«Враги»

Враги (fb2) - Враги (Личный поверенный товарища Дзержинского - 2) 489K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Васильевич Северюхин

Личный поверенный товарища Дзержинского Книга 2. Враги Олег Васильевич Северюхин

© Олег Васильевич Северюхин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1

– По заданию какой разведки ты приехал в СССР? – следователь НКВД брызгал слюной на бывшего полковника царской армии Борисова, поверившего Лиону Фейхтвангеру и возвратившегося в Россию – СССР. Его арестовали прямо на трапе судна и доставили на Лубянку. – В молчанку задумал играть, сука, сейчас мы тебе язык развяжем, – следователь ударил полковника кулаком в лицо.

– Извольте называть меня на вы, – сказал следователю полковник.

– Ты меня, белогвардейская сволочь, решил этикетам учить? – взъярился следователь. – Ты у меня сейчас за эти этикеты палкой резиновой по рёбрам получишь.

– Молодой человек, – сказал Борисов, – ваш главный чекист Дзержинский разработал кодекс поведения сотрудников ВЧК…

– Ты Дзержинского не тронь, он – наше знамя, – ухмыльнулся чекист, закурив папиросу и дыхнув дымом в лицо допрашиваемого, – хотя фрукт ещё тот был, если бы не откинулся вовремя, то сидел бы на этой табуретке, мотал сопли на кулак и отвечал бы на мой вопрос – по заданию чьей разведки он проводил работу по разложению органов ВЧК-ОГПУ. Но это наши дела, а ты отвечай, по заданию чьей разведки ты прибыл в СССР?

– Я с вами вообще разговаривать не буду, – сказал полковник Борисов и внимательно посмотрел на следователя. На следователя он не смотрел, он смотрел сквозь него и видел класс, в котором сидели молодые поручики и подпоручики и лекцию поручика Хамада, который был офицером императорской армии и как разведчик был направлен в Читу в качестве прачки. В течение двух лет он вручную стирал мужские и женские подштанники, разнося выстиранное бельё по домам высокопоставленных людей, потому что заслужил репутацию самого модного стиральщика исподнего белья. И там, в Чите, он влюбился в одну женщину, красивее которой он не видел никогда. Вечерами он писал ей сонеты и отправлял их по почте, перевязывая конверт нежно-голубой как небо лентой.

Своей небесной красотой Затмила солнце и луну, А что ты сделала со мной? Тебя я вижу в своих снах, Ты словно облако в выси, И недоступна как княжна. Я душу свою предлагаю тебе И царство любое, на выбор бери, Я буду покорен небесной судьбе И в май превращу январи.

Муж этой женщины посмеялся над ним вместе с объектом его обожания. Стиральщик белья вызвал невежду на дуэль, но кроме смеха супругов он не получил ничего в ответ.

Это было выше его сил. Он пришёл в жандармское управление, сообщил о себе, что он японский дворянин, поручик Хамада и уже на следующий день во фраке под конвоем двух жандармских офицеров он повторил свой вызов и убил обидчика на дуэли.

Прекрасной вдове он выразил своё сожаление, перестал писать ей красивые стихи и постарался поскорее забыть, потому что над высокими чувствами может смеяться только чёрствый человек.

Для своей родины он был уже погибшим человеком, и никто не числил его в числе погибших за императора. Кодекс «бусидо» он считал уделом слабых людей, пытающихся уйти от настоящих трудностей и снять с себя ответственность за неудачу, вместо того, чтобы исправить положение.

Самые известные праведники получаются из великих грешников. Но это в мире, а не в России. Специальным именным секретным указом поручику императорской армии Хамаде было присвоен чин поручика российской императорской армии с причислением в службу военной контрразведки.

Как всегда это бывает, пророков в своём Отечестве нет, так и военное руководство больше прислушивалось к мнениям американских и английских советников, нежели к мнению настоящего японца поручика Хамады, и проиграла русско-японскую войну. Доморощенные патриоты всегда пытаются любое поражение превратить в победу, рассказывая о том, если бы да кабы, да вот только Цусиму с Порт-Артуром в мешок не спрячешь, это шило большое.

– Господа офицеры, – говорил Хамада, – иногда возникает такая ситуация, когда нужно вытерпеть очень сильную боль и ничего не сказать, а иногда возникает ситуация, когда остаётся много времени от провозглашения приговора до его приведения в исполнение. Тогда человек может потерять самообладание и проявить слабость перед врагом.

Чтобы быть всегда твёрдым, нужно учиться отключать свои органы чувств и обращаться к небу за поддержкой. И такая поддержка будет. Вся боль физическая и нравственные страдания будут приняты небом, и вам будет даровано спокойствие и безмятежный переход в мир иной. Итак, расслабились, контролируем дыхание, оно как бы замедляется и сердцебиение еле слышно

А сейчас представьте, что вы облако и плывёте к водопаду, который шумит вдали, там вас ждёт прохлада, прозрачная вода и отдых…

Полковник Борисов слышал, как что-то гулко стукало по его телу, и улыбался тому, что он уже приблизился к роднику прозрачной воды, которая журчала прямо около его уха…

Глава 2

– Полковник, ты жив? – спросил мужчина в комсоставовской гимнастёрке, вытирая смоченной тряпочкой разбитое лицо Борисова.

Полковник потихоньку приходил в себя. Откуда-то появлялась боль в теле. Попытка пошевелить пальцами вызывала нестерпимую боль.

– Похоже, пальцы мне дробили молотком, – подумал Борисов, – не НКВД, а какое-то гестапо фашистское.

Попытка пошевелить языком добавляла ещё боли. Лохмотья повреждённых изнутри губ и щёк упрямо лезли на шатающиеся зубы и требовали откусить эти куски мяса.

– Только не кусать, – приказывал себе Борисов, – слюна сама дезинфицирует все раны и будет заживать всё как на собаке, только не добавлять новые раны.

Кто-то пытался влить ему тёплый чай, но полковник Борисов молча сопротивлялся, принимая только холодную воду.

– Почему эти сволочи прекратили меня бить, – думал Борисов, – сейчас бы моя душа летала над всем этим, созерцая то, во что превратили мою родину марксисты-ленинцы. Такой же марксист-ленинец вытирает мне лицо, а ведь если бы мы встретились с ним в открытом бою, то вряд ли бы он меня пожалел, как и я его. А вот раненых не добивают и помогают им только нормальные люди. Как же так получилось, что Россия состоит из нормальных людей, а ненормальные в ней при власти?

На второй день Борисов стал более отчётливо воспринимать окружавшую его действительность. Камера была переполнена. Сначала Борисов их даже не успел разглядеть, как его поставили на конвейер пыток. Сейчас он мог глядеть на них, спавших, кто где, кто на нарах, кто под нарами, интеллигентные люди и крестьяне. Больше все-таки интеллигентных людей. Гражданских и военных поровну. Вот у того, который помогал мне, на петлицах давлёнка от двух ромбов. Командир дивизии. На рукаве гимнастёрки нет следа от звезды, значит строевой офицер, не политработник. За что их? Вероятно, в прапорах был в войну, офицер, буржуй, несмотря на то, что работал рабочим на фабрике.

Судя по солидности других заключённых, они не простой народ, беспартийных на такие должности не назначают. Треть – представители нации, которой была проведена черта оседлости, да только они переступали через эту черту, перекрестившись, как от чёрта, становились крещёными, не забывая свою веру и достигая немалых результатов на том поприще, куда им удавалось устроиться. Большая часть из них шла в революцию в надежде, что их люди получат со всеми равные права.

Военные – каста особая. Это те, кто разваливал армию, чтобы она не выступила на стороне царя. Потом пришлось учиться у оставшихся в живых офицеров, чтобы государство могло существовать как государство. Военная выправка, офицерские манеры, никуда от этого не денешься. Как ты командира не обзови, офицерский дух поселяется в него, кем бы он ни был. И этот дух заразителен.

Каким бы новым ни было офицерство, а офицерский дух возрасту имеет не менее тысячи лет и с ним ещё никто не мог справиться. Всякий, кто посягал на этот дух, становился жертвой его. Приснопамятный Павел Петрович не потрафил офицерству и получил золотой табакеркой по макушке. Матушка Елизавета Петровна была ласкова с офицерами и стала государыней-императрицей.

Новая власть борется с этим духом, да только придёт то время, когда офицеры золото будут носить не в петлицах, а на погонах и на мундирном шитье, и ордена будут с бриллиантами и генералов, выметенных на свалку, вспомнят добрым словом и их победы будет для всех примером. Не вы первые, не вы последние.

Остальные – малороссы и представители закавказской и среднеазиатской буржуазии, которые под шумок хотели расхватать то, что собиралось веками, и стать местными царьками, ханам и беями-беками. Этим-то нужно мозги вправить. Генсек Сталин сам грузин, он-то уж знает, что с ними делать, чтобы держать в покорности и уважении к центральной власти.

– Как вы чувствуете, полковник? – к Борисову подошёл комдив и предложил папиросу.

– Знаете, господин генерал, я счастлив, – сказал полковник Борисов.

– Счастливы? – удивлённо переспросил комдив.

В камере воцарилась тишина. Никак спятил тот, кто приехал во всем заграничном, никак шпион какой-нибудь. Полковник только успел представиться, как его утащили на допрос.

– Да, счастлив, господа, – повторил Борисов, – я всю жизнь мечтал, чтобы тюрьмы российские были переполнены марксистами, социалистами, либералами, евреями и инородцами, и мечта моя сбылась, – сказал Борисов и засмеялся.

В наступившей тишине кто-то хихикнул, за ним кто-то засмеялся, и скоро вся камера загудела хохотом. Хохот был такой, что он больше походил на истерику, чем на смех от шутки. Всё, что копилось в людях, начало выплёскиваться наружу в виде рыданий, криков, матюгов. Закупоренные человеческие души, верящие в партийную справедливость, поняли, что ждать им нечего, нужно просто выживать в мясорубке, в болезни, которую во всех странах называют страшным словом геноцид. И они не знали, что болезнь эта лечится покаянием, состраданием к погибшим и пострадавшим, и уничтожением системы, приведшей к геноциду.

– Что, хохотунчики, весело вам? – грозно спросил начальник изолятора. – Сейчас мы вам устроим сладкую жизнь, посмеётесь у нас. Над кем смеётесь? Над собой смеётесь…

Малограмотный чекист вряд ли понял, что он по наитию произнёс крылатую фразу городничего из пьесы Гоголя «Ревизор». Искренний хохот заглушил его слова. Смеялись даже вертухаи, которые имели не менее чем семиклассное образование. Дверь захлопнулась.

– Спасибо вам, господин полковник, – совершенно незнакомые люди подходили и трогали запястье левой руки в знак признания, – вы просто спасли нас от иллюзий, которые мы питали, находясь здесь. Спасибо вам.

Через некоторое время загремели ключи, заскрипел засов.

– Борисов, на выход, – крикнул надзиратель, – с вещами.

– Прощайте, господа, – сказал полковник.

– Прощайте, товарищ, – донеслось ему в ответ.

Из вещей у полковника был драный пиджак в крупную серую клетку. Подхватив его левой рукой, он поковылял к выходу.

– Добьют мужика, – сказал комдив и сплюнул на пол. Немного постояв, он растер плевок носком сапога, понимая, что ночью кому-то придётся спать на полу.

Глава 3

– Здравствуйте, господин Борисов, – медовый голосок лощёного человека в хорошо сшитом костюме вызывал картину явления Мефистофеля к одному немецкому доктору, фамилию забыл, которому он и продал свою душу.

Борисов кивнул головой.

– Вы что не хотите со мной разговаривать? – с ноткой строгости в голосе спросил Мефистофель.

– Мне трудно говорить, у меня разбиты губы, – еле произнёс Борисов.

– Кто это так вас? – участливо спросил представитель нечистой силы. – Мы сейчас разберёмся с этим.

Полковник Борисов никак не реагировал на этот спектакль. Мефистофель, не переставая, нёс какую-то ересь про то, как хорошо сейчас на улице, какие трамвайные маршруты ввели, когда собираются пустить первую линию Метрополитена…

Борисов приближался к какому-то странному сооружению, чудом прилепившемуся к склону гору. Узенькая тропинка висела в воздухе, и было непонятно, почему человек держался на ней. Босыми ногами Борисов чувствовал приятную теплоту камней и разглядывал красную черепичную крышу с загнутыми вверх краями. Доброго вида дракон лежал у калитки низенького забора и приветливо махал хвостом. Рядом с ним стоял старичок с белой бородой, приветственным жестом приглашая войти.

– Нинь хао, Балисофу шан сяо (Здравствуйте, полковник Борисов), – по-китайски поприветствовал старичок.

– Нинь хао, сиень шэн. Шень тхи цзиень кхан, цзем ма ян на (Здравствуйте, учитель. Как ваше здоровье?), – по-китайски ответствовал Борисов, удивляясь тому, как он легко говорит на таком трудном языке.

– Нинь цхан гуань во да фан цзы, во биао ши гань сие. Цинь лай во сиоу си и ся (Благодарю вас за то, что вы посетили мою лачугу. Прошу зайти ко мне передохнуть) – сказал хозяин.

– Сие сие нинь, сиень шэн (Спасибо, учитель), – сказал Борисов, – мей ю ши цзиень сиоу си, ю хэнь туо вень тхи яо гень нинь шан лианг и ся (нет времени для отдыха, накопилось очень много проблем, по которым я хотел с вами посоветоваться)…

– Ты что, не слышишь меня, – Мефистофель тряс Борисова за плечи, – я тут распинаюсь перед тобой как шут гороховый, а ты витаешь, неизвестно где. Отвечай, будешь с нами работать?

– На огороде, что ли? – усмехнулся Борисов. Он прекрасно понимал, что чем раньше он умрёт, тем раньше прекратятся его мучения. Но этого, похоже, совершенно не понимали те, кому по должности предписано быть проницательными во всех делах.

Несильного удара было достаточно для того, чтобы отказавшийся от сопротивления организм перестал функционировать. Борисов почувствовал, как его тело стало освобождаться от тяжести земного притяжения и погружаться в приятную темноту и прохладу…

– Что ж вы, батенька, так нас напугали. Разве же можно так делать? – Пожилой доктор с седой бородкой склонился над Борисовым, надавливая ему на глаз и внимательно разглядывая реакцию зрачка. – Вам ещё сто лет на роду написано, а вы в обмороки падаете.

Борисов осмотрелся. Всюду белизна. Больничная палата на одного человека. Боли в теле не чувствуется. Пошевелил языком и не обнаружил рваных ран в полости рта.

– Интересно, – подумал он, – похоже, что я не меньше недели обитаю здесь. Я рвался в одну сторону, а другие люди тянули снова сюда, в ужасы и мучения. Им что, удовольствие доставляет пытать людей?

Прислушавшись, Борисов уловил еле слышный разговор доктора с каким-то человеком.

– Товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – говорил доктор, – больше десяти минут я гарантировать не могу. Прямой укол камфары в сердце. Опытные экземпляры больше пяти минут не жили. Этот – уникум, он ещё говорить начнёт. Второго случая не представится.

– Борисов, вы меня слышите? – над полковником склонился военный со странными петлицами темно-красного, даже можно сказать малинового цвета с алой окантовкой. Как военный человек, Борисов обращал внимание на все эти, кажущиеся незначительными детали. По центру петлицы был пришит золочёный шнур, на котором располагались три золотых звёздочки, и одна звёздочка – четвёртая была ниже шнура.

– Интересные войска, – подумал полковник, – и очень важные, если для них покойников с того света возвращают.

– Борисов, вы меня слышите? – переспросил важный человек.

Лежащий в койке человек еле заметно шевельнул головой.

– Где ваш помощник – Казанов? – громко сказал человек с малиновыми петлицами.

– А я вам уже не нужен? – шёпотом спросил Борисов.

– Где ваш помощник Казанов? – снова громко спросил человек.

– Там, – шёпотом ответил полковник.

– Где там? – требовал ответа военный.

– На войне, – прошептал Борисов и закрыл глаза. Он снова начал погружаться в темноту и приятную прохладу. – Хрен вы меня сейчас возьмёте, – подумал он, – у меня хватит сил перетащить вас всех к себе, может, вы здесь станете людьми и сбросите свои звериные маски. Прощай, Дон, вся твоя жизнь война и от того, на чьей стороне ты будешь, зависит то, кем ты станешь. А сейчас чью-то сторону принять нельзя, все стремятся силой зла решить свои личные интересы, которые маскируются под интересы большинства. Будь самим собой, надевай любую шкуру, но не давай злу торжествовать. У тебя получится, ты мальчик способный…

Глава 4

– Всё, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил врач, – заключённый умер, как говорится feci auod potui, faciant meliora potentes.

– Это ещё что, – спросил комиссар.

– Латынь, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сказал врач, – я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше.

– Ты что, хочешь сказать, что ты самый лучший и лучше тебя нет? – грозно спросил комиссар. – Товарищ Сталин сказал, что незаменимых людей нет и он тысячу раз прав. Ещё раз услышу от тебя твою латынь… ты меня понял?

– Понял, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сказал побелевший в лице врач с тремя прямоугольниками в петлицах.

– Иди и позови сюда Сидоренку, – устало сказал комиссар.

Врач козырнул, приложив руку к непокрытой головным убором (пустой) голове и повернулся к выходу. В это время открылась дверь, как будто за дверью подслушивали, и вошёл майор госбезопасности Сидоренко.

– Слухаю вас, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил он.

– Тебе сколько раз говорить, что не слухаю, а слушаю, – комиссар был сильно расстроен, а ему под руку попадались такие люди, которые это расстройство ещё усиливали, – этого, – он показал пальцем на лежащего в кровати Борисова, – похоронить. Это первое. Второе. Всю следственную бригаду с начальником их отдела, работавшую с этим заключённым, арестовать и отдать под трибунал за препятствование органам безопасности в раскрытии важных государственных преступлений. Чтоб лагерная пыль от них осталась. Всё записал?

– Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил майор, – по какому разряду хоронить этого?

– По первому, твою мать, – зло сказал комиссар, – закопать, как и всех, в общую яму во дворе.

Сидоренко стоял и лупал глазами, понимая, что его услужливость могла ему выйти боком, как и следственной бригаде, которая любыми способами пыталась выбить признания у тех, кто ничего особенного и не совершал. Вот и пойми тут, что нужно начальству сегодня? А закопай он этого покойника в яму, а вдруг он окажется важной шишкой, которой вернут лампасы и звёзды с орденами да ещё скворечник с дверкой в кремлёвской стене? Самого закопают на место это покойника. Эх, жизнь собачья, по чинам так, вроде, как и генерал, а служба холуйская, как у денщика, который с утра получает по зубам, чтобы наука к вечеру не выветривалась.

Комиссар вышел на улицу, сел в поджидавший его чёрный «паккард» и бросил адъютанту, сидевшему рядом с водителем:

– В Барвиху.

Закурив, он задумался. В какой-то степени Борисову повезло, что он умер во время допроса, и даже недельная реанимация привела его в сознание лишь на десять минут. Сейчас он там, на той стороне, и его совершенно не касаются наши проблемы. Мы все подследственные, только одни из нас сидят в камерах, а другие разъезжают в лимузинах.

– Как же меня угораздило так попасть в переплёт? – думал он. – Права солдатская мудрость: держись подальше от начальства и поближе к кухне. Нет, бляха муха, подсуетился перед карликом, получил косую звёздочку на петлицу и задание такое, что пойди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что, кажется чётко определённой целью, которая всё-таки выполнима. А как всё начиналось? Вызывают к наркому. А там толпа людей, заместители наркома, комиссары и среди них улыбающийся добрыми глазами Ежов.

– Уважаемые товарищи, – начал он, – нашему самому главному разведчику сегодня присвоено звание комиссар государственной безопасности второго ранга. Можно сразу приколоть ему косые звёздочки, да только они плохо держаться будут, поэтому прошу всех пройти в комнату отдыха и поздравить Станислава Ивановича с новым званием.

Стол был накрыт так, как он накрывался всегда во все трудные и нетрудные годы для нашего государства. Не мешали этому ни голод, ни недород. Начальнические столы всегда были полны. Набор стандартный. Коньяк. Водка. Колбаса копчёная. Икра красная и чёрная. Балыки лососёвых и осетровых рыб. Оливки. Апельсины и мандарины.

Всем рюмки. Мне стакан с двумя звёздочками. Выпили до дна. И я тоже, иначе звёздочки губами не ухватить. Николай Иванович самолично своим перочинным ножичком проколол дырочки в петлицах и установил звёздочки. Я поблагодарил партию и правительство и лично товарищей Сталина и Ежова за высокую оценку моей скромной деятельности. Заверил, что я приложу все свои силы для обеспечения безопасности нашей родины.

Мне дружно зааплодировали и выпили ещё.

– Всё, товарищи, по своим местам, – тепло сказал Ежов, и мы дружно пошли на выход. – Станислав Иванович, задержитесь на минутку.

Глава 5

– Слушаю вас, товарищ Генеральный комиссар государственной безопасности, – сказал я.

– Присаживайтесь, Станислав Иванович, – сказал Ежов. – Вы тот, кому можно доверить самую большую тайну на свете. Сейчас я вам расскажу о разговоре с товарищем Сталиным, а вы скажете, реально это или нет.

Если тебе доверяют большую тайну, то тайна всегда умирает вместе с хранителем. Такое предложение всегда равносильно объявлению смертного приговора с медовой улыбкой на устах и отсрочкой приговора на неопределённое время.

– Так вот, – сказал Николай Иванович, – предложил я товарищу Сталину план подготовки к победе мировой революции. Над каждым правителем в мире должен стоять сотрудник ОГПУ, который будет следить за тем, не проводит ли этот правитель антисоветской политики. В случае если руководитель этот зарвётся, то пинка ему дать или ещё больше чего. И товарищ Сталин одобрил мой план. Только сказал, что к мировой революции стремиться надо, но только в одночасье она не делается. А вот наших людей в окружение европейских правителей поставить надо. И спросил он меня, кого я имею в виду в первую очередь? И я ему сказал, что самым перспективным европейским руководителем является социалист Адольф Гитлер, который по делам своим является немецким Лениным, сказавшим: «Есть такая партия» и с партией этой выигравшей парламентские выборы, избежав гражданской войны. Так вот, Станислав Иванович, считайте своей первой задачей агентурное проникновение в руководство германского государства, а затем и в руководство других европейских государств. Это на первом этапе.

Я хотя был выпивши, но понимал, что замах-то уж больно велик. Приобретение источников информации не возбраняется никем, но заменять ими руководство других стран, это уже слишком. Есть какие-то этические нормы и в разведке. А вдруг и товарищ Ежов агент чьей-то разведки? Не зря идёт кампания по выявлению агентов парагвайской разведки и Коморских островов. А вдруг и товарищ Сталин агент какой-нибудь разведки? Американской, например. Американцы тоже приложили руку к революции в России, почему они не могли приобрести себе человека, который станет руководителем государства? Тогда может быть понятна ненависть коммунистических идей к другим странам.

Я был в эйфорическом настроении и согласно кивал словам наркома внутренних дел. Протрезвел я тогда, когда дошёл до своего кабинета. Головой кивал, соглашался, а что можно предложить в качестве отчёта о работе? А ничего. Нет подходов ни к кому, у них тоже своя контрразведка работает. И второе, а кому я могу доверить тайну, сообщённую мне самим товарищем Ежовым? Да никому. Если даже слово просочится, то мне будет каюк. А как за год сделать человека, равного по положению и значимости товарищу Сталину или товарищу Ежову? Да никак. Это нужно их самих вербовать, а кто из них согласится работать на врага? Тоже никто. Таких людей выращивают десятилетиями, и не гарантирован нужный результат. А мне в течение года нужно докладывать о выполнении поставленной задачи.

Меня загнали в ловушку. И товарищ Сталин загнал Ежова в ловушку. Хотя сам Ежов пришёл к нему с ловушкой, а Сталин захлопнул дверку, когда в неё вошёл нарком. Хотел выслужиться, а попал на крючок. Даже не на крючок, а на крюк. Его предложение можно трактовать как угодно. Можно сказать, что ОГПУ хотела подмять под себя партию, правительство и самого товарища Сталина. Вот и думай, Станислав, как сделать так, чтобы все были довольны, чтобы дело не рвалось вперёд, и чтобы что-то было дельное, если придёт серьёзная проверка.

Что-то дельное я нашёл, когда раскопал информацию о людях, осуществлявших личные и конфиденциальные контакты между царствующими домами. Что-то подобное пытался сделать и Дзержинский, позволивший одному из курьеров выехать за границу в сопровождении агента ВЧК для поиска своего начальника.

Начальника он нашёл и выполнял конфиденциальные поручения в интересах советского государства. Но с уходом Дзержинского всё переменилось. Родители этого человека были репрессированы. Даже не репрессированы. Отец умер от сердечного приступа во время второго допроса, когда к нему были применены физические меры. От сердечного приступа умерла и мать на второй день после ареста мужа. По нашему заданию родители писали письма, чтобы сын вернулся, но он почему-то не возвращался.

При обыске в квартире было найдено удостоверение на имя особоуполномоченного ВЧК Казанова Дона Николаевича. Агент-женщина, уехавшая с ним за границу, стала его женой. Налицо сговор. Кто-то из руководства контрразведки дал санкцию на уничтожение Казанова. Боевик стрелял в него, убил женщину, защитившую своего мужа, и сам погиб от пуль Казанова. После этого Казанов куда-то исчез. А это и есть самый лучший кандидат на выполнение задания Ежова. Если бы не было репрессий, то многие бывшие граждане России с радостью бы вернулись в Россию и стали бы достойными гражданами или помогали нам из-за границы. Но… Вот именно, но.

– Приехали, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил адъютант.

Глава 6

В Барвихе находился наш запасной разведцентр – можно сказать, полевой штаб с кабинетами служб и руководства, который использовался и для подготовки особо ценных агентов.

– Миронов ждёт, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сообщил дежурный сотрудник.

Я прошёл в приёмную и увидел полковника Миронова, моего старого товарища по большевистскому подполью и по нелегальной работе в тылу белых армий. Я, как мог, берёг его.

Почти все наши разведчики из бывших офицеров, работавших в Белой армии. Они приносили ценнейшие сведения и рисковали жизнью на протяжении долгих лет войны. Потом почти все были осуждены, расстреляны и сгинули в неизвестности как активные белогвардейцы и представители различных уклонов в партии.

Достаточно было того, чтобы человека похвалил неугодный партийной верхушке руководитель, и человек автоматически записывался в его окружение. А при репрессиях этого бывшего товарища по партии автоматически репрессировались и те, кто был записан в его окружение, чтобы бациллы оппортунизма не разъедали нашу партию.

Вместе с окружением уничтожалось и всё хорошее, что было ими сделано. Не жизнь, а сплошная карточная игра. Не на ту карту поставил и оказался бит. Хорошо, если бит, а не убит. Надо и мне подумать, как бы держаться не слишком близко к моему наркому, любимцу советского народа Ежову Николаю Ивановичу. Слишком он уж активен. И не совсем умён. А самый опасный – это дурак с инициативой. И ещё он сильно певуч. А этого начальники не любят. Они любят, чтобы певуч был только он один, и чтобы никто не вмешивался в его одноголосый хор.

Так что и дни Николая Ивановича сосчитаны. По логике вещей, количество врагов народа от активной работы органов безопасности должно уменьшаться, а оно увеличивается в геометрической прогрессии и, если прикинуть по Магницкому и Киселёву, то лет через пять врагами народа будет всё население СССР, за исключением нескольких человек в верхнем руководстве. Понятно же, что это ересь. Не может количество шпионов год от года идти с нарастанием. Вот это нарастание и погубит нашу страну. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра.

– Здравия желаю, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – вставший Миронов по-военному поприветствовал меня.

– Слушай, Коля, не на параде мы и давай без титулов, – сказал я, – а то ты как будто подчёркиваешь, что дружба наша закончилась, а остались только служебные отношения от девяти утра и до восемнадцати часов.

– Да нет, Станислав, дружба осталась, – сказал Миронов, – только времена сейчас такие, что лучшим проявлением дружбы является сокрытие дружественных отношений.

Вот всегда он такой, расстраивается, если из пистолета попал в девятку, а вот словами попадает в десятку. Всегда.

– Пошли, – сказал я, открыв дверь кабинета, – только о временах не распространяйся, времена не те…

– Поздравляю, – сказал Миронов, – ещё вчера ты был в третьем ранге. Стал командармом второго ранга, это звучит.

– Так-то оно так, – согласился я, – да только ведь знаешь, чем выше залезаешь, тем больнее ударяешься о землю. Не всегда повышение к добру, затем я тебе я и вызвал. Давай, ломай шоколадку, а я пока коньяк открою.

– Ты что забыл, что я коньяк только на задании пью, – недовольно сказал Миронов, – офицеры всегда водку пили.

– Извини, Коля, – сказал я, – знаю я твои пристрастия, да и я бы с удовольствием выпил беленькой, да только я уже пил коньяк сегодня у Ежова, целый стакан со звёздочками выдул, а если смешаю его с водкой, то завтра меня нужно будет подъёмным краном поднимать. Конфликтуют между собой пшеничное зерно и виноградная лоза. Так что, не обессудь. С другом новое звание нужно обмыть, иначе не к добру оно будет.

– Станислав, – встал с рюмкой Миронов, – от всей души поздравляю тебя с новым званием. У каждого солдата в ранце должен быть маршальский жезл, говаривал старина Наполеон. Чем больше будет таких офицеров, как ты, тем лучше будет наша жизнь. За тебя.

Мы выпили.

– Эх, Коля, твои бы слова да членам Политбюро в уши, – сказал я, – и спета моя песенка. Сам же сказал, что иногда проявлением дружбы является отсутствие видимости этой дружбы. Вот и я пригласил тебя по такому поводу. Дело очень серьёзное, важное и опасное. Друга я бы на такое дело не послал. И кроме друга никому такое дело доверить не могу. От результатов этого задания будет зависеть моя жизнь, судьба, и твоя тоже. Вот тебе досье. Почитай его. Оно маленькое, да только очень важное. Этого человека нужно найти. Найти всю информацию о нём, какая только есть. И завербовать его на перспективу, чтобы через несколько лет он стал если не крупным деятелем, то таким человеком, который мог бы нам помочь решать стратегические задачи. Ты меня понимаешь? Как по твоему опыту и интуиции, подойдёт этот человек?

Миронов ничего не ответил и углубился в чтение досье. Немного там было написано. Выписки из формуляров министерства иностранных дел. Копии платёжных ведомостей канцелярии военной контрразведки, справка о родителях, представление к чину 9 класса, газетная вырезка о награждении орденом Франца Иосифа. Удостоверение особоуполномоченного ВЧК. Характеристика на сотрудника ВЧК под псевдонимом Мария. И всё.

– А сегодня во внутренней тюрьме умер его друг и наставник полковник Борисов Александр Васильевич, связной царя Романова, передававший конфиденциальные письма царственным особам Европы, – добавил я, – и причиной смерти полковника являемся мы. Что скажешь по этому поводу?

Миронов молчал. Налили ещё по рюмке. Выпили. Помолчали. Покурили.

– Сам-то этот Казанов русский человек? – спросил он.

– Как мне кажется, истинно русский и думает не о себе, а о России, такие сейчас не часто встречаются, – сказал я.

– Станислав, дай мне месяц, я просмотрю дополнительные материалы, какие мне удастся найти, и тогда скажу, – ответил Миронов. – Есть у нас время?

– Месяц я могу тебе дать, – сказал я, – давай, смотри, какая будет нужна помощь, звони сразу.

Глава 7

Миронов позвонил раньше, чем через месяц и сообщил, что готов для доклада.

– Докладываю, – сказал он, – интересующий нас человек этнический немец в третьем поколении. Его дальний предок фон Казен прибыл в Россию по приглашению императрицы Елизаветы из Саксонии. Крещён в православие. Дети были записаны Казеновыми. Внуки уже записаны Казановыми. Наш человек – отпрыск мужской ветви рода. Так что он вправе претендовать на дворянский титул в Саксонии и на гражданство Германии в качестве полноправного гражданина.

– Что обозначает фамилия Казен? – спросил я.

– Если вольно перевести, то можно сказать, что Сыров или Творожников. По-немецки это звучит приличнее, – сказал Миронов. – Фон Казен – значит, что это владелец поместья, в котором делают отличные козьи сыры.

– Хорошо, продолжай, – сказал я.

– Ничем себя не запятнал, – продолжил Миронов. – В гражданской войне не участвовал. Симпатии к большевикам и к революции не высказывал. Считал нашу революцию возвратом к диктатуре. Выполнял наши поручения за границей, но отказывался официально оформить отношения с органами госбезопасности. Твёрд в своих убеждениях. Человек слова и чести. На чины, ордена, почести и деньги не падкий. Сторонник демократического развития России. Полагаю, что он будет с нами сотрудничать и выполнять всё, что нужно в интересах России, если не будет связан никакими обязательствами. Я готов встретиться с ним и сделать предложение.

– Ну, ты и сказанул, – задумчиво сказал я, – кто же даст санкцию с такой характеристикой. С такой характеристикой ему дорога только во внутреннюю тюрьму, а не в разведку.

– Ты дашь санкцию, – твёрдо сказал Миронов, – ты-то понимаешь, что разведка – это не лагерь с его правилами – шаг влево, вправо – стреляю без предупреждения. Ещё никогда никакие расписки не останавливали от противоправных действий, а партийные предпочтения всегда становились причиной самых крупных провалов. Только свободный человек может быть настоящим патриотом Родины и работать не за страх, а за совесть.

– Слушай, Николай, – я встал и начал ходить по кабинету, – ты вольтерьянец, ты опасный человек. За такие мысли у нас сейчас знаешь, что делают? То, о чем ты говоришь, может быть будет лет через двести, а, возможно, не будет никогда. Чем я докажу, что этот человек работает с нами? Чем? Где его расписка? Где написанное им донесение, где материалы проверки? Где, я тебя спрашиваю? Ты что, не знаешь приказов и не знаешь, что нужно прикладывать к рапорту на вербовку? И ты не знаешь, какое количество листов должно быть в этом рапорте? Ты на что меня толкаешь? Всё, что предлагаешь – это чистейшей воды авантюра.

– А не ты ли мне предложил участвовать в авантюре? – спросил Миронов.

– Вы что себе позволяете, товарищ полковник? – не любил я, когда меня даже друзья упрекали в том же, в чем упрекал их я.

– Извините, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сказал Миронов, – считаю, что данная задача в ближайшие годы невыполнима, пока не будет собрано достаточное количество данных для составления подробного психологического портрета и идейно-политической характеристики изучаемого лица. Затем объект должен быть проверен на практических поручения и на основании этого будет вынесено решение о привлечении его к работе.

– Извини, Николай, – сказал я совершенно другим тоном, – ты же сам понимаешь, что и я не могу нарушать приказы, которые определяют принципы и порядок нашей работы.

– А если это особые обстоятельства, тогда как, – парировал Миронов, – всё так же по инструкции? В военное время не было времени на рассусоливание, решения принимались сразу. Да и сейчас время военное. Все просятся на фронты, хотят выполнить интернациональный долг.

– Кто это просится, – усмехнулся я, – единицы – это не массовое движение. На войну направляют. Добровольцы будут тогда, когда нам действительно будет угрожать опасность и очень сильная опасность. Но мы такой опасности не допустим, мощным ударом отразим внезапное нападение противника и будем воевать на чужой территории малыми силами и малой кровью.

– Ты сам-то в это веришь, – усмехнулся Миронов.

– Коля, ты меня когда-нибудь доведёшь до белого каления, – я знал, что он прав, но по-другому я не мог говорить даже своему другу, вдруг в кабинете стоит прослушка, – и мне придётся тебя по-дружески вразумлять в твоих сомнениях. Товарищ Сталин никогда не ошибается, – с пафосом сказал я, постучав себя по лбу, показывая Миронову, что не везде можно говорить то, что думаешь.

– Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сказал Миронов, – так что, готовить рапорт?

– Готовьте, товарищ полковник, – сказал я, – кстати, на какой войне может быть этот человек?

– Судя по тому, что я о нём знаю – это Испания, – сказал Миронов.

– Готовь рапорт и готовься в Испанию, Коля, – сказал я.

– Есть, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – четко сказал Миронов и вышел из кабинета.

Да, друг может быть только один и этого друга нужно беречь, не связывая его своим обществом и не бросая тень высших слоёв на человека среднего слоя.

Глава 8

Рапорт подписал мой друг, комиссар государственной безопасности второго ранга. Когда-то мы с ним были лихие разведчики, за что и были награждены орденами Красного Знамени. Потом дороги наши разошлись, только дружба осталась.

Скольких я знаю друзей, которые получают лишнюю «шпалу» и забывают своих друзей, считая их недостойными своего высоко положения. Станислав не такой.

Что-то произошло серьёзное, раз принято такое решение о вербовке человека, могущего составить хорошую карьеру в германских структурах власти и это при том, что у нас Германией складываются вполне деловые отношения. И экономические, и военные. Конечно, есть некоторые трения. Их фюрер, генеральный секретарь их национал-социалистической рабочей партии не сильно любит Россию, но считает, что сотрудничество нам не повредит.

Мы обучали их офицеров-специалистов, готовили кадры танкистов, кавалеристов, пехотинцев. Снабжали и снабжаем сырьём, оказываем политическую поддержку.

Два хищника, самые сильные потому, что держатся друг друга. А как поодиночке? Похоже, что слабоваты. А кто об этом сказал? Кто-то. Этих кто-то сейчас развелось столько, что стоит только чихнуть, как тут же запишут, что заболел неизлечимой болезнью и всё, что делал раньше, это была цепь непрерывных ошибок, ведущих в пропасть. Дай только волю и отца родного по полочкам разложат, и окажется, что такого супостата и на свет рожать не стоило. Возможно, что это и так, чтобы писак таких поубавилось. Все и всё знают и знают даже, когда конец света будет.

Если человек хочет проверить свои силы, то ему всегда предоставляется такая возможность. Кому раньше, кому позже, но всегда приходится, как Цезарю решать, переходить или не переходить Рубикон. Рубикон хотя и малюсенький ручеёк, но он как огромная стена, разделяющая перешедших и не перешедших за эту стену. Перешедший уже не боится ударить, зная, какой будет ответ и что без отваги победы не добыть. Не перешедший будет думать, сомневаться, отходить, уступая свои позиции и, в конце концов, ему всё равно придётся перейти если не Рубикон, то внутреннюю моральную черту, позволяющую ему не думать о той боли, которую он принесёт всем, защищая себя от гибели.

Случая долго ждать не пришлось. В 1931 году во время экономического кризиса в Испании пала монархия, а в 1934 произошли вооружённые столкновения между левыми (социалисты, коммунисты, анархисты, либералы, сторонники автономии Каталонии и Страны Басков) и правыми – консерваторами, которых поддерживали и фашисты.

В феврале 1936 на выборах в кортесы (парламент) победил блок левых сил – Народный фронт, который развернул террор по всей Испании. Проводились национализация предприятий и конфискация некоторых земельных угодий. Националисты тоже начали террор с помощью «пистольерос», убивавших политических противников с целью запугивания прямо на улицах. Обоими сторонами поджигались церкви для обвинений левых в безбожестве, а правых в провокации.

Как всегда, подсуетились коммунисты, чувствовавшие возможность, стать господствующей партией в Испании. Численность компартии стала резко возрастать. За короткий период с двадцати тысяч их стало почти триста тысяч. На всю Россию хватило двадцати тысяч большевиков, а разве можно сравнивать Испанию и Россию по размерам?

Экспроприация эксплуататоров привлекла анархо-синдикалистов и весь уголовный элемент в стране. И Советский Союз не остался в стороне, помогая испанским коммунистам по линии Коминтерна, а также вооружением, военными специалистами и «добровольцами», отправляемыми в организованном порядке по коридорам, организованным органами госбезопасности.

Вся наша страна откликнулась в поддержке испанских ребят, вставших на защиту своей родины от фашистов. Ну, кого же могла оставить равнодушными стихи Михаила Светлова?

Я хату покинул, Пошёл воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать. Прощайте, родные! Прощайте, семья! «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Чего же мы у себя землю крестьянам не отдали, а полезли в Испанию делить чужие земли? Интернационализм штука заразительная. Коминтерн – это прообраз мирового коммунистического правительства и чем больше стран входило в сферу влияния его, тем больше коммунистов и колхозов становилось на земле и больше Беломорско-Балтийских каналов разрезали землю на всех пяти континентах, знаменуя собой победу мирового коммунизма и смерть недовольных и капиталистов в концлагерях и у расстрельных стенок.

Где-то там, в гуще гражданской войны находился и человек, которого нужно было отыскать любым путём, у левых или у правых, но найти и привлечь на свою сторону.

Глава 9

Земля Сервантеса и Дон Кихота – это не цветущие и плодородные равнины. Это сухая и гористая земля, которая лишь от труда живущих на ней крестьян начинает давать овощи, фрукты и виноградную лозу. На базарах это было аппетитным изюмом и искрящимся вином, дающим лёгкий, а при желании и хороший хмель человеку, который к Бахусу не равнодушен.

Об Испании всегда рассказывают, начиная с корриды и женских танцах с кастаньетами. Говорить так, это значит не рассказать вообще ничего. Я скажу проще. Испания – это наше Закавказье на самом западе Западной Европы. Чем отличаются испанцы от кавказцев? Ничем. Один к одному. Когда я приехал в первый раз в Испанию, то я подумал, что нахожусь в одной из Закавказских республик. Правда, испанский язык намного легче, хотя и там, как в Закавказье, много разновидностей испанцев, говорящих на разновидностях испанского языка. Так вот, испанцы – это потомки представителей наших закавказских республик. Докажу в два счёта.

Если верить Писанию, то после Великого потопа спаслась семья Ноя, и ковчег причалил к суше на горе Арарат, которая в 1922 году передана Турции в результате мирного договора между Россией и союзником Германии – Турцией. Правительству большевистской России, по большому счёту, было наплевать на все победы русского оружия, и она с лёгкостью округлила все территории в пользу Турции, кровно оскорбив армян, которых и так миллионами резали в Турции, а сейчас и отобрали национальную гордость – гору Арарат.

Вы ещё не потеряли нить моего повествования? Так вот, согласно Писанию, вся жизнь земная пошла из Армении, от горы Арарат. И армяне – первые потомки Ноя. За ними грузины, азербайджанцы, персы и другие народы. А сначала они все были одним народом, с одним языком, с одними обычаями и традициями. И был у них тогда старозаветный коммунизм с его принципами: кто не работает, тот не есть. Неработающий человек не существует, это уже поздние коммунисты придумали продолжение про еду. Затем – единая материально-техническая база племени. То есть всё должно подлежать строгому учёту и справедливому распределению по коэффициенту трудового участия. И третье – и единая идеология человека нового племени, то есть моральный кодекс. И посмотрите, что получилось.

Все народы от горы Арарат расползлись по современной Европе и Азии, а вот в самом Закавказье оказались сотни разных народов, говорящих на таких языках, которые понятны только им самим. Не задавались вопросом, почему? Я задавался и есть у меня своя теория по этому вопросу, только я приберегу её для последующей нашей встречи, чтобы и вы могли высказать своё мнение. Скажу ещё, что испанский язык намного легче, чем любой закавказский язык, и я довольно сносно начал на нём говорить, но в сложных вопросах всегда пользовался услугами переводчика.

Высадившись на испанскую землю и вникнув в суть ситуации, я сразу понял, что вояки они аховые. Поплясать, пограбить, пострелять в воздух – это завсегда пожалуйста, а вот встать с оружием в руках на защиту государства, это извини-подвинься. Мимолётно возникающие партизанские отряды, исчезающие неизвестно куда при первых же выстрелах. Орды анархистов, не подчиняющихся никому и выбирающих себе командиров, которых тут же расстреливают у штаба, если командирские решения не удовлетворяют массы. Строгие социалисты и не жалующие никого коммунисты. По обеим сторонам действует японский принцип – «торопиза надо нету».

Как говорил товарищ Швейк: война шла хорошо, пока в неё не вмешался Генштаб. Так бы и было вялотекущее право-левое противостояние в Испании, пока в дело не вмешались Советский и Германский Генеральные штабы.

С обеих сторон сразу потекли «добровольцы» и военная техника. Закипели ожесточённые бои между товарищами Хуанами Ивановыми и донами Штюбингами с их новейшими авиационными, артиллерийскими, бронетанковыми и стрелковыми разработками. И сразу выявилось, что не вся наша броня крепка и танки наши быстры. Не у всех вместо сердца пламенный мотор. В области авиации мы так отстали, что нужно хвататься за голову, потому что, если завтра война, если завтра в поход, то наша доблестная Красная Армия совершенно не готова к войне ни технически, ни морально, ни тактически. Для проверки армии нужна война. Если войны нет, то её нужно выдумать.

И вот в этом кошмаре, который творится в Испании, мне нужно найти иголку в стоге сена – Дона Казанова. Под каким именем он здесь? И здесь ли он? И на какой стороне? В отношении стороны, то тут у меня особых сомнений нет. Он либерал, а все либералы поддерживают любое революционное движение, если оно направлено против правительства. Пусть это правительство хорошее. Работает в интересах всех. Обеспечило самые широкие свободы всем без исключений гражданам. И даже если ими будет построен город Солнца, то либерал не будет либерал, если он не будет выступать против порядков в этом городе и не выступит против правительства. Он поддержит любых вандалов, стремящихся к власти и разрушению города Солнца, а потом будет плакаться, что его эти вандалы не только обижают, но и вешают, а счёт за верёвку приносят его семье.

Второй вопрос, под каким именем он здесь? И он уже не пацан, ему где-то под сорок лет. В командирах, наверное, ходит, и искать его нужно так, чтобы заинтересованность в нём никому не бросилась в глаза.

Три месяца я перебирал все списки известных мне частей. Всех русских, в том числе и эмигрантов, сражавшихся в интернациональных бригадах. Нигде нет. Представляю, как Станислав рвёт и мечет. И как рвут и мечут его. Кто-то, как мне кажется, уже сподобился доложить наверх, что дело у них на мази, а в конюшне и конь не валялся.

Хозяин кричит – давай результат, прораб кричит – давай результат, бригадир кричит – давай результат, а бедный каменщик стоит с мастерком, а него ни кирпича, ни цемента, одна бумажка с рисунком великолепного дворца, который должен быть возведён.

– Ах, ты сволочь, – кричат все втроём, – где дворец и даже рот не открывай по тому вопросу, что нет цемента и кирпичей, ты нам скажи – где дворец? Нам плевать на твои трудности, но чтобы к утру було.

Три раза в неделю радист советнической миссии отбивал шифровку с цифрами – 777 121 314. Результата нет.

Глава 10

28 октября 1936 я был в городе Вальдеморо в штабе 1-й стрелковой бригады генерала Энрико Листера. Франкисты активно наступали в направлении Мадрида. Город Вальдеморо был одним из важных рубежей, на котором нужно останавливать контрреволюцию.

– Товарищ Мирон, – сказал мне Листер, – помоги нам провести разведку и взять языка. Мы совершенно ничего не знаем о противнике. Передовые наблюдатели докладывают о количестве солдат в окопах, а сколько у них в резерве, какие силы противостоят нам, вот это самое главное. Я как слепой крот в своей норе, помоги нам. Испанский народ тебя не забудет.

– Хорошо, сделаем, – сказал я.

В сопровождении офицера штаба и переводчика мы прибыли в левофланговый батальон на окраине города. Вероятно, так же выглядели лагеря и позиции войск во время наполеоновских войн. Маркитантки и их дети шныряли по позициям, продавая солдатами продовольствие, вино, сигареты. Где-то проводился митинг о том, нужно или не нужно идти в атаку, если поступит приказ коммунистического командования.

– Анархисты, – шепнул мне представитель штаба.

Командир батальона, направленец коммунистической партии, писал политдонесение в ЦК и предлагал применить силу в отношении анархистов, которые подрывают боевой дух сражающихся войск.

– Доложите, где у вас противник и что он замышляет, – попросил я.

Командир батальона неопределённо махнул рукой в западном направлении и сказал, что у противника, слава Богу, нет анархистов, которые митингуют по любому поводу и в любой момент готовы оставить позиции.

Да, у генерала Франко особо не забалуешь. У него все, кто под ружьём, составляют регулярную армию со всеми атрибутами военного управления. Не умеешь – научим, не хочешь – заставим. Откажешься – расстреляем или посадим. А пока на строевой плац разминать ноги и заниматься сколачиванием подразделения как боевой единицы.

А нам сейчас нужно идти к анархистам и посылать их в разведку. Приходилось мне в гражданскую сталкиваться с анархистами. От безграничного героизма и до полнейшей безвольности граждане собираются там. У них и флаг-то черно-красный из двух треугольников. Сверху красный треугольник, снизу – чёрный. Власть признают только ту, которая образовалась в результате гражданской активности масс, то есть гражданского общества, которое выбирает себе лидеров для решения каких-то задач.

– Компаньерос, – взлетел я на импровизированную трибуну, – кто хочет совершить беспримерный подвиг на славу горячо любимой Испании?

И сразу воцарилась тишина. Подвиг хотели совершить все, да только стеснялись сказать об этом.

– Где ваша общественная самоуправляемость, если вы из своей среды не можете выдвинуть героев, – продолжал наседать я, – неужели вы не можете показать пример остальным, как нужно воевать? Люди, которым не нужны командиры, выдвигают свои кандидатуры, а если нет желающих, то выдвигают самых достойных.

Главное ошарашить людей, поставить их в такие условия, когда невыполнение просьбы ставит их в положение трусов и политических деятелей, не способных ни к какой активной деятельности.

Это выступление перед анархистами мне, конечно, наши товарищи припомнят, ещё приплетут батьку Махно с крестьянскими армиями. Сам пойду с группой. Так или иначе, отзовут меня за передаваемые девять цифр и скормят червям где-нибудь в лагере на Колыме и Станислав не поможет. Да и помогать не будет, чтобы не усугубить своё и моё положение.

– Я выдвигаю сам себя, – крикнул я. – Кто ещё выдвигает себя или, кто выдвинет самых храбрых?

Выдвинули четырёх человек. Со мной получается пять человек. Достаточная разведгруппа. Повёл на позиции. Объект – кто-то, кто будет проходить между позициями и передовым охранением. А проходить будет либо сержант, либо офицер для проверки боевого охранения. Мы будем тревожить одиночной стрельбой пулемётную точку боевого охранения. Те будут постреливать. Эта активность привлечёт внимание командиров, пошлют кого-то из офицеров разбираться, а мы тут как тут, берём его и волоком к себе. Всё просто как сама жизнь.

Повёл группу в тыл, позанимались захватом военнопленного, связыванием его и транспортировкой на себе. Помучались, но тяжело в ученье, легко в бою.

– Кто боится идти на дело, – спрашиваю я.

Все молчат. Кто же признается в том, что боится?

– Кто будет вести беспокоящий огонь, – спрашиваю комбата.

– Есть у меня один снайпер, француз, – сказал командир, – придумал насадку из фосфора на мушку и на прицельную планку для стрельбы ночью, как только кто-то стрельнёт, он винтовку туда наводит, ждёт следующего выстрела и стреляет сам. Всегда попадает.

– Откуда ты знаешь, что попадает, – спросил я.

– Если после выстрела орут благим матом, то, значит, попал в кого-нибудь, – ухмыльнулся командир.

– Давай его сюда, – сказал я.

На командный пункт прибыл боец во французском стальном шлеме, в серой шинельке, слегка побритый с какой-то винтовкой на плече. Можно сказать, что в годах.

– Что это за винтовка, – спросил я по-французски.

– Ли-Энфильд, мсье, – ответил боец.

– Чем же она лучше других? Винтовка Маузера намного удобнее, – поинтересовался я.

– Эта стреляет почти на три километра, – ответил боец.

– Молодец, – сказал я, – как твоё имя?

– Зовите меня просто, Дон, – улыбнулся солдат

– Это ваш дворянский титул, – не понял я.

– Нет, это имя, – сказал снайпер.

Глава 11

– Неужели это он? Чёрт меня дёрнул идти в разведку? Я мог бы и не ходить. Моё дело – научить людей и помочь в организации, а не самому воевать. Но наши лётчики воюют. И танкисты воюют, – успокаивал я себя. – И меня сегодня Бог будет хранить.

– Ты русский, – спросил я по-русски.

Боец на какое-то мгновение замер, потом ответил по-русски:

– Да, я русский, а вам какое до этого дело?

– Дон, дождись меня из разведки, дело на сто тысяч, – попросил я его. – Хорошо?

– Ладно, – вздохнул он, – дождусь.

Всё было так, как перед отъездом в отпуск. Уже собраны вещи. Куплены билеты, заказано такси и вдруг возникает оперативная необходимость, требующая твоего присутствия на рабочем месте от силы три часа. Люди военные, служившие в строевых частях, это понимают и хорошо представляют. Как всегда, три часа растягиваются на четыре, идёт спешка, опоздание накладывается на опоздание, самолёт улетает без тебя, тебе выплачивают неполную стоимость билета. Те, кто вызвал тебя на работу, умывают руки, а покажи приказ, что мы тебя вызывали на работу? А? Нет приказа и нет компенсации. Одним словом, весь отпуск насмарку, состояние истерическое. Поэтому и выполняется золотое военное правило: через час после получения отпускного билета вы должны быть в ста километрах от места расположения части и прибывать из отпуска за час до установленного срока.

Так и у меня. Я наполовину выполнил задание. Нашёл человека. Правду сказать, это он сам нашёлся. Нужно проводить завершающее мероприятие, а тут ночной поиск. Не ходить нельзя, трусость в окопах не прощают. Хотя и не первый выход к вражеским окопам, но предательская жилка на бедре левой ноги отчаянно дёргается. Мне кажется, что, несмотря на мой спокойный вид, все видят эту дёргающуюся жилку и понимающе опускают глаза. Успокойся. Никто эту жилку не видит, кроме тебя самого. Прижми её рукой или прикажи ей не дёргаться. Что на роду написано, то и случится. А если что-то и случится, то и спрашивать будет не с кого. Эта мысль меня успокоила совершенно и где-то около полуночи мы поползли к окопам боевого охранения фалангистов.

Расстояние между окопами метров триста. Охранение выставляется метров на сто вперёд, чтобы услышать передвижение противника и в случае чего завязать бой, предупредив отдыхающие части.

Ползти нам метров двести пятьдесят. Неискушённому человеку, который двухсотметровку видел только на соревнованиях легкоатлетов, расстояние покажется небольшим. Оно и нам днём казалось совершенно небольшим, но ночью, когда слышен каждый звук, когда не светит луна, это расстояние становится огромным. Мы ползли минут сорок до того места, где можно схватить человека, проходящего от окопов к боевому охранению и обратно. Только мы заняли позицию, как одного из наших стало тошнить. Оно и понятно, от страха и не то бывает.

Примерно около часа ночи с нашей стороны раздался выстрел. Мы слышали, как в районе боевого охранения звякнула о камень пуля. В окопчике кто-то зашевелился. Слышны голоса двух человек:

– А ну, стрельни туда.

– Ты что, командир голову открутит, если мы обнаружим себя.

– Стреляй, тебе говорят. Хуже будет, если мы прошляпим наступление. Говорят, на этом участке появились русские, они вообще воюют без правил. С вечера напьются граппы и шастают вдоль окопов по ночам.

– Ладно, сейчас дождусь вспышку выстрела и пальну по ней.

С нашей стороны раздался ещё один выстрел. Дон не частит. Всё делает степенно. В ответ на его выстрел из окопчика раздалась пулемётная очередь. Ответного выстрела мы не слышали, но в окопчике кто-то завизжал.

– Чего кричишь? Живой и слава Деве Марии. На, перевяжи руку и иди к командиру, доложи, что на той стороне что-то подозрительное.

Тень выскочила из окопчика и, пригибаясь, полуприседом двинулась к своим окопам. Похоже, что наш план начал действовать.

Минут через пятнадцать появился офицер. Шёл во весь рост, помахивая стеком. На фоне неба нам он был виден неплохо, мы же сливались с землёй. Я как привидение встал перед ним и с размаху дал ему в челюсть. Он начал падать, и был подхвачен моими помощниками, которые связали ему руки и воткнули в рот кляп. Мы подхватили его на руки как бревно и во весь опор помчались к нашим окопам. Начавший стрелять по нам пулемёт как-то быстро захлебнулся. Мы упали на землю и последние пятьдесят метров ползли, вытягивая на себе офицера.

Ночной поиск был удачным. Офицера увели на допрос. Командир батальона пригласил разведчиков в землянку, где для них было приготовлено угощение. Два часа и всё готово. Потерь не было, за исключением шальной пули, тюкнувшей меня в правую руку, чего я в горячке отхода и не заметил. Меня перевязали, и я ещё выпил испанской водки – граппы, виноградной водки, более похожей на чачу, чем на то название, которым она называется.

У командира батальона я взял себе в проводники нашего ночного снайпера – Дона, а переводчика отправил в группу наших советников сказать, что я буду несколько позже. Командир батальона мне шепнул, что перевес сил у фалангистов большой и вряд ли нам удастся удержать город.

Глава 12

Поздний рассвет застал нас на узких улочках городка Вальдеморо. Открывались окна, слышались голоса женщин, приветствовавших друг друга из соседних домов, пахло дымом, что-то где-то жарилось. Зеленщик на своей тележке тащил на продажу плоды своего труда.

При нашей попытке узнать, где находится гостиница, словоохотливая женщина быстро выяснила у своих подруг, где находится хорошая гостиница и скоро вся улица знала о том, что русский компаньеро ранен в руку и что они остановятся в гостинице у Рикардо Гомеса.

Гостиница Рикардо Гомеса была маленькой. Её смело можно было назвать корчмой, где останавливались приезжающие в город торговцы и, изредка, гранды из дальних провинций, спеша в Мадрид на заседания кортесов.

Номер был двухместный, рассчитанный на семью. Как-то так было принято, что мужчины останавливались в одноместных номерах. Двое мужчин в одном номере было явлением аморальным, но в военное время раненный должен иметь сопровождение, и сопровождающий должен быть рядом.

Я сразу заплатил за трое суток проживания, не обратив внимания на удивлённый взгляд Дона. Я попросил хозяина принести нам выпить чего-нибудь покрепче и хорошо закусить, добавив к оплате аванс на питание.

Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, мы прошли в угловую комнату с окнами во двор. В углу стоял рукомойник, висело чистенькое полотенце. Я разулся, снял рубашку и пошёл умываться. Очень неудобно, когда правая рука потеряла подвижность.

Я приводил себя в порядок и напряжённо думал, с чего начать разговор, поймёт ли меня Дон, не пошлёт ли он меня в пешеходную прогулку с эротическим уклоном, узнав, кто я такой на самом деле?

Когда всё заранее планируешь, проговариваешь, готовишься, то всегда получается так, как у ковбоя на зелёной лошади. Рассказывать не буду, спросите у знающих людей, они вам расскажут, для чего ковбой покрасил лошадь в зелёный цвет.

Я решил положиться на случай, на авось, как в той песне, которую недавно слышал в компании:

Чемодан мой от водки ломится, Предложил я как полагается, Может, выпьем мы, познакомимся, Поглядим, кто быстрее сломается? Он спросил, – вам куда? До Вологды! Ну, до Вологды – это полбеды…

А тут и хозяин пришёл с угощением. Снова граппа в непочатой бутылке, стаканы, сковорода с яичницей, нарезанная ветчина, ржаной хлеб, разная зелень и четыре больших персика. Вероятно, хозяину уже приходилось иметь дело с военными, поэтому и закуска была соответствующая.

Я разлил граппу по стаканам.

– Со свиданием и боевым крещением, – сказал я и чокнулся со стаканом Дона.

– Со свиданьецем, – сказал Дон и выпил водку, закусывая ее ветчиной. Ветчина тоже неплохо, лучше бы хороший кусок солёного сала, но мы же не у нас дома.

Я налил ещё по полстакана.

– Как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой, – предложил я и мы сдвинули стаканы.

– Только перед третьей, – сказал Дон, – перерыв будет намного дольше, и то неизвестно, будет ли эта третья.

– Согласен, – сказал я. Вот оно и наступило начало разговора. – Я полковник Миронов и здесь нахожусь специально, чтобы найти вас. У нас есть дело, которое требует обсуждения и принятия вами решения. Вам нужно объяснять, какую организацию я представляю?

– Не нужно, – сказал Дон, – сначала ответьте мне на несколько вопросов. Первое. Где мои родители? Второе. Где полковник Борисов? Третье? Почему вы хотели убрать меня в Париже? Без ответа на эти вопросы дальнейшие разговоры бесполезны. Кстати, так, на всякий случай, у меня не только винтовка, но если я почувствую опасность, то останавливаться не буду. Вам понятны мои условия?

Я предполагал, что Дон Казанов непростая личность, но передо мной сидел человек, много повидавший на своём веку, потерявший родителей, друзей, повоевавший и который сразу поймёт, что я лгу, если я стану врать про родителей, про его друга полковника, про то, почему погибла его любимая женщина. Ведь всех убила советская власть. Партия большевиков, развязавшая террор против всех, несогласных с ней. Карающий меч партии – органы ВЧК-НКВД. Поймёт ли он то, что я хочу ему сказать? Я совершенно не представляю, как бы я поступил на его месте, но моими чувствами руководствовалась бы ненависть, а не понимание того, что я призываюсь для каких-то высоких целей. Скажу прямо, будет справедливо, если он разрядит в меня свой пистолет со словами:

– За моих родителей! За Марию! За полковника Борисова!

И сразу станет преступником. Пройдут десятки лет, и никто не скажет тем, кто уже лежит в земле, что они преступники, что их тела нужно вырыть из земли и выбросить на свалку. Все будут делать вид, что ничего страшного и не произошло, просто, когда рубят лес, то летят щепки. А лес рубили правильно, если бы не репрессии, то и социализм бы не построили. Всё останется так, как оно и было и не видать нам светлого будущего как своих ушей, потому у нас у всех будут уши партии большевиков и заветы пролетарского писателя товарища Максима Горького – кто не с нами, тот против нас. Как будто мы прокляты кем-то и не придёт к нам волшебный принц, чтобы снять это заклятие.

Глава 13

– Давай, Дон Николаевич, помянем твоих родителей, – сказал я и налил в стаканы водку.

Дон, не чокаясь, выпил водку и сказал:

– Рассказывай всё, как было.

Мы разговаривали один на один. Никто не конспектировал сказанное и не записывал на магнитофон. Тогдашние магнитофоны были огромны и тарахтели как грузовые машины. Правду так правду. Слушай Дон. Буду говорить так, как сам думаю.

– Соседи написали на твоего отца донос, что он отправил своего сына, служившего в Петербурге у самого царя, в Белую Гвардию и вообще ненавидит Советскую власть, – начал рассказывать я. – При обыске нашли наган, принадлежавший одному сотруднику ВЧК, местонахождение которого не установлено и удостоверение особоуполномоченного ВЧК на твое имя за подписью Дзержинского. Посчитали это искусной подделкой. Твоя мать умерла от сердечного приступа на следующий день после ареста твоего отца. На втором допросе при применении мер физического и психологического воздействия твой отец умер от разрыва сердца.

– Неужели мой отец был настолько враждебен Советской власти, что его нужно было бить на допросе, – спросил Казанов.

– Это всё кампанейщина, – сказал я, – повальное стремление найти врага во всех людях. Разнарядки по поиску врагов. Выполнение пятилеток по их разоблачению в четыре года. Официальное разрешение пыток для выявления враждебных замыслов. Следователей, не сумевших добиться признания, самих арестовывали как врагов народа. Ордена и деньги за доносы. Решение всех проблем доносами. А всё началось с того, что нужно было на кого-то списывать неудачи социалистического строительства. Планы пятилеток в четыре начали дезорганизовывать производство. Нашли врагов народа и оппортунистов. Как свисток в паровозе. Народ был сильно недоволен. Были крестьянские восстания, которые жестоко подавили. Да и восставшие действовали не лучше бандитов из шаек батьки Махно. Все были по локоть в крови. А тут нашли тех, кто во всём этом виноват. Как маленьким детям. Ушиблось дитя о шкаф. Кто виноват? Кыся виновата. Ух, она какая кыся. Вот мы её сейчас эту кысю накажем. А потом удивляемся, почему ребёнок, став постарше, мучает кошек. А потом, став ещё старше, мучает людей.

– Это всё слова оправдания, – не согласился со мной Дон, – нужно протестовать против такой жизни.

– Думаешь, не протестовали, – возразил я, – ещё как протестовали. По всей стране проводились партийные и народные дискуссии по поводу будущего нашей страны. Высказывалось много дельных предложений, которые нужно было использовать, но все дискуссии закончились репрессиями. Где сейчас все протестанты? Там же, как и в Париже во время Варфоломеевской ночи. Только там резали ночью, а у нас режут среди бела дня, в судебных заседаниях, а рядом с судом демонстрация рабочих и студентов с лозунгами и плакатами, призывающими к вынесению смертных приговоров врагам, собрания на заводах, в университетах и везде резолюции – расстрелять. Как тут остановиться во время вседозволенности?

– При царе такого не было, – пробурчал мой собеседник.

– Как это не было, а Кровавое воскресенье 1905 года – подлил я масла в огонь.

– Но это же не царь лично, – Дон попытался защитить царя.

– Нет уж, давай будем объективны, – я стал переводить наш разговор в другую плоскость, – не мною сказано: Мы, Божьей милостью Царь и Самодержец всея Руси. Раз уж ты самодержец, то кроме тебя некому нести ответственность за все эти деяния. Почему мирная демонстрация была разогнана? Почему она не была использована для укрепления самодержавия, а послужила поводом для вооружённого восстания?

– Это всё враги царские делали, – ответил Казанов.

– Вот видишь, мы и до врагов Отечества дошли, – сказал я, – следовательно, это категория объективная и Россия постоянно прибегает к поиску врагов, чтобы решить возникающие внутренние проблемы. И даже не спорь со мной, – остановил я его возражение, – история как записала Николая кровавым, так он и останется кровавым и никакие переписывания истории тут не помогут. Возьми Ивана Грозного. Что бы хорошее он ни сделал, а всё равно в истории остаётся кровавым тираном. И ближайший его сподвижник Малюта Скуратов стал притчей во языцех. Всех палачей называют Малютами Скуратовыми. Наших Скуратовых и Грозных история запишет в свои скрижали такими, какие они есть. И никакие адвокаты их не обелят. Я в это верю. И это судьба наша. В России всегда цари были. Тем более при демократическом централизме без царя не обойтись. Демократический централизм – это научное определение круговой поруки. Все были связаны. И боярские думы, и народ. А народ всегда приветствует, когда царь бояр на плаху ведёт. Всех протестантов во враги записывают. Вот, скажи мне, что плохого Андрей Курбский сделал для России? Ничего плохого не сделал. Просто уехал в Ливонию от неминуемой смерти от руки друга своего и царя Ивана. Человек спас свою жизнь, а его записали в предатели России? И мы тоже можем уехать за границу, и нас тоже история запишет в предатели. Вот я за границей защищаю интересы моей родины, и ты тоже помогал своей родине по мере сил…

– Пока эта родина не захотела убить меня, а убила мою любимую женщину, – со злобой сказал Казанов.

– Это не родина, это Малюты Скуратовы, они никогда не были понятием Родины, они были позором для неё, – я защищался как мог, – не Малюта Скуратов, не Иван Грозный, а Афанасии Никитины, Суворовы, Кутузовы, Ушаковы, Нахимовы несли славу России. Даже те, кто вынужденно живёт сейчас за границей, ждут того времени, когда им снова будет можно приехать в Россию, поклониться родной земле, да и просто быть похороненным на родине. И я верю, что такое время придёт. Всё будет возвращаться на круги своя. Коммунистическая власть не продержится долго. Одно-два поколения и у людей будут совершенно другие интересы и другие ценности, и то, что сейчас кажется важным, окажется второстепенным. Поэтому я и нашёл тебя, чтобы и ты не был вдали от родины, чтобы ты помог ей. Нам нужна твоя помощь, и мы не хотим стеснять тебя никакими узами.

– Давай ещё выпьем, – предложил Дон.

– Давай, – согласился я.

Сдвинув стаканы, мы выпили без всякого тоста. И так было ясно, кто и за что пьёт.

Глава 14

– Хитрый ты мужик, – ухмыльнулся Дон, закусывая граппу. Нет в граппе той горечи, которая отличает русскую водку от всех других водок. Только у нас есть выражение – пить горькую. – Говоришь ты складно, послушаешь и уши можно развесить, а ведь ты представитель той коммуно-жидовской власти, что загубила самых дорогих для меня людей и разрушила в России всё, что было построено, и ты предлагаешь мне служить этой власти?

– Я не власти прошу служить, а России, – достаточно резко ответил я. – И чего ты снова взялся за еврейский вопрос? Да, Маркс еврей, но он свой марксизм писал не для России. Маркс вообще ненавидел Россию и не хотел иметь с ней никаких дел. Это русские дворяне притащили в Россию марксизм, потому что Запад отверг его после французских революций. Испокон повелось, что в Россию тянут все самое плохое, пока русские разберутся, что и к чему, барыш-то уже осядет в карманах. Второе. Крепостническая Россия никак не могла дать полное равенство людям. Да, большевики дали полное равенство всем. В том числе и евреям, которые были изгоями везде. Это что, плохо? Это нормально. Российские евреи ничем не запятнали себя перед своей Родиной. Крестились, чтобы достичь чего-то, но свою веру никогда не забывали. Ведь и сейчас в большевистскую партию по большому счёту вступают потому, что без членства в партии невозможно стать кем-то. Третье. Еврейский народ уже делал свой исторический выбор между Иисусом Христом и разбойником Вараввой. И сделал не тот выбор, а, может, и именно тот. И сейчас ему представился второй шанс поменять историю – сделать выбор из огромного числа благообразных политических деятелей, среди которых скрывались и Иисус Христос, и кровавый разбойник Варавва. И они снова выбрали Варавву – Ленина. Не в том их вина, что им предстоит сделать выбор, а в том, что этот выбор предопределён и что бы они ни сделали, они каждый раз будут выбирать Варавву. Но это не повод для гонений на этот народ. Ты же современный человек, ты против рабства и расовой сегрегации, почему же ты отказываешь людям в тех правах, которые ему даны по факту своего рождения – быть свободными?

Дон молчал. Затем взял бутылку, побулькал, граппы оставалось немного на дне. Вышел из номера. Вернулся минут через пять. Сел за стол, вытянул ноги, прикрыл глаза. Минуты три так посидел, затем сел нормально и сказал:

– Дай закурить.

Мы курили молча. Я сказал почти всё. Моё предложение было достаточно ясно. Оставались детали. Решение было за Доном. В это время пришёл хозяин с новой бутылкой граппы и новым блюдом закусок.

– Сеньорам не понравились персики? – удивлённо спросил он.

– Грасия, сеньор, – сказал я, – персики великолепны, нам просто жаль портить своими зубами такую красоту.

– Всё понял, сеньоры, – сказал хозяин и улыбнулся. Затем он достал из кармана огромный складной кастильский нож и аккуратно разрезал персики на четыре части. – Бон апети, сеньоры.

Я налил в стаканы. Мы выпили. Персики были великолепны, их сладковато-вяжущий вкус делал выпитую граппу приятной. Нет, водку нужно закусывать только солидной закуской, а не яблочком или персиком, так можно быстро слететь с катушек.

Молчание наше затягивалось. Оно и понятно, нужно многое обдумать. Если в пьесе есть пауза, то она должна быть не маленькая. Это должна быть огромная пауза, которая подчёркивает важность момента и решения, принятого по нему.

Мы налили ещё и выпили. Снова закурили. Не курите, граждане, во время потребления спиртного, быстро развозит, да и приятного потом мало. Хотя, это мнение некурящих, а что они понимают во вкусе сигареты после рюмочки?

– Я не отказываюсь помогать своей родине, – сказал после долгого молчания Дон, – но только родине, а не вашим карательным органам. Хотя, трудно их разделить. Каждому народу достаётся то правительство, которое они заслуживают. И мне приходится идти на сотрудничество с вами, чтобы быть полезным родине и, получается, быть полезным вам. Никак не получается вас отделить от моей России. Но я отделю. Пусть это будет высокопарно, но пепел моих родителей, Марии и моего друга всегда будет стучать в моём сердце, напоминая мне о том, с кем я имею дело. Можете записать в своём донесении, что я не скрываю ненависти к органам безопасности за смерть моих родителей. Второе. Никто не имеет права требовать от меня возвращения в Россию. Я сам вернусь, когда посчитаю это возможным для себя. Я не буду совершать террористические акты, сопряжённые с опасностью ни в чем не повинным людям. Мои условия для вас, конечно, неприемлемы. Но других не будет. Если хотите, то лет через двадцать, если будем живы, снова встретимся здесь и обговорим этот же вопрос.

– Зачем ждать столько времени, – сказал я, – продолжим разговор сейчас. У меня есть полномочия принять любые ваши условия. И я их принимаю. Сейчас обговорим то, какую помощь вы можете оказать нашей родине. Во все времена. Пока существует Россия и будет существовать, она будет бельмом на глазу тех, кто стремится к мировому господству. Она стоит на пути мирового империализма и национал социализма.

– Давай без большой политики, – сказал Казанов, – ты забываешь о том, что лозунг коммунистов «пролетарии всех стран, соединяйтесь» это более изощрённое стремление к мировому господству, чем у тех, о ком ты только что говорил.

– Ладно, давай к делу, – согласился я. – Ты не будешь возражать, если я скажу, что в Испании схлестнулись Советский Союз и Германия?

– Ты забыл про Италию, – напомнил Дон.

– Да, и ещё Италия, первое фашистское государство в мире, – уточнил я. – Фашизм и социализм показали свою непримиримость, хотя и у фашистов в названии есть и социализм, и рабочий класс. Всё одинаково, только цели разные. Национализм – вот самое опасное течение нашего века, да и будущих веков тоже. Под знаменем социализма будут совершаться самые большие преступления. Партии и их лидеры приходят и уходят, а национализм остаётся. Национализм рядится и в фашистскую форму, и в вышитые сорочки, и в чалмы…

– На кого это ты намекаешь? – спросил Дон.

– А ты не догадываешься? – усмехнулся я. – Национализм будет развязывать самые кровопролитные войны, и будет преследовать людей по национальному признаку. Самым опасным будет мелкотравчатый национализм, который пока обуздан во многих странах, но стоит ослабить вожжи, и он вырвется наружу, как содержимое туалетов в тёплую погоду, если туда бросить немного дрожжей.

– Ну, и примерчики ты приводишь за столом, – возмутился Дон.

– Это я для того, чтобы было понятнее, – сказал я, – и во всём будут винить Россию. Скоро будет большая война и снова против России. Пока доподлинно неизвестно, кто первым начнёт её, с кем нам нужно дружить и от кого обороняться. Нам нужен такой человек, который был бы в курсе всего и информировал нас о грозящих опасностях. Вот самая главная задача, для чего мы искали тебя.

Глава 15

– У тебя, наверное, припасены для меня шапка-невидимка и сапоги-скороходы, чтобы я это всё мог сделать, – рассмеялся Дон.

– Сапоги не сапоги, но вот послушай, что мне удалось раскопать о твоём происхождении, – сказал я. – Дело находится, конечно, в Москве, но я всё помню наизусть. Твой прадед приехал в Россию из Германии. Из Саксонии. И быстро обрусел, русифицировав фамилии своих детей. Ничего не вижу в этом плохого. Немцы в нашей истории сыграли немалую роль и больше степени положительную.

– Интересно, – оживился Казанов, – какая же была фамилия у моих предков?

– Фон Казен, – сказал я.

– Барон? – спросил Дон.

– Нет, просто дворянин фон Казен, – рассказывал я, – владелец поместья Казен. Как мы выяснили, к своему титулу он мог добавлять и название Либенхалле. Дворец любви. Полностью титул звучит – фон Казен унд Либенхалле.

– А мои родители ничего не говорили мне, что мы из немцев, – признался мой собеседник.

– Ничего страшного, они были настоящими русскими людьми и тебя воспитывали в том же духе, – сказал я, – теперь тебе предстоит вспомнить о своих родственниках, которые здравствуют в своём родовом поместье и, если ты не будешь качать права на наследство и просить денег, то будешь для них желанным родственником.

– Спросят меня, а где ж ты, парень, был так долго и только сейчас вспомнил о своих корнях, – спросил Дон.

– А вот тут и соедини идеологию с немецким практицизмом, – давал я наставления, – скажи, что не хотел доставлять неудобства своим родственником, а сейчас приехал служить рейху и фатерланду и ещё постараешься помочь им по мере возможностей. Да они тебя на руках носить будут. Кстати, как у тебя с финансами?

– С финансами пока нормально, – ответил Дон, – так кем же я должен стать, чтобы быть в курсе всего?

– Попробуй проанализировать, – предложил я, – кто держит руку на пульсе всех событий в стране и в мире?

– Хочешь сказать, что мне лучше всего податься в разведку или в контрразведку, – вопросом на вопрос ответил Казанов.

– Это был бы лучший вариант, – сказал я, – в кипящем котле все равно где ты, с краю или в центре. Но лучше быть в центре, чтобы была возможность взять всё самое лучшее. Ты человек чистый, ничем не замаран и с опытом оперативной работы в дореволюционное время. Кавалер императорского ордена Франца-Иосифа. Орден-то не потерял? Знаток почти всех европейских языков. Такому человеку цены нет. В Германии много прибалтийских немцев и выходцев из России, которые успели занять достаточно важные посты. Постарайся вступить в НСДАП – национал-социалистическую рабочую партию Германии – стань функционером в эмигрантской ячейке и держи курс на партийные органы безопасности. НСДАП – это есть германское государство. Как коммунисты заполонили всю Россию, и никто не может занять ключевой пост, не будучи коммунистом, так и в Германии – никто не может занять ключевой пост, не будучи наци. Мы не будем вмешиваться в твою деятельность, хотя постараемся держать тебя в поле своего зрения, чтобы помочь в случае необходимости. Связь с тобой буду держать только я. Никаких паролей. Честно говоря, я тобой страхуюсь от возможных репрессий дома. Необходимые инструкции будешь получать по обыкновенному радио. Раз в неделю, в среду на указанной тебе частоте диктор будет передавать тебе группы цифр. Текст будет написан русскими словами, но латинскими буквами. В качестве шифровальной книги будет использован «Майн Кампф» Адольфа Гитлера самого популярного издания. В каждом сообщении первая группа цифр будет указывать номер страницы и номер абзаца. Зато «Майн Кампф» будешь знать назубок, а это в Германии очень ценится. Ещё один важный вопрос – внедрение прямо отсюда. Ты намеревался перейти к фалангистам, но тебя задержали и мобилизовали на окопные работы. Ты отсиживался в гостинице и просишь отвести тебя к твоим землякам. Говори только по-немецки, называйся новым именем. О себе ничего не придумывай, рассказывай всё, как есть. Орден нацепи. У республиканцев дела хреновые. Бригада Листера через день-два отойдёт дальше к Мадриду. Сразу иди к офицерам. Вот тебе ещё деньги. Я ухожу. Винтовку беру с собой. Не хватало ещё, чтобы тебя повесили как самого дерзкого ночного снайпера.

– А если придётся стрелять в своих? – спросил Дон

– Сначала определись, кто для тебя свои, – сказал я, – потом и решишь. Но кровью тебя будут вязать обязательно, если попадёшь в их органы безопасности. Как выйти в такой ситуации, не знаю, не подскажу, но многие сотрудники горят именно на этом. А тебе гореть на этом никак нельзя, придётся выполнять то, что прикажут. Тебе одному германскую машину не остановить, а вот то, что ты есть в этой машине, добавляет нам больше уверенности в том, что мы эту машину вместе и можем остановить. Ну, ни пуха!

– К черту, – сказал Дон, и мы расстались.

Я шёл с тяжёлой винтовкой на плече. Неприятно ныла раненная рука. Хмель, похоже, начинал своё действие. В расположение группы советников я пришёл навеселе. Поставил винтовку в угол и приказал радисту передать в Центр 777 020 333 – задание выполнено успешно.

Глава 16

Миронов ушёл, и я остался один. Чувство напряжения, которое копилось во мне в последнее время, начало выходить в виде озноба. Меня стало трясти. Я выпил ещё граппы, закусил, закурил и вдруг из моих глаз полились слезы.

Только сейчас я осознал смерть моих родителей. Я думал, что они вечные и с ними ничего не может случиться. А я сидел и пил водку с одним из тех, кто убил моих родителей и ещё о чем-то с ними договаривался с ними. Боже, какая же я сволочь? Я достал из кармана брюк «браунинг». Нет, не стреляться. Подержать в руках оружие, чтобы мысленно представить, как я буду стрелять в убийц моих родителей. Я сунул пистолет под подушку, прилёг на постель и провалился в глубокий сон.

Ко мне подошёл отец.

– Родину не выбирают, сын. Она там, где ты родился, где ты вырос, где услышал первые звуки, и первый раз сказал «папа» и «мама». Ты эти слова произнёс по-русски. Люби Россию и берегись её. Берегись новых царей и не плачь по старым царям. Счастье в Россию придёт только тогда, когда все будут равны перед законом, и когда политики и партии не будут стоять над законами.

Из-за его спины выступила мама.

– Слушай отца, сынок. Не держи зла на тех, кто принёс нам горе не видеть тебя. Их можно только жалеть, потому что они отравятся своей злостью. Помоги России стать такой, чтобы людям в ней было радостно жить…

Сколько спал, я не знаю, но, похоже, что долго. Кто-то настойчиво толкал меня в плечи и в грудь. Я открыл глаза. Надо мной стоял офицер в форме фалангистов, два солдата и хозяин гостиницы.

– Сеньор офицер, это дезертир, он пришёл два дня назад и живёт здесь, спасаясь от революционеров, – скороговоркой говорил хозяин гостиницы.

– Где ваше оружие? – спросил офицер.

– Я рабочий, мобилизован на строительные работы, – ответил я.

– Вы иностранец? – спросил офицер.

– Да, я немец и прошу передать меня представителям немецкой армии, – на плохом испанском языке попросил я.

Офицер удивлённо поднял брови.

– В Испании нет немецкой армии, но мы доставим вас в наш штаб, – сказал офицер.

Трудно сравнивать регулярную армию испанских фалангистов и иррегулярную армию республиканцев. Каждый дрался за свою правду и каждый считал именно себя правым во всём. Как в России. Прав оказался тот, у кого было больше сил. Победила правда силы или сила правды. Одним словом, прав оказывается всегда циклоп, у которого силы немеряно и всего один глаз, не различающий оттенки серого и других цветов. Для него нет правых. Для него все виноватые и все достойны лишь одного – крепкого пинка под зад. Таким циклопом в тех условиях была анархия. Демократы, революционеры, монархисты и просто непричастные стояли бы у стенки и судорожно думали, есть ли у них время перед командой «пли» договориться по спорным вопросам и дать отпор стихии бесправия и беспорядка. Хотя, вряд ли они договорятся, никто не захочет поступаться принципами.

Офицер штаба начал составлять протокол допроса. Я потребовал переводчика.

– Какого переводчика желательно сеньору? – с ухмылкой спросил офицер.

– Любого, – ответил я, – кто говорит по-немецки, по-французски, по-английски и по-русски.

– Национальность сеньора? – последовал следующий вопрос.

– Немец, – мой чёткий ответ.

– Имя и фамилия?

– Дитмар фон Казен унд Либенхалле.

– Место рождения?

– Москва, Россия.

– Место жительства?

– Париж, Франция.

– Образование?

– Высшее, Петербургский технический университет.

– Последнее место работы?

– Министерство иностранных дел Российской империи, чиновник 9-го класса по особым поручениям.

– Какими языками владеете?

– Свободно владею немецким, русским, английским, французским, на уровне бытового общения – испанским.

– Должность и воинское звание?

– Мобилизованный строительный рабочий.

– Какими наградами отмечен?

– Рыцарский знак ордена Франца-Иосифа.

– Цель приезда в Испанию?

– Борьба с мировым марксизмом.

– Участие в боях?

– Не участвовал.

– Просьбы и пожелания?

– Выехать в фатерланд.

– Спасибо, сеньор, распишитесь здесь.

– На каком языке расписаться?

– Без разницы.

И я отработанным в гимназии почерком вывел: Dietmar von Kasen und Liebenhalle.

– Поздравляю, Дитмар, – сказал я сам себе, – вот и появился первый документ с твоим упоминанием. Это как свидетельство о рождении с набором нужной информации для оценки твоей личности, перспективности и дальнейшей проверки. Сколько тебе ещё придётся заполнять таких анкет и протоколов? Готовься к тому, что их будет бессчётное количество.

Глава 17

На следующий день приехал представитель немецких наблюдателей за военными действиями в Испании. Весь такой фон-барон. С первого взгляда было видно его прибалтийское происхождение. Все прибалты чувствуют себя эдакими маленькими пупками земли. Они считают, что только они являются истинными носителями арийской расы, презирая настоящих ариев, к которым, в частности, относятся и русские, и другие славяне, включая пруссов.

– Здравствуйте, господин Казен, – поздоровался он со мной по-русски с тем акцентом, который присутствует у них в русском и в немецком языках, – я барон фон Крюгер из немецкой миссии в Испании. Я слушаю вас.

– Фон Казен, – поправил я его. Если уж ты дворянин, то дворянство своё неси с честью, не позволяй никому ронять его или унижать всяким гончарам, у которых профессия заложена в их родовой фамилии, – я хотел послужить фатерланду на полях сражений с коммунизмом.

– А почему бы вам сразу не поехать в Германию и поступить там на службу? – спросил барон.

– Господин барон, что бы вы сказали немцу, который всё трудное время пересидел во Франции, а потом приехал и сказал – вот он я, любите меня, давайте мне должность и положение, потому что я немец? Вы бы первый спросили меня – а какие у вас заслуги перед Германией? Никаких. Вот, идите и заслужите себе уважительное отношение со стороны остальных немцев, – ответил я Крюгеру.

– Резонно, – сказал барон, – вы пока будете находиться под стражей. Я вас попрошу сделать подробное жизнеописание, чтобы мы могли оценить вас и найти достойное применение вашим способностям и знаниям. И не забудьте описать тот подвиг, за который вы удостоены ордена Франца-Иосифа.

– Проверка началась, – подумал я, – мне не нужно придумывать липовую легенду, моя легенда моя жизнь. Меня никто не торопит. Пустое славословие я отброшу, напишу так, чтобы компетентным органам было легче отбирать факты, которые требуют проверки, которые легче всего будут проверены и интерес к моей персоне подтвердит, что полковник Миронов своё задание выполнил, а я приступил к выполнению своего постоянного задания.

Я писал почти два дня, отрываясь только для приёма пищи. Я был помещён не в тюремную камеру, а в чистенькую комнату и питание было вполне даже сносным. Если кого-то интересует, что я написал в своём пояснении к истории своей жизни, то я адресую вас к моей первой книге «Комиссарша», где моя жизнь до этого момента изложена достаточно подробно.

Целую неделю я жил взаперти. Каждый день ко мне приходил Крюгер для уточнения тех или иных деталей в моём жизнеописании.

На исходе первой недели моего заключения ко мне заглянул человек с внешностью бухгалтера, роста примерно 170 см, спортивная фигура, короткая стрижка «бокс с чубчиком», маленькие, глубоко посаженные глаза, нацеленные в глаза собеседника.

– Это вы Казен? – резко и коротко спросил он.

– Фон Казен, – поправил я его.

– Для меня просто Казен или никак, – коротко сказал он.

– Хорошо, я просто Казен, – согласился я.

– А я просто Мюллер, – сказал он, – не из мельников, а из мусорщиков. Так что вы можете делать?

– Я могу делать всё, что нужно для Рейха, – сказал я.

– А если вам прикажут мыть полы и чистить сапоги офицерам? – спросил он.

– Если нужно для Рейха, то грязной работы не бывает, – так же коротко ответил я.

– И интеллигентность не возмутится? – спросил Мюллер, сверля меня своими ледяными глазками.

– Управляемая интеллигентность не взорвётся, – ответил я.

– А по мне, так нужно всех интеллигентов запереть в шахту и эту шахту взорвать, – сказал Мюллер.

– Можно сделать и так, – согласился я, – а затем вырастить новую интеллигенцию.

– Ну-ну, – сказал Мюллер и вышел.

– Кто это? – спросил я у Крюгера.

– Как кто? – удивился он. – Это сам любимчик Гиммлера и Гейдриха, бригадефюрер Гестапо-Мюллер.

– Надо же? – так же искренне удивился я.

Моё удивление, естественно, донеслось до Мюллера и явилось, как мне кажется, одним из элементов моей искренности и надёжности в плане того, что я не человек, засланный вражескими разведками.

Если бы я готовился к внедрению, то уж я бы знал, кто такой Мюллер и о его манере разыгрывать этакого простачка, усыпляя бдительность собеседника, чтобы потом нанести разящий удар. И то, что он был заядлым шахматистом и не гнушался посидеть в дежурке, сыграть партейку с дежурным офицером. Его неуверенная вначале игра всегда сбивала с толку партнёра, заставляла его расслабиться, как с неопытным игроком, и тут же соперник получал неожиданный мат. Не будь Мюллер в гестапо, его могло бы ожидать неплохое шахматное будущее.

Глава 18

После визита Мюллера моё узилище превратилось в моё жилище. Охрана исчезла. Я оказался в общежитии немецкой миссии. Кто и чем там занимался, не известно и вообще рекомендовалось никуда не совать свой нос, что надо, то мне скажут. Похоже, что меня куда-то уже определили с испытательным сроком.

Местный портной из испанцев подогнал мне серый костюм. Рубашка и туфли были впору. Шёлковый темно-синий галстук и светло-коричневая мягкая фетровая шляпа сделали меня похожим на сотрудника любого дипломатического представительства, которые продвигались к Мадриду вслед за наступающими частями генерала Франко.

Сотрудники миссии с любопытством поглядывали на меня, но никто не проявлял инициативы вступить со мной в контакт. Как я понимал, мне тоже не следовало вступать в контакт с ними, чтобы не ставить себя и их в неловкое положение.

Мне определили место в кабинете Крюгера. Первое задание – обобщить сводки с фронтов и подготовить доклад с выводами. Я сидел в кабинете и чувствовал себя пешкой на шахматной доске Мюллера. Мне предоставили свободу и доступ к документам, чтобы я быстрее проявил себя как возможный сотрудник или как возможный агент вражеской разведки. Сводки были военными, с потерями сторон, состоянием материально-технического обеспечения и прочим военными цифрами.

Для военного такие цифры много говорят. Сделай я такие же выводы, как и военный человек, то сразу бы последовал вопрос, откуда у меня такие специальные военные познания? Тут наитием и интуицией не отделаешься. Следовательно, мне нужно найти политическую составляющую, предположить дальнейший ход развития событий и пути достижения конечного результата.

Военные успехи даются фалангистам нелегко и путём больших потерь как с одной стороны, так и с другой стороны. По моим математическим подсчётам, потребуется не мене двух лет упорной борьбы, чтобы одержать победу. Кроме того, республиканцев поддерживает мировое общественное движение. Я предложил то, что не сделало руководство Белого движения – сменить политические лозунги франкистов. Землю отдать крестьянам. Созыв Учредительного собрания. Всеобщие выборы в парламент. Национальное примирение. И ещё некоторые предложения по контрпропаганде. По поводу моего доклада ничего не сказали. Зато сказали, что я могу свободно передвигаться по городу, и что мне положены деньги за работу.

Мне в городе совершенно ничего не было нужно, это ещё один из вариантов моей проверки. Всё, что мне нужно, я купил в лавке при миссии.

Зато я с Крюгером стал присутствовать на допросах военнопленных интербригадовцев в качестве переводчика. Когда при мне здоровые фалангисты били пленных, не желавших отвечать на вопросы, я тут же представлял моего отца или полковника Борисова, которых так же на Лубянке бьют чекисты. Но совершенно другие чувства у меня вызвал допрос сбитого русского лётчика.

Молодой парень лет двадцати пяти держался на допросе с честью русского офицера. Ничего не поделаешь. Стал офицером, а честь к тебе сама прилипла и ничего ты с нею сделать не можешь. Правда, партия может помочь забыть о всякой чести для борьбы с идейными врагами. На все вопросы лётчик отвечал одно по-французски – Je n'ai pas compris la question – я не понял вопроса. Я переводил вопросы на все известные языки, но в ответ слышал только одно – не понимаю вопрос. Крюгер совсем раздухарился. Достал из кармана пистолет, начал махать им перед носом лётчика и кричать по-русски, что всех русских свиней нужно расстреливать без суда и следствия…

Лётчик схватил пистолет Крюгера за ствол и повернул в сторону его указательного пальца, находящегося в спусковой скобе. Я слышал хруст выламываемого пальца, дикий крик Крюгера, выстрел в Крюгера, выстрел в меня, в одного из охранников, бросившихся на русского. Я просто спасал свою жизнь, то прыгая в сторону, то пригибаясь от выстрела, но я успел схватить русского за руку, и подоспевший охранник помог мне его обезоружить. Пленного увели. Я подошёл к Крюгеру, прихрамывая от нестерпимой боли в спине и там, где спина переходит в другой орган.

Прибежавшие санитары стали разрывать на Крюгере одежду и бинтовать его. Вошедший испанский офицер сказал мне, что и я, кажется, ранен.

К этому времени, и я почувствовал сильное жжение в области лопатки и ягодицы. Пуля из пистолета сорвала кожу на лопатке и пронзила мягкие ткани, разорвав на мне пиджак и попортив брюки. Кровь лилась по моей левой ноге, вызывая головокружение и чувство тошноты.

Глава 19

В себя я пришёл в больничной палате. Рядом с надрывом храпел Крюгер. Я лежал на животе с острой болью в пояснице. Каждое движение вызывало боль, а поменять положение я не мог. На тумбочке стоял колокольчик, но и до него я не мог добраться. Кое-как я высвободил из-под себя правую руку и стал ею двигать тумбочку. Вошла дежурная медсестра, спросившая по-немецки, как я себя чувствую и не нужно ли мне что. Мне многое было нужно. В частности, повернуться на правый бок, ну, и разное там.

Через несколько дней нахождения в лазарете нас на самолёте отправили в Берлин. У Крюгера был сквозное ранение в бок, он вылечивался быстро. Я тоже шёл на поправку, испытывая некоторые неудобства при одевании и при вежливых предложениях: немен зи платц.

В Берлине нас встретили как героев. У меня сразу при сравнении нас героями в памяти щёлкнула солдатская поговорка ещё времён Первой мировой войны: ерой, а у ероя геморрой. Это я про себя. Ранение уж больно неудобное, ни себе посмотреть, ни другим показать.

Указом фюрера германской нации Адольфа Гитлера барон фон Крюгер и фон Казен унд Либенхалле награждены серебряными испанскими крестами. Крест примерно такой же, как и орден за Военные заслуги. Крест ласточкин хвост со свастикой в центральном медальоне и с перекрещёнными по центру мечами с германскими орлами на лезвиях и рукоятях мечей. По ордену сразу видно, где был военнослужащий и за какие заслуги получен крест. Мне приказом оберкоммандовермахт было присвоено звание лейтенанта, и мы оба были награждены бронзовыми знаками за ранение. Вроде бы ничего особенного не произошло, а смотри ж ты какие почести. Мне становилось многое понятно о том, почему офицеры так добросовестно исполняют свой долг. Потому что добросовестное исполнение хорошо поощряется.

Ещё через несколько дней я был вызван к бригадефюреру Мюллеру.

– Здравствуйте, дорогой Казен, – вежливо приветствовал он меня, – поздравляю вас гражданином и офицером Великой Германии, а также с первым орденом.

– Благодарю вас, господин бригадефюрер, – отчеканил я по-военному.

– Присаживаетесь, господин Казен, – предложил Мюллер, – будет у нас разговор. Первое. Мне нравится ваша смелость. В нашем деле она нужна. Второе. Вы не виляете, что тоже важно в нашей работе, хотя и приходится проявлять гибкость. Ваш аналитический доклад мне понравился. Согласен с многими положениями его, но у нас нет стремления как можно быстрее закончить конфликт в Испании. Пусть воюют. Мы готовы воевать до последнего испанца, шутка. Испания – это полигон, где мы отрабатываем новые элементы тактики, проверяем наше оружие и даём боевой опыт армейским офицерам и нашим сотрудникам. Ваш доклад приобщён к вашему делу. Третье. Мы вас достаточно хорошо проверили, но это не значит, что мы вас не будем проверять и дальше. Мюллер верит только самому себе. За вас уцепится разведка, но вы нужны мне для решения важных вопросов государственной тайной полиции Германии в заграничных вопросах. Я человек ревнивый и могу обидеться, если вы вдруг предпочтёте работать в чистой разведке. Они уважают интеллектуалов. Что вы скажете по поводу моего предложения? Я могу вам дать время на раздумья. Вот вам три минуты, как раз принесут кофе.

– Я буду рад служить с вами, господин бригадефюрер, – сказал я, встав со стула.

– Иного ответа от вас я и не ожидал, – сказал мой новый шеф, скрывая чувство торжества. Мюллер всегда сам подбирал сотрудников, которые входили в его окружение, не беря тех, кто превосходил его по уровню образования и опыта. Он всегда любил быть первым. Образование не играло сильно большой роли, потому что у Мюллера было среднее образование, как и у большинства лидеров Третьего рейха. – Вот вам бумага, пишите рапорт на моё имя с просьбой ходатайствовать перед рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером о причислении вас к государственной тайной полиции Германии. Подпись. Число. Пока решаются все вопросы, вы немного отдохнёте, долечите свои раны и поедете в центр подготовки СС, где пройдёте ускоренный офицерский курс. В отношении вас будут сделаны особые распоряжения, чтобы на тело не наносились знаки о принадлежности к СС. И ещё одно напутствие. Купите книгу нашего фюрера Адольфа Гитлера «Майн кампф» и проштудируйте её как Библию. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, – я тоже вскинул руку в нацистском приветствии и вышел из кабинета.

Глава 20

Пять месяцев я провёл в центре СС. Изучал администрацию Германского государства, строение национал-социалистической рабочей партии, СС, «Майн Кампф», методику борьбы с врагами рейха, основы диверсионной борьбы, политические партии противостоящих стран Англии, Франции, Польши, СССР, Чехословакии, разведывательные органы этих стран, основы агентурно-оперативной работы в окружении и в условиях лагерей военнопленных и тюремных учреждений.

Через две недели после начала учёбы мне присвоили специальное звание унтерштурмфюрера СС, что соответствует пехотному лейтенанту, переодели в эсэсовскую форму и поставили на специальное довольствие. По окончании курса мне присвоили специальное звание оберштурмфюрера (оберлейтенанта) СС и на мои черные петлицы с серебряной окантовкой и тремя серебряными звёздочками по диагонали добавилась поперечная двойная полоска, вышитая серебряной нитью. Я так понимаю, что это результат моего усердного отношения к изучению программы и учёта моего возраста.

Я не обольщался тем, что всё складывается так хорошо в моём внедрении в государственную машину Германии. Это всё стечение случайностей. Нужно зарекомендовать себя хорошим специалистом, вот тогда можно и будет говорить о том, что я стал настоящим винтиком этой машины.

Ещё через несколько дней я докладывал по всей форме о своём прибытии бригадефюреру Мюллеру.

– Расскажите, господин оберштурмфюрер, что такое социализм, – устроил мне проверку шеф.

– Социализм – это учение о том, как следует заботиться об общем благе. Коммунизм – это не социализм. Марксизм – это не социализм. Марксисты украли это понятие и исказили его смысл. Я вырву социализм из рук «социалистов». Социализм – древняя арийская, германская традиция. Адольф Гитлер, – отчеканил я.

– Браво, господин Казен, – улыбнулся Мюллер, – вы далеко пойдёте, если не будете забегать вперёд своего шефа.

– Так точно, господин бригадефюрер, – отчеканил я. Чему-чему, а чёткости доклада в СС-центре уделяли особое внимание, да и мне, как представителю точных наук тоже были по душе краткие и ёмкие понятия, а не растекание по древу разновариантных мнений по одному и тому же вопросу.

– А сейчас расскажите мне об организации Национал-социалистической немецкой рабочей партии, – сказал Мюллер. – Нам нужно будет вступать в эту партию, если мы храним преданность Рейху и её фюреру.

– НСДАП, – начал я перечислять, – состоит из партийной канцелярии и личной канцелярии фюрера, тридцати трех партийных областей, подразделений партии: Гитлерюгенд, Национал-социалистический союз преподавателей высшей школы, Национал-социалистический студенческий союз, Национал-социалистический женский союз, Национал-социалистический автомобильный корпус, охранные отряды СС, штурмовые отряды СА. Присоединённые союзы и организации…

– Достаточно, дальше можно и не проверять, – сказал Мюллер, – а когда вы собираетесь подавать заявление о вступлении в партию?

– Сразу после вас, господин бригадефюрер, – ответил я.

– Резонно, – сказал начальник гестапо, – вы далеко пойдёте, если не разочаруете меня. Как давно вы не были в Москве? – неожиданно спросил он.

– С первой половины 1918 года, – ответил я.

– И вас не тянуло туда? – спросил Мюллер.

– Человека всегда тянет туда, где он родился, даже если он не принадлежит к большинству населения этой страны, – честно сказал я.

– А не хотели бы вы поехать в Москву? – последовал следующий неожиданный вопрос.

– В лапы к большевикам? – решил я уточнить суть вопроса. – Если это нужно для Рейха, то я, конечно, готов.

– А вот просто так, в гости к кому-нибудь, – Мюллер явно не был удовлетворён моим ответом.

– Знаете, господин бригадефюрер, как это говорят русские – и хочется, и колется, – сказал я, – вроде бы и хочу, а вроде бы и не хочу, потому что ранее родная для меня страна стала уже чужой. В ней сгинул в безвестность мой старший товарищ полковник Борисов, и от моих родителей нет никаких известий. Я бы хотел найти моих родителей и перевезти их в Рейх, чтобы они сами прочувствовали, во что превращается их историческая родина.

– Я вынужден сообщить неприятные для вас известия, – сказал Мюллер, – ваш отец скончался на допросе в НКВД, а следом от сердечного приступа скончалась ваша мать. Нам даже не известно, где они захоронены.

Я молчал. Моя проверка проводилась с помощью агентуры в России. Родителей моих не вернёшь, а я по заданию их убийц внедряюсь в антипод НКВД – в ГЕСТАПО – гехайм стаатс полицай – государственную тайную полицию. Поистине, неисповедимы пути Господа нашего.

– Я вас понимаю, – сказал Мюллер, – сейчас идите в отдел D3, он занимается иностранцами из враждебных государств, к начальнику отдела гауптштурмфюреру СС и криминальрату Эриху Шрёдеру. Он введёт вас в курс дела. К затронутому мною вопросу мы ещё вернёмся и, кстати, когда никого нет, можете называть меня шеф. Я старый полицейский и мне это больше нравится.

– Слушаюсь, шеф, – сказал я и вышел.

А Москва в разговоре затронута была не случайно. Только вот к чему?

Глава 21

В подотделе D3 отдела IVD IV-го управления РСХА (Главного управления имперской безопасности) «Исследование и борьба с противником – управление тайной государственной полиции» меня уже ждали. Начальник подотдела гауптштурмфюрер Эрих Шрёдер был мой ровесник и встретил меня приветливо.

– Рады приветствовать вас в нашем маленьком коллективе, – сказал он, представляя меня сотрудникам, – нас мало, но мы держим под контролем весь мир. Вам определяется направление работы Россия и США. Направления важные, находятся под личным контролем у нашего шефа, но вы справитесь. Пока ваша должность будет называться криминальинспектор. Она соответствует званию унтерштурмфюрера СС, но уверен, что скоро мы будем приветствовать нового криминалькомиссара. Ещё год назад нас всего было пятьдесят человек в центральном аппарате, а сейчас наши подразделения увеличиваются и создаются региональные подразделения. Так что работы у нас становится всё больше и больше. Пойдемте, я провожу вас по службам для постановки на все виды довольствия.

Что-то мне все это напомнило 1918 год и постановку на довольствие в ВЧК. Вероятно, спецслужбы одинаковы во всем мире.

В канцелярии управления нам дали выписки из приказа о моём назначении, выдали жетон сотрудника гестапо. Из канцелярии мы пошли взглянуть на внутреннюю тюрьму, которая была в ведении канцелярии, в хозяйственные отделы, куда мы отдали выписки. На складе я получил полицейский пистолет «вальтер». Пока мы ходили по кабинетам, в общем помещении отдела был установлен сейф и мой письменный стол, за получение которых мне пришлось расписаться в одном из журналов выдачи. Машина работала чётко и быстро.

Мне помогли снять квартиру недалеко от Принц-Альбертштрассе. Квартиру, это громко сказано. Две комнаты в четырёхкомнатной квартире, которые сдавала пожилая дама, вдова полковника Генерального штаба. Приходящая кухарка готовила мне завтрак и ужин, а обедал я в кафе неподалёку от места работы. С хозяйкой квартиры у меня установились добрые отношения, так как постояльцем я был тихим, не приводил к себе компании или женщин. Вечера проводил у себя в комнате за чтением книг по истории США и советской периодики, получаемой одним из наших негласных сотрудников в одном из загранучреждений.

Начальник подотдела постоянно опекал меня, помогая освоить должность. В принципе, я человек легко обучаемый, и вошёл в курс дела быстро. Шрёдер помогал мне с некоторыми тонкостями жизни в новом германском обществе.

– Дитмар, – говорил он мне, – постарайтесь пропускать мимо ушей ту информацию, которая будет попадаться вам в документах. То, что знаем мы, не должны знать никто. Мы копаемся, извините за выражение, в дерьме, но мы обеспечиваем безопасность нашего рейха. Вы должны знать, что наш герой, штурмовик Хорст Вессель, погибший в схватке с коммунистами был не таким уж героем, а по полицейским материалам, он сидел за мошенничество и в 1930 году он погиб в схватке с сутенёром из западного района Берлина. Соперник был на содержании компартии и помогал материально ей. Рука руку кормит. Лучше вам это знать сразу, чтобы никто сплетнями не поколебал вашу веру в чистоту помыслов национал-социалистического движения. Кстати, Хорст Вессель написал наш гимн на мотив старой морской песни.

Я «мотал на ус» эти разъяснения, понимая, что в каждой партии есть столько скелетов в шкафах, что если их открыть, то люди будут шарахаться от политиков. Как говорил покойный Александр Васильевич, любителям колбасы и политики лучше не видеть, как делается то и другое.

В один из дней на выходе из кафе я столкнулся с девушкой и нечаянно уронил партийную газету «Фёлькишер Беобахтер». Я нагнулся за газетой, и то же самое сделала девушка. Мы стукнулись головами, и стукнулись достаточно больно. С девушки слетела маленькая шляпка и с моей головы тоже слетела шляпа. Я взял девушку за руку, чтобы она не вздумала нагибаться, и поднял наши головные уборы. Девушка стояла со слезами на глазах и потирала ушибленный лоб.

– Сейчас я вас вылечу, – сказал я и подул ей на ушибленное место. Моя мама всегда так делала, когда я с разбегу налетал на стул или падал. Вероятно, и в Германии мамы так же делают своим детям, потому что девушка рассмеялась и сказала, что мама делала ей так же.

– Извините, фроляйн, что я, не будучи представленным, вступаю с вами в разговор, – сказал я. – Приношу вам свои извинения за мою неловкость и прошу позволить мне загладить свою вину.

– – Это вы меня извините, – сказала девушка, – это я шла быстро, не глядя на то, что люди могут выходить из магазинов или кафе.

– Свидетельствую вам своё почтение, – сказал я, – меня зовут Дитмар, и я всегда к вашим услугам.

– А меня зовут Элиза, – сказала девушка и в прямом смысле умчалась по своим делам.

Глава 22

С момента отъезда из Испании прошёл год. Весной 1938 года я уже был достаточно опытным сотрудником гестапо, могущим дать квалифицированные консультации по организации работы в СССР и в США. СССР я знал, можно сказать, практически, США – теоретически, но когда возникнет необходимость, то можно изучать США не только из рассказов людей там побывавших, но и на «цепеллине» слетать в Нью-Йорк. Это было бы неплохое путешествие, но в мае 1937 года под Нью-Йорком потерпел катастрофу германский дирижабль «Гинденбург».

В марте меня вызвал начальник управления Мюллер и спросил:

– Что можете сказать по поводу России, коллега Казен?

– Россия могла бы и не воевать с Германией в 1914 году, шеф, – сказал я, – а вот СССР становится сильнее и слабее одновременно. Он строит заводы и фабрики, покупает оборудование за границей, укрепляет армию и одновременно уничтожает опытных управленцев. Возьмите армию. Процесс по «делу Тухачевского». Расстреляны маршал Тухачевский, командармы Якир, Уборевич, Эйдеман, Корк, Фельдман, Примаков, комкор Путна. Начались широкомасштабные репрессии не только в армии, но и в самом обществе. Причём репрессируются те, кто имеют самостоятельное мнение и творческий подход к делу.

– Вот именно, дорогой Казен, – оживился Мюллер, – вы ухватили самую суть укрепления советского строя. Тотальная слежка за всеми людьми и за всеми делами. Органы НКВД как орган партии большевиков взял под контроль всю страну. Это им удалось. Они борются со своими коммунистами, которые неправильно понимают значение социализма, точно так же, как и мы реализуем указания нашего фюрера по вопросам социализма. Мы близки идеологически с Советским Союзом. Наши партии проникают во все ячейки общества, но мы не добились, чтобы и наше управление стало самой массовой организацией, обеспечивающей контроль всех процессов не только в Германии, но и там, где сильно влияние Германии. Вы едете со мной в Москву. Будете моим переводчиком и советником на переговорах в НКВД.

– Как в НКВД? – удивился я.

– А вот так, в НКВД, – не скрывал своего торжества Мюллер. – Мы покажем всему миру, насколько сильна Германия и насколько сильны её возможности, если в вопросах безопасности и борьбы с инакомыслием даже Советский Союз помогает Третьему Рейху. Таким образом, мы дезавуируем переговоры между Советским Союзом и западными плутократиями по предотвращению распространения национал-социализма в мире. Мы сыграем хорошую игру, и все козыри будут у нас. Посмотрим, что скажет нам Польша в ответ на наши требования о возвращении города Данцига, который они назвали Гданьском, и постройки экстерриториальных шоссейной и железной дорог для связи Восточной Пруссии с собственно Рейхом. Через неделю мы выезжаем в Москву. Готовьтесь, коллега.

– Слушаюсь, шеф, – сказал я, – если будут разрабатываться какие-то документы, то было бы желательно просмотреть их на предмет правильности перевода на немецкий язык.

– Ваше стремление похвально, – сказал Мюллер, – пока речь пойдёт об общих принципах взаимоотношений, но к разработке соглашения о сотрудничестве вы будете привлечены обязательно.

– Вот и началась настоящая работа, – подумал я.

Вчера во время возвращения из кафе после обеда на противоположной стороне улицы видел полковника Миронова. Его улыбка сказала о том, что нужно ждать сообщения по радио. Но как сделать так, чтобы не привлекать внимания хозяйки к тому, что я буду слушать по радио? Любая домохозяйка знает, что в случае, если кто-то слушает передачи западных радиостанций или шифрованных сообщений, нужно сообщать в гестапо по указанному в памятках телефону. Очень многие люди проявляют бдительность и сообщают о подозрительных моментах. По поводу слушания западных радиостанций я переговорил с начальником подотдела Шрёдером.

– Похвально, коллега, – сказал он, – нужно совершенствовать знание иностранного языка и быть в курсе событий, которые происходят в подведомственной территории.

– Только вот не знаю, господин гауптштурмфюрер, как мне дома слушать радио, чтобы моя квартирная хозяйка не написала на меня заявление в наше управление? – спросил я совета.

– Это очень просто, коллега Казен, зайдите в технический отдел и попросите наушники для прослушивания бытового приёмника, – сказал мой начальник, – обратите внимание на московские новости, – он заговорщически подмигнул мне, – я тоже включён в состав делегации на переговорах в Москве.

В техотделе мне подобрали удобные наушники с регулировкой громкости и показали, как нужно подключать к выходу радиоприёмника.

С наушниками в пакете я вернулся домой, вошёл в залу и остолбенел. На диване сидела Элиза.

Глава 23

В том, что это Элиза, я не ошибся. Девушка тоже узнала меня и улыбнулась. Неужели снова проверка?

В комнату с подносом в руках вошла квартирная хозяйка фрау Лерман. Очень хорошая женщина, только вот были у меня подозрения, что фамилия Лерман не чисто немецкая, да и вряд ли по какой-то линии она является родственницей нашего поэта Лермонтова.

– Герр Казен, как хорошо, что вы пришли вовремя, – сказала она, – у меня в гостях младшая дочка моей младшей сестры, моя любимая племянница Элиза. Элиза, а это герр Казен. Он снимает у меня две комнаты и является очень дисциплинированным и порядочным жильцом, каких в наше время осталось совсем уже немного.

Элиза встала с дивана и, покраснев, сделала книксен. Я тоже поклонился и почувствовал, как краска бросилась мне в лицо.

– Вот ведь что значит молодёжь, не испорченная нынешними нравами, – продолжала хозяйка, – в наше время тоже краснели во время знакомства.

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Я что-то сказала смешное, – не поняла фрау Лерман, – или вы уже давно знакомы?

– Уважаемая фрау Лерман, – сказал я, – сказать, что мы познакомились, это было бы большим преувеличением, но то, что мы уже стукались лбами, это точно.

И мы рассказали тот случай, который столкнул нас вместе. Сейчас мы смеялись уже втроём.

– Знаете, – сказала хозяйка, – судьба всегда знает, кого и с кем свести. Мы почти так же познакомились с моим мужем. Он только что выпущенный из военного училища пехотный лейтенант запнулся о свою длинную саблю и влетел прямо в мои объятия. Что ему оставалось делать в такой ситуации? Только представиться моим родителям, которые были рядом, и просить моей руки. Мои родители дали согласие и после этого мы с ним познакомились.

Мы от всей души смеялись над этой забавной ситуацией, а я думал, что, вероятно, это судьба так распорядилась, но можно ли мне связывать себя с немецкой девушкой, ведь в случае моего разоблачения она будет женой предателя и её имя будет опозорено надолго. Как же сделать так, чтобы и не продолжать знакомство, и не обидеть девушку и её родственников, которые уже знают о предстоящем знакомстве с достаточно молодым человеком, работающим в солидном государственном учреждении?

В каком учреждении я работаю, не знала ни фрау Лерман, ни Элиза. Моя военная форма хранилась в кабинете. На службе я почти постоянно был в цивильной одежде. Форму мы надевали не так часто, в основном тогда, когда ездили на общие собрания СС под руководством рейхсфюрера Гиммлера.

Мой шеф бригадефюрер Мюллер не был почитателем блестящих мундиров и генеральских шинелей. Он любил только власть и относился к ней с большим почтением. Его кредо – государственный служащий должен служить любой власти, так как при любой власти государство сохраняется.

А я, похоже, попал в сети условностей, этикета и Элизы. Двух-трех встреч с девушкой уже было достаточно для того, чтобы её родственники уже ожидали вас как просителя руки и сердца вашей избранницы перед обществом, иначе девушка будет скомпрометирована. Точно так же получалось у меня. Я проводил девушку до её дома. Раз. Мы вместе сходили в кино. Это уже два. Я пригласил Элизу в ресторан. Это три. Ресторан это уже как интимная встреча и мадам Лерман осторожно завела разговор о порядках в доме Элизы и как лучше одеться, когда я поеду делать предложение. Но самый сильный удар мне нанёс Мюллер.

– Дорогой Казен, – мягко сказал он, – я одобряю ваш выбор и даю санкцию на ваш брак с Элизой Штрайх. Она хорошая девушка и ещё одной порядочной семьёй в Германии будет больше. Германии нужны дети, мальчики и девочки, которые вслед за нами будут нести славу Великой Германии. Когда вы намерены делать предложение?

– В самое ближайшее время, шеф, – сказал я.

– И обязательно наденьте мундир войск СС. Он как бы и войсковой, но с нашими атрибутами смотрится очень привлекательно. Мундир гестапо иногда пугает людей. Ваши родственники ещё успеют напугаться, – пошутил он. – Кстати, а Элиза знает, в каком ведомстве вы работаете?

– Как-то не представился удобный случай, чтобы сообщить ей об этом, – улыбнулся я.

– Профессионализм русской службы мало чем отличается от немецкого педантизма, – похвалил меня Мюллер, – а когда вы собираетесь посетить своих родственников фон Казенов унд Либенхалле?

– Искренне скажу вам, господин бригадефюрер, что я несколько побаиваюсь ехать к ним, – сказал я. – Я уже думал об этом и представлял, как я к ним приеду и скажу так же, как это говорят в России: здравствуйте, я ваша тётя, приехала к вам из Харькова и буду у вас жить.

Моя русская идиома привела в восторг Мюллера. Он потребовал её повторить, записал и потом использовал её в разговоре, особенно её первую часть – здравствуйте, я ваша тётя, – когда кто-то пытался преувеличить свои заслуги, присоседиться к чужим заслугам или сообщал непроверенную информацию.

– Коллега Казен, – сказал шеф, – в вас всё-таки мало нашей немецкой сентиментальности. Я вас хорошо понимаю, у меня тоже были родственники, которые меня не видели в упор, но сейчас они были бы рады, чтобы я чаще бывал у них, да только вот у меня нет желания этого делать. Так что, перед отъездом в Москву у вас будет двухнедельный отпуск, во время которого я приеду поздравить вас с бракосочетанием, а вы вместе с молодой женой съездите к своим родственникам. Мои искренние поздравления.

Крышка мышеловки захлопнулась. Разве можно ослушаться завуалированного приказа примерного семьянина бригадефюрера СС Генриха Алоиза Мюллера?

Глава 24

Знакомство с семейством Штрайх было назначено на воскресенье. В условленное время мы встретились с Элизой. Она вздрогнула, когда увидела меня в офицерской форме.

– Это ты? – удивлённо спросила она, принимая от меня букет цветов.

– Да, – ответил я, – а мы не опоздаем к твоим родителям?

Я остановил таксомотор, и мы прибыли к дому, где жили родители Элизы в точно назначенный срок.

На втором этаже мы позвонили в дверь, и нам открыла нарядно одетая женщина – мать Элизы. Я подал ей букет и поцеловал руку.

Затем произошло знакомство с отцом Элизы, братом и сестрой. Обыкновенная чиновничья семья с претензией на некоторый аристократизм. Отец – экономический советник в министерстве промышленности.

Мой мундир действовал завораживающе. Брат Элизы быстро ушёл в соседнюю форму и вернулся в форме гитлерюгенда с погончиками гефольгшафтфюрера с тремя серебряными звёздочками на погончиках. Это что-то вроде детского командира взвода. Мальчик неплохо делал карьеру в немецких пионерах, затем союз немецкой молодёжи, партия, СС и выйдет либо гаулейтер, либо группенфюрер, который будет определять судьбу будущей Германии.

– Хайль Гитлер! – приветствовал он меня нацистским приветствием.

– Хайль Гитлер! – ответил я.

Отец Элизы попросил меня назвать полностью свою имя и фамилию. Мой дворянский титул тоже приятно поразил их. Общее настроение выразил взводный гитлерюгендовец:

– Ну, вот всё опять Элизке, – сказал он с обидой, – она скоро будет фон, а я всё так же останусь просто Штрайхом.

Все засмеялись.

Когда я сказал, что работаю в гестапо, то за столом воцарилась обстановка верноподданичества, которую я никак не мог разрушить шутками. А то, что я родился в России и совсем недавно стал гражданином Германии, доконало их окончательно.

Свадьбу назначили через месяц.

– Почему ты мне ничего не рассказывал о себе? – спросила меня Элиза с некоторой обидой, – оказывается, что я вообще ничего не знаю о тебе.

– Значит, в нашей жизни не будет скуки, узнавая друг друга всё больше и больше, – отшутился я. Брал пример с Мюллера, который никогда не смешивал личное и служебное. Его семья вообще была не в курсе тех дел, чем занимался глава семьи, и пользовалась только слухами, не передавая их бригадефюреру.

Регистрация брака проходила в магистрате, церковного бракосочетания решили не проводить, перенести его на более позднее время, когда утрясутся вопросы нашего общего вероисповедания. Несмотря на то, что я числился немцем, в душе и наяву я был православным человеком.

Немецкая свадьба – это немецкая свадьба. Бутылка шнапса на десять мужчин, бутылка вина на десять женщин. Ни пьяных, ни драк, ни выяснения отношений, ни слёз, ни весёлых плясок. Скукота. Зато зачитали поздравления и пожелания от моего шефа, которое, если бы это была не свадьба, все воспринимали бы стоя. Хотя его поздравление всё равно встретили аплодисментами.

На свадьбу были приглашены и фон Казены, с которыми я познакомился сам, познакомил свою жену и её родственников. От родственников я получил приглашение посетить их в имении.

В определённые дни я с томиком «Майн кампф» слушал радио на указанной мне волне. Сообщение для меня передавались на английском языке. Неплохо придумали. Первые две цифры – номер страницы, следующие две цифры – номер абзаца, следующие – номер строчки, ещё две цифры – порядковый номер буквы. Остальные цифры просто указывали место букв. Просто и надёжно. Первое сообщение было коротким.

«Видели. Поздравляем. Вживайтесь»

Вживаюсь. Даже сильно вжился.

Через неделю после свадьбы я в составе делегации РСХА во главе с Мюллером выехал в Москву.

Глава 25

Поезд из Германии прибыл на Киевский вокзал.

Нас встречала солнечная майская Москва и группа сотрудников НКВД во главе с начальником Главного управления государственной безопасности, комиссаром госбезопасности 1 ранга Лаврентием Берия.

Встреча была даже несколько забавной. Как только стихли звуки оркестра, бригадефюрер Мюллер щёлкнул каблуками своих ботинок, вскинул руку в партийном приветствии и громко сказал: «Хайль Гитлер! Члены нашей делегации автоматически сделали то же самое. Сработал принцип цепной реакции. Советские чекисты тоже стали вздымать вверх руки, повинуясь единому порыву, но Берия первый пришёл в себя и заставил руку опуститься на уровень виска, как это делают военные люди, приветствуя друг друга. Глядя на него, и другие сотрудники НКВД сделали так же.

А вообще-то, забавная картинка могла получиться, если бы и советские чекисты тоже крикнули «Хайль Гитлер!» и вскинули руки в партийном приветствии. Мне кажется, что этот эпизод шеф продумал заранее, прорабатывая вопросы коллективного сознания в направлении воспитания всеобщей подозрительности и бдительности в разоблачении врагов рейха.

Здесь мы с советской контрразведкой могли провести обмен опытом, потому что были аналогами, одинаковыми частями партийной надстройки двух в высшей степени политизированных государств Европы. Да и Советский Союз был на пороге того, чтобы в один прекрасный день жители бывшей России стали бы по утрам приветствовать друг друга как немецкие коммунисты – согнутой в локте рукой со сжатым кулаком – и вместо «Рот фронт» говорили ли бы друг другу «Да здравствует Сталин!». Возможно, это чисто моё субъективное мнение, что против этого возражал сам Сталин, чтобы никто из его соратников не говорил, что он копирует Гитлера.

Это был последний раз, когда делегацию встречали сотрудники в чекистской форме и играл оркестр НКВД. Встреча была секретная и помпа для неё была не нужна.

Делегацию разместили на подмосковном объекте НКВД, спрятанном в прекрасном лесном массиве. У каждого члена делегации отдельный номер со всеми удобствами. Трёхразовое обильное питание с хорошими русскими спиртными напитками для поднятия аппетита. Официанток можно было сразу выводить на подиум мирового конкурса красоты, а на обожательные взгляды они отвечали томными взглядами красивых глаз.

В первый же вечер торжественный ужин с руководством НКВД. Приём давался от имени первого заместителя наркома Берии. Сталинской «карлы» Ежова уже давненько не было видно. Похоже, что «ежовы рукавицы» стали тесными для власти. Руководящие сотрудники прибыли со своими жёнами в вечерних платьях, чтобы подчеркнуть торжественность момента.

Как это бывает на корпоративных вечеринках за счёт фирмы, приём превратился в пьянку. Закусок и выпивки было столько, что ими можно было свалить роту эсэсовцев и тех людей, которые придут их растаскивать по постелям.

Русские могут погулять. Ни в какое сравнение с ними не идёт немецкая скупость, с которой проводятся наши приёмы. Наши микробутербродики потеряются среди огромных бутербродов с осетриной, красной рыбой, икрой, ветчиной, отварными языками, салатами из экзотических фруктов, грибами солёными и маринованными, огурчиками, салатиками оливье, морепродуктами. Таких столов не бывает даже на королевских приёмах. Винный погреб тоже не отстанет по разнообразию и качеству. Россия, едрёна мать!

Я как мог точно переводил тосты господина Берия, который следил за тем, чтобы его коллега из Берлина не «сачковал» и пил так, как пьют все уважающие себя чекисты. Вероятно, вследствие того, что мой перевод был точен, шеф достаточно нагрузился и даже пытался плясать «русскую».

Поздно ночью он позвонил мне и вызвал к себе. В принципе, я ожидал этого звонка и пришёл не с пустыми руками.

– Казанов, – пьяно сказал Мюллер, – что можно сделать, чтобы утром быть свежим и работоспособным? Вы, русские, пьёте как сапожники, а утром как ни в чём ни бывало шьёте свои сапоги.

Я развёл столовую ложку соды в полутора литрах кипячёной воды и заставил шефа всё это выпить, а потом отправил его в ванную комнату очистить содержимое желудка. И так два раза. Железный человек. После этого я напоил его свежезаваренным чаем с бутербродом из осетрины.

Во время утреннего кофе шеф гестапо выглядел как огурчик, что трудно было сказать о многих его подчинённых. Мне по должности и внутреннему предназначению не положено много пить.

Последующие три дня были заполнены служебными совещаниями и культурной программой. На встречах вчерне были выработаны предложения по координации работы служб сыска, выдаче арестованных и лиц, представляющих опасность или интерес для обеих сторон, а также о расширении контактов и обмене опытом между гестапо и НКВД на уровне сотрудников и руководящего состава отдельных подразделений.

На приёме и во время встреч видел полковника Миронова. Не знаю, как он, но я совершенно не понимал смысла в какой-то работе НКВД против гестапо.

Глава 26

Из Москвы я привёз жене золотой перстень с рубином.

– Как Москва, милый? – спросила она.

– А что с Москвой сделается, – с улыбкой сказал я, – стояла, стоит и стоять будет. Сильно изменилась с тех пор, как я был там в последний раз, и не в худшую сторону.

– Был в доме своих родителей? – спросила жена.

– Нет, там сменились все жильцы, – ответил я, – да и не хотелось бередить былые раны. Зато я привёз тебе подарок, – и надел на руку жены перстень.

– Какая красота, – сказала она и закружилась по комнате, держа на весу руку и разглядывая перстень при различном освещении, – не правда ли Россия огромная страна, где много золота, бриллиантов и что все русские крестьяне будут нашими рабами?

– Кто это тебе сказал, дорогая, – спросил я таким тоном, как будто это меня уже начали запрягать в германское рабство, – тебе захотелось стать помещицей и ходить среди рабов с плёткой?

– Это говорили мои знакомые из Союза немецких женщин, – чуть не плача сказала жена, до неё только сейчас стал доходить смысл сказанных ею же слов, – прости меня дорогой.

– Я тебя прошу не повторять слова тех, у кого куриные мозги, ты же у меня грамотная и современная женщина, – сказал я, обняв её.

Женщины в своём немецком союзе повторяют то, что говорят их мужья. Нужно будет больше интересоваться делами союза. Элизе это будет приятно, да и лишняя информация карманы оттягивать не будет. Германия возьмёт реванш над Западом, для этого у неё есть сейчас силы и никуда не девшееся желание припомнить всему миру Версальский мир. А потом снова начнётся немецкий «дранг нах Остен». Это запрограммировано давно и куда бы ни собирались немцы, ноги все равно их поведут на Восток в земли руссов. А руссы с ними чуть ли не братаются. 1917 год вспомнили. Сразу по приезду я получил сообщение: «добейтесь включения всех наших предложений в соглашение».

– А нас пригласили в гости фон Казены, ждут нас на Рождество, – сообщила Элиза.

– Приедем, – согласился я.

Помогая жене готовить ужин, я возвращался мыслями в Москву.

– Итак, будем считать, что мы достигли договорённости о заключении Генерального соглашения под рабочим названием о сотрудничестве, взаимопомощи и совместной деятельности между Главным управлением государственной безопасности НКВД СССР и Главным управлением безопасности Национал-Социалистической рабочей партии Германии (ГЕСТАПО), – подытожил Берия.

Мюллер согласно кивнул головой.

– В преамбуле предлагается подчеркнуть необходимость развития тесного сотрудничества органов государственной безопасности СССР и Германии во имя безопасности и процветания обеих стран, укрепления добрососедских отношений, дружбы русского и немецкого народов, совместной деятельности, направленной на ведение беспощадной борьбы с общими врагами, ведущими планомерную политику по разжиганию войн, международных конфликтов и порабощению человечества, – продолжил вероятный нарком внутренних СССР.

Снова кивок головы Мюллера.

– Стороны согласились и с определением общих врагов, которыми являются международное еврейство с его финансовой системой, иудаизмом и иудейским мировоззрением, а также дегенерация человечества, требующая оздоровления белой расы и создания евгенических механизмов расовой гигиены, – зачитывал свои записи Берия.

Кивок головы Мюллера

– Стороны будут обеспечивать безопасность сотрудничества СССР и Германии в военной промышленности, самолётостроении, экономике, финансах, науке и технике, энергетике, в области сокровенных тайн, теозоолотии, теософии, паранормальных и аномальных явлений, влияющих на социальные процессы и внутреннюю жизнь государств, – внутренне Берия торжествовал, читая достигнутые договорённости.

И снова кивок головы моего шефа.

– Протоколами к соглашению определить признаки дегенерации расы, порядок этапирования и передачи задержанных. Окончательный текст соглашения подготовить к подписанию в ноябре 1938 года в Москве, – завершил своё выступление представитель НКВД СССР.

– Я думаю, что протокол этой встречи не нужен, – предложил Мюллер, – у нас есть записи, а рабочие группы в письменном порядке согласуют тексты и формулировки. У Германии и СССР одинаковые внутренние враги, не согласные с теорией социализма и ведущие подрывную работу против основополагающих идей ВКП (б) и НСДАП. Мы перекроем им все пути к бегству и обеспечим идейное единство населения наших стран. Хайль Гитлер!

Мы все вскочили и тоже дружно проорали партийное приветствие. Скажу честно, что и у советских чекистов тоже было желание вскочить и прокричать то же самое. Массовый психоз заразителен.

В течение двух дней мы знакомились с московскими тюрьмами и условиями содержания заключённых.

– Я доложу Гейдриху о либерализме нашей пенитенциарной системы, – сказал нам Мюллер. Увиденное его не то, чтобы поразило, но в сталинской системе он увидел неиспользованные резервы для национал-социализма. – Нам ещё нужно много работать и создавать систему подразделений гестапо в самых отдалённых уголках нашего государства. В каждом учреждении и учебном заведении, на заводах и фабриках, в союзах и спортивных обществах любой человек должен знать, куда ему обратиться с заявлением о враждебной деятельности. Он не должен носить это заявление несколько дней с собой, а мог сразу же найти сотрудника гестапо. Сталин это смог сделать, сможем сделать так и мы.

Перед отъездом мы знакомились с собранием Оружейной палаты в Кремле. Важна была не сама палата, а то, что за стенкой сидит Великий вождь и учитель советских народов товарищ Сталин.

Глава 27

– Бригадефюрер, – спросил я у Мюллера при очередном докладе уже готовых частей текста соглашения, – есть ли такая необходимость в шлифовке формулировок и настаивании на своём? Я знаю, что у двоих членов рабочей группы застопорилось согласование формулировок. Так ли нам это важно, потому что я сомневаюсь, что СССР может стать надёжным другом Германии?

– Может, вы ещё и сомневаетесь в гении нашего фюрера, коллега Казен? – ехидно спросил Мюллер.

– В гениальности нашего фюрера я не сомневаюсь, шеф, – сказал я, – но начинаю сомневаться в своих способностях правильно оценивать ситуацию.

– И не сомневайтесь в этом, коллега, – сказал бригадефюрер, – у вас прекрасные аналитические способности. В своих оценках вы ещё не ошиблись ни разу. Вот в ноябре подпишем соглашение, отпразднуем Рождество и с нового года я поручу вам то направление, за которое с радостью возьмётся любой немец и русский.

– Неужели поляки, бригадефюрер, – забросил я крючок с первой попавшейся наживкой.

– Я вам ничего не говорил, господин Казен, – строго сказал Мюллер и разрешил мне быть свободным.

– Поторопился ты, Дон, со своими выводами, – подумал я, – пусть бы он ещё поиграл в индейцев, разыскивающих клад Монтесумы. Нужно ждать, пока шеф объявит тайну, а не догадываться о том, что лежит на поверхности и все делают вид, что там ничего нет. Дранг нах остен. Вот разгадка всех тайн. Нашим нужно это знать, но как это сообщить, если мы так тесно сотрудничаем с гестапо или это мы тесно сотрудничаем с НКВД. Кто я сейчас? Агент НКВД, внедрённый в гестапо, или агент гестапо, сотрудничающий с НКВД? Главное – не дёргаться, понадоблюсь, сами найдут.

Процесс согласования текста соглашения прошёл, можно сказать, плодотворно. Все формулировки согласованы. С большей частью наших предложений советская сторона согласилась, так и немецкая сторона согласилась с большей частью советских предложений. Никто не был в обиде. Русский текст был идентичен немецкому. Окончательный вариант был доложен Гейдриху, а тот докладывал Гиммлеру. Наконец, было получено добро. Руководителем немецкой делегации вновь был назначен Мюллер. В состав делегации вошёл я и ещё три начальника отдела, осуществлявших сотрудничество с соответствующими подразделениями НКВД.

Наша встреча в Москве проводилась без помпы. Так и хотелось сказать:

– Товарищи большевики! Как же быть с вашим лозунгом об отказе от тайной дипломатии? Давайте опубликуем все секретные соглашения советского правительства и позволим народу знать, кто им управляет, и насколько рачительно используются закрома нашей родины!

И тут же понесётся такой же тайный ответ народных представителей:

– А кто ты такой, чтобы требовать такое? Если у нас кто-то потребует открыть все тайные соглашения, тот будет удовлетворять своё любопытство на Колыме. У всех стран есть тайная дипломатия, и мы не исключение. То, что мы говорили перед революцией – это обыкновенная пропаганда, которой вообще нельзя верить. Разве нормальные американцы верят предвыборным обещаниям кандидатов в президенты? Они и не верят, им нравится слушать сладкие голоса, которые говорят то, что им приятно слушать. Пролетариям хотелось услышать о тайнах царского двора? Хотелось. Мы им и сказали, что они хотели услышать. Они хотели быть свободными, чтобы похулиганить, послать подальше офицеров и исправников, пограбить? Мы им дали такую возможность, а вот то, что касается настоящей дипломатии, то это не их сермяжное дело.

То, что в своё время говорил мне полковник Борисов, начало реализовываться в России. Появились генералы и маршалы с лампасами на брюках и с золотым шитьём на мундирах. Такое же шитье получили начальники департаментов, особенно дипломатических. Ордена стали делать из драгоценных металлов. Скоро дойдут и до бриллиантов. Дамы стали ходить в мехах, в бриллиантах и в золоте. Элитные дети получают элитное образование и живут в своё удовольствие, несмотря на то, что большинство населения живёт намного ниже общепринятых стандартов бедности. Жирующая элита всегда с презрением относилась к народу, и сейчас всё то же самое. Работа на публику раздувается всеми газетами как высшее проявление народности.

Подписание соглашения проводилось на том же объекте в обстановке торжественности, доступной на секретном объекте. Все были в парадной форме, в том числе и мы сверкали серебряными рунами и шитьём на черных мундирах с красными повязками и свастикой в белом круге.

За столом, покрытым красной бархатной скатертью, сидели Мюллер и Берия. На столе стоял массивный серебряный письменный прибор с двумя чернильницами, двумя ручками, массивным пресс-папье. На приборе возвышалась фигура рабочего и колхозницы с молотом и серпом в руках. Когда я смотрю на эту фигуру, то у меня всегда возникает ассоциация, что эта парочка специально поджидает случайных прохожих, чтобы молоточком тюкнуть по голове, а потом уже серпом по… ну, вы сами понимаете по чему.

Я держал чёрную с тиснёным германским золотым орлом кожаную папку, в которой находились два экземпляра немецкого текста соглашения; у русского капитана была красная папка с тиснёной золотой эмблемой круглого щита и меча с двумя экземплярами текста на русском языке.

Распорядитель церемонии объявил, что проводится подписание такого-то соглашения. Для протокола. После подписания соглашения мы с капитаном разложили в папки по одному русскому и по одному немецкому экземпляру соглашения и отдали папки своим руководителям.

Мюллер вручил чёрную папку Берии и получил от него красную папку. Пожали друг другу руки. Принесли шампанское. Все пили шампанское и поздравляли друг друга. Я шампанское не пил, потому что на приёме придётся пить водку, а что при смешивании водки с шампанским получается «северное сияние» знал, похоже, только я один.

Приём прошёл на высшем уровне. Утром я отпаивал Мюллера водой с содой и поил крепким чаем с бутербродом из красной рыбы.

Где-то в полдень мы уже выехали на вокзал и отправились в обратный путь. Нам предлагали воспользоваться услугами авиации, но я уговорил Мюллера ехать поездом. Чуть подольше, но зато комфортно, не будет падений в воздушные ямы, да и погода не совсем благоприятствует авиационным перелётам. Мюллер тоже не был большим любителем авиации, и поэтому мои доводы были приняты с чувством удовлетворения.

Глава 28

Никаких попыток подхода ко мне русских чекистов не было. Не было Миронова, а с кем-то другим я не собирался контактировать. Буду его ангелом-хранителем.

Возможно, что не один я был дезорганизован такими тесными контактами НКВД и гестапо. Я сидел и перелистывал соглашение, заверенное подписями и скреплённое печатями. Государственный документ.

§3

п.1. Стороны будут всемерно способствовать укреплению принципов социализма в СССР, национал-социализма в Германии, и убеждены что одним из основополагающих элементов безопасности является процесс милитаризации экономики, развитие военной промышленности и укрепление мощи и дееспособности вооружённых сил своих государств.

п.2. Стороны будут способствовать в развитии сотрудничества в военной области между нашими странами, а при необходимости войны, способствовать проведению совместных разведывательных и контрразведывательных мероприятий на территории вражеских государств.

Это понимается как отмена «Дранг нах Остен» (марш на Восток) и замена его на «Цузаммен геген аллес» (вместе против всех)? Кто будет определён как общий враг? Так называемое международное еврейство есть везде, в том числе и в СССР. Похоже, что Сталин собирается устраивать и у нас ночь «Хрустальных ножей»? Может.

Гитлер заручился поддержкой Сталина и понимал, что все потуги создания антигитлеровского блока сойдут на нет. Единственный реальный союзник бывшей Антанты выведен из игры и переведён в разряд союзников Германии. А остальные не так опасны. Они понимают, что ворон ворону глаз не выклюет и гитлеровский протекторат не будет смертельным ярмом. Сейчас нужно ждать, что Германия и СССР будут окормлять свои окраины, отошедшие от них в результате Версальского мира и договоров Советской России, зажатой в кольцо гражданской войны и разрухи. Наша тайная дипломатия является лишь прелюдией к настоящей тайной дипломатии и НКВД, и гестапо будут обеспечивать тайну этих переговоров, в результате которых будут разделены сферы влияния двух диктаторов.

ПРОТОКОЛ №1

Приложение к соглашению от 11 ноября 1938 г. между НКВД и ГЕСТАПО.

Кроме всего прочего стороны определили, что в §2 п.3 подписанного соглашения речь идёт о следующих видах квалификации дегенеративных признаков вырождения, как то:

– рыжие;

– косые;

– внешне уродливые, хромоногие и косорукие от рождения, имеющие дефекты речи: шепелявость, картавость, заикание (врождённое);

– ведьмы и колдуны, шаманы и ясновидящие, сатанисты и чёртопоклонники;

– горбатые, карлики и с другими явно выраженными дефектами, которые следует отнести к разделу дегенерации и вырождения;

– лица, имеющие большие родимые пятна и множественное кол-во маленьких, разного цвета кожное покрытие, разноцветие глаз и т. п.

Стороны дополнительно определят квалификацию типов (видов) дегенерации и знаков вырождения. Каждая из сторон определит соответствующий (приемлемый) лимит и программу по стерилизации и уничтожению этих видов.

И по протоколу не было никаких возражений. То ли специально кто-то делал, но я не стал указывать на то, что предложение советской стороны о косоруких прямо указывает на их диктатора Сталина, да и у Гитлера не всё в порядке было с левой рукой. Этот протокол был миной замедленного действия, которая могла сработать в тот момент, когда это станет нужно: будет объявлено о признаках дегенеративности руководителя и он, как явный дегенерат, будет подлежать уничтожению, будто снова пришли незапамятные времена инквизиции и борьбы с ведьмами.

По этому пункту дегенератом можно объявить любого человека. И те, кто вносил этот пункт, кто подписывал соглашение, не могли не видеть того, что они подписываются под документом, развязывающим им руки в день «Ч». Можно сказать, что 11 ноября состоялась встреча двух будущих диктаторов, которым судьба предоставит возможность порулить своими странами и сделать их более могущественными, чем они были до того времени.

ПРОТОКОЛ №2

О выдаче граждан и их этапировании.

Подлежат выдаче:

– граждане, лица без гражданства, иностранцы, совершившие преступления, предусмотренные уголовным законодательством СССР и Германии на их территории, которые в силу тех или иных обстоятельств находятся за пределами своего государства и не желают возвратиться назад.

Для производства выдачи лиц, виновных в совершении преступлений, необходимо: предоставить мотивированное письменное требование, с указанием мотивов и обстоятельств, послуживших обращению. Требование адресуется в адрес лиц, подписавших соглашение, и ими же подписывается. Этапирование преступников производит сторона, на территории которой его задержали, до границы своего государства и передачи по необходимости.

Кто злейшие враги германского государства? Коммунисты. Кто злейшие враги советского государства? Тоже коммунисты. Если перечислять всех арестованных коммунистов в СССР, то вместо моих воспоминаний получится стотомник только одних фамилий репрессированных. И сейчас всех немецких коммунистов из Коминтерна Берия будет передавать в Германию Мюллеру. А бывших советских коммунистов, паче чаяния оказавшихся на территории Германии и подведомственных ей стран, Мюллер будет передавать Берии. Хитро придумано? Хитро.

Пусть коммунисты не думают, что им удастся построить мировой коммунизм. Мюллер и Берия не позволят им этого сделать. Хайль Гитлер! Хайль Сталин! Почему им хайль? Да потому что они знали, что делается их подчинёнными. Это не самодеятельность какая-то двух гестаповцев или энкавэдешников. Это государственная политика. Это санкционировано Гитлером и Сталиным. Как это понимать? Кто из них предатель? И предатель чего? Идей коммунизма или идей национал-социализма?

Не знаю, как у вас, дорогой читатель, но в то время я не понимал совершенно ничего. Возможно, если бы в 1914 году Россия выступила вместе с Германией, Турцией и братской Болгарией, то расклад сил к 1918 году был бы совершенно иным, нежели тот, свидетелями которого нам довелось быть. Возможно, Сталин и Гитлер хотят исправить ошибки, допущенные кайзером Вильгельмом и императором Николаем и начать новую мировую войну, но уже находясь в едином строю с Италией, Японией и братской России Болгарией? Возможно. Всё возможно. Рабочая партия Германии и партия пролетариев-большевиков СССР не имеют идейных разногласий. Они могут создать единую партию построения социализма по германскому и российскому образцам. Парадокс какой-то. Обрывки этих сумасшедших мыслей смешались со стуком вагонных колёс, и я уснул.

Глава 29

Рождество сваливается внезапно. Вроде бы до Рождества ещё столько времени и вот уже остаётся два дня, а ещё не куплены подарки всем родственникам. Города украшаются ветвями елей и картинками из библейских историй о том, как на небе загорелась звезда, возвещающая о рождении среди людей Мессии.

Германия вообще страна двух религий – католицизма и лютеранства. Всегда в стране действовал принцип «cuius regio euius religio» («чья власть, того и вера»). С приходом национал-социализма Рождество не отмечалось так пышно, как раньше. Но традиция осталась и сразу ничего не меняется. Даже правоверные большевики осеняли себя крестным знамением, чтобы доказать, что идеи Маркса верны. Поэтому и немецкое рождество всегда ассоциировалось со старой немецкой песенкой, вроде бы к Рождеству никакого отношения не имеющей.

O Tannenbaum, o Tannenbaum, Wie grün sind deine Blätter! Du grünst nicht nur zur Sommerzeit, Nein auch im Winter, wenn es schneit.

Сразу после возвращения из Москвы я на полученные премиальные деньги и сбережения за 990 марок купил один из первых народных автомобилей KdF-38 – Volkswagen-38 (Народный автомобиль образца 38 года) конструкции инженера Фердинанда Порше.

Выступая на церемонии закладки первого камня, Гитлер заявил, что автомобиль будет называться Kdf – «Крафт дурьхь фройде» («Сила через радость») в честь общественной организации, «пожертвовавшей» 50 млн. рейхсмарок на строительство завода, «несущего радость немецкой нации».

Машина была неплохая с усиленным несущим плоским днищем вместо рамы. Четырёхцилиндровый двигатель рабочим объёмом 985 кубиков находился за задней осью. Независимая торсионная подвеска всех колёс. Округлённый обтекаемый кузов был похож на майского жука. Я не скажу, что я был водитель ас, но машины я любил, знал устройство и неплохо их водил как в России, так и за границей, в частности во Франции.

К фон Казенам на Рождество мы поехали на своей машине. Подзамёрзли в дороге, но добрались вполне сносно. Мои новые родственники приняли нас достаточно радушно. Показали нам хозяйство имения и фольварк Либенхалле. Мне всё понравилось, и я пожелал процветания их хозяйству. Так же я сказал, что не имею никаких претензий на ту часть наследства, которая должна принадлежать моему отцу, как прямому наследнику фон Казенов. После этого я стал вообще любимым родственником, учитывая то, что всё своё я привёз с собой.

К новому году мы вернулись домой, чтобы встретить новогодний праздник с семейством Штрайх. Элиза чувствовала себя неважно, но веселилась вместе со всеми и пела новогодние песни. Наши подарки понравились всем. Тестю я подарил две коробки папирос «Казбек». Рассказал, что обозначает Казбек, сказал, что советский лидер родом из тех мест, что и джигит, изображённый на коробке. Тесть закурил, и у него полезли глаза на лоб. Русские папиросы, особенно «Казбек» достаточно крепки и как говорят, «что русскому хорошо, то немцу смерть».

– Нерациональный народ этот русский, – сказал тесть, – это нужно быть расточительным человеком, чтобы делать одноразовый мундштук для сигареты из бумаги прекрасного качества.

И он был недалёк от истины, даже сами русские говорят про папиросы, что «метр курим – два бросаем».

После праздников состояние Элизы ухудшилось. Я отвозил её к светилам. Все сходились к тому, что у неё какое-то сложное простудное заболевание, которое нужно лечить на тёплом море, пока мы не попали к профессору Шпигельману. Профессора не трогали, потому что это был такой специалист, которого ценили не только коллеги, но даже отъявленные головорезы из СА и СС, так как многие их родственники лечились у Шпигельмана.

Профессор осмотрел мою жену, а затем сделал мне знак остаться переговорить.

– Господин Казанов, – сказал он, – у вашей жены нет никаких простудных заболеваний. Я считаю, что это гинекология и, возможно, потребуется оперативное вмешательство. Я бы хотел, что этим занялся немецкий специалист.

– Почему именно немецкий специалист? – не понял я.

– Понимаете ли, – сказал Шпигегльман, – я могу судить только по симптомам и внешним проявлениям, но всё указывает на запущенное заболевание. Исход непредсказуем. Были бы нормальные времена, я бы отослал вас к моему коллеге, но представьте себе, если лечение не даст результата? Это смертный приговор для моего протеже и его семьи. Еврей расправился с женой работника гестапо. Будет новая ночь «Хрустальных ножей» и меня проклянут все мои соплеменники. В диагнозе я не ошибаюсь. Не тяните, обращайтесь к немецкому гинекологу.

– Спасибо, доктор, – я крепко пожал ему руку и вышел. Что я смогу сделать для этого человека, я обязательно сделаю. Боже, когда же прекратится этот расизм?

Гинеколог подтвердил диагноз Шпигельмана и взял время на изучение результатов анализов.

– Господин офицер, – сказал он, – диагноз Шпигельмана подтвердился. Нужна операция, но я не уверен в её исходе. Посоветуйтесь с родственниками, потом сообщите мне о принятом решении, а вашу супругу мы поместим в клинику.

На семейном совете было принято решение об операции, это всё равно лучше, чем просто так ожидать конца.

Но и операция не принесла улучшения. 1 февраля мы похоронили Элизу в семейном склепе Штрайхов.

Вероятно, что это я притягиваю к себе молнии, болезни и пули, но достаются они всегда тем, кто находится рядом со мной. Всё, это последний раз. Больше я никому у не принесу боли и горя.

Глава 30

Как обещал мой шеф, меня включили в группу по обеспечению восточной политики и присвоили чин гауптштурмфюрера за заслуги в деле подписания соглашения о сотрудничестве с НКВД.

Окунувшись в досье «Восточной политики», я понял, что сближение Москвы и Берлина стало не следствием гения фюрера немецкого народа, а следствием гения фюрера советского народа Сталина, который постоянно искал возможности наладить отношения с Германией.

Если кому-то не нравится немецкое слово «фюрер» – руководитель, вождь, то я даже и не знаю, как мне быть, как писать, вероятно, нужно будет использовать это слово с классовых позиций. Наш – вождь. Их – фюрер. Наш – разведчик. Их – шпион. Наш – работник советской торговли. Их – коммивояжёр и спекулянт и так далее.

Собранные материалы показывают, что ещё в 1934 году в Берлин на должность торгпреда был направлен грузин Давид Канделаки, личный знакомый Сталина, а наркомом внешней торговли назначен давний соратник Сталина Анастас Микоян, которому подчинялся торгпред. Канделаки упорно пытался перевести все переговоры с экономического на политический уровень.

Затем в 1936 году Кремль предложил Берлину подписать договор о ненападении. Это предложение было отклонено потому, что между СССР и Германией нет общей границы.

В материалах гестапо так же отмечалось, что в 1936 году полностью прекратилась деятельность лиц, косвенно подозреваемых в связях с советской разведкой. Данный факт был расценён как факт демонстрации доброй воли со стороны Москвы и уже в 1937 году начались контакты между органами НКВД и РСХА, в результате чего появилось соглашение о сотрудничестве от 1938 года. Сразу после подписания соглашения в советской прессе исчезли нападки на Германию.

22 декабря 1938 г. Германия сделала заявление о готовности возобновить прерванные советско-германские экономические переговоры. 12 января 1939 года советский посол в Берлине Меркалов заявил в германском министерстве иностранных дел, что «Советский Союз намерен положить начало новой эре в германо-советских экономических отношениях». А уже 30 января 1939 года речь Гитлера в Рейхстаге была лишена обычных антисоветских выпадов.

Несмотря на взятый курс сближения с Германией, наркомат иностранных дел СССР работал по созыву международной конференции для объединения сил Запад против экспансии идей национал-социализма.

Все ждали реакции Сталина. Если наркоминдел Литвинов останется на месте, то Сталин играет двойную игру. Западные плутократии сторонились Советского Союза, а Невилл Чемберлен заявил, что предложение преждевременно. Не мог забыть премьер английской империи того, что в СССР его фамилия считается именем нарицательным, чем-то вроде крепкого русского ругательства, а всех бешеных быков, визгливых свиней и брехливых собак в России называли «чемберленами».

30 сентября 1938 года в Мюнхене премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье, рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер и премьер-министр Италии Бенито Муссолини подписали Соглашение о передаче Чехословакией Германии Судетской области.

Гитлер пробовал свои силы в крушении Версальской системы. Запад занял позицию выжидания, будучи уверенным в своих силах после победы в Первой мировой войне. Германия выбрала себе цель и заручилась поддержкой СССР, тоже недовольного результатами переделами мира в 20-х годах. И объектом совместных устремлений оказалась Польша.

Между Польшей и Германией был непримиримый территориальный спор по поводу Данцигского коридора, разделявшего германскую территорию на две части. Отношения между Польшей и Россией были натянутыми до враждебности с советско-польской войны, в ходе которой Польша напала на Россию, ослабленную гражданской войной, и переместила свою границу к востоку от линии Керзона за счёт советской территории, сделав своими гражданами около 6 миллионов этнических белорусов и украинцев. Получалось, что Польша имела границу, «неприемлемую» ни для Германии, ни для СССР, не будучи достаточно сильной для удержания захваченных территорий

Сложнее обстояло дело с Данцигом-Гданьском. С 12 по 15 век это германский город Тевтонского ордена. С 15 по 18 век Гданьск в составе Польши в качестве вольного города, выпускавшего свои денежные знаки и осуществлявшего свою внешнюю политику. С начала 19-го века Данциг снова в составе Пруссии.

По Версальскому мирному договору 1919 года Гданьск-Данциг снова получил статус вольного города под управлением Лиги Наций. Польше был передан Данцигский коридор, который отделял Восточную Пруссию от Германии. По Версальскому договору Польше было предоставлено ведение иностранных дел Данцига и управление железнодорожным сообщением вольного города. Кроме этого, ей было предоставлено право свободного пользования данцигскими водными путями и доками.

В 1938 году Германия потребовала от Польши возвратить город, а также предоставить Германии пути в обход Данцигского коридора для связи с Восточной Пруссией и вступить в Антикомитерновский пакт. Ответ Польши предугадать было нетрудно. И что последует за этим ответом.

Глава 31

Я изучал материалы и думал, в чём же будет заключаться моя роль как сотрудника гестапо в подготовке новой войны?

Польско-германский конфликт не останется незамеченным в мире. Франция и Англия выступят на стороне Польши. Советский Союз, возможно, сохранит свой нейтралитет, если Германия оставит советско-германские отношения на том же уровне. Следовательно, дипломатические контакты будут продолжены и возможен даже военный союз с СССР, хотя достаточно было бы и договора о ненападении.

Работа гестапо должна начинаться тогда, когда будет объект, проводящий работу против Рейха. Значит, война неминуема и отдел по подведомственным территориям будет расширяться за счёт Данцига.

Долго ждать задания не пришлось.

– Мы стоим на пороге значительных событий, коллега Казен, – сказал мне Мюллер. – Мы должны знать всё. Ничего не должно ускользать от всевидящего ока гестапо. Мы должны знать, как работают наши разведслужбы, насколько объективно они докладывают информацию руководству, насколько они преданы фюреру, насколько высок боевой дух союзников и серьёзны намерения тех, кто выступает против Германии.

Фюрер должен иметь дублирующие данные, и мы будем их представлять. Мы будем проверять всех на лояльность Рейху и фюреру. Вы поедете в Москву как частное лицо. Остановитесь при посольстве. Наш сотрудник окажет вам полное содействие. Задача – выяснить, насколько русские готовы поддержать Германию в польском вопросе.

Затем поедете с экскурсионной поездкой в западные районы России. Оттуда в Польшу. Поднимите все старые связи. Постарайтесь через них передать сообщение польскому руководству о том, что им лучше пойти на удовлетворение германских территориальных претензий, чтобы Германия относилась к полякам как к представителям европейских народов.

Если будет ответ, доставите его нам в кратчайшие сроки. Буду ждать вас в двадцатые числа августа на пограничном переходе в Гляйвице.

– Должен ли я контактировать с контрразведкой русских? – спросил я.

– Ни в коем случае, коллега, – сказал Мюллер, – я им вообще не верю. Посмотрите в бумаги, поляки Дзержинский и Менжинский во главе ВЧК, разведку ВЧК-НКВД возглавлял Трилиссер, его сменил Слуцкий, а сейчас её возглавляет Шпигельглас. Вы думаете, что в контрразведке положение лучше? Ничуть. Могла бы Германия занять лидирующее положение в Европе, если бы на всех ключевых постах у нас были евреи?

– Но в соглашении у нас прописана совместная борьба с международным еврейством, – сказал я, – значит, они согласны с нашей политикой по еврейскому вопросу.

– На бумаге можно написать всё, а у всех членов большевистского Политбюро дети евреи, – возразил Мюллер, – разве они будут бороться со своими детьми?

– Но у них в Политбюро один только Каганович еврей, – не согласился я с шефом.

– Вот у Кагановича-то как раз дети русские, – засмеялся Мюллер.

– Что-то я ничего не понимаю, – признался я.

– Коллега, вы долго жили там, где к евреям относятся как к обыкновенным гражданам, – стал разъяснять мне шеф, – но по еврейским законам евреем может быть только тот человек, который рождён еврейкой, а у всех членов Политбюро жёны – еврейки. Вот так. Недели на подготовку вам хватит? Ваш план командировки утверждать буду я.

В план я включил двухнедельное пребывание в Москве, поездку в Ленинград, Брест, Варшаву, Гданьск, Гляйвице как инженер АГ Фарбениндустрие, заинтересованной в распространении своей продукции в СССР.

Что-то мне подсказывало, что моя командировка имеет целью убедить Мюллера, а через него руководство РСХА и Рейха в том, что всё идёт по плану и что медлить с его реализацией нельзя. Мюллер сказал про двадцатые числа. Значит, во все двадцатые числа ничего не должно случиться. Всё случится сразу после двадцатых, вероятно, первого сентября и именно в Гляйвице. А что там в Гляйвице есть? Да практически ничего. Но почему Мюллер будет там и будет ждать моего возвращения? Не такая уж я важная шишка, чтобы сам гестапо-Мюллер ожидал меня в приграничном с Польшей городке.

На следующий день после утверждения плана я получил подготовленные мне документы на имя Дитмара фон Либенхалле, что соответствует истине, письмо директора АГ Фарбениндустрие с просьбой оказания содействия его сотруднику в поиске мест для возможного размещения предприятий АГ на территориях России и Польши, билет на поезд, командировочные, сдал свои служебные документы и отбыл в родную для меня Россию.

Глава 32

1939 год как никогда был богат на события.

В Испании пала Барселона.

Японские войска оккупировали китайский остров Хайнань в Южно-Китайском море.

Венгрия присоединилась к «антикоминтерновскому пакту».

Великобритания и Франция заявили о признании правительства генерала Франко в Испании.

Чехословацкое правительство распускает автономное правительство Рутении и правительство Словакии.

15 марта германские войска оккупируют Богемию и Моравию в Чехословакии, и Гитлер совершает триумфальный въезд в Прагу. Захваченные области объявляются германским протекторатом.

Словакия объявляется государством «под немецкой защитой».

Венгрия аннексирует Рутению.

Франция ускоряет перевооружения армии.

21 марта Германия потребовала передать ей вольный город Данциг и открыть для неё «польский коридор».

Польша отвергла все требования Германии.

23 марта Германия аннексировала Мемель и принудила правительство Литвы подписать двусторонний договор.

28 марта пал Мадрид. Гражданская война в Испании закончилась.

28 марта Гитлер разрывает Пакт о ненападении с Польшей.

31 марта Великобритания и Франция дают Польше твёрдые гарантии поддержки в случае чьего-то нападения на неё. 6 апреля ими заключается Договор о взаимопомощи.

7 апреля Италия вторгается в Албанию.

18 апреля СССР предлагает Великобритании и Франции заключить договор о тройственном союзе.

28 апреля Гитлер денонсирует британо-германский Договор о военно-морском флоте и повторно выдвигает перед Польшей свои требования.

3 мая Молотов назначен народным комиссаром иностранных дел вместо Литвинова.

17 мая Швеция, Норвегия и Финляндия отвергают предложение Германии о заключении совместного Пакта о ненападении. Дания, Эстония и Латвия отвечают согласием.

28 мая японские войска вторглись на монгольскую территорию в районе реке Халхин-Гол.

Поезд мерно стучал колёсами по стыкам рельсов, как будто огромный секундомер, который отсчитывает отведённые нам Богом секунды мирной жизни, предупреждая, что нам ещё придётся расплачиваться за свои грехи, и что большая часть лишений и трудностей достанется нашим детям.

Москва встретила меня так же, как она ежедневно встречает миллионы приезжающих людей. Приехал и ладно, иди, занимайся своими делами. Я не был в Москве двадцать один год. Прошлогодние приезды не в счёт. Я был с чужими людьми и был для Москвы таким же чужим человеком, как и они. Сейчас был один и был самим собой. Хотя, нет, не был я самим собой. Снова приходилось менять обличие, чтобы избежать соприкосновения с машиной советских репрессий. Я шёл по московским улицам и радовался тем изменениям, которые видел.

В 1922 году Москва стала столицей России. В 1924 году открылось автобусное движение, в 1933 году запущен первый троллейбус, а в 1935 году открылась первая линия метрополитена. Как грибы росли школы, техникумы и институты. Издаются газеты, книги, страна всеобщей грамотности.

В год моего приезда началось регулярное телевизионное вещание. Радио в каждой семье. Организованные массы, школьники почти поголовно в пионерах, молодёжь в комсомоле, взрослые в коммунистической партии или в профсоюзах. Активность людей. Постоянно проходят какие-то шествия и демонстрации, несут красные флаги, транспаранты, портреты Сталина, московского партийного секретаря Хрущёва, членов Политбюро. Встречаются смуглые пионеры в испанских пилотках, слышна испанская речь, Москва принимает детей республиканцев, вынужденных покинуть свою родину.

Рекорды лётчиков и воздухоплавателей. Военные с безусловным авторитетом. Орденоносцы. Шикарные автомобили и женщины необыкновенной красоты на улицах. Театры переполнены. В кинотеатры очереди. Показывают игровые фильмы и документальные фильмы со сводками из Испании и с Халхин-Гола, «Новости дня» с сюжетами из всех республик СССР. «Правда» открывается редакционными статьями или выступления Сталина и членов Политбюро. Совершенно не чувствуется международной напряжённости.

Собственно говоря, Москва чем-то напоминает Берлин. Всё почти так же, только там немцы, гитлерюгенд, союз немецкой молодёжи, союзы женщин, профессоров, учителей, студентов, рабочих отраслей промышленности. Театры полны. В кинотеатрах сводки из районов мира студии «Дойче Вохеншау». «Фёлькише беобахтер» начинается редакционными статьями Гитлера и самых важных людей Рейха. Автобусы, троллейбусы, трамваи, метро. Шествия и демонстрации граждан по любым поводам, спортивные праздники, поддержка решений фюрера, закладка автобана, партийные знамёна, транспаранты, портреты Гитлера и региональных фюреров-гауляйтеров.

В нашем посольстве уже знали о моём прибытии. К выполнению моего задания всё было готово. Я внимательно ознакомился со сводками (сейчас говорят – дайджестами) советских средств массовой информации. У людей чувствуется боевой настрой, готовность дать отпор любому врагу. В качестве основных врагов называются империалисты Англии, Франции, поляки и немцы.

В вопросе Германии советский народ не верил ни единому слову Гитлера и подвергал сомнению правильность политической линии партии на развитие отношений с национал-социалистическим (фашистским) режимом. Правильно говорят, что народ не на…, одним словом, не обманешь, он чувствует неискренность и опасность для себя в новых лозунгах правителей.

Немцы в этом отношении ничем не отличаются от русских. И тех, и других в повиновении удерживает репрессивный аппарат. Молодое поколение, отупевшее от интенсивной пропаганды и не помнящее, и не знающее того, что было, готово по первому зову броситься на кого угодно, совершенно не понимая того, что этот бросок будет не только его кончиной, но и кончиной его государства. Поэтому стариков и уничтожали.

Перед самым моим приездом был расстрелян советский Маршал Егоров. Один из последних из когорты русского офицерства, пошедшего на службу к большевикам и не утерявший качеств русского офицера. Были ещё живы генералы Шапошников и Игнатьев. Эти люди стали учебными пособиями того, что вот, мол, большевики поддерживаются и старым офицерством, и что существует неразрывная историческая связь истории СССР с историей России. Я не провидец, но я знаю, что коммунизм будет отторгнут Россией, как шестой палец на руке.

Ежедневно я гулял по Москве, посещал места, знакомые мне с детства. Мне нужно было связаться с Мироновым. Особой надежды я не питал, что Миронов что-то может сделать, но может он поможет мне найти места захоронения моих родителей, чтобы я у могилок мог почтить их память.

Глава 33

– Кто спрашивает полковника Миронова? – голос дежурного по управлению НКВД был привычен к таким звонкам.

– Его друг, – отвечал я.

– Какой друг? – спрашивал дежурный и я вешал трубку на рычаг телефона-автомата. Звонил всегда из тех телефонов, по которым трудно определить мой ареал обитания.

Если бы Миронов был в числе действующих сотрудников, то дежурный бы не выяснял, какой друг звонит, а просто спросил бы, что передать полковнику Миронову. А что передавать сотруднику, которого уже нет? Ничего.

На третий звонок дежурный уже спросил, что передать полковнику Миронову. Вероятно, прошла по команде информация о звонке.

– Мне нужно встретиться с полковником Мироновым, – сказал я.

– Сообщите, где будет встреча, и мы передадим это Миронову, – предложил дежурный.

– Это я сообщу Миронову лично, – сказал я.

– Когда вы сможете ещё позвонить, – спросил дежурный.

– Через три дня, – сказал я, не давая им время на праздные раздумья. Если полковник в лагере, то за три дня его могут доставить в Москву. Если полковника нет в живых, то на нет и суда нет. Я никому ничего не обещал. Миронову тоже. Просто мне хотелось быть полезным своей родине и больше никому.

Через три дня мне сказали:

– Соединяем с полковником Мироновым.

В трубке что-то щёлкнуло и усталый голос произнёс:

– Миронов слушает.

– Товарищ Мирон? – переспросил я.

– Да, это я, – произнёс отвыкший от телефона голос.

– Вам привет от Рикардо Гомеса, – сказал я. Пароля у нас не было, но гостиницу, где мы в последний раз встретились, он должен был помнить.

– Это ты? – спросил Миронов несколько оживающим голосом.

– Да, – сказал я, – нам нужно встретиться. Ты должен быть один. Если я замечу даже малейшие признаки наблюдения за тобой, то пусть твои хозяева сосут палец. Меня вы не увидите никогда, я знаю, что они делают с людьми. Мои мать и отец на их совести. Я опасаюсь встречаться и с тобой, потому что твои хозяева сдадут меня в гестапо с потрохами.

Я это говорил специально, потому что знал, что нас слушают с десяток больших начальников, подключённых к одному проводу без микрофонов, иначе бы они выдали своё присутствие сопеньем, матюгами и прочими признаками партийной интеллигентности. Я перекрывал себе пути возвращения на родину, потому что при моём возвращении меня только вот за эти слова отправили бы к моим родителям. Я знал, что не вернусь в Россию никогда, потому что сомневался в том, что Россия может быть без партий власти, господства этих партий и спецслужб, подчиняющихся партии.

– Я постараюсь быть один, – сказа Миронов.

– Не постараюсь, а один, – гнул я своё. – И никакой информации обо мне не докладывать своим начальникам.

– Как так? – тут уже удивился сам Миронов.

– А так, – сказал я, – мне терять нечего, пусть заслужат доверие…

Я представляю, что делалось у трубок прослушивания.

– Хорошо, – сказал Миронов, – где встречаемся?

– Завтра, у центрального входа в зоопарк, в полдень, – чётко сказал я. – Я буду в сером костюме, в шляпе, в тёмных очках. В руках сложенная вдвое газета «Правда», в месте сгиба будет вложена гвоздика. Запомнили? Могу повторить.

– Запомнил, буду, – сказал Миронов.

На эту встречу я и не собирался приходить. Я хорошо присмотрелся к дворникам, мороженщицам и продавщицам газированной воды с сиропом. Вряд ли они запомнили мужчину, который с удовольствием выпил у каждой по стакану газировки с двойным сиропом. Мороженщиц я изучал на следующий день.

За час до открытия зоопарка я уже был на месте, на своём наблюдательном пункте и в бинокль рассматривал окрестности. Из трёх мороженщиц осталась одна знакомая, две продавщицы воды были мне незнакомы. Два дворника сменились. На автостоянку встали две «эмки». Водители были знакомы друг с другом, а пассажиры, по трое мужчин в каждой разошлись в разные стороны. Я думаю, что читатель достаточно умён, чтобы ему нужно было дополнительно разъяснять складывающуюся ситуацию.

В 11.30 прибыл чёрный «паккард» с начальниками. Четыре человека. Судя по поведению, примерно одинакового ранга. Была бы возможность, приехали бы каждый на закреплённом автомобиле с клерками. Похоже, решили орденком разжиться за руководство и непосредственное участие в разоблачении и задержании опаснейшего врага всего советского народа, партии большевиков и лично товарища Сталина Иосифа Виссарионовича. О таких в лагерях и песни пели:

Ему за нас и денег, и два ордена, А он от радости всё бил по морде нас…

Как-то незаметно около начальников образовались четыре физкультурника-мордоворота в хлопчатобумажных спортивных костюмах – группа физического задержания.

Все на месте. Ждут прихода Миронова и его таинственного знакомца.

Появился Миронов. Первое, что бросилось в глаза – землистый цвет лица. У меня был такой же после отсидки в чекистском заключении. Идёт прихрамывая. Левая рука вдоль туловища. Напряжён, как будто под прицелом снайпера. А, может, так оно и есть. Есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы. Умер Максим, ну и хрен с ним.

Ну, что же, у меня остаётся примерно полчаса, чтобы убраться отсюда, потому что, подождав немного и почувствовав, что их рассматривали как клоунов, вылезших на арену перед центральным входом, сюда будут стянуты все силы для проверки всех подозрительных лиц мужеского пола в серых костюмах, в шляпах и тёмных очках.

Глава 34

Через день я снова позвонил в НКВД. Моего звонка ждали.

– Дежурный по управлению НКВД, – раздался звонкий голос.

– Полковника Миронова, пожалуйста, – спросил я.

– Соединяю, – ответил голос, щелчок и голос Миронова, – Я слушаю вас.

– Звоню, чтобы попрощаться, – сказал я, – передайте своим бывшим начальникам, что я найду способ передать товарищу Сталину об их отношении к государственной безопасности. Но пасаран, компаньеро Мирон.

– Постойте, – закричал в трубку Миронов, – мне дали гарантии, что никто больше не будет противодействовать нашей встрече…

– А они дали гарантии вашей безопасности? – спросил я. – Пусть ваши бывшие начальники учтут, что ни с кем, кроме вас, я встречаться не буду. И насколько я могу доверять им? Кто может гарантировать их порядочность?

– Я даже не знаю, кто может гарантировать их порядочность, – сказал Миронов, – а чьё слово для вас имеет значение гарантии?

– Мне кажется, что гарантом может быть только Сталин, – сказал я.

– Как вы предлагаете это сделать? – после долгого молчания спросил Миронов.

– Послезавтра традиционное интервью Сталина корреспонденту газеты «Правда», – сказал я. – Так вот пусть он в заключение скажет, что к нему поступает много вопросов о деятельности органов безопасности и он лично гарантирует порядочность органов НКВД. Когда я прочитаю это в редакторской колонке, тогда я перезвоню и сообщу условия встречи.

– Вы хоть сами представляете, как это можно сделать? – спросил меня Миронов.

– Тот, кто отдавал приказ о моём аресте, может объяснить товарищу Сталину, для чего это нужно, – сказал я. – Если «Правда» не напечатает то, что я просил, то можете не ждать моего звонка, – сказал я и положил трубку.

Собственно говоря, мною двигало чувство долга перед Родиной, а не желание выслужиться перед кем-то. Перед новыми правителями выслуживайся, не выслуживайся, конец один – лагеря или расстрел. Страшные для России времена пройдут, но останутся те, кто будут с тоской вспоминать о тех деньках, когда донос был важнее реального положения дел, а при помощи кулака и сапога можно добыть любую истину.

По этой причине сталинский режим начал героизировать царя Ивана Грозного, чья опричнина стала притчей во языцех для цивилизованного человека. И когда Сталина давно уже не будет, неразумные потомки с пеной у рта будут доказывать, что во времена Ивана Грозного и Сталина был «золотой век» России и что Россия никогда не достигала большего расцвета, как в те смутные времена.

Органы правопорядка при помощи пыток будут выбивать признания у людей в несовершённых ими преступлениях. Мздоимство и коррупция достигнут таких пределов, что они будут объявлены национальной катастрофой.

Что поделаешь, когда больные мазохизмом люди приходят на должности, определяющие духовность и политику нашего государства? Тогда всем остальным людям либо приходится притворяться такими же больными, либо же заболевать по-настоящему, чтобы заслужить благосклонность реинкарнаций Сталина и Ивана Четвёртого.

Вполне возможно, что в Россию может прийти и демократия, но ненадолго. Людям дадут глотнуть свободы, и снова окунут в омут диктатуры.

– Дон Николаевич, – женский голос пригвоздил меня к месту. Какой я к чёрту Дон Николаевич? Дон Николаевич исчез в 1918 году, и я продолжил идти дальше, как ни в чём не бывало.

– Дон Николаевич, – женщина догнала меня и схватила за рукав, – Дон Николаевич, помогите мне, мне больше не к кому обратиться, – и женщина заплакала.

Я остановился и посмотрел на неё. Где-то я уже её видел, а вот где, никак не вспомню. А вдруг это провокация? Вдруг меня выследили выходящим из посольства? Затем произвели опознание, аи сейчас разыграли сцену, чтобы взять с поличным. Им же нужно отыграться за тот спектакль, который я срежиссировал у центрального входа в зоопарк. Но женщину я где-то определённо видел.

– Дон Николаевич, – сказала женщина, вытирая глаза платочком, – Александр Васильевич в последнем письме, когда ехал в Россию, написал, что, в крайнем случае, я могу обратиться к вам.

Точно! Александр Васильевич знакомил меня с этой женщиной, но это было в 1917 году. Тогда она была молодой. И звали её точно так же, как и его, Александрой Васильевной. Бывают же такие совпадения. Им так и не удалось узаконить свои отношения, помешала революция. А потом Александр Васильевич поехал к ней и приехал.

– Александра Васильевна? – спросил я.

– Узнали, Дон Николаевич, – сказала женщина, – а я всё думала, вы это или не вы. Сашеньку арестовали, – и она снова заплакала.

– Какого Сашеньку? – не понял я.

– Нашу Сашеньку, – сказала женщина, – Александр Васильевич так ни разу и не видел её…

Глава 35

Как это всё по-российски. В лирические минуты я описал всю нашу русскую жизнь в нескольких строчках. Насколько она соответствует действительности, судить вам.

Мой диван – моя тень. Мой диван – моя лень. Мой диван – это новый день. И вдруг – звонок в дверь. Открываю – она! Высока и стройна. Вы ко мне? Да! А Вы кто? Я – твоя Беда. А Вы одна? Нет, отворяй ворота!

Так и у меня. Не успел разрулить одну проблему, как наваливается вторая, а за ней придёт и третья. Это уже новый русский закон троицы.

– Где она? – спросил я.

– В Лефортово, – сказала Александра Васильевна.

– И за что? – вопрос для проформы, я даже не сомневался, что по пятьдесят восьмой статье.

– Как у всех 58-я, – сказала женщина, – что-то высказала своё на комсомольском собрании.

Вряд ли что-то своё, что-то чужое, то есть, бывшего своего, но в настоящее время репрессированного. Что бы положительное этот человек ни сделал, всё это подлежало запрету.

Если бы человек доказал, что дважды два это четыре, то после ареста тот, кто продолжил бы считать, что дважды два это четыре, подлежал бы репрессиям.

Иногда я ловлю себя на мысли о том, а что было бы в Германии, если бы Гитлер устроил такие же массовые репрессии среди своих сторонников и всего населения, как Сталин?

Если говорить о том, что гестапо, а в её лицо НСДАП развязало массовые репрессии, то это значит, что мы сразу должны ставить знак равенства между РСХА и НКВД.

И главный вопрос, как помочь дочери полковника, замученного в застенках НКВД? Не знаю. Она истовая комсомолка и то, что я могу предложить свою помощь, будет ею воспринято как предательство СССР.

Советский парадокс: человека уничтожают, а он за секунду до расстрела кричит – да здравствует Сталин и компартия! Так ведь не враг же его уничтожает, а тот, кто является олицетворением России – партия – ум, честь и совесть эпохи. И никуда от этого не деться.

В Германии НСДАП. И она печётся об интересах народа и ещё не известно, кто больше заботится об интересах простого народа, НСДАП или ВКП (б).

Александра Васильевна, возможно, примет моё предложение, но вот её дочь – ребёнок советской выпечки, вряд ли, а я уже прикинул, что мне в одиночку будет трудно выбираться из Советской России. Где есть гарантия, что девочка, повинуясь чувству советского патриотизма и классовому чутью, не побежит к своим мучителям с докладом о том, что бывший русский человек предлагает ей выехать за границу? У меня такой уверенности нет и ставить себя под удар я не буду.

– Хорошо, Александра Васильевна, – сказал я, – обязательно постараюсь помочь, если у меня получится. А какая у неё фамилия?

– Антонова она, по моей фамилии, Антонова, – повторяла женщина, получив какую-то частичку уверенности в моей помощи.

Я шёл и думал о том, что не спросил её адрес. Если что, то Миронов поможет найти её, потому что именно к нему я буду обращаться по поводу дочери Борисова.

Через день, ранним утром в редакционной статье газеты «Правда» товарищ Сталин отвечал на вопросы корреспондента и в конце отметил, что он лично гарантирует порядочность советских органов безопасности. То, что он гарантирует, не гарантирует меня от того, что я в полной безопасности на территории СССР. Почему-то в Германии я чувствовал себя в большей безопасности.

В десять часов я позвонил по телефону дежурного НКВД.

– Полковника Миронова, пожалуйста, – спросил я.

– Миронов слушает, – похоже, что полковник сидел в дежурке и ждал звонка.

– Завтра в десять часов в Сокольническом парке около фигуры девушки с веслом на центральной аллее. Меня вы знаете в лицо. Я подойду к вам в том случае, если буду уверен в отсутствии за вами наблюдения, – изложил я условия встречи.

– Хорошо, – сказал Миронов и положил трубку.

По голосу чувствовалось, что это говорит тот Миронов, которого я его знал. Мне кажется, что после смены наркомов сменились и заместители и, вероятно, сменился и тот человек, который покровительствовал Миронову и санкционировал установление контакта со мной.

В посольстве я предупредил сотрудника гестапо, что у меня завтра состоится важная встреча, и что если я не вернусь к девяти часам вечера, то меня нужно будет искать в НКВД и задействовать дипломатические каналы, если руководство сочтёт это нужным.

До вечера я делал необходимые приготовления для встречи. Закупал продукты, напитки, готовил импровизированный стол в том месте, которое знал только я.

Глава 36

В парк я прибыл заранее. Приехал на арендованной «эмке». Договорился с водителем одного технического начальника, заплатил «деньгу» и подкатил к парку за пятнадцать минут до встречи. В начале дня в парке всегда пустынно и каждый человек выглядит как ворона на белом снегу.

Миронова я увидел сразу. Подошёл, поздоровался, взял его под руку и повёл в сторону машины. Перемещений каких-либо людей не заметил. Сели в машину, поехали в центр города. Не совсем в центр, но остановились на набережной у одного из путепроводов через Москва-реку. Машина ушла, а мы с Мироновым пошли вдоль набережной, внимательно вглядываясь во всех встречных нам людей и поглядывая назад во время прикуривания. Все спокойно.

– Ну, и намудрили вы, Дон Николаевич, – улыбнулся Миронов. – Можно сразу было встретиться здесь. Вот и здание НКВД не так далеко.

– Это ещё не всё, товарищ Мирон, – сказал я на подходе к огромной каменной опоре путепровода, – быстренько за мной по лестнице.

Мы поднялись по лестнице на пешеходную часть и остановились у железной дверцы опорной башни моста. Дверца была закрыта на огромный замок. Я отодвинул замок в сторону, вставил ключи и открыл внутренний замок. Висячий замок был для солидности. Мы вошли внутрь, и я закрыл дверь на засов.

Это место мне показал Борисов. Они ещё кадетами устраивали пирушки в технической комнате опорной башни. Я бы сам никогда не догадался, что опора внутри полая и там есть уютное помещение, а ключ у смотрителя Никанорыча.

Осмотревшись в маленькие оконца, и не видя суеты людей, потерявших объектов наблюдения, я пригласил Миронова к импровизированному столу.

– За встречу, – я налил по рюмке армянского коньяка. Или коньяку? Для коньяка и так, и так правильно. Мы выпили, закусив бутербродом с чёрной икрой.

– Хорошо прошла, – удовлетворённо сказал я, – как у вас дела, товарищ полковник?

– Николай Васильевич, с вашего позволения, – сказал Миронов, налегая на закуски. – Вы прямо мой ангел-хранитель. Взялись неизвестно откуда и исчезнете в неизвестно куда. Меня из тюрьмы вытащили, а я про вас ни слова не сказал, хотя мы с вами виделись во время работы над соглашением о сотрудничестве, да и вы не горели желанием встретиться со мной.

– Вот именно, – согласился я с его словами, – немецкие коммунисты буквально дезорганизованы сотрудничеством СССР с Германией. Запад заметался, понимая, что отталкиванием от себя советского государства он теряет возможного союзника в противостоянии фашизму. Но основное противостояние будет между двумя идеологиями – национал-социализмом и коммунизмом. И та, и другая идеологии предполагают завоевание мирового господства, но господином может быть только один. И всё-таки национал социализм ближе к идеологии капитализма, поэтому и Гитлер стал приближаться к границам СССР. С мирными намерениями никогда не приближаются к границам союзника.

– Да пока не видно, чтобы Германия приближалась к нашим границам, – сказал Миронов.

– Поверьте мне, что примерно через месяц что-то будет на границах Польши и Германии, – сказал я. – Будет что-то страшное. Я пока не могу сказать что, но возможны дальнейшие дипломатические контакты Германии и СССР по наказанию строптивого соседа – Польши. Только вот будет ли верить ваше руководство тому, что буду сообщать я? Система передачи информации по радио работает хорошо, а вот для канала обратной связи нужен будет преданный человек, который кровно связан с теми, кому я доверяю полностью.

– У вас уже и кандидатура есть? – удивился Миронов.

– Конечно, есть, – не преминул я подпустить ему шпильку, – Антонова Александра Александровна, комсомолка, дочь полковника Борисова, заключённая в Лефортово и её мать, Антонова Александра Васильевна, жена полковника Борисова.

– Добро, я доложу ваше мнение, – сказал Миронов. – А как ваша решимость по поводу выполнения основной задачи – ликвидации фюрера по сигналу?

– Как мне известно, – сказал я, – это практически невозможно. Второе, от этой акции будет больше вреда, чем пользы в любом случае. Главное, знать о намерениях, а лидеров должен судить суд и выносить им приговор, иначе мы просто сделаем ещё одного мученика, которому все будут поклоняться и давать клятву верности и мести.

– Вам, конечно, легко так говорить, – сказал Миронов, – а мне придётся говорить, что вы полны решимости…

– Что-то, Николай Васильевич, вы разговариваете со мной как со своим сотрудником, – сказал я, – а я ни на какие дела не подписывался и на службе у вас не состою…

– А это мы мигом, – сказал Миронов, – аттестуем на первое офицерское звание, денежное, вещевое довольствие, продпаёк…

– И выписку из отдела кадров в канцелярию Мюллера, – передразнил я его, – а ты уверен, что среди вас нет людей гестапо?

– И ты туда же, – сказал Миронов, – и так друг друга сторонимся, подозреваем в связях с разведками разных стран, так ты ещё тут со своим гестапо…

– Это не бдительность, а конспирация, – сказал я, – меньше знаешь, крепче спишь. Я буду спокойнее спать, если обо мне будут знать один-два человека, и достаточно.

– Да уж, после обращения к товарищу Сталину все языки и прижмут, – сказал Миронов, – здесь листочек с адресом, по которому нужно писать в экстренных случаях. Все сообщения для вас будут подписываться именем Мария. Сейчас вы выбирайте себе условное имя, чтобы спать спокойнее.

– А почему у Центра женское имя? – спросил я.

– Считайте, что это Дева Мария, – сказал Миронов, – а как же будем называть вас?

– Давайте запишем – Фред, – сказал я.

– Но это же не немецкое имя, – удивился Миронов.

– Если немецкое имя, то и коню понятно, что сообщение передаётся для Германии, зачем подчёркивать то, что не нужно, – ответил я.

– Резонно, – сказал Миронов, – на посошок и за удачу. И запомните ещё одно – сигнал опасности – слово «сказывать» в любой вариации, в том числе и в слове «рассказывать».

– Запомнил, – сказал я, – но и ты учти, что в случае большой опасности для меня ты являешься единственной моей связью для доставки конфиденциальных сообщений от высших руководителей Рейха для высших руководителей СССР, и, если кто-то придёт к тебе от моего имени, гони его прочь. Сделай так, чтобы в моём деле осталась запись об этом направлении моего оперативного использования.

– А ты не думаешь, что это может стать нам смертным приговором? – спросил Миронов.

– Не думаю, – сказал я, – всё равно возникнет ситуация, когда понадобится наша помощь для устройства сверхсекретных контактов.

– Не слишком ли ты далеко заглядываешь? – спросил Николай Васильевич.

– Что значит далеко, – рассмеялся я, – время бежит так быстро, что даже эпохи начинают мелькать перед глазами.

Глава 37

На следующий день я выехал из Москвы в западном направлении и через двое суток предъявлял свой паспорт пограничному наряду на советско-польской границе.

– Счастливого пути, – сказал мне пограничный лейтенант и поставил в паспорте штамп выезда.

Часа через три в километре от этого места после смены колёсных пар на западный размер в вагон вошли польские пограничники. Мой паспорт только на зуб не пробовали.

– Шчесливэй подружы (Счастливого пути), – офицер приложил два пальца к козырьку конфедератки и пограничники вышли.

Мой немецкий язык и паспорт были как красная тряпка для быков. Я подолгу нигде не задерживался, потому что можно было натолкнуться на явную провокацию и быть обвинённым в агрессии. Вся пропаганда была настроена на лозунги, что чужой земли Польше не надо и своей земли они никому не отдадут. Никто не верил в то, что Германия осмелится поступить с Данцигом так же, как с Австрией. А Риббентроп в Москве подписывает Договор о ненападении.

Встреча со связным прошла хорошо. Ответ от высшего польского руководства поступил быстро, в устной форме. Польша не пойдёт на уступки и отразит любую агрессию.

Расстались со связным по-доброму, канал законсервировали до лучших времён.

25 августа я уже был в Южной Силезии и докладывал о прибытии Мюллеру. Шеф был раздражён, так у него бывало всегда, когда дела шли не так, как хотелось. Коллеги сказали, что он в числе других получил нагоняй от Гейдриха, поэтому лучше у него ничем не интересоваться.

Этим могла объясняться некоторая холодность Мюллера по отношению ко мне, но было непонятно равнодушие к результатам моей поездки в Россию и в Польшу.

– Возвращайтесь в Берлин, – сказал мне Мюллер, – и напишите подробный отчёт о поездке. До моего приезда вы будете находиться в изоляции на объекте «С».

В Берлин я поехал в сопровождении двух сотрудников, а объектом «С» был загородный коттедж с охраной и сигнализацией. Там иногда встречались руководители СС и принимались наиболее ценные агенты.

Похоже, что мне был прописан сладкий арест. Но за что? Похоже, что и Мюллер тоже не знает, за что, иначе бы меня сразу отправили во внутреннюю тюрьму. Отчёт я написал быстро и стал ждать приезда шефа.

31 августа «польские военные» напали на радиостанцию в Гливице, а уже 1 сентября 1939 года вооружённые силы Германии с союзниками вторгаются в Польшу. В качестве союзников выступили войска Словакии.

3 сентября Великобритания, Франция, Австралия и Новая Зеландия объявляют войну Германии. В течение нескольких дней к ним присоединяются Канада, Ньюфаундленд, Южно-Африканский Союз и Непал.

Судя по всему, это не последние участники всех этих событий и война заполыхает на всех континентах.

6 сентября на объект прибыл Мюллер. Прочитал мой отчёт и спросил:

– Вы больше ничего не хотите добавить к написанному?

– Хотел бы, но только конфиденциально, господин бригадефюрер, – сказал я.

– Вот как, – Мюллер удивлённо поднял брови. – Хорошо, пойдёмте, прогуляемся.

Мы вышли на улицу и пошли по аллейке.

– Говорите, здесь можно, – сказал шеф.

– У меня плохие известия для вас, господин бригадефюрер, – сказал я.

Мюллер остановился, уставившись в меня пронизывающим взглядом своих маленьких глаз.

– Интересно, что может быть хуже того, что я приготовил для вас, – спросил он.

– А что может угрожать офицеру, – легкомысленно сказал я, – дальше Польши не пошлют, меньше взвода не дадут, а вот я почти на сто процентов уверен, что в системе гестапо работает агент НКВД.

Я предполагал, что речь идёт о доносе, но даже во французском периоде нет такого компромата, о котором Мюллер не был осведомлён. У шефа какие-то другие козыри и мне нужно перебивать их своими козырями. Как говорил Козьма Прутков – козыряй!

Мюллер резко остановился.

– Я своих сотрудников защищаю от любой клеветы, – сказал он, – но все сигналы проверяю, поэтому потрудитесь обосновать своё заявление, потому что речь идёт о возглавляемом мною управлении.

Я подробно рассказал Мюллеру о своих попытках установления связи со своим объектом в НКВД. Вероятно, о моём приезде уже знали, потому что репрессированный сотрудник был восстановлен в должности, а затем была проведена операция по моему задержанию с поличным во время встречи с сотрудником НКВД.

– Интересно, – сказал мне Мюллер, – а почему же вас не арестовали при выезде из СССР, если они знали, кто вы? Сколько вам нужно времени, чтобы найти достаточно убедительное объяснение по моему вопросу. Сообщите мне, когда надумаете, а я сейчас стеснён во времени в связи с операцией в Польше.

– Объяснение у меня такое, господин бригадефюрер, – твёрдо сказал я, – мой объект знал меня по дореволюционным данным, Дон Казанов, и не знал, кто я есть в действительности. НКВД знает о его встрече со мной, но связать меня, участника переговоров по заключению соглашения о сотрудничестве НКВД и гестапо, вряд ли кто додумался.

– Нельзя недооценивать противника, коллега Казанов, – сказал бригадефюрер, – здесь нужно искать другое объяснение.

– А, может, если они даже знают, кто я, – сделал я предположение, – то при моём аресте вы будете выяснять всё, что связано с моей командировкой и выйдете на их агента?

– Возможно, – с расстановкой сказал Мюллер, – возможно и дело нашей чести раскрыть этого человека. Всё, что вы мне рассказали, изложите на бумаге и передайте лично мне, а я постараюсь выяснить, откуда и что стало известно НКВД о вашей командировке. И не задерживайтесь с письменными делами, вы тут прохлаждаетесь на вилле, занимаетесь лирикой, а мы там крутимся как белки в колесе. Послезавтра мы выезжаем на польский фронт. У вас в пистолете, наверное, уже паутина завелась, а сотрудники гестапо без войны начинают заниматься Бог весть чем.

Глава 38

Похоже, что из одной переделки я выпутался. Получается, что в аппарате гестапо есть свой человек из НКВД, а в аппарате НКВД есть свой человек из гестапо. Значит, что это только я был дезориентирован в контактах НКВД и гестапо, а другие люди, которые умнее, заводили себе людей в Советах. Но и у меня есть человек в НКВД. Это большой плюс для меня, а при необходимости мы с Мироновым сыграем большую игру в интересах нашей Родины.

14 сентября немецкие войска завершили окружение Варшавы, а 17 сентября советское правительство объявило, что польского государства не существует и все ранее заключённые договоры потеряли силу. «Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии». Это означало советское вторжение в Польшу.

28 сентября капитулировала Варшава. Польша исчезла с карты мира. Граница с Россией снова прошла по линии Керзона, как это было рекомендовано по окончании Первой мировой войны.

Появилось генерал-губернаторство германской империи со столицей в Кракове. Одновременно увеличились территории советских республик Белоруссии и Украины.

Гитлер создавал государственные фантомы, как например генерал-губернаторство, так и большевики, и Сталин создавали фантомы в виде Белоруссии и Украины.

Белоруссию образовали 1 января 1919 года как Советскую Социалистическую Республику Белоруссию.

11 декабря 1917 года образовали Советскую республику Украину. Затем Украинскую Народную Республику Советов (восточная Украина). Донецко-Криворожскую советскую республику. Одесскую Советскую Республику. Советскую Социалистическую Республику Тавриды (Крымская Советская Социалистическая Республика). Украинскую Народную Республику. Западно-Украинскую народную республику.

Не к добру всё это было.

Мы организовывали отделения гестапо на территории бывшей Польши, начинали работу по выявлению противников германского рейха и создавали условия по противодействию вражеским разведкам, в число которых входили и разведывательные подразделения НКВД. Как говорят, дружба дружбой, а табачок врозь.

Гитлер был обижен Сталиным тем, что Красная Армия очень быстро проскакала отведённые им территории и ещё потребовала вывести германские войска из Бреста и из-под Львова.

А как всё хорошо начиналось. Львов не сдавался немцам, хотя ими было выдвинуто главное условие: «Если сдадите Львов нам – останетесь в Европе, если сдадите большевикам – станете навсегда Азией». И львовский гарнизон сдался Красной Армии.

В ноябре начальником отдела Е (контрразведка) гестапо был назначен Вальтер Шелленберг, бывший офицером для поручений при рейхсфюрере СС. Двадцатидевятилетний парнишка, сын фабриканта роялей из Саарбрюкена, делал головокружительную карьеру, получив военный чин штурмбанфюрера СС и классный чин регирунгсрата.

Я был включён в его группу по выявлению и захвату польских подразделений военной разведки и контрразведки – Вторых отделов штабов и дефензивы – политической разведки и контрразведки.

В зоне расположения немецких войск находились экспозитуры польской разведки №2 (Варшава), №3 (Быдгощь) и №4 (Краков), те, которые занимались разведывательной деятельностью против Германии.

То, что мы находили, было в полнейшем беспорядке и не имело особой ценности. Польские разведчики уничтожили всё самое ценное или вывезли основные материалы вместе с правительственными учреждениями в Лондон. Из офицеров никого не было на месте. Несмотря на шляхетское пренебрежительное отношение к другим народам, я имею в виду русских, украинцев, белорусов, польские офицеры были достаточно храбры, изобретательны и талантливы. Чего стоит только расшифровка кода немецкой шифровальной машины «Энигмы», о которой мы узнали намного позже. Из-за начавшейся войны секрет «Энигмы» был передан англичанам, которые значительно преуспели в шифровальном деле.

Среди бумаг в одном из жандармских отделений мне попался листок бумаги с незатейливыми стишками на белорусском языке:

Вы ня думайце, палякi, Вас ня будзем баранiць, Мы засядзем у акопах I гарэлку будзем пiць.

Не рвались национальные меньшинства, белорусы, украинцы, русские, евреи воевать за Польшу, хотя немцы не были их друзьями.

Анализируя положение дел в национальном вопросе, мы пришли к выводу о тотальной полонизации национальных меньшинств. Все понятия о демократии и правах людей поляками забывались сразу, как только они подписывали эти конвенции или покидали здание, где проходили послевоенные конференции.

Мне сразу вспоминалась российская империя, где поляки и финны имели свою конституцию, которых не имела собственно Россия.

Поляки относились к меньшинствам как к быдлу, тем не менее, националистические элементы сотрудничали с властями и использовались поляками для подрывной и диверсионной деятельности не только против России, но и против Германии. Националисты так насолили России, что толпами перебегали от Советов в германскую зону оккупации. Знае киса, чьё сало зъила.

В немецкой зоне оккупации оказался краевой проводник и комендант организации украинских националистов на западноукраинских землях Степан Бандера, до того находившийся в брестской тюрьме. Бандера нашёл себе нового главного врага – большевиков и новых друзей – германский Рейх. Вот тут мы и прихватили этого товарища, которому было поставлено на выбор два пути – либо сотрудничать с нами и удерживать своих боевиков от нападения на немецких военнослужащих, либо начать карьеру заключённого в германских тюрьмах. Германия никогда особенно не церемонилась с националистами, зная, что эти люди предадут в любую минуту, обосновывая свои действия национальными интересами.

Мы заново составили списки членов организации украинских националистов и стали отбирать из них тех, кто будет полезен далеко идущим целям Рейха и щедро делились завербованной агентурой с подразделениями абвера, не говоря им, что это наши люди, предоставляя возможность знакомиться со всем контингентом.

После этого Мюллер дал распоряжение Шелленбергу переключиться на работу против английской разведки, где он немало преуспел, а я был назначен куратором по работе с националистическим подпольем.

Глава 39

Окунувшись в работу с украинскими националистами, я вдруг почувствовал, как во мне растёт ненависть вообще ко всем украинцам и ко всему украинскому. Я понимал, что происходит что-то ненормальное, потому что я знал и любил украинцев, не отличая их от русских, но сейчас мне хотелось взять пистолет и стрелять во все украинское.

Стоило мне отбросить в сторону материалы о преступлениях, совершенных националистами, как всё становилось на свои места. Как будто я снимал с себя чёрные очки, и солнце начинало светить всеми семью цветами радуги, радуя меня и всех других людей на свете. Украинцы становились такими, какие они есть на самом деле, умные, добрые, хитроватые и так похожие на русских, что отличить их, особенно в бане, невозможно. Но стоит надеть националистические очки, как всё меняется с точностью до наоборот. Так и хочется сказать, что каждый украинец виноват в тех убийствах должностных лиц и представителей культуры, уничтожении целых семей, разрубании людей… Разве это делала Украина и украинцы? Да, это украинцы, но это выродки из всего народа, хотя помощь им оказывали многие.

В досье у Бандеры я нашёл маленькую записочку от одного источника, что в молодости Бандера читал Тору, изучал каббалу и восхищался евреями, сумевшими сохранить единство своего народа на протяжении тысячелетий, не отходя далеко от горы Сион.

А сейчас по уровню антисемитизма пан Бандера не отстаёт от господ Гитлера и Розенберга. Почему? Неужели сионизм так оттолкнул его? Вряд ли? Здесь что-то другое и я решил разобраться с этой загадкой.

Оказалось, что название описанной в Библии горы Синай происходит от слова «Сина» – ненависть и восхождение на эту гору означает поднятие над своей ненавистью и преодоление её.

Состояние ненависти – это ощущение своей обособленности и стремление при помощи одних людей навредить другим. Ненависть может объединить одних людей против других, один народ против другого народа и против всего мира.

По каббале, ненависть – это разделение духовной конструкции Адам Ришон (первого человека) и потеря ощущения взаимосвязи всех частей мироздания. В своём развитии у Адама происходит искажение первозданных истин, заложенных в него Богом. Два желания начинают противоборствовать в нём друг с другом и пытаются существовать одно за счёт другого. И это называется грехопадением, эгоизмом. Пред эгоизмом меркнет всё.

Из всего напластования разъяснений и понятий я нашёл, где закрыта собака. Вся суть стояния у горы Синай, горы Ненависти заключается лишь в одной фразе: «Ненависть может объединить одних людей против других, один народ против другого народа и против всего мира».

Вот, что выкопал Степан Бандера в каббале. Это же, похоже, раскопал и Гитлер и, чтобы никто не обвинил их в плагиате, они стали ярыми евреененавистниками. Они вторыми поняли, что миром движет не Любовь, а Ненависть. Недаром говорят, что от любви до ненависти один шаг.

Ненависть к Германии сплотила германскую нацию в ненависти к победителям. Сейчас эта ненависть находит свой выход в дальнейшей ненависти к другим народам. Новая ненависть к немцам сплачивает другие народы и заставляет немцев держаться вместе, чтобы не пасть жертвой, порождённой ими ненависти.

Ненависть к евреям сплотила еврейскую нацию и дала силы к выживанию. Ненависть к евреям инспирировалась еврейскими вождями, потому что нормальное отношение к проживающим в разных странах евреям поглотило бы их в общей массе как нормальных коммуникативных людей. В Германии они были бы стопроцентными немцами, в России – русскими, на Украине – украинцами, даже в Китае – китайцами.

Любовь ассимилировала бы их в той среде, в которой они находились. Ненависть оставляла их в том положении, в каком они находятся.

Украинские националисты своими преступлениями возбуждают ненависть к украинцам повсюду, заставляя их сплотиться перед лицом этой ненависти.

Чем больше ненависти к националистам, тем больше у них шансов добиться своих целей или вынудить государство на принятие к ним таких мер, после которых националистов сами украинцы с палками в руках будут выгонять из всех кустов и схронов.

Взаимная польско-украинская «любовь» давала нам возможность быть в курсе польских и украинских дел. Политика «разделяй и властвуй» приносила свои плоды. Наша агентура в абвере докладывала о том, что из них готовят агентурные группы по совершению диверсий в тылу вражеских войск, готовят комплекты советской военной формы, оружие, изучают уставы Красной Армии, проводят занятия по боевой подготовке как с красноармейцами.

На секретном совещании у Мюллера нам была поставлена учебная задача по разработке планов агентурной работы на территории России. Пока ничего конкретного не говорилось, но в тактическом задании было указано, что Красная Армия в соответствии с принципами нанесения превентивного удара и ведения войны на чужой территории напала на германские войска в генерал-губернаторстве. В ходе ответного удара советские войска были отброшены на старую советскую границу. В результате первой наступательной операции германские войска заняли Минск, Киев, Одессу. Идёт подготовка второй наступательной операции. Гестапо должно очистить занятую территорию от агентуры противника, диверсионных и террористических групп, партийных и советских работников, чекистов.

В условиях нормальной обстановки это совершенно нормальное дело. Все армии и спецорганы периодически отрабатывают учебные задачи, в которых несоюзные им государства в составе коалиции или самостоятельно осуществляют агрессию против них. Нападение агрессора отражается, затем по нему наносятся ответные удары и ставятся боевые задачи на первую и вторую наступательные операции. Все органы переводятся на военное положение и планируют свои действия по обеспечению военных операций.

Нет таких государств, которые бы это не отрабатывали на картах, чтобы не быть застигнутыми врасплох противником. Чтобы никто сразу не начал подвывать, что это, мол, только Россия делает, то я прямо ткну пальцем в миротворцев из Англии, США, Франции, Турции, Японии. Кого я ещё не назвал? Румынию? И Румыния тоже.

Но наши учения проводились сразу же после польской кампании. Одновременно мы проводили учения по отражению агрессии Франции и стран Европы, её поддерживающих. Всё делалось приближённо к боевым условиям, которые мы уже видели, и нам пришлось немного нюхнуть пороха в условиях «поддержки» Польши армиями Франции и Англии.

Глава 40

Всё говорило о том, что военная опасность в отношении СССР усиливается. Нужно было как-то сообщить об этом Миронову, но связи не было. Вместо этого я регулярно получал сообщения по радио о том, что враги советско-немецкого сотрудничества распространяют слухи о военных приготовлениях Германии в отношении СССР и высказывалась просьба не поддаваться на провокации. Представляю, какие инструкции получает второй советский агент в нашем ведомстве.

О существовании советского агента в гестапо я сделал предположение, когда мне пришлось доказывать Мюллеру, что я не есть советский агент, который живым вырвался из Советской России непосредственно перед началом польской кампании.

Чем дальше я размышлял, тем больше укреплялся в уверенности, что такой агент существует. Он докладывает о том, где я и чем занимаюсь, в общих чертах, конечно, потому что Мюллер строго следил за тем, чтобы сотрудники других отделов не совали свой нос туда, куда им не положено. А я нахожусь у этого агента под колпаком, и от его докладов будет зависеть судьба полковника Миронова, иначе бы мне давно дали канал связи с Центром. С другой стороны, чем больше агентов в одной конторе, тем больше шансов на разоблачение кого-то одного из них, если обстановка не требует активизации разведывательной работы.

В ноябре 1939 года я был снова прикомандирован к Шелленбергу для участия в операцию по подставе представителя оппозиции Германии секретным службам Великобритании. По нашему заданию агент гестапо под видом немецкого эмигранта в Нидерландах установил отношения с британскими разведчиками и стал снабжать британцев подготовленной в СД информацией.

Руководство операцией взял на себя руководитель РСХА Гейдрих. Он поручил Шелленбергу лично встретиться с британскими разведчиками под видом капитана из транспортного отдела верховного главного командования вермахта и доверенного лица одного из генералов, будто бы готовившего военный переворот.

Работавший с британцами офицер нидерландского генерального штаба организовал задержание Шелленберга, чтобы внимательно ознакомиться с его документами, но англичане настолько доверяли ему, что освободили его и даже передали ему радиопередатчик для ускорения связи.

После этого Гейдрих решил организовать похищение британцев. Группа эсэсовцев, участвовавших в операции в Гливице, провела успешную операцию, вместе с англичанами скрутив и офицера нидерландского генштаба. Шелленберг во всей этой катавасии не участвовал, но за успешное проведение операции Гитлер лично наградил Шелленберга Железным крестом I степени и пригласил на званый ужин в рейхсканцелярию, а я вернулся к своей прежней должности.

Хочу рассказать, в чём заключается работа разведчика во вражеском стане. Нельзя думать, что разведчик дённо и нощно занимается добыванием разведывательной информации. Ежедневно передаёт её в Центр, квартал от квартала увеличивая количество пересылаемых сообщений. Каждый день проводит диверсии на железных дорогах или убивает вражеских генералов, а по пути домой прицепляет магнитные мины к особо важным самолётам и автомашинам, чтобы оправдать те средства, которые в него вложены. Так вот, так думают те оперативные начальники, которые гробили и до настоящего времени гробят все удачные начинания и расшифровывают начавших удачно работать разведчиков.

Разведчик, которому удалось обосноваться в контрразведывательном или разведывательном органе, это высший класс разведки. Такое удаётся очень нечасто и таких людей берегут как зеницу ока, чтобы они могли сработать в важный момент или срочно сообщить такую информацию, которую другими способами получить не удастся, например, о подготовке агрессии или покушения на лидера государства.

Конечно, при налаженном канале связи этот разведчик будет направлять в Центр и дополнительную информацию по полученному заданию или самостоятельно, зная интерес того или иного военного органа в необходимых сведениях.

В ноябре 1939 года СССР вторгся в Финляндию, начав знаменитую зимнюю кампанию. В Германии внимательно следили за ходом войны, отмечая выявленные недостатки в подготовке войск и новинки, которые применялись Красной Армией. Мировая война начала набирать свои обороты.

Наконец и мне передали сообщение, что ко мне выслан радист-связной, которого я знаю, а в начале нового 1940 года я был нелегально командирован в Англию для проверки канала конфиденциальной связи короля Англии и рейхсканцлера Германии.

Глава 41

Лондонский январь неприятен своей промозглостью и сырым воздухом. Собственно говоря, вся западноевропейская зима напоминает конец российского марта. Просто не верится, что у них бывает солнечная погода и что англичане способны к тому, чтобы радоваться своей жизни. Хотя, я видел смеющихся англичан, но смеющихся чему-то своему, английскому, что не всегда бывает понятно нормальным людям, хотя, если более внимательно отнестись к английскому юмору и представить себя англичанами, то жизнь на британских островах не покажется унылой и скучной.

Я человек интернациональный и не имею предубеждений ни к одному из народов мира. Знаю, что на востоке едят кузнечиков и тараканов в сыром, в маринованном или в жареном виде. Едят змей и всё, что шевелится (то, что не шевелится, расшевелят и съедят). Но я никак не могу понять английскую манеру потреблять слегка обжаренные бифштексы с кровью. Сидит джентльмен в смокинге или фраке, режет мясо, из которого сочится кровь с розово-фиолетовым оттенком, накалывает его на вилку, отправляет кусочек в рот и жуёт, слизывая капельки крови с губ. Б-р-р-р… Как вампир… Хотя по любви к таким бифштексам можно определить психологический тип англичанина. Если заказывает полусырой бифштекс, то это оптимист. Если полупрожареный, то пессимист. Или наоборот. Кто этих англичан разберёт.

В Англии я был сам собой. Дон Казанов. С настоящими французскими документами, которые мне выдавали в своё время французские власти. И приехал я во Францию из Испании, куда выезжал по делам. И есть отметка о прибытии в Испанию и обратном выезде. Из Франции я легально прибыл и в Альбион. Двадцать два года прошло с того времени, когда я в качестве пассажира парохода из Мурманска ступил на землю лондонского морского порта в сопровождении своей комиссарши.

Сойдя с парохода в лондонском морском порту, я не заметил каких-либо больших изменений с 1918 года. Возможно, что эти изменения и были, но где-то в стороне от меня, но сейчас я видел ту же Англию, отличающуюся консервативностью и не сторонницу каких-то больших преобразований.

Многие англичане обижаются, когда их страну называют Англией, а их англичанами. Требуют, чтобы Англию называли Великобританией, а их британцами или гражданами Великобритании.

Нам, русским, всё равно, что водка, что пулемёт, лишь бы с ног сшибало. Хотите, назовём вас британцами, а в уме у нас вы всё равно останетесь англичанами, как бы вы ни кичились своим наименованием Велико. Мы тоже Великороссия, но не применяем же это в своём официальном названии и не поём как англичане – «Рули, Россия!». И мы не настолько вредная страна, чтобы соседние государства пели в своих гимнах – «Gott, grabe England!». Ну, это так, лирическое отступление.

А изменения в Англии всё-таки были. Первое то, что на встречу по условному сигналу пришёл не мой связник, а молодой человек с той же фамилией и с отчеством моего связника. Его сын. Правильно назвал пароль. Сообщил, что отец его недавно умер, передал ему все условия связи, ввёл в круг посвящённых людей и приказал строго выполнять все поручения по поддержанию бесперебойной конфиденциальной правительственной связи.

– Можете на меня положиться, сэр, – сказал молодой человек, – я достаточно серьёзен, чтобы понимать важность моей новой работы, несмотря на то, что я неодобрительно отношусь к Советской России и проводимой ею политике.

Мне почему-то казалось, что все люди, которые со мной работали, будут жить вечно, и я всегда буду встречаться с ними и думать, что они хорошо сохранились за то время, которое мы с ними не виделись. Ан нет. Не стало моего учителя полковника Борисова. Вот не стало звена в Англии, зато на его месте появилось его новое звено, получившее это поручение в наследство. А как с другими звеньями в Европе? Неизвестно, потому что там давно поменялись правительства, короли низвергнуты, а президенты – люди сменяемые и не всегда они достойны того, чтобы надеяться на них в конфиденциальности отправляемых посланий без опасения увидеть их на страницах либеральной прессы.

– Я сейчас представляю национал-социалистическую Германию, – сказал я молодому человеку, – руководство Германии стремится к единению всех народов Европы и с почтением относится к королю Англии и королевскому правительству. Моя задача – проверить существующий канал и получить подтверждение того, что послание рейхсканцлера пройдёт по назначению и так же будет отправлен ответ.

– Вы меня удивили сильнее, сэр, чем я ожидал, – сказал новый связник, – мой отец говорил, чтобы я не вникал в политику, потому что политика мешает нашей работе. Просто я не подам вам руки при прощании. Об ответе из инстанции я сообщу вам установленным подачей сигнала о вызове на встречу.

Молодость всегда максималистична. С течением времени это проходит. Молодой снайпер стреляет во все цели, которые он видит. Опытный и старый снайпер стреляет только по тем целям, от которых зависит исход боя. Больше остаётся живых людей, которые не решают вопроса о наступлении или продолжении войны и таким образом получают наказание те, кто поджигал эту войну и нёс её факел. Я кивнул головой связнику в знак согласия и ушёл.

Сигнал появился через три дня.

– Мистер Казанов, прошу извинить меня за ту несдержанность, которую я проявил на прошлой встрече, – сказал связной, протягивая мне руку, – я был не прав. Инстанция подтвердила готовность принимать сообщения и давать на них ответы. Запасной канал связи существует и находится в рабочем состоянии, сэр.

Я пожал руку молодому человеку и сказал, что процесс его взросления происходит прямо на глазах.

– Кем бы мы ни были, но через наши руки очень часто проходят предложения о мире, – сказал я, – поэтому я всегда считал нас всех посланцами мира.

– Пока о мире говорить трудно, – сказал связной, – мы находимся в состоянии военного противостоянии с Германией и неизвестно, как будут разворачиваться события в этом году и в последующие годы. В прошлом году германские подводные лодки потопили 114 наших судов, вероятно, война будет продолжаться. Но вы всегда можете надеяться на нормальный приём в нашей стране.

Не прошло и месяца после моего возвращения из Англии, как немецкие войска в апреле 1940 года вторглись в Данию и Норвегию.

В Дании десантники заняли все важнейшие города и уничтожили авиацию. Датский король Кристиан Десятый подписал капитуляцию и приказал армии сложить оружие. Дания объявлена протекторатом Германии.

В первой декаде апреля в Норвегии захвачены порты Осло, Тронхейм, Берген, Нарвик. 10 июня 1940 норвежская армия капитулировала. Норвегия объявлена рейхскомиссариатом Германии.

10 мая 1940 года 135 немецких дивизий вторгаются в Бельгию, Нидерланды и Люксембург. К 17 мая всё было закончено. Бенилюкс пал. Одновременно с этими ударами немецкая армия вторглась во Францию. 22 июня в Компьене подписано франко-немецкое перемирие, которое больше похоже на полную капитуляцию.

Германия отомстила тем, кто унизил её в 1918 году. Гитлер не стал трогать английский экспедиционный корпус и остатки французской армии в районе Дюнкерка. Он позволил им эвакуироваться в Англию. Это был знак доброй воли.

Сразу после капитуляции Франции я снова поехал курьером в Англию, передал письмо, получил на него ответ и вернулся в Германию. Что было в письме, не знаю, но после моего возвращения Германия официально предложила Англии заключить мир и получила такой же официальный отказ. Говорят, Гитлер в ярости топал ногами, потому что был уверен в том, что Англия примет предложенный мир.

Глава 42

В июле 1940 года началась первая фаза операции «Морской лев» по вторжению в Англию. В бой вступили воздушные силы, так морские десанты могли потерпеть неудачу и не доплыть до Англии, остановленные сильным английским флотом.

Меня, как имеющего техническое образование, отправили на помощь генералу Вальтеру Дорнбергеру, руководившему научными разработками в интересах усиления военной мощи Германии.

– Господин гауптштурмфюрер, – сказал генерал, когда я представлялся ему, – очень приятно, что в службе безопасности есть технически грамотные люди, которые понимают, что такое технические разработки, исследовательская работа и не будут в каждом неудачном опыте искать происки наших врагов. Вы сразу поймёте, что есть диверсия, а что этап научной разработки. Прошу заняться вопросами строительства штурмовых десантных планеров на заводах Мессершмитта и испытаний подводных танков. Это сейчас самые главные направления в войне с Англией.

– Слушаюсь, – я щёлкнул каблуками и пошёл встречать радистку, о прибытии которой мне сообщили по радио.

– Интересно, как её зовут – думал я, – только бы не Кэт. А почему интересно не Кэт, – возразило моё второе я, – Катерина, Екатерина, прекрасное имя, и русское, и не русское. Интернациональное.

– При чём здесь интернационализм? – возмутился я внутренне. – Она должна быть с рацией, а это целый чемодан. Второе, кто она по легенде? Как я объясню знакомство с ней, если за ней была слежка? Вопросов целый вагон и маленькая тележка. Сказали, что я её знаю. Интересно, а кого я из женщин знаю? Никого. Те случайные дамы, которые скрашивали моё одиночество, прилетали как мотыльки из ниоткуда на мой огонёк и так же улетали в никуда, напившись нектара случайной любви. В Германии у меня сильно знакомых женщин нет, во Франции тоже нет, в Испании – нет, В России – нет. Хотя. В России, в последнюю командировку ко мне обращалась жена полковника Борисова Александра Васильевича – тоже Александра Васильевна по фамилии, кажется, Антонова. Но ей где-то под шестьдесят, неужели её подготовили в качестве радистки? А вдруг что-то случится, выдержит она допрос с применением мер физического воздействия? Может, и выдержит, а может… И третье. Кэт звучит как-то легкомысленно. А вдруг мне придётся писать мемуары? И я напишу, что мою радистку звали Кэт. Оперативники засмеют.

Центр в последнее время говорит какими-то загадками. Просят активизировать работу, а по какому направлению активизировать работу? Что конкретно нужно? А конкретики нет. Активизировать и всё тут. Вероятно, было какое-то постановление ЦК об активизации работы, вот они и отрапортовали, что всем закордонным сотрудникам поставили задачу по активизации работы. Интересно, а в НСДАП так или не так?

Шефу в конце года вручили партбилет и значок члена НСДАП. Он один из последних могикан в гестапо стал партийным. А я? А вот ты-то, вятский, иди к шефу и спроси у него, кто бы мог порекомендовать и тебя в НСДАП, так как шеф ещё не может давать рекомендации, молодой по партстажу. Вступишь в партию, и пойдёт у тебя служба как по маслу. Вот, например, Гейдрих. Шутце (рядовой) 14 июля 1931. Штурмфюрер СС (лейтенант) 10 августа 1931. Хауптштурмфюрер СС (капитан) 1 декабря 1931. Штурмбаннфюрер СС (майор) 25 декабря 1931. Оберштурмбаннфюрер СС (подполковник) декабрь 1931. Штандартенфюрер СС (полковник) 29 июля 1932. Оберфюрер СС 21 марта 1933. Бригадефюрер СС и генерал-майор полиции: 9 ноября 1933. Группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции 30 июня 1934. За три года от рядового до генерал-лейтенанта. Фантастика! Было у него, правда, звание лейтенанта цур зее. Но в СС начинал с рядового.

Вот что значит быть партийным. Не нужны никакие академии и военные училища. Есть партбилет и если ты всегда был тупым как бревно, то сейчас сможешь командовать профессорами, академиками, инженерами, военными. Можешь кричать им, эй вы, бараны безмозглые, почему меня не приветствуете, вы почему что-то новое не придумываете, чтобы прославить меня, вашего партийного руководителя? А если ты в любимчиках у партийных ляйтеров, то тебе уже и никакие законы не писаны.

Так, в своих мыслях я дошёл до условленного места, не забывая внимательно посмотреть по сторонам, остановиться у витрин, чтобы посмотреть на выставленные товары, купить газету и покурить на остановке трамвая. Как-то не принято в Германии курить на ходу. Курят лишь иностранцы. Проехав две остановки, я вышел и присел на скамеечку почитать газету, внимательно оглядывая обстановку. Никого из лично знакомых мне людей не было.

На скамейке, которая была мне указана, сидела девушка лет двадцати пяти, миленькая, похоже, из провинции, потому что так одеваются провинциалы и сельские жители, выезжающие в столицу.

– Сейчас поднимется и куда-то пойдёт, потому что наступает время пик, – подумал я, – вероятно, ждёт кого-то, кто должен ехать с работы.

Я сидел, сидела и девушка. Наконец, я понял, что время вышло и дальше торчать на скамейке не вполне логично. Я встал и пошёл в обратном направлении. Запасная явка через неделю.

Свернув в переулок, я вдруг, как это говорят, спиной почувствовал, что за мной кто-то идёт. Затем я услышал стук женских каблучков. Бояться мне нечего. Берлин не такой уж криминальный город, где был разгул преступности. Штурмовики и СС почистили город основательно.

– Дон Николаевич, – услышал я за своей спиной русский голос.

Глава 43

Я остановился и резко повернулся, держа руку с «вальтером» в кармане. За мной шла девушка, сидевшая на скамеечке.

– Дон Николаевич, я – Сашенька, – сказала она.

– Какая Сашенька, – переспросил я. На провокацию не похоже. Кому нужно в гестапо, те знали мои настоящие имя и фамилию, знали, что я родился и вырос в России и по-русски говорю так же, как и любой русский.

– Я Сашенька Антонова, дочь Александра Васильевича, – сказала девушка.

У меня сразу отлегло от сердца.

– Вы умеете говорить по-немецки, – спросил я её.

– Naturlich, Herr Hauptsturmfuhrer, – на хорошем немецком языке ответила Сашенька.

– Забудьте русский язык и даже думайте на немецком, – приказал я. – Кто вы, где устроились, вообще какая ваша легенда?

– Мне сказали, что вы всё сделаете, – сказала девушка. – А так сказали, что я приехала в Берлин искать работу. Имя Кэтрин. Фамилия Кёлер. 25 лет. Приехала из Франции. Радиостанция в посольстве.

– Так и есть, Кэт, – выругался я про себя, – но что они делают? Ведь это же верная расшифровка и радиста, и того, к кому она ехала. Что-то здесь не то. Но что? В последнем сообщении написано: «она вам расскажет». Скажет, сказы, сказывать, рассказывать. Это наш условленный сигнал об опасности. Вероятно, что Миронов снова арестован, а дочь Борисова просто выпихнул из России, чтобы спасти. Бедная девочка. Бедная Россия, где людям приходится выживать и спасаться от любви родины за границей, а ещё умирать за эту родину. Когда же, наконец, русский человек получит родину, которую можно не бояться и любить её потому, что она есть и что она спасёт тебя в любом случае, зная, что и ты не пожалеешь жизни своей для её спасения.

– Слушай сюда, – сказал я Сашеньке, – иди за мной, у меня дома и потолкуем. Придумаю что-нибудь, – и я ободряюще улыбнулся ей.

Дома я представил Кэтрин квартирной хозяйке как новую домработницу, приехавшую из имения моих родственников посмотреть на её новое место работы. Завтра утром я уезжаю в командировку и отвезу Кэтрин домой, чтобы она побыла ещё дома, пока я не приеду.

Фрау Лерман и Кэтрин быстро нашли общий язык. Хозяйка показала, что нужно убирать в первую очередь и сказала, что, если господин фон Казен не будет возражать, она найдёт ей комнатку поближе к её месту работы. Это хорошо, что радист будет домработницей, меньше подозрений со стороны окружения. Её даже может завербовать гестапо, чтобы держать в поле зрения её сотрудника в неслужебное время. Главный вопрос, где держать радиостанцию?

Радиостанция уже находилась на железнодорожном вокзале, и квитанция от камеры хранения была у Кэтрин. Как мне не хотелось идти с этой квитанцией за грузом, положенным на длительное хранение. Вдруг этот груз из-за длительности хранения привлёк внимание моих коллег? Вдруг питание потекло? Да мало ли что.

Пришлось купить в аптеке трость и в машине перебинтовать ногу Кэтрин. На вокзале хромая девушка попросила молодого человека взять её багаж и принести ей сюда, где она возьмёт такси. Минут через пятнадцать молодой человек явился с кожаным чемоданчиком и, получив три марки, радостно удалился по своим делам.

Прямо с вокзала я повёз Кэтрин в Либенхалле. Либехналле это небольшой хуторок. Всего пять домов. В крайнем доме жила очень пожилая дама, которая помнила моего деда и считала его своим родственником, а, следовательно, и я ей приходился каким-то родственником. Она жила одна. У неё когда-то была дочь Кэтрин, которая пропала в детстве. Куда она делась, никто не знает. Может, несчастный случай. Может, ребёнка кто-то похитил. Как в песне:

Развесёлые цыгане По Молдавии гуляли И в одном селе богатом Ворона коня украли, А ещё они украли Молодую молдаванку, Посадили на полянку, Воспитали, как цыганку.

Двадцать лет назад и по Германии гуляли цыгане. А сколько цыган в Румынии, Венгрии, Чехословакии? Видимо-невидимо. Взглянув на Кэтрин, родственница расплакалась и сразу сказала, что это её Кэт. Я не стал разубеждать её в обратном. Соседям я сказал, что нанял девушку для присмотра за пожилой женщиной. Сирота, скиталась по свету, пусть поживёт в семье.

Радиостанцию спрятал достаточно хорошо. Радистка при деле. Пусть поживёт, пообвыкнется, отточит язык и манеры сельской девушки, да и вживаться в страну лучше среди простого народа, если ты не собираешься вылезать в высший свет к самым важным секретам.

Глава 44

Профессор Вилли Мессершмитт был самым удачливым авиастроителем в Германии. После слияния Удет флюгцойгбау и Мессершмитт флюгцойгбау ГмбХ последняя компания стала монополистом в производстве истребительной авиации для Рейха.

Помимо заводов в Аугсбурге и Регенсбурге, производство было развёрнуто на заводах в Кематене под Инсбургом, а потом и на заводах в Лейпхейме, Швадише Халле, Дингольфинге, Оберпфаффенгофене, Маркерсдорфе и Обераммергау. Мессершмитт брался за любое дело и доводил его до конца.

Я мчался на своём «Фольксвагене» на завод Лейпхейме, где строился самый огромный планер того времени «Мессершмитт-321», предназначенный для переброски ста двадцати солдат с полным вооружением в одну сторону – в Англию. Планер должен был поднимать до двадцати четырёх тонн груза, перевозить личный состав, броне и автотехнику, артиллерийское вооружение. Армада планеров должна была накрыть Англию. Выскакивающие из них солдаты будут захватывать населённые пункты, и устанавливать власть Рейха на Британских островах.

Все надежды были на Вилли Мессершмитта. И он оправдывал ожидания. Его конструкторское бюро разработало штурмовой планер «Гигант» с размахом крыльев 55 метров и длиной фюзеляжа 30 метров. Представляете, что это за махина?

Планер строился из дерева, усиленного металлоконструкциями. Одна кроватная мастерская производила детали для крыльев из лёгких тонкостенных трубок. На корпус шла клеёная фанера с разнонаправленными волокнами слоёв. Не скажу, что я уж такой большой специалист в аэродинамике и авиационном строительстве, но я сразу понял, что профессор затеял перспективное дело, если только ему удастся поднять этот планер в воздух. Похоже, что и Мессершмитт понимал, что к июлю-августу 1940 года у него ничего не получится, но держался бодро, используя различные варианты подъёма опытного экземпляра в небо.

Машина для подъёма планера всегда должна быть больше самого планера. А таких машин не было. Один бомбардировщик не тянул. Два бомбардировщика одновременно не могут тянуть, мешают друг другу. Три истребителя, «запряжённые русской тройкой» волокут, но не хватает тяги для подъёма. Поставили ракетные ускорители на планер и подняли один экземпляр в воздух. И всё. Стали думать над новым транспортировщиком, а тут и Гитлер передумал нападать на Англию. Пока. Занявшись воздушной войной, которой руководил наци номер два Герман Геринг. Нужно, сказать, что у господина Мессершмитта были хорошие идеи по созданию транспортировщика и вообще по превращению планера в тяжёлый и сверхмощный транспортный самолёт.

Затем я поехал на балтийское побережье, где проводились испытания танков, которые по дну Ла-Манша должны были перейти в Англию. Танки с закрытыми щелями и со шноркелями (дыхательными трубками для людей и двигателей танка) в виде поплавков поползут в Англию. Никакая сила не сможет остановить танковый клин Германии. Единственным препятствием для реализации этого замысла был сам пролив Ла-Манш с наименьшей шириной 32 километра в самом узком месте и наименьшей глубиной 23 метра.

По результатам моих поездок я составил письменный доклад для своего руководства и для генерала Дорнбергера, в котором высоко отозвался о Мессершмитте и его фирме. Как мог, с технической точки зрения расписал, что передвижение по дну моря, в принципе, возможно при определённом развитии движительной техники и что идея шноркелей является перспективной для форсирования речных преград.

Глава 45

В управлении меня ждали неплохие новости. Первое. Меня назначили офицером для особых поручений при начальнике управления. Второе. За участие в операции с Вальтером Шелленбергом, за выполнение заданий по Польше и инспекции научно-технических и опытно-конструкторских работ по плану «Морской лев» мне присвоили звание штурмбанфюрера.

Поздравляя меня с повышением, Мюллер сказал:

– Коллега Шелленберг готов дать вам рекомендацию для вступления в партию. Нас ждут большие дела, которые мы можем доверить только члену нашей партии.

– Хайль Гитлер! – ответил я.

– Не слишком ли всё хорошо идёт, – пронеслось у меня в голове, – то ли такое стечение обстоятельств, то ли революции нужны новые кадры и новые маршалы, но как ты будешь защищать интересы России, если окажешься на верхушке иерархии? Не крикнешь же: всем стоять! Разворачиваемся на сто восемьдесят градусов и всей НСДАП записываемся в ВКП (б). Прибьют. Прибьют, если узнают о тайных связях с НКВД. Так что, что чем усерднее я буду служить Германии, тем больше я смогу помочь своей России. Какой-то парадокс.

Вступление в партию прошло достаточно быстро. Кто никогда не вступал в различные партии, расскажу вкратце. Коллега Шелленберг, член НСДАП с весны 1933 года, билет №4504508 и СС с этого же времени, билет №124817 провёл для проформы беседу со мной и написал рекомендацию. Затем я написал заявление в парторганизацию НСДАП с просьбой принять в члены НСДАП, что программу и устав партии знаю, признаю и обязуюсь выполнять, а также работать в одной из парторганизаций. Затем партсобрание в управлении. Рассмотрение моего заявления. Вопросы. В основном по книге Адольфа Гитлера «Майн кампф». Тут уж я оторвался по полной. Цитировал абзацами, страницами. Достаточно. Человек проверен на практической работе. Предложения? Принять. Голосовали: за – единогласно. Воздержавшихся, против – нет. Затем партком РСХА выдал мне партийный билет, с моей фотографией в эсэсовской форме, завёл на меня учётную карточку члена НСДАП и формуляр, куда заносилось всё, что было известно обо мне. Как дубликат личного дела, только с партийной стороны.

В Германии как-то не принято обмывать важные события, а не то череда пьянок надолго бы вывела из строя далеко не самую худшую часть гестапо. Зато в России чиновничья жизнь напоминает нескончаемую череду пьянок начальников и подчинённых по праздничным дням, юбилеям, тезоименитствам и дням рождений.

Мне выделили отдельный кабинет недалеко от Мюллера, и по всем вопросам я докладывал только ему.

– Вот вы и член партии, коллега Казен, – сказал он в конце 1940 года, – только что фюрер подписал директиву об утверждении плана войны с СССР. Сейчас все ваши связи будут нужны как никогда. И займитесь инспекцией вопроса, как наши коллеги из абвера используют националистические элементы для будущей кампании.

– Понял, будет сделано, – сказал я, – на какой срок намечена реализация плана?

– На какой срок, – улыбнулся шеф, – этого, пока не знает никто, даже фюрер. Всё будет определяться обстоятельствами и обстановкой. Но мне кажется, что с этим дело нельзя затягивать. Когда собираетесь выехать в генерал-губернаторство?

– Думаю выехать сразу после праздников, – сказал я, – буду предлагать создать группу из сотрудников гестапо и абвера для комплексной работы по этому вопросу.

– Поддерживаю, – сказал Мюллер.

На праздники я поехал к родственникам и заехал в Либенхалле. Кэтрин была уже настоящей деревенской девушкой. Старушка нарадоваться на неё не могла. И я решил оставить Кэтрин в деревне. Буду сам приезжать сюда, чем возиться с рацией в большом городе. Первый сеанс радиосвязи состоялся. Сообщение было кратким.

«Работа началась. Готовится война с СССР. Фред».

Всё. Двадцать секунд. Вряд ли кто запеленгует. Ответ пришёл через день.

«Фреду. Не поддавайтесь на провокацию. Мария».

Не поддаваться, так не поддаваться. Я своё предназначение выполнил. Предупредил. Верите – принимайте меры. Не верите – ваше дело. Мы же не в игрушки играем, верю, не верю. И я не на базаре узнал об этом.

Краков встретил нас чистым солнцем и морозной погодой. Проинспектировали две школы абвера. Люди работают с военным размахом. Главе абвера адмиралу Канарису попеняли за преувеличение сил СССР и посоветовали более активно взяться за обеспечение наступательных действий, чем он сейчас и занимался.

Я шёл в гостиницу, помахивая веточкой вербы, как вдруг сзади раздался голос:

– За родину! За Сталина!

Последнее, что я услышал, был звук нескольких пистолетных выстрелов.

Конец второй книги

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg