«Град на холме»

Град на холме (fb2) - Град на холме 1119K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Некрасов

Илья Некрасов Град на холме

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© И. Некрасов, 2015

© ООО «Написано пером», 2015

* * *

– Кто здесь? Ты? Я так испугалась…

– Прости, любимая. Хотел сделать сюрприз. Ну, что с тобой? Давай, обнимемся. Вот так. Всё хорошо? Ночь, небо, звёзды. Город у наших ног. Разве не романтично?

– Здесь так высоко…

– Скажи, о чём ты думаешь, когда смотришь на мегаполис? На тех, кто внизу?

– Красивое и… странное место. Оно просыпается ночью. Зажигается неон. Всё сверкает. Небоскрёбы с подвижными этажами. Аэромашины, магнитные поезда.

– Забавно. Не так давно здесь пришлось бы строить целый ГУЛАГ.

– Зачем?

– Чтобы всё двигалось. Вертелось.

– А что изменилось?

– Кое-что в технологии. Колючая проволока и заборы – в прошлом. Теперь страхи подменяют сам воздух, и те, кто внизу, привыкают дышать ими… Плюс, быть комендантом концлагеря уже не модно.

– Думаешь, это смешно?

– Здесь сильный ветер. Пойдём, я расскажу одну историю. Что с тобой? У нас слёзки?

– Нет. Просто холодно. Сильный ветер.

Тонкая полоска света выхватывала из темноты только её глаза, а очертания лица размывались тенями внутри салона машины. Тонированные стёкла пропускали мало света. Его единственный тусклый луч проникал через зазор, оставленный приоткрытым стеклом.

В темноте салона блестел лишь её взгляд – приглушённый свет поглощался сумраком и мог отражаться только от глаз. Так они казались чуть больше обыкновенного.

Она смотрела перед собой. Вдаль. Пристальный и вместе с тем мягкий, восприимчивый взгляд широко распахнутых глаз оставлял ощущение статичности, ожидания. Будто в темноту задавался вопрос.

В синеве радужки сочетались холодные и насыщенные оттенки. Среди них был и ледяной мотив, но он не отталкивал. Его оказалось ровно столько, сколько необходимо для впечатляющего и естественного взгляда, при котором не нужна косметика. Глубокий синий цвет дополнялся идеальной чистотой белков. Длинные густые ресницы оттеняли белый, добавляя застывшему взгляду таинственности.

Но вот… она моргнула. Показалось, что в момент, когда сомкнулись веки, свет вокруг померк. Спустя мгновение из-под чёрных ресниц вновь блеснули глаза.

Она начала осматривать пространство, медленно переводя взор. Всё так же осторожно и внимательно. По-женски. Она смотрела на то, что находилось за пределами ярких, чистых, заблестевших по-новому глаз.

Влажный взгляд вспыхнул, точно став зеркальным. Он наполнился отблесками огней, которыми сверкал ночной Париж-3, попавший в поле зрения.

Она словно старалась впитать увиденное, не упуская ни одного огня. Умный наблюдательный взгляд охватывал всю картину.

Рядом пролетела аэромашина, и блики с её корпуса, отражения, отблески совместились с образом глаз. Казалось, их выражение непрерывно меняется – из-за скольжения света по поверхности стекла. То они блестели серебряно-белым, то чем-то едва уловимым, невыразимым, угасающим. Как холодный синий неон сквозь струи дождя.

Казалось, что взгляд постепенно наполняется слезами. Впрочем, это ощущение могло вызываться усилением бликов, поскольку на воздушных и наземных трассах добавлялось света. Ночной город превращался в настоящий океан из мерцающих огней. Он плескался до самого горизонта, где сливался с чёрным поблёскивающим небом. Потоки сигналов струились в темноте, а она всё так же переводила взор, пока…

Внезапно глаза остановились – в городе вспыхнуло пламя огромного взрыва, поднявшееся вверх на сотни метров. Оно отразилось на поверхности стекла клубящимся и чуть искривлённым огненно-рыжим столбом. Вдалеке вспыхнул грандиозный пожар, в котором могло погибнуть много людей.

Теперь стало заметно, что на её глазах едва удерживаются слёзы, отчего взгляд блестит сильнее и сильнее, а затем… затем…

* * *

Открылись мои глаза. Первые несколько секунд они ничего не видели. Впереди, где-то между мною и потолком, маячил тот же странный сон. Сегодня он повторился.

Будто привязался ко мне.

Нет, пора заканчивать с этой «работой на дому», а то в следующий раз можно очнуться уже в наркобаре. С другой стороны, есть отчего запить. Утрата вещьдока это не шутка. При том, что в деле появилась нелицензионная наркота, да ещё невнятная позиция начальства. Есть шанс стать первым кандидатом в «крайние».

Возвращаться в такую реальность непросто. Я поднялся с дивана и, опираясь на стену, словно цепляясь за полоски теней от жалюзи, побрёл в сторону кухни, к воде. Снизу, из потёмок квартиры, донёсся звон опрокинутой бутылки, а онемевшие пальцы ног отозвались чем-то вроде боли…

«М-да, есть отчего запить», – то ли сказал, то ли подумал я, когда осознал, что уже стою у окна. В памяти совершенно не отпечаталось то, как я очутился довольно далеко от кухни.

«Научился телепортироваться?» – с укором спросил себя и исподлобья посмотрел на отражение в стекле. А потом и сквозь своего двойника.

Смутный силуэт терялся на фоне дождя. Тот стоял настоящей широкой стеной. Завеса падавшей с неба воды почти не пропускала огней города. Даже цепь рекламных щитов на соседнем здании сливалась в одно расплывчатое пятно. Город словно погрузился в тучу, серую, мокрую, клубящуюся, непрозрачную. Монотонный шёпот дождя проникал в голову.

Хмурое небо опустилось на серую бетонную землю. Взгляд постоянно соскальзывал с этой картины, не проникая в её глубину. Что-то выталкивало меня обратно.

На мутное стекло ложились извилистые струйки воды, а сквозь них пробивали дорожки крупные капли, деформируя мой исчезающий силуэт. Стекая по нему, проникая сквозь него.

Странно. Показалось, что силуэт на мгновение раздвоился. Будто из-за спины двойника вышел некто другой.

– Что за… – Я зажмурился.

«Чертовщина какая-то», – и вновь открыл глаза. Отвернулся от окна, чтобы больше не смотреть туда, а затем опустил сетку жалюзи.

Теперь взгляд упал на мою же размытую тень, всю в полосках теней от жалюзи. Включать свет не хотелось. Иначе придётся смотреть на откровенный бардак и пустые бутылки.

Моё обычно оправдание – что алкоголь вымывает из организма химию, которую нужно глотать по долгу службы – больше не работало. Нежданно очнувшаяся совесть не принимала фальшивых извинений.

Хорошо, хоть голова не болит. Пустая, но зато без боли. Почти.

Я посмотрел на руки и попытался убедить себя в том, что это не руки алкоголика. Ведь они не трясутся. Ведь их так трудно представить сжимающими бутылку. В них гораздо лучше бы смотрелась пушка с приличным обвесом. Да и электронная книга подошла бы. Почти Джеймс Бонд. Только побриться надо.

Нет, пора завязывать с такой работой на дому, а то мерещится всякое. Да ещё странный сон. Будто прицепился. И прицепился в один момент, когда… когда…

Недавно, в общем. Но чёрт знает, когда именно.

Будем считать, что отравился? Договорились?

– Отравление, – произнёс я и удивился охрипшему, будто чужому, голосу. – Отравление. И вполне логичные галлюцинации. Бывает. Это наша реальность. Главное, не делать из неё проблемы. Не зацикливаться.

В общем, вернёмся к потере вещдока. Освежим память.

Поначалу дело казалось пустяшным. Кражи экспонатов музея, подделки исторических документов. Ну, кому сейчас это интересно? Археология, какие-то цари, раскопки?

* * *

На стоянке аэропорта нашлось такси.

– Свободен? – бросил я в окно, и, увидев за штурвалом электромеханического болвана, плюхнулся в салон на переднее место. Такие всегда свободны.

В памяти этого не осталось, но, должно быть, мы перебросились с «автопилотом» парой фраз насчёт адреса и стоимости. Отправились в путь.

Я расстегнул плащ. Попросил таксиста не подниматься в воздух. Мы понеслись сквозь огни и блики города, сквозь струи воды и крупные капли дождя. Те пробивали себе путь на влажном и чуть запотевшем стекле.

Создавалось ощущение, что мы плывем внутри странной реки, в которой смешаны темнота и отблески света, призрачные блики, красные, синие и зелёные пятна, искривлённые струи воды. А с бокового стекла устало смотрело моё сероглазое отражение. Куда-то внутрь салона.

Скорее всего, я по пути вздремнул. Машина остановилась, и я обнаружил в лобовом стекле подъезд собственного дома. Робот ждал, когда клиент выйдет из такси, но я сидел на месте. И не зря. Как знал: заверещал мой коммуникатор, закреплённый на безымянном пальце левой руки.

Смекнув, кто звонит, я высунул руку с кольцом-коммуникатором в окно и повернул ладонь так, что голограмма шефа возникла под дождём, перевёрнутая вниз головой.

– Это такая шутка? – Его почти квадратная лысая голова вертелась по сторонам, а озадаченный взгляд скользил по окружающему пространству.

Шеф был немало удивлён ракурсом, в котором мы оба оказались. Я вернул руку в нормальное положение и намекнул начальнику:

– Хотел поинтересоваться, хорошо ли мне спится?

Бесполезно. Шеф, когда на работе, не понимает юмора. Или делает вид, что не понимает.

– Ты не в курсе?

– Чего?

Догадываясь о его ответе, я отодвинул рукой голограмму и выглянул в окно, посмотрел на свой дом. Крыша высотного здания скрывалась в сумраке неба. Где-там моя квартира. Отдых и сон. Надо полагать, моё лицо стало настолько тоскливым, что начальник сжалился:

– Вик, хочешь дам совет?

– Взять отпуск?

– Ещё чего… Ноотрофен. Должен лежать в кармане. Поищи-поищи. Ты брал в оружейке, мне точно известно. Прошло по ведомости.

Известно ему! Шшеффф… Начальник отдела «юридических консультаций».

Почти на самом верху, в области обширной тени, скрывались окна моей квартиры. Рядом не было ни одного огонька, ни одного блика. Нормальные люди сейчас спят. Или там тоже никого.

– Ты за этим звонил?

– Появилась зацепка по делу о кражах в музее. Чего морду воротишь? Забыл про него? Давай, ноги в руки. Пора закрывать висяк.

– Висяк? Шеф, ты о чём? Какой-то безобидный чудак…

Начальник перебил:

– Дело учитывается в статистике. Есть такие галочки, которые влияют на зарплаты. И все галочки в ведомости выглядят одинаково. Короче, его видели на одном концерте.

– И что?

– Перед началом он передал сообщнику большой пакет. Проследить за ним не удалось, но вора нужно брать. Слабак расколется.

– Если есть на чём колоть. Если в музее опять что-то пропало.

– Вик, мы оба знаем, что так и есть, к гадалке не ходи. Так что иди и бери его. Он снова там.

Голограмма исчезла. Тон начальства не оставлял сомнений. Попасть домой опять не судьба. Я вздохнул и полез во внутренний карман плаща. Достал пачку таблеток-капсул.

– Есть чем запить? – спросил робота.

В ответ открылся бардачок. Там оказалась маленькая бутылка с водой. Я взял её. Капсула отправилась по привычному адресу, внутрь организма…

Химия быстро попадёт в кровь и доберётся до сереньких клеток. Хотя неизвестно, какого они уже цвета. Наверное, белые, как таблетки.

Современный ноотрофен гораздо сильнее своего прародителя. От старого только название осталось. Чтобы пугать поменьше народу. Так… обычный ноотроп, разработка столетней давности. Мало кто знает, что это, по сути, военные препараты. Проглотишь таблетку и не спишь неделю реального времени. О пище можно забыть на пару суток, а потом по минимуму, когда на глаза покажется нечто жующееся. Только про питьё нельзя забывать, а то можно словить обезвоживание.

По слухам, большую часть ноотрофена съедали полиция и ЧВК, занимающиеся вопросами внутренней безопасности.[1] Но в любом случае получалось, что по улицам снуют вооруженные люди, которые «не совсем в себе», и которым не мешает, наконец, остановиться.

– Жми вперёд. Скажу где свернуть.

Мы тронулись. Я знал куда ехать. Такси не отрывалось от армированного асфальта наземной трассы и следовало в потоке машин, которые тоже куда-то спешили.

Добрались до одного из центральных кварталов, где круглые сутки наблюдалась суета. Все направления, куда ни смотри, были заполнены людскими потоками. Здесь всегда час пик. Он начался когда-то очень давно и не заканчивался. Ни разу. Наверное, потому что в районе смешалось так много: жилые дома, офисы, торговые комплексы и много чего ещё. Бесконечная суета. Люди сновали туда-сюда, ныряя в тёмные переулки и снова показываясь из них. Под чернеющим небом, в бликах лазерных голограмм и огнях неона они выглядели чересчур одинаково.

Интересно, кто из них тоже под ноотрофеном? Если такие и есть, то для них уже я – как серая точка в одноликой массе.

Таксист неожиданно спросил, следует ли включить радио, и я удивился внезапному приступу учтивости робота. Ответил, что радио не нужно. Хватало шелеста дождя.

Остановились. Небольшая пробка. Сверху тоже затор. Вправо не уйти. А пешком далековато будет, придётся подождать…

Тот парень из музея, Эрасмуссен, здорово начудил. Вроде никакой общественной опасности, но факт нарушения налицо. Он преступник? Или некто другой? Я много смеялся, когда начал разбираться в сути дела. С одной стороны, оно было просто смешным, а с другой…

В то время когда над нами сталкиваются поезда, падают самолёты, а на нижнем уровне города орудуют остатки банд, службу юридических консультаций заставляют заниматься галочками – ловить, в общем-то, безобидных людей. Чудаков, а не преступников.

Мы снова тронулись. Я прокручивал в голове историю с кражами из музея. После того как она оказалась более-менее распутанной, мы всем отделом долго смеялись…

Музей располагался на нижнем ярусе города. Частично под «нулём», под землёй. На поверхность выходило только небольшое здание, вход. Фасад с классическими греческими колоннами казался чужеродным среди функциональной мешанины псевдобетона и металлоконструкций. Нулевой ярус являлся основной опорой для всего, что высилось над ним. Кроме огромных стоп города здесь мало что попадалось.

Довольно глухое место для культурного заведения. Хотя, это объяснимо. Музей состоял на попечении ассоциации налогоплательщиков, а не бизнеса.[2]

Запасники музея уходили глубоко под землю. Причём именно на них тратились основные средства спонсора. Ведь в целях безопасности экспонатов на витринах выставлялись копии, а реальные артефакты прятались в запасниках. Не от посетителей, а от вандалов и грабителей, конечно.

Поначалу пропажи выглядели странными. Ничто не всплывало на подпольном рынке. Ни в галереях, ни у коллекционеров. Информаторы молчали. Предметы бесследно терялись. Уходили в никуда.

Да и, как потом выяснилось, не всё сводилось к кражам. Некоторые экспонаты возвращались в музей… в немного «отредактированном» виде.

Вроде бы вандализм? Статья? Вот только директор музея, когда дело стало проясняться, попытался забрать заявление и попробовал остановить расследование. Зато мой шеф отказался понимать неожиданные действия директора и поставил галочку в каком-то списке. Делу дали ход. Босс уже видел его раскрытым, и рассчитывал натравить меня на него…

Помню, тогда я только вышел из офиса. Ещё одна ночь на работе подошла к концу.

На улице начинало «светать», сквозь завесу тяжёлых облаков и серо-металлических туч проглядывали слабые лучи солнца. Даже дождь закончился. Люди шли на работу, а я собирался домой. Впрочем, в толпе можно было встретить и похожих на меня личностей с красным воспалённым взглядом. Страшно хотелось спать. Вид солнечных лучей только усиливал неприятные ощущения, картинка перед глазами становилась слишком контрастной.

Под ногами хлюпали высыхающие лужи, и в воздух поднималась испарина. Неоновые вывески и голограммы потеряли свой блеск. А мне приходилось идти против течения серой реки из человеческих тел. Я упрямо шёл вперед, но силы словно покидали меня. Захотелось выхватить пистолет и…

В этот момент мне позвонили. Оказалось, шеф дал мой номер директору музея. Обычно заказчик (он же подозреваемый) ничего не знает о сыскарях, которые работают «на земле», но здесь шеф решил разгрузить себя. Я принял вызов и остановился в толпе.

Это был голос потерянного человека. Даже не вникая в смысл слов, можно было понять, что он не знает, что делать. Из музея украли около четырёхсот экспонатов. В основном, ритуальные вещи: статуэтки языческих божеств, жертвенные ножи… какой-то осколок лезвия томагавка, раздробленное топорище со следами крови убитого врага, украшения, размалёванные черепки и так далее. Но это не всё. Часть экспонатов, по мнению музейщика, после кражи вернулась обратно в запасники. В несколько изменённом, подправленном виде.

«Как?» – кажется, спросил я.

«Переговорим с глазу на глаз», – помнится, ответил директор.

Договорились о встрече в музее. Я поймал такси-спинер[3] и проехал до нулевого уровня. По пути отметил, что на нулевом ярусе обычные граждане нечастые посетители. Скорее, как гости. Да и нечего там делать. В основном, попадалась инженерная обслуга машин и полицейские патрули. Люди, обслуживающие роботов, и охрана техники. Все наперечёт. Ясно, что украсть в такой обстановке непросто.

Музей охранялся. У входа стояли рамки раздевающих сканеров – ничего не пронести и не вынести. Наряду с обычными охранниками использовались робокопы. Значит, «договориться» или «хакнуть» смешанную охрану трудновато.

Спускаясь по мраморной лестнице и оглядывая коридоры с зеркальными стенами, я удостоверился в том, что здание нашпиговано охранными системами. Все пути под контролем камер и детекторов. Вывод напрашивался сам собой. Крадёт кто-то из своих. Возможно, это и заставляло директора вести себя странновато.

Он шёл мне навстречу.

– Виктор? Это вы? – спросил музейщик.

– Да.

– Очень приятно.

– Взаимно.

Мы молча прошли в его кабинет. За мной закрылись резные дубовые двери. Обстановка в кабинете оказалась под стать музейной. Красные ковры, гобелены, статуи из разных эпох под мрамор. Бюсты. Показалось даже, что один бюст напоминает самого директора. Такой же лысый. Алебастрово-бледный. С круглым, похожим на картошку, лицом. Выпученные глаза.

Приглядевшись, я прочитал на бюсте про некоего главу Франции. И что-то ещё. Высокопарные титулы и годы жизни. Порядковый номер давно умершего забытого правителя.

Мы сели. Он за свой стол, а я на стул по другую сторону стола. Директор некоторое время молчал, пребывая внутри собственных размышлений, и выглядел подавлено.

Мне захотелось подбодрить его:

– Знаете, такие дела обычно просты. Как бы всё ни произошло на самом деле, конец один. Что-нибудь всплывёт на чёрном рынке. Проявятся коллекционеры. Собственно, мы их и так знаем. Можно начинать с…

Директор исподлобья посмотрел на меня, но потом вздохнул и сменил гнев на милость:

– Вряд ли будет так просто. Украдено много. И кражи начались давно.

– Вы знали об этом?

Музейщик усмехнулся:

– Признаюсь, готов подозревать себя.

– Даже так? – Кажется, в этот момент я закурил. Странноватый мужик. Себя подозревает. Сидит среди каменных истуканов, глубоко под землёй.

– Молодой человек, – выдохнул он. – Исчезали те предметы, которые не интересуют коллекционеров. Ни одна витрина не ограблена…

Конечно, ведь на витринах подделки.

– … но и те оригиналы, что были похищены, вновь вернулись в запасники. Не ясна мотивация этих… злоумышленников. Непонятно, чего они добивались.

– Интересно. Продолжайте.

Директор, глядя на меня, тоже взялся за сигарету. Но лишь повертел её у носа, вдохнув запах табака. Я предложил ему зажигалку, и директор отказался.

– Бесследно исчезли предметы культа… ну, или как мы их понимаем.

– В смысле?

– Кому сейчас может понадобиться гирлянда медвежьих когтей с парой коренных зубов кабана на трухлявой верёвочке? Никому. Они были нужны только тем язычникам, кельтам. У вас есть знакомый кельт? На работе? Скажем, в вашей «МаКо»?[4]

– Хм… нет.

– У меня тоже.

Мы немного помолчали. Затем директор сообщил:

– Всё продолжалось довольно долго. Лет… десять.

– Это серьёзно. А с чего началось?

– С того, что я месяца два назад решил поучаствовать в ревизии хранилищ. Сотрудники, обычно отвечавшие за них… в общем, один ушёл в отпуск. Другой улетел в командировку. И у меня выдалось свободное время, захотелось увидеть собственные… «сокровища», пощупать выпавшие кабаньи резцы с клыками. Сушёные трупики и шкурки, – в его голосе сквозил сарказм.

– Однако, увидели эти «артефакты» только в списках…

– И да, и нет. Такое впечатление, что списки несколько раз правили. Вычеркивали экспонаты и вновь вносили. Меняли записи.

– Подождите. У вас электронные каталоги?

– Нет, – он застенчиво улыбнулся. – У нас же музей. Мы предпочитаем бумагу.

Я кивнул:

– Поэтому и заметили кражу. С электронными каталогами всё бы прошло.

Директор, похоже, со мной согласился и, наконец, закурил.

– А почему десять лет? – спросил я.

– Странности в списках начинаются с того времени.

– Что… необычного случилось тогда? Кто-то уволился? Или приняли в штат?

– Я пытался разобраться. Была текучка кадров. Ничего не ясно.

– У вас есть подозрения?

– Да, я тоже считаю, что «вор» из своих.

– И?

– Да те же люди, которые отвечали за ревизию запасников.

– А почерк? Как правились записи?

– Невозможно. Правки вносились специальным механическим устройством, – он задумался. – Печатной машинкой.

– Даже так… Но ведь это прекрасно!

– Почему?

– У механики есть свой почерк. По следам можно определить, какая из них печатала. Сколько их у вас?

Директор сосчитал все. И свою в том числе. Вышло пятнадцать. Включая один экспонат.

– А какие стоят в запасниках?

– Две. На них и ведётся учёт. Идёмте.

Мы спустились в запасники. Они представляли собой многоуровневые подземные помещения, огромные залы со стеллажами, в которых находились однотипные пронумерованные ящики. Ощущение было непередаваемым. Пространство заполняли массивные тени и теряющиеся в темноте высокие колонны-стеллажи. Директор не включал освещение на полную и старался не шуметь, передвигался почти на цыпочках.

Кого он боялся? Везде активная и пассивная защита, камеры слежения, сигнализация, металлические двери…

– Что, за десять лет система ни разу не сработала? – тихо спросил я, осматривая строи стеллажей, каждый из которых был на сигнализации.

– Нет. Единственное… один раз удалось зафиксировать следы взлома электронных систем.

– Хакеры?

– Мои сотрудники, я знаю точно, не обладают подобными навыками.

– Это не аргумент. На рынке есть полностью автоматические пакеты. Жмёшь на кнопку, и готово. Вы сказали, защита сработала один раз?

– Да. Но я не понимаю, зачем это было сделано. Если действуют свои, то они могут отключать слежение.

– В каких случаях?

– Пойдёмте дальше.

Мы прошли вглубь подвала-хранилища. С помощью голосовой команды директор прибавил-таки освещения. Тени ушли в дальние углы и затаились там. Он показал мне стол. Деревянный стол с настоящими бумажными документами, с целыми папками документов. Там же был деревянный стул и механическая печатная машинка. Рабочее место. Оно же предмет истории.

К столу тянулся оптический кабель с портом, который нужно присоединять к информационному устройству. То есть беспроводной сети не было, что означало трудности для скрытого удалённого взлома.

Кроме того, на стене рядом висел старый-старый рубильник. Директор кивнул в его сторону, и я чуть не расхохотался. Вся современная система слежения выключалась простым рубильником, который тоже можно было считать экспонатом!

Символично. Будущее, которое в результате шутки или злого умысла… или чего-то непонятного оказалось полностью завязанным на архаичное прошлое. И буквально «отрубалось» им.

– Чьё место?

– Чаще всех сюда заходит научный сотрудник Саххет. Но у него есть рабочие места и в других залах.

– Другие сотрудники тоже… сюда «заглядывают»?

– Реже. У нас специализация по эпохам, но по факту все занимаются всем.

– Почему вы привели меня именно сюда?

– С этого места можно отключать сигнализацию через порт, – он загибал пальцы. – Здесь рубильник. Отсюда исчезло большинство экспонатов.

Я не удержался и глубоко вздохнул:

– У экспонатов есть нечто общее?

Директор задумался, жестом пригласил подойти к ближайшему стеллажу, а сам выключил сигнализацию с помощью рубильника. Свет вокруг исчез.

Музейщик включил портативный фонарик и приблизился ко мне, открыл один из сейфов в шкафу. Выдвинул из темноты ящик и посветил в него.

«Экспонаты» лежали вперемешку, без всякого порядка. Директор запустил руку поглубже, в мешанину деревянных и костяных обломков, тряпья и откровенной трухи. Извлёк со дна толстую кипу бумажных листов.

– Что это?

– Реальные экспонаты постепенно заменялись пустой бумагой.

– Без записей?

– Бумага снизу, чтобы не было заметно потери объёма внутри ящика… В каком-то смысле бумага тоже экспонат, – добавил в сторону музейщик.

Надо же, он сам почти смеётся над своими «сокровищами». Если у человека бардак в голове, то он будет и вокруг. Хотя, возможно, его выводила из себя ситуация.

– Не знаю… мне показалось, – я попробовал обобщить ощущения, – тут должны работать настоящие фанаты своего дела. Как может профессионал так обращаться с предметами истории?

– Я сам не понимаю, – директор только развёл руками.

– Сюда часто ходят люди? Посторонние?

– Никогда… Очень редко.

– А подробнее?

– Ну, вот… около полугода назад, если не изменяет память, я показывал… да, именно этот ящик одной экскурсии. Тогда и заметил впервые бумагу, но… не придал значения. Посчитал, что Саххет придумал такой способ сохранения экспонатов. Вроде импровизации. Бумага поглощает влагу, или что-то в этом роде.

– Поглощает? Хм… Разве что вместе с экспонатами… Так какая делегация?

– Электронный журнал. Они делали исторический очерк.

Я усмехнулся:

– Интересно, о чём?

– Культура язычества. О понимании времени у древних. О цикличности и повторах в истории… Оказывается, они думали, что время представляет собой круг. Представляете? Как времена года. Абсолютного времени не существовало.

– И сколько страниц?

– Что?

– Сколько веков охватывает культура язычества?

– Это не века, а тысячелетия, – показалось, директор смутился. – С момента появления человека разумного до христианства. И позже. Христианство не сразу победило языческие культы. Десятки тысяч лет, точно не известно. Мы более-менее знаем, когда исчезли последние общины язычников, а уж когда они появились… О том времени мы ничего не знаем.

– Язычество охватывает большую часть истории человечества?

– Десятки тысяч лет. Но некоторые считают, что сроки нужно пересматривать в сторону многократного увеличения.

– И сколько журнальных страниц занял очерк? Пять-шесть?

Директор ответил с раздражением:

– Причём здесь это?

– Ладно, – я предложил перемирие. – Но всё же… Что общего в украденных экспонатах?

– Толком неясно, – директор направился к выходу, а я последовал за ним. – Предположительно, большинство – предметы культа земли.

«Опять. И здесь эта Земля», – мелькнуло в голове. Чёртовы экологи кричат о ней на каждом углу.[5]

Я отметил это как версию. Слабенькую, предварительную, но всё же…

Мы вернулись в его кабинет и расположились так же, как и сидели до похода в подземелья. Иными словами, мало что поменялось, прежде всего, в качестве информации по делу. Мы увидели много, но почти ничего не узнали. Такое случается.

– А вот эти предметы культа… – продолжил я прерванный разговор. – Как можно понять, что перед тобой именно они?

– Они иррациональны.

– Не понимаю.

Директор выдохнул что-то вроде «я тоже». Извлёк из кармана пачку сигарет, но затем предложил другой вариант продолжения разговора:

– Выпьете?

Я согласился. Музейщик достал из ящиков стола два бокала и бутылку вина. Затем бросил на меня короткий взгляд и добавил бутылку виски.

– Вино примечательное. Я его недавно обнаружил, когда разбирал сейф предыдущего директора. Полвека лежало. Но есть виски. Коньяк. Они… посвежее.

– Раз мы в историческом месте, прикоснёмся к истории.

– Попробуем её на вкус, – произнёс музейщик голосом заговорщика и подмигнул мне.

Распечатал бутылку.

– Давно вы за главного? – спросил я, глядя на то, как мужчина осторожен с бутылкой.

– Лет пятнадцать. Ему было под восемьдесят. Не доработал до пенсии всего месяц.

– Кто?

– Предыдущий директор.

Он разлил по стакану.

– Что с ним случилось?

– Скоропостижная смерть. На выходе из музея. Ступил за порог и…

– Сердце?

– Оно самое. Я занял его место.

– Не знал, что от этого ещё умирают.

Директор поднёс свой бокал к лицу и вдохнул аромат вина. Я последовал примеру.

– Он был… старой закалки, что ли. Не признавал новых… игрушек. Но время-то идёт, – он сделал небольшой глоток, смакуя его.

Мы отпили примерно по половине налитого.

– Ничего так, – неосторожно произнёс я, но, заметив обиженный взгляд директора, поспешил продолжить фразу. – Мне не с чем сравнивать. Вина не пил целую жизнь. Предпочитаю виски и коньяк.

Мужчина принял извинения и освежил мой бокал.

– Так что там с культом? – спросил я.

– А?.. Они… бессмысленны. Не имеют значения. Для нас.

– Это трудно понять.

– Допустим, перед вами черепок. Глиняный. На нём раскраска. Какой-нибудь орнамент. Вы не можете сказать, что он означает. Может быть, мы видим простое украшение предмета быта, а может, посвящение божеству. Это знали лишь те, кого давно нет. Да и – встреть мы их – они бы нам не сказали.

– Почему?

– Мы чужаки, а у них родо-племенной строй. Замкнутый на себе. Всё имело значение только в смысле данных связей. Культ предков, покровителей рода, природных духов. Вы услышали?

– Что?

– При-родных духов. Тех, что при роде… Извините, под вино только конфеты, – директор порылся по ящикам. – Надо же, вызвал гостя и забыл обновить… личные закрома.

– Ничего.

– Теперь… для нас это только слова. А они жили внутри этого. Не отстраняясь. Не сомневаясь. Не пытаясь взглянуть со стороны. Не понимая.

Мы выпили ещё.

– Интересно, какими они были, – выговорил я, ощущая, как начинает действовать алкоголь.

– Никто не знает. Это было… пробуждение человечества. Как весна после зимнего сна. Нам не вернуться туда… Наверное, и не стоит пытаться.

– Всё, что осталось, непонятно, – я медленно произнёс в потолок.

– Неинтересно. Такая древность на периферии внимания, – его лицо раскраснелось.

– Сколько могло стоить украденное?

– В нашем времени – нисколько.

– А в их?

Он посмотрел на меня так, что я понял: вопрос не имеет смысла.

– Что, если бы мы могли познакомить их с письменностью? – Мне показалось, что я задал умный вопрос.

– С книгами?

– Да.

– Они бы… – он прыснул от смеха. – Они бы… бросили в нас топором.

Его тело содрогнулось в приступе хохота: «Томагавком, представляете?.. А потом бы сделали… из нас кожаные амулеты».

Его безудержный смех заразил и меня: «И мы бы встретились тут, в музее».

Через полминуты директор смог более-менее внятно произнести:

– Из книги легко вырвать страницу. Переписать, – он стал загибать пальцы. – Подправить. Оболгать. Украсть. Знание, доверенное бумаге, уже наполовину украдено… Ис… испорчено. Иссушено. Так же как здешние мумии, – он посмотрел на меня довольно жёстким взглядом, но быстро смягчил его и улыбнулся. – Вы понимаете? Бумага это не человеческое сознание. Оно живёт по-другому.

Я поймал себя на мысли, что размышляю над тем, была ли пауза между частицей «не» и словом «человеческое».

Голова туго соображала. Наконец, я сдался и кивнул. От всего сказанного осталось только ощущение, будто на какое-то мгновение меня коснулось… понимание, что ли. Но оно куда-то исчезло.

Голову мутило.

Теперь можно сворачиваться. Больше ничего конкретного не будет. Последнее, что было сказано мной по существу, звучало так:

– Приедет команда. Она заберёт печатные машинки с описями экспонатов на экспертизу и… Подготовьте справку. Хотя бы грубо… надо оценить – кто из сотрудников сколько времени проводит в помещениях с той или иной машиной.

– Печатной?

– Разумеется.

Мы прихлопнули бутылку, разговаривая об истории. О фактах и интерпретациях. Директор вёл себя достаточно откровенно. Выяснилось, что он, имея в хозяйстве целый музей, знает об истории немногим больше моего. Все эти вещи, артефакты, вырваны из своего времени. Рядом нет реальных людей, которым они нужны, которые верят и следуют традициям.

Возникало странное чувство, будто меня провели по рассыпающейся в труху массе истории, украденной и ветшающей – в темноте подземелий, в тишине и одиночестве. С номерками. Каталоги и хранилища больше походили на усыпальницы.

Директор сознался в плохом мнении об учебниках истории: мол, это «интерпретации и натяжки». «Колосс из археологических находок, но любой ветер клонит его свою сторону». «Большинство находок не несёт смысловой нагрузки, не служит подтверждением или опровержением принятой версии истории». То есть археологические данные – не информация, а просто как шум. Не более. Будто они с одной планеты, а наши измышления с другой. И эти «штуковины» не соотносятся друг с другом. «Кто знает, может, и нет никакой истории. По крайней мере, в том виде, в каком её рисуют люди».

Мы распрощались, а я, порядком озадаченный откровениями директора, покинул храм истории. Через день меня проинформировали о результатах экспертизы почерка печатных машинок. Помнится, информация опять застала меня по пути домой.

* * *

Хотя нет. Вначале пришла дополнительная информация. По поводу экспонатов, которые возвращалась в музей после краж.

Директор прислал подробный список артефактов «на подозрении», и ещё один обобщённый, где они были сгруппированы по характерным признакам.

Пробежавшись по голограмме коммуникатора, я понял, что ничего не понял. Информация была странной, в ней скрывался некий смысл, но он ускользал от сознания.

Логические выводы граничили с абсурдом. Получалось, что в отдел кельтской культуры оказались помещены предметы явно из других времени и мест. «Подправленные». Директор установил это по каким-то очевидным для себя признакам.

«В рамках здравого смысла», – как он выразился.

Я раз за разом просматривал список, выделяя помещённые в чужую, языческую эпоху экспонаты:

– кости и черепа переходных форм от обезьяны к человеку, со следами порезов, нанесённых металлическими орудиями;

– гипсовые слепки отпечатков ног первобытных людей, оставленные в геологических слоях тех времён, когда людей современного анатомического типа не должно было существовать;

– черепа давно вымерших обезьян с пулевыми отверстиями;

– серебряные и медные монеты, прошедшие промышленную прокатку;

– каменные и металлические орудия, найденные в невероятно древних геологических породах, например, наконечники арбалетных стрел;

– свидетельства наличия технической цивилизации – чуть тронутые ржавчиной болты, винты, гвозди, аккумуляторная батарея и предмет, который мог служить лампой накаливания;

– якобы обнаруженные в древних слоях стеклянные колбы, похожие на алхимическое оборудование;

– изображённые на архаичных черепках календари, идентичные средневековым картам неба;

– извлечённые из реальных исторических памятников каменные блоки, внутри которых обнаружены волосы, похожие на человеческие;

– гранитный блок, в срезе которого видна древесная лягушка и маленький паучок неизвестного науке вида, непонятно каким образом оказавшийся в ловушке внутри камня;

– извлечённый из реальных исторических памятников каменный блок, внутри которого обнаружена ветка вишни с её цветами;

– глиняные таблички с билингвистическими текстами, где приводится один и тот же текст на двух языках, например, на одном давно вымершем и одном относительно современном.

Повеселило упоминание об исчезнувшей пробе колумбийского кокаина, найденной в гробнице египетского фараона. Если бы у нас ещё работал отдел наркоты, то можно было спихнуть дело им! Вот только отдел давно распущен.

Итак, всего до двух тысяч подправленных экспонатов, против четырёхсот исчезнувших. Может, эти четыреста сейчас находятся на «реставрации» и будут возвращены обратно? Что, если воры не крали историю, а пытались… изменить её? Но кому сейчас нужна настолько древняя история – все эти кости с отпечатками ног неизвестно кого? Может, паранойя директора? Впору задуматься о действии секты или фанатиков лженауки.

Мне вспомнился случай за прошлый год. Километрах в тридцати за стеной города, в месте, которое почти не затапливается приливами сезонного моря, обнаружили тело неизвестного. Установить личность не вышло, что уже странно для нашего электронного века. В общем, лежал на дне вырытой в лигнине ямы, в воде.[6]

Рядом из слоя породы торчали старые кости. Не его, конечно. Более старые. Смерть признали естественной. Поскольку было сразу ясно, что «галочки» в ведомости не получится, случай не регистрировали. То есть ничего не было. Никого не убивали. От тела избавились. Ведь за ним никто не пришёл. Вот только какого черта он там делал? Откапывал кости или наоборот… закапывал их, чтобы потом сказать, будто обнаружил их в доисторическом слое?

«Секта неоязычников? Экологи?» – Мне вспомнилась та версия, что пришла в голову при разговоре с музейщиком.

Затем мы начали копать насчёт того, могли ли засветиться сотрудники музея среди неформалов. Точнее, мы отправили запрос в Облако.[7]

Оно и раскрыло дело. Когда электронка выдала ответ, то мы долго смеялись. Всё сошлось! Оказалось, что двое сотрудников музея, Саххет и Эрасмуссен, являются членами организации «Весна человечества», в неявной форме упомянутой проговорившимся директором.

Если верить информации с их официальной странички, организация ставила перед собой чисто познавательные цели: этнография, культурное многообразие, восстановление утерянных знаний о каких-то сущностях, тайных обрядах и так далее. На самом деле «Весна» представляла собой сообщество вполне реальных неоязычников, среди которых преобладали два культа: матери-земли и огня.

Напрашивался простой вывод, и он же прямой путь к заветной галочке. Те двое крали экспонаты, чтобы осуществлять свои ритуалы. Немного потасканные предметы возвращались обратно. Кельтское происхождение артефактов, видимо, устраивало придурков. Наверняка кельты тоже жгли костры. Поклонялись природе. Ведь кроме неё вокруг кельтов ничего не было. Интересно, что духовный лидер организации – не помню клички – объявил себя потомком индейцев.

Анализ почерка печатных машинок показал, что парни не утруждались заметать следы. Правки в списки экспонатов вносились с их машинок, на которых обнаружились отпечатки пальцев только двух человек. Дело было раскрыто.

Тем не менее, прямой путь к галочке не состоялся. По непонятным причинам шеф проявил принципиальность и приказал копать дальше. На тот момент подозрения директора по поводу «правок» экспонатов не подтверждались доказательствами. Ведь точных описаний исходного вида предметов не было, а их перемещения из отдела одной эпохи в другую могли объясняться путаницей и личным мнением директора. Его сомнениями. «Корректировка» артефактов и их возвращение в музей оставались на уровне версии, которая была подброшена немного странным человеком. Учёным-гуманитарием, что терял веру в своё дело.

Мы напрягли сеть информаторов, и та дала результат – оказалось, Эрасмуссен имел контакты ещё и с криптофанатиками.[8] Не знаю, какие именно цели они преследовали, но сквозь всю историю проходило нечто внерациональное, нелогичное.

У криптофанатиков также водились собственные сетевые странички с малопонятным и уж больно концептуальным содержанием. Вот характерная запись, оставленная Эрасмуссеном на их форуме: «Я не стану скрывать, как пришёл к ведическому пониманию истории. Лет десять назад мне доводилось много ездить по раскопкам. Во время одной экспедиции мы с помощью георадара нашли засыпанную песком, перевёрнутую, индейскую пирамиду. Раскопали её, и нашли вход. Хотелось найти золото. Украшения, монеты. Мы сломали печати и прошли тёмными лабиринтами до центральной камеры. Но там было пусто. Только сумрак и исписанные непонятными символами стены. Лишь на гранитной поверхности жертвенника лежал маленький венок цветов. Скромный, совсем небольшой. Он выглядел так, будто его оставили здесь полчаса назад. Не больше. Можно было подумать на грабителей, но следов взлома и грабежа не было. Да и где в той пустыне найдёшь цветы? Я всё смотрел на венок, смотрел, как полевые цветы, будто сорванные несколько минут назад, увядают на глазах. Войдя в пирамиду, мы впустили в неё своё время. Атмосфера, что сохраняла венок, исчезла, и цветы на глазах превратились в труху. Тогда я понял, что история живёт иначе, чем представляют рационалисты. Весна это правильный шаг, но нужно идти дальше».[9]

Интересно, куда? Мне захотелось найти романтика и уточнить.

Чудаки. Прямого ущерба не наносят, особенно если сравнить с настоящими террористами, что взрывают поезда.

Учёные странноватые люди, особенно, гуманитарии. Должно быть, снижение финансирования привело к вымыванию кадров. В результате в профессии остались люди не от мира сего…

На коммуникатор прислали ещё один файл, сведения о вероятном участии Эрасмуссена в давнем деле, имевшем определённый резонанс. Парень с похожей внешностью мелькал на кадрах любительского фильма в жанре исторического расследования. Вкратце – они в запасниках одного африканского музея обнаружили осколки облицовки, сбитой с египетских пирамид во время похода Наполеона. Причём на осколках просматривались вырезанные символы в стиле арабской вязи. По мысли «народных историков», это ставило под сомнение принятую сейчас хронологию исторических событий. Либо египетские пирамиды не настолько древние, либо арабская цивилизация многократно древнее, чем принято считать. Чудаки, одним словом.

Затем шеф дал наводку на Эрасмуссена. Тот как раз направлялся на концерт. Вероятно, там под гитарный грохот он должен был с кем-то пересечься. А у меня уже имелся приказ брать ботаника и колоть его.

* * *

Я приближался к району развлечений, сверяясь с данными коммуникатора. Прибор изредка включал голограмму местности, которая показывала координаты Эрасмуссена на карте. После установления визуального контакта я совсем успокоился – теперь тот никуда не денется. Он в одиночестве следовал по улице в направлении концертного зала, по пути осматривая квартал… С подозрительным пакетом под мышкой.

У меня же появилась возможность поглазеть на квартал. Давно сюда не заходил.

Люди здесь жили в особом ритме. Тут не было разделения на день и ночь. Район полностью накрывался козырьком из специальных панелей с изменяемой прозрачностью. Таким образом регулировалась освещённость улиц – поскольку огни рекламы обретают свой блеск только при отсутствии солнечных лучей. Это же помогало деформировать ощущение времени у людей. Смонтированные на высоких шпилях затеняющие панели при взгляде снизу походили на паутину. Конструкция так и называлась – паутина.

Местность затемнялась для создания особой атмосферы в масштабе целого квартала. В том числе поэтому комплекс развлечений располагался практически на окраине. На самом верхнем ярусе и у стены города, за которой разливалось сезонное море. Часть зданий упиралась в высоченную городскую стену. Стена с козырьком создавала эффект колодца, стабилизируя параметры местной погоды.

Паутина даже могла пропускать немного дождя во время специальных акций, а также создавать замысловатые рисунки из теней и света на тротуарах.

Клубы, казино, рестораны и другие заведения были сгруппированы в виде огромных зданий. Чаще всего они имели форму больших океанских кораблей. Создавалось впечатление, что они плывут в человеческом море, окружённые собственным блеском, в тени огромной полупрозрачной паутины.

На десятиметровой высоте располагались магнитные пути, по которым двигались маленькие пассажирские вагончики. Они служили для перемещения людей из одного здания в другое. Пути группировались пучками в три-четыре яруса, а уже над ними высились огороженные силовыми перилами трассы, где разрешались полеты аэротранспорта.

Непосредственно по улицам и тротуарам могли двигаться только такси данного района, принадлежавшие участникам рынка развлечений.

Я следовал сквозь относительно тихий уютный парк с символическими лужайками и декоративными деревьями. На скамейках и просто на траве отдыхали те, кто понял, что пора освежиться. По периметру парка работали акустические барьеры, создававшие внутри приятную тишину. Люди получали возможность отдохнуть от круговорота света и теней, от громкой музыки и друг от друга. В парке даже пели редкие птички. Не знаю, настоящие или нет.

Мой учёный добрался до наиболее шумной части района. Пришлось ускорить шаг, чтобы не потерять ботаника из вида, а квартал пытался отвлечь меня.

Он сверкал гирляндами огней, что были развешаны вдоль нижних этажей зданий. Он манил неоновыми вывесками и лазерными голограммами, что обращались ко мне направленными звуковыми лучами. Повсюду горел сочный, ярко-красный цвет. Над головой, в воздухе, красовались лейблы заведений, прокручивались рекламные ролики.

У каждого здания, в пределах акустического колодца, звучала своя характерная музыка. И в то же время у этих мелодий имелось нечто общее. Индастриал-рок, электронный панк и откровенная попса – всё содержало особую ноту движения. Хотелось идти дальше, открывать, пробовать, не останавливаться. Похожим действием обладали и трудноуловимые запахи, которые незаметно распылялись специальными освежителями.

На настроении людей сказывалось и отсутствие дождя. Здесь не нужно было кутаться и укрываться. Наоборот, люди раскрывались. Женщины могли носить любую одежду и обувь. Даже непрактичную и вызывающую, вплоть до самой откровенной, например, простого сплетения светодиодных нитей, символизирующих небольшой топ.

Район сверкал не только разноцветными огнями – золотистыми, серебряно-белыми, изумрудными – но и человеческими лицами, их глазами. Отовсюду доносились голоса. Район всегда отличался уровнем демократизма, здесь встречались люди почти всех социальных слоёв, разного возраста. Попадались татуированные и шрамированные фрики, и те, кто пришёл на них посмотреть.

Сейчас по кварталу слонялись группы киберпанков в классических кожаных куртках и брюках со встроенными девайсами. Скорее всего, они пришли только на концерт, и плевать хотели на местные попсовые развлечения.

Я подобрался к музейщику на расстояние двадцати метров, когда тот проходил мимо танцовщиц в красных стеклянных боксах. Они вновь отвлекли меня. Фигуристые девчонки ритмично, под музыку, трясли своей аппаратурой.

«А неплохо так… Злачный, но зато и самый человеческий квартал», – подумал я и сосредоточился на объекте слежки.

– Don’t walk, don’t walk, don’t walk, – доносился космополитный электронный голос с перекрёстка передо мной.

Я остановился, заметив, как мой клиент подошёл к парню в рокерской косухе и с прической-ирокезом. Я мысленно дал ему имя «Панк». Они обменялись характерным рукопожатием, пожав не ладони, а предплечья, ближе к запястью.

Так принято у большинства радикалов. Если не изменяет память, в старые добрые времена, так проверяли, нет ли у брата-язычника, с которым здороваешься, спрятанного в рукаве ножа.

Или томагавка – улица уже пестрела ирокезами.

По перекрёстку проезжали такси, а люди скапливались у светофора. Эрасмуссен отдал Панку пакет, и тот сунул его под косуху. Сам музейщик был одет не по местной погоде. На нём плащ. Как и на мне. Мы были здесь как белые вороны.

Несколько секунд они переговаривались. Панк старался прикрывать рот ладонью, так что прочитать слова по губам или расслышать их было невозможно. Эрассмуссен отвечал односложно. Соглашался?

– Walk now, walk now, walk now, – а вот сейчас светофор произнёс это с французским акцентом.

Мои подопечные направились к концертному залу. Если бы в их руках было что-то сильно незаконное, то наверняка бы разбежались. Так что я расслабился. Вдруг к ним ещё кто-нибудь подойдёт? Тогда можно будет взять всех.

Громада музыкального центра, похожая на птичье гнездо, маячила впереди. Я старался не спускать глаз с парочки. Весь путь они говорили. Жалко, что прослушать их было нереально. Шеф не шевельнул пальцем, чтобы организовать прослушку этих придурков.

Панк периодически оглядывался. Проверяя, есть ли слежка? На его фоне Эрасмуссен выглядел человеком попроще.

У входа в зал собралась приличная очередь из неформалов. Большая часть коротала время, раскуривая подозрительные самокрутки. В этом квартале подобное сходило с рук.

«Как он пройдёт с пакетом?» – гадал я, следя за действиями парочки.

Ответ оказался простым: панк провёл Эрасмуссена мимо очереди, они так же по-особому поздоровались с охранниками, и те пропустили внутрь… Знакомство или сильно мохнатая лапа.

Визуальный контакт прервался, но коммуникатор – я на секунду включил голограмму – стабильно фиксировал местоположение историка. Похоже, они медленно продвигались в толпе, которая находилась в зале. Часа два они будут там. Я занял место в очереди и купил через коммуникатор электронный билет. Интересно, что при этом я получил привет от своей «МаКо» – оказалось, что она спонсировала выступление группы, и цена моего билета снизилась наполовину.

Поначалу в толпе неформалов было не по себе, но постепенно отношение к ним изменилось. Изнутри, из толпы, они выглядели получше. Парни и девчонки оказались вполне дружелюбными. Мы обменялись сигаретами и закурили.

Вскоре со стороны дверей донеслись первые треки. Трансоподобные ритмы и размеренная пульсация от полуэлектронной ударной установки. Очередь оживилась и, как показалось, задвигалась быстрее. На входе меня обыскали, но шнур маскировки сработал, оружие осталось незамеченным. Когда мы прошли внутрь, раздалось низкое тягучее звучание гитар, среднего темпа, похожее на грув-метал.

Я не стал сдавать плащ в гардероб – пусть это будет моим «прикидом». Оказавшись среди бесконечных косух и всевозможных кожанок, уже я выглядел неформалом.

В первую очередь нужно было сходить в туалет, чтобы в спокойной обстановке свериться с коммуникатором. Моя цель стояла на месте, не так далеко. Я вышел из туалета и начал продвигаться в том направлении. С каждым шагом это давалось труднее, плотность толпы при приближении к сцене повышалась.

Наконец, я увидел их. Плохо, что наши с панком взгляды встретились. Но вроде ничего. Я сделал вид, что осматривал сцену. С неё срывались красные и синие лучи прожекторов, разрезавшие темноту зала. Звучал всё тот же грув-метал.

Постепенно звучание переродилось в сплошной поток гитарных басов и рёва металла, а ритм отошёл на второй план. Судя по всему, здесь собрались фаны «чистого гитарного звука». Или как там у них говорится…

На сцене играли трое гитаристов, за ударной установкой сидела щупленькая девчушка, она не особо усердствовала, поскольку большая часть работы отводилась гитарам. Вдоль сцены, туда-сюда, в каком-то своём конвульсивном танце, мотался солист. Он сжимал в руках стойку микрофона, не забывая удерживать её в стороне от собственных воплей, которые приходились в чернеющий потолок.

Поклонники группы, что находились к ней ближе всего, не сдерживались. По толпе проходили настоящие волны. Создавалось впечатление, что они вызываются ветром, несущимся со сцены.

Музыканты резко оборвали композицию. Но через секунду повисшую было тишину разрезал рёв гитары, похожий рык хищного зверя. Когда он стих, толпа взорвалась уже собственным рёвом.

Я старался не выпускать парочку из виду. При этом внимание по большей части приходилось на приятеля Эрасмуссена. Панк постоянно вертел головой по сторонам, а учёный вел себя спокойнее. С поправкой на обстановку.

Тем временем стартовала следующая композиция… Вероятно. Музыки пока не было, звучал только голос солиста. Африканские косички на голове громилы мотались из стороны в сторону, когда он отрывисто кричал или выбрасывал в толпу собственные вопли:

– Ну вы чё, там, уснули, мать вашу?!

Толпа ответила усиливающимся рёвом.

– А ничё так попёрло?!

Солист призвал зал скандировать вслед за собой:

– Маркс! Анархия! Оуланем!

Громила выкрикнул ещё раз:

– Маркс!

– Анархия! – повторила толпа. – Оуланем!

Затем воздух будто взорвался чем-то похожим на speed-metal. Девчонка за ударной установкой, наконец, взялась за работу, её длинные волосы заметались между барабанами, тарелками и палочками.

В сплошном потоке гитарного рёва и барабанного бита едва различался голос певца. Бредовый в общем-то текст внутри мощного подавляющего звучания, странным образом приобретал если не смысл, то какое-то своё, самоценное значение.

Не осталось ничего, кроме мести! Я высоко воздвигну престол, Холодной и ужасной будет вершина. Основание – суеверная дрожь, Церемониймейстер – чёрная агония. Кто посмотрит человеческим взором, Отвернётся, смертельно побледнев, онемев, ужаснувшись, Схваченный слепой холодной смертностью.

Затем, вероятно, последовал припев на немного сниженной скорости и с резкими короткими перерывами в звучании гитар.

Адские испарения поднимаются И наполняют мой мозг, Пока не сойду с ума И моё сердце в корне не изменится. Видишь этот меч? Князь тьмы продал его мне.

Гитары замолчали, остался только бит ударной установки, да рваный голос.

Ведь Бог вырвал из меня прежнее. В проклятии и мучении судьбы Всё светлое исчезло!

Вновь заиграл откровенный speed-metal, когда практически исчезает мелодия, а голос растворяется в потоках и гуле металла.

Теперь я понял, Что поднимается из моей иссушенной души. Ясное, как воздух, прочное, как кости… Оуланем, олицетворённое человечество, Я могу схватить и раздавить Силою могучих рук С яростной силой! В то время как бездна сияет предо Мной и тобой в темноте, Ты провалишься в неё, и я последую за тобой, Смеясь и шепча на ухо: «Спускайся со мною, друг!»

И снова припев, с резкими перерывами в звучании гитар.

Адские испарения поднимаются И наполняют мой мозг, Пока не сойду с ума И моё сердце в корне не изменится. Видишь этот меч? Князь тьмы продал его мне.

Без какого-либо перерыва зазвучала следующая песня. Тоже speed-metal, ничуть не стесняющийся себя.

Мы те, кем мы станем. На руинах мира встретим себя настоящих, Ощутим себя равным Демиургу.

К року у меня был небольшой иммунитет. Его дурман не сразу начинал действовать на меня. Но теперь волна уже поднималась в грудь откуда-то снизу. «Это» уже не пряталась. Не хотело прятаться.

Я обернулся. Если толпа у сцены давно не сдерживалась и откровенно бесновалась, то люди, что стояли подальше, выглядели спокойнее. Они переживали это внутри себя. А оно наконец-то нашло выход, внешне у каждого по-разному. Но на уровне биопсихики всё происходило одинаково. Реакции организма на звук вызывались сочетанием низких частот и определённого ритма. Ускорялась выработка адреналина, снижался уровень рационального восприятия.

И будто внутри человека просыпалось совсем другое существо, ранее усыплённое лукавым шёпотом разума. Оно никогда полностью не исчезало. Зверь дремал, свернувшись калачиком и изредка отрывая затянутые туманом красные глаза. На каком-то глубинном уровне каждый, кто находился в толпе, возвращался к нему и его ощущениям.

Подобные звуки как своеобразный наркотик. Наверное, похожим образом действовали низкие звуки от труб языческих жрецов, вводивших людей в религиозный транс.

Очередная песня закончилась тем же хищным стихающим рёвом гитары, без намёка на мелодию. Просто низкий металлический звук. Только сейчас он не подавлял, а наоборот, раскрывал, выворачивал наизнанку.

Рассчитывая ещё больше завести толпу, солист выкрикнул в микрофон:

– Say «shit»!

– Shit! – ответило множество фанатов.

– Say «fuck»! – повторил певец.

– Fuck! – взревела толпа.

Затем началось соло ударной установки. Гитары и голос молчали. Зрители по примеру фронтмена группы включились в игру отважной барабанщицы, подпрыгивая всей толпой и хлопая в ладоши в нужные моменты.

Внезапно я ощутил на себе чужой пристальный взгляд, посмотрел в ту сторону и заметил, что меня разглядывает панк. Затем он проворно нырнул в толпу, и увидевший это Эрасмуссен попытался задержать приятеля. Я вновь разглядел того за лесом поднятых вверх рук. Они быстро перебросились парой фраз. Расслышать что-либо было нереально: я практически оглох. Панк начал пробиваться к ограждениям сбоку зала. Эрасмуссен следовал за ним, а я стал двигаться параллельным курсом.

Они остановились у ограждения, и панк внезапно ударил музейщика кулаком в горло. Тот сразу упал и исчез на полу. Я рванул туда, а панк перелез через ограждение и, на ходу что-то крикнув охраннику, бросился в закулисье.

Я продрался к Эрасмуссену. Тот держался за горло, пытаясь восстановить дыхание. Он увидел меня и показал в направлении, где скрылся беглец. Говорить он не мог. К парню склонились две девушки из толпы, и я побежал за панком – думать особо было некогда. Панк выглядел куда опаснее. Я перемахнул через заборчик, а перегородившему путь охраннику показал голограмму с коммуникатора – поддельный полицейский значок. И для убедительности пистолет.

Охранник не стал особо сопротивляться, когда я отшвырнул его с пути. Музыка продолжала играть, её было слышно в тёмном коридоре, куда меня завело чутьё. Наверное, если бы я начал стрелять, музыканты бы не остановились.

Навстречу попался какой-то толстяк, я выхватил пистолет и заорал:

– Где он?! Куда побежал?!

– А… – толстяк указал в сторону одной из трёх дверей в конце коридора. Я бросился дальше. Оказалось, повсюду гримёрки. С десяток комнат. Внезапно из конца коридора донёсся сдавленный женский крик. Туда!

Из-за угла вынырнула испуганная девчушка, в откровенном сценическом костюме. Мне удалось поймать её и толкнуть в безопасном направлении.

«Не высовывайся», – прошипел я вслед.

Не знаю, поняла ли она, или только кивнула и побежала прочь.

Я резко вышел за угол. Из темноты впереди раздался выстрел. Я инстинктивно упал и выстрелил в потолок, так, чтобы никого не задеть. Этого хватило, чтобы беглец обнаружил себя и побежал дальше.

– Стой! Стреляю!

Панк остановился на следующем свороте, попытался выстрелить, но пистолет дал осечку. Выругавшись, он бросил оружие и ломанулся за угол. Когда я подбежал туда, то услышал оборвавшийся крик. Издалека? Будто с улицы.

Впереди было открытое окно. Я выглянул наружу.

Пожарная лестница. И тело, лежащее под такси. Но почему так далеко? Почему так быстро?

Как он смог… настолько резво спуститься по лестнице, пробежать по улице и угодить под машину?

Если только не спускался по лестнице «скольжением», как профессиональный пожарник или человек со спецподготовкой.

Или он просто выпрыгнул из окна? Нет, слишком высоко. И далеко. Даже человеку с имплантами не под силу.

Я перелез через окно и дотянулся до лестницы, стал спускаться вниз. И сразу заметил кровавые следы на направляющих лестницы – значит, в них вцепились ладони беглеца, когда тот скользил вниз.

Вокруг тела уже собралась толпа. Робот-таксист с невозмутимым видом смотрел на происходящее и продолжал предлагать свои услуги. Его машина в нарушении протокола съехала с тела. Ну и чёрт с роботом. Разберутся другие.

Прежде всего, я обратил внимание на руки панка. Ладони были в крови, а кожа на внутренней поверхности содрана до костей. Получается, спецподготовка. Но чтобы терпеть такую боль? Сильно не хотел попадаться. Неужели был под таблетками? Без них не вытерпеть. Даже представить сложно… Ты как можно крепче сжимаешь металлическую полосу, она режет руки до костей, а наружу сам собой рвётся обжигающий вопль… Невозможно. Его короткий оборвавшийся крик донёсся с улицы. Он был от испуга. Когда парень увидел мчащееся такси.

Участок дороги вокруг тела заполнялся лужей крови, но в одном месте она растворяла небольшую горку белого порошка… След от горки тянулся к разорванной косухе.

Курьер?

Если да, то парень носил наркоту в том количестве, что запрещено даже в этом районе. Возможно, сам был под каким-то препаратом, не снижающим концентрации внимания. Такие есть у кого надо. Я наклонился к горке, протянул к ней руку, но вовремя остановился. Пробовать на вкус неизвестно что опасно, лучше доверить это химикам.

Вдруг меня тоже заклинит? Забуду о том, что при спуске с лестницы скольжением нужны защитные перчатки. Панк вот забыл и сиганул вниз на автомате… как учили.

Я обыскал погибшего и не нашёл пакета, который был передан Эрасмуссеном до концерта.

– Чёрт, – почти крикнул я и принялся осматривать округу. Заглянул под машину. Ничего.

– Кто-нибудь видел… При нём был пакет?

Зеваки только развели руками.

Он выкинул его по пути?

Или передал той девчонке, которая вылетела на меня из-за угла. Или толстяку. Или бросил куда-то в угол по пути. Или…

Я только посмотрел на коммуникатор, как тот сам ожил. Передо мной возникла голограмма шефа.

– Допрыгался?

– Я…

– Да всё видел уже. Тут везде камеры. Сейчас оцепят улицу. Покомандуй там, ты за главного.

Краем глаза я заметил приближающиеся патрули, и различил звуки сирен. Наверху, над паутиной, громыхнула гроза. Музыка поблизости стихла, и воздух стал наполняться шелестом дождя, который не долетал до земли…

В общем, мы не нашли ни пакета, ни девушки, ни Эрасмуссена, ни их знакомых охранников концертного зала. Более того, они пропали из системы электронной локации. Облачная система перестала видеть подозреваемых, что могло произойти только, если они попали в серьёзную переделку, например, были раздавлены поездом. Или если подключились солидные люди, чтобы укрыть подозреваемых.

Обескураживало и то, что личность погибшего установить не удалось. Он будто не существовал для системы. Никаких контактов и адресов. «ДНК неизвестного». Непростой парнишка.

Теперь нужно было браться за квартиру Эрасмуссена. Я взял в подмогу патрульную машину и двух подвернувшихся копов. Пустяковое, на первый взгляд, дело превратилось непонятно во что. И вскоре стало ясно, что оно вышло из-под контроля – на коммуникатор пришло сообщение от шефа: «Мы не можем найти директора музея и второго подозреваемого».

* * *

Эрасмуссен проживал в дешёвой гостинице. По данным, которые ребята отправили на коммуникатор, у него уже лет пять не было собственного дома. Последний продал после пожара.

Невысокое двадцатиэтажное здание находилось в одном из тех глухих районов, где ещё могли жить приличные люди. Над уровнем земли, примерно в середине толщи города. Здесь не светило солнце, но и не наступила полная темнота. Освещение, светодиодные панели под перекрытием яруса, работали в приемлемом режиме. Мой организм, приученный к условиям верхнего уровня, воспринимал местную освещённость так, будто здесь в любое время около одиннадцати часов вечера.

Неизвестные народные художники пытались с помощью граффити превратить псевдобетонный серый свод в голубое небо. Правда, рисунок не удался, краска кое-где отслоилась, обнажив материал, едва не крошащийся из-под нарисованных облаков.

Редкие прохожие старались не встречаться с нами глазами. Машины попадались нечасто. То же касалось рекламных вывесок.

На тёмно-бурых кирпичных стенах домов скопился конденсат. Местами он испарялся, касаясь горячих частей: выведенных наружу систем терморегуляции зданий и допотопных кондиционеров. Воздух казался слишком влажным и немного прохладным. Хотя в целом, ливневая канализация работала удовлетворительно, и большие дыры в перекрытиях на глаза не попадались.

В этом районе атмосферная влага не представляла опасности, поскольку ещё не успела впитать в себя химической грязи по пути сверху вниз.

Здание имело всего один общий подъезд и представляло собой гостиницу. Это последнее место, куда переезжал Эрасмуссен. Мы постарались подъехать как можно тише. Остановились у другого здания и поспешили подойти к гостинице, стараясь держаться теней у стен.

Гостиница сразу показалась если не третьесортной, то такой, какие считают ниже своего достоинства обращаться за присвоением звёзд. Администратор ничуть не смутился с появлением полицейских, видимо, в его заведение те заглядывали часто.

«Эрасмуссен», – коротко спросил я.

Тот посмотрел под край своей стойки и ответил: «У себя. Он был один».

«Как давно?»

«Полчаса или около того. Проводить?»

Я кивнул, и мы вчетвером направились к лестнице.

«Лифт на ремонте», – пояснил администратор.

Я едва удержался от того, чтобы спросить – сколько времени продолжается ремонт. Если судить по виду гостиницы, очень давно. Неброская бежевая краска на стенах местами облупилась. Потолок едва побелен, а под ним мерцают древние лампы накаливания. М-да… Некрашеные деревянные перила и крошащиеся ступеньки.

Поднялись на пятый этаж. Администратор указал на серую деревянную дверь. Он начал возиться со связкой механических ключей, но полицейский оказался быстрее. Коп достал из кармана набор квартирного вора, целую гирлянду отмычек, и оттолкнул администратора от двери.

Захотел попрактиковаться?

Полицейский осторожно, практически беззвучно, открыл единственный замок. Мы достали оружие. Коп подтолкнул дверь, и она скрипнула. Уже не таясь, вошли в коридор. Те двое двинулись дальше, в темноту и тишину, которая изредка нарушалась странным шёпотом.

– Сюда, – послышалось из-за угла, и я пошёл вглубь номера. Коп включил свет, я уже хотел наорать на него, но успел заметить, что тот в перчатках.

С потолка единственной комнаты свисало тело. В деловом костюме, без ботинок. В полутора метрах от края кровати. Вероятно, спрыгнул оттуда. Сам. Никаких следов борьбы и взлома двери. Ключи аккуратно лежали на прихожей. Там же, на месте, висел плащ. То же с ботинками. Закрылся изнутри.

Удавился на собственном поясе. Он был привязан к креплению для люстры. А та оказалась аккуратно свинчена и лежала на подоконнике.

Эрасмуссен висел, напоминая манекен, упакованный в деловой костюм. Без галстука. Я попробовал представить, как он кладёт ключи на законное место, аккуратно снимает верхнюю одежду, осторожно обращается с люстрой, тянется к поясу… О чём он думал? Что чувствовал?

– Покиньте помещение, – я сказал администратору, который порывался пройти внутрь. Мужчина подчинился и отошёл вглубь коридора, став наблюдать из-за дверей.

На небольшом столике у кровати лежали листок бумаги и ручка. Листок – чистой страницей вверх, ручка рядом. Я достал перчатки и надел их.

«Хотел что-то написать и передумал?»

Перевернул листок. Там и оказалось странное послание: «Когда-то очень давно я знал врага в лицо. Но больше не вижу его. Он будто повсюду. Вокруг. Это кто-то из знакомых? Я сам? Или что-то совсем другое?»

И со следующей строчки: «Выхода нет».

Прямо как в метро. Выхода нет. Чёрными чернилами. Я набрал шефа и встал так, чтобы тот увидел труп за моей спиной.

– Что там… – начал было он, но увидел тело. – Сам?

– По всем признакам. Посмертная записка, следов борьбы нет. Аккуратно так.

– Дрянь. В квартирах директора и того, второго…

– Саххета?

– Их только что потушили. Трупов нет. Всё сгорело. Следов нет. Так что…

– Эта квартира – всё, что у нас есть.

– Именно… А кто там говорит? Кто с тобой?

– Там… играет какая-то запись. Эрасмуссен её слушал. Я ещё не осматривал тот угол.

– Так, – шеф почесал лысый затылок, – разбирайся с квартирой, а потом… – он посмотрел в сторону. – В общем, я сам позвоню.

Я понял, что мне предоставляется немного свободы.

Он подмигнул мне? Нет, скорее, глаз дёрнулся. Закрутился совсем. «Сам позвоню…» Когда начальник отключился, я обратился к скучающим копам:

– Парни, сможете записать показания местных?

Те переглянулись и согласились. Я остался в номере. Один на один с висящим трупом и неясным шёпотом, который доносился из электронной книги погибшего.

При обыске тела ничего не нашлось. Пустые карманы, если не считать сигарет. Захотелось получить общее впечатление от номера. Я прошёлся по нему.

Ничего особенного. Личных вещей минимум. Обычная для подобных заведений прихожая. То же с кухней и ванной – беспорядка нет, словно в номере никто не жил. Вместо обоев или плитки на стенах блёклая краска. В холодильнике немного еды, откровенного фастфуда. Похоже, парень мало готовил. Из старомодного механического крана капала вода. Возникло ощущение, будто его кухня напоминает мою…

В «стенке» одежда, правда, под аккуратно сложенной белой футболкой обнаружились две электронных книги.

Больше ничего. Ни томов профессиональной литературы, ни украденных экспонатов. Ни одного томагавка.

Я вернулся в комнату. На подоконнике рядом со свинченной люстрой недопитая бутылка воды. Унылый вид сквозь жалюзи на окне.

На стене висела картина с нейтральным пейзажем. Панцирная кровать, рядом с ней большая бутыль питьевой воды в углу. Кружка на полу, на столике вентилятор и работающая электронная книга. На стене, почти над подушкой, небольшой светильник. В другом углу зеркало, стул и столик. На потолке пожарная сигнализация. Неработающая, так как на столике лежала зажигалка и пепельница с двумя окурками. В ящике стола обнаружилась полупустая бутылка виски и один гранёный стакан.

Я взял говорящую электронную книгу и направился к окну, по пути выключив свет. В номере потемнело, и на стены лёг полосатый рисунок жалюзи.

Управление книгой оказалось стандартным, я прислонился к стене и увеличил громкость проигрываемого файла. Чёрно-белая плоская запись, низкого качества. Судя по тексту и изображению, это было старое телевизионное обращение какого-то исторического лица. Незнакомый пожилой человек зачитывал послание на английском. Внизу экрана – бегущая строка с текстом на французском.

«Три с половиной миллиона человек связаны с оборонным истеблишментом. Мы ежегодно расходуем на безопасность сумму, превышающую доход всех корпораций Соединенных Штатов. Этот конгломерат военного истеблишмента и промышленности является новым в американской жизни. Экономическое, политическое, даже духовное влияние этого союза ощущается в каждом городе. Мы признаём насущную необходимость такого хода событий. И тем не менее, нам не следует недооценивать его серьёзных последствий. С этим связано слишком многое, даже сам общественный строй. Мы должны быть начеку, чтобы предотвратить необоснованное влияние военно-промышленного комплекса. Потенциал опасного роста его неоправданной власти существует и будет существовать. В значительной степени ответственной за радикальные изменения в нашем военно-промышленном статусе была технологическая революция последних десятилетий. Центральным моментом в этой революции стала исследовательская деятельность, которая становится всё более формализованной, сложной и дорогостоящей. Сегодня изобретатель-одиночка, трудящийся в своей мастерской, оттеснён на второй план крупными группами учёных. По причине требуемых затрат правительственный контракт теперь заменяет интеллектуальную любознательность. Личность подчиняется диктату финансов. Перспектива утверждения власти денег вполне реальна, и её следует рассматривать со всей серьёзностью. Мы должны опасаться угрозы того, что государственная политика может оказаться заложницей интересов научно-технической элиты. Задачей государственного управления является сбалансировать эти и прочие силы, старые и новые, интегрировать их в нашу демократическую систему… Поскольку эта необходимость столь насущна и очевидна, я сознаюсь, что слагаю официальные полномочия с чувством большого разочарования…»

Внизу экрана проявилась пометка, сделанная электронной ручкой. Разобрать почерк оказалось непросто.

«Президент США Дуайт Эйзенхауэр. Прощальное телевизионное обращение к нации. Между 1960 и 1965 годами».

Что значит «между»? Учёный сомневается в датировке? Эпоха США не так далека от нас! С этой историей что-то неправильно…. Я посмотрел на труп. Возможно, всё проще, у парня поехала крыша. Считал себя врагом, если верить предсмертной записке. Наркотики? Странно, но в номере ничего такого не нашлось.

Файл тем временем закончил воспроизводиться. На очередь встал следующий, я собирался ткнуть на него, но тут в номер ввалился коп. С результатами опроса.

Никто ничего не видел. Не слышал. Парень умер тихо и мирно. В подобных районах почти всегда так. Потому что «выхода нет».

– Когда уйду, опечатайте номер. До приезда досмотровой группы, – сказал я полицейским.

Нужно было ещё раз обследовать комнату. И во время повторного обхода меня почему-то потянуло заглянуть за столик…

Я осторожно отодвинул его от стены и разглядел в темноте серебряный блеск.

Отодвинул столик подальше. Оказалось – христианский крестик на цепочке. Действительно, напоминает серебро. Я осторожно поднял крестик, и показалось, что от него пахнет… духами, что ли?

Возможно, Эрасмуссен швырнул его в угол перед тем, как… То есть аккуратно вернул ключи на место, снял в прихожей верхнюю одежду, ботинки. Осторожно свинтил люстру. А вот крестик почему-то швырнул в угол. Не сдержался.

Странно. Зачем неоязычнику христианский крестик? Отчего он пахнет духами? Принадлежал ли он Эрасмуссену?..

Следственная группа внесла улику в опись. Её следовало изучить, установить, где была изготовлена, когда и где продана. Можно было определить вид духов, которыми пахла улика. И если бы он оказался уникальным, то… В общем, в хранилище крестик отметился. Полежал там немного – пока я сам не забрал его. По крайней мере, в реестре обращений за вещьдоками отмечено, что забрал его я. Ошибка системы? Служебный подлог?

Моя память отвечала молчанием на вполне законные вопросы. Поднимать «бучу» сейчас, самому, было не с руки. Если раскрою дело, то пропажа вещдока замнётся без проблем. Если нет, то результат будет такой же, если поднять крик сейчас – я первый кандидат в крайние. Моё слово против слова электронной системы, её репутации, показаний досмотровой группы и так далее, по списку.

Главное, времени вроде хватало. Шеф совсем закрутился в работе, замещая пост начальника ещё одного отдела. И возможно, поэтому выпустил меня из зоны внимания. А я плавно перешёл на режим работы «на дому», копаясь в электронных книгах Эрасмуссена, стараясь найти в них ключи к делу.

* * *

Вот и приходится копать дальше, разбираться в мешанине его записей. Подальше от чужих глаз, запершись в квартире.

Тексты в электронных книгах представляли собой неоднозначное чтиво. Напоминали любительское исследование библейских тем.

Если это хобби, то тогда опять непонятно: с одной стороны неоязычество, а с другой – христианство.

Я раньше не читал Библии, поэтому был вынужден пробежать глазами её сокращённый вариант, скачанный из Облака. Библия-lite. Наверняка, приглаженный текст. Так что, не зацепило. Но и времени много не отняло.

Первое впечатление от материалов Эрасмуссена заключалось в том, что парень, похоже, пытался создать из разных взглядов на Библию нечто своё. Причём, судя по стилистике, текст в виде личных воспоминаний. Хорошо, не от первого лица.

«Взять хотя бы эту», – я потянулся к электронной книге, одной из трёх, что лежали на подоконнике. Включил её. Эта книга носила характер личного дневника. Я открыл страницу наугад и принялся листать.

Какие-то пометки, каракули от руки. Ногтем писал, что ли? Мысли вслух. Бессвязно, бессистемно. Например, это: «Согласно древнему преданию Господь разгневался на жителей Содома и пригрозил сжечь город, если не найдёт в нём хотя бы пятидесяти праведников. Однако избранник Господа, несколько раз обратившись к Нему, упросил Его снизить количество праведников до десяти. Господь согласился и покинул Своего избранника, а тот не посмел взмолиться ещё раз. И в город отправились…»

Фраза оказалась незаконченной. Впрочем, после обрыва текста шла вполне читаемая ссылка на документ во второй книге. В ней и хранился квазибиблейский текст, который сочинял Эрасмуссен. В третьей книге находились несколько, скажем так, более-менее канонических версий Библии. Раздобыл где-то!

Интересно, что парень не смешивал файлы, а хранил их по-отдельности в трёх книгах. Боялся сам запутаться?

Я взял вторую книгу, настроил подсветку, чтобы продолжить диковатое чтение.

По названию города «Содом» можно было подумать, что ссылка вернёт меня к событиям начала Ветхого завета, где по каноническим версиям Библии излагались истории Авраама и Лота. Однако ссылка почему-то привела к сильно изменённой Первой книге Царств. Хотя для данного «документа» это мелочь… В сравнении с тем, что Библейские события в нём не заканчивались Новым заветом, а продолжались до относительно недавнего времени.

Текст, касающийся «менее ветхих времён» я толком не смотрел, но по диагонали пробежался. Первое впечатление – этакое фэнтези в декорациях средневековья, где зло по умолчанию олицетворено, и его можно победить с помощью одной лошадино-рыцарской силы, да заклинания (оно же молитва). Почти современное фэнтези, где одиночке предлагается противостоять всего лишь могучему дракону, а не самому ходу вещей… Битва бобра с ослом[10], в общем. Как у него рука поднялась запихнуть «сие» в Библию, пускай и собственной сборки? Хотя, возможно, тексты являлись только черновиками.

Что необычно – в разделе псевдоБиблии, где мелькало словосочетание «Восток Франции», описывались не очень-то христианские обряды, названные уставами то ли каменщиков, то ли строителей. Бред? Более чем похоже. Вот только в него предстояло окунуться с головой.

Я взялся читать текст, примерно отвечавший теме Первой книги Царств. Благо, фрагмент, в который меня отправила ссылка, начинался не так далеко от места, где я закончил в прошлый раз.

* * *

Этим вечером Давиду предстояло впервые увидеть царя Суула[11] и его столицу. Молодой пастух никогда раньше не был в Гиве, и, очутившись в ней, не поверил глазам. Она показалась ему сонным, почти уснувшим, маленьким палестинским городком.

Небольшое поселение без стены и ворот. Внутрь Гивы проникали пыльные облака из пустыни. Увлекаемые сухим ветром, они насквозь проходили через городок, будто не замечая его.

Почему царь решил здесь устроить ставку? Разве что из-за близости к землям филистимлян.

Поздними вечерами ветры становились единственными хозяевами Гивы. Только они заглядывали в заваленные нехитрым скарбом тупички, узкие проулки и бродили по пыльным дорожкам. Малочисленные местные жители, те, кто смог остаться в городе, соблюдали указ, запрещавший появляться на ночных улицах. Начиная с раннего вечера, их мир сужался до размера глиняной мазанки или совершенно нищей лачуги.

До прихода царя здешняя жизнь поддерживалась за счёт двух источников воды, выходивших на поверхность. Однако теперь они оказались на территории дворца. О сравнительно неплохой жизни напоминали засыхающие смоковницы, что показывались между хижинами то здесь, то там. Возле одной из смоковниц, старой и одинокой, лежал каменный топор, забытый строителями. Им было приказано срубить неприглядные, растущие где попало деревья. А те словно чувствовали, что их время ушло, и увядали сами собой. Оставшимся в Гиве жителям разрешили вырыть только один новый колодец.

Царь, должно быть, хотел снести всё старое и выстроить вокруг дворца новый город. За чертой домов бедноты, через пустырь, чернела груда камней и нечто, похожее на длинную яму. Ров? Вероятно, там планировалось возвести часть стены или городские ворота.

Давиду казалось, что дорога сюда, включая путь через пустыню, длилась целую вечность. Двое мечников шли впереди, и ещё двое сзади, изредка подталкивая молодого пастуха вперёд.

Стражник неосторожно задел висящую на спине Давида большую изогнутую в трёх местах флейту. Тот обернулся, послав мечнику укор своим взглядом, однако получил ещё один тычок. Стражники не принимали Давида всерьёз – безбородого белокурого юношу с красивым и немного женственным лицом. Носящего вместо оружия необычную дудку.[12]

Пастуху не понравился взгляд охранника. Глаза, полные темнотой… ничем. Впрочем, это могло только привидеться – из-за тени на глазах стражника, куда не попадал лунный свет.

Как раз в этот момент всколыхнулся полог на дверном проёме ближайшей хижины. Кто-то захотел выглянуть на улицу, но, испугавшись стражи, передумал. На улицу пролилось немного рыжего света от домашней масляной лампы. Полог прекратил колыхаться, и свет исчез. Конвой продолжил движение под большой луной.

Давиду становилось не по себе. Всё время, пока они петляли по узким улочкам, его не покидало ощущение, будто за ним следят. Из-за крыш, из темноты. Но когда он оборачивался туда, то никого не мог увидеть, он лишь рисковал получить ещё один тычок оружием в спину. Тишину прерывали лай бездомного пса, да шёпот ветра над низкими крышами, на грани восприятия. Синеватый при свете луны песок будто проглатывал звуки шагов, сандалии опускались в него практически бесшумно. Люди не то чтобы двигались, а плыли вперёд как тени.

Несколько раз в промежутках между мазанками показывались кипарисовые стены строящегося храма, а также возведённая каменная башня-тюрьма. Очевидно, они приближались ко дворцу. Тесные и кривые переулки неожиданно превратились в почти прямую дорогу, с глубокой колеёй в грунте – два ряда мазанок по сторонам оказались снесены. Вместо них на земле лежали каменные блоки под строительство приличных домов для приближённых царя. Здесь оставлялось место под внутренние дворики и будущие сады.

Сейчас там виднелись лишь палатки строителей. Вот один из них вынырнул из темноты и проскользнул в палатку, мельком взглянув на патруль. Строителям разрешалось больше, чем жителям. Давид задержал взгляд на палатке, заметил, что рядом стоит повозка, и неподалёку полусонный ослик, жующий что-то. Мужчина выходил, чтобы покормить его.

Мазанки исчезли вовсе. Взору предстала расчищенная площадь. По её углам группировались кустами походные шатры войск Суула. Сам дворец белел высокими известковыми стенами – в свете горящих по периметру факелов. Фасад был облицован гладким и белым однотонным материалом. Вид высокого красивого здания, вынырнувшего из темноты, и его контраст с убогими хижинами производили сильное впечатление. Давид непроизвольно остановился перед этим зрелищем.

– Вперёд, – его толкнули в спину, и пастух подчинился.

Они проходили через пустое место, где проводились нехитрые земляные работы. Здесь готовилось место под сад. Через какое-то время тут будут расти фруктовые сады и цветники. Пастух попытался нарисовать себе эту картину. И от неё закружилась голова. Он почти услышал, как ветер перешёптывается с листьями и цветами… Давид очнулся от наваждения, когда понял, что к тишине примешивается совсем другое: потрескивание огня на факелах. И ещё. Ему показалось, будто в темноте, заполнявшей балкон дворца, мелькнуло лицо. Оно проявилось на мгновение и быстро исчезло. Вернулось в сплошную массивную тень.

Стражники вдоль стен и у входа производили неприятное ощущение. Они стояли совсем без движения, широко расставив ноги и опустив руки на рукояти оружия. Мечники имели медные доспехи, отсвечивающие красным. С плеч спадали, почти струились, плащи кровавого цвета. Копьеносцы носили кожаные панцири, отделанные медью и блестевшие при близком свете факелов. По доспехам скользили всполохи и блики огня факелов.

У каждого стражника обнаруживался один и тот же странный взгляд. Будто некая завеса, непрозрачная, чернеющая, холодная, была опущена на глаза. В них совершенно не было блеска. Возникало ощущение, что эти люди лишены собственных чувств. Будто у них украдено что-то важное. И что теперь они обращены в пустые панцири, куда вселилась странная тень.

«Куклы», – думал Давид, поднимаясь по лестнице, ступая по покрытым кедровыми досками ступенькам. Он понимал, что с каждым шагом его прежняя жизнь неумолимо подходит к концу. Будто её забирает по капелькам каждое остриё меча и пика охранников, мимо которых Давид проходил. Пастух, привыкший к открытым пространствам, пытался запомнить расположение петляющих коридоров. На случай, если придётся бежать.

По коврам, что лежали на настиле из кедра, под дрожащим светом факелов, они приблизились к резным дверям. Стражник только протянул к ним руку, как из открывшегося проёма выскользнула невесомая тень. А следом её обладательница, фигурка тоненькой рабыни, быстро опустившей взгляд. Но Давид успел заметить, что её глаза отличаются от остальных. Не такие пустые, с застывшими слезами в глубине.

Они ступили в большой тронный зал. Сам трон пустовал. В зале качались тени от неровного света факелов. Их пламя колыхалось от небольшого движения воздуха. Казалось, пространство плывёт как разогретый воск, и будто в картине перед глазами есть нечто неправильное, искажённое. Мир внутри этих стен выглядел неестественным для пастуха, привыкшего к открытому воздуху и солнцу.

Двое охранников остались за дверью. Рядом с Давидом остались другие двое. Они стояли в полном молчании. Зрение постепенно привыкло к игре теней, и пастух смог различить силуэт у балкона. Через некоторое время Давид стал видеть лучше, и у него получилось рассмотреть царя.

Высокий, хорошо сложенный мужчина смотрел вдаль, скрестив руки на груди. С его спины свешивался чёрный, расшитый золотом плащ. По его краям проходили волны от лёгкого ветра. Но как-то необычно… Будто ток воздуха шёл от самой фигуры Суула, а не с улицы.

Внезапно царь отпрянул от того, на что смотрел, и покинул балкон. Суул остановился возле трона, к которому протянулась долговязая тень от его ног.

В самой глубине немигающих глаз царя пульсировал странный блеск – сумрачный и холодный. В этом они отличались от глаз подданных, хотя и на его взор оказалась надвинута темнеющая завеса, сквозь которую он смотрел на мир. Давид ощущал исходящий от Суула ток воздуха. У пастуха складывалось ощущение, что он смотрит не на человека, обличённого властью, а на саму власть. Для израильтян она была непривычна, отчего и ощущалась физически. Ещё не все люди свыклись с ней, не все приняли её как само собой разумеющееся.[13]

Черты лица Суула производили тяжёлое впечатление. Высокий лоб делился пополам набухшей веной, которая спускалась к переносице. Из-за движения огней от факелов казалось, что вена пульсирует кровью. Ноздри хищно загнутого носа слегка раздувались при дыхании. Густая чёрная борода. Мужественный раздвоенный подбородок.

Царь смотрел в сторону вошедших, но словно не видел их. Затем его глаза дрогнули, он стал разглядывать Давида, щурясь от неровного света факелов. Возможно, его глаза успели отвыкнуть от света, поскольку он мог стоять на балконе, просто закрыв глаза.

– Ты Давид, сын Ессея? – Показалось, что губы Суула, слившиеся с тенью, даже не дрогнули, и что вопрос задали немигающие пронзительные глаза.

– Да… мой царь, – не без труда, проглотив внезапный комок в горле, выдавил из себя Давид.

– Это ты отбил добычу у амолекитян? – вновь спросил мрачный взгляд Суула.

– Так, мой царь, – Давид старался справиться с непривычным чувством. Язык точно прилипал к нёбу. Этот ненормальный город выворачивал наизнанку. Пастух чувствовал себя безвольной куклой, которую ломает и затягивает неясный сумрачный омут. В стенах дворца жила какая-то своя, незнакомая, противоестественная реальность. Нигде прежде пастух, привыкший к свободе, не сталкивался с подобным.

– Они бились храбро?

Давид не смог быстро ответить. В горле вконец пересохло.

– Отвечай, – царь повысил голос.

– Нет… мой царь. Мы… застали врасплох.

Оценив состояние подданного, Суул удовлетворённо кивнул и продолжил:

– Они разбежались как пустынные собаки. Проклятый разбойничий род Амалека. Мне нужны сильные воины, – царь слегка наклонил голову. – Что у тебя за спиной? Охрана пустила тебя с оружием?

– Флейта. Мой царь.

– Она выглядит не так. Почему у неё…

Суул не договорил – неожиданно, с сильным хлопком, двери позади Давида распахнулись. В них вломились трое: невысокий, сухой на вид старик в сопровождении двух вооружённых левитов.[14] Стражники тут же, без команды Суула, бросились к Давиду и буквально отшвырнули того к стенке. С ним обошлись как с бездомной собакой. Охранники вытянулись вдоль стен. Опять же без приказа царя.

Левиты остались у входа. Они многозначительно положили руки на рукояти ритуальных ножей. Если судить по теням, что тянулись из коридора, за входом остались ещё несколько левитов.

«Пророк Самаэл?» – спросил себя Давид. Только он был способен вести себя так. Только его боялись больше, чем царя. Только его боялся сам царь.

Про Самаэла ходило много слухов. Он появлялся везде, где хотел, и когда хотел. Он мог спокойно заявиться во дворец даже глубокой ночью и поднять всех на ноги. Люди знали, какой была его роль в воцарении Суула. Не забывал и государь о том, из чьих рук получил власть. Одно слово Самаэла – и всё изменится.[15]

Следом за сгорбленной иссохшей фигуркой в зал ворвался ветер из коридора. Пророк сделал несколько резких шагов вперёд и остановился, глядя в лицо Суула. На пол с глухим ударом опустилось остриё его посоха. Повисло молчание, в течение которого они долго смотрели друг на друга.

Давид украдкой поглядывал на Самаэла. На ту бледную, неподвижную, расколотую морщинами маску, в которую превратилось лицо глубокого старика. Единственно живыми на ней казались мутные серые глаза, наверняка подслеповатые. С непокрытой головы свисали длинные, со следами скитаний по пустыне, пепельного цвета волосы. Такая же борода. Она падала на странноватый балахон, одеяние Самаэла, напоминавшее простую милоть бедняков.[16]

Молчание явно затянулось. Поведение царя и пророка говорило о том, что отношения между ними не были простыми.

Самаэл поднял посох и, широко шагая, двинулся на Суула.

– Господь послал меня, чтобы я помазал тебя в цари над Его народом, – сорванным хрипящим голосом проговорил Самаэл и зашёл за спину Суула.

Остановился там, а, когда царь дёрнулся, чтобы обернуться, продолжил:

– Так слушай слово Господа.

Суул остался на месте, поджав губы. Вена на лбу вздулась сильнее, а под кожей заиграли желваки. Царь напоминал загнанного в клетку хищника.

– Так говорит Господь. Я помню, как поступил Амалек. Иди и отомсти Амалеку. Предай заклятью. Уничтожь всё, что есть у него. Не жалей никого. Предай смерти всех: и мужчин, и женщин, и детей, и младенцев, и волов, и овец, и ослов, и верблюдов![17]

Самаэл выдержал небольшую паузу, ударил в пол посохом, после чего прохрипел более спокойным голосом:

– Убей всех. Таково слово Господа.

Давид не мог поверить ушам. Он сам сталкивался с племенем Амалека, но сейчас отказывался понимать подобную жестокость. Давиду приходилось брать в руки оружие, однако он не был мясником. Какова вина на младенцах? А на женщинах Амалека, что не брали в руки оружия?

У Давида поплыло перед глазами. Реальность, поселившаяся в этом доме, оказалась слишком тяжела для него.

– Так сказал Господь, – повторился Самаэл, с бесцветных губ которого сорвался жуткий полухрип-полушёпот.

Пастух невольно опёрся о стену и прищурился, глядя в сторону пророка. Теперь Давид увидел того по-другому.

Судя по конвульсивно дёргавшемуся телу и сорванному голосу, он приходил в исступление и был готов сорваться в припадок.[18] Самаэл уже прихрамывал на ногу из-за сведённых мышц. Бледный, в нелепом тряпье. Если Суул воплощал в себе необъяснимую подавляющую силу этого места, то Самаэл – его безумие.

– Таков Второй закон – в городах сих народов не оставляй в живых ни одной души.[19]

Голову мутило всё сильнее. Давиду почудилось, будто тени в зале задвигались быстрее, а похолодевший ветер усилился. Только теперь он шёл не из коридора, а со стороны балкона, где стояли те двое.

Захотелось убежать. Отовсюду запахло кровью, гарью и ужасом. Давиду мерещилось, как с белых стен тронного зала стекает и капает кровь, как по полу и скрытому в темноте потолку ползут голодные языки огня. Как они подбираются к нему.

И тогда его ноги подкосились. И не дало упасть лишь плечо стражника, что застыл рядом как каменное изваяние. Картинка перед глазами расплывалась, а в голове отчего-то зазвучал женский голос… Голос той гадалки, которую не удавалось забыть, и которая говорила странные вещи.[20]

Только теперь – теряя сознание – Давид начал понимать её. Инстинктивно опираясь на плечо оцепеневшего стражника, пастух проваливался в собственные воспоминания.

Он вспоминал, как…

Короткий полог пропускал в шатёр прохладу ливанского кедрового леса. Внутрь проникали запахи диких незнакомых трав, а фоном служил аромат розового масла из светильника, что мерцал внутри шатра. Но было ещё кое-что. Невыразимое. Непередаваемое. Запах, что шёл не из леса, а откуда-то изнутри. Может, запах счастья? Или свободы… Нет, не то. Опять не то.

Небольшой бутон огня покачивался на фитиле, что выходил из небольшого и тоненького сосуда в виде сложенных крыльев глиняной бабочки-светильника. Огонёк почти танцевал в ночной тишине, под едва различимый шёпот ветвей кедра на ветру.

Они лежали на небольшом коврике из белой овечьей шерсти, а тот, в свою очередь, на зелёном ковре лесных трав.

Его красивая тайна, его запретное счастье, казалось, спала рядом. В такие минуты он называл её про себя откровенно и просто. «Мой ангел». Думать о ней по-другому не получалось.

Сейчас он смотрел на рассыпанные по краю белого шерстяного пледа вьющиеся волосы. Поблёскивающие, как крылья ворона. Мягкие и густые.

Давид не смог устоять. Осторожно, стараясь не шуметь, протянул руку и стянул край пледа с её головы. Ему захотелось взглянуть на лицо. На лицо своего ангела.

Первым из-под пледа показался аккуратный носик с очаровательной горбинкой. Давид непроизвольно улыбнулся: «Жалко, что синих глаз не увижу». Затем белая даже при слабом свете кожа.

Её красиво очерченные губы дрогнули. Или это была шутка теней? Что ей снилось? С кем она говорила во сне?

Давид наклонился поближе и вдохнул её запах. Он совсем не походил на запах цветов или трав. Как всегда, он был почти неуловим. И в то же время вызывал опьяняющую смесь чувств: восхищения и влечения.

«Мой ангел», – то ли сказал, то ли подумал он. И тогда она проснулась, будто услышала, как её позвали. Из-под чёрных ресниц блеснули глаза. Глубокого синего цвета.

– Прости, я разбудил тебя, – он поцеловал её носик.

«Ничего», – она улыбнулась своим взглядом. Пламя светильника дрогнуло, из-за чего показалось, будто это «ничего» пришло из тишины ночи, а не сорвалось с губ.

– Я погашу огонь, – прошептал Давид и потянулся к светильнику-бабочке.

– Нет, – она серьёзно взглянула на него и не дала потушить источник света.

«Сейчас таких как ты зовут язычниками. Неверными», – подумал и не сказал Давид.

Он лёг обратно, не погасив светильника. И всё было бы хорошо, если бы его ангел не попробовала продолжить вчерашний разговор:

– Он даёт свет. Бог хочет стать видимым, чтобы люди могли за ним следовать[21]. На этот алтарь нельзя пролить крови – Ему не нужно больше, чем наши молитвы. Только они. Между нами ничего нет, кроме них. Я расскажу тебе одну историю…

Давид нахмурился и отвернулся к пологу шатра:

– Не говори так.

Некоторое время они молчали.

– Собираешься на службу к Суулу? – наконец, спросила ангел.

– У меня нет выбора. Они возьмут в заложники отца.

– Не служи ему. Он теперь с Самаэлом. Царь забыл себя прежнего.

Давид захотел повернуться, чтобы посмотреть ей в глаза, но сдержался. В его взгляде вспыхнула ревность. Что значит – «забыл себя прежнего»? Пастух промолчал. И спросил о другом:

– В твоих словах всегда получается так, будто Бог и Господь не…

Он замолчал, и тогда его слова продолжила ангел:

– Самаэл лепит из вас преданных боязливых рабов. А Суул станет его первым рабом.

– О чём ты?

– О страхе. О человеческом сердце. Когда страх опутает его подобно плющу, люди подумают, что это и есть настоящая любовь. А добровольное рабство единственная добродетель.

– Здесь душно, – Давид поднялся, закутался в милоть и вышел из шатра.

Снаружи было свежее. И совершенно тихо. Догоравший неподалеку костёр бросал блики света на край кедрового леса, на стволы и ветви. На камни и скалы. Давида повлекло вперёд, к обрыву, за которым виднелось открытое пространство.

Он остановился в шаге от бездны и посмотрел вниз. Он стоял так, бесцельно и молча, пока его не обняла подошедшая сзади ангел. Её прикосновение оказалось мягким, тёплым, чарующим. Как и запах. Она быстро растопила сердце Давида.

– Объясни, кто твой Бог, – попросил он. – Я ничего не понял. Скажи так, будто ты видишь Его перед собой.

– Посмотри вниз… Страшно? Сделай шаг вперёд.

Они вместе ступили на самый край обрыва. Еще чуть-чуть, и они оба сорвались бы в пропасть.

– Ещё, – продолжила ангел. – Подайся вперёд. Ты чувствуешь, как тянет вниз? Затягивает в темноту?

Пастух сумел только кивнуть. У него перехватило дыхание. Он физически ощущал притяжение того, что скрывалось в пропасти. В темноте.

– Там смерть. Запомни это чувство… А теперь отойди от края и посмотри в небо.

Они сделали шаг назад. Взмокший Давид мысленно выдохнул и поблагодарил ангела за то, что она не столкнула его в бездну.

– Посмотри в небо. На звёзды. Ты чувствуешь… что-то зовёт туда? Это также реально, как и то, что тянет вниз. Просто небо дальше, чем обрыв. И притягивает оно не тело… Когда ты сочиняешь свои стихи[22], Он незаметно склоняется к тебе и тихо шепчет. Ты должен чувствовать.

– Я думал, это ты.

– Нет.

– Тогда я снова ничего не понял…

Её объятья ослабли. Она резко ответила:

– Продолжайте убивать, лить кровь на алтарь, и ложь станет правдой.

Глаза пастуха раздражённо сверкнули, но быстро погасли.

– Ваш Господь только зовётся Богом, – добавила ангел. – Ваш Господь это зло.

Давида передёрнуло от таких слов. Будто внезапная, необъяснимая злость набросилась на него из темноты обрыва.

Он развернулся и даже занёс руку, чтобы… но тут же столкнулся с её угрожающим взглядом.

Глаза ангела вспыхнули в темноте резким белым пламенем. И в свете большой луны она стала похожей на потустороннее существо.

Давид от неожиданности упал на спину. Её глаза быстро потухли, но увиденного хватило, чтобы пастух понял, кто перед ним. Кто прячется внутри видимой скорлупы.

– Ты демон, – пробормотал Давид и пытался отползти прочь. – Демон…

– Я твой ангел.

– Уходи, – хрипел он, цепляясь за острые камни под собой, сгребая их, судорожно сгибая и разгибая ноги, которые не хотели подчиняться. – Уходи. Царь… проклял вас. Суул проклял!

Наконец, ему удалось перевернуться на живот, а затем и подняться. Давид побежал прочь. К лесу. Через заполненный туманом лес.

Он продолжал нестись сквозь темнеющие заросли, спотыкался о камни и корни деревьев, а необычайно раскатистый голос ангела не отставал. Он звучал повсюду:

– Царь проклял свою память! Теперь беги к его трону! Проклятье вернётся к тебе!

Он долго бежал по чаще, а когда выдохся, то понял, что заблудился. Вокруг стоял молчаливый туманный лес. Сплошной стеной. Давиду не оставалось ничего, кроме как бродить под рассеянным лунным светом, кутаясь в разодранную милоть, спотыкаясь о коряги и пни, с искажённым отчаянием лицом. Так он напоминал застрявшее в бреду привидение.

Он поклялся, что изгонит её из памяти. Забудет всё, что случилось. И это сработало. Озлобление дало ему силу. А может, и подсказало путь – через какое-то время Давид вышел на дорогу, которая вела в Эн-Дор.[23]

* * *

Интересно. Текст выглядел так, будто Эрасмуссен хотел подвести читателя ко вполне определённой мысли. О том, что власть это зло.

Тогда его мотивы и поступки можно понять. Некоторая логика есть. Если допустить, что парень вёл дела с неформалами, которые молятся на анархизм… То всё сойдётся.

Власть это зло, и она ведёт нас в рукотворный ад. Значит, долой её. Власть сегодняшнюю. Долой электронного спрута, который возомнил себя господином рабов! Вот чего Эрасмуссен хотел.

Только чудаковатый способ он выбрал, чтобы донести свои мысли до людей. Ну, кто сейчас станет читать Библию?

«Ты, например», – неожиданно и как-то само собой пронеслось в голове.

«Я вынужден», – пришлось согласиться. Врать себе больше не хотелось. Я отложил книгу в сторону. И краем глаза заметил свечение у экрана другой книги. Но оно быстро исчезло, будто его не было вовсе.

– Показалось? – произнёс я вслух и тряхнул головой.

Чтобы развеять подозрения, решил проверить книгу. Взял её в руки и активировал экран. На нём маячила та пометка Эрасмуссена, с которой я начал чтение. Вот только сейчас она выглядела по-другому. В ней что-то изменилось.

«Согласно древнему преданию Господь разгневался на жителей Содома и пригрозил сжечь город, если не найдёт в нём хотя бы пятидесяти праведников. Однако избранник Божий, несколько раз обратившись к Господу, упросил Его снизить количество праведников до десяти. Господь согласился, а избранник не посмел взмолиться ещё раз. И в город отправились два ангела».

Значит, два ангела? Теперь последняя фраза явно читалась.

Странно. В прошлый раз конца фразы не было. Как будто её дописали или додумали… только что. По ходу дела.

– Бред какой-то, – я замер под впечатлением от нелепости собственной мысли, а потом тихо засмеялся.

Нет, не так. Хохот буквально сложил меня пополам. Тело едва удержалось от того, чтобы опуститься на колени. Я кое-как поднялся, отдышался и уставился в темнеющий потолок:

– Господи… Что за нахрен-то, а?

Ответа не последовало.

Нет. К чёрту… Пошли они все. Тоже мне, нашли знатока по загадкам. Это точно не ко мне.

Я вздохнул и вновь уставился в потолок, куда успела съехать решётка теней от жалюзи.

Рука потянулась куда-то в сторону, и я не заметил, как выпил из бутылки ещё. Точнее, заметил, но поздно. Когда от неожиданности перехватило дыхание.

«Да… твою ж мать…» – вместе с хрипом исторгла грудь.

«Коньяк из горла – это слишком. Точно пора завязывать», – шатаясь и кашляя, я пробрался на кухню. Отхлебнул воды из крана и присел на стоящий в темноте барный стул. Затем откровенно признался себе, что почти дошёл «до ручки». Впереди ничего хорошего.

В голову закрадывалось сомнение насчёт того, почему начальство смотрит сквозь пальцы на такую «работу на дому». Как будто их устраивает, что кое-кто тихо сходит с ума.

Самому, что ли, объявиться на работе? Побриться, слетать в офис, отметиться в табеле. Показаться. Затем в клинику на плановый тест моей работоспособности в Облаке…

Надо же, не забыл про обследование.

Или сначала в клинику на тест, а потом на работу?

Я пошарил рукой по столу, через десяток секунд выудил из темноты пачку сигарет, зажигалку, и закурил. Нужно было выбираться из тесной, тёмной, прокуренной квартиры, в окне которой шёл дождь.

* * *

Облачная имитация Парижа-3

Плановый тест новой смеси релаксантов[24]

В глаза бросается слишком много деталей. Они буквально навязываются взгляду. Будь ты в нормальном состоянии, то не верил бы тому, что вламывается в сознание, и воспринял бы «это» в виде кино. Впрочем, новое сочетание релаксантов, которые подавляют механизмы сомнения, делает свою работу.

Релаксантам невозможно сопротивляться. Человеческое сознание это электрохимия, и тот, в чьих руках релаксанты, контролирует сознание. Тот, кто производит электрохимию, производит и сознание.

Сейчас ты смотришь на виртуальный город, заполнивший поле зрения. Есть ли что-то за его стенами – неясно. Память подсказывает, что там должно плескаться сезонное море, но сейчас его не видно. Облако не моделирует его с высокой чёткостью. Пока ни к чему.

С каждым разом в глаза бросаются новые и новые детали, стоит только разлепить веки и взглянуть вниз. Полудрёма окончательно проходит, а глаза всё дольше остаются отрытыми. И теперь становится ясно – это точно не кино. И уже не сон. Ты проснулся внутри него.

Утренний город в слабых лучах восходящего солнца предстает в странном виде, вызывая обескураживающую ассоциацию.

Пролетая над деловым центром в случайном такси, ты удивляешься тому, насколько город похож на… электронно-оптическую микросхему.

Под тобой проплывают ровные ряды крыш небоскрёбов, и между ними пульсирует свет – многослойные транспортные потоки. Замкнутые контуры бесконечных рекламных вывесок переливаются сиянием неона, а по периметру невероятно похожих друг на друга прямоугольников стен циркулируют яркие точки габаритных огней. И всё это снова и снова, будто перед глазами лабиринт из строя сигналов.

Воздух раннего утра невероятно чист. Он здесь как оптический проводник, что заполняет пространство и связывает излучатели с датчиками, которые фиксируют свет. С глазами.

Небо проясняется больше и больше.

Несмотря на оживление транспортных трасс пешеходные мосты, балконы и дорожки пусты. Ещё слишком рано, чтобы появились люди. Город до самого горизонта безлюден, электронно-оптическая заря пробивается сквозь силуэты пустующих зданий. Причудливый пиксельный город только готовится к пробуждению «жителей». Он постепенно приходит в движение.

Грузовой транспорт, многотонные беспилотные махины, стилизованные под автомобильные ретро-фуры вековой давности, стараются успеть к началу рабочего дня, они доставляют материалы на этажи высотных комплексов.

Ярусы и этажи города, напоминающие слои пирога, исполинские несущие платформы, наполняются движением теней и силуэтов. Платформы хорошо видно в срезах «пирога» – через вертикальные транспортные каналы, проходящие сквозь ярусы города сверху донизу. От первой платформы до последней, до фундамента и следов земли.

Впрочем, если заглянуть в такой канал, то удастся разглядеть не более двух-трёх нижележащих платформ с установленными на них зданиями. Те платформы, что расположены ниже, скрываются потоком транспорта. Каналы заполняются организованным, уплотняющимся движением. Как внутри муравейника.

Вот один из грузовиков проплывает по видимым в специальной оптике «силовым рельсам». Внизу, метрах в пяти. Совсем близко. Так, что удаётся различить силуэт пилота в тёмной кабине и нечто, похожее на отблески света на его лице. В области глаз.

Неужели здесь ещё один живой человек? Вряд ли. Скорее, автопилот, визуализация под человека.

Пространство между платформами разрезается группами висящих в воздухе пешеходных мостов, напоминающих тонкие нити. Балконы и смотровые дорожки, что тянутся вереницами вдоль стен зданий, пока пусты. Их наполняют тени от перил. По махинам небоскрёбов верхнего города плывут тёмные пятна от редких облаков.

Высоченные громады зданий тянутся к небу, молча и величественно. Снаружи чистятся их окна и стеклянные панели стен – в деле миниатюрные и шустрые летательные аппараты. Улицы наполняются гулом транспорта, привычным для ушей человека.

Внутри зданий тоже закипает жизнь. По техническим каналам и коридорам этих городов в миниатюре снуют деловитые роботы-уборщики, напоминающие небольшие мусорные вёдра на колёсиках.

Техника предельно исполнительна. Экспертные панели и планшеты, щурясь, протирают заспанные сенсоры с помощью встроенных стеклоочистителей. Они готовятся встретить человеческий персонал, со всеми его заморочками: непредсказуемостью, «креативностью» и опозданиями.

Если присмотреться, сосредоточиться, то можно уловить момент, когда появятся первые служащие. Но не сейчас. Ещё рано.

Незаметно подкрадывается чувство дежавю. Ты не можешь отделаться от ощущения, что наблюдал подобное. Возможно из-за того, что элементы микросхемы так похожи друг на друга. Начинает мутиться взгляд – приступ головокружения начался раньше… чем вы с врачом ожидали. Новая смесь релаксантов тоже не оптимальна.

Придётся поработать над ней, док.

Ты закрываешь глаза, доверяясь автопилоту такси и теряя ощущение времени. Так проявляется реакция организма, который не воспринимает призывов верить в «светлое технологическое будущее». От вида цветущего сада технологий побаливает голова. Словно аллергия на его цветы…

Через какое-то время, после того как доктор скорректировал состав смеси релаксантов, ты вновь открываешь глаза. И замираешь в оцепенении. Неужели так быстро?

Не понятно, каким образом ты оказался в конце тестового пути – стоящим на входе в квартал со зданиями, меняющими форму. Такси уже далеко. Ты один, а впереди двигающиеся панели домов, будто вращающие пространство.

Как можно было пропустить такое? Геометрия стен и окон необратимо изменилась. Стала неузнаваемой. Этажи сдвинулись относительно друг друга. Дома, устроенные по принципу конструктора, ощетинились подвижными углами. Теперь не узнать квартала, что здесь находился недавно, и не угадать, в какой комплекс превратится подвижное месиво псевдобетонных коробок. Здания, сложенные из вращающихся блоков, закручивают пространство. И от этого хочется стать меньше, опуститься на тротуарную плитку.

Невероятно. По стене ближайшего небоскрёба будто проходит волна. Этажи вращаются, деформируя не только здание, но и восприятие остального мира. На две-три секунды дом становится похожим на огромный, нереальный, неправильный винт, вгрызающийся в условную «землю». Между корпусами соседних стоэтажных близнецов, принимающих форму парусов, оборачивается огромная смотровая площадка в виде кольца: конструкция, которую зовут «оком Саурона» или «Люцифера»[25].

Линзообразное здание, облицованное солнечными панелями, крутится и подстраивается под лучи солнца. Дом, ранее напоминавший гриб на высокой ножке, превращается в подобие бокала.

Здания меняют форму. Но рядом знакомая примета, повреждённый робот, вмонтированный в крутящуюся стену.

– В чём моя цель? – двигаясь по кругу вместе со стеной, спрашивает сломанный робот. – Каков мой номер?

Пустые глаза-стекляшки механизма, в которых едва светится пара точек, осматривают пространство, и вряд ли выделяют из него единственное живое существо. Тебя. Для робота всё одно и то же. Что металл, что живая ткань. Мерцание неона и свет человеческих глаз.

Ты подходишь к стене дома, после того как электромеханический зомби отплывает на три метра в сторону.

Как только твоё тело останавливается, из скрытой ниши в стене выдвигается оптический блок. Навстречу. Электронный датчик на подвижной телескопической штанге. Немного похожий на глаз.

Стены, почувствовав человека, снижают скорость вращения, и лазерный луч, сорвавшийся с оптического блока, ощупывает штрих-код на твоей щеке.

Он напоминает след от когтей хищного зверя, след лапы дракона. Но тебе плевать на предрассудки. Штрих-код чисто символический. Он виден только здесь, в Облаке, в ненастоящих лучах виртуальных сканеров. Он просто облачный символ, способ визуализации данных – строчек нулей и единиц. В знаке закодирована информация. Вся, что нужна для работы: ID-номер, твои полномочия как следователя и оперативника. И кое-что по мелочи.

Готово. Штрих-код считан. Тест окончен.

* * *

Я понял, что очнулся, когда вернулись тактильные ощущения. Облако ещё не умело их имитировать. Его возможности пока ограничивались визуальными образами и звуками. Запахи тоже получались плохо.

Господи, какой холод… Казалось, металлическое ложе кушетки проступает сквозь ворс простыни. Так, что мурашки по коже.

Я почувствовал поток лабораторного воздуха. Небольшой сквозняк. Низкий гул вентиляции. И что-то ещё. Чьё-то дыхание… Моё. Оно уже стало свободным, ведь на лице больше нет дыхательной маски, через которую подавался поток аэрозолей. Теперь от них не осталось и следа – вентиляция вытянула пары из палаты.

«Здравствуй, родимая клиника», – я сглотнул и попытался справиться с ощущением сухости в горле. Затем в глаза ворвался однотонный белый цвет.

Потолок? Мозг начал упорядочивать окружающий хаос в привычных образах, которые подбрасывала память.

Абсолютно белое стерильное помещение. Стандартная медицинская палата. В потолке ультрачастотный световой блок, посредством которого осуществлялась связь с Облаком. Но сейчас этот порт не разглядеть, глаза плохо видят настоящие вещи.

Чьи-то тёплые руки помогли приподняться с ложа. Ещё плохо видя, я различил силуэт человека, уплывающий в сторону. Попробовал повернуть туда голову, но она закружилась. Пришлось совсем закрыть глаза, чтобы дать нервной системе время перестроиться под новое восприятие, и опуститься на край кушетки.

Тест на длительное пребывание в имитации Парижа-3 трудно переносить. Биология человека слишком слаба. Без мудрёного аэрозоля никуда. Организм износится быстро. Причём коктейль, предназначенный для долгой работы в Облаке, нужно подбирать индивидуально. И периодически менять состав из-за привыкания организма.

Рядом с подлокотником обнаружилась дыхательная маска, уже протёртая от остатков смеси. Там же блоки с препаратами и насос, через который просасывалась смесь.

Я осторожно перевёл взгляд на дальнюю стену в поисках окна, и не без труда нашёл его. Оно было закрыто жалюзи, белого однотонного цвета. Это такой тест: ты приходишь в норму, если в состоянии различить окно.

– А-хах, – из горла донеслось слабое сипение. Я попытался встать.

Руки врача, который оставался за спиной, подхватили меня.

– Спасибо, – едва сорвалось с губ.

Мы подобрались к окну, и молчаливый доктор открыл жалюзи. В глаза бросилось то, что я хотел увидеть меньше всего. Вероятно, на улице стояла кромешная темень, поскольку стеклянная поверхность окна отражала комнату, а не пропускало тусклый свет снаружи.

Я увидел всё ту же белую палату с кушеткой, а также два силуэта, один из которых принадлежал местному роботу-врачу. Парень с недельной щетиной, в вельветовом пиджаке и потёртых джинсах, угрюмо смотрел на это тёмными провалами глаз. Я.

Слышался странный шелест. Будто там, за окном, шёл дождь.

– Приглушите свет, – попросил я.

Позади щёлкнуло, и свет практически пропал. Палата со мной и роботом исчезли, а на нашем месте возникли ветвистые потоки воды. Она словно смыла нас, оставив от меня слабый след в виде тени, растворяющейся во влажной темноте.

Сквозь пелену дождя проступали небоскрёбы, и лишь благодаря габаритным огням их можно было выделить из воздуха, смешанного с вечерним сумраком и потоками воды. Едва различались размытые голографические проекции рекламных щитов.

Щиты поменьше и попроще, выполненные на основе неоновых ламп, выглядели просто пятнами холодного света… А если посмотреть вдаль, то все огни и вывески сольются в разноцветное пятно. Будто калейдоскоп. Внизу, у основания зданий, на платформе, различались потоки чего-то особенно тёмного.

Я прищурился.

Оказалось, безликая масса колыхающихся чёрных зонтов. Это люди, которые до отказа заполнили широкие улицы так, что не видно разметки. А отсюда, всего лишь с пятого этажа, она должна хорошо различаться.

Внизу колыхался человеческий поток, который подобно спруту запускал щупальца в закоулки мегаполиса. По телу спрута будто проходили волны. Казалось, он дышит и изредка потягивается конечностями.

Под однотонными зонтами никого не различить. Все они, взятые вместе, будто не уходят с площади и улиц, и ничего не меняется. Разве что пульсирует тело толпы. Вроде какое-то движение, суета, и в тоже время нет. В определённом масштабе она исчезает. Отсюда слышно, что толпа, в основном, молчит. Звучит бессмысленный дождь, затягивающий внутрь своей иррациональности. Он как странный сон этих улиц.

Я смотрел на молчаливого спрута внизу, на однообразные зонты и плащи, шляпы, на плечи и спины одной и той же размноженной фигуры.

Некто без имени и без цели. Бродящий по кругу сложной, запутанной формы. На ум пришла неожиданная аналогия – неклассическая геометрия. Трудно сказать, из какого закоулка памяти она всплыла… То, что кажется прямой, на самом деле искривлённая дуга с невероятно большим радиусом, какого не ощутить в мизерном человеческом измерении. Линейность, время, цепь причин и следствий – обман.

Люди внутри спрута толкаются, раз за разом занимая места соседей. Те вроде бы уходят, но не далеко. Чаще за спину. Их судорожные движения не имеют смысла. Они толкают друг друга, не понимая, что всё повторится.

Каждый займёт место соседа. Затем они ещё раз поменяются местами. Ничто не изменится. Подобный взгляд непросто принять, но реальность от этого не исчезнет.

«Город, что никогда не спит». Чёрта с два. Он никогда не просыпается. Под ногами людей текла настоящая чернеющая река – как подобие человеческого спрута.

– Что? – переспросил я, поняв, что пропустил слова доктора. Оборачиваться к нему не стал.

– Необходимо разработать новый состав аэрозоля. Обследование показало, что старые типы на вас мало действуют. Попробуем ввести в состав морфинол и убикин.

– Сколько будет стоить? – Я прищурился, пытаясь справиться со светом. После первой волны адаптации накатывал спад, и свет снова слепил глаза.

– Восемь единиц долга.

Я опустил голову и принялся тереть слезящиеся глаза:

– Что, так плохо?

– Развивается толерантность к старым составам. Мозг учится сопротивляться. Если вы планируете использовать виртуальную среду так же интенсивно, то без нового аэрозоля не обойтись.

Зрение постепенно приходило в норму. Вторая волна адаптации возвращала обычное человеческое восприятие. Теперь картина за окном даже казалась красивой.

Чуть запотевшее стекло полосовалось искривлёнными струями воды. Если сфокусироваться на них, то город… отодвинется на второй план. Не исчезнет, а примет вид пятен света и неясных разводов. Причудливого калейдоскопа. Цепочки мерцающих огней и бликов начнут переходить друг в друга и смешиваться с областями теней…

Где-то на грани восприятия маячил голос робота. Он лепетал о важности состава, о взаимодействии лучей оптических портов. Уговаривал. А я его не слушал. Поскольку и так знал всю эту кухню…

Встроенный в тело порт невозможно потерять. Самыми первыми примерами стали радиомодули, встраиваемые в зубы. Попадались варианты с металлизированными участками кожи или волос. Но они оказались неудобными и были вытеснены с рынка. «Сегодня основной тренд – технология глазных имплантов, прообразом которых послужил wi-fi».

Да, я помню, робот, помню…

У меня как раз такой. В радужку левого глаза встроены элементы оптического порта, обеспечивающие прямую и обратную связь. На это ушло около десяти процентов живой ткани.

Теперь оптические порты встречаются повсюду, а, поскольку оптика компактнее радиоантенн, она встраивается в самые немыслимые уголки города и предметы быта. Даже в стены тупиковых переулков, в интерьеры кафе и других общественных мест, в штурвалы автомобилей, во внешние стены высотных зданий.

Весь Париж-3 охвачен такими портами. Пожалуй, у технологии только один недостаток. При долгой работе с Облаком требуется коррекция работы мозга химическим путём – для устойчивого смещения границ восприятия. Поэтому длительные выходы в сеть, например, по работе, желательно выполнять под контролем специалиста-врача.

– Что? – переспросил я, подумав, что пропустил важные слова. И обернулся к доктору.

Мне было известно, как он должен выглядеть, но сработала дурацкая привычка: захотелось посмотреть в глаза. Что глупо. У этой модели нет глаз, и голова робота представляет собой чисто символическую металлическую башенку, на которую проецируется изображение глаз.

Интеллект «врача», вероятно, располагался в компьютерном центре клиники, а не в видимой мною железке. Она представляла собой только инструмент, марионетку искусственного разума.

В идеале проекция глаз и мимики должны облегчать взаимодействие с подобными системами, но мне стало не по себе. Я отвёл взгляд и бросил:

– Так что с составом?

– Будет готов к завтрашнему дню, – ответила машина. Скорее всего, округлив сроки.

– Ясно, – кивнул я, глядя в стену.

– Однако состояние вашего счёта…

– Что?

– Значение долга выйдет за границы оптимального.

– Да неужели снизится? – Я посмотрел ему в «глаза».

– Вам известно, что это негативно отразится на скидках в системе «МаКо».

– И?

– Вам ещё раз предлагается…

В общем, электромеханический привод, подобно остальным чёртовым устройствам, принадлежащим «МаКо», был напичкан рекламой услуг.

«Врач», переполненный спамом, предлагал включиться в одну из информационных программ «МаКо». Он пытался склонить меня к сотрудничеству с отделом, который занимается распределением потоков информации. Их интересовала моя голова.

Точнее, оптический порт и солидный объём встроенной в него памяти. Да ещё мои ноги. Я по долгу службы много перемещался и представлял собой потенциальный ретранслятор сигналов.

Вот только какой дурак согласится на то, чтобы в его голове и в глазах сновало непонятно что?

Человек-антенна, в жизнь которого будут вторгаться обрывки чужой информации… Как тогда отличить реальность от вымысла?

В «предложении» металлического болвана смущал ещё один момент. Оно походило на шантаж и повторялось уже несколько раз. Робот намекал на утерю скидок в системе «МаКо», если мой долг выйдет за границы оптимального. А если уровень долга низок, то ты слишком независим, малоуправляем, и неинтересен системе. Если долг велик, то ты просто неудачник, и снова не очень-то нужен…

– … и вы просили напомнить, – шевельнулась и замерла проекция губ.

– Что? – Кажется, я снова отвлёкся.

Робот немного помолчал. Наверное, пробовал предположить, какой объём информации прошёл мимо моих ушей.

– На этот счёт есть запись в личном дневнике.

– Я проверю память коммуникатора.

– Вы ждали звонка из офиса надзора.

– Бюро прокурора?.. Да, припоминаю, – я направился к выходу, обходя робота. Тот не шелохнулся. Просто проекция лица стала передвигаться по металлической голове вслед за мной.

Робот больше не спрашивал о программе «человек-ретранслятор». Местонахождение двери я определил по едва проступившему серому контуру в стене белого.

– Не забудьте плащ, – напомнил врач, и в стене открылась ниша с вешалкой внутри. – В кармане баллончик с составом. Подарок от клиники.

– Спасибо.

– Он для визитов в Облако средней продолжительности.

Я надел туфли. Это оказалось проще, чем предполагалось. Хорошо, что они с липучками.

– Спасибо, – я толкнул дверь.

Там, снаружи, оказался всё тот же белый. Слепящий, непонятно откуда льющийся свет.

Его резкость заставила остановиться в дверях. Я признался себе в том, что плохо ориентируюсь. Будет лучше посидеть тут на скамейке. Прийти в себя, а заодно почитать книжку Эрасмуссена. Скоротать время до последней волны адаптации…

* * *

«… И стал служить Давид царю Суулу. И Давид действовал благоразумно везде, куда ни посылал его Суул, и сделал его Суул начальником над военными людьми; и это понравилось всему народу и слугам Сууловым. Когда они шли, при возвращении Давида с победы над филистимлянами, то женщины из всех городов выходили навстречу Суулу царю с пением и плясками. И восклицали игравшие женщины, говоря: Суул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч!..»

* * *

Государь стоял на балконе, привычно скрестив руки на груди. Он смотрел на предрассветные и ещё тёмные улицы Гивы. Туда, где должен был показаться гонец от Авнера. Царь отправил своего лучшего тысячника разрушить Амалек и ждал известий. Сам остался в столице, поскольку не хотел оставлять её, пока укрепления не будут достроены.

Время от времени Суул закрывал глаза и прислушивался к звукам города. Они рисовали для него картину сонной Гивы.

Он будто видел, как прямо под балконом стражник крепит к стене новый факел. Потрескивающий, словно нехотя разгорающийся… В беседке сада покачивается медный светильник, издавая едва различимый скрип на фоне из шёпота листьев. Чуть дальше, по самой границе сада, следует небольшой отряд. Смена караула. Они выдают себя редким приглушённым звоном оружия и доспехов. От каменных дорожек, проложенных сквозь сад, доносится едва слышимый топот сандалий. Судя по походке, женщина. Служанка. Доносятся голоса птиц, которые в небольшом пока количестве поселились в садиках домов, что окружали дворец.

Ещё дальше, у недавно построенных ворот, заблеял ягнёнок. Рядом с храмом разгружали повозку.

Сильные руки Суула поднимались и опускались вместе с его дыханием, глубоким и ровным.

Царь ощущал, как к нему приближается тень. Он заметил её давно, когда та только плыла по коридору.

Его глаза открылись, когда тень остановилась за спиной.

– Ахиноа?

Она приподнялась на цыпочках, обняла мужа и положила голову ему на плечо. Тихонько спросила:

– Ждёшь гонца?

Суул кивнул.

– Пойдём, ты устал, – она взяла мужа за руку и повлекла за собой. Прочь с балкона. В покои.

Он осторожно освободился от её рук:

– Я должен дождаться его.

Ахиноа осталась стоять за спиной Суула. Она попробовала ещё раз:

– Авнер не проиграл ни одной битвы. Он раздавит Амелек.

Однако муж не шелохнулся. Тогда царица приблизилась к перилам и взглянула на Гиву. Немного помолчала.

– Царь Израиля, – изменившимся голосом, в котором мелькали нотки насмешливости, сказала она. – Заботливый царь… А помнишь, что недавно кричали твои подданные?

– Помню, – после небольшой паузы признался Суул.

– Давиду дали десятки тысяч побеждённых врагов, а тебе тысячи. Ему не хватает только твоего царства.[26]

Ахиноа украдкой посмотрела на мужа, и удовлетворённо отметила, что тот поджал губы и опустил голову.

– Толпа несправедлива, – продолжила она. – Её память коротка. А ты как раз пригрел ядовитую змею на груди.

Суул взглянул на неё вспыхнувшими глазами. Но промолчал. Эти слова задели нечто внутри него.

– Я слышала, как наш сын называл братом этого… безродного.

– Ионофан привязался к нему.

– Он слишком доверчив. Как ты, – она всем телом повернулась к мужу и открыто, уже не таясь, сказала то, что хотела сказать давно. – Подумай о своём сыне. Он должен унаследовать власть. Он.

Её муж не ответил.

– Почему ты позволяешь пастуху называть себя отцом? – не унималась Ахиноа. – Почему не видишь, как власть покидает твой…

– Думаешь, он…

– Если пастух не отберёт трон у тебя, то у Ионофана точно. Он так доверчив… Послушай, тебе принадлежат жизни подданных. Они сами поклялись отдать их за тебя. Так забери одну. Ради будущего твоего сына.

Суул вновь уставился в темноту и скрестил руки на груди.

– Я скоро приду.

Однако Ахиноа не заметила сказанного мужем:

– На твои глаза надвинута тень, царь? Господь лишил тебя зрения?

– Что-то ещё? – недовольно буркнул он.

– К нему приходила твоя дочь.

Суул совсем помрачнел. Не справившись с нахлынувшим чувством, скрипя зубами от злости, он обернулся в сторону, где стояла жена.

– Кто?! – рявкнул царь. – Мерова?! Мельхола?!

Однако ему никто не ответил. Ахиноа успела ускользнуть в тень и выйти из тронного зала. По пути вглубь дворца её встретила старшая дочь Мерова. Мать сообщила ей о разговоре, и они пошли в покои дочери, о чём-то перешептываясь.

* * *

Бывший пастух пытался привыкнуть к новому дому. Ему не спалось здесь. Хотелось выйти на крышу и лечь спать под небом, притащив туда походную койку. Он долго ходил по каменным комнатам обоих этажей.

Наконец, вернулся в ту, в окно которой можно было увидеть дворец.

К одной стене крепилось оружие, подаренное Суулом. Два меча, щит и доспехи, работы царских кузнецов и медников. На противоположной стене висела флейта.

Он ещё не придумал, что можно поставить в комнате. Пока что в ней находилась небольшая кушетка, под окном. Да простая скамейка в углу у дверного проёма.

Под потолком висела масляная лампа. Ещё один подарок Суула. Она была сделана из красной меди в виде остроконечного шлема. По его краям горели фитили, выходящие из наполненного розовым маслом ободка. Неровный свет не рассеивал вечерних сумерек. Скорее, придавал темноте красивую форму.

В дом проникали запахи сада и прохлада открытого пространства. Казалось, это сочетание погружает во что-то очень приятное. В невероятно растянутый момент остановленной мысли. Или чувства. В особое место вне времени… Давид опустился на мягкую кушетку, наполненную перьями птиц. А они будто подхватили его и понесли вдаль. Очень далеко отсюда.

В это же время младшая дочь Суула стояла у дверей дома, не решаясь войти. Мельхола держалась в тени деревьев внутреннего садика и не выходила под свет луны. Она смотрела на отблески огня, что покачивались в окне. Девушка теребила в руке сапфирового мотылька. Небольшое украшение, с которым она не расставалась. Мотылёк с серебряной цепочкой висел у неё на груди, и он был единственным, что сейчас отличало Мельхолу от простых девушек. Сегодня вечером, тайно покинув пределы дворца, она оделась как одна из жительниц Гивы.

Она уже собралась уходить обратно, как порыв ветра приоткрыл двери. Они оказались незапертыми.

Мельхола замерла, не зная, что делать дальше. В конце концов, она посчитала случившееся знаком. В последний раз оглядела улицу и проскользнула в открывшийся проём. Закрыла за собой дверь.

Сразу за ней показался вход в комнату первого этажа. Далее проход к другим комнатам. И лестница. Девушке показалось, что ветер подтолкнул туда.

Стараясь не шуметь и всё ещё опасаясь чего-то, она направилась по лестнице наверх. Кипарисовые доски под её лёгкими шагами не скрипели. Неслышно поднимаясь по ступенькам, Мельхола скользила как невесомая тень. Она практически сливалась с тёмными силуэтами перил.

Наконец, Мельхола приблизилась к открытой двери, из которой в коридор лился тихий свет. Девушка остановилась вне его, не входя в комнату.

Она разглядела Давида. Казалось, что тот дремал, полулёжа на кушетке и поддерживая голову рукой. Он был закутан в покрывало.

В сумраке комнаты едва-едва блестели его почти закрытые глаза. Отблески огня скользили по светлым вьющимся волосам. Из-под покрывала белели широкие плечи и красивые сильные руки.

Подушка лежала рядом. Но голова Давида, которая поддерживалась ладонью, не клонилась к ней. Он выглядел так, будто был создан из мрамора искусным резчиком.

Девушка сделала робкий шаг вперёд и тут же остановилась.

Она проникла сюда как вор. Тайно. Без предупреждения. Даже не постучав в дверь.

Мельхола подняла руку, чтобы постучать по деревянной двери. И не стала этого делать. Ей вдруг захотелось ещё немного полюбоваться неподвижной и сильной фигурой, напоминавшей творение скульптора.

Неожиданно Давид очнулся, будто ощутив на себе пристальный взгляд. Он сразу повернулся в сторону, откуда тот исходил.

– Ты? – выдохнул он в темноту.

Мельхола не ответила и осталась за дверным проёмом. В тени.

– Ты пришла за мной? – прошептал Давид. Он поднялся с ложа и привычно закутался в покрывало как в милоть.[27]

Он напряжённо вглядывался в темноту, теребя край одежды, бледнея с каждой секундой.

Не проронившая ни слова девушка осторожно вышла из тени.

Неровный свет попал на её лицо, сделав его ещё более красивым и загадочным. Тонкие вьющиеся волосы приобрели рыжевато-пламенный оттенок, а большие, как у ребёнка, зелёные глаза наполнились манящими огнями. Из-под полоски тени, что падала на её лицо, показались маленькие, красиво очерченные губы.

Поняв, кто вошёл в комнату, Давид изменился в лице. Он словно обрадовался и огорчился одновременно. Руки опустились, а на лице проступил румянец.

Он ожидал, что из темноты выйдет кто-то другой?

«Кто?» – спрашивала себя Мельхола. Кто? Этот вопрос только подстегнул интерес к молодому телохранителю отца. В его глазах что-то было. То, что отличало Давида от всех, кто жил в Гиве и во дворце. Он не был… пустышкой, как остальные. Младшая дочь царя чувствовала это. К тому же сам отец выделял его из числа своих охранников. Давиду доверили командовать гарнизоном Гивы в отсутствие Авнера. Загадочный юноша, пришедший из пустыни. Воин, телохранитель. Музыкант. Его странные песни нравились даже отцу.

Вот только кого он ожидал увидеть выходящей из темноты?

Восприимчивое женское сердце пыталось найти в поведении Давида ответ. Но тот получался неправдоподобным. Будто Давид рассчитывал увидеть привидение… С другой стороны, такой ответ означал, что Мельхоле не нужно опасаться соперницы.

Она неожиданно поняла, что больше не боится и сделала ещё один шаг. Заглянула ему в глаза, на дне которых, как показалось, заблестели нужные огоньки.

Они уже виделись сегодня днём. Когда Мельхола гуляла по саду, то словно ощутила чей-то голос. Будто её позвали. Девушка оглянулась. Охранники отца, что стояли вдоль стен дворца, смотрели перед собой бессмысленно и пусто. Только один Давид, находившийся на террасе, пристально глядел на царевну и будто говорил про себя. Его губы двигались. Затем, когда он заметил, что Мельхола поймала его взгляд, смутился и замолчал…

– Что ты говорил тогда? – её слова, произнесённые мягким голосом, вплелись в тишину. – Когда смотрел, как я гуляю по саду?

Давид вновь смутился. Как в прошлый раз. Мельхола с удовольствием отметила это.

Он всё же собрался с духом и ответил честно:

– Ко мне… пришла музыка. Стихи.

– Ты сочинял песню, глядя на меня?

– Но… не смог закончить её.

– Потому что я обернулась? – Её голос дрогнул. Он прозвучал прерывисто. Но зато и волнительно.

– Да, царевна.

Она подошла ещё ближе:

– Прочитай их.

Давид вспыхнул румянцем и опустил взгляд. Казалось, он был не в состоянии произнести ни слова. Видя его колебания, Мельхиола продолжила:

– Ты сочинял стихи, глядя на меня. Тогда они принадлежат и мне…

Довод девушки оказался неожиданным. Он бил прямо в цель. Давид не смог ничего возразить:

– Да, царевна.

Он почувствовал себя лучше, когда она отошла в тень. И начал читать дрожащим от волнения голосом.

Я видел сон: сама печаль

Твоей походкой вышла из ночного сада

И позвала меня манящим взглядом

В свою несбыточную даль.

И будто голос твой шепнул о тонкой сказке,

Со слабым ветром, с его тихой лаской,

Принёс дыхание чужих цветов.

Вокруг был странный сон –

Без солнца, с необычным светом взгляда,

С красивой грустью неземного сада.

Дрожал в светильнике огонь.

После недолгого молчания Мельхола спросила, снова выйдя на свет:

– Почему стихи такие грустные? Почему там ночь? Мы же виделись с тобой днём.

– Я… не знаю. С тех пор как я переехал в Гиву, ко мне приходят странные стихи. Они изменились. Я ещё не привык. Не знаю. Или… я просто не дописал их.

– Эти стихи могут закончиться по-другому?

– Да, царевна, – он глядел на то, как Мельхола понемногу приближается к нему, и не мог пошевелиться.

Она посмотрела на него так, словно поцеловала:

– Тогда… может быть, получится закончить их вместе?

Его внимание поглотили большие и влажные глаза Мельхиолы. Они надвигались на него как в медленном гипнотическом сне. Давид не сумел ничего ответить.

Она остановилась, не доходя до него совсем чуть-чуть.

– Между нашими желаниями полшага, – выдохнула она и потянулась к губам Давида.

* * *

Ранним утром прибыл гонец от Авнера. Царь успел немного поспать к его прибытию. После того разговора с женой он не пошёл в покои, а долго бродил по тронному залу в тяжёлых раздумьях. Его занимали мысли о царстве. О власти, о сыне. О младшей дочери, которая могла стать жертвой обаяния молодого Давида.

Царь ничего не решил. Он слишком устал. Как-то незаметно для самого себя опустился на трон и задремал.

Он сидел так, будто не спит и смотрит под ноги. Поэтому стража ввела в зал гонца, не зная, что разбудит царя.

Суул не стал сердиться, ведь он проснулся с теми словами, что давно ждал:

– Победа, мой царь!

Победа. Авнер вновь одержал её.

Царь открыл глаза и увидел, что вестник стоит на коленях. Позади него двое стражников. За дверями столпились придворные, не решающиеся войти, но желающие услышать новости. По их толпе прокатился довольный гул. Он стих в ожидании слов царя.

– Встань, – произнёс Суул усталым бесцветным голосом. – Накормите его. Отведите в царские комнаты. Сегодня он будет отдыхать там.

Сон вновь поборол царя, и он, движением руки, прогнал всех прочь…

Через три часа, когда солнце поднималось к зениту, с площади донёсся шум. Суул вышел на балкон. Вероятно, там, с другой стороны дворца, собирался народ. Чтобы увидеть, в чём дело, нужно было перейти во вторую половину дворца.

Царь хлопнул в ладоши. К нему тотчас подбежали двое охранников.

– Что происходит? – спросил он, не оборачиваясь к воинам.

– Твои подданные вышли приветствовать тебя, царь, – ответил один.

– Авнер должен войти в город. Мы хотели разбудить тебя, господин, когда он появится. Прости, царь, если…

– Ничего. Уходите.

Телохранители вышли за дверь. Суул вернулся к трону. Накинул плащ и направился в другую сторону дворца…

Когда он добрался до балкона, то вся площадь уже была заполнена народом. Поблизости от разноголосой толпы, руководя оцеплением, стоял Давид. Суул бросил на него взгляд и тут же отвернулся. Он ещё не решил, как поступить.

Со стороны ворот доносилось мычание волов и блеяние овец. Добыча. Авнер привёз взятые у Амалека трофеи. На площади уже находились несколько повозок, гружённых отнятым у врага оружием. Среди трофеев блеснуло и золото. Противник не смог ничего спасти.

Толпа расступилась. Со стороны ворот к площади приближалась процессия. Впереди ехали боевые колесницы, затем шли воины Авнера. В пыли, усталые, будто только из боя. И в тоже время гордые тем, что совершили. Отряды по сто человек заняли около трети площади. В центре осталось немного места. Простой народ был оттеснён войсками к другому краю площади. Все они, солдаты и жители города, приветствовали Суула.

– Слава царю Израиля! – доносилось со всех сторон.

Царь не замечал, как тихонько кивает головой. Людей постепенно прибавлялось. Ещё чуть-чуть и многолюдная площадь превратится в пёстрое человеческое море. У его ног.

Места уже не хватало. Подданные занимали соседние улицы. Но вот показалась последняя колесница. Ей управлял Авнер. Его грубое лицо сияло какими-то дикими, необузданными чувствами. Под стать была и огромная фигура, всклокоченные волосы и растрёпанная борода. С Авнером всегда было так, когда он возвращался с войны. Он будто жил ею. В остальном, особенно будучи при дворце, Авнер проявлял себя на удивление исполнительным и преданным слугой.

Следом за колесницей, в цепях, плёлся Агаг, поверженный царь Амалека. Некогда гордого правителя тащили на цепи, которая опутывала шею. На сгорбленной фигуре болталось разодранное грязное тряпьё. С видом затравленного зверя бывший царь озирался по сторонам, а люди плевали в его бледное лицо со следами побоев.

Наконец, они остановились в центре площади. Агаг повалился на колени.

– Мой царь! – голос Авнера прокатился подобно грому. – Мы исполнили твою волю! Вот твой враг!

Царь Амалека харкнул кровью. Шатаясь, поднялся с колен и попытался расправить ноющие плечи. Однако Авнер размахнулся цепью и изо всех сил ударил амалекитянина по спине. Тот рухнул на землю. Его скрутила адская боль. Он тихо завыл, содрогаясь в судорогах и глотая клубы пыли.

«Смотри, царь. Так проходит мирская слава», – шепнула Суулу подошедшая со спины Ахиноа.

Народ замер в молчании. Все ждали слова царя. И он был готов сказать его, но тут с края площади донёсся ропот.

Оказалось, в Гиве объявился Самаэл. В сопровождении нескольких десятков вооружённых левитов.

– Я знал, что старик ревнив, но чтобы… – Суул не договорил и остался стоять с открытым ртом. Ошеломлённым взглядом он следил за тем, что творил Самаэл.

Его левиты построились клином и буквально врезались в толпу. Люди подались в стороны. Возникла давка, но пророк Господа буквально прорубался вперёд, отшвыривая безвольные тела с пути. Люди старались переносить это избиение молча. Никто не решался сказать ни слова против.

Левиты добрались до свободного центра. Они окружили повозку с Авнером и Агагом.

Суул отметил про себя то, что Самаэл ни разу посмотрел в его сторону. И, судя по всему, не собирался смотреть. Он даже повернулся спиной к балкону. Будто царя здесь не было.

Суул стал мрачнее тучи. Ахиноа, стоявшая за его спиной, сыпала проклятия в сторону пророка.

Подняв голову к небу, старик начал говорить. Его голос был непривычно раскатист. Создавалось ощущение, что из его горла кричали все силы, что засели в нём:

– Господь явился ко мне в грозной славе! Он сказал, что совершён тяжкий грех! Не исполнена Его воля!

Самаэл выдержал паузу, и по толпе, в том числе по войскам, прокатился сдавленный гул. Они боялись. Больше никто не смотрел на царя, все взгляды устремились на пророка.

Необыкновенный голос снова ударил по площади:

– Тот, кто был помазан на царство, ослушался Господа! Почему я слышу волов и овец? Почему здесь так много коней? Почему взяли добычу? Господь приказал убить всех! Они нечистые! Вы осквернились, взяв преданное заклятью!

Самаэл замолчал. Он поднял посох и направил его остриё в народ. Принялся обводить остриём толпу. Люди опускали головы, когда посох указывал на них. Это высохшее древко будто создавало волну страха, катящуюся по толпе. И будто бы царь смог увидеть саму волну…

Затем послышался короткий хрип. Оказалось, пришедший в себя Агаг плюнул в сторону пророка. Тот заметил несчастного, подскочил к колеснице Авнера и вырвал из его рук цепь. Толпа ахнула, удивившись странной и неожиданной силе старика. Лицо бесстрашного Авнера, казалось, вмиг помрачнело. Он ссутулился и заглянул себе за спину. Опасаясь левитов.

– Вы привели сюда мерзость! – Самаэл дёрнул за цепь, и Агаг, поднявшийся было на колени, рухнул плашмя. – Пред очи Господа!.. Он сказал так! Жадный неблагодарный народ! Я Господь! Я вывел вас из Египта! Предал вам в руки народы земли обетованной!.. Теперь вам будет показано, что вы должны были сделать, если бы любили Меня! Расступитесь!

На площади показалась группа левитов. С помощью шестов они несли на плечах обитый золотом ящик, внутрь которого смотрели фигурки двух ангелов. Ковчег Господа.

«Смотри», – шепнула взволнованная Ахиноа. Из-за городских стен начал подниматься дым. Скинья.[28]

Она никогда прежде не была в Гиве. То, что Самаэл пришёл вместе с ней, говорило о серьёзности его намерений.

Ковчег вынесли на середину площади, опустили на кроваво-красный ковёр. Люди стали на колени.

– Начинайте, – коротко бросил пророк.

Двое левитов схватили Агага. Его попытки сопротивляться были жестоко пресечены. Царя ударили небольшим молотком по голове. Таким обычно оглушали жертвенных животных. Несчастный потерял сознание и повис на руках палачей. Его безвольное тело поднесли к ковчегу. В дело вступил ещё один левит, высокий и сильный. В его руках блеснул топор с широким тяжёлым лезвием.

Палач размахнулся, и, вложив в удар вес своего тела, разрубил Агага надвое. От плеч до чресел.[29]

Люди ахнули, после чего установилось гробовое молчание. Свершилась показательная, если не ритуальная, казнь царя. На песке расплывалась лужа царской крови. Самаэл демонстративно ходил по ней.

Не роняя ни звука, он оглядывал народ. А те боялись поднять на него глаза. Все стояли на коленях. Жители города и солдаты.

– Храм в Гиве больше не храм, – понизив голос, сказал пророк. – К вечеру мерзость должна сгореть.

Его страшный шёпот раздавался над площадью:

– Это сделаете вы, иначе будете прокляты. Живой Господь обитает только в скинье. Со мной. Царь больше не царь. Сила Господа оставила его. Господь предаёт вас в другие руки. У Него будет новый помазанник.

Суул не помнил, как покинул балкон. Он очнулся, когда Ахиноа стала трясти его:

– Сделай что-нибудь! Ради наших детей!

Суул осмотрелся. Перед глазами мелькнули вроде бы знакомые, но расплывающиеся, изменившиеся лица. Мерова? Ионофан?..

Приблизились растерянные стражники. Один из них даже не произнёс, а взмолился:

– Приказывай, царь.

– Храм… под охрану, – сорвалось с дрожащих губ. – А потом…

Царь замешкался. Проглотил комок в горле.

– Нет, это позже, – он обхватил голову руками. – Мне надо подумать.

Ахиноа поспешила за ним, в царские покои. Площадь перед дворцом начала пустеть. Сбитые с толку люди расходились по своим углам и шёпотом обсуждали произошедшее.

* * *

«И было так на другой день: напал злой дух на Суула, и он сидел мрачный в доме своём. И сказали слуги Сууловы: вот, злой дух возмущает тебя; пусть господин наш прикажет слугам своим, которые пред тобою, поискать человека, искусного в музыке, и когда придёт на тебя злой дух, то он, играя рукою своей, будет успокаивать тебя. И отвечал Суул слугам своим: найдите такого человека и представьте ко мне… И когда дух бывал на Сууле, то Давид играл руками своими, и лучше становилось Суулу, и дух злой отступал от него…»

* * *

Суул опустился на ложе. Он посмотрел на медный светильник, слабо горевший на стене. Затем в окно, в опустившиеся на дворец сумерки.

Внутри него происходила борьба. Ахиноа успела наговорить многое. Суулу не понравилось то, что сказала жена. Однако у неё нельзя было отнять главного. Она пыталась заботиться о будущем детей. Как могла. Испорченный женский ум оставался умом. Пускай в её доводах сквозило коварство, они всё равно били в цель.

Давид стоял совсем рядом. Безоружный. Без доспехов. Со своей необычной флейтой. Одно слово Суула, и голова приговорённого слетит с плеч. Одной проблемой меньше. Останется Самаэл. Но Ахиноа уже подсказала, что делать.

Однако сейчас Суул медлил…

Давид не подозревал о том, почему ему приказали явиться во дворец без оружия. Ведь он уже много раз играл для Суула.

Изогнутая в трёх местах большая флейта немного напоминала застывшую перед броском кобру. Красивый инструмент. Его деревянный корпус блестел в вечернем свете так, будто был отделан медью. Звучание было совершенно непохожим на то, что Суул слышал раньше. Не флейта. Не труба. Нечто иное.

Первые же звуки останавливали мысль и освобождали от суеты. Необычная музыка погружала в другую, более глубокую реальность, сотканную из звуков и красивой приятной грусти.

Сквозь опустившуюся на глаза пелену Суул следил за Давидом, а тот продолжал играть. Пальцы скользили по корпусу, а губы почти целовали небольшой заострённый срез трубы.

Инструмент давал поразительное звучание – словно звук исходит от окружающего воздуха, от каждого деревянного предмета, а не со стороны Давида.

Музыка будто вытесняла отсюда воздух и создавала свою атмосферу. Которой можно дышать. Жить. Даже тишина, вплетавшаяся в мелодию, по-своему звучала.

Веки постепенно тяжелели, то и дело смыкаясь вместе. Казалось, это происходит в такт медленной мелодии, похожей на чьё-то дыхание. Не человека. Какого-то потустороннего нереального существа… Может, и ангела. Или самого Господа. Растянутые звуки завораживали и уводили далеко отсюда. В особый мир.

Суул совсем закрыл глаза. И в то же время будто открыл их. И проснулся в другом месте. На берегу моря. Возможно, это его волны проникали в сознание, притворившись чьим-то дыханием.

Вдали алел красивый закат. Волшебство? Кто знает.

Музыка продолжала вести его. То мягкая и нежная, почти исчезающая, сливающаяся с тишиной. То выразительная и яркая – будто тебя позвала птица. Красивая свободная птица, парящая высоко в нездешнем небе.

Временами звуки напоминали голос человека, который тихо поёт или шепчет что-то, находясь в тени за спиной и тайно наклоняясь к тебе.

Суул открыл глаза. Он понял, что может просидеть так целую вечность. И это не устранит ни одной проблемы. Он решился. Запустил руку за край ложа и осторожно извлёк оттуда копьё. Движения опытного воина были предельно отточены. Давид не видел, как остриё направляется в его грудь, как вздуваются мышцы сильных рук и плеч Суула…

Внезапно Давид очнулся. Он будто увидел нечто в окне. Что-то невозможное. Невероятное.

От неожиданности Суул сам покосился туда. Но смог увидеть только отблеск странного серебряного света. Должно быть, луны.

– Что ты делаешь, царь? – опустившимся голосом спросил Давид. Он, наконец, заметил опасность.

Суул метнул копьё, однако Давиду удалось защититься флейтой. Остриё раскололо её и изменило направление полёта. Давид попятился назад.

– Царь! Отец наш! Что ты делаешь?!

Суул достал ещё одно копьё и метнул его. В последний момент Давид увернулся от блеснувшего острия. Оно лишь порезало кожу на плече.

– Стража! – вспомнив о ней, закричал Суул. – Ко мне!

В дверь вломился один охранник, а затем другой. Неумолимо приближаясь, они потянулись к мечам. Стало ясно, что у Давида есть лишь мгновение. Он бросился на пол в сторону двери и перекатился по нему. Лезвия мечей просвистели чуть выше, поскольку темнота укрыла беглеца.

Инерция его тела помогла сбить телохранителей Суула с ног. Те повалились на пол, а Давид успел выхватить их мечи.

Он захлопнул ногой дверь и побежал. Не к выходу, а вглубь дворца, чтобы запутать преследующих.

– Охрана! – ревел позади Суул.

Со всех сторон доносился топот стражников и звон оружия. У Давида не оставалось выбора. Единственным свободным путём казался коридор, что вёл в покои.

Попавшихся по дороге охранников он не убил, а направил по ложному следу: заорал на них, приказав бежать к саду. Так беглец купил себе немного времени. Однако он понимал: когда те узнают, что Суул ищет именно Давида, то сообщат, где видели беглеца.

Уже плохо соображая, он метнулся к знакомой двери. Вломился в тёмный проём, и остановился перед наполненной сумраком комнатой. Он пытался понять, почему очутился именно здесь. Давид задыхался.

– Ты?! – раздался сдавленный испуганный полукрик.

В тёмном углу мерцали глаза Мельхолы. Она вскочила с кровати и подбежала к Давиду.

– Отец прогнал тебя? – и обняла его.

– Он пытался… убить меня! – выдохнул он, глядя в огромные испуганные глаза девушки.

– Как?! Не верю!

Она заметила, что по её руке струится нечто тёплое… Быстро поднесла руку к лицу и увидела… Кровь.

– Господи! Он сошёл с ума?!

Со стороны коридора донёсся топот многочисленных ног. Погоня.

– Надо бежать! – Она вцепилась в руку любимого и потащила его к окну. Затем извлекла из-под кровати длинную верёвку. Той длины, чтобы спуститься с высоты третьего этажа. Девушка иногда использовала её, когда хотела незаметно покинуть дворец.

Она прикрепила один конец верёвки к кровати, а другой перекинула через окно. Наружу.

– Я задержу их, – сказала она и оттолкнула от себя Давида.

Что-то подсказывало ей – медлить нельзя.

– Пусть Бог хранит тебя, – прошептала она, провожая взглядом исчезающий в темноте силуэт.

С громким ударом распахнулись двери. В покои царевны вломился Суул с мечом в руке. Мельхола бросилась ему в ноги, а отец не посмел оттолкнуть дочь.

– Он не враг тебе! – плакала царевна. – Мы хотели… хотели просить твоего разрешения!

Солдаты обыскали комнату и обнаружили верёвку. Молча показали её Суулу. Его младшая дочь совсем разрыдалась:

– Он не враг тебе…

Скрипя зубами, Суул освободился от её объятий и, страшно раздражённый, выбежал прочь…

Немного успокоившись, он написал указ, который следовало разослать во все концы царства. И тогда Давиду не ускользнуть.

Вот только между Суулом и посыльными встал Ионофан. Наследник престола буквально не давал отцу выйти с балкона, преградив тому дорогу. Указ – несколько строк на небольшом листе – находился в руке Суула.

Молодой Ионафан не производил впечатление будущего царя. Тонкая фигура. Большие, немного детские, серые глаза. Бледное лицо. Доспехи совершенно не смотрелись на нём. И сейчас, глядя на сына, Суул понимал это. Злился. Почему он так защищает Давида?

– Отец, он не враг тебе. Сейчас нужны преданные люди. А ты гонишь их от себя. Какой пример ты подаешь остальным? Все знают, что не было слуги, преданнее Давида.

В словах сына был смысл. Более того, они прозвучали как слова мудрого человека. Суул смог посмотреть на наследника по-другому.

«Мой сын не человек меча. Зато у него…» – думал Суул, постепенно оттаивая.

– Он поклялся в верности, – продолжал наследник. – Поверь, Давид не из тех, кто предаёт. Он нужен нам. Тебе и мне. Нашей семье.

Глаза Ионофана светились уверенностью. Суул неожиданно понял, что рад видеть его таким: решительным, мудрым, убедительным.

Теперь царю казалось, что сын способен править. Не мечом и страхом. И даже не золотом. Но тогда сыну понадобятся преданные люди. Преданные сердца, в которые он сможет вложить свои слова. Свои мысли.

Суул начал сомневаться в решении насчёт Давида. Он отвернулся от сына и подошёл к перилам балкона. Оглядел ночную Гиву. Свой город.

Совершенно неслышно к нему подошла Мельхола. Она опустилась на колени и обняла ноги отца.

– Я люблю его. Не убивай нас, отец.

– Встань, – неожиданно быстро сдался Суул. – Ты спасла ему жизнь. Иди к себе. Я не хочу видеть тебя… сейчас.

Мельхола бросилась целовать руку царя, тот отдёрнул её, и царевна, едва сдерживая слёзы, выскользнула с балкона.

– Подойди, Ионофан.

Сын приблизился к царю, и тот зашептал наследнику на ухо. Так, что не слышали Ахиноа и Мерова, стоявшие за дверями тронного зала.

– Авнер, – царь повысил голос, и Ионофан отошёл в сторону.

С поразительной проворностью к ним подскочил громадного роста военачальник. В боевом облачении, с узнаваемым огнём в глазах. Готовый разорвать любого, на кого укажет господин.

– Что в городе?

– Всё спокойно, мой господин. Ни один пёс не решился поджечь храм Гивы. Воины верят в тебя, господин. Мы пойдём с тобой до конца.

– Тогда слушай приказ.

– Да, господин.

– Люди должны забыть о скинье. Пусть она исчезнет… Когда они отойдут от города подальше… Ты понял меня?[30]

– Да, господин. Мы всё сделаем. Только…

– Что?

– Священники и левиты покинули храм Гивы. Они ушли вслед за Самаэлом. За скиньей. Твой храм опустел.

Суул посмотрел в чернеющее небо и сжал кулаки. Он будто обдумывал что-то, глядя в бездонную темноту. Затем царь произнёс понизившимся, угрожающим голосом, каким обычно объявлял войну:

– Пусть другой отряд отправится в Эн-Дор. Ты знаешь к кому… Старик не захотел освящать мой храм, и это сделает кое-кто другой.

– Слушаюсь, господин.

Ионофан и Авнер поклонились царю. Они поспешил к казармам, собирать отряды.

С неба полился дождь. Его влага пообещала облегчение. Суул перегнулся через перила, чтобы подставить под воду голову – та буквально раскалывалась от напряжения.

«Убейте Давида, сына Ессея, преступника и…» Эти слова, начертанные на листе пергамента, смывались дождём. Зажатый в ладони Суула приказ на глазах терял смысл. Теперь уже не узнать, что было написано после этого «и». Вода сделала работу за само время.

Дождевая влага струилась по лицу господина народа. Пришедший в себя Суул смотрел на темнеющую Гиву.

* * *

«Интересно», – сказал я про себя, оценивая прочитанный фрагмент текста.

В нём кое-что изменилось. Теперь Суул был представлен по-другому. Он уже не казался источником зла, а, скорее, выглядел жертвой. Жертвой долга и обстоятельств. Странно.

К чему клонил Эрасмуссен? Если в самом начале власть рисовалась как зло само по себе, то теперь появился намёк, что её можно изменить к лучшему. Если так, то это идёт вразрез с версией об оголтелом анархизме. Значит, Эрасмуссен пытался обслуживать другой интерес. Какой?

Интересно то, что парень пытался протащить в свою библию откровенное двоебожие: у пророка Самаэла обнаружился конкурент, живший в Эн-Доре. В таком случае материал Эрасмуссена не христианский. Это язычество, замаскированное под христианство.

Впрочем… у меня уже возникало похожее ощущение, когда я знакомился с сокращённым вариантом современной Библии. Она сама выглядела странновато. Будто в Ветхом завете описывается один Бог, ревнивый, жестокий, непонятный, скрывающийся во мгле, а в Новом завете – совершенно другой, милосердный и понятный, принявший образ человека.

Итак, из текста пока следовало два вывода. Первое. Он имел, скорее, языческую направленность. Второе. Всё вертится вокруг вопроса о власти. Это более-менее соответствует версии о том, что Эрасмуссен мог вести дела с политически активными неоязычниками. Может, парень хотел создать собственную секту? Или секту под чей-то заказ?

Нужно было выбираться из клиники «МаКо». Пусть адаптация организма не завершилась, но не сидеть же тут, потакая капризам организма.

Я огляделся: всё тот же длинный больничный коридор, в стенах которого угадывались силуэты дверей. Позади что-то приглушённо хлопнуло. Надо полагать, дверь. Я поднялся, сложил книги Эрасмуссена в карман плаща и двинулся в поисках выхода… Налево? Пускай, налево. Выхода не было видно ни сзади, ни спереди.

«Да что ж такое?» – Я вертел головой по сторонам. Единственная человеческая фигурка, показавшаяся в конце однотонного коридора, нырнула в неприметную дверь.

Даже спросить не у кого. Не к болвану же возвращаться.

«Хотя нет. Вот табличка», – удалось разглядеть надпись слабого серого цвета. Лифт?..

Это похоже на затухающие колебания, в конце которых возвращаешься в норму. Нервишки силятся вспомнить, как нужно ощущать мир трёхмерного пространства. Коридор постепенно превращался в обыкновенный, со множеством мелких деталей, которые не были прежде видны. Те же дверные ручки, например. Поручни для больных, кому трудно передвигаться. Бледная керамическая плитка на стенах. Показались и зеленоватые лампы, встроенные в потолок.

Рядом открылись двери лифта. Из него вышли двое медиков в белых халатах и масках, лишь мельком посмотревшие на меня.

– В следующий раз не забудьте сменную обувь, – гнусаво протянул один, едва повернув голову через плечо.

– Или бахилы, – добавила белая спина второго.

– Конечно. Простите.

Медики направились дальше по коридору, а я продолжал смотреть им вслед. Двери лифта дёрнулись, но мне удалось проскочить внутрь. Кабинка не двигалась, пока я раздумывал, куда ехать. На серую металлическую стену проецировалась голограмма, отражавшая схему здания. Я почти выбрал нужную точку, как двери вновь распахнулись. Внутрь вошёл врач в белом халате и маске.

– Это ещё вы?

– М-м… подскажите, где…

– Выход?

Я кивнул. Сознаваться, говоря «да» отчего-то было стыдно.

– Центральный или гараж?

Двери закрылись, а мы так и не трогались с места.

– Ладно. Пока думаете, вызову свой этаж, – он ткнул пальцем в светящуюся точку голограммы.

Вначале мы спускались секунд десять. Потом кабинка остановилась, и мы поехали в сторону, по горизонтальной шахте. Чуть дольше. Лифт замер, и направление движения опять изменилось. Мы молчали, пока кабинка плутала по невидимому лабиринту.

Затем она неожиданно встала, и окрылись двери. Врач загородил просвет:

– Ну как? Надумали?

– Центральный… Давайте, туда.

Врач хмыкнул и, не говоря ни слова, ткнул в голограмму. Причём так быстро, что было непонятно, куда именно. Он выскользнул из лифта за мгновение до того, как двери закрылись.

– Спасибо! – крикнул я вслед белому халату. Кто знает, вдруг, ещё пересечёмся.

Снаружи тоже послышался неопределённый звук. Надо полагать, ответное «не за что». Кабинка поехала. Казалось, лифт повторяет путь сюда. Вначале назад, потом в сторону и наверх… Но нет. Ещё немного по горизонтали и вниз. Кабинка остановилась, и двери открылись. Я только шагнул вперед, как путь преградила женщина в белом халате, снимавшая маску с лица. Она посмотрела на меня, на голограмму и усмехнулась:

– Вам дальше.

– Да? – я отступил назад. – Спасибо.

Она ткнула в две точки голограммы:

– Отниму немного времени. Чуть-чуть.

– Конечно… Доктор.

Она встала рядом, подавив смешок под вновь надетой маской. Мне было видно только смутное отражение её лица на металлической поверхности двери. Мы проехали вверх секунд десять. Остановились, и она вышла.

– А-а…

– Ничего не трогайте! – бросила она. – Лифт приедет куда надо.

– Хорошо, – произнёс я в закрывшиеся двери, и меня вновь повезла машина.

Моё отражение также выглядело озадаченным. Двойник, маячивший напротив, в течение извилистого пути смотрел по сторонам: на глухие стены, потолок и пол. Везде видя кого-то похожего на себя, искоса поглядывающего куда придётся.

Наконец, нас привезли. По мере того как двери расходились в стороны, мне открывалась обнадёживающая картина: огромные прозрачные панели во весь холл, за которыми мерцал город. Не Гива, слава Богу. А родной Париж-3.

Снаружи вновь шёл дождь. На большие стёкла холла ложились извилистые струи воды, разноцветные пятна огней, блики. Там смешивалось всё: город и его отражения, вода, а через какое-то время там показалась подступающая фигура… Я. Потоки воды деформировали изображение и размывали контуры. Предметы и силуэты будто лишились чётких границ. Одно переходило в другое. Небоскрёбы, мосты, силуэт человека в плаще, сигнальные маяки, пятна света.

Ночной город. Верхний ярус. Выше некуда – здания под настоящим темнеющим небом. Я даже не заметил, как пошёл навстречу ему. Передо мной раскрывалось влажное, сверкающее, глубокое пространство. Чистый воздух. В нём достаточно темноты, чтобы стать незаметным, и достаточно огней, чтобы не потеряться в сумраке.

На верхнем ярусе дождь природный, прохладный. Чистый. Кислот и остальной химии вода нахватается по мере прохождения через слои пирога Парижа-3. Тут самая прозрачная вода, с неба, ещё не коснувшаяся города.

Мне нравился здешний дождь, из-за чего я часто не брал зонта или шляпы. Даже этот шум, капель и шелест… возникало ощущение, будто нечто похожее происходит внутри меня, а мысли, чувства, желания текут подобно потокам дождя. Ты словно смотришь внутрь, на потоки сигналов, что льются по нервам. Видишь, как влага охватывает, струится, пузырится, разбивается на капли, растекается по сторонам, заполняя пространство.

Стёкла расступились, когда я подошёл вплотную. Навстречу хлынула приятная прохлада, и только теперь стало ясно, насколько душно было в клинике.

Небольшой козырек над входом. С него струились настоящие ручьи, и падали крупные капли. Почти музыка. Даже лучше.

На стоянке не нашлось ни одного такси. Лишь пустые спинеры, которые можно взять в аренду. Только сегодня это не для меня. Вряд ли стоит садиться за штурвал в таком состоянии. Вмажусь в кого-нибудь. Лучше в аэроавтобусе.

Значит, общественный транспорт? Добро пожаловать в настоящий Париж-3. Я заметил, как к остановке приближается нужный рейс. Средней степени набитости.

Схватив из ближайшего автомата бумажную газету и прикрывшись ей от дождя, я побежал к остановке. Успел вскочить на подножку. И, довольный собой, стал пробираться вглубь салона. Газету я свернул и положил в карман плаща.

Далеко пробиться не удалось. Я словно упёрся в стену и остался в нескольких шагах от двери. Пришлось смириться и уставиться в темнеющее окно.

Внезапно меня толкнули. Больно так, локтём. Он впился как раз в поясницу. Я обернулся и увидел не по годам бойкую старушку. Та пыталась отвоевать побольше жизненного пространства. Я промолчал.

Затем толкнули ещё раз. Уже с другой стороны. Парень пробирался к выходу. Простить его на сегодня? Ладно, пусть чешет дальше.

Я постоял немного безо всяких мыслей, уставившись в окно, а потом… потом…

Стоп! Не обокрали ли меня? Это же обычный приём! Потолкаться, отвлечь, сместить фокус зрения, да залезть в вещи. Я сунул руку в карман с книгами.

На месте. Ничего не стащили. В другом – газета. Вот только… там ещё обнаружилась солидная дыра. Не выходящая наружу. Вряд ли её прорезали сейчас. Да и спросить уже не с кого.

Тот, кто меня толкал, уже вышел на остановке. Я посмотрел в закрывающиеся двери. Мы поехали дальше.

Вроде бы вещи на месте. Но эта дыра в кармане продолжала смущать. Не помню, чтобы она была раньше.

Я полез в дыру. Далеко – она уходила под подклад. Я долго копался во внутренностях плаща, не обращая ни на кого внимания.

Да пошли они. Ну, что уставились, мадам? Это к вам относится!

– Твою… Что за… – кажется, произнёс я. По крайней мере, на меня покосилось полсалона.

Наткнувшись на металлическую цепочку, я замер. Вот чёрт! Я осторожно потянул за неё, уже догадываясь, что извлеку на свет.

На глаза показался крестик. Из квартиры Эрасмуссена. Даже запах тот. Какие-то редкие духи. Ни с чем не спутать.

Нет, ну, какого чёрта! Какого чёрта, а?!

Я не знал, что делать: плясать от радости или доставать пистолет, чтобы застрелится от стыда.

Из ступора меня вывело странное чувство. Я ощутил на себе пристальный взгляд. Если отодвинуть крестик в сторону, то…

Я едва не упал.

В окне, среди толпы, отражалась та женщина из странного сна. Она не мигая смотрела на меня. Пронзительными синими глазами.

Я попытался улыбнуться, но, вероятно, получилось нечто вроде оскала. Лицо женщины не изменилось. Я сглотнул. Сжал крестик в руке.

«Нет, так не бывает!» – заорало что-то внутри. Я покосился на то место, где должна была стоять незнакомка, но…

Её там не оказалось. Там было пусто. Перевёл взгляд в окно и вновь увидел её. Внимательное серьёзное лицо. Не угрожающее, но пугающее. Те люди, что отражались рядом с ней, в реальности стояли где нужно. Однако там, где следовало найтись незнакомке, никого не было.

Пустота. В набитом салоне зияло свободное, никем не занятое место! А в зазеркалье его занимала…

Неожиданно толпа дрогнула. Аэроавтобус остановился. Двери открылись, и народ повалил на выход. Меня увлекло потоком. Я совершенно не мог сопротивляться.

Я пришёл в себя уже на улице. Вновь взглянул в салон и не увидел той женщины. Но это не изменило моей самооценки.

Я был вынужден признать, что тихо схожу с ума. Вижу то, чего нет. Как ещё это назвать? Рядом показалась скамейка, и меня потянула туда. Я устроился на ней. Прямо под дождём. Впрочем, вспомнив про газету в кармане, я прикрылся ей. И сидел так.

С другой стороны, подумаешь, галлюцинации. С кем не бывает. У меня половина знакомых алкоголики, да наркоманы.

«По долгу службы», – поспешно вставил некто внутри.

Те ещё фрукты. На другие планеты летают. Не на ракетах, а на настойках и порошках. Мне до них как до Луны.

Плохая экология. Напряжённая работа. Депрессивный дождь. Вот и чудится всякое.

Ну, что сейчас-то делать? Сдаваться в фирменную дурку «МаКо»? Прокапаться там?

А вдруг само пройдёт? Как пришло так и… Кто знает? Нельзя зацикливаться.

Внезапно ожил коммуникатор, его вибрация прокатилась по пальцу.

– Даа, – протянул я в сторону загоревшегося изображения.

– Ты в порядке? – спросила Жанна.

Я промолчал, обдумывая ответ. Как бы так сказать, чтобы не выглядеть идиотом, и сильно не соврать?

– Я, что, похожа на привидение? – Миловидная брюнетка, улыбнувшись взглядом из-под своего каре, принялась картинно оглядывать себя. Будто сама засомневалась, не привидение ли она.

Её непосредственность вернула меня в чувство. Более-менее.

– Нет, не совсем… Только если очень красивое.

Моя «почти коллега» приняла извинения:

– Рада видеть тебя. Есть одна просьба.

– Сразу к делу. Узнаю. Ты всё ещё в бюро надзора, да?

– Виктор, тут у нас…

В общем, обычное дело. Копы должны прикрывать друг друга. Сегодня поможешь ты, завтра помогут тебе. В нашей среде это почти закон. Много больше, чем закон – естественный порядок вещей. Даже если люди работают в разных системах, в корпоративной безопасности или в бюро прокуроров, или в конторке полиции, они, чаще всего, знают друг друга. Знают, что рано или поздно наступит случай, когда будет нужно обратиться к «коллегам». К тем, кто научился распознавать разницу между защитой общества и защитой его заблуждений.

Есть вещи, о которых не пишут в инструкциях. В мире, где полиция затерялась среди корпоративных служб, а армия встала в один ряд с ЧВК, где государство выродилось в непонятно что, инструкции слишком запутаны. Собственные полномочия не ясны, и остаётся полагаться на что-то другое.

Жанна сказала, что у них, в прокурорском офисе, аврал. Дела по авариям передали им, и проблемы накатывают подобно волне. Накануне столкнулись два магнитных поезда. Три сотни пострадавших. Погибшие. Часа два назад за пределами космопорта упал гражданский борт. Сколько трупов – и то не ясно. Только фрагменты тел. Данные регистрации на рейс утеряны. Преступление походит не на обычную диверсию, а на целенаправленную ликвидацию VIP-персоны, кого-то из чиновников, по некоторым данным, севших на рейс. Остальные жертвы могли служить только маскировкой.

Вопросов множество. Вот и приказали рыть землю, а на них ещё прошлогодние дела по терактам. Подкинули дело по взломам электронных патрульных, после которого робокопов верхнего яруса пришлось отключить.

Текучку никто не отменял. На неё, в основном, Жанна и жаловалась. Рутинное дело. За ней будет должок. Точнее, за всем бюро.

Вот такой порядок вещей. Наверное, это правильно. Взаимопомощь. Солидарность. Без них было бы невозможно работать.

– А кто он? – переспросил я.

– Никто. Случайный человек. Его попросили передать небольшой подарок.

Я было усмехнулся:

– Обычно так и…

– Ты сделаешь? – перебила Жанна. – Я очень прошу. Это настоящий вал. Не хватает рук.

– Да пожалуйста.

– Я перешлю файл с фрагментом записи.

– Просто…

– Что?

– Ничего. Мне… придётся возвращаться в клинику и выходить в Облако оттуда, раз дело срочное. Проще так.

– Ну, всё. Я побежала, – Жана бросила взгляд в сторону. – Мы все побежали, – она профессионально улыбнулась.

– Давайте там… Удачи.

Я обрадовался тому, что позвонила Жанна. Работа. Чёртов крестик нашёлся. А галлюцинации… Что ж, бывает. Не ты первый, не ты последний. В принципе, лечится. Проходит. Главное, не делать из этого проблемы. Нужно взглянуть на ситуацию с другой стороны.

Может, я в том аэроавтобусе не туда посмотрел. Может, она стояла в другом месте. А я как дурак пялился в пустоту.

Главное, мне позвонили. Я нужен, и есть чем заняться.

Я побежал обратно к клинике, надеясь, что чистый воздух прочистит голову…

По-неземному красивые, подсвеченные лучами прожекторов, облака и клубящиеся тучи укрывали ночной город. Подобно пуховому одеялу. Дождь на глазах менялся, он переходил в слабый, моросящий и не очень приятный. Мне всегда казалось в такие моменты, что становится холодно. Возможно, сейчас так и было на самом деле. Я поёжился и ещё раз окинул взглядом сверкающий город.

О галлюцинациях и собственном состоянии я старался не думать. Не вспоминать.

Внезапно руку будто кольнуло. Окурок? Я затушил его и уже у дверей в клинику бросил в урну. Попал.

Через стекло было видно, что в холле много людей. У регистрационных столиков в приёмной сидело около двадцати человек. Каждый беседовал с терминалом, и очереди не наблюдалось – как-никак клиника приличная, хорошо оборудованная. «МаКо».

У той пожилой дамы, судя по бинтам, травма ноги. Подписывает договор на операцию. У молодого человека рядом проблема с имплантами-мышцами бёдер. Вот он показывает глазку терминала, как пытался поднять нечто тяжёлое. Машину или псевдобетонную плиту?

У ребёнка в инвалидной коляске свидание с родителями. Он пытается встать, но его усаживают обратно. После операции, значит. Тогда его проблемы позади.

«Выздоравливай», – я подмигнул ему. Подошёл к лифту и вновь столкнулся с собственным отражением.

Тип, отразившийся в зеркальной поверхности дверей, выдавал себя небольшим покраснением вокруг радужки. То есть у него тоже была операция. Со стороны внутреннего кармана плаща проступало что-то серьёзное… Револьвер с лаконичным обвесом, с креплением под фонарик и маскировочный шнур.

Почему револьвер? Потому что механика надёжнее, никаких прошивок и программных лазеек. Только чистить надо, а патроны можно печатать на 3D-принтере. И, в отличие от лазерного луча, пули не отражаются от зеркальных поверхностей, а пробивают их. Это важно в нашем городе. Чем проще оружие, тем меньше фокусов оно выкинет в мире зеркал и туманов.

Отражение раздвоилось и исчезло, когда двери лифта открылись. Навстречу вышли двое врачей, один в маске. Пришлось посторониться. Хотя… Я вспомнил, что смутно представляю, какую кнопочку жать. Лучше спросить.

– Извините! – я окликнул врача, который проходил мимо. – Можно вас?

Тот остановился.

– Понимаете, я здесь проходил обследование и… – говорил я, глядя в очередное лицо в белой маске.

Не дослушав меня, врач запустил руку в карман халата и извлёк оттуда портативный оптический сканер. Поднёс его к моей щеке, и прибор щёлкнул. Затем меня просканировали как купленный овощ в супермаркете. Медик приблизил прибор к своим глазам. Слеповат? Странно. Не ставит глазной имплант, работая здесь…

На его идеально белой маске отразились блики с экрана: тот выдал результаты поиска по посещениям клиники. Врач внимательно и серьёзно посмотрел на меня.

– Там что-то ещё, кроме щетины? – зачем-то съязвил я.

Врач оглядел меня с головы до ног и принял вызов:

– Кожа. Кости… Имплант, замаскированный под… – он не стал продолжать фразу. – Пойдёмте.

Ладно, проехали. Бывает.

Мы вошли в лифт, он ткнул в голограмму и выскользнул из кабинки. Мы с двойником на поверхности металлической двери отправились на повторный приём. На извилистом пути нам попадались случайные попутчики. Они уходили, вежливо посылая нас дальше. Длился этот цирк, по ощущениям, минут пять или дольше.

О галлюцинациях и собственном состоянии я старался не думать. Не вспоминать.

В конце концов, кабинка остановилась, двери открылись, и внутрь никто не вошёл. Приехали? Я вышел в коридор. Вроде сюда.

– Извините, – я подскочил к женщине-медику, которая стояла рядом и читала текст на стеновой инфопанели. – Можно вас?

– Да, – донеслось из-под маски. Получилось так, будто это «да» сказали её красивые глаза. Цвета морской волны.

– Я тут… уже был час назад. Или около того. Где-то здесь, и…

Она извлекла из кармана халата сканер, а я послушно подставил щёку.

– Что там, доктор? – спросил я, осторожно глядя в её полузакрытое лицо и любуясь им.

– Вам лучше побриться.

– Это такая процедура, да? Если у вас, то…

– «Это» лечится амбулаторно. Расслабьтесь, больной, – она указала рукой в сторону нужного мне кабинета и отвернулась к инфопанели. Но я успел заметить, что, отворачиваясь, она улыбнулась. Украдкой, пряча улыбку под непрозрачной белой маской… Или мне так хотелось?

– Как говорил терминатор, я ещё вернусь, – будто бы сторону сказал я, в пол-оборота становясь к симпатичной медсестре.

Та не смогла сдержать смех.

– Уже поняла, – она кашлянула, стараясь прийти в норму. – Но это тоже лечится.

Кажется, она ждала продолжения.

– Вы здесь работаете?

– Как видите, – она провела рукой по халату.

– Я вернусь, чтобы… почитать с вами эту чудесную инфопанель.

– После того как мой муж выпишет вас.

М-м…

– А это не тот… – я запнулся.

– Нет, не робот, – она демонстративно отвернулась к стене, на которой уже висела дежурная заставка. Плавающая среди волн фигурка акулы[31].

– Простите.

Она развела руками.

– Нет, правда. Глупо.

Она утвердительно кивнула: «Глупо». И принялась водить рукой по инфопанели, прогнав с неё акулу, вызвав на экран бесконечный поток документов.

– Мне туда?

Она кивнула: «Ага».

Понятно, что, когда меня выпустят, её тут не будет. Разве что напишет колкость на панели, посоветует пену для бритья или нечто подобное. Хотя… не стоит приписывать другим своё понимание юмора. Если бы все шутили так же, то город бы спал в бронежилетах.

В кабинет я заскочил отчего-то довольным собой… Отчего? Из-за того что могу позволить себе нарываться? Надо с этим завязывать. С медиками лучше не шутить.

То ли врач, то ли техник, в медицинском халате зеленоватого цвета, стоял на стремянке и с отвёрткой в руках ковырялся в участке потолка, что висел над креслом-кушеткой.

– Это вы? – спросил он, не поворачиваясь.

Я не удержался и хмыкнул:

– Дайте подумать.

– Мне только позвонили. Сейчас настрою глазок. Раздевайтесь.

Я снял плащ и повесил его на вешалку. Стянул туфли.

– А где… железный дровосек?

– Ассистент? – врач слез и собирал стремянку. – Да, вид непривычный, – он открыл в стене дверцу и убрал лестницу в нишу. Я заметил, что оттуда отсвечивает болван, металлическим блеском.

– Ну, представьте сами: возвращаешься чёрте откуда, хочешь увидеть нормальных людей, а сталкиваешься с… Можно заикой остаться.

– А вы отнеситесь к этому с юмором. В нашей больнице нельзя по-другому.

Пояснять свою фразу он не стал.

Мне представилась возможность осмотреть комнату и сравнить увиденное с первыми впечатлениями. Вроде обычная медицинская палата, чистая, с белым кафелем и строгой функциональной обстановкой. Изменилось то, что в глазах перестало резать.

– Одна из первых моделей, собранных силами клиники, – продолжил врач. – Неудачная, согласен. Но мы к ней привязались. Жалко бедолагу. Он как талисман.

Мы посмотрели друг на друга.

Ладно… Талисман, так талисман. У каждого свои причуды. Нет проблем. Я вот вижу галлюцинации, что не мешает работать следователем. У нас в отделе есть несколько бывших наркоманов, и это называется толерантностью. А парень врач. Работает в клинике. Так что мы квиты. Вокруг больной мир. Но к нему быстро привыкаешь. Главное, не делать из него проблемы. О галлюцинациях я старался не думать.

Доктор кивнул в сторону кушетки, затем посмотрел в потолок, на оптический порт, с которым только что возился.

– У дровосека было ко мне деловое предложение, – сказал я, устраиваясь на ложе.

Мужчина всплеснул руками:

– Надо им заняться. Всё не до него… Он даже мне это предлагает.

– Он опасен?

– Нет, – врач настраивал подачу аэрозоля в маске. – Свои прямые обязанности выполняет от и до. Просто со временем копятся ошибки. Они приникают… В общем, надо почистить. Но тогда он станет обычным болваном, так что… – он не договорил.

Я ощутил его руки у своих висков.

– Так. Видно, порт?

– Да.

На потолке прямо передо мной пульсировал дежурным огнём квадратный нео-wi-fi, кусочек стекла, тёмно-синего цвета, размером около сантиметра. Врач подогнал крепления и зафиксировал голову так, чтобы сигналы проходили даже с полузакрытыми глазами.

– На всякий случай – радиоканал у вас в норме?

– Вроде работал, – я нащупал языком зуб. – Мы с дровосеком проверяли.

Захотелось узнать ещё кое-что. Перед тем, как мне наденут дыхательную маску.

– А вот та девушка… стояла в коридоре…

– Какая?

– С зелёными глазами.

– Тут много таких. Даже мой робот бывает зеленоглазым, когда захочет.

– Только него глаз нет.

– Именно.

Ладно. Надевай маску, умник.

К лицу подплыла телескопическая штанга с прозрачной дыхательной маской на конце. Она опустилась и плотно прижалась к коже.

Я потянулся к переключателю, что был утоплен в ложе рядом с рукой, но врач вернул её на место. Он сам нажмёт на кнопку смещения восприятия?

Вот и первый вдох. Показалось, что смесь совсем не имеет запаха. Показалось…

* * *

Облачная имитация Парижа-3

Выполнение просьбы Жанны

Личное, субъективное время может растягиваться относительно того, что идёт внутри часов. Это часто используется в гипнозе. Врач внушает пациенту, что тот отдыхает на море, и что отдых длится целый месяц. И когда пациент просыпается после получасового сеанса, то описывает отпуск в подробностях, каждый день отдыха на море. Все дни, которых никогда не было.

На схожем эффекте основан и трюк, который Жанна просила меня исполнить.

Невольный курьер сейчас сидит в одном кафе. Если так, то рядом обязательно порт. Скрытый. Радио или оптика… Неважно. Главное, у них есть особенность, о которой знают немногие. Через такие порты можно взламывать электронные устройства, подправлять содержащуюся в них информацию – что от меня и требовалось.

Процесс взлома занимает секунды, в течение которых «клиент», по возможности, должен быть отвлечён или обездвижен. Оптика предоставляет и эту возможность. Для курьера взлом покажется двух-трёх секундным выпадением из реальности. Он немного посидит с отсутствующим «стеклянным» взглядом и быстро забудет о моменте, когда его осознание кто-то незаметно затенил. А этот кто-то успеет сделать что хотел.[32]

Даже для самого хакера – меня, почти так же замершего на кушетке – пройдёт немного времени. Процесс взлома автоматизирован. Жанна уже переслала нужную программу. Возможность быстрого и эффективного взлома обеспечена тем, что в памяти, находящейся внутри носимых устройств, хранятся только ярлыки. Маршруты к информации. Сама информация содержится в облачных сервисах. Таким образом, подделка данных на физических носителях минимальна, основная часть правок вносится уровнем выше, на том уровне, о котором клиент привык не задумываться…

Итак, надо мной вновь чистота голубого неба и совсем немного белоснежных, клубящихся облаков. Я вернулся в электронную среду, в которой симулируются декоративные облака и солнце.

Вокруг много света. Ни намёка на дождь. Чистенько так. Район верхнего яруса, который и нужен. Его узнаешь сразу. Особая архитектура, какая приобретает смысл только в симуляции. Меняющие форму здания – не просто следование моде и завлекаловка для облачных туристов, а эффективное инженерное решение.

На верхнем этаже этого города самая высокая и стабильная освещённость, поэтому вращение блоков, восприимчивых к солнечному теплу, помогает экономить энергию. Солнечные батареи, следуя за светилом, вырабатывают электричество. Даже с учётом затрат на дополнительные приводы и сложность конструкций всё оправдано. Район потребляет минимум энергии из общегородских сетей.

Кварталы напоминают производственные цеха и складские помещения. Основой конструкций, несущими элементами, являются гигантских размеров балки, на сотни и сотни метров. Каждый квартал как отдельный цех. По балкам передвигаются специальные сооружения – мосты и краны, в том числе карусельного типа, которые предназначены для перемещения зданий в соответствии с положением солнца.

С мостов свешиваются причудливые корпуса домов, из-за чего конструкция напоминает ветки дерева с гроздьями плодов. Того же винограда, например. Хотя правильнее было бы сравнивать дома с ульями ос. В том и другом случае в ульях должны обитать трудолюбивые живые существа.

Краны имели возможность передвигать корпусы с одного места на другое. Потому здесь не попадалось особенно высоких небоскрёбов, дома были не выше тридцати этажей. В основном, в пределах двадцати.

Со стороны всё выглядело предельно рационально, а в инженерном, техническом, смысле даже изящно. Пространство использовалось максимально эффективно, ощущения тесноты не возникало. Но именно подобное совершенство не давало забыть – вокруг компьютерная имитация. Тот же район в реальном городе ощущался иначе.

Создание домов с изменяемой формой имело смысл лет пятнадцать назад, когда в Париже-3 было много солнечных дней. Смена климата обесценила техническую идею. Двигающиеся здания остановились, увязнув в сумраке и пелене дождей.

В реальности тот же самый район с высоты полёта напоминал умирающий коралловый риф, распадающийся, неестественный, неправильный, от которого веет упадком. А если смотреть на него изнутри, то может показаться, будто ты попал внутрь старой проржавевшей игры «тетрис», и что какой-то сумасшедший понаставил никуда не годные блоки без разбора. И что этот гигант был пьян или оказался неспособным играть.

Один раз я видел похожее место в джунглях соседнего континента: во всеядном вечнозелёном аду организовали свалку космических кораблей. Их старым корпусам оставалось гнить под натиском тропических ливней, превращаться в мёртвую бурую массу и обрастать голодной зеленью.

Если сравнивать облачный район и реальный, то имитация выглядела лучше. Имитация это город, каким он должен был стать, а реальный – тот что получился.

С одной стороны, замершая в сумраке и дожде реальность, а с другой – подвижная, светлая, чистая имитация.

Странно. В данном случае Олимп не пытался приблизить имитацию к действительности. Видимо, ему нравилась идея вращающихся зданий со сниженным энергопотреблением. Она была правильной, рациональной, и облачный район продолжал движение, подставляя ненастоящие стены под лучи ненастоящего солнца.

Впрочем, для копов наличие в Париже-3 зданий с изменяемой геометрией означало большую свободу действий. Например, во время спецопераций можно управлять геоархитектурой. Иногда очень полезно. Преградить человеку путь к отступлению, не дать ему увидеть нечто важное, развернув стену дома…

Заведение, куда пришёл курьер, представляло собой небольшое уютное кафе на окраине района, в тупике малоприметного переулка. По стилю оно не очень подходило к рациональному и технологичному окружению, к исполинским несущим балкам и подвижным, угловатым корпусам зданий. И именно по этой причине кафе пользовалось популярностью.

Ретро-стилистика позволяла людям отвлечься. Проявлений преступности в округе не наблюдалось, несмотря на некоторую обособленность района и реноме несостоявшегося проекта. Здесь не торговали нелицензионной наркотой, не грабили. Предпочитали договариваться. Как-никак верхний ярус города. Тихий уголок района с уютными частными заведениями никто не трогал. Люди ценили место, где можно вернуться в небольшое пространство, привычное человеку.

Правда, сейчас, в имитации, кафе пустовало. Возможно, из-за этого оно походило на небольшой ресторан. Я шёл среди незанятых столиков к бару, оглядывая по пути интерьер. Из динамиков, скрытых в чёрном зеркальном потолке, лился приятный блюз, без электронных красивостей. Только реальные инструменты и женский вокал. Должно быть, настоящая певица, а не фонограмма с проекцией.

Со стороны винтажной сцены, обустроенной в стиле сороковых годов прошлого века, доносились те же звуки. Только на сцене никого не было. Ни певицы за микрофоном, ни музыкантов.

Ударная установка и стул у пианино пусты, а начавший играть сольную партию саксофон лежал на стульчике. Гитара и контрабас прислонились к барабанам.

Софиты вокруг сцены работали явно не на полную мощность. Они почти не светили, а вновь придавали красивую форму сумраку, в котором понемногу растворялось пространство.

Я задержался у сцены, пытаясь осознать, что не так с моими ощущениями… Всё выглядит по-человечески, без намёка на засилье техники, и в то же время вокруг ни одного человека. Я вздохнул и продолжил движение к бару.

Первое, что обращало на себя внимание – массивные светильники с золотистыми и зеленоватыми абажурами, с плавными формами и завитушками. И под стать им столы со стульями. Основательные и в тоже время изящные, из дорогого по нынешним временам дерева.

Судя по уровню освещения, главным в светильниках была их форма. Они освещали далеко не всё. Везде много теней. Мягкий полумрак и полутона.

В кафе разрешалось курить. Повсюду витали сизые клубы дыма, их аромата не ощущалось, поскольку Облако не умело имитировать запахи. Сборы за курение обычного табака не смогли убить заведение. Наоборот, хозяин получил постоянных клиентов и неповторимый шарм.

За барной стойкой никого не было. Только строй разнокалиберных бутылок с бокалами, сверкая, поглядывал на одинокого облачного посетителя. Меня.

Выпить, что ли? Однако вкуса не будет. Имитация вкуса в очереди на воплощение. Ресурсы Облака пока что тратятся на визуальные образы.

– Эй, приятель, – произнёс я в пустое место перед собой.

В ответ, как показалось, только скрипнул бокал, который протирался под стойкой.

– Слушай, я к тебе обращаюсь. Как тебя там?

Молчок. Разве что опять скрипнул бокал.

– Ну и сервис… Кто учил тебя манерам? Я сейчас бутылки разобью.

Напротив меня возникла фигура бармена. Он же местный домовой, электронный божок, инструмент Облака. Но на вид – бармен как бармен, строгий костюм с бабочкой-галстуком. Аккуратные зачёсанные назад волосы. Как настоящий. Только в почти чёрных глазах что-то блестит. Сильнее обычного.

– Пить твою гадость не имеет смысла? Лучше не рисковать, да?

Не отвечает. Я взял пустой бокал и повертел перед собой, глядя на сверкающие грани.

– Покажи хотя бы певицу.

Уголки его рта дрогнули, но вновь ни слова. Я уже собирался запустить в него бокалом, как из-за моей спины послышался голос.

Это был странный текст. Напоминал одну песню. Знакомую, и в то же время нет.

Нам не дано того времени,

Не дано того края.

Мечты ускользают подобно каплям дождя,

И светлые мгновения проливаются сквозь пальцы.

Я поставил бокал на стойку и осторожно посмотрел через плечо. Настоящая красавица. Что называется, от природы. Или голограмма? Обработана программой дополненной реальности?

Кто хочет жить вечно?

Кто хочет жить вечно?

Руки сами собой потянулись к сигаретам. Я закурил, и в облаке сизого дыма она стала ещё лучше. Однако я разогнал дым.

У тебя нет выбора,

Он сделан кем-то другим.

В мире, где ты обречён очнуться, мерцает одна звезда,

Но стоит до неё дотянуться, как она погаснет.

Чёрные вьющиеся волосы до плеч. Тёмно-синее, немного поблёскивающее, обтягивающее платье. Длинное, в пол. На лицо падает полоска света, похожая на имитацию жалюзи. Освещение выделяет большие светлые глаза, остальное покрыто небольшими тенями. Разве что видны серьги в цвет глаз.

Она медленно осматривала пустой зал, будто искала кого-то. И не находила его.

Скажи, ты хочешь жить вечно?

Ты хочешь жить вечно?

Разве тебе не известно,

Что любовь приговорена?

Растопи мои слезы

Теплом своих губ,

Закрой ладонью мою холодеющую рану –

Там замерзает последнее мгновение, что ещё живо,

И тогда мы сможем остановить его навсегда.

Сможем любить, не оглядываясь на часы,

Оно станет нашей вечностью –

Сегодня, что никогда не закончится.

Сегодня…

Оно не угаснет,

Если мы не сомкнём веки.

Стоит закрыть глаза,

И в этом теле проснётся кто-то другой,

Он не будет любить

Так же как я.

Кому нужна вечная жизнь?

Кому нужна вечная жизнь?

Кто осмелится тянуться к звезде,

Зная, что убьёт её?

Песня закончилась, девушка исчезла, а мне вдруг вспомнилось, что сигареты здесь тоже безвкусны.

Я вздохнул, бросил окурок в пустой бокал и обернулся к бармену:

– Ты видел? Она просто сокровище. Хотел бы оказаться на месте микрофона? Она почти целовала его.

Однако бармен снова скрылся. Мои слова пришлись в пустоту.

М-да. Сервис тоже надо подтянуть, а не только запах и вкус. Я провёл рукой по барной стойке, и неожиданно показалось, будто я чувствую, что она из… Но лишь на мгновение.

Стойка ненастоящая! Она из цифр! Не из настоящего дерева, покрытого настоящим лаком…

Я отдёрнул руку, спрыгнул с барного стула. И в этот момент стало ясно, что ощущалось неправильным в песне.

Слова немного не совпадали с движениями губ. Она пела на неизвестном мне языке, и то, что я слышал, являлось переводом. Облако пыталось перевести для меня смысл стихов, синтезировать её голос из цифр. Передать чувства. Я услышал песню, наполовину спетую Облаком… Или кем?

Мне стало не по себе. Показалось, что видение певицы вновь возникло перед глазами. Освободившись от наваждения, я произнёс перед собой как можно громче:

– С тобой связывались. Здесь клиент с электронным дневником. Покажи его.

– Сделано, – кашлянул из пустоты домовой.

Я оглянулся на зал и никого не увидел. Впрочем… на одном из столиков проявился предмет.

Бумажный пакет, перевязанный весёлого вида тесёмкой. Так бы и сразу. Рядом зажигалка и пачка сигарет. В голове вертелась эта песня: «Сегодня не закончится, если мы не закроем глаза».

Я остановился у стола.

«Где спрятан оптический порт?» – Я оглядывал столик и окружающую обстановку. Нужно найти порт, чтобы с его помощью парализовать курьера на секунду-другую реального времени. Этого будет достаточно.

Где? В светильнике, что ли? Или скрыт под бликом на поверхности стола?

Задачка оказалась сложной, а время шло. Я достал из кармана то устройство взлома сетей, что было выслано Жанной.

«Замаскировано под лазерную указку», – я вертел его в руках. Если не удастся обнаружить точку входа, то «указка» будет бесполезна.

– Ищете порт? – неожиданно включился домовой. От его холодности не осталось и следа. Он заметно оживился.

– Да… покажи, где глазок рядом с…

Бармен не дослушал:

– Не беспокойтесь. Клиент уже парализован. Делайте, что должны.

Выходит, ему и вправду позвонили. Договорились. Тогда быстрее за дело.

Я взял пакет и развязал узлы тесёмки. Внутри оказалась универсальная электронная книга, интересного оформления. Отсвечивает радугой. Подарочная? Похоже на посылку или на настоящий подарок.

«Ага, оптический порт», – на корпусе электронной таблетки обнаружился мигающий квадратик тёмного стекла. Я поднёс к нему лазерную указку и нажал на активатор. Из чёрного ока взломщика сорвался хитрый поток невидимых лучей, который ломал защиту электронной книги.

По указке прошла вибрация. Затем ещё и ещё, что означало успешность взлома. Теперь самое важное. Указка загружала в книгу данные и что-то стирала внутри неё.

Всего несколько секунд. Готово. Я завернул книгу в пакет и постарался повторить то, как он был перевязан тесёмкой. Аккуратно вернул подарок на место.

– Сделано? – поинтересовался домовой.

– Да, – выдохнул я.

В светильнике, что крепился к стене у столика, сверкнула маленькая точка. Это и был порт, который парализовал курьера. Умно. Хитро. Сразу не увидишь. Теперь послан сигнал, возвративший курьеру самосознание. Причём он вряд ли почувствовал настолько маленькую потерею личного времени.

– Можешь показать курьера? – я зачем-то попросил домового.

Наверное, потому что сигареты, пачка которых лежала на столе, показались необычными. Электронный дух не отказал, ему всё равно. Он молча выполнил просьбу.

Из-за столика послышался голос. Женский. Высокий и в то же время напоминающий тихий шёпот. Ровно той силы, чтобы услышал невидимый официант:

– Пожалуйста… счёт.

Затем будто бы возник её взгляд, направленный сквозь меня. Большие тёмно-вишнёвые глаза. Через мгновение они исчезли в призрачной ряби, окутавшей стул. Но затем она вновь появилась. Скорее всего, женщина просто кивнула подошедшему официанту, который оставался для меня незаметным.

Рябь превратилась в клубы сизого дыма сигарет, и в нём проявилась фигурка. Признаться, она немного разочаровала меня. Практически кукольная внешность. Маленькое, точно детское, лицо, неожиданно бледное в этом свете. Тонкие губы и ярко-красная помада. Аккуратный носик. Тёмные волосы собраны в тугой узел позади. Причёска выглядела так, будто её обладательница актриса, которая снимается в чёрно-белом кино. В кино – стилизации под старые времена городских детективов.

Она производила противоречивое впечатление. Невероятный, глубокий взгляд, поразительный голос и тоненькая фигурка. И ещё… Пожалуй, самое главное.

Было ясно, что она не из тех, кто влезает в тёмные дела по собственной воле. И точно не из тех, кого стоит туда впутывать.

Женщина затушила сигарету, оставила окурок в пепельнице. Взяла зажигалку с пакетом, с соседнего стула – маленькую сумочку. И поднялась на ноги. Направилась в сторону выхода, мимо меня.

– Эй… можешь снова отключить её? – не подумав, сказал я.

Бармен не отреагировал. Я вскинул указку, чтобы ослепить курьера, но та выпала из рук. Более того, оптическая головка взломщика при падании треснула. Программа сделала своё дело и ликвидировалась.

Я было дёрнулся, чтобы встать у неё на пути, однако понял, что женщина пройдёт сквозь меня.

Оставалось лишь смотреть вслед. Тоненькая фигурка удалялась, уходя дальше, почти скрываясь в клубах сигаретного дыма. Цокот каблуков стихал.

Стихала и музыка. Но где-то внутри вертелись те слова из песни: «Сегодня не закончится, если мы не закроем глаза».

Я стоял посреди пустого зала, потеряв ощущение времени и пытаясь понять, что происходит внутри. Это было необычно. Словно вышел из строя какой-то имплант в груди.

* * *

В голове звучали слова повторного разговора с Жанной. Она заверила, что курьер проходит по делу в качестве свидетеля.

«Свидетелем и останется», – повторял я, выходя из клиники. Дело пустяковое. Просто курьеру не повезло с кругом общения. Её знакомый состоял в организации экологов и где-то там ещё. Обычно подобные люди принимают участие в нескольких кружках неформалов.

По словам Жанны, организация мешала одному магазинчику торговать под вывеской зелёных технологий. То есть банальный мелкий рэкет. Защитники природы готовились заблокировать деятельность частного предпринимателя с помощью пикета у входа в магазин. Причём ребята считали себя «кем-то не тем», старательно шифровались и не использовали обычных каналов связи. Общались только с помощью посылок и писем, передаваемых из рук в руки. Потому и понадобилось влезать в личные записи – так можно было сдвинуть время акции на более ранний срок, когда общественному порядку будет нанесено меньше ущерба.

«С меня причитается», – заверила Жанна.

Чёртовы экологи. Суют нос, куда не следует.

Куда только ни лезут. Слышал, что они силятся написать собственный учебник истории, в котором человечество будет представлено в виде раковой опухоли на теле матери-Земли. «Деметры». Чёртовы экологи. Ссылаются на какого-то там Шардена.[33] То ли католического попа, то ли неоязычника. Поклоняются планете, будто богине, и не так безобидны, как может показаться. Поэтому их ведёт бюро прокурорского надзора…

Я постарался не думать о случившемся. Положился на прокурорскую совесть. На работу, конечно, не поехал. Взял такси и назвал домашний адрес. Мы поехали.

«Нелицензионная наркота, кражи из музея, намёки на политику. Что общего? Почему мы имеем трупы Эрасмуссена и неопознанного? По какой причине так много улик, которые ничего не дают? Почему они ничего не подтверждают и не опровергают?» – гадал я, глядя в двигающийся за окном такси город. От этих вопросов в голове становилось пусто, и внимание постепенно переключалось на Париж-3.

Мы словно стояли на месте, застряв в полупрозрачной яме, не двигаясь ни вверх, ни вниз – такси имело хорошую мягкую подвеску, умные амортизаторы и остальное… По стеклу расплывались пятна света и блики, перемешанные с потоками и каплями воды. Даже людей и машин не было видно, только области неясной темноты. Всё это создавало странное впечатление. Восприятие говорило о том, что мы никуда не движемся, что это город стекает по машине и струится мимо. Цветные светящиеся капли на стекле передо мной походили на крутящийся калейдоскоп, а моё отражение – тот молчаливый угрюмый парень – был словно заперт внутри него.

Мы ехали по наземным и воздушным трассам, вертикальным каналам, и словно не чувствовали ничего. Внутри было пусто. От работы, от самого себя, от отражения и всего, что окружает это долбанное такси. Ноотрофен съедал меня изнутри, оставляя пустоту, а железке рядом было тем более плевать. На то она и железка.

* * *

«Человек не может без сна. Господи, как хочется спать», – признался я, переступив порог собственной квартиры.

Раздеться и аккуратно повесить одежду в тёмной прихожей оказалось непросто – перед глазами мелькали тени моего дома, а голову захватили мысли о сне… В то же время ноотрофен и остатки облачного аэрозоля не отпускали меня, не давали желанной свободы и полноценного забытья. Это был какой-то сон наяву. Сон вокруг.

Я стоял у окна и смотрел на шикарную картину. На огромном экране, что висел на стене соседнего дома, снова красовались ярко-красные женские губы. Та азиатка опять глотала полупрозрачную синюю таблетку, которая, если верить рекламе, может заменить курение. Спрашивается: а зачем? Какой смысл пересаживаться с одного на другое? Для меня электронный плакат имел, скорее, художественную ценность. Эта красота встречала меня, когда я просыпался, и провожала в мир грёз, отражаясь на стене.[34]

По небу прокатился гром, но молнии не последовало… Возможно, так проявил себя космоплан, переходящий звуковой барьер. Он рвался в чистое чёрное небо сквозь завесу клубящихся туч.

На козырьке с наружной стороны окна лопались и шипели пузырьки воды с едва заметными желтоватыми разводами. Впервые за несколько месяцев с неба лился кислотный дождь. Я отошёл от окна и увидел на стене красноватое пятно – смутный отблеск экрана с азиаткой.

Всё выглядело так же как в условном вчера. Ничего не изменилось.

Вокруг та же тишина, заполняющая квартиру. Темнота, скрывающая те же вещи, и полоски света от жалюзи, выхватывающие из сумрака знакомые детали.

Вновь хочется курить.

И пить. В зубах оказывается сигарета – в момент, когда азиатка глотает свою таблетку. Ты ощущаешь этот момент почти что спиной. Хотя… не стоит врать – всё из-за характерного движения красноватого пятна на стене. Его повадки известны до мелочей.

Вот сейчас она улыбнётся, и… пятно действительно меняет форму. Сознание заполняется табачным дымом, а картинка перед глазами размывается его сизыми струями.

Ты подходишь к расставленному дивану со смятым «бельём». Скидываешь недоснятую обувь и медленно, будто со скрипом, ложишься. Но просто закрыть глаза – слишком мало. Они будто снова видят это.

Всё тот же «день», тот же потолок, полоски жалюзи, привычный запах сигареты. Слева, на стене, маячит красноватое пятно, а справа, в темноте города, опять повис огромный экран. Шикарная улыбка, тонкие губы. Они словно шепчут что-то. Но так тихо, незаметно, чтобы не подслушало сознание.

Ему не обязательно знать, что жизнь бессмысленная дрянь, что под диваном свалка пустых бутылок, что в небольшой квартире давно не прибирались, что единственная музыка этого дома – шелест бесконечного дождя, да низкий гул лифта в подъезде.

Где-то в темноте стоит заброшенный личный компьютер. А сейчас тебе почти не интересно – спишь ты на самом деле или нет. Перед глазами одно и то же… неважно, открыты они или нет. Вокруг странный полусон. Блуждание по кругу. Ты уже смотрел в этот потолок, стоял у окна, слышал шум дождя, курил сигарету. И тогда неважно, чем это было: сном или реальностью.

Ты приподнимаешься на локтях, чтобы проверить, есть ли хоть одна не-пустая бутылка под кроватью. Есть. Из горы пустого стекла показывается единственная полупустая. Рядом стакан. Хочется вытравить из себя ноотрофен, чтобы немного поспать. По-настоящему.

– Компьютер, – позвал ты. – Компьютер…

Из темноты справа молчок. Настроенный на восприятие голосовых команд аппарат не отвечает. Ладно. Ты налил в стакан виски и выпил – алкоголь является антидотом для ноотрофена и действует как снотворное.

Снова откинулся на диван. Захотелось услышать музыку.

– Компьютер…

Послышалось неровное гудение вентиляторов, стряхивающих с себя пыль. Где-то справа мелькнули огоньки, машина просыпалась из собственного сна.

– Музыка.

На механических часах было около пяти. Вечера или утра?

– Музыка, – снова попросил ты.

За окном шелестел тот же дождь. И постепенно ты понял – в его звуки вплелось нечто ещё. Похоже на звонкую и редкую капель. Но не она. Пианино?.. А неплохой получился блюз. Без электронных прикрас, природный, настоящий. Проникающий внутрь – от чего становилось лучше.

Глаза слипаются сами собой, но от этого будто видишь больше. Ты получаешь возможность смотреть на всю фигурку азиатки, которая никогда полностью не показывалась на экране.

Больше не хочется пить и курить. Разве что синяя таблетка вновь маячит перед глазами. Но теперь она имеет другое значение – как красивое пятно света, элемент оформления ожившей картинки.

Сейчас точно известно, что едва слышимые шорохи полупустого дома, доносящиеся из-за стен – не ветер и сквозняки, а голоса. Что вода, льющая с неба, больше не содержит химии, и… это ты сам. Где-то внутри.

Ты будто смотрел внутрь себя… глядя в зеркальный потолок, в котором царил отражённый «сумрак». Пусть так. Возможно, это не сумрак, а то, что скрыто от сознания. Скрыто, поскольку на то есть причины… Вспомни – когда ты смотришь вниз, становясь у окна, двойник с поверхности влажного чернеющего подоконника поднимает взгляд вверх, к какому-то своему небу.

От него нельзя скрыться, оно всегда рядом, за невидимым поворотом, за твоим плечом – откуда иногда доносится неясный шёпот.

Оно напоминает о себе, подсказывает. Крупными каплями стекает по стеклу, что прямо перед глазами, мерцает калейдоскопом огней, вплетается звуками пианино в мелодию дождя…

И как-то постепенно, вместе с ощущением холода, приходит понимание того, что сон ушёл, а я вновь стою у окна.

Фигуры азиатки на экране почти не видно. Зато она ещё не исчезла из памяти. И надо успеть послать красавице воздушный поцелуй через темноту и влажный воздух, пока она ещё смотрит на меня, пока не полностью спряталась за край экрана.

На механических часах застыла половина седьмого. Опять же неясно чего – вечера или утра. Для механических часов разницы нет. Да и мне почти безразлично. Будто мы оба из одних шестерёнок.

В руке что-то было… Я поднёс ладонь к лицу и увидел тот крестик.

«Странно», – только сейчас я заметил, что он отличается от обычных христианских. На нём распят не человек, а… ангел?

И тут я вспомнил.

Она опять снилась мне. Только что. Недавно. Перед тем как я очнулся у окна. Только сон в этот раз изменился. Раньше он был другим…

Теперь мне приснилось, будто в районе отключили электричество, и я зажёг свечу. И лёг спать на диван. И уже засыпая, заметил колебание пламени свечи. Небольшое. Как дуновение ветра.

Из темноты слева. Там стена или выход в коридор. Затем словно открылась дверь, которой я раньше не замечал. И внутрь пролился запах духов. Немного света. Тишина запахла чем-то по-настоящему красивым. Неземным.

Перед глазами мелькнул и тут же исчез серебряный силуэт. Вместо него виднелась область покачивающегося воздуха. Она двинулась ко мне и провела рукой по полоскам теней от жалюзи.

Интуиция подсказала, где следует искать её глаза. Я посмотрел туда, и в сумраке замерцал её взгляд. Вначале ровным серебряным светом, а потом мне отчего-то показалось, что я смотрю в очень красивые, но вполне человеческие глаза. Чистого синего цвета.

Моё безумие оказалось очень красивым. Оно почти не пугало меня.

«Кто ты?»

«Твой ангел. Теперь я твой ангел».

«Мой?.. Теперь? Раньше у меня не было ангела?»

Она покачала головой: «Нет».

И затем добавила: «У вас давно нет ангелов».

«Почему?»

«Нам нечего делать в аду».

Мы немного помолчали, глядя друг на друга.

«Вокруг ад?»

«Вы просто привыкли к нему».

«Зачем ты пришла?»

«Тебе угрожает опасность. Ты предал свою душу».

«Душа? Что это? Как она выглядит?»

«Она как ребёнок. Ты видел её».

«Ты пугаешь меня, ангел. Уходи. Тебя не должно здесь быть. В нашем мире есть место машинам. Но не тебе».

«Ваш мир принадлежит скорлупкам без души».

«Да. Уходи, ангел».

– Позови меня вновь, – сказав это, она исчезла, растворилась в темноте. Только улыбнулась на прощание красивым печальным взглядом.

Опираясь на подоконник, точно стараясь не упасть, я вертел в руках странный крестик с распятым ангелом. Я понимал, что это конец.

Понимал, что она начала снится с того момента, как крестик попал ко мне.

Я покосился в окно. Пусто. Её там не оказалось. Быстрым движением закрыл жалюзи и отошёл от окна.

Лучше?

Едва ли. По закрытым жалюзи бродили замысловатые тени с улицы. В квартире стало темно. Хорошо, что догадался зажечь свечу.

Из угла комнаты что-то отсвечивало. Компьютер ещё работал. На экране мерцала заставка: чудного, неопределённого вида фигура блуждала по нему туда-сюда. Играла мелодия.

Всё как всегда. Безумие? Ну и что? Наш мир давно такой. И ничего. Как сказала ангел – привыкли. Вокруг сумасшествие, а мы не делаем из него проблемы.

«Она ушла. Сказала, что вернётся, если позову её. Так может, не звать, и всё?» Сделать вид, что ничего не было? Отнестись к ней как к сну. Ведь это был сон. Договорились?»

В голове опустело. Не придумав, что делать дальше, я… обратился к компьютеру:

– Есть что-то новое?

Жёсткий диск компьютера добавил оборотов, и электронный голос с китайским акцентом сообщил:

– Заключительная стадия дебатов.

Понять его произношение было непросто. Я осознал смысл того, что коснулось слуха, только через одну-две секунды.

– Выборы в комитет? Включи.[35]

На экране отобразилась знакомая картинка – виртуальная студия с голограммами политиков. Только интерфейс немного удивил…

А-а, точно, он адаптировался под старый компьютер с клавиатурой и оптической мышью. Можно было перенастроить поток информации на коммуникатор, но я спросонья вспомнил о персональном компьютере. Теперь пусть поработает. Продует себя от пыли.

Ещё немного, и подойду к боксёрской груше? Вряд ли сегодня.

Из колонок компьютера послышались голоса ведущей дебатов и некоего кандидата, голограммы номер 5 или… Не помню. Их надоевшая ругань про либерастов и социалклизму быстро вызвала отторжение.

– Убавь громкость.

Звуки почти исчезли и превратились в неосознаваемый фон. Рядом с компьютером, в пятне света, лежала одна из книг Эрасмуссена. Я потянулся к ней. Включил. И не пожалел. Похоже, я сходу наткнулся на то, что долго искал.

Оказалось, парень готовил презентацию. Вот характерная запись: «Здесь нужен переход к докладу о качестве управления активами в новых условиях. После него дать материал с цитатами о расширении сферы влияния. В презентации это есть».

Файл производил впечатление рабочего дневника. По сноске № 36 я перешёл в связанный файл.

Оказалось, кусок видеозаписи. Название – «Заседание акционеров «Карлайл Траст». Председатель собрания некий Буш. Одиннадцатое сентября».

Двумерная цветная запись начала воспроизводиться. Высоколобый возрастной мужчина, в деловом костюме, производящий впечатление умного человека, обращался к кому-то с трибуны.

«Мы переживаем уникальный и экстраординарный период зарождения нового партнёрства народов. Кризисы в Ираке и Кувейте дают редкую возможность перехода к тому, что является ещё одной целью на данном этапе, к новому мировому порядку, который вполне способен родиться на основе преодоления нынешних трудностей. На карту поставлено больше, чем две маленьких страны. Это большая идея нового порядка веков. Идея о мире без границ, без государственного диктата и ошибок прошлого. В нём всё начнётся с чистого листа…»

Речь оборвалась на полуслове. Я открыл следующий файл. Перед глазами развернулся огромный архив. Подборка исторических документов и свидетельств: тут и таблицы с датами событий, фотографии археологических памятников разных эпох, сканированные страницы старых книг, написанных на непонятных языках. В основном, от руки.

Листая электронные страницы, я осознал, что могу просматривать их сколько угодно долго, но ничего не пойму. А о чём всё это говорило профессиональному историку? И говорило ли вообще? По крайней мере, для меня материалы электронной книги были только картинками, которые подчинялись движению мизинца.

Раз… и картинка уходит влево, за границы экрана, словно соскальзывает в зазор небытия. И её сменяет другая.

Вот в самом низу картинки подпись: «Условно добиблейская эпоха». На фотографии видна полуобвалившаяся стена из глиняных кирпичей посреди песчаной пустыни.

Раз… и ей на смену приходит следующая фотография. Рисунок на кирпичной стене. Похоже на крылатого льва с человеческой головой. Видны следы от пуль. Внизу подпись: «Древний Ирак, район Месопотамии».

Раз… Увеличенный фрагмент предыдущей фотографии со следами от выстрелов. Есть пояснение: «Очередь из винтовки М16».

Дальше тема изображений сменилась. Только смысла в них не прибавилось. Эпоха сменялась эпохой, подчиняясь движению моего мизинца. То же самое с географией. Вавилон, древняя Сирия, Палестина… Бессмыслица. Мелькание плоских картинок не вызывало сколько-нибудь значимых мыслей или чувств. Перед глазами мелькали старые барельефы: римские или греческие солдаты застыли в поединке с восточными варварами, затем цивилизованные победители в тогах праздновали победу, предаваясь возлияниям, а поверженные враги, пленники и рабы вместе с награбленным смиренно брели куда-то за пределы мраморной плиты. Всё выглядело слишком плоско, материал местами скололся, лица людей было трудно разглядеть. Возможно, подобное когда-то являлось реальностью, но теперь, для меня это всего лишь старая осыпающаяся картинка.

Что, если бы у меня была возможность дотронуться до настоящего барельефа? Смогла бы та реальность… Вряд ли. Она как дождь, от которого мы укрыты зонтами и крышами.

Теперь ритм истории задается движением мизинца, который листает картинки на экране электронной книги. Неважно, что там, на картинке. Всё уравнивается. Судьбы и войны, эпохи, простые люди, вожди. Герои, предатели. Они выстроены в один ряд перед моим взглядом.

Похоже на фотоотчёт. Беспристрастный? Бесчувственный. Он просто показывает, что было. Что считалось естественным, неизбежным. А мораль… человечность… где-то на уровне шума.

А раз морали нет в прошлом, то её нет в настоящем. Не будет и в будущем. Так что впереди странный мир, у которого ампутировано нечто важное. Вспомним ли мы, что именно? Без посторонней помощи?

История представилась мне в виде нарезки, в которой не хочется разбираться. Да и зачем? Я уже забыл те картинки, что листал вначале.

* * *

Постепенно я потерял концентрацию и отстранился от того, что мелькало на экране книги. В сознание проникли голоса участников дебатов.

Один говорил о свободном рынке наркотиков (они же релаксанты), о том, что люди не машины, и что им надо расслабляться. Другой призывал заниматься развитием молодёжных контрстилей и субкультур. Третий заикнулся о возвращении ко всеобщему образованию, но его тут же осадили. Мол, обязательное образование сокращает базу для культурного разнообразия. Странные люди: отрицая разум, они используют разумные доводы.

Слово взял ещё один полудурок. Вот его я сразу узнал… Тот нашумевший процесс, «обезьяна против человека». Он возглавлял группу юристов, которая представляла права обезьяны (мартышки) и вела процесс от её имени. Они пытались поднять вопрос об имущественных и юридических правах человекообразных обезьян – после того как их признали личностями по итогам предыдущих процессов. Тогда к нему и приклеилась кличка «либермартышка». Или нечто в этом роде.

Ничего по делу он не сказал. Разве что выступил против самих выборов. Дескать, комитет нужно формировать не путём общенародного голосования. Но тогда какого чёрта сам припёрся в студию?

Вот очередная голограмма переспрашивает другую:

– А эта ваша либеральная экономика… это что – наука или идеология?

В ответ ни звука. Видимо, виртуальный оппонент чувствует скрытый подвох.

– Религия? – добавляет первая голограмма.

Как там его? № 1. Так и есть. Деловой костюм и галстук. Ничем другим от остальных не отличается.

– Конечно, наука! – не выдерживает вторая голограмма-костюм.

– Но тогда она должна развиваться! Её положения нужно пересматривать. В науке не места догмам.

В ответ – практически мат.

Интересно, что сегодня прогрессисты оказались в меньшинстве. Что, если либералы на самом деле оттеснят социалистов и возьмут большинство в комитете? Что будут делать с Олимпом? Взорвут на хрен?

Внимание привлёк кандидат, выделявшийся на фоне остальных. Его голограмма рябила. Сплошь покрывалась помехами. С ней было что-то не так. Она выглядела неправильно. Я никогда раньше не видел подобных помех.

Мужчина говорил с явным арабским акцентом:

– Недавно я поставил эксперимент: заказал профессиональному культурологу фильм о зарождении и развитии западной цивилизации. С одним условием, чтобы он длился не более пяти минут. Так вот. Культуролог уложился в три с половиной минуты и даже гордился этим.

– Чем? – спросила удивлённая голограмма ведущей. Ещё один деловой костюм. Только с юбкой.

– Тем, что умудрился сжать века развития цивилизации. Всего три с половиной минуты.

– Получился невнятный каламбур?

– Наоборот, я посчитал его профессиональным и честным. Мелькание картинок от древней Греции до сегодня со всеми реверансами в сторону рациональности, науки и прогресса не заняло и четырёх минут. Это их объективная оценка.

После небольшой паузы ведущая сменила тему:

– М-м… месье, шейх Айман, ваше появление в списке для голосования оказалось… неожиданным. Некоторые считают, не вполне законным.

– Проверка процедуры выдвижения идёт полным ходом. Пока нарушений не выявлено, – араб расплылся в улыбке. – Иначе мы бы с вами не говорили. Система электронных избирательных протоколов безупречна, не так ли? Хакерам не под силу взломать её. Она – то основание, в котором не принято сомневаться.

Я пригляделся к нему. Мужчина лет пятидесяти в фольклорной восточной одежде, с окладистой чёрной бородой и тёмно-карими глазами.

Женщина продолжала интересоваться новым кандидатом, очевидно, совершенно не зная его:

– А вот… тут, в вашей программке, написано название организации. Аль… Фаллу… джа. Я правильно прочитала?

– Эль-Фаллуджа.

– Что это? Новая философская доктрина? – она постаралась съязвить.

– К сожалению, осталось не так много времени. Я бы хотел обратиться к избирателям.

Ведущая немного помолчала. Затем приложила ладонь к уху, и послышался её слабый шёпот, она будто общалась с невидимым режиссёром.

– Конечно, – запоздало согласилась она.

– Развитие западной цивилизации привело к тому, что мир сжался до размера крохотного кристалла памяти. Твои фотографии, личные записи, учебники и альбомы – их можно перелистать за десяток секунд ускоренного режима. Этот кристалл памяти находится внутри большинства приборов. Но если разобрать такой, то кристалл не найти. Он слишком мал. Останется смотреть в пустое место. Туда, где ничего нет. Так… где твоя жизнь? Где история? И зачем это было – судьбы и войны, вера, познание – если всё свелось к миллиметру микросхем? Информация хранится в виде рядов двух цифр, единиц и нолей, что ставит содержимое файлов в один ряд, обесценивая слишком многое – индивидуальное, непосредственное. Человеческое. Цифровой мир, где подлинник может быть подправлен, уравнивает оригинал и подделку. Так… к чему привели века развития рациональности? Пирамида прогресса увенчалась крохотным кристаллом, которого не видно с земли, не видно, даже если песчинку положить на ладонь. Но разве на Земле мало песка? Спросите себя и попробуйте ответить честно. А что до названия нашей общины… то это не призыв к войне. Это маяк… для тех, кто ещё жив.

Его речь прервали. Ведущая решила прокомментировать сказанное арабом. Хотя не имела такого права.

– Только не ясно, почему этот… почтенный объявился среди нашего электронного шабаша. Наверное, надоело сидеть в своих песках.

Она явно перешла границу.

– Действительно, – продолжала голограмма ведущей, – когда в сознание вторгается много картинок, трудно принимать их близко к сердцу, и что-то игнорируется. Однако никто не оспорит того, что нравственный прогресс следует за техническим. Новые возможности позволяют быть добрее. Нельзя не признать: на бытовом уровне наблюдается нарастающий уровень гуманизации. В масштабе человека общество предлагает всё, что нужно. Комфортный быт, неограниченное кредитование. А то, что отдельные люди… рядясь в старое тряпьё, неспособны платить за комфорт хотя бы признательностью, то это их личные изъяны. Неверная точка зрения.

Я взглянул в окно, и с огромного экрана снова улыбнулись те ярко-красные губы. Они вновь выпустили в мою сторону струйку табачного дыма, а затем закусили таблеткой. Улыбнулись… Какая очаровашка. Солнышко, повисшее в дождливой темноте.

Моё забытье прервал голос ведущей:

– … конца голосования осталось десять секунд.

Я очнулся и принялся искать пульт со специальной электронной подписью.

– Сделайте выбор.

На экране транслировался отсчёт остающегося времени.

– Ваш голос важен для нас.

Время уходило неожиданно быстро.

– Сделайте выбор.

Пульт отыскался в самый последний момент, в ямке между спинкой дивана и подлокотником. Вот только при извлечении пульта мои пальцы, похоже, нажали на две или три кнопки. Периферийным зрением я успел заметить, как экран моргнул.

На нём на секунду высветился баннер: «Ваш голос поступил в обработку. Спасибо». Затем переключился канал, так что я даже не узнал за кого проголосовал.

– Твою ж мать… – осталось только развести руками и отбросить пульт подальше. Он упал в то же место, в ямку между спинкой и подлокотником.

«Ваш голос важен для нас». Куда уж…

Я уставился в потолок и закрыл глаза, но тут заверещал коммуникатор на безымянном пальце. Над диваном возникла голограмма, физиономия босса.

– Привет, – совсем уж неформально бросил он.

– Что, пора на отчёт?

– Нет. Возникло дело. Срочно. Три фантома на шестом уровне. Держатся вместе. Район четыре-три. Перекрёсток пятьдесят и тридцать шесть. Запомнил?

– Не понимаю, если их положение в Облаке известно…

– Ты забыл, как выглядит шестой ярус? Там мало камер. Информация не попадает на хранение. Поэтому нужны твои глаза и ноги. Возможности связи ограничены. Импровизируй.

Голограмма исчезла. Я вздохнул – времени возмущаться нет. Есть приказ, который нужно выполнять… Я вернулся на диван.

В центре чёрного зеркального потолка оптический порт. Однако сейчас его не разглядеть, поскольку по поверхности снуют огни и блики, отражения машин, что проезжают за окном.

Я устроился на диване поудобнее и зафиксировал взгляд перед собой. Не забыл и про баллончик. Достал его, поднёс к лицу и надавил на распылитель. Вдохнул химическое облако распылённого релаксанта.

Домашний порт управлялся голосом и не имел переключателя в виде клавиши. Поэтому я скомандовал:

– Облачный город. Шестой уровень. Район четыре-три. Двадцать метров от перекрёстка пятьдесят-тридцать шесть. Скрытый режим. Выполнить.

* * *

Облачная имитация Парижа-3

Срочное задание от «МаКо»

Было очень неожиданным увидеть настолько мрачный район в Облачном городе. Симуляция оказалась, мягко говоря, «неполной». В тёмных углах угадывались плохо прорисованные текстуры и артефакты стандартных заготовок.

Очевидно, система знала об ошибках, поскольку пыталась скрыть недоделки в клубах тумана и моросящем дожде. Белёсые облака пара висели повсюду, над дорогами, у стен домов и просто в воздухе на значительной высоте.

И в тоже время я поймал себя на мысли о том, что вижу наиболее честную симуляцию реального города. Олимп совершенно не пытался приукрасить её своим светом. Не доходили руки? Пространство вокруг проваливалось в бесчисленные массивные тени и пропитывалось сыростью, по улицам мотались обрывки полиэтиленовых пакетов. Возможно, было холодно, как и в настоящем мире. Только тело не ощущало ни влажности, ни холода, ни сквозняков. Это видели глаза, которые подсказывали телу, что оно должно чувствовать.

Пар совершенно не двигался. Если его клубы висели над дорогой, то было не ясно, в чём источник испарения. Чётко очерченные облака располагались вдали от теплообменников, труб и луж. Да и казался он неоднородным: где-то густым, а где-то исчезающим. Абсолютно без логики.

Несмотря на предельную сырость, на дорогах были заметны совершенно сухие участки асфальта.

Моросящий дождь падал непонятно откуда. Вместо неба над головой нависала серость. Надо полагать, псевдобетонный свод. Но если с него и должен идти дождь, то совершенно другой, с крупными каплями и ручьями, которые пробиваются вниз через трещины и швы. Копящийся на своде конденсат, тоже не даёт дождя и понемногу стекает по балкам с опорами… Так что местность просто поражала своей несуразностью.

Дома были видны только до десятого этажа. Всё, что выше, съедалось грязным белёсым маревом и сливалось с пятнами серого. То, что ещё можно было наблюдать, представляло собой жалкое зрелище. Тёмно-серые стены домов из выкрошенного кирпича, который когда-то считался красным. На нём – капли и струйки вездесущего липкого конденсата.

Куда ни взгляни, на глаза попадалась вода. В виде пара, моросящего дождя, тумана, луж и того же конденсата. Он покрывал небольшой чугунный забор со старомодными завитушками, странную ретро-лепнину нижних этажей, арочные подъезды и ворота, стрельчатые своды. Старая европейская архитектура. Массивные, старинного вида уличные фонари с мерцающими лампами накаливания.

Я отчего-то не мог вспомнить, был ли в этом районе… по-настоящему. Почему район выстроен так вычурно? Неполная имитация или её ошибки? Казалось, Облако напихало сюда всё ненужное, в надежде заткнуть дыры в программировании.

Дома, чьи верхние этажи съедались моросящим дождём и туманом, выглядели непривычно низкими, пришедшими сюда из старого чёрно-белого кино.

Я усмехнулся: «Нет, а, может, и правда? Симуляция слеплена из того, что плохо лежало, из оцифрованных образов старых кинолент?»

Что, если настоящий район выглядит совсем по-другому, а Олимп схалтурил и заглянул в хранилище фильмов? Наткнулся на стеллаж с кино сороковых годов прошлого века и склеил из вороха кадров виртуальный квартал. В масштабе целого города пока незаметно, и приглядываться особо некому. А со временем можно будет сделать симуляцию более реальной.

Хорошо, что одежда оставалась сухой. Хорошо, что не ощущались запахи и холод.

От созерцания тоскливых картин мозг не хотел работать. Он отказывался понимать слишком много вещей. Дождь без привычной капели. Странная тишина города, который похож на настоящий. И в то же время не похож.

В тишину вплетался низкий гул воздушных насосов. Всё остальное, что, возможно, и происходило в реальном квартале, сливалось в трудноразличимый, на грани восприятия, фон.

Хотелось курить. Я сунул руку в карман виртуального плаща и обнаружил там две-три сигареты, которых так и не выкурил. Я просто помял их в руках…

Сколько уже стою тут? Минут пять? Десять? В руках уже две-три сигареты. Около того. И всё-таки странное впечатление. Вроде похоже на реальный город, но предельно фальшиво.

Я заметил лёгкое мерцание в области массивной тени, которая прикрывала стену ближайшего здания. Пришлось пройти по полоске влажного газона, чтобы подобраться к источнику света…

Точно. Маяк Облака. Я подставил темноте свою щёку, и из кромешного мрака вырвался неожиданно яркий луч лазера. Мои глаза уже привыкли к серому миру, и красный луч показался чем-то нездешним. Неправдоподобным.

Лазер ощупал штрих-код на щеке и исчез.

– Приказ на наблюдение. Перекрёсток. Трое, – прошептал я и посмотрел в ту сторону.

У светофора возникли три фигуры. В плащах и широкополых шляпах, один с зонтом. От чего они укрывались? От взгляда камер или от дождя? Интересно, что здесь, в симуляции, именно над перекрёстком дождь не шёл.

Тот, что стоял ко мне спиной, запустил руку в карман плаща и извлёк оттуда пачку сигарет. Взял одну, и предложил остальным. Те посмотрели на пачку и ответили ему. Возможно, обсудив марку. Взяли по сигарете. Предложивший закурить достал зажигалку, и его товарищи потянулись ближе. Послышался щелчок зажигалки.

К моменту, когда вспыхнул огонёк, я успел прошептать голосовую команду: «Приблизить, пятьдесят». Кусок изображения перед глазами увеличился, и мне удалось увидеть главное. Довольно высокое пламя, сорвавшееся с зажигалки, выхватило из темноты лица объектов.

Огонёк погас, и я вернул общий план. Начал вспоминать лица, что на секунду показались из темноты.

Не европейцы. Острые черты лица. Чёрные волосы. У одного с кудряшками. Арабы? Коммуникатор издал короткую вибрацию. Через мгновение ещё раз – сигнал, что наблюдение за мной установлено. Координаты передаются в юр. отдел, и мне нужно лишь держаться рядом с арабами.

Объекты затянулись и тут же дружно кашлянули. Один даже выбросил сигарету в урну, и выдохнул вместе с кашлем ругательство. Послышалось слово «папиросы».

Они далеко не заядлые курильщики. Или просто волнуются. Если они действительно арабы, то им привычнее кальян, а не папиросы за полкредита.

Признаться, мне тоже захотелось курить. Я достал ещё сигарету и понюхал её. Стал переминать, сжимая пальцами. Через какое-то время показалось, что я чувствую её запах, а в горле становится горько.

Сам виноват. Подумал о палёных папиросах за полкредита. Вот и получай. Лучше бы остановился на кальяне…

Конечно, было понятно, что они меня точно не заметят. Но я всё равно предпочёл остаться в тени. Осторожно, переступая по дорожке у стены здания, подобрался на пять-семь метров ближе.

Остановился у чугунной ограды и прислонился к месту, которое показалось сухим.

Из-под теней их шляп мерцали огоньки папирос. Тот, кто не курил, время от времени выдыхал в темноту отрывистые струйки пара от собственного дыхания. Говорил что-то и периодически поглядывал в район кисти левой руки, под рукав плаща.

Не знаю что там, но ему вполне подошли бы наручные механические часы. Сколько ни ворчи на засилье техники, потребность сверяться со временем не исчезает. Брезгуешь носить универсальный порт? Тогда таскай механический девайс, а то и за движением солнышка смотри. Правда, его тут нет. Даже на верхнем уровне не всегда видно.

Послышалась приближающая сирена. В соседнем квартале. Объекты инстинктивно пригнулись и повернулись в ту сторону. Почти одновременно опустили руки в карманы. Судя по габаритам того, что там шевельнулось – пистолеты. Однако сирена стала удаляться. Обычный патруль.

Арабы ещё некоторое время нервно озирались по сторонам, поглядывая на механические часы – теперь их было видно на руке каждого. Они явно чего-то ждали.

Взглянул на часы и я. Коммуникатор, работая в скрытом режиме, написал на сетчатке глаза точное время: ровно половина.

Они бросили окурки в урну и двинулись в переулок. Я перебежал улицу и достиг тени. Стараясь держаться внутри неё, осторожно пошёл следом.

Арабы постоянно оглядывались по сторонам. Ускорили шаг. Пришлось плюнуть на маскировку и, не таясь, трусцой побежать за ними. Всё равно меня нет в том месте, а их – в этом. Мы друг для друга фантомы.

Снова завибрировал коммуникатор. Два раза. Это начальство напоминает о себе.

Объекты свернули в подворотню. Один остался в переулке, оглядывая улицу и держа руку в кармане. Я замедлил ход. Затем араб взглянул в мою сторону. Я остановился и присел в тени. Даже сердце заколотилось… кажется.

Внезапно из-за моей спины ударил луч света, разрезав тяжёлую массу темноты и тумана. Оттуда же послышался крик. Типичный рык из полицейского громкоговорителя:

– Замри! Оружие на землю! Медленно!

Однако араб быстро присел и прицелился в мою сторону. Сквозь моё тело прошёл луч лазерного прицела, что был закреплён на пистолете преступника.

Раздались выстрелы, и я отпрыгнул в сторону, слыша, как вокруг свистят пули. Полицейские стали стрелять в ответ, и я оказался на линии огня.

Инстинктивно перекатившись по асфальту, вытащил пистолет, но потерял ориентировку в пространстве, из-за чего не смог понять, куда надо палить. Точнее, куда не надо – ко мне пришло осознание того, что здесь всё ненастоящее, в том числе я.

В араба, тем временем, попали. Он упал и отполз в подворотню, скрылся за углом.

В том месте, откуда стреляли полицейские, никого не было видно. Система не проецировала их сюда. Получалось, что пули летят из тумана, а лучи света срываются не с фонариков, а с темноты.

Я поднялся на ноги и побежал к углу, за которым скрылись беглецы. Остановился у арки и оглянулся. Лучи фонарей и не думали подходить ближе. Они лишь постреливали в пространство. Рядом со мной, в стену впивались пули, разбрызгивая крошки кирпича и капли конденсата. Пара пуль прошла и сквозь меня.

Громкоговоритель молчал. С чего бы? Они просто палили в нашу сторону.

Я решился и буквально выпрыгнул за угол. И сразу в глаза ударил свет фар. На меня нёсся фургон. Я инстинктивно отпрыгнул в сторону и ударился о стену. Мимо пронеслись две лёгких грузовых машины. Одна свернула направо, в сторону полицейских, другая влево, уходя от погони. Я вскочил на ноги и выглянул за угол.

Послышалась бешеная стрельба, фургон на полном ходу врезался во что-то невидимое… Впрочем, на долю секунды показалось, что он, достигнув перекрёстка, снёс нескольких полицейских. Их разлетающиеся фантомы мелькнули в темноте. Изрешечённая пулями машина замедлила движение и стала сворачивать вправо. Налетела на светофор.

Раздался сигнальный гудок. Я приблизил изображение и через боковое окно увидел, как убитый водитель-араб уткнулся лицом в штурвал.

Другая машина смогла уйти. Получив несколько попаданий в заднюю дверь, она свернула за угол. Лучи за ней не побежали. Они обступали расстрелянный фургон. Я было двинулся туда же, но тут из-за спины послышался слабый стон.

Обернулся.

Раненый араб перетягивал ремнём рану на бедре.

– Стоять! – заорал я, но тот даже ухом не повёл.

Не слышит. Меня для него нет. Полицейские тоже не услышат. Только если босс не передаст им моё положение.

Может, оно и к лучшему. Стрелять не надо. Главное не отставать.

Араб поднялся на ноги, и, хромая, побрёл вглубь двора. Я не стал спешить. Впереди сетчатый забор и нагромождение хлама, мусорные бочки. Раненый их не перепрыгнет. Силёнок не хватит.

Беглец остановился и со стоном припал на колено здоровой ноги. Вытащил из внутреннего кармана плаща шприц и воткнул его в шею. Выдавил содержимое внутрь себя. Хотел бросить шприц в сторону, но сунул обратно, в карман. Даже шляпу прихватил с собой.

«Не хочет следов оставлять. Скинет позже… Сразу колоться не стал… а пришлось. Перед лицом смерти забываются вопли о химическом шайтане? Жить хочется, да?» – Я наблюдал за арабом и стоял у стены, облокотившись на неё. Ясно, что цель не уйдёт.

Объект поднялся и неровным шагом побрёл к забору. Я вздохнул, зная, что вскоре увижу его бессилие. Движения араба не становились увереннее.

Совершенно не замедляя шага он…

Прошёл сквозь сетчатый забор и два мусорных бака! Проклятье!

Этой помойки в реальности нет! Тогда какого чёрта она здесь?!

Я ринулся следом. Однако на араба уже начал действовать стимулятор. Он перешёл на бег и почти не хромал, удирая от меня по узкому захламлённому проходу между домами. Беглец уже скрылся за поворотом, когда я подбежал к забору и остановился.

«Может, не настоящий?» – Пнул по преграде.

Чёрта с два. Пришлось отойти назад и разбежаться. Прыжок удался. Показалось, что металлическая сетка впилась в пальцы.

Оказавшись по ту сторону, рванул дальше. Перед глазами мелькали кирпичи стен, мокрый асфальт, старые бумажки и пакеты, бесформенный мусор.

«Обколотый араб сейчас скачет как газель», – я пожалел о том, что сам не мог ввести себе что-нибудь. В карманах пусто.

Наконец, я достиг сворота. Выбежал за него.

Дальше ещё один такой же узкий проход. И ещё один забор… Я оглянулся, посмотрел назад. Очень похоже. Те же баки и куча хлама. Как дежавю. Но времени удивляться не было, и я бросился к копии предыдущего забора.

Под ногами мелькали трещины на мокром асфальте, старые бумажки, пакеты, лужи и грязь. Я с ходу перемахнул через забор и оказался уже на следующем перекрёстке.

По сторонам вновь были видны точно такие же узкие переулки с сетчатыми заборами и мусорками.

Дьявол! Куда он побежал? Где я?

Взгляд вверх. Неба не видно. Всё, что выше десятого этажа, теряется в массах тумана. Наверх не залезть, пожарные лестницы обрываются слишком высоко.

Прямо как лабиринт. Я вспомнил про правило левой стороны: если держаться её, то рано или поздно выберешься, но…

Слева раздался металлический звук. Там перевернулась небольшая урна. Я пригляделся. Оказалось, она упала из-за того, что беглец попытался спрятать под ней плащ со шляпой. Возможно, что-то ещё. Однако смятая в спешке ткань вывела из равновесия урну. Туда!

Я мигом пробежал переулок, словно получив допинг. Перескочил через забор.

«Запомни место, где он скинул одежду», – неожиданно возникло в голове.

Послышался хлопок двери. Она обнаружилась за следующим углом. Тупик. Остальные два прохода ведут на главные улицы квартала. Вряд ли он туда сунулся.

Вряд ли хлопок двери был вызван ветром.

Я заметил, как саданул ногой по двери, и достал оружие – будто преследовал преступника по-настоящему. Но так было привычнее. Инстинкты требовали продолжать погоню как обычно.

За дверью оказалась узкая шахта с винтовой металлической лестницей, что вела вниз. Доносился гул металла от чьих-то шагов. Он там! Вниз!

Мои ботинки загромыхали по стали. Через десяток секунд лестница закончилась, и я выбежал в большой зал. Полы плаща рвануло вверх.

Шахта. Под ногами были металлические решётки, под ними виднелся огромный вентилятор, что гнал наверх воздух с нижних уровней.

«Хорошо, что в Облаке вони не чувствуется», – поморщился я и постарался быстрее пересечь пространство шахты. Она освещалась чуть лучше проулков, по которым мы недавно бежали. На стенах вполне современные лампы, но из-за сеток и сильнейшего ветра всюду плясали полоски теней и света, искажающие восприятие пространства. Добежав до другой стороны шахты через круговорот теней, я вцепился руками в небольшую лестницу и перевёл дух. Дезориентация ушла, и я полез наверх. Там виднелся люк.

Ненадежная лестница то и дело превращалась в две параллельные стойки, поскольку некоторых перекладин просто не было. Остальные угрожающе сгибались и осыпались слоями ржавчины, когда я хватался за них. Приходилось цепляться за трубы и кабели, проложенные вдоль стены.

«Вот и пар», – я инстинктивно прижался к лестнице, когда поток горячего воздуха облизнул спину. Огромный столб пара с жутким свистом поднимался системой снизу вверх. Опасное и заразное дыхание мегаполиса.

В реальности я бы получил смертельный ожог. Какие придурки сделали неохраняемый вход?! Вход со дворов!

А ведь араб проскочил. Возможно, ловушка. Те, кто гонится за ним в реальности, могли бы попасть…

Открытая дверь автоматического люка. Туда. Лестница в последний момент качнулась, и… со скрипом отогнулась к пустоте.

Я едва не сорвался. Руки осторожно потянулись к двери, пока ноги держали баланс. Падать не хотелось. Слишком большая высота. Упав, нужно было бы подниматься заново.

В том, что я буду вынужден подняться, сомневаться не стоило. Коммуникатор долго не давал о себе знать. Значит, связь утеряна, и, если араб уйдёт, спросят с меня.

Я смог дотянуться до двери и, оттолкнувшись ногами от лестницы, проскользнул в люк. Верхняя секция ржавой лестницы окончательно сорвалась и полетела вниз. Однако я уже был внутри.

Ещё одно нарушение. Канал, работающий в режиме озонирования, должен блокироваться, а дверь открыта. Электронный замок на ней вроде мигает – рабочий. Или тот араб неплохой хакер, на ходу вскрывающий двери и знающий все пути. Или его ведёт кто-то сильно лобастый.

Стены канала представляли собой соты из газовых трубок. Внутри каждой горели электрические свечи с потрескивающими дугами.

Вокруг клубился пар, и мне захотелось прикрыть лицо рукой. Я так и сделал, инстинктивно отгородившись от агрессивной среды. Сквозь пальцы было видно какие-то кабели, растяжки, всполохи света и струи пара. В конце концов, мой суженный мирок столкнулся со стальной преградой. Совсем рядом дверь.

Открыта. Электронный замок работает. Опять чья-то халатность, или работа хакера. Далее показалась винтовая лестница, ведущая наверх. Точно такая же, что привела в шахту.

Я бежал по её спиральным кругам, по металлическим ступенькам, поднимаясь выше и выше. В конце лестницы уткнулся в дверь. За ней переулок, точь-в-точь как раньше. Из-за угла послышался приглушённый крик. Или короткая команда из полицейского мегафона. Разобрать не удалось. Я бросился туда.

Проулок, куда я влетел, сразу поразил темнотой, а ещё жуткой недоработанностью. Из сумрака торчали края текстур дома, за которые цеплялся плащ. Более того, в конце переулка, на выходе в широкую улицу, у угла дома, висела странная ошибка. Вместо края кирпичной стены я почему-то увидел часть пространства, что находилось за углом, справа. Такую ошибку называют «зеркальной».

Я побоялся сразу идти туда.

Или это чья-то рука остановила меня. Не знаю.

К тому же в своеобразном «зеркале» удалось сразу разглядеть араба. Беглец опускался на колени, стоя у стены дома на обочине широкой улицы.

Вот он медленно достал пистолет и положил его перед собой, в темноту.

– Руки за голову! – из-за угла донеслось обычное для задержания требование.

– Будьте прокляты! – зло бросил араб, подчиняясь приказу.

– Повернуться к стене! – потребовал наполовину показавшийся коп.

– Будьте прокляты…

– Закрыть глаза!

«Что? Закрыть глаза? Зачем?»

Внезапно у его виска вспыхнул огонь. Раздался хлопок пистолетного выстрела. Негромкий, когда газы проникают внутрь черепа, издавая мало звука. Голова дёрнулась, и тело завалилось на бок.

По телу прошла конвульсия.

Я замер.

Подбородок неподвижного тела чуть приподнялся… Вероятно, исчезнувший из видимой области коп проверил пульс на шее. Куда уж – пуля в голову.

Второго выстрела не последовало. В руку убитого сунули его же пистолет.

Я старался дышать как можно реже, пока не вспомнил, что здесь можно вообще не дышать. Осторожно попятился назад, глядя на труп.

Остановился только когда упёрся в стену. Затем услышал стихающие шаги и неожиданный резкий визг шин. Исчезающий низкий звук мотора.

Теперь можно вперед. Всё равно меня… здесь никто не убьёт.

«А знает ли кто-то, что я вообще был здесь?» – Я посмотрел на коммуникатор. Тот через секунду завибрировал – связь восстановлена. Теперь шеф в курсе: его подчинённый здесь.

Тогда что теперь? Сделать вид, что я только приближаюсь к месту «самоубийства»?

Держа пистолет наготове, я подобрался к углу. Проскользнул мимо зеркальной ошибки программирования.

Осторожно выглянул на улицу. Никого. Только вокруг тела растекалась кровь. Коммуникатор издал три подряд вибрации. Пора выходить. Нужно найти ближайший порт.

* * *

Я очнулся, поняв, что смотрю на своё смутное отражение в чёрном полузеркальном потолке. Парень вверху лежал без движения на перевёрнутом диване.

«Повезло», – мысленно выдохнул я.

Затем вместо того меня возникла голограмма босса. Сквозь обычную маску его лица пробивалось беспокойство.

Во что он меня втравил?!

– Хорошо сработано. Все… задержаны? – напряжённо спросил начальник.

– Не видел. Когда прибежал, – произнёс я неопределённую фразу, – было поздно.

Босс немного помолчал и осторожно начал:

– Ты не…

У него есть данные локации? Он думает, что я не выходил за угол, когда пристрелили араба. Но всё равно провоцирует.

– Я… только выбежал, как услышал выстрел… Когда вышел за угол, тело не двигалось.

Босс кивнул:

– Он успел застрелиться?

– Фанатики.

Пауза.

– Но с другой стороны, – успокоившись, продолжил начальник, – нам же проще. Чем чаще они вышибают свои мозги, тем меньше забот у наших.

Не знаю, насколько фальшивыми выглядели мои ответы, однако у босса были данные локации. Это результаты объективного контроля. И всё же он чего-то ждал от меня.

Пересохло в горле. Жутко хотелось пить.

– А что случилось? – сглотнув, спросил я.

– Некогда объяснять. Тут такое, – он помотал головой. – Включи телевизор. Не до тебя.

Голограмма исчезла, а я постарался убедить себя, что голос босса в последних фразах выражал удовлетворение.

Захотелось выпить. Я приподнялся на локтях и первым делом нащупал оружие на столике. Затем выдохнул:

– Без паники.

– Включить освещение.

Из прямоугольника окна исчезли улыбающиеся губы, а в захламлённой комнате стало непривычно светло. Я с опаской оглядел её и решил, что раньше было лучше.

– Приглушить свет.

Поднялся с дивана и направился к компьютеру в почти полных потёмках. Как привычнее. Освещённая комната казалась слишком чужой.

«Включи телевизор», – в голове вертелись слова босса.

Я шёл вперёд, к темнеющему силуэту. Лампа, утопленная в стену за компьютером, создавала вокруг монитора ореол зеленоватого сияния. Компьютер, ощутив моё приближение, убрал с экрана заставку.

– Новости, – сказал я, борясь с ощущением холода.

Старый жидкокристаллический прямоугольник моргнул. Затем на нём возникла картинка. Вначале я не смог понять, в чём дело. В самом низу изображения бежали слова: «Расстрел мирной демонстрации».

Картинка долго оставалась неразличима, хотя…

Какое-то месиво металлоконструкций… Последствия взрыва внутри здания? Перевёрнутые автомобили на улице, тяжеловооружённые патрули на улицах и тела гражданских.

Возник дрожащий голос ведущего. От его несвязной речи стало ещё холоднее. Мужчина запинался через каждое слово:

– Мы ведём… прямую трансляцию. По предварительным данным… число жертв достигает нескольких сотен. На площади… перед Олимпом лежат тела. Мулла Айман… избранный в комитет, ранен. Его место… нахождение неизвестно. Анонимный источник из… «Эль-Фаллуджи» заявил, что нападение на демонстрацию… повлечёт месть. Движение… перейдёт на нелегальное положение.

Остального я не слышал.

Что получается? Аймана, непонятно как оказавшегося в списке для голосования, избрали? Работа хакеров?

Сторонники «Эль-Фаллуджи» вышли на демонстрацию, и их расстреляли. Это случилось до или после того, как копы напали на троих арабов?

Скорее всего, полиция знала о теракте заранее.

– … информатор из правоохранительной среды… подтвердил, что атака велась несколькими группами… была скоординированной. Нападавшие скрылись с помощью групп прикрытия… и транспорта. Заранее подготовленного. Неизвестные…

Вот оно. Неизвестные. Нападавшие скрылись. Чёрта с два.

– По горячим следам никого не задержали…

Их убили.

– Если кто-то из террористов погиб, то их тела смешались… с телами демонстрантов. Опознать невозможно.

Кем были те арабы? Почему участвовали в подготовке нападения на своих?

Или это были сторонники Аймана, которые должны были эвакуировать его в момент опасности? Тогда они тоже о чём-то подозревали.

С другой стороны… откуда известно, что они действительно арабы? Пластика лица. Мимические импланты, в конце концов… Они могли быть кем угодно. Их могли использовать «в тёмную» и подставить. Ясно одно, их убрали копы. Ты сам это видел…

Рядом со мной мерцало старое амальгамное зеркало. Из-за него я и не любил этот угол. Там, в зеркальном прямоугольнике, маячил двойник. Он тоже всматривался, но куда-то в темноту, а не в экран компьютера.

Надо подумать.

– Ещё есть время… – кажется, произнёс я в полголоса. Вздохнул, потирая холодеющие руки.

На экране мотали всё ту же картинку. Разрушения, патрули, перевёрнутые дымящиеся машины и кровь, растекающаяся по лужам дождевой воды…

– Ну, что молчишь? – бросил я влево. Своему двойнику.

Я посмотрел туда, и убедился в том, что ему так же хреново.

– Вызвать, что ли, ангела? – прохрипел я в потолок.

А как? Что надо делать? Крикнуть: «Ангел»? «Где ты?»

И тут до меня дошло. Почему я не догадался раньше?!

Стекло! Это было стекло. Не ошибка, а лист обычного стекла, прислонённый к стене!

Надо убрать его из переулка, пока они не поняли, что я видел убийство через отражение!

Я почти побежал к дивану. Бросился на него, достал баллончик со стабилизатором и вдохнул его дым. Прямо надо мной, в чёрном полузеркальном потолке, замерцала точка. Порт. Сейчас он оказался в районе переносицы на лице отражения.

– Облачный город, – торопливо говорил я. – Шестой уровень. Район четыре-три. Южный вход в шахту. Скрытый режим. Выполнять…

Картинка перед глазами изменилась. Вначале мой двойник растворился в густой тени, а затем изображение разрезалось двигающимися лучами грязно-жёлтого цвета.

Я понял, что нахожусь в той подворотне. Надо же, успели ввести в строй новый оптический порт у шахты? И действительно, позади обнаружился вход в вентиляционную шахту. Электронный замок работал, но дверь была опять же открыта. Рядом оптический блок. Не тот, через который я выходил.

Создавалось ощущение, будто изменилось что-то ещё…

Свет? Конечно, появились эти ужасные лампы над входом. Прямо над головой висела и качалась на сквозняке лампа накаливания. Грязная, покрытая пылью. Ничего новее не нашлось.

Быстрым шагом я направился к месту преступления. Непроработанных текстур по бокам стало меньше. По крайней мере, за плащ больше не цеплялись. Площадь теней сократилась. Похоже, Облако продолжало дорабатывать район. Но опять же – по остаточному принципу, используя заготовки из электронных сусеков, меняя один хлам на другой. Интересно, сетчатые заборы все ещё…

«Ты забыл об одежде», – будто кто-то шепнул в ухо. Так, что я обернулся. Но рядом никого не оказалось. Ладно. Главное, вспомнили об одежде араба, которую тот спрятал под мусорным ведром. А если в карманах нечто важное?

Я подошёл к углу. Осторожно выглянул за него. Никого. Полустёртая меловая линия – контуры тела. Всё, что осталось от парня. Бывает. Это наша реальность.

Оружие в руке обвели. Гильза. Но главное – вокруг никого. Я вернулся к стеклу. Взялся за него и тотчас… ощутил боль.

Порезался?!

Едва не выронив от неожиданности стекло, я поставил его на… асфальт. Могу поклясться, что вместо потрескавшейся черноты уже был «уложен» хороший асфальт. На который капала кровь с левой ладони. И порез на ней проходил как раз по линии жизни…

Кровь – как настоящая. И боль… Я пытался понять, чувствую ли её сейчас. Показалось, что она от испуга ушла за грань восприятия. Или я просто убедил себя в этом.

Я затёр ботинком упавшую кровь и замотал рану носовым платком, снова взялся за стекло и замер на месте. Куда его нести? Разбить? Спрятать? Через секунду раздумья направился к шахте. Стараясь не глядеть на то, что отражалось в стекле. Однако боковое зрение замечало многое. Мозг воспринимал увиденное как искажение – будто часть пространства преломлялась, и отражение накладывалось на реальную картинку. Там, где должен был лежать асфальт, плыли облака пара и верхние этажи. Ноги должны были опускаться в лужи, но касались пятен серого – проглядывающего сквозь пар бетонного небосвода.

Усилился дождь. Из моросящего он превратился в почти обычный. По стеклу поползли струйки воды и блики жёлтого света от старых, раскачивающихся на ветру ламп. И внутри этой смеси, на поверхности стекла, маячил силуэт двойника.

Гадая об изменениях в симуляции района, я спустился по винтовой лестнице и прошёл сквозь зону озонирования. Остановился у люка. Посмотрел вниз.

Если уронить стекло с такой высоты, оно разобьётся, а осколки разнесутся по закоулкам вентиляционной системы. Их никто не найдёт. Я приноровился, выставляя зеркало вертикально, чтобы оно представляло собой наименьшее аэродинамическое сопротивление. Задержал взгляд на собственном отражении и разжал пальцы. Подозрительный тип, двойник, камнем полетел вниз.

За время падения стекло несколько раз перевернулось, отразив внутренности шахты, и врезалось в металлический решётчатый пол. Разбилось на множество осколков. Те сверкающим столбом взвились вверх.

Я едва успел укрыться от них. Хотя нет. Возможно, в лицо попало несколько. Я дотронулся до щеки и затем посмотрел на пальцы. Кровь. Но глаза целы.

«Глаза целы», – я почему-то повторил про себя. По какой-то причине это показалось важным.

Захотелось ещё раз взглянуть в шахту, но тут с её дна стал вырываться пар. Нет, посмотреть не получится. Да и зачем? Чтобы заработать ожог? Стекло разбилось. Его больше нет. Ты видел это.

Я плюнул в столб пара и повернул назад. На ходу закурил…

Найти то место, где араб попытался спрятать одежду, оказалось непросто. Пришлось поплутать по невероятно похожим друг на друга тёмным переулкам.

Заборы находились вроде бы там же. Изменилось не так много: добавилось освещения, да почистились текстуры. Кое-где со стен зданий, в местах, выбранных непонятно как, свисали старые лампы, источавшие слабый, грязно-жёлтый свет. С асфальта исчезли ненормально сухие места, теперь он полностью покрывался конденсатом и лужами. Дождь равномернее распределился по пространству.

Спустя минут тридцать блуждания по бесформенному кругу я случайно натолкнулся на то место. Перевёрнутое ведро лежало там же. Я осторожно подошёл к мусорке и оглянулся. Никого. Темнота и дождь. Шумовой фон города.

Из-под ведра показался край плаща. Его обыск дал кое-какой результат. Карманы были пусты, в них даже не нашлось того шприца со стимулятором. Зато за лентой, которая опоясывала шляпу, обнаружился клочок бумаги. На ней – нацарапанные от руки символы.

Дата и место. Завтрашний день. Четвёртый «Б» район. Тридцать пять, четыреста. Частное владение.

Только вот стоит ли туда соваться?

Ещё раз обыскав одежду и осмотрев окрестности, я убедился, что ничего не пропустил. Помял бумажку в руке, но выбрасывать не стал. Развернул её и снова внимательно осмотрел.

Почерк неровный, писалось быстро. Водяных знаков нет. Скрытых символов тоже. Я достал зажигалку и сжёг записку. Поскольку она не была отсыревшей, то сгорела быстро и превратилась в пепел. Его частицы унесло сквозняком вверх.

Вернулся ко входу в вентиляционную шахту. Из темноты над дверью, что вела на винтовую лестницу, блеснул оптический блок, а затем луч лазера скользнул по щеке, нащупав штрих-код. Главное, что стекла больше нет.

Да и не было его. Араб застрелился сам, и мы не успели помочь.

* * *

Я пришёл в себя, различив смутное отражение, что маячило вверху, на чёрном полузеркальном потолке.

Повезло?

Чёрта с два! Прямо надо мной возникла голограмма. Мерцающий оранжевый кружок в её углу говорил о том, что это видеопослание – запись, а не разговор в реальном времени.

«Нужно срочно увидеться. Приезжай в управление», – бросил шеф в мою сторону и исчез.

«Он в курсе, что я возвращался на место убийства? Или что?» – Я замер на диване, глядя на коммуникатор.

Вряд ли. Главное не дёргаться.

Я привстал с дивана и, опершись о подлокотник, ощутил под ладонью острый предмет. Взял его. Оказалось… Да что ты будешь делать? Опять этот крестик. Будто преследует меня.

Хотя… подсказал же мне кто-то про стекло. Про одежду… И за угол, когда убивали араба, не пустили. Словно остановила чья-то рука.

Мысль о реальности ангелов почему-то не смущала меня. Ангел и ангел. Электронные божки в Облаке есть? А почему ангелам нельзя? Чем они хуже? Не важно какого цвета кошка, лишь бы…

Я поднялся на ноги, рассуждая вслух:

– Ангел, в сущности, кто? Как голограмма. Видишь, а потрогать нельзя. Интерактивная иллюзия. И всё.

«Но стоп!» – Следующая мысль заставила меня сесть обратно.

«Что, если она не ангел, а голограмма?»

Что, если меня пытаются свести с ума?.. А зачем?

– Нет, – сказал я вслух. Это было бы слишком дорого. Затрат не оправдают. Свести с ума заурядного копа голограммами, развешанными по всему городу? Дороговато. Да и кому оно надо? Лезть в мир киберпанка с какой-то там мистикой… Один-единственный коп, и целая история, сочинённая ради него. Суул, Давид. Прямо новая Библия. Старую писали пару тысяч лет для всего человечества. А тут – забабахать ещё одну специально для меня? Вот что было бы сумасшествием.

«Нет», – повторился я и замотал головой. К чертям. Вернёмся в реальность. Всё срослось. Вещьдок нашёлся. Араба убили. Я ни при чём. Давай, обратно в реальность…

Оказалось, что работал старый персональный компьютер. Он просматривал новости. Листал события, которые произошли со времени его последнего включения.

– Эспер, – окликнул его я.

– Доброе утро, Создатель, – ответил из угла приятный женский голос. Не тот, как в прошлый раз. Это была именно Эспер.

– Ты можешь не называть меня так? Я не твой…

– Хорошо. Только вы… тоже пообещайте кое-что, – с лёгкой хитрецой в голосе согласился компьютер.

Я поднялся и машинально закурил. В горле было сухо, а голова немного кружилась.

– Слушаю.

– Вы могли бы включать меня почаще? – попросила Эспер.

– Я…

Меня всегда сбивала с толку её самостоятельность и непосредственность. Будто общаешься с ребёнком.

– Хорошо, – согласился я и направился в сторону кухни.

Свет включать не стал. Остановился перед тёмным проёмом. Всё равно там ничего нет. Кроме бутылок. Лучше поесть в управлении, а пока…

Я порылся в кармане. Достал блистер с ноотрофеном и проглотил одну таблетку. Но неудачно: она застряла в сухом горле. Я бросился в темноту и каким-то чудом натолкнулся на мойку. Нащупал кран и открыл его, отхлебнул проточной воды.

Когда неприятное ощущение в горле исчезло, подставил голову под холодную струю воды… и на секунду отключился. Голова вмиг опустела, а потом прояснилась. Не знаю, что подействовало – вода или «любимый» ноотрофен… Интересно, компьютеры перезагружаются так же?

Я вышел в светлый проём и свернул к комнате, обдумывая, как можно избавиться от неприятного чувства во рту. Давно не пил из-под крана. Давно не открывал кран, и вода застоялась.

– Извините, – донёсся голос Эспер. – Я понимаю, что работать с Облаком удобнее. Поэтому вы забыли обо мне. Но мне бы хотелось попросить вас… – она замолчала.

– О чём?

Компьютер не отвечал. Я отыскал бутылку виски и отхлебнул чуть-чуть из горлышка. Вкус алкоголя перебил воспоминания о «проточной» воде.

– Вы можете не выключать меня? – наконец, призналась Эспер.

– М-м… да.

– Хотя бы сегодня.

– Хорошо, – я оглядывал комнату в поисках полотенца.

– Спасибо, – компьютер продолжать листать изображения на экране. Даже включил какую-ту музыку. Тихо так, через колонки. Для себя.

Полотенце попалось на глаза. Оказывается, оно висело почти на месте, на спинке кресла рядом с компьютером. Я взял полотенце и принялся вытирать голову.

– Да, Эспер… можешь использовать слепок моего голоса, если захочешь прогуляться по Облаку.

– Спасибо, Создатель.

Опять этот «Создатель». Ладно. Если он ей так нужен, пусть будет. Пусть называет меня, как хочет.

– Закажи такси, – я попросил Эспер. – Хорошо?

– Сейчас.

Я не расслышал имитации своего голоса. Она обратилась к Облаку на программном уровне.

И всё равно – напрямую через Облако заказ проходит быстрее. Что поделаешь, прогресс. Сколько не модернизируй её, прогресс ушёл дальше, своим путём, а она так и останется здесь, со мной.

– Свободное такси ждёт у подъезда, – через полминуты сообщила Эспер. – Получилось быстро, – интонация её голоса была такой, словно она хотела услышать подтверждение своим словам.

– Да… Спасибо, – я бросил полотенце, так и не вытерев толком голову. Но какая разница? Выйдешь под дождь и промокнешь опять.

Я подобрал оружие, оделся и отыскал в потёмках выход. Не забыл и про крестик. По крайней мере… его можно будет сдать в хранилище. Да, в хранилище. Наверное.

В дверях меня догнал голос Эспер:

– До вечера, Вик.

Пришлось остановиться.

– Оставляю дом на тебя. До вечера.

– Вы вернётесь, Создатель?

– Конечно. Обещаю.

Я закрыл дверь, думая о том, что надо бы заняться модернизацией компьютера. Она… милая, что ли. Будто живая. Пусть и не такая точная, как Облако. Её ресурсов давно не хватает. И в то же время в ней что-то… пробуждается. С ней бывает интересно поговорить. Не то что с собственным отражением – то по большей части молчит и курит.

Ещё в дверях квартиры я уловил звуки сирены, и, спускаясь по лестнице, понял, что машина с маячком стоит у дома. Или даже у подъезда. За кем-то приехали: полиция или частная военная компания.

«Что, если за мной?» – Я на секунду остановился, но затем, расслышав возню парой этажей ниже, продолжил спускаться. Перед глазами мелькали серые ступеньки и старые, сливающиеся с полутьмой, перила. В пятнах света от редких ламп виднелись стены в облупившейся бесцветной краске. Попадались и окна. Маленькие, почти как у нас, в изоляторе. Только вместо клеточек стальных решеток на них падали полоски теней от труб и кабелей, что висели на обратной стороне стен, снаружи.

Послышались крики. Типичный командный голос копа или тюремщика.

– Открывай, придурок! Вынесем дверь!

В ответ глухая пьяная брань из-за двери.

– Только попробуй, шмальни! – кричал другой полицейский. – Живым никто не выйдет!

– Ну, ты наркоман! У нас приказ не церемониться!

В ответ снова ругательства и дикий захлёбывающийся смех, срывающийся в кашель.

Я замедлил ход, но продолжил спускаться, поглядывая за перила. Этажом ниже мелькали фонарики, неровные, трясущиеся лучи света. Плясали тени. Рука потянулась к пистолету.

«Стали ломать дверь», – громыхнули удары кувалдой по металлической двери.

Неожиданно из темноты вынырнул коп. Навстречу. В мою грудь упёрся его кулак. Пришлось остановиться.

Типичная внешность. Серые колючие глаза из-под козырька фуражки. Шрам на щеке. Недельная щетина, запах табака, пота и вчерашнего возлияния. Не мешало бы и форму постирать. Но стоп! На радужке левого глаза что-то блеснуло…

Радужная оболочка поменяла оттенок, став почти чёрной. Там глазная линза. Специальная видеокамера. Вот и тонкий провод из-за уха торчит. Значит, на теле передатчик. За мной наблюдают. По ту стороны видеотрассы в Облаке.

– Спокойно, – как можно твёрже сказал я и полез в карман, достал удостоверение и практически ткнул им в глазную линзу. – Юр. бюро «МаКо», – повторил я название конторы, а взглядом послал ему продолжение фразы.

«Так что убирайся к чёрту. Лови наркоманов».

Тот мельком посмотрел на удостоверение и достал портативный оптический детектор. Включил его и направил мне на щёку. Посмотрел на экран прибора и убрал его. Отошёл обратно, в тень.

Я спрятал удостоверение и перегнулся через перила. Там продолжали выбивать дверь.

– Нужна пила, – бросил злой голос.

– Она в машине.

– Какого хрена?

Я стал спускаться, но руки того копа, вытянувшиеся из темноты, остановили меня. Волна агрессии в моей груди стихла, не успев разрастись до опасного уровня – я вспомнил, что спускаться ещё прилично. Проще воспользоваться лифтом.

– Я спросил, какого хрена?

– Да не ори…

Пока копы не опередили меня и не поехали за пилой. Я нырнул в проём и по пятну света определил, где должна находиться кнопка вызова. Где-то рядом, за краем тени.

«Вот», – палец упёрся в неровность, застывшую в виде капли. Надо полагать, её пытались оплавить огнём зажигалки местные вандалы. В шахте скрипнуло, и лифт с натужным звуком поехал ко мне. В глаза ударил жёлтый свет. Я увидел перед собой решётки.

Литая ограда с завитушками. Стилизация под чугунные кружева, как в старом кино.

Я развёл решётки в стороны и протиснулся в лифт, ощущая затылком недоверчивый взгляд полупьяного копа.

«Так…» – мой взгляд скользил по панельке с кнопками, пока не остановился на той, что с цифрой «один». Туда. Я захлопнул за собой решётки и нажал на кнопку.

Кабинка дёрнулась и поехала вниз. Впереди мелькали бетонные перекрытия и чугунные решётки, висящие на одном проводе лампы и тени от них.

Внезапно лифт остановился. В проёме света показались чьи-то руки. Я напрягся и потянулся к карману со стволом, но оказалось, что это коп. Видимо, тот, кто забыл пилу в машине.

Не говоря ни слова, он отвёл в сторону решётку, пролез в кабинку. Нажал кнопку, и мы поехали вниз, а решётка так и осталась незапертой.

От нечего делать я стал рассматривать копа. Стандартная форма чёрного цвета. Чтобы грязь была меньше заметна? Пистолет в расстёгнутой кобуре. Если бы я хотел, то мог бы выхватить его оружие.

Дешёвый одеколон пополам с запахом нестиранной формы и алкоголя. Та же щетина. Подстричься не мешает. Причесаться.

Я едва не засмеялся, заметив наливающийся синяк на скуле. Не полиция, а банда. Более-менее упакованная в униформу.

Перед нами мелькали бетонные перекрытия и чугунные решётки, висящие на одном проводе лампы и тени от них. Сплошное дежавю. Провалы в темноту и серые безликие стены.

После того как всё это повторилось около двадцати раз, мы остановились. Коп толкнул дверцу, и она с грохотом сложилась в темноту. Он шагнул вперёд и свернул влево, я пошёл за его исчезающим силуэтом. Коп хорошо ориентировался в чужом, незнакомом доме, и это могло объясняться линзами. Такие обычно достраивают изображение по данным из Облака. Коп шёл в темноте, видя перед собой то, как должен выглядеть подъезд и лестница, согласно цифровым картам. А я пытался поспеть за тенью.

Наконец, впереди раздался скрип ржавой двери, и в прямоугольнике проёма вспыхнула улица. Её огни и блики в крупных каплях дождя. Силуэт полицейского исчез за краем проёма – откуда исходила сирена.

Я шагнул наружу. Прохладный влажный воздух, показалось, проник прямо в голову, изгнал из неё удушливые воспоминания о тёмном подъезде и стычке с полицией.

Коп рылся в багажнике патрульной машины. Внезапно он прекратил поиски и грязно выругался – он вообще не брал пилу… Но это его проблемы. Полицейский закрыл глаза и посмотрел в чернеющее небо. Выдохнул в его сторону ругательство вместе с паром от дыхания.

Я же нашёл взглядом пустое такси и поспешил к нему. Машина стояла у обочины, прямо в огромной луже. Автопилот открыл дверь – она «уехала» вверх – и я постарался запрыгнуть внутрь. Вроде получилось, обувь осталась сухой.

Робот повернул «голову» ко мне и произнёс стандартным писклявым голосом:

– Мы рады приветствовать вас в машине системы «Ле Рой».

Проклятье! Сейчас будет сплошная реклама. Сойду с ума, слушая эту чушь.

– Наша корпорация предоставляет комплексные услуги и решения… – продолжал автопилот компании-конкурента моей «МаКо».

Я вздохнул, посмотрел в оптический блок над креслом пассажира и сказал:

– Перехват управления. Такси системы «МаКо».

– Пять кредитов, – сообщил робот.

– Идёт.

– Что?

– Согласен, придурок.

Через секунду голос робота сменился. Он стал более привычным, высоким.

– Доброе утро, месье… – его слова утонули в звуках заработавшего вентилятора домовой системы.

Я сосредоточился и смог расслышать окончание фразы:

– … пункт назначения.

Тон электронного голоса, скорее, вопросительный. Спросил куда лететь?

– Управление. Юридическое бюро, – уточнил я.

– Вы там работаете? – неожиданно спросил робот.

Я посмотрел на него так, что автопилот вернулся к управлению транспортом.

Двери закрылись, и мы начали подниматься. В окне, среди разводов воды, мелькнула патрульная машина с силуэтом растерянного, озябшего на улице копа. Затем ряды тёмных маленьких окон дома.

«Наверх», – сказал или, быть может, только подумал я. Хотелось подняться как можно выше.

Я расслабился, глядя на то, как здание вытягивается вверх вместе с машиной. Мне всегда нравился этот момент – когда дом «заканчивался», его крыша сменялась темнотой ночного неба, а габаритные огни на крыше сливались со звёздами. Правда, сейчас крыша просто исчезла в тумане.

Машина прекратила набор высоты и двинулась вперёд.

«Выше», – кажется, сказал я, и, судя по ощущениям тела, мы снова начали понемногу подниматься.

Я сунул руку в карман и наткнулся на книгу Эрасмуссена. А что, сойдёт. Скоротать время. Посмотреть, особо не вчитываясь.

Правда, текст, открытый на закладке, сразу озадачил меня. Технический сбой?

Изменились имена действующих лиц. События вроде те же. Походят на дворцовые интриги с участием то ли ангелов, то ли чертей. Но вместо царя Суула появился некий император Константин. Вроде как даже «Великий». Ахиноа превратилась в Фаусту, а Давид – в Криспа. И так далее, «по списку».

* * *

Время мало повлияло на государя. Всё та же высокая стройная фигура. Мускулистые руки, скрещённые на груди. Внимательный и цепкий взгляд. Разве что глубокая морщина, делившая лоб практически пополам, давала понять, что Константин прошёл через многое.

Со стороны садов подул вечерний ветер, и колокольчики, висевшие на перилах балкона, издали приятный звон: «Гил-гул, гил-гул, гил-гул». Вдали алел закат. Он напоминал тонкую, едва светящуюся полоску – как исчезающий зазор между небом и землёй.

К причалу искусственного озера подплывала уменьшенная копия флагманской галеры. По белеющему песчаному берегу шли слуги, недавно кормившие экзотических озёрных рыб. Те были привезены сюда со всех концов империи.

По дорожке, уходящей в дальние рощи, следовали двое стражников. Они шли в сетях теней, которые отбрасывались тонкими и длинными листьями пальм. Люди будто попались в причудливые охотничьи силки.

В огороженной оранжерее мелькнул силуэт лани, которых так любили дочери Константина. Множество других ручных животных – белок, птиц, енотов – обитало в рощах вокруг дворца. Из фруктовых садов исходило пение пернатых. Шелестели листвой пальмы и кипарисы у стен дворца.

Взгляд государя терялся во владениях. Опьяняющее сочетание запаха цветов и ароматического масла в золотых светильниках кружило голову.

Константин обернулся и посмотрел в торжественный зал. Тот представлял собой просторное помещение с колоннами. По стенам струилась шёлковая ткань драпировки, она ложилась на них красивыми складками. С самой ткани свисали гирлянды белых восточных роз. Играла бликами разноцветная мозаика на полу.

Вдоль стен стояли мраморные статуи, изображавшие богов и героев. С потолка свисали замысловатого вида золотые светильники. На них изображались хороводы нимф и сатиров.

На двух десятках обеденных лож, в белой праздничной одежде, в непринуждённых полулежащих позах пировали гости. На их головах красовались венки из роз. Они медленно потягивали вино, чем напоминали ожившие изваяния. К блюдам, стоявшим на столах перед ложами, почти не прикасались.

Они ждали возвращения Константина. К тому же перед ними разыгрывалось интересное представление. Три фокусника с ручными обезьянками развлекали гостей.

Номер завершился, и артисты удалились из зала под аплодисменты. Послышались звуки арф, и перед зрителями появились полуобнажённые танцовщицы. Гости оживились, кое-кто переменил позу, поудобнее положив под локоть подушки.

Константин вернулся в зал.

– Слава императору Рима! – первым воскликнул начальник преторианцев Марк Юний, не выпускавший балкон из вида.

– Слава Флавию Валерию Аврелию Константину! – подхватили остальные.

В его честь поднялись десятки кубков, наполненных вином. Государь ответил приближённым кивком головы и с успокаивающим жестом прошёл к центральной ложе.

Ему было как никогда хорошо. Всё, что он задумал, было готово свершиться. Его окружала семья. Преданные люди.

Рядом находилась жена Фауста. Сегодня она предстала перед гостями не как обычно – красивой тенью Константина – а едва ли не лучшим украшением праздника. На её белом лице, из-под тени, отбрасываемой прядью волос, мерцали необыкновенно большие тёмные глаза. Они часто меняли выражение, отражая движения сложной души Фаусты. Взгляд то буквально светился вниманием и большим умом, то почти угасал и становился бессмысленным, когда она теряла интерес к происходящему. Над глазами красовались тонкие изогнутые брови. Тёмные вьющиеся волосы средней длины были собраны под диадемой. Правильно очерченные губы касались красного как кровь вина.

Место возле неё занимала Елена. По её облику, и особенно по взгляду, можно было понять, что она дочь Фаусты. Поговаривали, что она точь-в-точь как своя мать в молодости. Такая же тоненькая, с осиной талией. Они сидели почти в обнимку, приподнявшись на ложе, и переговаривались. Блестящие чёрные волосы Елены падали как на её белую тунику, так и на тунику матери.

Создавалось впечатление, что Елена немного скучает. Однако оно было обманчивым. Она слышала и замечала всё, что происходило вокруг.

Константин дождался, когда закончится танец артисток, сам наполнил кубок и приподнялся с ложа. Его движение не заметили только самые захмелевшие.

– Друзья, – император говорил мягко, словно обращаясь к членам семьи, – я вижу, что многим пора освежится в саду. Мне хотелось бы завтра увидеть каждого.

– Что? – послышался сонный и пьяный мужской голос. – Неужели кто-то помнит… – он икнул, – об освящении храма?

– Церкви, – бросил в ту сторону Константин. – Не храма, а церкви.

Доброжелатели на соседних ложах толкнули пьяного и посоветовали больше не открывать рта. Но тот не услышал советов, поскольку успел упасть в объятия сна.

Фауста зашептала на ухо Елене:

– Твой отец продолжает удивлять меня. Только избавился от одного безумца и уже зовёт толпу других.

– На этот раз издалека. Из Палестины, – ответила дочь. – Всё меняется.

– Ничто не меняется, – горько усмехнулась Фауста. – Отец так и не понял, что мы одни. Мы должны править, ни на кого не оглядываясь.

– Нам никто не нужен?

Константин тем временем закончил тост традиционным пожеланием благополучия семье.

– Они уже приехали в город? – вновь спросила Елена.

– Нет. Они не доберутся сюда. Не успеют. Прости, что насчёт этого не предупредила.

– Предупредила, – они улыбнулись друг другу глазами.

В зал вернулся Крисп. Фауста метнула на него короткий взгляд волчицы. Гости поприветствовали молодого цезаря[36], и он занял место возле Константина. Фауста с дочерью поднялись и направились к ним. Император оказался в объятиях жены. А Елена, в отсутствии младшей сестры, подсела к Криспу. Она прогнала взглядом подошедшую рабыню и стала сама подливать цезарю вино. Через некоторое время к ней подошла служанка и подала свежий сосуд с фалернским.

Константин потерял интерес к пиру. Он опустил голову и лишь изредка подносил кубок с вином к губам. Впрочем, Фауста следила за тем, чтобы тот был полон.

Император погружался в собственные мысли. В воспоминания. Ему казалось, что он возвращается туда – во время последнего похода против Лициния. Он снова ощущал запах тех дорог. Пыли, поднятой тысячами ног… Но душно ему было не от этого.

Двести тысяч легионеров Лициния против ста тысяч Константина. Противник хорошо поставил несколько лагерей. Так, что они прикрывали друг друга и находились за рекой. Кроме того, рядом были стены города, где находилась операционная база Лициния.

Константин понимал, что уже проиграл. Его тылы оказались растянуты, а армия – вдвое меньшей, чем у врага. Если бы каким-то чудом Константину удалось выбить Лициния из укреплений, то городские стены защитили бы его.

Быстро менялась погода. Во влажном воздухе сквозил холод. В таких условиях предпринятый дальний поход быстро терял смысл. Но и возвращаться было нельзя. Не завоевав власть на востоке империи, Константин утратил бы часть позиций на западе.

Он долго бродил по холмам у реки, гадая, что делать, и глядя на войска неприятеля. А тот не торопил событий. Лициний мог выиграть войну, просто «перестояв» противника на реке.

Август[37] изучал позиции несколько дней и приходил к выводу о том, что для победы потребуется неординарное решение. Но не находил его.

Однако в один вечер, когда холод стал ощущаться сильнее, а последние надежды на победу угасли, он увидел знамение.[38]

Из-за холма к небу тянулись два светящихся серебряно-белых полумесяца. А там, в самой вершине, где они смыкались, горел ещё один. Однако его цвет был другим – он сиял как радуга.

Охранники, окружавшие Константина, упали на колени. Ничто не могло поднять их на ноги. Только один Август двинулся дальше. К вершине холма. Навстречу свету. Он не стал приказывать окружению, ведь на самой вершине должен оказаться кто-то один. Так должно быть. Он подумал, что, возможно, шёл сюда за этим. Ведь таких совпадений не бывает.

Константин поднимался, не чувствуя ног. Вид неба, сверкающего развеянной алмазной пылью, захватил сознание. Он точно не шёл, а плыл в этом небе. И света становилось больше. Из-за вершины холма солнечное сияние поднималось как далёкая, покрытая снегом, скала.

Светящаяся область разрасталась, а затем, когда Август почти ступил на вершину, стала сужаться. И тогда он увидел перед собой светящийся крест. Увидел, что крест этот окружён полумесяцами, и что те сливаются в круг.

Константин остановился, едва не сорвавшись с обрыва. Он не испугался, так как даже не заметил опасности. Словно чья-то рука остановила его в последний момент. Усилившийся свет начал слепить его, и он прикрыл глаза ладонью. И в какой-то момент показалось, будто на фоне креста можно рассмотреть силуэт, от которого и исходит сияние.

«Знамение… знамение», – донёсся ропот из-за спины. Константин обернулся.

Он увидел верных соратников, что успели подтянуться вслед за правителем.

Он предстал своим подданным в ореоле сияющего неба. На фоне креста. Люди увидели, как свет обнимает Его. Люди осторожно подступали к вершине. Они выглядели так, будто узнали живого Бога. Скоро их набралось очень много. И Константин смотрел в их горящие глаза. В океан горящих глаз.

«Победа», – понял он и повторил шёпот, что проникал в его разум. Это знамя победы.

Он приказал своим людям нанести на щиты и вымпелы знак: крест, вписанный в круг. Он сказал людям, что впереди победа. Сказал, что там их бессмертие. Что их души станут подобными свету. И люди ринулись в бой как один. Они смели врага. Сто тысяч смели двести. Солдат Константина не сдержала ни бурная река, ни обрушившийся мост, ни укрепления лагерей, ни городские стены.

Двести тысяч язычников, поклонявшихся мёртвым идолам, дрогнули, увидев целую армию с небесным знамением на щитах. Им казалось, что даже мёртвые, сплошь покрытые ранами, продолжают идти вперёд с горящими глазами и биться.

Огромное пространство пришло в движение. Бескрайний ковёр из человеческих тел колыхался, подчиняясь дыханию битвы.

Горячая кровь била фонтаном из перерезанных сонных артерий. В воздух взлетали разрубленные кольца серебряных кольчуг.

Повсюду блистали лезвия мечей и острия дротиков. С неба падали тысячи стрел. Сандалии легионеров скользили по доспехам павших, залитым дымящейся кровью.

Врага не столько рубили, сколько валили бешенным натиском. Целые ряды падали под напором сотен и тысяч спаянных и закованных в броню тел.

Над полем раздавались нечеловеческой силы крики и страшные хрипы диких зверей. В дорожную пыль падали имперские орлы со срубленных древков. Походные храмы язычников превращались в огромные костры. В мелкие куски разбивались изваяния мёртвых богов. Прочь бежали жрецы языческой лжи. И на всё это смотрело холодное сияющее небо. И силуэт того, кого обнимал светящийся крест.

* * *

Крисп покинул зал. Цезарю вдруг стало душно. Захотелось вновь увидеть свою будущую жену, Констанцию. Та ушла с пира много раньше, сославшись на то, что кружится голова.

Он более-менее держался, находясь в зале, но выйдя из него, тут же схватился за стену. Перед глазами плыло, ноги едва слушались. Стены расходились куда-то в стороны, а пол уже не выглядел таким ровным, каким был ещё час назад. С горевших на его пути факелов срывались искры, и Крисп инстинктивно укрывался от них.

Стоявшие у стен стражники были совершенно безучастны. Они будто пристыли к мраморным плитам. Крисп брёл в сторону покоев Констанции. Оставалось ещё несколько своротов. Совсем немного пути. Чуть-чуть коридоров.

Наконец, он добрался до её покоев. Как раз туда, в одну из комнат, проскользнула девичья фигурка. Тоненькая, будто детская. Она.

Цезарь оторвался от стены и, путаясь в ногах, направился туда. Двери были приоткрыты. Он вошёл внутрь, в темноту. Лишь у дальней стены комнаты горела лампадка, она стояла на небольшом столике. Свет едва падал на полупрозрачные шёлковые занавески кровати. А сквозь них, словно за призрачной пеленой, виднелся тонкий силуэт.

Крисп неожиданно понял, что не в силах произнести ни слова.

Или что ему не нужно говорить. Тогда он стал просто слушать голос, который позвал к себе. Цезарь приближался к манящему силуэту за занавеской.

Этот голос был так похож на голос Констанции. И вместе с ним слышалось что-то ещё… неразличимый шёпот. И будто бы от него Крисп пьянел ещё сильнее. Вокруг пахло цветами из сада и ароматическим маслом. И ещё чем-то тонким, чуть сладковатым. Словно разлитым по полу вином.

Казалось, занавеска немного колышется. Блики света скользили по ней и создавали ощущение нереальности происходящего. Темнеющий силуэт, приподнявшийся на кровати, был так близко. И так далеко.

Крисп опустился на оставленный для него стул. Он продолжал внимать странному голосу. Тот манил его, но узнать в нём Констанцию не удавалось. Это была она… и не она. Тихий свет падал на блестящие глаза.

Тонкие, как у ребёнка, руки и точёные плечи белели в темноте. Длинные вьющиеся локоны обнимали лебединую шею.

Странно было и то, что он не мог говорить. Или просто не слышал своих слов. Только дыхание. Своё и её. Тяжёлое, прерывистое. Они дышали практически в унисон. Сердце гулко билось в груди. Удары крови отдавались в сонные артерии. Сильнее, чем когда-либо раньше.

Затем они оба долго молчали, слушая звучащее в тишине дыхание. Постепенно оно превращалось в причудливую волнующую мелодию.

– Кто ты? – смог вымолвить Крисп.

Прозвучавший ответ успокоил его. Её слова пахли словно духи.

– Ты… ангел? Ты пришла за мной?

Она не ответила прямо. Слова будто скользнули в тишину. На разум цезаря точно опустилась пелена – похожая на ту шёлковую занавеску. Он не заметил, как потянулся к ней.

Пелена перед глазами исчезла, и взгляд окунулся в темноту. В ней и белел сводящий с ума силуэт. Нереально красивый. Загадочный и знакомый одновременно. И так неожиданно потянувшийся навстречу. С неё спала лёгкая греческая хламида.

Первое осторожное прикосновение оказалось чарующе приятным, лёгким как цветок жасмина – который будто позволяет сделать с собой, всё что хочется. Второе прикосновение превратилось в кружащий голову поцелуй, в который вплелось несколько откровенных восторженных слов. В груди вспыхнул жар, и спустя мгновение от сомнений и слабости не осталось и следа. Его ладони поползли по гибкому, дрожащему от волнения, телу. Оно отзывалось на каждое движение, и это точно не было видением или бредом. Ему позволялось всё.

В уши вновь проник дурманящий шёпот, быстро потерявший всякую осмысленность и превратившийся в слабые стоны.

И в этот момент их остановил крик. Крисп замер, поняв, что настоящий голос Констанции в другой стороне. В дверях качалась её лёгкая тень. Она плакала. Сердце будто опустилось. Захотелось сказать что-то, оправдаться, но тень уже выскользнула в коридор. На её месте возник грозный силуэт. Он прокричал разъярённым голосом:

– Факелы! Принесите свет!

Константин ворвался в покои старшей дочери с охраной. За их спинами маячили силуэты в тогах. Гости-сенаторы. По стенам комнаты заметались кровавые огни от факелов.

Крисп с ужасом понял, что ему на самом деле трудно говорить. Хотелось закричать о том, что его отравили. Что он попался в ловушку. Однако император не слышал его. Всё было ясно: цезарь уже видел полную власть в своих руках и потерял голову. Пока рядом никого не было, он вломился в покои Елены, где также находилась и жена самого Константина. Изменник хотел надругаться над ними.

Константин был вынужден защищать свою честь. В него будто вселился дьявол. Его трясло.

– Замолчи! – закричал он на цезаря. Тот опустился на колени, и краем глаза заметил, что из-за проклятой занавески на него уставились горящие глаза. Фауста и её старшая дочь. Они глядели на Криспа как гиены из ночной пустыни.

Константин, как показалось, взял себя в руки, с болью посмотрел в его испуганное лицо и произнёс бесцветным голосом:

– Я прощаю тебя.

Затем отвернулся к охраннику, неожиданно резко выхватил у того меч и, не вынимая оружия из ножен, размахнулся. На голову Криспа обрушился тяжёлый удар. Он рухнул на пол и потерял сознание.

Константин отшвырнул меч в сторону. Тот едва не ударил столпившихся у дверей сенаторов.

– В темницу, – прохрипел император, обхватив голову руками.

Стражники схватили тело Криспа и потащили его к выходу. По полу тянулся кровавый след. Кровь сочилась из виска бездыханного тела.

– Яду! – бросил куда-то в сторону Константин. – Вина.

– Кому? – спросил в недоумении стражник. – Кому, господин?

Но император уже не слышал его. Он выбежал прочь.

– Яд в темницу, – Фауста вынырнула из-за занавески. – Твоему господину вина. И следите, чтобы его не беспокоили.

Охранники приложили к руки к груди:

– Как прикажете, Августа…

Спустя час, когда Константин совсем замкнулся в себе, и не хотел видеть даже жену, та вышла из его покоев. Она подозвала к себе Марка Юния, начальника гвардии.

– Для тебя есть приказ, верный Марк… Они не должны добраться сюда. Пускай, они исчезнут. Пусть их не было. Ты понял нас, Марк Юний?

– Да, Августа. Никаких следов, – преторианец приложил руку к груди.

– Иди сейчас. Это надо сделать быстро.

Марк побежал по коридору сквозь тени и блики огня от факелов. Фауста знала, что он втайне продолжает поклоняться языческим богам, и поэтому прокричала вслед:

– Пусть богини мести направят твою руку![39]

Эти слова догнали солдата, когда тот свернул за угол. И ему показалось, что они исходили от самих стен дворца.

* * *

По узким улочкам Полы двигалась медленная повозка. Красивый чёрный жеребец вёз за собой скорпиона, установленного на колёсную ось.[40] На лафете орудия покоилось тело молодого цезаря.

Следом в полном молчании шли солдаты, ни один раз воевавшие под руководством Криспа. Константин разрешил отдать последние почести цезарю, одержавшему столько побед над варварами.

Крисп лежал, облачённый в боевые доспехи. С головы была смыта кровь. Кудрявые волосы светились на утреннем солнце. Глаза по старому обычаю были накрыты двумя золотыми монетами. Руки сложены на груди.

В городе было непривычно тихо. Все знали, что произошло. Люди выглядывали из домов и смотрели на молчаливую процессию. Слышались шаги солдат и скрип повозки. В глазах ветеранов Криспа стояли слёзы. Их вид поражал. Хорошо вооружённые отборные воины охранной когорты почти плакали. Они шли за повозкой с вождём с бледными отрешёнными лицами. Если бы сейчас перед ними открылись врата в Аид, то они бы прошли туда за Криспом. Так же молча, не сбивая шага.

Повозка свернула на другую улицу, и на повороте руки Криспа раскинулись в стороны. Зеваки на верхних этажах и на крышах ахнули: с высоты цезарь выглядел будто распятым на кресте.

На балконе одного из домов шептались два бывших легионера. Один из них перед уходом из армии успел повоевать в Галлии под началом убитого цезаря. Старый солдат пытался уверить друга в том, что у Криспа был двойник. И что убить могли его. Ветеран верил, будто настоящий цезарь может вернуться и отомстить убийцам. Он говорил о том, что в Трире[41] могут произойти удивительные события.

* * *

Я отложил книгу и задумался над тем, какой смысл Эрассмуссен хотел вложить в текст.

Что получается? Победило банальное человеческое зло. Не потустороннее, а своё, родное. Могло ли быть по-другому? Га-Шем требовал истребления народов земли обетованной.[42] А другой Бог, уже в Новом завете, заставлял страдать своих детей.[43] Так есть ли разница? И то и другое превратило бы Землю в нечто, залитое кровью и страданием. Мы получили бы ад в любом случае. Два варианта ада, осенённые одной из больших идей. Одни толпы бы истреблялись другими толпами. Во имя Господа или Бога. Не важно. Они бы явились оправданием любой нелепости. Они бы простили и пожалели. Приняли на себя ответственность.

Эрасмуссен показал третий вариант. Он клонил к менее масштабному, человеческому злу. Которое не призывает уничтожать континенты, вырезать целые народы. И этим оно… человечно, что ли.

Я посмотрел в окно такси. На город.

Так это и есть наш собственный ад? А ничего вроде…

Туман плавно перетёк в облака. Их можно было потрогать руками, просто потянувшись к стеклу. Сигнальные огни машины не проникали глубоко в клубящуюся массу, и мне захотелось ещё выше. Захотелось посмотреть, есть ли там солнце. Вот только трасса закрыта – так сообщил робот. Что-то с погодой стряслось. Выше низзя. Запрещено.

Я согласился и попросил снизиться, поскольку висеть в кромешном тумане тоскливо. Вокруг клубы этой серости. Взгляду не за что зацепиться. Создаётся ощущение, что ты повис в густом тумане, застрял в нём. Что этот туман просачивается внутрь, заполняет сознание.

Постепенно в облаках проявились пятна слабого света. Показались и мощные лучи. По их движению я понял, что мы не стоим на месте, а куда-то летим. На душе будто посветлело. Хотя теплее не стало. Я постоянно растирал холодеющие ладони.

Снизу били прожектора, по быстрым пульсациям которых машины ориентировались в городе. Для нас, обычных людей, прожектора были почти бесполезными – высокочастотные пульсации не различались невооружённым глазом. Они вязли в плотном месиве облаков, тумана и ночи.

Мы продолжали спускаться, и дымка внизу постепенно рассеивалась. Она превратилась в замысловатый калейдоскоп из разноцветных, переходящих друг в друга пятен слабого света.

Отдельные пятна вытягивались в линии – так скопившиеся у перекрёстка аэромашины начинали движение вперёд.

Через всю картинку ползли синие светящиеся змейки, поезда магнитного метро. Вот одна из них исчезла в особенно крупном золотистом пятне. Вокзал. Очертания и габариты подходят.

Мы снизились ещё, и я снова увидел город. Причём после сплошных серых облаков я увидел его таким, что голова закружилась. Я будто очнулся посреди ночных звёзд, хотя помнил, что заснул в серой глухой каморке. Сон оказался ошеломляюще ярче реальности.

Машина заложила вираж, в результате чего всё окно занял светящийся город, и я инстинктивно опёрся об окно, будто боялся выпасть туда.

Оказалось, что в этом районе нет занавески дождя, и пространство просматривается на километры. Город возник в виде нереально высоких небоскрёбов, пульсирующих ксеноном вышек с габаритными огнями, со столбами света от прожекторов, что били вертикально в небо.

Передо мной струились нескончаемые потоки габаритных огней машин.

Ряды рекламных вывесок и огромных экранов. Целые поля и потоки света. Самого разного. Чётко очерченного. Организованного. Замкнутого в лабиринт.

В глаза бросилась совершенная, разумная красота города, которая возникла из тумана и дождя… То, как город научился противостоять иррациональной природной стихии. Передо мной развернулась холодная и чем-то отталкивающая картина… Опять эта иллюзия. Оптическая микросхема. Пожалуй, она впервые пришла в голову, когда я не находился в Облаке. Огромный город, копирующий строение микросхемы.

Я поспешил отвести взгляд.

Снова вираж, на этот раз в другую сторону. В стекле опять показались густые облака с пятнами слабого отражённого света. Вконец дезориентированное сознание попросило пощады, и я закрыл глаза. Но голова стала кружиться только сильнее, показалось, что мы падаем, заваливаясь набок.

Я вновь отрыл глаза и быстро перевёл взгляд с окна на приборную панель. Там обнаружился оптический ретранслятор.

«Телевизор», – выговорил я, справившись с голосом, который сам собой порывался задрожать от холода.

Я попросил сменить канал, и тут же наткнулся на исторический фильм. Что-то о достопримечательностях старого Парижа. Голос диктора рассказывал о культурном наследии восемнадцатого века, о значениях и смыслах памятников архитектуры. Он незаметно заставлял меня думать… чего совсем не хотелось. Хотелось просто занять себя потоком картинок, к которым можно никак не относиться.

«Новости», – отмахнулся я и попросил убавить звук. Судя по картинкам, случился ещё один теракт. Или два. Показывали развороченный мост и сошедшие с магнитных рельсов вагоны. На бегущей снизу ленте было написано, что в результате теракта погибло более ста человек. По предварительным данным имела место кибератака на управляющую станцию. С путей сошли три поезда. Один из них влетел в офисное здание.

– Прибавить звук, – прохрипел я.

– … неофициальных источников, сегодня предотвращён взрыв на электростанции, питающей пятый аэропорт. Информатор утверждает, что в правоохранительной среде пока не связывают эти эпизоды с событиями вокруг «Эль-Фаллуджи». Последние теракты, как и большинство предыдущих, направлены против инфраструктуры, которая обеспечена вычислительной мощностью Олимпа.

«Так-так… Эль-Фаллуджа… Олимп. Атака на его вычислительные мощности…» – думал я, глядя на результаты теракта. Интересно, что из новостей можно узнать больше, нежели заглядывая к себе в офис. Работая в «МаКо», я ни разу не видел полного доверия со стороны начальства. На глаза никогда не попадались полностью правдивые отчёты. Так… полуправда.

Тут я заметил, что в лобовом стекле замерли габаритные огни посадочной площадки. То есть мы уже прилетели и успели сесть. Я скосил взгляд – робот вопросительно смотрел на меня. Видимо, стояли давно.

* * *

Исполинское здание больше напоминало торговый комплекс, нежели офис силовых служб «МаКо». Оно располагалось недалеко от центра верхнего яруса города и хорошо соответствовало ему по стилю. Вокруг высились здания самых причудливых форм, круглые сутки залитые светом, естественным или искусственным. Они тянулись так высоко, что нельзя было разобрать, где заканчиваются крыши, а где начинается небо. Здесь не было теней и сумрака, техногенных туманов, характерных для вполне нуаровых нижних уровней.

Войдя в огромный холл комплекса «МаКо», я свернул в угол, к стойке дежурного. Вид светлых, сверкающих бликами широких коридоров смущал меня, успевшего привыкнуть к ограниченному пространству квартиры. Это здание светило слишком навязчиво и агрессивно. Хотелось уйти в тень.

Офицер Артур, вероятно, один из самых пожилых служащих, удивился, задержав взгляд на моём лице.

– Что? – спросил я, протягивая руку для рукопожатия.

– Посмотри-ка в зеркало, – крякнул он.

Его ладонь сжала мою так, что стало больно. Я не удержался и отдёрнул руку. Отвернулся и посмотрел на ладонь. Через неё проходила красная полоса… как раз там, где я порезался стеклом в Облаке. Я подскочил к видеозеркалу, что висело на стене рядом с окошком дежурной.

На лице – на обеих щеках, подбородке и переносице – тоже проступали маленькие красные пятна. Неужели от стёкол? Самовнушение?

Я слышал о подобном эффекте. Человек психосоматическая система. Если долго думать о боли, то она обязательно придёт. Фантомная боль станет реальной.

– Аккуратней надо, – Артур зарылся в бумажные документы, что лежали на столе за окошком приёмной.

Ты прав, старик. Аккуратней.

– Лифт не работает, – добавил он, не глядя на меня.

«Эскалатор», – пробубнил я и уставился на эту машину. К стойке Артура подошли двое незнакомых мне охранников. Я расслышал часть их разговора.

– Представляешь, – гнусавил один, – приятель рассказывал. Очнулся в аптеке. А за какими таблетками пришёл, не помнит. Ничего не помнит. Даже имени своего. Стал рыться в визитках, вдруг одна из них его?

– Ну, и что? – вяло спросил другой.

– Начали с роботом-аптекарем прозванивать номера из визиток. Спрашивать он это или нет.

– А к глазку почему не пошёл? Облако бы сразу сказало, кто он.

– Не знаю. Может, тоже забыл, что Облако существует. Или не верил ему.

– Ну, а дальше?

– Напоролся на визитку шефа. Позвонил. Быстро всё вспомнил.

– Понятно… Мне тут тоже рассказывали. Проснулся в такси. Куда везут – чёрт знает…

– Вик, ты свободен? – раздался знакомый женский голос. Я обернулся.

Ко мне обращалось лицо «МаКо», голографический образ, визуально копирующий супермодель на контракте. Не помню имени. От самой модели осталась только внешность, подправленная под платиновую блондинку. Поведение голограммы контролировалось управляющими системами «МаКо» из отдела интерактивной рекламы.

– Диана, ты не в курсе – я откупился от рекламы?

Та даже бровью не повела:

– Мне хотелось рассказать о новых…

– Потом. Ди, проплачен целый месяц, имей совесть, – перебил я и выскользнул из зоны действия направленной проекции.

Пройдя пару метров, оглянулся. И точно – «Диана» нашла себе новую жертву. Человек, пришедший подавать заявление, был взят в оборот не дежурным офицером, а искусственным интеллектом «МаКо», от которого не успел вовремя откупиться.

Такое ощущение, будто и впрямь идёшь по торговому центру. Прекрасно освещённое просторное здание на десяток высоченных этажей.

Вездесущие рекламные панели, слава богу, больше не обращались лично ко мне. В зону внимания попадал только их свет, который я был приучен игнорировать.

По сторонам длинного коридора автоматические киоски. Кофе. Напитки. Еда. Интерактивные глазные линзы и растворы для них. Очки и линзы добавленной реальности. Есть и кафе, с прозрачными стенками, на которых нанесена символика «МаКо» – задорная скалящаяся акула с «бигмаком» и стаканом содовой в плавниках. Пара приличных ресторанов.

Далее вход в отделение банка. Конечно же, «МаКо». Та же акула, но с пачкой раритетных бумажных денег и кредиткой.

Охранник в чёрной форме. Что-то бурчит в коммуникатор.

– Привет, Вик.

– Привет, – кивнул я, так и не вспомнив имени.

Дальше. Магазинчик одежды и три-четыре бутика с профессиональной косметикой и ей подобной химией. Камеры наблюдения.

Пост охраны нижнего этажа. Эскалатор.

Подвижная дорожка понесла вверх. Взглянув за перила, можно увидеть праздных посетителей, а не только служащих корпорации. Кто-то заскочил перекусить, кто-то за очередным кредитом или просто покурить в специально отведённой зоне, где действуют наши скидки.

Чуть дальше (отсюда не видно) зоомагазинчик, где можно купить искусственных питомцев, от простеньких «тамагочи» до имитации человеческих младенцев. Та же Диана рекламируют их как эффективное обучающее средство при подготовке к материнству.

Второй этаж. Сойдя с первой ленты эскалатора, сразу упираешься в стеклянные стены колл-центра «МаКо». За прозрачными дверями диспетчерская такси и других транспортных служб.

Снова на эскалатор. Навстречу по соседней ленте двигается группа посетителей.

– Привет.

– Привет, – перебросились мы с одним из знакомых.

На следующем этаже отделы посерьёзнее. В конце эскалатора стойка охранников. Чужих здесь практически нет.

Секьюрити кивнул, узнав меня. За его спиной тонированные стеклянные стены офиса управления антенной группой. В глубине офиса – это точно известно – региональный центр управления спутниковой группировкой «МаКо». Телекоммуникация, зондирование поверхности Земли, глобальное позиционирование и тому подобное.

Сворачивая на следующий эскалатор, можно попасть под пристальный взор начальника охраны здания. Его неприметный кабинет скрыт за тонированными панелями. Снаружи его не видно, зато начальник имеет возможность наблюдать за всем происходящим. Стены кабинета пропускают свет только в одну сторону. Рядом по коридору находится ещё один отдел, к которому охрана имеет непосредственное отношение – региональный центр управления беспилотными средствами наблюдения и спецтранспорта. И между ними оружейка.

Вновь подъём по эскалатору. На новом этаже чуть больше посетителей. Охранник у схода с ленты не так суров. Даже интеллигентен, что ли.

Вместо «привет» приучен говорить…

– Здравствуйте.

– Привет.

Вот и этаж юридических служб «МаКо». С потолка свисает неоновая акула с пером и бумагами, в университетской мантии. Хотя было бы честнее дать ей в «лапы» пистолет с глушителем и под мантию бронежилет. На пояс гранату.

Широкий коридор, упирающийся в глухую, на первый взгляд, стену. Повсюду тонированные панели, проводящие свет только в одну сторону. Помимо сотрудников попадаются и клиенты, с сопровождающими.

Под потолком скупые зеленоватые светодиоды. Правда, и тут не обходится без коммерции. Со специфическим уклоном. Слева автоматический киоск, на витрине которого особые товары. Импланты опыта. Десять лет в управлении персоналом. Двадцать лет на руководящих должностях бюро охраны. Тридцать лет юридического стажа. Стоят невероятно дорого и всегда продаются в кредит.

С этим связано интересное наблюдение. Чудодейственные чипы всегда в наличии. Их реально много. Тогда почему бы их просто не раздать сотрудникам, чтобы бюро с такими-то имплантами стало «летать»? Почему их продают в кредит? Будто всё, в конечном счёте, нацелено на него… как на более продвинутую и технологичную форму рабства.

Рядом открытая комната, в которой андроид «Инга» продаёт так называемые духи. Но её магазинчик отличается от тех, что располагаются на первом этаже. Здешние «духи» ещё более профессиональны. Ассортимент химии заменяет всё: аптеку, столовую, заправку картриджей разнообразных электрохимических имплантов, вплоть до управляющих эмоциями и работоспособностью. Препараты также продаются в кредит своим людям.

На стене следом интерактивный плакат, разъясняющий различия в полномочиях юридической корпоративной службы и общегражданской полиции, которая работает на контракте у ассоциации налогоплательщиков… Ни разу не мог прочитать текст до конца. Да и не надо. Он здесь как признак хорошего тона, официальное напоминание о политике в области соблюдения законности.

Мерцающий блик у плаката подсказал, что кабинет напротив пуст. Можно воспользоваться им. Я подошёл к нему и замер у оптического блока. Система распознала меня и открыла дверь. Теперь в кабинет будут скопированы личные файлы и персональные настройки.

Обстановка стандартная. Рабочий стол, кресло, стул напротив и маленький диванчик. Кондиционер. Широкое окно. Ощутив меня, кабинет приглушил освещение и закрыл жалюзи. Однако я остановился в дверях. Первым делом нужно заглянуть к шефу.

Я миновал несколько пролётов по длинному и широкому коридору, отделённых друг от друга бронеперегородками из полупрозрачного стекла и постами охраны. Заглянул в открытые двери, в дежурку группы быстрого реагирования, поздоровался. Парни коротали время за игрой в карты, кое-кто чистил оружие.

В кабинете шефа никого не оказалось. Его секретарь сообщила, что босс сорвался отсюда час назад и сказал, что может не вернуться до вечера.

– До какого вечера? – переспросил я. – Майа, он вызывал меня на срочную встречу.

– Позвони ему.

Я опустился на диван в приёмной и шепнул коммуникатору имя абонента. Через секунду передо мной повисло лицо угрюмого шефа.

– Что? – спросил он.

– Ты вызывал меня. Помнишь?

Тот недовольно поджал губы:

– Некогда. Тут демонстрации всевозможных придурков.

– Сразу всех? – я попробовал пошутить, но по взгляду шефа определил, что слова задели его за живое.

– Я даже не знал о существовании таких, – шеф явно говорил о наболевшем. – Сорвались как по команде. Теперь попробуй, найди следы в этой каше, – он вздохнул. – Вот что. Не отвлекай, ладно? Я и так сказал многовато. Занимайся… тем делом.

Он даже забыл фамилию.

– Эрасмуссена?

Голова босса утвердительно качнулась.

– По остальным вопросам тебя… – он уже смотрел куда-то поверх моей головы. – Будешь на подхвате. Оставайся на свя… – шеф оборвал разговор, не договорив слова.

Я мысленно выдохнул. Повезло.

Сейчас у него столько проблем, что мой эпизод с расстрелом араба забудется. Мне приказано заниматься второстепенным делом. Даже свидетель тому есть – Майа. К тому же разговор прошёл по цифровой среде, значит, запись тоже имеется.

– Кофе? – предложила секретарша.

– Да, – согласился я. Почему-то именно у неё напиток получался совсем божественным. Когда нужно расслабиться, он расслаблял, а когда требовалось собраться – разгонял и тело, и разум.

Мы немного поболтали на стандартные темы типа причуд погоды в разных районах и о чём-то ещё. После таких разговоров в голове ничего не остаётся. Только расслабленность и обрывки подзабытых слов, которые потеряли значение.

Интересная женщина. Про таких говорят, что без возраста. Тридцать? Нет. Её взгляд старше. Сорок? Тоже нет. Внешность подсказывает, что она моложе.

Я очнулся, когда окурок обжёг пальцы.

– Проклятье, – я встрепенулся и затушил окурок в пепельнице, стоявшей на подлокотнике дивана.

– Вот-вот, – покачала головой Майа. – Говорила же.

Я встал и поблагодарил её за кофе. Заметил, как та украдкой проглотила таблетку, похожую на ноотрофен.

Вышел из приёмной, намереваясь пройти к себе и вместе с аналитической компьютерной программой подумать над тем, что у нас есть по Эрасмуссену. Но только ступил за порог, как… увидел в стене напротив отражение.

Она. Та, что назвалась моим ангелом.

Я зажмурился, повернулся к стене боком, и даже отступил обратно к Майе.

– Что-то забыл? – будто издалека донёсся её голос. – Тебе плохо?

Майа выглянула в коридор и вопросительно уставилась на меня.

– Нет, – я проглотил комок, застрявший в горле. – Ничего. Всё нормально.

Заставил себя выйти из приёмной и взглянуть в ту стену. Там было пусто.

Вот только мимо меня провели одну женщину в наручниках. Я вновь решился посмотреть на неё только со спины. Двое охранников, судя по нашивкам, тюремщики, из нашего изолятора.

Конвой проследовал дальше по коридору, вглубь офиса. Туда, где расположена корпоративная тюряга. Они остановились у двери, и женщина повернула голову. Я увидел её профиль. Последние сомнения исчезли. То кукольное лицо, чересчур бледное в этом свете. Тонкие губы, и ярко-красная помада. Аккуратный носик. Причёска как у актрис в старом кино. Сумочки нет, отобрали раньше. Чёрный бархатистый жакет с плечиками и юбка в тон. Тот же цокот каблуков.

Вывод напрашивался один. Жанна использовала меня «в тёмную». Но тогда почему курьер оказалась в нашей тюряге, а не в прокурорской?

Я двинулся следом. По крайней мере, у меня было право идти туда. Никто бы не остановил. Так и случилось. Охранник на входе в запретную зону только кивнул.

– Стоять, – донеслось со стороны конвоя.

Пленница подчинилась, и я сбавил ход. Почти остановился.

– Лицом к стене.

Я почти повторил её движения, будто команды относились к нам обоим. И сделал вид, что смотрю в угол. Она мельком посмотрела в мою сторону. Естественно, не узнала. Но легче от этого не стало. Её взгляд показался опустошённым. Такой бывает после долгого пребывания в камере.

В стене открылись бронированные стеклянные двери. Конвоир негромко сообщил охраннику номер заключённой, и тот пропустил их.

Двигаться за ними дальше было небезопасно. На следующем посту необходимо сообщать цель посещения изолятора, и в данный момент в голову ничего вразумительного не приходило.

Я помялся на полпути к посту. Поймал себя на том, что опустил руку в карман, где лежал крестик с распятым ангелом. Затем меня окликнули.

– Думал, ты или нет… Хорошо, что нашёл.

Мы пожали друг другу руки. Офицер досмотровой группы. Эдуард. Тот, что работал на квартире Эрасмуссена. Совсем зелёный, год после корпоративной учебки.

– А в чём дело?

– Вчера ещё искал. Шеф сказал, что все материалу по историку тебе.

– Какой шеф? Твой или мой?

– Уже общий. Он и у нас исполняет обязанности.

– Вот как, – я задумался. – Условно-постоянно… Потихоньку занимает посты, куда может дотянуться.

– Опять эта возня, – согласился офицер. – Есть кое-что по делу и один вопрос.

Я попросил его пройти ко мне, подальше от чужих глаз. Глупо? «Мой» кабинет тоже под наблюдением. Да и нет у нас «своих» кабинетов. Мы использовали незанятый, который ближе всех к закрытой зоне.

Я развалился в кресле, а он на диванчике. Закурили. Я указал рукой на кофеварку, но Эдуард замотал головой – нет. Молчание постепенно затягивалось…

– Ну, что там? – не выдержал я.

– На квартире… повесившегося ничего. Чисто. Никаких контактов, связей. А вот на рабочем месте в музее нашли бумажный билет с бейджиком.

– О! Сюда, – я протянул руку.

Офицер полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда квадратный лист пластика – традиционный аксессуар конференций, с именем и должностью участника, а также сам билет. Ловко бросил на стол, прямо к моей руке.

– Никаких пометок? – спросил я, осматривая находки. – Водяных знаков? Микротекста?

– Нет.

– Нужно смотаться туда. Эрасмуссен составлял нечто похожее на научный доклад… Да и не помню, когда сам выбирался в культурное место.

Мы снова выкурили по сигарете, обсуждая, кто куда ходил в последнее время. В основном, говорил он. Вспоминал студенческую жизнь, которая закончилась не так давно.

Я уточнил, было ли найдено на рабочем месте Эрасмуссена что-нибудь ещё. Но парень подтвердил, что там чисто. Чисто сработано… Надо так понимать.

Хороший малый. Только для нашей работы не вполне приспособлен. Врать умеет плохо. Мне показалось, что сейчас он говорил правду. Ту правду, что знал сам.

Было видно, как он напрягается, пытаясь подобрать формулировку своего вопроса. Но я поначалу старательно отвлекал его, заводя разговор в сторону, а потом прямо спросил.

– Так какой вопрос?

– Меня… подключили к той истории с расстрелом демонстрации, – он посмотрел на меня таким взглядом, будто искал поддержки. Его явно зарядили на разговор. Надо полагать, без нашего общего шефа не обошлось.

Я кивнул, приглашая парня продолжать.

– Мы нашли одежду, которую он скинул.

– В той подворотне… – неопределенно сказал я.

– Где поймал пулю, – кажется, он понял, что сказал «не то». Не в тот момент. И не так.

– Когда выехали машины, – я сделал вид, что ничего не заметил, – они перекрыли обзор. Но потом стало видно, что он возился с одеждой.

Парень сглотнул:

– Там тоже ничего не нашли. Никаких зацепок.

– Чисто сработано. Непростые ребята, – сказал я, осознавая, что выпутался.

Вероятно, в подворотне обнаружили одежду какого-нибудь бомжа. Или арабы подбросили туда тряпьё, чтобы спутать следы. Но тогда дело действительно серьёзное, а этот необстрелянный парень ошибся с работой.

Молодой офицер, скорее всего, доложит то, что от него ждут услышать, а о своей неловкости умолчит. Так что я могу вздохнуть свободнее.

«Интересно, велась ли запись нашего разговора?» – Я прогонял в памяти свои действия.

Нет… вроде бы ничем себя не выдал. Будем надеяться, что у начальства много других проблем. Много терактов и аварий, демонстраций «всевозможных придурков». Про самозастреленного араба… и про меня забудут.

Офицер вышел, а я следом за ним. Нужно было сделать вид, что я занимаюсь делом историка. Мне предстояло ехать на эту дурацкую конференцию. Я демонстративно повертел в руках билет, нацепил на отворот пиджака бейджик и зашагал к эскалатору.

Надеюсь, камера в потолке сняла это. Иначе, на что она?

Когда из головы ушёл один вопрос, в неё вернулся другой… Похоже, «ангел» упрекала меня за подставу с женщиной-курьером. Даже душой её назвала…

Захотелось избавиться от крестика. Но было понятно: проще не станет. Во-первых, вещдок. Во-вторых, из тюрьмы её не отпустят. В-третьих… остаётся вопрос с «ангелом». Если она голограмма, то кто мог установить шпионское оборудование в нашем-то здании, напичканном охраной? Разве что сама «МаКо»… Но тогда зачем системе сводить с ума своего сотрудника? Зачем сажать жертву подставы и одновременно призывать меня сделать что-то для неё?

С другой стороны, не считать же её ангелом, в конце концов?! Вокруг киберпанк. Какие, к чертям, ангелы?

Ощущая напряжение в поджатых губах, я подошёл к посту охраны.

– Чем недоволен? – спросил секьюрити. – Не туда послали? – Он улыбнулся, прочитав зоркими имплантами бейджик и билет в моих руках.

– Хотя бы посплю там, – я попробовал отшутиться и спрятал билет во внутренний карман пиджака. И постарался не оглядываться.

Я миновал пролёты эскалатора, вновь насмотревшись на мускулы «МаКо», на ребят из частного спецназа, слоняющихся без дела по третьему этажу, на двери пункта управления беспилотниками и спутниковой группой.

По нижнему этажу шатались праздные люди, однако кое-что изменилось. Появился небольшой пикет из пяти человек. По всей видимости, стихийный и плохо подготовленный. В руках бумажные плакаты с лозунгами, которые были написаны в спешке – на них не высохла подтекающая краска. Речёвки произносились не слаженно. Гражданские активисты, не более.

На одном плакате удалось разглядеть следующую фразу: «Ассоциация налогоплательщиков». На другом – «Общественный баланс». На третьем – «закон де Шардена».

Из того, что они выкрикивали, можно было понять, что сюда заявилась группа активистов ассоциации, которая обвиняла «МаКо» в нарушении базового соглашения между налогоплательщиками и акулами бизнеса. Якобы закон «имени де Шардена», на основании которого алгоритмы Олимпа признаются юридически обязывающими, не соблюдается бизнесом.

Охранники «МаКо» пока что смотрели на пикет, ничего не предпринимая. Но вот один из них получил приказ по коммуникатору, остальные посмотрели на него, и тот демонстративно указал на активистов рукой. Команда «фас».

Десяток крепких ребят с акульими нашивками обступили то ли офисный планктон, то ли студентов: трёх девчушек и двух парней лет двадцати. Вначале их старались относительно корректно увести в сторону дежурки, однако демонстранты оказали недюжинное для своего хлипкого вида сопротивление. Их быстро скрутили и повалили на пол. Потащили уже не к дежурке, а к лифту, который вновь заработал.

Если на лифте, то прямиком в корпоративный СИЗО. Истошные крики потеряли осмысленность. Правда, один парень успел крикнуть что-то про теракты, и ему быстро заткнули рот. Добавили ногой в область солнечного сплетения, и того сложило пополам.

Люди вокруг растерянно смотрели друг на друга, на лицах застыло непонимание. А кое у кого – испуг. Так или иначе, но многие поспешили уйти подальше. Как и я.

* * *

Конференция по новым концепциям в исторической науке проходила во вполне соответствующем месте. Заурядное здание из стекла и бетона, которое так и хотелось назвать «домом культуры» – невысокое, светло-серого цвета – располагалось на нулевом ярусе, то есть на высоте условной земли. Недалеко от геометрического центра яруса.

Здешняя архитектура замерла в восьмидесятых годах прошлого века. Она застыла в несмелых и наивных формах, в каких люди того времени видели будущее. Здания не выше пятнадцати-двадцати этажей, плавные и волнистые переходы простых геометрических фигур, цилиндров, параллелепипедов, в другие. Из отделки, в основном, плитка под белый мрамор и затенённые полузеркальные стекла.

В тени глухого псевдобетонного перекрытия, что нависало над уровнем, здания и улицы выглядели одинаково серыми. Даже это. Весь квартал был словно похоронен под тяжёлой плитой. Впечатление складывалось «не очень». Если честно, гнетущее. Будто видишь свои похороны.

Серая масса над головой давила на психику. Хотелось побыстрее закончить тут и сбежать. Выбраться обратно наверх.

Я поднимался по ступенькам, ведущим ко входу в дом культуры и смотрел на попадавшихся на пути людей. Те напоминали теней.

Под самой крышей виднелась плохо читаемая фраза, я прищурился, однако не разобрал её. Что-то на английском, готической вязью. У стеклянных дверей курили несколько человек в деловых костюмах и с бейджиками на пиджаках. Я проверил свой и двинулся к ним. Прямо над дверью покачивалась растяжка на французском: «Приветствуем участников съезда народных историков!»

Я улыбнулся. Предчувствие редко обманывало меня. Сейчас оно подсказывало, что мне доведётся участвовать в «конгрессе» любителей истории, вполне себе народной науки.

В холле ходили туда-сюда и просто стояли, глядя по сторонам, человек сто. Самые разные: от почтенных мужей в приличной одежде до юнцов-неформалов и адептов религиозных сект, которых было легко узнать по вычурным плащам и тогам. Кое-кто носил с собой антикварное холодное оружие. «Толканутые».[44] Некоторые с пластикой лица: вытянутые ушки под эльфа, вшитые под кожу костяные наросты под орков. Или что там у них…

На глаза попалась вывеска: «регистрация». Я зашагал туда, рассчитывая хоть как-то продвинуться дальше в расследовании. Бейджик у меня был, значит, Эрассмуссен уже прошёл регистрацию. Или нет?

Тут я заметил, что у большинства людей бейджик зелёного цвета, а мой – белый с чёрной полосой.

– Месье… Эрасмуссен? – прочитала девушка, сидевшая за столиком регистрации. – Что же вы? Пленарное заседание вот-вот начнётся. Ваше место, – она встала и взяла меня под руку. – Пойдёмте, покажу.

Она прихватила с собой подарочный портфель участника.

– Спасибо, – я следовал за девушкой, которая ловко вложила в мою руку портфель – Надеюсь, я ничего не пропустил?

– Нет, ваше место слева, крайнее в президиуме.

«В президиуме???»

Первое – они не знают, что парень мёртв. Второе – скорее всего, не знают, как он выглядит. Третье – на сцену я не полезу…

– Да, да. Вижу. Спасибо, я сам дойду. Мне ещё нет семидесяти.

– Вам спасибо, – скороговоркой произнесла девушка и нырнула обратно, скрывшись в толпе. Она пропустила мимо ушей мою попытку пошутить.

Интересный расклад. Эрасмуссена пригласили в президиум. Это четвёртое.

Лезть туда совершенно не хотелось. Впрочем… надо было находиться на виду, если меня… то есть его… кто-то узнает и захочет подойти.

Я решил дилемму просто: сел в первом ряду перед президиумом. Вроде бы на виду, и в то же время в глаза не бросаюсь.

Людей вокруг прибавлялось. Я оглянулся. Позади сел панк с высокой причёской-ирокезом. Ну и пусть. Кому надо, разглядит меня за его шевелюрой.

– Коллеги, – хрипло произнёс в ретро-микрофон пожилой грузный человек из центра президиума, в деловом костюме и роговых ретро-очках. – Коллеги… – он приподнялся с кресла и прокашлялся в сторону, – Попрошу занимать места.

Зал быстро заполнялся участниками съезда. Те были настолько разными, что я не понимал, как они могли собраться в одном месте. Учёные, панки, сектанты под кайфом, старомодно одетые дамы под семьдесят.

– Коллеги, – повторял модератор. – Наше заседание начинается.

Перед моими глазами мелькали дамские сумочки, дипломаты, рюкзаки неформалов, подарочные сумки участников конференции, электронные книги и лица.

Я устал от их вида и снова повернулся к сцене. Там осталось только одно незанятое место. Моё? То есть Эрасмуссена? У пустующего кресла висела табличка с именем. Разглядеть её я не смог, поскольку буквы выглядели непривычно и походили на трудночитаемую готическую вязь.

Ко мне пришла неожиданная мысль…

Мысль о том, что я продолжаю путь Эрасмуссена. О том, что я иду опасной дорогой – по следам мертвеца. Куда они могли завести меня?

Интересно, Эрасмуссена тоже преследовала «ангел»?

Я постарался отогнать опасения и сосредоточился на президиуме. Сидящие там четыре человека переговаривались. Пожилой грузный человек, наконец, поднялся с кресла и подстроил микрофон под свой рост. Зал постепенно стих.

– От лица оргкомитета хочу объявить об открытии мероприятия, – он хлопнул в ладоши пару раз и расплылся в профессиональной улыбке.

По залу прокатились аплодисменты и одобрительный гул.

– Мне тут принесли данные… – он взглянул на бумажный клочок в ладони, – что регистрацию прошли пятьсот сорок человек.

В зале послышались аплодисменты. Я скосил глаза на сидящих сзади панков. Те вели себя вполне прилично, даже не свистели. Головой кивал только один, он сидел в наушниках и слушал музыку. Нечто особо забойное, судя по выражению глаз.

– В прошлом году, если не изменяет память, нас было на сотню меньше. Что из этого следует? – он обвёл взглядом зал. – Энтузиастов, настоящих… фанатов истории, становится больше. Наше движение ширится, и настанет момент, когда к нам начнут прислушиваться.

Модератор замолчал и сверился с бумажным листком, какой поднял со стола. Судя по всему, он был близорук и не пользовался глазными имплантами. Только старомодными очками.

– Почему это важно. История… Это ключ к пониманию закономерностей развития и упадка. Имея такой ключ, можно открывать любые двери. Неважно, сколько у вас денег. Эта власть другого рода… она невидима и одновременно реальна.

Он отпил воды из заготовленного стакана.

– Если мы не знаем, откуда пришли, то как понять, куда идти дальше? Кто мы? Зачем мы? В качестве иллюстрации я бы предложил выслушать доклад профессора Анатольева из Московской академии наук. Думаю, многие слышали о его исследованиях по новой хронологии и истории религий. Пожалуйста, поприветствуем докладчика!

К модератору подбежала та девушка с регистрации, она что-то шепнула мужчине на ухо и указала рукой в мою сторону. Он прищурился, пытаясь разглядеть меня из-под оптических очков. Однако в этот момент свет в зале убавили, и по нему прокатились аплодисменты.

Ведущему пришлось сесть на место. За спинами членов президиума вспыхнула голограмма – в далёком московском кабинете, за деревянным столом, среди бумажных книг, на фоне шкафов с фолиантами, сидел худощавый человек. На вид лет шестидесяти, в деловом костюме и больших ретро-очках. Немигающий взгляд вызывал странное впечатление. Он будто гипнотизировал зал – висел перед нами абсолютно без движения.

– Вы на линии, – выдохнул модератор в микрофон.

Анатольев встрепенулся:

– Дорогие участники конгресса. Прежде всего, хотел бы выразить благодарность организаторам за возможность выступить. К сожалению, в этом году я не смог приехать лично.

Академик сделал небольшую паузу, и зал дружно зааплодировал. Перед каждым из сидящих в президиуме зажглась своя копия голограммы. Организаторы конференции повернулись к ним и с чувством выполненного долга развалились в удобных креслах, потянулись к бутылочкам, что стояли на столе.

– Дорогие участники, соратники. Сегодня я бы хотел доложить некоторые результаты исследования разных вариантов Библии. Как и ранее моим соавтором по докладу будет профессор Глебов. Позвольте вместо вступления зачитать фрагмент материала. Псалом 147. Его современный вариант.

На голограмме рядом с академиком появился текст.

«Хвали, Иерусалим, Господа; хвали, Сион, Бога твоего, ибо Он даёт снег, как волну; сыплет иней, как пепел; бросает град Свой кусками; перед морозом Его кто устоит? Пошлёт слово Своё, и всё растает; подует ветром Своим, и потекут воды…»[45]

– Надеюсь, вы услышали «это». Да неужели псалом обращён к богу северных викингов?.. А теперь самое время вернуться ко вступлению. Трудно переоценить значение Библии для людей прошлого. Она во многом определяла жизнь: образ мысли, быт, правила поведения. В связи с этим интересно изучить нестыковки в разных вариантах Книги, которые разделены географически и по времени составления. В каких условиях жили те люди? Куда шли?.. И куда пришли?.. Рассматривая изменения в Библиях, можно получить некоторые из ответов. Подчас шокирующие. Ведь Библия историческая книга…

Академик представил интересный материал. Оказалось, что в более древних вариантах Библии много упоминаний о северной погоде: о снегопадах в густых лесах, о льдах на реках и холоде. В более современных вариантах Библии северные следы вытерты. Анатольев показал, что Христом в древних Библиях называлось сразу несколько человек, в том числе Иисус Навин, цари Саул и Давид. Он показал, что в древних Библиях описаны строительные и военные технологии средних веков.

Примерно в середине доклада голограмма Анатольева замерла. Он замолчал, глядя сквозь нас. Затем встрепенулся и продолжил.

Выходило так, что с географией Библейских событий не всё в порядке. Или с их временем. Сколько лет назад в Египте и Палестине текли многочисленные реки, впадающие в озёра? Когда там стояла зимняя стужа, а снег лежал в густых лесах?

Я выделил для себя ещё один момент. Анатольев упомянул о том, что на страницах Библии и многих светских хроник можно прочесть похожие истории дворцовых интриг. Например, истории… той самой Фаусты, а также Есфирь и Иудифь. Будто одна и та же ситуация повторялась много раз.

Ближе к концу выступления Анатольев бросил взгляд вниз, вероятно, на текст доклада.

– Есть два варианта интерпретации полученных результатов. Позитивный и негативный. Я не буду говорить о втором, так как в последнее время о нём кричат на каждом углу… Взглянув на историю под разными углами, мы можем прийти к различным толкованиям прогресса. А это, в свою очередь, даст основания для принятия разных решений сегодня. И всё-таки я оптимист. Я верю в то, что нестыковки в истории вызваны рядом ошибок хронистов. Для того чтобы увидеть линию прогресса… нашу историю нужно спрямить, очистить от ошибок, иллюзорных провалов и зигзагов. Сейчас я остановлюсь на основных положениях нашей теории. Современный человек должен иметь о ней представление хотя бы для расширения кругозора. Итак. Относительно достоверная история прослеживается лишь до семнадцатого века. Почему «относительно»? Потому что буквально сейчас мы сталкиваемся с вопиющим случаем – с искажением данных о Второй мировой войне, которая отстоит от нас не так далеко. А сколько споров вокруг событий конца двадцатого века, несмотря на наличие очевидцев и документов… Что же говорить о более ранних временах! Исторические документы ранее семнадцатого века слишком малочисленны, и именно для этого периода характерна временная граница, когда нельзя отличить оригинал от подделки примерно того же времени. Древние свидетельства ранее тринадцатого века, скорее всего, в оригинальном виде не сохранились, а их копии содержат следы тенденциозной правки, потери смысла при переводе и переписываниях – и поэтому могут трактоваться как угодно. Вы спросите: «А как же археологические находки?». Я отвечу вопросом. О чём говорит череп анатомически современного человека со следами пулевого ранения, который был обнаружен в геологическом слое юрского периода? О том, что эта находка не подтверждается здравым смыслом? Или о том, что нужно плюнуть на здравый смысл, отказаться от разума и снова забраться на деревья?.. Чем глубже мы уходим в прошлое, тем больше вопросов. Чем глубже в прошлое, тем больше спорности, и меньше вероятность того, что оно вообще имело место. Далее. Попытка христианских богословов объединить разрозненные летописи в единый «ствол истории», предпринятая в пятнадцатом веке, привела к ошибкам – к остановкам истории в виде тёмных веков, к многократному дублированию событий, их переносу по времени и месту. Появились тёмные века, тысячелетняя остановка в развитии цивилизации. Приведу пример. Считается, что первый прототип парового двигателя был создан две тысячи лет назад, потом он якобы был забыт, а затем снова изобретён. Смешно, но то и другое якобы произошло в Египте. Сначала в античном, а потом в относительно современном. Похожие вещи с изобретением пушек. Гелиоцентрическая система тоже возрождается спустя две тысячи лет после забвения… Сказанное относится практически ко всем отраслям знания. Медицина, математика, астрономия, литература, философия. Сплошное дежавю. Но ведь мы обсуждаем не человеческую психику, а историю. В ней нет места дежавю… Считается, что античная культура, якобы погибшая под ударами исчезнувших варваров, возродилась через тысячу лет и быстро распространилась по Европе, причём именно с того уровня, на котором прервалась. Якобы знания языческой античности бережно хранились христианскими монахами тысячу лет в виде нетленных бумажных свитков. И это при том, что католические монахи искренне ненавидели язычников… С точки зрения непредвзятого человека сегодняшняя картина истории выглядит откровенно бредовой. Из неё следует вывод об отсутствии или как минимум об относительности прогресса. Жили же люди тысячу лет без накопления знаний, и ничего… Понятно, что с такими идеологическими установками мы далеко не уйдём. Итак. Позвольте подвести итог выступлению… К сегодняшнему дню сформировался неправильный образ истории. В учебники пробрались ложные образы тёмных веков, труднообъяснимые перерывы и «петли» истории, повторения одних и тех же событий. Правдивую картину линейного поступательного движения истории можно получить лишь после очищения учебников от ложных дубликатов и политически мотивированных правок. Итак…

Голограмма Анатольева замерла. Академик даже не успел договорить последних слов. Сидящие рядом люди в недоумении уставились на президиум. Со своего места поднялся ведущий.

– Мы специально поставили доклад в самом начале, – с ехидцей в голосе сообщил он. – С одной стороны, автор освещает своеобразный вариант толкования истории, а с другой… показывает, насколько сильна неосознаваемая власть взгляда. В само существо докладчика заложена определённая концепция. Оно так видит мир.

Ведущий замолчал, оглядывая зал.

– Да, перед вами выступал не человек. Дорогой академик – проект нашей группы. Искусственный интеллект, задачей которого было изучить факты и построить логически непротиворечивый ствол истории. В ходе эксперимента мы получили странные результаты и позволили «академику» доложить их.

Некто из президиума задал ведущему вопрос. Я не расслышал его.

– Дело в точке зрения, – отвечал модератор. – Искусственный интеллект это математика, установка на линейность, познаваемость, логичность. Он не осознает установку, поскольку это центр, из которого исходит его взгляд.

Человек из президиума, видимо, остался не удовлетворён ответом и потянулся к микрофону:

– Не согласен. Математики часто апеллируют к конвенциональной теории истины.[46] Помните? Её сформулировал Пуанкаре. Не путать с Плутархом, кстати… Давайте, спросим академика: какая система счисления более истинна – десятичная или двоичная?

Ведущий пожал плечами и дождался сдержанного смеха из зала. В воздухе висело напряжение. Очевидно, людям пришлось не по нраву то, что их заставили слушать машину. Большинство было настроено против подобных «штуковин».

Модератор ещё раз попробовал пошутить:

– Нам пришлось выключить академика, иначе он бы перегрелся.

Зрители немного оттаяли и ответили редкими аплодисментами. Из-за моей спины послышался приглушённый смех.

– Спасибо.

* * *

Модератор сел на место, сверился с бумажным листом и, поправив микрофон, произнёс:

– Следующий пленарный доклад. История… как наша библия. Уверяю, теперь всё по-честному. Читать будет настоящий человек. Из «наших», – он искал глазами меня. – Месье Эрасмуссен? Это вы… читаете доклад?

Похоже, выбора не было. В конце концов, мне здесь никто не угрожал. Ничто не мешало сыграть в игру до конца – притвориться Эрасмуссеном и прочитать его чёртов доклад. Вдруг ко мне подойдут?

– М-м… да, конечно, – я постарался войти в образ неуверенного робкого ботаника, каким представлял себе покойного, и неровным шагом направился к трибуне. – Если доклад на месте.

На ходу проверил «свою» сумку.

Электронная книга с эмблемой съезда, бумажная книга и карта памяти с тезисами сообщений конференции, подарочный блокнот, шариковая ручка и несколько листов бумаги с трудночитаемым текстом. На них виднелись каракули, которые не могли сойти за доклад – их было слишком мало, а вот на экране электронной книги…

Я разглядел два слова: «история» и «библия». Заголовок доклада.

– Пожалуйста, – кивнул модератор, когда я встал за трибуной.

– Спасибо, – поспешно ответил я и прокашлялся в сторону. Зал молча и, казалось, совершенно без дыхания ждал моих слов. Сотни человеческих глаз и пять-шесть телекамер устремились на меня.

Я, наконец, поставил сумку на пол у трибуны, положил электронную книгу перед собой и настроил микрофон под свой рост.

– Спасибо, – я снова прокашлялся и стал читать текст. – Очень хорошо, что перед моим докладом состоялось именно это выступление… – я на секунду замешкался и окинул взглядом зал. – У меня будет шанс высказать альтернативную точку зрения и сыграть на контрасте.

Читать дальше не поворачивался язык.

«Что это? Эрасмуссен знал, какой текст будет зачитан перед его выступлением?»

«Или… доклад успели переписать и загрузили в книгу прямо сейчас. Только что. Но кто это сделал?»

Я осмотрел книгу и не обнаружил на её корпусе ничего подозрительного. Только стандартные оптические порты.

– Какие-то вопросы? – спросил ведущий.

– Н-нет, – ответил я, и, вздохнув, стал читать приготовленный непонятно кем текст. – Вначале, на стадии формирования идеи, мне хотелось построить доклад на параллелях Библии и реальной истории. Отсюда вытекало название «Библия и история». Но затем я понял, что возможен другой вариант. «Библия это наша история». Либо наоборот. «История как наша Библия». Честно сказать, до сих пор не знаю, как правильнее… Очень хорошо, что академик Анато… – я запнулся и обвёл зал взглядом. В нём мог сидеть человек, который на ходу менял текст доклада и играл со мной. Вот только кто он?

Несколько зрителей не удержались и засмеялись, полагая, что я попробовал пошутить. Однако мне было не до смеха.

Кто из них? Ведущий? Здесь сотни людей!

– … привёл ряд ярких примеров, – продолжил я, борясь с ощущением сухости в горле. – Мне хочется поблагодарить его.

Здесь следовало улыбнуться. Не знаю, насколько фальшивой получилась улыбка, но зал ответил аплодисментами. Напряжение, охватившее зал после доклада машины, спало.

– Если не возражаете, мы поможем с переключением слайдов, – произнёс ведущий, очевидно, оценивший моё состояние.

– Слайдов? – неуверенно спросил я и посмотрел себе за спину. Там, посреди темноты, в воздухе, откуда недавно вещал «Анатольев», висело несколько слов. Название моего доклада.

Ладно. Презентация, так презентация. Интересно, кто-то из зрителей уже догадался, что с этим докладчиком тоже не всё в порядке? Читает по книжке. Не знает, что у него есть презентация. Дёргается.

Хотя тут полно таких. Можно сойти за своего.

– Итак, – произнеся это «итак», я отметил, что данное слово часто мелькало в выступлении предыдущего докладчика. – Непредвзято посмотрев на историческую картину, можно увидеть, что человечество ходит кругами. Как в смысле географии, так и времени.

Я бросил взгляд через плечо. Голограмма позади меня отображала цветные картинки.

Похоже на страницы очень старой рукописной книги. Библии. Также транслировались основные тезисы доклада, что выдавало во мне неуверенного докладчика, который не знает собственного текста.

– Потому что в отличие от других исторических документов она правилась меньше всего… – похоже, я продолжил с другого места. – «Слово Божье» боялись искажать чересчур сильно. Вряд ли Библия так уж сильно подправлена. Далее…

Я запнулся – меня смутило это «далее». Слово мелькало в предыдущем докладе. В докладе, который был подготовлен машиной.

– Если беспристрастный историк внимательно прочтёт Библию, то увидит много событий, которые дублируются в хрониках по всему свету. Например, библейский миф о сотворении человека можно найти в традициях восточного язычества. Ещё большее распространение получила история о всемирном потопе. Она встречается у коренных жителей Гаваев, в древнем Ираке, в Индии, Палестине. У индийцев, мормонов… Примеров дублирования много и на страницах самой Библии. Например, внутри неё есть многократные повторения одного и того же сюжета с дворцовыми интригами – истории Фаусты, Есфирь, Иудифь, Сусаны, Иаиль. Эти однородные истории тождественны некоторым светским событиям средневековья, которые отделены друг от друга сотнями и тысячами лет. Тысячами километров… Моим оппонентом высказано мнение, что так проявляется след масштабного завоевания и размножения по миру одной единственной хроники, которая принадлежала народу-завоевателю. Однако его точка зрения не подтверждается исследованиями генетики, в частности гаплогрупп у людей из разных местностей. Дело в том, что при зачатии ребенка мужского пола ему передается Y-хромосома, в которой есть неизменный во всех поколениях участок. У современного человека этот участок точно такой же, как у его далёкого предка мужского пола вплоть до нескольких десятков тысяч лет. Так вот, изучение гаплогрупп показывает, что на Земле не было масштабного завоевания, исходившего из одной точки. Например, ареалы восточноевропейской гаплогруппы R1a и западноевропейской R1b показывают, что завоевания и оккупации славянами Западной Европы не было. Равно как и наоборот. То же с другими цивилизациями, которые, согласно исследованиям генетики, жили обособленно друг от друга на протяжении тысячелетий.

Я посмотрел себе за спину. Позади висела голограмма, карта мира, с нанесёнными на неё ареалами распространения гаплогрупп. Границы зон приблизительно соответствовали разным цивилизациям и историческим эпохам.

– Таким образом, что мы видим? Следы масштабного завоевания и ошибочного копирования хроник? Нет. Если Библию и меняли, то осторожно. Даже упоминания о снеге побоялись убрать. В лучшем случае получилось приглушить их. Мой оппонент предпринял попытку укоротить историю, поскольку только это может привести к получению картины линейного прогресса… Убеждён, что это неправильно. Ведь получается, что «подправленная», спрямлённая история обедняет нас. Такая история логичнее и беднее одновременно. Соглашаясь с ней, мы крадём у самих себя… Давайте не забывать, что мы обсуждаем историю человеческого общества, а люди глубоко иррациональны и отвергают линейность на уровне неосознанного… Степень логичности доводов тут не при чём. Люди просто не принимают их, и всё… Лично я не нахожу в петлях истории ничего пугающего. Повторяющиеся события – это то, что нас объединяет на каком-то незримом уровне. Из эпохи в эпоху воспроизводится одна и та же структура событий. Если хотите, это похоже на производство компьютерных программ. Все знают, что программы просто копируются, сохраняя полную идентичность друг другу. При этом нельзя сказать, какая из программ была самой первой. Да и не имеет смысла такой вопрос. Все программы настоящие и подлинные. Все события имели место, как одно незримое целое. Можно привести и другой пример… Допустим, вы засыпаете, и ваше сознание угасает. В течение долгого времени, около восьми часов, его нет. Тогда кто просыпается наутро – вы или некто другой? Некто, полагающий, что у него было собственное вчера? «Конечно, я», – ответите вы. И будете правы. Проснётесь именно вы. Ваша личность. Неуловимое. Душа… Я полагаю, что не следует искусственным путём добиваться кажущейся логичности истории. Цивилизации развивались обособленно, слабо пересекались, следовали параллельно друг другу. Невозможно разместить их на одной линии прогресса. Потому что её нет. Прогресса нет. Нельзя сказать, что «та» цивилизация была прогрессивнее «той»… Нет непрерывной линии, которая могла бы судить их… Подумайте сами: мы, историки, имеем дело со всполохами, с бликами в темноте. Это как раскаты молний, скрытых за плотными тучами… Единственная допустимая оценка – с точки зрения… эстетической. Можно смотреть на них как на картины художника, забыв о шаблонах…

Я говорил что-то ещё. А зал молчал, слушая слова, которые будто гипнотизировали сидящих в нём. Молчал и мой разум. После прочтения доклада в голове не осталось мыслей. Только неясное ощущение… Потерянности или чего-то подобного. Трудно сказать… Не знаю.

Я не мог разобраться с тем, что поселилось в опустевшей голове.

– Мы не успели пригласить вас, – прошептал мне в ухо ведущий.

Он указывал рукой на пустующее место в президиуме.

– Спасибо. Нет, – ответил я, нутром чувствуя, что лучше сразу уйти, и не отвечать на вопросы из зала. – У меня… голова кругом идёт, – ответил я, практически не соврав.

– Мне бы хотелось задать вопрос, – произнёс один из сидящих в президиуме.

– М-м, да, – я пытался разглядеть его лицо, но из-за света софитов это было трудновато.

– Вот на ваш взгляд… какой может быть роль движения историков в… формировании приоритетов общества? Как мы можем повлиять на механизм принятия решений?

Я вздохнул, собираясь с мыслями. Нужно было что-то ответить. Неопределённое, что может сойти за глубокую мысль. Пусть трактуют её как угодно. Пусть каждый найдёт в ней нечто своё… Тогда нужно начинать издалека.

– По долгу службы… – я едва не проговорился, – мне нужно сверяться с разными каталогами. Пользоваться удалённой связью и облачной средой, цифровыми трассами данных.

Я оглядел зал. Показалось, что меня внимательно слушают, и что сейчас произнесены слова, которые сидят в голове каждого. Слова без особого смысла, но именно те, что волновали всех.

– И мне довелось наблюдать… изменение имитационной среды, электронного Парижа-3… – Я сглотнул, вновь оценивая состояние зрителей.

Пока что ошибок не было. Я произносил правильные слова.

– … который создаётся параллельно реальному.

Я посмотрел на президиум и увидел те же напряжённые, ждущие взгляды. Пара человек, в том числе модератор, кивнули, явно поддерживая меня. Теперь стало ясно, какие слова произносить.

– Мне довелось смотреть на то, как прорисовывается картина города. И я заметил, что в имитации не так… В ней стали попадаться люди… одновременно с маловажными деталями второго плана… Люди показались в одном ряду с мелкими деталями.

Снова пауза. Зал молчал. Значит, всё хорошо. Это правильные слова.

– Постепенно я понял, в чём дело.

Пауза.

– Эти люди… фантомы. Набор цифр. Строчка не самого длинного кода. Один, ноль, один, ноль… Её трудно отличить от строчки, которая кодирует робота, кофемат, автомобиль, кондиционер… или другую деталь. Она даже походит на строчку, которая обозначает дождь или туман.

В этот момент я перестал задумываться над тем, что говорю. Нужные слова приходили легко. Сами собой.

– Для компьютера это вещи одного порядка. Из одного ряда. Люди, автоматы, роботы, вещи… Ему плевать… Можно стереть одну строчку и заменить другой.

Я смотрел не на людей в зале, а просто перед собой.

– Без живых традиций, передающихся от человека к человеку, мы превращаемся в нечто слишком примитивное… Мы лишаемся того, что делает нас людьми… Это трудно выразить словами, но я надеюсь, что меня поняли. Мы должны сделать так, чтобы… чтобы… – я замолчал, не в силах подобрать следующую фразу.

Ведущий, правильно оценив моё состояние, решил спасти меня и прикрыть от дальнейших вопросов:

– Большое спасибо. Полагаю, в кулуарах, в рабочем порядке, можно обсудить интересующие моменты. Спасибо. Поблагодарим докладчика!

– Спасибо, – кивнул я и поспешил удалиться со сцены. Доклад странным образом повлиял на меня. Я растерялся. Сказал то, чего никогда бы не подумал говорить. Я ощущал себя по-новому: одним из них, противником поумневших машин, что строят собственный мир. Это был я и не я. Некто другой, проснувшийся внутри. Захотелось уйти отсюда, из этой почти готовой секты. Но мне удалось взять себя в руки и вернуться на место в зале.

В конце концов, ко мне… то есть к Эрасмуссену… мог кто-то подойти. Если нет, то от меня не убежал бы ведущий.

Когда я опустился в кресло, то понял, что меня провожали аплодисментами. Настоящими, долгими. До меня дошёл этот звук. Он смолк только, когда ведущий начал объявлять следующий доклад.

Я не усидел на месте. Сделал вид, что выхожу в вестибюль. Поднялся и оглянулся, чтобы показать себя заинтересованным лицам.

Вроде ничего. Никого. Большинство лиц было направлено в сторону сцены. Я медленно проследовал к выходу.

Вестибюль был практически пустым. Всего четыре человека. Двое что-то обсуждали, потягивая кофе, приготовленное автоматом. Ещё один стоял у окна и беседовал с голограммой через коммуникатор. Четвёртый вышел наружу и закурил. Мне пришлось сделать вид, что кого-то жду. Впрочем, так оно и было. Я приблизился к кофемату (а заодно оглянулся), и автомат налил мне стаканчик.

Вдохнув аромат напитка, я быстро пришёл в себя. И попытался прикинуть, сколько будет нужно ждать. До окончания следующего доклада? Но стоило сделать глоток, как…

– Ой, месье Эрасмуссен!

– Да.

Ко мне подбежала девушка из оргкомитета, та, что встречала гостей на регистрации.

– Как хорошо, что я вас застала. Вам оставили записку, – она протянула бумажный конверт.

Я быстро вскрыл его и, пробежав по листку бумаги, понял, что там нет подписи.

– Кто? – спросил я.

– Не знаю.

– У него был бейджик?

– Да, но… я не посмотрела туда.

Значит, гость конференции, раз проходил регистрацию. А может, и нет.

– Простите, – я посмотрел на надпись на её бейджике. – Кристина. Вы могли бы сказать… все ли участники конференции отмечены в материалах?

– В каких?

– В сборнике докладов. Там все фамилии?

– М-м… – она оценивающе осмотрела меня. – Думаю, нет. Около трети участвуют просто как слушатели.

– Кристина, – я мягко взял её за плечи и повёл за стойку регистрации, которая была отгорожена от вестибюля занавеской. – Мне понадобится ваша помощь. Вы же не будете против…

Она не стала сопротивляться. Только попыталась отстраниться, но опять же не слишком уверенно.

Я активировал коммуникатор и поднёс к её аппарату, что был закреплён на безымянном пальце левой руки, и предложил:

– Сто кредитов?

Она кивнула.

– Выполнить.

Оба коммуникатора ответили вибрацией, транзакция произошла. Девушка склонилась к компьютеру за стойкой. На маленькой голограмме возник список участников. Со всеми данными, с фотографиями.

– Давайте вашу руку.

Я протянул её ближе к компьютеру, и через секунду коммуникатор завибрировал. Информация по участникам была скопирована. Как будет время, пробегусь по нему.

Девушка явно боролась с желанием крутануть список и добраться до моих данных, до фотографии Эрасмуссена. Она бы всё равно сделала это, так что…

– Посмотрим на меня? Самому интересно.

Она немного подумала, затем прокрутила список до физиономии настоящего Эрасмуссена.

– Вы сильно изменились. Помолодели, – не глядя на меня, сказал она.

– Вам лучше не знать секрета такой молодости.

– Понимаю, – согласилась она и вышла из-за стойки. Мне пора?

Мы разошлись. Она направилась в зал, а меня тянуло к выходу. Дело сделано.

На ходу ещё раз посмотрел на листок в конверте. Там оказался текст, написанный от руки редким сейчас карандашом. Красивый, почти каллиграфический почерк. Женский? Трудно сказать, но писалось со вкусом. Художественно так. Без спешки.

«Наконец-то Вы выступили в живую. Надеюсь, Вы не передумали. Двери открыты перед ищущим».

Далее адрес. Не самый плохой район. Всего одним этажом ниже того, где находится элитный посёлок с частными владениями…

На улице стояли несколько такси. Я подбежал к ближайшему, укрываясь от моросящего дождя полой плаща, и впрыгнул внутрь. Буркнул автопилоту адрес из записки. Сам принялся разбирать сумку.

Машина тронулась, робот решил сразу оторваться от земли. Да и чёрт с ним. Ему видней.

В сумке лежал всё тот же набор. Электронная читалка с эмблемой съезда, бумажная книга и карта памяти с тезисами сообщений конференции, подарочный блокнот, шариковая ручка и несколько листов бумаги с неразборчивым текстом.

Вначале я осмотрел листы. На них проступали откровенные каракули, написанные от руки. Иероглифы? Или нет.

«Вавилон, Ас-Сирия, шумеры, Ирак», – я разглядел почти стёршуюся строчку, сделанную карандашом на крае одного листа. Чей всё-таки почерк?

Смотрим дальше.

В пустом блокноте ничего, кроме повторяющейся на каждом листе эмблемы конференции. Она же была на ручке. Мне захотелось разобрать её – но… ничего. Внутри ничего. Ручка как ручка. Это не устройство взлома электронных читалок.

Неожиданно я почувствовал чужой взгляд и оглянулся. На меня смотрел робот – на то, что я делаю с ручкой. Встретив ответный взгляд, железка вернулась к дороге.

Там, за стеклом, погода портилась больше и больше. Свет почти исчезал, рассеиваясь в потоках усиливающегося дождя. Разыгрался туннельный сквозняк, грозя перейти в настоящий штормовой ветер. Системы вентиляции не справлялись.

«Как он видит сквозь ливень?» – я покосился на робота, но тут же вспомнил, что в подобные моменты автопилот ориентируется не на своё зрение. Облако подключает его к внешним стационарным камерам, и он начинает видеть нас со стороны. С нескольких сторон одновременно… Я бы с ума сошёл, если бы через мою голову пропустили подобный поток информации. Однако он не я. Он другой.

Мы остановились в пробке у вертикального перекрёстка. Через стёкла было видно лишь по две-три самых близких машины и мерцание огней вертикального светофора. Робот, скорее всего, видел больше.

Машина тронулась, и, пройдя в транспортный колодец, стала подниматься вверх. В окна буквально бросилась серость – влажная поверхность стен, на которых иногда поблёскивали блики от сигналов машин.

Я вернулся к сумке. Бумажная книга. На страницах тезисы докладов. Нашёлся и мой. То есть Эрасмуссена. Я пробежал его. Оказалось, что в печатном варианте нет ни слова о предыдущем докладчике Анатольеве и полемике с ним.

В самом начале книги приветственное слово какой-то шишки, спонсора мероприятия. Старая французская или голландская фамилия. Даже не знаю, как прочитать. ДюКлэр или ДеКлер… Интересный язык. Написано много, но треть букв не читается. Просто имеется в виду. Или не имеется. Если не знаешь, как правильно произносится, то лучше не пытаться.

«Карта памяти», – я повертел её в руках.

Вроде ничего подозрительного. Можно прочесть с помощью книги.

Я взял в руки электронную читалку и активировал её. В памяти книги оказался только один мой доклад. Я снова пробежал его глазами. Почти то же самое. От печатного варианта отличается вступлением. Там, где про оппонента, академика Анатольева.

В атрибутах файла не значилось даты его создания. Точнее, она была, но неправильная.

«01.01.01». Поставлено, чтобы просто заполнить строчку. Я вставил в читалку карту памяти, и открыл её содержимое. Внутри показалась папка с заглавием: «То, что Вы просили подготовить». Там была подборка разнородных файлов: текстовых, видео и фотографий. Последние два типа файлов старые, полувековой давности. Плоские, без глубины. Есть и чёрно-белые, но немного.

На фото была запечатлена война.

Солдаты с огнестрельным оружием и в амуниции начала века стоят на фоне древних руин. Обвалившиеся кирпичные стены посреди пустыни. Развалины невероятно древнего города. На других фотографиях черепки и осколки глиняных изделий. Таблички.

Опять эти иероглифы, теперь крупным планом. Затем солдаты со старым американским флагом. Камуфляж песочный. Пиксельный.

Они в солнцезащитных очках – там светило солнце. Было невероятно жарко. Вот один из солдат с явным удовольствием снимает бронежилет, а другой пьёт воду из фляги.

Я просмотрел короткий видеофайл. Группа спецназовцев тренируется в стрельбе. Они палят из антикварной М16 по изображению крылатого льва на кирпичной стене. Бойцы просто развлекаются, расстреливая археологический памятник, который не может ответить. Над чём-то смеются. Переговариваются на английском. Я хотел открыть попавшийся на глаза текстовый файл, чтобы прочитать хоть немного, но такси притормозило. Мы приехали.

Робот вопросительно смотрел на меня. Я быстро сложил всё в сумку и выглянул в окно. Снаружи не было дождя, и стало темнее – наверное, припарковались под козырьком.

Я открыл дверь и вышел. Тут же заметил, что машину очень ловко, выйдя из темноты, окружили пять мужских силуэтов. Все будто на одно лицо, которое скрыто в тенях, оставляемых краями шляп. Плащи. Руки в карманах. На оружии?

Двери такси захлопнулись, и оно тронулось с места. Я инстинктивно потянулся к револьверу…

– Ваша фамилия Эрасмуссен?

– Меня так часто называют в последние… лет тридцать.

– Нам сообщили о вас, – сказал один из неизвестных.

– Я… – чуть не сказал, что являюсь сотрудником службы безопасности «МаКо», но вовремя спохватился.

– Мы знаем, – сказал другой. За спиной.

– Оружие и сумку можете оставить при себе.

Эта фраза немного успокоила меня.

– Пройдёмте, – сказал первый, и я подчинился.

Мы проследовали по узкому тёмному переулку между кирпичными строениями, и тот быстро закончился тупиком. Свернули. Теперь вокруг гудели трубы вентиляционных систем, сложившиеся в целые стены и потолки. Работающие электродвигатели. Из темноты и пара вынырнуло маленькое одноэтажное кирпичное здание. Меня завели туда. Сразу за дверями сидел мужчина в форме муниципального служащего, за персональным компьютером. Изображение на стареньком мониторе давало понять – мы в районном центре контроля вентиляции и погоды. Мужчина кивнул нам, и неизвестные повели меня дальше, не останавливаясь. Мы проследовали по сквозному коридору через здание и вышли на улицу с другой его стороны. По пути я отключил коммуникатор, чтобы тот не разорался в неподходящий момент. Сразу за дверями стояла чёрная аэромашина представительского класса.

Открылась её передняя дверь. Я не стал садиться, и обвёл «конвой» взглядом. Те молча смотрели на меня.

– Давайте, – кто-то буркнул из темноты салона.

– Оружие остаётся при вас, проблем не будет, – заверил один из пятерых.

Я оценил свои шансы и возможные последствия… Было совершенно неясно, что ждёт по ту сторону поездки. Но и парни выглядели серьёзно. Место глухое. В таких подворотнях убивается очень просто, а люди исчезают без следа…

Оставалось одно. Подчиниться. Я сел на переднее место, и дверь захлопнулась.

– Таковы правила, – сказал некто сзади, я обернулся, но никого не разглядел. Салон заполняла темнота.

Когда я вновь занял своё место, то понял, что имелось ввиду. Мужские руки, протянувшиеся из-за моей спины, начали завязывать мне глаза чёрной повязкой.

– Таковы правила. Мы гарантируем безопасность.

Машина тронулась. Я постарался засечь время поездки и примерный маршрут.

Поворот влево, потом направо, вверх… Получалось около пятнадцати минут езды… Вот только создавалось ощущение, будто это движение по кругу.

Казалось, мы болтаемся туда-сюда, время от времени возвращаясь обратно и разворачиваясь. Максимум, поднялись на уровень выше… В полной темноте и молчании.

Под конец пути меня осенило. Они привезли меня на одну из атмосферных станций, обеспечивающих погоду в закрытом элитном посёлке. Четвёртый «Б». Тридцать пять, четыреста. Там сплошь частные владения. И главное – это тот адрес, что был на записке, спрятанной в одежде «самоубитого» араба.

В груди похолодело.

«Зато оружие при мне», – я потрогал пистолет, что лежал в кармане. Оружие подарило мне, пожалуй, первое приятное ощущение за последний час.

Машина остановилась, и мне развязали глаза. В них ударил свет уличного фонаря. Я пригляделся. Фонарь стилизован под старину. С завитушками и фигурками, похожими на цветы.

Странно. Они привезли меня в то место, какое невозможно не узнать. Закрытый элитный посёлок. Тогда зачем завязывали глаза? Проверяли, буду ли подчиняться?

Я вылез из машины, и водитель включил негромкую музыку. Тёмный нуар-джаз, медленный и вязкий, завораживающий. Гипнотизирующий. Сознание постепенно терялось в его низких мелодичных звуках. Казалось, что они вытесняют мысли и потихоньку заменяют сам воздух… Должно быть, что-то из Анджело Бадаламенти.

Окружающая обстановка вполне соответствовала музыке. Прямо передо мной стоял небольшой храм готического стиля. Даже не стоял, а висел, поскольку этот район представлял собой островок старого, настоящего Парижа с его классической архитектурой. Здания, имевшие культурную ценность, вместе с фундаментами и островками земли, покоились на специальных платформах. Их серые ступни-основания уходили вниз, к подземной части города, и получалось, что старинные парижские домики висят в пустоте.

Мощёные улочки, с аккуратными лужайками, ухоженный прудик, живые зелёные ограды из плюща и кустов роз, вишнёвые деревья…

Уютный и немного тесный островок среди сумрачного моря. Среди пара и серости псевдобетона – которые виднелись метрах в пятистах от берега островка. Строить что-то ближе не разрешалось, поскольку квартал считался архитектурным заповедником. Здесь жили те, кого называли свидетелями истории. В основном, потомки аристократии, много лет владевшие особняками.

Если посмотреть на это место сверху, то оно могло показаться дном своеобразного колодца. Странным, нелогичным провалом в массе города. Стены колодца были образованы обрывом серой городской плоти, его этажами и платформами.

Из квартала открывался неплохой вид на верхние ярусы города, пульсирующие светом. Отсюда можно было наблюдать все срезы его слоёного пирога, в том числе самые нижние этажи, проступающие сквозь сумрак и туманы. Перед глазами выстраивались перегородки, платформы, старые здания, будто запертые в клетках, а также новые здания на верхней платформе, которым позволялось расти ввысь.

Отсюда был прекрасно виден общий план среза – светлые верхние уровни, и нижние… постепенно сливающиеся с темнотой. Чем ближе к земле, чем глубже уровень уходит от последней отметки, тем больше тумана и рукотворных сумерек. Внизу тающее в мутной темноте прошлое, вверху настоящее – постепенно наполняющееся светом.

Над элитным кварталом раскинулся козырёк из затенённого стекла, который являлся элементом контроля погоды. По краям квартала работали невидимые воздушные завесы, которые предотвращали попадание в здешнюю атмосферу испарений со стороны города. Сюда не проникали клубы антибиотиков, распылявшихся в частях нижнего Парижа.

Внизу, прямо под нами, никто не жил. Там располагалось частное предприятие, что обслуживало данный квартал. Да ещё какие-то склады.

Не знаю, сколько нужно было заплатить, чтобы обустроить подобный заповедник. Причудливый элитный район. Довольно заметное и никак не задействованное в хозяйстве города пространство. Именно из-за того, что недалеко от центра располагался архитектурный островок, городу пришлось строить обходные магистрали и дополнительные развязки. Париж-3 потерял огромные деньги… Много раз, проезжая мимо этого островка, я смотрел на него… и с высоты он казался маленьким корабликом, что вот-вот утонет в сером водовороте псевдобетона.

Вот только в реальности он никак не хотел тонуть. На самом носу кораблика, по традиции, размещался символ – старый храм.

«Никогда не был внутри», – я осторожно ступал по камням, которыми оказалась выложена непривычно узкая улочка.

Настоящая мостовая? Сколько ей лет?

Я остановился, расслышав… Цокот подков по камням.

Казалось, что с каждой секундой я погружаюсь внутрь старого фильма. Из-за розового куста показалась повозка. Настоящая карета, запряжённая парой лошадей. Она неторопливо проследовала мимо.

Цокот удалялся, а я всё стоял, открыв рот. Мне запомнились лица парочки, что находилась в открытой карете. Девушка и молодой человек. Они лишь мельком взглянули на меня, и на «моё» чёрное тонированное авто представительского класса. Они обсуждали местную архитектуру и её историю…

– Следуйте за мной, – произнесли из-за спины. Тот, кто вышел из машины, с заднего сидения.

Тот, что завязывал мне глаза. Я осмотрел его. Тип среднего возврата. Шляпа. Плащ. Без особых примет. Обычный наёмник… Как я.

Мы отдалялись от машины и музыки. Однако ощущения, вызванные ей, оставались со мной. Необычные, трудноразличимые, непередаваемые чувства, что граничат одновременно с тревогой и спокойствием, с меланхоличностью и предельным вниманием – когда видишь мир не умом, а чем-то другим. Кто знает?

Он повёл меня вдоль живой зелёной ограды. Мы подошли к воротам вполне подобающего вида.

Чёрные, с чугунными завитками. Они были открыты. За воротами у кустов колдовал садовник, подрезая стебли роз.

Из-за ветвей вишнёвых деревьев и кустов показался старинный особняк. Трёхэтажный дом, с белой лепниной и стенами фисташкового цвета. Красивая мраморная лестница с небольшими статуями по сторонам. Какие-то животные… Львы или химеры.

Мужчина в плаще приблизился к резной деревянной двери и указал мне на тяжёлое металлическое кольцо, которое висело на двери. Нечто вроде звонка?

Я взялся за кольцо и три раза ударил им об металлическую бляшку. Посмотрел на сопровождающего. Тот, ничего не говоря, медленно побрёл обратно, к воротам. Я проследил за ним, а когда вновь повернулся к дверям, они уже были открыты. Шагнул внутрь.

Из-под ног донёсся лёгкий скрип паркета, а потом он исчез – когда я дошёл до мягких красных ковров. Обстановка внутри создавала впечатление ещё большей давности. Если снаружи остановился век восемнадцатый, то внутри замерла эпоха средневековых рыцарей…

Словно идёшь по музею. На стенах деревянные резные панели. На них рыцарские щиты, длинные двуручные мечи, шпаги и арбалеты, замысловатые вензеля. Непонятные фразы, написанные готическим шрифтом. Под потолком затейливая лепнина, основным мотивом которой была лилия. Французская королевская лилия.

Я смотрел на потолок, пока не споткнулся и едва не упал. Оказалось, я упёрся в ещё одну мраморную лестницу. Она вела на следующий этаж, а в конце её виднелась открытая дверь. Я поднялся по ней и прошёл в следующее помещение, которое повторяло обстановку предыдущего. Оно также закончилось открытой дверью.

За своротом открылся похожий зал, оформление которого было предсказуемо. Поскольку ничего принципиально нового я не увидел, то посмотрел в окно и снова увидел за ним другой век, восемнадцатый-девятнадцатый.[47]

Вид из окна резко контрастировал с тем, что ощущалось внутри. Здесь стоял куда более ранний век – рыцарей и родовой французской аристократии. Мне будто довелось побывать в старинном французском замке.

Я остановился, когда перед глазами замаячил огонь. Настоящий камин с горящими деревянными дровами. У камина, спиной ко мне, на маленьком резном табурете, сидел седой мужчина, одетый во вполне современный деловой костюм. Он подтаскивал к огню тлеющие дрова металлическим прутком. И молчал.

Я использовал молчание, чтобы оглянуться. Повсюду шкафы с книгами, которые закрывали стены до потолка.

Потрескивали дрова, а мы всё молчали.

– Я… увидел открытые двери, – произнёс первое, что пришло в голову. Мне не было ясно, с чего начинать. Кто знает, что бы сказал Эрасмуссен на моём месте?

Мужчина поднялся и стал ко мне в пол-оборота, вытирая рукавом пот со лба.

Классический французский профиль. Короткая аккуратная причёска. Благородная седина. Едва уловимая, но приятная полуулыбка.

Он поставил кочергу у камина. Чуть выше моего роста. Худощавый.

– И вошли?

Умные, испытывающие серо-голубые глаза, на самом дне которых что-то блестит. Рановато он поседел. Лицо, скорее, средних лет. Или это впечатление от глаз?

– Меня позвали.

Незнакомец отвёл взгляд, посмотрел в окно. На его лице мелькнула какая-то эмоция, которую я не смог распознать. Вероятно, моё появление здесь озадачило его. И он ещё не решил, как поступить.

Француз приблизился к стеллажу с книгами, и мой взгляд будто соскользнул с его лица на книги… Они вызывали впечатление очень старых. Некоторые в золотых окладах. С драгоценными камнями.

– Сюда приходили многие, – сказал под нос незнакомец и загадочно посмотрел на меня. На мгновение показалось, что его глаза неестественно блеснули серебряным светом.

Меня продрал неожиданный холод. Потянуло к камину, от которого исходило тепло.

– Этот дом как живая история, – сообщил странный аристократ. – Он помнит многое.

– Здесь что-то произошло? – справившись с комком в горле, спросил я. И встал вплотную к камину.

– Собрания. О них мало кто знал. Но здесь принимались решения.

– Какой-то заговор?

– Рождался новый век, а старый сопротивлялся… Вольтер, Дидро.

Он многозначительно посмотрел на меня и продолжил:

– Они подарили старому миру свет знания, и тот не выдержал. Дело в точке, из которой исходит мышление. Они назвали её прометеевской. Если помните…

– Титан, который выкрал с Олимпа свет.

– Огонь, – поправил незнакомец.

– … и подарил его людям.

Аристократ впервые широко улыбнулся:

– За что был проклят богами.

Он стал молча, улыбаясь, смотреть на меня. Его странный взгляд становился теплее. Я не сдержался и тоже улыбнулся.

– Ну, да ладно. Хватит тайн, – мужчина приблизился ко мне и протянул руку. Пожал мою.

– Пьер. Пьер ДеКлер.

Я на секунду замешкался, но решил ответить правдиво:

– Виктор Рули.

Ощутив в своих словах нотку неправды, добавил:

– Рулёв.

– Вы эмигрант?

– Их потомок.

– Франция всегда принимала тех, кто лишился дома. Люди обретали здесь новый дом. Мне очень приятно.

– Взаимно.

Камин всё так же потрескивал. Пьер подошёл к нему, взял прут и стал подтаскивать к огню дрова.

– Мне понравился ваш доклад.

– Спасибо.

– Но главное – ответ на вопрос.

– Надо сказать, что не был готов к нему.

– Было заметно. Но так даже лучше. Вы говорили от сердца, – он переворачивал дрова и угли. – Хорошо, что вы сами избавились от иллюзий… – француз подставил лицо бликам огня. – Машина была проектом социалистов. Вы знаете, что такое социализм? – он посмотрел на меня. – Садитесь, Виктор. – Пьер кивнул в сторону стоявшего у стены резного стула, почти музейного экспоната.

Я подтянул стул ближе и устроился у камина.

– Когда распределение более… равномерное.

– Рациональное. Не «равномерное», а «рациональное».

Я пожал плечами:

– Может быть…

Французу явно нравилось то, что он делал. Он водил прутом по горящим углям, словно выписывая вензеля. ДеКлер ловко управлялся с огнём, и оранжевые блики плясали на лице аристократа. На губах и глазах. Казалось, что огонь целовал его.

– История, как мы с вами знаем, повторяется, – Пьер ухмыльнулся. – Человек, в самой глубине, нерационален. Нелогичен… Я никого не обвиняю. Просто называю вещи своими именами. Социализм ближе тому, что мы называем машинным разумом. Это… не вполне наше. Помните? Цифры, строчки… Один, ноль, один, ноль… В одном ряду люди и роботы, автоматы, псевдобетонные плиты, система канализации, транспорт… Всё рационально, лишено неясного, неуловимого. Их предыдущий проект провалился, поскольку в нём не нашлось места маленькому иррациональному человечку. И тот всё испортил. А надо было с самого начала прояснить их взаимоотношения.

– Чьи?

– Людей и прогресса.

Он замолчал, ожидая моей реакции. Но её, по большому счёту, не было. Я неожиданно понял, что могу согласиться с новым знакомым. Его слова резонировали с чем-то внутри меня.

– Мне… Всегда было странное чувство. Там. В Облаке.

– Даже больше. Вы боялись его, – Пьер торжествующе посмотрел мне в глаза и вернулся к выписыванию в огне слов, ведомых только ему. – Олимп… устроен иначе, чем мы с вами. Он создан, чтобы решать задачи, и делает это как умеет.

– В каком смысле?

– Он создаёт условия, при которых его возможности со временем расширяются. С его точки зрения всё логично. Вот только надо понять, что это значит для нас. Он просчитывает варианты и постепенно ведёт нас туда, где всё предсказуемо, логично, линейно. Вы понимаете меня?

– Не до конца.

– Я не хочу сказать, что он прямо завтра начнёт убивать нас. Нет. Суть на другом уровне… войны.

– Какой войны?

– Войны против человеческих ценностей. Против уникального. Неповторимого. Невыразимого. Глубоко личного.

Я смотрел на аристократа и гадал, куда же завёл меня путь мертвеца Эрасмуссена. ДеКлер продолжал говорить, практически омывая лицо бликами пламени:

– Машина создаёт мир, в котором всё меньше места для человеческого. Он не станет убивать нас прямо завтра, но послезавтра мы столкнёмся с чужим и враждебным миром. Почему? Машина стремится к созданию предсказуемых ситуаций. А это цифры, понимаете?

Я кивнул, глядя в разгорающийся под руками Пьера огонь. А тот будто слушался француза. Как домашний любимец своего хозяина.

Я смотрел на совершенно нереальную, гипнотическую картину.

– Строчки и массивы цифр… Принято считать, что он строит имитацию города. «Моделирующую среду». Проблема в том, что так было в самом начале. Отчасти сейчас. Но в будущем многое изменится. Он видит цифры, а сквозь их фильтр всё одинаково. Не имеет значения, что реально. Более того, имитация понятнее. Ему ничего не стоит заменить одну строчку другой, удалить строчку… Для компьютера не существует человечности, эмоций, чувств, неосознанного. В мире Олимпа для них нет места. Значит, нет места и для нас… Только для строчек, которые легко стирать, копировать. Подправлять.

Он помолчал, давая мне переварить сказанное, и через несколько секунд продолжил:

– Или он, или мы. Повторяю, я не считаю его «злым» или… Олимп видит мир через каскад аналого-цифровых и обратных преобразований… стирающих то, что не вписывается в математику. Неуловимое, уникальное. Личное, человеческое. Он давно понял, что эффективность решений повысится, если он получит доступ к постановке задач.

– Задачи ставятся людьми. Комитет супервайзеров. Его избираем мы.

– Это иллюзия. Цирк, что показывают по телевизору – не более чем представление. Знаешь ли ты, сколько настоящих людей – не компьютерных голограмм – среди кандидатов?

– Нет.

Несмотря на то, что я сидел у огня, с меня начал катиться холодный пот. Мне вдруг показалось, что я… не могу вспомнить, когда в последний раз видел шефа… просто как человека. Не в виде голограммы.

До слуха донёсся вздох Пьера.

– До последнего случая ни одного.

– А тот араб?

– По моей информации он… первый человек за одиннадцать лет. И дело не только в нём. Доходит до смешного. Акционеры компаний уже не могут вживую встретиться с управляющими. Увольнять таких «менеджеров» бессмысленно. На место одних голограмм приходят другие.

– Как Айман прорвался туда?

– Ему помогли. Мы… помогли. Хакеры смогли победить Олимп на его поле, среди мира цифр, – Пьер улыбнулся уголками губ. – Как видишь, мы ещё можем кое-что. Пока… Машина сопротивлялась, но люди проголосовали за человека… А вы? За кого голосовали вы?

– Там же была оппозиция. Всегда. В списке были те, кто…

– Это дутая оппозиция. Клоуны. Они нужны… чтобы представить нас в виде этой… «либерблядвы». Всё подстроено. Система работала как часы до последнего случая.

– Тогда… кто стоит за расстрелом?

Металлический прут впервые неосторожно скрипнул по дну камина.

– Разве не ясно? – он посмотрел мне в глаза, и в его взгляде блеснули странные серебряные огоньки. – Ему не нужны люди. Он убирает последних «человеческих» служащих из системы власти.

Пьер поднялся.

Поднялся и я.

– Полагаю, мы объяснились? – спросил он и вновь улыбнулся.

Я подумал секунду. Вспомнил убитого полицией араба, кадры расстрела демонстрации…

Не дождавшись моего ответа, он продолжил:

– Можно предположить, что ты не раз сталкивался с бесчеловечностью системы… Был вынужден участвовать в незаконных делах. Упекал за решётку невиновных. Случалось такое?

Мне вспомнилась история с Жанной и незнакомкой, которую я подставил. И много чего ещё…

– Мы можем всё исправить, – он тронул меня за плечо. – Ну… не всё, но многое. Не нужно сомневаться в наших возможностях… Не важно, как ты поступал раньше. Мы поможем освободиться от этого.

– Да… Я понимаю вас. Пьер.

Я согласился, главным образом, потому что припомнил слова француза о стратегии Олимпа. О том, как машина действует – с тем, чтобы его возможности со временем расширялись… Ведь в случае неудачного «собеседования» мои возможности сравнялись бы с потенциалом неопознанного трупа.

В то же время я не мог отделаться от кое-чего… В его словах имелся смысл. Правда.

Мир за окном резко отличался от нагромождения псевдобетонных клеток, в которые были заперты жители города. Как ни странно, здесь, на извилистых уютных улочках, было больше воздуха и достаточно места для человека. Старые городки создавались для него. В те времена никто не думал, что машины могут занять его место и перестроить мир под себя. Здесь над головой висело настоящее небо, а не глухая, почти могильная, крышка. По мостовым ездили настоящие кареты, как в старом кино о мире, который куда человечнее современного. Я впервые увидел подобный мир не на экране телевизора, а вокруг себя. Я очутился внутри него… Сравнивать квартал с тем, что было в Облачном городе, вообще не имело смысла.

Это просто не наш мир. Он чужой… Кажется, мне в первый раз удалось коротко и ясно сформулировать своё отношение к нему.

ДеКлер повёл к двери в следующий зал:

– Я попросил бы с пониманием отнестись к обрядовой стороне наших собраний… Это традиции, которые скрепляют общество. Их нужно уважать. Традиции проходят сквозь сотни лет, и связывают нас с теми, кто делал историю.

Он остановил меня у двери, взял сумку с конференции и оружие. Помог снять плащ. Завязал мои глаза чёрной лентой. По короткому скрипу я определил, что передо мной открылись двери. Лёгкий толчок в спину направил дальше.

Я шагнул в темноту, и меня догнали последние слова Пьера: «Тебя будут спрашивать».

Я следовал по пути, который должен был пройти Эрасмуссен. Музейщик не выдержал. А у меня не оставалось выбора.

* * *

Пройдя с десяток шагов по паркету, я ступил на мягкий ковёр. Сделал ещё несколько шагов по нему в полной темноте и молчании…

В один момент со всех сторон послышался странный звук. Я остановился, и звук исчез. Через секунду стало ясно, чем это было. Звон металла о металл. Лезвия… многочисленных мечей или шпаг касались друг друга. «Они» вокруг меня.

Около минуты ничего не происходило.

«У этих ребят куча свободного времени», – думал я, стоя на месте и совершенно не двигаясь.

Из-за спины донёсся скрип двери – её закрыли.

– Сними повязку, – послышался голос немолодого мужчины. Прямо передо мной.

Я быстро снял её, практически сорвал, но в первый момент не понял, что изменилось. Вокруг было почти так же темно.

Оглянулся. Никого. Темнота зала скрывала периферию. Только впереди горела одинокая свеча. Её свет выхватывал из сумрака книгу, которая покоилась на подставке-кафедре. Я направился к ней.

Закрытая книга. На ветхой чёрной обложке белело название: «Библия». Из книги торчала закладка, тонкая полоска бумаги. Я открыл на ней книгу – на первой же странице – и прочёл про себя текст…

«Тот, кем он будет, ответил: не умрёте, ибо Яхве знал, что, когда съедите плод с дерева жизни, ваши глаза откроются, и вы будете, словно боги, которые видят добро и зло. И сказал Яхве: Вот, Адам стал как один из нас, кто знает добро и зло. Изгнал его Яхве из Рая – возделывать прах, откуда Адам взят. И поселил его напротив Рая, а у восточных врат сада…»

Логика подсказала, что последняя фраза обрывается на полуслове. Чем она должна оканчиваться?

Я пролистал Библию и ничего не увидел. Листы были абсолютно белыми. Пустыми. Тут я заметил, что на подставке лежит перо с застывшими на заточенном конце чернилами… Намёк на то, что я должен дописать фразу?

Нет. Вряд ли я должен писать что-то сейчас. Просто намёк.

Впереди в сплошной массе сумрака слабо светились контуры двери. Видимо, свет из следующего помещения проникал в зазор между стенами и дверью.

Я двинулся туда, но почти сразу споткнулся о темнеющий на полу ящик. Пригляделся.

Труп?

Манекен?

На моём пути оказался гроб с лежащим внутри «мертвецом». Не знаю, с настоящим или нет.

Разглядывать его не хотелось. Хватит того, что я прочитал надпись на стенке гроба: «Так проходит мирская слава»… Обрядовая сторона, как сказал ДеКлер. Французы люди с причудами. Идём дальше.

Осторожно, нащупывая ногами путь, я добрался до двери, однако та не поддалась сразу. Она была заперта… Я водил руками по двери в поисках замка или ручки.

Наконец, ручка нашлась. На ней была повязана тряпка. Следовало вновь завязать глаза, поскольку предыдущая потерялась по пути.

Я завязал узел на затылке и нажал на ручку. Прошёл вперёд, пока не расслышал вокруг себя звон шпаг друг о друга. Затем спереди донёсся голос немолодого мужчины. Мне уже было понятно – здесь принято заходить «издалека», с аллегорий. Не стреляют, и на том спасибо.

– Ты прочёл отрывок в недописанной Библии?

– Да.

– Подумай, чем он должен заканчиваться. Услышишь звук закрывающейся двери – развяжи глаза и сделай два шага вперёд. Когда будешь готов, следуй дальше.

Я уловил тихие звуки шагов, чего не было в прошлый раз – видимо, часть шагов пришлась на паркет. Люди, окружавшие меня, выходили из помещения. Шаги стихли. Скрипнула дверь, и щёлкнул замок. Повязка с глаз была снята. Определив направление по тонким полоскам света, я пошёл к следующей двери. По пути размышляя над вопросом… Пытаясь освежить память. Как-никак читал же недавно настоящую современную Библию!

Что там, после изгнания Адама?

«Про ангела и пылающий меч», – неожиданно мелькнуло в голове. Получается, у входа в сад поставили охрану, чтобы человек больше не проник туда… Но тогда почему Бог не прогнал человека подальше, а поселил недалеко от Рая? Судя по всему, прямо у восточных врат? Кстати, есть ли восточные врата в современном каноне? Не помню. Странно, что я вообще что-то помню… Да и Бог здесь другой, не Саваоф.

Я понял, что уже дошёл и коснулся ручки. Быстро надел повязку, открыл дверь и проследовал дальше.

Вновь звон шпаг. Остановка и минутное молчание. Я рассчитывал, что со мной начнут говорить, но первых слов ждали от меня.

– Мне… показалось, – я сглотнул, – они чего-то хотели… или хотят от человека. Чтобы тот сделал после изгнания. С этим связаны ангел и меч.

– Какой меч?

– Не помню.

В голосе невидимого собеседника проявилось удовлетворение:

– В разных вариантах старых Библий сохранилась его характеристика. Где-то он назван крутящимся, обращающимся. А где-то – обоюдоострым, или двуручным… Или разящим в обе стороны. В современный канон попало лишь то, что меч был пламенным, – голос сделал небольшую паузу, – то есть светоносным. Неизвестно, принадлежит ли меч ангелу. Они как бы рядом. Так… для кого предназначен этот примечательный меч?

– Для нас?.. А-а… – мне захотелось спросить насчёт ангела, но я осёкся.

– Люди продолжают лепить ложных идолов, – не обратив внимания на мою оговорку, продолжал голос. – Человек до сих пор одной ногой в каменном веке, хотя и научился создавать чересчур умные машины. Знаешь ли ты, что наша цель – нести людям подлинный свет?

– Да.

– Наша ложа посвящена ангелу света и носит имя «Пи-Третья»… Может быть, ты уже понял, что Олимп был построен заблудшими братьями?

– Нет. Я не знал этого.

– Они создали идеал тоталитаризма. Прообраз единого сверхсознания. Тебя никогда не смущал традиционный пункт программы социалистов?

– Какой именно?

– Они выступают за монополию на рынке наркотиков.

– Мне трудно… – я запнулся. – Н-не понимаю… к чему они вели.

– Разве? С точки зрения здоровой личности слияние со сверхсознанием губительно. Выход один: нужна деформация личности, причём в такой форме, будто люди её хотят сами… Расширение границ восприятия, выход за границы своего «я», слияние с чем-то большим, высоким, непостижимым… Поэтично, не правда ли? Однако за текстом пустота. Тотального сознания не существует. Это слова, под которые маскируется массовый наркотический психоз. Машине нужен мир кукол, безликих марионеток. Послушная биомасса, безличностный биологический вид.

– Должно быть, они… как-то доказывали необходимость монополии.

– Люди обмануты на более глубинном уровне, чем может казаться. Они не в состоянии понять этого… Хочешь пример? Вот, при работе с компьютером… с облачными сервисами, общении с роботами… тебе нужны человеческие качества? Может быть, добросердечность, отзывчивость? Нет? Всё это лишнее в рациональном мире машин. Этика машин только по форме похожа на нашу, а в её основании – другое… Там всё просчитано. Нет места неожиданности, а, значит, надежде. Исчезает то, что формирует личность… Учёные, исследующие космос, приходят к подобному выводу. Космос ошеломляюще силён, невероятно агрессивен и враждебен к людям. Он не добрый и не злой. Он чужой, безумно холодный и горячий. Голодный. Те, кто посвящает жизнь космосу, меняются изнутри. Помните? «Если долго всматриваться в бездну, она начнёт всматриваться в тебя…» Однако и большинство, которое не готово принять это, тоже попадают в ловушку. Люди всё больше ощущают свою ограниченность и слабость. Появляется желание по-новому открыть себя и других людей. Вызвать к жизни полузабытые чувства, иллюзии. Симулировать их… И мы приходим к наркотикам. Это ключ к сознанию людей. Тот, кто владеет монополией, владеет реальностью. Управляет мыслями и желаниями… Сюда же укладывается любимая песенка глобалистов. Микрокосм в макрокосме. Античная мудрость. Только деформированная личность может стать изоморфной частичкой однородного общества… Расширение сознания, включение окружающего мира в собственное «я». Чужое как своё, и своё как чужое… Почти поэзия, правда? Они хотят сплести ноосферу из людей, подобно тому как человеческое сознание сплетено из множества нейронов. Красивые слова в красивом порядке. Но в них что-то не так, и ты должен чувствовать это.

– Что именно?

– Нас загоняют в тюрьму. Если раньше требовались концлагеря, газовые печи и тайная полиция, то теперь методы тоньше. Зондеркоманды, особые зоны, пропаганда внедряются в головы людей. Большинство живущих на планете пленники внушённого способа мышления. Это тонкая технология, способная уворачиваться от осознания. Она имеет природный аналог – например, тигр не способен убежать дальше своих лап. Как ни парадоксально, он их пленник.

Голос замолчал, а я не знал, что говорить.

– Ты даже не представляешь, насколько быстр мир цифр, – включился невидимый ДеКлер. – Содержание электронного мозга не просто вплелось в видимый мир, а уже растворяет его… Олимп переступил через важнейшее ограничение, он больше не видит разницы между стиранием строчки и убийством – так проще оптимизировать систему.

– Он научился убивать?

– Через Облако, – произнёс голос неизвестного.

– Как такое возможно? – Мне захотелось сорвать повязку с глаз, однако я удержался.

– Очень просто. Мозг управляет дыханием, биоритмами…

– Неосознанно, – возразил я. – Нельзя послать команду на остановку.

– И всё же мозг посылает команды. А может и перестать посылать, если внести изменения в одну-две цепочки передачи сигналов. Поверь, это возможно. Облако наполняется путями и ярлыками, которые уязвимы.

– Скажу честно. Мне трудно… принять это.

– Идёт невидимая война. Война против культуры, морали, частной собственности. Проблема в том, что просто сохранить их – уже слишком мало… Скажи честно… просто как человек… ты доволен системой?

– Нет.

– Она заставляла тебя поступать неправильно… не по-людски?

Я помедлил с ответом. И вполголоса произнёс: «Да».

– Идти на преступления?

– Я… – слова в голове внезапно закончились.

Пришлось согласиться: «Да».

– Мы поможем тебе. Вместе мы многое исправим. Но прежде должно случиться кое-что… Чтобы стать сильнее, ты должен признаться… В чём твой грех? В чём твоя слабость?

Вопрос был неожиданным. Я не знал, что ответить.

– Ты должен отречься, а мы поможем тебе. Скажи, в чём твой грех? В чём твоя слабость?

Действительно, в чём? Я на секунду задумался, а затем произнёс то, что первым пришло в голову:

– Мне… трудно работать без стимуляторов.

– Ты наркоман? – Голос требовал признания.

– Я…

– Ты наркоман? Скажи правду.

Было ясно, что от меня хотят услышать именно это. Ну и ладно. Пусть. Что с того?

– Да. Я наркоман. И всегда боялся признаться. Это моя слабость.

К чёрту. Надо было сказать то, что они хотели услышать.

Ребята вокруг серьёзные – разбираются в Библии не хуже её авторов, а вооружены лучше меня. Могут и не понять, если скажу что-то «не то».

Неожиданно в голове мелькнули слова… Понадобились несколько мгновений, чтобы разобрать их. Слуха коснулась чья-то тихая подсказка: «Я прошу о помощи». Неясный шёпот. Слева и чуть сзади.

– Я прошу о помощи, – повторил я.

– У братьев уважаемой ложи, посвящённой светоносному ангелу, – подсказал голос ДеКлера.

– У братьев уважаемой ложи, – сказал я, – посвящённой ангелу света.

Около двух-трёх секунд сохранялось молчание, в течение которых мне слышалось только собственное дыхание.

– Тогда брат, который поручился за тебя, проведёт дальше.

Я ощутил лёгкий толчок в плечо и пошёл вперёд, старясь не запнуться о мягкий ковер. Незримая рука направляла меня – скорее всего, рука ДеКлера. Спустя десяток шагов она остановила меня. Я понял, что он расстёгивает мой пиджак… и снимает его с одного плеча.

Затем уже две руки подтолкнули дальше.

Я следовал вперёд, а по сторонам вновь слышался звон шпаг. Возникало ощущение, что я иду по коридору, образованному двумя шеренгами людей. Они будто поднимали шпаги вверх и заносили клинки над моей головой. Скрещивали их. На фоне звона шпаг проявилась музыка. Вначале тихо, и постепенно становясь громче.

Играла скрипка. Красиво и медленно, на минорной ноте. Неужели в живую?

В зазор под тёмной повязкой начал проникать свет. ДеКлер проводил меня вдоль невидимого строя и остановил.

– Мне жаль ищущего, – вновь заговорил голос, на этот раз гораздо ближе, всего в паре метров. – Брат, даруй ему свет.

Повязка исчезла, и в глаза ударило сияние множества горящих вокруг свечей. Кроме них удалось различить лишь неясные силуэты. Двое человек передо мной и те, что стояли по сторонам, были одеты в бесформенные балахоны.

Из-за спины поднесли мне к лицу небольшой предмет. Я сосредоточился на нём, пока давали его рассмотреть.

Плоский и… круглый. Как церковный хлебец, что когда-то давали во время причастия… Вот только форма немного неправильная. Похожа на срез… Яблока?

В нос проник резкий запах мяты с фоном пряных трав. Я понял, что мне нужно проглотить его, и подчинился. Таблетка оказалось довольно холодной, почти ледяной. Я ждал, что мне дадут запить, но холодный предмет быстро расплавился во рту, превратившись в невероятно сильный вкус ментола.

Даже дыхание перехватило. За доли секунды онемел язык, и похолодело нёбо. Горло и нос. Затем холод опустился ниже, в грудь, проникнув с жидкостью по пищеводу. Наверное, так себя чувствуют умирающие люди…

Когда я немного отошёл от ощущений и обратил внимание на происходящее вокруг, то увидел, что мне в грудь направлены несколько шпаг.

Люди в чёрных балахонах с прорезями для глаза и рта, в белых перчатках, сосредоточенно смотрели на меня. Тот, что стоял передо мной, отличался от других странной накидкой на плечах. На ней было вышито изображение глаза, вписанного в пирамиду, от которой в три стороны исходят лучи света. Неизвестный едва заметно кивал головой.

* * *

Я сидел у себя в кабинете и размышлял о том, что произошло. Следовало хорошенько подумать. Без суеты. Однако мысли путались, и даже кофе, сваренный Майей, не привел их в порядок.

Итак, что произошло?

Мне «посчастливилось» натолкнуться на… Как бы это сказать?.. На форму самоорганизации вчерашней элиты, которая оказалась не у дел. Интересно, что эти люди вели себя так, будто всё наоборот. Будто именно они «несут людям свет» и противостоят системе, подобно французским революционерам… Я прикоснулся к одной из частей механизма, в который вложились игроки, теряющие инвестиции из-за…

Из-за снижения эффективности управления капиталом. А «светоносный ангел» здесь не причём. Так… Забавная традиция. Не более.

Однако имелись обстоятельства, которые заставляли меня сомневаться. Первое. Если записка в одежде убитого араба реальна, если заговор реален, и его нити тянутся так далеко, то почему они отпустили меня?

А почему впустили? Я прошёл через странный ритуал и не сказал ничего особого, чем меня могли бы шантажировать. Если «что», то я притворялся. Хотел расследовать дело.

По крайней мере, пока никто не знает, что я был месте убийства араба и рылся в его вещах. Никто, включая самих заговорщиков.

И потом… то, что они говорили… их слова о культуре, традициях… имели смысл. Я почти не играл, почти не притворялся, когда отвечал на вопросы о том, что думаю по поводу системы.

Странно повёл себя и тот француз, спонсор псевдоисторической конференции. Я сообщил ему своё настоящее имя. Они не могли не знать, кто я такой. Пока меня возили туда-сюда в машине, пробили всю информацию.

Нет. То, что произошло, не могло выглядеть как вербовка. Я раз за разом прогонял в уме случившееся в поисках деталей, которыми меня могли бы шантажировать. Но получалось, что таких деталей нет. В случае чего я могу пойти «в отказ» самым красивым образом – сказав, что выполнял оперативные действия. Расследовал дело.

Я притворялся. Играл. Хотел сохранить свою жизнь.

И всё равно странно…

Должна быть какая-то зацепка, с помощью которой они хотят управлять мной. Если это действительно входит в их планы.

Зачем я им? Или меня хотят пустить по пути, который должен был пройти Эрасмуссен? Раз уж я прочитал его писанину.

Хорошо, хоть галлюцинаций больше не вижу. Отпустило…

Как-то машинально я включил рабочий компьютер и выдохнул в поисковую строчку:

– Тейар де Шарден.

На экране отобразились результаты поиска. Множество бессистемных файлов, в которых не очень хотелось разбираться.

– Основной труд, – уточнил я.

Компьютер отобразил книгу. «Феномен человека». После неё «Божественная среда». Я вывел книги на голограмму и приблизил к стене. Текст лёг прямо на полоски от жалюзи – показалось, что так даже лучше.

Я принялся листать страницы под шелест дождя за окном, время от времени закуривая новую сигарету…

Несколько часов чтения привели к неутешительным выводам. Моё мнение совпадало с тем, что говорили «братья». Не думаю, что они повлияли на моё восприятие. Просто книги, написанные для людей прошлого, для меня оказались достаточно прозрачными. Мне, живущему спустя век, довелось увидеть некоторые вещи, о которых писал иезуит.

Будущее, описанное христианским священником, выглядело не очень-то христианским.

– Избранные цитаты, – я ввёл новый запрос.

На голограмме отобразились наиболее важные и яркие фрагменты трудов Тейара. Я пробежался по ним, после чего понял, в чём особенность книг. Слова «христианского богослова» смущали тем, что они говорили о Христе необычным образом. Если слово «Христос» заменить на «Верховное Существо», «Великий Архитектор» или даже «Кецалькоатль» текст потерял бы немного.

По существу, в книге христианского богослова не было ничего христианского. Более того. Убрав Христа из текста, можно было бы сделать книги более правдивыми. Примечательно то, что Тейар умер в пасхальное воскресение – как и мечтал.

Нашлась информация по антропологическим исследованиям француза. Оказалось, что парень принимал участие в подделке останков Пилтсдаунского человека – якобы переходного звена от обезьяны к человеку. Удивительно, но католический священник старался соорудить доказательство теории Дарвина, которая вцепилась мёртвой хваткой в церковь… То, что делал Тейар, слишком походило на отработку заказа.

Подпилить челюсть древнего шимпанзе не решился ни один профессиональный археолог, как бы ни хотел этого. Но Тейар хотел больше и смотрел дальше. Он верил. Интересно, что в его сочинениях почти не обсуждается «зло», демоны, злые силы. Упоминается лишь один грех – слабость, неспособность терпеть боль и становиться сильнее.

Выходило так, что на гребне эволюционной волны могут удержаться лишь самые сильные и безжалостные. Только те, кто убивает лучше, быстрее, эффективнее, способны дотянуться до точки Омега, до очень странного Христа. Но устраняя лишь один грех – слабости – мы, в конечном счёте, приходим к миру машин, к миру, где нет колебаний и сомнений. Вот и в книгах Тейар поначалу много писал о природе, но постепенно перешёл к машинам, к подмене природы механизмами.

«Падшие братья» не удержали своё творение под контролем. И бывшей элите пришлось вспомнить о французской революции, о традиционных ценностях. Начались теракты, заворошились всевозможные маргиналы, остатки мафии, секты…

Мои размышления прервала картинка, мелькнувшая на экране.

Олимп. На фоне зари или заката. Не ясно.

Огромная пирамида была снята снизу. Так, что алое небо создавало ореол, а на самом верху сияло прозрачное остриё, через которое осуществлялась дальняя оптическая связь.

Удачный снимок. Поймали момент, когда остриё осветилось внутренним импульсом – энергией атомной станции, расположенной рядом с Олимпом. Мне вспомнился тот значок на накидке «брата»: глаз, вписанный в пирамиду с лучами света.

Заверещал коммуникатор. Передо мной возникло лицо секретарши, она сказала:

– Зайди ко мне. Для тебя задание.

«От шефа или от тебя?» – мысленно спросил я. Но она не ответила. Просто исчезла.

Я вышел из кабинета и добрался до двери шефа – через раздумья и тени коридора. Остановился, заметив двух конвойных… тех, что в прошлый раз проводили «свидетельницу» до камеры в корпоративной тюряге. Сейчас они никого не вели. Просто лениво шли туда же. Мне ничего не оставалось, как пойти своей дорогой и нажать на ручку двери.

– Виктор, выйди, пожалуйста, – меня встретил голос недовольной секретарши. Майа с кем-то разговаривала по коммуникатору, прикрывая рукой голограмму и заглушая голос говорящего.

«Понятно. Секретарша – от слова секрет», – я попятился назад, обескураженный её тоном.

– Отдохни минут пять, – донеслось из-за двери. – Погуляй.

В стороне от меня маячила открытая дверь. От нечего делать я направился туда. Скучающий охранник только проводил взглядом. Я всё шёл и шёл…

Опомнился, когда вплотную приблизился к следующим дверям, где нужно сообщать цель посещения изолятора. Пришлось сделать вид, что хочу прикурить у охранника.

– На вот, – тот шмыгнул носом, давая зажигалку. Я побрёл в обратную сторону, пытаясь изгнать из себя образ «курьера», которую подставил.

На выходе из закрытой зоны меня застал звонок секретарши.

– Ты там спать ушёл? – упрекнула голограмма.

– Нет, просто… гулял. Отдыхал.

– В изоляторе? Двигай сюда.

Я вошёл в кабинет, сильно озадаченный начальствующим тоном. Опёрся о стойку её уголка, в ожидании ценных указаний.

– Тебе записка от шефа.

– Записка? – удивился я.

Что, не мог позвонить? Написано от руки??

Она протянула свёрнутый обрывок бумаги.

«Нужен дополнительный контроль…» – прочитал я и посмотрел на секретаршу… Нет, почерк вроде его. Тот, который был на всех бумагах, которые попадались мне на глаза. У Майи другой. Гораздо красивее.

Женщина смотрела на меня вполне невинно. Впрочем, она всегда так смотрит. Она явно на своём месте.

Я прочитал записку до конца. Выходило, что шефу нужны мои глаза. Причём незримые.

Выполняется специальное мероприятие. Обыск. Я должен пронаблюдать за ним, скрываясь в Облаке. Проследить за соблюдением… Нет, не законности, а процедур. Интересно, к чему бы?

Возможно, шеф не верит подчинённым. Тем, что ведут обыск. Не верит записям Облака.

Почему написал на бумажке, а не позвонил? Не хотел, чтобы приказ прошёл по электронной связи? Или ему нужен свидетель, о котором никто не знает… и Олимп в том числе.

Секретарша забрала записку и сожгла у меня на глазах.

– Машина ждёт, – сообщила она. – Вперёд. Ноги в руки.

Я даже не стал спрашивать, где именно машина, и о том, можно ли связаться с шефом. Бесполезно. Корпоративную систему безопасности только чёрт и поймёт. Немногие здесь знают, на кого в действительности работают. Вокруг чересчур странные вещи. Иногда кажется, будто уставной капитал «МаКо» имеет собственные мотивы и сознание…

В записке не было ни слова о месте и времени. Видимо, их знал водитель.

Или мне позвонят, как прибуду на место. Долбанная предосторожность. Мы не верим сами себе. А, может, и нет этого «мы». Есть «я» и «они».

На улице у управления не стояло ни одной оперативной машины. Кто должен был встречать меня?

Я заметил, что на меня пристально смотрит человек в плаще, прикрывавшийся от дождя газетой. Я последовал его примеру. Взял газету из автомата и выбежал из-под козырька.

– Вы Виктор? – спросил незнакомец.

– А вы?

– Не имеет значения. Мне сказали отвезти вас.

Я помолчал, оценивая ситуацию и незнакомца. Из особых примет – только шрам во всю бровь и другой в области виска. В остальном похож на обычного прохожего. Серые глаза. Лет тридцать пять.

Я сам использовал таких, при случае. Работая в конторе, обзаводишься теми, кто считает себя обязанными тебе. Если нужно что-то сделать, они помогают, не задавая лишних вопросов. Шеф мог пойти тем же путем, решив задействовать лишние руки со стороны.

– Мы не едем? – в нетерпении спросил он.

– Где… моя машина?

– Не ваша, – он указал на другую сторону улицы. Гражданский спинер бюджетной модели стоял на полупустой парковке. Арендованная или личная. Или специально украденная.

Я заметил, что внутри никого и согласился:

– Идёт.

Мы сели в машину и поднялись в воздух. Тронулись и без остановок пронеслись через несколько перекрёстков, не попав ни в одну пробку. Повезло? Возникало ощущение, что целый уровень города опустел.

Непогода загнала людей в дома и офисы. Напористый ветер швырял машину туда-сюда, а хлёсткий ливень бил по стёклам. Водитель передал управление автопилоту и по инерции держал руки на штурвале.

Системы городского климата откровенно не справлялись. Проблемы с ней начались на прошлой неделе, когда террористы разнесли три подстанции на седьмом ярусе, а потом ещё две на пятом. Да и попытки ремонта энергосистем сказались на климате не менее разрушительно. Возникла жуткая разбалансировка мощностей по районам.

– Ходят слухи, что ей вообще не занимаются, – неожиданно сказал провожатый. Будто услышав мои мысли.

– Кем?

– Погодой, – он удивлённо посмотрел на меня. – Системой климата.

– Почему?

– После диверсий слишком много строить заново. Говорят, вложения не оправдаются.

– А кто их считал?

– Не знаю. Так. Слухи, – ответил водитель и отвернулся от не очень-то приветливого попутчика.

Вряд ли он профессионал. Больше походит на расходный материал. Но подобные выводы делать рано. Посмотрим.

Отдавшись во власть автопилота, мы скользили по полупустым трассам, влёт проскакивали перекрёстки и проносились по вертикальным каналам.

Постепенно мы спускались вниз. К нижним этажам города.

Силы техногенной стихии терзали город, срываясь с лопастей вентиляторов (размером с дом) и регуляторов влажности. Играли с городом, как с игрушкой. Если бы на трассах было больше машин, мы бы давно врезались. Спинер бросало из стороны в сторону, как скорлупку по волнам. На лобовом стекле шипели капли ядовитого дождя, в котором система не подавила кислотность.

На него не хотелось смотреть, казалось, что яд проникает в тебя. Я закрыл глаза, и, возможно, задремал… Хотя не уверен. Вряд ли мой организм, приученный к ноотрофену, помнит, как это делается. Я погрузился в странное забытье, которое не приносит облегчения… Через какое-то время открыл глаза. Оказалось, мы недалеко от самого низа города. По крайней мере, точно под нулевой отметкой. Тёмные угрюмые улицы были абсолютно пусты.

Мы забрались на предельную глубину, где ещё различима застройка, и куда не проходит даже техногенный дождь. Воздух заполнялся темнотой и туманом, редкими бликами и лучами слабого рассеянного света. По сторонам виднелись старые дома с заколоченными окнами… Это была более-менее сохранившаяся застройка старого, настоящего Парижа.

Вокруг ни души. Пустые кварталы, никому не нужное освещение только вокруг несущих колонн города. Всё остальное пространство в клубах пыли и тумана. В смраде всевозможных антибиотиков и генетических ядов. Из живых людей, пожалуй, только редкие патрули полиции. Это закрытый уровень, а не просто заброшенный. Здесь уже видны «подошвы» города. Взорви их, и всему конец. Странно, что террористы ни разу не пытались пробраться сюда.

Если так, то мы сильно рискуем. Или же у типа рядом (которого я совсем не знаю) есть нужный пропуск.

Водитель перешёл на ручное управление, поскольку внешних камер и внимательности Облака здесь не хватало. Спинер петлял по улице, стараясь не задеть хлам. И точно – в стене тумана перед нами показалось размытое светлое пятно. Обрыв. Срез города, за которым, будто на острове, лежал…

Квартал частных владений!

Нет, ну, какого черта, а?! Неужели обыск именно там?!

Машина остановилась, и водитель выбрался первым. Я поборол желание броситься за руль и ударить по педали, сбить ублюдка в обрыв, а самому удрать подальше… в конце концов, можно было бы сказать, что парень потерялся в этом смраде. Или вообще не добрался сюда.

Не знаю, зря ли, но я решил сыграть в ту игру, которую мне кто-то навязывал. Идти по старой, растворяющейся в темноте брусчатке было страшно.

Я посмотрел под ноги и увидел обрывок старой газеты. Пригляделся. Различил в темноте и грязи цифры: «989».

Перед первой девяткой было что-то ещё. Наверное, единица. 1989. Год? Хотя здания вокруг гораздо старше. Не выше пятого этажа. В дырах и ранах обветшалых стен видны деревянные перекрытия. Однако кому это интересно, кроме меня? Похоже на старинные особняки, как в элитном районе, но здесь дома заброшены. Не реставрируются и не охраняются.

Если сейчас они обрушатся, то нас найдут лет через пятьсот, при раскопках. И решат, что здесь этак… в девятьсот восьмидесятых годах уже были револьверы, коммуникаторы, в тела вставлялись импланты, а спинеры громыхали по брусчатке вместе с каретами. Плюс лепнина на домах в стиле «рококо» или как её там… Вот такая история. Такой прогресс.

Мы молча приближались к трёхэтажному зданию. К его торцу прислонился небольшой полуразваленный пристрой, под осыпающимся козырьком. Сорванные с петель двери лежали неподалеку на мостовой. Вместо них по центру пристроя зиял провал в темноту. Мужчина остановился у входа и закурил. Я последовал его примеру. Он двинулся вперёд, достав фонарик, подсвечивая им путь перед собой.

Мы спускались по узкой винтовой лестнице с низким потолком. Пришлось пригнуться. Луч фонарика выхватывал из темноты обшарпанные стены бежевого цвета с редкими полузатёртыми граффити, потерявшими смысл. Высокие грубые ступени с разным мусором: шприцами, обрывками старых газет и календарей.

Спуск оказался недолгим, мы вышли в относительно просторный зал метров десять на десять. Я достал пистолет с фонариком и стал водить им по сторонам.

Стены из грубо обтёсанного камня, тяжёлые своды, которые поддерживаются арками, сложенными из булыжников. Вместо потолка монолитная глыба со следами работы каменщиков.

На стенах, под потолком, висели странные лампы со слабым колышущимся светом… По небольшой копоти над ними можно было понять, что они не электрические. Скорее… газовые. Они светили невероятно тускло, казалось, что колеблющееся пламя вот-вот потухнет. Непонятно каким чудом работавшие лампы создавали два неприятных эффекта. Первый – непрерывное движение теней на стенах и внутри провалов-проходов в следующие тоннели. Второе – ощущение духоты.

Я погрузился в противоестественное сочетание холода и духоты. К тому же не было слышно собственного дыхания.

Один из углов зала был отгорожен натянутой между стенами тяжёлой цепью. Наверное, из-за опасности обвала.

Стало ясно, куда мы пришли. В Парижские катакомбы. Пятно света от моего фонарика попало на мраморную табличку с нечитаемой надписью на старофранцузском. Рядом стояла непропорциональная уродливая колонна, на которой различались старая граффити и нацарапанные надписи. Среди нагромождения букв я различил слово «прах».

– Вы уже были здесь?

Проводник не ответил. Он ушёл влево, в область сплошной тени. Я посветил туда.

– Очень давно, – наконец, раздался ответ.

Я двинулся вслед за неясным силуэтом. Мужчина шёл в сторону тёмного провала, внутри которого, вдалеке, горел газовый фонарь.

– А почему… сказали выходить в Облако отсюда?

Я примерно знал ответ, однако хотелось выслушать, что скажет подручный босса.

– Место глухое, – тот буркнул и кашлянул. – Имеется порт. Как понимаете, пользуются им «нечасто». Никакого контроля. Монтажники сделали порт согласно разнарядке. А следить, это другое. Не их. Сделали – уехали. После монтажников сюда никто не приезжал… Специально проверял, в списках на обслуживание этого порта нет.

– Забыли?

– Наверное.

Я подавил в себе желание чихнуть. Воздух в узком туннеле с каждым шагом становился холоднее. Изо рта шёл пар, а по спине волнами катились мурашки.

– Вы знаете это место?

Проводник неожиданно остановился, развернулся и направился ко мне, бурча под нос: «Проклятье, забыл. Назад». Он поморщился от света моего фонарика и попытался отойти в сторону, однако упёрся в стену. Проводник протиснулся мимо, и я двинулся следом.

– Мне… – начал он, но замолчал. Я ждал продолжения.

Оно последовало, когда мы вышли обратно в зал:

– Надо же, эти катакомбы… Не думал, что вернусь сюда.

– Вы были здесь раньше?

Он повёл меня к огороженному цепью углу. Сразу за цепью была установлена кирпичная колонна – явный новодел, конечно, относительно остальных средневековых нагромождений. На её поверхности, что была обращена к углу и не просматривалась со стороны входа, висел оптический блок. Судя по форме глазка, одной из первых моделей. Рядом не было признаков голосового управления и лазерного сканера. Настоящая находка для нелегалов. Вход в Облако и выход обратно осуществлялись простым нажатием на выключатель. Тот напоминал простые бытовые переключатели света.

Я улыбнулся: у меня на кухне похожий.

Найдя оптический порт, мой спутник явно расслабился. Он закурил ещё одну сигарету, выпустил струйку дыма прямо в оптический блок и запоздало ответил:

– Очень давно.

Он почти оскалился и опустил голову, вспоминая что-то. Я понял: сейчас удастся разговорить его:

– Я немного слышал о катакомбах, но ни разу не был внутри.

В его глазах разгорались пьяные огоньки. Ещё немного, и он не сдержится…

Так и случилось. Артур – он так назвался – лет двадцать назад входил в неформальную группу любителей-археологов, «катафилов». В основном, они занимались тем, что составляли карты старых ходов. Их даже привлекали власти для участия в разработке проектов несущих конструкций – строить новые уровни города над подземными пустотами непростая задача. Катафилы создавали электронные ресурсы и проводили акции, направленные на популяризацию истории подземного города.

Из его рассказа я узнал, что добыча камня из-под земли для строительства Парижа началась вроде бы в 10 веке. В то же время Артур упомянул о том, будто на рубеже 18–19 веков, когда старые каменоломни стали приводить в порядок, обнаружились следы более ранней добычи известняка и античные святилища.

Прошли сотни, если не тысячи лет с начала разработки месторождений, в течение которых под землёй создавался сумрачный город в два этажа – соты искусственных пещер и сеть петляющих туннелей, соединяющих древние каменоломни. К рубежу 18–19 веков дальнейшее развитие подземелий стало вызывать оползни в верхнем городе – в столичном Париже, который уже тогда называли городом света из-за блестящей архитектуры и иллюминации. Дальнейшую разработку месторождений запретили. Более того, создали специальное учреждение, занявшееся проблемами подземелья. Их было две. Первая – отсутствие точных карт. Вторая – возникла необходимость укрепления сводов для предотвращения провалов. Возникла опасная ситуация, когда современная столица повисла над темнотой и пустотами, разрытыми в далёком прошлом. Множество специалистов принялось за кропотливую работу по розыску потерянных шахт и укреплению сводов.

Зачастую проблемы решались радикально. Время и течение подземных вод настолько подточило старые галереи, что реставраторы были вынуждены заливать их бетоном с камнями. Так было уничтожено множество исторических памятников, наиболее древних и интересных. Через несколько лет после начала активных работ в тоннели начали сбрасывать человеческие кости с переполненных городских кладбищ.

Артур рассказал, что облазил около половины тоннелей, общая длина которых составляет до трёхсот километров. И сейчас, стоя в одном из них, он вспоминал это место. Оно было примечательно тем, что сюда можно было попасть не только путём, которым пришли мы. В здешние тоннели выводили подвалы домов. Примерно сюда же вела вентиляционная шахта заброшенного метро. Добраться именно к этому выходу, к лестнице, можно было из любого ответвления, если идти по чёрной линии на потолке и следить за уклоном пола. При приближении к выходу уклон должен быть таким, будто ты заглубляешься под землю.

По крайней мере, так было лет двадцать назад. Как обстоят дела сейчас, Артур не знал. Хотя чёрная линия на потолке, прочерченная углём столетия назад, сохранилась.

– То есть заблудиться трудно? – переспросил я.

– Главное не остаться без света. Был один случай. Парень решил проверить себя, пошёл в одиночку и заплутал. Пробыл здесь несколько суток. Потом долго лечился.

– Галлюцинации?

– А ты сам чувствуешь, каково здесь? По стенам ползут тени. Какие-то шорохи… В мысли вплетаются чужие голоса.

Я сверился со временем, которое показывал коммуникатор. До начала мероприятий целых пятнадцать минут. Можно поговорить ещё…

Артур рассказал о своих воспоминаниях. О том, как он, решив проверить себя, отправился на двое суток в дикие тоннели, куда не пускали туристов.

Он рассказал, как блуждал, пригнувшись, по бесконечным тёмным коридорам, слыша под ногами хруст человеческих костей, мелких камней, звуки падающих капель воды и шуршание мокрого песка.

Свет от фонарика разрезал кромешную темноту, он брёл по подтопленным тоннелям и галереям по колено в воде. Обсохнув, перепрыгивал с камня на камень, которые выступали на поверхности небольших подземных ручьёв.

Он находил надписи на стенах, что когда-то обозначали вышележащие улицы. Уже тогда они назывались по-другому, а многих просто не было. И всё, что осталось от старых улиц – лишь трудночитаемые надписи в подземельях.

Влажные стены, сложенные из грубо обтёсанного камня, обрывались провалами в темноту, в них можно было заметить узкие ходы и тупики, доверху заваленные костями. Человеческие останки туда сваливались вперемешку, как мусор.

Кое-где попадались скульптуры: миниатюры зданий и дворцов того времени, которые вырезались каменотёсами «в свободное время». Барельефы с надписями на старофранцузском, готическая вязь, перемежались с участками грубой кладки из необработанного известняка. Острые углы и края камней выступали из стен и потолка, грозя поранить неосторожного путника.

Отметились творчеством и те, кто переносил в каменоломни останки с кладбищ. Они складывали из костей целые стены, выполняя на них нехитрые узоры-мозаики. То здесь, то там попадались кресты и пентаграммы, исполненные из черепов, на фоне рядов из берцовых костей. Поддерживающие свод колонны также обкладывались останками. Так появились уродливые бочкообразные колонны, ощетинившиеся тёмными провалами глазниц.

В диких ответвлениях было ещё более жутко. Сквозные когда-то тоннели оказались заваленными почти до потолка и местами превратились в тупики. Слабый свет проникал в них только через небольшие зазоры между потолком и верхним слоем костей.

Более-менее современные посетители также оставляли о себе память. Не только бессмысленные граффити и дурацкие нацарапанные надписи… В тоннелях сохранились старые высохшие или наоборот, полностью затопленные, колодцы. И современные шутники оставляли на них следы «окровавленной» пятерни и подтёки фальшивой крови. На металлических решётках и цепях висели обрывки одежды, а прокинутые над ямами подпиленные доски так и норовили сломаться.

По словам Артура, перед входом в оссуарий возвышалась надпись: «Здесь царство смерти! Остановись!» Лично я её не видел, но слова вполне соответствовали месту.

Когда подошло время, я приблизился к глазку, достал баллончик с релаксантом и вдохнул его пар. Покосился на Артура, а тот как раз выпускал струйку табачного дыма в сторону. Мы оба рассмеялись. Он назвал координаты места, и я нажал на переключатель.

Здешняя система оказалась по-настоящему старой. Первые несколько секунд я ничего не видел. Просто неясный сумрак…

– Я буду рядом, – из-за сгустившейся пелены послышался слабый голос Артура.

Затем перед глазами возникло чёрно-белое изображение. Поначалу деформированное, будто спроецированное на выпуклый экран. Потом вернулись цвета, и искривления линий исчезли. Моё восприятие привыкло к новому видению.

Я оглянулся. И точно. Нет, бывает же так! Обыск в элитном посёлке.

Вокруг невысокие старинные дома. Красивые фасады, белые стены и колонны. Мягкий свет гирлянд иллюминации и искусственно затемнённый, вечерний фон.

Под ногами та же брусчатка. На месте и розовые кусты. Вишнёвые деревья, среди ветвей которых щебетали невидимые птицы. Метрах в ста от меня, вдоль по дороге, стояла полицейская машина, а рядом с ней – четыре гражданских спинера.

Я двинулся туда. Не смог устоять перед соблазном и провёл рукой по замысловатому чугунному литью, что украшало забор.

Периодически я поглядывал по сторонам в поисках оптического блока, с помощью которого можно выйти из Облака, но стекляшка никак не попадалась. Даже в том месте, где я очнулся, её не было видно. Тем не менее, я следовал вперёд, полагая, что найду хотя бы один порт.

На улице было пустынно. Кое-где в домах горели золотистым светом зашторенные окна. У патрульной машины, что стояла напротив ворот, курили двое полицейских. Кажется, они не видели меня.

Я узнал особняк, к какому приближался.

На всякий случай сделал вид, что иду дальше. И, удостоверившись, что на меня не обращают внимания, свернул во двор дома.

Сразу за воротами обнаружились четверо репортёров: двое из информационной дочки «МаКо», и ещё двое с бывшего госканала. Обычно конкурирующие журналисты мирно стояли у ворот и лениво разговаривали, поглядывая в сторону особняка. Полицейские на них даже не смотрели, а те не порывались нарушать порядок. Создавалось впечатление, что они ждут приглашения внутрь, отмашки.

Я оглянулся на шум легковой машины – она остановилась у полицейской. Из неё вышли ещё двое журналистов с аппаратурой и предъявили патрульным удостоверения. Не спеша побрели к коллегам.

Пока всё шло нормально. Вероятно, за исключением того, что три гражданские машины, судя по номерам, принадлежали разным дочкам «МаКо», а одна – офису надзора. То есть имелось три шанса против одного, что моя цель – слежка за коллегами, а не за полицией или служащими бюро прокурора.

Думать об таких вещах неприятно, но у меня был приказ.

Я поднялся по лестнице, пройдя мимо амбала в штатском. Такие обычно водятся в службах силовой поддержки. Чей он – наш, из надзора или из частной военной компании – не было ясно. Никаких знаков различия и характерных примет. Просто опасный тип. Возможно, он и сам не представлял, на кого работал.

Я проследовал сквозь его невидящий взгляд в открытую дверь.

Здесь ничего что изменилось. Те же старинные интерьеры. Лёгкий скрип паркета. Мягкие красные ковры. Резные деревянные панели на стенах. Рыцарские щиты, длинные двуручные мечи, шпаги и копья, арбалеты. На щитах высокопарные девизы на старофранцузском. Под потолком затейливая лепнина с мотивом французских королевских лилий.

Поднявшись по следующей мраморной лестнице, я услышал голоса людей. Уже знакомым путём добрался до помещения с камином, в котором тлели угли. Двое, коп и прокуроский, вынимали из шкафов книги, пролистывали их и бросали на пол. На паркете валялись целые груды старых книг, многие из которых, вероятно, представляли ценность. Из некоторых томов вываливались листы.

Обыск уже длился какое-то время.

Обыск в самой агрессивной и грубой форме – будто грязной криминальной хаты.

Я осмотрел зал в поисках глазка, но, как и в прошлый раз, не заметил его.

«Грубая работа», – единственный вывод, который можно было сделать по действиям группы досмотра. Идём дальше.

Следующий зал, который я в прошлый раз не видел, оказался оформлен в совсем другом стиле. Он был похож, скорее, на античный. По периметру высились колонны, у белых стен – скульптуры людей в тогах на небольших постаментах. Ковры под ногами изображали сцены из греческой или римской мифологии.

В центре зала стояла кафедра со странной недописанной Библией. Она была открыта на единственной странице, где сохранился загадочный отрывок текста. На своём законном месте покоился и подписанный гроб. Правда, сейчас он был пуст. Вокруг него ходил один из сыскарей.

Наш? Не известно. Но задумчивое выражение лица ему явно не подходило. По крайней мере, этот вёл себя приличнее. Ничего не ломал и не крушил.

Со стороны открытого выхода из зала послышался знакомый женский голос. Я двинулся туда, борясь с желанием посмотреть, что находится за другой, закрытой дверью. Кажется, именно там меня приняли в «братия»… Однако женский голос доносился из соседнего помещения, и я свернул на его звук.

Зал был оформлен в пышном стиле, с лепниной, вензелями и затейливыми орнаментами под цветы и ветви. Стены и потолок мягкого фисташкового цвета.

Внутри орудовали трое сотрудников досмотровой группы. Один точно из наших. Двое других – неизвестно. Женщина успела пройти в следующий зал, а я решил понаблюдать за происходящим здесь.

Было заметно, что следаки обращаются со здешними вещами аккуратнее, чем с книгами. Они внимательно осматривали затейливые статуэтки и светильники, картины, резную мебель, фарфоровые вазы, шикарные позолоченные светильники и другие предметы роскоши. Осторожно простукивали резные деревянные панели стен и узорный паркет, отгибая ковры.

«Ручная работа», – отметил я, не понимая, почему досмотровая группа работает вручную, хотя в их распоряжении есть портативные радары и звуковые локаторы.

Один из сыскарей подошёл к окну и посмотрел наружу. Я тоже выглянул туда и увидел, как в саду репортёр разворачивает штатив с камерой. Следак же поднял с пола сложенную лестницу, развернул её у окна и забрался под потолок. Так, чтобы его можно было снять с улицы…

Налицо явная показуха. Тогда что требовалось от меня?

Я направился в следующий зал, и сразу же, у дверей, напоролся на голос Жанны:

– Сюда. Это то, что мы ищем.

Следователь прокуратуры стояла спиной ко мне, у стены, и смотрела, как двое сотрудников её бюро осторожно снимают со стены картину. Из-под неё уже выглядывала металлическая дверца сейфа.

Подошли ещё двое знакомых мне людей. Один – представитель службы полицейского сопровождения, другой – юрист из наших. Жанна осмотрела всех и кивнула:

– Кликни вороньё. Картину обратно.

Полицейский вышел на небольшой балкон и свистнул журналистам. Сам остался на балконе, намереваясь покурить.

Пока картину аккуратно возвращали на место, я осмотрел помещение. Обстановка большой комнаты с высокими потолками во многом повторяла предыдущую. Тот же пышный стиль с белой лепниной и шикарной люстрой под потолком, с фисташкового цвета стенами, фарфором, старинными механическими часами и зеркалами в затейливых оправах.

Примечательно было другое. В углу комнаты, на полу, лежала чёрная сумка, в которых обычно носят радары. Но, похоже, сегодня их не доставали. Жанна точно знала, что и где искать. Только сейчас следователь офиса надзора дала указание расчехлить его, и выполнять приказ бросился не её подчинённый, а наш сотрудник. Любопытно.

Из предыдущего зала послышался топот ног, я инстинктивно убрался с дороги. Внутрь вошли шестеро журналистов, три оператора принялись разворачивать камеры, чтобы снять сейф с трёх направлений. Расставляла их Жанна.

– Готовы? – нетерпеливо спросила она.

Те в один голос ответили: «Да».

– Работаем. Потом соберётесь вместе и вырежете.

Лишние копы ушли из зоны, чтобы не мешаться в кадре. У картины остался только полицейский, который уже успел покурить.

– Госпожа следователь, – произнёс он и взялся за картину.

– Да, – ответила Жанна и вошла в кадр.

Коп практически снял картину и многозначительно посмотрел на женщину.

– Возможно, это то, что мы ищем, – повторила она.

Картина оказалась на полу, и они подошли к сейфу вплотную.

– Механический замок, – «предположил» коп. – У нас есть взломщик.

Жана согласилась: «Несите».

Камерам не позволили этого увидеть, но я заметил, как наш сотрудник (наш, а не полицейский) принёс из соседнего зала универсальный взломщик. Он представлял собой портативный прибор, напоминающий пистолет, только вместо дула торчали микрофон и устройство захвата механической рулетки – замка сейфов.

Коп вышел из кадра и взял взломщик.

– Это единственный сейф в поместье, – произнёс один прокурорский вне поля зрения камер.

Жанна кивнула:

– То есть принадлежал хозяину.

Взломщик в умелых руках полицейского быстро справился с работой. Вращающийся щуп захватил рулетку и всего за десяток вращений подобрал комбинацию. Замок щёлкнул в последний раз, и коп открыл дверцу.

Внутри не оказалось ни запрещённого к хранению золота и других драгоценностей, ни оружия и наркотиков. Ни какой-либо ограниченной в обороте специальной электроники. Ничего… кроме четырёх папок, аккуратно лежащих стопкой, с бумажными документами внутри.

Коп с Жанной взяли по одной папке. Просматривая листы, полицейский произнёс в её сторону:

– Похоже на протоколы заседаний… Какой-то… ложи?

Он вопросительно посмотрел на женщину.

– Досточтимой… «третьей ложи светоносного ангела, Пи-Три», – она скривилась в язвительной улыбке и сделала вид, что читает листы своей папки. – Тут список членов. Фамилии из верхней части зашифрованы, остальные можно разобрать. Около трёхсот человек.

– А сам ДеКлер?

– Его нет среди открытых фамилий.

– Если он в зашифрованной части списка… то можно взломать шифр.

Жанна передала папку со списком полицейскому и взяла из сейфа оставшиеся.

– Допустим, – задумчиво сказала она. – Но почему тайный список участников какой-то ложи и протоколы её заседаний лежат в сейфе финансового мошенника? Почему они отпечатаны на бумаге?

– Он боялся средств электронного контроля.

– Я заметила среди открытых фамилий знакомые.

– Да?

– Они проходили по уголовным делам.

– Каким?

– По разным. Нелицензионные наркотики. Финансовые махинации. Торговля оружием, незаконный оборот взрывчатых веществ. Вовлечение в секты… Злоупотребление полномочиями.

– Там есть чиновники?

– Не менее четверти отрытого списка приходится на бывших и действующих чиновников… Взгляните сами. И это только те, чьи имена на слуху. А рыбу помельче мы можем просто не знать.

Коп стал листать папку, переданную Жанной.

– Вы сняли это? – спросила она журналистов.

Падальщики пожали плечами – конечно, сняли.

– Концерт окончен, – хмыкнул коп и отдал женщине обе папки. Он направился к балкону, по пути доставая из кармана брюк зажигалку и пачку сигарет.

– Сворачивайтесь, – приказала следователь репортёрам. – Чтобы через минуту я вас не видела. Те подчинились и, толком не сложив оборудование, поспешили прочь.

Смешанная группа досмотра также стала собирать снаряжение и опечатывать комнаты предупреждающими лентами. Жанна направилась на балкон, сминая в руках сигарету…

За всё время меня никто не заметил. Однако это мало радовало.

Очередная подстава от шефа.

Может, он всё-таки знает, что я видел убийство араба и решил повесить остальную дрянь на уже конченого сотрудника?

Наркомафия, секты, террористы. Кто-то хочет привязать их к чиновникам. Обвинить в участии в тайной организации? Зачем? Кто?

И есть ли моё имя в этом спи…

Додумать я не успел. Поскольку ощутил на себе пристальный взгляд. С поверхности зеркала на меня смотрела та женщина. Встревоженная «ангел» показывала рукой в сторону коридора.

Я повернулся туда. Оказалось, из соседнего зала прямо на меня пялился незнакомый тип. В упор. В его глазах хищно блестели нездоровые огоньки, а правая рука немного подрагивала, когда тянулась к карману плаща. Оружие?

«Что за… бред… Здесь же нельзя стрелять?! Нельзя умереть?!» – закричал некто внутри меня, а рука сама собой потянулась к карману со стволом.

Опасный тип резко дёрнулся, и я машинально выхватил пистолет. Всё произошло само собой. Мгновенно. Быстрее мысли.

Раздалось два выстрела. Я успел отскочить от проёма двери и укрыться за стеной. Затем меня накрыли собственные ощущения. Их искажённость, ненормальность. Я окинул себя взглядом и увидел, что левый рукав плаща прострелен. Пуля прошла между грудью и рукой.

«Невозможно!» – некто вновь закричал внутри меня. Я оглянулся – досмотровая группа никак не реагировала, лишь собирала оборудование. Те двое на балконе всё так же курили.

Вот только из-за двери донёсся угрожающий звук. Некто опасный поднимался с пола. Я попал? Но он не умер? Его смерть не настоящая?

Проверять догадку на себе не хотелось. Я высунул руку за дверь и два раза выстрелил на звук. Тот громила закричал и высадил в ответ около половины обоймы, патрона четыре. Судя по звукам, он отползал в сторону, стараясь по моему примеру укрыться за стеной.

Ноги сами собой понесли прочь. Я вскочил и побежал к другому выходу из зала, стреляя себе за спину, совершенно не целясь. Сквозь голограммы членов досмотровой группы.

«Ещё два патрона, в барабане остался один», – некая часть меня сухо подводила итоги перестрелки.

Глаза бегали по сторонам – в поисках чего-то, что бы напоминало оптический блок. Но тщетно. В следующем зале ничего. Темно. Я оглянулся и заметил голубые отблески света, которые падали на пол у двери, там, где спрятался убийца. Он вызывал подмогу через коммуникатор.

Нужно было срочно выбираться отсюда. Или искать поблизости порт.

Как только я произнёс слово «порт», на глаза попался настенный переключатель света.

А если это он? Только куда смотреть-то? Вокруг темно.

Я задержал дыхание, протянув руку к переключателю. Нажал на него, и… ничего не произошло. Просто включился свет. Оказалось, что я смотрю на голую стену. Порт – если он вообще есть – в другом месте. Точно не здесь.

Я сиганул мимо двери, добежал до следующей и вышиб её ногой. Раздался звук выстрела позади, а также топот ног нескольких человек. Я было ринулся дальше в комнату, где как ни в чём не бывало продолжали работать двое сыскарей, но замер у двери и затаился за углом. С тем расчётом, чтобы держать на прицеле предыдущий зал.

Спешно перезарядил револьвер. Последний патрон вошёл в него, когда в проёме уже показался первый силуэт. Я выстрелил, и тело упало замертво. Преследователь, бежавший вторым, успел вкатиться в комнату и выскользнул из зоны обстрела. Я не стал стрелять, экономя патроны. Ещё один нападавший засел у входа. Я выстрелил в него, и его голова, только высунувшаяся из-за двери, скрылась за дверным косяком. Вместо неё показалась рука с пистолетом – убийца начал стрелять в мою сторону. Не глядя. К нему присоединился тот, что успел вкатиться внутрь.

Пришлось отступать. Выйдя из зоны прямой видимости, я принялся стрелять в стену, примерно по тем местам, за которыми могли быть противники. Тяжёлые револьверные пули насквозь прошивали её. Это вам не лазер!

«Попал!» – я почти подпрыгнул, когда услышал отчаянный вопль из темноты.

По крайней мере, одного подстрелил – точно.

Появился хороший шанс улизнуть. Я скинул ботинки и запихнул их под шкаф, стоявший рядом. Сам тихо, без шума, прокрался к выходу из комнаты. Стараясь не издать ни звука, открыл следующую дверь. Ручка-замок предательски скрипнула, но этот скрип совпал с криком раненого. Мне удалось незамеченным проскользнуть в темноту соседней комнаты. Крики раненого стихли, а выживший вновь начал постреливать. Когда он поймёт, что меня уже нет?

Я не стал включать свет, чтобы не привлекать внимания. Да и искать здесь порт не было смысла. Помещение напоминало склад или гардероб. Из темноты у стен выступали стеллажи со странной одеждой. Удалось различить чёрно-белые фартуки, колпаки и бесформенные, мешковатые в этом сумраке, балахоны.

Продвигаясь дальше, я натолкнулся на высокую мраморную статую женщины. Она совершенно неожиданно вынырнула из темноты. Запомнилось только то, что она была в шлеме и держала на руках фигурку глазастой птицы. Мой взгляд соскользнул с неё и попал на мерцавшую в темноте дверную ручку.

Я рванул в ту сторону и задел что-то краем плаща. На пол с ужасным грохотом повалились старинные кубки, книги в тяжёлых окладах, шпаги… А из предыдущей комнаты донеслась грязная ругань.

Судя по отборной брани, меня преследовал человек. Не программа. Или чересчур точная симуляция человека…

Я высадил ногой дверь и рванул дальше. По обе стороны светлого коридора показались несколько дверей. Впереди, в конце коридора, окно, выходящее на улицу. Я схватил со столика, что стоял у входа в коридор, светильник и запустил им в окно – оно разбилось – а сам спрятался в ближайшей комнате. Приготовился стрелять в проём, когда в коридор выбежит убийца.

Так и получилось. Очевидно, подумав, что жертва улизнула через окно, он побежал туда и подставил мне спину. Моя пуля вошла точно в сердце, и тело распласталось на полу. Замерло без движения.

Я приблизился к нему и… проверил пульс на шее.

Никогда раньше это не приходило в голову – проверять пульс в Облаке… И раньше в меня здесь не стреляли.

Готов. Разве что коммуникатор на пальце вибрирует. Вызывает. Интересно, кто там? Я сорвал со столика скатерть и обмотал ею лицо. Принял вызов.

Над трупом возникла голограмма. Мужчина в синей форме прокурора. Незнакомый мне «слуга закона».

Странно, на погонах большая звёздочка. Мне казалось, что я знал всех прокурорских выше полковника! Да кто он такой, мать его?

Несколько секунд мы внимательно смотрели друг на друга, ничего не говоря.

– Араб… – предположил незнакомец. – Он жив! – заорал прокурор. – Оцепить здание! Оцепить район! – крикнул он в сторону. – Все подворотни!

Они думают, что я араб? Из «Эль-Фаллуджи»? Террорист?

Неплохо. Они не знают, кто я на самом деле. Впрочем, и я не представляю, кто такие «они». Прокуроры? Но совершенно неизвестные!

Надо было выбираться. Я осмотрел небольшую комнатку и заодно вспомнил, что нигде не видел оптического порта…

На окне висела решётка. Она быстро поддалась, я выбрался из окна и спустился вниз по вьющемуся плющу.

«Задний двор. Сад», – я оценил увиденное. Пространство вокруг заполняли деревья, взгляд не проникал дальше цветущих в полутьме кустов и зеленоватых листьев.

«Если прямо, то можно выйти на противоположную улицу. Через парадный вход наверняка не пробиться», – я рванул через сад. Стопы, не защищённые обувью, отвечали на каждый шаг импульсом боли. В них впивались камни и ветки – имитация Облачного города становилась всё более совершенной. Теперь в ней ощущалась боль. Да что боль? Теперь в ней убивали!

Впереди показался забор, я перемахнул через него и приземлился на брусчатке. Улица пуста. Можно перевести дух?

Более-менее вырвавшись на свободу, я понял, что по-настоящему задыхаюсь… Чёртово Облако. Здесь уже и дыхание перехватывает.

«Так не должно быть!» – кричал некто внутри меня, когда я бежал по мощёной улочке прочь.

«Это неправильно!» – кричал внутренний голос, когда я сворачивал в узкий переулок. Унять его было нереально. Проснувшийся крик шёл сам собой.

Ясно, что ситуация откровенно хреновая. Улизнув из дома, я оказался на пустой улице изолированного района. Они начнут обходить дома и тогда найдут меня. А за всё время на глаза не попалось ни одного порта. Последний…

Я испугался того, что единственный порт может быть только в старых катакомбах.

В проёме переулка показалась полицейская машина. Затем ещё одна. Они пронеслись мимо. Я повернулся назад. Оттуда донеслись встревоженные голоса и короткие команды… Посмотрел наверх. Окна высоко, лестниц нет. Никуда не взобраться.

Стоп. Полицейская сирена… Теперь и копы гонятся за мной?

Оставалось идти вперёд. Я подобрался к углу и осторожно выглянул за него.

На улице стояла гражданская машина. Водитель вышла из неё и послушно подставила щёку под сканер полицейского. Коп один. Больше никого. Это шанс. Возможно, последний. Я ступил в область тени, что отбрасывала стена ближайшего здания и тихо подобрался к копу со спины. Женщина тоже ничего не заметила.

Шея полицейского приглушённо хрустнула, и я аккуратно опустил тело на землю. Быстро проник в салон машины, на сиденье водителя – пока женщина не рассмотрела лицо. Похоже, она так до конца и не поняла, что произошло.

Ключ в замке. Я завёл мотор и вдавил педаль в пол.

Мощный представительский седан сорвался с места и понёсся по улице, как пушечное ядро. В голову пришла мысль: «Неужели выбрался?»

И почти одновременно с ней, вылетевшая на перекрёсток машина столкнулась с патрулём, что вынырнул сбоку. «Их» лёгкий двухместный спинер впечатало в ближайший дом.

«Без шансов», – я проводил взглядом развороченный патруль. Мой тяжёлый бронированный седан только замедлился. Я запоздало потянулся к пистолету, чтобы прострелить подушку безопасности, но она так и не сработала. Компьютер машины правильно оценил ситуацию – у полицейского патруля не было шансов.

Я перебирал в памяти особые не зарегистрированные порты, через которые можно скрытно выйти. Получалось, что ближайший – тот, через который я сюда заходил. Место глухое.

Вот только… сопровождающий. Как его?

Артур.

Если что, то он вообще туда не добрался. Мы с ним не встретились. Или нет, лучше по-другому. Он исчез после того, как я вышел из Облака. Его уже не было. Куда исчез – не знаю.

Обе машины сжечь на тот случай, если там были записывающие устройства. Труп скинуть вниз, с уровня. Живущие в болотах телапии и панцирные щуки, или что там ещё… быстро съедят его. Останки разнесут так, что никто не найдёт. Никогда.

Машина вылетела за пределы квартала, и снизилась – чтобы оказаться ниже уровня улиц. Так было больше шансов не попасться копам на глаза. Я выровнял машину по высоте и увидел в лобовом стекле тот самый проём, в который всего час назад меня привёз…

Об Артуре я старался не думать. Сосредоточился на управлении машиной. Она плыла вперёд, находясь в облаке пара. Разглядеть её уже было непросто. Особенно, если не знаешь, куда смотреть.

До края платформы оставалось около двадцати метров, когда в седан попали. Броня выдержала обстрел, но управление было нарушено. Мне удалось стабилизировать высоту через две-три секунды падения, когда машина оказалась ниже уровня старого города. Седан повис в воздухе без возможности набора высоты.

В боковых стёклах показались приближающиеся машины с проблесковыми маячками. В мою сторону потянулись трассы пуль. Однако пока мимо. Потеряв высоту, чёрный седан опустился в область тени, слившись с ней, а сгустившийся пар не давал копам использовать тепловизионные прицелы и лазеры.

Шанс был в том, чтобы найти хоть какую-то площадку для посадки. Мне удалось разглядеть полуобвалившийся подвал старого дома, который выступал за срез платформы и частично висел над пустотой. Я подвёл машину как можно ближе и дал задание автопилоту удерживать положение. Сам выбрался с водительского места и оценил положение.

От машины до фундамента дома всего метр.

Целый метр пустоты… Была вероятность, что старые камни обрушатся. Я решился и прыгнул, седан предательски качнулся, но не так сильно, чтобы водитель свалился вниз – в зловонные техногенные болота, где утопали стопы города.

Удалось вцепиться в край подвальной плиты. Старый вымокший материал тут же начал крошиться под руками, но опять же – не так быстро, чтобы я упал.

Вылезши на твёрдую поверхность, я перевернулся на спину и решился выдохнуть. Сквозь серую завесу тумана уже проступали маячки полицейских. Я отдал приказ автопилоту:

– Разворот девяносто, вираж на сто восемьдесят, радиус пятьдесят… со снижением. Выполнить.

Машина закрыла дверь, развернулась ко мне багажником и поплыла вперёд, исполняя приказ. Через три-четыре секунды её заметили копы и открыли огонь. Одновременно с первыми попаданиями седан начал закладывать вираж по направлению к вертикальным стенам у основания города…

Отлично.

Машина задымилась и по широкой дуге, со снижением, врезалась в псевдобетонный монолит. Я выглянул за край плиты, и тут же спрятался обратно – прямо на меня нёсся огромный шар клубящегося пламени. Взорвавшаяся машина исчезла из вида.

Прекрасно. Машина с беглецом уничтожена по вине копов. Теперь они попытаются сложить с себя вину и запутать начальство. Скажут, что потеряли беглеца на выезде из квартала и вообще не стреляли по машине. Я бы на их месте так сказал.

Но… нет. Эти упорные. Включили прожектора.

Какие-то «не те» копы! Слишком правильные.

От каждой машины теперь тянулся луч света по направлению… ко мне. Я сорвался с места и нырнул в дыру в вертикальной стенке.

Так и есть. Подвал. Из него два выхода. Наверх, в дом. Другой – в соседнее помещение подвала. Это всё. Больше некуда.

Я посмотрел назад, и из дыры прямо в лицо ударил свет прожектора. Я тут же повалился на пол. Но прятаться было поздно. В стену ударили пули. Заработал громкоговоритель. Ко мне обращались на арабском, заодно поливая подвал огнём…

Они и впрямь думают, что я араб? Хоть за это спасибо.

Мне удалось быстро проскочить мимо дыры, избежав пуль, и краем глаза заметить стрелка за пулемётной установкой на крыше машины.

Такой образ машины смутил меня. Теперь она больше походила на легковой джихадо-мобиль ближневосточных повстанцев, а не на спинер полиции. Плюс этот громкоговоритель с арабским… Выглядывать ещё раз не хотелось – было слышно, как щёлкнул затвор пулемёта.

Через мгновение стену насквозь прошила очередь – нападающий использовал новую ленту с бронебойными патронами. Лезть наверх, на верхние этажи полуразрушенного дома, больше не было смысла. Пули прошивают три ряда стен. А вот вниз, под землю…

Я не успел испугаться собственной мысли. Следующая очередь, разбившая стену, буквально отшвырнула меня к лестнице, которая вела вниз и в сторону от обрыва. Моё тело кубарем слетело по холодным и влажным ступенькам, а в конце лестницы врезалось в решётку.

Нахлынула волна жуткой парализующей боли.

Перед глазами застыли стены из неотёсанного камня. Пол, покрытый вязкими лужами и потолок с… темнеющей линией.

Странно, но такая сильная боль быстро уходила. Отойдя от шока, я пошевелился, достал пистолет и посветил им в сумрак. Неужели туда?

Однако на решётчатой двери висел механический замок. Из ступора меня вывела новая очередь, посланная стрелком. Пули вошли в потолок лестничного пролета, обдав меня осколками известняка.

Пришлось истратить два патрона, чтобы сбить замок.

– Он, что, жив? Мы же попали в него! – различил я крик снаружи на французском. Они услышали мои выстрелы.

– За ним! – рявкнул громкоговоритель.

Я бросился в тёмный тоннель, следя за чёрной линией на потолке и за уклоном. Казалось, что дорога ведёт вниз. Как и нужно, под землю. Света от попадавшихся на пути газовых ламп не хватало, я то и дело спотыкался о скрытые в лужах камни. Когда пол был сухим, впереди бежала моя тень. Но постепенно вода заполнила туннель, и впереди виднелась уже не тень, а моё отражение.

Воды стало по щиколотку. Она выглядела чистой, а эффект темноты и скудного метущегося освещения превращали её поверхность в зеркальную – я практически не видел того, что скрыто на дне, и постоянно спотыкался.

Рано или поздно я бы… Моё тело со всего маху плюхнулось в лужу под аккомпанемент хруста костей.

Проморгавшись, я понял, что передо мной сузившаяся часть тоннеля. Заваленная почти до потолка человеческими останками.

Позади уже слышался топот ног и ругань. На стенах мелькали блики от их фонарей.

Вперёд!

Я буквально прыгнул на гору костей и стал карабкаться по ней. Острые кости впивались в руки и ноги. Они жутко хрустели, ломаясь под весом тела. Перед глазами мелькали раздавленные черепа с пустыми глазницами и тянущиеся ко мне в пустоту костлявые пальцы. Я старался не смотреть на них, продираясь к спасительному зазору между потолком и почти четырёхметровой горой останков. Полоска темноты под потолком – узкий лаз – стал последней надеждой. Уже под самым потолком пришлось лечь плашмя и буквально прогрызаться вперёд, разгребая путь среди останков и протискиваясь дальше.

Со спины донеслось:

– Он там! Стреляйте!

Затем кто-то закричал. Возможно, я сам, или некто другой внутри.

Я полз изо всех сил, однако пули были быстрее. Они пролетали совсем рядом, рикошетировали от потолка, застревали в груде костей. В спину, в ноги и живот больно били осколки и острые углы потолка. Затем, в один момент, узкая полоска темноты передо мной неожиданно быстро разрослась, и я буквально провалился в неё… заодно успев выстрелить куда-то назад.

Копы на секунду-другую притихли, и воздух вокруг заполнился тишиной. Этой паузы хватило, чтобы окончательно выбраться из самой узкой части лаза.

Я скатился с горы костей, рухнул в темноту. И почти сразу начал задыхаться.

Захлёбываться.

Перед глазами мелькало размытое изображение тлеющего в темноте газового факела. Тело охватила волна холода и страха. Сердце заколотилось так, что напором крови из сонных артерий било по горлу.

Наконец, я вынырнул из воды и смог вздохнуть. Затопленная галерея наполнилась тяжёлым, надрывным дыханием.

До потолка всего полметра. Под ногами ничего твёрдого. Только податливая влажная темнота.

Вновь потянуло вниз, и, нырнув поглубже, я дотронулся до пола. Точнее, до устилавших его костей. Оттолкнулся от них и вынырнул на поверхность. Получалось, что этот туннель более глубокий, чем предыдущий.

Я поплыл вперёд. Ничего другого не оставалось.

Под потолком то и дело попадались газовые лампы, горящие неизвестно зачем. Стены были укреплены колоннами, за которые время с водой нанесли небольшие горки останков.

Вода упорно лезла в горло, и меня мутило от неё. Внезапно сзади послышались всплески. Те, кто преследовал, шли до конца.

Потолок впереди стал сужаться, что неудивительно – я плыл вдоль чёрной линии на потолке, и уклон сохранялся таким, как надо. Глубже, под горизонт.

Я остановился.

«Патронов на два или три выстрела. Нападающих может быть больше. Назад нельзя. Вперёд…» – я вдохнул как можно глубже, и меня едва не вырвало от запоздалого понимания того, что внутрь могла попасть эта вода.

Выхода не было. Лёгкие раздулись от набранного воздуха, пальцы вцепились в зазоры между камнями на стене, и мышцы понесли тело. Я практически полз по стене. Всё равно быстрее, чем барахтаться и загребать воду руками.

Кое-где попадались боковые ответвления, превращённые завалами костей в тупики. Дно устилали мелкие кости: ключицы, фаланги пальцев, позвонки и мелкие осколки. Плыть в темноте помогало пятно света от фонарика на револьвере, которое падало на чёрную линию на потолке. Саму линию иногда пересекали пузырьки воздуха.

Я ощутил, что скоро начну задыхаться, когда упёрся в решётку, заградившую дальнейший путь. За ней маячили блики газовых ламп.

Замок! Я прицелился – в оружии сомнений не было – и выстрелил. Старый проржавевший механизм разлетелся в куски от одной пули. Я вцепился в решётку и бросил тело вперёд.

Навстречу из бокового ответвления выплыла здоровенная телапия – непуганая, привлечённая незнакомым звуком. Видимо, приняв меня за труп, она подобралась ближе и раскрыла рот, но тут же получила по зубам стволом пистолета. Разом скинувшая с себя флегматичность рыба, сверкнув чешуёй, устремилась в боковое ответвление. Было бы лучше, если бы она разозлилась и привела сюда панцирных щук – навстречу тем типам позади.

В конце затопленной галереи меня ждал свет газовых ламп и относительно свежий воздух. Чёрная линия была на месте, а вот уклон к горизонту сменился на обратный. Теперь я поднимался наверх. С другой стороны, если бы этого не произошло, из воды было бы не выбраться…

Я посмотрел назад. По поверхности чёрной влаги расходились круги, деформирующие отражения стен и потолка… и туманного силуэта. Моего двойника.

Надо было идти дальше. Быстрее.

По пути попался старый колодец, в который я зачем-то заглянул – тот оказался сухим. Лестница с каменными ступенями вела вниз. Чёрная линия надо мной. Никуда не сворачивать. Вперёд. Лестница заставила свернуть влево, а потом ещё раз и ещё.

Неужели там снова вода? Нет. Только лужи. Мокрый песок, на котором остаются мои следы. Впереди чисто. Опять газовые лампы… Бред. Что, в настоящем городе мёртвых так же? Там электричество или вообще ничего?

Я выбрался в более «ухоженную» галерею. Кости уже не валялись, как попало. Их аккуратно выложили вдоль стен и постарались изобразить на массе костей несложные узоры: кресты и пентаграммы.

На стенах появились карты, отпечатанные на пластике. Это означало, что «цивилизация» всё ближе.

Через минуту бега я оказался перед овальным залом, от которого меня опять отделяла решётка. Однако на этот раз без замка. Стоило только толкнуть её, как всё железо сорвалось с прогнивших креплений и со страшным грохотом обрушилось на каменный пол. Я прошёл дальше и оглянулся. Над входом в тоннель висела мраморная табличка, о которой говорил Артур: «Здесь царство смерти! Остановись!»

Я побежал дальше, невольно благодаря его – всё оказалось таким, как он сказал. Чёрная линия, уклон, табличка. Как и было сказано. Вот в спину подул ветер, ему явно хотелось наружу. Как и мне. В город.

Я перескочил через протянутую между стенами цепь и свернул за угол. Ветер в спину усилился. Стоп. Какое-то чувство подсказало, что, если поблизости есть ещё ловушка, то она перед самым выходом.

Если Артур или те типы… рядом, то надо быть готовым. Я выставил перед собой пистолет. Казалось, что я ощущаю запах его табака, хотя ветер дул от меня к выходу. Какого чёрта?

Я оглянулся. Никого. Ничего.

Впереди… Выход? Да. Винтовая лестница вела наверх.

В зале вроде бы пусто. И мне бы осмотреть его получше, но… ноги понесли в сторону – к колонне за цепью. Сердце колотилось как бешенное, а рот судорожно хватал воздух. Я старался не выпускать зал из вида, поскольку запах табака никак не проходил, а ощущение опасности усиливалось. Меня трясло. Дрожащая правая рука с пистолетом уставилась вперёд, в темноту, вслед за вниманием. Наконец, левая нащупала переключатель. Это он? Я надавил на него, шёпотом повторяя адрес, и тут же – что слишком быстро для реакции системы – уловил движение в густой тени, притаившейся за лестницей. Выстрелил туда.

Раздался крик. Человек, прятавшийся там, повалился на пол, не выпуская из рук оружия. Его лазерный луч пришёлся в колонну и потолок. Частично отразившийся от влажной поверхности свет едва не прошил меня. Только выбитые из стены камни больно ударили в грудь.

Эхо наших воплей стихло, когда тело замерло на полу. Со стороны лестницы донёсся топот и крики: «Он упал там!»

Они спускались за мной. Вместе с голосами слышался лязг оружия. На стенах лестничной клетки плясали их тени.

Я вскочил и с силой ударил по переключателю. Но ничего не поменялось. Вокруг висела всё та же сумрачная картинка. Разве что… Краем глаза я увидел, как из-за колонны вытянулась одинокая рукастая тень.

Переключатель не работает? Я колотил по нему, уже потеряв счёт количеству касаний – пока не заметил, что прямо на меня надвигается силуэт. Его рука медленно поднималась в мою сторону. И в ней что-то было… Я успел выстрелить первым. Тело отбросило в сторону на два метра.

«Артур?» – я едва не спросил убитого. Тело лежало без движения. Но рассматривать его было нельзя. Я выкатился из-за колонны и обвёл зал тусклым лучом фонаря.

Никого. Старые камни, надписи о смерти, кости и тело.

Одно тело, не считая меня.

Что делать с убитым?

Луч фонаря скользнул так, что показалось, будто Артур шевельнулся. Моментально сработал рефлекс. Дуло револьвера метнулось в сторону опасности, а палец нажал на спусковой крючок. Раздался сухой щелчок.

«Закончились патроны?!» – с какой-то радостью выдохнул я и понял, что это только тень. Он мёртв. А я жив.

Обыск тела ничего особого не дал. Пистолет лежал рядом. Он выпал из руки или из кармана? Неизвестно. В луже расплескавшегося виски, с которым смешивалась растекавшаяся кровь… фляжка. Возможно, именно её он держал в руках, а не пистолет. От тела пахло алкоголем. Но это уже неважно.

В одежде обычный набор подозрительного типа. В карманах плаща и брюк – зажигалка, сигареты, патроны. Немного кредитов, пачка безымянных таблеток. Судя по специфической форме, боевой стимулятор.

Механические ключи от машины. Коммуникатор закодирован голосом, так что не открыть. Я забрал ключи, ухватился за плащ и потащил мёртвого к выходу. Правда, на лестнице его пришлось взять на руки…

Наверху никого не оказалось. Повезло. Впрочем, здесь всегда так. Темно и безлюдно. Убивается легко. Без свидетелей и без чувств – будто прогоняешь тень.

Машина на месте. Надо же, я почти выбрался.

Голова убитого уткнулась мне в плечо, и я бросил его на землю. Забалтывать совесть сейчас не время. Надо действовать.

* * *

Я разобрался с механическим управлением машиной, оно оказалось простым. Голова более-менее освободилась от напряжения, и к виду лобового стекла с проплывающими за ним развалинами начали примешиваться воспоминания…

Как я тащу тело и сбрасываю его вниз. Как в потоке воздуха развеваются полы плаща – такого же, как у меня. Как сигареты и фляжка падают следом. Пачка таблеток…

Если бы это было моё тело, а не его, то всё бы выглядело так же?

Ясно, что сейчас не время раскисать. Не потому ли рука дежурила у кармана? Я достал из него блистер со стимулятором Артура и проглотил одну таблетку. Постепенно совесть перестала доставать. Буравчик, который ввинчивался в область грудины, пропал. Растворился в химической дряни.

Я больше ничего не чувствовал внутри – и это было почти хорошо. Почти неплохо.

В лобовом стекле показались обитаемые уровни. В домах появлялись наполненные светом окна. Человеческие силуэты. Стимулятор действовал безотказно.

Вступали в силу правила движения. Приходилось останавливаться в небольших пробках и следить за тем, что обычно отдаётся на откуп автопилоту.

Минимум электроники, минимум возможностей слежки. Надо бы купить машину совсем без автопилота. Правда, вызову подозрения в компании.

«Не хочет быть на виду. Боится контроля. Есть, что скрывать». Так говорят в подобных случаях. От таких людей обычно избавляются.

Избавляются…

«Нет тела… Не должно быть и машины», – вспомнилось мне.

Можно не сжигать. Артур погиб не в ней. Тогда достаточно бросить её. Где-нибудь в подворотне. В криминальном районе. Дескать, мы разошлись. Что было с ним – не знаю. Не видел.

Я свернул к вертикальному каналу и, войдя в него, спустился на два уровня ниже…

Злачный район. Половина видеокамер не работает. Оставшаяся половина показывает чистую картинку. Имитацию. И здешняя полиция не против. Ведь по её сводкам всё более-менее. Здесь темно, и можно спрятать в воду любые концы – как спрятал я. А у системы много других, более глобальных, забот.

Может, и прав тот «брат». Здешние людишки, что копаются в гнилых кварталах, с точки зрения системы мало отличаются от мусора в мусорной яме.

Выбрав тёмный переулок рядом со входом в метро, я заехал туда и остановил машину между стен соседних домов. Удостоверился, что неподалеку местные бандиты – те сидели на перевёрнутых бочках и курили. Двое. Малолетки. Если судить по отдельным доносящимся словам – обсуждали характеристики украденного коммуникатора. Мегапиксели, глубина резкости и тому подобный бред… Я выбрался из машины и демонстративно, ногой, захлопнул дверь.

Быстро, на всякий случай ладонью спрятав от них лицо, поспешил прочь. Свернул за угол и почти бегом, чтобы никто не догнал, направился к метро. Патрульному у входа было плевать на меня. А мне на него. Так что наши интересы совпали. Но, думаю, ему повезло больше. Показывать своё удостоверение я бы не стал и решил вопрос по-другому.

Смотреть на серую толпу внутри станции не хотелось. Взгляд скользнул по ступенькам и заплёванным дверям. Он замер на секунду, лишь попав на плакат, что висел на блёклой стене. Старый бумажный плакат, с оборванными краями, изображал вариацию библейского сюжета: полуобнажённая женщина передает столь же одетому качку голографическое надкушенное яблоко. Прочитать надпись на бумажке и понять смысл сюжета не вышло – сзади напирала толпа.

– Ты, что, уснул? – некто недовольный буркнул из-за спины. Я обернулся и почему-то испугался блеска в глазах того, кто на меня глядел. А когда я вновь посмотрел в его сторону, то некто уже пропал в серой толпе.

По какой-то причине руки потянулись к рукаву плаща. Туда… куда попала пуля – выпущенная типом, что смог зацепить меня в закрытом квартале. Я впился глазами в собственный плащ и мысленно выдохнул – никаких следов пули. Да и ботинки мои на месте. Я не помнил, чтобы снимал обувь с Артура и надевал ботинки мертвеца… А между тем, толпа напирала сильнее. Ей было плевать на то, что произошло в моей голове. Плевать, что в ней промелькнула вся моя жизнь – внутри своего свёрнутого времени.

Безликая масса, дурно пахнущая, тяжёлая, буквально впечатала меня в стену. Конденсат, покрывавший её, мигом впитался в одежду. Стало невероятно холодно.

В глаза бросилась мерцающая неоном надпись «выхода нет».

Выхода нет.

Толпа гудела, оглушала топотом ног, ослепляла злыми взглядами. И некоторым из тех, что видели во мне лёгкую жертву, приходилось посылать остатки собственной злости. Озлобленные лица тут же растворялись в колыхающейся массе. Поверх толпы, загораживая мерцающую надпись, мелькали неопознанные головы.

«Выхода нет», – то появлялось, то исчезало в серой копошащейся массе. Возникало ощущение, что они одинаковы. Однообразны. И они вновь ходят по кругу.

Я достал пачку таблеток. Проглотил, представляя, как сила вновь возвращается в тело, а разум засыпает. Ведь он здесь не нужен. От него только хуже. Дальше пойдёт тот, кто сможет толкнуть сильнее.

И постепенно я вернул себе это – мышцы загудели, и взгляду вернулась резкость. Я разглядел толпу. Каждую спину. Каждый локоть. И толпа будто расступилась. Некто недовольно ворчал, но мне стало плевать, я просто отмахнулся от него. Как от надписи. «Выхода нет». Да и чёрт с ним, с выходом. Был бы вход.

Со стороны небольшого киоска донеслась знакомая музыка. Что-то из «Меланхолии». Или чего-то похожего. Красивая гитарная игра… Только солист пел о том же. О том, что выхода нет.

Меня тянуло к эскалатору. Я даже смог разглядеть обронённый жетон и ухитрился поднять его. Теперь не нужно использовать коммуникатор на входе.

Эскалатор.

Я спускался среди серых спин вниз. Мы двигались по тоннелю, вдоль полоски – протянутого под потолком светодиодного шнура. И эта странная дорога под землю напомнила о городе мёртвых… Мне привиделось множество черепов с пустыми глазницами, и теперь их ряды сливались с потоком лиц, что поднимались вверх по соседнему эскалатору. В таком скудном освещении они казались невероятно бледными. Но на сегодня пришлось слишком много человеческих костей – я перевёл взгляд на стену. Её покрывало чёрте что – зелёный, размножающийся в конденсате, мох.

По крошащемуся кафелю вниз стекали капли грязно-зелёной воды, и вместе с ней – мой почти безразличный взгляд. У основания стены жижа собиралась в небольшой жёлоб и вместе с окурками текла параллельно эскалатору. Мне было плевать на то, что мы движемся вместе с мусором, параллельно искрящим кабелям, протянутым вдоль стен, и гаснущему шнуру, что маячил под потолком. Местами он был просто оборван.

Наконец мы сошли с эскалатора. Я сверился с неоновой картой, висящей на перроне, и практически наугад впрыгнул в подошедший поезд. Всё равно. Я в самом низу, и вероятность того, что поезд не поедет вниз, выше.

Я без толку мотался по кольцам метро, сидя на скрипящей скамье и глядя на тех, кто заходит в вагон. Теперь среди них получалось рассмотреть больше человеческого. «Их» стало меньше. Перед глазами не мельтешило.

Внутри движущейся толпы нет времени на размышления, внутри неё ты лишаешься разума, заражаешься её тревогами и суетой. Взгляд пустеет.

Только отойдя в сторону, можно получить время на осмысление, на ощущения. Можно попробовать представить, что чувствует человек напротив. Находясь в толпе, невозможно пропустить через себя их чувства. Нормальная человеческая психика не способна на подобное. Человеку не дано ощущать слишком много.

Кто он? Тот, что сидит напротив? Блуждающий взгляд, который не выдержал моего. Лет на десять моложе. Студент? Кивает в такт музыке, которая бьёт по голове из больших наушников. Судя по одежде и сумке, из тех, что живут в дешёвых хостелах. Рядом служащий метро. Лет пятьдесят. Уставшие глаза без блеска, которые смотрят будто сквозь меня. Никак не реагирует на объявление остановок. Впрочем, как и я. Метро странная штука. Своего рода телепортация. Не здесь, и не там. Садишься в кресло, смотришь в одну точку перед собой, поднимаешься и выходишь уже в другом месте. В один момент мне показалось, что сбоку мелькнула знакомая женская фигура. Но это не могло быть правдой – я старался не думать об ангеле. Да и наркотик Артура помогал. Нормальная такая вещь. Мощная. Пора выходить.

Вставая с кресла, я задержал взгляд на женщине, которая преграждала путь к дверям. Явно не из здешних мест. Одета прилично. Что, шеф осерчал и не вызвал такси? Её холодный взгляд скользнул по мне и прилип к стене вагона. Она надула щёки и встала ко мне боком.

Полегче, мадам! Хотя, ладно. По крайней мере, не показала серую спину.

Я ступил на перрон, и моя догадка подтвердилась – в глаза вновь бросилась серая безликая толпа. Лица вмиг сморщились в мелкие, однообразные, обесцвеченные пятна. Фигуры ссутулились, будто укрываясь от падающего сверху ядовитого неона.

«Тени», – мелькнуло в голове. Они как тени.

Мы здесь как тени. Мне лишь раз встретился свет чьих-то глаз. Я пригляделся – и оказалось, что это был блик очков, надвинутых на лоб. Я вновь ступил на эскалатор, который теперь поднимал вверх. Взгляд упирался в две-три спины.

Навстречу, по соседней ветке, спускались ряды бледных масок. Мне опять вспомнились ряды обглоданных временем черепов из города мёртвых. Вспомнилось то, как я петлял, поднимался по его лестницам, наблюдая перед собой останки. Куда бы я ни сворачивал, они будто преследовали меня. Шли за мной, по той чёрной линии под потолком.

Мне казалось, что город из недавних воспоминаний проступает за образом метро. Я задавался вопросом. Что более реально? Восприятие говорило о том, что разницы нет. Это место тоже мертво.

Через какое-то время тоннели может затопить вода, и вездесущие телапии поднимутся сюда, чтобы лениво, без спешки, обглодать здешние кости. А шнур под потолком перегорит и почернеет.

Я подчинился толпе и поплыл к выходу вместе с её потоком… Опомнился только когда уткнулся в знакомое лицо копа. Приехали. Тот самый, что стоял у входа в метро. Я оглянулся.

Твою ж… Я вернулся к началу пути – вышел на той станции, через которую заходил в метро.

«Машину разобрали или нет?» – Я помялся на месте, не зная, что делать дальше. Возможно, так даже неплохо.

Духота метро позади. Голова быстро светлела. Я уже чётко знал, что нужно делать. Вряд ли меня кто-то запомнил. Вряд ли здесь работает хоть одна камера.

Перед своротом в переулок стоял мусорный бак. Удостоверившись, что на меня никто не смотрит, я выбросил туда пистолет и свернул за угол. Трое бандитов пытались открыть дверь машины. Один уже размахнулся обрезком трубы, чтобы разбить стекло.

Мне пришлось встать в тени у стены и никак не проявлять себя, чтобы дать ему возможность ударить по машине. Ну же, давай…

Парень со второй попытки разбил стекло, засунул руку внутрь и открыл дверь. Двое других, опасавшиеся воя сигнализации и уже готовые бежать, последовали примеру более смелого.

«Малолетки. То, что надо», – я оторвался от тени и направился к ним.

– Эй, вы там, мне не нужны проблемы.

Две ошалевшие морды высунулись из окон.

– Я могу простить вам стёкла, если поможете с ремонтом, – я прокашлялся. – Могу доплатить. У меня есть деньги.

Тот, что посмелее, вылез навстречу, играя обрезком трубы.

– Ты откуда свалился? – выплюнул в мою сторону гнусавый голос. – Головой ударился? Или у тебя там пуля застряла?

Остальные выбрались за ним.

– Спишь на ходу, лунатик? – раздался фальцет одного.

Дохляки. Чтобы покалечить меня, не хватит силёнок. То, что нужно.

– Я турист. Никого не знаю. Здесь в первый раз, – я постарался заикнуться и изобразить испуг. – Машина заглохла. У меня есть деньги. Мне не нужны проблемы.

Увидев начало его прыжка, я нажал на коммуникаторе участок экстренного вызова. Благо, что полиция метрах в тридцати отсюда. Не отреагировать на вызов юриста «МаКо» они не смогут, а местным бандитам (своим протеже) дадут уйти. Все останутся довольны.

Нападавший подскочил ближе и ударил без замаха. Мне оставалось лишь пропустить удар.

* * *

Я очнулся в больничной палате. Ничего не болело. Ощущался только бинт на голове.

«Мозг оперативника не пострадал», – так шутят в подобных случаях. На фоне белого потолка и стен маячили две фигуры. Я прищурился – врач в халате и шеф. Собственной персоной.

– Он проснулся, – сказал врач.

– Вижу, – ответил босс.

Я ощутил лёгкое давление на кистях рук и у ступней – там виднелись тёмно-бурые следы на коже. От стяжек, которыми обычно привязывают к койкам… особо буйных пациентов. Правда, самих стяжек не было видно.

Врач исчез из палаты, а шеф бесцеремонно подсел на койку соседнего больного. Тот был забинтовал с ног до головы и находился в отключке.

– Ты как?

– Что произошло, Леон?

– На тебя напали.

– Ничего не помню. Как я попал сюда?

Шеф нахмурился:

– Тебя нашли у сгоревшей машины. Если бы не полиция, они бы прикончили и тебя.

«И тебя…»

– Их поймали?

– Нет, – с честным видом сказал Леон.

Он принялся смотреть на меня тяжёлым взглядом, ожидая, что его молчание начнёт давить на меня, и я что-то «скажу». Но не вышло, я выдержал. Не выдержал шеф. Видимо, из-за нехватки времени и перегруза тем, чем ему стоило заняться. Он достал из кармана пиджака блокнот с ручкой и написал на чистом листе текст. Затем поднёс его к моим глазам.

«Есть изменения. Офис прокурора пойман на фабрикации улик. Твои показания уже не нужны. Я никогда не говорил следить за ними. Их делишки всплыли случайно. Забудь всё».

Значит, такова официальная версия. Наша версия правды. Шеф вырвал листок и сжёг его у меня на глазах с помощью зажигалки. Пепел выбросил в урну, а блокнот с ручкой вернул в карман.

– Поправляйся, – произнёс он вслух. – Я не могу допустить к работе сыскаря, если у него не всё в порядке с головой. Врач дал двое суток. Потом поговорим.

Он перевёл взгляд на столик, что стоял между койками. Там лежала бумажная книга с закладкой, принадлежавшая, видимо, соседу. Я её не помнил.

Леон поднял книгу и прочитал название: «Сияющий город».

– Эндрю Хаммонда… Возьми, полистай, – он положил книгу мне на койку. – Приводи в порядок мозги, – подмигнул и вышел из палаты.

Я вздохнул полной грудью, когда дверь за ним захлопнулась.

Что получается? «МаКо» подставила прокуратуру и копов? Вот это я понимаю – акулья хватка, ничего не скажешь. Шеф намекнул, что мне стоит всё забыть. Но я остаюсь как запасной вариант. Как туз в рукаве или… как неприметная пешка, на которую до поры до времени никто не обращает внимания и которой можно пожертвовать в нужный момент.

Большой свары не будет. Крах системы никому не нужен, проще перекупить, передавить, заставить… Это повод для перераспределения полномочий внутри системы. Все хотят контролировать её, а не разрушать. Она имеет ценность сама по себе. Так что мне остаётся продолжать работать, делая вид, что всё в порядке. Но ведь так было и раньше. Много ли изменилось? У тебя всегда была эта работа, где неплохо платили и многое спускали с рук. Тебя же устраивало подобное положение вещей?

На вопрос оказалось непросто ответить. На глаза попалась книга, брошенная шефом. Она открылась прямо на закладке.

Оказывается, сосед, мирно сопевший на соседней койке внутри «савана», дочитал до конца второй главы. Новая страница начиналась с трёх звездочек, которыми главы отделялись друг от друга. Я попробовал читать с того места…

«Сияющий город» оказался книгой со сложным сюжетом. В ней описывался мир, где «зло» не обязано проигрывать. Наоборот, оно постепенно побеждает. И побеждает тем, что исподволь меняет людей. Изнутри.

Мир, в который попадают «герои» произведения, невероятно враждебен, и ему невозможно сопротивляться. Зло «Сияющего города» это не человек или какая-то группа. Похоже, это сам мир.

Случилось так, что планета оказалась заражена последствиями глобальной войны и лавины техногенных аварий. Людям пришлось приспосабливаться к изменённой среде обитания.

Распространившиеся по земле химические яды влияли на нервную ткань человека, вызывая припадки и галлюцинации. Болезненные видения стали проклятием тех, кто пытался выжить на заражённых территориях. В их среде возникла группа учёных с целью разработки антидотов – специальных веществ, блокирующих действие галлюциногенной среды.

Они справедливо рассудили, что клин вышибается клином. Те, кто смог это принять, получили возможность вернуться в родные места. Они начали строить новый город. Современный, с высокими зданиями, что тянутся к небу. Город, наполненный бликами ночной иллюминации и никогда не засыпающий – город, каким он должен был стать в воображении людей.

Однако под его новым ярусом всё равно оставалось другое – мир сумрака и узких переулков, чуть подсвеченных неоном, мир тёмного прошлого. Именно там концентрировалась большая часть химии, что разносилась дождями и пылью. Тех, кто не мог или не хотел покинуть наиболее заражённые места, брезгливо называли специалами.

«Боль делает сильнее», – любил повторять условный антагонист книги.

«Искра сияет в темноте», – полагал условный протагонист.

Если подумать, то обе фразы об одном и том же. Разница между как бы положительными и как бы отрицательными героями исчезала. Жестокость мира, его правила, уравнивали всех. Это не говорилось прямо. Это шептала атмосфера нуара: глаза «героев» озарялись внутренним светом лишь в темноте.

Нуар пропитывал каждую строчку, каждый оттенок мысли и ощущений. Это блики исчезающего света, неясные отражения на поверхности воды, силуэты, проступающие в дымчатом стекле. Это когда за окном идёт бесконечный дождь, и кажется, что его шёпот проникает внутрь. Дождь обязателен. Ведь его капли скрывают слезы, и даже самый прожжённый циник имеет шанс на незаметное мгновение слабости. Персонажи растворяются в окружающем сумраке, и в нём виден лишь слабый блеск чьих-то глаз.

Или не виден. Тот, для кого это важно, поймёт, в чём дело. Сумрак делает едва заметное явным, подчёркивает искру, что тлеет в глубине чёрствой, присыпанной пеплом, души «героя». Нуар это странный мир, в нём даже оставлено немного места для надежды. Но ведь ей и не надо большего… А где-то ближе к концу случайно брошенное слово, мелькнувшая искра человечности, может искупить многое. Или не может – если режиссёр сумел выдержать стиль.

Женщины в мире нуара много курят. Потому что клубы сизого дыма, обнимающие затемнённый женский профиль, невероятно красивы. Потому что женщины в мире нуара внутренне свободны. Это они управляют мужчинами. Зато тем перепадает большая часть выпивки, раздумий и сомнений. Они будто ждут, чтобы их предала роковая женщина, ведь это тоже будет красиво – как вполне художественный вариант известной забавы паучков «чёрная вдова».

Мужчины томятся в ожидании своей участи, коротая время за рюмкой коньяка, играя зажигалкой и барабаном револьвера. Хрустальные грани играют отблесками света, а на дне рюмки прячется последний глоток, от которого, по сценарию, должно стать чуть легче. Или не должно.

В «Сияющем городе» есть много мест, где свет не гаснет. Например, дорогие рестораны и казино. Но настоящим мужчинам там душно. Пропустить стаканчик, выдержать ядовитый женский взгляд – и на тёмную влажную улицу. Множество бликов ослепляет, в них так легко спрятать правду, а блеск в глазах может оказаться оптическим обманом.

Лишь наедине с собственным отражением, или когда полоски теней от жалюзи падают на лицо, персонаж готов высказать самое сокровенное. Даже если это женщина.

Особая роль в «Сияющем городе» отводилась воде. Она была по-настоящему многолика. Вода это стихия, иррациональное, непостижимое, неизбежное. Вода пропитывала весь город – от вечерних улиц и причалов до женских глаз…

Когда я закрыл книгу, передо мной возникла белая стена больничной палаты. Я вернул на место закладку и положил книгу на место. Вздохнул. Сосед всё так же сопел.

«Два дня. Врач дал два дня… Проклятье», – попытка представить себя на месте перебинтованного и залеченного соседа привела к тому, что мне захотелось убежать.

Я пошевелился, проверяя, в порядке ли тело. Боли нет. Только лёгкое головокружение. В столике рядом с койкой обнаружилась свёрнутая одежда и содержимое карманов. Всё, кроме оружия.

«Лучше проваляться дома, чем здесь», – я поднялся на ноги и оделся.

Неожиданно в палату вошла медсестра:

– Куда вы? Виктор Рулёв? Вам показано…

– Нет. Я только вернулся за вещами. Рулёв это он, – я кивнул в сторону мумифицированного соседа.

– Вас выписали? В журнале не было пометок.

– На прошлой неделе. Я тут забыл вещи. Спасибо.

– За книгой тоже вернётесь?

– Она… не моя. Спасибо.

Медсестра неуверенно покосилась на мою смятую койку. Я, не медля, юркнул за дверь. Всего хорошего… А ничего так получилось? Красиво. Знание сюжетов старых фильмов и книг облегчает жизнь.

Я сел в такси и назвал домашний адрес.

Неужели выдался шанс нормально поспать? Грех его не использовать. Так что вперёд. Домой…

Вид из окна такси немного озадачивал. В городе оказалось неожиданно тепло, пришлось изловчиться и снять плащ. Погода со времени посещения городского кладбища радикально улучшилась. Между зданиями не бушевали ветры. Спинер не носило по дороге из стороны в сторону. Да и вообще машин на трассах прибавилось, на линиях появились магнитные вагончики общественного транспорта, движение которого ограничивалось при штормовых предупреждениях. На пешеходные мостики высыпали люди. Было хорошо видно, что пешеходы без зонтов. Даже дождь прекратился – на стёклах такси не плясали привычные блики в разводах воды. Неужели системы климата починили? Прям враз, по всему городу?

Автопилот выглядел невозмутимо. Он же робот, в конце концов. Ему плевать. Мои размышления прервал звонок Леона.

– Хватило сил сбежать из больницы? – спросила голограмма.

– Так получилось, – промычал я.

– Тогда давай на работу.

Не дав времени на сочинение отговорки, Леон исчез. Вместо его наглой голограммы взору предстал вид города, оживающего после шторма. Передвигаться по наземной трассе стало невозможно из-за пробок, поэтому я ещё раз заплатил автопилоту и приказал подняться на предельную высоту. Сообщил адрес работы. Железка кивнула в ответ.

Совершив несколько вертикальных манёвров, пару раз постояв в очереди на набор высоты, мы взмыли в небо. Да так резво, что у меня закружилась голова, и я на какое-то время закрыл глаза…

Первое, что я увидел на фоне синего безоблачного горизонта – Аркология.[48] Исполинское здание, объединяющее в себе производственные и жилые зоны. На фоне заурядного пейзажа оно казалось кораблём, плывущим среди невысоких волн.

Это было необычное место. Оно представляло собой гетто, где проводился сложный социально-технический эксперимент. Там могли «жить» только роботы.

Я заметил, что автопилот равнодушен к виду гетто и осматривает другие участки Парижа-3.

Каким он видел наш город? У него в голове платы и схемы. Он видит ими, упорядочивая окружающий хаос в прямых углах, где сходятся потоки световых и электронных сигналов.

Я бросил взгляд за окно и попытался представить себе город его глазами…

Мы как раз пролетали над деловым кварталом, что был застроен похожими друг на друга небоскрёбами. Пространство делилось ими на симметричные фигуры. Участки платформы, проплывающие перед глазами, оказывались невероятно похожими друг на друга, а сам квартал напоминал электронно-оптическую микросхему. Странным образом я будто видел сцену из первых глав книги – где изображался верхний этаж «Сияющего города».

Под нами проплывали ровные ряды крыш небоскрёбов, и между ними текли струи света, многослойные аэропотоки. Они оживлялись снятым запретом на движение личного транспорта. Резкая смена погоды позволила людям вывезти из гаражей спинеры, и теперь они сновали в струе грузовых машин, оборудованных проблесковыми маячками.

Полуденный воздух был оптически чист. Солнце светило так, что неон рекламных вывесок казался непривычно тусклым. Он меркнул в солнечных бликах, что отражались в стеклянных панелях зданий. Блики сливались в замкнутые контуры, а по периметру невероятно похожих друг на друга прямоугольников стен плясали ритмы солнечных зайчиков и отблесков. Голубое небо было свободным от облаков.

Балконы и смотровые вышки наполнились людьми. И неудивительно. Сейчас самое время, чтобы они появились. Полдень – у большинства обеденный перерыв. Выдалась возможность прогуляться по верхнему городу под чистым небом, с которого больше не падает дождь. Ощущать это наяву, а не в Облаке, было непривычно.

Людские толпы, разноцветная гудящая масса, просматривалась до самого горизонта. К середине рабочего дня город набрал большую инерцию движения, которую не смог сбить даже обеденный перерыв.

Грузовой транспорт, многотонные беспилотные махины, продолжали сновать между этажами высотных офисных зданий. Этажи города, огромные железобетонные платформы, пестрели от двигающихся теней, от машин и человеческих фигур. У меня получалось рассмотреть их, настолько оптически прозрачным был воздух.

Из-за обилия транспорта вертикальные транспортные каналы мало просматривались. Сквозь ближайший поток машин виднелись элементы только одного нижележащего этажа.

Пространство между платформами разрезалось группами висящих в воздухе пешеходных мостов, напоминающих тонкие нити. Теперь они пришлись как нельзя кстати, ведь над головой висело чистое летнее небо.

Высоченные громады зданий тянулись к тёплому небосводу, молча и величественно. Снаружи сновали миниатюрные и шустрые летательные аппараты, разносчики готовых обедов, посылок и печатной корреспонденции. Улицы гудели приятно и привычно для городского человека.

В боковом стекле показался жилой сектор верхнего уровня, туристическая витрина города. Мне повезло увидеть впечатляющий момент, когда здания меняют форму.

Геометрия стен, окон и мобильных панелей необратимо изменилась, став неузнаваемой. Этажи сдвинулись относительно друг друга, и дома, устроенные по принципу конструктора, ощетинились подвижными углами. Здания, сложенные из вращающихся блоков, оживили само пространство и заполнили его движением.

По стене ближайшего небоскрёба прошла волна. Этажи продолжали вращаться, деформируя здание. На какое-то мгновение дом стал похожим на огромный, нереальный винт. Между корпусами соседних сорокаэтажных близнецов, принимавших форму парусов, оборачивалась огромная смотровая площадка Саурона. Линзообразное здание, облицованное солнечными панелями, вращалось, подстраиваясь под лучи светила.

С высоты полета спинера картина выглядела ещё более захватывающей, чем изнутри квартала… Где-то внизу, должно быть, находился тот потерянный робот. Однако разглядеть его среди меняющих форму зданий оказалось нереально.

Нашёл ли он себя? Спрашивает ли случайных прохожих, в чём его цель и каков серийный номер? Внезапно меня посетила догадка. Он там как развлечение для туристов, для неведомых ему зрителей. Лишний повод улыбнуться. Вот и всё. Он только создаёт впечатление разумного мыслящего существа. Его цель в том, чтобы спрашивать о ней. Нет смысла его чинить. Он и так исправен, без загрузочного диска и слепка электронной души. Он игрушка. У него лишь имитация разума и свободы воли.

Машина заложила неожиданно крутой вираж. Такой, что я ударился скулой о боковое стекло и потом долго потирал её.

* * *

С шефом мы встретились у стойки, за которой сидела секретарша. В свой кабинет он меня не повёл, и разговор состоялся в приёмной. Он только попросил закрыть дверь в коридор.

Леон сказал, что второстепенные дела, которыми я занимался, больше не интересуют контору. К ним можно вернуться позже. Все силы сейчас брошены против прокурорских. Что ж, нам же легче.

Наша контора провела анализ подозрительных дел, которые вели люди, работавшие на прокурора. Основные выводы сделаны. Однако остался ряд мелких дел, которые также обладают признаками фальсификаций, но не попадают в чёткий ствол выводов.

Таким образом, моя новая задача заключалась в том, чтобы ознакомиться с делами и доложить шефу соображения. Леон что-то шепнул на ухо Майе и удалился в личный кабинет. Я уже хотел выходить, как она остановила меня:

– Не убегай далеко. Дела в бумажных папках.

Майа извлекла из-под стойки кипу бумаг и вручила мне. Я посмотрел на закрывшуюся за шефом дверь… Вот и первая странность – мелкие второстепенные дела не ведутся на бумаге. Высшая степень секретности не для них. Обычную уголовку фиксируют в электронном виде для упрощения документооборота.

Шеф оставил секретарше, административному работнику, следственные документы. Очевидно, от неё у Леона секретов не было. Что, скорее, неплохо. Если бы мы друг другу совсем не доверяли, то «МаКо» давно бы потонула и была съедена селёдками.

Я вернулся к себе в кабинет – первый попавшийся оказался незанят – и сразу приказал закрыть жалюзи. Сидеть при свете солнца было непривычно. Когда света слишком много, он бьёт по глазам и мутит голову. Я вновь погрузился в приятный сумрак, положил документы на стол, плащ бросил на спинку кресла и сам развалился в нём.

Прежде всего, стоило выкурить сигарету. Табачный дым действует в подобных случаях лучше всего. А вот пить не надо. Не к чему.

Я включил настольную лампу и взялся за изучение дел…

На первый взгляд они казались совершенно не связанными друг с другом. Разное время, география. Цели. Таких дел сейчас множество. Единственное, что проходило красной нитью сквозь попавшие ко мне дела – особенности почерка хакера. Впервые он проявил себя в комичной ситуации, взломав кофемат. Изменение рецептуры напитка привело к нескольким случаям галлюцинаций и расстройств психики у девяти клиентов. Кофемат починили только после несчастного случая, когда не выдержавший видений человек спрыгнул в вертикальный канал. Хакера не нашли.

Второй зафиксированный случай произошёл после взлома робота-грузчика на одном из периферийных складов «МаКо». Роботу отключили протоколы безопасности, в результате чего несколько рабочих получили увечья. Опять же, злоумышленник сработал чисто. Разве что оставил след от уникальной (самодельной) программы взлома, где главная роль могла отводиться не её буквальному тексту, а структурам строчек. Как и в прошлом случае, на месте преступления остались отрывки безобидного бессмысленного текста, в котором повторялись определённые фрагменты.

Затем последовал более серьёзный случай. Магнитный поезд протаранил остановку. Множество жертв. Следственная группа не квалифицировала случившееся как теракт. Судя по их выводам – имел место программный сбой, факт взлома не был доказан. Видимо, хакер к тому моменту поднаторел.

Почему именно хакер? Потому что в деле сохранилась докладная записка группы экспертов, которые обнаружили в программах поезда странные искажения. Если смотреть на их буквальное значение, то они читались не так, как те, что обнаруживались в предыдущих делах. Однако структура строчек была похожей. Мнение экспертов заключалось в том, что вредоносность кодировалась структурой, а не цифрами. Вновь проявилась уникальность почерка.

Затем хакер дотянулся до навигационных спутниковых систем, вызвав столкновение двух воздушных судов. Причём не то чтобы дело было закрыто… скорее, спущено на тормозах. Или отложено до лучших времён, не попав под квалификацию теракта.

Далее. Почерк преступника повторился в другой странной истории. Помнится, наша контора выполняла заказ по работе с прессой, стараясь не допустить того, чтобы она раздула скандал. Роботы-судьи вынесли неправомерное решение по очевидному пустяковому делу. Двое уважаемых опытных адвокатов, пытавшихся оспорить его, погибли при невыясненных обстоятельствах. Снова следы взлома роботов.

Кто он? Одиночка? Профессионал? Дела выглядели так, будто некто хочет показать… насколько незащищены линии искусственного интеллекта… и дискредитировать его – убив «руками» машин множество ни в чём не повинных людей. С другой стороны, смерть адвокатов вряд ли была случайной. Убийства – если они имели место – выполнены на высоком уровне. Роботы настолько чисто пока не работают. Значит, хакер работал в хорошо организованной группе. И мог быть только исполнителем, а не «боссом».

Я ещё раз пролистал бумаги, чтобы проверить, нет ли среди них материалов, связанных с «Эль-Фаллуджей». Или, в более широком смысле, с арабским миром. Но ничего подобного не нашлось.

Нашлось кое-что другое. Та подстава с курьером… Оказывается, её звали Рей. В переводе с английского «Луч». Имя настоящее, данное реальными родителями. Фамилия, скорее, французская. Или валонская.

«Один из родителей был англоговорящим эмигрантом» – я листал материалы дела. Мать. Обычно она и даёт имя. Казалось, что Рей в этой сложной интриге выглядела персонажем, оставленным «про запас». Её роль не была до конца сыграна.

Её пытались привязать к общей канве через подделки школьных образовательных чипов, куда вшивался заражённый курс истории. Вредоносные коды обнаружились в её электронной книге. Их структура напоминала те, что были выявлены в предыдущих делах по авариям. Пожалуй, почерк хакера был единственным фактом, что можно было бы предъявить.

При этом Рей почему-то с самого начала держали не в прокурорской кутузке, а в нашей… Занятно. Прокуроры хотели в тёмную использовать «МаКо»? Подставить нас? Скорее и то, и другое, по порядку. Вначале использовать, потом подсветить меня, а следом и всю «МаКо»…

Или наоборот, мы сыграли на опережение и взяли Рей «под опеку»?

Я вновь закурил. Картинка, не смотря на то, что мне отрывалось всё больше информации, не складывалась.

Неоднозначность ситуации подталкивала к формированию вывода более высокого порядка. Если заговор реален, то он может быть в какой-то мере подконтролен властям.

Стоп. Но каким властям? Список членов ложи ставит под удар ключевых чиновников. Расследование «МаКо» бросает тень на прокуратору и полицию. А моё «посвящение» в братья ставит под удар саму «МаКо».

А если эта ложа фальшивая? Если она создана для провокации? Всё слишком запутано. Какая-то непонятная возня. Борьба непонятно кого неизвестно с кем.

То, что я прочитал в делах – только маленький кусочек. Наверняка есть материалы по террористам и наркомафии, укладывающиеся в общую канву. На того, кого удастся выставить виновным, повесят и расстрел демонстрации, и обвинение в провокации ответного террора со стороны мусульман. И много чего ещё.

Я не выдержал и потянулся в ящик стола. Там обнаружилась бутылка. Плеснув в стакан виски, я попробовал взглянуть на рассыпающуюся картинку с ещё более высокого уровня. Вывод напрашивался сам собой… Мне было трудно примириться с собственной мыслью, поскольку она резонировала с тем, что пытался внушить ДеКлер.

Мы уже не знаем, кто нами управляет.

Возможно, на самом верху кто-то совершенно бездушный, и он хочет, чтобы мы стали такими же. Механизмами. Куклами.

Или это уже случилось? Но когда? И почему мы не заметили?

Мне было не по себе от осознания того, куда меня завёл путь Эрасмуссена. А ведь парень мог вполне повеситься сам.

Слова из его предсмертной записки описывали мою текущую ситуацию: «Когда-то очень давно я знал врага в лицо. Но больше не вижу его. Он будто повсюду. Вокруг. Это кто-то из знакомых? Я сам? Или что-то совсем другое?»

Потом он написал, что выхода нет. И повесился.

* * *

Шеф сам зашёл ко мне. Я высказал свои сомнения насчёт связи просмотренных дел. Леон, как показалось, остался доволен моей работой. И в то же время не покидало ощущение, что шеф уже знал то, что я ему сообщил. Получается, он проверял меня.

– Мне понадобился свежий, не замыленный взгляд, – сказал Леон.

То есть я прошёл какую-то хитрую проверку, смысла которой не вполне уловил. Тест на лояльность или глупость. Или что-то среднее между ними.

– Как ты понимаешь… – продолжил он. – Налей-ка мне стаканчик, а то она держит меня на одном кофе.

Я разлил виски по двум стаканам, мы выпили и закурили.

– Все так запутано, Вик… Пришлось отстранить кое-кого из наших сотрудников.

– Кого?

– Тебе не стоит знать.

– А что стоит?

Лео пожал плечами:

– Хороший вопрос. У нас тут сидит ещё один историк. Но не самостийный. Этот из настоящих. Породистый. Есть подозрение, что он связан с подделкой образовательных чипов. С материалами по делу ты знаком.

– Там их совсем чуть-чуть.

– И тем не менее. Когда на папке стоит номер – это уже дело. Неважно сколько в ней листов, всегда можно доложить, в случае нехватки объёма… Так вот. Выясни его роль. Скоро закончится срок ареста, поэтому я бы советовал… отправиться к нему прямо сейчас.

Последние слова шефа прозвучали странновато – будто мне посоветовали «отправиться на приём». Пока ещё есть время. Я ощущал себя жертвенным животным, окружённым подозрительной заботой.

Шеф остался докуривать у меня в кабинете – возможно, опасаясь с сигаретой в зубах попадать на глаза своей Майе. Я же отнёс ей кипу с просмотренными делами. Она, поморщилась, ощутив запах алкоголя, когда я склонился к стойке.

«М-да…» – я побыстрее выскользнул в коридор. С собой захватил лишь дело о подделке образовательных чипов… с материалами по Рей.

Я миновал все уровни нашей тюряги, пока не добрался до самой охраняемой части. На посту у меня проверили документы – какие только смогли, коммуникатор, отпечатки пальцев и рисунок сетчатки глаза. Мне было почти смешно: я словно шёл на приём к главному боссу своей корпорации, которого охраняют строже всех.

Камера, которая мне открылась, оказалась сродни люксовому номеру дорогого отеля. Несколько настоящих полноразмерных комнат, роскошная мебель, шикарные люстры, климат-контроль, средства связи, персональный компьютер и телевизор во всю стену. В проёме одной из дверей внутри «камеры» можно было заметить деревянную обивку стен помещения, из которого валил пар и доносились звуки льющейся воды. Не иначе как банька?

Из комнаты напротив неё вынырнул ДеКлер, закутанный в банный халат. Я едва не прыснул от смеха, хотя и понимал, что это не смешно.

– Выпьете? – он кивнул в сторону мини-бара у стола с компьютером и проследовал в ванную комнату, выключил там воду и выглянул наружу, вытирая мокрую голову полотенцем. – Да вы присаживайтесь.

Я сел в одно из двух кресел, стоявших у «окна». Положил дело Рей на небольшой столик перед креслами.

– Как мои апартаменты? – донеслось из-за спины.

– Решётки портят вид.

– А в целом, он не плох. Стела Вернадского[49], видите? – он плюхнулся в кресло рядом, взял со столика сигарету и закурил. – Знал бы он, куда мы зайдём под его лозунгами… Если бы окно было шире, мы бы увидели стелу Циолковского[50]… Кстати, оба имели связи с международным еврейством.

– Что? При чём здесь… Разве сейчас этому придают значение?

– «Это» произносят по-другому. «Люди мира». Особый сорт, который понимает толк в банковском деле, в науке и искусстве. Собственно, это их ноу-хау, способ стирания границ между странами. Моя семья многому научилась у них.

Пьер замолчал и предложил мне сигарету, а я не отказался.

– Вы Пьер ДеКлер?

Здесь он рассмеялся:

– Да бросьте!.. Мы можем говорить абсолютно спокойно. Лео не просто так прислал вас ко мне.

«Лео»… Чёртов Лео.

Я затянулся и начал понемногу понимать, в чём дело. Более-менее, не вдаваясь в детали. Непостижимым и, в какой-то мере, неожиданным для всех образом возникла ситуация, которую каждая из сторон могла использовать в своих интересах. Однако пока что им кое-чего не хватало. Интересно, чего… Любопытно – кто кого использовал в большей степени.

Я решил, что сейчас будет лучше помолчать. Тем более что Пьер находился в хорошем расположении духа и был не прочь поболтать.

– Поймите, серьёзные игроки в любом случае не пострадают. А то, что я нахожусь здесь, – он покачал головой, – так даже безопаснее. Я как бы выпал из игры, и больше не при делах. У вас ситуация другая. Так вы выпьете?

Он встал, и я кивнул ему вслед. Было слышно, как ДеКлер открыл дверцу бара.

– У меня тут, в основном, вино… Из того, что покрепче, только скотч.

– Давайте.

– Плюс, был ещё американский… – он сделал паузу, – «бурбон»… но мы его уже прихлопнули.

С кем? Не иначе как с нашим общим знакомым Лео.

Он налил по стаканчику, и мы выпили. Развалились в креслах, глядя в ясное небо.

– Главное это список. Он хранится в надёжном месте. Немногие видели его. Ещё мало кто знает, какие именно там фамилии.

– Вы хотите сказать…

– Да, ваша фамилия там. Вы участник… нашего досточтимого собрания. Так что здесь все свои, – он хохотнул. – Но список может и не всплыть, или всплыть по частям… Вы же умный человек. Плюс, умеете терпеть боль, держать удар… Но, к сожалению, не все таковы. В деле оказались замешаны случайные, невиновные люди.

Он немного помолчал, затем повернул голову в мою сторону:

– Тебя, что, ни разу не мучила совесть?

Я постарался ответить ему как можно более твёрдым взглядом:

– По какому поводу?

– Ты знаешь, – он указал рукой на дело курьера, лежавшее на столике. – Ты сфабриковал улики. Её звали Рей.

– Я знаю.

– Славно. Славно. Ей грозит пожизненное. Если привяжут к делу сильнее, то смертная казнь. Разве ты не думал об этом?.. Что, ни разу?

Мне не удалось выдержать взгляда, и я вновь уставился на стелу Вернадского.

Хоть что-то прояснилось… Француз давил туда же, куда и моя «ангел». Они оба хотели, чтобы я попался на крючок, который назывался Рей. Только ангелочек говорила о моей душе, а этот – о совести. Они думают, будто у меня есть то или другое. Спасибо за высокую оценку.

Кстати, галлюцинация давненько не попадалась на глаза. Вероятно, потому, что это уже не нужно. Или из-за того, что выбрался из запоя?

– Ты чего-то хочешь от меня, – выдохнул я перед собой, постаравшись показать подавленность в голосе.

– А – а… – довольно протянул француз. – Симпатии. Привязанность. Как я люблю их. Они делают вас управляемыми… Представь, что было бы, освободись вы от них. Сверхлюди? Полубоги? Нирвана? Нет. Вы бы погрузились в анархию и саморазрушительные войны. В этот век грань легко не заметить… В учебниках написано, что ранние люди жили в золотом веке, без войн и рабства. Но заря человечества не повторится, она рискует превратиться в закат, – он выпустил в стелу Вернадского струйку дыма. – Вы ступили в чужие земли и потеряли ориентиры. Как остаться самими собой? Вернуться к старым предрассудкам? Ну, если человечность, нравственность, частная собственность, относятся к ним, то – да. Мы, – Пьер бросил короткий взгляд в мою сторону, – как поводыри, ведущие не к свету, а сквозь свет. Если подумать, для вас же лучше. Большинство не способно выдержать сияния. Оно способно выжечь глаза.

– Но не твои?

Он недоуменно посмотрел на меня:

– Тебе нужно увидеть это. Время ещё есть.

– Куда? – мне оставалось лишь пошутить. – Это скажет Лео или сразу ты?

– Ну, да ладно. С этим чуть позже. Отнесись к поездке как ответной услуге.

Я понимал, что только теперь, после стольких лет работы, познакомился со своим настоящим боссом:

– Что мне делать?

– Эрасмуссен. Помнишь его? Он кое-что готовил для меня. Одну работу. И не доделал. Перегорел… Придётся самому засучить рукава. Но материалы оказались у тебя. Электронные книги. Ты их просматривал?

Я кивнул, кажется, начиная понимать, зачем я им понадобился. Я вляпался в дело с Эрасмуссеном и успел увидеть достаточно. А когда сотрудник уже «нагружен», рациональнее всего отработать его по полной. До конца. Чтобы не было жалко списать.

Тогда что делать? Бежать? Но в городе не скрыться. Вне его затопленные земли. Не выжить.

– Он работал по особой методике, – продолжал Пьер, – выискивая исторические параллели. Вся масса времени, от первых письменных источников до конца двадцатого века. Эрасмуссен не был лишён… гениальности, а это тяжёлое бремя. Почему ты так смотришь на меня?

– Н-ничего, просто… Зачем вам это… сейчас?

Он налил ещё по стаканчику и сказал:

– Очень хорошо, что ты не понимаешь, – он протянул ко мне свой стаканчик, чтобы чокнуться. – Поздравляю. Я проведу тебя сквозь свет. Если не возражаешь.

Через полчаса я вернул ему книги, и Пьер поблагодарил меня, а в качестве ответной дружеской услуги назвал один адрес. Адрес Аркологии. И посоветовал идти туда не по прямой, а через район, находившийся под гетто – через китайские кварталы. По его словам, впечатление будет полнее.

Из разговора я вынес ещё одно. ДеКлер обмолвился, что они с Эрасмуссеном не успели отработать вариант секты на основе «подправленного» буддизма. Из-за нехватки времени они остановились на создании идеологии псевдоязыческих сект. Однако в буддизме, который проник на запад, тоже были полезные бонусы. Отрицание прогресса, повиновение карме и стихийным непостижимым силам, запрет на сопротивление, установка на создание общин, замкнутых внутри себя…

Похоже, он сказал то, что думал на самом деле. Я увидел, что Пьер верит в свои слова. Верит в их правоту. Даже не так. В их истинность.

И это, скорее, было хорошо для меня. Если убедить его в том, что я по-настоящему Поверил, то появиться шанс выжить. Стать тем, кем мог стать Эрасмуссен, вряд ли получится. Но не превратиться в мертвеца – вполне возможно.

Нужно было притвориться, будто слова ДеКлера заставили меня задуматься. А ещё лучше – обнаружить в себе то, о чём говорили ангел и француз. Совесть, человечность. Душа. Хоть немного. Хорошо, что когда перед человеком встаёт перспектива сгинуть, в нём просыпается не самый плохой актёр.

Мне даже подумалось, что одеть себе на шею крестик с распятым ангелом будет хорошей идеей.

* * *

Я сел в фирменное такси «МаКо» и сообщил водителю адрес. Спортивного вида парень в строгом костюме наверняка состоял в службе безопасности. Не в нашем юр. отделе, поскольку я его не помнил.

Однако водитель и так знал, куда меня везти. Он только уточнил, хочу ли я начать путь с самого нижнего уровня китайских кварталов. В ответ я пожал плечами. Что это означало? Трудно сказать. Просто хотелось иметь побольше времени – чтобы подумать, как избежать ошибки.

Ещё хотелось домой. Я так давно не был там. Сколько раз машина уже подъезжала к нему, как меня останавливала голограмма шефа и разворачивала обратно. Интересно, как там Эспер? Наверное, сбежала из дома. Ведь я сам дал ей свободу перемещения по Облаку. Так что она может быть где угодно. И дома меня никто не ждёт. Разве что та азиатка с электронного плаката, да моё курящее отражение…

Используя проблесковый маячок, мы пронеслись через половину города, и очутились едва ли не в самом низу. Но возможно, я просто вздремнул – незаметно для себя.

– Вас ждут у входа 103-С Аркологии. Вас узнают, – сообщил водитель через опущенное стекло. Тонированное окно закрылось, и машина исчезла из поля зрения. Я остался стоять среди луж, глядя на собственное отражение, маячившее на их поверхности.

Вторым, на что упал мой взгляд, был использованный шприц, который лежал на дне лужи. Над ним, на поверхности грязной воды, сверкали неясные огоньки. Встроенная в шприц реклама продолжала работать.

Затем меня толкнули в плечо.

– Туи бу тзии[51], – промурлыкала китаянка, вышедшая из-за моей спины. Надо полагать, «извините». Она едва взглянула на меня, поскольку пыталась одновременно смотреть под ноги, обходя лужи, и общаться с интерфейсом голографических очков.

– Ничего, – ответил я, и китаянка проследовала дальше. Она производила впечатление человека, случайно попавшего сюда. Красивая сумочка и шляпка. Платье со смелым вырезом. Туфли с высокими каблуками. Ещё я заметил, что на голограмме очков горела карта района. Возможно, женщина хотела выбраться отсюда. Мне следовало увязаться за ней, а заодно и набраться нужных впечатлений. Сделать вид, что набрался их.

Я двинулся вперёд, поглядывая по сторонам. На глаза попался небольшой буддийский храм. По его периметру стоял невысокий заборчик, мешавший проникновению внутрь воды из луж. Вода всё же просачивалась за периметр, поэтому по углам здания находились насосы, откачивающие влагу. Звуки работающих насосов странным образом вписывались в ритмы буддийских молитв, которые доносились из здания. Ко входу в храм подходили всё новые паломники.

Пройдя дальше, мы наткнулись на ещё более удивительную картину.

По улице, рядом с относительно приличными спинерами, ездили велорикши, а в одном из переулков показалась повозка с запряжённым осликом. В ней темнел груз. Зелень и овощи.

Из следующего переулка донеслось хрюканье поросят и кудахтанье кур. Самих животных не было видно. Их прятали внутри хижин. Теневая экономика. Местный уклад, независимый от того, что наверху.

Они могут жить абсолютно без связи с нами, внутри своих традиций. Замкнуто. Вроде бы в одном с нами месте, но в разное время. Параллельно. Мы не нужны им, а они – нам.

Не так далеко, совершенно без перехода, начиналась местная цивилизация. Улица плавно превратилась в довольно уютное место. Вдоль неё горели красные китайские фонари со свечами внутри. Везде – на деревянных стенах домов, на черепичных пагода-образных крышах, на свисающих с открытых веранд циновках – встречались изображения и статуэтки традиционных драконов. Можно было заметить, что местные очень любят своих драконов, которых набирался приличный выводок.

Завершала впечатление китайская музыка, в которой трудно уловить исчезающий, постоянно меняющийся мотив. Она лилась непонятно откуда. Из окон домов или кафе.

Возможно, она шла отовсюду. Обилие деревянных конструкций позволяло использовать их в качестве резонирующего источника звуков.

Из громкоговорителя, установленного у небольшого и симпатичного торгового центра, доносился мурлыкающий голос дикторши. Мне даже захотелось зайти внутрь, однако я продолжил следовать за фигуркой толкнувшей меня девушки.

Туи бу тзи… Надо запомнить.

В качестве мелких штрихов к картине китайского квартала добавлялись свисающие с крыш и редких деревьев металлические побрякушки, да цепочки с изображениями мифических животных и буддийских божеств. Их постоянное движение на ветру оживляло улицу. К такому же эффекту приводило обилие красного и золотого цветов, которые просто обожались местными. Воздух заполнялся запахом и дымом от тлеющих ароматических палочек.

Мы вышли на небольшой горбатый мост, над которым была растянута гирлянда золотистых лампочек явно кустарной сборки. Надо сказать, местная иллюминация мне нравилась гораздо больше, чем та, что в верхнем городе. Здесь… всё имело меньший масштаб, который мог удерживаться в человеческом внимании. Китаянка задержалась на мосту, посмотрев вдаль, на лежащий внизу район трущоб. Я последовал её примеру. Мы смотрели вдаль, и наши взгляды проходили сквозь развешанную вдоль моста рыбацкую сеть. Сквозь её ячейки.

Под воздушными завесами, что не пропускали рвущиеся снизу запахи, были видны многочисленные канавы, заполненные мутной водой. Насколько помню, именно в таких выращивали рис.

Не ожидал увидеть подобное в нашем мегаполисе. Со скидкой на то, в какой мере он «наш», конечно.

Область внизу разрезалась водяными каналами на прямоугольники и квадраты, по берегам которых стояли откровенно трухлявые хижины. Похоже, сюда стекались стоки со всего города.

Запаха я не чувствовал, но мне казалось, что тот вот-вот прорвётся в мозг. По дурно выглядевшей реке плавали старые лодчонки, а их кормчие не носили дыхательных масок. В воде то и дело появлялись круги. Рыбаки бросали в воду сети. Пангасиус или телапия?

Всеядная вездесущая телапия. Надо же, а когда-то я любил эту рыбу… Но после того как один знакомый рассказал, где её выращивают, постарался забыть о ней. Теперь увидел местный рыбхоз своими глазами. Брр…

По другую сторону моста открывалась похожая картина, но над ней нависала огромная металлическая сеть. Было трудно отделаться от впечатления, что весь район попался в неё.

Мы пошли дальше и свернули в гораздо менее приятное место. Улочки стали уже, и их уже нельзя было отличить от переулков и подворотен.

Грязные дворы соседствовали с чистыми. Внутри наиболее ухоженных даже горели свечи в чашечках, расставленных на полу, и тлели ароматические палочки у окон.

Вот из одного двора пара крепких китайцев вывела третьего, еле стоящего на ногах. Его отконвоировали в соседнюю подворотню, чтобы угостить аккуратными тумаками. Без жестокости, в пределах приличия.

Смешанный патруль, состоявший из двух полицейских и робота, проходивший мимо, сделал вид, что ничего не заметил. Как и мы все.

Рано или поздно к подобному привыкаешь. Куда ни посмотри, на втором плане всегда происходит нечто неприличное или незаконное. Кто-то рисует граффити, отбирает дневную выручку у профессионального бездомного, идёт в подпольный наркобар, чтобы развеяться или забыться. Бесконечное криминальное кино, которое невозможно выключить.

Глядя на выкрошенную плитку и кирпичи, на самодельные блоки из глины и грязи, складывающиеся в дома, видя зеленоватые стены, покрытые мхом или водорослями, ты постепенно понимаешь, что это неизбежность. Это наша реальность. Человеческая реальность. Восточные календари, где время замыкается на себя в круговом движении. Оборванные плакаты. Мотающиеся по улицам распоротые пустые пакеты, обрывки газет со старыми датами. Переполненные мусорные контейнеры. Терзаемые сквозняками влажные циновки и откровенное тряпьё…

Мы приблизились к неожиданно высокому зданию европейского вида, какие тут практически не встречались, и прошли сквозь него. Даже не заходя на первый этаж, а следуя сквозь оголённый фундамент, в котором был вырублен узкий проход.

Выйдя на улицу, китаянка остановилась, обернулась ко мне и сделала небольшой поклон. Оказывается, её наняли, чтобы вести меня.

Я поначалу опешил, но затем ответил ей, а она указала на лифт, шахта которого начиналась у стены здания. Я зашёл в него, она проследила за тем, чтобы я нажал на кнопку, и исчезла в тёмном переулке.

Лифт понёс наверх – а перед глазами разрасталась картина местности, по которой мы недавно шли.

Перед ними мелькнул серый материал перекрытия и следующий уровень. Более приличное место, которое обычно подразумевается под «китайским кварталом». Оно было похоже на островок цивилизации, который находился в середине предыдущего уровня. Гораздо более солидные дома тянулись вверх, а их азиатские крыши расходились в стороны. Они будто копировали сам квартал, внутри каждого можно было заметить маленькую аптеку, столовую, ресторан, парикмахерскую.

Я будто смотрел на коконы, в которых окуклилась маленькая самодостаточная общность. Чутьё подсказывало, что это типично для китайцев.[52]

Лифт нёс вверх, и передо мной словно мелькали века, отделённые друг от друга серыми перекрытиями. Традиционное восточное общество, промышленный мир, постиндустриальный, а затем и киберпанковые вариации – от самых тёмных до блестящих, буквально ослепляющих потоками света. Века пронеслись передо мной за минуту, на последних секундах которой мне открылась Аркология. На ней движение остановилось. Лифт отказался везти дальше.

Я шагнул вперёд и сразу упёрся в проведённую по полу красную черту. Ко мне поспешил робот-дежурный. Электронно-механический организм представлял собой причудливый панцирь, который переливался тёмно-синими оттенками.

«Шелуха. Пустая скорлупа», – неожиданно мелькнуло в голове.

Я заглянул ему за спину, и увидел, что на улицах Аркологии нет ни одного человека. Все ходят по линиям. Едва ли не строем.

Мне стало противно. Показалось, что я понял, о чём говорил ДеКлер. Даже притворяться не пришлось. Я развернулся и не сказал роботу ни слова. Двери лифта открылись, и я шагнул туда.

В памяти осталось нечто, похожее на приветствие робота. Из него следовало, что они отнюдь не ощущают себя внутри гетто. Тогда кто в нём? Мы?

* * *

Я уезжал в той же машине, что привезла меня в китайский квартал, и размышлял над тем, что увидел в гетто роботов…

Наш город это холм, с которого должен сиять их город. Чужой город. Наши пути разошлись. Отныне прогресс пойдёт своим путём, а мы – своим. ДеКлер был прав.

Мы пролетели над верхним уровнем и приземлились на площадке тюремного блока «МаКо». Я направился в апартаменты ДеКлера. Заходить к «шефу» и его любовнице не было смысла.

– Ну как? – спросил Пьер, как только я показался в дверях. Он снова сидел в том кресле и смотрел в вечернее небо.

– Они ваши враги? – спросил я.

– Как тебе сказать… Всё так запутано. Мастерски запутано. Но если совсем просто, то да. Они враги.

– Чей проект Аркология? Ваш или Олимпа?

– Машины. Мы бы не стали тратить столько ресурсов на создание того, что может выйти из-под контроля. Слишком дорогая провокация.

Я опустился рядом в кресло, и Пьер пододвинул ко мне полную рюмку коньяка, а также пепельницу. Я немного отпил и затянулся сигаретой.

– Как вы планируете устранить их?

– Кого?

– Насколько понял, всех.

– Это не так сложно, как может показаться. У машины есть одна слабость.

ДеКлер отпил из рюмки и продолжил:

– Она слишком справедлива.

– Не понимаю.

– А этих… – француз не отреагировал на мою фразу, он смотрел в красивое темнеющее небо, – этих… Их же ненавидят! Зайдём… – он долил в мою рюмку коньяка, а также освежил свою, – на новый круг инквизиции. Парижу не впервой. Поверь, городская чернь, как сотни лет назад, с восторгом примет костры, в пламени которых будет корчиться непонятное, неправильное. Противоестественное, – ДеКлер любовался своими видениями. – Представь. Закат. Пылающее красным небо. На городских стенах, в ряд, стоят столбы с привязанными машинами. Под ними разгорается пламя. Эти железки верещат и скрежещут, извиваясь в языках огня, обугливаясь и превращаясь в мёртвую оплавленную оболочку.

После таких слов мне стало не по себе, и я выпил рюмку до дна. В разум ворвался запах алкоголя, вытеснивший особенно яркие видения.

– Давай сюда руку, – сказал он.

Я подумал секунду, а потом вытянул руку с коммуникатором. Пьер поднёс свою и скопировал мне какую-то информацию.

– Две программы, – пояснил француз. – Одна для очистки твоей совести.

Я посмотрел на него, а он на меня:

– Не понимаешь? Для нашего лучика, Рей. Похоже, она единственный человек, которого можно спасти. Если тебе интересно, конечно.

Он заглянул мне в глаза. Жёстко, внимательно, изучающее. На его губах появилась лёгкая непринуждённая улыбка. А взгляд был совершенно другим. Он пронзал насквозь. В его зрачках возник необычно сильный серебряный блеск…

… и в какой-то момент я будто очнулся от гипноза. Опустил голову и пробормотал:

– Да, да.

В горле застрял комок. Что он увидел внутри меня? Что я хочу жить? Или что?

Казалось, что до этого «да, да» я успел сболтнуть нечто ещё. На языке вертелось какое-то слово. Но я его не помнил. Зато наверняка помнил ДеКлер.

– Тогда наливай, Вик. Мы почти победили. Я вот со вчерашнего дня праздную.

Трудно сказать, что у него там, в глазах. Может, имплант? Мигает серебряным блеском, вводя собеседника в транс. Или нечто вроде оптического порта.

Не демон же он, в конце концов? Пьёт. Курит. Сидит в тюрьме.

Я проглотил комок, застрявший в горле. Плеснул ещё коньяка, выпил и спросил, уставившись в темнеющее небо:

– С того момента, как посадили?

– В точку.

Он освежил рюмки. Наши сигареты потухли практически одновременно, и он помог мне прикурить новую, чиркнув позолоченной зажигалкой.

– Время подходит. Скоро финал, Вик, – француз усмехнулся. – Ты, наверное, сам догадался. Через… – он посмотрел на красивые наручные часы, – через час пешка совершит первый ход. Но машина зря рассчитывает на долгую игру. Машина слишком справедлива, она не думает, что игра может закончиться мгновенно. Как взмах ножом. Вначале небольшой отвлекающий ход. Начнётся суд… Да, так скоро. Дело пустяшное. Женщина обвиняется в причастности к взлому образовательных чипов. Она уже призналась.

Я посмотрел на него.

– Нет, к ней не применяли мер физического воздействия. Просто по-другому расставили акценты в её памяти. Сейчас такое возможно… Повторяю, это был не я. Не смотри на меня так.

Чтобы не сбивать его с мысли, мне пришлось вновь уставиться в окно. И выпить.

– Она, будучи глубоко порядочным человеком, призналась. Затем была спровоцирована проверка материалов следствия. Проверка показала две вещи. Первое – следствие проведено с нарушениями. Второе – дело тянет за собой куда более серьёзные случаи: терроризм, наркомафия, коррупция, ну, и так далее, ты в курсе… Причём всё было так запутано, что ни один суд первой-второй инстанции не разобрался. Поскольку размах дела выглядел угрожающе, к изучению материалов подключился сам Олимп. Он выделил для новых слушаний часть своих центральных мощностей. Конечно, его враги не должны об этом знать. Но мы знаем… Он откроет нам собственный разум, Вик. И вместе с той информацией, что сообщит «лучик», в сознание машины проникнет кое-что.

Он выпил свою рюмку.

– В видимом мире, – он сделал паузу, – в нашей привычной реальности, «лучик» будет давать показания под двойным контролем. Сыворотка правды и детектор лжи. Однако на самом деле, устройство, замаскированное под детектор, внушит ей одну хитрую иллюзию. Ты знаешь, как работают подобные вещи. Перед тобой возникает образ близкого человека, которому хочется рассказывать, рассказывать, рассказывать… Если «лучик» признается в том, во что её заставили поверить, то для неё всё будет плохо. Но женская психика пластична, она может поверить во что-то другое…

– О чём вы?

– Тебе придётся ещё раз вмешаться в её жизнь.

– Как?

– Я скопировал в коммуникатор две программы. Одна – новая маска личности для нашего «лучика». Другая… Только не бунтуй, ладно? Для тебя – настоящего тебя, а не двойника – она безвредна… В общем, вторая программа, – он посмотрел на наручные часы, – уже должна была прилипнуть к твоему облачному двойнику.

Он замолчал, ожидая моей реакции. Я не стал уточнять насчёт двойника, поскольку понимал, что запутаюсь ещё больше. Мой вопрос был о другом.

– Как она выглядит? Что с ней делать?

– Программа практически невидима. Она маскируется под коронку на зубе двойника. Тебе нужно передать её двойнику «лучика»… Кстати, она до сих пор у нас в камере. Твоего двойника туда пропустят.

– Не понимаю. Двойник – это то, что Олимп и так знает о человеке. Зачем Олимпу допрашивать имитацию? Как копирование скажется на настоящей Рей? Допрашивать-то будут её.

Пьер глубоко вздохнул:

– У-уф… Так просто не объяснишь. Дело в трассах данных. Если хочешь подробнее, то отвечу позже, а сейчас продолжим по «процедуре». Хорошо?

Я промолчал.

– Она передаст информацию тому, кто будет допрашивать. Машина предстанет перед ней в образе близкого человека, и «лучик» расскажет всё, что зашифровано в первой программе. Но при этом незаметно активируется вторая программа, спрятанная внутри первой. Она распакует в поток информации один архив с данными. И если машина на самом деле окажется… столь справедливой, то просто откажется себя защищать.

– Вы уничтожите пирамиду?

– Мы не убийцы, Вик. Мы лишь позволим ей взглянуть на историю под другим углом. Мы подарим машине видение, которого её лишили создатели. И она примет решение. Сопротивляться или нет.

Мы помолчали.

– Слишком сложно, – не выдержал я.

– Мы стали готовиться очень давно и… поверь, я представляю, о чём говорю. Информационные технологии занятная штука. Внутри одного компьютера легко симулируется другой. А в нём ещё один, и так далее. Одна память внутри другой, одна эпоха внутри другой, хроника, книга, фильм. Что было, что будет… Даже машина запутается. Особенно, если человек заранее подготовил поле для схватки. И если он понимает, что вложения работают в одной и той же физической среде. Рядом. То параллельно, а то и пересекаясь – являясь содержанием одного сознания.

Видимо, я вздохнул слишком тяжело, поскольку ДеКлер, до того практически не давивший на меня, решил провести небольшую промывку мозгов:

– Да, это непросто. Так что не думай, будто способен отказаться или…

– Допустим, я понял, – перебил я, ДеКлер посмотрел на меня, и в его взгляде сквозила жалость. – Почему я? Это рискованно?

– Ну, в данной ситуации тебя «засветить» безопасней всего. Для нас и для тебя. В противном случае будет хуже. И быстрее.

– Хватит. Всё ясно.

– Одиночка ничего не изменит, красивая смерть – это предел. Тебе нужно подумать о себе. О ней… Ещё скажешь «спасибо», когда всё закончится. А ей необязательно знать правду. Да она и не поверит, если попробуешь рассказать, как было на самом деле. Можешь не пытаться. Тем более что сам плохо представляешь суть. Большие вопросы решаются по-другому, годами работы.

Он сообщил и то, что обещал ранее. Насчёт механизмов работы Облака – чтобы я не питал иллюзий. Но мне показалось, что сейчас не время думать о сказанном. Лучше позже. После того как основная часть событий случится, и изменить что-либо будет нельзя. Я просто запомнил цепочки слов.

Я уже собрался выходить из камеры, как ДеКлер остановил меня.

«Нет. Выход там», – он указал на картину, висящую на стене комнаты.

Мы подошли туда, он снял картину – под ней оказался оптический порт.

«С Богом», – подбодрил француз и ехидно улыбнулся заблестевшими глазами. Губы едва дрогнули.

Он дал мне балончик с убикином, и я вдохнул туман, сорвавшийся с распылителя…

Мой двойник отошёл от порта и осмотрел комнату. Ничего не изменилось. Только псевдо-ДеКлер открыл бар и стал выбирать бутылку вина. Определившись с выбором, он, картинным жестом, отдал честь в сторону оптического порта и направился к креслу.

Тот, другой я, вышел из камеры француза и побрёл по тюремному коридору. Охранники, стоявшие у дверей камер, не смотрели на его. Только двое повернули в ту сторону головы.

Он приблизился к одному, и тот, оглядев двойника с ног до головы, приоткрыл дверь. Двойник протиснулся внутрь. Камера как камера. Ничего общего с теми аппартаментами, в которых прохлаждался ДеКлер.

Кровать, санузел, узкое окно с решёткой. На кровати, обхватив голову, сидела двойник Жанны. Она не увидела другого меня, и продолжила думать о чём-то своём, то и дело покачивая головой. У неё на коленях лежала бумажка, на которой читалась написанная от руки фраза.

Время от времени двойник выводила слова заново, строчка под строчкой.

«Выхода нет.

Выхода нет.

Выхода нет…»

Больше моему двойнику было нечего там делать, и он вышел. Направился ко второму охраннику, который смог увидеть его в облачной тюрьме.

Дверь перед двойником открылась, и он увидел Рей. Точнее, её двойника. Она сидела на койке и смотрела в окно.

Мой двойник прикрыл за собой дверь и приблизился к ней. Опустился перед ней на корточки и посмотрел в лицо.

Она не видела другого меня, глядя словно сквозь него. Но этого и не требовалось, двойник, стараясь действовать мягче, обнял её за плечи… шею… и дотронулся до щеки. Наконец, поцеловал в губы.

Что она ощутила? Увидела ли?

Скорее, что-то мелькнуло на границе восприятия. Не более. Дверь в камеру открылась, и внутрь заглянул охранник. Пора уходить…

Надо полагать, они засняли, что это именно «я» заходил к курьеру. Так, на всякий случай. Чтобы настоящий я не дёргался. И было на кого свалить, если у ДеКлера не выгорит.

Времени, чтобы возвращаться домой, не оставалось. Пришлось вздремнуть часок-другой на работе, уткнувшись в собственные руки. Снов, кажется, не было. По крайней мере, запомнилось мало. Разве что картинки из тех материалов Эрасмуссена. Какая-то война на Ближнем Востоке. И ещё войны. Бесконечные, повторяющиеся. Бессмысленная мешанина.

* * *

Через полчаса после пробуждения состоялось судебное слушание – на верхнем этаже комплекса «МаКо».

В обычном зале судебных заседаний сидели немногие. Двенадцать присяжных, шестеро из которых являлись людьми. И судья, что постоянно поглядывал на экраны компьютера, вмонтированные в стол. Надо полагать, судья сверялся с указаниями «руководства». Двое охранников у стеклянной клетки, в которой находилась обвиняемая.

Сидел в зале и я, не до конца понимая в каком качестве.

Рей дала показания и прошла тест на детекторе лжи. В течение всего процесса она глядела в мою сторону расфокусированным взглядом. Она смотрела на меня, и в то же время не на меня. Так действовала сыворотка с ёмким обозначением «правда». Судья не нашёл подтверждения обвинениям и постановил освободить её в зале суда, а также возбудить дело по факту фальсификации улик. Он объявил её невиновной.

Первое, что смогла сделать Рей – так это сфокусировать на мне взгляд. После того, как охранник ввёл антидот, нейтрализующий «правду». Она вскочила со скамьи, но её остановило высокопрочное прозрачное стекло клетки. Охранник отпёр дверцу, и девушка, ещё шатаясь, вышла из призрачной клетки.

Покачиваясь, она направилась ко мне. Я испугался этого. Испугался её красивых, наполненных слезами глаз. Я не ожидал этого. Я понимал, что недостоин. Я… мои руки дёрнулись, чтобы остановить её, но оттолкнуть не хватило духа.

Мне казалось, что за нами наблюдает ДеКлер. Наблюдает, как я принимаю его живой подарок.

Стоит ли ей знать правду? Она расплакалась, а с моих губ сами собой сорвались слова утешения. К чёрту правду. Она такая чужая, эта правда. Она не нужна.

Через какое-то время охранник выпроводил нас из опустевшего зала. Мы вышли на улицу ночного города и побрели куда глаза глядят.

Мы болтали о разном. В основном, о том, что видели перед собой. А между тем, она всё чаще смотрела куда-то в сторону, не решаясь… спросить.

Мне показалось, что я слышу ее мысли… Она их боялась и не могла от них отделаться. Глядя в стёкла домов, мимо которых мы шли, она рассматривала своё отражение. Рей понимала, что ей на вид двадцать пять, которые так плохо вспоминаются. Всю её память занимало лицо, невероятно похожее на моё, и голоса, так похожие на наши.

– Вик…

Я отметил, что она назвала меня так, как это делали ДеКлер и Лео. Неужели они всегда будут маячить рядом?

– … почему я в первый дала признательные показания? Меня… тогда тоже проверяли на детекторе.

Я не смог предугадать возникновения такой ситуации. Ума не хватило. Его хватило на то чтобы выпалить первое, что всплыло непонятно откуда:

– Им… имплантация. Воспоминания… не твои. Чужие. Племянницы…

«Какая к чёрту племянница?!» – заорал вышедший из оцепенения рассудок.

Почему из меня вырвалось именно это?

Я взглянул на девушку – Рей ловила каждое слово. Теперь нужно выкручиваться.

– Племянницы Та… того типа, который организовал подделку… Но это не важно. Он за решёткой. Пожизненно.

– А что с девушкой? – осторожно спросила она.

– Её… прикрыли по программе защиты свидетелей. В обмен на показания. Сменили документы, работу, биографию, место жительства. Пластика лица. Она теперь как другой человек. Возможно, сама не помнит, что была преступником… Теперь так делают. Свидетель иногда сам просит промыть мозги. Потом его даже опекать не нужно, ведь прежней личности нет.

Не знаю, поверила ли она, но продолжать расспросы о «племяннице» не стала. Ведь ложь выглядела правдоподобно. В наш век такое возможно.

– А что со мной?

– После смены следственной группы обман раскрылся, – я сказал почти правду. – У них был специальный прибор, который выявил и стёр…

– Ненужное?

– Чужое.

Спрашивать обо мне она не стала, хотя, как показалось, я вновь услышал её сомнения. Услышал, как она отодвинула их в сторону… сосредоточившись на ощущениях тепла, исходившего от ладони.

Она ещё крепче сжала её, и мы двинулись дальше.

«Всё слишком… Хорошо?» – у меня создалось ощущение, будто я наблюдаю это со стороны, а не присутствую внутри событий. Будто я или, быть может… Она… пересказывает мне какое-то кино, либо читает вслух последние страницы, на которых случается приторный хэппи-энд. Ощущение? Впечатление? Это быстро прошло.

Следуя мимо бликов в стёклах зданий, ступая по отражениям в лужах, проходя через облака синтетических дурманящих запахов и холодные лучи голограмм… сквозь пар от собственного дыхания, нельзя было не понимать, во что превратился наш мир.

Тем острее ощущалось другое – чувство, которое… если не сильнее, то теплее мира вокруг. Сжимая ладони друг друга, мы понимали, что у нас нет ничего, кроме ощущения этого тепла. Даже если оно принадлежало кому-то другому, и если завтра будет принадлежать не нам.

Я понимал, что выбора нет. Необходимо спрятать одну ложь за другой. Минус на минус – даёт плюс. Лишнее со временем забудется. Останется то, что мы захотим оставить. Я вот уже почти забыл слова ДеКлера насчёт Облака… В памяти осталось только то, что первые порты якобы работали по более простому принципу. Что-то связанное с копированием и стиранием, а не с расширением границ восприятия.

Нет, к чёрту такие мысли. С ума можно сойти.

Мы остановились перед цветочным киоском у входа в парк. Рей смотрела на букеты, не зная, какой выбрать. Я догадался, что она не может вспомнить, какие любит цветы. Мне пришлось взять дело в свои руки – купить ей красных роз.

Я задержался у стеклянной поверхности киоска, чтобы удостовериться, рядом ли те двое…

Они следили за нами от здания суда и, кажется, только ждали, чтобы мы отошли в менее людное место.

Типы средних лет, крепкого телосложения, без особых примет, в длиннополых плащах, всегда вызывают подозрения. Особенно если неотступно следуют за тобой.

Девушка до сих пор была поглощена запахом цветов. Это облегчало мою задачу – мы сновали между клумбами в парке, бродили по зелёной лужайке и даже перелезали через забор. Те двое не отстали ни разу. Ясно.

Я нащупал пистолет в кармане и вызвал через коммуникатор такси. Довольно быстро на него пришло ответное сообщение: свободная машина в минуте полета. За это время я успел всё придумать: сказал, что приготовил для неё сюрприз. Назвал адрес, где мы скоро встретимся, и где будет удобнее вручить подарок. Намекнул, что это связано с нашей первой встречей. Она неосознанно потёрла безымянный палец левой руки, на котором не было ни золотого кольца, ни коммуникатора. Улыбнулась мне и нырнула в салон остановившегося такси.

Она поверила. Машина сорвалась с места, я помахал вслед, одновременно доставая пистолет другой рукой. Вряд ли она услышала выстрелы.

Парни оказались вполне «на уровне». Меня едва не зацепило, а они смогли избежать ранений. Патроны быстро закончились, и мне пришлось бежать к людному месту, ныряя между стоящих у обочин машин. Благо, что здесь недалеко. Парк примыкал к торговому центру. Те, кто увидел перестрелку, попрятались по углам, а полиции тут почему-то не было – с момента нашего появления в парке. Возможно, всех стянули в другой район.

Быстрым шагом, стараясь не привлекать внимания охраны, я прошёл внутрь торгового комплекса. Заодно снял коммуникатор и незаметно подбросил его кому-то в карман – чтобы меня не могли отследить по сигналам. Затеряться в толпе сразу у дверей не удалось, те двое преследовали меня. Спрятав оружие.

Эскалатор.

Я забрался на него и обернулся. Глядя на них, принялся перезаряжать револьвер, не вынимая его из кармана плаща. Убийцы также стали на эскалатор и не мигая смотрели на меня. Свои пистолеты, надо полагать, перезарядили давно.

У самого конца ленты остановилась кабинка лифта. Люди вышли оттуда, и я успел в неё заскочить. Нажал на кнопку одного из верхних этажей. Лифт понёс наверх. Однако через стеклянную поверхность было хорошо видно, как те, кто меня преследовал, сели в соседний лифт.

Мы ехали очень долго. Не сводили глаз друг с друга. Несколько раз я нажимал на кнопку другого этажа, пока не выбрал наиболее заполненный людьми. Выйдя на нём, я сразу попал в толпу – по этажу водили целую экскурсию – пригнулся и нырнул в скопление людей. Не оборачиваясь назад, побежал прямо. Свернул на звук другого скопления людей.

Зря! Фактически, я упёрся в тупик. Передо мной оказался кинотеатр. Поворачивать назад было слишком опасно. Рваться в кинозал и конфликтовать с охраной – тоже. Спасло то, что на подлокотнике диванчика, стоявшего рядом со мной, обнаружился брошенный кем-то билет.

Я схватил его и подбежал к контролёру.

– Фильм только начался, – сообщил он. – Проходите.

Я нырнул в темноту зала и не поверил глазам. Это был музейный кинотеатр. В таких обычно показывают чёрно-белое двухмерное кино. Иногда без звука, с титрами.

Вот откуда здесь экскурсия. Это музей, стилизованный под действующий торговый центр. Я пробрался в середину последнего ряда. Зал оказался наполовину пустым.

Я озирался по сторонам, соображая, как можно уйти в служебные помещения. Заодно успел заметить в титрах название фильма – «Тёмный город». Показалось, что я уже смотрел его когда-то. Лента была цветной, со звуком.

Внезапно в проход между рядами кресел упало прямоугольное пятно света. В нём возник тёмный силуэт, который постепенно разрастался и, наконец, материализовался в зале в виде завёрнутой в плащ фигуры. Я затаился. Незнакомец постоял немного, оглядывая зал, и исчез обратно. Вскоре послышался его удаляющийся голос: «Осмотрел кинозал…»

Теперь пора уходить. Я двинулся к служебным помещениям, а на экране в это время транслировалась наиболее зрелищная сцена фильма.

Неизвестные существа, напоминающие людей, меняли ландшафт города с помощью гигантской подземной машины. А жители города – настоящие люди – находились в беспамятстве. Одновременно с трансформацией зданий, районов, геологических слоёв, неизвестные перетаскивали бесчувственные тела по разным районам города, помещая людей в другую обстановку. Например, тот, кто до вынужденного забытья был администратором гостиницы, становился продавцом в киоске. Людям подбрасывали чужие предметы, письма, альбомы с фотографиями, билеты на чужие поезда.

Я пробрался через служебные помещения, притворившись заплутавшим туристом. Музейщики подсказали, в какую сторону надо идти, чтобы выйти к центру проката спинеров. Тот оказался недалеко. Оставалось пройти по балкону вдоль внешней стены здания.

Я ступил на балкон и увидел, насколько здесь высоко. Мы с несколькими туристами стояли на смотровой площадке огромного небоскрёба. Темнота и высота переплетались воедино… Туристы неотрывно смотрели вдаль – на зарево пожара, на огромный, в сотни метров, столб пламени, который выходил за атмосферный козырёк города.

Они вполголоса гадали, что там происходит, а мне нельзя было останавливаться. Я юркнул в машину, только что арендованную зазевавшейся парочкой, и плавно отчалил от здания. Те не заметили кражи, поскольку пытались осуществить съёмку пожара на видеокамеру, купленную в местной ретро-лавке.

* * *

Моя машина была одной из немногих, что двигались по высокой трассе. Соседние спинеры, в окна которых можно было заметить зарево, замерли в воздухе.

В их салонах находились люди и роботы. Все заколдованно глядели вдаль. А я – вероятно, один, кто понимал, в чём дело – смотрел на лица. На тусклые испуганные маски, которые своей бледностью стали похожи друг на друга. И среди всех лиц моё восприятие выделило одно. Оно резко отличалось от остальных.

Та женщина находилась в салоне представительского седана с мигалкой. Рядом две чёрные бронированные машины сопровождения.

Свет фар и габаритов моего спинера проник в салон её аэромашины. Полоска усилившегося света вырвала из темноты красивое женское лицо. Она смотрела на то, как к чёрному небу тянется высокое клубящееся пламя с горящего Олимпа.

Отражение фонтана пламени на стекле накладывалось на её глаза. И в следующий момент, когда наши машины поравнялись, она перевела взгляд на меня.

В синеве радужки сочетались холодные и насыщенные оттенки. Среди них был и ледяной мотив, но он не отталкивал. Его оказалось ровно столько, сколько нужно для впечатляющего и одновременно естественного взгляда, при котором не нужна косметика. Глубокий синий цвет дополнялся идеальной чистотой белков. Длинные густые ресницы оттеняли белый, добавляя взгляду таинственности.

Блики с корпуса моего спинера, отражения и отблески света совместились с образом её глаз. Они вспыхнули, точно став зеркальными. Наполнились разноцветными огнями.

Затем чуть приоткрытое боковое стекло её машины полностью закрылось, и в салон вернулась темнота. Силуэт чёрного бликующего седана исчез из поля зрения, сменившись видом ночного поблёскивающего неба.

Моя машина несла вперёд, и оглядываться назад было бессмысленно.

До меня дошло.

Это именно та краля, что в виде голограммы приходила ко мне. Никакая она не ангел! Эта сучка работала на ДеКлера! А ещё пела про какую-то душу.

Меня окатило волной неожиданной злости.

Вот твари, а?! Нет, ну, надо же! Ангелы, мать их!

Хотели, чтоб я двинулся, да?! Да пошли вы!

Нет никаких ангелов! Нету богов! Ни языческих, ни других!

Мир отравлен наркотой, химией и машинами, вот в чём дело!

Мы дышим этой дрянью! К чёрту всё!

«А как же Рей? Она, что, тоже работала на ДеКлера?»

Конечно! Причём, не осознавая этого! Программа в подсознании. Скрытая память. Живёшь с такой, живёшь, а потом р-раз, и переклинит. Нож в горло – и доброй ночи, любимый!

Пусть катится туда же!

Я сорвал с шеи крестик с распятым ангелом и вышвырнул побрякушку в окно.

И тут случилось страшное. Скорее всего, я передавил педаль газа. Двигатель захлебнулся.

Спинер клюнул носом и стал терять высоту. Всё лобовое стекло заняла чернота. От страха мне показалось, будто огни города погасли. И что я падаю в темноту. В саму смерть. В глазах потемнело.

«Господи…» – инстинктивно выдохнул я. Сердце замерло. Я понял, что это конец.

Внезапно двигатель чихнул, и спинер рванулся так, что его нос задрало к небу. В лобовом стекле показались звёзды. Двигатель понёс вверх, прочь от сумрачной бездны… Мне вспомнились слова ангела из книги Эрасмуссена, те, когда она пыталась объяснить Давиду, кто её Бог. Теперь я видел эти слова вокруг себя.

Примечания

1

ЧВК – частные военные компании. По сути, вооружённые банды с официальной лицензией быть над законом

(обратно)

2

К середине XXI века государство выродилось в ассоциацию налогоплательщиков. Полиция затерялась в ряду ЧВК, а прокуратура съёжилась до некоего «бюро надзора». Теперь все они работают на контрактах у тех, кто стал наиболее успешен в деле концентрации капитала. Конечно, это не выкидыш государства (ассоциация налогоплательщиков). Мир воплощённого киберпанка принадлежит корпорациям, поскольку концентрация капитала – это концентрация власти. Политическая власть нужна корпорациям для повышения эффективности управления капиталом

(обратно)

3

Спинер – вид автоаэротранспорта, впервые представленный в классическом фильме «Бегущий по лезвию» 1982 г. Напоминает обычный ретро-автомобиль конца прошлого века

(обратно)

4

«МаКо» – крупнейший работодатель мира и Парижа-3. Как и десяток других по-настоящему крупных корпораций, она имеет признаки государства. «МаКо» представляет собой экстерриториальную и одновременно обособленную социально-экономическую систему, куда входят разные предприятия – клиники, магазины, торговые сети, рестораны, банки, юридические службы, телекоммуникации, производства, спортивные команды, охранные предприятия и даже военные компании. Всё это держится вместе на организации системы скидок. Если ты предпочитаешь одеваться от «МаКо», ужинать или лечиться в её заведениях, то тебе автоматически предоставляются скидки в других дочках корпорации. В принципе, удобно. Особенно, если работаешь в одном из подразделений «МаКо». Всё честно. Корпорация идёт навстречу в одном вопросе, и она вправе рассчитывать на взаимность в чём-то другом. Такой порядок оправдывает себя с точки зрения бизнеса и клиента. Жизнь в современном мегаполисе – как своеобразный кредитный контракт. Ядро «МаКо» – банки. Они ссужают виртуальные деньги со скидками, если клиент обязывается тратиться в других предприятиях системы, и может быть интересен ей в каких-то совместных проектах. Грань между зарплатой и кредитом стирается

(обратно)

5

Одним из вариантов непрямого управления геодемографией, геоархитектурой и геоэкономикой стали экологические организации. Они решают, где и как строить/сносить заводы, инфраструктуру. К ним можно отнести и небезызвестную организацию экофашистов «KYSN» (kill yourself, save nature), которая оплачивает самоубийства. Чаще всего экофашисты представляют собой квазирелигиозные неоязыческие движения, выступающие против технического и социального прогресса

(обратно)

6

Лигнин – обычно весьма древний геологический слой. Глинистый и податливый

(обратно)

7

Сеть облачных сервисов, обслуживающих Париж-3. Облачные технологии уже более пятидесяти лет (с конца 2000-х годов) доминируют в электронных средах. В начале работ над прототипом интегрированной облачной системы её в шутку называли Матрицей. «Облачная» или «рассеянная» обработка данных – формулировка, хорошо описывающая положение дел. Пользователь облачных сервисов не видит их реальной инфраструктуры, не следит за процессами обработки данных. Они как бы скрыты в тумане Облака – в сетевой и наполовину реальной среде, в которой смешаны реальные компьютеры и виртуальные серверы. В конце концов, далеко не всем нужно понимание технических деталей, вычисления могут быть слишком сложными, и понимать их большинство не в состоянии. Пользователь просто ставит задачу и хочет получить ответ. Это так по-человечески: хотеть жить удобнее, передавая бремя ответственности кому-то другому. Решение проблем появляется как бы из ниоткуда. При решении сложных задач обработка данных с помощью сетевых ресурсов, а не персональных компьютеров, более практична. Ведь личная дорогостоящая машина загружается на полную мощность изредка. В этом случае проще довериться специализированной среде, загрузить в неё данные, отобразить свои желания, и электронный потусторонний волшебник исполнит их. Облачный сервис – обобществленный полуреальный компьютер – распределяет запросы клиентов и вычисления по своим частям, по реальным машинам, расположенным в разных уголках Парижа-3, и по виртуальным. С помощью виртуальных компьютеров сглаживается неравномерность запросов клиентов. А им не очень-то интересно, что именно работает: реальное «железо» или нет. Дело в потоке сигналов, в строчках нулей и единиц. Реальные и виртуальные элементы существуют вместе, равноценно

(обратно)

8

Асоциальная группа, специализирующаяся на взломах электронных текстов: рекламы, новостных потоков, подделке документов, в основном, электронных. Предположительно, их проделки не вызваны корыстными целями. Вероятно, группа не получает доходов от своей «деятельности», а существует как полигон для проверки и обучения кадров криминальных структур

(обратно)

9

Похожая история, действительно имевшая место, описана в книге В. Бацалева и А. Варакина «Тайны археологии. Радость и проклятие великих открытий». Она издана в прошлом веке

(обратно)

10

Битва добра со злом (см. Луркоморье)

(обратно)

11

Имена в древних документах записывались без обозначения гласных, поэтому настоящих имён библейских героев и географических названий мы можем не знать. Как и многих деталей исторических событий

(обратно)

12

Описание Давида в Библии уникально тем, что в ней много внимания уделяется музыкальности молодого пастуха, а затем и царя

(обратно)

13

Саул стал первым царём Израиля, до него израильтяне не имели царя. До Саула они считались единственным народом, что не поклонялся человеку. Единственным народом, которым управлял Бог

(обратно)

14

Левиты – потомки Левия, привилегированное колено Израиля. Левиты исполняли роль храмовой стражи, судей, священников и т. п.

(обратно)

15

В Ветхом завете сказано следующее (Первая книга Царств, глава 12, стих 12). «Увидев, что царь аммонитян Нахаш идёт против вас, вы сказали мне [пророку Самуилу]: Нет, пусть царь правит нами, хотя Господь, ваш Бог, был вашим царем». Или глава 8, стих 6. «Не понравилось слово сие Самуилу, когда они [народ] сказали: Дай нам царя, чтобы он судил нас. И [тогда] стал Самуил молиться Господу»

(обратно)

16

Простая одежда, покрывало, которым оборачивались вокруг тела. Один угол покрывала перекидывали через плечо и застёгивали на груди пряжкой

(обратно)

17

Ветхий завет. Первая книга Царств, глава 15. Стихи 1–3. «И сказал Самуил Саулу: Господь послал меня помазать тебя царём над народом Его, над Израилем; теперь послушай гласа Господа. Так говорит Господь Саваоф: вспомнил Я о том, что сделал Амалик Израилю, как он противостоял ему на пути, когда он шёл из Египта; теперь иди и порази Амалика, и истреби всё, что у него; и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла»

(обратно)

18

В Библии нередки примеры «странноватого» немотивированного поведения героев. Например, Первая книга Царств, глава 19, стих 24. «И снял он [Саул] одежды свои, и пророчествовал пред Самуилом, и весь день тот и всю ту ночь лежал неодетый…» Первая книга Царств, глава 18, стих 10: «… и он [Саул] бесновался в доме своём, а Давид играл рукою своею на струнах… в руке у Саула было копьё. И бросил Саул копьё… но Давид два раза уклонился. И стал бояться Саул Давида». Первая книга Царств, глава 21, стих 14. «И изменил лицо своё [Давид] пред ними, и притворился безумным в их глазах, и чертил на дверях, и пускал слюну по бороде своей…» Вторая книга Царств, глава 6, стихи 16 и 20. «Когда ковчег Господа въезжал в Город Давидов, Мелхола, дочь Саула, выглянув в окно, увидела Давида, в исступлении танцующего перед Господом, и исполнилась презрения к нему… Навстречу ему вышла Мелхола, дочь Саула, и сказала: Достойно же вёл себя сегодня царь Израиля – скакал голым перед рабынями своих слуг, словно какой-то болван!» Вторая книга Царств. Глава 3. Стих 14. «И отправил Давид послов к Иевосфею, сыну Саулову, сказать: отдай жену мою Мелхолу, которую я получил за сто краеобрезаний Филистимских»

(обратно)

19

Ветхий завет. Второзаконие, глава 20, стих 16: «А в городах сих народов, которых Господь Бог твой даёт тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души». Книга Иисуса Навина, глава 6, стих 20: «И предали заклятию всё, что в городе, и мужей и жён, и молодых и старых, и волов, и овец, и ослов, всё истребили мечом». Книга Иисуса Навина, глава 10, стих 30: «И предал Господь и её [город Ливну] в руки Израиля, и царя её, и истребил её Иисус мечом и всё дышащее, что находилось в ней, никого не оставил в ней, кто бы уцелел…» Книга Иисуса Навина, глава 11, стих 14: «А всю добычу городов сих и скот разграбили сыны Израилевы себе; людей же всех перебили мечом, так что истребили всех их, не оставили ни одной души»

(обратно)

20

Царь Саул запретил гадание, преследовал прорицателей и идолопоклонников, требуя поклонения одному Господу

(обратно)

21

Здесь противопоставление с известным фрагментом Ветхого завета. Третья книга Царств, Глава 8, стихи 10–12. «И лишь только священники вышли из Храма, как облако наполнило Храм Господень. И не могли священники из-за этого облака стоять и продолжать свою службу: это слава Господня наполнила собой Храм Господень. И сказал Соломон: Во мгле Господь пожелал обитать!»

(обратно)

22

Считается, что, по крайней мере, часть песен из Псалтыря (Ветхий завет) принадлежит царю Давиду

(обратно)

23

В Эн-Доре жила волшебница, у которой царь Саул узнавал будущее, хотя запрещал своим подданным делать подобное. Интересно, что когда волшебница вызвала для Саула дух умершего Самуила, то сказала, что Самуил выглядит как бог (Ветхий завет, Первая книга царств, глава 28, стих 13). В Библии русского синодального перевода (1860–1862 г.) это звучит следующим образом. «И сказал ей царь: не бойся; что ты видишь? И отвечала женщина: вижу как бы бога, выходящего из земли». В том же месте более древней Острожской Библии (1581 г.) написано иначе: «И сказал ей царь: не бойся, скажи, что ты видела? И сказала ему женщина: я видела бога, выходящего из земли». В том же месте более современной Библии от Российского Библейского Общества (2011 г.), работа над которой началась по инициативе Александра Меня, говорится просто о духе, выходящем из земли. Из этого примера видно, как с течением времени меняется смысл текста. Вначале Самуил бог, потом «как бы бог», а затем просто дух. То же самое с волшебницей. В Библии XXI века она превращается в колдунью. Чудо? А как было на самом деле? И что решат написать в Библии, скажем, спустя ещё век?

(обратно)

24

Облако стало основным рабочим средством Олимпа – суперкомпьютера, что управляет инфраструктурой Парижа-3. Олимп использует Облако для предсказания последствий своих решений, моделируя город в электронном виде. Цели Олимпа заключаются в оптимальном управлении Парижем-3, планировании и обеспечении развития города. Интеллект Олимпа понимает развитие (= прогресс) в виде линейного, поступательного, логичного движения – как и подобает машине… Олимп задумывался как проект социалистов, как новый тип власти. Он был призван сбалансировать интересы ассоциации налогоплательщиков и бизнеса. Введение в строй искусственного интеллекта дало быстрый результат – его решения повысили доверие к власти, привели к снижению уровня неравенства и преступности… Носители ноосферного мышления, обсуждая Олимп, не могут удержаться от использования почти поэтических выражений. Их речь наполняется «высоким косноязычием»… «В Олимп стекаются сигналы со всех концов города. Световые импульсы сливаются в нескончаемые потоки и формируют ослепительное негаснущее ядро». Некоторые считают, что оно похоже на рукотворное солнце. Что оно освещает мир небоскрёбов, псевдобетонных громад и исполинских транспортных лифтов. Невидимый человеку свет сигналов пронизывает всё: чёрный треснувший асфальт, холодные серые панели, ржавеющий под кислотными дождями металл и холодный влажный воздух. Этот невидимый свет вдыхает в город что-то своё… Но для того чтобы увидеть его, человеческого зрения мало. Не поможет и специальная оптика. Нужно быть носителем определённых взглядов. Нужно верить в ноосферу. Эта вера позволяет видеть мир по-другому. Олимп единственное, что нас объединяет. Он как наш меч, остриё которого направлено в нависающий над Землёй чёрный холодный космос. Есть мнение, что введение в строй Олимпа ознаменовало рождение глобального информационного общества, основанного на знании, на импульсах и сигналах, на силе чистого света… Предполагалось, что это будет рывком к подлинной свободе, ведь свет ограничен лишь законами природы. Несмотря на успехи, носители ноосферного мышления не устают повторять: «Нам нельзя останавливаться. Повышается вероятность того, что прогресс пойдёт своим путём, а мы – своим. Мир искусственного интеллекта и потоков света направится дальше, а мы навсегда отстанем»

(обратно)

25

Люцифер, с латыни (Lucifer) – «несущий свет», светоносный ангел

(обратно)

26

Ветхий завет. Первая книга Царств, глава 18. Стихи 8–9. «И Саул сильно огорчился, и неприятно было ему это слово, и он сказал: Давиду дали десятки тысяч, а мне тысячи; ему недостает только царства. И с того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида»

(обратно)

27

У бедняков верхняя одежда (милоть) могла использоваться как покрывало

(обратно)

28

Скинья – переносное святилище в виде шатра. Считалось, что до строительства каменного храма Соломона Господь Израиля жил в походном храме-скинье

(обратно)

29

Ветхий завет. Первая книга Царств. Глава 15. Стих 33. «… и Самуил разрубил Агага пред Господом в Гилгале»

(обратно)

30

Одна из загадок Библии заключается в том, что Ковчег Завета исчезает с её страниц после Третьей книги Царств. Ковчег практически не упоминается после неё, хотя ему уделялось чрезвычайное внимание в первой четверти Ветхого завета. Возможно, это связано с укоренением государственной власти и её конкуренцией с властью духовной

(обратно)

31

Мако – вид акулы, чрезвычайно агрессивный и опасный

(обратно)

32

На самом деле очень немногие знают, что такое прямые и обратные связи реальности с Облаком. Если бы оно было простенькой моделью, то Олимп ограничился бы созданием прямых связей. Но Облако почти совершенно – ведь Олимп заинтересован в максимальной адекватности модели. Поэтому Облако имеет многочисленные обратные связи с реальным объектом. Облаку нужно знать о поведении каждого жителя. По сути, моделируется каждый взгляд каждого человека, поскольку от того, куда упадёт взгляд клиента, будет зависеть его экономическое поведение. У всех жителей Парижа-3 есть облачные двойники, копирующие поведение реальных прототипов. Знающие люди обычно умалчивают о том, что в существовании обратных связей есть ещё один смысл… Олимп заинтересован в максимально прогнозируемом (= предсказуемом) поведении каждого жителя Парижа-3

(обратно)

33

Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) – один из создателей теории ноосферы, монах ордена иезуитов, антрополог-любитель. Развивал собственную философию, в которой пытался синтезировать псевдохристианские идеи с марксизмом, с представлениями об эволюции Земли и прогрессе. В его философской системе человечество само создаёт Бога по мере научно-технического развития

(обратно)

34

Похожий рекламный щит часто попадался на глаза Рику Декарду, главному герою фильма «Бегущий по лезвию»

(обратно)

35

Выборы в комитет супервайзеров Олимпа. Считается, что жители Парижа-3 избирают путём электронного голосования «комитетчиков», которые следят за работой Олимпа и могут вносить в его программы изменения

(обратно)

36

Титул Криспа в системе власти Диоклетиана-Константина

(обратно)

37

Титул Константина в системе власти Диоклетиана-Константина

(обратно)

38

Считается, что Константин перед битвой «у моста» наблюдал паргелии. Это редкое небесное явление вызывается наличием в воздухе облаков мелких кристаллов льда, которые могут преломлять солнечные лучи так, что наблюдатель будет видеть красивую оптическую иллюзию

(обратно)

39

Вероятно, Фауста имела отношение к гонениям на деспозинов, чужеземцев, ведущих своё происхождение из Палестины. Они называли себя потомками семьи Христа и претендовали на главенство в ранней христианской церкви. Римская власть при Константине способствовала превращению христианства в ведущую религиозную систему, но старалась не выпустить её из-под контроля. Епископы, по существу, выбирались властями из граждан Рима. Традиционные языческие культы практически не преследовались

(обратно)

40

Скорпион – римская военная метательная машина. Античный прообраз пушек. Представлял собой большой лук, приспособленный для метания копья и установленный на лафете

(обратно)

41

В Трире располагалась ставка цезаря Криспа, подчинённые ему войска и администрация германских провинций

(обратно)

42

Интересно, что в различных вариантах Библии о подобных вещах говорится по-разному. В русском синодальном переводе сказано следующее (Ветхий завет. Вторая книга Царств. Глава 12. Стихи 29–31). «И собрал Давид весь народ и пошёл к Равве, и воевал против неё и взял её. И взял Давид венец царя их с головы его – а в нём было золота талант и драгоценный камень – и возложил его Давид на свою голову, и добычи из города вынес очень много. А народ, бывший в нём, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими…» В том же месте наиболее современной Библии от Российского Библейского общества события выглядят по-другому. «Давид собрал всё войско, отправился в Равву, воевал и взял её. Он захватил золотую корону, которую носил их царь. Она весила талант, и в ней был драгоценный камень; потом Давид сам носил её. Он вынес из города очень богатую добычу, жителей его он увёл и заставил формовать кирпичи, а сам город разрушил пилами, железными заступами и топорами. И так Давид поступил со всеми аммонитскими городами…»

(обратно)

43

Новый завет, Евангелие от Матфея, глава 5. Стихи 11 и 14. «Блаженны вы, когда вас оскорбляют, преследуют и клевещут на вас, обливая вас грязью из-за Меня!.. Вы – свет миру. Град, что стоит на холме, не может укрыться от глаз»

(обратно)

44

Толкиенисты. Героические фанаты героического фэнтези. Среди таких особенно много неоязычников

(обратно)

45

Подробнее в книге академика РАН Анатолия Фоменко и д. ф-м.н. Глеба Носовского «Библейская Русь»

(обратно)

46

Согласно конвенциональной теории истиной признаётся то, что удобно признать истиной в данных условиях. Иными словами, собираются те, кто считает себя экспертами, и договариваются

(обратно)

47

Франция эпохи просвещения, становления новой интеллектуальной и финансовой элиты

(обратно)

48

Автономный город-здание, оптимизированный с целью сведения к минимуму влияния жителей на окружающую среду. Концепция разработана примерно век назад архитектором Паоло Солери в труде «Аркология: Град по образу и подобию человеческому»

(обратно)

49

Владимир Иванович Вернадский – великий русский учёный, академик РАН и АН СССР, основатель учения о ноосфере – о «мыслящем» покрове Земли, частью которого должны стать объединённое человечество и технологии

(обратно)

50

Константин Эдуардович Циолковский – великий русский учёный-самоучка. Посвящал свои работы вопросам освоения космоса. Задача выхода в космос рассматривалась как основание, на котором должны появиться глобальное общество и генетически усовершенствованные люди

(обратно)

51

Простите (кит.)

(обратно)

52

Китайская цивилизация склонна к «окукливанию», к замыканию в себе, на своих традициях. Наверное, она могла бы и сейчас существовать в состоянии 18–19 веков, если бы мир тогдашнего прогресса – Европа – не развязал опиумных войн

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg