Владислав Зотов ОПАСНАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ
Глава 1. СМЕХ
За окном осень. Листьев на деревьях почти нет. Снег пробовал падать, но как-то сомневаясь. Ведь можно запросто растаять. Унылая пора. Никакого, как у Пушкина, очарования, даже еле заметного. Семенов Юрий Алексеевич, политический обозреватель телевидения, в тесной комнатенке телецентра с аппетитом дожевывал уже второй бутерброд с семгой. Семга была чуть соленой и потому казалась особенно нежной и желанной, ну в точности как… женщина.
«Опять в голову лезут не те мысли, – очнулся Юрий. – Через минуту эфир. Надо думать о нем, а он – о девочках».
Юра мысленно прокрутил сценарий предстоящей съемки. Сегодня в городе последняя баталия двух претендентов на одно из депутатских мест. Сейчас зазвучат всем известные и сотню раз повторенные словосочетания – начнется то, что называют дебатами.
«А нужен ли этот последний обмен мнениями? – мелькнуло в голове у Юры. – Ведь всем, кто интересуется выборами, ясно, что пройдет Сергей Сергеевич. По рейтингу он намного опередил своего конкурента. Сегодняшняя встреча лишь дань формальности. Встретились, поговорили, показали всем, что один должен подождать, еще не время, а другой вполне созрел, – и все. И никакого боя уже не надо, хотя правила игры обязывают. И потому снова в бой! Все нужно доводить до конца», – Юрий снова сосредоточился на предстоящей работе.
В голове выстроилась четкая последовательность предстоящих действий. Сейчас прямая трансляция. Он станет задавать участникам самые разные вопросы, а они на них будут отвечать. Вопросы составлены так, что все в конце концов придут к выводу, что победить должен тот, кто, как задумано, должен победить.
– Встряхнулись. Пора работать. Бутерброды внутрь, личико чуть попудрить, выражение протокольное, походка деловая.
Он вошел в зону действия камер. В ожидании игры участники спокойно сидели на своих местах. И, как всегда, игра началась, может, чуть не по нотам, но как оговорено. На конкретные вопросы, заданные одному и другому участникам, Юра получал такие же конкретные ответы. Разговор плавно подходил к задуманной психологической победе Сергея Сергеевича и поражению Петра Марковича. Скоро все кончится. Юра, как профессиональный ведущий, поддерживал беседу небольшими кивками головы и благожелательным выражением лица и глаз. Они, если нужно, изменяли в знак согласия свое выражение доказывая безусловную причастность ведущего к тому, что происходит на съемочной площадке. Юра уже стал просматривать последнюю страничку блокнота с заключительными вопросами и ответами участников. Но… Вдруг что-то пошло не так. Ведущий ясно ощутил, что представление еще не заканчивается. Понимание этого пришло не сразу, а через какое-то время. Юра поначалу даже не мог понять, что именно изменилось в разворачивающемся действе. Просто когда Петр Маркович отвечал на очередной вопрос, на лице Сергея Сергеевича, внимательно смотревшего на Петра Марковича, вдруг появилось выражение какой-то крайней заинтересованности, что совершенно выбивалось из хода беседы. Затем Сергей Сергеевич как будто забеспокоился, немного поерзал на стуле и даже чему-то удивился. Не отрывая глаз от лица Петра Марковича, он зачем-то удовлетворенно хмыкнул, как будто подтверждая что-то, известное только ему, но со словами оппонента никак не связанное. Юре пришла в голову сумасшедшая мысль – Сергей Сергеевич вырубился, выключился из разговора, вернее, кто-то его выключил! Вырвал из реальности и заставил сфокусироваться на собственных мыслях.
«Вот черт, – Юрий вынырнул из оцепенения. – По сценарию этого нет».
Четкая последовательность диалога выстроилась в его голове. А ведь утвердительно хмыкаем не здесь!
Вообще-то ничего неудобного, оскорбительного, а тем более страшного не происходило. Один оппонент, не вникая в смысл разговора, не по тексту улыбнулся. Ну и что? В чем необычность? А она в том, вдруг понял Юрий, что Сергей Сергеевич как-то не так улыбается. Улыбка на лице Сергея Сергеевича стала растекаться, как вода из опрокинутого стакана. Она появилась у сомкнутых губ, которые все больше растягивались в стороны, а на их кончиках возникали и углублялись ямочки. От носа вверх и чуть вбок к глазам потекли ложбинки складок, превращающиеся в щелочки, окруженные веселыми морщинками. Какая-то сила раздвигала лицо Сергея Сергеевича в улыбку.
«Во дает, – подумал Юрий, не снимая с лица дежурного выражения. – Опять игра пошла не по тексту. Вечно Сергей Сергеевич что-то выдумывает. Предупредил бы, и я, может быть, в этом месте заулыбался. И слушатели сделали бы то же».
Петр Маркович споткнулся на полуслове и сначала с недоумением, а потом с легким испугом стал смотреть на своего оппонента. Улыбка Сергея Сергеевича уже захватила все лицо. Несколько раз рот приоткрылся и закрылся. Потом распахнулся и из него вывалился короткий выдох «ха!», а затем непрерывная череда всплесков «хаха-ха!!!»… К концу каждой такой очереди частота пульсирующих выдохов увеличивалась. Когда воздух кончался, происходил короткий вдох и снова серия выдохов.
Самому же Сергею Сергеевичу показалось, что его голову вдруг насильно переместили в наглухо отгороженное от происходящего в телестудии пространство, он попытался противиться этому, но безрезультатно. Перед глазами стали проплывать, плавно сменяя друг друга, картины событий из прошлого.
«Ведь это было со мной, – мелькнуло в голове Сергея Сергеевича. – Неужели помню?»
Еще в школе ему нравились различные хохмы. Он никогда не выдумывал их специально. В нужный момент они сами собой приходили в голову. Их нужно было только озвучить, все смеялись, были довольны и просили еще. В школе он был первый хохмач и как-то даже гордился этим, серьезно полагая, что у него определенный дар. Сейчас включилось что-то вроде кино с чередой таких хохм. Сергей Сергеевич почувствовал, что получает огромное нескончаемое удовольствие от этих вызывающих улыбку и смех шуток, острот и анекдотов.
Бесконечная череда каламбуров доводила до изнеможения, смех неудержимо распирал его изнутри и наконец вырвался наружу неукротимым, всепоглощающим… нет, уничтожающим все на своем пути хохотом. Скорость, с которой сменялись картинки перед глазами Сергея Сергеевича, росла. Только он успевал отреагировать на одну шутку, как ее стремительно сменяла другая. Остановиться Сергей Сергеевич уже не мог, и каждый раз разражался еще более громогласным хохотом, все это происходило уже помимо его воли. Смех буквально разрывал его на части.
Юрий не отводил глаз от лица Сергея Сергеевича и в недоумении, немного заторможено, почти на автомате, определил хохот как гомерический. Тревога нарастала. Все шло совершенно не по плану. Юрию стало не по себе!
Сергей Сергеевич хохотал так, словно его изнутри непрерывно щекочут. Он как будто пытался избавиться от этого назойливого ощущения, но по какой-то причине не мог. Вот он, указывая обеими руками на Петра Марковича, вскочил с места и захохотал еще громче. Теперь звуки, вырывавшиеся из груди Сергея Сергеевича, уже походили не на смех, а напоминали прерывистый рев, высота и мощность которого нарастали. С каждой серией выдохов у Сергея Сергеевича оставалось все меньше времени на вдох и на новую порцию воздуха. Лицо его налилось кровью и стало от этого малиново-черным. Он задыхался. Белки глаз покрылись сеткой набухших сосудов. Из-под белков непрерывно текла бесцветная жидкость…
«Это слезы», – завороженно подумал Юрий.
Сергей Сергеевич теперь не просто смеялся, а корчился от смеха, как делают дети, получая от этого неописуемое удовольствие. Только сейчас ни о каком удовольствии речи не было… Были непрерывные судороги легких без воздуха, а корчи стали превращаться в конвульсии, словно фигуры какого-то жуткого танца. То, что происходило с Сергеем Сергеевичем, заставляло его мышцы непосильно напрягаться, а голову как будто кинжалом пронзала острая боль. Он протяжно, с всхлипывающим вскриком застонал, схватился за голову и в наступившей вдруг тишине, потеряв в пространстве опору, рухнул на спину, ударившись об пол безвольно откинувшейся назад головой. Из-под нее стало медленно расползаться красное пятно. Юра, оттолкнув от себя журнальный столик, бросился к Сергею Сергеевичу, наклонился и стал всматриваться в его лицо.
– Может быть, от перенапряжения… обморок.
Глаза Сергея Сергеевича были открыты. Юра понял, что только они теперь принадлежат Сергею Сергеевичу. Остальное – не он. В глазах еще теплилась жизнь, но это были угасающие предсмертные искры.
Когда-то он это видел, внезапно вспомнил Юра. Да, видел. Он был в первом или во втором классе школы, когда соседские мальчишки камнем сбили с дерева кошку. Удар пришелся животному в голову. Она упала под дерево. Юре было жалко кошку. Он думал, что ее не надо обижать. Но она обижена, лежит и почему-то не убегает. Приблизиться к кошке он сначала не решался. Мальчишки могли и отлупить. Когда они ушли, он подошел. Кошка лежала неподвижно и убегать не собиралась. Глаза ее были широко раскрыты и смотрели на него в упор. В лучиках солнца они блестели, как будто смазанные маслом. Потом в какой-то момент что-то резко изменилось. Маслянистость и бархатная глубина глаз внезапно пропали, а вместо них появились две стеклянные, как у кукол, пуговки. Это произошло мгновенно, словно кто-то быстро вставил вместо живых глаз стеклянные кругляши. Юра понял, что кошка стала мертвой, хотя и не представлял себе, как это – быть мертвой. Просто вдруг кошка стала не кошкой, а чем-то другим. В сказках это называется «мертвым». Потом Юра долго плакал и не мог успокоиться. Ему было жалко и себя, и кошку.
Глаза Сергея Сергеевича тоже стали стеклянными. Живое перестало быть живым. Все заняло не больше минуты. В помещении стояла мертвая тишина, и только как ни в чем не бывало шумела работающая аппаратура.
– Вызвать скорую и полицию! Убрать картинку! – рекламными вспышками высветилось в голове у Юры.
Акт. Судебно-медицинская экспертиза. Вскрытие…
…Все органы абсолютно здоровы. Смерть – спазматическое…
Через сутки после случившегося
Старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры майор Федотов Петр Игнатьевич с некоторым сомнением смотрел на лежавшую перед ним пока еще тоненькую папочку с показаниями свидетелей. С сомнением, так как показания абсолютно не давали ответа на, казалось бы, простой вопрос. Если, судя по медицинскому заключению, клиент умер от стресса, то откуда взялся этот самый стресс и где его источник. Если источник все же существовал, то не было ответа на два других вопроса. Зачем и как все произошло? Особенно неясным майору представлялся последний вопрос. Что так могло подействовать на человека, от чего он умер? Сам, как считают врачи, или помогли? Если сам, то и нет никакого дела. Просто господин доигрался до смерти. Хотя на памяти Петра Игнатьевича политические дебаты никогда не заканчивались так плохо. Ведь обливал же Жириновский своего оппонента водой и даже лез в драку. А господа из Госдумы! Такой цирк однажды устроили, так показательно и достоверно лупили друг друга! Ну и что? Все живы и никаких смертей. По формальным признакам, настоящий случай был тем же пиаром, но почему такой финал?.. Не мог же к нему привести спокойный и, в общем-то, рутинный обмен мнениями трех собеседников с заранее оговоренным положительным для потерпевшего исходом беседы. Участники событий неоднократно проверялись врачами на стрессоустойчивость, психическое и физическое здоровье. И все должно было быть хорошо. Но… результат – морг. В голове майора Федотова родилось неожиданное предположение: получалось, что смерть депутата наступила от совершенно непонятных внешних причин. В таком случае у нас никакой не медицинский казус – смерть от смеха, а убийство. И орудие убийства – смех.
– Папочка с документами может теперь распухнуть, – подумал майор. – А где искать свидетелей? Самый профессиональный, а значит, и самый наблюдательный из участников событий – телеведущий. Надо еще раз перечитать, что он рассказал следствию.
Майор взял листочки с показаниями телеведущего и стал читать.
«Случившееся не выходит из головы. Все кажется, чтото упущено. Вернее, пропущена какая-то странность, которую я не “уловил”. Ведь врачи сказали, что был стресс, и такой силы, что убил человека. Но я же с Сергеем Сергеевичем глаза в глаза сидел за одним столом и видел, как все происходило. Да, он пережил сильнейший стресс и от этого умер. Согласен. Но меня беспокоит неясность. Что-то не так. Это “не так” в отсутствии видимых посылов, вызвавших стресс. И нет ощущения присутствия источника таких посылов. Они появились из ничего. Их как бы, если хотите, под гипнозом или еще как-то ввели в мозг депутата. И сделали это целенаправленно. Кто-то каким-то необычным способом заставил Сергея Сергеевича смеяться и так сильно, что он умер. Если это правда, то Сергея Сергеевича убили».
– Вот и ближайший свидетель смерти считает, что депутата убили, но каким-то фантастическим способом, – подумал майор. – Вчера оперы перетрясли всю студию с участниками передачи, всю аппаратуру. Ничего, что могло бы так сильно воздействовать на человека, не обнаружили. Где искать этот источник? Конечно, когда умирает простой смертный, большого дела не заводят и все быстро закрывают. Но у нас мертвый депутат. Потому случившееся быстро не закроют, а наоборот, будут копать и копать. Ведь кто-то заказал, и кто-то исполнил заказ – смерть депутата. Тогда, – вдруг ожил майор, – способ исполнения заказа какой-то необычный.
Для вскрытия таких «консервов» нужен совсем другой нож. Во всяком случае, не тот, каким привыкла пользоваться его контора.
После такого поворота мыслей майор почувствовал облегчение. Наконец появилась возможность разумного, по его мнению, завершения проблемы. И даже без вероятного для его конторы «висяка».
– Его не будет, – подумал майор, – если задачку перекину в другое, более продвинутое ведомство. Такое, с научно-фантастическим уклоном, есть у военных. Так и поступим, – решил майор. – Надо к начальству. Для всех депутат Корин Сергей Сергеевич умер сам и от передозировки эмоций.
Глава 2. ИНФОРМАЦИЯ
Зима в этом году приходить так и не собиралась, хотя до Нового года оставалось уже недели полторы. Снега не было нисколько. И солнечных дней было один-два, не больше. Полковник Юльцев Алексей Алексеевич, нажав затертую от многочисленных прикосновений еле заметную кнопку звонка дверного запора (хотя какой это звонок, который не звонит трелью, а коротко «дринькает»), толкнул дверь и вышел во двор. Было зябко. Полковник надел теплую куртку, а на голову черную вязаную шапочку из толстой шерсти. В Москве в это время года подобные головные уборы носят лишь некоторые мужики, которым еще нет пятидесяти, и поголовно вся не возмужавшая молодежь разных национальностей России. Близкий родственник этой шапки, скорее всего, модный головной убор под названием «Привэт с Кавказа». Алексей Алексеевич подошел к собственной машине, своей любимице – пятнадцатой модели с названием не менее приятного напитка – «Жигули». Машина была намертво со всех сторон блокирована чужими «тачками». Сейчас надо очень постараться, чтобы вытащить ее из плена. Алексей Алексеевич сел за руль, включил зажигание и неторопливо стал выезжать.
Сегодня полковник отправился на работу немного раньше и с ощущением некоторого дискомфорта. Дискомфорт этот появился после того, как вчера ему на стол положили бумаги с описанием так называемого специального происшествия. Вообще, все, что не вписывается в рамки реальности и носит название «необычное», в компетенции Алексея Алексеевича, по его части. Но вчерашняя «необычность» его всерьез беспокоила. Впрочем, дорога на работу не для служебных эмоций. Волевым усилием полковник отогнал не дававшие ему покоя тревожные мысли и сфокусировался на дороге. Голова Юльцева понемногу начинала работать, но пока в полусонном режиме. В животе никак не могла успокоиться и, как живая, с урчанием укладывалась утренняя колбаса. Признак предстоящей изжоги.
– Черт, опять колбасу забыл в холодильник положить. Светка до двенадцати не встанет. В поликлинику ей во вторую смену. Колбасе будет совсем плохо. Ногам холодно. Надо включать отопление.
Пробка стояла от поворота на Строгинский мост и до второго светофора у шестой больницы. Кто-то, конечно, пытался протиснуться по трамвайной колее, но когда в конце моста показывались выразительно покачивающиеся палки гаишников, убирался обратно в волочившийся поток машинной безнадеги. Машины перемещались рывками. Все время надо было опасаться «поцеловать» бампер соседа спереди и, естественно, не допустить «поцелуя» своего собственного бампера соседом сзади. В такт этим рывкам в голове полковника стали снова проскакивать обрывки вчерашнего разговора с генералом. Генерал настаивал на срочной обработке недавно поступившей и несколько непонятной или, скорее, совсем непонятной информации о гибели депутата одного из подмосковных городов. Депутат, судя по заключениям врачей, умер от стресса. Причина стресса, казалось бы, самая безобидная – смех. Во время дебатов на предвыборной кампании депутат вдруг рассмеялся и от этого умер. Странность происшествия местная полиция усмотрела не в самой смерти, а в полном отсутствии информации, объясняющей причину возникновения стресса. Это наводило на мысль о существовании некоего воздействия извне, о некотором «сигнальном посыле» на смерть. «Необычный выстрел» наводил на мысль о появлении нового вида оружия (да, если убивает, то это оружие). Оружия, основанного на каких-то иных принципах действия. Для себя генерал уже, похоже, сформулировал суть произошедшего. Если смерть человека в Энске наступила в результате насильственного воздействия на его психику, то, возможно, мы имеем дело с оружием, о котором, кроме разве названия – психофизическое или психотронное, ничего конкретно неизвестно. Все в области предположений. Тогда впереди у полковника новая работа, да еще на грани фантастического фола. Быстро это не закончится. Даже возможны экзекуции в кабинете начальства, потеря звездочек на погонах и крики «Мы вам… а вы нас…».
Как только в голове возникал образ генерала, полковник почему-то вспоминал свое внедрение в его контору. Как считал Алексей Алексеевич, в душе он никакой и не военный. Всегда был и продолжает быть сугубо штатским. Мысли в голове штатские, и про армию всерьез никогда не думал. А вот она о нем стала думать еще в институте – сначала в лице военной кафедры, а потом в виде старшего лейтенанта запаса и регулярно посещаемых сборов. Однажды его совсем было подцепили на военную работу. В субботу отобрали документы и в понедельник, как сейчас помнит, приказали явиться за назначением. Вмешался случай, а может быть, у него была несколько другая программа жизни. Короче, в армию не взяли, документы вернули, но всякий раз на очередных сборах напоминали, что он у них единственный, кто сорвался с крючка. Как потом показала жизнь, с крючка он и не слезал. Просто армейский «рыбак» решил немного подождать, чтобы понять, как его зацепить, но уже намертво. И зацепил. Крючком оказалась его научная работа.
Крючок он успешно заглотил, полностью посвятив себя впоследствии военной службе. Если не вдаваться в подробности (много всякой философии и мало практических результатов), тема его работы – возможности понимания аномального. Аномальное – это когда происходит что-то реальное, но никому пока неясно, что это такое. Оно выходит за рамки обычного, и никто не знает, как все это втиснуть в положенные рамки обратно, а объяснить произошедшее с помощью традиционной науки не получается. И если, как тебе кажется, все же вникаешь в сущность происходящего, опять никаких результатов или незначительные. Правда, обо всем на самом деле знают сказки, слухи, были и небылицы и работающая всезнающая система под названием «одна баба сказала».
С детства любил выискивать в окружающем всякие «непонятки»: из книг, статей, информации по радио и из газет, слухов, сказок, поверий. Их было интересно сначала узнавать, а уже с возрастом и опытом отгадывать. Интересно было читать про привидения, чертей, обо всяких загадочных явлениях, например про вдруг исчезнувшие экипажи кораблей, но с остатками еще дымящегося в тарелках борща. Вот его еще ели – и вдруг никого и навсегда… Или истории о пропавших кораблях, которые появлялись лет через пятьдесят совсем не там, где когда-то исчезли. Клиенты из другой эпохи… Потом полтергейст, барабашки, зеленые человечки, НЛО, корабли пришельцев и всякие другие, но жгуче интересные вещи, которые и ложились в основу рассуждений Юльцева на поприще науки. Наконец все, что было для него простым увлечением, превратилось в ежедневную, но очень интересную работу. И таким увлеченным был не он один. Всех собрал и объединил под своим начальством генерал, ясно обрисовав цель этого объединения увлеченных аномалиями – защита интересов любимой родины от врагов, которые ее окружают. По должности он, Юльцев Алексей Алексеевич, начальник отдела аномальной криминалистики. Вот так обстояли дела с конторой и генералом, который из полученной вчера информации сделал вывод, что кто-то всем угрожает совершенно неизвестным видом оружия. И совсем неясно, кто и как может от этого конкретно пострадать.
– Я ведь решил не отвлекаться от дороги, – пришел в себя полковник. – Об этом надо думать на работе. Сейчас дорога.
Расстояния между машинами ближе к концу моста стали увеличиваться. Автомобильная змея поползла быстрее. Значит, этой пробке конец. Можно перевести дух до следующего затора.
– Утром надо изучить документы, – подумал полковник. – Их немного, тоненькая папка…
Полковник перекладывал бумаги из лежавшей на столе стопки документов. Он понимал, что придумать реальное объяснение случившемуся на телестудии в Энске сейчас невозможно. Надо не придумывать, а искать информацию об аналогичных случаях за последние, скажем, два-три года. Хотя определение «аналогичный» плохо увязывалось с той информацией, которая уже имелась в деле. Аналог – это что-то известное. А с чем сравнивать нам? Все неизвестно. Хотя…
На столе Алексея Алексеевича лежала распечатка от одного из подразделений Управления. Этот отдел занимался анализом присылаемых в Управление писем и обращений отдельных граждан и организаций. В письмах были просьбы рассмотреть и дать оценку различным непонятным явлениям, событиям, подтвердить или опровергнуть те или иные подозрения – в общем, разобраться в том, что, с точки зрения заявителей, не входило в круг привычных понятий. Большинство заявлений из-за отсутствия даже намека на состав преступления не нуждались, как правило, в оперативной разработке. И хотя такие материалы, несмотря ни на что, должны были проходить тщательный анализ, из-за нехватки времени, лишних голов, рук, ног они просто сбрасывались в архив. Новая информация на столе Алексея Алексеевича была примерно четырехгодичной давности. Если сравнивать ее с информацией из Энска, то и там, и здесь на людей оказывалось одинаковое воздействие, метод был тот же. Однако, если в случае с депутатом из Энска кроме недоказанного давления на сознание человека больше ничего в деле не было, то из документов, которые пришли сейчас, было абсолютно ясно, что существование психотронного оружия из области предположений может легко в скором времени перейти в реальность. И эта «реальность» уже находится у нас – в России, и активно и безнаказанно действует.
Заявление в городскую прокуратуру.
г. Москва, 25 января 2006 г.
Я, Тенькова Любовь Андреевна, рождения, русская, паспорт номер 0407945687, проживающая по адресу: г. Москва, ул. Красина, д. 2, кв. 7, место работы – НИИ мозга, доктор медицинских наук, профессор, прошу расследовать факт убийства моего мужа Тенькова Федора Прокопьевича рождения, доктора технических наук, профессора, сотрудника НИИ мозга, произошедшее 19 января. в институте скорой помощи им. Склифосовского (г. Москва), куда он был доставлен в 18 часов 19 января 2006 г. с диагнозом инфаркт. Для лечения мужа был использован прибор «РУМ», разработанный им же в НИИ мозга и проходивший испытания в институте Склифосовского. Испытаниями руководил ученик мужа профессор Суворов К.Т. Из корыстных побуждений, а именно из-за открывшейся возможности присвоения материалов испытаний прибора «РУМ» и использования их в своей докторской диссертации, Суворов убил мужа, подвергнув его облучению аппаратом «РУМ».
Л.А. Тенькова
ОБЪЯСНЕНИЕ
руководителя НИИ мозга профессора Попова В.С.
г. Москва, 30 января 2006 г.
В настоящее время в институте скорой помощи проходят испытания экспериментального образца реанимационной установки «РУМ», созданной в НИИ мозга под руководством ныне погибшего профессора Тенькова Ф.П. Установка подключается к пациенту, находящемуся в состоянии клинической смерти. Эффективность воздействия установки на организм больного до конца не ясна. Ее привлекают к действию тогда, когда все традиционные средства реанимации не дают положительных результатов. Установка, подключенная к головному мозгу пациента, активирует деятельность клеток соответствующих участков мозга, отвечающих за включение программы «аварийного» жизнеобеспечения организма. Прекратившаяся к моменту клинической смерти работа разрушенных во время болезни жизненных блоков организма – сосудов, почек, печени, сердца и других, частично, но интенсивно восстанавливается. Этого достаточно, чтобы организм снова ввести в режим доклинической смерти. Дальше, как говорится, дело техники.
Известно, что в момент клинической смерти в мозгу умирающего как бы прокручивается информационный поток, содержащий запись всех жизненных коллизий его организма с момента зачатия и до смерти. Установка «РУМ» и была предназначена для записи такой информации на дисплее. Расшифровка информации позволяла устанавливать момент сбоя в жизнедеятельности организма. Процесс сбоя корректировался. Информация вновь посылалась в мозг умирающего, выводя его из состояния клинической смерти. В случае с профессором Теньковым подключение 19 января 2006 г. аппарата «РУМ» было безрезультатным. На поиск информационного отрезка памяти, который нужно было откорректировать, отводилось слишком мало времени. Мы не успели. Обвинять в чем-то профессора Суворова К.Т. бессмысленно.
При работе установки был зафиксирован частичный сброс информации и из других разделов умирающей памяти. Сам по себе факт сброса не является чем-то особенным. Установка и была построена для такого рода операций. Вместе с тем содержание новой информации показалось нам несколько странным и не для наших специалистов. Она была выполнена на немецком языке в виде протокольной записи каких-то событий в прошлом под грифом «совершенно секретно». Запись, по нашему мнению, должна была заинтересовать соответствующие компетентные органы. Туда она и была передана.
Директор НИИ мозга Попов В.С.
Частичная распечатка отчета аналитического отде-ла Управления о расшифрованной (перевод) информации с носителя «РУМ».
Совершенно секретно
3 марта ., Берлин, рейхсфюреру Генриху Гиммлеру
О завершении и результатах проекта TOR
Сроки выполнения: март. – апрель 1945 г.
1. Программа TOR полностью завершена 14 февраля 1945 г.
2. С февраля 1944 г. по февраль. система Lot-2 с облучателями Uj-4 прошла эксплуатационные испытания на живом биологическом материале в городах Альтштадт, Мюнхен, Дюссельдорф и Штраубинг.
3. Психофизическое состояние облучаемой массы полностью контролируется. Состояние биомассы может варьироваться в зависимости от интенсивности и времени облучения в рамках от легкой массовой эйфории (расслабления) до предельно агрессивной активности. Наблюдается скачкообразный рост психофизических и динамических характеристик облучаемой массы вплоть до полного энергетического истощения организмов с последующим шоком и утратой жизненных функций. При умеренном длительном непрерывном облучении возможно конструирование и контроль массовых устойчивых поведенческих функций и характеристик сознания – боевого духа, фанатизма, воли к победе и т. п. Прекращение облучения приводит к сбросу генерируемых показателей и возвращению параметров биомассы в исходный режим.
4. Площадь облучения одним единичным источником с высоты примерно 300 тысяч метров составляет около 120 тысяч квадратных километров.
5. Материалы проекта TOR – задание, аналитическое обоснование, методика получения результатов и результаты экспериментальной проверки зашифрованы по схеме Rep-3 и до планируемого вскрытия законсервированы введением в информационные биологические носители (программа ZOMMER-5). Гарантированная сохранность информации 92,8 %.
6. Программированное вскрытие носителей и передача информации для исполнения закодировано по системе проекта FENIX.
7. Срок вскрытия носителей определен… (далее – сбой записи).
Институт физики сознания
Директор Карл Маруа
Листочки Алексей Алексеевич аккуратно сложил в стопку. Прочитанное с трудом складывалось в голове в целостную картинку. Выходит, что к концу войны психотронное оружие уже реально работало. Немцы не только испытали его на людях, но и законсервировали на будущее. С окончания войны прошло более полувека. А если оружие давно расконсервировано и все это время действовало? Правда, никаких событий вроде массовых психозов с нехорошими последствиями за это время не произошло. Но, возможно, оружие действует не так явно. Ведь, например, уже много лет средства массовой информации муссируют слухи о том, что Россию кто-то в массовом порядке спаивает. Потому в стране вымирает молодое мужское население, нет демографического подъема, но настоящая причина такого положения дел тщательно замалчивается…
Время стало стремительно сжиматься, как только Алексей отложил прочитанное. Он сразу вспомнил утренний дискомфорт, который теперь превращался в какую-то достаточно серьезную озабоченность. А может быть, это страх? Не за себя, а за все вокруг. Не потому, что по определению нужно бояться все и всех. Наверное, нужно, но избирательно. Просто бытует мнение, что что-то плохое с планетой в целом, и Россией в частности, может произойти только в далеком будущем, и ни в коем случае не в настоящем. И это будущее отодвигается на неопределенный срок, буквально в никуда! Ведь как в свое время сказал большой государственный специалист по выращиванию яблок товарищ Мичурин, нам нельзя ждать милостей от природы (может, в словах что-то не так, но смысл такой), наша задача – взять их у нее. И взяли! И крепко держим! И все в шоколаде!.. Но выходит, что шоколад начал плавиться.
– Через час всю группу ко мне, – приказал полковник в трубку мобильника.
Пока собираются, нужно понять и решить, что он скажет своим подчиненным и какие задачи поставит перед ними.
В обычной жизни и в работе он много лет придерживался давно известного, очень простого и всегда помогавшего ему правила. Любую проблему нужно решать только тогда, когда она реально существует. Если ее нельзя ощутить хотя бы одним из шести органов чувств, проблема для Юльцева отсутствует, и стоит потратить свои силы на что-то другое. Со вчерашнего дня проблема стала ощущаться достаточно четко. Что это так, полковник понял каким-то седьмым чувством, в существовании которого не сомневался. Это был его профессиональный и жизненный опыт, опыт работы в этой конторе, в комнате, на этом стуле, за этим столом, со своими ребятами, которые вместе с ним назывались отделом. Он где-то читал, что опыт в виде информации аккумулируется не только, например, в головах студентов, слушающих лекцию, но и в стенах аудиторий, в которых этих лекций, может быть, было тысячи. Стены собственного отдела так же, наверное, аккумулировали информацию с речевых, бумажных, электронных, аудио-, видео– и других носителей, в том числе, может быть, и неизвестных науке.
Сейчас Алексей Алексеевич чувствовал, что собственные мысли, сформированные жизненным опытом, работой и информацией, излучаемой стенами его кабинета, сфокусировались. Появилась пока еще рамочная, расплывчатая, но все же материализовавшаяся проблема, работа над которой должна условно разбиваться на две части. Сначала нужно получить ответ на вопрос о возможности существования психологического оружия, программируемо действующего на подсознание людей, в том числе вызывающего смерть. Потом понять, может ли происшествие в институте Склифосовского и смерть депутата в Энске служить поводом к утверждению того, что такое оружие уже создано и внедряется.
«Не знаю, с чего начать, – полковник оглядел собравшихся. – Раз собрал, нужно ставить задачу. Она в голове у меня как-то не очень внятно вырисовывается. Мысли по этому поводу есть, но какие-то расплывчатые».
– Короче, у нас проблемы, – покрутил головой. – Из материалов, присланных Службой, следует, что давно обсуждаемый вопрос о реалиях психотронного оружия получил неожиданное подтверждение. Правда, если это фальшивка, то довольно сложно подброшенная через «скачанную» (по бумагам получается, случайно) информацию из мозга умирающего в момент его клинической смерти. С другой стороны, если все хотя бы чуть-чуть настоящее и не приснилось, распечатка материала у каждого на столе, то это реальная возможность управляемого агрессивного воздействия на подсознание людей. Если предположить, что в Россию попала всего лишь капля информации, хотя и из достаточно фантастического источника, и допустить, я подчеркиваю – допустить, что капелька реальная, то возможная угроза для страны может быть масштабной. Нам поручено разобраться. Там, – он указал пальцем вверх, – очевидно, лучше знают, зачем это делать, да и осмысления важности проблемы больше. Эту важность, очевидность и срочность остается принять за основу и начать действовать. Вопросы? Все молчат. Тогда, что мы имеем?
– Первое. В Германии в конце войны были успешно (судя по бумагам) проведены секретные эксперименты по зомбированию населения с целью управляемого воздействия на его психику. Второе. Эксперименты выполнялись учеными неизвестного НИИ и имели статус государственного заказа. Третье. Зона психофизического воздействия распространялась как на отдельные небольшие группы людей, так и на целые поселения и совокупности поселений (города) на территории, превышающей несколько тысяч квадратных километров. Четвертое. Результаты экспериментов были закодированы и помещены в биологические носители. Что это? Не знаем! Последнее. Момент истины, если это как-то связано с нами, может наступить уже сейчас. Информация о готовности оружия к работе почему-то стала явной именно сейчас, появилась именно в тот момент, когда у страны масса внешних и внутренних сложностей. Может быть, именно эти сложности и являются сигналом к началу действия некой сверхсекретной программы. Чтобы разобраться, нужен поиск, – он немного подумал. – Теперь о поиске. Допустим, немцы все же сделали какую-то фантастическую бомбу, действующую на сознание людей. Тогда программа ее запуска в работу должна срабатывать и при случайной дешифровке, как в нашем варианте, и по оперативному сигналу, например с воздуха. Если источник облучения был на высоте более трехсот тысяч метров, как у немцев в докладной записке, то, возможно, и из космоса. Хотя откуда из космоса? Получается, что уже тогда немцы сделали спутник. Они планировали (если планировали) применить свое новое оружие (если оно было), может быть и не сразу, но через достаточно короткий промежуток времени. Через три-четыре года после войны. Что-то не сработало. Хотя, может быть, и получилось и до сих пор действует, растянувшись на шестьдесят лет. Надо понять, что все это для нас значит. Если сказки, то, как говорится, флаг им в руки. Но если нет, то…
– Кроме запросов в архивы, делаем анализ средств массовой информации со времен войны на тему: «Этого не может быть, но есть!» Собираем материалы о массовом насильственном воздействии на психику человека с целью ее подавления. Средства массовой информации – достаточно мощный дешифратор всех секретов. Собственно, то, что называется секретом, это информация, которая нужна не потом, а сейчас. От нее потом уже никакой пользы. Хотя это «потом» всегда гарантированно наступает. Только нужно время. А его у нас нет. И еще насчет средств массовой информации. Когда я был маленьким, лет четырнадцати, прочитал книжку «Записки следователя». Был такой писатель Шейнин. В одном из рассказов описывалась методика работы шпиона, который к тому времени уже сидел, он был рассекречен. Про него все было известно – все, кроме одной вещи. Как, будучи профессиональным разведчиком или шпионом (кому как нравится), он добывал информацию? Он согласился на эксперимент. Ему в камеру в течение недели приносили свежие газеты, журналы и все, какие тогда были, печатные средства массовой информации из всех республик Советского Союза. Через неделю, сделав сравнительный анализ информации, он показал следователю на карте два завода, выпускающих строго засекреченную и вполне конкретную военную продукцию. Я к тому, что чем больше информации мы получим на одну и ту же тему, но из разных источников, тем результат будет объективней. Уточняю. Результаты научных и научно-фантастических исследований и придумок на эту тему – случаи, слухи, факты, фантазии и тому подобное, для анализа должны привлекаться обязательно. Ладно, ликбез закончили. Поручается. Майор Звягин и капитан Борисова проводят аналитическую оценку возможности создания и действия психотронного оружия. Используют материалы средств массовой информации, отечественных и зарубежных архивов, показания очевидцев, сказки, истории, фантастику, домыслы и иное, что связано с этим вопросом. Срок десять дней. К работе привлекают всех, кого нужно. Капитан Нефедов уточняет информацию о разработках НИИ мозга и о фигурантах по этому делу. Срок три дня. Капитан Голикова получает оперативную информацию о зафиксированных в последние годы у нас и за рубежом документально подтвержденных случаях управляемого психофизического воздействия на человека. Пока все! Свободны!
Глава 3. БРЕД
Панорамная картинка кабинета всеми выступами и впадинами интерьера буквально кричала о честности, надежности, щедрости, финансовой продвинутости, безусловной ответственности и неподкупности своего хозяина Сектора Петра Егоровича. Однако Петр Егорович, утонувший в черной кожаной мякоти кресла, по своему внешнему виду сейчас никак не походил на хозяина громадного дворцового комплекса, называемого банком «Акрил», и этого кабинета, тщательно охраняемого церберами-секретаршами. У главного хозяина вообще не было никакого внешнего вида. Эта маленькая, согнутая, как будто под гнетом тяжелой болезни, фигурка была мало примечательна. В дальнем углу огромного, как и сам кабинет, кресла-аэродрома он съежился в комочек, чтобы убежать от других, а еще больше от себя. Ничего «внешнего» у банкира не осталось. Было только то, что находилось у него внутри. Он думал.
С самого начала все складывалось хорошо и даже очень. Четырнадцать лет назад Вася-Профессор, старый вор в законе, уважающий не только понятия своей узкой специализации, но и последние достижения науки, в частности экономики, совершенно правильно решил и свое решение озвучил на сходке «коллег по работе», что деньги должны делать деньги и потому их надо запускать в дело. Так в фундамент вновь организованного и официально зарегистрированного банка «Акрил» был заложен воровской общак Кожуховской группировки. Во главе банка был поставлен он, Сектор Петр Егорович, внучатый племянник Пети-Слона, тоже вора в законе, друга ВасиПрофессора. Ко времени открытия банка Петр Егорович был уже известным доктором экономических наук и сразу согласился на роль главного банкира. В этом не было ничего необычного, так как полностью соответствовало понятиям затянувшегося в России переходного периода от социализма к капитализму. Банк работал на легальной основе и был зарегистрирован во всех мыслимых и немыслимых (особенно в таких, как налоговая инспекция) организациях. В целях безопасности (сохранности общака) банк функционировал в режиме разумной честности и почти полного отсутствия всяких «намывных», «смываемых» или отмываемых финансовых операций.
Хотя был объект, который у Петра Егоровича вызывал определенное беспокойство в плане возможного попадания на крючок не только налоговой инспекции, спаси и сохрани, но и более кусающейся юридической организации – такой, например, как прокуратура. Речь шла о фармацевтическом концерне, куда банк вложил деньги и который в больших количествах выпускал востребованную и качественную лекарственную продукцию (ну, разве только в небольших количествах не совсем лекарственную). Вот это «не совсем» немного и тревожило Петра Егоровича. Дело в том, что концерн производил универсальные таблетки, излечивающие при пропускании через кишки, подобно кремлевским, сразу от всех болячек. А самое главное – таблетка могла лечить СПИД.
Со СПИДом была отдельная история. В средствах массовой информации (Петр Егорович всегда внимательно отслеживал этот способ получения новых знаний, кстати, для его работы очень нужный), в книжных изданиях, в высказываниях довольно большого числа врачей и ученых, таких, например, как профессор Питер Дюсберг в книге «Выдуманный вирус СПИДа», биохимик и нобелевский лауреат Кэри Муллис, автор книги «Смертельная ложь» Роберт Уиллнер и другие, уже давно приводились аргументы против неизлечимости СПИДа. И что угрожающая миру эпидемия СПИДа – это выгодный бизнес-проект, у истоков которого, как, например, сообщала газета «Аргументы и факты», стоят крупнейшие фармацевтические корпорации и коррумпированные чиновники международных медицинских организаций. И название этому проекту «Бизнес на смерти». Если кратко, то смысл полемики тех, кто «за», и тех, кто «против», в следующем. Да, никто из врачей этого и не отрицает, иммунодефицит существует, но на его фоне в организм человека попадают и вирусы, и бактерии. Больные умирают от туберкулеза легких и пневмонии, синдрома истощения, сальмонеллеза и других традиционных болячек. Но только не от СПИДа. СПИДу приписывают десятки отсутствующих заболеваний, большинство из которых никак с ним не связаны. От СПИДа так и не умер ни один человек, хотя компания по борьбе с ним ведется еще с начала восьмидесятых годов прошлого века. То есть нет ни одного достоверного доказательства того, что СПИД вызывается вирусом иммунодефицита человека (ВИЧ). На такой вот мощной фундаментальной основе о СПИДе и была замешана таблетка, освоенная фармацевтическим концерном банка.
– Говорят, что лекарства от СПИДа нет. Мало ли что говорят. А у нас оно получилось. И мы им лечим.
С посылом «лечим» и была связана постоянная озабоченность Петра Егоровича, который, хотя и не был медиком и во всех тонкостях проблематики со СПИДом не разбирался, но был финансистом, замешанным на «генах» своих «родственников» – рисковых братьев из не менее рискованных объединений. Итак, получалось, что иммунодефицит – это суммарное последствие нескольких не вылеченных заболеваний организма, приводящее к дефициту его защитных сил. Как со всем этим была связана таблетка? А таблетка была универсальной и сразу от всего. В нее для усиления эффекта вводился специальный транквилизатор, покупаемый концерном у американцев на черном рынке. Транквилизатор вроде бы и давал эффект излечения от СПИДа, но всего где-то процентов на тридцать-сорок от числа заболевших. Остальная часть пациентов, принимавших таблетки, подозрительно быстро оказывалась на том свете. Об этом знала только секретная статистика концерна. Да и со стороны было трудно определить причину смерти больного. Получалось, что если клиент выздоравливал, то от СПИДа – таблетки помогли. Когда умирал, то от чего угодно, но не от СПИДа. Ведь антитела, которые при СПИДе регистрируют в крови пациентов, – это косвенная улика. А прямая улика – это вирусы. Вирус СПИДа до сих пор не обнаружен. Тогда во всех нехороших случаях таблетки были ни при чем. Короче, таблетки были нарасхват, а на рынке появилась конкурирующая продукция. Но фармацевтический концерн, да еще с такой продвинутой репутацией, был вне конкуренции и стал очень привлекательным для клиентов. Их число, особенно в последние годы, постоянно росло. Увеличивался и объем финансового портфеля банка. Это означало, что часть денег, которые могли бы освоить конкурирующие банки, уходила в банк, возглавляемый Петром Егоровичем. И это было нормально. Итак, бизнес Петра Егоровича до сегодняшнего дня был надежно защищен от всякого рода посягательств, так как полностью легализовался и четко действовал в режиме «по понятиям». Это вполне устраивало всех функционеров по обе стороны баррикад. Но?! Без «но» у Петра Егоровича почему-то никогда не получалось. И это «но» подстроили, Петр Егорович не сомневался, конкуренты банка. Только он никак не мог сообразить, как им это удалось.
«Меня просто кинули каким-то совершенно непонятным, самым настоящим изуверским способом. Такое даже придумать сложно», – думал Петр Егорович. Его, никогда ничего подобного в жизни не делавшего, ну, может быть, только иногда в мыслях, заставили украсть собственный общак. И не просто увести, а самым банальным образом уничтожить, проиграть в рулетку.
Сейчас Петр Егорович старался спокойно расставить все точки над всеми своими «и» – обрисовать для себя возможное развитие событий. Вариант первый. Его совсем скоро по кусочкам разорвут братья по цеху. Наверняка будет очень больно и придется досрочно отправиться туда, куда уходят все желающие расстаться с жизнью. Ему это надо? Вариант второй. Можно разобраться, как это делают приличные и, самое главное, честные люди, в том, кто виноват. А что дальше?
«Защиту от братьев по цеху мне, гражданину России, может обеспечить и мое родное государство», – подумал Петр Егорович.
Перефразировав известную мысль о том, что умирать стоя все же незачем, так как можно еще пожить и на коленях, Петр Егорович пришел в сложившейся ситуации к совершенно правильному выводу. За решеткой существовать вполне терпимо. Он поднялся с кресла и подошел к столу.
Подполковник Семенов Петр Афанасьевич, следователь городской прокуратуры, с удивлением смотрел на только что прочитанный документ. Такого за его более чем двадцатилетнюю практику следственной работы еще не было. Преступник сам пришел в прокуратуру, сообщил о преступлении, провел подробный, кстати, профессиональный анализ случившегося и сам же сделал вывод. Именно он совершил это преступление. Но из его слов следует, что его преступление – результат козней кого-то другого, неизвестного недоброжелателя. А сам он не виноват! И дальше на многих страницах пухлого документа доказательства невиновности. Если бы заявитель не пришел сам и не сознался, недели через две-три, ну, может быть, через месяц-другой, это все равно бы раскопали. Тогда бы он явился уже не самостоятельно и безо всяких желаний. Ведь речь шла о хищении со счетов банка порядка четырех миллионов долларов. Похититель – генеральный директор этого же банка. С предполагаемого преступника, а он, получается, является еще и потерпевшим, на всякий случай взяли подписку о невыезде и отпустили домой.
В городскую прокуратуру
«Я, Сектор Петр Егорович, 1963 года рождения, проживающий по адресу: г. Москва, ул. 2-я Звенигородская, д. 3, кв. 91, находясь в здравом уме и рассудке и с полным пониманием случившегося, сообщаю, что на вверенное мне учреждение банк «Акрил», генеральным директором которого я являюсь, было совершено нападение с целью ограбления. Похищено четыре миллиона двести тысяч долларов США. Хищение явилось результатом временного насильственного манипулирования неизвестными лицами моим сознанием для принудительного изъятия со счетов банка и, получается, с моего разрешения и в мое личное пользование наличности в особо крупных размерах. Немного о себе и о моем деле. Окончил финансово-экономический институт. Сколотил капитал и вместе с группой ребят организовал банк, который работает уже более четырнадцати лет, и настолько успешен, что вошел в число наиболее надежных банков страны, с возможностью получения государственного кредита, если коснется кризис. Опыт работы выработал аналитический беспроигрышный подход к решению финансовых проблем и никогда меня не подводившее правило, а вернее, закон: «Сначала думать, потом делать».
Это, как сейчас помню, началось внезапно, в понедельник около пяти вечера (часы на стенке перед глазами), то есть неделю назад. Почему я запомнил время? У меня в семнадцать часов была назначена встреча. Уже собрался ехать, но в голове мелькнуло ЭТО. Тогда я и посмотрел на часы. Ведь если немедленно начинать разбираться с ЭТИМ, а почему-то нужно было разбираться именно сейчас, я опоздаю на встречу. Вдруг появились мысли о том, как очень быстро можно улучшить финансовое положение банка. Сначала незначительно, а потом вполне ощутимо. Нет, не мысли. Мысль – это что-то продолжительное, ее надо осознать, подвергнуть сомнению, обдумать. Здесь же иначе – вскочит и пропадет, вскочит и пропадет. Так внезапно появляются и исчезают идеи. Короче, стали возникать идеи быстрой поправки финансов банка с учетом сложившейся с этими финансами, ведь кризис, довольно сложной ситуации. И все на фоне уже сто раз продуманных и согласованных мыслей. С этим сейчас быстро не получится. А тут вдруг, как гвоздиком, затюкало – получится, получится. Если рискнуть, можно быстро и много. И кредиты, как мне показалось, можно получить быстро и в больших количествах. И совсем не от государства. И, если раскинуть мозгами, самому! Это и выход из положения. «С кредитами я выберусь! Я их сделаю сам!»
Мысли о резком финансовом рывке, позволяющем, возможно, дальше уйти от конкурентов банка, посещали меня сначала как-то мельком. Но потом эти всплески участились. Казалось, что кто-то все время повторяет и все навязчивее внушает – обязательно нужен рывок. И предлагает, а я предложение начинаю почему-то прокручивать в голове, анализировать возможные варианты исполнения и особенно варианты с повышенным риском. Именно они должны принести максимальный успех. Все это было быстро-быстро-быстро и на фоне совершенно здоровых соображений о поехавшей крыше, о том, что я сбрендил, с такими идеями меня нужно в сумасшедший дом и так далее.
Фон нормальных мыслей потом как-то быстро отошел на второй план или не на второй, а отодвинулся куда-то в туман, где уже ничего нельзя было разобрать, куда-то очень далеко. Осталась только пульсация. Быстро заработать, быстро заработать… И кто-то одновременно подкидывает вопрос. А как? Как? Думай! И возникающая мысль. Это можно, хотя и за гранью, но можно. Хотя за гранью, но, черт с ним, если нужно, то можно. И ведь за гранью может все происходить. И за гранью живут. За гранью это риск. Риск! Риск! Риск! Ну и что? Кто не рискует, тот не имеет. А риск? Он, может, и не такой страшный.
Например, азарт. Это риск? Наверное. Только ведь азарт (каким-то остатком разума мне можно было еще думать) – это же клинический риск и называется вроде бы бредом. Хотя бред, когда все же есть какая-то логика. А если по-другому, если никакой логики?
Ее и не нужно. Я вдруг понял, нет, стал знать, что главное в риске – случай. А логика – это тьфу! Я просто без всякой логики стал очень верить, нет, знать! Проблемы банка можно решить быстро и сразу, используя случай. А все связанное с азартными играми – во много раз больше потеряешь, чем найдешь, это для невезунчиков. Я же, по меркам среднестатистического гражданина России, везунчик. У меня все прекрасно. Образование, работа, продвижение по службе, бизнес, любовь, семья, дети, деньги. Да-да, деньги. Они у меня всегда были и в количествах, которые нужно, и даже больше. Почему мне, такому везунчику, которому по жизни всегда было хорошо и ни разу не было не как всегда, судьба должна подкидывать что-то не так? Почему? Почему? Иногда маленькая-маленькая искорка – «ну и дурак, совсем ведь без крыши». Но искорка все реже и реже. Все заслонила генеральная мысль. Ведь это здорово! С нашими финансами это решение всех вопросов. Другие не могут! Другие проиграют! Но ведь это я. Если что в голове, то всегда и в деле. Голова меня никогда не подводила. Если она так решила, то это действительно так нужно и никаких сомнений. Ведь голова – моя гарантия.
И теперь в голове только одна мысль. Надо рискнуть. Но рискнуть криминальным путем – это ведь кого-то убить или у кого-то отнять, а потом ждать, когда тебя самого найдут, посадят или убьют. Рискнуть без криминала? Но здесь была другая проблема. Чтобы рискнуть, нужны деньги. Ведь если играть в азарт, то надо иметь первоначальный капитал, который и должен затем дать требуемые в больших количествах деньги с минимальными затратами времени. А где достать? А банк? Я генеральный, могу снять. Меня, когда принесу, что выиграл, – на пьедестал. Я ведь везунчик. Жизнь меня никогда не подводила. Я робот. Я запрограммирован на везение. Никаких исключений. Таким меня сделала природа. У меня все получится. И в подтверждение моим мыслям в мозгу кто-то соглашаясь нашептывает: получится, получится… будет… будет… выиграешь!..
Дальше все было на полном автомате. Какая-то внедренная в сознание программа, используя мой профессиональный опыт финансиста, отлично знающего и арифметику, и высшую математику, руководила всеми моими действиями. Мозг с моими собственными мыслями как бы со стороны наблюдал за тем, что происходит. Мне было четко видно, что я сумасшедший, а все, что я делаю, не что иное, как сумасшествие. Но эти мысли уже никак не могли повлиять на ситуацию. Не важно, что происходило – выигрывал я или проигрывал. Чем больше циклов «выигрыш – проигрыш», тем вероятнее, что окончательный и самый большой выигрыш будет уже скоро и в тех объемах, которые мне нужны. Нужны! Короче, это продолжалось двое суток и в разных игорных конторах – в шести или семи. Чтобы сошлась моя математика, мне почему-то нужно было играть часто и в разных местах, так быстрее повезет. Моя цель – случай. И обязательно он сработает в мою пользу. Наличность взял из банка частями – больше четырех миллионов долларов, и все проиграл.
Потом отпустило. Я как бы очнулся от всего, что произошло. А ведь все, что случилось, было похоже на какоето кино. Как будто в мозг поместили пленку и прокручивали ее. Я делал все, что появлялось в кадре. Но было и мое второе собственное «Я», которое как бы со стороны наблюдало за происходящим. Когда пленка вдруг кончилась, мое второе «Я» стало первым. Я остался наедине с собой, поняв, что со мной, как с директором банка, произошла катастрофа. Я украл! Конечно, я сошел с ума, только вот как-то уж очень странно. Как будто кто-то взял и насильно ввел меня в режим сумасшествия. Может быть, это гипноз? Какой, к черту, гипноз? Где тот, кто гипнотизер? Но ведь я нормальный! Или псих? Зачем я это делал? Я ведь этого не хотел. А у меня никто и не спрашивал, хочу я этого или нет. Просто кто-то заставил меня это сделать. И я сделал. Хотя вовсе и не я, а кто-то другой использовал мое тело и мозг как рабочие органы. Меня там не было. Меня, как личность, из тела вынули. Кто-то вместо меня влез в мой мозг и стал управлять моим телом и поступками. Все, что свершилось, делал не я, а тот, кто меня «замещал». Тогда надо в прокуратуру. Меня ограбили, украли мое тело и мой мозг с моими мыслями. Совершили преступление. Похитили большую сумму, а мое тело и мозги «выбросили» за ненадобностью. Я как проститутка кому-то добровольно отдал свое тело и голову (только вовсе не добровольно, а самое что ни на есть насильно). Кто-то с этого получил навар. Только навар не в денежном эквиваленте, средства я ведь проиграл, а в виде моего полнейшего фиаско, разорения… Куда мне после такого?.. Тюрьма! Будущего никакого! Повеситься?! Если пойти в полицию самому, может быть, будет и лучше, все же с повинной. Но я решил обязательно изложить все, как было. Может, это какой-то психологический способ воздействия на меня, а заказчики этого гипноза – конкуренты. Ведь фактически меня убили. Меня, как противника для возможных конкурентов, теперь не существует. Может быть, мне нужен психиатр… Может, я все же псих и меня в Кащенку?! Господин прокурор! Обращаю ваше внимание на все это только потому, что моя деятельность до случившегося была как у обычных людей – абсолютно нормальной, предсказуемой и законной. Ну, может быть, с небольшими отступлениями. У кого их сейчас нет? Иначе для чего все эти проверки соответствующих служб. Я чувствую угрозу, что та среда, в которой я живу, тот мир, к которому я привык, рассыпается на глазах. Без этой среды я как рыба без воды, просто исчезну. Тогда я мертвец!»
Глава 4. РУЖЬЕ УЖЕ НА СТЕНКЕ И ПРИСТРЕЛЯНО
Отдел сидел с материалами, добытыми в сумасшедшие сроки. Папки в руках сотрудников, судя по их озабоченным лицам, ничего хорошего не обещали. Они гарантировали только беспокойство, которое ожидало отдел в самом ближайшем будущем – с появлением начальства.
Полковник быстро подошел к столу, бросил на него блокнот, ручку и тоненькую папку скоросшивателя.
– Дождались того, что я и предполагал. Уже началось, – без предисловия начал он. – Здесь, – он взял в руки папку, – еще одно подтверждение существования реального ружья, стреляющего и убивающего эмоциями. Правда, – он потряс папкой, – теперь ружье явно заказное, направление коммерческо-криминальное. Способ тот же, что и в Энске. Доведение до убийства возбуждающими до предела эмоциями. Сначала убили смехом. Потом пытались убить разорением. Хорошо еще, банкир попался стойкий и не застрелился. Но это только лишний раз подтверждает, что оружие, как бы мы его ни называли – психологическое, физическое или какое-то еще, уже существует и вовсю действует. Из него стреляют и убивают.
Зазвонил мобильник. Полковник взял трубку, назвал себя и стал слушать. Все с интересом наблюдали. В конторе было давно заведено: во время производственных совещаний звонки немедленно пресекались. Это, разумеется, не касалось звонков вышестоящего начальства. Сейчас звонок, очевидно, был оттуда и, по выражению лица полковника, неприятным. По мере поступления информации лицо Юльцева менялось. Сначала возникла гримаса недовольства. Полковник не знал, кто звонит. Потом недовольство сменила крайняя сосредоточенность. Вероятно, говорил генерал. Наконец лицо Алексея Алексеевича стало серьезным и решительным.
– Звонок оттуда, – полковник положил трубку и поднял палец вверх. – Там утверждают, что начавшаяся игра достаточно серьезная. Про случай с банкиром средства массовой информации уже что-то прознали. Хорошо еще, что оперативники пока держат оборону и не сообщают обо всех подробностях. Способ, с помощью которого был разорен банкир, остается в тайне. Это дает нам пусть маленькую, но прибавку во времени, чтобы успеть спокойно разобраться, откуда ветер дует. Майор Звягин! Игорь, давай кратко и по существу. Сначала информацию о любом необычном воздействии, приводящем человеческий организм к разрушению и смерти. Потом подробнее о влиянии этого воздействия на психику человека.
– В соответствии с заданием, – майор взял самый первый листок из папки, – нами, то есть мною и капитаном Борисовой, а также при помощи привлеченных сотрудников и организаций, на основании отечественных и зарубежных архивных материалов и данных средств массовой информации был выполнен аналитический обзор материалов на тему «Возможность массового поражения населения психофизическими и электрохимическими депрессантами». Сообщения о разработках психотропных (действующих на биохимическую структуру человека) и психотронных (действующих на психику человека) систем массового поражения были получены из семидесяти восьми источников. Это публикации (заметки, статьи, книги) послевоенных лет из США, Канады, Франции, Японии, России. Они, – Игорь немного подумал, – в свете рассматриваемого вопроса носят в основном характер допущений и предположений. Конкретики мало. По поводу названия обзора. Оно немного заумное, но точное. Ведь мы с вами, собственно, и есть электрохимические роботы. И для того чтобы что-то получить от нас, достаточно использовать электрохимические методы воздействия.
– Давай, Игорь, очень кратко об известных способах такого воздействия на организм, – попросил полковник.
– Хорошо. Известны несколько вариантов воздействия энергетических полей на организм человека, – майор поправил прядь волос на лбу. – Первый вариант психохимический. К нему можно отнести воздействие радона. Это вещество выделяется в геопатогенных зонах земли. Радиоактивный газ, продукт распада урана, угнетающе действует на здоровье и психику людей. При длительном облучении может вызвать деградацию личности, необратимые болезни и смерть. Тот же радон со всей своей «нехорошестью» содержится и в природном газе метане, которым мы отапливаем наши квартиры и который используем для приготовления еды, в торговле, в различных технологиях. Короче, – Игорь посмотрел на слушателей, – везде радон. И если от болот, где есть метан, жизнь шарахается, то нашу цивилизацию почему-то туда тянет. И еще немного о насильственной коррекции ядами химических процессов в нашем организме. Я о химическом зомбировании личности или насильственном превращении людей в зомби. Для этого, например, используют яд гаитянской жабы Bufo marinus. Ее каратоидные железы вырабатывают большое количество активных химических веществ: буфотеин, буфогенин, буфотоксин. Их добывают из жабы и вводят в состав так называемого «порошка зомби». Но вопрос носит скорее ритуальный характер, или даже коммерческий, так как в хозяйствах зомбированных людей часто используют как рабов.
– Можно перебить? – подала голос капитан Голикова. – Все, о чем ты говоришь, конечно, интересно. Но химия – это контактное и, в общем-то, видимое оружие. Его можно пощупать. А нам интересно, чтобы оно было виртуальным. Не касалось, не вдыхалось, в организм не вливалось и на человека действовало безо всякого ощутимого контакта.
– Правильно, – согласился майор. – Сейчас будет тебе и виртуальное оружие, только не перебивай. Думаю, – продолжал майор, – особое внимание надо уделить электромагнитным полям, как достаточно эффективному средству, действующему на организм человека. Сначала о положительном действии. Например, ученые новосибирского Академгородка в фирме «Вирус» вместе с медиками разработали методику избавления человека от тяжелых заболеваний с помощью поэтапного воздействия на него электромагнитным полем. Интенсивность и частота колебаний поля подбирается в зависимости от требований и условий облучения. На сегодняшний день уже в двадцать одной стране, в том числе в США, европейских странах, Канаде и Японии, запатентован и построен синтезатор-генератор излучения, управляемый компьютером через специальный шифратор. Полностью отработаны десятки программ, воздействующие на генный аппарат человека, заставляющие его направленно менять, корректировать течение наследственных процессов и приводить их в норму. Известно и отрицательное воздействие магнитных и электрических полей. Особенно нужно выделить раздел, касающийся поведенческих свойств человека в электромагнитных полях. Например, широкую известность в Европе и США приобрели книги этнографа Карлоса Кастанеды, в которых он описывает способ управления сознанием с помощью страха (мексиканское племя яки), и не просто страха, а животного страха. Отдельные представители племени научились искусственно вызывать у себя страх, регулировать его уровень и влиять на чувства и поступки других людей, энергетика которых настроена на волну страха. Это пример низкочастотного электромагнитного облучения человека на частоте страха.
– Вот, – прервал майора полковник. – У нас, собственно, случай умерщвления смехом. Все, похоже, тянет к этим электромагнитным полям.
– Ленинградские ученые Вальчихина М. и Гуревич С., – продолжал майор, – определили волновой спектр когерентно-согласованных колебаний заряженных клеточных мембран внутренних органов человека – печени, легких, сердца и других, которые совершаются с частотой около десяти герц. На этой частоте также воспринимаются и управляющие посылы, вызывающие у человека требуемую эмоциональную, а возможно, и поведенческую реакции. Другими словами, поведением человека, находящегося в поле действия электромагнитных полей, можно управлять. Подтверждением этому служит воздействие на человека инфразвуком.
– Вот сейчас, – оживился капитан-математик Михаил, – мы, по-моему, близко подошли к ответу на вопрос, чем облучали наших пациентов, чтобы вызвать у них галлюцинации. Получается, что влиять на нас, кроме как электромагнитным полем, больше и нечем.
– Если мы с вами принимаем, что мы – биологические роботы, а точнее, электрохимические системы, – продолжал майор, – то психотронное оружие, если оно существует (кругом «если»), может разрушать эту самую систему, генерируя ситуации, приводящие к ее сбою. Например, человек может умереть, если какую-то химическую реакцию в организме из электрохимического процесса выбросить насильно. Я к тому, что первую часть моего сообщения, – поднял глаза майор, – я построил так, чтобы как-то осветить тот самый блок человеческого организма, который, если его тронуть, включит смерть всего организма. О психохимическом воздействии на человека у меня все, – закончил майор.
– И все же во всем, о чем вы нам доложили, – заметил полковник, – не просматривается конкретики. Я же просил обратить внимание именно на эту сторону вопроса. Есть ли угроза, теоретическая и практическая, и откуда?.. Имеется ли что-то такое, что может целенаправленно уничтожать людей, воздействуя на их мозг, на их сознание? Ответа на это мы пока не услышали.
– Но я ведь не все еще сообщил, – заметил майор. – Не доложил о немецких разработках, а точнее, о создании или о возможном создании немцами психотронного оружия. Подлинных документов на эту тему нет. Их могли уничтожить или очень хорошо спрятать. Если разрешите, я продолжу.
– Давайте продолжим после перерыва, – поднялся полковник. – Обед.
После обеда заседание продолжилось. Юльцев обратился к докладчику:
– Дальше, майор, попробуйте своими словами. Что мы конкретно имеем по психотронному оружию?
– Хорошо, я о немецких разработках… – поднялся майор.
– Кстати, по нашей части из архива принесли еще какие-то бумаги, – прервал полковник майора, взяв со стола документ и начав его читать. – О нем я доложу, когда отстреляетесь, – повернулся полковник к майору.
– Первое. Нет никаких физических, что ли, да… физических, – продолжал майор, – доказательств материального исполнения такого оружия. Нет и конкретной аппаратуры, машин, оснастки, приборов и вообще того, что можно пощупать руками. Тогда почему в движение все пришло только сейчас? Хотя и это тоже под большим вопросом. Никакого смысла немцам не было использовать такое оружие в далекой перспективе. Пока рядом находится тот, кто дал тебе по морде, оно, по идее, должно быть орудием возмездия. Вот и бей в ответ. Прошло уже больше шестидесяти лет. А с мертвой точки все почемуто сдвинулось только сейчас. Второе. До сих пор нет внятного теоретического обоснования физики дистанционного направленного психотронного воздействия на человека. Опять же, эта физика, может быть, на самом деле и есть, и такими разработками занята куча стран. Но все под тройным секретом. Но с другой стороны, – майор взял в руки несколько листочков, – определенный объем информации, в основном из Германии, позволяет все же косвенно утверждать, что влиянием электромагнитных полей на поведенческие функции человека занимались. Результаты этих исследований нашли определенное практическое развитие.
– Еще в 1935 году в Германии был создан научноисследовательский институт «Аненербе» – «Наследие предков», который работал в том числе и над проблематикой аномальных явлений и их привязки к наступательным и оборонным нуждам рейха. В рамках того же «Аненербе» в 1942 году был организован засекреченный отдел, который назывался отделом физики сознания, для разработки оружия нового типа – психофизического. Достоверных фактов, доказывающих, что оружие, способное насильно управлять психикой людей, было создано и проверено, нет. Хотя в книге современного немецкого историка ГансаУльриха фон Кранца «Мистические тайны Третьего рейха» было сделано предположение, что психофизическое оружие все же было. В качестве доказательства приводятся рассуждения о том, что, например, хотя всем уже было ясно, что Вторая мировая война проиграна, тем не менее сопротивление немцев наступающим войскам противника по мере приближения войны к завершению вопреки всякой логике возрастало. Объяснялось это не столько влиянием гебельсовской пропаганды, хотя она, несомненно, имела место, сколько зомбированием населения действием разработанного немцами психотронного оружия. Как отмечается в книге «Молот Тора» (), в недрах «Наследия предков» было создано оружие, дающее власть над людьми. При этом были якобы использованы некие знания внеземного происхождения. Получены практические результаты исследований, построены аппараты, использующие свойства «торсионных полей», воздействующие на гипофиз человека и нервные центры, контролирующие волю человека. Психотронная обработка людей проводилась с помощью специальных излучателей. Остатки уничтоженных немцами излучателей были в конце войны собраны и исследованы специальной комиссией из США.
– А что-нибудь о выводах этой комиссии известно? – спросил полковник.
– Да, – майор взял из папки следующий листок и прочитал: – «…Нам не удалось с высокой степенью достоверности установить, идет ли речь о радарах особого, неизвестного пока типа, или о каких-то иных приборах. Мнения ученых, входивших в состав комиссии, разделились. В наше распоряжение попало слишком мало фрагментов для полноценного изучения. Однако были установлены весьма странные факты – прямая связь существования определенных объектов с ожесточенностью германского сопротивления в конкретном районе. Так, разгром группировки вермахта в Руре состоялся только после того, как соответствующий объект в данном районе был поврежден авиабомбой. В западной Чехии, где объект сохранялся дольше всего, германское сопротивление продолжалось и после капитуляции рейха. Эти странные явления позволяют говорить о том, что излучающие объекты каким-то образом воздействовали на боевой дух германских частей и гражданского населения…»
– Еще раз хочу подчеркнуть, – продолжал майор, – всему этому нет никаких прямых документированных подтверждений. Только предположения. Вот, примерно, краткое содержание полученного объема информации по данному вопросу.
– Да, – полковник задумчиво поджал губы и медленно обвел карандашом контуры завитушек, нарисованных в блокноте. – Если собрать в пучок всю полученную информацию, я имею в виду и ту, что мы получили из института Склифосовского, то немцами все же была создана некая теоретическая база психофизического воздействия на человека. Это было подтверждено конкретными образцами опытной техники, которую успешно испытали и законсервировали на будущее. Все, вроде, как из сказки. Но какая-то уж больно угрожающая, реальная сказка. А как вы считаете, Михаил? – полковник обратился к молодому математику в очках.
– Думаю, что дыма без огня не бывает, – Михаил потрогал очки. – Дым у нас – вот он, все эти сказки майора. Огонь вроде бы тоже уже есть и даже целых два случая возгорания. Мне кажется, что пора разобраться с этими возгораниями. Если есть огонь, его кто-то зажег. Надо послушать ребят, работающих со свидетелями. По информации из института Склифосовского, они нашли фигурантов. Считаю, что в смысле нового оружия мы столкнулись с чем-то реальным.
– Подведем итоги обсуждения, – поднялся полковник. – Оружие, управляемо и дистанционно действующее на человека, выплыло из небытия. Хотя у нас пока только косвенные доказательства. Здесь, – он поднял со стола несколько листочков бумаги, – есть еще немного информации, считанной из мозга умершего в институте Склифосовского. Нашли в архиве. Я вам прочту.
Совершенно секретно
21 марта ., Берлин. Рейхсфюреру Генриху Гиммлеру
ХАРАКТЕРИСТИКА И ПЛАНИРУЕМЫЙ РЕЗУЛЬТАТ ВНЕДРЕНИЯ ПРОЕКТА ТОR
1. Назначение.
Массовое и индивидуальное психотронное поражение биологических объектов.
2. Вид поражения:
– деградация;
– разрушение с прекращением жизненных функций.
3. Характер поражения:
– массовое;
– индивидуальное избирательное.
4. Дальность поражения. Точно не установлено.
5. Энергоноситель.
Управляемый концентрированный эмоциональный импульс или эмоциональный поток излучения.
6. Источник эмоционального импульса (или потока).
Излучатель Мj (разработка программы Мj-300S).
7. Число излучателей.
Два.
8. Схемы базирования излучателей:
– воздушное – над расчетной зоной поражаемой территории;
– наземное.
9. Схемы наведения на цель:
– биоприцелом, связанным информационными каналами с излучателем воздушного базирования и целью (санкционированный запуск программы);
– биоприцелом, связанным информационными каналами с излучателем наземного базирования и целью (несанкционированный запуск программы).
10. Схема запуска:
– с земли – по управляющему сигналу биоприцела излучателем воздушного базирования;
– с земли – по управляющему сигналу биоприцела излучателем наземного базирования (несанкционированный запуск программы).
11. Биоприцел наземного базирования активируется автоматически при несанкционированной расшифровке программы ТОR в биологическом носителе…
…(сбой записи).....
.....конец записи.......
Институт физики сознания
Директор Карл Маруа
– Ведь это же, – полковник потряс листочками, – не выдумки и не высосано из пальца. Это зафиксированная приборами реальная информация, распечатанная нейтральной и бездушной машиной. Ее не интересует источник мыслей. Лишь бы этот источник фонтанировал. У нас источник – умирающий мозг. Вот правда, – он ткнул пальцем в бумаги, – хотя и бумажная. Бумажки говорят, что биологический носитель информации нашелся. Уже неживой, но все же нашелся и есть. Это означает, что немцы сделали информационные «консервы», а мы их случайно четыре года назад вскрыли. Думается, что таких «консервов» было несколько. Помните первое сообщение из Склифа? Там ведь не говорилось об информационном носителе в единственном числе, речь шла о нескольких носителях. Не может быть, чтобы ничего больше не осталось. То, что все-таки кто-то в курсе существования нового оружия, подтверждается диверсиями, которые уже начались. Можно предположить, что немецкая система была исполнена таким образом, что, когда случайно вскрывается одна информационная «банка», раскрываются, если оставались целыми, и все остальные, и каждая такая банка начинает действовать самостоятельно. Первой «банкой» информационных «консервов» четыре года назад был наш клиент из Склифа. Другие диверсанты появятся завтра, или уже есть сейчас. Если допустить, что система стала результативной, то надо искать тех, кто ее запустил, и изъять оружие, которое стреляет. Получается как в классической театральной пьесе – ружье уже на стене и пристреляно. Ждем, когда оно начнет стрелять. И если у ружья вдруг объявится прежний хозяин, то и цель должна оставаться прежней, еще тех прежних немцев, – наше государство. Если так, то надо искать живые расконсервированные аккумуляторы информации об оружии и бывших рядом с этими носителями информации свидетелей. Со свидетелями будем разбираться завтра. Все. Спасибо за работу.
Полковник встал и вышел из комнаты.
Глава 5. РЕАНИМАЦИЯ
Заседание кафедры продолжалось уже более полутора часов. Доцент кафедры Лепин Александр Владимирович отбывал очередную кафедральную повинность. На листочке, лежавшем перед доцентом, планомерно и безостановочно росло количество звездочек, старательно обведенных ручкой по контуру, и даже дважды. Одна звездочка – одно заседание кафедры.
«Умножив количество высиженных за время работы в Академии звездочек на продолжительность каждой посиделки, – с усилием соображал Александр Владимирович, – получу более шестисот часов почти бесполезно потраченного времени. Какой у нас запас времени? – Александр Владимирович убрал с кончика носа очки и с усилием перевел глаза на висевшие перед ним большие настенные часы. – А времени у нас уже…»
Доцента вдруг резко потянуло вбок. Но многолетний опыт кафедральных посиделок не менее резко, а самое главное, на автомате, сразу вернул тело Александра Владимировича в «вертикально сидячее» положение. Глаза доцента в «широко распахнутой» маскировочной позиции (в так называемой третьей позиции) уставились теперь в сторону очередного оратора. На лице зафиксировалась снисходительная улыбка типа: «Что-то ты не то несешь, родимый. Мы это сто раз проходили». Все было в порядке вещей. Доцент Лепин Александр Владимирович хорошо спал.
Раньше, когда в школе проходили литературу, изучали не только конкретных персонажей из произведений классиков, но и «типичных представителей» той эпохи, в которой они жили. Если Лепина Александра Владимировича рассматривать с этих позиций, он, безусловно, попадал под категорию, но не представителя, а «типичного свидетеля» времени, в котором он жил. А жизнь его делилась на несколько периодов: до войны, в войну, после войны и в наше время. Он был одним из тех, кто родился (Украина, Житомирская область, деревня Нечаевка) еще до войны. До ее начала оставалось чуть меньше двух лет. Этот период жизни ученый помнил какими-то отрывками и только то, что как-то было связано с мамой. Не с мамочкой Валей – она была потом, а с МАМОЙ. Вот мама везет его зимой по улице на санках на окраину деревни к тетке. Тетка угощает городскими конфетами. Ему почему-то запомнилось название «городские». Хотя, если есть городские, должны быть еще и деревенские конфеты. Но других конфет он никогда не пробовал, а из города привозили эти. Еще помнит, как ходил с мамой на речку и то наслаждение, когда его с головой погружают в воду. Над речкой жара. А в воде со всех сторон обнимает такая прохлада, что хочется лежать и лежать на державших его ласковых руках матери.
Потом навсегда в памяти остался отрезок жизни, связанный с войной. Он не очень понимал, а скорее, совсем не понимал и не знал такого слова – «война». Просто, когда он его слышал, возникало чувство какой-то тревоги. Нет, не страха или боязни, а именно тревоги. Как он сейчас понимал, мама всячески ограждала его от состояния «бояться», от чувства страха. Как это у мамы получалось, он не знал. Она защищала маленького Сашу от чегото страшного, что могло разлучить Сашу и маму. Этим страшным была война. Пока была мама, Саша находился под надежной защитой. Чувство защищенности не покидало мальчика даже тогда, когда они с мамой играли в прятки в длинном темном бараке с еле проглядывающими в темноте лампочками под потолком. В бараке, где они с мамой сыграли в их последнюю игру прятки. Они всегда играли в прятки. Можно было прятаться под скамейкой, под кучей тряпок или за спинами теть, спавших рядом сверху и снизу в кроватках или стоявших между кроватками в проходах. Мама должна была его долго искать и в конце концов находить. Особенно хорошо нужно было прятаться, когда его могли найти «чужие». Эти «чужие» там тоже были. Большие, черные, с грубыми, как щелкающий кнут, голосами. От них исходила какая-то тревога. Хотя не от них, а от мамы, как только они появлялись в конце барака, и потом шли по проходу. Тогда мама предлагала Саше сыграть в прятки и сидеть тихо-тихо, как будто его совсем нет. В их последнюю игру в прятки Саша спрятался в щель под нижней кроваткой, а мама ушла прятаться на улицу. Мама не пришла.
Снова картинки детства появляются в голове Александра Владимировича, когда уже после войны группу детей вывезли из Германии. Он детдомовский. Потом пришла мамочка Валя. Они с мамочкой Валей жили сначала в Расторгуеве, под Москвой. Когда он был в пятом классе, переехали в Москву, где жить им разрешили в здании детских яслей в ванной комнате. Через несколько лет мамочка Валя стала заведующей этими яслями. Оттуда мимо Велозаводского рынка он ходил в школу-десятилетку номер пятьсот десять. Тогда школы были раздельными – мужские и женские. Но были вечера. На них ученики ходили друг к другу в гости. Сначала мальчишки к девочкам, а потом девочки к мальчишкам. Затем жизнь пошла по колее, накатанной для молодых людей тех лет. После школы – строительный институт. По распределению оставили в Москве. Работал механиком на стройке, лаборантом в Академии коммунального хозяйства, учился в аспирантуре той же Академии. Защитился, женился, стал отцом двоих детей, пытался воспитывать. Не получилось, развелся. Потом комната в коммуналке, стол, компьютер, пельмени, котлеты, магазинное барахло. Изредка бутылка. Случались и женщины. Сейчас один. Пенсия, доцент Московской академии строительства.
Иногда из какой-то голубоватой дымки к нему ночью приходит мама. И тогда ему кажется, что он снова мамин и к нему прикасаются ее теплые ласковые руки.
– Давай, сынок, поиграем в прятки, – тихо шепчет мама. – Ты спрячься так, чтобы тебя никто не нашел.
…Потом мама уходит…
Александр Владимирович вздрогнул и проснулся. Огляделся. Мероприятие, на котором он присутствовал, стало его понемногу утомлять.
В самом деле, присутствие здесь при полном отказе от работы собственных мозговых извилин – занятие бесполезное, разве что только посидеть-поглядеть на сокафедренников или послушать, как работают их извилины, что, в общем, малоинтересно. Александр Владимирович посмотрел на докладчика. Губы докладчика безостановочно шевелились, растягиваясь в широкую щель или сжимаясь в полоску. Когда они складывались домиком или сдвигались вбок, то та сторона лица, куда перемещались губы, тоже начинала двигаться – подниматься и опускаться. И вслед за губами, как привязанный, ходил нос. Нос, а точнее, его кончик, чуть подрагивал – вверх-вниз, опять на мгновенье замирал, вдруг смещался в сторону или начинал мелко-мелко дрожать. При этом он увлажнялся и от жары набухал (сегодня наконец затопили и, как всегда, когда не надо). В этом месте потом появлялся прозрачный шарик пота, который срывался и падал вниз под нос докладчику, наверное, на доклад. Или быстрым движением внезапно возникающего пальца смахивался на пол. А если не падал и сползал к верхней губе, резким всасыванием втягивался в ближайшую ноздрю носа. С регулярностью качающегося в вертикальной плоскости маятника докладчик отрывался от текста. Тогда возникали глаза, затянутые прозрачной или мутнеющей, но только на мгновение, пленкой. И хотя глаза были целиком погружены в текст, в них читалась попытка уловить, что происходит вокруг. Но вокруг было не главное. Главное было в тексте. И глаза снова пропадали. Из прорези губ доносился только монотонный бубнеж: «Бу-бу-бу-бу…» Он воспринимался не отдельными словами или фразами, а как равномерный шумовой фон, который вместе с тем нес понятную слушателям информацию. В мозгу Александра Владимировича медленно нарастало и так же медленно пропадало отвращение к этим звукам, к этим автоматически расшифровываемым словам. «Бу-бу-бу-бу» – это «было, было, было…» Какого черта он бормочет? Александр Владимирович еле выдерживал кафедральный день, который тянулся как жевательная резинка, если возникала проблема, раздувался в шар, и сдувался, когда проблема благополучно разрешалась.
За окном так же нехорошо. Из окна видна частичка двора и голые ветки без листьев. Один листочек остался. Он все время трясется, отклоняясь от ветки почему-то влево. Наверное, влево дует холодный ветер и листочку холодно. Он дрожит и боится, что еще немного и сорвется с ветки, и не будет его, последнего. Там, внизу, он расползется в водяную кашу, где вперемешку с грязными подтеками уже лежат его остальные братья. Вроде бы должна быть зима, но снега нет. Градусник в плюсах, но как-то все холодно. Нет, не холодно, зябко.
«А ведь мне очень плохо, – думает Александр Владимирович. – Так же плохо, как тому листочку за окном. Еще чуть-чуть и каждого из нас ветер сорвет со своей ветки».
Все началось месяца три назад, когда знакомый Василий – доктор медицинских наук, профессор Василий Иванович Хохлов, хирург-онколог, дал по-дружески понять, что жизнь доцента Лепина Александра Владимировича движется к завершению, и традиционная медицина помочь ему уже ничем не может.
– Ты взрослый и достаточно пожилой (в смысле пожил и хватит) человек и, самое главное, мужик, – сказал тогда хирург. – Ты все это должен понять и стерпеть, как неизбежность, с одной стороны. Но с другой – еще можешь попробовать и нетрадиционную медицину. Всех этих экстрасенсов и так далее…
После озвученной хирургической арии с дежурными руладами «Тебя уже фактически нет, но ты в этом мире еще побудешь» Александр Владимирович на какое-то время отключился, впал в состояние задумчивости. Гдето в самом заброшенном участке мозга вдруг тревожно замигала красная лампочка. Еще месяца три и ку-ку! Дальше Александр Владимирович все происходящее воспринимал как сменяющие друг друга противоаварийные действия (ведь лампочка уже зажглась), а в голове у него складывалась собственная автобиография.
«Я, Лепин Александр Владимирович, семидесяти шести лет от роду, кандидат наук, доцент кафедры строительных машин, дважды разведенный. Имею двух законных сыновей и двух незаконных потомков. Пребываю в режиме совершенно здорового ума и не совсем здоровых, больше, наверное, больных и ужасных мыслей и совсем уже мизерных надежд. За последние полтора месяца был на сеансах у двух гадалок, у бабки, которая на ухо призналась, что она все же ведьма, у одного, как он сказал, экстрасенса и еще непонятно у кого, но, похоже, на сто процентов уверенного в своих силах. За свой вердикт он взял полторы тысячи зеленых.
Результат всех хождений был однозначен. Нет! Не получается! Хотя однажды появился намек на надежду, когда нашелся хороший человек, который сказал, что попробует. Попробовал. Я почувствовал! Почувствовал! Стало чуть легче. А ведь мне и вправду стало легче еще и потому, что впереди что-то засветилось. Наверное, это называют надеждой. Может быть, буду еще жить! И снова все рухнуло, когда в очередной раз придя к хорошему человеку, вдруг узнал, что его не стало – сердце. У него был порок и, возможно, он слишком растратил свое сердце. Но я чувствовал, или только тогда почувствовал, что хотя его и не стало, между нами все же осталась какая-то связь, невидимая нить. Осталась уверенность в том, что у меня все будет хорошо. Ведь что-то мог улучшить тот, кого не стало? Значит, есть и тот, кто меня сможет вылечить совсем! В пятницу позвонила давняя приятельница мамули Вали тетя Шура. Ей, наверное, лет девяносто. Пережила мамулю Валю лет на тридцать, но бегает и, самое главное, голова еще светлая, не затемненная жизненными неурядицами. Всегда могла их как-то игнорировать.
– В Питере могут помочь и много вылеченных. С ними до сих пор хорошо. Приезжай!
Взял отпуск. Я ведь заболел. Завтра еду в Питер. Вдруг вылечусь».
Ученый снова очнулся.
– Вот черт! Сколько можно терпеть все продолжающееся «бу-бу»!
Питер (такими словами обычно начинаются книжки об этом городе) встретил Александра Владимировича промозглой сыростью, сразу охватившей его со всех сторон, как только он ступил на платформу вокзала. Приветливо зашелестел постоянно дующий ветерок, наверное, с залива. Как обычно, он был пронизывающий, казалось, до самых костей, и ничего не спасало, даже теплая дубленка. На привокзальной площади толпились пассажиры прибывшего поезда. Толпа постепенно редела, руку к этому приложили таксисты, не бомбилы, хотя и их было достаточно, а частники. От площади важно отъезжали иномарки, очевидно, служебные. Александр Владимирович в такси не нуждался: тетушка жила в самом центре Северной столицы, на ее центральной улице, носящей имя самой знаковой реки города.
Тетушка была совсем маленькой, в меру толстенькой, что совсем не мешало ей, и удивительно подвижной. Сейчас она челноком сновала от плиты, на которой закипал чайник, к старинному буфету и потом к столу, за которым восседал дорогой гость Саша. Буфет стоял на выгнутых наружу ножках-лапках, украшенных причудливыми узорами миниатюрных деревянных барельефов. Буфет был старинный, еще дореволюционный. Руки тетушки после каждого ее пробега мимо буфета ставили перед Сашей вазочки с Ленинградским печеньем, марципанчиками и конфетками, которые он очень любил, и которые вместе с другими вкусностями ему в детстве в коммерческом магазине покупала мамочка Валя. Он бы и сейчас их целый день ел и безо всякого чая. Хотя, как уже сказал его лечащий врач, «У Вас, батенька, сахара в организме по самое горлышко. Его надо как-то и разбавлять. А то мало ли вдруг…».
Беготня тетушки в декорациях комнаты сопровождалась абсолютно внятной, правильно сформулированной и без всяких провалов в памяти сказкой о ее чудесном освобождении от великого множества болячек. У каждого в девяносто лет, если проверить, зарегистрировать и пробовать лечить, их оказывается столько, что лучше не вспоминать. Александр Владимирович тщательным образом внимал лекции из серии «одна баба сказала». В далеком прошлом второкурсникам Ленинградского мединститута старушка читала терапевтическую психологию. С этим «пробовала лечить», у нее сначала ничего не получалось. Болячки были хроническими. А хронику еще со времен Гиппократа медицина, как известно, никогда не лечила. Лет двадцать назад, когда объем таких болячек перевалил у тетушки за рубеж примерно в сорок процентов (естественно, от числа всего объема тетушкиных заболеваний), и когда в совсем недалеком будущем ей стал реально высвечивать, как она сама это определила, финальный гроб, в Питере появился молодой человек лет около тридцати. По профессии военный врач и даже кандидат медицинских наук. Собрав вокруг себя желающих долго жить бабулек, он стал их лечить. И многих вылечил. Может быть, это не то слово. Нет, не вылечил. Потому что старость – это не болезнь. Лечат ведь, когда у тебя болезнь. Старость – состояние организма после примерно трех четвертей пути, пройденного им от рождения. Длительность старческого периода определяется тем, чем организм жил до старости и сколько непоправимого, а может, и поправимого, сотворил с собой, чтобы эту старость укоротить. Так вот, молодой доктор заверил бабушек, что попробует снять с них все непоправимое, что предвещало им ускоренный финал, и продлить старость.
– Ты знаешь, Саша, – тетушка как-то восторженно посмотрела на Александра Владимировича, – ему это удалось. Пример тому моя соседка Евстолия Арнольдовна. Она из дворян и у доктора лечилась более двенадцати лет. Однажды она пришла к Сергею Сергеевичу, так звали молодого доктора, и, как отцу родному, призналась, что ей семьдесят шесть и она беременна. Среди бабуль на эту тему было потом много всяких в известном ключе суждений. От кого? Сколько стоило? И, самое главное. Зачем?
Тетушке Евстолия Арнольдовна объяснила просто. Она решила экспериментально выяснить, обманывал ли Сергей Сергеевич, когда обещал, что, если хорошо полечиться, можно стать ну не совсем уж, но немножечко молоденькой. Оказалось, наш доктор и никакой не обманщик. Он сразу сказал Евстолии Арнольдовне, что у нее резко скакнул ее биологический возраст, и она насчет этого не должна беспокоиться. Но ей все же нужно срочно с запасом нитроглицерина ехать к гинекологу. Лекарство нужно гинекологу, чтобы он не вздумал умирать, когда она придет к нему записываться на аборт. Почему на аборт? А в ее возрасте нормального мужика на роль мужа все равно найти не получится.
– Ничего страшного, – взбодрил старушку доктор. – Старость, она, конечно, не в радость. Зато стала длинной.
Александр Владимирович понимал, что тетушка несет всю эту психотерапевтическую ерунду, вероятно, для того, чтобы подготовить его к знакомству с разрекламированным доктором.
«Может быть, и правда, что врача нам спустили с небес. И он может все, – думал Александр Владимирович. – Ведь костра без дров не бывает. А дрова – эти энергичные бабульки. Наверное, неправ был Сережка Есенин со своим «кто сгорел, того не подожжешь». Еще как горят, когда их поджигает Доктор. И, как утверждают сами бабули, пламя еще нескоро иссякнет. Уж если у бабушек получается, то неужели у меня с моими болячками ничего не выйдет?» – вздохнул Александр Владимирович.
Завтра будет первый сеанс. Тетушка купила ему абонемент на два месяца.
Ночью опять приснилась мама. Обычно это происходило раз в месяц. В последнее время Александру Владимировичу стало казаться, что мама приходит не просто так, а пытается о чем-то предупредить, напомнить… О чемто очень важном, что связано с тем отрезком жизни, который напрочь стерся из его памяти, – с момента исчезновения мамы и до поселения Саши в детдоме.
Но одновременно с этими мыслями где-то внутри у Александра Владимировича почему-то жила четкая уверенность, что, когда придет время, он все вспомнит и поймет. Завеса тайны откроется, и те знания, которые были вложены кем-то в его сознание, нужно будет применить. Именно тогда он должен будет сделать то, что было поручено ему еще в детстве… как раз об этом ответственном деле, Александр Владимирович каким-то образом ясно понимал это, и пыталась напомнить мама. Только ведь ему уже за семьдесят, а время свершений почему-то не наступает.
«Если Доктор не вылечит, то и не наступит, – пронеслось в голове. – Может, я шизофреник? Неужели это осталось с войны? Мама ушла – и крыша поехала! Всю жизнь вроде бы был как все. Ведь ни я и никто другой раньше не замечали, что с крышей у меня непорядок. Тем более мама. Мама – святое. Она у всех такая. Это ведь моя мама!»
В десять утра Александр Владимирович сидел в зале бывшего Мюзик-холла. Зал, как показалось ученому, вмещал не менее полутора тысяч зрителей и был выполнен в виде полукруглого амфитеатра, спускавшегося вниз к сцене. Это позволяло без помех, как в цирке, наблюдать за происходящим на сцене. В задней стене зала в четыре этажа размещались ложи, отделенные друг от друга вертикальными колоннами. Зал был полностью заполнен больными. Во всяком случае Александр Владимирович не видел ни одного свободного кресла. А может, и не больными, а посетителями, жаждущими очередного зрелища. Он сразу обратил внимание на то, что публика в зале не похожа на театральную. В театре зрители сидят в зале, а театральное действие разворачивается на сцене. Здесь же все происходило с точностью наоборот. В зрительном зале сидели самые настоящие актеры – пациенты, которые разыгрывали этюды из собственной истории болезни. На сцене же в гордом одиночестве сидел зритель, а по совместительству медицинский режиссер, знаменитый доктор Сергей Сергеевич. Пациенты в зале, пока не начался спектакль, активно друг с другом переговаривались.
«Очевидно, – подумал Александр Владимирович, – они все давно знакомы и много раз на сеансах встречались. Сейчас они обмениваются рассказами о своих болячках, обсуждают перспективы выздоровления». Возле каждого кресла в зрительном зале стоит сосуд с водой: бутылка, банка, большая кастрюля или даже ведерко. Короче, емкость, соответствующая суточным потребностям больного в оздоровительных вливаниях.
– Вода, – ученый вспомнил рассказ тетушки, – заряжается доктором во время проводимого сеанса и становится энергетическим эликсиром, благоприятно влияющим на процесс выздоровления пьющего его пациента. Воду можно заряжать и дома по специальной технологии с помощью энергетического буклета, продаваемого здесь же в киоске, и до завтрака пить натощак. Говорили, что она быстро освобождает кишки от скапливающихся в них шлаков.
Наконец на сцену вышел единственный зритель этого театра – лечащий врач. И спектакль начался. Доктор был таким, каким его описала тетушка. Средних лет и среднего роста, в очках, с небольшой залысиной на крупной голове, длинными волосами, зачесанными назад и закрывающими шею. У доктора был спокойный взгляд человека, знающего себе цену и не сомневающегося в том, что его внимательно слушают. И не просто слушают, а старательно впитывают в себя каждое его слово. Когда доктор начал свою лекцию, Александра Владимировича буквально вжало в кресло. На него как будто давила невидимая глазу расширяющаяся и расширяющаяся от накачиваемого воздуха автомобильная камера. От неожиданности ученый даже вздрогнул и попытался приподняться, но неизвестная сила прижала его к креслу еще сильнее. Стало трудно дышать. Даже мелькнула мысль о немедленном побеге, пока его совсем не расплющило. Потом это ощущение исчезло.
– Своим энергетическим полем, – донеслись чьи-то обрывки комментариев из зала, – его испытывал доктор, чтобы понять, в каком режиме этим самым полем лечить…
На первом лечебном сеансе Александр Владимирович познакомился с главными принципами методики доктора. Она, как было доказано на конкретных примерах, многократно оправдывала себя, хотя, как заметил доктор, традиционной медициной не признавалась. Наверное, доктор обладал определенными гипнотическими способностями. Его лечение, как гвозди, буквально вбивалось в мозг пациентов.
– Только так, дорогие мои и любимые, – обращался к своим пациентам доктор, – только так, неуклонно соблюдая все мои правила, можно добиться положительных результатов и избавиться от болезней.
Сидя в мягком кресле троллейбуса, Александр Владимирович еще раз прокручивал в памяти все, что сказал доктор. Его слова о том, как хорошо жить, если жить здоровым. Доктору с помощью одному ему доступной методики удалось разблокировать и привести в действие механизмы защиты человека от агрессивного влияния окружающей среды. Механизм работает и приносит результаты. У пациентов клиники исчезают признаки хронических болезней, снижается биологический возраст, уменьшается скорость старения. Практически доказано и на пациентах доктора проверено, что жизнь человека до запланированного природой предела сто двадцать – сто тридцать лет возможна. Методика оздоровления действует с помощью специальной энергетической подпитки. Подпиткой являются заряженные буклеты, упражнения и, главное, внушаемая больному уверенность, что он может освободиться от своих недугов, включив (конечно же, с помощью доктора) свои собственные защитные силы. Практикуемая методика позволяет разблокировать информационные узлы памяти. Освобожденная информация вводится в программу оздоровления организма, которая у нас у всех есть, и корректирует ее. Работает эта чудодейственная методика уже больше двадцати лет, и столько же времени накапливается положительный опыт.
«Прошел первый день на пути моего возможного излечения, – подумал Александр Владимирович. – Может быть, будет все хорошо. Совсем ведь забыл, – вспомнил ученый. – Доктор потребовал записывать в дневник результаты проведенных лечебных сеансов, которые облегчат ему диагностирование заболеваний пациента и корректировку режимов его лечения.
Из дневника Александра Владимировича:
«Медицинский зал вмещает, как мне сказали, более полутора тысяч человек. Зал набит битком. Все кресла заняты. Первая реакция на произнесенные доктором слова – к креслу как будто приклеили. Все части тела придавило центробежными силами – как в детстве на вращающейся карусели. Дышать нечем, сердце замирает. Мысль – нужно быстрее сматываться. Потом тревога отпустила, ощущения исчезли. А со сцены повеяло таким необыкновенным покоем, теплом. Что-то похожее я переживал, когда был студентом, Лена сказала тогда, что любит меня, и я стал совсем тихим и счастливым. Такое же чувство охватило меня и сейчас, почему-то показалось, что у меня все будет хорошо, и никакого дела мне нет до прогнозов и пугалок врачей. Я вдруг понял, что не умру, потому что нахожусь под надежной защитой жизни, и, кажется, стал выздоравливать. Анализы, которые я сдал три дня назад, улучшились. Об этом мне сообщила не совсем еще пожилая врач. И она, и это в мои-то семьдесят, обратилась ко мне «сэр», в ответ я, конечно, назвал ее «мадам».
И еще немного о том, почему мне стало легче жить. Среди страждущих лечиться быстро сложился дружный коллектив. Инициатор такого сплочения – доктор. И сразу же заварилась каша – начался обмен информацией. Что случилось? Чем? Зачем? Для чего? Как? Стало легче. Стало хуже. Ужас! Надо же. Так ей и надо. Я уже могу себе позволить немного секса. А я здоров. У меня месячные появились. А мне ой сколько! И, как поделился со мной кто-то из местных, сюда привозили и абсолютно обездвиженных людей. Уходили они на собственных ногах. Оглохший лет тридцать назад академик снова стал слышать. Говорили, что излечивались, и не однажды, раковые больные. И что нашего целителя приглашали работать в Москву, но он отказался. Пусть приезжают к нам в Питер. Много-много я здесь всего услышал и понял главное – методика доктора действует.
В голову пришла интересная мысль. Я бы сказал, что очень интересная. Как будто в сознании включилась какая-то лампочка – и все осветилось. Ведь нас лечит не доктор, а мы сами – лечим друг друга. Я где-то читал или кто-то рассказывал, что в организме каждого человека есть химические, электрические, механические и другие устройства, многие из них наукой не изучены и не подтверждены. С помощью этих устройств организм без помощи медицины способен противостоять любому заболеванию или уничтожать его. Но с рождения эти структуры у людей почему-то не работают. Поэтому современная медицина и лечит только простуду, прыщи и так и норовит что-нибудь отрезать. Хронические болезни ей неподвластны. Мне вдруг показалось, что взаимный обмен информацией между больными как раз и активирует скрытые устройства самовыздоровления человеческого организма. Обмен происходит на уровне подсознания. Доктор же только квалифицированно настраивает это «вавилонское столпотворение». И еще пришла мысль, что влияя на подсознание можно управлять людьми. Такой вывод сам напрашивается на сеансах, все пациенты массово находятся под влиянием доктора.
Р.S. Если вас смутил несколько приземленный стиль излагаемых мною мыслей, объясню – я, словно в детстве, упрощаюсь до примитивного изложения (хотя тетя Толя – родная сестра мамули Вали, мне всегда делала замечание: «Не упрощайся!»), с возрастом мы спускаемся с вершин и становимся как все. Снова лезть наверх уже не хватает ни моральных, ни физических сил. И еще. Вчера ночью после всех этих психологических сеансов я почувствовал, что в моем сознании запустился и прокручивается какой-то фильм в виде череды событий из прошлого. Я стал оценивать демонстрируемые мне события применительно к себе, анализировал, как бы поступил в том или ином случае. В меня явно с определенной целью стала входить какая-то информация извне».
Из дневника Александра Владимировича
«Ночью приснился сон. И даже не столько сон, сколько кино: смотришь его и все мелькает проходящим мимо поездом с подробностями и переживаниями. Все воспринимается как последовательность реальных событий, представленная в виде какого-то отчета. Задумка, реализация и, наконец, результат.
Из туманной дымки выплывает картинка. Разрушенный город. Совсем рядом стреляют пушки. Почему-то я знаю, что это пушки, и они должны стрелять в тех, кто обороняется. А обороняются они не очень умело. Почти мальчишки. Они стреляют и к себе не подпускают. К себе – это парк, а в парке зверинец. Сейчас его нет. Клетки есть, а зверей нет. Мальчишки защищают зверей, которых нет, и не отступают от клеток даже тогда, когда падают. Наверное, мальчишек убивают. И тогда их позы какие-то истовые, как у боярыни Морозовой с картины Сурикова. Все это продолжается в течение дня. Чувствуется, что нападающие больше уже и не могут нападать. У них нечем стрелять, или они устали, или пришел приказ плюнуть на все и идти в обход. С обороняющимися разберутся другие. Потом в глубине парка раздается взрыв. В эпицентре взрыва маленький домик, похожий на будку из фанеры, и все, кто находился рядом с ним. Стрельба сразу затихает. И на фоне темных деревьев парка бесшумно возникают силуэты солдат-мальчишек. Они сдаются. Их фигуры, особенно лица, говорят о крайней степени истощения. Жизненные силы иссякли, ее как будто выкачали из них. Энергии осталось только на то, чтобы поднять руки, сдаваясь. Вся Германия (я почему-то знаю, что это Германия, идет война и скоро здесь будут советские солдаты), если смотреть на нее как бы из космоса, усеяна иголками антенн (я знаю, что это антенны). Сигналы, исходящие от антенн (я почему-то знаю, что антенны передают сигналы), заставляют людей выполнять определенные команды, они то начинают, как по мановению волшебной палочки, суетиться (а я наблюдаю всю эту масштабную картину с большой высоты), то вдруг замирают. И вся обозримая территория страны тогда представляется огромным полотном с вкраплениями городовмуравейников и замершими в них точками – людьми…
…Какой– то странный сон. И потом сразу приснилась мама».
Из дневника Александра Владимировича
«Почему-то как только сажусь в кресло и выходит доктор, я засыпаю. Включается какая-то часть киноленты из моего прошлого. А мое прошлое – это детдом, куда после войны меня привезли из концентрационного лагеря. Как я попал в лагерь и с кем, до сих пор не знаю. Наверное, была мама. Ну конечно, безо всяких «наверное». Мама была. Только я ее помню совсем-совсем немного. Помню глаза. Они смотрят прямо в меня и в них бесконечная любовь, тоска, тревога и ужас. Что же дальше? В них вдруг я вижу всплеск какой-то надежды. Мама словно поняла что-то такое, что может спасти ее ребенка. Глаза становятся большими-большими. Они расширяются до самого неба. Потом быстро удаляются, удаляются, удаляются… и исчезают. Во мне мамы больше нет.
Зато возникают другие картинки. На поляне одноэтажный каменный дом. С трех сторон к поляне подходит еловый лес. Четвертая сторона выходит на озеро. Наверное, озеро глубокое и вода в нем холодная. Во всяком случае, когда близко-близко подходишь к кромке берега, сразу охватывает какая-то дрожь и становится страшно. Страшно потому, что озеро затягивает, даже если войти в него по колено. Обратно на берег уже не выберешься. Поляна окружена высоким забором. Над забором колючая проволока. Это, нам объяснила наша воспитательница Мария Сергеевна, чтобы нас не утащили в лес дикие звери. За забором их очень много. Сразу за домом крапива. Она высотой с наш рост. Листья большие и колючие. И это здорово. Если колючки порубишь палкой-саблей, значит, ты герой. Герою полагается геройский приз – конфетка. Она сладкая и немного кислая. За щекой ее можно держать очень долго, и хотя она уменьшается, но до конца очень сладкая. В палате нас шесть или больше. Всем не больше четырех-пяти лет. У каждого металлическая кровать с сеткой, всегда чистая постель и одеяло с наволочкой. У нас есть и игрушки – кубики, машинки, чашечки. Некоторые игрушки мы вместе с воспитательницей делаем сами. Мы уже большие и что-то должны делать сами, например, шарики. Берем деревянный шарик, обклеиваем бумагой. Когда бумага от клея высыхает (а клей варится из муки), бумажный шарик разрезаем, вынимаем из него деревянный, а разрез снова заклеиваем. Потом шарик раскрашиваем. Каждый день утром и вечером нам дают таблетки и измеряют температуру. Если разбить градусник, то в нем красивые мягкие серебряные горошины. Я одну лизнул. Совсем и невкусно. А таблетки, как говорит Мария Сергеевна, повышают аппетит. Кормят нас хорошо. Когда хочется есть, дают булку или молоко, даже если попросишь их между завтраком, обедом или ужином. Еще есть полдник. Каждый день у нас из пальца по капельке берут кровь. Утром и вечером. Сначала было страшно и чуть-чуть больно. Потом привык. Еще нам рассказывают о русских богатырях, храбрых и сильных. Они самые сильные и всегда всех защищают от врагов. Мы тоже можем быть такими же сильными. А если хорошо будем есть и соблюдать все, что скажет дядя Ганс, станем, как богатыри, защищать от врагов русский народ. Дядя Ганс высокий и худой. Он всегда в белом халате. Халат застегнут на все пуговицы. У него большая комната с громадными окнами. Комната рядом с нашей спальней. Окна в комнате завешаны темными шторами, не пропускающими свет. В комнате много всяких железных коробок с окошками, которые светятся в темноте. Еще в окошках можно увидеть какие-то косточки. Когда я, привязанный, чтобы не свалиться, сижу в мягком кресле, дядя Ганс говорит, что они мои. Еще приходит тетя Герда. Она так же, как и дядя Ганс, в белом халате и рассказывает нам про нашу маму, которая называется Родиной. И что ее надо любить, ведь она мама. И защищать так, чтобы под взмахом наших мечей головы наших врагов летели в разные стороны, как это делают русские богатыри. Такими богатырями мы тоже будем. Когда станем большими, узнаем, кого нужно убивать, чтобы спасти Родину. Как только мы увидим наших врагов, сразу в наших руках окажется меч, которым мы сможем победить всех. Тогда наша любимая мама-Родина еще больше будет любить нас. Мое детское кино на этом кончается, но я знаю, что будет продолжение».
Глава 6. СВИДЕТЕЛИ
– Здравствуйте, – полковник сел за стол. – Продолжаем работать. Думаю, что у нас все несколько затянулось. Сделаем так. Сейчас, как договорились, поговорим со свидетелем. Потом подведем итог с предварительным ответом на два главных вопроса – кто за этим стоит и зачем все это нужно? Приглашайте свидетеля.
В кабинет вошла худенькая светловолосая женщина, судя по документам, уже в летах. Но только по документам. Определить реальный возраст женщины было затруднительно. О ней можно было просто сказать – сохранилась.
– Садитесь, пожалуйста, – полковник поднялся навстречу женщине, помогая ей сесть. – Не волнуйтесь, Любовь Андреевна. О том, что произошло с вашим мужем, и обо всех, кто с ним работал, мы предварительно уже говорили. Вы были мужу самым близким человеком и больше всех знали, каким он был в жизни, чем занимался, какие у него были проблемы и как они решались. По нашей информации, – полковник перевернул несколько лежавших перед ним листочков, – вы у него были еще и консультантом в работе по медицинской части. Так?
– Да, – кивнула Любовь Андреевна, глаза ее увлажнились.
– Давайте, Любовь Андреевна, уточним, что четыре года назад произошло и что этому предшествовало.
Лицо женщины выражало готовность отвечать на любые вопросы и осознанное желание помочь делу.
– Я ошиблась! – начала она решительно. – Это мои эмоции. Костя, то есть Суворов, не виноват! Он сделал все, что мог. Даже то, что муж ему категорически запрещал – испытывать установку на людях. И все потому, что мужу не было до конца ясно, где спрятана информация, связанная с памятью. Мне, например, казалось, что память прячется в душе. А где она, эта душа? Муж говорил, что точного местонахождения зоны, где память записывается в виде информации, до сих пор не обнаружено. Причем у каждого это индивидуально. Когда для оживления мужа уже ничего нельзя было сделать, Костя все же решил использовать установку. Информацию, хотя и не ту, что была нужна, Костя извлек. Вы меня извините, пожалуйста, я ведь на Костю не хотела наговаривать, какое-то помутнение случилось. Для меня муж был самым близким. Я детдомовская. Папу и маму совсем не помню. Их унесла война. Хотела обратить ваше внимание на одно обстоятельство, которое меня и мужа тревожило всю нашу совместную жизнь, больше сорока семи лет. Обстоятельство, – медленно произнесла Любовь Андреевна, – заключалось в том, что всю жизнь, я подчеркиваю, всю нашу с мужем жизнь его не покидало ощущение какогото знания, полученного в детстве. Знание это от него все время скрывалось, но должно было когда-то открыться. Для этого нужно, чтобы что-то произошло, поступил определенный сигнал и появились указания, что с полученными знаниями делать дальше. С этим «что-то произошло» он мучился всю жизнь. В конце концов с ним ничего и не произошло. Своими исследованиями в области колебаний и своей установкой, которую Федор Прокопьевич соорудил вместе с Костей, он пытался подобраться к той информации, которую должен был получить. Но так с ней и не соприкоснулся.
– Вот теперь, – перебил ее полковник, – мы будем задавать вопросы, а вы отвечать. Согласны?
– Ну конечно, – заверила женщина. – За тем я и пришла. Для меня сейчас это главное. Отвечать, если смогу, на все ваши вопросы.
– Тогда, Любовь Андреевна, еще раз, пожалуйста, ваши координаты. Так нужно.
– Я, Тенькова Любовь Андреевна, 1938 года рождения, русская, паспорт № 0407945687, проживающая по адресу: г. Москва, ул. Красина, д. 2, кв. 7. Жена Тенькова Федора Прокопьевича, умершего 19 января 2006 г. в институте Склифосовского (г. Москва), куда он был доставлен с диагнозом инфаркт.
– Расскажите, как и где вы познакомились с вашим мужем. И немного о себе, о муже, о вашей с ним совместной жизни, – приготовился слушать полковник.
– Как уже говорила, я и муж детдомовские. Всех нас, кто после войны остался без родителей или потерялся, сначала привезли в учреждение вроде санатория, где мы с моим будущим мужем и встретились. Санаторий назывался «Карантин-распределитель» в Подмосковье. Тогда мне было девять лет. Ему десять. Какое-то время нас там выдерживали. У всех были болячки, возможно, и инфекционные, которые надо было пролечить. У всех было серьезное физическое истощение. Нужно было хотя бы чуть-чуть подкормить. Потом нас развезли по разным детским домам. Меня на Алтай. Его оставили в Подмосковье. Через восемь лет уже в Москве мы встретились студентами. Он учился в Московском физико-техническом институте. Я в первом медицинском. На каком-то вечере узнали друг друга. Стали встречаться. Когда расписались, я была на третьем курсе. Жили в общежитии. Потом в коммуналке. Затем дали квартиру. Детей не было. Наверное, результат войны. После института муж остался в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию и через какое-то время докторскую. Тогда-то он и начал изобретать свою установку.
– Минутку. Вы упомянули об установке, – прервал Любовь Андреевну полковник. – Уточните, что это за установка, для чего она нужна, и вообще все, что о ней знаете. Понятен вопрос?
Любовь Андреевна утвердительно кивнула головой.
– Наверное, муж родился для науки. Идеи рождались у него сами собой, они вынимались из памяти как из какого-то склада. Как будто кто-то их туда положил, а Федору оставалось лишь достать нужную и убедиться, что на ее основе можно что-то создать, например прибор или установку. Шутили – еще парочка таких конструкций и Нобелевская ему обеспечена. Сейчас об установке. Его не отпускала мысль, что он должен вспомнить что-то важное, что когда-то знал. Это для него было жизненно необходимым. Мысль находилась где-то в его подсознании. Ее нужно было обязательно оттуда извлечь. Последние три года он на этом фактически зациклился. Что делать дальше? Как вскрыть знания? В какой-то момент он понял, что проблему решит установка, которую надо собрать. И он знает, как это сделать. Установка вынет из памяти какую-то информацию, и он завершит дело, которое ему кто-то поручил.
– Теперь об этом «кто-то». Муж, хотя уже и был в возрасте, но совершенно четко мог контролировать свои мысли. Он понимал, что с какого-то момента кто-то стал давить на его психику, заставляя что-то делать против воли. Но это с одной стороны. А с другой – этот «кто-то» его почему-то совсем не волновал. Его волновало поручение, о котором «кто-то» должен был сообщить. Через какое-то время они со своим ассистентом профессором Суворовым сделали свою установку «РУМ». Суворов в первом медицинском институте читал студентам лекции и по материалам исследований, которые муж и он получали, работая с установкой, писал докторскую диссертацию. Опыты они проводили в институте мозга. С администрацией института был заключен специальный договор. Испытания проводились и в Институте скорой помощи имени Склифосовского. Муж полагал, что если, как он мне объяснял, при реанимации пациента сделать тарировку управляющего энергетического посыла, подаваемого в мозг человека, то пациенту можно продлить таким образом жизнь. Но если зону приема сигнала перепутать, это может привести к неминуемой смерти. Над этим «как не перепутать» он с Суворовым и работал. Ответ на вопрос до сих пор не найден. Если бы была возможность проводить опыты с энергетическим посылом на живом пациенте, ответ нашелся бы быстрее. Но, предполагаю, что Суворов все же провел эксперимент, и удачно. Был получен реальный результат. Из памяти мужа, которого использовали в качестве пациента, была произведена частичная выемка информации о каких-то событиях в прошлом. И еще. То, что в последние годы пыталось, как говорил муж, управлять его мыслями, тянулось из его далекого прошлого, из очень тяжелого детства. Такое в памяти остается навсегда. Прошлое мужа, он мне об этом сказал только однажды, это концентрационный лагерь.
– Спасибо вам большое за то, что вы пришли, Любовь Андреевна, – поднялся полковник. – У нас к вам вопросов больше нет. В соседней комнате отметят пропуск. Вы ведь все время в Москве? Если будет нужно, мы вас вызовем. До свидания.
Полковник проводил женщину до двери.
– Теперь вроде бы ясно, – полковник вернулся к прежней теме разговора. – Установка, которая действует на мозг человека, вынимая из него информацию, или наоборот, вкладывая ее туда, была построена и реально действует. Но, думаю, нужно уточнить следующее. Установка, с помощью которой проводились экзекуции с депутатом из Энска и банкиром, совсем не та, о которой нам с вами сейчас рассказали. Это другая машина. Одновременно с нашими фигурантами работает еще кто-то, тоже, получается, реанимированный. Он самостоятельно или в соответствии с поступившим откуда-то сигналом вскрыл собственную память (или ему помогли), построил, используя полученную информацию, свой аналог установки, и с ней в каких-то своих целях работает. Работа эта, как мне кажется, – полковник оглядел присутствующих, – носит вполне конкретный, возможно, коммерческий или даже криминальный характер. Это мы с вами обсудим. Есть и еще один свидетель. Вернее, еще одно доказательство возможного наличия реального оружия, стреляющего и убивающего эмоциями. Недавно одного священника заставили ночью прийти в храм с находившимся там покойником и поджечь храмовое сооружение. В костре возникшего пожара должны были, по замыслу убийц, сгореть и священнослужитель, и покойник. Не получилось. Распечатку случившегося возьмете у меня на столе. Сейчас перерыв.
В Главное управление безопасности
Отдел аномальной криминалистики
Сотрудниками третьего отдела внутренних дел г. Химки установлен факт покушения на жизнь гражданина Маслова Дениса Ефимовича, священнослужителя храма в городе Химки, отца Дениса. «В Русской православной церкви отец Денис занимает особое место, ревностно обращая в христианство всех, в том числе и представителей других религий» (из газет). В связи с необычностью механизма покушения – священнослужителя пытались сначала целенаправленно смертельно напугать, а потом сжечь – и в соответствии с вашей ориентировкой, документы данного следствия направляем в ваш адрес.
Курсы православного миссионерства
Полуторачасовая лекция о религии и православном миссионерстве подходила к концу.
– Ваши вопросы, – лектор собрал в стопку разбросанные по столу кафедры листочки с конспектом лекции и посмотрел в зал. – Можете задать три вопроса. Потом, извините, мне нужно ехать.
– У меня немного странный вопрос, – поднял руку молодой человек из первого ряда, в очках, в спортивной куртке и рубашке с расстегнутым воротом, как сейчас носят молодые люди. – Верите ли вы в Бога? Если не в Бога, то в кого-то там над нами. – Молодой человек поднял палец вверх. – В того, кто нас сотворил и нами руководит.
– Вы спрашиваете, верю ли я в Бога? – лектор перестал складывать в папку конспект своей лекции и немного удивленно посмотрел на студента, задавшего достаточно неожиданный в этой аудитории, но, несомненно, интересный вопрос. – Давайте уточним, что такое вера. Как это – принимать что-то на веру? Вера – это доверие к той информации, которую вы каким-то образом получаете. Информация может быть о чем-то или о ком-то или о каком-то объекте вообще, который вы собственными глазами не видели. Церковь говорит и доказывает, что Бог есть. Верю церкви. Бог есть! Всю жизнь я занимался наукой, которая, с точки зрения православного христианства, является лишь частным случаем проявления воли Бога. Христианство как способ познания мира не отвергает науку, но показывает, что это познание лишь малой частицы мира. Наука на сегодняшний день может косвенно подтвердить, что мы с вами, то есть люди, являемся творением каких-то высших сил. Эти силы мы называем Всевышний. Я верю в то, что Всевышний есть. Вы удовлетворены ответом?
– Вполне, – кивнул головой молодой человек.
– Давайте другой вопрос.
– Допустим, – поднялась девочка из-за стола в третьем ряду, – нас кто-то сотворил. И хорошо. Но зачем, извините, нами руководить? Мы, что ли, сами не можем жить без такого руководства?
– Вопрос хороший, – улыбнулся лектор. – Чтобы проще отвечать, попробую его несколько иначе сформулировать. Не возражаете? Итак, нужно ли руководить сообществом, в нашем случае сообществами людей – на земле их много, или человечество само разберется и справится со своими проблемами? Я считаю так. Люди, конечно, решали, решают и будут успешно сами решать свои проблемы. Только хочу обратить ваше внимание на такое понятие, как оптимальное решение – наилучшее для данного конкретного случая. Принятие человеком наилучшего решения включает цепочку определенных поступков. Реализация этих поступков обеспечивается, если говорить на языке компьютера, программой, которая закладывается в нас высшими силами – Всевышним. Она называется программа духовности или вера, то есть абсолютная истина. Программа духовности – это программа наших поведенческих функций (вспомним, например, десять заповедей). Человеку хорошо только тогда, когда он живет в рамках этой программы. Программа, заложенная Всевышним, им, очевидно, и контролируется. Только автор творения может лучше всего разобраться в том, что сотворил. Автору и руководить. Вот коротко ответ на вопрос, зачем нами нужно руководить. Давайте третий вопрос. Нет, погодите. Вопрос пришел в письменном виде, – лектор посмотрел на листок. – Вопрос несколько перекликается со вторым и выглядит следующим образом. Как созданная Всевышним программа духовности доносится до каждого из нас? А с помощью религии через веру, – поднял голову лектор. – Хотя, Вы мне скажете, что Всевышний един, программа духовности едина, а религий много – много вариантов веры. Как все стыкуется? А стыкуется просто. Нет вариантов веры. Вера, повторяю, абсолютная истина. Но есть варианты толкования абсолюта. Вот это уже религия – духовная программа поведенческих функций человека, привязанная к среде его обитания. А религиозных воззрений и должно быть много, так же как и разнообразных условий, в которых на земле живут сообщества людей. Это и природные условия, и обычаи, связанные с этими условиями, и уровни развития сообществ и многое другое. Но все религии, если они настоящие, служат одному. Оптимизируют духовное развитие человека применительно к условиям, в которых он живет.
– Уж если мы заговорили о разнообразии религий, то может возникнуть и следующий вопрос. Как рассматривать межрелигиозные шероховатости, возникающие при совместной работе нескольких религий? Например, в плане отношений человека иных религиозных убеждений к религиозным убеждениям сообщества, в котором он в данный момент живет… Если смотреть по жизни, эта проблема православного миссионерства. Подробно на миссионерстве останавливаться не буду. Мы с вами это будем отдельно обсуждать. Только отмечу, что задача миссионера – объяснять, что какую бы религию человек ни исповедовал, основа духовного развития человека для всех едина. А вот толкование абсолюта религиями может быть, повторяю, различным. Разное толкование одного и того же и является источником межрелигиозных шероховатостей. Это нужно растолковывать обычным людям, дабы предотвратить насилие. Насилие – грех! До понимания того, как ему жить и кому верить, человек должен дорасти сам. Все, господа. У меня, к сожалению, больше нет времени. Лекция окончена.
– А можно задать еще один вопрос, касающийся вас лично, как миссионера? – остановил лектора голос с галерки. – Когда вы говорили о миссионерстве, то коснулись вопроса перехода человека в другую религию. Но при этом обязательно возникают нестыковки, вызывающие недоверие, злость, ненависть, иногда и месть. Если вы миссионер, вам надо через все это пройти и испытать на себе, пропустить через себя. Вам, как миссионеру и человеку, не страшно?
– А что вы понимаете под словом «страшно»? – обернулся к аудитории уходивший лектор.
– Страшно, – пояснили с галерки, – это такое состояние, когда вы морально или физически начинаете ощущать какую-то угрозу и бояться ее.
– Знаете, – лектор немного подумал, – иногда бывает страшно. Только страхи, они ведь разные. Вас, например, внезапно пугают, а вы, так же мгновенно и на автомате, защищаетесь – прячетесь, убегаете или гасите испуг нападением. Есть еще осознанные страхи. Их называют фобиями. Вы постоянно боитесь плохой погоды, тещи, отравиться, женщин, упасть, остаться голодным, умереть и так далее. Что еще может на свою голову придумать человек? Есть и очень нехорошая фобия. Страх безысходности. Он приходит, когда возникает осознанное понимание того, что уже нет никаких шансов защититься от надвигающейся на тебя опасности, например смертельной. Тогда очень страшно.
Преподаватель вышел в коридор и закрыл за собой дверь аудитории.
Машина отца Дениса в пульсирующем режиме двигалась по кольцевой дороге в сторону Химок. Была середина дня. Дороги забили большегрузные фуры с продуктами, текстилем, железом и еще невесть чем. Все это непрерывно всасывалось урбанистическим монстром – мегаполисом. Из головы отца Дениса не выходил вопрос, который ему в конце лекции задали с галерки. Бывает ли ему в его миссионерской деятельности страшно? Все же в его лекционном рассказе была какая-то дрожь. Иначе откуда взяться вопросу, который он и сам себе почти никогда не задавал. Есть ли у него какой-то страх? И если да, то какой он? Наверное, это как у актера, которому надо выходить на сцену. Он волнуется и ему может быть страшно. Хотя, говорят, у артистов, когда они оказываются перед зрителем, страх пропадает. Игра хорошего актера сводит на нет все страхи. Остается только удовольствие, радость и счастье… У миссионера же страх рождается не перед выходом на сцену, а когда он уже стоит перед зрителями. Страх растет, если слушателями совсем не воспринимается то, с чем он к ним вышел. Тогда от того, что ничего не получается, страх охватывает оратора целиком. И это не боязнь – не сумел донести до зрителя то, что хотел. Это страх перед тем противодействием, ответным негативным откликом, который может последовать от тех, кто не понял или не захотел понять его слов.
Вот это и есть ответ на вопрос. Бывает ли ему когданибудь страшно? К этому можно добавить и еще кое-что. Бывает страшно, когда приходят письма. Такое он получил дня три назад. В нем обещали выпустить кишки, отрезать голову и повесить за детородный орган. Только тогда, и совсем это неправильно – грех, ведь только тогда он вспоминает об опасности. У него возникает желание (возможно, об этом стоило подумать раньше) защитить от чувства страха жену и детей. У него их трое. Взрослый сын и две маленькие девочки. Если его не станет, им будет очень больно. Об этом он когда-нибудь думал? Как обезопасить себя и близких от страха?
Может быть, впервые за свою работу миссионером отец Денис вспомнил и всерьез задумался об одном словосочетании, которое не сходит с уст его соседа по дому Михаила, работающего главным инженером на маленьком машиностроительном заводике в Москве, – «техника безопасности». Соблюдает ли он в своей работе эту самую технику безопасности? Вроде бы и совсем простую, но важную и, вероятно, надежную. В голову вдруг пришла такая вот несколько крамольная мысль. Ради чего он делает так, что иногда ему бывает страшно? Это (папа у него был священник) так надо? Он особенный, или Бог вынул его из толпы и за это он ему служит? Бог терпел, и он должен терпеть? Или он для чего-то сам это придумал? Когда толпа, задумался отец Денис, есть и страх. В толпе всегда найдется один-два несогласных с тем, о чем он говорит с кафедры. Такие люди, как правило, уверены в своих силах и способны обрисовать ту же картину, но с совершенно иной позиции, например так, как изображают ее последователи Аллаха. И еще, подумал отец Денис, переключая передачи своей машины, при богослужении верующие должны быть едины в своей вере. Тогда каждый и все вместе будут ближе к Богу. А миссионеры? Они, как гаишники на дорогах, должны искать нарушителей правил. Только миссионеры в своем потоке ищут пошатнувшихся в вере и стараются наставить их на путь истинный или же в беседах примирить по воле случая соприкоснувшиеся религии.
От таких рассуждений у отца Дениса зародилась и все больше стала укореняться мысль, которая показалась священнику вполне правильной. Может быть, руководство миссионерством в его районе постепенно отдать кому-то другому? Сколько развелось последователей. И все хотят стать во главе.
Отец Денис ехал в свой храм в Химках, который ему поручил Всевышний. Там он главный. Завтра утром работа. Из жизни ушел хороший и известный человек. Ему нужно воздать последнюю почесть. Панихида пройдет завтра в храме отца Дениса. Вести панихиду он должен сам.
Ночь. Скорее, не ночь, а начало утра. Брезжит рассвет. Оперативная группа третьего отдела внутренних дел Химок во главе с капитаном полиции Тропининым Алексеем Дмитриевичем, то есть со мной, отбыла на «труп». За стеклами машины темно. Чтобы не слепли встречные, перед фарами высвечивается только часть дороги. Чуть спереди и немного в сторону. В четыре утра трястись в уазике совсем не здорово. Вместо этого в отделении можно было и вздремнуть. Самый сон. Сзади этим и занимаются. Особенно старается Василий Степанович, наш судебный медик, даже посапывает. Сегодня я ночной главный. «Главный» – я бы определил это как меру беспокойства. У всех за мной сидящих беспокойство только в том, чтобы не очень трясло. Может пропасть сон. Мое же беспокойство, как и полагается главному, совсем иного характера и сон совершенно не предполагает. Да в общем-то никакого сна и нет. Есть тягостная череда мыслей, картинок, событий, выводов, вопросов и ответов. Все это медленно прокручивающееся в голове кино я определяю как профессиональную видеоредакцию сюжетов из моей собственной полицейской жизни.
Как же здорово смотреть кино, когда голова немного опирается о стеклянную поверхность окошка. Окошко совсем и не холодит. Между ним и головой проложена вязаная шапочка, которую, когда работаю, надеваю по настоянию Татьяны. Вяло текут мысли.
Зачем такой компании лидер? Когда знают, что делать, вполне можно обойтись без главного. Каждый выполняет свое дело, словно щелкает орех. Успевай только проглатывать. Правда, когда орехи почему-то не колются, все претензии приходят к главному. И тогда уже главный становится орехом в чьих-то крепких зубах. «Прозевал!», «Не обеспечил!», «Где анализ?», «Растяпы!», «Не раскрыли!», «Служебное несоответствие!», «Уволю!». И все в том же духе, пока начальство не сбросит с себя все накопившееся раздражение и злобу.
Из города почти выехали. В ночном городе, как в лесу. Еще не заблудился, но чувствуешь себя как-то не по себе. Возможно, это ощущение одиночества. В окне медленно проплывают дома, светляками вспыхивают самые разные глаза, как будто глядящие в тебя, то глаза-фонари, то глаза-реклама. Иногда виднеются огоньки в окнах. Тоже глаза. Но все эти глаза, если постараться определить свои впечатления точнее, как в морге у мертвых, когда открыты. Лезут же ночью сравнения?! Они безразличные. Они открыты, называются глазами и смотрят. Должны же они, если я еду мимо, на меня смотреть? Они же глаза! А они на меня не смотрят. Меня как будто нет. Всем все до большого фонаря. И до меня тоже. Получается так, что сейчас я, да и практически всегда, один. Кажется, что я никто! От этого становится сразу почему-то нехорошо и сразу чего-то хочется. Пожалел бы кто-нибудь, как мама. Тогда все хорошо и тепло-тепло. Было все. Трупы – страшно! Ну, и бросила – не так страшно, как зябко. Звездочку снимали – ошиблись, вернули. Совсем никакого страха, обидно. И другое… Но в ночном городе что-то все равно есть нехорошее. К тебе, наверное, полное безразличие. И это страшнее страха. Вчера поступила странная ориентировка. Выделять из событий непонятное и необычное. То, чего не может быть, но почему-то есть, и об этом сообщать наверх. Обо всем докладывать подробно и не только то, что сам видел и слышал, но видели или говорили другие. О слухах, сплетнях, сказках, фантазиях, а также о том, «что одна баба сказала». Что-то случилось серьезное и не у нас, а там, наверху.
Кажется, приехали. Машина свернула на боковую дорогу. Стало больше трясти. Впереди показалась ограда какой-то закрытой конторы. Здание высокое, длинное, темное, унылое. Строения эти только у таких контор. И ни одного огонька. На чуть более светлом фоне неба луной высвечивается контур здания. За этим черным кирпичом поле и холм. На холме церковь. Туда и едем. На часах уже четыре шестнадцать. Еще немного – и совсем светло. Вспомнил звонок охранников из храма. Сработала пожарная сигнализация. В храме огонь. Тушить стали сами, потом подключились пожарные. Потушили. Потерпевших нашли в церкви. Один в шоке, а другой – труп, обгорелый и какой-то странный. То ли человек горел живым, а потом превратился в труп, или сначала стал трупом, а потом сгорел. Теперь ясно, зачем коллективно прибываем. Непонятный труп.
Все ведь думают, что если мы профессионалы, то ко всему привыкшие, например, к мертвякам. И без всяких эмоций по поводу того, что видим. Определенно считают, что мы, чтобы не пропустить чужие сопли и слезы, не обращаем внимания на свои собственные. Конечно, все не так. Всегда страшно. Мы только говорим, что не страшно. Иногда до слез жалко. Но всегда, когда труп, от него, да, именно от трупа, передается вдруг ощущение такой сплошной непроницаемой, безысходной, глухой, абсолютной и всеобъемлющей безнадеги, так что нутро начинает выть волком. Ведь когда-то, может быть, и я… я… И все из себя выбрасываешь, отгоняешь ненужные мысли. Ведь ты привык! Ты на службе! Тебе нельзя! Потому и всякие хохмы в сериалах про полицию на тему «Все хорошо, прекрасная маркиза!». Все это так. По-другому как? Подругому нельзя.
Прибыли. От домов города находимся немного в отдалении. Освещения не много. А кругом? В голове пошла как бы заставка из нехорошего фильма. Ночь, церковь, за ней кладбище. В церкви ночью никогда не был. На кладбище был на эксгумации. Бр-р-р!..
Прямоугольная перехлестнутая прутьями ограды глыба здания церкви вдруг выступила на почти черном фоне безостановочной череды облаков, подгоняемой обрывками ветра. Виднеющиеся сквозь них тусклые всполохи луны высвечивают слепые впадины окон, белую (нет, она сейчас не белая, а какая-то серая) штукатурку стен здания и внезапно появившийся из-за угла черный силуэт крыльца. Над крыльцом навис профиль козырька, смахивающий на кепку, сдвинутую на лоб. Уже приехала скорая помощь. Станция скорой находится где-то рядом. У крыльца две пожарные машины. Шланги от машин пропущены прямо в проем главного входа. Тушили внутри. Рядом с машинами посторонние. Конечно, эти «посторонние» в черных до пят одеждах здесь свои. Но для меня они пока именно посторонние. Сразу чувствую пространственную торжественно-величавую пустоту храма. Часть света, чтобы не замкнуло, пожарники вырубили. На иконах высвечиваются только строгие лики святых. Ну, не совсем строгие, скорее, укоризненные.
– Как же так? Такого в нашей обители не должно быть! А вон…
Этот «вон», накрытый упавшей и почти совсем сгоревшей шторой, лежит у окна. На нем местами обуглившийся серый костюм. Одежда как-то странно скомкана или перетерта, как будто ее стирали или крутили пальцами. Труп лежит на полу лицом вниз.
«Пол… А ведь он по полу полз. Нет. Он не мог ползти. Он труп. А он не полз, его тащили. Руки и ноги разбросаны так, будто его за руку подтаскивали к окну. Зачем? И откуда тащили? А потом что? Потом верхнюю часть туловища чуть приподняли и снова бросили лицом в пол. Тогда на труп и должна была упасть горящая штора. И тело тоже стало гореть, – решил капитан. – Теперь дальше. Откуда ночью в церкви труп? Если там был священник и гроб с покойником, то покойник – из гроба. В гробу его должны отпевать. А почему отпевали ночью, и где сейчас гроб?»
Перевернутый гроб лежал рядом с опрокинутой скамьей.
«На ней он стоял с телом, но потом почему-то упал. А тело тоже упало? Да, но если тело упало здесь, как оно оказалось под окном? Его перетаскивали. А кто таскал? Так… По сводке, должно быть два фигуранта. Один свидетель, или потерпевший, или черт знает кто, лежит как бы трупом. А где второй?»
Второй, привалившись к колонне, сидел у окна и вроде бы был не труп. Если с ним кто-то в халате что-то делает, то он пока точно не труп.
Капитан немного передохнул.
«Вот ведь, один человек ушел из жизни, а другого в нее снова втащили. Если подумать, умирать до дрожи, до ужаса страшно! Значит, нельзя думать. Надо самому себе нутром похихикать, это называется юмором, чтобы, в конце концов, не появился еще труп. Еще – это я!»
Капитан подошел к человеку, сидящему у колонны.
«Похоже, это священник. Он от чего-то уже отошел, и взгляд осмысленный. Только задеревенел. А от чего? Может быть, от того, что здесь произошло ночью. Пока с ним общается судебный медик, он мне это и расскажет».
В храме полумрак. Тусклый свет лампад освещает часть купола с росписью, размытое по краям желтое пятно пола и кусок стены с иконами. Между колонной, подпирающей купол храма, и высоким под самый купол окном с фрамугой на возвышении на широкой скамье стоит гроб с покойным. Крышка гроба прислонена к колонне. Окна храма закрыты шторами темного цвета. Под окнами вдоль стены для прихожан поставлена длинная деревянная скамья. Нижние кромки штор кончаются чуть выше скамьи. Освещение храма дополняют подсвечники с горящими свечами. Над кафедрой возвышается голова отца Дениса. Из его рта низким монотонным звуком резиновой скороговоркой ползет молитва. Она не прекращается даже тогда, когда он быстрым движением перекладывает закладки лежащих на кафедре книг. Отец Денис чувствует себя не очень хорошо.
– Опять тонометр показывает непонятно что. Наверное, давление. Таблетки все же надо принимать каждый день, как советовала врач, а не тогда, когда плохо с головой. Внук Костя снова влюбился, приносит двойки, – бегут параллельно молитве мысли отца Дениса. И никак не вспоминается, почему он работает в храме ночью, а не как оговорено, завтра утром.
Мысли и в самом деле текли так же тягуче, как и молитва, и вроде бы отдельно от нее, но с чувством какой-то настороженности. Не дай бог прочитать как не нужно. Осталось еще часа на два. К рассвету закончу и можно отдохнуть. Хотя, подумав об отдыхе, отец Денис как будто не до конца поверил в его возможность. И от этого ему стало как-то не по себе. В голове возникла какая-то тревога и ожидание чего-то еще не совсем ясного. Он попытался сообразить, что это, но ничего не получалось. Только что этого ощущения не было, а потом вдруг появилось. Возникло ожидание чего-то нехорошего. И эта непонятность постепенно превращалась в какую-то боязнь. Хотя можно бояться «кого-то» или «чего-то», когда видишь или слышишь его. А в храме, кроме гроба с покойным, никого. И тишина. Теперь он стал прислушиваться не только к словам молитвы, но и к тому, что зародилось у него в голове. С удивлением отметил, что все мысли вытеснял непонятный страх.
Кто-то против воли хочет его сначала напугать, а потом, как за подопытным кроликом, наблюдать, что же будет дальше, мелькнула мысль.
В просьбах и желаниях своих прихожан отец Денис всегда очень четко чувствовал любые, даже незначительные нюансы. Сейчас к его мыслям подключался кто-то другой, чтобы так же прикасаться к нюансам, но уже к его собственным. Теперь не он играл просьбами других, а ктото пытался это делать с его собственными ощущениями. И самым сильным из них был страх. Его он уже и не мог сдерживать. Отец Денис покрутил головой, отгоняя нехорошие мысли, и снова принялся за работу.
Пока еще была ночь, хотя за окном уже светало и рядом с храмом чуть проступали силуэты деревьев. Было тихо. Только где-то вверху хлопали крыльями голуби. Они садились на карнизы окон и, чтобы во сне не упасть, устраивались поудобнее, помогая себе крыльями. Тишина нарушалась слабым потрескиванием свечей и шелестом страниц перелистываемых книг. Внезапно со стороны окна, а может быть, и за шторой, отец Денис заметил движение. Он оторвался от текста и поднял глаза к окну. Ветка дерева коснулась стекла, что-то сдуло с крыши… прилетела ночная птица… Да мало ли что могло двигаться за окном. Отец Денис был уверен, что движение, потревожившее его, могло быть только там, за окном, а не здесь, где стоит гроб.
А что здесь? Здесь уже отодвигалось. Вон он. Ничего ему уже не надо, как и многим другим, лежавшим тут молча и неподвижно. Потому сразу и поднял глаза к окну, так как знал, что в храме ничего двигаться не может.
Вот снова…
«А ведь это открылась фрамуга и сквознячок оттуда, – вдруг сообразил отец Денис. – Зачем пугаться и грешить на кого-то», – перекрестился на стоящий гроб. Фрамугу надо закрыть.
Отец отложил молитвенник, подтянул, чтобы не мешала, рясу и пошел к окну. Мимо гроба нужно было сделать шага два или три. За ним стояли подсвечники с горящими свечами и была фрамуга со шторой. Он почти миновал гроб, когда что-то его остановило. В теле появилась легкая слабость, а в глазах немного поплыло, как от полстакана водки.
«Ничего не пил, а качает», – подумал отец Денис и остановился у гроба.
Покойник лежал до пояса покрытый ослепительно белым саваном. Голова его цвета мела сливалась с подушкой, на которой покоилась. Темным пятном выделялась средняя часть тела – серый пиджак и рубашка с галстуком. По лицу блуждали блики от свечей, колеблющиеся от легкого сквозняка из фрамуги. Пытаясь понять, что его остановило, отец Денис еще раз оглядел гроб.
«Нашел», – внутри зябко сжалось. Нет, он не испугался. Ведь нельзя бояться того, чего нет. Хотя что-то подсказывало, что это есть, и оно исходит от покойника, от его лица и глаз.
«Да, от глаз, – решил отец. – Вот!»
В горле булькнуло. Глаза покойника были открыты! Смотрели вверх!
«У мертвых они могут быть открытыми, – подумал отец, пытаясь справиться со страхом. – Так бывает при отравлении некоторыми ядами. Ну открыты. И что?» Теперь вспомнил. Глаза мертвого, с которым он провел ночь, были закрыты. Сейчас они почему-то открылись, и их нужно закрыть.
Чтобы закрыть глаза покойного, отец Денис протянул к ним руку, как делал это много раз с теми, кого готовил к встрече с миром иным, и застыл. Глаза не были безразлично направлены вверх. Они, как с дрожью отметил отец, следили за приближающимися к ним пальцами его руки. Потом глаза медленно повернулись в его сторону. Покойник смотрел.
Смотрел! На него!
Тело, как в молодости, сжал холод. Зимой, голый, из бани в снег. Только нет снега. Озноб… и холодно… и мороз. Нет, не мороз, страх. В него пробирался и заполнял всего до последней клеточки страх.
«Может, что-то с молитвой? Не было усердия и внимания и… думал… о доме… не о Нем…»
Он хотел вздохнуть и сказать… Слова застыли.
– Ни-и-ичего нет…
Глаза покойника смотрят в упор. Кроме них, ничего. Они сжимают нутро… Нет воздуха. Они заставляют в них смотреть, и там… там… Он хотел перекреститься… и может, молитву… Все закаменело, и сам он у гроба… Только мысли… В него из глаз покойного вливался ужас! Дикий ужас!!!
Глаза! Теперь они были огромными и живыми.
«Нет, живые они только у живых и могут смотреть из живого. Эти же глаза мертвеца, но смотрят как живые. Нет, не живые, – метались мысли в голове отца. – Они мертвые, но хотят казаться живыми». Ведь только так ему живому что-то можно донести оттуда, откуда они смотрят. К уходу туда он много лет готовил покойных, но никогда не хотел идти этим путем сам. Глаза звали его туда, где ничего нет. «Это… – пронеслось в голове. – Это смерть!»
И она вставала!!! Нет, покойник не вставал. Ему это кажется, как и окружающее, размытое, как через очки с неподходящими диоптриями.
Отец Денис отпрянул от гроба, спиной прижался к колонне и стал медленно сползать на пол. Теперь на гроб он смотрел немного со стороны и снизу, так что видел только возвышавшееся над ним покрытое саваном сплетение рук покойного, выступающие носки его ступней и ореол света от свечей, охватывающий верхнюю кромку гроба и часть лежавшего в нем тела. В голове поплыло сильнее. С дрожью отметил, что сцепленные под саваном пальцы рук покойного пытаются расцепиться, а торчащие носки его ступней начинают из стороны в сторону немного покачиваться, как если бы их хозяин хотел приподняться или с трудом повернуться на бок.
«А ведь он встает», – заторможенно подумал отец Денис.
Мертвец вставал! Стало здорово нехорошо. Вспомнились глюки, которыми в деревне мучился запойный сосед, когда отец Денис был еще мальчишкой. От них потом сосед и помер. Сейчас было другое. Священнику вдруг стало казаться, что происходящее как-то касается и его. Между ним и мертвым возникла связь. Ему пытались что-то донести: позвать, сообщить, спросить, потребовать, на кого-то пожаловаться или пригрозить. От этого он до кончиков пальцев затвердел и лишь остатками сознания продолжал фиксировать происходящее. Тело покойного в каком-то тумане немного выдвинулось из гроба.
Может быть, это все фантазии и ничего нет? Кто-то показывает ему страшное кино? Но ведь это не кино. Есть тело. Оно, как живое, шевелится, пытается повернуться на бок и приподняться.
Несколько таких попыток кончились ничем. Потом корчи под саваном привели к тому, что мертвец в гробу оказался лицом вниз и на руках поднял верхнюю часть туловища. Теперь он находился к священнику спиной и расплывчатой серой массой копошился, пытаясь, видимо, встать на четвереньки. Когда руки, опертые в стенки гроба, распрямились, мертвец сел. Чтобы встать, ему нужно было снова наклониться вперед, через стенку гроба перекинуть ногу и опустить ее на пол. Нога в тапочке, покрытая серой брючиной, стала медленно приближаться к полу. Подвижными на лице отца Дениса остались только вылезшие из орбит глаза, поворачивающиеся вслед за опускающейся ногой.
«Он встает за мной! Я уйду с ним в гроб! Гроб – проход туда! – взорвалось в мозгу. – Меня сейчас не будет! Надо что-то делать! Бежать!» Как ушат воды на голову – почти спокойное решение.
Попробовав отодвинуться от возвышения с гробом, он только сильнее воткнулся спиной в колонну и понял, что бежать некуда.
«Тогда надо прятаться», – решил он.
Крепко зажмурившись, священник подтянул колени к груди, прижал к ним голову и скорчился. Сердце, отдаваясь резкой болью в грудь, горло и голову, стучало, как язык колокола.
«Еще немного, – мелькнуло в голове священника, – и от боли все треснет и ничего уже не будет».
Но все продолжалось. Веки зажмуренных глаз стали абсолютно прозрачными и перестали скрывать разворачивающийся перед ними ужас. Теперь покойник, втянув обратно ногу, повернулся к отцу Денису лицом. Сначала у мертвеца дрогнули уголки губ – правая сторона вверх-вниз… Левая… Лицо, выглядевшее до того абсолютно неподвижной желтовато-белой маской, стало молча кривляться. Изображения гомерического хохота ужасные и омерзительные, когда между растягивающимися синеватыми губами проступали белые полоски зубов, сменялись всплесками страшной тоски, безысходности и бездонного страха. И отец Денис начинал понимать, что эта бездна может быть и для него, а хохот мертвеца – поощрение и разрешение спрыгнуть в эту бездну, которая, как он догадался, и была его смертью. Действие каких-то сил нарастало и захватывало все большие группы мышц покойника. Сначала он выпрямился и из стороны в сторону качнулся один палец руки, словно кому-то пригрозив. Потом стали хаотично сжиматься и разжиматься пальцы обеих рук. Пальцы мертвого с отросшими ногтями, как в страшной сказке, превращались в когти и лапы зверя, пытавшегося кого-то схватить и разорвать. Движения мертвеца становились все беспорядочней. От этого гроб, как в замедленном кино, стал сползать со скамьи и вместе с содержимым опрокидываться на пол. Теперь мертвец лежал на полу лицом вниз с раскинутыми в стороны конечностями. Конечности двигались. Когда они на полу находили себе опору, мертвец головой вперед рывками перемещался. К ужасу отца Дениса, прижатое к полу лицо мертвеца стало стираться поверхностью пола. В тянущемся кровавом следе лохматились лоскуты кожи, кусочки хрящей разрушенного до основания носа и вкрапления жира. Мертвец уже был совсем рядом.
«Еще немного и схватит, чтобы унести туда, откуда не возвращаются. Сейчас все», – похолодел отец Денис.
Последним усилием воли он открыл глаза и поднял голову. Наваждение сгинуло. Подобрав ноги, отец сидел под колонной. Гроб с телом, окруженный ореолом мерцающих свечей, по-прежнему стоял на возвышении.
«Может быть, спокойствие – это предвестник чего-то еще более страшного?» – мелькнуло в голове у отца.
Он попытался встать. Но! Теперь он смотрел немного вбок и вверх. И в этом «смотрел» было и изумление, и еще что-то, не совсем вязавшееся со случившимся. Наваждение не закончилось, оно продолжилось, избрав для себя новую форму выражения. На иконе, висевшей прямо над алтарем, не было лика! Обрамление иконы было, подложка в виде темного экрана была, а живописный лик святого исчез. Исчез! Святых не было и на других иконах храма! На всех! На него, словно окна ночного города за стеной храма, пустыми глазницами смотрели безликие провалы. Все в храме стало приходить в движение, как будто раскачивалось в лодке при сильном ветре. Отец посмотрел на гроб. Стоявшие у изголовья гроба подсвечники с горящими свечами тоже стали двигаться, сначала немного, а потом сильнее.
Сейчас, понял он, они опрокинутся в сторону штор, прикрывающих окно. Шторы загорятся. То же будет и с покойным. А он его еще не приготовил для отправки туда.
Мысль подстегнула отца Дениса к действию. Он резко поднялся с колен и бросился, чтобы подхватить падающие подсвечники. Пальцы отца уже, казалось, схватили подсвечник, окутанный какой-то полупрозрачной дымкой. Перегнувшись через гроб и чуть покрыв его край своей рясой, он почти достал подсвечник. Дотронуться не успел. Кто-то крепко держал его за рясу. В следующий момент отец Денис с ужасом понял, что его схватили, он ощутил это всем своим телом, и втягивают прямо в стоящий перед ним гроб. Рывками он пытался вырваться из цепких объятий мертвого. Только так можно было теперь прорваться к свечам. Но его продолжали тянуть, и тем сильнее, чем больше он хотел освободиться.
«А-а-а», – заревел отец Денис, понимая, что если не сделает своего последнего рывка, то на этом свете для него уже ничего не будет.
Когда рев перерос в страшный рык, раздался скрежет и удар. Находившийся прямо перед отцом торец гроба дернулся, толкнул подсвечники и опрокинул их. Пламя свечей перекинулось на шторы. Они вспыхнули. Храм горел! Теперь рывки прекратились, но мертвец продолжал держать. Священник продвигался к окну сквозь пламя горящих штор и уже дымившуюся скамью с крепко вцепившимся в него покойником.
Если разбить раму и выпрыгнуть в окно, мертвец, может быть, и оставит его.
В голове, как будто он постепенно отходил от какого-то сна, пронеслось: «Горит, горит, горит… Покойника не отпел… Он еще здесь, а все горит… Грешен… Он все видит, дает сигнал… отвернулся… Лики исчезли… Надо, чтобы не сгорел… Я его вынесу… Я нечаянно поджег… Качнулся… Свечи… Покойника надо на улицу унести, иначе сгорит… Самому… быстрей». Какими-то толчками, но четко включилось другое. В нос ударил едкий запах дыма. Горела оконная штора и пластиковый экран, закрывающий под окном батарею центрального отопления. К себе священник прижимал обернутый шторой увесистый сверток. От свертка пахло чуть горелым, кислым и чем-то очень знакомым, но сейчас не очень понятным. Так пахнет в холодильнике, когда днем отключают электричество, а все на работе. Запах от котлет в холодильнике к вечеру такой же, как сейчас. Отец Денис опустил глаза и прямо перед собой увидел маску, как в детстве, когда в соседнее село приезжал цирк и под шатром выступали клоуны. Клоуны были раскрашены белым с синевой и все время смеялись. Маска была такой же, но не смеялась. Она была спокойной и серьезной. Глаз не было. Вернее, были, но закрытые. И ни одна черточка маски не двигалась. «А может, она картонная?»
Священник моргнул и всмотрелся. Рядом с ним, еще чуть-чуть и прижмется, была голова… человеческая… мертвая… В животе потянуло. Тело сначала напряглось, а потом размякло… руки разжались.
«Уронил… сверток упал… это грехи… не отмолил…»
Все куда-то провалилось…
Снова отец Денис очнулся от того, что по-настоящему горел. Тлели брюки и рукава рясы. Вспомнилось. В руках у него почему-то оказался покойник, завернутый в сорванную с окна штору. Из гроба вынул, чтобы не сгорел, и побежал с ним к окну выбросить наружу. Он же отвечал за покойника и должен был его подготовить к уходу в мир иной. Мысли, сначала беспорядочные, постепенно выстраивались в четкую последовательность.
«Наверное, загорелась штора, на которую, когда испугался, опрокинул задетые локтем подсвечники с горящими свечами… Что было дальше? Дальше будем думать потом», – решил отец Денис.
С трудом, как неподъемную тяжесть (от пота одежда намокла и стала как тряпка, которую еще предстояло выжать, а сил нет), он, как мог, стянул с себя рясу и брюки, отодвинул их в сторону и стал вспоминать.
– Что было до этого? До этого, – поежился отец Денис, – ему показали смерть! Она снова его все-таки не взяла. Много раз видел, как хватает других. Когда пришел мой черед, смерть передумала.
Прислонившись спиной к одной из колонн, отец сидел на каменном полу. Теперь голова была совершенно ясной и до последней детали хранила события прошедшей ночи.
«Меня ночью непонятно как заставили прийти в храм и затем пытались убить, долго и упорно, – обозначилось в мозгу отца Дениса. – Убивали галлюцинациями. Тот, кто желал мне смерти, посчитал, наверное, развернутые передо мной картины достаточными для того, чтобы до смерти напугать меня и превратить в труп. Что-то в этой «трансляции страшилок» не сработало. Во всяком случае, мой убийца сейчас явно в отключке, а я пока не труп».
Стало удивительно спокойно.
Отец Денис поднял голову. Совсем близко с ним стоял человек в одежде пожарного и внимательно рассматривал его.
– Продолжим, – поднялся полковник. – Прочитали распечатку о священнике? Сначала убивали смехом, потом разорением. Теперь пытались убить страхом. Хорошо еще, что священник, как и банкир, попался стойкий. Все это только лишний раз подтверждает, что оружие, как бы мы его ни называли, но точнее всего определить как психотронное, существуют. Им стреляют и убивают. Со свидетелями все. Давайте подводить итоги. Сведем вместе информацию о новом оружии. Полученные материалы условно разделим на два информационных блока. Первый блок должен содержать ответ на вопрос, что мы вообще знаем о психотронном оружии и, хотя бы приблизительно, о его технических параметрах. Это нужно, чтобы его искать. А вот где искать – ответить на этот вопрос должен второй блок. Итак, наши выводы по первому блоку информации. Первое. Существование психотронного оружия получило реальное подтверждение, эта разработка материализована на территории России в виде конкретных технических образцов. Второе. Поражающим фактором оружия является направленный концентрированный эмоциональный заряд, воспринимаемый как эмоция предельной для организма силы. После этого может наступить смерть. Третье. Эмоциональное воздействие может быть замаскировано под естественную эмоциональную реакцию организма на внешнее раздражение. Например, страх, смех, азарт и так далее. Можно убивать не только физически, но и морально. Вспомним разорение банкира. Четвертое. В качестве передатчика эмоциональной энергии предположительно используется мысль – материальный мысленный канал, связывающий источник (передатчик) энергии с ее приемником-жертвой. Пятое. Анализируя означенные происшествия, можно с точностью утверждать, что поражаемые цели единичны, то есть оружие работает узконаправленно Это может говорить о том, что действует эмоциональный генератор небольшой мощности и пока в ограниченных масштабах. Возможно, где-то есть и более мощная система (если вспомнить информацию из Германии), но она себя на сегодняшний момент никак не проявила. Шестое. Диверсионные акты территориально разнесены друг от друга на достаточно большое расстояние. Это может означать, что синтезатор эмоций, назовем его так, достаточно мобилен и может перемещаться. Возможно, перевозится с помощью автотранспорта. Это надо учитывать при дальнейших наших расследованиях.
– У меня все. У кого еще есть какие-либо соображения? – оглядел присутствующих полковник.
– У меня, – поднялся математик Михаил. – Думаю, что немцы все же сделали генератор эмоций более мощный и его действие проверили на большой массе людей. Я говорю к тому, что расслабляться не стоит: если сегодня генератор масштабного действия пока еще себя не проявил, то это не значит, что этого не произойдет завтра. Центральный генератор нужно искать.
– Согласен, – кивнул полковник. – Теперь о втором блоке информации, который должен нам дать ответы на следующие вопросы. Первое. Кто «расконсервирован» или, как хотите, «реанимирован»? Где его искать? Второе. Кто помог «реанимированному» собрать весь конструктор и запустить в дело? Третье. Кто в настоящее время является владельцем оружия и где его искать? Что мы имеем по второму блоку? Первое. «Реанимированных» нужно искать среди детей, спасенных из концентрационных лагерей. Именно дети, вероятнее всего, были биологическими носителями информации о психотронном оружии. Второе. Расшифровка информации в мозгу биологических аккумуляторов произошла от каких-то случайных факторов и в сроки, значительно превышающие планируемые сроки вскрытия аккумуляторов. О существовании «консервов», вероятно, забыли еще в конце войны или сразу после ее окончания. Руководители системы погибли. В противном случае систему давно бы восстановили. Третье. Судя по характеру использования синтезатора эмоций, им, возможно, владеет коммерческая структура, выполняющая функции «эмоционального киллера». Преступление киллера, с точки зрения юридической, почти не доказуемо, его действия эффективны, а сам он имеет, можно сказать, гарантию безопасности. Заказы «эмоционального убийства», вероятно, дорогостоящие, заказчиками могут выступать или очень обеспеченные люди, или же организации. На это нужно обратить внимание. Четвертое. Неизвестно, как привлекают заказчиков. Возможно, для этого используется Интернет. У меня все. Задание каждому я расписал. Работаем. Спасибо, – завершил речь полковник.
Глава 7. МАШИНА КОМАНДУЕТ «ФАС!»
Уже три недели как Александр Владимирович вернулся из Питера. Опять лекции, занятия. В последнее время он все чаще стал задумываться, как он жил и чего в свои семьдесят пять достиг.
«Похоже, первый звонок уже отзвучал. Вот-вот финиш, и, как принято, нужно подводить итоги», – думал Александр Владимирович. Мысли о необходимости подведения итогов жизни становились все более назойливыми и были связаны с чем-то таким, о чем нужно было вспомнить, а потом сделать. Но почему-то до сих пор Александр Владимирович ничего не вспомнил и не сделал.
Он заметил, что после Питера стал думать как-то подругому. Если раньше ответы на основные вопросы, которые у него возникали, он искал прежде всего опираясь на собственный жизненный опыт, то теперь его опыт стал как будто отодвигаться на второй план. На свои вопросы Александр Владимирович ожидал ответы от кого-то другого. Он поймал себя на мысли, что стал каким-то мальчиком-«почемучкой» (это в его-то семьдесят лет), как из детской книжки. В голове без конца бродили вопросы, ответы на которые он и так всегда отлично знал. Но кто-то, так казалось Александру Владимировичу, снова и снова навязывал ему свои разъяснения, «что такое хорошо и что такое плохо». С этими рассуждениями Александр Владимирович соглашался и принимал их как сигнал к действию. Например одна из навязываемых цепочек разъяснений выглядела так. Плохо, когда во главе коллектива стоит слабый руководитель. Он где-то читал или кто-то ему говорил… или откуда-то вдруг пришло, что коллектив со своими преимуществами и недостатками всегда как зеркало отражает качества своего руководителя. Когда в обществе много нехорошего, все можно изменить, заменив плохого руководителя на хорошего. Тогда абсолютно точно все станет лучше. Но приход нового избранника должен выглядеть естественно: старый руководитель может заболеть смертельной болезнью или же вовсе умрет – от перегрузок в работе, от болезни сердца, стрессов, от чего угодно, но только не насильно.
Когда Александр Владимирович был маленьким, мамой для него была его родина. Потом это ощущение немного притупилось, но снова вернулось с прежней силой после сеансов у доктора. Родина-мать – от сочетания этих слов веяло теплом, уютом и любовью! Но Александр Владимирович понимал, Родина в опасности – со своей нескладной экономикой, с внутренним распадом по национальному признаку, со своими врагами, которые все сильнее сжимают кольцо вокруг матери… Постепенно Александру Владимировичу стало казаться, что он понял, как спасти ситуацию, – надо заменить того, кто стоит во главе страны. Тогда опять все будет хорошо. И эту замену нужно тщательно продумать, стратегически спланировать, это нашептывал Александру Владимировичу внутренний голос, а затем выполнить, решительно выполнить задуманное!..
Ученый исправно читал лекции. Проводил практические занятия, семинары и лабораторные работы. Уже через месяц экзаменационная сессия. Но все чаще почти каждый день утром, а потом по возвращении домой Александра Владимировича терзали мысли о его долге перед Родиной. Вчера большими белыми буквами на красном фоне в голове взорвались слова: «Должен! Должен! Должен! Это приказ! Ты знаешь, что просто так Родина просить не будет! Это ее просьба! Это приказ!» Он должен помочь своей Родине освободиться от врагов, которые ее окружают! Приказ теперь пульсировал в голове ученого по несколько раз в день. На фоне звучавшего в голове приказа он утром завтракал, ехал на работу, работал, потом возвращался домой, спал. И все время «приказ!», «приказ!»… Надо спасти! Он знает, как спасти! Александр Владимирович делал тщетные попытки спастись от внезапного наваждения. Но после даже малейшего отступления его всякий раз охватывал настоящий ужас. Приказ! Я должен выполнить приказ, а думаю о чем-то другом! Я не выполню приказа мамы! Мама – самое святое! Она дала мне жизнь! Ее надо спасать! Я могу!!
Потом пришла следующая череда рассуждений: он знает, как выполнить приказ, его учили этому в детстве. Только эти знания сохранялись в тайнике и ждали момента, когда он станет взрослым и воспользуется тем, чему его научили.
И еще. Александр Владимирович понял – он всегда, всю жизнь ждал приказа, чтобы выполнить то, что ему поручено. И вот он уже дан! Хотя мелькали еще и чисто практические мысли. Выполнить-то будет непросто, ему уже за семьдесят. Но все равно приказ – это святое! Надо выполнять! Выполнять! Это приказ!
Потом вдалбливаемый в мозг ежесекундный кол «приказ! Приказ! Исполнять!» исчез. Пришло полное спокойствие, ясность мыслей и понимание того, что нужно делать, если при достижении поставленной задачи возникнут сложности, и как их решать. Четко высветилась цель – уничтожить того, к кому в настоящее время прикованы мысли большинства людей, живущих на окружающей его, Александра Владимировича, территории, и средствами, которые ему в далеком детстве доверила Родинамать. Была и еще одна мысль. Прежде чем запустить основную программу уничтожения цели, он два-три раза должен проверить действие своих способностей. Проверить возможности его уничтожающей энергии. Тогда будет гарантия, что он достигнет цели. Подобной энергии, мощной, способной на большом расстоянии поразить противника, нет ни у кого в мире. Она есть только у него!.. У него!.. У него! И только он может ею воспользоваться!.. Он!.. Он!.. Энергию он должен сначала получить. Он знает, как получить. Знает! Знает! Он ее получит!.. В сознании появилась карта местности – где-то в Беларуси, куда Александр Владимирович должен будет поехать, чтобы забрать материалы, которые ему помогут использовать энергию для поражения цели.
Все, что было связано с исполнением приказа, стало восприниматься им как направленный и бесперебойный поток информации, текущей по какому-то каналу. Он захватывал и подчинял себе все внутренние мыслительные процессы: оценки, решения, размышления, воспоминания… В то же время стенки этого канала были настолько крепки, что полностью блокировали весь жизненный опыт Александра Владимировича, начиная с утробы матери и кончая сегодняшним днем. Действиями и мыслями ученого руководило только одно – ПРИКАЗ! Все остальное, ненужное, тщательно отфильтровывалось. В понятие «ненужное» вошли его хождение в институт, общение со знакомыми. Даже дружба с Петькой и Машей, с которыми он был вместе еще с первого курса института. Исчезла необходимость помнить о близких, живых или уже умерших. Все, абсолютно все оказалось излишним и достойным забвения – рыбалка, квартплата, погода, болячки, должники, долги, удовольствия, страхи, одежда, машина, штрафы… Все, что окружало, трогало или не трогало, привлекало, отталкивало, утраты, победы, поражения – должны были быть забыты. Во главе угла была работа, важная миссия, которую предстояло выполнить, несмотря ни на что, даже ценой собственной жизни. Понятие «умереть» почему-то совершенно не пугало сейчас Александра Владимировича и как будто наоборот – придавало сил.
Уже два дня он сидит дома. Никуда не ходит. Институт подождет. Студентам сказал, что болен. Двух дипломников отдал Олегу Петровичу. Пусть у него проблем будет чуть больше. И еще. Александр Владимирович заметил, что он из состояния так называемого «пофигизма» постепенно переходит в режим интенсивной деятельности, но в установленных границах. Эти границы должны были способствовать успешному выполнению предназначенной ему работы. Где, когда и кем было ему поручено это таинственное дело, Александру Владимировичу было неважно. Просто работу нужно выполнять. Это приказ! И он… А кто он? Вдруг возникли давно забытые, но сейчас ставшие очень правильными, значимыми, даже родными, слова. Он Патриот, тот, кто любит Родину. Ведь она – Мама!!!
Александру Владимировичу еще как-то удавалось анализировать все происходящее с ним как бы со стороны, но делать это было все труднее. Проблеском мелькали мысли о том, что с ним что-то не так. Похоже, кто-то влез в его мозг, отключил все, что им накоплено за прожитую жизнь, и ввел совсем другую программу, которой он, Александр Владимирович, не может противиться. Новая программа замещала его сознание все решительнее. Еще немного и он будет существовать в автоматическом режиме.
Одновременно с этим мозг начал выдавать команды на устранение проблем, которые снизили бы качество или препятствовали бы выполнению работы. Постепенно сформировалась конкретика. Обеспечить механический перенос информации, заложенной ему в мозг в детстве, на бумажный носитель; сохранить выведенную информацию с передачей ее исполнителю следующего этапа работы; назначить конкретные сроки проведения съема информации, завершения съема и уничтожения носителя.
Далее… какие-то обрывки мыслей… где он, что вокруг происходит, что думает и затем делает… Вот эта область сознания еще немного регулировалась жизненным опытом. Во-первых, на чем и чем писать. Где искать. Ведь он должен писать на бумаге. А со стороны мысли – ты что, забыл? Какие, к черту, перьевые ручки и карандаши. Сейчас двадцать первый век… Какие перья?! Дома у тебя компьютер, принтер и Интернет. Сразу перебивала другая мысль. А что можно в этой новой жизни использовать для дела? Получалось, что можно все, что облегчало бы и ускоряло перенос информации из головы на другой носитель. При этом категорически нельзя вводить постороннюю информацию из Интернета, от собеседника, радио, слухи, сказки, переживания. Информация должна быть только из его головы…
Время стало сжиматься, а тревога о том, что объем информации из его головы может не втиснуться в эти сжимающиеся сроки, расти. Потом… туман… его комната… шторы… закрыть дверь… темно… пятно экрана компьютера… в голове плывут слова… потоком… выщелкиваю кнопками на экране… мысли со стороны… хорошо… навыки набора формул… графиков… зачем все на бумагу… лучше потом… флешка… конструкция… прибор… глаза лучше держать полузакрытыми. Тогда в мозгу лучше высвечивается все, что на… экране… успел напечатать предложение… область применения… назначение… пропуск трех слов подряд… обратно в голову не возвращается… конструктивные особенности… все течет монотонным плавным потоком с одной скоростью… параметры… электрическая схема… параметры… излучение… переменный ток… воспринимаемые .радиочастоты… направленные… частоты… спецколебания… это все продолжается и продолжается и я должен успеть… эмоции… воздействие… волны… колебания… должен… должен… должен… сосредоточен… я так сразу… не писал… сразу… но это нужно… нужно… Приказ!!!! Это… когда… конец… следующий… этап изготовления… другой… Передать все… непрерывно… непрерывно… устал… устал… мне… семьдесят… устал… Устал!.. Не было рассчитано… возраст… в висках пульсирует… такими… приливами и отливами… и отливами… приливами боли… пульсирует боль все больнее… так… и в ящик… но надо… Надо!.. Приказ!.. Свело палец… он стучит по кнопкам уже много… часов… спина болит… непрерывно… второй день… не разогнуться… второй день… не успеваю… пить… плохо… плохо… пить… бросить… нельзя… не успею за словами в голове… Надо… успеть… ведь мама… мама… просит… лицо матери… Я вспомнил маму… мамины глаза… так надо… так будешь жить… А ведь сейчас увижу маму… быстрее… наверное… нужно… нажимать… кнопки… Нужно… Нужно… Приказ!.. Умру!!! Вспышка яркая… яркая… не болит… Темно… Ничего… Нет… Хорошо…
Мертвец улыбался.
Дверь в комнату приоткрыта. Светится экран компьютера. На обоях стены, высвечиваемых слабым мерцанием экрана, медленно проявляется силуэт. Кто-то вошел в комнату Александра Владимировича и приблизился к экрану компьютера.
Глава 8. НАХОДКА
Машина идет плавно, бесшумно, без вздрагиваний и толчков. Кажется, что она стоит на месте, а на тебя несется дорога со своими обочинами, полями, лесами, придорожными кафе, стоянками, заправками, будками ГАИ и, конечно, встречными и попутными авто. Зимой мимо плывет бело-серебристый экран с серыми вкраплениями перелесков, провалами полей и выступами придорожных строений. Летом фон пролетающих мимо обочин тот же, только намного контрастнее. И так безостановочно километр за километром, минута за минутой, час за часом. Постепенно в голове растет абсолютное безразличие ко всему, что тебя окружает. Соображать начинаешь какими-то всплесками. В одном из всплесков в какой-то момент мысль – засну, пора остановиться. Так бывает, когда едешь далеко и долго.
Дорога управляет тобой, как любимая женщина, заставляющая смотреть только на нее. Может показаться, что ты, сидя за рулем, можешь побыть немного туристом, с интересом рассматривающим достопримечательности. Но это ошибочные представления. Никаких поглядываний на сторону. Все они, как правило, заканчиваются эмоциональной пощечиной дороги по твоему личику с самыми неприятными последствиями. Побыть туристом может себе позволить только твой пассажир, да и нет у него другого занятия, кроме как разглядывать и мелькающую обочину, и достопримечательности, и…
Если бы Шевелеву Михаилу Матвеевичу, молодому человеку лет тридцати – тридцати двух кто-то пару месяцев назад сказал, что в его размеренную жизнь бизнесмена средней руки войдет то, что заставляет его вот уже много часов сидеть за рулем, он не поверил бы. Тем не менее, бросив все текущие дела фирмы, он зачем-то целенаправленно несется в машине в неизвестность, хотя и с остатками понимания, что делать этого нельзя. Невероятная глупость. Вначале все казалось очень простым. Поступило очередное предложение заработать деньги. Заказ был необычным, но Михаил Матвеевич согласился. Он должен был взять чужое и элементарно не попасться с ним. Результат – постоянные и просто сумасшедшие деньги. Правда, сразу появились и сомнения. Может быть, все это ему и ни к чему. Уж очень сильно весы ситуации раскачивались сначала в сторону успеха, а потом в направлении очень нехороших для него последствий – тюрьмы или даже смерти.
Сидя за рулем на пути к сомнительной цели, он все же до конца еще не разобрался, чем же было вызвано его решение – расчетом, глупостью, жаждой авантюры. Или же он дошел до состояния абсолютного безразличия.
Четыре месяца назад
Михаил открыл входную дверь общего для двух однокомнатных квартир коридора – его и Александра Владимировича – и вошел в дом.
Вообще сосед Александр Владимирович был нелюдим, эта квартира была его надежным укрытием от родственников, знакомых… К Михаилу же захаживали друзья, вернее, подруги. Верхнюю одежду они всегда снимали в коридоре (а уж все остальное в квартире).
Никого из посторонних сейчас в доме не было, но Михаилу показалось странным – коридор был освещен, когда он вошел. Свет узенькими полосками пробивался сквозь чуть приоткрытую дверь квартиры Александра Владимировича. Обычно сосед всегда плотно закрывал свою дверь. (Ведь должна же быть хотя бы иллюзия личной жизни, созданная при помощи плотно прикрытого от глаз людских дверного проема.)
За дверью соседа было тихо. Хотя нет. Раздавалось чуть слышное шуршание вентилятора включенного компьютера. Чтобы не наследить, Михаил снял ботинки, обувь они обычно снимали в коридоре, подошел к двери соседа и слегка толкнул ее. Она открылась еще шире. Стала видна часть комнаты с развернутым в сторону двери экраном компьютера. Потолочная люстра выключена. Светится только монитор. На его мерцающем фоне вырисовывается спинка кресла. В нем сидит Александр Владимирович, но как-то странно выпрямившись. Мишу удивило, а потом насторожило, что Александр Владимирович, а точнее, тень его головы на фоне экрана компьютера никак не отреагировала на скрип приоткрываемой двери.
– Что-то случилось, – насторожился Михаил. – Александр Владимирович, можно к вам? – Михаил еще больше открыл дверь.
Сосед молчал.
«Может, он, переработав, заснул, но что-то уж очень крепко, – предположил Михаил. – Надо будить. Спать в кресле неудобно».
Михаил понял – в комнату нужно войти. Но что-то было не так. И в первую очередь это касалось Александра Владимировича, его поведения. Этого самого поведения не было совсем. Сосед как бы отключился от всего, что его окружало. Михаил приблизился к Александру Владимировичу. Сосед сидел, опираясь прямой спиной о спинку кресла. Руки лежали на подлокотниках. Он как будто закончил какую-то работу и, довольный этим, сидит, оценивая на экране результат того, что сделал. На лице застыла то ли удовлетворенность, то ли радость от удачно выполненного дела.
«Ведь скрипел дверью, светил из коридора, мои шаги раздавались в комнате, а он не шевельнулся», – подумал Михаил.
Он обошел соседа сбоку и, обернувшись, посмотрел на него, освещенного мерцающим экраном работающего компьютера, в упор. Опять никакого движения, никакого вздрагивания. Сосед как каменный. Даже не дотрагиваясь до Александра Владимировича, Михаил понял, что он не каменный, а мертвый. Но Михаил почему-то не очень испугался, хотя совсем рядом был мертвец. Вот он. А в квартире больше никого. И за окном ночь. Такого же мертвого он недавно видел на работе. Электрик Федор попал под высокое напряжение. До приезда скорой помощи Михаил и лаборанты его по очереди откачивали. Ничего не вышло. Медики сказали, что Федор уже умер, как не стало и Александра Владимировича.
«Все равно надо скорую и милицию, – мелькнуло у Михаила. – Может быть, еще не поздно. Быстрее! Где телефон?»
Телефон стоял на столике около компьютера. Михаил обошел кресло и потянулся за трубкой.
«Что же такого случилось, от чего сосед разволновался и, не вставая с кресла, навсегда в нем и остался?» – вдруг щелкнуло в голове Михаила.
Михаил оставил трубку и огляделся. В комнате, освещенной монитором, не было ничего, что могло бы удивить или до смерти напугать Александра Владимировича.
«Может быть то, что продолжало светиться на экране, как раз и привело Александра Владимировича в его теперешнее состояние? Тогда сначала надо понять, что в компьютере, а потом вызывать медиков и милицию. Или компьютер меня может тоже, как соседа, убить, – подумал Михаил. – Надо посмотреть, что за информацию он выдал Александру Владимировичу, понять возможную угрозу и, если нужно, придумать защиту.
На жизнь Михаил зарабатывал компьютерными программами, которые сам и разрабатывал. В последнее время он трудился на медиков из области физиологии человека. Полтора года назад фирма, которой он руководил, получила заказ для одного из институтов Академии наук, где и ранжировалась как соисполнитель генерального договора этого НИИ с Правительством Москвы.
«Тогда сначала компьютер. Мертвый подождет».
Михаил оставил трубку телефона, нажал кнопку пульта управления компьютером и стал смотреть в экран. Сразу обратил внимание на то, что информация в компьютер поступала не из Интернета и не скачивалась с диска или флешки. Ее вводил сам Александр Владимирович. Объем ее был довольно большим – страниц четыреста пятьдесят – пятьсот. Набирал, наверное, дней пять. Информация была текстовой, графической и в виде формул. Текст и буквы на графиках были на немецком языке. Сверху и сбоку на странице на том же немецком высвечивались слова «Совершенно секретно». Михаил сразу подумал, что ввязался в настоящие «шпионские страсти», из которых выпустят, может быть, только как Александра Владимировича, на тот свет. С другой стороны, он, Михаил, свидетелем этих страстей стал случайно и никто об этом не догадывается. Ему же, как специалисту, интересно.
«Материал не Александра Владимировича, – подумал Михаил, прокручивая на экране монитора страницы какого-то отчета. – Дед был специалистом в механике, а точнее, в прикладной машиностроительной механике. Копать, сверлить, перемещать и в том же духе. Вот это его. Здесь же другая специализация, – Михаил всматривался в содержание движущихся перед глазами страниц. – Работа, выполненная, вероятно, немцами, была из области волновых процессов физики. Все это по моей специальности», – определил Михаил.
Да, он делал деньги, используя волновую физику. На экране была та же физика, но более продвинутая. В голову Михаила вдруг пришло утверждение кого-то из мудрецов. Если кругом случай, не надо мучиться и что-то планировать на будущее. Но если повезет и случай подвернется, его не задумываясь нужно использовать.
«Сейчас такое интересный случай и подвернулся, – подумал Михаил. – Если его не схватить, он сбежит».
«Хорошо, – решил Михаил. – Начинаю помогать случаю. Если скачать из компьютера информацию, никто не узнает. Тот, кто ее туда ввел, труп».
Дальше Михаил действовал не очень вникая в последовательность действий, но точно зная, для чего это делает. Он быстро вышел из квартиры соседа, в своем столе нашел свободную флешку, вернулся, скопировал на нее материал, набранный Александром Владимировичем, на мгновение задумался – и стер информацию с диска соседа. Компьютер оставил включенным, открыв какие-то рабочие файлы Александра Владимировича. Затем снял трубку телефона и набрал номер скорой помощи. Все, что было потом, – приезд скорой и милиции, объявившиеся родственники, похороны и поминки, которые устроили здесь же, в квартире, в голове Михаила осталось в каком-то тумане. В руках же у него осталась вполне осязаемая флешка с информацией, выданной компьютером Александра Владимировича. Примерно через неделю Михаил распечатал все, что было на флешке, а еще через месяц сделал перевод. Потом подолгу просиживал за письменным столом с разбросанными по нему листочками.
За окном ночь. В голове… тоже вроде ночи, так как совершенно неясно, что делать с полученным материалом. Сразу выбросить и забыть, использовать все же для жизни?
Судя по всему, и это уже в который раз приходило ему в голову, он влез в какие-то «шпионские страсти», возможно, уже и не опасные – разборку противостояния Германии и Союза времен окончания войны. Совершенно неясно, кто или что за этим конкретно стоит и какова во всем этом отводимая ему роль. Ведь если узнают, от него не останется и следа. У него на руках был отчет одного из НИИ Германии, выполненный незадолго до окончания войны, с описанием проведенных исследований и их результатов. Михаил дочитал последнюю страницу отчета и отодвинул его от себя. Все, что узнал из приведенных в отчете материалов, было настолько удивительным и нереальным, что можно было усомниться в достоверности прочитанного. Не подсунул ли ему ктото с какой-то тайной целью всю эту писанину? Ведь если физические процессы и технологии, описанные в отчете, и практическое воплощение всего этого в виде психотронного оружия принять за реальность, то получалось, что уже семьдесят лет назад, а возможно и больше, немцы сделали то, что современной науке еще и не снилось. Если то, что находилось в руках Михаила, не выдумка, то уже с самого начала войны велись работы и были получены практические результаты по использованию мысли для передачи целенаправленного концентрированного пучка сверхвысокочастотной энергии. Мысль содержала энергетический эмоциональный посыл, примененный немцами в качестве снаряда к разработанной ими «эмоциональной пушке». Более того, уже тогда немцы владели методами цифровой фотографии. Именно этими методами и приборами на цифровой основе нужно было, как сказано в отчете, воспользоваться, чтобы вскрыть тайник с информацией об одном из блоков пушки.
С тайником могли быть проблемы. За информацией, уложенной в тайник, нужно было ехать, хотя и не на край света, но достаточно далеко и сейчас в относительно не свою страну – Беларусь. Михаил снова перечитал страницы отчета с описанием принципа действия, конструктивной схемы и работы сверхсовременной цифровой фотокамеры. Сверхсовременной потому, что до такого разрешения, какое имела уже тогда описанная немецкая камера, современным еще далеко. Максимальное разрешение было на порядок выше получаемого сейчас в фотографии. Теперь о тайнике. Как видно из отчета, в качестве тайника немцы использовали какую-то живописную картину. В картину или во что-то подобное специальным способом была вложена матрица с зашифрованной информацией. Материалы наносились в виде красочного слоя картины или какой-то, например, настенной живописи. Матрица картины содержала два слоя информационных носителей. Первый слой формировал изображение картины и наносился с разрешением в несколько раз меньшим, чем второй слой, содержащий информацию, которую нужно было спрятать. Секретная информация с заданным очень высоким разрешением пикселей вводилась в промежутки между пикселями, формирующими изображение красочного слоя. При фотографировании фотокамера выдавала изображение зашифрованного материала в виде контрастного снимка на фоне расплывчатого красочного слоя.
«Как же сильно тогда немцы толкнули науку вперед? – удивился Михаил. – Хотя в условиях войны это было скорее закономерностью, чем случайностью. Но оставим философию». Надо все, что он за эти два дня прочитал, систематизировать. Михаил взял лист бумаги и ручку. «Что мы имеем?»
Немцы еще до войны стали разрабатывать систему, действующую на психику человека и вызывающую эмоциональные переживания. Насильственное доведение любой человеческой эмоции – страха, радости, гнева, горя и других, до предельно возможной величины приводило организм к гибели. В конце войны немцы систему испытали, а потом, очевидно, законсервировали, рассчитывая с ее помощью в ближайшие несколько лет после окончания войны добиться определенного военного реванша. Разработку по каким-то причинам расконсервировали только через шестьдесят лет.
«Она является оружием, – стал рассуждать Михаил. – Ружье делают, чтобы стрелять и убивать. Убивать людей?» Получается, что судьба предлагает ему стать киллером. А он хочет? Конечно, нет! Тогда какого черта он рассуждает? Надо все выбросить и забыть. Об этом никто и никогда не узнает. Но это с одной стороны. А другая сторона заключается в том, что оружие, которое у него в руках, для киллера самое безопасное. Ведь никогда не найдешь, кто и чем стрелял. Ни звука, ни света, ни улик. Ничего. Из воздуха. Человек чего-то вдруг очень захотел, например засмеяться или заплакать, и так сильно отдался этому переживанию, что умер!
«Ведь если никто не схватит, то можно и зарабатывать. Да, если эмоцию довести до максимума, то это убийство. А если чуть-чуть не дотягивать? Тогда человека можно вместо смерти ввести в такой азарт, что он и маму родную проиграет. Или напугать так, что он, допустим, откажется от занимаемой должности. Заказчику это и надо. А если на уважаемого человека повесить у всех на глазах компромат в виде, например, откуда-то взявшегося у него нетактичного поведения… Ну и так далее, можно придумать массу примеров на эту тему».
Михаил стоял у порога чего-то нового в своей жизни, ирреальное оружие сулило ему хорошие деньги здесь, в реальности. Но сомнения не отпускали.
«Размечтался», – оборвал себя Михаил. Но если эмоции действительно не доводить до предела, хотя это все равно квалифицируется как шантаж и уголовно наказуемое деяние, можно зарабатывать очень даже неплохие деньги. Если же все приписать воздуху, которым дышишь, никто никогда не докажет, что ты шантажист. И занятие бизнесом такой же в некотором роде криминал. Ведь понятие справедливости у закона и бизнеса не всегда совпадают. На эту тему можно говорить долго. Но нужно подвести итог и ответить на гамлетовский вопрос «быть или не быть!». Если попавшую ему в руки психотронную пушку использовать не для убийств, а для манипулирования, легкого и недоказуемого, то ответ напрашивается сам собой – если дают, бери, а также дареному коню… и все в том же духе.
«Все. На сегодня хватит», – решил Михаил.
Весь следующий день он снова просидел за столом.
«Если теперь решаю, что буду работать с поступившим материалом, нужно внятно изложить, что и зачем».
Как видно из отчета немцев, работу надо начинать с выемки конструкторской документации на изготовление генератора эмоций. Она зашифрована в двух блоках. Материалы первого содержатся в записях, считанных с компьютера Александра Владимировича. Чтобы достать бумаги второго блока, надо ехать в Беларусь. Там они спрятаны в тайнике. Что у нас с тайником? Тайник построен на территории Беларуси в какой-то церкви, которую еще надо найти, и снабжен маяком. Маяком служит маломощный источник радиоактивного излучения. Точное местонахождение тайника в церкви можно определить прибором, фиксирующим уровень радиационного излучения, например счетчиком Гейгера. Чем больше частота звуковых импульсов, выдаваемых прибором при поиске источника излучения, тем прибор ближе к источнику, к разыскиваемому объекту.
Хорошо, про тайник пока вроде все. Остается последний вопрос, хотя он его себе уже задавал. Кто с ним будет работать в паре? А пары никакой не надо. Он окончательно решает, что всем этим будет заниматься в одиночку. Ехать, искать, вынимать, тащить, пересекать границу с Беларусью и дальше… чтобы не попасться. Он чувствовал, что только так можно сохранить попавшую к нему немецкую пушку, да, наверное, и жизнь.
Глава 9. ЗА ЖАР-ПТИЦЕЙ
Четыре месяца спустя
«В придорожных кафе всегда готовят вкуснее», – думал Михаил, снова почувствовав под ладонями руль машины.
На эту тему Михаил любил рассуждать как активный участник дорожного движения, а такие люди обычно хорошо разбираются в кулинарии, что приготовлено хорошо, а что плохо, и гораздо лучше тех, кто редко бывает в пути. Еда на дороге должна быть обязательно вкусной. Если нет, колеса запросто доставят клиента к следующей, но настоящей вкуснятине, и если нужно, километров за сто. Контора, где невкусно, прогорит. В городе же все по-другому. Обед к клиенту приходит неотвратимо и по расписанию. И съешь все, что подадут. На еду, которую хотелось бы, просто нет времени. Вот тогда кафе и всякие шашлычные подсовывают вам все что угодно – от хорошо проваренной олифы, вместо нормального подсолнечного масла, до пирожков с «котятами». Такая вот разница между общепитами на дорогах и в городе.
Дорога на запад Москва-Минск мало отличалась от таких же дорог, но в других от столицы направлениях. И была, как и все российские дороги, чем дальше от Кремля, тем хуже. Качество дороги Михаил определял по частоте толчков, воспринимаемых колесами его «Нисана» при встречах с неровностями, трещинами, ямками и другими повреждениями. До Смоленска она в этом плане была даже и ничего, а гаишники со своими радарами в кустах и штрафами попадались сравнительно редко. После Смоленска ситуация ухудшилась. Заплаток на дороге, прикрывающих неухоженные участки трассы, стало меньше, а гаишников больше. Опять же гаишники. В сознании Михаила они и дорога, когда ему очень быстро нужно попасть к цели своего «шпионского» путешествия, были неотделимы друг от друга, как единый «напряг». Этого «напряга» он все время пытался избежать, хотя регулярно высовывающаяся из-за кустов рука с палкой совершенно не позволяла это сделать. И постоянно мысли о том, куда и для чего эта поездка. Он снова и снова прокручивал в голове предстоящую в пункте назначения работу.
Пункт этот, если верить координатам, выданным немецким отчетом, был в Гомельской области Беларуси. Там храм, почему-то не уничтоженный немцами во время оккупации. В нем тайник в виде иконы или картины или настенной живописи. Узнаю по ходу дела. Тайник нахожу прибором, который купил в Москве на Митинском рынке. Продавец мужского пола мамой поклялся, что прибор исправен. Если насчет мамы, то Михаил всегда верил в правдивость такой серьезной клятвы. Тайник сфотографирую камерой, которую по материалам немецкого отчета частями (для шифровки) за кругленькую сумму ему сделали ребята из инженерно-физического института и которую потом сам собрал из этих частей. К камере с высокой разрешающей способностью приложена очень мощная фотовспышка. Она высветит все закоулочки экспонируемой поверхности. Из снимка нужно вынуть информацию, по которой Михаил потом уже в Москве изготовит детали и соберет ретранслятор (усилитель эмоций).
Кажется, уже доехал. Впереди граница Беларуси. С границей теоретически не должно быть никаких проблем. Из вещей у него белье и две фотокамеры. Одна, правда, только с виду камера. На самом деле счетчик радиации. И даже не подумают, что это счетчик. Совсем близко к границе гаишники испарились. Зато появились вереницы груженых фур, в очереди ждущих проверки документов. Легковушки проходят по левому ряду. По правому – фуры. Правый ряд всегда стоит. Как предупредили еще в Москве бывалые водилы, часто пересекавшие границу, у Михаила, скорее всего, даже паспорта не спросят, не говоря уже о проверке багажника. Мимо пограничников нужно проехать медленно, чтобы машина не вызвала подозрений.
После пограничного пункта Михаил сразу отметил особенности нахождения на территории другого государства. Во-первых, за дорогу нужно платить, правда, только однажды при въезде, а с его московскими номерами только рублями. Во-вторых, наполовину подскочила стоимость бензина за литр, а заправок вдоль дорог стало раза в три меньше. Опять же деньги за бензин у него брали только в российской валюте или по банковской карте. Не принимали ни доллары, ни белорусские рубли, которыми он запасся в Москве. И еще. Беларусь, похоже, очень аграрная страна. Почти всю дорогу до Минска тянутся бескрайние поля. В отличие от российских, здешние кажутся красивыми, ухоженными и чем-то обязательно засеянными. Дорога в своей средней части оборудована сравнительно высоким разделительным барьером. Ослепнуть от света фар встречных машин практически невозможно.
После границы Михаилу нужно было выполнить вполне конкретную задачу. Появиться там, где стоит храм с тайником, и, по возможности, не засветиться. В последнем он сомневался, так как с местными жителями все равно придется общаться. Но нужно было свести это общение к минимуму. Михаил знал, что территория, куда он ехал, лет пятнадцать назад совсем обезлюдела, попав в зону известного Чернобыльского заражения. Кому же хочется медленно, а может, и быстро, умирать от радиации? Поэтому людей там, Михаил всеми силами надеялся на это, должно быть немного. Ему это на руку.
«В отношении радиации могут быть проблемы, – думал Михаил. – Когда в немецком отчете прочитал, что маячком тайника является радиоактивный источник, сразу же связал это с окружающим маячок радиационным фоном. Тайник в жизни не найти, если уровень радиации окружающего фона будет выше интенсивности излучения источника. Храм с тайником, – Михаил посмотрел на карте, – должен находиться на территории или около территории, которая после Чернобыльских событий официально объявлена зараженной зоной. Это площадь радиационно-экологического заповедника Полесья на самом юге Гомельской области, граничащей с Украиной. Если с высокой вышки смотреть через границу, там даже видны трубы Чернобыльского гроба. До него всего пятнадцать-двадцать километров. Таким образом, зараженная зона Полесья уже дает повышенный радиационный фон, который и должен сейчас окружать маячок тайника».
«Но, – вспомнил Михаил, – это, кажется, уже второй, более поздний слой заражения территории Полесья. Еще был первый». Судя по материалам, попавшим Михаилу, он появился много лет назад во время войны. Как фантазируют (а может быть, там и нет фантазии) западные историки, продолжающие пережевывать тайны Третьего рейха, например в книге Ганса-Ульриха фон Кранца «Тайное оружие Третьего рейха», немцы во время войны взорвали в Беларуси атомную бомбу. Михаил почти дословно помнил, что было написано в книге. «В декабре 1943 года Гиммлер решает провести испытания атомной бомбы в западной части России, в Белоруссии, еще оккупированной немцами. Для безопасности испытаний нужно было очистить район от партизан и местных жителей. Для этого в лесные массивы к югу от города Гомеля были переброшены три дивизии СС (одна полицейская и две панцергренадерские). В течение января-февраля местное население было угнано в Германию, а партизаны оттеснены в другие районы Белоруссии. 3 марта 1943 года атомная бомба (объект «Лони») была доставлена на место испытаний. Взрывное устройство установили в глухой болотистой чаще. Неподалеку разместили несколько автомобилей, животных, а также барак с политзаключенными. Возвели несколько железобетонных построек со стенками различной толщины. Вокруг эпицентра будущего взрыва расставили несколько танков, в том числе новейшие «Пантеры» и «Тигры». На место испытаний съехались немецкие физики – создатели атомной бомбы и рейхсфюрер СС. Они разместились в бункере в десятках километров от бомбы. В 11 часов утра по берлинскому времени бомба была взорвана». И еще автор книги пишет, что «когда в 1986 году на Украине на Чернобыльской атомной станции случилась авария, замеры радиационного фона в районе Гомеля обнаружили странную аномалию. Наряду со свежим излучением, наблюдались участки со старым заражением от какого-то старого источника. И этот «старый» фон относился к первой половине сороковых годов».
– Теперь, – рассуждал Михаил, – тайник найду, если излучение маячка в тайнике превышает суммарный уровень послевоенного радиационного фона и фона от аварии в Чернобыле. Если излучение будет меньше, поездка сюда – абсолютная бессмыслица, а мечты о криминальном бизнесе в режиме безнаказанности – блеф.
«Что еще? – задумался Михаил. – Еще нужно возможно меньше свидетелей того, чем я буду заниматься. Конечно, остановлюсь в гостинице населенного пункта, находящегося рядом. Машину поставлю там же на стоянке. До храма буду добираться на местном транспорте и пешком. Храм не может стоять один. Рядом есть село или большая деревня. Из жителей, даже если всех в основном выселили, кто-то должен оставаться. Наверное, старики. Терять им все равно теперь нечего. Старики и станут моими информационными источниками».
Еще через день
Сейчас Михаил находился почти у цели. Машину, как планировал, оставил на стоянке у гостиницы в маленьком городке Брагин, что у самой границы с радиационноэкологическим заповедником Полесья. Номер в гостинице забронировал на неделю. Село или деревня с храмом, до которых шагать километров пять, – цель его сегодняшнего похода.
По состоянию дороги было видно, что если там и оставались люди, то совсем немного. Ведь те, кто остался, куда-то еще и ездили. Для жизни им должны были привозить еду, одежду и так далее. Тогда дорога, по которой ездят, называется наезженной. Путь же, по которому сейчас шел Михаил, выглядел, скорее, нахоженным. Была середина осени. Шли дожди и то, что зовут дорогой, совсем размякло. Сапоги, в которые обулся Михаил, то и дело погружались в жидкую смесь из глины, песка, опавших листьев и сломанных веточек от стоящих рядом с дорогой деревьев. Дорога была прямой, если проходила через лес, или петляла зайцем, когда с той и с другой сторон появлялись заболоченные поляны. В некоторых местах они обнаруживались непосредственно у дороги. Тогда казалось, что дорога проложена прямо поверх болота. Он гдето читал, что, если дорогу прокладывают через болото, ее основу делают в виде деревянной клади. Такая кладка или что-то вроде нее была заметна, когда болото совсем близко подступало к дороге. В отдельных местах опорой ногам Михаила служила трава. Растения так крепко переплетались корневищами, что над болотом создавался толстый, сантиметров двадцать-тридцать, природный слой, способный удержать человека. Теперь дорога вышла из леса в поле. С полем много лет ничего не делали. Оно представляло собой кочковатую поверхность с хаотично разбросанными пригорками и впадинами-канавами и кое-где оставшимися деревьями. Деревья с торчащими из темной земли под разным уклоном стволами были уже без листьев. Земля поросла высоким, в пояс, бурьяном, который никогда не косили. Все, что вырастало, так и оставалось нетронутым на следующий год. Так накапливался рыхло-вязкий слой никогда не убиравшейся гнили.
Дорога, а вернее еле проступающее подобие колеи, которая просто означала, что здесь, если повезет, и только на лошадиной тяге, еще можно проехать, стала выбираться на пригорок. За пригорком наконец начали проступать развалины каких-то выброшенных из жизни построек. Торчащие обломки печных труб, провалившиеся крыши домов, покосившиеся остатки бревенчатых срубов, жерди сгнивших заборов символизировали воспоминания о когда-то активно жившей на этой территории, а сейчас почти сметенной радиоактивным ветром, местной цивилизации. По карте именно здесь начиналась та деревня, куда Михаил шел уже больше двух часов. Храм стоял на невысоком холме на самом краю деревни и был почти со всех сторон окружен хвойным лесом. Лес, если смотреть с холма, до самого горизонта стелился сплошным темно-зеленым ковром. Дорога к храму асфальтирована, хотя асфальту не менее двадцати лет. На каждом шагу были заметны отставленные на храмовой дороге временем отпечатки в виде сколов, провалов, канавок или полного отсутствия того, что когда-то называлось асфальтом. С той и с другой сторон дороги за кое-где еще сохранившимся штакетником виднелись посеревшие, а где-то и почерневшие от времени уцелевшие от эвакуации, сразу в голову приходит это страшное, еще с войны оставшееся нам слово, дома. Где-то там еще жили люди. Михаил обратил внимание на то, что новых построек, таких как дачи, а тем более коттеджи, как, например, под Москвой, в деревне не было.
«Даже насильно здесь не заставишь строить что-то новое, – подумал Михаил. – Все желания смела радиация Чернобыля».
Уже смеркалось. Михаил подошел к забору с покосившимися в разные стороны столбиками, толкнул скрипучую калитку и вошел в маленький дворик домика, приютившегося на краю села. На крыльцо вышла сухонькая старушка в резиновых сапогах. Сапоги однозначно характеризовали ее как жителя сельской местности. А вот куртка была городского покроя, утепленная синтетиком. На голове бабули серый пушистый, из козьей шерсти платок, из которого выглядывало чуть сморщенное личико с удивительно живыми глазами. Чувствовалось, что, хотя бабуле уже за восемьдесят, она еще достаточно крепкая, чтобы вот так быстро и несуетливо выйти на крыльцо и поздороваться с гостем.
«А ведь у нее больше никого нет, – подумал Михаил. – Тогда навстречу бы вышел кто-то из молодых».
– Здравствуйте, – поздоровался Михаил.
– Здравствуй, если ты такой серьезный, – ответила бабуля и поинтересовалась. – А тебе чего, сынок?
– Мне переночевать, бабушка. Пустите? Я заплачу. В деревне у меня работа и пару дней нужно где-то жить.
Бабуля окинула гостя немного настороженным и несколько сомневающимся взглядом из категории «пустить или не пустить». Ведь дом возле леса, а гость оттуда. Потом, очевидно, приняла какое-то решение сначала для себя, а потом коротко озвучила и Михаилу.
– Если пришел, входи. Живи.
И сразу перевела разговор в практическое русло.
– Платить не надо. Живешь у меня – эта твоя плата. Люди у нас появляются редко и тогда, когда что-то везут из еды или одежды. К зиме могут быть дрова. К старикам, кто остался, иногда приезжают молодые. Живем мы, хотя и не в самом следе от Чернобыля и никаких высоких уровней этой самой радиации нет, но все же от нее близко. Люди боятся. Мы с моим мужем, он умер, решили с самого начала отсюда не уезжать. Здесь родились, женились, были дети. Тут и помрем. Феди уже нет. Скоро, наверное, и я. Была учительницей. Учила детей. Раньше село было большое, и наш храм. Народу сюда приезжало много. Ведь храм. У меня все. Да, зовут меня Мария Ивановна. Теперь ты, – приказала она сидящему на лавке Михаилу.
– Я, Мария Ивановна, из Москвы, – начал медленно и с расстановкой Михаил, чтобы бабуля почувствовала важность порученного ему дела. – Нас интересуют храмы Беларуси. Мы их снаружи и изнутри описываем и фотографируем. Если нужно, даем рекомендации по восстановлению. Ваш храм сейчас работает?
Мария Ивановна отрицательно качнула головой.
– Но если радиация исчезнет, людей снова станет много и храм опять будет нужен, – хотел продолжать Михаил.
– Все ясно, – перебила Мария Ивановна. – Я соберу поесть. Потом будешь спрашивать.
Мария Ивановна оказалась вполне современным человеком и помнила все события своей жизни. Ее жизнь – это Советский Союз до, во время и после войны. Вся жизнь в этом селе.
– Раньше, где сейчас остатки домов, было большое село, и в храме собирались не только жители села, но и окрестных деревень, – быстро говорила Мария Ивановна. – Это была одна из нескольких построенных в Полесье каменных церквей. Остальные деревянные. Храм очень старый, конца семнадцатого века. Сохранился от разграблений и разрушений после гражданской и отечественной войн. Не обошлось, наверное, без чудодейственной охранной силы. Ведь церкви тех деревень в округе, где стояли немцы, сгорели. Наш храм остался. До сих пор не знают, – доверительной скороговоркой выдавала Мария Ивановна, – почему храм не тронули. Говорили, что он у Всевышнего на особом контроле. Не только сам храм остался, но и священник тот же, еще довоенный, отец Василий. Вернее, сначала был отец Василий, а потом его сын отец Кирилл. Сын даже семинарию окончил и получил духовное образование. Когда храм закрыли, отец Кирилл переехал в другое место. А отец Василий остался и еще живой. Он о храме может больше рассказать. После войны храм занимали некоторое время под клуб. Иконы и утварь отец Василий схоронил тогда у себя. Когда стало возможно, лет двадцать пять назад, все вернул в храм. Потом и служба ожила. А храм как стоял, так и стоит. Ломами его не калечили. Только когда там был клуб, отец Василий попросил снять крест и держал его у себя во дворе. В дом к отцу Василию никто, чтобы что-то украсть, не влезал. Пока батюшка не восстановил храм, все там хранилось как заговоренное. Для ремонта нанимали рабочих. Потом в храме снова пошла служба.
– Уже говорила тебе, – продолжала Мария Ивановна, – что я бывшая учительница. Тут и школа была. Село огромное. Пока не случилось в Чернобыле, детишек все время было много. Насильно никого из села не выселяли. Это было в деревнях, стоявших немного дальше. Вот оттуда убрали всех и там сделали заповедник. Мы получились как раз на границе с заповедником. Но все равно народ уходил со всем, что нажил. Остались одни старики. Куда уж нам. Теперь немного раньше или чуть позже. Жизнь прошла. Наши мужики уже там. Скоро и нам. Такие дела, – вздохнула Мария Ивановна и перекрестилась. – И в бога стала верить после того, как появилась радиация и прихватила многих молодых. Вот самых поживших – нет. Может, потому, что старые. А может, Бог сохранил. Мы ведь ему храм сберегли. Храм – все, что у нас осталось. Службы там нет. Отец Василий совсем плох, а молодому священнику дали другую епархию. Сюда приходили молиться и из соседних деревень те, кто еще живой. Храм же стоит и пока всех спасает от смерти.
Речь Марии Ивановны текла спокойно и ровно, как будто она на уроке рассказывала детям про Куликовскую битву, про то, каким был великим Советский Союз и как хорошо в нем жилось трудящимся. И что в обязательном порядке надо друг другу помогать, чтобы лучше жить, и даже когда-нибудь при коммунизме. Давно-давно Мария Ивановна преподавала в школе историю и литературу.
И еще. Она очень рада, что пришел человек, который интересуется их храмом, их иконами. Появляется хотя и маленькая, но какая-то надежда, что не все потеряно. И вокруг храма снова возродится жизнь. Соберутся люди, будут жить, рожать детей. И опять сюда приедет молодая учительница, чтобы учить ребятишек. Тогда все мы, уходящие туда, откуда не возвращаются, все-таки будем верить, что после нас так же будут жить люди со своими заботами и радостями. И свое мы прожили не зря. Завтра пойдем к отцу Василию, подвела черту Мария Ивановна.
– Я бы советовала попробовать спросить что-то у него. Его дом внизу около храма. Там он один и лежит. За ним присматривает баба Лена. Он тебе все расскажет. Там же ключи от храма. Если надо в храм, возьмешь. Ладно, – закончила Мария Ивановна, – сейчас спать.
Она поднялась и ушла в свою комнату.
На следующий день после завтрака, устроенного Марией Ивановной, они подошли к дому священника. Пятистенный сруб, собранный из толстых, хорошо обработанных, но потемневших от времени бревен, стоял под холмом, на котором возвышался храм. Каменный храм выглядел намного старше своего деревянного и единственного соседа – дома священника. Вокруг храма не было никакой ограды. Дом также практически ничего не имел, кроме хилого штакетника, лишь намечавшего границу между храмовым сооружением и убежищем его служителя. Священник, как говорила Мария Ивановна, считал себя хранителем храма и еще года три назад ежедневно появлялся у его ворот, проверяя целостность замка, запиравшего церковь. Тогда ему было уже далеко за восемьдесят, но держался бодро. Ухаживали за ним бабульки. По очереди приносили еду и убирались в доме. Одному уже было тяжело, ослаб. Последнее время батюшка начал болеть. Баба Лена говорит, что он почти совсем не встает. Все время что-то бормочет про гостей, которые должны прийти.
Они вошли в дом. Внутри дом священника был просторным, светлым и совсем не походил на много простоявшую, много повидавшую и никому уже, кроме доживавшего свой век хозяина, не нужную коробку. Прямо из сеней вход в большую комнату. С левой стороны сеней виднелась дверь в комнату поменьше. Раньше, когда в доме была семья, там кто-то жил. Сейчас семьи не стало – и маленькая комната оказалась ненужной. В большой же оставался только глава семейства. Большой обеденный стол, комод, тумбочка с сундукообразным старинным тяжелым телевизором, радиоприемник от антикварной фирмы «ВЭФ», фотографии на стенах, занавески на окнах, лампа под тканевым абажуром и даже громадная дубовая кровать – все хранило память об ушедшей в мир иной, но во всех вещах еще живой матушке. Кровать была поставлена так, что ее торец упирался в самый дальний от входа угол комнаты. В углу иконы. Под образами лежал укрытый одеялом старик с торчащей из-под края одеяла маленькой головкой. На ней была окладистая борода, которую, чтобы не очень мешала, немного подправили ножницами. В противоположном от кровати углу стоял обеденный стол, на котором что-то готовила старушка в платочке.
– Вот тебе, баба Лена, гость из самой Москвы. Он и мой гость. Снова будет наш храм оживлять, – Мария Ивановна громко представила гостя очевидно неважно слышавшей старушке. – Познакомь его с отцом Василием и расскажи все, о чем спросит. Теперь ты сам, – подтолкнула Михаила к старушке, как не раз делала с неуверенными в чем-то своими учениками. – Я пошла.
Михаил оглянулся, чтобы поблагодарить, но Марии Ивановны уже не было.
– Какой уже тут отец Василий, – вздохнула старушка, тыльной стороной руки вытирая выступивший на лбу пот.
Она что-то терла на терке. Морковь или капусту. От нее это требовало определенных усилий. Она даже немного раскраснелась.
– Уже третий день батюшка в каком-то забытьи, – продолжала она. – Все бормочет о гостях, которые придут, зажгут яркий свет, и в храме снова будет жизнь. Какая уж тут жизнь, если не с кем жить. Все уехали. Нехорошо здесь. Как пятнадцать лет назад произошел этот взрыв или авария с атомом, так народ стал сразу уходить. Одни уехали из села подальше, а другие быстро сбежали туда, – она подняла палец вверх и перекрестилась. – Приезжали люди с какими-то приборами. Нашли, что у нас скачет радиация. В одних местах ее совсем нет. В других очень, почему-то, много. Так много, что приезжие удивлялись. Как мы еще тут живем? Слава богу, что продукты нам привозят на машине в соседнюю, тут недалеко, деревню. А то бы все оставались с грибами и картошкой. Говорят, и их есть вредно. Но мы привычные и старые. На нас радиация уже и не действует.
Со стороны кровати, где лежал отец Василий, не доносилось ни звука. Он лежал неподвижно и, казалось, не чувствовал, что к нему пришел гость, которого он, наверное, ждал. Гость, который оживит его храм. Только губы священника, заметил Михаил, чуть вздрагивали. Михаил подошел к кровати и, чтобы расслышать шепот отца Василия, приблизил свое ухо к его губам.
– Слава богу, сохранил. Он придет. Сильный-сильный свет, – скороговоркой, как в забытьи, произносил священник. – Стена все скажет, – несколько раз повторил и затих.
– Таким он будет до вечера, – сказала баба Лена. – Потом станет снова шептать. Мне кажется, ему нужно что-то сделать, Но кто-то мешает. Все кого-то ждет. Может, тебя? – повернулась баба Лена к Михаилу.
От такой неожиданной проницательности он даже вздрогнул.
– Смотри, – продолжала баба Лена, – раньше лицо у него было скорбное, а как ты пришел, разгладилось. Словно он выполнил то, что кому-то обещал. Наверное, обещал сохранить храм. Ведь храм стоит и ему ничего не делается.
– Немцы здесь были? – спросил Михаил, чтобы вывести беседу из опасной зоны.
– А как же, везде были, – кивнула баба Лена. – Наш батюшка, отец Василий, тоже был. Как тогда при немцах вместо умершего отца Сергея появился, так до сих пор без перерыва. Все к нему с уважением. Вот он у нас какой. При немцах храм сохранил, да и потом, когда при Советах там клуб сделали, тоже отстоял. Крепкий мужик.
– Я к вам специально приехал по поводу храма, посмотреть его состояние. Там ведь давно нет службы, – подсказал Михаил.
– Да, – подтвердила баба Лена. – Но все осталось. Иконы, утварь и росписи еще старинные на стенах. Сам пойди и посмотри. Ключи от ворот висят на гвоздике.
Баба Лена подошла к стенке, сняла ключи и протянула Михаилу.
– Только ворота потом не забудь на замок запереть. Если меня не будет, ключи повесишь на гвоздь. А он, – она повернулась к лежавшему священнику, – все равно уже никого не узнает. Бабы говорят, что его пора готовить к уходу.
Баба Лена вздохнула и куда-то ушла.
Михаил, немного постояв рядом с кроватью священника, вышел из избы. Смеркалось. Храм и сейчас светлым пятном выделялся на темном фоне начинавшегося за ним леса. Краски на его стенах давно не было. Бело-серый цвет им придавал известняковый камень, из которого были сложены стены.
«Поздно. Надо спать. Завтра храму устрою первоначальные смотрины», – решил Михаил.
Утром он подошел к воротам храма. На громадных петлях висел такой же огромный амбарный замок. Совершенно точно его уже несколько лет не отпирали.
«Может, не надо через ворота, а есть какая-то боковая дверь, – подумал Михаил. – Ведь на связке несколько ключей».
Минут через пять один из ключей подошел к низенькой дверце в углублении боковой стены храма. Дверь на насквозь проржавевших петлях со скрипом отворилась. Открылся чем-то чуть подсвеченный проход внутрь помещения прямо в центральный зал храма. На Михаила пахнуло небольшим сквознячком. Внутренность храма не была, конечно, полностью отгорожена от внешнего мира. Мир заглядывал сюда лучиками света через проемы окон, дверей и сквозные щели на улицу в нарушенной кладке стен. Керосиновую лампу, которую дала баба Лена, Михаил поставил на какой-то обнаруженный в полутьме ящик и зажег. Внутренность храма осветилась. Он выбросил из головы все, что не относилось к тому, для чего он сюда пришел, и сразу стал искать «это». Хотя и сейчас это самое «это» оставалось для него загадкой. Что искать? В отчете немцев ничего не было сказано о предмете, который должен его вывести к тайнику. Если речь шла о красочном слое, внутри которого спрятана информация о психотронном оружии, то слой должен покрывать какую-то, скорее всего, икону, картину или роспись на стенах храма. Он оглянулся и напротив запертых ворот храма увидел несколько икон, висевших довольно низко, примерно на уровне роста высокого человека. Больше никаких картин, фресок и ничего похожего на живопись не было.
«Начну поиск с росписей на стенах и с икон. Если найду тайник, сфотографирую. Если нет, решу, что дальше. Но лучше это делать вечером. Не найду, тогда ночью. Так будет безопасней. Никто не увидит».
Михаил погасил керосиновую лампу, оставив здесь же на ящике, и, заперев скрипучую дверь, вышел. До вечера к храму не подходил и крутился в лесу в окрестностях деревни. Весь день солнца не было, но не было и дождя. Сплошная серость и унылость.
А ночь должна быть темной, то, что мне нужно, немного взбодрился Михаил. Луна скрыта сплошной пеленой облаков. Освещения на улицах никакого, а то, что немного брезжит из окон, очень слабое. Надо, чтобы меня здесь никто, кроме трех моих знакомых, двух бабулек и батюшки, не видел. От ближайших домов с людьми храм стоит достаточно далеко. Если что-то и мелькнет в щелях стен и оконных проемах храма, когда он будет искать тайник, на это никто не обратит внимания. Теперь о батюшке, отце Василии. Тот, кто почти всю жизнь находился у храма, и является хранителем тайника. Немцы не зря оставили храм целым и с бессменным священником.
«Тогда, – подумал Михаил, – он не только вышел на обозначенную в отчете церковь с тайником, но и на хранителя тайника. Но сразу возникает вопрос, как хранитель узнает того, кто должен прийти за тайником? Очевидно, есть какой-то неизвестный Михаилу пароль. Предположим, что охранник-батюшка не воспримет Михаила как своего. Тогда, если он действительно охранник, у него должны быть какие-то средства, чтобы оградить тайник от разорения. Если все так, то может быть конфликт. Не убивать же мне его, – сморщился Михаил. – Батюшка-охранник лежит в бреду и ничего не соображает. Если он все же сообразит и попытается что-то сделать, я не справлюсь с девяностолетним старцем, что ли? Свяжу и с концами. Хватит рассуждать. Пора работать. Марии Ивановне на всякий случай скажу, что пойду к храму прогуляться и, может быть, при искусственном освещении стану фотографировать иконы. При таком освещении они как живые».
На улице стало совсем темно. Получив разрешение Марии Ивановны, Михаил пошел к храму. До него было метров триста. Света в окнах дома батюшки не было. Его вообще нигде не было. Хоть глаз выколи. Со стороны леса дул маленький ветерок. За день воздух в лесу прогревался больше, чем в деревне, и подогретый лесом, забирался под куртку Михаила. Тогда с той стороны, что ближе к лесу, куртка становилась немного теплее. В абсолютной темени, иногда разрываемой всполохами маленького фонарика, который взял с собой, он брел к храму. Ветерок с его теплом служил ориентиром. Там лес, а слева должен быть храм. Михаил подошел к воротам храма и потрогал замок.
«Если я открою ворота, они от ветра распахнутся. Хотя вряд ли кто-то в такую темень станет бродить по улицам. Но если все-таки будет, то в храме могут оказаться ненужные посетители. Тогда лучше войду через боковую дверь. Береженого бог бережет.
Немного повозившись с замком, Михаил вошел в храм. Сразу решил, что керосиновую лампу зажжет позже, когда освоится с обстановкой. Лампа дает рассеянный свет, который может быть заметен. Он включил принесенный с собой мощный фонарь-прожектор с аккумуляторным питанием. Такие фонари сейчас активно раскупают дачники и туристы. Тонкий пучок света уперся в противоположную стену помещения, высвечивая на ней круглое пятно, полностью свободное от всего. Просто часть белой голой поверхности.
«Сразу нужно искать вероятное место тайника», – решил Михаил и осветил стену. Тайник, как сказано в немецком отчете, скрывается в красочном слое какой-то живописи. Если живопись делают декоративной, ее чаще всего размещают на стенах. Удобнее рассматривать. Иногда рисуют на потолке, но это не очень удобно. Чтобы такую картинку рассмотреть, наблюдателю надо задирать голову. Да и добираться до такой картины, если тайник там, чтобы сфотографировать, труднее. Фиксировать фотоаппарат при съемке вообще проблема. Если со стенами ничего не получится, потом будем разбираться с потолком. Надо поспрашивать бабушек, есть ли на потолке вообще какие-то рисунки. Религиозной живописи на полу (а здесь только религиозная тематика) не может быть по определению. Кто же разрешит по лику святых ходить ногами? Вариант живописи на полу сразу отбрасываю.
«В итоге, – подвел черту Михаил, – остаются стены. На стенах, – Михаил повел фонарем, – проступают следы какой-то живописи». Когда-то храм переделывали под клуб. Стены тогда закрыли толстым слоем штукатурки. Сейчас покрытие обветшало, из-под обвалившейся штукатурки яркими пятнами проступили части какойто фрески, нанесенной на предварительно сглаженную для этого каменную поверхность. Михаил определил, что кто-то специально пытался удалить штукатурку, чтобы открыть картины. Но все бросил, побоявшись, вероятно, повредить их красочный слой.
Стены надо обследовать на предмет радиации, решил Михаил. Где всплеск, там и тайник. Штукатурку, если нужно, буду снимать только в этом месте. И надо фотографировать. Тогда сразу вопрос. Как замерить радиацию? От обследуемого объекта счетчик работает на расстоянии примерно до полуметра и захватывает площадь около четырех квадратных метров. Стену надо как-то разметить шнуром по центру и по границе. Нужен шнур или веревка. Шнур в машине, а машина осталась в городе. Веревка, наверное, у бабуль. Завтра возьму веревку и размечу стену. Сейчас просто проверю работу счетчика.
Михаил включил счетчик и насторожился. Еще там, на подходе к деревне, он включал счетчик, который свои микрорентгены тикал, конечно же, чаще, чем в гостинице, где осталась машина. В помещении храма фонило раза в два сильнее. Помня наставления немецкого отчета, он надел легкую радиационную защиту в виде накидки, склеенной из полиэтиленовой пленки. Сам клеил! Накидка была совсем невесомой, но воздуха почти не пропускала. Он этой герметизации сначала и не почувствовал. Но когда услышал звуки прибора, реагирующего на радиацию, вспотел. В общем-то, фон был в пределах нормы, и человек в храме мог находиться достаточно долго. Дожил же батюшка до девяноста и ничего.
Но почему он, как слепой котенок, копошится в темноте? Ведь он приехал официально и по документам для ревизии состояния храмов Полесья. Ревизия и должна быть настоящей. И чтобы все видели. Завтра он совершенно открыто и не прячась, станет обследовать и фотографировать церковь, решил Михаил. Все, на сегодня хватит.
Он вышел из храма и, прикрыв за собой дверь, закрыл его на замок. Укладываясь спать на широкой деревянной кровати, которую ему приготовила Мария Ивановна, Михаил подумал, что завтра все может открыться. Про картины на стенах и потолках храма нужно будет расспросить Марию Ивановну. Со стенами и потолками выходит очень сложно. Нарисованный тайник. Его проще спрятать в самом долговечном и надежном месте – в иконах. Ведь если храмы разрушали, то иконы, как самое сокровенное, верующие всегда уносили с собой, спасая от уничтожения. Насильно иконы изымались только ценой чьей-то жизни. Настенную живопись легко повредить, срок жизни у нее не такой большой, особенно без должного ухода, нежели у иконы. Причиной уничтожения может стать все что угодно – осыпающаяся штукатурка, перестройка здания, другие строительные работы… Буду считать, что стены и потолки у меня про запас. Завтра обследую иконы. С этим Михаил и уснул.
Утро было таким же, как вчера. Только теперь ветерок дул немного сильнее и было чуть свежее. Небо, покрытое пеленой облаков, по-прежнему не выделяло никакого дождя. Завтрак был из жареной на постном масле картошки с солеными огурчиками, маслятами и литровой кружкой крепкого сладкого чая с двумя ломтями какого-то не черного, не белого, а скорее, серого, вкусного хлеба. Маслята Михаил пробовал с опаской. Наверное, радиоактивные. «Теперь буду светиться». После завтрака он снова направился в храм. Мария Ивановна сказала, что туда уже лет пять никто не ходил на молитву.
– У тех, кто остался, у каждого есть собственный батюшка, – показала она на большую икону в углу комнаты. – Возьми с собой тряпку и воду. Иконы запылились. Если все подробно хочешь рассмотреть, их надо протереть.
Мария Ивановна дала ему чистенькую тряпочку и пластиковую бутылку с водой.
– С тобой не пойду, тяжело.
Увешанный банкой с водой и аппаратурой для съемок, она специальная для фотографирования икон, чтобы каждая черточка святого была видна, объяснил Михаил Марии Ивановне, он вышел на улицу.
Теперь он открыл ворота храма. А кого бояться? Ключи дали, задача поставлена. Все знают, кто и зачем пришел. Мария Ивановна говорила, что в храме есть электричество. Он поискал это самое электричество и ничего, конечно, не нашел. Подводка к храму была выдернута из стены.
«Ладно, и так видно», – решил Михаил и вошел в храм.
Хотя ворота храма были открыты и в него с улицы проникали звуки наступающего дня – шум леса, пенье птиц, постукивания болтающейся на ветру жестянки, даже один раз кукарекнул петух… – Михаила не покидало ощущение того, что он находится в каком-то громадном термосе. Все, что здесь находилось, принадлежало только храму. Снаружи другой мир. Его нужно забыть, так как он, входящий, вдруг очутился во власти наступившей тишины и одновременно какой-то гулкости. От малейшего движения – взмаха руки или поворота головы – звуки, как ему казалось, уносились куда-то вверх и возвращались во много раз усиленным эхом. Внутри храма было сухо и как-то зябко. Последний раз здесь топили лет пять назад. Все покрывал густой слой многолетней пыли. Вот только иконы. Иконостас стоял в глубине храма прямо напротив ворот. На сером фоне из пыли он выделялся светлым пятном. Такое пятно может быть, когда, например, в полумрак комнаты с улицы прожектором бьет пучок дневного света. Икон шесть и все разного размера и, очевидно, возраста. Одна совсем старая коричнево-черная. Лик святого еле проступает из темноты. Но глаза живые, а лицо строгое и одновременно прощающее, что ли. Во всяком случае, Михаилу показалось, что икона и может быть тайником. Уж больно внимательно святой смотрел на Михаила, с каким-то даже значением. Иконы были тщательно протерты.
Это следы пребывания отца Василия. Кого же еще? Если бы бабушки протирали иконы, сказали бы, что бывают в храме. Но Мария Ивановна даже тряпку с водой дала, чтобы я их сам протер. Значит, кроме отца Василия, в храме никого не было. Тогда отец Василий не так прост, хотя ему и девяносто. Ведь когда я зашел к нему в дом, он никак на приход гостя не отреагировал. А его бормотание… он находится в состоянии бреда и бормочет постоянно, независимо, есть в доме кто-то чужой или нет, об этом говорят и бабули. Ладно, начнем искать тайник.
Михаил вытащил прибор для измерения радиации и поочередно замерил фон каждой иконы. Внутри храма радиационный фон был несколько выше, чем естественный фон снаружи. Но как Михаил ни пытался найти хоть какую-то разницу фона у икон, ничего не получалось. Иконы фонили одинаково.
«Ну, все. “Шпионские страсти” на этом кончились, – решил Михаил. – Ничего я здесь не найду. Поверил бредням, связав смерть Александра Владимировича с тем, что было в компьютере. Может быть, кто-то писал фантастический роман, а чтобы было достовернее, побывал здесь до меня и описал все, что увидел. Кто-то придумал, а я поверил. Сразу вспомнилась строчка из рассказа Чехова “Жалобная книга”, очень точно описывающая все, что со мной происходит, – расстроился Михаил. – “Кто писал – не знаю, а я, дурак, читаю”. Я и есть тот самый дурень».
Он сел на стоящую у стены скамью, даже не стерев с нее толстый слой пыли. В голове было пусто. Мысли сразу отпустили, когда понял, что измерением уровня радиации ничего не найдешь. Излучение икон, если оно и было, утонуло в слое наложенного Чернобылем общего повышенного радиационного фона.
«Может быть, попробовать пройти со счетчиком вдоль стены и померить фон от пола до хотя бы высоты вытянутой над головой руки?.. Если тайник где-то там, то всплеск фона уловится через штукатурку».
Михаил еще часа два ходил вдоль стен с прибором. Нужных результатов не было. Снова сел на скамью и просидел минут сорок.
«Собираю манатки и домой», – окончательно решил Михаил.
На плече на длинных ремешках у него болтались два футляра. Один со счетчиком Гейгера, другой с фотоаппаратом. На камеру он угрохал кучу денег. Бесполезной коробкой она болталась за спиной, да еще ремешком зацепилась за край скамьи, на которой сидел.
«Раз аппарат, зацепившись за скамью, дал о себе знать, надо еще раз попробовать сфотографировать все шесть икон. Не нужно никакого света. Вспышку я соорудил очень мощную. Может, такое интенсивное освещение икон и даст какой-то результат и будет тем паролем, который откроет тайник. Ладно, сейчас попробую. Если ничего не получится, тогда руки в ноги и вон отсюда…»
Он последовательно сфотографировал все шесть икон и на экране фотокамеры получил изображение каждого святого. И опять никаких признаков того, что иконы несут какую-то дополнительную информацию.
«Все. Игрушки кончились!»
Михаил снова присел на скамью и стал складывать фотокамеру в футляр. В этот момент он почувствовал, что вокруг стало что-то меняться. Он понял, что в храме он не один. Кто-то был сейчас здесь и совсем рядом. Створка ворот храма чуть скрипнула. Как будто кто-то хотел войти в проем ворот, но ему это было трудно. Чтобы помочь себе, он опирался о створку.
«Еще кого-то несет. Снова кому-то надо что-то объяснять. Своим ведь он все разъяснил. Тот, кто за воротами, какой-то неуверенный. Стоит и не входит».
Михаил поднялся и подошел к воротам.
– Помоги, – тихо донеслось со стороны ворот.
Держась за створку, на пороге стоял белый, как лунь, старик с окладистой бородой, сухонький, еще не сгорбленный многими годами жизни и, кажется, даже с остатками военной выправки. Михаил, хотя в доме видел только голову священника, понял, что это и есть батюшка – собственной персоной отец Василий.
«В постели он был совсем плох, – подумал Михаил. – Как же он сюда дошел? Это и есть охрана тайника? Фотографируя иконы, я дал тревожный сигнал о том, что кто-то пришел за тайником. Но если сам факт засвечивания мощной вспышкой света какой-то из шести икон и есть пароль, открывающий тайник, то охрана в лице отца Василия пришла встречать меня не как врага, а как гостя. Я ведь выдал пароль. Значит, теперь я свой».
С этой мыслью Михаил подошел к воротам и протянул отцу Василию руку.
Наверное, Михаил все же был желанным гостем, потому что святой отец, опираясь на руку Михаила, еще раз попросил «Помоги». Так они парой и вошли в храм и сели на скамью, на которой перед этим сидел Михаил. В голову Михаила только сейчас почему-то пришла совсем простая мысль. Все, что со мной в последнее время происходит, с появлением отца Василия приобретает другое значение. Оказывается, все это не игрушки или научная фантастика, смешанная с детективом. И нельзя удрать. Ему, Михаилу, доверили определенную тайну, и, получается, он стал одним из элементов цепочки начинающих действовать функционеров. Когда придет срок, от него потребуют каких-то действий и результатов, чтобы потом все передать другому элементу той же цепочки.
«И еще, – стал быстро соображать Михаил. – Предыдущий элемент цепочки, допустим, случайно, но отдал мне свою информацию и ушел в мир иной. Сам или помогли, другой разговор. Короче, его нет. Стану ли я таким же звеном, от которого, когда придет время, избавятся? А оно, наверное, придет, когда я полностью отработаю вот уже сейчас получаемое задание. Да, но звенья цепочки функционеров были запрограммированы на выполнение определенной работы, а я нет, – думал Михаил. – Я случайный. Я тот, который гуляет сам по себе. Насильно меня заставить что-то сделать и потом все, что сделал, кому-то и так же насильно передать, можно только под каким-то гипнозом».
«В этой игре, – решил Михаил, – я должен попытаться быть только наблюдателем. Когда пирожок поджарится и будет готов, я его из печки выну и сделаю с ним, что захочу, например, съем. Но лезть в печку самому ни в коем случае нельзя».
Михаил обернулся к сидящему рядом старику. Отец Василий все же был действительно плох. Михаил определил бы это как «совсем плох». Своих ног ему хватило только для того, чтобы доползти до ворот храма. Как священник узнал, что пришла пора идти в храм, было загадкой. Впрочем, Михаилу сейчас было не до них. Нужно понять, где находится картина и как сопротивляться гипнозу, если он будет использован против него. Неужели дед до сих пор обладает достаточной энергией, чтобы сделать из него робота?
А в мозгу деда, очевидно, на автомате, стали включаться какие-то блоки. Как показалось Михаилу, сидящий рядом старик как будто превратился в говорящую куклу. Кукла неподвижно сидела на стуле, а из ее рта тихо и монотонной чередой текли слова, как бы считываемые с какого-то уже напечатанного и тщательно отредактированного текста. Текст заложили очень давно. До сегодняшнего момента «кукла» об этом ничего не знала. Отец Василий, вряд ли понимающий, о чем он говорит, напоминал работающий магнитофон.
«Но каким образом в мозг человека, да еще и священника, который всю жизнь заботился только о людях и Боге, ввели то, что сейчас так ловко транслируется, – удивился Михаил. – Если бы случайно во все это не влез какой-то Михаил, все могло так и остаться в небытии и совсем скоро уйти вместе с отцом Василием на тот свет. Но если о чем-то говорящий дед-“магнитофон” его сейчас не загипнотизирует – совершенно чужого человека, то психотронная пушка так и останется нематериализованной, – засомневался Михаил. – Правда, если гипноз удастся, то мне нужно будет еще преодолеть и определенный психологический барьер, отделяющий меня, Шевелева Михаила Матвеевича, финансового функционера средней руки, от очень даже криминального авторитета с тем же ФИО, использующего пушку для добывания денег».
Михаил снова взглянул на соседа. Абсолютно пустыми глазами батюшка смотрел прямо перед собой, шевелил губами, тихо произнося слова, и прерывался только тогда, когда по смыслу нужно было сделать паузу. Если закрыть глаза, то рядом с Михаилом крутилась лента, диск, работала флешка или какой-то иной носитель, с которого снималась определенная информация и вливалась в мозг Михаила. Еще немного – и Михаил уже с трудом понимал, что с ним происходит.
Этой речью его зомбируют или усыпляют. Уже во сне или как-то по-другому, но насильно вводят информацию. Она о том, что делать с созданной много лет назад и давно забытой системой. Сведения о системе ему вводят в голову.
Расконсервирована программа «Феникс», аккумулированная фондом «Z» и реанимированная объектом «G».
«Реаниматор программы – это я», – подумал Михаил. Теперь Михаил стал чувствовать, что с головой влезает во что-то густое, липкое, от чего не отвязаться и не отмыться и что начинает сковывать любые его собственные мысли и движения. Он еще на поверхности, но скоро исчезнет. Хотел встать со скамейки, но удержал взгляд старца. Все продолжалось. Михаил еще что-то соображал, но уже совсем немного.
«Возможно, от меня откусили больше. Даже уже встать не могу».
Со скамейки, где сидел отец Василий, доносились звучащие на одной ноте слова. Хотя они произносились очень тихо, почти шепотом (шепот – это когда слова произносят без участия голосовых связок, а только с помощью губ и воздуха, выдыхаемого из горла шепчущего), но четко выговаривались, складываясь, как в учебнике литературы, в правильные фразы. С таким построением фраз со своими слушателями обычно обмениваются информацией докладчики.
«Похоже на машинную речь, – опять подумал Михаил. – И биологическая машина в образе отца Василия сидит перед ним».
Сам Михаил под шорох бормотания стал ощущать погружение в какое-то сонное состояние. Сонное, то есть когда совсем расслабляешься, не двигаются части тела и перестаешь их ощущать, как будто их никогда и не было. И в голову входят сны. Голова Михаила абсолютно осознанно и с четким пониманием происходящего воспринимала все, что в нее стопочками укладывали из хранилища, называемого отцом Василием.
«Этими стопочками, – все же немного продолжал соображать Михаил, – являлись установки на окончательную расконсервацию программы сборки и испытания психотронного оружия. Результаты работы потом должны предъявляться тому, кто много лет назад сделал это оружие, но почему-то не запустил в действие».
После внушения, которое ему сделали, в мыслях попрежнему оставалось желание делать бизнес на том, что попало ему в руки. Только теперь все это получило какойто дополнительный импульс под кодовым названием «должен».
Он должен в обязательном порядке сделать это! У него все получится. Окончательный результат работы после проверки передать тому, кто все это задумал.
Сейчас надо встать, как будто кто-то вдруг приказал, собрать барахло, которое с собой, и как можно быстрее удирать.
Как было приказано, Михаил попытался встать, но отец Василий удержал за рукав.
– Еще фотографировать! – остановил шепот старика.
– Теперь настала очередь живописи, – догадался Михаил.
– Подойди к стене, которая справа от иконостаса и потяни вниз за канделябр со свечой. Он там виднеется, – прошелестел отец Василий. – Откроется тайная дверь в камеру. Там картина. Фотографируй и уходи.
«Вот, что он искал и в жизни бы не нашел, если бы не эта сидящая рядом с ним шепчущая охрана», – подумал Михаил.
Как было приказано (уже приказано и слушаюсь!), он нажал на канделябр со свечой. Незаметная дверь, плотно пригнанная к поверхности стены так, что даже щель по ее периметру почти не была видна, открылась. Он вошел в камеру без окон и, щелкнув зажигалкой, зажег свечу, стоявшую в подсвечнике на тумбе с правой стороны от входа в камеру. Помещение осветилось. На правой торцевой стене камеры, прямо на каменной поверхности над свечой висела картина размером полтора на полтора метра, выполненная в иконописной манере с изображением какого-то святого. Очень точно, очевидно, тоненькой кисточкой, были прорисованы голова, руки святого и мельчайшие подробности его одежды. Михаил очень близко подошел к картине и не увидел даже малейших мазков, которые делают художники, работая маслом и предполагая, что картину нужно будет рассматривать с какого-то определенного расстояния. На этой картине все было сглажено. Михаил вспомнил, что именно такой фон поверхности и был нужен (из отчета немцев), чтобы шифруемое в его толще изображение проявилось особенно четко. Теперь Михаил почувствовал, что сфотографировать картину – это уже не его желание для продолжения бизнеса, а откуда-то появившаяся в голове и теперь не обсуждаемая обязанность. Все куда-то поплыло. Осталось только пятно картины и его дальнейшие необходимые действия. Когда с картиной было покончено, Михаил вышел из камеры и снова подошел к скамье со священником. Дрема, в которую его погрузили речи отца Василия, пропала. Он внимательнее посмотрел на загипнотизировавшего его священника. Отец Василий сидел немного ссутулившись и абсолютно неподвижно. Голова склонилась на грудь. Руки были какими-то вялыми.
«Как плети, – подумал Михаил. – Как будто из отца Василия, пока он говорил, выкачали всю его жизненную силу. Теперь он пустым мешком чуть возвышался над скамьей. Может, он и того? Тогда на мою голову уже второй труп. Какое-то ˮмертвецкоеˮ начало моего бизнеса. Может, все бросить?»
– Нет, надо действовать, надо сделать, испытать, а результат сдать заказчику, – тут же отдалось в мыслях Михаила, как будто чей-то приказ.
– Какому заказчику? Кто меня нанимал? Я ведь это все сам.
– Уже не сам, – ехидно заметил внутренний голос. – Теперь у тебя приказ.
– Да, – вспомнил Михаил, – “отсюда надо удирать” – тоже приказ. А отца Василия – в постель. Пусть бормочет там. Еще умрет здесь.
Михаил вывел из храма еле передвигавшего ноги отца Василия, закрыл на замок ворота, отвел старика в дом, уложил на кровать и укрыл одеялом. Отец Василий пребывал в полном забытьи. Даже перестал бормотать.
«Надо бабушкам сказать, чтобы внимательнее за ним присматривали, а то может и концы отдать», – подумал Михаил и пошел к ставшей уже своей избушке с Марией Ивановной.
Было около двух часов дня. Если сейчас ему уйти, на автобус в другую деревню успеет засветло. А там город и гостиница с машиной.
– Мне, Мария Ивановна, уже пора. Все, что было нужно, я сделал. И описал и сфотографировал. Отец Василий про историю храма мне многое рассказал.
Михаил положил на стол две тысячи рублей. Увидев деньги, Мария Ивановна в ужасе замахала руками, в который раз давая понять, что денег не берет.
Это ведь здорово, что хороший человек целых два дня своим присутствием доставлял людям радость. За это она ему благодарна. А деньги? Деньги ведь это так. Сегодня есть, завтра нет. Пусть будут «нет», тем более что они русские, а менять на белорусские одна маята.
У Михаила вдруг снова появилось острое желание поскорее оставить все, что с ним произошло, и вернуться в Москву.
В гостинице он был уже глубоко за полночь, еле разбудив администраторшу за конторкой, и проспал часов до девяти утра. Сквозь шторы пробивались лучики света.
«Природа приветствовала мое возвращение оттуда, куда меня всеми силами пытались засунуть накануне. Может быть, и засунули, – подумал Михаил. – Ведь когда это делали, небо своей пасмурностью сопротивлялось, а когда вылез, засияло солнышком. С головой вроде все хорошо».
Он что-нибудь чувствует? Кажется, нет, анализировал Михаил все, что с ним было. А, собственно, что он должен испытывать? Может, возникли какие-то желания, обязанности или что-то в этом роде? Вот желание. Когда сюда приехал, оно уже было. Скорее отсюда уехать. И оно осталось. Тогда примем, что ему желания не внушали. Теперь обязанности. Появилось ли у него после речей священника что-то в этом роде? Михаил задумался, а потом решил, что в голове стало тикать что-то такое, чего не было до того, как он сюда приехал, или было, но немного. Сначала было желание просто найти тайник и вынуть из него нужную информацию. Теперь в голове стала и очень навязчиво, Михаил даже удивился, что настолько сильно, пульсировать мысль. Раз у него есть документы, их приказано очень быстро превратить в устройство и испытать его. И еще о каком-то заказчике, которому нужно будет потом все передать.
Если предыдущие желания, например сделать прибор, только еще больше усилились, констатировал Михаил, то необходимость передачи прибора кому-то другому пытались, и очень навязчиво, внушить. Наверное, его не совсем загипнотизировали, а то бы о попытке такого внушения он не догадался.
«Там посмотрим», – прекратил рассуждать Михаил и по лестнице спустился вниз в ресторан завтракать.
Уезжать из гостиницы он собрался после обеда часа в два. В означенное время к Михаилу пришла дежурная, чтобы принять у него номер. Шевелев уже сложил вещи, чтобы отнести их в машину, и сидел в кресле, ожидая, когда дежурная осмотрит номер. Ему показалось, что она чем-то взволнована, хотя и пытается это не показывать.
Все, что хотел получить от поездки в Беларусь, он получил. И тайник оказался самым настоящим, и все, что нужно, из него вынул и даже спокойно ушел, согласовав уход со всеми, кого встретил. И все хорошо. Но где-то внутри все же оставалось совсем маленькое подозрение, что это еще не все. Должно быть какое-то завершение. Что-то уж все очень гладко.
«А ведь завершение может наступить сейчас», – почему-то подумал Михаил, поняв, что девушка, которой он сдает номер, чем-то встревожена. Она, проверяя, как обычно, наличие и целостность оснащения номера, хотела ему что-то сказать, но, наверное, стеснялась.
– Вы не хотите мне что-то сказать? – спросил Михаил, поднявшись с кресла и направляясь к ней.
Она повернула к нему лицо. По чуть покрасневшим глазам он понял, что совсем недавно девушка плакала.
– У нас в деревне, – она назвала деревню, где еще вчера был Михаил, – сегодня ночью взорвалась церковь, – голос девушки задрожал.
Михаил похолодел. Вот оно, мое завершение.
– Бабушку убило, – заплакала девушка. – Вчера умер священник. Они, моя бабушка Мария и еще баба Лена, готовили его, чтобы хоронить. Утром был взрыв. Говорят, что это мины или снаряды еще с войны. Теперь настал их черед. С избы батюшки взрывом снесло крышу. Дом стоял рядом с церковью. В доме что-то упало и убило бабушку Марию. Баба Лена жива.
– А церковь разрушилась? – спросил Михаил.
– Нет, стоит. Мне позвонили знакомые из соседней деревни, которые видели, что упал только кусок стены, как раз со стороны дома батюшки. Еще баба Лена сказала, что, как ей показалось, крест на куполе храма, когда она рано утром, часа в четыре, еще было темно, выходила на улицу, светился. Потом был взрыв. Сейчас туда еду.
Девушка шмыгнула носом, подписала бумажку, что номер принят, и вышла из комнаты.
«Это и есть завершение моей поездки, – окончательно расстроился Михаил. – Все дела принял. О том, что принял, кто-то кого-то известил. В цепочке, которую соорудили немцы, и вокруг нее уже трое умерших или убитых. Скорее, убитых. Сосед Александр Владимирович, священник отец Василий и бедная Мария Ивановна». В этой цепочке он вполне может быть четвертым.
Михаил взял вещи и спустился к машине.
Глава 10. МЕДИЦИНСКИЙ РЕАБИЛИТАЦИОННЫЙ ЦЕНТР «УДОВЛЕТВОРЕНИЕ»
В одном из отделений тридцать седьмой Московской городской клинической больницы в коридоре на тумбочке не переставая звонил телефон. Трубку никто не брал. Поднимать ее в это время было некому. Больные неврологического отделения ходячие, и волновались сейчас только по поводу предстоящего обеда. Пациентов, нуждающихся в постоянном наблюдении, в отделении не было. Поэтому персонал вместе с подопечными устремился за здоровьем в местный общепит – столовую.
Звонок так и остался бы неуслышанным, если бы молоденькая сестричка, что-то дожевывающая на ходу, случайно пробегая мимо, не схватила трубку и сквозь интенсивно жующие челюсти не произнесла: «Неврология слушает».
– Здравствуйте, девушка! Наконец дозвонился. Трубку никто не берет и не берет. На тот свет можно попасть быстрее, – напористо загудел низкий мужской голос.
– А у нас обед, – вклинилась в гудение сестричка. – Все в столовой.
– Знаю, что время обеда. Извините, пожалуйста, что отрываю вас от вкуснятины. У нас срочное дело, – озабоченно продолжал человек в трубке. – Это из дирекции московского инженерно-физического института. Хотелось бы поговорить с доктором Шевелевым Борисом Матвеевичем. Он психотерапевт и где-то должен работать в вашей больнице. Потому и звонок в неврологию. Помогайте, девушка! Пусть все, что вы сейчас съели, благополучно пройдет через ваш желудок без нехороших для него последствий, и с непременным ощущением полезности съеденного продукта, – голос в трубке от монотонного гудения перешел в режим некоторой игривости. – Вот, я вам сколько пожелал. Пожалуйста, девушка, только не кладите трубку.
– Можно сказать немножко мне? – заворковала сестричка, заинтригованная необычным обращением. – Шевелев Борис Матвеевич работает. Попали, куда надо. Сейчас его нет. Будет во второй половине дня. Даю телефон. Записывайте, – замурлыкала сестричка и перед тем, как снова идти к больным, с легким ответным флером охарактеризовала речь незнакомца как вполне положительную и поднимающую послеобеденное настроение.
– Спасибо большое, – удовлетворенно пророкотала трубка, – еще раз убеждаюсь, что если хорошо спросить, хорошо и ответят.
И сразу отключилась. В половине третьего в кабинете доктора Шевелева раздался телефонный звонок.
– Здравствуй, Борька! Это я, – трубка смолкла, ожидая ответную реакцию.
Борис Матвеевич помолчал, соображая, кто у него проходит под таким странным и давно забытым кодовым названием «Борька».
– Мишка, это ты? – наконец обрадовался Борис Матвеевич, вспомнив, что это его родной брат собственной персоной. – Даже не представляешь, как я рад, что ты объявился. Сто раз после смерти родителей пытался с тобой связаться, но все почему-то не получалось.
Борис Матвеевич многое хотел сказать брату. О том, что жить в одиночку хуже, а лучше вместе, о своей семье, его и Мишкиной работе. Может, лучше, когда вместе. Хотя совместная с братом работа вряд ли возможна. Он врачпсихотерапевт, а Мишка физик и по его части все, что связано с компьютерными технологиями. Как тут вместе?
Борис говорил и говорил, а трубка внимала и молчала, давая возможность собеседнику высказаться.
Борис вдруг подумал, что когда они были молодыми, он всегда что-то предлагал, а Михаил на это не соглашался. У него на все была своя точка зрения. Если ее надо было как-то доказывать, он делал это только самому себе.
«Опять я повторяюсь, – подумал Борис. – Мишка, что ему ни говори, будет делать так, как он понимает и хочет. Только сейчас почему-то звонит сам, что странно. Может, за эти годы что-то изменилось? Нужна помощь?»
– Мишка, ты чего? – забеспокоился Борис.
В телефонной трубке послышался ответ.
– Нужно встретиться, – без всякой увертюры начал Михаил. – У меня дома и скорее. Есть предложение, которое тебе будет интересным. Ты ведь правильно сказал, что, если что-то делать вместе, всегда получается лучше и быстрее. К этому могу добавить – и выгоднее. Если получится, у нас могут быть большие бабки. Но это только после встречи. Принимается? Извини, у меня нет времени. Обо всем поговорим и обсудим, когда встретимся. Живу там же. Запиши координаты моего мобильника, – Михаил продиктовал номер телефона. – Буду ждать звонка, но в пределах одного-двух дней. Все, целую.
Бас в трубке пропал.
– Всегда Мишка такой. Ему все и сразу, – пробурчал Борис Матвеевич, положив трубку.
Лет восемнадцать назад Борис Матвеевич окончил второй московский медицинский и врачевал болезни, которые нельзя пощупать. Они были как бы виртуальными и назывались психологическими. Он работал психотерапевтом в неврологическом отделении одной из московских больниц. Отделение входило в состав известного в медицинских кругах центра «Феникс». В последнее время Центр занимался нашумевшей, но пока так и не решенной проблемой снижения биологического возраста людей. Как писала пресса, стволовые клетки никакой пока радости не приносили тем, кто их поглощал. Актеры, основные потребители клеток, еще и самые любимые, один за другим умирали, а их биологический возраст даже немного не сдвигался с места. Правда, отдельные удачные наработки были. Вот если они и дальше будут такими, то из них свяжется веник, которым смерть от нашей жизни можно будет отметать очень далеко. Мысли о клетках и продолжительности жизни вот уже более трех лет постоянно крутились в голове Бориса Матвеевича, постепенно укладываясь листочками его будущей докторской диссертации.
«Насчет своих «невероятных бабок» Михаил позвонил очень кстати, – подумал Борис Матвеевич, направляясь в ординаторскую. – В моем кармане им самое место, и побольше бы».
Через два дня Михаил немного отошел от напряженного состояния, которое охватило его в последнее время. Прибор для генерирования эмоций был изготовлен по частям и собственноручно собран. Правда, работа в одиночку продвигалась медленно. Только восемь месяцев ушло на изготовление, сборку и наладку «малого синтезатора эмоций». Такое имя устройству дал Михаил. По мере того, как процесс создания синтезатора близился к завершению, Михаил все чаще стал задавать себе вопрос, что дальше. Ведь не убивать же этой пушкой людей? Гораздо безопасней ее можно использовать, например, для лечения пациентов. Такая мысль однажды пришла ему в голову и не отпускала. Он даже где-то прочитал, что человека можно вылечить, например, от депрессии и даже рака, хорошим настроением или какими-то радостными событиями. Пушка могла эти радости пациенту внушать помимо его воли. Больной должен был от этого выздоравливать. Впрочем, сам Михаил не медик. Но в их семье медиком был папа, а сейчас врачует брат Борька. Емуто и можно предложить лечить людей эмоциями. Тогда с «синтезатором эмоций» все получится. И самое главное, вопросы собственной техники безопасности. Только лечить и никаких убийств. Братик по прозвищу Боря-псих лечит душевнобольных. И разбирается не только в душевных, но и в других болячках. Думаю, у него будут мысли по поводу того, как нейтрализовать болезни смехом, слезами, страхом или какими-то иными эмоциями.
Сейчас Борис сидел в маленькой трехкомнатной квартирке Михаила на самом северном краю Москвы, в Митино. Михаил подумал, что то, чем он последний год жил, без брата и его медицины может не получиться. Но, если он окончательно решает, что Борис в игре, ему нужно будет хотя бы частично открыть тайну, откуда у него оборудование для генерирования психоза, именуемого эмоциями. Конечно, всего он брату не скажет, но частью истории придется поделиться.
Михаил немного отпил из рюмки, которую держал в руке, поставил на стол и посмотрел на Бориса.
– Сначала ответь мне на один нескромный вопрос, только прямо, – начал Михаил. – Ты чего-нибудь боишься?
– А как же, – удивился Борис. – Если умереть, то боюсь. Если все остальное, то не боюсь, а впрочем, не знаю. Как я могу кого-то или чего-то конкретно бояться, если не знаю, что это такое? Когда начнешь меня пугать, тогда и скажу, страшно это или нет. А так ничего вроде не боюсь.
– Ладно, – решился Михаил. – Расскажу, во что совершенно случайно год назад вляпался, а ты ответишь, можно ли нам с этого что-то иметь.
– Рассказывай, – оживился Борис. – Там посмотрим, нужно ли бояться, ну и в плане денег.
– Если коротко, то у меня есть установка, вызывающая насильно у человека самые разнообразные эмоции, – начал Михаил. – Если эмоции доводить до предела, они могут убивать. Но если не доводить, могут лечить. На этом можно неплохо зарабатывать, подумалось мне. Но ты, Боря, врач, и тебе все это ближе. Мне же нужно сначала знать – будешь ты работать со мной или искать другого помощника?
«Во дает, – Борис как-то неуверенно помотал головой. – Все ему сразу выложи. Буду с ним или нет, получится или не получится».
– Знаешь, давай так, – решил Борис. – В конструкцию твоей железки не лезу. Откуда она у тебя, меня не интересует. На предложение попробовать лечить эмоциями и на этом зарабатывать отвечу, только покопавшись в литературе, в материалах нашего Центра, и еще кое-где. Если все, что ты сказал, не сказки, то это может быть интересным. Но только, повторяю, если это не мираж. Сейчас мне надо ехать, ждет машина, – поднялся Борис. – Как только соберу информацию, позвоню. Я быстро. Дня тричетыре.
Входная дверь за Борисом захлопнулась.
Еще через два дня Борис позвонил Михаилу и сообщил, что информация, которую брат ему сообщил, интересна. Эмоциями можно пробовать лечить. У него даже есть определенные соображения. Их надо обмозговать. И если у Мишки, как стороннего и некомпетентного, а следовательно, и самого объективного слушателя (кстати говоря, все великие открытия делались случайными людьми, им почему-то всегда было все виднее) не возникнет никаких сомнений, то можно начинать. Братья встретились снова.
– На эмоциях с помощью медицины можно делать деньги, – начал Борис. – Например, если работать с алкашами и некачественными, что ли, или качественными, но… не знаю, как тебе проще сказать, женщинами. Я имею в виду не с проститутками и заболевшими нехорошими болезнями, а с женщинами, которые не в полной мере чувствуют себя женщинами – «холодными» женщинами. Мы будем их разогревать и делать полноценными. Сейчас объясню, как можно лечить эмоциями, а ты скажешь, способна ли на такое твоя аппаратура. Принимается?
Михаил молча кивнул и, поудобнее усевшись в кресле, приготовился слушать Бориса.
– Организм с внешним миром общается рефлексами, – начал Борис. – Рефлекс – это реакция организма на внешние воздействия цветом, запахом, вкусом, звуком и другими раздражителями. Как известно, рефлексы бывают безусловные, то есть заложенные в организм с рождения, и условные, приобретенные при жизни человека методом проб и ошибок. Кстати, мысли у нас в голове, если мы думаем, тоже выполняют функции своеобразных рефлексов. Дальше буду говорить немного заумно, но зато точно, – продолжал Борис. – Вариации реагирования человека на внешние раздражения зависят от окружающих его в данный момент ситуаций, которых может быть великое множество. Каждое раздражение, как поступающая через органы чувств человека внешняя информация, вызывает ответную, но избирательную реакцию в виде набора соответствующих поведенческих функций человека, ранжированных по критерию полезности. Если полученное раздражение для организма полезно, оно принимается и используется. Когда вредит, организм своим дальнейшим поведением старается его отторгнуть, ставя заслон его восприятию. Таким образом, эмоции – это своеобразная психологическая реакция на внешнее раздражение. Их и будем использовать для лечения пациентов.
– Примерами одних из самых распространенных заболеваний, которые можно лечить эмоциями, являются заболевания, связанные с отсутствием влечения к чемуто или, наоборот, с наличием какого-то влечения, отрицательно действующего на здоровье. В последнем случае, чтобы пациента вылечить, влечение нужно устранять. Из множества подобных ситуаций я для начала выбрал алкоголизм и фригидность женщин. Последнее – это когда женщине, грубо говоря, почему-то не хочется мужика, и к его ласкам она остается равнодушной. Если с помощью твоего аппарата мы лучше других научимся нейтрализовывать влечение пациента к алкоголизму или «холодную» женщину превращать в сексуальную, за это могут хорошо платить. Теперь объясни, – Борис посмотрел на Михаила, – как работает твой аппарат, чтобы я мог представить возможности для его применения.
– Хорошо, – кивнул Михаил. – Сейчас об аппаратуре. В работу она пока ни разу не запускалась, но как устроен процесс действия, я немножко представляю. Как я думаю, работать установка должна следующим образом. Мысленным каналом оператор соединяется с пациентом. Для этого перед глазами оператора на фотографии или телевизионной картинке помещается изображение пациента. Что будет дальше? «Синтезатор» по мысленному каналу направляет в мозг пациента концентрированный электромагнитный поток. В мозгу поток связывается с определенным рецептором, который имеет собственное электромагнитное поле заданной частоты колебаний и мощности. Связь может происходить сразу с несколькими рецепторами. Направленное электромагнитное поле резонирует с полем каждого рецептора. Резонанс полей воспринимается как раздражающий внешний сигнал. На поступивший сигнал следует реакция организма. Например, если человек дотрагивается до чего-то очень горячего, он отдергивает руку. Когда человек видит что-то очень-очень противное, его рвет. Если разозлить или испугать, может начать ругаться, ударить или даже убить. Но вполне возможно, что убежит.
– Вот, – перебил Борис Михаила. – Процесс закрепления в памяти ненужности или, наоборот, полезности того или иного внешнего раздражителя и лежит в основе лечения твоим синтезатором. В клиниках при современных методах лечения рефлекс ненужности алкоголя организуется в виде рвотного рефлекса или психологического неприятия к предмету рефлексии, и в памяти пациента закрепляется как условный рефлекс. Рефлекторный процесс твоей пушки может быть гораздо сильнее и, я бы сказал, надежнее, например, используемых сейчас в подобной терапии химии или гипноза. Как только их действие прекращается, исчезает и эффект лечения. «Синтезатором» же мы как бы восстанавливаем чувствительность заболевшего или постаревшего рецептора, приводя его в норму. Отсюда и более стабильный эффект от лечения. Таким образом конкурентов мы заткнем за пояс. Теперь в отношении фригидности женщин. Если в самом общем плане, то тот же рецептор, назовем его сексуальным, может не реагировать или слабо реагировать на сексуального партнера. Такое возможно и в случае, если у женщины еще не было соответствующего опыта. Просто она не знает, что ей нужно хотеть в мужчине. Тогда синтезатор, опять же путем корректировки показателей электромагнитного поля сексуального рецептора, подскажет соответствующим образом женщине, как реагировать на своего партнера. «У него это вот так, а у тебя – эдак… Ну, почувствовала наконец-то?..» Короче, Михаил, из всей нашей сегодняшней встречи делаю предварительный вывод. При первом приближении затея удачная, но все это нужно проверить на живых людях – настоящем алкоголике и фригидной женщине. Если пробы дадут положительный результат, сразу начинаем работать. Предлагаю подопытным алкашом сделать меня, – ткнул себя в грудь Борис.
– Ага, – засмеялся Михаил. – А меня будем из «холодной» девушки превращать в горячую.
– Хватит ржать, – оборвал Борис. – Я, конечно, не алкаш, но если появится отвращение к моему любимому коньяку, я это почувствую. Если оно еще и закрепится, то ради нашего общего будущего бизнеса я согласен принести в жертву те удовольствия, которые я получаю от выпивки. С эротическими экспериментами будем осторожны. Возможен перебор. Для этого подойдет опытная представительница женского пола. Возможно, и проститутка, которая за соответствующую, естественно, мзду опишет все, что с ней будет происходить. А может быть, и обычная женщина. Надо будет поискать подходящую кандидатуру. К тебе у меня, Михаил, последний вопрос. Что у нас с характеристиками электромагнитных полей, вызывающих эмоции?
– Я их нашел в отчете у немцев. Помнишь, я тебе об этом немного рассказывал, – напомнил Михаил Борису. – Немцы проводили эксперименты с военнопленными. В таблицах с результатами опытов есть графа показателей смертельных доз эмоций. Чтобы не переборщить с ними, показатели будем учитывать.
– Ладно, хватит теории, – поднялся Михаил. – Кролик по имени Борис, квартира и аппаратура для опытов у нас есть. Завтра проводим эксперимент с алкоголем. Так как ты, Борис, работаешь алкашом, коньяк приносишь сам. Будешь смотреть на бутылку. Если она не раскупорится, эксперимент удался. Если коньяк выпьем, то только по поводу большого огорчения от неудачи.
Встав в шесть утра и позавтракав тем, что было в холодильнике, Михаил вспомнил, что сегодня они будут проверять работу установки. В голову пришла неожиданная мысль. С экспериментом он, возможно, поторопился. На какие результаты можно надеяться, если он еще ни разу не вводил установку в действие?
– Конфетка в обертке, конечно, всегда красивая. А как на вкус? Вдруг это бомба, которая от нажатия кнопки взорвется? А что? Запросто, – Михаил даже вспотел.
В голове стали рисоваться варианты стартового запуска установки и возможные последствия. Она меня сразу грохнет, когда поймет, что я не тот, кто заложен у нее в программе пуска, или подождет, так как с первого раза не определит, друг я ей или враг. Это то, что касается пуска. А вот когда она заработает, актуальными будут два следующих варианта развития событий. Первый – убойный. Я собираю установку и, как приказал старик из храма, ее кому-то передаю. До настоящего времени цепочка «принял – передал» работала безотказно. Тот, кто у предыдущего функционера принимал очередное звено цепи, например восстанавливал чертежи, как Александр Владимирович, впоследствии умирал. Почему бы так же не умереть тому, кто по чертежам Александра Владимировича сделает и передаст заказчику готовое изделие?
– Если все так, следующим буду я, – поежился Михаил. – Но второй вариант более щадящий. Установка, когда я ее запущу, признает меня своим хозяином. Тогда я могу с ней делать все, что захочу. Хотя и этот вариант может оказаться со смертельным исходом, когда установка, сначала признав во мне хозяина, позже убедится, что я совсем не тот. Все, хватит дрожать, – взял себя в руки Михаил. – Бориса вызываю на два часа. Первый старт пробуем сделать вдвоем. Будем смотреть, как установка среагирует и на меня, и на окружающих. Окружающим будет Борис. Его посажу за стенку в другую комнату.
К двум часам, когда Борис приехал и уселся напротив в кресло, Михаил в сбруе из проводов и датчиков, связывающих его с компьютерными блоками установки, был полностью на старте.
– Договариваемся следующим образом, – повернулся Михаил к Борису. – Ты посидишь рядом со мной. Я нажму вот эту кнопку. Установка включится. Ты будешь смотреть, что произойдет после нажатия кнопки. Если тебе покажется, что что-то пошло не так, я вдруг начну вести себя неадекватно, если тебе покажется, что я начинаю умирать, повернешь этот рубильник. Все прекратится. Но рубильник – это крайняя мера. Вообще-то, теоретически ничего не должно случиться. Немцы проектировали установку так, чтобы она вместе с оператором работала в безопасном режиме. Ладно, хватит об этом. Но до окончания эксперимента, сколько бы он ни продолжался, из комнаты не уходи. Понял?
Борис кивнул.
– Тогда начали.
Михаил поудобней уселся в кресле, стоящем перед низким столом, уставленным аппаратурой, надел наушники и с помощью кучи датчиков подключился к «синтезатору». Для того чтобы один из датчиков закрепить на голове, он даже до блеска выбрил на затылке часть своей шевелюры. Окутанный проводами немного волновался. Эту штуковину страшно запускать. Ведь если он что-то напутал, электромагнитное облучение может убить и его, и Борьку. Сейчас он должен протянуть руку и нажать кнопку «Пуск». Будет ли это движение в его жизни последним или последует продолжение?
Все вопросы без ответов, страхи и дрожь в пальцах Михаил неимоверным усилием постарался заглушить в себе и потянулся к пусковой кнопке.
– От таких мыслей лучше сразу застрелиться, – вздохнул он и нажал кнопку «Пуск».
Раздалось чуть слышное гудение вентилятора, охлаждающего приборный отсек установки.
– А ведь заработала, – еще успел подумать Михаил. Перед глазами поплыло. На какое-то мгновение он оказался в полной отключке. Потом в голове стало немного проясняться, хотя и не сразу. С такой постепенностью обычно наводят резкость в фотокамере. Сначала изображение нечеткое, но постепенно картинка оказывается в фокусе и становится контрастной. Он живой, кажется, здоровый, и продолжает сидеть за столом с приборным блоком установки. Только в ушах появился какой-то слабый монотонный звук и на пульте управления стали мигать лампочки. Они сигнализировали, что установка заработала. И это уже при первом включении.
«Заработала, – немного вышел из напряженного состояния Михаил. – Борис во все глаза на меня смотрит и ничего странного в моем внешнем виде не находит. Установка включилась и уже о чем-то думает. Надо активизировать процесс», – решил Михаил и повернул тумблер управляющих сигналов, увеличивая объем и силу поступающей в его мозг информации.
Сразу появился результат. Михаил ощутил, что в мозгу вместе с его собственным «Я» появился кто-то другой. Теперь в голове было две личности. Он, Михаил, собственной персоной, и тот, кто появился. Почему-то Михаил сразу решил, что при определенных условиях он может оставаться и тем, кем был до включения установки, – Михаилом, и в то же время переместиться в другую личность. А еще он как будто чего-то ждал. Ждал дальнейших указаний, определяющих: кто он в настоящее время в штатной иерархии; назначение и дальнейшую программу действий изделия; многое другое, что было включено в мозг заработавшего сейчас компьютера и что должно скопироваться в его мозг. Михаил стал догадываться, что информация о том, что делать дальше, должна поступить из его памяти, как только компьютер отработает проверку идентичности заложенных и полученных в реальной работе параметрических показателей изделия. Похоже, этап пуска завершался. Стрелки приборов и разноцветные индикаторы успокаивались. И дальше… Дальше его мозг загрузился информацией, выданной компьютером.
Ему – начальнику и генеральному руководителю программы «Зигфрид» и входящего в нее сверхсекретного диверсионного комплекса «Кинжал» – присвоен кодированный шифр «Заказчик-1». Сокращенное название «ЗАК1».
«Вот, кто стал моим вторым ˮЯˮ», – еще успел подумать Михаил.
Набор информации продолжался.
«ЗАК-1» приказывалось. Первое. Реанимировать и привести в боевую готовность штатное сопровождение диверсионного комплекса «Кинжал». Второе. По опытным сценариям, заложенным программой «Зигфрид», провести пробные пуски установки с оценкой эффективности ее действия. Третье. Произвести компьютерную оценку эффективности сценарного исполнения пробных пусков и принять решения об упреждающих ударах по целям, сформулированным программой «Зигфрид». Четвертое. Комплексу «Кинжал» обеспечить маскировочный камуфляж работы согласно разработанной программе прикрытия. Пятое. Персональным прикрытием «ЗАК-1» назначается второе «Я» его личности. Шифр прикрытия «Михаил». В него он при необходимости должен трансформироваться, используя возможности работающей установки.
Условные коды личностей – «Реальная личность», «Компьютерная личность». Установке присваивается код прикрытия «Синтезатор эмоций».
Теперь, когда первичная руководящая информация поступила в полном объеме, работу своего прикрытия «ЗАК1» должен проверить под кодом «Михаил».
«Такая переброска возможна сейчас только с помощью синтезатора», – стал думать «ЗАК-1». А как быть с перемещением в обратную сторону? Как перебросить личность Михаила в личность компьютерного «ЗАК-1»? Ведь без установки Михаил не будет знать, что еще есть и личность «ЗАК-1».
«Разберемся по ходу дела, – решил “ЗАК-1”. – Сейчас надо трансформироваться в личность моего прикрытия “Михаила”. Пусть он проверяет, как работает установка, и делает с ней все, что задумал. О том, как “Михаилу” без помощи установки стать “ЗАК-1”, компьютер сообщит мне, вероятно, позже».
«ЗАК-1» повернул тумблер в положение, которое в голове Михаила перебросило одно его «Я» в другое.
– Так, – откинулся в кресле Михаил. – Все, слава богу, включилось. И я не умер. В голову автоматом ввели инструкцию, как пользоваться установкой. Правда, если мощность сигналов от установки увеличить сверх определенного предела, начинает что-то происходить. И к этому «что-то» пока нет доступа. Посмотрим дальше. Теперь, Борька, – повернулся Михаил к Борису, – я, как договаривались, готов провести эксперимент с «алкашом», то есть с тобой. Если все сработает, найдем другого, уже профессионального любителя и повторим опыт с ним. Что сидишь? Давай в другую комнату к своей бутылке и жди, что будет.
Перед собой Михаил поставил фотографию Бориса и нажал кнопку «Пуск». Михаил не мог видеть цель, так сказать, живьем. Перед ним была только фотография цели. Но все равно. Он мысленно был там с ней, с целью, перед не раскупоренной бутылкой французского коньяка и в ожидании чего-то кошмарного. Например, бутылка от ненависти к ней взорвется. За стенкой пока было тихо. Перед сеансом договорились, что, если во время эксперимента произойдет что-то необычное, Борька дернет за веревочку, проложенную между комнатами. Веревочка и не думала двигаться. Как понимал Михаил, после того как в мозг клиента будет введена специальная информация о вреде алкоголя, тот должен не просто не хотеть открывать бутылку, она должна стать ему противной. От одной мысли о том, что содержимое бутылки нужно принять внутрь, у клиента должен возникнуть рвотный рефлекс. И теоретически рвотное отторжение у него должно закрепиться навсегда. За стенкой пока ничего не происходило, во всяком случае из того, что можно уловить слухом. Установка продолжала гудеть, стрелки на приборах, отмечающих частоту и мощность излучения, находились уже где-то на середине шкал.
«Может, цель уже сломалась? – забеспокоился Михаил. – А я сижу перед ее изображением, как перед памятником. И веревка не дергается. Все, пора кончать. Результаты старта зафиксирую потом. Надо быстрее проверить, что с целью», – решил Михаил, вырубил аппаратуру и, чтобы бежать к Борису, сбросил с головы датчики с проводами.
Не успел. В дверном проеме возник Борис.
– Фу, черт, испугал, – Михаил снова сел за пульт. – Мы же договорились, если будет что-то нехорошее, дергаешь веревку. А ты? Так ведь можно жмуриком стать! Ну что там с тобой. Рассказывай. Получилось или нет? – стал нетерпеливо задавать вопросы Михаил.
– Подожди. Дай отдышаться, – просипел Борис. – Сейчас станет лучше. Еще чуть-чуть. Вот, немного отпустило. Теперь по порядку. На столе передо мной стоит бутылка. Ничего, связанного с бутылкой, я не чувствую. Она стоит и стоит. Никакого желания нет выпить то, что в нее налито, или из-за какой-то ненависти к ней разбить о стенку. Она стоит и пусть стоит. Столбы на улице тоже стоят. Ну и что?
– В какой-то момент ты, наверное, включил свою аппаратуру или что-то сделал, но я почувствовал, правда, совсем небольшой, но все же интерес к бутылке. Не к самой бутылке, а к ее содержимому. Коньяк в ней показался мне сначала каким-то неуютным, что ли, но это быстро трансформировалось в ощущение неприятности. Мне не понравился цвет. Темный цвет жидкости в бутылке. У меня он почему-то стал ассоциироваться с чем-то нехорошим, с какой-то опасностью. Теперь жидкость, которую я наблюдал в бутылке, стала мне угрожать. Причем не знаю каким образом – в голове, в желудке или в пятой точке, но постепенно угроза превращалась во что-то физически лишнее, от чего нужно скорее избавиться. И чем быстрее, тем лучше. Это лишнее в конце концов сформировалось в конкретное ощущение. Жидкость в бутылке страшно противная. К ней ни в коем случае нельзя прикасаться, а тем более пробовать. Понятие об этой самой противности в голове установилось без всякого контакта с жидкостью. Глазами я видел, что жидкость в бутылке просто грязная, протухшая (очевидно, пошли глюки) и даже с каким-то осадком. Такой она мне стала казаться. Осадок выделял пузырьки газа, которые поднимались по бутылке к горлышку и лопались. Вся картинка вдруг дополнилась запахом, который через стенки сосуда стал легко проникать наружу и усиливаться – от чуть заметного из-за присутствия каких-то неприятных флюидов до отвратительного ореола тухлятины. И, как апофеоз, все обратилось в омерзительную вонь. Язык стал ощущать все возрастающую горечь содержимого бутылки, как будто я его попробовал. Я его чувствовал, как если бы это дерьмо было уже во мне. Кишки, как в детстве, когда мама лечила их от неприятностей, стали заполняться жидкостью (глицериновой по ощущениям) типа касторки. В это время ты, Михаил, прибавлял, наверное, обороты своей пушки. От этого вся гадостная пакость стала на меня действовать в возрастающей динамике. В конце концов, меня стало тошнить. Впрочем, тяга вывернуться наизнанку почему-то сразу прекратилась, кроме все же небольшого рвотного рефлекса, который остался.
В этот момент Борька как-то странно икнул. Лицо его, как от какой-то очень большой натуги, стало пунцовым. Он зажал рот рукой и бросился в открытую на всякий случай дверь туалета, в зону действия унитаза. Минут через десять умытый и с почищенными зубами Борис вышел из ванны и сообщил, что эксперимент вполне, как он считает, заслуживает положительной оценки.
– Не открывая бутылки и, таким образом, не пробуя ее содержимого на вкус, удалось достигнуть насильственного рвотного рефлекса, – выдал резюме Борис. – Думаю, не имеет значения и вид жидкости в бутылке – качественная водка, коньяк или подпольная бормотуха. Все они выступают под общим названием «алкоголь». И под действием твоей, Мишка, установки алкоголь вызывает отвращение. Но для закрепления рвотного неприятия божественного напитка пациенту все же надо проводить несколько сеансов такого лечения. Сколько – не знаю. Определим опытным путем и без моего участия. Спасибо, с меня хватит, – как от хины сморщился Борис. – Дальше будем работать с профессиональными алкоголиками. Еще я думаю, что после окончания лечения рецепторы пациента только от одного вида или запаха алкоголя, а тем более если алкоголь попадет на язык, будут рефлекторно вызывать рвотные потуги. Но отвращение к спиртному – еще не все. Со мной стали твориться гораздо более страшные вещи, – продолжал Борис. – Кто-то стал пугать меня, эти страшилки были связаны с моим организмом. Сравнивались мои штатные экспонаты – сердце, легкие, печенка, селезенка, почки, мозги и так далее, с состоянием этих же составляющих тела человека у заслуженных народных алкашей. Дав возможность насмотреться на все это разложение, принялись за психику на тему, как эмоции могут довести до безумия. Для меня, словно в кинозале, был как будто проведен киносеанс, где на экране показали мои возможные переживания от различных нехороших событий, причиной которым стало отравление организма алкоголем:
1. Жена бросила мужа или он ее бросил. Ребенок ушел к кому-то из них одному. Тоска о ребенке.
2. Повесился сам. Что чувствуют близкие? Я реально переживаю, как будто я этот самый близкий.
3. По своей вине – выпил, попал в аварию. Как страшно и больно умирать на пустой дороге без всякой помощи.
– И во всем виноват алкоголь. Пить нельзя! Жить хорошо! Если пьешь – умрешь! Все это на уровне условных рефлексов вдалбливалось в подсознание. Такие вот пироги. Считаю, Михаил, что лечить алкашей твоей пушкой можно гораздо успешней, чем это делают сейчас в клиниках наши будущие конкуренты, – заключил Борис. – Теперь нужен опыт с сексом. Чтобы найти пациентку, мне необходимы день или два.
На следующий день Борис мысленно перебирал варианты возможных кандидатур на роль исполнительницы в спектакле с названием «Секс».
«Сейчас мы будем фиксировать только сам факт сексуального воздействия синтезатора на организм женщины. Сначала проведем эксперимент с нормальной девушкой, а потом, если получится, проверим на той, которую нужно лечить. Теперь надо представить себе все, что мы будем делать с пациенткой, и что для этого нужно, – задумался Борис. – Первое. В увеличенном виде фотографируем эрогенные зоны ее тела. Глядя на картинки, Михаил в соседней комнате будет себе точно представлять, какую точку тела девушки мысленным каналом нужно связывать с синтезатором. Этой точкой или участком тела, когда синтезатор заработает, девушка должна почувствовать эротический посыл со стороны практически не существующего виртуального мужчины – фантома. Второе. На основные эрогенные зоны тела девушки действуем как в жизни – последовательно, постепенно, плавно и все ниже и ниже от головы к ногам. Третье. Мысленный процесс интенсифицируем, поставив перед девушкой фотографию какого-нибудь голого сексапильного мужика. Нет, фотография плохо действует. Нужно что-то голографическое. Вот. Поместим бронзовую статуэтку Аполлона. Такую красоту видел вчера в антикварном магазине. Аполлон – это эталон мужского совершенства. Женщине переспать с таким эталоном – высшее наслаждение. Хотя, как посмотреть, а точнее куда. А как с этим «куда»? Ведь нужны еще размеры и активность того, что скрыто под фиговым листочком Аполлона. Этого никто точно не знает. Он же бронзовый, Аполлон. И листочек не приподнимается. А зачем приподнимать? Все, что под листочком, девушке покажет синтезатор. Ладно, с организацией процесса все. Ищем девушку. Конечно, ее можно снять около любой гостиницы. Но девушка у гостиницы вряд ли сможет внятно объяснить, что с ней при облучении синтезатором произошло».
«Причина этого, – рассуждал Борис, – абсолютное безразличие. Ведь проститутке все до большого фонаря. Главное деньги. Она безразличный манекен, выдающий синтетическую показную любовь. И только. Обычная работа. Ежедневная, до тошноты противная, тяжелая, опостылевшая, да еще и неспокойная. И постоянно мысли. А если клев пропадет, вдруг появится полиция, только бы не заразиться, ведь могут и убить…»
«Проститутка сгодится на вторичные испытания, – решил Борис. – Если такой холодный и профессионально безразличный к сексу организм возбудится, получим еще одно железное доказательство того, что установка работает. На первый сеанс клиентку надо искать среди сестричек нашей больницы. Пациентке нужно все популярно объяснить. И особенно то, что делается это во благо… и, конечно, небескорыстно. Ей надо платить и не жадничать».
Через день
Ниночка маленькая и худенькая. Про таких говорят хрупкая. У нее стройная фигурка. Она блондинка с большими все понимающими и, может быть, только чуть-чуть, но уже все повидавшими карими глазищами. И, конечно, со скрытым, но в приватной беседе иногда дающим о себе знать, желанием подзаработать. Ниночка из категории «мы не местные». Учится на третьем курсе мединститута и «на что жить» зарабатывает у Бориса в больнице. Подтвердила, что не возражает провести сеанс в обнаженном виде. Ничего не имеет против фотографирования эрогенных зон ее тела и, разумеется, знает, что это такое. Согласна рассказать, и даже подробно, о том, что будет чувствовать, когда кто-то станет из нее делать сексбомбу. У нее нет никакого смущения и по поводу того, что ей предстоит. Конечно, все обнажит, покажет и даже то, о чем сама может и не догадываться. Согласна получить заявленную за сеанс сумму денег. Правда, Ниночка не очень сначала поняла, для чего нужен Аполлон. Она, что ли, никогда голых мужиков не видела? Но потом все же согласилась. Если для чистоты и усиления эксперимента, пусть стоит.
Комната, в которой сейчас находится Ниночка, довольно большая и свободная от мебели. Только кушетка, на которой она лежит, и стул в углу комнаты. Кушетка застелена простыней. Под головой маленькая подушечка. Свою одежду Ниночка, раздеваясь, сложила на стул. Кушетка освещается мощным потолочным светильником и стоит в середине комнаты.
«Для облегчения будущих съемок», – понимает Ниночка.
В ногах кушетки торчит полуметровая статуя Аполлона, повернувшего голову, но смотрящего не на нее, а куда-то в сторону. Уже минут пять Ниночка лежит неподвижно, отрешенно рассматривая потолок, стены и этого голого болвана у нее в ногах.
Голых мужиков она, конечно, видит регулярно. Всетаки работает в больнице. И не только в больнице, а еще и в институте. «У Петьки Федотова мышцы живота накачаны не хуже. И размер плавок больше. Есть, что прикрывать. Не то, что под листочком болтается у этого истукана. На меня, гад, ведь даже и не смотрит».
В голове Ниночки от возникшей вдруг досады поползли в мыслях тягучие строчки старинного студенческого романса. Его, тоскуя по настоящей любви, пели девицы на первом курсе мединститута. «Обними меня за талию, поцелуй же мою грудь. Пред тобой лежу я голая, ну же, сделай что-нибудь».
«О черт, подействовало. А я все-таки ничего».
Повернув голову, на нее смотрел Аполлон. Его взгляд выражал нескрываемый сексуальный интерес к Ниночке – Аполлон разглядывал ее так, будто раздевал взглядом, хотя снимать уже было нечего.
Конечно, когда идешь по улице, особенно летом, да еще под платьем, кроме плавок, ничего нет, и все, что можно и нужно, просвечивает, взгляды падают от каждого встречного субъекта противоположного пола. Хотя, и сама реагируешь, если вдруг засмотришься на физиономию или филейную часть мужика. Остальное у него скрыто штанами и рубашкой. Из-под рубашки иногда выпирает такая гора сала, что смотреть противно. И совсем не хочется думать о нижней части этой горы. Там, как показывает жизнь, в основном одни только женские слезы. Здесь же мужик голый. Все при нем и соответствует стандартам, которые еще в школе проходили по анатомии.
«Размечталась, – пригорюнилась Ниночка. – Мужик ведь железный».
А мужик шевельнулся, стал быстро увеличиваться в размерах и, раскрывая объятия, вдруг шагнул к ней. От взгляда до объятий обычно проходит достаточно большой промежуток времени. Ведь еще надо понять, что за человек тебе их раскрывает. А за словом «понять» скрывается очень много. Например, женится или просто так, можно ли с ним залететь или «я сама к этому готова». Ну и, если насчет полетов, как у летчиков, есть контакт или нет контакта. Правда, потом все равно происходит как у всех – от винта. Этот этап знакомства пронесся в голове Ниночки курьерским поездом. Даже и не вспомнилось самое главное. Наставление мамы на все случаи жизни: «Смотри, ты уже взрослая девочка».
Немного оторвавшись от своего ложа, Ниночка всем телом подалась к приближающемуся самцу. Внизу живота стало горячо.
Как Михаил с Борисом и задумали, позавчера с Ниночкой была проведена подготовка сексуальной сессии. Михаил сфотографировал некоторые эрогенные зоны тела Ниночки, на которые планировалось направлять излучение синтезатора. На фото были получены глаза Ниночки, уши, губы, грудь, живот, наружная и внутренняя поверхности бедер, а также имеющиеся в теле Ниночки три входа, через которые виртуальный мужчина мог вводить в ее тело свой не менее виртуальный аппарат. Сейчас обнаженная Ниночка лежала на кушетке в соседней комнате. Скульптура Аполлона – у нее в ногах. Борис и Михаил расположились с синтезатором за стенкой и по картинкам на мониторе компьютера приготовились наблюдать за процессом. Как всегда, вначале ничего не было. Потом Михаил стал ставить перед собой фотографии различных эрогенных участков тела Ниночки и по мысленному каналу направлять соответствующие импульсы от синтезатора к рассматриваемому участку тела, наблюдая, что происходит. Последовательность действий с телом решили скопировать с порядка, заложенного природой в организм человека на генетическом уровне. Согласно ему, сексуальный контакт мужчины и женщины проходит три этапа. Сначала зрительный и речевой контакты. Потом узнавание. Затем физическая близость. В такой последовательности Михаил и включал эрогенные зоны Ниночки.
Наконец, процесс пошел. Михаил с Борисом смотрели на монитор, наблюдая за тем, что разворачивается в соседней комнате. Неподвижно лежавшая на спине обнаженная девушка, до того безразлично рассматривающая стены и потолок комнаты, вдруг шевельнулась и повернула голову к статуе Аполлона, которая почему-то стала ей интересна. Ниночка внимательно рассматривала Аполлона. В ее глазах (а они сейчас были во весь экран монитора), до того ко всему в этой комнате абсолютно безразличных, пробудился неподдельный интерес. Наблюдателям по реакции девушки показалось, что со стороны статуи Аполлона она ощутила какое-то движение. Причем движение это было для нее вполне реальное. Затем началось кино – те самый сцены, из которых, по цензурным соображениям, вырезают кадры, вызывающие смущение, и показывают только лицо героини. На нем очень живо отражается все то, что происходит с героиней в другом ракурсе. Появились и картинки отдельных участков и всего тела девушки. Теперь уже крутилось не кино, а одновременно транслировались балет, цирк и пантомима, где герои свои чувства выражают посредством интенсивного сокращения мышц. И пошла порнография. Только не обычная, а какая-то однонаправленная. В обычном порно должно быть не меньше двух участников, которые активно направляют друг другу свои желания, должны быть две половины – мужская и женская. Сейчас же на мониторе было качественное порно в однонаправленном исполнении. Тело девушки на каждое движение виртуального мужчины отвечало таким же, но реактивным всплеском. Прикосновения несуществующего мужчины к отдающейся женщине удивительно зримо отпечатывались на ее теле. Вот он прикоснулся к этому месту губами. И сразу этот участок тела потянулся к целующим его губам, чтобы еще глубже почувствовать сладость поцелуя. От поцелуев в шею кружится голова и хочется, чтобы все, что женщина при этом чувствует, досталось не только коже под губами целующего мужчины, но и глубже. Для этого она наклоняет голову и подставляет под поцелуй выгнутую шею. Ее маленькие груди с торчащими сосками под тяжестью навалившегося сверху мужского фантома сначала упруго сжимаются, а потом деревенеют и в какие-то моменты мешают определенным движениям мужчины. Тело девушки принимало позы и генерировало движения, абсолютно точно копирующие процессы соития женщины с физическим мужчиной. Не был забыт ни один вход в тело девушки. Каждое такое вхождение чего-то огромного и бесконечно сладостного кончалось оглушительным оргазмом при нарастающих в динамике корчах истекающего от пота тела. Это был рык победительницы, доставляющей себе огромное удовольствие.
Только теперь Михаил с Борисом заметили, что несколько увлеклись созданным ими за стенкой порнографическим спектаклем. Там, похоже, заканчивался показ не банальной порнографии, а финала изнасилования в особо крупных размерах. Наконец, под действием, очевидно, непомерной физической нагрузки эротические конвульсии девушки сменились полной неподвижностью. Ее тело с прилипшей к нему истекающей потом простыней выжатой тряпкой осталось на кушетке. Полностью прекратилось еще минуту назад доносившееся из комнаты мощное звуковое сопровождение спектакля. Как обрубленные, исчезли крики, хохот, стоны, всхлипы с завыванием и сдобренные эротическим наркозом вырывающиеся из подсознания девушки всполохи речитатива разухабистой матерщины. Навалилась оглушительная тишина.
«Наверное, переборщили», – подумал Михаил и нажал кнопку, останавливая работу установки.
Борька бросился смотреть, что произошло.
– Порядок. Ничего страшного, – вернулся он. – Так бывает после сильного секса. Следующий сеанс будем проводить с проституткой.
При очередном включении синтезатора свою порцию информации получил и «ЗАК-1». Теперь она касалась назначения и предполагаемого состава диверсионного комплекса «Кинжал». Основное назначение комплекса – дестабилизация общества путем дискредитации его ключевых фигур действием психологического терроризма. Ключевые фигуры – фигуранты, так или иначе работающие на благо общества, на его объединение. Это политические, хозяйственные, религиозные и финансовые деятели, учителя, ученые, представители спорта и другие, работа которых формирует объединяющий инструмент общества. Если такого деятеля в глазах общества оболгать, выставив, например, предателем, мерзавцем, ненадежным, необязательным, болтуном, дураком, психом, трусом, хвастуном и кем-то еще в том же духе, объявить, что ведет он себя не по понятиям среды обитания, то среда его, как деятеля, отторгнет. Тогда оборвется та связь, с помощью которой этот человек объединял людей. Если таким образом внедриться во все слои общества, государство развалится.
О составе диверсионного подразделения «Кинжал». Каждый член подразделения еще с детства специально подготовлен к выполнению определенных функций и живет в том слое общества, куда он волей его жизненного случая был заброшен. О том, что каждый принадлежит к диверсионной группировке, никто из них не знает. Сигнал к началу действия группы – взрыв церкви в Беларуси. Это еще и сигнал общего сбора. Сколько осталось живых законсервированных функционеров, ведь каждому шестьдесят-семьдесят лет, неизвестно. «ЗАК-1» должен собрать группу и подготовить ее к действиям. Программа действий будет передана вышестоящим командованием. В текущем отрезке времени командование не определяется.
Потом «ЗАК-1» перевел свою личность в прикрытие «Михаил», который переключил синтезатор на работу с эротическим объектом, лежавшим в соседней комнате.
Проститутку сняли дорогую у гостиницы «Минск». В комнате рядом с девушкой находился Борис. Туда он сел, конечно, не для того, чтобы насладиться эротическими корчами обнаженного женского тела. Нужно было проверить, не действует ли луч синтезатора на кого-то еще около облучаемой цели. Этого не должно быть. Для получения достоверной информации тело со всех сторон обложили датчиками. Они были закреплены везде, где могли держаться. Сейчас тело генерировало мощный звуковой фон из стонов, криков, аханья и пыхтения. Из пятой точки девушки, может, Борису и показалось, периодически довольно громко троекратно вырывались газы. Борис даже испугался возможного прибытия делегации всегда любопытных на звуки соседей и преждевременного в связи с этим прекращения сладострастного спектакля.
И на этот раз Мишин аппарат сработал отлично. Интенсивность сексуальной активности женщины, провоцируемой психотронной пушкой, значительно возросла. Во всяком случае, как отметила сама подопытная, ничего подобного ни с одним мужчиной она не испытывала. Даже с таким козлом, как Васька из соседнего двора. Еще до ее работы проституткой Васька дарил ей удовольствие своим мощным аппаратом. Аппарат же, после серьезного обмена мнениями между специалистками, был признан самым здоровенным и сладостным во всем ЮгоЗападном округе Москвы. Вполне довольная полученным гонораром и улучшенной после эксперимента сексуальной харизмой, женщина покинула квартиру Михаила. Там же сразу состоялось совещание представителей заинтересованных сторон в лице братьев Шевелевых.
– Предлагаю, – стал ходить по комнате Борис, – организовать клинику, центр, фирму или что угодно с коммерческой схемой взаимоотношений между пациентом и врачом. Если твой аппарат заработает, тогда нашей проблемой будет организация потоков жаждущих излечения и защита от нападения возможных конкурентов от медицины. Конкуренты обязательно объявятся, когда наше лечение окажется эффективнее и менее затратным, чем у них.
«А еще, – подумал Михаил, – кто-то прибежит, когда раскроется секрет психотронной пушки, и проснутся, если остались, заказчики из прошлого».
– Чтобы работать, – стал дальше соображать Михаил, – нужно минимум два кабинета. Один для врача и пациента, другой для установки и оператора. Оператором буду я. Врачом ты. Установка может работать и на некотором отдалении от пациента, например, из тех домов, – Михаил показал на дома через улицу. – Работу на расстоянии нужно отрабатывать и для других возможных решений, которые имеются у меня в голове. Но о них, – засмеялся Михаил, – тебе пока знать не надо. Организацию дел, включая финансы, ну и потом, на начальном этапе, я беру на себя. Эксперименты с лечением и собственно лечение пациентов – это ты, Борис.
– Заметано, – подвел итог Борис под контактный звон фужеров, до краев наполненных очень дорогим коньячным продуктом. – Чтоб нам было хорошо. Пусть стреляются наши враги.
Попробовав свою порцию коньяка, Борис почувствовал некоторое отвращение к напитку. Сказались последствия эксперимента, хотя и не выполненного в необходимом объеме. Фирму решили назвать «Медицинский реабилитационный центр “Удовлетворение”». Придумал Борис, и Михаилу понравилось. А что? Работа фирмы и должна полностью удовлетворять желания своих клиентов и без всяких неудовольствий. Поскольку у Михаила уже был опыт создания коммерческой фирмы, решили, что этим он и займется. Потом немного поговорили о необходимости привлечь каких-то помощников – хотя бы минимального обслуживающего персонала. Решили, что персонал нужен. Сначала немного, а там посмотрим. Единственное, что не обсуждалось и было принято, как ни под каким предлогом не нарушаемое условие сохранения в тайне информации о появлении, назначении и особенностях эксплуатации установки. Дальше все поехало по проторенной дорожке. Юридическое оформление фирмы заняло не более полутора месяцев. Под названием закрытое акционерное общество «Медицинский реабилитационный центр “Удовлетворение”» фирма стала работать в Москве на Второй Мещанской улице в доме двадцать три, в арендованном помещении под номером три. В штат центра приняли бухгалтера, охранника, двух врачей и двух сестер. Во главе встал генеральный директор фирмы Шевелев Михаил Матвеевич. Он же и оператор-программист. Замещать генерального директора взялся Шевелев Борис Матвеевич. Фирма заработала.
Глава 11. ПОХИЩЕНИЕ
Михаил сидел в кабинете для обслуживающего персонала и ждал начала приема пациентов, которых становилось с каждым днем все больше. Сейчас Центр воспринимался Михаилом как увесистый выигрыш в какой-то фантастической лотерее. Игры, вначале заведомо проигрышной, но потом выкинувшей ему, Михаилу, джекпот. В душе он понимал, что за лотерею когда-то и кому-то, а пока что неизвестно кому, нужно будет платить. С начала работы синтезатора прошел год, а время расплаты не приходило. Конечно, лучше бы ее и не было. Ведь вся эта история с установкой может оказаться вовсе и не выигрышем, а подтверждением смертельного диагноза – болезни, которую он, Михаил, по воле случая подцепил. Сегодня что-то изменилось. Утром Михаилу был звонок.
– Изделие должно быть передано хозяину, – произнес спокойный мужской голос.
Все, что в последнее время казалось Михаилу надежно закрепленным, сбалансированным и взвешенным, моментально оборвалось. Мысли потекли вялые и тягучие. Он, болван, думал, что удача может сопутствовать ему бесконечно и за давностью об установке забудут. Она в виде стреляющей мыслями фантастической пушки только для него и навсегда. Она работает, и стрелять из нее совсем неопасно. Все зарегистрировано на вполне законных основаниях, но чтобы лечить людей. Не убивать, а лечить! Конечно, после запуска оборудования в работу они ждали какой-то реакции из прошлого. Ведь сам факт запуска аппарата мог служить сигналом о готовности изделия и необходимости передачи его заказчику. О заказчике Михаил никогда почему-то не забывал. Вернее, не о заказчике, а о наказе – приказе священника из храма, отца Василия, о том, что проделанную работу надо передать заказчику. Оказалось, что сигнал был, заказчик сохранился и вот-вот явится, чтобы получить все, что они сделали. Михаил снова вспомнил, а наверное, и все это время не забывал, что исполнители, входящие в цепочку функционеров и работавшие над расконсервацией пушки, умирали, как только сдавали свою часть работы. Он ведь тоже был частью этой цепочки.
«Теперь заказчик объявился, – стал лихорадочно соображать Михаил. – Возможны два варианта развития событий. Первый. Они заказчику сдают все, что сделали. Тот для собственной безопасности их убирает. Второй. Смотреть, что за заказчик, и если получится, сделать так, чтобы он исчез».
«Во даю! Какие приходят в голову мысли!» – удивился Михаил. Он, которому не случилось в своей жизни задавить ни единого паршивого клопа (хотя, если честно, мама Михаила вывела этих зверей из квартиры еще до его рождения), дошел до таких мыслей. А как же до сегодняшнего дня все хорошо складывалось!
Но есть и третий вариант! Нет никакого заказчика. Есть тот, кто, будучи специалистом, понял, что за аппаратуру использует реабилитационный центр. Почему бы и ему, этому «кому-то», не иметь медицинское чудо? Внутри немного отпустило. Если сейчас приедут бандиты, то еще можно попробовать отвязаться.
«Ждем, что будет дальше», – решил Михаил.
Скрученный, с шапочкой, натянутой на лицо, не пропускающей даже капельку света, он лежал на заднем сидении, кажется, «Нисана». И, похоже, его собственного. Свою машину он узнавал по характерному шуму подвески. Она, как и все зарубежные автомобили, рассчитанные на езду по хорошим дорогам, была чувствительна к передвижению по нехорошим российским, с их обязательными неровностями, кочками, ямками, трещинами, иногда даже провалами и почти обязательной колеей. В голове у Михаила не было ничего, кроме каких-то обрывочных воспоминаний.
«Наверное, вкололи какой-то наркотик», – безразлично тянулись мысли.
Все воспринималось преимущественно ушами – звуки. Остальное телом – тряска дороги. От натянутой на голову шапочки в глазах сплошной мрак. И никакой собственной реакции на происходящее. Просто вот он связанный в машине. И его куда-то везут. Ну и что?!
Они с Борисом считали навар, полученный за месяц работы Центра. Обычно Центр прекращал работу в восемь. В здании на первом этаже из посторонних никого, если не считать вахтера, не было. Вахтер совмещал еще и должность охранника. На незначительный и быстро прекратившийся шум там, где сидел охранник, не обратили внимания. Если и на это тратить время, то тогда за что они платят деньги. Все произошло быстро. Не успели и подумать. В комнату вбежали трое в черных масках с прорезями для глаз, как в детективах, которые крутят с утра до вечера по телевизору. Они с Борькой моментально преобразились в два длинных тюка, плотно упакованных шпагатом, с зачехленными шапочками головами и с запечатанными скотчем ртами. Судя по звукам, наполнившим помещение, нежданные гости вокруг быстро упаковывали все то, что находилось в комнате. Потом Михаил почувствовал небольшой укол в плечо, после чего все происходящее перестало вызывать в нем какой-либо эмоциональный отклик. Еще пару раз он приходил в себя: когда двое в масках тащили его в машину и когда все вздрогнуло от взрыва. Машина, которая совсем недалеко отошла от их Центра, даже немного подпрыгнула. Такой силы была ударная волна. Она надавила на уши – и слух пропал.
«Ведь это взорвали наш Центр», – мелькнула мысль, прежде чем Михаил полностью отключился.
Михаил очнулся сидящим то ли на стуле, то ли в кресле… Без разницы. Главное сидеть. Это продолжалось какое-то время. Сколько, в голове не определялось. Затем что-то изменилось. А после того, как ему опять что-то вкололи в плечо и сняли с лица шапку, голова стала соображать лучше. Можно было рассмотреть окружавшее помещение. Сначала показалось, что он у себя в медицинском центре, в комнате с синтезатором, установленном на низком столике. Он сидит в низком кресле рядом с синтезатором. Кто-то у него за спиной, наверное, Борис. Потом понял, что Борьки нет, а за синтезатором не он. Кто-то другой, освещенный мощной лампой под абажуром, находился за столом и прилаживал наушники и датчики. В дальнем затемненном углу комнаты был ктото еще.
Теперь Михаил, освобожденный от пут, скотчей и повязок, свободно сидел в кресле. Похитители, наверное, совсем не боялись, что он от них сбежит или сделает что-то плохое. В то же время Михаил почему-то понимал, что дергаться сейчас бессмысленно. Просто нужно ждать, и только потом принимать какие-то решения. В полной тишине комнаты он сидел и ждал.
– У нас, Михаил Матвеевич, мало времени, – раздался спокойный голос. – Поэтому сразу к делу, с которым, мы считаем, вас нужно ознакомить. Вопросы потом. Сейчас разбираемся и с вами, и с вашей аппаратурой. Вы должны принять это как неизбежную реальность. Слишком переживать не надо. Во-первых, у вас нет другого выбора. А во-вторых, вы должны были быть готовы к тому, что произошло.
А ведь точно, мелькнуло в голове Михаила. С момента запуска синтезатора он ожидал какого-то продолжения авантюры, в которую влип. По-другому и не могло быть. Если сотворили такую эффективную боевую игрушку, то у нее от всяких случайностей должен быть защитник. Сейчас защитник нашелся и вещает из угла. А может, и не защитник, а заказчик?
Тем временем заказчик вылил на голову Михаила такое, что Шевелев в первый раз с момента его столкновения с синтезатором всерьез стал бояться. Раньше все страшилки он выдумывал сам. Теперь как одного из элементов цепочки, обеспечивающей реанимацию пушки, испугали его. Сейчас ему предстояла переброска на тот свет. «Тот свет», куда уже сбросили всех, с кем он недавно жил, засветился совсем рядом.
– Нам пришлось вас вынуть из вашего медицинского центра вместе со всем оборудованием, – спокойно продолжал голос. – Вашу хижину, чтобы все выглядело как несчастный случай, как будто что-то случилось с оборудованием, взорвали. К сожалению, при этом, и я выражаю вам глубокое сочувствие, погибли ваш брат Борис Матвеевич и охранник. Повторяю, тут ничего не поделаешь. Вы должны были предполагать, что подобное может случиться. Оно и случилось.
Страх из головы Михаила ушел. Он почувствовал, что его умерщвление на какое-то время откладывается. Отрывками, но без единой слезинки, были мысли о Борьке.
«Какая же я все-таки сволочь. Он же мой брат! А на его смерть нет никакой ощутимой реакции. Наверное, действуют наркотики».
Потом посторонние мысли из головы ушли. Даже стало интересно.
«Продолжай дальше, который в углу! Что дальше?..»
– Вас привезли сюда, чтобы наладить работу синтезатора, как вы его назвали (что выяснилось из документов, которые мы у вас взяли), – продолжалось из угла. – Теперь он должен работать на нас. Документация по сборке и наладке аппаратуры у нас есть. Но нужен навык работы с аппаратурой. Его передадите вон тому молодому человеку за пультом. Чтобы вы не очень переживали о своем медицинском центре и погибшем родственнике, вам ввели наркотик.
«Все-таки наркотик», – отстраненно подумал Михаил. – Теперь вы сосредоточены только на деле и без всяких посторонних отклонений будете контролировать работу молодого человека, – завершил свой короткий монолог голос, доносившийся из угла. – Проверьте, как оператор представляет себе последовательность включения кнопок аппаратуры и работу с ней.
Теперь голос уже приказывал.
«Он командует, как будто я робот и запрограммирован ему подчиняться», – медленно шевелились мысли в голове Михаила.
Тем не менее он послушно подошел к парню.
– Сейчас нужно включить аппаратуру, – голос комментировал происходящее, – и убедиться, что она слушается нового хозяина. Потом все выключим, и вы очень подробно расскажете Павлу, его зовут Павел, как из такого устройства стрелять. Могу добавить, – продолжил голос, – что мы рассчитываем и на вас. На ваше понимание того, что случилось. Но если вы сами не осознаете, что с нами можно работать, то, к нашему, я не скрываю, большому сожалению, вы, как и ваш медицинский центр, должны будете исчезнуть.
Происходящее Михаил воспринимал уже совсем спокойно, ну, может быть, несколько заторможенно. Вот голос из угла, вот оператор за синтезатором, а я здесь собственной персоной, который должен помочь оператору. Вокруг больше никого.
«Сейчас буду делать дело, – решил Михаил. – Потом разберемся».
Он встал со стула, медленно, как бы в полусне, подошел к молодому человеку по имени Павел и проверил правильность «сбруи» из проводов, которую Павел закрепил на себе.
– Покажите, как в инструкции, последовательность включения тумблеров.
Павел поднял голову и посмотрел на Михаила.
«Инструкцию взяли у меня из квартиры, – отметил Михаил. – А что с родными Борьки?» Мысль мелькнула и пропала. Он снова сосредоточился на Павле и предстоящем запуске синтезатора. Сейчас Павел сидел в кресле, немного откинувшись на спинку, и смотрел только на Михаила.
– С тобой ничего не случится, – сказал Михаил. – Ты нажимаешь кнопку «Пуск», а потом мысленно воспринимаешь все, что после нажатия кнопки тебе поступает в мозг. Минут через пять, часы перед тобой, ты снова нажмешь «Пуск», и машина отключится. Ясно?
Павел молча кивнул.
– Тогда начали. Нажимай, – разрешил Михаил. – Нажимаю, – прошептал Павел.
Глаза Павла, сначала как бы рассматривающие Михаила, отключились, став ко всему вокруг безразличными, он начал прислушиваться только к тому, что происходило у него в голове. Сейчас молодой человек реагировал только на то, что сообщала машина. С какого-то момента сообщения стали отражаться и на лице Павла. Сначала оно стало тревожным, к чему-то внимательно прислушивающимся и удивленным. Затем в глазах, которые теперь в упор смотрели на Михаила, вдруг промелькнула вспышка ужаса, а потом взгляд закаменел, не было даже никакой дрожи.
«Они стали прозрачными, мертвыми», – отшатнулся Михаил.
Наверное, Михаил как-то не так дернулся или его спина вдруг напряглась, только человек, сидевший в углу, вскочил, подбежал к Павлу и хотел к нему прикоснуться.
– Не трогайте, – Михаил отдернул подбежавшего от Павла. – Она (это машина, – мелькнуло у Михаила) может убить.
Сначала Михаил отключил рубильник питания синтезатора и только потом отпустил человека, рвавшегося к Павлу.
– Он мертв. Его убили, – искаженное гневом лицо подбежавшего повернулось к Михаилу. – Ты его убил. Ты нарочно все подстроил, чтобы у нас ничего не вышло.
Потом человек как-то сразу успокоился.
– Со своим будущим ты решил теперь сам, – он внимательно посмотрел на Михаила. – С машиной будешь работать ты. Это твое настоящее и будущее. Другое – только исчезнуть. Сейчас займешь место погибшего и снова проделаешь то, что должен был делать Павел. Сними с него провода и оттащи в угол.
Как в тумане, как будто не он, а кто-то другой, Михаил на автомате освободил тело от того, что его соединяло с синтезатором, оттащил к стенке комнаты, опустил на пол, вернулся, сел вместо покойника в кресло, надел наушники, датчики и как-то спокойно приготовился к смерти.
«Теперь машина убьет и меня. Ведь если она уже убила одного желающего подключиться, почему ей нужно со мной поступить по-другому? Сейчас нажму на «Пуск», и меня не станет».
Перед глазами промелькнули все, с кем он жил и работал дома, и в медицинском центре. Из центра никого нет. Родные Бориса уже знают, что он вместе с центром на небе. Во всем случившемся виноват только он, Михаил. Зачем было заигрывать с верной смертью. Вот все на нем и отыгралось. Сейчас он умрет, и ему уже не будет страшно, как после исповеди.
– Все, – решил Михаил и нажал кнопку «Пуск».
«ЗАК-1» сразу понял, что-то произошло, но не так, как планировал компьютер синтезатора. Компьютер нервничал. Через минуту он понял почему. В мозг вошла информация о предыдущем включении машины. В программу компьютера вместо «ЗАК-1» пытался проникнуть посторонний. Его электромагнитное биополе, его аура излучали поля с другими параметрическими характеристиками. Характеристики показывали проникновение в программу врага. Ему был дан отпор. Враг уничтожен. И еще. В связи с утратой прикрытия в виде медицинского центра «ЗАК-1» переходит на второй вариант режима прикрытия. Его второе «Я», то есть личность человека, который осуществлял прикрытие «ЗАК-1», ликвидирована. С настоящего момента в тело человека, до этого работавшего как прикрытие, введена личность «ЗАК-1», которая переходит на работу в автономном режиме, то есть без компьютера. Связь с компьютером по необходимости. Задачи и цели остаются прежними. С настоящего момента код прикрытия «ЗАК-1» – Шевелев Михаил Матвеевич. Сеанс прекращен. Удачи!
«Пора заканчивать пробные включения», – мелькнуло в голове Шевелева Михаила Матвеевича.
Он еще раз нажал на кнопку «Пуск», снял навешанную на себя сбрую проводов и поднялся с кресла.
– Я согласен работать с вами и в ваших интересах, – произнес «ЗАК-1», бывший Шевелев Михаил Матвеевич.
Глава 12. РАССЛЕДОВАНИЕ
– От сегодняшнего сбора группы жду хотя бы маленьких, но ощутимых результатов, – заметил полковник, входя в комнату для совещаний, где собрался весь аналитический отдел.
Сел в кресло и бросил на стол папку с документами.
– Если принимаем, что законсервированное немцами изделие реанимировано и работает, – начал он, – то первый этап расследования завершен. Пока мы, хотя и без достаточно прозрачной конкретики, но определились, с чем имеем дело. Сейчас следующий этап. Нужно найти тех, кто вскрыл изделие и стал им пользоваться. Какие-то мысли по этому поводу есть? Молчим. Тогда начнем с вас, капитан Нефедов.
– Мысли есть, – подтвердил капитан. – Только их еще надо сформулировать. То, что мы называем психотронным оружием, оборудованием или аппаратурой, относящейся к категории этого оружия, предположительно находится в руках бизнеса. Другое дело – бизнес криминальный или нет? Уже было три случая применения оружия. Раз процесс пошел, почему бы ему и не продолжиться.
– Предположим, что это коммерческий бизнес, – подал голос полковник. – Почему?
– Слишком много надежд возлагалось немцами на систему, которая была задумана, – продолжил капитан. – Это могло быть свержение государственного строя, ликвидация каких-то ключевых фигур в государстве и все примерно в том же плане. На глобальное событие то, что происходит сейчас, не тянет. Депутата явно умертвили по заказу. Немного тронули бизнесмена и священника. Ну и что? А где вселенские масштабы? Нет никаких масштабов. Система использовалась либо за деньги – заказные коммерческо-криминальные действия, либо по каким-то другим, например личным соображениям, умельцами российского разлива.
– Это еще надо доказать, – перебил полковник.
– Безусловно, – поправил очки капитан.
– Возможен и еще вариант развития событий, – опять подал голос полковник. – Если ружье у нынешних хозяев каким-то образом отнимут и оно попадет в политику, то ситуация из мелкого пощипывания для государства может трансформироваться в достаточно болезненные уколы. Продолжайте дальше, капитан. Ваши соображения по поводу реального хозяина изделия?
– Вряд ли, повторяю, расконсервированное каким-то образом оружие попало тем, кому планировали передать его немцы, – капитан полистал свои бумаги. – Думаю, что оно все же в руках специалистов, представляющих себе, что это такое и как им пользоваться. И сейчас они реализуют интересы карманного, так сказать, характера. Теперь о специалистах. Таковыми могут быть сотрудники несуществующего ныне суперсекретного НИИ Союза. Была такая организация, которая занималась вещами, близкими к психотронной технике. Из архивов ФСБ удалось выудить список ключевых функционеров этого НИИ, оставшихся в стенах института к моменту его закрытия. В живых в настоящее время трое. Первый, доктор наук, профессор Стельмак Федор Борисович, девяносто четыре года. Уже не встает, имеет три инсульта и вряд ли может продолжать игры своей молодости. Второй, доктор Иогансон Давид Маркович. Он только живой и, к сожалению, не более того. Выудить из него хотя бы малейшую информацию уже нельзя. Уже пять лет как ничего не соображает. Болезнь Альцгеймера. И только третий, Федоркин Иван Тимофеевич, как самый молодой – восемьдесят шесть лет – и сохранившийся, благодаря, наверное, постоянным посадочным компаниям на своем дачном участке, может нам что-то выдать по интересующему вопросу.
– Вот, хотя и тонюсенькая, но ниточка, за которую можно тянуть, – оживился полковник. – Вы, капитан, и будете это делать. Вдруг что-то всплывет. К этому Федоркину надо ехать немедленно. С вами все, капитан.
– Теперь другие возможные ниточки, – повернулся полковник к майору Звягину. – Что у вас? Вы, майор, должны были найти фирму, принимающую заказы с так сказать психологическим исполнением.
– Мы все же попытались нащупать стартовую точку процесса, – начал майор. – С чего все началось, и, может быть, гораздо раньше, чем убийство в Энске. Возможно, эмоционально-принудительное воздействие на человека в самом начале проводилось не с целью нанесения вреда клиенту, а наоборот, для его лечения. Примерно за два года до Энска в газетах мелькнуло сообщение о медицинском центре «Удовлетворение». Центр занимался лечением алкоголизма и восстановлением сексуальной активности женщин. Результаты были успешными. Мы нашли Ильину Марию Петровну, возраст сорок один год, проживающую в Москве: ул. Бронная, д. 27, кв. 17, которая как раз и лечилась в Центре, восстанавливая свою женскую активность. У нее все прошло хорошо и, конечно, за очень большие деньги. Она рассказала, что оздоровительный курс был не совсем обычным. На нее чем-то действовали с расстояния. Она находилась в кабинете с телевизором, имеющим очень большой экран. В ее мозг вводилось и закреплялось в виде условных рефлексов, как прокомментировал все, что происходило, лечащий врач, ее желание быть сексуально активной женщиной. Ее реакции проверялись показом на экране монитора картинок эротического содержания, порнографических фото и видео. Женщина после нескольких таких сеансов получила все, что хотела. Ее рефлексы закреплялись, как она считает, с помощью какой-то необычной аппаратуры, которая была только в этом медицинском центре. За это, собственно, и платили большие деньги. Только в Центре и больше нигде.
– Когда врач объяснял пациентке, каким образом она будет излечена от своего недуга, у него проскочила фраза о каком-то дистанционном эмоциональном воздействии на пациента. Если принять версию о том, что восстановленное оружие стали применять сначала в медицинских целях, то все, что делалось в этом Центре, и есть первый этап использования оружия.
– Потом стало интереснее. Центр со всем своим фантастическим оборудованием в одночасье сгорел, вернее, его взорвали. Из пациентов никто не пострадал, но врачи Центра, а это два брата Шевелевы – Борис и Михаил, исчезли. Борис был убит взрывом в Центре, его останки нашли и идентифицировали, а вот Михаил пропал. При взрыве погиб и еще один человек – охранник. На этом можно было бы ставить точку, но психотронная пушка через некоторое время после гибели Центра снова заработала и, по-видимому, у нового хозяина. Новый хозяин стал исполнителем уже совсем не медицинских, а известных нам криминальных заказов, и, чтобы на него теперь выйти, надо искать точки соприкосновения хозяина с заказчиками. Так как исполнение заказа происходит необычным, как бы виртуальным путем, то и контакт заказчиков с исполнителем может быть таким же. К этому процессу могут быть привлечены экстрасенсы, маги и другие специалисты того же профиля. Почему бы ниточку к нашему исполнителю – новому хозяину психотронного оружия – не поискать среди этих деятелей.
– Есть и третий вариант ниточки, – подал голос полковник. – Заказчиков надо искать среди окружения жертв преступлений. Заказчика банкира в среде банкиров, заказчиков священнослужителя среди тех, кто имеет какое-то отношение к деятельности церкви, и все в том же духе. Сотрудники отдела для дальнейшей работы распределяются между капитаном Нефедовым и майором Звягиным. О результатах докладывать немедленно. Следующий сбор группы послезавтра. Все, – заключил полковник.
Капитан Нефедов
Квартира бывшего сотрудника секретного НИИ Федоркина Ивана Тимофеевича размещалась в сталинском доме. Дом при значительных внешних и внутренних габаритах вмещал, однако, минимально возможное количество, но громадных квартир. Таких на лестничной площадке четвертого этажа было всего две. Хозяин апартаментов, куда сейчас должен звонить капитан Нефедов, был, наверное, большим человеком. Размеры его жилища были косвенным подтверждением важности занимаемого им поста и его дела, наверняка приносившего большую пользу государству.
«Тогда я попал в точку», – подумал капитан, решительно нажимая на кнопку звонка.
Дверь открыл сухонький, скорее усохший, старичок небольшого роста. Вопреки обычаям своего преклонного возраста не иметь на голове никакой растительности, у Ивана Тимофеевича была шапка густых совершенно белых волос и, как продолжение этой шапки, пышные, никогда не стриженные брови. Из-под бровей смотрели неожиданно молодые, с некоторой хитринкой, глаза. На старике была рубашка с открытым воротом, брюки на подтяжках и шлепанцы на босу ногу. Было видно, что человек живет один и в непрошенных гостях не нуждается. Дальше знакомство проходило в полном молчании. Как будто пришедший и встретивший его заранее знали, какие слова должны звучать сейчас и какие разворачиваться действия. Не разжимая губ, капитан показал старику свое удостоверение. Пропуская гостя в квартиру, старик посторонился и рукой указал на стул. Сам сел в кресло и посмотрел на гостя. Хозяин квартиры был вполне современным и еще, вероятно, работоспособным, судя по множеству листков бумаги, разбросанных на столе и покрытых формулами, и светящемуся экрану ноутбука последней модели, от которого хозяина и оторвал звонок в дверь. Почувствовав, что со стариком ходить вокруг да около бессмысленно, капитан начал сразу в лоб.
– Иван Тимофеевич, из тех, кто в Союзе занимался проблематикой психологического оружия, практически в живых остались только вы, – решительно заговорил капитан. – Нам не нужны подробности ваших теоретических и других исследований, связанных с психотронным оружием. Знаем и обязательства о неразглашении тайн. Допускаем, что информация по этому вопросу хранится где-то в другом месте, и, если нужно, мы все, что нас интересует, по своим каналам сможем найти. Просто подпирают сроки и сейчас вот о чем. В свое время психотронным оружием занимались и немцы. К окончанию войны они добились определенных результатов. Есть информация, что свою работу они законсервировали до лучших времен. По каким-то причинам она до настоящего времени не была востребована. Но не так давно расконсервация произошла, и действующие лица в этом деле не немцы, а, похоже, случайные люди из России. Оружие запущено в работу и выдает определенные результаты. Нам нужно знать, кто эти случайные люди и где их искать. Может быть, это кто-то из ваших? Хотелось бы немного информации об особенностях эксплуатации психотронного оружия. Возможна ли какая-то утечка информации из прошлого в настоящее об интересующей нас установке и какова вероятность использования этих сведений для запуска установки в работу? Вот сразу сколько вопросов, – капитан посмотрел на старика.
– Почему-то я ждал, что кто-то еще раз придет с вопросами, которые до недавнего времени, казалось, окончательно остались в моей далекой молодости, – прервал молчание старик, внимательно слушавший капитана.
– Как понять ваши слова «еще раз»? Мы у вас не первые? Об этом, пожалуйста, чуть подробнее, – встрепенулся капитан.
– Примерно два года назад моя молодость ко мне уже возвращалась, – продолжал старик. – Приезжал внук Павел с вопросами на ту же тему. Только он не знал, что все это может быть связано с оружием, да еще со сверхсекретным. Всем было известно, что всю жизнь я занимался психологией. Вопросы внука были о каком-то возможном управлении психикой человека. Его интересовала конкретика. Как такую управляющую штуку, если она у кого-то окажется, запустить в работу? Как всем этим воспользоваться для того, чтобы, например, делать деньги? Ведь мы сейчас живем в эпоху зарабатывания денег. Конечно, я ему рассказал о том, что по этому поводу написано в литературе – провел маленький ликбез, как делать деньги с помощью различных технологических приемов. И, естественно, ничего не сказал о том, чем я когда-то занимался. Он все достаточно подробно записал и, кажется, обрадовался, что теперь их задумки с друзьями могут реализоваться. Тогда пойдут деньги, и дед в накладе не останется. С тем Паша и распрощался. Больше я его не видел. Он умер. Разбился на машине. Банальное столкновение с самосвалом. О столкновении сказали следователи. Но мне почему-то показалось, что Павел нашел то, с чем ему не нужно было сталкиваться. Вот и получился встречный самосвал. Цепочка событий должна добраться и до меня, – продолжал старик. – Ведь все сначала пошло от меня к Паше. Если Павла убрали, дальше мой черед. Я даже подумал, что вы, капитан, и есть этот черед.
Старик помолчал, вспоминая пережитое с появлением Павла и его кончиной, и посмотрел капитану в глаза.
– Теперь об изделии, – продолжал он. – Я говорил Павлу, что играть с эмоциями крайне опасно, так как та черта, за которую человеку нельзя переступать и за которой может быть смерть, индивидуальна. Правда, если человеку хочешь смерти, жми эмоциями на всю катушку. Еще я ему сказал, что работать с аппаратурой может и должен только тот, кто знает, что это такое и чем все может кончиться. В противном случае аппарат может убить оператора. Ведь у аппарата должна быть защита от чужого внешнего вторжения. И насчет опасности. Все, чем собирался заниматься Павел или кто-то другой, но с его участием, в моем понимании было достаточно опасным и прежде всего для самих участников, так как здесь могли уже затрагиваться интересы государства или очень крутых, как сейчас говорят, криминальных структур. Со всем этим, как известно, не шутят. И еще. Если это тот самый тип вооружения, над которым мы работали, то эффективность его применения, особенно в массовом порядке, зависит от единичных наработок. Каждой категории эмоций соответствует свой спектр возбуждения, который определяется эмпирическим путем. Например, чтобы результат от облучения толпы был положительным, сначала нужно получить показатели об облучении единичных объектов, вызывая у них различные виды эмоционального возбуждения. Поэтому если такое оружие и существует, то при запуске оно в самом начале должно эксплуатироваться в режиме набора информации. И следующее. Поражение цели будет гораздо точнее, если рядом разместить так называемый ретранслятор. Он не только будет усиливать эмоциональное воздействие на цель, но и служить своеобразным датчиком положения цели. Стрелять с таким датчиком можно гораздо эффективнее. Думаю, – продолжал старик, – законсервировав изделие, немцы должны были оборудовать его и устройством, подающим сигнал о расконсервации. Где-то должен быть приемник, принимающий этот сигнал, и деятель, который знает, что делать дальше. Ведь если такой системы нет, то тот, кто спрятал оружие, его никогда не найдет и не запустит в дело. Своей информацией я совсем не нарушаю тайну, хранить которую давал клятву пожизненно. Но это должно помочь вам расшифровать местонахождение генератора эмоций и, может быть, его в настоящее время хозяина. По этому вопросу, да и по всем остальным, с чем когда-то работал, ничего больше не скажу. Прошу меня сейчас оставить. Ведь, по вашим сведениям, я из всех нас остался последним. Пока еще работоспособный, но вроде и последний. Значит, повторяю, скоро придет и мой черед, а мне еще надо кое-что закончить. До свидания, – поднялся старик.
Он стоял до тех пор, пока за капитаном не закрылась дверь.
Уже сидя в машине, капитан набрал мобильник майора Звягина и сообщил ему о новых зацепках, появившихся после разговора с Федоркиным, и которые, как он считает, можно попробовать раскрутить. Кроме трех оставшихся в живых сотрудников НИИ, должен быть еще кто-то, кто знал, чем в своем НИИ занимались эти трое, или хотя бы тот же Федоркин. Возможно, этот кто-то работал там, например, лаборантом, инженером, младшим научным сотрудником или кем-то еще и по возрасту был гораздо моложе стариков. Поэтому и не попал в список, который мы получили из архивов. Сейчас этот человек достаточно активен. Ему от пятидесяти до шестидесяти лет. Если он там работал, то, несмотря на повышенную секретность, о «супе», который «варился» в НИИ, должен был что-то знать. Нужно снова лезть в архив и искать полные списки сотрудников, оставшихся в живых. При этом надо исходить из того, что те, кого мы ищем, по возрасту должны были на тот период быть совсем молодыми. Скорее всего, немецкое изделие включили в работу и эксплуатируют не специалисты. Сейчас хозяин аппаратуры, возможно, тот самый молодой сотрудник из бывшего НИИ, который только в общих чертах что-то знает о психотронном оружии и потому сам не может работать с аппаратурой. Ею может управлять только специалист или тот, кому аппаратура доверяет и кого считает своим. Таким может быть человек, расконсервировавший установку. Когда машина чувствует, что с ней пытается работать чужой, она сопротивляется. Она так устроена. Скорее всего, это и есть ниточка, которая выведет на фигурантов. Ниточка – этот самый специалист. Таким специалистом может быть один из братьев Шевелевых, основателей медицинского центра «Удовлетворение». К кому-то из них случайно попала информация о немецкой разработке. Тогда все и закрутилось. Получается, что уже две ниточки. Одна к хозяину функционирующего сейчас изделия и вторая к специалисту, который управляет этим изделием.
Наконец, последнее, что удалось выудить у старика Федоркина. Действие психотронной пушки физически может быть подтверждено наличием в зоне поражения так называемых ретрансляторов, то есть усилителей сигналов, передаваемых пушкой. Они могут устанавливаться где-то недалеко от зоны поражения или даже в самой зоне. Что это такое, я не знаю. Возможно, предмет интерьера или что-то, чем все пользуются, например ручка или карандаш, или, если в телестудии, как в Энске, то какие-то радиоштучки – все, на что обычно никто не обращает внимания. Короче, надо копать в вещдоках. По случаям с депутатом, банкиром и священником у нас есть вещественные доказательства. Обнаруженный ретранслятор и будет лишним подтверждением наличия именно психотронного или подобного оружия. Правда, еще есть информация о каких-то сигнализаторах, которые могут работать в системе управления оружием. Но это уже надо обсуждать с полковником.
Майор Звягин
– Елена Сергеевна, – обратился майор к капитану Голиковой. – Вы ведь собирали информацию о тех, кто каким-то образом в течение двух-пяти прошедших лет (в этот промежуток времени и стало все раскручиваться) как-то соприкасался с проблемой психотронного оружия. Посмотрим, что у нас есть по фигурантам вашей задачки.
Елена Сергеевна открыла шкаф, достала папку, наполовину заполненную бумагами, и положила ее майору на стол.
– Еще что-то есть в компьютере. Здесь же все, что можно вытянуть из полученных справок и актов, составленных по результатам проверок, – Елена Сергеевна подвинула папку майору.
– Мы проверили всех бывших узников немецких лагерей в России, кто еще мог оставаться в живых, – Елена Сергеевна стала комментировать содержание папок. – Таких в нашей стране не осталось. А сравнительно недавно было двое – профессор Теньков Федор Прокопьевич, скончавшийся в институте Склифосовского четыре или пять лет назад, и доцент Московской академии строительства Лепин Александр Владимирович. Его не стало четыре года назад. С работой профессора Тенькова были знакомы его помощник Суворов Константин Тарасович и жена профессора Тенькова Любовь Андреевна. Теперь самое интересное. Соседняя с доцентом Лепиным квартира принадлежала одному из братьев Шевелевых – Шевелеву Михаилу Матвеевичу, который был одним из учредителей Медицинского центра «Удовлетворение». Если предположить, что деятельность Центра была связана с работой психотронного оружия, то Михаил, кстати специалист-электронщик, и есть тот самый функционер, который каким-то образом вошел в связку с доцентом Лепиным и завладел этим оружием. Получается, что доцент Лепин – бывший мальчик из концентрационного лагеря и бывший биологический носитель информации о секретной разработке немцев.
– Живой сейчас Михаил Матвеевич или его вместе с братом убили, когда взрывали медицинский центр, мы не знаем, – продолжала Елена Сергеевна. – Скорее всего, жив, если учесть информацию капитана Нефедова о том, что аппаратурой должен управлять специалист. Как сказал старик Федоркин, клиент капитана, машина в целях своей безопасности в операторы случайных людей не принимает. Нужно искать Шевелева Михаила Матвеевича. Где-то в документах есть описание его личности и фотография, возможно, из паспорта.
– Тогда он первый живой функционер, если живой, кто входит в группу, эксплуатирующую психотронное оружие, – перебил майор. – Этим займитесь вы, Елена Сергеевна.
– У меня, товарищ майор, есть информация и по поводу ретрансляторов, о которых говорил капитан Нефедов, – вспомнила Елена Сергеевна, завязывая тесемки папок с материалами. – Сейчас экспертиза разбирается с вещественными доказательствами, собранными по каждому случаю использования оружия. Завтра обещали результат.
– Спасибо, Елена Сергеевна. Работаем дальше. Полковник Юльцев
– Повторяю еще раз, – начал очередную оперативку полковник. – Собранного материала вполне достаточно, чтобы подтвердить наше предположение о том, что психотронное оружие у немцев все же было. Его законсервировали, через много лет восстановили и сейчас оно находится в руках случайных людей. Расконсервацией занимались люди, уже привязанные не к прошлому, а к настоящему. Из них практически уже вырисовывается один, которого можно вполне целенаправленно искать – это Шевелев Михаил Матвеевич. Показался и второй фигурант. Правда, наметилась лишь тень того, кто, возможно, управляет Шевелевым. Эту тень попробуем искать среди сотрудников бывших специализированных НИИ.
– Есть и еще одна интересная идея, которую мы с вами до сих пор не обсуждали. Когда разрабатывалось психологическое оружие, тогда же должны были продумать и как его найти, а потом им управлять. Для получения сигнала о восстановлении установки должен быть специальный приемник. Если сигнал поступил и был принят, то представитель из прошлого с помощью приемника может вывести нас на нынешнего хозяина устройства. Пока установка работает, с помощью специального оборудования и опытного специалиста из прошлого можно определить местонахождение устройства. Еще несколько слов о вещественных доказательствах, упомянутых в докладе капитана Нефедова. Как показал анализ собранных вещественных доказательств, с банкиром все время находился миниатюрный высокочастотный приемникпередатчик, закамуфлированный под печать для финансовых документов. С ретрансляторами уже что-то проясняется. Они напрямую говорят о существовании оружия. Возвращаюсь к тому, кто за всем этим может следить из Германии. Принимаем, что оружие оттуда. Помимо задач, которые мы уже имеем, будем решать и эту. Розыск еще одного, а может быть, и нескольких представителей из прошлого. Ваши соображения по этому вопросу, – полковник оглядел собравшихся, – жду через два дня.
Германия
Серебристый «Мерседес», не выбиваясь из потока машин, двигался в сторону Берлина. В машине был только один человек – тот, кто за рулем. Доктор Карл Кихнер – немного полноватый мужчина, лицо круглое, нос прямой с чуть заметной горбинкой, рыжеватые волосы с небольшими залысинами, на нем были белая рубашка с открытым воротом, легкий серый костюм и туфли под цвет костюма, он владелец небольшой фирмы, разрабатывающей заказные компьютерные программы. Всегда спокойный и выдержанный, сегодня доктор был не в своей тарелке. К проблемам фирмы, которые он должен был решать с соисполнителями и клиентами, и список которых он еще вчера подготовил, утром прибавилась еще одна. Она появилась из небытия из далекого прошлого и не его, а отца, давно ушедшего в это прошлое. Отца не стало тридцать лет назад.
На сером фоне дорожной полосы, бегущей навстречу машине, перед глазами Карла появилась картинка того дня, когда умирал отец. Умирал он в полном сознании. Только голос со словами, которые отец хотел на прощание сказать сыну, с каждой минутой становился все тише, а складывать в предложения слова давалось ему все с большим трудом. То, что услышал Карл, врезалось ему в память до последнего слова и интонации, будто из головы отца вынули каталог памяти и поместили в мозг Карла.Теперь уже не отец, а Карл в своих воспоминаниях переживал все, что происходило в далеком сорок пятом.
Германия. Дрезден
Слабость была такой, что не только нельзя было голову от подушки оторвать, но и шевелить пальцами рук и ног удавалось с трудом.
«Наверное, все, – думал Ганс Кихнер. – Хватит коптить этот свет и ждать, что его позовут из прошлого и напомнят о том, что он никогда и не забывал, – все, что ему доверили и что он так тщательно хранил. Когда придет приказ, он должен отдать это тому, кому прикажут». Приказа Ганс ждал всю жизнь. Тайна уйдет вместе с ним, если прямо сейчас или в ближайшие дни ее не передать следующему хранителю. Или все, что он всю жизнь хранил, станет бесполезным. Мысль о передаче секретной информации в последние годы приходила ему в голову все чаще. Приказа не поступало, а открыть тайну постороннему Ганс не решался.
Снова кадрами из настоящих фильмов ужасов и не менее страшными фотоочерками газетной хроники из небытия встают перед глазами картинки прошлого. Американцы уже третьи сутки выжигают город напалмом и фосфором. Когда тысячи маленьких пожаров, горевших по всему городу, соединяются в один общий, из огня и воздуха возникает вращающаяся воронка. С низким воем, напоминающим гул низвергающейся воды водопада, гигантская масса воздуха всасывается в воронку, создавая искусственный смерч. Восходящий поток огня с температурой, превращающей в пар все, что в него попадает, и подпитываемый свежим воздухом, скорость которого во много раз превышает скорость в обычном торнадо, хватает, уносит вверх и плавит все, что еще мгновение назад было развалинами домов, уничтоженных бомбами, и останками погибших. Громадное кострище, сложенное из каменных и деревянных строений, полное человеческих останков, предметов быта, памяти… – всего, что горит, сдобренное содержимым тысяч напалмовых и фосфорных зажигательных бомб, почти прогорело. То, что от него осталось, продолжало давать о себе знать пульсирующим мерцанием и всполохами огня от не до конца прогоревших, готовых в любой момент рухнуть деревянных каркасов домов. Над тем, что еще раньше называлось городом, низко двигались темные тучи, проливаясь на пепелище грязным, опаленным дождем.
За происходящим наблюдал человек. Нет, не наблюдал, а ждал, когда все кончится. Тогда он пройдет сквозь останки города, покинув подземное убежище в самом эпицентре напалмовых ударов и оставив в нем самых близких ему людей – отца, мать и молодую жену Гретхен. Месяц назад они поженились. Ему гарантировали, что его родным тоже будет позволено жить в бункере, построенном для защиты от гибели самых избранных людей государства. Он был одним из избранных. Об этом знали только два человека. Он, гауптман Кихнер, и тот, кто назначил его на должность избранного, хранителя тайны, рейхсфюрер Гиммлер. Ему была поручена не только тайна одного из первых лиц государства, но еще и не менее важное, а может быть, для сохранения тайны и самое сейчас важное. Государственным поручением было выбраться живым из этого смертельного молоха, а затем долгие годы беречь свою жизнь, защищая от любых попыток отнять ее у него. Только так тайна могла сохраниться для потомков. Сейчас, как бы трудно и невыполнимо это ни было, Кихнер должен уйти живым из сгоревшего города, он спрячется так, чтобы его жизнь была недосягаема ни для кого, и сколь нужно долго будет ждать сигнала о возрождении из пепла Великой Германии, возможно, это ожидание займет всю его жизнь до самой старости. Это приказ, и он, Ганс Кихнер, приступает к его выполнению с полным пониманием того, какие трудности могут встретиться на пути…
Из небытия, из глубин собственной памяти всплывают вырезки из газет, собственные видения, рисующие облик сгоревшего города, и его дорога через ад. Повсюду мертвецы и только мертвецы. Некоторые, как угли, совершенно черные. Другие целехонькие и как будто спящие. Женщины в фартуках с детьми сидят в неподвижных трамваях. Как будто немного задремали. Солдаты, которых можно распознать лишь по металлическим бляхам от ремней. Много женщин, девушек и маленьких детей. Тела сбиты в группы, словно так можно спастись от прихода смерти. На некоторых еще тлеет одежда. Из-под каменных и обугленных деревянных завалов торчат фрагменты рук, голов, ног, размозженные черепа. Тела с желтыми и коричневыми пятнами разложения, раздувшиеся от невероятной жары, окружены слоем газообразных выделений разлагающейся плоти. Лицо голого призрака – сплошная маска из волдырей. Волдыри вместо рук. Глаза как узенькие щелочки вздувшихся от ожогов век. Тело призрака изрыто маленькими черными ямочками – каплями напалма и фосфора, до костей прожигающими кожу и мышцы. У входа в общественную уборную, уткнувшись лицом в меховое пальто, лежит нагая женщина. Рядом мальчишка лет десяти. Лежат крепко обнявшись. Везде, куда мог достать взгляд, тела задохнувшихся от недостатка кислорода людей. Тела без одежды. Наверное, они ее сдирали с себя, пытаясь сделать хотя бы какоето подобие кислородной маски и получить возможность дышать. Многие, кто прятался в убежищах под землей, задохнулись от недостатка кислорода, вытянутого адским костром. Как только окружающий жар вдруг резко увеличивался, те, кто еще были живы, мгновенно сгорали, превращаясь в пепел. Тела на площадях лежат так плотно, что приходится идти с предельной осторожностью. Над развалинами домов, не до конца разрушенных огнем, поднимается смрад. Стаи уцелевших стервятников, очевидно из зоопарка, летают над трупами. Повсюду крысы, крысы…
Потом провал в памяти. И снова появляются картины, связанные со спасением порученной ему тайны и его самого. Секретная информация спрятана в его голове. Был еще и материальный носитель, и в случае, если эта маленькая коробочка будет уничтожена, Ганс должен будет по памяти восстановить ее, опираясь на секретные сведения и свой опыт работы радиоинженером. Маленькой коробочкой был приемник для обнаружения сигнала о восстановлении психотронного оружия, законсервированного немецкими специалистами на территории Советского Союза в конце войны. Приемник мог служить и своеобразным радаром, на большом расстоянии определяющим местонахождение восстановленной и находящейся в работе установки. При появлении русских на территории Германии Ганс Кихнер должен был спрятать приемник в таком месте, которое длительное время гарантировало бы сохранность устройства. Этим местом стала Дрезденская картинная галерея, в подвалы которой планировалось поместить тайник в виде антикварной статуэтки. В полость статуэтки была вмонтирована коробочка-приемник. Долгие годы приемник был способен работать в автономном режиме с питанием от батарей, заряжающихся от дневного и комнатного света. Зарядка была возможна не только тогда, когда антикварная статуэтка с вмонтированным в нее приемником экспонировалась, как сокровище музея, на выставочных стендах, но и тогда, когда экспонат находился в запаснике галереи. Оперативная связь между приемником и оператором, которому приемник должен был передать сигнал о реанимации психотронного оружия, обеспечивалась ретранслятором. Ретранслятор установили в квартире Ганса Кихнера, скрыв в фарфоровом филине. Глаза филина при изменении ситуации меняли цвет. Ганс помнил тот день, когда он пробирался по разрушенному ударами врагов и выгоревшему Дрездену к зданию галереи. Накануне в него попало несколько бомб, и останки строения еще горели. Под уничтоженным зданием, с пустыми глазницами окон и кое-где еще вырывающимися из них сполохами огня, пожирающего то, что осталось от галереи, находились подвальные помещения, бронированные как банковские сейфы. Собственно, это и были сейфы для хранения художественных ценностей, общая стоимость которых могла бы потягаться с содержимым самых крупных банков страны. За спиной Ганса в рюкзаке лежала тяжелая антикварная статуэтка. Она была бесценной. Сейчас у входа в подвал галереи, да и в самой галерее, кроме трупов, ничего. В живых после накрывших город жутким ковром американских бомб никого не осталось. Ганс с выданными ему ключами и шифрами, подсвечивая фонариком путь, спустился в подвал-сейф, достал из рюкзака статуэтку-тайник и поставил ее туда, где, согласно регистрационным журналам галереи, она и должна была находиться в запаснике.
С тех пор прошло более тридцати лет. Связник, который должен был принять у Ганса сообщение о том, что устройство начало работу на территории Советского Союза, или хотя бы уцелело и готово функционировать, на связь с ним ни разу не вышел. Возможно, он погиб еще тогда, в конце войны, когда Ганс чудом уцелел под бомбежкой в Дрездене. Молчал и приемник, вмонтированный в антикварный экспонат галереи. Глаза фарфорового филина, стоявшего на комоде под портретами жены, трех сыновей с женами и внуками, за тридцать лет ни разу не изменили цвет. Жена, которую он отыскал сразу после окончания войны, несколько лет назад умерла от сердечного приступа и похоронена здесь же, на одном из кладбищ Дрездена.
«Пришел и мой черед», – думал Ганс.
Он снова перебирал в уме тех, кому можно было передать его тайну, хранителем которой Ганс был вот уже тридцать лет. Передать информацию казалось Гансу необходимым, ведь хуже от этого никому не станет. Над секретной разработкой, которая являлась его тайной, кто-то наверняка сейчас работает. А зачем? Ведь имеется готовое решение, совершенно не нужное тем, кто его создал, но которое может пригодиться тем, кто живет сейчас. Тайна, порученная Гансу когда-то человеком из правящей верхушки, давно превратилась в исторический артефакт, воспользоваться которым его создатели так и не успели.
Ганс решился – он передаст тайну, и самой подходящей кандидатурой на роль хранителя оказался его собственный сын Карл. Отец давно хотел сообщить сыну о тайне, но все ждал подходящего момента. Сейчас он расскажет Карлу о секретной разработке, об орудии реванша, которое старательно готовили для ответного удара, но использовать не смогли. Расскажет о жизни его семьи после войны. О том, что самое дорогое у человека – жизнь. Свою жизнь легко можно погубить, если пожелаешь худшей жизни или смерти другим. Расплата за зло обязательно придет, вернется зеркальным отражением.
Ганс расскажет сыну не только о спрятанном приемнике, но еще и о том, что узнал при прохождении сверхсекретных курсов. Прикрепленный к нему специалистразработчик поведал о тайне уже находящегося в Советском Союзе психологического оружия. Сын, имея в руках приемник из антикварной статуэтки, найдет его в далекой России и сможет использовать в своих личных целях, возможно, в бизнесе. Пусть тайна, которой Ганс отдал всю свою жизнь, будет применена хотя бы так, но не уйдет бессмысленным грузом с ним в могилу.
Карл энергично потряс головой, отгоняя вдруг нахлынувшие воспоминания. С тех пор, как из уст умирающего отца он услышал эти странные истории, прошло много лет. Конечно же, это все сказки. Если бы было иначе, задумки немецких специалистов давно бы были взяты в работу, особенно сейчас, когда любые новые технологии приносят существенные деньги. Он ждал, что филин вот-вот изменит цвет глаз и сказочная тайна отца превратится в действительность. Тогда, схватив удачу за хвост, можно будет качать реальные деньги. Но глаза филина не зажигались. Вера в то, что рассказ отца реальность, постепенно исчезала, покрывалась пылью времени, а поведанная тайна превращалась в сказочные выдумки и не более того.
Сегодня утром все изменилось. Карл, хотя и понимал, что все это сказки, филина выбрасывать не торопился. Тот со своими глазами, которые много-много лет не хотели менять цвет, по-прежнему стоял в его кабинете на комоде под портретом отца и в память о нем. Выходя утром из квартиры, Карл по сохранившейся привычке взглянул на филина и остановился как вкопанный. Глаза филина сменили цвет. Они, постоянно до того зеленые, стали ярко-малиновыми и мигали. Началось это, может быть, еще ночью. Вначале вспышки были частыми и яркими. Постепенно интервал между ними увеличивался, а яркость падала. Трансформацию глаз филина Карл наблюдал еще минут пятнадцать. Потом все прекратилось. Глаза приняли свой первоначальный цвет. Сейчас, сидя за рулем и анализируя вновь нахлынувшие воспоминания и события сегодняшнего утра, Карл ощутил определенную тревогу. Хочет он этого или нет, но именно он получил информацию об оружии, засекреченном много лет назад и законсервированном на территории другого государства. Этой ночью его вдруг расконсервировали. Об этом и свидетельствовал сигнал. Раз позывной был принят и Карл понял его смысл, то теперь он становился участником каких-то довольно серьезных событий, которые могут затронуть и его лично. Сколько бы он, сидя за рулем, ни рассуждал на эту тему, для себя все же должен был твердо решить, нужно ли ему то, что совершенно случайно попало ему в руки и теперь в прочной связке с его жизнью, где к тому же фигурируют еще и большие деньги. Или же стоит разбить филина и забыть все, что нашептал умирающий отец. Чем он рискует? Он не рискует, пока не начнет действовать. Никто не знает, что ему поведал отец и что у Карла есть индикатор событий, которые могут произойти или уже произошли в России. Никто не знает, что для того чтобы найти секретное оружие, из музейной статуэтки нужно вынуть пеленгатор или радар или что-то в этом роде и с ним поехать в Россию. Отец ведь говорил, что ждет сигнала именно оттуда. Тогда, пока он не отыщет тайную разработку немецких специалистов, которую они закинули в Россию, и не войдет с ней в непосредственный контакт, никаких неприятностей не будет. Более того, если изделие столько лет не реанимировали, а воссоздали именно сейчас, то вероятность того, что в этом участвовали первоначальные разработчики, очень мала. Возможно, установку восстановили для каких-то коммерческих или криминальных целей. Но если так, тогда Карл готов начать борьбу за секретную разработку, и еще вопрос, кто кого одолеет. О психотронном оружии он много читал и размышлял. За эти тридцать лет он много раз прокручивал в голове варианты, как можно использовать устройство и что-то на этом заработать, иногда приходили в голову способы, может быть, и не вполне законные. Ведь абсолютно законного бизнеса в природе не бывает, как ни крути. Бизнес – это всегда грязные деньги, ведь если не убивать (а в бизнесе с оружием это делать наверняка придется, именно для этого оружие и существует), а в какой-то момент не припугнуть, то и деньги капать не будут.
Насчет тайны отца (Карл поймал себя на том, что рассуждает сейчас не сам с собой, а с клиентом, с которым заключает договор на производство работ) делаю следующие выводы:
1. Для бизнеса выгодно иметь аппаратуру, действующую на психику конкурента в интересах держателя аппаратуры.
2. Реанимация аппаратуры в России с большой долей вероятности произошла в коммерческих целях.
3. Владение информацией о факте реанимации и местонахождении оборудования почти безопасно, если не входить в контакт с теми, кто его реанимировал.
4. Вопрос о контакте с реаниматорами и изъятии у них аппаратуры нужно решать по ходу событий, на месте, в России.
Если решения в отношении тайны отца принимаю, то завтра сажусь за стол (не за руль же) и расписываю возможные варианты дальнейших действий. Еще раз надо убедиться в том, что аппаратура реанимирована и функционирует. В России нужно отследить события, связанные с работой установки, дождаться повторных сигналов филина и попытаться увязать их с тем (безусловно, необычным, нетривиальным), что сейчас происходит в России. Все события, каким-то образом связанные с психикой человека, можно рассматривать как возможные результаты работы психотронной аппаратуры. Когда такие результаты нарисуются, радар можно вынимать из статуэтки. Здесь могут появиться и определенные риски, так как изъятие музейного экспоната из галереи – это кража у государства материальных ценностей в особо крупных размерах. Понятны и действия государства в отношении похитителей.
Через несколько месяцев. Германия. Дрезден
«Сегодня я, Карл Кихнер, принимаю решение войти в игру под названием «поиск и приобретение психотронной аппаратуры». Дважды день в день сигналы из России совпадали с происходившими там и транслируемыми в средствах массовой информации событиями. Сейчас решаю проблемы с изъятием приемника-радара из музея. Потом еду в Россию».
Полковник Юльцев
«А ведь у нас все равно ничего не получается, – думал полковник, снова и снова мысленно перебирая варианты выхода следствия на действующее в стране оружие. – Оно реально работает и есть атрибуты такого действия. Жертвы, демонстрируемый способ умерщвления жертв и конечный результат происходящего. Есть все, кроме одного: не знаем, кто сидит в засаде, кто наводит пушку на свои жертвы и где эта засада может быть. Можно поискать тех, кто, как и мы, хочет найти сегодняшних владельцев оружия. А ими, если они еще живы, могут быть разработчики оружия. – Полковник придвинул к себе блокнот и взялся за ручку. – Допустим, этот кто-то сейчас есть, даже если он все прошлые годы и отсутствовал. Тогда он должен находиться где-то в Германии. Разработка ведь оттуда. И у него должна быть какая-то аппаратура, принимающая сигналы о том, что изделие расконсервировано. Аппаратура определяет и место, откуда поступают сигналы. Устройство в жизни не найдешь, если такого прибора нет. Надо попытаться определить функционера, который должен зафиксировать работу психотронного оружия в России, и сесть ему на хвост. Хвост сам выведет к цели», – полковник бросил ручку, получив первый ответ на все свои рассуждения на тему «что делать?». Тогда как обнаружить хвост? Пушка при своем первом включении подает сигнал о том, что она работает. Оператор в Германии должен принять сигнал и убедиться в достоверности информации. Где может храниться приемник и радар, принимающий такие сигналы? Его можно спрятать там, где он долгое время, как ценность, может находиться и с гарантией сохранности. Тайником может быть произведение искусства высшего класса ценности, например, какая-нибудь антикварная скульптура, картина, ну или что-то в том же духе. Тайником может быть и духовная ценность, например икона. Получается, что тайник можно разместить либо в музее, либо в храме. Если считать, что предмет, который выполняет функции тайника, несет большую ценность, то надежнее всего его держать в музее.
Хорошо, допустим, что приемник-радар находится в тайнике внутри одного из зарегистрированных в музее экспонатов. Чтобы вынуть приемник из тайника, экспонат-тайник надо из музея похитить. Факт исчезновения экспоната и будет сигналом о том, что функционер из Германии начал искать восстановленную в России пушку. Полковник с облегчением откинулся на спинку кресла.
«Теперь, как искать функционера? – Полковник снова начал терзать блокнот своими записями. – Если приемник-радар хранится в музее, то функционер должен быть где-то поблизости, например, в квартире, которая находится рядом с музеем. У него должен быть ретранслятор, принимающий сигналы от приемника в музее. Функционером, охраняющим тайник, может быть сотрудник музея, работавший в нем еще с самой войны. Но если он умер, например, от старости, и свою тайну никому не передал, то найти тайник нереально. Если же оператор тайну кому-то передал, то это должен быть кто-то из близких ему людей. Ребенок, очень хороший друг или родственник. Хороший друг отпадает. Он в том же возрасте, что и оператор, и также может вскоре умереть. Скорее всего, это ребенок. Тогда как его найти? Сейчас ребенку уже около шестидесяти. Если это дочь и в связи с замужеством она сменила фамилию, мы опять никого не найдем. Если сын, его фамилия и отчество укажут на отца, тогда «посланника войны» можно попробовать отыскать. Правда, если он захочет таковым быть. Получается, очень много этих самых «если». Чтобы убрать все «если», – полковник немного задумался перед новой записью в блокнот, – работаем следующим образом. По материалам немецких СМИ и полиции Германии составляем перечень более-менее заметных происшествий в музеях Германии, связанных с утратой музейных экспонатов с момента первого известного нам случая применения психотронного оружия в Энске. После нахождения музея с тайником получаем списки наиболее старых сотрудников музея. Ищем совпадение фамилии таких сотрудников, в том числе и давно умерших, с фамилиями визитеров, приехавших к нам из Германии за время установленной работы пушки. Они и будут теми, кто покажет нам местонахождение разыскиваемой в России пушки».
Глава 13. ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ
Лондон. Гостиница «Парус»
Небо за окном было похоже на только что выстиранную, но еще не отжатую простынь, целиком накрывшую город. Простынь давно набухла, но никто пока не собирался ее отжимать. Ветром же только сбрасывалась водяная пыль, оседавшая на всем, что ей встречалось на пути к земле.
Два господина на краю Лондона в одном из номеров третьеразрядной гостиницы под шум моросящего уже третьи сутки дождя внимательно читали каждый свой экземпляр проекта контракта, который мог принести всем и большие деньги, и полное исчезновение вкладываемых в дело сумм. Завершалась работа над, возможно, очень прибыльной, хотя и рискованной операцией международного масштаба. Заказчик проекта – один из результативных футбольных клубов Европы. Исполнитель – никому не известное, но, очевидно, сумевшее доказать свою надежность и профессионализм, аккредитованное в России закрытое акционерное общество «Прогресс». Заказчик платит исполнителю оговариваемую соглашением сумму денег, если команда, интересы которой представляет заказчик, гарантированно выигрывает финальную встречу команд предстоящего Европейского футбольного первенства. В случае проигрыша заказчика исполнитель компенсирует заказчику неустойку в размере трехкратной суммы премиальных исполнителя за выигрыш команды заказчика. В тех же размерах заказчик выплачивает исполнителю неустойку, если команда заказчика не попадает в финальную игру. Несколько, на первый взгляд, странное соглашение становилось вполне понятным и логичным с учетом того, что команда заказчика в мировой футбольной лиге считается в настоящее время сильнейшей и к финальной встрече, безусловно, наберет необходимое количество очков. Тогда победоносный финал – основная цель заказчика. В нем, как правило, встречаются соперники. приблизительно равные по опыту и возможностям. Здесь все решает случай. Случая заказчик не хотел. Исключить случай поручалось исполнителю. Как он это сделает, заказчика не интересовало. Главное результат и желательно без криминальной окраски. Деньги, естественно, потом.
Еще примерно через полтора часа сделка была завершена – в номере никому не известной гостиницы и в стране, подданными которой вышеозначенные господа никогда не являлись.
От дома Юрия Кузьмича Прохоренко, главного тренера «Сокола», до Лужников, где сегодня должна состояться встреча традиционных соперников «Сокола» и «Вымпела», на машине можно доехать минут за пятнадцать. Реально с учетом московских пробок – за сорок.
«А ведь опаздываю», – подумал Юрий Кузьмич, доедая приготовленную женой окрошку, единственное, что в такую жару он мог проглотить, а уже неделю стояло под тридцать.
Засигналил домофон. Жена взяла трубку.
– Юра, к тебе. Просят принять заказное письмо. Впустить?
– Давай, – отозвался Юрий Кузьмич, доедая остатки холодной вкуснятины и надевая пиджак.
– Спорим, – тренер повертел конверт, – за месяц это уже третий футбольный специалист, который хочет поделиться своими соображениями, наставлениями и предупреждениями. Я его в мусоропровод, и без проблем.
– Подожди в помойку, – жена отняла конверт и нашла имя отправителя. – Какой-то «Прогресс». Может, тебе работу предлагают? Ведь опять проиграете. И тебя тогда точно попрут из главных тренеров. Тебе новая работа в самый раз.
– Ладно, давай письмо. Все равно читать некогда. Посмотрю потом.
Сунув письмо в карман, тренер вышел из квартиры. Проверяя, не забыл ли ключи от машины, он наткнулся на конверт. Уже сев в машину, он его все-таки вскрыл и бегло просмотрел. Юрий Кузьмич всегда с интересом и уважением относился ко всему, что помогало ему в работе. Его работа тренером, а несколько раз даже главным тренером сборной футбольной команды страны, была для него не только способом добывания денег на жизнь, но и возможностью совершенствования как специалиста и, если складывалось хорошо, получения незабываемого удовольствия. По этому поводу друзья много раз шутили: «Ты не только классный специалист со всеми своими удовольствиями, но еще и шизик».
Юрий Кузьмич с этим, может быть, и соглашался, но никогда не забывал, что хлеб с маслом гораздо вкуснее того же хлеба без масла. Полученное письмо сулило очередную возможность намазать масло на хлеб. Оно заинтересовало Юрия Кузьмича настолько, что, не дотрагиваясь до уже вставленного в замок зажигания ключа, он снова, но уже внимательно, прочитал его.
Это было письмо фирмы «Прогресс», специализирующейся на внедрении научно-обоснованных методик профессиональной подготовки к соревнованиям спортивных команд различного профиля, в том числе и футбольных. Фирма предлагала использовать специально разработанную уникальную методику тренировок, которая была настолько эффективной, что сборная России легко смогла войти, как утверждала фирма, в группу фаворитов команд Европейской футбольной лиги. Понимая, что все это только слова, которые еще нужно подтверждать, фирма просила Прохоренко Юрия Кузьмича, первого в этом году кандидата на роль главного тренера сборной России по футболу, встретиться с ее представителем и на практике убедиться в реальности предложения. Если оно будет принято, возможны дальнейшие обсуждения, но уже на более высоком уровне с разработкой плана совместных действий. Согласие на встречу фирма просила дать ей по телефону, приведенному ниже. Письмо Юрию Кузьмичу понравилось своей конкретностью, и в то же время какой-то осторожностью. Авторы со своими идеями не лезли напролом. Наоборот, предлагали лично попробовать, посмотреть, проверить, пощупать и только тогда согласиться с тем, что методика для клиента действительно полезна. Как будто наверняка знали, что она стоящая, а умные люди от такого, понятно, не отказываются.
«Если предлагают, почему бы и не попробовать, – подумал Юрий Кузьмич. – Конечно, после того, как увижу, что это не бред и не подстава».
Через минуту машина тренера двигалась в сторону Лужников.
Представитель фирмы, молодой человек чуть больше тридцати, худощавый, высокий, под метр девяносто, подтянутый, как после работы на тренажере, в строгом с иголочки костюме, делился фантазиями на тему оптимизации персонального управления поведением игрока с использованием интегрального психоэнергетического мнения болельщиков на оперативную обстановку на поле. В качестве тактической и стратегической поддержки игрока в работе с мячом предлагалось, если убрать научные выкрутасы, использовать звуковую реакцию болельщиков на ситуационные моменты игры.
– Все, что я рассказываю, на первый взгляд кажется сказкой, – выдавал представитель фирмы. – Но попробуем сделать так, чтобы вы, Юрий Кузьмич, лично убедились в том, что это правда.
– Хорошо, давайте ваши сказки, – улыбнулся Юрий Кузьмич.
– Прежде всего вот о чем, – начал представитель, – мы, Юрий Кузьмич, беседуем с вами, как со специалистом, который может профессионально оценить наше предложение. Если вы поймете, что оно интересно, то у вышестоящих товарищей не будет никакого недопонимания и размышлений – принять или не принять предложение. Насчет денег замечу, что когда их предлагают больше, чем планируется, и возможность заработать подтверждается специалистом, не специалисты – это те, кто вокруг вас, Юрий Кузьмич, всегда только за то, чтобы заработать.
– Но, – встрепенулся тренер, до того молча слушавший своего собеседника, – пока опустим все, что касается сказок. Займемся вещами, которые меня интересуют как тренера. Поговорим о ваших исследованиях, которые, как вы обещаете, сделают нашу команду непобедимой. В чем я, кстати, сомневаюсь. Простите, я вас перебью, – Юрий Кузьмич остановил представителя фирмы, который уже начал что-то говорить в ответ на сомнения собеседника. – Но я думаю следующее. У всех команд уровень подготовки к мировому первенству примерно одинаков. Факты проигрыша носят, скорее, случайный, но ни в коем случае не системный характер. Практически нельзя обеспечить так называемую стопроцентную «сыгранность» команды. Ведь игроки – это люди со своими проблемами, амбициями, характерами, физической подготовкой и другими индивидуальными особенностями. Вряд ли их можно заставить как нужно и очень слаженно «дудеть в одну дуду». Но можно ли тогда добиться того, чтобы игроки целиком и полностью работали по правилам? Практически это невозможно. Хотя, пофантазируем и представим себе, что вместо игроков-людей в команде игроки-роботы. Тогда при правильном программировании роботов команда могла быть, наверное, непобедимой. Но это сказки.
– Совершенно с вами согласен, – закивал представитель фирмы. – Но на процесс игры мы смотрим немного под другим углом, несколько отличным от принятого. Мы нашли, что есть невостребованные и, с нашей точки зрения, довольно значительные резервы совершенствования игры команд. Мы и привлекли эти резервы в предлагаемую нами методику тренировок. Если ее использовать на всех этапах любого первенства, победа команды по очкам будет обеспечена.
– Давайте ближе к делу, – опять завозился Юрий Кузьмич.
– Хорошо, ближе так ближе. Рассмотрим составляющие процесса, который называется «игра в футбол», – согласился представитель фирмы. – Эти самые составляющие, назовем их участниками игры, влияют на игру каждый по-своему. Таковыми являются не только те, кто бегает с мячом по полю, но и так называемое материальное оснащение процесса – футбольное поле, температура и влажность окружающего воздуха, стадион, где проводятся соревнования, да и болельщики, которые наблюдают за игрой. Ваш многолетний опыт тренера, уважаемый Юрий Кузьмич, неоднократно подтверждал, что влияние на исход игры этих участников достаточно велико. Самый главный на поле – игрок. Это тот, кто владеет навыками работы с мячом. Следующий по иерархии – команда. Команда – это совокупность игроков, владеющих коллективным навыком оптимизации движения мяча к заданной цели, например, прямо в ворота противника, или туда же, но через цепочку посредников. Почему-то большинство футбольных специалистов считают, что этих двух участников вполне достаточно, чтобы играть и выигрывать. Во всяком случае, профессионально на игру натаскивают только игроков, ну и, как играющий коллектив, команду. Вместе с тем на исход борьбы оказывают влияние и другие вполне материальные участники. Возьмем спортивное поле и его газонное покрытие. Если газон специально к игре не подготовить, например, как нужно не подстричь, результаты игроков будут значительно отличаться от возможных, причем в худшую сторону. Все зависит и от того, какой газонокосилкой обрабатывают газон. Обычной или специальной. Специальная косилка гарантирует равномерную высоту всех травинок в каждой точке спортивного поля. Если же косить обычной газонокосилкой, или просто ручной косой, высота травинок будет разной. Тогда игрок, когда бьет по воротам, должен корректировать удар с поправкой на то, что неровности газона будут мешать мячу лететь куда надо. Если за время тренировок на плохом газоне игрок привыкает к таким поправкам, то, например, на международных соревнованиях, мяч с большой вероятностью полетит мимо ворот. Получается, что физико-механические параметры участника игры, в данном случае газона, могут влиять на результативность игры. И никаким тренингом все это не предусмотришь, как, кстати, и погодные условия с их влажностью и температурой. Правда, в игре противники находятся в равных условиях. Для всех одинаковы и газон, и температура, и влажность. Разница в индивидуальности игроков. Поэтому результативность игры, как вы, Юрий Кузьмич, правильно заметили, можно считать случайной. Управлять всем этим очень сложно. Есть и еще один участник игры, – продолжал представитель фирмы. – Играют стадион и зрители. И не просто зрители, а болельщики. Наконец подошли к тому, что мы хотим вам, уважаемый Юрий Кузьмич, предложить. Мы предлагаем использовать коллективную точку зрения болельщиков на оперативный ход игры, за которой они наблюдают. Ее мы объединяем с опытом профессиональных игроков, работающих в данный момент с мячом на поле.
– Простите, перебью, – вклинился в завораживающую речь представителя Юрий Кузьмич. – Зачем игрокам какая-то дополнительная помощь болельщиков? Болельщики и без того поднимают игровой дух команды, ее желание победить. Потому мы и не препятствуем работе фанатов, разумеется, в соответствующих законных рамках. И еще. Во время игры я всегда чувствую поддержку трибун. Но это скорее эмоциональная поддержка, как когда-то во время войны все поднимались «за Родину, за Сталина!». Настоящий болельщик отличается от зрителя тем, что болеет. Вернее, он не болеет. Он участвует в игре, прокручивая в голове возможные игровые ситуации. Он как бы сам владеет мячом, но в голове.
– Правильно, – перебил тренера представитель фирмы. – Мяч – это своеобразный включатель. У мяча в игре есть тот, кто им владеет, и тот, кто хочет его отнять у владельца. Если игрокам каким-то образом передать точку зрения и своих, и чужих болельщиков на то, что в данный момент происходит на поле и что может произойти в следующий (такой своеобразный коллективный компьютерный прогноз), результативность действий игроков может возрасти на порядок. Болельщики на стадионе – это коллективный разум. Он анализирует процесс игры, полностью охватывая игровое поле во всех его точках. Каждый болельщик психологический датчик. Датчиков много, и они на процесс игры генерируют суммарную точку зрения стадиона. Она гораздо объективнее, чем у одного игрока или, скажем, у тренера, на то, что происходит на поле. Болельщики на массовом подсознательном уровне формируют (проектируют) почти идеальный вариант игры, выражая это звуковой реакцией на игровые коллизии на поле. Если в мозг игроков ввести идеальный вариант игры, то игроки, приложив вариант к своему профессиональному навыку, будут непобедимы. Разумеется, когда такое компьютерное решение болельщиков будет доступно только игрокам одной команды.
– Но это невозможно, – прервал представителя тренер. – Тогда болельщиков надо чем-то соединить, чтобы получаемый от них общий управляющий сигнал передавать только своим игрокам.
– Нет, возможно. Я вам попробую подробно объяснить, – заторопился представитель. – Чтобы из скрипки извлечь мелодию, ее сначала надо сочинить. Это делает композитор, перекладывая мелодию на ноты. Мелодию можно воспроизвести и без всяких нот. Спонтанно, как «крик души». Игрок на поле играет и на скрипке-мяче, и спонтанно, и с нот, которые ему пишет его опыт специалиста игры в футбол. Игроку можно подложить и дополнительные ноты, на которых в качестве мелодии в виде звукового фона записано еще и коллективное мнение болельщиков. С предлагаемых нот – шума болельщиков – игрок будет считывать дополнительные рекомендации о том, как лучше в каждый момент игры поступить с мячом. Например, правильна ли траектория движения и скорость мяча, или как использовать получаемый прогноз возможных действий противника, нарушающего эту правильность.
– Все, что вы говорите, может быть, и чистая правда, – засмеялся тренер. – И опыт болельщиков, и полная информация о том, что происходит на поле, и сами болельщики – носители достаточно правдивой информации об игре. Их же много, и они все видят. И интегральный мозг. Тоже здорово. Ну и шум, который, как по нотам, можно расписать, заманчиво. Только как расшифровать этот звуковой фон? Причем фон болельщиков не только своих, но и соперника. Вы ничего об этом не говорите, а я тем более ничего не знаю. И похоже, никто не знает. Поэтому, – тренер сразу стал серьезным, – дальнейший разговор с вами, уважаемый представитель фирмы, бесполезен. Мне, если честно, надоела почти часовая сказка, которую вы заставили меня слушать.
– Извините, пожалуйста, – остановил уходившего тренера представитель фирмы. – Сказку мы рассказали только для того, чтобы вы поверили, но уже не сказке. У нас есть и методика, и аппаратура (аппаратура – секрет фирмы), позволяющие расшифровать шумовое сопровождение игры – точку зрения болельщиков на ход игры, и донести ее до игроков. В головах участников вашей команды в каждый момент игрового времени будет картинка всего того, что происходит у них за спиной. А это очень большая помощь футболисту в оценке правильности его решения. Предлагаем, Юрий Кузьмич, вам в этом лично убедиться.
– И как в этом убедиться? – остановился тренер.
– Да очень просто, – пожал плечами фирмач, – в ходе любого матча. Вам представится возможность сравнивать мнение болельщиков с оперативными действиями игрока.
– Хорошо, – согласился тренер. – Через два дня встречаемся на стадионе «Локомотив». Пропуск на стадион получите и для аппаратуры. Потом посмотрим, продолжать сказки дальше или прощаемся.
– Спасибо, – поблагодарил представитель фирмы. – Аппаратуре пропуск не нужен. Она работает на расстоянии.
Через два дня стадион «Локомотив» был набит битком. Ожидалась встреча известных своей активностью команд «Метеора» и «Кузбасса». Результат был непредсказуем. Команды имели примерно одинаковые шансы на успех. Но тренеру было интересно не это, не результат игры. Главное, как будет получен обещанный результат. Юрий Кузьмич сидел в кабинке телевизионных комментаторов, оттуда лучше обзор, и ждал. К игре его предварительно подготовили, надев под пиджак специальную футболку с логотипом. В логотип, как ему объяснили, встроено устройство на микросхемах, позволяющее воспринимать информацию от болельщиков.
И, как всегда и у всех, игра началась. Игроки бегали, прыгали, толкались, ставили друг другу подножки, били мимо того, во что целились, кричали, потели, спотыкались, устраивали спринтерские забеги, дрались, калечились, забивали, матерились и обнимались. В какой-то момент Юрий Кузьмич почувствовал, что его как бы переместили в игрока, владеющего мячом, и дали возможность сравнивать правильность действий футболиста по схемам «как есть» и «как нужно». Тренер вдруг понял, что схемы не полностью совпадают. Получалось, что игрок лишь частично оценивал ситуацию во всех точках поля (а вот тренер, как и болельщики, мог теперь это делать, отслеживая всю площадь игрового пространства), и потому задачу по перемещению мяча решал не совсем так, как того требовал игровой момент.
Наверное, сейчас бессмысленно бить прямо по воротам, как это через секунду сделает наш игрок с мячом, считали болельщики и следом за ними это же начинал понимать тренер. Сзади надвигается игрок соперника, который гарантированно перекроет проход между вратарем и стойкой ворот. Слева за спиной нашего игрока с мячом уже появляется еще один наш футболист. Его не видит игрок с мячом, но видят болельщики. Если ему отдать мяч, то через открывающийся канал, как считают болельщики, появляется возможность закинуть мяч в ворота. Перекрыть этот канал вратарь не успевает. А на другом конце поля уже формируется новая ударная группа соперника, готовая принять мяч, который в случае, если наш футболист сейчас будет бить сам, у него успешно отнимет. Игрок пробил, и мяч отняли…
«Вот так и влипаем, – досадливо поморщился Юрий Кузьмич. – Здесь помощь болельщиков была бы не лишней. Хотя о чем говорить, если решение задачи о воротах и влетевшем туда мяче в головах у меня и болельщиков, а не у игрока с мячом. Но тогда напрашивается и еще один вывод. Игрокам мало навыков специалиста игры в футбол и стратегических наказов тренера. Им нужна дополнительная оперативная информация обо всем, что происходит на поле. Такие сведения сейчас у болельщиков. Но, если команда хочет победы, ими, очевидно, должен владеть и каждый игрок».
Почему-то Юрию Кузьмичу вдруг вспомнилось, что в этом году он может опять стать главным тренером сборной страны. Положение главного всегда на грани. Качнет не в ту сторону, проводят на работу в другую контору. Деньгами там может и не пахнуть. Или выгонят на пенсию, или чернорабочим как, например, тренера проигравшей когда-то команды Северной Кореи. Сейчас ему представлялась реальная возможность еще немного побыть в кресле главного. В нем он усидит, даже если команда выйдет в финал и проиграет. С предлагаемой технологией игры попасть в финал можно запросто. А проигрыш в финале тоже неплохо, хотя его еще надо заслужить.
«Хорошо, – наконец для себя решил Юрий Кузьмич. – Условия фирмы принимаю, и попробую доказать наверху, что все это только поможет команде выйти в финал».
Единственное, что его во всем этом смущало, – некоторая необычность способа подготовки команды к первенству. Хотя ведь используют для тренировок всем известные механические тренажеры? А у нас будут еще и психологические. Ну и что?
Отдел аномальной криминалистики
– Появилась более-менее обнадеживающая информация, как-то связывающая московские события с произошедшим в музеях Германии, – начал полковник. – Как и договаривались, материалы по этому вопросу собрал капитан Нефедов. Давайте, капитан.
– Мы провели отбор информации о зарегистрированных в Германии событиях, так или иначе связанных с музеями, – начал капитан. – С момента случая в институте Склифосовского в Германии было зафиксировано около тысячи трехсот мелких и крупных происшествий, какимто образом соотносящихся с музеями. К ним мы отнесли случаи хищения и акты вандализма в отношении произведений искусств, возгорания в помещениях музеев с безвозвратной потерей отдельных экспонатов или с возможностью их восстановления, пожары с полным уничтожением здания музея. Кроме того, были рассмотрены случаи аномального поведения посетителей на экспозиционных площадках музеев, как реакция на зрелищный эффект от демонстрации произведения искусства. Сюда вошли и случаи, происходившие рядом с музеями, а также хулиганские и криминальные разборки, террористические акты и другое. Все, что подходило под категорию «случаи в музеях». Что мы имеем по результатам анализа этих событий? Криминальных происшествий, где фигурируют экспонаты, как-то связанные с музеями, сравнительно мало. И объясняется это, видимо, повышенным риском для исполнителя. Опасность очевидна, так как хранящиеся в музеях ценности подразумевают соответствующую квалификацию работающих с ними специалистов и систем, охраняющих эти экспонаты. Есть сложности и в сбыте украденного. Надо еще поискать таких бесстрашных коллекционеров, кто согласился бы приобрести ценности, объявленные в мировой розыск. Из всего того, что в рассматриваемый период случилось в музеях, мы выбрали два происшествия, которые с большой вероятностью могут быть связаны с решаемой нами проблемой. Первый случай. В одном из музеев Мюнхена ночью вместе с экспонатами полностью сгорел один из залов. Все происходило при отключенной охранной сигнализации и камерах наблюдения, что, безусловно, дело рук достаточно профессиональных злоумышленников. Прошло уже более двух лет после случая, но что это было – поджог, чтобы скрыть хищение экспоната, какая-то месть, приступ вандализма или просто акт шизофрении – до сих пор неизвестно. Все глухо. Второй случай. В Дрездене в реставрационной мастерской Дрезденской картинной галереи реставратор нанес повреждения экспонату – статуэтка восстановлению не подлежит. На следующий день реставратор покончил с собой или его убили. Следствие так и не пришло к однозначному выводу. Его, возвращавшегося домой с работы, насмерть сбила машина. Ни машина, ни ее владелец не установлены. Произошло это месяца три назад.
– Вы, как мы договаривались, получили списки сотрудников этих двух музеев? – спросил полковник.
– Да, у нас есть полные списки всех, кто работал, начиная с мая сорок пятого, и даже несколько раньше. Многих из них сейчас нет в живых. Ведь с окончания войны прошло более шестидесяти лет. Фиксировались и те служащие, которые пришли в музей на смену своим родственникам. Кроме того, был составлен список прямых родственников тех сотрудников, которые уже умерли или продолжают жить в городах, где находятся музеи. Списки жителей Дрездена и Мюнхена проверили по компьютерным данным московских гостиниц (приняли, что оборудование, которое мы ищем, находится в Москве, поскольку события с его предположительным использованием происходят в основном в Москве) на предмет пребывания в Москве в рассматриваемый период людей из списка. Таким оказался только один человек – Карл Кихнер. Мы совершенно случайно наткнулись на него. Он гражданин Германии, из Дрездена, специалист по радиоэлектронике. Прибыл в долгосрочную командировку как сотрудник или хозяин Дрезденского филиала своей фирмы в Москве. Его отец Ганс Кихнер с сорок пятого года и до конца жизни (умер в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году) сотрудник охранного комплекса Дрезденской галереи. Кем был отец – молодой человек в армии вермахта – не установлено. Жил в квартире недалеко от галереи. После его смерти квартира по наследству перешла к сыну. Была жена. Умерла в тысяча девятьсот семьдесят пятом году. Сын тысяча девятьсот сорок шестого года рождения. Замечаний по работе Ганс Кихнер не имел. Поступков, выделяющих его из среды, в которой жил, не совершал. Сын Карл Кихнер после смерти отца так и остался в своем родном городе, несмотря на возможность сменить свою работу на более выгодную, но не в Дрездене. Жил там, может быть, в память об отце или по каким-то другим соображениям, связанным, например, с чем-то, что хранилось в музее, с информацией, переданной отцом по наследству.
– Хорошо, – подытожил полковник Юльцев. – Допустим, мы нашли того, кого искали, и поставим его под самое пристальное, и днем и ночью, наблюдение. Теперь нужно ждать каких-то знаковых событий, в которых может принять участие психотронная аппаратура с ее длительным и мощным излучением. Надеюсь, вы, майор, распорядились о слежке за нашим клиентом? – обратился полковник к майору Звягину.
– Да, товарищ полковник, – поднялся майор. – Как только поступила информация, я дал команду на обслуживание клиента по полной программе.
– Хорошо, – удовлетворенно кивнул полковник. – Теперь по поводу того, где это может произойти. То есть о возможности вывода нас с помощью клиента из Германии на аппаратуру, которую разыскиваем. Мне позвонили из Комитета по физической культуре и спорта и попросили принять и выслушать представителя спорта – тренера нашей сборной команды страны по футболу, которая сейчас вышла в финал Международного футбольного первенства. Финал через три дня. Как мне сказали в Комитете, это стало возможно только после заключения контракта с одной из фирм на использование при подготовке команды к соревнованиям психологического аппаратного тренинга. Результаты тренинга, с какой бы стороны мы на это ни смотрели, только положительные. И самый значимый из них – мы вышли в финал. Только вот у тренера команды, хотя он и инициатор тренинга, появились на этот счет определенные сомнения. Я предложил ему приехать к нам на собеседование. Сейчас он будет здесь, и мы его послушаем.
В комнату вошел небольшого роста мужчина плотного телосложения, подтянутый, наверняка, имеющий свою точку зрения и умеющий ее отстаивать. Короче, тренер.
– Пожалуйста, Юрий Кузьмич, расскажите, что вас привело к нам. Какие проблемы? С играми у вас, кажется, все в порядке, – улыбнулся полковник.
– Пока с играми хорошо. Но вокруг них происходит что-то непонятное. Это беспокоит, – начал тренер. – Мне, тренеру нашей сборной по футболу, предложили опробовать в работе абсолютно новый психологический тренинг, персональный для каждого игрока и команды в целом. Тренинг использует виртуальное влияние мнения болельщиков на ход происходящей на поле игры. Специальной аппаратурой, которую, кстати, никто из участников игр ни разу не видел, производится съем информации, содержащей точку зрения зрителей на ход игры. Информация во время игры оперативно вводится в голову каждого игрока. Она суммируется с профессиональными навыками игроков и приобретенными при тренировках навыками сыгранности команды в целом. При этом генерируется удивительный результат. Скачкообразный рост качества игры, обеспечивающий ей почти стопроцентную победу в борьбе с любым соперником. Если, конечно, соперник не получает такую же информацию от своих болельщиков. Использование в тренировочном процессе специального психологического тренинга никак не нарушает установленных правил и норм тренировок. Врачебное обследование игроков показывает, что никаких отклонений в здоровье в связи с получением дополнительного объема информации об оперативном состоянии игры не наблюдается. Сейчас сборная вышла в финал мирового первенства. Через три дня финальная игра. Что меня беспокоит, – продолжал тренер. – Футболом можно зарабатывать большие деньги. Никакого криминала в этом, если не нарушать закон, нет. Некоторое беспокойство вызывают в нашем случае интенсивные коммерческие отношения с исполнителем, отвечающим за психологическую поддержку игры команды в текущем футбольном первенстве. Фирма, обеспечивающая поддержку встречи, за каждую выигранную встречу получает заранее оговоренную и довольно крупную премию. За проигрыши, которых практически не было, премии нет. Складывается ощущение, что тот, кто получает премиальные, знает заранее, что результат будет положительным. Но тогда за счет чего? Может быть, здесь какой-то криминал или еще что-то. Мы не знаем. Это настораживает. В самом деле, известен только номер счета, на который пересылаются премии за положительный исход игры. Неизвестны ни местонахождение аппаратуры, ни кто с ней работает, ни ее параметры, ни ее возможности. Нет и физического адреса фирмы, выполняющей наш заказ. Режим ее работы перед каждой игрой заранее обсуждается и оговаривается, но только по телефону. По телефону назначается и время включения и отключения аппаратуры. Получается сплошная анонимность, но с гарантированным положительным результатом футбольных сражений. Все это начинает напоминать работу какой-то машины, которая в некотором роде зомбирует нас. Кто-то нажимает кнопки, а мы исполняем. Мы как будто механически выдаем каждый раз только положительный результат. Мне кажется, а крыша у меня совсем еще не съехала, во время игры футболисты превращаются в запрограммированных на определенную работу роботов. Игроки этого, конечно, не замечают. Но со стороны все видно, и особенно мне – тренеру. Если все так, то начинают вырисовываться две нехорошие вещи. Первая. Роботизация процесса может привести к тому, что после соревнований игроки попадут в психушку. Тогда мне, как главному тренеру, грозит срок за то, что игроков сделал психами. Вторая. Если команды соперников догадаются, что играли с роботами и потому проиграли, будет скандал мирового уровня и даже с политическим подтекстом. Все, кто это организовал, до тюрьмы точно не доживут. Там, где крутятся большие деньги, всегда рядом смерть. Я это рассказал не для того, чтобы вы вот так сразу встали и стали искать фирму с ее психологическим тренингом и аппаратурой. Думаю, что нужно подождать финального свистка. Сами понимаете, престиж страны и опять же проклятые деньги. После свистка, пожалуйста. У меня все.
– Спасибо за информацию, Юрий Кузьмич, – поднялся полковник и протянул тренеру руку. – Сейчас пройдите в соседнюю комнату. Там бумага и ручка. Все подробно опишите. Думаю, мы с пониманием отнесемся к вашей просьбе и просьбе Комитета. Меня просили о том же, что и вы, о сохранности престижа. Ничего предпринимать не будем, пока не закончится игра.
– До свидания, – полковник проводил тренера до двери.
– Теперь послушаем нашего майора, который по моему распоряжению побывал на одной из игр нашей сборной, – повернулся полковник к майору. – Ваши впечатления как человека, имеющего некоторый футбольный опыт, правда, самодеятельный. Вчера вы смотрели игру. Наши опять выиграли. Команда действительно настолько роботизирована, что становится непобедимой, или все это бред? Ведь успех команды – заслуга тренера. Он же по каким-то причинам не хочет это признавать или показывать. Насколько я знаю, вчера вас тоже ввели в режим роботизации, надев майку с ретранслятором. Вы вместе с тренером с тренерской скамьи наблюдали за ходом игры. Для присутствующих то, о чем говорю, вводный материал, – пояснил полковник. – Сейчас нам важно понять, аппаратура на стадионе работает или нет. Если да, то определяем вероятный режим ее работы. От этого будет зависеть, поймаем мы ее, когда будет финальная игра, или нет. Давайте, майор, вашу реакцию на все, что вчера происходило на стадионе, – попросил полковник.
– Хорошо, – поднялся майор. – Коротко о связи между игроками и болельщиками. Могу совершенно точно утверждать, что такая связь во время игры возникла. Я ее почувствовал с самой первой минуты игры.
– Скажите, майор, – снова подал голос полковник. – Можно ли считать, что схема игры с добавлением психологии это результат какого-то насильственного действия специальной аппаратуры на мозг игроков?
– По моим ощущениям, – майор посмотрел на полковника, – хотя я не знаю всех тонкостей игры в футбол, я всего лишь дилетант, работает специальная аппаратура, обрабатывающая головы игроков.
– Можно вопрос, – подал голос капитан Нефедов. – Давайте, – разрешил полковник.
– Не кажется ли вам, что такой психологический насильственный тренинг игроков может в скором времени использоваться с целью шантажа? – потрогав очки на переносице, спросил капитан.
– Это как? – поднял голову полковник.
– Легко. Ни от тренера, ни от майора мы ничего не услышали о том, что будет, если во время игры игроков отключить от работающей аппаратуры. А если все же отключить? – не успокоился капитан.
– Этот вопрос меня тоже интересовал, – подтвердил майор. – Об этом спрашивал тренера. Тренер сказал, что при тренировках в мозгу у игроков создается стереотип условных рефлексов. Если работу аппаратуры прекратить, игроки какую-то информацию от болельщиков все же будут воспринимать. Шантажа с этой стороны (например, отключил прибор – игра прекратилась, повторное включение, когда заплатишь) не должно быть, хотя все возможно.
– Ясно, – подытожил полковник. – Теперь мы получаем возможность определить приблизительную зону действия психотехнической аппаратуры. Все девяносто минут матча она должна работать направленно – на игроков команды. Тогда команда выигрывает. Не будем разбираться, законен такой выигрыш или сплошное беззаконие. Для нас прежде всего важны наши общегосударственные интересы. Если из определенного источника поступит продолжительный сигнал, управляющий игрой на поле, то, имея радар, наш немецкий коллега выведет нас к цели. Так как мы не знаем, где спрятана аппаратура и откуда игрокам будут подаваться сигналы, надо проверить все вокруг стадиона и на нем самом – его закоулки, но так, чтобы раньше времени птичку не спугнуть. Помните, что кроме наших специфичных проблем, еще есть и интересы государства, его престиж.
– И еще некоторые денежные суммы за финальный выигрыш, – напомнил полковнику заулыбавшийся майор.
– Вы, майор, – повернулся полковник к майору, – головой отвечаете за коробочку, которая находится у нашего коллеги из Германии. И чтобы самый ушлый экстрасенс не догадался и не сообщил клиенту, что за ним слежка. Все. Попробуем наши дела завершить через три дня. Свободны, – поднялся полковник.
Глава 14. ФИНАЛ
«На экране телевизора делалось все, чтобы, как поется в песне, «сказка стала былью». Быль, обещанная нашему спорту, уверенно и, похоже, без дальнейших изменений, скоро обозначится на информационном табло стадиона. Это у спортсменов. А у меня? – подумал полковник. – Приходит и мой черед обнаружить того, кто эту самую быль делает. Все ли для этого у меня есть? Глобальное прочесывание помещений стадиона ничего не дало. Проверили кабинеты администрации, раздевалки, тренировочные залы, подвальные подсобки, конструкции, которые могли бы нести на себе какую-то нагрузку и где можно было бы прицепить аппаратуру. Смотровые площадки, мачты, щитовую рекламу, блоки прожекторов. Никаких результатов. Если аппаратуры вблизи облучаемого объекта нет, значит, его обрабатывают со стороны, из квартиры, офиса или еще черт знает откуда, что в жизни не найдешь. Но надо все равно найти. Тогда думаем дальше. Если мы решили, что на свершившийся факт восстановления немецкой аппаратуры в Москве кто-то обязательно должен отреагировать, то Карл Кихнер со своим радаром сейчас зашевелится».
– Майор Звягин, доложите обстановку, – полковник нажал кнопку радиотелефона.
– Алексей Алексеевич, товарищ полковник, – возбужденно откликнулся майор. – Объект стал двигаться. Мы его ведем. Извините, отбой!
– Так, началось, – полковник Юльцев облегченно откинулся в кресле. – Клиент Карл соображает в том же направлении, что и я. Смотрим, что будет дальше.
Уже минуту индикатор приборной панели мигал красным цветом. Карл сидел в машине и думал, хотя отводилось ему на это совсем немного времени. Он много раз мысленно прокручивал в голове то, что сейчас собирался сделать, и прекрасно понимал, что это может получиться только в том случае, если он уложится в отрезок времени, отмеренный начавшим работу излучателем. Все осложнялось тем, что Карл физически не знал улиц Москвы (никогда не ездил по ним на машине), хотя уже сейчас с закрытыми глазами мог сказать, где и что находится. Но только по карте. Могли возникнуть проблемы и с локатором из статуэтки Дрезденской галереи, который лежал рядом, мигая красным глазом диода. Локатор мог показывать только направление, в котором находится излучатель, а не конкретное место его установки. Чтобы найти это место, замеры нужно проводить из двух разных мест размещения локатора. Например, из того, где сейчас находился Карл, и из другого, на некотором расстоянии от первого.
Если он сидит в районе проспекта Андропова, то для более точного измерения должен переместиться, например, в район Царицыно. Карл посмотрел на карту. И это нужно делать быстро, так как в отводимое время, пока работает излучатель, из Царицыно, когда он определит место установки излучателя, ему еще надо до него доехать.
Первый замер локатором с места, где находился Карл, показал, что направление, в котором размещается источник сигналов, пересекает территорию Москвы чуть левее станции метро «Университет» и уходит за границу города. Для проведения второго замера нужно ехать в другую точку города.
– Товарищ полковник, – раздался голос из рации полковника Юльцева. – Финальная встреча команд началась одиннадцать минут назад. Начало встречи послужило, возможно, каким-то сигналом. Объект вышел из гостиницы, прошел на автостоянку перед зданием гостиницы, сел в арендованный «Мерседес» серого цвета с регистрационным знаком ОХ 495 ТК 177 и уже минуты три продолжает в нем сидеть, что-то сверяя по карте. Наверное, решает, в каком направлении ехать.
– Продолжайте наблюдение, майор, – полковник наклонился к микрофону рации. – Я к вам сейчас подъеду. Точное место встречи уточним позже по рации. Главное, не упустите. Ну и в сотый раз повторяю, чтобы не было заметно слежки.
Все. Полковник быстро вышел из кабинки комментаторов и бегом направился к поджидавшей его у подъезда стадиона машине.
Карл отметил на карте нахождение второй точки отсчета и подъезды к ней – по проспекту Андропова до Каширского шоссе и далее в сторону Царицыно. На кольцевой дороге в районе Царицыно он сделает замер и прочертит вторую линию, показывающую уже точное местонахождение излучателя.
– Объект перемещается по Каширскому шоссе с поворотом на Чертаново в сторону Царицыно, – проговорила рация, лежащая на сиденье машины рядом с полковником.
– Понял, – подтвердил полковник в микрофон.
Соединив линией точку, обозначавшую остановку машины Карла в районе Царицыно, и точку, в направлении которой индикатор горел с максимальным свечением, Карл нашел пересечение двух проведенных им на карте линий, определяющее местонахождение излучателя. Излучатель был вблизи станции метро «Университет» между обозначенными на карте цирком и корпусами Московского государственного университета.
До конца матча вместе с перерывом между таймами оставалось сорок семь минут. За сколько реально можно проехать туда, куда нужно, Карл не знал, так как не имел ни малейшего представления о московских пробках, да еще в такое, как сейчас, «игровое» время. Он посмотрел на карту города. На ней была обозначена полная индексация всего жилого фонда города. Точка, которую он нашел на карте, означала, что работающий излучатель находится на проспекте Вернадского в доме двадцать, корпус четыре. Более подробной информации, например, о квартире, где, возможно, размещен излучатель, не было. Для этого к дому надо подъехать вплотную. Напрямую от места, где сейчас стояла машина Карла, и до дома на проспекте Вернадского было двенадцать-пятнадцать километров. Карл достал из кармана маленький спутниковый навигатор, купленный еще в Берлине, но с подробной картой Москвы, и стал быстро вводить в него условия задачи. По улицам и магистралям города нужно проложить кратчайший путь из Царицыно к проспекту Вернадского с учетом возможной дорожной обстановки. До конца матча уже оставалось тридцать девять минут. Карл начал быстро нажимать кнопки навигатора, вводя в него условия игры. Через десять секунд навигатор принял маршрутную команду на движение к цели. Набирая скорость, серый «Мерседес» резко тронулся с места.
– Объект пришел в движение. Перемещается вглубь территории города в направлении Воробьевых гор по обводным, обходным улицам и проездам, избегая транспортных магистралей и пересечений, – доложили полковнику.
Теперь, если я правильно понимаю, гость из Германии делает все возможное, чтобы до окончания финальной встречи выйти к дому с действующей аппаратурой. Ему еще надо время, чтобы найти искомое и в самом доме, – думал полковник. – Сейчас Карлу Кихнеру нужно предоставить полную возможность распоряжаться и своим временем, и своей целью. И конечно, без всяких скандалов. Он ведь у нас представитель другой страны. Если мы все правильно придумали, он охотится за тем же, за чем и мы. Трогать пришельца не будем, пока он сам не разберется во всем, что ему нужно».
– В контакт с объектом оперативным группам не входить до тех пор, пока он сам не найдет то, что ищет, – распорядился полковник.
– Внимание, – снова захрипела рация. – Машина въехала во двор многоквартирного тридцатиэтажного дома по адресу: проспект Вернадского, дом 20, корпус 4. Объект вышел из машины и вошел в подъезд номер двенадцать. Дверь подъезда с помощью домофона ему помогла открыть девочка лет четырнадцати, живущая, очевидно, в этом доме. Наблюдение продолжаем.
Москва
Стадион «Лужники»
Спортивный телекомментатор
До конца финальной игры сборных команд «Испания – Россия» осталось двенадцать минут… Счет 1:0 в пользу России.
Главный тренер сборной России
«Думаю, что со своими сомнениями насчет роботизации ребят я пошел в органы не зря. Даже если в течение оставшихся десяти-двенадцати минут случится фантастическое – проиграем (тьфу, не сглазить), мы все равно в финале. Это ведь тоже победа! Да за это мне при жизни памятник ставить надо. В кои веки вышли в финал. Если в отношении фирмы с ее аппаратурой, методикой тренировок, ее проблемами и моими сомнениями возникнут потом какие-то неприятности, это уже будет не по мою душу. Моя решенная задача сейчас высвечивается на табло – 1:0. Изменить цифры практически невозможно».
Посольство Испании в Москве
Комната для гостей. Господин в кресле, высокий, массивный. Густая копна совершенно седых волос. Взгляд, привыкший подчинять. Отлично сшитый костюм, белая накрахмаленная рубашка, галстук с золотой заколкой, платиновые запонки, часы по последней моде. Спина и голова при ходьбе прямые. Выражение лица – целенаправленный упрямец, заранее знающий результат своей работы, не сомневающийся в том, что любое его решение будет выполнено и им самим, и теми, кому это исполнение поручено. Кроме огромного, в полстены, экрана телевизора и кресла с маленьким журнальным столиком, в комнате больше ничего не было. На столике полупустая бутылка виски, стакан, пепельница, огрызок сигары, уже почти потухла, и телефон. Господин страдает, как это могут только волевые люди, вдруг нокаутированные случаем.
Теперь это безусловный крах всего того, что он сделал за прошедшие пятьдесят лет в бизнесе. Из-за появившихся двадцать минут назад на табло двух цифр 1:0 его бизнеса в спорте не стало. Он проиграл. Эти русские оказались гораздо сильнее, чем он думал. Еще тогда, в четвертьфинале, они выпрыгнули в лидеры, как черти из табакерки. И даже тогда он не придал этому большого значения. Ведь футбол у русских – одни надежды. Но в финале они взяли за шкирку всю его стратегию и отправили подальше возможность возвратить вложенные им деньги. Все, что у него было. Когда через десять минут все закончится, в кресле найдут труп. Неважно, как он будет потом называться – моральный (впрочем, какая тут мораль!), социальный, финансовый или даже физический, но труп.
Господин налил полный стакан виски и выпил. Сразу налил еще, но пить передумал. Зачем? Все равно уже ничего не будет. Виски не спасет.
Спортивный телекомментатор
– Все приходит к своему логическому завершению. Только хочу заметить, что в том завершении, которое сейчас мы наблюдаем на экране, эта самая логика как будто отсутствует. Уж как-то мощно и, я бы сказал (я это так ощущаю), с каким-то, что ли, нечеловеческим напором российская команда перемещалась в играх на пути к финалу и, в конце концов, получила возможность побороться за главный приз турнира. Ведь до сих пор непонятно, благодаря чему команда вдруг оказалась в заключительном решающем сражении. Может, это работа тренера с его сказочными приемами тренировок, или же игроки с суперменскими качествами, или что-то еще, о чем мы никогда, возможно, и не узнаем. Но что есть, то есть. Такому окончанию первенства я рад. Буду доволен, даже если мы сейчас проиграем. Но, похоже, это уже нереально, хотя за долгую историю футбола бывало всякое… Проигрыш в этой игре для нас тоже колоссальная победа. Просто мои сомнения – это радость, которая переполняет, и гордость за нас, за Россию. Наконец мы достигли того, о чем долгие годы мечтали. Подождем еще немного, радоваться победе над испанцами пока еще рано, но… До конца финального матча осталось одиннадцать минут.
Рассуждения телекомментатора о «не ждали», которыми нужно гордиться, о том, что ход игры может внезапно поменяться, и такие случайности в истории спорта случались, почему-то резко прервались. Голос его стал не такой уверенный, а речь, до того выбрасываемая пулеметными очередями, стала прерывистой.
– На поле, уважаемые телезрители, что-то изменилось… – стал растерянно фиксировать телекомментатор. – Стало как-то не так. Сейчас постараюсь сообразить.
Каждый такой комментарий, казалось, давался тележурналисту с большим трудом. Сначала поймет, о чем сказать, и только потом говорит.
– Тактика игры нашей команды за одиннадцать минут до окончания встречи кардинально изменилась, – стал обрывками выдавать комментатор. – Из наступательной игры в первом и втором таймах, команда все время находилась у ворот противника, ее тактика катастрофически перешла в оборону. В какую-то странную оборону. Не защищать свои ворота, а как-то растерянно закрываться от мяча противника. Как будто команда, которая все восемьдесят минут игры интенсивно горела, вдруг потухла. Или ее потушили. Испанцы же, как от шлепка крапивой по голому заду, несколько нелитературно, но верно, как бы взбрыкнули и с удвоенной силой занялись нашими воротами. Еще одна странность. На стадионе стало тихо. Ну, не совсем, конечно. Ведь шум создают в основном болельщики, которые понимают игру и выражают звуками свой взгляд на происходящее. Мне показалось, что такой точки зрения почему-то не стало, хотя должно было быть все наоборот – двойная и даже тройная поддержка зрителей проигрывающей команды. А ее почему-то нет. И молчат трибуны. Я нахожу только одну причину этому, – обеспокоенно продолжал журналист. – Трибунам вдруг стало безразлично все, для чего они пришли на стадион. Их всех как бы накрыли громадным колпаком, изолировав от окружающих и прежде всего от команды, которую они поддерживали. Так. Дальше без комментариев. На табло появился новый счет – 1:1. Трибуны молчат. До конца матча осталось четыре минуты.
Главный тренер сборной России
Мяч катался по полю в привычном режиме. Большую часть игрового времени он находился в руках, а точнее, в ногах игроков нашей команды. Именно такая игра поддерживалась коллективным мозгом болельщиков. Поддержка исчезла внезапно. Юрий Кузьмич сразу и не сообразил, что футболисты с агрессивной тактики переключились в режим защиты. Они как бы полностью потеряли ориентировку игры, перейдя в глухую, тупую оборону без малейших попыток отнять у противника мяч и запустить в сторону его ворот. Через мгновение он понял, почему игра так резко изменилась.
«Минуту назад информации от болельщиков не стало, – пришла в голову мысль. – Аппаратуру, обеспечивающую поддержку болельщиков, отключили. Игроки перестали играть. Без поддержки зрителей ребята отвыкли это делать. Теперь игроками стали испанцы. Оставшихся до конца матча минут им хватит, чтобы все повернуть в свою сторону. И в этом весь фокус».
Именно это было непонятно Юрию Кузьмичу, и все время беспокоило, пока он работал с предложенной ему методикой тренинга команды. Фирма, обеспечивающая работу тренировок, конечно же, должна была заработать и на нем – вывести в общем-то посредственную команду в финал. Успех выше крыши. И, очевидно, немалый куш содрать с финалиста-соперника, гарантировав ему в финале абсолютную победу. Вместо того, чтобы ощутить, что происходящее – провал, трагедия, неприятности, короче, все плохо, как у специалиста, так и просто у человека и гражданина своей страны, он, Прохоренко Юрий Кузьмич, почувствовал несказанное облегчение. Все это мог вытерпеть только его футбол, но не он сам. С него вдруг свалился груз сомнений и ответственности, который он взгромоздил на себя, согласившись превратить своих ребят в роботов. Но если честно и только для себя, в голове все же оставались сомнения и другие мысли. Было бы здорово, если бы болельщики приходили к своей команде на стадион играть вместе с ней, а не болеть за нее. Ведь придумала же наука, как с помощью средств массовой информации делать из нас зомби. Почему бы и футболистов не попробовать научить понимать болельщиков. Только ведь надо подумать – и все получится.
– Конец, – облегченно вздохнул Юрий Кузьмич. – Сейчас будет гол.
Испанское посольство
Безумный взгляд абсолютно пьяного господина в комнате с телевизором, креслом, телефоном на столике и с двумя пустыми бутылками из-под виски вдруг стал осмысленным. На информационном табло стадиона высветилось 2:1.
Раздался тихий телефонный звонок.
– Условия контракта выполнены, – произнес голос в трубке. – Деньги переведите на счет в банке…
До конца игры, а следовательно, и до конца работы излучателя, оставалось, Карл посмотрел на часы, восемь минут.
«Дом тридцать этажей и осмотреть все квартиры, хотя бы снаружи каждую дверь, нереально, – думал Карл. – Тогда на лифте надо подняться на самый верхний этаж. Если излучатель находится в одной из квартир по ходу движения лифта, нужную квартиру определю по изменению интенсивности свечения индикатора. При приближении к квартире интенсивность увеличится. Если нужная квартира останется позади, интенсивность будет падать».
Миновав пустой холл вестибюля, Карл вбежал в кабину лифта и нажал на кнопку последнего этажа.
«Главное, чтобы на промежуточных этажах никто не вышел и не увидел постороннего с мигающим предметом в кармане. Чем не террорист-смертник с бомбой, которая вот-вот взорвется?!»
До двадцать шестого этажа интенсивность свечения локатора росла, а после стала падать.
«Излучатель находится на двадцать шестом этаже», – решил Карл и остановил лифт.
До конца матча осталось всего две с половиной минуты. За это время нужно вернуться на оставшийся позади этаж (а на этаже четыре квартиры) и определить, из какой квартиры идут сигналы излучателя.
Теперь Карл стоял перед дверью, за которой, точно знал, находится излучатель. Там было то, что он искал и наконец нашел. Он туда должен войти и отнять у кого-то все, что тот присвоил себе не по праву.
– А как я буду отнимать? – подумал Карл.
Только сейчас, когда Карл оказался перед закрытой дверью найденной квартиры, он задумался о том, как вернуть отцовскую тайну, как отобрать то, что он в течение двух лет ищет. Какая-то пелена застила ему глаза все это время и не давала возможности проникнуть в голову ни единому сомнению и размышлениям на этот счет.
«Вот же излучатель, за дверью. А если там охрана? Да без всяких «если», конечно, охраняют! Кроме охраны, там должен быть еще и оператор, работающий с аппаратурой, и хозяин, следящий за результатами работы аппарата на стадионе. Все это прекрасно можно делать и отсюда – по телевизору. Сколько народу, а я один», – Карл даже вспотел от такой простой, но раньше почему-то не приходившей ему в голову мысли.
«В лучшем случае покалечат, но, может, и убьют. Но, если отследив квартиру с излучателем, он в нее теперь не войдет, излучатель уберут в другое место. Надо будет снова начинать все сначала», – расстроился Карл. Сейчас нужно уйти и начать отслеживать квартиру. Ему это ничем не грозит и не будет сложно. Ведь никто не знает, зачем он находится в этом доме и около этой квартиры. Если аппаратура останется в квартире, придется организовать группу захвата (как в боевиках по телевизору, в голову почему-то пришло дурацкое сравнение) и штурмом взять квартиру со всем ее содержимым. И все это делать так, чтобы не заметили соседи, ну и, наверное, полиция. А может, и разведка русских. Приняв окончательное решение и в последний раз взглянув на желанную, но недоступную дверь, Карл, уже нажав кнопку вызова лифта, снова внимательно осмотрел дверь. В ее положении что-то настораживало.
«Вот, – через мгновение понял Карл. Поверхность двери с поверхностями окружающих ее стен не была в одной плоскости. Дверь была чуть-чуть утоплена в стену. – Да ведь она не закрыта, – дошло до Карла. – Она приоткрыта и, если ее слегка толкнуть внутрь, то можно с легкостью увидеть, что внутри».
Кабина лифта, пришедшая на двадцать шестой этаж, раскрыла и захлопнула свои створки. В нее никто не вошел. Карл решил пойти другим путем. Он тихонько толкнул приоткрытую дверь квартиры. Показался длинный узкий коридор. Прихожая темная, лампочка не горит. В торце коридора освещенная лучами уже заходящего солнца открытая дверь в комнату. Напротив двери окно. Шторы на окне раздвинуты. Окно приоткрыто, очевидно, для движения воздуха. На улице где-то градусов двадцать восемь. Для Москвы это жарко. В квартире никого нет и, как показалось Карлу, оглушительная тишина. Во всяком случае Карл слышал сейчас только постукивание каблуков своих ботинок по паркету коридора. В комнате, куда вошел Карл, никого не было. Зато присутствовало все остальное и даже в полной боевой готовности. У окна стол, уставленный аппаратурой. Когда Карл входил в дверь квартиры, ему показалось, что она работает. Во всяком случае, лампочки на приборных панелях подмигивали. Именно это заметил Карл, связав с мыслью о работающей аппаратуре. Когда подошел к столу, все почему-то было отключено, хотя минуту назад, еще раз вспомнил, работало. У стола кресло. На стол брошено что-то похожее на наушники.
«С аппаратом никто не работал. Если бы здесь кто-то был, то спиной загораживал бы аппаратуру с мигающими лампочками, – подумал Карл. – Но когда он входил в квартиру, лампочки просматривались и мигали, а спины в кресле не было. Если рядом с излучателем никого нет, а он все равно работает, то это значит только одно – все происходит в автоматическом режиме. Аппарат включили и ушли. Прошло заданное время, он свое отработал и отключился. Зачем кому-то нужен аппарат, работающий в автоматическом режиме, приоткрытая дверь и предмет на столе, похожий на наушники? Ведь их не положили, эти наушники, а в спешке бросили. Будто кто-то сначала поставил излучатель для работы в автоматический режим, а потом сбежал».
До этого все внимание Карла было приковано только к излучателю и связанными с ним проблемами. Наконец он у него в руках и никто его не отнимает. Теперь надо думать, что делать дальше. Как все это отсюда, да и из России, вывезти?
Он немного успокоился, внимательно осмотрел комнату и еще раз убедился в том, что все, что в ней было, бросили.
«Просто так вещи не бросают. Значит все, что было в комнате, почему-то стало ненужным. Надо осмотреть всю квартиру. Я же не знаю, что может быть в других комнатах. Наверное, в квартире еще есть комнаты», – подумал Карл и вышел в коридор.
В соседней комнате, куда вела дверь из коридора, кроме стандартного набора мебели, не было ничего, пусто, а в смежной – труп.
«Вот из-за чего кто-то спешно покинул квартиру, поставив работу излучателя на автомат, – почему-то успокоился Карл. Получалось, что тому, кто убежал, не нужен был ни излучатель, ни тот, кто сейчас бездыханным телом лежит перед Карлом. – Решаю проблемы в порядке их поступления. Сначала выясняю, чей труп, кто убил и что мне делать дальше, – соображал Карл. – Потом разберусь со странностями, связанными с излучателем».
Карл не испугался трупа. С чем-то таким он и предполагал столкнуться, так как без насилия, наверное, было не обойтись. Но все-таки надеялся, что до умерщвления дело не дойдет и можно будет договориться. Если излучатель использовали в коммерческих целях, то почему бы ему, то есть излучателю, тем же коммерческим путем не перейти в другие руки. Главное – деньги, а результат будет, без вариантов.
«Но возвращаюсь к тому, кто лежит в углу. Его убили бутылкой по голове. Сколько крови вытекло. Мертвый он не менее двух часов или больше. Совсем остыл. Что с ним делать дальше, буду думать потом. Сейчас главное – связать в единый узел все, что находится и произошло в квартире».
Узел не соединялся, и Карла это беспокоило. В голове, еще тогда, когда он своими глазами увидел сначала самостоятельно работающий, а потом так же самостоятельно отключившийся излучатель, возникло какое-то тревожное чувство. Он никак не мог понять, откуда эта тревога, пока в голове не связались три вещи. Лежащий труп, молчащий в соседней комнате излучатель и брошенный на стол предмет, похожий на наушники. Тот, кто сидел за столом и управлял излучателем, свою работу полностью выполнил. Во время матча в «Лужниках» излучатель действовал. Освободившись от необходимости сидеть с излучателем, ведь тот теперь работал на автомате, этот кто-то прошел в соседнюю комнату, бутылкой проломил череп тому, кто находился в комнате, и сбежал.
А может быть, оператора украли? Мысль, как вариант.
«Чего не хватает в этой цепочке событий, – упорно спрашивал себя Карл. – Вот, наконец, пришел к выводу. Нет звена, представляющего излучатель. Зачем тому, кто работал с излучателем, бросать все, что с ним связано. Зачем оставлять улики?»
Улики! Одну улику своей деятельности оператор убрал. В углу труп и, наверное, хозяина излучателя и всех дел, связанных с его работой. Вторая и главная улика – сам излучатель. Он ведь тоже должен умереть? А он что? Как видел Карл две минуты назад, он просто отключился, но не умер.
«Не умер?»
Очевидно, было поздно уже тогда, когда Карл еще стоял перед дверью квартиры. Сейчас излучатель был трупом, но не как его хозяин в соседней комнате с проломленной головой, а сгоревшим. Аппаратура, в автоматическом режиме выполнившая предусмотренное программой операционное обеспечение футбольного матча на стадионе, в том же режиме завершила свою работу в квартире и произвела процесс самоуничтожения. Из проемов почерневших коробок бывшего излучателя еще выбивались язычки пламени.
«Как пепелище Дрезденского костра», – вспомнил Карл шепот умирающего отца, открывающего ему свою тайну.
– Товарищ полковник, – захрипела трубка рации голосом майора Звягина. – Мы вышли на объект, вернее, на то, что от него осталось.
– А что в остатке?
– Совершенно ничего, – удивленно протянул голос. – Аппаратура, за которой охотились, сгорела. Оператор, с ней работавший, сбежал, проломив голову хозяину всего этого. Труп в соседней комнате. Все.
– Действительно, все, – расслабился полковник.
Если синтезатор оказался ненужным тем, для кого его создали, то однажды должна была включиться и, конечно, сработать программа самоуничтожения, предусмотренная немцами. На русский язык ее название можно перевести как «Не достанься же ты никому!».
О существовании подобной программы и соответствующем исходе полковник догадывался, но до конца надеялся, что еще успеет все остановить.
– Ну и что у нас получилось? – полковник быстро перелистал странички пухлой папки бумаг с материалами законченного следствия. – С синтезатором эмоций вроде бы все закрыто, но почему-то нет ощущения этой самой законченности. Все, кто прикоснулся к проблеме, находятся там, где и должны быть. Синтезатор сгорел. Фигурант, присвоивший себе право хозяина синтезатора, мертв. Тот, кто из другой страны охотился за синтезатором, в своей стране сидит за решеткой, как вор, похитивший музейную ценность. Но это одна сторона проведенного расследования. Есть и другая. Все, что сделало следствие, выглядит по большей части лишь как знакомство с синтезатором, а не как законченное дело, знакомство с идеей нового оружия, которая получила реальное воплощение… оружия, использующего в качестве поражающего фактора мысль. И все. Тогда где законченность следствия? Ведь образец оружия, который сейчас уничтожен, через некоторое время при необходимости может быть снова восстановлен. Ведь тот, кто его построил и управлял им, сбежал. И никто не знает, что сидит у сбежавшего в голове, и что эта голова в ближайшее время может выкинуть.
– Если все так, – полковник отодвинул от себя папку с бумагами, – следствие еще не закончено. Мы снова возвращаемся к истокам проблемы с синтезатором и должны все начинать сначала. Новая проблема формулируется так же, как и прежняя. В России появилось оружие, которым планируют (или не планируют) воспользоваться те, кто хотел бы реванша в завершившейся много лет назад войне. Источник угрозы нужно снова искать силами нового следствия и окончательно уничтожить.
Конец первой книги.
Комментарии к книге «Опасная случайность. Книга первая. Синтезатор эмоций», Владислав Зотов
Всего 0 комментариев