«Барбаросса»

Барбаросса (fb2) - Барбаросса (Личный поверенный товарища Дзержинского - 3) 430K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Васильевич Северюхин

Личный поверенный товарища Дзержинского Книга 3. Барбаросса Олег Васильевич Северюхин

© Олег Васильевич Северюхин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1

– С прибытием, господин майор! – Надо мной стоял военный врач в белом халате и улыбался.

– Куда я прибыл? – спросил я, с трудом разлепив губы.

– На этот свет, господин майор, – сказал врач.

Возможно, что я уже свыкся с моей новой шкурой, потому что меня раздражало, когда армейские чины называли меня майором. Штурмбанфюрер соответствует майору, но он никогда не будет равен майору. Он всегда выше. Как сотрудники ЧК-НКВД в Красной Армии. Звание сержант, а знаки различия офицерские. Так-то вот.

Кто же в меня стрелял? Поляки. Могли и поляки. Могли, но уж они за Сталина горой не стоят. Хотели спровоцировать войну с СССР? Глупости. В это никто не поверит и вообще, майоры – это маленькие сошки, из-за которых войны не начинают. Польские коммунисты? У польских коммунистов нынешний лозунг такой же, как и у некоммунистов – «Ещё Польска не сгинела». Хотели бы пристрелить, то стрельнули и убрались бы восвояси, не оставляя следов. Тем более с коммунистическими лозунгами. Оуновцы исключаются из этого списка. Они с немцев пылинки сдувают, сапоги чистят, лишь бы мы им Украину на блюдечке преподнесли. Мы вам её преподнесём. Потом скажете спасибо за то, что разрешим вам в холуях у нас работать. Что-то я уже как настоящий немец и фашист заговорил. А кем мне ещё говорить, если у меня в спине три пули, причём две смертельные и пущены они были за родину, за Сталина? Я не хочу делать лезущий на язык вывод, но сама действительность заставляет делать это.

Мюллер говорил, что система сыска в СССР поставлена намного лучше, чем в Германии. Немцев связывают многие законы и традиции, а русских не связывает ничего. Немцы дорожат каждым немцем, а у русских людей много, миллион вправо, миллион влево, миллион в лагерь, миллион на плаху, никто и не заметит этого. Все пойдут дальше, просто «отряд не заметит потери бойца и яблочко-песню споёт до конца». При всеобъемлющей системе безопасности неподчинение законам чревато массовыми репрессиями, подобно инквизиции. А репрессии могут поглотить и того, кто их начал. Был у русских Ежов, и были «ежовы рукавицы». Где он и где его рукавицы? Сгинул вместе с рукавицами. Расстреляли. И Сталин не вечен. И Берия. Их тоже поглотит система, созданная ими.

Чем закончил врач Гильотен, по чертежу которого был сделан свободно падающий тяжёлый косой нож, названный по его имени гильотиной? Гильотиной? К сожалению, нет. Он – просто исключение из правила, хотя был личным другом Робеспьера и Марата. Не рой другим яму, сам в неё и провалишься. Зато все родственники страдали от его предложения до такой степени, что вынуждены были сменить фамилию. А это не лучше гильотинирования – не иметь собственного имени, а прятаться за чужим из-за кого-то из предков, морально гильотинировавшего весь последующий род.

Второе. По данным абвера, у нас очень много агентуры в России. Приобреталась она ещё в дореволюционное время. Большевики и меньшевики притулялись к тому, кто им сочувствовал и деньгами помогал. Второй отдел Генштаба знал, как можно деньги вложить с растущими каждый год процентами. И сейчас многие люди, которые занимают высокие посты, числятся по линии военной разведки, только вряд ли они будут работать на Германию. А это и не надо. Они сделали то, что от них требовалось, и сейчас они помогают уже тем, что они есть и что они большие персоны.

Контрразведка у русских ещё при царе чётко определяла агентуру, но ей никто не верил. Потому что царская чета была немецкой крови, командующие армиями, министры, сановники, руководители департаментов были немцами. Но немцы немцам рознь. Из-за пары-тройки гнид теряется вера ко всем, но немецкая разведка ой как часто обжигалась на русских немцах, которые зачастую были большими патриотами России, нежели сами русские. Поэтому и агентура вербовалась из русских.

С какой бы просьбой не обращались немцы, всегда они находили понимание у большевиков. В Рапалло Германия и Советская Россия единым фронтом прорвали международную изоляцию. Кто интернировал и содержал в достаточно нормальных условиях красноармейцев, попавших в окружение и уходивших от преследования после неудачного штурма Варшавы? Немцы. Кто готовил офицеров и специалистов для рейхсвера? Русские. Кто помогал русским инженерными кадрами? Немцы. Кто помогал сырьём германской промышленности? Русские. И перечислять можно много, но в большем выигрыше всегда оставалась Германия. Это так, к слову пришлось.

Затем между германской агентурой в России началась настоящая война. Каждый стремился уничтожить того, кто знал о его связи с разведкой. Уничтожались архивы, фабриковались дела, процессы, стрелки переводились на немцев, евреев, меньшевиков, уклонистов, оппортунистов и прочих, кто мог бы замаскировать вычищение документов и архивов.

В первую очередь уничтожались свидетели и очевидцы. Я предвижу обывательские вопли о том, что вот у нас никого не уничтожили, а казнокрада завсклада посадили. Вот и все репрессии. Обывателям я посоветовал бы помолчать при обсуждении этого вопроса. Об обывателях вспоминали только тогда, когда наступала пора выборов в Думу или, когда необходимо было пополнять вспомогательные полицейские силы на оккупированных территориях.

Под сурдинку борьбы с агентурой были уничтожены и те, кто могли сказать трибунам революции:

– Не ври, когда мы в атаку ходили, ты в лазарете с поносом маялся.

А сейчас Советский Союз начал уничтожать тех, кто предупреждал о далеко идущих планах Германии в отношении России. По данным гестапо и абвера, большинство людей, которые подозревались в разведывательной деятельности, отозваны домой. Похоже, что началась новая волна борьбы с немецкой и антинемецкой агентурой. Последняя шифровка из Центра говорила о том, что моим сообщениям не верят и называют их дезинформацией. Тогда зачем же мне прислали радиста? Кто бы понимал этих русских? Это я о себе, потому что я сам русский и часто совершенно не понимаю, какими доводами пользуются наши политики, проводя российскую внешнюю политику.

Глава 2

Находясь на излечении в госпитале, я не отрывался от дел курируемого мною направления. Коллеги по группе часто навещали меня. Вообще, в немецкой армии и в спецслужбах в порядке вещей было внимание к своим коллегам. Никогда не оставлялись без внимания семьи погибших сотрудников, уволившиеся от нас по выслуге люди, получали поздравления с праздником за подписью начальника управления или начальника РСХА.

– Здравствуйте, господин фон Казен, – специальный представитель адмирала Канариса подполковник абвера фон Шнееман с широкой улыбкой и саквояжем в руке вошёл в мою палату. – Врачи говорят, что опасность миновала, и вы проживёте ещё сто лет. Не знаю, завидовать вам или нет, но я пришёл специально, чтобы вдохнуть в вас силы, потому что нас ждут великие дела.

– Что за великие дела, дорогой фон Шнееман, – улыбнулся я. С Шнееманом у меня установились хорошие деловые и личные отношения. Он был дворянин и я был из дворян, поэтому и общение между нами изобиловало приставками «фон», чего были лишены и на что недобро косились многие из офицеров.

– Сначала терапия, дела потом, – сказал подполковник и стал выставлять на тумбочку принесённое с собой добро. – Вот смотрите, целебный бальзам, который мне передали из Риги и русская водка. Рецепт, одна треть стопки бальзама и две трети водки. Взгляните, как они быстро смешиваются и принимают одинаковый тёмный цвет. Как мне рассказали, бальзам очень крепкий, в него входят секретный растительный экстракт, перуанское бальзамное масло, сахар, коньяк, малина, черника, имбирь, медовый ароматизатор. Если выпить рюмочку и закусить краковской колбасой, то любой человек при полном отсутствии сил начинает шевелить не только конечностями, но и извилинами. Ваше здоровье, фон Казен, врачи не возражают против внутренней дезинфекции вашего организма.

Мы выпили. Закусили. Хмель сначала ударил в голову, а затем растёкся по телу состоянием лёгкой эйфории.

– Скоро у нас будет море бальзама и море русской водки, – рассмеялся Шнееман.

– Собираетесь заняться торговлей, дорогой Шнееман, – спросил я.

– Может быть, производством русской водки, дорогой фон Казен, – сказал Шнееман, разливая лекарственную смесь по стопкам. – Заведу себе в России маленький заводик и буду поставщиком русской водки.

– И уже обо всём договорились с русскими, – смеялся я.

– Не я, наш фюрер уже всё решил, – сказал Шнееман, приложив палец к губам. – Из достоверных источников. Наш фюрер нашёл ключ к мировому господству. И этот ключ – Россия. Смотрите. Наш враг Англия надеется только на Россию и Америку. И в этой пирамидке главный элемент – Россия. Если выключить Россию, то на самом Дальнем Востоке неимоверную мощь приобретёт Япония, которая всё приберёт к своим рукам и Америка помчится туда защищать свои интересы, бросив Англию на произвол судьбы. А одна Англия – в поле не воин, вот тогда во всей Европе, в каждом её уголке будет господствовать наш фюрер. Поэтому все наши усилия будут направлены на Россию. И время тянуть нельзя. В мае 1941 года начинаем кампанию и за пять месяцев выходим на рубеж Архангельск – Волга – Астрахань. Наш первый удар будет на Киев с выходом на Днепр. Второй удар через Прибалтийские государства на Москву, потом двусторонний удар с севера и юга, а затем операция по овладению районом Баку. И нет России.

– А где же немецкий практицизм при планировании операции? – обескуражил я Шнеемана.

– Не понял, – сказал озадаченный собутыльник.

– Что же здесь непонятного, – сказал я, показав пальцем на бутылку, – а русские поля засевать будет Вермахт?

– Какие поля, – не понимал Шнееман.

– Сельскохозяйственные, – сказал я с расстановкой. – Если сорвать работы по посеву зерновых, то к осени Вермахт останется без продовольствия, а это, извините меня, будет целенаправленным действием по подрыву немецкой военной мощи.

– А ведь вы чертовски правы, дорогой фон Казен, – сказал подполковник и поднял рюмку. – За вашу светлую голову! Вам нужно в оберкоммандоверхмат в генералах заседать, а не быть просто штурмбанфюрером в вашем ведомстве. Я обязательно доложу ваше соображение по команде.

Я жевал краковскую колбасу и думал о том, что до начала войны осталось три месяца, а я тут разлёживаюсь в постели и ничего не делаю. Нужно вскакивать с постели, звонить во все колокола, нужно что-то делать… А что прикажете делать? Начни звонить во все колокола, так звон-то услышат и те, кому этот звон слушать не положено, вот они и сбросят этого звонаря с колокольни, чтобы язык от колокола держал привязанным и секреты не разглашал. Кому ты нужен?

Если честно сказать, то нужным я оказался только РСХА, а вот для НКВД я оказался именно тем, кто задарма хлеб государственный ест. Вот тут уж извините, если и я и ем чей-то хлеб, то только гестаповский с абверовской колбасой. Я не думаю, что я единственный сотрудник НКВД в Германии. Но я НКВД не подчинённый, а вот как другим сотрудникам? Мне их просто жалко. Расстреляют ни за что, ни про что.

Иван Грозный, казнивший цвет нации, оставил после себя Великую Смуту. Что оставят после себя большевики? То же самое. Будет великая Смута, когда низвергнут большевистских царей и на смену им придут те, кому они не давали развернуться. Но потом, потому что сейчас, перед лицом фашистской опасности должны сплотиться все люди России, как бы кто ни относился к большевикам. И победа будет за нами. Наше дело правое. Сначала мы осудим фашизм, а потом осудим и коммунизм. А это может произойти тогда, когда наша Россия будет выглядеть проигравшей в очередной мировой войне. Только принесёт ли это очищение России? Есть большие сомнения в этом. Новые революционеры пойдут по тому же пути и будут разрушать всё, что было создано, а потом… Как же избежать этого?

– … я верю в гений фюрера, – как будто издалека доносился голос Шнеемана, возвращавший меня к действительности, – мы докладывали в верховное командование о десятках тысяч сосредоточенных у границы самолётах, танках, артиллерийских системах, огромном количестве личного состава, готового воевать на чужой территории и малой кровью. А мы им навяжем войну на их собственной территории, к чему они совершенно не готовы. Мы их будем разделять на отдельные подразделения, и оставлять без связи. Советские командиры инициативные люди, но инициативу из них выбили палкой и расстрелами. А без связи и указаний сверху они вообще становятся недееспособными. Наступать нет сил и отступать нельзя. Вот и будут они сдаваться целыми частями, подтверждая превосходство немецкого порядка перед русской неорганизованностью. И, кроме того, русские свято верят в то, что пакт о ненападении – это как охранная грамота от нашего нападения. Цивилизованные люди могут отступать от нравственности в отношениях с дикарями, чтобы приобщить их в лоно цивилизации.

Я слушал Шнеемана и представлял его с выпученными от удивления глазами, когда какой-нибудь русский мужик перепояшет его оглоблей вдоль спины в порядке учёбы поведению в гостях.

Глава 3

Через месяц я был выписан из госпиталя и вернулся в Берлин.

– Коллега Казен, – приветствовал меня Мюллер, – вы появляетесь всегда тогда, когда вы как никогда нужны. Вы мой главный советник по русским вопросам, и я попрошу вас срочно подключиться к разработке инструкций отделениям гестапо для работы в русских населённых пунктах. А сейчас мне нужен блиц-ответ на мой блиц-вопрос. Как мы должны вести в России, мягко или жёстко?

– Взвешенно, господин бригадефюрер, – сказал я.

– Действительно, блиц-ответ, – сказал Мюллер, – а не дадите ли краткое разъяснение?

– Пожалуйста, – сказал я, – наши предки решили жестокостью покорить Россию и получили разгром на Ладожском озере. А ведь они могли бы достичь более значительных успехов, если бы стали устанавливать торговые отношения с древними руссами. Наполеон, понёс цивилизацию в Россию. Чем это закончилось, всем понятно. Монголо-татары расчленили Русь, завоевали её и отдали под управление русских князей. Сами получали ежегодную дань и из всех завоевателей были самыми успешными.

– Странно, коллега Казен, – задумчиво произнёс шеф гестапо, – вы, похоже, говорите, что мы потерпим неудачу в России?

– Смотря какие цели мы будем ставить перед походом в Россию, господин бригадефюрер, – сказал я. – Если мы найдём союзников в России, то мы обязательно победим.

– Каких союзников мы можем найти среди унтерменшей? – спросил Мюллер.

– Среди унтерменшей не найдём, а среди русских и малых народов у нас может быть немало союзников, – сказал я.

– Хорошо, коллега Казен, – сказал шеф, – мы ещё вернёмся к этому вопросу.

Москва как будто забыла о Фреде. Мария молчала. В воскресенье я съездил в Либенхалле и с удивлением узнал, что радистка нашла себе работу и уехала к новым хозяевам, за ней даже приезжал дворецкий какого-то барона. И радиста забрали. Я представляю людей, которые создавали оперативные позиции в Германии. Сейчас их допрашивают в НКВД с применением пыток. Уж кого, а заплечных дел мастеров в России всегда было хоть отбавляй. Все секретари парторганизаций и члены парткомиссий были специалистами пыточных дел по моральным казням людей, которые вступали в партию только для того, чтобы выжить. Патриоту не нужно быть членом партии, чтобы доказать свой патриотизм или взяться за самое нужное дело для России, за которое и платят копейки, но оно очень нужно и патриоты это сделают. Неужели Суворов или Кутузов должны быть членами ВКП (б), чтобы им можно было доверить командовать огромными соединениями людей?

До начала войны остаются считанные дни, а я не имею никакой связи. Миронов здесь появиться не может, потому что снова сидит где-нибудь в лагере или уже расстрелян с сохранением факта расстрела в тайне от родственников.

Можно подготовить сообщение и забросить его за ограду посольства СССР в Берлине. Но кто может гарантировать, что это послание не будет передано к нам в гестапо в порядке взаимодействия с НКВД?

То ли русские сошли с ума, то ли они ждут момента объявления войны, чтобы сразу всем сдаться в плен и уронить этим в яму всю экономику Германии и Европы в целом. Вся Европа растечётся по бескрайним просторам России, упиваясь собственной значимостью, а потом русские мужики передушат всех немцев и пришедших с ними завоевателей как курёнков или заманят в лесные пущи и болотные топи и оставят их там на погибель. Иван Сусанин это уже русская профессия.

Началом войны с Россией Германия пустит себе пулю в лоб. Это прекрасно понимал железный канцлер Отто фон Бисмарк, но совершенно не понимает фюрер немецкого народа, генеральный секретарь НСДАП и рейхсканцлер австриец Адольф Гитлер. Что ж, посмотрим, чем закончится его дуэль с генеральным секретарём ВКП (б) и фюрером советского народа грузином Иосифом Сталиным.

Что я смогу сделать для своей Родины? Не знаю. Честно скажу, что не знаю. Конфликты на КВЖД, на Хасане, Халхин-Голе, зимняя война с Финляндией показали неготовность Красной Армии к войне. Неплохая по качеству и немалая по количеству техника бесполезна без специалистов и без командиров, способных грамотно её применить. Любое предложение по совершенствованию армии воспринимается как критика генеральной линии партии и приводит к репрессиям среди офицеров, особенно среди тех, кто выступал за замену политзанятий боевой подготовкой, считая, что политическую сознательность нужно воспитывать в процессе занятий по боевой подготовке.

После расстрела маршала Тухачевского все перспективные военные разработки объявлены вредительскими, а специалисты, работавшие с Тухачевским, репрессированы. Никакой разведке не нужно вредить русским, они себе сами так навредят, что сотни шпионов этого сделать не смогут. И так будет всегда, пока существует Россия, пока Россия не переродится, а переродиться она может только тогда, когда все недостатки будут вывешены на доску позора до тех пор, пока власть в России станет не наследственной. Чтобы избранный человек был на должности столько, сколько положено по закону, и чтобы не было никаких оснований для продления его царствования. Чтобы в России перед законом были все равны. Чем больше человек у власти, тем больше вокруг него прилипал, которые будут делать всё, чтобы обогатиться, а не работать на благо родины. Чего дёргаться, когда ты при власти и тебе закон не писан, как и твоему покровителю.

Глава 4

В начале июня в составе совместной группы с абвером я выехал на восточную границу генерал-губернаторства. Задача – проверить подготовку боевых групп.

Абвер проделал огромную работу, создавая агентурные группы из коренного населения, то есть из русских, поляков, украинцев, грузин, финнов, прибалтов. В каждой группе насчитывалось 20—25 человек в советском обмундировании и с советским оружием. Во главе группы всегда был немецкий офицер. Группы по карте и при помощи проводников изучали прилегающую к границе местность на глубину от пятидесяти до трёхсот километров для ведения разведки и диверсий. Унтер-офицерами в группах были выходцы из Галиции, Закарпатья и эмигранты из горных районов Кавказа. Обучение агентурных групп началось ещё в 1938 году в Баварии. После подписания немецко-русского пакта о ненападении, всю работу передали в руки японцев, так как формально в Германии подготовка диверсионных групп была запрещена, но в сорок первом году японцам сказали спасибо.

Неужели наша разведка не знает ничего об этом? Для чего она тогда нужна? Почему у меня забрали связь? Всегда говорили, что хороший расчёт – залог прочной дружбы. Доверяй, но проверяй. Кто мог поверить Гитлеру? Похоже, что НКВД, подписав соглашение с РСХА и определив одинаковых врагов, успокоило советское руководство в том, что Германия не является врагом Советов.

Прикажете мне пересекать границу, чтобы сообщить о военных приготовлениях немцев? Глупо. Мне кажется, что десятки людей уже сообщали об этом, особенно о появлении военнослужащих в советской военной форме. Дай Бог, если эти люди остались живыми, а, может, они, сидя в застенках НКВД, кляли себя в дурости из-за стремления предупредить страну Советов о грозящей ей опасности. Предупреждать нужно того, кто заботится о своей безопасности. Иначе все действия в этом направлении будут пустым времяпровождением.

Вечером двадцатого июня я доложил Мюллеру о результатах работы.

– Долго не задерживайтесь, коллега Казен, – сказал мне шеф, – посмотрите, как пройдёт начало, как наши зондеркоманды будут собирать архивы и отправлять их в рейх. Мы туда придём, когда там прочно установится новая власть. Как взаимодействие с людьми Канариса?

– Я вас понял, бригадефюрер, – ответил я, – наши коллеги основательно поработали и у них много наработок, которые бы нужно было бы передать в наше ведомство.

– Хорошо, по этому вопросу доложите по приезду, – сказал Мюллер.

Нравилось мне работать с Мюллером. Никакого словоблудия и разговоров за политику. Конкретный доклад, конкретные предложения и конкретные решения. Подчинённому не нужно домысливать за начальника, а что же он хотел сказать на самом деле?

Вечером мы сидели в представительстве абвера в генерал-губернаторстве, которое расположилось в польской помещичьей усадьбе. Абверовцы любили жить с шиком и свою агентуру вербовали не в землянках или в тюремных камерах, а создавали шикарные условия для работы.

Подполковник Шнееман сидел за столом с сигаретой в руке, а я полулежал на тахте в стиле ренессанса и перебирал струны семиструнной гитары.

– Не покажете своё искусство, дорогой фон Казен, – сказал подполковник, указывая на гитару.

Я подобрал подходящую мелодию и спел ему несколько куплетов из давно написанной мною песни:

Я целую вам кончики пальцев, Чтоб сказать, как я сильно люблю, Закружу вас в таинственном вальсе И верхом вас умчу к кораблю. И в каюте под песню прибоя Я отдам вам навеки себя, Нас отныне всегда будет двое И дадут нам названье семья. С вами нас обвенчает священник С бородой и с кинжалом-крестом, Вам морское устрою крещенье И к себе поманю я перстом…

То же самое я спел и по-немецки.

– Браво, господин фон Казен, – поаплодировал Шнееман, – только немец может так вот легко спеть песню на многих языках. Я давно хотел вас спросить о загадочной русской душе. Я читал рекомендованного нам русского писателя Фёдора Достоевского, но никак не могу почувствовать, в чем же состоит русская душа? Может, вы, как знаток России, поделитесь русским секретом? Что из того, что девочка пошла на панель и что из того, что бедный студент топором убил старуху-ростовщицу? Или один поганый и чужой для всех старичок терроризировал благородное семейство? Такие события случаются ежедневно во всех странах, и никто не говорит о какой-то загадочной нерусской душе. Почему именно русская душа так загадочна?

– Успокойтесь, уважаемый фон Шнееман, – рассмеялся я, – никакой загадочной русской души нет. Это придумки людей, которые приходили в Россию, чтобы покорить её, но уходили, не солоно хлебавши. Наполеон никак не мог понять, почему русские сожгли Москву и оставили её пустой. Это не поддаётся логическому объяснению. И Достоевский тоже не сказал, почему фельдмаршал Кутузов принял решение оставить Москву. Может, и для нас Сталин оставит Москву. Правда, гореть она не будет, потому что каменная.

– Может, оно так и есть, господин фон Казен, – сказал абверовец, – оставление Москвы имело очень неприятные последствия для Наполеона, но я подозреваю, что русские будут воевать за Москву до последнего человека. И Москва – это наша победа.

Я не стал дальше поддерживать этот разговор, потому что исторические аналогии получались не в пользу немцев. Мне не хотелось мне, чтобы Шнееман кому-нибудь сообщил о том, что представитель шефа гестапо пророчит неудачу военному походу.

Глава 5

22 июня 1941 года было воскресным днём. Немецкие войска нарушили новую границу СССР и вторглись в Россию.

Ободрённый первыми успехами Гитлер говорил Канарису:

– Где ваша страшная Красная Армия, господин адмирал? У нас задача не как разбить её, а куда девать военнопленных. Кто будет заниматься их охраной и кормлением, а? Генрих, займитесь этим вы, – сказал он Гиммлеру.

30 июня был захвачен Львов. Вступающие в город немецкие войска встречал председатель правительства Украины Степан Бандера в окружении своих вооружённых сил, которые были быстро разоружены их сослуживцами из учебного полка «Бранденбург», а сам Степан Бандера арестован.

Нам в руки попала Инструкция организации украинских националистов по укреплению украинского государства:

«Очищение территории от враждебного элемента

15. Во времена хаоса и смуты можно позволить себе ликвидацию нежелательных польских, московских и жидовских деятелей, особенно сторонников большевистско-московского империализма;

Политика в отношении национальных меньшинств

16. Национальные меньшинства делятся на:

а) лояльные нам, собственно члены все ещё угнетённых народов;

б) враждебные нам – москали, поляки и жиды.

Необходимо… уничтожать, главным образом интеллигенцию, которую нельзя допускать ни в какие руководящие органы, вообще сделать невозможным «производство» интеллигенции, доступ к школам и т. п. Руководителей уничтожать. Жидов изолировать, поубирать из управленческих структур, а также поляков и москалей. Если бы была непреодолимая нужда, оставить в хозяйственном аппарате жида, поставить ему нашего милиционера над головой и ликвидировать при наименьшей провинности. Руководителями могут быть только украинцы, а не чужаки-враги. Ассимиляция жидов исключается».

Уже с 3 июля во Львове начались массовые расстрелы евреев. На геноциде евреев замазались практически все народы, которые потом будут пытаться свалить всё на других, чтобы самим остаться невинными ангелами.

4 июля расстреляны львовские профессора, списки которых составили сбежавшие из Львова в Краков студенты-украинцы.

Во Львове покрыл себя «славой» эсэсовский сотник Роман Шухевич.

Расовая теория Гитлера не учитывала уроки истории, которые ясно доказали, что все племена каннибалов объективно обречены на уничтожение. Кровожадные майя исчезли неизвестно куда. Кровожадные немцы не исчезнут, но имя Гитлера и имена гитлеровцев будут созвучны именам палачей из этого исчезнувшего племени.

Вполне возможно, что Гитлер в молодые годы был обижен кем-то из представителей еврейского племени и затаил на них обиду. Возможно, что отношение к евреям в мире было бы совершенно другое, если бы не было среди них ортодоксов с пейсами в черных сюртуках и черных шляпах.

Представители ортодоксальной части еврейской нации являются не меньшими расистами, чем последователи Гитлера, и именно они вызывали неприязнь окружающего населения к евреям своей кошерностью, шабатом – нерабочей субботой, игнорированием смешанных браков, теорией гоев для консолидации еврейского населения в условиях их неприятия.

То же самое делают ортодоксальные исламисты, чтобы вызвать недоверие и неприязнь всех людей к мусульманам вообще и показать избранность мусульманской нации халяльностью, воскресной пятницей, джихадом, теорией гяуров.

Нормальные евреи, мусульмане и христиане спокойно уживаются в любой обстановке и живут как самые добрые соседи, пока в их среде не заведутся провокаторы в чалмах, в шляпах и с повязками на руках.

Гитлер закусил удила не по делу. Одним махом он сделал своими врагами всех славян, которые были прямыми потомками ариев, заселивших Европу. Хотя, с другой стороны, и носители арийского духа пруссы были балтоязычными народами, близкими древним куршам и скальвам. Там, где жили курши, там сейчас Куршская коса. А славяне никогда между собой мирно не жили. И он туда же между ними всунулся. Кто-то бы пришёл и сказал Гитлеру:

– Так мол и так, братан, ты в славянский базар не встревай, а не то огребёшь по полной, а ребята ещё догонят и поддадут.

Но пока счёт был не в пользу славян. Все славянские страны были под ногой у Гитлера. Кроме России.

В первой половине июля захвачены Латвия, Литва, Белоруссия, большая часть Украины и Молдавии. Советский Западный фронт разгромлен в Белостокско-Минском сражении. Северо-Западный фронт вынужден отходить к Таллину и Ленинграду. 26 июня в наступление переходят финские войска и занимают Карельский перешеек. 29 июня германо-финские войска наступают на Мурманск, Кандалакшу, но успеха не имеют. 16 июля группа армий «Центр» захватывает Смоленск. Открыта дорога на Москву, но Гитлер отдаёт приказ перенести главный удар на Киев и Ленинград. Группы армий «Центр» и «Юг» окружают в районе Киева пять советских армий.

В Киеве Андрей Мельник, не наученный бандеровским опытом, объявил о создании украинского правительства. Ну, ему показали по первое число, что значит украинское правительство на оккупированных землях Рейха.

В армии начинают поговаривать, что наступление на Москву остановила какая-то неведомая сила. То ли какой-то русский колдун заговорил войска, то ли Гитлеру приснился вещий сон, но Москва была спасена. Блицкриг провалился, а можно было таким темпом выйти к Москве и вынудить Сталина подписать мир.

Я занимался сортировкой захваченных советских архивов, распределял их по тематике и по значимости. В моём подчинении была группа переводчиков из числа эмигрантов и прибалтийских немцев. Последние были святее Папы Римского и по части немецкости могли дать фору любому коренному немцу, а вот эмигранты работали с некоторой неохотой, покачивая головой при чтении отдельных бумаг.

– Что скажете, господин полковник, – спросил я русского эмигранта с немецкой фамилией, который был полковником российской армии и числился натурализованным немцем, почти таким же, как и я, только он отказался от службы в армии по причине возраста и ссылаясь на болезнь.

– Все нормально, господин штурмбанфюрер, – быстро отозвался старый воин, – просто запахом России пахнуло.

– Да-да, – поддержал его ровесник из остзейских немцев, – русским духом пахнуло, да таким густым духом, – засмеялся он.

Никто его не поддержал. Не получалась пятая колонна в России. Люди, воевавшие с большевиками, сейчас внутренне поддерживают их. Компрометация немецкой диаспоры шла крайне туго.

30 сентября германская армия начинает наступление на Москву. 3 октября захвачен Орёл. 8 октября армии Брянского и Резервного фронтов окружены около Брянска и под Вязьмой. Более полумиллиона солдат взято в плен.

9 октября ко мне на улице подошёл человек и сообщил, что он передаёт мне привет от Миронова. Что это, провокация Мюллера? Мюллер знает, что у меня есть передаточное звено, которое работает в НКВД, но фамилии его не знает. Миронова знаю только я, и меня знает только Миронов.

– Какого Миронова? – спросил я, взводя курок пистолета в кармане плаща.

– Он – Мария, вы – Фред, – по-русски сказал незнакомец.

– Что с Мироновым? – спросил я.

– Он сейчас болен и не может приехать, – сказал связной.

– Выздоровеет – пусть приезжает, – сказал я и пошёл в сторону своего дома.

Если что-то будет, то скажу, что была проверка канала связи. Если я соглашусь поддерживать связь через этого человека, то подпишу смертный приговор Миронову, а ему, вероятно, там приходится несладко, если из него выколотили данные обо мне.

Одно непонятно, то ли гестапо работать не умеет, потому что у нас большевики редко колются, а вот в сталинских застенках большевиков колют как орехи. Нужно будет взять на карандаш их методику.

Глава 6

На московском направлении готовилось генеральное наступление. Меня вызвали к Мюллеру, который постоянно был в разъездах по оккупированным территориям, проверяя, как организована деятельность отделений гестапо. Четвёртое управление стало, пожалуй, самым большим подразделением в РСХА, подминая под себя и разведку армии и участвуя опосредованно в разведывательных акциях нашего бывшего сослуживца Шелленберга.

10 октября меня пригласили к Мюллеру. Шёл с некоторым замиранием в сердце, не знал, по какому вопросу вызывают после встречи со связным, о котором не было никаких сообщений. То ли русские начали трезветь, то ли Мюллер мне припас гостинец.

– Что там в архивах, коллега Казен? – поприветствовал меня Мюллер.

– Бумаги есть бумаги, каких-либо секретов, требующих принятия срочных мер нет, но в перспективе они будут хорошим информационным массивом для проверки жителей оккупированных территорий, – доложил я.

– Я тоже так думаю, – сказал задумчиво шеф. – Я вас не просто так держу рядом с собой. Вы у меня особый сотрудник, который разбирается в России и принесёт больше пользы в другом деле, нежели быть начальником гестапо в каком-нибудь областном центре. Нам нужен колдун.

– Какой колдун? – не понял я. Неужели какой-то подвох? Да, я ходил к одной гадалке, немке, но рождённой в России. Гадает старушка хорошо. Мы с ней поняли друг друга, поговорив о России на русском языке и установив доверительные отношения. С каким удовольствием она слушала русский язык. Как будто дегустировала какое-то старинное благородное вино, прищёлкивая от восхищения языком.

– А ты, батюшка, что в Берлине делаешь? – спросила меня гадалка.

– А вы бросьте на картах, да и скажите мне, кто я и чем занимаюсь, – предложил я ей в самом начале нашего знакомства.

– Что же, я не ясновидящая, ясновидящие мои карты, они мне всё скажут, – уверенно сказала старушка, – возьми карту из этой колоды, так, ещё одну, а теперь вот из этой колоды карту. Карты мои карты, скажите мне всю правду про того, кто передо мною сидит, – зашептала гадалка и открыла карты. – Вот батюшка, ты человек военный, король крестовый, в чёрном мундире, а на погонах у тебя четвёрка бубен и шестнадцатая руна – совило – солнце на чёрном фоне. Уж, не из гестапо ли ты ко мне пришёл?

Я был просто поражён. Гадалка меня знать не могла. Я нашёл её по объявлению. Немного постоял у её квартирки и поспрашивал выходивших от неё клиентов, как она.

– Насквозь всё видит, – говорили мне.

Решил её проверить и вот проверил. Действительно, у меня на петлицах две серебряные руны и четыре квадратных серебряных звёздочки штурмбанфюрера, как бубновая масть.

– Не из гестапо, я к вам просто как человек зашёл, – сказал я. – Что карты говорят по поводу войны с Россией?

– Да, доверять в наши времена никому нельзя, тем более конторе вашей, да мне терять-то нечего, наследников нет, годков пожить осталось всего ничего, карты мне сказали, что своей смертью я не умру, вот и ты от ангелов смерти ко мне пришёл, – сказала старушка, – так и слушай меня. Война тяжёлая будет, за год-два не закончится. Больше. Народу пропадёт тьма тьмущая, больше всё русские, а вот верх над ними взять не удастся. И Москва устоит батюшка, и русские по Берлину как по провинции своей гулять будут. Только не скоро это будет.

– Нужен настоящий колдун, – перебил мои мысли Мюллер, – не шарлатан, а тот, кто будущее видит и не сказки рассказывает, что там лет через пятьсот произойдёт, а через год, два, пять, то, что мы проверить можем. В России очень сильные колдуны, их даже знают на Тибете, куда ездили наши специалисты по оккультным наукам. Фюрер и рейхсфюрер считают, что нам помогут сверхсилы и сверхоружие. Работы в этом направлении ведутся. Вам нужно найти то, я даже затрудняюсь сказать что, но нужен если не волшебник, то провидец.

– Я вас понял, бригадефюрер, – сказал я, – кое-что в архивных бумагах я нашёл и готов выехать в командировку в оккупированные районы. Только есть у меня опасение за собственную безопасность, не в плане том, что мне нужна какая-то особая охрана, нет, коллеги на местах мне помогут всеми имеющимися у них силами, мне нужно, чтобы кто-то заступился за меня перед рейхсфюрером.

– Не понял, коллега Казен, – признался Мюллер, – если вы точно выполните задание, то будете заслуживать поощрения, а не порицания.

– Шеф, а если предсказания колдуна не понравятся рейхсфюреру, – сказал я, – то по старым законам гонцу, принёсшему плохую весть, рубят голову, а ясновидцев вместе с очевидцами замуровывают в глухих башнях.

– Не будьте таким мнительным, коллега, – улыбнулся шеф гестапо, – через три дня я вылетаю в район Минска, в самолёте найдётся место и для вас.

– Благодарю, шеф, – сказал я, – за этот срок я успею подготовиться.

Вечером я снова был в гадательном салоне. Пришёл в эсэсовской форме. Старушка неодобрительно покачала головой.

– Вы мне подскажете, – спросил я её, – где в старой России были самые серьёзные колдуны-ясновидцы?

– Ты, батюшка, колдунов-то от ясновидцев отделяй, разные это люди, – сказала гадалка, – ясновидец далеко видит, но ничего не может сделать, чтобы изменить будущее, а вот колдун может изменить настоящее, чтобы этим изменить будущее. Так кто тебе конкретно нужен?

– Мне нужен ясновидец, – твёрдо сказал я.

– Не знаю, давно в России не была, но слышала в своё время, что на одном из хуторов на границе между Россией и Малороссией старичок один жил, – сказала женщина. – Говорят, возрасту ему лет двести было, никто точно не знает, а старичку самому никто и не верил, зато байки его послушать занимательно было. Один профессор его записывал, а потом говорил, что все, что старичок говорил, наяву сбывалось. Не знаю, если большевики старичка в расход не вывели, то найдёшь его там. О других настоящих ясновидящих я и не слыхала. Промеж нас слухи о чудесниках ходят, да только и среди нас немало людей, которые только представляются ясновидящими. А вот ты, батюшка, скажи мне, помогаю ли я России тем, что военным клиентам на вопрос об их будущем заставляю бумажку вот из этой вазы вытянуть. А там, в вазе, одни бумажки с черными крестами, да и штук пять с изображениями железного креста, для героев. Большинству достаётся чёрный крест, может, будет о смерти думать, да и души людские губить меньше будет. А ты, батюшка, не хочешь судьбу испытать?

Вот, хитрая старуха, «поднимает» боевой дух воинов доблестной германской армии. Каково-то ехать на фронт человеку с чёрной меткой. Я сунул руку в вазу, поперебирал бумажки, все одинаковые и вытянул одну. На ней было изображение железного креста.

– Везучий ты, – сказала гадалка, – поедешь в Россию, чаще оглядывайся, таких как ты многие не любят.

Это уж точно и не только в России.

Глава 7

По радио сообщение. Связной быстро добрался до Центра. Похоже, что он где-то в одной из нейтральных стран и там воспользовался радиостанцией.

Фреду. Ожидайте М. Все инструкции у него. Мария.

Надо же. Проснулись, и это положительно. Возможно, просто им не до меня. Под Москвой положение тяжёлое. М – это, вероятно, Миронов. Дай Бог, что войну переживёт и дальше жить будет.

Ездить в командировку с начальником это удовольствие. Все и везде организовано, никаких задержек и тебе достаётся часть благ, приготовленных для начальника. Минское гестапо выделило для меня машину гестапо с водителем и офицера для поручений. Поехали на машине, благо партизанское движение было в самом зачаточном состоянии, а большие трассы хорошо охранялись, и на них было достаточно интенсивное движение.

С удалением от трасс жизнь как бы замирала. Нет, замирала – это сказано неправильно, жизнь шла сама по себе, как будто рядом не было никакой войны и люди жили по своим правилам и обычаям. На деревню были один-два полицейских, которые занимались своим хозяйством, а к пятнице писали рапортички в районное управление полиции. Народ немцев не шарахался.

Секретарь районной управы слышал о деде Сашке в одном из отдалённых хуторов.

– Малахольный он какой-то, – сказал секретарь, парень лет двадцати двух, у которого одна нога была короче другой, поэтому он и не был взят в армию, о чем чуть было не ляпнул в разговоре с нами. – Мухоморной настойки напьётся и несёт всякую чушь, а кто вместе с ним этой настойки выпьет, то же самое видит, что и дед Сашка.

Мало ли что народ будет говорить о том человеке, слава о котором до Берлина докатилась.

Поездка к деду напоминала войсковую операцию. Нас сопровождал взвод охраны. Со мной был повар, портной из местечка с черным костюмом и швейной машинкой и районный парикмахер с чемоданчиком. Все с изумлением смотрели на меня, но никто своего изумления не высказал, потому что я был «берлинской шишкой».

От райцентра до хуторка километров сорок по полевой дороге. По хорошей дороге это час неторопливой приятной езды. Мы ехали чуть более двух часов. Осень только начиналась. Летали паутинки бабьего лета, начинали золотиться листья в осинниках.

Дед Сашка жил в доме правнука, здорового мужика с окладистой бородой. И хозяйка его была под стать ему. Крепкая порода. Сам дед Сашка был достаточно крепок и энергичен, и лет ему можно было дать семьдесят, а можно и сто семьдесят.

– Выйдите все, – коротко приказал я по-русски.

– Митька, – сказал старик, – затопляй баню да топи покрепче как для меня.

Родственники вышли. Портной сразу стал обмерять старика, повар занялся приготовлением пищи для меня и старика, а парикмахер стал раскладывать свои инструменты у стола.

Старик безропотно принимал все наши манипуляции. Портной убежал подгонять почти уже готовый костюм, а парикмахер пригласил сесть на лавку у стола.

– Бороду оставь, – пробурчал дед и сел, поглядывая, как его укутывают простынёй.

Я вышел на крыльцо покурить. Над баней вился лёгкий дымок. Только хорошие сухие дрова дают такой дымок. Солдаты помогали набирать воду и устраивались на отдых. Лейтенант пошёл проверять охранение.

Войдя в дом, я просто поразился тому, как изменился дед Сашка. Передо мной стоял, по крайней мере, профессор или научный работник с аккуратной причёской и коротко подстриженной бородой.

– Пошли в баню, – сказал мне старик и пошёл первым.

Баня топилась по-чёрному. Запаха гари уже не было. Старик зачерпнул кипяток из вмазанного в каменку котла и плеснул на чёрные камни. Паром меня пригнуло к дощатому полу. Зато дед Сашка взял кошму, встал на верхнюю полку и заткнул дыру в потолке.

Наконец, я придышался и сел на нижнюю ступеньку полка. Жар приятно охватывал всё тело. Словно читая мои мысли, дед Сашка сказал:

– Что, давненько не парился в русской бане? В Европах-то разных этого не понимают, а нам с тобой помыться нужно да белье чистое надеть, потому что от того, что я буду говорить твоим начальникам, не поздоровится ни мне, ни тебе.

– А советские начальники к тебе приезжали? – спросил я.

– Приезжал один где-то год назад, немного послушал, а потом сказал, чтобы я язык свой укоротил, а то он меня до Колымы доведёт, – сказал дед Сашка. – А я давненько твоего приезда ожидаю.

– Откуда же ты это знал? – спросил я.

– А вот помоемся, так я тебе всё подробненько и обскажу, – сказал старик. – Давай-ка, ложись на полок, попарю тебя по-стариковски, потом себе веничком добавишь.

После стариковской парилки я кое-как выполз в предбанник, а оттуда на улицу, где стояли ведра с колодезной водой.

– Воды, – просипел я и протянул руку к ведру.

Сопровождавший меня офицер метнулся в дом за кружкой, а у меня хватило сил рявкнуть на часового:

– Лей быстрее воду, болван!

Солдат схватил ведро и вылил на меня. Ледяная вода освежила горящее тело. Второе ведро я уже лил сам, покряхтывая от удовольствия. Третье ведро вылил на вылезшего на улицу деда Сашку.

– Чего-то мы с тобой переборщили, – сказал дед, – пошли мыться, за один раз напарились.

Глава 8

Дома уже был накрыт приличный стол.

– Господа офицеры, в баню, – сказал я командиру взвода охраны и своему сопровождающему. Хотя, что они понимают в бане, потом будут говорить, что мылись в ужасных условиях. Дикари, однако.

Приготовленные для меня бязевые рубашка и кальсоны были немного велики, и их пришлось подворачивать. Бельё чистое, отбитое вальком и прокатанное рубелем. Когда мы вошли в горницу, мои офицеры даже вздрогнули. Посмотрим, какими они вернутся.

– Ну что, дед Сашка, – сказал я, разливая водку по гранёным рюмкам на маленькой ножке, – после бани прохоря продай, а рюмку выпей.

– Суворов это говаривал, – сказал дед, поднимая рюмку, – ну, со здоровьицем, – и выпил, приложив тыльную сторону ладони к носу в качестве закуски.

– Ты рукой-то не занюхивай, а закусывай, смотри, чего тут наготовлено, – сказал я, показывая на нарезанную ветчину из Голландии, финское салями, прибалтийские шпроты, итальянские оливки, местное сало и яичницу из яиц с ярко-оранжевым желтком на огромной сковороде.

– Ты смотри, целая география на столе, а поесть-то и нечего, разве что сало вот, да яичница. Это вот за этим вы к нам пришли, с голоду у себя пухнуть начали? – с ухмылкой спросил меня дед Сашка.

Ох, и ехидный же этот дед, он ещё даст нам прикурить. Такие люди, как он, правду-матку в глаза режут, и им все с рук сходит, потому что к юродивым в России всегда было уважительное отношение как к гласу Господнему. А дед Сашка совсем не был юродивым. Что-то мне подсказывало, что под седой причёской были такие знания, которые нам и не снились.

– Ты, дед, смотри при других такое не говори, а не то наживёшь на свою задницу приключений, – предупредил я его.

– Да нешто я не знаю, что только с тобой можно по-человечески говорить, – сказал дед Сашка.

– Почему это только со мной можно по-человечески говорить? – спросил я.

– Да потому, что ты человек русский и совсем не тот, за кого себя выдаёшь, – сказал дед, хитро посматривая на меня. – Ты, мил человек, наливай ищо, а то на трезвую голову от нашего разговора умом повернёшься. Как твои люди поедят, попьют, ты их отправь куда-нибудь из горницы, мы с тобой дело будем делать, за которым ты приехал.

Не понимаю, какими силами он обладает, но он, похоже, знает всё о нас и о наших целях. Хотя, многие опытные люди, выдающие себя за ясновидящих, в первичном разговоре разбрасывают повсюду приманку, как на рыбалке, смотрят, на какое утверждение клюнет человек. Тут тонкая психология. Собрав объеденные вопросы-приманки, этот человек уже составляет психологический портрет собеседника и начинает рассказывать ему историю его жизни, двигаясь осторожно и отмечая по внешним признакам, где он попал, а где промахнулся. Промах свой объясняет тем, что это тёмная сторона жизни. По мере открытия тех или иных фактов в жизни пришедшего, тот сам начинает подсказывать ясновидящему по тому или иному факту, уверившись в способностях человека и выказав готовность внимать каждому слову чудодея. А тот уже определился с тем, что от него хотят услышать. И оба расходятся довольными. Один доволен тем, что услышал, другой – доволен тем, что он сказал и что сделал.

– А сколько тебе лет? – спросил я деда Сашку.

– Да многовато, я ещё помню, как к нам Наполеон приходил, – ответил дед.

– И документы какие-то есть? – задал я третий вопрос.

– Да какие документы, мил человек, – удивился дед Сашка. – Три раза горели и всё вот в этом доме. В двенадцатом годе мне уже двенадцать лет было. Французы пришли и нас из дома выгнали. Тятенька мой человек гордый был. Часовых он тоже в дом затащил, ставни и двери кольями подпёр, углы сеном обложил и поджёг. Потом мы снова отстроились, да ещё два раза пришлось двери кольями подпирать. Видишь, дом-то молодой ещё, даже мох в пазах не поседел.

– Души загубленные по ночам не являются? – спросил я.

– Да и не только по ночам, – вздохнул дед Сашка, – иногда и днём в гости заходят. Всех я их простил, а они нет-нет, да и заглянут.

– Как это простил? – не понял я. – А не ты ли должен просить прощения за загубленные души?

– А я-то с чего должен просить прощения? – обиделся дед Сашка. – Их Наполеон послал мамку мою ссильничать и батьку плетью выпороть. Вот и получили. Потом кайзер своих солдат послал внучков моих шомполами выпороть. А потом Ленин послал комиссаров своих нас до нитки ограбить да братьёв моих двоюродных у огорода пострелять. А что с погорельцев возьмёшь? Комиссар-то всё ругается, что я себе дорогу в будущее закрыл. А вот и не закрыл. Я в будущем есть, а комиссаров нет!

Я смотрел на деда Сашку и вспоминал свой разговор с Шнееманом о загадках русской души. Нет никаких загадок русской души. Не плюйте в душу русскому человеку, не топчитесь по ней сапогами, не обманывайте её, не кичитесь перед ней, и вы будете иметь такого друга, который жизни своей не пожалеет ради дружбы. А ведь мы из тех, кто приехал в гости незваными, чувствуем себя здесь как хозяева, а хозяев считаем унтерменшами. Не зря дед Сашка в бане помывку затеял и новое бельё надел. Неужели и нам сегодня гореть в этой избе?

– Ты не боись, мил человек, – вывел меня из раздумий голос деда Сашки, – гореть не будем, мне ещё рано помирать, а тебе тем более. Давай-ка, разливай по рюмкам, гостеньки дорогие из бани идут.

Глава 9

Дверь в горницу открылась, и в неё ввалились лейтенант из охраны и унтерштурмфюрер из Минского гестапо. Их под руки поддерживал правнук деда Сашки. Похоже, что это он над ними поработал. Лейтенанты были одеты в такие же рубахи и кальсоны, как у нас. Пригласил их к столу. Предложил выпить. Выпили, а глаза у людей просто слипаются, и сил нет никаких. Бывает так после бани с непривычки. Выживут. Вяло потыкав вилками в закуски, офицеры попросили разрешения идти отдыхать.

Я вызвал фельдфебеля, приказал удвоить посты и организовать помывку личного состава в бане, а правнука обеспечить помывку.

– Сделаем, ваше благородие, – сказал тот и ушёл.

Ну, просто Кудеяр с большой дороги. У этого рука не дрогнет, когда он будет чиркать спичкой у стога сена.

Мы остались в горнице вдвоём с дедом Сашкой.

– Мати-то у тебя украинка была? – внезапно спросил дед.

Я вздрогнул и утвердительно кивнул головой.

– Так уж она хотела дочку родить, да не сподобил её на это Господь, ты родился, – уверенно продолжал дед, – а она всё называла тебя как девочку – Доню – чуть умом не тронулась, да отец у тебя человек мудрый и образованный записал тебя как Дон. Вот с тех пор у тебя характер и мужской, и женский. Красоту чуешь, стихи пишешь, песни поёшь, любого сирого пожалеешь, а как до брани дело доходит, то тут пощады не жди. А если задумаешь что, то только человек сильно разумный может тебя в чем-то малом переубедить. Ну, давай, спрашивай, что у тебя впереди будет.

Я был ошарашен. Мне вскрылась семейная тайна, о которой мне никто не говорил. Мать иногда гладила меня по голове и убаюкивала песней:

Мати доню колисала, Колихаючи, співала: – Спи, дитинко, треба спати. Коло тебе рідна мати.

Вот оно как всё было, а я всё думал и искал первоисточники, откуда у меня такое странное имя, по названию реки Дон что ли.

– Меня, дед Сашка, – сказал я, – своя собственная судьба мало тревожит. Как будет, так оно и будет. Что будет лет эдак через пять, то я могу предполагать, а вот что будет лет через сто пятьдесят – двести, вот это было бы интересно узнать. Как люди тогда жить будут, в радости или в горе и не является ли наше развитие движением к закату жизни вообще, вот это мне интереснее, чем что-либо.

– Ты смотри-ка, мил человек, чего удумал, – сказал старик, – так это я тебе по-умному и обсказать-то не смогу, это самому смотреть надо. Ты давай, наливай стопочки, а я капельки свои с божнички достану.

– С мухоморной настойкой? – поддел я его.

– С какой мухоморной настойкой? – рассердился дед. – Настойка весенней сон-травы, напиток волшебный, а ты мухоморы…

– Извини, дед, это люди так говорят, – начал оправдываться я.

– Люди, люди, – ворчал дед, – много они понимают эти люди, – он доставал из-за украшенной богатым окладом иконы какие-то запылённые пузырьки, просматривал их на свет, открывал, нюхал, ставил обратно, – а вот оно, – и он торжествующе поднял в руке пузырёк из коричневого стекла, – подвигай сюда рюмки. Говоришь на сто пятьдесят лет, давай на сто пятьдесят лет, – и дед Сашка аккуратно накапал по пятнадцать капель в рюмку, шевеля про себя губами. Накапав, сказал, – поехали, Дон Николаич, – и выпил одним махом.

Я тоже выпил одним махом. Что-то я про сон-траву уже слышал. Что-то в стихах про любовь. Как это там? А, вот оно:

Растворюсь я в дыму незаметно, Поздней ночью, часов после двух, И пойдут обо мне злые сплетни, Что все женщины пьют сон-траву, Ту, что я по весне собираю Для напитка любовных утех, Для прогулок с тобою по раю И общенье со мною как грех. Может, правы они в чем-то главном, Что любовь это рай или ад, И в течении времени плавном Нам уже не вернуться назад.

Глава 10

Мы стояли с дедом Сашкой посредине огромного шоссе, на какой-то белой полосе и вокруг нас в ту и в другую сторону на огромной скорости, обдувая нас тёплым воздухом, мчались какие-то машины, которые трудно было заметить. Дед мелко крестился, а я держал его за плечи, чтобы он не рванулся в сторону. Похоже, что мы попали на разделительную полосу и машины проносятся мимо.

Минуты через три к нам подъехала машина с кузовом впереди. Кузов опустился, подцепил нас, как мусор на проезжей части, и поехал в открывшуюся на шоссе нишу.

– Ты куда нас повёз? – закричал я.

– Вы будете доставлены к главному диспетчеру для определения всех неисправностей, – ответил механический голос. Затем в этом голосе что-то щёлкнуло, и раздался уже человеческий голос, – как вы оказались на шоссе? Вы целы, скорая помощь нужна?

– Спасибо, у нас всё в порядке, – ответил я, – вы нам скажите, где мы находимся?

– Опять путешественники по времени, – вздохнул голос, – приедете сюда, разберёмся.

– Во, попали, – сказал дед Сашка, – я так далеко ещё не захаживал.

– А часто заходил? – спросил я.

– Дальше года вперёд не заглядывал, а в одиночку в такие путешествия лучше не пускаться, можно и не вернуться назад, – задумчиво сказал дед.

– Сколько мы здесь пробудем? – спросил я.

– Сколько захотим, столько и пробудем, – сказал дед Сашка.

– А там, откуда мы прибыли, как там, – продолжал допытываться я.

– А там мы спим, сидим у стола и спим, – небрежно сказал дед, – я всегда предупреждал, чтобы нас не будили. Не знаю, как твои-то военные, начнут будить, а потом ещё и врачей всяких притащат, ври им потом, что и как.

В это время мы подъехали к какому-то то ли киоску под землёй, то ли к какой-то будке, освещённой белым больничным светом. Из будки вышел человек и пригласил нас в машину странного вида.

Странным у машины был вид без колёс и без крыльев. Катиться не может, летать не может, поползёт, что ли?

Человек нажал кнопку, сверху открылся прозрачный верх машины, и мы сели на сидения. Верх бесшумно закрылся. У машины не было руля и других органов управления. Наш сопровождающий стал нажимать на какие-то кнопки, и вдруг машина встала на ноги. Именно на ноги. Из корпуса выдвинулись восемь механических ног, машина сделала два шага влево и устремилась вперёд, всё быстрее перебирая ногами. Наконец она вышла на дорогу, влилась в идущий поток и полетела. Мы неслись на высоте примерно полуметра над дорогой. Вдали виднелся большой город с живыми высотными домами. Дома двигались, как бы извиваясь вдоль вертикальной оси.

Всё виденное так воздействовало на деда Сашку, что он постоянно с различными интонациями восхищения, удивления и неприятия повторял неведомое мне слово «едрио лять». Я примерно догадываюсь, что это обозначает, но не буду вдаваться в особенности старорусского диалекта.

Наконец наша машина свернула к домам и, не снижая скорости, понеслась к стене одного из них. Скажу честно, что я внутренне перекрестился и приготовился к тому, что мы врежемся в стену по причине отказа машины, так остановить летящую с большой скоростью махину невозможно. Буквально метров за пять в стене открылась дверь и так же закрылась сразу за нами.

Машина мягко сбросила скорость, встала на ноги и прошагала на свободное место в ряду стоящих машин. Выбрав место, машина плавно легла на днище и открыла крышу-дверь.

Мы вышли и вслед за сопровождающим отправились к двери, над которой краснела надпись «Enter».

Двери как таковой в классическом понимании этого слова не было. Были раздвижные створки, как в лифте. Мы вошли в нишу, которая и оказалась лифтом. Сопровождающий нажал на кнопку «250» и мы понеслись вверх. Именно понеслись, потому что у меня стали подгибаться ноги и захотелось либо встать на колени, либо лечь на пол.

Мелодичный голос сообщил о прибытии, створки распахнулись, и мы вышли в залитый солнечным светом коридор. Дед Сашка внимательно наблюдал за прозрачной стеной, за которой как будто был какой-то пар. Вдруг этот пар исчез, и мы оказались как бы летящими над городом на огромной высоте. Тот отсек, в котором мы находились, плыл в воздухе, и мы это чувствовали.

– Ты куда нас привёл, едрио лять? – закричал дед Сашка.

Мне и самому было страшновато находиться на такой высоте. Мне казалось, что именно наш вес будет той критической массой, которая обрушит это создание на землю.

– Всё, мы пришли, – сказал наш сопровождающий и открыл незаметную для нас дверь.

– Здравствуйте. Россия? Очень приятно. Чай? Кофе? Пирожные? Присаживайтесь. Где ваша машина времени? Какой принцип вы используете? Какой сейчас у вас век? – в этом потоке вопросов хозяин кабинета налил из одного крана чай, из другого – кофе, поставил прозрачные стеклянные чашки на блюдца и подал нам. На два других блюдца положил по маленькому пирожному, которые достал из стеклянного шкафчика. К пирожным полагалась стеклянная лопаточка.

Дед Сашка, поглядывая на меня, отхлебнул чая и подцепил лопаткой пирожное, испачкав им усы и бороду.

– Как вы обеспечиваете энергоснабжение такого здания, – спросил я, чтобы не отвечать на поставленные вопросы.

– О, – оживился хозяин кабинета, – это самый последний проект самоэнергообеспечения. Здание состоит из стержня, в котором размещена система лифтов и коммуникации. Каждый уровень состоит из лепестков-секций, которые вращаются вокруг своей оси под воздействием солнечного и атмосферного ветров и при движении они вращают ротор основного генератора. Кроме этого, все полы сделаны из пьезоэлектриков и любой проходящий по ним человек вырабатывает электричество. Стены здания отделаны солнечными и тепловыми батареями, вырабатывающими энергию даже ночью, используя отражённый свет луны.

– А что у вас есть по истории Второй мировой войны? – спросил я.

Глава 11

– Так, когда была эта война, – гостеприимный сотрудник что-то напечатал на бесшумной пишущей машинке с плоской клавиатурой, – ага, 1939—1945 год. Давненько это было, а вот свеженький исторический фильм «Волны радиоморя». Персонажи Гитлер, Сталин, фронтовые корреспонденты, представитель русских демократов. Жанр – комедия. Всё это нужно воспринимать с лёгкостью, хотя основная истина не искажена. Смотрите, – он нажал на кнопку и на экране появился корреспондент центрального средства массовой информации с бородкой и с микрофоном в руке:

– Здравствуйте, уважаемые радиослушатели! Тема сегодняшней передачи – непропорциональные действия СССР в отношении суверенного европейского государства. СССР спровоцировал Германию и её европейских союзников на применение силы и заманил их в Россию прямо до города Москвы. Потом нанёс этой армии непропорционально сильный удар, который потряс основы демократии не только в Германии, но и во всех европейских странах, вызвал озабоченность в правительственных и деловых кругах таких демократических государств как Соединённые Штаты Америки и королевство Великобритания. И что ещё хуже подрыва основ демократии, так это то, что министр иностранных дел СССР обложил матом министра иностранных дел королевства Великобритания, который стал защищать немецких демократов и не верил в то, что рейхсканцлер Гитлер был способен первым применить силу в отношении кого-то.

Западные демократии не перестают нас критиковать за то, что СССР нарушил территориальную целостность Германии. Советские войска расположились около города Берлина, и готовятся его штурмовать, а демократически избранный лидер Национал-социалистической рабочей партии Германии обратился к мировому сообществу с просьбой защитить его от агрессии русских. Давайте мы послушаем заинтересованные стороны по этому поводу.

В Рейхстаге находится наш фронтовой корреспондент товарищ Сергей Шкуренко, который сейчас интервьюирует лидера НДСАП. Предлагаем вашему вниманию фрагмент из этого интервью, переданный нам по армейской радиостанции.

Шкуренко: Как дела, герр Гитлер?

Гитлер: Спасибо, хорошо, я очень рад видеть вас здесь, мы с вами встречались в 1941, 1942, 1943, 1944 и сейчас в 1945 году. И все время меня обижают и рассказывают русским людям, что я самый нехороший человек, одним словом, ведут против меня информационную войну. Даже на Пасху русские стали приветствовать друг друга словами: Гитлер капут! Воистину капут! А ведь я нормальный человек, хотел стать художником и даже сейчас рисую, вот картинку вам подарю – немецкий гренадёр подбивает гранатой танк Т-34.

Шкуренко: Расскажите нам о достижениях немецкой демократии, которой угрожают находящиеся рядом с Берлином советские войска.

Гитлер: Мы принесли демократию во все европейские страны. Как и США, мы всюду пропагандируем и приносим немецкий образ жизни, который называется просто Ordnung. Мы принесли свободу от большевистского засилья Украине, которая встречала нас хлебом и солью и величала меня батькой. Мы освободили Прибалтику, которая страдала от советской оккупации, не помню, какие там народы жили, но они бы органично вписались в нашу единую немецкую нацию. А кто бы не вписался, то я не виноват. И я через советские средства массовой информации обращаюсь ко всему мировому сообществу: Демократия в опасности! SOS! Russia STOP!

– Московский корреспондент: А сейчас послушаем фрагмент интервью нашего корреспондента Натальи Петровой с генеральным секретарём ВКП (б) Сталиным.

Петрова: Как дела, товарищ Сталин?

Сталин: Спасибо, хорошо. Россия, а за ней СССР неоднократно подвергались внезапным нападениям со стороны западных демократий. Нам надоело, пропорционально отвечая на все удары, отходить до самого Кремля. Сначала поляки захватывали Москву. Потом французы. Для Запада все методы пропорциональные, а что бы ни сделала Россия, все непропорционально. Мы плюнули на все эти западные псевдодемократические принципы и непропорционально ударили по их продукту так, что ему пришлось умыться своей кровью. Сейчас наши ребята находятся недалеко от его столицы, и мы думаем, захватывать нам её или не захватывать.

Петрова: Гамлетовский вопрос, товарищ Сталин, захватывать или не захватывать? Так, захватывать или не захватывать?

Сталин: Честно говоря, нам его столицы и с деньгами не нать, и без денег не нать. Это так у нас на Северах говорят. Возьми столицу, а потом корми её и восстанавливай. А с другой стороны к столице рвутся демократы разных мастей, которые в драку вступили на самом последнем этапе и сейчас хотят присвоить нашу победу. Придётся брать. Возьмёшь, все равно будут кричать. Не возьмёшь, кричать будут больше. Берём. Вот завтра же и начнём.

– Московский корреспондент: Вот такие мнения сторон по поводу создавшейся ситуации. А сейчас мы попросим высказать своё мнение бабушку русской демократии госпожу Стародворскую. Будьте так любезны.

Стародворская: Эээ, как бы это сказать так подемократичнее. Налицо коллапс недемократических форм правления, которые взяли временный верх над прославленной западной демократией и в частности над нашим товарищем Гитлером…

– Московский корреспондент: Это кого вы считаете демократом? Гитлера? Да сами вы такая же, как он. Я вас забаню на два месяца, чтобы вы даже думать не смели, что Гитлер это демократ.

Стародворская: А вы что, любезный, в гэбульники записались? Или они вас модератором демократии назначили? Демократию не задушишь. Любой демократ знает, что нужно помогать мировой демократии сломать любой режим в своей стране, чтобы быть достойными включения в число стран с демократическим строем, если того пожелает старший демократический брат в славном городе Вашингтоне.

– Московский корреспондент: Отключите ей микрофон. Отключите этот Рейхстаг. Отключите, вашу мать, куда вы все подевались? Какого… вы мой микрофон отключили? А, уже включили. Вот так, в острой полемике мы и достигаем консенсуса по самым разнообразным вопросам нашего бытия. В планах работы нашей редакции интервью с министром Геббельсом по поводу информационной политики и с министром Гиммлером по опыту работы с демократическими движениями в отдельно взятых странах. Мы попросим наших генералов, чтобы этих министров взяли живыми для наших интервью. Всего Вам доброго. А Вам, товарищ Сталин, самые наилучшие пожелания и долгих лет жизни. Служу Советскому Союзу.

Глава 12

Фу, чертовщина какая-то. Неужели это наше не такое уж далёкое будущее? Всего лишь три-четыре поколения. Что они будут знать о нашей истории? Мало чего. Только то, что напишут руководимые партией и правительством историки. А эти историки переписывают историю в соответствии с изменениями генерального курса партии.

Говорят, что при демократии будет многопартийность, но при главенстве одной из партий, за которую проголосует большинство населения. За НСДАП проголосовало большинство населения Германии. Тоже демократия. Народное волеизъявление.

Хотя то, что наши войска всё-таки обложили Берлин, это уже положительно. А что Мюллер и Гиммлер сделают с дедом Сашкой, когда он им расскажет или покажет, что с ними будет? Как это в песне? Всех ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах. Заданьице мне дали, не приведи Господь. А, может, нам со стариком не возвращаться? Остаться здесь и жить как все нормальные люди?

А нормальные ли это люди? Вдруг у них там что-то произошло, и они кроме техники ничего человеческого за душой не имеют. Все люди – винтики в огромном механизме и с ними обращаются как с механизмами. Может быть, это тот же фашизм или демократия в процессе развития трансформировалась в идеологию, запрещающую даже мысли о том, что может существовать другое мнение, кроме рекомендованного? А вдруг люди просто являются придатками механизмов и скоро машины сделают таких же людей, только механических и управляемых главным компьютером. Это уже будет пострашнее фашизма и коммунизма. Всем будет управлять одна машина, решая, кого записать в фашисты, кого в коммунисты, кого в демократы, чтобы были единство и борьба противоположностей, нужные для совершенствования нового механического мира.

– Ну, как фильмец, – бодро спросил нас не такой уж далёкий наш предок, – прикольно, а? Гитлер вообще фигура неоднозначная. С него у нас многие пример берут. Как он немцев над всем миром поднял, а? И нам тоже нужно русских поднять над всем миром, потому что мы богоизбранная нация и нам присуща соборность и общинность, которой сейчас нигде в мире и днём с огнём не найдёшь. Ну что, пошли к вашей машине времени? – он встал.

– Пошли – сказал я и двинулся к выходу. – Как уходить-то отсюда, дед? – спросил я деда Сашку.

– А очень просто, ущипни себя побольнее и сразу проснёшься в своём времени. А если долго не будешь возвращаться, то там ты умрёшь, и тебя похоронят, и ты уже никогда не вернёшься назад. Давай-кось и мы возвращаться будем, а то мы там бездыханные сидим, вдруг ваши врачи-фершалы ещё резать нас будут по живому, – прошептал мне старик. – Ты ущипни меня, а я тебя, когда другого щипаешь, то боли-то сам не чувствуешь. А щипать лучше всего тут, пониже плеча, с другой стороны от мускула. На счёт три и ущипнём друг друга.

Я сосчитал до трёх, и мы ущипнули друг друга. Ну и мастак же щипаться этот дед Сашка. Так щипнул, что я аж закричал.

С криком и болью я открыл глаза. Передо мной сидел дед Сашка и потирал левую руку чуть пониже плеча, а в глазах стояли слёзы.

– Ты чего? – спросил я.

– Так больно же, – сказал он.

Было утро и около нас суетились офицеры, не зная, что и предпринять. Виски были холодными и от них чем-то пахло. Я потрогал висок и понюхал руку. Ф-у-у, хлористый аммоний или по-другому – нашатырный спирт.

– В чём дело? – как можно грозно спросил я.

– Господин штурмбанфюрер, мы думали, что вы умерли вместе со стариком, – чуть не плача сказал сопровождающий из гестапо.

– Никто не умер, – сказал я, – доложите обстановку.

Мне сообщили, что сейчас девять часов утра. Личный состав помыт в бане. Местное население ведёт себя спокойно. Завтрак готов, ждут указаний.

Я приказал переодеть старика в новый костюм, побрился сам, позавтракал и дал полчаса на прощание деда Сашки с родственниками и подготовки транспорта к движению.

– Ну что, внучки-правнучки, – говорил дед Сашка родственникам, – поеду по Европам, с Гитлерами встречаться буду, правду-матку в глаза резать, да только вот не знаю, как дальше жизнь моя судьба сложится. Если правильно себя поведёте, то свидимся, если нет, то на глаза мне даже не попадайтесь. Всё, не поминайте лихом.

Похоже, что одним партизанским отрядом имени деда Сашки на оккупированной территории будет больше. Вот тебе и русский характер.

Мы с дедом сидели на заднем сиденье, и я рассказывал ему о тех местах, по которым мы ехали.

Моя командировка продолжалась трое суток. В Минск прибыл и Мюллер, выезжавший на инспекцию в крупные города Белоруссии.

– Как успехи, коллега Казен? – спросил он меня.

– Даже не знаю, как докладывать, господин бригадефюрер, – сказал я откровенно.

– Очередной шарлатан? – спросил Мюллер.

– Не похоже, вот только неизвестно, можно ему верить или нет, потому что он не рассказывает, а предоставляет возможность самому посмотреть своё будущее, – сказал я.

– И вы думаете, что это возможно? – спросил шеф.

– Возможно, – сказал я, – сам это проверил на себе.

– Что же там, в будущем? – усмехнулся бригадефюрер.

– Извините, шеф, но там полное дерьмо, особенно лет через сто, – с такой же улыбкой сказал я.

– А я ведь не шучу, коллега Казен, – сказал Мюллер голосом, не предвещающим ничего хорошего.

– И я тоже не шучу, господин бригадефюрер, – серьёзно сказал я.

Мюллер подошёл к столу, снял трубку телефона:

– Шольц, кофе, коньяк, ко мне никого не впускать и ни с кем не соединять, кроме рейхсфюрера и партайгеноссе Гейдриха.

Через пять минут в дверь вошёл офицер по особым поручениям Шольц и вкатил столик с коньком, закусками и кофе. Ни слова не говоря, он повернулся и вышел, в замочной скважине два раза повернулся ключ. Мюллер рукой показал на кресла, возле которых стоял столик и включил радио. Передавали военные марши. Трубы радостно играли марш Durch Deutsches Land Marschieren.

Глава 13

– Рассказывайте, коллега Казен, – попросил или приказал Мюллер. Он никогда не приказывал, но его просьбы исполнялись быстрее любых приказов.

Я рассказал всё. Чего-то скрывать смысла не было.

Мюллер надолго задумался. Мы выпили. Ещё. Ещё. Я с его разрешения закурил и сидел, прихлёбывая кофе.

– Так вы считаете, что это вполне безопасно путешествовать в будущее? – спросил он.

– Думаю, что да, – сказал я.

– А возвращение? – спросил шеф.

– И возвращение так же, – ответил я. – Только, если будет большая задержка, то человека могут принять за умершего и похоронить его. Он вернётся в гроб со своим телом, обретя свою смерть на самом деле.

– Я хочу попробовать и моим страховщиком или страхователем, не суть важно, но моим доверенным лицом будете вы, – твёрдо сказал Мюллер, – и действо это будем производить в Берлине, а не здесь. Старик под полную вашу ответственность. Действуйте от моего имени. Поместите его на конспиративную квартиру. Обеспечьте усиленную охрану, но я должен первым проверить его способности.

– Бригадефюрер, – сказал я, – вы вернётесь назад? Потому что меня будут пытать, а потом казнят за соучастие в убийстве начальника гестапо. Свои же это будут делать.

– Не волнуйтесь, коллега Казен, – сказал Мюллер, – я вернусь в любом случае, потому что в будущем меня будут искать за то, что я уже успел сделать. Завтра утром вылетаем в Берлин. Старик-то ваш хоть прилично одет?

– Старомодно, но прилично, шеф, – сказал я.

– И сколько нам отпущено времени, – неожиданно спросил Мюллер.

– До начала мая 1945 года, шеф, – сказал я.

Дед Сашка был на конспиративной квартире и чувствовал себя там как рыба в воде. Хозяйка квартиры наш давний сотрудник ещё с довоенных времён. В охране два шарфюрера из местных жителей, но проверенных в деле.

– Ну, как у вас здесь, – спросил я.

– Всё в порядке, господин штурмбанфюрер, – доложила хозяйка.

– Да, люди приятные и обходительные, – подтвердил дед Сашка.

У деда было превосходное настроение и поездка, кажется, ему доставляла ранее невиданные удовольствия.

– Завтра вылетаем в Берлин, – сообщил я.

– На аэроплане полетим? – спросил дед.

– На аэроплане, – подтвердил я, – не побоишься?

– А чего бояться? – ответил беспечно дед Сашка. – Мы с тобой вон в каком здании на самой верхотуре были и не упали вниз. У аэроплана крылья есть, он как птица полетит, а птицы сами по себе не падают.

– Ладно, – сказал я ему, – отдыхай, дед, а мне ещё кое-какие дела нужно сделать. В семь тридцать я заеду за тобой.

– Ты, мил человек, послушай старика, – сказал дед Сашка, – смотрю я, ты какой-то весь зажатый, как будто себя в деревянную коробку загнал и не хочешь шевелиться и жить. Бабы у тебя давно не было. Пойди на улицу, найди бабу и загоняй её как следует, чтоб она утром даже шевелиться не хотела. Отдери её поперёк и с продергом. Увидишь, как жизнь в тебе закипит. Господь дал нам это не только для продолжения рода, но и для поддержания жизни в нас. Если перестаёшь вожделенно смотреть на женский пол, то, почитай, жизнь твоя и закончилась, осталось одно существование.

– Ты, старик, говоришь так, как будто тебе это чувство ведомо, – рассмеялся я.

– А чего ты регочешь, – обиделся дед Сашка, – хозяйка здешняя бабочка ещё та, глазки бегают и комнатка у неё отдельная, а церберы на ночь уходят и на входе дежурят. Я же не говорил ей, сколько мне годов-то, а что я уже старик древний, что ли?

Вот старик так старик. И чем-то задел он своими словами. Действительно, давно у меня не было женщины. Я не мог допускать до себя никого, не мог страдать о ком-то, не мог, чтобы кто-то мог влиять на меня, а по публичным домам я не ходил, брезговал. А, может, попробовать так, как говорил дед Сашка?

Я переоделся в цивильный костюм (приходилось в командировку таскать небольшой гардероб), надел мягкую шляпу с широкими полями, положил в карман пистолет и вышел на улицу Минска.

Минск был в целом спокойный город. Нам было известно о подпольном горкоме КП (б) Белоруссии во главе с И. Ковалёвым и создании малых подпольных групп. Каких-либо репрессивных действий со стороны оккупационных властей не было и деятельности подпольных групп тоже не отмечалось. Просто в городе поменялась власть.

Она шла по краю тротуара, стройная, в демисезонном пальто, в чёрной маленькой шляпке с вуалью, с сумочкой в одной руке и мужским зонтиком в другой руке. Она поддевала наконечником зонтика золотые кленовые листья и пыталась поднять их. Она никого не видела и не существовала на этом свете.

– Помогите мне, – тихо сказал я ей.

– Как я могу помочь вам? – спросила удивлённо она.

– Спасите меня, – грустно сказал я, – я одинок, я один в большом городе, скоро начнётся комендантский час и меня арестуют. Спасите меня.

– Пойдёмте, – тихо сказала она, – но вы должны обещать, что не сделаете мне ничего плохого.

– Обещаю, – торжественно сказал я и приложил свою руку к груди.

По пути я зашёл в один из магазинов для немцев и купил вина, ветчины, хлеба, фруктов и флакончик французских духов в красной коробочке, перевязанной золотыми нитями.

– Вы немец, – спросила она.

– Нет, я русский, просто у меня есть немецкие деньги, – ответил я.

– А где вы взяли немецкие деньги, – спросила она.

– Я их украл, – сказал я.

– Вы вор, – удивилась она.

– Нет, я борец с оккупантами, – ответил я.

– Я поставлю чайник, – тихо сказала она.

– А я помогу сварить кофе, – предложил я.

– Кем вы были в той жизни, – спросила она.

– Я был поэтом, – ответил я.

– Поэтом, – удивилась она.

– Да, – ответил я, – вот, послушайте мои стихи:

Я влюбился в полуденный сон, Что пришёл ко мне девушкой моря, Словно лёгкий прохладный муссон С обещанием страсти и горя. Она тихо присела на ложе моё И рукой прикоснулась к щеке, Ты скажи, молодец, как же имя твоё, И не твой ли корабль вдалеке?

– А как зовут вас? – спросила она.

– Меня зовут Дон, – сказал я.

– Дон, – задумчиво произнесла она, – как будто удар колокола, дон-дон-дон…

– А я и есть колокол, – улыбнулся я, – стоит вам произнести три раза слово Дон, и я сразу появлюсь.

– Неправда, вы не появитесь, – грустно сказала она, – чудес не бывает.

– Зато вы вспомните обо мне, и мне сразу будет тепло, – сказал я.

Мы пили с ней кофе, пили рубиновое вино из высоких бокалов, я целовал ей руку и читал свои стихи:

Мы встречаемся только во сне, Вечерами спешим на свиданья, Не пугают нас дождь или снег, А рассвет говорит: «До свидания».

Я целовал её глаза, я целовал её губы, я целовал её шею, грудь, легко касаясь языком коричневого соска.

Мы ничего не говорили, наши тела говорили за нас и говорили жарко и страстно. Я чувствовал её всю. Мне казалось, что мы с нею встречались ежедневно и мне известен каждый изгиб её тела. Я знаю, прикосновение к каким местам доставляет ей наивысшее удовольствие, и знал, как нужно сливаться с ней воедино. Я был ненасытен, и она отвечала мне такой же ненасытностью. Мы любили друг друга как в последний раз и не могли налюбиться до конца.

В какой-то момент мы лежали рядом друг с другом, и я увидел, что она закрыла глаза. Я тоже закрыл глаза и провалился в глубокую яму, до дна которой летел целую вечность. На дне сидел человек, целившийся в меня из пистолета и говоривший женским голосом:

– Почему ты меня обманул?

Глава 14

Сон был настолько реален, что я инстинктивно открыл глаза. За окном брезжило утро. На меня смотрело выходное отверстие ствола пистолета, а женский голос спрашивал:

– Почему ты обманул меня?

– Я тебя не обманывал, – сказал я, – я действительно люблю тебя.

– Ты, гестаповский офицер и любишь простую белоруску? – почти закричала девушка, – да мне сейчас остаётся застрелить тебя и застрелиться самой. Я стала гитлеровской подстилкой, – заплакала девушка.

– Если хочешь стрелять, то стреляй, только не рви мне душу, – сказал я, – у тебя ещё и пистолет не заряжен, он стоит на предохранителе.

Уловка старая как мир, но она сработала. Девушка переключила внимание на пистолет, и я без труда отобрал его. Он действительно был на предохранителе, но в стволе был девятый патрон, чтобы при необходимости можно было стрелять сразу после переключения флажка предохранителя.

Отбросив пистолет в сторону, я попытался обнять девушку, но она была словно дикая кошка.

– Давай договоримся так, – сказал я, – никому ничего не надо говорить, и я тоже никому ничего не буду говорить, но если ты меня дождёшься, то после победы я приеду, и мы с тобой поженимся. Ты согласна?

– После чьей победы? – спросила она.

– После нашей победы, – сказал я.

– Вы никогда нас не победите, – сказала с чувством девушка.

– Да, они никогда нас не победят, – подтвердил я.

Девушка сидела и не знала, что ей ответить. Я оделся, собрал свои вещи, оставил часть своих денег на комоде, подложив их под старинную деревянную шкатулку. Если я предлагал девушке выйти за меня замуж, то я и должен нести ответственность за её содержание. Уже на выходе я спросил её:

– Как тебя зовут?

– Маргарита, – прошептала она.

Жила на свете сеньорита, С губами алыми, как роза, Её все звали Маргарита. Всегда нежнее абрикоса, На щёчках солнца поцелуи, В глазах играющий чертенок Под звуки нежной «аллилуйи», Но все равно ещё ребёнок,

– продекламировал я и вышел на улицу.

Тишину утреннего Минска нарушали чёткие шаги патрулей и таких же ранних пташек, как и я, у кого есть пропуск или другой документ для ночного передвижения.

В семь тридцать мы с дедом Сашкой отъехали от конспиративной квартиры в направлении военного аэродрома.

В самолёте мы с дедом устроились на сиденьях в хвосте самолёта. Там было не так уж и удобно, хотя в самолётах того времени было неудобно везде кроме двух кресел сразу за стенкой пилотской кабины. Между креслами был маленький столик, чтобы высокий начальник мог положить на него руки или документы.

Перед самым взлётом Мюллер оглянулся и внимательно посмотрел на нас с дедом Сашкой.

– Бугор, – уважительно произнёс старик, – строгий да справедливый, дело знает и с любым начальством ладит. Такие далеко идут.

Полёт проходил на небольшой высоте. Осень и так холодно, а у нас не было ни тёплой одежды, ни кислородного оборудования.

Скорость полёта чувствуется тогда, когда маленькая высота. Внизу проносились посёлки, городки, поперёк полёта мелькали железные и шоссейные дороги, по которым шли эшелоны и ехали колонны автомобилей на Восток, на Москву.

– Гли-ко, как мчимся, – сказал восхищённо дед Сашка, – быстрее, чем в тот раз. Сейчас только трясёт сильнее.

Деда Сашку мы поселили в загородном доме в окрестностях Берлина. Домик богатый, с обслугой – сторож, садовник, повар, экономка. Все секретные сотрудники гестапо. Деду была предоставлена относительная свобода передвижения в пределах территории усадьбы. Когда я приехал через три дня, то удивился тому, как дед споро работал граблями и о чем-то переговаривался с садовником. Причём на немецком языке, не на том, на котором разговаривают нормальные, а на том, на каком разговаривают дети, только начинающие говорить. Способности деда к иностранным языкам оказались поразительны.

На сегодня были назначены смотрины деда Сашки начальником гестапо Генрихом Мюллером.

Глава 15

Мюллер приехал в три часа пополудни. Неприметный мужчина в тёмно-сером костюме, в котором вряд ли кто признает могущественного начальника государственной тайной полиции Германии.

Я толмачил при его разговоре с дедом Сашкой. Толмач – это старинное русское слово, обозначающее переводчика. Я раньше думал, что слово происходит от глагола толмачить, то есть разъяснять, а потом оказалось, что это русифицированное немецкое существительное – дольметчер – переводчик. Вот как просто открывается потаённый ларчик, стоит только покумекать над каким-либо словом и находится достаточное простое объяснение его происхождения.

Мюллер был удивлён, что дед по-немецки ответил на приветствие и на вопрос о жизни вообще.

– Вы можете перенести меня в Москву в штаб советского руководства так, чтобы об этом никто не знал? – спросил шеф гестапо.

– Да нешто я волшебник, что ли? – обиделся дед Сашка. – Ты, мил человек пойми, что душа твоя может оказаться лет за десять отсюда вперёд, и то окажется вот здесь, а до Москвы всё равно на чём-то надо ехать. Чтобы в Москве очутиться, в Москву и нужно ехать. А меньше десяти лет точности я не даю, у каждого человека и вес разный, и каждый человек по-разному к снадобьям всяким относится. Если тебе что-то нужно узнать, так ты меня спроси, я тебе всё и обскажу.

– Хорошо, – сказал после некоторого раздумья Мюллер, – будет ли успешным наше осеннее наступление, и сможем ли мы взять Москву?

– Как бы тебе сказать, мил человек, – замялся дед, – плохие-то вести они человеку настроение портят. Может, другое чё спросишь?

– Нет, я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос, – упорствовал Мюллер.

– Если бы вы пошли на Москву сразу, то, может быть, и взяли бы её, – начал издалека дед Сашка, включив своё природное чувство дипломатии. – А вот сейчас ничего путного не получится. Укрепили её сильно, да и войска из Сибири к Москве спешат, все в валенках, в шубах и смазка у них на оружии такая, что на морозе не мёрзнет, а морозы-то ожидаются знатные в этом году, я их загодя чувствую, поясницу начинает шибко ломить.

Я, как мог, старался переводить дословно, потому что обсуждался очень серьёзный вопрос. Подготовка к наступлению на Москву находилась в завершающей стадии, и вся Германия была настроена на скорую победу в этом году.

– А ты откуда об этом знаешь, старик, – начал кипятиться Мюллер, – кто тебе сказал об этом?

У нас были сведения о том, что русские начали переброску своих войск из Забайкалья на московское направление.

– Так, микадо-то с Америкой завязался, и он больше не помощник в войне с Россией, своих забот под самую завязку, – бодро сказал наш дедок.

Дед Сашка сыпал информацию, которая относится к категории стратегической и могла быть известна только ограниченному кругу лиц или кругу ограниченных лиц, как хотите, так и говорите.

– Откуда Москве известно об этом? – зловеще спросил Мюллер.

– Так ведь, когда в доме большой пожар, то все, кто пожар тушит, считаются людьми хорошими, хотя на них раньше никто и смотреть не хотел, а те люди-то плохими никогда и не были, такими же русскими людьми оставались, вот они и поспособствовали родине своей, – сказал дед Сашка, явно довольный произведённым им впечатлением и говорил как-то сложно и путано. Он старался сказать о том, что на защиту родины встали репрессированные и нерепрессированные. Кто бы ты ни был, волшебник, миллиардер, царь, нищий, каждому приятно внимание и желание покрасоваться перед другими. И дед Сашка исключением не был. Что-то его подкупило в Мюллере.

– Я японцам никогда сильно не доверял, – задумчиво произнёс шеф, – немцы – это порода. Вот в моём ведомстве не найдётся такого человека, который бы тайну врагу выдал. Это гарантирую я – Мюллер!

– Ой, не хвались, идучи на рать, хвались, идучи с рати, – деда Сашку как будто какой-то леший за зад укусил. То пословицами старинными лупит, то агентуру советскую вскрывает.

– Прошу прощения бригадефюрер, – встрял я в разговор, – старик применил сложное выражение на старославянском языке, я сейчас выясню точный смысл его, чтобы было понятно, что он имел в виду.

– Давайте, а я распоряжусь в отношении кофе, – и он позвонил в колокольчик, лежавший на столе.

Пока он отдавал распоряжение экономке, я успел шепнуть деду Сашке:

– Ещё одно слово о русских лазутчиках, и я тебя своими руками удушу, понял?

– Понял, – сказал дед.

Обменявшись несколькими фразами о рати, значениями «идучи» и другими, я повернулся к Мюллеру и сказал:

– Суть этой поговорки состоит в том, что результаты битвы оцениваются по её результатам, а не по тому, что желает полководец. Есть такое немецкое выражение – Wer schon gesiegt, der schmettre Siegesweisen.

– Таким образом, – подытожил Мюллер, – получается, что в структуре гестапо есть советский разведчик.

– Получается так, бригадефюрер, – согласился я.

– Вы можете указать на этого человека? – обратился Мюллер на «вы» к деду Сашке.

– Этого ни один ясновидящий сделать не сможет, ошибётся, – уверенно сказал старик, – потому что каждый человек излучает своё поле. Все эти поля перемешиваются между собой и нельзя увидеть какое-то одно чистое поле.

– А если человека посадить в тюрьму и отделить его от других людей? – спросил Мюллер, хитро прищурившись.

– Тут ещё труднее, – сказал дед, – тюрьма всех красит в серый цвет и только факты могут сказать, виновен человек или нет.

– Ну, ладно, – сказал Мюллер, вставая, – для первого раза и достаточно. Пойдёмте, коллега Казен.

В машине шеф поинтересовался моим мнением по поводу человека, которого мы привезли из точки, где соприкасаются Россия, Украина и Белоруссия. Получается, что Мюллер досконально вычислил место проживания деда Сашки. Что ж, он всегда был въедливым сыщиком.

– Трудно сказать определённо, бригадефюрер, – сказал я, – нужно подождать начала наступления, чтобы подтвердить правоту его слов.

– Да, подождём, – сказал Мюллер, – сейчас едем в РСХА к Гейдриху, будьте готовы рассказать ему то, что вы рассказывали мне в Минске.

Глава 16

Рейнгард Тристан Эйген Гейдрих, координатор деятельности по борьбе с внутренними врагами Третьего рейха, обергруппенфюрер СС и генерал полиции. Стройный и высокий офицер с военно-морской выправкой. Лейтенант флота Гейдрих служил на крейсере «Берлин», где старшим офицером был Вильгельм Канарис, будущий начальник Абвера.

Отношения двух офицеров были хорошими, они дружили семьями, а Гейдрих ещё играл в одном струнном оркестре с женой Канариса и это несмотря на то, что ходили слухи о еврейском происхождении молодого офицера.

Гейдрих прекрасный спортсмен, занимался пятиборьем, фехтованием, верховой ездой. Случилось так, что у молодого офицера оказалось одновременно два романа с женщинами, с дочерью хозяина крупнейшего металлургического холдинга «IG Fabernim» и деревенской учительницей, которую он спас на озере.

Гейдрих делает свой выбор в пользу учительницы, а металлургический магнат жалуется на лейтенанта командующему военно-морским флотом адмиралу Редеру.

Адмирал возглавляет суд офицерской чести и требует поменять свой выбор в пользу богатой невесты. Гейдрих отказывается и по решению суда его увольняют с формулировкой «за недостойное поведение». Затем он сделал молниеносную карьеру в СС и стал одним из авторов геноцида евреев. И вот этому человеку мы будем докладывать о результатах нашей работы.

Мы – это сказано громко. Докладывал Мюллер, а я сидел в приёмной. Через двадцать минут меня пригласили в кабинет. Вошёл. Представился. Гейдрих подошёл ближе, всмотрелся в моё лицо.

– Вы представляете важность той информации, которая попала вам в руки? – спросил он.

– Так точно, господин обергруппенфюрер, – по-военному ответил я.

– Никаких записей, только личный доклад, подчёркиваю – личный, а не по телефону, генералу Мюллеру, в случае опасности источник информации уничтожить. Вы меня понимаете? – спросил Гейдрих, обращаясь ко мне и к шефу.

– Так точно, – ответили мы, и вышли из кабинета.

– Вы чего всё молчите, коллега Казен? – спросил меня Мюллер.

– Мне кажется, что мы вляпались в серьёзную историю, шеф, – сказал я.

Немного помолчав, Мюллер задал неожиданный, но вполне логичный вопрос:

– А вы не задумывались, коллега, над тем, почему НКВД не проявило интереса к старику? Может, они специально вывели нас на него, а, – спросил он.

– Крайне сомнительно, шеф, чтобы НКВД отдало нам его, – сказал я. – В НКВД всё, что непонятно или необъяснимо, относят к категории антисоветчины или контрреволюции, за что особая тройка приговаривает к расстрелу или отправке на пожизненные сроки в лагеря. Там просто работают: есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы. И кадры в НКВД подбирают соответствующие, из пролетариев, для которых человек, имеющий образование выше среднего, уже потенциальный враг. Но свой источник информации я перепроверю. А вот астральный способ получения им информации мне вряд ли удастся проверить.

– Через три дня снова поедем к вашему старику. Подготовьте нашего доктора и провизора с необходимым оборудованием, – сказал Мюллер, – а пока отдохните от командировки.

– Слушаюсь, – сказал я и попросил высадить меня на улице, чтобы пройтись пешком до дома.

В одном квартале от моего дома на противоположной стороне улицы я увидел полковника Миронова. Мой старый знакомец сильно изменился, похудел, лицо стало скуластым, некогда почти чёрные волосы пробила сильная изморозь седины. Тёмная шляпа и серое пальто «ёлочку» делали его похожим если не на англичанина, то уж точно на француза.

– Нужно будет поменять его пальто, – подумал я. – Ни дать ни взять – доктор Ватсон, идущий на встречу с Шерлоком Холмсом.

Миронов шёл во встречном направлении, давая мне возможность посмотреть, нет ли за ним «хвоста» и наблюдая за моим возможным «хвостом». В этом отношении мне нужно быть острожным. Потому что я стал носителем больших государственных секретов и руководство может пустить за мной слежку, чтобы убедиться в моей надёжности. Хотя, вряд ли Мюллер сумел так быстро распорядиться с этим вопросом. Хотя… Мюллера никак нельзя недооценивать, особенно после намёка на то, что в его ведомстве есть советский разведчик.

Второй вопрос. Сообщать ли Миронову о том, что у нас в руках находится интересный дедок, знания которого могут совершить революцию в развитии человечества? Дед Сашка стал супероружием в руках Гитлера. Стоит только додуматься, что человек может побывать в далёком будущем и вернуться обратно со знаниями о новом чудо-оружии… И ведь такие предложения посыплются со всех сторон, если информация о моём «госте» станет известной большему количеству людей, чем те, которые сейчас об этом знают.

Если я сообщу о деде Миронову, то этим подпишу ему и для себя паровозиком смертный приговор. За то, что не ликвидировал деда Сашку там, в России. Миронову за то, что не ликвидировал меня и деда Сашку здесь, в Берлине.

Нет, я ему говорить об этом не буду. Пока дед не представляет большой угрозы для нас и не будет представлять, потому что ему известно, что я с ним сделаю, если он начнёт приносить вред России. Да и он сам понимает это и не будет оружием во вражеских руках. Он как Иван Сусанин заведёт их в дебри и не будет возвращаться в это время, оставив всех у разбитого корыта, если они будут требовать для себя что-то такое, как старуха у старика-рыбака.

Я прошёл мимо своего дома и направился в парк. На повороте я увидел, что Миронов уже идёт под руку с девушкой и о чём-то оживлённо с ней разговаривает. Интересно, кто это с ним? Уж не подружка ли, с которой он меня хочет познакомить?

Глава 17

Я сидел на скамейке парка и смотрел, как ветер перекатывает последние листья, которые только что упали с деревьев, и их не коснулась метла дворника.

Парк был почти безлюден. Это было то послеобеденное время, когда предприятия и учреждения ещё не закончили работу по распорядку дня, а малые дети лежат в кроватках для послеобеденного отдыха. Ещё час и парк оживится. Появятся люди с собаками, родители и няньки с детьми, влюблённые будут торопиться на свиданья, и пожилые люди выйдут на вечерний моцион.

В Германии, как и во всех странах мира, тоже живут люди, нормальные люди, если они не присутствуют на партийных собраниях, не участвуют в военных парадах и не ведут ожесточённые бои на чужой для них земле. Там они совершенно другие. Там они враги. А здесь вроде бы и враги, и вроде бы не враги.

А вот этот мужчина с девушкой явно не враги. Мужчина держит в руках сигарету и видно, что у него нет ни спичек, ни зажигалки. Жестом он обратился ко мне – огонька не найдётся – курильщик курильщика понимает и я потянулся в карман за зажигалкой. Он подошёл, я подал ему зажигалку, он прикурил и вернул её мне со словами благодарности, которые звучали так:

– Привет. В записке условия явки. Со мной радист по твоей рекомендации.

И ушёл вместе с девушкой.

В моей руке была зажигалка с прижатой к ней запиской. Я рекомендовал арестованную дочь полковника Борисова Сашеньку. Она уже приезжала, я её устроил в Либенхалле и её у меня просто умыкнули из-под носа. Как же я сразу не узнал Александру Александровну Борисову? Выглядит хорошо, держится уверенно, не то, что та девчушка с квадратными глазами, присланная ко мне в Берлин.

Дома принял сообщение по радио:

Фреду. Отправлена посылка с почтовой бумагой. Сообщите о здоровье. Мария.

Всё понятно. Миронова видел. Условия связи есть. Встретимся. Переговорим.

7 ноября в Москве прошёл очередной военный парад. Погода и советские противовоздушные силы не допустили бомбёжки Москвы в этот день. Прямо с Красной площади войска уходили на фронт. По данным нашей агентуры, парад вселил в людей уверенность в том, что Москва ни в коем случае не будет отдана немцам.

Наступление немецких войск на Москву возобновилось 15 ноября с северо-запада и 18 ноября с юго-запада. Вермахт развернул 51 дивизию, в том числе 13 танковых и 7 моторизованных. Группа армий «Центр» имела задачу окружения Москвы. Главные удары наносились на Клин и Тулу.

В конце ноября генерал-фельдмаршал фон Бок из Красной Поляны наблюдал Москву, которая находилась от него в 27 километрах. Нужен был только один рывок. Но советские власти произвели сброс вод из Истринского, Иваньковского водохранилищ и водохранилищ канала имени Москвы. В результате образовался водяной поток высотой до 2,5 м на протяжении до 50 км к югу от водохранилища. Война есть война. Русские использовали все возможности, которые были в их руках.

27 ноября советские войска нанесли контрудар по группе армий и вынудили её перейти к обороне.

1 декабря командование группы армий «Центр» предприняло новую попытку прорваться к Москве в районе Апрелевки, но и она кончилась провалом.

Ставка Верховного Главного Командования (ВГК) передала на Западный фронт из резерва Ставки 1-ю Ударную, новые 10-ю и 20-ю армии и включила в состав Московской зоны обороны 24-ю и 60-ю армии.

Агент «Фрик» донёс в гестапо текст записи дневника командующего 2-й танковой армией генерала Гудериана:

«Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными, Мы потерпели серьёзное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело в ближайшие недели к роковым последствиям. В немецком наступлении наступил кризис, силы и моральный дух немецкой армии были надломлены».

5 декабря войска Калининский, Западный и правое крыло Юго-Западного фронтов численностью более 1 млн. человек перешли в контрнаступление и провели Калининскую, Клинско-Солнечногорскую, Нарофоминско-Боровскую, Елецкую, Тульскую, Калужскую и Белёвско-Козельскую наступательные операции.

Части группы армий «Центр» были отброшены на 100—250 км. Полностью были освобождены Московская, Тульская и Рязанская области и большая часть районов Калининской, Смоленской и Орловской областей. Группа армий сохранила боеспособности и оставила за собой Ржевско-Вяземский плацдарм.

8 декабря Гитлер подписал директиву №39 о переходе к обороне на всём советско-германском фронте.

12 декабря командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Фёдор фон Бок был отстранён от должности. В этот же день выволочку от Гитлера получили не только генералы, но и работники ведомства Гиммлера. Удар метлой вызвал цепную реакцию, и вахтёр в здании РСХА пнул ногой бродячую собачонку, которую до этого подкармливал и считал своим другом.

Вечером Мюллер «спустил полкана» на работников своего управления и пообещал отправить на Восточный фронт всех, кто окопался на тёпленьких местечках в Берлине. Выпустив пар, Мюллер отпустил своих сотрудников и, увидев меня, сказал:

– Господин фон Казен, задержитесь.

Обращение с приставкой «фон» не предвещало ничего хорошего.

– Где ваш старик, господин фон Казен, – начал язвительный монолог бригадефюрер СС, начальник IV управления РСХА Генрих Мюллер, – где этот предсказатель, где этот Нострадамус из России, почему он нас не предупредил о возможности сброса русскими вод из своих водохранилищ? Почему вы не провели досконального расспроса о возможных действиях генерала Жукова? Почему вы не настояли передо мной о своевременности доклада о создании опасного положения на московском направлении? Я вас спрашиваю? Где ваша настойчивость в решении поставленных задач? Где ваш нордический характер, который не даёт бояться начальнического гнева? Где он? Я вас спрашиваю или нет?

Мюллеру нужно было выговориться. Он получил нагоняй ни за что и ему было обидно. Кто-то должен был разделить его обиду и этот кто-то был я, потому что я не побегу по управлению разносить весть о том, что старику здорово насыпали под хвост перцу.

– Дайте сигареты, – сказал, остывая, Мюллер. Он не курил, но иногда, когда нужно было отвлечься, брал у кого-то сигарету. – Как ваш старик?

– Всё в порядке, – сказал я, – показал способности к изучению немецкого языка, возится в саду, колдует над своей грядкой, учит экономку варить борщ и заказал книгу о лекарственных травах Европы.

– Стариком заинтересовался сам шеф, нам нужны положительные предсказания для доклада фюреру, – сказал Мюллер, – завтра с утра и поедем к нему. Надеюсь, вы правильно поняли моё сегодняшнее раздражение?

– Так точно, шеф, – сказал я и вышел.

Глава 18

– Где ваш подопечный? – спросил я экономку на конспиративной квартире.

– Герр Александер в своей комнате, читает свежую прессу, – доложила она.

Из комнаты вышел дед Сашка.

– Guten Tag, Mein Herren! Wie gehts es dir? (Здравствуйте, господа! Как поживаете?), – поприветствовал он нас на неплохом немецком языке.

Мы с Мюллером переглянулись. Дед Сашка прогрессировал прямо на глазах.

– Что нового в газетах, герр Александер? – поинтересовался Мюллер.

– Всё так, как и должно быть, – ответил дед, – кто-то побеждает, кто-то проигрывает, не может быть палки с одним концом, когда все побеждают или все проигрывают. Кому какая ромашка попадёт.

– При чём здесь ромашка? – обратился ко мне шеф.

– Ромашка является элементом в народном гадании, – ответил я, – парень или девушка обрывают лепестки и каждый лепесток последовательно несёт значение «любит» или «не любит», а последний лепесток ставит точку в гадании, выпадая на одно из значений.

– Что же ваша ромашка говорит, герр Александер? – спросил Мюллер. Ему явно нравилось обращаться к деду, как к человеку из привычной цивилизации, а не из затерянного в непроходимых лесах маленького хуторка.

– Ваш генерал Фёдор Боков добился победы в Польше, – дед говорил как преподаватель военной академии на лекции, – затем добился победы во Франции и был в шаге от победы в России, но его заставили распылить свои силы на две стороны и потерпеть поражение под Москвой. Сейчас вы его сняли с должности, а ему предназначено одержать большую победу на южном направлении летом будущего года. И когда победа будет близка, завистники снова подставят ему ножку и распылят его силы на два направления. Его несчастливый цвет синий. Как только летом его снова уберут из армии, вашу армию начнут преследовать крупные неудачи, которые затмят все ваши победы до этого, а главный разработчик плана нападения на Россию вместе с армией попадёт в плен на Волге.

Дед Сашкам говорил всё это в каком-то трансе, но сейчас все слова записывались на магнитофон, и потом будут подвергаться тщательному анализу. Мне уже пришлось слушать некоторые записи. Особенно запомнилась одна из сопенья деда Сашки и стонов экономки. Сорок пять минут непрерывного сопенья и стонов. То-то она его и не называет иначе, как герр Александер, потчует вкусненьким и учится варить борщ.

– Что-то я ничего не понимаю, – признался Мюллер.

– Речь идёт о генерал-фельдмаршале Фёдоре фон Боке, – сказал я. – У русских есть похожая фамилия – Боков, а имя Фёдор считается русским, но греческого происхождения и обозначает «Божий дар» или «долгожданный». Европейский аналог имени – Теодор. Имя Фёдор носили великий писатель Достоевский, певец Шаляпин и сын Фёдора великий адмирал Ушаков. Старик предрекает фон Боку великие победы в войне, если ему не будут мешать. Вероятно, что главное весеннее наступление русских будет на южном направлении и, если фон Бок снова будет во главе большой группы войск, то он использует наступление русских для их поражения. А потом силы фон Бока, как и при наступлении на Москву снова разделят на две части. Кто из генералов фон Бока был разработчиком плана нападения на Россию?

– Так, – Мюллер на некоторое время задумался, – кто же был разработчиком этого плана? Доннерветтер (черт подери), командующий 6-й армией, сын счетовода Паулюс, будучи заместителем начальника генерального штаба разрабатывал план нападения на СССР, который назвали планом «Барбаросса». И этот генерал попадёт в плен вместе со своей армией? Бред. Не верю. Всё враньё. А что такое синий цвет? При чём здесь какой-то блауфарбен (синий цвет)? Что бы вы сделали на моём месте, коллега Казен? Пойдёмте, переговорим тет а тет.

Мы вышли на улицу.

– У вас есть схема расположения микрофонов? – спросил шёпотом шеф.

Я кивнул и жестом пригласил его в отдалённый угол сада, где была вырыта яма для установки столба электроосвещения.

– Информация о контрнаступлении под Москвой не ушла дальше Гейдриха. После дел на Фрича (главнокомандующий сухопутными войсками генерал-полковник Вернер фон Фрич был обвинён в гомосексуализме и отдан под суд, суд его оправдал, но Гейдрих передал копии материалов Герингу и дело снова возобновили, после чего генерала отправили в отставку) и Бломберга (министр обороны Вернер фон Бломберг был отправлен в отставку по компрометирующим данным его жены) рейхсфюрер стал опасаться меня и наши контакты с ним осуществляются через Гейдриха, который сам не прочь вышибить стул из-под Гиммлера и стать ближе к фюреру. А фюрер благоволит придурку Гейдриху, который как офицер запаса ВВС принимал участие в боевых действиях во Франции, Норвегии и России то стрелком-радистом на бомбардировщике, то пилотом на «штукасе». Восточнее реки Березина самолёт Гейдриха был сбит и его чудом спасли наши солдаты. Гиммлер лично запретил ему совершать боевые вылеты на фронте. Мы с вами между двух огней. Если все, что мы сегодня услышали, передадим Гейдриху, то я не знаю, что будет со мной, а вашей судьбе я совсем не завидую. Старика у нас заберут и в лучшем случае уничтожат, потому что, как я понимаю, он работает с нами только из-за вас, а старик – это золотое дно, из которого мы можем извлекать невиданные дивиденды.

– А если информация будет сильно отрицательная? – спросил я.

– А мы на что? – улыбнулся Мюллер. – Неужели вы докладываете мне всё, что знаете и всё, как оно было на самом деле, не боясь оказаться в невыигрышном положении? Знаю я вас, к какой-нибудь зацепочке добавляете справочную информацию, привязываете её к какому-нибудь событию, делаете выводы и предположения и получилась такая информация, которую читаешь как увлекательную любовную историю или приключения барона Мюнхгаузена. А старику Мюллеру приходится фильтровать поток вашей писанины, чтобы выбрать из неё то, что можно докладывать наверх как важнейшие сведения о государственной безопасности. Так и мы будем давать выборочную информацию, а не все то, что нам выложит герр Александер.

– Резонно, – согласился я, – давайте сначала мы ему дадим фотографии членов военного и партийного руководства, что о них скажет, а потом будем решать о способах доставки нашей информации наверх.

– Согласен, – сказан Мюллер, – в следующий раз так и сделаем.

– Слушаюсь, – сказал я, – может, посмотрите сейчас комплект открыток самых влиятельных людей Рейха, подготовленный ведомством доктора Геббельса?

Мюллер карточным способом пролистнул подготовленную мною подборку и сказал:

– Мне кажется, коллега Казен, что вы воспитывались у иезуитских монахов и способны любого человека заставить плясать под вашу дудку.

– Что вы шеф, – улыбнулся я, – только врагов государства.

– Вот-вот, – сказал Мюллер, направляясь в сторону дома, – пошевеливайтесь, господин штурмбанфюрер, а то не доживёте до следующего чина.

Глава 19

– Герр Александер, – окликнул Мюллер деда Сашку, который о чем-то секретничал с экономкой. Экономка упорхнула как бабочка, а дед был в полной готовности внимать, – что вы можете сказать вот об этом, – и положил перед стариком веер фотографий людей в форме, потому что людей не в форме в Германии практически не было.

Дед стал внимательно смотреть на отпечатанные в типографии снимки, как будто это популярные киноактёры и их нужно любить и уважать.

– О-о-о, а вот этот не жилец, прости мя Господи, недолго осталось, с полгода, не больше, – крестясь сказал герр Александер, указывая на фотографию Гейдриха. – А мущщина видный, генерал, похоже, только опасный очень. Многие люди вздохнут, когда он умрёт. Княжеская корона над ним, то ли царь, то ли властитель какой-то (Гитлер назначил его исполняющим обязанности рейхспротектора, можно сказать – владетельного князя – Богемии и Моравии). С неба ангелы спустятся и с ними смерть его придёт.

– А вот он, генерал, который войну эту придумал, и он в плен попадёт вместе со своей армией, – торжествующе сказал дед Сашка, указывая на фотографию Фридриха Паулюса. – Его наградами осыплют с головы до ног, а у него глаз будет дёргаться, и морозы его и всю армию донимать будут. Он и сдастся, чтобы людей своих спасти. А этот вот не генерал, хотя в форме, – указал дед на фотографию Мартина Бормана, – хитрый как змей и не дурак выпить, по бабам ходок большой, хотя и семья есть. Власть у него немеряная. Всё исподтишка делает, через других, может стать хорошим другом, если ему будет выгодно, так же легко и раздружится, если надобность в этом отпадёт. Вхож в самые высокие кабинеты и как тень за самым большим ходит. В первые лица не лезет, все за спиной держится. С ним можно любые фигуры валить. Он из любой истории вывернется. Долго жить будет.

– А это вот тот, что Москву мог захватить, – сказал дед, показывая на фотографию фон Бока, – вишь, лицо какое вострое, видит, куда нужно идти и идёт туда скоро. По всем статьям победитель, да только не дадут ему победы. Потом вообще в отставку отправят. Как война закончится, так он и умрёт.

– А этот как? – спросил Мюллер, указав на фотографию руководителя гитлерюгенда Бальдура фон Шираха.

– Этот? – переспросил дед. – Да всё у него будет в порядке. Не военный человек, хотя и форма на нем почти что военная. С детишками будет работать, для войны их готовить. Проживёт ещё немало. За войну в тюрьме придётся посидеть.

– Ну, а я как? – спросил Мюллер, указывая большим пальцем себе в грудь.

– А ты, мил человек, – дед оценивающе поглядел на моего шефа, – тоже не из простых будешь. Ты любому Богу служить будешь, потому что служба твоя любому Богу угодна, да только не каждый Бог тебе прежнюю службу простит. Могилы твои разрывать будут, да только тебя никак не найдут. И ты нужен тому хитрому, и он нужен тебе. Вдвоём вы не потеряетесь. А поодиночке канете в безвестности.

– А как ты докажешь, что это всё не ложь, герр Александер? – спросил Мюллер.

– А вот как хочешь, так и верь, – сказал просто дед Сашка, – если хочешь, то давай вместе и сходим, посмотрим.

– Куда? – удивился шеф гестапо.

– А куда хочешь, – так же просто сказал дед, – куда захочешь, туда и сходим. Хочешь на могилу свою посмотреть? Давай сходим. Только знаешь ли ты, где могила твоя? Как там тебя встретят те, кого ты знал, и кто знали тебя? Если не боишься, то вот работник твой подтвердить может, как туда ходят.

– Ты хочешь сказать, что я не умру своей смертью? – начал заводиться Мюллер.

– Ты, мил человек, умрёшь своей смертью, да вот только могил у тебя будет две, – засмеялся дед Сашка, – и в каждой могиле тебя не будет.

– Если ты не перестанешь говорить загадками, – выходил из себя шеф, – то все разгадки из тебя вытрясут мои лоботрясы во внутренней тюрьме.

– Да ты, мил человек, ну настоящий русский, – улыбался дед, прекрасно зная, что ничего с ним не будет, ну, побушует генерал, норов свой покажет, а потом ведь снова в человека превратится, снова выпытывать будет, – тот тоже взял и зарезал курочку, которая золотые яички несёт, хотел сразу всё заполучить. А не получится, и я сразу всё не знаю, не пришло это ещё ко мне, и лоботрясы твои только мозги себе набекрень сдвинут, а толку не получат никакого.

– Так что вы конкретно предлагаете, герр Александер? – Мюллер уже снова вернулся в своё я и стал тем же самым Мюллером, каким мы знали его.

– А я ничего не предлагаю, – сказал дед, – предлагаешь ты, а я тебе говорю, могу я это сделать или нет. Ты вот помощника своего расспроси, где мы с ним были и что видели. Мы бы подольше там погуляли, если бы одни были, и никто нам не мешал.

– Какая есть гарантия, что я снова вернусь назад, – спросил Мюллер, – что моё тело не предадут земле как безвременно умершего на своём посту?

– А никакой гарантии и нет, – сказал герр Александер, – захочешь – вернёшься, не захочешь – не вернёшься. Если захочешь посмотреть, что там впереди, то возьми отпуск дней на несколько, а уж я либо с тобой пойду, либо помощника своего возьми, а я за вами здесь послежу.

Мюллер смотрел на нас и верил, и не верил ни единому нашему слову. Это путешествие равносильно самоубийству. Выпиваешь яд, и душа отправляется в путешествие, а тело лежит там же с рюмкой в руке.

– А вдруг они возьмут и сожгут моё тело, – думал он, – и мне некуда будет вернуться. А вдруг меня кто-то схватит там, в будущем, и я не смогу вернуться назад, ведь гестапо – это не пансион благородных девиц и все страны, куда ступил сапог немецкого солдата, знают о моей организации. Поймают и повесят. И не просто так, а за ноги. И верить никому нельзя. А что эти типы скажут моей семье, если яд окажется ядом? А, может фанатики, тоже пьют такой же яд, потому что они не боятся пыток и умирают с именем своего фюрера на своих устах. Как большевики, которых расстрелял Сталин, кричали перед смертью: «Да здравствует вождь и учитель мирового пролетариата, товарищ Сталин!». Все это ложь и позёрство. А кому я вообще могу довериться? Гейдриху, что ли? Уж этому я доверяться не буду и полгода я проваландаюсь, если старик прав, а уж ангелов этих я найду. Это не ангелы, это парашютисты, ангелов не бывает, это сказки для детей, а я пожил на свете немало и людей повидал всяких, и ангелов, и демонов, и никому из них доверять нельзя.

– Ладно, старик, – сказал устало Мюллер, – подумаем над этим и потом переговорим. Пойдёмте, коллега, – сказал он мне и тяжело поднялся со стула.

Уже на улице перед посадкой в машине сказал:

– Записи этого дня уничтожьте, там, где о нас говорится, не нужно оставлять это в архивах. А что вы скажете в отношении возможности заглянуть туда? Это не смертельно?

– Смертельно всё, бригадефюрер, – сказал я, – можно лечь спать и не проснуться, можно поехать с горы на лыжах и разбиться, можно упасть и с лестницы. Если хотите, то составлю вам компанию, деду я доверяю, только вот место нужно выбрать такое, чтобы никто нас не искал в течение двух трёх дней…

– А чего так много? – спросил шеф.

– Мало ли что, – сказал я, – вдруг двух дней будет мало.

– Хорошо, я подумаю, – сказал Мюллер.

И я его прекрасно понимал. Взять отпуск на несколько дней, уехать в укромное место, где его ждут английские диверсанты, выпить снотворное, а потом в мешке и в виде мешка быть доставленным в Англию или в СССР и стать посмешищем для всего мира как этот летун Гесс, решивший побрататься с англичанами от имени всей Германии. Летунам вообще доверять нельзя.

Глава 20

Вечером была встреча с Мироновым. Сигнал о встрече я увидел по дороге от дома до работы. Кнопка на доске объявлений. У кнопки один край был срезан. При немецкой аккуратности таких кнопок не могло быть в природе, разве что в корзине для отходов.

Для встреч я снял комнатку с отдельным входом в доме для людей со средним уровнем дохода и наличие такой комнатки было в духе того времени для встреч с замужними дамами или для встреч сотрудников гестапо со своей агентурой.

Миронов прибыл в назначенное им же самим время. Мы обнялись. Прошло не так уж много времени, а сколько событий промелькнуло за этот срок и сколько событий происходит каждый день и во всех есть наше участие.

– Кто будет первым рассказывать, – спросил я.

– Давай, ты, – предложил Миронов.

– Я так я, – согласился с предложением друга, – как видишь, работаю в немецком НКВД, называется гестапо, а задачи те же самые. Дослужился до майора, до штурмбанфюрера, ты уж сам переведёшь в звания госбезопасности – старший лейтенант. Участвовал в подписании соглашения о сотрудничестве между нашим ведомством и вашим, был недалеко от начала войны в Глейвице, как раз возвращался из Москвы с последней нашей встречи. Езжу с Мюллером в командировки, инспектируем местные отделения гестапо, которые борются с подпольем и противниками оккупационных властей. Сразу, возьми на карандаш. Летнее наступление у немцев будет на южном направлении, на Ростов с расходящимся ударами на Сталинград и на Кавказ. Попробуй предостеречь наших от крупных наступательных операций в будущем году, немец ещё силён и опытен в устройстве ловушек нашим. Как у тебя?

– Меня вытащили из внутренней тюрьмы по твоей настойчивой просьбе, – начал рассказ Миронов. – Затем снова посадили из-за подозрений о настойчивости твоих просьб. После этого настал период эйфории советско-германского сотрудничества. Резидентуры обескровили. Тех, кто упорствовал в своих воззрениях о том, что Германия представляет опасность для СССР, попросту уничтожили. Меня судили и отправили в лагерь. И у тебя радиста забрали. А потом началась война.

Всеобщая неразбериха. Никто ничего не знает. Во главе разведки крупных воинских соединений выжившие из ума командиры разведрот. Я подал заявление о зачисление меня рядовым добровольцем в любую воинскую часть. Попал в полковую разведку. По возвращении из первого поиска арестовали, до особистов дошла бумага, что зек-доброволец был полковником, осуждён за шпионаж и имел дружеские отношения с заместителем Ежова.

Командир взвода разведки аж охренел, когда услышал мою анкету. Ребята из разведгруппы чуть не замочили особиста, да я им не дал. Зачем грех на себя вешать? У них работа сложная, нужная. Каждого человека, кто у немцев побывал, нужно проверять и обижаться здесь нечего.

Мы сами стараемся произвести вербовку любого, кто попадает в наши руки и отпустить, чтобы потом качать из него информацию. Это азбука разведки. Если только к тебе относятся как к человеку, а не начинают обзывать немецким шпионом без повода.

Было бы у особистов побольше ума, то шпионов в армии было бы намного меньше. В основном работают по своим, а не по шпионам. Сам знаешь, кого у нас в госбезопасность в первую очередь берут.

За меня кто-то из бывших моих сослуживцев заступился. Взяли снова в аппарат, война, люди нужны и особенно те, кто что-то знает и умеет. Даже Сталин обратился ко всем – братья и сёстры, а то братьев и сестёр по лагерям распихали и мало кто из них в живых остался.

Я сейчас испанский коммерсант дон Мигель Антонио Голомб. Торгую экзотическими фруктами и занимаюсь поставками в армию сухофруктов и витаминизированных экстрактов. Хозяин фирмы мой старый знакомый и наш давний сотрудник. Езжу по Европе, Латинской Америке, изредка заглядываю и на Ближний Восток, туда, где фрукты растут.

По твоей рекомендации и дочку Борисова из лагеря вытащили. К тебе её отсылали, а потом снова забрали. Немецкий язык знает хорошо, сейчас работает моим помощником. На связь выходим не часто, потому что быстро запеленгуют и схватят. Сам знаешь, как ваша радиоразведка работает.

Рация у нас в нейтральной стране, да и в нейтральной стране спецслужбы с вашими ребятами вась-вась. Могут тоже сдать с потрохами. На нейтралке передачу ведём из автомашины. Как набирается информация, так и едем на передачу. Так что, я здесь как бы резидент по группе стран и в ты в моём ведении оказываешься. Не возражаешь?

– Чего уж тут возражать, – улыбнулся я, – в одиночку много не наработаешь, а как относятся твои начальники к тому, что я как бы вроде вольный стрелок в вашей системе. Хочу – стреляю, хочу – не стреляю, в кадрах не числюсь, существую на подножном корме…

– Не знаю, пока соображают начальники, а как потом будет, не знаю, сказали, что от тебя ждут информации о военных приготовлениях, вооружении и группировке войск на направлениях главных ударов, – начал перечислять Миронов.

– Они что, не понимают, что в гестапо таких данных нет? – возмутился я. – Мы наоборот сами выявляем тех, кто интересуется военными вопросами, кому это ни по службе, ни по должности знать не положено, да и не нужно. Неужели не могут осуществить проникновение в штабные структуры? Ты, как мой начальник, расскажи им, что я могу делать. В моих руках оказывается стратегическая информация, а портянки на складах пусть пересчитывает тот, кто к этому делу приставлен.

– Ладно, ты не кипятись, скорректируем всё, – сказал Голомб, – как передача информации по обыкновенному радио?

– По радио придумано толково, все так передают, наша радиоразведка перехватывает огромное количество этих сообщений, – сказал я, – а вот сколько человек использует в качестве кодовой книги «Майн Кампф» ты знаешь? Представь, что завалился один и по цепочке завалятся все, кто с этой книгой работали?

– Не волнуйся, я проверю, – примирительно сказал Миронов, – на тебе наша безопасность и безопасность других групп, которые работают в сфере деятельности вашего ведомства. Это как бы дополнительно, а главное – все, что происходит в верхах Германии, внешние контакты, союзнические связи, политическая поддержка. Кстати, ты после войны собираешься возвращаться на родину?

– Последний вопрос для передачи начальству? – спросил я.

– Нет, это я лично для себя, – сказал Мигель.

– Не знаю, Миронов, – сказа я откровенно, – на крыльях бы полетел в Россию, да только для одних она родина-мать, а для других – … – мать. Похоже, что для меня уготовано последнее. Да и война ещё не кончилась. Давай не будем загадывать. Кур по осени считают.

– Не кур, а цыплят, – поправил меня Миронов, – совсем уж русским перестаёшь быть.

Нет, дон Мигель, я русскую пословицу не забыл, просто тебя проверить хотел, всё ли ты будешь докладывать обо мне своему начальству. Всё будешь докладывать. Поэтому и я тебе тоже не всё говорю.

Глава 21

На Рождество Мюллер взял отпуск на три дня. В сочельник побыл дома с семьёй и на два дня уехал в горы в сопровождении штурмбанфюрера фон Казена.

Это я так начинаю повествование о том, что бригадефюрер СС Генрих Мюллер решился попробовать снадобье деда Сашки.

В горы мы не поехали. Мы поехали на моей машине в имение типа хуторка, именуемое Либенхалле.

Так это есть ваше «унд Либенхалле»? – улыбнулся Мюллер. – А я всё представлял огромный замок, где стоят средневековые панцири, в которых ваши предки завоёвывали для себя лебенсраум.

Моя пожилая родственница любезно приняла нас и стала готовить для нас нехитрое угощение, но у нас с собой было достаточно продуктов и даже небольшой подарок для фрау. Я сказал ей, что у нас с моим товарищем будет очень срочная работа, показал, что у нас есть продукты и попросил не беспокоить нас столько времени, пока мы сами не выйдем из комнаты.

– У господ всегда какие-то свои причуды, подумала женщина, – но согласно кивнула головой.

Закрывшись в комнате, я достал два пузырька, в каждом из них был «айн триньк водка» 25 грамм и одна капля экстракта сон-травы.

– Коллега Казен, – ещё раз спросил Мюллер, – вы уверены в том, что всё пройдёт благополучно?

– Не волнуйтесь шеф, – сказал я, – я рядом с вами и совершенно спокойно выпью то же самое, что и у вас. Если хотите, давайте поменяемся пузырьками.

– Нет, – сказал Мюллер, – как есть так есть, пьём на счёт три…

Мы выпили. Ничего не происходило, затем у меня начали слипаться веки, как будто кто-то намазал их сиропом, и они стали закрываться, унося меня в спокойный сон в тепло натопленной комнате.

Я проснулся первым от холода. Растолкал лежащего рядом Мюллера.

– Бригадефюрер, вставайте, что-то не так, – сказал я.

Мы лежали среди обгорелых брёвен, присыпанных лёгким снежком. Вдали светились какие-то огоньки, и была тишина. Главного дома Либенхалле не было. Не было моей машины. Дом сгорел. Мы вышли на дорогу. Смеркалось. Вдали по шоссе проезжали автомашины, а нам навстречу шёл какой-то пьяненький мужчина, распевавший традиционную рождественскую песню: «О танненбаум, о танненбаум, ви грюн зинд дайне блэттер…». Я присмотрелся и узнал полицайрата Пауля Мацке, начальника первого подотдела отдела IVC, занимавшегося обработкой информации, главной картотекой на объекты разработки, справочной службой, наблюдением за иностранцами и вопросами согласования выдачи виз.

– Добрый вечер, партайгеноссе Мацке, – приветствовал я его.

Мацке увидел нас и упал как подкошенный. Я схватился за пистолет, но вокруг была тишина, и вряд ли кто-то стрелял в нашего коллегу.

Мы бросились к нему. Мюллер поднял голову сотрудника на колени, а я стал растирать ему виски снегом. Мацке открыл глаза и снова отрубился.

– Что здесь делает Мацке в это время? – удивился Мюллер. – Со мной его отпуск не согласовывался и почему здесь всё сгорело?

– Эй ты, вставай, – я пнул лежащего Мацке ногой, – или мы тебе наподдаём так, что тебе не покажется этого мало.

Мацке начал шевелиться и вроде бы приходить в себя.

– Господин Казен, – попросил он, – пните меня ещё раз, а то я не поверю, что это вы.

– Что с вами, господин Мацке, как вы оказались здесь? – спросил Мюллер.

– Господин группенфюрер, – сказал Мацке, – ведь вас же похоронили на Кройцбергском военном кладбище Берлина. Ваше тело нашли в августе в здании Министерства авиации, вас опознали по документам на группенфюрера СС Генриха Мюллера.

– Меня? – удивился Мюллер. – Вы с ума сошли Мацке, какой август, какой группенфюрер, что вы несёте?

– Как что я несу? – взмолился Мацке, – Война закончилась пять с лишним лет назад, здесь английская зона оккупации, и я не Мацке, а Михель, мелкий служащий табачной фабрики. Если кто-то узнает, кем я был, то меня посадят лет на десять-пятнадцать. После Нюрнбергского процесса гестапо и СС названы преступной организацией. Всех наших коллег судят и садят по тюрьмам. Кого-то и расстреливают. Пойдёмте ко мне домой. Жена уехала к матери, и я дома один.

Мы пошли в домишко, где размещался Мацке.

– Я, господин Казен, – сказал он, – когда вы исчезли с господином Мюллером, решил податься в ваши края, потому что туда пришли англичане, они всё-таки не такие заклятые наши враги, как Советы, а ваше Либенхалле почти полностью сгорело во время бомбёжки. Нашёл место здесь. Документы у меня были припасены заранее, вот и живу мышкой маленькой.

– Крысы бегут с корабля, – презрительно сказал Мюллер.

– Знаете, господин Мюллер, а вот вы сами куда делись? – непривычным для него тоном заговорил Мацке. – И Борман сбежал из-под суда, и вас бы тоже судили, как и его, и как Кальтенбруннера.

– А Кальтенбруннера-то за что? – спросил Мюллер.

– Так он же после покушения на Гейдриха в июне 1942 года был назначен начальником РСХА, – сказал Мацке, удивляясь, почему мы спрашиваем об этом, так как сами должны прекрасно знать об этом.

– Где было покушение, и кто в нём участвовал? – продолжил расспросы Мюллер.

– В Чехии, английские парашютисты-диверсанты, – с расстановкой проговорил Мацке.

– Мацке, налей-ка мне что-нибудь выпить, – сказал Мюллер и грузно опустился на табуретку.

Глава 22

– Что за суд был в Нюрнберге? – спросил Мюллер.

– Международный военный трибунал, – сказал Мацке, – чуть ли не весь 1946-й год заседали.

– И кого к чему приговорили? – спросил Мюллер, и было видно, что он ошеломлён всем происходящим.

Мацке не зря был ответственным за систематизацию всех данных и картотечный учёт. У него всё было разложено по полочкам.

– Гёринга, Риббентропа, Кайтеля, Кальтенбруннера, Розенберга, Франка, Фрика, Штрайхера, Заукеля, Зейсс-Инкварта, Йодля повесили, – начал перечислять он. – Бормана приговорили заочно. Гёринга уже мёртвого вешали. Успел отравиться. Говорят, жена во рту во время поцелуя ампулу с ядом передала. А мне кажется, что это наши охрану купили. Американцы на охране были, а они коммерсанты ещё те. Гессу, Функу, Редеру пожизненное. Шираху и Шпееру по 20 лет. Нейрату 15 лет. Дёницу 10 лет. А вот Фриче, Папена и Шахта оправдали. Оказались ни при чём.

– Ни при чём, – как эхо повторил Мюллер. – И фюрер с Гиммлером и Геббельсом тоже оказались ни при чём? – спросил он.

– Эти сами себя казнили, – сказал Мацке. – Фюрер женился на Еве Браун, и они вместе отравились. Геббельс с женой сначала отравили своих детей, а потом их застрелили охранники. Трупы Гитлера и Геббельсов сожгли. Рейхсфюрер решил сдаться англичанам, здесь недалеко. А они заставили его раздеться догола. Вот он и раскусил ампулу, что у него была в коронке спрятана.

– Я так и думал, что этим всё и закончится, – пробормотал Мюллер.

Немного помолчав, он повернулся к Мацке и сказал:

– Пауль, расскажите мне, что произошло после нашего поражения?

– Хорошего мало, – начал рассказ Мацке, – 8 мая англичане, американцы и французы приняли капитуляцию от Кейтеля.

– И французы тоже? – вытаращил свои маленькие глазки Мюллер.

– А потом приехал маршал Жуков, – продолжил Мацке, – обложил всех русскими семиэтажными матюгами и заставил церемонию капитуляцию произвести по новой с участием русской стороны.

– Да, уж русские заслужили то, чтобы ставить свою подпись первыми, – вздохнул шеф гестапо.

– Вот и получилось, что союзники закончили войну до полуночи 8 мая, а Россия закончила войну после полуночи 9 мая, – сказал Мацке. – Если бы на Россию не напали, то мы бы вместе с ней завоевали весь мир.

– Ладно, а дальше что? – подгонял его Мюллер.

– Дальше? – почесал свой затылок Мацке. – Да много чего произошло, может, чего-то и не упомню, а что помню, расскажу. В 1946 году японский микадо отрёкся от своей божественности. Проиграли они войну американцам после того, как те на японцев сбросили две атомные бомбы, разрушив подчистую Хиросиму и Нагасаки. В июне 1945 года была создана Организация объединённых наций и вот в 46-м состоялась первая сессия Генеральной Ассамблеи этой организации. Бывший английский премьер Черчилль после солидной рюмки армянского коньяка в Фултоне в Америке призвал западные страны к борьбе с СССР. От Германии отделили Кёнигсберггэбит и передали её СССР. Те её назвали Калининградской областью, немцев оттуда выселяют и все дома заселяют русскими. Говорят, чтобы прусский милитаризм в Германии не мог возродиться. В 1947 году Индия получила полную независимость от Британии. Генеральная Ассамблея ООН приняла план раздела Палестины на еврейское и арабское государства.

– Еврейское государство в Палестине? – чуть не закричал Мюллер.

– Да, еврейское. В 1948 году евреи официально провозгласили создание этого государства и назвали его Израилем, – продолжил Мацке. – Так, что ещё было в 1948 году? Ага, была первая арабо-израильская война, в ходе которой израильтяне отбили у арабов морской порт Хайфа. И ещё ООН ратифицировала «Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него». А вот в 1949 году из зон оккупации Англии, США и Франции создали Федеративную Республику Германию, а из советской зоны оккупации создали Германскую Демократическую Республику. В этом же году образовался коммунистический Китай. Советский Союз испытал свою ядерную бомбу. США, Великобритания, Франция, Канада создали блок НАТО для борьбы с СССР.

– Значит, дело Гитлера по борьбе с СССР не умерло? – несколько оживлённо спросил Мюллер.

– Не умерло, живёт, и ещё долго будет жить, – сказал удовлетворённо Мацке – Вот, пожалуй, и всё, если не упомянуть подписание сепаратного Сан-Францисского договора о мире между Японией и рядом государств во главе с США и Великобританией в обход России. Так что, наш фюрер может спать спокойно, его дело находится в надёжных руках.

– Кто к нам нормально относится? – спросил Мюллер.

– Да почти все, группенфюрер, – ответил Мацке, – только сами немцы провели денацификацию и все фашистские проявления пресекают с такой жёсткостью, что и гестапо фору дадут в некоторых вопросах.

– Вот как? – задумчиво произнёс Мюллер. – Немецкий народ против…

– Вот так, группенфюрер, – как эхо отозвался Мацке, – не заслужили немцы таких руководителей.

– Спасибо, Пауль, просветил, – сказал Мюллер. – Пойдёмте коллега Казен, проводите меня на улицу, что-то стало душно.

Я встал, взял Мюллера под руку и вывел на улицу.

– Что скажете, коллега? – спросил меня Мюллер.

– Я это предполагал, и кое-что уже знал, бригадефюрер, – сказал я.

– Знали и ничего не сказали? – возмутился шеф.

– А вы бы мне поверили, если бы я что-то вам рассказал такое? – спросил я.

– Пожалуй, не поверил бы, а приказал вас арестовать, – со вздохом произнёс Мюллер. – Что будем делать?

– Если вам достаточно информации, то пора возвращаться домой, – сказал я.

– Как мы это будем делать? – спросил шеф.

– Очень просто, на счёт три вы щиплете за руку меня, а я вас, – сказал я и начал счёт.

Глава 23

Мюллер очнулся первым и толкнул меня в плечо.

– Что-то я задремал, – сказал он, – смотрю, и вы тоже задремали. Как думаете, не пропустить ли нам по рюмочке по случаю Рождества, а то я что-то продрог, как бы не простудиться на праздник?

– Сейчас, бригадефюрер, – сказал я, открыл дверь и попросил фрау сварить нам кофе.

Когда я вернулся с бутылкой шнапса и нарезанной ветчиной, Мюллер сидел в кресле и обнюхивал свой свитер, осматривая его и свои ботинки.

– Вам ничего не снилось на Рождество, коллега Казен? – спросил шеф.

– Снились всякие рождественские истории, – улыбнулся я.

– Давайте выпьем за то, чтобы наши сны не становились явью, прозит, – и мы выпили.

Пережёвывая ветчину, Мюллер внезапно спросил меня:

– Дитмар, о ком я сейчас думаю?

Понятно, проверка. Шеф решил проверить, реальны ли были события, которые произошли с нами в течение нескольких последних часов. Можно включить дурака и сказать, что он думает о Марлен Дитрих, только, как мне кажется, Мюллер поймёт, что я веду с ним нечестную игру.

– О Пауле Мацке, бригадефюрер, – доложил я.

– Налейте ещё, – сказал Мюллер и придвинул ко мне свою рюмку.

По второй выпили молча, и не чокаясь.

– Наливайте ещё, – сказал шеф.

Выпили по третьей.

– Значит, всё это было? – спросил он.

– Было, бригадефюрер, – сказал я. – Если болит ребро левой ладони, то было, и Пауль Мацке был, и развалины дома были, и то, что он рассказал – всё было.

– Мацке прав, – сказал Мюллер. – С Россией нам не нужно было воевать. Бисмарк был опытным государственником и, хотя он не любил Россию, но воевать с нею не хотел. Россию лучше иметь в друзьях, чем во врагах. Выгоднее во всех отношениях. Мы как могли, разваливали Россию, и нам это почти удалось, а пришёл грузин Сталин и собрал всю Россию такой, какой она была до большевиков.

– Сталин тиран, – сказал я.

– Как и любой другой глава государства, – сказал Мюллер. – Как можно назвать Гитлера, который провёл Nacht der langen Messer («Ночь длинных ножей»)? Да, его можно назвать тираном. Но он обеспечил стабильность государства и одним махом устранил всех врагов германского Рейха. Достаточно было устранить чуть побольше тысячи членов НСДАП и в стране воцарился порядок и единодушие. Но Россия не Германия.

Я вам скажу, коллега, что когда мы готовились к реализации плана «Барбаросса», то я внимательно изучал материалы по России.

Кстати, открою вам небольшой секрет, название «Барбароссса» не имеет никакого отношения к Фридриху Барбароссе, императору Священной Римской империи. Название «Барбаросса» состоит из двух частей – «barbari» как римляне называли всех неримлян и финского «рюсся», как они презрительно называют русских. Из сочетания этих двух слов сначала получилось «Барбарирюсся», а потом оно было стилизовано в «Барбаросса», так как первое название уже говорило само за себя и тайное делало явным. Вот и получился план войны с русскими варварами «Барбаросса».

Надо отдать должное Паулюсу. Кто бы поверил, что его ждёт такая судьба? Так, о чём я начал говорить? О Сталине. От Ленина ему достался огрызок России. По Брест-Литовскому договору от 1918 года Россия потеряла почти миллион квадратных километров своей территории, заключила мир с Украинской Радой, как с суверенным государством, отказалась от Крыма, Финляндии и Прибалтики, вернула Турции Батум, Карс, Ардаган. В порядке возмещения убытков Германии выплатила 2,5 миллиарда золотых рублей по курсу 1913 г.

Пока шли переговоры в Брест-Литовске, от России отделились и провозгласили независимость Литва, Латвия, Эстония, Польша, Галиция, Украина. После этого в России ещё два года шла гражданская война. И Россия выстояла, экспериментируя на своих гражданах, как на стаде обыкновенных баранов, которые знают, что их шкуры пойдут на шубы, а мясо на шашлыки.

Большевики как никто грабили свою страну, а народ безмолвствовал. Так этому народу и надо. В России всё покрыто тайной, зато весь мир с подачи «Нью-Йорк Таймс» знал, что в 1921 году на иностранные счета поступило: От Троцкого – 11 млн. долларов в банки США и 90 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Зиновьева – 80 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Урицкого – 85 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Дзержинского – 80 млн. швейц. франков; от Ганецкого (казначей РСДРП Фюрстенберг Я. С.) – 60 млн. швейц. франков и 10 млн. долларов США; от Ленина – 75 млн. швейц. франков. Можно сказать, что это газетная «утка». Можно, но ни один банк не выступил с опровержением, никто даже слова не сказал, чтобы разуверить читателей в том, что это неправда. Что бы вы сделали с такими людьми, коллега Казен? А ведь не они одни только грабили Россию.

– Была бы моя власть, я бы знал, что с ними сделать, – сказал я.

– Вот и Сталин думал точно так же, – сказал Мюллер. – Он устроил в России ночь длинных ножей. Только ночь эта растянулась и не закончилась до сих пор. Сталин собрал всю Россию, и будет держать её в руке, пока не умрёт. А после него на Россию налетит новая свора большевиков и будет её грабить и грабить, как и некоторые наши правоверные наци.

До июня этого года мы были близнецами с Россией, и было непонятно, кто оригинал, а кто отражение в зеркале, кто Курт, а кто Трук. Но с июня Сталин стал нас переигрывать, как жертва нашего нападения. И мы, в конце концов, получим по заслугам, а он будет пушистенький с нашими методами управления государством и подконтрольными территориями.

Мюллер задумался. Сидел молча и я.

– Кстати, коллега Казен, – сказал в своей непринуждённой манере Мюллер, – вы не знаете, зачем я всё это рассказывал вам?

– Я могу только догадываться, бригадефюрер, – сказал я, – но не вполне уверен, что разгадал ваш ход мыслей.

– Всё вы знаете, коллега Казен, – улыбнулся с прищуром мой шеф. – Вы знаете, что любое неосторожное слово о наших с вами приключениях может стать частью вашей надгробной надписи. На карту поставлено практически всё и ответ за ставку не меньше, чем сама жизнь. Вы меня поняли?

– Так точно, бригадефюрер, – по-военному ответил я.

– Вот вам и образец вербовочной беседы, коллега Казен, – засмеялся Мюллер, – учитесь, пока я жив. Как выйду на пенсию, так сразу сяду писать мемуары, типа «Дневники папаши Мюллера» или «Вербовочные беседы» в качестве учебного пособия для юных гестаповцев. Готовьте машину, едем домой, уверен, что меня ждёт хороший новогодний подарок.

Глава 24

В отношении подарка Мюллер оказался прав. Указом фюрера ему было присвоено звание группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции.

Зима и весна на российско-германском фронте прошли относительно тихо и спокойно. Моя информация о направлениях главных ударов и ловушек для советских войск была рассмотрена, только вот реакция была совершенно мне не понятна. Я сижу и читаю донесение агента с приказом Сталина от 1 мая 1942 года за №130.

Приказ Сталина:

Приказываю всей Красной Армии добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев.

И этот приказ подписал автор статьи «Головокружение от успехов» в газете «Правда» за 1930 год. История не учит, история наказывает. И крупные деятели, взявшиеся переделывать историю, всегда наступают на те же грабли, что и их предшественники.

Любой солдат в русской армии мог сказать:

– Война шла хорошо, пока в неё не вмещался ЦК ВКП (большевиков).

Так и любой немецкий солдат мог тоже сказать:

– Война шла хорошо, пока в неё не вмешалась НСДАП.

Как только появляются партайгеноссе, так сразу начинается низвержение авторитетов, и военная стратегия заменяется генеральной линией. Немцам было хорошо, у них не было Членов Военных советов, комиссаров, сующих нос во все дела и не отвечающих ни за что.

Снятый с должности генерал фон Бок оказался востребованным. Внезапно умер генерал Райхенау, командующий группой армий «Юг» и на его место назначили несостоявшегося Наполеона Вермахта – фон Бока. Новый командующий сразу начал с разработки плана операции «Фредерикус» по окружению советской группировки в районе города Харькова на Барвенковском направлении в середине мая.

Но русские опередили фон Бока и первыми начали наступления, имея значительные успехи и прорвав фронт на глубину до 65 километров. Первая танковая армия фон Клейста ударила во фланг наступающим советским войскам и отрезала им пути отхода назад, а передовые части фон Бока остановили русское наступление, создав котёл площадью примерно в пятнадцать квадратных километров, где были заперты примерно триста тысяч советских солдат офицеров. Часть войск вырвалась из окружения, неся огромнейшие потери, а двести тысяч попали в плен.

Всё шло по тому сценарию, о котором говорил дед Сашка. У фон Бока вырвали инициативу из рук, разделив группу армий на группу «А» для наступления на Кавказ и группу «Б» для наступления на Сталинград. Возмущению фон Бока не было предела, что и предопределило его дальнейшую судьбу в отставке.

Мюллер иногда наведывался к деду Сашке один. О чём они там разговаривали, я в подробности не вдавался. Конечно, дед Сашка расскажет всё, а потом по доброте душевной подставит и меня, сам того не желая, а с Мюллером шутки плохи.

В середине августа 1942 года я получил по радио сообщение:

Фреду. Срочно. Получите и передайте сообщение. Мария.

Понятно, нужно ждать сигнала Миронова и выходить к нему на встречу.

Через три дня в условленном месте я увидел сигнал и уже вечером ждал прихода полковника.

– Привет, – сказал Миронов, – обрадовать тебя ничем не могу и сам не жду от тебя радостных новостей. Положение на фронте хуже не придумаешь. Нам с тобой выговор за то, что не разведали, в чем заключается ловушка в районе Барвенкова. Сил нужно было больше накопить, а потом идти в наступление. Фон Бок, старая лиса, использовал старый казачий приём, откатиться назад, увлекая за собой противника, а в это время ватага из засады перекрывает противнику путь к отступлению, вот тут-то и начинается настоящая сеча. А ведь всё это происходит на землях Всевеликого войска Донского, чёрт подери. Сколько же на шишках учиться будут?

– Мне сдаётся, что Сам не извлёк выводов из поражений первого года войны, – сказал я. – Снова руководство войсками на уровне лозунгов и криков «запорю!». Один приказ 227 что стоит. Что за срочность встречи?

– Письмо от самой высшей инстанции СССР в самую высшую инстанцию Германии. И предать лично в руки, – сказал Миронов и достал пакет с красной печатью и оттиском в виде латинской буквы S.

– А ты поконкретнее сказать не можешь, от кого и к кому? – спросил я.

– А ты сам догадаться не можешь? – усмехнулся товарищ Голомб.

– Мне догадываться не положено. Мне нужно точно знать, от кого и кому, потому что передай я это письмо не тому лицу, которому оно адресовано, то последствия простой нахлобучкой не ограничатся, – сказал я с некоторой долей раздражения. – В Москве считают, что они самые главные везде и все у них на посылках работают.

– Мне тоже не сказали, от кого письмо и кому его передать, – вдруг заволновался Миронов. – Я не думаю, что Берия начнёт переписку с Гиммлером и пригласит его на шашлыки куда-нибудь на берег Чёрного моря.

– Хорошо, я буду передавать письмо через Мюллера, но учти, что за мной сразу же будет установлена слежка для выяснения личности курьера, поэтому сообщи в Центр, что сигналом для передачи ответа будет объявление с поздравлением фрау Марты, отмечающей столетний юбилей. Название улицы будет названием станции метро, номер дома – дата, номер квартиры – время. Ко мне пока не появляться, пока я сам не дам сигнал в условленном месте.

Снова я оказался в своей стихии. Снова пошла переписка между руководителями воющих держав. Правда, неизвестно, как к этому отнесётся товарищ Гитлер, но как отнесётся товарищ Сталин к тем, кто являлся передаточными звеньями этой цепи, я знал наверняка.

Глава 25

Через час после окончания встречи я уже звонил Мюллеру и договаривался о срочной встрече с ним. В данной ситуации любое промедление смерти подобно.

– Что случилось, дорогой коллега Казен, – спросил меня Мюллер, стоя в дверях в домашнем халате и в тапочках. Он совсем недавно пришёл с работы. Поужинал простой едой, так как не снабжался из распределителей для номенклатуры и хотел пораньше лечь спать. – Проходите, на пороге дела не решаются, если они действительно важные.

Мы прошли в его кабинет.

– Выкладывайте, – приказал шеф.

– Группенфюрер, сработала эстафета, – сказал я.

– Какая эстафета, – не понял Мюллер.

– Эстафета передачи конфиденциальных сообщений между руководителями государств, шеф, – сказал я.

– И…, – Мюллер предложил мне продолжить мне сообщение.

– Вот конфиденциальное письмо от Сталина фюреру, – сказал я и подал ему конверт.

– А почему это письмо передали вам, коллега Казен, – со мною уже разговаривал всесильный начальник гестапо.

– Потому что я с 1914 года являюсь звеном этой цепи, о чем есть отметка в моём личном деле группенфюрер, – доложил я.

– Да, да, я помню, – сказал шеф, – но я думал, что эта цепочка порвалась с уничтожением монархий в Германии, Австрии, России. А она, оказывается, действует. И кому вы сможете передать конфиденциальное сообщение?

– Любому главе государства Европы, – сказал я.

– Это хорошо, – Мюллер в задумчивости провёл рукой по голове, поглаживая свои волосы стриженые под бокс. – А что с этим письмом прикажете делать?

– Не моё дело давать вам советы, группенфюрер, – сказал я, – но вспомните, что говорил старик в отношении фотографий.

– Кого вы конкретно имеете в виду, коллега Казен? – спросил меня Мюллер.

– Я имею в виду рейхсляйтера, – сказал я.

– Вы подтвердили моё мнение, коллега Казен, – сказал Мюллер. – Вы на машине? Ждите меня внизу. Я сейчас созвонюсь и выйду.

Через пятнадцать минут мы уже мчались в сторону партийной канцелярии. Была ночь, а Борман ещё не уходил с работы.

– Сворачивайте налево, – шепнул мне Мюллер.

Я припарковался на стоянке для четырёх автомобилей. Конечно, на эту стоянку могли припарковаться только четыре «фольксвагена» или два «майбаха».

Мы подошли к неприметной калитке, и шеф нажал кнопку звонка. Что-то щёлкнуло в динамике рядом с кнопкой. Мюллер назвал свою фамилию. Дверь открылась.

– Группенфюрер, – сказал я, – вас все знают, и вы везде вхожи.

– Не обольщайтесь, – бросил мне шеф, – партия – это СС, СС – это партия, и все они в ведении гестапо. Меня с удовольствием бы растерзали на тысячу частей и уничтожили все досье, которые хранятся у нас, но, пока они это не могут сделать, они вынуждены терпеть меня.

Мы вошли в партийную канцелярию с чёрного входа. Молодой человек в строгом костюме провёл нас в комнату, в которой стоял столик, около которого было четыре кресла. Небольшой книжный шкаф и горка с хрусталём дополняли интерьер, освещённый торшером с абажуром кремового цвета.

Минуты через три в комнату вошёл Борман.

Хайль Гитлер, майн геррен, – поприветствовал он нас. Возможно, что будь он наедине с Мюллером, они бы обменялись рукопожатием, но в присутствии постороннего человека нет необходимости подчёркивать уровень их взаимоотношений. Поэтому партийное приветствие было очень удобно, чтобы поздороваться сразу со всеми. Как у военных, поднёс руку к козырьку и поприветствовал сразу всех и каждого индивидуально. – Только три минуты, партайгеноссе Мюллер, – произнёс он и приложил руку к сердцу в качестве подтверждения искренности его слов.

– Здесь письмо Сталина фюреру, – сказал шеф гестапо и положил письмо на столик. – Что будем делать?

– Кто-то уже читал это письмо? – спросил Борман, не сводя заворожённого взгляда с конверта.

– Кто же его будет читать, если оно адресовано лично фюреру, – сказал Мюллер.

– Да, действительно, – согласился Борман, приподнял письмо за один из уголков конверта и осмотрел его. – А где написано, что оно фюреру? – ехидно спросил он.

– Это конфиденциальное письмо, – сказал Мюллер, – и я допускаю, что оно не имеет обращения к адресату и подписи писавшего, чтобы не оставлять следов в архивах и официальных документах.

– А кто может подтвердить, что это именно письмо от Сталина фюреру, – спросил Борман.

– Подтвердит мой сотрудник, штурмбанфюрер фон Казен, – указал на меня Мюллер, – он как раз и получил письмо от курьера и устное сообщение о том, кому оно адресовано.

– Не понимаю, – сказал с расстановкой Борман, – гестапо имеет прямые контакты с партийной канцелярией Сталина? А почему я не знаю о ваших контактах, и почему фюрер находится в неведении всего этого? Вы не думаете, что вы берете на себя слишком, партайгеноссе Мюллер?

Выходило, что Мюллер подставился Борману и виной всему был я.

– Разрешите, – обратился я к Мюллеру и, не дожидаясь его утвердительного кивка, повернулся к Борману, – рейхсляйтер, система передачи конфиденциальных сообщений между царственными домами Европы существует ещё с прошлого века. Она бесперебойно действовала во время войн, катастроф в любых уровнях межгосударственных отношений и действует сейчас. Я был участником подготовки встречи в Рапалло в 1923 году, и никто не знал, что такая встреча готовится, хотя шла оживлённая переписка между двумя державами. Это письмо, возможно, является сигналом к окончанию войны и любая задержка с его передачей адресату возлагает огромную ответственность на того, кто держит письмо более срока, необходимого на доставку или того, кто поинтересуется содержанием письма.

– Вы доверяете своему сотруднику? – спросил Борман Мюллера, указывая на меня рукой.

Глава 26

– Я не доверяю никому, рейхсляйтер, – сказал Мюллер, – но этот сотрудник пока не дал повода усомниться в его нечестности.

– Тем не менее, – упорствовал Борман, – я прошу до выяснения всех обстоятельств дела отстранить его от исполнения служебных обязанностей и изолировать от других сотрудников. Вы можете себе представить реакцию фюрера на контакты с Советами? Я не могу.

Ни дать, ни взять и психология, и мышление и действия партийных органов ВКП (б). Кто бы мне что ни говорил, но ВКП (б) и НСДАП это близнецы и братья. Борман вполне мог встать и сказать:

Мы говорим ПАРТИЯ Подразумеваем ФЮРЕР, Мы говорим ФЮРЕР, Подразумеваем ПАРТИЯ.

В партийных кругах это называют поэзией. Вместо слова фюрер можно вставлять любую фамилию или партийную кличку-псевдоним и сразу эти стихи приобретают современность и злободневность.

Мы вышли из канцелярии и сели в машину.

– Вы поняли, коллега Казен, что такое подковёрная борьба? – спросил меня Мюллер. – Было бы хорошо, если бы вы не получали никаких писем. Но вы держите в руках нити связей по всей Европе, и это придаёт вам вес в системе германского государства. Сейчас за вас начнётся борьба на всех уровнях. От вас зависит выбор своей судьбы. Смотря что выберете себе. Бойтесь высоких покровителей. Сейчас отвезёте меня домой, а потом поедете к нам и выберете себе самую комфортабельную камеру, чтобы Борман знал, что я прислушался к его рекомендациям. Наша агентура соперничает с партийной агентурой. У нас работают за деньги и за боязнь разоблачения или компрометации, у них тоже, но вместо денег у них главный козырь – партийная сознательность, дающая надежду на продвижение по службе. У них идейная агентура, которая пострашнее нашей, могущая выбирать, что сказать, а что и не сказать нам. А у них как на исповеди, мать родную заложат и не поморщатся.

С запиской от Мюллера я приехал в нашу внутреннюю тюрьму и улёгся спать. Кормили меня прилично за мои же деньги. Три дня у меня был отпуск без звонков, совещаний, работы с документами. Но как быстро всё кончается. Меня перевезли на конспиративную квартиру партии и поместили в камеру, которая более похожа на карцер. Нужно будет перенимать партийный опыт, и делать карцеры на наших объектах.

Начались ежедневные партийные допросы о том, кто меня завербовал, партийные органы СССР или НКВД? Какая задача поставлена передо мной? Давили на партийную сознательность. Припоминали мне всё, что я говорил на корпоративах в гестапо, от ума своего, раскрывая источники информации.

Когда тебе предлагают очистить свою совесть, то это подразумевает то, что дни твои сочтены. Никакого прощения или амнистии не предполагается. И вообще приговор будет такой строгий, что сами судьи потом будут удивляться тому, как они его вынесли. Совесть можно очищать только самостоятельно, сказав самому себе, что вот это и это плохо, я гад и буду казнить себя по своим законам, сурово, но недолго. А вот это проявление моей доблести, но я этим не буду ни перед кем хвастаться. Если тебя в чём-то обвиняют, то пусть доказывают это, а не пользуются вашей помощью для увеличения срока тюремного заключения или вынесения смертного приговора. Нельзя идти на контакт со следствием. Если пошёл на контакт, то тем самым ты подписываешься под соглашением с дьяволом и будешь предавать своих за дополнительную пайку баланды. Свои уже не будут считать тебя своим и сочтутся при первой же возможности.

На второй день я заткнулся и перестал вообще отвечать на какие-либо вопросы, за что был посажен на хлеб и воду. Замолчал как большевик в охранке.

Приходил Борман. Обещал чин Bereichsleiter, это что-то вроде младшего штандартенфюрера по партийной табели о рангах, которая очень напоминает эсэсовские знаки различия, если я перейду на работу в партийную канцелярии начальником отдела по связям с внешними друзьями и дам материалы на Мюллера, чтобы он не помешал моему переходу на партийную работу.

Не получив никакого ответа, Борман завизжал, что он меня сгноит в лагерях, исключит из партии и меня автоматически выгонят из гестапо и из СС. Меня лишат германского гражданства и будут считать русским шпионом и прочее, и прочее…

Я смотрел на него и думал, до чего же все партийные республики одинаковы, когда в них одна партия имеет конституционное большинство и её главенство записано в Конституции.

Один к одному с ними исламские республики, где основной закон Коран, который определяет всю жизнь страны по раннесредневековым обычаям и традициям, невзирая на то, что на дворе двадцатый век и что инквизиция уже давно осуждена и канула в небытие.

В этих странах процветают средневековые способы казней, и развивается традиция сжигать книги и произведения неугодных писателей, художников, музыкантов. Все люди должны одеваться в чёрные одежды, а женщины в паранджу и вести фарисейский образ жизни.

Все партийные страны стремятся к господству своей идеологии во всем мире и не остановятся перед применением любого вида оружия, способного уничтожить весь мир, лишь бы выжило несколько человек, проповедующих их идеологию или религию.

На исходе третьего дня мне завязали глаза и вывезли куда-то в восточном направлении. Трудно определить направление, если человек с детства не развивал свой гироскоп, который даётся ему от рождения. Мой отец указывал мне направление на север и водил меня по улицам, переулкам и неожиданно спрашивал, в каком направлении мы идём. Поначалу это бывает трудно, но потом человек при любых поворотах и вращениях вокруг своей оси не теряет однажды выбранное направление.

За пределы города мы выехали километров на тридцать, потому что достаточно долго петляли по берлинским улочкам. В том направлении находился полигон СС, где я проходил обучение на курсах, и куда мы выезжали для участия в показах новых образцов нашей и трофейной военной техники.

Меня куда-то провели и открыли глаза. Так и есть, за моей спиной был земляной вал для остановки пуль. Предо мной стояли десять эсэсовцев с винтовками в положении «к ноге». Офицер с саблей «на плечо» и судебный чиновник с приговором:

– Именем германского рейха приговорить штурмбанфюрера фон Казена к лишению всех чинов и смертной казни через расстрел.

Команда офицера:

– Ахтунг! Фойер!

Взмах саблей и обжигающий ветерок пуль, рыхлящий землю за моей спиной.

Затем расстрельная команда повернулась налево и ушла, а я стоял, привалившись спиной к земляному брустверу, и думал:

– А на хрена мне всё это надо? Прав был тот римский император, удалившийся от дел и сказавший посланникам Рима, приглашавшим его на повторное царствование:

– Посмотрите, какая у меня уродилась капуста!

Прямо ко мне шёл Мюллер в генеральской чёрной шинели с белым атласным подкладом и улыбался.

– Иди, – злорадно подумал я, – сейчас огребёшь по-русски и по полной, мне терять нечего и с меня все взятки гладки.

Глава 27

Вероятно, моё выражение лица было настолько красноречивым, что Мюллер перестал улыбаться.

– Спокойно, коллега Казен, – сказал он, вытянув в моём направлении руку, как бы защищаясь от меня внутренней частью ладони, – я не мог остановить этот спектакль, зато в наших руках все контакты вашей сети.

– Кто их вам дал? – спросил я удивлённо.

– Вы, – ответил Мюллер, – ваш отдел и его личный состав в вашем лице, господин оберштурмбанфюрер. Садитесь в машину, едем к нашему старику.

В машине Мюллер налил мне добрую стопку русской водки. Бутылка была фирменная, с засургученной головкой как знак качества.

– Ну, чтобы звёздочки на ваших петлицах сменились на дубовый лист, – сказал шеф и мы выпили. – Ваша форма уже на объекте, быстро приводите себя в порядок и к делу.

Дед Сашка с удивлением посмотрел на меня и сказал:

– Что и меня на расстрел тоже повезёте?

Сказано это было по-немецки, и Мюллер взглянул на деда вопросительно-удивлённо, поражаясь его способностям и тому, что в нём было заложено Творцом.

Я принял душ, побрился, надел приготовленную форму и вышел совершенно другим человеком с другими мыслями и настроениями. Правильно говорили мыслители, что форма определяет содержание.

Взглянув на петлицы, я увидел, что чья-то заботливая рука уже пришила к ним поперечный двойной серебряный жгутик оберштурмбанфюрера.

– Никак в полковники собрался, – сказал дед Сашка. Несмотря на свою простоту, дед видел всё и, похоже, не только глазами.

– Герр Александер, – сказал Мюллер, – вы знаете, зачем мы сегодня приехали к вам?

– Скажете – узнаю, не скажете, так и оставим, – отозвался дед.

Мюллера всё время ставила в тупик манера деда Сашки то снимать слова с языка, то прикидываться несведущим в известных делах. Похоже, что шеф всё ещё не до конца верил в способности деда, хотя сколько уже можно доказывать это?

– Если встречу тиранов готовить, то это одно, а если золотишко прятать, то это другое, – так же просто сказал дед.

Мюллер так и осёкся, поманив меня пальцем к себе, шеф приказал остановить всю звукозапись и удалить из дома всех посторонних, оставив лишь экономку, которая накрывала на стол.

– А фрау изменилась, – подумал я, – подобрела, стала поласковее под благоприятным воздействием деда Сашки.

Выполнив поручение шефа, я вернулся в комнату.

– И что вы хотели сказать о встрече двух лидеров, герр Александер? – спросил Мюллер.

– А чё тут говорить, – сказал дед, – встретятся, поговорят, да только ни о чём не договорятся. От жадности всё немецкой.

– Как это от немецкой жадности? – возмутился начальник гестапо.

– Да ведь с Россией легче торговать, чем халяву получать ценой крови своих солдат. И выгоднее Россию в союзниках иметь, чем во врагах. А вы себя уж больно высоко ставите и считаете, что с Россией сможете справиться. Ошибка это. Предложение России исходит не от слабости, а от мудрости. Русских мужиков ещё много погибнет, намного больше, чем ваших, да ведь зачем вам их ждать у себя в Германии. А они придут. Это им не в диковинку заграничные столицы штурмом брать. Лучше дело-то миром покончить, да только вы никак не можете от успехов своих протрезветь. Так вот зимой-то этой вам и дадут возможность головушку в холоде подержать, – довольно складно завершил свой монолог дед Сашка.

Другого человека за такие слова давно бы в концлагерь упрятали, да только дед Сашка не другой. Он такой, какой он есть.

Мюллер молчал. То ли понимал, что дед прав, то ли верил в немецкую удачу, то ли просто никогда не был в оппозиции и всегда исполнял указания действующего руководства, какое бы оно ни было. Власть есть власть.

– Не организуют ли русские покушение на нашего фюрера? – спросил шеф гестапо.

– В мыслях этого нет. Сталин-то из грузинов будет, а там законы гостеприимства чтут. Да и русские гостей всегда уважают. Могут по пьянке и морду набить, а по трезвому делу всё чинно и благородно, – сказал дед, – так что ты не сомневайся, всё будет честь по чести.

– Ты по-прежнему уверен, что разработчик плана нападения на Россию попадёт в плен со своей армией? – продолжил расспросы Мюллер.

– Так, значит, немецкому Наполеону синей ленточкой дорогу перекрыли, – оживился дед Сашка, – не дали ему русским нанести поражение, силы разделили и послали генерала на верную погибель. Как говорят, предупреждён, значит – вооружён. Вижу, что я говорю, а всё как об стенку горох. Дело-то ваше, я по этим делам убиваться не буду.

Многое дед Сашка не мог сказать по-немецки, и я помогал переводить идиоматические выражения, на которые был горазд старик.

– Здесь в Германии есть нужная для тебя сон-трава? – спросил Мюллер.

– Травы-то много, приносили всякую, называют её по-научному Pulsatilla, а мы по-простому прострелом называем, – сказал дед. – Тут у вас есть прострел горный, прострел луговой и обыкновенный. Вроде бы и цветочки похожие, да вот только условия у вас другие, нежели у нас. На практике материал проверять надо, а как на практике-то это проверить? Это же столетия нужны.

– Какие столетия, – недовольно сказал Мюллер, – у нас времени в обрез. По историческим меркам даже не минуты, а секунды, а ты про столетия говоришь. Сколько тебе нужно военнопленных для проведения опытов? Сто, двести человек? Тысяча. Через два-три дня у тебя будет всё. В лагерях гестапо исследовательского материала много.

– А что, давай, – сказал дед, – я их всех отправлю лет на десять-двадцать вперёд, избавятся от вас и жить будут ещё долго. А опыты над людьми ставить нехорошо, грех это большой и несмываемый, и наказание за это грех будет на этом свете, а не на том.

Глава 28

– Ты, старик, сегодня хочешь вывести меня из себя, – сказал зловеще Мюллер.

– А чё тебя из себя выводить? – дед Сашка уже готов был поругаться с генералом. – Ты уже давно не в себе, потому что будь ты в себе, то тебя давно бы уже вывели куда-нибудь да команду «фойер» скомандовали бы. Ты временами-то не забывай, что ты человек, а не слуга дьявола, уничтожающего творения Бога нашего.

Дед отвернулся в сторону, показывая, что больше он не хочет разговаривать.

Разговорить деда удалось только при помощи селянки, которую приготовила экономка, явно, по рецепту деда Сашки. Нехитрая еда, состоящая из молока, взбитых яиц и сливочного масла для поджаривания на сковороде. Пища здоровая при любых заболеваниях, поддерживающая организм в тонусе и от которой люди не жиреют.

Мы немного перекусили с кофе, потому что Мюллер готовился на доклад Гиммлеру о мерах по обеспечению безопасности возможной встречи лидеров воюющих стран.

– Герр Александер, а возможно ваш экстракт получить в сухом виде в виде порошка или таблетки? – спросил Мюллер.

– В виде таблетки? – повторил вопросительно дед Сашка. – В виде таблетки? Так ведь если одну капельку высушить, то её даже в мелкоскоп не увидишь, а если даже десять капель высушить, то только разве, что на бумажке какой. Потом, если эту бумажку скушать, то неизвестно какой результат в итоге получится. Может, попадёшь в то время, в какое ещё нога человека не ступала. Но попробовать стоит, да ведь только срок-то годности от спирта зависит, весь спирт высохнет и настойка уже не настойка. Попробуем, поэкспериментируем.

Деду Сашке понравилось слово экспериментировать. Всё-таки, сильна в русских людях жилка к разным экспериментам. Если бы их не запрещали раньше, то кто его знает, что бы у нас получилось. А потом, когда эксперименты разрешат, то мужик наш экспериментировать не будет, скажут, что начальство специально заставляет экспериментировать, чтобы потом за это по мордасам надавать.

– Герр Александер, – спросил Мюллер, – а почему вы при помощи своего экстракта не хотите освободить себя от нашего присутствия, ведь по всем показателям вы сотрудничаете с врагом?

– Если я уйду от вас, – степенно сказал дед, – то получится, что для всех я умер и мои родственники меня не примут, если я приду к ним через какое-то время и скажу, что это я. А где я был? Кто мне поверит? Да и когда человек ходит по тем временам, он меняется совершенно. Он становится другим, примерно таким же, каким его создал Господь. В нём просыпается чувство совести за всё то неправое, что он совершил. Для всех современников он умрёт, а для нововременников он нарождается заново. Вы, когда смотрели вперёд, не чувствовали, что вы мыслите совершенно по-другому, по-новому, хотя старое давало о себе знать? А всё потому, что вы ещё не народились, вы были в чреве времени и ещё не вышли наружу, через день-другой человек становится новым, а не сразу. Я человек этого времени и жить буду в этом времени. Моя совесть чистая и мне её бояться нечего.

– А вы знаете, что такое совесть, герр Александер? – с иронией спросил Мюллер.

– По-учёному сказать вряд ли смогу, ̶ задумался дед Сашка. – Только вот совесть у каждого человека бывает разная. И зависит она от того, насколько человек понимает, что является хорошим, а что плохим. Способен ли этот человек заставить себя делать только хорошее, и как он оценивает свою жизнь, и всё, что он делает. Как он корит себя за то, что сделал не то, что является хорошим, и какую ответственность он готов нести за то, что сделал. Вот поэтому и говорят про одних, что совесть его мучает, а другой совершенно спокоен, потому что у него совести нет. Так вот, там, впереди, у любого человека совесть просыпается и горе тому, чья совесть спала в наше время.

Дед Сашка, что-то ещё шевелил губами, а потом замолчал, углубившись во что-то своё.

– Страшный старик, – сказал Мюллер, когда мы вышли из дома, – что будет с нами, если у нас у всех пробудится совесть, если совесть пробудится и у Сталина с его наркомами? Будет такой хаос, по сравнению с которым революции и гражданские войны покажутся цветочками. Поедете со мной, рейхсфюрер хотел посмотреть на вас.

– Он в курсе деда Сашки? – спросил я.

– В курсе, – ответил шеф, – только видите, предсказания герра Александера сбываются, а реакции никакой нет. Как бы не стало поздно выслушивать его предсказания. А нам с нашими видениями в эти дела влезать совершенно нельзя.

Совещания у рейхсфюрера не были похожи на те форумы, которые начали проводиться в России, начиная с 1917 года, с обязательными столами, покрытыми разноцветными скатертями, графинами для воды и прочими атрибутами партийный мероприятий.

В РСХА совещания проводились по конкретным вопросам с приглашением только задействованных в деле лиц. И на совещании, на котором мы присутствовали с Мюллером, было всего шесть человек. Не было ни одного человека, который бы в душе матерился и говорил про себя:

– Какого, извините за выражение рожна, я сижу здесь для количества, а у меня горит срочная работа.

Гиммлер поздоровался с каждым и внимательно взглянул на меня.

– Поздравляю, оберштурмбанфюрер, – сказал он.

– Благодарю вас, рейхсфюрер, – ответил я.

И всё. Сразу начались доклады о готовности и задействованных силах. Десять минут. Отданы распоряжения о подготовке общего плана под руководством начальника гестапо и все вышли. Остался Мюллер. Был всего две минуты.

– Решение принято, – сказал Мюллер, – как вы будете вызывать связного?

Я рассказал обусловленный механизм передачи сообщения о готовности к встрече.

– Если вы не будете против, коллега Казен, – с ехидцей улыбнулся Мюллер, – то мы проследим канал передачи данного сообщения, так как он принадлежит нашему врагу. Публикуйте приглашение к тёте Марте.

Глава 29

Проследить канал доставки конфиденциальных сообщений Мюллеру не удалось. Через три дня с советской стороны фронт перешёл сотрудник НКВД с полномочиями по организации встречи. Ещё через сутки в сопровождении фронтового гестапо он был в Берлине.

Создавалась парадоксальная ситуация. С советской стороны вопросами встречи двух Верховных главнокомандующих занимался лейтенант госбезопасности со шпалой в петлице, что соответствовало пехотному капитану. С немецкой стороны – весь цвет нации.

Главным условием встречи была самая высочайшая степень секретности. Узнай западные страны о подобной встрече, то могли прекратиться поставки военных товаров и военной техники по ленд-лизу и вообще прекратиться переговоры по вопросу открытия Второго фронта. Поэтому предосторожность советской стороны была нелишней. Хотя, с другой стороны, западные страны можно было и подтолкнуть к открытию второго фронта, чтобы им не оказаться в невыгодном стратегическом положении.

Немецкое командование могло допустить утечку информации, но тогда фюрер немецкой нации выглядел бы таким партнёром, с которым вообще нельзя иметь дело.

С фюрером западные страны старались не иметь дело, но всё равно пошли бы на контакт, если бы Гитлер предложил выгодные условия. А пока шла война на два фронта, причём один фронт был вялотекущим, зато другой не давал спать никому.

Как бы то ни было, но капитан давал исчерпывающие вопросы по всем организационным вопросам как будто-то он был первым министром советского государства. По очень сложным вопросам капитан использовал каналы радиосвязи ОКВ с использованием своего шифра, который он хранил в своей памяти. Попытки расшифровки были безуспешны, хотя в гестапо примерно знали, о чём идёт речь.

Вопросы организации встречи были обговорены. Лейтенант госбезопасности отправлен через линию фронта к своим. Радиомост функционирует. В демилитаризованной для переговоров зоне не ведутся боевые действия. Сплошной политес и братание на уровне тех, кому это положено.

Чтобы это было более понятно, нарисуйте на карте круг и разделите его чертой по центру. Это и получится демилитаризованная зона, а черта является линией разделения зон ответственности. Обе стороны осуществляют контакты как пограничные представители или погранкомиссары на всех границах, имея подтверждённое обеими сторонами право пересечения пограничной линии и разрешения возникающих спорных вопросов.

Для проведения встречи оставалась самая малость – согласование документов, которые будут подписаны. Вот тут и нашла коса на камень. Предложения были совершенно противоположными. Консенсуса не было, и союз двух тиранов не получался. Военные делегации, делегации министерств иностранных дел старались сблизить позиции, но ничего не получалось.

Немецкие успехи в Сталинграде и на Кавказском направлении положили конец всяким переговорам. Не осталось никаких документальных следов, кроме изустных сказаний тех, кто участвовал в этом мероприятии, но каждый, кто осмелился бы открыть рот, потом уже не смог бы его открыть даже для того, чтобы зевнуть. Так что, можете мне верить или не верить, это уже зависит от того, кто и что хотел услышать.

Когда люди ходят вокруг государственной тайны и не могут взглянуть одним глазком хоть на одну строчку из этого совершенно секретного документа, то их воображению рисуются страшные картины либо Сталина, либо Гитлера, крадущегося с большим кривым ножом к кабинету своего соперника или нет, не с кривым ножом, а с маленьким китайским фонариком, который он держит в зубах и светит на цифровой замок потайного сейфа, спрятанного за портретом то ли Фридриха Великого, то Николая Второго.

Когда же этот документ оказывается в руках у страждущего, то его ждёт разочарование – ничего там особенного нет. Состояние как у лисицы, которая прыгала, прыгала у ветки с гроздью винограда, а потом сорвала его, попробовала и плюнула – да он же зелёный! Нет ничего интересного в государственных секретах, куда больше интересного в обыкновенных сплетнях и донесениях тайных агентов. Читаешь как детектив, как триллер, который получил десять Оскаров на прошлом фестивале.

Источник сообщает, что корветтен-капитан Краузе седьмого ноября выпил больше положенной нормы, что выразилось в том, что в 23 часа пополуночи голый Краузе, не выключив света, раздел свою жену у незанавешенного окна и занимался с ней сексом, сидя на табуретке.

Источник сообщает, что обершарфюрер СС Гольц вынес со склада две банки тушёной говядины, спрятав их под мышками. Гольц самый старший из шарфюреров и его любимым выражением является: «буду служить, пока руки носят» или «всё, что создано германским народом, принадлежит шарфюрерам».

Источник сообщает, что заместитель флагманского штурмана фрегаттен-капитан Кройц после обеда спал лицом на карте минных заграждений. Когда он выходил из части, то карта была отчётливо видна на его левой щеке.

19 ноября советские войска начали операцию по уничтожению 6-й армии в Сталинграде. Операция шла с переменным успехом. 27 декабря операция по окружению армии Паулюса была завершена, а 2 февраля 1943 года, командующий 6-й армией капитулировал. Всё получилось так, как говорил дед Сашка.

В Германии был объявлен траур.

Глава 30

1943 год начался для немцев неудачно. Похоже, что русский медведь перестал сосать лапу и зацепил когтями орла, нечаянно попавшего под его тяжёлую лапу. Правда, орёл был ещё силен и всё норовил клюнуть в глаз медведю, да только медведь тот уже учёный стал, стал птицу ощипывать, чтобы она до еды не протухла.

– Не засиделись ли вы в Берлине, коллега Казен, – спросил меня в ответ на приветствие группенфюрер Мюллер.

– Мне не казалось, что Берлин слишком уж отягощён моей особой, шеф, – сказал я.

– Вот в этом и есть особенность службы сотрудников, пользующих доверием начальства, – улыбнулся шеф, – вы ещё не забыли испанский язык?

– Да разве его забудешь, – сказал я, – это же вы на приёме в испанском посольстве три дня назад свалили на мои руки жгучую каталонку.

– И как, – осведомился шеф.

– Честь гестапо осталась незапятнанной, группенфюрер, – отчеканил я.

– Готовьтесь к поездке в Аргентину в качестве третьего секретаря посольства, но с особыми полномочиями гестапо и партийной канцелярии, – сказал Мюллер. – Возьмёте с собой своего старика, там он не будет бросаться в глаза и привлекать внимание, но он будет служить вам хорошим прикрытием. Вы будете слать нам сообщения о его предположениях по запрашиваемым нами вопросам. Ваше задание будет очень важным и опасным. И бояться нужно будет наших же людей. Ваш инструктаж будет проводиться в особых условиях. Вы можете разговаривать только с людьми, назвавшими пароль «мадригал» и ваш отзыв – «Гогенцоллерн». С завтрашнего дня утро начинаете в министерстве иностранных дел в отделе стран Латинской Америки в качестве стажёра, чтобы знать всё, что вам потребуется. Вторая половина дня – курсы испанского языка, дон Казанов.

В 1535 году Педро де Мендоса основал форт Санта Мария дель Буен Айре, столицу современной Аргентины. С этого времени вся история этой страны состоит из непрерывных революций, гражданских войн и войн за освобождение от иностранного владычества.

И только в 1853 году была принята Конституция Аргентины, а провинция Буэнос Айрес не присоединилась к конституции и в 1854г. провозгласила независимость. Зато в 1862 году после мятежей, усмирений и войн Буэнос-Айрес стал столицей Аргентины.

До 1930 года жизнь в Аргентине была относительно спокойной, но затем произошёл военный переворот. Военная хунта активно сотрудничала с Германией и отдавала ей в концессию нефтяные месторождения. С началом мировой войны страны Латинской Америки объявили нейтралитет, но экономическое сотрудничество не прекращалось.

Нейтралитет закончился в декабре 1941 года после вступления в войну Соединённых Штатов Америки.

Панама, Куба, Гаити, Доминиканская республика, Гватемала, Гондурас, Коста-Рика, Сальвадор и Никарагуа объявили войну державам «оси».

Колумбия, Мексика и Венесуэла разорвали с ними дипломатические отношения.

Мексика направила авиаэскадрилью в Филиппины, а Бразилия выделила пятьдесят тысяч солдат для действий в Италии.

Затем другие латиноамериканские страны разорвали отношения с Германией. Чили разорвала дипломатические отношения в январе 1943 года и только одна Аргентина поддерживала связи нейтралитета с Германией.

Все это чётко фиксировалось в министерстве иностранных дел и внешне старательно исполнялось, чтобы не навлечь на латиноамериканских партнёров гнев их покровителя – Соединённых Штатов.

Через три месяца стажировки меня отправили на неделю в Инсбрук покататься на горных лыжах и отдохнуть. Честно говоря, на лыжах я стоял не очень уверенно и в первый же день наехал на девушку, сбив её с ног и придавив своим телом к снежному насту.

Мы лежали друг на друге, вернее, я на ней под смех отдыхающих лыжников, перепутав наши ноги и лыжи. Кое-как нам удалось распутаться. Я аккуратно снял лыжи со своей жертвы, взвалил их на плечо вместе со своими лыжами и, поддерживая девушку под руку, отправился к дому отдыха.

В пути я узнал, что девушку зовут Ирэн, она учительница домашнего хозяйства в школе недалеко от Берлина. Её отец ответственный работник в министерстве авиации и это он отправил её в этот дом отдыха отдохнуть.

Чем хороши дома отдыха? Тем, что вокруг незнакомые люди. Как правило. Это раз. Человек занимается только отдыхом. Это два. И в доме отдыха три танца подряд с одной и той же женщиной не требуют обязательного предложения и связывания двух человек семейными узами, чтобы мужчина не компрометировал женщину.

Роман с Ирэн развивался легко и непринуждённо. Как в Сибири всё растёт за короткие два месяца лета, так и курортный роман развивается не в течение многих недель или месяцев, а в течение нескольких часов.

В местном гестапо я брал автомашину и устраивал прогулки по окрестностям Инсбрука, осматривая замечательные горные пейзажи и целуясь с Ирэн прямо в машине. Мы были счастливы. Я был значительно старше её и вёл её по дороге любви осторожно, чтобы не испугать грубостью или неловкостью и был вознаграждён за своё терпение.

За день до моего отъезда я сидел в гостиной дома отдыха у камина и задумчиво смотрел на огонь. Мне кажется, что всем нравится смотреть на огонь. Это передалось нам от наших предков, которые жили в пещерах и огонь был для них спасителем и кормильцем. Они смотрели на него и старались разгадать суть мироздания и смысла их жизни.

На электропроигрывателе стояла пластинка с шестью лирическими пьесами для фортепиано Эдварда Грига. Слушателей было немного. Двое мужчин, в том числе и я, и одна пожилая женщина, сидевшая с вязанием в уголке.

– Хороший мадригал, – обратился ко мне сосед.

Мне хотелось сказать, что это вовсе не мадригал, но я вспомнил слова Мюллера, передавшего мне пароль.

– Я вовсе не Гогенцоллерн, чтобы разбираться в мадригалах, – сказал я, улыбнувшись.

– Пойдёмте, постоим на свежем воздухе, – предложил мне человек с паролем.

Мы вышли на террасу. Вечер был не холодным, да и одеты мы были тепло.

– Ваша главная задача в Аргентине, – сказал мой собеседник, – создание сети банковских вкладов на предъявителя, где будут размещены средства, присылаемые из Рейха и из других стран. Вы работаете в одиночку. В случае повышенного внимания спецслужб Аргентины к вам, вы вступите в контакт с людьми, список которых вам передаст ваш шеф. Работа очень важная и кропотливая. Мы надеемся на вас. Пожелаю вам успеха на новой работе. Да, кстати, возьмите вот эти фотографии. Для этих людей нужно сделать надёжные местные документы.

С этим мы и разошлись. Я посмотрел на фотографии. Это были фотографии для документов Бормана и Мюллера.

Похоже, что крысы начали бежать с давшего трещину в корпусе корабля. Задание, данное мне, снова угрожает моей жизни. По идее, я должен сообщить об этом Миронову. Миронов сообщает в Центр. Центр в интересах пропаганды и гласности о преступлениях фашизма, внесения разлада в ряды германских союзников предаёт гласности эти данные. В итоге я буду ликвидирован сотрудниками либо гестапо, либо сотрудниками бывшего сослуживца Вальтера Шелленберга. Хорошо, если просто шлёпнут, а то ещё привезут в Германию и устроят показательную казнь. Нет, все-таки шлёпнут, чтобы не было никакой гласности.

Прощание с Ирэн было коротким и бурным. Мы оба понимали, что наша встреча не будет иметь продолжения, и мы не были ничем связаны, кроме чувств, которые выветрятся на ветру времени.

Глава 31

– Трижды прав был герр Александер, когда говорил, что в моём ведомстве есть советский агент, – Мюллер нервно ходил по кабинету и тряс правой рукой, как будто оратор на митинге. – Об этом практически никто не знает, но вам я скажу, чтобы вы никому не вздумали верить ни в нашем ведомстве, ни в других. Как я хотел начать повальную проверку своих сотрудников, да интеллигентность, которую я получил с должностью, подвела. Вилли Леман оказался советским агентом!

– Начальник отдела 4Е1? – переспросил я.

– Он, бывший моряк, служил в криминальной полиции и больше тридцати лет на контрразведывательной работе, – Мюллер, похоже, назубок выучил дело Лемана. – В 1929 году сам предложил свои услуги Советам. Конечно, за деньги, тогда всем жилось плохо. Дали ему псевдоним «Брайтенбах». По их заданию в 1933 году стал членом НСДАП, а в 1934 году вступил в СС. В 1936 году за особые заслуги награждён портретом фюрера с личным автографом. Гауптштурмфюрер и капитан полиции. Вы представляете, что мог выдать русским начальник отдела контрразведки на военно-промышленных предприятиях Германии? В 1938 году Сталин стал уничтожать свои заграничные резидентуры, и связь их с Леманом была потеряна. Два года этот человек был нормальным сотрудником гестапо, а в сороковом году подбросил в советское посольство письмо с просьбой восстановить связь. Вот и подумайте, нужен был Советам такой агент, если его информация нигде не используется? Неужели Сталин от него не узнал, когда мы нападём на них? Знал, а что толку? Для всех Леман погиб на боевом посту, выпал из поезда Берлин-Варшава. Светлая ему память. У вас разговор состоялся?

– Да, состоялся, – доложил я.

– Я надеюсь на вас, коллега Казен, – сказал Мюллер и пожал мне руку, – заканчивайте свои дела, оформляйте документы и выезжайте морским путём. Хороший двухнедельный круиз никому не помешает.

Пока шло оформление документов в МИДе, вопрос согласования кандидатур дипломатов занимал не меньше месяца, я вызвал Миронова на экстренную встречу.

– Брайтенбах разоблачён и ликвидирован, – сразу сказал я Миронову.

– Как, – удивился он, – а его связи?

– Если бы он выдал свои связи, то вместо меня здесь бы сидел Мюллер, – сказал я.

Видно было, что Миронов несколько растерян. Он сидел и думал, напряжённо вспоминая сегодняшний день и определяя, какие моменты ему должны были показаться подозрительными.

С другой стороны, вряд ли Миронов доверял мне как представителю той организации, в которой работал его агент, и которая уничтожила его. А, может, думал он, что его разговор со мной записывается для предъявления ему доказательных обвинений. Какие обвинения, если идёт война, если погиб человек, которого ты считал своим другом?

– Ты не забудешь нашу последнюю встречу в Москве, – спросил он, намекая на то, что он тогда в какой-то мере способствовал моему благополучному возвращению на германскую сторону.

– Ты меня в чём-то подозреваешь, – спросил я.

– Что ты, – ответил Миронов, – просто у меня сегодня очень насыщенный день и мне нужно идти. Как только всё успокоится, мы встретимся с тобой снова.

– Хорошо, – сказал я и Миронов ушёл.

Так и есть. Я под подозрением у советской разведки. Нужно будет ждать реакции. И реакция не замедлила себя ждать. Через день я получил сообщение по радио. Это после встречи со своим резидентом.

Фреду. Найдите возможность вернуться домой. Мария.

Мальчики, быстрее домой, идите и становитесь в ряд у стеночки, мы сейчас будем играть в расстрел.

Во все времена отношения к разведчикам было такое, что всех их принимали за врагов из-за знания иностранных языков и соприкосновения с чужой жизнью, которая в материальном плане всегда была лучше, чем у нас.

А если добываемая ими информация шла вразрез с генеральной линией партии, то всякая объективность в отношении разведчиков отбрасывалась. Их попросту уничтожали. Потом, правда, выяснялось, что они были правы, но разве партия может быть неправа? Конечно, она не может быть неправа.

Потом в дело вступали историки от разведки, допущенные к секретным материалам, которые с карандашиком в руках доказывали, что у репрессированных разведчиков рыльце-то было в пушку. Так что партия отнеслась к ним хоть и сурово, но справедливо.

Историки от контрразведки точно так же, с карандашиком в руке, доказывают, что все репрессии против инакомыслящих были правильными. А как же иначе? А вдруг придётся проводить демократические выборы и ум, честь и совесть нашей эпохи не наберёт необходимого большинства? И она будет вынуждена потесниться для каких-то там социал-демократических депутатов, которые, о ужас, не являются членами партии, записанной в 6-ю статью Конституции СССР. И тут на свет появляются прегрешения, которые относятся к ведению Кодекса об административных правонарушениях, но никак к разделу государственные преступления Уголовного кодекса.

Потом, правда, репрессированных реабилитируют, но мёртвым эта реабилитация всё равно, что припарки, потому что они не потеют. Разве что родственники получат удовлетворение от того, что их близкие люди не являлись врагами и преступниками.

Домой мне выезжать никак нельзя. Я никому не присягал, кроме государя-императора и России, и присягу свою я не нарушал.

Дед Сашка с интересом выслушал новость о том, что скоро мы с ним поплывём по синему морю в далёкие страны.

– Это туда, где появились самые первые люди на земле, – спросил дед.

– Возможно, что и так, – ответил я, – учёные пока не доказали, что это так.

– Конечно не доказали, – согласился дед Сашка, – потому что они ещё мало знают, чтобы что-то доказывать. Вот, например, доказывают, что человек от обезьяны произошёл. Не согласен. Человека создал Господь. И в качестве строительного материала для человека был взят хорёк.

– Почему хорёк? – обиделся я за своих прародителей.

– Да ты посмотри на людей, – горячо доказывал дед, – многие из них обыкновенные хорьки, жрут в три горла, набивают за щёки, забиваются в свои норы и воняют оттуда. Хорьки и есть.

Я понял, что дед балагурит и улыбнулся. Улыбнулся и дед Сашка.

– Пока мы не уехали, – сказал он, – попрошу я тебя Дон Николаевич отвезти меня к той даме, которая рассказала тебе обо мне.

– Откуда ты узнал о ней? – удивился я.

– Да оттуда же, откуда и она узнала обо мне, – серьёзно сказал дед.

Глава 32

Мы поехали с дедом Сашкой к гадалке. Было у меня предчувствие, что они были знакомы, и я не ошибся.

– Сашенька, – сказала гадалка и бросилась на грудь к деду Сашке.

– Здорово, барыня, – сказал дед и обнял её.

Я деликатно вышел из комнаты. Не одних их революция разбросала по странам и континентам.

Примерно через час дед Сашка вышел из комнаты, буркнул:

– Пойдём, – и мы ушли.

Ещё через день мы поездом выехали в Испанию и оттуда на корабле отправились в Латинскую Америку.

Лайнер не был сильно большим. Грузопассажирское судно. Где-то порядка ста пятидесяти человек пассажиров и человек пятьдесят экипажа. Как мне удалось заметить, на верхних палубах были замаскированы зенитные автоматы и по бортам под видом воздухозаборников два морских орудия калибра семьдесят шесть миллиметров для борьбы с всплывшими подводными лодками. Если судно будет торпедировано, то уже никакие орудия не помогут.

С первых дней рейса начали исчезать пассажиры второго класса. Был человек, и нет человека. В первом классе все люди на виду, а второй класс оказался самым многочисленным.

Пассажиры считали, что это команда грабит людей и убивает.

Команда считала, что среди пассажиров едут бандиты и налётчики, которые делают всё, чтобы вина за исчезновение пассажиров была на членах экипажа.

Мы с дедом Сашкой никуда не ходили поодиночке. Дед по причине того, что не так хорошо знает испанский язык, а я не хотел очутиться за бортом, чтобы последние мгновения жизни не ознаменовались огоньками уходящего за горизонт корабля. Дед где-то раздобыл себе палку, на которую опирался как на посох, хотя сил у него было достаточно, чтобы не только палку носить, но и поработать ею как следует. Я постоянно держал в кармане пистолет. Бережёного Бог бережёт.

Есть такое мнение, что наличие оружия привлекает к человеку злобную силу. То есть, безоружного и беззащитного человека бандит не тронет. А вот, если у человека есть пистолет, то он обязательно будет на него нападать, чтобы вынудить человека применить оружие.

Всё это ерунда. На хорошо вооружённую страну никто не нападёт. Исключение – Россия. Вооружена была до зубов, да только это не помогло откатиться ей до самой Москвы.

Кроме оружия должен быть человек, который умеет обращаться с этим оружием и должен быть человек, который объединит этих людей на организованную защиту. Такой организованной силой были мы с дедом Сашкой.

Бандиты могут напасть и на вооружённого человека, если знают, что он будет размахивать этим оружием, кричать, что применит его, что, мол, не доводите до стрельбы. На такого человека можно нападать безбоязненно.

Но если у тебя есть оружие, то не нужно уговаривать врага бояться тебя. Если достал из кармана пистолет, то стреляй, иначе выкинь этот пистолет, возьми лопату и копай себе могилу, потому что бандит не будет раздумывать, убивать тебя или нет. Убьёт и даже жилка жалости не шевельнётся.

Напали на меня внезапно, из-за угла ударили деревянной колотушкой. Я выключился. Деда налётчики в расчёт не брали. Дунь – в порошок рассыплется. Но дед довольно чувствительно ударил старшего налётчика своим дрыном по спине.

– Ты, что делаешь, старая перечница, – взвился он, сунув мой бумажник в карман и двинувшись к старику.

Ко мне в это время вернулось сознание. Я выхватил пистолет и не стал никого предупреждать о применении оружия. Один бандит рухнул на палубу мешком, второй сидел и визжал, держась за раненную ногу. Прибежавшие на выстрелы матросы схватили налётчиков. Капитан пригласил меня к себе в каюту.

– Господин фон Казен, – сказал капитан, – благодарю вас за проявленную решительность. Я знаю, что вы немецкий дипломат, но действовали вы как настоящий полицейский. Подскажите, как нам выявить остальных бандитов и какие меры принять к ним?

– Господин капитан, – ответил я, – только быстрота может избежать лишних жертв и захвата заложников. Время военное, вы тоже становитесь военным человеком в случае нападения. Для этого у вас есть пушки и винтовки для матросов. Нужно произвести осмотр и обыск всех пассажиров парохода.

– На основании какого закона мы будем проводить эти действия? – спросил капитан.

– На основании распоряжения капитана, который в море является старшим военным, дипломатическим, полицейским и судебным начальником, – сказал я. – Исчезновение пятерых пассажиров вы зафиксировали? Зафиксировали. А какие меры приняли? Никаких. Практически было произведено нападение на ваше судно и на ваших пассажиров. Какие меры приняты? Никаких. Вот за это с вас могут спросить.

– Да, могут и спросить, – как бы про себя сказал капитан, – я могу надеяться на вашу помощь?

– Несомненно, капитан, – заверил я его.

Под предлогом штормового предупреждения и подготовки к сильному шторму во всех пассажирских каютах законтрили иллюминаторы и всем пассажирам предложили зайти в каюты, а у дверей поставили охрану. Мы с дедом Сашкой прошли вдоль кают, и капитан поставил мелом крестики на двери, к которым своей палкой прикоснулся дед. Получилось три каюты, две во втором классе и одна в первом.

Одна каюта второго класса была пустой, там жили двое раненых, которым оказали медицинскую помощь и разместили в пустой кладовой. В каюте был проведён тщательный обыск. Были найдены вещи и ценности, не принадлежавшие задержанным, но имевшие метки исчезнувших пассажиров.

Обыск второй каюты дал схожие результаты. Пассажиры пытались открыть иллюминатор, когда мы открыли дверь их временного жилища. Была найдена пружинная дубинка с металлическим шаром на конце. Если бы меня стукнули такой дубинкой, то я вряд ли бы пришёл в себя так быстро. Кроме этого у пассажиров были обнаружены ножи, кастеты и отмычки. Документы были поддельные и во время обыска их хозяева пытались оказать сопротивление. А женские серьги и перстни изобличали их в грабеже.

С каютой первого класса было труднее, потому что обитатель её респектабельный испанский дворянин устроил нам скандал, но в его каюте нашлись вещи и ценности, о пропаже которых заявляли члены команды и пассажиры. Похоже, что это был главарь банды, который собирал всё награбленное и скрывал его, пользуясь респектабельностью положения.

Когда главаря сопровождали под арест, он вырвался от конвоиров и бросился за борт. Возможно, что он действительно был дворянином. Дворянин может заниматься бесчестными делами, если о них никто не знает, но если это вскрывается, то вопросы чести могут восстанавливаться только кровью. А посредине мирового океана акулы обязательно пустят ему кровь.

На следующий день был общий суд. Все пассажиры и команда требовали повесить грабителей и убийц на рее, как в старые добрые времена. Но капитан рассудил, что законнее будет передать их полиции по прибытии в порт назначения.

Наутро растерянный часовой доложил, что задержанные бежали из-под ареста. Куда они могли сбежать посреди океана? Только в воду. Сдаётся мне, что им помогли бежать. Может быть, даже любезно груз привязали к ногам. Морские законы суровы, особенно к убийцам.

Многие люди пребывают в культивируемом их правительствами заблуждении о том, что, говоря о войнах, как-то обходят стороной преступность. Как будто преступники все, как один, встали на борьбу с захватчиками или пошли добровольцами в армию.

Очень опасное заблуждение. Во время войны всегда наблюдается всплеск преступности. Правительствам воюющих государств приходится отвлекать большие силы и средства для обуздания вала преступности откровенного бандитизма.

Призыв преступников в армию производится только в самых крайних случаях и когда в лагерях содержится такое количество людей, которое поддаётся логическому объяснению, только массовыми репрессиями.

Призванных преступников приходится заставлять воевать и принимать самые жёсткие меры по наказанию их уже за воинские преступления.

Глава 33

Шторм, при помощи которого мы загнали всех пассажиров в каюты, все-таки пришёл. Я всегда считал, что у меня хороший вестибулярный аппарат, и я спокойно могу стать лётчиком. Оказалось, что я довольно легко переношу боковую качку, а вот продольная качка давалась мне с трудом. Зато дед Сашка был молодцом, как будто он вырос на палубе пиратского судна и ему не впервой встречать сильные бури и схватки с неприятелем. Меня спасал только лимонный сок. Он помогает скрыть радость от чего-то и морскую болезнь.

Аргентина встретила нас спокойной солнечной погодой. Размеренная жизнь Буэнос-Айреса совершенно не походила ни на Берлин, ни на другие немецкие города, ни тем более на оккупированные советские города. Буэнос переводится как добрый, хороший. При встрече испанцы говорят «буэнос диас» – добрый день. Перед сном говорят «буэнос ночес» – доброй ночи. И название города можно перевести так же «Буэнос-Айрес» – хороший воздух, хорошая атмосфера. Так вот, атмосфера Буэнос-Айреса обволакивает каждого прибывающего туда.

Посольское обустройство прошло быстро. Моя новизна быстро всем приелась, потому что я не жил на территории посольской колонии, а снимал квартиру в городе. Этим я привлёк несомненное внимание к моей персоне со стороны как некоторых коллег, так и со стороны спецслужб Аргентины. Впрочем, они лояльно относились к немецким представителям, тем более к тем, кто так же, как и они, выполнял нелёгкие задачи по обеспечению государственной безопасности.

Помимо дипломатической деятельности я был ещё и официальным представителем одной из крупных немецких фирм, осуществлявших экспортно-импортные операции, а мой родственник – дед Сашка – по документам был представителем фонда помощи людям, оставшимся без родственников.

Любой человек мог оказаться без родственников, и это позволяло ему открывать счета на предъявителя, класть на этот счёт по нескольку сотен песо или с десяток американских долларов. Если собрать все счета, открытые представителем вышеупомянутого фонда, то получалась кругленькая сумма, а счета открывались не в одном банке, а практически во всех банках Аргентины, включая и банки иностранных государств. Все это было выгодно Аргентине, так как движение денежных средств отстёгивало часть прибыли в бюджет государства.

Дед Сашка превратился в респектабельного иностранца, активно изучавшего испанский язык. В Аргентине часть людей говорит на классическом кастильском варианте испанского языка, а широкие массы говорят на лунфардо, которым пользовались испанские каторжники и иммигранты из Италии.

Я боялся, что испанский темперамент сыграет злую шутку с дедом, но, похоже, что шутки играл он. Подкрученные усики, аккуратная причёска, ровно подстриженная бородка, костюм от хорошего портного и некоторые небрежности в одежде, как например, ослабленный галстук и воротник «апаш» на рубашке делали деда неотразимым кавалером, а я вам даже не буду напоминать, сколько дону Александеру лет.

Наша несколько разгульная жизнь прикрывала нашу основную работу – создание системы банковских счетов, разработка легенды и получение настоящих документов для двух особ, фотографии которых лежали в конверте в особом отделении сейфа. Самые могущественные люди Рейха могущественны только тогда, когда они вместе со всеми тянут одну тележку, но стоит кому-то повернуть назад, то всё его могущество теряется в мгновение ока, как будто его вообще и не было.

Я завёл знакомства среди сотрудников министерства внутренних дел, которые имели отношение к организации охраны посольств. Обильные угощения в ресторанах могут являться чем-то предосудительным в странах с определёнными правилами поведения европейского типа. В мусульманских странах тоже свои особенности. В Африке там сильные различия между европейцами и африканцами. В Латинской Америке большинство населения – белые, то есть потомки испанцев, представителей других европейских наций и местных наций – индейцев. Индейская и испанская кровь образовали такой конгломерат, который не встречается нигде. Весь мир собрался здесь. И Азия, и Африка, и Европа.

Нужные контакты нашлись не в среде высокопоставленных полицейских чиновников, а среди офицеров среднего звена, выходцев из провинций Огненная Земля и Санта-Крус, самых удалённых от столицы и находящихся ближе к Антарктиде, нежели к Парижу.

Уважительное отношение и деньги делают всё. Через три месяца у меня уже были два паспорта на двух граждан Аргентины, проживающих в небольших посёлках с экзотическими названиями.

По линии партийной связи я передал сообщение о готовности посылки, точно такое же сообщение прошло и по линии связи гестапо. Паспорта в дипломатической упаковке я передал двум курьерам, прибывшим порознь. Как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь.

Через полгода моего пребывания в Буэнос-Айресе я встретил на улице товарища Миронова.

– Буэнос диас, дон Мигель Антонио Голомб, – приветствовал я его.

Реакция Миронова была такой, что он чуть не сел посреди тротуара, вымощенного ровной плиткой. Говорят, что ещё индейцы выкладывали дороги и тротуары плиткой, а нынешние дворники моют их с мылом, поэтому на плитку можно садиться спокойно, не боясь испачкать свой парадный сюртук.

– Пойдёмте, любезный дон, – сказал я ему, – в ближайший ресторанчик и пропустим по рюмочке местной самогонки за встречу. Не бойтесь, я не кусаюсь и к провалу Брайтенбаха не имею никакого отношения.

– А здесь чего делаете? – спросил меня Миронов.

– Работаю в посольстве, – сказал я, – готовлю почву для перемещения немецких специалистов в Латинскую Америку на случай возможного поражения в войне.

– Это же отлично, – оживился Миронов, – представляешь эффект информационной бомбы о том, что Германия уже предчувствует своё поражение…

– Хочешь меня отправить вслед за Брайтенбахом? – спросил я его. – Вы хоть проанализировали, из-за чего гестапо вышло на него?

Миронов пожал плечами.

– А я знаю, – сказал я, – вернее догадываюсь. То, что он вам дал, появилось на фронте раньше, чем у немцев. Тут и доказывать ничего не надо. Проверить людей, имевших доступ к этой документации и сделать вывод.

Если не бояться делать смелые выводы, то можно выходить сразу на агентов и на их резидентов. Я, по идее, должен скрываться от вас, потому что вы заподозрили меня в провале человека, присматривавшего за мной и, кроме этого, моё нынешнее задание смертельно для меня как от вас, так и от тех, кто мне сюда прислал. И ты, как знающий что-то, тоже становишься в ряд тех, кому нельзя доверять очень серьёзную информацию по причине твоих неоднократных арестов и отсидок в лагере.

Ты это прикинь для себя, а в Центр сообщи, что Фред сейчас в Буэнос-Айресе на обеспечении нейтралитета Аргентины и безопасности торговых перевозок в Германию. Могу дать тебе информацию по номенклатуре перевозимых товаров. И ещё. Летом 1943 года должно состояться генеральное наступление в районе Орла. Это информация от абвера. И ещё. В распоряжение РСХА есть информация о том, что началась переписка по проведению встречи руководителей воюющих с Германией великих держав – Рузвельта, Сталина и Черчилля. Сейчас выясняется место проведения встречи для нанесения удара по собравшейся троице, то есть тройке. Да, кстати, ты как-нибудь объясни Центру, что в России у меня никого и ничего нет, и выбираться в Россию для меня равносильно самоубийству.

– А как нам удостовериться в том, что ты искренен с нами и что работаешь на СССР? – спросил меня Миронов.

– Ты живой, ты работаешь, – ответил я, – значит, я не предатель и могу приносить ещё большую пользу, если ко мне будут относиться не как к предателю, а как к солдату России.

– Почему ты всё поминаешь Россию, – спросил Миронов, – России как таковой нет, есть СССР.

– Э-эх, Миронов, вот ты русский, а говоришь, что России нет, – укорил я его, – если бы не было России, то не было бы никакого СССР. И поверь мне, когда не будет СССР, то Россия будет и будет Россией всегда. Это история, ей шею не свернёшь, зато она свернёт её любому.

Глава 34

Потом я узнал, что моя информация подтвердила данные агента «Вертер», который передал текст директивы №6 «О плане операции «Цитадель», ещё не подписанный Гитлером, но согласованный всеми службами. Были сомнения, что этот документ действительный. А оказалось, что в наших руках было всё для того, чтобы противодействовать немецким войска.

В начале июля началась битва, которую назвали Курской дугой. Наступление немцев натолкнулось на мощную оборону, которая перемалывала наступающие войска. А сколько было перемолото обороняющихся? Этого никто не знает и вряд ли когда узнает, потому что самые объективные источники указывают на потери Германии и СССР на Курской дуге в соотношении 1:2, хотя должно быть наоборот, потому что основные потери несут наступающие.

Затем немецкое наступление остановилось, вперёд пошли советские войска, к концу июля освободившие города Орёл, Белгород, Богодухов, Харьков и вышедшие на рубеж реки Днепр.

С планом «Барбаросса» было покончено. О завоевании России больше никто и не думал. Все трудились над тем, чтобы задержать продвижение советских войск и удержать в руках то, что было завоёвано в первые дни и месяцы войны. Но было уже поздно.

Русский медведь вылез из берлоги. У него нет желания идти на компромиссы с кем бы то ни было до тех пор, пока знамя Победы не будет водружено над самым значительным зданием в Берлине. Поняли это не только в Европе, но и в Америке. Латинская Америка постепенно стала включаться в войну на стороне антигитлеровской коалиции.

Наконец, по радио передали сообщение и для меня.

Фреду. Насколько вероятно вступление в войну страны, где вы находитесь. Мария.

Практически такой же запрос поступил и от Мюллера.

В обе инстанции был дан одинаковый ответ:

Вступление Аргентины в антигитлеровскую коалицию возможно только в случае явного поражения Германии в войне.

Примерно раз в три месяца ко мне приезжал курьер с тяжёлым чемоданчиком, который, не вскрывая, нужно было поместить в банковскую ячейку. Интересно посмотреть, что там внутри? Но я прекрасно понимал, что в каждом чемоданчике есть защита, которая уничтожит любопытствующую особу. Я бы сам так сделал.

К вечеру приехал дон Александер.

– Дон Николаич, – сказал дед Сашка, – я тут такую сон-траву нашёл, ну, не хуже, чем наша, пахучая, настою на медицинском спирте, мне одна знакомая врачиха обещала и можно будет попробовать.

Конец третьей книги

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg