«Дело треножников»

Дело треножников (fb2) - Дело треножников (Эра Мориарти - 2) 280K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Максим Михайлович Тихомиров - Светлана Альбертовна Тулина

Максим Тихомиров Дело треножников

Недавно мой редактор при личной встрече в клубе за стаканчиком хереса мягко пожурил меня за то, что я так и не довёл до сведения широкой публики обстоятельства, вследствие которых мы с моим знаменитым другом переселились со столь уютного и всем нашим почитателям хорошо известного дома на Бейкер-стрит, 21-Б на борт «Королевы Марии», дирижабля новейшей конструкции. Также напомнил он мне и о том, что я до сих пор не описал в своих биографических заметках дело, за раскрытие которого сэр Шерлок получил свой титул. А читатели буквально завалили редакцию письмами с вопросами, и что же, скажите, делать несчастному редактору?

И я вынужден был пообещать, что немедленно устраню это досадное недоразумение и удовлетворю любопытство почтеннейшей публики. Тем более, что сейчас политическая обстановка такова, что раскрытие некоторых пикантных подробностей уже не может причинить вреда неким высокопоставленным особам, которые были волей случая вовлечены в

Дело с треножниками

— Как по-вашему, что самое странное во всей этой истории, Ватсон?

Хрипловатый голос великого сыщика вывел меня из состояния созерцательной задумчивости, в которую я был погружен видом, открывавшимся из окна салона первого класса пассажирской гондолы «Графа Цеппелина».

Я пожал плечами: творящиеся вокруг странности перестали меня удивлять задолго до Нашествия и Великой Мировой. Одной меньше, одной больше — не всё ли равно? Но всё же определённая доля любопытства — какую именно странность аналитический разум знаменитого детектива посчитал наиболее интересной? — заставила меня отвернуться от панорамного окна.

— Просветите меня, друг мой, — отозвался я, наливая нам обоим шерри в хрустальные бокалы.

— Самое странное то, что мои услуги понадобились короне именно тогда, когда мы с вами нежданно-негаданно решили вдруг вернуться на берега Туманного Альбиона после стольких лет отсутствия, — сказал Шерлок Холмс, принимая свой бокал. — Я вижу в этом нечто большее, чем просто совпадение. Вы так не считаете, Ватсон?

— Вы по-прежнему верите в теорию всемирного заговора, Холмс? — я не сдержал улыбки. — Во все эти многоходовые комбинации с участием тысяч разновеликих фигур по всему свету, в интриги, затеянные ещё в прошлом веке и растянувшиеся до наших дней? Полноте, Холмс! Люди, положившие им начало, давно уже мертвы, и некому пожинать плоды семян зла, рассеянных по всему миру на стыке столетий.

Холмс едва притронулся к вину. С того момента, когда наше судно вошло в воздушное пространство Британии и посыльный вручил знаменитому сыщику таинственную телеграмму, мой друг погрузился в состояние сосредоточенной рассеянности, свойственное всем неординарным натурам при полной их увлечённости какой-либо сложной проблемой.

— У сеятелей всегда найдутся благодарные последователи, которые с готовностью воспользуются результатами их трудов, — ответил он. — Помните, Ватсон, что ничто на этом свете не возникает из ничего и не пропадает бесследно, и каждое, абсолютно каждое действие имеет своё последствие, пусть даже и удалённое во времени. И, если оглянуться на события прошлого, приглядеться попристальнее к тому, что происходит в мире сейчас, наложить одно на другое и экстраполировать обнаруженные тенденции в будущее, мы увидим довольно зловещую систему. Любой здравомыслящий человек с острым умом, мало-мальски умеющий им пользоваться, вооружившись машиной Бэббиджа и проведя необходимые подсчёты, с лёгкостью убедится в существовании некоего генерального плана, которому подчинено развитие цивилизации в последние десятилетия.

— Вообще-то это называется паранойей, друг мой, — улыбнулся я. — И поиски доказательств существования вселенского заговора обычно приводят большинство ищущих в стены Бедлама.

— Я вовсе не большинство, Ватсон, и вам это прекрасно известно, — возразил Холмс тоном удовлетворенной гордости, которую малознакомые с ним собеседники зачастую принимали за высокомерие. — В ближайшие часы я сумею доказать вашу неправоту, и для этого мне не понадобятся ментальные костыли в виде счётной машины. В прошлом мы с вами не раз сталкивались с тем, что не связанные между собой на первый взгляд преступления при рассмотрении их под нужным углом становились вдруг частью единой мозаики, а грозные преступники оказывались лишь марионетками в руках умело прячущегося за ширмой кукловода.

— Единственный известный мне кукловод подобного уровня таланта мёртв уже четверть века, друг мой, и вам это прекрасно известно.

Взгляд Холмса унёсся в прошлое. На некоторое время наступила тишина, нарушаемая лишь едва слышными разговорами в салоне и негромким шумом воздушных винтов, который за время полёта сделался такой же привычной и незамечаемой частью общей обстановки, как и лёгкая дрожь палубы под ногами.

— Тело так и не нашли, — сказал он наконец. — Я склонен был подозревать мистификацию сродни своей собственной, однако все последующие годы могучий ум профессора так и не дал о себе знать воплощением в жизнь своих желаний. О том, насколько трудно держать под ментальным контролем деятельность столь совершенного прибора, как мозг, подобный мозгу Мориарти и моему собственному, мне известно не понаслышке. Периоды бездействия, особенно бездействия вынужденного, изнуряют рассудок сильнее, чем отсутствие наркотика — душу зависимого от него человека. Замаскировать же деятельность столь мощного и амбициозного интеллекта практически невозможно, ибо это потребует усилий, значительно превосходящих по своей цене ценность скрываемого. Так что до недавнего времени я склонен был считать, что профессор действительно мёртв.

— До недавнего времени? — Я скептически приподнял бровь.

— Это трудно объяснить тому, кто сам не замечает закономерностей и не способен сложить разрозненные мелочи в единую картину. Поэтому вам не остаётся ничего иного, как просто поверить мне на слово — в последние годы в определённых кругах появились довольно-таки подозрительные настроения… При этом представители совершенно различных сообществ и государств, разнесённых территориально и разделённых границами, проявляют поразительное единодушие, которому я не могу дать никакого иного разумного объяснения. Такое уже было на моей памяти — на рубеже столетий, и мне не надо вам напоминать, чем тогда всё закончилось. А ведь тоже начиналось с совершенно безобидных на первый взгляд событий, с лёгкой ряби, расходящейся на поверхности от брошенного в воду камня. С почти незаметной вибрации нитей паутины, связывающих воедино события, явления и людей, вроде бы не имеющих между собой ничего общего. В последнее время вибрации эти становятся всё настойчивее, и у меня всё сильнее желание выяснить, кто сидит в центре раскинутой на весь мир паутины и познакомиться с ним поближе. Впрочем, возможно, что и знакомиться не придётся.

— Я не верю в существование призраков, Холмс, — ответил я. — И призраков прошлого это касается в полной мере. Думаю, просто подросло и вошло в силу новое поколение криминальных гениев — молодых, образованных, амбициозных. И безликих в той же мере, как и профессор. В наше время им даже не обязательно становиться преступниками — достаточно занять нужное положение в обществе. Вы не обращали внимания, сколько молодых людей с профессиональными улыбками и холодными глазами появилось в последние годы на руководящих постах? Вот они, герои нового времени — молодые хищники, карьеристы и честолюбцы, всеми силами старающиеся достичь собственного благополучия. Да, в одном вы правы, мой друг. Наступило время, которое я не побоюсь назвать Эрой Мориарти. Покойный профессор чувствовал бы себя в нашем современном обществе как рыба в воде. Крайне опасная хищная рыба…

— Всё так, друг мой. Вы, как и всегда, умеете точно отследить очевидные тенденции в современном обществе, и изложить их чётко и ясно. Благодаря вам я всегда в курсе общественных настроений. Вы — моя лакмусовая бумажка, Ватсон. Кстати, о бумажках.

С этими словами Холмс извлёк из жилетного кармана бланк телетайпограммы и, водрузив на нос очки, в который уже раз пробежал глазами текст, после чего взгляд его сделался отрешённым, и великий сыщик погрузился в глубокую задумчивость. Потягивая херес, я наблюдал за ним, стараясь не нарушить его сосредоточенности заданным не ко времени вопросом.

Делиться со мной содержанием депеши Холмс не торопился. Я же не настаивал. Предыдущий опыт показывал, что в нужное время мой знаменитый друг и сам расскажет всё, что мне необходимо знать для того, чтобы быть полезным в ведении дела — а также для отражения в моих записках.

Не скрою, отчасти успех этих записок, на публикацию которых у меня заключены контракты с наиболее престижными издательствами Старого и Нового Света, позволил нам предпринять наше совместное кругосветное путешествие, которое как раз сейчас подходило к концу, завершаясь там же, где и началось пять лет назад.

В Лондоне.

Дом, милый дом! До чего же приятно будет в него вернуться!

Холмс расположился в кресле напротив. Любому другому человеку его поза показалась бы совершенно неудобной.

Сыщик сидел в кресле скрючившись, словно рак-отшельник, не желающий покидать уюта гостеприимной раковины. Квадратный подбородок касался груди, голова была втянута в плечи, локти упирались в подлокотники. Длинные тонкие пальцы нежно оглаживали чубук трубки. В движениях не проскальзывало ни грана нервозности, хотя Холмс с самого утра не был в курительной комнате — единственном месте на борту «Цеппелина», где только и можно предаваться сему пороку без опасности для воздушного судна и его пассажиров. Курение табака давно уже стало для сыщика скорее способом концентрации, нежели действительной зависимостью.

Бесцеремонно вытянув длинные ноги в проход, Холмс предоставил прогуливающимся по салону пассажирам преодолевать это препятствие самостоятельно. Дамы в платьях с кринолинами бросали на него неодобрительные взгляды, когда им приходилось приподнимать юбки до щиколотки и тянуть вверх колени. Впрочем, пара джентльменов, по виду типичных забияк со Стрэнда, попытавшихся нарочно споткнуться о ноги Холмса, внезапно обнаружила, что препятствие, столь раздражающее их утончённые натуры, в последний миг куда-то исчезло, заставив их едва не потерять равновесие. Багровея лицами и беззвучно бранясь, джентльмены, рассчитывавшие на добрую лондонскую ссору, были вынуждены продолжать бесцельное хождение по палубе.

«Граф Цеппелин» кружил над столицей Империи третий час подряд в ожидании разрешения на посадку. Все чемоданы давно были сложены, книги, взятые с собой в полёт, прочитаны, а в свете того, что азартные игры на борту дирижабля находились под строгим запретом, заняться было решительно нечем.

Полуприкрытые глаза великого сыщика скрывались за дымчатыми стёклами очков. До самого момента, когда он обратился ко мне, я был убеждён, что он находится в состоянии медитации — а возможно, и просто дремлет, как и принято делать в послеполуденный час джентльменам нашего возраста.

Я вновь вернулся к созерцанию бескрайнего скопления разновеликих фуллеровских куполов далеко внизу. Этому занятию я предавался вот уже который час подряд. Зрелище поистине зачаровывало.

Сверкающую, подобно друзе горного хрусталя, неоднородность лондонской Кровли здесь и там нарушали волнующиеся на ветру кроны городских парков в осеннем убранстве, шпили соборов да извилистая тёмная полоса Темзы, перечёркнутая местами прозрачными трубами железнодорожных и автомобильных мостов. Воздушные налёты последней войны оставили свои следы в вспененном пространстве крыш. Местами в бескрайнем сопряжении полупрозрачных пузырей зияли проломы. Никто не спешил их заделывать — слишком немного времени ещё прошло с той поры, когда смерть сыпалась с неба чёрным снегом, и слишком тяжким бременем для истерзанной войной экономики даже столь могущественного государства, как Великая Империя, было восстановление прежних блеска и великолепия.

Из обширного пролома в Кровле прямо под танцующим в турбулентных потоках «Цеппелином» торчал ржавый остов небесного левиафана. На опалённой перкали хвостового оперения явственно виднелись кайзеровский орёл и чёрный паук свастики.

Следы минувшей войны обнаруживались повсюду. Обугленные стены полностью выгоревших домов таращились слепыми провалами окон на усыпанные битым кирпичем пустыри на месте кварталов лондонского Сити — там, куда пилоты германских аэропланов кидали каролиниевые бомбы несколько лет назад. Кое-где сквозь бреши в Кровле в небо, и без того полное изрыгаемых вентиляционными трубами городских испарений, до сих пор поднимались столбы дыма и пара, зловеще подсвеченные снизу негасимым пламенем ядерного распада. Казалось, цепная реакция в полных огня кратерах на местах взрывов будет идти бесконечно — за прошедшие годы жар, исходящий от жерл рукотворных вулканов, не уменьшился ни на градус, и никто из уцелевших жителей этих районов не спешил возвращаться на насиженные места.

Рассветное небо над Лондоном было полно хаотического движения. Сотни летательных аппаратов двигались одновременно во всех направлениях. Бипланы лондонского аэротакси ежесекундно взлетали с рельсовых направляющих и совершали посадку на предназначенных для этого участках Кровли. Громоздкие красные даблдеккеры линий регулярного сообщения развозили в противоположных направлениях рабочих дневной и ночной смены сотен фабрик столицы, и лучи поднимающегося солнца играли алыми отсветами на крутых боках небесных великанов. Частные аэропилы кишели в воздухе, трепеща ритмично взмахивающими крыльями. Тысячи воздушных винтов месили крыльчатками лопастей лондонский смог.

Причальные мачты лётного поля Хитроу принимали до десяти воздушных кораблей за час, но не в силах были справиться с потоком прибывающих дирижаблей. Раз в четверть часа капитан «Графа Цеппелина» обращался к пассажирам, сообщая о подвижках в небесной очереди. Сейчас «Цепелин» был третьим в очереди на посадку, и радиус описываемых им над столицей величественных кругов значительно уменьшился. Судно держалось поближе к мачтам, и публика приникла к окнам, силясь разглядеть внизу хоть что-нибудь, способное пролить свет на причины внезапной задержки.

Причины эти, впрочем, на мой личный взгляд были весьма просты. В настоящий момент все причальные мачты аэропорта были заняты обманчиво тяжёлыми телами дирижаблей, выкрашенных в невзрачный серо-голубой цвет, призванный прятать воздушный корабль в небе от глаз возможного наблюдателя. Ещё несколько таких кораблей барражировали в отдалении над лондонским центром, и орудийные порты их боевых галерей зияли зловещей чернотой. Вывернув шею, я смог разглядеть несколько неприметных серо-голубых силуэтов высоко над городом, выше уровня всех транспортных коридоров столичного неба.

Военные. Армия Её Величества взяла в свои руки контроль над городским небом. И, судя по тому, как бодро шла высадка солдат с причаленных транспортов, уже совсем скоро возьмёт под контроль и всё происходящее на земле.

Знать бы ещё, чем вызвано столь явственное оживление военных. Я открыл было рот, чтобы задать соответствующий вопрос своему другу, но он опередил меня.

— Взгляните вон туда, Ватсон. Да-да, на северо-восток. В направлении Паддингтона и нашего с вами дома. Там, между массивами парков — видите?

Не очень-то надеясь на своё зрение, в последние годы не раз подводившее меня в ответственный момент, я вооружился сильным биноклем. Сначала я не видел решительно ничего. Потом разглядел на фоне тусклого золота и багрянца крон буков и вязов некую бесформенную массу, возвышающуюся над деревьями и домами. Полчища птиц кружили в небе над парками, и сквозь их мельтешение виднелось покачивающееся на ветру чёрно-белое веретено полицейского аэростата, вставшего на якорь неподалёку. В сравнении с загадочным предметом, которое скрывало растянутое до земли и прихваченное здесь и там верёвками огромное полотно, аэростат выглядел миниатюрным. Предмет возвышался над Кровлей и на глаз равнялся по высоте собору Святого Павла — а возможно, и превосходил его.

— Что бы это могло быть, Холмс? — спросил я, не отрываясь от окуляров.

— Давайте-ка попросим стюарда принести утренние газеты, — услышал я в ответ. Голос сыщика был совершенно спокоен.

Несколько минут спустя мы уже шелестели ещё тёплыми листами только что отпечатанных в судовой типографии газет, которые были получены из редакций по радиотелеграфу ночью.

Передовица «Таймс» освещала успех доктора Кейвора и его команды, которые готовы были уже на следующей неделе предоставить вниманию всех заинтересованных лиц плод своих многолетних усилий. Под сводами Хрустального Дворца в Банхилле Кейвор собирался представить публике детище Британского Общества Звездоплавателей — аппарат, способный пронести человека сквозь толщу земной атмосферы в безвоздушное межпланетное пространство, используя для этого принципиально иную технологию, нежели разработанные русскими учеными Циолковским, Цандером, Лосем и Туманским ракетные корабли, испытания которых сейчас также входили в финальную фазу.

На страницах «Обсервер» королева отзывалась о перспективах освоения иных миров скептически: «Зачем нам подвергать себя опасности новой войны с обитателями Марса, едва пережив прошлую войну миров?»

Самой интересной заметкой в «Дейли Телеграф» было сообщение о наблюдавшемся вчера в небе над Ла-Маншем атмосферном феномене. Пилоты звена бипланов береговой обороны стали свидетелями падения в воды пролива некоего предмета, который они в один голос называли не иначе, как «зелёной кометой». При этом, с их слов, прежде чем кануть в свинцовые волны, странное небесное тело предпринимало попытки маневрирования в атмосфере. Военные психиатры признали пилотов вменяемыми, окулист Королевского госпиталя, подтвердив исключительное здоровье глаз летчиков, исключил возможность оптического обмана. Объективно настроенные скептики из правительственных кругов настаивали на версии лунного света, отражённого метеозондом и преломлённого пузырём болотного газа. В настоящее время к месту падения неопознанного объекта направлялись две субмарины флота ЕКВ.

«Полицейская газета» бесстрастно констатировала прокатившуюся по марсианским гетто Англии и Уэльса волну беспорядков. Причина недовольства головоногих осталась неясна. Особо отмечался тот факт, что полиция взяла ситуацию под контроль без использования специальных средств.

В пику основному печатному органу полицейского управления красная «Морнинг Стар» выступила с оголтелой проповедью борьбы марсиан за свои ущемлённые права и обратилась ко всей прогрессивной общественности Соединённого Королевства с призывом поддержать несправедливо угнетаемых переселенцев с Марса в их протесте.

«Файненшнл Таймс» обрушивала на читателя каскад малопонятных цифр, прогнозы роста и падения индексов и котировок в связи с туманными намёками на изменение политической ситуации, интервью с влиятельными персонами мира денег, призывавших покупать и продавать акции обществ с совершенно неизвестными мне названиями. Пролистав её, я понял, что не понимаю ровным счётом ничего в современной экономике, списав это на длительность нашего с Холмсом отсутствия на родине.

«Иллюстрейтед Лондон Ньюз» в статье без иллюстрации сообщало о готовящемся открытии возведённого у Букингемского дворца колоссального памятника королеве Виктории, который являлся даром городу Лондону от королевской семьи и данью уважения великой регине, именем которой была названа целая эпоха в истории не только Великобритании, но и всего мира в целом.

В глубоко презираемом мною за необоснованно злую критику моих «Записок» «Лондонском книгочее», издании столь же скучном, как и те графоманские труды, которые он освещал, была набранная крупным кеглем короткая заметка, гласящая, что известный американский литератор Э.Р.Берроуз приглашает всю просвещённую публику на творческую встречу, которая состоится в книжном магазине «Симпкин и Маршал», где вниманию поклонников таланта будет представлен новый роман его столь популярного цикла о марсианских приключениях Джона Картера. Газета делилась с читателями сведениями о том, что творчеством м-ра Берроуза не на шутку увлечена сама Королева. Обсуждался вопрос, позволят ли рамки приличий ей посетить встречу с любимым писателем, или же он сам будет удостоен частной аудиенции с королевской семьёй.

Больше ничего интересного в свежей прессе не нашлось.

Холмс уже давно утратил интерес к чтению, небрежно свалив газеты на журнальный столик. Дождавшись, когда я переверну последнюю страницу, он нетерпеливо побарабанил пальцами по колену.

— Скука смертная, — сказал он. — Такие новости в первую очередь говорят об отсутствии новостей. Впрочем, это показатель стабильности в государстве и обществе.

Я кивнул.

— Вынужден согласиться с вами, друг мой. Меня не покидает чувство, что мы с вами никуда и не уезжали на все эти годы. Меняются названия фирм и имена политиков, но Британия по-прежнему кажется оплотом стабильности в нашем мире.

— Ага! Вот тут-то я вас и поймал, дорогой доктор! — воскликнул вдруг Холмс и расхохотался. — Вы всё тот же Ватсон, неспособность которого порой сложить два и два даёт мне некоторую надежду на то, что мой мозг по-прежнему работает чуточку лучше мозга стандартного обывателя.

Я давно уже научился не обижаться на бестактные высказывания моего друга. Вот и на сей раз позволил себе лишь ироничную улыбку.

— Вы, разумеется, просветите меня о всей бездне моей ненаблюдательности, Холмс? — только и спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более смиренно.

Как и все гении, великий сыщик любил лесть. То, что он способен был распознать её с полуслова, ничуть не мешало ему получать истинное удовольствие от её выслушивания.

— Вне всякого сомнения, — ответил Холмс, явственно смягчаясь. — Но не сразу и не вдруг, мой милый Ватсон. Мне бы хотелось, чтобы вы продолжили развивать в себе способности к дедукции.

— Безусловно, я приложу к этому все усилия, как и всегда, — безропотно пожал я плечами. — Однако с годами человеческий разум лишь всё больше костенеет в собственных заблуждениях, а я не блистал способностью сопоставлять факты и будучи в расцвете сил. Смею вам напомнить — мы с вами давно разменяли седьмой десяток, друг мой.

— Вздор! — фыркнул Холмс. — Не пытайтесь убедить меня в том, что вы одной ногой в маразме, Ватсон. Ни за что не поверю. А что до умения делать верные выводы из очевидных и неочевидных фактов — ваша профессия сама по себе предполагает подобный стиль мышления. Вы же врач, Ватсон, пусть уже и не практикующий! Искусство постановки правильного диагноза во многом сродни работе сыщика. И тот, и другой должны верно определить убийцу — только в вашем случае это болезнь, а в моём — человек.

— Что ж, вы, как всегда, правы, Холмс, — сказал я. — Не вижу смысла не соглашаться с очевидным. Сделаю всё, что в моих силах, чтобы не разочаровать вас. Но пока мне не известно ни одного факта. Ведь даже содержание полученной вами телеграммы вы пока держите от меня в секрете, а в газетах, как вы имели возможность убедиться и сами, нет и намёка на преступление, которое заслуживало бы вашего внимания.

— Нашего внимания, Ватсон, — поправил меня Холмс, многозначительно подняв палец. — Насчёт газет вы, разумеется, заблуждаетесь. Впрочем, это простительно, ведь у вас не все карты на руках. Один момент.

С этими словами он бодро отстучал ключом карманного телеграфа короткое сообщение. Через несколько секунд аппарат отозвался мелодичным звоном, оповещая, что сообщение получено адресатом, а ещё через несколько секунд разразился трелью ответного послания, воспринять которое на слух я не смог. Ленту же Холмс отправил в корзину, небрежно скомкав, после чего с крайне довольным видом откинулся в кресле.

Я попытался и сам использовать дедуктивную методу, свидетелем успешного применения коей Холмсом оказывался не раз.

Адрес послания был коротким, даже на слух — куда короче положенных для связи в пределах города девяти цифр и уж тем более — двенадцатизначного междугороднего. Здесь же я явственно расслышал короткую вступительную трель из трёх, максимум — четырёх знаков. Это означает, что адресат пользуется внутренним ретранслятором «Графа Цеппелина». Что. в свою очередь, говорит о его нахождении на борту в качестве пассажира или члена команды.

Но в силу некоторых специфических привычек мы с Холмсом мало общались с соседями и так и не завели ни с кем не то что дружеских, но даже и приятельских отношений. С представителями команды или обслуживающего персонала дело обстояло приблизительно таким же образом, если не считать капитана, за столом которого мы дважды обедали. Но обеденные разговоры вряд ли можно счесть достаточным основанием для близкого знакомства.

Есть ещё, правда, наша очаровательная секретарша мисс Хадсон…

Но тут мои дедуктивные способности пробуксовывали — зачем посылать телетайпограмму особе, с которой всё равно встретишься через несколько минут за утренним чаем?..

— Чего же мы ждём? — спросил я его через минуту, запутавшись окончательно. Как и всегда, когда намечалось новое дело, я чувствовал душевный подъем и нетерпение. Ещё не зная сути предстоящего нам расследования, я испытывал сильнейшую жажду деятельности. Сила и энергия наполняли меня, заставив позабыть о гнёте лежащих на плечах лет.

— Недостающих звеньев газетной мозаики, — ответил Холмс. — Кстати, вот, кажется, и они.

Я уже и сам услышал дробный перестук каблучков по паркету палубы. Ему вторил лёгкий лязг цепной передачи и мягкие шлепки обрезиненных траков о палубный настил.

— Доброе утро, джентльмены, — произнёс у меня за спиной бархатный голосок с ноткой явного осуждения.

Холмс ответил учтивым кивком. В глазах его танцевали озорные искорки, а тонкие губы старательно сдерживали улыбку.

Я неловко повернулся в кресле на голос, и покалеченная спина отозвалась электрическим разрядом боли, скользнувшим вдоль позвоночника. Эхо последней войны. В такие моменты я был рад чувствовать боль. Боль — удел живых. После всех ужасов мировой бойни, после гекатомб Марны, Ипра и Вердена ощущать себя по-прежнему живым было странно — но до чего же замечательное это было чувство! Я сжал в кулак и снова разжал обтянутые лайкой перчатки пальцы правой руки, механистической от плеча.

Протез работал безупречно.

Ни один из нас не прошёл сквозь геенну Великой войны, не изменившись. Все мы калеки, увечные кто телом, кто — душой, а кто и душой и телом разом. Мой друг, которого гений его уникального таланта забрасывал в самые странные места воюющего с самим собой мира, тоже был опалён огнём охватившего планету безумия, пусть ему ни разу так и не пришлось оказаться даже вблизи передовой за все эти годы. Удел же военного врача — быть там, где кровь, боль, увечья и смерть. Подобное способно закалить самую ранимую душу, но в то же время постоянное соседство смерти, и смерти страшной, превращает в романтика самого закоренелого циника.

Циник в моей душе отпустил сальную шутку насчёт седины и беса — к счастью, не сделав её достоянием ничьих более ушей. Помимо своей абсолютной неуместности, шутка ещё и не соответствовала действительности — никакой седины у меня не было и в помине. Со времён Великой войны мой череп совершенно гладок, и брови, усы и борода давно перестали расти. Единственным действительным плюсом этого было то, что у меня вот уже много лет отсутствовала необходимость в бритье. Своего же отражения в зеркале я давно уже научился не пугаться.

— Вот то, что вы просили, мистер Холмс, — продолжала между тем обладательница волшебного голоса, и осуждение звучало в нём явственнее. — Впрочем, ума не приложу, зачем вам могло понадобиться именно это!

На столик между нами упала ещё пачка газетных листков поверх уже лежащих там. С первых страниц на нас вызывающе таращились обнажённые красотки с игольно-острыми сосками на впечатляющего размера грудях, застигнутые врасплох в чужих спальнях известные политики в спешке натягивали штаны, а мерзопакостного вида упыри вгрызались полуярдовыми клыками в угодливо подставленные навстречу противоестественной алчности шеи томных молодиц — или же оплетали их тела похотливыми щупальцами.

В силу некоторых обстоятельств я давно разучился краснеть, но ощущать себя неуютно при щекотливых ситуациях так и не перестал.

— И впрямь — что это, Холмс?! — с негодованием спросил я. — Неужели вы полагаете соответствующим нормам приличия — заставлять юную даму смотреть на это, пусть даже и по долгу службы?

— Не думаю, что дама против, доктор, — заметил мой друг, погружаясь в лихорадочное перелистывание дешёвой желтоватой бумаги газетных страниц.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс, — последовал ответ, интонацию которого можно было бы счесть презрительной или даже высокомерной, не будь он произнесён столь чарующим голосом.

Развернувшись, наконец, в своём кресле, я встретил насмешливый взгляд пары самых зелёных глаз, какие мне только приходилось видеть за мою долгую жизнь. Глаза смотрели на меня с миловидного остроносого личика, белую кожу которого усеивала россыпь совершенно очаровательных веснушек. Огненно-рыжие локоны ниспадали на плечи из-под озорной охотничьей шляпки с пером. Зелёный тренчкот с отороченными красным шнуром петлями, отворотами рукавов и воротом плотно облегал стройную фигурку, изрядно натягиваясь на пышной груди. И — о боже, да! — она носила брюки, заправленные в голенища высоких сапог, которые в прошлом, когда лошади ещё не вымерли от Коричневой Чумы, назывались сапогами для верховой езды.

— Доброе утро, мисс Хадсон, — выдавил я, как всегда досадуя на неизменно подводивший меня в такие моменты голос. Я знал, что она находит это милым. Вот и сейчас она улыбнулась мне, и я поспешил сказать: — Вы совершенно потрясающе выглядите сегодня, сударыня. Впрочем, как и всегда.

— Вздор! — остренький носик сморщился в очаровательной гримаске неудовольствия. — Внешнее всё — абсолютный вздор! И зовите меня сегодня… хм… пожалуй, Анжеликой. Да! Сегодня — Анжелика. Но не старайтесь запомнить этого имени, доктор. Как и все имена, оно мимолётно и не имеет ничего общего с сутью той свободной личности, каковой я являюсь. А всё это навешивание ярлыков придумано мужчинами, сторонниками оголтелого домостроя и стремящимися поименовать и всё сущее в мире! Ха! Это всё не более чем попытка метить территорию, против которой должна уметь выступить каждая прогрессивная женщина!

Крайние, а порой и просто абсурдные проявления исключительной независимости характера юной эмансипэ не переставали озадачивать меня. Холмс же не обращал внимания на причуды нашей прекрасной секретарши, пропуская их мимо ушей с поразительным хладнокровием. Если я всё ещё старался запомнить каждое из потока ежедневно, а порой и по нескольку раз на дню, меняющихся имён, уважая стремление юной дамы к самовыражению, то мой друг быстро научился обходиться ни к чему не обязывающими обращениями, вроде «сударыня», «юная леди» или просто «мисс Хадсон».

Как ни странно, наша юная суфражистка прощала ему подобное поведение. Иногда, в наиболее меланхолические минуты, я начинал подозревать, что причиной тому — остаточная детская влюблённость мисс Хадсон в знаменитого детектива, истории о приключениях которого она слышала от своей бабушки, той самой Миссис Хадсон, чью квартиру мы с Холмсом снимали едва ли не полвека назад, в самом начале нашего с ним сотрудничества.

Мисс Хадсон ворвалась в неторопливое течение нашей с Холмсом жизни пару лет назад с сокрушительностью и непреклонностью цунами. Мы с моим знаменитым другом тогда как раз путешествовали по Американским Штатам, где вели расследование крайне запутанного дела, основным фигурантом которого был некий мистик креольской крови, отзывавшийся на имя Барон Суббота. Возникнув на пороге нашего номера в отеле во Французском квартале Нью-Орлеана и потрясая рекомендательным письмом своей бабушки и свежеотпечатанным дипломом выпускницы Гарварда, новоиспечённый юрист женского пола просто-напросто припёр нас к стенке и вынудил принять себя на давно пустующее место секретаря. И следует сказать — никогда впоследствии ни я, ни мой друг не пожалели об этом скоропалительном и несколько вынужденном решении.

Одним из несомненных достоинств нашей помощницы являлось её умение управляться с Дороти — картотечным автоматоном с крайне вздорным характером, гордостью нашего гения сыска, который стремился к упорядоченности любого знания и обрёл квинтэссенцию этого в сём нелепом предмете.

Разработанная в мастерских Томаса Эдисона машина, представлявшая собой гибрид картотечного шкафа, печатной машины с пароэлектрическим приводом, сверхбыстрого бэббиджева исчислителя с алмазными подшипниками в счётных шестернях и валах, а также тележки садовника на гусеничном ходу, была презентована Холмсу американским президентом несколькими годами ранее «за исключительные заслуги перед народом Штатов Северной Америки».

Информация, которую хранил в своих тикающих недрах этот ящик на каучуковом ходу, сделала бы честь Библиотеке Конгресса — но вот воспользоваться ей, а тем более воспользоваться эффективно, оказалось практически не под силу паре таких джентльменов старой формации, как мы с моим компаньоном. Обращение с машиной, названной каким-то шутником Дороти, требовало адова терпения, которого нам с Холмсом, ставшими с течением времени гораздо более раздражительными, явно не доставало. От неминуемой расправы чудо-машину спасло появление мисс Хадсон, с которой они вскорости образовали весьма эффективный, хотя и странный, дуэт.

Сейчас Дороти замерла рядом с нашей прекрасной секретаршей, время от времени взлязгивая скрытыми под корпусом красного дерева шестернями исчислителя. Надраенный до блеска атомный котёл негромко шумел, выпуская время от времени лёгкие облачка пара сквозь предохранительные клапаны. Облитые резиной гусеницы сохраняли в целости драгоценный паркет прогулочной палубы, а встроенный гироскоп позволял автоматону с лёгкостью маневрировать среди разбросанных по салону столиков, не смахивая на пол посуду и не нанося непоправимых повреждений от столкновений со своим громоздким телом дубовым панелям переборок.

— Вы ввели в неё те исходные данные, что я просил, мисс Хадсон? — спросил Холмс, не отрываясь от очередной бульварной газетёнки.

— Разумеется, мистер Холмс, — ответила секретарша, в свою очередь не удостаивая своего нанимателя взглядом и упрямо вздёргивая подбородок.

— Вот оно, нынешнее поколение, Ватсон, — усмехнулся Холмс. — Умеет врать, не моргнув и глазом и даже не покраснев.

— С чего вы взяли, что мисс Хадсон… Анжелика… гм, говорит нам неправду? — поспешил встать я на защиту профессиональных (да-да, именно профессиональных, и только!) качеств нашей очаровательной секретарши. — Вы же даже не взглянули на неё, а характерных для лжи модуляций в её голосе я не уловил. Уж поверьте мне, я знаю, о чём говорю.

— Я верю вам, мой друг. На секретной службе Её Величества вы должны были овладеть навыками распознавания лжи, — ответил Холмс, заставив меня молниеносно обвести зал пристальным взглядом в поисках гипотетической подозрительной особы, с излишним вниманием прислушивающейся к нашему разговору. Когда таковой не обнаружилось, я с облегчением позволил себе вздохнуть и укоризненно взглянул на Холмса. Но голос всё-таки приглушил — некоторые привычки неистребимы.

— Холмс, ведь мы же с вами, кажется, договаривались, что о некоторых вещах…

Но меня на полуслове перебила мисс Хадсон со свойственной ей бесцеремонностью:

— Вздор! Ни один из пассажиров не находился в опасной близости в тот момент, когда мистеру Холмсу приспичило открыть миру государственную тайну, — язвительно сказала она.

— Холмс! — вскричал я шёпотом, разрываясь между праведным возмущением и нежеланием привлекать к нашим персонам излишнего внимания, — Вы же обещали, что никому!!!

— Мистер Холмс здесь совершенно не при чём, — спокойно и даже несколько снисходительно ответила за моего друга мисс Хадсон, одновременно наливая мне порцию шерри, которую я проглотил залпом, не почувствовав вкуса. — Всё дело в верном сопоставлении фактов, легко доступных любому наблюдательному человеку. Разница заключается лишь в инструментах, которые мы с мистером Холмсом используем для этого сопоставления. Ему достаточно его собственного гениального мозга, мне же приходится обращаться за помощью к Дороти, скармливая ей массивы отсортированных данных, и если данные эти закодированы правильно — вуаля! Мой метод гораздо эффективнее и прогрессивнее и имеет всего лишь один недостаток — иногда приходится долго скучать в ожидании результата. Зато этот метод не подвержен влиянию человеческого фактора и начисто лишён мужского шовинизма!

— И что характерно, мисс Хадсон сейчас говорит чистую правду, — донёсся голос Холмса из-за газеты, которой он, словно ширмой, отгородился от вспышки моего гнева. Опустив зашелестевшие листы, он взглянул на меня с тем уже привычным сочувствием, с которым человек о двух руках и двух ногах смотрит на безногого и безрукого калеку: и жаль, и не поможешь… — Не ломайте голову, Ватсон, старина. Отражение лица мисс Хадсон…

— …в лицевой панели Дороти, — кивнул я, и Шерлок Холмс отсалютовал мне своим бокалом.

Дороти отозвалась мелодичным звоночком. Из прорези на передней панели серпантином поползла перфолента. Мисс Хадсон расправила её, пробежала глазами по прихотливому узору отверстий.

— Я полагаю, ответ гласит: недостаточно данных.

Голос Холмса был сух и бесцветен, чего нельзя сказать о румянце, мгновенно залившем щёки нашей секретарши и сделавшем её донельзя трогательной. Она с досадой закусила губу и, помедлив, с явной неохотой кивнула. Потом вскинула на Холмса сузившиеся глаза, полыхнув из-под светлых ресниц изумрудным огнём негодования. Она готова была признать свою вину, но нисколько не раскаивалась в содеянном, что и подтвердила тут же, решительно заявив:

— Я сочла, что вводить в машину сведения личного плана об особе королевских кровей, да ещё и составляющие врачебную тайну…

— Безнравственно? — понимающе спросил Холмс, видя её невольное замешательство.

— Да! — порывисто ответила мисс Хадсон и снова метнула на моего друга негодующий взгляд. — Именно безнравственно! Думаю, доктор Ватсон поддержит меня. Тайна пациента не должна быть предметом машинных расчётов, призванных удовлетворять чьё-то праздное любопытство!

Я пожал плечами и постарался ответить со свойственной настоящему врачу осторожностью.

— Мисс Хадсон безусловно права… Однако, как мы с Холмсом не раз имели возможность убедиться на собственном опыте, далеко не всегда интересы личности и неприкосновенность её прав могут перевесить то благо, которое общество получает при их сознательном игнорировании особами, выполняющими поручение… эээ… особого свойства и при обстоятельствах, носящих… эээ… особый характер…

— Доктор! — возмущению Анжелики не было предела. Глаза её гневно сверкали, грудь вздымалась самым пикантным образом, заставив меня на время позабыть о сути нашего спора. — Не ожидала от вас…

— С годами становишься всё большим циником, — развёл я руками. Правая издавала при движениях лёгкое жужжание. — Со временем вы поймёте, надеюсь…

— Не списывайте свою аморальность на возрастную деградацию, доктор! Так можно позволить себе слишком многое, оправдывая любое сотворённое безобразие снижением самокритики в результате маразма!

— Я попросил бы вас, милочка… — возразил я, чопорно поджимая губы напоказ и втайне наслаждаясь прекрасным зрелищем, ибо гнев делал нашу юную суфражистку поистине прекрасной, но тут Холмс язвительным хмыканьем пресёк начинающуюся перепалку.

И к счастью, ибо на самом деле мне решительно нечего было сказать. Честно говоря, я находился в совершеннейшем замешательстве. И я был даже рад, когда, приложившись как следует к бокалу хереса, поперхнулся и раскашлялся до слёз — кашлем было легче прикрыть охватившее меня смущение. Мисс Хадсон участливо похлопала меня по спине изящной ладошкой.

— Вот и я возмущена до глубины души, — доверительно шепнула она мне в самое ухо, ошибочно истолковав причину затянувшегося приступа кашля. — Мало того, что мужчины считают себя вправе измываться над женской душой и ни в грош не ставить женский разум, так они ещё и бессовестно лезут своими руками в самые интимные места женского тела, чтобы потом продать кому ни попадя открывшиеся им тайны!

Я несколько опешил от суфражистской трактовки невинной процедуры гинекологического осмотра — мероприятия, безусловно, крайне интимного и требующего совершенно особенной степени деликатности от врача, занимающегося подобными манипуляциями, но абсолютно необходимого для контроля за здоровьем женщины — и совсем уже было собрался указать нашей воительнице, что она сражается с ветряными мельницами, тем более, что университеты по всему миру который уже год увеличивали набор женщин на медицинские факультеты, но тут Холмс вышел из оцепенения и в зародыше задавил вновь наметившуюся ссору.

— Предлагаю пари, друзья мои! — объявил он. В его глазах появился тот лихорадочный блеск, который обычно порождали лишь морфий или предвкушение близкой разгадки дела. От пагубного пристрастия к опию и его производным Холмс решительно отошёл сразу после войны, не объясняя причин, примерно в то же время приобретя любовь к ношению тёмных очков, регулярному посещению стоматолога, а также весьма своеобразные гастрономические предпочтения. Я не пытал его, ибо сам к тому времени обзавёлся некоторыми секретами из разряда тех, что не обсудишь даже с лучшим другом.

— И в чём суть этого пари? — спросил я.

— Вам, Ватсон, я готов доказать, что дело уже есть, пусть даже нас с вами ещё не привлекли к его расследованию.

— Неудивительно, Холмс, — пожал я плечами в который уже раз за последние полчаса. — У вас есть телеграмма, содержание которой никому более неизвестно.

Словно козырную карту, способную переломить ход партии, Холмс бросил сложенный вчетверо бланк телеграммы на стол. Глаза его лучились торжеством. Мой тщеславный друг явно наслаждался моментом.

Я потянулся было к клочку бумаги, но металлические пальцы поймали лишь пустоту с приглушённым кожей перчатки лязгом: мисс Хадсон оказалась быстрее. Развернув телеграмму, она жадно впилась взглядом в те несколько слов, что я смог разглядеть на бумаге. По лицу её пробежала тень разочарования и досады. Фыркнув, она протянула бланк мне.

Телеграмма, адресованная мистеру Шерлоку Холмсу, борт трансатлантического лайнера «Граф Цеппелин», гласила: «Мой мальчик вскл ты очень вовремя тчк ждём нетерпением тчк твой м тчк».

— И всё?! — спросил я, не веря своим глазам. — Восемь слов, одна буква и четыре знака препинания?!

— Именно! — беззаботно отозвался Холмс. — Стоимость один шиллинг два пенса, с учётом авиатарифа.

— И на основании этого вы сделали вывод о том, что нас ожидает дело государственной важности?!

— Вне всякого сомнения, друг мой. Вне всякого сомнения, — ответил Холмс.

— Потрудитесь объяснить, — потребовал я, чувствуя нарастающее раздражение — иногда мой друг бывает просто невыносим!

— Всему своё время, друг мой, всему своё время, — Холмс был совершенно невозмутим. — Пока же могу лишь сказать вам, что лишь один человек на свете, подписывающий свои послания литерой «М», способен называть меня «своим милым мальчиком», особенно если учитывать мой настоящий возраст.

— «М»? Неужели… — начал было я вспомнив начало нашей сегодняшней беседы, но Холмс прервал меня с довольно обидным смехом.

— Конечно же нет, мой добрый друг, — сказал он, отсмеявшись. — Не Мориарти. Это мой брат Майкрофт. Серый кардинал Британской Империи собственной персоной.

— Майкрофт Холмс? Но почему же…

— Почему он не воспользовался официальными каналами, не обставил всё с присущей случаю помпой, хотите вы спросить? Почему нас не снял с борта «Цеппелина» гербовый аэропил? Почему почётный караул не выстроился в каре на лётном поле, а к трапу не раскатали красную ковровую дорожку? Это вы хотели бы знать, мой друг?

Я лишь слабо кивнул в ответ.

— Гроши, потраченные короной на это послание, являются частью способа поведать человеку моих умственных способностей гораздо больше, чем сказал бы мне самый исчерпывающий отчёт по делу. Учитывая то, что любая информация может быть перехвачена, похищена, расшифрована, в конце концов, надо обладать поистине титаническим умом, умом, схожим по своей организации с моим собственным, чтобы рассказать всё, не сказав ничего. С этой задачей мой брат справился блестяще.

— Я по-прежнему ничего не понимаю, — вынужден был признать я в конце концов. Мисс Хадсон кивнула в знак согласия. Дороти промолчала.

— Отлично! — обрадовался Холмс. — Значит, для части заинтересованных лиц и для огромной массы людей незаинтересованных, но донельзя любопытных, падких на сенсации и склонных к спонтанным, по ситуации, реакциям — я имею в виду рядовых английских обывателей, Ватсон, и уж простите меня, что для того, чтобы прийти к подобным выводам, мне снова приходится ориентироваться на вас — для всех этих людей дела, представляющего для нас глубочайший интерес, попросту не существует. Ситуация всё ещё под контролем. Да, кстати, Ватсон — просмотрите-ка бегло и все эти, столь ненавистные вам, жёлтые листки.

— Но зачем? — удивился я.

— Хотите узнать правду о событиях — обращайтесь к таблоидам и жёлтой прессе, Ватсон. Отсутствие цензуры не всегда пагубно отражается на свободе слова. Среди тонн вранья на страницах бульварных газетёнок можно отыскать зерно истины. Но вряд ли вы найдёте его в причесанных статьях официальных изданий. Намёки — быть может, но не более. Чтение между строк — великое искусство, друг мой, и им я овладел в совершенстве. Теперь ваш черед.

Я послушно погрузился в чтение, испытывая смутное — а порой и вполне отчётливое — омерзение от сопричастности к скандалам, преступлениям и человеческим порокам, которые были основной мишенью изданий «для масс». Мисс Хадсон, затаив дыхание, читала заметки через моё плечо. Я чувствовал лёгкий аромат зелёного чая, исходящий от её волос.

«С пылу с жару» посвятило большую статью явлению, которое горе-писаки помпезно именовали Вторым нашествием марсиан. Приводились интервью с сектантами из Церкви Исхода Человечества, которым в мескалиновых галлюцинациях во время варварских обрядов в их капищах являлись обожествляемые ими обитатели Красной Планеты, предсказывавшие скорый конец человеческой цивилизации и торжество царства головоногих. Сектанты не призывали никого покаяться во имя спасения — они лишь злорадствовали, утверждая, что не спасётся никто.

«Вестник астрологии и астрономии» напечатал крайне размытые и невнятные дагерротипические изображения марсианской поверхности в районе вулкана Олимп и Цидонии, полученные учёными обсерватории в Кордильерах. Пририсованные от руки корявые стрелки указывали на зоны пыльных бурь, которые, согласно утверждениям журналистов, являлись последствием новых выстрелов сверхорудий марсианских агрессоров в сторону Земли. Смаковались ужасные подробности инопланетного вторжения четвертьвековой давности и предсказывались ещё более кошмарные перспективы для населения Земли в самом ближайшем будущем. При чтении этих восторженных заявлений по моей спине то и дело пробегали мурашки.

«Криминальная Британия» поразила меня в изобилии рассыпанными по своим страницам подробностями жесточайших убийств, хитроумных ограблений, финансовых махинаций и прочих преступлений. Такой размах преступности в наше просвещённое и добропорядочное время ужаснул меня до глубины души. Усилия полиции и министерства внутренних дел по искоренению преступности на территории Соединенного Королевства откровенно высмеивались авторами статей, и я никак не мог уяснить для себя, на чьей всё-таки стороне находились люди, так обстоятельно описывавшие подробности столь безобразных происшествий. Воистину, мир уверенно вступал в эру преступников, во времена негодяев.

В Эру Мориарти.

Моё внимание привлекла украшенная аляповатыми рисунками заметка о ритуальном убийстве в заброшенном особняке в Ричмонде, который пустовал вот уже больше трёх десятилетий. Рисунки изображали расчленённое человеческое тело, части которого были разложены по линиям странного, напоминающего пентакль, рисунка на полу заброшенного дома. Линии рисунка явно были нанесены кровью жертвы — цитировалось заключение коронера, согласно которому ткани тела покойного были таинственным образом иссушены до состояния мумификации. Приводились также показания почтенных членов общества, убелённых сединами господ Филби и Бленка, которые опознали в покойном хозяина дома, своего давнего знакомого, полубезумного изобретателя, пропавшего лет тридцать назад во время одного из своих экспериментов по исследованию природы пространственно-временного континуума. По их словам, с момента исчезновения он практически не изменился, и коронер подтверждал, что тело принадлежит мужчине в расцвете сил, а вовсе не дряхлому старику, каким бы покойному в таком случае полагалось быть. Имя жертвы в интересах следствия не разглашалось.

Мисс Хадсон при виде рисунка испуганно вскрикнула, зажав рот ладонью, и стремглав покинула салон. Я укоризненно взглянул на Холмса. Тот лишь развёл руками.

— Я считаю, что леди не должны касаться всех этих мерзостей человеческого бытия, — сказал я. — Это всё-таки уже слишком.

— Наша прекрасная помощница сама выбрала свою стезю борца с преступностью, — отмахнулся Холмс. — А посему следует предполагать, что на её пути будут встречаться не только изображения мест преступлений в прессе, но и сами эти места. Вы не находите, Ватсон, что для убеждённой суфражистки и эмансипэ наша юная мисс Хадсон несколько чересчур впечатлительна?

— Смею полагать, это у нее возрастное, — сказал я в ответ. — Молодежи свойственен бунтарский дух. С годами из наиболее отъявленных возмутителей спокойствия получаются самые ответственные отцы и самые заботливые матери. За годы бунта и войны лучше всего учишься ценить покой, стабильность и порядок. А потом приходит новое поколение с новыми бунтарями, и всё начинается снова. Таков великий Круг жизни, Холмс.

— Да-да, мой друг, вы правы, — сыщик вновь сделался рассеянным. Он забормотал себе под нос: — Круги…витки…спирали… Да-да, всё возвращается. И все возвращаются. Вне всякого сомнения.

Голос его становился всё невнятнее и наконец затих и вовсе. Взгляд потерял осмысленность и устремился в никуда. Потом, встрепенувшись, он снова вернулся в реальность.

Одновременно с этим к нам присоединилась и мисс Хадсон, несколько бледная, но уже вполне успокоившаяся.

— Вы будете свидетелем, мисс Хадсон, — заявил Холмс, сверля её взглядом, отчего девушке явно было не по себе. — Совсем недавно я предложил доктору Ватсону пари, от которого он не стал отказываться с достойной джентльмена решительностью. Суть пари сводится вот к чему. Я берусь доказать, что дело, к расследованию которого мы будем в ближайшее время привлечены, в чём не может быть ни малейших сомнений, уже раскрыто мною. По сути, это и было — будет — делом на половину трубки. Кроме того, я хочу продемонстрировать превосходство аналитических способностей человеческого мозга над вычислительными способностями одной из самых совершенных машин, созданных человеком именно для того, чтобы в кратчайшие сроки сопоставлять и обрабатывать огромные объёмы информации. Я берусь объяснить вам всю последовательность размышлений, которые приведут вас и уже привели меня к успеху в расследовании — но лишь по мере того, как следствие будет выявлять всё новые и новые детали общей мозаики. Пока же я напишу на бумаге несколько слов, запечатаю их в конверты, а потом вручу их вам, Ватсон. В нужный момент мы будем вскрывать один из них и сравнивать выводы, сделанные вами в ходе расследования, с моими предварительными догадками. Попробуем объединить в грядущем расследовании дедукцию и интуицию и посмотрим, которой из них следует больше доверять.

Своим летящим почерком Шерлок Холмс написал на клочках перфоленты Дороти несколько слов, а потом разорвал эти куски на более мелкие части. Каждый из кусочков бумажной ленты содержал сейчас одно-два слова. Холмс тщательно свернул клочки бумаги в несколько раз таким образом, чтобы надписей на них не было видно, и понумеровал их, нанеся цифры на внешнюю поверхность каждого из свертков.

Цифр, как и пакетов, было семь. От размашистой единицы до корявой семёрки.

Холмс раскрошил остатки сургуча, запечатывавшего прежде конверт с телеграммой, и пробормотав: «В конце концов, она мне никогда не нравилась…», засыпал крошево в чашечку глиняной трубки.

— Ватсон, я рассчитываю лишь на вас в этом царстве запрещённого огня!

Я усмехнулся и протянул руку к трубке, по-особому напрягая локоть, оставленный на полях сражений и существующий ныне только в моём воображении. Древние мистики утверждали, что воображение способно творить настоящие чудеса и само по себе — что уж говорить о его сочетании с последними достижениями науки и техники! Отдав ментальный приказ, я почувствовал, как заурчал, словно довольный кот, миниатюрный атомный котел в металлической сфере на месте бывшего плечевого сустава. Стянув перчатку, я явил миру чудо поствикторианской технологии, заменившее мне утраченную во время Великой войны конечность.

Сияющая медь суставов, латунный блеск гидравлических цилиндров, вороненая сталь фаланг, испещренная гравировкой… Настоящее произведение искусства. Слияние инженерной мысли лучших умов человечества и трофейной технологии побежденных марсиан.

Понимая, что открытый огонь на борту дирижабля явится слишком сильным нарушений правил безопасности, я решил ограничиться использованием лишь нагревательного элемента. Концевая фаланга указательного пальца раскалилась докрасна в течении нескольких секунд, и сургуч в трубке растаял грязно-коричневой лужицей. Холмс ловко капнул получившимся расплавом на каждый из семи конвертов, запечатывая их. Усмехнувшись, я оттиснул в остывающем сургуче монограмму ДВ, украшавшую каждый из моих искусственных пальцев.

— Пари принято, — резюмировала мисс Хадсон.

Холмс невозмутимо кивнул и отложил испорченную трубку на край стола, потеряв к ней всяческий интерес.

— Я следил за вашими глазами, Ватсон, когда вы изучали газеты. Это было небезынтересно, и я бы даже сказал поразительно! Вы уделили внимание именно тем статьям, что содержат информацию, на основании которой мне и удалось раскрыть ещё только предстоящее нам дело. Теперь вы располагаете тем же набором фактов, что и я. Я с интересом буду следить за тем, как вы станете выстраивать из них логические цепочки, друг мой. Вы же, мисс Хадсон, по мере продвижения нашего расследования потчуйте нашего верного автоматона уликами и наблюдениями. Мне крайне интересен результат вычислений, хотя я и по-прежнему уверен в превосходстве человеческого гения над машинной логикой.

— А что стоит на кону, Холмс? — спросил я, несколько обескураженный, но заинтригованный.

— Моя репутация, дорогой Ватсон, — рассмеялся Холмс. — Всего лишь моя репутация! И успех ваших грядущих заметок, разумеется. Ну и, конечно же, судьба Империи, но когда было иначе? Все мы тут лица заинтересованные, как ни крути…

Его хрипловатый смех перекрыл голос капитана «Графа Цеппелина», с сильным немецким акцентом объявивший наконец из репродукторов салона о том, что дирижабль готовится к стыковке с причальной мачтой.

* * *

К встрече с климатом родных Островов мы подготовились загодя, но кондиционированный воздух пассажирских палуб «Графа Цеппелина» с регулируемой термостатикой способен расслабить самые неприхотливые и выносливые натуры, а потому свежий ветерок, встретивший нас в открытой клети подъёмника причальной мачты, показался неожиданно холодным. Пробравшаяся под пальто прохлада осеннего лондонского утра заставила нас ёжиться, и я почувствовал, как стремительно зябнут все члены моего тела — и сильнее всего мёрзла рука, которой давным-давно уже не было. И хотя моему изменённому организму теперь уже не могли причинить вреда и куда более сильные температурные перепады, но древние мистики в который раз оказались правы: воображение — великая сила.

Холмс выглядел настоящим щёголем в тёмно-пурпурной крылатке и того же цвета цилиндре. Ветер выдергивал из-под кокетливо сдвинутой на висок шляпки и бессовестно развевал роскошные волосы мисс Хадсон, делая её мишенью заинтересованных мужских взглядов; она же, сохраняя полную невозмутимость, всем своим видом выражала крайнюю степень презрения в адрес многочисленных обладателей подобного интереса. С трудом заставив себя отвести глаза от стройной фигуры, столь соблазнительно обтянутой тонким зелёным сукном высшего качества, я поглубже нахлобучил сиреневый — по последней заокеанской моде — котелок и спрятал руки в глубоких прорезных карманах пальто в тон шляпе.

Лифт скользнул вниз по направляющим, и грузное брюхо «Графа Цеппелина» заслонило от нас небо.

— Никогда не подумывали о личном дирижабле, Ватсон? — спросил вдруг молчавший доселе Холмс.

— Как-то не приходило в голову, друг мой, — ответил я. — Я всё-таки врач, и потому привык ставить перед собой реальные цели.

— Я верю, что через столетие в каждой лондонской семье будет по дирижаблю, а то и не по одному, — сказал Холмс, мечтательно скользя взглядом по украшенным изображениями орлов покатым бокам воздушного исполина.

— И каким образом хозяева станут парковать их на ночь? — спросил я, чем, к моему глубокому удовлетворению, преизрядно озадачил своего друга.

До самой земли он так и не нашелся, что ответить.

На лётном поле нас встречали.

— Майкрофт, — Холмс шагнул навстречу дородному мужчине в неброском, но несомненно дорогом длиннополом пальто. Когда они оказались на расстоянии шага друг от друга, несомненным стало их явное фамильное сходство. Обниматься братья не спешили, предпочтя ограничиться рукопожатием.

— Шерлок, мой мальчик, — отозвался советник. Протянул руку мне, коснулся шляпы и слегка поклонился нашей спутнице: — Доктор. Мисс Хадсон.

Время было не властно над братьями. Майкрофт лишь чуть сильнее раздался в талии и совершенно поседел. Взгляд его глаз цвета стали по-прежнему был цепок, высокий лоб пересекали морщины, свидетельствующие о постоянном умственном напряжении, которое сопутствовало старшему Холмсу в течение всей его долгой жизни.

Вместе с ним нас встречал немолодой, но крепкий человек, обладатель высокого роста и явно армейской выправки. Лицо его показалось мне знакомым, но пока я силился вспомнить имя, Шерлок Холмс уже обменялся с ним рукопожатием и обернулся ко мне.

— Вы, разумеется, помните инспектора Стенли Хопкинса, Ватсон? В прошлом мы не раз пересекались с ним в наших совместных с лондонской полицией расследованиях.

— Безусловно, помню, — я с удовольствием пожал протянутую мне крепкую ладонь. Улыбка инспектора была открытой, в светлых глазах читалось явное облегчение. Предстоящее нам дело явно превосходило своей сложностью немалые возможности Скотланд-Ярда. Я почувствовал нарастающее внутри возбуждение, которое, должно быть, испытывают гончие, взяв след.

— С прибытием на английскую землю, леди и джентльмены, — приветствовал нас Хопкинс. — Прошу следовать за мной. Машина ждёт нас.

У края лётного поля нас ожидала стремительных обводов двухколёсная машина с каучуковым корпусом, удерживаемая в равновесии ротором огромного маховика. Когда все мы разместились в её просторном салоне, она рванулась с места, вдавливая нас в мягкие кресла перегрузкой ускорения.

— Не хотите ли по пути ввести нас в курс дела, братец? — обратился к Майкрофту младший из Холмсов, когда за широкими окнами автомобиля замелькали высаженные вдоль дороги деревья, а палая листва длинным шлейфом закружилась позади во взвихрённом стремительным движением машины воздухе.

— Вы всё скоро увидите сами, джентльмены, — отозвался Майкрофт Холмс. — Здесь совсем недалеко.

— Прекрасно! — Холмс откинулся на спинку кресла и устроился поудобнее. — В таком случае, скорее везите нас к вашему марсианину.

Машину ощутимо тряхнуло — это сидевший за рычагами управления Хопкинс вздрогнул от неожиданности. Взяв себя в руки, он бросил на Холмса восхищённый взгляд через плечо, впрочем, не задав ни единого вопроса. Майкрофт же хранил невозмутимое молчание, однако его тонкие губы подрагивали, словно он изо всех сил гнал прочь призрак улыбки.

Я видел, как округлились от удивления зелёные глаза мисс Хадсон, сидевшей напротив, и чувствовал, что тоже не вполне владею своим лицом. Мне пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы не задать так и норовящий сорваться с языка вопрос. Чтобы отвлечься, я стал вспоминать, глубоко ли среди багажа запрятан мой верный кольт, заряженный смертоносными кислородными пулями. В какой-то момент я обнаружил, что моя механистическая рука сама собой ползёт по бедру, явно направляясь к карману, в котором лежат собственноручно опечатанные мною конвертики, предположительно таящие в себе до поры ответы на все вопросы, которые могут возникнуть у нас в ходе расследования. Разумеется, я тут же пресёк поползновения чересчур самостоятельной конечности и привёл её к послушанию, заставив выстукивать по колену мотивчик популярной бродвейской шансоньетки.

Дальнейшая поездка прошла в молчании. Наш автомобиль нырнул в рассеянный Кровлей свет хмурого лондонского утра, и вокруг замелькали многоэтажные дома, соединявшиеся на разных уровнях бесчисленным множеством пешеходных мостиков и паутиной канатов, по которым во всех направлениях скользили над улицей на роликовых подвесках пестро одетые люди.

Хопкинс ловко встроил автомобиль в сплошной поток разновеликих экипажей, и в течение долгих минут мы наблюдали в окнах то вздымавшийся над нами исполинский бок цистерны-водовоза, то припавший к самому покрытию дороги распластанный силуэт спортивного суперкара какого-нибудь богача, то стайки моноциклов, управляемых затянутыми в кожу седоками со скрытыми под гоглами лицами.

Грейт-Вест-Роуд выскочила из-под Кровли близ Королевских ботанических садов, и мокрая листва деревьев расцветила столичную серость многоцветьем осенних красок. Потом дорога снова ушла под Кровлю, мы миновали Чизвик и вновь оказались под открытым небом у Найтсбриджа — совсем рядом с парками Центра и резиденцией августейших особ. Я чувствовал, как сердце моё наполняется священным трепетом, понятным каждому англичанину.

* * *

Первое, что бросилось в глаза, когда мы выбрались из нашего экипажа, было изобилие мундиров цвета хаки, на которые натыкался глаз, куда ни взгляни. А в небе над площадью с криком кружили птицы — тысячи птиц.

Хопкинс остановил машину на пересечении Воксхолл-Бридж-Роуд и улицы Королевы Виктории. Дальше дороги не было — проезжую часть перекрывали ленты полицейского ограждения, за ними мрачной массой виднелась баррикада из мешков с песком, рядом с которой на станках были установлены пулеметы. Блиндированный грузовик с безоткатным орудием на турели зловеще маячил на газоне в центре кольца, образованного пересечением четырех дорог. Солдаты были повсюду, и оружие они держали в руках. Поэтому не было ничего удивительного в том, что стоило нам выйти из автомобиля, как на нас тут же были ненавязчиво направлены полтора десятка винтовочных стволов.

Майкрофт устало взмахнул рукой, и словно из-под земли рядом с ним вырос человек с весьма незапоминающейся внешностью, который после оброненных Холмсом-старшим нескольких фраз немедленно отыскал командира дислоцированной здесь части. Тот отдал Майкрофту честь и тут же отстучал распоряжение на мобильном радиотелеграфе. Солдаты, получив приказ, заметно расслабились — а значит, расслабиться и с облегчением перевести дух могли теперь и мы.

Проведя нас сквозь периметр армейского оцепления и редкий ряд настороженно косящихся лондонских бобби, Хопкинс вывернул из-за угла крайнего дома на площадь перед Букингемским дворцом. Майкрофт следовал за ним.

Мы же на несколько секунд замешкались и, запрокинув головы, воззрились на нечто, чего никак не должно было быть на площади у резиденции английских монархов.

Гигантский бесформенный шатёр защитного цвета, в котором я не сразу, но безошибочно опознал мобильный ангар для цеппелинов Воздушного флота ЕКВ, был кое-как растянут на невеликом пространстве зажатой между кварталами близлежащих домов площади. Воздушные насосы на мобильном шасси, общим числом не меньше дюжины, неустанно нагнетали под прорезиненную ткань ангара воздух под давлением, чтобы выгадать хоть немного свободного пространства вокруг центральной опоры шатра для тех, кому предстояло там работать. Меня очень впечатлила высота этого временного сооружения — центр его возносился над брусчаткой не менее, чем на три сотни футов. По ту сторону площади за шатром виднелись ажурные ворота Букингемского дворца, охраняемые невозмутимыми львиноголовыми гвардейцами-моро.

— Кто у вас там? Лестрейд, разумеется? — спросил Холмс у Хопкинса и, не дожидаясь ответа, решительно шагнул к пологу шатра. Приподняв край тяжелой прорезиненной ткани, он на секунду замешкался и сказал, обращаясь ко мне:

— Вскрывайте номер первый, как только войдёте. Мисс Хадсон, помните о своей роли свидетеля. И не удивляйтесь ничему из того, что увидите за этим занавесом.

С этими словами великий сыщик исчез внутри шатра, предоставив нам следовать за ним.

Внутреннее пространство было освещено доброй полудюжиной прожекторов. Пригибая голову, чтобы пролезть под тяжелым полотнищем, и пропуская мисс Хадсон вперёд, как и пристало истинному джентльмену, я сделал наконец шаг внутрь и одновременно извлёк из кармана горсть запечатанных конвертиков. Выбрав надписанный единицей, поймал поощрительный взгляд нашей секретарши и сжал сургучную каплю пальцами, ломая печать. Одновременно с этим я поднял голову, чтобы оглядеться.

И замер.

Прежде мне доводилось видеть боевые треножники марсиан, и даже наблюдать их в действии. С тех пор прошла едва ли не четверть века, и время изрядно подредактировало воспоминания и отретушировала картинки. Видит бог, я был только рад этому. Никому не пожелаю испытать тот ужас, что чувствовал я сам, когда боевой треножник проходил через мобильный госпиталь, развёрнутый нашей дивизией в Боскомской долине. Тогда от неминуемой смерти меня спасло лишь чудо.

Треножник, лежащий сейчас в центре площади, показался мне куда крупнее того, что уничтожил наш госпиталь. Он был огромен, выше домов, выше деревьев. Металл, из которого он был собран, некогда сверкавший ярче солнца, сейчас потускнел и покрылся ярко-оранжевыми пятнами ржавчины. От самой земли до бронированной капсулы высоко наверху его увивали побеги красного вьюна — одного из растений, привезённых марсианами на Землю и прочно укоренившихся на её благодатных почвах. Треножник был совершенно недвижим, и свисавшие почти до земли пучки металлических щупалец безжизненно раскачивались в потоках нагнетаемого компрессорами под купол воздуха, с монотонным звоном ударяясь о бока и ноги гигантской машины инопланетян. Я прошёл под ним, запрокинув лицо, и почувствовал, как на мой лоб что-то капнуло. Вытерев каплю ладонью, я обнаружил, что кожа моя испачкана вязкой багровой жидкостью, от которой исходил отчётливый запах гниения.

Кровь. Кровь мертвеца.

На меня капнуло снова и снова, и я поспешил выбраться из-под треножника. Краем глаза я заметил некое движение в кустах у дворцовой ограды. Одна из ног треножника разворотила пристроенную к ограде дворцовую оранжерею, и сквозь брешь в стеклянной стене на дворцовую лужайку выбирались и смешно ковыляла прочь дюжина молодых триффидов. Несколько из них, достигавшие трёх футов в высоту, неприкаянно бродили под куполом прямо среди членов следственной группы Скотланд-Ярда. Пожав плечами, я выкинул триффидов из головы.

Как показали последующие события, сделал я это напрасно.

Мисс Хадсон замерла посреди пространства купола с несколько озадаченным выражением на прелестном личике.

Холмс, храня совершеннейшую невозмутимость, что-то выяснял у маленького человечка с лицом и повадками хорька, в котором я опознал нашего старого знакомого — главу Скотланд-Ярда шеф-инспектора Лестрейда. Я подошёл ближе и приветствовал его.

— Ватсон, как по вашему, что это? — спросил Холмс, перебрасывая мне некий цилиндрический предмет размером с небольшой, на одну чашку чая, термос.

Сделан цилиндр был из серебристого металла. Поймав его механистической рукой, я ощутил, что он весьма тяжёл — датчики показали вес в два с половиной фунта. Гидравлические усилители моей чудо-руки легко справились с резьбою крышки. Облако изморози поднялось изнутри. В центре цилиндра лежал небольшой стеклянный сосуд с замороженной жидкостью жемчужного цвета. Немного прибавив температуру в металлических пальцах и открыв плотно притёртую крышку, я ощутил терпкий запах, напоминающий аромат цветов каштана.

— Вне всякого сомнения, это образец семени. Спермы, — пояснил я вытаращившемуся в изумлении шеф-инспектору. Впрочем, сам я испытывал не меньшее изумление от всего происходящего, разве что, смею надеяться, не так откровенно его демонстрировал окружающим.

— Ч-ч-чьей спермы? — выдавил из себя Лестрейд.

— Не имею ни малейшего представления, — пожал я плечами. — Нужен как минимум микроскоп, чтобы дать предварительный ответ.

— Микроскоп доктору, живо! — заорал Лестрейд и тут же, не надеясь на исполнительность и расторопность подчинённых, сам умчался на его поиски.

— Этот сосуд обнаружили внутри треножника, — любезно пояснил Холмс.

— Ничего не понимаю, — признался я, чувствуя, как жалко звучит мой голос.

— Разверните записку, — подбодрил меня Холмс.

На перфорированной бумаге летящим почерком Холмса было написано одно-единственное слово.

«Треножник».

— Холмс! Вы не устаёте меня поражать! — вскричал я. — Но, чёрт побери — как?!

— То ли ещё будет, мой дорогой Ватсон, — рассмеялся знаменитый сыщик, крайне довольный собой. — Ведь дело-то только начинается!

И с этими словами мой друг ловко полез по верёвочной лестнице вверх — туда, где в ржавой сфере капсулы боевого треножника ждал встречи с ним мёртвый марсианин.

Лишившись дара речи, я только и мог, что смотреть ему вслед.

* * *

Я плыл в пустоте, полной гипнотизирующего вращения радужных спиралей. Тело мое не имело веса, и я знал, что бесплотен. Музыка небесных сфер ревела в ушах, звук то нарастал, делаясь оглушительным, то затихал, доносясь словно через толстый слой ваты. Во всём этом цвето-свето-звуковом хаосе присутствовал некий странно знакомый ритм, и в какой-то миг я понял, что это — биение моего сердца.

Значит, я всё-таки жив.

— Какого дьявола, Ватсон?!

В хаотическом кружении неясных образов перед внутренним взором возникла некая фигура. В какой-то момент я вдруг понял, что глаза мои уже открыты, но взгляд упорно отказывается фокусироваться на окружающих предметах.

— Он глаза открыл!

Голос. Молодой. Женский. С надрывно-истерическими нотками. Знакомый голос. Первый тоже знаком. Его хозяина я знаю давно, дольше, чем юную истеричку. Тревожные нотки в голосе истерички почему-то доставляют удовольствие. Не злорадство. Радость?

— Ватсон, да приходите же в себя!

Резкий запах аммиака. Нечем дышать! Распахнутые глаза ничего не видят — слёзы текут ручьями.

— Лестрейд, ищейка вы разэтакая, осторожнее же с доктором!!!

Имя.

Знакомое имя…

— Да бросьте вы, Холмс! Добрая порция нашатыря ещё никому не вредила. Видите, пришёл наш доктор в себя. Эй, Ватсон, вы меня слышите? С возвращением в мир живых!

Сквозь реки слёз всё чётче проступают образы, всё более знакомыми становятся с каждым мгновением — словно память возвращается одновременно со зрением, подсказывая названия каждого увиденного предмета, имя каждого из людей, сгрудившихся вокруг.

Вот этот, похожий на гибрид хорька и фокстерьера, облачённого в клетчатое пальто, такое же кепи, полувоенного кроя бриджи и тяжёлые башмаки с гамашами — Лестрейд. Шеф Скотланд-Ярда с так и не искоренёнными высоким положением повадками уличной ищейки.

Зарёванная юная особа рядом, рыжекудрая обладательница самых зелёных глаз на свете, которые мне когда-либо доводилось видеть — несомненно, мисс Хадсон. Чудесно выглядите, мисс. Вслух я ей этого не говорю — и вряд ли когда-нибудь скажу.

Высокий джентльмен в пурпурной крылатке и цилиндре того же модного в этом сезоне цвета пристально всматривается мне в лицо. Стальные глаза над ястребиным носом, упрямая линия подбородка, бескровные тонкие губы, сжатые в нить.

Мистер Шерлок Холмс. Мой добрый друг и патрон, собственной персоной.

И тогда по всему выходит, что я — Ватсон. Джон Хэмиш Ватсон.

Военный врач, ныне в отставке. Слуга Короны… тоже в отставке, хотя это секретная информация. Как и сама служба.

И я лежу на земле.

А высоко в странном небе, сделанном словно бы из серой тряпки, прямо надо мной парит на трёх ходульно-тонких ногах ржавый, поросший красным вьюном шар, с которого свисают, едва не касаясь мостовой, тонкие металлические щупальца.

И я знаю, что в недрах шара, на странном ложе, в центре паутины проводов и трубопроводов слепо таращит тёмные, подёрнутые мутью шары огромных глаз мертвец — мертвец не из нашего мира.

Воспоминания возвращаются рывками, всё быстрее и быстрее, словно прорвав плотину беспамятства. Дирижабль, пари, ошеломление от встречи с треножником.

Потом — темнота.

Странно.

Сильные руки подхватили меня, усадили и поддерживали под спину, пока мисс Хадсон, словно заботливая сиделка, вливала в меня сладкий, дочерна заваренный чай из мятой оловянной кружки армейского образца.

— Ватсон, Ватсон, — беззлобно ворчал Холмс, придерживая меня за плечи. — Вас ни на минуту нельзя оставить без присмотра.

— Что произошло? — спросил я.

— Вы расхаживали по двору в крайнем волнении, что я приписал обычной впечатлительности вашей натуры, мой друг. В какой-то момент я перестал обращать на вас внимание, а потом на некоторое время потерял из виду. Потом мисс Хадсон начала кричать, что доктор упал. Мы нашли вас здесь, у ограды, без сознания.

— В обморок вы упали, доктор. Всего и делов, — влез в разговор Лестрейд.

— Я не склонен к обморокам, — возразил я.

— Уверены, доктор? — скептически прищурился этот хорёк.

— Абсолютно. Мне позволяют совершенно определённо утверждать это некоторые…, гм, специфические особенности моего организма.

Например, то, что моё сердце будет неутомимо работать ещё много лет после того, как уснёт спрятанный в моём плече атомный котёл, приводящий в движение искусственную конечность, которая заменила утраченную правую руку.

Впрочем, знать об этом Лестрейду совершенно не обязательно.

— Тогда что с вами произошло? — спросил шеф-инспектор.

— Не знаю, — честно ответил я. — Совершенно ничего не помню.

— А что видели вы, Анжелика? — Холмс повернулся к мисс Хадсон и пристально взглянул на неё.

— Анна-Вероника! — с вызовом встретила взгляд великого сыщика наша секретарша. — С этого момента — Анна-Вероника.

— Да-да, безусловно, — нетерпеливо отмахнулся Холмс. — Простите, запамятовал.

— И попрошу без сарказма, мистер Холмс! — строго сказала новоявленная Анна-Вероника. — Право каждой женщины — носить то имя, которое её саму устраивает наилучшим образом, которое подходит ей здесь и сейчас, которое позволяет ей пребывать в гармонии с собственным внутренним миром! И то, что вы мой босс, вовсе не даёт вам…

— Да-да, мисс Хадсон, — поспешно вернулся мой друг к нейтральному обращению. — Пусть я и не вижу вследствие косности своего мужского ума, каким образом имя «Анна-Вероника» превосходит в своём соответствии озвученным вами пунктам ту же «Анжелику», но я готов смириться с вашим правом к самовыражению, милочка, если это пойдёт на пользу расследованию.

— Вне всякого сомнения, — вздёрнула усыпанный веснушками носик наша невыносимая эмансипе. Я любовался ею в этот момент. Раскрасневшись от эмоций, оседлав любимого конька демагогии о равенстве полов и одновременном превосходстве женщины над мужчиной, готовая растерзать любого, кто посмеет ей перечить, мисс Хадсон расцветала, подобно прекрасному, пусть и весьма экзотическому, цветку среди унылой серости английских традиций и стереотипов. Глаза её метали зелёные молнии, рыжие пряди, выбившись из-под шляпки, падали на лицо, и возмутительница спокойствия совершенно очаровательно пыталась сдуть их уголком рта — впрочем, безо всякого успеха.

— Боже, что за бред?! — вскричал Лестрейд, до этого лишь таращивший изумлённые глаза на обоих спорщиков. — Холмс?! Вы, с вашим рациональным умом истинного джентльмена, соглашаетесь с этой чушью?!

— Увы, мой дорогой Лестрейд! — мой друг развёл руками в комическом отчаянии. — Женщины — удивительные существа. Я давно имел несчастье убедиться, что метод дедукции далеко не всегда применим в понимании свойственной им логики. На мой взгляд, следует оставить за женщинами право менять по настроению имя, подобно тому, как они меняют наряды, когда хотят — в противном случае мы рискуем ввязаться в затяжную позиционную войну, в которой заранее обречены на поражение. Женщины гораздо упорнее в своих заблуждениях, чем мы с вами, мой дорогой шеф-инспектор, и гораздо настойчивее в достижении целей — какими бы абсурдными они нам с вами ни казались.

Лестрейд выслушал эту тираду с отвисшей челюстью, после чего расхохотался и махнул рукой в знак согласия. Мисс Хадсон ещё выше вздёрнула носик и залилась краской негодования.

— Ещё одно типичное проявление мужского шовинизма! — процедила она сквозь зубы, совладав, наконец, с собой.

— Разве я не согласился с вашей точкой зрения, мисс Хадсон? — приподнял бровь мой друг в наигранном удивлении.

— Согласие, данное в столь оскорбительной форме, не может считаться истинным согласием! — блеснула профессиональными познаниями наша секретарша. И, подумав, добавила, как плюнула. — Сэр!

— Диспут о значимости формы и содержания оставим до лучших времён, — пресёк готовый разгореться с новой силой конфликт Холмс. — А теперь, если вы не возражаете, мисс, мы хотели бы услышать, что же вы видели.

— Немногое, — ответила, поджав губы, мисс Хадсон. — Спустившись с треножника, доктор некоторое время расхаживал с совершенно потрясённым видом…

— С треножника? Я?! — моему изумлению не было предела. — Холмс, я что, был там?

С этими словами я ткнул пальцем вверх.

— Да, мой друг, — ответил Холмс. — Путь наверх по верёвочной лестнице вы преодолели с завидной энергией. Спускались, правда, гораздо медленнее, но спишем это на глубокую задумчивость и потрясение от увиденного.

— Боги! — вырвалось у меня. — Не представляю даже, что могло побудить меня на столь безрассудный поступок!

— Любопытство, я полагаю, — пожал плечами великий сыщик. — Это одна из основных страстей, что движут человечеством наряду с ленью, алчностью и вожделением. Вряд ли я ошибусь, высказав предположение, что вы захотели увидеть всё своими собственными глазами.

— Знать бы ещё, что я там увидел, — уныло отозвался я. Память не хранила никаких воспоминаний о случившемся, начиная с момента, когда мой друг начал своё восхождение на личную Джомолунгму марсианского треножника.

— Многое, уверяю вас, — сказал Шерлок Холмс. — Вполне достаточно для того, чтобы впасть в состояние некоторого возбуждения, но слишком мало для того, чтобы ваш мозг милосердно лишил вас воспоминаний об увиденном. Вы ведь не подвержены падучей, доктор?

— Нет, друг мой. И на отдалённые последствия фронтовой контузии списать подобную амнезию нельзя.

— Уверены?

— Со всей определённостью могу заявить это, — сказал я твёрдо.

Холмс кивнул. Я отдал должное деликатности моего друга, который не стал настаивать на объяснениях.

Иначе объяснять пришлось бы слишком многое — а мы уже давным-давно пришли к негласной договорённости, согласно которой старались избегать лишних вопросов касаемо прошлого. Те годы во время Великой войны, что мы провели вдали друг от друга, изменили нас настолько, что порой я задавал себе вопрос — Шерлок Холмс, плечом к плечу с которым мы столько пережили в довоенное время, и тот Холмс, которого я встретил в послевоенном, оправляющемся от немецких бомбёжек Лондоне несколько лет назад — один ли и тот же это человек?

И далеко не всегда ответ на этот вопрос устраивал меня — а порой я и вовсе не находил ответа.

Впрочем, время от времени, глядя на своё отражение в зеркале, я задаю тот же вопрос и себе самому.

И ответ мне не нравится.

— Продолжайте, сударыня, — обратился меж тем Холмс к мисс Хадсон.

— Спустившись с треножника, доктор описал несколько кругов под этим… шатром. Задавал какие-то вопросы полицейским, — тут я мог только развести руками в ответ на вопросительный взгляд моего друга, — потом подошёл к дворцовой ограде и некоторое время рассматривал разрушенную оранжерею. Сквозь брешь, проделанную треножником, продолжали выбираться триффиды. Они то и дело приближались к вам, а вы их отталкивали с крайне брезгливым видом, а они всё лезли и лезли — их вообще очень много бродит тут неприкаянными. Надеюсь, полиция и садовники скоро вернут их всех туда, где им и положено быть. Отвратительные твари!

— Не могу с вами не согласиться, — заметил Холмс. — Особенно после того, что мы увидели в капсуле треножника.

— И что же мы увидели? — заранее внутренне содрогаясь, спросил я.

— Триффидов, — ответил мой друг. — Взрослые особи, числом пять.

— Но что делать триффидам в кабине марсианского треножника?! — вскричал я, совершенно сбитый с толку. Во тьме, скрывавшей мои воспоминания о последних событиях, забрезжил просвет — и то, что смутно заворочалось в памяти, совершенно мне не понравилось.

— Похоже, они проникли туда, поднявшись по побегам красного вьюна, которым этот треножник увит, словно беседка в ботаническом саду. Произошло это уже после того, как марсианин умер — но до того, как поднялся весь этот переполох. Видимо, их привлёк запах гниения. Вы же помните, как быстро разлагаются трупы марсиан в нашей атмосфере, Ватсон?

— Практически молниеносно, — ответил я, обретая некоторую уверенность при переходе разговора на профессиональную и близкую мне тему. Как и большинству англичан, мне приходилось видеть подобное воочию на полях сражений с пришельцами из иного мира. — Наши гнилостные микроорганизмы превращают труп марсианина в лужу зловонной жижи за считанные часы.

— Всё сходится, — кивнул Холмс.

— Но что им там было делать? — наивно спросила мисс Хадсон. Я же передёрнулся, потому что уже знал ответ.

— Они питались, — лаконично ответил сыщик.

Мисс Хадсон побледнела. Потом её лицо приобрело изысканный светло-зеленоватый оттенок, столь подходящий цвету её изумительных глаз, но вряд ли являющийся свидетельством хорошего самочувствия. Она пошатнулась. Холмс бережно поддержал её под локоток и усадил на ближайший оружейный ящик. Теперь уже был черёд нашей юной суфражистки дышать аммиаком из флакона, который с радостью предоставил снисходительно ухмылявшийся Лестрейд, и с благодарностью принимать из рук Холмса горячий чай.

А я меж тем вспоминал, вспоминал, вспоминал…

* * *

Воспоминания нахлынули на меня удушливой волной, безжалостно заставив меня снова пережить малоприятные события последних часов.

Я вспомнил, как проводил взглядом своего друга, с завидной лёгкостью карабкавшегося по верёвочной лестнице на головокружительную верхотуру, к сердцу инопланетной боевой машины высотой с половину башни Эйфеля. Вспомнил, как вынырнувший словно из-под земли Лестрейд притащил-таки откуда-то бинокулярный микроскоп и армейскую экспресс-лабораторию в кофре из гофрированной стали и тут же усадил меня за изучение образца семени, обнаруженного в кабине треножника.

Вспомнил, как, чувствуя себя первооткрывателем, голландцем Левенгуком, с некоторым удивлением созерцал в светлом кружочке оккуляра вялый танец просыпающихся сперматозоидов, имевших вполне обычный, земной вид и ничуть не похожих на ощетинившиеся сотнями жгутиков крупные половые клетки марсиан, которые мне, наряду с другими тканями агрессоров с Красной планеты, приходилось изучать в полевых лабораториях специальных отрядов биологической защиты во время Нашествия — в поисках чудо-оружия, способного убить существ, столь превосходивших нас в техническом аспекте.

Вспомнил, как, предположив, что семя, вероятнее всего, принадлежит человеку, провёл тест на определение группы крови по системе АВ0, предложенной доктором Ландштайном ещё четверть века назад — и без особого удивления наблюдал теперь за агглютинацией в одной из чашечек.

Сперма действительно оказалась человеческой.

Зафиксировав предполагаемую группу крови неизвестного донора и ещё немного послонявшись без дела под шатром, я, действуя скорее от скуки, нежели по наитию, набрал в пипетку каплю крови из лужи, которая собралась на мостовой под капсулой треножника и начинала уже ощутимо пованивать.

Без особого интереса понаблюдав в микроскоп гемолиз огромных эритроцитов марсианина, я провёл серию тестов на токсины, совершенно здраво отдавая себе отчёт, что то, чем я сейчас занимаюсь, является разновидностью научного хулиганства — ибо стандартная армейская экспресс-лаборатория, разумеется, не была расчитана на работу с образцами тканей марсианина, которые сами по себе являлись для человека ядом вследствие различности химического строения тел представителей двух разумных рас.

Однако то, что происходила сейчас в одной из пробирок, весьма заинтересовали и озадачило меня. Я провёл реакцию ещё раз и ещё, с разными тест-системами — результат был тем же.

Результат исследования, образец крови марсианина и нацарапанную на коленке записку я отправил в Скотланд-Ярд с курьером, рекрутированным с лёгкой руки Лестрейда из числа охранявших площадь полицейских. Записка содержала просьбу в кратчайшие сроки повторить исследование в условиях криминалистической лаборатории Скотланд-Ярда, а также провести срочную токсикологическую экспертизу образца.

Сам же я, не в силах бездеятельно ждать результатов экспертизы, раздираемый желанием поделиться с Холмсом своим открытием и предвкушением маленького триумфа от того, что в кои-то веки хотя бы на полшага опередил великого сыщика в нашем совместном расследовании, и будучи не в состоянии дожидаться сошествия моего друга с небес, в конце концов презрел осторожность и полез по верёвочной лестнице ему навстречу.

Потоки воздуха, нагнетаемого под тент компрессорами, чтобы шатёр не спадался, закручивали лестницу спиралью, и от меня потребовались все мои навыки альпиниста, приобретённые во время подготовки к выполнению особых поручений Короны, чтобы удержаться на её пляшущих под руками и ногами ступенях. Совсем рядом погромыхивали о корпус капсулы и бесконечно длинные ноги треножника пучки металлических щупалец, безвольно свисавших с высоты, а в путанице побегов красного вьюна, оплетавшего всё сооружение снизу доверху, мне то и дело чудилось некое шевеление.

Вечность спустя я перевалился через порог входного люка, жадно хватая воздух ртом — и едва не задохнулся от жуткой вони, наполнявшей освещённое тусклым мерцанием странных трубчатых ламп внутреннее пространство капсулы треножника.

Внутри двигались неясные тени, и тени теней зловеще шевелились на странно изогнутых стенах. Доносился странный ритмический перестук и отвратительные звуки, напоминавшие одновременно чавканье дорвавшихся до корыта с отрубями поросят и хлюпающий шум, с которым мощный насос земснаряда всасывает последние капли жидкой грязи со дна осушаемого водоёма.

— Холмс! — крикнул я в зловещий танец теней. — Холмс, дружище, где вы?

Дышать здесь приходилось ртом через многократно сложенный платок — впрочем, зловоние было настолько жирным и густым, что платок практически не помогал. К этому мне было не привыкать: за годы войны, сидя месяцами в окопах, окружённых горами разлагающихся мёртвых тел, мне случалось обонять и не такое.

— Ватсон? Вот уж не ожидал от вас такой прыти! — донёсся до меня придушенный голос моего друга. Глаза постепенно привыкали к красноватому полумраку, и я смог разглядеть фигуру сыщика, склонившуюся над чем-то в странном сооружении, напоминающем трон. — Пробирайтесь сюда, только ни обо что не споткнитесь! А ещё постарайтесь, чтобы эти твари не вытолкали вас наружу — я бы давно избавился от них, но в одиночку мне не справиться!

Вокруг Холмса столпились высокие тощие фигуры. Стук и сосущие звуки производили именно они.

Триффиды.

Взрослые особи по семь футов ростом, склонившие свои чаши над неким подиумом, служившим ложем пилоту треножника. Бесформенная громоздкая масса, занимавшая ложе сейчас, и была источником жуткого зловония. То один, то другой из триффидов без видимой очерёдности погружал свои укороченные обрезанием стрекала в испускающую миазмы тления массу и тащил сочащиеся вязкой жидкостью ошмётки в раструбы пищеварительной чаши на вершине стебля.

Триффиды жрали то, что осталось от марсианина.

В своём стремлении облагодетельствовать человечество Советская Россия, вооружённая технологиями марсиан, выпустила в свет этих монстров всего несколько лет назад, рассеяв над Тихим океаном всхожие семена с опытных делянок Камчатки. Воздушные течения быстро разнесли семена по всему миру, и в мгновение ока триффиды появились на всех континентах, а год спустя — заполонили каждый клочок суши, существенно потеснив автохтонную флору, а местами — и человека.

Триффиды имели чудовищную способность к самовоспроизведению, что в сочетании с абсолютной неприхотливостью в питании и почве для укоренения быстро сделало их поистине вездесущими. Триффидное масло стало новым источником энергии, и источником совершенно бесплатным, а некий профессор Тесла и з университета в Торонто даже осмеливался всерьёз утверждать, что вырабатываемое ими электричество в скором времени станет применяться не только для производства лабораторных опытов по гальванизации.

Плотоядность триффидов и несомненная опасность для человека выявились чуть позже — когда первое поколение вступило в пору зрелости. Годовалый триффид обретал способность к передвижению и превращался в медлительного, но смертельно опасного хищника. Удар отравленного десятифутового жала был способен убить взрослого человека. Нападая из засады, триффиды питались разлагающимися телами своих жертв.

По миру прокатилась волна смертей, и человечество вынуждено было дать отпор растительному врагу. В ходе длившейся два года всемирной кампании по локализации расплодившихся триффидов значительную их часть попросту уничтожили. Впоследствии было установлено, что систематическое, раз в два года, урезание жала делает триффида неопасным для человека, и бессистемная бойня прекратилась. Теперь триффиды содержались в резервациях сельскохозяйственных угодий, обеспечивая человечество ценным маслом, а также в оранжереях и ботанических садах, где селекционеры выводили всё новые и новые сорта, включая комнатные и декоративные.

В ходе всё той же битвы за жизненное пространство с растительными агрессорами у триффидов была обнаружена некая сигнальная система. Издавая отрывистый стук тремя короткими отростками, ходячие растения общались друг с другом — и в какой-то момент у исследователей возникло скверное предположение о разумности этого биологического вида.

Широкой огласки подобная гипотеза не имела — человечество, подряд пережившее за короткое время Вторжение марсиан и Великую войну, не было морально готово к противостоянию с очередным разумным видом. Иное дело — борьба с на удивление живучими и повсеместно распространившимися сорняками, в которую мир включился с превеликим энтузиазмом. Отчасти благодаря этому неведению человек в очередной раз одержал верх над силами природы, которую сам же и изменил до неузнаваемости.

Прирученные и одомашненные триффиды мирно паслись на отведённых им лужайках и поглощали огромное количество всевозможных органических отходов, и человек постепенно научился принимать их как часть окружающего пейзажа. Однако, по непроверенным слухам, весьма многочисленные группы взрослых триффидов по всему миру сумели избежать избиения, одомашнивания и приручения, уйдя в леса.

Эта информация никогда не подтверждалась правительствами — как, впрочем, и не опровергалась. Но многие ли из нас регулярно — или хотя бы мало-мальски часто — посещают леса, пусть даже они и находятся совсем рядом с границами наших поселений? И потому слухи так и оставались всего лишь слухами.

И в этом весь Человек.

Те триффиды, что поглощали сейчас активно распадающуюся на элементы периодической таблицы тушу марсианина, были одомашненными, кастрированными особями с обрезанным жгутом смертоносного жала. Лишенные яда, они, тем не менее, представляли немалую опасность для двоих людей здесь, в тесной капсуле треножника, распахнутые технологические люки которой открывались в трёхсотфутовую пропасть над Лондоном. Силы растительных мускулов даже одного из зелёных великанов было вполне достаточно для того, чтобы вытолкнуть в пустоту нас обоих — а триффидов было здесь пять.

— Как эта дрянь попала сюда? — спросил я, брезгливо разглядывая трёхногих растительных монстров.

— Так же, как и мы с вами, дорогой мой доктор, — отозвался Холмс. — Только воспользовались для восхождения не лестницей, а побегами марсианского вьюна. Остальные, те, что бродят неприкаянными сейчас внизу, тоже охотно присоединились бы к своим более удачливым сородичам, но им помешало полицейское оцепление. Эти же поднялись сюда прямо из разбитой оранжереи ещё до того, как оцепление было выставлено. Счастливчики!

Я содрогнулся от омерзения.

— Я заканчиваю с забором образцов, Ватсон, — продолжал между тем Холмс. — Процедуру вскрытия тоже пришлось проводить самому, не дожидаясь экспертов из Ярда. Слишком уж быстро он разлагается. Очень хорошо, что вы решились подняться сюда, Ватсон! Честное слово — рад, а то я уже и не чаял! Взгляните, пожалуйста, сами, пока тут всё не расплылось окончательно. Что вы видите? Я так понимаю, анатомировать инопланетян вам ведь уже приходилось?

При этих словах Холмс быстро взглянул на меня и тут же отвёл взгляд. Я же постарался сделать вид, что не заметил его случайного приближения к опасной черте. Многие знания — многие печали. Дружба же — это не отсутствие секретов, а умение их хранить… а порой и просто не обращать внимания на их наличие.

Я кивнул и, зажимая нос платком, как мог осторожно протиснулся между двумя триффидами поближе к останкам. Холмс предупредительно освещал мне поле деятельности карманным фонарём.

Марсиане огромны.

Больше всего они похожи на чудовищных размеров бурдюк о паре глаз, попугайском клюве и двух пучках весьма тонких многофункциональных щупалец. Чем-то они напоминают наших осьминогов — клювом ли этим, многоногостью или же мудрым выражением вечно усталых выпуклых глаз. Несмотря на это, сленговое прозвище типа «спрут» или «головоног» нигде в мире не прижилось. Повсеместно марсиан зовут марсианами, и точка.

Сейчас этот бурдюк был вздут гнилостными газами до состояния шара. Та часть многочисленных полостей тела марсианина, которая вмещала внутренние органы, была мастерски вскрыта в один разрез с линейно-ровными краями раны. Не снимая перчаток, я развёл края раны и погрузился в изучение распадающихся под моими пальцами ошмётков плоти, бывших ещё совсем недавно сложными органами, венцом эволюции марсианской жизни.

Совсем рядом продолжали свою страшную трапезу триффиды, каждый из которых ростом был выше меня.

— Время смерти, доктор?

Я осматривал потускневшие роговицы огромных глаз мертвеца. Мёртвый пилот печально смотрел на меня. Незавидная судьба — умереть вдали от родины, от соплеменников, в одиночестве, и быть после смерти пожранным существами иной расы, выведенной врагом для совершенно невоенных целей, превратиться в удобрение, в компост, разложиться на атомы в живых фабриках триффидовых тел и стать на выходе чистой энергией, приводящей в движение машины врага, обогревающей и освещающей его жилища, питающей его… Было в этом что-то философское и вечное.

— Учитывая скорость разложения тела и его степень, зашедшую уже весьма далеко, я бы сказал, что наш марсианин умер около трёх часов назад, — ответил я.

Холмс кивнул.

— Вполне подходит. Согласно показаниям полисмена, дежурившего на углу Воксхолл-Бридж-роуд и Улицы королевы Виктории, а также гвардейцев у ворот дворца, марсианин появился на площади примерно в это время. Причём пришел он со стороны дворца, перешагнул ограду — и замер. Через пару минут перестали двигаться щупальца, и с тех пор он недвижим.

— Мёртв, — уточнил я.

— Да. Что бы ни убило его, сделало оно это быстро.

— Да, Холмс! Едва не забыл со всеми этими, — я бросил взгляд на невозмутимо пожирающих труп триффидов, — обстоятельствами. Я ведь поднялся сюда главным образом для того, чтобы сообщить вам, что мне известна причина смерти марсианина!

— Яд, я полагаю, — сказал Холмс.

Боюсь, мне не удалось остаться бесстрастным при подобной демонстрации превосходства его интеллекта над моим собственным — во всяком случае, бросив на меня короткий взгляд, знаменитый сыщик улыбнулся. Я понял это по морщинкам, разбежавшимся от уголков его глаз — платка от лица Холмс, как и я сам, предпочёл не отнимать.

— Элементарно, Ватсон! — предварил он так и не прозвучавший вопрос. — На теле не было иных повреждений, кроме тех, что оставили наши голодные зелёные друзья.

Я только и мог, что кивнуть. Будучи разъяснёнными, откровения Холмса казались совершенно очевидными. Но я давно уже научился подавлять в себе чувство досады от осознания факта, что мог бы дойти до правильных выводов и сам, имей я для этого довольно времени.

Пару тысяч лет, например.

— Яд, Холмс. Алкалоид растительного происхождения. Нечто вроде кураре — должно вызывать мгновенный паралич, что, по всему видимо, и произошло. Его дыхала и трахеи перестали получать воздух, и бедняга очень быстро задохнулся. Но вот вопрос — как яд попал в его тело?

Холмс не ответил. Великий сыщик задумчиво разглядывал трапезничающих триффидов. Я ждал, не смея нарушить вопросами ход его размышлений.

Хмыкнув с непонятной из-за закрывающего рот платка интонацией, Холмс решительно направился к люку.

— Идёмте, Ватсон. Здесь нам больше нечего делать, — и с этими словами сыщик скрылся за обрезом люка, словно канув в бездну.

Я с облегчением покинул вознесённый на три сотни футов над землёй склеп, превращенный триффидами в столовую.

После созерцания сцены ужасной трапезы пропасть под ногами и беспорядочное болтание верёвочной лестницы уже не казались чем-то страшным.

Когда я спустился, Холмс уже смешался с толпой солдат и полицейских, которых с каждой минутой делалось под шатром всё больше. Результаты экспертизы из Скотланд-Ярда ещё не прибыли. Я в задумчивости прогуливался по площади. Погружённый в размышления, я не заметил, как ноги сами принесли меня к бреши в ограде дворца там, где её проломила нога треножника, разбив по пути оранжерею.

Сквозь разбитые рамы оранжереи на площадь всё ещё пытались проникнуть привлечённые запахом гниющей плоти триффиды. Трое полицейских ударами дубинок загоняли их обратно.

Моё внимание внезапно привлёк странный маленький триффид. Едва достигая макушкой высоты человеческого колена, он, тем не менее, резво передвигался на трёх коротких ногах, хотя предполагаемый миниатюрностью возраст позволял ему лишь сидеть в почве, как и пристало нормальному растению… впрочем, что может быть нормального, коль скоро речь у нас идёт о триффидах?

Малыш был весьма необычно окрашен. По светлой зелени его листьев и ствола бежал золотистый рисунок прожилок, а пищеварительная чаша на вершине стебля имела явственный серебристый оттенок.

Маленький триффид очень целеустремленно двигался к пролому в ограде. Причём явно стремясь попасть именно за ограду, в дворцовый парк — в полной противоположности стремлениям своих голодных собратьев, так и рвущихся на площадь сквозь полицейский заслон.

В два шага нагнав крошку-триффида, я заступил ему путь. Он в нерешительности остановился, потом попытался обогнуть меня справа, потом слева, потешно ковыляя на коротких толстых ножках. Каждый раз я заступал ему дорогу, и он останавливался вновь.

Когда он наконец замер в озадаченной неподвижности, уставившись на меня наклонённым цветком своей чаши, словно силясь разглядеть стоящего у него на пути нахала, я нагнулся поближе, в свою очередь стараясь как следует его рассмотреть.

Последнее, что я помню, был сильный удар в лицо.

И темнота.

* * *

Ощупав лицо, я обнаружил глубокую воспалённую царапину на левой скуле. Кровь уже не текла.

Всё становилось на свои места.

— Холмс! — окликнул я.

Мой друг оторвался от процесса обихаживания мисс Хадсон, к которой вернулся её привычный здоровый цвет лица, и обернулся ко мне.

— Холмс, дружище, я вспомнил, как все было! — от волнения я не мог говорить спокойно. — И я знаю, как был убит марсианин!

— Действительно? — спросил Холмс. — Что ж, я с удовольствием выслушаю ваши предположения, друг мой.

— Это не предположения, Холмс, а совершенно четкая уверенность! — торжествующе провозгласил я.

— Прежде чем поделиться ею со мной, мой друг, не будете ли вы так любезны вскрыть запечатанный конверт под номером два из числа тех, что лежат в вашем кармане?

Я посмотрел на него с недоверием. Потом полез в карман и выбрал среди конвертов нужный. Не сводя глаз с Холмса, сломал печать.

«Триффид», гласила надпись на клочке бумаги.

Я всё ещё ошарашенно хватал ртом воздух, в очередной раз лишившись дара речи, когда наконец прибыли результаты экспертизы.

Ознакомившись с заключением криминалистов Скотланд-Ярда, Холмс удовлетворённо кивнул своим мыслям и протянул официальный бланк мне.

— Вы были совершенно правы, мой друг Ватсон, — сказал великий сыщик Шерлок Холмс. — Это токсин, вырабатываемый триффидами. И марсианина убил именно тот экземпляр, который потом ударил вас.

— Но я же ещё ни слова не сказал об этом триффиде! — вскричал я. — И потом — откуда вы знаете, что это был именно триффид-убийца?!

— Всё очень просто, Ватсон, — ответил Холмс. — Прочие триффиды — там, наверху, в капсуле треножника, здесь, на площади, и даже в оранжерее, не имеют жала. Все они своевременно обрезаны. Яда у триффида, ударившего вас, хватило лишь на то, чтобы оглушить и лишить на время сознания, а не убить — следовательно, до вас он ударил кого-то ещё. А совсем рядом у нас лежит слоноподобный мертвец, у которого в крови полным-полно курареподобного алкалоида, который вырабатывается железами жала триффида. Так к чему множить сущности, друг мой?

Я мог зааплодировать безупречности логики моего партнера. Мог обнять его, расчувствовавшись. Мог до умопомрачения трясти его руку в знак признания превосходства его интеллекта.

Но я не сделал ничего — лишь молча поклонился моему гениальному другу. Совсем чуть-чуть, но ему достаточно было и этого.

Улыбнувшись, он весело скомандовал:

— А теперь, Ватсон, когда здесь нам решительно нечего больше делать, берите с собой нашу очаровательную мисс Хадсон — кажется, её больше не тошнит? — хватайте под локоть Лестрейда, и всей тёплой компанией отправляйтесь в Марсианскую колонию Лондона. Я дам вам инструкции, что, где и у кого вы должны будете разузнать.

— А вы, Холмс? — спросил я, доставая блокнот и готовясь записывать инструкции.

— А меня ждёт личный садовник Её королевского величества, — беззаботно отозвался Шерлок Холмс. — Правда, я полагаю, сам он об этом ещё даже и не догадывается.

* * *

Едва я миновал блокпост на выходе из марсианского гетто и распрощался с Лестрейдом и мисс Хадсон, которую ждали новые поручения Холмса, полученные по ручному радиотелеграфу, как приземистый чёрный паромобиль о шести дымовых трубах и дюжине колёс резко затормозил рядом со мной у самого тротуара. Двери распахнулись, и шофёр-моро с львиной мордой вместо лица взял под козырёк форменной кепи и пригласил меня внутрь. Я опасливо заглянул в пахнущий кожей и бренди полумрак салона.

— Забирайтесь, Ватсон, — Шерлок Холмс сидел на удобном диване и с улыбкой смотрел на мои колебания. — Что вы узнали в резервации?

— Боюсь, ничего особенного, — ответил я, плюхаясь рядом. Паромобиль тут же рванул с места и помчался на юг. — Там, как всегда, грязь, вонь, проблемы с нелегальным марсианским оружием, каннибализм и повсюду — знаки секты Рипперов. Не люблю марсиан, Холмс. Никогда не прощу им Мэри. Рад, что смог отомстить…

— Да-да, дело пляшущего микроба… Как же! — отозвался Холмс. — Знали бы только марсиане, кто именно повинен в их поражении! А вы — расхаживаете по их трущобам, как ни в чём не бывало! Вы храбрец, Ватсон!

— Да полно вам, Холмс, — отмахнулся я. — Полиция нашла место, где прятали треножник — прошли по следу от дворца до самого гетто в Айлингтоне. Он стоял у всех на виду, сложив ноги — и все считали, что это старая водонапорная башня, увитая красным вьюном. И ещё нашли шахту, нечто вроде врытой вертикально пушки — эксперты-оружейники считают, что марсиане, возможно, выстрелили на орбиту некое устройство, которое посредством радиоволн могло позволить им связаться с метрополией на Красной планете.

— Прекрасно, Ватсон! — Холмс явно был доволен. — Значит, рухнувший в Ла-Манш зелёный метеор — марсианский снаряд, первая ласточка, прилетевшая на зов… Гм, любопытно, что он привёз на старушку-Землю?

— Возможно, мы скоро узнаем, — сказал я. — Кстати, Холмс, а куда мы едем?

— О, Ватсон! Нас почтила аудиенцией августейшая особа! — Холмс прямо-таки лучился довольством.

— И кто же это, если не секрет? — спросил я.

— Третий конверт, — лаконично ответил Холмс.

Недоверчиво поглядывая на него, я выбрал среди оставшихся у меня конвертов нужный и вскрыл.

Изумлению моему не было предела.

— Как?! — вскричал я. — Сам?!

Холмс лишь улыбался.

Паромобиль въехал в ворота Букингемского дворца.

* * *

Его Величество Георг Пятый, король Великобритании и Ирландии, стоял у окна своего кабинета, глядя на суету военных и полиции за оградой Букингемского дворца. Вся его поза выражала покой и крайнюю степень усталости.

— Ваше Величество, — деликатно озвучил наше появление Холмс.

Король обернулся к нам.

Монарх был немолод, однако военно-морской мундир сидел на его подтянутой фигуре как влитой. Взгляд его печальных глаз был остр и проницателен. Седина лишь чуть коснулась его расчёсанных на прямой пробор волос. Аккуратно постриженные усы и борода сообщали облику короля приличествующую августейшей особе благообразность.

— Джентльмены, — Георг чуть склонил голову, и мы поклонились в ответ.

— Благодарю вас, Ваше Величество, что дали нам эту аудиенцию, — сказал мой друг.

— Я догадываюсь, чем вызван ваш визит, джентльмены, — ответил король. — Не каждый день у ворот резиденции случается… такое. Чем скромный король может помочь своим знаменитым подданным?

Георг улыбнулся, и Холмс, улыбнувшись ему в ответ, извлёк из кармана крылатки и поставил на стол металлический цилиндр.

— Я полагаю, это принадлежит вам, Ваше Величество, — сказал Холмс, глядя королю в глаза. — Звучит весьма двусмысленно, зато правдиво.

Лицо короля не залила смертельная бледность, нет. И он не побагровел.

Георг Пятый лишь устало улыбнулся.

— Всё тайное рано или поздно открывается, — сказал он. — Но я надеялся, что правда об этом деле откроется всё-таки позже, когда посеянные сегодня семена дадут свои всходы. Простите за двусмысленность формулировки, господа.

— Это нашли рядом с убитым… полагаю, посланником? — Холмс выжидающе смотрел на короля.

— Верно. Покойный должен был доставить этот знак монаршего расположения и готовности к заключению союза далеко за пределы Земли, — ответил король Георг. — Мне нечего скрывать, и нечего стыдиться, джентльмены. Задавайте свои вопросы.

— Я не спрашиваю, почему вами был избран столь… экстравагантный способ заключения межпланетного союза, Ваше Величество, — сказал Холмс. — Но всё же хотелось бы некоторой определённости в этом вопросе.

— Слияние крови считалось лучшим способом скрепить договор не только у нас на Земле, мистер Холмс, — улыбнулся король. — Мы долгое время ошибочно считали, что марсиане представляют собой однородную массу представителей единого сообщества, некоего планетарного государства — но выяснилось, что это вовсе не так, и то, что казалось нам единой волной экспансии, на деле было попыткой захвата и разделения новой территории представителями различных фракций и группировок марсианского сообщества, которые в чём-то сродни нашим государствам. Эти фракции разнятся по своему общественному устройству, и покойный чужак был представителем элиты сильного государства, устроенного подобно нашей земной монархии, где власть передается по наследству среди кровных родственников. Именно с этим государством Корона Британии и пыталась заключить…

— Брак? — спросил Холмс, с прищуром глядя в лицо королю.

— Браки в наше время и впрямь заключаются на небесах, — Георг улыбнулся.

— Боюсь, лишь немногие даже в наше просвещённое время одобрят многожёнство, Ваше величество, — заметил мой друг осторожно. — Пусть даже это лишь символ, ведь ткани и клетки человека и марсианина несовместимы и никогда не дадут жизнеспособного потомства, даже в пробирке — верно, доктор? Даже если это и в явных интересах Империи. Боюсь, именно подобное неприятие и послужило причиной убийства посланника.

Некоторое время монарх молчал, разглядывая полированное дерево столешницы. Когда он вновь поднял глаза, взгляд его был полон спокойствия и уверенности в себе.

— Мир и покой, воцарившиеся на нашей планете, хрупки и обманчивы, — сказал король Георг. — То равновесие, в котором замерли сейчас величайшие державы Земли, очень шатко и неустойчиво. И все ужасы пережитой войны не удержат человечество от того, чтобы вновь не окунуться в кровавую купель мировой бойни совсем скоро. В ближайшем окружении монархов и президентов полно нечистых на руку личностей, которые спят и видят несказанные барыши, которые принесёт им новая война. Война, увы, была, есть и будет источником не только горя и страдания людского, но и источником обогащения для горстки промышленников и финансистов, которые правят миром, стоя за плечами царственных особ и людей, облечённых властью. Как монарх, любящий свой народ и пекущейся о его благе и процветании, я вынужден жить по старинному принципу — хочешь мира — готовься к войне. Для победы в грядущей всемирной схватке, даже просто для выживания в ней хороши все средства. И если ради блага моих подданных я должен сделаться многожёнцем — что ж, я готов на это пойти. Возможно, правда, что пока я не готов к огласке — и поэтому, джентльмены, прошу вас сохранить подробности этой истории в тайне до той поры, когда обыватель сможет спокойно принять подобный факт.

— Боюсь, это случится очень не скоро, — заметил Холмс.

— Отнюдь, мистер Холмс, — улыбнулся король. — Как раз сейчас тайные службы, призванные поддерживать порядок в Империи и обеспечивать безопасность её подданным, сбились с ног, создавая в обществе определённые настроения. Для этого используются все известные технологии управления общественным сознанием. Популяризируется наука, высмеиваются суеверия и косность мышления, развенчиваются шарлатаны всех мастей и религиозные фанатики. Образование становится доступнее. Искореняется расовая ненависть. Жанровая литература, и в частности научное фантазирование, а также театр и синематограф пропагандируют терпимость в восприятии чуждых нам существ, идей и мировоззрений. Да, безусловно — тёмным, необразованным человеком гораздо легче управлять, нежели человеком просвещённым — но сейчас Империи нужны именно просвещённые люди, люди, способные с лёгкостью принять грядущие перемены в государственной политике, общественном устройстве и отношениях между людьми… и нелюдьми, джентльмены. А такие перемены уже не за горами, и нам с вами — я надеюсь — ещё посчастливится стать свидетелями рождения дивного нового мира, у истоков которого мы сейчас стоим.

— Мир меняется, — продолжал Георг. — Весь мир. Ещё совсем недавно в небе над лондонской Кровлей висели аэростаты заграждения, лучи прожекторов выхватывали из темноты туши кайзеррайховских линкоров, опорожнявших бомбовые трюмы на головы наших граждан; разрывы шрапнели разгоняли боевые звенья свастиконосных «драхенфлигеров» Флигерваффе и казалось, мы враги навсегда, навеки, независимо от исхода войны — а теперь те же пилоты, что бомбили Лондон, сидят за рычагами управления трансатлантических цеппелинов, и мы с удовольствием пользуемся услугами наших недавних врагов. То же происходит и сейчас, но уже в ином масштабе. Четверть века назад, во время Нашествия, мы и помыслить не могли о каком-либо сотрудничестве с захватчиками. Вопрос стоял жёстко — или мы, или они. И только потом, когда благодаря секретным разработкам нашей медицинской службы мы смогли одержать верх над превосходящим нас в техническом смысле инопланетным врагом, стало возможным всерьёз рассмотреть возможность союза. Благодаря этому союзу сначала Британская Империя, а потом и всё ведомое ею человечество проложит себе новый путь — путь к звездам!

Взгляд монарха унёсся куда-то очень далеко — сквозь годы, сквозь расстояния, за орбиты величественно плывущих сквозь пространство планет…

В будущее, которое ковалось здесь и сейчас, прямо в этом кабинете.

Едва заметно вздрогнув, Георг вырвал себя из сладкого плена грёз и вернул на бренную землю, коротко кивнув нам с Холмсом:

— Джентльмены, — давая понять, что аудиенция окончена.

Я по старой армейской привычке вытянулся во фрунт. Мой друг сдержанно поклонился в ответ.

Уже у дальних дверей кабинета король на мгновение задержался. По его губам скользнула полная лукавства улыбка, а глаза озорно блеснули.

— Только не говорите Мэри, — сказал Георг и — готов поклясться! — подмигнул.

— Безусловно, Ваше величество, — отозвался Холмс. — Слово джентльмена.

Двери за Георгом Пятым, королём Великобритании и Ирландии, затворились.

* * *

Холмс нетерпеливо мерил шагами брусчатку площади перед воротами Букингемского дворца, то и дело извлекая из жилетного кармана луковицу парового хронометра и раздражённо щёлкая крышкой. Гвардейцы-моро безучастно следили за его передвижениями с непроницаемым выражением на львиных мордах.

— Чего мы ждём? — вполголоса спросил у меня Майкрофт Холмс. — Или — кого?

Я пожал плечами.

— Полагаю, мисс Хадсон, нашу секретаршу. Ваш брат дал ей некое поручение. Вероятно, она должна вот-вот появиться с результатами.

На подъездной аллее за решёткой ворот появилась женская фигурка, одетая в униформу дворцовой прислуги. Выскользнув в калитку и прошествовав мимо молчаливых гвардейцев, женщина приблизилась к нам. Шерлок Холмс бросился ей навстречу.

Под накрахмаленным чепцом, фартучком и очень консервативными очками и впрямь обнаружилась мисс Хадсон.

— Ну что? Я был прав? Что она сказала? — засыпал её вопросами Холмс, не дав и перевести дыхание.

— Господи, Холмс, что за загадки? О чём идёт речь? — не выдержал я.

— Конверт номер четыре, Ватсон, — отмахнулся Холмс и вновь взялся терзать мисс Хадсон вопросами.

Я вскрыл конверт номер четыре. «Мария», было написано на перфорированной ленте. Я с недоумением воззрился на записку. И только спустя минуту до меня дошло.

— Королева?! — вскричал я.

— Тише, Ватсон, тише! — шикнул на меня Шерлок Холмс, а его брат посмотрел с укоризной. — Умоляю вас — на карту поставлена честь дамы. Более того — честь королевы! Итак, мисс Хадсон, расскажите же нам всё!

— Как вы и распорядились, мистер Холмс, сначала я отправилась в книжный магазин «Симпкин и Маршал», где американский литератор мистер Берроуз надписал мне книгу так, как вы и велели мне его попросить, причём сделал это охотно. Очень обходительный и свободомыслящий джентльмен…

— Дорогуша, не отвлекайтесь! — прервал Холмс. Мисс Хадсон с досадой покосилась на моего друга и продолжала рассказ, демонстративно обращаясь исключительно к нам с Майкрофтом.

— После этого я по пропуску, подписанному сэром Майкрофтом, вошла в королевский дворец и получила форму в комнатах прислуги. Ко времени чаепития я была в покоях Её Величества и прислуживала за столом…

— Полагаю, Майкрофт, это всё было организовано твоими людьми? — спросил Холмс, взглянув на брата.

— Интересы Короны превыше всего, Шерлок, мальчик мой, — пожал плечами советник.

— Убирая со стола приборы, я как бы невзначай оставила на уголке столешницы роман мистера Берроуза, надписанный им самим. Пока я протирала пыль, королева Мария обнаружила книгу и заинтересовалась ею. Прочитав сделанную мистером Берроузом надпись, Её Величество пришла в сильнейшее возбуждение, а потом разрыдалась. Я подала ей нюхательную соль во флаконе и попыталась успокоить.

— Что она говорила? — нетерпеливо спросил Холмс.

— Ничего особенного, мистер Холмс, — ответила мисс Хадсон. — Просто плакала и повторяла: «Я не хотела, не хотела…». И всё. С другими служанками и королевским врачом мы уложили Её величество в постель, и доктор дал ей успокоительное. Книгу и конверт, который вы мне вручили, мистер Холмс, я оставила у изголовья, как вы и велели.

— Что было надписано в книге? — спросил я, и вторя мне, Майкрофт Холмс спросил:

— Что было в письме, Шерлок, мой мальчик?

— Вы видели… гм, растение, мисс Хадсон? — не обращая внимания на наши вопросы, продолжал свой допрос Холмс.

— Да, мистер Холмс. Террариум с триффидами стоит в покоях королевы, рядом с вольером для бабочек и морским аквариумом.

Холмс с торжествующим видом обернулся к нам. Мы, сгорая от нетерпения, ждали объяснений.

— Надписывая собственный роман, господин Берроуз под мою незримую диктовку написал следующее: «Мэри, моя королева! Помни о том, что всё, что ты прочтёшь в этой книге, есть игра человеческого ума и плод моей фантазии. Э. Р. Берроуз».

— И всё?! — в полном недоумении спросил я.

— И всё, — подтвердил Холмс. — Но эти скупые слова возымели эффект разорвавшейся бомбы, и мы получили признание.

— Признание? — меняясь в лице, переспросил Майкрофт.

— Именно, — кивнул Холмс.

— Вспомните, Ватсон, статью о визите мистера Берроуза в Туманный Альбион, — продолжал Холмс. — Там говорилось о том, что королева является большой поклонницей творчества этого американского сочинителя. Зная об этом, некто воспользовался слабостью королевы, осведомив её насчёт намерений супруга. Наверняка имело место анонимное послание — а вероятнее, послание, подписанное литерой «М» на фоне перекрещенных шпаг. Пусть ваши люди проверят пепел в каминах и корзины для бумаг по всему дворцу, брат.

— Ох уж эта ваша одержимость профессором, Холмс, — покачал головой я.

— Не понимаю, при чём тут сочинения этого заокеанского беллетриста, — сказал Майкрофт Холмс.

— Прочтите на досуге «Дочь тысячи джеддаков», брат, — улыбнулся Холмс. — Там среди уродливых зеленокожих марсиан преспокойно живут себе прекрасные ликом и телом женщины совершенно человеческой наружности, в одну из которых, особу высокородную, и влюбляется главный герой. Чушь для романтически настроенных дам, конечно — но Её Величество сейчас находится в поре гормональной нестабильности, в которую организм женщины входит, лишившись способности иметь потомство. Ставка злодеем была сделана именно на то, что королева принимает всё прочитанное за чистую монету — и эта ставка сыграла, господа! Известие о готовящемся в строжайшей тайне символическом браке между монархами Земли и Марса королева, увы, истолковала как весть о супружеской неверности. Это именно тот вариант косности мышления, порождённый английскими и христианскими традициями и ценностями, которыми живёт и на которых воспитан каждый подданный Империи. Результатом стала трагедия, развернувшаяся этой ночью. Мне неизвестно, каким образом Её Величество устроила встречу с посланником Марса, и как убедила его принять — видимо, в дар — неурезанного триффида, но ей удалось сделать всё это. Королевский садовник сообщил мне, что все триффиды в оранжереях систематически подвергаются процедуре урезания жала. Все — кроме миниатюрных триффидов из террариума королевы. След триффида-убийцы вёл прямо к дворцу. Сложить два и два было лишь делом техники. Королева Мария искренне раскаивается сейчас в содеянном, подтверждением чему её нервный срыв. Замысел же злодея, стоящего за всем этим, удался в полной мере — ибо заключение союза между планетами отложено теперь на неопределённый срок, до восстановления доверия между монархами.

Мы помолчали.

— А что было в письме, мистер Холмс? — спросила, наконец, мисс Хадсон.

— Ничего особенного, — пожал плечами великий сыщик. — Я взял на себя смелость пожелать Её величеству скорейшего выздоровления и от себя лично заверить её в том, что её секрет останется секретом Короны. Майкрофт, я полагаю, ты проследишь за сохранением конфиденциальности результатов нашего небольшого расследования? И вам ведь ещё в кратчайшие сроки устанавливать памятник королеве Виктории высотой в марсианский треножник перед воротами дворца — сами же обещали в газетах. Мда… замять скандал в наше время обходится казне весьма недёшево. Кстати, могу рекомендовать вам одного грузинского скульптора — он молод, но обожает грандиозные проекты… Записать адрес?

Майкрофт Холмс мрачно кивнул.

— Правь, Британия! — воскликнул Шерлок Холмс.

* * *

Ночная прохлада проникала под плотную ткань пальто, и по телу моему то и дело пробегали волны дрожи, а кости отзывались ноющей болью. Странная штука, наше воображение. Жидкость, что давно уже течёт в моих жилах вместо крови, по некоторым параметрам схожа с антифризом, ей не страшны самые суровые морозы далёкой Сибири. Я не смог бы замёрзнуть насмерть, даже оказавшись каким-то чудом на антарктическом полюсе холода без пальто — но я кутался в шарф и пытался поглубже нахлобучить котелок, сидя на скамейке лондонского парка промозглой осенней ночью. Разумом я понимал, что не могу мёрзнуть, но тело моё не желало слушать доводов рассудка — и мёрзло. Оставалось только завидовать Холмсу, над которым, казалось, не властны ни время, ни холод.

Знаменитый детектив сидел рядом со мной на скамье в сквере напротив нашего с ним бывшего дома на Бейкер-стрит и задумчиво грыз чубук любимой трубки. Не объясняя причин, он приволок меня сюда, едва стемнело, и вот уже несколько часов мы ждали неведомо чего, изредка обмениваясь ни к чему не обязывающими фразами. Медленно тянулись часы ожидания. Ночь обволакивала время густой вязкой патокой, замедляя его чуть ли не до полной остановки, и вокруг ровным счётом ничего не происходило.

Бейкер-стрит, получившая во время войны свою порцию германских бомбёжек, до сих пор так и не была восстановлена. Прикрывавшая её секция Кровли рухнула давным-давно, и мы с Холмсом получили прекрасную возможность в течение нескольких часов любоваться лондонским небом, этой ночью на удивление безоблачным. Созвездия медленно поворачивались над нашими головами, и в какой-то момент из-за фуллеровских куполов центра на небосклон выползла Луна, огромная из-за атмосферной аберрации, залив весь мир серебром.

Лондон спал. Давно уже погасли все окна в окрестных домах, движение на улицах и в небе прекратилось. Несмотря на пронизывающий до костей холод, я уже начал было задрёмывать от скуки, когда тычок кулаком под рёбра вывел меня из блаженного отупения.

— Смотрите, Ватсон! — прошептал мне в самое ухо Холмс. — Вот он, видите?

Что-то высокое и стройное поднялось над крышами домов, выросло до самых звёзд, подпёрло хрустальную Кровлю. Что-то, блеснувшее полированным металлом в свете луны. Что-то о трёх тонких ногах, легко перешагнувшее деревья сквера и соседние дома.

Чуть слышное металлическое звяканье сопутствовал перемещениям гиганта.

Не веря своим глазам, я только и мог, что наблюдать за тем, как треножник грациозно шагает вниз по Бейкер-стрит, как он останавливается напротив дома 221-В и осторожно стучит, деликатно придерживая дверной молоток самым кончиком одного из щупалец.

В окне второго этажа зажёгся свет. Я не поверил собственным глазам. Неясный силуэт на мгновение заслонил квадрат освещённого окна, но я не успел его как следует рассмотреть.

В следующий момент треножник поднял угловатую коробку генератора теплового луча и залил дом 221-В потоком ослепительного света, от яркости которого я на время совершенно ослеп.

Когда зрение вернулось, на месте дома полыхала до небес груда битого кирпича.

Треножник на несколько секунд склонился над пылающими обломками. В отсветах пламени его силуэт рисовался на фоне ночного неба багровым символом Зла. Потом, удовлетворившись увиденным, боевая машина марсиан развернулась и зашагала через жилые кварталы в направлении Гайд-парка.

— Скорее, Ватсон! — закричал Шерлок Холмс. — Мы не должны упустить его!

— Но, Холмс, под обломками могли остаться живые люди! — жар огня, доносившийся до нас от руин, заставлял меня сомневаться в собственных словах, но я не мог оставить несчастных в беде, пока существовала хотя бы ничтожная возможность их спасения.

— Бросьте, Ватсон! Никого там нет, и не было с самого начала! — отмахнулся Холмс, решительно устремившись к спрятанному в кустах моноциклету.

— Но я сам видел… — начал было я, но мой друг прервал меня:

— Свет? Тени в окне? Ватсон, дружище… Это же типичная ловля на живца! Вы что, запамятовали тот случай с полковником Мораном? Но каков фрукт — попасться на ту же уловку, что и его слуга! Моя Немезида порой так меня разочаровывает, Ватсон!

— Холмс, вы дьявол! — с восхищением выдохнул я уже на бегу. Вдаваться в подробности и требовать прояснения туманных намёков Холмса было совершенно некогда. Позже, все позже!..

Вскочив в седло моноциклета, я ударил ногой по рычагу стартера, и двигатель оглушительно взревел, выплюнув из дымовых труб облачка сизого выхлопа. Холмс занял место позади меня, и огромное колесо с гулом пришло в движение. Крепко уперевшись ногами в подножки, я орудовал рычагами управления как одержимый. Моноциклет, разбрасывая ошмётки дерна с безупречной прежде лужайки кого-то из соседей, описал широкую дугу, безжалостно расправился с живой изгородью, спрыгнул на мостовую и резво покатил следом за треножником, оставляя за собой шлейф дыма.

— Гоните, гоните, Ватсон! — кричал мне в ухо Холмс. Его пальцы стальной хваткой вцепились мне в плечи. — Не дайте ему уйти! Здесь, на перекрёстке, налево! Теперь направо через квартал! В следующую подворотню слева! Газон, газон! Кошка!!! Она же чёрная! Боги, с кем приходится… Да чёрт с ней, с собакой! Гоните же!..

И я гнал.

Улицы и переулки слились в сплошное мелькание стен с тёмными провалами окон. Электрические и газовые фонари пролетали мимо росчерками жёлтого и до бела раскалённого пламени. Рокот двигателя делался совершенно оглушительным в глубоких колодцах дворов. Небо стало лишь узкой неясной полосой между вплотную обступившими нас зданиями. Время от времени впереди на фоне более светлой Кровли мелькала удаляющаяся нескладная фигура высотою до небес. Мне удавалось не выпускать размеренно шагающий треножник из виду, держась на одном от него расстоянии, не отставая, но даже для этого приходилось выжимать из мотора всё, на что он был способен.

И должен вам без ложной скромности сказать — вряд ли лондонцам посчастливится ещё раз увидеть подобную сумасшедшую езду в ближайшее время.

Я превзошел сам себя.

И всё-таки мы отставали.

— Постараемся перехватить его у Гайд-парка! — прокричал Холмс сквозь свист ветра и басовитый рёв движка. — Надо, Ватсон, надо! Иначе он исчезнет среди деревьев, затаится там, с помощью своих холуев демонтирует и спрячет машину, как следует её замаскировав, а сам растворится поутру в толпе, и поминай, как его звали!

— Чёрт побери, Холмс, да о ком вы всё время твердите?! — проорал я в ответ.

— Пятый конверт, Ватсон! Пятый конверт! — кричал в ответ Холмс.

Однако играть здесь и сейчас, во время безумной гонки за уходящим прочь треножником, ежесекундно рискуя собственной жизнью и жизнью моего друга, в странную игру, навязанную мне великим сыщиком, у меня не было ни малейшего желания.

— К чёрту, Холмс! Сейчас не до этого!

— Верно, мой друг! Вот догоним, и он сам нам представится!

Меня поразила твёрдая уверенность Холмса в несомненном успехе нашего предприятия, с моей точки зрения почти безнадёжного. Ему явно было известно больше, чем он старался показать — как, впрочем, и всегда.

Треножник между тем, насколько я мог ориентироваться в мельтешении проносящихся мимо улиц, пересёк лишённый Кровли Мерилибон, аккуратно перешагивая его дома, и маячил теперь в районе Оксфорд-стрит, в непосредственной близости от парковой ограды и шелестящего убежища облетающих крон Гайд-парка.

Наш моноциклет вылетел на незастеклённую Оксфорд-стрит и помчался к воротам парка. Треножник перешагнул парковую ограду и зашагал куда-то на запад. Макушки деревьев скрывали его ноги едва ли на треть. Он напоминал гротескную пародию на пересекающего поле человека — только вместо колосьев он раздвигал при ходьбе вековые дубы и грабы.

На оглушительный в ночи треск двигателя моноциклета треножник не обращал ни малейшего внимания. В зеркало заднего вида я заметил, как в окнах оставшихся позади домов разбуженных нами лондонцев начинает зажигаться электрический свет.

— Я понял, Ватсон!!! Там озёра! Система прудов посреди парка! Туда он идёт, туда! Там можно затопить треножник! А пруды наверняка сообщаются туннелями с канализационной системой, а потом — с Темзой! Если он успеет добраться до прудов, он снова уйдёт! Мы должны его остановить!

— Вы в своём уме, Холмс?!

— Тогда — задержать!

Что могут противопоставить два маленьких человека машине размером с гору?!

Немногое.

Две пары всё ещё крепких кулаков, пусть из плоти и крови состоят лишь три из них. Пару древних, но вполне смертоносных револьверов. Честь. Доблесть. Целеустремленность.

Ну, и пару тузов в рукаве, само собой.

— В этих прудах запросто можно спрятать хоть субмарину, — меж тем продолжал насиловать мой и без того истерзанный слух Холмс. По тому, как он на мгновение умолк, я понял, что эта мысль полностью захватила его. Ещё через мгновение Холмс взревел: — Вот оно, Ватсон! Подлодка! А я всё гадал, и как это ему удалось — незаметно протащить в Англию новёхонький треножник от самого Ла-Манша?

— Не понимаю, о чём вы, Холмс, — прокричал я в ответ, — но бога ради, ДЕРЖИТЕ РЫЧАГИ!..

Надо отдать должное моему другу — в критические моменты на него можно положиться, как на себя самого. В тот же миг, как я отпустил рычаги управления моноциклетом, на них легли крепкие ладони Холмса, и машина даже не рыскнула, продолжая стремительно приближаться к воротам Гайд-парка.

Я же ухватился левой рукой за кисть правой, искусственной, и особенным образом резко крутанул её. Если бы не грохот и треск моноциклетного двигателя, был бы явственно слышен металлический щелчок. Кисть механистического протеза осталась у меня в руке.

На срезе культи механопротеза зияли шесть расположенных по окружности отверстий. В плечевом суставе проснулся пленённый атом, запитывая микромоторы искусственной руки, и отверстия пришли в движение, вращаясь вокруг общей оси, всё быстрее и быстрее. В громыхание и треск мотора нашего одноколесного транспорта вплёлся высокий, на грани визга, звук. Я особым образом сосредоточился, и миниатюрная картечница Гатлинга открыла огонь.

Трассеры кислородных пуль дымными веерами устремились к вышагивающей по парку нескладной долговязой фигуре. Кучность огня была приличной — Холмс чётко держал курс на треножник, а годы службы на периферии Империи научили меня стрелять из любого положения, с любой руки, из любого вида оружия и в любое время дня и ночи. Стрелять — и поражать цель. Служба Британской Короне в годы войны лишь закрепила и развила эти навыки.

Первые же разрывы накрыли цель. Облако ослепительного пламени на несколько секунд полностью скрыло инопланетную машину, и у меня в глазах поплыли багровые круги. Я ещё успел подумать, каково же чувствительным глазам Холмса, раз уж весьма непритязательным моим собственным г приходится так тяжко, и услышал змеиное шипение за спиной, перекрывшее даже шум мотора. Руки Холмса, уверенно лежавшие на рычагах управления, на миг исчезли и тут же вернулись вновь. Скосив глаза, в свете бешено летящих назад фонарей я обнаружил, что Холмс умудрился нацепить на нос свои дымчатые очки. Теперь он спокойно смотрел на пламенеющий в небе над Гайд-парком костёр.

Когда пламя погасло, треножник оказался невредим. Однако теперь он остановился, и мы на всех парах стремительно сокращали разделявшее нас расстояние.

— Есть! Есть! Молодчина, Ватсон! — Холмс ухитрился чувствительно хлопнуть меня по плечу, от чего машина рыскнула, но тут же вернулась на курс.

Треножник шевельнулся.

Часть его щупалец свернулась в плотные спирали, скрывшись на миг под шаром капсулы. Когда щупальца, разворачиваясь, вновь появились оттуда, на нас глянула, наливаясь смертельным огнЁм, зажатая в них кубическая камера генератора теплового луча.

Ослепительно-белый луч сверкнул нам навстречу. Там, где он коснулся мостовой Оксфорд-стрит, плавился и испарялся камень брусчатки.

Холмс бросил машину вправо, потом — влево. Луч плясал совсем рядом, пытаясь дотянуться до нас. Всё, чего он касался на своём пути, вспыхивало и начинало оплывать — стены домов, тротуарная плитка, колонны фонарей… Моноциклет лавировал среди озёр рукотворной лавы. Холмс управлял машиной, как заправский гонщик на ралли, проходящий полосу препятствий, и смерть раз за разом проходила мимо. Впрочем, долго так продолжаться не могло. У треножников нет мёртвых секторов обстрела, поэтому нашим спасением было уйти с хорошо освещённой улицы — ибо каждый ярд, приближавший нас к треножнику, уменьшал наши шансы на выживание. Огонь инопланетной машины делался всё точнее.

В ответ я продолжил обстрел шагающего танка марсиан из своей микро-митральезы, стараясь если не повредить его, так хотя бы ослепить на время разрывами пуль.

На короткое время мне это удалось.

Потом луч задел моноциклет, и в следующий момент мы с Холмсом уже кубарем катились по мостовой среди пылающих обломков машины.

Погасив смертоносный луч, треножник зашагал нам навстречу.

Внезапно какая-то масса закрыла небо, звёзды и Луну, сделав мрак ночи совершенно непроницаемым.

Массивная сигара дирижабля, своими очертаниями напоминавшая кита, повисла в небе над Оксфорд-стрит. С носа дирижабля сорвался режущий глаза поток белого света, и вокруг треножника вспыхнули деревья.

Треножник взмахнул генератором теплового луча в попытке сбить неведомого врага. Луч, пройдя по широкой дуге, разбил в кирпичную крошку трубы окрестных домов. Кровля в тех местах, где её задел луч, с грохотом взорвалась брызгами капель расплавленного стекла.

Потом треножник побежал.

Движения его были столь быстры, что очертания металлических ног слились в расплывчатое пятно. Инопланетная машина устремилась к центру Гайд-парка — но прежде, чем она достигла его, от медленно ползущего ей вслед дирижабля отделилась крылатая тень аэропила и устремилась вдогонку. Описав круг совсем рядом с убегающим треножником, аппарат завис на месте, танцуя в воздухе. Игольно-тонкий, как спица, луч пересёк путь мчащейся машины, и треножник наткнулся на него, не успев отвернуть.

В первое мгновение казалось, что ничего не произошло — но потом ноги треножника переломились на том уровне, где их пересёк луч, и массивный шар капсулы, двигаясь по инерции, рухнул в переплетение древесных крон. К небесам взлетел фонтан грязной воды и водяного пара.

Описав вокруг места падения металлического исполина несколько кругов, аэропил устремился в нашем направлении, пройдя над нами с Холмсом так низко, что мы разглядели за стеклом кабины среди мерно вздымающихся и опадающих крыльев машины бледное лицо, наполовину скрытое широкими гоглами.

Потом аэропил взмыл к небесному левиафану, который величественно развернулся и скрылся в ночном небе над разбуженным всем этим переполохом Лондоном, показав напоследок нам обширный покатый бок, украшенный огромной пятиконечной звездой, цвет которой в свете Луны казался чёрным.

Со всех сторон слышались свистки сбегающихся к месту происшествия лондонских бобби. Пока ещё где-то далеко, но с каждым мгновением всё ближе, звучал колокол пожарной дружины.

— Ну вот, Ватсон, всё и закончилось, — невозмутимо сказал Шерлок Холмс, отряхивая пыль с крылатки, словно и не было всей этой гонки, едва не стоившей жизни самонадеянным преследователям.

— Уверены, Холмс? — скептически спросил я.

— К счастью, нет, мой друг, — ответил Холмс, хрипловато посмеиваясь. — Иначе жизни снова грозило бы сделаться пресной на неопределённый срок.

* * *

Утро, закономерно продолжившее полную стрельбы, беготни и бесплодных поисков ночь, мы с Холмсом встречали там же, откуда начали всю эту суету — на скамье в сквере на Бейкер-стрит. Ежась от предрассветного холода, мы с моим гениальным другом ждали появления первых утренних газет — а в их отсутствие кутались от пронизывающего осеннего ветра в клочья газет вчерашних, которые служили ночью одеялом кому-то из бездомных.

Сейчас бездомными были мы с мистером Шерлоком Холмсом.

— Вот и осиротели мы, Ватсон, — раздалось у меня над ухом. Я вышел из оцепенения, в которое впал от созерцания незавидной судьбы, постигшей дом, который столь долго был неотъемлемой частью нашего с Холмсом бытия.

— Нас не было столько лет, и вернувшись, мы даже не успели там побывать… — я был не в силах скрыть свое огорчение.

— Может, и к лучшему, что не успели, — философски заметил Холмс, и треск пламени в руинах был лучшим подтверждением справедливости его слов. — И потом — говорите за себя, друг мой. Я посетил нашу обитель мимоходом, готовя ловушку. Назовём это визитом вежливости. И знаете что, Ватсон? Время там словно остановилось. Все предметы лежат там, где мы их оставили бездну лет назад. Даже пыли нет. Словно находишься в музее.

— В путеводителе по достопримечательностям Лондона по адресу Бейкер стрит 221-В значится музей Шерлока Холмса, — заметил я.

— Вот как? Не знал, — в голосе моего друга явственно слышалась ирония, отчего его утверждению не хватало убедительности.

— Не поверю, что обязательная в таких случаях медная табличка ускользнула от вашего внимания, друг мой, — улыбнулся я в ответ. — Но, боюсь, Холмс, идиллия музейного покоя навсегда покинула эти стены. Да и от стен-то ровным счётом ничего не осталось…

— Наш старый недруг весьма обстоятелен, сводя личные счеты, — ответил Холмс.

— О да, — отозвался я.

Ночью, прочёсывая Гайд-парк вместе с сотней лондонских полицейских и приданной ротой солдат, я улучил момент и заглянул в последний из конвертов, врученных мне Холмсом не так давно. На перфорированной бумаге была небрежно выведена литера «М» на фоне двух перекрещенных шпаг.

Мориарти.

Ну разумеется. Иначе и быть не может.

Порой одержимость моего друга своим извечным врагом начинала меня раздражать — вот как сейчас.

— Холмс, друг мой! Ну с чего вы взяли, что за всем этим стоит наш злой гений? — спросил я можно более мягким голосом, помятуя о том, что с одержимыми следует вести себя со всей возможной деликатностью.

— Дорогой мой Ватсон! — улыбнулся мой друг. — Это настолько очевидно, что даже не нуждается в доказательствах. Воспользуйтесь в рассуждениях принципом оккамовой бритвы, и у вас просто не будет иных вариантов. Вот, кстати, приближается наша вольномыслящая секретарша — обратимся-ка за помощью в расчётах к её самодвижущейся молчаливой спутнице.

И действительно, по аллее к нам приближалась рыжекудрая мисс Хадсон, за которой, пуская в прохладу лондонского утра колечки дыма, катилась Дороти.

— Доброе утро, мисс Хадсон! — приветствовал её Холмс.

— Мистер Холмс, доктор! Я так рада, что с вами ничего не случилось! — с этими словами наша секретарша, никогда прежде ни разу не уличенная в излишней сентиментальности, бросилась на шею великому сыщику, а следом — и мне.

— Анна-Вероника, милая… — чувствуя, как щекочет мне ноздри терпкий запах духов, я осторожно похлопывал её по спине живой рукой. — Ну-ну, полноте… Всё обошлось.

Освободившись из объятий, она в одно движение утёрла противоречащие строгому образу суфражистки и эмансипэ слёзы с глаз и поправила растрепавшуюся причёску.

— Ирен, — сказала мисс Хадсон, не сводя глаз с Холмса, который в ответ лишь иронично приподнял левую бровь. Мисс Хадсон расправила плечи и перевела взгляд на меня. — С сегодняшнего дня — Ирен.

— Но… — я замялся.

— Всё в полном порядке, Ватсон. Попытка провокации не удалась, — отозвался мой друг с изрядной долей флегмы. — Многое в моей жизни было связано с женщиной, носившей когда-то такое имя, однако время милосердно лишает нас памяти и остроты восприятия. Так что вы можете называть себя как угодно — лишь бы при этом оставались собой.

Мне показалось, что мисс Хадсон слегка опешила — во всяком случае, если она и ожидала какой реакции на свое провокационное заявление, то отнюдь не такой. Воспользовавшись её замешательством, Холмс тут же перехватил инициативу.

— Готовы ли те расчёты, о которых я вас вчера просил, мисс Хадсон?

— Да, мистер Холмс.

— И вы скормили Дороти все — абсолютно все — данные, о которых я просил?

Мисс Хадсон зарделась было, но ответила утвердительно.

— И каков вердикт нашего механистического эксперта? — Холмс изобразил живейший интерес.

Мисс Хадсон протянула ему рулон перфоленты. Холмс порывисто схватил ленту и спустя полминуты уже был опутан её витками настолько, что стал похож на центральную фигуру скульптурной композиции работы Агесандра Родосского.

— Ага! — вскричал он, наконец. — Вот, посмотрите, Ватсон!

Дыры в перфоленте складывались в слова, понятные для человека сведущего.

«Провокация со стороны криминализированной группы промышленников и финансистов».

«Новая мировая война».

«Угроза инопланетного вторжения».

И всё.

Я с недоумением посмотрел на моего гениального друга.

— Не понимаю, чему вы радуетесь, Холмс. Дороти выдала совершенно пессимистическую экстраполяцию данных. Прогноз весьма неутешителен.

— Помните, я обещал вам доказать превосходство человеческого интеллекта над машинной логикой? — ответил Холмс. — Вот оно! Машина склонна к обобщению, пусть прогноз её в целом и правилен! Но дьявол, дьявол-то в деталях, Ватсон, дружище! Детали же я предоставил вам задолго до того, как события, свидетелями и участниками которых мы стали в последние сутки, начали оказывать своё влияние на мировую историю! Откройте же последние конверты, ну же, скорее!

Я вскрыл конверты с цифрами 6 и 7. «Война», гласила надпись из конверта под номером шесть. «Вторжение с Марса», было написано в последнем конверте.

Удивляться у меня уже не было сил.

— Браво, Холмс, — вяло отозвался я. — Но я так и не понимаю вашей одержимости нашим покойным недругом. На чём основана ваша уверенность в том, что за всей этой путаной интригой стоит именно он?

— Помните ту заметку о ритуальном убийстве в Ричмонде, столь ужаснувшую нашу очаровательную мисс Хадсон? — спросил Холмс. — Видите, она и сейчас снова изменилась в лице. Кем приходился вам покойный, Ирен? Ответьте сами, пусть доктор услышит это от вас. Я знаю и так.

Мисс Хадсон молчала, закусив губу. Потом, решившись, извлекла из-за лифа строгого платья медальон и с щелчком раскрыла его.

Со старой дагерротипии на меня взглянули два лица, мужское и женское. Мужчину я видел впервые в жизни. Женское лицо рождало какие-то ассоциации, но я никак не мог ухватить сути.

— Ватсон, я помогу вашему усталому мозгу, — смилостивился наконец Холмс. — Женщина на фото — мать юной мисс Хадсон и дочь нашей почтенной домашней хозяйки с Бейкер-стрит.

— Действительно! — вскричал я, хлопнув себя по лбу — к счастью, левой ладонью. — И как я мог не заметить сходства?!

— Бывает, доктор, и с годами всё чаще. Даже я уже не тот, что прежде. Мне тоже понадобилось больше времени, чтобы во всём разобраться. Пришлось навести кое-какие справки, но теперь всё становится понятным. Мужчина на даггерографии…

— Мой отец, — чуть слышно сказала мисс Хадсон. Собравшись с духом, она продолжала:- Он пропал до моего рождения. Брак между моими родителями заключён не был, и мать ничего не получила по наследству. Считалось, что он просто нас бросил и сбежал. Годы спустя суд признал его мёртвым, но все вокруг всё равно были уверены, что он просто бросил нас… Только моя мама так до конца жизни и не поверила в это. Она знала, что он не мог просто сбежать, они ведь любили друг друга… Мама не верила, что отец мог бросить нас! Она считала, что с ним случилось нечто ужасное — и оказалась совершенно права! Пусть и прошло столько лет, прежде чем обнаружились доказательства её правоты.

— Страшные доказательства, — заметил Холмс. — И потом… Вы помните, Ватсон, чем, по словам его знакомых, занимался этот несчастный?

— Изучал природу пространственно-временного континуума, если я верно запомнил?

— Отчасти, — кивнул Холмс. — Он путешествовал по Времени.

— Это решительно невозможно! — возмутился я. — Это… это антинаучно, в конце концов!

— Он так не считал. Безумство храбрых… Не прольёте ли свет на обстоятельства его исчезновения, мисс Хадсон? Наверняка ваша покойная ныне матушка немало рассказывала вам об этом, учитывая то, какие чувства она испытывала к отцу своего ребёнка?

Мисс Хадсон кивнула.

— Я часто слышала эту историю в детстве. Позже мама рассказывала её всё реже. Она словно смирилась с потерей. Отец… — ей явно с трудом давалось это слово, — испытывал тогда значительные финансовые затруднения. Его эксперименты и постройка оборудования для них сильно подорвали его благополучие, и он оказался на грани банкротства. Но тут появился некий человек, заинтересовавшийся исследованиями отца и финансировавший его проект. Отец был на подъёме, искренне радуясь тому, что его жизнь наконец налаживается. Он сделал маме предложение, которое она приняла. Однако вскоре, после проведения серии экспериментов, он вдруг исчез, и мы долгое время считали, что исчез навсегда. А потом эта заметка в газете…

И мисс Хадсон разрыдалась. Успокоив её, как могли, мы вернулись к разговору.

— Ваша покойная матушка не упоминала, кем был человек, финансировавший работы вашего отца? Как он выглядел, чем занимался? — спросил Холмс.

— Она видела его лишь однажды и мельком, — мисс Хадсон промакивала слёзы кружевным платочком. — Высокий, очень сутулый человек, весьма немногословный и скрытный.

Я с восхищением взглянул на своего друга.

— Вот вам и ответ на ваш вопрос о моей одержимости, Ватсон. Я одержим этим злым гением лишь потому, что чувствую его влияние на события, происходящие в мире. Потому что он жив, доктор! Отец мисс Хадсон, этот доверчивый бедняга, наградой которому стали лишь смерть, безвестие и горе близких, помог профессору исчезнуть из нашего времени и в один миг оказаться в будущем! За четверть века, через которую Мориарти перескочил в мгновение ока, его криминальный капитал, рассеянный по сотням счётов банков всего мира, многократно увеличился, и теперь он располагает гигантским состоянием, которое развязывает ему руки в любых грязных махинациях. Деньги дают ему огромную свободу — он уже способствует эскалации новой войны и ухудшению отношений между обитаемыми мирами! Воспользовавшись информацией о переговорах между нашим монархом и марсианской элитой, он заполучил в свои нечистые руки новейшие технологии инопланетян, а теперь пользуется ими для того, чтобы спровоцировать сверхдержавы на развязывание новой мировой бойни — а возможно даже, и межпланетной войны! Вы заметили под слоем грязи на том поверженном трёхногом голиафе, которого сегодня поутру подняли из пруда в Гайд-парке, намалеванную свастику? Как по-вашему, какова была бы реакция Великобритании на террор, чинимый в столице новейшим марсианским треножником с символикой Кайзеррайха на нём, если бы не наше участие в этом деле, Ватсон? Ответ один — война! Война, выгодная одному только человеку — профессору Мориарти, который преодолел время, чтобы её развязать!

— Но зачем? — Моё недоумение было совершенно искренним.

— Власть, деньги, нажива, личные амбиции… Да мало ли может тому быть причин? Наверняка ответ известен лишь одному человеку на свете — самому профессору. Но мы обязательно спросим его об этом, когда наконец поймаем. Именно он управлял треножником, Ватсон, тут даже и сомнений быть не может. И пусть ему удалось на сей раз ускользнуть в бездонное чрево лондонской канализации — где, кстати, ему самое место — но мы таки выведем его на чистую воду, Ватсон! Раньше или позже — но выведем. Помяните мое слово.

Я лишь вздохнул.

Когда заря заиграла всеми оттенками розового на гранях фуллеровских куполов лондонской Кровли, тишину утра разорвал треск двигателя моноциклета. Курьер в цветах королевского дома, лихо откозыряв моему другу, вручил ему украшенный лентами и гербовыми печатями солидный пакет и, убедившись, что Холмс тут же ознакомился с содержанием вложенного в него письма, укатил прочь. В ответ на наш с мисс Хадсон незаданный вопрос великий сыщик лишь устало улыбнулся.

— Земельный надел в Эссексе и титул лорда. Так выражается монаршая признательность, Ватсон, — голос Холмса был полон иронических ноток.

— Сэр Шерлок? — Я покатал на языке непривычно — пока непривычно — звучащий титул. — А что, по-моему, звучит весьма неплохо, Холмс. С положенной по возрасту и заслугам солидностью.

— Пожалуй, — нехотя согласился мой друг. — А это, если мне не изменяет интуиция, благодарность от королевы.

С этими словами он указал на что-то за моей спиной. Я обернулся, и позвоночник отозвался привычно прострелившей поясницу болью- фантомной, конечно, но от этого ничуть не менее неприятной.

Над курящимися дымком развалинами, бывшими ещё совсем недавно домом номер 221-В по улице Бейкер-стрит, из-за сверкающей в лучах восходящего солнца Кровли поднимался изящных очертаний дирижабль класса воздушной яхты. Приблизившись к нам, воздушное судно снизилось и совершенно заслонило небо. Из раскрывшегося люка вылетел трап, по которому резво спустился на землю подтянутый офицер в отутюженной парадной форме со знаками различия капитана Воздушного Флота Империи.

— Капитан Коул, Воздушный Флот Его Величества, — отрекомендовался он. — Её Величество королева Мария просит принять этот скромный дар в знак признания ваших заслуг перед Британской короной и Её августейшего к вам расположения, мистер Холмс, сэр. Добро пожаловать на борт, леди и джентльмены!

Холмс устало поднялся со скамьи.

— Ну вот и наш новый дом, Ватсон. Мисс Хадсон, принимайте дела. Дороти… Найдите для неё подходящий угол, капитан. Нас ждут великие дела, друзья мои. Отправляемся немедленно!

— Пункт назначения, мистер Холмс? — подобрался капитан.

— Помните тот таинственный дирижабль со звёздами на бортах, Ватсон? И аэропил, вооружённый гиперболоидом, разработкой одного гениального безумца русского происхождения? Я полагаю, наш путь лежит в Россию, капитан Коул.

— Россия? — переспросил капитан. — Это туда, где зима круглый год, казаки, цыгане и медведи?

— Именно, — ответил Шерлок Холмс. — В Россию. И, надеюсь, на вашем корабле найдется скрипка?

С этими словами великий детектив ступил на трап дирижабля, которому суждено было отныне стать нашим новым домом.

Нам же только и оставалось, что последовать за ним.

— Холмс! — окликнул я. Сыщик высунул голову из люка и вопросительно уставился на меня. — Одного не могу понять — как вы всё так просчитали с этим пари?! Столько неизвестных…

— Мой милый Ватсон! — ответил Холмс. — Вы стали жертвой небольшого мошенничества с моей стороны. Признаюсь в этом сразу. Несомненно, в ходе нашего расследования последовательность получения нами ответов могла быть совершенно произвольной — кроме первых пунктов, потому что треножник я угадал даже под шатром ещё с борта «Цеппелина», и оттуда же разглядел, что оранжерея разбита — отсюда и догадка о триффиде. Но фортуна была на моей стороне, и все остальные пункты расследования открывались нам последовательно.

— А если бы ход расследования изменился? — спросил я.

— Тогда бы я командовал открывать конверты в иной, но именно нужной мне последовательности, и вы всё равно восхищались бы моей проницательностью и интуицией, друг мой! — ответил великий сыщик Шерлок Холмс. — Обожаю это ваше изумлённое выражение лица, Ватсон. Ничего не смог с собой поделать, слишком уж велико было искушение. Простите меня, друг мой. А теперь — милости прошу в салон на рюмочку шерри и сигару. Здесь можно курить, представляете, доктор? Боже, храни королеву!

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg