, зашел за угол и, обессилено прислонившись к стене, сполз на пол.

— Твою мать, — сквозь зубы выдохнул он. — Что за херня творится?

Картинка перед глазами расплывалась, делаясь все темнее. Андрас запрокинул голову, закрыл глаза, дыша мелко и часто, пытаясь побороть подступившую к горлу тошноту. Он приглушенно стонал, схватившись за ворот куртки, бессознательно ожидая обморока.

Прошла минута, две, три. Рвотные позывы прекратились, дрожь в руках исчезла. Энди аккуратно открыл глаза, чтобы обнаружить окружающий мир во всей его четкости и чистоте. С поправкой на четкость тускло освещенного коридора.

— Ох, мать моя, — выдохнул он. — Что за дерьмо…

Андрас медленно поднялся на ноги, готовясь к повторному приступу, и нервно огляделся. Пустота кругом. Пустота и тишина.

— Мне надо выпить, — Энди с отвращением сплюнул густую слюну. — Пошло все к чертям.

Он вылетел из здания Центра, чувствуя остаточную дрожь в ногах, решительно и быстро прошел знакомым маршрутом и нырнул в уютную темноту под щербатой вывеской «Строумм».

— Налей, — выпалил он, едва встретился с Мегги взглядом. — Двойную.

Барменша невозмутимо наполнила бокал. Она не проронила ни слова, не издала ни звука, спокойно дожидаясь, когда уже пустой стакан окажется перед ней на барной стойке.

— Еще? — наконец спросила она.

— Да, — тяжело выдохнул Андрас. Обжигающий напиток прокатился по горлу и приятной теплотой осел в желудке, наполняя Энди жизнью.

— Тебя давненько не было.

— Три дня, — уточнил он. Дни без спиртного не требовали счета. — Три гребанных дня…

— Стряслось чего? — равнодушно спросила Меган.

— Ага. Так, по-мелочи.

«Небольшие перемены. Моя дерьмовая жизнь стала еще дерьмовее».

— С подружкой проблемы? — слегка улыбнулась Мегги.

— Э-э-э… С кем?

Меган удивленно вскинула бровь.

— Да ладно, парень, не парься. Хоть ты и славный малый, я не претендую.

Энди никак не мог уловить связь. Он осушил еще одну стопку, поморщился и спросил:

— Ты про кого вообще? Я серьезно.

Женщина деловито скрестила руки на груди.

— Тебя искала тут какая-то. Вчера, вроде. Спросила, не появлялся ли ты в баре. Выглядела она не очень весело.

Мысли метались в голове. Первая, самая бредовая была, конечно же, о Кгеррецан. За какой-то миг Андрас обрел так много и потерял еще больше — надежду.

— А еще, — Мегги шумно втянула воздух. — Она красивая. Реально красивая. Меня никогда к бабам не тянуло, но ради нее я бы могла сделать исключение.

— Она представилась?

— Ну, парень, — Меган тихо присвистнула. — Тебя ищет такая красотка, а ты даже не в курсе. Представилась, да. Сказала, что ее зовут Тэйе Серрма. Странное имя…

— Французское, — задумчиво пробормотал Энди и, поймав вопросительный взгляд барменши, добавил: — Наверное.

— И все-таки вы знакомы, — уверенно протянула Мегги. — Не отрицай.

— Пересекались раз.

И знакомство с этой девушкой Энди не мог назвать приятным. Тэйе протащила пьяного парня по улице, уложила спать, накормила завтраком. Она была добра и приветлива, чиста, даже не смотря на колкие шутки. Андрас такого не заслуживал. Определенно.

— Ладно, — равнодушно сказала Меган. — Можешь хранить свои секреты, парень. Еще виски?

— Не, мне хватит.

«Зачем она искала меня?» Навязчивая мысль. Энди тряхнул головой. «Зачем? Не понимаю. Может быть…»

— Ты плохо выглядишь, Андрас Ланге, — отметила барменша. — Даже хуже, чем эта твоя…

— Она не моя, — бросил Энди.

«Зачем?..»

Пьяница, горюющий по прошлому, способный пробуждать эмоции и чувства лишь при помощи изрядной дозы спиртного, лицемер и наркоман, запертый собственными руками в нерушимой клетке из воспоминаний и потерь. Калека. Изгой.

«У каждого ведь должен быть второй шанс, верно?» — слабое убеждение. Он сам в него не верил, но все же…

— Ладно, — Энди вскочил на ноги. — Сколько с меня?

— Уже уходишь? — прищурилась Мегги.

Андрас смотрел на ее губы, а неожиданные пошлые мысли обращались пламенем чуть ниже бляшки ремня. Красочная картинка застыла перед глазами — бойкая барменша покорно стоит перед ним на коленях, изнемогая от желания продемонстрировать свои удивительные навыки.

— Эй, парень, — она грубо окликнула Энди. — Ты подвисаешь что ли? Иди отдыхай уже.

Андрас неуверенно кивнул, привычным движением впечатал цветастую купюру в твердое дерево столешницы и направился прочь.

— Ты опять оставляешь много, — он пропустил фразу мимо ушей. — Не загоняй себя, Андрас Ланге.

Осень становилась все холоднее. Но даже морозный полдень не мог остудить пробужденный внутри жар.

«Что со мной творится?»

Энди стоял под знакомой вывеской «Строумма», не решаясь сделать шаг. Не зная, в каком направлении этот шаг будет.

«Сны. Кошмары. Чуть в обморок не упал в Центре. Теперь вот… Это…»

Он неуютно поежился, чувствуя возбуждение и похоть. Давно забытые ощущения, что отзывались далеким эхом когда-то бушующей страсти.

— Черт, — выдохнул Энди.

Сзади резко скрипнула дверь. Помятый мужчина вывалился на улицу, подгоняемый твердой рукой Меган.

— От-тпусти, — жалобно простонал незнакомец.

— Проветрись немного, — Мегги легко встряхнула пьяницу, словно тот был листком бумаги. — Проспись, а потом возвращайся. И постарайся держать себя в руках. В следующий раз я не буду такой милой.

— Прокл-лятая ты баба, — мужчина попытался вырваться из цепких объятий Меган, но безуспешно. Он едва не упал на землю, и наверняка бы упал, если бы не она. — Отпусти меня, сука!

Женщина ослабила хватку, и пьяница тут же повалился вбок. Еще через секунду он лежал, невнятно бормоча, у ног равнодушной барменши.

— Пшла ты к чертям! — выплюнул мужчина. — Последнюю радость и ту от-тбираешь.

Меган угрюмо посмотрела на Энди.

— И так каждый день ведь. Почти.

— Частый гость? — спросил Андрас.

Лицо мужчины, что валялся в метре, было незнакомо. Вероятно, Энди видел его раньше. Вероятно, они частенько пили за соседними столами, погружаясь в недра алкогольного забытья.

— Частый, да, — холодно процедила Мегги. — К нам много таких приходит. Не знают, когда нужно остановиться.

Меган развернулась на каблуках, оставив позади и Энди, и пьяницу. «Двух пьяниц», — подумал Андрас. Мужчина пытался подняться на ноги, но каждая его попытка заканчивалась неудачей. Он падал вновь и вновь, злобно чертыхаясь, проклиная весь свет и, в первую очередь, жестокую Меган, бессердечную Меган.

Горячая похоть, еще мгновение назад наполнявшая мысли Энди яркими образами желаний, угасла стремительно и бесповоротно.

Андрас смотрел на несчастного мужчину, слушал его бормотание, а горечь осознания жгла сильнее любой пылающей страсти.

«Наверное, я выгляжу так же. Выглядел сотни раз, выходя из бара».

Мужчина был значительно старше Энди. Седина затронула виски, морщины испещрили лоб. Почти старик.

«Привет, мое яркое будущее, да?»

Карен говорила, что все пути открыты. Она неустанно твердила о возможностях, перспективах, описывала будущее, каким оно ей виделось, и, разделяя мечты и логику, строила планы. Но то была Карен Герц. Умная, милая, красивая Кгеррецан. На ее фоне Энди выглядел невзрачно даже в те годы, когда и его мысли наполнялись светлыми образами из неизвестного, но грядущего. Теперь же Андрас Ланге мог сделать вывод, мог определить тот путь, что выбрал сам. И даже мог указать на возможный конец этого пути. Далеко ходить не нужно — вот он, валяется на земле перед ним, жалкий и мелкий. Ничтожный.

— Нет, — процедил Энди. — Нет, нет, нет. Только не так.

Пьяница вяло среагировал на эти слова, все так же безуспешно пытаясь подняться. Андрас отвернулся от него, зажмурился, покрутил головой. Он чувствовал легкое опьянение и ощутимо желал большего… Но только не так. Одиночество его убьет. Одиночество и воспоминания.

«Она меня искала», — подумал он. — «Надо выяснить, зачем…»

Энди сделал шаг, второй, третий. Ушел, не обернувшись, настойчиво и упрямо шествуя вперед, к чему-то новому и неизведанному. К чему-то, что незримо ассоциировалось с надеждой.

Он без труда нашел ее дом ѓ- потрепанный, в четыре этажа, старой постройки. Надежный и стойкий, как каленый лом. Энди помнил подъезд и этаж, но номер квартиры, что он так спешно покинул пару дней назад, в памяти не отпечатался. Андрас приготовился к расчетам — он, конечно, мог набрать любой номер на кодовом замке и попроситься вовнутрь, но… Первый этап, когда можно повернуть назад, был сейчас — до входа в подъезд.

— Третий этаж, вторая дверь направо… — Энди осекся. — Черт.

Подъезд не заперт. Андрас прерывисто выдохнул. Волнение, что последние полчаса таилось где-то внутри, приглушенное легким опьянением и навязчивым образом пьяницы из «Строумма», вырвалось наружу. Энди никогда не был с женщиной. По крайней мере, в этой жизни. В прошлой — да, и память о том хранила все: запах, улыбку. Голос. Имя.

— Давай, — прошептал он. — Это всего лишь подъезд. Давай.

И он погрузился в сумрак старинного дома. Андрас еле передвигал ноги, ступая по лестнице, прислушиваясь к каждому шороху и непроизвольно считая шаги. Раз, два. Раз, два. Раз… Два… Раз. Он чувствовал себя вором, преступником. Казалось, что вот-вот, именно в следующую секунду кто-то откроет одну из дверей, увидит незваного гостя, с сомнением окинет его взглядом с ног до головы и задаст вопрос, на который у Энди не найдется ответа.

Черный прямоугольник двери выглядел инородно на белом полотне гладкой стены. Андрас остановился. Изогнутая ручка блестела так ярко и неуместно, что Энди поежился. Он видел свое отражение в металле — искаженное и тонкое. Хрупкое. Ланге достиг второго этапа — пока не раздался дверной стук, можно уйти.

«Звонить не стоит», — аккуратная кнопка на маленькой панели приветливо горела зеленым. — «На звонки всегда отвечают».

Он занес руку. И постучал.

Секунда, две. Тишина разливалась вокруг. Энди облегченно выдохнул и резво повернулся. Третий этап разрешился сам собой — дом пуст, гостей не ждут. Он успел сделать несколько шагов, успел подумать, что судьба во всей ее жестокости и нелепости решила не давать ему каких-либо шансов. Андрас Ланге не достоин такого. А раз так, то Андрас Ланге может заслуженно выпить. Он успел улыбнуться своим мыслям и удивиться собственной наивности, прежде чем открылась дверь.

Глава 13. Эстер Мария Майер

Такси все не приезжало. Отлично. Просто замечательно. Все прошлые разы проблем не было — ни задержек, ни ошибок. Какого черта сейчас? Он уже искусал губы в кровь, не находя себе места, и каждую минуту подходил к окну, чтобы вновь увидеть пустую, узкую улицу. Ни машин, ни прохожих. Вид за окном словно дразнил абсолютным отсутствием признаков жизни.

— Успокойся, — проворчала Бремер. — Не мельтеши перед глазами…

Бастиан сдержался с трудом. Боль нарастала в затылке, растекалась по голове, густо и медленно, тянулась к вискам. Дурной знак. Самый важный день с каждой секундой становился все паршивее и паршивее.

— Ты бы лучше другое такси заказа, — процедил он. — Мы ждем уже…

— Мы ждем двенадцать минут, — вставила Марта. — И где я, по-твоему, возьму другое такси? Я тебе справочник что ли?

— М-м-м, — протянул Себастьян, безуспешно пытаясь подавить раздражение и злость. — Действительно. Интернет ведь еще не изобрели, да?

— Слушай, — вскинулась она. — Если тебе так не сидится, возьми да сам вызови. В чем проблема?

Зазвонил телефон. Марта язвительно улыбнулась.

— Ну вот. Картеж подан. Пойдем…

Бастиан потянулся к аккуратно запечатанной папке с документами.

— Пойдем, — продолжала она. — Заберем твое… Совершенство.

Рука Майера застыла в воздухе. Неприязнь мощным разрядом пробила тело. Бремер сказала это слово, произнесла его так… Так неправильно. Противно. С издевкой и каким-то темным намеком, что был неведом Себастьяну. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы взять себя в руки. Он крепко сжал ценные бумаги, прочистил горло и кивнул сам себе. Скоро это закончится. Совсем скоро. Яркий свет прекрасного будущего уже не сияет где-то далеко на горизонте. Он уже близок.

Раздался оглушительный стук, за которым пришла очередная волна раздражения. Старик ломился в дверь.

— Черт, — прошептал Майер. — Зачем он это делает? Его стучаться не учили?

Марта проигнорировала слова и молча направилась к двери. Себастьян смотрел, как женщина и старик радушно приветствуют друг друга, смотрел, как они улыбаются, и видел, как хмурятся их лица, когда взгляд «старых друзей» падает на самого Бастиана. Да и черт с ними. Пусть делают и думают, что хотят. Ему все равно. Так было всегда, и так будет.

— Не без исключений, конечно, — пробормотал он.

Исключение было. И вскоре оно встанет рядом…

Улыбаясь этой мысли, Майер закрыл дверь номера. Предвкушая долгожданную, но предопределенную встречу, он спустился на первый этаж и вышел на улицу. Радуясь теплой погоде и отступившей головной боли, Себастьян сел на заднее сиденье такси. Марта расположилась рядом, и по салону автомобиля растекся приторный, отталкивающий запах. Духи. Надоевший аромат. Когда-то казавшийся таким привычным и родным. Теперь же — чужой, омерзительный.

Старик Кьорди тяжело опустился на переднее сиденье.

— Доброго вам дня, — провозгласил он по-английски.

— А? — водитель лишь удивленно воззрился на Кристофа, то и дело поглядывая на сидящих сзади людей.

— Позволь я, — вежливо сказала Марта и начала диалог на русском.

Машина легко тронулась и вальяжно покатилась по пустой улице. Почти неслышимо гудел мотор. Бастиан приоткрыл окно, наслаждаясь свежим ароматом ранней весны, проветривая и голову, и легкие. Разум освобождался от негатива. Обоняние — от цитрусовой вони старых духов.

— Все документы проверил? — подал голос старик.

— Да, — сухо ответил Бастиан. — Все в порядке.

— Папку нашел?

— У меня была, — ему не нравилась эта наигранная улыбка, что неуместно застыла на губах Кристофа. Стоило сесть с другой стороны. Так бы он не видел старика.

— Предусмотрительно.

«Предусмотрительно? Вот как?» — подумал Себастьян. — «Нужно быть круглым идиотом, чтобы открыто хранить, а уж тем более перевозить важные бумаги. Это не предусмотрительность. Это здравый смысл».

— У меня есть небольшой вопрос, — начал старик. — Если вы позволите, конечно.

— Конечно, Кристоф, — с предвзятой нежностью ответила Бремер. — Спрашивай что угодно.

«Что угодно». Отлично. Куда уж лучше. Путь предстоял недолгий, но такими темпами, он превратиться в настоящее испытание выдержки и силы воли.

— Вы решили с именем? Как вы ее назовете? — хитрые глазки сверкали любопытством. — А, Бастиан? Марта?

— Нет, Кристоф, — сказала она. — Мы пока что…

— Эстер, — произнес Себастьян.

Бремер повернулась так резко, словно он отвесил ей пощечину. Она сверлила Бастиана взглядом и пылала недовольством.

— Странное имя, — старик все никак не замолкал. — Редкое. Не часто его встретишь.

— Ты не говорил, — бросила Марта. — А мог бы.

— Ты не спрашивала, — он мимолетно посмотрел на женщину, и тут же переключился на Кристофа. — Беата Эстер Майер. Так звали мою мать. И мою дочь будут звать Эстер.

Но это всего лишь имя. Всего лишь слово, далекое от сути, не отражающее смысл, не скрывающее чудес. Пусть и родное, но всего лишь имя. В будущем девочка его отбросит, будет называться так, как достойна лишь она одна на всей планете.

— А второе имя? — не унимался Кристоф. — Или хватит одного?

— А второе имя у нее уже есть. Ее зовут Мария.

Старик довольно кивнул, будто мог понять смысл этих слов. Пусть так. Себастьян не собирался что-либо объяснять. Не ему, уж точно не ему. Майер откинулся на спинку пассажирского сиденья, наслаждаясь мимолетной тишиной и покоем. Конечно, Кьорди вновь начал болтать. Кристоф трещал всю дорогу, что-то бормотал, иногда задавал вопросы, замолкая лишь на пару мгновений, но Бастиан не слушал. Он мысленно повторял весь пройденный путь, от самого начала до этого момента. Жозеф, отец, мама. Единение с матерью, душевный покой и ослепительное счастье берлинских озер. Первые месяцы университета, первые попытки самостоятельной работы. Опыты, бесконечные эксперименты, цель которых порой казалась недостижимой. Столько всего.

Машина замедлила ход у ржавой ограды детского дома. Сам этот древний забор теперь воспринимался как нечто особенное, да и весь приют в целом обрел для Себастьяна глубокий смысл: таинство, очарование. Святость. Удивительно, как необъятная череда событий, растянувшихся на десятилетия, привела к тому, что какой-то ржавый, покосившийся забор пробуждал в Бастиане такие сантименты.

«Мир полон чудес».

И главное из них находилось совсем близко. Майер уже чувствовал ее, необъяснимо ощущал присутствие Совершенства в каждой детали окружающего мира. Знакомо скрипнула калитка. Прямая дорожка, ограниченная теперь не высокими сугробами, а темноватыми кучками талого снега, неизменно встречала гостей. Дышалось легко и сладко.

— Ты чувствуешь? — донесся до Себастьяна шепот Бремер.

— А? — озадаченный отклик старика. — Что?

— Ладно, — Бастиан ощущал на себе ее взгляд. — Подожди.

Он шел впереди, не обращая внимания на «старых друзей». Патологическая нервозность и подозрительность Марты, заторможенное восприятие Кристофа — все не имело значения. Бастиан шел навстречу своей судьбе, оставив грязь и дурные мысли за границей старенького забора. Он шел навстречу счастью, а оно ждало его под крышей уютного детского дома.

Сырая древесина крыльца, пошарканный коврик на входе, светлый коридор и уже знакомые, приятные лица обитателей. Ему здесь нравилось. Очень.

— Давай бумаги, — холодно сказала Бремер, когда они оказались в комнате для посетителей. — Покончим с этим.

Не без запинки он передал папку. Тяжелый шаг. Теперь все было в руках этой женщины, в руках той, кому Бастиан доверял меньше всего.

— А где девочка? — взволновано спросил Кристоф. — Где Маша?

— Сейчас придет, — скупо ответила Бремер. — Скоро ты ее…

Шаги. Быстрые шаги. Бег. В комнате стало светлей. Прекрасный голос Совершенства огласил приют. Она выкрикивала имя. Его имя. Бастиан, Бастиан, Бастиан. Тепло и радостно. Маша влетела в комнату и замерла.

Она с любопытством изучала нового человека, смотрела на старика задумчиво и проницательно, почти не моргая. Наконец, девочка улыбнулась и сделала легкий поклон, поприветствовав Кристофа.

— Боже, — прохрипел Кьорди где-то совсем рядом. — Боже…

— Что… — злобно прошипела Бремер. — Что ты творишь?!

Увиденное поразило даже Себастьяна — Кристоф опустился на колени и протянул руки навстречу Маше. Он тянулся к удивительной девочке, нелепо улыбался и словно не замечал, как по щекам бегут крупные слезы.

— Ты так прекрасна, — горячо шептал старик. — Боже мой, ты… Ты так прекрасна, дорогая моя.

Он ждал уколов ревности, Бастиан ждал горячей злости и удушающего приступа раздражения… Но напрасно. Ведь все было правильно — уверенность крепла — именно так должны реагировать люди на появление Совершенства. Себастьян понимал Кристофа, и неожиданно обрадовался, что хоть кто-то разделяет его чувства и видит истинную красоту маленького чуда. Хоть кто-то еще, за пределами детского дома.

— Прекрати! — взорвалась Бремер. — Что ты делаешь?! Это неправильно!

Старик не слышал ее слов, а если и слышал, то никак не реагировал. Он медленно двинулся к Маше, неуклюже, не вставая с колен, но устремленно и настойчиво. А девочка невинно улыбалась ему, слегка склонив голову набок.

— Мария, — позвал ее Себастьян. — Это Кристоф. Кристоф Кьорди. Он друг.

— Здравствуйте, — звонко провозгласила она. — Я вам рада.

— И я. И я рад, девочка.

Старик плакал все сильнее, мелко дрожал… Но продолжал ползти к Маше. Когда между ними осталось не больше метра, мрачная фигура, застывшая неподалеку, ожила. Женщина, с искаженным от злости лицом, тяжело выдохнула и произнесла в полголоса:

— И ты такой же. Как много ошибок… — она бросила на Себастьяна полный ненависти взгляд, схватила папку с документами и направился к выходу.

— Куда ты?

— К Нике. Директору, — Марта подняла папку до уровня глаз. — Отдам ей это. Не бойся, Майер, я справлюсь. Сделаю все в лучшем виде.

— Я пойду с тобой.

— Вот как? — скривилась она. — Не доверяешь? А зря, Майер. Я никогда тебя не подводила. Не подведу и сейчас, как бы противно от этого не было. Получишь ты свое… — Бремер хмуро посмотрела на Машу. — Совершенство.

Бастиан медленно кивнул, и Марта вышла из комнаты. Она и правда ни разу его не подвела, ни разу за все эти годы. Бремер шла за ним всегда и везде, сопровождала и поддерживала во всех делах, какими бы сложными и странными они не казались. Но теперь… Что-то сломалось, незримая нить давних отношений с треском лопнула, и восстанавливать ее никто не спешил. Каждый сделал свой выбор.

— Ты очень странный, Кристоф Кьорди, — высоко и чисто звучал голос Маши. А ее глаза горели синевой. — Ты чего-то боишься?

— Всего, дорогая моя, — шептал он в ответ. — Я старик, девочка, трусливый старик, который боится самой жизни.

— Почему?

— Потому что… Потому что я не могу иначе, дорогая моя.

Он стоял перед ней не шелохнувшись, говорил что-то, тихо и горячо. Кристоф ловил взглядом каждое движение Марии, приглушенно стонал и всхлипывал… Но печать искреннего счастья не покидала его лица. Разве это могло быть ошибкой? Разве те чудеса, что окружали Машу, кому-то могли показаться чем-то неправильным? Поведение Бремер однозначно давало ответ, но сути это не меняло — ведь у любого блага, каким бы великим оно не было, найдутся противники.

Прошло десять минут. Бастиан не вмешивался в знакомство Кристофа и Маши, но слух его с каждой секундой напрягался все сильнее. За обилием звуков, что царили вокруг и наполняли детский дом жизнью, он пытался уловить единственно важный тон — твердые шаги по коридору. Шаги женщины, или даже нескольких, что обозначат скорое начало новой эпохи.

— Ты смешной, — прощебетала Маша.

— Правда? — раболепно пробормотал Кристоф. — Я рад, дорогая моя. Улыбайся мне, прошу.

В проем приоткрытой двери встала фигура. Шагов Себастьян так и не услышал — голос Совершенства заглушил остальные звуки. Воспитательница, та самая полноватая женщина, что постоянно сопровождала Машу во время визитов, неуверенно протиснулась в комнату, а Марта Бремер встала рядом. Мария повернулась к ним и что-то радостно сказала по-русски, махнув при этом в сторону Кристофа. Женщина сдержанно кивнула, наклонилась к девочке и мягко проговорила несколько коротких фраз. Еще одна воспитательница зашла следом, взяла Машу за руку и повела к выходу.

— Что происходит? — чересчур громко спросил Бастиан. Больно кольнуло страхом. — Куда ее ведут?

— Собираться, — устало бросила Бремер. — Все в порядке. Мы уезжаем с ней.

— П-правда? Точно?

— Точно. Тебе надо подписать пару бумаг, и все закончится. По крайней мере, с этой стороны границы.

Все позади. Весь путь длиною в десятки лет пройден, а впереди лишь безбрежное, счастливое будущее. Тепло разливалось внутри, а невероятная легкость создавала ощущение невесомости. Себастьян не мог скрыть улыбку, она улыбался Марте, не взирая на ненависть, что пропитала ее взор, улыбался Кристофу, что ошарашенно вращал головой и спрашивал, когда вернется Маша. Улыбался воспитательнице, маска сдержанности которой исчезла после ухода Совершенства, уступив место рыданиям и душевной боли.

Женщина задрожала, крупно и мощно. Медленно, с трудом, она двинулась вперед, дошла до соседнего кресла и тяжело опустилась на мягкие подушки. Ее голос, наполненный горем, прозвучал резко и неожиданно.

— Что она сказала? — взволновано спросил Бастиан. — Что-то с Машей?

— Не забирайте ее, — горько ответила Бремер. Воспитательница вновь подала голос, но в этот раз тихо и вяло. В мольбе. — Пожалуйста.

Женщина снова и снова повторяла одну фразу. Она покачивалась и плакала, не стесняясь никого. «Не забирайте ее, пожалуйста. Не забирайте. Пожалуйста. Не забирайте». Поток рыданий хлынул на Себастьяна, сильный, страшный, чудовищный. Мир утонул в плаче этой женщины, что с легкостью подавил все и всех: Бремер, Кристофа, звуки приюта. Радость Совершенству.

— Марта, — хрипло крикнул Бастиан. — Пусть прекратит. Скажи ей, чтоб перестала.

Бремер угрюмо смотрела в окно, поигрывая желваками, упрямо смотрела в сторону, пытаясь скрыть красноту влажных глаз.

— Марта! Черт бы тебя, скажи ей!

«Не забирайте ее, пожалуйста». Мольба женщины слилась в единый, протяжный стон.

— Марта! — Бастиан вскочил с кресла, пронесся мимо Кристофа, что так и стоял на коленях посреди комнаты, схватил Бремер за плечи и сильно встряхнул. — Скажи ей, прошу тебя! Это невыносимо!

— Невыносимо? — она ударила его по рукам и быстро отпрянула. Слезы в глазах, жестокость во взгляде. Марта выглядела сломленной. — Тебе невыносимо, Майер? — плачь оглушал, резал болью. — Бедняжка. Ей, должно быть, проще…

Она кивнула в сторону воспитательницы.

— Скажи ей. Прошу. Пусть перестанет. Или пусть ее уведут. Пожалуйста.

— Сам скажи, — бросила Бремер. — Я свое дело сделала. На этом все.

Она круто развернулась и направилась к двери.

— Я на улице. Такси закажу. Давайте быстрее.

Бремер вышла, а ее шаги утонули в рыданиях русской женщины. Кристоф отправился следом. Лишь Себастьян остался в комнате, он да воспитательница, чье горе только разгоралось.

— Простите, — сказал он по-немецки. — Я не желал вам зла.

Женщина подняла на него опухшие от слез глаза, обратила к нему свой взор, с последней, умирающей каплей надежды. Она не понимала слов, не знала языка, но явно чувствовала, что все уже решено.

— Простите. Так нужно.

Бастиан вышел в коридор, оказавшись под обеспокоенным взглядом десятков глаз: воспитателей, детей, других обитателей приюта. Он аккуратно прикрыл дверь, за которой в ту же секунду послышались новые вопли отчаяния.

— Так надо, — сказал Себастьян окружающим. — Теперь она моя.

Люди расступились, пропуская его по коридору. Молча следили, то и дело заглядывая в кабинет директрисы, пока он подписывал документы, и так же тихо провожали Бастиана, но уже не одного, а с Машей, за порог детского дома. Где-то далеко плакала женщина. Он слышал ее, когда шел по тропинке, слышал, закрывая за собой скрипучую калитку забора. Тихий плач звучал в ушах, смешиваясь с механическим скрежетом мотора на всей дороге до отеля.

Он забудет рыдания несчастной женщины вечером, когда Мария сядет перед ним на полу, разложив чистые листки и цветные карандаши. Бастиан будет смотреть на свое Совершенство и чувствовать распирающее грудь счастье. Он будет улыбаться.

И никто, ни он, ни Марта, никогда не вспомнит радостных жителей Российского детского дома. Никто никогда не узнает, что полноватую воспитательницу, имя которой Елена, через две недели после отъезда Маши найдут мертвой в собственной квартире. Женщина оставит записку — всего два простых слова, написанных дрожащей, ослабевшей рукой: «Это конец», — и проглотит целую горсть разносортных таблеток всех цветов радуги, запив ядовитую смесь щедрой порцией дешевой водки.

Никто не узнает, что атмосфера счастья внутри приюта, исчезнет вместе с Марией. Что оставшиеся дети будут приставать к взрослым с одним и тем же вопросом: «Когда вернется Маша?» Воспитатели, учителя, уборщицы, поварихи — все, как один, оставят детей без ответа. Ведь Маша не вернется никогда. Тогда один из ребят, мальчик по имени Дима, соберет тех, кто постарше, и скажет, что девочку забрали куда-то на запад, что она недалеко, совершенно точно. И что она их ждет, ждет, чтобы ее спасли из цепких лап странно говорящих людей и привели обратно.

Дети соберутся промозглой весенней ночью, выпрыгнут из окна и пойдут вперед, на запад, выполнять священную миссию по спасению Марии. Но никто из ребят не знал — а где это, запад. Они дойдут до ближайшего городка на юго-востоке, где их поймают и вернут в приют еще до вечера следующего дня. Они вновь будут задавать вопросы о возвращении Маши и вновь будут оставаться без ответа. Смех, оглашавший детский дом несколько месяцев назад, к началу лета затихнет насовсем. Его место займет плач.

Дети предпримут еще несколько попыток отправиться на «запад». И ровно столько же раз их будут приводить обратно. И так до конца лета 2027 года. В августе приют, некогда ставший домом для Марии Ивановой, закроют и оставят гнить, как любое другое ненужное здание старой эпохи — с заколоченными окнами и жуткими завываниями ветра в некогда жилых комнатах…

Но никто об этом не узнает. Никто, кроме Эстер.

Глава 14. Славный малый

Дверь медленно открылась. Энди замер, не зная, что делать дальше — развернуться и равнодушно сказать «привет»? Или бежать со всех ног, лететь по лестнице вниз, туда, на улицу, к свету?..

— О-оу. Это ты… — нотки удивления, мягкие и нежные, как и сам голос. — Привет.

— Привет, — уверенно начал он и повернулся.

Она стояла в дверном проеме, с закатанными по локоть рукавами и в потрепанном фартуке, что был уже знаком Энди. Теплый свет лился из квартиры, подчеркивал образ девушки и обрамлял его тонкой аурой домашнего уюта.

«Она красивая. Реально красивая», — вспомнились слова Меган. Не такая прекрасная, как Кгеррецан в памяти Андраса, но…

— Зайдешь? — она приветливо распахнула дверь.

— Не помешаю?

— Нет, конечно.

Энди смущенно кивнул, сделал неуверенный шаг и неуклюже, как на костылях, проследовал вовнутрь, протиснувшись между Тэйе и дверным косяком. Сладкий аромат, пропитанный запахами домашней еды, готовки, недавно принятого душа заполнил обоняние Андраса, туманно, но ощутимо покалывая воспоминаниями. А главный акцент смешанной атмосферы ударил в голову сильнее любого алкоголя — отдаленно и невесомо пахло женщиной. Даже не самой женщиной, а ее присутствием — когда-то нанесенная косметика, давно осевшие нотки духов, запах волос и кожи. Энди уже вдыхал подобные ароматы, но когда-то очень давно, в другой, определенно лучшей жизни.

— Готовишь? — спросил он.

— Да, — слабо щелкнул замок входной двери. — Сегодня выходной, коротаю время, — она кивнула на шкафчик позади Энди. — Раздевайся, проходи.

Он проследовал за ней в кухню, утопая в плотном запахе жареного мяса и свежих овощей, что за один лишь вдох скрутили желудок в тугой узел. Когда он ел в последний раз? Утром был кофе, потом виски. А до этого?

— Ты голоден? — обыденно спросила она.

Тэйе, как и сам Энди, старалась вести себя непринужденно и расслабленно, но волны жаркого напряжения, которые ощущал Андрас, испытывала и девушка. По крайней мере, так казалось. И хотелось думать.

— Я… Да, голоден. Очень, — он опустился на твердый стул, сдержанно сложив руки перед собой. — Ты искала меня?

Тэйе бросила на него быстрый взгляд и вернулась к готовке.

— Да. Бой-баба сказала? — она продолжила, не дожидаясь ответа. — А я ведь просила не говорить. Вредная лошадка.

— Л… Лошадка? — удивился Энди. — Это ты про Мегги?

— Да. Меган Понни.

— Ее фамилия Понни? — улыбнулся Андрас. — Серьезно?

— Да, — ухмыльнулась Тэйе. — А ты не знал? Она не одну морду набила, прежде чем ее перестали так называть, — она взяла длинные щипцы и принялась переворачивать сочные куски дымящегося мяса. — Я раньше ходила в «Строумм». Частенько, почти каждый день, но потом надоело. Контингент там не мой.

Мяса на сковороде было много. Кусков десять, не меньше.

— Я тебе не помешал? — Энди кивнул на аппетитные стейки. — Гостей ждешь?

— Гостей у меня не бывает. Я подкармливаю некоторых коллег в магазине. Уборщиков, грузчиков, — Тэйе тепло улыбнулась. — Меня боготворят за это.

— А сказала, что я первый, с кем ты заговорила.

— Так и есть, — смутившись, ответила она. — Фразы «доброе утро» и «я принесла вам поесть» сложно назвать нормальным разговором.

Энди уставился в пол. Хотел пошутить, но вышло неловко. В этом весь Андрас Ланге, обаятельный, харизматичный Ланге — всегда знает, как лучшим образом поддержать разговор. Что-то смачно плюхнулось на пол.

— Черт, — Тэйе аккуратно подняла кусок мяса, обдула его со всех сторон и положила в отдельную чашку. — Его мы есть не будем, — она поставила перед Энди целое блюдо пышущих жаром, ароматных стейков. Глубокая тарелка с мелко нарезанными овощами появилась после. — Ты убежал в тот раз так быстро, как от прокаженной. И на улице я тебя больше не видела.

— Поэтому ты пришла к Мегги? Переживала?

— Самую малость, — призналась Тэйе.

— С чего вдруг, — спросил Энди. — Мы не знакомы совсем. С чего такая… Забота?

— Забота? Ну, можно сказать и так. Ты был в моей квартире, Андрас Ланге, спал в моей кровати, — она невинно улыбнулась. — Пусть и не по своей воле, но все же.

— Это делает меня особенным? — Энди медленно отрезал кусочек, розовый сок выступил на поверхности стейка.

— Да.

Андрас поднес мясо ко рту, отщипнул зубами половину и аккуратно прожевал. Вкус был великолепным: богатым, сочным, с легкими тонами пряных трав и сливочного масла.

— Х-о-о-о, — выдохнул он. — Круто. Где ты этому научилась?

— Отец научил. Это мой любимый рецепт.

— Твоим ребятам с работы крупно повезло.

— Они с тобой согласны, — улыбнулась Тэйе. — Выпьешь чего-нибудь?

— Удар ниже пояса. Не знаю даже, я сегодня уже…

— Думаешь, я нет? — засмеялась она. — Бокал вина лишним не будет, м?

Это ее «м» прозвучало так выразительно, так сексуально и чарующее, что Андрас не смог отказаться. Сытная горячая еда, открытая беседа, терпкое красное вино — давно в жизни Энди не было хороших дней, настолько давно, что все происходящее казалось сном. Чудом. В особенности, ему нравилось общение. Мягкий голос, улыбки, блеск глаз — подарок судьбы, никак иначе, но живой разговор с девушкой, подкрепленный умеренной порцией спиртного, открывал в Энди все новые и новые грани. Он говорил и слушал, узнавал Тэйе и открывался ей сам.

— В магазине скучно, — призналась она, когда разговор зашел о работе.

— А что ты там делаешь?

— Да все, понемногу: принимаю товары, раскладываю, стою на кассе.

— Звучит невесело, — согласился Энди.

— А ты? Где ты нашел свое место после… — она крутанула в воздухе вилкой. — Ну, знаешь… Родства.

— В Центре Майера.

— Ого! — Тэйе раскрыла рот от удивления. — А ты непростой парень, Андрас Ланге. В магазине постоянно кто-нибудь да упомянет Центр. Майер, Майер, Майер, — она зашептала. — Но говорят все шепотом, нагнетают тайну. Чем вы там вообще занимаетесь? Секретные проекты?

— Типа того, — он наклонился вперед и тоже перешел на шепот. — Но я не могу тебе сказать. Иначе упаду замертво на первом же слове.

— Врешь? — прищурилась Тэйе.

— Это грубо. Шучу.

— Шутник, — улыбнулась она.

— Этого не отнять. Мы, Ланге, такие — юмор у нас в крови, — он сделал большой глоток вина и довольно облокотился на спинку стула. — Но все же, я и правда не могу говорить о работе.

— Ответственность давит?

— Уважение к руководителю, скорее. Он у меня славный малый, хоть и слегка странноватый.

За окном стремительно темнело. Энди не чувствовал хода времени — сидел, пил, ел, общался. И не чувствовал мучительной ломки по Кгеррецан, дышал свободно и легко. Их разговор казался именно тем, чего так не хватало.

— Какую музыку ты любишь? — спросила Тэйе.

Из ящика стола она извлекла древний, определенно довоенный телефон, что-то пару раз щелкнула и включила запись. Звуки гитары и бархатный тембр певца вырывались из слабого динамика, нежно лаская слух.

— Когда-то любил, — ответил Энди. — Но уже даже не помню, что. Все подряд слушал, как-то не вникая.

— Такое нравится?

— Вполне неплохо, — улыбнулся он.

Они говорили под мягкие ноты и глубокие голоса, а легкое опьянение витало в воздухе, раскрепощая и ликвидируя остатки былого напряжения. Готовка была одним из хобби Тэйе, вторым оказалось чтение.

— Я раньше читала все, что попадалось под руку. Журналы, сборники рассказов и стихов, старые книжки.

— И кто привил тебе эту любовь? — вскинул бровь Андрас. — Дай угадаю, готовить учил отец, значит чтение — от матери?

— Нет, — ответила она. — Мамы у меня не было.

— О-о-о, — смутился Энди. — Прости, я не хотел.

— Нет-нет, не извиняйся. Мать бросила нас, когда мне было лет пять. Я росла с папой.

— Хреновая история.

— Не самая плохая, — многозначно ответила девушка. — Я о ней никогда и не вспоминала. Она была злой сукой, — Тэйе равнодушно пожал плечами. — Но давай не будем об этом. Зачем вспоминать плохое?

В точку. Даже хорошее вспоминать не хотелось, и, к удивлению Энди, жестокая память оставила его в покое на этот вечер. Всплески и вспышки от давних событий и слов не озаряли разум Андраса пропитанными болью картинами, фантомный голос Кгеррецан хранил молчание. Он слушал приятную музыку, наслаждался покоем, вином и разговором.

Когда закончилась вторая бутылка, мир за окном накрыла плотная темнота, местами разрываемая фонарным столбами, яркими вывесками и ровными прямоугольниками квартирных огней.

— Спасибо тебе, — тихо произнесла Тэйе. Темные локоны обрамляли ее лицо.

«Красивое лицо», — подумал Энди. — «Это все алкоголь… Наверное».

— Спасибо? За что? — спросил он.

— Что вернулся. Я просила тебя вернуться, — она протянула руки, демонстрируя ему гладкие ладони, и чисто улыбнулась, — и вот ты здесь.

— Не за что, — Андрас улыбнулся в ответ. — И тебе спасибо за ужин. И за вино. И за компанию.

— Последнее особенно ценно, да?

— Не-е-е, — протянул он. — На первом месте вино, а потом уже все остальное.

— Согласна, — засмеялась она. — Но это ведь опять шутка?

В ответ Энди лишь кивнул, удивившись тому, насколько тяжелой стала голова. Время уходить. Время вернуться в настоящее, к своим кошмарам и зависимостям, вернуться в пустой, темный дом, который никогда не станет родным, и в котором уже никогда не зазвучит голос Карен. Энди неуютно поежился.

— Что не так? — обеспокоенно спросила Тэйе.

— Нет-нет, — виновато улыбнулся Энди. — Все так. Вечер получился прекрасным.

— Но тебя что-то тревожит.

— Уже поздно. Ночь на дворе.

Тэйе прикоснулась к телефону, слабенько вспыхнул экран.

— Почти час, — печально сказала она. — Действительно поздно.

Повисла небольшая пауза. Удивительно, но эта скромно обставленная кухня теперь казалась Энди настолько уютной, что даже со стула вставать не хотелось. Хотелось сидеть вот так, напротив красивой девушки до первых всполохов рассвета, попивать вино и болтать, болтать, болтать.

«Ты не будешь против, если я останусь?» — он почти сказал эту фразу, но осекся. «Можно мне остаться?» — совсем по-собачьи. «Я могу переночевать у тебя?» — неуверенная, глупая просьба.

— Я пойду, наверное, — выпалил Андрас.

— Ага, — тихо протянула она.

Уже в коридоре, в самый последний момент, Тэйе потянулась, чтобы открыть дверь. Она слегка задела его рукой, а сладкий запах девушки окутал Энди, задел и пробудил внутри нечто такое, что нестерпимо обжигало счастьем.

— До встречи, Андрас Ланге.

— До встречи, Тэйе Серрма, — ладони противно покрылись потом. Волнительно и неловко.

— Приходи еще. Я всегда тебе рада, — крепкие объятия хрупкой девушки сковали Энди прежде, чем он успел что-либо сказать. — Обязательно приходи, — прошептала она и ослабила хватку, даруя нежеланную свободу.

— Я приду, — севшим голосом ответил он. — Будь уверена.

Прощальная улыбка вышла натянутой. Да и само прощание по ощущениям Энди длилось мучительно долго. За порогом уютной квартиры ждал мир, чужой и жестокий, до крайности злой и беспощадный, уничтожающий душу и тело…

«К черту все!» — вспыхнула мысль, когда холодный воздух осенней ночи наполнил легкие. — «К черту».

Голос спящего города, так хорошо знакомый Энди и такой родной, звучал далеко и тихо. Жужжащие лампы, редкие рыки автомобильных моторов, пьяная брань из окон и темных переулков, чьи-то твердые шаги — мелодия ночи, привычная слуху и до скуки неизменная, в этот раз дробилась на такты, рассыпаясь на битые тона под напором новых мыслей.

«Она красивая», — бубнил голос Мегги. Или это был его голос? Энди шел, уверенно ступая по тротуарным дорожкам и мостовым, ловко перебегая улицы, на ощупь передвигаясь в темноте узких кварталов. Он шел, но вовсе не чувствовал контакта с землей.

«Спасибо тебе», — сказала она. Немыслимо. Девушка благодарила Энди за возвращение, за простой визит, а он, в свою очередь, не поведал всего. Да и как он мог? В будущее ведь не заглянешь. Только сейчас, витая в мыслях, Андрас мог точно огласить результат минувшего вечера. Мог высказать все, что грело душу и сердце.

«Спасибо тебе. За свободу», — вот нужные слова. Единственно верные, в полной степени отражающие действительность.

Андрас Ланге совершил прорыв. Глядя в глаза вероятного будущего у порога «Строумма», Энди сделал шаг по новому пути. Куда ведет эта тропа и насколько тернистой она будет? Лишь время знает. Время и судьба, ведь именно они на пару всегда все решают за других, не спрашивая мнения, не прислушиваясь к советам. Множество вероятностей и вариантов в конечном итоге образуют картину, яркую, абстрактную, но цельную, абсолютно невозможную без какого-либо, даже самого мелкого фрагмента.

И сам Андрас Ланге чувствовал себя незаметным пятном на этой картине. Десять лет он был лишь простой кляксой, серо-черной, как сны и кошмары прошлого. Но теперь… Энди шагал по твердой земле, мыслями устремляясь ввысь и вперед. Устремляясь туда, где терпеливо ждет девушка с красивым лицом и темными волосами.

— Прости меня… — прошептал он в ночи. — Прости, Карен. Завтра я к ней вернусь.

Эта мысль преследовала его до самой постели. Она ступала рядом, мягко и нежно грела изнутри обещанием чего-то несбыточного и сокровенного. Чернота прошлого уже не казалась вечной. Энди вернулся в пустой дом, не страдая в цепях одиночества, принял горячий душ, думая лишь об одном — как поразительно и чудесно изменилась жизнь.

— Меня кто-то ждет, понимаешь? — сказал он себе, нарушив немоту поздних часов. — Меня. Обязательно приходи.

Это были ее слова. Слова девушки со странным французским именем Тэйе Серрма. И эти слова она адресовала именно ему. Заслуженно или нет, но…

— Пора, Герц, — прошептал он. — Самое время, родная. Отпускай.

Энди погружался в сон, смакуя на языке новое имя. Отдаленные звуки спящего города не тревожили его покой. Редкий и ценный. Мог ли он себе представить, что совсем рядом, за плотной пеленой ночных грез топчутся и ожидают незнакомые лица, в первую же секунду сна готовые накинуться на него, крича и причитая, произнося одну и ту же фразу вновь и вновь.

Бастиан, Бастиан, Бастиан.

* * *

Датчик в стене слабо мигнул, дверь открылась. Темная тишина царила в лаборатории, такая новая и непривычная для этого места, что сделалось крайне неуютно. Энди взглянул на часы — 8:00. Ровно.

— Алан? — не решаясь зайти, крикнул Андрас. — Ты тут, док?

Ни шороха, ни звука. Центральный стол комнаты, занимающий, собственно, большую часть просторного помещения был завален бумагами — Энди видел светлые прямоугольники в темноте, кое-где сложенные аккуратными стопками, но в общей массе неряшливо разбросанные везде, куда падал взгляд.

— Что за черт… — выдохнул он.

Док никогда не опаздывал. Даже больше — порой Энди проникался уверенностью, что знаменитый Алан Саммерс на самом-то деле живет в лаборатории Центра. Кровати здесь, конечно, не было, за исключением той, что находилась дальше по коридору, но ее на данный момент занимал другой. Тоже доктор, и тоже знаменитый. Иронично.

Энди собрал волю в кулак и шагнул в темноту. Мерно загудели лампы, сонно моргая и разгоняя светящийся газ. Дверь за спиной мелодично закрылась.

— Миленько тут, — нервно хохотнул Андрас. — Уютно прям.

Он прочистил горло и направился вдоль стола. Спать хотелось жутко. Кошмары с Майером, что преследовали его на протяжении последних четырех дней, порядком измотали. Энди бросил взгляд на кофемат Саммерса, приветливо моргающий одинокой лампочкой спящего режима. Он подумал было сварить себе чашечку, но, вспомнив вчерашнее, благоразумно воздержался.

— Можно вздремнуть, — Андрас оглянулся. Ни кресел, ни дивана. Только чистые лабораторные стулья. — Наверное.

Энди опустился на место Алана и осмотрел лежащие перед ним бумаги. Док явно любил писать. Каждое слово каждой буквы было выведено тонким, аккуратным почерком, таким ровным и неизменно одинаковым, что Андрас на мгновение замер, любуясь точными столбцами и строчками.

— Цифры, цифры, — пробормотал он. — И над чем ты еще трудишься, док?

Целые страницы были исписаны непонятными формулами, заметками и сухими терминами. Вероятно, Саммерс работал над чем-то, кроме загадки Майера, но раз Энди об этом не знал, то и не следовало задавать вопросов. Док все равно не ответит. Скорее, посмотрит поверх очков, а то и вовсе их снимет, неоднозначно вздохнет, протрет глаза и скажет что-нибудь типа: «Ты еще не дорос, парень».

— Пусть так, папаша, — бросил Энди и переключился на ровную папку пожелтевших от времени бумаг.

Опять формулы, опять цифры. Ерунда. Андрас откинулся на спинку стула, присвистнул, поразившись тому, насколько дико и инородно прозвучал этот свист, моментально утонувший где-то в недрах дальнего стеллажа, и попытался уложить бумаги так, будто к ним никто и не прикасался. Один из верхних листков Энди узнал — стихи Алана.

— Поэт старый, — улыбнулся Энди. — Кто бы мог подумать, а? Спрятал бы хоть…

Белый прямоугольник, исписанный творчеством Саммерса, притягивал взгляд, и Андрас не удержался. Он вытащил листок и положил его перед собой, пробежался глазами по тонким буквам, остановившись в единственном месте, что выделялось на всем полотне. Слова, написанные в правом нижнем углу несли в себе не больше смысла, чем многочисленные формулы на разбросанных вокруг листах, но… Какой-то темный намек затаился внутри — Алан обвел написанную фразу несколько раз. Причем довольно много раз, если судить по жирным буквам.

«Шестнадцатый меня тревожит».

— Шестнадцатый? — нахмурился он. — Надеюсь, речь не обо мне…

Хотелось бы узнать, сколько помощников сменилось у Алана до появления Энди. Тревожная фраза, и без того бросающаяся в глаза, теперь и вовсе сияла на белом фоне. Андрас попытался скрыть ее, сложил листы стопкой, запихнув сочинения Саммерса в самый низ, но увиденное отпечаталось перед глазами, навязчиво мигая жирными буквами при каждом моргании.

— Док узнал про алкоголь? — пробормотал он и тут же решительно мотнул головой. — Да хрен там. Ему до этого дела нет.

«Шестнадцатый меня тревожит». Было в этих словах что-то дурное… Недовольство работой Энди? Поведением? Или же Андрас никак не связан с этой фразой? Только теперь он задумался и осознал, как мало ему известно о собственном наставнике. Саммерс одинок? Вероятно. У него была семья до Родства? Неизвестно. Как давно он в Центре? Как давно занимается проблемой Майера? Десятки вопросов, наверное, даже сотни сыпались на Энди один за другим, забивая мысли несуразной чепухой, будто бы блокируя то единственно важное, что он должен был заметить и понять.

Где-то далеко пикнул датчик, входная дверь послушно открылась. От неожиданности Андрас вскочил со стула, в панике перемешивая лежащие перед ним бумаги.

— О-о-о, — протянул Алан. — Привет, Энди. Я подзадержался. Долго ждешь?

Доктор бросил взгляд на мешанину из листков, устроенную Энди, но произнес лишь:

— Были неотложные дела. Важная встреча.

— Да нет, я тут… Э-э-э… Минут двадцать, — он глянул на часы. 8:35. — Или чуть больше.

Неловко, когда тебя ловят. Бумаги лежали здесь, в открытую, на самом видном месте, но чувствовалось это так, будто Энди копался в чем-то личном. «Шестнадцатый меня тревожит».

— Хорошо, — кивнул Саммерс. — Надо кое-что обсудить.

— Майера?

— Скорее да, чем нет. Наши записи. Видео с интервью.

— И что с ними?

Энди напряженно вдохнул. Вот в чем смысл написанной фразы. «Тревожит». Саммерс узнал, что запись со второго интервью, которую он просил направить на почту, была адресована на два электронных ящика. Второй принадлежал Энди. Андрас долго колебался перед отправкой и вовсе не мог объяснить, зачем и почему поставил в копию письма личный адрес, но в конечном итоге послание ушло. Покинуло лабораторию Саммерса, мигрировав во внешний мир.

— Я хочу их пересмотреть. Вместе с тобой.

Энди облегченно выдохнул.

— Да не вопрос, папаша. Все для тебя, — он улыбнулся максимально приветливо. — И что мы хотим там увидеть?

— Да так, догадки. Позволишь? — он кивнул на стул, занятый Энди, схватил ноутбук с подоконника и, дождавшись реакции Андраса, тяжело опустился на свое место. — Я несколько раз все просмотрел. И, как мне кажется, кое-что нашел.

Алан включил первую запись. «Каждый человек уникален». Энди не видел ничего, что могло бы привлечь внимание. Все то же интервью, что резко обрывается отключкой Майера после прочтения надписи на листочке.

— Так и не скажешь, кто такая Эстер?

— А? — Саммерс непонимающе посмотрел на Энди. — Кто такая Эстер? — док задумчиво потер подбородок. — Нет. Пока не скажу. Может, чуть позже, когда мне разрешат…

Алан прокрутил обе записи и терпеливо воззрился на Андраса, ожидая от того каких-то действий.

— Ничего не заметил? — наконец спросил Саммерс.

— Ну-у-у, — Энди пожал плечами, — нет. Вообще ничего необычного. Мне будет несказанно проще, если укажешь, куда смотреть. Мы же не в угадайку играем, как-никак.

— Смотри, — доктор запустил второе видео на том самом моменте, когда Майер начал впадать в транс. — Вот.

«Ведь ты мое совершенство», — выдохнул Бастиан. Измученное лицо Изобретателя застыло посреди кадра. Где-то совсем рядом истерично вопил Саммерс, но Себастьян его не слышал. Он обращался к чему-то неведомому, постижимому только ему одному.

— Нет, док, — Энди виновато покачал головой. — Я ни черта нового не вижу.

— Ладно, — сухо бросил Алан. — Значит, мне кажется.

— Так и что? Мне не расскажешь?

Саммерс замолчал, напряженно растирая запястья. Он импульсивно снял очки, взглянул на чистые стекла окуляров, медленно протер их рукавом потрепанной рубашки и, прочистив горло, произнес:

— Эта надпись его шокирует. Она словно стирает все то, что было сказано и показано до нее. Майер уходит куда-то далеко после одного быстрого взгляда на листок.

Энди нахмурился. И не потому, что мысль Алана была правильной, а потому, что реакция Себастьяна на странные французские слова даже на втором интервью уже казалась предсказуемой. Как-то с трудом верилось, что доктор Саммерс — сам, лично — углядел эту очевидную связь после тщательного просмотра записей. Что именно она привлекал его внимание и заставила задуматься.

— А что за слова то? Ne me…

— Quitte pas, papa. Не покидай меня, отец. Ты хочешь знать, кто такая Эстер? — Энди лишь молча кивнул. — Ты, я думаю, понял из этой надписи, что Эстер — его дочь, — очередной кивок. — Но не родная. Приемная. Он привез ее из России, если не ошибаюсь. Очень давно, лет тридцать назад.

— Так и кто она такая? Что в ней особенного?

— Она была совершенством, — произнес Алан. — Майер скрыл ото всех, кого, или даже правильней сказать — «что», — он привез. У девочки был лучший скан за всю историю НСГМ.

— То есть…

— То есть абсолютно лучший. Феномен. Никто точно не знает, но что она была способна, и насколько силен ее мозг. Но в редких записях Майера упоминается… Невозможное.

— Она жива? — спросил Энди. — Эстер? Ты говоришь о ней в прошедшем времени.

Алан шумно вздохнул, надел обратно очки и закрыл крышку ноутбука.

— Этого я сказать не могу. И так сболтнул лишнего, наверное, — он устало пожал плечами. — Ты хороший парень, Энди.

— Эй-эй, папаша, что за фразы? Мы же не в последний раз видимся.

Саммерс поднялся со стула, мимолетно улыбнулся и похлопал Энди по плечу.

— Слушай, меня уже дико напрягает вся эта неизвестность, — сдержанно отчеканил Андрас. — Ерунда какая-то, ей богу.

— Такая у нас работа, друг мой.

— Скажи, — резко бросил Энди. — Как давно ты над этим трудишься? Как давно изучаешь Майера?

— Изучаю? — горько усмехнулся Алан. — Мы не изучаем его, парень. Мы пытаемся его вернуть. Себастьян Майер важен, — он сделал небольшую паузу и продолжил: — Некоторые считают, что он единственный, кто может как-то повлиять на Родство, как-то изменить современный мир. Я с ними не совсем согласен, но… Слишком много завязано на Майере, Энди. Он нам нужен.

— Ты не ответил на вопрос, — не унимался Андрас.

— Да не знаю, я. Лет семь, может. Или меньше. Разницы нет.

— И все это время ты пытаешься его вернуть? Постоянно симулируешь интервью, показываешь листочек с надписью?

— Мы много чего перепробовали. Разные ситуации, разные слова. Но, в общем и целом, ты прав. Мы надеемся, что рано или поздно мозг Майера пробьет стену, которая не пускает его в наш мир.

— Звучит не очень, — скривился Энди. — Толку-то нет.

Кольнуло тревогой. Что-то простое, очевидное, лежащее на поверхности, но мимолетное и ускользающее, пронеслось перед ним, обдав холодом и волнением. Саммерс бубнил себе под нос, кивая и разминая руки, но Энди сконцентрировался на другом. На чем — он сам не знал, но мысли панически метались вокруг, выискивая источник тревоги.

— Скоро я расскажу тебе больше, — эту фразу он услышал. Ясно и четко. — Наверное…

— Больше?

— Я хочу провести опыт. Такой, какого раньше не делали. Это рискованный шаг, но может сработать.

— И когда?

— Когда мне разрешат. Если мне разрешат.

Недомолвки, игнорирование вопросов, тонкие намеки, совершенно непонятные Энди — все это давило раздражением. Да и черт бы с ним, но… Во всей этой каше с Майером, среди прочих неясностей и загадок, в общую картину никак не вписывался один занятный момент. Участие Андраса. «Ты сгодишься», — сказал Алан несколько дней назад. «Для, мать его, чего?» — ответил тогда Энди. И с каждым новым днем этот вопрос все чаще и чаще появлялся в мыслях. Сидеть за мониторами в операторской несложно, обсуждать сделанные записи за чашкой кофе и того проще, а покидать Центр в разгаре рабочего дня и вовсе в радость. Но… Но, но, но.

— Я уйду скоро, — словно прочитав его мысли, сказал Алан. — Надо выпросить разрешение на опыт.

— Мне ты, конечно же, ничего не скажешь… Я могу быть свободен?

— Да.

— Прекрасно. Просто замечательно, Алан.

— Надейся на лучшее, Энди, — печально произнес Саммерс. — Ты славный малый.

— Да твою же мать! Ты меня хоронить собрался, папаша? Что за хрень?!

— Я просто… — Алан поник, осунулся. Он выглядел измотанным и сломленным. — Просто устал. Вот и все.

Энди недовольно хмыкнул в ответ, схватил грязную кружку прямиком из раковины и бросился к кофемату. Щелчок, насыщенный аромат кофе, терпкий вкус на языке. Саммерс так и стоял у своего места, смотря куда-то перед собой, машинально перебирая разбросанные листки и не проявляя ни малейшего интереса к своему протеже.

— Ладно, — наконец выдохнул он и двинулся вперед. — Пойду я.

— Ага, давай. Пиши, звони.

Почти дойдя до двери, Алан вдруг остановился. Он колебался.

— Что не так, док?

— Надеюсь, у нас все получится, — тихо произнес он. — Если так, то мы в дамках.

— А если нет?

— Даже не хочу об этом думать, Энди. Я уже не думаю, что мы поступаем правильно.

— Ты же в курсе, что я ни слова не понимаю?

— Поймешь. Узнаешь. Так, или иначе.

И дверь закрылась за его спиной, оставив Энди наедине с недопитой чашкой кофе. С целой кучей вопросов. Он медленно сделал глоток, поставил чашку и громко выругался. Никогда Андрас Ланге не был в такой ситуации. За последние несколько дней случилось столько всего, что голова шла кругом. До этого его жизнь состояла сначала из скучных дней в Университете, потом — из бесконечной рутины Центра. Состояла из накачанных спиртным вечеров, из неизменных возвращений в прошлое и размеренного голоса Карен из динамиков ноутбука. Теперь же он чувствовал сметающий поток времени, в котором смешались загадки, ночные кошмары, новые встречи и первые несмелые мысли о возможном будущем. Будто бы перемены копились где-то на задворках реальности, нерешительно топтались на пороге, и стоило Энди приоткрыть тайную дверь, став протеже Саммерса, все события хлынули на него разом, безнадежно запутывая дикостью и внезапностью.

— Узнаю, говоришь? — прошипел он. — Узнаю, Алан, будь уверен.

Андрас направился к дальнему стеллажу, намереваясь непременно найти хотя бы крупицу истины. Энди перебирал плотно расставленные папки, извлекал из них тугие стопки хрустящих бумаг, точно зная, что где-то здесь, наверняка, скрываются ответы. Он пыхтел и чертыхался, вглядывался в цифры, десятки, тысячи цифр и терминов, тщетно выискивая прозрачные намеки, что могли привести к секретам доброго доктора Саммерса.

— Ты меня достал! Чтоб тебя, старый… — Андрас пнул одну из папок. Кипа листков взмыла в воздух. — Старый, упертый баран!

Истина кроется в деталях. А вот деталей Энди не знал. Больше того — он не знал, где их искать. Да и что искать, ему было неведомо.

Первая полка. Вторая полка. Третья. Везде одно и то же — писанина, формулы, аккуратные столбцы древних заметок, написанных тонким почерком. «Шестнадцатый меня тревожит. Узнаешь. Не думаю, что мы поступаем правильно». Энди отбросил бессмысленные записи и кинулся к ноутбуку. Крышка бесшумно открылась. Андрас выругался так искренне и так грубо, что самому стало неловко. «Введите пароль», — гласила жирная надпись.

— Отлично! — бросил он. — Просто замечательно. Я не могу даже посмотреть старые…

И тут его осенило. Та мысль, что кольнула тревогой и улетела прочь, расцвела в новом свете, сияя новыми вопросами, на которые не было ответов.

— Мать моя… — выдохнул Энди. — А где старые записи? Где старые записи, док?!

Семь лет работы с Майером. Со слов Алана. Должно быть, скопился немалый такой архив подобных интервью, где чертов Себастьян плачет и теряет сознание… Но где все это? И почему, мать его, почему Алан ничего не показал?

— Это все дурно пахнет, Энди, — так говорила Карен во сне. — Это все воняет, я бы сказал. Смердит…

Андрас вновь вернулся к бумагам, к стеллажу. Оставалась последняя полка, самая нижняя — последний шанс найти что-либо прямо здесь и сейчас. Он окинул взглядом устроенный в лаборатории беспорядок и тяжело вздохнул. Дурные мысли бурлили злобой. Уже даже не раздражением от неведения и не невинной досадой — Энди чувствовал гнев. Чувствовал себя обманутым дураком, которого ради веселья водят вокруг да около.

— Это же самое основное, — процедил он сквозь зубы. — Доверие…

Нужны старые записи. Андрас должен их увидеть, просто обязан. Зачем Алану их прятать, ведь Энди и так уже все видел с ярких мониторов в операторской? Или действительно была причина? Было, что прятать?

Он с силой потер глаза, взглянул на часы — 13:27 — и принялся разбирать последние папки. Спустя 64 минуты — в 14:31 — Андрас устало опустился прямо на холодный пол лаборатории, обнял колени и, яростно стиснув зубы, уставился на пустой стеллаж. Ни ответов, ни хотя бы намеков. Ничего. Единственные слова, что казались ему более-менее важными, были написаны мелко, но жирно на листочке со стихами. «Шестнадцатый меня тревожит».

— А меня тревожит эта возня, — бросил Энди. — Если в скором времени ничего не узнаю — свалю к черту. Привет-пока, добрый док…

Ему эта мысль не нравилась. И дело было не в том, что престиж работы в Центре имел хоть какую-то ценность. Совсем наоборот — после Родства любая социальная значимость на шкале «приоритетов» Андраса Ланге находилась где-то совсем рядом с пустой бутылкой виски. То есть — полный ноль. Но мысль, тем не менее, казалась противной.

— Не хочу уходить без ответов, — пробормотал Энди. — Чтоб мне сдохнуть…

В 16:16 распотрошенные ранее папки вернулись на свои места. Или почти свои. Он не был уверен, что все сделал правильно — часть листков, наверняка, перекочевала из одной стопки в другую или вовсе перелетела с полки на полку. Черт его разбери. Подписи на папках никто не делал.

— И так сойдет, — буркнул Энди.

Он никогда не видел, чтобы Алан копался в этом стеллаже. Конечно, времени в лаборатории Андрас провел немного, но уверенность крепла — если Саммерс заглянет в старые бумаги, то совершенно точно определит, что здесь порылся кто-то еще.

— Пусть так. Старикашка.

В 16:22 он уверенно шагал по пустому коридору Центра, слушая гулкий звук собственных шагов. Напряжение витало в воздухе и исходило оно от Энди. Андрас пытался представить себе объяснимые причины всех тайн Алана Саммерса, пытался смоделировать в голове достоверную ситуацию, используя те данные, что у него были. А данных жутко не хватало. Даже важные даты, озвученные доктором на интервью, никак не всплывали в памяти.

— Майер, — шептал он на ходу. — Майер, Эстер. Когда его нашли? В 44-ом?

Энди вышел на улицу в 16:31. Холодный воздух наполнил легкие, слегка прояснил голову, но мысли, тяжелые, неприятные мысли, к сожалению, никуда не делись. Даже заветное и теплое имя Тэйе вспомнилось не сразу — настолько тревожно он себя ощущал. Андрас сделал несколько шагов и остановился. В кармане вибрировал телефон.

Входящий вызов. Алан Саммерс.

— Да? — сухо ответил он.

— Энди? Ты слышишь? — голос дрожал, звенел от возбуждения. — Все получилось, Энди. Или получится. Короче, мне дали добро.

— Отличная новость, папаша.

— Да. Отличная. Давай мы с тобой договоримся на… Э-э-э… Какой сегодня день?

— Среда, 24 сентября.

— Замечательно. Давай договоримся на понедельник. Точно, — недолгая пауза. — В понедельник проведем наш эксперимент.

— Твой эксперимент, — грубо вставил Энди.

— Наш, парень, наш! Он очень важен. Ты поймешь.

— Слушай, Алан, я бы хотел…

— Не сейчас, Энди, не сейчас, — доктор утробно пыхтел в трубку. Очевидно, он разговаривал на ходу. — Все детали позже, потом.

— У меня вопросов уйма.

— И вопросы потом, Энди. Приходи в понедельник, к восьми утра. Это будет важный день, великий день, я чувствую.

— Прям из штанов выпрыгиваю от нетерпения.

— Ха! Смешно. Ты славный парень, Энди. До понедельника.

И Алан Саммерс бросил трубку.

Глава 15. Музыка. Фортепиано

— Мне здесь нравится! Приятно очень!

Девочка обошла все комнаты, заглянула в каждый комод и шкафчик, высунулась в несколько окон и надолго задержалась в спальне. Бастиан ходил за ней следом, молча наблюдая, с нелепой улыбкой, застывшей на губах, и с окрыляющим чувством где-то внутри.

— Прекрасно, — сказал он. — Я очень рад.

Чужая женщина была совсем рядом. Она бросала недобрые взгляды и наигранно хмурилась, то и дело недовольно хмыкая, но ей не удалось омрачить радость долгожданного дня. Маша — все еще Маша, — подошла к ней и виновато потупила взор.

— Прости меня, — сказала девочка.

— П-простить? — неожиданные извинения обезоружили Бремер, и скрыть это ей не удалось. — За что простить?

— Ты недовольна из-за меня. Я это… — Мария задумалась. — Чувствую.

— Ты… Я… — женщина обреченно качнула головой. — Все нормально.

— Ты уйдешь.

Это был не вопрос. Утверждение прозвучало так незыблемо, что даже Себастьян неуютно поежился. Марта кинула на него быстрый взгляд, вновь посмотрела на Машу и прерывисто кивнула.

— Уйду.

— Мы еще увидимся?

— Мы будем часто видеться, девочка. В университете.

— Что это?

— Это… — Бремер подошла к Марии, протянула руку, чтобы погладить Машу по голове, но тут же ее отдернула, едва дотронулась до светлого локона. — Бастиан тебе объяснит.

Чужая женщина собирала вещи, а девочка распаковывали свои. Поклажа Маши была невероятно легкой и скромной: упаковка старых цветных карандашей, несколько измалеванных листков детской живописи — все старые рисунки она оставила в приюте, здесь были лишь те, что Мария нарисовала в дороге до Цюриха, — несколько простеньких платьев, пачка нижнего белья и бледная пижама, изображение на которой давно стерлось, превратившись в едва различимый серый контур. У Бремер же вещи не знали счета.

— Я все не увезу за раз, — сказала она, опустошая полки. — Оставлю тут. Потом заберу.

Маша с любопытством наблюдала за сборами. Она смотрела во все глаза, ведь здесь было столько незнакомых вещей. Косметика в виде множества баночек и бутылочек всех цветов и размеров, ноутбук, планшет и телефон, фен и депилятор. Столько всего неизвестного ребенку из детского дома. Мария осыпала Бастиана вопросами, спрашивала, спрашивала и спрашивала, получала ответы и задумчиво, по-детски забавно, кивала.

Себастьян помог Бремер погрузить чемоданы в такси. Куда она уезжала, где и с кем планировала ночевать, придет ли завтра в Университет — ни один из этих вопросов не появился в его мыслях. Тогда — теплым вечером 24 марта 2027 года — Бастиан окончательно разорвал связь с Мартой. Но разорвал не сам, а позволил ей порваться. Он мог бы ее остановить, по крайней мере, мог попытаться. Майер упустил возможность показать Марте, что все не так уж и плохо, не сказал: «Не держи на меня зла, прошу. Так уж вышло, подруга», — не сделал ничего, отпустив чужую женщину так, словно она — ничто. Отпустил ее, пропитанную злобой и ненавистью…

Ведь в доме его теперь поселилось чудо.

— Ты голодна? — вкрадчиво спросил он, когда входная дверь закрылась за их спинами. — Я готовлю не очень, но знаю место неподалеку, где можно заказать еду. Там очень вкусно.

— Я не люблю кашу, — протянула Маша. — И супы. Там просто вода с картошкой.

Бастиан засмеялся.

— Ты можешь сама выбрать, что будешь есть.

— Как в самолете? — восхищенно спросила она.

— Да, родная, как в самолете. Только выбор больше.

Во время перелета Мария взяла стейк из лосося с овощным гарниром. Стручковая фасоль, сладкий перец, цветная капуста. Она настороженно обнюхивала каждый компонент блюда, затем пробовала его на язык и только после этого аккуратно откусывала маленький кусочек. Удивление, смешанное с восторгом, сияло на ее лице так ярко и чисто, что никто из пассажиров не остался равнодушным. Даже те, кто не видел ее, те, кто сидел в другой части салона, наверняка почувствовали эту радость. Счастье было везде, где ступала нога Марии.

Эстер.

К концу марта Себастьян оформит все документы, покажет их девочке и спросит, нравится ли ей новое имя.

— Да. Нравится, Бастиан.

— Я могу называть тебя Машей, если хочешь.

— Нет, — она пронзительно взглянет на него и скажет слова, от которых станет неловко: — Маша жила в приюте. Без родни. Эстер живет с тобой.

Но для него она не будет ни Машей, ни Марией, ни Эстер. 25 марта, на следующий день после приезда, сканер Цюрихского Университета откроет истину, в которой Бастиан уже давно не сомневался. Девочка из российского приюта — Совершенство. Абсолют. Из того знаменательного дня он вынесет многое: собственное ликование и торжество, однозначно определившее конец невероятно долго пути. Конец поисков. Но вместе с тем и новое начало.

Апрель, май, июнь. Три месяца пролетели мгновением. Каждый день Бастиан и Эстер Майер вставали в семь утра, спокойно завтракали под расслабляющую музыку или под монологи девочки — Себастьян приобрел целую библиотеку литературы: художественной, обучающей, научной, — и просил Совершенство рассказывать обо всем, что она узнавала из книжек. И монологи эти уже к началу лета больше напоминали доклады. Эстер изучила школьный курс биологии, математики, физики и химии, она насыщалась знаниями, вникала в суть вопросов и явлений, ни разу не попросив Бастиана растолковать смысл прочитанного. За три месяца она освоила английский и французский.

7 июля ей исполнилось шесть лет. Она сама сказала об этом.

— Сегодня мой день рождения, — бойко продекламировала девочка, закончив рассказ о структурных особенностях испанского языка.

— Вот как? — удивился Себастьян. — Почему ты раньше не сказала?

— Но ведь он же сегодня, — невинно ответила девочка.

— То есть… — его осенило. — Тебе никогда не дарили подарки?

— Нет, — отчеканила она, но тут же задумалась. — Хотя в прошлом году Лена принесла мне кусочек пирога с клубникой. Было очень вкусно.

Лена. Русская женщина, чьи рыдания он уже давно забыл. Эстер вспоминала полноватую воспитательницу время от времени, рассказывала, чаще всего перед сном, о бедном времени в стенах приюта. Но говорила она всегда так тепло и нежно, что образ детского дома после пары таких историй, стал поистине прекрасным.

— На день рождения принято дарить подарки, — сказал Себастьян.

— И что обычно дарят?

— Все, что угодно.

Девочка крепко задумалась. В сосредоточенном молчании она допила яблочный сок, отнесла грязную посуду в раковину и, повернувшись к Бастиану, спросила:

— Прям все-все?

— Да.

— Но ведь это невозможно.

— Почему? — улыбнулся Себастьян.

— Потому что нельзя подарить… Ну-у-у-у… Мысли. Память. Воспоминания.

— А так ли это? — вкрадчиво спросил Бастиан.

Эстер не ответила на его вопрос. Она подошла к нему, распахнула маленькие ручки и дождалась, когда он возьмет ее к себе. Себастьян заканчивал завтрак с Совершенством, клубочком свернувшимся на его коленях, пил крепкий кофе и размышлял, действительно ли память невозможно подарить.

А вечером того же дня, пока девочка читала одну из своих книжек, Бастиан оформил заказ на доставку сразу пяти различных пирогов. Черничный, вишневый, лимонный, творожный и, конечно же, клубничный. Радость Совершенства не знала границ, а вместе с ней и сердце Себастьяна наполнялось счастьем. И счастье это было неизменным. Ведь каждый момент рядом с удивительной девочкой казался уникальным и особенным, каждое утро, которое начиналось с монолога дочери, Бастиан встречал искренней улыбкой. И все чаще ловил себя на мысли, что некоторые вещи, доступные и понятные шестилетней Эстер, ему и вовсе неведомы. Экономика, финансовые политики стран, дипломатические отношения, исторические ценности, виды искусства… Девочка понимала все.

Но лишь с одной темой Бастиан решил повременить. Музыка. Фортепиано.

В середине августа, 18 числа, он решился на давно запланированный эксперимент. В праздничном зале Цюрихского Университета их уже ждали. Марта, Кристоф и новое, незнакомое лицо. Феликс Соавэ. Один из лучших пианистов современности.

— Здравствуй, дорогая моя! — просиял Кьорди, когда Эстер неуверенно шагнула в зал. — Каждый раз тебя видеть — как в первый, клянусь.

Старик выглядел неважно. За прошедшие месяцы он еще больше осунулся и похудел, остатки волос на практически лысой голове стали похожи на тонкую паутину, а кожа неприятно пожелтела и начала обильно шелушиться. Но рядом с девочкой, рядом с Совершенством, он расцветал. Обретал живость и ясность взора, желание двигаться и говорить, говорить, говорить. И лишь Марта знала, каково старику после каждого расставания с Эстер.

— Кристоф! — девочка кинулась ему навстречу. — Я так рада, Кристоф!

— И я, дорогая моя, — его глаза слезились, но он старался не подавать виду. — И я, родная.

— Эстер, — Бастиан тихо позвал ее и указал на незнакомца. — Это наш друг, Феликс. Он покажет нам кое-что… Особенное.

— И что я должна сделать?

Она всегда все понимала. Ни одна деталь не ускользала, ни один аспект не оставался без внимания. Ее привели в новое место, показали нового человека — от нее что-то хотят, определенно. Бастиан тепло улыбнулся.

— Просто послушай, хорошая моя. Садись рядом со мной и слушай.

Они сели неподалеку от рояля — Себастьян, Эстер, Кристоф и Марта.

— Что играем? — сладко спросил пианист. — Чего изволите?

— Бетховена, — ответил Бастиан. — Лунную сонату. Третье действие.

— Отличный выбор, — еще более слащаво протянул Феликс. — Замечательно.

Подол фрака взметнулся в воздух, музыкант занял свое место. Пауза. Тишина зазвенела вокруг… И полилась музыка, мощными переливами и громогласными раскатами, точным тонами и прекрасными акцентами. Пианист играл жарко и самозабвенно, а мысли Себастьяна улетели куда-то настолько далеко в прошлое, что эти воспоминания не чувствовались родными.

Вот перед ним слепой мальчик играет точно так же, а рядом женщина старается не плакать. Вот зазвучали всплески воды, тихие, словно шепот. И теперь женщина, что сдерживала слезы, улыбается ярко и чисто.

Музыка стихла. Померкли и воспоминания. Пианист резво развернулся на банкетке и окинул взглядом хранящих молчание слушателей. Эстер поднялась со стула и направилась к роялю.

— Что скажешь, маленькая? — ласково спросил Феликс. — Тебе понравилось?

— Да, — прошептала она.

— Прошу, — музыкант легко покинул место, предложив его девочке. — Покажи мне, на что способен твой юный талант.

Бастиан улыбнулся. Феликс Соавэ не знал всего. Ему, конечно, сказали, что Эстер Майер, если верить скану, имеет склонности к музыке. Что она, подобно множеству одаренных детей, которых пианист уже повидал, может проявить себя. Стоит лишь показать и наставить. Но Феликс не знал всего. Не знал Совершенства.

Банкетка была высока для шестилетней девочки. Пианист заметил это и опустил сиденье. Он помог Эстер взобраться на место, слегка сместил ее вперед, сократив расстояние до рояля, и шагнул в сторону, приняв умиленный и слегка чудоковатый вид.

Девочка повернулась и посмотрела на Себастьяна. Он едва заметно кивнул.

Музыка, что зазвучала после, была прекрасна. Ничуть не хуже исполнения прославленного пианиста, но Эстер интерпретировала мелодию иначе, расставила акценты так, как ей хотелось, преобразила сонату, дополнив ее глубиной и чем-то незримым, сокровенным. Она играла гладко, превосходно, а у стоявшего рядом музыканта нелепо вытянулось лицо и округлились глаза. Когда музыка закончилась, Соавэ встрепенулся.

— Это… — Феликс запнулся и прочистил горло. — Это шутка? — он резко тряхнул головой. — Великолепно, девочка, изумительно! Это счастливый день! Я слышал о подобном, но сам еще ни разу не видел. Великолепно! Замечательно!

Пианист продолжал ликовать, а Эстер серьезно смотрела на Бастиана, слегка склонив голову, будто бы спрашивая: «Что происходит?» Вечером того же дня он объяснит ей все. Расскажет, что многие вещи, такие, как игра на фортепиано, большинству даются с огромным трудом. Он объяснит, что ее данные превосходят любой известный ранее максимум.

— Для тебя нет ничего невозможно, — он сидел на краешке кровати, с нежностью перебирая светлые локоны. — Ты совершенство. Мое совершенство.

Девочка засыпала. Она медленно погружалась в сон, а Себастьян Майер любовался ей, практически не дыша. Тяжелые веки сомкнулись, дыхание стало ровным и глубоким.

«Я тебя люблю, родная», — подумал он. Эстер сонно открыла глаза, посмотрела на него и сказала:

— И я тебя люблю, папа.

* * *

Любознательность Эстер не знала границ. Совершенный разум всегда находился в поисках новой информации. И разум этот был всеяден. Математическая логика и программирование, живопись и литература, микробиология и генетика, — к семи годам маленькая девочка из России знала не меньше выпускника Цюрихского университета. Себастьян дал ей доступ к собственным ресурсам: подпискам на научные журналы, электронным библиотекам, — и Эстер читала все без разбора.

В лаборатории, что теперь единолично принадлежала Бастиану, — Бремер перебралась в тесную комнатку Кристофа практически сразу после возвращения домой, — расположилось цифровое пианино. В точности такой же инструмент стоял и у них дома, а дни, наполненные радостью и счастьем, теперь начинались с музыки.

Бетховен, Лист, Рахманинов, Шопен. Она играла сложнейшие произведения так, словно они были школьной программой для младших классов. Скарлатти, Дебюсси, Черни, Клементи. Девочка составляла импровизации и вариации на шедевры прошлого, дополняя и улучшая древнее наследие. Впоследствии она познакомится и с другими музыкальными инструментами и без каких-либо усилий освоит их все, но именно игра на фортепиано навсегда останется для нее любимым хобби.

Благодаря Эстер Себастьян увидел ту часть эпохи НСГМ, что никогда бы ему не открылась без дочери: композиторы нового поколения создавали этюды и ноктюрны, по глубине и чувственности не уступающие произведениям мастеров классики.

Через Эстер он узнал мир во всех его красках, понял, как скудно и нелепо жил до появления девочки. Понял, как же все-таки ему повезло. Ведь не будь ее — не стало бы и его. Не было бы обновленного Себастьяна Майера, совершенно точно. Остался бы тот нелюдимый, замкнутый и до отчаяния устремленный к мечтам доктор, которого так яростно не любили многие и многие. И жил бы он с чужой женщиной, бессмысленно коротая век, искал бы истину среди инвалидов, а, не найдя ее, опустился бы до поисков оной на дне пустого бокала. Наверняка так.

Но судьба подарила ему второй шанс, и благодарность его не знала меры.

Когда Эстер исполнилось восемь, Бастиан арендовал небольшую моторку и, впервые в жизни девочки, показал ей Цюрихское озеро с нового ракурса. Они много раз гуляли по берегу, любовались Альпами, но с воды привычный вид преображался.

Себастьян заглушил мотор, когда знакомые очертания города слились в полоску едва различимых серых зданий. Они долго молчали. Купались в лучах жаркого июльского солнца, наблюдали за бликами на воде, за мерными всполохами небольших волн, мечтательно смотрели на заснеженные вершины близких гор, настолько близких, что временами ощущался легкий холодок на коже. Бастиан прислушивался к всплескам воды, к далеким крикам птиц, парящих где-то далеко и незримо, и к своим чувствам.

— Мы с мамой часто ездили на озера, — наконец сказал он, нарушив приятное молчание. — Хорошие были времена.

— Ты по ней скучаешь?

Она не говорила. Шептала. Голос девочки звучал так ласково и нежно, и так гармонично вливался в общий поток природных звуков, что казался Бастиану неотделимой частью этого места. Эстер сидела на краю моторки, вглядываясь куда-то вверх, в бесконечную синеву ясного неба, а кудрявые светлые локоны развевались на легком ветру.

— Да, родная, — признался Себастьян.

Она и так знала ответ. В этом сомнений не было. Эстер знала все.

— Мне ее не хватает порой, — продолжил он. — Но, если честно, я о ней давно не вспоминал.

— Почему?

— Потому что годы с ней были прекрасными. А все, что после — оказалось страшным, скучным и серым.

— Тогда было лучше, чем сейчас?

— Нет, — он улыбнулся. — Лучше, чем сейчас, никогда не было.

Девочка протянула руку, тонкие пальчики погрузились в чистую воду озера.

— Холодная, — сказала она. И задумалась. — А ты бы хотел ее вернуть?

— Кого?

— Маму.

Глаза Эстер блеснули ярко-синим. Она выжидающе смотрела на Себастьяна, и во взгляде ее читалось искренне любопытство. Интерес.

— Да, наверное, — помедлив, ответил он. — Но… Она умерла очень давно, и так же давно я смирился с этим.

И вновь размеренные звуки природы заполнили паузу. Лодка вальяжно покачивалась на низких волнах, а мысли Бастиана вернулись к тому далекому времени, когда Беата Майер, Беата Эстер Майер, жила и радовалась жизни. Тогда все было иначе — просто и ясно. Он уже не раз возвращался к историям из детства, рассказывал девочке о матери, о брате, о своих мыслях и мечтах. Но Себастьян никогда не говорил ей о мелочах, о тех маленьких секретах и тайнах, что неразрывно связывали сына и мать.

— У нас была любимая песня, — погрузившись в воспоминания, улыбнулся он. — Ну, как любимая — мама любила ее петь и играть, а я обожал слушать. Очень старая песня Жака Брель. Ее частенько играли по радио в какой-то новомодной перепевке, когда мне было не больше тринадцати, но душа текста была прекрасна, — он надолго замолчал. Эстер не тревожила тишину. — Я все еще помню это, помню музыку. Мама подобрала ее сама, сочинила… И помню ее голос.

Женщина сидит за роялем, романтично склонив голову. Она поднимет руки, медленно и чувственно. Ее глаза закрыты. Пальцы касаются клавиш, моментально находят нужные ноты и порождают первый аккорд. Слова следуют за тонами, почти сразу же, почти без паузы. Прекрасно и высоко, чисто и пронзительно.

Женщина сидит за роялем в центре большого зала местного театра. Несколько секунд назад она объявила следующую песню, сказала, что слова принадлежат автору из прошлого века, но музыка принадлежит ей. А мальчик, что расположился в ближайшем ряду, услышав название произведения, замирает. Он слушает пение и игру и точно знает — женщина поет для него. Только для него одного.

— Как называлась… Называется песня? — Эстер деликатно прервала воспоминания.

— Ne me quitte pas.

Мир отдалился. Слова, волшебная фраза, что не произносилась уже невероятно давно, хлестко и стремительно ударила воспоминаниями. «Милый мой Бастиан. Я умираю. И мы ничего не можем с этим сделать. Не знаю, сможешь ли ты простить…» Она написала письмо от руки и направила почтой. Специально, чтобы дольше шло. А он учился на последнем курсе Цюрихского университета и, получив страшное известие, едва не потерял сознание…

— Прекрати! — далекий крик полный боли.

Ему казалось даже, что вопль этот звучит в памяти, но… Кричала девочка посреди озера.

— Прекрати! Пожалуйста! Очень больно!

Бастиан бросился к ней, обнял крепко и нежно. «Извини, прости, я не хотел», — мелькало в его мыслях, но сдавленный плач Совершенства заглушал все. Он чувствовал, как бешено стучит ее сердце, и ощущал, как колотится его.

— Прости меня, родная, — на выдохе, шепотом. — Прости, Эстер…

Как только девочка успокоилась, он завел мотор и направил лодку к берегу. Гул двигателя заполнил слух, холодные брызги в лицо раздражали, как осенняя морось, но вся сущность Себастьяна Майера сфокусировалось на одном — он ранил Совершенство. Причинил ей боль.

Она молчала долго, мучительно долго. Наконец, когда до берега оставалось совсем немного, девочка произнесла:

— Ты бы обрадовался ей? Если бы она вернулась?

Врать смысла не было. Уж теперь-то он это точно знал.

— Да, родная. Я бы ей очень обрадовался.

Бастиан не спросит ее о том, что случилось на озере. Даже любопытство ученого не устоит перед любовью. А любовь не требует вопросов.

Спустя пару недель, ближе к концу августа 2029 года, Себастьян встретит очередное чудесное утро. Он проследует на кухню, с удовольствием съест замечательный завтрак, заботливо оставленный на столе, нальет себе кружку ароматного кофе и, уже по привычке, направится в комнату Эстер. Он откроет дверь и увидит, как девочка сидит за цифровым пианино, слегка склонив голову. Себастьян улыбнется этой картине и сделает щедрый глоток бодрящего напитка. Он шагнет вперед, заметив как Эстер, не открывая закрытых глаз, занесла руки над клавиатурой. Бастиан проследит за ее движением, дождется легкого касания клавиш и услышит первый аккорд. За которым последует череда событий: кружка кофе полетит вниз, чтобы вдребезги разбиться о твердый пол, забрызгав чернотой половину комнаты. Но он этого не заметит. Его ноги сделаются ватными, он качнется вперед и вбок, но сможет устоять, облокотившись на ближайшую стену. И этого он не заметит. Девочка начнет петь. Почти сразу же, после первой ноты. Она начнет петь, чисто и высоко, прекрасно и пронзительно, играя ту самую мелодию из далеких времен, что всю сознательную жизнь ассоциировалась с чем-то возвышенным и сокровенным. И это окончательно сокрушит его сердце.

Девочка будет петь для него. Только для него одного.

Ne me quitte pas…[1]

Глава 16. О чем там?

Он решил прогуляться. Энди шагал и шагал, не раздумывая о том, куда и зачем идет, не разбирая дороги, не вглядываясь в лица прохожих. Андрас запнулся о низкий металлический забор, заворачивая в ближайший парк, глухо чертыхнулся, едва не столкнувшись с какой-то женщиной в длинной черном пальто, отрешенно крутанул головой, когда услышал со всех сторон вопящие гудки проезжающих автомобилей.

«Мир живет», — подумал он. Люди Государства крутятся в бесконечной динамике трудовых дней, достигают поставленных целей, реализуют мечты. А что Энди?

— А Энди погряз в дерьме, во что.

Ковыляющий мимо низкий старикашка бросил на него неодобрительный взгляд. Но других слов у Андраса не было. Вся эта каша с Майером и Саммерсом, пропитанная загадками и тревогой, теперь беспокоила Энди как ничто иное. В понедельник он получит ответы. Наверное. Очень хотелось в это верить.

Рекламная вывеска сияла огнями и притягивала взгляд. «Будущее — наше! Будущее — здесь!» А рядом с буквами, взявшись за руки, навсегда застыли мужчина и женщина. Хороший плакат. И призыв его читался легко — забыть ужасы прошлого, устремив свежий взор в завтрашний день. Правильное решение, казалось бы…

Вот только память не слушалась. По крайней мере, память Энди. Да и дикой ему виделась сама эта мысль — забыть. Ведь «забыть» — значит «простить». А где-то совсем рядом, на юге, за новой границей новых стран, жили твари и монстры. Мародеры, убийцы, насильники. Вся грязь старого мира собралась там под знаменами Родства, и прощения эта свора уж точно не заслуживала.

Стало светло и ярко, так ярко, что больно резануло глаза. За вспышкой света последовал протяжный автомобильный гудок, послышалась приглушенная брань.

— Ты нормальный, нет?! — выскакивая из машины, кричал мужчина. Он подлетел к Энди, резко развернул за плечи и мощно встряхнул. — Смотри куда идешь, мать твою! Темень же, мать ее!

Андрас охнул. Суровый взгляд единственного глаза пригвоздил его, обездвижил. На месте второй глазницы в свете уличный фонарей блестел гладкий участок кожи.

— Извини, — сказал Энди. — Я задумался.

— Задумался? Задумался?! — мужчина засмеялся, громко, истерично. — Я тебе сейчас морду набью, парень. Хочешь? — Энди лениво мотнул головой. — Тогда, мать твою, смотри по сторонам, задумчивый ты мой! Еще бы вот столько, — он показал не больше сантиметра, — и ты бы с ветерком прокатился на моем капоте. Усек?

Незнакомец еще раз, напоследок, грубо встряхнул Энди и ослабил хватку.

— Ты их простил?

Вопрос появился сам, и, прежде чем Андрас успел его обдумать, слетел с языка. Мужчина сурово нахмурил брови, поднял указательный палец, открыл рот, чтобы что-то сказать… Но тут же все понял. Его лицо смягчилось, глубокие морщины на лбу разгладились, печаль мелькнула во взгляде.

— Это видишь? — он ткнул пальцем в то место, где раньше был левый глаз. — Медицина у нас шикарная, даже шрама не осталось, — обнажив запястье правой руки, он продемонстрировал надпись, едва различимую в вечернем свете. Татуировка. — А это видишь?

Одно слово. Очень простое. «Эмили».

— И как ты думаешь, парень? Я их простил? — он смачно сплюнул. — Хрен там.

Незнакомец задумался, замолчал. Он кинул взгляд на заведенную машину, осмотрел местность, заметил яркий рекламный слоган и, громко хрюкнув, отборно выругался.

— Я никогда их не прощу. До самой смерти. Даже пытаться не буду. Ненависть — все, что у меня осталось.

Мужчина отвернулся, небрежно бросил «бывай, парень» и, оглушительно хлопнув дверью, скрылся в машине.

«Мир живет», — подумал Энди. — «Но мир помнит». Уверенность на уровне чувств — таких, как он, много. Много тех, кто не забыл. Кто-то потерял глаз и Эмили, кто-то — другую часть тела, другого человека. Кто-то — родителей и Кгеррецан.

«Будущее — наше! Будущее — здесь!» Дерьмовый плакат. Такой слоган могли придумать лишь коренные, лишь те, кто спокойно жил на полуострове, пока целые материки пылали в огне. Но выжившие, беглецы со всего мира, помнили.

Саммерс сказал, что Майер важен. Что он, по мнению неизвестных Энди людей, как-то может решить проблему Родства. Если это правда, то игра явно стоит свеч, и Андрас готов простить недомолвки Алана. Никакое решение не вернет пролитой крови, но… Хотелось верить в существование справедливости. А если же Саммерс лжет…

— Ладно, хрен с тобой, — он бросил прощальный взгляд на яркую рекламную надпись. — В понедельник решим.

Энди посмотрел на часы — 20:11. Тэйе, вероятно, еще на работе.

— А что потеряла ты, девочка? — выдохнув облачко пара, произнес он. — Что у тебя отобрали монстры?

Шаг, второй, третий. Теперь Андрас смотрел по сторонам, с удивлением отмечая ясность мысли. То ли прогулка так подействовала, то ли бодрящая встреча с одноглазым незнакомцем… Или же осознание того, что впереди его ждет несколько беззаботных дней и, в первую очередь, грядущий вечер в обществе девушки, что ему рада. Спустя полчаса, он уже стоял у знакомого подъезда. Дверь, как и в прошлый раз, была открыта.

И вновь сумрак дома поглотил его, окутал волнением. Предвкушением чего-то нового и прекрасного. Лестница, второй этаж. Мощная металлическая дверь и зеленая лампочка рядом с кнопкой звонка. В этот раз он не будет стучать, в тайне надеясь, что никто не откроет. Нет, он позвонит, и застынет в напряжении, прислушиваясь к звукам, и расслабится лишь после того, как услышит легкий щелчок дверного замка.

— Привет! — Тэйе широко раскрыла дверь и тут же протянула ему массивную металлическую капсулу. — И вот еще, — два легких свертка какой-то ткани.

— Привет, — выдавил он. — Э-э-э… Что это?

— Термос, — она щелкнула пальцем по хромированной стенке. — Плед, — она задумалась. — А как во множественном? Пледы? В общем, их тут два, тебе и мне.

— Так, — протянул Энди. — Понятней мне не стало.

— Сейчас все поймешь, красавчик, — подмигнула Тэйе. — Я покажу тебе кое-что. Пошли.

Она вернулась в квартиру и тут же вновь появилась в подъезде, сжимая в руках две большие пластиковые кружки. А Энди стоял статуей, не понимая, что вообще происходит. Девушка нежно улыбнулась и, легко крутанувшись на носках, обогнула Андраса по небольшой дуге. Она направилась к лестнице, и Энди послушно поплелся следом.

— Ты знала, что я приду?

Второй этаж.

— Нет. Я надеялась, — он не видел лица, но слышал улыбку в голосе. — И ты пришел.

— Готовилась, значит.

— Немного. Самую малость.

Третий этаж.

— Куда мы? А, мать моя! — он едва не выронил термос, поправляя съехавший на бок плед, но сумел удержать равновесие. — Чтоб мне…

— Сейчас, Андрас Ланге, — нараспев провозгласила она. — Еще минутку.

— Знаешь, я не большой любитель загадок. У меня и на работе их хватает.

Четвертый этаж. Остался один лестничный пролет, что вел к темному прямоугольнику двери почти под самым потолком. Выход на крышу. Тэйе легко преодолела последние ступеньки и, остановившись на самом верху, развернулась.

— Здесь моя святая святых, — торжественно сказала она. — Здесь мой современный мир, — Тэйе поморщилась и повела носом. — Не так пафосно я хотела, конечно, но… Часть правды в этом есть.

— Я опять чувствую себя особенным, — улыбнулся Энди.

— Потому что так и есть.

Не оборачиваясь, она толкнула дверь ногой и тут же исчезла из поля зрения. Андрас бросился следом. Мгновением позже его мощно обдало холодом и окрыляющей свежестью. Он оглядел крышу в поисках девушки и нашел ее неподалеку, почти у самого парапета. Подойдя поближе, Энди увидел два небольших стула, напоминающих скорее пляжные кресла.

— Давай, — она забрала у него термос и один плед, ловко опустилась на сиденье и укуталась в пушистую ткань.

Андрас последовал ее примеру. Стало значительно теплей. Он не успел расположиться и осмотреться, а Тэйе уже протянула ему кружку, полную дымящейся, ароматной жидкости.

— Чай? — спросил он.

— Лучше. Глинтвейн, — она сделала маленький глоток и довольно выдохнула. — Вкусно. И согревает. Попробуй.

Пряное вино, горячее, насыщенное ароматами специй, цитрусов и корицы. Энди расслабленно облокотился на спинку кресла и причмокнул губами.

— И правда неплохо.

— Неплохо? — передразнила Тэйе. — Вот так похвала.

Андрас улыбнулся. Начало вечера выдалось прекрасным. Он посмотрел вперед, поверх крыш таких же низеньких домов, перелетел взглядом на высоты небоскребов, застывших вдалеке, в центре города, и вновь вернулся к девушке.

— Мне здесь нравится.

— И мне. Сейчас уже прохладно, долго не посидишь… Но летом я тут просиживала целые ночи, — она поплотней укуталась в плед и продолжила: — Можно увидеть, как город засыпает, чтобы через несколько часов проснуться вновь. Неслабо умиротворяет.

Тишина. Каждый задумался о своем. Энди поднял глаза к небу, к далеким точкам вечных звезд. И точки эти светили точно так же, когда он был маленьким. Для них ничего не изменилось: Родство, Кгеррецан, родители, Майер, — звездам все равно. Их свет неизменен и притягательно холоден.

— Здесь так тихо, — выдохнул он.

Звуки городской жизни остались где-то там, за парапетом, за скрипучей черной дверью, что вела на крышу. Они были повсюду, пытались прорваться в это место, чтобы нарушить идиллию и приятный покой, пытались сделать укромный уголок частью жестокого мира, но у них ничего не получалось. Магия, не иначе.

— Я же говорю, — улыбнулась Тэйе, — святая святых.

— И ты всегда сидела одна? — девушка кивнула. Тогда Энди хлопнул рукой по подлокотнику. — А зачем два стула?

— Раньше был один, — после непродолжительной паузы сказала она. — Но потом я принесла второй.

Чтобы нарушить одиночество, понял Энди. Он на собственной шкуре испытал всю мощь и тягость продолжительного единения. Конечно, у него был голос Карен, но обществом это сложно назвать. Конечно, у него было спиртное, литры и литры алкоголя, но, в конечном счете, и они перестали действовать. Конечно, у него были воспоминания… Но они лишь все усугубляли.

— Расскажи мне, Андрас Ланге, — тихо произнесла девушка. Продолжения не последовало.

— Что?

— Свою историю.

В прошлый раз, ужиная в тесной кухне, темы прошлого остались нетронутыми. И уверенности Энди не испытывал, не знал, готов ли он об этом говорить. Но теперь…

Начало получилось неуверенным, слишком медленным. Таким, словно фразы и предложения из него кто-то вытягивал. Но потом полегчало. Он говорил и говорил, рассказывал о родителях, об учебе, о своих мечтах и планах, что с грохотом разбились о камень под названием «Родство». Энди жестикулировал и увлеченно кивал головой, временами путая года и сезоны, о которых вел повествование. Он улыбался и хмурился, а Тэйе чутко реагировала на каждую смену эмоций. Андрас потерял счет минутам и не мог точно сказать, на сколько затянулся рассказ — на десять минут, или же на час.

Он говорил открыто, запоем, чувствуя, как внутри становится легче. Поведал Тэйе практически обо всем, что было до Родства — сжато, но лаконично, — опустив лишь один момент своей истории. Важный момент. Ключевой. Карен Герц.

Когда он закончил, глинтвейн в чашке давно остыл. Девушка заботливо подлила еще, разбавив замерзшую жидкость новой порцией горячего напитка. Энди поежился.

— Даже как-то неловко стало, — признался он. — Давно я так не говорил.

— Хороший получился монолог. Содержательный и интересный.

— Считаешь? — Тэйе размашисто кивнула. — Ну ладно… Хотя по мне — ничего особенного. Обычное детство.

— Не для меня.

— В смысле?

Девушка тяжело вздохнула, сделала очередной маленький глоток согревающей жидкости, мечтательно посмотрела куда-то вдаль и… Начала свою историю.

Она рассказала о месте, в котором родилась и выросла. Нант. На самом западе Франции, недалеко от побережья Атлантического океана. Тихий город, идеально подходящий для размеренной жизни, насыщенный искусством и старой архитектурой.

— Но детство я провела в дороге, — улыбнулась Тэйе.

Клод Серрма перевозил грузы. Ближние или дальние дистанции, соседние города или отдаленные точки Европейского союза — без разницы, любая работа была в радость. Он даже пропустил рождение дочери, вернувшись домой лишь через неделю после того, как Тэйе появилась на свет.

— Он зарабатывал деньги, причем весьма неплохие, насколько я помню. Но мама, — ее имя Энди так и не узнает, — считала, что этого недостаточно.

Девочка запомнит ругань. Не точные воспоминания, а так, мутные всполохи давних событий, что упрямо осядут в памяти, рисуя образ родителей в серых тонах. Сознательная жизнь Тэйе начнется уже после ухода матери.

— Я не знаю, — она удивленно вскинула брови. — Отец никогда не говорил мне о ней. Почему ушла, после чего… Но мне достаточно того, что даже лицо ее не запомнилось.

Мать не навещала дочь. Не писала писем, не дарила подарков. Девочка осталась с отцом и именно он, отец, подарил ей счастье и лучшие годы жизни. Сразу после ухода матери, папа забрал Тэйе с собой. Посадил девочку на заднее сиденье огромного Мана и отправился в путь. За новым рассветом.

— Он мог оставить меня с нянькой, но решил иначе, — она кивнула своим мыслям. — И правильно. Если бы папа уехал, я бы и вовсе росла без родителей.

Она повидала десятки стран. Чехия, Словения, Болгария, Германия, Греция… Вся Европа пронеслась под колесами грузовика за несколько славных лет. Девочка не пошла в школу, как подобает обычным детям, не получила свой первый скан НСГМ, как уже было принято в обществе. Тэйе росла на сиденье Мана, каждый день встречая как первый — новые лица, невиданные места, незнакомые языки.

— Я любила дорогу, — вспоминая, сказала она. — Все еще помню этот запах небольших городков и мелких закусочных, — девушка шумно втянула воздух. — Мясо, специи и дым. Вот чем пахло.

Тэйе с любопытством изучала мир. Девочка выхватывала чужие фразы, традиции, привычки. В Англии пили терпкий чай, в Баварии горькое пиво, в Италии пьянящее вино. В Испании она познакомилась с острой кухней, на востоке Европы вкусила мясные блюда Сербов, на севере — сыры и колбасы. С самого детства Тэйе впитывала черты десятков национальностей, она изучала языки в процессе живого общения и познавала грамоту различных стран из множества книжек. Тогда и пришла любовь к чтению.

— Все подряд, как я уже говорила. Сначала рекламные брошюрки, потом желтые журналы. А после них… Понеслось, — смеясь, протянула она. — Книги, книги, книги. На разных языках, для разных целей…

Хаксли и Маркес, Набоков и Мартин, Брэдбери и Кафка. Тэйе не могла читать сказки — они казались ей фальшивыми, набитыми ложью и дуростью глупых людей. В сказках всегда был счастливый конец: если мама уходила, то оправданно, с целью, если мама уходила, то чтобы вернуться. Уже в девять лет девочка поняла, что в жизни все иначе.

— А потом, — печально произнесла она. — Потом все изменилось.

В 2033 году, когда Тэйе исполнилось двенадцать, очередное изобретение какого-то ясного ума поразило мировой рынок. Умный автомобиль. Но не простой автомобиль — перевозчик грузов. Точный, быстрый и надежный. И доступный, как зубная щетка.

— Отец еще какое-то время держался в строю за счет старых связей и отношений. Но потом и они испарились.

Какой смысл платить деньги перевозчику, когда его работу может выполнить механизм, не требующий постоянной платы? Какой смысл в поддержании отношений с человеком, отношения с которым и вовсе не нужны?

Новость об умном автомобиле Тэйе восприняла с радостью и неподдельным интересом. Ведь это значило, что теперь они с папой могут сидеть на заднем сиденье, играть в карты или читать книжки, пока машина сама выполняет работу. Вот только отец помрачнел и сделался раздражительным…

— Денег у нас хватало, скопилось как-то. Мы особо не тратили — ни в поездках, ни во время редких перерывов. Но старый добрый папа изменился до неузнаваемости.

Клод любил дочь, любил больше жизни. Но в этой самой жизни он знал лишь одно дело — крутить руль. И, когда ремесло перевозчика сделалось ненужным, впал в мощнейшую депрессию. Он просиживал целые дни перед телевизором, без разбора покупая товары и услуги из цветастых реклам, косил газон, лениво и отрешенно, пытался поддерживать контакт с Тэйе, но безуспешно. Отец отдалялся от дочери, но сам этого не замечал. А если и замечал, то не решался что-либо исправить.

— Было жутко, когда я осознала свое положение, — она взглянула на Энди поверх кружки. — Мне было тринадцать, почти четырнадцать, и в Нанте я знала только отца. Другие дети казались мне существами из иного мира. Все, что я имела — сотни прочитанных книжек. Но кому было до этого дело? — Тэйе виновато кивнула. — Верно. Никому.

Девочка резко оказалась изгоем. Бессчетное количество раз она пыталась завладеть вниманием отца, но тот либо отмахивался, либо уныло кивал на ее просьбы, предлагая вернуться к чтению книжек. А юный разум сделал вывод — раз самый близкий человек, единственный и важный, проявляет такое безразличие, то чего стоит ожидать от тех, кто и имени ее не знает…

— Хреново было, — подытожила она. — Очень хреново. Где-то до 39-го.

Почти пять лет девочка провела в одиночестве: дома, на улицах города, в полюбившемся парке недалеко от Нантского университета, где так приятно и уютно читалось под сенью древнего, могучего дуба. Присутствие отца не ощущалось вовсе. Иногда он, правда, мелькал в ее жизни — в те особенные дни, когда депрессия, что переросла в озлобленность и безразличие, ослабляла хватку. Тогда он, как бывало раньше, нежно будил дочь, готовил ей завтрак и предлагал куда-нибудь поехать. Не по работе, не за грузом, нет — просто сесть в машину и медленно покатиться вперед, выбрав любую из Европейских дорог. В первый из таких разов маленькая Тэйе чуть не лопнула от счастья. Ведь папа вернулся. Они готовились к путешествию, весь вечер выбирали маршрут, вспоминая, как когда-то уже ездили по этим дорогам. Они улыбались друг другу, а сердце девочки трепетало, когда сильные руки заключали ее в крепкие объятия.

Но за разговорами ничего не последовало. На следующий день Клод вновь предложил дочери вернуться к книжкам.

— И такое случалось частенько. Так паршиво было каждый раз… Уже после третьего я начала злиться, считала его обманщиком, — она печально посмотрела на Энди. — И сейчас мне за это стыдно.

Пасмурной осенью 2039 года, в самом начале сентября, Тэйе нашла новую книжку. В мягком переплете, потрепанную, как гроссбух старика, с блеклыми пометками на полях и частыми пояснениями от переводчика — сборник рассказов русских писателей. Девушка погрузилась в чтение, привычно расположившись на лавочке возле дуба. Она дошла до нового автора, прочитала повесть под чарующим названием «Гранатовый браслет» и, улетев мыслями куда-то далеко, в прошлое прочитанной истории, задумчиво следила за медленным движением облаков.

— Привет.

Тэйе оглянулась. Рядом с ней, в стороне от дорожки, сидел парень. Он расположился прямо на траве, подогнув ноги в позе лотоса, и внимательно изучал девушку.

— Что читаешь?

— Книгу.

— Это я вижу, — незнакомец прищурился. — Выглядит древней. Что это?

— Рассказы.

— Хорошие?

Тэйе покрутила книжку в руках, аккуратно провела пальцем по переплету, сгладила отогнутый верхний уголок, который тут же упрямо высунулся вперед, и ответила:

— Да. Но я еще не закончила. Прочла примерно половину.

— И о чем там?

В голосе парня слышалась искренняя заинтересованность. Такая, что находится где-то на границе между любопытством и любознательностью. Незнакомец сидел, не шелохнувшись, и дожидался ответа Тэйе.

— Последний рассказ…

— Как он называется?

— «Гранатовый браслет».

— Я его знаю, — улыбнувшись, сказал он. — О чем там?

Тэйе смутилась.

— Если ты знаешь, то зачем спрашивать?

Парень задумался, вскинул голову к серому небу и медленно провел рукой по траве.

— Ты Экзюпери читала?

— Причем тут…

— Да или нет?

— Конечно читала.

— Он писал, что зорко одно лишь сердце. Но я смею дополнить — каждое сердце зорко по-своему, — он вновь прищурился, изучая реакцию Тэйе, и повторил свой вопрос: — Так и о чем там?

Ей было странно. Но не потому, что разговор с незнакомцем проходил в необычном ключе, а потому, что разговор этот имел место быть. Девушка привыкла, что ровесники ее не замечали. Она впитала одиночество, познала его через ветхие страницы и задумчивые прогулки, сжилась с ним и смирилась. Тэйе никак не ожидала, что кто-то из многочисленной толпы заметит ее и начнет говорить про книги. О чем вообще можно говорить с «темной»? Да еще и с необразованной. Ведь за последние пару лет она твердо поверила, что каждый человек в Нанте знает о ней, поверила, что эти два противных слова выжжены где-то у нее между лопаток, что каждый прохожий смотрит на нее, слегка улыбается, а когда она не видит, с омерзением морщит лицо и сокрушенно мотает головой.

А тут такое. «О чем там?» Тэйе еще раз взглянула на парня, чтобы убедиться в реальности происходящего. Она огляделась, выискивая притаившихся неподалеку дружков незнакомца, но, не найдя ничего подозрительного, пожала плечами и дала ответ.

Книга об уничтожающей силе любви, о чувстве, способном свести с ума любого, ведь никто от нее не защищен. Она сказала, что такая любовь не может умереть, как не в силах погибнуть само время или пространство, ведь даже если умрут оба — и влюбленный, и объект обожания — любовь оставит свой след, она точно найдет способ… Тэйе говорила, а юноша внимательно слушал, время от времени кивая ее словам. Когда она закончила, парень резко вскочил, а затем театрально поклонился.

— Лиам.

Имя. Комментарии излишни.

— Тэйе.

— Я рад тебе, Тэйе. И рад зоркости твоего сердца. Отличный взгляд, — он улыбнулся. — Ты часто сюда приходишь?

— Бывает.

— А я нет. В этом парке я новый гость. Но, если ты здешний завсегдатай, то и я им стану.

Другая Тэйе Серрма, удобно расположившись на крыше четырехэтажного дома где-то в Копенгагене, сделала большой глоток пряного вина и неуютно поежилась.

— И правда неловко стало, — сдавленно хохотнула она. — Я вообще эту историю никому не рассказывала.

— Как и я свою, — кивнул Энди.

— В общем, Лиам сдержал свое слово. Он часто приходил в парк, возможно даже чаще, чем я об этом знаю — у меня не было каждодневного ритуала касательно этого места. Шла туда, когда хотелось…

Поначалу он ее раздражал. Мешал читать. И даже не словами, не голосом, а самим присутствием — парень просто садился на траву и молча сидел, пока Тэйе не откладывала в сторону очередную книгу, или пока сама не начинала диалог.

— Он мог сидеть так часами. В любую погоду. Сидел и смотрел по сторонам, словно изучая мир. Словно впервые. А когда я обращалась к нему, он широко улыбался и говорил «привет».

И не только говорил. Он вскакивал на ноги и кланялся почти до земли.

— Привет, Тэйе! Я рад тебе.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она.

— Что?

— Сидишь на земле… Ждешь чего-то.

— Так хочет мое сердце, Тэйе, — он положил руку на грудь и тепло улыбнулся. — А кто я такой, чтобы с ним спорить?

Он не звал ее на прогулки, не предлагал сходить куда-нибудь на чашечку кофе или банально проводить до дома. Приходил, сидел, немного общался и, когда девушка собиралась уходить, отвешивал очередной драматичный поклон и удалялся в неизвестном направлении. Странный был тип.

— Но потом я к нему привыкла, — призналась Тэйе. — И неслабо так запереживала, когда в один прохладный день его не оказалось в парке.

Это случилось в середине ноября 2039 года. Ночью выпал небольшой снег, и улицы города преобразились до неузнаваемости. Конечно, белизне суждено было исчезнуть еще до обеда, превратившись во множество мелких лужиц и ручейков, но вид Тэйе нравился. Она пришла в парк, как обычно расположилась на лавочке под дубом и открыла новую книгу. Чтение давалось с трудом. Возможно, все дело крылось в тексте. Да, девушка так и сказала себе в самом начале — текст кривоват. Герои слабые, шаблонные. События — повторение старых сюжетов.

Но мысли ее неизменно возвращались к пустующему месту на траве. Лиам не пришел.

— Я так и не почитала в тот день. Все думала, куда подевался этот навязчивый и странный парень. Он стал для меня…

— Особенным? — фразу закончил Энди.

— Да, — Тэйе улыбнулась и подмигнула. — Соображаешь.

На следующий день девушка вновь отправилась в парк. И ей это не понравилось. Ведь никогда прежде она не выбирала для чтения одно и то же место два раза подряд. Чередование казалось последним, что хоть как-то от нее зависело. Этакая иллюзия выбора, жалкая, но действенная — ведь рутина бесконечных дней и правда воспринималась несколько проще.

— И все напрасно, — выдохнула Тэйе. — Лиам опять не пришел.

Девушка бурлила негодованием, но тревога, вызванная отсутствием странного паренька, была сильнее. Она не прочитала ни строчки, ни единого слова, ни буквы. Весь день Тэйе высматривала знакомую фигуру где-нибудь неподалеку, вглядывалась в лица проходящих мимо людей, а потом и вовсе не выдержала — с треском захлопнула чертову книжку и отправилась исследовать парк. Но все без толку. Лиам не появился.

— А потом еще такой же день. И еще, — она задумалась. — Вспоминается с трудом, если честно. Но вроде да, он пришел на пятый день. Сидел себе на траве, как будто ничего и не было.

Девушка не села на лавку. Не открыла книгу, тут же предавшись чтению, не окинула взглядом спокойный парк. Она твердо направилась к юноше и, не дойдя всего пару шагов, застыла на месте.

— Привет, Тэйе! — Лиам вскочил и отвесил поклон. — Я рад…

— Тебя не было…

— Но теперь я здесь, — улыбнулся он.

— Где ты… Кхм…

Она злилась, кипела гневом, но вместе с тем испытывала безмерную радость.

— Где я был? Дела, Тэйе, дела. Теперь ты мне тоже рада?

Девушка хотела отвернуться, плюнуть на парня и вернуться к любимым книжкам, но сердце ее решило иначе.

— Почему ты улыбаешься? — сурово спросила она. — Чему ты так обрадовался?

— Тому, что мой замысел сработал.

— И в чем же он… — девушка нахмурилась. — Так ты специально не приходил?

— Да. Иначе бы план провалился.

— Какой, к черту, план? О чем ты вообще?

— А ты не видишь, Тэйе? Не чувствуешь?

— Что я должна увидеть? — она резко тряхнула головой. — Нет. Я ничего не вижу. Скажи мне прямо, давай без…

— Ты ожила. Ты проснулась, девочка Тэйе.

Она едва ему не врезала. Занесла руку для удара, но, увидев невинную улыбку на чистом лице, оставила злость. Ведь юноша был прав.

— И с тех пор все изменилось, — прозвучал нежный голос на крыше. — Мы подолгу гуляли, разговаривали о книгах. Лиам познакомил меня со своими друзьями… У них был небольшой клуб по интересам, — она отмахнулась. — В общем, обычная история первой любви.

— А что потом?

— А потом, — выдохнула девушка. — Потом пришло Родство.

Тэйе встала с кресла, тряхнула пустой капсулой термоса, зябко укуталась в плед и направилась прочь. Энди смотрел ей вслед, раздумывая, а что за история у нее связана с монстрами. Ведь все, что было до, уже нельзя назвать простым и счастливым.

— Расскажешь? — крикнул он.

— Конечно, — девушка остановилась у двери в подъезд, развернулась и махнула рукой. — Ты идешь?

— Поздно уже.

— Поздно.

— Мне пора.

— Нет, — она шагнула в темноту дома, и последние ее слова прозвучали приглушенно и далеко. — Сегодня ты никуда не уйдешь.

— Даже так, — вполголоса сказал Андрас. — Занятно. Я не против.

Он поднялся с кресла, стянул пушистый плед, закинув его на плечо, и дошел до двери.

— Я очень даже не против.

Ручка была холодной, как лед, а тьма, царившая в доме, пробирала до мурашек. Он спустился на второй этаж, дошел до открытой квартиры, шагнул вовнутрь…

И попал в объятия Тэйе.

Глава 17. Приемная дочь

«Ты меня слышишь?»

«Необязательно спрашивать каждый раз», — девушка обернулась, оторвавшись от ноутбука, и вопросительно вскинула бровь. — «Что-то случилось?»

«Присядь, родная», — он жестом указал на одно из кресел и сам опустился напротив. — «Я помню, какой сегодня день».

«Я знаю», — она широко улыбнулась.

«И, конечно же, знаешь, что я приготовил…»

«Так уж вышло».

«Вот и сюрприз тебе…»

Эстер засмеялась, а вместе с ней улыбнулся и Бастиан.

«И все равно мне приятно. Оно прекрасно».

Себастьян театрально вздохнул и достал из внутреннего кармана лабораторного халата маленькую шкатулочку, покрытую темным бархатом. Он аккуратно открыл крышку, с трепетом взглянул на кольцо с массивным сапфиром, некогда принадлежавшее его матери, и протянул подарок.

«С днем рождения, родная».

«Спасибо, пап. Вовсе не обязательно было».

Она трепетно извлекла кольцо и так же трепетно надела на палец.

«Это еще не все. Да-да, ты и так в курсе, но сделай хотя бы вид».

Улыбки. Каждый знал, что будет дальше. Себастьян покинул лабораторию, чтобы вернуться через несколько мгновений, но уже не с пустыми руками.

«Как ты любишь».

«Клубничный».

Он поставил пирог на чистый стол, достал из ящика заранее приготовленные тарелки и, отрезав каждому по кусочку, вернулся в кресло. Закончив с трапезой, он все-таки произнес:

— Я скоро забуду, как говорить.

Эстер рассмеялась. Ее смех огласил лабораторию, залетел в каждый угол, стократно отразившись внутри стеклянных стеллажей, и утонул где-то в дальнем конце комнаты. Она смахнула с лица светлую прядь кудрявых волос.

«Не забудешь, пап. Поверь мне».

«Я только тебе и верю, родная… Но ты ведь и так это знаешь».

Эстер бойко качнула головой и вернулась к клубничному лакомству.

«Шестнадцать лет. Подумать только».

Спустя минуту, девушка отложила тарелку с вилкой и смущенно воззрилась на отца.

«Ты так каждый год говоришь».

«И прекращать не планирую. У меня чувство, что вот только вчера тебе было шесть. А тут — шестнадцать».

Время прошло незаметно. Жизнь шагнула вперед, словно промотав несколько лет, и никто не мог изменить ее ход. Никто. Даже Совершенство.

«Не печалься, папа. Все ведь хорошо».

Он посмотрел в ее прекрасные глаза и, забыв обо всем, на несколько мгновений пропал в чарующей синеве. Ему нравилось, что Эстер знала все. Но были и свои недостатки, о которых никто не решался заговорить, ведь Бастиан уже давно смирился — от девочки ничего не скроешь. Даже легких покалываний где-то внутри, что появлялись каждый раз, когда она разгуливала по дому в футболке на голое тело.

Девушка задумчиво склонила голову.

«Кто-то идет».

«Далеко?»

«Не очень», — она нахмурилась. И следующие слова зазвенели в мыслях Бастиана. — «Марта. Чернее тучи».

«Как обычно».

«В этот раз хуже. Мне уйти?»

Себастьян пожал плечами. Выбор всегда оставался за ней.

Дверь в лабораторию распахнулась. Она буквально отлетела в сторону, впуская нежеланного гостя. Женщина остановилась в метре от Бастиана, взволнованная, крепко сжимающая кулаки и бросающая гневные взгляды. Бремер огляделась, отметила взором клубничный пирог с двумя пустыми тарелками и крикнула:

— Эстер? Эстер?!

Ответа не было. Отец и дочь мимолетно переглянулись — на лице девочки сияла улыбка.

— И я рад тебя видеть, Марта, — подал голос Себастьян.

— Где девочка?

— Только что вышла. Признаться, я удивлен, что вы не столкнулись в коридоре. Ты пришла, чтобы поздравить ее?

«Неплохо, пап», — девушка покинула кресло, подошла к окну и принялась рассматривать огромный сапфир в свете утреннего солнца.

— Поздравить? — с омерзением бросила женщина. — С чем?

— У нее день рождения сегодня. Я думал, ты знаешь…

Она гневно зашипела и рухнула в кресло, где секундой ранее сидела Эстер. Марта принялась копаться в наплечной сумке, а Бастиан едва заметно кивнул дочери.

«В этот раз и правда хуже».

«А я говорила», — девушка забавно пожала плечами. — «От нее не убудет».

— Я пришла из-за Кристофа.

«Могла предупредить».

«Я не успела, пап. Прости».

— Кристофа? — Себастьян нахмурился. — Зачем ты тревожишь мертвых, Марта? Прошло уже больше года, а ты все никак…

Женщина выудила из сумки древнего вида книжицу, пролистала несколько десятков страниц и, с до нелепости победным видом, выпалила:

— Я знала, что тут нечисто. Вот знала ведь! Это все твоя… Эта твоя…

— Ее зовут Эстер, — спокойно произнес Себастьян.

— Вот! — Бремер впечатал книжку в поверхность стола, едва не опрокинув начатый пирог.

«Начинается», — прозвучал нежный голос.

— Что это? — сохраняя невозмутимость, спросил он.

— Я нашла ее в вещах Кристофа. Решила разобрать нашу лабораторию, освежить ее, так сказать. И нашла его дневник.

— Старик писал дневник?

— Да ты хоть взгляни на него! — вскричала женщина. — Посмотри! Посмотри, Майер!

Бастиан опустил глаза. Две страницы книжки полностью исписаны. Почерк Кристофа сказал вверх и вниз, буквы наползали друг на друга, одно слово перекрывало другое, а каждый миллиметр пожелтевшей от времени бумаги хранил в себе хотя бы несколько капель высохших чернил.

— Видишь? — процедила Марта.

Он видел. Прекрасно видел. На странице было написано лишь одно слово, повторенное десятки и десятки раз. «Совершенство».

— А теперь смотри, — Бремер перелистнула страницу.

Вид примерно такой же, что и мгновением раньше — жирные буквы, неразборчивые слова, полное отсутствие свободного места на бумаге. Только теперь Кристоф писал не слово, а целую фразу, повторяя ее вновь и вновь. И почерк постоянно менялся. «Она у меня в голове», — гласила надпись.

«Ты знала про этот дневник?»

«Нет», — извиняющиеся нотки. — «У него такая мешанина была в мыслях, когда мы закончили…»

— И что ты хочешь, Марта? — женщина тут же раскрыла рот, но Бастиан вскинул руку. — Сказать то мне дай. Во-первых, прошла уйма времени. Во-вторых, девочка тут ни при чем, и мы это уже обсуждали.

Чуть больше года назад Бремер пришла впервые. На тот момент Кристоф уже два месяца, сам того не ведая, выступал в качестве живого эксперимента. Первого в своем роде — на человеке. Опыты на животных показали феноменальные способности Эстер: девочка легко манипулировала поведением и инстинктами крыс, собак, птиц. Ментальные исследования завораживали, восхищали… Но продолжать и усложнять их Себастьян не мог. Отсутствовал образец. Он бы никогда не решился на эксперимент, если бы не дочь, да и с ее участием выбор оказался непростым. Она, осведомленная о каждой мысли, что мелькала в голове отца, сама предложила кандидата. Старый Кьорди.

Эстер изучала Кристофа, видела привычки и желания, считывала настроения и воспоминания. Первый шаг, самой простой, дался через какую-то неделю: девочка заставила старика выпить чашечку кофе. Второй — через месяц: она стерла часть воспоминаний о давней поездке в Россию. Третий — еще через несколько дней: Эстер наполнила память старика образами из собственного прошлого. Тогда Кристоф разбудил Себастьяна посреди ночи и, прерывисто дыша в трубку, попросил купить клубничный пирог и арендовать лодку, чтобы выплыть на Цюрихское озеро. «Как тогда, Бастиан, ты помнишь? Ne me quitte pas», — скрипучий голос Кьорди звучал из динамика, а волосы Себастьяна встали дыбом.

Девочке следовала выбрать другое воспоминание. Тот день был слишком личным.

— Сотри его, Эстер. Сотри, прошу тебя, — он влетел в комнату дочери, едва старик бросил трубку. — Зачем ты это сделала? Зачем, родная?

Через неделю она выполнила просьбу отца. И тогда же, через неделю, все полетело к чертям.

Бастиан посмотрел на дочь, что стояла в лучах яркого солнца и любовалась фамильным кольцом, перевел взгляд на Марту, что так и застыла перед ним. Напряженная, решительная.

«Мне вмешаться?»

«Нет!» — он почти выкрикнул это слово. — «Не надо, Эстер. Я сам».

После неудачи с Кристофом, Бастиан не решался на повторные опыты. Он видел результат провала.

— Мы обсуждали это, Марта, помнишь? Кристоф сошел с ума, старость его доконала…

— Я была там, Майер, — резко сказала она. — Я все время была рядом с ним. Обсуждали, да, но ты думаешь, что сумел убедить меня в прошлый раз? И не мечтай, — она ткнула пальцем в раскрытый дневник. — Вот доказательство.

— Чего?! — не выдержав, Бастиан вскочил на ноги. — Что ты хочешь доказать?! Старик выжил из ума. Точка. Он стал одержим Эстер, потому что любил ее. Мозг сыграл злую шутку и…

— Доказательно вашей вины, — холодно сказала Бремер. — Мне этого достаточно, Майер. Веришь, или нет. Мне все равно, я не хочу знать всего, но вот это, — она кивнула на стол. — Громче твоих слов.

Женщина схватила раскрытую книжку, крутанулась на каблуках, бросила «прощай» и вышла из лаборатории.

Совесть неприятно кольнула, ведь обвинения Марты были оправданы. Себастьян видел Кристофа в самом конце, и вид ему совсем не понравился. Что тогда говорить о Бремер…

«Черт. Хреново получилось».

«Согласна».

Эстер сообщала обо всех изменениях, происходящих в голове Кьорди, и тот день, когда в старике что-то сломалось, Бастиан запомнил надолго. Девочка выглядела напуганной и встревоженной. Она подошла к отцу, крепко обняла, вместе с физическим контактом передав и ментальную связь.

— Ты в порядке, родная? — спросил он тогда.

Эстер мотнула головой и произнесла:

— Что-то случилось. С Кристофом. Что-то не так, папа.

Все, что видела, слышала и чувствовала девочка, все мысли и даже невесомые обрывки чьих-то воспоминаний транслировались прямиком в голову старого Кьорди. Мощнейший поток информации заполнял измученный разум, в бесконечном цикле перезаписывая память Кристофа и безжалостно сжигая нейронные связи. Эстер не могла это остановить. Не знала, способна ли вообще. Она могла лишь наблюдать и беспомощно тонуть в объятиях отца, пересказывая обо всем, что происходило в лаборатории Кьорди.

Старик продержался меньше недели. Перестал есть, спать. Он мерил шагами тесную комнату, раскидывая бумаги и ветхий хлам, кричал даже не фразы и слова, а их несвязные части. Кристоф не узнал Марту, не услышал, что она говорит. Он набросился на врачей, когда они все-таки прибыли, и, уже заточенный в смирительную рубашку, уловил обрывок чьей-то шутки, захохотав дико и страшно. А девочка Эстер горько заплакала.

Кристоф умер почти сразу после госпитализации. Инсульт. Обширный, почти на весь мозг.

И на следующий день Марта Бремер пришла в лабораторию Себастьяна Майера.

— Жалко старика, — вслух сказал Бастиан, отвернувшись от окна и дочери. — Если бы я знал, что так получится…

— Да. Я бы тоже не решилась.

Ее голос. Отец в блаженстве закрыл глаза, наслаждаясь чарующим звуком ее голоса. Лучше любой музыки, даже самой прекрасной.

— Почему в моих мыслях ты звучишь не так? Это было бы…

— Слишком жирно, — смеющийся тон, что заставил самого Бастиана расплыться в нелепой улыбке. — Пойдем.

Он только хотел позвать ее на обед, но Эстер, как и всегда, уже об этом знала. Себастьян наигранно вздохнул, глухо протянул «сюрпризы» и, последовав за дочерью, вышел из лаборатории.

* * *

Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Четыре года со смерти Кристофа и три — с последнего визита Марты Бремер. Вспоминал ли он о них? Нет. Ни разу до этого дня. Только сейчас Бастиан задался вопросом: а куда все-таки пропала хмурая женщина?

Эстер нежно взяла его под локоть, приникла, на мгновение положив голову на плечо, и, немного отстранившись, посмотрела в глаза. Во взгляде ее мерцали звезды.

«Ты так прекрасна, родная».

Она прищурилась, потянулась и поцеловала его в висок. Прикосновение губ, каждый раз новое и волнующее, обожгло нутро. Жаркая волна распространялась сверху вниз, текла по коже щедрым потоком, уже привычно покалывая стыдом.

«Я люблю тебя, папа».

Ему не нужно было отвечать, ведь любовь к дочери звучала в каждой мысли, в каждом слове, в каждом биении сердца. Он крепко обнял ее, с трепетом положил горячую ладонь на тонкий изгиб талии, зарывшись лицом в светлые волосы. Вдох, второй, третий. Ради этого запаха он согласен отдать все — саму свою жизнь, если потребуется.

«Ты готов? Не передумал?»

Он кивнул в ответ на первый вопрос и качнул головой на второй. Да. Теперь он готов. Вера в Совершенство освещала путь. Правильный или нет — не важно. Если Эстер чего-то хочет, к чему-то стремится, то он не вправе ей препятствовать.

Отец и дочь — приемная дочь — покинули лабораторию. Они шествовали по коридору медленно, не торопясь, шли так, словно Бастиан вел ее к брачному алтарю, готовясь передать свое самое ценное сокровище в руки другого мужчины. Когда-нибудь, возможно, так и будет. Но не сегодня. Не сейчас.

В холлах университета было пусто. Они дошли до кафетерия, встретив на пути лишь пару человек, что, пересекаясь с Себастьяном и Эстер, почтительно уступали дорогу, кивали и натянуто улыбались. Но он чувствовал все. Он видел теперь. Раболепное смущение, неловкость, заискивающие взгляды, волнение и страх. Перед лицом самого Изобретателя постояльцы Цюрихского университета обнажали свою истинную сущность, превращаясь в жалких овец. Ни достоинства, ни гордости.

Дверь беззвучно отъехала вбок, выпустив наружу гомон многолюдной толпы. Сотрудники и студенты обедали, переговаривались, передавая друг другу специи и приправы, обсуждая за едой свои мелкие проблемы, смеясь своим глупым шуткам. Они проживали обычный день ничем непримечательной жизни, даже не догадываясь, что совсем рядом, на расстоянии нескольких шагов, есть Совершенство.

Отец и дочь дошли до кассы, выбрали несколько аппетитных блюд, оплатили и, не произнося ни слова, направились к свободному столу. Они насытились едой, выпили по чашке кофе…

«Ты выбрала?»

«Давно уже», — девушка улыбнулась. — «Тут полно кандидатов. Я просто была голодна».

«И кто он? Или это она?»

Эстер махнула головой куда-то вправо, на череду блестящих белизной столов. Все плотно заняты людьми. Минимум — парами, максимум — квартетами. Себастьян не заметил одиночек, а ведь именно такие, одиночки, им и нужны. Таков уговор.

«Через два стола», — она вскинула руки и пальцами оттопырила уши. — «Лопоухий».

«С коричневыми волосами?» — девушка закивала. — «Я его помню, кажется. Как же его…»

«Александр Роммир».

«Точно. Он давно здесь, почти с самого начала. Его многие знают».

«Семьи нет», — Эстер отогнула первый палец. — «Девушки нет», — второй. — «Друзей?» — третий палец. — «Алекс жуткий зануда, и коллеги его не очень любят».

Она продемонстрировала Себастьяну четыре отогнутых пальца и поджала губу. Ошибки не было, выбор сделан. Совесть молчала.

«Значит, Алекс», — девушка широко улыбнулась. — «Только будь осторожнее, прошу».

Эстер ответила, что все будет хорошо, а Бастиан не мог не верить ее словам. Ведь лишь она одна, лишь его прекрасная дочь достойна любых возможных жертв. И дело даже не в любви — Совершенство должно развиваться, должно понять, где лежат переделы возможностей, и есть ли они вообще. Но…

Через полтора месяца, в конце сентября 2040 года, Александр Роммир проследует по пути Кристофа. Он не будет орать и кидаться на врачей, нет. Скромный, нелюдимый и безобидный мужчина превратится в беспомощный овощ. Его увезут в больницу прямиком из комнаты общежития, попытаются провести диагностику состояния, в ходе которой Алекс и прекратит свое существование.

Роммир погиб, но смерть его стала благом, ведь Совершенство узнало новое.

И благом же окажутся другие, все последующие.

Карл Олдинс. Через него Эстер научилась аккуратно удалять чужую память. Стирать целые эпизоды жизни, оставляя на их месте неоднозначные пробелы и многоточия. Седовласый мужчина получился прекрасным, на удивление стойким экземпляром. Но, в конце, и его мозг не выдержал, взорвавшись кровяным дождем внутри черепной коробки.

Грета Фирсини. Куколка, что могла стать бабочкой, если бы не плотный кокон из фобий и страхов. Эстер помогла ей избавиться от всех дефектов — излечила депрессию, навязчивость и арахнофобию. Грета едва вдохнула полной грудью, почувствовала, как легко и прекрасно жить на Земле, чтобы тут же задохнуться пылью — Совершенство вернуло все страхи, добавив немало новых. Фирсини покончила с собой.

Камилла Бонне. Утонченная и возвышенная. Дитя искусства. В 2040 ей исполнилось двадцать пять, и в тот же год она написала свою первую достойную картину. Рисунок был далек от идеала, невероятно далек от того, что могли создавать и создавали творцы по всему миру, но для начала — совсем неплохо. Под влиянием Эстер искусство Камиллы достигло небывалых высот всего лишь за пару недель. Девушка сама поражалась глубине, проработанности и красоте выходящих из-под пера картин. Настоящие шедевры, никак не соответствующие давнему скану Бонне. Дар Божий, не иначе… Но радость была недолгой. Совершенство забрало талант спустя месяц и две недели. При этом вычтя проценты, под корень вырвав саму возможность творить искусство. Навыки Камиллы исчезли, даже простейший натюрморт или пейзаж выходили невнятной кляксой, неряшливым уродством. Бонне отправилась вслед за Фирсини.

Кристина Эмберхарт. Жрица любви. Эстер нашла ее за несколько километров — на другом конце города, через Лиммат, в той части Цюриха, что за последний год приняла в себя тысячи и тысячи будущих членов Родства. Совершенство изучало город и живущих в нем людей, не покидая собственной кровати. А Кристина готовилась к своему непростому ремеслу, ожидая первого клиента. Эстер с любопытством следила за мыслями проститутки, рассматривала вспышки нейронов внутри примитивного мозга, когда волна эйфории захлестнула ее чем-то новым и неизведанным. Конечно, девушке был ведом секс — каждый день и каждую ночь кто-то где-то совокуплялся, но в подробности эмоций Эстер не лезла. Любовью занимались неподходящие кандидаты. А тут… Она ощутила мощнейший прилив удовольствия и обжигающий поток страсти. Почувствовала желание, настолько сильное и необузданное, что отдыхающий в соседней комнате Бастиан задышал тяжело и прерывисто, сквозь темную пелену сна принимая настроение дочери. Приемной дочери.

Она беззвучно соскользнула с кровати, а в другой части Цюриха клиент недорогой проститутки застыл в недоумении, пытаясь растормошить внезапно ослабевшую женщину. Эстер дошла до Себастьяна и легла рядом, приникнув к нему всем телом. «Все хорошо, папа. Все хорошо…»

Дамиан де Конинг, что увидел демонов во плоти и закончил свой путь в стенах лечебницы, под завязку напичканный нейролептиками и транквилизаторами. Матейс Янссенс, лишившийся зрения и слуха во время прогулки по берегу Цюрихского озера. Розалия Мас, одержимая фантомной болью, разрываемая на части агонией.

Много, очень много других имен. И все во благо. Во имя Совершенства.

Вот только Бастиан знал лишь об Александре Роммире. Остальные прошли мимо, ведь дочь заботливо решила, что не стоит тревожить отца такими мелочами. Эстер экспериментировала, ставила опыты, наблюдала и училась новому. Мощнейший разум, ненасытный до знаний и опьяненный могуществом, терзал обычных людей, с каждым разом все смелее и смелее выбирая жертву. Мучила ли совесть? Давило ли тяжестью осознание совершенных преступлений? Вспоминала ли она их имена?

В конце 2043 года Эстер поставила новую цель. Фантастическую. Невозможную. Она слишком увлеклась идеей, тщательно подошла к выбору испытуемого и пропустила очевидную угрозу, что уже не первый год маячила перед носом…

Восемнадцатого января 2044 пришло Родство. Эпицентр взорвался на востоке, но волна насилия уверенно шла на запад. Распространялась по миру, подобно страшной чуме, пока отец и дочь нежились в объятиях друг друга…

* * *

Он довольно осматривал результаты совместного труда.

«Ты молодец, родная».

Эстер доработала сканер, сделав его более компактным, быстрым и надежным. Она прописала новые алгоритмы обработки информации, заменила множество деталей, разобрав установку до мелких шурупов, и под чутким надзором Себастьяна протестировала обновленный образец.

«У меня хороший учитель», — подмигнула она. — «Ты тоже молодец».

Он потянулся, чтобы обнять свою любовь, когда стены и окна вздрогнули в первый раз. Что-то гулко ухнуло неподалеку. Оборудование в лаборатории посыпалось с полок.

«Что это?» — Бастиан огляделся. Все затихло. — «Что это было, Эстер?»

Нет ответа. Он повернулся к ней и сердце его упало. Прекрасные глаза цвета ирисов в ужасе округлились, слезы беззвучно стекали по щекам.

— Эстер? — позвал он. — Родная, что происходит?

— Я не увидела, — дрожащим голосом прошептала она. — Я не увидела, папа.

Взрыв, гром. Свист в ушах. Ощущение времени и места исчезло в густой пыли — часть потолка рухнула совсем рядом, едва не завалив обоих.

— Их так много… — выдохнула Эстер.

— Бежим! — закричал Себастьян. — Не стой! Бежим!

Они ринулись в коридор, повернули направо, где облако серой пыли не застилало проход, добежали до лестницы. Крики слышались повсюду, со всех сторон. Будто сами стены университета вопили от боли. Пролет, второй. Дверь на этаж распахнулась. Мужчина с пятнами крови на лице стоял в метре и злобно ухмылялся.

«Прости меня. Это моя вина».

— Я нашел его! — заорал незнакомец. — Майер здесь!

— Нет! — кто-то пронзительно закричал. Женщина. Девушка. Эстер.

«Нет! Нет! Нет!» — вторили мысли.

— Нет! — слово переросло в один протяжный звук, полный страха и отчаяния.

«Нет! Прочь!»

Боль сковала тело. В затылок словно вогнали гвоздь. Тьма наступала.

А Себастьян Майер не был к ней готов.

Глава 18. Другая сторона

Что-то кольнуло в бок. Сквозь сон ему слышались неразборчивые слова. Кажется, кто-то зовет по имени. Но говорит не «Энди» и даже не «Андрас», а сокровенное «Ди», что знала лишь одна девушка из далекого прошлого. Это неправильно. Так нельзя. Никто не может звать его «Ди», ведь та, что имела на это право, давно уже хранит молчание.

И вот вновь. «Ди», — сладкий голос. — «Просыпайся». Заманчиво, но… Возвращаться в угрожающий мир не хотелось. Особенно, после таких прекрасных снов…

Сначала он сидел на крыше, рядом с красивой девушкой. Это была Карен? Нет, определенно. Энди много говорил, потом много слушал, а потом… Возбуждение и похоть, секс, такой страстный и жаркий, а вместе с тем — нежный и чувственный…

— Да что ж такое то? — возмущение вперемешку с весельем и задором звучали в этих словах. — Тебя вообще не разбудить. Энди! Вставай!

Он открыл один глаз, затем второй. Медленно оглядел комнату, встретился взглядом с Тэйе и расплылся в самой нелепой из возможных улыбок. «Это был не сон», — подумал Андрас. — «Мать моя… Мы и правда вчера…»

— Ты будешь вставать, нет? — она игриво нахмурилась. — Или ты меня заманиваешь?

— Заманиваю? — хрипло ответил он и кашлянул, прочищая горло. — А что если так?

Тэйе улыбнулась. И улыбка эта была настолько чистой, настолько красивой, что Энди смутился. Уж очень давно он не видел чего-то столь же прекрасного. И невероятным казалось само происходящее, обстановка, сияющая в голове единственной, ослепляющей мыслью. Немым вопросом: «Так вот оно, счастье?»

— И все же, нет, — отрезала она. — Я не пойду к тебе, Андрас Ланге. Завтрак готов.

Он обижено поджал губы, собрался сказать какую-нибудь глупость, что наверняка заставила бы девушку передумать и нырнуть в его объятия, но Тэйе уже удалилась в кухню. Энди поспешно соскочил с кровати, натянул штаны, футболку, с неудовольствием отметив, что вещи пора бы постирать, и, тихо улыбаясь своим мыслям, отправился навстречу новому дню.

После легкого, но невероятно вкусного завтрака, в ходе которого Тэйе бегло расписала планы — сходить в магазин за едой, приготовить ужин и потом, если ничего не изменится, вновь вернуться на крышу — Андрас схватил девушку, взял ее на руки и отнес в кровать.

Каждое мгновение с ней казалось чудом. И даже не в сексе было дело, совершенно точно. Суть крылась в близости, в чужом сладковатом аромате, в нежном голосе и в прекрасных глазах, блестящих радостью.

— Ты мое спасение, — горячо прошептал он, чувствуя оседающую внутри страсть.

— А ты мое, — нежно ответила она.

Легко говорить, что думаешь. Очень легко. Свет новой девушки вытеснял мрак прошлого, ее голос перекрывал гул воспоминаний, ее образ занимал пустующее место в душе. Он бы хотел, чтобы этот день, этот момент длился вечно.

— Собирайся, красавчик, — сказала Тэйе, одеваясь. — Пойдем прогуляемся.

— Это обязательно?

— Да. Мне тоже не очень хочется, но надо.

И он повиновался. Андрас последовал за девушкой, сначала из комнаты, затем из квартиры. Энди шел рядом, стараясь не выпускать ее руку, сжимая крепко, но трепетно, словно эта связь была самым важным в жизни на данный момент.

Они дошли до магазина. «24/7. Свежесть и вкус», — гласила надпись над входом.

— И правда свежесть? — спросил он.

— Ну-у-у-у. В целом — да. Бывают, конечно, недочеты, но владелец старается их не допускать.

— А у тебя сегодня разве не рабочий день?

— Рабочий, — кивнула Тэйе. — Но я отпросилась. Позвонила, когда ты спал.

«Ради меня», — понял Энди.

— Только ты сильно не зазнавайся, — словно прочитав его мысли, улыбнулась она. — Я на самом деле… Хотя… — Тэйе задумалась. — Кого я обманываю? Если бы не ты — стояла бы сейчас за кассой.

Не дожидаясь его реакции, девушка открыла дверь.

— Прошу, — проворковала она. — Добро пожаловать в мой маленький мирок.

Энди почтительно поклонился и сделал шаг. Консервы, крупы, сладости. Ровные ряды стеллажей уходили вглубь магазина, радуя глаз порядком и аккуратностью расставленных продуктов. Сразу около входа располагалась касса, и паренек, облаченный в красно-серую форму, живо вынырнул из-за прилавка, стоило посетителям перешагнуть через порог.

— Привет, Бобби! — продекламировала Тэйе. — Как денек?

Юноша изменился в лице, осунулся, вернулся за стойку и, вяло промямлив «привет», уткнулся в яркий экран смартфона.

— Ты весел, как всегда, — добавила девушка. — Все в порядке, Бобби?

— Да, — сухо ответил парень. — Я Роберт.

Тэйе взяла Энди за руку, всучила корзинку для покупок и повела вдоль полок, на ходу ловко закидывая продукты. Когда кассир скрылся из виду за одним из плотно заставленных стеллажей, девушка повернулась и прошептала:

— Он странноватый. Бобби этот.

— Я Роберт, — передразнивая парня, промычал Андрас.

— Прекрати, — Тэйе засмеялась. Высоко и звонко. — Он меня пугает порой, тут не до шуток.

— Но ты ведь смеешься.

— Это чтобы тебя не обидеть, — она подмигнула. — Давай быстрее, красавчик. Не хочу, чтобы владелец меня здесь увидел. Я ведь наплела ему, что приболела.

Энди поднял голову.

— Тут так-то камеры, — ухмыльнулся он.

— Оу, сыщик… Прекрасная наблюдательность. Но их никто не смотрит. Часть вообще не работает. Так что давай пошевеливаться.

Уже через пару минут корзинка была доверху наполнена всякой всячиной: два вида мяса, неизвестные Энди грибы, оливки и оливковое масло, творог и яйца, травы и еще целая куча вещей, о существовании которых Андрас и вовсе не знал. Когда они дошли до стеллажа со спиртным, Тэйе остановилась и задумчиво посмотрела на череду темных бутылок.

— Вино возьмем? — спросила она.

— Если ты хочешь…

— Конечно хочу. Я к нему уже привыкла, но… Возможно, этот вечер смогу провести и без алкоголя.

В точности то, что подумал Андрас мгновение назад. И не потому, что его тянуло, нет. Совсем наоборот. Увидев стройные ряды бутылок, он с удивлением отметил отсутствующее желание выпить. Оно затаилось, возможно. А возможно его вытеснило нечто, в сотни раз сильнее и прекраснее алкогольного тумана.

— Давай без вина.

Девушка довольно кивнула и, грациозно обогнув очередную полку, направилась к кассам. Бобби так и сидел там, будто бы и не шевелясь, а когда покупатели дошли до прилавка, бросил на них мутноватый взгляд, заторможено поднялся с места и принялся сканировать покупки.

В какой-то момент парень пошатнулся, медленно мотнул головой и удивленно посмотрел на Энди. Юноша замер, а во взгляде его читалось смущение и непонимание.

— Эй, ты в норме?

Бобби моргнул. Раз, второй. И, как ни в чем не бывало, вернулся к работе. Андрас вопросительно посмотрел на Тэйе.

— Потом, — прошептала она. — Уже почти все.

Парень даже ухом не повел, не сказал ни слова, размеренно продолжая свое незатейливое занятие. Действительно, странноват. Веяло от него чем-то таким невесомым, неуловимым, но необъяснимо жутким. Бледный взгляд серых глаз отстраненно и недвижимо буравил прилавок, а тощие руки, больше похожие на кривые ветви высохшего дерева, разбирали покупки. Удручающее зрелище. Отталкивающее.

— 211 крон, — скупо бросил Бобби. — Пожалуйста.

Энди протянул две купюры общей стоимостью в триста, жестко схватил два пакета с продуктами и вылетел из магазина. Тэйе догнала его через несколько секунд, остановила, развернула и протянула сдачу.

— Ты слишком много оставил.

— Отдай этому…

— Нет. Он получает деньги за работу. Честные деньги. Так делаются дела, Энди.

— Ему они нужнее… Наверное.

— Это не важно, — она решительно мотнула головой. — Каждый идет своей дорогой, и он мог выбрать другую. Если бы хотел чаевых — стал бы официантом.

Андрас ощерился.

— Зачем ты это делаешь? Ну, оставил я денег и чего? С меня не убудет, а этого Боба они подбодрят.

— Не надо жалости к сирым и убогим, Энди, — холодно произнесла она. — Это удел Родства, жалеть. И все мы знаем, к чему ведет такое благородство.

На какой-то миг, на секунду, воспоминания вернулись. Сумбурной кашей, хаосом, наспех состряпанными из крови и копоти, они обрушились на него, грубым спазмом схватив затылок. Но один лишь взгляд в ясные глаза Тэйе, одно лишь слово и мир обрел четкость.

— Ладно, — он взял деньги. — Как ты вообще с ним работаешь? У вас все такие?

— Нет, только Бобби, — девушка смягчилась и расслабленно выдохнула. — Я к нему привыкла. И я его понимаю. Прости, если чем задела.

Андрас отмахнулся. Омрачать день обсуждением паренька из магазина — далеко не лучший выбор.

— Он раньше таким не был, — Тэйе заметила, как Энди поморщился, и поспешно вставила: — Я просто хочу объяснить…

Бобби, как и все, кто примкнул к Государству после войны, должен был пройти сканирование. Таковы правила. Спорить бессмысленно — либо НСГМ, либо Родство. Результаты показали несколько возможных профессий: уборщик, официант, продавец. Первый вариант не рассматривался вовсе — Роберт никогда не отличался крепким здоровьем, и постоянная работа на промозглом воздухе рано или поздно дала бы о себе знать. Второй — ничуть не лучше. Улыбаться и подносить еду тем, кто успешнее и счастливее тебя — так себе радость. Оставался лишь третий.

— И он никак не может смириться. Бесконечная рутина для него хуже пытки.

— Так пусть идет в Родство, — бросил Энди.

До дома оставалось совсем немного, Андрас уже видел поворот, за которым появится скромная обитель девушки, когда Тэйе замерла на месте.

— Что ты сказал? — он оглянулся. Девушка помрачнела и злобно ухмыльнулась. — В Родство? Ты вообще в курсе, что там творится? — заметив замешательство на его лице, она рассмеялась. — Легко рассуждать о том, чего не знаешь. Ох, как легко и прекрасно.

Тэйе подошла вплотную и с жаром выдохнула:

— А я тебе расскажу, Энди. Я тебе все расскажу…

Два тяжелых пакета тянули вниз. Но Андрас не смел пошевелиться.

— Откуда бы начать?.. — она задумчиво почесала переносицу и просияла. — Точно! Семьи!

Родство разделилось на несколько ветвей. Несколько стран, каждую из которых возглавлял родитель. Отец или мать. Или оба одновременно. Общая масса, многомиллионная толпа, объединенная извращенным желанием справедливости, не смогла бы ужиться внутри одной идеологии, какой бы прекрасной та не была. Уж слишком разношерстный люд собрался под знаменами Родства, и то единственное, что связывало противоречия — ненависть к современному миру, к изобретению Майера, — после победы обратилось в прах.

— Лидеры все понимали. Не знаю как, но им удалось успокоить и разделить бушующий народ. Задачка явно была непростой. Наверное, в этом им стоит отдать должное, — Тэйе отсалютовала. — Divide et impera! Разделяй и властвуй, Энди.

Многие пошли на восток, заняв территории России и северного Китая. Почти год люди расселялись по обширным землям, восстанавливая то, что своими же руками разрушили вчера. Отец Арген и мать Кхримата вели толпу, пообещав богатство и достаток, ведь именно там, на востоке, щедрость земных недр не знала границ.

Кто-то хотел тихой жизни — спокойно возделывать поля, разводить скот, собирать щедрые урожаи. Отец Йорд и мать Терра образовали вторую семью, указав мирный путь сыновьям и дочерям. Южный Китай, часть Северной Америки и вся Индия были отстроены вновь, чтобы в будущем кормить ненасытный мир.

— Слушай, — нетерпеливо вставил Энди. — Я хочу услышать все, но… — он с трудом приподнял руки. — Пакеты тяжеловаты.

Тэйе сурово взглянула на его ношу, наморщила лоб и жестко кивнула.

— Ладно, пошли. Не хотела приводить эту историю в дом, но, видимо, придется.

Главная ирония Родства — оно создано тем, что так люто ненавидело. Конечно, там были и такие, кого одобрил сканер Майера: квалифицированные врачи, известные деятели науки, специалисты и инженеры, писатели и музыканты. Но в общей массе их численность меркла, как пламя свечи на фоне необъятного пожара. В большинстве была грязь и серость, отребье, озверевшие после первой крови.

— Когда все закончилось и улеглось, — Тэйе легко ступала по лестнице, до двери оставалось лишь несколько метров. — Почти все умники сбежали. Они одурели от той жестокости, что увидели. Не были готовы ее принять. Если кто и остался, то жалкие единицы.

Третья семья желала осесть в городах. Вернуть себе жизнь, которую отняли, стать полноправными членами общества и цивилизации. Именно они наладили торговые маршруты между другими ветвями Родства. Именно они стали связующей нитью с Государством. Под началом отца Фовара и матери Криэтет они сами создавали культурное наследие нового мира, пусть и ограничивалось оно вульгарным фольклором. Большего им и не требовалось. Восточная Европа и оставшаяся часть Северной Америки покорилась третьей семье.

— Странные у них имена, — сказал Энди, разбирая пакеты. — Таких же не бывает.

— Не бывает, — кивнула Тэйе. — Это псевдонимы.

— Зачем?

— Кто ж знает?

— И даже у Марты Бремер?

— Конечно, — девушка пожала плечами. — Она ведь ничем не хуже, верно?

— И как…

— Мария. Мать Мария. Символично, правда?

Энди не ответил. Его съедала мысль, что Тэйе была в Родстве. Сомнений не осталось уже в самом начале истории, но очень уж хотелось услышать ее конец. Андрас медленно распаковал мясо, промыл его под холодной водой и передал сочный кусок девушке. Чувства молчали. Хороший ли знак, плохой — выводы делать рано. Он привык ненавидеть всех, кто хоть как-то связан с Родством, ведь прошлых убийц не бывает, мясник навсегда остается мясником…

— Продолжать? — тонко спросила она.

Прекрасная девушка стояла перед ним, умело завязывая испачканный кухонный фартук. «Выводы делать рано», — подумал Энди и кивнул.

Еще три семьи собрали тех, кто остался, и разбрелись по всему земному шару. Отец Карлин и мать Джуда заняли Южную Америку, Горис и Зарела — Австралию и острова, Циллни и Мигара — побережье Африки. Члены этих ветвей не захотели выбирать между копанием в земле и городской жизнью, полагали, что выбирают свободу.

— В каждой семье хватало рук. Фактически, никто ни от кого не зависел в самом начале, — девушка прикусила губу. — Но много чего ребятки не учли. Я бы сказала — они учли только идеалы и мечты, а реальную жизнь, потребности и нужды…

— Погоди, погоди, — остановил ее Энди. — Я насчитал двенадцать. Всего дюжина. Но ведь главных в Родстве было больше…

— Да. До последних я еще не дошла.

Седьмая семья. Самая дикая, самая жестокая. Отец Ромул призывал обратиться к Богу и слишком многие откликнулись на его зов. Христианство, ислам, иудаизм — десятки верований и религиозных течений объединились ради свержения злой машины Майера, адского устройства, что вмешивается в Божий замысел. Почти вся Европа оказалась в руках фанатиков, наперебой молящихся разным богам, вскидывающих руки к небу, восхваляя долгожданное избавление.

— И Бремер, — Тэйе изобразила кавычки, — «мать Мария» живет где-то там, в одном из центральных городов. Но она лишь Голос, насколько я знаю. Марта — тоненький канал связи между нами и ими. Она помогает третьей семье вести торговлю, собирает информацию о населении Государства…

— Мы даем им информацию?

— Конечно. Ты в каком мире живешь, Андрас Ланге? — девушка улыбнулась. — Хотя я догадываюсь, можешь не отвечать.

Да. Он многое пропустил. Родство получало данные о людях, об их сканах, о том, как и в каких направлениях ведутся работы и исследования, как обстоят дела в правлении, сколько детей рождается в каждом месяце и сколько человек приходят в Государство извне.

— Хреновый расклад, — бросил Энди и тут же смутился. — Извини.

— Да ничего, я не сахарная. Но расклад и правда не радует.

— Так и чего там плохого, в Родстве? С твоих слов рисуется очень яркая картинка: каждый выбрал себе путь по душе и радостно пошел работать.

— Пошел, ага. В светлое будущее… Вот только я рассказала про самое начало, про первые годы после войны, когда весь этот сброд чувствовал единение общей целью. Эйфория от победы длилась достаточно долго, чтобы благородство «мудрых» родителей испарилось.

Продовольствия старого мира хватило ненадолго. Ровно на столько, чтобы семьи заняли свои места, обустроились и расставили приоритеты. Еды могло быть и больше, если бы хаос войны не продлился до лета 2045-го. И никто, кроме родителей, не задумывался о предстоящем голоде.

Второй семье было проще всего — собранный урожай, первый за долгое время, гарантировал легкую зиму всем сыновьям и дочерям Йорда и Терры. Четвертая, пятая и шестая, разбросанные по миру, как звезды на темном небе, сами справились с дефицитом пищи, верно спрогнозировав возможные проблемы предстоящего года. А вот первая, третья и седьмая…

— На востоке и в Америке еще как-то держались, занимались охотой, по новой осваивали рыболовство…

Но этого не хватало. Леса и водоемы стремительно пустели, а обещанные поставки из второй семьи все никак не приходили. Зима выдалась тяжелой. Многие не увидели весны.

— А фанатики и не думали что-либо производить. Они дохли от голода в молитвах, ждали спасения…

По наспех восстановленным городам Европы, истерично скрипя подшипниками, катились мрачные грузовики, распространяющие вонь смерти и гнили. Седьмая семья ждала чуда, обращалась к своим богам, корчась в агонии.

— И спасение пришло, — тихо произнесла Тэйе. — Отец Ромул накормил народ.

— Как?

— Никто не знает. Да никто и не спрашивал… Голод, знаешь, жестокая штука. Ты не задаешь вопросов, не мучаешься муками выбора, когда единственное, о чем можешь думать — терзающая боль в желудке.

Отца седьмой семьи нарекли спасителем. Мессией. Многие члены первой и третьей покинули только-только обжитые жилища и переметнулись под религиозные знамена Ромула. А те, кто остался, вгрызались друг другу в глотки, убивая братьев и сестер, чтобы выжить. В декабре 2045 робкие, несмелые стычки еще казались дикостью, ведь лозунги ушедшей войны все еще горели в сердцах — Родство должно быть едино. Но к марту 2046 члены первой и третьей семей со злобой и голодом во взглядах смотрели на плодородный юг и мистический запад.

— И вот тут-то началось самое интересное, — глаза девушки холодно блеснули. — Ромул указал путь своим милым прихожанам. Седьмая семья превратилась в одну большую армию, что слепо следовала приказам их нового пророка.

На почве голода взросла и ненависть. Мировоззрения, отброшенные ради общей цели до становления Родства, вспомнились вновь. Цвет кожи важен, нация — первостепенна. Женщины яростно шипели на мужчин, а юноши с упоением избивали девушек, чувствуя мощь и силу гнева.

— Я была в третьей семье, — призналась Тэйе. — И когда-то думала, что хуже одиночества и безразличия отца нет ничего. Потом я узнала насилие Родства, и оно — безграничное и беспощадное, — стало моим кошмаром. Но в итоге я познала постоянный голод и страх, нависающий, давящий… — она замолчала, надолго.

— Если не хочешь, дальше не говори.

— Мы с отцом жили в Праге, — девушка неопределенно качнула головой. — В том городе, что раньше был Прагой. Искаженный, изуродованный, он вытягивал все соки… До весны 2046-го я полагала, что хуже уже не станет.

И темный народ Родства разделял эту мысль. Дополнив ее новой бредовой гранью — если единожды насилие сработало, то почему не сработает сейчас? Они объединялись в группы, выходили на улицы и громили то, что сами же с трудом отстраивали несколько месяцев назад, выкрикивая несвязные требования и бледные угрозы. А девушке Тэйе было страшно. Очень страшно. Она слышала вопли за окном и думала: «Только не опять. Нет-нет-нет, только не опять, пожалуйста…»

— Потом, где-то в начале лета, все стихло. Бунтари просто исчезли, будто бы их и не было, на улицах вновь стало спокойно, — она печально улыбнулась. — Чуть позже наладили поставку еды, и я, признаюсь, несколько расслабилась. Решила, что все позади.

— Но?

— Но… — кивнула Тэйе. — Это седьмая семья устранила беспорядки. Заткнула рот недовольным. Прошло немало времени, прежде чем я поняла, что люди просто исчезают, — она помрачнела. — И отец был в этом замешан… Он помогал…

Клод Серрма, как и многие до него, и многие после, перешел на сторону Ромула. Он скрыл это от дочери, посчитав, что она оценит спокойствие и благодать, дарованные новым мессией. Но цена мира и тишины оказалась вне поля зрения. Клод, как и все, не видел сути.

— Он сам мне рассказал обо всем, — девушка вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. — Не сразу, конечно, да и я не сразу заметила. Где-то через год после прекращения беспорядков начали пропадать соседи. Мы жили в старом доме на шестом этаже. На последнем.

Восемнадцать квартир-ячеек, занятых новыми людьми. Кто жил здесь раньше? Семьи? Дети? Старики? Лишние вопросы, что никто не задавал. Ведь стоит узнать судьбу места — тут же образуется связь… А связей со старым миром быть не должно. Первой освободилась квартира на втором этаже. Впоследствии Тэйе узнает, что живущий там мужчина возмущался положением дел и молчанием родителей Родства. Второй исчезнет девушка из жилища напротив. Она всегда казалась молчаливой и собранной, холодной, но притягательной. Обвинение — нелояльность семье. Приговор — неизвестен.

— Почему родители молчали? — подал голос Энди.

Тэйе развела руки.

— Боялись, наверное. Я думаю, что Ромул захватил власть задолго до этой темной игры. Он просто тянул время, изматывая несмышленый народ. А когда нужный момент настал… — она покачала головой. — Родство летит в средневековье. Отцы и матери — лорды. Ромул — их король… Вот только корона у него из обугленных костей.

Все меньше голосов, все меньше лиц. И все больше членов седьмой семьи. В 2047-ом Тэйе узнала правду… И решительно вознамерилась бежать — подальше от зла, от безмолвной смерти, что забирала всех без разбора. Подальше от Родства. От отца. Она уже знала, чем грозит неаккуратное слово, слышала голоса на улицах:

«Питер пропал, знаешь?» — хмуро говорила сутулая женщина.

«Знаю», — протяжно скрипела старуха в ответ. — «Свалил, наверное. Давно помышлял дать деру, сученок».

Она говорила громко, всем своим видом выражая неодобрение замыслов Питера.

«Да, наверно», — сухо отвечала женщина. — «Болван, нам таких не надо».

«Точно!»

Тэйе хранила мысли, словно их могли украсть, услышать, старалась даже не думать о побеге до намеченного дня, и, шагнув за порог темной ночью, слилась с чернотой спящего города.

Робко, несмело, крадучись. Ей предстоял долгий путь — через Дрезден, Берлин, Росток, — до побережья Балтийского моря, до нового дома, последнего очага разума и угасающей надежды. Тэйе стойко брела к цели, избегая людей, постоянно оборачиваясь в страхе и тревоге, замерзая по ночам и корчась от голода. Она пыталась сохранить в памяти светлые моменты из прошлого — гладкое полотно дорог, улыбки незнакомых людей, новые вкусы и блюда неизвестных кухонь, смех отца и его глаза, сияющие счастьем… Но с каждым шагом на север, с каждым прожитым днем радость минувшего таяла, вытеснялась жестокостью настоящего, тонула во вспышках праведного огня. А взгляд папы навсегда запомнится другим, пугающим, пронизанным фанатичным блеском и неутолимой жаждой насилия.

— Я бы не дошла сама, — проговорила Тэйе. — Поняла это уже на третий день, когда добралась до Ловосице.

Девушка шла по ночам. Кралась вдоль магистралей, с болью вспоминая и узнавая места, что некогда проносились под колесами грузовика. Ее встречали опустевшие маленькие города, сопровождали выжженные поля, до дрожи пугали редкие звуки далеких моторов, пугали даже больше, чем неестественная тишина мертвой земли. Первый день она провела на трассе, затаившись в колючих зарослях придорожных растений. Второй — в холодной канаве под дорогой, а к началу третьего, шатаясь от голода, дошла до Ловосице.

— Я даже не взяла с собой еды, — печально улыбнулась девушка. — Глупо, знаю, можешь не говорить. Но страх подавляет разум. Да и с городом мне повезло. Он был пуст, хоть и полностью разворован.

Она прошла через голод вместе с отцом, помнила, как раз в несколько дней Клод неведомым образом добывал скупую пищу, и хранила в памяти облегчение, что приносили редкие крохи. Но привыкнуть к этим мукам невозможно.

Тэйе обыскала несколько домов, распотрошенных искателями Родства, и истерично зарыдала, когда в неприметном ящичке одного из гаражей нашла закрытую банку собачьей еды. Рядом, на полу, валялась точно такая же жестянка, но вскрытая и полная тухлятины. Добытчики — мародеры, — сочли этот корм несъедобным. Несказанная удача для девушки, что обернулась полным желудком — она жадно поглощала вонючую, слизкую смесь, не различая ничего, кроме банки в руках.

— Я дошла до берега… — Тэйе задумалась. — Не помню, как река называется. Хоть убей. Да и не важно, значит. В общем, дошла, села и уставилась на воду.

Темный поток бурлил и извивался. Слезы омывали лицо. Она не прошла даже трети пути, а сил уже не осталось. «Но лучше так, чем там», — упрямо твердили мысли. — «Лучше шагнуть в стремительную воду, прыгнуть со скалы, повеситься на ближайшем дереве… Всяко лучше…» Девушка уснула на берегу и проснулась лишь ранним утром от чьих то слов, что заставили ее сердце замереть.

— Решила, что отец нашел меня. Чуть не закричала спросонья, — Тэйе улыбнулась. — Но мне повезло. Даже больше, чем с банкой собачьего корма. Это были свои.

Семейная пара — мужчина лет сорока и женщина чуть помоложе — следовали тем же маршрутом. Дрезден — Берлин — Росток. Дорога в Государство. Путь проклятых и отверженных, сломленных, заплутавших среди собственных ошибок и потерявших все, кроме последней надежды.

— Майкл Смит и Лиза Смит. Так они представились. Сомневаюсь, что это настоящие имена, но тогда мне было не до этого.

У них было достаточно еды на двоих, на еще один рот могло и не хватить, но пара рискнула…

— Они сказали, — Тэйе усмехнулась. Резко и горько. — Сказали: «надо же сделать в этой жизни хоть что-то хорошее». И они сделали. С Майклом и Лизой я дошла до Ростока, где уже давно ребята из Государства организовали переправу. Весь кошмар остался позади…

Но в дороге, огибая Новый Берлин по широкой дуге, Тэйе чувствовала, что кошмар будет продолжаться. Она смотрела в ночное небо, освещенное яркими огнями далекого города, и на душе ее было неспокойно…

— Вот такая вот история, — девушка окинула взглядом разложенные продукты, машинально поправила старый фартук и тяжело вздохнула. — Надо было все-таки взять вина. Я бы сейчас выпила, а все запасы давно закончились.

Энди вскочил со стула, кинулся к Тэйе и заключил ее в крепкие объятия. Он даже представить не мог, что прошлое этой хрупкой, красивой девушки было настолько темным. А ведь это он считал себя несчастным…

— Теперь все хорошо, — нежно прошептал он. — Я тебя в обиду не дам.

— Спасибо, — выдохнула она и прижалась к нему щекой. — Спасибо тебе за все.

Андрас гладил ее по волосам, а мысли его никак не покидала история девушки из Родства. И вновь он чувствовал непонятную тревогу, в точности как тогда, в лаборатории Саммерса, когда нужный вопрос мелькнул и бесследно исчез, обдав холодом и волнением. Но в этот раз Энди вспомнил.

— Тэйе?

— Да?

— А как вы попали в Родство? И что стало с Лиамом?

— Мы получили письмо в 2041-ом…

На старый манер, отличная стилизация под древний стиль: тугой конверт из твердой бумаги, сургучная печать с неизвестным гербом.

— Только сургуч был синим…

Покидая дом для очередной встречи с Лиамом, девушка нашла посылку сразу на пороге, прямо на входном коврике. Она не видела, кто и когда оставил послание, поспешно решила, что оно от юноши и вернулась в дом. Печать треснула, стоило до нее дотронуться, рассыпалась синим порошком, окрасив пальцы.

— Письмо было написано от руки. И начиналось оно со слов…

Уважаемый Клод. Дорогая Тэйе.

Мы знаем, как с Вами обошлись. Мы чувствуем Вашу боль. И мы готовы помочь. Мир изменился, но любое изменение — обратимо. Мы вернем наши общие права, наши яркие жизни. Но только лишь с Вашей помощью.

С уважением и глубокой любовью, Р.

— И все? — подал голос Энди.

— И все. Тогда я не придала этому значения, а стоило бы. Р. — значит Родство. Проклятые твари, — процедила она. — Я спокойно ушла на встречу с Лиамом, оставив письмо на столе, а когда вернулась, его уже не было…

Тэйе замолчала, дыша тяжело и прерывисто, а Энди не решался ее тревожить. Наконец, девушка шевельнулась и глухо произнесла.

— А Лиам пропал. Исчез в первый же день резни. Я звонила ему, звонила, звонила и звонила, но трубку никто не брал, — она немного отстранилась. В ее глазах стояли слезы. — Вот черт, — Тэйе натянуто улыбнулась. — Я думала, что уже не способна плакать. Ошибка. Очередная.

Андрас ее понимал. Лучше, чем кто-либо еще. И он знал слова, что последуют за первыми слезами.

— Я все еще верю, что он в порядке. Верю, и все тут. Он наверняка сбежал, успел собраться и уйти, а меня предупредить просто не смог. Вероятно, знал про отца. Я верю, что… Что… — ее мелко затрясло. — Я знаю — у него все хорошо. Он где-нибудь читает свои книжки, те, что остались, и вспоминает обо мне. Плачет, наверное. Думает, я погибла. Горюет…

Первую любовь невозможно убить. Она может уйти сама, может умереть от времени, исчезнуть, обратившись добрыми воспоминаниями… Но убить ее нельзя. Этот урок Энди выучил.

— Я понимаю, — горячо сказал он. — Я так тебя понимаю…

— Ты тоже кого-то?.. — девушка вздрогнула и заколотила руками по его груди. — Нет! Нет, так нельзя говорить! Слышишь?! Нельзя!

— Я знаю, — Андрас крепче прижал ее к себе, желая скрыть нежный образ Тэйе от всех опасностей и невзгод страшного мира. — Я знаю, знаю. Все хорошо.

Она трепетала в его руках несколько долгих минут, плакала, неразборчиво стенала, а потом ослабла и повисла. Футболка Энди пропиталась слезами.

— Как ее звали? — тихий, едва различимый вопрос.

— Карен, — вязкий комок подкатился к горлу. — Ее звали Карен Герц.

«Кгеррецан».

Тишина сомкнулась. Тяжелая, давящая.

— И ты ее отпустил?

— Нет. Это она меня отпустила…

Глава 19. Шестнадцатый

Тем вечером Энди убаюкивал Тэйе, прижавшись к ней, слушая ее дыхание и наслаждаясь тонким запахом волос. Они были едины — один организм, объединенный тяжестью минувших дней и тесной связью в настоящем. Она спрашивала, робко и неуверенно, все ли нормально, не уйдет ли он теперь на утро, узнав о ее прошлом. А Энди отвечал, что никуда он не денется, не оставит одну среди грязи и жестокости, пройдет рядом весь путь, каким бы тяжелым тот не оказался…

Ведь никого, кроме Тэйе, и в жизни его нет. И уже не будет, вне сомнений — Андрас нашел истинно свое.

Он слышал, как она засыпает, как замедляется дыхание, чувствовал, как расслабляются мышцы, и слабеет легкая хватка хрупких пальцев. Девушка окончательно разжала ладонь и погрузилась в тревожный сон. Тэйе дрожала, приглушенно всхлипывала, а Энди с трепетом сжимал ее в объятиях, на грани слышимости шепча:

— Все будет хорошо. Я обещаю. Ведь ты мое…

«Совершенство». Слова Майера. Чужие, неприятные, но такие правильные в данный момент. Энди вкладывал в них иной смысл, свой, чистый — Тэйе Серрма, что прошла дорогой, так похожей на его путь, что пережила лишения и кошмары, но уже с другой стороны баррикады под именем «Родство», была именно тем, чего все эти годы так не хватало. Вторая половинка одного целого. Настоящее совершенство. Его совершенство.

Сон пришел поздно. И ни образ кричащего Изобретателя, ни искаженное лицо Кгеррецан не беспокоили его этой ночью. Энди видел быстрый поток неизвестной реки и девушку, нежную, красивую, чьи безмолвные слезы доставляли ему боль, прожигали дыры в сердце горячими каплями и оседали солью где-то внутри. Он просил ее не плакать, умолял, неустанно твердил о ярком будущем, о скорой встрече в другой стране, о счастье, что ждет их обоих. Но рыдания девушки лишь нарастали. Тэйе вскочила на ноги, шаг, еще и еще… Энди беспомощно смотрел, как темные, быстрые воды скрывают милый образ, он открыл рот для крика, но голос его пропал — лишь сиплый хрип вырвался из груди. Тогда он рванул вперед, а ноги его утопли в земле, не желая двигаться навстречу жестокой судьбе. Поборов слабость, он оттолкнулся и… Полетел.

Андрас парит высоко и видит девушку где-то вдалеке. Невероятно тускло горит ее огонь. Маяк, что зовет. Энди следует на зов и ныряет в ледяные воды.

Озноб. Холод пробрал до костей. Знакомое лицо мелькнуло, исчезло. Он содрогнулся всем телом, стараясь вырваться, выплыть на поверхность, к свету и теплу. К воздуху.

Его трясло, лихорадило, а гул воды нарастал… Наконец, в темноте появился пробел, тусклый луч разрезал плотную мглу.

— Вставай уже! — смеясь, кричала девушка. — Это ж надо так спать.

Энди стряхнул оковы кошмара и открыл глаза. Светло и тепло. Красивое лицо застыло перед ним в нескольких сантиметрах. Он почувствовал прикосновение губ.

— Доброе утро, — улыбнулась Тэйе. — Я приготовила завтрак. Будешь кофе?

Он невнятно промычал и кивнул. Когда-то Андрас и мечтать не мог о таком пробуждении. Хотя, конечно же, мечтал. Грезил о том, как просыпается ясным утром, смотрит в любимые глаза, получает первый за день поцелуй и идет завтракать. Правда, девушка в мечтах была другой — с более тонкими чертами лица, с более темными волосами.

«Но сейчас даже лучше», — подумал Энди.

Он столько лет любил давний образ. Даже не человека, нет — отпечаток в памяти. А память не скупится на краски.

— Ты не работаешь сегодня? — спросил он во время завтрака. — Опять отпросилась?

— Да. Сказала, что лучше не становится. Лечусь в койке.

— Поверили?

— Конечно. Я там работаю с самого открытия. Почти.

— Воспользовалась доверием, значит? — улыбнулся Андрас.

— Типа того. Но, — она вскинула палец. — Совесть моя чиста. Я много лет отдала магазину и имею полное право. А ты не рад, что я здесь, с тобой?

— Рад. Очень. Просто не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности.

— Их не будет, — девушка сделала большой глоток кофе и спросила: — А что на счет тебя? Почему ты не в Центре?

— Меня отпустили до понедельника. Саммерс затеял какой-то новый опыт, дал мне вольную на несколько дней.

— Как удачно, — просияла Тэйе. — Это твой руководитель? Саммерс?

— Да. Никогда не слышала о нем?

Девушка качнула головой.

— Он широко известен в наших кругах, — Энди задумался. — Хотя слово не то. Он знаменит, а вот известно про него как раз очень мало. Ведет особые проекты, скрывается в самых глубинах Центра. Даже я про него почти ничего не знаю.

— Давно ты с ним работаешь?

— Нет, около месяца, вроде. Что-то типа того.

Он не мог сказать точно. Сколько дней, недель, месяцев. Признаться, Энди толком и не запомнил последние несколько лет. Но сути это не меняло — Алан Саммерс вместе с его тайнами и загадками заслуженно считался мистической фигурой Центра. Теперь Андрас в этом убедился.

Всю пятницу — 26 сентября 2053 года — за окном щедро лил дождь. И он был на руку. Энди не хотел покидать уютных стен квартиры даже для подъема на крышу, он желал видеть и чувствовать Тэйе. Хотел тишины, спокойствия и единения с прекрасной девушкой. Тот день они провели в кровати, лишь изредка покидая теплое ложе.

Она говорила, ласково:

— Мне стало легко. Я несла свой груз одна так много лет… Никому не рассказывала. Никогда. И теперь… Так легко… Дышится слаще…

Она улыбалась и продолжала:

— Ты спас меня от прошлого.

Их руки сплетались, дыхания смешивались, а голоса сливались в один звук.

— Расскажешь мне о ней? — робко спросила Тэйе, когда день уже подходил к концу. — О Карен…

— Ты хочешь знать?

— Хочу.

И говорилось ему не так тяжко, как он ожидал. История Кгеррецан, болью засевшая в сердце, уходила в прошлое, лишь пару раз едва заметно кольнув отголосками былых страданий.

— Она была… Умнее. Лучше во всем. Я сам дураком себя никогда не считал, — он ухмыльнулся. — Ну, во времена школы. Потом то все изменилось… В общем, Карен тянула меня вверх.

Герц входила в ряды тех, кого сканер не только одобрил, но и превознес. Острый ум, прекрасная память, превосходные аналитические способности — Кгеррецан ожидало светлое будущее. Будущее, что разбилось о пороги Родства.

— Карен смотрела вперед и видела гораздо больше, чем мог увидеть я. Сначала это не так бросалось в глаза, но потом…

Чем взрослее становилась девочка, тем сильнее ощущалась разница между ними. Все чаще, находясь рядом с ней, Энди чувствовал неловкость, а непонимание глубокомысленных фраз, что произносила Герц, ввергало его в ступор. Но к тому моменту их неразрывно связала любовь. Опутала невидимой нитью, которая на протяжении всех последующих лет будет терзать душу Андраса.

— Помню, в старших классах Карен помогала мне с физикой, химией и математикой. Я тупо смотрел на формулы, не понимая ни черта, а она говорила: «Да хватит уже! Это ведь просто!»

Энди за ней не гнался. Давно смирился, что просто не догнать. Он старался идти по пятам, по той же дороге, но понимал, что рано или поздно ее путь станет другим. Таким, по которому не решится пройти Андрас Ланге. Не сможет пройти.

— Еще до выпускных ее позвали в Мюнхен, — печально выдохнул он и усмехнулся. — Погано вспоминать все-таки…

Приглашение не стало неожиданностью. Напротив, Энди ждал чего-то подобного, ведь способности Карен не могли не заметить. Наверняка за ней уже выстроилась очередь. Таков уж мир. Но это проклятое письмо резануло отчаянием — им не по пути, ему и Герц, как бы рьяно он не старался. Андрас боялся разлуки, а страх заботливо рисовал красочные образы: вот они в прекрасном настоящем идут рука об руку, влюбленные, счастливые. В его воображении постоянно возникали разные места — улицы Берлина, знакомые с детства; чистые поля, засеянные золотистой травой; бесконечные абстрактные лестницы, так похожие на запутанное течение жизни. Разные картины. Но общие в одном: везде была закрытая дверь. Холодный металлический блеск сулил беду, и беда эта неминуемо двигалась навстречу.

— Мне даже снилось это несколько раз, — пробормотал Андрас. — Мы подходим к двери, Карен дергает за ручку…

И толща металла легко отъезжает вбок. Герц шагает в проход, а Энди пытается следовать за ней. Но не может. Что-то его не пускает. Карен говорит: «Давай же! Это так просто!» А потусторонний голос вещает: «Тебе сюда нельзя, мальчик. Найди себе что-нибудь попроще». И дверь захлопывается прямо у него перед носом.

— Боже, — выдохнула Тэйе совсем рядом. — Жуть какая…

— Да. Жутко было. Нереально.

Смириться со скорым расставанием он никак не мог. Злился на судьбу. На злой рок. И в первую очередь на себя, ведь будь он лучше — отправился бы вместе с ней.

— Но получилось не так уж и плохо в итоге. Я ведь тоже получил приглашение, пусть и не в такое знаменитое место, но все же, — он задумался. — Это как-то скрасило, знаешь. Да и Кгеррецан меня поддерживала почти каждый день. Она чувствовала, что мне тяжело.

— Кгерре?.. Что?

— Ага, — Энди улыбнулся. — Кгеррецан. Это ее… Псевдоним, наверное. В общем, анаграмма имени. Она любила такие штуки.

— А тебя как называла? Тоже подобной…

— Нет. Меня она звала Ди, — он прислушался, ожидая вспышки воспоминаний. Но ничего не произошло.

Энди рассказал Тэйе про «переклички», про бесконечные сообщения — входящие и исходящие, — про первую встречу после долгой разлуки. Рождество 2043 года. Именно тогда, за месяц до прихода Родства, Карен Герц рассталась с невинностью. Он говорил просто, открыто. И без боли. Все, что грызло и терзало, теперь казалось таким далеким, казалось чужой историей, которую Андрас почему-то знал от и до. В памяти его все плохое будто бы исчезло. Сохранилось лишь доброе и светлое.

26 сентября 2053 года Энди отпустил свое прошлое.

* * *

На следующий день проливной дождь сменился снегопадом. Белизна накрывала землю. Крупные снежинки тихо опускались на город, а низкое, серое небо угрюмо висело над его жителями.

Энди и Тэйе выбрались на крышу еще до обеда, прихватив с собой дав теплых пледа и металлический термос.

— Очень вкусно, — Андрас довольно выдохнул и откинулся на спинку кресла. — С чем это?

— С бергамотом, шиповником и яблоком. Даже лучше, чем глинтвейн, да?

— Все дело в компании.

Энди поднес чашку к губам. Чай пах великолепно.

— В компании… — она улыбнулась и сделала аккуратный глоток. — Так хорошо сейчас.

Он не мог не согласиться. Было действительно хорошо. Настолько хорошо, что в редкие моменты даже не верилось в реальность происходящего. Порой Энди мелко вздрагивал, ожидая скорейшего пробуждения в чужой квартире, наполненной голосом Карен из динамиков ноутбука. Тогда он незаметно щипал себя пару раз — за бедро или руку, — и прислушивался к чувствам. Боль была реальной, а значит и происходящее — не дивный сон.

— В выходные здесь особенно тихо, — сказала Тэйе. — Город просыпается медленно и поздно.

Энди лишь кивнул в ответ, и в ту же секунду девушка вскочила на ноги, стащила с него плед и опустилась к нему на колени.

— Ты не против? — тихо спросила она.

— Нет. Конечно же.

Ласковый аромат Тэйе заполнил обоняние. Андрас обнял девушку свободной рукой, слегка наклонил к себе и дотронулся губами до теплой щеки. Они замерли, наблюдая за крупными снежинками, что кружились вокруг. Погода была дрянной, на его вкус, но даже она сейчас казалась прекрасной. Ничто не могло омрачить момент безмолвного счастья.

— А кем ты хотел стать? — подала голос Тэйе. — Там, в старом мире.

Хороший вопрос. И с ответом на него всегда были проблемы. Энди всю сознательную жизнь стремился за Герц, хотел соответствовать мечтам и ожиданиям, а цели Карен были весьма нескромными. Ее раздражала мелочность, алчность, людская глупость, Кгеррецан трясло от ограниченности и твердолобости обычного народа, и Андрас проникся таким мировоззрением. Он говорил, что хочет стать ученым, чтобы просвещать, двигать вперед все человечество, а Карен кивала, улыбаясь, и твердила: «У тебя все получится, Ди! Я уверена! Мы вместе понесем этот свет!» Но… Нет. У него бы не получилось. Ведь втайне, Энди желал другого.

— Я хотел заниматься искусством, — произнес он. — Музыкой, литературой.

— Это очень здорово. Я в музыке, конечно, не смыслю, а вот в литературе…

— Да, я уже понял, — засмеялся Энди. — Когда-то давно я хотел писать книги, рассказывать истории. Дарить эмоции, хорошие и плохие, закладывать глубокие смыслы в простынях текста, создавать необычные миры, где известные мне законы физики работали бы иначе. У меня было много планов на этот счет, если честно. Даже наброски какие-то делал. Но потом…

— Ага, — протянула девушка. — Пришло Родство.

— Да.

Они замолчали. Город за пределами крыши постепенно оживал. Уже слышались неразборчивые крики случайных прохожих, звуки транспорта, едва различимая музыка на далеком фоне.

— А ты? — спросил он. — Кем ты хотела стать? Поваром? Путешественником?

— Ты не поверишь, — ухмыльнулась Тэйе. — Дорога меня, конечно, до сих пор манит, да и готовка — сплошное удовольствие, — она прочистила горло и сказала: — Но мечтала я быть врачом. Хотела лечить людей, жизни спасать. Это все от книг, как мне кажется. Уж больно много историй я прочла, где медицина преподносится как высшее из искусств.

«Но шансов у нее не было», — понял Энди. Темная девушка никогда не поступит в университет, никогда не выучится на врача. Никогда не сможет исцелять — ведь не получит на это права. Как вышло, что такое прекрасное и нежное создание не нашло себе места ни в старом мире, где правил вердикт машины Майера, ни в новом, где всем заправляет страх и глупость?

— Ты все понял, да?

Андрас лишь дернул головой, не проронив ни слова.

— Вот так вот паршивенько вышло, — сказала она. — У меня вся жизнь как череда неудач и ошибок, — Тэйе пронзительно посмотрела ему в глаза и прошептала: — Я теперь всего боюсь, Энди. Боюсь, что Родство нагрянет, наплевав на союз, боюсь, что отец меня найдет… Боюсь, что ты исчезнешь… Ведь зачем я тебе такая?.. Жрать готовить разве что…

— Молчи, — он приложил палец к ее губам, а затем накрыл их поцелуем.

Девушка напряглась, хотела вырваться, но через какое-то мгновение расслабилась и ответила на прикосновение.

— Молчи, дурная, — прошептал он, немного отстранившись. — И ничего не бойся.

* * *

Это были лучше три дня в его жизни. Пусть разговоры порой давили тяжестью, а слезы Тэйе, ровно как в том сне, обжигали болью, Энди мог поклясться на чем угодно — никогда еще, ни после Родства, ни даже до, он не чувствовал себя настолько счастливым. И настолько чистым — навязчивая тяга к спиртному исчезла, утонула в ярких днях и впечатлениях.

Тэйе спасла его, а он всеми силами старался ответить тем же.

— Завтра в Центр? — спросила она.

Снег хрустел под ногами, разделяя слова на отдельные слоги. Не совсем удачно, но задорно и мелодично. За прошедшие сутки его выпало столько, что, выглянув в окно часом ранее, Энди ошалело выпучил глаза. Город накрыло сверкающим на солнце покрывалом, преобразило до неузнаваемости, разукрасив дома причудливыми белыми шапками.

— Да, — ответил он. — К сожалению.

Ни в четверг, ни в пятницу, ни в субботу Энди не вспоминал о Майере. Даже рассказывая про Саммерса, Андрас оставил в стороне загадку Изобретателя. Ведь эта тайна теперь сделалась неважной.

Он покрепче сжал руку девушки, поймал ее взгляд и улыбнулся.

— Тогда я тоже пойду на работу, — сказала Тэйе. — Но буду ждать тебя к вечеру…

— Все еще боишься? — девушка отвела взгляд. — Я обязательно приду. Не сомневайся.

Снег хрустел под ногами, невпопад расставляя ударения. Энди и Тэйе шагали по городу, любуясь зимним пейзажем, таким редким для этого места. Они держались за руки, комментировали заваленные по крышу машины и приветливо махали раскрасневшимся дворникам, что по старинке, вооружившись лопатами, помогали не поспевающей технике расчищать тротуары и улицы. Солнце сияло ярко, высоко.

— Мы изучаем Майера, — максимально непринужденно выпалил он.

Энди хотел поделиться с ней всем. Рассказать о каждой мелочи в его жизни, о каждом событии, что привели к этому моменту. Если кто и достоин знать, то только она. Только Тэйе Серрма.

— Ого, — протянула девушка. — Загадочная фигура, да. Я много про него читала, удивительный был человек… И что вы узнали? Что-то новое из его жизни? Неизвестные проекты?

— Ты не так поняла, — улыбнулся он. — Мы изучаем самого Майера. Живого. Он у нас в лаборатории.

Тэйе нахмурилась, удивленно вскинула бровь и спросила:

— Ты шутишь?

— Нет. На полном серьезе.

— Себастьян Майер у вас в лаборатории?

— Все так, — Энди резко кивнул. — Сам, лично.

Девушка продолжала хмуриться.

— Этого не может быть, — твердо сказала она. — Просто не может.

Энди снисходительно улыбнулся, приобнял Тэйе и нежно поцеловал в висок.

— Я покажу тебе, когда придем домой.

— Тогда идем, — тут же отчеканила она.

— К чему такая срочность? Давай еще погуляем…

Девушка ускорила шаг, увлекая его за собой. Она не проронила ни слова до самого дома, а застывшая на лице тревога передалась и Энди.

— Да что такое-то? — спросил он уже в подъезде. — Ты чего?

— Давай потом, пожалуйста. Сначала покажи, что хотел.

Они скинули верхнюю одежду, синхронно упали на кровать. Андрас достал из кармана смартфон, открыл почтовый ящик и загрузил видео. Интервью.

— Что это?

— Сейчас увидишь, — сказал Андрас и включил запись.

Тэйе смотрела безмолвно, заворожено. Она словно боялась пропустить какую-то важную деталь, вглядывалась в разделенные ячейки, каждая из которых соответствовала отдельной камере, и неудержимо кусала нижнюю губу. Когда видео закончилось, девушка отстраненно посмотрела на Энди.

— Не очень хорошо видно, — сказал он. — Экран маленький, камер много…

— Нет. Все видно прекрасно. Большего и не надо…

— И что скажешь?

— Не знаю…

— То есть?

— Я смотрела это интервью, — она поморщилась. — Ну, не это, а с Майером и Греем. Давно же это было… И все очень похоже… Он даже виски трет почти так же…

Тэйе закусила губу, перевела взгляд на лежащий перед ними смартфон.

— Но есть один нюанс, Энди, — она стойко посмотрела в глаза. И во взгляде ее читалось беспокойство. — Это не Себастьян Майер.

Теперь уже Андрас нахмурился. Он открыл было рот, но Тэйе сказала первой:

— Я клянусь тебе, Энди. Это не Изобретатель…

* * *

«Приходи в понедельник, к восьми утра», — сказал Саммерс в прошлую среду. Энди пришел в назначенный час, ровно. Что бы там Алан не задумал, какие бы грандиозные эксперименты не запланировал — сегодня и правда будет важный день. День ответов.

Андрас твердо ступал по пустому коридору, а в мыслях звенели вопросы. Огромное множество, он даже не знал, с какого начать. Ведь лишь несколько часов назад ему открылось — паутина загадок Саммерса гораздо сложнее и масштабней, чем Энди мог предположить.

Тэйе не хотела его отпускать. Андрас все еще слышал ее голос: «Не ходи туда, прошу. У меня на душе так паршиво… Пожалуйста, не ходи».

Но он пошел. Вопросы требуют ответов.

Знакомо пикнул датчик в стене, плавно отъехала дверь. Алан сидел за столом, непринужденно копаясь в записях, а рядом с ним расположился металлический чемоданчик, которого Энди раньше не видел.

— Минута в минуту! — возликовал Алан. — Обожаю пунктуальность.

— Привет, — сухо бросил Андрас и направился к кофемату.

— Ты готов? — Энди несвязно промычал в ответ. — Отлично! Сегодня все получится.

Машина привычно загудела, нацедила чашку горячего напитка и, весело мигнув лампочкой, замолкла.

— Ну что же, — Алан хлопнул по чемоданчику. — Допивай кофе и…

— Это ведь не Майер, да?

Он хотел, чтобы вопрос прозвучал непринужденно, но волнение проникло в голос, завладело связками. Получилось очень натянуто.

— Как ты… — Саммерс вскочил и сделал несколько шагов. Энди непроизвольно отпрянул. — Как ты узнал?

— Нашел в сети пару…

— Невозможно, — оборвал его Алан. — Сеть вычистили. Всю. И следят за ней с обеих сторон.

— С обеих?

— Мы и Родство. Это важный вопрос, парень, — вкрадчиво проговорил Саммерс. И в голосе его сквозила угроза. — Как ты узнал?

— Зачем чистить сеть? Что в этом такого? — не уступал Энди.

— Да мать твою! — Алан громыхнул кулаком по столу. — Все сделано, чтобы никто не отвлекался. Чтобы такие, как ты, мои помощники, не задавали лишних вопросов, — его лицо исказилось. — Это государственная тайна, Энди. Ты бы и так все увидел сегодня, но утечка недопустима.

— А если бы я и так знал, как выглядит настоящий Майер?

— Тогда ты бы не был моим протеже, — отрезал Саммерс. И процедил, медленно: — Как. Ты. Узнал?

Андрас залпом выпил кофе, поморщился и ответил. Он рассказал Алану про запись, про Тэйе, опустив ее имя, поведал, как в удивлении и замешательстве слушал речь девушки о том, что мужчина на видео никак не может быть Изобретателем. Ведь сам Себастьян Майер давно уже похоронен на родине, в Берлине. Энди закончил рассказ, отметив перемены в Саммерсе — доктор помрачнел, а мерцавшая во взгляде злость улетучилась, уступив место неожиданной печали.

— Девушка, значит, — сказал Алан. — Не знал, что у тебя кто-то есть…

— Мы недавно вместе, — эта фраза окатила теплом. Приятно знать, что тебя кто-то ждет.

— Хорошо… Рад за вас… Только, пожалуйста, Энди, удали видео. И держи язык за зубами, — он кинул взгляд на чемоданчик и встрепенулся. — Ладно. Пора приступать.

— Что там? — Энди кивнул в сторону стола.

— Узнаешь совсем скоро. Буквально через несколько минут. Майера… — Алан запнулся, но продолжил: — В общем, его сопроводили в студию. Все готово.

Саммерс извлек из кармана небольшой металлический прямоугольник и протянул его Энди.

— Это карта памяти. Там фото, — доктор резко вскинул палец. — Не вздумай, Андрас, не, мать твою, вздумай сохранять эти данные себе. Я все проверю после.

— Понял-понял, — пробормотал он. — Прости.

Алан прерывисто кивнул, шагнул мимо, едва не толкнув Энди плечом и, остановившись уже возле двери, развернулся.

— Пойдем, — бросил он. — Свое дело ты знаешь. Покончим с этим…

Они разошлись в коридоре — студия была справа, рядом с палатой «Майера», а операторская располагалась слева. Энди рухнул в кресло, прикоснулся к панели управления, пробуждая мониторы от продолжительного сна, нашел разъем для карты памяти и, погрузив чип вглубь компьютера, принялся ждать. Он хотел просмотреть данные от Алана, но взгляд его привлекло действие на мониторах. А точнее — отсутствие каких-либо действий.

Мужчина сидел в центре комнаты. Ни движения, ни шороха. Лжеизобретатель замер в загадочном трансе, не обратив внимания на открытие двери, на Саммерса, на звук шагов, что эхом разносился по залу. Доктор занял свое место, медленно осмотрелся и обратился к одной из камер:

— Все готово? Карту вставил?

— Да.

— Я скажу тебе, что и когда делать, — Алан решительно кивнул своим мыслям. — Включай декорации.

Андрас безмолвно повиновался. Тихий щелчок. Стены студии ярко вспыхнули, трибуны наполнились людьми. Низкий гомон, обрывки речи — все настолько реально, красочно и живо, что сам Энди готов был поверить в происходящее.

«Майер» мелко заморгал, тряхнул головой и затянул уже знакомую песню:

— Каждый человек уникален. Каждый, понимаете? — его жестикуляция в точности повторяла движения из прошлых интервью. — Вы только…

— Доктор, — оборвал его Саммерс. — У нас есть к вам дело. Важное. Все, что вы видите, — широким жестом Алан обвел студию, — ненастоящее. Реальны только вы и я. Энди…

Андрас моментально выключил декорации. «Бастиан» вжался в кресло, ошалело вращая головой, разглядывая серые, пустые стены.

— Вот. Такова правда, — продолжил Алан. — А точнее, лишь ее часть.

Он вновь обратился к камере и попросил Андраса транслировать на экран фотографию с карты памяти. Фото называлось просто — «Майер». Одно и то же черно-белое изображение заполнило стены — такие снимки обычно делались на документы в старом мире, Энди это хорошо помнил. Мужчина на фото угрюмо смотрел в объектив, а во взгляде его застыло безразличие. Внешность казалась смутно знакомой.

Потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять — Андрас уже видел это лицо. И в тот же момент, вместе с осознанием, накатили другие чувства, что отголосками безумия потрясли разум. В том сне, где Кгеррецан заливала спиртное прямо в его глотку, а вокруг толпились люди, был этот самый незнакомец. Он первым вышел из толпы и сказал: «Меня зовут Себастьян. Можно просто — Бастиан». А потом добавил: «И я нашел Совершенство».

— Что за… — пробормотал «Себастьян». — Что происходит, черт бы вас…

— Вы знаете, кто это? — невозмутимо спросил Алан. — На фото.

— Конечно. Это я, но… Когда был сделан снимок?

Андрас почувствовал, как волосы встали дыбом.

— Вы уверены?

Саммерс потянулся во внутренний карман. Энди ожидал увидеть сложенный клочок бумаги, но на свет появился иной предмет. Зеркало. «Кто-то сейчас сильно удивится», — мелькнуло в мыслях.

— Вот, взгляните.

Стекло блеснуло в мониторах. Мужчина неуверенно протянул руку, взял зеркало и развернул. «Себастьян» громко охнул.

— Что за!.. Я хочу уйти! — выпалил мужчина. — Я не знаю, что здесь происходит, да и знать не хочу!

Он вскочил на ноги, сделал шаг по направлению к двери и замер, стоило Алану произнести:

— На стене и правда Себастьян Майер.

Тот, кого Энди считал Изобретателем, покачнулся, медленно потер виски. Андрас смотрел то на фото, то на мужчину.

— Что вы несете? — глухо спросил «Бастиан».

— Сядьте, доктор, прошу. Я могу вас заставить, но не буду этого делать, — он указал на кресло. — Сядьте.

Мужчина неуверенно занял свое место.

— Вы думаете, что спятили, верно? — усмехнулся Алан. — Но, к сожалению, это не так. Себастьян Майер погиб почти десять лет назад. Энди…

Вторая, и последняя фотография называлась «Цюрих». Андрас вздрогнул, когда увидел множество тел, разбросанных по светлому коридору. Совсем рядом с лестницей, запрокинув голову, лежал мужчина, изображенный на первом фото. Широко раскрытые глаза смотрели в потолок.

Лжеизобретатель молчал. Он хмуро и напряженно слушал, бросая робкие взгляды на стену. «Как же тебе, должно быть, дико сейчас», — подумал Энди. Ведь даже ему в операторской сделалось дурно.

— Вас зовут… — Саммерс кашлянул. — Звали Оливер Серенс. Когда-то вы были неплохим бухгалтером, насколько я знаю. Родились в Роскилле, потом переехали в Копенгаген.

— А мы сейчас где? — бледно спросил мужчина.

— В Копенгагене. Мы в Центре имени Себастьяна Майера. И вы — наш пациент.

— Что со мной случилось? — он говорил тихо, сокрушенно. Казалось, что неминуемый транс, каким заканчивались предыдущие интервью, все ближе и ближе. Но, резко тряхнув головой, мужчина продолжил: — Я не верю. Это какой-то бред! Я точно все помню! Меня зовут Себастьян…

— Вас зовут Оливер Серенс, — отчеканил Алан. — А вашу память искромсала дочь Майера…

Мужчина нахмурился. Он сказал, что никакой дочери в его памяти нет, а Саммерс ответил, что появилась она позже, чем интервью 2017 года. Доктор вновь рассказал «Майеру» историю Родства и Государства, вновь поведал обо всем, что Энди и так уже знал. Алан говорил, Оливер настороженно слушал, время от времени задавая уточняющие вопросы. Когда пересказ прошлого закончился, Саммерс перешел к сути:

— Вы далеко не первый. Эстер пытается вернуть отца, но безуспешно. Она ищет…

— Я не понимаю, — пробормотал мужчина. — Как? Как такое вообще возможно?

— У нее есть… Способности. Определенные навыки, какими не владеет никто другой.

— Но почему я?

— Этого мы не знаем…

— А где другие? — оживился Оливер. — Если я не первый, то где остальные?

— Они в другой части Центра, — ответил Алан. — И с ними тоже ведется работа… Эстер раскидала свои головоломки, а мы ищем за нее ответы… — он потянулся во внутренний карман. — Ладно хоть подсказку оставила…

Саммерс вытащил сложенный листок. Бумага шелестела оглушительно громко в образовавшейся тишине.

— Что это у вас?

— Подсказка, как я и сказал. Она должна помочь, — Саммерс развернул листок и, немного помедлив, протянул его Оливеру. — Вот, взгляните.

— Ne me… Не покидай меня, отец, — он легко прочитал надпись. — Вот черт… — и тут же замер. — Боже… Теперь я все вспомнил…

— Что Оливер? — Алан торопливо спрятал бумагу. — Что вы вспомнили? Оливер?

— Я все вспомнил, родная… — блаженно протянул мужчина. — Я так тебя люблю, милая моя…

Энди знал, что будет дальше. Думал, что знает. Отключка, транс, конец опыта. Саммерс говорил что-то еще, задавал какой-то вопрос, но запнулся на полуслове — Оливер Серенс задрожал, сначала мелко, но дрожь быстро нарастала. Мужчина закатил глаза, вытянул ноги. Его трясло в приступе ужасной лихорадки, колотило, как от мощных разрядов тока, а лицо «Бастиана» пугающе покраснело. «Сделай же что-нибудь», — хотел крикнуть Андрас. Но не успел. Густая кровь хлынула из ушей и носа Лжеизобретателя, спина круто выгнулась дугой. Оливер дернулся в последний раз и затих.

Безмолвие завладело студией. Даже легкое гудение оборудования в операторской будто бы сделалось тише. Энди сидел, не шевелясь, не в силах отвести взгляд.

— Ну вот, — Алан первый подал голос, — и все. Шестнадцатый завершен.

Саммерс бросился к двери, позвал охранника, что дежурил снаружи, отдал короткий приказ и тяжело рухнул в кресло. Широкоплечий мужчина в лабораторной одежде легко поднял тело Оливера и вынес из студии.

— Он что, мертв? — голос Энди дрожал. — Может врача позвать? Мы же в сраном Центре, тут должен быть…

— А тебе не видно было? — раздраженно спросил Алан. — У него глаза налились кровью так, что зрачков не видно.

— Ты даже пульс не проверил, это же…

— Энди, — устало бросил доктор. — Я эту сцену видел уже одиннадцать… Двенадцать раз.

«А где другие?» — спросил Оливер. «Они в другой части Центра», — без промедления ответил Саммерс. Как легко прозвучала ложь. Даже Андрас поверил. Да что там — он все еще надеялся на лучшее: остальные, которых Энди не знал и не видел, наверняка живы. Ведь с ними тоже ведется работа, иначе быть не могло. А тот, кого только что вынесли из студии, чья кровь тонкой ниточкой тянулась от кресла до выхода, вот-вот должен вернуться. Зайдет, скажет: «Все в порядке. На чем мы остановились?» — усядется на прежнее место и хлопнет себя по коленям. Так должно быть. В это Энди мог поверить. А в пугающую, внезапную смерть человека и в то, с какой обыденностью воспринял ее Саммерс, верить не хотелось.

— Останови запись, Энди, — скомандовал Алан. — И задавай свои чертовы вопросы.

— Какие из них, док? — Андрас выключил камеры, оставив лишь одну, обзорную. — Какие теперь, мать их, можно задавать? Я тут как бы немного в панике сижу и даже не знаю…

— Любые, парень, — выдохнул Саммерс. — Задавай любые, отвечу на все. Мне уже все равно.

Так умирает надежда, понял Энди. Доктор дошел до черты.

— Это и есть твой загадочный эксперимент — поведать Майеру, что он не Майер?

Алан едва заметно кивнул. Тогда Андрас набрал побольше воздуха и на выдохе выпалил:

— Их и правда было шестнадцать? Как это вообще возможно? Кто она такая, эта Эстер? Она какой-то мутант или супергерой что ли? — затараторил Энди. Вопросы летели сами собой. — Это же какая-то дикая жесть творится…

— Помедленней, прошу тебя, — отмахнулся Алан. — Давай по порядку: Майеров было шестнадцать, да. И началось это еще до меня, я тогда сломя голову бежал в Государство…

Эстер лично привела первого. Прошла через всю охрану Центра, ведя за собой испытуемого, а никто и ухом не повел. Она шагнула в кабинет главного по нейронной структуре и сказала, что требуется незамедлительная помощь. И что выбора нет — либо работать вместе, либо она заставит.

— Мне показывали записи с камер. Эстер шла, как по ковровой дорожке. Ее никто и не заметил — ни охрана, ни люди в коридорах.

— Это какой-то бред, док…

— Ты сам все видел, — он указал на пустующее кресло. — Вот тебе и бред.

— Да… — процедил Энди. — Но от этого ни на секунду не легче.

— Понимаю. Я сам сначала одурел, когда понял, с чем мне предстоит работать. А точнее — с кем.

С первой пятеркой «Майеров» Эстер помогала лично. Приходила в Центр, когда ей того хотелось, следила за процессом. Именно она определила ключевой момент в памяти Изобретателя — интервью 2017 года, — что позволил пробудить спящий разум. И сама же Эстер нашла решение, фразу, которая загадочным образом стимулировала мозг «Себастьяна» двигаться дальше.

— Ne me quitte pas, — проговорил Алан. Он достал листок, развернул его. — Это ее почерк.

— А что за слова? Почему они?

— Это название песни. Очень старой. Для Майера она была чем-то важным… Для Майера и Эстер.

Первые опыты заканчивались слишком быстро. Хватало одного, максимум двух интервью, и приходила смерть. Алан Саммерс включился в работу на пятом эксперименте, и, едва он освоился, дочь Себастьяна пропала почти на полгода. Сразу же после того, как опыт провалился.

— А вы не пытались ее остановить? Она же… Она же убивает людей…

— Убивает, — кивнул доктор. — И пытались, да. Больше скажу — пытались совместно с Родством. Когда Эстер пропала, на ее поиски отправили добрый десяток убийц…

Почти никто не вернулся. Одного нашли в пригороде Рима — мужчина голышом шагал по улице, жалобно зовя маму. А второй прибыл в Копенгаген и стал шестым экспериментом.

— Мы продолжили работу без Эстер. Но я знал, что она следит, — Алан вскинул голову и надсадно хохотнул. — Черт. Да мне теперь всегда кажется, что она где-то рядом.

Когда шестой закончился неудачей, Эстер привела седьмого. Им оказался член парламента Государства, один из тех, кто был связан с работой наемников. Мужчину нашли возле главного входа в Центр, а на груди его болтался листок с надписью: «Убийцы мне мешают. Отзовите их. Или я всех вас сотру».

— Мать моя… — выдохнул Энди. — Что она вообще такое?

— Эстер Майер — Совершенство. У нее сильнейший мозг за всю историю сканера. И мозг этот настолько уникален, что мы даже и не знаем, на что он вообще способен. Телепатия — лишь самая верхушка айсберга.

Алан замолк. Он снял очки дрожащей рукой, протер окуляры подолом пиджака, который был частью образа Элиота Грея. Посмотрел куда-то вбок. И сказал, что после неудачи с седьмым Эстер пришла к нему домой. Посреди ночи, разбудив и напугав до помутнения. Ведь он решил, что теперь его черед становиться Себастьяном Майером.

— Она сказала: «тебе нечего бояться, Алан. Я нашла новый алгоритм». Понимаешь? Алгоритм, — выплюнул он. — Для нее все эти люди — не больше, чем банальный инструмент. Просто часть опыта.

Первая семерка — случайность. Эстер выбирала тех, кто попадался под руку или же тех, кто ей приглянулся. Брала человека, стирала его память и наполняла освободившееся место воспоминаниями Себастьяна Майера. Восьмой был другим. Его мозг, со слов девушки, по структуре и количеству нейронных связей близок к тому, что был у самого Изобретателя.

— Она как ходячий НСГМ. Только точнее и быстрее в разы. Мы просканировали восьмого, когда она его привела, — Алан мрачно кивнул. — И убедились, что Эстер права.

Новый алгоритм сработал. Восьмой, девятый, десятый — все показывали куда лучшую статистику. И смерть их забирала не так скоро. Одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый — исследование продвигалось вперед. Каждый новый «Майер» получался живее предыдущего, достоверней. Они копировали поведение Изобретателя даже в тех случаях, когда Алан выводил их за пределы интервью. Вели себя так, словно и правда являлись Себастьяном Майером.

— А вот четырнадцатый оказался хуже. Умер на втором опыте. Пятнадцатый продержался подольше, но тоже разительно отличался даже от десятого. А вот этот, — Алан ткнул пальцем в пустое кресло. — Совсем странный. Никогда прежде они не кричали по ночам. Никогда не просыпались вне стен этой студии…

— И что это значит?

— Мне кажется, она запуталась. Если, конечно, совершенный разум может запутаться. Эстер теряет контроль, Энди. Возможно — впадает в панику…

— Как-то мне ее ни капельки не жаль, док.

— Да, понимаю. Такая вот история, парень. Вся тайна Себастьяна Майера.

«И что дальше?» — хотел спросить Андрас. — «Так и будем помогать ей, пока она стирает жизни обычных людей? Людей, которым «повезло» родиться с определенным мозгом?» Но ответ он и так уже знал. Двенадцать человек прошло через руки Алана Саммерса. И легко пройдет еще столько же, ведь никто не может этому помешать.

— Я пойму, если ты завтра не придешь, — бледно проговорил доктор. — Не буду на тебя злиться. Но запомни, Энди, что никто не должен знать об этом. Никто.

Андрас неуютно поежился.

— А если не уйду? Что будем делать дальше?

— Ждать семнадцатого.

— Так себе перспектива. А ты сам то не думал свалить, док?

— Думал, — кивнул Алан. — Когда-то давно, в начале еще. Но потом как-то привык. Абстрагировался, знаешь. И я хочу знать, получится ли у нее в итоге…

— Получится что?

— Вернуть Себастьяна Майера.

«А других она собирается возвращать? Тех, кого убила? И на чье же место? Или проклятый Майер лучше других? Или же Эстер вдруг стала богом, чей указующий перст незыблем? Кто дал ей это право — решать, кому жить, а кому умереть?»

— Ладно, док, — глухо бросил Энди. — Ничего обещать не буду на счет завтра. Я пошел.

Андрас поднялся с кресла, погасил монитор. Он расскажет эту историю Тэйе, обязательно, сегодня же вечером. Энди сделал шаг к двери.

— Ты еще тут? — прозвучал вопрос Алана.

— Да.

— Знаешь, все эти годы меня больше всего тревожит лишь один момент. Причем так порой давит, что сон уходит на несколько дней…

— Говори уже, док.

— Она могла все предотвратить, — Энди стоял в темноте операторской, не включая мониторов, и слушал слова Саммерса. — И даже сейчас может изменить все за один день. Стереть всех лидеров Родства, взять власть в свои руки… Она может все, Энди… Но ей плевать на нас, обычных людей. Плевать на всех. Лишь Майер важен… Лишь Майер должен жить…

Глава 20. Добро есть в каждом

Спальная зала загорелась в лучах утреннего солнца. Свет резанул по глазам. Еще мгновение назад здесь было темно и уютно — тяжелые шторы из плотной ткани надежно скрывали опочивальню от взглядов проклятого мира. Защищали покой женщины. Если бесцельное лежание в темноте, конечно, можно назвать покоем.

— Зачем ты это делаешь? — устало сказала она.

Глупая девка потупила взор. Каждое утро эта дешевая прислуга приходила в спальню, открывала шторы, впускала режущий свет. Она приносила с собой таблетки и роскошный завтрак, который оставался почти нетронутым, ставила поднос на кофейный столик и терпеливо ждала, когда женщина примет лекарства.

— Ты отчеты пишешь, да? — раздраженно бросила Марта. — Наш святейший отец хочет знать, пью ли я эту отраву?.. — ответа не последовало. — Молчишь. Значит, я права.

— Матерь, я…

— Я тебе не мать, девочка.

— Мать Мария, прошу…

— Это не мое имя! — взорвалась женщина. — Сколько можно повторять, ничтожная ты дура?

Она отбросила одеяла, спрыгнула на теплый пол и вцепилась в руки дрожащей служанки. Девушка сжалась, приглушенно вскрикнула.

— Посмотри на меня!

— Матерь, я…

Звонкий шлепок огласил комнату. Рука Марты вспыхнула, а на лице девочки моментально покраснел аккуратный отпечаток ладони.

— Скулишь, как сука, — злобно процедила она. — Посмотри на меня, Лина!

В глазах служанки застыли слезы. В глазах цвета ирисов. Гнев Марты все еще бурлил внутри, цепкой хваткой пережимая горло, но неловкость и стыд неуклонно вытесняли его. Женщина тряхнула головой, сомкнула руки на хрупкой шее девушки, провела большим пальцем по отпечатку собственной ладони, сдвинув вбок ниспадающий светлый локон. Кудрявый локон.

— Сколько тебе лет? — она приложила ладонь ко рту служанки и прошептала: — Если снова назовешь меня матерью, я еще раз тебя ударю. Поняла? — девочка медленно кивнула. — Так сколько тебе лет, дитя?

— П… Пятнадцать, — тихо произнесла Лина.

— Пятнадцать… — протянула Марта. — Наш святейший отец делает все, чтобы истязать.

— Я не понимаю, вас, — виновато прошептала девушка.

— И никогда не поймешь. Ты слишком для этого глупа.

Марта выпустила девочку, схватила чашку с таблетками.

— От этой дряни у меня бессонница.

— Они дарят молодость, — робко вставила девушка.

— А я хочу ее, по-твоему? Молодость наивна, девочка. Молодость слепа, — Марта проглотила лекарства, поморщилась и махнула рукой. — Все. Теперь ступай.

Служанка низко поклонилась и неуверенным шагом направилась к двери. А женщина смотрела ей вслед, задаваясь уже надоевшим вопросом: откуда Ромул все знает? Он даже прислугу подбирал с удивительной точностью — каждый год приходила новая девушка, называла Марту матерью, кланялась и улыбалась. И каждая из этих дешевок так сильно походила на Эстер. На ту Эстер, что запомнилась женщине — чистое дитя пятнадцати лет с ясными глазами пронзительно-синего цвета и густыми, светлыми кудрями.

— Откуда этот дьявол все знает? — произнесла Марта.

Лина пришла меньше месяца назад — в начале июля 2053 года, — и уже дважды покидала эту комнату с отпечатком ладони на лице. Девочка выходила из спальни, шла через холл особняка, огибала длинный рояль, что, не издавая ни звука, стоял там уже несколько лет, спускалась по круглой лестнице и убегала в свою коморку. Но в тишине огромного дома Марта слышала ее плач. Шаги и приглушенные всхлипы. Единственная музыка, доступная в этой тюрьме.

Она повернулась к кофейному столику, недовольно скривившись, осмотрела блюда и набрала немного еды для завтрака: две жареные колбаски, взбитое яйцо, воздушную булку с яблочным джемом и прохладный зеленый чай. Марта ела в кровати, как и всегда. Она была бы счастлива и вовсе не покидать эту комнату, запереться здесь и тихо умереть, заморив себя голодом или располосовав темно-синие вены на руках, но… Ей не позволят. Ромул знает обо всем.

Марта Бремер допивала свой чай, когда прозвучал первый аккорд. Рояль ожил. Мелодия, что мощно сотрясала особняк, казалась смутно знакомой, но женщина не различала звуков, не видела мира перед глазами. Вместе с музыкой пришли слезы, ее слезы, такие редкие и такие долгожданные.

Этот день наконец-то настал.

Марта с трудом сползла с кровати, на трясущихся ногах доковыляла до двери и замерла в проеме. Силуэт, размытый, но такой знакомый виделся ей. Девушка со светлыми кудрявыми волосами. Она самозабвенно играла, пробудила рояль и терзала его своим превосходством. Своим совершенством.

Громыхнула последняя нота, зависла в воздухе, на прощанье облетела дом и растворилась в тревожной тишине.

— Я помню эту мелодию, — прошептала Марта. — Это Бетховен, да?

— Не совсем, — голос проник в сердце.

Это была она.

— Вариация. Экспромт на тему. Получилось неплохо, как по мне.

— Ты… — Марта дрогнула. Но продолжила: — Ты все-таки пришла…

— Привет.

— Привет? — усмехнулась женщина. — Никогда бы не подумала, что ты станешь со мной говорить… И уж тем более сыграешь эту чертову мелодию.

Марта ждала ее появления. Все эти годы, начиная с самого первого дня, когда запыхавшийся человек вбежал во временное убежище лидеров Родства и сбивчиво прохрипел, что Майер найден. Но Майер мертв. Услышав весть, женщина похолодела. Первые месяцы она затравленно озиралась на каждый шорох, ожидая увидеть знакомый образ, злым роком летящий навстречу и несущий неминуемую гибель.

— Для музыки всегда есть время, — сказала девушка. — Как и для разговора.

— Почему именно сейчас? Почему не раньше?

Эстер грациозно развернулась на банкетке. Взгляд ярко-синих глаз пригвоздил Марту, обездвижил. Женщина почувствовала себя девочкой под этим взором, беспомощным ребенком, что хотел и искал защиты, искал свое место в огромном мире, но никак не находил, беспомощно утопая в грехах и ошибках, что только множились и множились.

— Потому что раньше ты была не готова.

К началу второго года страх почти исчез. Ожидание сделалось второстепенным, на первый план вышли проблемы становления Родства. Новый мир казался достойной целью, и Марта несла его свет. Но она вспоминала об Эстер, знала, что Совершенство Майера придет рано или поздно. Придет, чтобы вершить суд, наказать виновных в смерти Себастьяна.

— Ты неплохо выглядишь. Для своих лет.

— Меня пичкают таблетками, — поморщилась женщина. — Я, по-моему, уже внешне начинаю молодеть… Вот только мозг не становится моложе…

— Чувствуешь себя старухой?

— Просто уставшей.

Когда парламент Государства обратился к Родителям Родства, Марту вновь захлестнул страх. Они хотели найти Эстер, найти и устранить, но в глупости своей даже и не понимали, с чем имеют дело. А когда под Римом нашелся ополоумевший наемник, один из тех, кого послали по следу Совершенства, Бремер обратилась к безмолвным небесам, моля пощады и спасения. Но страх этот прожил недолго — его место заняло раскаяние. Мир Родства разлетелся на части и оказался далеко не тем, что оправдывало пролитую кровь. Далеко не тем, о чем грезила женщина.

— Ты знала, что так будет, да? — размеренно проговорила Марта. — Знала, что все окажется…

— Догадывалась, — резво ответила Эстер. — Меня никогда не интересовала та свора безобразных идиотов, что стала твоей новой семьей, но исход был очевиден.

— Не для меня… — печально произнесла женщина.

Марта ждала ее прихода. Ждала ради правды, ради прощения.

Она хотела спросить совершенный разум, почему каждый ее шаг, каждый поступок неизменно приводит к самым нежеланным результатам и губительным последствиям. Почему вся ее жизнь теперь кажется такой неправильной и исковерканной? Марта копила вопросы, с надеждой вглядывалась в серые толпы фанатиков, в унисон скандирующих имя нового мессии, ждала, что где-то там, среди вопящих дураков с безумным блеском в глазах мелькнет такой знакомый светлый локон.

— То есть… — неуверенно начала женщина. — То есть теперь я готова?

Эстер молча кивнула в ответ.

— Как ты это поняла?

— Я вижу. Чувствую.

— И что же? Расскажешь?

— Теперь ты ненавидишь себя.

Два года назад Марта Бремер стала узницей роскошного особняка. Ромул запер ее здесь, окружил дом верной охраной, распланировал будущее женщины на годы и годы вперед. Иногда он позволял ей покидать эти стены. Марту сопровождали в какой-нибудь из городов, где темные люди собирались на площадях ради нее и с открытыми ртами слушали проникновенную речь Голоса Родства. Она говорила о величии семей. О благословенном спасителе, что указал всем истинный путь веры и процветания. И с каждым новым словом ей все больше хотелось увидеть Эстер.

Ведь Совершенство и смерть обязательно придут вместе.

— Ненавижу? — усмехнулась женщина. — Ну да. Отрицать не буду, да и бессмысленно это, наверное. Но я хочу, чтобы ты знала — моей вины в смерти Бастиана нет.

— Ошибаешься. Вы все виноваты. Все и каждый. А ты в особенности, — Эстер прищурилась. — Я знаю, Марта, знаю. Это ты сказала своим животным, где нас искать.

— Я не хотела такой участи…

Девушка рассмеялась.

— Не хотела… Это даже мило, почти, — она нахмурилась. И темная бездна открылась в глубине синих глаз. — Молчи, слепая Марта. Молчи…

Что-то коснулось ее затылка. Мягкий толчок, слабый укол. Реальность разлетелась на светлые осколки, сверкающие в безмерной темноте углями разоренного костра. Ноги подкосились. Марта махнула рукой, пытаясь найти опору, но пальцы ее поймали лишь воздух. Она падала вниз, ждала удара, остановки сердца, истошного вопля, что вылетит из ее груди, но тишина и мрак гасили все.

Вспыхнул свет.

Теплый голос произнес несколько слов. «Пора вставать, девочка». Марта поежилась в кровати, наигранно простонала, будто бы во сне, и украдкой посмотрела на застывшую в дверях женщину. Глаза ее полны счастья, а добрая улыбка не покидает широкого лица. Девочка продолжает театрально лежать, наперед зная каждое слово, которому еще только предстоит быть произнесенным. «У меня для тебя сюрприз, Машенька. Подарок. С днем рождения, радость моя».

Марта садится за стол через каких-то полчаса и впервые в жизни пробует клубничный пирог. Редкие семечки приятно хрустят на зубах, а вкус… Она и не знала, что еда может быть настолько прекрасной.

Теплая рука легла на плечо. Девочка волнуется, ладони покрылись липким потом. Кто-то пришел к ней. Кто-то очень особенный, она чувствует это, видит его через тонкие стены приюта. Марта идет навстречу судьбе и никак не может унять дрожь. Теплый голос спрашивает, в порядке ли она, а девочка резво кивает головой. Маленькое сердце бьется в груди и замирает, когда серьезное лицо мужчины озаряет улыбка…

Она смотрит в узкое окно и видит облака. С каждой минутой дом все ближе. Каждый вдох дается с трудом, ведь счастье распирает изнутри. Даже темный образ злой женщины, сидящей совсем рядом, не в силах испортить момент. К тому же Марта знает, что та, кого мужчина зовет «Бремер», исчезнет совсем скоро.

Девочка идет по чистому городу и заворожено смотрит на горы. Снежные пики кажутся неприступными, угрожающими и вечными, но ей не страшно. Ведь рядом, трепетно сжимая ладонь Марты, ступает он. Мужчина улыбается, а мысли его наполнены нежностью и добротой.

Лодка легко покачивается на низких волнах, а воздух пропитан свежестью. Жаркое солнце освещает мир, многократно отражаясь от спокойной поверхности озера. Природа молчит. Девочка задает вопросы, десятки и десятки вопросов, а мужчина размерен в своих ответах. Но он мрачнеет, а память его впивается в Марту, грызет и терзает, пока яркий пейзаж не оглашает детский крик. Девочке больно и невероятно страшно. Ужас сдавливает хрупкую шею, но пугают ее не собственные чувства. Вовсе нет. Она переживает за мужчину, ведь его прошлое так темно и туманно, что есть лишь один способ его победить — окрасить воспоминания в новые тона.

Марта сидит за фортепиано в их лаборатории. Музыка, пение. Каждый раз, когда она играет и поет, мысли мужчины горят таким неистовым счастьем, что ей самой становится дурно. Совсем недавно девочка достигла зрелости, прошла ту черту, за которой остались эмоции детства… Теперь их чувства, ее и мужчины, звучат в унисон.

Она дрожит в руках отца. Умер старик, чьей смерти Марта не хотела. Ей стыдно, ей дико, ей жутко. Девушка плачет, а мужчина заботливо вытирает слезы и шепчет: «Все хорошо, родная. Я тебя люблю. Все хорошо». И она верит ему, верит каждому слову, ведь только он один — Себастьян Майер, — достоин этой веры. Он один на всей планете среди исковерканного человечества чист и честен. Марта целует его. Соленые слезы оседают на губах.

Прошлое мужчины не тревожит их покой. Он больше не вспоминает о матери и не борется с болью внутри, когда слышит заветные слова из старой песни. А Марта развивается, становится сильнее с каждым прожитым месяцем, все больше и больше поражаясь собственной мощи. Она готовится к новому этапу, к новым вершинам, когда лаборатория вздрагивает от взрыва.

Девушка открывает глаза и видит окружающий мир, что все это время был чужд и неважен. Жизнь вне этих стен, не рядом с мужчиной всегда казалось пустой, бессмысленной. Марта изучала людей, ставила на них эксперименты, но в мысли, переживания и заботы обычного народа никогда не лезла.

Она бежит по коридору за Себастьяном и чувствует, как много вокруг боли и страха. Ощущает численное превосходство тех, у кого в пустых головах сияет черная мысль: «Надо найти Майера». Ужас сковывает тело, а паника порабощает разум, когда грязный незнакомец кричит: «Я нашел его!»

Марта теряет над собой контроль…

Она сидит на полу, прижавшись к Бастиану. Ловит угасающий разум. Повреждения мозга слишком сильны, и девушка это знает… Чувствует, как он уходит. Марта никогда не думала, что в этой счастливой жизни может быть настолько больно. Она ловит последнюю мысль. Одно слово. «Совершенство». И срывается на крик. Девушка рыдает, посылая вслед исчезающей мысли…

— Ne me quitte pas, papa… — простонала женщина. — Ne me quitte pas…[2]

Марта лежала на полу. Ее чудовищно лихорадило, лицо онемело от слез. Не было сил, чтобы пошевелиться.

— П… Прости меня, — выдавила она.

Размытый мир не желал обретать четкость. Женщина не могла различить даже изящный узор паркета, спрятанный за влажными бликами в сантиметре от ее глаз, но присутствие Эстер ощутимо давило холодом. Девушка сказала, что теперь Марта себя ненавидит. Правда, как она есть, но… После воспоминаний, что пронеслись в голове женщины насыщенной пленкой реалистичного кино и вспороли нутро чужой болью, ненависть эта обрела иные масштабы. И новые мотивы.

— Простить? — прошептала Эстер. — Серьезно? Ты считаешь, что достойна прощения?

Конечно же, нет. Всю свою жизнь Марта Бремер выжигала чувства. Она превратила себя в безвкусную копию человека с навязчивой жаждой поддельной справедливости, изменилась так, что лишь упреки, сомнения и глупые переживания крутились в мыслях. Женщина прошла тернистый путь, считая самопожертвование высшим благом… Вот только в сердце ее не было места такой добродетели. Тщеславие, зависть, предвзятость — черты, сокрытые внутри Голоса Родства.

Она перевернулась на спину, дрожащими руками протерла глаза. Дышалось тяжело.

— Я калека, — прохрипела женщина. — Да ты и сама это видишь. Ты ведь все про всех знаешь, — собственный голос казался чужим. Слишком тихим, слишком слабым. Взгляд Марты бесцельно блуждал по потолку. Она искала нужный вопрос, а когда он все-таки пришел, мир вновь расплылся жирными разводами. — Скажи… Во мне есть хоть что-нибудь хорошее? Осталось? Было ли вообще?

— Матерь! Матерь! — высоко прокричала девочка. — Матерь, что с вами?! Вы в порядке?!

Лина склонилась над ней. В синеве ярких глаза виделось отражение — сломленная, разбитая женщина взирала на нее издалека, откуда-то сверху. Гораздо выше, чем потолок проклятой тюрьмы. Выше, чем само небо.

— Давайте я помогу вам подняться, матерь, — прошелестела девочка. — Позвать за врачом?

— Ты! Прочь… — прошипела Марта.

Она хотела оттолкнуть девку, схватить за волосы и вколотить лицом в лакированное дерево пола. Хотела добавить к слезам и слюням, что несколько мгновений назад сама оставила на паркете, новые сочные краски. Ничтожная, глупая, мелкая — девочка не заслуживает равенства. Никогда не встанет в один ряд с Мартой и не получит права внешне походить на Совершенство. Лина, как и все дешевые копии до нее — злая насмешка судьбы.

В чистоте синих глаз мелькнуло отражение. Искаженное злобой лицо. Такое близкое, четкое и знакомое. Лицо, что женщина ненавидела пуще жалких подделок Ромула.

— Просто уйди, — ослабев, бросила Марта. — Уйди, прошу тебя…

Девочка замерла статуей. Даже блестящие глаза недвижимо застыли.

— Она тебя боготворит, — сказала Эстер. — Уже боится, но все еще видит в тебе священный идол.

Лина не шевелилась. Из уголка приоткрытого рта побежала тонкая струйка слюны. Марта осторожно толкнула девушку в грудь, та покачнулась и вновь замерла.

— Что происходит? Что ты с ней сделала?

— Отключила на время. Ведь оно у нас ограничено.

Женщина тряхнула головой.

— Как ты это делаешь?

— Ты не поймешь. Как и она не поймет, — Эстер кивнула на Лину, — почему в тебе столько ненависти. Как они все не понимали, эти твои «дочери». Ты смешала всех и каждую с дерьмом, превратила то обожание, с каким они приходили, в мерзкую смесь из страха, отчаяния и отвращения. И после этого ты спрашиваешь, есть ли в тебе хорошее… — она улыбнулась. — Добро есть в каждом, Марта. Но ты свое давно потеряла.

Марта хотела сказать, что ей не дали возможности стать лучше, она открыла рот, приготовилась произносить оправдания… Но поняла, насколько это бессмысленно.

— Пошла ты к черту, Машенька, — по-русски сказала женщина. — Ты видишь меня насквозь, знаешь все мои ошибки. Так давай же, чего ты ждешь, — Марта с трудом поднялась на колени. — Суди меня. Сделай то, ради чего пришла. Я уже устала ждать смерти…

Холодный смех оказался ответом. Женщина вздрогнула.

— Смерти?

Эстер легко вскочила на ноги. Ее шаги эхом разносились по дому, а застывшая рядом Лина будто бы сжималась, уменьшалась в размерах по мере приближения Совершенства.

— Ты думаешь, я принесла тебе смерть?

Теплая ладонь опустилась на голову Марты. Тонкие пальчики пробежались по волосам, дотронулись до щеки и потянули за подбородок.

— Думаешь, я прерву агонию, что стала твоей жизнью?

В глазах цвета ирисов читался ответ.

— И не мечтай.

Выдохнула Эстер.

— За каким чертом ты тогда пришла?! — завопила женщина. — Показать мне прошлое?! Выбить извинения?! Посмеяться?!

— Нет. Сказать, что я верну Бастиана, — Марта не успела обдумать слова. — И забрать твое зрение.

Больно кольнуло в затылке. Женщина вскрикнула, зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, увидела лишь мрак.

— Ты всю жизнь была слепой. Не видела и не хотела видеть, — голос звучал совсем близко. — Теперь все правильно.

Марта протянула руку на звук и почувствовала, как вокруг ее запястья смыкается ладонь. Женщина усиленно моргала, зажмуривала и открывала глаза в надежде увидеть хотя бы призрачный лучик света. Но безбрежная тьма окружала со всех сторон.

— Только не так, — зашептала Марта. — Только не так, пожалуйста. Я не смогу…

— У тебя прислуга, охрана, роскошный дом. Ты справишься, я уверена.

Хватка исчезла. Ладонь женщины повисла в воздухе. Вердикт Совершенства оказался страшнее всего, что когда-либо приходило в голову. Эстер могла превратить ее в овощ, как того наемника, могла заставить расхаживать голышом по улицам и громко звать маму, могла свести с ума или убить. Но оставить в богатой тюрьме без единого проблеска света… Даже Ромул восхитится такой изобретательностью.

— Когда я верну Себастьяна, — с каждым словом голос звучал все дальше. — Я верну тебе зрение. Если он простит.

— О чем ты говоришь?!

— Ты поймешь. Ты все поймешь, слепая Марта.

Эстер покидала этот дом. Ее шаги звучали все тише и тише. Скрипнула ручка двери, слабо щелкнул замок. Рядом приглушенно простонала и шевельнулась девушка. «Теперь мне не придется видеть ее лицо», — подумала женщина. Где-то совсем далеко гулко стукнул каблук — деревянная веранда особняка провожала Совершенство.

— Эстер! Эстер! — вскричала Марта. — Вернись! Молю тебя! Прошу тебя, родная! — она опустила голову и, тихо зарыдав, произнесла. — Сыграй мне в последний раз, родная…

Мощно хлопнула дверь. Тишина поглотила темницу. Прошла минута, две или десять, прежде чем послышались шаги. Кто-то медленно шел по лестнице, поднимался на второй этаж, сохраняя напряженное молчание. Марта слышала, как некто остановился неподалеку, смогла различить тихий стук крышки рояля и слабый шорох передвигаемой банкетки. Весь мир замер на какой-то момент…

Раздалась первая нота. Слова последовали за ней. Девушка пела…

Чисто и высоко.

Глава 21. Истина Совершенства

Тэйе выслушала его рассказ. Она не перебивала, заворожено кивала головой в редкие моменты и отстраненно рассматривала пустые кухонные стены, задумчиво покусывая губу. Девушка не верила. Не могла поверить. Да и сам Энди вспоминал последнее интервью, как туманный сон. Разгадка тайны Майера, способности Эстер, внезапная смерть «шестнадцатого» — какой-то бредовый спектакль, одним из героев которого непроизвольно оказался Андрас.

Он говорил почти до полуночи. Его голос дрожал в сумрачной тишине, периодически прерываемый тяжелыми вздохами, а силуэт Тэйе застыл по другую сторону стола. «Не ходи туда», — сказала она, когда Энди закончил. — «Не ходи туда больше, прошу…» Девушка предложила исчезнуть. Сбежать в другой город Государства, спрятаться где-нибудь от посторонних глаз, от лишних проблем. Или раствориться в толпе где-нибудь на границе с Родством и осесть на юге, подальше от крупных городов чертовых семей. «Мы проживем, я уверена», — горячо твердила Тэйе. — «Найдем свое место. Обязательно. Пожалуйста, Энди». Она говорила, что сердце ее неспокойно, тревога проедает дыру, а предчувствие чего-то дурного точно лишит ее сна на следующие несколько ночей. И Андрас понимал ее.

Но в тот вечер понедельника он не хотел принимать поспешных решений. Ведь было так много вопросов: где они будут жить, что будут есть? Как пройдут мимо Родства на юг, как переживут зиму на севере?.. На чем закончится история проклятого Майера и его чокнутой дочки?

Последний Энди, конечно же, не озвучил.

— Давай утром решим, хорошо? — аккуратно спросил он. — Сейчас я не хочу об этом думать. Хочу только одного, совсем другого…

— Чего?

— Тебя.

Девушка не сразу поддалась на ласки, крутила головой, сбивчиво дышала, погруженная в тяжелые мысли и переживания. Но Андрас не отступал. И сумел разжечь ее пламя.

Они лежали в объятиях друг друга, а Тэйе нежно гладила его по груди.

— Мне все это очень не нравится, Энди, — прошептала она.

— Давай не будем, пожалуйста…

Девушка замолчала. Но после короткой паузы добавила:

— Просто это какой-то ужас. Так не бывает. Понимаешь?

Он уже погружался в сон и смог лишь вяло мотнуть головой. Тэйе шептала тихо, слабо, ее голос лишь сильнее убаюкивал Энди, а события дня блеклыми пятнами мелькали перед глазами. Тело выносят из комнаты. Тонкая красная линия изломано уходит за дверь. В темноте операторской звучит: «Она может все».

Его разбудил телефонный звонок. Редкое явление. Энди дотянулся до смартфона, вслепую нажал на экран и вновь откинулся на подушку. Спустя несколько секунд мелодия заиграла вновь.

— Алло, — сонно пробормотал Андрас.

— Энди, — голос Алана. — Спишь?

— Да, док. Который час?

— Одиннадцать почти. Ты все-таки решил не приходить?.. — печально спросил Саммерс. — Ладно, парень. Я все понимаю. Спасибо за помощь с шестнадцатым. И за ответ на звонок. Обычно ребята просто не выходили на связь…

— Что-то случилось, док?

Пауза затянулась надолго. Энди решил, будто Алан повесил трубку, но голос все-таки вернулся.

— Случилось, ага. Она привела семнадцатого.

— Сем…

Тэйе крепко спала рядом, запрокинув голову и слегка приоткрыв рот. Прекрасна даже во сне, даже в самой нелепой позе. Андрас аккуратно откинул одеяла, ступил на холодный пол и вышел из комнаты.

— Когда? — осторожно спросил Энди. — Кто он?

— Ночью, около трех. Опять напугала меня, чтоб ее… Вламывается ко мне, когда пожелает, — Алан прочистил горло. — Личность мы еще не установили, но это не займет много времени. До вечера выясним.

— А она не сказала?

— Она? — хохотнул Саммерс. — С чего бы вдруг? Для нее этот парень лишь новый образец, сомневаюсь, что Эстер есть дело до имени.

В мыслях мелькнула комичная картинка. Каламбур. Дочь Майера подходит к незнакомцу и спрашивает, как его зовут. Тот отвечает. А она говорит: «уже нет», — и стирает живую личность. Было бы смешно, если бы не труп Оливера, что вчера на глазах Энди вынесли из студии.

— Ладно, док, — выдохнул Андрас. — Я приду. Чуть попозже.

— Серьезно? — обрадовался Алан. — Слушай, это здорово. Спасибо, парень. Буду ждать.

Энди торопливо попрощался и закончил разговор. «Тэйе не обрадуется, это точно», — подумал он и развернулся. Девушка стояла перед ним, задумчиво склонив голову, требуя ответа. И он сказал ей все без запинки — сказал, что пойдет в Центр сегодня в последний раз. Что хочет взглянуть на семнадцатого, посмотреть на новый образец Эстер и уже окончательно проститься с Саммерсом. Лично. Андрас все-таки принял решение. Ночью, во сне, или утром во время разговора с Аланом — неважно. Энди сделал выбор: они уйдут на юг, в сторону ненавистного Родства. «Надо учиться смотреть страхам в глаза, а?» — печально улыбнулся он. А девушка посмотрела на него, и серьезность в ее взгляде уступила место задорной радости. Она обняла Энди уже в дверях, провожая в Центр, мягко поцеловала в губы и сказала:

— Давай скорее. Я пока начну собираться. Хоть и вещей немного, но все же…

Андрас ответил: «Я скоро», — подмигнул и добавил: «Не скучай».

Он вышел из дома в начале третьего. Прохладный воздух наполнял тело бодростью, а солнечные блики, такие вездесущие и яркие, весело сопровождали его. Шагалось легко. Ведь сегодня Энди в последний раз посетит мрачное место, пройдет через ворота Центра, а спустя какой-то час или пару навсегда покинет Майера, оставив чужую жизнь, чужой мир, которые так и не стали родными, блеклой картинкой из прошлого. Он даже не будет возвращаться в квартирку, что долгие годы оглашалась голосом Карен. Забирать ему нечего — ноутбук, домашняя утварь, несколько комплектов старой одежды… Денег хватит, чтобы купить новые вещи и отправиться в путь. Большего и не надо.

Андрас резво толкнул огромную дверь, шагнул сквозь пропускную рамку и широко улыбнулся угрюмому охраннику. Толстошеий мужчина смерил его суровым взглядом и вернулся к экрану смартфона. Рутина. Отрешенно пожав плечами, Энди ринулся в глубины здания, инстинктивно встав на уже выученный маршрут. Серые коридоры всегда вызывали апатию и вялую тоску, но теперь казались лишь тесными, короткими путями, лежащими в начале чего-то необъятного и нового. В начале его долгой дороги с Тэйе. Куда приведет их судьба, через какие трудности предстоит пройти, как все обернется в итоге — вот и все его мысли. Никаких Эстер, никаких Себастьянов.

Датчик послушно сработал. Лаборатория Алана купалась в солнечном свете, а доктор, как обычно, сидел за столом, перебирая свои бумажки.

— Энди! — Саммерс вскочил на ноги и широко развел руки. — Ты пришел! Спасибо тебе, парень!

— Да без проблем, док, — ухмыльнулся Андрас. — Куда ж ты без меня, а?

— Слушай, я ведь в тебе и не сомневался. Знал, что ты окажешься лучше, чем все эти… — он неопределенно махнул рукой. — Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть.

— Давай без объятий, пожалуйста, — скривился Энди. — Я очень болезненно…

Алан искренне рассмеялся, а совесть больно кольнула нутро. Но мысли о Тэйе вернули разуму трезвость.

— Кофе будешь? — улыбнулся Саммерс.

— Ради него и пришел.

Последняя чашечка явно не будет лишней. Доктор заботливо бросился к автомату, подставил кружку и запустил машину. Прекрасный момент. Аппарат загудел, кофейный аромат заполнил лабораторию. «Вот этого мне точно будет не хватать», — подумал Андрас.

— Эта ненормальная меня с ума сведет, клянусь тебе, — сказал Саммерс. — Приходит ночью, приводит мужика на поводке.

— Прям на поводке? — Энди сбросил поношенную куртку, неряшливо повесив ее на спинку ближайшего стула. Он схватил чашку, сделал аккуратный глоток и довольно зажмурился.

— Не буквально же, парень. Или ты опять шутишь? — Алан поймал его улыбку и ухмыльнулся в ответ. — В общем, привыкнуть к такому невозможно.

— Я верю, док. Вся история вообще поганая.

— Вот! Именно! Это самое подходящее слово. Она убивает людей, а мы беспомощно смотрим, словно это и не люди вовсе, а кролики или крысы, — доктор резко тряхнул головой. — Но в таком ключе лучше не говорить, поверь мне. Так от депрессии подохнуть можно.

— Да… — задумчиво протянул Андрас. — А что будет, если у нее получится? Ты не знаешь?

— Нет, Энди. Не знаю. Даже не представляю, если честно. Очень хочется верить, что она успокоится и исчезнет. Уйдет куда-нибудь с Майером… Да хоть в недра земли пусть зароется, мне все равно.

Саммерс живо взглянул на Энди. Он широко улыбался, но в глазах застыла печаль, что скрыть доктору не удалось.

— Я очень хочу, чтоб это закончилось, парень. Каждый новый Себастьян для меня — всплеск надежды. Думаю всегда, вот этот-то точно сработает… — Алан осекся, уставился в пол. — А потом он умирает.

Саммерс помолчал, а затем поднял глаза и улыбнулся, будто ничего и не было.

— Скоро узнаем, что нам приготовил семнадцатый. Пока что неизвестно, кто он и откуда, но это лишь вопрос времени. Взглянуть хочешь?

— На нового Майера? — спросил Энди и залпом допил кофе. — Хочу. Но как-то это не правильно. Там ведь человек все-таки, а не музейный экспонат.

— Твоя правда. И я каждый раз так думаю, и каждый раз не могу удержаться. Бывало, подолгу на них смотрел. Просто сидел в комнате напротив кровати и смотрел. Интересно, какое прошлое скрывается за этой внешностью…

— Ладно, — бросил Энди. — Пойдем, покажешь.

— Не удержался таки, — улыбнулся Саммерс. — Я знал, что мы сработаемся, парень.

Направо по коридору… Сюда Андрас еще не ходил. Издалека, от проема лаборатории Алана, он видел дверь в самом конце и знал, что за ней скрывается. Слева и справа темнели едва заметные проходы: один в студию, второй в комнату охраны. Энди шагал впереди, чувствуя необъяснимую неловкость и напряжение, а когда достиг развилки тесного коридора, охнул — путь преградил мужчина, габариты которого почти совпадали с высотой и шириной самого прохода.

— Все нормально, Дэн, — протараторил Саммерс из-за спины. — Это со мной.

Охранник грозно оглядел Энди, напоследок нахмурился и бесшумно скрылся в тесном проеме справа. Андрас оглянулся, поймал взгляд Алана и одними губами прошептал «громила». Доктор улыбнулся и закивал.

— Я сам к ним привыкнуть не могу. Машины, а не люди. Но дело свое знают, — он указал вперед. — Идем?

Рядом с дверью, в стене, знакомо горела лампочка пропускного датчика. Алан вытянул руку, поднес палец, и тут же раздался тихий гудок. Палата Майера, погруженная в слепую темноту, открылась перед взором Энди. Он неуверенно шагнул вовнутрь, вглядываясь во тьму, тихо спросил у доктора, где тут выключатель, и сильно зажмурился, когда яркий свет ударил по глазам.

— Черт бы тебя, док! — процедил Андрас. — Предупреждать надо.

Первое, что он увидел — одинокий стул, ровно по центру комнаты. Второй была кровать с ремешками и маленькой подушечкой. Пустая кровать. Третье — помрачневшее лицо Саммерса и уже пустая инъекция снотворного, бугорком выпирающая из собственного плеча.

— Что за хрень, док? Ты чего это, мать твою…

Язык не слушался, картинка перед глазами стремительно мутнела. Андрас услышал далекое: «Прости меня, парень. Прости…» — и утонул в безбрежной черноте.

* * *

Когда Энди очнулся, палата была пуста. Кожаные ремешки свободно болтались на запястьях, а одинокий стул валялся в углу, ощерившись железными ногами в сторону выхода. Андрас дернул рукой — раз, второй, третий, — и возбужденно захрипел, когда оковы слетели прочь. Торопливо освободившись, он бросился к двери, ощупал металл, нашел маленькую ручку, спрятанную за тонкой пластинкой, и дернул на себя, вбок. Серый коридор замер в безмолвии. Тишина, почти звенящая. Где-то далеко, за толщей бетона, слышалось размеренное бормотание низких голосов — охранник смотрит шоу или слушает радио. Энди в напряжении прошел узкую развилку, ожидая появления громадного мужика, сделал еще несколько коротких шагов и оглянулся. Никого. Андрас побежал. Он пронесся мимо лаборатории Алана, четко отметив голоса — женский и мужской, — приглушенно бубнящие за дверью, по памяти летел исхоженным маршрутом, не разбирая дороги. Прохладный воздух обжег легкие. Центр остался позади. Навсегда, теперь уж точно. Что бы там ни задумал чертов Саммерс, Андрас Ланге в этом не участвует и на ложь старика больше не купится…

— Ублюдок проклятый, — не сбавляя темпа, прошипел Энди. — Я тебе верил, верил, слышишь?! А ты… Тварь, гнида!

До скромной обители Тэйе Серрма оставалась совсем немного. Какой-то квартал, не больше. На улице все еще стоял день, но теперь солнечный свет противно резал глаза, мелькая со всех сторон слепящими бликами и отражениями. Девушка наверняка уже собралась. Ждет его. Энди бежал по городу, лелея в мыслях ее имя и образ, когда в кармане куртки пронзительно заверещал телефон.

Алан Саммерс.

— Чего тебе, мать твою?! — закричал Андрас в трубку. — Что ты еще хочешь, старый?..

— Прости меня, парень, — сказал доктор. — Прости. Это все она.

— Да мне дела нет ни до нее, ни до тебя. Пошел ты. Прощай навсегда, папаша!

Андрас сбросил вызов. Поставил точку. Впереди ждала Тэйе и новая жизнь… Энди привычным движением отправил смартфон в карман куртки, но тот пролетел мимо и разлетелся на части, встретившись с землей. Мелкие осколки дешевого пластика и металла забренчали по асфальту. Андрас остановился и посмотрел вниз — куртки на нем не оказалось.

Ведь он оставил ее в лаборатории Алана, снял при входе, потом схватил кружку с кофе и сделал щедрый глоток.

— Это все она, парень, — зазвучал голос Саммерса. — У меня выбора даже нет. Нет права голоса, нет воли. Она все забрала…

Туман забытья рассеивался, проступали бледные очертания серой комнаты.

— Нет, — простонал Энди. — Нет, нет, нет.

Его мутило, спазм сковал желудок. Больно и мерзко. Страшно.

— Это она убила Майера.

Саммерс сидел на стуле прямо перед кроватью, а запястья Андраса плотно облегали кожаные ремешки.

— Она мне все показала, парень. Бастиан умер от ее удара. Зацепило волной. Не специально, конечно, но… Хреново вышло.

— Отпусти меня, — выдавил Энди. — Отпусти…

— Я не могу.

Алан поник, закрыл лицо руками.

— Я каждый день чувствую ее боль. Каждую минуту. Это невыносимо, это…

— Отпусти меня, слышишь?! Отпусти, мать твою, меня!

Андрас заколотил руками и ногами, пытаясь ослабить хватку ремней, кричал во все горло, пока Саммерс, замерев, сидел на стуле и наблюдал за представлением. А потом что-то коснулось затылка. Мягко, но ощутимо.

Дверь палаты плавно открылась, в проеме стояла Тэйе Серрма. Энди оживился, воспрянул, прокричал девушке, чтобы та позвала на помощь, чтобы привела кого-нибудь, кто может остановить сумасшедшего доктора, чтобы спасла Андраса Ланге… В панике он не сразу заметил перемены. Не задался вопросом, почему темные и гладкие волосы Тэйе теперь вдруг светлые и кудрявые. И почему глаза ее так яростно блестят синевой.

Девушка шагнула в палату. Дверь беззвучно закрылась.

— Ты больная, — прохрипел Алан. — Ты просто, мать твою, больная.

— Привет, Энди, — даже не посмотрев на Саммерса, сказала она. — Вот мы и на месте. Это был долгий путь.

— Тэйе, пожалуйста. Прошу тебя, позови кого-нибудь…

Тошнота подступила к горлу. Глаза защипало. Энди все понял.

— Ну, давай, — вставил Алан. — Давай, расскажи ему, Эстер. Или покажи, как ты умеешь. Продемонстрируй силу и жестокость, чокнутая ты сука.

— Замолчи. Ты сделал свое дело, старик. Теперь уходи.

— Я не уйду. И не мечтай. Ты превратила меня в безжалостную сволочь, знаешь? Я уже и человеком то себя не чувствую! — Алан покраснел, его мелко трясло. — А теперь ты хочешь, чтобы я ушел? Чтобы через пару дней я сел перед ним в студии и улыбнулся?

— У тебя есть идеи получше? — холодно спросила девушка.

— Тэйе, — взмолился Андрас. — Милая моя… Отпусти, пожалуйста. Давай уйдем вместе, как хотели, — он дрожал пуще Саммерса, но внимание на это уже не обращал. — Сбежим на юг… Прошу тебя.

— Нельзя, — отрезала она. — Нельзя, Энди. В этот раз точно получится. Я должна вернуть отца.

— А как же я?! Ты убиваешь всех! Посмотри вокруг! Хочешь сделать меня семнадцатым? Убить?

— Я смогу вернуть тебя позже.

— Вернуть? — Энди забился в истерике. — Зачем меня возвращать? Не надо меня возвращать! Вот же он я! Здесь! Живой!

Что-то мелькнуло в глубине синих глаз. Надежда. Шанс на спасение.

— Я люблю тебя, Тэйе, — прошептал Андрас. — Люблю больше жизни, пожалуйста…

Она посмотрела на Алана. Замерла в неуверенности. А потом вновь вернулась к Энди и сказала:

— Это хорошо. Любовь и станет ответом.

Затылок взорвался болью. Все чувства и мысли разлетелись на миллионы частей, абстрактной картиной озарив восприятие. Он уже не видел, как Эстер мотнула головой, мечтательно прикрыв глаза. До конца и не успел понять, что произошло…

Оковы рухнули, опора исчезла. Грудь нестерпимо сдавило, рвануло куда-то вниз, туда, где только что была кровать, а теперь открылась вечная бездна. Его кидало и крутило, сминало и выворачивало, обнажая сокровенное, вычищая личное и дорогое. Он летит. То вниз, то вверх, то замирая на месте, чтобы затем вновь устремиться куда-то. Темнота наполняется красками, а цвета тонут во мгле. Он видит равнину и обрыв, клочок суши, со всех сторон окруженный пропастью, жалкий островок, на котором нашлось место двоим. Мужчине и женщине. Они говорят, смеются и плачут, держатся за руки и нелепо смотрят друг другу в глаза. Ведь никто из них не может поверить обретенному счастью…

Он подлетает поближе. Мужчина кажется смутно знакомым. Сложно вспоминать, сложно думать. Женщина покидает свое место и садится рядом — теперь они вместе, едины. Пустое кресло медленно заполняет снег. Мужчина вскидывает голову и смотрит прямо на него, что-то говорит. Его губы шевелятся. А во внешности видится столько родных очертаний, что больше невозможно терпеть… Тьма разрывает пейзаж на лоскуты, сминает картину, как старый лист бумаги, оставляя уверенность лишь в одном — этого не было. Никогда не случалось. Женщина ничего не значит, мужчина никто. Островок суши тонет в небытие, становясь частью бездонной пропасти…

Серые стены налетают со всех сторон, снизу поднимается пол, сверху падает потолок. Ящик замкнулся. Детали вырисовываются постепенно: стеллажи, окно, дверь, столешница с ящиками и длинный стол по центру. На одном из стульев появляется старик. Он делает записи древней ручкой, слышен скрежет пера по твердой бумаге. Каждая новая буква стройна и точна, как штрих мастера, уникальна и в то же время подобна всем остальным. Раздается стук. Старик встает, открывает дверь, за которой видна лишь вечная пустота, говорит приветствие. «Ты должно быть Андрас, да?» Парень лет тридцати шагает в свет и нервно кивает: «Андрас Ланге, доктор Саммерс», — говорит он. — «Мне сказали прийти». Юноша выдавливает улыбку, хочет казаться таким же, как все. Хочет быть живым. Но внутренние раны настолько глубоки, чудовищны, настолько многочисленны, что видно их уже и снаружи. «Можешь звать меня Алан», — произносит старик и хлопает парня по плечу. «Хорошо. А вы меня — Энди».

Стены смыкаются, пол летит навстречу потолку. Фигуры неизвестных людей сжимаются в точку и растворяются внутри тесного коробка.

Сюжеты мелькают один за другим, палитрой чувств и ощущений разукрашивая опустошенный разум. Он видит комнату, уютный сумрак которой обещает покой и защиту, слышит чей-то голос, приятный и нежный. Делает вдох. Тягучий воздух пропитан алкоголем и чем-то еще — неуловимым, мимолетным. Это не запах, нет. Совсем другое. Слово…

Свет вспыхнул и погас. Вокруг снуют тени, а холодный Голос грозно вещает из пустоты, и говорит он надменно, противно, источая вонь слепой власти и собственного превосходства. Невыносимый монолог звучит, а внимают ему пустые силуэты — оболочки, израненные и дырявые. Остатки живых душ. Голос обрывается, тишину оглашает смех. Дикий хохот, наполненный болью, ненавистью и отчаянием, разгоняет густые тени. Юноша, совсем молодой, сидит на земле и смеется. Его раны ужасно кровоточат, а он смеется. Багряная лужа ширится, а он смеется.

И Слово вновь витает в воздухе.

Время замедляет и ускоряет ход. Минута растягивается на годы, а декады сжимаются в секунду. Судно качается на свинцовых волнах, а впереди мелькает город, что знаменует спасение. Израненный человек смотрит в глубины и хочет прыгнуть, но Слово останавливает его, ведь надежда пока еще жива. Полотно реальности с треском рвется, и мир дрожит от цепочки взрывов. Нечто большое стремительно летит вниз, кто-то погибает сразу. Кто-то, кому исключительно повезло.

Слишком жесткого, слишком грубо. События, которых не было…

Затылок болит, но это привычка. Боль никуда не денется, ведь она неизменна. Она здесь, с ним, с самого первого дня, с первого вдоха. Он падает в пустоту, пролетая мимо комнаты, где весело смеются дети. Мальчик и девочка. Их будущее туманно, а прошлое не существует. Им дарован лишь миг во тьме настоящего, мгновение смеха и вспышка бессмысленной радости. «Я придумала, придумала!» — задорно кричит девочка. — «Вот! Читай!» Она сует скомканный листок мальчишке под нос и замирает с самодовольной улыбкой на лице. «Что это?» — озадаченно бубнит мальчик. — «Я не понимаю». Слышится громкий вздох. «Ты читать не умеешь? Здесь же написано…» Он злит ее специально — в моменты злости она забавно хмурится, иногда топает ножкой и мило трясет угольно-черными волосами. «Да вижу я. Здесь написано Кг… Кграц… Крацгер…» Девочка машет головой и беспомощно вскидывает руки. «Дурак ты, Ди! Вот же, читай. Кгеррецан!»

Это ее имя. Кгеррецан. Анаграмма. Дети исчезают в бездне, но Слово остается с ним…

Он зависает в недвижимой черноте, а боль не отпускает — вгрызается все глубже и глубже, извиваясь где-то внутри. Пауза тянется долго, так долго, что в итоге кажется вечной, и нет в ней ни звуков, ни цветов. Нет ничего. Он опускает глаза и видит свои руки, аккуратно двигает пальцами, сжимает и разжимает кулак, с удивлением отмечая странные ощущения — осязание. Успокаивающий холод струится по телу, вязко течет по груди, нежно обволакивая сердце, и устремляется к затылку. Невидимая длань заботливо толкает его и дарует желанное избавление. Боль уходит. Ярким светилом озаряется мир.

Он чувствует землю под ногами. Открывает глаза и видит незнакомое лицо, искаженное в свирепом оскале. Рядом стоит женщина и плачет. Неизвестный мужчина кричит, указывает рукой куда-то вбок, в сторону комнаты, где одиноко прозябает слепой мальчик, и яростно захлопывает крышку смутно знакомого предмета. Это рояль. Точно. Он помнит. И вдруг осознает, что почти у всего вокруг есть название. Стол, стул, комод, окно. У всего есть имя. И даже у него. Себастьян Андрас Майер.

Картина распадается на части, но тьма не поглощает свет. Увиденное остается в памяти, оседает древним воспоминанием в самый низ пирамиды, пробуждая еще сотни и сотни моментов, что были до.

Он бежит по улице и сталкивается с мальчишками, что хотят причинить ему боль. Бастиан нападает на одного из них, а мощный пес делает остальное. Кругом кровь. Мгновением позже она уже неважна — нутро забивает страх, а раны наносит родной отец.

Толчок, еще один. Берлинские озера блестят на солнце, улыбка матери чиста и прекрасна. Вода вальяжно бьется о борт лодки с чарующим, мягким звуком, но пение мамы затмевает все. Дивная песня на французском. Беата часто поет ее на публике, и каждый раз музыка звучит для него. Только для него одного.

— Я так люблю тебя, Бастиан, — нежно шепчет она и целует его в висок после очередного концерта. — Тебе понравилось?

— Очень, мама! — восторженно кивает он. — Особенно…

Женщина заливается смехом. Глаза ее светятся счастьем.

— Я знаю, — смеется она. — Знаю, милый мой, можешь не говорить.

Но он говорит. Произносит сокровенную фразу, будто слова эти — древнее заклинание, доступное лишь им двоим…

Размытой линией пролетают годы, но все остается с ним. Радость в Берлине, увлечение учебой в Цюрихе, первые шаги в самостоятельной работе и новые лица. Новые имена. Сэм Донштейн, Кристоф Кьорди. Марта Бремер.

Тугой комок встает посреди горла, когда Бастиан летит домой первым доступным рейсом. Он слишком увлекся работой и непростительно давно не разговаривал с матерью, забыл о ней, после всего, что их объединяло. А этим утром получил письмо, в котором мама открыла свой страшный секрет. «Милый мой Бастиан. Я умираю». Глаза режет, он пытается проглотить противный сгусток, но не может, стыдливо пряча взгляд от стюардесс. Себастьян приезжает в больницу, находит измученную маму и с трепетом обнимает ее.

— Ты получил письмо, — выдыхает она. — Черт. Я надеялась, что не успеют доставить. Не хотела, чтобы ты видел…

— Насколько все плохо? — его голос дрожит, а крупные слезы оставляют заметные пятна на светлом больничном халате. — Что мы можем сделать?

— Ничего, мой милый Бастиан, я же написала.

Шершавая, угловатая ладонь ложится на его щеку.

— У меня внутри один лишь рак. Доктора подтвердят.

Он опускает голову, трясется, а она продолжает:

— Но мне не больно. Уже нет, все хорошо.

— Почему ты не сказала мне? — вопрошает он. — Почему не сказала раньше? Когда ты узнала?

— Давно. И сразу поняла, что осталось совсем немного. Все никак не решалась письмо отправить, и правильно — прожила на полгода дольше.

— Почему ты не сказала?

— Хотела, чтобы ты запомнил меня другой, — натянуто улыбается она, но глаза ее сияют, как когда-то прежде. — Ne m» oublie pas, mon cher Bastian.

«Ne me quttie pas, maman», — отвечает он, и течение времени вновь ускоряется.

Теперь вся жизнь — в стенах узкой лаборатории. Нет ничего, кроме исследований. Знаменательный день, когда Себастьян Майер обернется Великим Изобретателем, все ближе и ближе, но на устах самого Бастиана застыла печать безмолвия. Он ложится под первый прототип сканера, зажмуривается и глухо шепчет: «Ради Жозефа. Ради мамы». Кристоф и Марта ликуют, глядя на результаты.

2017 год. К нему липнет нежеланная слава, а репутация сумасшедшего ученого исчезает, словно ее и не было. Пока только в узких кругах, но дело за малым. В один из теплых летних вечеров Бастиан лежит в кровати и наблюдает за ровной походкой красивой женщины. Из одежды на ней — лишь резинка для волос. Он сладко улыбается и тянет ее к себе, страстно целует. Раздается телефонный звонок. Навязчивый помощник какого-то известного цюрихского ведущего чудом раздобыл его номер. Рвение паренька похвально, но Себастьян вежливо отказывается от приглашения. Ему дела нет до интервью.

— Да, доктор Майер, я понимаю, — сбивчиво тараторит юноша. — Грей мне, конечно, голову оторвет, ну да ладно. Видимо, он прав, мне только и играть по кабакам.

— А разве это плохо?

— Все зависит от кабаков…

— И в каких же ты играешь?

— Играл, — вставляет парень. — В тех, где у роялей по 80 клавиш.

— Как давно ты у него работаешь? — неожиданно для самого себя спрашивает Бастиан. — У этого Грея?

— Почти два месяца.

— Говори адрес и день. Я буду.

Он готовит небольшую речь, чтобы не выглядеть скованным идиотом на первом же интервью. Приходит в обширную студию, где его встречает оплаченный гомон толпы и натянутая улыбка зализанного мужчины. Терпко пахнет дорогим парфюмом, когда ведущий обнимает Бастиана будто на встрече давних друзей. Они занимают места в низких креслах у стеклянного столика. Себастьян вздрагивает после слов Грея:

— Прости меня, Энди. Прости, парень.

Реальность меркнет, но свет мощных ламп рябит в глазах. Облик мужчины меняется — появляются очки, седина в волосах. Желтый галстук становится серым. Бастиан смотрит по сторонам и хмурится.

— Доктор? — слышится совсем рядом. — Вы здесь? Вы в порядке?

— Это ненастоящее, — говорит Себастьян и вопрошает: — Что происходит?

Мужчина озадаченно смотрит вбок, прочищает горло… И порывисто хватается за голову. Грей закатывает глаза, ужасно стучит ногами и, дернувшись в последний раз, замирает. Покрасневшее лицо кажется бледным на фоне кровавых потоков, что льются из ушей и носа, затекают в рот…

— Доктор? — звучит из динамиков под потолком. — Доктор Саммерс? О-о-о, черт! Вы там как, вы в поряд…

Речь обрывается хрипящим звуком. Декорации гаснут, обнажая пустые стены, и открывается едва заметная дверь. Что-то с грохотом падает снаружи, выполнив свое предназначение — показав выход.

«Иди. Я проведу. Пожалуйста, иди».

Он оборачивается на слова, тщетно ищет источник звука, желая для начала понять, что за бред творится вокруг.

«Это не сон. Прошу тебя, вставай».

Бастиан все-таки встает и делает первый шаг. Он видит годы статистики, сотни перелетов и многие десятки искалеченных людей. Поврежденных еще в утробе матери, еще до первого вздоха и пронзительного крика, который многие и не издавали. Сердце стучит. Громче шагов, намного громче. Он выходит из комнаты, с безразличием смотрит на распластанное тело здоровяка и идет направо. Голос указывает путь, показывает прошлое, что мешается с будущим и образует настоящее. Бастиан узнает о девочке. Летит в Россию, встречает ее и понимает, что поиски закончены — Совершенство найдено. Он слышит оглушающий плач женщины, страшные рыдания, сам давится слезами, но умоляет, чтобы она замолчала.

Себастьян выходит из самолета и протягивает руку, в которой мгновением позже теряется хрупкая ладонь. Бессчетное количество счастливых дней пролетает перед глазами. Один из них — на озере.

Голос ведет его. «Направо. Налево. Прямо. Не переживай, никто тебя не видит». Он выходит в просторный холл, открывает дверь и слепо щурится. Прохладный воздух так сладок… Бастиан хочет сказать, но, вспомнив, оформляет мысль.

«Я иду. Иду, родная».

Он слышит ее плач. Чувствует взрыв рыданий. Ведь она не может поверить…

Бастиан переходит на бег, а Эстер показывает ему все — где закончилась радость, и началось горе. Как гремели далекие взрывы и звучали крики миллионов. Она показывает ему семнадцать людей, не называя их имен, в одном из которых проснулся потерянный разум. Ее мир открыт для Себастьяна, а он бежит, чувствуя холод и влагу на лице. Видит, как ослепла Марта Бремер и говорит: «Я прощаю ее».

Дверь подъезда открыта. Первый этаж, второй, третий, четвертый. Он выбегает на крышу и взглядом находит девушку. Совершенство стоит у низкого кресла, крупно дрожит.

— Я здесь, родная, — говорит Бастиан.

А она срывается на крик и падает на колени. Себастьян закрывает ее от безумного мира, крепко прижимает к себе, чувствуя, как боль покидает любящее сердце. Теперь их ничто не разлучит. Никогда.

— Я так скучала по тебе… — говорит она тихо, на пределе слышимости.

Эстер смотрит ему в глаза, яростно впивается в губы. Они тонут в объятиях друг друга, а где-то далеко, на юге, слепая женщина вновь обретает зрение. Час, два или день — время потеряло значение. Есть только он и она. Он и Совершенство.

— Папа?

— Да?

— Я могу называть тебя Энди?

— По второму имени? — он удивленно вскидывает брови. — Конечно, родная.

— Хорошо. Это хорошо, — она внимательно изучает его лицо и произносит: — Я люблю тебя, Энди.

— А я люблю тебя…

Они синхронно встают, идут к темной двери.

— Родная?

— Да?

— Что такое Кгеррецан? Это слово зависло в памяти и никак не отпускает. Оно кажется важным, но смысл уловить не могу.

— Ничего, папа, — она резко пожимает плечами. — Это просто слово.

И он верит ей. Верит, как и всегда прежде…

Примечания

1

Не оставляй меня…

(обратно)

2

Не оставляй меня, папа… Не оставляй меня…

(обратно)

Оглавление

Пролог. Опыты

Глава 1. Эволюция

Глава 2. Изобретатель

Глава 3. Протеже

Глава 4. Новости старого дома

Глава 5. Вчера и сегодня

Глава 6. Манцинелловое дерево

Глава 7. Так себе гвозди

Глава 8. Дитя

Глава 9. Кгеррецан

Глава 10. Слова и чувства

Глава 11. Иные взгляды

Глава 12. Яркое будущее

Глава 13. Эстер Мария Майер

Глава 14. Славный малый

Глава 15. Музыка. Фортепиано

Глава 16. О чем там?

Глава 17. Приемная дочь

Глава 18. Другая сторона

Глава 19. Шестнадцатый

Глава 20. Добро есть в каждом

Глава 21. Истина Совершенства Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg