«Слезы ангела мести»

Слезы ангела мести (fb2) - Слезы ангела мести 551K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Игоревич Тимошин

Содержание

1. Рука, стреляющая в колыбель

2. Свинцовое прощание

3. И небо заплачет кровью

4. Чужое небо

Рука, стреляющая в колыбель

Люблю дождь. Крупные капли, точно слёзы, падают в ладони и стекают по щекам, проникая в пылающее болью сердце. Небо серыми глазами сочувствующе смотрит, как ты кутаешься в плащ, проклиная себя за то, что забыл в офисе зонт. Точно персты гиганта, торчащие из земли, черные обветшалые дома отгораживают от тебя мир, по которому не проходит Улица. Пустая Улица. В столь поздний час даже таксистов на ней не встретишь. Но мне и не нужны таксисты. Потому что кровь, вытекающая из раны на плече, может испачкать и без того не слишком чистые сиденья и обеспечить мне штраф в пару сотен кредитов. Я в который раз поймал пулю, в который раз почувствовал её горячий укус. Но я отправил подонков к праотцам. Ненавижу мразь. А мразь, связанную с идиотскими сектами – вдвойне. И я поставил точки на их пути тремя выстрелами в упор. За тех девочек, которых они убили, якобы принеся в жертву своим идолам. Три трупа в подвале на сыром потрескавшемся полу. Полиция будет в восторге.

Моё имя Майк Гомес. Я всегда оставлял за собой кровавый след правосудия. Моего правосудия. Не берущего взяток и не цепляющегося за шипы смягчающих обстоятельств. Обыватели, дрожавшие по своим коробкам, называли меня жестоким. Может, они и правы. В какой-то момент я потерял всё, кроме своего пистолета. И я не мог позволить ему заржаветь.

Улица, пропетляв несколько кварталов, смиренно легла у старого покосившегося двухэтажного дома, уставившегося на меня двумя печальными глазами-окнами с ещё деревянными рамами. Мой офис. Ни вывески, ни пестрой рекламы. Потому что мне не нужна была эта мишура. Большая часть обитателей Города знала, кто я и чем занимаюсь. Включая полицейских. Но ищейки, которых закон держал на коротком поводке, немножко завидовали мне, уличному псу без хозяина. И потому закрывали глаза на то, что я творил на улицах. Потому что в глубине души каждый мечтал делать то же самое. А не сажать паршивых зверей в клетки для того, чтобы они озверели ещё больше.

Я достал из кармана желтоватый ключ и вставил в замок. Громко щелкнул язычок, словно металлический сторож этой обветшалой обители желал оповестить незваных гостей о том, что хозяин явился. Протяжным скрипом разорвала пелену мерного гула дождя тяжелая дверь. Почти цельные бревна, сбитые тронутой ржавчиной стальной рамой. И петли, не умолкающие даже после того, как утолят свою жажду маслом.

Гулким эхом поднимались вверх мои шаги по каменному полу, покрытому паутиной трещин. Закряхтело кресло. Я вернулся.

Достав из ящика письменного стола, стоявшего возле окна, бутылку виски, я плеснул немного на рану. Боль полоснула лезвием по усталому разуму. Сделав пару глотков из бутылки, я порылся в ящике и достал пинцет и нож. Полил их виски. Глубоко вдохнув, воткнул нож в свою рану. Алкоголь несколько притупил черное копье нестерпимой боли, но и тупое копье наносило жуткие увечья рассудку. Я стиснул зубы и продолжил разрезать плечо, пока трехдюймовое лезвие не наткнулось на свинцовый подарок убитых мной ублюдков. Я едва сдерживался, чтобы не заорать. Взяв пинцет, я подцепил пулю и медленно вытянул из раны. Достал из пистолета обойму и выковырял из нее патрон. Срезав ножом головку, я высыпал порох на рану и поднес к ней потемневшую от времени металлическую зажигалку. Порох вспыхнул, прижигая окровавленные края. Не в силах больше терпеть, я издал почти звериный рев и провалился в пропасть забытья…

Пробуждение кривым ножом с зазубринами разрезало липкие путы обморока. Я поднял налитые свинцом веки. Было утро, в окно лился тусклый свет затянутого сизой облачной пеленой солнца. Я с трудом встал с кресла. Голова гудела так, будто через нее пропустили пучок высоковольтных проводов. Ноги еле слушались. Шатаясь, я подошёл к умывальнику, вмурованному в стену возле двери, и повернул кран. Прохладная вода, пахнущая тиной, несколько прояснила моё сознание. Ночная перестрелка, пуля в плече. Будто цветная фотография перед глазами. Я закрыл воду и вытер лицо бумажным полотенцем с кое-как державшегося на одном гвозде рулона. И в этот момент услышал скрип входной двери, донесшийся снизу на крыльях утренней тишины. Серджио. Мой напарник редко являлся сюда в столь ранний час, у него, в отличие от меня, был дом, в который приятно вернуться. А у меня ничего не осталось, кроме этого кабинета в пятьдесят квадратных ярдов, в котором я спал и даже готовил себе пищу. Не слишком аппетитную, но всё же способную утолить голод и поддержать жизнь в покрытом десятком шрамов теле. Пропуском в царство Морфея для меня обычно был небольшой обитый грубой тканью диван. Кроме тех случаев, когда тяжелая гиря усталости после очередного кровавого дождя не давала до него дойти и заставляла засыпать прямо на полу. Многие думают, что убить человека легко. Но это не так. Каждый выстрел, достигающий цели, сжимает сердце в тисках. И ты чувствуешь холодное дыхание смерти, хоть она и пришла не за тобой. Смерть… Я столько раз смотрел ей в глаза, когда она подходила слишком близко. Столько, что уже не боюсь этих глаз. Потому что знаю, что, когда её холодные руки прикоснутся ко мне, я уйду не зря. Я уйду с чувством выполненного долга.

Серджио медленно поднялся по лестнице и вошел в кабинет. Молча поприветствовав меня, он упал в кресло, которое называл своим. Я действительно почти не трогал этот памятник двадцатому веку.

– Опять за своё, – проворчал он, взглядом указав на окровавленные нож и пинцет на письменном столе. – Для этого есть клиника.

– Ты ведь знаешь меня, я всегда сам выковыриваю свои пули, – ответил я и уселся рядом. Достал из кармана плаща, который повесил вчера на спинку, пачку «Кэмэла», и стукнул по дну. Взял потрескавшимися губами выскочившую из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Тонкие струйки табачного дыма прелестным ядом обволокли разум. Я возвращался к жизни.

– Тогда хотя бы убирай за собой! – буркнул Серджио и отмахнулся от выпущенных мной синеватых клубов дыма. Он ненавидел курильщиков. Потому что сам не курил. Серджио считал, что занимается спортом, хотя подпольный мордобой в моём понимании таковым не является. Но я никогда не говорил ему об этом. Потому что в нашей безымянной конторке каждый имел право заниматься тем, чем желает. Кроме тех моментов, когда он должен делать то, что требуется. – И вообще, какого чёрта ты вчера один туда пошел? Почему не позвал меня?

– Потому что у меня нет денег на то, чтобы платить тебе сверхурочные, – улыбнулся я. Мой напарник вел себя как ребенок. Преданный другу ребенок. Наверное, это потому, что вырос в Инкубаторе. Когда-то в наших краях баловались с людьми из пробирки. Но потом вышел закон, запрещающий эти шалости. И тех, кто все эти годы рос под наблюдением бездушных тварей в белых халатах, просто выкинули на улицу. У Серджио не было ни образования, ни семьи, ни волосатой лапы в прокисшем желе чиновников. Было только идеальное бойцовское телосложение. И нетрудно догадаться, чем ему суждено было заняться. Бои без правил. Это омерзительное шоу для тех, кто только что вылез из канавы или упал в нее намеренно, приносило неплохие деньги. Так у Серджио появилась крыша над головой. А потом мы встретились. Совершенно случайно он спас мне жизнь в одну из похожих друг на друга безлунных ночей. И когда я предложил ему работу, он согласился. Конечно, Серджио многому пришлось научить, помня, что я в своё время сам без особого энтузиазма погружался в пучину неведения, которое в школах называют знаниями.

– Мне твои деньги не нужны. Мне нужно, чтобы ты свой хлам не раскидывал по кабинету, – Серджио поднял с пола пулю, которую я достал из плеча, и бросил на стол. На поверхности, когда-то безупречно отполированной, появилась очередная царапина. Я не вел им счет, но знал, что их было больше сотни.

В этот момент снизу заголосил охрипший звонок, возвестивший нас о клиенте. Я спустился вниз, оставив Серджио наедине со своей обидой. Глухо щелкнул замок. На пороге стояла женщина лет тридцати пяти. Её стройное тело было испорчено безвкусным оранжевым платьем, поверх которого она надела бурый болоньевый плащ. Совершенно дикое сочетание. Лицо женщины можно было бы назвать красивым, если бы оно не было залито слезами.

– Помогите мне… – слетело с дрожащих губ.

Свет, втискивавшийся в кабинет сквозь мутные окна, падал на сидевшую на диване гостью под несколько неестественным углом, отбрасывая соблазнительной формы тени на её дерзко поднятую вверх грудь. Словно чья-то рука, поглаживающая нежного цвета кожу в районе декольте. Женщина перестала плакать и рассказала нам свою историю, сбивчиво и невнятно. Было видно, что она испытала сильный шок, он перевернул и хорошенько встряхнул мир перед её глазами. Я предложил ей кофе, но она отказалась.

Её звали Николь Вэнс. Она была обычной домохозяйкой. Из тех, что я склонен называть настоящими женщинами, теми самыми, что традиционно хранят домашний очаг и согревают холодными ночами своим горячим телом. Её муж, Александр Вэнс, работал на фабрике, выращивавшей органы для трансплантации. Он программировал «грядки», на которых из одной-единственной клетки чёртовы умники умудрялись выращивать сердца, глаза и почки. Я ненавидел этих стервятников. Они выращивали не крупицы надежды для безнадежно больных, а мясо для элитных магазинов. Дети умирали в палатах, на руках у врачей, в то время, как заплатившие больше жирные коты ставили предназначавшиеся другим детали в холодильник. В этом продажном мире иначе и быть не могло. Без звонкой монеты в кармане ты уже был трупом. Никому не нужным трупом.

Вчера утром, когда Николь вышла из дома проводить мужа до машины, будто бы из ниоткуда на тротуар выскочил серый «Плимут». Не сбавляя скорости, ударил в Александра, и скрылся. Бедный Вэнс. Жаждавший крови металл переломал ему кости, одно ребро вонзилось в легкое. Александр умер до приезда неотложки. На руках у своей жены.

– У вашего мужа были враги? – спросил я, не в силах оторвать взгляд от груди женщины. Мне жутко хотелось освободить эти прекрасные формы от стеснявшей их, пусть и безвкусной, одежды. Хотелось накинуться, подобно хищнику, на Николь, сорвать с нее это чёртово платье и покрывать поцелуями всё её роскошное тело, дюйм за дюймом. И я ничего не мог с этим поделать.

– Нет… – тихо отозвалась Николь. – Он никогда ни с кем не ссорился. И на меня никогда голос не повышал…

– А номер машины вы запомнили? – перебил её Серджио. Толковый малый, ещё год назад он и не додумался бы до такого вопроса. И до того, что клиенток в таком состоянии нельзя опрашивать иначе. Потому что они начнут выливать боль прямо на пол твоего кабинета. Вывернут души наизнанку, чтобы хоть как-то облегчить свои страдания. Я понимаю их как человек. Но как детектив не могу это принять.

– Всё произошло так быстро… – прошептала женщина, еле держа себя в руках.

– Может, видели с Александром кого-то постороннего? – был мой черед делать выстрел шлифованной пулей вопроса.

– Он практически ни с кем, кроме родителей, не общался. Александр ведь постоянно работал. Вечно задерживался на работе, брал работу на дом. Я тоже его почти не видела… – ах, крошка, если бы ты была моей, ты бы меня не только видела, ты бы ощущала мой жар каждую минуту. Ты бы таяла в моих руках, как кубик льда в бокале виски. И сходила бы с ума от наслаждения…

– Хорошо, мэм, считайте, что ваш заказ принят, – сказал я Николь, изо всех сил пытаясь побороть возбуждение, выжигающее мне мозг изнутри. Наконец, мне удалось запереть дикого, необузданного зверя в клетке, но долго тонкие прутья самоконтроля не продержатся. – Оставьте аванс в триста кредитов. Остальное – после того, как мы найдем убийцу и расправимся с ним тем способом, который вы предпочтете. Если желаете, можете присутствовать при этом.

– Нет! – Николь побледнела. – Мне достаточно будет просто знать, что мой муж отмщен.

– Как пожелаете, – я встал с кресла и подал женщине руку. Она поднялась, достала из сумочки деньги и протянула мне. Я убрал их в бумажник, помог Николь надеть плащ и проводил до дверей. – Звоните, если что-то вспомните.

– До встречи, – тихо сказала женщина и растворилась в утреннем тумане.

– Ну и что со всем этим делать? – послышалось сзади. Серджио спустился следом за мной, неслышно, точно дикий кот. Меня всегда заставляла вздрагивать эта его способность. – «Не видела», «не знаю», «не запомнила»…

– Поедешь на фабрику, – ответил я, закрыв дверь. – Расспроси коллег Вэнса, может, будет толк.

– А ты? – нахмурился Серджио.

– А я займусь «Плимутом», – я быстро поднялся в кабинет, взял плащ и ключи от офиса, после чего вернулся к Серджио, так и не снявшему с улицы свою черную кожаную куртку. Он часто так делал, чем выводил меня из себя. – Пришло время навестить старого знакомого.

Бледно-желтое такси, кряхтя от старости, неторопливо подъехало к кафе «Дьютимен», что на перекрестке 42-й и Сэйлор-авеню. Я дал водителю помятую двадцатку и вышел из машины. Время было к полудню, небо начали затягивать тучи, обещая вновь омыть своими слезами этот грязный Город. Город, улицы которого ожили муравьиным роем спешащих куда-то людей. Их крики и сигналы автомобилей сливались в жуткую какофонию, от которой разрывалась голова. Я толкнул дверь кафе. Колокольчик, привязанный к ней, нежно зазвенел, и этот звук был подобен распустившемуся на помойке цветку, хрупкому и прекрасному.

В затянутом пеленой табачного дыма заведении народу было немного. У тех, кто работал в этом квартале, в двух высотках – бизнес-центрах и магазинчиках, обеденное время ещё не наступило. Но я знал, что тот, кто мне нужен, уже здесь. И, не говоря ни слова, сел к нему за столик.

– Я ждал тебя, Майк, – невероятно низким голосом произнес сидевший за столиком. Он сидел за этим столиком каждый будний день с девяти тридцати до десяти часов, после утреннего разбора полетов. Почти шесть футов в плечах, толстая шея, глаза слегка навыкате. Тронутые сединой темные волосы. Серый пиджак поверх клетчатой рубашки. И полицейский значок. Фрэнки. Фрэнк Кастелло. Старой закалки капитан городской полиции. Мой хороший знакомый. Когда я выпустил свою первую обойму в уличную мразь, меня арестовали. Но благодаря Фрэнки и его связям дело спустили на тормозах. Он считал, что я прав. Потому что у него тоже была жена, и с ней могло случиться то же, что и с моей. В тот вечер она не смогла поймать такси. Пыталась дозвониться до меня, но я не слышал телефон. Её жизнь оценили в тридцать шесть кредитов. Столько было в её сумочке. Я узнал о том, что случилось с Кларой, только под утро, когда на нее наткнулся случайный прохожий. Полиция практически сразу нашла того, кто это сделал. Кусок дерьма по имени Винсент. Ему не хватало на дозу. В камере эта падаль просидела недолго. Кто-то, толкавший трясущимися руками Винсента дурь, внес за него залог. И тогда я понял, что не могу всё так оставить. Я разыскал эту мразь. В магазине «Беретты» двадцать патронов. И я расстрелял их все. Сначала раздробил пулями кости подонка. Чтобы он скулил от боли. А последним выстрелом вышиб его поганые мозги.

Заметив меня, к нашему столику подошла официантка-китаяночка с необычайно пышными для китаянок формами. На ней была тоненькая белая блузка, через которую проглядывали темные соски, и коротенькая юбочка «гармошка». Здесь все официантки так одевались. И потому в обед в кафе было не протолкнуться. У меня резко подскочило давление, но я всё же совладал с собой и ровным голосом заказал себе кофе и горячий сэндвич. Довольно поздний завтрак. Китаянка, виляя бедрами, удалилась.

– Могу смотреть на этих цыпочек вечно, – расплылся в улыбке Фрэнки. Он достал из кармана пиджака коробочку с мини-сигарами и с наслаждением закурил. – Ты насчет Вэнса?

– Вижу, ты уже знаешь, – недовольно произнес я, взяв из рук вернувшейся официантки кофе и сэндвич. Когда она повернулась, чтобы уходить, я незаметно запустил руку ей под юбочку и пощупал её великолепную попку. Она была теплой и упругой. Мне так захотелось сжать её в руках, сорвав кружевные – как я почувствовал – трусики. Китаянка едва слышно взвизгнула, но по тому, как она вздрогнула, я понял, что она не против. Наклонившись ко мне, она произнесла мне на ухо:

– У меня перерыв через пятнадцать минут. На заднем дворе…

Я кивнул и проводил её взглядом, полным вожделения.

– Ну ты и жеребец, – расхохотался Фрэнки. Его всегда удивляло то, с какой легкостью я находил доступные мишени для своего второго пистолета. – Про Вэнса я знаю ещё со вчерашнего дня. Мы же всё-таки полиция. И мне нечего тебе сказать, если ты об этом. Улик мы никаких не нашли. Водитель «Примута» не выходил, не выбрасывал окурок, даже не сплевывал в окно.

– А о самой машине что-нибудь скажешь?

– В городе такой автомобиль не зарегистрирован, – покачал головой Фрэнки. – Наверняка залетный. Мы объявили его в розыск. Я буду держать тебя в курсе, но на многое не рассчитывай. А теперь, если ты меня извинишь, – Фрэнки вытер рот салфеткой и встал из-за стола. Ему было пора разгребать дерьмо Города.

– Удачного дня, – бросил я ему в след.

В этот момент зазвонил мой телефон. Это был Серджио. И похоже, у него были плохие новости.

– Этот засранец был настоящим отщепенцем, – выдохнул он в трубку. – Общался только с начальством, коллег избегал. Словом, тухлое дело. Ты как насчет перекусить да пораскинуть мозгами?

– Давай где-то через полчаса… – я заметил, как китаянка, подмигнув мне, пошла к заветной двери. – Нет, через час.

Такси выплюнуло меня в Красном квартале, у сутулой забегаловки, выглядевшей немощной старухой на фоне относительно новых домов. Но внешность была обманчива. В этом заведении готовили едва ли не лучшие завтраки в Городе, поэтому мы здесь были частыми гостями. Да и публика была на редкость приятная. Простые лица, никакого кича. И ненависти, с которой обычно смотрят на тебя из-за соседних столиков посетители тошнотворных кафе в полтора десятка квадратных ярдов.

Хоть я и перехватил сэндвич во время беседы с Фрэнки, не мог отказать себе в удовольствии заказать аппетитный омлет с чоризо, зажаренный ровно до золотистой корочки, и потому нежный на вкус. И бокал виски, чтобы выгнать, наконец, из головы похмелье.

– А ты не рано за воротник закладываешь? – заворчал Серджио. Он частенько следил за тем, сколько и как часто я выпиваю. Мне такое внимание было неприятно. Только напарник был неисправим.

– Если бы вчера ты поймал за меня пулю, ты бы так не говорил, – ответил я, пододвинув к себе пепельнице из дешёвого стекла. Достал сигарету из пачки и, прикурив, глубоко затянулся. Да, в некоторые моменты жизнь определенно имела смысл.

– В том, что ты упрямый осел, моей вины нет, – развел руками напарник. – К тому же, вчера я проиграл тот бой.

Скромно одетая худощавая официантка составила перед нами дымящиеся тарелки и бокал, в котором, подобно двум айсбергам в океане, в виски плавали два кусочка льда. Официантку звали Минди, и она мне очень даже нравилась. Не то что бы я хотел с ней переспать, нет, меня возбуждали женщины, на которых мяса было побольше. Просто Минди всегда была так приветлива. Она знала по именам частых посетителей, умела поддержать разговор практически на любую тему. Ей нечем было платить за колледж, вот она и устроилась в эту забегаловку. Потом её выгнали из колледжа за прогулы, в которых была виновата её работа. Да, жизнь – забавная штука. Я улыбнулся девушке и поцеловал её ручку, прямо как настоящий джентльмен. Её нежно-розовые щечки тронул румянец, она сделала реверанс – насколько возможно сделать реверанс с пустым подносом в одной руке – и ушла.

– Всё не уймешься, – покачал головой Серджио. – Может, тебе пора уже жениться?

– Тогда придется завязать с такой работой. А мне работа нравится, – ответил я, сделав глоток из бокала. В голове прояснилось почти моментально.

– Кстати о работе. Ты что-нибудь раскопал?

– Этот парень чёртов призрак, – я снова затянулся. Несмотря на то, что за окном снова начал моросить дождь, мне казалось, что я в солнечном раю.

– Ты про Вэнса? – уточнил Серджио.

– Я про того, кто отправил его на тот свет. Этот дьявол не оставил никаких улик.

– А машина?

– У полиции на нее ничего нет, – вздохнул я. Мне положение дел нравилось едва ли больше, чем Серджио. – Судя по всему, этот тип приехал на гастроли.

– Хорошее начало, – ухмыльнулся напарник. – И что ты про всё это думаешь? Будем возвращать аванс?

– Ну уж нет, – улыбнулся я, отправив в рот последний кусок омлета. – Я никогда не возвращал авансов, и не намерен начинать… – в этот момент мой телефон зазвонил. Это был Фрэнки.

– Майк? – довольным голосом произнес он. – Я думаю, тебе будет интересно узнать, что мы нашли машину.

Свинцовые капли барабанили по крыше сиплого «Форда», мчавшегося по Сансет-авеню с включенной сиреной. Высокий протяжный вой гулким эхом разлетался по лабиринту кварталов, разрезая мерный гул людского муравейника, точно нож тонкую материю. Где-то там, в паре миль впереди, словно трусливый шакал, удирал от целой колонны полицейских автомобилей серый «Плимут». Убийца, за которым гналась его собственная смерть.

– Мои люди хотели задержать его, – наконец-то подал голос Фрэнки, сидевший за рулем машины. Мы приехали по его звонку так быстро, как только могли. И всё равно опоздали. Поэтому, Фрэнки не стал тратить время на разговоры. Он буквально запихнул нас в машину и дал по газам, буркнув что-то вроде «скотине не уйти». – А этот ублюдок начал по ним стрелять. Одного ранил в ногу, а другому не повезло. Месяц до пенсии, понимаешь, Майк, месяц!

– Три-вос… один, …реваемый изменил напра… движения… – заикаясь, прошипела рация. Фрэнки давно предлагали новую, но он вцепился в этот чёртов «Панасоник», как в родной. Считал её чем-то вроде талисмана. Рассказывали, что её поставили в «Форд», когда Фрэнки работал на улицах. С тех пор ни одна пуля не испортила его шкуру. И даже теперь, обзаведясь кабинетом и креслом под задницей, капитан верил в её мистическую силу.

– Два-семнадцать, это три-восемь-один! – проорал Фрэнки в микрофон. – Куда он поехал?

– Направ…. к вам по …нуэй-стрит, три-восемь …дин, встречайте.

Я высунулся из окна и вскинул «Беретту». Сейчас. Сейчас эта скотина будет у меня на мушке. Мгновение спустя, из-под тяжелой завесы усилившегося дождя выскочил «Плимут». Счет был на секунды. И этими секундами воспользовался не я. Серджио. Парень просто умница. Он опустил своё окно, достал из кобуры шестизарядный «Кольт» и, словно в замедленной съемке, сделал шесть неторопливых выстрелов по колесам «Плимута». Покрышки просто взорвались, машину закрутило, мощнейший удар в бетонный фонарный столб. Фрэнки что было силы вдавил в пол педаль тормоза. «Форд» с пронзительным визгом остановился. Я выскочил наружу и побежал к разбитому «Плимуту». Дождь хлестал меня по лицу, но мне было наплевать. Я должен был выполнить свою работу.

Тем временем, водитель «Плимута», долговязый чёрт лет тридцати, кое-как выбрался из покореженной машины и упал на асфальт, по которому к канализационному стоку бежали мутные потоки воды. Он истекал кровью, что бурой полосой разрезала серо-коричневое платье ливня, стелящееся у меня под ногами. Я подошёл к ублюдку и, наведя пистолет ему на переносицу, задал лишь один вопрос:

– Зачем?

Эта мразь даже не смогла ответить. Из горла убийцы Вэнса вырвался какой-то булькающий хрип, и он умолк навсегда. Смерть вернула долги.

– Извини, я хотел его задержать, – виновато произнес подошедший сзади Серджио. – Теперь он вряд ли что-то расскажет.

– Ничего, – я похлопал напарника по плечу и улыбнулся. – Зато аванс возвращать не придется. Позвони Николь и назначь ей встречу. Только место выбери поромантичнее.

Небольшой уютный ресторанчик «Кюри», что на Бейкер-авеню, редко баловал посетителей живой музыкой, но сегодня, словно чувствуя, что день какой-то особенный, хозяин, приземистый француз с маленькими смешными усиками, пригласил Кенни Ричмонда, мастерски исполняющего блюз со своим бэндом. Когда пальцы Ричмонда коснулись струн, и тишину разрезала чарующая мелодия, преисполненная одному ему понятной грусти, мой разум расправил крылья и полетел назад, в те дни, когда я был счастливым. В те дни, когда был всего лишь частным детективом, а не одержимым жаждой крови мстителем. Когда Клара была жива. Когда, приняв душ, она заходила в спальню в одном халатике и набрасывалась на меня, как тигрица, как сотрясала звёзды криком в краткий миг экстаза. Когда у нас был красивый домик с большой рождественской елкой во дворике. Драгоценный папочка Клэр отобрал его у меня после её смерти. Он считал меня виновным в той истории. И где-то в глубине души я думал так же.

– Интересно, она всегда опаздывает? – недовольно произнес Серджио, помешивая маленькой ложечкой сахар в двойном эспрессо. Я никогда не понимал этой его привычки – пить кофе с сахаром. Для меня это было равноценно зажиманию носа, когда нюхаешь розы.

– Она ведь женщина, – улыбнулся я, выдохнув облачко ароматного дыма. Пачка заканчивалась. Чёртовы сигареты.

– Ну да, ты же спец по ним, – с нескрываемым отвращением сказал напарник.

– А с тобой что? За всё время, что я тебя знаю, ни разу не видел тебя с подругой.

– Во-первых, – Серджио с громким стуком поставил чашку на стол, – если ты не видел, и я тебе не рассказываю о ней, это не значит, что её нет. А во-вторых, – он замялся, – ты ведь знаешь, я не совсем обычный человек.

– И что?

– Скажем так, дать нам размножаться не входило в планы наших создателей.

– Да ну? – удивился я. – Совсем ничего не приделали?

Кулак Серджио пролетел в дюйме от моего лица, благо, я успел увернуться.

– Ещё одно слово об этом, и я сверну твою проклятую шею, – прорычал он. Потом отхлебнул кофе и немного успокоился. – Всё намного проще. У таких, как я, всё, что нужно, есть, только не работает. Так задумано.

– Мда, – покачал я головой. – Я представляю, каково тебе. Так вот для чего бои? Выпускаешь агрессию?

– Если бы я этого не делал, давно бы вышел на улицу и пристрелил парочку добродушных идиотов, – мрачно произнес Серджио.

– С тобою страшно работать, – улыбнулся я, и в сей же момент увидел, как в ресторан вошла Николь. На ней было элегантное платье с очень эротичным вырезом на груди. Она заметила нас и неторопливо, виляя своими сочными бедрами, подошла к нашему столику. Я вскочил и отодвинул для нее стул. – Доброго дня, мисс Вэнс. Вы что-нибудь будете?

– Только чашку капучино, – тихо сказала Николь. Она вела себя так, будто изнутри её терзали ржавые когти страха. Но кого она боялась?

– У нас для вас хорошие новости, мисс Вэнс, – начал Серджио. Он почувствовал, что если я буду разговаривать с нашей клиенткой, то слишком далеко заплыву по волнам вожделения.

– Он… он мертв? – дрожащим голосом спросила девушка.

– Необратимо мертв, – кивнул Серджио. – Если ходите, можем проехать в морг и посмотреть.

По тому, как Николь побледнела, я понял, что ей было не до шуток, и поспешно вставил:

– Не обращайте внимания, мисс Вэнс, это мой напарник пытается доказать вам, что у него есть чувство юмора.

Принесли капучино, официантка с завистью посмотрела на точно рвавшиеся на волю из-под тугого платья большие груди Николь. Я тоже не мог оторвать от них глаз, и от этого у меня, как у подростка, покраснели уши. Николь натянуто улыбнулась и достала из сумочки деньги.

– Вот оставшаяся сумма, – она протянула их мне. Я пересчитал банкноты.

– Мы не берем чаевых, – сказал я, положив на стол перед женщиной лишнюю сотню. – Если договорились на восемьсот, значит, восемьсот.

– Это за то, что справились так быстро. Молва не врет, вы и правда творите чудеса, мистер Гомес.

– Отдайте эти сто кредитов семьям тех полицейских, которые ценой своих жизней пытались задержать этого скота, – мрачно произнес Серджио, уши которого не выносили дифирамбов.

– Он что, убил полицейских? – спросила Николь. Терзавший её страх, похоже, усиливался.

– Одного убил, другого ранил, не переживайте на этот счет, – ответил я, затушив окурок сигареты в черной фарфоровой пепельнице. – Этот тип – конченая мразь, и он получил по заслугам. Можете спать спокойно. А если вам ещё что-нибудь понадобится, у вас есть мой номер телефона.

Николь кивнула и наклонилась ко мне через столик:

– Могу я поговорить с вами наедине?

– У меня нет секретов от напарника, – покачал я головой.

– Мне кажется, за мной следят, – прошептала Николь. – Я заметила возле своего дома бирюзовый фургон. Он простоял с утра и до того момента, как я поехала на встречу с вами, – мисс Вэнс вытащила из кармана сумочки бумажку, на которой был записан номер упомянутой машины. Немного поколебавшись, она дала её мне. – Когда я вышла из дома, он завелся и уехал.

– Ну, может, вы сгущаете краски, – улыбнулся я. – Это могла быть служба по ремонту или ещё кто-то в этом роде.

– Нет, мистер Гомес, из фургона за шесть часов никто не выходил и никто не садился в него. Мне страшно, – Николь и правда дрожала. Я пересел поближе к ней и обнял её за плечи.

– Вы что, всё это время наблюдали за ним? – раздраженно спросил Серджио. Он терпеть не мог женские истерики. А у Николь, похоже, она сейчас будет.

– Вы думаете, я сошла с ума? – женщина посмотрела мне в глаза взглядом, в котором я прочитал мольбу о помощи. Я не мог оставить её вот так, в тесной клетке кошмара, в который превратилась её жизнь.

– Вы не сошли с ума, – сказал я Николь. – Мы проверим фургон, это я вам обещаю, – я свернул бумажку и положил её в нагрудный карман плаща. – А теперь разрешите вас проводить до автомобиля?

И в этот момент Серджио схватил со стола банкноту, которую Николь так и не убрала в сумочку, и спрятал в свой бумажник.

Несмотря на то, что выкидышами криминального мира в Городе можно было застелить дорогу от мэрии до самой преисподней, полицейский участок здесь был всего один. Губернатор считал, что и этого много, ведь у него на бумаге все мы жили в чёртовой утопии. Тебе не всадят нож в спину в темном переулке за пару сотен кредитов. У твоей дамы не украдут сумочку. Твоему другу не вышибут мозги лишь потому, что он не понравился какой-то сволочи с раздутым чувством собственного величия. Иногда я думал – а может, это губернатор живет в реальном мире, а мы все спим и видим один нескончаемый долбаный кошмар?

Покосившаяся дверь, мерило щедрости чинуш, издала жуткий вопль. Я вошел. Вошел – и будто бы попал в мир какой-то мрачной сказки, созданной больным воображением. Огромный зал, заставленный тяжелыми письменными столами, был забит людьми. Теми, кто заявлял, и теми, на кого заявляли. Словно недалекий повар бросил в чан с клубникой пригоршню грязи и всё это перемешал, в надежде получить аппетитное блюдо. Но это могло вызвать лишь отвращение.

Я кое-как протолкался через этот клокочущий бедлам и толкнул хлипкий кусок фанеры, отделяющий от зала жалкие семьдесят два квадрата отдела убийств. Детективы отдела не сразу меня заметили. Но когда все же поняли, кто их посетил, в унисон зааплодировали, словно я был для них героем вроде Грязного Гарри. Это меня не на шутку смутило. Ведь сегодня не я был героем. Слегка поклонившись каждому, я направился к кабинету Кастелло.

– Майк? – удивленно воскликнул Фрэнки, едва я пересек порог его нерушимой крепости. Он всегда так называл эту тесную комнатку с единственным окном, под потолком которой вяло вращался желтый от дыма дерьмовых сигарет вентилятор. – Какого чёрта ты сюда заявился? Ты что, забыл, что у некоторых наших руки чешутся посадить тебя на электрический стул?

– Сегодня я этого не заметил, – улыбнулся я, усевшись на шатком деревянном стуле.

– Ну да, сегодня ты для них чёртов кумир, – усмехнулся Фрэнки. – Если бы ты знал, сколько засранцев стреляют в копов, а потом спокойно выходят под залог.

– Ты всегда знаешь, где меня найти, – ответил я, сунув в рот кривую сигарету. – И услуги мои стоят недорого.

– Всё шутишь, – отмахнулся Фрэнки. – Ты что-то хотел?

– Ты ведь обещал держать меня в курсе. Вот я и пришёл за новостями.

– Новостей пока нет, – покачал головой Кастелло. – Я отправил запрос по «Плимуту» в Управление, они обещали дать ответ до завтрашнего утра.

– А водитель? – я немного пожевал сигарету и прикурил, наконец.

– Документов при нем не нашли, мордашка тоже нигде не числится. Доктор Франкенштейн сделает вскрытие и расскажет о своих впечатлениях. Думаю, завтра я смогу передать тебе его слова.

– Опять завтра, – хмыкнул я.

– Ну да, мы вообще-то полицейские, а не одержимые мстители-одиночки, которым закон не писан. И мы подчиняемся системе.

– Ладно, я всё понимаю, – кивнул я. – Вернемся к разговору о кумирах. Насколько я понимаю, теперь ты – мой должник?

– Мне знакома эта песня, – простонал Фрэнки. – Чего ты хочешь?

– Чтобы ты сказал мне, чья это машина, – я протянул Кастелло бумажку с номером.

– Что за интерес? – удивленно спросил тот.

– Вдова Вэнса попросила. Похоже, кто-то уделяет ей слишком много навязчивого внимания.

– Хм, интересно, – пробормотал Фрэнки. – Я отправлю запрос, но ты знаешь…

– Завтра, – усмехнулся я и поднялся со стула. – Тогда до завтра, Фрэнки, – я пожал руку Кастелло и направился к двери кабинета.

Окурок, который я бросил в пепельницу Фрэнки, тлел ещё несколько мгновений, но потом потух, подобно так и не вышедшему из-за облаков солнцу.

Вечер опускался на Город липкой паутиной. Я шёл по опустевшей улице – обыватели уже спрятались по своим норам – и смотрел в свинцовое небо. Но ответов не видел. Впрочем, там, куда я направлялся, мне пока не нужны были ответы. Нужны были вопросы. Я шёл к Николь. Не знаю, почему во мне вдруг возникло непреодолимое желание навестить её. Может, из-за того, как она посмотрела на меня в ресторане. Женщины умеют сделать так, что ты, не страшась самой преисподней, бросишься ей на выручку. А может, меня просто влекло к ней.

Дом Вэнсов был на Корветт-драйв, почти на самой окраине. Тихий, спокойный уголок. И тем страннее было то, что именно здесь произошла трагедия, кровавый след которой всё ещё не высох. Мне не давал покоя вопрос – зачем? Зачем водитель «Плимута» убил мужа Николь? Чем ему не угодил этот тихоня? Но в поступках мразей никогда не бывает логики.

Я остановился возле полированной двери, выкрашенной в нежно-голубой цвет, и нажал кнопку звонка. По дому пронеслась нежная трель, и он будто вздрогнул, очнувшись от дремоты.

– Мистер Гомес? – удивилась Николь, открыв мне. На ней было коротенькое домашнее платье цвета морской волны, заканчивавшееся чуть ниже пояса. Сквозь тонкую ткань просвечивала не стесненная лифчиком грудь. Я судорожно сглотнул и попытался думать о деле, и только о нем. Не буду врать, получалось неважно.

– Доброго вечера, мисс Вэнс. Я хотел убедиться, что у вас всё в порядке. Вижу, ваши назойливые поклонники решили выспаться. – Никакого фургона на улице и впрямь не было. Я это заметил только сейчас, выйдя из тумана раздумий, скрывшего всё вокруг.

– Спасибо, всё хорошо. Настолько, насколько может быть в моём положении. Не желаете зайти?

Конечно, я желал этого, всей душой.

Николь провела меня в небольшую, но непередаваемо уютную гостиную. Небольшой сервант, старенький телевизор, диванчик и два кресла в тон низкому деревянному столику. Я занял одно из кресел.

– Кофе? – спросила Николь.

– Буду очень признателен, – улыбнулся я. Она ушла, оставив меня наедине с наполненной необъяснимым шармом комнатой. Я ещё раз обвел гостиную взглядом и заметил стоящие на серванте четыре диплома в деревянных рамках. Я не стал вставать, решив расспросить о них Николь.

– Пожалуйста, – женщина поставила на столик возле меня дымящуюся чашку и расположилась напротив меня на диванчике. Не знаю, сделала она это нарочно или нет, но Николь села так, что я мог видеть её полупрозрачные трусики и маленькую черную стрелочку под ними, указывавшую на заветный грот, в который я страстно желал войти. Я не мог оторвать глаз от этого зрелища, желание стальными когтями разрывало изнутри. Каким-то невероятным чудом мне удалось вспомнить, о чем я хотел спросить Николь.

– Это вашего мужа? – я кивком указал на дипломы.

– Да, – ответила женщина после небольшой паузы. – Александр до встречи со мной работал в области генетики в какой-то лаборатории. Он не любил говорить об этом, да я и не особенно спрашивала.

– Странно, – хмыкнул я, отхлебнув из чашки. – Насколько мне известно, генетикам неплохо платят. Уж наверняка в разы больше того, что получает программист «грядок». С чего бы ему уходить с такого хлебного места?

– Мой муж не придавал значения деньгам, – Николь закинула ногу на ногу, и я почувствовал некоторое облегчение. – Он всегда хотел лишь одного – помогать людям.

– И вот она награда за это – холодный поцелуй смерти, – мрачно произнес я. Никогда не понимал, почему небеса так рано забирают к себе хороших парней, а всякой швали позволяют жить до седых лет.

– Жизнь редко бывает справедлива, – вздохнула Николь. – Мой первый муж, узнав о том, что я не могу иметь детей, собрал мне чемодан, дал двести кредитов и выставил на улицу. Вы не представляете, что значит остаться совсем одной в этом жестоком мире.

– Представляю, – ответил я. – Жизнь моей жены забрали улицы, напичканные отрепьем. Тридцать шесть кредитов. Вот она – цена человеческой жизни. Но знаете что самое смешное? Этого ублюдка выпустили на свободу через несколько дней. Я нашел его и убил, медленно и жестоко, но это не вернуло мне Клару. И мира в душу не принесло.

– И как вы смогли преодолеть это? – Николь выглядела так, будто вот-вот расплачется. Я пересел на диванчик и обнял её. Никто не заслуживает такой боли. Видит Бог, никто.

– Я просто не переставал смотреть в небо, ведь там всё равно когда-нибудь будут видны звёзды.

– Вы удивительный человек, мистер Гомес, – почти прошептала Николь, и этот шепот обжег мне шею.

– Надеюсь, это не помешает, – улыбнулся я.

– Чему? – Николь посмотрела мне в глаза. Я увидел в её взгляде то, о чем мечтал с того самого дня, как она переступила порог нашей конторки.

– Этому, – я поцеловал горячие влажные губы женщины и почувствовал, как по её телу восхитительной дрожью пробежала волна возбуждения. Я был её героем. Героем, которому она решила подарить лучший из трофеев – своё восхитительное тело.

Утро нового дня нежно-розовым вином растекалось по крышам домов. Впервые за эту неделю из-за облаков выглянуло солнце. Его мягкие теплые ладони нежно поглаживали серый асфальт Корветт-драйв. Я стоял у открытого окна спальни, ещё хранившей жар ночи, проведенной с Николь, и курил сигарету. Я снова почувствовал себя живым. На короткий, но столь чудесный миг перестал быть ночным призраком, вершащим свой суд над неспособными жить по правилам сволочами. И это чувство клокотало в груди, вытесняя поселившийся там мрак и чувство безысходности. Может, Серджио прав, и мне стоит попробовать начать жизнь с чистого листа?

«Нет, приятель, война ещё не окончена». Словно в подтверждение моих мыслей, к соседнему дому подъехал бирюзовый фургон, о котором вчера говорила Николь, и остановился у обочины. Похоже, всё действительно серьёзно. Я отошёл от окна и оделся. Поцеловал спящую Николь и выскочил на улицу через заднюю дверь, благо её страстные поклонники женщины оставили без внимания. Хотя почему поклонники? Соглядатай вполне мог быть один. В любом случае был лишь один способ выяснить это.

Я вышел на соседнюю улицу, пробежал один квартал и, вернувшись на Корветт-драйв, неторопливо пошел к дому Николь, изо всех сил изображая этакого ротозея, ищущего нужный адрес. Актер из меня неважный, но, думаю, хотя бы эта роль у меня удалась. На руку играло то, что на улице никого не было. Можно было спросить у водителя фургона дорогу, и это будет выглядеть вполне естественно. Я так и сделал. Подойдя к машине, я постучал в тонированное окно, в котором отражались вновь появившиеся на небе тучи. Стекло медленно опустилось. Теперь я мог их разглядеть. Да, теперь было ясно, что «их». Тот, который сидел за рулем, был наголо бритым мулатом с толстыми губами, низким лбом и маленькой золотой сережкой в ухе. Его спутник – тощий азиат, короткая стрижка, маленькая козлиная бородка. Оба были одеты в практически одинаковые строгие костюмы, готов поспорить, что они покупали их в одном магазине.

– Чего тебе? – недовольно спросил мулат, смотря на меня с таким презрением, словно я был виновен в том, что нам надрали задницы во Вьетнаме.

– Доброе утро, господа, – как можно более вежливым тоном произнес я, широко улыбаясь. Со стороны наверняка выглядел как идиот, и это было замечательно. Никто не возится с идиотами. – Вы не знаете, где четырнадцатый дом?

– Вообще-то на них на всех есть номера, приятель! – подал голос азиат. Писклявый, как у девчонки. – Читать-то умеешь, наверное? – и стекло поползло вверх.

Я сделал вид, что оскорбился таким ответом, и зашагал дальше по улице, опустив голову. Однако в мои планы не входило то, что четырнадцатый дом был ярдах в десяти впереди. Нужно было что-то делать, притом срочно. Ребята в фургоне наверняка наблюдали за мной. Я остановился, достал из кармана клочок бумаги и стал в нее пристально вглядываться, так, чтобы со стороны казалось, что я сверяюсь с адресом. Потом хлопнул себя по лбу, мол, вот я дубовая голова, и, ускорив шаг, направился к перекрестку, где Корветт-драйв, подобно притоку реки, впадала в Централ-авеню. Здесь можно было поймать такси, что я и намеревался сделать. Через полчаса в «Дьютимен» прибудет Фрэнки с порцией новостей. Времени было не так много, если учитывать, что от Корветт-драйв до 42-й около двадцати миль. Долго ждать не пришлось, буквально через минуту возле меня затормозило старенькое такси с облупившейся в нескольких местах краской. Я сел, назвал адрес, и машина тронулась. Не знаю, какое из чувств нашептало мне посмотреть назад. Но то, что я увидел, заставило меня довольно улыбнуться.

Фургон ехал за нами.

Я не особенно верю в чудеса. Ещё в детстве, когда мои сверстники, хлопая глазами, проглатывали сказки про Санта Клауса, я знал, что на Рождество получу только оплеуху от пьяного папаши, и не будет никаких носков с подарками и седого толстяка в нелепой одежке. Будет серое полотно, на котором краской уныния судьба нарисует мой завтрашний день. Потом я вырос, папаше заломили руки за спину, а моя мать пропадала на двух работах, пытаясь дать мне лучшее. Вернее, то, что считала лучшим для меня. Сейчас, конечно, я понимаю, что был неблагодарной тварью, когда кричал ей о том, что хочу сам решать, какой дорогой идти. Она потом подолгу сидела на кухне и плакала.

Вот и сейчас никакого чуда не произошло – я опоздал на целых пять минут. Фрэнки уже жевал сэндвич, когда я, рассчитавшись с таксистом, толкнул дверь «Дьютимена». Мой жирный «хвост» припарковался на 42-й, ярдах в пятидесяти от кафе. Я усмехнулся про себя. Ребята просто молодцы. Делают вид, что просто катаются, а я делаю вид, что их не замечаю. Слежка явно не их профиль.

– Привет, Фрэнки, – поздоровался я, упав за столик Кастелло. – Порадуешь новостями?

Кастелло дожевал кусок, сделал глоток даже на вид дрянного кофе и разочарованно произнес:

– Радоваться особенно нечему. «Плимут» числится в угоне в соседнем штате, больше по нему ничего нет.

– Этот парень проделал долгий путь к собственной могиле, – улыбнулся я, достав сигарету. Чёртов «Плимут», и здесь нить оборвалась. – Что показало вскрытие?

– Очень любопытное дело, – голос Фрэнки был слишком спокойным для «любопытного дела». – Убийца не был рожден женщиной.

– Пробирочник? – слово было мерзким, я никогда не применял его к Серджио. Но другого названия для этих несчастных общество не придумало. В конце концов, никто не спрашивал их, хотят ли они такой жизни.

– Он самый, – кивнул Фрэнки. – И это, если честно, поставило меня в тупик. Я никогда не слышал о том, чтобы такие, как этот парень, преступали закон. Они же, мать их, совершенны!

– Вчера я узнал, что их совершенство – всего лишь басня для таких, как мы с тобой, – покачал я головой. Ещё одна затяжка. Как дыхание смерти, мучительной, как и вся моя жизнь. За окном снова начинался дождь.

– Говори, – оживился Кастелло.

– Мой напарник тоже один из них…

– Вот это новость, – округлив глаза, сказал Фрэнки. – Раньше ты мне не говорил.

– У всех есть маленькие грязные тайны, – ухмыльнулся я. – Так вот, знаешь, что он мне вчера рассказал? Что все пробирочники – хронические импотенты. Так задумано генетиками. Это жуть как обидно – быть мужчиной, и в то же время не мужчиной. Представляешь, что творится у каждого из них в голове?

– Матерь божья… – прошептал Фрэнки. – Да он же вполне мог съехать с катушек и устроить эту кровавую баню!

– Только зачем ублюдок проехал для этого почти четыре сотни миль? Что-то с трудом верится.

– Действительно, – согласился Фрэнки. – Но тогда я вообще ничего не могу понять. Зачем ему понадобилось убивать Вэнса? Он ведь был простым, как бейсбольная бита!

– Не таким уж и простым, – я сделал небольшую паузу, для пущего эффекта. – Вчера я был у Николь. Не спрашивай, зачем я к ней пошел. Так вот – я нашел там дипломы Вэнса. До фабрики он работал генетиком в какой-то лаборатории. Какой именно, Николь не знает. Покойный не очень охотно рассказывал ей об этой части своего прошлого.

– Может, Вэнс как-то связан с пробирочниками? – предположил Кастелло. – Вроде мести сына отцу.

– Если учесть, что отцы сделали с сыновьями, такой вариант нельзя исключать, – кивнул я. – Вопрос только в том, сам он это спланировал, или же мы имеем дело с первой в стране бандой пробирочников.

– Ты не первый, кто задался этим вопросом, – по лицу Фрэнки было видно, что он хочет сказать что-то не очень приятное. – Я проверил номер машины, который ты мне дал вчера… – Кастелло замолчал. Он молчал полминуты, минуту.

– И? – с нетерпением спросил я.

– Мне жаль, Майк. Это федералы. Чёртовы федералы, – Фрэнки, казалось, вот-вот расплачется.

– Почему жаль?

– Потому что сверху пришёл приказ дать федералам зеленый свет. И всех, кто путается у них под ногами, убрать в сторонку. Так что, дружище, – Кастелло снял с пояса наручники. Он их постоянно носил с собой, бьюсь об заклад, даже спал с ними. Мечтал надеть их на кого-то посерьёзнее обычной уличной швали. – Извини, но ты арестован.

Я всегда об этом мечтал. Оказаться в клетке, пропахшей тухлой кровью и блевотиной. С самого рождения. Фрэнки не был ослом, у него было полное право держать меня здесь двадцать четыре часа, и он им воспользовался. Можно было пойти другим путем, попросить меня не совать нос в это дело, пока им занимаются федералы. Но он знал, что я не послушаю. Я чересчур упрямый сукин сын.

Вот оно, твоё упрямство, Майк. Поймали как крысу. Хорошо хоть больше никого в камере не было. У подонков, наверное, был выходной. Можно было спокойно растянуться на одной из грубых деревянных скамеек, понатыканных возле стен, и погрузиться в себя. Эти два дня были слишком насыщенными. Обычно от обращения клиента до выстрела из моей любимой «Беретты» проходило не меньше недели. Не потому что я тянул время – просто полиции редко везло так, как вчера, а собирать улики после них – дело совсем неблагодарное. Да кого я обманываю, как детективу мне грош цена. Я не Шерлок Холмс или чёртов Ниро Вулф. Я Майк Гомес. Неудачник с пистолетом в руках и желанием привнести в мир хоть каплю справедливости.

Я думал о Николь. Я никогда ещё не спал с клиентами, но, чёрт возьми, она была потрясающей женщиной. Этой ночью мне так не хотелось, чтобы всходило солнце. Если бы я мог, я бы привязал его к какому-нибудь столбу на другом полушарии, до тех пор, пока не познаю в полной мере сладость Николь. Но её страсть была бездонной пропастью. В нее можно было падать бесконечно…

Подобно острой бритве, скрип двери в камеру отсек древо моих мыслей от корней. Двое полицейских привели какого-то бродягу, старика неопределенного возраста, грязного и плешивого. Нормальный человек скривился бы от отвращения. Но не я. Мне было искренне жаль тех, кто оказался на улице. Потому что я там был. Я знаю, как туда попадают. И как сложно оттуда выбраться. Конвоиры усадили старика на скамейку напротив моей, бережно, точно ребенка, и вышли из камеры. Бродяга несколько минут сидел тихо, уставившись в пол, и вдруг посмотрел на меня так, будто я был каким-то жутким монстром.

– Ооооо… – завыл он. – Ооооо…

– Спокойно, папаша, я тебя не трону, – сказал я старику, не вставая. – Чувствуй себя как дома.

Но бродяга выть не перестал. Более того, он выл всё громче и громче, этот вой был как кривой смычок на струнах нервов. Он истязал всё нутро. Так продолжалось с четверть часа, пока, наконец моё терпение не лопнуло. Я поднялся со скамейки, подошёл к старику и прошипел:

– Папаша, будь любезен, заткнись!

Он и вправду замолчал. Но лишь на мгновение. После чего начал раскачиваться взад-вперед и бормотать:

– Я знаю… Я знаю кто ты… Ангел Смерти… Ты забираешь души грешников…

– Да что с тобой такое? – простонал я, отвернувшись от бродяги. У него, похоже, крыша съехала.

– Забавные вещи… Творятся забавные вещи… Брат стреляет в брата… Сын убил отца… Забавные вещи…

– Фрэнки! – я подскочил к двери камеры и стал колотить по стальным прутьям. – Фрэнки, забери меня отсюда!

– А ну прекрати! – рявкнул подоспевший на шум охранник. – Хочешь, чтобы я позвал капитана?

– Не сочтите за услугу, – улыбнулся я. Но охранник шутить не собирался.

– Я тебе сейчас башку проломлю! – он отцепил с пояса дубину и ударил по прутьям. Вернее, по пальцам, вцепившимся в них. Боль обожгла сознание, я заорал и отступил.

– Симмонс, ты какого чёрта делаешь? – этот голос был мне знаком. Кастелло вдруг вздумалось меня навестить. Очень кстати.

– Да этот засранец расшумелся, – виновато произнес охранник.

Фрэнки пристально посмотрел на меня и приказал:

– Оставь меня с ним, – охранник не сдвинулся с места. Не хотел терять хлебное место только из-за того, что капитану вдруг вздумалось поиграть в доброго полицейского. – Живо! – крик Кастелло всё-таки заставил этого садиста выскочить в коридор и скрыться за углом.

– Ты что творишь? – прорычал Фрэнки. – Хочешь неприятностей?

– Фрэнки, дружище, что я тебе сделал, что ты засунул меня в одну камеру с этим психом? – я кивнул на бродягу. Реакция Кастелло на старика была совсем не такой, какой я ожидал.

– Карлос? – почти прошептал Фрэнки, глядя на моего сокамерника. – Он говорил с тобой?

– Если бы говорил. Такую чушь нес, у меня мозг едва не взорвался!

– Симмонс! – крикнул Фрэнки. Охранник появился, словно из-под земли. – Выпусти его, – он ткнул в меня пальцем.

Симмонс послушно открыл дверь камеры. Я, не веря своим ушам, осторожно вышел.

– Что за дела? – удивленно спросил я Кастелло.

– Идем в мой кабинет, – если это и была просьба, то слишком уж настойчивая. – Хочу услышать эту самую «чушь».

За сутки я уже второй раз входил в кабинет Фрэнки, и это было недобрым знаком. Не то, чтобы Кастелло был антиподом кроличьей лапки, просто я не особенно любил нарушать наше с ним негласное правило – все встречи вне департамента. Конечно, вчера мне всё же пришлось здесь нарисоваться, но лишь потому, что я не мог ждать до утра. Я вообще не умею ждать. Кажется, что мир превращается в сонную муху, неспешно ползущую по циферблату часов. И так хочется её пришлепнуть, чтобы не действовала на нервы.

– Сигару? – Фрэнки внезапно расщедрился. Обычно его неприкосновенный запас не попадал в чужие руки. Вентилятор под потолком наполнял комнату едва слышимым фоновым шумом, под который жутко хотелось спать.

– Благодарю, – я выхватил из желтой деревянной коробки «скатанную на бедрах мулатки» дрянную сигару из ближайшего магазинчика, из тех, что держат нелегалы, и закурил. – Если бы я не знал тебя так давно, решил бы что ты такой же чокнутый, как этот старикашка…

– Карлос – не чокнутый, заруби себе это на носу! – резко оборвал меня Кастелло. – Три года назад у него сгорел дом. Дом, в котором находились его сын и полуторагодовалая внучка. Не дай Бог кому-нибудь пережить такое.

– Господи… – я едва не потерял дар речи. Ещё один несчастный, чью жизнь раздавила, как яйцо, жестокая рука судьбы. – Значит, он из-за этого… ведет себя странно?

– Это не то, что ты думаешь, – Фрэнки зажал в зубах сигару и прикурил от длинной спички. – После трагедии у Карлоса появились некие способности. Они проявляются стихийно, думаю, старик и сам не знает, когда ждать очередного сюрприза от своего разума. Но когда это случается, он может видеть то, о чем ты думаешь. Причем не только с твоей точки зрения, но как будто бы со всех сторон. К примеру, если ты думаешь о жене, которая готовит тебе дома ужин, он может рассказать тебе, сколько соли она положила в суп и какой ложкой его мешает. В это трудно поверить, да я и сам не верил, пока не столкнулся. Его постоянно задерживают за бродяжничество, тут я, к сожалению, не смог для него ничего сделать, от приюта он отказался. Так вот, Майк, несколько раз Карлос оказывался рядом с нашими детективами… – Кастелло остановился, словно переводя дух. – Мы так раскрыли четыре убийства и две кражи. Это были «висяки», ни улик, ни свидетелей, ни надежды на то, что на папках появится штамп «закрыто». А старик увидел и в припадке рассказал нам. Сумбурно конечно, сперва мы вообще не придали значения его словам. Николсон обратил внимание на некоторые детали рассказа и решил сопоставить слова Карлоса с тем, что было известно нам по первому из дел. И всё сошлось! «Маленький тяжелый мальчик постучался в дверь, а ему не открыли. Красное. Зачем пачкать. Он новый». Генри Блэра убили выстрелом через дверь в его загородном доме. Через день, как он его купил.

– Прямо ребус какой-то, – улыбнулся я. – Я не люблю разгадывать ребусы. И во всякую паранормальную чепуху не верю.

– Просто скажи, что он говорил тебе. А верить я тебя не заставляю.

– Он назвал меня Ангелом Смерти, забирающим души грешников. А потом завел пластинку про то, как брат стреляет в брата, а сын убивает отца. Жуткая семейка, а?

– Брат стреляет в брата… – пробормотал Кастелло, никак не отреагировав на мои последние слова. – Ты ведь наверняка о Николь думал. Тебе же покоя не дают её формы. Значит, это как-то связано с её делом.

– Я в нем братьев не заметил, – покачал я головой. – Да и стреляла только пушка Сердж… – до меня вдруг дошло, о каких братьях шла речь. – Пробирочники!

– Браво, Майк, тебе пора переходить к нам работать, – усмехнулся Фрэнки. – Но если с братьями всё ясно, то как быть с сыном, убившим отца?

– Если предположить, что отец – Александр Вэнс, то сыном может быть созданный им в пробирке тип с дикой жаждой мести за свою судьбу. Если Вэнс и правда раньше работал с пробирочниками, у него наверняка должны были сохраниться какие-то записи, файлы, да что угодно, что могло бы помочь нам разобраться во всём этом. Надеюсь, с ордером проблем не возникнет? – повел я бровью.

– Эй, эй, – запротестовал Кастелло. – А федералы? У меня вообще-то четкий приказ в отношении них.

– В какой-то мере мы им же и помогаем, – злорадно произнес я, почувствовав, что Фрэнки наконец-то возвращается на мою сторону. – Не откажешь мне в удовольствии ещё раз прокатиться на твоём драндулете?

Забавно. Я всегда думал, что на правильной стороне. Что вышибать дурь из преступивших закон – дело хорошее. Что деньги, которые дала Николь, были платой лишь за её личную месть, и я не имел права зачехлять «Беретту» после смерти убийцы её мужа. Что я должен был докопаться до истины. И если кроме водителя «Плимута» в смерти Вэнса был повинен кто-то ещё, сделать столько выстрелов, сколько потребуется. Но сейчас мне жутко не хотелось идти дальше. В некотором роде я начал понимать парня, навсегда закрывшего глаза мужа Николь. Он искал того дьявола, что создал для него ад, который назвал жизнью. И он его нашел.

Дождь всё ещё моросил. Его холодные слёзы бежали по лобовому стеклу и исчезали с взмахом дворников. «Форд» Кастелло мчался по улицам со скоростью, миль на двадцать в час превышавшей разрешенную. Фрэнки это не заботило. Так же, как и меня. Он тоже хотел докопаться до истины, понять, кто толкнул первую костяшку домино в этой извилистой цепочке. И едва не пропустил дом Николь, когда мы выехали на Корветт-драйв. В последний момент его нога ударила по тормозам, меня чуть не задушило ремнем.

– Ну, вот и приехали, – сказал он без тени каких-либо эмоций. Просто констатировал факт. Ему не меньше моего хотелось найти, наконец, в этом деле ниточку, которая выдержит всю тяжесть случившегося. Но выходить Фрэнки не спешил. Во-первых, по его мнению, то, что он умудрился выбить из прокурора в обеденное время ордер на обыск, меня ко многому обязывало. Например, к тому, что это мою душу будет истязать совесть, когда я буду объяснять Николь, что должен сделать. А во-вторых – фургон федералов снова стоял напротив дома Вэнсов на противоположной стороне улицы. Этого ещё не хватало. Похоже, я произнес свои мысли вслух, потому что Фрэнки ухмыльнулся и сказал:

– Ты ведь сам сказал, что мы им помогаем. Пусть смотрят и завидуют.

– Видишь ли, – замялся я, – у меня с ними не очень заладилось. До того, как ты запихнул меня в камеру, я заставил их следить за собой до самого «Дьютимена», и тем самым отвлек от дома. Боюсь, они сейчас мне выстрелят промеж лопаток по старой дружбе.

– Ну, так иди и объясни им всё, да как следует, с поднятыми руками и жалобным взглядом, – Фрэнки буквально выпихнул меня из машины на мокрый асфальт. Я нехотя поплелся к фургону, на ходу придумывая, что сказать федералам по поводу своих выходок. Не говорить же им о том, что с их-то внешностью представить их себе криминальными подонками было не так уж сложно?

Но мне не пришлось начинать с ними беседу. Ещё сидя в «Форде» с Фрэнки, я заметил, что стекло на передней левой двери фургона опущено почти на два дюйма, хотя в такую погоду наоборот, хочется закрыться на все засовы. И теперь я понял, почему. Очевидно, кто-то постучался в окно, и водитель – всё тот же мулат с серьгой в ухе – начал опускать стекло. Его палец давил на кнопку стеклоподъемника ровно до того момента, как пуля калибра 0.38 пробила его череп насквозь. Теперь он лежал на сиденье, раскинув руки в стороны. Его напарник получил пулю в грудь, на лице застыло выражение искреннего удивления. Вот они, два из бесчисленных ликов Смерти. – Чего ты там возишься? – недовольно спросил Фрэнки. На деле я не сказать, чтобы возился. Если по часам, то всего минуты три прошло. Но Кастелло прямо-таки сгорал от нетерпения.

– Фрэнки, их постреляли, как диких зверей, – ответил я, повернувшись к Кастелло. – Проверь фургон, а я посмотрю, что с Николь. Да не стой ты как истукан! – последние слова я прокричал уже на бегу.

Хотя бежать до дома Вэнсов было всего ярдов двадцать, я вспотел так, будто чья-то всемогущая рука одним штрихом исправила ярды на роды. Сердце неприятно защемило, когда я заметил, что входная дверь не заперта. Нет, Господи, только не это… Я тихо вошел в прихожую и неслышными шагами двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Мгла обволакивала эту неспокойную обитель, точно густое желе, казалось, он замедлял меня, будто я шёл под водой. Внезапно, точно молния облачный небосвод, молчание дома рассек крик:

– Я тебя последний раз спрашиваю, где записи? – это было в спальне. Голос принадлежал мужчине, и был почему-то очень знакомым. – Говори, сука! – в ответ послышались всхлипывания. Я не мог ошибиться, это была Николь.

По спине пробежал холодок. Я достал «Беретту» из кобуры и передернул затвор. Боже всемогущий, дай мне вытащить её. Дай мне успеть. Я двинулся по лестнице вверх, но не успел пройти и десяти ступенек, как тяжелым молотом ударил по сознанию грохот выстрела. И наступила тишина. Мертвая тишина. Я наплевал на скрытность и понесся в спальню, в надежде застать стрелявшего. И увидеть живой ту, в кого он стрелял. Что ж, по крайней мере, мне частично повезло. Я нацелил «Беретту» на застывший у комода силуэт:

– А ну стоять, чёртов выродок! Руки поднял, чтобы я их видел!

От неожиданности силуэт подпрыгнул. Потом повернулся, поднял руки и пошел ко мне. Когда он сделал четвертый шаг, за занавешенным окном сверкнула яркая вспышка молнии, на миг осветив лицо вломившегося в дом Николь. Я едва пистолет не выронил:

– Серджио?

– Думаю, мне многое стоит объяснить, – спокойно произнес напарник. Хотя теперь я уже не знал, как его называть.

– То, что ты назвал мою женщину сукой, а потом застрелил, конечно требует объяснений, – кивнул я. «Беретта» смотрела Серджио в правый глаз. Я кое-как сдерживал клокотавшую внутри ненависть, жаждущую нашпиговать свинцом этого урода. Урода и предателя. Я доверял ему свою спину. А он вонзил в нее нож.

– Твою женщину? – усмехнулся Серджио. Он опустил руки. – У тебя каждая, кто согласится прыгнуть с тобой в койку, любимая до гроба? Брось, Майк, она того не стоит.

– Я сам решаю, кто чего стоит! – процедил я. Палец дернулся на курке, и «Беретта» вставила свой выстрел в наш разговор. От неожиданности, я не справился с отдачей, и пуля отсекла Серджио ухо. Тот завизжал и свалился на пол, схватившись за то место, где ещё секунду назад был орган слуха.– Зачем ты её убил? Зачем?

– А ты думаешь, Вэнс один трудился над нашим созданием? Думаешь, вся эта история про то, как рука судьбы отняла у несчастной домохозяйки мужа-работягу, правда? Чёрта с два! Они с Николь работали вместе! Посмотри в записи, которые я выбил из Николь! Им сочинили такую легенду, что даже федералы не додумались бы, кем Вэнсы были на самом деле два года назад! – всхлипывания Серджио медленно превращались в вой загнанного зверя. – Это из-за Николь я никогда не смогу быть мужчиной! Никто из нас не сможет! Когда Вэнс узнал о том, что она бесплодна, он предложил Совету Генетиков лишить способности размножаться и нас. По его мнению, если настоящие люди не могут произвести на свет потомство, то и мы не должны! – пробирочник сидел на полу, на глазах у него были слёзы. Они мешались с кровью и капали на бежевый синтетический коврик. – Это подло! Слышишь, Майк, подло!

– Ты поступил как не меньший подлец, – мрачно произнес я, снова наводя на Серджио «Беретту». – Я доверял тебе. Считал своим братом…

– Тогда убей меня как брата, – глаза Серджио умоляли, как глаза больного раком на последней стадии умоляют врача сделать эвтаназию. На улице заорали сирены. Наверное, Фрэнки услышал выстрел и вызвал подкрепление. – Я больше не могу так жить, не могу! Это не жизнь, это чёртова насмешка!

– «Брат стреляет в брата», – тихо сказал я, вспомнив слова Карлоса. Словно налетевший вдруг ветер расчистил горизонт моего разума. Я опустил пистолет. – Так вот, что это значило…

В этот момент, воспользовавшись моим замешательством, Серджио бросился на меня. Это был предсмертный рывок кобры, в который пробирочник вложил все оставшиеся у него силы. Я почувствовал, как само время задержало дыхание. Боек «Беретты» медленно стукнул по капсюлю, из ствола медленно вылетела пуля и ударила в грудь словно застывшего в воздухе Серджио. Он захрипел и повалился на меня, заливая меня своей кровью. И вновь часы пошли с прежней скоростью.

Я кое-как выкарабкался из-под трупа пробирочника и, шатаясь, пошел в спальню, к Николь, лежавшей на кровати. Она была мертва, это было видно по пустому взгляду её красивых глаз, уставленному в потолок. Я сел возле нее и провел ладонью по её лицу, закрыв её глаза, теперь уже навеки. Моя крошка. Впрочем, Серджио был прав – разве ночь, проведенная вместе, дает право называть тебя моей?

Снизу послышался топот ног в форменных ботинках. Копы вошли в дом. Сейчас они увидят трупы, закуют меня в браслеты и снова уволокут в участок. И даже Фрэнки не сможет мне помочь. Не в этот раз. Но мне было наплевать.

Потому что звёзды, которые я искал в темном небе, зажглись на короткий миг, и изрешетив стрелами своего света мою больную душу, исчезли навсегда…

Свинцовое прощание

Когда разум, подобно израненному зверю, заползает во мрак, жаждая покоя, точно панацеи от рака жизни за зарешеченным окном, чья-то безжалостная рука обязательно включит свет. Он будет больно резать глаза, поджигать сочащуюся из души, расстрелянной тяжелыми пулями судьбы, кровь. Делать ещё больнее. Заставлять кричать от этой пытки. Вцепиться сбитыми в кровь костяшками пальцев в покрытые пятнами ржавчины стальные прутья, пытаясь их вырвать. Он не даст уснуть, хоть на мгновение выйти из этого круга ада.

Я нормально не спал уже два месяца. Два чёртовых месяца. Во-первых, потому, что в одиночной камере, куда меня поместили до суда по ходатайству Фрэнки, не гасили свет. Никогда. Мне казалось, что люминесцентные лампы под потолком протягивали ко мне не знающие пощады белесые когти, пытаясь вырвать глаза и проникнуть прямо в мозг. Они желали моей смерти. Долгой и мучительной. Такой же смерти, как та, на которую я обрек подонка, убившего мою жену. Человек не может двадцать раз нажать на курок ради собственного удовольствия. Но в тот момент я не был человеком. Тогда Фрэнки вытащил меня из цепких лап законников. Но теперь, когда меня повязали с еще дымившимся стволом над трупом моего напарника, не смог. Не смог потому, что в дело вмешались чёртовы федералы. Он не мог прыгнуть выше головы. Фрэнк Кастелло был капитаном полиции, а не богом. Он знал, как поступить по справедливости, но должен был следовать букве закона, по странной иронии защищавшего мразь и уничижавшего тех, кто с ней борется. Сегодня кто-то наверняка убьет какого-нибудь слишком храброго парнишку-патрульного. Просто потому, что тот ему не понравился. У парнишки останется молодая беременная жена и безутешная мать. У убийцы будет хороший адвокат, который растрогает судей и присяжных до слёз. Ублюдка выпустят под залог, и он вернется в свою паучью нору. Чтобы дальше отравлять и без того не слишком чистый воздух Города своим зловонием.

А я останусь сидеть здесь, на холодной, словно могильный камень, кровати. До суда, который постоянно откладывали, вероятно, выдумывая для меня казнь пострашнее. Но я не боялся за свою шкуру. Она не многого стоит. Не трясся я за нее и тогда, когда стрелял в своего напарника, бросившегося на меня, точно загнанная в угол крыса. Серджио сделал свой выбор, убив Николь. Женщину, которую я, кажется, полюбил. Он закрыл её глаза навеки выстрелом практически в упор. Я понимаю, насколько ужасной она и её муж, Александр, сделали его жизнь, лишив возможности быть мужчиной в полном смысле этого слова. Пробирочники, как в миру называли выращенные искусственно человеческие существа, были лишены репродуктивной функции. Будучи анатомически мужского пола, они были нефункциональны физиологически. «Это подло!» – кричал мне Серджио за минуту до того, как пуля из моего пистолета оборвала нить его жизни. И я был подлецом. Потому что предал его как брата, хотя он, по сути, был таким же мстителем, как и я. Подобно мне, он убивал тех, кто вырвал из его груди сердце и раздавил в кулаке. Но Николь… Неужели она действительно была холодной и бесчувственной, как пластиковая кукла? Неужели ей доставило удовольствие вносить модификации в гены пробирочников только из-за того, что она сама была бесплодна? Я выстрелил в то, во что верил сам. Я жил по принципу «любое зло должно быть наказано», но сам, как продажный коп, не принял наказание Вэнсов, вылетевшее из холодного дула черной «Беретты» отмщения. Я убил Месть, хотя сам питался лишь ей одной. Я убил себя, Майка Гомеса. Кто я теперь – не всё ли равно. Этот кто-то всё равно не доживет до Рождества.

– Гомес! – сизую дымку раздумий вспорол, точно консервный нож жестяную банку, голос охранника. – К тебе пришли!

Охранник поставил рядом с моей клеткой шаткий деревянный стул и махнул рукой кому-то в коридоре. Посетитель, цокая каблуками, подошёл к камере. Когда лампы осветили его лицо, я едва не потерял дар речи. Это был Карл Бенедикт, отец моей покойной жены. Он сделал всё, чтобы я оказался в сточной канаве, а когда я кое-как выкарабкался из нее, сделал вид, что меня не знает.

– Здравствуй, Майк, – произнес гость с натянутой улыбкой. – Кажется, ты здесь засиделся.

Карл Бенедикт сделал своё состояние на автомастерских, оказавшись в нужное время в нужном месте. Начав чумазым парнишкой лет тридцать назад, сейчас он мог позволить себе любую прихоть. И любую женщину. Смерть Клары сверкающим скальпелем разрезала тонкую белую ленточку любви, связывавшую его с Шэрон, женщиной, что пошла с ним под венец, ещё не зная, что станет богатой. После разрыва с Шэрон Бенедикт натурально съехал с катушек, затаскивая в постель всех, кто зажигал в нем пламень вожделения. Но какой бы сладкой не была страсть, ей никогда не затмить горечи утраты. Горечи, которая, словно рак, точит человека изнутри. Не только его тело, но и душу, заставляя видеть всё вокруг в черном цвете и в таком же цвете писать свой завтрашний день. Заставляя убивать других черной кистью депрессии. Бенедикт едва не уничтожил меня, когда жизнь Клары забрала чёртова Улица. Отнял у меня дом, сделал так, чтобы меня выгнали с работы. Но я выплыл. Выплыл и возненавидел его.

– Какого чёрта ты притащил сюда свою задницу? – сквозь зубы произнес я. – Решил позлорадствовать? Пшёл вон, и без тебя тошно!

– Успокойся, Майк, – спокойно ответил Бенедикт, расположившись на стуле. – Я признаю, что был несколько… неправ в той истории…

– Несколько неправ? – я подскочил с кровати, и если бы не прутья между нами, клянусь Богом, я бы придушил этого мерзавца. – Браво, мистер Бенедикт! Своим извинением вы просто растопили лед в моём сердце…

– Я сказал, довольно! – Бенедикт сорвался на крик. Довел я его. Впрочем, из нас двоих право на гнев было лишь у меня. Всё-таки, это не я втаптывал его в грязь. – Я пришёл не потому, что намерен извиняться перед такой падалью, как ты. Я хотел предложить тебе работу. Работу, которая только тебе по силам. Ты ведь не боишься законников.

– Для меня слишком поздно их бояться, – усмехнулся я и снова уселся на кровать. – Вот только здесь обстановка не очень-то располагает к работе.

– А если я сделаю так, чтобы тебя выпустили? – голос Бенедикта стал походить на голос торгаша, тщетно пытающегося всучить вам настоящий нож из дамасской стали каждый четверг.

– То есть ты хочешь вытащить меня тем, против чего я боролся? – я покачал головой. – Нет, папочка, меня не нужно покупать у закона, как породистого бычка. Я виновен. И я понесу наказание.

– Думаю, ты не в том положении, чтобы выбирать, спасет тебя чье-то большое сердце или чья-то звонкая монета.

– Выбор есть всегда, – возразил я. – И я предпочту смерть векселю на свою жизнь. Кроме того, здесь уже нечего спасать, – я тяжело вздохнул и лег на спину. Просто потому, что смотреть на потолок было приятнее, чем на моего собеседника. – Майк Гомес умер два месяца назад в доме Вэнсов. А то, что ты видишь перед собой – всего лишь юридическое недоразумение.

– Похоже, я действительно в тебе ошибался, – разочарованно сказал Бенедикт и поднялся со стула. – Тратить своё время и деньги на такое ничтожество слишком неэффективно. Вот, – он бросил мне через решетку, будто кость голодной собаке, маленькую белую карточку. – Если всё же захочешь мне помочь, отдай это капитану Кастелло. Он знает, что с ней делать. Это твой персональный ключ к свободе. Но не думай, что оказавшись на воле, ты сможешь от меня отделаться. Я заставлю тебя выполнить работу. Если, конечно, тебя не загрызут собаки.

– Какие ещё собаки? – удивленно спросил я.

Ответа не последовало. Вместо человеческой речи я услышал дикий вой и треск разрываемой плоти. О да, я этот звук не спутаю ни с чем. Однажды мне пришлось стать свидетелем того, как служители какого-то мрачного культа разорвали ни в чем не повинного парня на части голыми руками. Просто потому, что его выбрал их чёртов календарь. Я повернул голову и оторопел. Бенедикт больше не был Бенедиктом. Он постепенно раскрывался, подобно кокону, из которого на меня смотрели две собачьи головы, алчущие моей крови. Я закричал от ужаса, вернее попытался закричать. У меня больше не было рта. Его затянула предательская плоть, обретшая собственное сознание. Моё тело более не подчинялось разуму. Оно само встало с кровати и пошло к омерзительной химере, бесновавшейся по ту сторону решетки. «Нет, не надо, Господи, не надо!» – кричал я где-то внутри своей головы, не в силах противиться воле какого-то кошмарного кукловода. Собаки выпрыгнули из останков Бенедикта и, протиснувшись сквозь прутья, вцепились в меня своими острыми, как бритва, клыками. Они рвали и истязали, будто получали удовольствие от моих мук. Моё сознание не смогло вынести этой адской боли и прыгнуло в темную пучину забвения…

Психиатр, осматривавший меня сразу после заключения, сказал, что у меня небольшое искривление реальности на фоне нервного потрясения. Он слишком преуменьшал. Последнее время я буквально жил в кошмаре, из которого не было выхода, будто сам Дедал возвел внушающий ужас лабиринт в глубинах моего сознания и бросил в него моё «Я». Подобно удаву, этот лабиринт заглатывал мою реальность, заставляя видеть гидру страха в каждом зеркале, слышать её рёв в каждом звуке. Вот почему я так хочу скорее быть казнённым. Если даже небеса сочтут меня достойным лишь ада, это вряд ли будет хуже того, что я испытываю сейчас.

Видение прекратилось внезапно. Я почувствовал холодный поцелуй каменного пола и встрепенулся. Возле камеры никого не было. Охранник, что-то насвистывая себе под нос, прогуливался по коридору, помахивая стальной дубинкой. Будучи в глубине души садистом, он не так давно сломал мне ребро с её помощью. Но я молчал об этом. Потому что сам сделал бы так же с брошенной в клетку мразью, у которой руки по локоть в крови.

Я подумал было, что Бенедикт тоже был плодом моего больного воображения, но увидел карточку, которую он мне швырнул, в паре дюймов от себя. С трудом сев, я поднял её и вгляделся в золотистые буквы, выдавленные в толстом картоне. «Адвокатская контора Робина Уиллоу, Йеллоу-драйв, 54. Наши клиенты всегда по эту сторону решетки». Чёртов лис. Он хочет нанять для меня своего адвоката. А я ненавижу адвокатов. Я даже подписал отказ от общественного защитника. Потому что, когда человек оправдывается сам – это естественно. А когда его оправдывает другой, просто потому, что получает за это гонорар – простите, жутко уродливо выглядит. С другой стороны, мой отказ и обеспечил мне место в камере, потому как любой адекватный защитник в первую очередь добился бы замены пребывания в заключении до суда домашним арестом. Тем более, для толкового юриста моё дело не стоило выеденного яйца. Можно списать убийство напарника на самооборону. Можно приплести сюда длинную и грустную историю о моём несчастном детстве, папаше, лучшим другом которого была бутылочка, о душевной травме, вызванной убийством жены. Но я не хочу, чтобы судья и присяжные копались в моём грязном белье. Вина – это чувство одного. Её невозможно разделить.

Зачем же Бенедикт дал мне эту проклятую визитку? Он ведь знает, что я ей не воспользуюсь? Хотя… Он ведь говорил дать её Фрэнки. Может, Фрэнки знает что-то, чего не знаю я?

– Эй! – крикнул я охраннику. Тот оторопел от такой наглости. Обычно я молчал, даже когда он колотил меня своей чёртовой дубинкой. – Позови капитана Фрэнка Кастелло! У меня есть для него информация!

Охранник немного постоял, раздумывая, проломить мне череп, заработав статью в личном деле, или всё же сходить за Фрэнки. Я рассчитывал на то, что у этого садиста ещё есть немного мозгов, и он не станет портить себе жизнь клеймом убийцы. Мне повезло. Он всё-таки вышел из помещения. Впрочем, не удивлюсь, если он задумал позвать кого-нибудь посильнее духом. Того, у кого ни один мускул не дрогнет отправить меня на тот свет. Время пошло мучительно медленно, казалось, секундная стрелка на часах, сиротливо висевших на стене напротив моей камеры, изо всех сил сопротивлялась воле поворачивающего её механизма. Каждый удар сердца был подобен раскату грома и затмевал взор алой пеленой муки. Но я ждал не зря.

– Привет, Майк, – сказал Фрэнки, подойдя к моей клетке. Он прятал глаза, в глубине души чувствуя себя виноватым в том, что я оказался здесь. – Ты что-то хотел мне сказать?

– Хотел, – кивнул я, поднялся, наконец, с пола и подошёл к прутьям, отделявшим меня от Кастелло. – Ко мне приходил очень интересный посетитель. Он просил передать это тебе, – я протянул Фрэнки карточку. Тот нехотя взял её.

– Чёрт! – прошептал Кастелло, рассмотрев мой, как сказал Бенедикт, ключ к свободе. – К тебе приходил Карл Бенедикт?

– Как ты догадался? – удивился я. Визитка адвокатской конторы и хозяин сети автомастерских – по мне, так логической связи никакой. Впрочем, это подтверждает моё предположение о том, что Фрэнки что-то известно.

– Он мне уже плешь проел с этим своим Уиллоу, – ответил Кастелло. Я почувствовал плохо скрываемую ненависть в его голосе. Не ко мне, нет. Фрэнки сделал акцент на фамилии «Уиллоу». Похоже, Кастелло тоже не выносил адвокатов, в особенности очень хороших адвокатов. Таких, которые под кожу тебе залезут и вырвут к чертям ребра, прикрываясь именем закона. – А сегодня утром звонил прокурор, распорядился выпустить тебя в том случае, если Бенедикт тебя наймет. Не знаю, что ему напел этот выскочка. И на сколько пообещал увеличить банковский счет.

– А Уиллоу причем? – я начал терять нить рассуждений Фрэнки.

– Робин Уиллоу был убит три дня назад в своём доме, в своём собственном кресле выстрелом в упор, – холодно сказал Кастелло. Наверняка у него в голове родилась мысль о том, что я продался Бенедикту ради своей свободы. – Льюис, выпусти его и отдай личные вещи.

Зима подкралась к Городу незаметно, как хищник подкрадывается к беспечному травоядному, одиноко пасущемуся на зеленой поляне посреди гнетущего мраком леса. Она вонзала свои снежные клыки в нежную плоть улиц, истязала обывателей, душила их когтистыми лапами холода. Такси ехало по Красному кварталу, на целых два дюйма засыпанному снегом. Городские службы едва справлялись со стихией, снегоочистительные машины работали в три смены, но белый дьявол был человеку явно не по зубам.

Я решил начать своё возвращение на игровое поле с хорошего завтрака. В камере смена дня и ночи была незаметна, но едва я покинул участок, где остался благодаря Фрэнки, решившему, что в тюрьме я не проживу и дня, хмурое утро крепко сжало меня в своих объятьях. Словно плеть, политая водой и замороженная в лед, оно больно ударило меня по лицу. А свет солнца, просачивавшийся сквозь набухшие веки облачного покрова, резал глаза. Но всё-таки это была свобода. Не та мифическая Свобода, за которую борются бравые вояки в вечерних новостях. Реальная свобода ворона, выпущенного из тухлой клетки.

– Минди, я так соскучился по вашему омлету с чоризо, – сказал я худенькой официантке, упав за столик. Я её неплохо знал. Она была отличной собеседницей, но как женщина возбуждала во мне лишь желание поделиться с ней своей порцией. Тем не менее, кто-то ей зантересовался. Я понял это по обручальному кольцу, появившемуся на пальце Минди с тех пор, как я видел её в последний раз. – Я вижу, у тебя сложилось?

– Да, – заискивающе улыбнулась девушка. – Валентин сделал мне предложение в тот день, когда вы с коллегой здесь завтракали в последний раз. Мы повенчались в церкви Святого Иеремии, а потом поехали в свадебное путешествие по Европе. Рим, Париж, Берлин – я мечтала об этом с детства!

– Ну, хоть кого-то в этом году посетило счастье, – усмехнулся я. – Рад за тебя, малышка, долгих вам лет совместной жизни. Но это не значит, что я прощу тебе заказ, – я подмигнул Минди. Та сделала реверанс и убежала на кухню.

Минди вернулась через пять минут, за это время я успел выкурить полторы сигареты и преисполниться вожделения, глядя на какую-то девицу за столиком у окна, одетую в кожаный жакет, сквозь который проглядывали острые соски её больших грудей. Светлые волосы с вертикальной химией едва доставали до плеч девицы. Лицо было развратным до такой степени, что мой кузен Никки вполне бы мог предложить ей роль модели для своего порножурнала. Девица бросила на меня беглый взгляд и едва заметно улыбнулась. Сейчас, детка. Я только перекушу.

– Вижу, ты всё-таки согласился заняться моим делом, – этот голос принадлежал человеку, которого я сейчас хотел видеть меньше всего. Карл Бенедикт. Он появился у моего столика почти одновременно с Минди. Он сдержал своё обещание найти меня после того, как меня выпустят.

– Можно хотя бы поесть? – проворчал я, опустив взгляд в тарелку. Смотреть на аппетитные ломтики чоризо было намного приятнее, чем на мерзкие усики на лице Бенедикта. А уж тем более – в его неестественно честные глаза, какие бывают только у отъявленных негодяев.

– Разумеется, – Бенедикт сел за мой столик и заказал себе кофе. – А пока ты жуешь свою дрянь, я расскажу тебе о Робине. Ты ведь уже понял, что тебе предстоит отыскать его убийцу?

– Да, Фрэнки сказал мне, что Уиллоу убили, – буркнул я, лениво ковыряя омлет. Чёрт возьми, из-за этого подлеца у меня аппетит пропал!

– Капитан Кастелло очень хороший полицейский, – сказал Бенедикт, достав сигару. Его мерзкие ручонки, находившиеся в поле моего зрения, обрезали её с одной стороны и чиркнули зажигалкой. – Но он принадлежит системе. Он не пойдет против нее. А ты пойдешь. У тебя ведь нет принципов.

– У меня есть принципы! – рыкнул я и, подняв голову, посмотрел Бенедикту в глаза с такой нескрываемой яростью, что тот растерянно потупил свой обычно твердый, как кремень в огниве, взгляд. – И они состоят в том, что любая мразь должна понести наказание за то зло, которое она причинила миру. А такие, как твой этот Уиллоу, позволяют ублюдкам оставаться на свободе!

– Уиллоу был моим другом, Майк. Мы вместе учились в школе, а потом играли в одной бейсбольной команде в колледже. Мне плевать, что ты о нем думаешь. Я хочу, чтобы его убийца лег в землю до того, как я буду наряжать рождественскую елку. Или ты окажешься в могиле вместо него. Ты меня понял?

– Если это угроза, то считай, что я её проигнорировал, – покачал я головой. – Что известно полиции? Ты ведь уже в курсе всего, что они наковыряли?

– Вижу, с Фрэнки у тебя разлад, – улыбнулся Бенедикт. – Наверное, он подумал, что я купил нового игрока в свою команду, а?

– Заткни пасть, папочка, – прошипел я. – Рассказывай всё, что есть. Или я вернусь обратно в камеру и дождусь суда.

– Робину выстрелили в затылок. Его мозги спеклись жутким узором на газете к тому моменту, когда я пришёл к нему за частной консультацией. Это было позавчера. Судмедэксперты установили, что тогда он был уже день, как мертв. Полиция нашла пистолет, из которого стрелял убийца. Он принадлежал самому Уиллоу. Все отпечатки на оружии принадлежат Робину.

– Классика жанра, – ухмыльнулся я. – Убийца был в перчатках. Но он ведь не по воздуху летал? Следы остались?

– Мужские ботинки, рисунок подошвы неброский, в такой обуви ходит каждый второй в Городе. Криминалисты помусолят их ещё немного, но вряд ли это что-то даст. Да и свидетеля ни одного не нашли – Робин намеренно выбрал для своего сна почти мертвый район Города, – Бенедикт затушил сигару в пепельнице и допил полглотка кофе в своей чашке.

– Сам что думаешь?

– За неделю до смерти Робин говорил мне об одном из своих клиентов. Чарльз Блэквуд… Да, Блэквуд. Сказал, что не хочет заниматься его делом. Видно, парень сделал что-то действительно жуткое.

– Дела, – хмыкнул я. – Впервые вижу адвоката, отказывающегося от барыша из-за своих моральных убеждений. А этого Блэквуда полиция допрашивала?

– Собиралась. Только Блэквуд исчез, предварительно спалив дотла свою квартиру. Наверняка залег на дно. Тут не нужно быть гением, чтобы понять, что это он убил Робина…

– Позволь мне решать, кто кого убил, – перебил я, проглотив последний кусок омлета. – Мне нужно попасть в дом Уиллоу, желательно без взлома.

– Вот, – Бенедикт протянул мне ключ. – Я делал дубликат для себя, когда хранил у Робина кое-какие бумаги. Только не наделай глупостей, Майк. Ни у кого нет сомнений в виновности Блэквуда. Все улики указывают на него.

– Улики, которых нет? – усмехнулся я. – Бенедикт, из тебя детектив, как из меня бизнесмен! Успокойся, если я взялся за дело, убийце несдобровать. А если будешь и впредь мне угрожать – я лично пущу пулю тебе в лоб. Пока! – я с шумом встал из-за столика, бросил возле пустой тарелки помятую сотню (Минди даже не мечтала о таких чаевых) и вышел из забегаловки.

Вышел навстречу спускавшимся с налитых свинцом небес черным всадникам смерти…

Робин Уиллоу был настоящим педантом. Я заметил это сразу, как вошел в прихожую его сравнительно скромного дома, протиснувшись сквозь паутину желтой ленты, на которую щедра полиция. Все двенадцать пар туфель стояли одна к одной на небольшой металлической полочке. Когда-то они были начищены до блеска, сейчас же на них уже успел лечь тонкий слой пыли. Пол был затоптан неряшливыми детективами из отдела убийств. Держу пари, воскреси Уиллоу какой-нибудь сумасшедший вудуист, тот первым делом побежал бы домой, взял тряпку и вернул первоклассному паркету, стоившему не меньше тысячи за квадратный фут, его безупречный вид.

Я вытер ноги о коврик у входной двери и проследовал в гостиную, где и был убит адвокат. Сказать, что там царил такой же несколько зловещий порядок – не сказать ничего. Зеркало на дверце серванта начищено до блеска, книги на серванте стоят корешок к корешку, в алфавитном порядке. Телевизор придвинут точно заподлицо с фасадом тумбы из красного дерева. Гарнитур из небольшого диванчика и одного кресла, обитые бежевого цвета кожей, выставлены в ровную линию параллельно тумбе и телевизору. Картину портит только бурое пятно запекшейся крови на кресле.

Расстановка мебели в гостиной сразу заставила меня задуматься над одним интересным обстоятельством убийства Уиллоу. Я, конечно, тела не видел, поскольку ещё не успел вернуть доверие Фрэнки и попросить его пустить меня в окружной морг к весельчаку Рихтеру, но Бенедикт сказал, что его другу выстрелили в затылок. Каким образом это было возможно, если кресло стоит почти вплотную к стене? Убийца должен был стрелять под углом, а тогда живописной картины мозгов на газете никак не получится. Выходит, убийца либо двигал кресло, либо перемещал тело. Последний вариант всё же был сомнительным. То, что адвоката застрелили в кресле, подтверждали мелкие брызги на диване и голубоватом коврике. Если бы я не сбегал с уроков физики, чтобы целоваться с Мэри Филлион в небольшой деревянной беседке возле школы, я бы, может, и рассчитал траекторию, по которой эти брызги летели, и восстановил первоначальное положение кресла. Но мне не повезло. Пришлось двигать наугад. Я поставил диван и кресло таким образом, чтобы мне, войдя в комнату, было удобно сделать выстрел в затылок сидевшему в кресле, соблюдая условие параллельности с экраном телевизора. И только тогда понял, зачем убийца двигал мебель. Несколько капелек крови после выстрела попали на тот участок пола, который был скрыт диваном и креслом, когда я пришёл. Они образовали небольшую лужицу, в которой частично отпечатался след мужского ботинка. Но зачем убийце прятать совершенно неясный отпечаток, когда в доме полно других его следов? Совершенно неясно. Осмотрев оставшуюся часть дома и не найдя ничего более или менее интересного, я вернулся в гостиную и снял трубку с телефона, стоявшего на полированной деревянной полке на стене возле телевизора.

– Алло, полиция? Мне нужен капитан Кастелло из отдела убийств, – на том конце провода послышалось какой-то шуршание.

– Я слушаю, – сказал Фрэнки через несколько мгновений.

– Фрэнки, только не вешай трубку! – быстро выдохнул я. – Я звоню тебе из дома Уиллоу. У меня тут есть отличный сувенир, который вы проглядели.

– Жди там, – сухо произнес Кастелло и бросил трубку.

Ему всё ещё мерещился ценник у меня на лбу.

Я жутко не люблю находиться в доме, хозяин которого пересек реку мертвых. Есть в это что-то зловещее. Такое ощущение, что стены обретают глаза и сверлят ими твоё тело, упиваясь твоим страхом. Поэтому я решил выйти наружу и ждать Фрэнки там. Хмурое утро, нарисованное грубыми мазками серой гуаши над Городом, превратилось в такой же хмурый день. Снежинки, отливавшие свинцом, падали хлопьями на пустынные улицы, по которым ещё полчаса назад спешили на работу кое-как вырвавшиеся из объятий Морфея жители. В какой-то момент я понял, что снег не просто отливал свинцом. Это были пули. Тысячи пуль, разом полетевших в меня. Бежать было некуда. И незачем. Смертоносные осадки решетили моё тело, дробя кости и роняя тяжелые капли крови на белое покрывало, постеленное зимой на холодный асфальт. Кровь окрашивала снег в розоватый цвет, с каждой новой каплей становившийся ярче и темнее. Но я был жив. Жив, даже несмотря на то, что около десяти пуль пронзили моё сердце. Я упал на колени, протянул к небу простреленные руки и заорал.

– Ты совсем идиот или как? – видение тотчас исчезло, и я увидел стоявшего у калитки во дворик Фрэнки. Я был чертовски рад, что он вытянул меня из пучины очередного кошмара.

– Ты ведь читал моё дело, – ответил я, с трудом поднявшись на ноги. Голова моя была подобна огромному бронзовому колоколу, потревоженному от глубокого сна вечерней службой. – Со мной такое бывает.

– Запереть тебя в комнате с мягкими стенами вместе с твоим чёртовым тестем, – буркнул Фрэнки, нехотя пожав мою руку. – Показывай свой сувенир.

Мы прошли в дом, где я показал Кастелло найденную мной улику. Сказать, что Фрэнки обрадовался – значит, бессовестно солгать. Он с таким недовольством поковылял к телефонному аппарату, что я даже усомнился в его намерении выполнить свою работу и раскрыть это дело. Из того, что он мычал в трубку, я понял одно – минут через двадцать дом оживет вновь, наводненный криминалистами. А пока этого не произошло, я решил расспросить Фрэнки о том, что известно полиции вообще и ему в частности. Всё-таки приятнее получать новости из первых рук, когда они ещё не успели окраситься в пестрые тона восприятия пересказчиков.

– Я знаю, Фрэнки, ты думаешь, я продался Бенедикту, но это не так, – заговорил я после того, как Фрэнки положил трубку и устроился на диване в ожидании своих ребят. Мне пришлось сесть на пол, потому как для меня было мало приятного в том, чтобы занимать окровавленное кресло.

– А как? – отозвался Кастелло. Он больше не мог верить моим словам, но я не виню его в этом. – Или ты решил заняться делом Уиллоу просто так, ради того, чтобы твоя сомнительная справедливость снова восторжествовала? Да ты знаешь, скольких ублюдков этот мерзавец оправдал? Из них трое стреляли в моих людей. Один из его клиентов не дал детективу доработать до перевода. Тридцать лет, Майк. Хороший возраст, чтобы умереть?

– Если ты такой правильный, может, объяснишь, как я оказался за решеткой? – парировал я. – Или ты забыл, сколько мрази я отправил обратно в преисподнюю?

– Не забыл, – вздохнул Фрэнки. Весь его вид говорил о том, что он выбросил белый флаг, явно проиграв эту словесную битву. – Считай, что мы квиты. У тебя всё?

– Решительно нет, – улыбнулся я. – Раз уж мы теперь в одной обойме, может, поделишься тем, что тебе уже известно?

– Не так уж много, – Фрэнки вынул из кармана пальто серебристый портсигар с орлом на крышке и, раскрыв его, взял сигарету. – Мы не слишком усердны в своих поисках, если ты понимаешь, о чем я. Уиллоу был ещё тем дерьмом, и потому никто не рвется в бой. По счастливой случайности, улик в этом деле – кот наплакал, поэтому спустить его на тормозах будет проще.

– Боюсь, мистер Бенедикт не даст вам этого сделать, – покачал я головой. – Он уже даже главного подозреваемого себе нашел. Некто Чарльз Блэквуд, слышал о таком?

– Я и не сомневался в том, что твой мутный родственничек приплетет его к этому делу, – ухмыльнулся Кастелло. Я нутром чуял, что сейчас из его рукава появится «Джокер» и перевернет всё с ног на голову. – Блэквуд из отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Он довольно долго копал под Бенедикта, выискивая доказательства связи этого пройдохи с криминальным миром. И много чего положил в свою заветную папку, пока ему ни с того, ни с сего не предъявили обвинение в педофилии. Здесь я даже пальцем не буду показывать, по чьей инициативе сфабриковали этот бред. Ты и сам прекрасно знаешь тестя.

– Чёртов сукин сын… – меня словно кипятком ошпарило где-то глубоко внутри. Мне бы давно уже пора привыкнуть ко лжи, из которой те, с кем мне приходится общаться, плетут вокруг себя паутину в надежде хоть ненадолго замедлить маятник правосудия. Но они ошибаются. Майк Гомес всегда доводит дела до конца, обеспечивая дряхлого гробовщика Билли Гиббонса сверхурочной работой. – А Блэквуд, стало быть, пошел за помощью к его дружку и получил отказ! А этот ублюдок напел мне о каких-то немыслимо жутких деяниях, смутивших Уиллоу!

– Браво, Майк, я уж думал, ты совсем разучился мыслить после своего помешательства, – похвалил Фрэнки. Правда, в его голосе чувствовалась скрытая издевка. Но это значило лишь то, что наши приятельские отношения вышли из глубокой комы, куда впали благодаря Карлу Бенедикту. – Кстати, это я сжег квартиру Чарли и помог ему спрятаться. Не люблю, когда чёртовы толстосумы думают, что им всё позволено в этом мире.

– Ты меня удивляешь, Фрэнки, – я достал сигарету из пачки и жестом попросил Кастелло прикурить. – Я всегда думал, что у тебя не хватит мужества пойти против закона.

– Если бы это было так, тебя бы посадили на электрический стул ещё тогда, когда ты изрешетил гада, убившего твою жену, – возразил Фрэнки, стряхнув пепел на пол. Это выглядело не очень красиво, но с другой стороны, после всего, что Уиллоу натворил за свою короткую жизнь, пусть радуется, что мы хотя бы не плюем на его могилу. – И пускай после таких дел я неважный офицер полиции, но, по крайней мере, я остаюсь человеком.

– Странно слышать это от тебя, – осклабился я. – Но вернемся к Блэквуду. Могу я удостоиться чести поговорить с ним?

– Только если говорить будешь ты, а не твоя пушка, – ответил Кастелло. – Он у Маленького Винни, скажешь, что пришёл от меня, и тебя, быть может, оставят в живых.

Маленький Винни. Винсент Шелби. Здоровенный негр с пышной шевелюрой и кулаками со свиную голову размером. Владелец забегаловки только для черных на Гудвин-авеню. Забегаловки, стены которой становились прочнее средневековой крепости, если Винни брал кого-то под их защиту. Мне до сих пор был не ясен принцип, по которому он выбирал, кому дать убежище, а кому сломать челюсть, но, к счастью, меня Винни однажды отнес к первой категории. В знак благодарности я тогда подарил ему потрепанный томик Ветхого Завета, ибо Шелби был буквально помешан на Библии, обожал её цитировать в минуты хорошего настроения, и собирал всевозможные издания в своей каморке.

– Я думаю, что сумею договориться с Винни, – я встал с пола и, повернувшись к Фрэнки сказал: – Не скучай без меня, дружище.

Пожав Кастелло на прощание руку, я направился к выходу из этого проклятого склепа, гнетущая атмосфера которого словно сдавливала мой череп своими иссохшими руками. Где-то впереди, во мраке зловещих тайн появилась маленькая точка света, и я спешил к ней.

Природа никогда не сдается. Лишь иногда её изощренный ум поддается человеку лишь с тем, чтобы следующим ударом превратить его в прах, что был отправной точкой его существования. Вот и сейчас, дрожа от холода в картавящем престарелым двигателем такси, я понимал, что очередной раунд будет за ней. Её холодные челюсти уже перегрызли городские артерии, парализовав движение на пятнадцати улицах из тридцати пяти, если не считать мелких сосудиков в полквартала, коими Город был богат. Несколько труб системы отопления, что шли над поверхностью, лопнули. Дешёвый пластик. Городские службы никогда не отличались щедростью в таких вопросах. Им было дешевле заплатить штраф за такие выкрутасы, чем сделать один раз на совесть. А может, просто штраф идет в карман подставному лицу, и в итоге возвращается в карман управляющего.

Таксист остановил машину и буркнул что-то нечленораздельное. Я решил не переспрашивать и сунул ему в руку бумажку в пятьдесят кредитов. Лицо таксиста расплылось в улыбке, и я понял, что неплохо сам себя нагрел. Да и что теперь, не вырывать же деньги из рук этого хитрюги.

Я снова обнялся с морозным воздухом, давившим тяжелой серой подушкой на случайных прохожих, что шёл, поеживаясь, по Гудвин-авеню. Впрочем, через несколько мгновений может стать жарко. Очень жарко. Я хорошо помнил мой последний визит к Винни. Тогда его вышибала отделал меня так, что ни одна барышня не смотрела на мою физиономию около двух недель. Черные жутко не любили, когда к ним наведывались гости другого цвета. Это отдавало так называемым «обратным расизмом», явлением, получившим пик развития ещё до запрета сотовой связи и интернета. Я очень хорошо понимаю таких людей. Когда к тебе веками относятся как к собаке, в конце концов, ты кого-нибудь загрызешь. А если вдруг случится так, что собаки станут выше человеческого рода, не надо быть провидцем, чтобы сказать, как страшна будет их месть. Маленьким городам, вроде нашего, повезло, если так можно выразиться. Нас «черная чума», как назвали этот бунт масс-медиа до того, как тоже «поменяли цвет», миновала. Но в мегаполисах белый человек был уподоблен бесправной скотине, могущей рассчитывать лишь на грязную работу, либо на службу в полиции до первой пули в голову.

– Эй, приятель, здесь таким, как ты, не рады, – с угрозой в голосе произнес вышибала – не тот, что надрал мне тогда задницу, но тоже здоровый детина – и несильно толкнул меня огромной ладонью в грудь. Я опустил глаза, внимательно рассмотрел то место на своём потрепанном пальто, до которого вышибала посмел дотронуться и тихо сказал:

– Не следует тебе трогать мою одежку, братец.

– Чего? – детина ещё раз толкнул меня, уже сильнее, так что я едва не улетел за порог заведения. – Ты чего там промямлил?

– Я сказал, лапы убрал свои, пока ещё можешь ими шевелить! – процедил я, глядя прямо в маленькие черные глазки вышибалы. Впрочем, на него это никакого впечатления не произвело.

– Гляди, какой сукин сын, – он снова распустил свои руки, теперь беззвучный полет лапищи можно было с натяжкой назвать ударом. С натяжкой для комплекции вышибалы, конечно. Но не для меня, повергнутого этим ударом в нокаут. – Ведь какой сукин сын, а? Чтоб я тебя больше здесь не… А-а-а!

Здоровяк вскрикнул и с удивлением уставился на свою простреленную насквозь пятерню. Держу пари, он считал, что его цвета угольной пыли кожу не может пробить ни одна отлитая в мире пуля. Я воспользовался замешательством детины и, взяв разбег, подпрыгнул и ударил ногой в его грудь. Это был мой единственный шанс выкроить себе ещё пару минут жизни, и – хвала небесам! – у меня получилось. Вышибала опрокинулся на спину и задрыгал конечностями, словно грузный жук. Я перепрыгнул через него и снова оказался в забегаловке. Под прицелом семи разнокалиберных пушек посетителей. Видимо, их задело слово «братец», ибо моя скромная кандидатура была недостойна родства с чернокожими.

– Так, ребята, – я нацелил «Беретту» на ближайшего ко мне подонка. – У меня осталось девятнадцать патронов, а вас тут семеро. Вопрос задачи: сколько у меня останется патронов после того, как я вас всех тут положу?

– Восемнадцать, – послышалось сзади. – Потому что ещё один выстрел – и я сверну твою чёртову шею. Ибо сказано в Писании: «Взявшие меч, мечом погибнут».

Мне был знаком обладатель этого голоса. Именно он в своё время помог мне залечь на время, пока не утих один скандальчик вокруг моего имени. Винсент Шелби. Выбежал через черный ход и зашёл с тыла. Совсем не по-библейски.

– Винни, – я повернулся к Шелби и широко улыбнулся. – Как я рад тебя видеть! Слушай, почему бы тебе не научить свою шавку лаять только на тех, кого нужно? Меня уже второй раз хотят покалечить в твоём светлом доме!

– Зачем пришёл? – Маленький Винни, похоже, всерьёз обиделся на меня из-за своего мордоворота. Не спорю, теперь от вышибалы проку будет мало, пока не заживет его медвежья лапа. А это значит, придется суетиться, искать кого-то ему на подмену. Лишние хлопоты. Впрочем, Винни заслужил их вполне, не удосужившись разъяснить своему цепному псу, кого к хозяину можно пускать без вопросов.

– Мне нужно поговорить с парнем, которого ты прячешь. С Чарли Блэквудом.

– Только если ты отдашь мне свою пушку и пойдешь с одним лишь мечом духовным, который есть Слово Божье, – Шелби подставил ладонь, точь-в-точь как попрошайка в районе трущоб. – В противном случае, мистер Гомес, мне придется дать вам коленом под зад.

– Хорошо, – я протянул Винни свой пистолет. – Надеюсь, Блэквуду ты поставил такой же ультиматум, прежде, чем пустить в своё убежище.

– Нет, – покачал головой Шелби. – Но у него нет привычки стрелять безо всякой причины. Ступай, дорогу ты знаешь. А я пока объясню этому болвану, – он махнул рукой в сторону всё так же корчившегося на снегу вышибалы, – несколько правил этикета.

Я очень хорошо помнил подвал забегаловки Маленького Винни. В один далеко не прекрасный день, когда семья Сангинетти объявила меня своим личным врагом, я спустился сюда, имея при себе лишь «Беретту» да тяжелую от отчаянья душу. Даже чертям невдомек, чем мне тогда довелось питаться, что пить и как истязал мои несчастные легкие мокрый кислый воздух, которым мне пришлось дышать около трех месяцев, пока ребята Фрэнки не уложили всю садистскую семейку в братскую могилу. Бенедикт, конечно, был далек от мафиозных кланов, насколько мне было известно, но вряд ли его навязчивое желание сделать Блэквуда невестой какого-нибудь бизона за колючей проволокой иссякнет в ближайшие пару месяцев. Так что парню придется провести в этой норе значительное время, хотя вряд ли такая участь хуже червей в сырой могиле.

Когда я скрипнул дверью, чей вес едва выдерживали толстые ржавые петли, Блэквуд скорчился на полу на пожелтевшем от влаги матрасе, источавшем омерзительный запах. Я не мог понять, спал он, или же просто размышлял о том, какая же всё-таки стерва судьба, и потому пошел к нему осторожно, стараясь не особенно шуметь.

– Ползи, ползи, змея, посмотрим, насколько быстрее тебя пуля! – неожиданно громко сказал Блэквуд, и тотчас я увидел дуло нацеленного на меня «Магнума». Пушки, к которой я когда-то был неравнодушен, и у Фрейда этому найдется объяснение, уж поверьте. Но потом верх над столь болезненной любовью взяла практичность, ибо магазин «Беретты» позволял отправить к праотцам больше всякой мрази.

– Я пришёл только поговорить, – как можно более дружелюбным тоном произнес я, подняв над головой руки. – И оружия у меня нет.

– Молва гласит, что Майк Гомес не треплет языком, вместо него говорит его пистолет, – послышался противный смешок. – Хочешь сказать, что мир заполняют лжецы?

– Я хочу сказать, что если не начнешь говорить, я позвоню мистеру Бенедикту, и сказки на ночь тебе будет рассказывать какой-нибудь бритоголовый амбал, – я схватил стоявший неподалеку деревянный ящик из-под виски и решил превратить его в стул. – Но мне этого жутко не хочется, потому как эту лощеную сволочь я терпеть не могу.

– Ну, если ты действительно не лижешь ему пятки, то, пожалуй, стоишь разговора, – Блэквуд сел и положил «Магнум» около себя. Теперь я мог хорошо рассмотреть беднягу. Какая-то неестественная худоба придавала его и без того несколько угловатой внешности сходство с жуткой деревянной куклой, из тех, что так любят мексиканцы на своих чёртовых карнавалах. Бежевая рубашка сплошь в желтых пятнах, потертые старые джинсы давно потеряли цвет. И поношенные ботинки, беглого взгляда на подошву которых было достаточно, чтобы понять, что они вполне могли оставить те самые следы в доме Уиллоу. Я не говорю про свою недавнюю находку, там пусть трудятся криминалисты. Но то, что было на виду, вполне могло стать моим козырем в разговоре с Блэквудом, пусть даже мне придется бессовестно блефовать.

– Уиллоу, чтоб ты знал, был той ещё сволочью. Я и пошел-то к нему только за тем, чтобы проверить свою гипотезу о его причастности к делам Бенедикта. Согласись, довольно странно, что твоего разлюбезного тестя арестовывали восемь раз, и менее, чем через час, отпускали. Тогда ещё Бенедикт не успел снюхаться с прокурором, и потому у меня оставался один вариант – Уиллоу. Хороший адвокат может сделать так, чтобы невиновному человеку вернули свободу. Отличный адвокат сделает так, чтобы самую бесчестную мразь полиция не только отпустила, но и впредь боялась трогать. Уиллоу был отличным адвокатом, и таковых держал в своей конторе. Конечно, ребят с моего отдела так просто не запугать, и то, что шеф за каждый арест устраивал взбучку, особо не влияло на наше желание засадить Бенедикта. Но это не могло продолжаться вечно. Я решил разрубить этот гордиев узел, и тут внезапно стал педофилом. В какой-то степени это сыграло мне на руку, поскольку так я мог проверить Уиллоу намного быстрее и естественнее. И когда эта скотина дала мне от ворот поворот, я понял, что был прав в своих умозаключениях…

– И поэтому ты убил его? – я решил пойти в наступление с фальшивым «джокером» на руках. Тактика беспроигрышная. Если человек виновен, он рано или поздно расколется, а если нет, это выяснится практически немедленно.

– Я его не…

– Тогда как ты объяснишь свои следы в его доме? А? – я ступил на шаткий мостик блефа, и обратного пути уже не было. – А как быть с разносчиком газет, который тебя там видел? Лучше не молчи, парень, ори громче, чтобы в аду услышали и приготовили тебе местечко поуютнее!

– Ну хорошо, хорошо, я был у этого поганого адвокатишки, – вздохнул Блэквуд. На его изможденном лице теперь явственно читалось чувство вины. – Но к тому моменту, как я переступил его порог, его мелочная душонка уже отчитывалась перед Богом за свои мерзкие грешки. Хотя мне бы больше понравилось, если бы черти забрали её ещё по дороге на небеса. То, что я порядком натоптал – это моя большая ошибка, честно говоря, я даже несколько растерялся, увидев…

– Мебель двигал? – перебил я, не желая вдаваться в тонкости душевных переживаний Блэквуда.

– Нет, – покачал головой тот. – Я вообще ничего не трогал. Мною овладел страх того, что помимо педофилии пришьют ещё и убийство. Я убежал оттуда так быстро, как только…

– А приходил зачем?

– Я хотел…

Договорить Блэквуду не дал пронзительный визг петель, подобно Атланту державших непосильный груз двери в подвал. Я повернул голову, и попрощался с остатками хорошего настроения, и без того скудными после драки с вышибалой Маленького Винни.

На пороге стоял бледный, как сама смерть, лысый мужчина в черной кожаной куртке, кожаных штанах и кожаных же сапогах. Его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, но у меня отчего-то возникло чувство, что зашёл он к нам явно не с благими намерениями. В тот же миг мир вокруг погас, превратившись в одно сплошное черное полотно, на фоне которого остались светлыми пятнами мы втроем – я, Блэквуд и наш незваный гость. Незнакомец задрожал, его грудь буквально взорвалась изнутри, забрызгав меня какой-то черной дрянью. Я попятился назад, понимая, что это очередное порождение моего больного сознания, но всё же не оставляя мысли о том, чтобы нашпиговать эту тварь свинцом. К счастью, Блэквуд пребывал в ничуть не меньшем замешательстве, отчего даже не заметил, как я стянул у него «Магнум».

Это приобретение было как нельзя кстати – из зияющей своей пустотой дыры в груди незнакомца вылезли три волчьих головы, и одна из них выбросила длинный и тонкий язык, который больше подошёл бы муравьеду, в сторону Бэквуда. Брызги крови отправились в свой короткий полет, часть их достигла моего лица, что удовольствия мне совсем не доставило. Я издал вой, полный отчаянья, нацелил «Магнум» на одну из голов и выстрелил.

Выстрел достиг цели. Голова лопнула, как мыльный пузырь, забрызгав кровью стены и самого незнакомца. Кровь по какой-то причине тут же вспыхнула, и уже спустя мгновение химеру объяло голубоватое пламя. Тварь не издала ни звука. Её плоть плавилась, подобно воску, текла по одежде и сапогам. Не я успел вновь взвести курок, как незнакомец превратился в лужу черной мрази на полу подвала, вынырнувшего из мрака моего видения. Я несколько раз протер глаза, всё ещё не веря в то, что эта лужа действительно существует. В то, что Блэквуд мертв по-настоящему. Но разум больше не играл со мной. Всё было реальным. Лужа, труп Блэквуда, сырой подвал. И удивление на лице Винни, чье внимание привлек звук выстрела.

Сейчас этот святоша наберет Фрэнки, через десяток-другой минут на меня вновь наденут наручники, и мне придется многое объяснить капитану Кастелло, а, может, и не только ему.

День, чёрт бы его побрал, явно не задался.

Если спросить верующего человека, где бы он хотел оказаться меньше всего, он бы, не колеблясь, ответил: «В аду». Если задать тот же вопрос мне, я назову кабинет Фрэнки, тесную каморку в единственном на весь Город полицейском участке. Я редко приходил сюда сам, всё чаще меня приводили молодчики капитана, и практически никогда беседы, что мне доводилось здесь вести, нельзя было назвать приятными.

– Двенадцать часов! – ревел Фрэнки, мечась по комнате – точь-в-точь как лев в клетке – с неизменной сигарой в зубах. – Ты на свободе двенадцать часов, а у меня уже два свежих трупа!

– Вернее бы сказать, один труп и лужа черной мрази, – осторожно поправил я. – Слушай, я бы, честно, хотел найти объяснение тому, что случилось, но не могу. Ты ведь и сам знаешь, у меня с головой нелады.

– Да если бы в одном этом было дело, – вздохнул Кастелло, несколько успокоившись. – У меня вроде все шестеренки на месте, но я всё равно не могу понять, как тебе удалось совладать с «Призраком».

– С каким ещё «Призраком»? – у меня вновь появилось чувство, что я проспал пару недель расследования.

– Ну, эта самая лужа, которую ты упомянул… – Фрэнки опустился в своё кресло, встретившее его приветливым кряхтеньем. – По твоему описанию, очень похоже на «Призраков». Они, к слову – всё, что осталось от программы синтетиков, закрытой лет пятьдесят назад.

– Синтетиков? – переспросил я. – Я думал, их всех ликвидировали.

– Некоторым удалось сбежать, – покачал головой Фрэнки. – Поскольку их готовили для военных целей, синтетикам было довольно трудно адаптироваться к жизни в мире людей, но они нашли себе применение…

– Стали наемниками, – закончил я, даже не скрывая своего недовольства. Чёрт, мало мне было человеческого отребья, теперь ещё и с роботами возиться?

– Именно, – с улыбкой кивнул Кастелло. – Эти парни встроили в свои искусственные тела несколько десятков капсул с сильнейшей кислотой, срабатывающие после критического попадания. Хорошая гарантия того, что их не опознают. Считается, что ни одному человеку прежде не удавалось победить «Призрака» в бою, но ты, похоже, открыл счет, Майк. Поздравляю, – он протянул мне руку, и я машинально пожал её. Машинально – потому что мои мысли сейчас занимало совсем другое.

– Но если он наемник, значит, у него есть наниматель, так? – спросил я, потирая подбородок. Я даже забыл, что мне жутко хотелось курить.

– Верно мыслишь, Майк, – похвалил Фрэнки. – Да, наниматель есть всегда, причем в нашем случае – совсем не бедный наниматель, потому как «Призраки» требуют за свои услуги поистине астрономические суммы. У меня есть на примете одна кандидатура, она тебе понравится, – Кастелло начал походить на Джоконду в мужском варианте.

– И кто же? – усмехнулся я.

– Твой расчудесный тесть, – Фрэнки затушил сигару и в один миг стал предельно серьёзен. – Давай мыслить логически. Блэквуд что-то раскопал о Карле Бенедикте, тот серьёзно испугался за свои репутацию и свободу, и дал на лапу законникам, чтобы те превратили хорошего полицейского в грязного извращенца. Однако в дело вмешался я, Блэквуд скрылся, и он был всё так же опасен для нечистого на руку магната. Тогда Бенедикт решает нанять тебя, навязав Блэквуда как главного подозреваемого. Он знал, что ты делаешь с убийцами. Но ты сбился с указанного тебе пути, начав искать улики, которые могли бы доказать или опровергнуть причастность Блэквуда к смерти Уиллоу. И Бенедикту пришлось нанять «Призрака» с тем, чтобы он убил двух зайцев – давно досаждавшего ему копа и слишком любопытного частного детектива. Как тебе такая версия?

– Бред, – ошарашено пробормотал я. – Мой родственничек, конечно, та ещё скотина, но на такое он вряд ли способен. В конце концов, ведь он нормальный человек, у него была семья…

– Майк, там, где большие деньги, не может быть нормальных людей, – перебил Кастелло. – Удержать капитал в своей пасти может только настоящий волк, другого в одну минуту растерзают, разорвут на клочки. Впрочем, ты ещё кое-чего не знаешь о Бенедикте. Помнишь след, который ты нашел?

– Ну да… – я понемногу начинал терять связь с реальностью.

– Наши парни поработали с ним, и установили, что он разительно отличается от тех, что были на виду. Обувь совсем другая, ручной работы. Такую на заказ шьет старик Шварц. Можно сказать, в штучном экземпляре.

– Но почему в доме больше нигде нет таких следов? – я всё же решил поддаться желанию закурить.

– На этот вопрос ты сейчас ответишь сам, – Фрэнки снова улыбнулся. – Что ты одеваешь, когда приходишь в больницу?

– Халат, – растерянно ответил я.

– А кроме?

– Бахилы… – внезапно в моей голове забрезжил точкой света ответ на мой вопрос, но всё же я был ещё не в состоянии произнести его.

– А зачем? – издевательски усмехнулся Кастелло.

– Чтобы не наследить… – я похолодел на дюжину Фаренгейтов. – Вот почему след нечеткий…

– Браво! – зааплодировал Фрэнки. – А теперь – десерт! Я послал к Шварцу своего человека, и он выяснил, что обувь принадлежит Бенедикту…

– Как?! – возопил я, вскочив со стула. – Как это возможно?! Зачем он убил своего друга?!! Это бессмысленно!

– Спроси у него сам, – Фрэнки щелкнул пальцами, дверь кабинета открылась, и дюжий молодчик по имени Мэнни втащил к нам и швырнул на пол Карла Бенедикта собственной персоной. Слегка помятого, но не терявшего присутствия духа.

– Немыслимо! – возмущался он. – Вы ответите за свои действия перед законом!

– В этой комнате закон – я, – сказал Фрэнки, подойдя к этому мерзавцу. Задумчиво почесал затылок и пнул Бенедикта под ребра. – Лучше вам усвоить это сразу, мистер Бенедикт.

Магнат некоторое время хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Потом поднял глаза на Кастелло и прорычал:

– Когда я выйду отсюда, я добьюсь, чтобы тебя посадили в одну камеру с каким-нибудь насильником!

– Ты отсюда не выйдешь, – вклинился я, взяв со стола Фрэнки свою «Беретту». – У меня девятнадцать патронов. Стало быть, я повторю свой вопрос восемнадцать раз. Зачем ты убил Уиллоу и Блэквуда?

– Пошел ты, – огрызнулся Бенедикт. Фрэнки молча кивнул и отошёл в сторону.

Я сделал первый выстрел. Пуля попала ублюдку в щиколотку, кровь брызнула на грязный пол. Бенедикт скорчился от боли, но не проронил ни звука.

– Зачем ты убил Уиллоу и Блэквуда?

– С..сука… – прохрипел мерзавец.

Вторая пуля раздробила ему колено. На этот раз Бенедикт не смог сдержать крик.

– Зачем ты убил Уиллоу и Блэквуда?

– Ладно, чёрт с тобой, – проскулил магнат. – Блэквуд слишком усердно совал нос в мои дела, а Робин, тварь такая, чуть не продал меня!

– Это как понимать? – удивился Фрэнки.

– А так, что Блэквуд предложил Робину продать ему некоторые сведения о моих делах, и этот гад согласился! Позвонил мне, сказал, что за молчание я должен заплатить столько же, сколько давал Блэквуд! Друг, чтоб его! Но ничего, я лично пристрелил его, вот только сэкономить всё равно не получилось. А всё ты, Майк! Мне дорогущий наемник стоил меньше, чем ты, бесплатный мститель-неудачник! Хотя сейчас я думаю, что лучше бы я заплатил этому куску дерьма!

– По-моему очень глупо шантажировать такого человека, как вы, мистер Бенедикт, – сказал Кастелло, вернувшись за свой стол. – Я бы так делать точно не стал. Но ладно уж, Бог судья вашему дружку. Но не вам. Вас будут судить в штате Мэн, где у меня друзья есть, а у вас нет. Так что, небо в клеточку я вам гарантирую. Увести!

Мэнни, как ураган, ворвался в кабинет, сгреб Бенедикта в охапку и вытащил в коридор, оставив нам на память об этом ублюдке две кровавые полосы.

– Хорошая идея со штатом Мэн, – сказал я, повернувшись к Фрэнки. – Главное, чтобы прокурор не узнал.

– Не успеет, – ухмыльнулся Фрэнки. – Бенедикта уже через полчаса погрузят в самолет и перевезут, куда следует. Так что дело можно считать закрытым. Иди домой, ложись спать, теперь ты снова живой, Майк.

– С удовольствием, – я засунул «Беретту» в кобуру. – Если, конечно, у меня всё ещё есть дом. Меня ведь там слишком долго не было.

Я шагнул к двери, и в этот самый миг Фрэнки окликнул меня:

– Эй, Майк! Круто ты пострелял своего тестя! А если бы он оказался невиновен?

– Ну, ты ведь знаешь, я немного не в себе. Сказал бы, померещилось.

И я вышел из комнатки, в которой закончилось это проклятое дело, навстречу жизни, вновь наполнившей вены Города. Города, который ждал меня, ждал с тем, чтобы я омыл свежей кровью его грязное лицо. И он дождётся…

И небо заплачет кровью…

Город засыпал. Звёзды, подобные бестолковым светлячкам, роились над крышами обветшалых домов, ставших позорным архитектурным наследием далекого двадцатого века. Трущобы, конторки, забегаловки… Словно бы антураж древней ленты о Филипе Марлоу в исполнении несравненного Хампфри Богарта. Ленты, чей шарм ещё не успела испортить цветная кинопленка.

Что ж, стоит признать, что история циклична, и Великая Депрессия, породившая множество подобных киношедевров, вновь пришла на территорию некогда могущественного государства в конце двадцать первого века, принеся разочарование в прогрессе. Разочарование в безделушках, которые якобы упрощают жизнь, но в действительности лишь делают ее в несколько раз ужаснее. Некоторые конгрессмены оказались не столь тугими на ухо, сколь остальные их коллеги, и на свет появился закон, запрещавший всё, что было изобретено после пятидесятых годов. Сотовая связь, превратившая в кошмар мечту делового человека быть мобильным. Космос, ибо жизнь на планете Земля нуждалась во внимании и человеческом упорстве больше, нежели безжизненная пустота меж такими же безжизненными планетами. Компьютеры и интернет, которые вместо того, чтобы помогать своему пользователю и всячески его развивать, привели оного к полнейшей деградации и неспособности делать что-то самостоятельно. На фоне этого запрета странным казалось то, что программа синтетиков была закрыта намного позднее. Что эксперименты с пробирочниками проводились до недавнего времени. Впрочем, не мой удел искать логику в решениях Конгресса. Для меня было важным лишь то, что жизнь, подобно морской волне, откатилась почти на полтора века назад, замедлив бешеный темп городов. Это было прекрасно. Впервые за всю свою жизнь я мог видеть мир во всем его великолепии, а не довольствоваться размытым пятном в окне мчавшего по улицам такси.

Но так продолжалось недолго. Когда организм государства ослабевает под влиянием неустойчивой мировой погоды, его немедленно поражает чума. Самая страшная из всех, которые только можно вообразить. И имя этой чуме – преступность. Подобно раку, она въелась в ткань городов и пригородов, питаясь легкими деньгами, на которые разменивала никчемные (в ее понимании) человеческие жизни. Жизни таких, как моя жена. В тот вечер, что до сих пор видится мне в кошмарах, она не вернулась домой. И никогда уже не вернется. Ее остывшее тело нашел какой-то парень, вставший раньше обычного, и немедленно позвонил в полицию. А полиция вызвала меня для опознания. Меня душили слезы, я хотел закричать, но крик встал поперек горла, как чёртова кость. Я целовал бледное лицо Клары, в надежде, что от моих поцелуев она, будто в сказке, вернется в мир живых. Но она не ожила. Билет, который стоил ей тридцати шести кредитов (потомков «всемогущего доллара»), был лишь в один конец. Детективы из отдела убийств довольно быстро разыскали поганого кондуктора, сидевшего на «ангельской пыли». Тварь, зовущуюся Винсент. Он убил Клару просто потому, что ему не хватило на очередную порцию «кайфа». Если бы Винсента тогда посадили на электрический стул, если бы я удовлетворился тогда его дымящейся черепушкой, танцующей мамбо под действием бесценного в этом отношении дара Фарадея, я бы не стал тем, кем являюсь сейчас. Но Винсент ходил под влиятельным наркобароном, волосатая лапа которого дергала за нитки многих политических марионеток в Городе. Эту мразь выпустили на свободу.

Когда я увидел Винсента, преспокойно идущего по 22-й авеню к магазинчику, в подвале которого он обычно разживался дурью, во мне что-то сломалось. Будто бы ангел, сидевший на моем правом плече, взглядом указал мне на «Беретту», ожидавшую своего часа в кобуре , и прошептал: «Дальше ты сам по себе, парень». Я сгреб Винсента в охапку, оттащил в какой-то темный переулок и расстрелял в него всю обойму. Я заставил его выть, подобно дикому зверю, чьи кости перемалывали стальные челюсти капканов. Я заставил его умолять о пощаде. А потом – заткнуться навсегда.

Когда на место происшествия приехала полиция, её встретил безумец, сидевший на трупе с улыбкой победителя. Детективы сразу все поняли, и тотчас надели на меня браслеты, холодным поцелуем вернувшие меня к реальности. Я понял, что серьёзно влип, что в лучшем случае остаток своих дней проведу в камере. Но, на моё счастье, нашёлся человек, для которого я не был психом, изрешетившим человека запросто так. Фрэнк Кастелло. Капитан полиции Города. Он заглянул мне в душу и увидел там пламя нестерпимой муки, сжигавшее всё, чем я так недавно жил. Он всё понял. Вспомнил о своей жене, о том, что и ей нередко приходится добираться домой по ночным улицам. Тогда он не сказал мне ни слова, лишь едва заметно кивнул.

Через неделю меня отпустили. С «Беретты» таинственным образом исчезли мои отпечатки, свидетели не могли припомнить, что видели меня на 22-й авеню, фотографии с места преступления сгорели во время пожара в лаборатории. А без этих материалов я был чист перед законом, принявшим столь извращенную форму, что невольно вспоминается знаменитое «русское зазеркалье»: «В Советской России вы допрашиваете преступника, в современной Америке преступник допрашивает вас». И это было чистой правдой. Закон давал подонкам в разы больше прав, чем их имелось у полицейских. Я не мог принять такую издёвку со стороны Конгресса, ведь на фоне этого фальшивого милосердия в давно уже не советской России расстреливали за второе преступление, если оно было не тяжким, а за тяжкое – на месте, без суда и следствия. Невинные под молот правосудия попадали, но не так много, как пишет об этом жёлтая пресса.

Тогда я понял, что должен делать. Я пошёл вперед, оставляя за собой кровавую полосу мести за тех, с чьей жизнью не посчитались мрази, очернившие Город своими прочными тенетами. Я не брал взяток. Для меня не было присяжных. И я не слушал адвокатов.

Розовые очки упали на асфальт и захрустели под тяжелым ботинком. Мое сознание, извращенное случившимся с Кларой, перекрасило Город так, что для меня теперь существовали лишь черный цвет ночи, красный цвет крови виновных и белый цвет снега, скрывавшего грехи каждого из нас четвертую часть года. Я не знаю, почему теперь зимы стали длиннее. Может, «зеленые» правы, и человеческое безумие, помноженное на нежелание слышать предупреждения самой природы, в самом деле изменило климат старой, израненной, подобно средневековому воителю, Земли. А может, они стали длиннее лишь для меня, став символом бледных и холодных рук смерти, ходившей за мной по пятам, но так и не решавшейся нанести последний в моей жизни удар. Сколько раз ей представлялась такая возможность. И никогда она не делала то, что от нее требовалось. Я продолжал жить, и с каждым новым днем эта жизнь становилась все отвратительнее. Мне пришлось убить своего напарника, Серджио. Человека, созданного в лаборатории, а не рожденного мужчиной и женщиной. Человека, ставшего для меня роднее брата и так подло предавшего братскую любовь. Человека, чье предательство я простил еще до того, как сделал роковой выстрел. Человека, а не пробирочника, как с пренебрежением называли подобных ему «настоящие» люди. Серджио оказался убийцей в одном из дел, что мы с ним вели, и в тот самый миг, как я узнал это, во мне что-то щёлкнуло. Я словно поменялся с ним местами, примерив на себя роль униженного своими создателями бедняги. И с ужасом понял, что поступил бы так же, как он.

Это сыграло роль в деле, в которое меня втянул отец покойной Клары, богач и мерзавец Карл Бенедикт. Если бы не он, я бы спокойно дождался казни, и Господь Бог до сих под мучился бы с тем, куда меня все-таки определить. Но Бенедикт нанял меня для расследования, а вернее сказать – для устранения опасного свидетеля, которого он навязал мне как главного подозреваемого. Будь я прежним Майком Гомесом, я бы пристрелил Блэквуда (того самого свидетеля), не задумываясь. Но я уже не был прежним. Я захотел докопаться о сути, узнать, почему пуля вылетела из дула и, подобно кисти Ван-Гога, оставила густые красные мазки на полу в доме убитого, адвоката и сомнительного друга Бенедикта, Робина Уиллоу. И я докопался. Я узнал правду, от которой меня едва не вывернуло наизнанку. Уиллоу был продажной тварью, за что и был пристрелен самим Бенедиктом. Еще один предатель. «Друг», готовый воткнуть нож в спину за тридцать сребреников. Какой-то частью своего сознания я вновь смог оказаться на месте убийцы, но снисхождения Бенедикт не заслуживал. Он оставался подонком даже в том случае, если бритва Оккама отсекала совершённый выстрел в Робина Уиллоу. Но я сдержался и не завершил его ничтожное существование пулей в голову. Я позволил Фрэнки перевезти Бенедикта туда, где у него не было связей. Где он не смог бы избежать наказания.

Такая «щедрость» еще больше сблизила меня с Кастелло. Он заметил, что во мне многое переменилось, что я перестал быть бездушной машиной смерти и начал немного задумываться о том, что я делаю. Впрочем, от этого клиентов, требовавших отмщения в летальной форме, меньше не становилось. Но не всем я говорил «да». Я выбирал тех, в чьих глаза явственно читалась боль. Тех, кто плакал по-настоящему. И никогда не разочаровывал таких людей.

Моя нынешняя клиентка, приятной полноты мулатка, восемь часов в день раскатывавшая тесто в пекарне О’Бэннона, не пролила ни слезинки с того момента, как переступила порог моего офиса (впрочем, я и жил здесь, поэтому вернее было бы сказать – дома). Она просто разучилась плакать после того, как мразь, порожденная чреслами помощника мэра, Стива Уоррена, переехала на папином автомобиле ее сына двадцать раз. Девятнадцатилетний ублюдок, нареченный Заком, был под воздействием сильных наркотиков и счёл забавным, как труп сбитого парнишки болтается под колесами. Наигравшись с несчастным телом, Зак умчался прочь. Миссис Хиллари – так звали мою клиентку – обратилась в полицию, но отец зверёныша заставил ее отказаться от каких-либо претензий к Уоррену-младшему. «У вас ведь еще один сын есть, – сказал он ей. – А вдруг и с ним что-нибудь случится?». И тогда миссис Хиллари пришла ко мне. Я ведь не вёл смет и не записывал клиентов в какой-нибудь блокнотик. И я не боялся самодовольных кретинов, дорвавшихся до власти.

На троне, сооруженном из плоских крыш городских строений, величественно восседал январь, чья белая мантия застилала предательский ледок на тротуарах, заставляя редких в столь позднее время прохожих забавлять еще более редких наблюдателей своей походкой. Квартал, в который меня привели поиски Зака, был похож на политый взбитыми сливками кусок черствого хлеба – столь сильно контрастировали снежные шапки на крышах и мусорных баках с желтовато-коричневыми стенами, покрытыми узорами трещин, с балконами, заключенными в ржавые стальные клетки. Под ногами хрустело что-то настолько омерзительное, что я даже не решался опустить взгляд, пока не споткнулся о бетонную балку, намертво вросшую в асфальт у черного хода сутулого здания с ярко-розовой неоновой вывеской «Отель «Шарм». Впрочем, этой вывеске давно уже не верили даже девушки-продавщицы в цветочных лавках, до сих пор мечтающие о галантных красавцах верхом на единорогах. «Шарм» был притоном для весьма разношерстного отребья. Проститутки, шулера, наркоманы – обычно я предпочитал более изысканное общество, однако выкидыш Уоррена оказался падким на китайских малолеток, продавать которых не боялся только Хромой Джек, хозяин «Шарма». На моё счастье, он также не боялся хвастаться своими успехами каждой твари, ползающей по притону. И одна такая букашка работала на меня. Клаус Бромберг, серое костлявое подобие человека, чья воля атрофировалась под воздействием крепких напитков, подарив ему возможность до конца дней мыть туалеты. За бутылку виски он стал моими ушами. За вторую бутылку эти уши ещё и заговорили. Благодаря Бромбергу, я точно знал, в какой комнате в последний раз в своей никчемной жизни предается порокам Зак Уоррен. Десятый этаж. Как замечательно. Я ожидал, что удача мне улыбнётся, но не думал, что столь искренне. Ведь то, что птичка так высоко взлетела, очень органично вписывалось в мой план.

Свой путь до заветной двери мне пришлось проделать по лестнице, ведь чёрный ход потому и чёрный, что начисто лишён всех благ цивилизации вроде лифта и швейцара в смешной шапочке. К девятому этажу бешено заколотилось сердце, отравленное болью и дешёвым виски (практически полностью растворявшем в себе мои скудные гонорары). Я остановился, отдышался, снял ботинки, с тем, чтобы уподобиться чёрному коту, крадущемуся к своей добыче, и двинулся дальше. Дверь номера, где мне предстояло свершить свое кровавое правосудие, возникла передо мной словно из ниоткуда, тем самым заставив меня на секунду растеряться. Я столько раз прокручивал в своей голове как заезженную кинопленку то, что мне следовало сделать, но в глубине души хотел отодвинуть эту чёртову дверь как можно дальше в будущее. Потому что мне стало невыносимо тяжело нажимать курок своей «Беретты». Я разучился убивать, и каждый выстрел в негодяя причинял мне адскую боль. Боль, которую на короткий миг притупляло виски. Боль, о которой можно было забыть во время сладостных утех с раскованными пышногрудыми девицами, что постоянно торчали в местных барах в надежде подцепить солидного джентльмена, но от безысходности довольствовались малым, то есть такими неудачниками, как я.

Зак, Зак… Если бы ты сдох от своих проклятых колёс, ты бы облегчил мне жизнь. Но нет, ты, упрямый сукин сын, цеплялся за свое никчемное существование, как увязший в зыбучих песках цепляется за каждую сухую травинку в надежде отвратить свою неминуемую гибель. И ты так же, как он, не смог бы избежать того, на что сам себя обрек.

Я достал из кармана своего пальто пузырек с синтетическим машинным маслом и обильно полил им ржавые дверные петли. Я хотел сделать сюрприз своей жертве, всё ещё надеясь, что мне повезёт, и сердце Зака остановится от испуга. Бесшумно сдвинув язычок замка силиконовой отмычкой, я медленно отворил дверь и увидел картину, омерзительнее которой могут быть лишь жирные тараканы в тарелке супа, чувствующие себя очень комфортно в заведениях вроде «Присядь, братец» или «Собачья жизнь». На сбитой из грубых досок кровати, кое-как обтянутой красной тканью, поверх которого лежала пожелтевшая от дешевого отбеливателя простынка, под двухсотфунтовой тушей Зака Уоррена барахталась, как жук, перевернутый на спину, китаянка лет тринадцати, чье тощее тельце не могло возбудить ни одного нормального мужчину. Но Зак не был нормальным. Наглотавшись своей дряни, он измывался над бедной девочкой, терзая ее плоть и нанося забившейся в угол душе неизлечимые раны. Китаянка рыдала, но её слезы, казалось, ещё больше распаляли желание в младшем Уоррене. Я не выдержал и пинком сшиб урода с девочки. Причём так удачно, что Зак выбил собой окно и полетел навстречу земле, истерически хохоча. Раздавшийся снизу грохот возвестил о конце полёта и поганой жизни бессердечной твари, папаша которой дорвался до власти и считал, что это его спасёт.

– Одевайся, – бросил я китаянке. – Ты меня не видела. Этот кретин перебрал с наркотой и выбросился в окно, поняла?

Девочка, дрожа от испуга, едва заметно кивнула. Я подобрал с пола её потёртый свитер цвета хаки и положил на кровать. Китаянка, наконец, осознала, что я пришёл не для того, чтобы надругаться над ней, и потянулась к одежде, не сводя, однако, с меня своих миндалевидных глаз.

– Вот деньги, – я достал из бумажника четыре сотни (за вычетом пятой – весь мой гонорар за это дельце). – Возьми, – я вложил банкноты в ее маленькую потную ладошку. – Выйдешь через чёрный ход, возьмёшь такси и поедешь в доки. Там найдёшь Томаса Чейса, он частенько ходит в Китай за товаром. Скажешь, что от меня. У него солидный должок, так что помочь не откажется. Обещаю, до конца недели ты уже будешь в своей стране. Договорились?

– Да, – тихо отозвалась девочка. – Спасибо вам, сэр.

Я улыбнулся ей и, повернувшись, пошел прочь из этой прогнившей изнутри обители порока. И улыбнулся вновь, когда, выйдя на улицу, увидел успевший остыть труп Зака в раскрытом мусорном баке. Такой гроб был ему к лицу.

Многие ошибочно полагают, что смерть – это страшная костлявая старуха в черном балахоне. Но настоящий цвет смерти – желтый. Листья желтеют по осени, выпуская в пучину забвенья жизнь, которую вдохнула в них природа. У старика желтеет кожа. Стены обветшалых домов становятся жёлтыми и начинают стонать от усталости, не в силах удержать тяжесть крыши, на которой всё так же, как вечность назад, воркуют голуби.

Мой дом был пропитан смертью в такой же степени, в какой и парами алкоголя. Лестница, ведущая в мой кабинет (впрочем, под столь громким названием следовало понимать единственную жилую комнату в этой обители упадка тела и духа), все еще довольно бодро справлялась с моим весом, но жалобно всхлипывала всякий раз, как я вёл за собой всё реже появлявшихся в этом уголке мира гостей.

Впрочем, одна такая гостья пребывала здесь уже достаточно долго, к счастью своему не посыпая солью гниющих ран моей обители. Её звали Элли. Всякий раз, когда я возвращался из мрака, становившегося гуще с каждым днем, она встречала меня сидя в кресле, которое раньше принадлежало Серджио. Встречала абсолютно голой. Соски ее больших грудей, казавшиеся всегда возбужденными, были подобны адским огненным стрелам, пронзавшим моё тело желанием. Ее гладкая кожа манила своим блеском в обманчивом свете фонарей, врывавшемся в окна. А если мой взгляд невзначай опускался к её бедрам…

Элли пришла в мой дом в поисках убежища. Обычно я не занимался подобными вещами, но ее соблазнительное тело, в тот день едва прикрытое коротеньким пальто, заставило мое животное начало одержать верх над здравым смыслом. Я приютил её, и она сполна отплатила мне за доброту.

Элли была детищем стародавнего социального проекта, названного «Спутницы». Суть его заключалась в создании искусственных женщин, лишённых всего того, чем прекрасный пол отпугивает мужчин. Сквозь призму лихолетья пороки слабого пола, превратившегося к сегодняшнему дню в большинстве своём в клан охотниц за большим куском мяса, стали в десятки раз заметнее. Назревал демографический спад. И вот кучка прыщавых умников, больше остальных обиженная избирательностью длинноногих красоток в выборе своего самца, разработала «спутниц», тех, кто мог сделать бесконечно сладкой жизнь любого парня или мужчины, независимо от размера кошелька или ступни. «Спутницы» не устраивали скандалов, у них не болела голова, они не смеялись над способностями своего мужчины в интимной сфере. И при этом могли иметь детей.

Проект просуществовал недолго. Церковь, оскорблённая столь грубым вмешательством в дела Всевышнего, потребовала законодательно запретить дальнейшую работу над «Спутницами». Если бы на долларе не было фразы «Мы верим в Бога», и эта фальшивая вера не впитывалась каждым гражданином страны с молоком матери, у идеальных женщин был бы шанс. Но им не повезло. Многих «спутниц» ликвидировали, остальные сумели скрыться и начать спокойную жизнь со случайными избранниками. Силовые подразделения, понимая абсурдность ситуации, были не слишком усердны в поисках искусственных женщин, а потом и вовсе махнули на них рукой.

И вот она – Элли, у меня на пороге. Её мужчина в припадке необоснованной ревности бросился на неё с ножом, и всё закончилось бы печально, не случись у ревнивца сердечный приступ. Опасаясь, что в смерти этого психа могут обвинить её, Элли пришла ко мне. Наверное, она посчитала, что моя справедливость честнее и надёжнее того, что может предложить закон отданной на растерзание мразям страны. Не буду лукавить, утверждая, что она ошибалась.

Я давно не жил с женщиной под одной крышей, и забыл, каково это – поступиться многими своими привычками ради того, чтобы просыпаться утром не в пасмурном одиночестве. Первые несколько недель было жутко тяжело прятать в несуществующий чулан ту половину Майка Гомеса, которая любую женщину свела бы в могилу. Ситуацию осложнял тот факт, что характер Элли был далек от заявленного разработчиками. Вместо идеальной женщины я получил безумно сексуальную, безумно истеричную и своенравную натуру, испытывающую одинаковое наслаждение от телесных ласк и от язвительных замечаний на мой счёт. Впрочем, разве не такой должна быть хорошая жена, сдавшая на «отлично» экзамен по очередному руководству к счастливой семейной жизни? Я не могу сказать, что наш с Кларой брак был без шероховатостей, что ясное небо над нашим домом никогда не рассекали молнии ссор и пустяковых обид, но Элли… Она возвела буйство страстей в абсолют, превратив мой дом из норы, куда я мог заползти, чтобы зализать раны, в распаханное артиллерийскими ударами поле боя.

Но я всё прощал ей и её точеным длинным ножкам в те мгновенья, когда эти самые ножки обвивали меня в предвосхищении экстаза. Враждующие стороны выбрасывали белый флаг и наслаждались коротким, но до краев наполненным солнечным светом, прижигающим струпья на сердце, перемирием. Минуты, в которые я готов был признаться Элли в любви, поклясться в верности до гробовой доски. Минуты, после которых побоище у домашнего очага возобновлялось и приобретало характер колониальной войны.

От происшедшего в «Шарме» у меня до сих пор тряслись руки. Я чувствовал себя так, будто из меня вынули душу, окунули ее в помои и вернули на место. И потому мне совсем не хотелось слушать очередную тираду Элли. И я знал, что делать. Сбросив непомерный груз одежды, я прильнул к ней и почувствовал закипающее в ней желание. Она хотела, чтобы я достиг с ней пика блаженства, но не позволила мне быть ведущим. Вместо этого, она связала меня страховочным тросом, что был меж нами в этом восхождении, и буквально потащила вверх. Я жадно ловил ртом воздух, не в силах сопротивляться ее безграничной власти, и спустя несколько минут пал к её ногам, совершенно обессиленный. Элли подняла с пола моё пальто, вытащила оттуда сигареты и с надменным видом закурила.

– От тебя пахнет тухлятиной, – недовольно сказала она.

– Дельце оказалось тухлым, – улыбнулся я, забрав у Элли свою пачку. – Я был у Хромого Джека.

– Что?! – взвизгнула Элли. – Гомес, ты совсем сдурел? А если бы тебя там пристрелили? Ты обо мне подумал? Куда мне идти?

– Ну, ты могла бы остаться здесь, зачем куда-то идти, – ответил я, прикусив зубами фильтр сигареты и чиркнув спичкой. Сизоватый дым наполнил лёгкие, сократив мой жалкий век еще на несколько недель.

– В этом гадюшнике? Ну, нет уж! Я терплю эту грязную берлогу только из-за тебя, Гомес! Нравится мне с тобой кувыркаться, сама не пойму почему! Вот сдохнешь – и уйду ко всем чертям! – Элли уже было не остановить. Сейчас начнёт про пауков по углам, про жирные пятна на письменном столе, про пружины в кресле, грозящие вот-вот впиться в её шикарную попку. – Развёл тут чёрт-те что, не хватает только блюющих наркоманов! А стол ты когда в последний раз мыл? Разве в таких условиях должна жить порядочная женщина… – я уже не слушал. Со временем можно привыкнуть засыпать даже под грохот проносящихся под окнами грузовых составов. И я, поблагодарив судьбу за то, что Элли не могла конкурировать с оными по громкости, отправился в царство Морфея…

Отмщение и правосудие… Довольно часто безумие человека, не способного перейти бездну мирового хаоса по тонкому мостику нравственности, ставит между ними знак равенства. И тогда фальшивая жажда справедливости становится оправданием самой грязной и омерзительной мести. Так было и со мной. До некоторых пор я нажимал на курок лишь потому, что смерти Винсента мне было мало. Я хотел утопить улицы в крови ночных тварей, чьи цепкие лапы унесли в небытие мою Клару. Я был одержим бесом ненависти к кукловодам этого продажного города. И, как и любой одержимый, не чувствовал боли и не ведал сомнений. В некоторой степени я завидую тогдашнему себе теперь, когда разуму, отягощенному свинцом вины, нет спасения даже в мире снов. Впрочем, вот уже месяц, как я мог не бояться того, что мои кошмары прорвут тонкую грань реальности и превратят в преисподнюю каждый миг моей жизни. Наваждения, терзавшие меня после убийства Серджио, постепенно отступили во мрак, из которого вышли. Но сны остались.

Я шёл по казавшейся бесконечной Улице, рассекающей Город на две почти равные части. Матовый свет фонарей пятнами ложился на холодную кожу ночного мрака, припорошенную снегом. Я двигался в темноту неизвестности, разверзнувшую свою жадную пасть впереди, не пытаясь понять, зачем, не задаваясь вопросом, что меня там ждёт.

Тишину, нежно обволакивавшую моё сознание, рассёк звук шагов за моей спиной. Я обернулся и увидел Серджио с дырой в груди и мертвенно бледным лицом. У него было одно ухо, второе отсекла пуля, вылетевшая из дула моей «Беретты» случайно в тот миг, когда я узнал омерзительную правду о напарнике.

– Майк, я не хотел этого, – прошептал Серджио, едва шевеля губами. – Я не хотел умирать. Зачем ты меня убил?

– Я… я… ты ведь тогда… на меня набросился… – бормотал я, пятясь от мертвеца к израненной временем кирпичной стене ближайшего дома. Нет, это не может быть правдой. Мой напарник мёртв, его тело кремировали.

– Ты убил меня. Убил, – эхо этих слов подхватил ветер, появившийся из ниоткуда и понёс вдаль, швыряя в каждое окно.

«Ты убил меня. Убил» – захрипела улица, протягивая ко мне уродливые чёрные щупальца темноты. Дома затряслись от зловещего хохота, фонари внезапно погасли, оставив меня наедине с ужасом содеянного мной. Ужасом, который желал забрать меня с собой в мир бестелесных теней. Я почувствовал прикосновение липких холодных пальцев к лицу и закричал…

– В следующий раз я твою поганую пасть перед сном заклею липкой лентой! – прошипела Элли, проснувшись от моего крика.

Я промакнул простынёй ледяной пот, выступивший на лбу, встал с кровати, подобрал с пола пачку с сигаретами и подошел к окну. Небо начинало розоветь, возвещая о начале очередного дрянного дня. Я вздохнул и, закурил, в очередной раз сожалея, что Серджио тогда не свернул мне шею.

И хриплый рык старого телефонного аппарата на моём письменном столе лишь укрепил мою уверенность в том, что в доме Вэнсов погиб не тот.

– Это ты, Майк? – просипел в трубку Кастелло. Вопрос был бессмысленным, как смерть на дне бутылки, и тем самым выдавал некоторое беспокойство моего старого приятеля, обычно не мусорившего словами. Где-то в глубине своего сонного разума я начал догадываться о причине этого беспокойства.

– Что-то случилось? – спросил я, почувствовав, как задрожала моя рука, державшая трубку. Я слишком наследил у Хромого Джека. Как минимум двое могли сказать под присягой, что я был там. А если Майк Гомес появлялся в «Шарме», его можно было без зазрения совести пришить к делу о смерти Уоррена-младшего, пусть даже белыми нитками.

Хотя в глубине души я искренне надеялся, что китаянка уже встретилась с Чейсом, произойти могло что угодно. Её мог задержать патруль, она могла от страха потерять голову и забиться в какой-нибудь тёмный угол или вернуться к Хромому Джеку. И рассказать ему всё. А уж этот мерзавец найдёт применение полученным сведениям.

Что же до Бромберга… Никогда не знаешь, чего можно ожидать от того, кто мать родную продаст за пинту «Бурбона». Возможно, было бы разумным заставить этого пьянчугу замолчать на веки вечные так, чтобы полиция ничего не узнала. Но всё равно на свете тогда остался бы один человек, которому была бы известна правда. Я. Совесть всегда лучший обвинитель, и если бы волны лихолетья не вымыли её из душ большей части жителей страны, вряд ли Майк Гомес появился бы на свет.

– У меня внезапно возникло чувство, что ты хочешь со мной позавтракать, Гомес, – несколько совладав с собой, предложил Фрэнки. Впрочем, мы оба понимали, зачем он приглашает меня в «Дьютимен», невзрачное кафе на углу 42-й и Сэйлор-авеню, где торопливо проглатывали сомнительного качества обеды служащие бизнес-центров и небольших магазинчиков, что находились в этом сравнительно тихом квартале. Мы частенько встречались там с Кастелло для того, чтобы обменяться информацией по какому-либо делу. И вполне очевидно, что за неимением в настоящий момент расследований, которые бы я вел, разговор будет о ночном полете сына помощника мэра.

Я потратил около десяти минут на то, чтобы привести себя в весьма относительный порядок, подошел к кровати, на которой современной Клеопатрой возлежала Элли и, наклонившись, поцеловал пышущие нестерпимым жаром губы женщины.

– Ублюдок! – выдохнула Элли, когда я всё же смог от неё оторваться. – Вечно сбегаешь, когда я хочу побыть с тобой.

Ответив на эту её реплику улыбкой, я вышел на улицу, где всё увереннее ступал новый день, и, поймав такси, направился на встречу с Фрэнки. С неба посыпались крупные хлопья снега, будто бы кто-то взбивал облака, как перину, и выбрасывал вниз лишние перья. Может, действительно, Бог решил посвятить этот день уборке, и в таком случае я бы предложил ему помимо дрянных перьев избавиться ещё и от дрянных своих отпрысков, наводняющих улицы после захода солнца. Однако у меня уже давно были сомнения относительно того, что я сам имею право остаться в перине после её взбивания. Даже необходимое зло – это всё равно зло, и лучше мир оно не делает, пусть даже и пытается.

Звон колокольчика над дверью, возвещавшего хозяев о новых посетителях, вырвал меня из цепких лап размышлений, стремивших меня к отчаянью с каждым разом всё сильнее. Я был на месте. И мое присутствие было немедленно замечено сидевшим за своим привычным столиком Фрэнком Кастелло. Он лениво жевал подгоревшую яичницу с толстым куском бекона, и при виде меня заметно оживился. Хотя, готов поспорить, едва ли я выглядел аппетитнее той самой яичницы.

– Садись, – сказал он вместо приветствия. – Пожуй чего-нибудь. Наверняка уже забыл, что такое завтрак?

– Клиентов поубавилось, – с театральным вздохом ответил я, попросив жестом продублировать заказ Фрэнки пышногрудую официантку, шикарную попку которой почти не прикрывала коротенькая юбка, являвшая собой основную часть дресс-кода работавших в заведении девушек. Если бы я был фрейдистом, я бы непременно усмотрел в этом попытку хоть как-то расширить клиентуру. Впрочем, сторонники иных теорий не меньше любили разглядывать женские прелести, и потому в обеденное время в «Дьютимене» было не протолкнуться.

– Кого-то запугивают, кто-то больше доверяет официальному, так сказать, правосудию.

Официантка поставила передо мной тарелку с почти несъедобным кушаньем и чашку ароматного кофе. Пока она совершала этот исполненный грации ритуал, я едва заметно провёл своей рукой по ее бедру от колена и выше. Её тело ответило восхитительной дрожью, и я понял, что снова одержал победу в битве страстей, не имевшей никаких правил. «Я освобожусь в пять, – шепнула официантка, снова наклонившись ко мне, – и мне так хочется, чтобы кто-нибудь проводил меня до дома». Я кивнул, едва скрывая свое возбуждение, и сосредоточился на яичнице и Фрэнки, не без интереса наблюдавшего за разыгравшейся перед ним сценой.

– Не теряешь хватки, – усмехнулся Кастелло. – А как же Элли?

– Элли мне не жена, – отозвался я, достав сигареты – может после них эта дрянь покажется чуть съедобнее. – Я просто дал ей кров.

– Оправдания, друг, одни оправдания, – покачал головой Кастелло. – Оправдания человека, слабого до женского пола. И как небеса мирятся с твоим существованием?

– Может, мирятся они потому, что я делаю за них грязную работу? – ухмыльнулся я. – Ты хотел поговорить?

– Да, хотел, – кивнул Фрэнки. – Сегодня ночью некто Зак Уоррен выбросился из окна «как-бы-гостиницы» с чарующим названием «Шарм».

– Знакомая фамилия, – невозмутимо произнес я. – Припоминаю такого парнишку, кажется, у него были проблемы с наркотиками. Если так, то чего удивляться, что он перепутал себя с птицей?

– У некоторых лиц возникли подозрения, что парню помогли отправиться в полёт. И небезосновательно, стоит заметить. Нашлась пара глаз, которая, кажется, видела кого-то, похожего на тебя, в «Шарме». Что ты на это скажешь?

– Скажу, что закону не к лицу опираться на «кажется» и «похоже», – парировал я, утопив окурок в чашке кофе. Без всякого сомнения, свинство. Но не меньшим свинством было называть то, что находилось в моей тарелке, едой. – Или, пока я спал, наступило светлое будущее?

– Шутки шутишь, – отмахнулся Фрэнки. – Твоя милая китаянка пришла ночью в участок и всё рассказала. Хорошо, что её сразу передали мне, будет проще сохранить твои подвиги в тайне.

– Вот чертовка, – вздохнул я. – Я ведь её спас. Я ведь надеялся, что она достаточно умная для того, чтобы воспользоваться услугами Чейса. До чего же люди бывают неблагодарными.

– В следующий раз, Майк, будь осмотрительнее, – Кастелло погрозил мне пальцем. – Чтобы мне не пришлось поить малолеток снотворным и вывозить контрабандой в Китай.

– Спасибо, – кивнул я Фрэнки. – Я в очередной раз твой должник.

– Не стоит, – Кастелло вытер рот салфеткой и встал из-за стола. – Я просто защищаю Город от мрази, даже когда он сам того не хочет. До скорого, Майк! – он протянул мне руку, и я не без удовольствия пожал её.

– До скорого, – пробормотал я, решив пока не покидать кафе, а еще несколько минут поглазеть на соблазнительные полушария ягодиц официантки, обслуживавшей наш столик.

– Да, кстати, – Фрэнки обернулся уже у двери. – Здорово сработано.

Я кивнул в ответ, и Кастелло покинул заведение, оставив меня наедине с моими мыслями. И с моей похотью.

Когда в моём маленьком мире наступила ночь, небо не послало мне маленькой хрупкой луны для того, чтобы её свет хоть сколько-нибудь разбавил непроглядный мрак, отяготивший душу. После расправы с Винсентом и последовавшего за ним кратковременного заключения мне было уготовано лишь одиночество. Единственным собеседником, с которым я мог тогда поделиться своей болью, была бутылка, со дна которой приветливо махал призрак смерти. Я надеялся, что кровь подонков, заслуживших по нескольку пуль в своих черепах, поверх которых время надело маски садизма, бальзамом залечит мои раны. Но отмщение лишь ковыряло оные глубже, заставляя вновь и вновь нажимать на курок «Беретты» в надежде, что мука ослабит свои путы, что я снова смогу поднять взгляд в расшитый мириадами звезд небосвод. Стоит ли говорить о том, что надежды были тщетными. Пули не могут породить счастья и остудить распаленный разум умиротворением. Виски лишь притупит боль от ран, но сами раны не залечит, и ты умрешь, даже не зная о том, что от сердца остались одни клочки. Лишь женской ласке под силу стать тростинкой, по которой можно выбраться из болота отчаянья.

Осуждала ли меня Клара с небес или нет, но я бросался на женщин, как голодный зверь на сочный кусок мяса. Я терзал плоть этих дивных созданий сладостной мукой, наслаждаясь их полетом на крыльях блаженства. Я запускал искры желания в каждую ему подвластную нимфу тайными прикосновениями, изучая секреты телесных удовольствий своим пытливым умом. И никогда не пресыщался плотскими утехами.

– О чём ты думаешь? – спросила меня Лиза, прервав мое одиночное плаванье в темных водах мыслей. Водах, что заполнили молчание после пары часов горения в костре страсти двух обнаженных тел. Имя этой пылкой женщины стало известно мне ровно в пять, когда подошла к концу её смена и, взяв меня под руку, как истинная леди, она повела меня в свою маленькую, но уютную квартирку. Не скажу, что многое успел разглядеть здесь прежде, чем Лиза своими нежными пальчиками залезла мне под рубашку, но даже беглого взгляда на убранство жилища было достаточно, чтобы понять, насколько непритязательна его хозяйка с одной стороны, и насколько она аккуратна – с другой. В пику ставшему неотделимой частью моего кабинета почти холостяцкому беспорядку – Элли я запретил притрагиваться к своим вещам, и она иногда даже соблюдала это правило – каждая деталь интерьера в квартире Лизы была на нужном месте, как на нужном месте каждый мазок полотна гениального художника. Косметика, коей на виду было не много, стояла аккуратными рядами на полочке узкой деревянной этажерке, четко рассортированная по назначению. Среди книг, занимавших еще две полочки, помимо бульварных женских романов можно было обнаружить сочинения Вольтера и Ницше, а также потрепанный томик Байрона. Вероятно, Лиза пыталась скрыть свою душу под маской этакой сексапильной дурочки, чтобы избавиться от мук одиночества. Мужчинам редко нравятся умные женщины, и оттого представительницы прекрасного пола прилагают все усилия, чтобы казаться милыми глупышками.

– Думаю о том, что ты прекрасна, – улыбнулся я, поцеловав волосы Лизы. – И о том, как жестока судьба, что разлучит нас на рассвете.

– Не думай о том, что будет, я счастлива здесь и сейчас, рядом с тобою, Майк, – прошептала женщина, прижавшись ко мне своим восхитительным обнаженным телом. Я чувствовал её каждым дюймом своей кожи. Её большие упругие груди, подобные спелым дыням, её податливые бёдра, пленившие меня, точно капкан, её жаркое дыхание, заставляющее дрожать каждый мускул моего тела. – Ты ведь бежишь не от меня. Ты бежишь от своей боли. Так же, как и я.

Я ничего не ответил. Где-то глубоко, под толстой кольчугой похоти и безразличия, подлинный Майк Гомес заплакал. Он встретил ту, которая его понимала, но не мог отяготить её и свою жизни отношениями, которые всё равно заведут обоих в тупик.

Не знаю, сколько слёз пролил бы этот внутренний «Я», если бы наш маленький сиюминутный Эдем не уничтожил выстрел «Магнума», разнесший на куски хлипкий замок, врезанный в дверь квартиры. Я моментально вскочил с кровати и стал шарить по полу, пытаясь нащупать в потёмках кобуру с «Береттой». Тем временем дверь распахнулась, и в прихожей, что была, к слову, прямо напротив спальной комнаты, появился стрелявший. Ростом около шести с половиной футов, длинное бежевое пальто, бежевая же шляпа, сдвинутая на глаза. Наёмный убийца. Представители этой, с позволения сказать, профессии, восприняли возвращение Великой Депрессии, как повод вернуться к исполненной некоторого изящества моде тридцатых годов, и потому выглядели всегда как хрестоматийные гангстеры из фильмов с Богартом. Впрочем, сходство было не только внешним – вели они себя тоже подобающим образом, и даже имели некий неписаный кодекс чести, вполне в духе тех лет.

Убийца сделал ещё несколько шагов и вновь поднял пистолет, целясь в Лизу. Страх сковал женщину, она хотела закричать, но не могла, ибо крик куском льда застрял у неё в горле. Счёт шёл на секунды, на доли секунд, застывших неподвижно в воздухе комнаты. И эта чёртова кобура так и не нашлась. Дуло «Магнума», смотревшее в сторону Лизы, заставило меня решиться на отчаянный поступок. Я бросился в ноги убийце, намереваясь повалить его на пол, сыграв роль этакого шара для кегельбана. По счастью, мне это удалось, по ещё большему счастью «Магнум» выскочил из рук незваного гостя, и между нами завязалась жестокая борьба, в которой мой противник обладал явным преимуществом в силе. Взяв меня в удушающий захват, он медленно, но верно сжимал тиски смерти, чью тяжелую поступь я вновь услышал так близко. Я тщетно пытался высвободиться, щипая и кусая убийцу за руку, но так и не преуспел в этом. В глазах начало темнеть, воздух стал непозволительной роскошью, в которой легким было отказано. И уже в тот миг, когда я готов был сдаться, яркой вспышкой с сопровождавшим её хлопком пришло спасение. Мой противник дернулся и ослабил хватку. Я почувствовал капли его крови на своём лице и улыбнулся. Битва была выиграна. И выиграна не мной.

Лиза нашла мой пистолет и пустила его в ход, когда оцепенение спало. Слабая женщина, нежное создание, сотворённое для любви, оказалась способной нести смерть всем, кто этой любви воспрепятствует. Я смотрел на неё с восхищением, будто бы впервые заметил, как она прекрасна.

– Кажется, я влюбился, – произнес я, поднявшись с пола и заключив женщину в объятья.

– Не говори глупостей, Майк! – скривилась Лиза. – До рассвета осталось не так много времени, а нам столько нужно наверстать… – и она толкнула меня на кровать, так, словно ничего не произошло, словно в эту тихую обитель не вторгался молчаливый нарушитель, пришедший по мою душу. По мою душу? Но ведь если он нашел меня здесь, то…

– Проклятье! – воскликнул я, вырвавшись из оков страсти, которые надела на меня моя прекрасная Лиза. – Мне срочно нужно домой! Если он там побывал… – я покрылся холодным потом от одной мысли о том, что могло произойти. Страх многократно ускорил меня, и уже через пару минут я был одет, вооружён и готов мчаться по ночным улицам к Элли, если она ещё была жива. Как я на это надеялся!

– Я с тобой, – сказала Лиза, облачившись в длинное черное платье и накинув поверх него старенькую шубку. – Не думай, что тебе удастся отвертеться!

Любой зверь помышляет о логове, где ни жестокие ветры, ни когти хищных тварей не нарушат его покоя. О самке, которая обеспечит его потомством, чтобы жизненный круг, на вид прочный и неколебимый, не начал крошиться от одной лишь гнилой точки на нем. В этом человек едва ли далеко ушел от животных, ибо во все времена его земное начало стремилось к тому же. Осознавая низменность своих желаний, людской род придумал легенды о святых, что победили в себе зверя, возвысились над ним, направив вектор своего бытия в область мыслей об отвлечённом и прекрасном. В средние века меня наверняка бы назвали еретиком, но я не могу поверить в победу разума над инстинктами. Разве может случиться так, что твоя левая рука оторвёт правую и выбросит её в молчаливую бездну забвения? Бессознательное и разумное в человеке едины, и если гармония этих двух начал нарушается, дорога жизни подводит его к распутью, где каждое из направлений уравновешивает ангела и беса по-своему.

После того, как призрак Клары растаял в небесах, бес во мне восторжествовал. Я выбрал слишком лёгкий путь, и потому по ночам был терзаем совестью. И если что-то и могло привнести в мой бесконечно ужасный мир хотя бы тень покоя, то этим чем-то в одночасье стало присутствие Элли в моём доме. Для того чтобы о ком-то заботиться, не нужны пышные венчания, белоснежное платье и полторы сотни гостей. Необязательно называть человека своим, засыпать и просыпаться в его объятиях. Не только те, кто дал тебе жизнь, достойны ухода и внимания. Каждая чашка кофе, что ты приготовишь кому-то просто так, чтобы поделиться своим теплом, всегда дарит ни с чем не сравнимое удовлетворение. И то, что я приютил Элли, было не столько лицемерной попыткой уравновесить всё то зло, что я привнёс в мир, выбрав кровавый путь отмщения, сколько желанием разбавить черную краску моей души розовой акварелью нового рассвета, прежде всего для себя. Да, у неё был поистине дьявольский характер. Да, я испытывал к ней влечение и не без удовольствия его удовлетворял. Но не поэтому сейчас в моём горле стоял неприятный ком. Я был в ответе за неё. Потому что она доверилась мне.

Изъеденное ржавчиной, как всё в этом чёртовом Городе, такси затормозило у обветшалого здания, где судьба приютила меня, а я приютил Элли. Со скрипом открылась дверь, я вышел и подал руку Лизе. Та с грацией, присущей истинным богиням древнего мира, ступила на потрескавшийся асфальт, обнажённый черствой ладонью ветра, частенько гладившей этот переулок. Я восхищался этой удивительной женщиной. Таким, как она, была прямая дорога в высшее общество, в мир банкетов и карнавалов, бесед о Шопенгауэре и Вольтере. В фальшивый мир, пытавшийся отрицать свою ничтожность в реальности ножей и пистолетов. Лиза не поддалась соблазну, а может, и соблазна никакого не было. Простота душевных порывов и удивительно сложные лабиринты разума сочетались в ней немыслимым образом. Если бы я выбирал себе спутницу жизни, я бы непременно остановил выбор на Лизе.

– Ты всегда оставляешь дверь открытой? – спросила она меня, первой заметив то, что заставило бешено стучать моё сердце. Нет, я всегда запирал эту подвижную баррикаду от жизни за окном, видом своим вызывавшую в памяти средние века с их зловещей архитектурой. И то, что она была открыта, не предвещало ничего хорошего. Лиза увидела ответ на свой вопрос на моем лице и молча кивнула. Мы медленно и осторожно поднялись по лестнице в кабинет, не особенно надеясь кого-нибудь встретить, ведь этот «кто-то» встретил пулю менее получаса назад.

Впрочем, для меня надежда умерла немного позже, когда я увидел Элли в кресле, закрывшей свои глаза навеки. Я едва удержался от слёз, но чувства мои не остались незамеченными Лизой.

– Она была твоей?..

– Я заботился о ней. Спас от закона, но не уберёг от беззакония, – мрачно ответил я, встав на колени у ещё не успевшего остыть тела Элли. На ней был короткий красный халатик, её любимое одеяние, способное за несколько секунд разжечь во мне пламень страсти. Под ним никогда не было белья, и если она слегка наклонялась, моему взору открывалось розовое великолепие вожделенного грота, который я так любил посещать. Даже сейчас, когда Элли была мертва, скорбь во мне отчаянно боролась с желанием. – Моя бедная Элли, – я поцеловал ее побледневшую ручку и прижался лицом к её груди. Слёзы заструились из глаз, обжигая едва затянувшиеся раны на душе, вновь раскрытые безжалостной пулей, выпущенной наёмным убийцей. Дорога, по которой я шёл, опять закончилась развилкой. Мне предстояло снова сделать непростой выбор. Выбор между виски, кровью и податливым телом Лизы. Я не мог сейчас с уверенностью сказать, чему отдам предпочтение, и это было сущим адом.

Но на моё счастье, небеса протянули мне руку в виде телефонного звонка. Я снял трубку с аппарата и едва слышно сказал:

– Алло.

– Майки… – дрожащий голос будто бы принадлежал Фрэнки, но я никогда не становился свидетелем такого его состояния. Кастелло будто бы захлёбывался плачем, в то же время пытаясь говорить. – Майки… она… её… Майки…

– Я сейчас приеду, – произнес я и опустил трубку на рычаг. Случилось что-то ужасное, внутренний голос тихонько подсказывал, что именно, но я отказывался верить его словам.

Небеса никогда не были справедливыми. Позволяя худшим из мразей и дальше чернить кровь Земли, они посылают ангелов смерти за хорошими людьми. За теми, чьё присутствие рядом излечивает раны души и тела, чьё тепло заставляет поверить в то, что жизнь прекрасна. Они оправдывают зверства крестовых походов, индульгенции и сожжения еретиков, но нетерпимы к тем, кто живет, не разбивая лбов об алтари. Они прощают убийц, заставляя их руками страдать тех, в ком нет вины. Они допустили то, что я стал таким – исполненным ненависти и жажды отмщения, могущим преступать черту, проведенную заповедью «Не убий», снова и снова. А может, они просто алчут людской крови? Может, они наслаждаются зрелищем войн и разрушений, видят непостижимую моему разуму эстетику в изувеченных снарядами и выстрелами детях и поруганных женщинах?

Ответа на этот вопрос мне не узнать. Я не разговариваю с небесами. Я разговариваю с Кларой у её могилы. С её незримым призраком, заполнившим пустоту внутри меня после того, как Винсент совершил своё злодеяние и получил за него сполна. Я разговаривал с Серджио, когда смотрел на его кресло, перешедшее, как эстафетная палочка, в безоговорочное владение Элли как только она переступила порог моего дома. Теперь кресло снова будет пустовать. Не будет хранить тепло превосходной обнаженной попки женщины, чья страсть затмевала все её недостатки. Элли больше не откинется на спинку, обхватив меня своими восхитительными ножками, не усладит мой слух своими громкими стонами. И не обмякнет в моих объятьях, когда сражение двух начал, мужского и женского, завершится обоюдным триумфом.

Подобно мне, Фрэнки тоже потерял всякий интерес к тому, что над нами. Но потерял всего несколько часов назад, судя по тому, что тело его жены, пухленькой Амели, ещё не успело остыть. Распростёртое посреди гостиной, оно было похоже на большой лоскут ткани тёплых тонов, из которой сотканы наши воспоминания о былых мгновениях счастья. Между грудей, удивительно маленьких для комплекции Амели, зияла дыра, оставленная (это у меня не вызывало никаких сомнений) пулей «Магнума». И кому принадлежал этот «Магнум», у меня тоже не вызывало никаких сомнений. Проклятый мертвец в квартире Лизы успел перед своим отбытием в преисподнюю погасить два огонька, пылавших в ночи, навеки. Элли и Амели. Я не имею никакого права сравнивать их и то, кем они были для меня и Фрэнки, и всё же, как мне казалось, я прекрасно понимал Кастелло. Понимал, почему он плачет, почему с силой сжимает руку Амели, почему рассказывает ей, как прошёл его день и что он сделает с тем, кто отнял её у него. Впрочем, о том, что убийца уже стал счастливым обладателем свинцовой награды, Фрэнки ещё не знал, и я поспешил избавить его от оков неведения. Когда я дошёл до того места, где Лиза буквально вырывает меня из цепких лап смерти, Кастелло криво улыбнулся и произнес:

– Везёт тебе с женщинами, чёртов проходимец, – он даже не посмотрел в сторону Лизы, облокотившейся на стену гостиной и потерявшей дар речи от созерцания такого количества трупов за один день. – А вот мне… Если бы я не задержался в участке с этим проклятым отчётом…

– Амели не имела ко мне никакого отношения, – перебил я в попытке не дать Фрэнки погрузиться в болото самобичевания. – Какой смысл был убивать её?

– Не имела отношения? – с горькой усмешкой переспросил Кастелло. – А это ты видел? – он протянул мне обрывок бумаги с выведенными аккуратным почерком словами «Ты неудачно выбираешь себе друзей, капитан». – И кто, по-твоему, мой «неудачно выбранный друг»?

– Господи, – у меня закружилась голова, и я почувствовал, как к горлу подступает тошнота. – Так это я во всём виноват! Я так скверно сработал в «Шарме», что тебе пришлось меня прикрыть и тем самым впутаться в это дело! Я – скотина, Фрэнки! Вышиби мне мозги, посади на электрический стул, да хоть задуши своими руками!

– Твоя смерть ничего не изменит, – вздохнул Кастелло и поднялся с пола. – И даже если я надругаюсь над телом наёмного убийцы, отправить которого к праотцам лично у меня уже не выйдет, это не принесёт мне удовлетворения. Моя боль утихнет лишь тогда, когда мы с тобой найдём нанимателя. Найдём – и заставим выть от боли и унижения. Обещай, что не будешь торопиться со своей «Береттой» и предоставишь мне возможность побеседовать с ним наедине.

– Даю слово, – кивнул я. – С чего начнём?

– С того, что снимем отпечатки пальцев с записки. А после её не мешало бы отдать на почерковедческую экспертизу. Вдруг нам улыбнётся удача.

– Учитывая то, что она демонстрировала нам сегодня, это даже по теории вероятности обязано случиться, – ухмыльнулся я. – Но сперва бы я всё-таки предложил вынести мусор из квартиры Лизы. Ты ведь не против? – спросил я свою новую знакомую.

– А я уже думала сделать из него чучело, – фыркнула Лиза, вернувшись к реальности. – К тому же, Майк, кое-кто должен мне новую дверь.

Табачный дым, тяжелой пеленой повисший в баре на Тайбл-сквер, порождал зловещие силуэты, подобно тому, как сон разума порождал чудовищ у Гойи. Должен заметить, однако, что мой разум и не думал впадать в дремотное состояние, ведь сделать предстояло немало. И был в Городе человек, который мог бы мне помочь. Я редко пользовался его талантом, состоявшим в большей степени в умении слышать и запоминать, и причиной тому была завышенная (в моём представлении) цена. Но сейчас цель оправдывала любые средства. Я не стал говорить Фрэнки о том, что намереваюсь встретиться с Ирвином, потому как он бы не одобрил такой шаг. Всё-таки он оставался полицейским, и притом полицейским со своими принципами. И один из них гласил: «Никаких сделок с мразью».

На часах над самым входом в заведение, что шли, казалось, из последних сил, было семь утра, а прибыл сюда я в пять, сразу же после того, как мы с Фрэнки врезали новый замок в дверь квартиры Лизы и отвезли Рихтеру на растерзание труп наёмного убийцы. Весельчаку Рихтеру – так было бы точнее. По крайней мере, медицинский эксперт-патологоанатом, с которым я давно водил знакомство, был известен под этим прозвищем достаточно широкому кругу людей. Весельчак трудился над мертвецами кропотливо и очень часто мог обнаружить то, что ускользало от внимания других патологоанатомов. Как бы цинично это ни звучало, но я бы хотел после смерти попасть на стол именно к нему.

Ирвин, обыкновенно с половины шестого уже закладывавший здесь за воротник, где-то запропастился, и я понемногу начинал терять терпение. Мало того, что покупать сведения у откровенного негодяя было унижением, Ирвин ещё и вынуждал меня его ждать. Ко всему прочему, местечко нельзя было назвать приятным – пучеглазый бармен всё время таращился на меня, ибо не находил в моём облике сходства со здешними завсегдатаями. Да и последних в баре наблюдалось всего трое, и я чувствовал себя мошкой на ладони. Чувство это угнетало настолько, что я уже готов был оставить свою затею и убраться прочь, и так бы и поступил, если бы Ирвин, наконец, не соизволил появиться.

– Когда такой человек ищет встречи, жди беды, – улыбнулся он, устроившись слева от меня за барной стойкой. – Или хороших денег. Надеюсь, стрелять ты в меня не будешь?

– Всё зависит от того, как сильно твоё желание помочь мне, и во сколько ты оценишь свою помощь, – ответил я, взяв из пачки, выложенной на стойку после первой же порции виски, сигарету, явно страдавшую искривлением позвоночника. – Слышал о Стиве Уоррене?

– Слышал то, что его сын внезапно решил полетать, – Ирвин заказал себе двойную текилу и протянул руку к моим сигаретам. Если бы я не нуждался в его услугах, я бы почти наверняка сломал ему руку, а может, и вышиб мозги. Не думаю, что меня бы мучила совесть, поступи я так, и уж тем более мне не пришлось бы долго разговаривать с полицией. Ирвин был не особенно любим блюстителями порядка, держу пари, каждый второй офицер мечтал положить этого ублюдка под пресс для белья.

Но я вынужден был совладать с ненавистью, вспыхнувшей во мне спустя мгновение после нахального жеста моего собеседника, и продолжить разговор:

– Похоже, что по какой-то причине помощник мэра возомнил нас с Кастелло причиной этого полёта, и оплатил услуги наёмного убийцы.

– Видно, поскупился, если ты передо мной сидишь, – хихикнул Ирвин. – Или я внезапно обрёл дар общения с мертвецами?

– Для мертвеца я хорошо стреляю, – сказал я вытащив из кобуры «Беретту». Пара мгновений – и дуло смотрело Ирвину в глаз. – Сомневаюсь, что у тебя есть желание проверить это, – теперь я мог видеть истинное лицо своего собеседника. Лицо труса, цеплявшегося за свою никчёмную жизнь, запятнанную пороками. Впрочем, на пороге смерти едва ли наберётся больше дюжины храбрецов. – Если бы ты не был мне нужен, твой труп давно бы уже плавал в какой-нибудь канаве. Но мне, видишь ли, необходимы твои услуги, и потому я предлагаю тебе выслушать меня с закрытым ртом. Я знаю, что заказные убийства обычно не включаются в статьи расходов таких, как Уоррен, поэтому и пришёл сюда. Перед твоим длинным носом протекают все подпольные денежные потоки, и, я уверен, что ты захочешь сообщить мне, если вдруг узнаешь о том, что помощник мэра действительно потратился на мою смерть. А пятьсот кредитов станут приятным подарком ко Дню Подонка. Идёт?

– Тысяча, – Ирвин вновь почувствовал себя хозяином положения. Впрочем, в том была лишь моя вина – я дал ему понять, что нуждаюсь в нём, и это стало весьма прочной соломинкой, ухватившись за которую, мой собеседник выбрался из болота страха. Что ж, в таком случае торговаться было бы бессмысленно, и я уступил.

– По рукам, – бросил я, поднявшись из-за стойки, на которой оставил плату за выпитое, и отдельно – две стокредитовые бумажки. – Это аванс. Вздумаешь меня обмануть – и твоё тело даже черви не найдут. На поиски интересующих меня сведений у тебя ровно день. Не справишься – вернёшь аванс. А сейчас я вынужден откланяться, – конечно, удостаивать эту мразь поклоном я не собирался. Слишком много чести.

Я толкнул дверь, вес которой на последнем издыхании держала одна-единственная петля, и вышел на улицу, залитую солнцем нового дня. Заметно потеплело, и белое платье снега постепенно сползало с тела Города, обнажая грязные струпья давно ставших неискупимыми грехов его обитателей…

Мне кажется, что я живу уже тысячу лет. Что прошлое горящей ладьёй уплыло к закату так давно, что я не могу уже сказать с уверенностью, было ли оно вообще. Словно тихое семейное счастье приснилось мне однажды ночью, и безжалостная рука пробуждения отстрелила этот сон и похоронила в канаве. Я безуспешно глотал снотворное женского пола, но так и не смог вернуть себе былые грёзы. И кровь на моих руках была слишком холодной.

В полицейском участке, единственном в Городе, и оттого всегда напоминавшем больше восточный базар, нежели полку для инструментов правосудия, я бывал довольно редко. Не потому, что относился (как многие думают) к служащим здесь с некоторым пренебрежением – хотя, вернее бы сказать, сочувствием – а в силу того, что среди добросовестной братии вполне мог найтись какой-нибудь начинающий карьерист, который не отказал бы себе в удовольствии заковать меня в кандалы ради продвижения по службе, благо грехов на мне было на десяток-другой вечностей в преисподней. И потому каждый мой визит в этот душный муравейник был сопряжен с известным риском. Но ждать, когда Фрэнки разберётся с бумагами и своими подчинёнными, чтобы по своему обыкновению посетить «Дьютимен», я не мог. Элли была дорога мне достаточно для того, чтобы рискнуть ради неё своей свободой.

– Я всё думал, когда же ты соизволишь появиться, – буркнул Кастелло, когда я устроился на стуле для редких гостей его берлоги. Стул был сделан из красного дерева ещё до моего рождения, о чём не стеснялся жаловаться каждому, кто решал использовать сей предмет мебели по прямому назначению. – Снова изливал душу стакану?

– Что и сколько я пью – лишь моё дело, – огрызнулся я, закуривая. Вентилятор под потолком, вращавшийся с энтузиазмом немощного старика, взболтал облако сизоватого дыма своими лопастями, будто яйца в ступке. – Есть что-нибудь?

– Если под твоим «что-нибудь» понимать ворчание разбуженных посреди ночи почерковедов – то да, есть, – Фрэнки протянул мне листок бумаги, исписанный столь мудрёными терминами, что мой разум в одно мгновение покрылся непроницаемой скорлупой, сквозь которую я видел лишь фамилию и подпись эксперта, некого Филиппа Росса.

– Это по-английски? – ухмыльнулся я, вернув сие произведение непонятного мне искусства Кастелло.

– И как у тебя язык поворачивается называть себя детективом, – покачал головой Фрэнки. – Здесь написано, что почерк не принадлежит Стиву Уоррену. Это ничего, разумеется, не доказывает, но записку писал не он.

– А может, всё-таки он, только, скажем, левой рукой? – предположил я.

– Нет, не может, – в зубах Фрэнки непостижимым образом оказалась сигарета из моей пачки. Свои – дешёвые, и потому дрянные – он, понятное дело, курил неохотно. – Это можно увидеть по нажиму. Если человек пишет непривычным ему способом, нажим менее уверенный. А здесь такого не скажешь. Нет, это писал определённо не Уоррен. Может, поручил кому-то.

– Если в этой игре есть пешки, съесть их будет проще, чем короля, – улыбнулся я. – Я навестил одного знакомого и попросил порыться в карманах помощника мэра, не утекло ли из них чего-нибудь не туда, куда нужно. Точнее, туда, куда нужно нам. Думаю, к завтрашнему утру мы будем точно знать, кто заплатил за музыку.

– А имя у этого знакомого не на «и» начинается? – с подозрением в голосе спросил Фрэнки.

– Даже если и так, что это меняет? – сказал я, пытаясь выглядеть невозмутимым. – Война есть война, и на ней все средства хороши.

– Это для тебя война! – рыкнул Кастелло. – А для меня – это просто долг перед моей женой! И я не думаю, что ей бы понравилось, если бы я начал брататься со всяким отрепьем!

– Это я с ним братаюсь, а не ты! – рявкнул я. – Можешь быть спокоен за свою честь, – я затушил окурок о ножку стула и поднялся. – Если ты считаешь меня виновным в смерти Амели, то вот он я, надевай браслеты, – я демонстративно вытянул руки перед собой. – По мне давно плачет электрический стул, зато после него никто не будет.

– Иди к дьяволу, – устало произнёс Фрэнки, закрыв лицо ладонями. Наверное, чтобы я не видел его слёз. Слёз, которые высохнут лишь под оком кровавого солнца отмщения. И, клянусь Богом, рассвет уже близко.

Время всегда против нас. Будто бы чувствует, что человек стремится покуситься на его лавры строителя и разрушителя миров. И потому оно затаило злобу на каждого, кто посмеет появиться на свет. Оно крадёт мимолётное счастье детства, выбрасывая в океан взрослой жизни, когда ты ещё не умеешь плавать. Оно высасывает силы из тех, кто дал тебе жизнь, пока, наконец, на городском кладбище не появляются две новые могилы, а на твоём сердце – две новые раны. И тотчас пелена обмана, в которую тебя укутал мир, вспыхивает и исчезает без следа, как тончайшая паутина в углу твоего дома, если поднести к ней свечу. Ты не знал цену мгновениям, ибо считал их песчинками, а песчинки эти оказались валунами. Не говорил «люблю» кому-то, думая, что этот кто-то будет ждать вечно. Не поднимал трубку с аппарата, чтоб хотя бы поинтересоваться, как дела у твоих стариков. Так легко в одночасье стать последним скотом, и возжелать лишь скорой смерти. И так трудно изменить свой путь, в надежде искупить вину перед Временем.

Я не могу сказать с уверенностью, что та дорога, по которой устремилась моя жизнь после смерти Клары, вела к искуплению. Вполне возможно, что она окончится в бездне забвения, куда меня смоют реки крови. А может быть, мне вонзит нож в спину демон сластолюбия.

«Но если у этого демона лицо и тело Лизы, я готов принять смерть хоть сейчас» – подумал я с улыбкой, глядя на мою недавнюю знакомую, чьё горячее тело было так близко, что, казалось, мы совсем не прерывали нашего соития, чтобы перевести дух. Согнутая нога Лизы лежала на моём животе, её дыхание обжигало мою шею, её рука обнимала меня так, будто я был её собственностью, которой она больше не намерена с кем-то делиться. Я неторопливо курил сигарету, наслаждаясь здесь и сейчас, и не думая о том, что принесёт мне завтрашний день. Наслаждался изгибами восхитительного тела женщины, которые я совсем недавно исследовал губами, наслаждался маленькими электрическими разрядами, возникающими между её и моей кожей, хотя, быть может, это были искры большого чувства, что могло бы вновь раскрасить мою жизнь в тёплые цвета.

– Не вздумай в меня влюбляться, – прошептала Лиза, словно прочитав мои мысли. – Так ты нас обоих погубишь.

– Себе я хуже точно уже не сделаю, – ухмыльнулся я. – А про тебя не совсем понял.

– А ты подумал, что будет, если мы с тобой станем одним целым, а потом чья-то пуля вырвет на живую из этого целого огромный кусок? Вырвет тебя из моей жизни? – грустно сказала Лиза. – Как бы мне ни хотелось стать единственной обладательницей Майка Гомеса, ты принадлежишь воинственным духам мщения до самой своей смерти. Они не дадут тебе сбежать. И кто-то из нас станет новой их жертвой.

– Уж точно не ты, – произнёс я, нашарив в темноте пепельницу и затушив окурок. – Я ни за что не дам тебя в обиду кому бы то ни было. Погибну сам, но сделаю так, чтобы ты выжила.

– Ну и что это за любовь, с которой можно только умирать? – улыбнулась Лиза. – Хватит, Майк, ты ведь и сам прекрасно знаешь, что нас разведут свинцовые дожди. И разведут несчастными. Так может, лучше расстаться счастливыми сейчас?

– Сейчас – точно нет, – сказал я, проведя рукой по щеке женщины. – Я с тобой ещё не закончил, – наши губы соединились в жадном поцелуе, а тела – в порыве страсти. Костёр желания щедро бросал снопы искр в темнеющие небеса, словно понимал, что рассвет превратит его в холодную кучку углей, через которую мне всё-таки придётся перешагнуть…

Как часто приходится закрывать дверь, оставляя за ней согревающее теплом прошлое. Рассекать путы, привязывающие сердце к кому-то или чему-то. Это всегда больно. Но всегда необходимо. Потому что утлое судёнышко, которым я дрейфовал в океане мрака, в любой момент может пойти ко дну, и я не хочу, чтобы кто-то последовал за мной в пучину из-за привязанности ко мне. И свидетели моей смерти мне тоже не нужны.

Лиза в один миг стала короткой остановкой на шоссе, стремившем меня к розовому мареву заката, остановкой, которую мне едва ли удастся вспомнить через пару лет, если меня раньше не настигнет чья-нибудь пуля. Я вышел на улицу, где холод вновь взял в свои безжалостные руки бразды правления. Было около четырёх утра, самое время было поинтересоваться, как дела у Ирвина, однако я не спешил покидать квартал, где яркой звездой на небосводе на мгновение взошла Лиза, теперь уже не моя Лиза, да и не бывшая моей в полной мере. Я понимал её страх и в глубине души был рад тому, что не связал с ней свою жизнь, потому что жизни этой почти не осталось. Были выстрелы, были мертвецы, были кровь, похоть – и ничего более. Такое дамам не предлагают. И, согласись Лиза стать моей леди, она бы непременно охладела к мирку, чьим узником я буду до конца своих дней.

– Или оказалась бы на столе у Рихтера, – мрачно сказал я вслух, вспомнив об Элли. Никто не заслуживает такой участи. И никто не останется без наказания.

Преисполненный желания в скорейшем времени выяснить, кому понадобилась смерть Элли и Амели, я поспешил на Тайбл-сквер, где мне вновь предстояло утонуть в табачном дыме, алкогольных парах и недружелюбных взглядах бармена, пока Ирвин не соизволит явиться предо мной, подобно злобному джинну из некоторых восточных преданий. С той лишь разницей, что джинн забирает за желания душу, а Ирвин всего лишь опустошит мой кошелек еще на восемьсот кредитов.

К чести Ирвина – если у него таковая вообще имелась – мне не пришлось его долго ждать. Если измерять время в выкуренных сигаретах, то у меня ушло на ожидании не более десятой части пачки. Омерзительное лицо, вечно ухмыляющееся в те минуты, когда его не делал ещё более омерзительным животный страх, выражало некую удовлетворённость, что я мог бы объяснить успехом поисков, которые я намеревался оплатить.

– Ты пришёл с деньгами или с пистолетом? – спросил мой собеседник, не переставая ухмыляться. Я бы многое отдал за то, чтобы вытравить эту ухмылку с его лица кислотой, но судьба сделала меня безропотным рабом этого подонка.

– Смотря, с чем пришёл ты, – ответил я, закурив новую сигарету. – У нас был уговор.

– Я помню, – кивнул Ирвин. – И свою часть я выполнил. Я нашёл того, кто оплатил наёмного убийцу.

– Это Уоррен? – спросил я, оживившись.

– Терпение, мистер Гомес. Я сейчас отведу тебя к этому человеку, и вы обо всём поговорите сами. Идёт?

– Идёт! – я вскочил из-за стойки, достал из кобуры «Беретту» и передёрнул затвор. – Ты, Ирвин, хоть и скотина, но поработал отлично. Держи! – я протянул Ирвину пачку купюр. – Восемьсот, как договаривались. А теперь веди меня.

Я повернулся к двери, и это, как я впоследствии понял, было моей ошибкой. Невероятной силы удар по затылку швырнул меня во мрак забытья, и единственной мыслью, искрой промелькнувшей в этом мраке, была «Почему я не пристрелил это дерьмо?»…

Медленно, будто выбираясь из-под завала тяжёлых валунов нестерпимых мук, в мою голову возвращалось сознание. Кровавая пелена постепенно рассеивалась, являя взору жёлтые стены едва освещённой комнаты. Одинокая лампа болталась на проводе под потолком, как осуждённый болтается в петле. Я попытался пошевелиться, и попытка эта разорвала успокаивающий разум занавес неведения осознанием того, что я привязан к стулу прочной верёвкой, больно врезавшейся в запястья. Я едва не завыл от отчаяния, и, вполне вероятно, что возопил бы, подобно библейским камням, если бы в тот самый миг пленивший меня не решил показаться.

– Хромой Джек? – я не верил своим глазам. – Так это всё ты?

– Нет, Майк, это всё ты! – усмехнулся хозяин «Шарма». В свои пятьдесят он имел неплохую комплекцию, подходящую более всего боксёру-тяжеловесу, а покрытое шрамами лицо, всегда гладко выбритое, было для красивых дурочек сродни огню для мотыльков. Стоит ли говорить, что дурочек этих ждала неминуемая смерть, как только они наскучат Джеку. Столько материнских слёз омывали эти жестокие черты, столько ликов смерти воплотилось в них. Я мечтал раздробить этому ублюдку череп парой десятков пуль, но никак не мог подступиться к нему, потому как последний этаж «Шарма», где располагался офис Хромого Джека, охранялся дюжиной свирепых громил, хорошо вооружённых, так что я уподобился бы москитной сетке, сделав лишь пару шагов в сторону заветной двери. А полицию связывала по рукам дружба Джека с мэром Города Дональдом Толботом, проводившим в стенах «Шарма» значительную часть своего свободного времени. Разумеется это выглядело нелепым фарсом – все всё знали, и никто ничего не предпринимал. Прокурор и рад бы дать делу ход и добиться снятия мэра с поста, но его сестра получила грант на свои исследования в области энтомологии благодаря Толботу. А сын получил место в мэрии, несмотря на пристрастие к наркотикам. Фрэнки пытался копать под прокурора, но был в вежливой форме предупреждён о том, что если не соизволит прекратить своё занятие, Амели это совсем не понравится. А я не мог принести себя в жертву, не будучи уверенным в том, что утащу Хромого Джека за собой в могилу.

– Что я тебе сделал? – простонал я. – Что сделал тебе Фрэнки?

– Что сделал, говоришь? – прошипел Джек, наклонившись ко мне. От него пахло дорогим одеколоном и неприятностями. – Ты знаешь, сколько стоит китаянка-подросток на чёрном рынке? Знаешь, какая с неё прибыль? Ты лишил меня вещи, которой я очень дорожил, и я отплатил тебе тем же! А этот твой друг-полицейский, вместо того, чтобы вернуть мне собственность, переправил её в Китай – не очень законным, заметь, путём. Тлетворное влияние Майка Гомеса, не иначе. Вот пусть теперь чуть поумерит свой пыл, посидит, поплачет над жёнушкой. Может, ума наберётся. А вот тебя, мой дорогой Майк, только могила исправит, – Джек сунул руку во внутренний карман своего тёмно-синего пиджака и вытащил мою «Беретту». Только сейчас я заметил, что этот подонок был в перчатках. Заметил, и с ужасом понял, что он собирается сделать. – Не выдержал наш мститель груза одиночества. А может, в нём взыграло чувство вины за смерть Амели? Ведь это из-за тебя она мертва!

– Из-за меня… – пробормотал я, внезапно осознав правоту Хромого Джека. Относительную правоту, разумеется, ведь выстрелы оплатил он. Но стреляли по моей вине. Я нарушил целостность одного из механизмов, приводивших Город в движение, даже не задумавшись о последствиях. А подумать стоило. Я сомкнул веки и приготовился к встрече с судьями по ту сторону жизни. Приготовился выслушать их суровый приговор.

Прогремел выстрел. Потом ещё один. И ещё один, и ещё… Запахло порохом и кровью, затрещала дверь в комнату, послышались грубые ругательства громил Джека. А потом и дикий вопль самого хозяина «Шарма». «Нет, он что, меня совсем убивать не собирается?» – подумал я и открыл глаза.

Джек лежал на полу в луже крови. Дверь была выломана несколькими мощными ударами, в комнате в компании двух молодчиков из отдела убийств, с поднятым пистолетом стоял Фрэнки, пребывая в оцепенении, которое мне было хорошо знакомо. Со мной такое было, когда я выпотрошил Винсента. Будто бы твоё сердце спрашивает разум: «И это всё?». А разум терзают мысли о том, что это неправильно, не по-библейски.

– Я убил его… – прошептал Фрэнки. – Убил… так быстро…

– Обстоятельства так сложились, – улыбнулся я. – Может, всё-таки соизволишь освободить меня? Ну, или вы, господа? – Полицейские спохватились и подошли ко мне, чтобы разрезать верёвку. Это было не так просто сделать, но уже через несколько минут я стоял, опираясь на стену, бесконечно довольный своей жизнью. – Как ты понял, что я здесь?

– А я не тебя искал, – усмехнулся Кастелло, выйдя, наконец, из оцепенения. – Я искал Джека. Говорил я тебе, не связывайся со всякой мразью. Подождал бы немного, потолковал бы с экспертами. Ведь сонные почерковеды – это одно, а наши гении из лаборатории – совсем другое. Они и знаки водяные нашли, которые обычно наносят на фирменные бланки всяческие конторы, пытающиеся казаться солидными. И отпечатки – и всего за полторы тысячи кредитов в месяц жалования. Кто в дураках, а, Майк?

– Не иначе, как некий Майк Гомес, – вздохнул я. – Пожалуй, ты прав, меру нужно знать во всём. Особенно в общении с ублюдками.

– Надеюсь, этот урок ты усвоил надолго, – кивнул Фрэнки и посмотрел на часы. – Кстати, в это время мы с тобой обычно встречаемся в «Дьютимене». Не будем нарушать традицию?

– Думаю, нет, – я попытался сделать шаг, и, как ни странно, мне это удалось. – Твои ребята управятся?

– Можешь не сомневаться. А по дороге ты мне посоветуешь, как лучше прижать прокурора и мэра. Мы ведь разрубили этот гордиев узел?

– Фрэнки, Фрэнки, – покачал я головой. – Ты полицейский до мозга костей! Ведь ты только что отомстил за Амели! Или тебе всё равно?

– Мне не всё равно, – сказал Кастелло, вытащив меня на лестницу – а иначе я бы не доковылял до неё до завтрашнего утра. – Амели отомщена, но не думаю, что ей понравилось бы, если бы я на этом остановился. И я не остановлюсь.

Мы спустились и сели в «Форд» Фрэнки, стоявший у чёрного хода. Кастелло повернул ключ, двигатель сипло заурчал, и мы поехали навстречу времени, чьи мрачные палачи больше были нам не страшны. Ибо нет страха у того, кто сам – страх.

Чужое небо

Память человека – удивительный механизм. Когда жизнь наносит не смертельный, но очень чувствительный удар, разум "затирает" ластиком времени черные пятна невыносимой боли. Боли, от которой хочется сбежать в холодные объятья смерти. Я часто благодарю эту особенность памяти. Каждый раз, когда смотрю в холодное осеннее небо, вижу на нем далекой звездой земное солнце. Бывшее земное. Пять лет назад планеты, на которой я родился и вырос, не стало. Она превратилась в черный сухой кусок скалы всего за пару часов. Никто не успел ничего сделать. Даже корабли, стоявшие в ангарах, не успели подготовить к запуску. Четыре миллиарда человек превратились в воспоминания. Вместе с моей семьей. Когда меня всё-таки захлестывает волна боли, я жалею о том, что согласился лететь инженером на транспортнике до Бетельгейзе. Останься я тогда с родными, муки мои закончились бы быстрее. "Нет, – говорю я себе, – не для того судьба подарила тебе жизнь, чтобы ты скорбел. Ты жив для того, чтобы сражаться!" Сражаться с мерзкими Могильщиками, уничтожившими Землю и несколько заселенных людьми планетоидов. Могильщики были первой и пока единственной чужой расой, встретившейся землянам на их пути в глубокий космос. Если бы кто-то мог тогда предположить, к чему приведет эта встреча. Конечно, экспедиции, прощупывавшей планеты системы Комо на предмет наличия полезных ископаемых, показалось любопытным представшее перед ними зрелище. Огромная черная махина, даже на звездолет-то не похожая, застыла у одной из планет, протянув некое подобие хобота к поверхности. Это были они. Могильщики. Геологи, придерживаясь стандартной процедуры для таких случаев, попытались выйти на связь с инопланетным кораблем. Если конечно этот ком плесени был кораблем. Могильщики не удостоили землян ответом. Каким-то непостижимым для человечества способом они определили, откуда прилетела экспедиция, и решили посетить нашу колыбель. Геологи даже не успели рассказать об увиденном прежде, чем ком плесени достиг Земли и протянул к ней свой черный хобот. Проклятое человеческое любопытство! Если бы земляне не стояли с раскрытыми ртами, пока «хобот» опускался на планету, многих можно было бы спасти. По крайней мере, я так думаю. Но когда люди осознали весь ужас происходящего, было уже поздно. По «хоботу» на поверхность начали спускаться сами Могильщики. Впрочем, тогда никто наверняка не понял, что это враждебная инопланетная раса. Потому что представляла собою она некое подобие плесневого грибка. Как плесень может быть разумной – этого биологи не знают до сих пор. И как против неё воевать – до сих пор не могут сказать военные. Однако Могильщики не были просто плесенью. Они поглощали всё, что содержало в себе влагу. Траву, плоть. Даже вода из океанов устремилась по «хоботу» в чрево их корабля. Но не это было самым страшным. Если Могильщик начинал поглощать человека, он мог контролировать его действия. Так, выступившая против пришельцев Объединенная Армия Человечества в считанные минуты стала армией его врагов. Сыновья убивали матерей, мужья – жен и детей. Лишь одно радует – этот содом длился недолго. Всего часа хватило пришельцам на то, чтобы расправиться с той частью человечества, которая предпочла остаться в колыбели. И еще час – на то, чтобы колыбель превратить в могилу. Те, кому посчастливилось выжить – а это были около трех миллиардов колонистов и почти миллиард жителей Афродиты, планеты, которую мечтательные романтики, прибывшие на сотнях тысяч кораблей, назвали второй Землей – жили лишь одним желанием. Отомстить. Стереть Могильщиков в порошок. Превратить в облака фосфоресцирующей пыли.

Я и сам, как и подобает преисполненному желания мести безумцу, пошел добровольцем в десант. Военные, к слову, начали понемногу отходить от спячки, вызванной размеренным течением жизни. Многие тяжелые крейсеры были поставлены на боевое дежурство. Мы начали гоняться за Могильщиками. Правда, для меня эта погоня была недолгой. Во время первой же высадки я сдрейфил. Одно дело уничтожать врага в своих мыслях, а другое – столкнуться с ним лицом к лицу. И понять, что лица у него нет. Могильщики были настоящей чумой, они двигались во все стороны от «хобота» с поистине немыслимой скоростью. Вооруженные огнеметами, солдаты едва успевали сжигать эту гадкую плесень. Многие становились для неё пищей. Я должен был быть готов к этому. Но я не был. Для меня стало шоком, когда парень, с которым мы сидели рядом в десантном шлюпе, превратился в черное месиво и направил на меня оружие. Я сжег его просто потому, что мой палец от страха прямо-таки врос в курок. Я не хотел ни слышать его криков, ни видеть, как он корчится. Но закрывать глаза было нельзя, потому что Могильщики были совсем близко. Мой разум не вынес этого зрелища, меня стошнило, ноги подкосились, я упал на землю. И этим воспользовался Могильщик. Он впился в мою руку и начал ползти по ней вверх. Не знаю, кого или что благодарить за то, что мое животное желание жить заставило меня быстро достать из нагрудного кармана лазерный нож и отсечь руку. А потом сжечь её. Боль была адской, и если бы нашему взводу не приказали отступать и сам командир не потащил меня за шкирку к шлюпу, я бы потерял сознание прямо на поле боя. И умер бы напрасно.

Меня подлатали довольно быстро. С момента, как санитары бросили меня на больничную койку, до визита посыльного от командующего части прошло пять дней. За это время мне приживили кибернетический протез вместо потерянной руки, прокололи антибиотики и несколькими инъекциями кофеина вывели из сонного состояния, вызванного анестетиками. Моя новая рука, сделанная из тантала, оснащенная миниатюрным ядерным реактором и покрытая синтетической кожей, слушалась меня как родная. Я вполне мог нарисовать ею картину, если бы только умел рисовать. А пока металлические пальцы держали всего лишь сигарету. Без фильтра конечно, фильтры я терпеть не мог еще с университетских времен. А потом, когда женился на Кате, курил без фильтра потому, что так можно было быстрее накуриться. Катя не выносила табачного дыма и поставила мне условие «кури, где хочешь, но не дома и не рядом со мной». Я очень любил её. Сильнее я любил только нашу маленькую дочурку. Ей исполнилось всего три годика, когда на Землю напали Могильщики. И меня не было на её дне рождения. Вот уже пять лет двадцатого апреля я ставлю на стол её любимый торт и зажигаю свечи по количеству исполнившихся бы ей лет. Каждый год. Об этом не знал никто. Потому что у меня никого и не было. Ни друзей, ни близких. Только враги, жестокие и молчаливые.

– Рядовой Гришин? – громко спросил посыльный – долговязый парнишка лет семнадцати с редкими усиками. Слишком молодой, чтобы превращаться в черный высушенный скелет.

– Так точно, – ответил я, соскочив с кровати и встав по стойке «Смирно!». Я ужасно хотел вернуться в строй, и этой своей выходкой хотел показать, что со мной уже всё в порядке. – Приказ вернуться в строй?

– Никак нет! – не снижая громкости, сказал посыльный. – Приказ явиться к командующему!

Такой приказ мне совсем не понравился. Капитан Приходько вызывал к себе только тех, кто серьезно оплошал, в остальных случаях предпочитая решать вопросы через подчиненных. И то, что он хотел видеть меня лично, означало как минимум выговор. А может, сразу расстрел. Хотя сейчас расстреливали редко. Нас осталось не так много, чтобы разбрасывать жизни, как конфетти.

Штаб командования части номер девятьсот пять планеты Тесла располагался на покрытом диковинной растительностью острове, дрейфующем в розоватом от водорослей океане. Всего таких островов на планете было пять, размером каждый был с Гренландию. Примерно конечно, какой-то был чуть больше, какой-то чуть меньше. Три из них несли на себе крупные мегаполисы, Полуденск, Грилтон и Платов. Четвертый стал гигантским парком отдыха от городского шума. Несколько озер, стройные ряды земных деревьев, даже выведенные генетиками лебеди. А на пятый пустили военных.

– Рядовой Гришин по вашему приказанию прибыл! – отчеканил я, войдя в кабинет капитана и отдав честь. Александр Кузьмич даже не поднял глаз. Он готовил для меня свою собственную казнь.

– Ну какой ты рядовой, сынок? – печально произнес он. – Ни выправки, ни боевого духа. Только ненависть, которую ты испытываешь каждую секунду своей жизни.

– Товарищ капитан, все, кто был мне дорог, погибли там, на Земле. Что еще я должен испытывать?

– Мы все потеряли близких, рядовой, – покачал головой капитан. – У меня был сын, твоего возраста. Работал на опреснении Средиземного моря, когда эти твари прилетели. Думаешь, я не хочу выжечь их всех до единого? – он сделал паузу, словно ожидая от меня ответа. Но я промолчал. – Каждый, кто остался жив, носит это желание в своем сердце. Но ты и сам наверняка уже понял, что тебе не место на передовой. Ты психанешь и убьешь своих же.

– То есть, вы хотите выгнать меня? – от обиды у меня на глаза навернулись слезы. Быстро же закончилась моя война. Тренировки, жуткий бой, пожизненное увечье – и всё это для того, чтобы какой-то человек сказал тебе «Извини, сынок, это не твое». А за слезы капитан еще и бабой обзовет. Но я ошибся. Он этого не сделал. Я совершенно не ожидал, что он встанет из-за стола, подойдет ко мне и по-отцовски обнимет за плечи:

– Я не выгоняю тебя, сынок. Просто хочу, чтобы ты занимался тем, в чем силен. Ты ведь был корабельным инженером?

– Так точно! – улыбнулся я, начиная догадываться, к чему клонит капитан. – Специализировался на пеленге и биосканировании!

– Подходит, – раздалось откуда-то сзади. Оказывается, всё это время в комнате находился еще один человек. Он сидел на стуле в нише возле входа, поэтому я его не заметил. Средних лет, хотя седина уже тронула виски. Белый форменный комбинезон выдавал в нем принадлежность к Исследовательскому Корпусу, к едва ли не самой привилегированной касте в среде военных. Служащие Корпуса проводили испытания опытных образцов оружия и различных технических средств, используемых армией, нередко подкидывали ученым идеи для разработок. Попасть туда было мечтой любого уставшего от просиживания штанов в казарме солдата, только не всякого брали в Корпус. Отличники учебы, рационализаторы с производств, просто хорошие специалисты своего дела – вот кто мог носить белую форму. И для меня предложение капитана было лучшей альтернативой заливанию горечи утраты синтетической водкой.

– Так точно! – радостно крикнул я и, расчувствовавшись, обнял капитана. Тот недовольно закряхтел, но выговаривать не стал.

С тех пор много воды утекло. Объединенное Правительство Человечества недолго протянуло без поддержки Земли. Так ненадолго сплотившиеся, люди снова разбились на два лагеря, Содружество Колоний, под знаменами которого были практически все колонисты, и Протекторат Афродиты, в чьих рядах стояли жители второй Земли и нескольких близлежащих планет. До открытой конфронтации пока не дошло, но некоторые особенно резвые солдаты, несшие службу на условных границах территорий Содружества и Протектората, без зазрения совести стреляли в тех, кто приближался к постам на расстояние выстрела. Это неотъемлемая черта нашего рода: вместо того, чтобы объединиться против общего врага, мы воюем друг с другом. Потому что так проще. Потому что, стреляя в такого же, как ты, человека, ты знаешь, куда стрелять и сколько раз, чтобы он умер. А стрелять в неведомого противника намного труднее. Наш корпус принадлежал Содружеству, хотя для меня это не имело никакого значения. Я знал, что не буду убивать себе подобных только из-за того, что так решил какой-то жирный кот, жаждущий абсолютной власти. У моего врага нет человеческого лица. И вообще никакого лица нет.

Последние три года мы тесно работали с учеными, занимавшимися проектом «Сонар». Суть разработок была в том, чтобы создать сеть сенсоров, могущих обнаружить присутствие Могильщиков в системе. Для того чтобы воевать с ними в космосе, а не на поверхности, когда воевать уже поздно. До сих пор Могильщики оставались невидимыми для всех доступных человечеству систем обнаружения, и это создавало серьезную проблему. Они отняли у нас еще двенадцать планет, и снова никто ничего не мог сделать во время вторжения. Они передвигались вне всякой логики, появлялись в одном секторе, потом исчезали и умерщвляли планету на противоположном конце Галактики. Философский Хаос в его материальном воплощении. Некоторые ребята искренне верили, что Могильщики были ничем иным, как демонами. Но мне такие мысли были неприятными. Я предпочитал думать, что имею дело не с мистической чепухой, а с реальным противником, которого можно победить оружием, а не распятьями. Это помогало мне выполнять свою работу. Моя команда – а я уже успел дослужиться до лейтенанта и собрать вокруг себя толковых парней – провела сотни полевых испытаний, некоторые из них увенчались успехом, но большая часть не дала никаких результатов. Мы смогли обнаружить некий след в тех системах, где Могильщики уже побывали. Очевидно, высасывая жизнь из планеты, они выбрасывали в космическое пространство некий побочный продукт этого процесса. И этот продукт увидела четвертая по счету модель «Сонара». Однако мы тогда этого не знали и приняли необдуманное решение: выбили из Правительства Содружества средства на оснащение каждой принадлежащей ему системы данной моделью прибора. Надо ли говорить, что когда Могильщики пришли снова, на этот раз в систему Добровольского, «Сонар» никак не реагировал до тех пор, пока пришельцы не приступили к уничтожению заселенного колонистами мира, Сварога. Разразился небывалый скандал, нас всех приговорили к расстрелу, и только ходатайство Приходько, теперь уже майора, позволило нам избежать казни. Меня и еще троих активистов группы в качестве наказания били по спине металлическими прутьями до изнеможения, а после этого окатили холодной водой и оставили в темной камере на неделю. Никто из ребят не проронил ни звука. И я тоже молчал. Потому что знал, что наказание справедливо.

Вскоре ученые отдали нам на испытание очередную модификацию «Сонара». Успех четвертой модели дал им направление для дальнейшей работы, и, вполне возможно, что на этот раз у них получилось. Вот только проблема была в проведении полевых испытаний. Как мы уже выяснили, сканировать системы, где Могильщики уже побывали, было бесполезно. А на повторное оснащение приборами обитаемых систем никто средства теперь не выделит. Оставался один вариант. Модернизировать уже установленные «Сонары». Затея, конечно, была той еще авантюрой. Простейший ремонт в космосе превращается в адский труд, а тут надо было осуществить переделку почти с ювелирной точностью. И не один, а добрую сотню раз. Пришлось разделить группу на пары, но всё равно на каждую пару работы было прилично. Но нас это не пугало. Мы работали по шестнадцать, двадцать часов в сутки, под глазами у всех были круги. Спать хотелось каждую минуту, но мы кололи себе кофеин, руки были синими от инъекций. Так продолжалось около трех недель, а может быть и месяцев. Пока, наконец, пара Павлов-Демьяненко не закрутила последний винт последнего прибора. Впечатленные проделанной нами работой, командиры дали нам увольнительную на три дня.

И я, недолго думая, решил посетить Полуденск. Слишком уж давно я не видел, как живут нормальные люди. Наверное, с тех самых пор, как сам перестал быть нормальным.

Шум города сдавил мое сознание в огромных тисках, едва я вышел из магнитолета. Забавно, за эти годы я настолько привык к молчанию космического вакуума, к монотонному бормотанию, изредка доносящемуся от членов группы во время испытаний и в свободное время в затянутом серой пеленой табачного дыма баре для служащих Корпуса. Даже слишком сильно привык. Казалось бы, еще немного, и я вообще перестану пользоваться речью. Вот почему я обрадовался увольнительной и рванул в город. Мне хотелось просто поговорить с кем-то, неважно с кем и неважно о чем. Только не о пушках и радиолокации.

Не знаю, происки ли это судьбы, а, может, подсознание тайно вело меня, пока я пытался привыкнуть к реву улиц Полуденска, но, окончательно совладав с собой, я увидел впереди цветочный магазин. Катя очень любила цветы. Не пустышки, которые по 2-3 дня в вазе стоят, а живые цветы в горшках. Азалии были её страстью. Катя собрала на подоконнике нашего дома на Земле целую коллекцию всевозможных разновидностей этого растения. Розовые, красные, голубоватые, лиловые. Я часто ругал её за то, что она уделяла цветам больше времени, чем мне, но конечно, я был неправ. Это прекрасно, если человек о ком-то заботится. Даже если этот «кто-то» зеленый и растет в горшке. И сейчас мне жутко захотелось купить кустик азалии, поставить в своей комнате и ухаживать так, как это делала бы Катя. Представлять, что она рядом, что она направляет мою руку с маленькой леечкой из оргстекла и шепчет на ухо «Вот так милый, лить нужно точно под корень». Едва я об этом подумал, по всему телу разлилась легкая теплая нега. Если кто-то из прохожих, спешащих каждый по своим делам, обратил бы на меня внимание, он бы сильно удивился. Потому что я ни с того ни с сего вдруг широко улыбнулся и слегка прикрыл глаза. Так продолжалось минут пять, но потом я вспомнил, где нахожусь, и прогнал свои грезы прочь.

Маленький серебряный колокольчик над дверью магазина нежно зазвенел, когда я вошел. Мир взорвался радугой ароматов, слегка пьянящих и, безусловно, приятных. Я курил достаточно давно, и оттого мое обоняние притупилось, но, несмотря на это, запахи всевозможных декоративных растений закружили мне голову. Наверное, потому, что я слишком долго дышал фильтрованной газовой смесью, которой заправляли рабочие скафандры. Одурманенный насыщенным диковинными эфирами воздухом, я не сразу заметил рыжеволосую девушку-продавщицу, читавшую настоящую бумажную книгу за прилавком. Она была удивительно красива. Не как лощеные девочки с обложки. Нет, её красота была в некой естественности и простоте черт, в неровном загаре, полученном не в солярии, а под настоящим солнцем. В руках, ухоженных, но не выхоленных. Я наверное слишком пристально смотрел на девушку, потому что она это внезапно отложила книгу и взглянула на меня. Красивые глаза. Зеленоватые при таком свете, немного печальные. Совсем как у Кати. Я часто удивлялся жене – когда её лицо смеялось, её глаза всё равно плакали без слез. Но я любил и эти глаза, и этот смех. Для меня ничего лучше в мире не существовало.

– Вам чем-то помочь? – спросила девушка. У неё был чудесный голос.

– Азалии… – замялся я. – Я в них шибко не разбираюсь, но хотел бы взять одну… Вон ту! – я ткнул пальцем в стоявшее на самой верхней полке растение с нежно-розовыми цветками. Просто потому, что видел такое у нас с Катей на подоконнике.

– А говорите, что не разбираетесь, – улыбнулась собеседница, сняв цветок с полки. – Это настоящий земной сорт, таких осталось очень мало. И стоят они в десятки раз дороже выведенных в колониях.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал я, достав кредитку. – Я пять лет практически ничего не тратил, должно было накопиться порядочно деньжат.

Девушка провела моей кредиткой по считывающему устройству, списав со счета солидную сумму. Но меня не заботила цена вопроса, память была намного дороже.

– Вам как упаковать? Вы далеко живете?

– Пока не знаю, – смутился я. – Вообще-то я не местный, приехал в увольнительную и еще не успел нигде остановиться.

– Простите, дежурная фраза, – усмехнулась девушка. – Я уже поняла, что вы не в городе живете. Да и как не понять, на вас же форма Исследовательского Корпуса. Здесь поблизости есть неплохая гостиница. Называется «Пушинка», если пойдете вверх по этой улице, сразу её увидите.

– Спасибо, – поблагодарил я и взял с прилавка сверток, в который Кристина – я наконец заметил светившуюся на её малиновой кофточке голографическую визитку – упаковала азалию. – Всего вам доброго.

– Приходите еще! – крикнула мне в след девушка. Снова дежурная фраза, но мне было чертовски приятно.

Кристина не обманула меня – «Пушинка» действительно была первоклассной гостиницей, с дорогой отделкой, уютными номерами и приветливым персоналом. Окна моего номера выходили на залитую солнцем площадь, посреди которой расположились несколько художников, рисовавших портреты на заказ. Несмотря на развитие цифровой техники, их ремесло не потеряло популярности. Наверное, потому что настоящее не может погибнуть от веяний времени. Потому же, почему до сих пор печатали книги. Я распахнул окно настежь и, высунувшись наружу, закурил. Я понятия не имел, куда пойду, и чем буду заниматься. Слишком уж отвык я от жизни в городе. А может быть, просто давно не брал выходной. Борьба с Могильщиками, пусть даже и не на передовой, а в тестовой камере, забирала всего меня без остатка, оставляя лишь положенные восемь часов на сон и два на еду и сигареты. Вот почему я не тратил денег – мне было просто некогда это делать. Одеждой меня обеспечивал Корпус, кормил тоже он. Сигареты стоили в магазине части четыре рубля за пачку. Итого сто двадцать рублей в месяц. Вот и все мои расходы, при жаловании в четыре тысячи. Конечно, будь у меня увольнительные, я бы наверняка надрался дорогого виски, выкурил бы земную сигару, скатанную на бедрах мулатки. Только я не просился в увольнительные. И если бы нас с парнями не отправили отдыхать насильно, черта с два бы взял.

Оставив цветок в номере, я решил побродить по улицам, поискать что-нибудь интересное. Не публичный дом, как почти вся солдатня нашей части, а концертный зал или музей. В теперешнее время было очень популярным собрать по рукам с дюжину предметов, увезенных с Земли, и выставлять их как музейные экспонаты. Не каждый, конечно, соглашался передать частицу памяти об уничтоженном доме в руки хозяев таких музеев. Но многих подкупали предлагаемые им суммы.

Я в очередной раз убедился в том, что мысли материализуются. Не прошел я и пятисот метров, как перед моими глазами возникла вывеска «Помянем Матушку. Музей осколков Старой Земли». Под осколками, разумеется, подразумевалась разного рода утварь, принадлежавшая тем, кто жил в колыбели человечества. Я не мог отказать себе в удовольствии поглядеть на когда-то бывшие копеечными вещички. По большей части, конечно, безделушки вроде расчесок, шпилек для волос, сковородок, но попадались и весьма любопытные вещи, вроде записей Высоцкого на виниле. Они и на Земле-то были раритетом, а уж тем более в миллионах световых лет от неё. А еще приз моих симпатий завоевала трубка из слоновой кости. Было видно, что её делал настоящий мастер, а заказывал настоящий ценитель. У меня когда-то была трубка, еще до рождения Сонечки. Тогда я мог часами сидеть на балконе нашей тогда еще двухкомнатной квартиры и наслаждаться ароматом настоящего табака по три сотни за сто грамм. Катя, конечно, ворчала, но не так, как если бы я дымил сигаретой. А может, ей просто казался довольно романтичным мой силуэт с трубкой в лучах заката. Да, как это было давно…

– Это вы! – услышал я слева. Я повернул голову и увидел Кристину, всё в той же малиновой кофточке, но с выключенной визиткой. – Вспоминаете?

– Да, – со вздохом ответил я. – У меня там была семья. Эти вещи просто как бальзам на душу. А вы почему здесь? Вы тоже кого-то потеряли?

– Потеряла, – кивнула девушка и отвернулась к стеллажу с экспонатами. – У меня погиб муж, но не на Земле, а здесь, во время нападения бандитов. У него была кофейня. Потом выяснилось, что он оставил после себя кучу долгов, и кофейню отобрали приставы. Хорошо еще, не тронули мой магазинчик.

– Вы сказали «бандиты»? – удивился я.

– Ну да, – ответила Кристина. –В последнее время они поутихли, но тогда, год с лишним назад, после захода солнца на улицах творился хаос.

– Не могу поверить, – тихо произнес я. – Я не думал, что люди такие идиоты, и после катастрофы будут жрать друг друга.

– Вы плохо знаете человеческую природу, – улыбнулась девушка. – И, между прочим, Содружество и Протекторат возникли тоже не от большого ума!

– Вы правы, – улыбнулся я в ответ. – Но я не могу понять, почему вы здесь? Вы скучаете по Земле? Вы давно её не видели?

– Честно говоря, никогда, – призналась Кристина. – Я родилась здесь, в Полуденске, и больше всего на свете мечтала слетать на Землю. Но Игорю было некогда, потом его не стало… А потом появились эти музеи. Я решила, что это хоть что-то, и вот, хожу сюда почти каждый день. Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут…

– Кристина, – перебил я, не переставая улыбаться. – Я прочел на вашей визитке еще там, в магазине. А я – Виктор. И раз уж мы теперь знакомы, разрешите пригласить вас на чашечку кофе?

– Вы ведь не знаете, куда, – улыбнулась девушка. – Но я покажу вам дорогу.

– Знаете, я не хочу вас обидеть, Виктор, но вы совсем не похожи на военного, – внезапно сказала Кристина. Мы с ней сидели в уютной кофейне «Тихий уголок», начинало смеркаться, но мы никуда не торопились. «Я всё равно это время провела бы за чтением, одна, в своей темной квартирке». А что касается меня, то у меня в запасе было еще два дня. Если, конечно, не поднимут военную тревогу. Но я почему-то не думал о том, что будет, если прямо сейчас нападут Могильщики. Наверное, оттого, что четко знал, что потом уже не будет ничего. Оттого, что знал не из вторых рук, что Могильщиков невозможно победить, если они появились внезапно. Ни один тяжелый корабль, могущий расщепить на атомы летающий по космосу ком плесени, не успеет выйти на орбиту атакованной планеты за время, которое требуется этим тварям на свое черное дело. Если не сработает «Сонар», нам не поможет никто. – Я видела в городе солдат и служащих Корпуса, они грубые мужланы. Хотя конкретно вашим сослуживцам скорее просто хочется казаться такими.

– Это потому, что мы играем роль этаких «ботанов» в школьном классе, – ответил я, заказав себе двойной эспрессо; девушка от очередной порции кофе отказалась. – А боевые подразделения – они как «хулиганы». Многие «ботаны» в глубине души завидуют «хулиганам», и сами пытаются походить на них. По мне так это всё ребячество, и многим из нас пора вырасти из коротких штанишек. Но служба в армии – она ведь как та же школа. За тебя решат, когда ты проснешься, куда ты пойдешь в воскресенье, что ты оденешь, в кого ты будешь стрелять. Человеку не приходится принимать решения, за редким исключением, конечно. Поэтому процентов семьдесят военных – этакие подростки-переростки. А оставшиеся тридцать – это те, кто до службы успел пожить жизнью рядового гражданина, столкнуться с обществом, одержать свою маленькую победу. Стать личностью, если угодно.

– У вас, наверное, социология была любимым предметом в университете, – улыбнулась Кристина.

– Я просто люблю наблюдать за людьми, выводить какие-то закономерности их поведения. Это несложно. Хотя в последнее время я начал разочаровываться во многих представителях нашего рода, – мрачно произнес я. Наверное, не следовало показывать девушке, с которой только что познакомился, темноту, обитавшую в моей душе. Но я ничего не мог с собой поделать. Мне пять лет некому было рассказать о том, что выжигало мой мозг, как концентрированная кислота. – Мы только и можем, что кичиться своей силой. А когда возникла реальная угроза, не смогли сделать ровным счетом ничего. Наше оружие может убивать только нас и подобных нам. Наши радары могут обнаружить только наши корабли. Вот оно, великое и могучее человечество! Мы совершенны в самоистреблении! – последние слова я практически прокричал, тем самым напугав в первую очередь себя. Слава Богу, Кристина поняла мои чувства и не сбежала домой. Наоборот, она придвинулась ко мне и положила руку на мое плечо.

– Не надо так, Витя. Прошлое уже не вернешь. Тебе пора забинтовать свои раны, а не расковыривать их, – девушка, наверное, сама не заметила, как перешла со мной на «ты». Впрочем, мне это было очень приятно.

– Могу ли я в качестве небольшого пластыря проводить тебя до дома? – улыбнулся я. Кристина не ответила. Ответили её глаза. Они застенчиво смеялись.

Больше всего на свете я не доверяю чувству, что всё налаживается. Начинаешь расслабляться, и в этот самый миг жизнь вонзает холодный стальной нож в спину. Вот почему я не мог уснуть после того, как проводил Кристину до дома. Девушка мне понравилась, и даже очень. Я, похоже, тоже был ей симпатичен. Казалось бы, с чего печалиться? Но я знал, что судьба просто так не даст мне снова почувствовать себя счастливым. Что-нибудь обязательно случится.

Ночь спустилась на Полуденск, уложив спать большинство его жителей и прикрыв мягким одеялом легкого тумана. Сквозь сероватую пелену прогладывало черное небо, расшитое редкими звездами. Я стоял у окна и курил. Почему-то вспомнил Землю. Вспомнил, как мы с Катей еще до того, как поженились, ездили на дачу к её родителям. Как лежали на крыше домика, построенного еще в двадцать первом веке, и смотрели на звезды. Ночь была удивительно теплая, стрекотали сверчки, у соседей играла музыка. Что-то старинное, по-моему, Антонов. А мы лежали рядышком, ощущая тепло друг друга. Я обнимал Катю одной рукой, а другой гладил её шею. В ту ночь мы впервые познали друг друга. И поняли, что друг без друга не сможем…

Внезапно, прервав мои раздумья, небо расцвело взрывами. Послышался гул фотонных двигателей, тут же заглушенный ревом сирены. Я схватил под мышку азалию и выбежал на улицу. В воздухе разразилась нешуточная битва. Несколько бомбардировщиков, сопровождаемые полусотней легких истребителей, двигались к зданию мэрии Полуденска, одновременно являвшемуся оперативным штабом городских силовых подразделений. Спрятанные под землей башни ПВО повылазили из своих гробов и поливали огнем атакующих. Время от времени от эскадрильи противника откалывались один-два подбитых аппарата. Я едва не поседел от страха. Чем кому-то не угодил мирный город? С какого чёрта вообще этот кто-то устроил бойню? Что с Кристиной?

Последний вопрос был для меня важнее остальных, и я бросился по улице бегом, к дому, до которого менее двух часов назад провожал девушку. Жители города тем временем высыпали из своих домов и, визжа и толкаясь, двигались в сторону подземного убежища. Вернее было сказать, убежищ. По нормам городского строительства, число убежищ выбиралось из расчета одно на десять тысяч человек, при условии соблюдения габаритов, конечно. Силовики разворачивали на улицах технику, в спешке возводили укрепления. Истребители вели прицельный огонь по мобильным зенитным установкам, по бойцам внутренних войск города, по бронемашинам. И по обычным людям. Я всё еще не мог в это поверить, но противник стрелял в мирное население. Какой же сволочью надо быть, чтобы убивать безоружных граждан. Чуть погодя, в небе показались транспортники атакующих. «Ну, всё, – подумал я. – Сейчас высадят десант, и пойдет зачистка улиц». От этих мыслей у меня выступил холодный пот.

Я добежал до улицы, на которой жила Кристина и остановился отдышаться. Столпотворение было и здесь. Я отчаянно пытался найти девушку в толпе, но не преуспел в этом. «Господи, лишь бы она была дома, лишь бы у неё хватило на это трусости» – молился я про себя. «Мы уже пришли, вон мои окна» – эта фраза стала моим ориентиром в поиске квартиры Кристины. Я постучался. Ответа не было. Я разогнался и высадил дверь.

Она никуда не ушла. Девушка сидела на полу возле кровати, обхватив руками колени, и тихо всхлипывала. Я опустился на колени рядом с ней.

– Кристина, солнце, пойдем, всё будет хорошо.

– Витя? – девушка, похоже, только заметила мое присутствие. Наверное, у неё был шок. Я бы тоже голову потерял, не будь во мне страха за Кристину. – Витя, забери меня отсюда! – дрожащим голосом прошептала она.

– Пойдем, – я взял девушку за руку, и мы пошли вниз по лестнице. Куда теперь? Вернуться на базу? Во-первых, я не умею водить магнитолет. А во-вторых, его тут же собьют или свои, или чужие. Нет, этот вариант не годится. Выход был только один – добраться до мэрии и попасть в штаб обороны города. Мы довольно быстро нашли брошенный посреди улицы электромобиль. Я посадил Кристину на заднее сиденье, дал ей в руки горшок с азалией и завел машину. – Я тебя не брошу, милая. Никогда не брошу.

Маленький электромобиль мчался по объятым огнем улицам. Что слева, что справа раздавались выстрелы, взрывалась техника. Защитники города терпели поражения, не успевая воевать одновременно с воздушными и наземными войсками нападающих. К слову сказать, противник уже успел усилить пехоту несколькими бронемашинами. Грузные приземистые «бегемоты» ползли по бетонным улицам, превращая редкими, но мощными выстрелами здания в труху, а легкие «Горностаи» отрядов обороны в горящие обломки. Но в одном внутренним войскам Полуденска удалось преуспеть – они сбили бомбардировщики, намеревавшиеся разбомбить мэрию, а также большую часть истребителей. Кроме того, кто-то, похоже, связался с нашей частью. Я своими глазами видел, как в небе появились наши «Ястребы». Хотя, конечно, «наши» – понятие относительное. Аппараты нападающих тоже были «Ястребами». Да и техника точно такая же, как и в нашей части, ничего диковинного. В этой битве не будет качественного превосходства. Будет безжалостная мясорубка, где выиграть можно только числом или грамотной тактикой.

Тем временем, мы с Кристиной на скорости в сорок километров в час – а больше электромобиль «Лягушонок» развить не мог – прорывались сквозь это безумие. И всё бы хорошо, но за нами увязался один из истребителей. Не знаю, может, пилоту взбрело в голову, что на этой малютке решил бежать с поля боя какой-нибудь офицер. А может, просто захотелось пострелять в того, кто по силам. Лучи лазеров ударили совсем близко, подняв тучу бетонной пыли. Кристина закричала от страха и, что было силы, вцепилась в азалию. В какой-то момент этот цветок стал ей родным, точно собственное дитя.

– Не бойся, Кристин, мы оторвемся! – успокоил я девушку. Да что там она – у меня у самого от избытка адреналина руки тряслись, но я не мог её подвести. Впереди показался тоннель транспортной развязки. – То, что нужно, – пробормотал я себе под нос. «Лягушонок» въехал в темноту – освещение почему-то не включилось. Наверняка кто-то куда-то попал. Фары освещали путь метров на десять, поэтому пришлось сбавить скорость. «Ястреб» влетел в тоннель вслед за нами, благо его малый размер это позволял. Попался. Я повернулся к девушке: – Солнышко, я сейчас резко остановлюсь, и ты должна будешь выйти и бежать вперед. Беги и не вздумай оборачиваться, хорошо? – Кристина испуганно кивнула.

Я рванул ручник на себя, и «Лягушонок» встал как вкопанный. Счет был на секунды. Кристина была умницей. Она моментально выскочила из электромобиля и побежала со всех ног. Теперь мой черед. Я снял машину с ручника и врубил задний ход. Держу пари, такого пилот «Ястреба» точно не ожидал. Он в отчаянии попытался сбросить скорость, но столкновения было уже не избежать. Я выпрыгнул из «Лягушонка» и, удачно приземлившись на ноги, рванул вперед, подальше от того, что сейчас произойдет. Не успел я осилить и десятка метров, как истребитель врезался в машину. Раздался грохот, аппарат упал, сотрясая стены тоннеля. Я чудом устоял на ногах. Пытаясь не слушать и не смотреть, я несся как угорелый. А за моей спиной, ведомый силой инерции, по дорожному покрытию ехал на брюхе покореженный «Ястреб». И ехал он гораздо быстрее, чем я бежал. Через пару мгновений ткнул погнутым носом мне в спину, и я упал. Никогда еще смерть не была ко мне так близко. Но совершенно непостижимым образом я её избежал – истребитель остановился. Я поднялся с бетона и осмотрел летательный аппарат. Пилот был мертв – удар «Лягушонка» пришелся почти аккурат в кабину. Через секунду я понял, что спасло мою жизнь. Вентиляционный люк посреди дороги. Очевидно, «Ястреб» продавил своей массивной передней частью крышку вниз. А в образовавшуюся дыру угодил хвостовой руль аппарата, сыграв роль тормоза. Всё было кончено.

– Витя! – Кристина подбежала ко мне, поставила цветок на дорогу и прижалась к моей груди. Она дрожала, слезы лились из её глаз.

– Бедная моя, испугалась, – прошептал я, гладя девушку по голове. – Ничего, всё уже позади.

Я взял её за руку, другой рукой поднял азалию, и мы пошли вперед, к выходу из тоннеля.

– Почему у тебя такая холодная рука? – вдруг спросила Кристина. Я и сам не заметил, что её ладонь сжимала мой протез.

– Потому что она не моя, – мрачно ответил я. – Я был трусом. Спасовал перед Могильщиками. Не хочу об этом вспоминать.

Девушка молча кивнула, и оставшуюся часть пути мы проделали, не говоря друг другу ни слова. Не скажу, что нас приняли в штабе обороны Полуденска с распростертыми объятьями. Но это лишь потому, что у них хватало и своих забот. И всё-таки я не мог не спросить у лысого полковника, который, похоже, был в этом бедламе за старшего:

– Какого чёрта здесь творится, товарищ полковник?

– Всё просто, сынок, – улыбнулся тот. – С сегодняшнего дня Содружество Колоний официально в состоянии войны с Протекторатом Афродиты.

Полковник, оценив состояние Кристины, выделил нам комнату для отдыха. Не знаю, чем была эта комната раньше, в мирное время, но сейчас в неё притащили потрепанный диван и диспенсер. Единственное окно было заклеено бумагой, для каких целей – мне знать не хотелось. Я поставил цветок на подоконник и уложил девушку на диван. Она сразу же уснула – день выдался чересчур насыщенным. Я накрыл её свернутым ромбиком на спинке дивана пледом и поцеловал в лоб. Спи, мой ангел. Я буду охранять твой сон.

– Как она? – спросил поджидавший меня полковник, когда я вышел в коридор.

– Переволновалась, бедняжка. Уснула, – шепотом ответил я.

– А теперь объясни мне лейтенант, какого чёрта ты не в расположении? – прошипел полковник, схватив меня за шкирку, словно котенка.

– У меня увольнительная, – пробормотал я. – Была. А потом начался этот хаос…

– Ты прекрасно знаешь Устав! Ты должен был вступить в бой со всеми! Я тебя под трибунал отдам! – разъяренный полковник сдавил свободной рукой мое горло.

– Пускай… – прохрипел я, пытаясь вырваться. – Но я должен… был… её спасти…

Полковник что-то рыкнул и отпустил меня. Я упал на пол и закашлял. Постепенно дыхание восстановилось, я мог нормально говорить:

– Товарищ полковник, разрешите погибнуть в бою? Не хочу умереть у стенки запросто так.

– Уймись, боец, – вздохнул тот. – Я всё понимаю. В конце концов, мы защищаем не себя, а простых граждан, и если мы этого не будем делать, зачем тогда воевать. Умойся и через десять минут жду тебя на брифинге.

Я здорово обрадовался. Не тому, что меня не пристрелят. Хотя и этому тоже. Скорее, меня влекло поле боя. Еще вчера я не мог и не хотел стрелять в таких же людей, как я, но сегодня я увидел, что люди по ту сторону баррикады не такие же. Они убивают женщин и детей. Наверняка накачаны наркотиками, стимуляторами и прочей дрянью. Потому что нормальный человек не выстрелит в безоружного. И если нужно, я и сотню положу холодными трупами, лишь бы защитить тех, кто каждый день ходит на работу, водит детей в школу, поет песни под гитару в освещенных лунным светом сквериках.

– Доброй ночи, товарищи! – поздоровался со всеми собравшимися в просторном конференц-зале полковник, встав у трибуны. – Если кто не знает, я – полковник Быстров, начальник штаба обороны города Полуденск. С сегодняшнего дня я – тот, чьи приказы вы будете выполнять беспрекословно, четко и быстро. С теми, кто ослушается, у меня разговор короткий, – Быстров достал из кобуры пистолет и положил на трибуну. – Надеюсь, таких будет мало. Как вы все знаете, Протекторат начал войну против Содружества. И мы вынуждены принять бой. Здесь, на Тесле, главной целью противника является военная база на соседнем с нами острове. Вот почему напали на наш город. Если брать базу штурмом с воздуха, атака захлебнется из-за мощной системы ПВО, построенной на базе. Для выведения последней из строя противнику необходима переброска сухопутных войск на остров, а это выгоднее всего сделать из Полуденска. Теперь вы понимаете, насколько важна наша миссия по обороне города. Если Протекторату удастся разместить в Полуденске достаточное количество войск, база обречена. Командование части номер девятьсот пять пообещало переправить в город мобильные зенитные установки. Там мы расправимся с транспортниками и истребителями. К сожалению, поддержки с воздуха не будет. Почти вся авиация, имевшаяся на базе, уничтожена во время первой волны атаки. Ваша цель, – полковник включил голографический проектор. В воздухе возникла карта города. Быстров увеличил район площади, которую я наблюдал в окно номера днем. – Займите позицию на площади и обороняйтесь до прибытия зенитных установок по магнитному каналу неподалеку. Противнику нужен этот канал для переправки войск на базу, поэтому в случае чего, вы должны взорвать генератор магнитного поля. Это обрубит наземное сообщение между городом и базой, и потому рассматривайте такой вариант как крайний. Вопросы есть? – никто не подал голоса. Все с мрачными лицами молчали. Предстояло совершить практически невозможное – горсткой солдат сдержать натиск теперь уже, наверное, тысячной армии Протектората. Но я почему-то не чувствовал страха. Наверное, потому, что Кристина была в безопасности, и от исхода боя зависело, как долго девушке не будет ничего угрожать.

«Потому что я буду охранять твой сон, мой ангел»

Четыре бронетранспортера ехали сквозь хаос городских боев к пока еще неприступной площади. Я только сейчас узнал её название. Площадь Возрождения. Название было в какой-то степени магическим: если мы не сдадим врагу эту точку, Полуденск возродится из пепла, подобно Фениксу. А если сдадим… Впрочем, я старался об этом не думать. У Протектората было два способа пробиться к магнитному каналу для переправки наземных боевых единиц на военную базу Тесла. Первый – разгромив отряды обороны, провести войска через площадь Возрождения к магнитопорту. Второй – выбросить десант над самим магнитопортом. О втором варианте позаботится другой взвод. Около сотни человек практически на себе приволокли к порту дюжину зенитных установок и держали небо нашим. Пока еще держали. Никто не знал, сколько единиц техники привел на планету противник, и это неведение одновременно было благом и проклятьем. С одной стороны, нельзя было однозначно сказать, что наши бойцы обречены. С другой – такой вариант не исключался. Но взвод Николаева не считал вероятности. У них была четкая задача – не дать десанту достичь земли. Живыми, по крайней мере.

Однако это было едва ли сложнее того, что предстояло нам. Пехота и хлипкие укрепления из бронепластика против «Бегемотов». Если хоть одна такая самоходная артиллерийская установка попадет в магнитный канал, на базе станет очень жарко. Очень. И потому если всё пойдет наперекосяк, Николаев взорвет генератор. Конечно, ребята с базы могли еще в первые минуты нападения разнести агрегат вдребезги (на самой базе, к слову говоря, такового не имелось – военные решили, что охраняемых ворот хватит). Вместо этого по магнитному каналу база выслала нам подкрепление. Конечно, оно приползет лишь через пару часов – путь неблизкий. Но сам факт того, что судьба города была военным небезразлична, вызывал уважение. А может, просто у многих здесь семьи.

Наш взвод выскочил из бронемашин и развернул стационарные пулеметы и фотонные пушки. Всего десять орудий. Совсем негусто. Вкупе с брошенной на землю пластиковой «колбасой» в палец толщиной, это должно было спасти жизни нам и отбросить противника назад. Двое бойцов протянули от БТР два провода и подключили к «колбасе» электроды. «Колбаса» моментально превратилась в метровую бронированную стену.

– Так легче транспортировать, – пояснил взводный, старлей с глубоким шрамом от подбородка до середины лба. Он уже понял, что я типичный «ботан», и практически никогда не воевал. Так оно и было. Мою стычку с Могильщиками нельзя было назвать войной. Это была беготня с оружием, вопли и позор. – За пушку встанешь или так, с винтовкой наперевес?

– За пушку, – ответил я, засев за одну из фотонных пушек. Импульсные винтовки никогда не были моим коньком. Старлей хмыкнул и, распределив бойцов, сам прильнул к окуляру точно такой же пушки.

Впереди, всего в нескольких кварталах от нас, отряды обороны гибли под натиском превосходящих сил врага. Выстрелы импульсных винтовок рассекали темноту ночи, взрывы крошили бетон и расщепляли человеческие тела. «Бегемоты» давили пехоту, стреляли в технику. И медленно, но верно приближались к нам. Я поймал одну из машин в прицел и дал залп. Сгустки световых частиц ударили в начищенную до блеска броню, уже оцарапанную кусками бетона. «Бегемот» взорвался бледно-голубой сферой. Так обычно взрываются микрореакторы при перегрузке.

– Гришин, ты в своем уме! – возопил какой-то парень с погонами сержанта. – Ты же нас обнаружил!

– Отставить! – рявкнул старлей и повернулся ко мне. – Молодец, лейтенант! Теперь «Бегемоты» сосредоточат свой огонь на нас. А наши парни там, впереди, получат шанс достать их с флангов и с тыла. Я бы сам до такого не доду… – его слова заглушил прогремевший совсем рядом взрыв. Противник обратил внимание на наше укрепление.

Следующие несколько минут показались мне настоящим адом. Стреляли мы, стреляли «Бегемоты». Стену из бронепластика неистово трясло от разрывавшихся по близости снарядов. Я старался не думать о том, что прямого попадания эта «раздутая колбаса» не выдержит. Что один точный выстрел – и мы горящими головешками разлетимся во все стороны. Поэтому надо не дать «Бегемотам» сделать этот выстрел. Наш взвод вел огонь «лесенкой» – один стрелял, другой перезаряжался, чтобы паузы между выстрелами были как можно меньше. Чтобы не дать противнику прийти в себя. Я читал о такой тактике ведения оборонного боя. В истории немало примеров того, как она работала. Жители Марса благодаря ей в свое время оставили с носом войска землян и провозгласили суверенитет. А потом она хорошо себя зарекомендовала в Колониальных Войнах. Конечно, это всё было довольно давно, сейчас колониям не из-за чего грызть друг друга, все живут в достатке. Но тогда в глубоком космосе царил настоящий Дикий Запад.

Всеми правдами и неправдами, нам удалось остановить волну наступления. «Бегемоты» дымились бесформенными грудами металлолома, пехота отступала. Я сгоряча подумал, что мы победили. Но я ошибался.

– Воздух! – крикнул старлей и упал ничком. В ту же секунду в нескольких сантиметрах от орудия, за которым он только что был, пронеслись несколько плазменных шаров. Я посмотрел вверх, в неба над городом, и почувствовал, как сердце уходит в пятки. «Приплыли» – только и смог подумать я.

Высоко над нами, подобно гигантскому молоту над наковальней, навис громадный линкор Протектората.

В далеком двадцатом веке многие рок-музыканты сравнивали в своих песнях любовь с кокаином. Сравнение, конечно, удачное. Она дарит состояние эйфории, так же, как и наркотик. Она вызывает натуральную ломку. Но главное даже не в этом. Солдаты колумбийской наркомафии в свое время посыпали раны кокаином, боль исчезала. Обработанный таким способом боец мог сражаться даже со смертельной раной, совершенно её не замечая. Так же и любовь. Если мысли на поле боя заняты той, ради которой ты держишь в руках оружие, тебя не убить так просто. Я только что в этом убедился лично. Когда над нами появился линкор противника, и надежда, казалось, исчезла, я закрыл глаза и представил себе Землю. Представил, что я иду с Катей по кукурузному полю, что находилось рядом с нашим дачным домиком. Мы часто гуляли по полю. Кукуруза была довольно высокой, и можно было, не стесняясь, заняться любовью посреди поля, не опасаясь посторонних глаз. Потом лицо Кати почему-то преобразилось. Рядом со мной шла Кристина. Господи, почему я так запал на неё? Я знаком-то с ней всего несколько часов, а уже готов раскалывать ради неё планеты. Может, просто война – катализатор чувств?

Я открыл глаза. Укреплению пришел конец. Погруженный в свои мысли я даже не услышал, как десятки плазменных снарядов превратили наш взвод в хаотическое переплетение тел и кусков станин орудий, присыпанное сверху цементной пылью. Сам я странным образом оказался жив. Хотя ствол моей фотонной пушки вдавило мне в грудь на несколько сантиметров. Два или три ребра однозначно были сломаны, комбинезон пропитала кровь. Но я был жив! Это обязывало меня к мести за погибших товарищей.

На первый взгляд, пушка, торчащая у меня из груди, была исправна. В худшем случае меня разорвет на куски, но это всё лучше, чем ждать, пока досюда доползет потрепаная пехота Протектората. Я сжал зубы покрепче и выдернул из себя оружие. Боль была адской – реальный мир возвращался в самых неприятных своих проявлениях. Надо что-то с этим делать. Я огляделся по сторонам, пытаясь найти то, что осталось от нашего медика. Вот он, холодный и мертвый. Я ведь даже имени его не успел узнать – нас выкинули сюда в суматохе. Хорошо хоть аптечка цела. Я с трудом открыл её одной рукой и вколол себе десять кубиков регенератора. Жидкость была получена в медлабораториях сравнительно недавно, каких-то полгода назад, и творила настоящие чудеса. Можно было отрастить утраченную конечность, срастить кости, вырастить новый глаз. Регенератор брал информацию из генетического кода и восстанавливал не просто руку, а именно такую, какую отстрелили. Единственное, чего он не мог сделать – вернуть к жизни умершего. Медицина не могла этого объяснить, наверное, всё-таки душа существует.

Жидкость принялась за работу. С нетерпимым жжением регенератор срастил мои ребра и заживил рану. Я снова мог воевать. Хотя, конечно, просто так линкор мне не сбить. Фотонная пушка оставит на нем пару царапин, а ответный огонь на этот раз доставит меня прямиком на тот свет. Если бы калибр побольше…

Решение задачи пришло само собой. Около линкора крутились мелкие "Ястребы". Подняв оружие, я прицелился и выстрелил. Один из истребителей, потеряв крыло, завертелся и врезался в гиганта. Линкор вспыхнул и начал терять высоту. Я выиграл раунд. Но только один раунд. Потому что оставшиеся "Ястребы" бросились на поиски стрелка. Я заполз под гору трупов, обливаясь холодным потом. Только бы они меня не заметили…

И тут я увидел то, от чего седых волос на моей голове значительно прибавилось. Спускающийся с неба черный "хобот" Могильщиков…

"Никогда не отчаивайся". Так говорил мне отец, когда я был подростком. "Каждая минута твоей жизни стоит того, чтобы за неё бороться, – говорил он. – Не смей отказываться от этой борьбы и сдаваться кому-то на милость" Поводом для такой пафосной речи стало в высшей степени банальное событие – я полюбил девчонку с параллели, а она предпочла мне какого-то немытого патлатого урода. Как все подростки моего возраста, я был в терминальной степени максималистом и решил свести счеты с жизнью. А отец поймал меня за написанием предсмертной записки. Получил я тогда на орехи. И сейчас я от всей души посылаю папе на небо свою благодарность за ту взбучку. Сколько потом было в моей жизни таких "Сашек". Если бы я из-за каждой стрелялся или вешался, уже бы не на что петлю одевать было и не во что стрелять. А потом появилась Она. Обычно таких девушек называют Богинями. Они влюбляют в себя настолько крепко, что ты со второго свидания больше всего на свете хочешь с ней состариться. Катя была такой Богиней. Моей Богиней. А Кристина? "А Кристина сейчас в штабе обороны Полуденска, ждет, пока до неё не доберутся Могильщики" – это внутренний голос вернул меня в настоящее. В очень скверное настоящее. Не знаю, заметил ли кто-то еще, что в конфликте появилась третья сторона. Но пилот "Ястреба" из звена тех, что меня искали, был не из таких. Он приземлился рядом с нашим разрушенным укреплением и вышел из аппарата. План у меня созрел моментально. Я нащупал на земле наградной пистолет старлея. Невероятное везение. Он еще цел и может стрелять. Я навел оружие на до сих пор не увидевшего меня пилота и выстрелил. Убил человека со спины, впервые в жизни. Ощущение было омерзительные. Но я тешил себя надеждой, что смогу искупить такую подлость тем, что вытащу Кристину из этого ада.

Я всего один раз управлял "Ястребом". На тренажере, перед экзаменами для офицерского состава. И потом завалил экзамен. Наверное, поэтому я кое-как смог взлететь сейчас, когда от этого умения зависело так много. Я направил аппарат к мэрии, где, как я надеялся, ждала спасения моя прекрасная принцесса. Во вспышках выстрелов зенитных орудий защитников города и гаубиц, которые уже успели доставить сюда войска Протектората, зажегся огонь рассвета. Но для обитателей Тесла ночь не закончилась. Она только начиналась. Могильщики не пощадят никого. Но Кристину я могу спасти. И я её спасу.

Приземлив истребитель около здания мэрии, я выскочил из кабины и побежал со всех ног внутрь. Даже дверь плечом высадил, решив не возиться с ручкой. Что-то внутри меня истошно вопило при мысли о том, что сейчас, вероятно, придется пробиваться с боем через своих же ребят. Ведь они наверняка еще не знают. Но я зря боялся. Штаб обороны пустовал. Все разбежались, увидев пришельцев. Только полковник Быстров сидел на стуле посреди зала и, опустив голову, щелкал затвором своего пистолета. Похоже, у него помутнился рассудок. Заметив меня, он вскочил и направил оружие в мою сторону.

– Это всё ты, гаденыш! – прохрипел он, вытаращив на меня свои налитые кровью глаза. – Это ты их привел!

– Спокойно, полковник, вы прекрасно знаете, что Могильщики сами выбирают себе жертвы, – подняв руки, произнес я, стараясь выглядеть как можно более дружелюбно. – Я никого не приводил. Я хочу только спасти свою девушку.

– Спасти свою девушку, – усмехнулся Быстров. – Как ты её спасешь? Пристрелишь до того, как они её сожрут?

– У меня есть корабль. Один из истребителей. Мы на нем улетим.

– Дезертир! – завыл полковник. – Ты уже второй раз бежишь с поля боя! Ромео. Ромео-дезертир. Ромео-дезерти-и-ир! – Быстров выстрелил в потолок и засвистел. Я воспользовался моментом и поставил ему подножку. Полковник повалился на пол и забился в истерике. Я на всякий случай пинком выбил у него из рук пистолет и поспешил к Кристине. Она всё еще спала. Счастливая. Для неё вся вакханалия снаружи была просто ночным кошмаром. И будь я проклят, если она проснется в этом кошмаре.

Я взял девушку на руки и понес к "Ястребу". Полковник всё еще катался по полу и орал:

– Спасай! Дезертир! Хо-хо!

Мне было его жалко. Уж лучше словить пулю на поле боя, чем вот так. Я залез в кабину и посадил Кристину на колени. В таком положении я точно не смог бы рулить истребителем. Поэтому я сделал то, что показалось мне на тот момент единственно верным. Нажал кнопку "возврат на носитель".

На носитель типа "Мамаша-кенгуру", принадлежащий Протекторату.

В планету Тесла всё глубже вгрызались холодные клыки смерти. Я отчетливо видел, как Могильщики завладели Полуденском, пока "Ястреб" летел над городом, набирая необходимую для выхода на орбиту скорость. Протекторат, Содружество… Все были одинаково жалки перед лицом истинного врага. И никого из них не спасли нашивки на форме. Я в который раз удивлялся, насколько безумен человеческий род. Вместо слаженных совместных боевых действий против инопланетной угрозы, люди выбрали грызню между собой. И стали еще более уязвимыми.

Истребитель покинул атмосферу планеты, вокруг сияли звезды, на фоне которых чернела уродливая шишка корабля Могильщиков. Я невольно поежился. Никто не знал, способны ли эти твари вести бой в космосе. Просто потому, что в космосе с ними не встречался ни один военный корабль. Пришельцы исчезали до того, как самый быстрый боевой летун успевал среагировать на их появление, а патрульные суда они предусмотрительно обходили. Теоретически можно было послать против них звено истребителей, его вполне реально развернуть с поверхности планеты за час, но даже по расчетам штабных крыс, сотня "Ястребов" на такой махине могла оставить лишь пару царапин. Да еще была бы эта сотня. На планетарных базах авиации много не держали, просто потому, что в распоряжении Содружества всего было около тысячи истребителей. И это на сорок пять планет. Смех, да и только. Эх, если бы только "Сонар" заработал…

Но что это? Я глазам своим не поверил, когда слева от нашей пташки из подпространства вынырнул "Гробовщик", боевой крейсер способный расщепить на атомы небольшой планетоид вроде Плутона своей аннигиляционной пушкой. Неужели?.. Да, дело обстояло именно так. "Гробовщик" навел орудие на Могильщиков и выстрелил. Черная шишка вспыхнула ослепительно белой вспышкой и рассыпалась мириадами сетящихся частичек. Оборванный "хобот" притянула Тесла, он сгорел в атмосфере. У меня даже дыхание захватило. Первая победа над Могильщиками! Означает ли это, что «Сонар» действует? Или «Гробовщик» залетел сюда, чтобы надрать задницы Протекторату, а получилось приятное с полезным? Я от всей души хотел, чтобы верным оказался первый вариант. Не потому, что работающий как следует «Сонар» обеспечит безопасность всех планет Содружества, а если Протекторат перестанет валять дурака, то и их планет. Нет. Просто потому, что было бы обидно, если мы с ребятами зря пахали как проклятые в этой чёртовой невесомости.

Второй выстрел «Гробовщика» уничтожил носитель. Тот самый носитель, на который на автопилоте летел «Ястреб». Истребитель с полминуты подергался и заглушил двигатели. «Приплыли» – второй за сегодня раз подумал я. В кабине места было настолько мало, что я даже не мог высвободить руку из-под Кристины. Я всё же попытался. Ни к чему это не привело. Девушка проснулась, только и всего.

– Витя… – прошептала она. – Я видела такой жуткий сон…

– Тихо, солнышко, – прошептал я в ответ. – Похоже, он еще не закончился.

В подтверждение моих слов «Гробовщик» скорректировал курс таким образом, чтобы можно было поймать наш истребитель магнитным захватом. Войну всё-таки никто не отменял. А пленный пилот – хороший экземпляр для допроса. Во всяком случае, будь я капитаном «Гробовщика», я бы поступил так. Попасть в плен к своим же. Какая ирония судьбы.

Кристина молча смотрела на крейсер, жадно раскрывший пасть грузового шлюза. Она наверняка ничего не понимала. И хорошо, что так. По крайней мере, она не знала, чем всё это закончится.

Громким лязгом металла о металл и двумя дротиками с транквилизатором…

Сонечка… Завтра твой день рождения. А я не могу зажечь свечи на торте. Потому что ни торта, ни свечей в моей камере не будет. Камера? Почему камера? И свет…

– Приходи уже в чувство, лейтенант! – кто-то залепил мне болезненную пощечину. – Или, может, лучше сказать – рядовой? Офицеры ведь так не поступают, – я кое-как смог сфокусировать взгляд на говорившем. Рыжий веснушчатый тип с капитанскими погонами. Лет сорока-сорока пяти. В таком возрасте лучше убивать врагов, а не своих казнить. Хотя это, конечно, дело вкуса. – Дважды! Дважды дезертировать! И ради чего? Ради какой-то юбки? Так я тебе сразу могу сказать – завтра тебя расстреляют, и ты всё равно её не увидишь.

– Неважно, – попытался сказать я. Получилось какое-то невнятное бульканье. – Главное то, что она жива. Я её спас. Я, а не вы, товарищ капитан. А она стоит десяти таких, как я.

– Ну ты и придурок, – развел руками капитан. – В жизни не видел такого придурка…

– Я не придурок, – возразил я, уже тверже. И более похожим на человеческий голосом. – Я просто люблю её, – Ну вот я и сказал это. Было ли это правдой? Не знаю. Нельзя знать, любишь или нет. Потому что любовь не в сознании рождается. А сердце редко товарищ разуму.

– Любит он её, – усмехнулся капитан. – Ты службу должен любить, а не девок румяных. Ладно, сынок, думаю, ты можешь отделаться легким испугом. Сорвем звезды с погонов и всего делов. Как-никак, ты линкор сбил. Как умудрился, а?

– Да так, ястребок под руку подвернулся, – улыбнулся я, поднявшись с пола, на котором, как оказалось, сидел. – Значит, меня не пристрелят?

– На таких патроны не тратим, – капитан протянул мне руку. – Я капитан Цыганко, ты на моем корабле, – это я уже понял и без него. Единственное, что меня удивило – так это отсутствие вооруженных молодчиков за спиной Цыганко. Наверняка решил, что со мной он в случае чего сам справится. Не буду врать, в таком состоянии – да. – Убери свой мусор, умойся и на мостик. С тобой кое-кто хочет поговорить.

– Какой мусор? – удивился я. И только тут заметил, что на полу валялись какие-то металлические детали. Очень похожие на… – Мой протез? – я глазам своим не верил. А ощущением тем более. Потерянная в бою с Могильщиками рука отросла, вытеснив танталовую! Транквилизатор, похоже, в значительной степени притупил мои чувства, иначе я бы сразу это заметил.

– Регенератор, сынок, – кивнул Цыганко. – Чудо, а не препарат, – он выпустил меня из камеры и удалился на мостик. Мне предстояло идти туда же, только сначала привести себя в порядок. Я зашел в ближайший гальюн и посмотрелся в зеркало. Глаза красные, лицо в царапинах, половина головы седая. И всё это за одни сутки. Упаси Господь всех нас от еще одних таких суток. Я умылся и поспешил к капитану.

– Ну вот, другое дело! – улыбнулся Цыганко. Он отступил в сторону, и я увидел Кристину. Девушка бросилась в мои объятья и подарила мне самый горячий поцелуй в моей жизни. У меня даже уши загорелись. Я отбросил к чёрту все условности и правила и стал жадно целовать её губы, шею, плечи…

– Но-но! – капитан дернул меня за плечо. Я смутился и выпустил Кристину из объятий. – Я же сказал, с тобой кое-то хочет поговорить.

– Как, разве?.. – я-то думал, Цыганко имел в виду мою милую. Капитан не удостоил меня ответом, вместо этого он включил экран видеокоммуникатора.

И тогда я увидел его. Длинноволосого брюнета в изящной зеленой куртке с золотыми эполетами.

– Будем знакомы, Виктор, – сказал брюнет сквозь треск помех, – Александр Клее, Лорд-Протектор Афродиты.

Первым моим желанием было выхватить у капитана из кобуры пистолет и выстрелить в экран, а потом размозжить голову предателю-Цыганко. Никогда! Никогда я с этими сволочами говорить не буду! Я бы так и сделал, но капитан, предвидя мои действия, уже держал оружие в руках. Точнее, упер его ствол мне в спину.

– Просто слушай! – прошипел он.

– Я понимаю ваши чувства, Виктор, – кивнул Лорд-Протектор. – Вы думаете, что мы, Протекторат, звери, убиваем безоружных…

– Я не думаю, – прорычал я, покраснев от злости. – Я видел это своими глазами!

– Глазами… – улыбнулся Клее, обнажив свои отбеленные до блеска зубы. Вот на что налоги идут. – Глаза так просто обмануть. Посмотрите, мой дорогой Виктор, вы определите кто перед вами? – экран моргнул и вместо ненавистного Лорда-Протектора я увидел седовласого мужчину лет пятидесяти, с лицом, будто вытесанным из камня. На нем была форма Протектората, звезды на погонах я считать не стал. Мужчина смотрел на меня с минуту, потом открыл было рот, но экран снова моргнул и Клее соизволил продолжить беседу. – Кто это, по-вашему, был?

– Один из ваших офицеров, кто же еще, – огрызнулся я.

– И вы ошиблись, Виктор! – торжественно произнес Лорд-Протектор. – Вы видели пленного офицера Содружества!

– Как так, – растерянно пробормотал я. – На нем же…

– …наша форма, да? – перебил Клее. – Виктор, вы служите в Исследовательском Корпусе, у вас должно хватить ума на то, чтобы понять – форму можно и переодеть!

– Зачем? – прохрипел я, чувствуя, что мир уходит из-под ног. Черное становилось белым, а белое превращалось в уродливую кляксу на выцветшем от времени холсте Вселенной. Неужели на нас напали свои?

– Затем, чтобы мотивировать армию Содружества напасть на нас и уничтожить. Посудите сами, Виктор, вас втрое больше. Начинать войну против вас было бы глупо. Тем более, Афродита богата ресурсами, мы вполне можем обеспечить свое существование и существование колоний на несколько веков вперед. Мы не хотим воевать, и именно поэтому я сейчас разговариваю с вами, – улыбка сошла с лица Лорда-Протектора. – Содружество давно положило глаз на Афродиту, но начинать войну, тем более при постоянной угрозе со стороны Могильщиков, ваше Правительство не решилось, опасаясь свержения. И вот теперь, когда «Сонары» полностью функциональны, в их головах созрел блестящий план: показать нас злодеями, начавшими войну. И они напали на нашу базу на луне Акрониса. Украли наши корабли и технику. А потом напали на Теслу под нашими знаменами.

– Бред сивой кобылы, – покачал я головой. – Вы думаете, я в это поверю?

– Придется поверить, – сказал капитан. Он убрал оружие в кобуру и пригладил волосы. – У меня на Тесле две дочери остались. Я разговаривал с ними по видеосвязи, когда всё началось. Их убило взрывом на моих глазах. Но это не всё. Камера еще работала, когда я увидел прошедшего мимо неё лейтенанта в форме Протектората. Мы с этим лейтенантом три дня назад пиво в кабаке пили, и тогда он был нашим!

– Не ахти аргумент, – скептически произнес я. – Его вполне могли завербовать, он мог быть шпионом, да что угодно! В это проще поверить, чем в то, что Содружество начало войну с самим собой для того, чтобы уничтожить Протекторат.

– Виктор, – холодным тоном произнес Клее. – У меня нет времени на ваши сомнения. Вы ведь наверняка мечтали спасти Землю? Теперь у вас есть такая возможность. Спасите Новую Землю, помогите нам.

Я посмотрел на Кристину. Девушка находилась в шоковом состоянии от того, что сейчас услышала. Я обнял её и поцеловал в щеку. Кристина никак на это не отреагировала. Боже, только не это. Вернись ко мне, любимая! Я с облегчением вздохнул, когда девушка, спустя минуту, словно очнувшись ото сна, посмотрела на меня и улыбнулась. Я обнял её еще крепче и повернул голову к экрану:

– Что нужно делать?

Где-то в созвездии Льва, на порядочном удалении от каждой из звезд, расцвел голубоватым цветком гиперпространственный шлюз. Это условное название, конечно. На самом деле, переход из точки A в точку Z через гиперпространство происходил настолько быстро, что ни один ученый до сих пор не мог сказать, имеет ли место «шлюзование». То есть, никто не мог провести черту, отделявшую бытие здесь от небытия… где-то еще. «Гробовщик», появившийся из центра «цветка», мог бы ответить на такие вопросы хорошим залпом, и был бы прав. Идет война, и сейчас совсем не до высоких материй.

Я всё так же стоял на мостике, обнимая Кристину, в то время как Цыганко копошился за панелью управления крейсером. С момента разговора с Клее прошло около десяти минут, и я не мог не отметить справедливость утверждений Эйнштейна об относительности времени. Конечно, его теория в космосе не выдерживала никакой критики, и это показал уже первый гиперпространственный прыжок. Эйнштейн учитывал лишь один слой «пирога», которым рисовали Вселенную современные физики. Каждый слой жил по своим законам, а между слоями находилась так называемая Межвселенная. Место, где время не существовало вообще. И если кто-то в некотором слое превышал скорость света, он попадал в эту Межвселенную. А потом, в момент торможения, можно было выбрать, в какое место, а главное, в какую секунду ты вернешься в свой слой. На этом и были основаны гиперпространственные прыжки.

Но прыжки прыжками, а от предложения Лорда-Протектора плохо пахло. Не лучше, чем от капитана «Гробовщика». На меня столько всего навалилось разом. Я даже не успел удивиться тому, что Цыганко в одиночку управляет крейсером. Обычно «Гробовщик» требовал экипажа человек в пятьдесят, а тут какой-то бунтарь одной парой рук и одной парой глаз управляется со всей машинерией, которой щедро напичкали крейсер конструкторы. И всё равно с ним что-то было не так. Зачем ему я? Зачем я Клее? Совсем дико. Надеюсь, этот клоун хотя бы не бросит в горнило битв Кристину. Бедная моя девочка. За один день пройти через такое. Любовь и война в один день. Не каждому врагу такое пожелаешь. И я даже под страхом трибунала не дам её в обиду. Потому что впервые после смерти Кати я испытал что-то столь же сильное, сколь сильными были мои чувства к покойной жене.

– А вот и он, – сообщил капитан, указав на обзорный экран. Словно призрак, из ниоткуда появился исполинских размеров дредноут Лорда-Протектора. Отполированный в зеркало, он был едва видим на фоне звезд, отражая всё, что его окружало, с незначительными искажениями. Я не думаю, что Цыганко заметил бы корабль, не отразись в этом дрейфующем зеркале наша посудина.

Мы довольно мягко пристыковались к дредноуту, и капитан легонько подтолкнул меня в спину. Мол, иди, не рассусоливай. Кристина вопросительно посмотрела на меня, когда я выпустил её из объятий. Не просто из объятий. Из брони, спасавшей её разум от свинцового дождя безумного мира. Она снова останется одна.

– Жди меня, солнце, – улыбнулся я девушке. – Я обещаю, что скоро вернусь.

Кристина улыбнулась в ответ и проводила меня нежным поцелуем, от которого сердце мое забилось раза в полтора чаще.

Клее ждал нас в зале для брифингов, больше напоминавшем амфитеатр. На мягких креслах, которыми было прямо таки усеяно помещение, сидела целая армия, человек триста, не меньше. И все они ждали нас. Я даже поежился. Чего во мне такого особенного? Я же обычный «ботан», я не знаю никаких военных тайн. И боец из меня не ахти, какой.

– Уважаемые господа! – обратился к присутствующим Лорд-Протектор, встав за высокую трибуну в центре зала. Включился голографический проектор, явив взору собравшихся Курносую, планету, на которой разместилось Правительство Содружества Колоний. Я нервно сглотнул. Этот франт затеял уничтожить правящую верхушку? Чёртовы политиканы, как они надоели со своей грызней! – Как вы все знаете, со вчерашнего дня Содружество считает нас всех, до единого, подлыми убийцами, и каждый его гражданин будет считать своим долгом убить кого-нибудь из нас. Потому что идея – она как чума, поражает ясный разум моментально, и не дает видеть ничего более. Но среди нас сегодня есть двое прозревших. Вот они! – Лорд-Протектор указал на нас с капитаном. Все, кто находились в зале, уставились на нас. Я снова поежился. Больше напоминает не брифинг, а проповедь на собрании сектантов. Пафоса не меньше, во всяком случае. – Они поняли, кто истинный враг, а значит, поймут и остальные. Нужно лишь добыть доказательства. И благодаря нашим отважным разведчикам, мы знаем, где искать эти доказательства, – Клее достал голографическую указку и ткнул ей в проекцию Курносой. Компьютер увеличил в несколько сот раз выбранную Лордом-Протектором область. Я с облегчением вздохнул. Это был не Белый Дом (хотя само название давно уже устарело, правительственные здания давно строились из декоративной бронестали). Бункер ВВК – Военного Вычислительного Комплекса. Здесь хранились данные обо всех проводимых операциях, сюда отправляли записи бортовых самописцев всех военных судов, от крохотного десантного бота до гигантского носителя. Я понял, что задумал Клее. К несчастью, не до конца. – Мы должны проникнуть в этот бункер. Но для этого нужен хороший отвлекающий маневр. Им и займется наш дорогой гость, Виктор Гришин.

– Каким образом? – удивился я. Если Клее имеет в виду пушечное мясо, то меня хватит от силы на пару выстрелов.

– Нет, не пушечное мясо, – оскалился Лорд-Протектор, подойдя к нам с капитаном. – Кое-что интереснее, – он буквально силой потащил меня к проектору. Я даже не стал упираться – меня действительно заинтересовало, что там напридумывал Клее. – Вы знаете этот прибор, – движение указкой, и вместо Курносой я увидел «Сонар». Он-то здесь каким боком?

– Конечно, знаю, я его испытывал, – кивнул я.

– Но вы не знаете, что в него встроена одна интересная функция, – Клее продолжал улыбаться. Я нутром почувствовал подвох. – Вы её тоже тестировали, только не знали об этом. «Сонар» может привлекать Могильщиков.

– Как… – пол ушел у меня из-под ног. Лорд-Протектор подхватил меня за руку, удержав от падения. Меня затошнило. Хотелось вытряхнуть из себя все внутренности, отравленные ядом пропаганды. Залить чинуш из Содружества своей кровью, так, чтоб захлебнулись. Только моя кровь уже не была моей. Это была кровь невинных, убитых моими руками. Кровь, за которую я еще и трибунал получил. Да, я всё понял. Тот случай в системе Добровольского – «Сонар» работал уже тогда. Только в другом направлении.

– Успокойтесь, мой дорогой Виктор, вам незачем принимать всё так близко к сердцу, – сказал Клее, усадив меня на огромную ступеньку возле трибуны. – Во все времена власть имущие искали простой и действенный способ расправы с неугодными. И вот теперь – Могильщики. Можно натравить их на любую планету, и никто ничего не заподозрит. Идеальный вариант.

– Зачем это вам? – прохрипел я, едва совладав с собой.

– Затем, что вы привлечете к Курносой столько Могильщиков, сколько вообще возможно. И Содружество бросит все силы на то, чтобы противостоять им. В это время десант сможет пробиться к бункеру ВВК и…

– Забудьте об этом, – прорычал я. – Я не стану виновным в гибели еще одной планеты!

– Конечно, не станете, – кивнул Клее. – Я рассчитываю на то, что Содружество уничтожит Могильщиков в космосе. Мы даже поможем им в этом. Частично, разумеется.

– Засунь свои расчеты, знаешь куда, павлин ты расфуфыренный! – я бросился на Лорда-Протектора с кулаками. Тут же около десятка молодчиков соскочили со своих мест в первом ряду и кинулись защищать своего патрона. Это не понадобилось. Клее остановил меня ударом в солнечное сплетение, настолько мощным, что я сложился пополам. Меня даже трогать не стали – было и так ясно, что я проиграл.

– Вы сделаете то, что от вас требуется Виктор, – ледяным тоном произнес Лорд-Протектор. В противном случае ваша девушка умрет.

Сукин сын. Он знал, на что надавить. Подонок.

Люди никогда не перестанут быть сволочами. Легко объявить себя героем, когда есть скоты хуже тебя. Но остаться при этом человеком невозможно. Мне было в равной степени плевать и на Содружество с его хитросплетениями интриг, и на Протекторат со сладкоголосым шакалом во главе. Я даже начал симпатизировать Могильщикам. У них всё было просто. Найти – сожрать. Один Могильщик не жрал другого, особенно из-за того, что у того плесень другого цвета. И если мы даже хуже плесени, может, оно и к лучшему, что пришельцы нас истребляют? Может, это давно пора было сделать?

Люди Клее бросили меня в исполинских размеров камеру, кое-как освещенную лампами на диззи-кристаллах. Эти фосфоресцирующие малыши были открыты года четыре назад на Юноне, небольшой планетке в созвездии Стрельца, на которую случайно залетел корабль Содружества. Один кристалл размером в ноготь давал столько же света, сколько три стоваттных ламп накаливания. Это было чудом энергосбережения. Добывающие компании чуть глотки друг другу не перегрызли во время дележки месторождений. Впрочем, тогда корпоративных войн удалось избежать. Несколько крейсеров Содружества окружили планету и дали компаниям понять, что если они не прекратят свою грызню, то станут мишенями для мощных орудий флота.

– О, свежее мясо! – донесся хриплый голос из дальнего угла камеры. Я вгляделся в полумрак. На нарах, которым место было в каком-нибудь музее, с важным видом возлежал худой, но жилистый мужчина. Его лицо заросло щетиной, некогда белая майка пошла желтыми пятнами от пота, на выцветших трико было с дюжину заплаток. – Кто такой? Как звать?

– Виктор Гришин, – ответил я, устроившись на нарах ближе к выходу. – Дезертир, диссидент и убийца миллиарда граждан Содружества.

– Впечатляет, – усмехнулся мой сокамерник. Он не придал значения тому, что я не подошел и не пожал ему руку, потому что здесь, в этой мрачной клетке, правила этикета не действовали. Как не действовали и воровские понятия, потому как ни я, ни, вероятно, второй узник не принадлежали к криминальному миру. Много чести тащить шваль на столь роскошный дредноут. – Кирилл Сколков, бывший советник Лорда-Протектора. Я пытался втолковать ему, что он совсем тронулся. По мне так никакая победа не стоит сделки с Дьяволом.

– Значит, у Клее это уже давненько? – спросил я, сев так, чтобы видеть собеседника.

– С тех пор, как ваши ребята испытали ту версию «Сонара», что наводнила Могильщиками систему Добровольского, – кивнул Кирилл. – Он прямо загорелся идеей разорвать в клочья Содружество «хоботом» Могильщиков. Заимел своих людей среди ваших командиров и подзудил Верховного спровоцировать конфликт, чтобы потом прослыть белым и пушистым.

– Гнида, – вырвалось у меня.

– Полегче, ты здесь всего пять минут, а уже так выражаешься, – расхохотался Кирилл. – Бежать будешь? – неожиданно спросил он.

– То есть как – бежать? – удивился я.

– Сейчас покажу, – Сколков подошел к двери камеры и пнул ногой настоящие стальные прутья. Держу пари, Клее решил заменить ими силовые лучи для большего соответствия внушавшим уныния клеткам конца двадцатого века. Впрочем, ни в каком унынии я не прибывал. Меня переполнял гнев. Я хотел придушить Клее собственными руками, пока он не воплотил в жизнь свой дьявольской план. А еще Кристина… Лорд-Протектор разлучил нас, позволив страху терзать мою душу. Страху за то, что я больше не увижу девушку.

– Эй, скотина, просыпайся, свежей кровью умывайся! Не волнуйся, светлый лорд, я тебя доставлю в морг! – это было жуткой пародией на пение, целью которой было привлечение внимания охранника, читавшего на маленьком стульчике какой-то идиотский юмористический журнал. И надо сказать, Кириллу удалось это сделать на все сто. Детина, в руках которого мигом появилась шоковая дубинка, подскочил к нашей клетке и, открыв дверь, бросился на Сколкова, прорычав:

– Я тебе сейчас покажу морг, засранец!

Ситуация была хрестоматийной. Один узник отвлек на себя внимание, предоставив второму возможность действовать. Я поймал охранника в удушающий захват и сжал со всей данной мне природой силой. Тот захрипел и вцепился в мою руку, пытаясь высвободиться. Я почувствовал, что проигрываю схватку, но тут вмешался Кирилл. Он подобрал с пола брошенную охранником дубинку, как следует размахнулся и ударил ей детину по лицу. Что-то хрустнуло. Детина обмяк, и тогда я его отпустил. Тело охранника рухнуло на холодный металлический пол с громким стуком. Этот звук мог привлечь внимание, поэтому времени на передышку практически не было.

– А ты отличный напарник, – улыбнулся Сколков и принялся обыскивать труп. – Как-нибудь обязательно повторим.

– Надеюсь, что нет, – отозвался я, пытаясь отдышаться. Всё-таки не каждый день мне доводилось убивать в рукопашной схватке. – Мы должны найти Кристину, мою девушку.

– Держи, – Кирилл бросил мне дубинку охранника. Себе же Сколков добыл отличный трофей. Превосходный черный бластер, что был в кобуре у детины. Нам сыграло на руку то, что Клее разрешил своим людям, чуть что, стрелять в пленников, для чего и раздал им оружие летального действия в довесок к шоковым дубинкам. – Ищи, кого хочешь, а мне нужно свести старые счеты.

С этими словами Кирилл выскочил из камеры и нырнул в один из трех извилистых коридоров, оставив меня одного. Против целого корабля. Хотя, возможно, мне удастся свести число стычек с людьми Клее к минимуму. Мне бы только узнать, куда они подевали Кристину. Конечно, вероятнее всего, что я погибну до того, как смогу вновь её увидеть. Но это лучше, чем сидеть, сложа руки. Любовь всегда стоит того, чтобы за неё умереть.

Я выбрал наугад средний коридор и пошел вперед. Не успел я сделать и пятидесяти шагов, как наткнулся на верзилу, очевидно, спешившему на смену тому охраннику, которого мы с Кириллом убили. Заметив меня, он выхватил из кобуры бластер. Думать было некогда. Счет шел на доли секунды. Я ударил дубинкой по руке, в которой верзила держал оружие. Противник взвыл и уронил бластер. Это не помешало ему выбросить в мою сторону здоровую руку в попытке схватить меня за горло. Я резко пригнулся, не столько для того, чтобы увернуться, сколько для того, чтобы поднять бластер. Мне повезло. Двенадцать миллисекунд – и оружие у меня. Палец тут же с силой вдавил курок. Яркий белесый луч отсек верзиле запястье. Такого рева я за всю свою жизнь не слышал. Мои действия были совершенно неуместными с точки зрения тактики – я слишком шумел. Но верзила был нужен мне живым. Я пинком опрокинул его на спину и поставил ногу ему на грудь.

– Где она? – порычал я. – Где Кристина?

– Пошел ты, – прохрипел верзила и попытался скинуть мою ногу. Я выстрелил – от раненной руки противника отлетел еще один кусок.

– Одноруким быть лучше, чем безруким, уж поверь, – сказал я, вновь прицеливаясь в верзилу. – Спрашиваю еще раз – где Кристина?

– В… апартаментах… Лорда-Протектора… – задыхаясь от боли, ответил тот.

– Умница, – довольно произнес я. – А теперь ползи отсюда, и только попробуй встать. Я из тех, кто стреляет в спину.

Верзила послушно встал на четвереньки и настолько быстро, насколько это было возможно на трех конечностях, пополз туда, откуда явился. Выстрел настиг его у поворота за угол. Я не мог допустить, чтобы верзила поднял тревогу.

Перетащив охранника в камеру, к его сменщику, я сел передохнуть с минуту, а заодно и обдумать дальнейшие действия. Мне предстояло нанести визит самому Лорду-Протектору, а это, готов поспорить, очень непросто. Наверняка перед его апартаментами несколько вооруженных до зубов охранников, против которых мой бластер – как пугач против товарняка. Но выбора не было. У меня кровь стыла в жилах при мысли, что Кристина сейчас с этим чудовищем. Выгодным для меня в нынешней ситуации было то, что Кирилл, насколько я понял, отправился к Клее, чтобы поквитаться с ним. Это означало, во-первых, что через выбранный им коридор можно было выйти к апартаментам Лорда-Протектора. А во-вторых, наверняка по Сколкову начнут стрелять раньше, и у меня есть возможность подловить момент. Конечно, при этом заблудиться и нарваться на какой-нибудь патруль, без карты, было очень легко. Но я решил рискнуть.

Мне повезло. Я петлял по созданному изощренным умом конструктора корабля лабиринту не слишком долго, прежде чем увидел метрах в ста впереди дверь, над которой висела золотистая табличка. На табличке красивым шрифтом было выведено «Александр Клее. Лорд-Протектор и твой хозяин». Я бы усмехнулся над столь явным проявлением мании величия, если бы двое молодчиков, стоявших по обе стороны двери, не заметили меня и не открыли по мне огонь. Да, чёрт возьми, не получалось у меня действовать скрытно. Ну и плевать. Я вскинул бластер и сделал несколько выстрелов, практически наугад. Штурмовые винтовки охранников на миг умолкли, но тут же ответили несколькими короткими очередями. Несколько пуль попали мне в левую ногу. Я охнул, но с трудом устоял. Да, эти огнестрельные игрушки были намного эффективнее моего жалкого бластера. Я начал понимать, что конец моей игры близок. И в этот момент откуда-то сбоку раздались два громогласных выстрела, превратившие головы охранников в некое подобие лопнувших помидоров. Я повернул голову и увидел улыбающегося во весь рот Кирилла. Чёртов сукин сын, использовал меня как приманку!

– Похвально, Витек! – сказал он, подняв вверх большой палец. – Готов заглянуть к Клее на огонек? – Сколков подошел к панели управления дверью и набрал какой-то мудреный код. Двери поползла в сторону, как в замедленной съемке. Спустя секунду я заметил…

– Кирилл! – заорал я, бросившись к Сколкову. Но я опоздал. Выстрел из маленького посеребренного пистолетика Лорда-Протектора оборвал нить его жизни. Я зарычал и хотел, было, выстрелить в ответ, но Клее был не так уж прост. Он прикрылся Кристиной, словно щитом. Девушка визжала и пыталась вырваться, но её попытки были тщетны.

– Ты слишком далеко зашел, Виктор! – прокричал он, наводя на меня пистолет. – Пора тебе на покой!

Я закрыл глаза, внезапно осознав, что дальше не будет уже ничего. Послышался выстрел…

В голове, подобно старой, выцветшей кинопленке, пронеслись мгновения былого. Те дни, когда я был счастлив, когда Катерина была рядом, когда Сонечка бегала по нашему маленькому дворику. Я ждал, когда холодный поцелуй смерти оборвет эту кинопленку.

Но я был жив. В полном недоумении открыв глаза, я увидел лежащего на полу Клее, дрожащую, забрызганную кровью Лорда-Протектора Кристину. И стоящего позади неё капитана Цыганко.

– Ненавижу трусов, которые прикрываются женщиной, – ответил он на мой немой вопрос. – А еще больше – психов, готовых пустить в расход планеты ради личной выгоды.

– Почему вы не сделали этого раньше? Там, на брифинге?

– И стать мишенью для сотен пустоголовых идиотов? – улыбнулся Цыганко. – Нет уж, увольте. А ты чего встал, солдат? Или ты не скучал по своей девушке?

Словно очнувшись от нелепого кошмара, я подскочил к Кристине, подхватил её на руки и закружил. Оцепенение девушки как рукой сняло, и она подарила мне свой волшебный поцелуй.

– Мой герой, – Кристина посмотрела в мои глаза и улыбнулась.

– Теперь я никогда не оставлю тебя, мое чудо, – сказал я и, аккуратно поставив Кристину на пол, обратился к Цыганко:

– Что же теперь будет?

– А это уже тебе решать, парень, – усмехнулся капитан. – Король мертв, да здравствует король! – он кивком указал на стоявший на письменном столе Клее позолоченный микрофон громкой связи, инкрустированный бриллиантами. – Скажи им, каким ты видишь их будущее.

Я взял Кристину за руку, боясь, что она и всё вокруг растает, словно видение. Мы подошли к столу, девушка взяла микрофон и передала его мне. Я немного помялся и, прокашлявшись, начал говорить:

– Внимание всем! Говорит Виктор Гришин. Ваш лидер мертв, как и обуявшие его амбиции. Вы теперь вольны выбирать, за кем идти дальше. Вы вправе сами решать свою судьбу. Я не прошу вас следовать за мной, но я расскажу вам, куда бы я хотел идти. Война, которую, как вы считаете, развязало Содружество, на деле – лишь инструмент, которым Клее хотел перекроить мир. Это он начал резню, в ходе которой гибнут ваши близкие и друзья. Но мне не нужна эта война. И я надеюсь, что она не нужна вам. Мы не должны убивать друг друга перед лицом такой опасности, как Могильщики. Лишь сплотившись, мы сможем их одолеть. И потому, если вы готовы к переменам, мы тотчас же отправимся на мирные переговоры с Содружеством. Мы расскажем людям о том, как нелюди, сидящие на верхушке, использовали «Сонары». Как я стал убийцей. Мы добьемся того, чтобы Могильщики никогда не стали оружием. Мы привнесем мир в расколовшееся человечество. Если вы хотите этого, то идите за мной. А если нет, я в каюте Лорда-Протектора, можете прийти и пристрелить меня, как собаку. Выбор за вами.

Я замолчал, не зная, что сказать еще. И нужно ли что-то еще говорить.

– Браво, отличная речь! – похвалил Цыганко. – Ты будто учился на оратора!

– Ну что вы, всего лишь импровизация, – улыбнулся я и обнял Кристину. – Сможешь научить автоповара печь «Наполеон»? – спросил я девушку. – У моей Сонечки…

– …завтра день рождения, – закончила Кристина, мило улыбаясь. – Я знаю Витя. Мы ведь уже целый день знакомы.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg