«Право на рождение. Дилогия (ЛП)»

Право на рождение. Дилогия (ЛП) (fb2) - Право на рождение. Дилогия (ЛП) 1795K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Габриэль Зевин

ПРАВО ПО РОЖДЕНИЮ

1. Это только мои проблемы All These Things I’ve Done (2011)

2. Это у меня в крови / Because It Is My Blood (2012)

Габриэль Зевин

Это только мои проблемы

2083 год. Шоколад и кофе запрещены, бумага на вес золота, вода тщательно дозирована, Нью-Йорк погряз в преступности и нищете. 16-летняя Аня Баланчина пытается жить жизнью обычной школьницы, ходить на занятия, общаться с подругой и быть заботливой сестрой. Однако это не так просто. Ведь все в городе знают, что она дочь главного (и ныне покойного) преступника Нью-Йорка, а ее родственники ждут от нее ответа, готова ли она принять на себя обязанности отца и стать новой главой семейного бизнеса, который переживает не лучшие времена. Но как принять решение, если любое из них сулит потерю любимых и дорогих людей?

Посвящается моему отцу Ричарду Зевину, который знает все.

«Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой — должны показать последующие страницы».

Чарлз Диккенс. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим

[1]

I

Я защищаю свою честь

В ночь накануне нового учебного года (мне только-только исполнилось шестнадцать) Гейбл Арсли сказал, что хочет со мной переспать. Не в отдаленном будущем, не на следующей неделе, а прямо сейчас.

Следует признать, что я не слишком удачно выбирала парней. Меня тянуло к людям, которые не имели обыкновения спрашивать разрешения, — парням, похожим на моего отца.

Мы только что вышли из забегаловки, незаконно торговавшей кофе, которая находилась за Университетской площадью, в подвале церкви. Когда кофеин, как и тысячи других вещей, был запрещен, подобные заведения появились в большом количестве. Так много всего было объявлено вне закона (бумага выдавалась только по предварительному разрешению, были запрещены телефоны с камерами, шоколад и так далее), а законы менялись так часто, что можно было совершить преступление и даже не узнать об этом. Не то чтобы это имело большое значение. Полицейские были слишком загружены: думаю, примерно три четверти из них было уволено, когда наш город разорился. Оставшимся уже не хватало времени на то, чтобы обращать внимание на подростков, которые ловили кайф от кофе.

Я должна была догадаться, что происходит, когда Гейбл предложил проводить меня домой. Ночью было довольно опасно идти пешком от кафе до места, где я жила, на Девятнадцатой восточной улице, но обычно Гейбл предоставлял меня самой себе. Он-то жил в центре и, думаю, решил, что раз до сих пор меня еще не убили, то не стоит и беспокоиться.

Мы вошли в мою квартиру, которая находилась в семейной собственности практически целую вечность — с 1995 года, когда родилась моя бабушка Галина. Бабушка, которую все звали бабулей и которую я безумно любила, сейчас умирала в своей спальне. Она производила впечатление самой старой и самой больной женщины из всех, кого я знала. Уже при входе в квартиру можно было услышать шум медицинских машин, которые качали кровь по ее телу. Единственная причина, по которой их еще не отключили, как это обычно делалось, — то, что она несла ответственность за моего старшего брата, младшую сестру и меня саму. Но ее ум по-прежнему был острым. Галина была прикована к постели, но мало что ускользало от нее.

Должно быть, этой ночью Гейбл уже выпил шесть эспрессо, два из них с добавлением «Прозака» (также запрещенного), и теперь был сильно не в себе. Я не пытаюсь его оправдать, просто объясняю некоторые детали.

— Анни, — сказал он, ослабив узел галстука и присаживаясь на кушетку, — у тебя тут должен быть шоколад. Я знаю, что он у тебя есть, готов поспорить. Ну, давай, детка, подзаряди папочку шоколадкой.

На самом деле в нем говорил кофеин. Под его воздействием Гейбл становился совсем другим человеком. И особенно я ненавидела, когда он звал себя «папочкой». Должно быть, он взял это обращение из какого-то старого фильма. Мне всегда хотелось сказать: «Ты не мой папочка. Ради бога, тебе же всего семнадцать». Иногда я и в самом деле говорила эти слова, но чаще всего не обращала внимания. Мой настоящий отец говорил, что если обращать внимание на слишком много вещей, придется бороться с ними всю жизнь.

Именно шоколад был настоящей причиной, по которой Гейбл решил зайти ко мне домой. Я сказала ему, что он получит только один кусочек и потом ему придется уйти. Как я уже говорила, завтра был первый день нового учебного года (он учился в выпускном классе, я на год младше), и мне надо было выспаться.

Мы хранили шоколад в комнате бабули, в потайном сейфе на задней стенке ее шкафа для одежды. Я старалась ступать очень тихо, когда шла мимо ее кровати, хотя это было незачем делать — от медицинского оборудования был гул почти как в метро.

В бабулиной комнате пахло смертью. Этот запах был похож на смесь простоявшего день яичного салата (мясо птицы было нормировано), перезрелой дыни (фрукты были дефицитом), старых туфель и чистящего средства (продавалось только по талонам). Я ступила в ее просторный шкаф, отодвинула одежду и набрала код. За оружием лежал шоколад, горький, с лесными орехами, сделано в России. Положив плитку в карман, я закрыла сейф. По пути назад остановилась поцеловать бабушку, и она тотчас проснулась.

— Аня, — прохрипела она, — когда ты вернулась?

Я ответила, что совсем недавно. В любом случае она бы не узнала правды, а проведав, где я была, только забеспокоилась бы. Потом я сказала, что ей стоит поспать и что я не хотела ее будить:

— Ты должна отдохнуть, бабуля.

— Зачем? Я и так скоро буду отдыхать вечно.

— Не говори так. Ты будешь жить еще очень долго, — солгала я.

— Есть разница между «быть живой» и «жить», — пробормотала она и сменила тему: — Завтра первый день школы.

Я удивилась, что бабушка это помнит.

— Аннушка, возьми славную плитку шоколада из шкафа, хорошо?

Я сделала, как она велела: положила плитку из кармана обратно в сейф и взяла другую, точно такую же.

— Не показывай никому. И не делись ни с кем, кроме того, кого полюбишь всей душой.

«Легче сказать, чем сделать», — подумала я, но пообещала исполнить ее волю. Я снова поцеловала пергаментно-сухую бабушкину щеку и осторожно закрыла за собой дверь. Я любила бабулю, но больше не могла оставаться в этой ужасной комнате.

Когда я вернулась в гостиную, Гейбла уже там не было. Но я знала, где он.

Он в отключке лежал поперек моей кровати. Я списала это на кофеин. Немного выпьешь и уже чувствуешь себя поддатым. Выпьешь слишком много — и вырубаешься. По крайней мере, именно так он действовал на Гейбла. Я слегка потянула его за ногу. Он не просыпался. Я начала тормошить его сильнее. Он хрюкнул и перекатился на спину. Похоже, придется его здесь оставить, решила я. На худой конец, я могла переночевать на кушетке. Так или иначе, Гейбл был такой милый, когда спал. Безобидный, как щенок или маленький мальчик. Пожалуй, больше всего мне он нравился именно в таком состоянии.

Я достала школьную форму и повесила ее на спинку стула, сложила вещи в сумку и зарядила электродоску. Отломила квадратик шоколада. Запах был сильный, лесной. Я завернула плитку обратно в серебряную обертку и положила в верхний ящик письменного стола. Было здорово, что мне не пришлось делить ее с Гейблом.

Возможно, вы спросите, почему же Гейбл оставался моим бойфрендом, в то время как я не хотела делить с ним шоколад. Причина в том, что он был нескучным, чуточку опасным и я — дурочка — считала это привлекательным. И — упокой Господи твою душу, папа, — возможно, мне не хватало позитивной мужской ролевой модели в окружении. Кроме того, делить шоколад — это не обыденное действие. К этому надо прийти.

Я решила принять душ, чтобы не тратить на него время утром. Когда спустя 90 секунд (вода все дорожала, и душ принимали по таймеру) я вышла, завернувшись в полотенце, Гейбл сидел, скрестив ноги, на кровати и запихивал в рот остатки моего шоколада.

— Ты лазил в мой стол! — вскрикнула я.

Уголки его рта, большой и указательный пальцы были испачканы в шоколаде.

— Я не лазил, я нашел его по запаху, — пробормотал он с набитым ртом, потом перестал чавкать и посмотрел на меня. — Ты выглядишь здорово, Анни. Такая чистая.

Я плотнее затянула полотенце.

— Ну, теперь, когда ты проснулся и получил свой шоколад, тебе пора идти, — сказала я.

Он не пошевелился.

— Давай, выметайся отсюда! — сказала я решительно, но негромко. Мне вовсе не хотелось разбудить родственников или бабулю.

Вот тогда-то он и сообщил мне, что нам пора заняться сексом.

— Нет, ни за что, — сказала я, жалея всей душой, что решила принимать душ, когда в моей постели лежал такой опасный парень, да еще и под кофеином.

— Почему? — спросил он. Потом добавил, что влюблен в меня. Мне говорили такое в первый раз, но даже такая неопытная девушка, как я, поняла, что это была ложь.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Завтра у нас уроки, надо выспаться.

— Я не могу уйти, уже больше полуночи.

С полуночи в городе был комендантский час для несовершеннолетних (хотя и не было достаточного количества полицейских, чтобы за этим следить). Сейчас было только без четверти двенадцать, так что я солгала и сообщила ему, что он еще успеет домой, если побежит.

— Я никуда не успею, Анни. Кроме того, моих родителей нет дома, а твоя бабушка не узнает, если я останусь. Ну, давай, иди ко мне.

Я отрицательно замотала головой и постаралась выглядеть построже. Это не так-то легко, когда на тебе желтое полотенце в цветочек.

— Разве то, что я признался тебе в любви, для тебя ничего не значит? — спросил он.

Я немного подумала и решила, что не значит:

— Не совсем. Я знаю, что на самом деле ты этого не думаешь.

Он уставился на меня большими мутными глазами, словно я оскорбила его чувства или что-то в этом роде. Потом Гейбл откашлялся и попробовал другой подход:

— Ну, давай, Анни. Мы встречаемся уже почти девять месяцев. Я ни с кем дольше не встречался. Так что… ну… почему нет?

Я выдала ему целый список причин. Во-первых, сказала я, мы слишком молоды. Во-вторых, я его не люблю. В-третьих — самое важное! — я не желаю заниматься сексом до брака. В душе я была примерной католической девочкой и точно знала, куда заведет меня согласие на его предложение — прямиком в ад. К вашему сведению, я верила (и верю) в рай и ад, и оба мне не кажутся абстракцией. Подробнее расскажу позже.

У него в глазах появилось странное выражение — возможно, следствие употребленного им контрабандного товара, и он встал с кровати, подошел ближе ко мне и начал поглаживать мои голые руки.

— Прекрати, — сказала я. — Гейбл, это действительно уже не смешно. Я знаю, что ты хочешь заставить меня снять полотенце.

— Почему ты решила принять душ, если не хотела…

Я сказала, что сейчас закричу.

— И что? — спросил он. — Твоя бабушка не может встать с кровати. Твой брат — придурок, а сестра — ребенок. Ты их только расстроишь.

Какая-то часть меня все еще не могла поверить, что подобное происходит в моем собственном доме, как я могла быть такой безмозглой и такой беззащитной. Я подтянула полотенце до подмышек и, вскрикнув: «Лео не придурок!», отпихнула Гейбла так сильно, как только могла.

В конце коридора открылась дверь, и послышались шаги. В дверном проеме появился Лео. Он был так же высок, как отец (почти метр девяносто), на нем была пижама с узором в виде собачек и косточек. Несмотря на то, что я пока держала ситуацию под контролем, я никогда еще не была так рада видеть моего старшего брата.

— Привет, Анни! — Лео быстро приобнял меня и обернулся к моему будущему бывшему бойфренду: — Привет, Гейбл. Я услышал шум. Мне кажется, тебе пора идти. Ты разбудил меня, но это не страшно. Однако если ты разбудишь Нетти, будет очень плохо, так как ей надо идти завтра в школу.

Лео проводил Гейбла до входной двери. Я расслабилась только тогда, когда услышала звук закрывающейся двери и щелканье замка.

— Мне кажется, что твой бойфренд не очень хороший человек, — вернувшись, сказал мне Лео.

— Знаешь что? Мне тоже так кажется, — ответила я. Я собрала брошенные Гейблом обрывки шоколадной фольги и скатала их в шарик. Если руководствоваться словами бабушки, то единственным парнем, с которым стоило разделить шоколад, был мой брат.

Первый день школы был хуже, чем все остальные дни учебного года, а они отвратительны по умолчанию. Вокруг уже знали, что Гейбл Арсли и Аня Баланчина расстались. Это раздражало. Нет, не потому, что я собиралась остаться с ним после тех мерзостей, что он творил прошлой ночью, но потому, что я хотела порвать с ним сама. Я хотела, чтобы он извинялся, рыдал, вопил. Я хотела уходить прочь, не оборачиваясь, пока он выкрикивает мое имя. И так далее в том же духе, понимаете?

Должна отметить, что слухи распространяются с поразительной скоростью. Школьникам не позволяется иметь мобильных телефонов, и никто из учеников не мог опубликовать эту историю в Интернете или каким-либо другим образом без разрешения, даже не мог отправить е-мейл без почтового сбора. И все же слухи всегда расходились. И яркая ложь распространяется чертовски быстро, куда быстрее, чем грустная и скучная правда. К концу третьего урока история нашего разрыва уже была законченным произведением, и я была единственной, кто не приложил к этому руку.

Я пропустила четвертый урок, чтобы пойти на исповедь.

Когда я зашла в исповедальню, через экран можно было различить женственный силуэт матери Пьюзины. Верьте или нет, но она была первой женщиной-священником в Школе Святой Троицы. В наши дни каждый был вроде как без предрассудков, но тем не менее, когда в этом году коллегия попечителей провозгласила ее настоятельницей, многие родители стали жаловаться. Всегда есть люди, которым просто не нравится мысль, что женщина может быть священником. Школа Святой Троицы была не только католической школой, но и лучшей школой в Манхэттене. И родители, которые платили огромные деньги за обучение своих детей, понимали, что школа не должна измениться, какие бы перемены к худшему ни происходили вокруг.

Я опустилась на колени и перекрестилась:

— Благословите меня, матушка, ибо я согрешила. Со времени моей последней исповеди прошло три месяца…

— Что беспокоит тебя, дочь моя?

Я рассказала ей, что неподобающе думала о Гейбле Арсли все утро. Я не назвала его имя прямо, но, возможно, мать Пьюзина знала, о ком я говорю. В конце концов, вся школа это знала.

— Ты намереваешься вступить с ним в связь? — спросила она. — Действия гораздо больший грех, чем мысли.

— Я знаю это, преподобная мать, — сказала я. — Ничего подобного. Дело в том, что этот парень распускает обо мне слухи, и я думала о том, что ненавижу его, хочу убить или причинить боль, хотя бы ненадолго.

Мать Пьюзина издала смешок, который меня несколько покоробил.

— Это все? — спросила она.

Я сообщила ей, что упоминала имя Господне всуе несколько раз за лето. Большая часть пришлась на период, когда указ мэра ограничил использование кондиционеров. Один из дней, в течение которых мы не могли ими пользоваться, пришелся на самый жаркий день в августе. 40 градусов жары и тепло, исходящее от медицинских машин бабушки, сделали нашу квартиру очень близким подобием ада.

— Что-нибудь еще?

— Еще кое-что. Моя бабушка очень больна, и, несмотря на то, что я люблю ее, — мне было очень тяжело это произносить, — иногда мне бы хотелось, чтобы она умерла.

— Ты не хочешь видеть, как она страдает. Господь понимает, что на самом деле ты не желаешь ей смерти, дитя мое.

— Иногда я дурно думаю о мертвых, — добавила я.

— О ком-то конкретном?

— Большей частью о моем отце. Но иногда и о моей матери. И иногда…

Мать Пьюзина прервала меня:

— Возможно, три месяца — это слишком большой перерыв между исповедями для тебя, дочь моя.

Она снова издала свой неприятный смешок, но я все равно продолжала. В следующем грехе было особенно тяжело признаться.

— Иногда я стыжусь моего старшего брата, Лео, потому что он… Он в этом не виноват. Он очень добрый, очень любящий брат, но… Возможно, вы знаете, что он немного… глуповатый. Сегодня он хотел проводить меня и Нетти до школы, но я сказала ему, что он больше нужен бабушке дома и что он опоздает на работу. И то и другое было ложью.

— Ты все сказала?

— Да, — ответила я, склоняя голову. — В этих и во всех других моих грехах я раскаиваюсь.

Потом я произнесла молитву о прощении.

— Отпускаю тебе грехи во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — произнесла мать Пьюзина. В качестве епитимьи она сказала мне прочесть «Богородице» и «Отче наш», что мне показалось до смешного малым наказанием. Ее предшественник, отец Ксавьер, знал толк в епитимьях.

Я встала и уже собиралась отдернуть бордовую занавеску, когда она сказала мне: «Аня, зажги свечки за твоих отца и мать», — отодвинула экран и протянула мне два талона.

— Оказывается, теперь ограничили потребление свечей, — проворчала я под нос. Бесконечный поток глупых талонов и печатей (мы ведь должны бережно расходовать бумагу, не так ли?), произвольная система начисления очков, постоянные изменения правил лимитированного потребления ужасно раздражали. Всех этих ограничений практически невозможно было придерживаться. Неудивительно, что так много людей пользовалось услугами черного рынка.

— Смотри на вещи оптимистичнее. Ты по-прежнему можешь приходить к причастию так часто, как захочешь, — ответила мать Пьюзина.

Я взяла талоны и поблагодарила мать Пьюзину («За все то доброе, что могут сделать зажженные свечи», — горько подумала я). Я была абсолютно уверена, что мой отец в аду.

Отдав талоны монахине с плетеной корзиной, полной квитанций, и стопкой записок, я пошла в часовню и зажгла свечу за маму.

Я помолилась о том, чтобы, несмотря на то, что она вышла замуж за главу преступной семьи Баланчиных, она все равно не попала в ад.

Я зажгла свечу за отца.

Я помолилась, чтобы ад был не очень жарким даже для убийцы.

Я так скучала по ним обоим.

Моя лучшая подруга Скарлет ждала меня снаружи.

— Поздравляю вас с пропуском первого в этом году урока фехтования, госпожа Баланчина, — сказала она, взяв меня под руку. — Не беспокойся, я прикрыла тебя. Сказала, что у тебя проблемы с расписанием.

— Спасибо, Скарлет.

— Не за что. Сразу видно, что за год нас ждет. Пошли в кафе?

— А у меня есть выбор?

— Ну да, ты можешь провести остаток года, прячась в церкви.

— Может быть, я даже стану монахиней и дам зарок, что никогда в жизни не буду встречаться с парнями.

Скарлет повернулась и пристально посмотрела на меня:

— Нет, покрывало тебе не пойдет.

По дороге в столовую Скарлет рассказала мне, какие сплетни распространял про меня Гейбл, но большую часть я уже слышала. Самое важное: он расстался со мной, потому что я кофеиновая наркоманка, потому что я «вроде потаскушки» и потому что начало учебного года было хорошим поводом «избавиться от хлама». Я успокоила себя мыслью, что если бы папа был жив, он мог бы приказать убить Гейбла Арсли.

— Так что знай, что я защищала твою честь.

Я была уверена, что она так и делала, но ее вряд ли слушали. Люди считали ее симпатичной, смешной девушкой, склонной все драматизировать.

— В любом случае все знают, что Гейбл Арсли — лошадиная задница. Завтра об этой истории забудут. Сейчас болтают, потому что все они неудачники и у них нет личной жизни. А также потому, что сегодня первый день учебного года и ничего интересного пока не случилось.

— Он назвал Лео придурком, я говорила тебе?

— Нет! — сказала Скарлет. — Вот дрянь!

Мы уже стояли у двустворчатой двери, которая вела в столовую.

— Я ненавижу его. Я на самом деле искренне ненавижу его, — сказала я.

— Я знаю. Я никогда не понимала, что ты в нем нашла, — ответила она и толкнула створку. Она была хорошей подругой.

Стены столовой были обшиты деревянными панелями, а пол был в черно-белую клетку, что заставляло меня чувствовать себя шахматной фигурой. Я увидела, что Гейбл сидит во главе одного из длинных столов у окна. Он сидел спиной к двери, так что меня не видел.

На обед в этот день была лазанья, которую я всегда терпеть не могла. Красный соус напоминал о крови и кишках, а сыр рикотта — об ошметках мозга. Я видела настоящие кровь и кишки, так что знаю, что говорю. Как бы то ни было, есть мне не хотелось.

Как только мы уселись, я подтолкнула свой поднос к Скарлет:

— Хочешь?

— Мне хватит, спасибо.

— Хорошо, давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Другом, а не о…

— Не смей произносить это имя, Скарлет Барбер!

— …о лошадиной заднице, — сказала она, и мы обе прыснули. — Кстати, в нашей группе по французскому появился новый очень многообещающий парень. Он не похож на других. Он выглядит, ну, не знаю, мужественно. Его имя Гудвин, но он сокращает его до Вина.

[2]

Ну разве не супер?

— Это что-то значит?

— Ну, что-то да значит. Папа говорит, что это, ну, великолепный или что-то вроде. Он точно не знает. Спроси бабушку, хорошо?

Я кивнула. Отец Скарлет был археологом и пах, как мусорная куча, потому что целыми днями раскапывал свалки. Скарлет еще какое-то время продолжала рассказывать о новом парне, но я слушала вполуха. Меня сейчас заботило другое. Время от времени я кивала и гоняла отталкивающего вида лазанью по тарелке.

Я подняла голову, и Гейбл поймал мой взгляд. То, что случилось потом, видится мне словно в тумане. Позже он утверждал, что ничего такого не имел в виду, но я была уверена, что он посмотрел на меня, усмехнулся и что-то прошептал на ухо девушке, сидевшей слева от него (она была десятиклассницей, возможно, даже новенькой, я ее не знала), и они оба рассмеялись. В ответ я подняла тарелку с недоеденной, все еще обжигающей лазаньей (всю пищу, согласно закону, требовалось разогревать при 80 градусах, чтобы предотвратить распространение бактериальных заболеваний), быстро пошла по диагонали через черно-белый пол, словно сошедший с ума шахматный слон, и вот уже голова Гейбла оказалась покрыта рикоттой и томатным соусом.

Гейбл вскочил, его стул опрокинулся. Мы стояли лицом к лицу; казалось, все остальные в столовой исчезли. Он начал орать, обзывая меня словами, которые я не берусь здесь повторить. Я также не буду перечислять полный список проклятий, которые он обрушил на мою голову.

— Я принимаю твои извинения, — сказала я.

Он занес было кулак, чтобы ударить меня, но остановился.

— Ты этого не стоишь, Баланчина. Ты такая же мерзавка, как и твои мертвые родители. Я бы тебя отчислил, будь моя воля.

И он пошел прочь из столовой, пытаясь по пути стереть часть соуса руками, но это было бессмысленно. Он был весь покрыт им. Я улыбнулась.

После восьмого урока мне пришел в письменном виде приказ явиться в кабинет директора после окончания учебного дня.

В первый день года практически все умудрялись избегать неприятностей, так что в коридоре было пусто и ждать мне пришлось недолго. Дверь была закрыта — значит, кто-то уже был в кабинете. На диванчике в коридоре ждал какой-то длинноногий парень, которого я не знала. Секретарь сказал мне, что мне нужно сесть.

На парне была серая шляпа, которую он снял при моем приближении. Он кивнул, я кивнула в ответ. Он искоса взглянул на меня:

— Хорошая была драка, верно?

— Ну, можно сказать и так.

Я была не в том настроении, чтобы заводить новые знакомства. Он обхватил руками колено. На руках у него были мозоли, и, вопреки обстоятельствам, мне это показалось интересным.

Должно быть, он заметил, что я изучаю его, потому что спросил, на что я смотрю.

— На твои руки. Они слишком мозолистые для городского парня.

Он рассмеялся и сказал, что он с севера, из сельского района, где его семья сама выращивала себе пищу.

— Большинство мозолей осталось с того времени. А парочка от гитары. Я далеко не профессионал, мне просто нравится играть. А происхождение остальных я не могу объяснить.

— Интересно, — сказала я.

— Интересно, — повторил он. — Кстати, меня зовут Вин.

Я повернулась и внимательно посмотрела на него. Значит, вот он какой, новый парень, о котором говорила Скарлет. Она была права: на него было приятно посмотреть. Высокий, стройный. Загорелая кожа и кисти рук, должно быть, вследствие сельских трудов, о которых он говорил. Нежные синие глаза и рот, который, казалось, привык улыбаться. Совсем не мой типаж.

Он протянул мне руку, и я пожала ее.

— Ан… — начала было я.

— Анна Баланчина, я уже знаю. О тебе все сегодня говорят без перерыва.

— Хмм… — пробормотала я, чувствуя, как лицо заливает краска. — Должно быть, тогда ты думаешь, что я либо сумасшедшая, либо потаскушка, либо наркоманка, либо наследница мафии, так что даже не знаю, почему ты решил заговорить со мной!

— Не знаю, как у вас тут принято, но в тех местах, откуда я родом, мы предпочитаем сами составлять мнение о людях.

— А почему ты здесь?

— Это ужасно долгая история, Аня.

— Нет, я имею в виду, тут, у двери в кабинет директора. В чем ты провинился?

— Вам предлагаются варианты ответа, нужно выбрать правильный, — сказал он. — Вариант А. Несколько остроумных комментариев на уроке теологии. Б. Директор хочет поговорить с новым учеником на тему ношения шляпы в школе. В. Мое расписание. Я слишком умен для своего класса. Г. Я свидетель, видевший, как девушка вывалила лазанью на голову своему парню. Д. Директор бросила мужа и хочет убежать со мной. Е. Ничего из перечисленного. Ж. Все из перечисленного.

— Бывшему парню, — пробормотала я.

— Это хорошо, — сказал он.

В этот самый момент дверь в кабинет директора отворилась и оттуда вышел Гейбл. От горячего соуса на его лице остались красные пятна, а белая рубашка была вся перепачкана, что, как я знала, чертовски его злило.

Гейбл нахмурился, увидев меня, и прошептал:

— Оно того не стоило.

Директор высунула голову в коридор и сказала Вину:

— Мистер Делакруа, вы не возражаете, если я сначала поговорю с мисс Баланчиной?

Он не возражал, и я зашла в кабинет. Директор закрыла за нами дверь.

Я заранее знала, что произойдет. Мне назначат испытательный срок и заставят работать в столовой до конца недели. Даже принимая во внимание эти факторы, лазанья на голове Гейбла все равно их перевешивала.

Директор сказала:

— Вы должны научиться решать свои небольшие проблемы во взаимоотношениях вне стен Школы Святой Троицы, мисс Баланчина.

— Простите, директор.

Казалось неуместным упоминать, что Гейбл накануне пытался меня изнасиловать.

— Следовало бы вызвать в школу вашу бабушку Галину, но я знаю, что она болеет. Не стоит ее беспокоить.

— Благодарю вас, директор. Я ценю это.

— Если честно, Аня, я беспокоюсь за вас. Такое поведение, если оно войдет в привычку, может серьезно повредить вашей репутации.

Словно она не знала, что я родилась уже с плохой репутацией.

Выйдя из кабинета директора, я увидела свою двенадцатилетнюю сестру Нетти, которая сидела рядом с Вином. Должно быть, Скарлет рассказала ей, где меня найти. Или Нетти сама догадалась — я была в кабинете директора уже далеко не в первый раз. На Нетти была шляпа Вина; очевидно, они уже познакомились. Какая же она маленькая кокетка! Но очень милая. У Нетти были длинные блестящие черные волосы, как и у меня, разве что у нее они были прямые, а у меня неукротимо вились.

— Прости, что прошла без очереди, — извинилась я перед Вином.

Он пожал плечами.

— Отдай шляпу Вину, — сказала я Нетти.

— Она мне идет, — ответила она, взмахнув ресницами.

Я сняла шляпу с ее головы и протянула ее Вину:

— Спасибо за то, что присмотрел за ребенком.

— Хватит инфантилизировать меня! — возмутилась она.

— Отличное слово, — прокомментировал Вин.

— Спасибо, — ответила Нетти. — Так уж случилось, что я знаю много слов.

Чтобы подразнить Нетти, я взяла ее за руку. Мы почти дошли до конца коридора, когда я обернулась и сказала:

— Мой вариант ответа — В. Возможно, ты действительно слишком умен для своего класса.

Он подмигнул (подмигнул?):

— Я никому не скажу.

Нетти громко вздохнула:

— Ах, он мне нравится.

Я завела глаза к потолку (мы уже вышли из дверей):

— Даже не думай об этом. Он слишком стар для тебя.

— Всего на четыре года, — ответила Нетти. — Я уже спрашивала.

— Ну, это очень большая разница, когда тебе всего двенадцать.

Мы опоздали на автобус, которым обычно добирались домой, а из-за сокращений бюджета Управления городского транспорта следующий должен был быть только через час. Мне хотелось попасть домой раньше, чем Лео придет с работы, и я решила пойти через парк. Когда-то папа рассказывал мне, каков был парк во времена его детства: деревья, цветы, белки, озера, где люди катались на лодках, продавцы продавали любую еду, какую только можно вообразить, зоопарк, полеты на воздушных шарах, летом концерты и представления на открытом воздухе, зимой — катания на санках и на коньках. Все уже давно было не так.

Озера высохли или их осушили, и большая часть зелени погибла. От прежнего парка осталось несколько покрытых граффити статуй, сломанных скамеек, заброшенных зданий, и мне сложно было представить, что кому-то нравилось тут бывать. Для меня и Нетти парк стал дорогой длиной в полмили, которую надо было пройти как можно быстрее до того, как стемнеет. Под покровом темноты тут собирались все те, кого не хочется встретить в городе. Я не знаю, почему все так изменилось, но могу вообразить, что причины те же самые, что и повсюду — недостаток денег, воды, просчеты управления.

Нетти злилась на меня за шутку о том, что Вин присматривал за ней, так что отказалась идти рядом со мной. Мы пересекали Большой луг (полагаю, на нем когда-то была трава), когда она отбежала вперед метров на десять.

Потом на пятнадцать.

А потом и на все тридцать.

— Вернись, Нетти! — закричала я. — Там опасно! Нам надо держаться вместе!

— Хватит звать меня Нетти. Меня зовут Наталья, и к вашему сведению, Анна Леонидовна Баланчина, я могу сама о себе позаботиться!

Я рванула за ней, но она отбежала еще дальше. Я почти уже не видела ее; в своей школьной форме она казалась крошечной точкой. Я побежала еще быстрее.

Нетти была за застекленной частью огромного здания, которое когда-то было художественным музеем Метрополитен (а сейчас стало ночным клубом), и она уже была не одна.

Невероятно истощенный ребенок, одетый в лохмотья и, что удивительно, в старую футболку с логотипом Шоколадной фабрики Баланчина, приставил пистолет к голове моей сестры.

— А теперь снимай обувь, — пропищал он.

Хлюпая носом, Нетти склонилась, чтобы расшнуровать туфли.

Я внимательно рассмотрела ребенка. Несмотря на истощение, парень казался крепким, но я была уверена, что смогу одолеть его. Я оглядела окрестности — вдруг у него были сообщники. Но нет, мы были одни. Главной проблемой было оружие, так что я посмотрела на пистолет.

И я сделала то, что, должно быть, покажется вам сумасшествием.

Я встала между мальчиком и сестрой.

— Аня! Нет! — закричала моя младшая сестра.

Дело в том, что мой папа кое-что рассказал мне об огнестрельном оружии. У пистолета мальчика не было магазина. Другими словами, не было пуль, разве что одна уже была внутри, но я могла поспорить, что там было пусто.

— Почему бы тебе не поискать кого-нибудь с обувью твоего размера? — спросила я мальчика. Парень в самом деле был сантиметров на десять ниже Нетти. На близком расстоянии было видно, что он еще моложе, чем я думала, — должно быть, лет восемь-девять.

— Я тебя застрелю, — сказал мальчик. — Правда застрелю!

— Да ну? — ответила я. — Хотелось бы на это посмотреть.

Я схватила пистолет за ствол. Сначала я думала бросить его в кусты, но при дальнейшем размышлении решила, что не хочу, чтобы мальчик продолжал пугать им людей. Поэтому я положила его в сумку. Это был отличный пистолет. Мог бы легко убить и сестру, и меня, если бы был исправен, конечно.

— Давай, Нетти, забери свои вещи у мальчика.

— Он еще ничего не взял, — ответила Нетти. Она продолжала плакать.

Я кивнула, протянула Нетти платок и сказала, чтобы она высморкалась.

И тут несостоявшийся грабитель тоже начал плакать.

— Отдай мне мой пистолет!

Он бросился на меня, но мальчик ослаб от голода, и я почти не ощущала ударов.

— Мне жаль, но тебя могут убить, если ты будешь размахивать этой сломанной штукой.

Это была чистая правда. Должно быть, я первая заметила, что пистолет без обоймы; а ведь другие люди, столь же сведущие в оружии, как я, могли бы легко всадить парню пулю между глаз. Мне было немного стыдно, что я забрала его пистолет, поэтому я дала ему деньги, которые были в кошельке. Их было немного, но хватало на поход в пиццерию.

Не колеблясь ни секунды, он выхватил деньги, прокричал в мой адрес ругательство и исчез в парке.

Нетти протянула мне руку, и мы молча шли до тех пор, пока не оказались в относительной безопасности Пятой авеню.

— Зачем ты сделала это, Аня? — прошептала она, когда мы ждали у пешеходного перехода. Я почти не слышала ее голос на фоне городского шума. — Почему ты дала ему деньги после того, как он пытался ограбить меня?

— Потому что ему повезло меньше, чем нам, Нетти. А папа всегда говорил, что мы должны быть внимательны к тем, кому повезло меньше, чем нам.

— Но ведь папа убивал людей, правда?

— Да, папа был сложным человеком, — согласилась я.

— Я уже забываю, как он выглядел, — сказала Нетти.

— Он выглядел, как Лео. Тот же рост. Те же черные волосы. Те же голубые глаза. Но папины глаза были жесткими, а у Лео добрые глаза.

Когда мы пришли домой, Нетти пошла в свою комнату, а я пошарила в поисках чего-нибудь съедобного на ужин. Вряд ли меня можно было назвать вдохновенным поваром, но если бы я не готовила, мы бы все ходили голодными, кроме бабули. Ее порция поступала через трубочку при помощи работника соцслужбы по имени Имоджин.

Я отмерила точно шесть стаканов воды, согласно инструкции на упаковке, и потом опустила туда макароны. Это, по крайней мере, понравится Лео — макароны с сыром были его любимым блюдом.

Я постучала в дверь его комнаты, чтобы порадовать его этим известием. Ответа не было, так что я зашла. Он должен был уже часа два как быть дома (он работал на полставки в ветеринарной клинике). Но комната была пуста, если не считать коллекцию игрушечных львов. Они вопрошающе уставились на меня своими пустыми пластиковыми глазами.

Я зашла в комнату бабули. Она спала, но я ее разбудила.

— Бабуля, Лео говорил, что куда-нибудь пойдет?

Бабуля потянулась за винтовкой, которую хранила под кроватью, но потом увидела, что это я.

— Ах, Аня, это ты. Ты испугала меня, девочка.

— Прости меня, бабушка. — Я поцеловала ее в щеку. — Лео нет дома. Я хотела спросить тебя, не собирался ли он куда-нибудь.

После длительного размышления бабуля сказала, что нет, не собирался.

— А приходил ли он с работы? — спросила я, стараясь не выказывать нетерпения. Очевидно, что у бабули был трудный день.

Казалось, она думает над этим вопросом целый миллион лет.

— Да. — Пауза. — Нет. — Снова пауза. — Я не знаю. — И бабуля снова замолчала. — Какой сегодня день недели, девочка? Я потеряла счет времени.

— Понедельник, — сообщила я ей. — Первый день школы, помнишь?

— Все еще понедельник?

— Он почти уже прошел, бабуля.

— Хорошо, хорошо. — Она улыбнулась. — Если все еще понедельник, то значит, это сегодня этот ублюдок Яков приходил повидать меня.

Слово «ублюдок» следовало понимать в прямом смысле. Яков Пирожков был незаконным сыном сводного брата моего отца. Яков (сам себя он звал Джексом) был на четыре года старше Лео, и с тех пор, как он, выпив слишком много водки на свадьбе, пытался лапать меня за грудь, я его не особенно любила. Мне тогда было тринадцать, а ему уже почти двадцать. Отвратительно. Правда, несмотря на это, мне всегда было немного неловко перед ним из-за того, как на него смотрели остальные члены семьи.

— И чего же хотел Пирожков?

— Проверить, не умерла ли я, — сказала бабушка. Она рассмеялась и показала на дешевые розовые гвоздики, стоящие в низкой вазе на подоконнике. Я раньше их не заметила. — Уродливые, правда? Цветы сейчас так сложно найти, и вот он их приносит. Думаю, он надеялся навести нас на эту мысль. Может быть, Лео ушел с ублюдком?

— Некрасиво так говорить, бабуля, — сказала я.

— Ох, Аннушка, я бы никогда не сказала ему такое в лицо, — запротестовала она.

— Что могло понадобиться Джексу от Лео?

При мне Джекс либо не обращал внимания на Лео, либо обращался с ним откровенно презрительно.

Бабушка пожала плечами (что для нее было непросто, принимая во внимание, как трудно ей было двигаться). Я заметила, что ее закрытые веки дрожат, и сжала ее руку.

Не открывая глаза, она сказала:

— Скажи мне, когда найдешь Леонида.

Я пошла назад на кухню, чтобы слить воду из кастрюли с макаронами. Позвонила на работу Лео, чтобы проверить, не задержался ли он там. Они сказали, что он ушел, как обычно, в четыре. Мне не нравилось ощущение, что я не знаю, где мой брат. Ему было девятнадцать, на три года старше меня, но он был и всегда будет под моей опекой.

Незадолго до того как мой отец был убит, он взял с меня обещание, что я всегда буду заботиться о Лео, что бы ни случилось. Мне тогда было всего девять лет, примерно как юному грабителю, и я была слишком мала, чтобы понимать, на что я соглашаюсь. «У Лео добрая душа, — сказал папа. — Он слишком хорош для нашего мира, девочка. Мы должны сделать все возможное, чтобы защитить его». Я кивнула, не совсем понимая, что папа только что обрек меня на обязанность длиной в жизнь.

Лео не родился особенным. Он был таким же, как и все другие дети, и даже лучше их с точки зрения моего отца. Сообразительный, внешне — вылитый отец, и, что самое главное, первенец. Папа даже дал ему свое имя. Лео звали Леонид Баланчин-младший.

Когда Лео было девять, они с мамой поехали на Лонг-Айленд, чтобы повидаться с моей бабушкой по материнской линии. Мы с Нетти (шести и двух лет) болели ангиной и остались дома. Папа согласился присмотреть за нами, хотя я не думаю, что это потребовало от него особой жертвы — он никогда не любил бабушку Фебу.

Конечно, они целились в отца.

Мама умерла мгновенно. Два выстрела через ветровое стекло, прямо в ее прекрасный лоб и пахнущие медом каштановые кудри.

Машина врезалась в дерево вместе с Лео.

Он выжил, но больше не мог говорить. И читать. И ходить. Папа отправил его в лучший реабилитационный центр, самую лучшую школу для детей с инвалидностью. И Лео явно стало гораздо лучше, но он больше никогда не будет прежним. Говорили, что мой брат навсегда останется с умом восьмилетнего ребенка. Говорили, что моему брату повезло. И это так и есть. Хотя я знала, что вынужденные ограничения расстраивали его, Лео смог многое сделать с тем интеллектом, что у него был. У него была работа, где все его считали отличным работником, и он был замечательным братом Нетти и мне. Когда бабушка умрет, Лео станет нашим опекуном — пока мне не исполнится восемнадцать.

Я полила макароны сырным соусом и уже думала о том, не позвонить ли в полицию (как бы бесполезно это ни было), когда открылась входная дверь.

Лео вбежал на кухню.

— Аня, ты готовишь макароны! У меня самая лучшая сестра на свете! — и он обнял меня.

Я мягко оттолкнула Лео.

— Где же ты был? Я чуть с ума не сошла. Если ты куда-то уходишь, ты должен был сказать бабуле или оставить мне записку.

Лео погрустнел:

— Не сердись, Аня. Я был с родственниками. Ты говорила, что все в порядке, если я с родственниками.

Я покачала головой:

— Я имела в виду бабушку, Нетти или меня. Ближайших родственников. Это значит…

— Я знаю, что это значит, — прервал меня Лео. — Ты не говорила «ближайших».

Я была уверена, что произносила это слово, но не стала настаивать.

— Джекс сказал, что ты не будешь возражать, — продолжал Лео. — Он сказал, что он родственник и ты не будешь возражать.

— Могу поспорить. Ты общался только с ним?

— Толстяк там тоже был. Мы пошли к нему.

Сергей Медовуха по прозвищу Толстяк был двоюродным братом моего отца и владельцем заведения, где мы с Гейблом были вчера вечером. Толстяк и в самом деле был толстым, что в наши дни казалось необычным. Я любила Толстяка так же, как и всех в нашей большой семье, но сказала ему, что не хочу, чтобы Лео заходил к нему в бар.

— И что же вы там делали, Лео?

— Мы ели мороженое. Толстяк закрыл свое заведение, и мы пошли за ним. У Джекса были… как ты их называешь, Аня?

— Талоны.

— Да-да, они самые.

Я хорошо знала моего кузена и подозревала, что талоны он сделал сам.

— Я выбрал клубничное, — продолжал Лео.

— Хм.

— Не злись, Аня.

Лео выглядел так, словно вот-вот заплачет. Я глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки. Одно дело — выйти из себя из-за Гейбла Арсли, а другое — так вести себя с Лео, что совершенно недопустимо.

— Мороженое было вкусное?

Лео кивнул.

— А потом мы пошли… обещай, что не будешь сердиться.

Я кивнула.

— А потом мы пошли в Бассейн.

Бассейн находился в одном из 90-х по номеру домов, располагавшихся на Вест Энд Авеню. Когда-то он действительно был женским бассейном — до первого водного кризиса, когда все бассейны и фонтаны осушили. Сейчас Семья (я имею в виду клан Баланчиных) использовала его в качестве обычного места встреч. Полагаю, бассейн достался им задешево.

— Лео! — закричала я.

— Ты обещала, что не будешь сердиться!

— Но ты же знаешь, что тебе нельзя ходить в западную часть города, не предупредив кого-нибудь!

— Я знаю, знаю. Но Джекс сказал, что много людей хотят встретиться там со мной. И еще он сказал, что там все родственники и что ты не будешь возражать.

Я была так зла, что даже дыхание перехватило. Макароны немного остыли, и я стала раскладывать их по тарелкам.

— Помой руки и скажи бабушке, что ужин готов.

— Не сердись, Аня.

— Я не сержусь на тебя.

Я уже собиралась попросить Лео пообещать, что он больше никогда не отправится в Бассейн, когда он произнес:

— Джекс сказал, что, возможно, я смогу работать в Бассейне. Семейный бизнес и все такое.

Я едва сдержалась, чтобы не грохнуть тарелку с макаронами об стену. Я знала, что не стоило сердиться на брата, да и два раза швырять макаронные изделия в один и тот же день казалось дурным тоном.

— Зачем это тебе? Ты же любишь работать в клинике.

— Да, но Джекс сказал, что было бы хорошо, если бы я работал с Семьей, — тут Лео сделал паузу, — как папа.

Я сжала губы.

— Не знаю, Лео. У них же в Бассейне нет животных, о которых надо заботиться. А сейчас сходи за бабушкой, хорошо?

Я смотрела, как мой брат выходит из кухни. При взгляде на него и не догадаешься, что с ним что-то не так. И возможно, мы слишком много думаем о его болезни. Нельзя отрицать, что Лео был хорош собой, силен и, в сущности, стал взрослым. Последнее пугало меня больше всего. Взрослые могут попасть в передрягу. Их можно обмануть. Их можно послать на остров Рикерс

[3]

или, что гораздо хуже, их можно убить.

Я разливала воду по стаканам и размышляла, что же задумал мой подонок кузен и сколько проблем из-за этого у меня будет.

II

Я наказана; даю определение рецидива; участвую в делах семейных

Самое худшее в дежурстве на кухне — рабочий халат. Он был красного цвета, сделан из негнущейся жесткой ткани, и в нем я выглядела толстухой. На спине была приклеена на липучку надпись маркером, которая гласила: «Анна Баланчина должна научиться контролировать себя». Поначалу надпись нельзя было разглядеть из-за длинных волос, но потом меня заставили надеть на голову сетку. Я не сопротивлялась. Без нее ансамбль был бы неполным.

В то время как я собирала подносы и стаканы одноклассников, Скарлет кидала на меня сочувственные взгляды, от которых становилось только хуже. Я бы предпочла отбывать срок в полностью недружелюбной обстановке.

По понятным причинам я приберегла стол Гейбла Арсли напоследок.

— Не могу поверить, что она была моей девушкой, — сказал он тихим голосом, который тем не менее я отлично расслышала.

Несмотря на то, что мне в голову пришло с полдюжины ответов, я улыбнулась и промолчала. Во время дежурства по кухне не полагалось говорить.

Я отвезла тележку с подносами на кухню, потом вернулась в столовую, чтобы за оставшиеся пару минут съесть свой обед. Скарлет сменила привычное место и теперь сидела с Вином; она тянулась к нему через стол и смеялась какой-то его шутке. Бедняжка Скарлет. Ее технику флирта сложно было назвать утонченной, а у меня было чувство, что с Вином напор вряд ли сработает.

Мне не хотелось сидеть с ними — от меня пахло кухней и пищевыми отбросами, но Скарлет помахала мне рукой:

— Анни! Сюда!

Я устало потащилась к их столу.

— Чудесная сеточка, — сказала Скарлет.

— Спасибо, — ответила я. — Предполагается, что я буду носить ее целый день, как и халат.

Поставив на стол поднос, я уперлась руками в бока.

— Хотя халату не помешает пояс.

Я сняла халат и положила его на скамейку рядом с собой.

— Аня, ты уже встречалась с Вином? — спросила Скарлет. Она слегка приподняла бровь, давая мне понять, что это тот самый парень, о котором она говорила.

— В кабинете директора. Она была занята — выпутывалась из неприятностей, — ответил Вин.

— И так всю жизнь, — сказала я и начала есть рагу из овощей в манере, которую, надеюсь, можно было назвать благовоспитанной. Несмотря на то, что меня тошнило от запаха, есть хотелось ужасно.

Прозвенел звонок, Вин и Скарлет ушли, и я начала есть так быстро, как только могла. Я заметила, что Вин забыл свою шляпу на столе.

Как только прозвенел второй звонок, он вернулся в столовую.

Я протянула ему шляпу.

— Спасибо, — сказал он. Он собрался было уходить, но потом сел на стул напротив меня. — Кажется, невежливо оставлять тебя тут одну.

— Все в порядке. Ты опоздаешь. — Я собрала на вилку остатки рагу. — Кроме того, я люблю побыть одна.

Он обхватил руками колено.

— В любом случае сейчас у меня время для самостоятельной работы.

Я внимательно посмотрела на него.

— Поступай как знаешь.

Скарлет он нравился, и я не могла флиртовать с ее парнем, какие бы у него ни были красивые руки. Если папа чему и научил меня, так это верности.

— Как ты познакомился со Скарлет?

— На уроке французского, — сказал он и замолчал.

— Ну, я закончила, — сообщила я. Самое время ему было уйти.

— Ты кое-что забыла, — сказал он и снял сетку с моих волос, слегка задев рукой лоб, и мои кудри упали на плечи. — Сетка, конечно, симпатичная и все такое, но мне ты больше нравишься без нее.

— О, — произнесла я, ощутила, что покраснела, и приказала себе перестать краснеть. Этот флирт начал меня раздражать. — Почему ты перешел в эту школу?

— Мой отец стал заместителем в команде окружного прокурора.

Все знали, что нынешний окружной прокурор Силверстайн просто марионетка. Он был слишком стар и слишком болен, чтобы работать эффективно. Быть вторым номером фактически значило руководить, но без утомительной необходимости проходить выборы. Должно быть, дела пошли совсем плохо, раз пришлось назначить кого-то из Олбани. Также выбор человека со стороны означал смену власти. Я подумала, что вряд ли что-то может быть хуже, чем текущее положение дел. Я плохо помнила, что именно случилось с бывшим заместителем; вероятно, он, как обычно, либо не справился с обязанностями, либо был вором. Возможно, и то и другое.

— Так что, твой отец сейчас новый главный коп?

— Он думает, что пора вычистить всю грязь, — сказал Вин.

— Удачи ему.

— Да, возможно, он довольно наивен, — пожал плечами Вин. — Сам называет себя идеалистом.

— Эй, ты же говорил, что твои родители — фермеры, — сказала я.

— Только мама. Она сельскохозяйственный инженер, специализируется на оросительных системах. Что-то вроде волшебницы, которая выращивает зерно без воды. А мой папа был окружным прокурором в Олбани.

— Так ты мне соврал!

— Нет. Я сообщил тебе только те сведения, которые напрямую касались твоего вопроса. А он, как ты помнишь, состоял в том, откуда на моих руках мозоли. И конечно, сведения о том, что мой отец был окружным прокурором в Олбани, к мозолям не относятся.

— Нет, я думаю, что ты не сказал мне ничего о своих родителях потому, что ты знал, кто был мой отец, и…

— И? — подтолкнул он меня.

— И, возможно, ты подумал, что мне не захочется говорить с человеком, чья семья находится на противоположной с точки зрения закона стороне от моей семьи.

— Трагическая любовь и все в этом духе…

— Подожди, я не говорила…

— Беру свои слова обратно. И прошу прощения, что невольно ввел тебя в заблуждение. — Он посмотрел на меня с улыбкой. — Но это неплохая мысль, Аня.

Я сообщила Вину, что мне пора на урок, что, собственно говоря, было правдой. Я уже опоздала на пять минут на урок американской истории двадцатого века.

— Увидимся, — сказал он и нахлобучил шляпу на голову.

На доске рукой мистера Бири было написано: «Те, кто не учит историю, обречен ее повторять». Я не знала, было ли целью высказывания вдохновить нас, или это была иллюстрация к уроку, или шутка, призванная побудить нас учиться.

— Аня Баланчина. Как славно, что вы к нам присоединились, — сказал мистер Бири.

— Прошу прощения, мистер Бири. Я была на дежурстве в столовой.

— И это, мисс Баланчина, представляет собой пример таких социальных проблем, как преступление, наказание и рецидив. Если вы сможете рассказать мне, почему это так, я не пошлю вас к директору за опоздание.

Я была знакома с мистером Бири только один день, поэтому не знала, шутит он или нет.

— Мисс Баланчина. Мы ждем.

Мне с трудом удалось сдержать язвительную улыбку:

— Преступник или преступница наказаны за совершенные действия, но само наказание ведет к другим преступлениям. Меня подвергли наказанию за драку, наказанием было дежурство в столовой, но именно это дежурство и задержало меня.

— Дзинь! Дайте этой женщине приз, — сказал мистер Бири. — Вы можете сесть, мисс Баланчина. А теперь, мальчики и девочки, кто из вас может сказать мне, что такое «сухой закон»?

Алисон Вилер, симпатичная рыжеволосая девочка, в будущем, вероятно, лучшая выпускница нашего класса, подняла руку.

— Мисс Вилер, на моих уроках не требуется поднимать руку. Я бы предпочел проводить их в форме обсуждения.

— Хорошо, — сказала Алисон, опуская руку. — «Сухой закон» — это другое наименование для первого запретительного законодательства, действие которого длилось с 1920 по 1933 и ограничило продажу и употребление алкоголя в США.

— Очень хорошо, мисс Вилер. Есть ли в классе мужественная душа, которая осмелится высказать предположение, почему я решил начать наш учебный год с урока о «сухом законе»?

Я попыталась не обращать внимания на то, что все мои одноклассники уставились на меня.

Наконец Чай Пинтер, главная сплетница класса, предположила:

— Возможно, это имеет отношение к запретам на шоколад и кофеин в наши дни?

— Дзинь! Ты не настолько глупа, как может показаться, — провозгласил мистер Бири. Оставшееся время до конца урока он читал лекцию о «сухом законе», о том, что трезвенники верили, будто запрет на употребление алкоголя волшебным образом решит все проблемы общества, избавит от бедности, насилия, преступности и так далее. И движение трезвости одержало победу — в удивительно короткие сроки, так как совпало с другими мощными движениями, большинство из которых не имело отношения к алкоголю. Алкоголь был всего лишь поводом.

Я знала о запрете на шоколад совсем немного, так как он был введен еще до моего рождения, но во всем этом было много похожего на «сухой закон». Папа всегда говорил мне, что в самом по себе шоколаде нет ничего дурного, он лишь попал в водоворот, включающий продукты питания, наркотики, вопросы здравоохранения и деньги. Наша страна выбрала шоколад, так как людям, облеченным властью, надо было что-то бросить, а без шоколада они вполне могли прожить. Папа когда-то сказал: «Каждое поколение крутит рулетку, Аня, и сектор, в котором окажется шарик, объявляют „добром“. Самое смешное, что никто не подозревает, что она вращается и каждый раз шарик оказывается в другом месте».

Я все еще думала о моем отце, когда осознала, что мистер Бири обращается ко мне по имени:

— Мисс Баланчина, не хотите ли вступить в спор о том, почему «сухой закон» был в конце концов отменен?

Я прищурила глаза:

— Почему вы спрашиваете именно меня?

Мне хотелось, чтобы он высказал это вслух.

— Только потому, что я не слышал, чтобы вы принимали участие в дискуссии, — соврал мистер Бири.

— Потому что людям нравилось пить свое виски, — глупо сказала я.

— Это правда, мисс Баланчина. Но есть еще кое-что помимо этого. Возможно, что-нибудь из личного опыта?

Я начинала ненавидеть этого человека.

— Потому что запрет чего бы то ни было ведет к появлению организованной преступности. Люди всегда найдут способ добыть то, что им надо, и всегда будут преступники, готовые им это предоставить.

Прозвенел звонок. Я была рада, что все закончилось.

— Мисс Баланчина, — позвал меня мистер Бири. — Задержитесь ненадолго. Меня беспокоит, что мы с вами не очень хорошо начали этот год.

Я могла бы притвориться, что не слышала его, но не стала этого делать:

— Я не могу. Я опоздаю на следующий урок, а вам известно, как относятся к рецидивистам.

— Я думаю, не позвать ли Вина погулять с нами в пятницу, — сказала Скарлет. Мы ехали домой из школы.

— О-о, Вин. Он мне нравится, — сказала Нетти.

— Это потому что у тебя отличный вкус, дорогая, — сказала Скарлет и поцеловала Нетти в щеку.

Я закатила глаза к потолку.

— Если он настолько тебе нравится, спроси его сама. Почему тебе обязательно нужна я? Я же буду вам только мешать.

— Анни, — заныла Скарлет, — не будь такой дурочкой. Если мы будем только вдвоем, я буду выглядеть в его глазах странной девушкой, которая сама его пригласила. А если рядом будешь ты, то обстановка будет более похожей на обычную и дружескую.

Скарлет повернулась к моей сестре:

— Нетти, ты согласна со мной, правда?

Нетти помолчала секунду, кинула на меня взгляд и кивнула:

— Ну, если все пойдет хорошо, вам двоим стоит подать сигнал Анни, что пора уходить.

— Да, что-то вроде вот этого. — И Скарлет подмигнула мне, как героиня мультфильма, скривив половину лица.

— Действительно незаметно, — сказала я. — Вин ни за что не догадается.

— Перестань, Анни! Я должна застолбить участок, опередив претенденток. Признай, что он просто создан для меня.

— На основании чего? Ты же его едва знаешь.

— На основании того, что… что… Нам обоим нравятся шляпы!

— И он очень симпатичный, — добавила Нетти.

— И он симпатичный, — сказала Скарлет. — Клянусь, Анни, я больше тебя ни о чем никогда не попрошу.

— Ладно, — ворчливо согласилась я.

Скарлет поцеловала меня:

— Я люблю тебя, Анни! Я подумала, может быть, мы зайдем в заведение, которое держит твой двоюродный дядя, Толстяк?

— Боюсь, это не самая лучшая идея, Скарлет.

— Почему?

— Неужели ты еще не слышала? Отец нашего Мистера Совершенство — новый глава полиции.

Глаза Скарлет расширились от изумления:

— Неужели?

Я кивнула.

— Тогда нам надо найти что-нибудь юридически нейтральное, — сказала Скарлет, — что здорово ограничивает выбор мест, где можно повеселиться.

Автобус остановился на Пятой авеню, и мы втроем прошли оставшиеся шесть кварталов до моего дома. Скарлет, как обычно, шла делать со мной уроки.

Мы вошли в подъезд и миновали пустую комнатку консьержа (после того как последнего убили и его семья подала иск, правление дома решило, что не готово нести такие расходы), затем поднялись на лифте к квартире.

Скарлет и Нэтти направились к моей комнате, а я зашла к бабуле. Имоджин, бабушкина сиделка, читала:

— «Начну рассказ о моей жизни с самого начала и скажу, что я родился в пятницу в двенадцать часов ночи (так мне сообщили, и я этому верю). Было отмечено, что мой первый крик совпал с первым ударом часов».

[4]

Я не была особой любительницей чтения, но голос Имоджин был мягким, он убаюкивал, так что я обнаружила, что уже какое-то время стою в дверном проеме и слушаю. Она дочитала до конца главы (та была не особо длинная), а затем закрыла книгу.

— Ты подошла к самому началу, — сказала Имоджин мне. Она подняла обложку книги, чтобы я могла увидеть заглавие: «Жизнь Дэвида Копперфилда».

— Аннушка, когда ты пришла? — спросила бабуля. Я подошла к ней и поцеловала в щеку. — Мне бы хотелось что-то немного более энергичное, — сказала она, наморщив нос. — Девушки, пистолеты… Но это все, что у нее было.

— Дальше будет интереснее, — заверила ее Имоджин. — Надо немного потерпеть, Галя.

— Если книга будет слишком длинной, я умру, — ответила бабуля.

— Пора завязывать с черным юмором, — строго заметила сиделка.

Я взяла книгу и поднесла ее к лицу. От пыли защипало в носу. Запаху книги был соленый, с кислинкой. Обложка разваливалась в руках. Книги прекратили печатать еще до моего рождения (по причине высокой цены на бумагу). Когда-то бабуля говорила мне, что во времена ее детства существовали огромные магазины, заполненные бумажными книгами. «Не то чтобы я часто ходила по книжным магазинам. У меня были занятия получше, — говорила она с грустью в голосе. — Ах, молодость!» Сейчас почти все было перенесено на электронные носители, а сами бумажные книги были измельчены и переработаны в более нужные вещи вроде туалетной бумаги и денежных купюр. Если ваша семья (или школа) обладала настоящей бумажной книгой, к ней относились как к большой ценности. (Кстати, черный рынок бумаги был одной из сфер деятельности семьи Баланчиных.)

— Ты можешь взять ее почитать, если хочешь, — сказала мне Имоджин. — В самом деле, дальше будет гораздо интереснее.

Сиделка моей бабушки была заядлой коллекционеркой бумажных книг. Это казалось мне до смешного старомодным. Зачем человеку все эти грязные стопки бумаги? Однако для нее книги были ценностью, и я знала, что предложение почитать ее книгу было знаком уважения с ее стороны.

Я отрицательно покачала головой:

— Нет, спасибо. Мне и так приходится очень много читать для школы.

Я предпочитала читать с доски, да и не особенно любила художественную литературу.

Имоджин проверила напоследок приборы моей бабушки и пожелала нам спокойной ночи.

— Надеюсь, ты нашла Леонида, — сказала бабуля после того, как сиделка ушла.

— Нашла. — Я замолчала. Неизвестно было, стоило ли тревожить бабулю историей, где и с кем был Лео.

— Он был в Бассейне с Пирожковым и Толстяком, — сказала бабуля. — Я спросила его сегодня утром.

— И что ты думаешь?

Бабуля пожала плечами и закашлялась.

— Может быть, это к лучшему. Хорошо, что Семья заинтересовалась твоим братом. Лео тесно с нами, женщинами. Ему пора найти товарищей-мужчин.

Я покачала головой:

— Мне все это не нравится, бабушка. Пирожкову не стоит доверять.

— И все же он член Семьи, Аня. А родственники заботятся друг о друге. Так всегда было и всегда будет. Кроме того, Толстяк кажется достойным человеком, — сказала бабушка и снова закашлялась. Я налила ей воды из кувшина на прикроватном столике. — Спасибо, девочка.

— Лео говорил, что ему предлагали работать в Бассейне.

Глаза бабушки на мгновение расширились, она задумчиво кивнула.

— Этого он мне не говорил. Ну, там работали мужчины, еще более… простые, чем Лео.

— Например?

— Например… пример… Вспомнила! — Она победно улыбнулась. — Виктор Попов. Он был моим ровесником. Рост под два метра, весил сто пятьдесят килограмм. Был бы классным игроком в футбол, если бы только мог запомнить правила. Другие парни звали его Быком в лицо, а за спиной — Ослом. Если требовалось разгрузить грузовик, все время звали Быка. Вне зависимости от степени технического прогресса всегда есть нужда в тех, кто бы занимался физическим трудом.

Я кивнула. В словах бабушки был смысл. Первый раз после исчезновения Лео я немного расслабилась.

— А что случилось с Быком?

— Это неважно.

— Бабуля!

— Выстрел в голову. Он истек кровью. Это позор, — бабушка покачала головой.

— Это трудно назвать хорошим концом. И у Лео нет телосложения Быка, — сказала я. Мой брат был высок, но узок в кости.

— С моей точки зрения, девочка, для ведения бизнеса нужны все типы людей. И твой брат уже большой мальчик.

Я сжала зубы.

— Аннушка, ты слишком похожа на своего отца. Ты хочешь контролировать все на свете, но не можешь. Подожди, пока ситуация — а она вряд ли серьезна — прояснится. Если нам будет нужно вмешаться, мы сделаем это. Кроме того, возможно, Лео никогда не бросит свою клинику. Он слишком любит животных.

— Так что, ничего делать не будем?

— Иногда это единственное, что остается, — сказала бабуля. — Хотя…

— Да?

— Возьми плитку шоколада из шкафа, — приказала она.

— Шоколад не решит всех проблем, бабушка.

— Он решает чертовски много, — сказала она.

Я зашла в шкаф, отодвинула пальто и открыла дверцу сейфа. Отодвинула ружье. Взяла плитку шоколада — «Особый темный Баланчина». Положила на место ружье. Закрыла дверцу сейфа.

Что-то было не так.

Пропало оружие — отцовский «смит энд вессон».

— Бабуля? — позвала я.

Она не ответила. Я подошла к ее кровати — она уже заснула.

— Бабуля, — повторила я и потрясла ее за плечо.

— Что? Что? — пробормотала она.

— Оружие пропало, — сказала я. — Из сейфа. Отцовский револьвер.

— Он тебе нужен сегодня ночью? Лучше возьми «кольт», — захихикала она, смех перешел в приступ кашля, и я дала ей воды. — Должно быть, Имоджин передвинула его. Кажется, она говорила что-то об уборке и о том, что небезопасно хранить оружие в одном месте, или… прости. Я не помню.

Лицо ее погрустнело, она выглядела жалкой и потерянной. Мне захотелось плакать. Она улыбнулась:

— Не беспокойся так, дорогая. Спросишь ее завтра.

Я поцеловала бабушку в щеку и вышла. Путь в мою комнату лежал мимо двери в комнату Лео. Она была закрыта, но я видела, как через щель внизу пробивается свет. Должно быть, он вернулся, когда я беседовала с бабушкой. Я посмотрела на часы. Было четыре часа десять минут — несколько рановато для возвращения с работы.

Я постучала в дверь.

Нет ответа.

Я постучала снова.

И снова никто не ответил. Я прижалась ухом к дереву и услышала едва различимые приглушенные рыдания.

— Лео, Лео, я знаю, что ты тут. Что случилось?

— Уходи! — сказал Лео охрипшим от слез голосом.

— Я не могу так поступить, Лео. Я же твоя сестра. Если что-то случилось, я должна знать, что именно, чтобы помочь.

Я услышала звук закрывающегося замка.

— Пожалуйста, Лео. Если ты не откроешь мне прямо сейчас, мне придется взломать замок. Ты же знаешь, я могу это сделать.

Мне много раз приходилось это делать, когда Лео случайно или намеренно закрывал себя в комнате.

Лео открыл дверь.

Его глаза были красными от слез, дорожки соплей блестели под носом. Когда мой брат плакал, он выглядел от силы на шесть лет. Его лицо порозовело, сморщилось и стало походить на розу или на кулак.

Я обняла его, отчего он заплакал еще сильнее.

— Ох, Лео, что же случилось? Это связано с Джексом?

Лео отрицательно затряс головой. Еще через полминуты плача Лео смог рассказать мне о причине своих слез. Он не мог смотреть мне в глаза, но в конце концов сообщил, что потерял работу в ветеринарной клинике.

— Не беспокойся, Лео. — Я погладила его по спине так, как ему всегда нравилось. Когда он немного успокоился, я попросила его рассказать, что случилось. Оказалось, что ветеринарную клинику закрыли. После того как Лео вернулся с обеда, некто из Управления по вопросам здравоохранения города Нью-Йорка провел внеплановую инспекцию. Клинику уличили в пятидесяти одном нарушении (большинство из них имело отношение к поддержанию чистоты) и приказали немедленно прекратить работу.

— Но там все было чисто, — сказал Лео. — Я знаю, что все было чисто. Моя работа в том, чтобы наводить чистоту, и я хорошо работаю. Все говорят, что я хороший работник, Анни.

— Это не твоя вина, — уверила я своего брата. Такие вещи происходили каждый день. Очевидно, что клиника не платила нужному человеку в Управлении по вопросам здравоохранения. — Слушай мое предсказание. Я могу поспорить на что угодно, что клиника откроется через пару недель, и ты немедленно вернешься к работе.

Лео кивнул, но выглядел не до конца убежденным:

— Они увезли животных, Анни. Ты же не думаешь, что им причинят вред, правда?

— Все будет в порядке.

Несколько лет назад началось было движение за то, чтобы запретить держать в городе домашних животных, но оно вызвало волну протестов. Однако некоторые люди думали, что животные, не приносящие пользу, были напрасной тратой ограниченных ресурсов. Если честно, я не была уверена, что с животными будет все в порядке, но говорить об этом Лео не стоило. Я отметила про себя, что надо позвонить начальнице Лео, доктору Пикарски, и спросить, не могу ли я чем-нибудь помочь.

Лео сказал, что очень устал, так что я уложила его в кровать и накрыла одеялом, предупредив, что разбужу его к ужину.

— Я не плакал при них, — сказал он. — Когда все это случилось, мне захотелось плакать, но я не заплакал.

— Ты молодец, — сказала я.

Я выключила свет и закрыла за собой дверь.

В моей комнате Нетти и Скарлет расположились на кровати, заняв ее целиком, но я была не в том настроении, чтобы воевать с младшей сестрой, так что просто села на полу.

— Все в порядке? — спросила Скарлет.

— Как обычно. Семейные проблемы, — ответила я.

— Ну а мы с Нетти зря время не теряли. Составили список мест, куда можно пригласить Вина вечером в пятницу.

— Мне это кажется несколько преждевременным, учитывая, что он еще не согласился, — заметила я.

Но Скарлет не обратила внимания на мои слова. Она протянула мне исчерканную руку со списком, который гласил:

Маленький Египет

Логово льва

Умножение

Какое-нибудь представление или концерт

Ко…

Часть слова под пунктом пять стерлась.

— И что последнее?

Скарлет искоса глянула на список.

— Комедия. Ну, это все равно была дурацкая идея.

— Маленький Египет, — сказала я.

— Ты выбрала его, потому что он ближе всего к твоему дому, — упрекнула Скарлет.

— Ну и что? Если он никогда не был там, ему будет интересно. Кроме того, ты же хотела, чтобы я ушла в подходящий момент?

— Верно, — ответила она. — Если все пойдет хорошо.

Когда Скарлет ушла, было уже почти пять часов, и мне, как и Нетти, пора было делать домашнее задание.

— Дуй отсюда, — скомандовала я.

Нетти встала.

— Тебе стоит сказать ей правду, — сказала она.

— Иди делай домашнее задание, — сказала я, села за стол и положила перед собой доску. — Что сказать и кому?

— Скарлет. Тебе надо сказать Скарлет, что тебе нравится Вин.

Я затрясла головой:

— Мне не нравится Вин.

— Ну, тогда тебе надо сказать ей, что ты нравишься ему.

— С чего ты взяла?

— Я была там вчера. Я все видела, — сказала Нетти.

Я повернулась и пристально взглянула на сестру:

— Скарлет его первая увидела.

— Это глупо.

— И я только что порвала с одним…

— Пффф… — Нетти закатила глаза. — Если ты ей не скажешь, будут неприятности.

— Что ты можешь знать о таких вещах? Ты же еще маленький ребенок.

Честно говоря, я не понимала, почему я так долго говорю на эту тему.

— Кое-что я знаю, Анни. Не каждый день на пути попадается суперский симпатичный парень, которому плевать, что у нас за семья. Обычно ты общаешься с придурками вроде Гейбла. И ты нравишься Вину, что почти чудо. Ты ведь не самый приятный в общении человек, знаешь ли.

— Немедленно иди заниматься, — приказала я. — И закрой за собой дверь!

Нетти поспешно двинулась к двери, но перед тем, как закрыть ее, прошептала в щель:

— Ты ведь знаешь, что я права.

Главная разница между мной и Нетти (кроме волос) заключалась в том, что Нетти была романтиком, а я — реалистом. Я не могла позволить себе быть романтичной — с девяти лет мне нужно было заботиться о ней, и о бабуле, и о Лео. Нет, я не была слепой. Я видела, что я, похоже, нравлюсь Вину, и если честно, мне было не все равно. Но он едва знал меня; возможно, ему просто нравились брюнетки, или грудь третьего размера, или он запал на мои феромоны, или… что там еще делает одного человека привлекательным для другого. Любовь — это напрасная трата времени. Моя мать влюбилась в моего отца, и посмотрите, что сделала с ней любовь — убила на тридцать девятом году жизни.

Но нельзя сказать, чтобы воображение не рисовало мне возможные положительные стороны влюбленности.

Я уже было принялась за домашнюю работу, когда вспомнила, что нужно позвонить доктору Пикарски насчет Лео.

Я взяла телефон (мы нечасто делали звонки, принимая во внимание, насколько велика была плата, да и наша семья традиционно подозревала, что линии прослушивают) и набрала домашний номер Пикарски. Мне она нравилась. Я общалась с ней пару раз в процессе приема Лео на работу, и она всегда была откровенна со мной. И что гораздо важнее, всегда добра к Лео. У меня было чувство, что я ей обязана.

Она ответила, и голос ее звучал расстроенно.

— Ох, Аня, — сказала она, — я думаю, что ты уже слышала. Человек из управления такое нам устроил!

Я спросила доктора Пикарски, как звали чиновника.

— Вендель Йорич, — ответила она, и я попросила ее повторить имя по буквам. У моей семьи все еще остались кое-какие знакомства в правительственных кругах, и я надеялась, что мне удастся немного ускорить процесс.

После звонка Пикарски я поговорила с мистером Киплингом, нашим семейным юристом. (Целых два звонка за день!) Киплинг был нашим адвокатом с моего рождения. Отец говорил мне, что я могу всегда положиться на него, а такого отец не говорил почти ни о ком.

— Значит, ты хочешь, чтобы я выписал этому мистеру Йоричу чек? — спросил Киплинг, выслушав всю историю.

— Да. Или, ну, вы знаете, конвертик с деньгами.

— Конечно, Аня. Ты же знаешь, «чек» — просто технический термин. Я и не собирался выписывать кому-то из Управления здравоохранением чек. Впрочем, все равно может потребоваться пара недель, чтобы уладить вопрос. Так что держись, Аня, и скажи Лео, чтобы тоже держался.

— Спасибо, — ответила я.

— Как начало учебного года? — спросил Киплинг.

Я тяжело вздохнула в трубку.

— Настолько плохо?

— Даже не спрашивайте. Я ввязалась в драку в первый же день, но не по моей вине.

— Звучит очень похоже на Лео. На Лео-старшего, я имею в виду. — Киплинг ходил в школу вместе с папой. — А как Галина?

— Как обычно: бывают дни хорошие, бывают плохие, — ответила я. — Выживаем как можем.

— Твой отец гордился бы тобой, Аня.

Я уже собиралась было попрощаться с Киплингом, но решила спросить, что он знает о Якове Пирожкове.

— Парень на побегушках, который хочет стать крупной шишкой. Думаю, что этого не случится. Никто в организации не воспринимает его всерьез, особенно его собственный отец. А так как его мать не была, ну, ты знаешь, женой Юрия, Джекс чертовски озабочен вопросом, настоящий ли он Баланчин. Честно говоря, мне жаль парня.

Кстати, упомянутый Юрий — Юрий Баланчин, сводный брат моего отца и мой дядя. Он взял на себя управление делами Семьи после убийства папы.

— Ты уже решила, в какой колледж будешь поступать? — сменил тему мистер Киплинг. — Мое предложение помочь тебе определиться с колледжем все еще в силе.

— Спасибо, мистер Киплинг. Я буду иметь в виду. — Если бы я даже собиралась отправиться в поездку по колледжам, я бы взяла с собой Лео.

— Буду очень рад помочь тебе, Аня.

Я повесила трубку. Разговоры с мистером Киплингом делали меня одновременно и более, и менее одинокой. Иногда я воображала, что он — мой отец. Я представляла жизнь, в которой твой отец — уважаемый обществом человек, адвокат. Я думала, что значит иметь отца, который помогает тебе выбрать колледж, отца, который был бы до сих пор жив. Даже до смерти папы я порой представляла, что прошу мистера Киплинга удочерить меня.

Но у него уже была дочь. Ее звали Грейс, и она училась на инженера.

В конце концов я открыла домашнее чтение по истории, но в дверь постучали. Это был Лео:

— Аня, я хочу есть.

Так что я отложила доску и пошла удовлетворять насущные потребности своей семьи.

III

Я иду на исповедь; изучаю причины смерти и зубы; обманом завлекаю парня; разочаровываю брата

Утром в пятницу, еще до школы, я пошла на исповедь.

Если вам интересно, мой отец не был католиком — он, как и все в семье Баланчиных, придерживался православия. Его сложно было назвать ревностным христианином: я никогда не замечала, чтобы он ходил в церковь, за исключением свадеб и крещений меня, моих родственников и, конечно, похорон моей матери. Я никогда не слышала, чтобы он говорил о Боге.

А моя мать была католичкой и рассказывала о Боге постоянно. Она утверждала, что говорит с Ним. Мама даже хотела в юности стать монахиней, но, как видите, ей это не удалось. Можно сказать, что она выбрала совершенно противоположный путь, выйдя замуж за главу печально известной криминальной семьи и все в таком духе. Но я стала католичкой именно под влиянием матери. Конечно, мне хотелось верить в возможность жизни после смерти, искупления, спасения и воссоединения и, самое главное, верить во всепрощающего Бога. Поэтому я выбрала Школу Святой Троицы (да-да, именно я выбрала школу для себя и Нетти). Но в ней я не нашла того Бога, о котором думала. Это был Бог моей матери, Тот, Кого бы она выбрала. И когда я ходила в церковь и вдыхала запах ладана в кадильнице священнослужителя, я чувствовала себя ближе к ней. И опускаясь на колени на вытертый бархат в исповедальне, я знала, что она ощущала то же самое. Когда я сидела на скамье и смотрела на распятие, залитое мягким разноцветным светом от витражей, порой мне даже казалось, что я ее вижу. В моей жизни сложно было найти что-нибудь, более похожее на счастье. И поэтому я знала, что я никогда полностью не отойду от католической религии.

Конечно, моя религия налагала на меня ряд ограничений, но цена была невысока по сравнению с тем, что давала мне вера. Ну и что, если мне придется хранить девственность до брака? У Гейбла не было шансов.

— Сколько дней прошло со времени твоей последней исповеди?

— Четыре, — ответила я, потом изложила свои грехи, о которых вы, должно быть, уже знаете. Подкуп, гнев, несколько повторяющихся грехов с понедельника и так далее. На меня наложили еще одну небольшую епитимью, которую я успела выполнить до начала первого урока, криминалистики. Это был мой любимый предмет, отчасти потому, что он казался мне интересным, отчасти потому, что он, единственный из выбранных мною предметов, имел отношение к полному преступлений миру, в котором я жила. Ну и еще потому, что криминалистика давалась мне лучше, чем другие предметы. Должно быть, это наследственное. Моя мама была судебным криминалистом в полиции Нью-Йорка после того, как оставила мечту стать монахиней, и до превращения в жену «крестного отца». И, конечно, именно так она познакомилась с папой.

Криминалистику уже второй год вела доктор Лау — однозначно лучшая преподавательница, которую я встречала в школе (она когда-то обучала и мою мать). Мне нравилось в ней то, что она не терпела брезгливости, как бы отвратительно ни выглядел предмет обучения, — например, недельной давности труп цыпленка, или матрас, весь в зловещих пятнах, или прокладка с менструальной кровью. «Жизнь — грязная штука, — любила повторять она, — и вам придется как-то с этим жить. Если вы позволяете себе ставить оценки, вы не можете видеть по-настоящему».

Доктор Лау была уже пожилой женщиной, впрочем, не такой старой, как бабуля, — лет пятидесяти — шестидесяти.

— Сегодня и на несколько следующих дней вы все станете зубными врачами, — весело заявила она. — У меня для вас семь наборов зубов, а вас тринадцать. Кто хочет изучать зубы самостоятельно?

Я единственная из всего класса подняла руку. Возможно, это выглядит странным, но мне на самом деле нравилось самостоятельно работать над уликами.

— Спасибо, что согласилась, Анни. В следующий раз у тебя будет партнер, — кивнула мне доктор Лау и начала раздавать лотки с зубами. Задача была ясна. Нужно было, используя только зубы, детально описать привычки их хозяина (например, курил ли он или она), а также сделать заключение о возможной причине смерти.

Я надела новые резиновые перчатки и начала изучать доставшиеся мне зубы. Они были маленькие, белые, без пломб, а на правом коренном зубе можно было различить слабые следы ассиметричного износа, словно их хозяин скрипел зубами во сне. Зубы были небольшие, изящные, — не детские, скорее, женские. Я записала на доске: «Богатая. Молодая. Боковое давление. Женщина?»

Словно описывала саму себя.

Доктор Лау дотронулась до моего плеча:

— Хорошая новость — мы нашли для тебя партнера, Анни.

Это был Вин. Мистер «я слишком умен для своего класса» перешел на второй курс криминалистики.

— Часто же мы с тобой сталкиваемся, — сказал он.

— Ну, это маленькая школа, — ответила я и показала ему экран моей доски. — Я далеко не продвинулась. Предпочитаю сначала подумать.

— Звучит разумно, — согласился он. Он надел перчатки (такое поведение мне всегда нравилось в партнерах по лабораторным исследованиям), затем указал на обратную сторону нижних зубов. — Посмотри, тут эмаль повреждена.

Я наклонилась над лотком — обратную сторону я еще не исследовала.

— Похоже, ее часто рвало.

— Может быть, она была больна, — сказал он.

— Или делала это намеренно.

— Похоже на то, — кивнул он и наклонил голову так низко, что почти коснулся лицом зубов. — Ты была права, Аня. Наша девочка сознательно вызывала рвоту.

Я улыбнулась ему.

— На лотке лежит вся история ее жизни и ждет, когда мы ее прочтем.

Он согласился:

— Когда думаешь об этом, становится грустно, но в этом есть что-то красивое.

Слова звучали странно, но я понимала, что он имел в виду. Все эти зубы когда-то принадлежали настоящим, живым людям. Они разговаривали, улыбались, ели, пели песни, ругались и молились. Они чистили зубы щеткой и зубной нитью и в конце концов умерли. На уроках английской литературы мы читали стихи о смерти, но вот тут, прямо передо мной, также была поэма о смерти. Только эта смерть не была выдуманной. Я сталкивалась со смертью, и стихи ничем мне не помогли. Слова ничего не значат — значат улики.

Было всего восемь утра — слишком рано для таких умных мыслей. Но это-то мне и нравилось в криминалистике.

Хотелось бы мне знать, был ли Вин свидетелем смерти кого-нибудь дорогого для него.

Прозвенел звонок. Вин аккуратно положил зубы обратно и пометил лоток куском скотча, на котором написал: «Баланчина — Делакруа. Не трогать!!!» Я запихнула доску в сумку.

— Увидимся на обеде, — сказал он.

— Ты узнаешь меня по сетке для волос, — ответила я.

Факультативным курсом для физического развития у меня было «мастерское фехтование» (оно шло четвертым уроком). «Мастерское» относилось скорее не к моему умению фехтовать, но к тому, что я отходила два предыдущих года. Само по себе оно казалось довольно смешным. Даже несмотря на все мое «мастерство», если бы я вдруг оказалась в смертельной опасности, я не прибегла бы к фехтовальным премудростям. Я бы использовала огнестрельное оружие.

Я фехтовала в паре со Скарлет; мы двигались одинаково неуклюже, хотя ей очень шел фехтовальный костюм. Единственное, на что мы были способны — она вставала в серию правдоподобных нападающих позиций, а я быстро принимала соответствующие оборонительные позы. Я уверена, что мистер Жарр, учитель фехтования, видел нас насквозь, но ему было плевать. Мы входили в число учеников, и это значило, что у него будет работа.

После разминки, которая включала в себя несколько выпадов и растяжку, мы разбились на пары.

Скарлет и я фехтовали (если это можно так назвать) и болтали (большую часть времени).

— Сегодня пятница, а это значит, что нам надо сегодня пригласить Вина, — напомнила она.

Я заворчала:

— Ну, серьезно, пригласи его сама. Я приду, но…

Скарлет нанесла мне легкий удар рапирой в плечо.

— Туше! — провозгласила я, больше для мистера Жарра, и отошла на пару шагов назад.

— Если ты там будешь, наша встреча не будет выглядеть как свидание. Подойди к нам за пять минут до конца ланча, — сказала она. — И Аня, дорогая, сними сетку с волос.

— Очень смешно, — сказала я и уколола ее рапирой в бедро.

— Ой, — вскрикнула она, — то есть я хотела сказать — туше!

Сегодня был последний день моего дежурства в столовой, и могу сказать без ложной скромности, что я стала хорошо делать свою работу. Я наловчилась собирать несколько подносов без того, чтобы их содержимое попадало на волосы и на халат, и я знала, как обслужить столик Гейбла с саркастической улыбкой в стиле «вы все сейчас получите».

После того как я взяла поднос Гейбла, он сказал:

— Надеюсь, ты выучила урок.

— О да, — ответила я. — И большое тебе спасибо, что меня научил.

Я с силой опустила поднос в тележку, так что брызги от остатков обеда (молотый тофу на лепешке, политый таинственным красным соусом — «Наслаждение Азии»?) попали ему на лицо.

— Прости, — сказала я и укатила свою тележку до того, как он успел ответить.

Я выложила подносы на конвейер, и главный повар разрешила мне поесть. «Ты хорошо поработала, Аня», — сказала она. Конечно, это было всего лишь дежурство по кухне, но мне было приятно при мысли, что я хорошо сделала свою работу. Папа говорил, что если уж пришлось что-то делать, надо делать это достойно.

Скарлет была за одним столом с Вином и своими друзьями из театрального кружка. Я села рядом с ней и произнесла свою реплику:

— Так мы идем сегодня в «Маленький Египет»?

— А что такое «Маленький Египет?» — отреагировал Вин так, как и должен был.

— Да так, глупости, — ответила Скарлет. — Это ночной клуб, который открылся в северной части заброшенного музея Метрополитен на Пятой авеню. Там когда-то хранились экспонаты из Древнего Египта, поэтому он и называется «Маленький Египет».

Подобного рода ночные клубы возникали на месте всяких покинутых зданий по всему городу — скромный, но стабильный доход правительства, особенно ценный в условиях непрекращающегося финансового кризиса.

— Он старомодный, но довольно забавный, если ты там еще не был, и, я не знаю, j’adore le discotheque!

[5]

(Вы помните, что Вин и Скарлет вместе изучали французский.)

Я сказала свою реплику:

— Можешь пойти с нами, если хочешь.

— Я не очень люблю ходить по ночным клубам, — колебался Вин.

На случай возражения мы со Скарлет уже подготовили ответ.

— Что, в Олбани так много ночных клубов? — поддразнила его Скарлет.

Он улыбнулся:

— Ну, мы порой устраивали гонки на тележках с сеном.

— Звучит заманчиво, — кокетливо сказала Скарлет с некоторой долей сарказма.

— Что, в Нью-Йорке вы часто гоняете на тележках?

Скарлет рассмеялась. Похоже, она нашла с Вином общий язык.

Мы договорились встретиться сегодня вечером в восемь часов у меня дома, так как он был ближе всего к клубу.

Вернувшись из школы, я первым делом пошла в комнату Лео, но его не было дома. Я твердила себе, что не надо беспокоиться, что, возможно, его отсутствию можно было найти вполне невинное объяснение. Зайдя в комнату бабушки, я увидела, что она спит, а Имоджин сидит в кожаном кресле с подголовником, стоящем у кровати. Когда-то в нем всегда сидел папа. В вазе на подоконнике были свежие розовые гвоздики — у бабушки был посетитель.

Я помахала Имоджин. Она приложила палец к губам: мне следовало вести себя как можно тише. Имоджин была сиделкой бабушки с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, и порой она забывала, что я не маленькая девочка, которая может топотать в комнате, где спит бабушка (и никогда такой не была). Я кивнула и поманила Имоджин в коридор. Положив распахнутую книгу корешком вверх на бордовый подлокотник, она поднялась и неслышно закрыла за собой дверь. Я спросила ее, не знает ли она, где сейчас Лео.

— Он ушел вместе с родственником, — проинформировала меня Имоджин. — Галя сказала, что все будет в порядке.

— Они говорили, куда собирались пойти?

— Прости, Анни. Честно говоря, я не обратила внимание. У Гали был тяжелый день. (Она покачала головой.) Может быть, поплавать? Нет, в этом нет никакого смысла (нахмурилась). Но, клянусь, упоминалось что-то, связанное с плаванием.

Конечно же. Бассейн.

— Мне надо было попытаться остановить Лео?

— Нет, — ответила я. По правде говоря, следить за моим братом не входило в ее обязанности — это было мое дело. Обязанность эта была еще более трудной, так как я должна была делать вид, что я вовсе за ним не слежу, чтобы щадить его чувства. А еще надо было ходить в школу. Я поблагодарила Имоджин, и она отправилась назад в комнату, читать книгу, сидя в папином кресле.

Я уже была готова пройти пешком через полгорода в поисках Лео, когда он вошел в дверь. Он был весь красный и тяжело дышал.

— Ой, я хотел прийти раньше, не хотел волновать тебя, Анни.

— Слишком поздно, — ответила я.

Лео обнял меня. Его одежда была влажной от пота, и я оттолкнула его:

— От тебя плохо пахнет.

Он, наоборот, обнял меня еще крепче. Это была такая игра. Я знала, что он не отпустит меня, пока я не скажу, что люблю его.

— Ладно, Лео. Я люблю тебя. Я уже тебя люблю! А теперь расскажи, где ты был.

— Ты будешь мной гордиться, Анни. Я получил новую работу!

Я подняла бровь:

— Имоджин сказала, что ты был в Бассейне.

— Да, там моя новая работа. До тех пор, пока клиника не откроется снова. Да и платят там больше, чем в клинике.

Я откашлялась:

— Какая именно работа?

Говорила я обманчиво мягко, чтобы Лео не догадался, в какой ярости я была.

— Всякое обслуживание. Мытье полов и все в таком роде. Джекс сказал, что им нужен такой работник, а я здорово делаю такие вещи, Анни, ты же знаешь.

Я спросила Лео, как он узнал о такой замечательной возможности, и он ответил, что кузен Джекс утром приходил в гости к бабушке (это объясняло свежие гвоздики). Джекс удивился, увидев Лео дома в середине дня, и Лео рассказал историю о закрытии клиники. Джекс упомянул, что им нужен парень по хозяйству в Бассейне и Лео бы отлично подошел, если бы его заинтересовала перспектива «легких денег», — до того, как клиника снова откроется.

— Легких денег? Это были его собственные слова? — спросила я.

Лео покачал головой.

— Я не знаю, Анни. Даже когда парень в Бассейне предложил мне работу, я сказал ему, что мне нужно сначала поговорить с тобой и бабулей. Это было правильно, да?

— Да. Но на самом деле наши родственники — я имею в виду тех, кто работает в Бассейне, — совсем не те люди, с которыми бы стоило водить знакомство.

— Я не так глуп, Анни, — жестко сказал Лео. До сих пор я не слышала, чтобы он говорил таким тоном. — Я не так глуп, как ты думаешь. Я знаю, какого рода дела ведет наша семья. Я также знаю, какими делами занимался отец. Я получил травму как раз из-за того, что папа это делал, помнишь? Я вспоминаю об этом каждый день.

— Конечно, ты знаешь, Лео. Я знаю, что ты не глупый.

— Я хочу честно выполнить свою долю работы. Мне плохо, так как у меня сейчас нет работы. Если бабуля умрет, а работы у меня не будет, они могут увести тебя с Нетти. И кузен Джекс на самом деле хороший парень. Он сказал мне, что ты его не любишь только потому, что ты когда-то неправильно поняла его слова.

Я фыркнула. Хороший парень Джекс нажрался как свинья и начал лапать мою грудь. Такое сложно понять неправильно.

— Я так не думаю, Лео.

Я внимательно посмотрела на брата. На нем были серые штаны, слишком широкие в талии (когда-то они были папины) и белая футболка. Несмотря на худощавое телосложение, у него были мускулистые руки, ведь ему приходилось поднимать тяжести в клинике. Он выглядел здоровым, даже сильным — совсем не как человек, кого надо защищать, не как тот, за которого переживает ночами младшая сестра.

У Лео были папины глаза — льдисто-голубые, но в глазах брата лед немного оттаял. Эти глаза смотрели на меня с надеждой.

— Я очень хочу работать там, Анни.

— Давай сначала я поговорю об этом с бабулей, хорошо?

И тут Лео взорвался.

— Я уже взрослый! Мне не нужно твое разрешение! Это ты ребенок! А я твой старший брат! Я больше не хочу, чтобы ты заходила в мою комнату!

И он толкнул меня. Толчок был несильный, но я отлетела на пару шагов.

— Я поговорю с бабулей, — повторила я. Когда я переступила порог комнаты, он шумно захлопнул за мной дверь.

Более чем вероятно, что наша ссора разбудила бабушку, так что я вернулась к ней в комнату. Она в самом деле уже не спала.

— Как ты, дорогая? Я слышала крики.

Я поцеловала ее в пахнущую детской присыпкой и желчью щеку, бросила взгляд на Имоджин и слегка наклонила голову — мне вовсе не хотелось обсуждать семейные дела в присутствии сиделки.

— Ну, мне пора идти. — Имоджин положила книгу в сумку. В любом случае у нее уже заканчивался рабочий день. — Похоже, ты нашла Лео.

Я коротко рассмеялась:

— О да, в коридоре.

— Как всегда, находишь в последнем месте, куда заглядываешь, — сказала она. — Береги себя, Аня. Спокойных снов, Галя.

После того как Имоджин закрыла за собой дверь, я рассказала бабушке, где был Лео и какую ему предложили работу.

— Так что ты думаешь? — спросила я.

Бабуля рассмеялась и закашлялась. Я налила немного воды в стакан и поднесла соломинку к ее губам. Несколько капелек пролилось на багровое покрывало, и они выглядели словно кровь. Я повторила вопрос:

— Так что ты думаешь?

— Ну, — прошелестела бабушка, — я могу сказать, что думаешь ты. Ноздри раздуты, словно у скаковой лошади, и глаза налиты кровью, как у пьяницы. Ты не должна разрешать своему лицу так ярко показывать, что ты чувствуешь. Это слабость, дорогая.

— И?

— И… пфф.

— Пфф?

— Пфф. Джекс — это член семьи. У Лео нет работы. Родственник заботится о родственнике. Пфф.

— Но Лео…

— Но ничего! Не все вещи в жизни — проявления тайного заговора. Я всегда это говорила твоему отцу.

Я решила не говорить, что у папы, очевидно, были причины вести себя как параноик: его застрелили в собственном доме.

Бабуля продолжала:

— Чудесно, что кто-то заботится о твоем брате. Потому что с точки зрения Семьи твой брат — мужик, ничто. Он не женщина, не ребенок. Никто не будет с ним возиться.

Но все же Джекс по каким-то причинам с ним возится.

— Аня! Я вижу, как ты нахмурилась. Я имею в виду, что никто не будет стрелять в твоего брата и не впутает его в неприятности. Это будет позором. Люди из Бассейна когда-то были командирами и солдатами твоего отца. А одной из лучших черт твоего отца — да упокоит Господь его душу — было то, что он заботился о людях. Они любили твоего отца, уважали его при жизни и сделают все возможное, чтобы не опозорить его имя после смерти. Вот поэтому Джекс предложил работу твоему брату. Ты поняла это?

Я перестала хмуриться.

— Хорошая девочка, — сказала она, похлопывая меня по руке.

— Может быть, мне самой стоит поговорить с Джексом, — предложила я. — Чтобы убедиться, что он ничего не затевает.

Бабуля покачала головой:

— Пусть все идет своим чередом. Если ты пойдешь к Джексу, это только унизит Лео. Он потеряет лицо. И, кроме того, Пирожков — никто и не представляет ни для кого угрозы.

Ее слова звучали разумно.

— Я скажу Лео за ужином, что ты согласна.

Бабуля покачала головой.

— Через два года ты будешь в колледже, а я…

— Не смей такого говорить! — закричала я.

— Хорошо, дорогая, как хочешь. Я буду где-нибудь в другом месте. Суть в том, что не лучше ли позволить Лео принимать решения самостоятельно, Аннушка? Дай ему быть мужчиной, моя дорогая. Сделай ему такой подарок.

В качестве перемирия я снова приготовила макароны с сыром — второй раз за эту неделю. Я попросила Нетти позвать Лео ужинать, но он не пришел. Я принесла тарелку с макаронами к двери его комнаты.

— Лео, тебе надо поесть.

— Ты сердишься на меня? — прошептал он. Я едва слышала его через дверь.

— Нет, я не сержусь. Я никогда не сердилась на тебя. Я просто за тебя беспокоюсь.

Лео щелкнул замком и открыл дверь.

— Прости меня, пожалуйста, — сказал он. Его глаза были полны слез. — Я толкнул тебя.

Я кивнула:

— Все в порядке. Толчок был несильный.

Он крепко сжал глаза и губы, пытаясь больше не плакать. Я встала на цыпочки и погладила его по спине.

— Посмотри, я принесла тебе макароны.

Он слабо улыбнулся. Я вручила ему тарелку, и он принялся всасывать в рот желтые трубочки.

— Я не буду работать в Бассейне, если ты не хочешь этого.

— По правде говоря, я не могу остановить тебя, Лео, — сказала я, проигнорировав бабулин совет. — Но когда клиника откроется, я думаю, тебе надо будет работать там. Ты им нужен. И…

Он обнял меня, не выпуская тарелки из рук, и несколько макаронин упало на пол.

— И если что-нибудь в Бассейне начнет тебя беспокоить, ты должен немедленно уйти оттуда.

— Я обещаю, — сказал он, поставил тарелку на пол, обнял меня, приподнял и покружил в воздухе, как когда-то делал его отец.

— Лео! Поставь меня! — Я смеялась, поэтому он еще несколько раз покружил меня.

— Давай пойдем куда-нибудь вечером. Ты, я, Нетти, — сказал он. — У тебя завтра нет уроков, а у меня есть талоны, так что можно купить мороженого.

— Мне бы очень этого хотелось, но я уже договорилась пойти со Скарлет.

— Мне нравится Скарлет. Она тоже может пойти.

— Это не совсем то, Лео. Мы идем в «Маленький Египет».

— Мне нравится «Маленький Египет», — настаивал он.

— Нет, не нравится. Когда ты пришел туда в первый и единственный раз, ты сказал, что там слишком шумно, потом у тебя заболела голова, и мы ушли спустя пять минут.

Это была правда. Травма головы, которую получил Лео, делала его очень чувствительным к звукам.

— Это было очень давно, — продолжал он. — Мне сейчас лучше.

Я отрицательно покачала головой.

— Прости, Лео. Не сегодня. Только Скарлет и я.

— Ты никогда никуда не хочешь со мной ходить!

— Я…

Господи, Лео снова готов был заплакать. Он повернулся к окну.

— Ты стыдишься меня.

— Нет, это не так.

Я положила руку ему на плечо, но он сбросил ее. Может быть, он был прав. Может быть, в его словах была доля правды, но только доля. На самом деле я думала, что не смогу приглядывать за Лео в переполненном ночном клубе и в то же время способствовать развитию отношений Вина и Скарлет.

— Скарлет пригласила парня, который ей нравится, и не сердись на меня, потому что я сама не хочу идти в это дурацкое место, — объяснила я.

Лео молчал.

— Ты убиваешь меня своим молчанием. Поверь мне. Я бы с гораздо большим удовольствием провела время с тобой и Нетти.

Это было почти правдой.

— Давай пойдем в другой раз?

Он повернул голову и пристально посмотрел на меня невыразительными пустыми глазами, словно один из игрушечных львов.

— Конечно, Анни. В другой раз.

IV

Я иду в «Маленький Египет»

Я стояла перед зеркалом, думала о Лео — многое можно было бы сделать гораздо лучше — и выщипывала лишние волосы из брови.

Прозвенел дверной звонок. Нетти закричала:

— Я подойду!

— Спасибо, конечно, но это всего лишь Скарлет.

Мы со Скарлет договорились, что она придет за полчаса до Вина, чтобы мы могли обсудить стратегию поведения или что-то в этом роде.

— Скажи ей, чтобы прошла в ванную. Я там выщипываю брови.

— Не перестарайся, Анни! — наставительно сказала Нетти. — Ты всегда слишком стараешься.

Я слышала, как она бежала по коридору, и слышала звук открываемой двери.

— Анни сказала, чтобы ты шла в ванную, — сказала Нетти. — Ой, ты же не Скарлет.

Ответил ей мужской голос.

— Я обязательно должен идти в ванную и смотреть, как она выщипывает брови? — засмеялся Вин.

Я потуже затянула пояс халата и вышла в зал, где кокетка Нетти уже завладела шляпой Вина.

— Ты рано, — напряженно сказала я.

— Отличное здание, — спокойно сказал он, словно и не заметил моего раздражения. — Мраморная лестница в холле, горгульи — немного жутковато, но в этом есть стиль.

— Ты прав, — сказала я. — Итак, предполагалось, что ты будешь здесь в восемь вечера.

— Должно быть, я перепутал. Тысяча извинений. — И он слегка поклонился.

Я не любила, когда планы менялись.

— Ну, я еще не готова, так что же мне с тобой делать?

— Я позабочусь о нем, — вызвалась Нетти.

Я посмотрела на сестру. Шляпа Вина ей очень шла. Она была из более темного и жесткого материала, чем та, что он носил в школе. За исключением шляпы он был одет точно так же, как и утром, — точнее говоря, в школьную форму, разве что рукава белой рубашки были закатаны.

— Другая шляпа, — заметила я.

— Да, Аня. Это будет моя вечерняя шляпа, — иронично сказал он и слегка наклонился ко мне. От него пахло лесом и свежестью.

— Хорошо, Нетти. Можешь предложить ранней пташке выпить. — И я повернулась, чтобы пойти обратно в свою комнату.

— Кстати, твои брови отлично выглядят. Я имею в виду, в настоящий момент.

Прозвенел дверной звонок: это была Скарлет.

— Кажется, все сегодня приходят рано, — прокомментировал Вин.

— Нет, Скарлет должна была прийти пораньше, — помогла Нетти.

— В самом деле? Это интересно.

Я проигнорировала его слова и повернулась к Скарлет.

Скарлет клюнула меня в щеку так, чтобы не оставить след помады. Одета она была в своем обычном стиле: черный корсет со шнуровкой, мужские брюки и в качестве фирменного знака — обилие красной помады. Она даже как-то ухитрилась достать цветок белой лилии и вставить в свои светлые волосы.

— Цветок замечательно пахнет, — сказала я ей и прошептала на ухо: — Он уже тут. Перепутал время или что-то в этом роде.

— Ох, невероятно досадно, — ответила она, положила вечернюю сумочку в шкаф в холле, нацепила улыбку и пошла в гостиную: — Привет, Вин! Суперская шляпа, Нетти!

Я пошла в свою комнату в поисках одежды на смену старому халату. Бабушка когда-то говорила мне, что в ее время то, как мы одеваемся, назвали бы «винтаж». Около десяти лет назад производство одежды прекратилось, так что одежные ухищрения Скарлет требовали больших усилий. Но в отличие от моей лучшей подруги я не собиралась тратить время, раздумывая, какой наряд выбрать на вечер, и надела старое платье моей матери из красного джерси. Оно было коротким, с расклешенной юбкой, но со скромным вырезом. Под мышкой была дырка, но я не собиралась высоко поднимать руки. По пути в гостиную я постучала в дверь Лео, чтобы пожелать ему спокойной ночи и убедиться, что между нами не осталось напряжения. Он не ответил, так что я слегка приоткрыла дверь. Света не было, он лежал под грудой одеял на кровати. Я осторожно закрыла дверь и пошла к друзьям.

— Ты очень мило выглядишь, — сказала Нетти, увидев меня.

Скарлет присвистнула, Вин шутливо отдал честь.

— Прекратите, вы смущаете меня, — сказала я, хотя, честно говоря, была польщена. — Пора идти в «Маленький Египет».

Вин снял шляпу с головы моей сестры, и мы двинулись в путь. До клуба было всего пять минут ходу, но из-за шпилек Скарлет на дорогу ушло вдвое больше времени. Когда мы дошли до «Маленького Египта», очередь на вход заняла целиком широкие мраморные ступени у входа в здание. «Маленький Египет» был практически единственным местом, куда можно было пойти отдохнуть в этой части города.

Скарлет помахала вышибале.

— Можно мы с друзьями пройдем внутрь? Пожалуйста-пожалуйста.

— А что я за это получу, блондинка?

— Мою нескончаемую благодарность.

— В конец очереди.

Мы развернулись и пошли вниз по лестнице, когда вышибала окликнул меня:

— Эй, ты, в красном платье!

Я обернулась.

— Тебя зовут Анни, верно?

Я скорчила гримаску:

— А кто хочет знать?

— Нет, это не то, что ты думаешь. Я работал с твоим стариком. Хороший человек.

Он отцепил бархатную веревку, жестом поманил нас внутрь, полез в карман и извлек оттуда пачку билетов на выпивку.

— Выпейте за старика, хорошо?

Я поблагодарила его. Хотя такие вещи случались довольно часто, они всегда радовали: у папы было много врагов, но друзей было еще больше.

— Будьте осторожны, там довольно жарко, — предупредил нас вышибала.

Бар располагался под табличкой «Информация». Другая табличка, висевшая над прилавком, являлась прейскурантом и осталась еще с тех времен, когда «Маленький Египет» был музеем. Мы обменяли билеты на пиво. В продаже был только один сорт, не особо вкусный — шипучка янтарного цвета с тинистым привкусом. Почему кому-то понадобилась портить ради этого хорошую воду?

— Вздрогнем! — сказала Скарлет.

— Что именно значит эта фраза? — спросил Вин.

Скарлет покачала головой:

— Ты задаешь слишком много вопросов.

Она сняла с него шляпу и надела на себя. Мне стало неловко за Скарлет — она использовала тот же ход, что и моя младшая сестра.

Я отпила глоток пива и мысленно помянула отца. Бабушка говорила, что когда она была молода, у подростков были проблемы из-за выпивки, и молодежи запрещалось продавать спиртные напитки. В нынешнее время купить алкоголь можно было в любом возрасте, при наличии талона, конечно. Достать его было не труднее, чем мороженое, и гораздо легче, чем, положим, стопку бумаги. Казалось невероятно странным, что люди когда-то придавали так много значения алкоголю. Может быть, его популярность была вызвана его нелегальностью, не знаю. Я бы предпочла воду. Алкоголь усыплял меня, а жизнь требовала ясного ума.

Мы вышли из бара и направились в сторону танцпола. Музыка била по ушам, мелькали огни стробоскопа, но все еще ощущался изначальный дух этого места. Несмотря на множество людей, от камня вокруг веяло холодом. Повсюду стояли мраморные пьедесталы, на которых танцевали девушки в одежде, больше напоминавшей нижнее белье. Если пройти чуть дальше, можно было увидеть пустой, украшенный мозаикой бассейн, размером почти с танцпол, и фонтан рядом с фреской, изображающей буколическую виллу у воды. Конечно, и бассейн, и фонтан были сухи и отчаянно нуждались в реставрации, которой никогда не будет. На секунду я прикрыла глаза и попыталась представить, как это место выглядело, когда еще было музеем. В какой-то момент я заметила, что Вин стоит рядом со мной. Его взгляд застыл на фреске, и мне стало интересно, не думает ли он о том же, что и я.

— Вы двое, хватит мечтать. Пора танцевать! — прокричала Скарлет, схватила меня и Вина за руки и потащила на середину танцпола.

Скарлет немного потанцевала со мной и потом перешла к Вину. Я танцевала сама с собой (стараясь не поднимать высоко руки, чтобы не показать дырку под мышкой или, не дай бог, не расширить ее) и наблюдала за ними. Скарлет здорово танцевала. А вот Вин нет. Он прыгал, как кузнечик, или что-то в этом роде, что выглядело довольно комично.

Он припрыгал ко мне.

— Ты смеешься надо мной? — сказал он, наклонившись к моему уху. Музыка была такой громкой, что это был единственный способ донести до меня слова.

— Нет, клянусь. — Тут я сделала паузу. — Я смеюсь вместе с тобой.

— Но я не старался быть смешным, — сказал он и рассмеялся. — Я заметил, что ты мало двигаешь руками.

— Ты меня разоблачил, — сказала я и подняла руку. И в тот же момент увидела кое-кого в другом конце зала, человека, который ни в коем случае не должен был здесь быть, — Лео.

— Боже мой, — пробормотала я и повернулась к Скарлет. — Лео здесь. Мне нужно что-то сделать. С тобой все будет в порядке?

Она сжала мне руку:

— Иди.

Я пробивалась сквозь извивающиеся тела и уговаривала себя остыть, действовать спокойно и не устраивать сцен.

Когда я наконец добралась до Лео, он стоял, окруженный стайкой девиц самого низкопробного вида. Все они были старше меня. Меня это не удивило. Лео был симпатичным и в тех редких случаях, когда посещал подобные заведения, всегда имел при себе полный бумажник. Все это просто не могло их не привлечь. Даже если он не всегда мог поддержать разговор… ну, я думаю, что одни даже не заметили бы этого, а другим было все равно.

Я пробилась между Лео и одной из девиц.

— Эй! Подожди своей очереди, — крикнула она.

— Он мой брат! — прокричала я в ответ.

— Привет, Анни, — сказал Лео. Он не выглядел удивленным.

— Привет и тебе. Я думала, ты сегодня будешь дома.

— Я и был, — согласился он. — Но после того как ты ушла, пришел Джекс и сказал, что нам надо пойти куда-нибудь.

— Так Джекс тут? — сказала я. Хорошо было бы поговорить с кузеном, чьи поступки все более раздражали меня.

— Ну да. — Лео указал на стенку бассейна, где вместе с девушкой со странным загаром и рыжими волосами сидел Джекс. Она заливалась хохотом при каждом его слове. Рядом с кузеном всегда была какая-нибудь симпатичная девушка, и, в общем, женщины находили его привлекательным, хотя лично я никогда не могла этого понять. Он был маленького роста и очень худой, а его ноги были непропорционально длинными по отношению к телу. Мать Джекса была проститутка, в прошлом — профессиональная балерина (в давние времена люди могли зарабатывать танцами), и, думаю, Джекс телосложением пошел в нее. Его глаза были зелеными, как мои, но при разговоре он постоянно стрелял ими по сторонам, словно высматривал кого-то, с кем говорить интереснее. На пальцах у него были вытатуированы буквы vory v zakone.

Я посмотрела на брата. Его виски были влажными от пота, и я не знала, было ли причиной то, что у него болит голова от шума, или я преувеличивала, и он вспотел просто потому, что танцевал.

— Лео, ты хорошо себя чувствуешь?

— Отлично.

— Не волнуйся, малышка, — сказала мне одна из девиц. — Мы позаботимся о твоем брате.

Она рассмеялась и взяла Лео за руку.

Я проигнорировала ее слова и сказала Лео:

— Я пойду поговорю с Джексом, а потом домой. Ты проводишь меня, хорошо?

Он кивнул.

— Я найду тебя, когда закончу с Джексом, — добавила я.

На ступеньках бассейна Джекс был занят — тискал рыжую. Кажется, она не возражала.

— Неужели это маленькая сиротка Анни Баланчина?! Ты так выросла, — приветствовал он меня, шлепнул рыжую по бедру и движением руки отослал ее прочь. У нее не хватило достоинства даже на то, чтобы обидеться. Джекс встал и поцеловал меня в щеку. Я сделала движение, чтобы поцеловать его в ответ, но не коснулась губами кожи.

— Здорово видеть тебя, Анни.

— Да.

— Сколько времени прошло!

Я пожала плечами, хотя в точности помнила, как давно была наша последняя встреча.

— Думаю, мне полагается поблагодарить тебя за то, что помог Лео с работой, — сказала я.

Джекс махнул рукой.

— Лео отличный парень, и ты знаешь, что для твоего отца я сделал бы все. Даже не говори об этом.

Я пристально посмотрела ему в глаза.

— Я должна об этом поговорить, кузен, потому что неправильно было бы принять столь щедрый дар и не выяснить, чего даритель хочет взамен.

Джекс рассмеялся и сделал глоток из серебряной фляжки, которую достал из кармана штанов (он предложил и мне, но я отказалась).

— Ты слишком подозрительна, девочка. Это неудивительно при таком воспитании.

— Папа говорил мне, что не хочет, чтобы Лео участвовал в семейном деле в каком бы то ни было качестве, — сказала я. (Возможно, это не были прямые слова отца, но я была уверена, что именно этого он бы хотел.)

Джекс некоторое время обдумывал эту информацию.

— Большой Лео уже давно почил, Анни. Может быть, он не знал, на что способен твой брат, когда говорил эти слова.

— Способен? — повторила я. — Что ты знаешь о его способностях?

— Может быть, ты слишком близко находишься к нему и не замечаешь, что твой брат уже не тот мальчик, который попал в аварию много лет назад. Полдня ты держишь его взаперти со старой женщиной, а вторую половину суток он проводит на этой дурацкой работе с животными.

Он показал на Лео — тот танцевал все с теми же потаскушками.

— Ему здесь нравится. Кто-то же должен иногда выводить парня на прогулку.

Может быть, он был прав, но все же не объяснил, чего он ожидает за свою помощь Лео. Я решила поставить вопрос ребром:

— Так какая тебе в этом выгода?

— Как я уже сказал, я сделал бы все для старика.

— Отец мертв, — напомнила я. — А помощь сыну Леонида не принесет тебе никакой выгоды.

— Ты цинична, Анни. На самом деле помощь твоему брату приносит мне пользу. Так я выгляжу лучше в глазах Семьи. Может быть, связь с твоим отцом бросает отблеск и на меня, и я могу этим воспользоваться.

Наконец-то он прояснил свою позицию.

— Хорошо.

— Вот хорошая девочка, — сказал Джекс, окидывая меня взглядом с головы до ног. — Ты уже совсем взрослая, кузина.

— Спасибо, что заметил.

Я повернулась и пошла искать брата. И в этот самый момент огни замигали, завыла сирена, и голос полицейского заревел в громкоговоритель: «Все наружу! Это здание закрыто приказом полиции Нью-Йорка и Министерства здравоохранения. Посетители должны немедленно выйти! Не подчинившиеся будут арестованы!»

— Кажется, кто-то не заплатил нужному человеку. Когда Большой Лео правил Нью-Йорком, этого не было.

Я пошла искать Лео (младшего), но его нигде не было видно. Толпа тащила меня к выходу. Надо было двигаться, или меня затоптали бы. Я потеряла из виду Джекса, что было совсем неплохо, а также Скарлет и Вина.

Наконец-то меня вынесло на ступени, и можно было вздохнуть свободно. С мгновение я постояла, подождала, когда пройдет туман в голове, и начала искать Лео.

Кто-то тронул меня за плечо. Это оказалась одна из девиц, с которыми танцевал Лео. Снаружи, в темноте, она выглядела более невинно.

— Ты же его сестра, верно?

Я кивнула.

— С твоим братом что-то не так.

V

Я жалею, что пошла в «Маленький Египет»

Девица провела меня через пролет к южной стороне здания. Не так далеко отсюда четыре дня назад уличный оборванец пытался ограбить Нетти. Я увидела Лео — мой брат корчился на земле, словно насекомое, на которое направили солнечный луч через увеличительное стекло.

— Что с ним не так? — спросила девица. В ее голосе звучало отвращение, и единственное, что удержало меня от удара, — то, что у нее оказалось достаточно совести, чтобы найти меня.

— Это всего лишь припадок. — Я хотела было крикнуть, чтобы мне помогли, чтобы придержали его голову и она не билась о безжалостные мраморные ступени, когда увидела, что кто-то уже это делает.

Вин держал голову Лео на коленях.

— Я знаю, что это не лучший вариант, — сказал он, когда увидел меня. — Но мы не смогли найти более мягкую поверхность, а я не хотел, чтобы он разбил голову.

— Спасибо тебе, — сказала я.

— Это Скарлет, она заметила его. Сейчас она ищет тебя.

Я снова его поблагодарила, взяла брата за руку и сжала ее:

— Я здесь.

Я вгляделась в глаза Лео. Судороги прекратились, значит, приступ проходит. Время от времени у него случались припадки, хотя с последнего прошло очень много времени. Я не знала, что послужило причиной на этот раз — мигающие огни или громкая музыка.

— С тобой все будет в порядке.

Лео кивнул, но выглядел подавленным.

— Ты можешь идти? — спросил его Вин.

— Да, думаю, да, — ответил Лео.

Вин помог ему подняться на ноги и представился:

— Меня зовут Вин. Я хожу в школу с Аней.

— Лео.

Тут появилась Скарлет.

— Боже мой, Анни, я везде тебя искала! Я так рада, что ты нашлась!

Она обняла Лео.

— Я так о тебе беспокоилась, — сказала она со слезами на глазах.

— Не волнуйся, со мной все в порядке. Это все пустяки, — ответил он. По-видимому, Лео смутился, что Скарлет застала его в таком виде.

— Это совсем не похоже на пустяки. Бедный Лео.

— Нам пора идти, — сказал Вин.

Он был прав. Время было позднее, скоро начинался комендантский час, а повсюду были полицейские. Самое лучше было бы отправиться домой.

Лео все еще пошатывало, поэтому Скарлет встала с одной стороны и взяла его за руку, а Вин встал с другой. Я шла позади. Девицы нигде не было видно, как, впрочем, и Джекса. Наша небольшая процессия нетвердо держалась на ногах и двигалась довольно медленно, так что путь обратно к дому занял значительно больше времени. Мы добрались до квартиры уже после начала комендантского часа, так что Вину пришлось позвонить родителям и предупредить их, что он останется на ночь у меня.

Скарлет отправилась в ванную лечить натертые туфлями волдыри, а я пошла укладывать Лео в кровать. Я помогла ему сменить одежду, перепачканную во время приступа, и надела на него пижаму.

— Спокойной ночи. Я люблю тебя, Лео, — сказала я, целуя его в лоб.

— Как ты думаешь, Скарлет видела? — спросил Лео после того, как я выключила свет.

— Видела что?

— Что я… обмочился.

— Нет, сомневаюсь, что она заметила. И в этом нет твоей вины. Да даже если бы и видела, она тебя любит.

Лео кивнул.

— Мне так жаль, что я испортил тебе вечер, Анни.

— Перестань. Вечер был кошмарным задолго до твоего появления. С тобой стало только интереснее.

Я просунула голову в комнату Нетти. Даже несмотря на то, что ей уже исполнилось двенадцать, во сне она до сих пор выглядела ребенком.

Я прошла в ванную, где Скарлет накладывала повязку на один из волдырей.

— Прежде чем ты скажешь что-нибудь, мисс Баланчина, оно того стоило. Я выглядела потрясающе.

— Да, так и было, — согласилась я. — Почему бы тебе не принести пару одеял Вину в гостиную? — предложила я.

Скарлет улыбнулась.

— Этот парень… не для меня, — сказала она со смутным испанским акцентом.

— Но вам же обоим нравятся шляпы.

— Я знаю. — Она вздохнула. — И он просто прелесть. Но, увы, нет. — Тут она снова заговорила с чудовищным акцентом: — Как ты говоришь? Никакого притяжения, сеньорита.

— Мне жаль.

Она переключилась на французский:

— C’est la vie. C’est l’amour.

[6]

Скарлет принялась снимать макияж кусочком ткани.

— Аня, одеяла надо отнести тебе.

— Да что ты говоришь!

— Я сказала, что я не буду возражать, если ты отнесешь одеяла Вину.

— Но он мне не нравится, — запротестовала я, — если «отнести одеяла» значит это самое.

Скарлет поцеловала меня в щеку.

— Ну, я же в любом случае не знаю, где у вас постельные принадлежности.

Я прошла в коридор и достала из шкафа комплект постельного белья для Вина.

Он уже снял рубашку, но все еще был в штанах и простой белой майке.

— Еще раз спасибо тебе, — сказала я.

— С твоим братом все в порядке? — спросил он.

Я утвердительно кивнула.

— Он только смущен.

Я положила белье на кушетку.

— Это тебе. Ванная в коридоре, вторая после моей комнаты и до дверей в комнаты Нетти и Лео, а если ты попадешь в комнату моей умирающей бабушки, точно поймешь, что прошел слишком далеко. Кухня направо, но она обычно пуста. Сегодня пятница, а я могу заставить себя сражаться за лимитированные продукты только в выходные. Доброй ночи.

Он сел на кушетку, и свет лампы упал ему на лицо. На скуле было красное пятно, которое завтра превратится в синяк.

— Ох, нет! Это Лео?

Он потрогал себя за щеку.

— Думаю, он засветил мне локтем, когда у него начался… Это эпилептический припадок, верно?

Я кивнула.

— У моей сестры тоже были припадки. Так что верно, локоть. Когда Лео ударил меня, я почти не почувствовал боли и понадеялся, что синяка не будет.

— Я принесу лед.

— Все в порядке.

— Нет, синяк станет меньше, — настояла я. — Подожди тут.

Я прошла на кухню, достала упаковку замороженного горошка из морозилки и принесла ее Вину. Он поблагодарил меня и прижал ее к щеке.

— Останься тут на минутку. Я не могу лечь в кровать, когда надо держать горошек у лица.

Я села в мягкое бордовое бархатное кресло, которое стояло рядом с кушеткой, и прижала к себе бирюзовую подушку в китайском стиле — мой щит.

— Могу поклясться, что ты сожалеешь о том, что пошел куда-то с нами.

Вин покачал головой.

— Не совсем так. — Он сделал паузу, чтобы переложить пакет с горохом. — Кажется мне, что там, где ты, всегда случается что-то интересное.

— Да, я просто притягиваю неприятности.

— Я бы так не сказал. Ты просто девушка с чертовски большим количеством проблем.

Он сказал это так доверительно, что я почти ему поверила. Конечно, мне хотелось ему поверить.

— Ты упомянул, что у твоей сестры были припадки. Они прекратились?

— Да. — Он помолчал. — Она умерла.

— Мне очень жаль.

Он повел рукой.

— Очень давно. Я уверен, что и у тебя самой грустных историй набралось бы на целую книгу.

Конечно, книгами уже давно никто не интересовался. Я встала и положила подушку обратно на кресло.

— Спокойной ночи, Вин.

— Спокойной ночи, Аня.

Около пяти утра я проснулась от чьего-то плача. Я никогда не позволяла себе крепко спать, так что уже через секунду поняла, что звуки доносились из комнаты моей сестры.

Когда я включила свет, Скарлет сидела в спальном мешке, ее глаза были сонными и полными ужаса.

— Это всего лишь Нетти. Возможно, ей приснился один из ее кошмаров, — сказала я Скарлет, вставая с постели.

— Бедняжка Нетти. Мне пойти с тобой?

Я отрицательно покачала головой. Я уже привыкла утешать Нетти после кошмаров. Они появились у нее семь лет назад после смерти папы.

Вин был в коридоре.

— Я могу помочь?

— Нет, — сказала я. — Иди спать.

Меня разозлило его появление: люди, знающие вашу подноготную, получают власть над вами.

Я зашла в комнату Нетти, закрыв дверь между мной и Вином, и села на ее кровать. Она лежала на сбившихся и влажных от пота простынях и плакала уже тише, но все еще не просыпалась.

— Ш-ш-ш, это всего лишь плохой сон.

Нетти открыла глаза и сразу же разразилась бурными рыданиями.

— Анни, это было как наяву.

— Сон был о папе?

Обычно в кошмарах Нетти снился тот день, когда убили папу. Это случилось в этой самой квартире, и мы обе были рядом. Ей было всего пять, а мне девять. Лео был в школе-интернате, за что я очень благодарна небесам. Человек не должен быть свидетелем смерти обоих родителей.

Убийцы пришли, когда папа работал. Мы с Нетти были не только в квартире, мы были в его комнате. Они не заметили нас, потому что мы играли у его ног, скрытые массивным столом красного дерева. Он услышал незваных гостей прежде, чем увидел. Папа слегка склонил к нам голову и приложил палец к губам. «Не шевелитесь», — это были его последние слова. Почти сразу же последовал выстрел в голову. Хотя я была еще ребенком, мне хватило ума закрыть ладонью рот Нетти, чтобы никто не услышал ее всхлипываний. А так как рядом не было никого, кто закрыл бы рот мне, я не заплакала.

Они один раз выстрелили папе в голову и три раза в грудь и потом выбежали из дома. Из-под стола я не видела, кто именно это сделал, и полиция до сих пор считала дело нераскрытым. Не то чтобы его усердно расследовали. Папа был известным криминальным боссом, и с точки зрения полицейских его убийство было профессиональным риском и должно было рано или поздно произойти. Может быть, в глубине души они даже считали, что убийцы сделали им одолжение.

— Так твой сон был о папе? — повторила я.

Она затравленно посмотрела на меня:

— Нет, он был о тебе.

Я рассмеялась.

— В любом случае стоит мне рассказать. Ты выговоришься, почувствуешь себя лучше, а я смогу сказать, насколько нелепы твои страхи.

— Сон начинался словно в ту ночь, когда убили папу, — начала она. — Я была под столом и услышала, как входят убийцы. Но потом я поняла, что тебя нет рядом, и я стала искать тебя…

Я прервала ее:

— Очень просто, это метафора. Ты боишься быть одна. Возможно, ты тревожишься, что мне придется ходить в колледж. Но я уже тебе говорила, я ни в коем случае не уеду из Нью-Йорка, так что тебе не стоит беспокоиться.

— Нет! Ты не дослушала. Убийцы вошли, я взглянула вверх и увидела, что ты сидишь в папином кресле. Ты была как папа! А потом я увидела, как они выстрелили тебе в голову. — И она снова зарыдала. — Это было так ужасно, Анни. Я видела, как ты умерла. Я видела, как ты умерла.

— Этого никогда не случится, Нетти. В конце концов, я умру явно не таким образом. Что папа всегда нам говорил?

— Папа много чего говорил, — шмыгнула она носом.

Я закатила глаза.

— Что папа говорил о том, почему мы всегда будем в безопасности?

— Он сказал, что никто не трогает членов Семьи.

— Верно, — сказала я.

— Но что случилось с мамой и Лео?

— Это была ошибка. Целью был папа. Мама и Лео просто попались на пути. Кроме того, все люди, которые планировали это преступление, умерли.

— Но…

— Нетти, такого с нами никогда не случится. Никто не попытается нас убить, потому что никто из нас не принимает активного участия в делах Семьи, мы не представляем угрозы. Это просто смешно!

Нетти подумала над моими словами, нахмурилась и выпятила нижнюю губу.

— Да, я думаю, ты права. Теперь сон выглядит глупо.

Нетти снова легла, и я натянула ей одеяло до подбородка.

— Ты хорошо провела время с Вином? — спросила она.

— Я расскажу тебе завтра. — Я понизила голос: — Он все еще тут.

— Анни! — Ее глаза расширились от удивления и восторга.

— Это долгая история и намного менее волнующая, чем та, которую, как я подозреваю, ты придумываешь. Он всего лишь спит на нашей кушетке.

Я собиралась потушить свет и уйти, когда Нетти сказала:

— Надеюсь, Вин не услышал, как я плачу. Он подумает, что я совсем ребенок.

Я обещала ей, что все объясню, не углубляясь излишне в семейные проблемы, и Нетти заулыбалась.

— Между прочим, не считай себя ребенком просто потому, что тебе снятся кошмары. Когда ты была совсем маленькой, с тобой случилось нечто ужасное, и поэтому они тебе снятся. Это не твоя вина.

— У тебя никогда их нет, — заметила она.

— Верно, я всего лишь хожу и поливаю парней соусом от спагетти.

Нетти засмеялась:

— Спокойной ночи, храбрая Аня.

— Сладких снов, Нетти. — Я послала ей воздушный поцелуй и закрыла дверь.

Я пошла на кухню и налила себе стакан воды. В детском саду учителя научили нас ужасно глупой песне «Думай, когда пьешь», которая призывала нас беречь воду, и она так въелась в подсознание, что до сегодняшнего дня я не могла сделать глоток, не посчитав в уме стоимость двухсот миллилитров. В последнее время я много думала об этой песне, потому что отвечала за семейный бюджет и заметила, что плата за миллилитр воды увеличивается с каждым месяцем. Папа оставил нам достаточно денег, но я все-таки старалась следить за такими вещами.

Я выпила один стакан и налила другой. Слава небесам, вода не была лимитированным продуктом. Мне ужасно хотелось пить, и сон Нетти оставил после себя осадок, хотя я и пыталась думать, что все это чушь.

Но я не сказала Нетти двух вещей.

Во-первых, я убью любого, кто попытается навредить ей или Лео.

Во-вторых, я вовсе не была храброй. Мне тоже снились кошмары, и снились чаще, чем обычные сны. Но в отличие от Нетти я отлично овладела искусством плакать, не подавая голоса.

Я услышала в гостиной шаги Вина и крикнула через стену:

— Прости, что мы мешаем тебе спать.

Он зашел на кухню.

— Без проблем. Комендантский час заканчивается в шесть утра, так что в любом случае мне скоро пора идти домой.

В утреннем свете можно было различить, что его щека сильно раздулась в том месте, куда пришелся удар Лео.

— Твое лицо! — вскрикнула я.

Он посмотрел на свое отражение в хромированном тостере.

— Отец подумает, что я подрался. — Он улыбнулся.

— Он будет злиться?

— Возможно, он решит, что это закалит мой характер или что-то в этом роде. Он считает, что я слишком мягкий.

— А ты такой? — спросила я.

— Ну, я не похож на отца, это точно. — Он немного помолчал. — И не хотел бы быть похожим.

Таймер на духовке показал, что уже ровно шесть утра.

— Я провожу тебя до двери, — сказала я.

Стоя у двери, мы оба почувствовали себя неловко. Я не знала, как попрощаться. Он видел слишком много и слишком много узнал обо мне. Некоторые одноклассники, с которыми я ходила в школу уже пять лет, и то знали меньше о моей личной жизни. Я почти девять месяцев встречалась с Гейблом, и он даже не подозревал о припадках Лео или кошмарах Нетти. Впрочем, он бы и не захотел знать — безразличие было одним из его лучших качеств.

— В чем дело? — спросил Вин.

Я решила сказать правду:

— Ты слишком много обо мне знаешь.

— Хмм. Возможно, тебе стоит меня убить.

Я рассмеялась. Можно было бы подумать, что такого рода шутка обидит меня, но в исполнении Вина — нет. В каком-то роде это было еще хуже, чем раскрытие моих тайн.

— Нет, мой папа счел бы такое решение преждевременным. Он посоветовал бы мне подождать и посмотреть, достоин ли ты доверия.

— Я также могу поведать тебе все мои тайны, — сказал он. — Ты бы не беспокоилась, что я буду болтать, потому что у тебя была бы информация, которая гарантировала бы мое молчание. Мы оба были бы повязаны.

Я покачала головой:

— Интересное предложение, но, думаю, я выберу первый вариант.

— Не слишком храброе решение, — сказал он.

Я сказала, что да, я не слишком храбрая и, наоборот, довольно старомодна.

— Верно, — сказал он, — я это вижу. Грустно, потому что я не думаю, что был бы против, если бы ты стала хранительницей моих тайн. У меня не так много друзей в городе.

Стоя в проеме, я явственно видела, как было бы здорово поцеловать его. Как я могла бы нежно коснуться губами распухшей щеки и потом перейти к губам. Но не это было назначено судьбой. Так что я откашлялась и еще раз извинилась за шумную ночь.

— Ничего. Обращайся, — сказал он, повернулся и пошел по коридору.

Я не знаю почему, но я смотрела, как он уходил. Может быть, мне хотелось еще раз взглянуть на то, что я теряю? Когда пришел лифт, я крикнула:

— Спокойной ночи, Вин!

— Вообще-то уже утро, — сказал он, и дверь лифта закрылась.

Скарлет ушла после завтрака.

— Спасибо, что поддержала меня в неудачном плане по соблазнению Вина, — сказала она, когда мы ждали лифта. — Ты очень хороший друг, знаешь ли.

Она пару раз кашлянула и быстро сказала:

— Все будет в порядке, если вы станете парой. Ты ему явно нравишься.

— Может быть, — сказала я. — Но в настоящее время я не ищу бойфренда.

— Ну, когда начнешь искать, я хочу, чтобы ты знала, что я не какая-нибудь глупая девчонка. Наша дружба не пострадает, если ты начнешь встречаться с ним. Я знаю, как высоко ты ценишь дружбу, Анни…

— Пожалуйста, не говори так, Скарлет!

— Скажу. Ты должна знать, как ты для меня важна. И что я никогда не перейду тебе дорогу ради парня, которому я все равно не нравлюсь. Ты заслуживаешь самого лучшего — не обязательно Вина, но явно не кого-то вроде Гейбла Арсли.

— Скарлет! Это просто глупо!

— Я тоже заслуживаю хорошего парня, — успела сказать Скарлет до того, как лифт поглотил ее.

Остаток воскресенья прошел тихо, и наконец-то я смогла сделать большую часть домашнего задания, включая чтение огромного текста про зубы. Единственное, что я из него вынесла — что Вин, возможно, был прав насчет износа эмали. Наш объект изучения был болен, и, принимая во внимание масштаб повреждений, возможно, болезнь длилась долгое время. Я подумала было, не стоит ли позвонить ему и сказать, что он был прав насчет зубов, но потом отказалась от этой мысли. Эта информация вполне могла подождать до понедельника, а мне не хотелось подавать ему ложные идеи.

VI

Я развлекаю двух непрошеных гостей; меня принимают за кого-то другого

В воскресенье у нас было двое гостей, и я бы с удовольствием обошлась без каждого из них.

Первым был Джекс. Он не предупредил о своем визите заранее и появился после того, как я пришла из церкви.

Я открыла дверь:

— Что тебе нужно?

— Разве так встречают родственников? — В руках у него был деревянный ящик шириной сантиметров в тридцать. — Я специально приехал к Галине. Она сказала, что у нее кончается «Особый темный Баланчина».

— Знаешь ли, такие вещи лучше в открытую не носить, — укорила я его, взяла коробку и бросила в прихожей.

— Беспокоишься, как бы меня не арестовали?

— Это было бы слишком сентиментально.

Он передернул плечами.

— Ну что же, я передам шоколад бабушке, — произнесла я тоном, подразумевающим, что он может уходить.

— Ты не собираешься пригласить меня войти?

— Нет. Лео спит, и бабуля тоже. Тут нет никого, кто бы хотел тебя видеть, Джекс.

— Почему ты такая злая, кузина? Я было подумал, что наши отношения немного улучшились со времен «Маленького Египта».

Я сузила глаза:

— Так и было. До тех пор, пока ты не исчез.

Джекс спросил, что это значит.

— Я имею в виду, что ты бросил Лео.

— Бросил Лео? Не будь ребенком! — Джекс снова передернул плечами (видимо, это был его любимый жест). — Клуб закрылся, всем пришлось уйти, и я уверен, что Лео спокойно добрался до дома, верно?

Я поняла, что Джекс понятия не имеет, что у Лео бывают припадки, и задумалась, стоит ли ему о них говорить: убедит ли это Джекса оставить моего брата в покое или только раскроет нашу слабость человеку, которому я вряд ли могу доверять? Я решила промолчать.

— Да, он пришел домой; нет, ты не принимал в этом участия. Лично я предпочитаю убедиться, что ухожу с теми, с кем пришла.

Он покачал головой:

— Ты слишком его опекаешь. — Он посмотрел мне в глаза. — Но я тебя понимаю. Жизнь сделала тебя тем, что ты есть, кузина. Ты и я, мы оба — создание обстоятельств.

— Спасибо, что принес шоколад.

— Свежая поставка. Скажи Лео, что он будет нужен в Бассейне в среду.

— Может быть, перенести на будущую неделю? У Лео что-то вроде простуды, и он не хочет заразить братву.

Я попыталась придать последним словам оттенок шутки. Это было ошибкой. Я никогда не шутила с Джексом, и поэтому, разумеется, мои слова пробудили в нем подозрения. Папа всегда говорил, что в бизнесе человек должен вести себя последовательно и что любые изменения в голосе или манерах будут сразу же подмечены и истолкованы. «Действуй с рассуждением, — сказал бы он. — Твои ошибки не останутся незамеченными ни друзьями, ни в особенности твоими врагами». Самое забавное, что я тогда не понимала и половины из его слов; я обычно кивала или говорила: «Да, папа». Но сейчас, когда я стала старше, его слова постоянно всплывали в памяти, и вспомнить их было гораздо проще, чем его лицо.

Джекс с любопытством посмотрел на меня:

— Конечно, Анни. Скажи Лео, что мы ждем его в понедельник на будущей неделе.

Второй посетитель появился около одиннадцати вечера (поздновато для воскресенья) и тоже не предупредил о своем приходе.

Я увидела Гейбла через глазок и, учитывая все то, что случилось на прошлой неделе, решила не открывать дверь.

— Пошел вон отсюда, — прошипела я.

— Да перестань, Анни. Впусти меня.

Я проверила, на месте ли цепочка, и приоткрыла дверь.

— Нет. Это плохая идея. Тебе надо идти домой, если хочешь успеть до комендантского часа.

— Ну, впусти меня. Чувствую себя дураком, стоя на проходе, — сказал Гейбл, наклоняя голову к просвету между дверью и косяком. Мы стояли так близко, что я почувствовала, что от него пахнет кофе. — Не беспокойся, — продолжал он, — я больше не сержусь на тебя за то, что случилось. Ты была зла, что я с тобой порвал. Я это прекрасно понимаю.

— Все было не так!

Он словно не понимал, что врет.

— Подробности оставим за кадром, Анни. Я зашел сказать тебе, что хочу, чтобы мы остались друзьями, чтобы ты была частью моей жизни.

— Чудненько, — сказала я. — Теперь вали к себе домой!

Почему я так долго терпела этого ублюдка?

— Как насчет плитки шоколада на дорожку? — спросил Гейбл.

Я покачала головой. Так вот что на самом деле значило «останемся друзьями».

— Ну, давай, Анни, я заплачу.

— Я тебе не дилер, Арсли.

Краем глаза я заметила коробку, которую принес Джекс. Я распечатала ее и просунула в щель между дверью и косяком две плитки.

— Наслаждайся, — сказала я и закрыла дверь.

Можно было услышать, как он срывает обертку, даже не зайдя в лифт, — вот свинья. Не в первый раз мне пришло на ум, что существенная часть моей привлекательности в глазах Гейбла была вызвана доступом к шоколаду.

Я подняла коробку и отнесла ее к сейфу в комнате бабули. Когда я перекладывала последнюю плитку, я вдруг услышала, как бабуля произносит имя моей матери:

— Кристина!

Я не ответила. Похоже, у бабушки был кошмар.

— Кристина, подойди сюда, — сказала она.

— Это не Кристина, бабуля. Это Анни, твоя внучка.

Все чаще и чаще бабушка путала меня с мамой. Я подошла к ее кровати, и бабуля взяла меня за руку. Ее хватка была неожиданно сильной. Другой рукой я включила свет.

— Видишь, бабушка, это я.

— Да, — сказала она, — теперь я вижу, что ты не Кристина. — Она рассмеялась. — Я рада, что ты не Кристина О’Хара. Знаешь, мне никогда не нравилась эта ирландская шлюшка. Я говорила Лео, чтобы он не женился на ней, от нее будут одни неприятности. Она была копом. Она сделала его слабым. Глупый влюбленный мальчишка. Я так в нем ошибалась.

Да, я уже слышала все это раньше и напомнила себе, что это голос лекарств и болезни, а не моей бабушки.

— Надеюсь, что ты никогда не переживешь такое разочарование в жизни, моя девочка, — продолжала она. — Это… это словно…

Слеза покатилась по ее щеке.

— О нет, бабушка, не плачь, пожалуйста. — Тут я заметила, что на подоконнике лежит книга Имоджин. — Может быть, ты хочешь, чтобы я почитала тебе?

— Нет! — закричала она. — Я могу читать сама! Глупая сучка, с чего ты решила, что я не могу читать сама?

Она вырвала у меня руку и, хотя я не думаю, что специально, ударила меня по щеке тыльной стороной руки. Мгновение я не могла пошевелиться. Не то чтобы мне было больно, но все же… Она никогда меня не била. Никто в семье меня не бил. Я дралась в школе, но эта пощечина была гораздо, гораздо хуже.

— Вон из моей комнаты! Слышишь меня? Я не хочу, чтобы ты тут была! Убирайся немедленно! Убирайся!

Так что я выключила свет и ушла.

— Спокойной ночи, бабуля, — прошептала я. — Я люблю тебя.

VII

Меня обвиняют в преступлении; все становится еще хуже

К утру понедельника я была рада вернуться в Школу Святой Троицы. По сравнению с домашней жизнью школа казалась отдыхом.

Скарлет заняла для меня место в столовой. Вин тоже тут был — думаю, в школе он был знаком только с нами.

— Могу поспорить, что ты счастлива избавиться от сетки! — сказала Скарлет.

— Да нет. Я уже вроде как к ней привыкла, как и к дежурству по кухне. Думаю, пора найти Арсли и вылить ему на голову очередную… Кстати, что у нас сегодня в меню?

Я посмотрела на поднос Вина. Обед состоял из чего-то белесого шарообразной формы, политого густым коричневым соусом, и еще половинки какого-то багрового комка.

— Словно День благодарения в сентябре,

[7]

— сообщил Вин. — Такое сложно вылить на голову парню. — Он набрал на вилку белесой массы. — Слишком плотная, она прилипнет к подносу, и он сможет увернуться.

— Да, ты, пожалуй, прав. Вместо этого я могу попробовать стрелять этой штукой из рогатки.

Я посмотрела на то место, где обычно сидел Гейбл, но его там не было.

— Да и в любом случае Арсли тут нет.

— Его не было и в классной комнате, — сообщила Скарлет. — Может быть, заболел?

— Скорее, прогуливает. Я видела его прошлой ночью, и с ним все было в порядке.

— Ты его видела? — переспросила Скарлет.

— Это не то, что ты думаешь. Он хотел… — Я остановилась. Не стоило упоминать о семейном бизнесе в присутствии Вина, чей отец был неофициальным главой полиции.

— Так чего он хотел? — спросила Скарлет. И она, и Вин ждали окончания фразы.

— Простите, думала о случившемся с бабулей. Поговорить. Все, что ему было надо, — поговорить.

— Поговорить? Это не в стиле Гейбла. И о чем же он хотел поговорить?

— Скарлет, — я выразительно подняла брови, — о разрыве и прочем расскажу позже. Думаю, Вину не стоит это слушать.

Вин пожал плечами:

— Я не возражаю.

— Ну, может быть, я просто не хочу об этом говорить, — сказала я, вставая из-за стола. — Кроме того, мне надо употребить мои кругляши со Дня благодарения до того, как они остынут.

Я не видела Скарлет (чтобы она была при этом одна) до урока фехтования на следующий день.

— Так о чем ты говорила с Гейблом? — прошептала она, когда мы делали растяжку.

— Ни о чем. Он хотел шоколада. Я не могла сказать это в присутствии Вина.

— Гейбл такой идиот! — вскричала она. — Не могу представить, что он в самом деле это сделал!

— Мисс Барбер, давайте помолчим во время растяжки, — сказал мистер Жарр.

— Простите, мистер Жарр, — сказала Скарлет. — Ну, серьезно, — прошептала она мне, — он просто омерзителен. Кстати, и сегодня его тоже не было в классной комнате.

— Почему? — спросила я.

— Чтоб я знала. Возможно, он топит котят или что-нибудь в этом роде. — Она захихикала. — Почему красивые парни всегда социопаты?

— Кажется, Вин не очень похож на социопата, — ответила я, не подумав.

— Неужели? Значит, ты считаешь, что он симпатичный? Наконец-то ты сказала это вслух!

Я покачала головой. Скарлет была неисправима.

— Признание — первый шаг, Анни.

Известие о том, что Гейбл оказался в больнице, застало меня на уроке криминалистики.

Чай Пинтер, которая всегда все обо всех знала, специально подошла к моему столу, чтобы рассказать эту новость.

— Ты слышала о Гейбле? — спросила она.

Я отрицательно покачала головой, и, конечно, она с радостью мне все рассказала.

— Ну, похоже, он заболел утром в понедельник, но его родители не думали, что это что-то серьезное. Они предложили ему остаться дома. А потом он, ну, понимаешь, блевал весь вторник, но они все еще думали, что это желудок или что там еще. А когда ночью со вторника на среду его продолжало рвать, они наконец-то отправили его в больницу. И он все еще там! Райан Дженкинс даже слышал, что ему делали операцию!

Чай явно была в восторге от того, что одного из ее одноклассников, возможно, оперировали.

— Но я не думаю, что это правда. Ты ведь знаешь, что люди склонны делать из мухи слона.

Я это знала.

— Я подумала, что ты должна знать больше, чем я, насчет состояния Гейбла, так как вы долго встречались. Но, похоже, ты ничего не знаешь, — сказала она весело.

Доктор Лау хлопнула в ладоши, начался урок, и Чай вернулась на свое место.

Часть лекции была посвящена тому, как болезни различными способами влияют на разложение тела, но я слушала невнимательно. Нет, я не волновалась насчет Гейбла, но новость меня поразила. И я не могла не думать о том, была ли я последним человеком, кто видел его в воскресенье вечером. А если это в самом деле так, то, возможно, это совпадение приведет к проблемам в будущем или даже сегодня. Возможно, я была параноиком, но… Жизнь научила меня, что умные люди всегда ждут худшего. Но если это правда, пора было составлять план действий. Тут Вин прошептал:

— С тобой все в порядке?

Я утвердительно кивнула, но все было далеко не в порядке. Прямо сейчас мне было необходимо пойти и позвонить мистеру Киплингу. Однако не стоило, чтобы окружающие видели, как я убегаю из класса для звонка адвокату. Так что я продолжала сидеть на своем месте, обхватив руками колено, смотрела на доктора Лау и не слышала ни единого ее слова.

Вин снова прошептал:

— Я могу чем-нибудь помочь?

Я раздраженно помотала головой. Что он мог сделать? Мне нужны были тишина и время.

Как только прозвенел звонок, я направилась к телефонам-автоматам, которые находились напротив канцелярии. Нужно было позвонить бабушке и мистеру Киплингу. Я двигалась очень быстро, но старалась не бежать.

Но дойти до них я не успела; кто-то положил мне руку на плечо. Это была директор.

— Аня, — сказала она, — этим людям надо поговорить с тобой.

Обернувшись, я без особого удивления увидела, что за ее спиной стоят несколько полицейских. Они не носили форму — детективы в штатском, думаю, — но я ощущала исходящую от них ауру представителей закона.

— Директор, как много времени это займет? Мне нужно успеть на контрольную по английской литературе, будет «Беовульф».

В отдалении стояли мои одноклассники и с любопытством пялились на меня. Я старалась не обращать на них внимания. Мне нужно было сосредоточиться.

— Не беспокойся, я прослежу, чтобы ты смогла наверстать упущенное, — сказала она, переместив руку мне на спину. — Офицеры, давайте проведем беседу в более частной обстановке.

Во время короткой дороги в кабинет я обдумывала, не воспользоваться ли мне правом отказаться отвечать на вопросы без адвоката. Я бы чувствовала себя лучше, будь мистер Киплинг в комнате, но в то же время я знала, что требование его присутствия произведет негативное впечатление, и они могут решить провести мой допрос в полицейском участке (хотя вызов адвоката был моим правом). Так будет только хуже. «Успокойся, Аня, — сказала я себе. — Давай подождем и посмотрим, что будет».

В кабинете директора было трое детективов — двое мужчин и женщина лет тридцати с короткими вьющимися волосами. (Несмотря на мое затруднительное положение, я не могла не подумать, что ей стоило бы воспользоваться парой талонов на средства для волос.) Она представилась как детектив Фраппе. Двое мужчин выглядели почти одинаково — прически «ежиком», одутловатые лица, только у одного был красный галстук (детектив Кранфорд), а у другого — черный (детектив Джонс).

Похоже, детектив Фраппе была тут главной: говорила большей частью она.

— Аня, ты бы нам очень помогла, если бы ответила на пару вопросов.

Я кивнула.

— Полагаю, ты уже слышала о Гейбле Арсли.

Я тщательно обдумала ответ.

— Только слухи. Единственное, что я знаю точно: он отсутствовал в школе.

— Он в больнице, — сказала Фраппе. — Он очень болен, даже может умереть. Поэтому для нас очень важно, чтобы ты рассказала нам все, что знаешь.

Я кивнула и сказала:

— Могу я задать вопрос?

Фраппе обменялась взглядами с Кранфордом, он медленно наклонил голову в ответ, так что, может быть, главным был все-таки он.

— Почему бы и нет, — сказала Фраппе.

— Что с ним случилось?

Фраппе еще раз посмотрела на Кранфорда, и он снова кивнул.

— Гейбл Арсли был отравлен.

— Ох, бедный Гейбл, господи. — Я покачала головой. — Прошу прощения, директор, это так ужасно.

— И что ты чувствуешь по этому поводу? — спросила Фраппе.

Я подумала, что покачивание головы, употребление имени Божьего всуе и слова «это так ужасно» достаточно ясно выразили мое отношение, но…

— Конечно, это очень грустно. До недавнего времени он был моим парнем.

— Да, директор нам это уже рассказала. Поэтому мы и хотели поговорить именно с тобой, Аня.

— Да.

— Он с тобой порвал?

Джонс записывал всю беседу на диктофон (если я не упоминала об этом раньше). Мне не хотелось, чтобы на пленке было зафиксировано, будто мы расстались по инициативе Гейбла.

— Нет, — сказала я.

— Ты порвала с ним?

— Можно сказать, что решение было обоюдным.

— Можешь рассказать подробнее?

Я покачала головой:

— Это вроде как личное.

— Нам важно это знать, Аня.

— Я не хочу говорить об этом в присутствии директора. — Я взглянула на нее. — Это неприятная история, и я смущаюсь.

— Продолжай, Аня, — сказала директор. — Я не буду тебя осуждать.

— Хорошо.

Я видела, к чему они клонят, и решила, что так как у меня нет достаточно информации об отравлении Гейбла и о том, собираются ли они обвинить меня, врать или скрывать правду было бы глупо.

— Гейбл хотел со мной переспать, и когда я сказала «нет», он все равно продолжал настаивать. Единственное, что остановило его, это что мой брат вошел в комнату.

Кранфорд наклонился к Фраппе и что-то прошептал ей на ухо. Кажется, я разглядела, как его губы выговаривают слово «мотив». Округлое «мо», появился язык на «ти» и быстро исчез на «в». «Мотив». Ха, конечно, у меня был мотив.

— Можно сказать, что ты была очень зла на Гейбла? — на этот раз заговорил сам Кранфорд.

— Да, но не потому, что он захотел со мной переспать. Я злилась, потому что он всем врал о том, что произошло, за это я и вывалила ему лазанью на голову. Думаю, вы об этом уже слышали, но если нет, директор будет рада просветить вас. — Я сделала паузу. — Давайте сразу определимся, детективы. Я не травила Гейбла. И если вы хотите спросить меня о чем-либо еще, вам придется задавать мне вопросы в присутствии моего адвоката. Возможно, вы знаете, кем был мой отец, но моя мать была полицейским, и я знаю свои права. — Тут я встала. — Директор, могу ли я сейчас идти на урок?

В коридоре было пусто, но я не была уверена, что за мной не следят. Я сделала вид, что иду на урок английской литературы, но прошла мимо двери и вышла наружу, на школьный двор. Погода наконец-то стала похожа на осеннюю. В более обычных обстоятельствах это могло бы меня порадовать.

Я пересекла двор и вошла в церковь, а оттуда прошла в кабинет секретаря. Он был пуст, как я и предполагала, — секретаря на прошлой неделе уволили. Я взяла телефонную трубку, ввела код, который выводил на городскую линию (даже не спрашивайте, как я его узнала) и набрала номер дома. Ответил Лео.

— Ты один?

— Да, и у меня все еще болит голова, — ответил он.

— Имоджин здесь?

— Нет.

— Бабуля проснулась?

— Нет. Что случилось? У тебя странный голос.

— Послушай, Лео, к нам в дом очень скоро могут заявиться люди. Я не хочу, чтобы ты пугался.

Лео ничего не сказал.

— Лео, я не могу видеть, как ты киваешь, мы же говорим по телефону.

— Я не буду пугаться, — сказал он.

— Мне надо попросить тебя сделать кое-что очень важное, — продолжала я. — Но ты не должен никому говорить об этом, особенно тем людям, что придут к нам домой.

— Хорошо, — сказал Лео, но как-то не слишком убедительно.

— Возьми шоколад из шкафа бабушки и брось его в установку для сжигания отходов.

— Но, Анни!

— Это очень важно, Лео. У нас из-за него могут быть неприятности.

— Неприятности? Я не хочу, чтобы у кого-то были неприятности.

— Их и не будет. И не забудь нажать на кнопку запуска. И проследи, чтобы бабушка не видела, что ты делаешь.

— Думаю, я смогу это сделать.

— Послушай, Лео. Возможно, я буду дома очень поздно. Если это произойдет, позвони мистеру Киплингу. Он знает, что делать.

— Ты пугаешь меня, Анни.

— Прости, я объясню все позже, — сказала я. — Я люблю тебя.

Я скрестила пальцы на удачу, чтобы Лео успел избавиться от шоколада до того, как появятся копы.

Потом я позвонила мистеру Киплингу.

— Копы пришли сегодня в школу. Кто-то отравил моего бывшего парня, и они думают, что это я, — сказала я, как только он подошел к телефону.

После короткой паузы он сказал:

— Ты все еще в Школе Святой Троицы?

— Да.

— Я прямо сейчас поеду к тебе. Держись, Аня. Мы разберемся с этим.

И в этот момент дверь в офис секретаря открылась.

— Мы нашли ее! — закричал детектив Джонс. — Она звонит по телефону!

Затем он повернулся ко мне:

— Нам нужно забрать тебя в участок для дальнейшего допроса. Твой парень только что впал в кому. Врачи думают, что он может умереть.

— Бывший парень, — тихо сказала я.

— Аня? Ты все еще у телефона? — спросил мистер Киплинг.

— Да, мистер Киплинг, — ответила я. — Не могли бы вы встретиться со мной не в школе, а в участке?

Меня никогда не пугал вид полицейского участка, и я не особенно волновалась, очутившись там в качестве задержанной. Хоть я и выросла в окружении преступников, меня еще никогда не обвиняли в преступлении.

Копы ввели меня в комнату, где одна из стен была зеркальной, и я предположила, что за мной наблюдают из-за стены. На потолке светила флуоресцентная лампа, а обогреватель, казалось, был включен всегда, вне зависимости от погоды. Полицейские сели по одну сторону стола, а я по другую. С их стороны на столе стоял кувшин воды; мне питье не полагалось. У них были стулья с обивкой, а у меня — складной стул из голого металла. Очевидно, замысел комнаты был в том, чтобы заставить обвиняемого (то есть меня) почувствовать себя некомфортно. Жалкая попытка.

Детективы были те же самые, что и в школе — Фраппе и Джонс, только Кранфорд вышел. Как и раньше, большей частью говорила Фраппе.

— Мисс Баланчина, — начала она, — когда вы в последний раз видели Гейбла Арсли?

— Я не стану отвечать на ваши вопросы, пока не прибудет мой поверенный, мистер Киплинг. Он должен быть здесь через…

И в этот момент в дверь комнаты допросов вошел сам мистер Киплинг. Он был абсолютно лысым, низеньким и немного полноватым, но у него были добрейшие (хоть и слегка навыкате) голубые глаза. От него пахло потом, он задыхался, и я никогда еще не была так рада его видеть.

— Прости, я опоздал, — прошептал он. — Машина попала в пробку, так что мне пришлось бежать.

Он обернулся к двоим детективам:

— Разве так уж необходимо было тащить шестнадцатилетнюю девушку, у которой за душой ни единого ареста, в полицейский участок? Лично мне это кажется несколько чрезмерным, как и температура в комнате!

— Сэр, проходит расследование покушения на жизнь, и обращение с мисс Баланчиной было соответствующим, — сказала Фраппе.

— Спорный вопрос, — ответил мистер Киплинг. — Допрос несовершеннолетней в школе без опекуна или поверенного кажется мне очень сомнительным. Лично я не могу не задаться вопросом, почему полицейское управление Нью-Йорка настаивает, что мальчишка с расстройством желудка — жертва попытки умышленного убийства.

— Мальчик в коме и может умереть, мистер Киплинг. Я бы хотела продолжить расспрашивать мисс Баланчину, так как время играет большую роль, — сказала Фраппе.

Мистер Киплинг кивнул.

— Мисс Баланчина, когда вы в последний раз видели Гейбла Арсли?

— В воскресенье вечером. Он зашел ко мне домой.

— Зачем?

— Он сказал, что чувствует себя неловко после того, что произошло между нами, и хочет, чтобы мы оставались друзьями.

— Что-нибудь еще? — спросила она. — Была ли у его прихода иная причина?

Я понимала, к чему она клонит.

Шоколад. Всегда шоколад.

Я велела Лео уничтожить его, так как хранение шоколада было незаконным, и я не хотела, чтобы у моей семьи были проблемы, если копы вздумают обыскать мой дом. Но что, если полицейские думают, что я отравила Гейбла при помощи шоколада? В таком случае просьба брату могла выглядеть как попытка уничтожить улики. Мне надо было подумать об этом раньше. Мне надо было хорошенько все обдумать, вот только времени не было — все происходило слишком быстро.

В мою защиту можно сказать, что Гейбл вовсе не был пай-мальчиком. Он был богатеньким обжорой и активным потребителем контрабандных товаров. Кто знает, во что он себя втравил? Кроме того, у меня не было причин сомневаться в качестве шоколада Баланчиных. Хотя всю мою жизнь шоколад был запрещен, я никогда не думала, что он может быть отравлен. Папа всегда так бдительно следил за контролем качества… но все-таки папа не управлял шоколадной фабрикой уже очень долгое время.

— Мисс Баланчина, — повторила Фраппе.

Все, что оставалось сейчас, — быть честной.

— Да, была и другая причина. Гейбл хотел знать, есть ли у меня шоколад.

— И он был?

— Да, — сказала я.

Фраппе что-то прошептала Джонсу.

Мистер Киплинг сказал:

— Перед тем как вы двое начнете бурно радоваться, я хочу напомнить, что семья Баланчиных традиционно связана с импортом и экспортом шоколада. Они производят линию шоколада под названием «Особый Баланчина», которая продается в России и Европе, где шоколад не находится под запретом. Естественно, что часть продукции иногда оказывается здесь, так что я не нахожу ничего необычного в том, что в доме у мисс Баланчиной был шоколад.

— Человек, которому она дала этот шоколад, отравился, — заметил Джонс.

— О, вы тоже умеете говорить? — сказал мистер Киплинг. — Даже если мистер Арсли и был отравлен, какие доказательства, что источником яда был именно шоколад? Яд мог попасть в его организм и другими путями.

Фраппе улыбнулась и сказала:

— Вообще-то мы со стопроцентной уверенностью можем утверждать, что отравлен был именно шоколад. Когда мисс Баланчина решила отравить Арсли, она дала ему две плитки шоколада.

— Ваша девочка действовала наверняка, — сказал Джонс.

— Она дала ему две плитки шоколада, но мистер Арсли съел только одну, — продолжила Фраппе. — Его мать нашла вторую плитку в его комнате и немедленно послала ее в лабораторию, где обнаружили, что плитка содержит большое количество фретоксина.

— Ты знаешь, как фретоксин действует на человека, Аня? — спросил Джонс. — Все начинается со слабых болей в желудке. Человека даже не тошнит.

— Бедный мальчик, наверное, подумал, что у него грипп, — вставила Фраппе.

— Но потом отравление начинает прогрессировать, — продолжал Джонс. — А если отложить лечение надолго, в желудке и кишечнике появляются язвы. Печень и селезенка перестают работать, отказывают и другие органы. Тем временем по всей коже вылезают волдыри. В конце концов организм больше не может этого выдерживать; у человека случается сердечный приступ либо начинается сепсис от множества инфекций, которые бушуют в теле. Фретоксин вызывает полный отказ работы всех органов, и, что самое грустное, человеку уже все равно. Он может только молиться, чтобы все это наконец закончилось.

— Чтобы сотворить такое с человеком, надо действительно его ненавидеть, — сказала Фраппе.

— Так ненавидеть, как ты ненавидишь Гейбла Арсли, — закончил Джонс.

— Я не знаю, как фретоксин попал в шоколад! Я бы никогда не отравила Гейбла! — закричала я. Однако в глубине души я понимала, что крики бесполезны. Эту проблему не решить сегодня.

После этого они взяли отпечатки моих пальцев, сделали фотографии и заперли меня на ночь в одиночной камере. На следующий день судья по делам несовершеннолетних должен был решить, куда меня поместить в ожидании суда по делу о покушении на жизнь Гейбла и по менее серьезному делу — о хранении незаконных веществ. Мистер Киплинг думал, что они, вероятно, отошлют меня домой с жучком, вживленным в плечо, так как у меня прежде не было задержаний.

— Возможно, тебе стоит остаться у меня и Кейши на некоторое время, если судья подумает, что бабушка не сможет проследить за тобой, — сказал мистер Киплинг. Кейшей звали его жену.

— Она не будет возражать?

— Нет, ей бы это понравилось. Она порой ужасно скучает по нашей дочери. Так что держись, Аня, — мистер Киплинг говорил это, стоя у решетки камеры. — Я все улажу, обещаю.

Я кивнула, но он меня не убедил.

— Вы должны знать, — прошептала я, — что это Джекс Пирожков дал мне этот отравленный шоколад.

Мистер Киплинг обещал в этом разобраться.

— Давай подождем и не будем говорить полиции о Пирожкове до тех пор, пока у нас не будет больше информации. Они уверены, что ты преступница, так что надо быть осторожными. Мы не должны невольно дать им оружие в руки.

— Я также велела Лео уничтожить остатки шоколада, — продолжала шептать я. — Это было глупо. Я действовала не подумав. Я беспокоилась, что они будут обыскивать дом и найдут контрабанду.

Мистер Киплинг кивнул.

— Я знаю, Лео звонил мне. Полиция как раз постучала в дверь, когда Лео пытался залезть в шкаф Галины. Он бы не успел это сделать.

— Хорошо, — сказала я. — Я рада, что не сделала своего брата соучастником чего бы то ни было.

Мой голос прервался на слове «соучастник», в горле возник комок — было похоже, что сейчас польются слезы. Но все же я не позволила себе плакать.

— Не волнуйся, Аня, — сказал мистер Киплинг. — Проблема непременно будет решена. Я уверен, что всему этому есть логическое объяснение.

Я внимательно посмотрела на него. Лицо мистера Киплинга было очень бледным, с зеленоватым отливом, а глаза сильно покраснели.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Всего лишь немного устал. Сегодня был трудный день. Не волнуйся обо мне. Я хочу, чтобы ты хорошо выспалась, по крайней мере, настолько хорошо, насколько это возможно в полицейском участке.

Он указал на металлическую кровать с тонким, как бумага, матрацем, покрытую колючим шерстяным одеялом.

— Подушка не выглядит так уж плохо, — заметила я. И в самом деле, она была на удивление пухлой.

— Узнаю мою девочку, — сказал адвокат. Он просунул руку сквозь прутья и погладил меня указательным пальцем по щеке. — Увидимся завтра, Анни, в суде. Я останусь в твоей квартире, чтобы убедиться, что у Лео, Нетти и Галины есть все необходимое.

Полицейские забыли забрать мою цепочку с крестом из платины и золота. Я расстегнула ее и вручила мистеру Киплингу; она принадлежала моей матери, и мне не хотелось, чтобы она потерялась или ее украли.

— Для сохранности, — сказала я.

— Я принесу ее тебе завтра утром, — пообещал он.

— Спасибо, мистер Киплинг. Спасибо вам за все.

Под «всем» я подразумевала то, что он даже не спросил, была ли я виновна. Он был уверен, что нет. Он всегда думал обо мне самое лучшее (возможно, в этом и заключалась его работа).

— Всегда пожалуйста, Аня, — сказал он, уходя.

А потом я осталась одна.

Так странно было остаться в одиночестве. Дома всегда был кто-то, кому требовались моя помощь или мое внимание. Мне бы даже понравилось чувство одиночества, не будь я в тюремной камере.

На следующее утро полицейский отвел меня в суд. Даже несмотря на то, что я не знала, что меня ждет, я определенно была рада выбраться из камеры. Светило солнце, и я была полна оптимизма. Возможно, мистер Киплинг был прав, всему произошедшему есть разумное объяснение и я всего лишь немного отдохну от школы. Возможно, худшее, что со мной случится, — большая работа по наверстыванию пропущенного в школе.

Когда я прибыла в суд, мистера Киплинга еще не было. Я не волновалась, хотя он обычно появлялся рано.

Фраппе была в зале суда вместе с какой-то другой женщиной; я решила, что это обвинитель. В 9.01 судья вошла в зал.

— Мисс Баланчина?

Она посмотрела на меня, и я утвердительно кивнула.

— Вы знаете, где ваш поверенный?

— Мистер Киплинг сказал, что он встретит меня здесь. Может быть, он попал в пробку? — предположила я.

— А ваш опекун здесь? — спросила судья. — Я знаю, что ваши родители умерли. Возможно, ваш опекун позвонит адвокату?

Я рассказала ей, что мой опекун — бабушка и что она прикована к постели.

— Печально, — сказала судья. — Я бы предложила начать без поверенного, но так как вы несовершеннолетняя, я предпочту этого не делать. Возможно, следует отложить заседание?

И в этот момент какой-то одетый в строгий костюм парень, по виду чуть старше меня, вошел в зал суда.

— Простите, что опоздал, ваша честь. Я коллега мистера Киплинга. У него случился сердечный приступ, и он не сможет сегодня прийти в суд. Я буду представлять интересы мисс Баланчиной. Меня зовут Саймон Грин.

Он подошел к столу и протянул мне руку.

— Не беспокойся, — прошептал он. — Все будет в порядке. Я не так юн, как выгляжу, и знаю о преступном мире больше, чем когда-либо знал мистер Киплинг.

— С ним все будет в порядке? — спросила я.

— Пока ничего не известно.

— Мисс Баланчина, — спросила судья, — довольны ли вы назначением? Или стоит отложить заседание?

Я обдумала вопрос. По правде говоря, я была совершенно недовольна назначением, но идея отложить заседание совсем не привлекала меня: мне не хотелось провести еще одну ночь в тюрьме или в еще более неприятном месте. Если заседание будет отложено, они, конечно, не пошлют меня на остров Рикерс, но вполне вероятно, что отправят в колонию для несовершеннолетних до тех пор, пока все не выяснится. А помогать Нетти, Лео и бабуле из колонии было бы непросто.

— Я согласна на мистера Грина, — сказала я.

— Хорошо, — сказала судья.

Обвинитель предоставила улики, которые у них были против меня, и судья много раз кивала, как и Саймон Грин. Она закончила свою речь рекомендациями, что делать со мной дальше:

— Мисс Баланчину следует послать в центр «Свобода», где бы она ожидала суда.

Я ждала, что мистер Грин начнет протестовать, но он промолчал.

— Подобная мера кажется мне несколько чрезмерной, — сказала судья. — Девушку еще не признали виновной.

— В обычном случае я бы согласилась с вами, — сказала обвинитель. — Но вы должны принять во внимание тяжесть преступления и то, что жертва может умереть. Также в истории семьи зафиксированы случаи криминального поведения (я начинала ненавидеть эту женщину). Это значит, что она может сбежать, выйдя на поруки.

Я подтолкнула Грина:

— Разве ты ничего не скажешь?

— Мы сейчас слушаем, — прошептал он. — Я скажу больше после того, как услышу все.

Обвинитель продолжала:

— Я уверена, что вы знаете, что ее отец, Леонид Баланчин, был известным преступником, что, возможно, означает, что Аня Баланчина очень хорошо связана…

— Простите меня, Ваша честь, — сказала я.

Судья взглянула на меня, словно пыталась решить, стоит или нет подвергать меня взысканию за нарушение.

— Да? — наконец сказала она.

— Я не понимаю, почему занятия моей семьи имеют отношение ко мне. До сих пор меня ни в чем не обвиняли. Если меня пошлют в центр «Свобода», это приведет к большим сложностям.

— Вы имеете в виду, что вы пропустите школу?

— Нет. — Я сделала паузу. — Я несу ответственность за свою сестру. Моя бабушка больна, и состояние здоровья моего брата… (какое бы тут подобрать слово?) требует внимания.

— Мне жаль это слышать, — сказала судья.

— Мисс Баланчина описывает как раз то, что я и собиралась сказать, — встряла обвинитель. — Больная бабушка — единственный опекун девушки. Если вы позволите Ане Баланчиной вернуться домой, похоже, ее будет некому контролировать.

Судья посмотрела сначала на меня, потом на Саймона Грина и спросила его:

— Можете ли вы описать обстановку в ее доме?

— Хм, простите… я только сегодня получил это дело, и… и… — Он запнулся. — Я специалист в уголовном праве, а не в семейном.

— Ну что же, мне потребуется больше времени, чтобы подумать и найти кого-нибудь, кто действительно разбирается в ситуации, — сказала судья. — В настоящее время я собираюсь отправить мисс Баланчину в центр «Свобода». Не беспокойтесь, мисс Баланчина, это продлится лишь до тех пор, пока мы не выясним всех обстоятельств. Встретимся тут через неделю.

Судья ударила молоточком, и затем мы должны были покинуть зал суда.

Я села на мраморную скамью у входа и попыталась собраться с мыслями и продумать, что мне делать. Я слышала, как обвинитель говорила о том, что мне следует предоставить транспорт до «Свободы».

— Мне очень жаль, Аня, — сказал мне Грин. — Я бы очень хотел, чтобы у меня было больше времени для подготовки.

В какой-то мере в случившемся была и моя вина. Если бы только я промолчала о том, что мне надо заботиться о бабуле, Нетти и Лео! Рассказав о своей ситуации, я только все испортила. В свою защиту могу сказать, что непохоже, будто Саймон Грин собирался предпринять хоть какие-то действия. Кому-то надо было что-то сказать.

— Аня, — повторил он, — мне очень жаль.

— Сейчас нет времени на сожаления, — сказала я. — Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, позвонил кое-кому. У мистера Киплинга должны быть номера. Во-первых, женщине по имени Имоджин Гудфеллоу. Она сиделка моей бабушки. Позвони ей и скажи, что ей надо будет остаться в квартире на весь день. Скажи ей, что мы заплатим ей за работу во внеурочное время в полтора раза больше.

Саймон Грин кивнул.

— Разве тебе не надо это записать? — спросила я. Я ни капли не доверяла этому человеку.

— Я уже записываю, — ответил он, доставая устройство из кармана. — Пожалуйста, продолжай.

Папе не понравилось бы то, что его разговоры записывают, но у меня не было времени волноваться еще и об этом.

— Скарлет Барбер ходит в школу со мной и с моей сестрой. Скажи ей, что ей надо будет провожать Нетти в школу и забирать ее оттуда.

— Да, — сказал он.

— Наконец, мне нужно, чтобы ты позвонил Лео. Скажи ему, что я не хочу, чтобы он работал в Бассейне, потому что мне нужно, чтобы он присматривал за домом. Я не думаю, что он будет спорить, но если вдруг, скажи ему… — Я увидела, что обвинитель и социальный работник направляются ко мне, и потеряла нить рассуждений. Времени оставалось очень мало.

— Да?

— Не знаю, что сказать ему. Скажи что-нибудь, что имело бы смысл.

— Думаю, что смогу найти нужные слова, — сказал Грин.

Социальный работник подошла ко мне.

— Меня зовут мисс Кобравик, — сказала она. — Я отвезу тебя в центр «Свобода».

— Хорошее имя для тюрьмы, — сказала я полушутя.

— Это не тюрьма, а просто место для детей, которые попали в неприятности, — таких детей, как ты.

Миссис Кобравик явно была чрезмерно серьезной особой.

— Да, конечно, — сказала я. Тюрьма — это то место, куда я попаду, если они решат обращаться со мной, как со взрослой, и если я не избавлюсь от обвинения в отравлении Гейбла. Я кивнула Грину: — От тебя ждать вестей?

— Да, — уверил он меня, — я приду к тебе на выходных.

Я смотрела, как он уходит.

— Мистер Грин! — позвала я.

Он обернулся.

— Пожалуйста, передайте мистеру Киплингу мои пожелания скорейшего выздоровления!

И вот тут это случилось. Голос мой прервался на слове «выздоровления», и я начала плакать. Я бы ни за что этого не сделала, но мысль о мистере Киплинге в больнице заставила меня ощутить себя такой одинокой, как никогда в жизни.

— Тише, тише, — говорила миссис Кобравик, — в «Свободе» не так уж плохо.

— Это не… — начала было я, но потом передумала. В конце концов, никто из знакомых мне людей не видел моей слабости.

— Я всегда считала, что самые тяжелые дети проливают больше всего слез, — прокомментировала миссис Кобравик.

Пусть думает что хочет. Папа всегда говорил, что объяснять стоит только тем людям, которые что-то значат для тебя.

VIII

Меня посылают в центр «Свобода» и делают татуировку!

Кобравик и я поехали на пароме к «Свободе». Вид с лодки не вдохновлял: несколько невысоких серых бетонных зданий, похожих на бункера, почти без окон, окружали пьедестал. На постаменте была видна пара позеленевших женских ног в сандалиях и подол юбки, сделанные, похоже, из окислившейся со временем меди. Кажется, папа когда-то рассказывал мне, что случилось с исчезнувшей частью статуи (может быть, ее разрезали на части?), но в данный момент я не могла вспомнить. Женщина без верхней части туловища выглядела зловеще. На основании пьедестала было что-то написано, но я смогла разобрать только слова «усталый» и «свободно». Ко мне можно было отнести первое слово, но отнюдь не второе. Весь остров был окружен одним большим забором, который, судя по виткам проволоки сверху, находился под электричеством. Я сказала себе, что пробуду здесь недолго.

— Когда моя мама была еще девочкой, «Свобода» была аттракционом для туристов, — проинформировала меня Кобравик. — Можно было взобраться наверх по платью женщины, а в основании статуи находился музей.

Где они только не находились? В доброй половине заведений возле моего дома раньше располагались музеи.

— Как ты сказала в здании суда? «Свобода» не тюрьма, — продолжала она. — И не надо думать о ней так. Мы очень гордимся центром и предпочли бы думать о нем как о доме.

Я знала, что лучше бы мне попридержать язык, но все же не смогла не спросить:

— Зачем тогда нужен забор под напряжением?

Кобравик сузила глаза; нетрудно было понять, что мой вопрос был ошибкой.

— Чтобы все были в безопасности, — ответила она.

Я промолчала.

— Ты меня слышала? — спросила она. — Я сказала, что забор нужен для того, чтобы все были в безопасности.

— Да, — ответила я.

— Отлично, — сказала Кобравик. — К твоему сведению, вежливым считается дать человеку понять, что ты услышала его ответ на твой вопрос.

Я извинилась и объяснила, что не хотела показаться грубой:

— Я очень устала, и все, что происходит, сбивает меня с толку.

Она кивнула.

— Я рада это слышать. Меня беспокоило, что твоя грубость может быть признаком плохого воспитания. Я очень хорошо осведомлена о твоем прошлом, Аня, о твоей семейной истории. Для меня не было бы удивительно, если бы тебе не хватало воспитания.

Похоже, она пыталась меня спровоцировать, но я не поддалась. Паром уже причаливал к пристани, и я скоро должна была попрощаться с этой женщиной.

— По правде говоря, Аня, твое пребывание здесь может быть как легким, так и трудным. Все полностью зависит от тебя.

Я поблагодарила ее за совет, постаравшись, чтобы это не прозвучало саркастически.

— Когда сегодня утром я услышала о твоей ситуации, я специально предложила перевезти тебя, хотя обычно подобного рода дела не входят в мою компетенцию. Можно сказать, что ты меня заинтересовала. Видишь ли, я ходила в колледж с твоей матерью. Мы не были друзьями, но я часто видела ее в университетском городке, и мне очень не хотелось бы, чтобы ты закончила, как она. Я полагаю, что раннее вмешательство может многое значить в пограничных случаях.

Я глубоко вздохнула и прикусила язык. То есть в буквальном смысле прикусила. Во рту ощущался вкус крови.

Паром остановился, и капитан сообщил, что все идущие в центр «Свобода» могут сойти.

— Что же, спасибо, что привезли меня, — сказала я.

— Я иду с тобой, — ответила она.

Я предполагала, что она работала в суде, а не в «Свободе», но, конечно, это было глупо с моей стороны. Интересно, как она узнала, что меня пошлют сюда, учитывая, как быстро проходило слушание. Неужели моя судьба была предрешена еще до того, как я вошла в здание суда?

— Я здесь директриса, — сообщила мне миссис Кобравик. — Правда, кое-кто за моей спиной зовет меня надзирательницей, — добавила она со странной улыбкой. — Но тебе не стоит брать с них пример.

Как только мы сошли с пристани, моя провожатая повела меня к бетонному зданию под вывеской «Обработка», где нас ждали очень худая блондинка в лабораторном халате и мужчина в желтом рабочем комбинезоне.

— Доктор Хенсен, — сказала Кобравик блондинке, — это Аня Баланчина.

— Привет, — сказала Хенсен, осматривая меня с ног до головы. — Мне надо ее обработать для длительного или для короткого срока?

Кобравик обдумала ответ.

— Мы пока точно не знаем. На всякий случай предположим, что на длительный.

Я понятия не имею, на что была похожа обработка на короткий срок, но обработка на длинный была на тот момент одним из самых унизительных событий за всю мою жизнь. (Примечание: дорогие читатели, эта фраза предвещает, что впереди меня ждали еще более ужасные унижения…)

— Прошу прощения, мисс Баланчина, — сказала доктор Хенсен вежливым, хотя и удивительно бесстрастным тоном, — за прошедшие несколько месяцев у нас было несколько вспышек бактериальных инфекций, так что во избежание подобных случаев наша процедура приема несколько усложнилась. Особенно для долгосрочных жителей, которые будут контактировать с местным населением. Боюсь, эта процедура не будет для вас слишком приятной.

Но я все еще не была готова к тому, что произойдет.

Меня заставили раздеться, и мужчина полил меня из шланга нестерпимо горячей водой. Потом меня поместили в антибактериальную ванную, которая обожгла каждый сантиметр моей кожи, и втерли в волосы то, что, как я думаю, было дезинфицирующим составом. Напоследок была серия из десяти инъекций. Доктор Хенсен сказала, что это были прививки против гриппа, заболеваний, передающихся половым путем, и немного успокоительного, но к тому времени я уже была мыслями где-то в другом месте. Я всегда хорошо умела это делать — отделить свое сознание от ужасов, творившихся в настоящий момент.

Что бы они мне ни дали, похоже, это меня вырубило, так как я проснулась следующим утром на верхнем этаже двухъярусной металлической кровати в ужасно холодной женской спальне. Рука болела в тех местах, куда мне делали уколы, со всего тела словно сняли кожу, в желудке было пусто, а в голове туманно. Мне даже потребовалось время на то, чтобы вспомнить, как я тут очутилась.

Другие обитатели комнаты (или какой специальный термин изобрела для нас Кобравик?) все еще спали. Узкие окна по обеим сторонам комнаты, больше похожие на щели, пропускали внутрь немного предрассветного света. Сейчас из всех моих многочисленных проблем больше всего меня волновал завтрак и то, из чего он будет состоять.

Я села в кровати и проверила, есть ли на мне одежда (я помнила, что во время обработки была голой). Я обнаружила, что одета, и порадовалась этому факту. На мне был темно-синий хлопковый комбинезон — не особенно элегантный, но все-таки лучше, чем возможная альтернатива. Кожу на правой лодыжке жгло, словно после укуса муравья. Я посмотрела вниз и обнаружила, что мне сделали татуировку — крошечный штрихкод, который, по-видимому, связал мою личность с моим формирующимся досье. (Это была общепринятая практика. У папы тоже такой был.)

Прозвучала сирена, и комната превратилась в хаос. Толпа девочек устремилась к выходу. Я слезла с кровати и задумалась, стоит ли следовать за ними или нет. Тут я увидела девочку ярусом ниже меня, которая не присоединилась к всеобщему безумию, так что я спросила ее, что происходит.

Девочка покачала головой и ничего не сказала, но протянула мне блокнот (он висел на кожаном шнуре, обмотанном вокруг шеи). На первой странице было написано: «Меня зовут Мышь. Я немая. Я могу слышать тебя, но мне придется писать в ответ».

— Ой, прости, — сказала я. Я не знала, почему я извиняюсь.

Мышь пожала плечами. Девочка была маленького роста и тихой — прозвище Мышь очень ей подходило. Полагаю, она была возраста Нетти, хотя темные глаза делали ее старше.

— Куда все идут?

Она написала: «В душевую. 1 раз в день. Н

2

О на 10 секунд. Все вместе».

— А почему ты не идешь?

Мышь пожала плечами. Позже я узнала, что это был ее универсальный прием для смены темы, что оказывалось особенно полезно, когда предмет разговора был слишком сложен, чтобы описать его кратко. Она опустила блокнот и протянула мне руку, которую я пожала.

— Меня зовут Аня, — сказала я.

Мышь кивнула и снова взяла блокнот.

«Я знаю», — написала она.

— Как ты узнала?

«Новости». Она подержала блокнот и написала еще: «Наследница шайки отравила бойфренда шоколадом».

Чудесно.

— Бывшего парня, — сказала я. — Какую фотографию они используют?

«Ты в школьной форме», — написала она.

Я носила школьную форму с тех пор, как стала ходить в школу.

«Недавнюю», — добавила она.

— Кстати, я невиновна, — сказала я.

Она подняла на меня темные глаза.

«Все тут невиновны».

— А ты?

«Только не я. Я виновна».

Мы не знали друг друга достаточно долго, чтобы спросить, что же она сделала, так что я сменила тему на более насущную.

— Где тут можно поесть?

На завтрак была овсянка, на удивление съедобная, или я просто была очень голодна.

Столовая в женском исправительном учреждении была очень похожа на столовую в школе, то есть существовала иерархия, кто где сидел, и более влиятельные клики или шайки занимали лучшие столы. Похоже, Мышь не принадлежала ни к одной из них, так что мы с ней ели в одиночестве за столом, который, похоже, считался самым плохим — в задней части столовой, дальше всех от окон и ближе всех к мусорным бакам.

— Ты тут ешь каждый день? — спросила я.

Мышь пожала плечами.

Она была немой, но в остальном казалась нормальной. Я задалась вопросом, почему она сидела одна: было ли это ее сознательным выбором, или другие подвергли ее изоляции из-за немоты, или просто она была в «Свободе» новичком, как и я.

— Сколько ты уже тут?

Она отложила ложку и написала: «198 отбыла. Осталось 802».

— Срок в тысячу дней. Это долго, — сказала я. Отменно идиотский комментарий. Один взгляд в глаза Мыши — и вы увидите, как долго может длиться тысяча дней.

Я собиралась извиниться, что сморозила такую глупость, когда оранжевый пластмассовый поднос ударил Мышь сзади по затылку, забрызгав ее волосы и лицо овсянкой.

— Следи за собой, Мышь, — сказала девушка, держащая поднос. Саркастический голос принадлежал высокой, поразительной (в обоих смыслах слова) девушке с длинными прямыми темными волосами. Ее сопровождали тучная блондинка и невысокая, но крепкая девушка, чья бритая голова была целиком покрыта татуировками. Татуировки были в виде переплетенных слов, складывающихся в завораживающий узор.

— На что пялишься? — спросила Бритая Голова.

«На твои классные татуировки», — хотелось мне сказать, но я промолчала.

(Между прочим: неужели вы считаете, что можно нанести на череп татуировки в виде слов и никто не попытается их прочесть?)

— Что с тобой, маленькая мышка? Кошка съела твой язык? — спросила та, что держала поднос.

Блондинка ответила:

— Она не может тебя слышать, Ринко. Она типа глухая.

— Нет, она не может только говорить. В этом разница, Кловер. Не будь невеждой, — сказала Ринко. Она наклонилась над ухом Мыши: — Она слышит все-все, что мы говорим. Ты можешь говорить, если хочешь, не так ли?

Мышь, конечно, промолчала.

— Ну, я хотела посмотреть, не обдурю ли я тебя, — продолжала Ринко. — С твоим проклятым языком все в порядке. Но ты просто сидишь сзади, не так ли? Смотришь на нас всех свысока, думаешь, что ты лучше всех, когда на самом деле ты никто?

— Убийца ребенка, — прошипела татуированная.

— Неужто ты не хочешь написать мне любовную записочку? — сказала Ринко, потянув на себя блокнот, который висел на шее у Мыши.

— Эй! — вскрикнула я. Компания в первый раз посмотрела на меня. Я переключилась на более юмористический тон и сказала: — Как она может написать тебе письмо, если ты держишь ее записную книжку?

— Посмотрите-ка, у Мыши завелась новая симпатичная подружка, — сказала Ринко. Она изучила мое лицо. — Эй, я тебя знаю. Тебе стоит сесть с нами.

— Мне и тут хорошо, спасибо.

Ринко покачала головой.

— Послушай, ты не знаешь, как тут все устроено, так что я притворюсь, что ничего не слышала. Мышь не твой друг, а тебе тут понадобятся друзья.

— Я рискну, — сказала я.

Блондинка, Кловер, устремилась ко мне. Ринко повела рукой, и та повиновалась.

— Оставьте ее, — потребовала Ринко. — Ты и я — мы будем хорошими друзьями. Ты просто этого еще не знаешь.

После того как Ринко и ее компания вышли за пределы слышимости, Мышь написала мне: «Не будь дурой. Ты мне ничего не должна».

— Верно, — сказала я. — Но я не люблю наезды.

Мышь кивнула.

— Знаешь ли, хоть ты и маленькая, ты все же должна пытаться защищать себя. Такие люди питаются теми, кого считают слабаками.

Ее взгляд показал мне, что я не сказала ей ничего нового.

— Почему же ты это терпишь?

Она пару секунд обдумывала мой вопрос, потом написала: «Потому что я это заслужила».

В течение рабочей недели в «Свободе» были занятия, а в субботу был день посещений. Ко мне пришло несколько человек, но правило гласило, что за раз можно было пообщаться только с одним посетителем.

Первым был Саймон Грин. Я спросила его, как мистер Киплинг, на что он ответил: «Стабильно». Он был все еще подключен к аппарату искусственного дыхания и недоступен для консультации. «К сожалению», — добавил Грин.

Да, действительно к сожалению. Хоть я и беспокоилась о мистере Киплинге, но меня не меньше волновали моя семья и собственные дела.

— Я сделал все звонки согласно твоим инструкциям, Аня, — сказал Грин. — Все устроено. Миссис Гудфеллоу согласилась остаться. Мисс Барбер будет приводить твою сестру в школу и забирать ее оттуда. Твой брат в настоящий момент не работает в Бассейне. Также я говорил с твоей бабушкой… — Его голос затих. — Кажется, ее ум…

— Слабеет, — закончила за него я.

— На тебе одной все держится, верно? — спросил он.

— Да, — ответила я. — И поэтому я никогда бы не отравила Гейбла Арсли. Я не могу позволить себе такой риск.

— Давай поговорим об Арсли, — сказал он. — Есть ли у тебя мысли насчет того, как яд попал в шоколад?

— Да. Джекс Пирожков принес коробку в наш дом. Думаю, шоколад предназначался для моей семьи. Гейбл получил его по ошибке.

— Я знаю Джекса. Он никто, пустое место в организации Баланчиных. Его считают добродушным и чрезвычайно мягким, — ответил Саймон. — Почему же он хотел отравить тебя и твоих родных?

Я рассказала ему, что Пирожков крутился вокруг моего брата в течение долгого времени и что это он пытался устроить Лео на работу в Бассейн.

— Может быть, он подумал, что убийство детей Леонида Баланчина будет своего рода символическим жестом? Проверьте, не был ли он врагом папы.

Саймон задумался, потом покачал головой.

— Сомнительно. Но его поведение все же очень подозрительно, и мне определенно надо поговорить с мистером Пирожковым. Не хочешь ли прослушать дело, которое государство завело против тебя?

Вот основные пункты:

Я дала Гейблу не одну, а целых две плитки отравленного шоколада.

Ранее я совершила против него акт насилия (инцидент с лазаньей).

Слышали, как я ему угрожала.

У меня был мотив (я была зла на него за то, что он меня бросил, либо за то, что пытался меня изнасиловать, — смотря какой истории поверят).

Я просила брата уничтожить улики.

— Откуда взялся последний пункт? — спросила я.

— Когда копы появились в вашей квартире, Лео доставал шоколад из шкафа. Брат ничего не сказал, но его поведение сочли подозрительным. Конечно, они конфисковали партию целиком.

— Единственная причина, по которой я просила его убрать шоколад, — та, что у бабушки были бы неприятности из-за хранения нелегального продукта!

— У нее их не будет, — пообещал Саймон. — Они будут обвинять в хранении тебя. Но не беспокойся, никто не попадает в тюрьму или колонию несовершеннолетних за хранение шоколада. Что-то во всем этом деле плохо пахнет. И несмотря на мое неудачное выступление в суде в четверг, я доберусь до сути, — уверил меня Саймон. — Тебя оправдают, и ты отправишься домой, к Галине, Нетти и Лео.

— Как получилось, что ты работаешь на мистера Киплинга?

— Я обязан ему жизнью, Аня. Я бы рассказал тебе все, но не хочу предавать его доверие.

Подобную причину я могла уважать. Я внимательно осмотрела Саймона Грина. У него были очень длинные ноги и руки, в костюме он выглядел как паук-долгоножка. Кожа его была очень бледной, словно он проводил свою жизнь не то что в помещении, а под землей. Его глаза были скорее зелеными, чем голубыми, и они казались задумчивыми, нет, даже умными. Я позволила себе немного порадоваться, что такой человек на моей стороне.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать семь, — сказал он. — Но я закончил юридический колледж с отличием, и я быстро учусь. Однако дела мистера Киплинга сложны, если не сказать более, и я прошу прощения, что знал так мало о твоей ситуации. Я стал его партнером только прошлой весной.

— Да, кажется, он упоминал, что кого-то нанимает, — сказала я.

— Мистер Киплинг полон желания защитить тебя, и он планировал представить нас друг другу после того, как я проработаю на него год. Мы оба надеялись, что когда-нибудь я стану его преемником, но никто из нас не думал, что это случится так скоро.

— Бедный мистер Киплинг.

Грин посмотрел вниз, на свои руки.

— Хоть я и не желаю оправдывать себя, я думаю, что частично моя некомпетентность в суде может быть приписана шоку в связи с неожиданным поворотом в здоровье мистера Киплинга. Я снова приношу извинения. Как тут с тобой обращаются?

Я сказала, что не хотела бы это обсуждать.

— Я хочу, чтобы ты знала, что моя главная цель — вытащить тебя отсюда. — Он покачал головой. — Если бы я лучше работал, они бы никогда не послали тебя сюда.

— Спасибо, мистер Грин.

— Пожалуйста, зови меня Саймоном.

(Все же мне больше нравилось «мистер Грин».)

Мы пожали друг другу руки. Его пожатие не было ни слишком сильным, ни слишком слабым, а ладонь была суха. Не могу не отметить, что этот человек знал, как надо приносить извинения.

— У тебя есть еще посетители, не буду отбирать у них время, — сказал Саймон.

Другими посетителями в этот день были Скарлет и Лео, но я уже почти хотела, чтобы ни один из них не пришел. Посетители утомляли. Они оба хотели уверений, что со мной все в порядке, а это было не в моих силах. Скарлет сказала, что Нетти тоже хотела прийти, но она ей отказала. «И Вин тоже», — добавила она. В обоих случаях она интуитивно сделала верный выбор.

— Твои фотографии во всех выпусках новостей, — проинформировала она меня.

— Я слышала.

— Ты стала знаменитостью.

— Печально известной знаменитостью, похоже.

— Бедняжка. — Скарлет потянулась поцеловать меня в щеку, и надсмотрщик закричал: — Никаких поцелуев!

Скарлет захихикала.

— Должно быть, он подумал, что я твоя девушка. Кстати, твой адвокат довольно симпатичный.

Похоже, она встретила его в зале ожидания.

— Ты всех считаешь симпатичными.

Меня не беспокоило, был ли мой адвокат симпатичным; меня заботила только эффективность его работы.

После того как ушли посетители, ко мне приблизилась миссис Кобравик. Одета она была гораздо более нарядно, чем вчера, — на ней было приталенное бежевое платье, жемчуга, она накрасилась, а волосы были уложены в стиле, который вроде бы называется «французский узел».

— Правило гласит, что девушке дозволяется принимать только двоих посетителей, но я сделала для тебя исключение, — сказала она.

Я уверила ее, что я не знала об этом, и пообещала, что такого больше не повторится.

— Не стоит, Аня. Простой благодарности вполне достаточно.

— Благодарю вас, — сказала я. Однако было неприятно, что я оказалась обязанной этой женщине.

— Я видела твоего брата чуть раньше. Я слышала, что он отстает в развитии, но он показался мне совершенно нормальным.

Я не желала обсуждать Лео с этой женщиной.

— Он чувствует себя лучше, — сказала я.

— Я вижу, что предмет нашего обсуждения неудобен для тебя, но я твой друг, и ты должна чувствовать себя свободно в обсуждении этого или любого другого дела со мной. Как прошла процедура принятия?

Похоже, «принятием» она называла то, что случилось со мной в четверг.

— Словно окунулась в Средневековье, — сказала я.

— Средневековье? — Она засмеялась. — Ты странная девушка.

Я промолчала.

Тут подошла женщина с камерой и спросила:

— Могу ли я сделать фотографию для нашего информационного бюллетеня, миссис Кобравик?

— Ох, да! Ну, полагаю, никто не может избежать требований общественности.

Миссис Кобравик приобняла меня за плечи. Сверкнула вспышка. Я надеялась, что я выгляжу достойно, хотя и сомневалась в этом. Я знала, как делаются такие вещи. Фотографию продадут, и я подозревала, что через пару дней, если не часов, эта фотография очутится рядом с моей школьной фотографией в выпуске новостей.

— Как вы думаете, сколько вы за нее получите? — спросила я.

Кобравик поиграла ниткой жемчуга.

— Получу за что?

Я знала, что мне стоит остановиться, но продолжала:

— За фотографию. Мою фотографию.

Она прищурила глаза:

— Ты очень циничная юная леди, не так ли?

— Да, возможно, это так.

— Циничная и неуважительная. Возможно, пока ты тут, с этим стоит поработать. Надзиратель!

Появился мужчина-надзиратель.

— Да, мадам?

— Вот мисс Баланчина. Она вела очень привилегированный образ жизни, и, полагаю, получит некоторую пользу от пребывания в подвале.

Она ушла, оставив надзирателя со мной.

— Похоже, ты здорово вывела ее из себя, — сказал он, когда она вышла из зоны слышимости.

Меня провели на несколько лестничных пролетов вниз, в подвал здания. Тут пахло гнилью, а также прекрасным сочетанием экскрементов с плесенью. Хотя я никого не видела, слышались стоны и царапанье, перемежаемые внезапными криками. Надзиратель оставил меня в крошечной, очень грязной комнате без света, куда почти не поступало воздуха. Тут даже было негде стоять, можно было только сидеть или лежать, словно в собачьей конуре.

Я спросила:

— Как долго я тут пробуду?

— Зависит от ее расположения, — ответил он, закрывая дверь и запирая меня внутри. — Скорее всего, пока миссис Кобравик не решит, что ты усвоила урок. Ненавижу эту поганую работу. Постарайся не сойти с ума, девочка.

Это были последние слова, что я слышала за очень долгое время.

Охранник дал мне хороший совет, которому, впрочем, почти невозможно было следовать.

В отсутствие визуальной информации ум начинает изобретать все, что могло бы его стимулировать. Я чувствовала, как крысы бегают по ногам, как тараканы ползают по предплечьям, мне казалось, что я чувствую запах крови, что у меня онемели ноги, у меня болела спина, и я была испугана до полусмерти.

Как я дошла до такого?

Мне снились кошмары, слишком страшные, чтобы их описывать — Нетти стреляют в голову в центральном парке, Лео снова и снова разбивает голову в кровь на ступеньках «Маленького Египта». И я, всегда за решеткой, не могу ничего сделать.

Однажды я проснулась от чьего-то крика. Только через некоторое время я поняла, что это кричу я сама.

За время, проведенное в подвале, я поняла кое-что о безумии (хотя не думаю, что такова была цель миссис Кобравик). Люди сходят с ума не потому, что они сами по себе сумасшедшие, а потому, что в какой-то момент безумие — лучший выбор. В некотором смысле сойти с ума было бы легче, потому что тогда мне не пришлось бы здесь находиться.

Я потеряла счет времени.

Я молилась.

Я потеряла счет времени.

Везде воняло мочой.

Похоже, запах исходил от меня, но я старалась не думать об этом.

Единственным признаком человеческого присутствия была зачерствевшая булочка и металлическая кружка с водой, которые просовывали через окошко в двери. Я не знала, с каким интервалом их приносили.

Прошло четыре булочки.

Потом пять.

На шестой булочке дверь отпер другой человек.

— Ты можешь идти, — сказала надзирательница.

Я не шевелилась, подозревая, что это могла быть галлюцинация.

Она направила фонарик на мое лицо; от света заболели глаза.

— Я сказала, что ты можешь идти.

Я постаралась двинуться к выходу, но обнаружила, что не могу пошевелить ногами. Она вытащила меня за руки, и ноги чуть отошли.

— Мне просто надо сесть, — прокаркала я. Голос звучал как чужой, горло было настолько сухим, что было тяжело говорить.

— Давай, милая, — сказала надзирательница. — С тобой все будет в порядке. Я отведу тебя помыться, и потом ты можешь идти.

— Идти? — Мне пришлось опереться на нее. — Вы имеете в виду, что я могу выйти из подвала?

— Нет, выйти из «Свободы». Тебя отпускают.

IX

У меня появляется влиятельный друг и враг

Я считала, что по самой скромной оценке пробыла в подвале не менее недели, хотя не удивилась бы, окажись этот срок месяцем или даже больше.

На самом деле прошло всего семьдесят два часа.

Похоже, за это время многое случилось.

Выбраться из подвала оказалось много труднее, чем спуститься туда. Странно, что находиться в сидячем и лежачем положении оказалось так изнурительно; теперь я лучше понимала бабулю и посочувствовала ей.

Надзирательница, которую звали Кьюстина, отвела меня в индивидуальную душевую кабинку.

— Тебе надо вымыться, — сказала она. — С тобой хотят поговорить.

Я кивнула. Я все еще чувствовала себя так странно, что даже не подумала спросить, кто меня ждет и как все это произошло.

— В душевой есть таймер? — спросила я.

— Нет, мойся столько, сколько надо.

По дороге в душ я мельком увидела свое отражение. Я выглядела дико. Волосы были всколочены и спутаны. Глаза покраснели, и темные крути под ними больше походили на синяки. Руки и ноги были покрыты настоящими синяками (не забудем еще и татуировку на лодыжке). Ногти были поломаны и в крови — я даже не помнила, что пыталась рыть землю, но, похоже, это было единственное объяснение. Я была вся в грязи и только в душе поняла, как ужасно от меня пахло.

Так как за душ я не платила, он был очень, очень длинным. Возможно, самым длинным за всю мою жизнь.

Когда я вышла, на скамье в душевой была разложена моя школьная форма. Кто-то ее выстирал и даже начистил мне ботинки.

Одевшись, я почувствовала, что, похоже, немного похудела. Юбка, которая сидела как влитая пару дней назад, сейчас стала широка в талии и сползала на бедра.

— Миссис Кобравик хочет увидеть тебя перед тем, как ты уйдешь.

— Ох. — Я вовсе не горела желанием снова видеть эту женщину. — Кьюстина, вы случайно не знаете, почему меня освобождают?

Она покачала головой.

— Я не знаю всех подробностей и не знаю даже, имею ли право обсуждать это с тобой.

— Ладно.

— Хотя, — прошептала она, — в новостях передавали, что люди по всему городу стали попадать в больницы с отравлениями шоколадом, так что…

— Господи Иисусе, — сказала я и перекрестилась. Эти новости означали, что фретоксином была заражена вся поставка. Жертвой был не только Гейбл. Он стал первым только потому, что наша семья раньше всех получила шоколад. Теперь вопрос был не в том, отравила ли я Гейбла, а в том, кто отравил всю поставку «Особого Баланчина». Подобные дела расследуются годами.

Оказывается, я пользовалась частной ванной миссис Кобравик, и как и говорила Кьюстина, она ждала меня в гостиной, которая находилась дальше по коридору.

На миссис Кобравик было простое черное платье, словно она была в трауре. Она восседала на краешке подобающе строгого черного стула с высокой спинкой. В тишине раздавалось только постукивание ее ногтей по стеклянному журнальному столику.

— Миссис Кобравик?

— Подойди, Аня, — сказала она тоном, который значительно отличался от того, которым она недавно со мной говорила. — Присядь.

Я сказала, что лучше постою. Я очень устала, но не хотела выглядеть больной. Кроме того, длительное общение с Кобравик было тем еще наслаждением, а стояние на ногах ему препятствовало.

— Ты выглядишь усталой, дорогая. Кроме того, сидеть вежливо, — сказала она.

— Я провела три последних дня сидя, мэм, — сказала я.

— Это ироническое замечание?

— Нет. Это констатация факта.

Она улыбнулась. У нее была очень широкая улыбка, показывающая все зубы, при которой губы почти полностью исчезали.

— Я уже вижу, как ты собираешься все разыграть, — сказала она.

— Разыграть?

— Ты думаешь, что тут с тобой плохо обращались.

«Да неужели», — подумала я.

— Но я всего лишь хотела помочь тебе, Аня. Все говорило о том, что ты останешься тут на очень долгое время — против тебя было так много улик, — и я решила, что будет проще, если я буду построже с новоприбывшими. Это моя неофициальная политика. Таким образом девушки понимают, чего от них ожидают. Особенно те, которые ранее находились в таком привилегированном положении, как ты…

Больше я не могла это слушать.

— Вы все продолжаете рассказывать о моем привилегированном положении. Но вы не знаете меня, миссис Кобравик. Возможно, вы считаете, что знаете кое-что обо мне. Что-то, что вы прочли о моей семье в газетах, и все в таком роде, но вы действительно не знаете главного.

— Но… — начала она.

— Вы знаете, некоторые девочки не виновны. И даже если бы они были виновны, что бы они ни сделали — это все в прошлом, и сейчас они изо всех сил стараются как-то идти дальше. Так что, может быть, вам стоит обращаться с людьми на основании ваших личных впечатлений. Может быть, это стало бы отличной неофициальной политикой.

И я повернулась, чтобы уйти.

— Аня! Аня Баланчина!

Я не обернулась, но слышала, как она быстро идет ко мне. Через пару секунд ее рука, словно клешня, сжала мою.

— Что?

Она стиснула мне руку.

— Пожалуйста, не говори своим друзьям в офисе окружного прокурора, что с тобой плохо обращались. Мне не нужны неприятности. Я была… я была глупа, не зная, что у твоей семьи до сих пор есть связи.

— У меня нет друзей в офисе окружного прокурора, — сказала я. — Но даже если бы и были, навлечение на вас неприятностей — на последнем месте в моем списке дел. Чего бы мне действительно хотелось, так это никогда больше в жизни не видеть ни вас, ни этого места.

— А как же Чарльз Делакруа?

Отец Вина?

— Я никогда его не встречала.

— Он ждет тебя снаружи. Он хочет лично отвезти тебя на Манхэттен. Ты счастливица, Аня, у тебя такие могущественные друзья, а ты даже не знаешь об этом.

Отец Вина должен был встретить меня в Прощальной комнате, предназначенной для тех, кто покидал «Свободу». Она была более тщательно обставлена, чем любое другое помещение в центре, возможно, за исключением личных комнат миссис Кобравик: мягкие кушетки, медные лампы и в рамках на стенах — черно-белые фотографии иммигрантов, прибывающих на остров Эллис. Миссис Кобравик ждала вместе со мной. Я бы предпочла ждать одна.

Я думала, что столь влиятельного человека будет сопровождать свита, но отец Вина прибыл один. Он выглядел словно супергерой без плаща. Чарльз Делакруа был повыше ростом, чем Вин, а его нижняя челюсть была такой массивной, словно он привык разгрызать деревья и камни. Руки его были большими и сильными, но гораздо более мягкими, чем у Вина — никаких следов физической работы.

— Должно быть, ты Аня Баланчина, — сказал он бодро. — Меня зовут Чарльз Делакруа. Давай поедем на пароме вместе?

Он держался так, словно сопровождать наследницу мафии на пароме в Манхэттен было для него самым приятным занятием.

Миссис Кобравик сказала медовым голосом:

— Мы так польщены вашим визитом в наш центр, мистер Делакруа. Я Эвелин Кобравик, директриса.

Делакруа протянул ей руку.

— Да, конечно, как грубо с моей стороны. Рад встретить вас, миссис Кобравик.

— Возможно, вы решите ознакомиться с нашим центром?

— К сожалению, сегодня на это нет времени. Но нам определенно стоит это сделать в будущем.

— Я буду очень рада. Я бы очень хотела показать вам «Свободу». Мы очень гордимся нашим скромным заведением. На самом деле для нас это скорее дом. — Она выделила последнее замечание скромным смешком.

— Дом? — повторил Делакруа. — Так вы его называете?

— Да, — сказала она. — Возможно, это выглядит глупо, но я в самом деле так думаю.

— Не глупо, но, пожалуй, чуточку лицемерно. Видите ли, я вырос в одном из таких заведений — не в исправительном учреждении, а в приюте. И поверьте мне, те, кто заперт в этих стенах, не думают о них как о доме.

Он перевел свой пристальный взгляд на меня.

— Но вам повезло. Так как моей спутницей в пути будет мисс Баланчина, я уверен, она способна описать достоинства «Свободы» на обратном пути.

Я кивнула, но не сказала ничего. Мне не хотелось подкидывать Кобравик тему для разговора. Я скрестила руки, и Делакруа заметил, что одна из отметин от уколов воспалилась и сочится гноем.

— Это случилось здесь? — спросил он тихо.

— Да. — Я спустила рукав пониже. — Но болит несильно.

Он перевел взгляд на мои руки и увидел содранную кожу на пальцах.

— И это, полагаю, тоже.

Я промолчала.

— Интересно, миссис Кобравик, такого ли рода травмы получают дети у себя дома. — Он взял меня за руку. — Да, давайте договоримся об осмотре. Хотя, если задуматься, я, пожалуй, предпочту не предупреждать о своем визите заранее.

— Ваша предшественница никогда не подвергала сомнению методы, при помощи которых я управляю «Свободой»! — воскликнула она.

— Я не моя предшественница, — ответил он.

По пути назад в Манхэттен Делакруа сказал мне:

— Страшное место. Я рад, что ушел оттуда. Думаю, что ты тоже.

Я кивнула.

— Ужасная женщина, — продолжал он. — Такие миссис Кобравик постоянно мне встречаются. Ограниченные бюрократы, обожающие свою долю власти.

Он покачал головой.

— Почему вы ничего не сделаете со «Свободой»? — спросила я.

— Когда-нибудь придется это сделать. Но у этого города столько серьезных проблем, а у меня просто нет возможности справиться со всем сразу. «Свобода» — тяжелый случай, как и эта женщина. Но, в конце концов, до поры до времени это стабильные тяжелые случаи.

Он смотрел вдаль поверх перил.

— Это называется «приоритеты», девочка.

Что такое «приоритеты», я понимала очень хорошо. На этом принципе была построена вся моя жизнь.

— Я хочу извиниться за то, что тебя вообще послали в «Свободу». Это было ошибкой. Люди в моем офисе пришли в возбуждение при мысли о несовершеннолетней отравительнице, а когда узнали, что ты дочь Леонида Баланчина, волнение перешло в истерику. Они хотели как лучше, но… Через пару дней ты будешь полностью чиста. Твой поверенный, мистер Грин, бился за тебя как лев. Кстати, молодой человек… его зовут Гейбл?

Я кивнула.

— У него изменения к лучшему. Впереди долгая реабилитация, но он определенно поправится.

— Рада это слышать, — сказала я слабо. Я чувствовала себя словно под анестезией, как будто это была не я.

— Ты ходишь в школу с моим сыном? — спросил Делакруа.

— Да, — сказала я.

— Он очень тебя ценит.

— Я тоже его ценю.

— Да, этого я и боялся.

Он повернулся и взглянул мне в глаза.

— Слушай, Аня, — ты не против, если я буду звать тебя Аней?

— Нет.

— Итак, Аня, я вижу, что ты очень разумная молодая девушка. Как я это понял? В «Свободе» у тебя была возможность в моем присутствии уничтожить миссис Кобравик, но ты этого не сделала. Ты твердо шла к своей цели — выходу из этого места. Я восхищаюсь тобой. Рассудительность — то, чего не хватает моему сыну. И я вижу, почему ты можешь нравиться Вину. Ты очень привлекательная девушка с романтическим прошлым, если не сказать больше. Но ты никогда не сможешь стать девушкой моего сына.

— Я не поняла вас.

— Я не могу позволить, чтобы ты начала встречаться с Вином. Мы оба реалисты, Аня, так что, думаю, ты меня поймешь. Моя работа — очень трудная штука. По правде говоря, как бы я ни хотел вычистить этот город, я все равно могу потерпеть неудачу.

Он склонил голову, словно под грузом ответственности.

— Давай начнем снова. Ты знаешь, как называли мою предшественницу, Аня? «Копилка». Это прозвище она получила потому, что засовывала свои загребущие ручки во множество чужих карманов, включая — стоит отметить — шоколад Баланчиных.

— Я ничего об этом не знала.

— Конечно нет. С какой стати тебе об этом знать? Ты не подписываешь чеки, ты никто. А, скажем вежливо, интересы моей предшественницы были весьма обширны. Вот как это работает: лимитированное потребление и ограничения, пусть даже из лучших побуждений (хотя порядком бессмысленные), ведут к возникновению черного рынка, а черный рынок порождает бедность, загрязнения и, конечно, организованную преступность, и в итоге наше правительство превращается в место, где процветают «копилки» всех мастей. Но меня никогда не будут звать «копилкой». Моя цель — вышвырнуть всех этих бюрократов. Но если мой сын будет встречаться с дочкой Леонида Баланчина, известного шоколадного босса, это будет неправильно. Это будет ударом по моей надежности в глазах людей. Я не могу позволить себе получить такой удар. Это не твоя вина, и я бы очень хотел, чтобы наш мир был совсем другим местом. Но люди… люди предубеждены, Аня. Они поспешны в суждениях. Я уверена, что ты знаешь это лучше, чем кто бы то ни было.

— Мистер Делакруа, боюсь, что вас ввели в заблуждение. Мы с Вином только друзья.

— Отлично. Я надеялся, что ты это скажешь, — сказал отец Вина.

— Кроме того, если вы не хотите, чтобы я встречалась с Вином, почему бы вам не сказать об этом ему самому? — спросила я. — Вы же его отец, не я.

— Если я запрещу ему, он только захочет тебя еще больше. Мой сын — хороший мальчик, но упрямец, романтик и идеалист. Его жизнь была слишком легкой, и он не настолько практичен, как ты и я.

Судно подало сигнал. Мы были почти у пристани.

— Итак, мы заключили соглашение? — спросил меня Чарльз Делакруа. Он протянул мне руку для пожатия.

— Мой отец всегда говорил, что не стоит заключать соглашение до тех пор, пока не будешь точно знать, что с этого получишь, — сказала я.

— Хорошая девочка, — сказал он. — Я восхищаюсь твоим характером.

Судно пришвартовалось к пристани. Я видела, что Саймон Грин ждет меня на берегу. Собрав все оставшиеся у меня силы, я побежала к нему, прочь от Чарльза Делакруа.

Чей-то незнакомый голос прокричал:

— Это она! Это Аня Баланчина!

Я обернулась на голос и была ослеплена взрывом вспышек фотоаппаратов. Когда ко мне вернулось зрение, я увидела синюю цепь из полицейских справа от того места, где стоял Саймон Грин. Полицейские сдерживали как минимум человек пятьдесят репортеров и папарацци, выкрикивающих вопросы одновременно.

— Аня, посмотри сюда!

Вопреки своему желанию, я посмотрела на них.

— Как тебе «Свобода»?

— Как каникулы, — ответила я.

— Ты собираешься предъявить городу иск за неправомерное заключение?

Я почувствовала, как Чарльз Делакруа положил мне руку на плечо. Вторая волна вспышек.

— Люди, посторонитесь. Мисс Баланчина была очень храброй и очень нам помогла, и я могу себе представить, как бы она хотела попасть домой, к семье. Конечно, вы можете задать все вопросы лично мне, — сказал он.

— Мистер Делакруа, известно, как поставка шоколада оказалась отравлена?

— Расследование все еще ведется — вот все, что я могу пока сказать. Но могу добавить со стопроцентной уверенностью, что мисс Баланчина невиновна.

— Мистер Делакруа, пару слов о здоровье окружного прокурора Силверстайна. Он не появлялся на людях уже много недель.

— Я не имею привычки обсуждать здоровье моего босса.

— Считают ли вас реальным окружным прокурором?

Делакруа рассмеялся.

— Когда меня повысят, вы первый об этом узнаете.

Пока Чарльз Делакруа говорил с прессой, я смогла ускользнуть.

Саймон Грин нанял для меня машину. В нынешние времена это было роскошью — почти все пользовались общественным транспортом или ходили пешком, — и я оценила жест. Последний раз я ездила в частном автомобиле, когда Гейбл и я собирались на школьный бал, а до того — на похороны папы.

— Я подумал, что тебе нужно немного уединения, — сказал Грин и открыл для меня дверь автомобиля.

Я кивнула.

— Прошу прощения, я не думал, что тут устроят такой цирк. Что к тебе проснется такой интерес.

— Возможно, Чарльз Делакруа хотел устроить фотосессию, — сказала я, усаживаясь на кожаное сиденье.

— Да, похоже, ты права, — согласился Саймон. — Хотя сегодня утром, когда я по телефону обговаривал с ним детали твоего освобождения, он мне показался очень хорошим человеком — как только я смог пообщаться с ним лично.

— Он таков, каким ты желаешь его видеть, — сказала я.

Машина поехала. Я прислонила голову к окну.

— Мистер Киплинг велел мне вернуть это тебе. — Саймон положил цепочку с крестом мне в руку.

— О, спасибо, — поблагодарила я. Я обернула цепочку вокруг шеи, но не смогла ее застегнуть — мои больные пальцы не справились с крошечным механизмом.

— Позволь мне, — предложил он. Он поднял мои волосы, и его пальцы слегка коснулись моей шеи сзади. — Готово, — сказал он. — Должно быть, ты очень устала, Аня. У меня с собой еда, если хочешь.

Я отрицательно покачала головой.

— А есть немного воды?

Он вручил мне термос, и я осушила его одним большим глотком. Часть воды пролилась через углы рта, и я почувствовала себя виноватой.

— Ты умирала от жажды, — прокомментировал он.

— Да, я… — И тут внезапно я поняла, что меня сейчас стошнит. Я нажала кнопку, опустила стекло и смогла оставить большую часть за пределами машины. — Мне очень стыдно, мне не стоило пить так много. Похоже, я обезвожена.

Саймон кивнул.

— Не извиняйся. Когда все завершится, я лично напишу жалобу о том, как с тобой обращались в «Свободе».

Я не могла больше думать об этом, так что сменила тему:

— Как это произошло? Я имею в виду мое освобождение.

— В течение недели в городские больницы поступало все больше и больше пациентов с отравлением фретоксином. Думаю, число заболевших превысило сотню, так что стало очевидно, что яд был во всей поставке.

Я кивнула.

— Но мне все еще не удавалось заставить кого-либо в офисе окружного прокурора выслушать меня. Мистер Киплинг — человек со связями как в твоей семье, так и в правоохранительных органах. Мне люди не доверяли. И несмотря на то, что ты дочь Леонида Баланчина, никто в организации также не хотел помочь. Не то чтобы они вообще не хотели помочь, просто время было самым неподходящим. У них была собственная большая проблема — ведь яд был в их шоколаде.

— Должно быть, ты был очень настойчив, — сказала я. — Спасибо.

— Ну, на самом деле не все лавры принадлежат мне. Нам повезло. Ты ходишь в школу с мальчиком по имени Гудвин Делакруа, верно?

— Вин.

— Несколько раз я говорил с твоей подругой, Скарлет Барбер, о том, что случилось. И, думаю, как раз Скарлет пошла к Вину, который…

— …пошел к отцу. Да, в этом есть смысл.

— И вот с этого момента все и завертелось. Главная проблема, видишь ли, заключалась в твоем имени. Хотя ты, разумеется, непричастна к яду в поставке, ты все еще носишь фамилию Баланчина, и, думаю, люди из офиса окружного прокурора не желали отпустить одну из Баланчиных в разгар кризиса. Потребовалась личная встреча…

Я зевнула.

— Прошу прощения.

— Все в порядке, Аня. Ты устала. И я никогда не понимал, что такого неприличного в зевоте.

— Я не настолько устала, — настаивала я. — Я просто… — Мои веки опускались. — Мне нужно поблагодарить Скарлет, когда я вернусь в школу… И Вина тоже…

Я снова зевнула и заснула.

X

Я иду на поправку; принимаю посетителей; узнаю новости о Гейбле Арсли

Я проснулась в своей собственной кровати, как будто предыдущих суровых испытаний не было.

«Как будто» значило то, что рядом со мной лежала Нетти, а Лео дремал на стуле у моего письменного стола. Обычно они так не спали.

— Ты уже проснулась? — прошептала Нетти.

Я сообщила, что вроде бы да.

— Имоджин сказала, чтобы мы дали тебе отдохнуть, — доложила Нетти. — Но мы с Лео не хотели упустить время, когда ты проснешься, так что остались тут.

— Какой сегодня день? — спросила я.

— Уже вторник.

Я спала два дня.

— Разве ты не должна быть в школе?

— Я уже вернулась. Сейчас ночь. Значит, два с половиной дня.

Лео зашевелился в кресле:

— Нетти, ты не должна говорить! Ты разбудишь…

И тут он увидел меня. С криком «Анни!» он вскочил ко мне на кровать и обхватил меня руками.

— Ох, Анни, я так по тебе скучал! — И он начал целовать меня в лоб и щеки. Я засмеялась и сказала, что тоже по нему скучала.

Приподнявшись, чтобы обнять Лео, я обнаружила, что моя рука подсоединена к капельнице.

— Что это такое? — спросила я. Очевидно, Имоджин решила, что я обезвожена и истощена.

— Бедная Анни, — сказала сестра.

На следующий день я хотела было пойти в школу (я и так уже сильно отстала), но Имоджин не пустила меня:

— Ты все еще слишком слаба.

— Но я уже чувствую себя гораздо лучше! — уверила я ее.

— А в понедельник ты будешь чувствовать себя еще лучше, — ответила она.

Я напомнила ей, что она сиделка бабули, а не моя, но Имоджин не сочла этот довод хоть сколько-нибудь стоящим.

— Возвращайся в кровать, Анни.

Вместо этого я решила проверить, как там бабуля.

Я зашла в комнату и поцеловала ее в щеку. Она сразу же меня узнала, что я сочла обнадеживающим знаком. Может быть, у нее был один из хороших дней.

— Привет, Аннушка, — сказала бабуля. Она посмотрела на меня искоса. — Ты сильно похудела.

— Разве ты не помнишь? Имоджин говорила тебе, что меня допрашивали в связи с преступлением.

— Преступлением? Нет, в этом нет никакого смысла. Это была не ты, а твой отец.

— Думали, что я отравила парня по имени Гейбл Арсли.

— Гейбл Арсли! Звучит как псевдоним. Я никогда не слышала о таком человеке. — И она помахала мне рукой, чтобы я ушла.

— Он был моим парнем. Ты с ним однажды виделась.

Я встала, чтобы уйти. Бабушка казалась возбужденной, и мне не хотелось получить еще одну пощечину.

— Анни?

— Да?

— Лео получил работу в Бассейне?

Удивительно, что она это запомнила. Умственное состояние моей бабушки казалось для меня все большей и большей загадкой. Я снова села.

— Нет еще. Мы все тут были немного заняты.

— Отлично, отлично. Я думала об этом. Я не уверена, что это такая уж хорошая идея.

Делать мне было больше нечего, так что мы какое-то время обсуждали достоинства того, что Лео временно устроится на работу в Бассейн, — ничего нового. Потом я действительно стала уставать, поэтому сказала бабуле, что мне пора идти.

— Возьми плитку шоколада, дорогая, — сказала она. — И будь уверена, что разделишь ее с тем, кого любишь.

Меньше всего на свете мне хотелось шоколада, и в любом случае я знала, что полиция конфисковала все наши запасы. Но ради бабушки я все-таки зашла в шкаф и притворилась, будто достаю оттуда плитку.

В пятницу вечером Скарлет позволили посетить меня, что стало долгожданной сменой обстановки. Хотя я ценила то, что мои домашние так беспокоились о моем здоровье, их забота заставляла меня чувствовать себя инвалидом. Нужно было, чтобы кто-то вел себя со мной как обычно.

— Так что происходит в Школе Святой Троицы? — спросила я после того, как Скарлет удобно расположилась на моей кровати.

Скарлет расхохоталась.

— Ты смеешься? Единственное, что происходит, — ты и Гейбл.

— Просто супер.

— В самом деле, больше никто ни о чем не говорит.

Скарлет скрестила ноги.

— Я, по сути, оказалась самой популярной девушкой в школе, так как обладала сведениями из первоисточника.

— Поздравляю.

— Да уж, у меня появилось множество друзей на всю жизнь за последние девять дней, — сказала она. — У тебя будет масса конкуренток.

Я поблагодарила Скарлет за то, что она водила Нетти в школу и забирала ее оттуда, и за то, что она попросила Вина пойти к отцу.

— Вин? Я не имела к этому никакого отношения. Он пошел к отцу самостоятельно.

— Но ты наверняка имеешь к этому отношение, — настаивала я.

— Конечно, мы говорили о тебе, — сказала она. — Но он не сообщал мне, что пойдет к отцу, и я не просила его. Я думала об этом — ой, да не делай такой удивленный вид, Анни! Твоя лучшая подруга-глупышка все-таки порой обдумывает свои действия. Я думала об этом, но ничего не сделала, потому что не была уверена, не станет ли все еще хуже.

— Так почему тогда Вин это сделал? Мы ведь едва его знаем.

Скарлет закатила глаза.

— Я уверена, что ты можешь представить себе почему.

Меня все это раздражало. Я не хотела быть обязанной Вину хоть чем-нибудь, особенно после беседы с его отцом.

— Хватит хмурить брови! Это не великая тайна. Ты ему нравишься, Анни. Единственное, что он хочет, — снова делать с тобой задания в лаборатории и, возможно, услышать пару слов благодарности, ну и чтобы ты пошла вместе с ним на Осенний бал.

Я вздохнула.

— Бедняжка Анни, она понравилась симпатичному парню, — дразнила Скарлет. — Ее жизнь так трагична. — И она драматически шлепнулась на кровать.

— Я была в тюрьме, знаешь ли, — напомнила я.

— Я знаю, — прошептала она, — я только дразнила тебя.

Ее большие голубые глаза наполнились слезами — Скарлет легко было заставить плакать.

— Мне так жаль, что с тобой случилось такое. Ужасно. Я не могу даже представить… Я всего лишь пыталась тебя развеселить.

И я в самом деле рассмеялась. Выражение ее лица было таким сокрушенным и таким милым.

— Когда я увидела тебя, ты выглядела настолько слабой… Нетти предупредила меня, но… Там в самом деле было так страшно?

Я пожала плечами. У меня не было никакого желания пересказывать все то, что произошло в «Свободе», Скарлет или кому-нибудь другому.

— Мне сделали татуировку. — Я спустила носок и показала ей штрихкод на лодыжке.

— Сурово, — ответила она.

Я снова натянула носок.

— Как Гейбл?

— Похоже, он будет жить. Чай Пинтер слышала, что ему пришлось делать пересадку кожи на лице. Из-за фретоксина часть кожи отвалилась или что-то в этом роде.

— Ох, боже мой.

— Ну, Чай не самый надежный источник. Я даже не представляю, откуда она добывает сведения; думаю, большую часть она просто выдумывает. А директор говорит, что Гейбл не вернется в школу по крайней мере до начала следующего семестра. Он в каком-то реабилитационном центре в провинции. Он на самом деле чуть не умер, Анни.

— Думаешь, мне стоит послать открытку? Или пойти его повидать?

Скарлет пожала плечами.

— Гейбл был просто ужасен и вел себя мерзко по отношению к тебе. И вполне вероятно, больной Гейбл будет еще более мерзок. — Она снова пожала плечами. — Но если ты считаешь, что должна, думаю, мне стоит пойти с тобой. Не нужно ходить одной.

— Ну, я не собираюсь идти к нему прямо сейчас. Может быть, в ноябре? — У меня было полно дел: нужно было догнать класс и решить множество собственных проблем.

Вошел Лео.

— Привет, Скарлет! Нетти сказала, что ты тут. — Он обнял ее. — Выглядишь очень мило!

На Скарлет были спортивные брюки и футболка, слишком простые для ее обычного стиля, светлые волосы были распущены, а на лице не было макияжа. Может быть, именно поэтому Лео сказал, что она выглядит мило? У Скарлет был прекрасный цвет лица, но обычно он был скрыт под тональным кремом.

— Спасибо, Лео, — сказала она. — По правде говоря, я не чувствовала, что хорошо выгляжу, но после твоего комплимента я изменила мнение.

Лео вспыхнул.

— Ты всегда мило выглядишь, Скарлет. Думаю, ты самая милая девушка в мире.

— Эй, а я? — сказала я.

— Ты милая как сестра, — сказал Лео. — А Скарлет ми-и-илая…

Мы со Скарлет рассмеялись, что заставило Лео покраснеть еще больше.

— Имоджин сказала, что тебе пора уходить, Скарлет, — передал Лео. — Анни должна поспать.

— Я только и делаю, что сплю! — запротестовала я.

— Она предупредила, что ты так и скажешь, — продолжал Лео, — и сказала, что на твои слова не надо обращать внимания.

Скарлет встала и поцеловала меня в щеку.

— Я приду к тебе утром в понедельник, так что мы сможем пойти в школу вместе.

По пути к выходу она также поцеловала в щеку Лео:

— Спасибо за комплимент, Леонид.

В воскресенье днем мой дядя и пасынок бабули, Юрий Баланчин (иначе говоря, глава семьи), нанес нам визит. Дядя Юрий был всего лишь лет на десять моложе, чем бабуля, и хромал (когда-то папа, кажется, говорил мне, что это от ранения, полученного на войне). Хромота, должно быть, усугубилась с тех пор, когда я видела его в последний раз, потому что сейчас он сидел в инвалидном кресле.

Дядя Юрий порой навещал бабушку, но в этот день он пришел не к ней, а ко мне.

От него всегда пахло сигарами, а голос огрубел от многих лет курения. Его сопровождало несколько телохранителей, Джекс, сын от проститутки, и Михаил Баланчин, «настоящий» сын и наследник. Дядя Юрий велел им выйти в коридор. Михаил начал было:

— Папа, я могу остаться с тобой?

— Нет, Микки, тебе тоже надо уйти, — сказал Юрий. — Мне надо обсудить с племянницей кое-что наедине.

Я села на кушетку.

— Малышка Аня, — сказал дядя, — ты выросла настоящей красавицей. Подойди поближе, дай я взгляну на тебя, дорогая.

Я наклонилась вперед, и он погладил мою щеку рукой.

— Я помню день, когда ты родилась. Как твой отец был горд!

Я кивнула.

— Леонид — да упокоит Господь его душу — думал, что ты самая красивая девочка в мире. Я тогда тебя не видел, но вижу сейчас, что он знал, о чем говорил. — Дядя вздохнул. — Прости, что я не навещаю вас с Галиной чаще. Эта квартира навевает на меня много грустных воспоминаний.

— Как и на всех нас, — напомнила я.

— Да, конечно. Как легкомысленно с моей стороны. На тебя больше, чем на меня. Но сегодня я пришел поговорить о другом. Я хочу обсудить инцидент с молодым человеком.

— Вы имеете в виду Гейбла Арсли?

— Да, — сказал дядя Юрий. — Я хочу извиниться за то, что не вмешался сразу. Из-за того, что дело было связано с шоколадом Баланчина, наши знакомые в правоохранительных органах к нам охладели. Если бы я вмешался, ты могла бы стать заложницей в офисе окружного прокурора, чего я боялся. Там теперь главным стал новый человек, и мы не знаем, друг он нам или нет.

Он говорил об отце Вина.

— В конце концов все устроилось, — сказала я.

— Я хочу уверить тебя, что я о тебе не забыл. Ты дочь Леонида Баланчина, и тебя бы не оставили гнить в тюрьме.

Я кивнула, но ничего не сказала. Слова были приятные, но это были только слова.

— Я могу точно сказать, что ты думаешь. Хорошие слова, но какая польза мне от них теперь? — Он наклонился поближе. — Я вижу, что ты умная девочка; у тебя проницательные глаза твоего отца.

— Спасибо, — сказала я.

— Ты держишь все в себе, как и он, и не позволяешь многому выйти наружу. Я восхищаюсь этим, — сказал дядя. — Я восхищаюсь такой сдержанностью в столь молодом создании.

Хотела бы я знать, стал бы он это говорить, если бы увидел меня с лазаньей в первый школьный день.

— Мне очень стыдно, — продолжал он. — Я чувствую, что Семья подвела тебя, что я лично подвел тебя.

Он склонил голову и понизил голос:

— Я хочу, чтобы ты знала, что в этой игре участвуют большие, неподконтрольные мне силы. Я должен добраться до сути истории с шоколадом, и потом я могу начать работу над возмещением убытков как тебе, так и твоим родственникам.

Он протянул мне руку, и я пожала ее.

— Ты мне нравишься, Аня. Как жаль, что ты не мальчик.

— Вы хотите сказать, что в таком случае я бы получила отличную возможность умереть в сорок пять лет, как мой отец? — спросила я тихо.

Дядя Юрий не ответил. Я не была уверена, что он вообще слышал меня.

— Не отвезешь ли ты меня в комнату Галины? Я бы хотел нанести визит мачехе, прежде чем уйду.

По дороге в ее комнату он спросил меня, как бабуля себя чувствует.

— Смотря какой нынче день, — ответила я. — Дядя Юрий, шли разговоры о том, чтобы мой брат начал работать в Бассейне.

— Да, я слышал кое-что.

— Я бы предпочла, чтобы он этого не делал.

— Ты боишься, что мы его испортим? — спросил он. — Даю слово, что единственное, что случится с твоим братом, это что он будет получать чек на неплохую сумму в конце необременительного рабочего дня. Мы позаботимся о нем. Его никогда не попросят сделать что-нибудь рискованное и не подвергнут опасности. Я слышал, что он потерял работу. Самое малое, что мы можем сделать, — предоставить ему временную, верно?

Слова дяди Юрия звучали более убедительно, чем слова Джекса. Я почувствовала себя спокойнее. И учитывая, каким тяжелым было положение бабули и каким потенциально сложным было мое юридическое положение, лучше, чтобы у Лео была хотя бы фиктивная, но оплачиваемая работа. Кроме того, я понятия не имела, когда разрешится ситуация в ветеринарной клинике, особенно сейчас, когда мистер Киплинг не может заняться этим вопросом (кстати, как он?).

Я и дядя Юрий добрались до комнаты бабули. Я открыла дверь и позвала:

— Бабуля, ты спишь?

— Нет, Кристина, входи, — сказала она.

— Я не Кристина, я Анни. Угадай, кого я привела с собой? Твоего пасынка, Юрия!

Я вкатила кресло Юрия в комнату.

— Тьфу, — сказала бабушка. — Как ты постарел! И потолстел!

Я была рада ускользнуть из комнаты.

Микки Баланчин стоял в коридоре рядом с комнатой бабушки.

— Возможно, ты не помнишь меня, но я твой двоюродный брат, — представился он.

— А кто не мой двоюродный брат? — пошутила я.

— Верно. Каждый раз, когда я встречаю симпатичную девушку, я должен проверить, не родственница ли она мне, — сказал он. Микки Баланчин был невысок ростом, всего на пару сантиметров выше меня. У него были светлые волосы, настолько светлые, что казались почти белыми, и такая же белая кожа, за исключением веснушек на переносице и скулах. Он был одет полностью в черное, что резко контрастировало с кожей и волосами. Его костюм был очень хорошо пошит и даже выглядел новым. Не могу сказать с полной уверенностью, но похоже, что его туфли были на небольших каблуках, которые делали его выше ростом.

— Я давно хотел встретиться с тобой, — сказал Микки. — С тех пор, как ты выросла, я имею в виду. Когда я был подростком, я обычно выполнял разные поручения для твоего отца и часто бывал в этой квартире. Я даже видел тебя голой, малышка.

Он указал на дверь в ванную.

— В этой комнате. Твоя мама тебя купала, а я случайно вошел.

Не совсем то, о чем я хотела бы знать.

— Итак, о чем вы со стариком говорили? — продолжал он.

«Ни о чем, — подумала я, — это не твое дело».

— Думаю, если он захочет, чтобы ты знал, он сам тебе расскажет, — сказала я вслух.

И в этот момент в коридоре появился Джекс.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Всего-навсего беседую с моей кузиной, — ответил Микки.

— Она и моя кузина тоже.

— Быть может.

— Что это значит? Что ты пытаешься сказать, Михаил? Что я ублюдок? — Его глаза сверкали, и, клянусь, я могла ощутить прущий из него тестостерон. Он сделал движение, словно хотел ударить Микки, но тот не шелохнулся. Для нас обоих стало ясно, что у Джекса не было характера.

— Ну, Джеки, расслабься, — сказал Микки. — Ты ставишь себя в неловкое положение перед моей кузиной.

— Анни, можно с тобой поговорить? — спросил Джекс.

— Говори, — ответила я.

— Наедине, — уточнил он.

— Похоже, сегодня никто не хочет общаться в моем присутствии, — прокомментировал Микки.

Я проигнорировала его слова. Я никогда не реагировала на такую ребячливость, кроме того, мне тоже нужно было кое-что сказать Джексу.

— Пойдем на балкон, — сказала я.

Путь на балкон вел через столовую.

Из нее можно было видеть Центральный парк и даже небольшой кусочек «Маленького Египта». Должно быть, когда-то отсюда открывался прекрасный вид.

Мой кузен сразу приступил к делу:

— Послушай, Аня, мне очень жаль, что так получилось с шоколадом. Я не подозревал, что он был с начинкой. Я правда думал, что сделаю Галине приятное, принеся его сюда.

— Я ценю, что ты это сказал. Потому что с моей точки зрения ситуация выглядит так: ты принес шоколад как можно раньше, чтобы удостовериться, что вся моя семья умрет.

— Нет! Я не получу никакой выгоды от смерти любого из вас! Что это принесло бы мне?

— Не знаю, Джекс. Но так это выглядит с моей точки зрения.

Джекс запустил пальцы в волосы.

— Возможно, ты знаешь и без меня, что мое положение в организации довольно низкое. Никто мне ничего не говорит. Я знал о том, что шоколад был отравлен, не более тебя. Ты должна мне поверить!

— Почему тебя волнует, верю я тебе или нет?

Он понизил голос:

— В семье кое-что меняется. Паника с шоколадом — только начало. Кажется — и я не говорю, что я с этим согласен, — кажется, Юрий слабеет. Думаю, отравление было шагом со стороны конкурирующей Семьи.

— Например?

Он пожал плечами.

— Я могу только предполагать, но, думаю, это могли бы быть мексиканцы или бразильцы. Да даже французы или японцы — любой из крупных игроков на черном рынке, связанный с шоколадным бизнесом. У меня нет достаточной информации для того, чтобы говорить более конкретно. Но дело в том, что ты могла бы затаить на меня злость. Ты не стала, не знаю почему, но я ценю это. И я хочу, чтобы ты знала, что я никогда бы не причинил вреда ни тебе, ни твоим родственникам.

— Спасибо, — сказала я. По правде говоря, я верила, что Джекс не пытался отравить нас, но только потому, что он был слишком слаб, чтобы организовать такую крупную операцию (или даже чтобы его проинформировали о ней). И потом, я хотела уйти от всего этого как можно дальше, и чем меньше я слышала о родственниках, тем лучше.

— Так мы друзья? — спросил Джекс, протягивая мне руку. Я пожала ее только потому, что не сделать этого было бы очень невежливо. Джекс не был моим другом. Конечно, от моего внимания не ускользнуло, как мало он сделал для меня во время моих трудностей с законом. Такое поведение, конечно, я бы не назвала дружеским.

После того как мои родственники ушли, я стала делать домашнее задание. Незаметно наступил вечер. Около девяти часов прозвенел телефонный звонок, и Нетти постучала ко мне в дверь.

— Это Вин, — сказала она.

— Скажи, что я сплю.

— Но ты не спишь! И вчера он тоже звонил.

Я встала из-за стола и выключила свет.

— Я сплю, Нетти. Вот видишь.

— Я люблю тебя, Анни, но сейчас я не одобряю твое поведение, — сказала она. Я слышала, как она возвращается в кухню. Я едва могла разобрать, как моя маленькая сестричка лжет ради меня.

Я легла на кровать и натянула одеяло до подбородка. В ночном воздухе пахло осенью.

Я знала, что ничего из того, что говорил Чарльз Делакруа, не имело значения. И в то же время имело.

Папа всегда говорил, что выбор того, что заведомо принесет плохой результат, — выбор дурака, то есть не выбор вообще. И мне нравилось думать, что папа вырастил не дуру.

XI

Я рассказываю Скарлет, что такое «трагедия»

В школе со мной обращались очень бережно и деликатно. Так как с меня были сняты все подозрения в деле отравления Гейбла Арсли, в администрации боялись, что не оказали мне должной поддержки — начать хотя бы с того, что позволили копам допросить меня без присутствия опекуна или адвоката. Думаю, они беспокоились, не подам ли я на них в суд или, хуже того, не начну ли распространять слухи, которые разрушат безупречную репутацию лучшей частной школы Манхэттена. Учителя постоянно повторяли, что я могу не торопиться, догоняя класс, и в целом мое возвращение к учебе прошло легче, чем я опасалась.

Вин уже был на уроке криминалистики, когда я вошла в класс. Он не упомянул, что дважды звонил мне или что я встречалась с его отцом (если Чарльз Делакруа вообще соизволил поговорить с ним об этом). Вот единственное, что он сказал по поводу моего отсутствия:

— Мне пришлось сдать зубы на рассмотрение без тебя.

— И как? — спросила я.

— Хорошо. Мы получили «А» с минусом.

Такая оценка считалась очень хорошей. Доктор Лау была требовательной — справедливой, но требовательной.

— Неплохо, — заметила я.

— Аня… — начал было Вин, но в этот момент доктор Лау принялась объяснять тему. В любом случае я была не в настроении вести с Вином бессмысленные светские беседы.

Мне предоставили месячную отсрочку от фехтования, что было очень кстати: даже изображать позиции было для меня слишком трудно. Также школа предоставила отсрочку Скарлет, чтобы она могла составить мне компанию, — еще одно доказательство раскаяния администрации.

Скарлет использовала образовавшееся время, чтобы подготовиться к приближающемуся прослушиванию «Макбета».

— Ты же все читала вместе со мной. Почему бы тебе тоже не попробовать? — спросила Скарлет. — Ты бы могла стать леди Макдуф, или Гекатой, или…

По правде говоря, мне в голову не приходила ни одна веская причина для отказа, кроме той, что я устала и совсем не хотела высовываться, ведь моими фотографиями в течение целой недели пестрели все газеты.

— Ты же не можешь застыть на месте только потому, что случилось то, что случилось. Тебе надо двигаться дальше. И так или иначе, тебе все равно придется поступать в колледж в следующем году. А твои факультативные занятия определенно не впечатляют, Анни.

— Что? Неужели то, что я дочь знаменитого преступника, не зачтется как факультативное занятие?

— Нет. Возможно, зачлось бы отравление твоего бывшего бойфренда.

Но она была права. Конечно, она была права. Если бы папа был жив, он сказал бы то же самое. Не о факультативных занятиях, нет. О том, что надо двигаться дальше.

— Поступай как знаешь, — сказала я.

Скарлет швырнула мне старую бумажную распечатку «Макбета».

Мы читали, пока не закончился урок, а потом пошли в столовую, где Вин уже ждал нас за нашим обычным столом.

Скарлет велела мне сесть под предлогом, что обещала Имоджин принести мне обед.

— Да перестань, — запротестовала я, — не так уж я и слаба.

— Сядь. Вин, проследи за этим.

— Я не собака! — воскликнула я.

— Сделаю, — сказал он.

— Она ведет себя, словно она тут главная, — прокомментировала я.

Вин покачал головой.

— Должен признать… — начал он и замолчал. Я искренне надеялась, что он не будет говорить об отце или о чем-нибудь другом, что я не сильно жаждала обсуждать. Может быть, он почувствовал, что мне некомфортно. — Должен признать, — повторил он, — я недооценивал твою подругу. Когда в первый раз видишь Скарлет, она кажется глупышкой, но она очень сильная.

Я кивнула.

— Лучшее в Скарлет то, что она может быть по-настоящему верным другом.

— Это важно, — согласился он.

Тут я поняла, что даже если Вин никогда не станет моим парнем, я хочу, чтобы он был моим другом. А раз мы собирались быть друзьями, было бы грубо с моей стороны не выразить ему признательность за то, что меня выпустили из «Свободы». Да даже если бы мы не собирались быть друзьями, не упомянуть об этом все равно было бы грубостью.

— Мне следовало поблагодарить тебя раньше, — сказала я. — За то, что ты поговорил с отцом.

— Это значит, что ты благодаришь меня теперь? — спросил он.

— Да, — ответила я. — Спасибо.

— Без проблем, — сказал Вин. Он начал распаковывать обед, который достал из сумки (полагаю, ему не хотелось есть то, что предлагала школа). Там были разные овощи, в том числе жареный батат и длинная белая штука, похожая по виду на морковь.

— А что это такое?

— Пастернак. Мама пытается выращивать его в Центральном парке.

— Звучит страшновато.

— Хочешь попробовать?

— Это твой обед.

— Да перестань. Он вкусный.

Я покачала головой. Желудок все еще не пришел в норму, и не хотелось, чтобы меня вывернуло на стол. (В своем роде такая возможность выглядела привлекательно, потому что после этого Вин вряд ли бы стал моим парнем… Не думаю, что можно сохранить влечение к тому, кого только что на тебя вырвало.) Вин пожал плечами и достал из сумки два апельсина.

— Апельсины! — воскликнула я. — Я не ела их с детства. Где ты их достал?

— Мама их тоже хочет разводить. Она получила разрешение на посадки на крыше нашего городского дома. Но они все еще не плодоносят. А это образцы из Флориды. Вот, возьми один.

— Нет, спасибо. — Я не хотела быть обязанной ему еще больше.

— Как хочешь.

— Я действительно очень благодарна тебе за то, что ты сделал.

— Не стоит упоминать об этом.

— Но я должна. Было бы неправильно молчать об этом, ведь сейчас я тебе обязана.

— А тебе не нравится быть обязанной, верно?

Я согласилась, что, учитывая все обстоятельства, я бы предпочла не быть обязанной никому.

— Пойми, что я всего лишь поговорил с отцом, и больше ничего. И, Аня, поверь, в положении сына такого отца гораздо больше недостатков, чем выгод. Конечно, ты можешь сказать, что в какой-то мере отец мне обязан, но это вовсе не значит, что он бы не помог тебе сам по себе. Он вмешался, потому что согласился со мной, что с тобой обошлись несправедливо.

— Но…

— Мы квиты, Аня. Ты мне ничем не обязана. Даже несмотря на то, что мне пришлось сделать львиную долю работы по криминалистике.

— Мне жаль.

Тут вернулась Скарлет с обедом и хлопнула подносами об стол.

— Брр, снова лазанья! И никакого Гейбла, чтобы вылить ему на голову!

Но ни Вин, ни я не рассмеялись, хотя я смогла слегка улыбнуться.

— Хм, похоже, для шуток на тему Гейбла Арсли еще рановато.

Уже вечером, сидя в своей комнате, я обнаружила, что Вин засунул апельсин в кармашек моей сумки. Я положила апельсин на стол. Даже неочищенный, он пропитал всю комнату своим нежным ароматом. Да, я знала, что, возможно, поступаю неправильно, но все равно решила позвонить ему. Я сказала себе, что если Чарльз Делакруа первым подойдет к телефону, я брошу трубку. Но мне повезло — ответил Вин.

— Ты кое-что забыл в моей сумке, — сказала я.

— Ах да, а я гадал, что же случилось с этим апельсином, — ответил он. — Ну, думаю, он может остаться у тебя.

— Нет, я не собираюсь его есть и никогда не хотела. Мне очень нравится запах. Апельсины напоминают мне о Рождестве. У папы был деловой партнер, который каждое Рождество посылал ему ящик апельсинов из Мехико. Никто из нас никогда их не ел.

Я слишком много болтала, и это меня смущало, не говоря уже о том, что разговор стоил денег.

— Мне пора идти.

Вин спросил:

— Хочешь узнать настоящую причину, по которой я пытался помочь тебе?

— Не уверена.

— Ну, возможно, ты это уже знаешь, но, пожалуй, стоит сказать вслух. Потому что я хотел бы узнать тебя лучше, а это было бы сложно, продолжай ты оставаться в «Свободе».

Я почувствовала, что краснею.

— Мне в самом деле пора идти. Не стоило звонить тебе. Увидимся в школе.

И повесила трубку.

Утром пришел Джекс, чтобы отвести Лео в Бассейн — был его первый рабочий день. Лео все еще одевался, так что я вышла поговорить с кузеном в гостиной.

— Если с ним что-нибудь случится… — начала я.

— Я знаю, сестричка, знаю. Не беспокойся о Лео.

Я спросила Джекса, какую работу они думают поручить Лео.

— Уборку, доставку еды для парней — ничего такого сложного, — уверил он меня. — Кстати, ты произвела большое впечатление на старика.

— Ты говоришь о дяде Юре?

— Он сказал, что женился бы на тебе, если бы ты не была его родственницей и если бы он был лет на пятьдесят помоложе. И так далее, и так далее.

— Слишком много важных «если», Джекс.

— Я хочу сказать, что ты произвела на него впечатление, как и на меня.

Я сообщила, что мне пора идти в школу, прошла по коридору и постучала в комнату брата. Он попросил меня зайти.

— Анни, я опаздываю! Помоги мне выбрать галстук.

— Давай посмотрим.

Лео держал в руках два галстука — розовый и фиолетовый с цветочным орнаментом.

— Может быть, обойдешься без них? Не думаю, что эта работа требует ношения галстуков.

Лео кивнул и положил галстуки на кровать.

— Если что-нибудь произойдет, позвони мне в школу. Я приду и заберу тебя, — напомнила я.

— Мне не нужно, чтобы моя младшая сестра забирала меня!

— Не злись, Лео. Я ничего такого не имела в виду. Я только хотела напомнить, что если кто-нибудь попросит тебя о том, что тебе не понравится, ты не должен этого делать. Ты всегда сможешь найти новую работу.

— Я опаздываю! — Лео поднял сумку с пола и расцеловал меня в лоб и обе щеки. — Увидимся вечером. Я люблю тебя, Аня!

— Лео! — позвала я. — Ты не завязал шнурки на одной туфле!

Он не услышал меня, по крайней мере, не обернулся. Я подавила порыв броситься за ним.

Этим вечером Лео принес цветы (желтые розы) для бабули и пиццу для всех остальных. Когда он вошел в дверь, показалось, что он стал выше ростом по сравнению с тем, каким он был утром, и я обратила внимание, что он зашнуровал обе туфли. Возможно, я была неправа насчет работы в Бассейне.

— Как все прошло? — спросила я, когда мы все сели ужинать.

— Отлично, — произнес он и, против обыкновения, больше ничего не сказал.

В четверг Скарлет и я пошли на прослушивание для «Макбета». Прослушивания проходили в кабинете мистера Бири, куда каждый заходил по одному. Надо было сказать мистеру Бири, какую роль вы хотите взять, а потом немного из нее прочесть.

Конечно, Скарлет хотела играть леди Макбет.

— Ах, если бы мистер Бири согласился отдать мужскую роль женщине… но что-то я в этом сомневаюсь. Из меня бы вышел хороший Макбет, верно?

— Так предложи ему, — сказала я. — Правда, тебе придется обрезать волосы.

— Я бы постриглась! Для роли Макбета я готова на все!

Скарлет пошла первой, я была после нее.

Я прочла немного из леди Макдуф. Эта роль была небольшой. Основная сцена — разговор с ребенком, а спустя пару сцен леди Макдуф убивают; предполагается, что это будет очень трагично. Когда появляются убийцы, она кричит: «Убийство!», что делать довольно забавно и даже приятно. Я бы предпочла быть ведьмой, но Скарлет решила, что для меня будет лучше играть леди Макдуф. («И костюм у нее гораздо лучше», — настаивала она.)

— Неплохо, — сказал мистер Бири, когда я закончила. — Хотя я разочарован, что ты решила не играть леди Макбет.

Я передернула плечами:

— Мне больше нравится ассоциировать себя с леди Макдуф.

— Прочти хоть немного, — настаивал он.

— Я бы предпочла не делать этого.

— Перестань, Аня. Если ты прочтешь немного из этой роли, это не будет предательством друга. Я уверен, что твое прошлое добавило бы яркости игре.

Я замотала головой:

— Мне совершенно неинтересно играть леди Макбет, мистер Бири. И ваше утверждение, что мое «прошлое добавило бы яркости игре», оскорбительно. Я предполагаю, что причина ваших слов — то, что я жила среди убийц. Но по правде говоря, я чаще была в ситуациях, сходных с положением леди Макдуф, а не леди Макбет. Мне чуждо честолюбие леди Макбет или что бы то ни было, связанное с ней. У меня нет никаких амбиций, мистер Бири, разве что я собираюсь закончить школу. И если бы вы предложили мне роль леди Макбет, я бы отказалась. И я говорю это не для того, чтобы вы стали меня уламывать. Единственная причина, по которой я решила пойти на прослушивание, — я обещала составить компанию подруге.

— Но у мисс Барбер нет твоей искры, Аня, нет твоего огня! — возразил мистер Бири.

— Думаю, вы ошибаетесь насчет Скарлет, мистер Бири.

Людей, подобных мистеру Бири, я встречала на протяжении всей своей жизни — они либо романтизировали, либо демонизировали меня по причине моей семейной истории. Отношение ко мне мистера Бири в некотором роде недалеко ушло от отношения миссис Кобравик.

— Очень хорошо, мисс Баланчина, — сказал Бири. — Список будет завтра.

Я вышла; Скарлет ждала меня в холле.

— Ты долго там пробыла, — сказала она.

— Разве?

— Ну и как все прошло?

Я пожала плечами:

— Думаю, нормально.

— Ну, он провел с тобой много времени, а это всегда хороший знак.

На следующий день список ролей был вывешен на двери школьного театра. Скарлет получила роль леди Макбет, как и хотела. Меня бы не удивило, если бы моего имени не оказалось в списке, но я была там — в роли Гекаты.

— Так кто такая Геката? — спросила я Скарлет.

— Главная ведьма. Это отличная роль!

Я не готовилась к ней, но все же такое решение устраивало меня как нельзя лучше.

Мы все еще читали список, когда подошел Вин и поздравил нас.

— Верховная ведьма, самая главная из всех ведьм, — сказал он.

— Да, мне уже говорили.

— Ты должна держать ведьм в ежовых рукавицах!

— Думаю, это в моих силах, — сказала я.

Мне приходилось управляться с ведьмами (и вещами много худшими) всю мою жизнь.

Так прошла неделя. Никого не арестовали. Никто не умер. Я получила роль главной ведьмы. Даже если ни одна проблема не решилась, все же ни одна и не усугубилась. Учитывая все это, не так уж и плохо.

В пятницу вечером праздновали шестнадцатилетие Скарлет, так что я попросила Толстяка выделить нам заднюю комнату в его заведении. Из-за моих проблем с законом и состояния здоровья Гейбла мы решили не приглашать много гостей — несколько друзей из драмкружка, Нетти, и, пожалуй, все. Я не планировала подавать кофе или шоколад, но все же не была уверена, стоит ли приглашать Вина. Вечеринка не была сюрпризом, так что я обсудила этот вопрос со Скарлет. (Между прочим, я не верю в вечеринки-сюрпризы. Я не люблю неожиданностей и не уверена, что они хоть кому-нибудь нравятся.) Итак, вернемся к Вину.

— Он знает, чем занимается твоя семья, Анни, — сказала мне Скарлет. — Это не великая тайна. Я думаю, что мы обязательно должны его пригласить.

Я не рассказала Скарлет о моей беседе с его отцом. Фактически я не говорила об этом ни с кем. Думаю, потому что это поставило бы меня в неловкое положение.

— Приглашай его сама, если хочешь, — сказала я Скарлет.

Скарлет обдумала это предложение и отрицательно покачала головой.

— Я и так более чем достаточно корчила из себя дурочку перед ним. Нет уж, спасибо. Приглашай его сама.

— Хорошо. Не возражаешь, если я приглашу еще и Лео?

— Да конечно же нет! Почему я должна возражать? Я люблю твоего брата.

В этом-то и была проблема. Для меня становилось все более и более очевидно, что Лео нравилась моя лучшая подруга не только как друг, и я не хотела бы, чтобы все закончилось разбитым сердцем. Скарлет флиртовала со всеми, но меня беспокоило, что Лео мог этого не понимать.

— Как насчет твоего адвоката?

— Мистера Киплинга? Он все еще в больнице.

— Да не мистера Киплинга! Молодого. Вроде бы его зовут Саймон?

Я сказала Скарлет, что он уже далеко не молод.

— И сколько ему?

— Двадцать семь.

— Значит, и не стар. Всего-навсего на одиннадцать лет старше меня.

— Ты становишься прямо как Нетти.

Скарлет скорчила гримасу.

— Что поделать, если мне не нравятся парни моего возраста.

Я покачала головой:

— Ты безнадежна.

— А тем, кто мне нравится, не нравлюсь я.

Нетти и я пришли в заведение Толстяка пораньше, чтобы подготовить комнату. В ней были грубые железные столы, стулья и в задней части большая деревянная барная стойка. На стенах висели старинные плакаты в тяжелых позолоченных рамах с рекламой алкоголя. Предполагалось, что тут подавали только вино, но место пропахло кофейными зернами. От запаха кофе сложно избавиться, и это был мой самый любимый в мире запах. Оба моих родителя любили кофе. До запрета кофе у них всегда на плите стоял кофейник.

Толстяк предложил нам помочь.

— Как ты? — спросил он, когда мы перетаскивали столы и стулья в заднюю комнату.

Я показала ему татуировку на лодыжке.

— Теперь ты стала настоящей Баланчиной, — отметил он.

Я вздохнула:

— Лео работает в Бассейне.

— Я слышал об этом.

— Ты ведь один из тех, кто это устроил, верно? — спросила я. Разве Лео не говорил мне, что именно Джекс и Толстяк в первый раз привели его в Бассейн?

Толстяк замотал головой:

— Пирожков попросил меня представить ему Лео, что я и сделал.

— А почему Пирожков хотел встретиться с Лео?

Толстяк пожал плечами.

— Он сказал что-то вроде того, что хотел познакомиться поближе с Семьей.

Это прозвучало очень подозрительно, словно Толстяк что-то скрывал. Я бы потребовала у него ответа, но тут появилась Скарлет. На ней было красное вечернее платье из тафты с открытыми плечами, а на голове лента с павлиньим пером. Нетти тащилась за ней хвостом.

— Разве Скарлет не здорово выглядит? — воскликнула она.

— Потрясающе, — согласилась я. Она выглядела действительно здорово, хотя и чуток безумно.

— Я принесла кое-что для тебя, — сказала Скарлет. — Я знала, что ты не будешь наряжаться.

Она была права; на мне по-прежнему была школьная форма. Скарлет вытащила из сумки черное, расшитое блестками платье с заниженной талией. Я бы не стала такое носить и так ей и сказала.

— Да перестань, сегодня мой день рождения. И я хочу, чтобы ты сверкала, — настаивала Скарлет.

— Чудесно. Ты хочешь, чтобы я выглядела смешно. Кстати, ты пришла слишком рано.

Скарлет сказала, что она собиралась появиться минут на пятнадцать позже, чтобы совершить торжественный вход.

— Но я не хотела, чтобы ты вкалывала в одиночку, так что я уйду и снова вернусь, чтобы войти красиво.

Вечеринка имела успех, и все дружно восхищались костюмом Скарлет (и моим тоже). Я же занималась тем, что ставила музыку и следила, чтобы у всех было достаточно еды и воды. Мне нравилось, когда было чем заняться; в любом случае у меня не было настроения для долгих разговоров.

В конце вечера я попросила Лео и Нетти проводить Скарлет домой, а сама осталась, чтобы поставить стулья и столы на место и поблагодарить Толстяка.

— Подожди, давай я тебе помогу, — окликнул меня Вин. Он взял стул, который я несла, и поставил его на стопку других. — Я могу доделать это за тебя.

— Я думала, ты уже ушел, — сказала я. Я не жаждала остаться с ним наедине, но если ему хотелось потаскать стулья, пусть будет так.

Он подошел к шляпе, которая висела на бронзовом крюке на стене.

— Я забыл свою шляпу, — сказал он, надев ее на голову.

— Порой мне кажется, что ты нарочно повсюду оставляешь свою шляпу, — пробормотала я.

Он сложил оставшиеся стулья.

— И почему же ты так думаешь?

Я промолчала. Он подошел ко мне и протянул руку. На его ладони лежала одинокая блестка от платья, которое Скарлет одолжила мне.

— Ты потеряла вот это.

Я хихикнула, немного смущенная тем, что разбрасываю повсюду частички платья:

— Я линяю.

— Я и в самом деле оставил шляпу нарочно, — согласился он. — Тебя сложно застать одну, и я хотел кое о чем спросить тебя…

И он пригласил меня на Осенний бал.

— Я знаю, это выглядит по-дурацки, но мне придется пойти. Я вхожу в программу по развлечению гостей. Мы с друзьями играем, так что…

— Ты с друзьями играешь? Ты имеешь в виду, что у тебя есть группа?

— Нет, мы еще не группа. Всего-навсего несколько парней, которые объединились, чтобы развлекать гостей во время Осеннего бала в Школе Святой Троицы. Я ненавижу, когда люди, поиграв с друг другом пару минут, начинают говорить: «Да мы группа!»

Он сказал это очень быстро, бурно жестикулируя (думаю, нервничал), потом снял шляпу с головы, словно хотел занять чем-нибудь руки.

— Так что я определенно иду. С тобой или без тебя. Но я бы предпочел пойти с тобой.

Он улыбнулся, его голубые глаза смотрели мягко и робко. Если бы я была другой девушкой, которая вела бы другую жизнь, может быть, я поцеловала бы его прямо сейчас.

— Так что, Аня, что скажешь?

— Нет, — твердо ответила я.

— Хорошо, — сказал он и снова надел шляпу. — Хотелось бы знать, дело в принципе или во мне?

— А есть разница?

— Да, если я тебе не нравлюсь, то я не буду тебя беспокоить. Я не собираюсь ошиваться там, где меня не хотят видеть.

Я обдумала его вопрос. По-честному, мне хотелось, чтобы он ошивался рядом со мной, и в то же время отказ был единственным разумным решением.

— Нет, причина не в тебе, — солгала я. — Я думаю, что пока Арсли в больнице, а моя собственная жизнь полна сложностей, я не должна ни с кем встречаться. Вопрос приоритетов, понимаешь ли.

— Я понимаю, но «вопрос приоритетов» звучит как вранье, — сказал он и ушел. На этот раз он взял с собой шляпу.

Сейчас Вин мне нравился больше, чем когда-либо. Я ценила, когда вранье прямо называют враньем.

Я позволила себе почувствовать себя хорошо и немного пожалеть себя, но только пару мгновений. Папа всегда говорил, что жалость к себе — самая бесполезная из всех человеческих эмоций.

В понедельник Вин радушно общался со мной на уроке криминалистики, но за обедом сидел не с нами, а с какими-то парнями, которые «не группа». Скарлет спросила, не случилось ли чего, и я все ей рассказала.

— Да что же с тобой такое?

Ее голос звучал на удивление сердито.

— Ничего. Возможно, не стоит заводить нового парня прямо сейчас. Гейбл все еще в больнице, знаешь ли.

— Какое отношение имеет к этому Гейбл? Ты же бессовестно флиртовала с Вином с самого начала занятий!

— Это неправда!

Скарлет завела глаза к потолку.

— Я намеренно (и, должна добавить, чрезвычайно бескорыстно) перестала домогаться Вина, потому что думала, что в него влюбилась моя лучшая подруга.

— Сейчас для таких вещей не самое лучшее время, Скарлет.

Скарлет покачала головой.

— Я совсем тебя не понимаю.

И она начала сосредоточенно поедать свою лазанью (опять она!), так что я решила сделать то же самое.

— И что такого хорошего в том, чтобы иметь пару? — требовательно спросила я. — Заведи себе парня, если уж ты думаешь, что это настолько важно.

— Это подло, — сказала она, покачав головой. Я немедленно раскаялась в том, что произнесла вторую часть комментария. Даже учитывая то, что Скарлет была верным другом и красавицей, у нее была репутация странноватой девушки, и, как результат, она не пользовалась популярностью. Бабуля, когда еще была похожа на себя, говорила, что Скарлет — одна из тех девушек, которых оценят, когда они станут старше.

— Прости меня, Скарлет, прости. Я не хотела.

Скарлет не ответила. Она взяла поднос и оставила меня есть в одиночестве.

В течение всей репетиции во второй половине дня Скарлет не хотела говорить со мной и не подождала меня после репетиции. Я чувствовала себя ужасно, потому что задела ее чувства, так что я решила зайти к ней домой по пути после школы, чтобы снова извиниться. Скарлет жила на верхнем этаже шестиэтажного здания, где не было лифта. Подниматься наверх было тяжело, и именно поэтому мы обычно встречались у меня дома, где лифт работал надежнее.

— Извинения приняты, — сказала Скарлет. — Я подумала, что перегнула палку, еще когда вышла в коридор, но так как я уже вылетела, было бы глупо влетать обратно. Конечно же не все должны быть в паре! Очевидно, что тебе нравится Вин и что ты нравишься ему. Все просто или должно быть просто.

Я посмотрела на Скарлет:

— Ничего не просто.

— Тогда объясни. Пожалуйста.

— Хорошо. Но тебе придется пообещать, что ты никогда никому этого не расскажешь. Нетти тоже. И в особенности Вину.

Скарлет пообещала, так что я рассказала ей все, что говорил мне Чарльз Делакруа, — что его сын никогда не будет встречаться с такой девушкой, как я.

— Это ужасно, — сказала Скарлет.

— Я знаю.

— Это ужасно, — продолжала она. — Но я не понимаю, почему это имеет значение.

— Это его семья. И семья значит больше, чем все остальное.

— Да, но это семья Вина, и если тот захочет позлить папочку, это будет его собственный выбор, не так ли?

— Может быть. Но если подумать, то я не собираюсь замуж за Вина, да я даже не влюблена в него, так какая разница? В мире миллионы людей, с которыми можно поговорить, так зачем зацикливаться на одном-единственном, чей могущественный отец настроен против меня?

Скарлет обдумала мои слова.

— Потому что это может быть весело. И это может сделать тебя счастливой. Так в чем дело, даже если это и продлится недолго?

И она поцеловала меня в щеку.

Как я уже упоминала сотней страниц раньше, Скарлет была романтиком. Папа обычно говорил, что называть человека романтиком — другой способ сказать, что он действует, не раздумывая о последствиях.

— Скарлет, я так не могу. Я хотела бы, но я не могу. Мне надо думать о Нетти, о бабушке, о Лео. Вообрази, что будет, если Делакруа примет ответные меры.

— Ответные меры? Это смешно! Ты говоришь как параноик!

— Может быть да, а может и нет. Отец Вина произвел на меня впечатление, что… Ну, думаю, ты назовешь это честолюбием. Я уверена, что он способен натравить власти на мою семью, чтобы убрать меня со сцены.

— Это сумасшествие, Анни. Такого никогда не случится.

— Послушай, я расскажу тебе о сценарии, о котором не раз размышляла. Чарльз Делакруа знает, что в данный момент у Нетти и меня нет дееспособного законного опекуна. Бабуля плоха. Она практически впала в слабоумие, Скарлет. Лео… Лео есть Лео. А что, если Делакруа натравит на нас Службу охраны детей? Что, если я попаду в «Свободу» или какое-нибудь подобное заведение, но уже не на три дня? И Нетти тоже может туда попасть! По-моему, Вин того не стоит.

Глаза Скарлет наполнились слезами.

— Почему ты плачешь? — спросила я.

Скарлет повела рукой у лица в манере, которая показалась мне почти смешной.

— Но этот парень так смотрит на тебя! И он даже не знает, почему ты… Я так хотела бы рассказать ему.

— Скарлет, не надо придумывать.

— Я никогда не предам твое доверие, никогда! — Она высморкалась в рукав. — Это так трагично.

— Это не трагично, — уверила я ее. — Это ничто. Трагедия — это когда кто-то умирает. Все остальное всего лишь мелкая неприятность.

Кстати, это обычно говорил папа, но я чертовски уверена, что Шекспир с ним согласился бы.

XII

Я сдаюсь и убедительно играю ведьму

Несмотря на то, что ни у одной из нас не было парня, Скарлет хотела пойти на Осенний бал, и так мы и сделали. Я бы предпочла не ходить, но как мог бы сказать папа, такова цена дружбы.

Темой бала были «Великие влюбленные» или какая-то чепуха в этом роде. На стенах зала были развешаны плакаты, похоже, с изображениями известных пар прошлого — Ромео и Джульетты, Антония и Клеопатры, Бонни и Клайда и так далее. Не думаю, что кто-то из них закончил свою жизнь мирно. В этом была некая ирония, которая полностью ускользнула от внимания организаторов бала.

Меня не удивило, что Вин был с Алисон Вилер. Хотя Алисон и я не были друзьями, враждебности между нами тоже не было, и мы вместе ходили в школу с младших классов. Она была хорошенькой, ее даже можно было назвать красивой; у нее была гибкая фигура и длинные рыжие волосы романтической героини. Вин продемонстрировал отличный вкус, и я была рада, что он так быстро забыл обо мне. Кстати, больше никто меня на бал не пригласил. Полагаю, парни вполне оправданно беспокоились, что могли закончить как Гейбл Арсли.

Ближе к середине вечера должна была выступить группа Вина (они играли только во время перерывов между выступлениями диджея). Я спросила Скарлет, не хочет ли она уйти.

— Нет, это было бы грубо. Он все еще наш друг, так что давай послушаем хотя бы одну песню, а потом уже пойдем.

Они начали выступление с кавера на очень старую песню под названием «You Rreally Got a Hold on Me». У Вина оказался глубокий хрипловатый голос, и он отлично играл на гитаре.

— Он хорош, — сказала Скарлет.

— Да, — согласилась я.

— Хочешь уйти? — спросила она. — Я помахала ему, так что он увидел, что мы тут.

Я покачала головой.

Безымянная «группа» исполнила пару собственных песен, и мне они понравились даже больше, чем перепевка. Стихи были умными, тонкими и волнующими. Без сомнения, Вин был талантлив.

Я пожалела, что мы не ушли раньше: было бы гораздо проще, не знай я, что у него есть талант.

Они сыграли пятую и последнюю песню. Это была баллада, но не слишком глупая. Я было подумала, что он смотрел на меня, но нет, он устанавливал зрительный контакт со всеми в зале. Казалось, что на сцене он чувствует себя абсолютно естественно.

Группа раскланялась, и вернулся диджей, чтобы поставить еще несколько песен. Я была рада, что все закончилось. Мне было жарко, я чувствовала себя больной: мне было необходимо выйти наружу, на свежий воздух.

— Пойдем, — сказала я Скарлет.

И тут один из театральных парней пригласил Скарлет на танец. Мне не хотелось быть грубой, так что я сказала, что подожду.

Скарлет отправилась на танцпол. Песня была быстрой, и она явно танцевала гораздо лучше, чем ее партнер. Я была рада, что танец не оказался для нее провалом. За Скарлет я увидела Вина, который танцевал с Алисон. На ней было белое платье до колен, выгодно оттеняющее ее кожу и волосы. Она выглядела очень элегантной и очень взрослой. Вин снял галстук и закатал рукава; думаю, что он все еще был разгорячен после представления, так как его короткие волосы закрутились в колечки около ушей. Я никогда раньше этого не замечала. Не знаю почему, но эти колечки показались мне до смешного милыми и неотразимо привлекательными.

Так как я была на грани бессмысленного приступа жалости к себе, то решила пойти к буфетной стойке, чтобы взять стакан фруктового пунша.

Тут заиграла другая песня, более медленная, и чья-то рука опустилась мне на плечо.

— Мисс Баланчина, — сказал Вин.

Я обернулась. Он смотрел на меня яркими и робкими глазами.

Почему-то то, что я слышала его музыку, заставило меня чувствовать себя неловко.

— Я рада, что ты подошел. Мне очень понравилось… ты хорошо играл.

Не самое красноречивое высказывание, если не сказать более.

— Потанцуй со мной, — сказал он. — Я знаю, что выставляю себя дураком, что ты, может быть, думаешь: «Сколько раз я должна отказать этому парню, чтобы он наконец понял?»

Я замотала головой.

— Но мне все равно. Я вижу, что ты стоишь в своем красном платье у столика с бокалами пунша, и что-то говорит мне, что надо сделать еще одну попытку. Я думаю: «Она стоит того, чтобы узнать ее получше».

— Но ты тут с другой девушкой, — указала я.

— Алисон? Она просто друг. Мои родители много лет знают ее родителей. Я оказываю ей услугу. Ее отец против ее бойфренда, так что я сбиваю родителей со следа.

— Для меня это выглядело по-другому.

— Перестань. Потанцуй со мной. Осталась только половина песни. Кому от этого будет плохо?

— Нет, — сказала я и добавила, так как не хотела, чтобы он думал плохо обо мне: — Я хотела бы, но я не могу.

Я вышла из зала в коридор, чтобы взять пальто. Скарлет придется идти домой без меня. Вин пошел за мной.

— Что это значит? Я не понимаю тебя.

Почему-то я не смогла сразу попасть в рукав.

— Подожди, дай я помогу.

Он наклонился надо мной и помог вдеть руку в рукав.

— Мне не нужна твоя помощь, — сказала я, но было слишком поздно. Я перестала владеть собой. Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, но я встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

Его губы были одновременно сладкими и солоноватыми. Потребовалось около секунды, чтобы он ответил на поцелуй, но как ответил!

— Прости меня, мне не надо было этого делать, — сказала я.

— Ты говоришь ужасные вещи, — ответил он.

И потом я выскочила из школьных дверей наружу, в бодрящий ноябрьский воздух.

Странно было то, что я собиралась выбежать одна, но почему-то схватила Вина за руку.

Мы дошли до моей квартиры.

Мы немного целовались в гостиной, и если быть честной (Боже, прости мне!), я бы не возражала, если бы он зашел дальше. Но я была не такой девушкой и, слава богу, Вин был не таким парнем.

Всю ночь мы болтали о разных пустяках.

А потом взошло солнце, и так как он сильно мне нравился, я знала, что нужно будет поговорить кое о чем очень личном: о его отце.

— Ты мне нравишься, — сказала я.

— Отлично, — ответил он.

— Я хочу рассказать тебе одну историю.

Он сказал, что любит истории, но я ответила, что эта может ему не понравиться. И я рассказала, как я встретилась с его отцом.

Его глаза сузились, их цвет, казалось, сменился с чистого ясного неба на сумерки перед ураганом.

— Мне наплевать на то, что он думает или говорит, Аня.

Но я сомневалась в этом.

— А мне не наплевать на то, что он думает, — сказала я. — Мне приходится.

Я объяснила, что мне не хочется, чтобы гнев его отца обрушился на нашу семью. В отличие от Скарлет, Вин не сказал, что такая возможность выглядит смешно.

— Так что поэтому мы не можем быть вместе.

Он обдумал мои слова.

— Мне очень жаль, что он сказал это тебе, но плюнь на него. Серьезно, плюнь. Мои поступки — не его дело.

— Но это не так, Вин. Я могу понять его точку зрения.

Он поцеловал меня, и в этот момент я забыла о точке зрения Чарльза Делакруа.

Уже было около половины восьмого, когда Нетти, все еще в пижаме, появилась на пороге своей комнаты.

— Как прошла вечеринка, Анни? — И тут она заметила Вина. — Ой!

— Привет! — сказал он.

— Он уже уходит, — добавила я.

Но Вин стоял на месте, и я подтолкнула его в сторону выхода.

— Пойду поговорю с отцом прямо сейчас, — сказал Вин тоном, по которому я не смогла определить, шутил он или был серьезен.

— И что ты ему скажешь?

— Что наша любовь слишком сильна, чтобы он мог ее разрушить!

— Но я тебя еще не люблю.

— О, ты полюбишь.

— У меня мысль получше. Пусть то, что мы встречаемся, будет секретом, пока мы не выясним, насколько это серьезно. Зачем бить тревогу, когда мы даже не знаем, не расстанемся ли в скором времени?

— Хммм, — протянул Вин. — Думаю, ты самая неромантическая девушка, которую я когда-либо встречал.

— Приму это за комплимент, — рассмеялась я. — Я всего лишь пытаюсь мыслить практично.

— Чудесно. Да, это можно назвать практичным.

Лифт подошел, и Вин уехал. А я, честно говоря, чувствовала себя менее практичной, чем когда бы то ни было.

Нетти ждала меня в квартире.

— И что это было? — спросила она.

— Ничего.

— Нет, определенно что-то было, — сказала моя младшая сестра.

— Ты принимаешь желаемое за действительное. А сейчас — что ты хочешь на завтрак?

— Яйца. И любовную историю, если у тебя такая есть, Анни. Очень романтичную, яркую, с кучей поцелуев и все такое.

Я проигнорировала ее слова.

— Яйца, значит.

— Ты уже рассказала Скарлет? — спросила Нетти.

— Нет, потому что рассказывать нечего.

— Определенно есть чего, — повторила она.

— Ты это уже говорила.

Я разбила два яйца и начала их размешивать. Нетти все еще смотрела на меня, ожидая. Ее глаза были влажными и блестели, как у собаки, и что-то вроде милого предвкушения на ее лице заставило меня рассмеяться и признаться во всем. Жизнь не была легка для Нетти — все, что случилось со мной, случилось и с ней. Прекрасно, что она все еще была невинна и великодушна, что ее волновало то, что у ее старшей сестры роман.

— Мне он всего лишь нравится, ясно?

— Ты его лююююбииишь!

Я вылила яйца в сковородку.

— И обещай, что ты никому ничего не расскажешь — ни бабушке, ни Лео, ни Скарлет, ни кому-либо еще!

— Мне он сразу понравился, — счастливо сказала Нетти. — И каково было с ним целоваться?

— С чего ты взяла, что я с ним целовалась?

— Я знаю, — сказала Нетти. — Ты вся розовая и… и исцелованная. Ты должна мне сказать. На вид у него очень мягкие губы.

Я захохотала:

— Все было неплохо, годится?

— Не слишком подробно.

— Что ж, это все, что ты узнаешь.

Я поставила яичницу на стол и тут заметила синяк на ее правом предплечье.

— Что это?

— Ой. Я не знаю. Может быть, я ударилась обо что-то ночью.

— Болит?

Она передернула плечами.

— Мне приснился кошмар, совсем краткий, мне даже не пришлось будить тебя. Может быть, я ударилась о стену. А когда ты снова увидишь Вина?

— Может быть, никогда. Возможно, он даже не позвонит. Нетти, порой парни ведут себя так, как будто ты им нравишься, а потом никогда не звонят.

И в этот момент зазвонил телефон. Это был Вин.

— Ты быстро добрался до дома, — сказала я.

— Я бежал, хотел поговорить с тобой до того, как ты по-другому взглянешь на случившееся. Можно сегодня вечером с тобой встретиться?

Какая-то часть меня считала, что не слишком уж это хорошо — снова встречаться с Вином, да еще так быстро, но эта часть была на удивление молчалива.

— Да, — сказала я. — Приходи сюда.

— Я бы хотел отвести тебя кое-куда.

— Куда?

— Это будет сюрприз.

Я напомнила ему, что я все еще придерживаюсь мысли, что нам стоит хранить наши отношения в тайне.

— Я знаю и согласен, — сказал он. — Но не беспокойся. Там, куда я тебя отведу, никто нас не узнает.

Мы доехали на метро до самой дальней остановки в Бруклине — Кони-Айленда, сошли с поезда и ступили на выбеленный временем дощатый настил. Впереди виднелась группа неработающих аттракционов луна-парка, похожих на страшноватых разноцветных пауков.

— О, я знаю это место! — сказала я. — Но тут ничего не работает.

Мои родители возили нас с Лео сюда летом до того, как парк был закрыт. (Вроде бы что-то связанное с вспышкой инфекций или проблема с энергообеспечением — не помню, я была слишком мала.)

— Кое-что работает, — сказал он, беря меня за руку и сводя вниз с настила. Я услышала вдали голоса и увидела, что небольшое детское колесо обозрения освещено.

— На прошлой неделе окружному прокурору доложили об этом, — сказал Вин. — Эти люди построили нелегальный генератор, и у них достаточно электроэнергии, чтобы питать один аттракцион каждую субботу. Папу они не волнуют — у города есть куда большие проблемы. Ты наверняка слышала эту присказку.

— Да, к несчастью, слышала. Но я бы сказала, что по нему и видно, что он хочет изменить все к лучшему.

— Единственное, что он хочет, — сделать карьеру.

Оператор колеса приветствовал нас.

— Я должен вас предупредить, что это колесо не было проинспектировано и вы можете, за неимением лучшего слова, погибнуть.

Вин посмотрел на меня; я пожала плечами.

— Только при условии вашего согласия, — повторил оператор.

— Не самая плохая смерть, — сказал Вин, и я кивнула.

Вин дал оператору деньги, и мы сели на колесо. Я раньше никогда не каталась на колесе обозрения. Мы сели рядом, хотя и с некоторым трудом — колесо было рассчитано на детей, а меня, несмотря на мой небольшой рост, природа щедро одарила сзади. Сначала меня напрягло, что мы сидели так тесно, но потом Вин положил мне руку на плечо, чтобы устроиться поудобнее, и я перестала думать о своей задней части.

На колесе обозрения было так мирно. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем оно двинулось, так как операторы подождали, пока все колесо заполнится, и только потом дали старт. Ноябрьский воздух был холодным, и я чувствовала, как вдалеке что-то горит. Вин пользовался лосьоном после бритья, он пах мятой, но не мог перебить запах гари.

Мне не очень хотелось говорить, и Вин, кажется, это понимал.

Рано или поздно, но мы добрались до вершины. Отсюда можно было увидеть воду, темноту, землю и на горизонте Манхэттен, где я провела всю свою невеселую жизнь. Мне бы хотелось остаться тут навсегда. Все плохое случалось на земле, а в воздухе было безопасно.

— Я хотел бы остаться здесь навсегда, — сказал Вин.

Я повернулась и поцеловала его. Металлическая корзина, в которой мы сидели, задрожала и заскрипела.

Единственным человеком, который знал о нас с Вином, была Нетти. Я ничего не говорила даже Скарлет, да и она была полностью поглощена ролью леди Макбет. (Как оказалось, роль Гекаты требовала гораздо меньших усилий.) Если она и заметила, что Вин снова стал с нами обедать, то ничего не сказала. Помимо пьесы, ее мозг был занят и собственным романом — с Гарретом Лью, который играл Макдуфа.

В школе нас с Вином никогда не видели наедине. Обычно с нами была Скарлет, и я никогда не ждала его у его шкафчика или где-нибудь еще.

Мы все еще занимались вместе на уроках криминалистики — самый мучительный час за весь день. Я хотела прикасаться к нему, держать его за руку под столом, писать записочки, но я никогда этого не делала. Я знала, что наши отношения не смогут продолжаться, если одноклассники узнают о них и начнут болтать. Слухи точно дошли бы до отца Вина, и не думаю, что наш глупый подростковый роман выдержал бы такое.

Так что этот час был пыткой.

Но чем больше проходило времени, тем более приятно щекотало нервы хранение нашей тайны.

За день до постановки Макбета Скарлет пришлось пойти на дополнительную репетицию, так что мы с Вином обедали наедине. Если бы мы сели по отдельности, это выглядело бы странно, тем более что все окружающие знали его обычное место. Я было предложила нам пообедать с друзьями из его «группы», но он сказал, что было бы лучше, если бы мы придерживались обычного режима.

Казалось, обед длился целую вечность. Было так тяжело быть с ним и все же не с ним. Быть одной и все же не одной. Мы говорили о пьесе, о его «группе», о погоде, о планах на выходные и о прочих безопасных мелочах, словно боясь, что обсуждение более интересных тем откроет больше, чем нам бы хотелось. Деревянные столы были узкими, и я почувствовала, как его колено коснулось моего. Я отодвинула ногу, но его колено последовало за моим. Я незаметно покачала головой и сузила глаза. И тут рядом с Вином села Чай Пинтер, которая ходила вместе с нами на криминалистику.

— Привет, Вин, привет, Анни, — сказала она.

И начала глупую болтовню о каком-то концерте, на который она с друзьями собирались пойти на праздники. Я почти не обращала внимания на ее слова, потому что она постоянно прикасалась к Вину. Буквально беспрерывно. То положит руку на его руку, то на плечо, то пригладит волосы за ухом. Я с трудом сдержалась, чтобы не перегнуться через стол и не задушить ее голыми руками, глубоко вздохнула и уговорила себя отойти от темной стороны мыслей.

— Так что, хочешь пойти? — спросила она. — Потому что у меня есть лишний билет. И пойдет много наших друзей, так что это не встреча парня с девушкой… если только ты этого не хочешь.

Неужели это происходит? Неужели я вижу, как кто-то приглашает моего парня, пусть и тайного, на свидание прямо у меня на глазах? Хотела бы я знать, не перестарались ли мы с заметанием следов. И снова я захотела перегнуться через стол, но сейчас уже к Вину — я хотела поцеловать его в губы прямо перед всеми и обозначить, что он мой и только мой.

— Нет, спасибо, — сказал Вин. — Это очень заманчиво, но моей девушке это не понравится.

— Ой, ты об Алисон Вилер говоришь? Она сказала, что вы вроде как только друзья.

— Нет, о девушке из моей старой школы, это далеко отсюда.

Он врал так естественно, что даже я подумала, а нет ли у него девушки из старой школы. И тут прозвенел звонок, и он встал.

— Увидимся, Чай. — И он кивнул мне: — Анни.

— Подружка на расстоянии? — сказала мне Чай. — Ну, такие отношения никогда не длятся долго.

— Не знаю, — пробормотала я, сгребла свои книги и вырвалась из столовой. Я побежала по коридору в сторону того класса, где у Вина должен был быть шестой урок, который поменялся на английскую литературу. Я знала, что могу себе позволить опоздать на свой собственный урок, потому что его вел Бири, а Бири был в театре и заканчивал постановку пьесы. Я похлопала Вина по плечу.

— Прости, можно с тобой поговорить?

Он кивнул, и я завела его в чулан, где хранился всякий хозяйственный инвентарь, а потом поцеловала его. «Поцеловала» звучит гораздо более пресно, чем то, что там было. Я прижалась к нему всем телом, обвила его руками и засунула ему язык в рот так глубоко, как могла.

— Я так устала от того, что наши отношения — тайна.

— Я знаю, — согласился он. — Но ты сама сказала, что это наш единственный путь.

Когда мы вышли из чулана, коридор был пуст; шестой урок начался.

Около нас распахнулась дверь театрального кружка, и появилась Скарлет.

— О, привет, ребята. Откуда вы появились?

Она казалась немного рассеянной, что, я думаю, было следствием грядущей постановки.

— Мы были вот тут, — ответил Вин, указывая на дверь чулана. Коридор кончался тупиком, так что не было другого места, откуда мы могли бы выйти.

— А почему вы там были? — спросила Скарлет. Она явно ничего не подозревала, но ей было любопытно.

— Потому что Анни хотела еще раз повторить свою роль, а тут было единственное место, где мы могли бы побыть одни, — солгал он. «Ух ты, как он здорово это делает», — подумала я. С другой стороны, можно легко было представить себе множество случаев, когда Вину пришлось бы соврать отцу вроде Чарльза Делакруа.

— Почему ты не сказала мне, что тебе трудно запомнить свою роль? Я бы помогла, — настаивала Скарлет.

— Ты и так занята, ты играешь главную роль, а я всего лишь ведьма. Не хотелось тревожить тебя. — Я и сама неплохо врала.

— Главная ведьма, — поправила Скарлет. — Я так горжусь тобой, Анни, что могу взорваться!

И я точно знала, что она гордится мной, и почему-то эти слова чуть не заставили меня заплакать. Потому что, несмотря на обстоятельства, я не испытывала недостатка в любви. Сестра любила меня. Брат любил меня. Бабуля любила меня. Казалось, даже этот парень, Гудвин Делакруа, тоже любит меня. Но гордиться мной? Я не привыкла, чтобы мною гордились — почти все, кто мог бы гордиться мной, давно умерли.

Надо посвятить пару слов самой пьесе. Это была рядовая школьная постановка, может быть, чуть лучше, чем большинство остальных, потому что мистер Бири приложил много усилий и потратил много времени, чтобы мы не выглядели ужасно, и потому что школа (как я упоминала) хорошо финансировалась. Скарлет играла лучше всех. (Вы, возможно, предполагали, что я так скажу, но так оно и было.) А моя роль? Самое лучшее, что я могу сказать, это что мне единственной из всех ведьм не потребовался парик. Мои темные вьющиеся волосы выглядели сами по себе по-ведьмински, и, оглядываясь назад, я не уверена, что они не стали единственной причиной, по которой я получила роль Гекаты.

XIII

Я выполняю обязательство (пренебрегая другими) и позирую для фотографии

Во время рождественских каникул мы с Вином сели в поезд, ведущий в Олбани, чтобы нанести визит Гейблу Арсли в центре реабилитации. Я говорила Вину, что отлично справлюсь самостоятельно и что будет странно, если нынешний парень будет сопровождать меня в поездке к тяжело больному парню бывшему. Вин возразил, что знает этот район лучше, и я смягчилась. Не суть важно. Поезд шел долго, а мелкая и грязная река Гудзон не радовала обилием красивых видов.

В сочельник Гейбл прислал мне сообщение, в котором просил приехать. Думаю, что Рождество настроило его на задумчивый лад, ну или он был просто одинок. Он писал, что болезнь дала ему временя на размышления и он понял, что дурно вел себя со мной. Доктора считают, что он может скоро вернуться в школу, и он хотел бы увериться, что между нами к этому моменту все будет в порядке.

Я уже раньше была в Озерном центре реабилитации, потому что после ранения туда ненадолго отправили Лео. Это было чудесное место, если подобного рода заведения вообще можно считать чудесными. Я посетила свою долю больниц и реабилитационных центров, и больше всего в них пугало не то, что ты видишь, а то, как они пахнут. Ужасный запах химических чистящих средств с парфюмерной отдушкой скрывает под собой болезнь, слабость и смерть. Забавно, что рядом с Озерным центром не было озера — только большая лужа грязи, где когда-то была вода.

— Хочешь, чтобы я пошел с тобой? — спросил Вин, когда мы вошли в фойе. Мы были достаточно далеко от дома, так что могли спокойно держаться за руки, но сейчас я отняла свою руку — родители Гейбла, родственники или друзья могли быть поблизости.

Я покачала головой:

— Нет, со мной все будет в порядке.

— Все же думаю, что мне нужно пойти с тобой. Разве он не тот самый парень, который пытался принудить тебя силой?

Я пожала плечами.

— Честно говоря, Вин, я не знаю, как он сейчас, но нутром чувствую, что твое присутствие в его комнате, — я подыскала верное слово, — будет раздражать. Кроме того, я далеко не девочка и способна сама о себе позаботиться.

— Я знаю, что ты смелая, и мне это очень нравится в тебе. Просто порой мне хочется облегчить тебе жизнь.

— Тебе это удается, — сказала я и быстро поцеловала его в нос. Я планировала остановиться на этом, но потом снова поцеловала его, уже в губы.

Он кивнул.

— Ну хорошо, смелая девчонка. Я подожду тебя тут. Если ты задержишься больше чем на полчаса, я пойду за тобой.

Я сообщила свое имя регистраторше за столом; она сказала мне номер палаты Гейбла, 67, и направила меня в коридор.

Я постучала в дверь.

— Кто это? — услышала я голос Гейбла.

— Это Аня.

— Входи! — Его голос казался странным, но в чем именно была странность, было сложно определить.

Я открыла дверь.

Гейбл сидел в инвалидном кресле лицом к окну. Он развернулся, и я увидела его лицо. Вся кожа была в язвах, а на левой щеке выделялся неестественно выглядящий участок пересаженной кожи от скулы до угла рта, из-за которого ему было трудно говорить. Несколько пальцев были замотаны бинтами. Все его тело выглядело ужасно истощенным и слабым. «Почему он сидит в кресле?» — подумала я и опустила глаза на его колени и ниже, к ступне. Да, к ступне — у него осталась только одна. Правая была ампутирована.

Гейбл смотрел на меня, пока я изучала его. Его серо-голубые глаза остались прежними.

— Я выгляжу отвратительно? — спросил он.

Я честно ответила:

— Нет.

Обстоятельства моей жизни не позволяли мне роскошь брезгливо относиться к ранениям.

Гейбл рассмеялся дребезжащим невыразительным смехом.

— Значит, ты врешь.

Я напомнила ему, что мне приходилось в жизни видеть худшее.

— Да, конечно, приходилось. Правда в том, что я выгляжу отвратительно в своих глазах, Анни. Что ты на это скажешь?

— Я могу понять, почему ты так чувствуешь. Ты всегда так заботился о внешности. Как в тот день в школе… Я знаю, что больше всего тебя раздражало то, что соус от спагетти попал на твою рубашку. — Я замолчала и посмотрела на Гейбла. Он кивнул и, странно, даже слегка улыбнулся, припоминая.

— Но то, как ты выглядишь сейчас… Никто не будет отрицать, что ты сильно изменился, но я подозреваю, что все не так плохо, как ты думаешь.

Смех Гейбла походил на жалкое блеяние.

— Я только и слышу ото всех, что я не должен говорить такие вещи. Но не от тебя. Поэтому я тебя и люблю, Анни.

Я не собиралась отвечать — он по-прежнему врал.

— Долгое время я хотел умереть, — сказал он. — Но больше не хочу.

— Это хорошо, — ответила я.

— Подойди поближе, сядь на кровать.

Все время, пока мы беседовали, я стояла у двери. Даже несмотря на то, что Гейбл был прикован к креслу, я все еще опасалась его. Когда мы были наедине, случалось плохое.

— Я не кусаюсь, — сказал он с вызовом.

— Хорошо.

Так как стульев в палате не было, я подошла к кровати и села на нее.

— Знаешь, почему мне отрезали ногу? Сепсис. Я никогда о таком не слышал. Это когда тело перестает работать и начинает убивать само себя. Я также потерял кончики трех пальцев. — И он махнул в мою сторону рукой в бинтах. — Но доктора сказали, что мне повезло. Я буду ходить и даже печатать. Разве я не похож на счастливчика?

— Да, похож, — я подумала о Лео, о маме и папе. — Ты выглядишь как выживший после чего-то ужасного.

— Я не хочу так выглядеть. Я ненавижу выживших, — он выплюнул последнее слово.

— Мой отец говорил: главное, что человек может сделать в жизни, — это выжить.

— О, поделись со мной жемчужинами преступной мудрости! Ты думаешь, мне хочется слушать, что говорил твой отец? Все время, пока мы были вместе, я слышал от тебя «папа то» и «папа се». Твой отец давным-давно умер. Пора вырасти, Аня.

— Я ухожу, — сказала я.

— Нет, подожди, не уходи, Анни! Я не привык к компании и прошу прощения, — сказал он тонким детским голосом. Думаю, мне стало жаль его.

— По правде говоря, ты все еще красив, — сказала я. И это было правдой. Его кожа заживет, он снова научится ходить и снова станет старым ужасным Гейблом; будем надеяться, что чуть более добрым и склонным к сочувствию, чем предыдущая версия.

— Ты так думаешь?

— Да, — уверила я его.

— Ты чертовая врунья! — расхохотался он. Он подкатил кресло к окну и тихо сказал: — Я думал о тебе каждый день, Анни. Я каждый день ждал, что ты придешь, но ты все не приходила. Я думал, что ты обязательно это сделаешь, учитывая то, что ты сыграла кое-какую роль в моей судьбе, но ты не пришла.

— Мне очень жаль, Гейбл, — сказала я. — У нас были не лучшие отношения, когда это случилось, но я действительно хотела приехать. Не знаю, слышал ли ты, но меня отправили в исправительную колонию «Свобода». И потом я сама была некоторое время больна. А после, думаю, я просто потеряла чувство времени. Мне надо было прийти.

— Надо было прийти. Собиралась прийти. Могла бы прийти. Не пришла.

— Мне очень, очень жаль.

Гейбл ничего не сказал и продолжал сидеть лицом к окну. Через несколько секунд молчания я услышала, как он хлюпает носом.

Я подошла к нему. По его обезображенному лицу текли слезы.

— Я так плохо обращался с тобой, — простонал он. — Я говорил о тебе ужасные вещи. И пытался тебя…

— Все забыто, — солгала я. Я никогда не забуду того, что Гейблу почти удалось сделать, но он и так был уже достаточно наказан.

— И ты меня любила! Как ты на меня смотрела. Никто больше на меня не будет так смотреть.

Я его не любила, но сейчас было бы жестоко и некстати об этом говорить.

— И ты была моим единственным другом. Никто больше для меня ничего не значил. Мне очень стыдно. Ты можешь меня простить, Аня?

Его было действительно жалко. Я решила, что в самом деле могу его простить, и так ему и сказала.

— Мне будут нужны друзья, когда я вернусь в Школу Святой. Троицы. Мы можем быть друзьями?

— Да, конечно.

Он протянул ко мне свою здоровую руку, и я пожала ее. Он потянул меня к себе, и это движение было настолько неожиданно, что я споткнулась и налетела на него. И тогда он поцеловал меня в губы.

— Гейбл, нет!

Я вскочила и оттолкнула его кресло с такой силой, что его задние ручки с грохотом ударились о подоконник.

— Что? Я думал, мы снова будем друзьями.

— Я не целуюсь с друзьями.

— Но ты сама наклонилась ко мне! — пробормотал он.

— Ты с ума сошел? Я упала!

Я повернулась, чтобы уйти, но он с удивительной силой и скоростью двинулся на меня на своей коляске, и я упала на кровать. И тут в комнату вбежал Вин и оттолкнул кресло Гейбла от меня.

— Отвали от нее! — закричал он и занес кулак.

— Нет! Не бей его! — сказала я.

Вин опустил руку.

— Кто это, черт возьми? — спросил Гейбл.

— Мой друг, — ответила я.

— Могу побиться об заклад, что это друг из таких, с которыми ты целуешься. Да, теперь мне все стало ясно. Как зовут твоего друга? Он кажется мне знакомым.

Мы с Вином переглянулись.

— Меня зовут Вин, но ты можешь думать обо мне как о друге Анни, который не любит, когда мужчины применяют силу к женщинам.

И мы ушли.

Я не говорила Вину ни слова, пока мы не дошли до поезда.

— Тебе не надо было врываться туда.

Он пожал плечами.

— У меня все было под контролем, — уверила я его.

— Я знаю это, милая. Ты самая смелая девчонка, что я когда-либо знал.

— Милая? Откуда это?

— Не знаю, просто захотелось тебя так назвать. Тебя смущает?

Я обдумала его вопрос.

— Ну, звучит по-девчачьи, но нет, думаю, нет. — Я положила голову ему на плечо. — Ты ждал у двери все время?

— Да.

— Гейбл узнает, кто ты, а когда узнает он, узнают и все вокруг.

— Может быть, все будет не так уж плохо? Я не боюсь, если все всё узнают. Кроме того, Гейбл может решить придержать информацию.

— С какой стати?

— Ну… шантажировать нас или что-то вроде того?

— Может быть.

Но я знала, что шантаж не в стиле Гейбла Арсли. Шантаж требовал планирования и терпения, а Гейбл был импульсивен до мозга костей.

Когда мы сошли с поезда в Нью-Йорке, нас немедленно окружили папарацци.

— Эй, детки! Посмотрите сюда! Улыбочку!

— Думаю, что Гейбл все рассчитал, — шепнул мне Вин.

— Аня, это твой парень?

— Он мой школьный друг! — закричала я. — Мы работаем в паре над лабораторными исследованиями.

— Ну да, конечно.

На следующее утро все газеты пестрели фотографиями. Они подловили, как мы целовались, сходя с поезда. Заголовки гласили: «Несчастные влюбленные? Принцесса мафии и сын помощника окружного прокурора встретили в городе свою любовь».

Вин позвонил мне после полудня.

— Ты звонишь, чтобы сообщить, что мы должны расстаться? — спросила я.

— Нет, — ответил он удивленно. — Папа хочет, чтобы ты приехала вечером к нам на ужин.

— Он злился?

— Он никогда не просил меня не встречаться с тобой. Он просил тебя, помнишь?

— Так, значит, ты считаешь, что он зол на меня? Думаю, мне не стоит приходить, спасибо.

— Ты испугалась? На тебя не похоже.

Я спросила его, во сколько мне надо быть.

— В семь. Я зайду за тобой, если ты не возражаешь против еще одной фотосессии, — пошутил он.

— Почему ты говоришь так, словно очень рад?

— Ну, я немного рад, что люди знают, что ты моя девушка.

— Что мне надеть? — угрюмо спросила я.

— Я неравнодушен к твоему красному платью.

Я надела свое верное красное платье и поехала на автобусе к дому Вина. Их квартира была гораздо лучше той, которую мог позволить себе помощник окружного прокурора (или сам окружной прокурор). Либо мать Вина заработала огромные деньги на сельском хозяйстве (вполне возможно), либо это были деньги семьи.

Я даже не успела позвонить, как Чарльз Делакруа открыл дверь. Видимо, он меня ждал. Казалось, в своей квартире он стал гораздо меньше ростом, чем был в тот день в «Свободе» и на борту парома, словно обладал способностью быть выше или ниже в зависимости от ситуации.

— Выглядишь хорошо, Аня, гораздо лучше, чем во время нашей последней встречи.

— Да, я чувствую себя неплохо, — сказала я.

— Вин с моей женой добывают какой-то жизненно важный ингредиент для обеда. Почему бы нам не пройти в мой кабинет и не скоротать время за разговором?

Я прошла за ним в кабинет с бордовыми стенами, коврами и полками красного дерева, уставленными бумажными книгами.

— Вы собираете книги?

Он покачал головой:

— Отец моей жены собирал.

Все стало ясно. Мать Вина была из тех, что с деньгами. На экране компьютера у Делакруа находилась одна из статей о Вине и обо мне.

— По правде говоря, поиск ингредиента срежиссировал я, — признался Чарльз Делакруа. — Я хотел, чтобы мы встретились наедине, так что сразу перейду к делу. Вин сказал, что влюблен в тебя. Это правда?

Я кивнула.

— А ты его любишь? Или ты слишком практична, чтобы совершать такой неблагоразумный поступок?

— Мы не так долго друг друга знаем, — начала я, — но, думаю, это возможно.

Чарльз Делакруа потер шею своими тонкими пальцами без следов физической работы.

— Хорошо. Что есть, то есть. — И он вздохнул. Мне показалось, что он будет продолжать, но он замолчал и наполнил свой стакан из хрустального графина.

— И это все? — спросила я.

— Как невежливо с моей стороны. Не хочешь ли тоже выпить?

Я покачала головой:

— Я имею в виду, это все, что вы можете сказать по этому поводу?

— Послушай, Аня, я отговаривал тебя от свиданий с моим сыном, и для меня было бы гораздо проще, если бы ты пошла в другом направлении. Но я не чудовище. Если мой сын влюблен… — Он пожал плечами. — Все так, как есть. Ты мне нравишься, Аня. И я был бы худшим из лицемеров, если бы винил тебя в твоем происхождении. Никто из нас не может избежать обстоятельств нашего рождения. Ну а если ты решишь выйти замуж за Вина, это уже другая история. Мои советники говорят мне, что моя избирательная кампания — которая пока существует только в теории, и напомню тебе, ничто еще не решилось, — может пережить, если Вин будет встречаться с тобой, но насчет брака они уже не так уверены.

— Обещаю вам, мистер Делакруа, что я не собираюсь в ближайшее время выходить за кого-либо замуж.

— Отлично, — рассмеялся Чарльз, но потом лицо его стало печальным. — Вин когда-нибудь рассказывал тебе о своей старшей сестре, Алексе? Она умерла примерно в твоем возрасте. Я не хотел бы больше об этом говорить.

Я кивнула. Я понимала, почему люди не хотят говорить о таких вещах.

— Я имею в виду, что, несмотря на мои слова в тот день на пароме, я хочу, чтобы мой оставшийся в живых ребенок был счастлив. Но также я хочу, чтобы он был в безопасности. Единственное, о чем я прошу, — если ты хотя бы подумаешь, что мой мальчик может подвергнуться опасности из-за твоих семейных связей, пожалуйста, приходи ко мне. Мы поняли друг друга?

— Да, — сказала я.

— Отлично. И конечно, если ты когда-нибудь совершишь незаконный поступок, мне придется преследовать тебя изо всех сил. Меня не должны подозревать в фаворитизме.

Это было сказано в максимально возможной дружелюбной манере, в какой только можно говорить о таких вещах, так что я ответила, что да, я понимаю.

Потом домой пришел Вин с матерью.

— Чарли! — позвал женский голос.

— Мы в кабинете! — откликнулся тот.

Они вошли в комнату. У матери Вина были длинные, черные как смоль волосы и яркие зеленые глаза; она была приблизительно такого же роста и сложения, как и моя мать.

— Меня зовут Джейн, — сказала она, — а ты, должно быть, Аня. Ой, ты очень хорошенькая.

— Вы… — И тут мне пришлось остановиться, так как я почувствовала, что могу заплакать. — Вы напоминаете мне кое-кого, кого я знала раньше.

— О, спасибо. Полагаю, надо спросить тебя, был ли это тот, кто тебе нравился, или тот, кто не нравился, — рассмеялась она.

— Тот, кто мне нравился, тот, по кому я очень скучаю, — сказала я. Я знала, что это звучит неловко, но я не хотела говорить ей, что она напомнила мне мою маму.

После ужина Вин проводил меня домой. Папарацци уже разошлись по домам или, быть может, потеряли интерес к этой истории. Вин хотел узнать, не был ли его отец груб со мной. Я сказала ему, что нет.

— В основном он хотел удостовериться, что я не позволю тебя убить.

— А что ты ответила?

— А я сказала, что постараюсь, но не могу дать гарантий.

После чего мы зашли в мою комнату.

Мы не занимались сексом и даже не подходили близко к этой грани, но я бы соврала, если бы сказала, что такая мысль не приходила мне в голову. Я чувствовала, что раскрываюсь навстречу ему, словно роза в оранжерее.

Но я просто не могла. Я думала о моих родителях на небе или в аду, и я думала о Боге. Когда-то папа сказал, что если ты не знаешь, во что веришь, то будешь пропащей душой. И этой ночью я поняла кое-что очень важное. Легко было защищать свою девственность от Гейбла, потому что я никогда его не хотела; другими словами, не было искушения. Но в случае с Вином было гораздо сложнее придерживаться своих принципов.

Той ночью мы говорили о сексе, о моих религиозных воззрениях и так далее. И я сказала ему, что я не хочу заниматься сексом до тех пор, пока не выйду замуж, и он сразу же ответил:

— Так давай поженимся.

Я в шутку ударила его:

— Ты так сильно хочешь секса?

— Нет, он у меня уже был.

— Мне шестнадцать! И мы едва знаем друг друга.

Он взял мое лицо в ладони и посмотрел мне в глаза:

— Я знаю тебя, Аня.

Возможно, он был серьезен, но я решила пошутить:

— Ты женишься на мне, только чтобы позлить твоего отца.

Он ухмыльнулся.

— О да, это будет приятным дополнением.

— Почему ты его не любишь? Он кажется неплохим человеком.

— Если видишь его не больше пяти минут, — пробормотал он. — Думаю, ты заметила, что он ужасно честолюбив.

— Верно. И мой отец тоже был таким, правда, в другом направлении. Но я все же любила его.

— Он… — начал Вин, но остановился. — Я восхищаюсь отцом. Он вышел ниоткуда, вырос в сиротском приюте, его родителя погибли в автокатастрофе, но он выжил. Он думает, что я слишком слаб, но кто может тягаться с человеком с такой судьбой?

Он посмотрел на меня:

— Ты могла бы, верно? Моя бедная смелая девочка.

И он поцеловал меня в лоб.

Я сказала, что не хочу говорить о себе.

— Почему он считает тебя слишком слабым?

— Потому что давным-давно у меня были неприятности… глупая подростковая фигня. Я бы рассказал тебе, но мне стыдно.

— Теперь ты точно должен мне рассказать!

— Нет, мне стыдно, милая, и в любом случае это не слишком интересно. После смерти моей сестры я был полностью измучен, это было худшее время в моей жизни. Отец счел это слабостью, а мать меня оправдала.

— Как твои родители ладят друг с другом?

— Папа говорит, что единственный человек, который когда-либо любил его, это мама.

— Она кажется очень милой, — сказала я.

— Так и есть. Но отец высмеивает ее. Она не обращает внимания, но я так не могу. Я имею в виду, как я могу уважать такого человека?

И он спросил меня, смеялся ли мой отец над моей матерью.

Несмотря на многие недостатки моего отца, невозможно было и вообразить, чтобы он так себя вел. Я сказала Вину, что я точно не знаю, что я была слишком мала, но я сомневаюсь.

— Он верил в брак, — сказала я.

— Отец тоже верит, но это не удерживает его от такого поведения. Я никогда не буду обращаться так с тобой, Анни.

Я это и так знала. В таких вещах он был идеален.

Я могла бы говорить о Вине часами, но честно говоря, меня тошнило от болтовни. Папа всегда говорил, что если человек встретил свое счастье, лучший выбор — сохранить его только для себя. Вин, похоже, был самым счастливым событием за всю мою жизнь. (Пойдите в туалет и засуньте два пальца в рот, если хотите.) Но да, в то время я была счастлива. Я словно стала одной из тех девушек, которых всегда презирала, и поняла, что единственная причина, по которой я их ненавидела, — зависть. Клише? Да, несомненно, но все же это было правдой.

(В сторону: должно быть, вы спрашиваете, а что с работой Лео? Что там дальше с отравленным шоколадом? А что с татуировкой на лодыжке? А как здоровье бабули и кошмары Нетти? У Ани появился новый классный парень, но это не значит, что надо забыть обо всем и всех в этом мире!

По правде говоря, на заднем плане происходили совершенно определенные (и важные) вещи, но в то время я не обращала на них внимания. Даже когда я заново прокручивала в голове все, что случится в последующие месяцы, я бы не отказалась от этих глупых, счастливых, милых, одновременно бесконечных и конечных дней, когда моя голова была словно в тумане.

Поправка: один раз я подумала о татуировке на моей лодыжке. Мы были в моей комнате, Вин поцеловал ее, сказал, что она довольно милая, и спел мне песню про татуированную женщину.)

XIV

Меня заставляют подставить другую щеку

Яне разговаривала со Скарлет в течение всех зимних каникул. Пожалуй, за всю историю нашей дружбы это был самый долгий период, когда мы не разговаривали. Я не видела ее вплоть до урока фехтования в первый день семестра. Во время растяжки она не спрашивала о моих отношениях с Вином и почти не говорила со мной. Скарлет явно сердилась на меня, и мне надо было загладить свою вину.

— Итак, — пошутила я, когда мы разбились на пары, — может быть, ты уже слышала? Я завела себе парня.

— Да. Я не видела тебя целую вечность, но хотя бы узнала сейчас почему, — сказала Скарлет, делая выпад. — Конечно, я бы предпочла получать такие новости не из газет! Отличные фотографии, кстати.

Она снова сделала выпад в мою сторону, и движение было более жестким, чем обычно во время наших тренировок.

— Обоюдный укол! — прокричала я.

— И?

— И мы обе выиграли очко, — сказала я.

— Как ты узнала? — Скарлет задыхалась.

— Потому что занималась фехтованием два с половиной года.

Она рассмеялась.

— Право, когда-нибудь мне стоит узнать побольше о фехтовании.

Она опустила рапиру.

— А если серьезно, почему ты мне не сказала?

— Ты была занята пьесой и своим новым парнем.

— Все кончено. Это был рабочий роман — по крайней мере, так он сказал, когда разорвал отношения. Но такова театральная жизнь, я предполагаю.

Я сказала, что мне очень жаль.

— Тебе стоило мне позвонить.

— Я хотела, но потом я узнала про вас с Вином и ужасно разозлилась, так что решила, что не буду. Анни, я была не настолько занята, чтобы не захотеть слушать о вас с Вином. Мы обедали вместе каждый день, и каждый день видели друг друга на репетициях, и каждый день вместе ездили на автобусе домой, и мы…

— Я знаю, мне очень жаль. Я честно решила, что никому ничего не расскажу, думала, так будет проще.

— Но с моей точки зрения, ты врала мне каждый раз, когда видела меня. А в тот день, когда вы вышли из чулана? Я тебе всецело доверяла, а ты разыграла меня, как дурочку. А я бы никогда так с тобой не поступила, ведь ты моя лучшая подруга.

Она была права. Мне следовало сказать ей.

— Мне действительно очень стыдно.

Скарлет вздохнула:

— Извинения приняты.

Когда мы переодевались после фехтования, она повернулась ко мне и сказала:

— Можно сказать? Я знаю, что твоя жизнь очень трудная, гораздо труднее, чем когда-либо была моя, даже учитывая то, что у меня нет парня, который спасал бы мне жизнь. Но быть твоим лучшим другом — тоже не самая простая в мире вещь. И, думаю, я пережила вместе с тобой очень тяжелые времена, верно?

Я кивнула.

— Так что когда у тебя случается что-то хорошее, я бы тоже хотела об этом знать. Я бы хотела быть с тобой и в счастье тоже.

Слова Скарлет заставили меня покраснеть от стыда. Я действовала легкомысленно.

Когда мы пришли на обед, Вин уже сидел за нашим столом.

— Гейбл Арсли вернулся, — сказал он.

Мы со Скарлет повернулись, чтобы посмотреть на Гейбла; впрочем, на него смотрели не мы одни.

Он ждал в очереди, сидя в своем инвалидном кресле; его сумка висела на одной из ручек. На искалеченную руку была надета перчатка, а лицо (все еще с обожженной кожей) было скрыто козырьком низко надвинутой бейсболки. Я наблюдала, как Гейбл пытается положить еду на поднос. Это было нелегко, учитывая, что он действовал только одной рукой и не мог встать во весь рост.

— Почему ему никто не поможет? — спросил Вин.

— Потому что он засранец, — сказала я.

— Потому что он никогда ни о ком не говорил хорошо, — добавила Скарлет. — И он точно не джентльмен.

— Я бы помог ему, но не думаю, что он захочет меня видеть после нашей последней встречи, — сказал Вин.

— Почему? Он сдал нас всему миру.

— Мы не знаем наверняка, правда ли это.

— И он пытался изнасиловать меня.

Может быть, я видела слишком много тяжелого в жизни, но симпатия Вина к Гейблу меня раздражала.

— Он ужасный человек, Анни, но я не могу представить, как он будет вращать колеса кресла и держать поднос, — сказала Скарлет.

Гейбл начал отъезжать от очереди, держа на коленях поднос, который ненадежно балансировал. Еда соскользнула с подноса — так получилось, что это была такая же лазанья, как та, которую я вывалила ее ему на голову много месяцев назад, — и соус пролился на брюки и ботинки, в одном из которых был протез. Гейбл выругался, и я услышала смешки. Парень — в этот момент он был для меня просто парнем — выглядел так, словно совершенно не представлял, что ему делать дальше.

— Довольно, — сказала я. Было совсем не по-христиански оставить его сидеть посреди обеденного зала, и я не хотела, чтобы мои родители (где бы они ни находились) стыдились меня.

— Я иду туда.

— Мы с тобой, — сказали Вин и Скарлет.

Я встала из-за стола.

— Арсли, иди сюда, поешь с нами! — позвала я.

Он посмотрел на нас так, словно хотел сказать грубость, но потом кивнул и улыбнулся.

— Обещай, что не попытаешься меня отравить, Баланчина, — сказал он, словно на мгновение стал прежним.

Кое-кто рассмеялся его шутке.

— Я проверю для тебя еду! — прокричала Скарлет.

— Оставлю тебе эту должность, — ответил он.

Скарлет подошла к Гейблу и покатила его кресло к нашему столу, а Вин взял ему новый поднос с обедом. Я пошла в ванную и потратила все четвертаки, что были у меня со Скарлет, чтобы купить ему влажных полотенец для чистки одежды.

Когда мы снова уселись за стол, он сказал:

— Да уж, последнее место, где я хотел бы сидеть, так это с дочерью бандита, парнем в глупой шляпе и театральной девчонкой.

Я промолчала.

— Мы тоже вне себя от счастья, что ты сидишь с нами, — сказал Вин.

Гейбл пытался очистить ботинки и штаны при помощи бумажных полотенец. Я бы не смогла заставить себя помочь ему, но, к счастью, сделать это вызвалась Скарлет.

— Не надо, все в порядке, — сказал Гейбл.

— Рада это слышать, — сказала она, наклоняясь и вытирая ему ботинки.

Я слышала, как он прошептал:

— Очень… смущает быть таким.

— Это просто жизнь, — заметила она.

Я видела, как он вздрогнул, когда Скарлет вытирала пятно на ноге.

— Сильно болит? — спросила она.

— Порой. Но терпеть можно.

— Вот и все, — сказала она весело.

Он взял ее за руку. Я почувствовала, как волоски на моем затылке встали дыбом.

— Спасибо тебе большое, — поблагодарил он.

Скарлет отняла свою руку.

— Не за что.

— Эй, Арсли, — сказала я. — Я никогда не позволю Скарлет встречаться с тобой, слышишь?

— Ты не ее мать. И с тобой я вел себя не так уж плохо.

— Ну, ты вел себя хуже, чем все парни мира, но не будем углубляться в эту тему. — Я пыталась говорить легко и непринужденно. — Мы позволили тебе сесть с нами, потому что ты — калека и нам тебя жаль. Но если ты начнешь ухаживать за Скарлет, то можешь прямо сейчас катиться обратно на середину зала.

— Ты свинья, Аня, — сказал он.

— А ты социопат.

— Одно другого стоит.

Я закатила глаза.

— Аня, честно, я только благодарил ее.

Вин сказал:

— У меня есть идея. Давайте сойдемся на том, что не будем распускать руки за этим столом.

Я не видела Скарлет до поездки домой, хотя и беспокоилась за нее всю оставшуюся половину дня. Дело в том, что Скарлет нравились люди с трудной судьбой, побитые жизнью (может быть, поэтому-то она и была мне таким хорошим другом). Таких людей, как Скарлет, часто используют, особенно люди, подобные Гейблу Арсли.

— Ты ведь знаешь, что Гейбл не может быть твоим парнем, — сказала я, когда мы ехали через парк.

Нетти сидела с нами. Услышав это, она наморщила нос и спросила:

— А почему это Скарлет будет с ним встречаться?

Гейбл никогда не пользовался популярностью у моих родственников.

— Я не буду с ним встречаться. Я всего лишь пожалела его.

И она рассказала Нетти о том, что было сегодня за обедом.

— О, мне бы тоже стало его ужасно жалко, — согласилась Нетти.

— Это потому, что вы со Скарлет мягкосердечные. Ведь то, что он болен, еще не значит, что внутри он уже не тот ужасный Гейбл.

— Ты либо считаешь меня дурой, либо не доверяешь мне, — сказала Скарлет. — Я помню, что он тебе сделал. И я не настолько отчаялась, что готова плюнуть на все мои принципы ради твоего однорукого, одноногого, уродливого бывшего парня, — хихикнула она. — Ой, это ужасно. Мне не следовало смеяться. — И она прикрыла рот рукой.

Нетти и я тоже рассмеялись.

— Вы должны признать, что в том, что случилось с Гейблом, есть-таки что-то смешное, — добавила Скарлет.

— Так и есть, — ответила я. Вся моя жизнь была смешна.

— Но чисто теоретически, — продолжила Скарлет, когда автобус подъехал к ее остановке, — не думаете ли вы, что такая болезнь могла изменить человека?

— Нет! — дружно выкрикнули мы с Нетти.

— Я шучу, дорогие. — Она покачала головой. — Как ты можешь быть такой легковерной, Аня?

Она поцеловала меня в щеку.

— Увидимся завтра! — прокричала она, когда вышла из автобуса.

Как только мы с Нетти вошли в квартиру, Имоджин сообщила, что я нужна бабуле, так что я отправилась к ней. В последние пару недель бабуля выглядела лучше; по крайней мере, она не путала меня с моей мамой.

Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. На подоконнике в бирюзовой вазе стояли желтые розы. У бабушки был посетитель.

— Очень милые, — прокомментировала я.

— Да, не самые плохие. Пасынок принес их сегодня. Забери их к себе в комнату, если хочешь. Не стоило их тратить на меня. Глядя на них, я думаю о своих похоронах, которые…

Я ждала, что она закончит, но она не стала этого делать.

— Имоджин сказала, что ты хочешь меня видеть, — проговорила я наконец.

— Да. Тебе надо кое-что для меня сделать. Сын Юрия, Микки, женится в следующем месяце. Тебе, Лео и Нетти надо будет сходить на свадьбу от моего имени.

Я не очень любила семейные свадьбы. И разве Микки женится? Конечно, мне могло просто почудиться, но я была абсолютно уверена, что во время последней встречи он со мной флиртовал.

— И где будет проходить свадьба?

— В поместье Баланчиных в Вестчестере.

Я ненавидела это место, хотя там было всего лишь несколько домов, стойла и большей частью осушенное озеро. Нетти и мне пришлось там жить несколько недель, когда папу убили, и с поместьем у меня были связаны плохие воспоминания.

— Мы точно должны пойти? — жалобно спросила я.

— Для тебя это так сложно? Я хотела бы пойти сама, но мои ноги не в силах меня туда отнести. Кроме того, ты можешь взять с собой своего парня, — ехидно сказала она.

— Как ты о нем узнала?

— У меня еще остались уши. Твоя сестра мне рассказала. Она думала, что ты выйдешь за него замуж, но я сказала, что моя Аня слишком молода и слишком разумна, чтобы выходить замуж. И не имеет значения, насколько она влюблена.

— Нетти молола чушь.

— Так ты пойдешь на свадьбу?

— Если надо.

— Отлично. Приведи своего парня и познакомь нас как-нибудь. Может быть, когда поедешь на свадьбу? Да, договорились.

Бабуля кивнула, потом потянулась за моей рукой.

— Я чувствую себя лучше в последние дни, — сказала она.

— Это очень хорошо.

— Но я не знаю, как долго продлится это состояние. И я хочу, чтобы этот дом был в порядке, — продолжала она. — Тебе ведь сейчас шестнадцать?

Я утвердительно кивнула.

— Это значит, что если я завтра умру, твой брат станет твоим опекуном.

— Но ты не умрешь, — напомнила я. — Машины будут поддерживать в тебе жизнь, пока я не вырасту.

— Машины могут не справиться, Аннушка. И порой…

Я прервала ее:

— Не хочу об этом говорить!

— Ты должна меня выслушать, Аня. Ты самая сильная в семье, и ты должна слушать. Я хочу быть уверена, что мы все обсудили. Хотя Лео юридически и будет опекуном, мы договорились с мистером Киплингом и новым поверенным — я забыла его имя, — что ты единственная получишь доступ к деньгам, так что Лео не сможет в одиночку принимать решения. Ты поняла это?

Я нетерпеливо мотнула головой.

— Да, конечно.

— Твой брат может очень разозлиться, когда об этом узнает, и мне очень жаль, что так может случиться. Он болен, но у него есть гордость. Но придется сделать так. Вся недвижимость будет помещена в трастовый фонд под условием, что она не может быть продана, пока тебе не исполнится восемнадцать. А когда тебе будет восемнадцать, опекунство над Нетти перейдет от Лео к тебе.

— Хорошо, но доктора говорили, что машины будут поддерживать в тебе жизнь, пока мне не исполнится восемнадцать, а может быть, и дольше. Я не понимаю, почему нам надо обсуждать это прямо сейчас.

— Потому что в жизни случаются неожиданности, Аня. Потому что в последнее время я все чаще и чаще переживаю периоды, когда я не в себе. Ты ведь не можешь сказать, что ты этого не замечала, верно?

Я согласилась с ней, что да, замечала.

— И мне очень стыдно за то, что я могла тебе сказать во время таких периодов. Я люблю тебя, Аня. Я люблю каждого из моих внуков, но тебя больше всех. Ты напоминаешь мне отца. Ты напоминаешь мне меня саму.

Я не знала, что сказать.

— Потеря тела — это одно, но потеря рассудка — это больше, чем можно вынести. Помни об этом, дорогая моя.

И потом она велела мне взять плитку шоколада, и как всегда, я так и сделала. Я зашла в шкаф, решив притвориться, что взяла плитку, хотя в шкафу бабушки уже много месяцев не было шоколада. Поэтому меня очень удивило, что в сейфе лежит одинокая плитка. Должно быть, дядя Юрий принес ее.

— Раздели ее со своим новым парнем! — громко сказала она, когда я закрывала дверь.

В спальне я задумчиво поглаживала плитку шоколада. Это был «Особый темный Баланчина», мой любимый сорт. Когда-то папа растапливал его, чтобы сделать для нас горячий шоколад. Он нагревал молоко на водяной бане, а потом рубил шоколад на мелкие кусочки, чтобы он легко растворился в горячем молоке. Я подумала о том, чтобы сделать горячий шоколад для себя, но решила отказаться от этой мысли. Даже несмотря на то, что вроде бы теперь поставки безопасны, я как-то потеряла вкус к шоколаду после ареста.

В дверь позвонили, и я вышла в коридор и посмотрела в глазок — это был Вин.

— Входи, — сказала я. Против обыкновения, я огляделась по сторонам, прежде чем поцеловать его.

— Что такое? — спросил он.

В руках я по-прежнему держала шоколадную плитку, так что пришлось рассказать, что бабушка дала ее мне и что она всегда говорила, чтобы я разделила этот шоколад с тем, кого я люблю.

— И? — спросил она.

— Нет, этого не произойдет.

Неужели он забыл о том, что случилось с предыдущим парнем, с которым я делилась шоколадом?

— Чудненько, — сказал он. — Кроме того, я однажды попробовал шоколад, и он мне не понравился.

Я уставилась на него.

— А какой сорт ты пробовал?

Он назвал марку, которая находилась в самом низу линейки. Папа обычно называл такое крысиным дерьмом (он был очень разборчив, когда дело касалось его шоколада).

— Это даже нельзя назвать шоколадом. В нем вряд ли есть даже какао.

— Так дай мне настоящего шоколада.

— Я бы дала, но я обещала твоему отцу, что не буду впутывать тебя в противозаконные дела.

Я положила плитку в карман кофты, взяла его за руку и отвела в гостиную.

— Мне надо тебя кое о чем попросить. — И я рассказала ему о свадьбе в Тарритауне.

— Нет, — сказал он, улыбнулся и скрестил руки на коленях.

— Нет?

— Да, я так сказал.

— Хорошо, но почему нет?

— Потому что я до сих пор помню, как ты отклонила мое приглашение на Осенний бал, а у меня хорошая память. Мне надо делать все, что ты хочешь, Аня? А если я так буду делать, не потеряешь ли ты ко мне уважение?

В его словах было разумное зерно.

— Кажется, ты принял решение.

— Да, верно. — И тут он рассмеялся. — Я разочарован! Неужели ты даже не попытаешься меня переубедить? Разве ты не хочешь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?

— Там будет не очень весело, да я и сама не хочу идти.

— Значит, вот так ты уговариваешь?

— Моя семья — скопище хулиганов, — продолжала я. — Один из моих двоюродных братьев, скорее всего, напьется и под конец будет пытаться потрогать меня за грудь. Надеюсь, никто не захочет лапать Нетти, иначе мне придется кое-кого побить.

— Я пойду, — сказал он. — Но сначала я хочу попробовать твой шоколад.

— Это условие?

— Это ведь фамильный бизнес твоей семьи, верно? Я не могу пойти на свадьбу, не получив всей информации.

— Отлично разыграно, Вин. — Я встала. — Следуй за мной.

Я налила рисового молока в кастрюлю на водяной бане, вынула из кармана шоколад (и проверила дату, чтобы убедиться, что плитка была не из той поставки), развернула серебристую обертку и понюхала (а фретоксин пахнет?). Когда молоко начало кипеть, я снизила температуру нагревателя, потом добавила немного ванили и сахара, помешивая молоко, пока сахар не растворился, порезала шоколад на мелкие кусочки и высыпала его в горячее молоко. В конце концов я разлила получившуюся смесь в две чашки и посыпала сверху корицей. У папы все это получалось так легко.

Я поставила одну чашку перед Вином. Он протянул руку, но я отодвинула от него чашку.

— Последний шанс передумать.

Он покачал головой.

— Тебя не беспокоит, что ты можешь окончить, как Гейбл Арсли?

— Нет.

Он выпил чашку одним долгим глотком, поставил ее на стол и не сказал ни слова.

— Ну и? — спросила я.

— Ты права. Это определенно не похоже на то, что я пробовал раньше.

— Но тебе понравилось?

— Не уверен. Давай я выпью твою чашку.

Я подтолкнула ему свою чашку. Он пил уже медленнее, даже задумчивее (если можно пить задумчиво).

— Это не то, чего я ожидал. Он не сладкий. Слишком сильный, чтобы быть сладким. Не уверен, что это понравится каждому без исключения, но чем больше я пью, тем больше прихожу в восторг. Могу понять, почему шоколад запретили. Он… опьяняет.

Я подошла к нему, села на колени и поцеловала его, прошлась языком по его губам и ощутила вкус корицы.

— Не думал ли ты, что единственная причина, почему я тебе нравлюсь, — это то, что это раздражает твоего отца? — спросила я.

— Нет. Нет, ты не единственная задаешь этот вопрос. Ты мне нравишься, потому что ты храбрая и слишком сильная, чтобы быть сладкой.

Смешно говорить об этом, но тем не менее я ощутила, как внутри меня разливается тепло; похоже, я покраснела. Я хотела снять с себя свитер. Хотела снять всю остальную одежду. Хотела снять одежду с него.

Я хотела его.

Хотела, но не могла.

Я слезла с его коленей. Хотя на кухне было очень жарко, я потуже затянула пояс своей шерстяной кофты, закатала рукава и пошла к раковине, чтобы вымыть кастрюльку, в которой грела молоко. Должно быть, я в три раза превысила количество воды, которая была нужна для этой работы, но мне надо было прийти в себя.

Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Я все еще так нервничала, что даже подпрыгнула.

— Анни, что случилось? — спросил он.

— Я не хочу попасть в ад.

— Я тоже. И я тоже не хочу, чтобы ты попала туда.

— Но в последнее время, что я с тобой… я начинаю давать слабину. А ведь мы даже не так давно познакомились, Вин.

Он кивнул, взял полотенце, которое висело на ручке духовки, и сказал:

— Вот, я вытру.

Я вручила ему кастрюльку. Без нее я чувствовала себя более уязвимой, мне было жаль лишиться оружия.

— Аня, я не обманываю тебя. Я бы очень хотел заняться с тобой любовью, я думал об этом — в смысле, об этой возможности. Я думаю об этой возможности часто и с большим удовольствием. Но я не хочу тебя ни к чему принуждать.

— Да я не о тебе беспокоюсь, а о себе!

Ужасно смущало, что я говорю о том, как я боюсь потерять над собой контроль рядом с ним. Я чувствовала себя дикой, нецивилизованной, даже неистовой, словно я перестала быть собой. Это меня тревожило и заставляло стыдиться себя (я уже много месяцев не ходила на исповедь).

— Я не девственник, Аня. Как ты думаешь, значит ли это, что я попаду в ад?

— Нет, все гораздо сложнее.

— Тогда объясни мне.

— Ты решишь, что я дурочка, суеверная простушка.

— Я никогда бы так не подумал. Я тебя люблю, Анни.

Я внимательно посмотрела на него и подумала, знает ли он на самом деле, что такое любовь, — да и как он может это знать? У него ведь была такая легкая жизнь — но я решила, что доверяю ему.

— Когда мой отец умер, я заключила сделку с Богом. Если он сохранит нас всех в безопасности, я буду хорошей. Я буду более чем хорошей, я буду благочестивой. Я буду чтить Его. Я буду контролировать себя и все такое.

— Ты хорошая, Анни. Никто не скажет, что ты плохая. Ты почти совершенство.

— Нет, я не совершенна. Я постоянно выхожу из себя. Я думаю дурно практически обо всех, кого я знаю. Но я стараюсь изо всех сил. И я уже не смогу так сказать о себе, если…

Он кивнул:

— Я понимаю.

Он все еще держал в руках вытертую кастрюльку, так что вручил ее мне и криво улыбнулся.

— Я не заставлю тебя пойти со мной в постель, даже если ты будешь меня умолять об этом, — пошутил он.

— Теперь ты надо мной смеешься.

— Нет, я бы никогда не стал так делать. Я воспринимаю тебя и все, связанное с тобой, очень, очень серьезно.

— Сейчас ты говоришь несерьезно.

— Я уверяю тебя, что я чертовски серьезен. Давай попробуй заставить меня заняться с тобой любовью. Попробуй. Даже если ты снимешь с себя всю одежду, я оттолкну тебя, словно огонь. — Однако в голосе его была нотка веселья. — С этого момента мы словно герои из старых книг. Ты можешь поцеловать меня, но это все.

— Не думаю, что горю желанием это сделать.

— Отлично, мой план сработал.

Вину нужно было идти домой, так что я проводила его до двери. Я попыталась было поцеловать его, но он отпрянул и протянул мне руку.

— Отныне только в руку.

— Ты начинаешь меня злить.

Я поцеловала его в ладонь, и он поцеловал мою, затем притянул меня так близко, что прошептал мне прямо в ухо:

— Ты ведь знаешь, как мы могли бы решить эту проблему? Мы могли бы пожениться.

— Не говори так! Ты говоришь глупости, и я не уверена, что ты думаешь то, что говоришь. Кроме того, я никогда за тебя не выйду. Мне шестнадцать лет, а ты развращенный человек и постоянно говоришь ерунду!

— Верно, — согласился он, поцеловал меня в губы, и я закрыла за ним дверь.

Я договорилась, что Имоджин останется с бабулей, пока мы все будем на свадьбе.

Вин зашел к нам домой, так что мы смогли поехать на поезде все вместе. Я спросила его, не возражает ли он против встречи с моей бабушкой. Даже если в тот момент я и была без ума от любви к Вину, мне было неловко приводить к ней людей. Ее поведение было очень непредсказуемым, если не сказать больше, и хотя моя семья привыкла к ее внешности, ее вид (прикована к постели, почти полностью лысая, глаза в красных точках, изжелта-зеленая кожа, запах гнили) мог испугать тех, кто ее не знал. Я не стыдилась ее, но мне хотелось ее защитить. Я не хотела, чтобы ее видели незнакомцы. Я предупредила Вина о том, чего следует ожидать, перед тем, как мы вошли.

Я постучала в дверь.

— Входи, Аня, — прошептала Имоджин. — Она велела мне разбудить ее перед тем, как ты уедешь. Проснитесь, Галина. Это Анни.

Бабушка проснулась. Она прокашлялась, и Имоджин вставила ей соломинку в губы. Я посмотрела на Вина — не испытывает ли он отвращения к бедной бабуле, — но его глаза ничего не выдали. Они, как обычно, были добрыми и слегка сосредоточенными.

— Привет, бабушка. Мы уезжаем на свадьбу.

Бабушка кивнула.

— Это мой друг, Вин. Ты говорила, что хочешь познакомиться с ним.

— Ах да. — Бабуля осмотрела его с ног до головы. — Я одобряю твой выбор, — сказала она наконец. — В смысле внешности. И надеюсь, что в тебе есть больше, чем просто симпатичное личико. Она, — бабуля кивнула в мою сторону, — хорошая девочка, и заслуживает большего.

— Я согласен с вами и рад познакомиться, — сказал Вин.

— Ты собираешься надеть это на свадьбу? — спросила меня бабушка.

Я кивнула. На мне был темно-серый костюм, который когда-то принадлежал моей матери. Вин принес мне белую орхидею, и я приколола ее к лацкану.

— Немного сурово, но покрой выгодно показывает твою фигуру. Выглядишь очень мило, Аннушка. Мне нравится цветок.

— Его подарил Вин.

— Хмм, — сказала она. — Омг, у юноши есть вкус. — Она обратила взор на Вина: — Ты знаешь, что значит «омг», молодой человек?

Вин покачал головой. Бабуля посмотрела на меня:

— А ты?

Это слово входило в лексикон Скарлет.

— Потрясающе или что-то вроде, — ответила я. — Всегда хотела спросить тебя об этом.

— «О боже мой», — сказала бабуля. — Когда я была молода, жизнь шла так быстро, что нам приходилось сокращать слова, чтобы не отставать.

— Омг, — сказал Вин.

— Ты можешь поверить, что когда-то я выглядела, как Аня?

— Да, могу. Я вижу это.

— Она была красивее меня, — сказала я.

Бабуля велела ему подойти поближе, Вин повиновался. Она что-то прошептала ему в ухо, и он кивнул.

— Да, конечно, — сказал он.

— Повеселись на свадьбе, Аннушка. Потанцуй со своим симпатичным парнем ради меня и передай всем мои наилучшие пожелания.

Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. Она схватила меня за руку и произнесла:

— Ты всегда была чудесной внучкой и гордостью своих родителей. Бог видит все, моя дорогая, даже — и, может быть, особенно — если весь мир этого не замечает. Я хотела бы быть тебе большей опорой. Всегда помни, что ты бесконечно сильна, и твоя сила — твое право по рождению, твое главное наследство. Ты пони маешь? Я должна знать, что ты поняла меня!

Ее глаза были полны слез, так что я сказала ей, что все понимаю, хотя на самом деле я ничего не поняла. Ее речь была отрывистой и бессвязной, так что я решила, что начинается один из ее плохих дней. Не хотелось, чтобы она ударила меня на глазах Вина и Имоджин.

— Я люблю тебя, бабуля, — сказала я.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она и начала кашлять.

Кашель казался более сильным, чем обычно, словно у нее начался приступ удушья.

— Идите! — смогла выкрикнуть она.

Имоджин начала массировать ей грудную клетку, и кашель немного уменьшился.

Я спросила Имоджин, не нужна ли ей моя помощь.

— Все в порядке, Аня. После простуды у нее начались проблемы с легкими. Это обычное дело для того состояния, в котором находится твоя бабушка, — ответила она, продолжая массировать бабулину грудь.

— Пошли вон отсюда! — выкрикнула бабуля между приступами кашля.

Я схватила Вина за руку, и мы вышли.

— Мне очень жаль, порой она начинает путаться, — прошептала я.

Вин сказал, что все понимает и что не надо извиняться:

— Она очень стара.

— Сложно представить себе, что кто-то может дожить до таких лет, — согласилась я.

Вин спросил, когда она родилась, и я ответила, что в 1995 году, так что весной ей исполнится 88 лет.

— До начала нового века. Не так много осталось таких людей, — сказал Вин.

Я подумала, что когда-то бабушка была маленькой девочкой, девушкой, молодой женщиной. Мне хотелось бы знать, какую одежду она носила, какие книги читала, какие парни ей нравились. Сомневаюсь, что она когда-либо думала, что переживет своего единственного родного сына и превратится в старую женщину в постели — нелепую, бессильную, с помраченным сознанием.

— Не хочу быть настолько старой, — сказала я.

— Да, — согласился Вин. — Давай навсегда останемся молодыми — молодыми, красивыми и глупыми. Похоже на план, верно?

Свадьба была тщательно продумана, чего и стоило ожидать от моей семьи. Золотистые льняные скатерти, оркестр, и кто-то даже смог получить (читай: незаконно купить) больше цветов и талонов на мясо. Платье невесты было излишне широко в талии, но фата была затейливо вышита и даже выглядела новой. Невесту звали София Биттер, и я ничего не знала о ней. Она была примечательна исключительно своей невзрачностью. У нее были мягкие каштановые волосы, длинное лошадиное лицо, и, похоже, она была ненамного старше меня. Слова «клянусь» были произнесены с акцентом. Ее мать и сестры проплакали всю церемонию.

Нетти сидела за детским столом в окружении наших двоюродных и троюродных сестер и братьев. Лео посадили с его коллегами по Бассейну, их женами и девушками. А мы с Вином сидели за неопределенным столом, который не был ни семейным, ни детским — просто собрали людей, которые не подходили ни под какую категорию.

Вин пошел за напитками, а так как мои туфли тоже были мамиными (это значит — на полтора размера меньше моего дурацкого сорокового), я решила остаться за столом. Какой-то мужчина, сидевший напротив, помахал мне рукой, и я помахала в ответ, хотя и не знала, кто это. На вид ему было около двадцати, и у него были азиатские черты лица; возможно, член какой-то другой шоколадной семьи.

Он встал, обошел стол и подсел ко мне. Он был очень красив, с длинными черными волосами, которые падали на глаза, и говорил по-английски с легким британским акцентом, хотя и не был англичанином.

— Ты не помнишь меня, правда? Я видел вас с сестрой, когда вы были детьми; твой отец встречался с моим в нашем загородном доме в Киото. Я показал тебе наши сады, но больше всего тебе понравилась наша кошка.

— Снежок, — сказала я. — А ты Юджи Оно. Конечно, я помню тебя.

Он пожал мне руку. На правой руке у него не было мизинца, но остальные пальцы были длинными и очень, очень холодными.

— У тебя ледяные руки.

— Ну, как говорят, холодные руки — горячее сердце. Или наоборот?

Летом, перед тем, как мне исполнилось девять, и до того, как умер папа, он взял нас в Японию в деловую поездку. (Это случилось еще и до того, как международные путешествия практически прекратились из-за дороговизны и страха перед болезнями.) Папа верил, что путешествия чрезвычайно полезны для молодых, да и не хотел нас оставлять одних после убийства матери. Одним из тех, кому папа нанес визит, был отец Юджи Оно, глава «Кондитерской компании Оно» и самый могущественный шоколадный предприниматель в Азии. Между прочим, меня заклинило на Юджи, хотя он был лет на семь старше. Тогда ему было пятнадцать, значит, сейчас года двадцать три.

— Как твой отец? — спросила я.

— Он умер. — Юджи опустил глаза.

— Мне очень жаль, я не знала.

— Да, его смерть была трагической, хоть его и не убили, как твоего. Рак мозга. Похоже, ты не следишь за ситуацией в шоколадном бизнесе, так что я скажу тебе сам: сейчас я глава «Кондитерской компании Оно».

— Поздравляю, — сказала я, хотя и не была уверена, стоило ли говорить это слово.

— Да, мне пришлось за очень короткое время научиться многому. Но мне повезло больше. Отец, пока был жив, учил меня сам. — Юджи улыбнулся мне. У него была милая улыбка. Между передними зубами была небольшая щербинка, отчего он выглядел моложе, чем был.

— Долгое же путешествие ты проделал, чтобы попасть на свадьбу Баланчиных, — заметила я.

— У меня тут другие дела, и я друг невесты, — сказал он и сменил тему: — Потанцуешь со мной, Аня?

Я посмотрела в сторону очереди за напитками — Вин был где-то в середине.

— Я тут с другом.

Юджи рассмеялся:

— Нет, я не имел в виду ничего такого. Я уже практически женат, а ты слишком молода для меня. Прости, но я до сих пор вижу в тебе маленькую девочку, и мои чувства к тебе можно назвать отцовскими. Думаю, мой отец хотел бы, чтобы я с тобой потанцевал: а твой парень вряд ли будет возражать против старых друзей вроде меня.

Он предложил мне руку, и я взяла ее.

Оркестр играл медленную мелодию. Хотя у меня и не осталось к Юджи романтических чувств, танцевать с ним было не в тягость. Он отлично танцевал, и я сообщила ему об этом. Юджи сказал, что в детстве отец заставлял его брать уроки танцев.

— Когда я был ребенком, мне казалось, что уроки танцев — невосполнимая потеря времени, но сейчас я благодарен за это умение.

— Потому что женщинам это нравится?

Кто-то похлопал меня по плечу. Я думала, что это Вин, но нет, это оказался мой кузен Джекс.

— Не возражаешь, если я вмешаюсь? — спросил он Юджи.

— Как хочет Аня, — ответил тот.

Лицо Джекса покраснело, а глаза блестели слишком сильно. Я всей душой желала, чтобы он не был пьян. Все-таки пришлось уступить; казалось, что если я этого не сделаю, кузен устроит сцену.

— Да, все в порядке.

Джекс взял меня за руку, и Юджи ушел. Его ладонь была влажной и даже сальной на ощупь.

— Ты знала, с кем танцуешь?

— Да, конечно. Юджи Оно. Я знаю его уже много лет.

— Ну, тогда ты знаешь, что о нем говорят?

Я пожала плечами.

— Люди думают, что он один из тех, кто руководил заражением поставки шоколада Баланчиных.

Я обдумала это заявление:

— И какая ему от этого польза?

Джекс закатил глаза.

— Ты же умная девочка, Аня. Подумай.

— Ты же так хотел прервать наш танец. Почему бы тебе самому не сказать?

— Малыш — так зовут Юджи Оно-младшего, чтобы не путать его с Юджи Оно-старшим, — рвется доказать, на что он годен. Все думают, что организация Баланчиных слаба. Самый лучший способ выдвинуться для Малыша — разрушить бизнес Баланчиных в Северной Америке.

Я кивнула:

— Но если люди так думают, почему же он был приглашен на свадьбу?

— Естественно, он утверждал, что никак не связан с отравлением, так что его пригласили, сделав вид, что ему верят. Мне нужно было сказать это тебе, Аня. Танец с ним покажет тебя не в лучшем свете.

Я рассмеялась, чтобы продемонстрировать, что его мнение для меня ничто, и спросила:

— Почему?

— Люди подумают, что у тебя с ним вроде союза.

— Так кто эти люди, Джекс? Те же люди, которые встали на мою защиту, когда меня не так давно бросили в тюрьму? Так скажи этим людям, что я знакома с Юджи много лет и буду танцевать с тем, с кем хочу.

— Ты устраиваешь сцену, — сказал Джекс. — На тебя все смотрят. Ты можешь подумать, что ты здесь совсем не важна, но ты все же старший ребенок Леонида Баланчина, и ты кое-что значишь для этих людей.

— Это ужасно грубо! А как же мой брат, Лео? Он ничего не значит? Ты же сам мне говорил, что не стоит его недооценивать!

— Прости, Аня. Я не это имел в виду, я…

И тут меня снова похлопали по плечу; на этот раз, слава богу, решил вмешаться Вин.

Я стряхнула руку Джекса и радостно бросилась к Вину. Кончилась песня, началась другая, медленная; я едва это заметила, так меня разозлил спор с Джексом.

— Я не думал, что тебе нравится танцевать, — сказал Вин.

— Не нравится. — Я была сердита на слова Джекса и не в настроении для разговора.

— Ты очень популярна, — продолжал Вин. — Когда ты танцевала с этим черноволосым парнем, я уж было подумал, что мне пора ревновать.

— Ненавижу всех этих людей, — сказала я и положила голову Вину на грудь. Его пиджак пах сигаретами. Хотя Вин и не курил (никто в наше время не курил, так как выращивание табака требовало очень много воды), пиджак принадлежал курильщику. От запаха меня слегка замутило, но все же он мне скорее нравился.

— Ненавижу, что меня втягивают в разборки. Хотела бы я никогда не родиться или родиться кем-то совершенно другим.

— Не говори так, я рад, что ты появилась на свет.

— И мне жмут туфли, — проворчала я.

Он негромко рассмеялся.

— Мне отнести тебя за стол?

— Нет, просто не зови меня больше танцевать.

Песня закончилась, так что мы вернулись за стол. Юджи не было, и на его месте уже сидел кто-то другой.

Так как мы бы не успели вернуться в город до комендантского часа, мы договорились остаться на ночь в Тарритауне, в одном из бывших каретных сараев на территории поместья. Я должна была спать с Нетти, а Вин — разделить комнату с моим братом. Лео пошел гулять с Джексом и другими неженатыми парнями из Бассейна, так что я уложила Нетти и отправилась составить компанию Вину. Вин спал плохо, так что я точно знала, что он еще не заснул. Кстати, я была ему полной противоположностью — засыпала почти сразу же, как касалась головой подушки. Если бы я не чувствовала себя виноватой, что вытащила Вина на эту ужасную свадьбу, я бы с большим удовольствием свернулась калачиком рядом с Нетти и заснула. Путешествие в сочетании с неудобной обувью совсем меня измучило.

Возможно, это и выглядело глупо, но на мне были пижама и банный халат, который я обнаружила в шкафу. Несмотря на нашу многократную болтовню насчет ожидания, несколько раз мы с Вином были на грани. Так что теперь — пижама и банный халат.

Вин лежал на кровати, бренча на расстроенной гитаре, которую он нашел в комнате. Гитара была без одной струны и с дырой в боку. Он улыбнулся, когда увидел, во что я одета.

— Здорово выглядишь, — сказал он.

Я села на единственный стул в комнате, подтянула колени к груди, положила на них голову и зевнула. Вин предложил, чтобы я легла на кровать, но я отрицательно покачала головой. Он продолжил извлекать звуки из струн. Тепло разморило меня, мне захотелось спать, и стало жарко. Я сняла халат.

— Это просто смешно. Ложись на кровать. Я не буду ничего делать, обещаю. Я разбужу тебя, когда придет Лео.

Я кивнула, легла на дальнюю сторону кровати и отключилась.

Через час или около того я проснулась. Вин спал, гитара лежала на его груди; я взяла гитару и положила на пол. И я ничего не могла с собой поделать. Я поцеловала его.

Он пошевелился, проснулся и поцеловал меня в ответ.

Я хотела ощутить его кожу, так что засунула руки ему под футболку.

И прежде чем я успела заметить, пижама куда-то пропала. Это произошло так быстро, что теперь казалось глупым, что я решила, будто пижама послужит серьезным барьером чему-либо. И я спросила, нет ли у него кое-чего. Я, Аня Баланчина, хорошая девочка, католичка. Я едва верила, что эти слова слетели с моих губ.

Да, сказал он, есть.

— Но ты на самом деле этого хочешь, Анни?

Мое тело хотело, хотя ум был против.

— Да, — сказала я пылко, — да, хочу, только надень его.

И тут в соседней комнате закричали. Нетти приснился очередной кошмар.

— Мне нужно идти, — сказала я, отстраняясь от него.

Времени не было, так что я оставила пижаму лежать на полу и накинула халат.

Я шла в комнату, мне было жарко, лицо раскраснелось, и было стыдно, что я позволила всему зайти так далеко. Этот крик меня буквально спас.

Нетти уже проснулась, когда я вошла. Лицо ее было в красных пятнах, и на нем блестели дорожки от слез.

Я обняла ее:

— Что тебе приснилось на этот раз?

— Бабушка, — прошептала Нетти. — Я была в квартире, и бабушка умерла. У нее было серое, как камень, лицо, а когда я подошла поближе и коснулась ее руки, пальцы начали отваливаться и она превратились в песок.

Содержание кошмара не было необычным, и хотя почти все мои мысли были заняты тем, что чуть было не случилось между мною и Вином, все-таки я могла утешить Нетти.

— Когда-нибудь бабушка умрет, Нетти. Нам нужно быть готовыми к этому.

— Я знаю! — закричала она. — Но смерть бабушки — только начало. Когда я зашла в твою комнату, ты тоже лежала на кровати, и твоя кожа была такой же серой, как у нее. Я пошла к Лео, и он был точно такой же. Я осталась одна. — И Нетти начала всхлипывать.

— Лео и я не умрем, по крайней мере не так скоро. Мы молоды и здоровы.

— Как были мама и папа.

Я обхватила Нетти руками, и мысли о Вине, казалось, ушли далеко-далеко.

— Наши жизни не будут похожими на их жизни. Вот увидишь. Все, что я делаю, все, о чем я думаю, — как бы защитить нас, особенно тебя, от такой жизни.

Нетти кивнула, хотя глаза ее были полны сомнения.

Она легла, я подоткнула вокруг нее одеяло и уже была готова улечься рядом, как вспомнила, что на мне нет пижамы. Придется спать в этом поеденном молью халате; будем надеяться, что я не подхвачу вшей или что-нибудь еще столь же ужасное. Кроме того, это будет для меня хорошим уроком — не стоит снимать пижаму.

Однако я не смогла заснуть. Я лежала и думала о сестре, стоит ли мне организовать ей встречу с кем-нибудь. Потом я подумала о том, что мы с Вином делали (или собирались делать) до того, как Нетти приснился кошмар. Хотя я была верующей католичкой, я никогда не считала себя высокодуховной, но все же не могла не думать, что крик Нетти был вроде как знаком. Бог или мои мертвые родители велели мне остановиться. Или я слишком все преувеличиваю? В конце концов, Нетти регулярно снились кошмары, и они не обязательно были знаком. И разве я не смогла бы остановиться сама? Мы с Вином и раньше бывали почти так же близки, и я всегда могла обозначить границы без вмешательства свыше.

Кожа зудела от халата. Сначала я пыталась не обращать внимания, но потом зуд стал невыносимым, и я расчесала кожу до крови.

Раздался негромкий стук в дверь: это был Вин, который принес мне аккуратно сложенную пижаму. Все-таки он был джентльменом; например, Гейбл бросил бы мне скомканные вещи.

Чтобы не будить Нетти, я вышла в коридор:

— Спасибо тебе. И прости меня.

Он покачал головой.

— Нет, я должна попросить прощения. Я не хотела делать этого. Я хотела…

Неловко было говорить это вслух.

— По правде говоря, мое тело и мой ум не всегда согласны между собой в том, чего они хотят.

Он поцеловал меня в щеку.

— Ну, при обычных обстоятельствах эта ситуация очень раздражала бы, но к счастью для тебя, я схожу по тебе с ума.

«Сейчас», — подумала я.

— Что? Ты хмуришь бровки. О чем ты подумала?

— Сейчас. Ты сходишь по мне с ума сейчас.

— И буду всегда, — настаивал он. — Я в самом деле так думаю.

Вин был самым лучшим парнем из всех, кого я знала, и говорил чудесные слова. Хотя я ему и не верила, я знала, что сам он себе верил, и не хотела ранить его чувства, так что попыталась не показать своих сомнений на лице.

Я поцеловала его в губы, без языка (он остался за зубами, где ему самое место), потом закрыла дверь и вернулась в комнату, которую делила с сестрой. Я сняла халат, скользнула внутрь пижамы и легла в кровать к Нетти. Она свернулась калачиком у меня под боком и положила руку мне на пояс.

— Я помешала тебе с Вином? — прошептала она.

— Ничего особенного, — сказала я (и решила, что так оно и было на самом деле).

— Мне он в самом деле нравится, — сказала Нетти сонным голосом. — Если у меня когда-нибудь будет парень, в чем я очень сомневаюсь, я бы хотела, чтобы он был точно таким, как Вин.

— Я рада, что ты его одобряешь, — ответила я. — И, кстати, Нетти, я уверена, что у тебя будет миллион парней.

— Миллион?

— Ну, столько, сколько хочешь.

— Я бы согласилась на одного, — сказала она. — Особенно если бы он был таким же милым, как твой.

XV

Мы снова носим траур; я узнаю значение слова «междоусобный»

Мы вернулись в город в воскресенье после обеда. Вин отправился к себе домой прямо со станции — они жили довольно близко от вокзала, — а мы с Лео и Нетти пошли к себе. Я очень хотела попасть домой: я была сонной, голодной, и надо было сделать огромное домашнее задание. Кроме того, пребывание вдали от дома всегда заставляло меня нервничать.

Погода была удивительно теплой для февраля, поэтому Лео с Нетти решили пойти от вокзала пешком и не садиться на автобус. Я же хотела поехать на автобусе, чтобы сэкономить время, но мое предложение отвергли.

Мы были уже на полпути домой, когда я начала ощущать необъяснимую и почти болезненную потребность быть дома. Я ускорила шаг.

— Помедленнее, — позвала Нетти, — ты идешь слишком быстро.

Я предложила устроить гонку. Мы только что дошли до улицы с анахроничным названием «Музейная миля», которая вела вдоль парка прямо к нашему дому.

— Иди к нам, Анни, несправедливо, если у тебя есть преимущество, — сказал Лео.

Я вернулась к ним.

— На изготовку, — сказала я, — внимание, марш!

Мы побежали по тротуару. Лео бежал первым, Нетти ненамного отставала от него. Я была последней, но меня вполне устраивала такая позиция — так было легче приглядывать за родственниками.

Задыхающиеся, с покрасневшими лицами, мы добежали до дома менее чем за десять минут. Напряжение от бега также немного меня успокоило.

— Пойдем по лестнице? — предложил Лео.

— Хорошая шутка, Лео, — сказала я, нажимая на кнопку вызова лифта.

В квартире было необычайно холодно, особенно по сравнению с солнечным теплом снаружи. Из гостиной тянул сквозняк, так что я пошла туда, чтобы закрыть окна. Там на кушетке сидела Имоджин, и беспокойство, которое я ощущала ранее, немедленно вернулось.

— Что-то случилось, — сказала я.

Она кивнула.

— Где Нетти и Лео?

— В своих комнатах.

— Садись, — сказала она, и я поняла, что это может значить только одно.

— Я постою. Если ты хочешь сказать мне, что бабуля мертва, я лучше постою.

— Она умерла прошлой ночью. Случилась неисправность в системе электроснабжения, а запасной генератор по какой-то причине не работал. Когда электричество снова появилось, было уже слишком поздно. Я уверена, что она не страдала.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

— Знаю что?

— Что она не страдала. Как ты можешь это знать?

Она промолчала.

— Ты не знаешь! Это могло быть ужасно! Пока ты спала, может быть, она задыхалась, хватала воздух ртом, ее кожа горела огнем, ей казалось, что ее глаза сейчас вылезут из орбит, и она молилась, чтобы все закончилось…

Имоджин встала и положила руку мне на плечо.

— Пожалуйста, Аня, не говори так.

— Не прикасайся ко мне!

Я сбросила руку. Прежняя ярость вернулась ко мне, и я скользнула в нее легко, словно в сшитый по заказу костюм.

— Вся твоя работа заключалась в том, чтобы ты следила за работой машин! Ты облажалась! Ты облажалась, идиотка, убийца!

— Нет, Анни, никогда, — протестовала она.

Лео зашел в комнату:

— Анни, почему ты кричишь на Имоджин?

Но я не потрудилась ответить, меня несло.

— Может быть, кто-то заплатил тебе, чтобы ты отключила машины бабули?

Она начала плакать.

— Анни, зачем мне это делать?

— Откуда я знаю? Ради денег люди готовы на все, а у моей семьи много врагов.

— Как ты можешь такое мне говорить? Я любила Галю, как и тебя, и всю твою семью. Пришло ее время. Она говорила мне именно это, как, я знаю, говорила и тебе или, по крайней мере, пыталась сказать.

— Бабуля мертва? — спросил Лео полным ужаса голосом. — Ты говоришь, что бабуля мертва?

— Да, она умерла прошлой ночью. Имоджин оставила ее умирать.

— Это неправда, — сказала Имоджин.

— Пошла вон из нашего дома, — приказала я. — И не возвращайся.

— Пожалуйста, Аня. Позволь мне помочь вам. Тебе надо сделать распоряжения насчет тела, ты не должна организовывать все в одиночку, — умоляла она.

— Пошла вон.

Она стояла не шевелясь.

— Да вали уже!

Она кивнула.

— Ее тело все еще в кровати, — сказала она перед тем, как наконец уйти.

Лео всхлипывал, я подошла к нему и положила руку ему на плечо:

— Не плачь.

— Я плачу, потому что мне грустно, а не потому, что я слаб или глуп.

— Конечно, прости.

Лео продолжал плакать, и я ничего не говорила. По правде говоря, я не чувствовала ничего, кроме еще не до конца потухшей ярости и беспокойства по поводу того, какими будут мои следующие шаги. В какой-то момент Лео начал говорить снова, но я была так рассеянна, что попросила его повторить, что он сказал. Он хотел знать, на самом ли деле я думала то, что сказал Имоджин.

Я пожала плечами:

— Я не знаю. Хочу взглянуть на бабулю, ты идешь со мной?

Он покачал головой.

Я открыла дверь в комнату бабули. Ее глаза были закрыты, и скрюченные руки мирно лежали на груди (думаю, так сделала Имоджин).

— Ох, бабуля. — Я глубоко вздохнула и поцеловала ее морщинистую щеку.

Кто-то всхлипнул. Мы с бабушкой были не одни. Со стороны кровати у окна на коленях стояла Нетти, ее руки были сложены в молитвенном жесте. Она подняла голову:

— Я просто зашла, чтобы рассказать ей о свадьбе… и… она мертва…

Ее голос был тонким и детским, немногим громче, чем шепот.

— Я знаю.

— Как в моем сне.

— Но никто не превратился в песок, как я вижу.

— Не смейся, я серьезно, — предупредила Нетти.

— Я не смеюсь. Мы же все умерли в твоем сне, верно? А в реальности умерла только бабушка. Ты же знала, что это когда-нибудь случится. Мы с тобой говорили об этом прошлой ночью.

И тут я начала понимать, как глупо и нелепо было то, что я сказала Имоджин; теперь я жалела об этом. Хотелось бы знать, почему моей первой реакцией на все была ярость. Грусть, беспокойство, страх — все превращалось в ярость. Может быть, если бы я была храбрее, я бы тогда заплакала.

— Да, я знала, что она когда-нибудь умрет, — сказала Нетти, — но в глубине души никогда не верила в это.

Я предложила вместе помолиться о бабушке, взяла сестру за руку и преклонила колени около кровати.

Нетти попросила:

— Скажи что-нибудь вслух для нее. То, что читали на похоронах папы.

— Ты это помнишь?

Она кивнула:

— Я помню многое.

— «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек…»

Я остановилась:

— Прости, Нетти, это все, что я помню наизусть.

— Все в порядке. Этого достаточно. Так красиво, правда? И значит, что она не на самом деле мертва. По крайней мере, это неважно. И мне теперь не так страшно. И даже не так одиноко.

В ее глазах блестели слезы.

— Ты не одна. Я всегда буду тут, с тобой, и ты это знаешь. — Я вытерла слезы с ее щек.

— Но Анни, что мы будем делать? Ты не настолько взрослая, чтобы заботиться о нас. Это будет делать Лео, верно?

— Да, Лео будет нашим опекуном. И я буду заботиться обо всем, как и всегда. В том, что касается тебя, ничего не изменится, клянусь.

Вот так я поняла, почему родители врут детям: они твердо обещают то, что могут только предполагать. Я помолилась, чтобы все прошло гладко.

— Прямо сейчас мне надо пойти и позвонить мистеру Киплингу, чтобы сделать все необходимые распоряжения.

Надо было сделать так много. Груз забот парализовал бы меня, если бы я не приступила немедленно, так что я взяла Нетти за руку, вывела из комнаты, тихо закрыла дверь в комнату бабушки, пошла в спальню и сразу же взяла трубку телефона.

Мистер Киплинг только недавно вернулся к работе после сердечного приступа.

— Аня, на нашей линии будет мистер Грин, он будет слушать с этого момента. Это предосторожность, которую я принимаю на случай, если у меня будет рецидив, хотя нет оснований предполагать, что он случится в ближайшее время.

— Привет, Саймон.

— Здравствуйте, мисс Баланчина, — ответил Саймон Грин.

— Что мы можем для тебя сделать? — спросил мистер Киплинг.

— Галина умерла. — Мой голос был спокоен.

— Сожалею о твоей потере.

— Мне тоже очень жаль, — добавил Саймон.

— Она была очень стара. — Я начинала чувствовать, словно говорю о ком-то, кого едва знала.

— Хоть я и очень сожалею о твоей потере, но также хочу заверить тебя, Аня, что, как ты хорошо знаешь, все было организовано, чтобы сделать процесс смены опекуна для тебя и твоих родных максимально простым.

Мистер Киплинг сказал, что они с Саймоном приедут к нам немедленно.

— Лео с вами?

— Да.

— Хорошо, он будет нужен для обсуждения.

— Он будет дома. Мне нужно пригласить похоронную службу?

— Нет, нет. Мы это уладим, — сказал мистер Киплинг.

Я повесила трубку.

У меня было чувство, что нужно сделать множество вещей, но все же сейчас не оставалось ничего другого, кроме как ждать мистера Киплинга и Саймона Грина.

Я хотела хоть что-нибудь сделать. Я думала о том, чтобы позвонить Вину, но по правде говоря, не стоило ему быть тут. Сейчас мое время принадлежало только семье.

Я легла на кровать.

Ох, бабуля, сколько раз я желала, чтобы твои страдания закончились, чтобы ты умерла. И сколько раз я молилась об обратном: чтобы ты жила вечно или хотя бы пока я не стану достаточно взрослой, чтобы быть законным опекуном Нетти.

И вот этот день настал, и я не чувствовала ничего, кроме, пожалуй, вины за то, что ничего не чувствую. Может быть, я и так уже достаточно видела тяжелые вещи в жизни. Но столько же видели и Лео, и Нетти, а они оба плакали. Что же со мной не так, если я не могу выдавить слезу в память о бабушке, которую я любила и которая, как я знала, любила меня?

Прозвенел дверной звонок, как раз вовремя. Не хотелось больше думать на эту тему.

Я подошла к двери: конечно, это были мистер Киплинг и Саймон. Они приехали очень быстро.

Когда-то я говорила, что мистер Киплинг полноват, но он сильно сдал со времени приступа и теперь немного напоминал плюшевого мишку, из которого вынули набивку.

— И снова я хочу сказать, Анни, как я сожалею о твоей потере. Галина была изумительной женщиной, — сказал он.

Мы пошли в гостиную, чтобы обсудить дела. Лео был все еще там; похоже, он не двигался с места с тех пор, как ушла Имоджин.

— Лео, — сказала я.

Он посмотрел на меня пустыми глазами. Его веки так распухли от плача, что почти смыкались. Он совсем не напоминал того уверенного человека, которого я привыкла видеть в последние несколько месяцев, и это меня беспокоило. «Давай же, Лео», — подумала я.

Я продолжала:

— Мистер Киплинг и мистер Грин пришли сюда, чтобы обсудить последствия ухода бабули.

Лео встал. Он высморкался в мокрый платок и сказал:

— Хорошо, я пойду в свою комнату.

— Нет, тебе надо остаться. Ты очень важная часть того, что случится. Подойди и сядь рядом со мной.

Он кивнул, расправил плечи, подошел к кушетке и сел. Саймон Грин и мистер Киплинг сели напротив в два кресла у журнального столика.

— Сперва мы обсудили похороны бабушки. Это было легко, так как она оставила четкие письменные инструкции: «Никакой откинутой крышки, никакого дорогого гроба, никакой химической консервации, никакого посмертного макияжа, но я хотела бы лежать рядом с сыном в нашем фамильном склепе в Бруклине».

— Ты хочешь делать вскрытие? — спросил меня Саймон.

— Саймон, не думаю, что это необходимо. Галина болела уже много лет, — строго сказал мистер Киплинг.

— Да, ладно… а что привело к смерти? — продолжал Грин.

Я пересказала слова Имоджин о неисправности.

— А почему не заработал запасной генератор? — настаивал он.

— Не знаю.

— Ты веришь этой Имоджин, верно? Кто-нибудь мог с ней связаться, заплатить или что-то вроде. Кто-то, у кого были причины желать смерти Галины Баланчиной.

— Но кто мог желать, чтобы бабушка умерла? — спросил Лео дрожащим голосом.

— Саймон, твои слова глупы и неуместны. — Мистер Киплинг кинул на Саймона предупреждающий взгляд. — Имоджин Гудфеллоу работала на эту семью много лет. Она верна им и отличный работник. А что касается обстоятельств смерти Галины… тут нет тайны. Она была очень, очень больна. Удивительно, как она продержалась так долго. Незадолго до этого мы с ней несколько раз обсуждали неизбежность ее смерти, и она призналась мне, что подозревает, что ее время близко, и даже надеется на это.

— Она мне говорила то же самое, — сказала я и посмотрела на Лео: — Это в самом деле так.

Лео кивнул, еще раз кивнул и наконец сказал:

— Но ведь никому не будет плохо, если мы… — Когда Лео было не по себе, он порой говорил несвязно. — Что он сказал? — он указал на Саймона. — То, по чему определяют, по какой причине умер человек? Тогда мы будем знать точно, верно?

— Ты говоришь о вскрытии?

— Да, о вскрытии, — повторил Лео. — Анни всегда говорила, что лучше иметь больше информации, чем меньше.

Я сообщила, что всего лишь повторяла за папой.

Мистер Киплинг похлопал брата по руке. Я вздрогнула, так как было время, не так давно, когда Лео не мог вынести, если к нему прикасался кто-то, кто не был его родственником. Но сейчас, похоже, он даже не заметил прикосновения.

— На самом деле, Лео, хотя обычно я не могу не согласиться с твоим отцом и сестрой по вопросу о силе знаний, в данном случае есть кое-что, чему вскрытие может повредить. Не возражаешь, если я объясню, в чем дело?

Лео кивнул, и мистер Киплинг выложил свой довод:

— Твоя бабушка мертва, и ничто уже не изменит это. Нет причин думать, что она умерла не от старости и последствий болезни. Но если семья даст согласие на вскрытие, будет казаться, что у нас есть причины верить, будто ее смерть произошла от чего-то еще. Будет казаться, что мы думаем, что за всем этим что-то стоит, а это — последнее, что надо семье.

— Почему?

— Потому что ты и твои сестры не могут позволить себе привлекать излишнее внимание. Ты ведь знаешь, что единственный член семьи, которому уже исполнилось восемнадцать, — это ты, и ты станешь опекуном Нетти и Анни?

— Да.

— Если обстоятельства жизни вашей семьи станут объектом пристального интереса публики, служба защиты детей может попробовать забрать Нетти и Лео. Ты очень молод, и люди в курсе твоей болезни. Власти даже могут отдать Нетти и Анни приемным родителям, если по каким-то причинам тебя сочтут неподходящим опекуном.

— Нет! Нет! Никогда! — закричал Лео.

— Не волнуйся, Лео. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого никогда не произошло. И именно поэтому я советую тебе не совершать действий, которые могут привлечь нежелательное внимание к твоей семье. Работники социальных служб очень сильно заняты, и никто из них не будет обращать внимания на вашу жизнь без веской причины.

Повисло молчание.

— Да… что вы говорите… звучит разумно, — произнес наконец Лео.

— Хорошо, — сказал мистер Киплинг.

— Не думаете, что Лео стоит оставить работу? — спросила я.

— Я не хочу это делать! — заревел тот.

— Он все еще работает в Бассейне, — объяснила я.

Мистер Киплинг пригладил невидимые волосы на лысой голове.

— Ах да, я не наводил справки о ситуации в ветеринарной клинике. Приношу извинения, Аня. Из-за сердечного приступа, но, конечно, это совершенно непростительно. Мистер Грин, не сделаете ли заметку?

Саймон молча повиновался; после предложения о вскрытии он не сказал ни слова. Выражение его лица напомнило мне печальную морду бассета.

— Тебе нравится работать в Бассейне? — спросил Саймон моего брата.

— Да, очень.

— Что ты должен там делать?

— Приношу обед парням, закуску, выпивку, забираю вещи из прачечной.

— Они хорошо с тобой обращаются?

— Да.

— Я хорошо понимаю твою тревогу, Аня, но не думаю, что Лео должен бросить работу в Бассейне, — заключил мистер Киплинг. — Даже если она связана с организованной преступностью, все же лучше, если у него будет постоянная работа. — Он пристально посмотрел в глаза Лео. — Ты должен пообещать никогда не совершать ничего противозаконного или опасного. Теперь ты защищаешь Аню и Наталью. И поэтому ты очень важен.

Лео выпрямился и торжественно кивнул:

— Я обещаю.

— Отлично, — сказал мистер Киплинг. — Что касается ведения домашнего хозяйства, все будет как обычно. — Я уже знала об этом, мистер Киплинг преимущественно обращался к Лео. — Твои деньги помещены в трастовый фонд, которым я буду управлять, пока Анни не станет совершеннолетней.

Лео не подверг сомнению эти меры и не был ими обижен, как боялась бабушка. Он принял все беспрекословно, что стало для меня большим облегчением. Несмотря на оплошность Саймона, мистер Киплинг успешно создал у Лео чувство значимости. Мы еще немного пообсуждали скромные похороны бабули; мистер Киплинг был тверд в решении, что поминки не должны проходить у нас дома, так что необходимо было найти какое-нибудь тихое место, где наши преступные родственники могли бы спокойно отдать ей долг.

— Мистер Грин и я что-нибудь найдем.

Мы уже почти закончили обсуждение всех насущных вопросов, как прозвенел дверной звонок. Это оказался сотрудник похоронного бюро, который должен был забрать тело бабули. Лео извинился и ушел к себе в комнату (думаю, он немного боялся трупа).

— Не сходишь и не посмотришь, не нужна ли гробовщику помощь? — спросил мистер Киплинг Саймона Грина. Саймона изгоняли из комнаты, и тот это понял.

Мистер Киплинг был весь в испарине, и я предложила выйти на балкон.

— Как ваше здоровье? — спросила я.

— Уже гораздо лучше, спасибо. Я чувствую себя почти на шестьдесят два процента в норме. Кейша следит за всем, что я ем, не хочет, чтобы я внезапно скончался, съев что-нибудь вкусное. — Он по-отцовски обнял меня за плечи. — Я знаю, как сильно ты любила Галину и как сильно она любила тебя. Знаю, как тебе грустно.

Я промолчала.

— Я беспокоюсь о тебе. Ты держишь все в себе, Анни, а это вредно для здоровья. — Он рассмеялся. — Хотя не думаю, что мне стоит давать тебе советы о том, как быть здоровым. Анни, есть еще кое-что, о чем мы не говорили. Я боюсь даже заводить этот разговор, но чувствую, что должен.

— Да?

— Сын Делакруа, — сказал мистер Киплинг. Конечно, он читал газеты, как и все остальные. — Сильверстайн окончательно объявил о своей отставке, и это значит, что Чарльз Делакруа непременно выставит свою кандидатуру на пост окружного прокурора в ближайшее время. И этот поступок привлечет внимание и к нему, и ко всем, кто его окружает.

Да, я понимала, к чему он ведет, ведь сама много раз размышляла об этом. Черт возьми, я говорила то же самое Скарлет в ноябре.

— Думаете, мне стоит порвать с Вином?

— Я бы никогда не осмелился такое сказать, Аня. Но время сейчас — смерть Галины, опекунство Лео, амбиции мистера Делакруа — далеко не идеально. Я был бы плохим советчиком, если бы в конечном счете не спросил следующее: эти отношения стоят потенциального риска?

Разум говорил мне, что нет.

Но сердце!

— Тебе не надо отвечать прямо сейчас, — сказал он. — Мы будем часто встречаться на протяжении следующих недель.

Через стеклянную дверь я видела, как Саймон Грин махал нам рукой, призывая обратно в комнату.

Мистер Киплинг извинился за Саймона:

— Он не должен был упоминать возможность вскрытия при твоем брате. Он хочет только хорошего и вовсе не глуп, но, боюсь, ему все же надо многому научиться.

Мы зашли обратно в комнату, где гробовщик требовал от мистера Киплинга подписать несколько бумаг о переносе тела бабули. В настоящий момент ее тело лежало на тележке, в закрытой черной пластиковой сумке с застежкой-молнией, которая доходила до середины. Я посмотрела на нее и вспомнила, что ни один священник не дал ей последнего причастия; я забеспокоилась о ее душе и о своей.

— Никто не дал ей последнего причастия, — сказала я мистеру Киплингу. — Она говорила мне, что умирает, но я не слушала! Мне надо было привести священника. Это все моя вина.

— Анни, — мягко заметил мистер Киплинг, — твоя бабушка не была католичкой.

— Но я католичка! И не хочу, чтобы бабушка попала в ад!

Он промолчал. Мы оба знали, что в жизни у бабули случалось всякое; не стоило притворяться, что этого не было. Галине Баланчиной нужно было цепляться за каждую возможность, если она хотела попасть на небеса.

Этой ночью, после того как тело бабушки отправили в похоронное бюро в Бруклине, а я приготовила для Лео и Нетти макароны, застелила бабулину постель, подтвердила мистеру Киплингу, что Бассейн вполне подходит для поминок, заставила Нетти принять душ и уложила ее в кровать, дала Лео аспирин от головной боли, столь тяжелой, что он плакал, и помолилась о том, чтобы головная боль Лео не превратилась в припадок, я наконец пошла спать, и почти сразу меня разбудила Нетти, которой приснился кошмар; я утешила сестру, но тут Лео позвал меня на пути к моей комнате (он хотел, чтобы я проверила, что окно у бабушки открыто, а дверь заперта), и вот когда я сделала это и второй раз легла, вокруг стало очень тихо. Царила тишина, которую я не помнила в этой квартире уже много лет. Оборудование, которое поддерживало бабушкину жизнь, было очень шумным, но я к нему привыкла. И странно — новая тишина казалась мне громкой. Я не могла заснуть, так что я встала и пошла в комнату бабушки. Все то время, что бабушка болела, в комнате стоял неприятный запах, но сейчас не пахло ничем. Это случилось так быстро.

До того как тут поселилась бабуля, комната была папиным кабинетом. Не думаю, что я говорила об этом раньше, но в этой самой комнате папу убили. В первую ночь, когда к нам приехала бабуля, я думала, что она будет спать в бывшей спальне родителей, но она сказала, что их комната станет моей (тогда я делила комнату с Нетти) и что она будет использовать папин кабинет. Хотя мне было всего девять, я считала неправильным, что она будет спать там, где был убит ее собственный сын (на ковре даже остались следы крови!), и я сказала, что с удовольствием буду спать в комнате Нетти.

— Нет, Аннушка, — сказала она, — если мы не будем жить в этой комнате, она навсегда останется местом, где умер твой отец. Она станет памятником, когда нам нужна просто комната. Нехорошо держать гроб посреди дома, дорогая. И кроме того, ты уже большая девочка, а большим девочкам нужна собственная комната.

Я тогда не совсем поняла, что она имеет в виду, и помнила, что даже была немного зла на нее. «Тут умер папа! — вот что мне хотелось сказать. — Уважай это место!» Но сейчас я поняла, сколько сил требовалось ей, чтобы спать тут. Папа был ее единственным ребенком; хотя она и не показывала, она тоже скорбела.

Я осмотрела тумбочку бабули и потом шкаф, чтобы проверить, не оставила ли она мне записку. Не было ничего, кроме пилюль и книги Имоджин «Дэвид Копперфилд».

Я села на голый матрас, закрыла глаза и представила, как бабушка говорит: «Возьми плитку шоколада и раздели с кем-то, кого любишь». Я открыла глаза. Никто больше не скажет мне таких слов, никто больше не захочет, чтобы я съела что-нибудь вкусное просто так. Никто больше не побеспокоится, с кем я буду делить шоколад. В мире для меня стало меньше любви, чем было всего двадцать четыре часа назад. Я закрыла лицо руками и изо всех сил постаралась плакать беззвучно — не хотелось разбудить родных.

Бабуля любила меня.

Она по-настоящему любила меня.

И несмотря на это, я была рада, что она умерла (осознав эту правду, я заплакала еще сильнее).

В эту ночь я заснула в комнате бабушки и проснулась с восходом солнца, которого не могла наблюдать из окон моей собственной спальни, выходящих на запад. Теперь понятно, почему бабушка любила эту комнату. Шкаф здесь больше, чем у меня, а утренний свет был великолепен.

Мы с мистером Киплингом обсуждали, как важно было придерживаться нашего обычного расписания, особенно Нетти и мне, так что было решено, что мы будем посещать школу как обычно. Так мы и сделали. Глаза опухли от слез, домашнее задание было не сделано, но мы пошли в школу.

Я все рассказала Скарлет на фехтовании. Она заплакала и не сказала ничего особенно полезного.

Вину я рассказала за обедом. Он хотел знать, почему я не позвонила ему и не рассказала обо всем раньше.

— Я бы пришел, — сказал он.

— Ты не смог бы ничего сделать.

— Но все же тебе не стоило быть одной, — настаивал он.

Я не могла не думать о моей беседе с мистером Киплингом. Я посмотрела на Вина. Хотелось бы знать, должна ли я с ним расстаться. Точнее, могла ли я с ним расстаться.

— Вин, выполни, пожалуйста, одну мою просьбу: не говори отцу, что моя бабушка умерла.

— Словно я мог бы это сделать. Я не делюсь с этим человеком ничем.

— Я знаю. Но все-таки не хотелось бы, чтобы я стала проблемой для твоего отца.

Вин сменил тему:

— Когда похороны? Я пойду с тобой.

— Похорон не будет, просто поминки в Бассейне в субботу. Только для членов семьи.

Не думаю, что Вину стоило идти со мной.

— Если ты не хочешь, чтобы я приходил, просто скажи это.

— Это не то, что ты…

Вдруг я почувствовала себя очень усталой — я спала очень мало, так что сдерживаться было сложно.

— Я так устала, — сказала я. — Может, поговорим позже?

— Конечно. Я зайду сегодня вечером. Если я еще не говорил, мне невероятно жаль, что твоя бабушка умерла.

Он поцеловал меня, но не сексуально, а нежно, мягко. Потом прозвенел звонок, и ему надо было идти на урок. Я видела, как он бежал по шахматному полу столовой. У него были широкие плечи, узкие бедра, и двигался он грациозно, словно танцор. Со спины было видно, какой он еще мальчик. Да он и был мальчиком. Просто мальчиком. Будет нелегко, но я решила, что если мне придется с ним расстаться, я смогу это сделать. Католическая вера приучила меня воспринимать отречение от чего-либо как непременную часть жизни.

— Аня Баланчина? — кто-то тронул меня за плечо. Это оказалась одна из учительниц Нетти, я у нее никогда не училась — она появилась в школе недавно, преподавала всего год или два и была полна немного карикатурного энтузиазма, что типично для учителей с малым опытом работы.

— Меня зовут Кетлин Бельвуар! Я надеялась сегодня тебя найти! Ты можешь улучить минуту, чтобы поговорить о сестре? Я провожу тебя на твой урок!

Казалось, каждое свое предложение она сопровождала восклицательными знаками.

Я кивнула:

— Конечно. Если Нетти была немного рассеяна сегодня на уроках, так у нас недавно умер родственник и…

— Мне очень жаль это слышать, но нет, ничего подобного. На самом деле все ровно наоборот! Я хотела поговорить с тобой о том, как хорошо она учится! У твоей сестры есть талант, Аня.

Что-что?

— Талант? Какой предмет вы преподаете?

— Математику.

— Математику? У Нетти талант к математике?

Вот это новость.

— И к естественным наукам, хотя ими она у меня не занимается. Послушай, можно, я буду звать тебя Анни?

Я пожала плечами.

— Так тебя все время называет Нетти! Она постоянно говорит о тебе!

— Что же, спасибо за то, что сказали, что у Нетти талант.

— Знаешь, в Массачусетсе есть летний лагерь для одаренных детей. Смена длится восемь недель. Для Нетти это шанс побыть с такими же детьми, как она. Ей нужен попечитель, и я хотела бы сопровождать ее.

— Почему вы этого хотите?

— Я… я верю в Нетти.

— А что вы от этого получите? Должно же быть что-то.

Она вспыхнула.

— Нет! Ничего! Кроме того, что увижу, как Нетти получает то, чего достойна.

Я пропустила это мимо ушей: мне надо было думать о поминках, о социальных службах и о тысяче других вещей.

Мисс Бельвуар продолжала:

— Несколько месяцев назад я послала за нее заявку.

— Что вы сделали?!

Какого черта эта женщина себе позволяет?

— Прошу прощения, если я позволила себе лишнее, но у твоей сестры выдающийся ум, Анни. Самый выдающийся из тех, что я встречала за все время преподавания.

Как долго она преподает? Год или два?

— Должно быть, ты думаешь, что я преподаю совсем недолго, так что давай прибавим сюда мой собственный опыт пребывания в школе. Нетти может оказаться тем человеком, который решит проблему водоснабжения или все что угодно в этом роде, что угодно… — Она вздохнула. — Послушай, Анни, да, действительно, я лично заинтересована в том, чтобы помочь твоей сестре. Честно говоря, я устала от существующего положения дел. Не говори мне, что ты никогда не спрашивала себя, почему сейчас все так, почему мы используем все доступные нам ресурсы, чтобы покрыть их недостаток. Можешь ли ты, по-честному, вспомнить, когда в последний раз в нашем мире изобреталось что-нибудь новое, за исключением законов? А знаешь ли ты, что происходит с обществом, в котором не возникает ничего нового? Оно слабеет и умирает. Мы живем в темные века, а добрая половина людей даже не замечает этого. Мы не сможем так жить вечно! — Она помолчала. — Прости меня, когда я увлекаюсь, я начинаю говорить путано. Я в самом деле считаю, что Нетти — та, кто действительно может что-то сделать. Такие умы, как она, — наша единственная надежда, и как ее учительница я бы плохо выполняла свою работу, если бы позволила впустую пропасть такому ценному ресурсу.

У Нетти всегда были хорошие оценки, но все же слова мисс Бельвуар были просто нелепы.

— Если она настолько умна, как вы говорите, почему же никто не сообщил мне этого раньше?

— Не знаю, — ответила она. — Может быть, их пугала ваша семейная история и они смотрели на Нетти сквозь эту призму.

— Вы хотите сказать, что они были предубеждены? — Я сжала зубы.

— Но я в этой школе новичок, и у меня глаз не замылен. И поэтому я говорю тебе это сейчас.

Мы стояли у дверей класса мистера Бири. Она сказала, что предоставит мне больше информации. Мисс Бельвуар любила совать нос в чужие дела, но я решила, что она хочет только хорошего.

— Мне нужно обсудить это с… — я чуть было не сказала «с бабушкой», — с братом и нашим поверенным.

— Нетти сказала, что ты принимаешь все решения в семье, — сказала мисс Бельвуар. — Что ты всех защищаешь.

— Ей не надо было говорить подобное.

— Должно быть, это тяжкая ноша для одного человека.

Честно говоря, меня злило, что кто-то другой, какой-то незнакомец заметил в Нетти то, чего не видела я. У меня было чувство, как будто я подвела сестру.

— Если Нетти такая гениальная, почему я ничего не замечала?

— Порой трудно заметить то, что прямо перед тобой. Но я говорю тебе, что она драгоценна, и этот дар надо оберегать и укреплять. — Она сжала мне руку, подмигнула и кивнула, словно мы были сообщницами.

Я открыла дверь в классную комнату. Мисс Бельвуар помахала рукой мистеру Бири, чтобы показать, что я была с ней, и он кивнул.

— Очень мило с вашей стороны, что вы присоединились к нам, мисс Баланчина.

— Я была с мисс Бельвуар, разве вы не видели?

Он промолчал.

— Вы же ей помахали, так что должны были видеть.

— Достаточно, мисс Баланчина. Садитесь.

Но я не села за парту. Я подошла к нему и встала лицом к лицу.

— Думаю, вы это отлично видели. Вам просто нравится говорить с сарказмом. Вы любите нас унижать, верно? Вы наслаждаетесь крошечной долей власти, которой обладаете, вы стравливаете нас друг с другом, чтобы завоевать у нас авторитет. Это выглядит просто жалко.

— Вы ведете себя неподобающим образом.

— И когда я говорю «это», я имею в виду «вы». Вы просто жалки, — повторила я, взяла сумку и пошла по коридору по направлению к кабинету директора.

Мистер Бири закричал:

— Отправляйтесь к директору!

— Я приду туда раньше вас.

Может быть, мне все-таки не стоило идти в школу на следующий день после смерти бабушки.

Директор не была особенно строга ко мне, учитывая обстоятельства — один день отстранения от школы с завтрашнего дня сложно было даже назвать наказанием. Отличная возможность побыть дома; возможно, нам самим стоило отпроситься. Весь день я чувствовала себя очень вялой.

Мы — Нетти, Скарлет, Вин и я — ехали в автобусе ко мне домой. На Нетти была шляпа Вина.

— Эй, ребята, — сказала я, — знаете ли вы, что среди нас настоящий гений?

— Ну, я бы не сказала, что я гений, — отозвалась Скарлет, — хотя я очень талантлива.

— Да не ты, а Нетти.

— Могу поверить, — сказал Вин. — Ее голова почти такая же большая, как у меня; посмотри, как на ней сидит моя шляпа.

Нетти молчала.

— Так в каких же областях ты гений, детка? — спросил Вин.

— Математика, — ответила Нетти, — и все в таком же роде.

— Я никогда не знала, — прокомментировала Скарлет.

— Для нас всех это новость, — сказала я.

— Ну, думаю, я должна тебя поздравить, — сказала Скарлет моей сестре.

Когда мы вошли в квартиру, Нетти побежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Мне не хотелось идти за ней, но все же я пошла. Я повернула ручку, но дверь была заперта.

— Перестань, Нетти, впусти меня.

— Почему ты ведешь себя так со мной? — прокричала она через дверь.

— Почему ты не говорила, что ты гений? — закричала я в ответ.

— Перестань меня так называть!

— Как так?

— Гением!

— Это не шутка, это комплимент. Так почему же ты никогда мне не говорила? Почему мне надо было услышать это от какой-то дуры-училки, которая выглядит моложе, чем я?

— Мисс Бельвуар не дура!

— Нет, дура тут я. Я даже не заметила, что моя собственная сестра гений. — Я села на пол у двери. — Я чувствую себя такой тупой, Нетти. Кажется, будто я никогда тебя не знала или не забочусь о тебе.

Нетти открыла дверь.

— Я знаю, что ты заботишься обо мне, просто… я просто не знала, что я такая. Я думала, что все такие, как я, пока мисс Бельвуар не сказала, что это не так.

— И почему ты не поговорила со мной?

— Я не хотела тебя тревожить. Ты только что вернулась из этого ужасного места, «Свободы». И я не хотела доставлять тебе еще больше проблем. А потом ты по уши влюбилась в Вина.

— Но ведь ты гений, это же хорошо, правда? Почему ты решила, что будут проблемы?

— Думаю, потому, что ты всегда говорила, что мы не должны выделяться в школе. Так что на уроках я вела себя тихо, редко поднимала руку, а в половине случаев, когда знала ответ, не отвечала.

— Так значит, ты пыталась сделать вид, что ты не такая умная?

Мысль о том, что моя младшая сестра изо всех сил старалась выглядеть посредственностью, ужасала. На глаза словно что-то давило изнутри, голова стала неимоверно тяжелой, так что я положила ее на пару мгновений на руки.

— Нетти, это же неправильно.

— Прости меня, Анни, я старалась как лучше. Просила мисс Бельвуар не говорить с тобой. Уверяла, что в этом нет никакого смысла.

Я слегка приподняла голову. Пульсация в глазу немного ослабла.

— Ты хочешь поехать в этот летний лагерь?

— Нет, — ответила она. — Может быть.

— А как же твои кошмары? Ты же знаешь, я не могу поехать с тобой, не могу оставить Лео. Кроме того, я совсем не одаренный ребенок.

— Не знаю. Я об этом не думала.

— Ну, прямо сейчас ничего решать не надо, — сказала я. — Но впредь говори мне такие вещи, особенно сейчас, когда бабуля умерла. Я знаю, что не похожа ни на бабулю, ни на маму и папу, но я стараюсь изо всех сил.

— Я знаю, Анни, знаю все, что ты для меня делаешь, для меня и для Лео. Я хотела бы быть старше, чтобы помогать тебе больше, чтобы облегчить тебе жизнь. — Она обвила своими тоненькими ручками мою шею, и я подумала о том, что сказала мисс Бельвуар: Нетти — нечто драгоценное, кто-то, кого надо защитить. Я позволила себе отвлечься в последние несколько месяцев, и это было неприемлемо, особенно сейчас, когда умерла бабуля. Я несла ответственность за эту девочку, которую сейчас обнимала. Важность этой мысли поразила меня. Без меня она не сможет раскрыть весь свой потенциал, она может попасть под влияние нехороших людей — Бог знает, в нашем окружении полно таких. Без меня она может даже умереть или стать не тем, кем должна, и это в каком-то смысле еще хуже, чем смерть. Я прижала ее к себе покрепче. Голова закружилась, дышать стало тяжело, словно меня сейчас вырвет, в груди сжалось, хотелось бить кулаком в стену. Я поняла, что это и есть любовь, и это чувство внушало ужас.

Вдруг меня действительно затошнило. Я отпустила Нетти и побежала в ванную. Меня вырвало в унитаз, но не до конца, и продолжало рвать в течение минут десяти. Когда все закончилось, я почувствовала, что кто-то придерживает мне волосы. Мне казалось, что это была Нетти, но когда я обернулась, то увидела Вина. Я и забыла, что он пришел со мной из школы.

— Ох, тебе надо выйти, я выгляжу отвратительно, — сказала я, быстро потянувшись к спуску туалета.

— Я видел и худшее, — ответил он.

— А где Нетти?

(Разве не она одна должна была держать мои волосы?)

— Она звонит Имоджин.

Учитывая то, как закончилась наша беседа с Имоджин, я сомневалась, что она придет.

— Тебе пора идти, — сказала я ему. — Я не хочу, чтобы ты подхватил от меня что-нибудь ужасное.

— Я никогда не болею, у меня отличное здоровье.

— Молодец, — проворчала я, — ты не мог бы уже уйти? Я хочу, чтобы меня рвало наедине с собой, спасибо.

Я поднялась с пола ванной, меня немного шатало, но Вин взял меня под руку и довел до комнаты. Я свалилась на кровать и заснула.

Когда я проснулась, рядом с кроватью сидела Имоджин. Она положила мне на голову холодное влажное полотенце.

Мозг пульсировал в черепной коробке, глаза слезились, и от этого окружающее расплывалось. Казалось, что по всей комнате летают цветные пятнышки. В желудке словно плескалась кислота, а вся кожа ужасно зудела. Я чувствовала, словно вот-вот умру. «Я умираю?»

— У тебя ветрянка, Анни. Нетти прививали, но вы с Лео остались без прививок из-за закона о нормировании вакцины, который был в те годы.

(Вы беспокоитесь о том, не была ли я беременна? Что у меня был секс и я вам не сказала? Я бы никогда этого не сделала. В отличие от некоторых, я абсолютно честный рассказчик и горжусь этим.)

Она продолжала:

— Может быть, ты подхватила ее на свадьбе? Ты не видела, кто-нибудь там болел?

Я покачала головой, попыталась почесать лицо, но Имоджин надела на меня хлопковые перчатки.

— Я не могу позволить себе заболеть, мне надо кое-что решить, и после смерти бабули надо сделать так много… и школа… и Нетти, и Лео… И…

Я села в кровати, но Имоджин нежно, но твердо уложила меня обратно.

— Ну, по крайней мере до будущей недели ты не сможешь ничего из этого сделать.

— Почему вы здесь?

— Потому что Нетти мне позвонила.

Она вложила соломинку мне в губы:

— Пей.

Я повиновалась.

— Нет, я не об этом. Я имею в виду, почему вы здесь после того, как я сказала вам столько ужасных слов?

Она пожала плечами.

— Ну, у меня много свободного времени, и я только что потеряла стабильную зарплату.

Она снова повела плечами.

— Ты была не в себе. Пей больше, тебе нужна жидкость.

— Мне стыдно, — сказала я. — Мне очень стыдно, правда. Я многое обдумала.

— Ты хорошая девочка, и я принимаю твои извинения, — ответила она.

— Я так устала.

— Так поспи, детка.

Она пригладила мне волосы своей прохладной сухой рукой. Это было приятно и успокаивало. Может быть, последние минуты бабушки были другими, чем я рисовала себе, может быть, ее смерть не была так тяжела.

Я закрыла глаза, потом снова их открыла.

— Вы знали, что Нетти — одаренный ребенок?

— Подозревала.

Я хотела было почесаться, но вместо этого произнесла ужасные слова, которые тяготили меня с момента беседы с мистером Киплингом.

— Мне кажется, что мне пора расстаться с моим парнем.

Вот так.

— Почему? Он очень милый молодой человек.

— Он такой и есть, он самый лучший из всех, кого я когда-либо знала, — сказала я ей. — Но давным-давно его отец предупредил меня, что если я буду встречаться с Вином, он обратит пристальное внимание на мою семью. И сейчас, когда бабуля мертва, я беспокоюсь, что он может вмешаться. И вы, и я — мы обе знаем, что если Лео придется идти в суд, его никогда не признают нашим опекуном. — Я закашлялась. В горле было очень сухо, и Имоджин снова вложила соломинку мне в губы. — Единственную возможность обеспечить нам безопасность — это держаться вне видимости радара до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать.

— Хмм, — пробормотала она, затем снова дала мне соломинку: — Пей.

Я выпила.

— Но если у меня не будет отношений с его сыном, ему не понадобится беспокоить меня. Беспокоить нас.

— Понимаю, — сказала Имоджин. Она поставила стакан на тумбочку; похоже, количество выпитого мною ее удовлетворило.

Кожа снова начала ужасно зудеть, я потянулась почесаться, но Имоджин прижала мою руку.

— Вот от этого тебе станет лучше. — Она достала тюбик с мазью из тумбочки и начала наносить ее на волдыри, в большом количестве высыпавшие на коже. — Ты ведь не знаешь точно, что будет делать его отец, — продолжала она. — Большинство отцов больше всего на свете желают счастья для своих детей.

Я вспомнила Чарльза Делакруа в тот день, когда он забрал меня из «Свободы». Я знала по крайней мере одного отца, который сделал бы все для того, чтобы победить, невзирая на счастье своего сына.

Я покачала головой:

— Я не знаю точно, что сделает его отец, но мне кажется, то, что я с его сыном, подвергает нас опасности. Я (Я его люблю? В самом деле люблю? Да, думаю, это правда.) люблю Вина, но Нетти и Лео я люблю еще больше. Я не могу подвергнуть их опасности ради глупого школьного увлечения. Если бы бабуля была жива… но сейчас я не имею права рисковать.

Я знала, что мне надо делать. Это будет нелегко, но я смогу. Я попыталась снять перчатку, но Имоджин остановила меня, взяв мою руку в свои.

— Запомни, школьные увлечения не всегда бывают глупыми, Анни. И прямо сейчас ты вряд ли сможешь что-нибудь сделать. Твоя болезнь даст тебе возможность подумать несколько дней.

— Я так скучаю по бабуле, — сказала я. — Знаю, что большинство людей видели в ней просто старуху, лежащую в кровати, но я очень, очень скучаю по ней.

Кожа зудела, я чувствовала слабость, глаза наполнились слезами. Мне так хотелось обсудить с ней многое. Я тосковала по разговорам с ней. Казалось невообразимым, что я больше никогда не услышу ее голос.

— Я просто скучаю по ней, — сказала я.

— Попытайся помолчать. Я тоже по ней скучаю. Не хочешь ли, чтобы я тебе почитала? Это всегда помогало твоей бабушке заснуть. У меня с собой одна из любимых книг.

Она подняла книгу так, чтобы я смогла увидеть заголовок.

— Разве она не о сироте? — спросила я. Я ненавидела такие книги.

— Ты не можешь не сталкиваться с историями о сиротах. Каждая история — история о сироте. Жизнь — история о сироте. Мы все осиротеем рано или поздно.

— В моем случае это было скорее рано.

— Да, в твоем случае рано. Но ты сильная, и Бог никогда не дает нам больше, чем мы можем вынести.

Я не чувствовала себя сильной; мне хотелось укрыться с головой одеялом и никогда не вылезать. Я ужасно устала.

— Читайте, если хотите, — сказала я Имоджин.

— Глава первая, — прочитала она. — «В этот день нечего было и думать о прогулке. Правда, утром мы еще побродили часок по дорожкам облетевшего сада, но после обеда (когда не было гостей, миссис Рид кушала рано) холодный зимний ветер нагнал угрюмые тучи и полил такой пронизывающий дождь, что и речи не могло быть ни о какой попытке выйти еще раз…»

[8]

В последующие несколько дней я не делала ровным счетом ничего, разве что пыталась не чесаться. В таком состоянии я даже не смогла пойти на поминки бабули; вместо меня с Нетти пошли Скарлет и Имоджин. Я сказала Скарлет, чтобы она приглядывала за Лео. (Ей повезло, она не подхватила ветрянку. Странно, единственным из всей школы, кто тоже заболел, был мистер Бири.)

Я не особо расстраивалась из-за того, что не смогла присутствовать на похоронах. Теоретически я понимаю, зачем нужны поминки, — это был знак уважения как к живым, так и к мертвым. Просто я не люблю проявлять эмоции на публике.

Например, на похоронах папы я чувствовала, что за мной наблюдают и на основании этого оценивают. Недостаточно просто быть печальным. На поминках приходится выглядеть печально для других людей. Мне было стыдно подвергать сестру и брата такому испытанию, но в то же время я была рада, что ветрянка дала мне возможность не идти. К моим шестнадцати годам мне уже пришлось побывать на множестве похорон.

Я помогла родственникам выбрать траурную одежду: старый папин черный галстук для Лео и мое старое черное платье для Нетти. Незадолго до полудня пришли Имоджин и Скарлет, чтобы проводить их, и наконец я осталась наедине с волдырями, которые изо всех сил старалась не чесать. Но мне было не слишком плохо, разве что кожа зудела и я чувствовала себя некрасивой. Чуть попозже прозвенел звонок. Это пришел Вин, которого я не видела с того момента, когда меня рвало на полу в ванной. И сейчас я тоже выглядела ужасно, что особенно раздражало на фоне того, что он-то выглядел прекрасно. На нем был удлиненный оливково-зеленый пиджак, который выглядел так, словно когда-то принадлежал солдату, служившему в арктическом климате, а волосы были чуть влажными (должно быть, он принял душ перед выходом), и часть из них замерзла маленькими остроконечными льдинками (представьте, как холодно было снаружи). И да, эти льдинки были неотразимы.

После того как я его впустила в квартиру, он сказал:

— Я принес тебе кое-что.

Он полез в свои глубокие карманы и извлек четыре апельсина:

— Твои любимые.

Я взяла один и поднесла к носу.

— Эксперименты моей матери на крыше начали приносить плоды, — пошутил он. — Этот называется «Кара-кара», у него розовая мякоть, и он очень сладкий.

Он сделал движение, чтобы поцеловать меня, но я отстранилась:

— Не боишься заразиться?

Он покачал головой:

— У меня уже была ветрянка.

— Все-таки иногда люди могут заразиться во второй раз, и…

— Я не дам ей второй шанс.

Я отошла еще подальше.

— Как ты можешь хотеть поцеловать меня? Я отвратительно выгляжу.

— Не совсем.

— Совсем. Я видела себя в зеркале и знаю это точно.

Он рассмеялся.

— Ладно, я тут не для того, чтобы приставать к тебе. Я подумал, что тебе нужна компания, в то время как все остальные на поминках. Послушай, я даже очищу для тебя апельсин.

Я сказала, что я вполне могу очистить апельсин сама.

— Не в этих штуках, — сказал он, указывая на хлопковые перчатки, которые я носила по настоянию Имоджин. Он взял меня за руку и сжал. Сердце заныло у меня в груди. Мне нужно было порвать отношения с Вином.

Мы прошли в гостиную. Он сел на большую кушетку, обитую коричневым бархатом. Я примостилась рядом, положив голову ему на грудь. Он запустил руку мне в волосы, что меня покоробило, но я промолчала (у меня очень сильно вьются волосы, так что обычно я предпочитаю, чтобы их никто не трогал). Я была рада испытать это чувство: в какой-то мере оно меня укрепляло. «Смотрите, — думала я, — он вовсе не идеален. Если я буду думать только о своем раздражении, может быть, я буду в силах порвать с ним».

Я выпрямилась на кушетке, потом встала и пересела в красное кресло.

— В чем дело? — спросил он.

Я знала, что лучше будет сказать ему, что у нас ничего не выйдет и что мы не сошлись характерами, — обычно этот способ прекрасно работает. К несчастью, я этого не сказала, а сказала следующее:

— Вин, ты не можешь сейчас быть моим парнем.

И выложила ему всю историю, которую вам уже рассказывала: мне он очень, очень нравится (для заметки: я предпочитала не употреблять слово «любовь»), но моя семья важнее, чем мои чувства, и сейчас, когда бабушка умерла, я не могу допустить риска, что его отец вмешается в наши дела, и так далее.

И потом он меня отговорил, ну или я допустила, чтобы он это сделал. Может быть, мне хотелось, чтобы меня отговорили. Он сказал, что он любит меня, а я его и что это самая важная вещь на свете. Он сказал, что я не сама дошла до этого решения. Он сказал, что его отец не будет меня беспокоить, и сказал, что может проконтролировать своего отца, если тот попытается вмешаться. (Даже тогда я знала, что это нелепая ложь, — я же встречалась с Чарльзом Делакруа.) Он сказал, что любовь — единственная важная вещь во всем мире. (Вторая ложь.)

Но я была слаба, а ложь из уст любимого может выглядеть очень убедительно для влюбленной девушки. По правде говоря, в то время я просто не смогла бы вынести потерю еще и Вина.

Мы слышали, как открылась входная дверь. Был только час дня, и я не ожидала, что кто-нибудь вернется домой по крайней мере еще в течение часа. Я вышла в прихожую; мимо меня пронесся Лео, влетел в свою комнату и с шумом захлопнул дверь. Остальные раздевались в коридоре.

— Что случилось? — спросила я, чувствуя себя виноватой, что не вытащила свою покрытую волдырями особу на похороны. — Почему вы вернулись так рано? Что с Лео?

Скарлет ответила:

— Мы не знаем. Сначала мы были все вместе, но потом Лео вышел куда-то с парнями из Бассейна. Я думала, что все будет в порядке, но в следующий момент услышала крики, и у Лео появился синяк…

— Подожди, у Лео синяк?

— Надо что-нибудь приложить к нему, — сказала Имоджин и пошла на кухню.

— Да, — продолжала Скарлет, — я не видела, что случилось, как и никто из нас, а он не говорит. А потом Юджи сказал, чтобы мы все садились в машину.

— Юджи? Юджи Оно? Он там был?

— Он тут, — сказала Нетти.

И тут я заметила Юджи: он стоял в черном пальто в дверном проеме.

— Я все еще нахожусь в Штатах, так что пришел отдать дань уважения, — сказал он.

— Я… Я надеюсь, что у тебя уже была ветрянка, — сказала я, плотнее запахивая халат и желая, чтобы на моем лице была вуаль.

— Да, меня предупредили.

Вин стоял сзади. В прихожей было слишком много людей. Вин протянул руку Юджи:

— Меня зовут Вин.

— Он парень Анни, — добавила Нетти.

Юджи кивнул:

— Я видел тебя на свадьбе в прошлые выходные. Рад познакомиться.

— Давайте все пройдем в гостиную, — предложила я.

— Нет, — сказал Юджи, слегка склонив голову. — Мне надо идти. Я хотел узнать, не уделишь ли ты мне минуту, чтобы поговорить наедине до моего отбытия. Я думал увидеть тебя на похоронах, но не знал о твоей болезни.

— Да, конечно. Я…

— Анни! — позвала меня Имоджин. — Можно поговорить с тобой?

— Прошу прощения, я сейчас буду.

Я понеслась к комнате Лео, у двери которой стояла Имоджин. В руках у нее был пакет с замороженным горошком.

— Твой брат заперся изнутри и не открывает дверь. Отопри, пожалуйста, замок.

Я постучала в дверь:

— Лео, это Анни. Пожалуйста, впусти меня!

Нет ответа.

Я вытащила из-за косяка тонкий гвоздь, который мы хранили там специально для таких целей, и начала работать над замком. Несмотря на напряженное обдумывание происходящего, замок занял у меня всего пятнадцать секунд. Мастерства я не утратила. Я взяла горошек у Имоджин и сказала, что войду одна.

Лео сидел на кровати и смотрел в окно. Он не плакал, и я посчитала это хорошим знаком.

— Лео, — ласково сказала я, — тебе надо приложить что-нибудь к глазу.

Он не ответил, и я присела рядом с ним и подняла руку с горошком, чтобы приложить ему к лицу. Он резко отпрянул:

— Анни, оставь меня в покое!

— Тебе не надо говорить со мной, просто, пожалуйста, приложи эту штуку к глазу. Учитывая твою историю болезни, я бы не хотела, чтобы твоя голова слишком распухала, это может привести к судорогам.

— Отлично! — Он схватил пакет с горошком и прижал к лицу.

— Спасибо. Ты очень важен для нашей семьи. И для меня, — добавила я. — И тебе надо хорошо о себе заботиться.

Он ничего на это не ответил.

— Жжется, — сказал он, отнял горошек от лица и положил пакет на колени. Наконец-то я смогла рассмотреть его глаз. Веко распухло и закрылось, а пурпурное пятно расползлось по скуле; кожа у виска немного кровоточила.

— Лео, кто это с тобой сделал?

Он снова прижал пакет к глазу:

— Я первым его ударил.

— Кого, кого ты ударил?

После аварии у Лео были трудности с контролем над собой, но такого не было уже многие годы.

— Анни, я не хочу об этом говорить.

— Мне нужно знать, кого ты ударил, чтобы принять меры. Вроде бы шума не должно быть, но может быть, нам придется извиниться или хотя бы поговорить с людьми и объяснить им твое состояние.

Он швырнул пакет в окно, и тот порвался. Горошины покатились по полу в разные стороны.

— Заткнись, Аня! Ты мне не начальница, и ты не знаешь всего.

— Хорошо, Лео, ты прав. Пожалуйста, просто скажи мне, кого ты ударил. Мне нужно знать.

— Кузена Микки, — ответил он.

Без сомнения, вы помните, что Микки — сын Юрия Баланчина и возможный преемник. Извинения приносить надо, и чем быстрее, тем лучше.

— Почему? Микки сделал тебе что-то нехорошее?

Лео уставился в верхний правый угол комнаты. Я проследила за его взглядом, но там ничего не было.

— Это он виноват в смерти бабули, — наконец сказал он.

— Еще раз?

— Если бы мы не поехали на эту глупую свадьбу, бабуля не умерла бы. Она была бы здесь, и я не… Почему мы вообще туда поехали?

— Потому что бабуля этого хотела, помнишь? Она решила, что для нас будет лучше, если мы выкажем уважение к семье.

Лео сжал руки.

— На меня давит, слишком давит, сильно давит.

— Что?

— Быть опекуном тебя и Нетти. Я скучаю по бабуле. Я хочу, чтобы она вернулась, она и папа.

— Ах, Лео, ты в любом случае не один. Я рядом.

— Ты же моя маленькая сестра, я должен тебя защищать.

Я улыбнулась: его мнение обо мне было так трогательно.

— Лео, я в самом деле могу позаботиться о себе; я ведь уже это делала.

Он промолчал.

— Ты можешь лечь в кровать, ради меня? Думаю, тебе не мешало бы отдохнуть.

Он кивнул. Я сняла с него галстук, запачканную кровью рубашку, и он лег в кровать.

— Как ты думаешь, на меня все будут сердиться? — спросил он.

— Не беспокойся, я все объясню. Все понимают, как тяжело на нас повлияла смерть бабули.

Я вышла из комнаты. Имоджин все еще стояла в коридоре, поэтому я спросила, не против ли она присмотреть за Лео.

— Я так и собиралась сделать, — ответила она.

Вин, Нетти и Скарлет уже прошли в гостиную, но Юджи остался стоять в прихожей.

Я потуже затянула пояс халата и искренне пожалела, что не оделась с утра поприличнее.

— Прости, что заставила ждать. Я знаю, что ты торопишься.

Он помахал рукой:

— Я собирался поговорить с тобой наедине. Нас тут могут услышать?

Я предложила выйти на балкон. Для этого надо было пройти через гостиную, мимо остальных. Вин вопросительно взглянул на меня, и я слегка улыбнулась, давая понять, что все в порядке.

— Почему тебя не было на поминках? — спросил Юджи, как только я закрыла за нами балконную дверь.

Я сказала, что болею и боюсь заразить других.

Он пристально изучил мое лицо, и от этого мне сделалось неловко. Так как я была в одном халате, я стала дрожать, и Юджи предложил мне свое пальто. Я начала отказываться, но он решительно снял его и накинул мне на плечи.

— Что же случилось такого, что Лео ударил Микки? — спросила я.

— Я не уверен, что знаю. Лео какое-то время говорил со своим другом, незаконным сыном Юрия от проститутки — я забыл имя этого молодого человека.

— Это Яков Пирожков.

— И потом Лео внезапно побежал через всю комнату и ударил Микки. Вот почему я хотел поговорить с тобой: меня беспокоит, что, похоже, Джекс оказывает нездоровое влияние на твоего брата.

— Это возможно, но не думаю, что Джекс подговорил Лео ударить Микки Баланчина, если ты так думаешь. Я боюсь, что слова одного из наших адвокатов были истолкованы Лео так, что если бы мы не поехали на свадьбу, Галина все еще была бы жива, — объяснила я.

Юджи потянулся, глубоко вздохнул и склонил голову. Думаю, он сомневался, стоит ли говорить все, что думает.

— Аня, я собираюсь сказать — я это говорю с величайшим уважением к тебе и твоей семье и по причине связей между нашими отцами, ныне усопшими, — он откашлялся, — пора тебе приводить дом в порядок.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты многому позволила выйти из-под контроля, но все еще не поздно исправить. Я уверен, что твой брат попал под влияние Якова Пирожкова. Но есть и другое. Я предпринял путешествие в Америку ради пользы пяти больших шоколадных семей. Ты знаешь, кто они?

Я кивнула:

— Баланчины тут, вы в Азии, Маркесы в Мексике и… — и тут я замолчала. Честно говоря, я не знала двух оставшихся семей.

— Да, я тоже когда-то был, как ты, — сказал Юджи. — Я провел всю свою жизнь в тени нашего бизнеса, на самом деле ничего не зная о нем: в каком климате растут бобы какао, как выглядит фабрика по производству шоколада, почему он был запрещен в некоторых странах, кто зарабатывает себе на жизнь, выращивая бобы какао и распространяя шоколад, где…

— Достаточно, — прервала я его. Эта речь разозлила меня. — С какой стати я должна знать все о шоколаде, если я не собираюсь работать в этой сфере?

— Да, я тоже когда-то так думал и тоже отрицал эту возможность. Но, Аня, у таких людей, как ты и я, нет выбора. Мы родились с этой судьбой. Ты будешь заниматься шоколадом, хочешь ты или нет. Ты старшая среди детей Леонида Баланчина, и…

— Я не старшая! Старший — Лео!

— Лео был старшим, — настаивал Юджи. — Ты умная девочка и понимаешь, что я имею в виду.

Я промолчала.

— Можешь ли ты честно сказать мне, что считаешь мудрым не связываться с семейным бизнесом? Почему ты была в тюрьме этой осенью? И почему твой бойфренд был отравлен и потерял ногу? Почему мертвы твой отец и твоя мать и так много других членов твоей семьи? Почему твой брат находится в таком состоянии? Аня, ты уже почти взрослая женщина, и теперь пришло время.

— Время для чего? — спросила я.

— Время принять свое право по рождению и извлечь из него лучшее, — сказал Юджи.

— А как же Юрий и его сын? Разве они не управляют Баланчиными?

— Не мудро и не хорошо. Другие семьи чувствуют эту слабину и беспорядок; они видят представляющиеся возможности. И твой дядя приобрел много врагов. Он не должен был становиться главой семьи Баланчиных, и все это знают. Когда твой отец был убит, все думали, что временной главой семьи Баланчиных станет твоя бабушка, Галина, но она выбрала заботу о тебе и твоих родственниках.

Я об этом не знала.

— Сейчас для тебя сложилась очень опасная ситуация. Многие умрут. Поверь мне. Отравление фретоксином — только начало.

— У меня есть обязанности. Лучше всего я могу защитить свою семью — я имею в виду Нетти и Лео, — если мы сможем держаться подальше от всего этого.

Юджи пристально посмотрел мне в глаза.

— Если я правильно понимаю, ветрянка заразна только до тех пор, пока не отпадут корочки. Ты могла бы быть на поминках Галины, но ты решила не идти. Мне кажется, что ты предпочла провести этот день, целуясь со своим парнем.

— Это неправда!

— Разве?

— Чего ты хочешь от меня?

— Я пришел, потому что я друг твоей семьи, и поэтому именно меня выбрали для того, чтобы составить доклад для других семей о положении дел у Баланчиных после катастрофы с отравлением.

— И что ты скажешь?

— Еще не знаю. По моему мнению, твоя семья находится на грани междоусобной войны. С одной стороны, позволить этому случиться — в интересах других семей, и когда все завершится, мы все устремимся и начнем делить долю рынка Баланчиных.

Я не была уверена в значении слова «междоусобный»; надо позже посмотреть.

— С другой стороны, я верю в то, что для шоколадных семей лучше иметь сильных партнеров. Твой отец был великим лидером. И я верю в то, что и ты можешь стать великим лидером.

— Твой разум так же изуродован, как и у остальных. Мой отец не был великим лидером; он был уголовником, вором и убийцей.

— Нет, Аня, ты не права. Он был простым бизнесменом, который пытался извлечь лучшее из плохой ситуации. Шоколад не всегда был вне закона, и он снова может стать легальным. Скоро о нем могут вообще забыть.

— Тогда о чем будут помнить?

— Боюсь, эта дискуссия затянется надолго. Может быть, на очереди детский труд. Но я верю, как и многие другие, что в центре внимания будет вода. Сейчас люди ощущают ее нехватку, и тот, кто контролирует водообеспечение, будет править миром.

— Но я не могу думать о таких вещах! Я всего лишь девочка, и мне надо заботиться о брате и сестре, закончить школу, может быть, даже поступить в колледж. То, что ты, похоже, требуешь от меня, невозможно!

— Я скажу тебе кое-что, что мой отец всегда мне говорил и что я теперь повторю тебе: «Юджи, ты можешь быть зрителем, который проживает свою жизнь, реагируя на решения других, или ты можешь стать тем, кто принимает эти решения». Возможно, эти слова немного потеряли в переводе с японского, но ты понимаешь, что я имею в виду. Ты сказала, что прежде всего ты должна защитить сестру и брата. И я спрошу тебя, Аня: из этих двоих людей, о которых говорил мой отец, кто, как ты думаешь, способен и может защитить свою семью? Тот, кто проводит жизнь, пытаясь избежать конфликтов? Или тот, кто знает, что конфликты будут, и оборачивает их себе на пользу? Ты знаешь, кем лучше всего быть на свете, по словам моего отца?

Я помотала головой. Юджи говорил ярко, но я не была уверена, что улавливаю его мысль.

— Катализатором. Катализатор провоцирует химическую реакцию, при этом оставаясь неизменным.

— Твой отец мертв, Юджи, — напомнила я. — Как и мой.

И тут на балкон зашел другой японец. Это был самый огромный человек, которого я видела в жизни. У него были ручищи, будто у борца сумо, и огромный живот, а одет он был в черный костюм. Его черные волосы были завязаны в хвост. Я не сомневалась, что это один из телохранителей Юджи (должно быть, он ждал под дверью все время). Телохранитель произнес несколько слов по-японски, Юджи ответил на том же языке и поклонился мне:

— Я должен идти, — сказал он в куда более официальной манере, — сегодня вечером я отправляюсь домой. Я продлил визит на максимально возможное время. Пожалуй, даже более, чем стоило бы. Мы еще не скоро увидим друг друга, но если тебе понадобится поговорить со мной, пожалуйста, не сомневайся и сразу же звони. До свидания, Анна Баланчина, и удачи тебе.

И он снова поклонился.

Я проводила его до двери, снова мимо Вина, Скарлет и Нетти, а потом зашла в ванную и немного побрызгала водой на лицо перед тем, как возвращаться назад. Краем глаза я уловила свое отражение в зеркале. Засохшие корочки от волдырей отпали, и хотя чувствовала я себя лучше, но выглядела в высшей степени плачевно. В глубине души я ощутила сожаление, что красивый двадцатитрехлетний Юджи Оно был вынужден встретиться со мной, когда я выглядела так уродливо. Я бы вообще никому в таком виде на глаза не показывалась, не говоря уж о первой любви.

Еще я осознала, что мое отсутствие на поминках бабушки было не просто ошибкой — это было эгоистично и греховно. Я должна была предугадать, что Лео отреагирует таким образом. Юджи был прав. Несмотря на то, что я говорила ранее, не страх заразить других людей и не состояние здоровья удержали меня от поминок, но тщеславие.

Это был хороший урок.

Я пошла в свою комнату, чтобы переодеться. Хотя я предпочла бы проваляться остаток дня в постели, надо было заниматься делами: увидеться с Юрием и Микки Баланчиными, чтобы объясниться насчет моего брата.

Прозвенел дверной звонок; я было подумала, что это Юджи Оно, который вернулся, чтобы сообщить мне о других вещах, в которых я ошибалась, но это был не он, а мистер Киплинг и Саймон Грин. На время поминок они сделали перерыв в работе и теперь пришли проверить, как мы.

— Да, достаточно хорошо, Лео спит, а я уже иду возмещать убытки Юрию и Микки, — доложила я. — Кто-нибудь из вас знает, что значит слово «междоусобный»?

— «Кровавый», — ответили они хором.

— Кровавый конфликт в группе, — продолжил Саймон.

— Тебе надо для доклада в школу? — спросил мистер Киплинг.

Я покачала головой.

— Выглядишь ужасно, — слова Саймона не прибавили мне бодрости.

— Спасибо.

— Нет, я имею в виду, стоит ли тебе выходить?

— Я бы предпочла не идти, но не думаю, что этот вопрос можно откладывать.

— Аня права, — сказал мистер Киплинг. — Если небольшие царапины оставить без лечения, они могут загноиться и перерасти в более серьезные. Мы проводим тебя, если хочешь.

— Нет, думаю, идти лучше в одиночку, так менее формально.

Мистер Киплинг согласился, что мои инстинкты, возможно, правы, но настоял на том, чтобы они с Саймоном все равно сопровождали меня на автобусе до Бассейна.

XVI

Я приношу извинения (неоднократно); передо мной извиняются (один раз)

Как я говорила, Бассейн находился в районе 90-х номеров домов по Вест Энд Авеню, не так далеко от Школы Святой Троицы. Хотя я избегала ходить туда, я не могла не признать, что он был по-своему красив. Стены были покрыты золотой, белой и бирюзовой мозаичной плиткой, и хотя тут уже много лет никто не плавал, в воздухе все еще чуть уловимо пахло хлоркой. Так как весь бассейн находился под землей, тут было тихо и прохладно, а звуки распространялись странным и непредсказуемым образом. Папа выбрал это место, так как его можно было легко охранять, стоило оно недорого и было явно более удобным, чем старые кабинеты в Вилльямсбурге. Полагаю, это место привлекало его и с эстетической точки зрения. Одной из главных причин, почему я не любила посещать Бассейн, было то, что он будил во мне воспоминания о папе.

Толстяк ждал в вестибюле вместе с Джексом.

— Я бы хотела поговорить с дядей Юрием и Микки. Они тут?

— Конечно, детка, — ответил Толстяк. — Они все еще в кабинете. Прости, но мне придется обыскать тебя перед входом.

Я подняла руки и сказала:

— Надеюсь, ты уже переболел ветрянкой.

— Мне сделали прививку в детстве, — сказал он, ощупывая мою одежду. — Готово. Как ты справлялась с зудом?

— Пыталась сосредоточить весь зуд в одной-двух точках. Думала, что если я расковыряю один волдырь, то не замечу остальных.

— Ну да. И как, сработало?

— Не так чтобы очень, — призналась я.

Я обратила внимание, что Джекс не сказал ни слова с тех пор, как я вошла. Молчаливость была не в его привычках, и я вспомнила, что сказал Юджи насчет нездорового влияния Джекса на моего брата.

— Привет, Джекс, — поздоровалась я.

— Рад тебя видеть, Анни.

— Так что там случилось сегодня с Лео? Я слышала, что ты был с ним все время.

Джекс запустил пальцы в волосы.

— Ты знаешь своего брата лучше, чем кто бы то ни было. Порой всякое выводит его из себя. Я думаю, что он переживал из-за смерти бабушки и выплеснул это на Микки.

— Но почему именно на Микки, а не, положим, на тебя? Разве ты не стоял ближе?

— Боже мой, Анни, я не знаю. Микки — засранец. Может, он посмеялся над Лео. Кто, черт побери, знает? Я не слежу за своим братом, как и за твоим. — Он повернулся к Толстяку: — Ничего, если я сейчас пойду? Умираю с голода.

Толстяк кивнул:

— Да, но мне нужно вернуться домой к восьми, так что не задерживайся.

— Прости, если был резок с тобой, Анни, у меня полно забот, — сказал Джекс и ушел.

— Не злись на него, должно быть, у него месячные, — заметил Толстяк и направил меня дальше, — тебе лучше идти, если хочешь поговорить с Юрием и Микки.

Кабинет Юрия был в центре раздевалки. Одну стену целиком занимало огромное окно. В сочетании с большим выпуклым зеркалом в верхней части стены оно позволяло легко увидеть, кто входит и выходит, вне зависимости от того, в какой части кабинета стоит наблюдатель. Поэтому я даже не успела постучать, как меня уже пригласили войти.

— Анни, рад тебя видеть, — сказал дядя Юрий, привстав. — Жаль, что тебя не было на поминках, но по твоему лицу видно, что ты все еще болеешь.

— Мне уже лучше, — уверила я и поцеловала его в обе щеки, как велел обычай.

— Привет, Аня, — поздоровался Микки, притаившийся в углу.

Я заметила, что на его щеке был небольшой синяк; с Лео он обошелся гораздо жестче.

— Ты должна была остаться в кровати, — сказал дядя Юрий. — Что тебя вынудило встать, малышка Аня?

— Я пришла принести извинения за поведение моего брата. Лео не всегда думает перед тем, как начать действовать; думаю, он был эмоционально нестабилен из-за поминок.

— Не беспокойся, девочка, — сказал он. — Мы знаем, что Лео, — он подобрал нужное слово, — чувствителен, но мы по-прежнему будем рады видеть его здесь.

Я посмотрела на Микки, согласен ли он.

— Я хочу, чтобы ты знала, что я не сделал ничего, что бы могло его спровоцировать, — сказал тот. — И мне ужасно неловко, что я ударил кого-то, — теперь он рылся в памяти в поисках подходящего эвфемизма, — вроде него. Это недостойно.

— А теперь поцелуй кузину и все забудем, — проинструктировал дядя Юрий.

— Я не болел ветрянкой, — заметил Микки. — Не обижайся, Аня, прививки не дают стопроцентной гарантии.

— Все в порядке, — уверила я. — Как прошел твой медовый месяц?

— Его не было, я не мог бросить работу. Юджи Оно стоял у меня над душой, и мы все еще, представь себе, разбираемся с последствиями отравления фретоксином, хотя прошло уже много месяцев.

— Вы узнали, кто это сделал?

Микки покачал головой:

— Многие начинают подозревать, что это дело своих рук.

— Хватит говорить о бизнесе, Анни не интересно это слушать, — сказал дядя Юрий.

Я кивнула и обернулась к Юрию.

— Может быть, будет лучше, если Лео прекратит тут работать? — предложила я.

— Не стоит, — уверил меня дядя Юрий. — Он прекрасный работник, а то, что случилось, останется без последствий. Скажи Лео, что завтра у него выходной, а в понедельник пусть приходит как обычно.

Дядя Юрий предложил мне чашку чая, но я ответила, что мне пора домой.

— Как у вас дела с тех пор, как Галина отошла в лучший мир? — спросил он. — Ты и твои родные, вы справляетесь?

Я утвердительно кивнула. По правде говоря, мне не казалось, что мы справляемся, но последнее, чего бы мне хотелось, — это помощи Семьи.

Когда я вернулась домой, все было тихо. Из-под двери комнаты сестры был виден свет; обычно это означало, что она занимается. Имоджин мыла посуду, хотя это не входило в ее обязанности. Я пошла на кухню, чтобы поговорить с ней.

— Я приготовила обед и дала твоему брату аспирин, — сказала она.

— Очень вам благодарна. Вы могли бы этого не делать.

Она выключила воду.

— Я очень беспокоюсь о тебе, твоем брате и твоей сестре, Анни. Даже несмотря на то, что Галина мертва, я все равно беспокоюсь о вас.

Я кивнула, и тут мне на ум пришло то, что я сочла хорошей идеей.

— Я надеюсь, вас не оскорбит, если я предложу вам остаться тут на несколько недель? Я знаю, что ваша профессия — сиделка, а не нянечка, но мне правда нужна помощь. И для них обстановка станет более привычной. — Я махнула рукой в сторону наших комнат. — Мистер Киплинг будет выплачивать вам ту же зарплату, что и обычно.

— Только если мне не придется выносить судно. — Она улыбнулась.

— Если вы захотите побыть у нас, можно использовать комнату бабушки.

— Звучит неплохо, Анни. Честно говоря, я надеялась, что ты это предложишь.

Хотя я не слишком люблю нежничанья, я обняла Имоджин. Она широко раскрыла передо мной руки, и было бы невежливо не обнять ее.

Она предложила мне разогреть еду, но я отказалась: желудок все еще бунтовал.

— Тост? — спросила она.

Надо признать, звучало заманчиво.

Она обрезала у хлеба корочки и положила тост на симпатичную фарфоровую тарелочку, а потом отправила меня в кровать.

Когда я вошла в комнату, оказалось, меня там ждал Вин. Он читал книгу.

— О, я и не знала, что ты все еще здесь.

— Ты ушла, не попрощавшись, — сказал Вин, положив книгу на кровать (книга принадлежала Имоджин). — Я не знал, куда ты пошла, и ждал, надеясь, что тебя не убьют. А теперь, когда я вижу, что ты жива, могу и уйти.

Вин встал. Он был почти на голову выше меня, и рядом с ним я чувствовала себя малявкой.

— Прости, я не могла отложить этот вопрос.

— Не могла отложить? Самое лучшее, что ты можешь придумать для извинения?

Он улыбался, когда говорил эти слова.

— Ну, моя жизнь — сложная штука. Мне правда жаль.

Он нахмурил брови и поцеловал меня:

— Ты прощена.

— Я сегодня только и делаю, что извиняюсь. Уже начинаю чувствовать себя самым виноватым человеком на земле.

— Не суди себя строго. Сомневаюсь, что ты — самая виноватая. Земля очень большая.

— Ну спасибо.

— Я уже начал беспокоиться, не убежала ли ты с Юджи. Так ведь его имя?

— Да.

— И начал ревновать.

— Не начинай, Юджи двадцать три, и он слишком стар для меня.

— И ты предпочитаешь меня, да?

— Ну да, конечно, я предпочитаю тебя. Хватит строить из себя дурачка, Вин.

— Двадцать три не такой уж большой возраст, — поддразнивал он. — Когда тебе будет восемнадцать, ему исполнится всего лишь двадцать пять.

— Забавно, точно так же Нетти говорила о тебе. Разница в том, что ты всего на четыре года старше ее.

— Что, Нетти на меня запала?

Я широко раскрыла глаза:

— Ты что, не видишь? Она почти помешалась на тебе.

Он покачал головой:

— Очень мило.

Зазвенел дверной звонок, я подошла к двери и посмотрела в глазок. Там стоял человек, которого я никогда в жизни не видела, и держал в руках картонный ящик, обернутый в целлофан (дорогая штука, сейчас нечасто такое встретишь — целлофан не перерабатывается). Человек был ниже, чем я, а его руки были подозрительно тонкими по сравнению с круглым животом. Хотелось бы знать, действительно ли он такой толстый или его живот — фальшивка, скрывающая что-нибудь опасное, типа оружия.

— Доставка для Ани Баланчиной, — сказал он.

— От кого? — спросила я, не открывая дверь.

— Не могу сказать.

— Минутку, — ответила я и пошла к бабушкиному шкафу, чтобы достать папин пистолет. Я заткнула его за пояс юбки и вернулась в прихожую. Накинув на дверь цепочку, я слегка приоткрыла дверь.

— Что в коробке? — спросила я.

— Если я расскажу, это испортит сюрприз, — сказал посыльный.

— Я не люблю сюрпризы.

— Да перестаньте, все девчонки их любят.

— Но не я. — И я начала закрывать дверь.

— Подождите! Это цветы. Получите их, хорошо? Вы последний из моих заказов на сегодня.

— Но я не жду никаких цветов.

— В том-то и дело. Люди обычно не ждут цветов.

В его словах был смысл.

— Распишитесь здесь. — Он протянул мне коробку и затем электронное устройство и попросил, чтобы я подписала.

Я сказала, что лучше не буду этого делать.

— Да перестань, детка, хватит усложнять мне жизнь. Подпишись здесь, пожалуйста.

— Почему бы вам не сделать это за меня?

— Годится, — ответил он и пробормотал себе под нос: — В наше время дети стали такие невоспитанные.

Я принесла неожиданно тяжелую коробку на кухню и разрезала целлофан ножом. В неглубокой квадратной вазе стояло двадцать четыре розы с короткими стеблями. Это были самые красивые цветы, которые мне когда-либо посылали. Там же лежал бумажный конверт кремового цвета, на котором было написано мое имя. Я вскрыла его и прочла следующее:

«Дорогая Аня, приношу свои извинения, что жестко говорил с тобой сегодня. Ты перенесла очень тяжелую потерю, а я вел себя как безмозглый грубиян.

Я больше всех понимаю, какие жертвы ты приносишь. Знай, что ты не одна и у тебя есть друг.

Твой старый друг (надеюсь), Юджи Оно.

P. S. Однажды, когда я еще был ребенком, у меня были причины, чтобы впасть в бездну отчаяния. Твой отец поделился со мной следующим: «Более всего мы боимся не того, что мы неполноценны, а того, что наша мощь безгранична». Эти слова навсегда остались со мной, и поэтому сегодня я передаю их тебе.

P. P. S. Может быть, когда-нибудь ты сможешь приехать в Киото».

Буквы были очень мелкие и аккуратные — автору надо было вместить весь текст на открытку. Мне казалось, что это написано рукой Юджи — похоже, он зашел в магазин цветов по дороге в аэропорт, — и это в сочетании с формулировкой было знаком глубокого уважения. Кроме того, он преподнес мне еще один подарок — слова моего отца. Они останутся со мной надолго, даже когда розы умрут. Я склонилась, чтобы понюхать розы. Их запах был свежим и мирным, словно они пришли из мира, где я никогда не была, но не теряла надежды когда-нибудь появиться. Я не особо люблю цветы, но эти… Надо признаться, они были красивы. Я опустила письмо в карман, и тут на кухню зашел Вин. Он спросил меня, кто прислал цветы, и, не знаю почему, я соврала:

— Один из родственников не смог присутствовать на похоронах бабушки.

— Выглядят дорого, — отметил он. — Мне пора идти, встречаюсь кое с кем из «группы».

— Так быстро? — сегодня я с ним почти не виделась.

— Аня, я тут провел восемь часов!

Вин ушел, и я села у кухонного стола, рядом с моими розами, и перечитала открытку. Хотелось бы знать, почему Юджи был в бездне отчаяния. Не связано ли это со смертью его отца? Или это случилось раньше? Я вспомнила, что когда-то его похищали, еще мальчиком. Вроде бы тогда (хотя я точно не помню) он потерял палец.

И снова я перечитала открытку; можно сказать, благодаря ей я почувствовала, что меня кто-то увидел и понял.

Я провела почти всю свою жизнь, пытаясь сделать нас невидимыми, то есть живыми и здоровыми. И тут кто-то догадался, кто-то увидел, кто-то передо мной извинился. И не просто кто-то, а человек, который находился в такой же ситуации, который знал ее изнутри, который страдал так же, как и я.

Я больше не была одна.

Я положила открытку обратно в карман и пошла в комнату бабушки, чтобы вернуть пистолет в шкаф.

XVII

Я строю планы на лето

Вернувшись в школу, первым делом я пошла поговорить с учителем Нетти. Во время болезни я пришла к решению насчет этого лагеря для одаренных детей, а именно — что я должна приложить все усилия к тому, чтобы Нетти туда поехала. Услышав эту новость, мисс Бельвуар отреагировала (как и следовало того ожидать) самым смешным образом — обняла и расцеловала меня, а потом загрузила инструкциями, телефонными номерами, сроками и ценами.

— Сейчас мы обе работаем над этой благородной задачей, — сказала она мне напоследок. Но я не хотела работать с ней; у меня и так было предостаточно забот.

Общение с мисс Бельвуар заняло больше времени, чем я предполагала, так что я опоздала на пять минут на урок доктора Лау. Обычно она спокойно относилась к опозданиям, особенно моим, но в этот день она взглянула на меня поверх очков и сказала каменным голосом:

— Мисс Баланчина, я бы хотела поговорить с вами после урока.

Она сказала это тем тоном, который доводил моих одноклассников до предобморочного состояния. Я села на свое обычное место рядом с Вином и стала ждать наказания, которое должно было последовать через час. Я любила доктора Лау и была хорошей ученицей, но в этот год явно не блистала — пропустила почти месяц занятий, а наверстывать упущенное в криминалистике было особенно тяжело, учитывая большое количество лабораторных занятий.

Прозвенел звонок, и я сказала Вину, чтобы он не ждал меня.

— Удачи, — пожелал он.

Я медленно подошла к столу доктора Лау, подавив позыв немедленно извиниться за свои пропуски. Начать извиняться, даже не выслушав претензии, — слабость, которая приводит к тому, что на пустом месте возникают новые обиды. (Еще одна строка из папиного учения, если вы еще не догадались об этом.)

— Ах да, мисс Баланчина. Я хотела бы, чтобы вы взглянули вот на это.

Она щелкнула по экрану, чтобы выслать файл на мою доску. Я открыла его и увидела следующее:

«Летний лагерь для юных криминалистов

30 июня — 15 августа 2083 года

Вашингтон, округ Колумбия

Под руководством ФБР и Национального общества криминалистов

Крайний срок подачи заявок: 8 апреля 2083 года

Учителя, мы ждем заявок от ваших лучших молодых криминалистов. Требуются студенты 11 и 12 классов, прошедшие обучение криминалистике в течение минимум двух (предпочтительнее трех) лет (включая сбор улик с места преступления, обработку вещественных доказательств и т. д.), которые продемонстрировали выдающиеся способности в этой сфере.

Отбор будет производиться на конкурсной основе».

Я положила доску и посмотрела на доктора Лау.

— Ты отучилась только два года по криминалистике, но уроки вела я. Я уверена, что два года под моим руководством равны трем годам с большинством других учителей, — заявила она. — Программа будет обширной: множество экспериментов, далеко не каждый из которых я смогу организовать в здешних условиях. И ты сможешь провести лето с ребятами твоего возраста. Там будут и развлечения — вечеринки с мороженым, боулинг и все такое. Но не это главное. У тебя способности к криминалистике, и это предложение может стать для тебя важным шагом, Аня.

Мне очень понравилась возможность посетить настоящие места преступления, но еще более привлекательно выглядела возможность провести лето вдали от дома.

Вдали от дома. Другие люди уезжают на лето из дома. Например, Скарлет провела несколько летних каникул в театральном лагере в Пенсильвании. А я летом сидела здесь, приглядывая за братом, сестрой и бабулей. И я точно знала, что Вин ничем не будет занят летом, разве что будет заполнять заявления в колледж.

Провести летние каникулы, встречаясь со своим парнем, — не самый худший вариант (если, конечно, мы не расстанемся).

— Я не могу, — наконец ответила я.

— Я предполагала, что ты это скажешь, — кивнула доктор Лау. — Я немного осведомлена о твоих обстоятельствах и приготовила контраргументы. Не хочешь ли их услышать?

Я кивнула.

— Значит, буду говорить прямо. Твоя бабушка умерла, значит, тебе не надо больше за ней ухаживать. По всей вероятности, Наталья уедет в лагерь для одаренных детей с мисс Бельвуар…

Я перебила ее:

— Откуда вы знаете?

— Знаешь ли, учителя тоже общаются между собой. Твой брат Леонид, может быть, в какой-то мере недееспособен, но он уже взрослый человек, и ты не можешь вечно держать его за руку. Кроме того, лето в лагере может приучить тебя к тому, что он неизбежно отделится от тебя. — Она сделала паузу, чтобы оценить мою реакцию. Я уверилась, что мое лицо ничего не выражает. — Умение сохранять бесстрастный вид хорошо послужит тебе в карьере криминалиста, Аня. И наконец, тебя еще не приняли в программу. Несмотря на блестящую рекомендацию, которую я непременно напишу, они возьмут только сотню студентов, а ты отучилась всего два года. Другими словами, ты вполне можешь подать заявление сейчас и решить потом.

Ее аргументы были хорошо продуманы и понятны.

— Спасибо вам, — сказала я.

Я откладывала свое заявление до последнего воскресенья на пасхальных каникулах. Главным образом меня смущало эссе. Надо было выбрать одну из пяти тем. После длительного размышления я остановилась на пятой: «Как криминалистика связана с вашей жизнью?» Эссе далось мне нелегко. Это была очень личная тема. Я писала об убийстве моего отца, о том, что полицейские не провели тщательного расследования, так как знали, что он преступник. И хотя мой отец действительно был преступником, он также был отцом и сыном. Я написала, что все люди, невзирая на их образ жизни или всю очевидность обстоятельств связанного с ними преступления, заслуживают тщательного расследования. Я написала, что выжившие, даже более чем сами жертвы, имеют право знать, что произошло, и мирно жить своей жизнью, что криминалисты — не только ученые, которые изучают мертвых, но еще и священники и врачи для живых.

Потом я оплатила почтовые расходы, нажала «отправить» и на какое-то время постаралась не чувствовать, что кого-то предаю.

Зазвонил телефон. Я думала, что звонок от Вина, но это оказался мистер Киплинг. Он сказал, что у него есть новости для Лео. Ветеринарная клиника, где тот работал, наконец-то уладила проблемы с министерством здравоохранения и будет открыта первого июня.

— Я до сих пор не знаю, кто дал взятку, но это хорошие новости, верно?

— Вы даже не представляете насколько! — ответила я.

Я рассказала ему о том, что подала заявление на участие в летнем лагере для юных криминалистов, и что Нетти уедет в лагерь для одаренных детей, и насколько лучше я буду себя чувствовать, зная, что Лео снова будет работать в клинике, а не в Бассейне.

— Лето вдали от дома пойдет тебе на пользу, Анни. Как раз то, что требуется, чтобы помочь тебе выбрать колледж. Ты уже думала об этом?

— Эм…

— Ну, на это еще есть время. И, конечно, предложение насчет совместной поездки по колледжам остается в силе. Может быть, на пути домой после твоей летней программы?

— Посмотрим.

— Как я уже говорил, клиника не откроется до лета, и я не уверен, что на вас хорошо скажется, если Лео слишком часто будет менять работу, впрочем, как и то, что у него затянется период безработицы. Ведь с Лео в Бассейне не случилось ничего плохого?

— Не считая удара кулаком в лицо, и, кажется, виноват больше он сам. По крайней мере, это все, что я знаю.

— Так что, может, пока что стоит вообще закрыть эту тему. Лео останется в Бассейне, пока в июне не откроется клиника.

Я повесила трубку и пошла в комнату брата, чтобы сообщить ему хорошие новости.

Постучав, я открыла дверь. Он лежал на кровати и смотрел в окно. Состояние его глаза заметно улучшилось, но брат выглядел задумчивым и вялым. Я задала ему несколько обычных вопросов на тему прошедшего дня, на которые получила односложные ответы.

— Ты выглядишь усталым, Лео, — наконец сказала я.

— Все в порядке.

— Голова болит?

— Все в порядке, Анни! Хватит кудахтать надо мной.

— Что же, у меня для тебя хорошие новости, — сказала я жизнерадостно. — Со мной говорил мистер Киплинг, и он сказал, что летом клиника снова будет открыта!

В первый раз за последнее время Лео улыбнулся.

— Это здорово!

— Не хотел бы ты снова начать там работать?

Он подумал и сказал:

— Не думаю, что я смогу.

Я спросила почему.

— Я нужен в Бассейне, Анни.

— Ты нужен и в клинике тоже. А как же животные?

Лео упрямо сжал губы и покачал головой.

Я хотела закричать: «Зачем ты им нужен? Тысячи парней могут приносить сэндвичи, но только один может быть нашим с Нетти опекуном. Там небезопасно! Посмотри на себя в зеркало! И если я решу отправиться в лагерь криминалистов, то мне хотелось бы быть уверенной, что в тебя не попадет пуля!»

Но я промолчала. Крики никогда не действовали на моего брата. Кроме того, по покрасневшим щекам Лео и губам, готовым раскрыться как цветок, можно было определить, что он готов заплакать. Поэтому я решила применить другой подход.

— Лео, мне нужна твоя помощь.

— Помощь? Я ничем не могу тебе помочь, Анни.

— Я думала о том, чтобы уехать на каникулы — представилась возможность поучаствовать в глупой маленькой программе для тех школьников, кто рассматривает возможность карьеры в криминалистике. Как ты думаешь, ты сможешь справиться тут без меня? Имоджин будет тебе готовить, а мистер Киплинг позаботится о финансовой стороне. А ты сможешь звонить мне каждый раз, когда захочешь, или когда тебе будет что-нибудь нужно, или…

— Я не ребенок, Анни, я уже взрослый.

— Я знаю, Лео, конечно, я знаю это. Я только хотела сказать, что обо всем позаботятся. На ближайшие два года ты наш с Нетти опекун. Ты сейчас чрезвычайно важен.

— Ну да, я чрезвычайно важен, — сказал он тоном, который очень походил на саркастический. — Я очень важный старший брат Ани Баланчиной. Я очень, очень важен, и я хочу спать. Выключи, пожалуйста, свет, когда выйдешь, Анни.

Что-то в этой короткой речи мне не понравилось, но все же я не стала настаивать. Я подумала, что все так, как он сказал: он устал, вот и все.

Лео повернулся ко мне спиной. Я поцеловала его в затылок, в выпуклый шрам на том месте, где когда-то ему делали операцию. Он был ненамного моложе, чем Юджи Оно, и если бы не этот шрам, он даже мог бы стать таким, как Юджи Оно. То есть кем-то вроде него.

Я поцеловала Лео второй раз:

— Спи, милый принц.

— Мама всегда так говорила.

— Правда?

Он сонно кивнул.

Не знаю, что заставило меня вспомнить эти слова и произнести их сегодня вечером. Позже я узнала, что они из «Гамлета» и какой-то персонаж говорит их после смерти героя. Хотелось бы мне знать, о чем думала мама, когда она желала своему единственному сыну спокойного сна такими зловещими словами. И еще о многом, о чем она думала, мне тоже хотелось бы знать.

Она умерла, когда мне было шесть лет, так что в каком-то смысле превратилась для меня в слабо выписанный литературный персонаж. Я знала, что она была криминалистом, что влюбилась в отца, что бросила ради него свою работу и что умерла. Я помнила, что она была красивой (но какая мама не красива для своей маленькой дочки?) и что она пахла лосьоном для рук с лавандой. Я бы не узнала ее голос в записи и не могла вспомнить ни одного разговора с ней. И главным образом я скучала не по ней самой, а по самой идее матери. Как можно скучать по тому, кого не знаешь? В то время как папа… мой ум был полон его словами, но это вы уже знаете.

Поэтому-то и было так странно, что я что-то запомнила о матери, даже такую малость, как слова, которыми она желала Лео спокойной ночи.

— Ты скучаешь по ней? — спросила я, присаживаясь на его кровать.

— Порой. Моя голова… я многое забыл. — Он улыбнулся мне. — Но ты выглядишь, как она. Я имею в виду, что ты красивая, как и она. — Он прикоснулся к моему лицу тыльной стороной ладони, разгладил морщинку между бровями и вытер слезу на щеке. — Отправляйся в лагерь, Анни. Тебе больше не придется обо мне беспокоиться, обещаю.

Этой ночью мне приснился сон о летнем лагере для юных криминалистов. Мне представилось, что Скарлет в моей комнате помогает мне упаковывать вещи, что Нетти, Лео и Вин машут мне на прощание с перрона. Мне снилась соседка по комнате, костлявая рыжеволосая девушка, предлагающая мне выбрать кровать. Еще мне снились белые линии мела на тротуаре и улики в аккуратных полиэтиленовых пакетах. Я видела вечеринки с мороженым и экскурсии в музеи, настоящие, внутри которых висят картины. Это было довольно старомодное, но все-таки развлечение. И самое лучшее — мне снились все те люди, с которыми я могла бы встретиться, и никто из них ничего обо мне не знал. В Нью-Йорке я была Анной Баланчиной, дочерью убитого преступника, но за пределами штата моя фамилия была гораздо менее знаменита. Разве бабушка не упоминала какого-то Баланчина, который жил пару столетий назад? Вроде бы хореографа или танцора. Да, я бы предпочла, чтобы мой род восходил к нему. «Меня зовут Аня Баланчина, я потомок старинного рода балерин».

Я видела все это так четко.

XVIII

Меня предают

На следующий день, когда мы переодевались после фехтования, Скарлет спросила меня о наших с Вином планах на выпускной вечер:

— Вы пойдете?

Я сказала ей, что мы пока не говорили об этом, но причин отказываться нет, да и Вину нравились такие мероприятия. И так как его приглашение на прошлый Осенний бал обернулось неудачей, я собиралась сама пригласить его.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, до вечера остался всего месяц, а я состою в комитете по подготовке, так что… — Голос ее затих. — И на самом деле меня уже кое-кто пригласил.

— Уже? Вот здорово! — Я поцеловала ее в щеку. — Дай догадаюсь. Ты снова встречаешься с Гарретом Лью!

— Нет…

— Так кто это? — веселилась я. — Кто-то, кто ходит с нами в школу? Или какой-нибудь сексуальный старикашка?

Она промолчала.

— Так кто это, Скарлет?

Чем дольше она молчала, тем больше я понимала, что (вернее, кого) она имела в виду.

— Ты же не говоришь о…

— Это чисто по-дружески. И мы так часто сталкивались с тех пор, как он вернулся в школу. Тут нет ничего, связанного с чувствами. Честно. Гейбл — просто тот, с кем я могу пойти на вечер.

Она произнесла это имя.

— Скарлет, ты же не можешь! Он ужасен, он просто ужасен, — выпалила я и покачала головой. Я не находила слов. Я едва могла смотреть на нее.

— Он изменился, честно. Ты же его видела. Он теперь совсем другой. И как он мог не измениться после того, что с ним произошло? Он потерял ногу, Анни. И я… мне жаль его.

— И это все? Тебе его жаль?

— Я… послушай, я же не самая популярная девочка в классе. Никто меня никуда не приглашает. Все думают, что я странная девочка из театрального кружка или странная подружка Ани Баланчиной. Это глупости, но я знаю, о чем говорят люди. Да и какая разница? У тебя есть Вин.

— Скарлет, ты же знаешь, что дело не в этом! Дело в том (в чем же дело?), что мы говорим о парне, который практически пытался меня изнасиловать в ночь перед началом учебного года!

— Я спрашивала его об этом. Он сказал, что ты не так поняла…

— Я все так поняла!

— Послушай немножко, пожалуйста. Он сказал, что ты не так поняла, но не все. Что он хотел с тобой переспать, но никогда бы не попытался принудить тебя силой, даже если бы Лео не пришел. В любом случае он сознает, что был не прав, что был виноват. Он не должен был заходить к тебе в спальню той ночью и не должен был распространять про тебя слухи. Он знает, что ты примерная католичка — так он и сказал — примерная католичка, — и что он не должен был ставить тебя в такое положение. Он понял, что пытался воспользоваться ситуацией. Он знает, и ему стыдно. Мы часами говорили о том, что случилось между вами двумя. У меня бы даже мысли не возникло пойти с ним, если бы я не поверила, что он действительно и искренне раскаивается.

— Он врет тебе, Скарлет. Он манипулирует тобой. — Я попыталась взять себя в руки, иначе могла сказать или сделать со Скарлет что-нибудь ужасное. Все-таки, несмотря на нынешнее предательство, она была мне хорошим другом.

— И еще. Я обещала не говорить тебе, но его родители хотели заставить твою семью заплатить за отравление Гейбла, а он их отговорил. Он сказал, что сам виноват, что вынудил тебя дать шоколад, взял на себя всю вину и сказал, что все случившееся — несчастный случай…

— Это и был несчастный случай! Как благородно с его стороны признать несчастный случай несчастным случаем!

— Да, но Гейблу пришлось перенести множество операций, так что даже если его привела в больницу собственная невоздержанность…

Я прервала ее:

— Послушай, Скарлет. Если ты пойдешь на вечер с Гейблом Арсли, мы больше не сможем быть друзьями.

Она покачала головой, в глазах показались слезы.

— Гейбл сказал, что ты этого не скажешь, но я знала, что он ошибается. У тебя была трудная жизнь, Анни, но ты не единственный человек в мире, кто может страдать. Гейбл тоже страдает. Тебе достаточно раскрыть глаза пошире и посмотреть на него, чтобы убедиться в этом. — Она глубоко вздохнула. — Ведь люди меняются.

— Гейбл Арсли не изменился.

— Я говорила о себе. Я люблю тебя, Анни, я люблю всю твою семью — Лео, Нетти, и я бы сделала для тебя все, но хотелось бы получать что-то взамен.

— И получить взамен — значит пойти на вечер с калекой? — жестко спросила я. — Похоже, ты слишком низко себя ценишь, Скарлет.

— Эти слова недостойны тебя, — сказала она, взяла свою сумку и вышла из раздевалки.

Я потратила остатки воды на то, чтобы ополоснуть лицо; пожалуй, сейчас я чувствовала себя способной совершить убийство.

Я пошла в столовую. Должно быть, Скарлет уже стояла в очереди за завтраком. Вина не было видно, но в другом конце зала я заметила Гейбла.

И с этого момента мир вокруг меня остановился.

Я побежала к Гейблу, схватив по дороге поднос с одного из столов («Эй, это мое!» — закричала Чай Пинтер, но голос ее доносился словно из-под толщи воды), и красный соус разлетелся кровавыми брызгами.

И вот я стою вплотную к Гейблу. Я уже была готова вылить лазанью ему на голову, когда увидела его покрытое рубцами лицо, неестественно розовый цвет пересаженной кожи и — ниже — пальцы с удаленными фалангами, которые, если бы могли, указывали бы на отрезанную ногу.

На мое плечо опустилась рука Вина. Скарлет тоже была тут:

— Аня, оставь его в покое! Пожалуйста, ты же не знаешь, какую боль он пережил!

— Тише, все в порядке, — сказал Гейбл Скарлет.

Я положила поднос на стол перед Гейблом и склонилась к нему — мы не были ближе с того вечера в реабилитационном центре. Моя щека почти соприкасалась с его щекой, когда я прошептала ему на ухо:

— Ты можешь одурачить Скарлет, но мы знаем друг друга слишком долго, Гейбл. Если с ней что-нибудь случится, не думай, что будешь жить. Ты же знаешь, кто моя семья и на что она способна.

— Я уж было подумал, что ты собираешься вывалить на меня лазанью, как в старые добрые времена, — иронически заметил он.

Я не ответила. Я не хотела сидеть с Гейблом и Скарлет или говорить с ними, так что, взяв поднос Чай Пинтер, вернула его на место.

— Прости, — сказала я.

— О, между Гейблом и Скарлет что-то есть? — спросила она. — Ты совсем сошла с ума?

Я пошла прочь, не ответив, и села за самый дальний от Гейбла стол. Вин сел напротив меня, достал апельсин из сумки и начал его чистить.

— Ты об этом знал?

Он пожал плечами.

— Подозревал. Мне казалось, что что-то происходит, но… я честно думал, что они будут всего лишь друзьями.

— То же говорила и Скарлет, но это вопрос принципа. Она хочет пойти с ним на вечер. Ты можешь себе представить, насколько это нелепо?

Он отломил мне дольку апельсина.

— Вечер сам по себе нелеп — костюмы, бальные платья, чаша для пунша. Не вижу причин, почему то, что Скарлет пойдет туда с Гейблом, сделает его еще более нелепым, чем он есть на самом деле.

— На чьей ты стороне?

— На твоей. Но и на их тоже, — сказал он со вздохом. — Одна из лучших черт твоей подруги — ее сострадательность. Никто во всей школе не любит Гейбла Арсли, Анни, все его бывшие друзья его покинули. Если бы мы прекратили с ним обедать, он бы обедал в одиночестве. Ты это сама знаешь. Я не могу не думать, что если Скарлет нашла у себя в сердце частичку тепла для Гейбла, кто мы такие, чтобы отговаривать ее?

— Она предала меня, Вин. Как я могу простить ее?

Он покачал головой.

— Я не знаю, что тебе сказать, Анни. По мне, так она твой самый верный друг.

Вин был потрясающе наивен для парня, чей отец был большой шишкой в политике. Папа, бывало, говорил, что человека можно считать верным до того дня, когда он предаст тебя. После этого ему уже не надо доверять.

— Думаю, все вместе мы на вечер не пойдем, — пошутил он.

— Честно говоря, не думаю, что уже созрела для такого рода шуток. И к тому же я еще не соглашалась, что пойду с тобой.

Я злилась, что он сорвал мой план первой пригласить его.

— Но ты пойдешь. Я ведь единственный друг, что остался у тебя.

Я швырнула в него долькой апельсина.

Посреди урока мистера Вейра меня вызвали в кабинет директора; я решила, что это по поводу инцидента за обедом. Или кто-то (может быть, Чай Пинтер? или Скарлет — кто знает, на что она стала способна?) донес на меня, что я бегала по столовой как сумасшедшая, или сам Гейбл доложил об угрозах, которые я прошептала ему на ухо. Оба варианта были одинаково неприятны — я никому ничего не сделала. Учитывая все обстоятельства, мне казалось, что я, наоборот, проявила редкостное самообладание.

— Они вас ждут, — сказала секретарь, как только я вошла в коридор (кто «они»?).

Напротив стола директора сидело два офицера полиции; я узнала одну из них — она была среди тех, кто арестовал меня прошлой осенью. Для происшествия за завтраком это было как-то чересчур. Они же не могут арестовать меня за то, что я бегала по столовой с чужим подносом в руках. Или могут?

— Здравствуй, Аня, — сказала директор. — Присаживайся.

Я не стала садиться.

— Здравствуйте, детектив Фраппе. Вижу, вы постриглись, — сказала я той, кого узнала.

— Просто дала волосам отдых, — отозвалась Фраппе. — Спасибо, что обратила внимание. Что же, давайте приступим к делу. Ты лично ничего не совершила, Аня, но нам нужно поговорить с тобой о том, что случилось.

Я кивнула. Сердце в груди затрепетало, а желудок сжался в кулак.

— Сегодня утром твой брат Лео пытался убить Юрия Баланчина из пистолета твоего отца.

Я попросила ее повторить; ее слова показались мне бессмысленными.

— Твой брат стрелял в твоего дядю из отцовского пистолета.

— Почему вы решили, что пистолет принадлежал отцу? — спросила я тупо.

— Твой двоюродный брат Микки был там и опознал пистолет: красная рукоять, выгравированные слова «Особый темный Баланчина».

Если Микки был прав, это был «смит энд вессон», который пропал давным-давно.

— Вы сказали «пытался убить». Это значит, что дядя Юрий жив?

— Да, но он в тяжелом состоянии. Пуля прошила легкое, и произошла остановка сердца. Сейчас он находится в реанимации.

Я кивнула. Неясно, станет ли положение Лео лучше, если Юрий выживет.

— Лео жив?

— Да, но никто не знает, где он. Он выстрелил один раз, потом убежал, прежде чем кто-то сообразил остановить его.

— Он ранен?

Фраппе не знала.

— Микки выстрелил в целях самообороны, но не знает, попал он или нет.

Бедный Лео. Должно быть, он так испугался. Почему я позволила ему работать в этом месте?

— Не знаешь ли ты, почему твой брат хотел застрелить Юрия Баланчина? — спросил второй полицейский.

Я покачала головой.

— Если Лео попытается связаться с тобой, ты дашь нам знать? Думаю, ты согласишься с тем, что для него будет лучше, если он попадет в руки к нам, а не к твоей семье.

Я улыбнулась, кивнула и подумала, что черта с два я сдам Лео полиции.

Полицейские ушли, но я все не могла пошевелиться. Директор подошла ко мне и коснулась моей руки.

— Есть ли у тебя кто-нибудь дома, кто бы приглядывал за тобой? Лео был твоим опекуном, если я не ошибаюсь? Если никто не сможет приглядывать за тобой и твоей сестрой, мне придется позвать Службу защиты детей, Аня.

— Да, есть, — слегка преувеличила я. — У нас есть няня, ее зовут Имоджин Гудфеллоу, она заботилась о Галине и теперь приглядывает за нами.

Я записала для директора ее телефонный номер и попросила отпустить нас с Нетти домой на случай, если Лео вдруг решит вернуться.

— Конечно, Аня, — ответила директор. — Осторожнее на пути домой, тут повсюду репортеры.

Я выглянула из окна. И правда, огромная толпа репортеров торчала на тротуаре у стен Школы Святой Троицы.

Директор послала кого-то за Нетти, и я попросила разрешения воспользоваться телефоном и позвонила мистеру Киплингу и Саймону Грину. В конце концов, нам нужна была машина, чтобы добраться домой. Я рассказала, что случилось. Какое-то время оба адвоката молчали, так что я даже подумала, не прервалась ли связь.

— Прошу прощения, Аня, — сказал наконец мистер Киплинг. — Эти новости выше моего разумения.

— Как вам кажется, нужна ли нам с Нетти защита на пути домой?

— Нет, — сказал он. — Думаю, Семья не предпримет никаких шагов до стабилизации состояния Юрия. А даже если и предпримет, то они хотят видеть мертвым Лео, а не тебя.

Когда Нетти вошла в кабинет, я рассказала ей, что случилось. Я ожидала, что она заплачет, но она не стала.

— Давай поставим свечки за Лео в часовне, — сказала она, сжав своей маленькой ручкой мою.

Я согласилась, что по крайней мере это не принесет никому вреда.

— Нам будут нужны талоны, — сказала я.

Но в глубине души я знала, что это не слишком поможет.

Следующие несколько дней мы с Нетти двигались как сонные мухи. Мы ели, спали, принимали душ, ходили в школу — короче, делали все, что от нас требовалось, чтобы показать, что за нами есть присмотр. Но по-настоящему мы только и делали, что ждали, когда Лео попытается связаться с нами.

Я боялась, что он умер, что Микки попал в него и Лео истек кровью где-нибудь в переулке. Я не могла узнать, что случилось, потому что было опасно пытаться связаться с кем-нибудь из Семьи. Я чувствовала себя отрезанной от всего мира. Я скучала по Скарлет. Скучала по Вину, но решила, что для него лучше будет не приходить ко мне.

В пятницу после нашей ссоры Скарлет подошла ко мне.

— Я так беспокоюсь о Лео, — сказала она.

Я проигнорировала ее слова; мне хотелось заговорить с ней, но я просто не могла. Теперь я уже не могла ей доверять в полной мере: в конце концов, она обсуждала меня с Гейблом. И кто знает, кому скажет он?

Я ходила на уроки, но единственное, что меня занимало, это мысль о том, почему Лео это сделал. Я знала, что он ударил Микки, потому что думал, будто тот виноват в смерти бабушки. Может, Лео стрелял в Микки и случайно попал в Юрия? Я знала, что у Джекса могли бы быть ответы на эти вопросы, но в настоящий момент поговорить с ним было невозможно.

Я мучила себя, обдумывая, что я могла бы сделать, чтобы все это предотвратить. Мне следовало понять, что случилось с папиным револьвером; я не должна была позволять Лео работать в Бассейне; мне нельзя было подавать Лео мысль, что бабушка была убита. (Он так легко поддавался влиянию. Боже мой, конечно, она не была убита; уже многие годы она вела существование между жизнью и смертью.) Я не должна была даже думать о летней программе. Я не должна была так давить на него в вопросе о том, как важно быть нашим опекуном. Я не должна была позволять себе отвлекаться на Вина. Я должна была более активно действовать, чтобы разрушить отношения Лео с Джексом. И снова и снова я обдумывала одно и то же и не могла избавиться от чувства, что нынешняя ситуация сложилась по моей вине и что я подвела папу.

Утром в понедельник я пошла в часовню помолиться, пропустив урок доктора Лау. Сосредоточиться было невозможно: в голове роилось так много мыслей.

Я села на скамью и перекрестилась.

— Анни, — позвал кто-то хриплым шепотом. Я оглядела часовню — никого.

— В середине, — снова позвал голос.

Я прошла к середине зала и села на другую скамью. На полу лежал Лео. Я не двинулась, чтобы его обнять, хотя очень этого хотела; вместо этого я устремила взгляд на распятие и заставила голос не дрожать.

— Я ждал тебя, — сказал он. — Ты не так часто молишься, как я думал. В школе хорошо прятаться. Еду я добываю ночью в столовой и потом сижу в часовне весь день. Никто не приходит сюда, а если кто-то и заходит, то считает меня одним из школьников, прогуливающих уроки. А когда тут поет хор, я иду в театр. Однажды я видел, как Скарлет целуется с Гейблом Арсли, Анни. Ты знала, что они встречаются? Из-за этого она мне нравится меньше. Я знал, что они подумают, что я вернусь в квартиру, так что я пошел сюда.

Мне хотелось заплакать.

— Ах, Лео, это так умно с твоей стороны, но ты не можешь оставаться тут вечно. Рано или поздно тебя узнают. И тогда…

— Бах! И я умру, — сказал он довольно жизнерадостно и достал револьвер из-за пояса. Это был револьвер папы, «смит энд вессон», как Микки и говорил. Я подавила в себе порыв отобрать его у брата. Если Баланчины появятся в школе, Лео должен будет иметь возможность защитить себя.

— Почему ты это сделал, Лео?

— Для этого был миллион причин, — вздохнул он. — Потому что я сын Леонида Баланчина и глава семьи. Юрий стар и пытается сделать так, чтобы Микки стал новым главой. Он пытается украсть, — Лео с трудом вспомнил нужное слово, — мое право по рождению. И Микки плохой. Это он устроил фре… фре… отравление шоколада, чтобы его отец выглядел слабым и он быстрее стал новым главой…

— Подожди, откуда ты узнал, что это подстроил Микки?

— Так сказал Джекс, — ответил Лео.

— А что еще сказал тебе Джекс?

— Что Микки и Юрий подстроили нашу поездку на свадьбу, чтобы они могли убить бабулю. Юрий контролирует электричество, и поэтому машины остановились.

— Лео! Какой в этом смысл? С какой стати им убивать бабулю?

— Чтобы я был слишком занят обязанностями опекуна и не мог предъявить права на то, что принадлежит мне.

Я уронила голову на руки. Мой бедный брат.

— Ах, Лео, почему ты вообще захотел стать главой семьи? Это ужасная работа. Посмотри, что стало с папой.

Лео помолчал, потом ответил:

— Потому что только так я мог защитить тебя и Нетти от людей из нашей семьи.

— Но со мной и Нетти все было в порядке до тех пор…

— Это не так. Прошлой осенью тебя отправили в тюрьму только за то, что ты Баланчина. Ты вернулась домой похожей на сломанную куколку, Анни, и тогда я понял, что должен что-то сделать. Папа говорил мне перед смертью, что главная моя работа в жизни — защищать сестер.

Глупый папа говорил мне то же самое.

— Но, Лео, самый верный способ защитить нас — держаться от всего этого подальше. А теперь они придут за тобой и, если найдут, убьют.

Лео медленно покачал головой.

— Я знаю, ты думаешь, что я дурак, как Виктор Бык.

— Виктор Бык? (Кто, черт возьми, был этот Бык? И потом я вспомнила.)

— Ты не знала, что я стоял за дверью, но я был там. Бабуля сказала, что я как он, что я дурак и единственное, что могу делать, это носить ящики. И ты согласилась. Лео Дурачок. Как Виктор по прозвищу Бык.

— Нет, Лео, ты неправильно понял…

Но он все понял верно.

— Все меня недооценивают, Анни. Только то, что мне трудно найти нужное слово и что я порой плачу, вовсе не значит, что я идиот. И только то, что у меня припадки, не делает меня слабаком, неспособным защитить сестер. Только то, что меня когда-то ранили, не значит, что я бесполезная вещь, которая никогда не станет лучше.

Мне хотелось кричать от боли, но я не могла себе позволить привлечь чье-то внимание.

— Это тебе Джекс объяснил?

— Нет! Ты меня не слушаешь, Анни. Это я. Может быть, Джекс сообщил мне пару вещей о том, как устроена Семья. Но я сделал это сам. Ради всех нас.

Лео был сбит с толку и сделал смертельную ошибку. Как я поняла, им манипулировал Джекс; но это не отменяет того факта, что Лео совершил попытку убийства. Если Семья доберется до него, Лео будет мертв. Если полиция будет первой, то его пошлют в тюрьму, которая может быть даже хуже, чем смерть, для такого человека, как мой брат.

Мне нужно было вывезти его из страны. Но первым делом надо было его вывести из школы.

Я снова перекрестилась и произнесла быструю молитву.

Я заставила Лео пообещать, что он станет менять скамьи в течение дня, это уменьшало шансы на то, что его заметят. Также я дала ему мой школьный шарф, чтобы его приняли за кого-то другого, если увидят.

Затем я пошла в офис церковного секретаря — он по-прежнему был пуст, так как администрация до сих пор не наняла нового, — и набрала номер телефона. В Киото было девять вечера. Не думаю, что время было слишком поздним для звонка, но даже если так, дело не могло ждать.

Юджи ответил по-японски.

— Юджи, это Аня Баланчина. Мне нужна помощь. — Я объяснила, в чем дело. — Я не прошу тебя, чтобы ты присматривал за Лео, но я не могу позволить, чтобы он оставался в стране. Он будет убит, и Баланчины вправе это сделать. Но я не могу позволить брату умереть, верно?

— Конечно, — ответил Юджи.

— Я надеюсь, что ты сможешь организовать тайную переправку Лео в Японию. И опять-таки я знаю, что ты скомпрометируешь себя, если он останется в твоем доме, так что надеюсь, что ты сможешь найти место, где за ним будут присматривать. Он сошел с ума. Он не имеет представления ни о своих способностях, ни о своих границах. Думаю, что его дружок, о котором ты меня предупреждал, Джекс, подстегивал его, но до каких пределов, я до сих пор не знаю.

— Я устрою транспорт и место для твоего брата, — ответил Юджи.

— Спасибо. Конечно, за все будет заплачено, но не прямо сейчас.

— Без проблем.

— Я… может показаться, что это выглядит лицемерно, ведь я прошу тебя о таком огромном одолжении, но я хочу поблагодарить тебя за цветы и особенно за записку.

— Конечно, Аня. Можно задать тебе вопрос?

— Да.

— Ты уже подумала о том, как и когда ты сможешь его вытащить из школы? Если она окружена полицией и репортерами, как ты говоришь. И если, очевидно, ты не можешь его привести домой.

— Через две недели случится школьный бал. Это большой праздник. Банкет, маскарадные костюмы, люди ходят туда-сюда. Думаю, что смогу его вытащить, хотя пока точно не знаю как.

— Предлагаю, чтобы он прямо из школы попал в машину. Так будет меньше шансов, что все пойдет наперекосяк.

Я согласилась. Мы решили, что переговорим снова ровно через неделю, и тогда Юджи точно сообщит, куда отправится Лео. Я должна буду позвонить ему из школы: наш домашний телефон могли прослушивать.

— Спасибо тебе, — сказала я раз в четвертый.

— Рад помочь. Когда-нибудь (я надеюсь, что этот день никогда не придет) я тоже смогу обратиться к тебе за помощью.

Да, я прекрасно знала, что это значит.

— И, Юджи, постарайся устроить его в хорошее место. Он совершил ужасную вещь, но у него добрая душа. Он всего лишь ребенок.

Голос мой прервался на слове «ребенок», показав больше эмоций, чем мне бы хотелось.

Я пошла на фехтование. Мы со Скарлет не разговаривали с тех пор, как она мне рассказала про Гейбла, так что она удивилась, когда я ее приперла к стенке в раздевалке.

— Скарлет, ты все еще в комитете по подготовке вечера? — прошептала я.

— О, мисс Баланчина соизволила поговорить со мной. Но не думаю, что я желаю разговаривать с тобой, — ответила она.

— Скарлет, у меня нет времени на эти глупости. Мне нужна твоя помощь в очень важном деле. И ты должна поклясться, что не расскажешь об этом Арсли. Если расскажешь, могут пострадать и даже погибнуть люди.

— Я не рассказываю Гейблу все подряд, знаешь ли. — Она понизила голос до шепота. — Это насчет Лео?

Я удостоверилась, что за нами никто не следит и не подслушивает, и кивнула.

— Что я могу сделать? — спросила она.

— Он тут, в школе. Я подготовила ему переезд в дальние края, но мне нужно разработать план, как вытащить его отсюда. Я надеялась, что смогу это сделать во время вечера. И не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме нас, знал об этом; я не говорила Вину и даже Нетти.

Скарлет кивнула.

— Значит, ты все еще доверяешь мне, даже несмотря на то, что я иду на вечер с Гейблом.

— Я верю, что ты никогда не сделаешь ничего, что способно навредить Лео, Нетти или мне, — сказала я дипломатично. — Ты мой самый старый друг, и мне нужна твоя помощь.

Скарлет оценила мои слова и обняла меня.

— Я так по тебе скучала!

Я обняла ее в ответ. Я тоже по ней соскучилась.

Мы со Скарлет шепотом обговаривали наш план во время фехтования всю следующую неделю. Однако мы решили не возобновлять обеды за одним столом; так никто не догадается, что она мне помогает.

Некоторые из наших задумок были чересчур сложны. Например, соорудить пиньяту — мексиканскую игрушку — в виде лошади на колесах и спрятать Лео внутри. Но для этого потребовались бы лицензии на бумагу и умение строить пиньяту, и кроме того, она совершенно не вписывалась в тему вечера «Рай на Гавайях». В конце концов мы остановились на очень простом решении: спрятать Лео в открытую. Мы предположили, что раз много парней пойдет на бал в смокингах, почему бы Лео просто не выйти в нем? В 9:30, примерно через час после начала вечера, Лео просто выйдет наружу и сядет в машину. Он будет выглядеть словно один из парней, пришедших на танцы. Скарлет и я даже устроили так, что Гейбл, Вин и Лео возьмут напрокат совершенно одинаковые смокинги. Без ведома каждого из них они помогут создать иллюзию, что Лео — всего лишь один из школьников, неотличимый от множества других.

Забавно: где-то дней за десять до бала Вин спросил меня, хочу ли я пойти.

— Ты столько пережила за последнее время, — сказал он, — и я знаю, что тебе меньше нравятся вечеринки, чем мне. Я пойму, если ты не захочешь идти на эту.

— Нет, я хочу пойти с тобой. Думаю, для меня будет лучше не киснуть дома и выходить наружу так часто, как можно.

Это была чистая правда, но я не упомянула, что сама жизнь моего брата зависит от того, пойду ли я на этот бал. Еще никогда я не ждала ни одного официального мероприятия с таким нетерпением.

За неделю до вечера я позвонила Юджи, как мы и договаривались. Он заказал транспорт для Лео, как и обещал.

— Машина доставит его на лодку, которая привезет его на остров у берегов Массачусетса. А оттуда частный самолет заберет его в Японию.

После некоторого колебания я спросила:

— А в Японии, что ждет его там?

— Я нашел для него очень хорошее место; думаю, оно тебе понравится. Это буддийский монастырь у подножия горы Койя. Там есть озеро, полное рыбы, и много животных. Я помню, ты говорила, что твой брат питает слабость к животным. Монахи, что живут там, — мирные люди. Они едят рыбу, но никакого мяса. И что еще лучше, языковой барьер не будет для твоего брата проблемой, а тебе не надо будет беспокоиться о том, как его примет общество, — большинство монахов там хранят обет молчания. Распорядок там не суровый, и, думаю, монахи будут добры к твоему брату, Аня.

Я закрыла глаза и представила, как Лео в соломенной шляпе ловит рыбу, сидя в лодке. Небо и вода были настолько синие, что с трудом можно было различить, где начинается одно и кончается другое.

— По описанию похоже на райское место. Откуда ты о нем узнал?

— Когда-то давно я подумывал остаться там сам, — ответил Юджи Оно.

Прошла бесконечная неделя, наполненная страхом, что убежище брата обнаружат, во время которой мы вели множество тайных бесед со Скарлет и Лео. И наконец пришел выпускной вечер. Вин купил мне букет, состоящий из единственной белой орхидеи, чтобы носить на запястье. Орхидея была красивая, но в сочетании с черным платьем эффект был несколько похоронный.

— Я не хотел приносить тебе розы, — объяснил он. — Слишком банально для Анны Баланчиной.

— Повеселитесь как следует! — пожелала Нетти, нажав на спуск фотокамеры. — Хотела бы я пойти с вами.

— Вот, позаботься о моей шляпе, — сказал Вин, нахлобучив свою шляпу на голову Нетти.

Мы вошли в танцевальный зал в половине девятого. Я протанцевала с Вином несколько танцев, потом извинилась и пошла в дамскую комнату на третьем этаже, где мы договорились встретиться со Скарлет. Задача Скарлет заключалась в том, чтобы принести смокинг и переодеть Лео.

— Лео надел смокинг? — спросила я Скарлет.

— Да, — ответил за нее Лео, выходя из одной из кабинок. Он выглядел таким красивым и таким взрослым. Я даже пожалела, что не захватила фотоаппарат, чтобы показать Нетти фотографию, хотя невозможность этой затеи была очевидна.

— Ну разве он не здорово выглядит? — спросила Скарлет.

— Верно. — Я поцеловала Лео в щеку.

— Может, мне стоит проводить Лео до машины? — спросила Скарлет и надела на Лео черную шляпу, так что его лицо оказалось в тени. — На случай, если снаружи кто-нибудь тебя узнает.

Мы обговаривали это предложение несколько раз и решили, что раз Скарлет пошла на вечер с Гейблом, который передвигался в инвалидном кресле, будет лучше, если именно я провожу Лео к машине. Вполне возможно, что Лео примут за Вина, если на нас кто-нибудь вообще обратит внимание.

— Нет, все будет в порядке. До машины всего метров пятнадцать.

— Лео, ты готов?

Он предложил мне свою руку, и я взяла его под локоть.

— Прощай, Скарлет, — сказал он. — Ты сегодня выглядишь очень красивой. Не позволяй Гейблу дурно обращаться с тобой.

— Не позволю, Лео, клянусь, — ответила она.

Мы сошли по лестнице, прошли мимо администрации, спортивного зала, где были танцы, и мимо билетеров. Мы уже почти дошли до входной двери, когда я услышала, как кто-то окликнул меня. Это была доктор Лау, одна из дежурных учителей. Я повернулась поговорить с ней, молясь про себя, чтобы Лео догадался не ходить за мной.

— Хорошая новость, Аня! Я везде тебя искала — хотела сообщить тебе лично, что я получила ответ на твое заявление на участие в летнем лагере для юных криминалистов. Ты прошла конкурс.

— Ох, здорово, просто здорово, — сказала я. — Я… у меня немного кружится голова. Ничего, если мы поговорим чуть позже?

— Что-то случилось, Аня?

— Все в порядке. Мне лишь надо немного свежего воздуха. Буду тут через пять минут.

Я толкнула тяжелые дубовые двери школы и вывела Лео через них. Мы пошли по тротуару. Три парня в смокингах гоняли футбольный мяч, а на ступеньках у входа в школу сидели девушки в вечерних платьях. Среди них была и Чай Пинтер, но она меня не видела. В поле зрения не было ни репортеров, ни папарацци, да пусть бы даже и были — Лео уже пора было ехать, медлить было нельзя.

Словно по заказу, за несколькими учениками приехали машины. В конце ряда черных лимузинов я заметила наш: машину с освежителем воздуха в виде четырехлистного клевера на заднем стекле.

Остаток пути мы прошли ровным шагом. Никто, казалось, нас не видел. Когда Лео уже стоял у двери со стороны пассажира, я быстро клюнула его в щеку:

— Хорошей поездки!

Я подумала, что нам лучше избежать долгих прощаний.

— Кстати, не вернешь ли мне папин револьвер?

— Зачем? — спросил Лео.

— Там, куда ты отправишься, он тебе будет не нужен.

Лео достал револьвер из-за пояса, и я положила его в сумочку.

— Я люблю тебя, Анни, и передай Нетти, что ее я тоже люблю. Мне очень жаль, что я причинил вам столько неприятностей.

— Не переживай, Лео. Ты мой брат, и я сделаю для тебя все, что угодно.

Лео сел в машину.

— А я смогу приехать на Рождество?

— Нет, Лео, боюсь, не сможешь. Но давай посмотрим, как все будет, хорошо? Может быть, я смогу тебя когда-нибудь навестить.

— И Нетти?

— И Нетти, — солгала я.

Я проводила взглядом машину Лео, потом вернулась обратно. Кстати, доктора Лау уже не было в холле. Я хотела пойти в зал, потанцевать с моим парнем и немного расслабиться. Теперь, когда я увидела, что Лео уехал, невидимая рука, сжимавшая мои внутренности все эти две с половиной недели, начала разжиматься (окончательно она исчезнет, лишь когда я услышу новости от Юджи).

Я нашла Вина; он разговаривал со знакомыми из «группы».

— Где ты так долго была?

— На обратном пути из дамской комнаты я встретила доктора Лау. Похоже, мою кандидатуру одобрили. Она мне все уши об этом прожужжала.

— Поздравляю! Очень горд за тебя. И еще раз — сколько продлится лагерь?

— Шесть недель.

— Ну, не так уж плохо. Хотя я точно буду по тебе скучать, — сказал он и притянул меня к себе.

Потом мы с Вином протанцевали еще несколько песен. Мне раньше казалось, что я не люблю танцы, но может быть, у меня просто не было подходящего партнера.

— Последняя песня, — прокричал лидер группы, — все на танцпол!

В другом конце зала я увидела Скарлет с Гейблом. Я решила официально помириться со Скарлет — я имею в виду в присутствии Гейбла.

— Ты мой лучший друг, — сказала я, когда дошла до них, — но я не управляю твоей жизнью. И если ты хочешь танцевать с этим имбецилом, думаю, это твое дело.

Скарлет улыбнулась мне:

— Конечно, Аня, спасибо. Это для меня много значит.

— Эй, ты не хочешь сказать, что я не имбецил? — сказал Гейбл Скарлет.

Скарлет покачала головой.

— Ну, порой ты его очень напоминаешь.

Я вернулась к Вину:

— Давай пойдем домой.

Мы вышли из танцевального зала рука под руку. Нас не ждала машина, мы собирались, как обычно, поехать на автобусе.

— Прекрасная ночь, — сказал Вин. — Можно сказать, что лето уже совсем близко.

И тут я услышала выстрел.

Я полезла в сумочку за папиным револьвером.

Снова выстрел.

Вин упал на землю.

— Боже мой, Вин!

Я вытащила револьвер из сумочки, взвела курок, прицелилась и выстрелила. Стрелявший находился от нас на расстоянии метров пяти, было темно, но стреляла я хорошо (папа позаботился об этом). Стреляла я для того, чтобы не дать убежать, а не чтобы убить. Одну пулю я отправила в плечо, а вторую — в колено.

Я подбежала к стрелявшему, откинула ногой пистолет так, чтобы он не смог его достать, и потом вернулась к Вину. Наши одноклассники стали собираться вокруг него.

— Кто-нибудь, позвоните девять-один-один. Стреляли в Вина Делакруа. — Мой голос был тверд, даже если о самой себе я бы так не сказала.

Я опустилась рядом с ним на колени. Он был в обмороке от боли или, быть может, ударился головой, когда падал. Единственная рана, что я видела, была в бедре. Оттуда текла кровь, так что я сняла шарф и обмотала его вокруг ноги как жгут.

И побежала через школьный двор к стрелявшему, который тоже лежал на тротуаре. На нем была маска, сделанная из лыжной шапочки. Я сорвала ее с его лица: это был Джекс.

— Пожалуйста, не стреляй в меня. Я не хотел убить Лео, честно, клянусь, всего лишь пытался ранить его, чтобы отвести к Юрию и Микки.

— Чтобы они убили моего брата, а ты стал героем, верно? Ты болван, это был даже не Лео. Лео тут нет. Это был мой парень, Вин.

— Анни, мне очень жаль, это была ошибка, честно.

— Ничто из того, что ты делаешь, нельзя назвать честным, Джекс.

Хотелось бы мне знать, как Джекс узнал, что Лео в школе. Догадался? Или Лео как-то связался с ним? Или информатором был совсем другой человек? О моем плане знали только Юджи и Скарлет, и сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них сказал Джексу. Прямо сейчас я не могла об этом думать. И спросить Джекса тоже не могла, так как если бы я спросила, это было бы равносильно признанию, что мы смогли тайно переправить Лео сегодня из страны.

— Ты ведь знаешь, кто отец моего бойфренда, верно?

— Помощник окружного прокурора, — сказал Джекс. До него начало доходить, в чьего сына он стрелял.

— Поздравляю, кузен. Теперь наши жизни превратятся в ад.

Показалась полицейская машина.

— Что тут произошло? — потребовал ответа полицейский.

— Этот человек, Яков «Джекс» Пирожков, стрелял в моего парня, — сказала я.

Полицейские надели на Джекса наручники; он вздрогнул от боли, когда полицейские потянули его за руку.

— А кто выстрелил в него? — полицейский указал на Джекса.

— Я, — ответила я и, конечно, тоже оказалась в наручниках.

Потом приехала «скорая» и отвезла Вина в госпиталь. Я отчаянно хотела поехать с ним, но, конечно, не могла это сделать в наручниках. Я прокричала Скарлет, чтобы она поехала с ним вместо меня, и она так и сделала.

Потом приехала еще «скорая» и забрала Джекса.

И в конце концов приехала вторая полицейская машина за мной.

XIX

Я заключаю честную сделку

Четыре часа меня допрашивали в участке, но о Лео я не сказала ничего. Все, что удалось узнать полиции, — что какой-то мелкий бандит стрелял в моего парня и что я подстрелила его в целях самозащиты, так что они смогли предъявить мне только незначительные обвинения: незаконное владение оружием и просроченное разрешение на владение оружием. Надо добавить, что я спасла жизнь сыну Чарльза Делакруа — стоило ли упоминать, что именно из-за меня он попал в ситуацию, подвергшую его жизнь опасности? С точки зрения полицейских я была героиней. Или по крайней мере антигероиней.

Так что меня заключили под домашний арест, в то время как власти совещались, что же со мной делать. Меня не послали в «Свободу» после того, каким фиаско закончилось мое предыдущее там пребывание.

Что еще я могу вам рассказать? Ах да, Лео. Мое домашнее заключение только началось, как пришла весточка от Юджи Оно. Брат добрался до Японии и был в безопасности среди монахов у горы Койя. По крайней мере, наши мучения были не напрасны. По телефону Юджи спросил меня, не надо ли мне чего-нибудь еще; я сказала, что нет. Он и так мне очень помог.

И вы, конечно, хотите узнать, как же Вин. Чарльз Делакруа сделал так, что я не смогла увидеться с Вином в больнице, и позаботился о том, чтобы до него не доходили звонки и все, что я пыталась сказать ему. Он не упустил ни одной мелочи, и думаю, подобная тщательность в своем роде достойна восхищения.

Я прочла в газетах, что пуля попала в вертлужную впадину на бедре и что теперь нога Вина была заключена в каркас из металлических штырей и штифтов. Он поправится, но Скарлет сообщила мне, что ему очень больно. Она также сказала, что вокруг него круглые сутки дежурит охрана. «Теоретически, — сказала однажды Скарлет, когда зашла ко мне домой, — это нужно затем, чтобы охранять Вина, но на самом деле Чарльз Делакруа хочет быть уверенным, что Вин не попытается связаться с тобой».

И как всегда, я могла понять его решение. Менее чем за год два моих парня попали в больницу. Я чувствовала себя чем-то вроде чумы. Если бы у меня был любимый сын, я бы тоже старалась оградить его от такой девушки.

— Но угадай, что? — спросила Скарлет.

— Что?

— У меня есть записка для тебя. У него было мало времени.

Она вручила мне письмо. На клочке чистой марли было накорябано следующее:

«Дорогая Аня, не слушай отца. Пожалуйста, приходи, если можешь. Я по-прежнему люблю тебя. Конечно, люблю. Вин».

— Я могу передать с тобой письмо для него?

Скарлет задумалась.

— Ну, доставить ему письмо будет труднее. Охрана запрещает проносить что-либо в палату. А если они заметят, что у меня твоя записка, меня больше не пустят к нему. Почему бы тебе просто не передать что-нибудь через меня?

— Скажи ему… — Что тут можно было сказать? Что мне чрезвычайно жаль? — Скажи ему спасибо за письмо.

— Спасибо за письмо! — передразнила Скарлет. — Ну конечно!

Через две недели после стрельбы мне позволили выйти из-под ареста, чтобы встретиться с советом школы. Сопровождал меня Саймон Грин. На совете решалось, стоит ли мне позволить учиться в Школе Святой Троицы на будущий год.

Я не буду загружать вас излишними подробностями, но по итогам голосования одиннадцатью голосами против одного было решено исключить меня из школы. (Единственный голос в мою пользу был от старой доброй доктора Лау.) Главным поводом (невзирая на множество нарушений правил школы — драки, неподчинение, постоянные прогулы) стало то, что у меня было оружие, из которого я и стреляла в Джекса. Очевидно, они не хотели, чтобы на школьном дворе велась стрельба.

Мне разрешили завершить этот год обучения дома, но сказали, что после мне придется найти себе другую школу. Я внесла и этот пункт в список необходимых дел.

Решение школы? Честно говоря, я не могу с ним не согласиться.

По пути домой из школы я спросила Саймона, не можем ли мы остановиться у больницы.

— Ты думаешь, это хорошая идея? — спросил он. — Чарльз Делакруа более чем ясно показал свое отношение к тебе.

— Пожалуйста, — умоляла я. (Папа обычно говорил, что единственное, ради чего стоит просить, это жизнь, но, может быть, он ошибался. Может быть, любовь иногда тоже стоит того, чтобы ради нее умолять.) — Пожалуйста.

По моему лицу потекли слезы, я захлюпала носом. Вела себя как ребенок, выглядела отвратительно и жалко. У Саймона Грина было мягкое сердце, и он был наивен, как его имя,

[9]

так что в конце концов пожалел меня.

— Хорошо, Аня, мы попытаемся.

Мы поднялись на лифте в детское отделение. Как нелепо было то, что высокий, уже выглядящий взрослым Вин все еще считался ребенком. Нам повезло, было время обеда, так что у палаты Вина охрана отсутствовала. Мы постучались в дверь (она была оранжевой и с аппликацией в виде пляжного зонтика; думаю, ее приклеили, чтобы показать, что лето совсем близко, даже если вы прикованы к больничной койке).

— Войдите, — сказал женский голос. Я толкнула дверь. На кровати никого не было, а на стуле у окна сидела мать Вина. Я думала, что она прогонит меня, как только увидит, но она не стала этого делать. — Вину делают рентген. Пожалуйста, присаживайся, Аня.

Нас с Саймоном не надо было упрашивать. Я знала, что мать Вина делает мне одолжение, так что я приложила все усилия, чтобы вести приятную светскую беседу.

— Как поживают ваши апельсины?

— Отлично, спасибо, — рассмеялась миссис Делакруа. — Я хочу, чтобы ты знала, что считаю поведение Чарли совершенно диким. В том, что случилось, нет твоей вины; кроме того, твоя смекалка спасла Вину жизнь.

— Поведение мистера Делакруа выглядит не таким диким, если учесть, что именно я поставила Вина в такую ситуацию, — была вынуждена сказать я.

— Наверное, да… Но никто не совершенен, я считаю. Посиди тут недолго; Вин скоро вернется, и я знаю, что он захочет тебя увидеть. Кстати, «захочет увидеть» — слишком мягкое выражение.

В палате не было других стульев, так что мы с Саймоном сели на кровать. В основном говорили они двое, а я слишком волновалась, чтобы поддерживать беседу.

Наконец дежурный вкатил кресло-каталку Вина в комнату. Он был одет в футболку и спортивные штаны. Одна штанина была отрезана, чтобы не мешать черной металлической конструкции из штырей удерживать вместе бедро и ногу.

Мой красавец Вин. Я хотела перецеловать все его раны, но его мать и мой адвокат были в палате. Так что вместо этого я начала рыдать.

Это с ним сделала я, пусть даже не своими руками, но во мне крылась причина его нынешнего состояния.

Травма Вина была далеко не такой ужасной, как то, что случилось с Гейблом, но я чувствовала боль Вина как свою. (Думаю, причина была в том, что я любила его.)

— Пусть дети поговорят наедине, — сказала миссис Делакруа. — Охранники вернутся после обеда. — И они с Саймоном вышли в коридор.

Поначалу я даже не могла смотреть на него — он выглядел таким хрупким. Неудивительно, что отец хотел запереть его от всего мира.

— Скажи что-нибудь, — мягко попросил Вин. — Ты же не можешь стоять тут, ничего не говоря и не глядя на меня. Я подумаю, что больше не нравлюсь тебе.

— Я так испугалась, — сказала я наконец. — И так переживала за тебя. А потом они запретили мне появляться тут, и звонить тебе, и как-нибудь еще связываться с тобой. А теперь я тут, а ты изранен и болен. Тебе очень больно?

— Только если я хочу встать, или сесть, или повернуться, или вздохнуть, — пошутил он. — Вот, помоги мне лечь в постель, милая.

Он оперся о меня, приподнялся и упал на кровать. Лицо его сморщилось.

— Я сделала тебе больно?

Он покачал головой.

— Конечно нет, глупышка. Наоборот, все стало лучше.

Я наклонилась над кроватью и поцеловала его туда, где один из штырей входил в ногу. Потом забралась на кровать и прилегла рядом с ним.

Должно быть, мы задремали, потому что следующее, что я помню, — что охрана ворвалась в комнату и вытащила меня из кровати. Я тяжело ударилась о пол коленом. Похоже, должен был остаться ужасный синяк, но в тот момент я едва ощущала боль.

— Оставьте ее! — закричал Вин. — Она ничего не сделает! С ней все в порядке!

— Приказ вашего отца, — ответил охранник с нотками извинения в голосе.

— Он не приказывал вам швырять шестнадцатилетнюю девушку на пол! — закричал Вин.

— Пошли, — сказал Саймон. — Нам пора уходить, пока не стало еще хуже.

— Я люблю тебя, Аня! — выкрикнул Вин.

Я хотела ответить, но дверь в палату уже захлопнули, а Саймон тащил меня к лифту, бормоча:

— Мистер Киплинг убьет меня за то, что я привел тебя сюда.

Саймон доставил меня обратно в квартиру. После того как полицейский, задачей которого было следить за моими действиями и защищать меня от Семьи, зафиксировал мое возвращение, я сразу пошла к себе в комнату. На полпути меня остановила Имоджин.

— Что случилось с твоим коленом?! — закричала она. День был теплым, так что на мне была школьная юбка и не было чулок.

— Пустяк.

На самом деле колено пульсировало от боли, но я не могла себе позволить жаловаться — Вину было гораздо хуже.

— Не похоже на пустяк, Анни. — Она проводила меня в мою комнату. — Ложись, — приказала она, но и без того, единственное, чего я хотела, это лечь. Я выплакала все слезы (а их у меня никогда не было слишком много), и все, чего мне хотелось, это впасть в спячку, как медведю.

Домашний арест был удобен в том смысле, что он отгородил меня от всего и всех, так что я могла позволить себе спать в середине дня, и всем было все равно.

Имоджин вернулась с вездесущим пакетом замороженного горошка:

— Вот, возьми.

— Все в порядке, Имоджин, я только хочу спать.

— Ты сама меня позже поблагодаришь.

Я перевернулась на спину, она ощупала мое колено. Синяк был уродливым, но вроде ничего не сломалось, так что она уверила меня, что я буду жить; после этого пакет с горошком оказался на своем месте.

— Почему мы всегда используем для этого горошек? — спросила я, вспоминая, как множество раз я клала пакет с горошком на голову Лео или как после «Маленького Египта» я дала его Вину. Не тот ли это самый пакет? Я не знала точно.

— Разве у нас нет мороженых морковок или там кукурузы?

Имоджин покачала головой:

— Кукурузу съедают быстрее всего, а морковь никто из вас не любит, так что ее никогда не покупают.

— Звучит логично.

Потом я сообщила Имоджин, что хочу спать, и она оставила меня одну.

Позже этим же вечером (Нетти уже пошла спать) я проснулась от стука в дверь комнаты. Это была Имоджин.

— К тебе пришел гость, — сказала она. — Отец твоего парня. Ты хочешь увидеть его тут или в гостиной?

— В гостиной, — сказала я. Колено сводило от боли, но я не хотела встречать Чарльза Делакруа в горизонтальном положении (то есть выглядеть слабой). Я заставила себя встать, разгладила школьную рубашку и юбку, пригладила волосы пальцами и похромала в гостиную.

— Мне жаль, что так получилось, — сказал Делакруа, показав на мое колено, которое через десять часов почернело, покраснело, отекло и выглядело чрезвычайно эффектно. Он сел в красное бархатное кресло, и я не могла не подумать о том, как часто я видела его сына на том же самом месте.

— Прошу прощения за столь поздний визит. Приходится крайне много работать; кроме того, мне не хотелось, чтобы репортеры засекли меня входящим в твой дом.

Я кивнула.

— И может быть, вы также хотели видеть меня без адвоката, — предположила я.

— Да, Аня, ты права. Я хотел поговорить с тобой с глазу на глаз. Ситуация, в которой мы все оказались, частная, но в то же время связанная с бизнесом. Таким образом, дело для меня чрезвычайно сложное.

— Бизнес всегда частное дело, когда он твой бизнес, — сказала я.

Делакруа расхохотался.

— Да, конечно. Ты мне очень нравишься!

Я уставилась на него.

— Да не притворяйся удивленной. Ты очень мила, только не годишься для моего сына.

В конце концов он заговорил прямо.

— Хорошо, сейчас я введу тебя в курс дела, если ты не возражаешь. Мы проверили пули, которыми ты стреляла в твоего кузена. Они вышли из того же оружия, из которого Лео стрелял в Юрия Баланчина. И какие же мы делаем выводы из этого, Аня?

Я не стану ему помогать.

— Почему бы вам не рассказать мне?

— Умная девочка. Вывод такой: ты виделась с братом и каким-то образом переправила его в безопасное место, поэтому он и отдал тебе оружие.

Я глубоко вздохнула. Я никогда не скажу, где сейчас Лео.

— Честно говоря, Аня, мне все равно, где сейчас твой брат. Он стрелял в бандита, которого никто не любил, даже его собственные люди. Так что если ты смогла переправить Лео-младшего из страны, ты молодец. Ты заботишься о своих людях, и я понимаю это. И ты должна понимать, что я делаю то же самое. Единственное, что меня волнует, — что из-за тебя подстрелили моего сына.

Я опустила голову.

— Хотела бы я повернуть время вспять. Я подвергла его опасности и никогда себе этого не прошу.

— Ах, Аня, не будь такой театральной. Порой я забываю, что ты всего лишь шестнадцатилетняя девочка, пока ты не скажешь что-нибудь глупое типа этого. Вин выздоровеет, и этот опыт поможет ему в становлении его характера. Жизнь была для него слишком легкой. Поэтому главная причина, по которой я беспокоюсь о том, что Вина подстрелили, — то, что его имя попадает в газеты, и таким образом мое имя будут связывать с твоим. Видишь, в чем проблема?

Я кивнула.

— Если я не подвергну тебя какому-нибудь наказанию за хранение оружия, покажется, что я смотрю сквозь пальцы на дела девушки моего сына. И даже хуже — ведь эта девушка связана с братвой. Мои враги будут заявлять, что я не могу справиться с организованной преступностью. Я не могу себе этого позволить. В начале июня я объявляю о выдвижении своей кандидатуры на пост окружного прокурора.

— Понятно.

— Итак, я описал тебе свою ситуацию. Хочешь знать, что тебя ждет?

— Говорите.

— Таким образом, у тебя несколько проблем, бедная девочка. Первая — твой брат. Меня не волнует, где он, но остальные в твоей семье так не думают, и если я объявлю результаты сравнения пуль, они узнают, что ты сделала. Они выследят Лео и убьют его; возможно, и тебя тоже. Вторая проблема — твоя драгоценная младшая сестра, которая в настоящий момент находится без законного опекуна. Я знаю, что реальный опекун — ты, но люди глупы, и сомневаюсь, что ты хочешь, чтобы Служба охраны детей вмешалась в ваши дела. Третья проблема — незаконное владение оружием (мы об этом уже говорили). И четвертая — мой сын. Он любит тебя, ты любишь его, но его ужасный отец — почему он стремится разлучить вас?

Да, он перечислил все.

— Выглядит достаточно уныло.

— Я могу помочь тебе. Я думал об этом с тех пор, как в первый раз встретился с тобой на пароме из «Свободы». Я думал о словах твоего отца, которые ты мне передала. Ты помнишь, что именно это были за слова?

— Папа много чего говорил.

— Ты сказала, что твой отец часто говорил тебе, что не надо заключать сделки, пока точно не узнаешь, что получишь взамен.

— Да, это папины слова.

— Что же, Аня, однажды я просил тебя порвать отношения с моим сыном, но не предложил ничего взамен. Сегодня я это делаю. Однако это предложение будет действительно очень короткое время. Я хочу, чтобы ты решила сегодня.

И он все выложил. Он сделает так, что информация о сравнении пуль никогда не будет обнародована; таким образом, Лео будет в безопасности. В обмен на это меня пошлют в «Свободу» на лето за незаконное хранение оружия, так что Делакруа покажет оппонентам, что не занимается попустительством. Пока я буду в «Свободе», Нетти отправят в лагерь для одаренных детей. (Я спросила его, как он об этом узнал. «Я знаю обо всем, Аня, это моя работа».) Наше соглашение влечет за собой и то, что Служба защиты детей не обратит на нас внимания, так как Нетти не останется без опекуна. Летом Делакруа подстегнет бумажную работу, которая освободит меня от необходимости опеки и также сделает официальным опекуном Нетти. В обмен я должна буду порвать с Вином. Мне будет позволено увидеть его один раз перед «Свободой», но только ради того, чтобы порвать с ним.

— Мне жаль, что придется так сделать. Как я уже сказал, ты мне очень нравишься. Но если ты с ним, это становится для меня источником постоянных проблем. И должно быть, я преуменьшил свою заботу о хорошем самочувствии Вина. Хотя эта первая пуля поможет ему закалить характер, я бы не хотел, чтобы в него стреляли еще раз. Я хочу, чтобы мой сын дожил хотя бы до двадцати.

Я обдумала предложение Делакруа: «Свобода» на три месяца и разрыв отношений с Вином в обмен на безопасность брата и сестры. Два за два. Да, это выглядело честной сделкой. Порвать с Вином будет нетрудно, так как в некотором смысле я уже хотела это сделать. Я любила его, но рядом со мной он был в опасности.

— Как я узнаю, что вы сдержите слово?

— Я приобретаю и теряю так же много, как и ты, — ответил он.

В третье воскресенье мая (за две недели до «Свободы») мы с Нетти пошли в церковь впервые за очень долгое время. Я не пошла на исповедь — очередь была слишком длинной, как и список моих грехов. Но я получила причастие. Литургия была (как раз вовремя) о жертве: как в жертве можно найти искупление, даже если это поначалу и не кажется очевидным. И это помогло мне немного укрепиться в принятом решении.

После посещения церкви мы с Нетти пошли в гости к Вину в его квартиру. Чарльз Делакруа ослабил охрану, и Вину также сказали, что он смягчился по отношению ко мне (однако Вин еще не знал о моем грядущем заключении в «Свободе»). Нетти ужасно скучала по Вину, почти так же сильно, как и я. Она нарисовала цветочки на гипсе, который заменил металлические штыри, и вернула ему шляпу, которая оставалась в ее владении с той ночи.

— Нам с Вином нужно немного поговорить наедине, — сказала я ей.

— О, вы собираетесь целоваться? — подразнила она.

— Давай лучше выйдем сами, — предложил Вин. — Я уже могу немного передвигаться. Кроме того, боюсь, мне грозит опасность стать вампиром, если я не буду видеть солнечный свет.

Мы вышли на крышу, где у его матери был сад, и сели на скамейку, так как Вину надо было передохнуть. Солнце светило очень ярко, и я пожалела, что не захватила солнечные очки. Вин приложил мне руку козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца. Каким все-таки замечательным парнем он был.

Я заранее продумала слова, которые мне надо будет сказать, поэтому моя речь звучала отрепетировано.

— Вин, — начала я, — за время нашего расставания я много думала и кое-что поняла. Я не думаю, что мы подходим друг другу.

Он рассмеялся. Мне нужно было прибавить убедительности, чтобы заставить его верить мне.

— Я серьезно. Мы не можем быть вместе, не можем, — говоря эти слова, я пристально смотрела ему в глаза. Люди верят, что вы искренни, когда вы смотрите им в глаза (даже если вы лжете).

— Мой отец заставил тебя это сказать?

— Нет, это мое собственное мнение. Но я думаю, что твой отец прав в отношении тебя. Я имею в виду… да посмотри на себя. Ты в самом деле слаб. В длительной перспективе мне нет смысла быть с кем-то вроде тебя.

Он сказал, что все равно мне не верит.

— У меня появился кое-кто, — сказала я.

— Кто? — резко спросил он.

— Юджи Оно.

— Я тебе не верю.

— Верь чему хочешь. Но я встречалась с ним после свадьбы кузена; у нас схожие семьи и интересы. И он понимает меня лучше, чем ты когда-либо сможешь.

И потом я заплакала. Надеюсь, так я смогу выглядеть виноватой, ведь от этого зависели жизни брата и сестры.

— Ты это все выдумала!

— Хотела бы я, чтобы это было так. — Тут я заплакала еще пуще. — Мне очень жаль, Вин.

— Если это правда, значит, я в тебе ошибался, — сказал он.

— Верно, Вин, ты никогда по-настоящему не знал меня. — Я встала со скамейки. — Больше я с тобой не увижусь. Я отправляюсь в летний лагерь для юных криминалистов. — Почему я соврала, не знаю; может быть, мне не хотелось, чтобы он думал, что я пробуду в заключении все лето, а осенью не вернусь в Школу Святой Троицы. — Не знаю, может быть, ты слышал, что меня исключили. Ты… я тебя действительно любила.

— Но больше не любишь, — сказал он безжизненным голосом.

Я кивнула и ушла. Если бы я сказала хоть слово, боюсь, я бы выдала себя.

Сойдя вниз в комнату Вина, я схватила Нетти за руку:

— Нам пора идти.

— А где Вин?

— Он… — И снова ложь, на этот раз для Нетти, чтобы она не задавала вопросов. — Он порвал со мной.

— Я не верю тебе! — сказала она, вырвав руку из моей.

Никто мне не верит.

— Говорю тебе, это правда. Он сказал, что нашел кого-то другого. Медсестричку в больнице.

— Значит, я его ненавижу, — решила Нетти. — Я буду ненавидеть Вина Делакруа до конца своей жизни.

Она снова дала мне руку, и мы пошли домой.

— Все к лучшему, — сказала Нетти. — Ты обязательно встретишь нового парня в Вашингтоне. Я уверена в этом.

Как и Вину, у меня не хватило духу сказать Нетти, что я отправляюсь в «Свободу». Мисс Бельвуар говорила, что лагерь, куда отправится Нетти, — уединенное место, отрезанное от остального мира; следовательно, Нетти не узнает, куда я отправлюсь, пока не вернется и не увидит, что меня нет. (В те четыре недели, что останутся до моего освобождения, Имоджин будет за ней присматривать.) Оправдание у этой лжи было следующее: у Нетти и так был тяжелый год — исчезновение Лео, смерть бабушки и все прочее. Пусть думает, что я наслаждаюсь жизнью в летнем лагере для криминалистов. Я хотела, чтобы она свободно радовалась жизни и была тем маленьким гением, каким и должна быть, и не беспокоилась о старшей сестре, запертой в колонии. Я хотела, чтобы она порадовалась лету, как и я могла бы, если бы все сложилось иначе.

XX

Я привожу дом в порядок и возвращаюсь в «Свободу»

В первый понедельник июня Нетти отправилась в лагерь для одаренных детей в сопровождении мисс Бельвуар.

Следуя условиям нашего соглашения, во вторник Чарльз Делакруа сообщил репортерам о моем заключении. Это случилось в самом конце пресс-конференции, большая часть которой была посвящена обсуждению его кандидатуры на пост окружного прокурора.

— Так как мисс Баланчина несовершеннолетняя, она отделалась сравнительно легким сроком — ей придется провести девяносто дней в центре «Свобода». Давайте не будем забывать, что она использовала оружие в целях самообороны и той ночью спасла жизнь человеку — человеку, очень мне дорогому.

— Мистер Делакруа, — выкрикнул один из репортеров, — продолжаются ли отношения между мисс Баланчиной и вашим сыном?

Делакруа ответил:

— Увы, нет. Мои источники говорят, что она нашла себе нового парня. Истинная любовь между подростками редко бывает долгой.

В его голосе прозвучала веселая нотка, и я возненавидела его за это.

Еще один репортер задал вопрос:

— Правда, что Яков Пирожков, находящийся под обвинением за то, что стрелял в вашего сына, признался, что организовал заражение шоколада Баланчиных фретоксином?

— Через несколько дней вы получите полную информацию. Сейчас я скажу только «да».

Значит, это сделал Джекс, хотя и клялся в обратном, и уверял моего брата, что виноват Микки. Новость не стала для меня неожиданностью. Джекс сделал бы все, чтобы укрепить свои позиции в семье. Я подозреваю, что это касалось еще одного отвратительного поступка — попытки убедить Лео стрелять в Юрия Баланчина, который, в конце концов, был отцом Джекса. Кстати, хотя Юрий и перенес сердечный приступ, сейчас он более-менее оправился. После признания Джекса я решила, что пора возобновить дружеские отношения, чтобы обеспечить мою с Нетти безопасность.

В среду я организовала встречу с Юрием, Микки и остальными Баланчиными.

Мистер Киплинг сопровождал меня. Перед входом он спросил:

— Ты уверена, что хочешь так поступить?

Я уверила его, что да.

После стрельбы в Юрия уровень безопасности в Бассейне стал довольно высоким, так что нас с мистером Киплингом тщательно обыскали перед тем, как впустить в здание.

Для встречи было выбрано место в бывшем плавательном бассейне, в центре которого стоял круглый стол для заседаний. У одной из стен был установлен подъемник для кресла-каталки Юрия; остальным пришлось забираться внутрь по лестницам. Все уже пришли. Мое место за столом было напротив Юрия, в самом конце.

На совещании я была единственной женщиной, поэтому тщательно подошла к вопросу выбора одежды. Бабушка говорила, что когда ты одеваешься как мужчина, ты настраиваешь мужчин против себя, так что этот вариант отпал сразу. Я померила одно из старых платьев бабушки, но оно было слишком строгим, словно я играла во взрослую. В конце концов я остановилась на своей старой доброй школьной форме; она казалась официальной и в то же время не враждебной.

Я села на свой стул, а мистер Киплинг встал за мной, как велел обычай.

— Итак, юная леди, — голос Юрия эхом разносился по всему бассейну, — ты решила созвать это совещание. Что же ты хочешь сказать?

Я откашлялась. Папа любил повторять, что утверждение, будто надо всегда говорить сердцем, неверно, — надо также давать работу мозгам. Я снова кашлянула.

— Многие из вас знают, что завтра я начну отбывать трехмесячное заключение в центре «Свобода». Это не тюрьма на острове Рикерс, но на Гавайи также не слишком похоже.

Присутствующие засмеялись.

— Я хочу поговорить с вами сегодня, так как эту бойню надо прекратить. За последние десять лет я потеряла мать, бабушку и отца. Мой брат — мертв он или нет — все равно потерян для меня. Единственное, что у меня осталось, это сестра, — и тут я сделала паузу, чтобы взглянуть в лицо каждому из своей банды родственников, — и все вы.

Раздался шепот одобрения.

— Я думаю о том, что сделал мой двоюродный брат Джекс, и чувствую невыразимую горечь. Он верил, что его единственная возможность — в том, чтобы отравить поставку шоколада и ум моего брата. Вы можете подумать, что я затаила на него зло, но я перед вами говорю, что это не так. Я надеюсь, что за признанием Джекса не последует ответного удара и что мы с сестрой сможем прожить жизнь в мире. Я всего лишь девочка, но даже я вижу, что мы уничтожим сами себя, если не перестанем драться друг с другом. Нам нужно снова начать считать друг друга семьей. — Я снова прокашлялась. — Вот и все, что я хочу сказать.

Говорила я не особо красноречиво, но сказала все, что хотела.

Юрий пристально посмотрел на меня.

— Вижу, малышка Аня стала взрослой женщиной. Аня, я даю тебе мое личное обещание, что никто не будет искать твоего брата, если он до сих пор жив. И если через какое-то время, когда его чувства улягутся, он решит вернуться к тебе, Лео-младшему ничего не грозит. Моя ошибка заключалась в том, что я, против воли моего усопшего брата Леонида, хотел, чтобы он работал в Бассейне, и я выучил урок. Даю тебе дополнительные заверения в том, что ты и твоя сестра можете жить в мире. Никто не возлагает на тебя ответственность за выстрел в моего сына Джекса или за его заключение. Мне больно это говорить, но он плод порченого союза, и возможно, ублюдок заслужил то, что получил.

Дядя Юрий подкатил ко мне свое кресло. Двигалось оно легко, так как пол бассейна был покат, а я сидела под уклоном.

Подъехав, старик расцеловал меня в обе щеки.

— Ты так похожа на отца, — сказал он вслух и потом прошептал на ухо: — Ты бы управляла этим местом лучше, чем любой из моих сыновей.

На следующий день я вернулась в «Свободу», где меня встретила миссис Кобравик. Она побаивалась меня, однако перед тем, как отправить в приемную, не удержалась и сказала: «У меня было чувство, что мы встретимся снова». В приемной меня обработали на длительный срок (все то же, что и раньше, минус татуировка, так как у меня уже была одна). «Свобода» не стала ни лучше, ни хуже с тех пор, как я побывала тут. Может быть, мне было чуть легче, так как я знала, сколько я тут пробуду. Кроме того, я выучила урок, что надо избегать конфликтов, держать голову ниже и не смотреть в глаза.

Намеренно или случайно, но соседкой моей по-прежнему была Мышь.

«Добро пожаловать обратно», — написала она.

— И что же теперь говорят обо мне газеты? — спросила я.

«Дочь бандита спасает жизнь своему парню».

Мышь была тихой, но приятной соседкой. И честно говоря, я была не против тишины: она давала мне время обдумать все то, что надо сделать, когда я выйду. Мне нужно найти школу — может быть, и для Нетти тоже. (Если она настолько умна, как говорят, Школа Святой Троицы — плохой выбор.) Вероятно, мне стоит прервать обучение на год — не знаю.

Иногда я думала о Вине, но обычно старалась избегать таких мыслей.

В любом случае я не оставалась без посетителей.

Скарлет приходила так часто, как могла. Один раз она даже привела с собой Гейбла; думаю, они влюбились друг в друга, как бы ни была мне отвратительна такая мысль. Она утверждала, что он покаялся в грехах, но в глубине души я всегда буду видеть в нем парня, который — честно признаюсь — испугал меня до смерти. И я не верю, что человек может искренне и глубоко измениться; похоже, я так же полна предрассудков, как и все в этом дурацком мире.

Однажды ко мне пришел кузен Микки; я была удивлена видеть его здесь и не колеблясь высказала ему это.

— Папа умирает, — сказал Микки. — Сомневаюсь, что он протянет до конца года. Он хотел, чтобы я пришел сюда увидеться с тобой.

— Спасибо.

— Я был рад этому. В смысле, я хотел тебя увидеть. Я люблю папу, но ему не стоило браться за управление этой компанией. Он всего лишь продавец шоколада. Ему тяжело было жить по другую сторону закона. Папа запустил дело; он хотел быть справедливым, но не знал, как это сделать. Управлять должна была твоя бабушка, но так как она была женщиной, эту идею отвергли.

Я слышала другую версию этой истории, но, как бы то ни было, сказала:

— Ох уж эти глупые мужчины.

— Согласен. Поэтому, думаю, семье не стоит повторять ту же ошибку дважды. Мы должны управлять делами вместе, — сказал Микки. — Шоколад не всегда был незаконным и, возможно, снова станет легален. Может быть, если мы будем умнее, мы сможем победить при помощи адвокатов, а не пистолетов. Чарльз Делакруа станет окружным прокурором, а он практичный человек. Я надеюсь, он нас услышит.

Я промолчала.

— Юджи Оно очень высоко тебя ценит, — продолжал Микки. — Мой отец очень тебя ценит. Моя жена, София, тоже тебя ценит, как и я сам. В будущем году ты закончишь школу. Тебе придется сделать выбор, будешь ты зрителем или участником. Все зависит от тебя. Послушай, Аня, — продолжал он, — я знаю, сколько ты сделала, чтобы защитить свою маленькую семью. Эти усилия не остались незамеченными. Тебе никогда не казалось, что было бы гораздо проще защитить родственников, если бы ты сама отдавала приказы?

— Отдавала приказы с тобой?

— Да, со мной. Ты очень молода и, как сама говорила, всего лишь девочка. Мы могли бы работать в команде. Я наблюдал бы за тобой первое время. Я верю, что при правильной тактике наш бизнес снова станет совершенно легален. А если шоколад станет легален…

Ему не требовалось заканчивать предложение; мы оба знали, что это значит. Если шоколад станет легален, Нетти будет в безопасности, а нам не нужно будет носить револьверы или заниматься операциями на черном рынке. И может быть, я снова смогу быть с каким-нибудь чудесным парнем вроде Вина.

Или с самим Вином, если бы он снова захотел со мной встречаться.

— Ты и я, мы оба родились в таких обстоятельствах, — продолжал Микки. — Это не наш выбор. Но мы можем выбирать, что случится далее. Наше право по рождению — быть Баланчиными, но это право не должно обернуться насилием и смертью. То же самое ты говорила в своей речи в Бассейне. Насилие не всегда должно порождать новое насилие.

Я согласно кивнула. Прозвенел звонок, обозначавший конец времени посещений.

— Спасибо, что пришел. Теперь буду обдумывать твои слова.

Микки схватил меня за руку.

— Приходи повидаться со мной, когда выйдешь отсюда. Пятнадцатого сентября, верно? Тогда мы сможем поговорить больше.

Он взлохматил свои снежно-белые волосы.

— Я думаю о том, чтобы съездить в Киото, — сказал он на прощание. — Может быть, захочешь съездить со мной?

Даже не знаю, что он хотел этим сказать. Это была угроза в адрес брата? Впрочем, он, похоже, был на короткой ноге с Юджи, так что слова могли означать только возможность повидаться с ним и ничего сверх того.

12 августа мне исполнилось семнадцать лет, и этот день, как и все прочие летние дни, был проведен в «Свободе». Скарлет хотела закатить вечеринку в зале для посещений, — предложение, от которого я ее усиленно отговаривала.

— Но, Аня, мне дурно при мысли, что ты тут будешь одна — и в свой день рождения!

— Я не одна, — уверила я ее. — Я сплю в комнате с пятью сотнями других девочек.

— Можно, хотя бы я приду? — настаивала она.

— Нет. Я не хочу запоминать мой семнадцатый день рождения.

Утром в мой день рождения охранник сообщил, что ко мне пришел посетитель.

«Ох, Скарлет, ты никогда меня не слушаешь», — подумала я и отправилась в комнату для посещений. Было рано, только половина восьмого, и в комнате не было никого, кроме моего гостя.

Он коротко постригся и был одет в одну из школьных рубашек и штаны из легкой ткани. Прошлым летом я его еще не знала, так что эти штаны никогда не видела. Что же до меня — сегодня я выглядела как никогда стильно в своем синем комбинезоне. Я попыталась пригладить свои курчавые волосы. Знаю, что теперь мне должно было быть все равно, что он думает обо мне, но я не могла относиться к этому равнодушно. Если бы я знала, что он придет, я смогла бы сдержаться, смогла бы вообще отказаться его видеть. Но ноги неотвратимо влекли меня к столу, где он сидел, и к стулу, которой стоял от стола на расстоянии, которое в «Свободе» считали приемлемым.

Если бы я знала, что он придет, я бы приняла ванну. Я уже и забыла, когда в последний раз видела себя в зеркале. Ладно, буду считать, что это визит старого друга.

— Рада видеть тебя, Вин. Я бы пожала тебе руку, но… — И я указала на табличку «Контакты запрещены», которая висела на двери.

— А я не хочу пожимать тебе руку, — сказал он, глядя на меня холодными голубыми глазами. Их цвет, казалось, сменился с небесно-голубого на ночной глубоко-синий с тех пор, когда я видела его в последний раз.

— Где твоя шляпа? — спросила я беспечным тоном.

— Я завязал со шляпами — постоянно их везде забываю, так что теперь заменил их вот этой штукой. — Он кивком указал на трость, которая лежала на столе.

— Жаль это слышать. Нога все еще болит?

— Мне твоя жалость не нужна, — сказал он резко. — Ты лгунья, Аня.

— Ты этого не знаешь.

— Знаю. Ты сказала, что поедешь в этот лагерь для криминалистов, и вот где я тебя вижу.

— Вроде бы «Свобода» не слишком отличается от лагеря?

Он проигнорировал мою попытку пошутить.

— Итак, когда я наконец узнал, что ты тут — и на это ушло время, так как я старался изо всех сил не вспоминать о тебе, — пришлось задуматься о том, в чем еще ты соврала.

— Ни в чем, — сказала я, пытаясь не плакать. — Все остальное — правда.

— Но мы только что выяснили, что ты лгунья, так как же я могу верить тому, что ты скажешь?

— Не можешь.

— Ты сказала, что влюбилась в другого. Это ложь?

Я не ответила.

— Это была ложь?

— Правда… По правде, все равно, ложь это была или нет. Если это ложь, значит, мне нужно, чтобы она была правдой. Вин, пожалуйста, не питай ко мне ненависти.

— Я хотел бы тебя ненавидеть, — сказал он. — Я бы очень хотел не приходить сюда.

— Я тоже. Ты не должен был приходить.

А потом я перегнулась через стол, сгребла его за волосы — за то, что от них осталось, — и крепко поцеловала в губы.

И в этот момент я стала человеком без происхождения, как и он. У нас не было отцов, матерей, сестер, братьев, бабушек и дедушек, дядей или двоюродных братьев, которые бы нам напомнили, что мы должны — или были должны. «Обязательства», «последствия», «завтрашний день» — эти слова исчезли, или я забыла их значение.

Все, о чем я могла думать, — это Вин и то, как я его люблю.

— Никаких поцелуев! — закричал надзиратель, который только что заступил на службу.

Я отпрянула, и Аня Баланчина воскресла во мне.

— Я не должна была так поступать, — сказала я.

И сразу же поцеловала его снова.

Боже, прости меня за это и за все, что я сделала.

Примечания

1

Пер. А. В. Кривцовой и Е. Ланна.

2

Игра слов. Goodwin — Win — победа. У Гудвина из Изумрудного города было прозвище «Великолепный».

3

Тюрьма в Нью-Йорке.

4

Пер. А. В. Кривцовой и Е. Ланна.

5

Я обожаю танцы!

(фр.)

6

Такова жизнь. Такова любовь

(фр.).

7

Сочетание цветов напомнило героям о Дне благодарения и традиционной еде в этот день: белое — картофельное пюре, коричневое — мясо индейки, багровое — клюквенный соус.

8

Шарлотта Бронте. «Джейн Эйр». Пер. В. Станевич.

9

Игра слов. Грин —

англ

Green — зеленый и молодой, легковерный, наивный, неопытный.

Габриэль Зевин

Это у меня в крови

После освобождения из лагеря для несовершеннолетних “Свобода”, Аню Баланчину загоняют в рамки строгости и прямолинейности. К сожалению, судимость не облегчает ей жизнь. Ни одно учебное заведение не хочет связываться нею, ибо она в черном списке. Плюс ко всему, все главные люди в ее жизни не сидели сложа руки: Нетти перешла на второй курс Святой Троицы, Скарлет и Гейбл близки как никогда, и даже у Вина новые отношения. Но случается так, что друзья должны заплатить по долгам, и Аня с головой бросается обратно в криминальный мир, чтобы защитить их. Это путешествие, которое перенесет ее через океан в сердце Родины шоколада, где ее решение и сердце пройдет испытание, доселе неизведанное прежде.

Моей замечательной маме, которая отправляет меня домой со вторым ужином и которая делает мою жизнь прекрасной

В ПУСТЫНЕ

Я встретил человека — нагого, дикого;

Сидя на корточках,

Он держал в руках свое сердце

И грыз его.

Я спросил: — Вкусное ли оно, друг?

— Оно горькое, горькое! — ответил человек,

Но мне нравится его грызть,

Потому что оно горькое

И потому что это мое сердце.

Стивен Крейн

ГЛАВА 1

МЕНЯ ОТПУСКАЮТ НА СВОБОДУ

— Входи, Аня, присаживайся. Мы с тобой снова в центре событий, — приветствует меня Эвелин Кобравик, обнажая свои накрашенные алым губы, чтобы продемонстрировать миру желтые зубы. Быть может, это улыбка? Надеюсь, что нет. Среди моих приятелей по «Свободе» бытует мнение, что когда миссис Кобравик улыбается, это не приводит ни к чему хорошему.

Наступила ночь перед моим освобождением, и меня вызвали в кабинет директрисы. Тщательно соблюдая правила, за исключением одного, я избегала эту женщину все лето.

— Собы… — начала я.

Миссис Кобравик перебила меня.

— Знаешь, что самое приятное в моей работе? Девочки. Наблюдать, как они взрослеют и выбирают для себя лучшую жизнь. Зная, что я вложила свою долю в их реабилитацию. Я правда ощущаю, будто у меня тысячи дочерей. Это почти компенсирует тот факт, что мистеру Кобравику и мне Господь не послал детей.

Я не уверена, как реагировать на эту информацию.

— Вы сказали, что возникла некая ситуация.

— Будь терпелива, Аня. Я дойду и до этого. Я… Видишь ли, мне очень плохо из-за того, как мы встретились. Мне думается, что у тебя сложилось обо мне плохое мнение. Те меры, что я предприняла прошлой осенью, могли показаться тебе грубыми, но они были лишь для того, чтобы помочь приспособиться тебе к «Свободе». И я думаю, что ты согласишься, что мои действия были верными, ты только взгляни, какое чудесное лето провела здесь! Ты стала покорной и уступчивой во всех смыслах. По тебе и не скажешь, что у тебя было насыщенное криминальное прошлое.

Это был своего рода комплимент, и я поблагодарила ее. Я украдкой бросила взгляд в окно миссис Кобравик. Ночь была ясной, я смогла разглядеть огни Манхэттена. Через восемнадцать часов я окажусь дома.

— Ты так любезна. Я настроена оптимистично по поводу всех тех новых начинаний, что тебе предстоят в скором будущем. И, наконец, перейдем к главному.

Я обратила свой взор на миссис Кобравик. Мне бы очень хотелось, чтобы она перестала ходить вокруг да около.

— В августе у тебя был посетитель, — начала она. — Юноша.

Я солгала ей, сказав, что понятия не имею, кого она имеет в виду.

— Мальчишка Делакруа, — ответила она.

— Да. В прошлом году он был моим парнем, но сейчас между нами все кончено.

— Дежуривший охранник доложил, что в тот день ты поцеловала его. — Она замолчала, глядя мне в глаза. — Дважды.

— Мне не следовало этого делать. Он был ранен, как вы, видимо, прочли в моем деле, и я, скорее всего, была просто рада снова видеть его в здравии. Я приношу извинения, миссис Кобравик.

— Да, ты нарушила правила, — ответила миссис Кобравик. — Но твое нарушение понятно, думаю, подобная слабость присуща всем людям и ее можно простить. Тебе, вероятно, удивительно услышать, что такая старая горгона, как я, говорит нечто подобное, но даже у меня есть чувства, Аня.

— Перед твоим поступлением в «Свободу» в июне, действующий окружной прокурор Чарльз Делакруа поставил передо мной четкие условия относительно обращения с тобой. Хочешь, я расскажу тебе об этих условиях?

Я не была уверена, но, тем не менее, кивнула.

— Их всего три. Во-первых, мне нужно было избегать любых контактов с Аней Баланчиной. Думаю, ты согласишься, что я неукоснительно следовала этому условию. — Это объясняло, почему мое пребывание здесь прошло в относительно мирных условиях. Если я еще увижу Чарльза Делакруа (хотя, надеюсь, причин не будет), нужно будет сказать ему спасибо.

— Во-вторых, Аню Баланчину ни при каких обстоятельствах не должны отправлять в карцер.

— А в-третьих? — спросила я.

— В-третьих, я немедленно должны была связаться с ним, если его сын заявится к тебе. В таком случае, он сказал, что возможно, пересмотрит качество и продолжительность пребывания Ани Баланчиной в «Свободе».

Я ощутила дрожь, услышав слово «продолжительность». Я прекрасно помнила обещание, которое дала Чарльзу Делакруа относительно его сына.

— Когда охранник пришел ко мне с докладом, что мальчишка Делакруа пришел навестить Аню Баланчину, знаешь, что я решила сделать?

Она … (о ужас!) … улыбнулась мне.

— Я решила ничего не делать. «Эви», сказала я себе, «в конце года ты уйдешь из «Свободы» и тебе больше не придется выслушивать все то, что…»

Я прервала ее монолог вопросом:

— Вы уходите?

— Да, кажется, мне суждено рано выйти на пенсию, Аня. Они совершают огромную ошибку. Не каждый сможет выстроить империю, подобную моей. — Она взмахнула рукой, меняя тему. — Но, как я и говорила тебе прежде… «Эви, говорю я, ты ничего не должна этому ужасному Чарльзу Делакруа. Аня Баланчина — хорошая девочка, только из очень плохой семьи, и она не виновата, если кто-то захочет или не захочет навестить ее».

Я прошептала осторожное «спасибо».

— На здоровье, — ответила она. — Быть может, однажды ты окажешь мне услугу.

Я задрожала.

— Чего вы хотите, миссис Кобравик?

Она рассмеялась, затем взяла меня за руку и стиснула так сильно, что косточки затрещали.

— Лишь… я бы хотела иметь возможность называть тебя своим другом.

Папа всегда говорил, что нет товара более драгоценного и потенциально изменчивого, чем дружба. Я заглянула в ее темно-карие глаза.

— Миссис Кобравик, честно могу сказать, что никогда не забуду подобного акта дружбы.

Она выпустила мою ладонь.

— Кстати, Чарльз Делакруа невероятный дурень. Мой опыт работы с трудными девушками научил меня кое-чему: если влюбленных разлучить, ни к чему хорошему это не приведет. Чем больше он разводит вас, тем быстрее вы снова сойдетесь. Это как китайская ловушка для пальцев, в итоге вы все равно окажетесь вместе.

Тут миссис Кобравик ошиблась. Вин навещал меня всего один раз. Я поцеловала его, а затем сказала, что он не смел больше приходить. К моему глубочайшему раздражению, он меня послушался. С того дня прошло чуть больше месяца, и я не видела Вина и ничего не слышала о нем.

— Поскольку ты покидаешь нас завтра, мне необходимо задать тебе несколько вопросов, — произнесла миссис Кобравик. Она открыла мое дело. — Давай посмотрим, тебя отправили сюда за… — Она просмотрела дело. — За незаконное хранение оружия?

Я кивнула. Миссис Кобравик надела очки, которые носила на латунной цепочке на шее.

— В самом деле? Всего-то? Мне помнится, ты в кого-то стреляла.

— В целях самозащиты — да.

— Ну, да не важно. Я — ментор, а не судья. Ты сожалеешь о своих преступлениях?

Ответ на вопрос был сложным. Я не сожалела о том, что хранила пистолет отца. Я не сожалела, что стреляла в Джекса после того, как тот стрелял в Вина. Я не жалела о сделке, что заключила с Чарльзом Делакруа, ведь он обеспечил безопасность моего брата и сестры. Я ни о чем не сожалела. Конечно же, я ощутила, что произносимые мною слова неправильные.

— Да, — ответила я. — Мне очень жаль.

— Хорошо. Тогда завтра, — миссис Кобравик сверилась с календарем, — семнадцатого сентября 2083 года, город Нью-Йорк решит, что Аня Баланчина успешно прошла реабилитацию. Удачи тебе, Аня. Быть может, соблазнам мира сего не удастся привести тебя к рецидиву.

***

Настало время отбоя, когда я вернулась в спальню. Я добралась до своей койки, которую делила с Мышью последние восемьдесят девять дней, она зажгла спичку и предложила сесть рядом с ней. Она протянула мне свой блокнот.

«Мне нужно попросить тебя кое о чем, прежде чем ты выйдешь», написала она мне на одной из своих драгоценных страниц. (Ей их выделяли 25 на день)

— Конечно, Мышка. Они отпускают меня рано утром. — Я рассказала ей новости, но она лишь покачала головой. Она передала мне еще одну записку.

«После Дня благодарения или даже раньше. За хорошее поведение или, быть может, за то, что я трачу много бумаги. Суть в том, что я лучше останусь здесь. Из-за своего преступления я никогда не смогу вернуться домой. Когда я выйду, мне будет нужна работа».

— Хотела бы я помочь, но… — Она прикладывает ладонь к моим губам и передает мне очередную записку. Очевидно, мои ответы были столь предсказуемы.

«НЕ ГОВОРИ «НЕТ»! Ты можешь. Ты очень могущественна. Я много думала об этом, Аня. Я хочу стать шоколадным дилером».

Я рассмеялась, поскольку не смогла представить ее за подобным занятием. Девчонка пяти футов ростом и совершенно немая! Я повернулась к ней и, судя по выражению ее лица, она не думала шутить. В этот момент спичка догорела, и она зажгла еще одну.

— Мышка, — шепчу я. — Я не связана с «Шоколадом Баланчиных» подобным образом, а если и была бы, я даже представить не могу, почему ты хочешь такую работу.

«Мне семнадцать. Я немая преступница. У меня нет близких, нет денег, образования».

Ее можно было понять. Я кивнула, и она передала мне последнюю записку.

«И ты мой единственный друг здесь. Я знаю, я маленькая и слабая, как мышка, но я не трусиха и готова на все. Если ты позволишь мне работать с тобой, я буду предана тебе всю оставшуюся жизнь. Я умру за тебя, Аня».

Я сказала ей, что не хочу, чтобы кто-то еще умирал за меня, и задула спичку. Я вылезла из койки Мыши и направилась в свою, где довольно быстро заснула.

Утром, когда она написала мне, а я попрощалась, она не упомянула о том, что просила меня помочь ей стать шоколадным дилером. Последнее, что она написала мне, прежде чем за мной пришла охрана:

«Увидимся, А. Кстати, меня зовут Кейт».

— Кейт, — произнесла я. — Приятно познакомиться.

В одиннадцать меня заставили переодеть комбинезон «Свободы» на уличную одежду. Несмотря на тот факт, что меня забрали из школы, в тот день на мне была надета униформа Троицы. Я так к ней привыкла. Даже три месяца спустя, натягивая юбку на бедра, я ощутила, как мое тело жаждет вернуться в школу, особенно в Троицу, где на прошлой неделе без меня начались занятия. После того, как я переоделась, меня отвели в комнату для свиданий. Целую жизнь тому назад я виделась в этой же самой комнате с Чарльзом Делакруа, но сегодня там меня поджидали мои адвокаты, Саймон Грин и мистер Киплинг.

— Я выгляжу, как человек, который прошел через многое? — спросила я у них.

Мистер Киплинг оглядел меня, прежде чем ответить.

— Нет, — сказал он наконец. — Ты выглядишь очень даже неплохо.

Я вышла на душный сентябрьский воздух и попыталась не принимать близко к сердцу потерю лета. Будет и другое лето. Другие парни. Я сделала глубокий вдох, пытаясь вдохнуть щедрую порцию воздуха в легкие. Я ощутила запах сена и отдаленный запах чего-то сернистого, гнилого, быть может, жженого.

— Насколько я могу помнить, свобода пахнет несколько иначе, — заметила я своим адвокатам.

— Нет, Аня, это всего лишь река Гудзон. Снова где-то пожар, — зевнув, ответил мистер Киплинг.

— Что на этот раз? — спросила я.

— Как обычно, — ответил мистер Киплинг. — Что-нибудь с низким уровнем воды и химически загрязненное.

— Боюсь, нет, Аня, — добавил Саймон Грин. — Город окончательно пришел в упадок после твоего ухода.

***

Когда мы вернулись в мою квартиру, лифт не работал, поэтому я сказала мистеру Киплингу и Саймону Грину, что им нет необходимости провожать меня до дверей. Наша квартира находилась на уровне пентхауса ‒ на тринадцатом этаже. В доме был лифт, из-за суеверия этаж переименовали в четырнадцатый. Тринадцатый же он или четырнадцатый, наверх был путь неблизкий, а сердце мистера Киплинга было еще слабо. Мое же, напротив, было в потрясающей форме, так как я провела лето в «Свободе», выполняя изнурительные спортивные упражнения, иногда по три, иногда по четыре часа в день. Я похудела и стала сильной, так что была в состоянии подняться по лестнице. (Немного в сторону: не слишком ли добавить, что в то время как мышцы моего сердца были в потрясающей форме, самому сердцу, несомненно, было лучше? О, невероятно, но это так. Не судите меня слишком строго.)

Оставив свои ключи (и другие ценные вещи) дома, я была вынуждена позвонить в дверь. Имоджен, которая осталась заботиться о моей сестре, отозвалась:

— Аня, мы и не слышали, что вы приехали! — Она просунула голову в прихожую. — Где мистер Киплинг и мистер Грин?

Я сообщила ей о состоянии лифта.

— О, милая. Должно быть, это произошло только что. Быть может, он наладится сам собой? — она радостно улыбнулась.

Что? В моей жизни хоть что-нибудь налаживалось само собой?

Имоджен сообщила, что Скарлет ждет меня в гостиной.

— А Нетти? — спросила я. Она должна была вернуться из лагеря одаренных детей еще четыре недели назад.

— Нетти… — колеблясь, произнесла Имоджен.

— Что-то случилось? — Я почувствовала, как забилось мое сердце.

— Нет. С ней все хорошо. Она ночует у подруги, — покачала головой Имоджен. — Готовит проект для школы.

Я изо всех сил попыталась не выдать своих чувств:

— Она сердится на меня?

Имоджен поджала губы.

— Да, немного, я думаю. Она была расстроена, когда узнала, что ты солгала о поездке на «Свободу». — Имоджен покачала головой. — Ты знаешь подростков.

— Но не Нетти. — Я собиралась сказать, что Нэтти не была подростком, но после вспомнила: она им была. В июле ей исполнилось тринадцать. Но другое дело, что я пропустила это благодаря своему заключению.

Из коридора раздался знакомый голос.

— Я слышу всемирно известную Аню Баланчину? — Скарлет подбежала и обняла меня. — Аня, где твоя грудь?

Я отодвинулась от нее.

— Знаешь, на самом деле еда в Свободе очень питательна.

— Когда я видела тебя в «Свободе», ты всегда была в темном комбинезоне, но в твоей старой форме Троицы мне стало очевидно, что ты смотришься…

— Ужасно, — вставила я.

— Нет! — в один голос воскликнули Имоджен и Скарлет.

— Это не как в прошлый раз, когда ты попала в «Свободу», — продолжила Скарлет. — Ты не выглядишь больной. Только посмотри… — Скарлет возвела глаза к потолку. Я вспомнила из моего первого года судебной науки, что когда свидетель поднимает глаза, значит, он находится в процессе обдумывания. Моя самая лучшая подруга собиралась солгать. — Ты выглядишь изменившейся, — мягко ответила она. Скарлет взяла меня за руку. — Давай пойдем в гостиную. Я хочу узнать все, что с тобой произошло. Еще я надеюсь, ты не будешь возражать, но Гейбл здесь. Он действительно хотел видеть тебя, и он мой парень, Аня.

Я сделала умный вид, но Скарлет была моей лучшей подругой, поэтому я должна была так сделать.

Мы пошли в гостиную, где у окна стоял Гейбл. Он опирался на костыли, никакой инвалидной коляски в поле зрения не находилось. В остальном ему стало лучше. Цвет его лица не был бледным, почти белым, но никаких очевидных рубцов на местах пересадки кожи. Черные кожаные перчатки скрывали его руки, так что я не могла увидеть, что стало с его изуродованными пальцами.

— Арсли, ты снова ходишь! — поздравила я его.

Скарлет захлопала в ладоши.

— Знаю, — сказала она. — Разве это не здорово? Я так им горжусь!

С некоторым трудом Гейбл развернулся ко мне.

— Да, разве это не замечательно? После нескольких месяцев физиотерапии и бесчисленных болезненных хирургических операций, я могу сделать то, что делают большинство двухлеток ‒ управляют собой гораздо лучше. Разве я не чудо современной медицины?

Скарлет поцеловала его в щеку.

— Не ходи по темным закоулкам, Гейбл. Оставайся со мной и Аней на свету.

Гейбл рассмеялся над шуткой Скарлет, а затем поцеловал ее, она что-то прошептала ему на ухо, и он заулыбался. Она помогла ему на диванчике, куда они сели. О мой Бог, как сказала бы бабушка, Скарлет и Гейбл могут быть на самом деле влюблены! На мгновение я почти завидовала им. Не хочу снова быть с Гейблом, конечно нет! После всего, что Скарлет сделала для моей семьи, я не могла завидовать тому, что у нее есть парень. Чистая правда в том, что я скучала по ощущению быть парой.

Я села на знакомый бордовый стул.

— Серьезно, Гейбл, — сказала я. — Ты выглядишь удивительно хорошо.

— А ты выглядишь ужасно, — ответил Гейбл.

— Гейбл, — шикнула на него Скарлет.

— Что? Она выглядит словно маленький мальчик или бегун на дальнюю дистанцию. Они что, тебя там вообще не кормили? — продолжил Гейбл. — А твои волосы просто пугают.

Мои волосы действительно были спутанными и вьющимися. В «Свободе» не было кондиционера, геля или даже собственно щетки для волос. Как только Гейбл и Скарлет уедут, я приступлю к решению ситуации.

— Как там Троица? — спросила я, меняя тему разговора. Гейбл остался на второй год в школе, так как много пропустил в предыдущем.

— Теперь, когда тебя там нет, скучно, — ответил Гейбл, пожав плечами. — Никого не отравляют и не расстреливают. — Одним из качеств Гейбла было чувство юмора.

— Гейбл Арсли, — поморщившись, произнесла Скарлет. — Сейчас ты ужасен и заставляешь меня жалеть о том, что я привела тебя.

— Прости, Аня, если обидел.

Я ответила ему, что он меня не обидел, потому что я довольно много обижалась за эти дни.

Скарлет поднялась.

— Нам пора. Имоджен взяла с нас обещание, что мы надолго не задержимся.

Она подала Гейбу руку, и он неуклюже поднялся на ноги. Тогда-то я и вспомнила про лифт. Гейбл с трудом ходил по комнате. Он не сможет пройти тринадцать этажей на костылях.

После консультации с Имоджен, которая посовещалась с завхозом, выяснилось, что лифт не будет работать до следующего дня. Гейблу придется заночевать, что совершенно не волновало меня. Если бы Гейбл остался, родители Скарлет не позволили бы остаться ей, ведь в последний раз, когда Гейбл почти ночевал в этой квартире, это не привело ни к чему хорошему. Я решила, что Гейбл может поспать и на диване. Мне не хотелось пускать его в комнату Лео.

После этих мер я наконец смогла ускользнуть в свою спальню. Я как раз хотела помыться, но вместо этого уснула на своей кровати. Когда я проснулась, было два часа ночи, и в квартире стояла тишина. Я выскользнула из своей комнаты и пошла по коридору в душ.

Меня сейчас мало беспокоила стоимость воды. Я полагаю, мне причиталось три или четыре душа. Конечно, я уделила особое внимание волосам. О, кондиционер ‒ уродливое слово для такой прекрасной вещи.

После душа я расчесала свои волосы и придала им надлежащий вид. Посмотрела в зеркало и подумала, что снова выгляжу более-менее. Я обмотала цветастое банное полотенце вокруг себя и вернулась в свою спальню. Свет был включен. Я удивилась, неужели я забыла выключить.

Когда я открыла дверь, Гейбл сидел на стуле возле моей кровати. Он был одет в пижаму Лео, похоже, Имоджен одолжила ему ее. Его костыли были приставлены к комоду.

— Арсли, — произнесла я, покрепче вцепившись в полотенце руками. — Тебе не следует быть здесь.

— Ой, Аня, не будь таким параноиком, — ответил Гейбл. — Я услышал, как ты проснулась и решил составить тебе компанию.

— Мне не нужна компания, особенно после душа, Арсли.

— Я… я не буду даже и пытаться что-то сделать, Аня, клянусь. Только не заставляй меня еще раз вставать. Позволь мне посидеть здесь немного. Я обещаю, что закрою глаза, когда ты будешь одеваться.

— Я была в тюрьме, Арсли, и если ты попытаешься сделать что-то, да поможет мне… — Я открыла дверь шкафа, чтобы за ней незаметно надеть пижаму. Затем я, скрестив ноги, села на кровать. — Итак, — сказала я.

— Я все думал о том вечере, когда мы были в этой комнате последний раз, — сказал Гейбл. — Я знаю, ты думаешь, что я вел себя как засранец, и я очень сожалею. Да, я хотел переспать с тобой той ночью, но я бы никогда не стал принуждать тебя к этому.

Я тряхнула головой.

— Ты извиняешься что ли?

— Да, полагаю, что это так. Я почти рад, что лифт сломался, потому что тогда бы я не смог находиться здесь самостоятельно, и я хочу сказать тебе кое-что за все долгое время. Здесь я, кстати, из-за жары. — Гейбл снял кожаные перчатки, и я смогла разглядеть, что у него было три серебряных пальца на месте их ампутации. Он выглядел как робот.

— Арсли, твои пальцы!

Гейбл засмеялся надо мной.

— Предполагалось, что они не будут привлекать внимание.

— Но они невероятны.

Он помахал ими.

— Хочешь потрогать, Аня?

Я отчасти сделала это, но не думаю, что это была хорошая затея ‒ касаться любой части Гейбла, даже бионической.

— Давай же, Аня. Давай пожмем друг другу руки. Друзья ведь так делают, разве нет?

— Мы не были друзьями.

— Не будь скучной, Аня, — сказал Гейбл. — Ты знаешь, в какую школу пойдешь?

— В любую, какую возьмут, наверное.

— Глупо с их стороны не позволить тебе вернуться, — сказал Гейбл. — Ты спасла жизнь Вину Делакруа.

Он не избежал моих указаний по поводу того, что Скарлет весь день украдкой избегала предметов, связанных с Вином. Я не хочу слышать новости о Вине от Гейбла Арсли и остальных людей. Тем не менее, я бы приняла всё.

— Разве Вин, — я попыталась сделать свой голос небрежным, — в этом году вернулся в Троицу?

Гейбл закатил глаза.

— Оу, так и видно, что тебе абсолютно наплевать. Ты всегда была самой худшей в мире лгуньей, Аня. Разве вы с ним больше не разговариваете?

— Нам нельзя.

— Меня бы это не остановило. — Гейбл провел металлическими пальцами по волосам. — В этом году он больше садится с нами за ланчем, что, кстати, неплохо. Я всегда думал, что он до ужаса занудный. Как ты вообще додумалась встречаться с ним после меня, никогда не смогу понять.

Хотелось спросить больше, но я не стала, если вы понимаете, о чем я. К счастью, Гейбл был ходячей кладезью информации.

— Послушай, Скарлет просила меня пока тебе не говорить, но ты все равно скоро узнаешь. Вин теперь с Алисон Вилер.

Я выдохнула и постаралась ничего не чувствовать.

— Я знаю ее. — В прошлом году Вин приглашал ее на Осенний Бал. Он еще сказал тогда, что они просто друзья, но теперь, похоже, нет. Неудивительно, что я так долго его не видела.

— Что значит «я ее знаю»? — потребовал Гейбл. — Конечно же, ты ее знаешь. Мы прорву лет ходили вместе с ней в школу.

Я попыталась не сказать ничего такого, разоблачающего моего отношения к этому факту.

— Как это произошло? — спросила я.

— Мальчик встречается с девочкой. Она помогала в предвыборной кампании его отца, кажется. Что-то вроде этого. А она ничего. Я бы ей засадил.

Я сузила глаза.

— Ты имеешь в виду, если бы ты не был со Скарлет.

— Это лишь предположение, Аня.

— Тебе пора уходить, — сказала я ему.

— Зачем? Чтобы я не мешал тебе плакаться в подушку о Вине? Иди сюда. Я разрешу поплакать тебе на своем плече.

— Уходи, — сказала я ему.

— Поможешь подняться?

Я подала ему руку, и когда он поднимался на ноги, то успел прошептать на ухо:

— Ты симпатичнее Алисон Вилер, а Вин Делакруа просто идиот.

Гейбл был отвратительным, но даже такой человек может иногда сделать так, чтобы девушка чувствовала себя лучше.

— Спасибо, — сказала я. Я, наконец, попала мимо него в свою комнату, когда он повернулся.

— Скажи, есть ли у тебя поблизости шоколад?

— Поверить не могу, что тебе хватает наглости даже спрашивать меня об этом!

— Что? У меня не было ничего такого несколько месяцев, — ответил Гейбл. — Кроме того, это не шоколад сделал меня таким. Это был фретоксин. Ты лучше остальных знаешь, что в шоколаде нет ничего плохого.

Я сказала ему, что слишком поздно для меня знать все наверняка.

— Тебе нужна моя помощь, чтобы выйти из комнаты или справишься сам?

— Ты вернулась, теперь станет намного веселее, — сказал Гейбл.

— Не мне.

Я закрыла дверь комнаты, выключила свет и легла в кровать. Не смотря на то, что в комнате было душно, я натянула одеяло на голову.

Я смогла вообразить себе довольно мало сценариев с Вином и Алисон в главной роли, чтобы только отвлечь его отца от факта того, что он виделся со мной. Только одна проблема, которая теоретически была фактом ‒ Вин не видел меня. Как я уже упоминала, он не видел и не связывался со мной более месяца. Можно логично сделать вывод, что Вин на самом деле встречался с Алисон Вилер.

Может быть, это к лучшему, хотя… Если бы я была еще с Вином, я бы поставила под удар Нетти и Лео. Так гораздо проще, ведь так? План Чарльза Делакруа и мой завершился успехом. Тот миг в августе был аномальным. Может быть, это было прощание.

Так, ладно. Все продолжили двигаться дальше. Никто не пострадал. (Почти). Я просто сэкономила себе время. Я свободная девушка. А Вин, очевидно, свободный парень.

Я хотела, чтобы бабуля была здесь. Она бы сказала мне смириться. Или, может быть, она сказала бы мне взять плитку шоколада.

***

Утром меня разбудил смех. Я надела халат и вышла в гостиную. Я подумала, что пришла Скарлет, чтобы забрать своего парня домой, и была благодарна ей за это. Я была более чем готова избавиться от своего гостя. Гейбла уже усадили на диван. Он жестикулировал своей металлической пятерней и произносил:

‒ Подожди-ка, подожди-ка, ты начала смеяться еще до смешной части.

Я взглянула на бордовое кресло. Там сидела девушка, но не Скарлет.

‒ Анни! ‒ Нетти встала и обняла меня. В обуви она была выше меня и это меня взволновало. ‒ Я пообещала самой себе, что устрою тебе холодный прием, Анни, но не могу. Почему ты мне солгала о своем заключении в «Свободе»?

‒ Я просто хотела, чтобы ты хорошо провела время в лагере для гениев, ‒ сказала я ей.

‒ Я больше не маленький ребенок. Знаешь, я могу справляться с такими вещами, ‒ ответила мне Нетти.

‒ Ага, ‒ добавил Гейбл. ‒ Она определенно не маленький ребенок.

Я велела Гейблу заткнуться.

‒ Ей всего лишь тринадцать. А у тебя есть девушка. ‒ Перемены в моей сестре были невероятными. За одно лето Нетти выросла на четыре дюйма и ее юбка стала слишком короткой. Ноги раньше были маленькими, как у паука, но теперь они стали длиннее. У нее появились грудь и бедра. Ей всего лишь тринадцать, но она выглядела в два раза старше. Мне не нравилось то, как Гейбл смотрел на нее. Я размышляла, не ударить ли его лампой по голове. В этот момент подоспела Скарлет.

‒ Твои волосы выглядят гораздо лучше, ‒ сказала она, поцеловав меня в одну щеку. ‒ Доброе утро, дорогая Нетти! Разве она не выглядит повзрослевшей, Аня?

‒ В самом деле, ‒ согласилась я.

‒ Это хорошая перемена, а еще она перешла в десятый класс, ‒ добавила Скарлет.

‒ Погоди, как это? ‒ спросила я.

‒ Я сообщила Имоджен, что хочу рассказать тебе сама, ‒ объяснила мне Нетти.

Скарлет кивнула.

‒ Идем, Гейбл. Лифт уже заработал. Нам нужно уйти перед тем, как мы снова здесь застрянем. ‒ Скарлет повернулась ко мне. ‒ Я надеюсь, он вел себя прилично.

‒ Аня, не лги! ‒ сказал Гейбл.

Я сказала Скарлет, что Гейбл вел себя, как она и ожидала, его замечание Скарлет решила принять за чистую монету. Скарлет помогла своему ужасному парню встать, и они, наконец, ушли.

Я повернулась к своей сестре.

‒ Ты пропустила два класса?

Нетти поковыряла мизинцем прыщ на подбородке.

‒ Мисс Бельвар и люди из лагеря для гениев подумали, что это хорошая идея, и еще… ‒ Ее голос прозвучал прохладно. ‒ Никого не было рядом со мной, чтобы посоветоваться.

Моя маленькая сестра уже перешла в старшее звено Троицы? Я села на диван, который до сих пор пах одеколоном Гейбла. Чуть погодя Нетти села рядом со мной.

‒ Я скучала по тебе, ‒ сказала она.

‒ У тебя были этим летом кошмары? ‒ спросила я.

‒ Только один или два, или три, или четыре, но когда они начинались, я представляла, что я была тобой. Храброй как ты. И говорила себе: «Нетти, это был всего лишь сон. Иди спать». И это работало! ‒ Нетти обняла меня. ‒ Я правда ненавидела тебя, когда узнала, что ты ушла в «Свободу». Я была так расстроена, Анни. Почему ты так поступила?

Я простым языком объяснила ей, что заключила контракт с Чарльзом Делакруа ради того, чтобы защитить её и Лео. Она хотела знать, был ли мой разрыв с Вином частью этого договора. Я ответила утвердительно.

‒ Бедная Анни. Думаю, это было труднее всего, ‒ сказала Нетти.

Я улыбнулась.

‒ Хорошо, держу пари, что в Свободе было не так весело, как в лагере для гениев. Не помогает и тот факт, что выгляжу я ужасно.

Нетти изучила мое лицо. Она обхватила его своими длинными пальчиками.

‒ Ты выглядишь сильной, Анни. И все. Но ты всегда была сильной.

Какая же она хорошая, моя сестра.

‒ Арсли сказал, что у Вина появилась девушка?

‒ Вроде того, ‒ заметила Нэтти. ‒ Но я не знаю. Вин так изменился. Он все время выглядит злым. Я пыталась поговорить с ним в первый день школы. Хотела знать, что он слышал о тебе, а он прогнал меня.

Я напомнила ей, что она пообещала ненавидеть Вина Делакруа до конца своей жизни.

‒ Это было до того, как я узнала, что ты солгала мне о «Свободе», ‒ прибавила Нэтти. ‒ В любом случае, его нога, кажется, зажила. У него есть трость, но не как у Гейбла.

‒ Нетти, ‒ сказала я, ‒ скажи мне честно. Ты флиртовала сейчас с Гейблом этим утром, ведь так?

‒ Это ужасно, Аня, ‒ сказала Нетти. ‒ Мы ходим в один класс по математике. Он рассказал мне историю об учителе. Я посмеялась, чтобы быть вежливой.

‒ Слава Богу, ‒ сказал я. Не думаю, что смогла пережить бы еще и флирт Нетти с Гейблом Арсли. Как обживусь, я обязательно составлю с Нетти серьезный разговор по поводу флирта с мальчиками.

‒ Пойдем. Нужно сходить на субботний рынок. Там есть все, что нужно. А Имоджен говорит, что тринадцать ‒ это слишком юный возраст, чтобы ходить одной.

‒ Она права, ‒ сказала я. ‒ Тебе исполнилось тринадцать, не так ли?

‒ Мне почти четырнадцать.

Нетти и я поехали на автобусе до рынка на Юнион-Сквере. На рынке можно приобрести или обменять все, что хотите. Туалетную бумагу или футболки. Репу или Толстого. Вещи, которые начинаются с буквы Т или с любой другой буквы алфавита. Как обычно, тут царил сумасшедший дом. Повсюду столы и палатки. Все пространство было заполнено людьми, и они чего-нибудь да хотели. Людям всегда что-то нужно. Иногда кто-нибудь погибал в давке. Бабушка однажды сказала мне, что когда она была молодой, существовали продуктовые магазины, где можно было купить все, что хотели. Теперь все, что у нас было ‒ неравномерно заполненные винные погреба. На самом деле это был лучший Субботний рынок. В тот день наш список покупок включал в себя стиральный порошок, кондиционер для волос, пачку макарон, термос, фрукты (если мы их найдем), новую (более длинную) клетчатую юбку для Нетти, и бумажную книгу для Имоджен (к ее тридцатилетию на следующей неделе).

Я дала Нетти кучу денег и талонов. Затем добавила ей книгу и клетчатую юбку. Цена, как правило, была обозначена на вещах, так что не нужно быть опытным специалистом по маркетингу. Я позабочусь обо всем остальном. Я пришла, вооружившись несколькими плитками «Особого Темного Баланчина», который с удивлением обнаружила, подводя итог по нашей обедневшей кладовой. Хотя я потеряла вкус к шоколаду, он еще может быть полезным при ведении переговоров.

Когда я пробивалась к стенду с химическими веществами, который обычно стоял здесь, я заметила группу студентов-демонстрантов (на рынках была распространена политическая деятельность). Надоедливого вида девушка с жирными каштановыми волосами и в длинной цветной юбке впихнула в мою руку брошюру.

‒ Возьми, сестренка, ‒ сказала она. Я посмотрела на брошюру. На обложке была фотография того, что я приняла за стручок какао и надпись «Разрешите какао!» ‒ Все, что они нам говорят о шоколаде, являются ложью, ‒ продолжала она. ‒ Зависимость от него не больше, чем от воды.

‒ Поверь мне, я знаю, ‒ сказала я, положив брошюру в свою сумку. ‒ Где вы, ребята, берете бумагу для брошюр?

‒ Нехватка бумаги ‒ это ложь, милая, ‒ ответил мужчина с бородой. ‒ Они только пытаются контролировать нас. Разве не всегда было достаточно бумаги для старых добрых американских купюр, а?

Это был тот тип людей, которые думали, что вокруг всё ложь. Лучше, чтобы на моем пути возник хоть кто-нибудь, не знающий, кто я такая.

Мне повезло, и у меня была возможность достать все, кроме фруктов и макарон, и я прошла первый прилавок химических веществ. Я нашла поставщика макарон парой рядов дальше, и он дал мне на пенни (очень много), после того, как я дала купон на мясо по норме и на плитку шоколада. Я торговалась с женщиной, которая продала розы за две шоколадные плитки ‒ это было экстравагантно, но мне хотелось чего-то сладко пахнущего и красочного, после того лета, которое у меня было. Единственное, что осталось ‒ это фрукты. Я начала разочаровываться и думать, что не найду ничего, кроме консервированных фруктов, когда увидела табличку с надписью:

«Цитрусовые у Джейн: апельсины, выращенные прямо здесь, в Манхэттене»

Я подошла к стойке. Апельсины я просто обожала, и они не их тех вещей, которые можно раздобыть в «Свободе».

Мама Вина заметила меня прежде, чем я заметила ее.

‒ Аня Баланчина, ‒ затаив дыхание, сказала она. ‒ Да, я думаю, что это ты. ‒ Это была Джейн Делакруа.

Я сделала шаг назад.

‒ Мне нужно идти, ‒ сказала я. Если ее муж был здесь, то возможно, последует сцена.

‒ Аня, подожди! Чарли здесь нет. Он проводит кампанию в одном из районов. Я не хотела, чтобы все мои летние апельсины пошли в отходы, поэтому я здесь. Мой муж предпочел бы, чтобы меня здесь не было, но я утверждаю, что это прекрасно. Я фермер, а не жена политического деятеля. Кроме того, только реальные люди делают рынок. Мы все пытаемся быть реалистами, разве ты не знала? ‒ Милое лицо Джейн Делакруа несколько постарело с прошлого раза.

‒ Оу, ‒ произнесла я.

‒ Пожалуйста, возьми один. Вин однажды сказал мне, что апельсины тебе нравятся. Кстати, он вернется в любой момент. Он ушел, чтобы наторговать еще мешков. У людей есть собственные сумки, конечно, но апельсинам нужно дышать. Нельзя бросать апельсины куда угодно. Подожди, ‒ велела она.

Вин был здесь? Я оглядела толпу: бесчисленные лица, но ни одно из них не принадлежало ему.

Она протянула мне фрукт, и когда я подошла, чтобы взять его, она взяла мою руку в свою.

‒ Как ты?

Я подумала над этим вопросом.

‒ Счастлива быть свободной, я полагаю.

Джейн Делакруа кивнула.

‒ Да, свобода бесценна. — У матери Вина в глазах стояли слезы. ‒ Возьми два апельсина, пожалуйста. Возьми целый мешок. ‒ Она отпустила мою руку и начала заполнять последний красный сетчатый мешок апельсинами.

Я сказала ей, что я не одобряю этого. Вот такой я была. Времени на обмен эмоциями на рынке не было, а у Джейн Делакруа имелся ценный товар.

Она сунула мне мешок апельсинов.

‒ Я никогда не забуду, что ты спасла жизнь моему сыну. ‒ Она обхватила мое лицо ладонями и поцеловала в обе щеки. ‒ Прошу прощения за все. Я знаю, что ты хорошая девушка.

Через плечо я увидела, что Вин приближался к фруктовому лотку. В руках он держал разноцветные сетчатые мешки. Я сделала глубокий вдох, напоминая себе, что у Вина есть девушка, и это не я.

‒ Мне нужно идти, ‒ произнесла я. ‒ Нужно найти сестру. ‒ Я пробиралась сквозь толпу подальше от Вина.

Я нашла Нетти возле киоска с бумажными книгами, который назывался «451 книга». В отличие от химикатов, макарон или стенда с цитрусами, он был пустым, за исключением Нетти. Она показала мне две книги.

‒ Как ты думаешь, Анни? Какую книгу бы выбрала Имоджен? «Холодный дом» Чарльза Диккенса или «Анну Каренину» Льва Толстого? Одна книга о суде, как я думаю, и другая об истории любви? Я не уверена.

‒ Книгу о суде, ‒ сказала я. Мое сердце билось как сумасшедшее. Я приложила руку к груди, чтобы унять пульс, если это было возможно.

‒ Значит, «Холодный дом», ‒ сказала Нетти, отходя платить за книгу.

‒ Подожди, лучше возьми обе. Одну на каждого из нас. Ты подаришь ей любовную историю. А я — о суде.

Нетти кивнула:

‒ Да, самое то, правда?

Я сделала глубокий вдох и проверила все свои пакеты. Моющее средство есть. Кондиционер есть. Макароны есть. Цветы есть. Термос есть. Апельсины… Бац! Я каким-то образом оставила апельсины на лотке матери Вина. Но ни в коем случае возвращаться за ними не хотелось.

Мы покинули книжный киоск, и несмотря на тот факт, что я была несколько взрослая для этого, я взяла Нетти за руку.

‒ Тебе удалось купить свежие фрукты? ‒ спросила она.

Я сказала ей, что их не было. Похоже, в тот момент я выглядела ужасно, потому что Нетти решила утешить меня.

‒ Все нормально. У нас есть консервированные ананасы. Может быть, даже немного замороженной малины.

Мы практически перешли Юнион-Сквер, когда я почувствовала на своем плече руку.

‒ Ты оставила это, ‒ сказал он. Я повернулась, но уже тогда знала, кто это был. Конечно, это Вин. ‒ Моя мать настояла на том, чтобы я нашел вас…

Что случилось с мамой Вина?

‒ Привет, Нетти, ‒ продолжил Вин.

‒ Привет, Вин, ‒ холодно ответила Нетти. ‒ Больше не носишь шляпы. В них ты мне больше нравился.

Я взяла мешок апельсинов и ничего не сказала.

‒ Я еле догнал вас двоих. Я не такой быстрый, как раньше, ‒ сказал Вин.

‒ Как твоя нога? ‒ спросила я.

Вин улыбнулся.

‒ Все еще чертовски болит. Как провела остаток лета?

Я тоже улыбнулась.

‒ Ужасно. ‒ Я тряхнула головой и разозлилась. ‒ Я слышала, что ты встречаешься с Алисон Вилер.

‒ Да, Аня, это так, ‒ добавил после заминки Вин. ‒ Молва распространяется быстро.

А мое сердце забилось еще быстрее.

‒ Я однажды говорила тебе, что ты забудешь меня скорее, чем ты думаешь, и оказалась права.

‒ Аня… ‒ произнес он.

Я знаю, что сейчас я говорила горько, и какой в этом был смысл? По правде говоря, любую боль, что он мне причинил, я, скорее всего, заслужила. Я сама этого захотела ‒ я оттолкнула такого преданного человека как Вин.

Я сказала ему, что рада за него. Это было не так, но я пыталась выглядеть взрослее (но взрослые ведь о подобном не лгут). Он выглядел так, будто хотел объясниться по поводу Алисон, но я не хотела этого знать. Обычно я хотела знать все обо всех, но в этом случае я была рада остаться в слепом неведении. Вин упростил это для меня, не так ли? Вместо этого я наклонилась, чтобы обнять его так, как представляла себе, в последний раз.

‒ Береги себя, ‒ сказала я. ‒ Скорее всего, мы больше не увидимся.

‒ Нет, ‒ согласился он. ‒ Вероятно, нет.

Думаю, я была сентиментальной. У меня с собой была одна плитка «Особого Темного Баланчина» и я отдала ему. Я взяла с него обещание, что он не покажет его своему отцу. Он взял плитку без слов и шуток об отравлении. Я была благодарна ему за это. Он просто положил плитку в карман и исчез в толпе. Он действительно хромал, и мне пришло в голову, что я была рада, что ему досталась от меня лишь хромота, а не что-то похуже. Он, вероятно, считал себя счастливее, чем Гейбл Арсли.

Нетти и я сели с нашими сумками в автобус.

‒ Почему именно Алисон Вилер? ‒ спросила меня Нетти после нескольких минут в автобусе. ‒ Он любит тебя.

‒ Я порвала с ним, Нетти.

‒ Да, но…

‒ И из-за меня его подстрелили.

‒ Но…

‒ И он, быть может, устал от меня. От нашей семьи. От всех наших проблем. Иногда я сама от себя устаю.

‒ Только не Вин. Нет, ‒ сдавшись, тихим голосом произнесла Нетти. ‒ Это ведь бессмысленно.

Я вздохнула. Нетти думала, как двадцатипятилетняя, но у нее было сердце двенадцатилетней (тринадцатилетней) и это радовало меня.

‒ Я не могу больше думать о нем. Мне нужно найти школу. Мне нужно увидеть кузена Микки. Мне нужно позвонить Юджи Оно. Но сейчас мы поедем на рынок на площади Колумба, ‒ сказала я. ‒ Меня не волнует, что ради этого нам придется перейти парк!

***

Когда мы вошли в квартиру, телефон уже звонил. Я услышала, как Имоджен ответила:

— Да, я думаю, Аня только пришла. Подождите немного.

Я прошла на кухню чтобы разложить свои пакеты, а Имоджен передала телефон мне.

— Это Вин, — произнесла Имоджен с вялой улыбкой на лице.

— Видишь, — произнесла Нетти со знающим взглядом, что до ужаса раздражало.

Имоджен обняла Нетти.

— Идем, дорогая, — прошептала она. — Давай дадим твоей сестре немного частной жизни.

Я сделала глубокий вдох. Когда я подошла к телефону, я почувствовала, как кровь начала бурлить. Я взяла трубку.

— Вин, — произнесла я.

— Добро пожаловать домой, Аня. — Голос был смутно знаком, но принадлежал не Вину.

Я вся похолодела.

— Кто это?

— Это твой двоюродный брат, — произнес он после паузы. — Яков. Яков Пирожков.

Как будто бы я знала других Яковов.

— Почему ты притворился Вином? — потребовала я.

— Потому что ты не стала бы со мной говорить. А нам ведь так нужно поговорить, — признался Яков.

Я сказала ему, что нам не о чем говорить.

— Я вешаю трубку.

— Если бы ты хотела повесить трубку, ты бы это давно сделала.

Он был прав, но я ничего не сказала. Мое молчание, похоже заставило его нервничать, потому что когда он в следующий раз заговорил, его манеры стали куда приличней.

— Послушай, Аня, послушай. У меня не так уж много времени. У меня только один телефонный звонок в неделю, и не куда вздумается, знаешь ли.

— Как тюремная жизнь, кузен?

— Непередаваемо, — после паузы ответил Яков.

— Я надеюсь, для тебя это ад.

— Пожалуйста, Анни. Приходи повидаться со мной в Рикерс. У меня есть что сказать тебе, но это не телефонный разговор. Нас наверняка прослушивают.

— С чего мне делать это? Ты отравил одного из моих друзей, и выстрелил в другого, когда пытался застрелить моего брата. Меня исключили из школы, и я попала в «Свободу» по твоей милости.

— Не будь наивной, — ответил он. — Все это началось задолго до меня. У меня не было мотива. Пожалуйста. В глубине души ты ведь не веришь, что я… Все не так, как порой кажется… Я уже сказал слишком много. Тебе необходимо прийти и повидаться со мной. — Он понизил голос. — Я считаю, что ты и твоя сестра в страшной опасности.

На мгновение я ощутила, как страх сковывает сердце, но ощущение быстро прошло. Кого волнует, что болтает Яков? Он сделал и сказал бы что угодно, лишь бы получить желаемое. Он уже проделывал нечто похожее с Лео. Он говорил ему, что я и Нетти в большой опасности, только чтобы манипулировать им.

— Мне кажется, Яков, что большой опасности нашу семью подверг именно ты. И ты, дорогой кузен, уже в тюрьме на следующие двадцать пять лет. Лично я, как никогда, чувствую себя в безопасности. Пожалуйста, не звони сюда больше, — сказала я.

Когда я повесила трубку, я подумала что, возможно, он говорил о моем отце, но этого не могло быть. Он действительно мог сказать все, что угодно.

В гостиной Имоджен и Нетти уже ждали меня.

— Что сказал Вин? — спросила Нетти, в ее взгляде было столько радости.

Я посмотрела на Нетти. Этого я скрыть не могла.

— Это был не Вин. Это был Яков.

Имоджен подскочила с дивана.

— Аня, я прошу прощения. Он сказал, что это Вин, и я полагаю, что не знаю голоса Вина так хорошо, чтобы почувствовать разницу.

Я заверила ее, что она не виновата.

Нетти покачала головой.

— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. В любом случае, чего он хотел?

Я не могла повторить то, что сказал Яков о нас двоих и опасности. Я села рядом с Нетти и обняла ее. Я бы хотела сделать что-нибудь, чтобы обезопасить ее, и задумалась, как я могла позволить себе слабость плакать из-за Вина. Нетти была любовью моей жизни, не он. В этот момент любовь всей моей жизни высвободилась из моих объятий, неужели для этого она тоже стала слишком взрослой? А затем она спросила меня во второй раз, что хотел от нас непутевый двоюродный брат. Здесь мне пришлось немножко соврать:

— Он был рад моему возвращению домой.

ГЛАВА 2

Я ПОДСЧИТЫВАЮ СВОИ БЛАГОСЛОВЕНИЯ

В воскресенье утром Нетти и я пошли в церковь. Новый священник был невероятно скучным оратором, но проповедь была мне интересна: о том, что мы слишком много внимания уделяем тем вещам, которых у нас нет, и это единственное, чем мы занимаемся. Конечно, я была виновата в подобном поведении. Чтобы скоротать время, я решила подсчитать свою удачу:

1. Меня выпустили из «Свободы».

2. Нетти и Лео, насколько мне известно, были в безопасности.

3. Вин упростил для меня сделку со своим отцом.

4. У нас есть деньги и здоровье.

5. У нас есть Имоджен Гудфеллоу, Саймон Грин и мистер Киплинг….

В шесть часов мы встали в очередь для получения гостия.

Когда мы выходили из церкви, кто-то позвал меня по имени и я обернулась: это был Микки Баланчин и его жена София.

‒ Привет, кузины! ‒ он тепло поприветствовал нас с Нетти и расцеловал в щеки.

‒ С каких это пор вы ходите в церковь? ‒ спросила я Микки, потому как никогда не видела его здесь прежде. Нетти и я посещали католическую церковь, потому что её посещала наша мама, но все родственники со стороны отца посещали православную, если уж на то пошло.

‒ С тех пор, как он женился на католичке, ‒ ответила София Баланчина со странным акцентом. Хотя она говорила на английском языке очень хорошо, было заметно, что английский ‒ не её родной язык. ‒ Доброе утро, Аня, Наталья. Мы встречались совсем ненадолго, в связи с моей свадьбой. Это хорошо ‒ увидеть вас обеих в добром здравии. ‒ Она тоже расцеловала нас в обе щеки. ‒ Трудно сказать, кто из вас старшая сестра.

Микки показал пальцем на меня.

‒ Ты должна была прийти ко мне как только освободилась.

Я сказала ему, что вернулась домой только в пятницу вечером и планировала посетить его на этой неделе.

‒ Микки, тебе нужно дать девочке комнату, ‒ сказала София, неожиданно взяв руку Нетти и мою, и настояла на том, чтобы мы присоединились к ним для позднего завтрака. ‒ Вы ничего не ели, ‒ обвинила она нас, ‒ и мы живем только через пару кварталов отсюда. Так, нам нужно прекратить устраивать свои спектакли на крыльце собора. ‒ Она не была родом из России, но кое-что в ней напоминало мне бабушку. Я быстро оглядела Софию Баланчину. Я вспомнила, что видела ее на свадьбе, но похоже, была с ней резка. У нее были каштановые волосы, карие глаза, большой, скорее лошадиный, нос. Всё в ней было большим ‒ руки, губы, глаза, скулы ‒ и она была на несколько дюймов выше своего мужа. (Микки был настолько низок, что я всегда подозревала его в ношении обуви с платформой) София Баланчина казалась сильной. Мой кузен понравился мне еще больше, ведь я знала, что он женат на такой женщине.

Хотя Нетти и я пытались возразить, София настояла на том, чтобы мы пришли к позднему завтраку и каким-то образом мы оказались в их городском доме на Восточной пятьдесят седьмой улице, не так далеко от того места, где живет семья Вина.

София и Микки занимали два нижних этажа трехэтажного дома из железного песчаника. Верхний этаж занимал отец Микки, Юрий Баланчин и его медицинские сестры. Со дня на день они ожидали смерть Юрия, как сообщила мне София Баланчина.

‒ Это будет милостью, ‒ сказала она.

‒ Это так, ‒ согласилась Нетти. Я уверена, что она подумала о бабушке.

За обедом мы придерживались безобидных тем. Я узнала источник необычного акцента Софии ‒ её отец родом из Германии, а мама из Мексики, ‒ а Микки и София в свою очередь спросили меня о планах на следующий год. Я сказала им, что не уверена, а смогу ли пойти в школу. Третья неделя семестра только начиналась, и я боялась, что у меня не будет возможности найти подходящую школу. То есть учитывая мою судимость.

Нетти вздохнула:

‒ Как бы мне хотелось, чтобы ты вернулась в Троицу.

На подсознательном уровне я была счастлива не возвращаться в Троицу. Мне выпал шанс сделать перерыв от старой рутины, старых людей. По-крайней мере, так себе говорила я.

‒ После всего, что вы пережили, думается, было бы неплохо что-то изменить, ‒ сказала София, повторяя мои собственные мысли. ‒ Хотя и трудно идти в новую школу в старших классах.

‒ Это оскорбление, ‒ сказал Микки. ‒ У этих бастардов не было причин выгонять тебя.

Он ошибся. У администрации была прекрасная причина: я принесла в школу пистолет.

После разговор продолжился по поводу того, как Нетти провела время в лагере. Об этом времени я знала мало. Она провела время, работая над проектом по поводу очищения воды от загрязнений на выходе из канализации дома. Пока Нетти описывала свою работу, её голос звучал находчиво, впечатляюще, по-настоящему счастливо, и я поняла, что поступила правильно, отправив её в лагерь. Я была горда тем, что она моя сестра и даже немножко гордилась и тем, что ради неё поступила правильно. Мое горло сжалось. Я встала и предложила помочь убрать со стола.

София последовала за мной на кухню. Она сказала мне, где оставить посуду и коснулась моего плеча.

‒ У тебя и меня есть общий друг, ‒ сказала она.

Я взглянула на нее.

‒ Правда?

‒ Юджи Оно, конечно, ‒ сказала София. ‒ Возможно, ты не знаешь, что мы вместе учились в международной школе в Бельгии. Юджи мой старый и самый дорогой друг в мире.

В этом был смысл. Они были оба одного возраста ‒ двадцать четыре, и на самом деле, у них была аналогичная манера разговора. И именно поэтому он был на ее свадьбе, а не просто чтобы следить за моей семьей. Я удивляюсь, как много она знает о роли ее старого и самого дорогого друга в бегстве Лео. Мысль об этом заставила меня чувствовать неудобно.

‒ Это Юджи, ‒ продолжила она, ‒ познакомил меня с моим мужем.

Этого я не знала.

‒ Он сказал мне передать привет, когда я тебя увижу.

Была ли наша встреча случайной?

‒ Разве вы знали, что сегодня увидите меня в церкви? ‒ сказала я после паузы.

‒Я знала, что в конце концов увижу тебя, ‒ объяснила она, не упуская ни одной детали. ‒ Мой муж посетил тебя в «Свободе», разве не так?

Кем была Софья Баланчина на самом деле? Я попыталась вспомнить её девичью фамилию. Биттер. София Биттер. Я хотела, чтобы бабушка была еще жива и чтобы я смогла с ней посоветоваться. Она знала всё обо всех.

София рассмеялась.

‒ Юджи так хорошо думает о тебе, что порой я завидовала. Я ужасно хотела встретиться с Аней Великой.

Я напомнила ей, что мы на самом деле познакомились.

‒На свадьбе? Это не было настоящим знакомством! ‒ возразила она. ‒ Я хочу узнать тебя, Аня. ‒ Она посмотрела на меня своими темными-темными глазами.

Я спросила ее, что она думает обо мне.

‒ Единственное впечатление у меня это физическое, и физически ты достаточно привлекательна, но твои ноги причудливо большие, ‒ сказала София.

‒ А разве физическое впечатление на самом деле имеет значение?

‒ Ты сказала так, потому что ты прелестна, ‒ ответила она. ‒ Уверяю тебя, оно имеет большое значение.

София Баланчина была странной женщиной.

‒ Вы встречались с Юджи, ну, как парень с девушкой? ‒ спросила я.

Она снова рассмеялась.

‒ Ты спрашиваешь меня словно я твоя соперница, Аня? Я замужняя дама, разве ты не знала?

‒ Нет, у Юджи и у меня разные дороги. ‒ Я почувствовала как на моём лице вспыхнул румянец.‒ Я просто заинтересовалась этим вопросом. Мне жаль, если это было грубо, ‒ сказала я.

Она покачала головой, но улыбка не сходила с ее лица.

‒ Это весьма американский вопрос, ‒ сказала она. Я подозревала, что меня оскорбили. ‒ Я люблю Юджи очень сильно. И всё, что интересует его, интересует также и меня. То есть, я надеюсь, что ты и я будем очень хорошими друзьями.

Моя сестра и муж Софии присоединились к нам на кухне.

‒ Моя блестящая маленькая кузина сказала мне, что ей нужно домой учиться. ‒ проинформировал меня Микии. ‒ Я подумал, Аня, что ты хотела бы поздороваться с отцом перед тем как уйти.

‒ Заходи ко мне, когда разберешься со школой, ‒ говорил мне Микки, пока мы поднимались два лестничных пролета до этажа, где умирал мой дядя Юрий. ‒ У него летом был инсульт, так что его трудно понять, ‒ продолжил Микки. ‒ Ему сложно приходить в сознание, а если сознание к нему возвращается, он не узнает тебя. Врачи давали ему так много лекарств.

Я привыкла иметь дело с умирающими и немощными.

Шторы были задёрнуты и комната пахла сладко и зловонно, как в комнате бабушки перед ее смертью в этом году. Глаза Юрия были открыты, они загорелись при виде меня. Он протянул мне свою руку.

‒ А-н-н-н-н-я-я. ‒ Он выговаривал мое имя распухшим языком. Когда я подошла поближе, то увидела, что половина лица была парализована, а другая его рука навсегда согнулась в кулаке. Он взмахнул здоровой рукой в сторону Микки и медицинской сестры, которые были в комнате. ‒ Уйд-и-и-и-те! Ост-а-а-а-вьте н-а-ас одн-и-их.

Микки перевёл.

‒ Папа сказал, что он хочет поговорить с тобой наедине.

Я села в кресло у постели дяди Юрия.

‒А-н-н-я-я-я. ‒ Его губы неистово двигались. ‒ А-н-н-я-я-я, и-д-д-и-и-и к-к-к а-ак-к-у-у.

‒ Мне жаль, дядя Юрий. Я не знаю, чего вы хотите.

‒ В-с-се-е н-о-ор-м-маль-н-но.‒ Его лицо было в слюне, но я не хотела оскорбить его, когда протерла ему лицо. ‒ Буд-де бо-о-ль-ьш-ша оп-п-а-ас. Ну-ж-же я-к-к. Як-к!

Я думала изо всех сил, чтобы понять его. Я покачала головой. Рядом у кровати стояла грифельная доска.

‒Может быть, у вас получится написать?

Юрий кивнул. В течение нескольких минут он двигал своим подвижным пальцем по всей доске, а когда я посмотрела, то увидела лабиринт каракулей.

‒ Мне очень жаль, дядя. Может быть, стоит позвать Микки. Он понимает вас лучше, чем я.

Дядя Юрий энергично покачал головой.

‒ А-х-х-х-а-а, о-ф-ф н-о-о ни-к-к-ком! ‒ Дядя Юрий схватил меня за руку и поднес к своему сердцу. Он вспотел и у него в глаза стояли слезы разочарования. ‒ Л-я-я-о-о-ф-ф.

‒ Любовь?‒ переспросила я. Я до сих пор не поняла, что он пытался сказать, но он кивнул с облегчением, потому как я поняла хотя бы одно слово. Свободной рукой я схватила с тумбочки салфетку и вытерла пот с его лба.

‒Л-а-а-а-ф-ф, ‒ повторил он. ‒ Тх-а-а-р-р.

Я почувствовала как его рука ослабла, а тело успокоилось. Сначала я заволновалась и подумала, что он умер, но он только уснул. Я положила его руку на грудь, а затем выскользнула из комнаты. На данный момент я снова избежала смерти.

На второй миле по пути домой я добавила ещё пункты в моем списке удач:

6. Я была достаточно молода, дабы исправить все свои ошибки, которые совершила.

7. Я сильная и могла идти туда, куда меня ноги несли.

8. Все, что я хотела сказать любому живущему, я все ещё могла сказать.

‒ Ты не сказала ни слова с того момента как мы ушли. О чем задумалась, Анни? ‒ спросила Нетти.

Мы только дошли до окраины парка. (Глупо было отрицать, что парк стал безопаснее с тех пор как Чарльз Делакруа пришел в город со своей политикой уголовного наказания даже самых мелких преступлений.) Я обернулась к сестре. Хотя у меня не было инсульта, как у дяди Юрия, но мне было трудно выразить все, что томило моё сердце. Я хотела бы сказать ей, что люблю ее, что она для меня самый важный человек во всем мире, что я на самом деле сожалею о том, что обманула ее насчет «Свободы». Вместо этого я спросила её, что она хочет на ужин.

‒ Уже ужин? ‒ спросила она. ‒ Мы же только закончили поздний завтрак.

В понедельник, когда Нетти и остальные не-преступники находились на учёбе, я начала искать себе новую школу. Мистер Киплинг думал, что мне нужно подождать после проведенного в «Свободе» времени, а потом начать процесс поиска. Его теория была хороша тем, что мое заключение уже позади.

По предварительным данным Саймона Грина, было около десятка частных школ, похожих на Святую Троицу, и из этого числа восемь не допускали новых поступающих в старшие классы. Это составило в общей сложности около четырех школ, которые даже не рассмотрели бы мою кандидатуру. Еще одной проблемой являлось то, что я, по словам Саймона Грина, «Печально известная Аня Баланчина…прости, Аня, но это правда». СМИ, скорее всего, выяснит о школе, принимающей меня, что приведёт к плохой рекламе. После нескольких запросов у Саймона Грина оказался один реальный вариант, Лери Альтернатив в Ист-Вилидже, в нескольких минутах ходьбы от дома моего двоюродного брата. После полудня у меня назначено собеседование с ними. Мистер Киплинг сопроводит меня.

Я обычно носила форму Святой Троицы везде, но не думаю, что надеть её на собеседование в другую школу целесообразно. Я решила надеть костюм, который надевала на свадьбу Микки и Софии.

Итак, Лери. Эта школа была вычурна, если вы знаете, что это значит. Никто не носил формы. Во многих классах не было парт; дети сидели в кругу на полу. Многие учителя-мужчины носили бороды. Я заметила, что у одной учительницы не было обуви. Здесь стоял особый аромат ‒ глины? Травы? Очевидно, это было то, к чему я не привыкла, но я сказала себе, что это не обязательно плохо.

Мистер Киплинг сообщил свое имя на стойке регистрации и после нам указали на скопление стульев с подушками.

‒ Интересное место, ‒ сказал мне мистер Киплинг, когда мы ждали. Он понизил голос. ‒ Как думаешь, ты можешь представить себя здесь, Аня?

Какой у меня ещё был выбор? Есть ещё государственные школы, но у любой хорошей школы была очередь поступления, а на многие кредиты я не могла рассчитывать. В конце концов, я должна быть в старших классах, до тех пор, пока мне не исполниться двадцать лет.

Примерно через полчаса директор, кудрявый человек в коричневом вельветовом костюме, вышел из своего офиса.

‒ Входите, Аня, Стюарт. ‒ Я ощетинилась, когда услышала, как мистера Киплинга называют по имени. ‒ Простите, что заставил вас ждать. Я поздно начал послеобеденную медитацию. Директор здесь я, Сильвио Фриман. Все зовут меня Силь.

Мы прошли к нему в кабинет, где лежал ковер в красных и оранжевых пятнах и где не оказалось мебели.

‒ Садитесь.‒ Директор Силь указал на ковер.

Силь налил нам кружки с лакричным чаем ройбуш.

‒ Я прочитал о вас всё, Аня. Ваша академическая успеваемость чрезвычайно низка, хотя вы должны знать, что мы здесь не даем оценку в виде буквы. ‒ Он промолчал. ‒ Криминалистика. Это ваше занятие, не так ли?

Я кивнула.

‒ Мы больше не преподаем этот предмет, но всегда есть независимое обучение. В любом случае, я бы вас взял.

‒ О, это чудесно, ‒ сказал мистер Киплинг.

‒ Я предложил эту идею Попечительскому совету, ‒ продолжил директор Силь. ‒ Шоколадная принцесса для них не проблема. У нас здесь дети из разных семей. К сожалению, также… Видите ли, мы все здесь за мир. И против хранения оружия. Это расторгает сделку. Мой совет не хочет подобного в Лери.

‒ Мы пришли только затем, чтобы услышать это?‒ спросил мистер Киплинг.

‒ Я бы хотел встретить Аню лично. И дело не в надежде, Стью. Люди моего совета договорились, что в следующем году, когда пройдет больше времени, они будут счастливы рассмотреть ее заявление. ‒ Силь улыбнулся нам.‒ Возьми год отпуска, Аня. Добровольно. Может быть, бери уроки криминалистики в университете. После приходи к нам.

Год ‒ это вечность. Все мои друзья окончат школу, даже Гейбл Арсли. Я встала и поблагодарила директора Силя за его время. Мистер Киплинг пытался встать с пола и я протянула ему руку.

На пути к дверям директор Силь схватил меня за руку. Он понизил голос до конспиративного шепота.

‒ Я участвую в движении по защите какао. Может быть, вы хотели бы выступить на одном из наших митингов. Я уверен, что у вас есть очень глубокое понимание идеи.

Наконец настоящая тема встречи. Реальная причина состояла в том, что мистеру Киплингу и мне пришлось тащиться в центр города ради того, чтобы мне отказали. Этот мужчина был не лучше моего старого учителя истории мистера Бири.

‒ В такой момент я пытаюсь избежать публичного спектакля, мистер… Силь, ‒ сказала я.

‒ Понял,‒ сказал он.‒ Хотя мне интересно…‒ Силь нахмурился.‒ Вы известны, к добру это или к худу, и это сила, мой друг. Если у вас есть набор шахмат, зачем играть в шашки? ‒ Силь протянул мне руку и я пожала ее.‒ Возможно, я увижу когда-нибудь вас снова, Аня Баланчина.

‒ В любом случае, я не думаю, что это место подходит для тебя, ‒ сказал мистер Киплинг, когда мы шли обратно к его офису. Моросил небольшой дождь, и лысая голова мистера Киплинга блестела. ‒ Тут нет буквенного оценивания. И этот странный запах. И разве у директора школы не должно быть какой-нибудь мебели? ‒ Мы остановились подождать сигнал светофора.‒ Не беспокойся, Аня. Мы найдем для тебя школу. Гораздо лучшую, чем эта.

‒ Честно говоря, мистер Киплинг, если Лери Альтернатив не хочет меня принять, тогда какая школа захочет? В городе нет более либеральной школы, чем Лери, но даже все остальные школы думают, что я безнадежна. И возможно, они правы. ‒ Я остановилась на углу улицы во второй половине дня в час тридцать, в понедельник, и не хотела здесь находиться. Я хотела вернуться в Троицу. Я хотела притвориться забором или жаловаться по поводу лазаньи. Я не понимала, сколько от моей личности находилось в этой форме, в этой школе. Я чувствовала, будто никому не принадлежу. Несмотря на то, что я подсчитала свои благословения, я почувствовала себя жалкой.

‒ О, Анни. Я хотел бы упростить всё для тебя. ‒ Мистер Киплинг взял мои руки в свои. Дождь пошёл сильнее, и светофор заморгал, но ни один из нас не стал переходить. ‒ Всё, что я могу сказать, что это тоже пройдет.

Я посмотрела на своего старого советчика. Если у него и была слабость, то возможно лишь та, что он любил меня слишком сильно, и ожидал, что весь остальной мир согласится с ним. Я поцеловала его в лысину.

‒ Благодарю вас, мистер Киплинг.

Мистер Киплинг очень сильно покраснел.

‒ За что, Анни?

‒ Вы всегда верите в меня. Я поняла это слишком поздно.

По возвращении в офис к нам подошёл Саймон Грин, и мы втроем начали обсуждать варианты школ.

‒ Как мне кажется,‒ сказал Саймон Грин,‒ в Манхэттене есть несколько школ, где мы бы могли попробовать…

Я перебила его.

‒ Вы не думали, что у остальных школ, возможно, имеется еще больше возражений против меня, чем у Лери Альтернатив?

Саймон Грин раздумывал над этим вопросом несколько секунд.

‒ Я не умею читать мысли, и конечно, не говорю, что согласен с ними, но да, я тоже так думаю.

‒ Может быть, директор-хиппи прав,‒ сказал мистер Киплинг. ‒ Может, тебе взять год отдыха.

‒ Но я не хочу брать год отпуска,‒ возразила я. Мне будет девятнадцать лет, когда я закончу, возможно, около двадцати, то есть я буду старой.‒ Я хочу закончить школу со всеми.

‒ Тогда стоит рассмотреть школы за пределами Нью-Йорка, ‒ предложил Саймон Грин.‒ Люди не узнают кто ты. Частные школы в Европе, школы с подготовительными программами, и даже военные школы.

‒ Военная школа! Я…‒ Я даже не могла закончить мысль.

‒ Саймон, Аня не пойдет в военную школу, ‒ мягко сказал мистер Киплинг.

‒ Я только предложил,‒ извинился Саймон.‒ Я подумал, что военные школы могут быть более либеральны по поводу допуска к учебе после пропуска семестра. Даже с учетом… аниной истории.

Моей истории. Я наивно полагала, что худшее из произошедшего ‒ это мое пребывание в «Свободе», но оказывается, это не так. Я подошла к окну. Из окна «Киплинг и Сыновья» открывался вид на сквер парка Мэдисон. После наступления темноты все шоколадные дилеры собирались там. Я ходила туда вместе с папой, когда была маленькой. Там можно найти практически любой вид шоколада ‒ бельгийский, горький, для выпечки, и, конечно, Баланчина. Это было тогда, когда шоколад был мои любимым вкусом в мире и перед тем, как он забрал практически всех, кого я любила и разрушил мою жизнь. Я выдохнула на стекло.

‒ Ненавижу шоколад, ‒ прошептала я.

Саймон Грин положил руку на моё плечо.

‒ Не говори этого, Аня,‒ сказал он мягко.

‒ Почему я не должна так говорить? Это коричневая, уродливая, эстетически непривлекательная вещь. Он вреден для здоровья, вызывает привыкание, незаконен. Он горький когда это нужно, и слишком сладкий, когда дешев. Я честно не могу понять: почему кто-то работает с этой штукой. Если бы я проснулась завтра и в мире не осталось бы шоколада, я стала бы счастливым человеком.

Мистер Киплинг положил руку на другое плечо.

‒ Сейчас ты можешь ненавидеть шоколад, если хочешь. Но ты не сможешь на него повлиять. Твой дедушка был связан с шоколадом. Твой отец был связан с шоколадом. И ты, моя девочка, тоже с ним связана.

Я повернулась к своим адвокатам.

‒ Рассмотрите все варианты школ, думаю, я действительно не могу оставить Нетти. Если мы не найдем ничего, я могу идти работать.

‒ Работать?‒ спросил Саймон Грин. ‒ А какие навыки у тебя есть?

‒ У меня нет идей. ‒ Я сказала им, что мы сможем встретиться в конце недели, и направилась к двери. Я все еще ждала автобус на остановке, когда меня догнал Саймон Грин.

‒ Мистер Киплинг сказал, чтобы я сопроводил тебя домой.

Я сказала ему, что предпочла бы одиночество.

‒ Мистер Киплинг беспокоится о тебе, Аня, ‒ добавил Саймон Грин.

‒ Я в порядке.

‒ Я попаду в опалу, если не пойду с тобой.

Подъехал автобус. На боку автобуса была нарисована реклама кампании: ЧАРЛЬЗА ДЕЛАКРУА В ОКРУЖНЫЕ ПРОКУРОРЫ. Изображаемое им супергеройское лицо растворялось в лозунге: «Великие города требуют великих лидеров». Я почувствовала себя больной. Я бы подождала другой, но расписание автобусов было непостоянным. Экспресс Чарльза Делакруа это то, что нужно.

Саймон Грин сел рядом со мной в задней части автобуса.

‒ Как ты думаешь, Чарльз Делакруа победит? ‒ спросил он.

‒ Честно говоря, я не так много думаю по этому поводу, ‒ сказала я.

‒ Но я думал что ты и он такие хорошие друзья, ‒ пошутил Саймон Грин.

Я не могла заставить себя смеяться.

‒ Я думаю, что его кампания на этот раз труднее, чем он рассчитывал. Но я говорю тебе, что он не столь ужасен, ‒ сказал Саймон Грин после паузы. ‒ Я имею в виду, сердце у него на правильном месте.

‒ Сердце? ‒ я усмехнулась.‒ У этого человека нет сердца.

‒ Правда в том, Аня, что он может быть очень хорошим. Он много говорит о необходимости для безопасности города законов, которые имеют смысл.

‒ Мне все равно.

‒ Тебе не должно быть все равно, ‒ возразил он мне.‒ Мне жаль, что ты потеряла своего парня из-за всего этого, но здесь, под рукой, есть более существенные дела. Чарльз Делакруа не просто отец Вина Делакруа, он популярнее всех, и никто не думает, что окружной прокурор это его конечная остановка. Он может стать мэром, губернатором и даже президентом.

‒ Как чудесно.

‒ Когда-нибудь я хотел бы сам попасть в политику, ‒ сказал Саймон Грин.

Я закатила глаза.

‒ Вы действительно думаете, что лучший способ попасть в политику ‒ это выступить в качестве адвоката старшей дочери организованного преступника?

‒ Да, ‒ сказал он.‒ Я так думаю.

‒ Вы когда-нибудь мне это разъясните.

Смех Саймона Грина заглушил тошнотворный крик, затем зловещий стук. Моя голова склонилась на переднее сиденье. Прозвучали крики и автобус остановился. Саймон Грин схватил меня за руку.

‒ Аня, ты в порядке?

Моя шея немного болела, а в остальном я чувствовала себя хорошо.

‒ Что случилось?

‒ Похоже, мы врезались во что-то,‒ сказал Саймон Грин ошеломленным голосом. Я повернулась к нему. На правом виске была рана, потому что очки пронзили ему кожу.

‒ Мистер Грин, вы ранены!

‒ Ох, боже мой,‒ слабо сказал Саймон Грин.

Я приказала ему наклонить голову и держать ее в таком положении. После я сняла пиджак, чтобы пропитать кровь и остановить её.

‒ Все остаются в автобусе, ‒ рявкнул водитель.‒ Здесь произошел несчастный случай.

Очевидно. Я посмотрела в окно. В центре Мэдисон-Авеню без сознания лежала девочка моего возраста. Её руки и ноги сгибались под неестественными углами. Хуже всего выглядела голова, чуть не оторвавшаяся от шеи. Только небольшой участок кожи удерживал её от обезглавливания.

‒ Саймон,‒ сказала я. ‒ Не думаю, что она будет жить.

Саймон склонился через меня посмотреть на место происшествия.

‒ Ох, боже мой,‒ просто прошептал он перед тем как упасть в обморок. Я сильно сомневалась.

***

В больнице я подождала, когда врачи обследуют Саймона Грина. Врачи определили, что помимо потери крови с ним ничего серьезного не произошло. Они зашили рану на виске. А так как он потерял сознание, они оставили его на ночь для наблюдения.

Я позвонила мистеру Киплингу, который заверил меня, что он уже близко. Саймон Грин и я смотрели новости на его планшете в ожидании прибытия мистера Киплинга. Планшет рассказывал об аварии автобуса.

‒ Сегодня в центре города несколько травм получил пешеход, которого сбил автобус с рекламной кампанией Чарльза Делакруа.

‒ Ох,‒ сказал Саймон Грин, ‒ плохая реклама. Люди Делакруа должны быть сейчас в ярости.

Новости прервали интервью прохожего с улицы.

‒ Девушка, ей должно быть лет шестнадцать или семнадцать, переходила центр улицы, когда последовал удар. И следующее, что я знаю, она лежит на земле и ее голова почти отрезана. Бедняжка. Вы не можете ей помочь, но проявите сочувствие.

Репортер прервал его.

‒ Подростка признали мертвым на месте события. Пострадавшие пассажиры были доставлены в больницу Синайской горы. И также, среди пострадавших пассажиров в больницу была доставлена Аня Баланчина, дочь печально известного криминального авторитета Леонида Баланчина, и как полагают, она серьезно ранена.

‒ Это так раздражает! ‒ Я закричала на экран.‒ Я не ранена. Я в порядке!

Саймон Грин пожал плечами.

‒ У них нет права рекламировать мое имя,‒ проворчала я.

‒ Прошлой весной Аня Баланчина была арестована за расстрел собственного кузена, пытавшегося убить Гудвина Делакруа, который на тот момент встречался с Аней Баланчиной. Гудвин Делакруа ‒ сын действующего окружного прокурора Чарльза Делакруа.

‒ Его имя Вин! ‒ возразила я.

‒ Хотя Чарльз Делакруа первоначально лидировал в опросах, в прошлом месяце его главный соперник, кандидат независимой партии, Берта Синклер, успела сократить разрыв до пяти очков. Так что слишком рано предвидеть как последнее событие повлияет на избирателей.

‒ Похоже, все думают, его вина состоит в том, что автобус с изображением его кампании сбил эту девушку, ‒ прокомментировал Саймон Грин.

Медицинская сестра постучала в дверной проем.

‒ Там к тебе пришел человек, ‒ сказала она мне.‒ Ничего страшного, если я позову его сюда?

‒ Да, мы ожидаем его.

Медицинская сестра пошла за мистером Киплингом.

Я села на краешек постели Саймона Грина. Весь этот день был смехотворным разочарованием и при этом мне нужно было подсчитать свои благословения. Эта девушка была моего возраста, и я уверена, что она проснулась этим утром и не думала, что умрет сегодня. Благословение номер девять: по крайней мере, я не была сбита автобусом и обезглавлена. Несмотря ни на что, я начала смеяться.

‒ Что смешного?‒ спросил Саймон Грин.

‒ Я просто счастлива…‒ я начала говорить, однако Саймон Грин прервал меня.

‒ Эй, это не мистер Киплинг!‒ сказал он.

Я обернулась. Через окно в больничной палате я увидела Вина. Он был одет в форму Троицы. Вин помахал мне рукой.

‒ Я вернусь через секунду, ‒ сказала я Саймону Грину. Встав, я расправила юбку и вышла в коридор.

‒ Ты выглядишь очень хорошо по сравнению с теми, кто серьезно ранен, ‒ приветствовал меня Вин. Его голос звучал как всегда.‒ Ты одета в одежду со свадьбы твоего двоюродного брата.

Я посмотрела на свой пиджак, испачканный кровью Саймона Грина.

‒ Я больше не смогу его надеть.‒ Это была не первая вещь (или последняя) из моей одежды, которой наступил такой конец. Я предложила ему руку для пожатия, но вместо этого он обнял меня. Это были жесткие объятия, в которых пострадала моя больная шея, длившиеся слишком долго. ‒ Я была в автобусе, но остальные пассажиры пострадали сильнее, ‒ сказала я.

‒ Вижу.

‒ Почему ты здесь?‒ спросила я.

Вин покачал головой.

‒ Я был рядом, когда услышал о случившемся. И захотел убедиться, что ты не умираешь. Мы по-прежнему друзья, не так ли, Аня?

Я не знала, были ли мы друзьями.

‒ Где твоя девушка?

Вин сказал мне, что она сейчас в холле.

‒ И она не подозревает, что ты здесь?

‒ Нет, Алли знает, как ты важна для меня.

Алли. Л заменена на Н, сделаем вид, что я этого не заметила. ‒ Ты не должен быть здесь,‒ сказала я ему.

‒ Почему?

‒ Потому что… ‒ Я не могла заставить себя сказать все причины. Потому что мы больше не принадлежим друг другу. Потому что я пообещала его отцу. Потому что у его отца были возможности сделать мою жизнь намного сложнее, чем сейчас, если я не сдержу своего обещания.

‒ Аня, подумай, если бы умирал я, ты бы не пришла? ‒ спросил Вин.

Я по-прежнему думала над этим вопросом, когда пришел мистер Киплинг. Увидев Вина, мистер Киплинг пришел в замешательстве.

‒ Зачем ты здесь? ‒ выдавил мистер Киплинг.

‒ Я сейчас же ухожу,‒ сказал Вин.

‒ Будь осторожен, когда будешь уходить, сынок. Папарацци только что прибыли. И они, вероятно, хотят снимок раненой Ани Баланчиной, но я уверен, что они бы согласились и на снимок сына человека, исполняющего обязанности окружного прокурора. И как ты думаешь, что действительно приведет всех в восторг? Снимок тебя и Ани вместе.

Вин сказал, что узнал секретный выход из больницы, когда был здесь прошлой весной и когда он с Аллисон сбегали.

‒ Никто никогда не узнает, что я был здесь.

‒ Хорошо. Сделайте это. Сейчас же, ‒ приказал мистер Киплинг. ‒ Аня, я пойду посмотрю как у Саймона дела, но я не хочу, чтобы ты ушла домой без меня. Я должен быть там, чтобы защитить от журналистов. ‒ Мистер Киплинг вошел в комнату.

‒ Хорошо,‒ сказал Вин, когда мы остались одни. Он выпрямился и взял мою руку в свои ладони. ‒ Я счастлив, что с тобой все хорошо, ‒ сказал он довольно формально.‒ Хм, ладно. Я счастлив что… ты на свободе.

Он выпустил мою руку. Когда он отвернулся, то чуть было не споткнулся о свою трость.

‒ Я надеялся на более элегантный уход, ‒ сказал он.

Я улыбнулась, напоминая себе, что не люблю его ни на один грамм, а после вернулась в комнату к Саймону Грину.

***

Было около девяти часов вечера, когда мистер Киплинг и я, наконец, зашли в лифт по пути к выходу из больницы.

‒ У меня есть машина. Если здесь остались журналисты, позволь мне первым заговорить, ‒ сказал мистер Киплинг.

‒ Она здесь!

Возможно, здесь было всего несколько камер, но они весьма ослепляли в темноте.

‒ Аня, вы счастливы покинуть больницу? ‒ спросил один из репортеров.

Мистер Киплинг шел впереди меня.

‒ Аня счастлива, что смогла избежать серьезных травм, ‒ сказал он.‒ У нее был очень длинный день, люди, и она просто хочет вернуться домой. ‒ Он вел меня за локоть в сторону тротуара, где стояла машина.

‒ Аня, Аня, как там «Свобода»? ‒ крикнул другой репортер.

‒ Скажите нам что-нибудь о Чарльзе Делакруа! Вы считаете его ответственным за автобусную аварию? Как вы думаете, он выиграет на выборах?

Мистер Киплинг уже сел в машину, и я уже собиралась сесть, как вдруг что-то остановило меня.

‒ Подождите, ‒ сказала я.‒ Я бы хотела кое-что сказать.

‒ Аня, ‒ прошептал Мистер Киплинг, ‒ что ты собралась сделать?

‒ Девушка, которая умерла сегодня. Она была моего возраста, ‒ сказала я. ‒ Она переходила улицу, а после ее не стало. Я приношу мои соболезнования ее друзьям, ее семье, и особенно ее родителям. Это трагедия. Я надеюсь, тот факт, что печально известный человек, ехавший за рулём автобуса, не избежит наказания.

Я села в машину и закрыла дверь.

Мистер Киплинг похлопал меня по плечу.

‒ Хорошо сказано, Анни. Твой отец был бы горд.

Когда я вернулась домой, Имоджен и Нетти ждали меня, и немалое количество слез было пролито по поводу моего возвращения. Я сказала им, что это лишнее, но мне было приятно знать, что мое отсутствие заметили. Я не могла отрицать того, что волновалась по этому поводу. Я потерялась. Я любила. Да, я любила. И в этом, по крайней мере, я была благословенна.

ГЛАВА 3

Я ВОЗВРАЩАЮСЬ К ОБРАЗОВАНИЮ; НА МОИ МОЛИТВЫ ОТВЕЧАЮТ; ДЕНЬГИ ЗАСТАВЛЯЮТ МИР ВРАЩАТЬСЯ

К следующему понедельнику Чарльз Делакруа опустился вниз на два пункта по данным последних опросов Квиннипэкского университета, официально поставивших его в ничью с Бертой Синклер, а я еще не приблизилась к тому, чтобы найти школу. Мистер Киплинг и я обсудили эти две проблемы в нашем ежедневном телефонном звонке. Мы беседуем недолго, чтобы экономить расходы, но их расточительность это знак того, как беспокоится обо мне мистер Киплинг.

‒ Как вы думаете, это из-за автобуса? ‒ спросила я.

‒ И того…ты не захочешь услышать это, Аня… факта, что ты была в автобусе, позволившего людям Синклер вытащить старую историю о тебе и Чарльзе Делакруа с сыном. Есть люди, которые думают, что твой приговор к «Свободе» был слишком мягким и показал твой фаворитизм. Кампания Синклер играет на этом.

‒ Cлишком мягким? Очевидно, они никогда там не сидели, ‒ пошутила я.

‒ Правда-правда.

‒ Вы знаете, он нравится Саймону. Чарльз Делакруа, я имею в виду.

Мистер Киплинг рассмеялся.

‒ Да, мой молодой коллега находится под впечатлением. С тех пор, как он разговаривал с ним в прошлом сентябре, чтобы организовать твое освобождение из «Свободы». Аня, я надеюсь, это не будет вторжением в твою личную жизнь, но у меня есть вопрос, который я хотел бы задать.

Он вздохнул.

‒ Почему Вин был в больнице?

Я сказала ему, что не знаю.

‒ Если ты всё ещё с ним, мне следует это знать как твоему адвокату.

‒ Мистер Киплинг, ‒ сказала я, ‒ у Вина новая девушка, хотя я думаю, у него ошибочное представление о том, что нам следует быть друзьями. ‒ Я рассказала ему об Алисон Вилер и как между ними возник роман во время работы в кампании Чарльза Делакруа.

‒ Мне жаль, Аня, но я ничего не могу выразить кроме облегчения.

Я обернула телефонный кабель вокруг запястья. Рука начала бледнеть из-за отсутствия крови.

‒ Дальше. Давай поговорим о школе, ‒ сказал мистер Киплинг обнадёживающе. ‒ Вы что-то нашли?

‒ Нет, но я хочу предложить тебе идею. Что ты думаешь об обучении на дому?

‒ Обучении на дому? ‒ повторила я.

‒ Да, ты закончишь старший год у себя дома. Мы наймем репетитора или даже нескольких репетиторов. Ты все еще сможешь сдать вступительные экзамены в колледж… ‒ после мистер Киплинг бессвязно рассказывал об обучении на дому, но я перестала слушать. Разве обучение на дому придумано не для социально неприспособленных? Изгоев? Но тогда, полагаю, я была на собственном пути к этим двумя типам. ‒ Так что?‒ спросил мистер Киплинг.

‒ Вроде ощущаю желание сдаться, ‒ ответила я после паузы.

‒ Не сдаться. Просто немного отступить, пока мы не придумаем что-нибудь получше.

‒ Хорошо, на такой позитивной ноте, я полагаю, что закончу год лучшей в своем классе.

‒ Вот это настрой, Анни.

Мистер Киплинг и я попрощались, а после я повесила трубку. Было только десять часов утра, и мне целый день не чем заняться, только подождать Нетти для возвращения домой. Я не могла помочь, но подумала о Лео, потерявшем работу в прошлом году. Он так же себя чувствовал? Забытым, отринутым, изгоем?

Я потеряла своего брата.

Нетти и я не ходили в церковь по воскресеньям, но раз других планов нет, я решила туда наведаться.

Если я не упоминала раньше, церковью, которую Нетти и я посещали, был Собор святого Патрика. Я любила это место, даже если оно и рушилось. Я видела его на картинах, которым было сотни лет, тогда здесь имелись только башни и не было отверстия в потолке. Но мне на самом деле нравилась эта дыра. Мне нравилось, что в молитве я могла видеть небо.

Я положила деньги в корзину для кампании по восстановлению Святого Патрика и вошла в неф. В понедельничное утро в церкви разлагающегося города находились люди с довольно печальной участью ‒ старики и бездомные. Я была здесь единственной девушкой.

Я села на скамью и перекрестилась.

Я произнесла свои обычные молитвы за упокой матери и отца. Я попросила Бога присмотреть за Лео в Японии. Я поблагодарила его за то, что способна хранить всех в безопасности.

И после попросила кое-что для себя.

‒ Пожалуйста, ‒ прошептала я, ‒ позволь мне узнать способ закончить образование вовремя. ‒ Я знала, что это глупость, моя прихоть, учитывая более сложные проблемы в своей жизни и в мире в целом. Между прочим, я тоже думала, что это несоразмерно дёшево ‒ использовать молитву таким образом ‒ Бог не Санта-Клаус. Но я пожертвовала много и достаточно, сердцу хотелось то, чего ему хотелось, а хотелось ему сейчас выбраться из церковного прохода к скамье средней школы.

Когда я вернулась из церкви, зазвонил телефон.

‒ Это мистер Роуз, школьный секретарь из Святой Троицы. Мне хотелось бы поговорить с Аней Баланчиной.

Так Троица наняла нового школьного секретаря. Спустя два года.

‒ Это она.

‒ Директор просит побеседовать с тобой завтра утром в девять. Ты свободна?

‒ По какому поводу?‒ спросила я у него. Наверное, о моей младшей сестре.

‒ Директор предпочитает обсуждать детали лично.

***

Я не рассказала ни Нетти, ни Скарлет о встрече и при этом не надела форму Троицы. Я не хотела предположить то, на что так отчаянно надеялась: так или иначе администрация в Святой Троице пересмотрела свое решение, они сжалились надо мной и позволили вернуться на старший курс.

Мистер Киплинг предложил тоже приехать на встречу, но я подумала, что если я приеду одна, будет лучше. Я не хотела напоминать директору, что я одна из тех девушек, у которых есть адвокат, на месте которого, собственно, должны быть родители.

Последний раз я была в школе в мае, металлоискатели тогда установили у главного входа. Я могла только предположить, что это связано со мной. Это твой способ оставить здесь свой след, Аня.

Я пошла прямо в офис директора, где встретила мистера Роуза.

‒ Приятно познакомиться, ‒ поприветствовал мистер Роуз. ‒ Директор скоро появится.

Фамильярность офиса была почти невыносима. Именно здесь я узнала, что мой брат стрелял в Юрия Баланчина. Именно здесь меня обвинили в отравлении Гейбла Арсли. Здесь я встретила Вина.

Директор высунула голову из-за двери.

‒ Входи, Аня.

Я последовала за ней, и она прикрыла за мной дверь.

‒Я счастлива слышать, что ты не была ранена в том несчастном автобусном случае, ‒ начала директор. ‒ И я должна сделать тебе комплимент. Ты показала и оправдала себя хорошо в коротком интервью в новостях.

‒ Спасибо, ‒ ответила я.

‒ Мы знаем друг друга долгое время, Аня, так что я не буду ходить вокруг да около. Анонимный даритель внес значительный финансовый вклад в Святую Троицу. Единственное его условие: Ане Баланчине будет разрешено продолжить свое обучение.

‒ Я… Это новость для меня.

Директор посмотрела мне в глаза.

‒ Разве?

Я вернула ей взгляд.

‒ Да.

‒ Даритель утверждает, что он или она увидел твое интервью в новостях и был впечатлен тобой, и если он не ты или кто-нибудь из твоей семьи, я поверю, что благодать. Пожертвование было значительнее платы, и я чувствую, что мы не можем проигнорировать или вернуть его не переговорив с тобой. Как ты знаешь, никто не хочет видеть тебя с оружием и наркотиками в этом кампусе.

Я кивнула.

‒ Ты уже нашла другую школу? ‒ спросила осторожно директор.

‒ Нет. В местах, куда я пробовала подать заявление, говорили мне подобное. К тому же я старше, так что…

‒ Да, я представляю, как это затрудняет. Мы не допускаем поступающих старших. ‒ Директор откинулась на спинку стула и вздохнула. ‒ Если я позволю тебе вернуться, твои возможности здесь будут ограничены. У меня есть родители, перед которыми нужно отвечать, Аня. Каждое утро ты должна заходить в мой офис, чтобы мистер Роуз мог обыскать твою сумку и тебя. Кроме того, ты не сможешь участвовать во внешкольных работах, социальных или внеклассных. Как ты думаешь, ты сможешь находиться здесь на таких условиях?

‒Да. ‒ Я согласилась с тем, что ничем таким здесь заниматься не буду.

‒ Любое нарушение правил приведет к немедленному исключению.

Я сказала ей, что всё поняла.

Директор нахмурила брови.

‒ Это будет общественным провалом. Если бы ты находилась на моем месте, что ты сказала бы родителям?

‒ Что Святая Троица в первую очередь католическая школа. И что католические школы должны практиковать прощение. Что в отличие от других школ, вы оказали мне милосердие.

Директор кивнула.

‒ Звучит разумно. Не говоря уже о пожертвовании.

‒ Точно.

‒ Ты бы хотела вернуться сюда? ‒ спросила меня директор более добрым голосом, чем прежде. ‒ Здесь у тебя не было счастливых моментов, не так ли?

Я сказала ей правду.

‒ Мне жаль, если я делала все то, что выглядит противоречиво, но я люблю Святую Троицу, директор. Это было, несмотря ни на что, последнее хорошее и подходящее место в моей жизни.

‒ Мы увидимся завтра, Аня, ‒ сказала директор после долгой паузы. ‒ Не заставляй меня жалеть об этом.

Вернувшись домой, я позвонила мистеру Киплингу узнать, не сделал ли он пожертвование Святой Троице.

‒ Я знать ничего не знаю об этом, ‒ сказал мистер Киплинг. ‒ Включу динамик, чтобы Саймон смог услышать.

‒ Как вы себя чувствуете? ‒ спросила я у Саймона Грина.

‒ Намного лучше, ‒ ответил Саймон. ‒ Сказал ли твой директор, насколько большим было пожертвование?

‒ Только то, что он было значительным.

‒ Аня, я был бы осторожным. У кого-то может быть скрытый мотив, ‒ предупредил мистер Киплинг.

Я спросила его, не советует ли он мне не возвращаться.

‒ Дело в том, что у нас нет других стоящих вариантов. ‒ Мистер Киплинг громко вздохнул. ‒ Нет, я просто хочу, чтобы ты держала глаза открытыми на всё, что кажется странным. Кто-то хочет вернуть тебя в Троицу, и это заставляет меня больше нервничать, потому что мы не знаем кто и почему.

‒ Я буду осторожна,‒ пообещала я.

‒ И само собой, ты должна держаться подальше от Вина Делакруа, ‒ добавил мистер Киплинг.

Я поклялась, что так и сделаю.

‒ Ты счастлива, Аня?‒ Спросил Саймон Грин. ‒ Ты выпустишься со своим классом.

‒ Думаю, да, ‒ ответила я. И впервые за долгое время я позволила себе быть счастливой. Самую чуточку.

Ночью я позвонила Скарлет, чтобы рассказать ей о возвращении. Мне следовало держать телефон подальше от уха. (Читатели, клянусь, вы могли бы услышать крик Скарлет во всех уголках мира от Бруклина.)

***

И после я вернулась в Троицу. Кроме ежедневного обыска, между мистером Роузом и мной развивались довольно близкие отношения, как будто я никогда не уходила.

Ладно, несколько изменений произошло, некоторые в лучшую сторону, некоторые в худшую. Скарлет определенно усовершенствовала своё фехтование без моей помощи. Нетти взяли в классы здания старшей школы, так что я могла видеть ее несколько раз в день. Вин был в моем старшем третьем классе, но его партнером здесь, как и везде, была Алисон Виллер. Он был дружелюбен ко мне, но держался на расстоянии. На обеде я ела со Скарлет и Гейблом и пыталась не чувствовать себя третьей лишней. Ну хорошо, в моей жизни бывало кое-что и похуже, чем прозябание третьей лишней. Мистер Бири объявил, что будет школьный спектакль о Ромео и Джульетте. Когда Скарлет предложила сходить мне на прослушивание, я была счастлива сказать ей, что школа запретила мне участвовать во внешкольной деятельности. Это была скромная жертва. Несмотря на мой триумф в качестве ведьмы из Макбета, я не была актрисой и, кроме того, у меня было достаточно драм в собственной жизни.

Я держала обещание, данное мистеру Киплингу и проявляла бдительность в отношении доказательств заговора, но ничего не заметила. Может быть, я не хотела ничего замечать. Я, как вы помните, и прежде была виновата в таком поведении. Я игнорировала сообщения от Микки Баланчина, которые, возможно, не должна была игнорировать. В свое оправдание я пропустила много работы и думала, что пройдет больше времени и я примерю мантию своего неотъемлемого права.

Я вернулась в школу и ходила в нее почти две недели, когда Алисон Вилер загнала меня в угол в библиотеке, где я тратила свой час обеда на решение теста. Библиотека была одним из тех мест, где до сих пор имелись бумажные книги, хотя никто не использовал их. Они выступали в качестве декораций.

Прошлым летом Алисон отрезала свои сказочно-рыжие волосы и теперь у нее была прическа эльфа, что сделало её зеленые глаза неестественно большими. Она села в кресло напротив меня. За все годы, что мы знали друг друга, я не могла вспомнить, разговаривали ли мы.

‒ Это неправильно, ‒ сказала она, указывая на ответы, отмеченные мною в тесте. (Вы, возможно, помните, что она была первым учащимся в моем классе.)

Я инстинктивно придвинула планшет поближе к себе. Не хотелось, чтобы меня выгнали за жульничество.

‒ Тебя трудно застать в одиночестве, ‒ прокомментировала Алисон. ‒ Всегда со Скарлет, Гейблом или своей сестрой, или в главном офисе для обыска ‒ они так поступили с тобой, правильно?

Я не ответила.

‒ Что я думаю, ‒ сказала мне Алисон Виллер, ‒ так это то, что иногда причины событий не имеют смысла, потому что они бессмысленны. ‒ Её зеленые глаза разглядывали меня в упор.

Я выключила планшет и положила в сумку.

‒ Я думаю, что Вину и мне следует есть за твоим столом со Скарлет и Гейблом Арсли. Я думаю, мы должны это сделать.

‒ Почему? Так я смогу сидеть поближе к парню, которого любила, и к его новой девушке?

Алисон склонила голову и изучала меня.

‒ Ты это ожидаешь услышать? ‒ произнесла она после паузы.

‒ Да, я так думаю.

Алисон кивнула.

‒ Конечно. Я должна быть очень жестокой.

Я ничего не сказала.

‒ Или я думаю, что всё наладится, если у Вина будут его друзья. Кампания его отца была очень тяжелой, Анни.

Я бы предпочла, чтобы она не называла меня Анни. Я начинала недолюбливать Алисон Вилер по-настоящему.

***

На следующий день я получила четвёрку за тест, и Вин с Алисон присоединились к нашему столику.

Хотя я старалась воспрепятствовать Алисон Вилер, обед с ними стал более оживленным, чем с Гейблом и Скарлет. Скарлет была менее скучной, Гейбл менее угрюмым. Алисон Вилер была странной, но сухой и умной, даже слишком. И Вин, вы знаете о моих к нему чувствах, я исчерпывающе и, вероятно, трогательно расписала эти эмоции. Достаточно сказать, что я стала ближе к Вину с того дня в больнице, и вы могли бы подумать, что это для меня мука, но это не так. Видеть Вина с новой девушкой проще, чем представлять.

Я даже не могла побыть с ним наедине до этой пятницы. Все остальные ушли с обеда пораньше по той или иной причине, и Вин и я остались в одиночестве, разделенные только лотками с лазаньей и корявым деревянным столом.

‒ Я должен идти, ‒ сказал он, но не сдвинулся.

‒ Я тоже, ‒ согласилась я, но я тоже не сдвинулась.

‒ Мы должны… ‒ начал он.

‒ Как… ‒ произнесла я одновременно с ним.

‒ Ты первая, ‒ уступил Вин.

‒ Я хотела спросить о кампании твоего отца, ‒ сказала я.

Вин хмыкнул.

‒ В общем-то, я хотел сказать не это, но раз уж ты спросила, я думаю, отец действует силой. ‒ Он посмотрел мне в глаза. ‒ Ты, наверное, презираешь его.

Мои чувства к Чарльзу Делакруа были почти столь сложными, как и те, что я испытывала к его сыну. В некотором роде я восхищалась отцом Вина. Он был достойным противником. Но с тем же я ненавидела его. Казалось грубым сказать его сыну все как есть. Я решила держать свой рот на замке.

‒ Я хотел бы ненавидеть его, но он мой отец, ‒ сказал Вин. ‒ И я думаю, что несмотря ни на что, он будет очень хорошим окружным прокурором. Кампания…‒ его голос затих.

‒ Да?

‒ Кажется, что они длятся вечно, но это не так, Анни. ‒ Вдруг он потянулся через стол и взял меня за руку, я сразу же потянула её обратно.

‒ Разве друзья не могут держать друг друга за руки? ‒ спросил Вин.

‒ Я думала, ты знаешь, почему я не могу взять тебя за руку.

Я встала и схватила свой поднос. Хлопнула его на конвейерную ленту, которая вела на кухню, и немного соуса попало мне на свитер.

Прозвенел звонок. Как только я покинула кафетерий, то ощутила на своем плече руку. Я обернулась. Это была доктор Лау, мой учитель судебной науки. Она была единственным преподавателем, прошлой весной говорившим о моей оправдании, и не случайно она была единственной, кто радовался моему возвращению.

‒ Аня, ‒ она сказала. ‒ Я бы не поступила так.

‒ Не поступила бы как? ‒ спросила я невинно.

Я пошла на историю двадцать первого века, где мы только начали изучать события, приведшие ко второму запрету. Я была знакома с некоторыми именами, выделенными жирным шрифтом.

ГЛАВА 4

Я УДИВЛЕНА; Я СНОВА УДИВЛЕНА

В пятницу вечером я планировала остаться дома, но Скарлет настояла на том, чтобы я устроила вечеринку с ней и Гейблом.

— Ты ни разу не гуляла с того времени, как вышла из «Свободы», — сказала она мне, когда мы выходили из школы. — Ты не можешь провести остаток своей жизни дома с Нетти и Имоджен. Мы оденемся и пойдем в одно из наших старых местечек. Как насчет твоего кузена Толстяка?

Мест, куда я хотела пойти, не было, кроме, возможно, «Маленького Египта».

— Или, может быть, ты выберешь «Маленький Египет»? — спросила Скарлет.

— У Толстяка подходит, — сказала я.

— Я так и думала, что ты согласишься. Встречай нас в восемь. И, Аня? — сказала она перед тем как уйти. — Не надевай свою школьную форму!

Около семи тридцати я сменила одежду в соответствии с инструкцией Скарлет, а после села на автобус, идущий в центр города.

— Эй, ребенок, — приветствовал меня Толстяк. — Твои друзья в задней комнате.

Толстяк немного потерял в весе с последнего раза, когда я видела его.

— Ты похудел, — сказала я.

— Бросил сахар, — сообщил он мне.

— Какао тоже?

— Не, какао никогда, Анни.

— Может быть, нам стоит прекратить называть тебя Толстяком.

— Ха, это было весьма остроумно.

Я прошла в заднюю комнату.

— Сюрприз!

Место было переполнено, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что я знала всех. Скарлет, Гейбл, Нетти, Имоджен, Микки и София Баланчины, мистер Киплинг и его жена, Саймон Грин, Чай Пинтер, а остальные — некоторые мои одноклассники. Даже Алисон Вилер была здесь, хотя она явилась одна.

Как вы уже знаете, я не была поклонницей ни вечеринок-сюрпризов, ни вечеринок в частности. Однако я не могла не оценить сколь много людей пришло меня поддержать. Скарлет подошла и поцеловала меня в щеку.

— Какой лучшей подружкой я бы была, если ты вернулась в Троицу без вечеринки?

Я обошла всех, говоря им спасибо за приход.

— Вин действительно хотел прийти, — прошептала мне на ухо Алисон Вилер.

В задней части комнаты, отдельно от всех остальных, стояли Микки и София Баланчины. Они говорили с кем-то третьим. Как я могла не заметить его раньше?

— Юджи Оно! — воскликнула я, обнимая его несколько манерно, неуверенная, выглядело ли это достойно и было ли необходимо. Но, хорошо, он спас жизнь моему брату.

Он улыбнулся мне застенчивой улыбкой.

— Что ты здесь делаешь?

— Веду бизнес, конечно, — ответил он.

— Если бы ты ответила на любой мой звонок, ты бы знала это, — упрекнул меня Микки Баланчин.

Юджи Оно посмотрел на меня. Я сказала бы, что он разочаровался во мне.

— У меня ушло больше времени на разрешение школьной ситуации, чем я рассчитывала, — объяснила я. Произнеся это, я поняла, как жалко прозвучало моё оправдание.

Я повернулась к Юджи Оно. Мне хотелось расспросить о моем брате, но не перед Микки и Софией.

— Сможем ли мы завтра увидеться в моей квартире?

— Я не знаю, будет ли у меня время, — ответил он. — Я в городе всего лишь на три дня и у меня жесткий график.

— Тогда я могу навестить тебя. Где ты остановился?

— Я попытаюсь заехать к тебе, — прохладно ответил Юджи. Меня раздражало, что он не доверял мне достаточно, чтобы сказать, где остановился, в то время как я доверила ему свою жизнь.

— Дай ребенку передохнуть, Юджи, — поддразнила София его.

Мне не нравится, что меня называют ребенком.

— Приезжай или не приезжай, — сказала я. Я повернулась к Микки. — Как твой отец?

— В любой день он может… — сказал хмуро Микки. София взяла его маленькую ладонь в свою большую.

Я поблагодарила их за то, что они пришли и после отправилась поговорить с Саймоном Грином, который не смог присоединиться к остальным.

— Ты выглядишь совершенно несчастным, — сказала ему я.

Саймон Грин рассмеялся.

— Вечеринки на самом деле не моя вещь.

— И не моя тоже. Почему тебе не нравится?

Саймон Грин снял очки и протер их рукавом.

— Боюсь, у меня было очень одинокое детство. Никогда не привыкну находиться с людьми.

— У меня прошло по-другому. Все было переполнено. Синдром среднего ребенка, вроде бы так это называется.

Саймон Грин кивнул в угол комнаты.

— Это Юджи Оно?

— Да. — Мне не хочется говорить о нем.

— А это кто? — Он указал на Алисон Вилер, танцевавшую с девочкой из моего класса истории.

— Ах, это новая девушка моего бывшего парня. Мы друзья. Это все очень по-взрослому и цивилизованно.

— Она? — Тон Саймона Грин был полон скептицизма. — Мы говорим о рыжеволосой девушке с прической эльфа?

— Да, она. — Я помолчала. — Почему бы и нет?

— Просто не такая, какую я ожидал увидеть. — Я пыталась убедить его уточнить, но Саймон Грин не вдался в разъяснения.

Я продолжила свои обходы. Прежде чем я разузнала у Саймона, на часах наступило 11:20, и остались только Скарлет и Гейбл. Скарлет сказала мне идти домой, но я осталась. Я знала, что Гейбл не будет толком помогать.

— Это не было так ужасно, правда же? — спросила у меня Скарлет. — Ты не будешь ненавидеть меня всю ночь?

— Конечно нет, глупая уточка. — Я поцеловала Скарлет в щеку. — Никто никогда не был лучшей и верной подругой, чем ты.

— Как трогательно, — сказал Гейбл с сарказмом. — Теперь мы можем пойти домой?

Я спросила Скарлет, поедет ли она на автобусе со мной. Она сообщила мне, что планировала провести ночь с Гейблом.

— Скарлет! — Католическая девочка во мне была шокирована.

— Не, все нормально, — настаивала она. — Гейблу не нравится, что я разъезжаю по окраинам города ночью, и его родители не возражают, если я занимаю свободную комнату.

Поскольку было поздно — оставалось десять минут до комендантского часа — кузен Толстяк настоял на том, что он сопроводит меня в Верхний Ист-Сайд.

Мы ждали автобус, когда к остановке подъехала черная машина. Открылась дверь. На секунду я задумалась, не собираются ли меня расстрелять, не настало ли время моего конца. (Но мы находимся на семьдесят первой странице второго тома моей жизни, поэтому, конечно, это не могло быть концом.)

Толстяк полез в карман. На всякий случай он приготовился стрелять.

Из машины высунулся Юджи Оно.

— Тебя подвезти, Аня? — Я кивнула Толстяку, сообщая, что я в порядке, а потом села в машину.

Ночью я выпила несколько чашек кофе, чтобы пребывать в иллюзии личного участия в вечеринке. Как только я села, то ощутила эффект кофеина на своем теле. Мое сердце билось как колибри. Я покраснела, слишком смело, слишком резко. Это больше похоже на Скарлет, чем на меня.

— Я думала, ты рассердился на меня, — сказала ему я.

— Я, — произнес он, — возмущен. — Не могу сказать, серьезен ли он.

— Как мой брат?

— Очень хорошо, — обещал мне Юджи. — У меня есть подарок для тебя, но получишь его только после того, как расскажешь мне, почему пренебрегла Микки Баланчиным.

Папа раньше говорил, что люди, говорящие оправдания, терпят крах.

— Возвратиться из «Свободы» оказалось труднее, чем я думала раньше.

— Ты имела в виду поиск школы? — Юджи Оно поморщился. — Зачем тебе так необходим диплом об окончании средней школы?

— Ты бы предпочел, чтобы я была необразованной? Дурой?

— Я не это хочу сказать. Но вещи, которые необходимо выучить, в школе выучить нельзя.

— Каждый раз, когда я вижу тебя, ты читаешь мне лекции, — пожаловалась я.

— Потому что я рассчитываю на тебя, Аня. Я думаю, ты согласишься с тем, что я пошел на многое ради тебя.

— Конечно, Юджи.

— Ты моя инвестиция.

— Все же я не принадлежу тебе.

Автомобиль проезжал по юго-восточной части парка. Юджи опустил руку в карман. Он взял мою руку и раскрыл ее и вложил маленького деревянного льва на мою ладонь.

— Его сделал Лео? — спокойно спросила я.

— Да, он занялся вырезанием.

Я посмотрела на льва, мое миниатюрное чудо. Лео прикасался к этому. Лео был в безопасности. Я улыбнулась Юджи и попыталась не плакать.

— Он способен к этому.

Я обернулась, чтобы поблагодарить его. Я собиралась поцеловать его в щеку, но когда машина проехалась по выбоине, все закончилось тем, что я поцеловала его в губы. Это было не романтично ни в малейшей степени. Его зубы постучали возле моих.

— Мне жаль, — сказала я. — Я целилась в щёку. Выбоины, ты знаешь. Этот город!

Юджи покраснел.

— Я знаю, Аня. — Он обратил свои темные глаза на меня. — Ты никогда бы не попыталась поцеловать такого старого человека, как я, в губы.

— Юджи, ты не такой уж и старый, — возразила я.

— По сравнению с тобой. — Он отвернулся, чтобы посмотреть в окно. — Кроме того, я услышал, что ты тайно встречаешься со своим старым парнем. Сыном политика.

Я развернулась на сидении.

— Что? Это абсолютная ложь! Кто это сказал?

— Микки и София подтвердили.

— Они едва знают меня! Они должны держать свои рты на замке.

— Ты вернулась в свою старую школу, не так ли? — спросил меня Юджи.

— Только потому, что не было мест, где бы меня хотели видеть. Юджи, мне нельзя быть вместе с Вином. И ты должен знать, что даже подозрение в этом может иметь для меня катастрофические последствия.

Юджи пожал плечами. Он мог быть самым вспыльчивым человеком, кого я знала.

— София Биттер была твоей девушкой? — спросила я.

Юджи улыбнулся мне.

— Сегодня вечер открытий?

— Это не ответ.

— Вообще-то она была моей школьной подругой, — сказал Юджи после долгой паузы. — Она была моим лучшим школьным другом.

— Почему ты не рассказал мне, когда мы были на свадьбе? — спросила я.

— Это не имеет значения.

— Как и моя личная жизнь.

Мы мчались по Мэдисон-Авеню в тишине.

Я накрыла своей рукой льва, позволив краям и резьбе впечататься в ладонь. Юджи положил свою руку вокруг моего кулака.

— Итак, ты видишь. Наши жизни взаимосвязаны.

Его рука возле моей была ледяной, но ощущение было не совсем неприятным.

Автомобиль остановился на Восточной девятнадцатой улице, где был мой дом, и я открыла дверь машины.

— Мне жаль, что мы поспорили, — сказал он. — Я… По правде говоря, я вижу тебя… частью самого себя. Хотя не должен.

Я вышла из автомобиля и отправилась наверх. Я зашла в комнату Нетти. Она уже спала, но я разбужу ее в любом случае.

— Нетти, — шепнула я.

— Что? — вяло спросила она.

Я протянула ладонь так, чтобы она увидела деревянного льва.

— Лео? Это Лео, да? — Ее глаза засветились и стали внимательными.

Я кивнула.

Она взяла деревянного льва и поцеловала его в голову.

— Мы когда-нибудь снова увидим его?

Я сказала ей, что тоже надеюсь и отправилась в кровать.

***

Я не успела толком поспать, когда меня разбудил стук в дверь квартиры.

— Полиция!

Я увидела, что на часах 5:12 утра. Я надела свой халат, подошла к двери и посмотрела в глазок. Действительно, там стояли двое полицейских в форме. Я открыла дверь, но оставила цепочку безопасности.

— Чего вы хотите?

— Мы здесь по поводу Ани Баланчиной, — сказал один из полицейских офицеров.

— Это я.

— Вам необходимо открыть дверь, мадам. Мы здесь, чтобы вернуть вас в «Свободу», — продолжил офицер.

Я приказала себе оставаться спокойной. Я услышала как Нетти и Имоджен шевелились в прихожей позади меня.

— Анни, что произошло? — спросила Нетти.

Я проигнорировала ее. Мне нужно оставаться сосредоточенной.

— На каких основаниях? — спросила я офицера.

— Нарушение условий вашего освобождения.

— Какие нарушения? — требовательно спросила я.

Офицер сказал, что у него нет информации — только инструкция возвратить меня в «Свободу».

— Пожалуйста, мадам, нам необходимо, чтобы вы прошли с нами.

Я сказала ему что выйду, но мне необходимо время сменить одежду и подготовиться.

— Пять минут, — сказал офицер.

Я закрыла дверь и прошла в коридор. Я пыталась рассмотреть все свои варианты. Я не могла бежать; другого выхода из квартиры кроме самоубийства не было. Кроме того, я не хотела убегать. Насколько я знаю, это могло быть технической ошибкой. Я решила пойти с офицерами и выяснить все остальное позже. Имоджен и Нетти стояли в конце коридора. Обе, кажется, ждали моих инструкций.

— Имоджен, мне необходимо, чтобы вы позвонили мистеру Киплингу и Саймону Грину.

Имоджен кивнула.

— А что я должна делать? — спросила Нетти.

Я поцеловала ее в голову.

— Попытайся не волноваться.

— Я буду молиться за тебя, — сказала Нетти.

— Спасибо тебе, милая.

Я побежала в свою спальню. Сняла ожерелье и переоделась в школьную форму. Я вошла в ванну, где потратила пару секунд на чистку зубов и умыла лицо. Я взглянула на себя в зеркало. Ты сильная, сказала я себе. Господь не посылает тебе ничего, что ты не сможешь перенести.

Я услышала частые стуки в дверь.

— Время! — звал офицер.

Я вернулась в прихожую, где Нетти и Имоджен смотрели на меня с встревоженными лицами.

— Скоро увидимся, — сказала я им.

Я сняла с двери цепочку и толкнула ее настежь.

— Я готова.

Офицер держал пару наручников. Я знаю, как это происходит. Я протянула запястья.

***

В «Свободе» я находилась не в комнате приема, где я была предыдущие два раза, когда попала сюда. Они не дали переодеться в комбинезон «Свободы». Вместо этого меня доставили охране, которую я не узнавала, затем провели по коридору.

Коридор вывел к нескольким лестничным пролетам.

Я знала этот маршрут, и он означал только одну вещь.

Подвал.

Я была там однажды и это почти убило меня, или, по крайней мере, свело с ума.

Я уже почувствовала запах экскрементов и плесени. В сердце закрался страх. Я остановилась.

— Нет, — сказала я. — Нет, нет. Мне нужно поговорить с моим адвокатом.

— У меня приказ, — сказал охранник без эмоций.

— Я клянусь на могилах своих покойных матери и отца, я не сделала ничего плохого.

Охранник толкнул меня и я упала на колени. Я чувствовала, как оцарапала их о бетон. Было темно и стояла ужасная вонь. Я решила: если я не встану, то они не заставят меня идти туда.

— Девочка, — сказал охранник, — если ты не встанешь, я вырублю тебя и сам отнесу.

Я сжала свои ладони.

— Я не могу. Я не могу. Я не могу. Я не могу. — Теперь я просила. — Я не могу. — Я схватила ногу охранника. Я потеряла свое достоинство.

— Подмога! — позвал охранник. — Заключенная сопротивляется.

Секундой позже я почувствовала, как в кожу моей шеи вошел шприц. Я не упала в обморок, но мой разум померк, и почувствовала себя так, как будто мои проблемы оказались позади. Охранник перебросил меня через плечо, словно я ничего не весила, и понес меня вниз через три лестничных пролета. Я почти не почувствовала как он положил меня в конуру. Дверь клетки закрылась, когда я, наконец, потеряла сознание.

Когда я проснулась, болела каждая моя клеточка, а школьная форма была зловеще сырой.

За своей крошечной клеткой я увидела пару скрещенных ног в дорогих шерстных штанах, соединявшихся со ступнями в свеженачищенной обуви. Я решила, что у меня галлюцинации — я никогда не видела в подвале и лучика света. Луч фонарика метнулся ко мне.

— Аня Баланчина, — поприветствовал меня Чарльз Делакруа. — Я ждал, когда ты очнешься, около десяти минут. Я очень занятой человек, и ты это знаешь. Мрачное здесь место. Мне нужно будет запомнить прикрыть его.

У меня пересохло горло, похоже, из-за препарата, который они дали мне.

— Который час? — прохрипела я. — Какой сегодня день?

Он толкнул термос сквозь решетку и я жадно попила.

— Два часа утра, — сказал он мне. — Воскресенье.

Я спала почти двадцать часов.

— Вы причина моего пребывания здесь? — спросила я.

— Ты делаешь мне слишком много чести. Как насчет моего сына? Или тебя самой? Или звезд? Или твоего драгоценного Иисуса Христа? Ты же ведь католичка, да?

Я не ответила.

Чарльз Делакруа зевнул.

— Это займет много времени? — спросила я.

— Очень.

— Спасибо за то, что вы нашли время в своем плотном графике, — сказала я саркастически.

— Ладно, Аня, ты и я всегда были искренними друг с другом, поэтому мы здесь, — начал Чарльз Делакруа. Он достал из кармана планшет и включил его. Он повернул его ко мне. На фотографии были Вин и я в кафетерии. Вин тянулся к моей руке через стол. Фотография сделана в пятницу. Как долго он держал мою руку? Меньше двух секунд до того как я отстранилась.

— Это не то, на что похоже, — сказала я. — Вин пожимал мне руку. Мы пытались стать…друзьями, полагаю. Оно длилось меньше мгновения.

— Я действительно верю тебе, но, к сожалению для нас обоих, этой неосторожности было достаточно для кого-то, чтобы заполучить фотографию, — сказал Чарльз Делакруа. — В понедельник появится газетная новость с этой фотографией и с заголовком: «Связи Чарльза Делакруа: кого он знает и что это означает для избирателей». Само собой разумеется, это не идеально для меня. Или для тебя.

Да, я могу это предвидеть.

— То щедрое анонимное пожертвование Троице…

— Я не имею никакого отношения к нему. Аня, я уже знаю об этом. Ты подозревала, кто мог сделать это пожертвование?

Я покачала головой. Моя шея болела в месте, где они укололи меня.

— По правде говоря, мистер Делакруа, меня это не заботило. Я просто хотела вернуться в школу. Я пыталась найти другую школу, но никто не хотел иметь со мной дело из-за обвинения в незаконном ношении оружия.

Чарльз Делакруа сочувственно воскликнул:

— Наша система становится сложной для условно освобожденных, она становится прямой и узкой дорожкой.

— Кто внес пожертвование? — спросила я.

— Пожертвование было сделано — … он помолчал для драматического эффекта… — Друзьями Берты Синклер.

— Берты Синклер? — Имя было знакомым, и если бы моя голова не стучала, я смогла бы вспомнить его.

— Ох, Аня, я разочарован. Разве ты вообще не участвуешь в кампании? Мисс Берта Синклер, кандидат Независимой партии на пост окружного прокурора. Она также может сбить меня с цели вещественными доказательствами.

— Было бы неплохо.

— Мне больно слышать, как ты говоришь это. Ты просто жестока, — сказал Чарльз Делакруа.

— Кто из нас в конуре, неподобающей даже собаке?

— Но вернемся к друзьям Берты Синклер. Кампания Берты Прекрасной начала набирать обороты после этой злосчастной автобусной аварии. Рад видеть, что ты хорошо выглядишь, кстати. И ты случаем не знаешь, где зародился этот импульс?

Я медленно кивнула. Все было как мистер Киплинг и говорил.

— Потому что новости снова и снова связывали ваше имя, мое и Вина. И наши отношения заставляют выглядеть вас коррумпированным. А вы, как полагается, являетесь мистером Некоррумпированным.

— Бинго. Ты умнейшая семнадцатилетка, которую я знаю. Итак, эти друзья Берты Синклер, не будучи глупой партией, придумали план, который снова столкнет тебя и моего несчастного мальчика вместе. Они просто ждали фотографий вас двоих. Поцелуя. Свидания. Но ты с Вином так не поступили, поэтому они взяли то, что могут. Секунду неосмотрительности, когда Вин взял твою руку через обеденный стол.

Мои щеки вспыхнули от воспоминаний. Я была благодарна за слабую освещенность.

— Я, честно говоря, удивлен, что он сопротивлялся так долго. Вин не известен своей сдержанностью. Мальчик весь в мать, добряк, но это бессмысленно. Алекса, его сестра, напоминала меня. Храбрая и разумная. Она была такой же как ты. Возможно, поэтому мальчик находит тебя настолько убедительной.

Я ничего не сказала.

— Таким образом, перейдем к заключению. Каждый раз, когда появляется история о тебе и Вине, СМИ начинает подразумевать, что я коррумпирован, и люди Синклер продолжают говорить гнусные вещи.

— Но теперь все кончено, — возразила я. — Фотография появится завтра. И конец. Вы попадете под небольшой удар и после каждый забудет об этом.

— Нет, Аня. Это только начало. Они будут ждать тебя каждый день после школы. Они будут пытаться получить фотографии тебя в классе. Твоих одноклассников, потому что они молоды и беспечны и они найдут способы показать это. Вину уже не нужно будет держать твою руку, чтобы повлиять на эту историю. Ему достаточно находиться возле тебя. Он, как они могут сообщить, находится в том же здании что и ты. Эта картинка меняет ситуацию, разве ты не видишь?

— Но у Вина есть девушка! Разве вы не можете сказать им это?

— Они скажут, что фотографии не лгут и что Алисон Вилер просто подсадная утка.

— Подсадная утка?

— Фальшивка. Мошенница. Кто-то, кого моя компания наняла, чтобы сделать вид, как будто ты не встречаешься с Вином.

— Но я не встречаюсь с Вином!

— Я верю тебе. Но если бы выборы шли лучше… — Чарльз Делакруа посмотрел на меня усталыми глазами. — Я размышлял о том, что нужно предпринять, и придумал единственную вещь, которая положит конец этой истории.

— Бросив меня здесь? Но я не нарушаю наше соглашение! И вы не можете отстранять кого-то от свиданий с вашим сыном. И у меня есть мистер Киплинг, который пойдет в средства СМИ, и вы будете выглядеть монстром.

Чарльз Делакруа, казалось, не слышал меня.

— Но ты же нарушила несколько законов, начиная с выхода из «Свободы», не так ли?

Он повернул свой планшет ко мне. Сначала показал фотографию того, как я торговала шоколадкой на Юнион-Сквер. Затем как я пила кофе у Толстяка. В конце фотография меня, выходящей из машины Юджи Оно. К фотографии добавили метку времени,00:25 ночи. Пропуск комендантского часа, другими словами. Все это было незначительными нарушениями. К сожалению, я сидела напротив короля, обеспечивающего наказание незначительных нарушений.

— Вы следили за мной!

— Мне была нужна страховка на случай, если ты не станешь соблюдать нашу договоренность. Ты, справедливо или нет, являешься преступницей. И, как ты хорошо знаешь, получила простое трехмесячное задержание по справедливости, если бы не продолжила свои преступления. И если я помещу тебя в Свободу, скажем, на год, это решит две моих проблемы. Никто не скажет, что я оказал тебе покровительство, ну и не будет больше сплетен о тебе и Вине.

— Я не могу оставаться здесь в течение года, — прошептала я.

— Как насчет шести месяцев? Выборы к тому времени полностью закончатся.

— Я не могу. — Я старалась не заплакать перед Чарльзом Делакруа. — Я просто не могу.

— В обмен я могу тебе пообещать, что никто не будет трогать твою младшую сестру, если тебя это беспокоит.

— Вы мне угрожаете?

— Не угрожаю, торгуюсь. Мы здесь торгуемся, Аня. Не забывай, что у меня есть законные основания для твоего возвращения в «Свободу». Хранение шоколада. Потребление кофеина. Нарушение комендантского часа.

Я почувствовала себя загнанным животным.

Я и есть загнанное животное.

Я хотела поговорить с мистером Киплингом, хотя на подсознательном уровне я знала, что он не сможет меня защитить. Я неудачница, да, но также я была невероятно глупа.

— Выборы будут на второй неделе ноября. Почему бы не освободить меня на Рождество? Это продлится ровно три месяца.

Чарльз Делакруа подумал над моим предложением.

— Давай, скажем, через четыре месяца. Конец января звучит подходяще. Неприлично, если ты будешь отсутствовать месяц после выборов.

Я кивнула. Чарльз Делакруа протянул руку через прутья и я пожала ее. Я почувствовала невероятную боль в запястье и вздрогнула.

Чарльз Делакруа поднялся.

— Я сожалею об этом. Я удостоверюсь, чтобы тебя не посылали сюда снова. Я только хотел поговорить без наблюдения.

— Спасибо, — тихо сказала я. Но знала, что он лжет. Отправить меня в подвал было очень подходящим видом запугивания.

Он собирался уходить, но повернулся и склонил колени так, что мы оказались лицом друг к другу.

— Аня, — прошептал он, — почему бы тебе не облегчить нам обоим жизнь и не исчезнуть в течение года? Посетить своих родственников в России? Я знаю, что у вас есть друзья в Японии. У такой девушки, как ты, вероятно, есть друзья во многих королевствах мира.

— Нью-Йорк мой дом, и я хотела закончить среднюю школу, — неубедительно ответила я.

— Твой адвокат не должен был позволять тебе вернуться в Троицу.

— Мистер Киплинг не хотел этого. Все, что произошло, я выбрала сама. Мне нужно было быть бдительнее.

— Но не автобусную аварию. Это была просто неудача. Для нас обоих.

— Особенно для убитой девушки.

— Да, тут ты права, Аня. Особенно ради нее. Ее звали Элизабет. — Чарльз Делакруа протянул руку через прутья и прикоснулся к моей щеке. — Этим местом управляют ужасно. Есть лазейки. Если тебе посчастливилось проскочить однажды в первую или вторую неделю, это не значит, что у тебя получится снова.

— Вы пытаетесь запугать меня.

— Напротив, Аня. Я пытаюсь помочь тебе.

До меня стало доходить, о чем он говорит.

— Смогу ли я когда-нибудь вернуться домой?

Он встал, забирая термос с собой.

— У тебя есть друг, который собирается стать окружным прокурором в Нью-Йорке. Друг, который считает, что законы о запрете невероятно неправильны и не принесли ничего кроме разрушения. Друг, который помнит, что ты спасла жизнь его сыну. Друг, который сможет помочь тебе лучше, как только предвыборная кампания закончится.

— Мы не друзья, мистер Делакруа.

Чарльз Делакруа пожал плечами.

— В данный момент, возможно, нет. Но когда ты проживешь так же долго, как и я, то привыкнешь к тому, что враг в прошлом году может стать другом в новом. Доброй ночи, Аня Баланчина. Всего хорошего.

Спустя около пятнадцати минут после ухода Чарльза Делакруа пришел охранник затем, чтобы отвести меня в комнату для приема. Даже при том, что было три часа утра, миссис Кобравик и доктор Хенсен уже поджидали меня.

— Мне жаль, что вижу тебя снова, Аня, — сказала миссис Кобравик. — Но не могу сказать, что удивлена.

Миссис Кобравик посмотрела в планшет на мое досье.

— Милая, милая, милая. Несколько нарушений условно-досрочного освобождения. Вы были очень занятой девушкой. Употребление кофеина, нарушение комендантского часа и хранение шоколада.

Я ничего не сказала.

— Вы когда-нибудь научитесь ходить по прямой и узкой дорожке?

Тем не менее, я ничего не ответила. Я так устала. Я думала о том, что могу рухнуть.

— Так, мы можем начать. Аня, пожалуйста, снимите одежду для дезактивации, — приказала миссис Кобравик. Она повернулась к доктору Хенсен и сказала:

— Боюсь, ее нельзя спасти. Она так покрыта грязью.

Я наклонилась, чтобы снять юбку. Сделав это, я почувствовала в груди странную боль и упала на пол, ударившись головой о плитку. Мои мышцы живота бились в диких конвульсиях, меня трясло. Доктор Хенсен подбежала ко мне.

— Ее сердце колотится, а кожа синеет. Необходимо срочно доставить ее в клинику.

Следующая вещь, которую я помню, так это то, что я лежала на каталке, которая отправлялась с острова Свободы в медицинский центр. Я никогда не была здесь раньше и удивилась, что здесь выглядело почище и современнее по сравнению с остальной частью. Доктор разрезал мою форму и они поместили датчики на мою обнаженную грудь. Я даже не успела почувствовать себя неловко. А потом, второй раз менее чем за двадцать четыре часа, я упала в обморок.

***

Проснувшись на следующее утро, я попыталась встать, но мои запястья были прикованы наручниками к подлокотникам кровати.

В комнату вошел доктор.

— Доброе утро, Аня. Что вы чувствуете?

Я сосредоточилась на вопросе.

— Боль. Опустошение. Но в целом, не так уж мне и плохо.

— Хорошо, хорошо. Прошлой ночью у вас случился сердечный приступ.

— Как инфаркт?

— Почти, но не настолько опасный. С самим вашим сердцем ничего плохого. У вас была аллергическая реакция. Может быть, вы что-то съели, кто-то вам что-то подсунул, хотя, к счастью, этого было недостаточно, чтобы убить вас. Мы не узнаем этого наверняка, пока не появятся отчеты о токсикологической экспертизе. Причиной может быть самое простое напряжение. Я предполагаю, что вы в последнее время находились в условиях некоторого стресса. — Я кивнула.

— Но в случае, если все серьезно, вам необходимо остаться здесь на несколько дней для наблюдения.

— Мне дал успокоительное рано утром в субботу охранник в «Свободе». Это могло стать причиной?

Доктор покачал головой.

— Я сомневаюсь по поводу этого, оно не подходит по графику времени воздействия, хотя это лучше проверить. Так, отдыхайте, мисс Баланчина, и будьте спокойны. В коридоре сидят несколько посетителей, которым не терпится вас увидеть. Если с вами все в порядке, я им скажу, что они могут войти.

Я села в постели как можно удобнее, чтобы прикрыть больничной одеждой все свои части тела.

В палату вошли мистер Киплинг, Саймон Грин, Скарлет, Имоджен и Нетти. Они пересказали официальную версию — что я нарушила условия своего освобождения несколькими мелкими преступлениями. Как и следовало ожидать, Нетти плакала немного, а Скарлет много, и после я попросила всех, кроме мистера Киплинга и Саймона Грина покинуть палату. После того, как я передала основные моменты своего разговора с Чарльзом Делакруа, Саймон Грин вздохнул, а мистер Киплинг встал и стукнул кулаком по столу.

— Однако, это вносит больше смысла. Я задавался вопросом, почему они побеспокоили тебя по поводу кофе и комендантского часа, — сказал Саймон Грин. — Что ты решила делать дальше, Аня?

— Я решила, что мне нужно покинуть Нью-Йорк. — Я решила это только когда произнесла вслух.

— Ты уверена? — спросил мистер Киплинг.

— Я не могу остаться в «Свободе». Кто знает, как долго понадобится Чарльзу Делакруа держать меня здесь. Сейчас он говорил, что продержит меня до января, но я ему больше не доверяю. Не говоря уже о том, смогу ли я пережить это. Кто-то, возможно, пытался отравить меня прошлой ночью. Необходимо уехать. Другого выхода нет.

Мистер Киплинг кивнул Саймону Грину.

— Тогда мы поможем тебе придумать план.

Саймон Грин понизил свой голос.

— По моему мнению, наш лучший шанс освободить тебя это когда ты остаешься в больнице. После этого ты застрянешь в «Свободе», и у нас будет меньше доступа к тебе.

— Кроме того, нам необходимо решить две вещи. Определить, как освободить тебя отсюда. И после выяснить, куда ты собираешься уехать, — сказал мистер Киплинг.

— В Японию? — предложил Саймон Грин.

— Нет. Определенно нет. — Я не хотела везти остатки своей семьи прямиком к брату.

— У Баланчиных есть много друзей по всему миру. Мы найдем что-нибудь подходящее, — сказал мистер Киплинг.

Я кивнула.

— Также мне необходимо устроить Нетти и Имоджен.

— Конечно, — сказал мистер Киплинг. — Я обещаю, что Саймон Грин и я будем проверять их каждый день, после того как ты исчезнешь. Но, по правде говоря, я не вижу никаких оснований, что что-то изменится.

— Но что если мои родственники или пресса заинтересуются благосостоянием Нетти как только я исчезну?

Мистер Киплинг рассмотрел этот вариант.

— Я могу стать опекуном Нетти, если ты хочешь.

— Вы хотите сделать это ради меня?

— Да. Давным-давно я беспокоился, что это усложнит нашу деловую договоренность, но я думал об этой возможности со дня смерти Галины, и считаю, что это лучший способ помочь тебе. Я хотел предложить тебе это в прошлом году, но все произошло так быстро после того как Лео выстрелил в Юрия Баланчина. И затем мне не показалось это нужным, когда ты разрулила вопрос с Чарльзом Делакруа. Но, возможно, это будет лучшим способом решить все раз и навсегда.

— Спасибо вам.

Саймон Грин посмотрел на мистера Киплинга.

— Или другой вариант, который мы можем осуществить, это послать Нетти в школу-интернат в другой штат или страну. В ближайшей перспективе это сделать намного проще. Простите меня, Стюарт, но у вас больное сердце и сроки для осуществления этой затеи вызывают неудобства.

В комнату зашла медсестра:

— Мисс Баланчиной необходимо отдохнуть.

Мистер Киплинг поцеловал меня в щеку.

— Мне жаль, что я не могу посоветовать тебе что-то получше.

— Вы пытались, мистер Киплинг. Вы отговаривали меня от возвращения в Троицу. Вы говорили мне избегать Вина. Я не хотела слушать. Я всегда думала, что стану умнее, но оказывается, я наделала так много ошибок.

Мистер Киплинг взял меня за руку, закованную в наручники.

— Это не совсем твоя вина, Аня. Да и вообще с тобой не связано.

— Когда я перестану все время поступать неправильно?

— У тебя доброе сердце. И хорошие мозги. Но ты молода и все мы люди, в конце концов, поэтому необходимо чем-то жертвовать.

ГЛАВА 5

Я БЕРУ ОТПУСК

Я провела следующие пять дней прикованная к кровати и планировала побег из «Свободы». В больнице количество моих посетителей было неограничено и это невероятно удобно. Когда-нибудь я поблагодарю отравившего меня человека. Возможно, когда-нибудь. (Да, читатели, меня отравили, и если бы у меня было время подумать над этим вопросом, источник отравы стал бы абсолютно очевидным.)

Время я провела следующим образом: во вторник утром первым человеком, навестившим меня, был Юджи Оно.

— Как твое сердце? — спросил он меня вместо приветствия.

— Все еще бьется, — отвечала ему я. — Думала, ты уедешь в понедельник.

— Я нашел причину продлить свое пребывание. — Он склонился, а затем встал перед кроватью на колени и его губы оказались около моего уха. Он прошептал:

— Саймон Грин сказал мне, что ты хочешь покинуть Нью-Йорк. Это хорошо. Я думаю, что тебе стоит поехать куда-нибудь, где ты сможешь изучить бизнес.

— Я не могу поехать в Японию.

— Я знаю, хотя по своим собственным причина я желал бы, чтобы это было иначе. Я думаю, что у меня для тебя есть вариант. Семья Софии Биттер владеет какао-фермой на западном побережье Мексики. Там ты можешь сесть в лодку и связаться с шоколадной фабрикой Баланчиных. Не так очевидно для твоих преследователей.

— Мексика, — сказала я. — Я городская девчонка, Юджи. Ферма в Мексике так далеко от всего и всех, кого я давно знаю.

— Ты не думала, что отец хотел бы, чтобы ты увидела, где выращивают какао? — спросил Юджи.

У меня не было идей насчет желаний папы и уверенности, что меня это заботит.

— Ты сама не хотела бы узнать об источнике всего этого несчастья? — Юджи обвел рукой в перчатке серую больничную палату.

Я сказала ему, что никогда не задумывалась об этом.

— Ты веришь мне, Аня? — Он взял мою закованную руку. — Ты веришь, что из всех людей именно я хочу лучшего для тебя?

Я задумалась. Да, решила я, я действительно доверяю ему как никому другому.

— Я доверяю тебе.

— Тогда знай, я не просто так говорю о месте, в которое хочу тебя отправить. Ты сможешь лучше управлять шоколадом Баланчиных, если узнаешь о выращивании какао-бобов. И это сделает тебя моим превосходным партнером. — Он опустил руку и подошел ближе. — Не бойся меня, Аня.

— Я не боюсь. — Я смотрела ему прямо в глаза. — Меня больше ничего не пугает, Юджи.

— Тепло и солнце пойдут тебе на пользу, и ты не будешь одинока, семья Софии очень добрая. Если тебе важно, мне будет легче найти причины навестить тебя там.

А действительно, какая разница, куда я отправлюсь? Я покидала единственный дом, который когда-либо знала.

— Я не говорю по-испански, — сказала я со вздохом. Я изучала в школе мандаринский и латинский.

— Там многие говорят по-английски, — сказал Юджи.

Итак, решено. Я решила откланяться в предрассветные часы воскресенья.

Во вторник днем приходила Скарлет и снова плакала. Я сказала ей, если она плачет каждый раз, когда видит меня, то я не хочу, чтобы она приходила снова. Она всхлипнула и резко сообщила:

— Мне пришлось порвать с Гейблом!

— Скарлет, мне жаль, — сказала я. — Что произошло?

Она достала свою электродоску. На экране была моя фотография с Вином в кафетерии под заголовком, который Чарльз Делакруа показал мне два дня назад: «Социальные лифты Чарльза Делакруа».

— Мне жаль, Анни. Эту фотографию сделал Гейбл, и что хуже всего, он продал ее!

— Что ты имеешь в виду?

— На восемнадцатый день рождения он получил телефон с камерой и приближающим объективом, — начала Скарлет. (Примечание: вы, наверное, помните, что несовершеннолетним не разрешено иметь телефоны с камерой.) — И увидев вчерашним утром фотографию, я поняла, что сделал это кто-то из школы. И я сомневалась, что кто-то из учителей, и выделила только школьников старше восемнадцати лет. Я повернулась к Гейблу: «Кто мог сотворить такое с Анни? — спросила я. — Кто мог поступить так низко? Разве ей недостаточно тяжело?» Он не смог ответить. Я поняла, я сразу же поняла! Я толкнула его так сильно, как только могла. Так сильно, что он потерял равновесие и упал на землю. И подошла к нему, крича «Почему?» А он сказал: «Я люблю тебя, Скарлет. Не делай этого!» Я ответила: «Ответь на вопрос, Гейбл. Просто скажи мне, зачем». И наконец он вздохнул и сказал, что не имеет ничего против тебя или Вина. Он сделал это ради денег. Кто-то подошел к нему пару недель назад и сказал, что заплатит большие деньги, если он сможет достать им фотографию Ани Баланчиной и Вина Делакруа в компрометирующей ситуации. А потом Гейбл пытался оправдаться тем, что ты задолжала ему деньги, что он потерял из-за тебя ногу, внешность и так далее. И после он добавил, если бы не он, так кто-нибудь другой сделал эту фотографию.

На этом моменте Скарлет снова заплакала.

— Я чувствую себя такой невероятной дурой, Анни!

Я сказала ей, что здесь нет её вины.

— Интересно, сколько денег он получил.

— Не знаю. Но я ненавижу его. Я так его ненавижу! — Она рыдала, согнувшись возле двери. Я хотела успокоить ее, но не могла двигаться из-за наручников.

— Скарлет, подойди сюда.

— Я не могу. Я отвратительна сама себе. Я позволила этой змее вернуться в твою жизнь. Ты предупреждала меня насчет него. Никогда бы не подумала, что тебе будет больно.

— Правда такова, Скарлет, что я не должна была позволить себе попасть в эту ситуацию с Вином.

— Какую ситуацию? Вы просто обедали. — Скарлет всегда во всём принимает мою сторону.

— Вин не должен был брать меня за руку, а я не должна была позволить этому произойти. Возможно, мне не следовало возвращаться в Троицу. И Гейбл прав по поводу одной вещи: кто-нибудь еще сделал бы ту фотографию, поверь мне. Это произошло бы с участием Гейбла Арсли или без него. Когда-нибудь я объясню лучше.

Скарлет подошла к моей кровати.

— Ты должна знать, я здесь не причем.

— Скарлет, я не могу даже и подумать об этом!

Она понизила голос.

— Я никогда не говорила ему, что мы сделали для Лео.

— Я не думала, что ты могла бы так поступить.

Скарлет слабо улыбнулась. Внезапно она побежала через крохотную больничную палату в ванную, где ее вырвало. Я услышала смыв туалета.

— Думаю, я заболела гриппом, — сообщила она вернувшись.

— Тебе нужно пойти домой.

— Когда я прихожу к тебе, я чувствую себя лучше. Я люблю тебя, Анни. Я бы поцеловала тебя, но не хочу, чтобы ты заразилась.

— Мне все равно. Поцелуй меня в любом случае, — сказала я. Если она не придет в «Свободу» до воскресенья, я хотела бы знать, что мы попрощались как надо.

— Хорошо, Анни. Как ты хочешь.

Она поцеловала меня и я схватила ее руку.

— Не вини себя, Скарлет. Мне жаль только, что трагедия, которую заварил этот кобель, заставила горевать и тебя. То, что я сказала после вечеринки… Ты действительно самая верная и самая настоящая подруга, какую я могу попросить. Когда я думаю о последней паре лет, я не могу представить, какими тяжелыми были бы их события без тебя.

Скарлет покраснела под стать своему имени. Она кивнула и удалилась.

Остальная часть недели за посещениями и планами побега пролетела быстро.

К четвергу Саймон Грин и я пришли к договоренности. Меня должны отпустить из больницы утром в воскресенье. В ночь на субботу/в начале воскресного утра, немного позже медсестринского обхода, я должна вылезти из постели, затем сымпровизировать выход из больницы и прокрасться через забор, окружающий остров Свободы. Отсюда меня отвезет на остров Эллис гребная шлюпка. Около острова Эллис меня встретит другая лодка, которая переправит меня в залив Ньюарк, где я сяду на грузовое судно, направляющееся к западному побережью Мексики. Утром, когда медицинские сестры придут возвращать меня в общежитие «Свободы», я буду далеко отсюда.

Саймон оставил мне копию ключа от наручников, который я спрятала сбоку между матрасом и простыней. Единственное, что мы не выяснили, так это как мне пройти мимо охранников в конце коридора.

— У тебя есть здесь кто-нибудь, кто может их отвлечь? — спросил Саймон Грин. Я скрепя сердце подумала о Мышке и данном ею обещании выполнить «любую тяжелую работу». Несмотря на необходимость её помощи, я не хотела, чтобы она попала из-за меня в неприятности, но все же у меня не было других вариантов.

Я передала ей сообщение, чтобы она приходила повидаться, и в полдень она пришла. У нее был синяк под глазом. Я спросила ее, что случилось.

Она пожала плечами. Затем написала: «Локтем по лицу. Ринко».

Я рассказала ей, что мне нужно. Она кивнула. Она кивнула еще раз прежде чем достала карандаш: «Я придумаю что-нибудь. Для меня большая честь, что ты обратилась ко мне, А.»

— Когда я уйду, они, возможно, поймут, что ты помогла мне. Ты понимаешь, что это означает, что ты не выйдешь в ноябре, правда?

«Я сделаю. Не волнуйся. Деваться некуда. Лучше у меня будет друг через год или два, чем я в ноябре буду одинокой, бездомной и без гроша».

— Я чувствую себя эгоисткой, прося помочь, — сказала я. — Прося тебя остаться здесь дольше, пытаясь избежать подобного сама.

Мышь снова пожала плечами. «Наши ситуации разные. Я преступница. А у тебя такое уж имя. Кроме того, они тут тупые и не поймут, и тогда ты в любом случае будешь мне обязана. Я ставлю на тебя, если ты поставишь на меня. Около двух часов утра, правильно?»

— Да. Сразу иди к адвокату Саймону Грину, когда освободишься. Он поможет тебе всем, чем будет нужно.

Она подала знак «хорошо».

— Спасибо тебе, Кейт, — сказала я.

Она кивнула и выскользнула из комнаты. Никто не видел, как она вошла и никто не видел, как она вышла. Я подумала, могу ли рассчитывать на такую тихую девушку, чтобы действительно отвлечь охрану.

В субботу утром ко мне пришли Нетти и Имоджен. Они ничего не знали о моих планах, поэтому я старалась сохранить легкое настроение. Я очень крепко обняла Нетти. Кто знает, когда я смогу увидеть ее снова.

Саймон Грин и я решили, что днем мне не будут нужны посетители. Мне следует отдохнуть ради долгой ночи впереди.

Но пока я не могла уснуть. Я беспокоилась, и не могла даже походить кругами, чтобы успокоиться. Я начала сожалеть, что мы сказали никому не приходить.

Я посмотрела на часы: 5:00. В любом случае, посетителей не пускали до 6:00. Я закрыла глаза.

Я уже впала в полусонное состояние, когда кто-то зашел.

Я перевернулась. Высокий парень с длинными белокурыми дредами и в толстых черных очках. Я не узнала его, пока он не заговорил.

— Анни, — сказал Вин.

— Ты выглядишь нелепо, — сказала ему я, но не смогла удержаться от улыбки. — Где твоя трость?

Он подошел ко мне. Я попыталась сесть в кровати и стянула его скверный парик.

— Не хочу, чтобы кто-нибудь выяснил кто я.

— Ты не хочешь ухудшить положение своего отца.

— Я не хочу ухудшить твое положение! — Он понизил голос. — Папа сказал, что завтра тебя переведут из больницы. Так что я настоял на встрече с тобой и этот день подходит лучше всего. И если мне нужно выглядеть глупо, то нужна и маскировка. Таким образом, выбор пал на парик.

Я покачала головой и предположила, сколько моих планов разгадано Чарльзом Делакруа.

— Почему он это сделал?

— Мой отец загадка.

Он подтянул табурет к кровати и потер свое бедро.

— Это Арсли сделал фотографию.

— Я знаю, — сказал Вин, склонив голову. — Я не должен был делать этого. Брать твою руку. Не в таком людном месте. — Говоря это, он погладил кончики моих пальцев своими.

— Ты не мог знать, чем все обернется.

— Я действительно знал, Анни. Я был предупрежден. Своим отцом. Организатором выборной кампании моего отца. Алисон Вилер. Даже тобой. Но меня это не заботило.

— Что ты имеешь в виду, говоря «Алисон Вилер»?

Вин посмотрел на меня.

— Аня, разве ты не догадалась?

Я покачала головой.

— Я попросил Алисон Вилер пойти за тобой в библиотеку.

— Зачем она это сделала?

— Ну, она не хотела, но она знала, что я хотел быть рядом с тобой. И я убедил ее, что обед достаточно безопасен, поскольку Арсли, Скарлет и Алисон сидят вместе с нами. Я все еще запутана.

— Зачем твоей девушке это делать?

— Аня! Только не говори мне, что ты не подозревала!

— Что подозревала?

— Алисон мой друг, но также она работает и на компанию моего отца. Они попросили ее притвориться моей девушкой на время предвыборной кампании, чтобы казалось, что я оставил свои отношения с Аней Баланчиной позади. Это случилось в июле, мы не были вместе, и несмотря ни на что я хотел помочь своему отцу. Как я мог отказать? Он мой отец, Аня. Я люблю его. Как и тебя.

Если бы Аню Баланчину, то есть меня, не приковали бы к кровати, она сбежала бы из комнаты. Я чувствовала, как взорвались мозг и сердце. Он протянул руку и рукавом вытер мою щеку. Подозреваю, я заплакала.

— Ты действительно не догадывалась?

Я покачала головой. Мое горло распухло и стало бесполезным.

— Я думала, что ты устал от меня, — сказала я голосом, столь же внятным, как и у дяди Юрия.

— Анни, — сказал он. — Анни, этого никогда не происходило.

— Мы не увидим друг друга в течение долгого времени, — прошептала я.

— Знаю, — прошептал Вин. — Папа сказал мне, что такое может произойти.

— Это могут быть года.

— Я подожду.

— Я не хочу, чтобы ты ждал.

— Здесь нет никого, кроме меня. — Он обернулся посмотреть, наблюдает ли за нами кто-нибудь. Он склонился над кроватью и опустил руку на мой затылок. — Я люблю твои волосы.

— Я отрежу их. — Саймон Грин и я сочли, что меня будут меньше узнавать, если я отрежу свою гриву. Ножницы ждут меня на острове Эллис.

— Это позор. Я счастлив, что не увижу этого. — Он притянул мою голову поближе и поцеловал меня, и, возможно, испытывая удачу, я тоже поцеловала его.

— Как я смогу с тобой связываться?

Я задумалась. Электронная почта небезопасна. Я не могла дать ему адрес какао-фермы, даже если бы знала его. Может быть, Юджи Оно сможет доставлять мне письма.

— Подойди к Саймону Грину через месяц или два. Он знает как связаться со мной. Не обращайся к мистеру Киплингу.

Вин кивнул.

— Ты будешь писать мне?

— Я попытаюсь.

Он положил руку на мое сердце.

— В новостях сообщили, что оно практически остановилось.

— Иногда я хочу, чтобы так оно и было. Ну что же в нем хорошего?

Вин покачал головой.

— Ничего не говори.

— Из всех парней в мире ты наименее подходящий парень.

— То же самое можно сказать и о тебе. Только девушка.

Он положил голову мне на грудь, и мы просидели в тишине пока время для посещения не закончилось.

Подойдя к двери, он поправил нелепый парик.

— Если ты встретишь кого-нибудь, я пойму, — сказала ему я. Ради Бога, нам семнадцать, а наше будущее неопределенно. — Мы не должны давать обещания, которые трудно сдержать.

— Ты действительно веришь в это?

— Я пытаюсь, — ответила я.

— Я что-нибудь могу сделать ради тебя?

Я подумала.

— Может быть, проверять Нетти время от времени. Она обожает тебя, и я знаю, ей будет одиноко без меня.

— Будет сделано.

Затем он ушел.

Все, что мне оставалось делать, это ждать.

***

Около 1:55 утра я услышала бегающих по коридору медицинских сестер и охранников. Я обратилась к одной из медсестер.

— Что случилось? — спросила я.

— В общежитии девочек случилась драка. Везут около полудюжины тяжелораненых девушек. Мне нужно идти!

Я кивнула. Спасибо тебе, Мышь. Я взмолилась, чтобы она не была ранена.

Время пришло. Я достала из-под матраса ключ и открыла наручники. Запястья болели, но на них не было времени. Босая и все еще одетая в больничный халат с открытой спиной, я прошла до конца коридора и проскочила в дверь с надписью «пожарная лестница». Я бежала вниз по лестнице ногами, еще не пришедшими в себя от бездействия за предыдущую неделю. На первом этаже я высунула в коридор голову. В коридоре охранник вез каталку. Сейчас или никогда. Но я не знала, как пройти к выходу, не попав под наблюдение охраны или девочек на каталках. С одной каталки свесила голову Мышь. У нее были подбиты глаза и глубокая рана на лбу, а нос выглядел сломанным. Она взглянула на меня распухшим глазом. Я махнула рукой. Она кивнула и прошептала что-то похожее на «Сейчас». Через секунду она закричала. Я никогда даже не слышала голос Мыши, а сейчас она закричала ради меня. Тело Мыши начало извиваться и биться в конвульсиях. Ее руки метались, казалось, случайным образом, но со своей точки зрения я увидела ее замысел. Мыши удалось ударить других девочек и всех, кто оказался в непосредственной близости.

— У этой девочки припадок! — сказал охранник.

Все внимание обратилось на Мышь, и у меня появилась возможность проскочить мимо всех.

Я выбежала на улицу босиком. Был конец ноября, и, наверное, 50 градусов по Фаренгейту, но я едва замечала холод. Я должна добраться до ворот. Саймон Грин обещал дать взятку охраннику, следящему за воротами, но на всякий случай вместе с ключом от наручников он дал мне шприц с одной дозой транквилизатора. Я надеялась, что мне не придется использовать его, но если придется, я знаю, что попасть надо в шею.

Я пробежала через темную полосу травы, стараясь не вздрагивать от пронзавших ноги шипов. Наконец я добралась до мощеной дорожки, ведущей к воротам. Кто-то оставил их открытыми. Я посмотрела на пост охранников. Там никого не было. Возможно, взятка Саймона сработала, или охранников призвали в общежитие девочек.

Я была практически у берега, когда кто-то выкрикнул мое имя:

— Аня Баланчина!

Я обернулась. Это была миссис Кобравик.

— Аня Баланчина, остановись!

Во внутреннем споре я решала, бежать мне обратно или попытаться усыпить ее, или просто учесть свои шансы и продолжить двигаться вперед. Я осмотрела морской берег вдоль и поперек. Гребной лодки, которая должна была отвезти меня на остров Эллис, еще не было, и должна признаться, идея усыпить эту женщину привлекала меня.

Я обернулась. Миссис Кобравик бежала ко мне. Я услышала шипение электрошокера.

— Стоп!

Ее электрошокер превосходит мой шприц.

Я рванула к воде.

— Ты утонешь! — завопила миссис Кобравик. — Ты замерзнешь до смерти! Ты заблудишься! Аня, все не так уж плохо! Ты думаешь, что находишься в отчаянной ситуации, но мы над этим поработаем!

Я увидела прожекторы острова Эллис. Они были на расстоянии более полумили, и живя во время чрезвычайных водных ограничениях, пловец из меня вышел не очень. О плавании я знала достаточно, понимая, что водная миля чувствуется десятью милями на суше. Но какой у меня был выбор? Или сейчас, или никогда.

Я нырнула.

Только перед тем как моя голова погрузилась в воду, я подумала, что услышала, как миссис Кобравик желает мне удачи.

Вода была ледяной. Я почувствовала как сжались мои легкие. При плавании мой больничный халат вздымался, и возникло ощущение, что он топит меня. Я развязала его. Не имея на себе ничего, кроме нижнего белья, я поплыла в темноте.

Я пыталась вспомнить всё, что когда-либо читала или слышала о плавании. Дышать было важно. Не пускать воду в легкие. Плыть прямо. Ничего другого мне в голову не приходило. Неужели папа никогда не говорил о плавании? Он говорил на любую тему.

Я игнорировала холод.

Я игнорировала свои легкие и свое сердце.

Я игнорировала свои больные конечности.

И плыла.

Дыши, Аня. Плыви прямо, продолжала я говорить себе, гребя руками вперед и двигая ногами.

Я проплыла почти три четверти пути к острову Эллис и почти исчерпала свои силы, когда в моей голове возник голос папы. Я не знаю, говорил ли он это на самом деле, или же я начала сходить с ума. Его голос сказал:

— Если кто-то бросает тебя в бассейн, Анни, единственное, что нужно сделать — не утонуть.

Плыть.

Дышать.

Не утонуть.

Плыть.

Дышать.

Не утонуть.

И через час я почувствовала что приплыла. Забравшись на скалы, закашлялась. Но мне нужно было идти. Возможно, я отстаю от своего плана и мне не хотелось пропустить вторую лодку. Руками попыталась определить масштабы скалистого утеса. Мои конечности и голый живот порезались об острые камни, но так или иначе я смогла это сделать.

Когда я попыталась встать, мои ноги стали скользкими и бесполезными. Было больно, в горло и легкие попала влага. И все же я была жива. Я бежала по берегу, пока не нашла лодку, которая меня спасет — моторную лодку с написанным на боку с названием «Морская Игла». Матрос отвел глаза, увидев мою частичную наготу.

— Простите, мисс. В сумке для вас есть одежда. Я не знал, что вы натолкнетесь на меня практически голой.

Матрос завел лодку и мы отправились в Нью-Джерси.

— Мы чуть не разминулись, — сказал матрос. — Я уже собирался уезжать.

В брезентовом мешке, который мне доставили, я нашла одежду для мальчика: рубашка, новая мальчишеская кепка, пара серых штанов с подтяжками, пальто и большой кусок марли, пара круглых очков, поддельное удостоверение личности на имя Адама Барнума, немного денег, усы и театральный клей, и, наконец, ножницы. Сначала я надела одежду. Я закрутила волосы в пучок и спрятала под кепкой. Мне стало не по себе. Я спросила у моряка, есть ли у него зеркало. Он кивнул в сторону каюты внизу. Я спустилась, взяв с собой ножницы, марлю и усы.

Кабина освещалась единственной лампочкой, а зеркало было шесть дюймов в диаметре и изъедено морским воздухом. Тем не менее, мне нужно было это сделать. Я намазала клеем верхнюю губу и прижала усы. Я стала меньше похожа на себя, но моя маскировка еще неубедительна. Волосы придется постричь.

Я разложила сумку, чтобы отрезанные волосы попадали в нее. Я редко подстригалась, и уж конечно никогда не подстригалась сама. Я задумалась о ладони Вина на голове, но только на секунду. Здесь нет времени для сентиментальности. Я взяла ножницы и менее чем через три минуты подстриглась, оставив дюйм вьющихся волос. Шеей и черепом я ощутила пустоту и холод. Я посмотрела на себя в зеркало. Моя голова выглядит слишком круглой, а глаза стали моложе. Я надела шляпу. Шляпа, мне кажется, это подсказка.

В шляпе я не похожа на Аню Баланчину. Если смотреть в профиль, то я похожа на своего брата.

Я примерила очки. Вот, уже получше.

Я отошла назад, чтобы увидеть себя больше в крошечном зеркале.

Одежда была достаточно мальчишеской, но что-то было не то.

Ах да, грудь.

Я расстегнула рубашку и плотно обмотала марлей грудь — повязка жалила пораненную об скалу кожу — и застегнула рубашку обратно.

Я изучила себя.

Эффект не был ужасным, но обеспокоил меня. Может показаться глупостью, но большую часть жизни другие называли меня симпатичной. Теперь я не симпатичная. И уж даже не красивая. Где-то между уютной и обычной. Я подумала, сойду ли я за — каким было мое новое имя? — Адама Барнума.

Придется ли мне продолжать эту игру в Мексике или только на время побега? Маскировка сработает лучше, если меня не будут рассматривать вблизи.

Я поднялась по лестнице обратно на главную палубу и выбросила свои отрезанные волосы за борт.

Увидевший меня матрос двинулся. Он достал пистолет.

— Капитан, не стреляй. Это только я.

— К слову, я не узнал тебя! Ты была такой привлекательной штучкой десять минут назад, а сейчас выглядишь как отброс.

— Спасибо.

Я сложила руки на груди.

В заливе Ньюарка стояли сотни морских транспортов для перевозки грузов и катеров. На секунду накатила усталость и я отчаялась найти нужный корабль. Но вспомнила инструкции Саймона Грина: третий ряд, грузовой корабль номер одиннадцать, и быстро нашла грузовое судно, которое должно было отвезти меня в Пуэрто-Экскондидо, Оахаку, на западное побережье Мексики.

Саймон Грин и я решились на судно для перевозки грузов по трем причинам: (1) потому что власти, если будут усердно искать меня, то перво-наперво в аэропортах, вокзалах, или в доках пассажирского корабля, (2) потому что у моей семьи есть много связей с экспортерами, которым легко найти судно для перевозки грузов, предоставившее мне убежище, и (3) безопасность, как общеизвестно, на грузовых суднах была слабой — я не высовываюсь и никто не спрашивает у меня удостоверение личности на имя Адама Барнума.

Единственная проблема состояла в том, что пассажир на судне для перевозки грузов был грузом. Первая помощница указала мне на комнатушку, созданную в ржавом металлическом контейнере с раскладушкой, ведром и ящиком старых фруктов, но все же это были фрукты! — и никаких окон.

— Не такая уж и роскошь, — сказала она.

Я зашла в комнату. Выглядела она немного просторнее подвала в Свободе.

Первая помощница взглянула на меня с подозрением.

— У вас есть багаж?

Я понизила свой голос, подумав, что так он станет похожим на мальчишеский, и сообщила ей, что мои вещи отправили заранее. Чего они не сделали, кстати. Я человек без какого бы то ни было имущества.

— Что привело вас в Мексику, мистер Барнум?

— Я студент-биолог. В Оахаке видов растений больше, чем в других местах мира. — Ну или как-то так сказал мне Саймон Грин.

Она кивнула.

— На самом деле у этой лодки нет разрешений в порту Пуэрто-Эскондидо, — сказала она мне. — Но я устрою так, что капитан оставит лодку и кое-кто из моей команды будет грести весь оставшийся путь туда.

— Благодарю вас, — сказала я.

— Путь в Оахаку составляет около тридцати четырех сотен морских миль, и учитывая темп судна в четырнадцать узлов, мы прибудем туда через десять дней. Надеюсь, вы не страдаете морской болезнью.

Я никогда не была в таком далеком морском путешествии, поэтому даже не знаю, подвержена ли я приступам морской болезни.

— Мы отплываем примерно через сорок пять минут. Здесь довольно скучно, мистер Барнум. Если хотите, приходите к нам поиграть в карты, мы режемся в «Червы» каждый вечер в капитанской каюте.

Как вы могли ожидать, я не знала правил игры «Червы», но сказала ей, что попытаюсь.

Как только она ушла, я закрыла дверь своей каюты и легла на раскладушку.

Хотя я устала, заснуть я не смогла. Я постоянно ждала сирены, означавшей, что я обнаружена и возвращаюсь в «Свободу». Наконец, я услышала корабельный гудок. Мы отплыли!

Я положила постриженную голову на плоский мешок с пухом, который когда-то был подушкой, и быстро заснула.

ГЛАВА 6

Я В МОРЕ; СЛИШКОМ БЛИЗКО ПОЗНАКОМИЛАСЬ С ВЕДРОМ; Я ЖЕЛАЮ СЕБЕ СМЕРТИ

В течение десяти дней у меня не было возможности поиграть в «Червы» или любую другую игру, кроме той, что я ласково назвала «Гонка через контейнер к ведру». (Да, читатели, я страдала морской болезнью. Не вижу необходимости перегружать вас подробностями, кроме того, что однажды я бежала так быстро, что отправила свои усы в полёт через всю комнату.)

Эта длительная чума не позволяла мне спать крепко, но у меня были галлюцинации, или, как я полагаю, сны наяву. Одно видение развернулось вокруг Рождественского театрального представления, которое организовывали в Святой Троице. Конечно, главная роль была у Скарлет. Она была одета как Дева Мария и держала на руках ребёнка с лицом Гейбла Арсли. Вин стоял рядом с ней, и как можно предположить, был Иосифом; этого я не могла точно сказать. Он снова надел шляпу и вместо трости держал жезл.

Сбоку стояла Нетти, несущая в руках коробку Особого тёмного Баланчина, а рядом с ней был Лео с банкой кофе и со львом на поводке. Так или иначе, этим львом была я. Я знала об этом, потому что у меня была подстриженная грива. Нетти почесала меня между ушами и предложила мне кусочек шоколада.

— Съешь один кусочек, — сказала она. Я съела, секундой позже проснулась и побежала через всю комнату повторно знакомиться с ведром. Я не понимала, чем меня рвет … я не ела большую часть дня. Мышцы живота болели, а горло ужасно воспалилось. Мне повезло, что я отрезала свои волосы, потому что здесь никто не подержал бы их. Я беглец и без друзей, и я полагала, что в мире не было никого более подавленного и несчастного, чем Аня Баланчина.

ГЛАВА 7

Я НАЧИНАЮ НОВУЮ ГЛАВУ; В ГРАНЬЯ-МАНАНА

Спустя десять бесконечных дней мы прибыли в Оахаку, где наряду с матросом по имени Пип меня пересадили в маленькую шлюпку.

Когда мы доплыли до береговой линии, моя морская болезнь разрешилась сама собой и заменилась тоской по дому, какой я не знала раньше. Побережье Оахаки не испытывало недостатка в очаровании. Крыши были усеяны многообещающими оттенками оранжевого, розового, бирюзового и желтого, океан был голубее, и пах он лучше воды в моем городе. С расстояния я разглядела горы и леса, зеленые, такие зеленые, с холодными завитками белого. Это вереницы облаков или туманы? Я не знала — облака не те метеорологические явления, с которыми мы, городские девушки, знакомы. Температура была 67 градусов по Фаренгейту, достаточно тепло, и холод, который я терпела начиная с плаванья на остров Эллис десять дней назад, наконец начал исчезать.

Тем не менее, этот дом не мой. Здесь не жила моя сестра, здесь бабушка и родители не умирали. Это не здесь я влюбилась в самого неподходящего парня планеты. Это не та самая страна, где была Святая Троица и автобусы с фотографиями отца моего парня на бортах. Это не страна шоколадных дилеров и осушенных бассейнов. Никто меня здесь не знал и я не знала никого — кроме того, что план мистера Киплинга и Саймона Грина слишком хорошо сработал. Я могла умереть на этом судне и никого бы это не озаботило. Я выглядела бы как загадочный труп с отвратительной прической. Может быть, в какой-то момент, у местного полицейского возникла бы идея проверить татуировку на лодыжке для моего опознания. Но это единственная вещь, с помощью которой можно опознать моё тело как Аню Баланчину. Прискорбно знать, что только татуировка отделяла меня от забвения.

Я хотела заплакать, но боялась выглядеть не мужественно перед моряками. Хотя я все еще не видела себя в зеркале, я ощущала, что выглядела ужасно. Я видела (и чувствовала) пятна от рвоты на единственном костюме. На свои волосы я и смотреть не хотела. Мои испорченные усы соскальзывали с лица. Я хотела избавиться от них как только останется один моряк и я расстанусь с остальными. Раз уж я должна выглядеть как парень — уж не знаю, какую историю рассказали родственникам Софии — то хотя бы без волос на лице.

Мы были почти у берега когда моряк сказал мне:

— Они сказали, что здесь есть самое старое дерево в мире.

— О, — сказала я. — Это… интересно.

— Я это упомянул, потому что Капитан сказал, что ты студент-ботаник.

Правильно. Полная чушь.

— Да, я постараюсь увидеть его.

Моряк с любопытством изучал меня, а потом кивнул. Мы приблизились к пляжу Пуэрто-Эскондидо, и я обрадовалась, что вышла из лодки и плавательных средств вообще.

— Тебя кто-нибудь встретит? — спросил матрос.

Я кивнула. Меня должна была встретить кузина Софии, девушка по имени Теоброма Маркес, в отеле Камино, который якобы находился в районе под названием Эль Адокуин. Я не была уверена, как правильно все это произносится.

Я поблагодарила его за плавание.

— Приветствую тебя в Пуэрто-Эскондидо. Дать совет?

— Да, — ответила я.

— Держи руки в карманах.

— Зачем?

— Руки парней так не выглядят.

Ну, так делают мальчики, захотелось мне сказать. Я имею в виду, что если я действительно выглядела как парень? Какое было его дело? Я чувствовала возмущение от имени слегка женоподобного студента-ботаника Адама Барнума.

— Как добраться до Эль Адокуин? — спросила я более властно.

— Ты почти там. Эль Адокуин находится параллельно Плая принципал (Главному пляжу.) — Он указал мне направление, отплывая обратно. Как только он отплыл подальше, я сорвала усы и засунула свои компрометирующие руки в карманы.

Я подошла к городской площади. Моя одежда была плотной, подходящей для осени в Нью-Йорке, и я начала чувствовать головокружение от влажности. Я ничего не ела, кроме яблока, в течение нескольких дней и возможно это тоже способствовало моей тошноте. Мой живот остро болел, голова пульсировала.

Была среда, утро, и несмотря на мой внешний вид, никто меня не заметил.

По улице двигалась похоронная процессия. Гроб был покрыт красными розами, в воздухе поддерживался палками скелет в виде марионетки. Женщины были одеты в черные платья длиной до лодыжек. Выла гармонь, и все нестройно пели песню, походившую на музыкальный плач.

Я перекрестилась и продолжила идти. Я прошла мимо шоколадного магазина! Я никогда не видела ничего подобного так открыто. В витрине лежала стопка шоколада в форме шайб — дисков, завернутых в восковую бумагу. Снаружи магазин был обшит дорогим красным деревом, а внутри имелись красные стулья и бар. Конечно, в этом был смысл. Здесь шоколад был законным. Когда я заглядывала в окно, то заметила в стекле собственное отражение. Я натянула шляпу ниже на лицо и продолжила искать отель.

Я быстро нашла отель Камино, так как он был единственным отелем на площади, и зашла внутрь. Надо сказать, если бы я не села, то упала бы в обморок. Я пошла в бар отеля и стала искать комнату на имя Теобромы Маркес. Я искала девушку, похожую на Софию, хотя, помимо ее роста, я едва могла вспомнить о ней что-нибудь еще. Бармен пока что не заступил на дежурство. Здесь был только парень моего возраста.

— Доброе утро, — сказал он мне.

Я действительно была на грани обморока — знаю, знаю, как-то по-викториански — и села за один из столов. Я сняла шляпу и провела пальцами по своим волосам.

До меня дошло, что парень смотрел на меня. Я застеснялась и нахлобучила свою шляпу обратно.

Парень подошел к моему столу. Он улыбался, и я почувствовала себя изюминкой в какой-то большой шутке.

— Аня Барнум? — Это решило дело. Я с облегчением узнала, что здесь была девушкой, но не Баланчиной. Это показалось прекрасным компромиссом. Он протянул мне свою ладонь. — Теоброма Маркес, но все называют меня Тео. — Имя произносится как Тей-ой. Я была рада еще и тому, что Тео говорит по-английски.

— Тео, — повторила я. Хоть он не был высоким, но выглядел крепким и сильным. Его глаза были карими, почти чёрными, а темные ресницы как у лошади. Его щетина указывала на зачатки бороды и усов. Кощунственно так говорить, но мне он казался похожим на испанского Иисуса.

— Прости, прости. Я не узнал тебя сначала. Они сказали, ты будешь симпатичной.

Он рассмеялся, сказав это, ничего такого не имея в виду, и я не чувствовала, что обижусь из-за того, что меня обозвали некрасивой.

— Они сказали мне, что меня встретит девушка, — усмехнулась я.

Тео посмеялся и над этим тоже.

— Это глупое имя именно мое. Фамильное, что я могу поделать? Ты голодна? В Чьяпас предстоит дорога долгая.

— Чьяпас? — Я думала, что останусь на какао-ферме в Оахаке.

— Ты не сможешь выращивать какао в штате Оахака, Аня Барнум. — Он сказал это таким терпеливым голосом, намекающим, что он имеет дело с кем-то невероятно невежественным. — Манана находится в Икстапе, Чьяпас. Моя семья владеет и поставляет шоколад на заводы в Оахаке, и именно поэтому я тот человек, который должен был встретить тебя.

Оахака или Чьяпас. Полагаю, не имеет значения.

— Так ты голодна или нет? — cпросил Тео.

Я покачала головой. Я хотела есть, но стремилась добраться до места назначения. Я сказала ему, что мне нужно воспользоваться ванной комнатой и потом мы вернемся к дороге.

В ванной я уделила время своему осмотру в зеркале. Тео был прав. Я не была больше симпатичной, но к счастью, всё это не напрасно. Кроме того, у меня был парень, вроде, и я не в настроении для соблазнения парней. Я умылась, уделяя особое внимание остаткам клея для усов на верхней губе и зачесала назад волосы. (Читатели, как я скучала по гриве волос, которая у меня была!) Я бросила галстук в мусорное ведро, закатала рукава рубашки и вернулась обратно к Тео.

Тео изучил меня.

— Сейчас ты менее ужасна.

— Спасибо. Это самая приятная вещь, которую мне когда-либо говорили.

— Пошли, автомобиль здесь. — Я отправилась за ним. — Где твои вещи?

Я снова солгала, что их отправят.

— Без вопросов. Сестра одолжит тебе все, что нужно.

Машина Тео оказалась зеленым пикапом. На одном боку было написано золотистым цветом Гранья-Манана, а ниже было нарисовано что-то похожее на кучу осенних листьев.

Шагнув к грузовику, Тео протянул мне руку.

— Аня, — сказал он, хмуря брови, — не говори моей сестре, что я сказал о твоей страшной внешности. Она думает, что у меня совсем нет манер. Может быть, это и не совсем неправда, но… — Он улыбнулся мне. Я заподозрила, что улыбка означала всякого рода неприятности.

Мы выехали из города Пуэрто-Эскондидо на дорожное полотно, с одной стороны которого была стена зеленых гор, а с другой тропический лес.

— Так ты дружишь с кузиной Софией? — спросил Тео.

Я кивнула.

— И ты здесь будешь изучать сельскохозяйственное выращивание какао?

Я снова кивнула.

— У тебя есть возможность многому научится. — Он, вероятно, подумал о чрезвычайно смущающей оплошности, которую я допустила, посчитав, что какао выращивают в Оахаке.

Тео косо посмотрел на меня.

— Ты из Соединенных Штатов. Твоя семья связана с шоколадом?

Я замерла.

— Не совсем, — соврала я.

— Я спросил, потому что многие друзья Софии участвуют в шоколадном деле.

Я не знала, можно ли доверять Тео или Маркесам. Прежде чем я покинула Нью-Йорк, Саймон Грин сказал мне, что он решил: будет лучше, если я сохраню свою историю как можно дольше.

К счастью, Тео больше не интересовался этим вопросом.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался он. — Ты похожа на маленького ребенка.

Это из-за волос.

— Мне девятнадцать. — Я решила, что лучше мне будет не семнадцать, а восемнадцать звучит как-то неподходяще.

— Мы одного возраста, — сообщил мне Тео. — Мне будет двадцать в январе. Я в семье младший, поэтому так испорчен. Обстоятельства превратили меня в ласковую и глупую болонку.

— Кто здесь еще есть?

— Моя сестра Луна. Ей двадцать три и она очень любопытна. Например, мне ты можешь сказать: Ох, Тео, моя семья на самом деле не связана с шоколадом, — и я не давлю. Ваш бизнес это ваш бизнес. Но для неё тебе лучше иметь ответ получше, как ты поняла. А еще есть мой брат Костилио. Ему двадцать девять. Он находится дома на выходных, но обычно он учится на священника. Он очень серьезный, и тебе вообще не понравится.

Я рассмеялась.

— Мне нравятся серьезные люди.

— Нет, я шучу. Все влюбляются в Костилио. Он очень красивый и всеобщий любимец. Он не должен понравится тебе больше меня, ведь я-то не серьезен.

— Возможно, он понравится мне больше тебя, если не назовет меня уродливой в первую минуту нашего знакомства, — подколола его я.

— Я думал, мы все решили по этому поводу. Я объяснил! Я извинился!

— В каком это месте ты извинился?

— У себя в голове, си, си. Мой английский не настолько хорош. Lo siento!(Извини)

Его английский показался хорошим. Я решила тут же, что Тео привлекательный и ужасный, и что большая часть сказанного им не имела смысла. Тео повернул грузовик на другую дорогу, ведущую в горы, удаляясь от океана. Он продолжил:

— У меня есть еще одна сестра, Изабелль, она стала замужней дамой и живет в Мехико. А еще есть мама, прабабушка и бабушка. Мама ведет бизнес. Бабушки знают все секретные рецепты и занимаются готовкой. Они сочтут тебя слишком худой.

Я почувствовала грусть при упоминании о бабушке.

— У тебя две бабушки?

— Есть еще прабабушка. Ей девяносто пять лет и такая здоровая, насколько только может быть. Она родилась в 1980.

— Люди в твоей семье живут долго, — отметила я.

— Женщины — да. Они сильнее. Мужчины не так сильны. У нас слабые сердца. — На обочине старушка толкала тележку, заполненную желтыми фруктами, выглядевшие как переросшие яблоки. Тео остановил грузовик. — Прошу прощения, Аня. Ее дом недалеко, но ее беспокоит спина, когда идет дождь. Я вернусь не раньше, чем через 10 минут. Не веди дальше без меня. — Тео вышел из машины и подбежал к женщине. Она расцеловала его в обе щеки и он начал толкать тележку по дороге, а затем исчез в просвете леса.

Тео вернулся к грузовику с кусками фрукта в каждой руке.

— Тебе, — сказал он, положив больший кусок в мою руку. — Маракуйя. Плод страсти.

— Спасибо. — Ни разу не пробовала и даже не видела раньше.

Тео завел двигатель.

— А у тебя есть великая любовь, Аня Барнум?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Великая любовь! Великая страсть!

— Ты имеешь в виду парня? — догадалась я.

— Си, парня, если ты одобряешь такое скучное слово. Есть кто-то, по кому ты будешь лить слезы, и кто будет лить слезы по тебе, пока ты не вернешься домой?

Я задумалась.

— Даже если у меня все безнадежно?

Он улыбнулся мне.

— Особенно, если все безнадежно. Женщина, которой я помогал, бабушка девушки, которую я люблю. К сожалению, девушка сказала мне, что никогда не полюбит меня. Тем не менее, я все еще помогаю ее бабушке. Можешь это объяснить?

Я не могла.

— Можешь ли ты себе представить такую девушку, которая была такой бессердечной, что не попала под чары такого очаровашки, как я?

Я над ним посмеялась.

— Уверена, за этим стоит какая-то история.

— Ах, да, очень трагичная. Почему всем всегда нравятся любовные истории? Что насчет историй без любви? Разве их не намного больше?

Из моего окна была видно большое строение из сложенного камня.

— Что это такое?

— Руины майя. Есть еще получше в Чьяпасе, на границе с Гватемалой. Мои предки Майя, знаешь ли.

— Теоброма? Тогда это имя Майя?

Тео рассмеялся надо мной.

— У вас есть чему поучиться, сеньорита Барнум.

Дорога была неровная, и я начала чувствовать, что еду в автотранспорте. Я положила свою голову на окно, закрыла глаза и вскоре заснула.

Я проснулась от звука блеющей козы, и Тео взял меня за руку.

— Давай. Мне нужно выйти и подтолкнуть грузовик. Я оставлю машину в покое, а ты попытаешься ею управлять. — Я выглянула в окно. Начинался дождь, а дождь разводит грязь на основной части дороги. — Ты знаешь как управлять машиной, правильно?

— Не совсем, — призналась я. Я была городской девушкой, раз уж на то пошло, хорошо разбиравшейся в расписании автобусов и обуви для ходьбы.

— Нет проблем. Просто попытайся остаться в центре дороги.

Тео подтолкнул машину, и я начала вести машину, сначала немного для первого раза, но после мне удалось им управлять. Минут через двадцать мы вернулись на дорогу. Это был мой первый урок в выращивании какао, я полагаю. Это заняло больше времени, чем вы думали раньше.

Когда мы продолжали движение в гору, становилось темнее и темнее, а лес становился плотнее. Я никогда в своей жизни не была в таком влажном и зеленом месте, и не могла не сказать об этом Тео.

— Да, Аня, — он сказал таким голосом, который, как я потом узнала, назывался «очень терпеливым». — Вот на что похожа жизнь в дождевом лесу.

Мы приехали к длинной металлическим калитке с надписью «Манана» на одной створке. Вторая створка была открыта, и когда мы проезжали мимо, я увидела что на ней было написано «Гранья».

Мы проехали по длинной грунтовой дороге.

— Это ферма, — сказал Тео.

Деревья были примерно в два раза выше высоты работников, ухаживающих за ними. Для ухода за растениями мужчины использовали плоские мечи более фута в длину.

— Они подрезают деревья, — объяснил Тео.

— Как вы называете этот инструмент?

— Мачете.

— Я думала, что они для убийства людей.

— Да, для этого они тоже неплохо подходят.

Наконец Тео подъехал к главному дому Гранья-Манана.

— Мой каза (дворец), — похвастался Тео.

Дом Тео был словно маленький отель. Он был двухэтажным, из выцветшей желтой с серым каменной кладкой вокруг окон и арок. На первом этаже было сине-белое плиточное крыльцо, на втором — анфилада соединенных каменных балконов, а крыша покрыта нарядными терракотовыми плитками. Дом был бесспорно большим, но, на мой взгляд, недружелюбным.

На крыльце стоял мама Тео. Она была одета в белую блузку, коралловое ожерелье и юбку цвета хаки. Её темно-каштановые волосы спускались ниже талии. Она сказала что-то Тео по-испански и обняла его так, как будто не видела в течение нескольких недель. (Оказалось, что он уехал всего лишь на день.)

— Мама, это Аня Барнум, — представил меня Тео.

Мама Тео обняла и меня.

— Добро пожаловать — приветствовала она. — Добро пожаловать, Аня. Ты подруга моей племянницы Софии, прибыла сюда узнать о выращивании какао?

— Да. Спасибо, что приняли меня.

Она посмотрела на меня, покачала головой, щелкнула что-то по-испански Тео, и покачала головой снова. Она вцепилась в мою руку и сопроводила меня внутрь.

Дом выглядел более красочным внутри. Вся мебель была из темного дерева, но и стены, и подушки, и коврики были каждого оттенка радуги. Над каминном висела почти ребяческая живопись чего-то, что я приняла тогда за Деву Марию в окружении красных роз. (Позже я узнала, что это изображение Богоматери было известно как Богоматерь Гваделупская.) Имелось там также и несколько больших синих стеклянных ваз с орхидеями. (Орхидеи были родом из сада. Папе бы понравилось.) Винтовая лестница была в сине-белую плитку, в такую же, что и на крыльце, и вела в центр главной комнаты. Это было слишком, хотя не из-за обстановки, а из-за влажности и того факта, что я долго ничего не ела, я ощутила головокружение.

— Зови меня Лиз, — попросила мама Тео.

— Лиз, — повторила я. — Я… — у меня была некоторая практика обмороков в последние несколько недель, и я опять начала падать. Я попыталась подойти к дивану, чтобы моя голова не упала на те живописные, хотя давайте посмотрим в глаза правде, довольно неумолимые на вид плитки. Я стала падать назад и увидела как Тео уже бежал ко мне, но поздно. До того как я ударилась об пол, то попала в чьи-то руки.

Я посмотрела вверх. Надо мной было очень квадратное лицо с большим подбородком и широким носом. Его глаза были светло-карими и очень серьезными, а рот каким-то суровым. У него была щетина, которую можно вполне обоснованно назвать бородой, и чрезвычайно толстые брови.

— Ты ранена? — он спросил по-испански, хотя так или иначе я поняла, что он спросил. Его голос был глубоким и звучал как у говорящего дуба.

— Нет, мне просто нужно прилечь. Спасибо за то, что поймали меня. Как вас зовут?

Я слышала вздох Тео.

— Это мой брат, Кастилио, Аня.

Луз прокричала инструкции и в следующий миг я была доставлена в спальню на втором этаже.

Когда я проснулась на следующее утро, на моей кровати сидела симпатичная девушка с густыми волосами, как у моей сестры. Девушка была похоже на Луз, только на двадцать лет моложе.

— О, хорошо, — сказала она. — Ты проснулась. Мама хотела понаблюдать за тобой, если тебе станет хуже, мы бы доставили тебя в больницу. Она подумала, что ты просто недоедала и не привыкла к такой влажности. Она сказал, что ты будешь жить. Глупый Тео. Он должен был пригласить тебя на обед. Мы его отругали: «Тео, каким хозяином ты себя показал?» и сейчас он чувствует себя довольно ужасно. Он хотел прийти сюда извинится перед тобой, но мама ведет себя традиционно. Ни одного мальчика в комнате девочек. Даже взрослых. Мне двадцать три.

Я подумала, она была намного моложе.

— Тебе девятнадцать, правильно? Ты выглядишь ребенком! Вернемся к Тео. Он никогда не думает ни о ком, кроме себя, потому что он ребенок в семье, и смешно, и мы портим его ужасно. Обычно мы его не ругаем. Я Луна, кстати. — Она сделала паузу, чтобы предложить мне руку для пожатия. Луна и Тео такие болтуны. — У тебя неплохая внешность, но тебе нужна стрижка получше.

Я сознательно схватила себя за волосы.

— Я могу сделать её сделать, если хочешь. У меня искусные и ловкие руки.

В этот момент вслед за Луной вышли две пожилых женщины. Они были похожи друг на друга, за исключением того, что первая была старой, а вторая очень-очень старой. Я поняла, что это были бабушка и прабабушка, которых Тео упоминал в грузовике. Самая старая из них бабушка Тео дала мне керамическую кружку.

— Пей. — Когда она улыбнулась мне, я увидела, что у нее не было верхнего зуба.

Я взяла кружку. Напиток был коричневым с красноватым оттенком и густым как влажный цемент. Я не хотела быть грубой к своим хозяевам, но вещество не выглядело многообещающим.

— Выпей, выпей, — повторила бабушка. — Ты почувствуешь себя лучше. — Обе бабушки и Луна установились на меня в ожидании.

Я подняла кружку, после поставила ее.

— Что это? — уточнила я.

Луна посмеялась надо мной.

— Это только горячий шоколад.

Я сообщила, что я уже выпила свою долю горячего шоколада.

— Это не похоже на тот шоколад, — заверила меня Луна.

Я сделала осторожный глоток, а потом побольше. Действительно, непохоже на другой горячий шоколад, который я пила раньше. Он был пряным и не таким сладким. Корица и что-то еще. Паприк? Или я почувствовала что-то цитрусовое? Я допила остальное. — Что в этом? — спросила я.

Прабабушка покачала своей головой.

— Фамили секрет, — сказала бабушка.

Я не знала многого по-испански, но я, конечно, поняла семейные тайны.

Прабабушка забрала кружку и после бабушки ушли. Я села в кровати. Я уже почувствовала себя лучше и я сказала это Луне.

— Это всё шоколад, — объяснила она. — Напиток здоровья.

Я слышала за всю жизнь разные названия шоколада, но «напиток здоровья» ни разу.

— Бабушка говорит, что это древний рецепт Ацтеков. Они давали его солдатам, перед сражением. — Затем она сказала, что если мне интересно, мне следует расспросить одну из пожилых женщин или Тео, который интересовался всем этим шоколадным фольклором.

— Это фольклор или правда? — спросила я.

— И то, и другое, — ответила она. — Ну, Аня, я положила твою одежду в шкаф.

Она показала мне душ. Желая быть хорошим гостем, я спросила ее об ограничениях воды. Луна поморщилась.

— Нет, Аня, — терпеливо сказала она, — мы ведь живем в дождевом лесу.

***

После обеда Тео отвел меня на экскурсию по ферме. Он показал мне огромные питомники, где росли молодые деревца какао, и открытые здания, которые использовались для просушивания созревших бобов перед продажей. В сад мы зашли в конце. Он был довольно темнистым и сырым, потому что находился под навесом дождевого леса. Тео сказал мне, что для роста какао требует тени и сырости как в тропическом лесу. Очевидно, что я никогда не была в какао-саду, и конечно никогда не видела стручок какао вблизи. Некоторые листья были пурпурными, но у многих начал меняться на зеленый. Белые крошечные цветы с розоватой сердцевиной группами усеивали ветви.

— Какао — единственное цветущее и плодоносящее растение в это время года, — сообщил Тео. Сами стручки были немного меньше моей ладони, но самое главное, что меня удивило — их цвет. Я всегда знала, что шоколад коричневый, но некоторые какао-бобы оказались бордовыми, почти фиолетовыми, другие были золотистыми, желтыми и оранжевыми. Мне они казались фантастическими. Я бы даже сказала, волшебными. Я хотела бы, чтобы и Нетти увидела их, и на секундочку задумалась, а не должна ли была взять её сюда с собой. Конечно, по многим причинам, это было невозможно.

— Они красивые, — не могла не сказать я.

— Правда? — согласился Тео. — Менее чем через месяц их начнут срезать, чтобы не начался процесс брожения.

— Чем сегодня занимаются фермеры? — у них были те же самые мачете, что я видела вчера, а у ног стояли плетеные корзины.

— Они срезают любой стручок, если он выглядит зараженным грибком. В этом ирония какао — оно жаждет воды, но может быть ею же уничтожено. Грибок этот называется Монилия, и даже малое его количество может испортить весь урожай, если его не обнаружить. — Он опытным взглядом проверил ближайшее дерево и указал на желто-зеленый стручок с в белую крапинку и с почернением на кончике.

— Видишь? Вот так выглядит начавший гнить стручок. — Он вытащил из-за пояса мачете и протянул его мне. — Отрежь его. Это сложнее, чем ты думаешь, Аня. Какао-ферма — не женская работа. Эти деревья крепкие. — Тео продемонстрировал мышцы на руках.

Я сообщила ему, что не неженка. Я взяла у Тео оружие. В руках он оказался тяжелым. Я подняла его и принялась лупить растения, а потом остановилась.

— Подожди. Как мне их срезать? Не хочу испортить.

— Под углом, — объяснил мне Тео.

Я подняла мачете и срезала больной стручок. Оставшаяся в моих часть выглядела неровной. Растение это достаточно жесткое. Заниматься этим целый день, наверное, утомительно.

— Хорошо, — одобрил Тео. Он взял мачете у меня и повторно сделал разрез, который я только что сделала.

— Я думала, ты сказал, что я сделала его хорошо.

— Ну, будешь делать лучше, — сказал Тео с усмешкой. — Я поощряю тебя.

— Может быть, мне надо собственное мачете.

Тео рассмеялся.

— Это правда. Выбор мачете очень личный вопрос.

— Почему у вас нет машин, чтобы это делать? — спросила у него я.

— Ay, dios mío! Господи-Господи! Какао противится машинам. Ему больше нравятся человеческие руки и ласка. Глаза же нужны, чтобы заприметить Монилию. Какао ненавидит пестициды. Попытки генетической модификации бобов потерпели поражение. Ему надо бороться за выживание, или какао будет производиться необогащенное. Mi papá раньше говорил, что росло какао 2080-х точно так же как в 1980-х или 1080-х — то есть всегда с трудом, да и сейчас его хлопотно выращивать. Знаешь ли, именно поэтому оно стало незаконным в твоей части света. Я был твёрдо уверен, что именно какао свело моего отца в могилу. — Тео перекрестился и рассмеялся. — Как бы то ни было, я люблю его. Всё, что ты любишь в этом мире, довольно сложная штука. — Тео поцеловал один стручок с громким чмоканьем.

Я отошла от Тео в один из вереницы фруктовых садов, проверяя каждое дерево на признаки грибка. Свет был слабым и это затрудняло работу.

— Здесь! — Воскликнула я когда обнаружила один.

— Подай мне твой мачете.

Тео передал. Я повторила стремительное размашистое движение, какое видела прежде, и отрезала, как мне казалось, достаточно ровно.

— Уже лучше, — сказал Тео, но снова переделал разрез.

Мы продолжили шагать по саду. Я выискивала признаки Монилии, затем подзывала Тео отрезать ее. Тео очень серьезно относился к какао и меньше болтал, чем в поездке на ферму Гранья Манана предыдущим днем. Здесь он был другим человеком и я нахожу его гораздо попроще, чем паренька из грузовика. Когда мы направились в сторону дождевых чащоб в сторону плантации, сады становились все темнее и влажнее. Было странно, что эти деревья, эти разрозенные цветущие деревья могут быть источником многих проблем в моей жизни, а я никогда прежде не видела их даже на картинке.

Три часа спустя мы успели обработать только очень малую часть сада, но Тео сказал что нужно вернуться к ужину.

— Тео, — начала я. — Я не понимаю кое-что, что ты мне сказал раньше.

— Да?

— Ты сказал, что причиной, по которой какао стало незаконным, это потому что какао трудно выращивать?

— Да. Это правда.

— Там, откуда я, нас учили кое-чему другому, — сказала ему я. — Главной причиной запрета какао стала его опасность для здоровья.

Тео остановился и посмотрел на меня.

— Аня, где ты слышала такой бред? Какао весьма полезно! Наоборот! Оно полезно для сердца, глаз, артериального давления и всего остального.

Его лицо покраснело, и я испугалась, что оскорбила его, поэтому пошла на попятную.

— Я имею в виду, очевидно, что это всё гораздо сложнее. Мы ещё учили, что крупные американские продуктовые компании находились под давление таких вредных продуктов и они пошли на уступку и перестали изготовлять шоколад. Причина в том, что шоколад богат калориями и вызывает зависимость. Основное население было повёрнуто на шоколаде. Они думали, что он опасен. Папа всегда говорил, что волна отравлений подняла этот вопрос. — Да, папа говорил так. Я об этом даже не думала до фиаско с Гейблом Арсли. — И это привело к жесткому контролю за какао как за наркотиком, и даже его возможному запрету.

— Аня, даже дети малые знают, что шоколадная отрава была придумана богатыми мужчинами, владевшими пищевой промышленностью. Причина, по которой они прекратили изготовление шоколада, была в том, что какао тяжело выращивать и тяжело перевозить, а ресурсы становились всё дороже и дороже. Для пищевых компаний было легче выйти из какао-бизнеса для получения чистой прибыли. Всё для капитала. Так было всегда — всё ради капитала. Это так просто.

— Нет, — мягко сказала я. К тому же я подумала, было ли это возможным. Возможно ли, что шоколад неопасен или же он вреден? Было ли это школьной пропагандой, историей, слепленной из приспособленческой полуправды? И если это так, то почему папа мне ничего не говорил? Или бабушка?

Тео срезал стручок с дерева.

— Взгляни сюда, Аня, один созрел. — Он положил стручок на землю, затем разделил его напополам ударом мачете. Внутри стручка аккуратными рядами лежали около сорока бобов. Он взял половину стручка и положил мне в ладонь.

— Смотри сюда, — прошептал он. — Это просто боб, Аня, и для тебя, и для меня, и для господа Бога. Видела ли ты что-то более натуральное? Более совершенное? — Он мастерски выудил мизинцем одинокий боб цвета слоновой кости.

— Попробуй, — сказал он.

Я взяла боб в рот. Он был как орешек, как миндаль, но под языком не было ни малейшего намека на сладость.

***

Каждым ранним утром Тео, я и другие фермеры выходим в сад искать признаки плесневого грибка и спелые стручки какао. Необычным в какао было то, что созревают стручки не одновременно. Некоторые зацветали рано, некоторые позже. Нужно практиковаться, чтобы определять момент созревания. Вес стручка, размер, цвет и появление толстых прожилок — все эти признаки могут расходиться. Мы были осторожны с инструментами (мачете для стручков поближе к земле, а крючок с длинной ручкой для тех, что повыше), потому что в противном случае они могут повредить дерево. Наши орудия были тупыми, а кора — нежной. Я всё-таки обзавелась глубоким загаром, волосы отросли, а руки покрылись волдырями, а затем и большими мозолями. Я позаимствовала мачете у Луны — она не пользовалась им на этой стадии процесса.

Основную часть урожая собрали перед Днём Благодарения, который на ферме Гранья-Манана никак не праздновали. Я не могла не вспомнить о Лео в Японии, о сестре и возвращении в Нью-Йорк. В первый день сбора урожая приехали соседи с корзинами и почти неделю мы собирали спелые стручки какао. Собрав их, перенесли в сухую часть фермы и начали молотить. Чтобы открыть их, мы пользовались колотушками и молотками. Тео мог обмолотить почти пятьсот стручков в час. В свой первый день мне же удалось только десять.

— В этом ты хорош, — сказала я Тео.

Он пожал плечами на мой комплимент.

— Я должен. Это у меня в крови, и я занимаюсь какао всю свою жизнь.

— И ты думаешь, что будешь заниматься этим вечно? Какао-фермой, я имею в виду.

Тео ударил по другому какао-бобу.

— Долгое время я думал, что хочу быть шоколатье. Думал, что буду изучать ремесло за границей, быть может, у какого-нибудь мастера из Европы, но сейчас мне это кажется невероятным.

Я спрашиваю его, почему, и он отвечает мне, что его семья нуждается в нём. Его отец умер, а у братьев и сестер нет заинтересованности в семейном бизнесе.

— Моя мать работает на фабрике, я же — на ферме. Я не могу их покинуть, Аня. — Он злобно мне усмехается. — Должно быть, приятно иметь возможность удаляться от дома. Быть свободным от обязательств и обязанностей.

Я хочу рассказать ему, что понимаю его. Хочу рассказать правду о себе, но не могу.

— У всех есть обязательства, — настаиваю я.

— А какие у тебя обязательства? Ты пришла сюда без чемодана или чего-нибудь еще. Тебе не с кем общаться, и никто не общается с тобой. Мне ты кажешься свободной, и говоря по правде, я тебя завидую!

***

Когда бобы извлечены из стручка, их загружают в проветриваемые деревянные ящики и прикрывают банановыми листьями, а затем оставляют для брожения на шесть дней. На седьмой день мы вываливаем бобы на деревянные настилы, там их рассыпаем и оставляем сушиться на солнце.

На данном этапе, самом сложном для моего разума, руководство переняла Луна, она освободила Тео для поездки в Оахаку — проверить фабрики Маркесов. Иногда ей и мне приходилось разгребать бобы, чтобы убедиться, что они сушатся равномерно. Весь процесс просушки занял чуть больше недели, потому что каждый раз, когда шёл дождь, нам приходилось останавливаться, чтобы накрыть бобы.

— Думаю, ты нравишься моему брату, — сказала мне Луна, когда мы рылись в бобах.

— Кастилио? — я редко его видела с того самого дня, когда он поймал меня в свои объятия, хотя моё впечатление о нём, безусловно, было положительным.

— Кастилио собирается стать священником, Аня! Я говорю о Тео, конечно же.

— Может быть, как сестра, — ответила я.

— Я его сестра и так не думаю. Он все твердит и твердит маме о том, какой ты хороший работник и как похожа на него. Что какао у тебя в крови! И мама, и бабушка, и прабабушка обожают тебя. И я тоже.

Я прекратила разгребать и уставилась на Луну.

— Честно, я не думаю, что Тео нравится мне, Луна. В день нашей первой встречи он упомянул о девушке, в которую влюблен и сообщил мне, каким страшилищем он меня нашел.

— Ох, Тео. Мой брат так восхитительно неловок.

— Я искренне надеюсь, Луна, что он не влюблен в меня. Дома у меня остался парень и… — И я решила не завершать мысль.

Некоторое время Луна молчала, а когда заговорила снова, в её голосе было немало возмущения.

— Почему ты ничего не говорила о своём парне? И почему он не связывается с тобой? Он не может быть хорошим, раз не связывается с тобой. (Читатели, нужно тут прокомментировать, что в Гранья-Манана у меня не было планшета.) Очевидно, была весомая причина, почему Вин не связался со мною. Я — беглянка. Но не могла же я этого сказать Луне.

— Я и представить не могла, что у тебя есть парень. Может быть, ты так сказала, чтобы быть милой, но вообще-то это не мило. Наверное, ты думаешь, что лучше всех нас! — закричала Луна. — Потому что ты из Нью-Йорка.

— Нет, ничего подобного.

Луна указала на меня пальцем.

— Прекрати обманывать Тео.

Я заверила её, что не буду. — Да ты каждый день липнешь к нему как клей! Он ребёнок, поэтому всё неправильно понимает.

— Правда, я хотела только узнать о какао. Вот зачем я приехала сюда!

Луна и я продолжили переворачивать бобы в тишине.

Луна вздохнула.

— Мне жаль, — говорит она. — Но он мой брат и я защищаю его.

Я очень хорошо понимала её.

— Не рассказывай ему, что я тебе говорила, — сказала Луна. — Не хочу его смущать. Мой брат такой гордый.

После того как бобы высушили, их собрали в мешок из мешковины так, чтобы Тео смог отвезти их вниз горы к фабрике в Оахаке. Это заняло несколько поездок.

— Хочешь поехать туда со мной, — спросил он меня перед последней поездкой в этом сезоне.

Я действительно хотела поехать, но после разговора с Луной не была уверена, нужно ли мне ехать.

— Давай, Аня. Ты должна это увидеть. Разве тебе не хочется увидеть конечный итог бобов

Тео предложил мне руку, чтобы я забралась в грузовик, и после секунды раздумий я её приняла.

Некоторое время мы ехали молча.

— Ты тихая, — обвинил меня он. — Ты странно ведешь себя после того, как я вернулся из города.

— Это… Ну… Тео, ты же знаешь, что у меня есть парень?

— Sí… — Он подыскивал слово. — Да, ты мне рассказывала

— Так вот, я не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное представление обо мне.

Тео рассмеялся.

— Так ты боишься, что я слишком сильно привяжусь к тебе, Аня Барнум? — Тео снова рассмеялся. — Ты такая тщеславная! — Твоя сестра… Она подумала, что ты в меня влюблен.

— Луна романтик. Она умудряется перезнакомить меня со всеми подряд, Аня. Не слушай ничего, что слетает с её уст. Ты должна знать, что я в тебя не влюблен. И нахожу настолько же уродливой, как на первой встрече.

— Сейчас это прозвучало обидно. — Мои волосы отрасли и я не выглядела больной как при прибытии.

— А кто тут пытается обидеть другого? Что насчёт моих чувств? Ты просто не смотрела на меня, когда думала, что надо меня отвергнуть, — дразнил он меня. — Видимо, мы друг другу противны. — Тео потянулся через сиденье чтобы потрепать мои волосы. — Эй, Луна!

Бобы были выгружены на главной фабрике в Оахаке, где они начали процесс становления шоколадом.

— Позволь мне провести экскурсию, — сказал Тео. Он повёл меня по фабрике, которая была блестящей и выглядела современной до жути по сравнению с моей тёмной и вневременной фермой. (Да, я начала думать, что ферма — моя.) Мы доставили бобы на очистку, объяснил мне Тео, затем они проведут остаток недели на обжаривании, отборе, перемоле, отжиме какао-масла, рафинировании, удалении воды, доведении до готовности, и наконец, консервации. Здесь были комнаты для каждого этапа. А в конце всего этого ты останешься с круглой, похожей на шайбу плиткой шоколада, с гравировкой создателя Маркеса. А в конце экскурсии Тео протянул мне одну из плиток.

— Теперь ты увидела всю историю жизни какао Теоброма от начала до конца.

— Теоброма? — Спросила я.

— Я сказал тебе фамильное имя, — уточнил Тео. Он продолжил объяснять, что его назвали в честь родового имени какао-дерева, оно было греческим, данное каким-то шведом, вдохновленным майя и французами. — Так вот, ты видишь моё имя повсюду.

— Какое красивое имя…

— Но немного женственное, ты не находишь?

— Там, откуда я родом, как только узнали бы о твоем имени, то решили бы что ты преступник, — сказала я не подумав.

— Да… Я часто удивлялся, почему девушка из страны, где какао не произрастает и где это вещество запрещено, может быть заинтересована в продукции, чтобы остаться в Чьяпасе. Как ты заинтересовалась какао, Аня?

Я почувствовала как мы ступили на опасную почву и залилась румянцем.

— Ну, мой отец умер, а шоколад был у него в чести.

— Да, это имеет смысл. — Тео кивнул. — Си, си. Но что ты будешь делать с этими знаниями, когда вернешься домой в Нью-Йорк?

Домой? Когда я вернусь домой? Было почти восемьдесят градусов и я почувствовала как шоколад тает в моей руке.

— Быть может… свяжусь с движением легализации какао? Или… — Я хотела бы рассказать ему обо мне всё, но не могла. — Я еще не решила, Тео.

— Сердце привело тебя в Мексику. Временами так бывает. Мы делаем такие вещи, не зная зачем, просто потому что нам велит сердце.

Тео понял больше, чем я в своё время.

— Пойдем, Аня, нам нужно поспеть домой. В ночь после сбора урожая мои бабушки всегда готовят моле. Его готовят весь день, и это mucho большое дело, мы не можем опаздывать.

Я спросила у него, что такое моле.

— Никогда не пробовала моле? Тогда я могу тебе посочувствовать. Ты столького лишена, — сказал Тео.

Моле оказалось действительно большим делом, и фермеры были приглашены на трапезу равно как и все соседи. Даже Кастилио пришел домой из семинарии. Около пятидесяти человек столпились у длинного обеденного стола Маркесов. Я сидела рядом с Кастилио и Луной, они были единственными англоговорящими, кроме Тео и его матери. После благословления Кастилио все принялись есть. Оказалось, что моле — рагу из индейки — было основным блюдом мексиканской культуры. Оно было пряным, насыщенным и восхитительно вкусным. Я умяла его за секунду с хвостиком.

— Тебе нравится, — сказала прабабушка с щербатой улыбкой, накладывая мне очередную порцию.

Я кивнула.

— Что в нём? — Я представила удивление мой семьи, если я брошу свой обычный репертуар из макарон и сыра.

— Secreto de familia, — сказала она и добавила ещё что-то на испанском, что было выше моего понимания.

Кастилио перевёл:

— Она говорит, что она сказала бы, что в нём, но не может. Она не верит в рецепты, особенно в случае с моле. Каждый раз он разный.

— Но, — настаивала я, — должны же быть общие правила. Я хочу сказать, что делает соус таким пряным?

— Шоколад, конечно! Разве ты не подумала, почему мои бабушки делают его после сбора урожая?

Индейка с шоколадным соусом? Никогда о таком не слышала.

— Там, откуда я родом, его готовить нельзя, — сказала я Кастилио.

— Вот почему я не хочу уезжать в Америку, — заявил он мне, прикончив очередную порцию.

Я посмеялась над ним.

— У тебя на лице соус, — сказал Кастилио.

— Ой! — я взяла салфетку и вытерла уголки рта.

— Дай я, — сказал Кастилио, схватил салфетку и окунул её в стакан с водой.

— Этот бизнес серьезнее, чем ты думаешь. — Он грубовато вытер мне лицо, будто я дитя малое.

После десерта, представляющего собой торт «три молока» — бисквит, пропитанный тремя разными кремами, один из фермеров притащил свою гитару и гости начали танцевать. Тео танцевал с каждой присутствующей здесь девушкой, включая своих сестёр, мать и обеих бабушек. Я одиноко сидела в углу, ощущая тяжесть и довольствие и вяло размышляла о всех проблемах и людях, которых я оставила. Нынешняя ночь подошла к концу. Луз, мать Тео, собрала оставшийся моле в контейнеры и раздавала всем его, называя «segunda cena» или второй ужин.

Когда гости разошлись, я начала переставлять стулья на свои места.

— Нет, Аня, нет, — сказала Луз и похлопала меня по руке, — мы это сделаем завтра.

— Как-то нехорошо — оставлять вещи.

— И всё же, оставь. Пойдем на кухню. Mi madre делает для семьи шоколад.

Под шоколадом она подразумевала напиток, который мне подали в мое первое здесь утро, поэтому я загорелась желание сходить и попытаться выяснить, что в нём было. Тео, Луна и Кастилио уже расселись вокруг кухонного стола; прабабушка, наверное, уже легла спать. Барная стойка была завалена горшками и кастрюлями, тарелками и объедками. Ближе к бабушке лежал перец чили, апельсиновые корки и пластмассовый медведь, наполовину заполненный мёдом, и что-то похожее на измельченные лепестки красной розы.

— Нет, нет, нет. — Сказала бабушка, увидев меня, и прикрыла стойку руками. Могу сказать, что это подразумевалось как шутка, поэтому не обиделась.

— Не смотрю, — пообещала я.

Затем, как это часто бывало, бабушка что-то сказала на испанском и я разобрала своё имя. (Она произнесла что-то похожее на ая-яй.) Секундой позже Тео выбежал.

— Тео, — заорала Луз. — Вернись, сынок! Бабушка просто пошутила! — Луз повернулась к своей матери. — Мама, тебе не стоит дразнить его этим!

— Что? — спросила я. — Что случилось?

— No es nada/ ничего, Аня. Ба немного позабавилась с Тео, — объяснила Луна.

— Я услышала своё имя, — воспротивилась я.

Кастилио вздохнул.

— Бабушка сказала, что Аня получит рецепт, только если станет членом семьи.

Я уставилась на бабушку. Она пожала плечами, как бы говоря «Ну и что с того?» Затем она принялась яростно взбивать всё, что лежало в горшке. Я сказала всем, что хочу с ним поговорить.

Я вышла в гостиную. Его там не было, поэтому я взяла фонарик и вышла в сад, излюбленное место Тео. Хотя было темно, я знала, что он где-то там, с мачете в руке, проверял деревья какао на признаки грибка.

— Тео, — позвала его я.

— Только потому что сезон в основном закончился, ты не увидишь посев, Аня. Посвети фонариком.

Я направила на него свет.

— Смотри, вот здесь монилия. Невероятно! — Тео срезал малюсенький стручок. Порез не был чистым. Если бы он был моим, Тео его бы переделал.

— Здесь, — сказала я и забрала у него мачете. — Дай я. — Я взмахнула им.

— Неплохо, — признал Тео.

— Тео, — начала я, но он меня прервал.

— Послушай, Аня, они ошибаются. Я тебя не люблю. — Он помолчал. — Я просто их ненавижу.

Я спросила, кого это — их.

— Мою семью, — сказал он. Всех их.

Я спросила, как он мог их ненавидеть. Они же бли такими замечательными и добры по отношению ко мне.

— Это пытка — жить в одном доме с женщинами! Сборище глупых старых сплетниц. Но я не могу от них сбежать. С моего рождения они ожидают, когда я стану здесь всем заправлять. Даже моё имя, Аня. Они ожидают что я буду всё это делать, но никто меня не спрашивал. Никто не спрашивал. Я не люблю тебя, нет.

— Как скажешь, — пошутила я.

— Нет-нет, ты мне очень нравишься. Но с тех пор, как ты сюда приехала… Я тебе завидую! Я хочу увидеть ещё что-нибудь, кроме фермы в Чьяпасе, фабрики в Оахаке и Табаско. Я хочу походить на тебя и не знать, что делать дальше.

— Тео, мне здесь очень нравится.

— Тебе находиться здесь в удовольствие, потому что не нужно находиться тут вечность. Видеть уже не могу одних и тех же людей день за днем до конца всей своей жизни. Они думают, что я в тебя влюблен, в некотором роде даже так и есть. Я рад встретить такого человека как ты. Я рад знать, что кто-то считает меня умным, и кто не говорит как я, и кто не знает меня с пеленок. И может быть, я в тебя влюблен — если любовь означает, что я боюсь того дня, когда мы расстанемся. Я знаю, мой мир снова уменьшится.

— Тео, мне здесь очень нравится. И это место, и твоя семья, они невероятно добры ко мне. Там, откуда прибыла… Всё не так, как ты думаешь. У меня не было выбора. И я ушла.

Тео взглянул на меня.

— Что это значит?

— Я хотела бы объяснить, но не могу.

— Я рассказал тебе все свои секреты, а ты мне ни одного. Ты мне не доверяешь?

Я задумалась над этим. Я ему не доверяла. Я решила рассказать только часть истории. Перво-наперво я взяла с него обещание не рассказывать семье.

— Буду осмотрителен.

— Довольно шумная осмотрительность, — сказала я.

— Ты же меня знаешь, Аня. Я только глупости несу. Ничего важного не срывается с моих губ.

— Ты говоришь, что завидуешь мне, но клянусь, Тео, у меня больше оснований завидовать тебе. — Я рассказала ему об убийстве моих родителей, подставе старшего брата и как он оказался в бегах (я решила не упоминать, что я тоже была в бегах), как в прошлом году умерла моя бабушка и мы с сестрой остались одни, и что меня убивает невозможность быть с нею каждый час и каждый день. — Были бы у меня твои проблемы.

Тео кивнул. Его глаза и сжавшиеся челюсти подсказали мне, что он хотел уточнить, но не стал. Вместо этого он долго молчал.

— Ты снова это сделала — заставила меня чувствовать себя дуралеем. — Он взял мою руку и ухмыльнулся. — Ты останешься до следующего урожая? Мне предстоит тебя многому и многому научить. И мне нравится вот так запросто говорить с кем-то.

— Да. — Конечно, я остаюсь здесь до следующего урожая. Я застряла здесь точно так же, как и Тео, если не дольше. Я хочу оставаться здесь, даю себе обещание вернуться в Нью-Йорк или пока меня привечают Маркесы, смотря что случится раньше.

ГЛАВА 8

Я ПРИНИМАЮ ПОСЕТИТЕЛЯ С НЕОЖИДАННОЙ ПРОСЬБОЙ

Несмотря на то, что я была более-менее примерной католичкой, большую часть своей жизни я ненавидела Рождество. Не ту часть, где Иисус рождается в яслях, а праздник сам по себе. Во-первых, потому что умерла моя мама, встречать Рождество без нее было ужасно. Когда умер отец, ненависть переросла в истинное отвращение. За этим последовал краткий период, когда Рождество стало для меня просто неприятным благодаря усилиям бабушки. С другой стороны, она брала нас смотреть фейерверки. (О да, там до сих пор были фейерверки; там всегда были фейерверки!) А потом она прохаживалась по поводу танцующих дам и подсовывала нам дольки апельсинок и миндальное печенье. Потом бабушка заболела и, разумеется, те традиции прекратились, и я снова вернулась к ненависти Рождества. Это было первое Рождество после смерти бабушки, и я мыслями обратилась к Нэтти в Нью-Йорке. Я надеялась на Скарлет, Вина и Имоджен, что они сделали его более выносимым для моей сестры.

Рождество в Гранья-Манана было серьезным бизнесом. Несколько дней готовили еду. Все пространство, какое только можно, было украшено бантиками, цветами или вертепами. Шоколадная фабрика Маркесов даже изготовила рождественские календари с маленькими шоколадными фигурками внутри: ягнятами, сердцами, снеговиками, яйцами, какао-стручками и т. д. Календари бы привели Нэтти в восторг, и как же я захотела отправить ей один!

Поскольку они были большой семьей, Маркесы играли в Тайного Санту — таким образом, каждому пришлось купить только по одному подарку. Я вытянула имя Луны. Я купила ей набор красок, который увидела, когда мы с Тео останавливались на обед в Пуэрто-Эскондидо. Тео настаивал на том, что должен заплатить мне за выполненную работу. Сначала я отказалась, но была рада иметь деньги на подарок Луне. Я отплачу Тео как только смогу.

На Сочельник из Мехико приехала с мужем Изабель, старшая сестра Тео и Луны. Она была прекрасной, высокой и с суровым длинноносым лицом. Она выглядела как нарисованный ангел, могущественный и потенциально разгневанный. Могу сказать, я ей не понравилась.

— Мама, кто это такая? — Услышала я как она спросила у Луз на испанском. Мой испанский улучшился, хотя я и не могла сказать все, что хотела, мое понимание языка стало пристойным.

— Аня. Она приехала изучать выращивание какао. Она подруга твоей кузины Софии, — ответила Луз.

— Хм, Софии. Не хочу никого с рекомендациями этой девчонки. Почему Аня осталась здесь на Рождество, мама? Ей не к кому идти? — спросила Изабель.

— Она живет с нами до следующего урожая, — сказала Луз. — Она очень хорошая девушка. Твои братья и сестры тепло к ней относятся. Дай ей шанс, милая.

Ночью мы отправились на полночную мессу. Служба шла на испанском, но не отличалась от нью-йоркской.

Наконец, в рождественское утро мы обменялись подарками. Луне понравился набор красок, как я и думала. Чего я не знала о Маркесах и Секретном Санте, так это то, что все смошенничали и купили подарки каждому. Я купила только для Луны, а получила от каждого Маркеса (за исключением Изабель, конечно): пустую записную книгу для рецептов от бабушки, шляпку от солнца от Луз, красную юбку от Луны, и мой любимый — мачете от Тео. Мачете был легким, но прочным, на покрытой коричневой кожей ручке красовалась надпись АНЯ Б.

— Я сам вырезал, — извинился Тео. — Не смог уместить фамилию целиком. И мне нужно будет его заточить перед первым использованием. — Я поцеловала его в щеку и сказала, что мачете прекрасное.

Вечером Изабель отправилась обратно в Мехико.

— Ну, вероятно, я больше ни разу в жизни тебя не увижу, — сказала Изабель перед тем как расцеловать меня в обе щеки. Этот поцелуй как бы намекал, что это приказ убраться отсюда. Я подумала, прошло ли достаточно времени для того, чтобы попытаться связаться с Саймоном Грином.

В целом, это было прекрасное Рождество. Вот только ночью у себя в постели я почувствовала себя одинокой. Наверное, я даже немного поплакала, но сделала это очень тихо и я сомневаюсь, что кто-нибудь услышал.

***

Следующим утром я решила поспать. Мне не надо было в сад или куда-то еще. Я еще спала, когда Луна постучалась в мою дверь.

— Аня, внизу какой-то человек, говорит, что знает тебя.

Сердце мое яростно забилось в груди. Может быть, это Вин?

А затем подумала: вдруг это его отец? Или его агенты, приехавшие забрать меня в Свободу?

— Молодой или старый? — попыталась я унять дрожь в голосе.

— Молодой. Определенно молодой, — ответила она. — И очень красивый.

Я залезла в красную юбку, подаренную мне на Рождество Луной, которую я не успела убрать. Я надела белую блузку и подпоясалась кожаным ремнем. Новенькое мачете заткнула за пояс на всякий случай и набросила сверху свитер. Я покинула спальню и спустилась вниз, слабо сжимая рукоять мачете.

В дверях стоял Юджи Оно. Вместо привычного костюма он был одет в брезентовые штаны и легкий черный свитер.

— Сюрприз! — сказала Луна.

Я переводила взгляд с Юджи на Луну.

— Ты знакома с Юджи?

— Конечно, — сказала Луна. — Он был помолвлен с кузиной Софией пока она не вышла замуж за другого. Юджи сказал, что вы трое ходили в одну школу. Хотя, Аня, наверное, на класс или два младше, правильно, Юджи?

— Или даже три, — сказал Юджи. — Аня. — Он осмотрел меня с ног до головы и предложил руку для пожатия. — Замечательно выглядишь.

Я была рада увидеть знакомое лицо. Я прижала его к себе и расцеловала, хотя обычно такого не делала и почувствовала его реакцию на ручку моего мачете, толкнувшего его в бедро, и разжала объятия.

— Ты здесь надолго?

— Два дня самое большее. Я рассматриваю возможность смены поставщиков какао и решил приехать сюда посмотреть на фермы и фабрики Маркесов прежде чем принять решение. Надумал сделать это после Рождества и миссис Маркес и ее сын любезно встретились со мной сегодня утром. Я старый друг семьи, как сказала Луна, но боюсь налаживать связи. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил тут бывшую одноклассницу Аню Барнум у Маркесов.

— Тео сказал мне, что ты достаточно хорошо усвоила, чтобы дать мне экскурсию по какао-саду. Он сказал, ты знаешь о какао столько же, сколько и он.

— Он мне льстит, — возразила я. — Я всего лишь новичок.

Мы оставили Луну дома и я повела Юджи в какао-сад.

— Я предупреждал тебя, что приеду, — прошептал он он.

— Школьные друзья, а?

— Самое простое объяснение.

— Как там все? — спросила я. — Я о них ничего не слышала!

— Подробности позже, Аня. Я привез тебе рождественский подарок, думаю, тебе понравится.

Меня подарки не заботили. Я жаждала новостей.

— Как моя сестра?

— Хорошо, насколько я знаю.

— А брат?

— Он, — помолчал Юджи, — неплохо.

— Ты засомневался. Почему?

— Тут есть история, Аня. Я тебе расскажу ее попозже. Но Лео в безопасности, если ты так этого боишься.

— Так что случилось с Лео? — в саду я никого не видела, поэтому, почувствовав себя в безопасности, позволила закричать.

— Твой брат, кажется, влюбился.

Лео должен был остаться с монахами. В кого он там влюбился?

— Кто она, Юджи?

— Она не одинока. Девушка из рыболовецкой деревушки, как мне сказали. Семья не против женитьбы, если их отношения будут развиваться.

Я это обдумала.

— И девушка не против его умственной отсталости?

— Нет. Я даже и не уверен, что она об этом подозревает.

Я заметила на стручке плесень, вытащила из-за пояса мачете и отрезала зараженный стручок.

— Стручок загнил, — объяснила я.

— Сильнее, чем сейчас, ты мне еще не нравилась, Аня Баланчина, — сказал Юджи.

Я месяц не слышала своего имени и оно звучало как-то по-иностранному. Я уселась на траву и прислонилась к дереву.

— Скажи, что рада меня видеть, — приказал Юджи.

— Конечно, я рада тебя видеть.

— Расскажи о твоем путешествии сюда. Хочу знать все. К тому же, наверное, я увижу твою семью снова и они будут требовать новостей о тебе.

И я рассказала ему о контейнере на грузовом судне и потере волос, как я начала изучать какао, все о Маркесах и особенно о Тео.

Юджи тихо выслушал.

— Однажды ты мне сказала, что ненавидишь шоколад. А сейчас?

— Нет, Юджи. Больше нет. — Пребывание здесь изменило меня. Я это чувствую.

— А Вин Делакруа? Много о нем думаешь?

По-правда сказать, нет — не потому что я не любила его, а потому, что не могла не вынести думать о нем. Все-таки мое человеческое сердце билось этим утром ради Вина.

— Не хочу говорить о Вине, — сказала я.

— Помнишь, я как-то говорил, что мне надо будет тебя кое о чем попросить?

Я кивнула. Как я могла забыть? Ночь, когда я попросила его предоставить кров моему брату в Японии.

— Так вот, время пришло.

Я немедля спросила, что ему нужно.

Он взял мою ладонь.

— Я хочу жениться на тебе.

— Юджи, я-я-я… — пробормотала я. — Я не могу выйти за тебя. Мне семнадцать. Я ни за кого не могу выйти замуж! — Я переминалась с ноги на ногу и опустила мачете. Юджи наклонился поднять его.

— Нет, сказала я. — Я в тупике.

— Я знаю, что тебе еще только семнадцать. Пока не будем. Ты должна обручиться со мной.

— Юджи, я тебя не люблю.

— Я тоже тебя не люблю. Но мы должны. Разве ты не видишь? Это единственный способ укрепить шоколад Баланчиных. Если я буду твоим мужем, я смогу помочь тебе организовать бизнес и защитить интересы обоих.

— У меня столько вопросов на эту тему. Первоначально я не знала, что буду делать после инцидента с отравлением Баланчина. Мне стоит целиком и полностью ликвидировать шоколад Баланчиных? Смотреть и ждать, когда он уничтожит сам себя? Или я должна вмешаться? Кажется, я сказала тебе много.

В тот раз он ответил уклончиво.

— Но однажды я повстречал тебя на свадьбе. Вот он, другой путь. Эта девушка пугает. У нее могут быть задатки хорошего лидера. Насколько лучше объединить свои интересы с интересами другого человека и как сделать обе наши компании больше и лучше? И я начал придумывать план.

— Жениться на мне?

— Нет. Сначала я думал стать партнером вашим с Мики, чтобы вы вдвоем когда-нибудь после смерти твоего отца достаточно стабилизировали шоколад Баланчина. Но по многим причинам этот план оказался провальным. Я не виню тебя, Аня. Ты была занята своим парнем, учебой и проблемами с законом. Обязательствами. Ты очень молода. А Мики старше, но он повязан отцовскими деньгами. Слишком много — просить тебя. — Он помолчал. — Тебе следует знать: с тех пор как ты убежала, раздоры среди Баланчиных усилились.

— Почему?

— Кто скажет? Выборы нового окружного прокурора? Причитания народа о легализации какао? Какой бы ни была причина, масса злится на шоколад Баланчина. Я считаю, я могу вмешаться только в том случае, если у меня будут полномочия сделать это. Если мне суждено стать мужем Ани Баланчиной, я получу эту власть.

— Какая разница, соглашусь ли я? — спросила я. — Я аутсайдер, а теперь еще и беглец. Я никого не волную.

— Это неправда. Ты очень хорошо знаешь, что это неправда. Ты по-прежнему наследница шоколада Баланчиных. И, из-за твоей известности, люди, глядя на твое лицо, вспоминают о шоколаде. — Он взял мою руку, но я ее отдернула.

Каждое доброе слово и каждое доброе дело, что он для меня сделал, я поставила под сомнение. Я думала, а не являлись его ухаживания планом с целью использовать меня, чтобы заполучить контроль над шоколадом Баланчиных.

И все же…

Невозможно ему отказать, ведь я в долгу перед ним. Он ведь помог моему брату, когда мне было нужно переправить его в страну Юджи, и отчасти, Юджи сделал то же самое и для меня. Сколько же это стоило? Вернее, сколько же я задолжала?

— Юджи, — спросила я, — что произойдет, если я откажусь?

Юджи потер подбородок.

— Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала.

— Это угроза?

— Нет, Аня, я… Возможно, я пошел по ошибочному пути. Мне следовало начать с того, как сильно я тобой восхищаюсь, как много в тебе достойно уважения, на мой взгляд. Если я не говорю «любовь», то только потому, что это все неважно.

— А что тогда важно?

— В браке — общая восприимчивость, взаимные интересы и общая цель.

— Весьма неромантично, — сказала я.

— Хочешь от меня фарса из мечтаний школьниц о романтической любви? Мне опуститься на одно колено? Сказать тебе, что ты красивая? Кажется, для тебя необходимость таких бессмысленных жестов уже в прошлом.

По правде говоря, я бы предпочла устроить шоу, но для этого уже поздно. Я решила повторить вопрос:

— Так что случится, если я откажу?

Юджи кивнул.

— Мы пойдем разными дорогами. Я не буду тебе открытым врагом, но не забуду о невыполнении услуги.

— Юджи, попроси меня о чем-нибудь еще!

— У тебя больше нет ничего, чего бы я хотел. — Голос, как всегда, спокоен, и это привело меня в бешенство.

— Это больше, чем одолжение. Ты прекрасно знаешь, что играешь нечестно, требуя этого.

— Почему же нечестно? — В его голосе сквозило разочарование, которое я тоже чувствовала. — Чего я хотел, так это объединения сил вместо твоего уничтожения. Тебе этого недостаточно? Для людей вроде нас женитьба всего лишь сделка, не более того. Так думал мой отец, и твой сказал бы то же самое, если бы был жив.

Все, что он говорил, звучало вполне разумно, за исключением того, что он был абсолютно неправ.

— Так почему же это нечестно? — повторил Юджи.

— Потому что это мое сердце!

— Потому что ты кого-то любишь?

— Почему для тебя это так важно, Юджи? Так или иначе, тебе не нужна моя любовь. Ты просто хочешь моего согласия. — Я зашагала обратно к дому. Юджи схватил меня за плечо.

— Аня, возьми ночь на размышления. Оцени ситуацию. И ситуацию брата и сестры. Это не угроза, а констатация факта. Я был твоим преданным другом, и хотел бы стать кем-то большим, если ты мне позволишь.

Я помотала головой.

— Как я уже сказал, подумай ночью об этом. Я приду к тебе перед отъездом. — Он склонил голову, затем полез в карман и вытащил небольшую стопку бумаги, перевязанную алой лентой.

— Здесь же. Вот твой подарок.

— Что это?

— Письма, — ответил он. — От твоей семьи и друзей. Их собрал Саймон Грин и велел мне передать.

Я взяла маленькую стопку. Еще ни разу не получала бумажных писем.

— Спасибо, — сказала я. — Серьезно, огромное тебе спасибо.

— Если ответишь сегодня, я увезу письма в Соединенные Штаты. Я не собираюсь возвращаться, по крайней мере, месяц. Но скоро должен увидеть твоего брата.

Я не знала, доверять ли ему теперь, но поблагодарила за предложение.

Юджи уже направился в главный дом попрощаться с Маркесами, а я поняла, что оставила мачете возле дерева. Я сказала Юджи, что мы увидимся позже и побежала обратно в сад. На поляне был Тео. Он нес мое мачете с застенчивым выражением лица.

— Тео! — закричала я. — Ты там был все это время?

Не отвечать для Тео нехарактерно.

— Ты слышал весь разговор? Ты за мной следил?

— Послушай, Аня, ничего такого. Я просто следовал за тобой до сада убедиться, что в безопасности. Я не знаю этого парня, Юджи, достаточно хорошо.

— Так все-таки следил!

— Perdóname. Прости меня. Меня это не касается.

— Тео! — мое сердце понеслось вскачь. По правде сказать, я хотела его придушить. — Теперь ты знаешь, кто я. Знаешь мое имя.

Тео вздохнул.

— Произнеси мое имя, Тео.

— Аня, я уже несколько недель знаю, кто ты. С тех пор, как ты упомянула, что твою семью убили, я сложил все детали вместе. Почему ты думаешь, я выгравировал только первую букву твоей фамилии на рукояти мачете?

— Ты кому-нибудь рассказывал обо мне?

— Конечно нет. Я никому не говорил. Думаешь, бесчестный? Я тебе так скажу: Теоброма Маркес неопасен.

— Но сейчас ты все подслушал?

— Sí. Lo siento/ Да, к сожалению. — Тео помолчал. — Ты не можешь выйти замуж за этого человека, Аня. Он бандит, не джентельмен.

Несмотря на свой разговор с Юджи, я не смогла увидеть его таким, каким видел его Тео. Я сказала Тео, что устала, хотя какая моя часть устала, так это рот. Я больше не хотела разговаривать. Я хотела пойти в свою комнату и побыть наедине с письмами, что я и сделала.

ГЛАВА 9

Я ПОЛУЧАЮ ПИСЬМА ИЗ ДОМА

12.07.2083

Дорогая Аня,

я надеюсь, эти письма найдут тебя и что твое путешествие в XXXXXX не было слишком тяжелым. Предупредив всех о твоем визите в XXXXXX, мистер Грин и я собрали их в надежде, что они доберутся до тебя до праздников. Для справки, я устроил дебаты по поводу хитроумных записей на случай перехвата писем, чтобы они не были компрометирующими. Однако, после решительных предупреждений написавших, я в конечном счете решил, что выгода перевешивает риски. Твоей отец, которому я служил до тебя, хотел бы, чтобы за время праздников ты узнала, что твои друзья и семья заметили твое отсутствие.

А теперь по делу.

Вопрос об опеке Натальи

.

Я подал документы и все идет по плану.

Вопрос: каким образом ты покинула Нью-Йорк

.

Интерес к твоему исчезновению длился несколько дней, но город официально заявил, что у них нет ни ресурсов, ни живой силы выслеживать Аню Баланчину.

Вопрос: когда ты можешь вернуться

.

В прокуратуре появился новый режим, но я не знаю, сочувствуют они нашим интересам или нет.

Вопрос: твой дядя Юрий.

Он до сих пор жив.

Вопрос: семейный бизнес.

Мистер Грин надеется, что Толстяк попытается играть более активную роль в компании.

Знай, что мы с Кейшей и Грейс часто думаем о тебе.

Счастливых праздников,

С. Киплинг, эсквайр.

5 декабря 2083.

Дражайшая сестрица,

(Нравится мое приветствие? Я вычитала его в одной из книг Имоджен.)

Что ж, прошло три месяца с тех пор, как ты нас покинула. Сначала я обиделась, но Саймон Грин объяснил мне, что не стоит никому говорить, куда ты делась или даже куда собиралась, поэтому более-менее тебя прощаю. Это прекрасная вещь в сестринстве, так я тебе скажу.

Сначала было терпимо — я написала «хорошо», но думаю, тут бы тебе пришлось по вкусу другое слово. В тот день, когда ты уехала, приезжали с обыском дома, но ничего не нашли.

Школа тоже терпимо.

Вин иногда приходит меня проведать. Он славный, Аня. Серьезно, самый милый парень во всем мире. Он провожает меня до класса, и даже ненадолго приходил в День Благодарения.

Ох, Чарльз Делакруа проиграл выборы! Ты слышала, где он? Думаю, Вин обрадовался, но стоял на его стороне на его заявлении о поражении.

Другим открытием стало то, что Скарлет беременна. Я знаю, она тебе тоже пишет, поэтому ты узнаешь больше от нее самой. Она не говорит, кто отец ребенка, но все считают, что Гейбл Арсли, несмотря на то, что он больше не ее парень. В школе на нее озлобились. Я нашла ее плачущей в ванной на третьем этаже, а она сказала, что соскучилась по тебе и хочет, чтобы ты вернулась. Она так печальна. (Самое забавное, я тоже пришла туда поплакать.)

Ну, вот и все. Я думаю об этом все время. Думаю, где ты и надеюсь, что там тебе хорошо.

Как я сказала раньше, Аня, я не обиделась, но хочу, чтобы ты рассказала мне, где ты. Я твоя сестра, и хочу решить, поеду ли с тобой. Я не буду жаловаться.

Твоя любящая сестра,

Наталья Баланчина.

P.S. Все в порядке с планом, по которому мистер Киплинг станет нашим опекуном?

P.P.S. Не хочу тебя беспокоить, но когда ты уже будешь дома?

P.P.P.S. Писать письма тяжелее, чем я думала.

P.P.P.P.S. У меня не было кошмаров.

30 ноября 2083

Аня,

Краткое замечание, чтобы ты знала, что у Нэтти все отлично. Она по тебе слишком скучает, но твои друзья Вин и Скарлет делают все возможное, чтобы развеселить ее. Надо признаться, без тебя квартира кажется большой и мы потребляем горошек еще медленнее, чем раньше. Мы все надеемся, что ты скоро вернешься. Мне не сказали, где ты, но я знаю, нахождение далеко от дома сбивает с толку.

Вот цитата из одного моего любимого романа, полагаю, ты без труда ее узнаешь: «Какое мучительное ощущение для юного существа — почувствовать себя совершенно одиноким в мире, покинутым на произвол судьбы, терзаться сомнениями — удастся ли ему достичь той гавани, в которую оно направляется, сознавать, что возвращение, по многим причинам, уже невозможно. Правда, это ощущение смягчалось присущим каждому приключению очарованием, и меня согревало пламя гордости; но затем страх снова заслонял эти чувства; и когда по истечении получаса я все еще была одна, страх возобладал над всем. Наконец я заставила себя позвонить в колокольчик».

[1]

Это хороший совет, Аня. Если терпишь неудачу, просто позвони в колокольчик.

Имоджен Гудфеллоу.

Моя дорогая Анни,

моя жизнь превратилась в полную трагедию!

Помнишь, как меня вырвало, когда ты была в больнице тюрьмы? Ну хорошо, это была не простуда, а я подумала, о, Скарлет, как же тебе повезло! Но затем меня стало тошнить в одно и то же время, и оказалось, что я, твоя глупая, несчастная в любви подруга, забеременела! Причем от Гейбла Арсли, этого чудовища. Я не рассказала ему, что ребенок от него, но я уверена, он знает. Я не разговаривала с ним с тех пор, как мы расстались. Он пытался поговорить со мной, но я его проигнорировала. Мне все равно. Я бы никогда не вырастила с ним ребенка. Да что там, никогда бы не завела с ним котенка. Не завела бы даже плюшевого котенка.

Сейчас по поводу того, каково быть беременной… Большая трагедия заключается в том, что меня назначили на роль Джульетты в постановке Шекспире, а чудовище по имени мистер Бирри выгнало меня, когда я рассказала ему о беременности! Может себе представить, Аня? Шоу продолжится без меня.

Моя грудь стала большой как у тебя. Там, где раньше был киви, сейчас грейпфруты! Я не очень растолстела, но скоро мне придется носить юбку в Святой Троице с эластичным бинтом! Можешь себе представить? Скарлет Барбер с эластичным бинтом?

Кроме того, у меня нет друзей. Все сопереживающие заняты в постановке, а все остальные люди меня игнорируют. Вин мой единственный друг в эти дни. Он постоянно говорит о тебе. Это было бы невероятно скучно, если бы я не скучала по тебе так же, как и он.

Угадай, кто чуть не вступил в ряды «девочек, изгнанных из Святой Троицы?»

Судя по всему, в католических школах не одобряют беременность. Кто ж знал? Так как я старшеклассница, они позволили мне остаться, хотя мне дали точно понять, что я стану ходячей поучительной историей, не более того.

Раз уж мы об этом заговорили… Как я могла быть такой дурочкой, чтобы спать с Гейблом Арсли? Да, он говорил, что любит меня. Но он говорил это и тебе, и ты сообразила держать ноги вместе, не так ли?

Я уверена, что есть миллион вещей, о которых я хотела бы тебе рассказать, но я засыпаю. Все что я хочу делать — это спать. И есть шоколад, если бы я могла достать хоть какой-нибудь.

Счастливого Рождества, Анни, с любовью.

Je t’aime! Je t’aime! Je t’aime

Скарлет.

Аня!

Мистер Киплинг просил меня не писать тебе о бизнесе, пока у нас не будет точной информации, но я чувствую, что должен. Я считаю, что твой двоюродный брат Толстый пытается завладеть бизнесом Юрия и Микки. Если это произойдет, Шоколад Баланчиных погрузится в хаос. Толстый — мелкий парень без малейшего понятия, как организовать большую политическую игру. Сейчас я пытаюсь устроить твое возвращение. В январе я встречаюсь с Бертой Синклер, чтобы посмотреть, что тут можно сделать. Когда придет время, я свяжусь с тобой.

Помни, Аня. Ты все еще остаешься дочерью Леонида Баланчина. У тебя больше прав, чем у Юрия, Микки или Толстого. Чем скорее ты сможешь вернуться домой, тем лучше. Аня Баланчина, вернувшаяся в Свободу превосходит Аню Баланчину, которую никто не видел и не слышал.

Извини, если я перешагнул свои полномочия.

Ваш покорный слуга,

Саймон Грин, эсквайр.

Анни,

это не любовное письмо.

Думаю, ты бы посмеялась надо мной, вздумай я писать такое. Если оно станет таковым, разрешаю бросить его в огонь.

Итак, что здесь происходит: я ем апельсины и думаю о тебе.

Я упражнялся в лаборатории на разложившейся ткани и думал о тебе.

Сел на поезд, чтобы посетить могилу сестры в Олбани и думал о тебе.

Играл в группе на осеннем балу и думал о тебе.

Увидел на улице девушку с темными кудряшками и подумал о тебе.

Я взял твою сестренку на Кони-Айленд — она единственная, кто посинел, как и я (?) Нэтти самый умный ребенок в мире и хорошая компания. И я до сих пор думаю о тебе.

Ты часто говоришь, что единственная причина, по которой ты мне нравишься — мой отец, который против наших отношений. Тебя может заинтересовать: он проиграл выборы. Он теперь вне политики, а я до сих пор тебя люблю.

Вот так вот.

Это не любовное письмо.

Вин.

***

Я прочитала письма, затем перечитала. Положила их себе на лицо, чтобы ощутить прикосновения друзей. Я даже пыталась их понюхать, но они не пахли ни чем, кроме чернил и свежей бумаги. (Если вы никогда этого не пробовали, знайте: они пахнут, как ни странно, горечью, как кровь)

Столько времени ни слуху ни духу. Эти новости ошеломляли. Когда я покинула Нью-Йорк, я была Аней Баланчиной, а в Мексике стала другой девушкой. Мне нравится другая Аня, но чтение этих писем подсказало, что это не навсегда.

Стук в мою дверь.

— Я могу войти? — спросил Тео.

Я засунула пачку писем под подушку.

— Да, — ответила я. Тео прикрыл за собой дверь. — Мне говорили, что мальчикам нельзя в комнаты девочек Казы Манана.

— У меня особая причина. Думаю, нам надо поговорить, — сказал Тео.

Он уже знал мою тайну, и я решила открыться ему. В первый раз я по-настоящему доверяла кому-то, как бабушке.

Тео меня не прерывал и только через некоторое время заговорил.

— Вот оно как. Во-первых, ты не выйдешь замуж за Юджи Оно. Он тебя не любит, Аня, он явно заинтересован расширением бизнеса. Во-вторых, тебе не нужно возвращаться в Нью-Йорк, — он сделал паузу, — никогда.

— Но Саймон Грин сказал, что все разваливается. Юджи, каким бы ни был его интерес, сказал то же самое.

Тео пожал плечами.

— Какая разница? Один мошенник или другой. Что тебе до нее? Почему тебя волнует кончина Шоколада Баланчина? Эта компания принесла тебе только боль.

Я подумала над его словами.

— Я… беспокоюсь, наверное, потому что ее построил мой отец. И если Шоколад Баланчина умрет, как умер мой отец…

Тео медленно кивнул.

— Ты любишь Шоколад Баланчина как я люблю какао.

— Я бы не сказала, что люблю, Тео.

— Неправда. Любить неправильно. Даже для меня. Временами я ненавижу какао. — Тео взглянул на меня. — Ты не любишь. Ты и есть Шоколад Баланчина.

— Да. Полагаю, это так.

— Ты вернешься. Но я считаю, что торопиться не стоит. Твои юристы должны организовать твое возвращение. А пока ты поможешь мне подготовить будущий урожай.

— Спасибо, Тео. — Я правда почувствовала себя лучше, поделившись с кем-то.

— De nada. — Тео подошел к двери. Он остановился. — Аня, скажи мне кое-что.

— Да?

— В той пачке было письмо от твоего парня?

Я рассмеялась.

— Си, Тео, и оно невероятно романтично.

— Прочитай мне.

— Не собираюсь этого делать.

— Почему? Мне интересно узнать. Не хочешь дать мне поучиться у такого Казановы как этот Вин?

Я тряхнула головой, прошествовала к двери, поцеловала Тео в щеку и распахнула перед ним дверь.

— Тебе надо идти. Живее, Тео, живее! Пока нас тут не застала Луз!

***

Утром, когда я вышла на улицу, меня поджидал Юджи Оно.

— Пойдем, поговорим в моей машине.

Автомобиль был черным с тонированными, возможно пуленепробиваемыми стеклами. Его водитель был тот же грузный мужчина, которого я видела в Нью-Йорке прошлой весной, после смерти бабушки. Юджи попросил водителя уйти и открыл мне дверь, чтобы я могла присоединиться к нему на заднем сидении.

— Юджи, — начала я. Прошлой ночью я не могла спать, потому что собиралась сказать то, что так долго планировала. Слова мои прозвучали отрепетировано.

— Юджи, сперва я хочу поблагодарить тебя за твою дружбу. У меня нет друга лучше тебя. Даже моя семья не была таким другом как ты.

Юджи слегка склонил голову, но ничего не сказал.

— Я хочу поблагодарить тебя за… — мне было трудно выговорить эти слова — … предложение руки и сердца. Я знаю, тебе было нелегко, и для меня это действительно честь. Но, после раздумий, я хочу, чтобы ты знал, что мое решение не изменилось. Я слишком молода для замужества, и даже если бы не была, я не хочу принимать решения такого масштаба, вдали от дома и без контакта с советчиками. — Я нарочно решила не упоминать о любви.

Юджи изучил мое лицо и кивнул.

— Я уважаю твое решение. — Он снова кивнул, на этот раз глубже.

Я протянула руку для пожатия.

— Надеюсь, мы останемся друзьями.

Юджи кивнул, но не принял мою руку. Я подумала, что сделала ем больно.

— Мне надо идти, — сказал он.

Он открыл двери и я ушла. Его водитель сел в машину, они уехали. Я смотрела вслед до тех пор, пока не перестала различать машину.

Хотя этим днем было 70 градусов, взметнулся нечастый ветерок прошлого и волосы отхлестали меня по лицу, оставив с гусиной кожей и неприятным холодком в сердце. Я пошла поискать свитер Луны.

ГЛАВА 10

Я ПОЖИНАЮ ТО, ЧТО ПОСЕЯЛА

Сразу после нового года мы возобновили работу в саду. Я проснулась еще до рассвета, собрала отросшие волосы в хвостик и заняла свое место рядом с Тео и другими работниками. Со времени своего приезда я стала сильнее, поэтому решила, что в январе трудиться будет полегче. Я рассказала об этом Тео и он посмеялся надо мной.

— Аня, — объяснил он, — у нас сейчас сезон сиесты.

— Сезон сиесты?

— Большая часть прошлого урожая уже собрана, уже начался второй сезон какао, который всегда короче. Поэтому мы меньше работаем. Съешь большой обед. Вздремни. Немного поработай. Сезон сиесты.

— Это не так просто, — возразила я и в подтверждение показала ему свои руки, на которых из-за мачете появились новые волдыри. Тео наточил его, как и обещал.

— Да, бедные твои руки. — Он поднял мою руку своей грубой ладонью. — Скоро у тебя появятся, как и у меня, грубые мозоли. — Внезапно он ударил своей рукой по моей ладони.

Я упомянула имя Бога всуе.

— Это больно!

Тео нашел все это очень смешным.

— Я пытался помочь твоим мозолям, — сказал он.

— Да, весело. Ты иногда такой сопляк, знаешь это? — я отошла от него. После того инцидента с бабушкой Тео иногда изо всех сил старался показать, что не фантазирует обо мне.

Тео положил ладонь на мое плечо.

Я пожала плечом, избавляясь от нее.

— Оставь меня одну.

— Прости, — он опустился на одно колено. — Прости меня.

— Сезон сиесты или нет, но эта работа нелегка, Тео.

— Знаю. Да, я знаю это очень хорошо. В других странах люди позволяют маленьким детям работать в этих садах. Родители продают их за бесценок. Я говорю тебе об этом, потому что мне оно внушает отвращение, Аня. Поэтому если мой какао будет стоить немного дороже, так это потому, что я плачу настоящим фермерам настоящую зарплату, и оно того стоит. Лучшие фермеры создают превосходный продукт. Мой какао на вкус лучше и я не склоняю голову в церкви, ты знаешь это?

Я тихим голосом спросила его, знает ли он, какой вид какао используется для шоколада Баланчиных?

— Не мой, — сказал Тео. — Не могу сказать точно, но большинство шоколадных брендов на черном рынке используют самый дешевый какао, который только можно достать. Такова реальность бизнеса на черном рынке.

Тео невероятно тактично сказал, что эта реальность, возможно, касалась моей семьи.

— Однажды я встретил твоего отца, — сказал Тео. — Он приехал в Гранья-Манана, чтобы встретится с моими родителями насчет закупки нашего какао. Мои родители думали, что он тоже на это решился. Помню, мама и папа рассматривали возможность покупки дополнительных акров земли. Поставка шоколаду Баланчиных означала большие деньги. Но примерно через месяц мы услышали, что Лео Баланчин умер, сделка отменилась.

Тео встречал моего отца! Я опустила свой мачете.

— Можешь вспомнить, папа что-нибудь говорил?

— Прошло много времени, Аня, но я помню, как он упомянул, что у него сын моего возраста.

— Мой брат, Лео. Он был тогда очень болен.

— Как он сейчас? — спросил Тео.

— Лучше. Намного лучше. Юджи Оно сказал мне, что Лео влюбился, — я закатила глаза.

— Ты не веришь?

У меня нет причин не верить Юджи Оно. Плюс было кое-что еще. За прошедшие несколько месяцев я осознала, как мало знала Лео. Я всегда старалась защитить его, но думаю, что это привело к тому, что я не смотрела на него по-настоящему. Я пожала плечами.

— Если это правда, я счастлива за него.

— Тебе это на пользу, Аня. Миру нужно больше любви. Раз уж мы об этом заговорили, я хотел бы взять тебя на фабрику, показать шоколад, который мы делаем к Дню Святого Валентина. Это самая горячая пора для наших фабрик.

Я спросила его, почему они делают шоколад на день Валентина.

— Ты шутишь, Аня? Мы делаем шоколадные сердца, коробки конфет и все остальное! А что в твоей стране люди делают на день Валентина?

— Ничего. Теперь это не самый популярный праздник, — я вспомнила, как бабушка сказала мне, что в ее время день святого Валентина был грандиознее.

Рот Тео открылся.

— Так у вас нет шоколада? Нет цветов? Нет валентинок? Ничего?

Я кивнула.

— Как грустно. Где же романтика?

— У нас все еще остается романтика, Тео.

— Ты имеешь в виду своего Вина? — поддразнил меня Тео.

— Да, его. Он очень романтичный.

— Я встречу этого Казанову, когда поеду в Нью-Йорк.

Я спросила его, когда он приедет.

— Скоро. Как только уедешь ты, я последую за тобой.

— А что насчет фермы и фабрик?

— Ах, это? Она управляется сама. Позволю моим сестрам и брату для разнообразия, — Тео рассмеялся. — Будь готовой ко мне, Аня. Я останусь с тобой. Ничего, кроме красной ковровой дорожки я и не жду.

Я сказала ему, что буду счастлива видеть его в любое время.

— Аня, ответь мне серьезно.

Я сообразила, что ни о какой серьезности и речи не идет.

— Да, Тео.

— Ты же не можешь на самом деле предпочесть Вина мне. У нас слишком много общего, и если ты не заметила, я очарователен.

Я проигнорировала его и начала работать.

— Аня, а этот Вин…он очень высокий?

***

Следующим днем Тео и я поехали на фабрику, где они изготовляли продукты и товары за пределами какао-производства, которые он описал как: крем для рук, протеиновые порошки и даже пакеты для горячего шоколада бабушки.

Вернулись мы в Гранья-Манана после заката, когда рабочие разошлись по домам. Я сопроводила Тео на быструю проверку садов. Я шла впереди него, как вдруг услышала звук шуршащих листьев. Это могло быть маленькое животное, но я нащупала мачете. Меня отвлек плод с явными признаками монилии. Я наклонилась, чтобы отрезать его.

Секунду спустя Тео закричал:

— Аня, обернись!

Я подумала, что Тео шутит, так что не обернулась.

— Аня!

Все еще присев, я обернулась. Позади меня был крупный мужчина. Первое, что я заметила — его маску; второе — пистолет. Пистолет направлен на мою голову, и я уверилась, что умру.

Краем глаза увидела, что ко мне бежит Тео со своим мачете.

— Нет! — закричала я. — Тео, уходи! — я не хотела, чтобы Тео тоже убили.

Мой крик, похоже, смутил человека, потому что на секунду он замешкался. Он повернулся только в тот момент, когда Тео ударил его по плечу лезвием своего мачете. Пистолет выстрелил. Звук был негромким — на пистолете стоял глушитель. Я даже увидела искру от выстрела. Тео ранили, но я не смогла разглядеть, куда именно. Я взяла свой мачете и замахнулась. Не думая о том, что делаю, я отрезала руку человеку в маске. Правую руку, в которой он держал пистолет. Было трудно, но я практиковалась с какао бобами и мачете только что заточили. (Немного в сторону: оглядываясь назад, стоит упомянуть, что тренировалась я с ноября.) Главным отличием между отрезанием человеческой руки и какао-боба была кровь. Столь много крови. Кровь брызнула мне на одежду и лицо, что на мгновение я могла видеть лишь кровавые пятна. Я вытерла глаза. Человек уронил пистолет (рука упала) и я разглядела, что он схватился за обрубок и побежал в глубь тропического леса, в темноту. Мы находились в милях от больницы. Он, наверное, будет кровоточить до смерти.

— Вс-с-п-ы-ы-ышка-а, — заорал он. Или что-то другое, я не поняла.

Я повернулась к Тео, упавшему на землю.

— Ты в порядке? — спросила я его. Свет пропал и я не смогла разглядеть, где у него было кровотечение.

— Я…

— Куда он тебя ранил?

— Я не знаю, — он слабо положил руку на грудную клетку, и мое сердце окаменело.

— Тео, я пойду за помощью.

Он покачал головой.

— Тео!

— Послушай меня, Аня. Не говори моей матери, что произошло.

— Ты не в себе. Я расскажу твоей матери. Я пойду за помощью.

Тео покачал головой.

— Я собираюсь умереть.

— Не драматизируй.

— Мама будет винить тебя. Это не твоя вина, но она будет винить тебя. Никому не говори, кто ты.

После слов Тео я уверилась, что виновна я.

— Я иду! — я вытащила руку из ладоней Тео и побежала в дом.

Следующие несколько часов промелькнули как пятно. Луз, Луна, и я положили Тео на носилки, которые мы сделали из простыни, вытащили его в грузовик и сразу поехали в больницу, размещенную в получасе езды от нас. К этому времени Тео вырубился.

Я объяснила Луз и Луне на столько, на сколько могла, что произошло, хотя не могла понять это сама.

Когда мы приехали в больницу, я повторила историю местной полиции, затем они задали мне вопросы, которые Луна мне перевела. Нет, я не знаю этого человека. Нет, я не видела его лицо. Нет, я не знаю, почему он оказался в саду. Да, я отрезала ему руку. Нет, я не взяла ее с собой. Она находится на земле, вместе с пистолетом.

— И ваше имя? — спросил один из копов.

Я не ответил сразу, поэтому Луна ответил за меня.

— Аня Барнум. Она остановилась у нас, чтобы узнать о какао-бизнесе. Она очень хороший друг Тео и дорогой друг нашей кузины, и мне не нравится, что вы сомневаетесь по поводу нее.

Наконец, полиция позволила нам идти, чтобы найти, если получится, руку, пистолет и однорукого человека в маске.

Луна похлопала меня по руке.

— Это не твоя вина, — утешила она. — У нас много конкурентов в какао. Раньше это никогда не оборачивалось насилием, но…Я не понимаю этого! — Луна начала плакать.

Пришел доктор, чтобы поговорить с нами.

— Пуля пробила насквозь легкое и пищевод. Состояние Тео серьезное, но сейчас он стабилен, — сказал доктор на испанском. — Можете отправиться домой, если хотите.

— Он проснется? — спросила мама Тео.

Врач сказал, что семья Тео может войти. Я пошла в вестибюль, чтобы попытаться позвонить.

Было почти около 10, что означало примерно 11 часов в Нью-Йорке. Я знаю, что звонить было опасно, потому что этот звонок может привести власти ко мне, но поговорить с мистером Киплингом было необходимо. Мне нужно позвонить домой.

Я набрала домашний номер мистера Киплинга. Хотя было поздно, он сразу ответил на звонок, видимо, полностью проснулся. Когда я рассказала, что произошло, он не удивился.

— Аня, как тебя могли найти так быстро?

На секунду я застыла. Я беспокоилась, слышал ли он, что в Тео Маркеса стреляли.

— Как вы? — спросила я.

— Я…Твоя сестра, Нэтти, позвонила мне. Она со мной.

— Почему Нэтти позвонила вам? Почему Нэтти с вами? Почему Нэтти не дома?

— Подожди, — сказал мистер Киплинг. — Кажется, мы говорим не об одном и том же. Почему бы тебе не сказать первой.

— В Теоброму Маркеса стреляли. И я думаю, что человек, выстреливший в него, пытался убить меня.

Мистер Киплинг откашлялся.

— Ох, Аня, мне так жаль.

— Я… хочу вернуться домой. Я не хочу принести больше никаких проблем Маркесам. Даже если вернусь в Свободу, — добавила я.

— Я понимаю, — отвлеченным тоном сказал мистер Киплинг.

— О чем вы говорили раньше?

— Аня, ситуация здесь очень опасная, у меня нет хорошего способа повлиять на нее. Имоджен Гудфеллоу мертва.

Я перекрестилась. Я едва могла принять эту новость. Как я могла жить в мире, где Имоджен Гудфеллоу нет? Имоджен, которая любила бумажные книги и которая так хорошо заботилась о бабушке. Без Имоджен, моего друга.

— Она погибла, защищая твою сестру. На улице произошло нападение, и Имоджен стала между Нэтти и пулей. Она умерла по дороге в больницу. Нэтти сразу же доставили ко мне домой. У нее, конечно же, была истерика. Сейчас она в отключке. Аня, ты все еще здесь?

— Да, — я не могла поверить в то, что услышала. — Так вы думаете, что нападение на меня и Нэтти связаны? — спросив, я сразу же осознала, что это правда.

— Боюсь, так и есть, — сказал мистер Киплинг. — Пока ты не позвонила, я надеялся, что нападение на твою сестру было просто актом насилия.

— Кто-то пытался избавиться от детей Леонида Баланчина? — я внезапно вспомнила о брате в Японии.

— Лео, — мистер Киплинг и я сказали одновременно.

— Я позвоню Юджи Оно, — сказала я.

Я попрощалась с мистером Киплингом и сразу же позвонила другому человеку. В этот раз Юджи Оно. Он не отвечал. Я хотела закричать, но знала, что другие больные пытались уснуть. Как же так произошло, что у меня нет никакой возможности добраться до моего брата, кроме как через Юджи Оно? Я слишком много верю в этого человека, которого, если смотреть фактам в лицо, я едва знала.

Я попыталась позвонить Юджи Оно снова, и вдруг Луна прикоснулась к моему плечу.

— Аня, Тео хочет увидеть тебя прямо сейчас.

Я кивнула и пошла за ней палату Тео. Помочь я не могла, но вспомнила Вина и Гейбла. Куда бы я не пошла, я приносила с собой насилие.

Тео был подключен к искусственной вентиляции легких. Несмотря на загар, он казался серым и бескровным. Он не мог говорить из-за трахеотомии, но рядом с ним была доска для записей.

Аня

, — написал он, –

я люблю тебя как сестру…

Его почерк был слабым.

Я люблю тебя как свою сестру, но тебе необходимо уехать. Человек, который сделал это…

Я положила свою руку на его. Я знала, что он пытался написать.

— Человек, сделавший это, может вернуться закончить работу. Или другой человек. Ты любишь меня как сестру, но твоя любовь к семье больше. Они не в безопасности, пока я здесь, — сказала я.

Тео печально кивнул. На его глаза навернулись слезы.

— Мне очень жаль, Тео. Мне очень-очень жаль. Я возьму свои вещи и оставлю вас сегодня же.

Он схватил меня за руку и сжал.

Куда ты пойдешь?–

написал он.

— Домой. Не нужно мне было приезжать сюда. Ты не сможешь этого избежать. Они придут за вами.

Я рад, что ты приехала. Мое сердце

…— доска для письма начала соскальзывать с кровати, и прежде чем я ее поймала, упала на пол. Тео положил свою руку мне на сердце.

— Я знаю, Тео. Обещай не думать обо мне больше. Я только хочу, чтобы тебе стало лучше.

Луз осталась в больнице с сыном. В машине Луна едва говорила со мной. Я решила, что она устала.

Когда мы приехали в Гранья-Манана, Луна пошла на кухню передать новости о Тео своим бабушкам, а я в комнату собрать свои вещи. Я приехала в Мексику ни с чем и покидаю с почти пустой книгой рецептов, парой писем и мачете. Письма я решила сжечь и еще не придумала, как буду передвигаться, я не хотела вовлекать кого-то из моих друзей, если меня арестуют. Я отправилась на кухню попросить спичек. Там была только прабабушка, она не удивилась моей просьбе. Она просто сказала, что я могу сжечь письма в печке. Я остановилась на письме Вина, но все же сожгла его. Единственное письмо, которое я сохранила — это письмо от Имоджен. Вот сейчас я заплакала.

Прабабушка взяла меня за руку.

— Что произошло, ребенок? — спросила она. Она не очень хорошо говорила на английском, а я — по-испански.

— Мой друг умер, — сказала я.

— Тео не умер. Он ранен, но будет жив, — в ее глазах было замешательство.

— Нет, не Тео, кое-то другой. Из моей семьи, — я замолчала, — и мне нужно вернуться домой.

В этот момент Луна вошла на кухню.

— Аня, ты не можешь покинуть нас прямо сейчас!

Я хотела объяснить. Я знала, если объясню, она захочет, чтобы я ушла. Но я пообещала Тео.

— Я уезжаю.

Луна сложила руки на груди.

— Как ты можешь уйти прямо сейчас? Ты стала частью нашей семьи. И пока Тео болен, ты должна помочь на ферме. Пожалуйста, Аня.

Я сказала, ей что позвонила домой, пока мы ждали в больнице, и что кто-то из моей семьи умер, и мне необходимо вернуться немедленно в Нью-Йорк. И это, конечно, правда.

— Кто? — жестко потребовала ответа Луна.

— Женщина, присматривающая за моей сестрой.

— Тогда она даже не совсем член твоей семьи!

Я ничего не сказала.

— Если ты покинешь нас сейчас, я никогда не прощу тебя! И Тео тоже.

— Луна, Тео хочет, чтобы я ушла.

— Что ты имеешь в виду? Он никогда не скажет такого. Ты лжешь, Аня.

— Я не… Ситуация такова, что Тео понимает необходимость моего возвращения в город.

— Тогда ты совершенно не такая, как я думала, — сказала Луна. Ее лицо было в соплях и слезах. Я подошла к ней и попыталась обнять, но она оттолкнула меня и выбежала из кухни. Прабабушка пошла за ней.

Я сходила в офис Луз, чтобы воспользоваться ее телефоном. (Я плохо знала расценки, но это была крайняя ситуация.) Я снова позвонила Юджи Оно. Он все еще не отвечал. Тогда я позвонила мистеру Киплингу. На звонок ответил Саймон Грин.

— Аня, я договорился о частном самолете, который встретит тебя в аэропорте Тусла.

— Частный самолет. Разве это не дорого?

— Да, но другого быстрого способа нет. Тебя не должны обнаружить, и даже если это произойдет, ближайший аэропорт не имеет регулярных рейсов в Штаты, честно говоря, это лучшее, что можно сделать в короткие сроки. Ты прилетишь в аэропорт Лонг-Айленда. Когда ты приземлишься, я встречу тебя. Если властям станет известно о твоих передвижениях, ты можешь быть арестована, я решил, что так у нас больше шансов избежать этого, если лететь в Лонг-Айленд.

— Да, конечно. Вы говорили с Лео? Или с Юджи Оно? — спросила я.

— Я пытался дозвонится до Юджи Оно, но пока не получается, — сказал Саймон Грин. — Буду пытаться еще раз. Аня, как ты сейчас?

— Я… — я не могла ответить. — Я хочу увидеть Нэтти.

Я закончила разговор с Саймоном Грином и позвонила Юджи Оно снова. Я была в отчаянии, когда Юджи наконец ответил.

— Привет, Аня, — манера разговора казалась неловкой, наверное, из-за той встречи.

— Почему ты не отвечал на звонки?

— Я был занят…

Я осознала, что мне все равно, что он делал.

— Мне необходимо знать, что с Лео все в порядке.

Юджи замялся на секунду.

— Произошел взрыв.

— Взрыв? Какой взрыв?

— Бомба в машине. Мне так жаль, Аня. Девушка твоего брата очень тяжело ранена, и…

— Что ты сказал о Лео?

— Мне жаль, Аня. Он мертв.

Как ни странно, я знала, что не буду плакать. Некоторая часть меня окаменела, я совершенно не могла пошевелиться.

— Это из-за тебя, Юджи? Ты все это спланировал? Просто потому что я не захотела выйти за тебя замуж? Это был ты?

— Это не я.

— Я не верю тебе. Никто больше не владел этой информацией. Никто не знал больше, где я нахожусь и где был Лео. Никто, кроме тебя!

— Были и остальные, Аня. Подумай об этом.

Я об этом не подумала. Лео убили. Имоджен убили. Кто-то пытался убить Нэтти и меня. Тео тяжело ранили пулей, которая предназначалась мне.

— Скажи, кого именно ты имел в виду.

— Я не имел в виду какого-то человека. Могу только сказать, что это не я, — повторил Юджи, — но я не вмешался, чтобы это предотвратить.

— Ты сказал, что позволил моему брату умереть? Ты бы позволил умереть и мне тоже?

— Я сказал то, что сказал. Я очень сильно сожалею о твоей потере.

Плевала я на него. Я тоже сожалела. Если окажется, что он убил моего брата, Юджи Оно умрет.

ГЛАВА 11

Я ПОКИДАЮ ОСТРОВ ДРУЖБЫ; ДЕНЬГИ ВСЕ ЕЩЕ ЗАСТАВЛЯЮТ МИР ВРАЩАТЬСЯ

Самолет был едва больше ведра, а полет — ухабистым. Хотя я не спала более двадцати четырех часов, разум мой был неспокойным. Я не могла перестать думать о Лео, о каждом разе, когда он просил поехать со мной, а я отказывала. Я отправила его одного в Японию. Было ли это ошибкой? Почему я доверяла Юджи Оно? Как же так, Лео умер, а мы за десять месяцев почти не разговаривали? Ничего из этого не казалось возможным.

Мои веки стали слипаться, казалось, бессознательное состояние временно освободит мою совесть. Затем я стала думать об Имоджен. Когда бабушка умерла, я обвинила Имоджен в чудовищных действиях. Имоджен, которая не делала ничего, кроме как заботилась о бабушке, Нетти и мне. А сейчас она умерла. Умерла из-за нас.

Я подумала о Тео. Говорят, он пока держится, но все еще может умереть. Что они будут делать с фермой без него? Тео хотел сбежать отсюда из-за меня, а теперь будет не способен на это долгое время. Затем мои мысли вновь вернулись к брату. Я почувствовала, что снова не усну.

Самолет приземлился в Лонг-Айленде около четырех часов утра. Я выглянула в иллюминатор. Асфальт бы успокаивающе-пустынным. Сойдя вниз по ступенькам, я ощутила первое дуновение ветерка Нью-Йорка — грязного и сладкого. Хотя я полюбила Мексику и хотела бы вернуться туда при лучших обстоятельствах, я была счастлива вернуться в свой город. Было холодно, между прочим. На мне была одежда, которую я носила на посещении фабрик в Оахаке, где было 72 градуса.

Одинокий черный автомобиль с тонированными окнами был припаркован на стоянке. Со стороны водителя окно было спущено дюйма на три, и через него я увидела спящего Саймона Грина. Я постучала в окно и Саймон встрепенулся.

— Анни, садись, садись, — сказал он и разблокировал двери.

— Копов нет, — отметила я, уже сидя внутри.

— Мы были счастливы, — он вставил ключ в замок ключ зажигания. — Думал забрать тебя в квартиру в Бруклине. Убийство Имоджен привлекло изрядное внимание, уверен, ты можешь себе это представить, поэтому возле твоей квартиры и квартиры мистера Киплинга слишком много народа.

— Мне нужно увидеть Нетти сегодня, — настаивала я. — Если она у мистера Киплинга — значит там мне и нужно быть.

— Не уверен, что это хорошая идея, Анни. Как я сказал…

Я перебила его.

— Лео погиб, Саймон, и я не хочу, чтобы моя сестра услышала это от кого-то другого.

На мгновение Саймон онемел.

— Сожалею. Я так сожалею, — он откашлялся. — Я правда не знаю, что сказать, — Саймон потряс головой, — ты считаешь, что в это вовлечен Юджи Оно?

— Не знаю. Он сказал, что нет, но… Сейчас это неважно. Мне нужно увидеть Нетти.

— Послушай, Анни, ты испытала огромные потери. Ты устала и возбуждена, по понятным причинам, поэтому, пожалуйста, прими мой совет. Для тебя и Нетти будет лучше, если вечером тебя не заберет полиция. Мы должны согласовать явку с повинной, если сочтем это необходимостью. Давай я заберу тебя в свою квартиру, там тебя никто не станет искать, я обещаю привезти Нетти, как только это станет безопасно. Я не хочу компрометировать тебя.

Я кивнула в знак согласия.

Остаток дороги мы не разговаривали, хотя я поговорила с Саймоном Грином о розыске.

— На тебе кровь, — добавил он на подъезде к Бруклину. Я посмотрела на рукав: кровь принадлежала Тео или человеку в маске. Такой выдался денек.

Квартира Саймона была на шестом этаже без лифта со скрипящей крутой лестницей. После трех пролетов мне захотелось сдаться. Иногда эти маленькие передвижки кажутся самыми невыносимыми.

— Я засну на лестнице, — сказала я ему.

— Идем, Аня, — Саймон толкнул меня вперед.

Наконец, мы добрались. Это было большое по меркам города место, особенно для одиночки, но из одной комнаты. Потолки были сводчатые, с комнатой под крышей. Саймон Грин жил на чердаке. Он сказал мне ложиться на кровать, а сам улегся на диване.

— Анни, я собираюсь обратно к мистеру Киплингу. Тебе что-нибудь нужно? — он подавил зевок, снял очки и вытер их.

— Нет, Саймон, я в порядке. Я…

(Я сказала вам, что больше не заплачу, и на тот момент искренне поверила в это, что было слишком оптимистично с моей стороны.)

Я упала на колени и ощутила жжение от того, что проехалась по деревянному полу.

— Лео, — всхлипнула я, — Лео, Лео, Лео. Мне жаль. Мне так жаль. Так жаль…

Саймон Грин неуклюже положил руку на мое плечо. Не особо утешительный жест, но я была благодарна за его вес.

Я учащенно задышала и почувствовала, что задохнусь. Саймон помог мне выбраться из окровавленной одежды, одолжил мне футболку и потом уложил в кровать.

Я сказала ему, что хочу умереть.

— Нет, не хочешь.

— Я везде приношу насилие и не могу его избежать. И я не хочу жить в мире, где умер мой брат.

— Есть и другие люди, которые любят и рассчитывают на тебя, Аня. Подумай о Нетти.

— Я думаю о ней. Все время. И все, к чему я пришла — ей будет лучше без меня.

Саймон Грин обнял меня. Я никогда не была к нему так близко, от него пахло мятными леденцами. Он покачал головой.

— Не будет. Поверь мне, не будет. Нетти будет самой собой, пока рядом ты, — Саймон осторожно высвободился. — Иди спать. Когда я вернусь, то привезу Нетти, хорошо?

Я слышала как закрылась двери и щелкнул замок, а затем провалилась в сон.

Когда я проснулась, на меня смотрела белая кошка с черным пятном на боку. Кошка сидела на руках моей сестры.

— Ты знала, что у Саймона есть кошка? — спросила Нетти.

Я была слишком рассеяна, чтобы ее заметить, хотя теперь, когда Нетти упомянула об этом, я ощутила слабый запах помета.

— Она боец, — объявил Саймон Грин. — Любит ночью выходить на улицу.

Я уставилась на Нетти. Ее глаза были красными от слез, выглядела она старше и тоньше, чем раньше. Нетти отпустила кошку на пол и свирепо дернула меня к себе. Ее голова оказалась напротив моей. Она оказалась выше, чем я привыкла.

— Я знала, ты приедешь, — сказала Нетти. — Я знала это.

Чтобы предоставить нам приватности, Саймон Грин сказал, что прогуляется.

— Это было ужасно, Анни. Мы шли домой, а мужчина в маске появился словно из ниоткуда, Имоджен попыталась отдать ему свою сумку. — Забирай ее — только ее. У меня всего двадцать два доллара. — Он схватил сумку, на секунду мы решили, что он уходит, но затем он бросил ее на землю. Все вещи Имоджен вывалились — книги, дневник, все! Помню, я подумала, что будет невозможно положить обратно в сумку. Мужчина начал целиться в мою голову, Имоджен прыгнул передо мной. В нее выстрелили, но я не знаю, откуда. Это было странно, так близко бабахнуло, я не узнала бы, если б в меня попали и я упала на землю. Полагаю, это был свист пули.

— Ты поступила умно, — сказала я ей. — Они решили, что дело сделано и ушли.

— Что значит «дело сделано»?

Она не знала, что были совершены покушения на всех троих. Она не знала о Лео. Я рассказала ей, что произошло в Мексике и о Лео.

Она не заплакала. Она сидела совершенно неподвижно.

— Нетти, — я пыталась коснуться ее руки, но она убрала ее прочь.

Я посмотрела ей в лицо. Она выглядела задумчивой, а не опустошенной.

— Если ты не доверяешь Юджи Оно, как ты можешь быть уверена, что Лео погиб? — спросила она.

— Я знаю, Нетти. У Юджи Оно нет никаких оснований говорить все наоборот.

— Я этому не верю! Пока мы не увидим его тело, я не буду уверена в его смерти!

Тон Нетт поднялся до невозможности. Он звучал скрипуче и истерично.

— Я хочу в Японию. Я хочу увидеть сама!

Саймон Грин вернулся с прогулки. Прошел дождь, его волосы были влажными.

— Подумай же, Нетти, — мягко сказал он. — На тебя и Аня этой ночью напали. Ты и Аня счастливо избежали. Ваш брат нет.

Нетти повернулась ко мне.

— Это ты виновата! Ты отправила его в Японию. Будь он здесь даже в тюрьме, он был бы жив. Был бы жив!

Нетти оттолкнула Саймона Грина и захлопнула за собой дверь в ванную.

— Она не закрывается, — шепнул Саймон Грин.

Я отправилась за ней. Она стояла в ванной спиной ко мне.

— Я чувствую себя глупо, — сказала она со слезами. — Но я не знаю, куда еще пойти.

— Нетти, я отправила Лео в Японию. Это правда. Даже если это и было ошибкой, но самым лучшим вариантом на тот момент. Мы съездим в Японию на похороны Лео, но не сейчас. Это слишком опасно, и у меня здесь есть дела, которые нужно закончить.

Нетти медленно обернулась. Ее глаза были яростными и покрасневшими, но сухими. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но залилась слезами.

— Он умер, Анни. Лео умер. Лео правда умер. — Она вынула из кармана фигурку Лео. — Что с нами происходит? Не стало Имоджен. Нет Лео. Нет бабушки. Нет мамы и папы. У нас никого нет. Мы настоящие сироты.

Я хотела сказать ей, что друг у друга есть мы, но это было слишком банально. Вместо этого я притянула ее поближе и дала выплакаться.

Саймон Грин постучал в дверь.

— Аня, Нетти, пора к мистеру Киплингу. Он не хочет светить мой дом как безопасное место для тебя.

Я взял лицо Нетти в свои руки, поцеловала в лоб и отпустила ее.

Я села на кровать Саймона Грина, кошка запрыгнула ко мне на колени. Я смотрела на кошку, кошка смотрела на меня серыми глазами, напомнившими мне о матери. Она хотела почесаться и я удовлетворила ее желание. У меня было столько проблем, которые я не могла решить, но прогнать зуд у кошки в моих силах.

Я попыталась представить себе, какой совет дал бы папа в ситуации, в которой я очутилась.

Что же сказал бы папа?

Папа, что бы ты делал, если бы твой брат умер из-за твоего решения?

Я ничего не нашла. Папины советы не распространялись так далеко.

В комнате темнело и темнело, но своего брата вернуть к свету я не могла.

***

Поминальная служба по Имоджен должна была состояться через две субботы, я чувствовала, что нам с Нетти необходимо пойти туда выразить наше почтение. Проблема была в том, что я все еще была изгнанницей, поэтому я решила: пришло время изменить ситуацию. Не могла же я провести остаток жизни, отсиживаясь в чердачной студии Саймона Грина. Шесть дней, проведенные там, тянулись довольно долго.

Единственный человек, которому мне было дозволено звонить из квартиры, был мистер Киплинг.

— Три условия, — сказала я мистеру Киплингу и Саймону в офисе. — Я хочу сходить на службу по Имоджен. Хочу сдаться государству. Хочу отправить Нетти в школу-интернат в другом штате или предпочтительнее за рубежом.

— Хорошо, — сказал мистер Киплинг, — давай рассмотрим их по очереди. Выполнить условие про школу-интернат достаточно легко. Я начну переговоры с любимой учительницей Нетти.

— Вы о мисс Бельвуар?

— Да, точно. Я согласен, что это хороший план, хотя, теоретически, мы не можем подтолкнуть это дело до следующего учебного года. Идем дальше. Боюсь, после поминальной службы тебя арестуют, что означает — мы должны организовать условия капитуляции перед нею.

— Еще до событий прошлой пятницы я переговорил с новым окружным прокурором, — вставил Саймон Грин.

— Вы же помните, что Берта Синклер внесла пожертвование для Святой Троицы, — спросила я.

— Это просто политика, — ответил мистер Киплинг. — Против тебя у нее ничего нет, и наше преимущество в том, что Чарльз Делакруа проиграл, поэтому Синклер из принципа отречется от всех действий предшественника. Люди Синклер послушно подготовят для тебя что-нибудь. Краткое пребывание в Свободе, а затем испытательный срок. Наверное. Народ симпатизирует тебе больше, чем ты думаешь, — мистер Киплинг сказал, что планировал встретиться с Бертой Синклер в среду, но сделает все, чтобы встреча произошла как можно скорее.

Я спросила у него, есть ли какие-то зацепки, кто организовал покушения на мою семью.

— Мы как раз это обсуждаем. Это довольно сложно, — начал Саймон Грин. — Три страны. Три киллера. Это может быть только кто-то умеющий организовывать такие сложные операции.

— И все же миссия на 66 % провалена, — кивнул мистер Киплинг.

— А может быть этот кто-то и хотел провалить? — выдвинул идею Саймон Грин. — Ты сказала, что не считаешь, что это был Юджи Оно, но когда я думаю о других очевидных вариантах, не похоже, что это мог быть кто-то другой. Яков в тюрьме. У Микки нет навыков. Если не Юджи, то как вариант Толстяк. Он зашел с другой стороны семьи, но некоторые считают, что это шаги к свержению Микки. В его интересах устранить всех прямых потомков Леонида Баланчина из общей картины.

Я не думаю, что Толстяк хотел убить меня

— А что, если Микки? Он знал, где я нахожусь и я абсолютно уверена, где Лео тоже. Что, если после моей потери благосклонности Юджи Оно Микки решил отомстить за отца? Юрий Баланчин давно уже болеет и не выздоравливает.

— Потеряла благосклонность Юджи Оно? — переспросил мистер Киплинг.

— Он предлагал пожениться, а она отказалась, — пояснил Саймон Грин.

— Пожениться? Что это значит? Аня слишком молода.

— Я не рассказывала тебе об этом, — обвинила я Саймона Грина.

Саймон Грин помолчал.

— Когда я отдавал Юджи письма, он сообщил мне о своих планах. Я не был уверен, что ты откажешь ему. Просто предположил, что так и будет.

— Саймон, — сказал мистер Киплинг тяжело, — если ты знал об этом, тебе стоило сказать мне. Я бы забрал Лео из Киото!

— Извиняюсь, если допустил оплошность.

— Мистер Грин, это больше, чем оплошность.

Мистер Киплинг, конечно, был прав, но я решила заступиться за Саймона Грина. Он был добр ко мне с самого моего возвращения, знаю, я непростой гость. (Хотя я решила не задерживаться на этом моменте, я захандрила и не в силах уснуть с самого возвращения.)

— Мистер Киплинг, я узнала о предложении двадцать шестого декабря. Я должна была позвонить, но не посчитала, что Лео нужно переехать. Я правда не представляла себе, что это как-то серьезно повлияет на Юджи. Тут моя вина больше вины мистера Грина.

— Я ценю твои слова, — произнес мистер Киплинг, — но моя и мистера Грина работа советовать тебе. Наша задача — предвидеть наихудший сценарий. На этот раз мы небрежно исполнили наш долг. Саймон и я обсудим это позже, — закончил мистер Киплинг, добавив, что позвонит мне после разговора с Бертой Синклер.

Я попрощалась с адвокатом и взглянула на часы. Девять утра. День тянулся медленно и ужасно. Для меня потеряны какао-ферма, школа, друзья. Я устала от квартиры Саймона Грина, воняющий кошачьим лотком. Я не была в состоянии сходить на прогулку.

Выглянула в окно. За ним был парк, но в нем никого. Я даже не знала, в какой части города нахожусь. (Бруклине, да, читатели, но уголков Бруклина много) Где же жил Саймон Грин? Я прожила тут неделю, но не удосужилась спросить.

Нужно сходить наружу. Я одолжила дутую куртку хозяина квартиры, убедившись, что капюшон хорошо натягивается на голову. Ключа у меня до сих пор не было, дверь я закрывать не стала, да и какая разница? Кто ограбит квартиру на шестом этаже. А даже если решит, здесь нечего брать. Квартира Саймона Грина примечательна отсутствием личных вещей.

Я спустилась.

После моего прилета на улице стало еще холоднее. Небо было серым, похоже, пойдет снег.

Я прошла примерно полмили по холму, потом мимо винных погребов, школьников, магазинов винтажной одежды и церквей. Меня никто не заметил. Наконец, я добралась до ворот кладбища.

На них было написано название — Гринвудское кладбище. Я не была там с похорон отца, но помнила, что тут расположен участок нашей семьи. Здесь похоронены мама и бабушка, чью могилу я не навещала. (В сторону: я раскрыла секрет, в какой части Бруклина жил Саймон Грин — он жил в Сансет-парке, где жили многие Баланчины до переезда в Верхний Ист-Сайд.)

Я прошла через кладбище. Я помнила примерную дорогу к семейной могиле, хотя все-таки пару раз мне приходилось возвращаться. В конце концов, я поняла, что не знаю, куда иду и отправилась в информационный центр. Я набрала Баланчиных в древнем компьютере и получила расположение на карте. Я вновь двинулась в путь. Становилось все холоднее и темнее с каждой минутой, на мне не было перчаток и я задалась вопросом, а зачем я вообще пошла.

Участок был с дальнего края кладбища: пять надгробий и пустые места. Скоро мой брат присоединится к ним.

Могила бабушки была свежей, надгробие — маленькое и простенькое, с выгравированной надписью «Любящая мать, жена и бабушка». Я заинтересовалась, кто же это написал. Встала на колени, перекрестилась и поцеловала камень. Хотя обычай ставить цветы на надгробие вышел из моды, я видела их на фотографиях и захотела принести их. Даже парочку гадких гвоздичек. Как еще сказать, что я была здесь? Как еще сказать, что я думаю о тебе?

Могила мамы была рядом. Ее надгробие в форме сердца гласило: я принадлежу своему возлюбленному, а возлюбленный мой — мне. Никакого упоминания о детях. Как мало я ее знала, и как мало она знала меня. По краям ее могилы выросли сорняки. Я достала мачете и срубила их прочь.

Папа был возле мамы: всегда видь светлую сторону. На его надгробие кто-то положил три зеленых веточки, похожих на траву. Веточки, придавленные небольшим камешком, были свежими, очевидно, их положили недавно. Я наклонилась понюхать их. Мята. Интересно, что она значит и кто принес ее. Наверное, кто-то из папиных коллег.

Можете счесть меня бессердечной, но при виде могил я ничего не чувствую. Слезы не выступили. Лео погиб, Имоджен погибла, Тео ранен — а глаза мои были сухи. Смерть есть смерть, хоть заплачься, их не вернешь. Я закрыла глаза и пробормотала бессердечную молитву юного циника.

Когда я вернулась домой к Саймону Грин, он уже ждал меня.

— Я уж решил, что тебя убили, — сказал он.

Я пожала плечами.

— Нужно было прогуляться.

— Виделась с Вином?

— Конечно нет. Гуляла.

— Ну, заходи. Мы встречались с Бертой Синклер, но должны быть в центре города через двадцать минут. Она будет разговаривать только с тобой.

Я была одета в куртку, штаны и рубашку Саймона, но времени на переодевание не было.

Мы спустились и сели в машину. По большему счету, Саймон Грин заимствовал ее после покушений, чтобы мы с Нетти избежали общественного транспорта.

— Думаете, там будут газетчики?

Он ответил, что надеется на обратное, хотя не уверен в этом.

— Меня отправят в Свободу?

— Нет. Мистер Киплинг договорился с людьми Синклер о твоем домашнем аресте до похорон Имоджен.

— Отлично, — я откинулась на спинку сиденья.

Саймон Грин похлопал меня по колену.

— Не бойся, Анни.

Я не боялась, а почувствовала некоторое облегчение оттого, что не надо прятаться.

Офис окружного прокурора располагался в том районе города, которого вся моя семья старалась избегать — это территория правоохранителей. На ступенях прессы не было, но прямо перед офисом происходил митинг за легализацию какао. Только двенадцать человек, но довольно шумных.

— Много их развелось в последнее время, — прокомментировал Саймон Грин, подъезжая к обочине Хоган Плэйс.

— Я буду здесь. Мистер Киплинг ожидает тебя в вестибюле.

Я накинула капюшон куртки Саймона Грина.

— Почему стало так много митингов в поддержку какао?

Саймон Грин пожал плечами.

— Время покажет. Люди устали от малого количества шоколада. Твой кузен Микки работает неправильно. Его отец болен, и он встревожен. Удачи, Аня, — Саймон Грин захлопнул за мной дверь и я пошла.

Я пробралась через митингующих.

— Возьми одну, — попросила девушка с косами. Она протянула мне листовку. — Ты знаешь, что какао укрепляет твое здоровье? Настоящая причина запрета — себестоимость его продукции.

Я сказала ей, что уже слышала об этом.

— Если мы не будем полагаться на снабжающих нас недобросовестных мафиози, риска не будет вообще!

— Какао сегодня. Какао сегодня. Какао сегодня, — скандировала толпа и размахивала кулаками.

Я, отродье недобросовестных мафиози, пробралась через обезумевшую толпу в вестибюль, где ожидал меня мистер Киплинг.

— Ну там и зрелище, — сказал он. Он сбросил с меня капюшон и поцеловал в лоб. Мы не виделись друг с другом с самого моего заключения в Свободу.

— Анни, моя дорогая, как ты?

Я не хотела подробно останавливаться на своем времяпровождении, потому что ничего хорошего из этого не выйдет.

— Мне не терпится покончить с этой встречей. Я готова смириться.

— Хорошо. Идем.

Мы записались в приемной, затем поднялись на лифте на десятый этаж. Наконец, помощник проводил нас в офис.

Берта Синклер была одна. Ей шел пятый десяток и она была ниже меня. На ее ногах заскрипели металлические ремни, когда она подошла пожать мне руку.

— Беглянка Аня Баланчина, добро пожаловать, — поприветствовала она. — Вы были настойчивы, мистер Киплинг. Пожалуйста, присаживайтесь, друзья.

Она вернулась в свое кресло. Ее колени плохо сгибались, поэтому она была вынуждена опрокинуться в него. Мне стало интересно, что же произошло с Бертой Синклер.

— Итак, блудная дочь, няня твоей сестры мертва, брата не стало, ты вернулась на остров Манна-Хата и явилась к моей двери. Что же мне с тобой делать? Твой юрист считает, что следует дать тебе испытательный срок и время покажет. А что ты думаешь, Аня? Не мягкое ли наказание для девушки, застрелившей кого-то и сбежавшей из тюрьмы?

— По-моему, — вмешался мистер Киплинг, — Чарльз Делакруа незаконно вернул Аню в Свободу. Он думал о своей кампании, а не общественных интересах. Хотя Аня была неправа, она сбежала от ситуации, которая по существу была несправедливой.

Берта Синклер потерла колено.

— Да, — сказала она, — я не могу не согласиться с вашим утверждением, что Чарльз Делакруа амбициозный высокомерный выскочка. Действительно, — продолжала Берта, — мне следует поблагодарить тебя, Аня. Удачно, что ты была в том автобусе! Мой предвыборный штаб и я обыграли историю об Ане и сыне окружного прокурора, и так до бесконечности, пока это всем не надоело. Ирония в том, что общественность не заботилась этим вопросом так, как заботился Чарльз Делакруа. На мой взгляд, не этот просчет стоил ему выборов. Или, иначе говоря, вручил их мне, — Синклер рассмеялась. — Ну, как я это вижу, друзья. Мне плевать на шоколад. Ты меня не волнуешь, Аня. И конечно, не волнует сынок Чарльза Делакруа.

— А что вас волнует?

— Хороший вопрос. Устами младенца глаголет истина. Я забочусь о своем народе и делаю для него все.

Кажется, это отвратительная бестактность по отношению ко мне.

— Меня волнует возможность переизбрания. А оно занимает много ресурсов, мистер Киплинг.

Мистер Киплинг кивнул.

— Одно время Баланчины были хорошими друзьями этому офису. И надеюсь, так будет и снова, — в этот момент Берта Синклер вынула из стола крошечный блокнотик, что-то в нем нацарапала и передала мистеру Киплингу. Он взглянул на лист. Краем глаза я увидела число как минимум с четырьмя нулями, может больше.

— И что вы хотите за это купить? — поинтересовался мистер Киплинг.

— Дружелюбие, мистер Киплинг.

— Конкретнее?

— Друзья доверяют друг друга, разве не так? — она начала писать на другом листе блокнота.

— Никогда не понимала, почему бумага вышла из моды. Ее так удобно уничтожать. Записи в цифровом формате доступны всем для просмотра и хранятся вечно. Или по-крайней мере, иллюзорную вечность, но это теоретически можно изменить. У людей с бумагой было гораздо больше свободы. Теперь этого нет, — она бросила на стол ручку и протянула вторую записку:

__________________________________________________________________________

Восемь дней в Свободе

Тридцать дней домашних арестов

Год условно

Отдать паспорт

__________________________________________________________________________

Я сложила бумагу пополам и согласно кивнула. Даже если мы заплатим, это кажется более чем разумно. Мне нужно слетать в Японию, но полагаю, придется поработать над этим позже.

— После выхода из Свободы я дам пресс-конференцию? где сообщу о готовности забыть прошлые обиды. Высмею, как Чарльз Делакруа разрулил эту ситуацию — смею заявить, этой частью я буду наслаждаться больше всего. Насколько могу судить, это будет его крах. Ты вернешь обратно свою жизнь. Мы будем друзьями на всю жизнь, если ты не расстроишь меня.

Я взглянула Берте Синклер в глаза. Они были карими, даже казались черными. Манит сказать, черными как ее сердце или подобные глупости, но я верю, что цвет глаз не более чем генетика. По-прежнему никаких сомнений, что эта женщина подкуплена. Папа говорил, что с коррупционерами иметь дело легче, поскольку они последовательны — можно рассчитывать на их подкуп.

— Я попрошу кого-нибудь связаться с мистером Киплингом, когда ты вернешься в Свободу, — сказала Берта Синклер перед нашим уходом.

— Хотела бы я пойти сейчас, — услышала я саму себя.

Мистер Киплинг остановился

— Ты уверена, Аня?

— Да, мистер Киплинг, я не боюсь Свободы. Я не боюсь остаться там на неопределенный срок. Чем быстрее я туда вернусь, тем быстрее я смогу навести порядок в оставшейся своей жизни.

Если я вернусь сейчас, то выйду как раз к похоронам Имоджен.

— Думаю, это восхитительно, — сказала Берта Синклер. — Я сопровожу тебя сама в Свободу, если позволишь.

— Пресса подхватит историю о том, что Окружной прокурор сопровождает тебя, — предупредил мистер Кплинг.

— Да, это идея, — сказала Берта Синклер, закатывая темные-претемные глаза. — Аня Баланчина сдалась мне и спустя неделю я оказываю ей снисхождение. Это большой прекрасный спектакль, мистер Киплинг, мой офис вполне подходит для театра, не правда ли? — она повернулась ко мне. — Идем отсюда.

Мистер Киплинг и я спустились в вестибюль. Когда Берта Синклер исчезла из виду, я отдала ему мачете, воткнутый за пояс моей (Саймона Грина) куртки.

— Ты притащила его в офис? — недоверчиво спросил мистер Киплинг. — Наше счастье, в городе мало исправных металлодетекторов.

— Я забыла о нем, — заверила его я. — Берегите его. Мой любимый сувенир из Мексики.

— Позволь мне спросить, у тебя была возможность им воспользоваться? — он держал его двумя пальцами как использованный подгузник, а потом положил в портфель.

— Да, мистер Киплинг. В Мексике. Им пользуются для срезания какао-бобов с деревьев.

— Ты использовала его только так?

— Преимущественно, да.

***

— Аня Баланчина! Аня! Посмотрите сюда! Аня, Аня, где вы были? — толпы журналистов только и ждали, чтобы наброситься на нас на острове Свободы.

Берта Синклер проинструктировала меня ничего не говорить, но я не могла не повернуть голову. Я успокоилась, слушая свое имя снова и снова. Я села в лодку, а Берта остановилась поговорить со СМИ.

Хотя она и женщина, но голос ее голос был столь резким, как у Чарльза Делакруа, что я слышала ее из удаляющейся лодки.

— Этим днем Аня Баланчина сдалась мне. Хочу подчеркнуть, что капитуляция мисс Баланчиной была добровольной. Она будет задержана в Свободе до выяснения лучшего курса действий, — пророкотала Берта Синклер. — Я скоро всех оповещу.

***

Это мой четвертый срок в Свободе меньше чем за год, а то и половину. Меня приняли миссис Кобравик и мисс Харкнесс, носившая спортивные шорты целыми днями и в любую погоду. Мисс Харкнесс не интересовали знаменитости, в смысле мой позор. Это делало ее лучше мисс Кобравик. Мышь уже ушла — надеюсь, она отправилась к Саймону Грину — поэтому у меня была целая двухъярусная кровать и одиночество в кафетерии. Длительность моего пребывания здесь слишком короткая, чтобы заморачиваться поиском друзей.

В четверг перед моим запланированным выходом я сидела за полупустым столиком в глубине кафетерия, когда Ринко села напротив меня. Ринко была одна, и выглядела меньше.

— Аня Баланчина, — поприветствовала она меня. — Не возражаешь, если я присоединюсь?

Я пожала плечами, и она опустила поднос.

— Кловер и Пелхэм только что ушли. Я сваливаю в следующем месяце.

— Что ты сделала?

Ринко пожала плечами.

— Ничего хуже тебя. Подралась с тупой ведьмой в моей школе. Она первая начала, но я била ее, пока она не впала в кому. Вот и все. Я защищалась. Не знала, что это закончится комой, — она помолчала. — Знаешь, мы не такие разные, — она отбросила блестящие черные волосы.

Мы разные. Я никого не избивала до бессознательного состояния.

— Почему?

Она понизила голос.

— Я из кофейных.

— О.

— Это делает тебя жестче, — продолжила она. — Если кто-то переходит мне дорожку, я защищаюсь. Ты делаешь то же самое.

Я так не думаю.

— Ты стреляла в своего кузена, да? — спросила Ринко.

— Мне пришлось.

— Мне тоже, — она оглянулась вокруг нашего столика и понизила голос, — ты выглядишь милой и невинной, но я-то знаю, что это прикрытие. Ходят слухи, что ты кому-то отрезала мачете руку.

Я попыталась сохранить нейтральное лицо. Никто в Штатах не знал о случившемся в Мексике.

— Кто говорит?

Ринко проглотила ложку картофельного пюре.

— Я знаю людей.

— То, что ты слышала… не правда, — солгала я. Часть меня хотела услышать, что она знает, но я не хотела выдавать себя человеку, которого не знала и не находила надежным.

Ринко пожала плечами.

— Я не собираюсь никому об этом, если тебя это беспокоит. Не мое дело.

— Почему ты села ко мне?

— Я всегда считала, что ты и я можем быть друзьями. Если тебе понадобится кто-то, кто знает кофе, а мне — кто знает о шоколаде.

Она обвела рукой вокруг.

— Остальные дети… пойдут домой, может быть исправившиеся, а может дерьмом. Но ты и я погрязли в этом. Мы родились в этом, в нем же и останемся на всю жизнь.

Раздался звонок, что означало, что нам надо вернуться на занятия.

Я собралась поставить поднос на конвейер, но Ринко перехватила его.

— Я в любом случае в ту сторону. Увидимся, Аня.

***

На утро субботы меня освободили. Я волновалась, что что-то случится и испортит дело, но мистер Киплинг внес в кампанию Берты Синклер взнос и коррупционерша сдержала свое слово. Я взяла лодку переправиться из Свободы, мистер Кпилинг уже ждал меня в доке.

— Готовься к толпе, жаждущей услышать Берту Синклер, — сообщил он.

— Что я должна сказать?

— Только улыбаться в нужные моменты.

Я глубоко вдохнула и подошла к Берте Синклер пожать руку.

— Добрый день, Аня, — она повернулась лицом к поджидающей прессе. — Как вы знаете, Аня Баланчина сдалась мне неделю назад. У меня было восемь дней, чтобы обдумать этот вопрос, и — она сделала паузу, как будто бы не знала точно, что следует сделать, — я не хочу бросать тень на моего предшественника, но думаю, мера, которую он избрал для мисс Баланчиной, была зверской. Был ли первоначальный приговор справедливым или нет, мой предшественник не имел никакого права прошлой осенью возвращать Аню Баланчину в Свободу. Эта мера была политической, чистой и понятной, и, на мой взгляд, все, что случилось после, должно подлежать прощению. В отличие от моего предшественника, я думаю, что закон и справедливость есть. Я хочу, чтобы вы знали, что ваш окружной прокурор больше заинтересован в справедливости. Новая администрация — самое время для новых начинаний. Вот почему я решаю выпустить Аню Баланчину, дочь Манна-Хата, из Свободы, за истечением срока заключения.

Берта Синклер повернулась ко мне и обняла меня.

— Удачи тебе, Аня Баланчина. Удачи, друг, — она сжала мое плечо когтями

ГЛАВА 12

Я ЗАКОВАНА; ЛЮБОПЫТНО ПОРАЗМЫСЛИТЬ НАД ПРИРОДОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЕРДЦА

Утро моего освобождения совпало с похоронами Имоджен. Прямо от причала мы поехали к церкви Риверсайд, там встретились с Саймоном Грином и Нетти. Сразу же после похорон я должна была начать месяц домашнего ареста. Я была одета в черное платье бабушки, которое мистер Киплинг переправил мне в Свободу. Платье было неудобным и жало в плечах. Это работа с мачете подкачала меня, решила я.

Церковь Риверсайд была примерно в миле на север от Бассейна, нью-йоркского филиала криминальной семьи Баланчиных, ведущей там бизнес. Когда мы проезжали мимо него, я сжала ручку двери при мысли о людях, там находившихся — моих родственниках — виновных в смертях Имоджен и Лео.

Церковь стояла рядом с рекой (отсюда и название — Риверсайд), ветер в конце января был резким и жестоким. Когда мы туда добрались, на ступенях церкви нас уже ждал дрожащий штат прессы.

— Аня, где вы были все эти месяцы? — завопил фотограф.

— Здесь и там, — ответила я. Я никогда не впутаю в это своих друзей из Мексики.

— Как вы думаете, кто убил Имоджен Гудфеллоу?

— Не знаю, но надеюсь найти его, — сказала я.

— Пожалуйста, народ, — попросил мистер Киплинг. — Сегодня печальный день, Аня и я просто хотим войти почтить память любимой коллеги и друга.

Внутри было только около пятидесяти человек, а мест рассчитано на полторы тысячи или больше. Нетти и Саймон Грин стояли позади. Я втиснулась между ними и сжала руку Нетти. На ее плечах лежало пальто. Оно было не ее, но я узнала бы его из тысячи. Я знала, каково находиться напротив него. Знала, чем оно пахнет — дымом и сосной — и как выглядело, когда висело на плечах у парня, которого я любила

Я взглянула на ряд. Сбоку от Нетти сидела Скарлет со слегка округлившимся животиком и румяными щеками.

— Скарлет! — шепнула я. Скарлет помахала мне. Я перегнулась через Нетти потрогать живот Скарлет.

— О, Скарлет, — сказала я. — Ты…

— Я знаю. Я чудовищна, — ответила Скарлет.

— Нет, ты очаровательна.

— Ну а я ощущаю чудовищность.

— Ты очаровательна, — повторила я.

Голубые глаза Скарлет блестели как озера.

— Я так рада, что ты дома и в безопасности. — Она встала и поцеловала меня. — Моя дорогая лучшая подруга.

Скарлет откинула голову назад и я смогла увидеть человека, который сидел по другую сторону от нее: Вина. Нетти одолжил пальто не чужой человек.

Я знала, что увижу его снова, но не подозревала, что это произойдет так скоро. Времени подготовиться не было. Мои щеки зарделись и я не могла думать. Я наклонилась через Нетти и Скарлет и глупо протянула Вину руку.

— Ты хочешь, чтобы я пожал тебе руку? — прошептал Вин.

— Да. — Я хотела бы начать с прикосновения. Я хотела прикоснуться к его руке, а затем, если возможно и всего остального. Но думала, что нам нужно начать с рук.

— Я… Спасибо за то, что ты пришел.

Он схватил меня за руку и мы обменялись рукопожатием. После он отпустил ее, мне же отпускать не хотелось, но я сделала это.

Во время нашей разлуки я раздумывала над тем, люблю ли я его все еще или нет. Сейчас же делала это менее патетично. Конечно, я любила его. Больше, чем любила. Вопрос был в том, любил ли он меня? После всех вещей, которые я сделала.

Глубоко неправильно задумываться над этим на похоронах, я знаю.

Вин посмотрел на меня, его взгляд был успокаивающий, если не чрезмерно теплый, и он официально кивнул.

— Нетти хотела, чтобы я был здесь, — прошептал он.

Мое сердце забилось в груди. Биение было настолько тяжелым и громким, что я думала: Нетти и Скарлет его услышали.

В этот момент начались похороны, нам нужно было подняться, и я напомнила себе, что Имоджен, моя подруга, умерла, и что умерла она, спасая мою сестру.

После службы мы подошли вперед, чтобы отдать дань уважения.

— Мне так жаль, — сказала я матери и сестре Имоджен. — Нам обеим очень жаль. Имоджен так хорошо заботилась о моей бабушке и сестре. Мы будем скучать по ней больше, чем можем выразить словами.

— Я буду всегда помнить ее книги и какой веселой она была, — Нетти заговорила мягким, но сильным голосом. — Я любила ее и буду очень сильно скучать по ней.

Мать Имоджен заплакала. Ее сестра указала пальцем прямо на Нэтти и сказала:

— Ты не должна здесь находиться, девчонка. Ты заставила Имоджен умереть.

Тут Нетти тоже заплакала.

— Вы, люди! — сестра Имоджен буквально выплюнула слова. — Вы преступники! Я говорила Имоджен, но она никогда не слушала. «Эта семья — чума!», говорила я. «Они опасны. Есть другие места для работы». И посмотрите, как все закончилось! — продолжила ее сестра. — Эти люди пали ниже некуда, они худшие из худших!

— Эй, не называйте их так, — защитил нас Вин.

Сестра повернулась к Вину.

— Вы бы бежали, молодой человек. Бежали столько быстро, насколько только способны ваши ноги. Или закончите как Имоджен.

— Я очень сожалею о вашей потере, — сказала я, отвлекая внимание от Нетти и Вина.

Сестра повернулась ко мне.

— Весь этот балаган благодаря тебе! Уходи и забирай с собой свой грязный цирк.

Я поспешила вывести Нетти из церкви. Вин обнял ее за плечи. Он наклонился и прошептал ей на ухо:

— Ты очень храбра, раз пришла сюда. Не важно, что сказала эта женщина. Ты поступила очень правильно.

***

Квартира не изменилась с того утра, как я покинула квартиру, но все же чем-то отличалась, словно вдова, надевшая вуаль. Имоджен ушла, и Лео тоже никогда не вернется. Что касается меня, я почувствовала себя старше, хотя и не особенно мудрее.

— Помни, Анни, ты не можешь покинуть квартиру до двадцать восьмого февраля без согласования со мной, — сказал мистер Киплинг.

Как будто я могла забыть. Этим утром мне ввели датчик слежения в икру чуть выше моей татуировки, место введения опухло и порозовело, как после сильных поцелуев. Тем не менее, легче быть ограниченной. У меня есть время обдумать свой следующий шаг.

Саймон Грин сказал, что нанял охрану для обеспечения безопасности за пределами квартиры (на всякий случай, если кто-то попытается убить Нетти и меня), а после он и мистер Киплинг ушли. Скарлет и Вин ушли домой сразу после церемонии.

— Разве не странно, что так тихо? — спросила Нэтти

Я согласно кивнула. Но вдобавок было довольно мирно.

***

Ранним воскресным утром, в котором мы выбрали бы платье для мессы, если бы я не была прикованы к дому, в дверь позвонили.

Я, все еще сонная, протолкнулась в коридор и выглянула в глазок. Это была мать Вина, а позади нее и он сам. Я уже собралась открыть дверь, как остановилась. Это может показаться вам странным, но я хотела увидеться с ним, даже зная о слежке. На похоронах у меня не было возможности по-настоящему его увидеть. Он по-прежнему красив. За лето его волосы отрасли, он снова надел головной убор — шапку-ушанку из красной шерсти! Пальто было то же, что на похоронах и осеннем балу 2082-го. Мне он нравился. Мне хотелось залезть пальцами под пряжки, расстегнуть их и забыть произошедшее.

Звонок снова затрезвонил и я отскочила от двери.

Нетти вышла коридор.

— Анни, ну что такое? Открой дверь! — Она оттолкнула меня и открыла сама.

Вин и его мать были с пакетами.

— Здравствуй, Аня! — поприветствовала Джейн Делакруа. — Надеюсь, ты меня простишь. Я принесла вам с Нетти немного продуктов и других вещей. Знаю, у твой семьи трудное время. И таким вот образом решила помочь.

— Пожалуйста, — ответила я, — проходите. — Я взглянула на пухлые пакеты. — И спасибо вам за них.

— Этого немного, — добавила мать Вина. — Меньшее, что я могу сделать.

Нетти взяла пакет Вина и провела его мать на кухню.

Вин тащился следом, словно не хотел ко мне приближаться. Может быть я запараноила, но надеюсь, он позволит мне все уточнить.

— Сожалею о твоем брате и Имоджен тоже, — сказал он.

Я кивнула и устремила взгляд на плечо. Теперь за дверью мне небезопасно, а смотреть ему глаза было почти страшно.

— Моя мама действительно настаивала на этом, — произнес Вин. — Я не собирался заходить до обеда.

— Я… — была уверена, что собираюсь сделать ценное замечание, но ничего не вышло. Я хихикнула — да, хихикнула — и положила руку на грудь, пытаясь заглушить стук глупого, упрямого сердца. — Вин, твой отец проиграл выборы.

Он улыбнулся и я заметила его великолепные-превеликолепные зубы.

— Я знаю.

— Ну, когда увидишь, передай ему, что я не… — тут я хихикнула снова; от этого мне стало неловко; наверное, это объясняется тем, что я не до конца проснулась. — Передай, что Аня Баланчина ни о чем не жалеет!

Вин рассмеялся, уголки его глаз немного смягчились. Он оторвал мою руку от груди и прижал к себе, пока лицо мое не оказалось напротив шерстяного пальто, которое я знала достаточно хорошо.

— Я так долго по тебе скучал, Анни. Ты едва казалась мне реальной. Волновался, что повернусь, а ты исчезнешь.

— Ну, пока я никуда не собираюсь, — объявила я ему. — Домашний арест.

— Славно. Я как будто знал, где ты. Мне уже нравится новый окружной прокурор.

Было много вещей, о которых нужно волноваться и грустить, но в этот момент я не волновалась и не грустила. С Вином я ощутила себя смелее, крепче и лучше. Это стало легче — снова любить его. Внезапно я его оттолкнула.

— Что с тобой? — спросил он.

— Вин… Сестра Имоджен сказала на похоронах правду. Людям вокруг меня больно. Я это знаю. — Я коснулась его бедра кончиками пальцев. — Мы не должны это начинать сначала. Если ты встретил девушку, которая тебе нравилась в школе, еще не значит, что ты должен остаться с ней навсегда. Я хочу сказать, так никто не делает. Никто в хорошем смысле. Я… — я как раз собиралась сказать что-то о том, что считала себя этим человеком, но добавила:

— Я люблю тебя, — сказала я; я была уверена. — Я люблю тебя, но не хочу…

Вин прервал меня.

— Стой. Я тоже тебя люблю. — Он умолк. — Ты недооцениваешь меня, Анни. Я не слепну от твоих недостатков. Ты хранишь слишком много секретов для одного человека. Временами лжешь. Тебе трудно говорить, что лежит у тебя на сердце. Характер у тебя ужасный. Ты держишь обиды. Не ставлю тебе в вину следующее, но у знакомых тебе людей есть тревожная склонность словить пулю. Ты никому не веришь, включая меня. Иногда думаешь, что я идиот. Не отрицаю, так это могу сказать. Наверное, год назад я и был идиотом, но с тех пор много воды утекло. Я другой, Аня. Ты говорила, я не знаю, что такое любовь. Но думаю, я узнал. Узнал за лето, считая, что потерял тебя. Узнал, когда нога заныла от чего-то ужасного. И узнал, когда ты уехала и я не знал, свидимся ли мы снова. Я не хочу жениться на тебе. Я просто счастлив быть с тобой рядом столько, сколько ты мне позволишь быть. Никого другого кроме тебя у меня не будет. Никогда. Я знаю. Анни, моя Анни, не плачь.

(Я плакала? Полагаю, да. Но я так устала. Вы не можете использовать этот факт против меня.)

— Я знаю, что любить тебя будет тяжело, Анни. Но я люблю тебя, и будь что будет.

Я заглянула в его глаза, а он заглянул в мои. Его глаза не похожи на те слепо обожающие, что были год назад. Они стали ясными. Мои были такие же, за исключением того, что за слезами все размылось.

— А что тебе еще во мне нравится? — спросила его я.

Он обдумал мой вопрос.

— Волосы, — сказал он наконец. — И быть твоим полу-приличным лабораторным партнером в прошлом году. Когда ты рядом, разумеется.

— Мне пришлось отрезать волосы. Они отросли только наполовину.

— Я знаю, Аня. Великая потеря.

— Волосы не так важны для отношений, — сказала я.

Я встала на носочки и поцеловала его в губы. Первый поцелуй был мягкий, но потом я снова поцеловала его. Второй поцелуй был упорным, мои зубы поцарапали губы и я почувствовала кровь. Я слизала кровь языком и рассмеялась. Вин подошел ближе, чтобы поцеловать меня снова.

— Стоп, Вин! — сказала я. — У меня идет кровь.

— Я не думаю, что скоро тут будет кровопролитие, — заметил он.

Я призналась, что надеюсь этого избежать.

— Может быть, нам нужно делать это медленнее, — сказал он, снова притянув меня к себе. — Чтобы быть увереннее, что никто не пострадает.

— Так и сделаем, — сказала я. А потом сняла шапку. Все это время он ее не снимал. Я коснулась его волос, шелковистых и чистых, которые немного пружинили.

Сердце очень своеобразно. Каким легким и каким тяжелым оно может быть в одно и тоже время.

Каким легким.

***

Тема: ставшиеся двадцать девять дней домашнего ареста. Я не могла выйти на улицу, а значит и начать решать все жизненные проблемы. Вин приходил каждый день, Скарлет в большинство, и месяц прошел достаточно быстро.

Мы играли в Скрэббл, я с Нетти плакали, а я вдобавок игнорировала всех, кто пытался со мной контактировать. Не знала, что им вообще хочу сказать.

Около трех недель бушевала метель, из тех, что заставляет делать остановки по всему городу. Вин каким-то образом пробрался в мой район и пробыл три дня.

Спала я ночью плохо, размышляя о Лео, Тео и Имоджен, временами вспоминая о человеке, которого, вероятно, убила в роще, поэтому была рада компании Вина.

— Облегчи душу, — настаивал Вин. — Признайся.

— Не могу.

— Ты умрешь, если будешь держать в себе, и я хочу знать.

Я взглянула на Вина. Посещать священника я не могла, а хранить секреты тем более. И я ему все рассказала. Рассказала о выращивании какао. О предложении замужества. Я даже рассказала ему об отрезанной мачете руке. Как ощутила лезвие в человеческой кости. Как рука оказалась лежащей в траве. Как пахла кровь того человека. Теперь я знала, что кровь у всех разная.

— Думаешь, Юджи Оно запланировал убийство? — спросил Вин.

— Он сказал, что нет. Думаю, я ему верю.

— Тогда Микки? Или Толстый? Или кто-то еще?

— Я думаю на Микки, — сказала я немного погодя. — Не слышала о нем с тех пор как убралась из Нью-Йорка. Представляю, что после того как я потеряла благосклонность Юджи Оно, Микки решил отомстить за своего отца, убив Лео.

— Думаешь, другие нападения были призваны только напугать, а не убить?

— Да.

— С тех пор ничего не происходит, — сказал Вин. — Может быть, все закончилось.

— Но ничего не закончилось. Лео мертв, а я должна заставить кого-то заплатить. — Я нахмурила брови, а Вин погладил их пальцем.

— Я могу прочитать твои мысли, Аня. Если ты пойдешь за убийцей, они вернутся за тобой и Нетти. Это никакой не конец.

— Вин, а если я не пойду по следам убийцы, они решат, что я слабачка. И разве они не должны прийти за мной и Нетти, чтобы закончить работу? Я всегда буду таить дыхание. Я не хочу выглядеть как человек, с которым шутки плохи.

— Что, если ты скажешь, что тебя не интересует шоколадный бизнес? Что, если скажешь, что возвращаешься в школу, а затем в колледж — становиться следователем и пожелаешь удачи всем остальным?

— Я не могу.

— Почему? Почему нет? Я не понимаю.

— Потому что… У меня судимость. На меня заведено досье. Я пропустила кучу занятий. И никакая старшая школа и колледж не захотят меня брать. Я попала.

— Какой-нибудь да возьмет. Мы тебе подыщем. Я помогу тебе, Анни.

Я помотала головой.

— Хорошо, как насчет того места, где нас никто не знает? Мы заберем Нетти и уйдем. Можем изменить имена и покрасить волосы.

Я снова помотала головой. Я уже пыталась сбежать и не хотела такой жизни для Вина, Нетти и себя.

— Это большее, чем побег. Пребывание в Мексике изменило меня. Я осознала, что от шоколада мне не убежать. Поэтому нет смысла убегать и дальше или ненавидеть сильнее.

— Папа всегда говорит, что его не надо ограничивать рамками закона.

— Правда? Чарльз Делакруа так и сказал?

— Все время говорит. Обычно перед тем как упомянуть, что я не должен снова с тобой видеться.

Я рассмеялась.

— Как там мой старый друг? — поинтересовалась я.

— Папа? Он ужасен. В полной депрессии. Отрастил бороду. Но кого это заботит? Давай поговорим обо мне. В жизни не был счастливее, когда он проиграл выборы. — Вин смолкнул и взглянул на меня. — Ты и вправду отрезала тому человеку руку?

— Да. — Я посчитала ошибкой рассказать ему, ведь он может любить меня меньше, зная, какой жестокой я могу быть. — Я не жалею об этом, Вин. И не жалею, что пристрелила кузена, когда он ранил тебя.

— Моя девочка, — сказал он, привлекая меня к себе.

Я предложила показать ему мачете, он согласился, и я привела его в свою комнату. После того, как мистер Киплинг вернул его мне, я схоронила мачете между матрасом и пружинами.

— Закрой дверь, — сказала ему я.

— Начинаю чувствовать подвох, — сказал он.

— А теперь выключи свет.

***

В последнее утро моего заключения, когда я собиралась покинуть квартиру, чтобы снять датчик слежения, мне позвонил Микки Баланчин.

— Анни, как ты? — спросил он. — Я извиняюсь. У меня не было времени связаться с тобой, но я хочу, чтобы ты знала, как мне ужасно жаль, что произошло с тобой и Нетти, особенно с Лео. Бедный ребенок. Безумие, что такое произошло.

Я ничего не сказала. Не знаю, в чем ему можно верить.

— Однако я звоню не поэтому. Я просто хотел, чтобы ты знала, что Юрий умер. — Микки громко всхлипнул. — Я хотел бы быть в состоянии сказать тебе, что папа страдал не тяжко, но я не знаю. Я просто не знаю. Этот прошлый год, начиная со стрельбы, был ужасен, Анни. Папа упоминал тебя, прежде чем ушел. Он сказал, что ты хорошая девушка. Я думаю, он полюбил тебя больше, чем меня. — Микки слабо рассмеялся. — Я думаю, ты напомнила ему младшего брата.

Он имел в виду папу.

— Я знаю… я знаю, сейчас происходят странные вещи, но для всех нас будет много значить, если ты придешь на службу.

Я сказала ему, что попытаюсь, а затем повесила трубку. Микки не похож на человека, подстроившего убийство моего брата. Но с другой стороны, и я не похожа на девушку, отрезавшую чью-то руку при помощи мачете.

Но я была ею, и если ситуация потребует этого, я знаю, что смогу поступить так снова.

ГЛАВА 13

Я ЗАНИМАЮСЬ ЛЮБИТЕЛЬСКИМ ШОКОЛАДОМ; ПОЛУЧАЮ ПАРУ ЗАМЕЧАНИЙ И ПАКЕТ

В этот день мистер Киплинг был со мной на вечеринке по случаю удаления датчика слежения в полицейском участке на Восточной Девяносто Третьей улице. Касательно полицейского участка у меня имелись сентиментальные ассоциации, так как он оказался тем же самым, где меня задержали за отравление Гейбла Арсли. Что насчет датчика? Говорили, что процедура извлечения не будет болезненной, но больно было. Офицер сказал навестить доктора, чтобы он проверил и исключил возможность заражения.

— Эти мелкие хреновины необходимо выбросить, но, — он извинился, — однажды мы использовали их раза два. Бюджет сокращают, ты знаешь.

Когда я уезжала, другой полицейский передал мне записку:

«Поздравляю тебя с освобождением. Пожалуйста, навести меня в Рикерсе. У меня есть информация для тебя.

С нежностью,

Твой кузен»

Я предположила, что она от Якова, хотя… давайте посмотрим фактам в лицо, в тюрьме у меня гораздо больше кузенов.

Снаружи растаял снег, день казался немного тропическим для конца февраля в Нью-Йорке.

— Так что будем делать? — спросил мистер Киплинг меня.

Я лежала без сна в своей постели до вечера, думая о вещах, которые должна сделать, как только освобожусь. Список получился очень длинным, так что мне необходимо было встать, чтобы записать его на своем планшете.

1. Найти заграничную школу для Нетти.

2. Найти школу для меня.

3. Выяснить, кто убил брата и Имоджен.

4. Отомстить за смерть моего брата.

5. Выяснить, как доставить пепел брата из Японии.

6. Выяснить, как поступить с своей жизнью после школы (то есть, в случае, если мне доведется ее закончить.)

7. Позвонить в Гранья-Манана узнать, как дела у Тео (конечно, не по отслеживаемой линии.)

8. Подстричься.

9. Разобраться с вещами Имоджен.

10. Купить подарок на день рождения Вину (на субботнем рынке?)

Но выполнять хоть что-то из списка мне сейчас не хотелось.

— Мистер Киплинг, — сказала я, — будет правильным прямо сейчас прогуляться вокруг совсем ненадолго?

Мы прошли долгий путь, идя с запада на Пятую, прошли мимо «Маленького Египта». «Маленький Египет» выглядел дряхло как никогда.

— Когда я был ребенком, — сказал мистер Киплинг, — я думал, что это самое холодное место в мире. Я любил мумии.

— Что произошло? — спросила я.

— Как все и вся, разорился. Никто не считал мумий достойными спасения, так я думаю. — Мистер Киплинг помолчал. — А сейчас это дурацкий ночной клуб.

Я знала его хорошо.

Перед «Маленьким Египтом» я обнаружила черный рынок продуктов, торговавший более открыто, чем в бытность прокурором Чарльза Делакруа. Я прошла мимо шоколадного дилера. Вы бы не узнали, что торговал он шоколадом, так как товара не было и в помине. Стол был накрыт темно-синей бархатной тканью, а на нем восседали около сотни матрешек. Что означала матрешка, знал каждый. Я подошла к столу. Мистер Киплинг спросил меня, уверена ли я в том, что собираюсь сделать.

— Вдруг за нами наблюдают?

Мы откупились от Берты Синклер, поэтому я полагала, что стала довольно-таки чиста.

— У вас есть «Особый Темный Баланчина»? — поинтересовалась я у поставщика.

Поставщик кивнул. Он сунул руку под стол и достал одну плитку. Сказать, что под оберткой, было нереально. Цвета блеклые, бумага непривлекательна и матовая. Вероятно, дешевая подделка с однопроцентным какао под оберткой Баланчина. Так или иначе, плитку я купила. Забавно, продавец требовал за него десять долларов.

— Вы серьезно? — спросила я. Плитка «Особого Темного» стоила обычно три-четыре доллара максимум.

— Поставка была малой, — отвечал продавец.

— Ты и я оба знаем, что это даже не шоколад Баланчина, — сказала я.

— Кто ты такая? Эксперт? Бери или уходи.

Я выложила деньги на стол. Несмотря на стоимость, мне было любопытно узнать, что продается под прикрытием именем моего отца.

Пока я совершала сделку, мистер Киплинг стоял поодаль. Полагаю, не хотел лишиться звания адвоката.

Я кинула шоколад в сумку, мистер Киплинг проводил меня до дома.

— Нужно ли нам поговорить о школе? — спросил мистер Киплинг.

А что тут говорить?

— На данный момент, обучение на дому — единственный вариант. Буду учиться и попробую получить аттестат до лета.

— И что после? Колледж?

Я посмотрела на мистера Киплинга.

— Я думаю, что мы оба знаем — я больше не пригодный материал для колледжа.

— Не правда! — заспорил он со мной, но я не обратила на это внимания. — Аня, твой отец хотел, чтобы ты отправилась в колледж.

Если бы был жив.

— А Нетти пойдет, — ответила я.

— А ты? Чем займешься вместо него?

В ближайших планах у меня выяснить, кто убил Лео и приказал напасть на остальную мою семью. А в долгосрочных? Все вдруг стало казаться мне бессмысленным.

— Мистер Киплинг, у меня мало свободного времени, — сказала я беспечно. — Поприсутствовать на похоронах дяди, навестить кузена в тюрьме и день рождения Вина в следующую субботу. Единственное, что меня волнует, это время на школу.

Нашла прогулка подошла к концу и мистер Киплинг сделал раздосадованное лицо.

— Хорошо, моя дорогая. Я договорюсь и найму репетитора.

Перед входной дверью моей квартиры кто-то оставил коробку средних размеров и конверт. Я занесла их домой и поставила на кухонный стол.

Записка гласила:

«Дорогая Аня,

Ты еще помнишь меня? Я Сильвио Фриман. Сил. Мне выпала возможность познакомиться с тобой осенью прошлого года, когда мы беседовали в школе. Я в курсе, что ты вернулась в город, и что, по крайней мере, на данный момент, твои юридические трудности позади. Надеюсь, могу сказать, что в «Какао сегодня» совещаются о вашем опыте. Если тебя это устраивает, пожалуйста, приходи…»

Я бросила записку в сторону, не потрудившись даже дочитать ее и повернулась к коробке. Почтовый штемпель указывал на Японию, обратным адресом стояла «Компания Сладостей Оно», которая, конечно же, синоним самого Юджи Оно. Коробка была на удивление тяжелой. Я сомневалась, открывать ее или нет. Внутри могла оказаться бомба.

И все же я сомневалась, ведь если Юджи Оно хотел бы прикончить меня, он вряд ли бы послал пакет с собственным обратным адресом на нем.

Я достала мачете из-под матраса и разрезала коробку, чтобы открыть ее. Внутри лежали пластиковый пакет с пылью, объемом с галлон, и маленькая белая карточка.

Лео.

«Дорогая Аня,

жаль, что я не смог приехать в Нью-Йорк, чтобы доставить это сам. Меня задержали дела в бизнесе и плохое здоровье. Мне также жаль, что эта вещь доставлена таким образом. Времени было очень мало. Когда-нибудь, я надеюсь, у меня будет возможность лучше объяснить мое поведение. Как ты знаешь, у меня была возможность увидеть тело Лео перед кремацией, но от его него осталось очень мало. Я верю, что тело его. Тело его девушки, Норико, опознали, а Лео с того временил в Японии не видели.

Ты все еще в моих мыслях,

ЮДЖИ ОНО»

Ох, Лео

Частичка моего сердца, я полагаю, надеялась, что смерть Лео была ошибкой, но я знала, что это было не так. Мозг не может отрицать доказательства. Лео умер.

Я была рада, что Нетти в школе, потому что не знала, что еще сказать ей.

Я поставила пепел на кофейный столик в гостиной и подумала над тем, что буду делать дальше. Лео нужны похороны, но если я похороню его на участке в Бруклине, меня могут потенциально привлечь за побег. Я не придерживалась идеи пятого пребывания в Свободе. Посему служба по Лео может быть неформальной — пепел, развеянный на ветру в парке в солнечный день, Нетти прочитает стихотворение и так далее. Разве так важно, чтобы останки Лео делили пространство с родителями? В любом случае, все они мертвы.

Из-за Лео мне хотелось плакать. Глаза защипало, а в груди стало тяжелее, но слезы не появились.

Чем дольше я смотрела на пепел Лео, тем больше чувствовала, как ни странно, неловкость. Шаги, которые я предприняла, чтобы спасти Лео, были попросту неверными. Посмотрите на результат! Мой отец, где бы он ни был, стыдится меня.

Я не двигалась в течение нескольких часов, до тех пор, пока из школы не вернулась Нетти. Она переводила взгляд с меня на пакет и снова на меня.

— Бедный Лео, — сказала Нетти и села на диван.

Нетти склонилась над кофейным столиком и взяла пакет за один угол, как будто хотела прикасаться к нему как можно меньше. — Кажется, так достаточно высоко? Лео был очень высоким. — Она поставила пепел обратно на стол. — Он приснился мне прошлой ночью.

— Я не слышала, как ты кричала.

— Я больше не ребенок, Аня. — Она закатила глаза. — Кроме того, это не кошмар. Лео был целым и невредимым, — она остановилась. — Думаю, нам не нужно хоронить. Лео не понравилось бы. Он любил бывать дома с нами. Ему нравилось быть здесь.

Я сказала ей, что выберу на следующей неделе урну и пошла в свою спальню. Я достала плитку шоколада из сумки и положила на комод.

Плитка выглядела так сладко и безвредно. По крайней мере, она не смертельная.

***

В субботу я надела свое верное черное платье, носить которое было просто больно, и отправилась на похороны дяди Юрия, происходившие не в моей церкви, а в православной, коей веры придерживались остальные члены нашей семьи. Я долго думала, брать ли Нетти, но воздержалась. Нетти знала дядю Юрия хуже меня, и я не хотела держать ее рядом с нашими дорогими близкими родственниками. Подумывала прихватить с собой мачете, но решила, что это слишком. В этом не было смысла, потому что меня обыскивали. Я взяла одного из нанятых мистером Киплингом телохранителей охранять снаружи наш дом — кирпичную стену по имени Дейзи Гоголь, шести футов роста, с руками толщиной с мою ногу, и нуждавшуюся в бровях и блеске для губ. Она наша с Нетти любимица. У нее был мелодичный голос. Я как-то упомянула об этом и узнала, что она училась на оперную певицу, прежде чем перешла в прибыльную сферу безопасности. Нетти сообщила, что Дейзи Гоголь кормила на нашем балконе птичек.

Похоронная служба была утомительной, ведь я ничего не чувствовала по поводу смерти Юрия Баланчина. Дейзи, однако, горько заплакала. Я спросила, знала ли она Юрия. Она не знала, но ее сподвигло чтение Экклезиаста. Она сжала мою руку в своей мясистой лапище.

С ночи тройного нападения я не находилась в комнате с кем-то из семьи. На передней скамье сидел Микки с женой Софией. Толстый на два ряда позади них. Остальное церковное пространство было заполнено сотрудниками шоколада Баланчина, некоторые были близкими, но я их знала плохо (но не нашла потребности упомянуть их в повествовании). Мне подумалось, что любой из них может нести ответственность, или же никто. Мир огромен, и в том возрасте я верила, что наполнен он потенциальными злодеями.

Когда подошла моя очередь взглянуть на тело Юрия, я склонилась над гробом и перекрестилась. Похоронному бюро удалось стереть последствия инсульта, лицо Юрия выглядело симметричнее, чем в нашу последнюю встречу. Губы его окрасились в неестественный фиолетовый оттенок, и мне стало интересно, что пытался он сказать в тот сентябрьский день. Я думала о его сыне Якове. Его не выпустили из тюрьмы, но Юрий был и его отцом тоже. И несмотря на то, чего Яков делал или не делал, я была в состоянии управлять частичками жалости к моему бедному кузену.

Я подошла к Микки и Софии, чтобы отдать дань уважения. На Микки был надет черный костюм, как и следовало ожидать. София была одета в бесформенное бардовое платье, которое выглядело на ней как тога. Странный выбор для похорон.

Глаза Микки покраснели. Он взял мою руку и поблагодарил за то, что я пришла.

София улыбнулась мне, но ее улыбка была ненастоящей.

— Как ты, Аня? — Она расцеловала меня в обе щеки. Ее щеки немного кололи мои. — Мы хотели приехать и увидеть тебя с того момента, как ты приехала, но были очень заняты Юрием. Как ты провела время за границей?

София понизила свой голос.

— С моими кузенами?

— Я полюбила их, — ответила я. — Спасибо вам.

— Нам с тобой многое нужно нагнать, — сказала София. — Многое произошло за эти месяцы.

Когда я уходила, меня остановил Толстый.

— Анни, — сказал он. — Ты не посещала мое заведение с самого возвращения.

— Нет, не приходила.

— Ты не должна бояться меня, — настаивал Толстяк. — Я не участвовал в нападениях.

— Все, кого я знаю, говорят, что они не участвовали, — сказала я. — Но все же нападения были, так?

— Послушай, Анни. Мне очень жаль по поводу Лео, но мой интерес связан с бизнесом. Микки сведет «Шоколад Баланчиных» в могилу. Он не плохой малый, но не знает, как улучшить дело, в отличие от своего отца. Я работаю со многими ребятами, которые на самом деле сбывают продукцию. И им необходимо знать, что продукция прибудет вовремя и в хорошем состоянии. С Микки продукция пропадает и никто нам не верит. Он потерял их доверие.

— Толстый, я не могу думать ни о чем, пока не узнаю, кто ответственен за…

— Послушай меня, Анни! — Я раньше не слышала, чтобы Толстый поднимал свой голос. — Вот что я пытаюсь тебе сказать. Неважно, кто это сделал. У тебя нет времени искать людей, которые участвовали в этом. Кто-то должен вмешаться и организовать «Шоколад Баланчиных», и я думаю, что этим человеком должен быть я.

Я ничего не сказала.

— Я бы хотел, чтобы ты поддержала меня. Твоя поддержка многое значит.

Я тщательно подобрала слова.

— С моей позиции кажется, что ты пытаешь убить Нетти, Лео и меня, и взять все под контроль.

Толстый покачал головой.

— Нет. Все не так.

— Тогда кто это сделал? Скажи, если знаешь.

— Ребенок, я сказал тебе, что это не я. Я хотел бы знать. Но я думал над этим и решил, что кто-то изнутри хотел ввергнуть предприятие в хаос. Как и тем отравлением в прошлом году.

— Ты имеешь в виду Юджи Оно?

— Анни, я не знаю. Может быть.

— Почему я должна позволить тебе управлять «Шоколадом Баланчина», если ты знаешь так мало?

— Все верно… Есть у меня одна мыслишка. — Он понизил свой голос и посмотрел через комнату на Софию. — Что, если она участвовала? Ее девичья фамилия Биттер, а Биттеры постоянные торговые посредники в Германии.

Я посмотрела через комнату на Софию Баланчину. Казалось маловероятным, что она послала меня спрятаться в Мексику и подвергнуть семью ее матери опасности. В этот момент казалось, что Толстый укажет пальцем на любого, лишь бы я прекратила указывать на него.

Дейзи Гоголь положила ладонь мне на плечо.

— Тебе лучше, Аня?

Я кивнула и сказала ей, что готова пойти.

Толстый схватил меня за руку.

— Я помню день твоего рождения. Твой отец принес фотографию нам в Бассейн, чтобы мы посмотрели. Я бы никогда не навредил тебе, твоему брату и сестре. Ты должна знать.

Единственное, что я знала наверняка — это то, что я ничего не знаю.

ГЛАВА 14

Я СТОЛКНУЛАСЬ СО СТАРЫМ ПРОТИВНИКОМ; ДРУГОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ; ВИН ЗАГЛЯДЫВАЕТ ПОД ОБЕРТКУ

На восемнадцатилетние Вина его родители организовали вечеринку. И под родителями Вина я подразумеваю его маму. Отец Вина все еще в депрессии, и, по словам Вина, не мог что-либо сделать для организации праздника.

Скарлет пришла ко мне на квартиру, мы принарядились вместе. Нетти и Дейзи Гоголь тоже собирались пойти.

Скарлет на шестом месяце беременности и это заметно. На ней черная юбка из тюля и крошечный розовый бархатный пиджачок, который она не смогла застегнуть. Ее светлые волосы отросли до пятой точки и слегка блестели. Я нашла ее миловидной как никогда и сказала ей об этом.

Она поцеловала меня в щеку.

— Почему я не могу выйти замуж за тебя, Анни? Ты была бы идеальным мужем. — После семи лет в католической школе Гейбл Арсли стал одержим желанием жениться на Скарлет и сделать из нее «честную женщину».

Скарлет была слишком измучена, чтобы купить нам наряды, как она делала прошлые несколько лет. Она одобрила наш выбор. На Нетти мое красное платье (и нашей мамы), которое нравилось Вину на мне. Я надела черные брюки — новый этап в моей жизни — и корсет, который Скарлет надевала в «Маленький Египет» все эти годы. Я была одновременно на вершине распутства и базе консервативности. Но мне нравились мои руки и спина после сельского хозяйства. Так как Дейзи Гоголь идет с нами, я подавила желание взять в качестве аксессуара свой мачете. Наша одежда не подходила по размеру Дейзи, но как оказалось, у нее имелась собственная. На ней было сумасшедшее платье доярки и шлем с рожками.

— Старый оперный костюм, — сказала она. — Это будет так весело! — Она захлопала в ладоши.

Мы приехали на автобусе к квартире родителей Вина. Забавно, я была там только три раза по очевидным причинам, то есть из-за Чарльза Делакруа и Вина Делакруа и избегала этого места.

Джейн была одним из тех людей, которые могут сделать все прекрасным. В качестве украшений с потолка свисали фрукты. Повсюду освещение обеспечивали свечи. И конечно имелись бар и музыкальная установка. По правде говоря, я сомневаюсь, что Вин заметил все усилия, которые она предприняла. Он был мальчиком, и никогда не находился без матери.

Почти все из моего выпускного класса были здесь, кроме Гейбла Арсли, спасибо маме Вина. Большинство людей я не видела с ночи моего злополучного добро-пожаловать-назад в Троицу. Чай Пинтер подошла прямо ко мне и начала болтать.

— О, Аня, ты выглядишь фантастически! Я так счастлива увидеть тебя! — Она обняла меня, словно мы были лучшими друзьями.

— Я так беспокоилась о тебе все эти месяцы. Где ты была?

Так я и сказала.

— Тут и там, — мой запасной ответ.

— Ишь ты, хитрая! Итак, что собираешься делать в следующем году?

Возможно, навещу некоторых моих родственников, подумала я, а вслух сказала:

— Останусь здесь.

— Это круто. Я уже поступила в Нью-Йоркский институт, поэтому тоже останусь в городе! Нам нужно где-нибудь поболтать.

Нью-Йоркский университет? Моя мама училась в Нью-Йоркском университете. И мысль о глупой Чай Пинтер, которая будет учиться в Нью-Йоркском университете, была полна необъяснимого отвращения. Я знала, что мне нужно быть счастливой за нее. Почему я не была рада? Чай Пинтер сплетница, но она достаточно симпатичная девушка, трудоголик и…

— Постараешься закончить школу? — спросила меня Чай.

— У меня есть наставник. Я учусь для получения полного среднего образования.

— Молодец! Ты, возможно успешно, справишься. Ты всегда была такой умной.

Я сказала Чай, что хотела бы выпить. Я пробралась через комнату и практически сразу же ко мне подошла Элисон Уиллер.

— Анни. Я полагаю, ты знаешь, что я не была девушкой для отдыха.

На Элисон Уиллер было обтягивающее черное платье и желтые шпильки. Новый образ.

Я рассмеялась.

— Вы двое меня обманули.

Она наклонилась к моему уху.

— Я имела в виду, мне нравится Вин, но он на самом деле не мой тип. Ты ему гораздо больше подходишь.

— О!

— Преимущественно, да. Конкретно, мне нравится твоя подруга Скарлет. Но Троица такая скучная и католическая. Жду не дождусь колледжа. В любом случае, я просто пыталась помочь кампании Чарльза Делакруа. Эта Берта Синклер монстр.

По-крайней мере, я не коротаю деньки в Свободе.

— Она такая, Анни. Она собирается ограничить воду, а все крупные компании в ее кармане, и она позволяет им загрязнять окружающую среду и не платить налоги. Она абсолютно коррумпирована. Чарльз Делакруа не идеален, но… он хороший. — Она указала на другой конец комнаты, где Вин беседовал с пожилой женщиной. — Он это принял, да?

— Я полагаю.

Элисон заговорила о колледже, потому как ни о чем другом в мире говорить нельзя. Она подала заявление в Йель и планирует изучать политологию и экологическую инженерию. Я ощутила, как во мне поднялась жгучая ревность как к Чейн — да, что было, то было. У меня снова есть оправдание.

Я устала слушать планы моих одноклассников на следующий год и уже подумывала сходить полежать в комнате Вина, но придя туда, обнаружила ее занятой. То же самое с комнатой родителей — как вульгарно. Я сошла вниз по лестнице. Знала, что в офисе отца Вина находиться запрещено. Но а еще я знала, что Чарльза Делакруа не будет целую ночь, поэтому решилась войти. Я сняла с ручки двери золотой шнур и ввалилась внутрь.

Там я села на один из кожаных диванов. Потом сняла обувь, легла и почти уже задремала, как кто-то вошел.

— Аня Баланчина, — сказал Чарльз Делакруа. — Мы встретились снова.

Я боролась изо всех сил, чтобы приподняться.

— Сэр.

Он был одет в красный фланелевый халат и вправду оброс бородой. Такое сочетание делало его похожим на бомжа. Я решила, что он вышвырнет меня, но он не стал этого делать.

— Моя жена настояла на проведении этой проклятущей вечеринки, — сказал Чарльз Делакруа. — Теперь, когда я безработный, мое мнение весит меньше, чем мне хотелось бы. Надеюсь, это инфернальное событие продлится недолго.

— Вы смешны. Это вечеринка по поводу дня рождения. Она только на одну ночь.

— И правда. В эти дни мелочи давят на меня больше, — признался Чарльз Делакруа. — Посмотри, в какой замечательный момент ты объявилась.

— Мне нравится ваш сын таким, какой он есть.

— По этой причине ты ворвалась в мой офис?

— Снятие шнура — не проникновение!

— Можно и так посмотреть. Ты всегда — как бы это сказать? — гибко относилась к закону. — Я совершенно уверена, что Чарльз Делакруа дразнил меня.

Я сказала ему правду — что я устала выслушивать планы моих одноклассников.

— Как видите, я без плана, мистер Делакруа. И вам следует признать, что не без вашего участия.

Чарльз Делакруа пожал плечами.

— Такая находчивая девушка как ты? Держу пари, у тебя в рукаве один-два козыря. Месть за смерть брата. Прием бразды правления шоколадной империей от заправляющих сейчас бездарей.

Я ничего не сказала.

— Проехали. Разве я ударил по больному вопросу?

— Вы задолжали мне извинения, мистер Делакруа.

— Полагаю, да. На тебе эти месяцы сказались хуже, чем на мне. Но ты молода и оправишься. Я стар, ну или по крайней мере, среднего возраста, в такое время к людям веяния неудач цепляются надолго. И несмотря на мои происки — заметь, никогда против тебя — ты и Вин до сих пор вместе. Ты выиграла, Аня, я проиграл. Поздравляю.

Ответ прозвучал горько и безнадежно, что я ему и заявила.

— А каким же мне быть? Ты знакома с моей преемницей. Это твой рейтинг пополз вниз? Это ты была обязана смазывать колеса или из-за тебя она получила удовольствие от твоего последнего унижения?

Я признала, что колеса были смазаны хорошо.

— Вы знаете, что она о вас говорит? — поинтересовалась я.

— Только ужасные вещи, я полагаю.

— Нет. Она говорит, что ее кампания продолжала давить на историю о нас с Вином, поскольку она набила вам оскомину. Она считает, избирателей это волновало гораздо меньше вас.

Чарльз Делакруа некоторое время молчал. Он нахмурил брови, а затем вдруг рассмеялся.

— Возможно. Хороший урок поздно доходит. И все равно, где ты пропадала все эти месяцы? Как я вижу, там тебе было хорошо.

Я объяснила, что не могу сказать.

— Однажды вы это против меня используете.

— Аня Баланчина, мы с тобой всегда были откровенны друг с другом. Разве ты не знаешь, что я никто, а сейчас — когти тигра?

— Сейчас — наверное. Но у тигра помимо когтей есть и зубы, которых я не могу счесть.

— Это любезно с твоей стороны, — ответил он. — Разве ты не разозлилась на возвращение в Свободу? Или просто похоронила гнев глубоко в недрах твоего нелепого девичьего сердца, но однажды я пойду в постель, а там очутится лошадиная голова?

— Мне слишком сильно нравятся ваши жена и сын, — произнесла я. — А лист недругов у меня слишком длинный, мистер Делакруа.

Вы, конечно же, там есть, но отнюдь не на верхней строчке. Я помолчала.

— Вы знаете все: а что можете сообщить о Софии Биттер?

Чарльз Делакруа нахмурился.

— Новая жена твоего кузена Микки. — Он потряс головой. — Я думаю, немка?

— И мексиканка. — Я спросила, есть ли шанс, что она в листе подозреваемых по делу об отравлении фретоксином.

— Нет. Мы подозревали, что это произошло на уровне производства, где-то за пределами Соединенных Штатов, но я был не в состоянии выделить ресурсы для исследований за пределами Нью-Йорка, не говоря уж о загранице. К тому же твой кузен так удобно сознался, — Чарльз Делакруа закатил глаза.

— Вы знали, что это была ложь?

— Конечно, Аня. Но по ряду причин закрыть это дело стоило. Вдобавок дало мне отличный предлог удалить Якова на долгий срок. Он стрелял в моего сына, уверен, ты помнишь.

Я помнила.

— Я сентиментален, что тут скажешь? — Чарльз Делакруа налил себе выпить. Предложил и мне бокал, но я отказалась. — Итак, София Биттер. Я так понимаю, в отравлении ты винишь ее. Кажется разумным. Ее иностранные интересы вкупе с отличным выходом вашей семьи из бизнеса с ее помощью, а на тот момент и жениха.

Я замолчала.

— Я думаю, что она убила моего брата и пыталась убить мою сестру и меня в том числе.

Чарльз Делакруа сделал хороший долгий глоток, а затем еще подлил. Он мгновение оценивал меня.

— Когда мы молоды, то думаем обо всем на месяц вперед. Но ты видишь дальнейшую перспективу. Прежде чем сделать ход, убедись. И даже если уверена, будь осторожна. И помни, ты не должна делать то, что они от тебя хотят.

В этом-то и проблема. Было невозможно удостовериться.

— Как я могу быть уверена? Я окружена лжецами и преступниками.

— Ах, это дилемма. Если бы я был тобой, я бы задал вопрос непосредственно Софии Биттер. Увидел, что она ответит.

Кажется, достаточно хороший совет.

— Вы нравитесь мне больше, когда не плетете против меня заговор.

В этот момент Вин открыл дверь.

— Папа. — Он кивнул отцу. — Анни, — пожаловался он, — я не видел тебя целую ночь!

— Аня, — позвал меня по имени Чарльз Делакруа, когда я уходила, — иногда приходи навещать меня.

Вин схватил меня за руку и мы пошли обратно на вечеринку.

— Что это было? — спросил он.

Я поцеловала его и кажется, он забыл вопрос.

— Разве это не приятно, что мы можем делать это всякий раз как захотим?

— Ты очень странная девушка, — сказал Вин.

Немного позже, Скарлет, Нетти, Дейзи Гоголь и я покинули вечеринку. Мы дошли до середины улицы Вина и оставалась треть расстояния до автобусной остановки, когда из переулка вышла темная фигура.

— Скарлет! Скарлет! — позвал голос.

Нетти вскрикнула и Дейзи Гоголь оказалась на корточках, похоже, собираясь что-то провернуть благодаря своим тренировкам по крав-мага. Вдруг она взвилась и ее рука оказалась на шее фигуры.

— Что это, черт возьми? — cказала фигура. Я узнаю этот голос в любом месте. Гейбл Арсли.

— О, Гейбл, правда. Просто уйди! — сказала Скарлет. — Что ты здесь делаешь?

— Парень у двери не пускает меня на дурацкую вечеринку Вина. Словно я настолько ужасен. Отец Вина творил похуже моего, а он там. Может, забудем прошлое? — Арсли попытался вырваться, но Дейзи Гоголь была сильнее. — Серьезно, Аня, скажи своему чудовищу отпустить меня.

Дейзи Гоголь взглянула на меня. Я покачала головой. Это здорово — дать Гейблу Арсли побороться немного дольше.

— Это грубо, Арсли. Только если Дейзи сильнее тебя, это не повод обзывать ее чудовищем, — заявила Нетти.

— Помолчи-ка, мини-Аня, — ответил Арсли. — Серьезно, Скарлет, мне нужно с тобой поговорить. Ты не будешь добра выйти?

Дейзи Гоголь отпустила его, потому как стало очевидно, что мы его знали.

Скарлет покачала головой.

— Мы можем поговорить в школе, Гейбл.

— Пожалуйста! Выдели мне минуту наедине. Одну минуту без твоего кровавого окружения. Я в отчаянии. Я собираюсь сделать что-то сумасшедшее!

— Все, что ты хочешь сказать мне, ты можешь сказать перед ними, — заявила Скарлет.

Гейбл скользнул взглядом с меня на Нетти и Дейзи Гоголь.

— Чудесно. Будь по-твоему. Я сожалею. Я так сожалею. Сожалею обо всем. Я не мог придумать как извиниться. Жаль, что я не прихватил те дурацкие картинки. Я бы хотел вернуться в прошлое и все поменять, ведь я такой идиот.

— Это правда, — добавила я.

Гейбл меня проигнорировал.

— Но я отравился и потерял ноги лишь чтобы встретить тебя и влюбиться, и сделал бы это снова. Ты прекрасна, Скарлет. Ты ужасающе прекрасна. А я ужасен. Я делаю мерзкие вещи. Я подлый и отвратительный.

— Тоже правда, — сказала я. Но никто не обращал на меня внимания.

— Пожалуйста, Скарлет, прости меня. Прими меня. Позволь воспитать нашего ребенка. Ты должна. Иначе умру из-за твоего отказа.

Не могу поверить, что это и есть Гейбл Арсли. Пищит как девчонка. (Примечание: говорю им не в обиду — я ведь причисляю себя к их числу.) Я очень хотела отвести взгляд от этого па-де-де, но не могла.

Гейбл опустился на колени. Весьма неуклюжий маневр из-за протеза ноги. Скарлет резко вдохнула.

— Скатертью дорожка, Гейбл, — приказала она.

Он ее проигнорировал. Он полез в карман, и я сообразила, что сейчас произойдет.

— Скарлет Барбер, ты выйдешь за меня? — кольцо было серебряным и напоминало обернутый бантом кусок шпагата.

Мне хотелось сказать: она не пойдет за тебя. Ну конечно же не пойдет. Но я не могла выдавить и слова.

— В последний раз ты сказала, что я несерьезен, поэтому-то и не приняла кольцо. На этот раз я подготовился, — продолжал Гейбл.

Скарлет громко выдохнула.

— Гейбл, иди отсюда. Это не смешно и не романтично. Это просто, — она запнулась, — грустно. Я больше не могу любить тебя.

— Но почему не можешь? — проскулил он.

— Потому что ты на самом деле ужасен. Я думала, что ты изменился, но ошиблась. Люди, подобные тебе, не могут измениться. Ты был ужасен до отравления и ты остался ужасным. Ты продал фотографию моей лучшей подруги…

— Но на фотографии была не ты! — настаивал Гейбл. — На ней была она! Я бы никогда не сделал ничего такого, что ранило бы тебя.

Скарлет покачала головой.

— Анни — это я. Разве ты этого не знал? Пожалуйста, Гейбл, уходи. Сейчас около одиннадцати и я не хочу быть в города в комендантский час.

Гейбл порывался взять Скарлет за руку, но Дейзи Гоголь вклинилась между ними.

— Слушай-ка леди, — зарычала на него она словно медведица.

***

В автобусе Скарлет и я сели рядом с двумя людьми, а Дейзи и Нетти сели на несколько рядом вперед. Я подумала, что Скарлет уснула, потому что ее голова наклонилась к окну и она ничего не говорила. За три остановки от дома я услышала череду всхлипываний.

— Скарлет, что это?

— Ничего, — ответила она. — Гормоны, наверное. Не обращай внимания. — Я дала ей носовой платок из своей сумки. Она сморкалась полквартала. Приостановилась, а затем снова высморкалась.

— Я такая толстая, — сказала она. Я говорила ей, что это не так, но она не услышала меня. — Ох, Анни, что мне делать?

— По поводу чего? — уточнила я.

— Я не хотела беспокоить тебя, потому что у тебя есть собственные проблемы. Но все это полная катастрофа!

Катастрофа личной жизни моей лучшей подруги сложилась следующим образом:

1. Ее родители католики, так что не возникало вопроса по поводу сохранения ребенка, но Скарлет не была даже уверена, хочет она ребенка или нет.

2. Родители сказали, что теперь они не хотят платить за колледж («И определенно не за драматическую школу!»), так как Скарлет запятнала себя.

3. Ее мама на самом деле хотела ее свадьбы с Арсли и угрожала выкинуть ее из дома, если она не сделает этого.

4. Драматический клуб не собирался делать ее фотографию («И это после всего, что я сделала для них!» сказала она с негодованием.)

5. Если Скарлет не родит до выпуска, в Святой Троице сообщили, что на церемонии вручения аттестата она присутствовать не будет.

6. Арсли постоянно ее преследовал по поводу возвращения к нему и она боялась, что он сломит ее.

На этом моменте Скарлет вздохнула.

Я пыталась не быть эгоистичной и подумать об этом с точки зрения Скарлет. Я предположила, что может быть ей нужно вернуться к Арсли, если она по-прежнему любила его.

— Анни, я ненавижу его! Я честно не знаю, чем я думала. — Она остановилась. — Я начинаю верить, что я самая глупая девушка в мире.

— Скарлет, не говори так!

— Это правда. Иногда я смотрю на саму себя в зеркало, я стала такой пухлой и отвратительной, что отворачиваюсь от себя. Я думаю «Скарлет Барбер, ты вроде бы ничего не делала, но однако наделала ужасных ошибок за прошлый год».

Я сказала ей, что у меня были подобные мысли о себе не так давно.

— Но я в миллионы раз хуже тебя! Потому что все это тебе навязали. А я сделала все сама. — Она приостановилась. — Я действительно ненавижу Гейбла, но дело в том что… глупая, ужасная и смешная правда такова, что я одинока. Я так одинока, Анни. И Гейбл кажется иногда единственным человеком в мире, который даже рад меня изредка видеть.

Я положила ладонь на ее руку.

— Для отчета, я всегда рада видеть тебя, — сказала я. — И если что-то плохое произойдет с твоими родителями, ты всегда можешь прийти и остаться с Нетти и со мной. Ты и ребенок.

Скарлет поцеловала меня в щеку.

— На самом деле, Анни? Правда?

— Конечно. Это лучшее при отсутствии родителей и даже опекуна. Теперь я принимаю решения. Ты рискуешь стать невинным свидетелем в тяжелом преступлении. Но у нас более чем достаточно спален.

— Я ненавижу, когда ты страдаешь, — сказала Скарлет. — Я удивлена слышать такое. Ты всегда была такой скрытной. Даже от меня.

Я недавно пришла к осознанию, что это не лучший способ для жизни.

— Бабушка говорила что «семья заботится о семье». И ты моя семья, Скарлет. Ближе, чем банда преступников, с которыми у меня кровная связь. Мы были лучшими друзьями с того дня, как нас рассадили в алфавитном порядке в классе мисс Притчетт…

— Баланчина Аня. Барбер Скарлет.

— Нетти и я любим тебя. Лео тоже любил тебя…

Скарлет положила ладонь на мой рот.

— О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, остановись! Я не хочу больше плакать сегодня. В течение прошлых двух лет я прожила в слезах.

Автобус остановился на остановке Скарлет. Из-за объемной юбки, живота и высоты каблуков у Скарлет возникла проблема при подъеме с места. Я встала и предложила ей руку.

***

Ночью, после вечеринки, Вин вернулся в мою квартиру. Мы просто глазели друг на друга, но подозреваю, главная причина его прихода — ему официально исполнилось восемнадцать, а значит, комендантский час на него не распространялся. Мы прошли в мою комнату, чтобы не разбудить Нетти. Мы оба были голодны, но в доме поесть нечего. Вин заметил на комоде беспородную плитку шоколада.

Я рассказала, что купила ее в парке.

— Если ее съесть, она может оказаться ужасной.

Я сходила на кухню взять воды. Из крана ничего не потекло, только ужасный хриплый звук вырвался из труб. Я подумала, что днем вода закончилась. Но, наконец, вода побежала.

Обратно зайдя в свою комнату, я застала Вина за изучением шоколадки. Он снял куртку и протянул мне золотую фольгу от шоколадки.

— Смотри, это не Баланчин, — сказал он. — Обертка выглядит похожей, но под ней есть что-то еще.

— Да, я раздумывала, как такое могло произойти. Я купила ее возле «Маленького Египта». Я решила из-за обертки, что есть какой-то общий бренд.

— Не общий. — Вин протянул оказавшуюся под оберткой термопленку, чтобы я смогла прочесть: BITTER SCHOKOLADE, HERGESTELLT FÜR BITTER SCHOKOLADEN GMBH, MÜNCHEN.

— На похоронах кое-кто мне сообщил, что они много лет занимали четвертое место среди шоколадных семей Германии, — быстро произнесла я. — Семья жены Микки. Ты помнишь Софию… — София Биттер-Баланчина. София М. Биттер-Баланчина. София Маркес Биттер Баланчина. Бывшая Маркес-Биттер, не нравившаяся старшей сестре Тео. София Маркес Биттер, когда-то помолвленная с Юджи Оно…

Везде, где я была, она уже побывала первой.

Шоколад Биттеров под оберткой Баланчина.

У кого была возможность организовать широкомасштабное отравление поставки?

У кого была возможность выполнить это в трех странах?

Кого Юджи Оно защищал?

Я швырнула плитку на пол. От того, что она была тонкой и несвежей, она разломилась на кусочки.

Это же так очевидно. Я была глупа.

Вновь.

Мне пришлось сесть.

— Анни, все в порядке? — спросил Вин.

Я уже собиралась соврать: сказать, что мне нездоровится и что мы увидимся завтра; проводить его до лифта; затем вернуться в свою комнату, закрыть дверь и в одиночку раздавить ее. Но на самом деле я этого не сделала таким методом — то есть в одиночестве. Вин знал обо мне много страшных вещей — но находился здесь до сих пор.

Я глубоко вздохнула.

— А не София ли Биттер организовала отравление фретоксином? Это случилось во время ее приезда в Нью-Йорк — выйти замуж за Микки. А сестра Тео сказала, что София была помолвлена с Юджи Оно.

Вин кивнул.

— Но Джекс признался, ведь так?

— Никто не верит ему, — ответила я. — Думаю, кто-то из семьи убедил его признаться заодно, ведь он должен был сесть за стрельбу в сына прокурора.

— Звучит логично, — сказал Вин. — Он надумал направиться к нему на бал. К нему.

— Нему — значит, тебе. — Я прервалась, чтобы поцеловать его. — Джексу в любом случае пришлось бы отправиться в тюрьму. Поэтому он решился взять на себя что-то еще.

Нетти вышла с кухни. На ней была пижама, она сонно терла уголки глаз.

— Если Шоколад Биттера правда в Германии на четвертом месте, — сказала Нетти, — может, София думала улучшить положение за счет расширения бизнеса в Америке. Слушайте — она выходит замуж за Микки лишь бы подобраться достаточно близко для уничтожения Баланчиных. Или взять бизнес в свои руки.

— Когда ты проснулась? — поинтересовалась я.

— Сейчас. Вы двое шумные. Привет, Вин.

— Нетти, девчушка ты моя, — поздоровался Вин. — Вопрос, Микки ей помогал или это для него будет новостью тоже?

— А также, договорилась ли она об убийстве Лео? — прибавила Нетти. — И это она пыталась убить нас с Анни?

— Помимо Юджи Оно, мне думается, она была единственной в пределах досягаемости, чтобы организовать нападения, — сказала я.

Нетти вздохнула.

— Что нам теперь делать? — спросил Вин.

Нам. Нахально для него, но я почувствовала себя лучше.

— Я даже не уверена, — сказала я. Если это действительно она убила Лео, мне нужно сделать очень тяжелую вещь. Но как сказала Чарльз Делакруа, сперва-наперво нужно убедиться. Выяснить, кто состоял с нею в заговоре. В то же время, как бы я ни была благодарна Нетти и Вину, признаться, что я собираюсь кое-кого убить, была не готова.

— Нужно съездить к Джексу. У него может быть какая-то информация, да и он донимает меня встречей, просит увидеться в течение месяца.

Я опустилась на колени и убрала крошки шоколада Биттеров в мусорную корзину. Я подняла золотую фольгу, чтобы положить ее в сумку, но Нетти забрала ее у меня. Она сложила ее пополам, чтобы она стала квадратной, затем сложила еще несколько раз. Вернула она мне маленького золотого дракона.

— Эй, ты где этому научилась? — захотел узнать Вин.

— В лагере для одаренных, — пояснила она.

Как видите, так я и думала. Он не прошел даром

ГЛАВА 15

Я ИДУ В РИКЕРС

По понедельникам и вторникам на острове Рикерс часов посещения не было. А в среду я не пошла, поскольку график посещения определялся по фамилиям. Проведя расследование, я определила, что день Джекса — четверг. Вдобавок я прочитала исчерпывающий себя дресс-код: никаких купальников, рваного или просвечивающего, лайкры, шляп, капюшонов или униформ. Он также гласил, что «посетители должны в обязательном порядке надеть нижнее белье». (Примечание: ну никаких даже отдаленных шансов выйти без него.)

Запрет на униформу отметил тот факт, что я больше не ученица Святой Троицы. Жизнь в форме была намного проще. Одеваясь в то утро, я решила придумать себе новую. Но какую? Форма предназначена отражать жизненный статус. Больше мне не суждены ни колледж, ни школа. С длинным списком правонарушений за спиной было невозможно стать криминалистом. Я больше не какао-фермер. Не опекунша брата. Или даже сестры. Нетти уже в состоянии позаботиться о себе.

На данный момент я ни больше, ни меньше как девушка с печально известной фамилией и вендеттой, а то и двумя.

Но что надеть на отмщение моего убитого брата?

Добираться до Рикерса пришлось с пересадкой, я зарегистрировалась и наконец меня ввели в комнату с привинченными к полу столом и стульями. Лучше бы я посетила его за пластиковым экраном с телефоном, как показывают в старых фильмах, но полагаю, мой кузен не считается особо опасным, чтобы заслужить таких мер предосторожности.

Я села и минут десять спустя в комнату вошел Джекс.

— Благодарю за визит, Анни, — сказал он. Внешность Джекса с последней нашей встречи изменилась. Он побрил голову. Нос явно сломан в нескольких местах, но залечен, одна скула пугающе скошена. Выше бровей наложены швы.

— Я теперь не такой хорошенький мальчик, которого я играл, а, кузина?

— Ты никогда не был хорошеньким, — сказала я, но не могла не пожалеть Джекса. Он всегда трепетно относился к внешности.

Джекс рассмеялся и сел за стол напротив меня.

Я хотела расспросить его о многом, конечно, но лучший способ борьбы с Джексом — это позволить говорить ему.

— Ты наконец пришла, — прокомментировал он.

— Ты умолял бы меня месяцами.

Джекс тряхнул головой.

— Не-а, ты пришла не за этим. Никто не любит Джекса. Ты, наверное, до сих пор в обиде за мой выстрел в твоего парня. Тебе просто что-то нужно.

Я взглянула на часы.

— А как ты думаешь, чего я хочу?

— Как я уже писал. Информация, — сказал он.

Верно.

— Твой отец умер.

— Юрий, да, я слышал. Кого это заботит? Этот человек мне не отец.

Было трудно поверить, что он не испытывал особых чувств к отцу.

— Вернемся в сентябрь, ты сказал, что Нетти и я в ужасной опасности, и возможно знаешь, что с тех пор были совершены покушения на наши жизни, а Лео погиб.

— Лео погиб? — Джекс мотнул головой. — Это не должно было зайти так далеко.

— Что не должно было? Что ты имеешь в виду?

— Мне тяжело… — Джекс понизил голос, — кто-то в Семье попытается прихватить тебя и твою сестру. Таким образом, никто со стороны Леонида Баланчина не вмешается в бизнес. Хотя никто не собирался трогать Лео. Он отправился туда, куда ты его и послала. Он был вне игры.

— Кто, Джекс? Скажи, кто именно.

Джекс помотал головой.

— Я… не уверен. Хорошо, смотри, в чем дело. Отравить всех я не мог.

— Я верю.

— Правда? — Джекс удивленно помолчал. — И я не хотел стрелять в твоего парня. То, что я тебе сказал в прошлом году, правда. Я хотел ранить Лео и забрать обратно к Юрию. Но не повезло и случилось что случилось — я попал в твоего парня. Я бы отбыл срок в два месяца за стрельбу, но… Ну, а дальше ты знаешь, как оно пошло. Так вот, Юрий велел Микки сходить ко мне. Он сказал «Сити-холлу нужно имя отравителя Баланчина, чтобы Семья могла оставить все позади». И я принял вину на себя.

— В обмен на что?

— Микки позаботится обо мне, когда я выйду.

— Но какое отношение это имеет ко мне и Нетти?

Джекс закатил глаза.

— Как я и сказал, что произойдет, когда я выйду, а Аня Баланчина и ее сестра уже взрослые женщины? Что остановит их от пули промеж глаз за все те вещи, что я совершил? И Микки сказал, что обработает тебя.

Джекс ничего не знал о Софии Биттер.

— Джекс, ты это и хотел мне рассказать? Это отнюдь не значит, что он бы в меня выстрелил! Думаю, он намеревался со мной сотрудничать.

— Но ты же сказала о покушениях на тебя и сестру…

— А что насчет жены Микки?

— София? Сомневаюсь, что она вовлечена. Она просто женщина.

— Звучит сексистки. — Я встала. Разговоры с Джексом пустая трата времени.

— Подожди! Аня, не уходи! Когда ты упомянула об этом, я вспомнил, что впервые встретился с Софией Биттер прямо накануне отравления.

Я медленно опустилась на стул.

— Она прибыла в Нью-Йорк где-то на неделю-две раньше. Ни о чем таком в то время я не думал, но возможно, ты права. Может быть, ее прикрыла зашита Микки. — Бледное лицо Джекса начало розоветь. — Быть может, этот олух единственная причина, почему я здесь! — Он спросил у меня о доказательствах причастности Софии Биттер и рассказала ему об обертке и том факте, что она из тех нескольких людей, знавших о местонахождении меня и моих родных.

— Она не сделала бы этого в одиночку, — сказал Джекс. — У нее должен был быть сообщник.

Тут у меня был очевидный выбор.

— Юджи Оно?

— Уверен, он. Но я имел в виду кого-то изнутри.

— Ее мужа.

Этот разговор зациклился.

— Да, но дело в том, Анни, и может быть ты этого не понимаешь, но от отравления Микки больно как никому другому. Он следующий в роду наследует Шоколад Баланчина. Отравление уверило всех, что он и Юрий слабы. — Джекс пробежался пальцами по незримым волосам. — Что насчет Толстого? Нет, Толстый бы никогда. Слишком сильно любит шоколад. И тебя. А адвокат, работающий на вас?

— Мистер Киплинг? — спросила я.

— Нет, Саймон Грин.

Последнее имя, которое я ожидала услышать от Джекса.

— Откуда ты знаешь Саймона Грина?

— Встречал его годы назад в лагере, когда мы оба были детьми.

— В лагере? Где это ты был?

— Нигде. Вероятно, в этой семье я не единственный бастард.

— Что ты такое говоришь?

— Ты разве не подозревала?

— Подозревала о чем?

— Что Саймон Грин связан родством с Юрием. Или даже твоим отцом. И если это правда, можно поверить…

Я встала и треснула Джекса по его обезображенному поломанному лицу. Я стала сильнее за месяцы ручного труда и ощутила, как от моей руки сминается щека.

Ко мне подбежал охранник и оттащил подальше от Джекса. Меня попросили покинуть остров Рикерс.

— Все хорошо, Аня! Мне жаль. Я не хотел выказать неуважение к твоему отцу, — отчаянно заорал мне в спину Джекс. — Я больше не могу здесь оставаться! Ты знаешь, что я не имею ничего общего с отравлением и не должен быть здесь. Ты должна мне помочь, Анни. Я могу здесь умереть, Анни! Попроси отца твоего парня помочь мне!

Я не обернулась, потому что охранник толкал меня в сторону выхода. Будь даже я физически в состоянии это сделать, то не стала бы.

Это проблема Джекса. Он сболтнул что в голову взбрело. Папа говорил, что людей, которые говорят что угодно, следует игнорировать.

Но что папа знал? Став старше, я стала удивляться тому, что многое из сказанного им оказалось наугад.

Только взгляните, как успешно Джекс впрыснул в мою голову яд.

Дейзи Гоголь поджидала меня снаружи помещения для посетителей.

По пути домой, в автобусе, в котором я ехала, холодно не было, но я задрожала.

— Что такое, Аня? — спросила она.

Я сказала ей, что человек, с которым я виделась, сказал гадость о моем мертвом отце.

— Этот человек, безусловно, преступник, — сказала Дейзи.

Я кивнула.

— И лжец?

Я снова кивнула.

Дейзи пожала своими покатыми плечами.

— Думаю, безопаснее выбросить его из головы.

Дейзи порывисто обхватила меня своими мускулистыми руками и прижала к груди.

Она права. Слова Джекса не могли быть правдой. Я не хочу расспрашивать мистера Киплинга об этом. Я не хочу вспоминать. Не хочу, чтобы сестра это слышала. Хотелось стереть это из своего мозга. Поместить с вещами, о которых узнала за школу и которые мне не понадобятся: линию Гекаты в Макбете, теорему Пифагора и собственную преданность отцу. Прошло, все прошло.

(Примечание: если у меня будет дочь, первым делом я дам ей совет, что злостное невежество почти всегда есть ошибка.)

***

Добравшись до дома, мне нужно чем-нибудь занять мысли или хотя бы руки. Я решила разобрать вещи Имоджен. Много у нее их не водилось — книги, одежда, туалетные принадлежности — но полагаю, ее сестра хочет их вернуть. Случись такое с Нетти, я бы тоже захотела забрать ее вещи (А что случилось с вещами Лео?)

В тумбочке Имоджен я обнаружила экземпляр «Холодного дома» Нетти, я дарила ей на день рождения. Сколько воды утекло. Это был довольно длинный роман, Имоджен прочитала всего около двухсот страниц. Бедная Имоджен больше никогда не узнает конец этой истории.

Я только собиралась бросить сумочку Имоджен в коробку, как заприметила в ней книгу в кожаном переплете. Я открыла обложку. Тот самый дневник, о котором упомянула Нетти.

Я полистала страницы. Ее каракули выглядели знакомыми — крошечный, женственный и наклонный почерк.

Этот личный дневник начинается около двух лет назад. В основном она описывала прочитанное. Заядлой читательницей я не была и находила все это довольно скучным. Однако запись, сделанная больше года назад, за февраль 2083 года бросилась мне в глаза:

«Здоровье Г. ухудшается с каждым днем. Мистер К. попросил помочь ей умереть».

Несколькими неделями позже:

«Дело сделано. Г. отправила детей на свадьбу. Мистер К. отключил электроснабжение здания на час. Я ввела Г. наркотики, страдать она не будет & я держала ее за руку & мистер Киплинг за другую & наконец глаза ее сомкнулись & сердце остановилось. Покойся с миром, Галина».

Я запустила книгу через всю комнату, и когда она приземлилась, расслышала нежный плач страниц. Имоджен Гудфеллоу помогла бабушке совершить самоубийство! А мистер К. — это определенно мистер Киплинг.

Я бросила дневник в холщовую сумку и поспешила к дому мистера Киплинга. Небо весь день было угрожающе серым, но исполнило угрозу только вечером — пошел сильный дождь. Ни я, ни Дейзи Гоголь, настоявшая пойти со мной, зонтики не прихватили и промокли к тому времени, как добрались до квартиры мистера Киплинга в Саттон-Плэйс.

Я редко навещала его здесь. Большинство дел могло подождать до утра. Я попросила портье позвонить, но он узнал меня и махнул в сторону лифта. Дейзи Гоголь решила остаться в холле.

Дверь открыла Кейша, жена мистера Киплинга.

— Аня, — сказала она, протягивая ко мне руки. — Ты промокла насквозь и замерзнешь. Проходи. Я принесу полотенце.

Я вошла в прихожую, забрызгав их мраморный пол.

Кейша вернулась через минуту с полотенцем и мистером Киплингом.

Лицо мистера Киплинга выражало беспокойство.

— Аня, что такое? Что-то случилось?

Я сказала ему, что нам нужно поговорить наедине.

— Да, конечно, — согласился мистер Киплинг. Он проводил меня в свой домашний кабинет.

Одна стена полностью покрыта фотографиями. Преимущественно жены и дочери, но также попадались мои отец и мать, я, Нетти и Лео. Я заметила одну или две с Самоном Грином.

Я выложила дневник на деревянный стол.

— Что я вижу?

— Дневник Имоджен.

— Я и не знал, что она завела его.

Я сказала, что тоже не знала.

— Она говорит кое-что, — я помолчала, — кое-что о вас.

— Мы были друзьями, — ответил мистер Киплинг. — Не понимаю, о чем ты говоришь, пока ты не объяснишь мне.

— Вы с Имоджен убили бабушку?

Мистер Киплинг тяжело вздохнул и подпер лысую голову руками.

— Ох, Анни. Галина хотела этого от нас. Она сильно страдала. Все время болела. Она сходила с ума.

— Как вы могли так поступить? Вы знаете, что загнали бабушку в гроб? Лео вляпался в борьбу с Микки на похоронах, затем стрелял в Юрия Баланчина, и его самого взорвали. А мне пришлось стрелять в Джекса. Отсидеть в Свободе. И все остальное. Весь этот ужас творится с бабушкиной смерти!

Мистер Киплинг покачал головой.

— Ты умная девочка, Аня. Я думал, ты понимаешь, что это началось задолго до ее смерти.

— А что я должна понимать? Я ничего не понимаю! Я весь этот год блуждаю впотьмах. Это вы наставили меня на этот путь. — Лицо мое покраснело, а в горле запершило. — Вы предали меня. Бабушка и Имоджен, вероятно, в Аду! И вы отправитесь туда же!

— Не говори так. Я никогда не предавал тебя, — настаивал мистер Киплинг. — Правда в том, что я работал на Галину так же, как работаю на тебя. Как я мог ей отказать?

— Вы должны были подойти ко мне.

— Твоя бабушка хотела защитить тебя, а не вовлекать.

— Она не была в добром здравии. Не знала, чего хотела. Вы так сами сказали. В любом случае, вы не имели права.

— Анни, я люблю твою семью. Любил твоего отца. Любил Галину. Люблю тебя. Ты должна знать, я сделал все возможное. То, что считал правильным. — Он обошел стол и положил руку на мое плечо, но я ее стряхнула.

— Я должны вас уволить, — прошептала я. Голос мой охрип, я была на грани его потери. Целый день кричала на людей.

— Дай мне отсрочку. Лишь в этот раз, — умолял мистер Киплинг. — Я люблю тебя, Анни. Люблю как собственную плоть и кровь. Наверное, есть юристы лучше меня. Но твое дело для меня не просто дело. Твой отец был лучшим человеком, которого я знал, и я обещал ему заботиться о вас. Ты это знаешь. Если я снова предам тебя, пусть даже случайно, ты немедленно уволишь меня. Господь мне свидетель, я сам уволюсь.

Я подняла взгляд на мистера Киплинга. Он умоляюще протягивал ко мне руки. Я подвинулась ближе и позволила обнять себя. По ряду причин я не смогла заставить себя упомянуть о Саймоне Грине.

ГЛАВА 16

Я ПОСЕЩАЮ ЦЕРКОВЬ

Не считая похорон, в церкви я не была с сочельника. Сперва у меня были веские причины для прогула — бега, Свобода, домашний арест — но даже став свободной, я обнаруживаю, что не хочу возвращаться туда. Наверное, заявить, что я потеряла веру слишком громко, но другого способа описать это я придумать не могу. Я долго была набожной, и к чему это привело? Лео умер, мудрость веры — тоже, а меня укачивало в грузовом суденышке в середине Атлантики.

(Итак, почему же я отправилась в церковь этим воскресеньем? Надеялась воспламенить тлеющие угольки моей веры? Вовсе нет, читатели.) Причина моего похода в церковь была решительно не связана с Господом. Я надеялась застигнуть Софию Биттер. Решила, что Чарльз Делакруа, враг мой, прав. Лучший способ решить вопрос об участии Софии — это задать его напрямую. Даже если она солжет, ложь эта расскажет мне многое. К тому же она не попытается убить меня среди церкви.

Нетти велела мне разбудить ее, чтобы пойти в церковь вместе, но мне там никто не был нужен. Я с утра пораньше прогулялась до церкви святого Патрика, не дожидаясь автобуса.

Я не распыляла внимание на службу, а разглядывала с балкона Софию Биттер. Она сидела в середине и на ней была надета красная шляпка с орнаментом-пауком. Микки на ее ряду не было.

Когда месса закончилась, я сбежала вниз, в галерею, поговорить с Софией Биттер.

— София, — позвала я.

Она неторопливо развернулась, словно танцевала вальс. С высоты своего роста я разглядела, что на шляпке был не паук, а два малиновых бантика друг над другом.

— Аня, — поприветствовала она. — Как я рада тебя видеть. Извини меня. Я собиралась сходить на исповедь. — София приблизилась ко мне и расцеловала в обе щеки. Губами теплыми и липкими от бальзама. Я спросила ее, куда делся Микки, и она ответила, что после смерти Юрия он ходит в церковь своего отца, когда вообще не пропускает воскресные мессы.

— Ну, — сказала она, — я побегу занимать очередь на исповедь.

Я спросила ее, что же такое тяжелое гнетет ее душу.

София склонила голову набок и слегка улыбнулась. Она остановилась заглянуть мне в глаза, позаботившись сохранить дружелюбие и непроницаемость.

— Это шутка, да?

Я сделала свой голос легким как перышко.

— Кузина София, происходят престраннейшие вещи. Я гуляла по Музейной миле, там мужчина торговал шоколадом. И, разумеется, я попросила у него «Особый Темный Баланчина». Он же мой любимый, ты знаешь. С тех пор, как бабушка умерла, а Джекса упекли в тюрьму, мне домой его никто не приносит. — Я прервалась, чтобы взглянуть на Софию. Выражение ее лица было пустым, как и мое собственное, но мне показалось, что зрачки ее чуть расширились. Что там доктор Лау говорила на этот счет? — Так вот, я купила плитку и забыла о ней, пока моему парню, Вину — помнишь его? — не захотелось шоколада. Ты ни за что не догадаешься, что я обнаружила под оберткой Баланчина. Это оказалась плитка шоколада Биттера. Точнее, я думаю, что Биттера. Семьи кузины Софии. Как странно, что плитка Биттера оканчивает путь под оберткой Баланчина.

София открыла рот, чтобы ответить, и на секунду я даже подумала, что у нее есть вполне логичное объяснение случившемуся. Мимо нас проходили другие прихожане. Она решительно захлопнула рот и улыбнулась шире, чем прежде.

— Это все мед, — фыркнула она.

— О чем ты говоришь?

— Это все мед. А он должен быть у пчелы. — София поправила нелепую шляпку и сощурившись, пристально уставилась на меня. — Итак, мы впервые смотрим друг на друга, — сказала она и сняла свои перчатки. — Какое облегчение. Конечно, я в курсе того, о чем ты говоришь. Так уж вышло. Рабочие должны снимать оба слоя с обертки, но они ленятся, Аня. Иногда забывают.

— Но зачем выдавать шоколад Биттера за Баланчина?

София на мой вопрос не ответила. Вместо этого она по-дурацки загремела, почти как змея хвостом.

— Ты подстроила нападения на нас с Нетти?

София ничего не ответила.

— Ты убила Лео?

— Лео убила бомба в машине. Так сказал Юджи Оно. Я тут ни при чем.

Я пыталась сдерживать свой голос.

— Ты подстроила нападения на нас с Нетти?

— А что, если я скажу, что это я подстроила нападение на тебя? Ущерб станет меньше? Ты глупая девчонка, Аня Баланчина. Юджи Оно отзывался о тебе хорошо, но я ничего не обнаружила в тебе, кроме разочарования.

— Я не собираюсь нравиться тебе. Мне нужно только узнать, ты подготовила убийство или нет.

Уголки нижней губы Софи опустились вниз, выражая поддельный ужас.

— Воскресенье, Аня. Мы же в церкви! — она прерывалась. — Никто помимо Лео не погиб; возможно, ты приняла случившееся за предупреждение.

— А что насчет твоего собственного кузена? Тео очень пострадал.

— Он не должен был вмешиваться. Я всегда ненавидела эту семейную ветвь, и они всегда ненавидели меня. — Это не может быть правдой. Почему тогда они были добры ко мне, заставившей верить, что я подруга Софии? — Но все это в прошлом, Аня. А что ты собираешься делать сейчас? Если убьешь меня, это будет пустая трата усилий. Мои родственники из Германии придут за тобой и Натальей, и мы, Биттеры, заставим Баланчиных выглядеть крольчатами.

Она обнимает меня и шепчет на ухо: — Я ничего не предпринимала насчет смерти Лео. Это мой муж. Он сентиментален и идиот. Раз уж ты не согласилась выйти за Юджи, он не преминул воспользоваться случаем и узнать у него, где Лео и убить его. — София отошла от меня на шаг, но снова придвинулась поближе поцеловать меня.

— Какая утрата. Юрий был стариком, а Лео никого в Японии не тревожил.

— Я не понимаю. Зачем убивать нас? Никто из нас не занимается шоколадом.

София рассмеялась.

— Ты знаешь о проблемах «Шоколада Баланчина»? Не то, что это организованная преступность, а то, что не организована твоя семья. Такая неорганизованная компания как «Шоколад Баланчина» наслаждается преимуществом на рынке беспричинно. Ты хоть представляешь, как мне было трудно? Я думала, выйдя замуж за твоего кузена, получу шанс прибрать все к рукам…

Однажды «Шоколад Биттера» провалился, — сказала она. На немецком рынке было слишком много конкурентов, а единственный способ спасти бизнес — это перевезти его на чужую территорию. После смерти моего отца они узнали о беспорядках в «Шоколаде Баланчина», потому очевидный выбор пал на Америку. Она со своим приятелем из старшей школы Юджи Оно задумали план, согласно которому оба создают на американском рынке хаос и устремляются делить плоды. Она сделала ход с отравлением. Свадьба Софии и Микки была другой частью стратегии, разработанной Юджи Оно. Испорченные продукты питания Баланчина нужно было чем-то заменить — а почему бы и не маркой Биттеров? Простаивали целые склады, забитые несъеденным горьким шоколадом.

Была только одна проблема: в какой-то момент Юджи Оно передумал насчет желания уничтожить Баланчиных.

София при этом закатила глаза.

— Он разглядел в тебе потенциал. И убедил Микки тоже его увидеть. Поэтому вместо того, чтобы погрести Баланчина под землей, он намеревался его сохранить. Для тебя, Аня. Я тогда подумала, как все было неправильно. Я торчала в этом ужасном городе замужем за скучным человеком. И поэтому делала все, что было в моих силах.

— Ты все еще не ответила, ты ли это пыталась убить нас с Нетти.

София тряхнула головой.

— Вы обе живы, ведь так? Какая разница, если попытки были неудачными? Это в прошлом, я так скажу.

— Твоего кузена почти убили! Моя подруга Имоджен погибла! А все из-за чего? — Я обхватила ее шею, но не сжала, а она не закричала.

— Из-за вполне обычных вещей, Аня. Из-за денег. И крошечной частички любви. — Она прервалась. — Что, если я пообещаю уехать? Что, если я вернусь в Германию и мой брак с Микки будет расторгнут? Можешь расправиться с ним за смерть брата без меня. Или просто позвонить сегодня же днем.

Брата за отца. Что, если мы никогда не увидимся снова?

— А почему я не могу просто убить тебя?

— Здесь? В соборе святого Патрика? Такая хорошая католичка как ты? Я поверю, если увижу собственными глазами.

София рассмеялась.

— Ты не хочешь меня убивать, потому что ты не убийца. Вот что я сказала Юджи Оно, впервые увидев тебя. Этот ребенок может быть смышленее наших кузенов, но у нее кишка тонка для нашей стратегии.

— Это не так.

— Считаешь себя крутой, отрезав руку наемнику. Травмировать кого-то недостаточно жестко, особенно когда вообще-то собирался его убить. Сейчас умным решением было бы вытащить из-под пальто мачете и ударить меня прямо в сердце, либсен. Но ты не хочешь. Не завидую тебе. Дочери полицейской и преступника. В твоем сердце полным ходом идет война с самой собой. Итак, ты меня отпустишь. Считаешь, что ты в раздумьях, но решение принято.

Я убрала с ее шеи руки и она начала потихоньку пятиться от меня.

Я подбежала и вонзила мачете в бок, лезвием рассекая ее кашемировое пальто.

— Черт. Это было любимое, — сообщила София.

— Скажи только одну вещь. Кто помогал тебе? Ты не могла провернуть отравление в одиночку. Это должен быть кто-то из нас. Толстый?

Она отрицательно мотнула головой и паук на ее шляпке подпрыгнул вверх-вниз.

— Юрий? Микки? Джекс?

Она прищурилась, словно это могло помочь получше разглядеть меня. Губы ее сложились в подобие улыбки.

— Молодой юрист, — шепнула она.

— Саймон Грин… Саймон не мог.

— Мог. Он ненавидит твоего отца, Аня. И тебя тоже.

— Я не верю тебе. Саймон Грин не ненавидит меня. — Я не могла перестать думать о том, что сказал Джекс.

— У людей на все есть причины под солнцем. — София пожала плечами. — Все наши карты на столе. Зачем мне лгать?

Она повернулась и быстрым шагом вышла из церкви. Жаль, что убить ее я не смогла, но София была права: я все еще была католичкой, достаточно хорошей, чтобы не делать таких вещей в церкви.

Я заколебалась. Подумала, что могла бы вместо этого убить ее на ступеньках.

Я собиралась броситься вдогонку, когда по голове меня ударило что-то тяжелое.

Несмотря на воспитание, должна признаться, что произнесла имя Господа всуе.

Я повернулась вовремя, чтобы разглядеть, как прямиком в мой лоб летит Библия.

Перед ударом София Биттер рассмеялась.

***

Я прихожу в себя на больной койке. Чувствовала я умеренную боль и невероятное раздражение. Я позволила Софии Биттер уйти. Кто знает, где она или какую беду она навлечет? К тому же я устала от пребывания в больнице почти так же, как от Свободы.

Мне нужно идти. Я встала, чувствуя себя несколько одурманенной. В больнице я пробыла недолго, а потому на мне до сих пор моя одежда. Я нашла обувь (но не мачете) в шкафу. Зашла в ванную — подытожить свои травмы. Огромные шишки на лбу и затылке. Вторую я под волосами не разглядела. Если не считать их, то я в целости и сохранности.

Я высунула голову в дверной проем. Медсестер, казалось, не было, поэтому я сделала свой ход. Прошла по коридору, затем мимо стойки регистрации. Меня никто не заметил. В зале ожидания я увидела Дейзи Гоголь и Нетти. Лицо сестры было покрасневшим и заплаканным, а Дейзи — бледным и напряженным.

Я подошла к ним.

— Ш-ш-ш, — сказала я.

— Анни, какого ты выбралась из кровати? — прикрикнула Нетти.

— Я в порядке, но мне надо идти, — сказала я им.

— Ты бредишь, — сказала Нетти. — Кто тебя ударил? Что произошло?

— Я объясню позже. Я в порядке.

— Ты не выглядишь в порядке, — настаивала Нетти. — Не выглядишь. Если не вернешься в палату, то, клянусь Богом, Аня, я закричу.

Я бросила взгляд на стойку регистрации. Несмотря на истеричный тон сестры, внимания на нас не обращали. Больница в криминальном городе была переполнена, персонал фильтровал взволнованные крики.

— Нетти, мне нужно кое о чем позаботиться, и оно совершенно не терпит отлагательств. — Я обернулась к Дейзи. — У вас случайно мой мачете не завалялся?

Дейзи Гоголь не потрудилась ответить на мой вопрос. Вместо этого она перевела взгляд на мою сестру.

— Я чувствую себя ужасно, Аня. Я не должна была отпускать тебя в церковь без меня. Думала, все будет отлично. В конце концов, это же церковь.

— Все отлично, Дейзи.

— Я пойму, если ты меня уволишь, — сказала Дейзи Гоголь.

Я не хотела ее увольнять, а только узнать, забрала ли она мое оружие.

— Оно у меня, — сказала она. — Но я не могу тебе его отдать.

— О, Бога ради.

— Мне жаль. Моя работа — защищать тебя, а не способствовать. — Дейзи Гоголь оторвала меня от земли, словно я ничего не весила — уж поверьте мне, сколько-то я да весила; я невысокая, но плотная (да, и в другом смысле слова тоже) — и потащила меня к стойке. — Эта девушка получила травму голову, но покинула свою палату, — сказала Дейзи Гоголь медсестре.

Медсестра выглядела невыносимо скучающей, словно это обычное явление — когда гигантская женщина тащит девушку поменьше. Она велела Дейзи отволочь меня обратно в палату, куда в ближайшее время придет на осмотр доктор. Пока мы шли по коридору, я взвесила свои возможности. Пересилить Дейзи Гоголь я не могла, а вот обогнать…

Она нежно уложила меня на кровать, будто я была любимой куклой.

— Мне жаль, Аня.

— Я понимаю.

— Но я кое-что смыслю в травмах головы, тебе нужно провериться в течение следующего дня. Что бы ни стряслось, оно с уверенностью подождет, пока ты не начнешь мыслить ясно…

Я выпрямилась и оттолкнула ее так далеко, как только могла. Воздействия это не возымело, но она была ошеломлена настолько, что дала мне время сбежать из палаты.

— Забери Нетти домой! — попросила я, убегая.

Поскольку мачете у меня не было, первым местом, куда я направилась, стал притон Толстого. Мне требовалась помощь, прежде чем отправиться на разборки с Микки и Софией.

— Анни, с чем прибыла? — спросил Толстый.

Я бежала от самой больницы и потому задыхалась.

— Ты был прав. Нападения спланировала София Биттер. И я полагаю, за отравления ответственна она же, — проговорила я.

Толстый налил себе порцию эспрессо.

— Да, это имеет смысл. Думаешь, Микки тоже принимал участие?

— Не уверена. София говорит, что это он убил Лео в отместку за то, что тот сделал с Юрием. Правда, возможно, она соврала, чтобы снять ответственность за смерть Лео.

— А самый легкий способ — это ткнуть пальчиком в своего муженька. — Он умолк, чтобы взглянуть на меня. — Иисусе, что случилось с твоим лбом?

— Я встала между грешницей и ее Библией, — объяснила. — Хочу посмотреть Микки в лицо, ты мне нужен.

Толстый кивнул.

— Я возьму пистолет.

Когда мы добрались до особняка Микки, дверь открыл слуга.

— Мистера и миссис Баланчиных нет дома. Они сказали, что собрались посетить своих родственников.

Я сказала Толстому, что нам нужно ехать в аэропорт, но он потряс головой.

— Мы даже не знаем, в какой. Может быть, лучшее, что может произойти — оба покинут город. Подумай об этом, Аня: если они останутся, мы своими руками развяжем междуусобную войну. Если они сойдут со сцены, все вернется в свое русло и это будет хорошо.

— Но я хочу знать для уверенности, что это Микки убил моего брата!

— Я это понимаю, Анни. Но что значит эта уверенность? София сказала. А Микки сбежал. Ты выгнала их из города, так успокойся, ведь по правде говоря, это все, чего ты сейчас добьешься.

Мне это показалось невероятно наивным. Если они и уехали из города, это вовсе не значит, что навсегда.

— Нам нужно повидать Саймона Грина, — сказала ему я.

— Юриста? Зачем? — спросил Толстый.

Я пересказала слова Софии о том, что он вовлечен в отравление.

— Толстый, ты когда-нибудь слышал сплетню о том, что Саймон Грин может иметь какое-то родственное отношение к нам?

Толстый задрал голову, его губы скривились в усмешке.

— Анни, слухи о нас ходят всегда. Большинство не стоят того, чтобы заморачиваться ими.

Но я не отступлюсь.

В доме Саймона мы поднялись по шести лестничным пролетам. Голова весила пуд и я жалела, что не попросила предусмотрительно в больнице аспирина перед тем как сбежать.

Мы обнаружили открытую дверь и стоящего в центре комнаты мистера Киплинга. Он пробыл тут не слишком долго, потому что до сих пор пытался отдышаться после путешествия по лестнице.

— Он уехал, — сказал мистер Киплинг. — Саймон Грин уехал.

— Откуда вы узнали?

Мистер Киплинг кивнул Толстому, затем протянул мне обрывок бумаги:

Дорогой мистер Киплинг,

меня обвиняют в преступлении, поэтому я должен покинуть вас, дабы очистить свое доброе имя.

Вы были для меня как отец.

Прошу простить, что не предупредил заранее.

Прошу простить меня.

Саймон Грин, эсквайр.

— Есть какие-то идеи? — спросил меня мистер Киплинг. — Аня, что случилось с твоей головой?

В ответ на его вопрос я задала собственный.

— Мистер Киплинг, почему вы здесь?

— Саймон Грин просил прийти, я и пришел. Мне следует задать тебе тот же самый вопрос, полагаю.

Я рассказала, что София Биттер сообщила об отравлении, что Саймон Грин ненавидел моего отца и его детей.

Мистер Киплинг перевел взгляд на Толстого.

— Можешь оставить нас наедине?

Толстый кивнул.

— Если понадоблюсь, я в холле.

Мистер Киплинг покачал головой.

— Нет, Аня. Саймон Грин любит вас. И я люблю Саймона.

Я припомнила день, когда у него случился сердечный приступ.

— Вы никогда не задумывались, что это было подстроено?

— Нет, не задумывался. Я не следил за питанием и не берег себя.

— Послушали бы вы Саймона Грина в суде в тот день. Была ли его некомпетентность нарочной? Вдруг он намеревался заключить меня в Свободу?

На это мистер Киплинг сказал, что звучит это предположение параноидально и безумно.

— Он знал все деликатные подробности моего дела. Знал наше местонахождение. Знал все, мистер Киплинг! Если он все это время сотрудничал с Софией Биттер!

— Нет! Он никогда с ней не сотрудничал.

— Почему же? — спросила я.

— Он никогда с ней не сотрудничал, потому что он…

— Кто он? — потребовала я. — Мистер Киплинг, кто такой Саймон Грин?

— Мой подопечный, — отвечал мистер Киплинг.

— Кем он приходится моему отцу?

— Перед тем как попасть под мою опеку, он был на попечении твоего отца.

— Почему мой отец взялся его опекать?

— Аня, я обещал.

— Он мой… — Я не могла это выговорить. Не могла заставить себя это произнести. — Он мой сводный брат?

— Это было так давно. Какой смысл ворошить прошлое?

— Скажите правду! — рявкнула я.

— Я… видишь ли, Аня, есть весомая причина, по которой Саймон Грин не может быть вовлечен в причинение тебе вреда. — Мистер Киплинг вынул из своего бумажника мини-планшет. Включил его и показал мне дисплей. На нем был изображен мой отец, стоящий с маленьким мальчиком. Им оказался Саймон Грин. Я узнала его глаза, похожие на папины и Лео. — Твой отец… ну, можно сказать, он принял Саймона. Взял под свое крыло.

— Я не понимаю, что означает это «можно сказать». Он либо принял его, либо нет. Почему он принял его и не сказал нам?

— Я… может быть, он запланировал на потом, но прожил недостаточно долго. В рассказываемой мной истории отец Саймона Грина работал с твоим отцом. Он погиб на работе, а когда умерла и мать, твой отец решил, что на нем лежит ответственность позаботиться о нем. Он хороший человек, твой отец.

— Зачем вы говорите «истории»? Прекратите пускать туману, мистер Киплинг. — Я покрылась потом и чувствовала, что голова лопнет. Внутри меня закипело что-то ожесточенное и ужасное.

Мистер Киплинг подошел к окну и вперил в него отдалившийся взгляд. — Когда ты познакомилась с Саймоном, он уже давно жаждал встречи с тобой. Но я всегда оберегал его от тебя.

— Зачем? Зачем он хотел встретить меня? Кто я ему?

— Ты никогда не замечала сходства? — обернулся мистер Киплинг. — Глаз и кожи. Что он не похож на твоих кузенов Микки и Джекса? Не похож на твоего брата? Твоего отца? Грин была фамилия матери.

— Он сын моего отца?

— Я точно не знаю, Аня. Но обустроил для него все. Школу. Квартиру. Сделал это по велению твоего отца.

Я почувствовала себя неловко.

— Вы не имели права скрывать его от меня. — Эта фраза казалась мне нелепой в рассказах или фильмах, когда ее выкрикивают, услышав ужасные новости, но я почувствовала потребность в ней. (Конечно, она могла быть связана с ушибленной головой.)

— София Биттер сказала, что Саймон Грин помог с планом по отравлению прошлой осенью.

— Саймон хороший парень, — ответил мистер Киплинг. — Он бы никогда не сделал ничего подобного. Я знаю его целую жизнь.

Я посмотрела на седую голову мистера Киплинга. Мне она нравилась. Она была одной из немногих постоянных хороших вещей в моей жизни. Надо сказать, то, что я намеревалась сделать, было нелегко.

— Я считаю, вы сделали непростительную ошибку в суждениях, мистер Киплинг, и я никоим образом не могу оставить вас работать на меня.

Мистер Киплинг поразмыслил над моими словами.

— Я понимаю. Аня, я понимаю.

В комнату вбежала кошка Саймона.

— Сюда, Koshka, — позвал мистер Киплинг. Кошка настороженно подошла и мистер Киплинг заманил ее в переноску, стоящую на кровати Саймона. — Саймон Грин во время звонка попросил позаботиться о кошке, — объяснил мистер Киплинг.

Я ушла из квартиры. Мистер Киплинг не пытался меня остановить.

***

— Ну так что дальше? — спросил у меня Толстый, когда мы на троллейбусе пересекали бруклинский мост на Манхэттен.

Я покачала головой. После бесплодного дня садилось солнце, я была ошарашена. Я хотела себе большую сцену, где столкнулась бы с Микки и Саймоном, и может быть только один из нас не вышел бы оттуда живым. Вместо этого они оба исчезли.

— Я удивлена побегом Микки, — призналась я.

— Мы не знаем, что ему наговорила София, — сказал Толстый. — И тебя не было рядом, чтобы бы следовать за ними, но на данный момент агенты продаж довольно-таки разочарованы в нем. — Толстый покосился на меня. — Ребенок, не куксись. Когда это все отдалится, конец будет хороший и счастливый. Ты учуяла протухшие яйца, отправила их паковаться и все живы.

— Исключая Лео.

— Господь прибрал его душу. — Толстый перекрестился. — Я говорил тебе, что твой отец гордился бы тобой. Он не верил в насилие.

Кажется, я фыркнула.

— Иногда он его применял, но только в крайнем случае.

— Лишь потому, что Микки сбежал, я не желаю «Шоколаду Баланчина» смерти. Не хочу, чтобы папина компания погибла, — сказала я. Я понимала, что отъезд Микки и Софии сделал «Шоколад» более уязвимым.

— Ключевая проблема сейчас — это как можно быстрее установить руководство. Тут мы не можем проявить инакомыслия.

— Толстый, ты думаешь работать лучше Микки?

— Никто не может быть уверен, Анни. Но если ты утвердишь меня, я буду лучшим главой. Я честен и лучше всех знаю шоколадные проблемы.

Это правда. Толстый успешно содержал свой бар в течение многих лет и знал всех игроков. Это сейчас я поняла, что Юджи Оно и Микки попросту льстили, предлагая мне управлять фабрикой. Из-за того, что я была молодой и невежественной, они смогли бы использовать меня в собственных целях. Я позволила себе прельститься и все закончилось глупо.

— Почему тебя заботит, не займу ли я вдруг место?

— Ты не знаешь шоколадный бизнес, но рядовых не интересует, чего ты знаешь или не знаешь. Они помнят твоего отца, видят в новостях твое лицо и я признателен тебе за поддержку.

— А если я вернусь, что со мной случится? — голос мой звучал как у ребенка или подростка.

Мы перебрались через Бруклинский мост. Толстый положил на мое плечо руку.

— Взгляни, Анни. Осмотри этот город. В нем может произойти всякое.

— Не со мной. Я Аня Баланчина. Первая дочь шоколадной банды. У меня есть имя и послужной список при себе.

Толстый погладил свою бородку.

— Это ничем не хуже. Закончи школу, ребенок. Затем приходи ко мне. Я приготовлю тебе работенку, если ты до сих пор будешь хотеть. Изучишь приемы. Может, выяснишь, как они это делают в Москве.

В этот момент мне нужно вылазить с троллейбуса, пересесть в автобус, идущий до окраины. Толстый сказал, что завтра собрание в Бассейне, и что он будет очень признателен, если я приду.

— Не уверена, что хочу вернуться, — сказала я.

— Да, это я вижу. Вот что тебе нужно сделать. Укладывайся спать, а когда проснешься утром, спроси себя, на что это похоже — навсегда освободиться от «Шоколада Баланчина». Твой брат мертв, актеры сбежали. Ты придешь завтра ко мне и я дам гарантии, что никто больше не обидит тебя или сестру снова.

Добралась я до квартиры около десяти. Дейзи Гоголь, Нетти и Вин уже ждали меня, никто не выглядел довольным.

— Мы должны немедленно отвезти ее в больницу, — заявила Нетти.

— Я в порядке, — ответила я и рухнула на диван. — Утомилась, но в порядке.

Дейзи Гоголь стрельнула в меня злым взглядом.

— Я могла бы остановить тебя, но не хотелось причинять боль. Не привыкла, чтобы защищаемые толкали меня.

Я извинилась перед Дейзи.

— В больнице сказали приглядеть за ней, чтобы убедиться, что она не ляжет спать. — Нетти поднялась с дивана и скрестила руки на груди. — Я бы приглядела, но даже видеть ее не желаю.

— Это сделаю я, — вызвался Вин, явно не в восторге от этой задачи.

— Послушай, Нетти, не сердись. Думаю, я нашла того, кто пытался нас убить. — И затем я рассказала всем, что узнала за этот день.

— Ты не можешь продолжать в том же духе, — читала мне нотации Нетти. — Сбегать и не говорить никому, куда направляешься и что случилось. Я устала от этого. И для отчета, я не хочу кончить как брат или, — ее голос несколько сорвался — еще и как сестра, Анни. — Я встала обнять ее, но она вырвалась, выбежала в коридор, а оттуда в свою спальню. Секундой позже донесся хлопок двери.

— Я повернулась к Дейзи.

— Можешь пойти домой, если хочешь.

Дейзи мотнула головой.

— Не могу. Мистер Киплинг велел мне оставаться на страже всю ночь. Он был крайне обеспокоен твоей безопасностью.

— Отлично, но знай, что этим днем я уволила мистера Киплинга.

— Да, — отвечала Дейзи, — это он тоже сказал. Он сообщил, что лично покроет мою зарплату.

Дейзи направилась в прихожую занимать пост наблюдения.

Я обратно присела на диван. Вин пришел с кухни и принес банку замороженного горошка для моей головы.

— Кажется, для него уже слишком поздно, — сказала я.

— Для замороженного горошка никогда не поздно, — бодро объявил Вин.

— Ты тоже на меня злишься?

— С чего бы? Просто с того, что ты подвергла свою жизнь опасности и никому не сказала, что и где собираешься делать? С чего бы мне волноваться? Я не волнуюсь за тебя.

Он приложил к моей голове горошек, как часто я сама прикладывала его к голове Лео. Я чуточку поморщилась от холода и потянулась поцеловать его, но голова моя весила целый пуд. Я снова легла на подушку.

— Прости, — сказала я.

— Думаешь, я страстно желаю быть поцелованным тобой? На данный момент ты ужасающе изуродована. — Он склонился для легкого и сладкого поцелуя. — Ну что мне с тобой поделать? — Его голос был мягким и низким.

Поскольку мне пришлось бы разбираться со всем самой, я решила описать затруднительные события дня, заканчивая просьбой Толстого отречься от любой руководящей должности в «Шоколаде Баланчина».

— Разве это так ужасно? — спросил Вин. — Что он сказал по существу, так это то, что ты можешь уходить.

— А как же Лео? Как же папа? — спросила я.

— «Шоколад Баланчина» никоим образом не сможет их вернуть, Анни.

Хороший совет. И по правде говоря, самый быстрый способ уничтожить «Шоколад Баланчина» и наследство отца — каковым и являлось его дело — ввязаться в войны с Толстым за главенство. Да и в любом случае, что я знаю о ведении бизнеса?

Я передвинула банку с горошком так, чтобы он закрыл мои глаза. Даже они, казалось, болели. Побыть в холоде и темноте — значит, чувствовать покой.

***

В Бассейне я не была с тех пор как готовила речь перед отправкой в Свободу в прошлом году. Помимо Толстого так много людей, которых я знала, были мертвы, сбежали или находились в тюрьме, в то время как все остальные были смутно и приблизительно знакомы, я не знала никого из них лично. Такова черта всех преступных семей — вам не следует ни к кому слишком привязываться.

Толстый попросил меня объяснить исчезновение Микки и причастность Софии к отравлению и нападениям на мою семью, что я и сделала. Затем заявила, что поддерживаю Толстого в его желании стать временным главой семьи Баланчиных. Этому настрою сопутствовали прохладные овации. Толстый выступил с краткой речью своего видения семьи. Видение его не отличалось от видений предыдущих глав: в основном мысли о поддержании качества продукции и ограничении задержек поставок, и т. д. Наконец Толстый открылся присутствующим для вопросов.

Ко мне обратился мужчина с курчавыми усами и в круглых очках:

— Аня, я Пип Баланчин. Меня интересуют твои делишки с новым окружным прокурором. Она, кажется, против шоколада?

— Не особо, — ответила я. — Единственное, что ее волнует — это деньги и продвижение.

Мужчина рассмеялся над моим суждением.

Черный мужчина с красной индейской трубкой в волосах:

— Ты парень хороший, Толстый, но ты содержишь ресторан. Ты всерьез думаешь возглавить семью Баланчиных?

— Да, — отвечал Толстый, — подумываю. Потому что лично я устал от беспорядка. Бизнесу это ничем не помогает, и уж конечно, шоколаду. Думаю, мы сами снизили продажи. Отравление может стать возможностью перестроить бизнес, но…

Встреча продолжалась дальше, хотя мое присутствие едва ли казалось необходимым. Дейзи Гоголь стояла позади меня, что было традицией на подобных встречах, и изредка меня подталкивала. Но что я могла сказать? По правде говоря, часть меня была по-настоящему счастлива от управления компанией Толстым.

Может быть, я и узнала кое-что о какао, но до сих пор еще оставалось много других аспектов бизнеса, которых я не знала. И бесконечные враки Юджи Оно о том, чтобы мне стать катализатором подбрасывали дровишек — быть катализатором мне не хотелось. Я пыталась позвонить ему за день перед конфронтацией на счет всего того, что сказала София Биттер. У меня до сих пор оставалось много вопросов. Он помогал в заговоре против Лео из любви к Софии или от ненависти ко мне, или у него имелись вообще другие причины? Он и вправду верил во все сказанное или охотился на меня, молоденькую и восприимчивую к лести? Что он знал о Саймоне Грине? Но по имевшемуся номеру Юджи нас не связывали. Такой загадкой прежде он для меня не был.

Я сидела на дне пустого бассейна и позволила воспоминаниям течь. Я думала о Мексике. Вода там была такой голубой. Я задалась вопросом, как там Тео. Я была слишком смущена, чтобы связаться с ним. Сделай я это по телефону, мне бы пришлось столкнуться с одной из могучих женщин Маркесов. А письмом казалось невозможным — я не слишком хороша в словах.

Мужчина с курчавыми усами обернулся ко мне.

— Аня, ты планируешь посовещаться с Толстым? Мне приятно знать, что хотя бы один из детей Лео Баланчина в деле.

Я обещала приглядывать за кузеном. Затем из уважения склонила голову перед Толстым.

— Аня знает, моя дверь всегда открыта для нее, — ответил Толстый. — А когда она подрастет и узнает больше, ее участие в бизнесе станет больше, чем она даже желает.

Вскоре собрание закончилось. Мое отречением было кратким и бескровным. А мистер Бири сказал бы: «как у венецианского купца, а не Макбет».

ГЛАВА 17

У МЕНЯ ПОЯВЛЯЮТСЯ СОМНЕНИЯ

Накануне Пасхи мы услышали новости от Софии и Микки. Они основались в Бельгии, где планировали открыть новый филиал шоколада Биттеров. На снимке, добытом Нетти, я заметила, что свита их включала однорукого гиганта. Казалось обоснованным предположением, что это мужчина, которого я искалечила в Гранья-Манана и который чуть не истек кровью до смерти в мексиканском дождевом лесу. Пока что на моей душе не было черной метки убийства.

Пасхальным воскресеньем мы с Нетти пошли в церковь. Даже для полубывшей католички с кризисом веры Пасха была слишком значимым праздником, чтобы его пропускать. Дейзи Гоголь отлучилась домой, да и вряд ли охрана понадобится, ведь София и Микки в Бельгии, а Джекс до сих пор в тюрьме. Нетти и я будем в безопасности, только если окажемся последними женщинами в мире. Разве не папочка однажды сказал: тот, кто выживет — победит? Хотя кого заботит, что он там сказал.

Мне всегда нравилась пасхальная литургия. Я обожала горящие свечи и обновление тематики дня. Но в этом году я чувствовала себя оторванной от всего этого. Я больше не могла, ну просто не могла заставить себя верить и дальше. Во время воспроизведения обетов крещения это чувствовалось сильнее. Священник спрашивал прихожан: «А вы обращаетесь ко Христу»? Достаточно просто. Да, конечно, я думала, что обращалась. Затем священник произнес: «Вам нужно покаяться в грехах»? Тут возникло затруднение. Мой список прегрешений был длинен, и большинство из них я совершила с умыслом. Например, могла ли я честно сказать, что раскаялась за отрубленную человеческую руку? Если бы не я, он убил бы нас с Тео.

Несмотря ни на что, я рада оказаться живой. И уж точно рада, что Тео жив. И ближе к концу литургии, когда мы все должны были вновь и вновь сказать «Я верю и доверяю Ему», я произнесла, потому что все вокруг меня это повторяли. Я молилась и была набожной, но куда это меня завело? Мои родители умерли. Лео умер. Бабушка умерла.

Имоджен умерла. Я не окончу школу. У меня есть судимость. Иногда мне казалось, что вся моя жизнь была предрешена в миг моего рождения, и если это так, то какой прок в религии и молитвах? Можно делать, что хочется. Спать с кем хочешь в субботу. Спать в воскресенье.

В этот момент на меня посмотрела Нетти.

— Я люблю тебя, Анни, — сказала она. — Я так тебе признательна. Пожалуйста, не будь букой.

Я мотнула головой.

— Я тоже тебя люблю, — сказала я. Это единственная вещь, в правдивости которой я уверена.

***

После церкви мы отправились домой пешком. День в конце марта был влажным и серым, хотя тусклое пятнышко солнца пробивалось через маленькую прореху в небе. В теплом пальто мне стало жарковато, поэтому я его расстегнула.

— Этим летом я хочу обратно в лагерь для одаренных, — объявила Нетти на середине пути.

— Хорошо. Ты съездишь.

— Но ты выглядишь… — она подыскивала слово, — плывущей по течению, Аня, и злой, меня беспокоит оставлять тебе в одиночестве.

— Нетти! — Я уже стала для нее как Лео? Кем-то, кто нуждается в присмотре? — Нетти, у меня есть друзья. И интересы. Иди к своей судьбе. В лагерь гениев.

— Под интересами ты подразумеваешь исполнение вендетт? — спросила Нетти.

— Нет!

— Послушай, Анни, — мягко сказала Нетти. — Лео мертв. А запланировавшие это люди сбежали. Вин пойдет в колледж, и он самый славный парень в мире, но ты должна быть готова повстречать кого-то нового. Скарлет родит и, возможно, выйдет за Гейбла Арсли. Ты уволила мистера Киплинга и мистера Грина. Все поменялось, а ты должна быть готовой двигаться дальше.

Конечно, моя мудрая сестренка права. Но что мне делать? Я не хотела растрачивать всю жизнь на противостояние закону — в или вне «Свободы», пока не стану слишком взрослой для отбывания срока там, а потом в Рикерсе или куда там отправляли совершеннолетних женщин-рецедивисток. Я не хотела кончить как Джекс или папа, в случае если соглашусь на предложение Толстого. Но, по правде говоря, я изначально не была приспоблена ни к чему другому. Я разбиралась немного в шоколаде и немного в организации преступников, и ношу печально известную фамилию. Что еще к этому прибавить?

— Так, — продолжила Нетти, — если хочешь, я останусь и помогу тебе летом…

— Нетти, я хочу, чтобы поехала! Конечно, этого я и хочу.

Нетти заглянула мне в глаза и кивнула.

— Может, тебе стоит увидеться с доктором Лоу?

Я покачала головой.

— Она спрашивает о тебе при каждой встрече.

Я снова покачала головой.

— Она просто пытается быть милой.

Мы с Нетти поднимались в лифте. Добравшись до нашего этажа, мы обнаружили дверь квартиры приоткрытой.

Я вытянула руку.

— Стой, — сказала я Нетти и вытащила из-под пальто мачете.

Глаза Нетти расширились.

— Может, нам стоит сбежать? — шепнула она.

Я не из тех, кто сбегает. Я приказала ей оставаться в коридоре, возле пожарной лестницы.

— Если услышишь мой крик, беги по лестнице быстро, как только можешь. Беги домой к Вину. Ни с кем не заговаривай, пока не очутишься на месте.

Нетти кивнула.

Входная дверь распахнулась настежь.

Там стоял призрак.

Я почувствовала как теряю сознание.

— Анни, — заговорил призрак и обнял меня.

Призрак оказался из плоти и крови.

— Лео, — произнесла я. — Лео, Лео. — Голова запульсировала и стало трудно дышать. Я схватила его щеки в ладони, тыкая и щипая его, дабы убедиться, что он настоящий. — Но как? — промямлила я. — Как? — Я взглянула в светло-голубые глаза Лео. Я запустила руку в его волнистые черные волосы. Уткнулась лицом в грудь, почувствовать его запах.

— Я инсценировал свою смерть, чтобы вернуться в Нью-Йорк, — сказал Лео.

— Ты что? — необычно ему так говорить.

— Я так скучал по дому, Анни. Очень сильно скучал по тебе и Нетти. И мне было слишком скучно. Я не мог там больше оставаться. Пожалуйста, не будь злюкой.

Дышать становилось все труднее. Я была на грани обморока.

— О, Лео, не говори так. — Это вызовет больше проблем, чем я могла вообразить, но сердце мое переполнилось. — Нетти! — прокричала я. — Иди сюда!

Нетти вышла с пожарной лестницы.

— Лео? — спросила она и упала в обморок.

Мы с Лео подняли ее на руки и занесли внутрь.

В гостиной были Саймон Грни и девушка-японка, которую я не узнавала.

Я сердито уставилась на Саймона.

— Что вы здесь делаете?

— Он помог мне все спланировать, — сказал Лео. — Я связался с Саймоном Грином после того как Юджи сообщил о твоем отъезде. Не хотелось оставлять Нетти в одиночестве.

Это значило, что нападение на Лео было фальшивым? Но я же знала, что нападения на Нетти и меня были настоящими. Зачем определять фальшивое нападение в один день с двумя настоящими? Что это означало?

Я села на наш диван.

— Саймон, почему вы мне не рассказали, что Лео жив?

Саймон снял очки и протер их о рубашку.

— Я полагал, что ты не поверишь мне. Из-за ужасного совпадения с покушениями на тебя и Нетти. Я догадался, что Софии каким-то образом стал известен план, и она использовала его в свою пользу.

Японка приветливо мне улыбнулась. Она явно была взрослой женщиной, но ростом с ребенка, без грудного говора и с руками-веточками.

— Мне жаль, — сказала я. — Кто ты?

— Это Норико, — сообщил Лео. — Она не очень хорошо говорит по-английски, но учится. Она племянница Юджи Оно. И моя жена.

— Вы поженились? — это было слишком. — Лео?

Норико протянула руку. На ней было серебряное кольцо.

Нетти очнулась.

— Лео? — спросила она. — Лео? — Нетти заплакала.

— О, Нетти, пожалуйста, не на надо. — Лео вытер рукавом ее слезы. Он сел с ней на диван и они обнимались долго-долго.

Я встала, чтобы оставить им немного пространства. Хотя я была рада обнаружить, что Лео жив, позволить себе эмоции я не могла. Слишком много вещей нужно было выяснить. Я вышла на балкон и ко мне направился Саймон Грин.

— Вот видишь, Аня, я никогда не планировал чего-то, что причинило бы боль тебе, Нетти или Лео.

— София Биттер сказала, что ты помог ей с планом по отравлению, — сказала я ему.

— Это не я!

— Зачем ей это говорить, если это неправда?

— Она лгунья, Аня, наверное, просто пыталась прикрыть свои тылы. Ткнуть пальчиком на самого уязвимого, по ее мнению.

Я посмотрела Саймону Грину в глаза, похожие на Лео и папины.

— Кто вы? — прошептала я.

— Я сам не уверен, Аня. Но могу сказать, во что я верил. — Он взял меня за руку. — Я верил, что твой брат. Верил, что именно поэтому твой отец позаботился обо мне.

— Он знает? — я указала на Лео.

Саймон Грин покачал головой.

— Нет. Глава семьи ты, и тебе решать, когда рассказать Лео и Нетти.

Я сказала ему, что ценю это.

— Так почему Лео обратился за помощью в инсценировке смерти к вам?

— Он не обращался ко мне. — Саймон Грин рассказал, что начал строить планы по вызволению Лео из Японии, как только узнал о моем отказе Юджи Оно.

— Я и не думал, что там он будет в безопасности.

Не удивлюсь, если я не так поняла слова Лео: он заявил мне, что решил инсценировать собственную смерть, правильно?

Я спросила, знал ли мистер Киплинг.

Саймон Грин мотнул головой.

— Почему папа даже не рассказал нам о вас?

— Подумай сама, Аня. Я на восемь лет старше Лео. Думаю, отец даже и не знал обо мне, пока мама не умерла.

Папа должен был рассказать нам.

— Твой отец хороший человек, — продолжили Саймон Грин. — Но он просто человек.

Я отвернулась от города и посмотрела через стеклянные двери в жилую комнату, где Лео представлял Нетти своей жене. Жене!

Саймон Грин взял меня за руку.

— Я хочу, чтобы ты поверила мне, Аня. Я хочу быть твоим партнером. Братом, каким не способен быть Лео. Хочу, чтобы ты почувствовала себя свободнее, переложив бремя на мои плечи.

Я покачала головой.

— Почему нет? Ты не видишь, что я рисковал всем, спасая Лео? Ты должна понимать, что я для тебя сделал.

— Для меня это слишком. Просто дайте мне немного времени, — умоляла я. — Нам нужно что-то сделать с законностью ситуации Лео. Он не захочет прятаться в квартире. И уж конечно мы не можем навсегда оставить его в изгнанниках.

Саймон Грин согласился.

— После Пасхи я схожу к Берте Синклер.

— Может, мистер Киплинг поможет? — предложила я.

— Да, думаю, это можно организовать.

***

Когда Саймон Грин ушел, а все прочие уснули, я пошла на кухню. Спать не хотелось. Вину звонить было слишком поздно (он с матерью посещал колледж в Коннектикуте), да даже если бы и не поздно было, начать объяснения обо всем случившемся за этот день я не могла.

Я налила стакан воды из-под крана и уселась за стол. Кухня казалась необычайно блестящей. Комната стала другой, чем днем. Как-то появилось больше цветов, мой разум даже переполнился. После возвращения Лео мне нужно было решить много вопросов.

Я сжала руки и склонила голову. Благодарю, Господи, за возвращение моего брата. Спасибо тебе.

— Я верю в Него и доверяю Ему, — прошептала я.

В этот миг в комнату вошел Лео в пижамных штанах и белой футболке.

— Анни, — сказал Лео. — Я думал, ты спишь. Он сел напротив меня.

Я сказала, что надеялась его не разбудить.

— Ты всегда будишь меня. Как той ночью с Гейблом Арсли. Я всегда к тебе прислушиваюсь.

Я улыбнулась ему.

— Лео, как вы с Норико добрались до Америки?

— Самолетом, — ответил Лео. — Нас встретил Саймон Грин.

Вопросов еще у меня было много, но я не хотела заваливать ими Лео.

— Лео, можешь мне кое-что разъяснить? Юджи Оно сказал мне, что твоя жена из рыболовецкой деревушки и что она убита с тобой. Они ни разу не упоминал, что она его племянница.

Лео пожал плечами.

— Норико из рыбацкой деревни. Я стал жить с ее семьей примерно в октябре, когда Юджи Оно сказал, что жить с монахами стало небезопасно. Норико дочь сводного брата Юджи Оно.

Юджи Оно перевез Лео? Он никогда об этом не упоминал. Если это правда, то это не соответствует представлению Саймона Грина об Юджи Оно, другими словами, Лео стало небезопасно с тех пор как я отказалась от предложения Юджи. А чей прах мы получили?

И зачем Юджи Оно врать насчет трупа Норико? Я тряхнула головой. Нужно поговорить с ним, но он был до сих пор недоступен и не пытался связаться со мною.

Я схватила голову брала и расцеловала в обе щеки.

— Лео, скажи мне вот еще кое-что. Ты считаешь Юджи Оно хорошим человеком?

— Да. Но я не виделся с ним долгое время. Где-то в январе он ушел в затворничество. Норико думает, что он подхватил во время путешествий болезнь. Об этом не знает никто из его семьи, а сам Юджи очень скрытен.

Я схватила Лео за руку. Мне все еще казалось удивительным видеть серебряное кольцо на его безымянном пальце.

— Лео, ты очень сильно влюблен в Норико?

— Да! Я люблю ее больше всех, кого встречал, кроме тебя и Нетти.

— За что?

— Ну, я думаю, она самая красивая девушка в мире исключая тебя и…

Я его перебила.

— Меня и Нетти, я знаю. И я соглашусь. Она очень красивая. За что еще, Лео?

Выражение лица Лео стало серьезным.

— Дело в том, Анни, что она не относится ко мне как к тупому. Ты, может и не поверишь, но она считает меня умным. — В уголках его глаз стояли слезы.

— Мне жаль, Анни. Прости за неприятности, причиненные прошлой весной. Я знаю, что ты для меня сделала. Юджи Оно сказал, что ты даже отправилась из-за меня в тюрьму.

Я сказала ему, что сделала бы это снова. Он мой брат и я все для него сделаю.

— Лео. Юрий умер, а Микки сбежал. Но нам надо как-то договориться с властями, чтобы вы с Норико жили мирно.

Лео кивнул.

— Может, придется недолго отсидеть в тюрьме.

— Хорошо, — сказал Лео с такой невозмутимостью, с какой бы я сама не смогла, но меня взволновало, а понял ли он, что сказал. — А пока может Норико остаться с тобой и Нетти. Вам придется позаботиться о ней.

— Конечно, Лео. Она мне как сестра.

Мир действительно удивительное место. Мой день начался с одной сестрой, а закончился с сестрой, невесткой, братом и сводным братом.

Мой день начался без веры, а сейчас сердце буквально переполнилось ею.

ГЛАВА 18

Я ПОСЕЩАЮ ШКОЛЬНЫЕ ТАНЦЫ; НИ В КОГО НЕ СТРЕЛЯЮТ

В обмен на умеренного размера взятку для кампании по переизбранию Берты Синклер Лео получил семь месяцев заключения в Гудзонской психиатрической лечебнице и два года испытательного срока. Он выйдет на день Благодарения.

В третью апрельскую субботу мистер Киплинг, Дейзи Гоголь, Норико и я отвезли Лео. Он поцеловал свою жену (жену!), помахал остальным, и случилось что случилось. Норико проплакала всю трехчасовую поездку обратно. Мы пытались успокоить ее, но она почти не говорила по-английски, а мы — по-японски, поэтому сомневаюсь, что мы толком помогли.

Так уж совпало, что в этот вечер выпускной. Идти я туда не хотела, но Вин убедил меня искупить прошлогоднюю катастрофу

— Думаешь, они позволят мне войти на территорию кампуса? — спросила я его. Он напомнил мне, что технически в прошлый раз меня не выгнали.

Я не удосужилась сходить в магазин за платьем, поэтому зарылась в старые вещи бабушки и мамы. Я выбрала темно-синее платье с очень короткими рукавами, высоким вырезом и низкой спиной. Я решила, что платье годится, но завидев меня, Норико закричала:

— Нет!

— Нет? — переспросила я.

— Плохо, — сказала она, расстегивая сзади застежку. — Старая леди.

Норико зашла в комнату Лео и вернулась с белым платьем. Платье было обшито кружевом и вероятно, оно было приличной длины для Норико, но коротким для меня. Я бы смотрелась в нем как поехавшая невеста.

— Ты надень это, — сказала Норико. Она улыбалась. Это была первая улыбка за весь день, я вспомнила про обещание Лео заботиться о его жене. Но я даже вопрос с платьем решить не смогла, поэтому согласилась надеть это.

Я посмотрелась в зеркало. В лифе платье было немного тесноватым, но в остальном сидело на удивление хорошо.

Норико подошла поправить пояс, завязываемый сзади.

— Такая милая, — сказала Норико. Я покачала головой. Нетти пришла посмотреть на меня.

— Ты выглядишь, — она сделала паузу, — безумно, но привлекательно. Безумно привлекательно. — Она поцеловала меня в щеку. — Вину понравится.

Вин встретил меня у квартиры. Он прикрепил мне на запястье бутоньерку из орхидей. Я ожидала, то он пошутит на счет моего чокнутого платья, но он казалось не заметил, что что-то не так.

— Выглядишь прекрасно, — сказал Вин. — Надеюсь, в этот раз никто не будет стрелять. Будет тяжело удалить с платья кровь.

— Я думаю, технически еще рано для таких шуток.

— О, когда наступит нужный момент?

— Вероятно, никогда. Интересный выбор пиджака, кстати. — Пиджак был белым с черной окантовкой. Летний. Потрепанный.

— Под интересным ты подразумеваешь, что не одобряешь? Потому что люди из стеклянных домов, я говорю о людях, идущих на бал одетыми как невеста, не должны…

— Я этого не говорила. Это, хм, неожиданно.

Он сказал, что старый пиджак потерялся в госпитале в прошлом году. Я ответила, что наверняка его стащили.

— Тогда это все объясняет. Этот пиджак моего отца. Он универсально сочетался с белыми и черными галстуками. Я выбрал белый, так меня никто не спутает.

На выпускном мои одноклассники, кажется, были рады видеть меня, поэтому администрация стерпела мое присутствие. Тема бала была «Будущее», но у организационного комитета отсутствовали миростроительные навыки, они не смогли придумать, как выразить тему в декорациях. Пригоршня украшений с отражающими поверхностями, часы и большой цифровой баннер, гласящий «А ГДЕ ТЫ БУДЕШЬ В 2104»? В лучшем случаем, их видение будущего можно назвать расплывчатым, я находила это тревожным звоночком. Без понятия, где я буду в следующем году, а уж тем более через двадцать лет. По правде сказать, первое, что приходит в голову — я буду мертва. В 2104 я, возможно, умру.

Из болезненных размышлений меня вырвала Скарлет. Она была уже примерно на восьмом месяце и выглядела замечательно и трагично в своем огромном розовом платье. Она пришла одна. Вин применил ее компанию, чтобы убедить меня пойти на эти глупые танццльки.

— Анни, это платье мне нравится! — Конечно, оно ей понравилось. Скарлет и Норико сблизились сразу же после знакомства. Скарлет поцеловала меня, а Вин ушел за напитками.

— Я так рада, что ты пришла. Лео отправили в Олбани без хлопот?

Я кивнула.

— Как ты? — спросила я.

— Ужасно, — ответила она. — Мне не следовало приходить. На выпускном нет ничего отвратительнее гигантской беременной девушки. Ненавижу свою одежду и я слишком громоздка для танца.

— Неправда.

— Ну кто захочет танцевать со мной помимо Арсли?

Я сказала, что я бы с ней потанцевала, но Скарлет замотала головой.

— Нам не двенадцать лет, Аня.

— Не жалей себя. Директор обстреливает меня ужасными взглядами, а их тема будущего нервирует.

Скарлет неуверенно рассмеялась.

Вин вернулся с напитками.

— Я буду танцевать с тобой, — сказал он Скарлет.

— Да что я, старая дева, раз все меня жалеют? — спросила Скарлет с притворным ужасом.

— Нет. Она ненавидит танцы, — указал на меня Вин. — А я пожалел беременную девушку, а не старую деву. Пойдем. — Вин подал ей руку. — Серьезно, это приятно — танцевать с тем, кого не нужно улещивать.

— Я оставляю это на тебя, — она вручила мне напитки. Я смотрела им вслед.

Даже будучи беременной, Скарлет двигалась изящно. Я наблюдала за ними с легкой усмешкой, хотя не могла не призадуматься. Живот Скарлет напомнил мне, что я пропустила год, занимаясь… Ну, вы знаете, чем я занималась. Попросту говоря, я пропустила год, занимаясь другими делами. Я все еще поражалась горечи и сладости происходящего, когда возле меня сел Гейбл Арсли.

— Аня, — поздоровался Гейбл.

Я кивнула и попыталась не смотреть на него. Не устанавливала зрительный контакт как с диким животным в надежде, что Гейбл уйдет.

— Не ожидал увидеть тебя здесь.

— Я приглашена, — ответила я.

— Я не хотел обидеть. Я… хочу поговорить о Скарлет и мне.

Я взглянула на него краем глаза, затем подняла брови.

— Почему во всем мире именно я должна это делать?

— Потому что она носит моего ребенка! Потому что она ведет себя неразумно. — Он помолчал. — Я знаю, если ты скажешь ей простить меня, она так и сделает.

Я покачала головой.

— Мне это не нравится, Арсли. Ты продал мою фотографию. Это был последняя капля в твоей длинной череде проступков.

— Я сделал это только потому, что мне нужны были деньги, — запротестовал Гейбл.

— Мне стало легче.

Гейбл схватил меня за руку.

— Не прикасайся, — я вырвала руку. — Серьезно, не надо.

Гейбл снова взял меня за руку. Я ощутила его металлические пальцы даже сквозь перчатку.

— Мне не хочется устраивать сцен, — я выдернула руку.

— Заставь Скарлет выйти за меня, — впал в безумство Гейбл.

— Я не буду этого делать.

— Скажи ей, что простила меня!

— Но я не простила, Арсли.

Арсли упал обратно на свое место. Он скрестил руки.

— Я все еще могу подать на тебя в суд, знаешь ли. Я хочу это сделать. Тогда мне не придется снова работать. У меня будет куча денег, чтобы заботиться о Скарлет и ребенке.

— Как благородно с твоей стороны. Послушай, Гейбл. Если хочешь судиться — судись с Софией Биттер. На ней лежит ответственность за отравления.

— София Биттер? — переспросил Гейбл. — Кто это?

Вин и Скарлет вернулись к столику.

— Привет, Арсли, — сказал Вин резко.

— Он тебе мешает? — спросила Скарлет.

Мило, мои друзья считали Гейбла Арсли способным причинить что-то кроме досады. Под возмутительным платьем Норико на моем бедре был привязан любимый сувенир из Мексики.

Гейбл поднялся и захромал в свой уголок, откуда он явился.

Заиграла медленная песня и Скарлет настояла на том, чтобы мы с Вином потанцевали хотя бы раз.

— Это же выпускной, ребята!

На танцполе Вин прижал меня к себе и на мгновение я вообразила, как провела бы год, если бы все было по-другому.

Я почувствовала как он напрягся, нащупав бедром мачете.

— Ты всегда держишь его при себе? — спросил Вин.

Я покраснела.

— Мне жаль. Но оно мое, Вин.

Он кивнул.

— Я просто дразню. Я знаю. — Он убрал с моего лба локон.

— Мачете или Дейзи Гоголь, — пошутила я. — На этом балу никто не будет стрелять в моего парня.

Вин постучал по мачете через ткань платья.

— А я удивился, чего это ты так настаивала войти через черный ход.

— Металлодетектор.

— Ну, я это понял. Хочу быть в твоей жизни очень долго и упростить для тебя все своим существованием.

Эта песня сменилась более быстрой, в этот момент Вин согласился, что мы оба пережили достаточно. Скарлет планировала заночевать у меня, поэтому мы с ней пошли дожидаться автобуса.

Снаружи многие парни были в черных пиджаках, но только мой — в белом.

ГЛАВА 19

Я ВЫПУСКАЮСЬ; ЕЩЕ ОДНО ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Ранним маем, пока Нетти готовилась к экзаменам, а мои ровесники подгоняли по размеру выпускные шапочки и мантии, я сдавала экстерн. Тест проводился в нью-йоркском отделе образования на Западной пятьдесят второй улице. Из сентиментальности я надела старую униформу Троицы. В комнате без окон я украдкой поглядывала на других тестируемых. Они не выглядели особо глупыми, забитыми или даже старыми, но мне стало интересно, что их привело в это комнату. Каких ошибок они наделали? Доверились не тому? Родились не в то время и у плохих родителей? Кажется, настроена я негативно. Может, окончание школы в классе без окон и со сломанным кондиционером не так уж и ужасно. Эти люди хотя бы прошли через невзгоды и вышли с другой стороны.

Мистер Киплинг нанял мне репетитора, и, несмотря на то, что в учебе я не усидчива, тест решился довольно легко. Прошла я или нет, узнать можно только через три-четыре недели, но все прошло результативно и хорошо, что ознаменовало для меня окончание школы. Немного разочаровывающе, да? В прошлом году моя доля конфликтов и поступков достигла апогея. Ради развязки осталось выстоять чуть-чуть. В развязке ударов судьбы не получают. (В заданиях был раздел с литературными терминами, если вам интересно.)

Дома меня ожидало сообщение по электронной почте. Мне стало стыдно, когда я увидела мексиканский домен. Ответственность за рану Тео частично лежала на мне, поэтому я была слишком смущена, чтобы писать или звонить Маркесам. Приличный человек нашел бы способ послать весточку.

Дорогая Аня,

здравствуй. Надеюсь, ты не забыла своего лучшего друга Тео. Я пишу тебе, потому что ты не пишешь мне. Зачем ты зацикливаешься на обстоятельствах? Разве ты не знаешь, что твой лучший друг Тео скучает по тебе? Не волнуешься о нем?

Думаю, ты захочешь узнать, как я поживаю. Но, наверное, спросить тебе стыдно.

Ладно, ты должна прочувствовать вину, Аня, потому что я был очень болен, чуть не умер.

С прошлой недели мне не разрешают возвращаться в сады. А мне уже лучше. Сестра, мама и бабушки невыносимы, это ты вообразить можешь.

Мы узнали, что кузина София покушалась на твою и мою жизни. Она всегда была странной женщиной и по многим причинам нелюбимой в нашей семье, я с удовольствием распишу тебе их лично. (Это приглашение, может, однажды, ты его примешь.) Но пишу я тебе по следующей причине: бабушки считают себя виноватыми в покушениях на твою жизнь. Они думают, что недолюбили Софию. (Они полагают, что все беды в мире из-за недостатка любви.) Чтобы загладить вину, они велели переслать тебе рецепт горячего шоколада от казы Маркесов. Я перевел его, но не художественно. И приукрасил его там, где посчитал смешным (смотри вложение). Бабушка напоминает, что это очень крепкий и древний рецепт, бодрящий тело и дух. «Пожалуйста, Тео», умоляла она, «убедись, что она знает: рецепт не должен попасть в дурные руки».

Аня, когда мы были вместе, я долго жаловался на свои обязанности на ферме и фабриках. Как я тосковал по свободе. Это странно, потому что все месяцы болезни я хотел только вернуться на фабрики и ферму. Может, это и хорошо, что меня ранили почти смертельно. (Шучу. Могу поспорить, я все еще самый смешной человек, которого ты знаешь.)

Надеюсь, когда-нибудь ты вернешься в Чьяпас. Ты прирожденный производитель какао, но я все еще могу научить тебя многому.

Besos (целую),

Теоброма Маркес.

Я прочитала рецепт и отправилась на кухню. Лепестков роз и перца чили у нас не было, но они имелись на Субботнем рынке, поэтому я решила прокатиться на автобусе до Юнион-сквер купить ингредиенты. Утром Дейзи не было, Нетти занималась подготовкой к экзаменам, поэтому я решила съездить в одиночку.

Розы нашлись довольно легко, но пришлось похлопотать, отыскивая перец чили, и я уже было сдалась, пока не заприметила прилавок с гласящей вывеской: ЦЕЛЕБНЫЕ ТРАВЫ, СПЕЦИИ, НАСТОЙКИ И СМЕСИ. Я отодвинула занавесь и вошла внутрь. В воздухе пахло ладаном. Деревянные полки этажерок заставлены рядами стеклянных банок, подписанных вручную.

Хозяин быстро отыскал небольшую стеклянную баночку с перцем чили.

— Это все, что вам нужно, девушка? — спросил он. — Осмотритесь. У меня есть еще заманчивые продукты, покупаете два — третий в подарок. — Владелец был со стеклянным глазом, в бархатном плаще и с тростью, и выглядел он скорее как волшебник. Стеклянный глаз выглядел неплохо. Он не следил за мной по всему магазину, как второй глаз, и это был единственный намек на то, что глаз ненастоящий.

На нижней полке стояла маленькая банка с дробленым какао. Я взяла банку в руки и почувствовала ностальгию по Гранья-Манана. Я поставила ее на прилавок.

— Как вам удается продавать его? Не попадая под арест?

— Уверяю вас, это абсолютно законно. — Он сделал паузу и бросил на меня злобный взгляд. (Одного глаза.) — Вы сотрудничаете с властями?

Я покачала головой.

— Напротив.

Он вопросительно посмотрел на меня, но рассказывать историю всей своей жизни мне не хотелось. Вместо этого я сообщила, что любительница шоколада, и он, казалось, принял мои слова за чистую монету.

Владелец указал тростью на слово «целебные» на вывеске.

— Даже в такой коррумпированной стране как наша, вы можете продавать какао, пока это в медицинских целях.

Он выхватил у меня банку.

— Но, боюсь, продать вам его я не могу, раз у вас нет рецепта.

— О, — произнесла я. — Разумеется. — Из любопытства я поинтересовалась, из-за какого заболевания мне бы выдали такой рецепт.

Владелец пожал плечами.

— Полагаю, депрессии. Какао повышает настроение. Остеопороза. Анемии. Я не доктор, мисс. Мой знакомый делает из него крема для кожи.

Я поднялась с корточек — в такой позе я сидела перед полками — и протянула ему банку с чили.

— Значит, я беру это.

Хозяин кивнул. Когда подала ему деньги, он сказал:

— Вы же Баланчина, не так ли?

Параноидальная дщерь мафиози, коей я являлась, сначала осмотрела магазин, а затем ответила:

— Да.

— Да, я так и подумал. Я слежу за вашим делом. Несправедливо по отношению к вам.

Я ответила, что стараюсь не зацикливаться на этом.

В автобусе аромат роз просачивался повсюду. Я заглянула в сумку и обнаружила, что не-волшебник положил дробленое какао вместе с перцем чили.

После аварии я до сих пор была в автобусах на взводе, но аромат роз в воздухе навевал на меня спокойствие и — осмелюсь добавить — чистоту. Разум мой расслабился. Мозг стал мягким и пустым и впал в спячку и перед мысленным взором предстало видение. Сперва я увидела Деву Марию Гваделупскую, я узнала ее, потому что ее окружал ореол из роз и потому что ее образ занимал видное место в Гранья-Манана. Но затем я заметила, что она не настоящий человек, а изображение на стене со словами под ним: «Не страшны никакие болезни, досады, тревоги или боли. Разве я не твоя мать? Разве ты не под моей сенью и защитой? Разве я не жизненный исток? В чем же ты еще нуждаешься»? Стена оказалась магазинной витриной. Шоколад Баланчина сложен на покрашенных в темный цвет полках красного дерева. Шоколад был в открытой продаже, лежал даже в витрине. Вывеска сообщала:

ЦЕЛЕБНЫЙ ШОКОЛАД БАЛАНЧИНА

ШОКОЛАД ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ — ТОЛЬКО ПО РЕЦЕПТУ — ТО, ЧТО ДОКТОР ПРОПИСАЛ

Я выпрямилась на своем месте.

Я — не моя сестра. Меня никто не предлагал отправить в лагерь для одаренных, я не одарена блестящими идеями. Будь я гением, я бы сказала, что это только для выживания и ничего более. Но сработает на деле. Какао никогда не станет легальным, но вдруг есть законные способы это обойти? Которые папа, дядя Юрий и Толстый даже и не рассматривали.

Автобус был примерно в квартале от дома Вина. Ждать мне не хотелось. Мне нужно было прямо сейчас узнать, что он об этом думает. Я помахала проездным, давая знать, что мне нужна остановка, и сошла.

Перед дверью квартиры Вина я остановилась и позвонила. Открыл Чарльз Делакруа. Вин и миссис Делакруа еще отсутствовали, но он ожидал их с минуты на минуту. Мистер Делакруа снова был небрит, но хотя бы одет.

Он провел меня в гостиную. Я все еще размышляла о своем видении.

— Как ты? — спросил Чарльз.

— Мистер Делакруа, вы же юрист.

— Да ты сегодня очень деловая, Аня. Я юрист. В настоящем безработный.

— Вы что-нибудь слышали о торговле целебным какао? — спросила я.

Чарльз Делакруа рассмеялся надо мной.

— Аня Баланчина, во что ты вляпалась на этот раз?

— Ни во что, — отрезала я и покраснела. — Я только спросила, может ли предприниматель законно продавать какао в городе. Слышала, его могут продать по рецепту.

Мгновение Чарльз Делакруа изучал меня.

— Да, полагаю, этот теоретический предприниматель может.

— И это может быть правдой, что владелец может продать заказчику плитку здоровья или, скажем, витаминный коктейль из горячего шоколада по рецепту?

Мистер Делакруа кивнул.

— Да. Хотя я должен исследовать этот вопрос поподробнее.

— И если бы вы исполняли обязанности окружного прокурора, вы бы обрушились на торговца медицинским какао в магазине Манхэттена?

— Я… Такой человек может вызвать мой интерес, да, но если бы у них был хороший юрист, удостоверившийся, что все в порядке и все рецепты законны, сомневаюсь, что стал бы с ним возиться. Аня, ты забегаешь вперед. Не говори мне, что знаешь такого гипотетического предпринимателя.

— Мистер Делакруа…

Вин со своей мамой вернулись домой.

— Вы двое, кажется, ладите, — сказала миссис Делакруа.

Вин поцеловал меня.

— Мы планировали встретиться? Я думал, ты еще на экзамене.

— Я была на рынке, и решила заглянуть. — Я по-прежнему сжимала в руках розы и пакет с перцем чили и дробленым какао. Я рассказала ему, как мой друг из Мексики прислал рецепт, который я всегда хотела попробовать. Маме Вина захотелось узнать, что в нем. Одно дело — задавать гипотетические вопросы отцу Вина, и другое — признаваться перед ним в потреблении какао.

— Древний семейный бодрящий напиток из Чьяпаса, — сказала я.

Чарльз Делакруа приподнял бровь. Я его не одурачила.

— Почти стемнело, — сказал Вин. — Я провожу тебя остаток пути.

— До свидания, Аня, — сказал Чарльз Делакруа.

Только мы переступили порог, Вин взял мою сумку в одну руку, а свободной схватил мою руку.

— О чем вы с моим отцом говорили? — спросил Вин.

Я заскочила домой к Вину с целью рассказать о своей идее, но сейчас, когда он стоял рядом, я не могла заставить себя это сделать. Не хотелось видеть его морщинки меж бровей и поджатые губы, если он сочтет мою затею чистой дуростью. Я размышляла об этом примерно час, но уже проработала идею достаточно хорошо. Для меня это было важно, эта идея из тех, что могут запросто изменить жизнь. Впервые за долгое время я почувствовала надежду.

— Анни?

— Ни о чем. — Я была настойчива. — Ждала тебя.

Он остановился и взглянул на меня.

— Ты лжешь. В этом ты ужасно хороша, но не забывай — я знаю, как ты выглядишь, когда сочиняешь.

Как я выгляжу, когда лгу? Как-нибудь спрошу.

— Я не лгу, Вин. У меня есть идея, но я не готова рассказать о ней. Пока ждала тебя, пробежалась по парочке моментов с твоим отцом, потому что они затрагивают правовые тонкости.

— Ага, он задолжал тебе бесплатную консультацию. — Он снова взял мою руку и мы продолжили прогулку. Некоторое время спустя мы разговорились о планах на остаток выходных.

— Вин, — спросила я, — не возражаешь, если мы сходим на митинг за легализацию какао?

— Уверен… Но почему ты хочешь это сделать?

— В основном из-за любопытства, наверное. Может, хочется посмотреть, как там, по ту сторону.

Вин кивнул.

— Это как-то связано с тем, о чем вы с моим отцом разговаривали?

— Я пока не уверена, — призналась я.

Добравшись до дома, я отыскала, когда будет следующий митинг «Какао сегодня» — в ночь четверга.

Самое сложное — я не хотела быть узнанной. Хотелось проверить его, не устраивая представление. Норико одолжила парики и дала советы по макияжу. Мои губы были красными, а парик — с выпрямленными блондинистыми волосами. (Свои усы я, конечно, оставила в Мексике, да и сверкать ими перед Вином мне как-то не хотелось.) Вин напялил дреды и клетчатую кепочку — модифицированная версия его облика, в коем он навещал меня в «Свободе».

Мы с Вином доехали на автобусе до разгромленной библиотеки, где проходил митинг.

Прибыли мы с небольшим опозданием, поэтому прокрались сзади.

Здесь собралось около сотни людей. За пюпитром впереди зала стоял Сильвио Фриман, которого мы застали на середине представления оратора.

— Доктор Элизабет Бержерон расскажет о полезных свойствах какао.

Доктор Бержерон была бледной, худощавой женщиной с высоким голосом. Она носила «вареную» юбку до лодыжек.

— Я доктор, — начала она. — Именно с этой позиции я и буду сегодня говорить. — В ее лекциях рассматривалось то же самое, что рассказал мне Тео в Чьяпасе. Я посмотрела на Вина и заметила, что он заскучал. Казалось, он не здесь.

— Так почему, — заключила она, — натуральное какао, богатое микроэлементами, стало нелегальным? Наше правительство разрешает торговлю многих вещей, совершенно токсичных. Мы должны руководствоваться здравым смыслом, а деньги не должны определять, что нам потреблять.

Сторонники «Какао сегодня» меня не впечатлили. Они неорганизованы, и как мне представляется, их главный план включает в себя митинги перед правительственными зданиями и раздачу листовок.

На обратном пути Вин заговорил о следующем годе.

— Я тут подумал, что хочу поступить на медицинский, — сказал он.

— Медицинский? — Прежде об этом я не слышала. — А что насчет твоей группы? Ты так талантлив!

— Анни, мне не нравится говорить это, но я всего лишь на уровне. — Он смущенно на меня посмотрел. — У группы еще нет названия, и если бы ты была рядом, то знала бы, что в этом году мы почти не играли. Во-первых, потому что мне было больно, во-вторых, меня ничего не интересовало. И, ну, большинство парней из группы не улучшили ее жизнь. Я, впрочем, тоже. Не хочу делать то же, что и отец, но хочу помочь людям. Та доктор на митинге. Я смотрел на нее и думал, как здорово это сделать.

— Что именно сделать?

— Помочь людям уменьшить невежество о собственном здоровье. — Он помолчал. — Плюс если я останусь с тобой, мои медицинские навыки очень пригодятся. Всех вокруг тебя ранят.

«Если»…

Когда автобус притормозил у светофора, я искоса посмотрела на Вина. Уличные огни частично осветили его лицо, видеть которое я привыкла.

В наш разговор вмешалась Дейзи Гоголь, следовавшая за нами целую ночь.

— Я думала, что стану певицей, но так рада владению Крав-Мага.

— Спасибо за поддержку, Дейзи, — ответил Вин. — Что же тогда делать защитникам какао? — спросил он у меня.

— Думаю, мыслят они не масштабно. Им нужен юрист. И много денег. Стояние перед зданием суда с грязными волосами и листовками погоду не сделает. Они нуждаются в рекламе. Для начала им нужно убедить общественность, что они заслуживают шоколад и ничего плохого в нем нет.

— Аня, знаешь, я поддерживаю тебя, но разве в мире нет больших проблем, чем шоколад? — спросил Вин.

— Не уверена, Вин. Если эта проблема не велика, не значит же, что рассматривать ее не стоит. Мелкие несправедливости скрывают крупные.

— Это твой отец так говорил?

Нет, отвечала я ему. Это моя собственная мудрость, основанная на опыте.

***

В воскресенье после церкви я отправилась поговорить с Толстым в Бассейн. Его живот надулся, глаза покраснели. Я забеспокоилась, не отравили ли его.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовалась я.

— На твой взгляд, выгляжу я плохо? — Он хихикнул и похлопал по пузу. — Я из тех, кто ест на эмоциях.

Я спросила, что именно его беспокоило.

Он покачал головой.

— Не забивай свою хорошенькую головку. Ночами работаю в баре, а днями — здесь. Просто скажу, что по некоторым причинам ребята в моем положении живут недолго.

Толстый перемежал высказывания смешком, подразумевая под ними шутку. Я напомнила, что мой отец был тем самым «парнем в его положении».

— Я не хотел выказать неуважение, Анни. Так что там у тебя на уме?

— У меня есть предложение, — сказала я. — Бизнес-предложение.

Толстый кивнул.

— Я навострил уши, ребенок.

Я глубоко вдохнула.

— Ты слышал о целебном какао?

Толстый медленно кивнул.

— Да, наверное.

Я пересказала почерпнутое мной из бесед с мистеров Делакруа и человеком с рынка.

— Так вот какова твоя большая затея? — спросил Толстый.

Я глубоко вдохнула. Я не хотела признаваться себе, как эта идея пришла мне в голову. Перед тем как огреть меня по голове, София Биттер назвала меня «дочерью полицеской и преступника», воюющей самой с собой. С ее стороны было жестоко так сказать, но в то же время и честно. Я чувствовала это в каждом своем порыве и невероятно устала так жить. Эта идея — мой способ положить конец войне.

— Ага, я подумала, что вместо торговли шоколадом Баланчина на черном рынке мы могли бы открыть аптеку с целебным какао. — Я взглянула на Толстого, чтобы узнать его мысли по этому поводу, но его лицо было пустым. — И наконец даже целую сеть, — продолжала я. — Все будет без обмана. Мы наймем врачей подписывать рецепты. И диетологов — придумывать нам составы. Использовать будем только шоколад Баланчина, конечно. Нам будет нужно чистое какао, но я знаю, откуда его импортировать. Если аптеки станут пользоваться успехом, может, мы пройдем долгий путь к смене общественного мнения и убедим законодателей, что шоколад не должен быть вне закона. — Я бросила на Толстого еще один взгляд. Он слегка кивал. — Я пришла к тебе по той причине, что ты знаешь все о ресторанном бизнесе и, разумеется, потому что ты глава семьи.

Толстый посмотрел на меня.

— Ты хороший ребенок, Анни. И всегда им была. Могу сказать, ты чертовски много обдумывала на эту идею. И она наверняка интересна. Я рад, что ты пришла ко мне. Но должен признать, это никогда не сработает с семьей по другую сторону баррикад.

Я еще не готова отпустить синицу из рук.

— Почему не сработает?

— Все очень просто, Анни. Техника «Шоколада Баланчина» создана для обслуживания рынка, где шоколад нелегален. Если шоколад становится легальным или распространенным способом борьбы против запрета — а-ля медицинская аптека, как ты и предлагаешь — «Шоколад Баланчина» вылетит из бизнеса. Мы существуем обслуживать черный рынок, Аня. Вот что я знаю из опыта управления рестораном, если тебе хочется назвать это так, что такой бизнес выживает только в условиях незаконности. Шоколад легален, Толстый снят с поста. Может, в один прекрасный день шоколад снова будет законен, но откровенно говоря, я надеюсь, что только после моей смерти.

Я ничего не ответила.

Толстый смотрел на меня грустными глазами.

— Когда я был ребенком, моя дряхленькая ба читала мне истории о вампирах. Ты знаешь, кто они такие, Аня?

— Вроде да. Не уверена.

— Они сверхлюди, пьющие человеческую кровь. Знаю, это бессмысленно, но бабушка Ольга была на них помешана. Так вот, я помню одну историйку о вампирах. Наверное, по той причине, что она длинная. Человеческая девчонка влюбляется в вампира, он тоже любит ее, но вроде как слишком хочет убить. Это продолжалось довольно долго. Ты не поверишь как долго! Поцелует он ее или убьет? Закончилось все поцелуями — не представляешь, сколькими! Но в конечном итоге он убивает ее, обращает в вампира, — тут я его перебила.

— К чему ты клонишь, Толстый?

— К тому, что вампиры есть вампиры. Мы, Баланчины — вампиры, Анни. И всегда ими будем. Мы живем в ночи. Во тьме.

— Нет, я не соглашусь. Фабрика Баланчиных существовала и до запрета шоколада. Папа не всегда был преступником. Он был честным бизнесменом, имел дело с помехами. — Я покачала головой. — Этот путь лучший.

— Ты молода. Опасно так считать, — сказал Толстый. Он протянул через весь стол руку. — Приходи ко мне с другой большой придумкой, ребенок.

Я вышла из Бассейна и отправилась домой. Это была долгая прогулка мимо Троицы и через парк. Парк не изменился со времени моей последней прогулки — все такой же усохший и захудаленький. Я почти добежала до конца газона и чуть не врезалась в южную стену «Маленького Египта», как мне послышался детский крик. Она стояла за разрисованным граффити бронзовым медведем. Обуви на ней не было, а из одежды только футболка. Я подошла к ней.

— Все хорошо? Тебе помочь?

Она замотала головой и заплакала. Внезапно сзади на меня выскочил мужчина. На своей шее я ощутила его руку.

— Гони все свои деньги, — приказал он. Оказывается, они с девочкой напарники. Это вымогательство. Могу списать свою неосторожность только на озабоченность и удрученность из-за отверженной идеи.

При себе у меня имелось немного монет, их я и отдала. Мачете я не взяла, но убить из-за мелочи не смогла бы.

— Стой, — окликнул металлический голос. — Я знаю ее.

Я посмотрела в направлении голоса. Девушка с короткими волосами мышастого цвета посмотрела в ответ. Моя давняя сокамерница, Мышка.

— Она хорошая, — сказала Мышь. — Мы вместе сидели в «Свободе».

Мужчина ослабил хватку.

— Серьезно? С ней?

Мышь подошла ко мне.

— Да, — подтвердила она. — Это Аня Баланчина. Не стоит с ней связываться. — От нее дурно пахло, волосы спутались и загрязнились. Подозреваю, она ночевала на улице.

— Мышь, ты говоришь.

— Говорю. Я вылечилась благодаря тебе.

Мне не нужно спрашивать, чем она занимается. Очевидно, она член группировки несовершеннолетних преступников.

Я спросила, не обращалась ли она к Саймону Грину.

— Да, — ответила она. — Он не знал, кто я, потому и отшил. Я тебя не виню. На твоих плечах такой груз.

— Я сожалею. Могу я чем-нибудь помочь…

— Что насчет работы? — спросила Мышь.

Я сообщила, что вне семейного бизнеса, но могу помочь ей финансово.

Мышь помотала головой.

— Я не беру подачек, Аня. Как я и сказала тогда в «Свободе», я работаю за кров и пищу.

Я определенно перед ней в долгу.

— Может, кузен Толстый даст работу.

— Да? Была бы рада.

Я спросила, как с ней связаться.

— Здесь, — отвечала она. — Я сплю за статуей медведя.

— Славно было поболтать, Кейт.

— Ш-ш-ш. Имя в тайне.

Дойдя до дома, я первым же делом позвонила Толстому в Бассейн. Он сказал, что удивлен услышать меня так скоро, но будет счастлив предоставить моей подруге работу. Не смотря на тот факт, что он презрительно отклонил мою идею, которая, как я считала, спасет всех нас, Толстый был хорошим парнем.

Вин заявился ночью.

— Ты спокойна, — сказал он.

— Я решила, что придумала умную вещь. — Затем я расписала ему свою задумку и перечень причин Толстого, почему она не сработает.

— Так вот для чего какао-митинг и почему он такой секретный, — заметил Вин.

Я кивнула.

— Я правда хочу с ним поработать.

Вин взял мою руку.

— Надеюсь, ты не пойдешь по этой неправильной дорожке, но отчасти и радуюсь, что она не сработает. Даже если бы и был легальный способ оправдать продажу шоколада, ты бы просадила все свое время на суды. Ты начала бы войну в мэрии, общественности и даже собственной семье. Для чего тебе это все? Ничегонеделанье после школы недостаточно убедительная отмазка.

— Вин! Это не отмазка! Ты считаешь меня такой глупой? Прозвучит глупо, но отчасти мне всегда хотелось стать той личностью, которая обратит «Шоколад Баланчина» к закону. Ради папы.

— Посмотри, Анни. Ты отдала бизнес Толстому. София и Микки сбежали. Юджи Оно следом. Сейчас ты по-настоящему свободна. Это дар, пойми же, наконец.

Он поцеловал меня, но поцелуя я не хотела.

— Ты на меня злишься? — спросил Вин.

— Нет. — Но вообще да, злюсь.

— Дай мне посмотреть в твои глаза.

Я отвернулась от него.

— Путь моего отца.

— Не сравнивай меня с ним.

— Последние полгода после проигранных выборов он ничего не делал, хотя для нас потеря электората была подарком. Для меня. Тебя. Моей матери. И в особенности для него самого, этот ублюдок просто должен открыть глаза и увидеть это.

Долгое время я ничего не произносила, поэтому Вин сменил тему.

— Выпуск в следующую среду. Ты пойдешь? — спросил Вин.

— Ты меня приглашаешь? — ответила я вопросом на вопрос.

— Я не переживаю по этому поводу.

Он и правда хотел пойти со мной, иначе бы не поднимал этот вопрос.

— Я выступаю с речью, если тебе интересно, — продолжал Вин.

— Правильно. Ты умный. Иногда я об этом забываю.

— Эй. — Вин разулыбался.

Я спросила, запланировал ли он, что говорить.

— Это сюрприз, — пообещал он.

Вот так Нетти, Норико и я обнаружили себя на выпускном в Троице.

Выступление Вина, как я думаю, было направлено на меня и его отца. Он поставил проблемы диктата общества, противостояния властям и тому подобное, что уже наверняка произносилось другими выпускниками бесчисленное количество раз. От отца он перенял убедительную речь, и, судя по реакции толпы, им неважно, что он вещает. Я хлопала громче всех.

Чувствовала ли я угрызения совести при виде своих одноклассников, шествующих по сцене? Да, чувствовала. Больше, чем просто угрызения.

Скарлет помахала нам, получив свой аттестат. После некоторых колебаний администрация все-таки приняла решение позволить ей посетить выпускной, несмотря на беременность. Мантия и шапочка сами по себе была как платье для беременных, поэтому Скарлет не очень сильно из них выпирала. С точки зрения администрации, гораздо ужаснее было бы не сохранить малыша. Гейбл встретил ее с другого края сцены, чтобы помочь спуститься по ступеням.

Когда они оказались в зале, Гейбл упал на одно колено.

— О, нет, — произнесла Нетти. — Думаю, снова предложение Гейбла.

Я не согласилась.

— Гейбл бы не сделал этого здесь.

— Сделал бы. Гляди, он достает коробочку из кармана.

— Романтично, — сказала Норико. — Так романтично. — Я представила, как это выглядело, если не знать ничего о вовлеченных сторонах.

— Бедная Скарлет. Должно быть, ей так стыдно.

В спортзал вошли чирлидеры. Мы сидели за спинами, поэтому я больше не смогла разглядеть ни Скарлет, ни Арсли.

— Что? — спросила я. — Что происходит? — Я встала.

Скарлет и Арсли целовались. Он держал ее руки в своих.

— Может, она решила быть с ним помягче? — спросила я. Но произнеся это, поняла, что это не так.

После окончания выпускного я пробралась вперед, чтобы найти Скарлет, но она уже ушла. Я заметила Скарлет и ее родителей на улице. Они шабашили с родителями Арсли. Я схватила Скарлет за руку и потащила прочь.

— Что с тобой? — спросила я, как только мы остались в одиночестве.

Скарлет пожала плечами.

— Мне жаль, Аня. Я понимаю, что ты чувствуешь, но… с появлением ребенка я просто измучалась. — Она вздохнула. — Я даже на выпускной напялила балетки. Можешь представить меня…

— Я говорила тебе остаться со мной!

— А могу ли? Это хорошее предложение, Анни, но не думаю, что я могу. Там жена Лео. А Лео вернется. Там нет комнаты для нас с ребенком.

— Да она бы появилась, Скарлет! Я бы обустроила.

Она ничего не ответила. Даже в балетках она была выше меня. Она смотрела поверх моей головы. Куда угодно, только не на меня. Выражение ее лица и линия губ были твердыми.

— Скарлет, если ты выйдешь за Гейбла Арсли, мы с тобой больше не будем друзьями.

— Не драматизируй, Анни. Мы всегда будем друзьями.

— Мы не сможем, — возразила я. — Я знаю Гейбла Арсли. Выйдешь за него — и твоя жизнь разрушена.

— Ну, значит, разрушена. Да она уже разрушена, — спокойно сказала она.

К нам подкатил Гейбл.

— Полагаю, ты пришла нас поздравить, Аня.

Я сощурилась.

— Уж не знаю, как ты ее обманул, Гейбл. Что ты сделал, чтобы изменить ее сознание.

— Это не про Скарлет. Это о тебе Аня. Как обычно.

Мне уже не впервой захотелось надавать ему по морде. Тут я ощутила руку Нетти.

— Пойдем, — шепнула она.

— Пока, — отозвалась Скарлет.

Моя челюсть дрожала как трехногая табуретка, но я не заплакала.

— Аня, ведь мы больше не дети! — воскликнула Скарлет.

В этот миг я возненавидела ее — из-за намека, что причина моих возражений против ее замужества, это социопатия, возникшая из-за того, что я еще мелкая и застряла в детстве. Как будто это не мне пришлось расстаться с детством годы назад.

— Ты сейчас о том, что мы выпустились, или же что ты залетела? — высказав это, я поняла всю жестокость фразы.

— Не мы выпустились! — заорала Скарлет. — Я выпустилась. И к слову, я не Лучшая подружка Ани Баланчиной!

— Раз так, можешь катиться!

— Хорошо, — произнесла Нетти. — Вам двоим необходимо прекратить. Вы обе отвратительны. — Нетти подошла к Скарлет и обняла ее. — Поздравляю с… м… принятием осчастливившего тебя решения. Идем, Аня. Нам пора ехать.

После мы с Нетти поехали на поздний обед к родителям Вина. Меня до сих пор занимала ссора со Скарлет, поэтому весь обед я размышляла. Перед десертом отец Вина постучал ножом по стакану и поднялся произнести речь. Произносить речи Чарльз Делакруа любил. За всю свою жизнь я наслышалась их более чем достаточно, потому внимания не обратила. Наконец, когда уже стало казаться, что засиделись мы у них неприлично долго, мы вежливо засобирались.

— Не уходи еще, — сказал мне Вин, — ты же придешь домой и будешь тяготеть Скарлет и Арсли.

— Я не буду тяготеть ими.

— Давай. Ты разве не думаешь, что я тебя немножко знаю? — Он разгладил хмурые складочки меж моих бровей.

— Ты же знаешь, я тягощусь не только этим, — возразила я. — Я увязла, мои проблемы огромные.

— Знаю. В их числе и то, что твой парень уезжает поступать в колледж.

Я спросила, о чем это он.

— Ты не удостоила вниманием речь моего отца? Я решил остаться в Нью-Йорке ради колледжа. А это означает отправиться в удовлетворяющую папу альма-матер. Я бы предпочел не делать чего-то дабы ему угодить, но… — Вин пожал плечами. Я сделала шаг назад.

— Это не значит, что ты остаешься здесь ради меня?

— Именно это я и подразумеваю. Учеба есть учеба.

Я не ответила. Вместо этого завозилась со своим колье.

— Ты выглядишь менее довольной, чем я надеялся.

— Но Вин, я не просила тебя тут оставаться. Не хочу вынуждать тебя делать то, чего тебе делать не хочется. Последние два года научили меня не составлять слишком много планов, кроме как на настоящий момент.

— Это дерьмово, Аня. Ты не задумываешься об этом. Ты всегда размышляешь над следующим шагом. Это мне в тебе и нравится.

Конечно, он был прав. Настоящую причину озвучить было тяжело. Вин парень приличный — может, самый приличный из всех, кого я знала — мне не хотелось, чтобы он застрял в Нью-Йорке из-за жалости ко мне или неуместного чувства долга. Если он это сделает, то в конечном итоге пожалеет.

С тех самых пор, как я прознала про Саймона Грина, я размышляла о браке родителей. Мама и папа постоянно ссорились за год до ее смерти. Одним пунктом разногласий было то, что она возмущалась своим уходом из полиции и хотела туда вернуться — что было невозможно, учитывая то, что папа натворил за свою жизнь. Я не хотела, чтобы все закончилось обидой Вина на меня.

— Вин, это были прекрасные два месяца, но я не могу предугадать, что случится со мной через месяц или же год. И ты тоже.

— Мне придется использовать шанс. — Вин изучали мое лицо. — Ты забавная девушка, — сказал он и рассмеялся. — Я не прошу выходить за меня, Аня. Я просто пытаюсь устроиться по соседству.

От упоминания брака я поморщилась.

— И я хорошо отвлеку тебя от новостей о венчании Скарлет.

Я закатила глаза.

— Что в нем плохого?

Он пожал плечами.

— Ничего. Исключая того, что жизнь штука тяжелая. И запутанная.

Я спросила, он что, принял ее сторону, а он ответил, что ни на чьей стороне.

— Я знаю о Скарлет единственное: она твоя подруга.

Скарлет Барбер может и моя подруга, но пока не станет Скарлет Арсли.

Мама Вина утащила его поговорить с другими гостями на обеде. Он заставил меня пообещать немного задержаться. Нетти здесь наслаждалась — она болтала с милым кузеном Вина — поэтому я побрела в сад. День был жарким не по сезону, там никого не было. В последний раз я там находилась в далекий весенний день разрыва с Вином.

Я села на скамью. Миссис Делакруа на шпалерах выращивала горох, растения покрылись маленькими белыми цветами, напомнившими мне соцветия какао в Мексике. Я рада быть в Нью-Йорке, а не в бегах, но все же скучала по Мексике. Может, и не из-за самого места, а друзей и ощущения, что я часть чего-то стоящего. Тео и я взращены на шоколаде, но его жизнь отличается от моей. Поскольку шоколад в Мексике легален, он жил открыто, а я пряталась и стыдилась. Полагаю, вот почему я так поглощена идеей медицинского какао.

Я уже собиралась уходить, как туда вошел Чарльз Делакруа.

— Как ты переносишь жару? — спросил он.

— Мне она нравится.

— И не подумал бы. — Мистер Делакруа сел на скамью напротив. — Как продвигается бизнес мед-какао?

Я ему рассказала. Я изложила идею власть имущему в «Шоколаде Баланчина» и она была открыто и бесцеремонно отвергнута.

— Мне жаль это слышать. Я счел это превосходной идеей.

Я взглянула на него.

— Вы?

— Я.

— Я уж подумала, что вы рассматриваете его как мошенничество.

Он покачал головой.

— Ты ничего не смыслишь в юристах. Мы живем в серой зоне. — Он кивнул и погладил бородку. — Мы живем именно в них.

— Вы когда-нибудь сбреете эту штуку? Она делает вас похожим на одного из парковых жителей.

Чарльз Делакруа не обратил на это внимания.

— Представляю, как раскритиковал идею твой кузен Сергей, он же Толстый — к слову, на какой улице он заправляет делами семьи? Я ужасно далек от курса дел, но пытаюсь нагнать. Он, вероятно, сказал, что модель бизнеса Баланчиных основывается на идее незаконных поставок, что, конечно, правда.

— Что-то вроде того. — Я сделала паузу. — Вы считаете, что знаете все-превсе?

— Я не знаю всего, Аня. Если б знал, то давал бы речи в городском центре, а не на выпускном. Что касательно твоего кузена. Могу пересказать его ответ, в этом он совершенно предсказуем. Он парень из тех, что продвигаются по служебной лестнице, парень со своим уставом в монастыре. Да, я знаю таких. Разумеется. То, что ты предложила, лишь ужаснет его.

Не имеет значения, насколько сильно.

— Исполни свою задумку любым способом, — сказал Чарльз Делакруа.

— Что? — Я выпрямилась на скамье.

— Идея эта великая, можешь себе вообразить, и приходит не каждый день. Это шанс реально изменить положение вещей, и полагаю, заработать деньги. Ты молода, это хорошо. И благодаря мне знаешь вещь-другую о шоколаде. Тебе нужно кому-нибудь рассказать о путешествии в Мексику.

Он знает о Мексике? Я пыталась сохранить безэмоциональное лицо, но не удалось.

— Аня, пожалуйста. Ведь я практически усадил тебя в лодку.

— Мистер Делакруа, я…

— Будь уверена, ты подобрала прекрасную команду безопасности — это женщина-стена прекрасное начало — и даже прекрасный юрист мистер Киплинг. Еще тебе потребуется кто-то с опытом работы с гражданским правом и договорами, а также…

В этот миг в сад вошел Вин.

— Папа снова тебе докучает?

— Аня рассказывала мне о своих планах на следующий год, — ответил Чарльз Делакруа.

Вин перевел на меня взор.

— Каких таких планах?

— Твой папа шутит. Планов у меня нет.

Чарльз Делакруа кивнул.

— Да, это позор.

Вин защитил меня.

— Не все идут в колледж сразу после школы, папа. А большинство из наиболее интересных личностей и вовсе не ходили в колледж.

Чарльз Делакруа возразил, что ему известен этот факт, и что в жизни есть много способов получить образование. Например, международное путешествие.

Когда Чарльз Делакруа удалился, Вин сообщил:

— Я поражаюсь, как ты можешь быть вежливой к нему после всего, что он натворил в прошлом году.

— Он просто выполнял свою работу, — заявила я.

— Ты правда так думаешь? Ты снисходительнее, чем я думал.

— Возможно. — Я встала на цыпочки и наклонилась поцеловать его. — Худшая ошибка в моей жизни — влюбиться в отпрыска окружного прокурора. — Я отодвинулась. — Но с твоей стороны вестись на меня ужасно.

Вин поцеловал меня.

— Очень.

— Почему тебе не безразлично? Совершенно уверена, продолжай я говорить, ты бы ушел.

Вин кивнул.

— Ага, но на самом деле все просто. Впервые я увидел тебя, когда ты брякнула поднос со спагетти…

— Это была лазанья, — уточнила я.

— Лазаньей. На башку Гейбла Арсли.

— Не мой звездный час.

— Ты приглянулась мне с моего места. И я одобрил, как ты за себя постояла.

— Так просто?

— Да. Такое для меня обычно, Анни. Я понял, что ты разбежалась со своим парнем. Я знал, что ты будешь в директорском кабинете, поэтому придумал предлог сходить туда.

— Ты восхитительно двуличен.

— Я сын своего отца.

— Оно того стоит? Ты чуть не погиб от огнестрела. — Я обняла его за талию.

— Это ничего. Легкая царапина. А для тебя стоят? Все неприятности, что я причинил тебе. Я временами чувствую себя, — он помолчал, — виноватым.

Я призадумалась.

Любовь.

Видов любви так много. Одна похожа на ту, что я испытываю к Нетти и Лео. А другие виды? Ну, я тогда дура, если попытаюсь угадать, как давно они утрачены. Но даже те, что не вечны, не лишены смысла.

Потому что когда дело доходит до любви кого-то и чего-то, любите вы целую жизнь. Ничто не может помешать получить любви больше определенной дозы: бабушки, папы, мамы. Лео, Нетти, Вина, и даже Тео. Скарлет. Скарлет.

Я нахмурила брови.

— Ты гримасничаешь, — сказал Вин.

— Я просто поняла, что мне придется проститься со Скарлет.

Я посмотрела на Вина, а он на меня.

— Я хочу сказать, что собираюсь попросить ее простить меня.

— Думаю, это разумно.

— Мне понравилась твоя речь, — сказала я.

— Я ценю это, — сказал он. — Ты действительно не хочешь, чтобы я остался в Нью-Йорке?

— Конечно, я хочу, чтобы ты остался… я просто не хочу, чтобы все закончилось тем, что ты возненавидишь меня.

— Я не смогу возненавидеть тебя. Это так же невозможно, как и хлопнуть вращающейся дверью. Я провожу тебя домой. — Он выбрал цветок из шпалеры и засунул его в мои волосы. Здесь царило лето.

Глава 20

Я СТРОЮ ПЛАНЫ НА БУДУЩЕЕ

Отец ненавидел лето, потому что это худшая пора года для производства шоколада. Из-за жары доставка становилась бегом с препятствиями. Задержка поезда или неисправный холодильник означали, что все поставки испорчены, то бишь растаяли. Папа всегда говорил, что люди летом теряют вкус к шоколаду, ведь он продукт на холодную погоду, и в жару народ будет есть арбуз или мороженое. Расходы на транспортировку в любое время года дороги, но летом они просто непомерные. По словам папы, единственное, что облегчило бы летние месяцы — это легальное производство шоколада в США: «Конечно, продавать его тут мы не можем, но почему бы им не все равно, где мы его изготавливаем»? Я знаю, что папа частенько фантазировал отправить «Шоколад Баланчина» на перерыв с мая по сентябрь. Но говоря это, папа тут же качал головой: «Этому не бывать, Анни. Если люди будут шататься без шоколада три месяца, они потеряют к нему вкус вообще. Американские покупатели столь же непостоянны, как и душа подростка». Тогда я подростком еще не была, поэтому на аналогию не обиделась.

Хотя наступил июнь, я об этом не думала. Моей первоочередной задачей было помочь Нетти собраться на второе лето в лагере для одаренных. Я наполовину свернула футболку, когда зазвонил телефон.

— Слышала новости? — Он не потрудился представиться, но я уже напрактиковалась в опознавании голоса Джекса.

— Телефонные звонки дорого стоят, Джекс. Не трать их на кого-то, кто слышать тебя не желает.

Джекс это проигнорировал.

— Словом, «Шоколад Баланчина» не собирается поставлять шоколадки летом. Толстый считает, это слишком дорого. Он говорит, бизнес должен быть сезонным. Дилеры готовы его убить.

Я ответила, что папа часто говаривал также, да и вообще, сезонный он или нет, дело не мое.

— Ты не серьезна. Толстый сведет бизнес в могилу, и ты не считаешь, что это твое дело. Дай мне договорить, ты поставила не на того человека. Единственное, над чем он трясется…

— Я бросаю трубку, Джекс. Что ты хочешь мне сказать?

— Ты же знаешь, что мне некому звонить? Микки недосягаем, Юрий умер, поэтому ответить мне никто не может. И мне нужна работу, когда я выйду отсюда.

— Может, задумаешься о другой работе?

— Ты считаешь, что сменить ее так просто, Анни? Это в миллион раз для меня тяжелее, знаешь ли.

— Ты не моя проблема, — ответила я и повесила трубку.

Я зашла в комнату Нетти, где она сворачивала плащ. Она захотела узнать, кто звонил.

— Никто.

— Никто? — переспросила она.

— Джекс. Он беспокоился, что Толстый… — я заставила себя умолкнуть. Если Толстый сведет «Шоколад Баланчина» в могилу, это будет не проблемой, а возможностью. — Прости, Нетти. Пойду, позвоню.

Я прошла на кухню. Если я на это пойду, то понадобится юрист. Я подумала о мистере Киплинге, но мы были в натянутых отношениях с возвращения Саймона Грина. Подумала я и о Саймоне Грине, но не доверяла ему. Громадная проблема заключалась в том, что оба мужчины построили карьеру, защищая клиентов с изнаночной стороны, а сейчас же мне нужен кто-то, кто играл бы за ангелов.

Я вспомнила о Чарльзе Делакруа. Из недостатков было то, что он дважды бросал меня в исправительное учреждение, ну и Вин его ненавидел.

Поэтому имеет смысл обратиться к мистеру Киплингу. Наверное, мы переживаем не лучшие времена, но он хороший человек и всегда на моей стороне. По крайней мере, мистер Киплинг в состоянии указать мне направление как необходимый мне юрист.

Я взяла трубку и уже собиралась было набрать мистера Киплинга, но обнаружила, что вместо этого набрала номер квартиры Вина. Он ответил:

— Слушаю.

Я не ответила.

— Слушаю, — повторил Вин. — Это кто?

Я в тот же миг передумала. Можно было спросить Вина, хочет ли он зайти. Можно было рассказать, что я придумала. Но ничего не сказала.

Вам может показаться это низким, но я решила изменить голос. Я сделала его глубоким и хриплым, слегка нью-йоркским.

— Мне нужен Чарльз Делакруа, — мурлыкнула я. Вокальный хамелеон из меня никакой и отчасти я ожидала, что Вин расхохочется и скажет: «Анни, в какие игры ты играешь»?

— Папа! — услышала я зов Вина. — К телефону!

— Я сниму трубку в своем кабинете! — донесся голос Чарльза Делакруа.

Секундой позже Чарльз Делакруа взял трубку и я услышала, как Вин кладет свою.

— Да?

— Это Аня Баланчина.

— Ого, вот это сюрприз, — ответил Чарльз Делакруа.

— Я созрела это сделать, — сказала я. — Созрела открыть аптеку с целебным какао.

— Рад за тебя, Аня. Страшно трудолюбиво. Что изменило твое решение?

— Я увидела просвет — возможность слишком хороша, чтобы ее упустить. Думаю, вы можете стать моим юристом.

Чарльз Делакруа откашляляся.

— Зачем мне это?

— У вас есть опыт работы в городской администрации, делать вам нечего, да и я знаю, что вы считаете мою идею замечательной.

— Давай встретимся, — сказал Чарльз Делакруа наконец. — Другого кабинета, кроме домашнего, у меня нет, и мне показалось, ты скрываешь информацию от своего парня, моего сына…

Мы договорились встретиться в моей квартире. Хотя я много раз с ним встречалась при гораздо более сложных обстоятельствах, я все-таки нервничала. Я долго решала, что же мне надеть. Не хотелось казаться школьницей, но и как девочка в кукольном платьишке выглядеть тоже не стоит. Наконец я выбрала серые брюки, вероятно, папины, хотя наверняка не скажу, и черную майку, оставленную Скарлет. Брюки оказались велики, поэтому я затянула ремень. Посмотрела на себя в зеркало на двери и пришла к выводу, что костюм глуповат. Затрещал звонок — слишком поздно переодеваться.

Я проводила мистера Делакруа в гостиную. Он до сих пор не побрился, но бородку, кажется, укоротил.

— Расскажи свой план. — Чарльз Делакруа сел на диван и скрестил ноги.

— Вы, хм, уже знаете основную идею. С тех пор я провела небольшое исследование. — Я включила свою электродоску. Я делала пометки, но изучив их, обнаружила, что они не столь тщательны, как я думала. — Как вы, очевидно, знаете акт Рембо от 2055 запретил какао и в особенности шок…

— Я-то помню, когда это случилось, Аня. Тогда я был немного младше тебя и Вина.

— Хорошо. Ну так вот, закон был разработан, чтобы прекратить производство шоколада фабриками. Большинство городов, в том числе и наш, разрешили торговлю чистого какао в лечебных целях. Поэтому я подумала начать с небольшого магазинчика, размером меньше пятисот квадратных футов, быть может, на окраине, так я не буду конкурировать с Толстым. Я бы наняла доктора и официантку, и стала бы торговать оздоровительными напитками, приготовленными из какао и шоколада. Но мое дело отличаться от бизнеса Толстого будет открытостью. Не хочу быть подпольщицей.

— Хм-м, — ответил он. — Это разумно, как я тебе и говорил, но мыслишь ты слишком узко.

Я спросила, о чем это он.

— Я работал в правительстве очень долгое время. Ты знаешь, каким образом город оставит тебя в покое? Будь у тебя крупнейший бизнес. Будь ты слоном в центре Мидтауна. Будь ты популярной. Давай людям желаемый продукт и целый город перейдет на твою сторону. Они будут благодарны тебе за законность того, что, по их мнению, все-таки незаконно.

Он помолчал.

— К тому же аптека лечебного какао как-то не звучит. Люди не поймут, что скрывается за названием. Отыщи докторов и диетологов, но заставь вывеску заведения звучать привлекательно.

Я обдумала его слова.

— То, что ты описываешь, будет стоить больших денег. — Над этим могут подумать Нетти и Лео. — Откровенно говоря, это принесет тебе много денег. А что касается места, оно обойдется дешево, ведь в городе полно гигантских заброшенных местечек — делай там что душе угодно. Думаешь, как это удалось тем бандитам, прибравшим себе «Маленький Египет»? Ты тоже можешь открыть танцпол, кстати.

— Танцпол? Вы говорите мне открыть ночной клуб?

— Фи, это звучит безвкусно. Может, салон? Или просто клуб. Рассуждения вслух. Если назвать клубом, то все посетители перед вступлением должны получить рецепт. Это будет разрешением на посещение. Да, тогда тебе не понадобятся собственные врачи.

— Идеи эти, гм, интересные. Теперь позвольте мне немного подумать.

Чарльз Делакруа некоторое время ничего не говорил.

— Я размышлял над этим с того самого звонка и хочу помочь тебе это сделать. Из-за своего уважения к тебе я буду совершенно откровенен насчет причин помощи. Не потому что люблю шоколад или тебя. По сути дела, я неудачник. Однако, если я верну шоколад людям, то стану героем. Такая платформа для избрания на пост окружного прокурора или должность еще выше мне подойдет?

Я кивнула.

— Так зачем мне помогать тебе? — спросил Чарльз Делакруа.

— Разве вы не знаете? Обычно вы знаете всё.

— Пошути тут мне.

— Потому что у вас безупречная репутация и вы всегда на стороне добра, и раз сказали, что это законно, значит так оно и есть. В течение тех месяцев вдали отсюда я поняла, что не хочу тратить всю свою жизнь на бега, мистер Делакруа.

— Отлично. Заставляет расчувствоваться. — Он предложил мне руку для пожатия и выдернул ее обратно.

— Прежде чем мы утвердим эту затею, мне нужно кое-что сказать. Думаю, то, что я хочу тебе поведать, никто не знает, но не хочу тебя шокировать — это я отравил тебя прошлой осенью.

— Простите?

— Это я отравил тебя прошлой осенью, но не вижу причин не работать совместно. Уверяю, намерения у меня были благие и я не стал бы подвергать тебя реальной опасности. Может, я поступил неправильно, но я хотел вытащить тебя от девушек из общежития в лазарет, чтобы там ты нашла кого-нибудь посговорчивее для побега.

— Как? — прошипела я.

— В воду, которую я дал тебе во время нашей дискуссии в подвале, было подмешано вещество, вызывающее сердечный приступ.

Хоть я и удивилась, но потрясена была меньше, чем вы себе можете представить. Я уставилась на него.

— Вы безжалостны.

— Есть немного. Теперь я буду на твоей стороне.

Если и был на всей земле официальный злодей за последние два года, то только Чарльз Делакруа. Что там папа говорил? «Игры меняются, и меняют их сами игроки». Я предложила этому человеку руку и он пожал ее. Мы начали составлять перечень того, что нам необходимо сделать.

***

Утром я посадила Нетти на поезд, направляющийся в лагерь для одаренных, а в полдень мне позвонил Чарльз Делакруа. Он сказал, что скорее всего еще слишком рано для принятия решений и это лежит за пределами его компетенции, но ему хотелось бы обсудить потенциальную площадку в центре города.

— На пересечении Сороковой и Пятой авеню, — предложил он.

— Точнёхонько в центре! — ответила я.

— Знаю, — ответил он. — Идея. Встретимся у входа.

Другой примечательной особенностью здания, помимо вместительности, был фасад с парой изрисованных граффити львов.

— О, я знаю это место, — сказала ему я. — Раньше там размещался ночной клуб «Логово льва». Никому из нас не нравилось ходить туда, да и «Маленький Египет» был ближе.

Чарльз Делакруа обозвал его довольно-таки стремным, раз он только что закрылся.

Мы поднялись на большую лестничную площадку, а потом прошли сквозь колоннаду. Риелтор встретила нас внутри. Она была одета в красный костюм с увядающей гвоздикой в петлице. Риелтор посмотрела на меня с сомнением.

— Она и есть клиент? Похожа на ребенка.

— Да. Это Аня Баланчина.

Услышав мое имя, она вздрогнула. После секундной заминки предложила мне руку.

— За ваши финансы здание целиком мы вам сдать не можем, только одну комнату, удовлетворяющую вашим потребностям.

Она провела нас на третий этаж. Комната оказалась около восьмидесяти футов в ширину и триста в длину, а высотой примерно футов пятьдесят. С двух сторон арочные окна, создающие ощущение открытости. Потолок сводчатый, с темными деревянными украшениями. Мне больше всего понравились нарисованные на нем фрески: голубое небо и облака. Создавалось впечатление, что ты находишься снаружи. Я сразу влюбилась в нее, и лично мне этого было достаточно, чтобы втиснуть сюда свое дело, плюс что-то мне подсказывало: шоколад может и должен продаваться в открытую. Комната казалась мне священной, как церковь.

В плачевном состоянии было многое — стекла разбиты, дыры в штукатурке — но ничего невозможного для ремонта.

Риэлтор произнесла:

— Старый арендатор держал кухню снаружи. Где-то в здании находятся еще и ванные комнаты.

Я кивнула.

— Кто занимал комнату до нас?

— Логово льва. Какой-то клуб. — Она скорчила рожицу.

— А прежде, — уточнила я, — для каких целей предназначалось помещение?

Риэлтор обратилась к своей электродоске.

— Хм, сейчас посмотрим. Может, библиотека? Ну, знаете, бумажных книг, что-то вроде этого. — Говоря «бумажных книг», она наморщила носик. — Итак, что вы решили?

В приметы я не особо верю, но статуи львов на входе заставили меня подумать о Лео, а бумажные книги об Имоджен, конечно же. Я решила, что это место мне подходит, но мне нужна была выгодная сделка, поэтому хранила лицо пустым.

— Утро вечера мудренее, — ответила я.

— Не затягивайте. Кто-нибудь может арендовать, — предупредила риэлтор.

— Сомневаюсь, — вставил Чарльз Делакруа. — Эти руины с рук вы быстро не сбудете. Я сиживал в правительстве, знаете ли.

Мы с ним вышли в тягучий июньский Нью-Йорк.

— Ну так что? — спросил он.

— Мне нравится.

— Расположение хорошее, да и историческая достопримечательность чего-то да стоит. Но главное — если ты застолбишь местечко, людям это покажется делом, а не просто идеей. Сомневаюсь, что у тебя будет большая конкуренция.

— Я переговорю с мистером Киплингом. — Он управляет финансами до двенадцатого августа, пока мне не исполнится восемнадцать. Пока что я не чувствовала необходимости провернуть свои бизнес-идеи без него.

По возвращению домой я написала мистеру Киплингу письмо, в котором говорила, что нам нужно поговорить в его офисе. Я не виделась с ним с самого возвращения Саймона Грина.

Он встретил меня тепло и обнял меня.

— Как ты? Я собирался позвонить. Приехал вчера.

Он передал конверт. Это были результаты моего экзамена. Я писала свои юридические контакты.

— Не знала, что они будут на бумаге, — сказала я.

— Это до сих пор важно, — сказал мистер Киплинг. — С выпуском, моя дорогая!

Я сунула конверт в карман.

— Мы можем побеседовать о твоих планах на будущее? — осторожно предложил он.

Я сказала, что именно поэтому и пришла, описала предполагаемый бизнес и помещение в центре.

— Вы нужны мне, что бы организовать два платежа. Первый за услуги нанятого адвоката, — я намеренно не упомянула, кого я наняла, — а второй в качестве залога за арендованное помещение.

Мистер Киплинг внимательно меня выслушал и сказал именно то, чего я боялась услышать: «Сомневаюсь в этом, Аня». Хотя я и не просила, он начал перечислять свои возражения: главным образом, что затея может прогневать семью и что любой бизнес это рискованное предприятия в плане финансов.

— Ресторан — это денежная яма, Аня.

Я пояснила ему, что это будет клуб, а не ресторан.

— Ты можешь сказать, что действительно понимаешь, во что ввязываешься? — спросил он.

— А кто может? — Я помолчала. — Вы и в самом деле не считаете эту идею хорошей?

— Возможно. Не знаю. Я считаю хорошей идей пойти в колледж.

Я покачала головой.

— Мистер Киплинг, однажды вы мне сами сказали, что я не сбегу от шоколада, поэтому смысла его ненавидеть нет. И я попыталась. Я верю в эту идею.

Мистер Киплинг на это ничего не ответил. Вместо этого он запустил пальцы в воображаемые волосы.

— Может я не твой юрист больше, но я еще храню твой капитал, Аня.

— Через два месяца мне исполнится восемнадцать и я не спрошу вашего согласия, — напомнила ему я.

Мистер Киплинг взглянул на меня.

— Тем не менее, думаю, два месяца ты подождешь. Будет больше времени на обдумывание.

Я уведомила его, что уже составила детальный план.

— Ну что ж, если идея хорошая, она и через два месяца останется хорошей.

Два месяца. У меня их нет. Кто знает, какой станет ситуация в «Шоколаде Баланчина»? Кто знает, где буду я? Сейчас самое время. В глубине души я это знала.

— Я вызову вас на суд, — пригрозила я.

Мистер Киплинг мотнул головой.

— Глупо. Ты просадишь деньги на услуги юриста и ничего не решишь даже к августу. На твоем месте я бы подождал.

Мистер Киплинг положил руку на мою ладонь. Я отняла ее.

— Я делаю это только из любви.

— Любви? Так вот почему вы убили бабушку, а?

Я покинула офис с чувством уныния, но также и с чувством определенности. Пыталась придумать, кто мог бы занять мне денег для выплаты по аренде. Нужно было всего лишь пять тысяч долларов, чтобы застолбить офис, и терять такое место я не намерена. Я не могла думать о тех людях, из-за которых мой новый бизнес заберется в долги. Я уже подумывала, есть ли у меня что-нибудь на продажу, но так много в эти времена ничего не стоило.

Я была на грани отчаяния, когда мне позвонил мистер Киплинг.

— Аня, знаю, в этом году у нас были трудности, но я поразмышлял об этом. Если ты действительно этого хочешь, я произведу все необходимые выплаты. Ты была права, сказав, что эти деньги будут твоими через два месяца. Но наряду с этим я хочу, чтобы ты записалась на дополнительные курсы по бизнесу, закону, управлению рестораном или медицине. Это моя цена за произведение платежей или чего другого.

— Благодарю, мистер Киплинг. — Я назвала ему имя риэлтора и сумму.

— Ты упомянула о юристе. Как его зовут?

— Чарльз Делакруа. Полагаю, объяснять вам не надо.

— Аня Павлова-Баланчина, ты разум потеряла? Должно быть, ты шутишь.

Я ему сказала, что подумала и по многим причинам Чарльз Делакруа лучше соответствовал моим потребностям.

— Что ж, смелый выбор, — спустя мгновение сказал он. — Конечно, неожиданный. Твой отец бы одобрил. Тебе будет нужно открыть корпоративный счет.

— Мистер Делакруа сказал то же самое.

— Конечно, я рад помочь тебе со всем, что тебе необходимо, Анни.

По дороге в ночной клуб, ранее известный как «Львиное логово», место, где я должна была встретиться с Чарльзом Делакруа для подписания договора, я прошла мимо собора святого Патрика. Я решила зайти и быстренько помолиться.

Это не значит, что у меня возникли сомнения. Но я знала, что с момента подписания договора все начнет воплощаться в реальность. Я решила, что попросить благословения для моего предприятия — замечательная мысль.

Я преклонила колени пред алтарем и склонила голову. Поблагодарила Бога за возвращение Лео и за безопасность Нетти. Поблагодарила за то, что проблемы с законом остались позади. Я поблагодарила Господа за время, проведенное в Мексике. Поблагодарила за отца, научившего меня многим вещам за тот короткий промежуток времени, пока мы знали друг друга. А еще за маму и бабушку. Поблагодарила Господа за Вина, за его любовь, даже когда я была уверена в обратном. Я поблагодарила Господа за то, что я Аня Баланчина, а не какая-то другая девушка. Ведь я, Аня, довольно крепкая штучка, и Господь никогда не посылал мне больше, чем я могла вынести. За это я и поблагодарила Господа.

Я поднялась. Положив в корзинку небольшое пожертвование, я вышла из церкви, и отправилась подписывать договор аренды.

***

Во вторую пятницу июня я решила устроить небольшую вечеринку на новом месте, чтобы рассказать друзьям, чем буду заниматься в следующем году. Прежде чем кого-нибудь пригласить, мне нужно было рассказать Вину об участии его отца.

Этим летом мэр, пытаясь показать всем, что Нью-Йорк не столь отвратителен, устраивал сеансы древних фильмов в Брайант-парке. Вин хотел пойти, как богатый человек, у которого есть привилегии и право делать то, что может быть потенциально опасно. Я сказала ему, что пойду с ним, но как следовало ожидать, с собой у меня было мачете.

Во время показа к нам никто не подошел, присутствие полиции впечатляло на таком событии как городской отдых. Тем не менее я едва могла обратить внимание на фильм, потому что думала о том, что мне нужно рассказать Вину.

Когда мы шли домой, Вин все еще говорил о кино.

— Та часть, где девушка едет на лошади по воде? Это было удивительно. Я тоже хочу так же.

— Да, — сказала я.

Вин посмотрел на меня.

— Анни, ты смотрела кино?

— Мне… мне нужно кое-что рассказать тебе.

Я рассказала ему о бизнесе и о договоре, который я подписала, и наконец, назвала имя адвоката, которого наняла.

— На следующей неделе я устраиваю своего рода вечеринку, чтобы представить свою задумку. Я буду очень рада, если ты сможешь прийти.

Вин не разговаривал целый квартал.

— Ты не сделаешь этого, Аня. Просто потому, что тот факт с подписанием договора аренды не означает, что ты должна делать это.

— Я должна, Вин. Неужели ты не видишь? Это способ искупить имя моего отца. Это способ хоть что-то изменить в городе. Если я не сделаю этого, я всегда буду жить во тьме.

— Ты думаешь, что обязана это сделать, но ты не должна. — Он схватил меня за руку и повернул к себе.

— Ты знаешь, как трудно это будет сделать?

— Да, я знаю. Но у меня нет другого выбора, Вин.

— Почему? — сказал он резким голосом, который я от него практически никогда не слышала. — Твой кузен взял на себя управление «Шоколадом Баланчиных». Ты не участвуешь в этом!

— Я никогда не буду не участвовать. Я дочь своего отца. Если я не сделаю этого, я всегда буду сожалеть.

— Ты не дочь своего отца. Я не сын своего отца.

— Я его дочь, Вин. — Я сказала ему, что отрицание также означает отрицать то, кем я являюсь, что я не могу изменить свое имя или свою кровь. Хотя он не слушал.

— Почему ты наняла моего отца? — спросил он тихим голосом, который был намного страшнее громкого.

Я пыталась объяснить ему, но он просто покачал головой.

— Я знал, что ты упрямая, но я никогда бы не подумал, что ты глупа.

— У меня есть причины, Вин.

Вин прижал меня к углу возле стены.

— Я был предан тебе. Если ты так поступишь, я не буду на твоей стороне. Возможно, мы останемся друзьями, но ничего большего. Я уйду от тебя так далеко, насколько это возможно. Я не буду смотреть, как ты будешь уничтожать себя.

Я покачала головой. Мои щеки были мокрые, я плакала.

— Я должна, Вин.

— Я так мало значу для тебя?

— Нет… нет. Но я не могу быть никем иным, кроме самой себя.

Вин посмотрел на меня с отвращением.

— Ты хоть знаешь, что он отравил тебя в прошлом году, а?

Вин знал.

— Он сказал мне.

— Ты точно знаешь, какой он человек, и ты пойдешь и сделаешь это в любом случае! Если он помогает тебе, это лишь потому, что он видит выгоду для самого себя.

— Я знаю это, Вин. Он использует меня, я использую его.

— Тогда ты достойна его.

Вин покачал головой.

— Мы закончили, — сказал он.

— Не делай этого, Вин. Не здесь. Не сейчас. Подумай столько, сколько нужно. — Стыдясь всего этого, я упала на колени и сложила ладони вместе.

Он сказал, что ему не нужно думать.

— Я не буду своей мамой. Я не буду долго страдать.

И после сказанного он ушел. Я побежала за ним, но споткнулась и разодрала кожу на коленях о тротуар. Когда я встала, возле остановки появился автобус и Вин уже зашел в него.

***

Добравшись до дома, я попыталась дозвониться до Вина.

— Он уже лег спать, — сказал мистер Делакруа с прохладцей. — Поговоришь вместо него со стариной Чарли?

Я ответила, что необходимости в этом нет. Чарльза Делакруа я и так видела регулярно.

Так продолжалось несколько дней (без учета времени суток) до тех пор, пока миссис Делакруа не сказала, что Вин уехал в Олбани навестить друзей.

Может мне стоило сесть на первый попавшийся поезд до Олбани, я могла так просто взять и сделать это. Но я не знала, что ему скажу. По-правде говоря, он скорее всего был прав. Я проигнорировала его чувства в погоне за непонятно чем, а объяснить, почему — не сумела. Вернее, если объясню, то, подозреваю, он не захочет ответить на поставленные вопросы: Вин был непоколебимым, верным и хорошим во всех отношениях, но этого недостаточно. К худу или добру, желание преуспеть там, где провалился отец, было сильнее любви к Вину.

Нет, я не рванула за своим парнем в Олбани. Я занялась организацией бизнеса и завершением отделочных работ для пятничной тусовки в преддверии открытия.

Зазвонил телефон. Несмотря на свой настрой, я понадеялась, что это Вин, но ошиблась.

— Рада слышать своего старинного приятеля? — спросил Тео.

Несколькими днями ранее я спрашивала совета у бабули насчет заменителя какао в мороженом горячем шоколаде, этот напиток я планировала разливать на вечеринке.

— Бабушки сказали, ничто не заменит какао! Они хотят узнать, почему ты решилась на такое кощунство.

Я рассказала ему о своем бизнесе.

— Мы устраиваем вечеринку, но мой партнер не считает хорошей идей сервировать стол противозаконным веществом, поскольку идея бизнеса состоит в том, что все будет честно, без обмана.

— Ясно. Так-с, тогда можешь использовать порошок рожкового дерева. Бледное подобие, но…

Я его поблагодарила.

— Дай мне знать, могу ли я еще чем-то помочь, — сказал Тео.

— Что насчет хорошей работенки с какао из Гранья-Манана? — предложила я. — Мне необходим поставщик.

— Лучшее предложение, — отозвался Тео. — Я горжусь тобой, Аня Барнум-Баланчина. Кажется, ты заключила перемирие.

— Грациас, Тео. Знаешь, ты единственный, кто мне это говорит.

— Это все оттого, что я знаю тебя, Аня. Наши души похожи. — Тео помолчал. — Как там твой парень?

— Он на меня злится.

— Он еще огребет за это в следующий раз.

— Быть может. — Но на деле же я не совсем уверена, будет ли следующий раз.

Проговорили мы довольно долго, Тео пообещал приехать и встретиться со мной, когда сможет. Я у него спросила, сжалились ли над ним в Гранья-Манана, а он ответил, что пока он выздоравливал, больший толк был от Луны.

— Полагаю, я должен благодарить тебя за то, что ты прикрыла меня.

— К сожалению, ты не первый парень, который говорит мне это.

***

Ну вот настала пятница, а с ней и вечеринка. С тех самых пор от Вина не было ни слуху ни духу. Весь день я драила помещение и собирала самовары для замороженного горячего шоколада. В свой круг я пригласила каждого — только из семьи никого — Чарльз Делакруа тоже пригласил народ, в том числе и потенциальных инвесторов.

Скарлет и Гейбл явились одними из первых. Скарлет находилась на миллионном месяце беременности и я не была уверена, придет ли она. Когда я написала ей сообщение, ответила она мгновенно: «Очень рада за повод ускользнуть из дома и очень рада приглашению! P.S. Значит, мы больше не злимся? Мне без тебя так одиноко». Приехав, она меня обняла.

— Вы двое поженились? — спросила я их.

— Мы думаем подождать до родов, — ответил Гейбл.

Скарлет покачала головой.

— Без тебя я не выйду замуж, Аня.

— Место потрясающее, — вставил Гебл. — Что ты планируешь тут разместить?

— Довольно скоро услышишь. Эй, Гейбл. Ты планируешь сегодня фотографировать?

Гейбл проблеял, что Скарлет отобрала у него телефон с камерой.

— Где твой парень? — пожелал он узнать.

Я притворилась, что не услышала вопроса и отошла к другим гостям.

Когда большинство прибыло, я прошла на подиум. Огляделась посмотреть, вдруг Вин покажется. Но его не было. Без него, Нетти и Лео я ощущала себя слегка неприкаянной, а выступление было не из лучших. Я пробежалась под градом вопросов о клубе, что я планировала в нем подавать и причине, по коей все это будет абсолютно законно. Описав бизнес, почувствовала, как в комнате нарастает мертвенная тишина, но она меня не напугала.

— Сегодня вы попробуете вариант полезного напитка с рожковым порошком, который я буду предлагать этой осенью. По вкусу он будет лучше этого, обещаю. — Я подняла свою кружку, но не могла вспомнить, как перед речью наливала в нее напиток. Посему, дабы избежать неловкого положения, сделала вид, что отпила.

— Кое-кто мне однажды сказал, что прошлогодний враг может стать новым другом, тут я имею ввиду, что хочу представить вам своего нового юриста.

Чарльз Делакруа поднялся на подиум. К этому случаю он побрился, и я оценила этот жест.

— Простите меня, если толком не получится. Давно не практиковался, — начал он с притворно скромным смешком. — Семь месяцев назад, за неимением лучшего слова, закончилась моя политическая карьера. Не нужно объяснять, почему. — Он метнул в меня взгляд, заставив толпу рассмеяться. — Однако сегодня я нахожусь здесь, чтобы поговорить о будущем. — Он прочистил горло. — Шоколад. Он сладкий. Довольно приятный. Но не стоит того, чтобы умирать за него и уж конечно проигранных выборов. По понятным причинам, времени подумать о шоколаде в прошлом году у меня было предостаточно, — он снова на меня зыркнул, — и почему встал вопрос о нем. Не потому что я проиграл и не потому, что организованная преступность — это плохо. Причина в законодательстве, запретившем шоколад, да и вообще законодательстве как таковом.

Как упадочный город может стать городом будущего? Этим вопросом я задавался каждый божий день последние десять лет. И пришел к такому ответу: мы должны переосмыслить законы. Они меняются, если того требуют люди или находятся новые интерпретации. Мой друг — думаю, могу ее так называть — Аня Баланчина, придумала новый способ соблюдения обоих вариантов.

Дамы и господа, вы присутствуете на открытии чего-то большего, чем клуб. Я вижу будущее, в котором Нью-Йорк снова блистает, а законы обрели смысл. Я вижу будущее, в котором народ приезжает в Нью-Йорк за шоколадом, потому что это единственное место в стране, у которого было достаточно здравого смысла легализовать его. Я вижу сверхдоходы города. — Он сделал паузу. — Хоть нас и не избрали, мы все еще можем найти способ служить народу. Я верю, что это возможно, поэтому согласился помочь Ане Баланчиной в любом случае. Надеюсь, вы, мои друзья, присоединитесь к нам.

Его речь была лучше моей, хотя, надо заметить, практики в таких вопросах у Чарльза Делакруа больше моего. Следует отметить, цели моего коллеги были возвышеннее моих. Он ни разу ничего не сказал мне о шоколадном городе. Термин казался мне дурацким.

Я пробралась через толпу и ненадолго остановилась побеседовать с доктором Лау. А затем заметила доктора Фримана из «Какао сегодня». Он пожал мне руку.

— Ничем не могу отблагодарить тебя за приглашение. Этим летом нам необходимо переговорить. Это мудро, Аня. Мудро!

Я добралась до банкетного стола и нанятая на вечер официантка сообщила, что снаружи меня кто-то ожидал. Не буду лгать, я надеялась увидеть Вина.

Я вышла в пустынный коридор. Спустилась по лестнице. На лестничной площадке стоял мой кузен Толстый. Он был потным, лицо покраснело. Разумеется, приглашен он не был. Заглянув за его спину, увидела охранника. Что-то новенькое. Обычно Толстый путешествовал в одиночку.

— Толстый, — сказала я весело. Когда я приблизилась к нему, он поцеловал меня. Его губы яростно чмокнули мои щеки. — Что тебя привело?

— Слышал, здесь будет вечеринка. Мои чувства задело то, что я не получил приглашения после того, как ты со своими друзьями провела в моем заведении годы.

— Не сочла, что тебе будет интересно, — запнулась я.

Толстый вытянул шею.

— Здесь будет — как ты его назвала? — лечебное какао?

— Я к тебе пришла. Идея тебе не понравилась.

— Может и так. Все-таки я не надеялся, что ты возьмешь и сделаешь. — Он придвинулся ко мне и зашептал на ухо. Дыхание его было влажным и горячим. — Ты в этом уверена, Анни? Уверена, что хочешь обрушить на нас? Еще есть время передумать. Тебе надо подумать о брате. И о сестре тоже. Знаю, у тебя много врагов. Юджи Оно. София Биттер. Микки Баланчин. Хочешь прибавить себе еще одного?

Я его оттолкнула. Уверена, он блефует. А даже если и нет, до открытия клуба еще месяцы, за которые мир между нами разрушится, будь это необходимо. Может и глупо, но я всерьез верила, что смогу убедить его принять мой тип мышления. Толстый души не чаял в моем отце, но папа захотел бы, чтобы я это сделала. Но этим вечером переделывать Толстого не хотелось.

— Дело сделано. Приятной ночи. Нужно уделить внимание гостям.

Я не оглядываясь поднялась по лестнице.

В конце концов я пристроилась к одному из самоваров. Повернула кран, чтобы наполнить стакан, как ко мне бочком подкрался Чарльз Делакруа. — Ты поступила правильно. Это великолепная ночь. Именно здесь все и начнется.

— Как вы там сказали? «Шоколадный город», ага?

— Подумал, на этом получилась бы отличная драма. Людям нравится драма, Аня. Они запоминают ее.

Я попробовала напиток. Я следовала инструкциям Тео в письме, но аромат получился сильнее, если не сказать — кислее. Хоть никто и не заметил, в смеси что-то испортилось. Может Тео и был прав, сказав, что это не лучшая замена какао. Самовары опустели уже наполовину, видимо, хозяйка я слишком чувствительная. Я сделала второй пробный глоток. Подняв глаза, я увидела рядом с Гейблом и Скарлет Вина. Не видела, как он вошел. Несмотря ни на что, он пришел ко мне. В этот миг мое смирившееся, забывшее сердце не могло припомнить ничего важнее его глаз, рук и губ. Я хотела сказать ему «прости, я знала, как тебе было больно, но все равно это сделала. Уж не знаю, для чего избрала этот путь. Не знаю, почему делаю то, что делаю. Пожалуйста, Вин, не сдавайся из-за меня. Люби меня хоть чуточку, хоть я и не без изъянов». Но лишь прошептала: «Спасибо». Он не мог расслышать, но увидел движение губ. Он не пересек комнату. Не ответил и не улыбнулся. Я не прощена. Пока что. Мгновением позже он поднял стакан. Я повторила его жест прежде чем вылить горький осадок.

Примечания

1

Ш. Бронте «Джейн Эйр»

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg