«Шерлок Холмс против марсиан»

Шерлок Холмс против марсиан (fb2) - Шерлок Холмс против марсиан (Шерлок Холмс. Свободные продолжения) 1242K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Генри Лайон Олди

Генри Лайон Олди Шерлок Холмс против марсиан

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Отбросьте все невозможное; то, что останется – и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался.

Артур Конан Дойл, «Знак четырех»

Глава первая Треножники близ Молдона

1. «Сын грома» дает бой

Такого скопления судов у берегов Эссекса Англия, пожалуй, не видывала за всю свою многовековую историю. Клонившееся к закату июньское солнце рельефно высвечивало бесчисленные рыбачьи шхуны, кургузые колесные пароходики с Темзы, моторные лодки, паровые баркасы и катера, неуклюжие грузовозы, среди которых взгляд мимо воли выделял черных, как сажа, угольщиков. Разительным контрастом смотрелись белые океанские пароходы с гордыми и благородными обводами.

Увы, обширные илистые отмели Вайрли Ченнел не позволяли судам подойти близко к берегу. Между сушей и кораблями стайкой мальков курсировали весельные лодки, шлюпки и баркасы, доставляя на борт людей, бегущих на материк. Несметная толпа испуганных и взволнованных беженцев запрудила пологие берега реки Блэкуотер от траверза Оси-Айленда до Сент-Лоуренс-Крик. Дальше, там, где Блэкуотер, медленно неся свои мутные воды, впадает в Северное море, толпа заметно редела: добраться в эдакую даль по здешним топям было не так-то просто. Ближе к Молдону, за Нортли-Айлендом – тут Челмер и Блэкуотер текли порознь, еще не слившись воедино – народу также собралось с избытком. Местные перевозчики и матросы с кораблей ленились подходить сюда на лодках. Желающих взойти на спасительные палубы было хоть отбавляй – к чему работать веслами лишние полмили?

В двух милях от берега на зеркальной глади залива застыло узкое хищное тело, одетое в серую сталь. Погрузившись в воду, казалось, по самые борта, миноносец «Сын грома» выглядел спящим. Лишь дым, курившийся над его трубами, давал понять, что корабль стоит под парами, готовый вступить в битву в любую минуту.

До пяти часов вечера ничто не предвещало трагедии. Солнце безмятежно сияло с небес, припекая. Луга вокруг Молдона радовали глаз сочной зеленью. Пологие холмы близ Лэнгфорда сплошь заросли́ цветущим дроком; издали чудилось, что они покрыты ярко-желтым цыплячьим пухом. Царил полный штиль, вода текла расплавленным золотом.

Лишь шум и суета на берегу нарушали этот пасторальный пейзаж, грубо врываясь в благостную картину разморенного солнцем побережья. К небесам возносились крики и брань, мольбы и проклятия; слышались хриплые, каркающие голоса лодочников, яростно торгующихся с беженцами. Цены доходили до пятнадцати фунтов за место, но от желающих все равно не было отбоя. Толпа напирала. Какой-то молодой человек, по виду лондонский клерк в брюках мышиного цвета и таком же жилете поверх испачканной белой рубашки, отчаявшись, попытался запрыгнуть в отходящую лодку. Матрос на корме встретил его ударом весла, и клерк рухнул в воду, которая окрасилась кровью из разбитого носа. Котелок свалился с головы бедняги и поплыл прочь, вслед за лодкой. Молодой человек барахтался на мелководье, силясь встать. На помощь ему, подобрав юбки, пришла полная женщина средних лет. Она подсобила клерку и, развернувшись, стоя по щиколотку в воде, принялась громко стыдить глазеющих с пристани мужчин.

Едва колокол в молдонской церкви Всех Святых отзвонил пять пополудни, как с юга донеслись отдаленные звуки канонады. Толпа притихла. Люди замерли, вслушиваясь. Многие повернулись в сторону Вудхэма и Хоквела, пытаясь увидеть, что творится в той стороне, откуда долетали раскаты орудий. Однако туманная дымка, висевшая над побережьем несмотря на солнечный день, не позволяла разглядеть ничего далее пяти-шести миль.

– Это в Шубэринесе! – уверенно заявил пожилой джентльмен с пышными бакенбардами, вглядываясь вдаль из-под руки и приложив другую ладонь к левому уху. Таким тоном обычно произносят: «На краю света, у черта на рогах! До нас не доберутся…»

Полминуты спустя джентльмен с бакенбардами, опровергая собственные слова и тон, протолкался к шлюпке и в последний момент успел перевалиться через борт, изрядно накренив лодку. Кормчий не стал бить джентльмена веслом, как это произошло с клерком – наверное, потому, что толстяк, не торгуясь, сунул ему в руку две десятифунтовые банкноты. В этот же миг ожил дремавший на рейде миноносец. Носовое орудие выпалило в воздух холостым зарядом, подавая сигнал, и на мачтах взвились разноцветные флажки. Дым из труб повалил гуще, но «Сын грома» не тронулся с места.

После следующего залпа артиллерии, прозвучавшего заметно громче, сделалось ясно: канонада приближается. Орудия били в районе северной оконечности острова Фаулнесс. Толпа, опомнившись, бросилась к лодкам, но было поздно. Шлюпки и баркасы торопились отойти от берега, направляясь к ожидавшим на рейде судам. Пароходик с Темзы вовсю шлепал колесами по воде, уходя на восток, в открытое море, мимо изогнувшейся полумесяцем линии кораблей. Шхуны спешно поднимали паруса, снимались с якорей; воздух наполнился клубами дыма – серого, черного и грязно-белого цвета. Ясный июньский день мерк на глазах, и причиной тому был не только закат солнца. Пелена дыма из пароходных труб быстро накрывала реку и Вайрли Ченнел. Казалось, сами земля и море в ужасе стремятся укрыться во мгле, ощущая приближение безжалостного и чуждого врага, порождения иного мира.

Над холмами, подернутыми предвечерней дымкой, встало разгорающееся зарево. Где-то в районе Саутминстера в небо поднялся высокий черный столб. На фоне зарева мелькнули угловатые тени – словно там, на холмах, суетились длинноногие насекомые.

Но первый марсианин объявился не оттуда, куда были прикованы все взгляды. Он тихо двигался вдоль берега со стороны Фаулнесса, по илистым отмелям Денжи Флэт в сторону Сэйлс Пойнт, намереваясь отрезать судам, сгрудившимся в устье Блэкуотер, выход из залива. Когда машину наконец заметили, было поздно. Позади него, за Краучем, показалась фигура второго марсианина. Он напоминал трехногого паука-калеку, шагающего через сосновый перелесок. Однако двигался марсианин чрезвычайно быстро, и его фигура вырастала с ужасающей скоростью.

Следом появился третий.

Строй судов нарушился. Отчаянное хлопанье парусов, рев пароходных гудков, белые буруны, вопли беженцев. Винты и гребные колеса вспенили гладь залива. Корабли спешили в открытое море. В этой панике не обошлось без столкновений. Две рыбачьи шхуны, баркас с красной полосой на черной трубе и дюжина лодок в итоге легли на дно еще до подхода марсиан. Спасся ли хоть один человек из их пассажиров или экипажей, пожалуй, знал лишь Господь.

Блестя полированной броней, два марсианина уже входили в воду. Третий поначалу отстал, но вскоре догнал своих товарищей. Длинные металлические ноги позволяли им зайти достаточно глубоко, чем марсиане и воспользовались, желая подобраться как можно ближе к торопящимся прочь судам. По неизвестной причине они медлили пустить в ход смертоносный тепловой луч. Желали рассмотреть поближе плавучие механизмы? Понять, для чего они предназначены, какая энергия ими движет? Или просто рассчитывали сжечь корабли в упор, не расходуя энергию луча понапрасну?

Медлительностью марсиан и воспользовался капитан «Сына грома». Миноносец давно ждал под парами, все его орудия были заряжены, а команда готова к бою. Увидев противника, вошедшего в воду, капитан не потерял ни секунды, отдав команду «Полный вперед!». В толчее цивильных судов марсиане не сразу заметили устремившийся к ним бронированный корабль. Даже когда они уразумели, что «Сын грома» идет прямо на них, какое-то время марсиане еще воздерживались от активных действий. Похоже, они впервые столкнулись с человеческим боевым кораблем, и не поняли, что это такое. Металлические колпаки треножников возвышались над поверхностью залива на восемь-десять футов. «Сын грома» несся на них, не производя ни единого выстрела, словно капитан миноносца решился на таран.

Опомнившись, один из марсиан навел на миноносец пусковую трубу – и в сторону «Сына грома» хлынула туча черного газа. Как правило, газовое облако вспухало и расползалось в месте падения снаряда, выпущенного из трубы, но сейчас никакого снаряда не было. Видимо, марсианская пушка имела несколько разных режимов стрельбы.

Поток газа, больше похожего на густую жидкость, чернилами гигантского спрута омыл левый борт миноносца, но «Сын грома» успел набрать такую скорость, что за пару секунд оставил убийственное облако позади. Марсиане начали отступать, расходясь в стороны. Их треножники стремительно вырастали из воды, все выше возносясь над заливом. Ближайший колосс взмахнул генератором теплового луча. «Сына грома» окутало паром и дымом, и в тот же миг ударил ответный залп. Миноносец бил из всех орудий с близкого расстояния – промахнуться было невозможно. Марсианин пошатнулся, теряя равновесие, и второй залп буквально смел треножник. К небу взлетели исковерканные обломки металла вперемешку с кровавыми клочьями, и марсианин рухнул в воду.

Ввысь взметнулся исполинский гейзер, внутри которого бесновались вспышки зеленого пламени. Ответом было громогласное «Ура!», раскатившееся над Вайрли Ченнел: люди с уходящих судов приветствовали гибель марсианина и победу земного оружия.

Длинное темное тело вынырнуло из облака пара. Казалось, «Сын грома» целиком обуглился от удара теплового луча: броня почернела, покоробилась, из труб и вентиляторов вырывалось пламя, за миноносцем волочился шлейф дыма и жирной копоти. Но хода корабль не потерял – мстителем, лишенным сострадания, он мчался на второй треножник. Вновь хлестнул тепловой луч, и палуба миноносца взлетела на воздух. Корабль превратился в несущийся по водам залива плавучий вулкан. От взрывной волны марсианин пошатнулся, неуклюже попятился. В следующую секунду полыхающие останки «Сына грома» врезались в него, смяли и опрокинули. Второй гейзер был ужасней первого, и бо́льшую часть Вайрли Ченнел заволокло клубами пара и пеленой дыма.

Там, за этой завесой и внутри нее, что-то происходило. Мелькали смутные тени, пару раз сверкнул тепловой луч, взметнулись и опали глянцевые лоснящиеся щупальца. Слышалось громкое гудение и шипение, с плеском вздымались волны… Но вскоре расстояние и туман окончательно скрыли происходящее от людей, что наблюдали за битвой с уходящих через Ла-Манш к материку кораблей.

2. Том Рэдклиф лезет на колокольню

У Томаса Рэдклифа, работавшего грузчиком на железнодорожной станции Молдон Ист Стейшн, сегодня был выходной. По этому случаю Рэдклиф благополучно проспал до полудня. Проснувшись, он приготовил себе поздний холостяцкий завтрак: яичницу с беконом и крепкий чай, не забыв похвалить самого себя за предусмотрительность. В последнюю неделю Молдон наводнили бесчисленные беженцы из Лондона, Сэррея и с юга Эссекса, и цены на продукты взлетели до небес. Но даже по этим грабительским ценам выбор съестного в лавках поражал своей скудостью. Матушка говаривала Тому: «Запасливый лучше богатого.» Как в воду смотрела, царство ей небесное. Богатства Том не нажил, но в кладовой его деревянной хибары, расположенной в тупике Оук Клоуз, на вбитых в стену девятидюймовых гвоздях висели три кольца колбасы от старины Освальда, вкусно пахнущие дымком, едва початый окорок, связки лука и чеснока; в составленных штабелем ящиках хранились крупы, овощи, консервы…

Спроси кто-нибудь Рэдклифа, к чему ему такие запасы – он бы наверняка затруднился ответить. Просто мать запасалась провизией – и сына приучила. Том не задумывался: зачем? Так надо. Так говорила матушка. А матушка плохого не посоветует.

Зато теперь Том – кум королю, ежели брать по меркам Молдона. Жаль только, яйца заканчиваются. Яичницу Рэдклиф любил и жарил ее себе каждое утро вот уже шесть лет. Но пополнять запас – без штанов останешься, с нынешней-то дороговизной. Ничего, бог даст, переживем. Не навсегда же это, в самом деле?!

Как следует подкрепившись, Том отправился бродить по городу. Толпа на Хай-стрит повергла его в замешательство. Поток беженцев захлёстывал Молдон не первый день, но Рэдклиф все не мог привыкнуть. Никогда раньше ему не доводилось видеть таких скоплений народа. Говорят, в Лондоне всегда так. С ума сойти можно! И как там люди живут? Несмотря на июньскую жару, в глазах рябило от пиджаков и рединготов, жилетов и дорожных плащей, платьев и кардиганов, котелков и цилиндров, чемоданов, саквояжей и узлов с пожитками. Гомон толпы, над которым время от времени раненой птицей взлетал отдельный вскрик, шарканье ног, ржание лошадей, стук копыт, скрип колес – шум забил Тому уши, слился в один неумолчный и неотвязный гул. Людской поток подхватил Рэдклифа и потащил по Хай-стрит в сторону реки.

По берегу Челмера толпа, бросая лошадей и повозки, текла на восток, к речному устью, туда, где Челмер сливается с Блэкуотер, впадая в залив Вайрли Ченнел. Некоторое время Том шел со всеми, улыбаясь без видимой причины, но напротив Нортли-Айленда выбрался из толпы и поднялся на пригорок. Отсюда были хорошо видны бесчисленные суда, стоявшие на рейде вдоль северного берега залива. Почти час Рэдклиф с интересом наблюдал небывалое зрелище: бегство чертовой уймы людей, стремящихся пересечь Ла-Манш. Потом он кружным путем вернулся в город, зашел домой перекусить и направился привычным маршрутом в харчевню Карпентера на Гейт-стрит. Несмотря на творящееся вокруг столпотворение, эль у Карпентера подорожал в разумных пределах. Особенно для завсегдатаев, к коим, без сомнения, относился Рэдклиф.

Разговоров в харчевне только и было, что о марсианах. Ну, и еще о том, не пора ли уносить ноги за море, на континент. Прихлебывая эль, Том слушал с любопытством, но сам помалкивал: сказать ему было нечего. Марсиан он не видел, за море не собирался, а пересказывать слухи, полученные из десятых рук, не входило в привычки грузчика. «Сюда они не доберутся, – размышлял Том, заказывая третью пинту темного. – Где мы и где Лондон? Да и на кой им Молдон? Можно подумать, эти чудища летели черт знает сколько тысяч миль со своего Марса, чтобы взглянуть на наше захолустье!» В газетах писали о «миллионах миль», но Том, как ни пытался, не мог представить себе такое число. У него и тысячи-то с трудом в голове укладывались.

Том родился и вырос в Молдоне. Дальше Челмсфорда он не бывал. Рэдклиф любил свой город, но даже он понимал: Молдон, как ни крути, дыра дырой. Глухая провинция, даром что у моря.

В очередной раз он огляделся в поисках приятелей или просто знакомых, но кроме неопрятного старика Бэнфорда никого не обнаружил. Бэнфорд был уже под хмельком, и Том не стал к нему подходить. Колокол церкви Всех Святых пробил пять пополудни. Люси принесла Тому третью пинту. Рэдклиф кивком поблагодарил, отхлебнул эля – и тут снаружи послышался глухой гул, а следом отдаленный грохот, словно во время грозы. Шум голосов в харчевне сразу попритих. Снова раздался гром – сильнее и ближе.

– Они идут! Идут! – вскричал, нарушив напряженную тишину, старик Бэнфорд и опрокинул остатки пива себе в глотку.

– Марсиане!

– Они уже близко!

– Это батарея под Саутминстером! Они их задержат…

Уверенности в голосе говорившего не ощущалось.

Том никогда не простил бы себе, если бы пропустил подобное зрелище. Настоящая война, да не с какими-нибудь немцами или французами, а с чудовищами с Марса! В детстве Том одно время мечтал стать военным. Он должен это увидеть!

Наскоро ополовинив кружку, он махнул Люси и, бросив на стол пять шиллингов – все-таки и Карпентер драл втридорога! – выскочил на улицу. Дома вокруг заслоняли обзор. Видно было только, что со стороны Саутминстера в небо рвется лохматый столб дыма.

Церковь Святой Марии на Чарч-стрит! Это совсем рядом. Там есть колокольня. С нее все будет видно, как на ладони. Том побежал, неуклюже уворачиваясь от спешащих куда-то прохожих. На лицах людей явственно читался испуг, переходящий в ужас. Грузчик удивился. Сам он страха не испытывал. Его гнало любопытство. Да и с чего ему бояться марсиан? Он же не военный, у него и оружия никакого нет. Зачем в него стрелять? И церковь, к которой он стремился, марсиане разрушать вряд ли станут. Хоть и чудища, но не дикари ведь! С такими-то машинами, как пишут в газетах!

Деревянная калитка в старинной каменной ограде вокруг церкви была приглашающе распахнута. Том пронесся мимо церковного кладбища: серые плиты надгробий с полустершимися надписями застыли группой суровых часовых, возвышаясь над сочной травой, зеленеющей у подножий. Он нырнул в темную арку церковного входа и едва не сбил с ног викария Симпсона – приходского священника.

– Прошу прощения…

Но викарий, кажется, ничуть не удивился и не выглядел раздосадованным. Черная сутана висела на преподобном Симпсоне, как на вешалке; стоячий жесткий воротничок врезался в шею с такой силой, что лицо священника побагровело, словно при апоплексическом ударе.

– Вы вовремя. Идемте.

– Вы тоже?! – обрадовался Том.

– Ну разумеется! Я тоже хочу спастись. В церковном подвале крепкие стены, а места хватит нам обоим.

– Подвал? – опешил Том. – Я хотел взобраться на колокольню – оттуда лучше видно. Вы же мне позволите, ваше преподобие?

– Вы с ума сошли! – зашипел на него викарий. – Хотите погибнуть? Идемте в подвал.

Рэдклиф заупрямился. Как же так? Священник, как никто другой, должен надеяться на Господа и верить в милость провидения. Особенно в храме Божьем!

– Не бойтесь! Марсиане не станут разрушать церковь. В любом случае, Господь защитит нас, – добавил он на всякий случай, но именно последняя фраза окончательно вывела преподобного Симпсона из себя.

– Безумец! – воскликнул тот. – Иисус сказал: что посеешь, то и пожнешь!

Плюнув на упрямца, викарий резвей мальчишки стал спускаться по истертым ступеням, что вели в церковный подвал. Том пожал плечами и довольно быстро отыскал лестницу, ведущую в противоположном направлении: не под землю, а в небеса.

Точнее, на колокольню.

Наверху он перевел дух. Отсюда и впрямь открывался чудесный обзор. Весь Молдон, включая пригороды, поля, сосновые леса и перелески до самого Вудхэма, а также дельта у слияния рек и залив были как на ладони.

– Мама моя дорогая! – сказал Томас Рэдклиф.

Он впервые увидел марсиан.

3. Улла-улла-улла-улла

Три блестящих железных шлема на ходулях с целеустремленностью тараканов двигались с юга к Вайрли Ченнел. Подобные шлемы Том видел в местном Военном музее. «Это машины, – он припомнил вычитанное в газетах. – А внутри сидят чудища, похожие на спрутов.» Очень быстро троица марсиан оказалась на берегу и вошла в воду, заходя все глубже, словно намереваясь утопиться. Или их чудо-машины могут действовать под водой? На манер водолазного колокола?

Залив захлестнула паника. Суда спешили убраться подальше, в открытое море. Некоторые сталкивались друг с другом и шли ко дну. Навстречу марсианам устремился миноносец. А потом началась война. Один марсианин выпустил черный дым, второй выстрелил по миноносцу тепловым лучом. Часть Вайрли Ченнел заволокло паром и дымом. В густой пелене что-то ярко сверкнуло – раз, два, три. До Тома долетело гулкое «Бумм!». Ответный залп миноносца опрокинул врага, и Том, не в силах сдержать радости, во всю глотку завопил «Ура!», вторя беженцам на кораблях. Но тут снова ударил тепловой луч, миноносец протаранил марсианина-стрелка, и завеса из огня, пара и дыма окончательно скрыла происходящее. В ней что-то сверкало, двигалось, мелькали глянцевые щупальца, но рассмотреть что-либо толком не было никакой возможности.

С юго-востока, от Рудли-Грин, донеслись орудийные раскаты, и Том перебрался к другому окну. Взглянув в сторону поселка, грузчик охнул и даже чуть присел. Как раз в этот момент Рудли-Грин превратился в пылающий ад. Трое наступавших от Южного Вудхэма марсиан ударили тепловыми лучами по установленной в лощине батарее двенадцатифунтовых пушек. Первый луч угодил в ящики со снарядами, и батарея взлетела на воздух. Остальные лучи прошлись по поселку, превратив его в руины.

Рэдклиф смотрел на горящий Рудли-Грин, на вздымающийся к небу траурный гриб жирного черного дыма, и грубые ладони грузчика мимо воли сжимались в кулаки. То́му было жаль погибших артиллеристов, однако он понимал: это война, а войны без потерь не бывает. Но к чему уничтожать мирный поселок, не представляющий угрозы? Правду писали в газетах: марсиане – безжалостные чудовища! Впервые Том пожалел, что он – не военный, и у него нет оружия. Что бы он сделал, будь у него револьвер или винтовка, Рэдклиф не знал, и даже не задумывался об этом. Что-нибудь, да сделал бы!

Тем временем марсиане неумолимо приближались к Молдону. Их было уже не трое, а много больше. Десять? Одиннадцать? Дюжина? Треножники перестраивались на ходу, мешая Рэдклифу их сосчитать. Неужели марсиане беспрепятственно войдут в Молдон и разрушат его до основания, как несчастный Рудли-Грин?!

Взгляд Тома отчаянно заметался по городским предместьям в поисках войск, орудий, укреплений – силы, которая смогла бы остановить марсиан. Одна батарея притаилась в юго-восточном предместье Лайм-Брук. Вторую Том обнаружил за кустами у перекрестка Лайм-Брук-уэй и Маринерс-уэй. Третья стояла посреди чистого поля сразу за окраиной, в трехстах ярдах от дома Рэдклифа – и как Том раньше ее проглядел?

Неужели это всё?! Три батареи против дюжины марсиан?!

Первой дала залп батарея в Лайм-Брук. То́му было хорошо видно, как пламя вырывается из орудийных стволов, и пушки окутываются клубами дыма. Спустя пару секунд долетел грохот выстрелов и взрывов. Снаряды рвались под ногами-ходулями боевых треножников, но, похоже, никто из марсиан не пострадал. Следующий залп батарея дать не успела: пять тепловых лучей, ясно различимых в подступающих сумерках, ударили по позициям артиллеристов. Кусты, скрывавшие орудия, мгновенно превратились в полыхающие факелы. Взорвались зарядные ящики, орудия и людей разметало во все стороны.

В грохоте потонул залп батареи, окопавшейся у перекрестка. Похоже, там служили более опытные артиллеристы, и они смогли взять точный прицел. Новая усиленная шрапнель рвалась в воздухе рядом с бронированными колпаками марсиан. Один блестящий колосс пошатнулся, но не упал, закачался в неустойчивом равновесии. Обретя наконец опору, он замер и больше не двигался. Его сосед споткнулся и дальше ковылял боком, подобно крабу, подволакивая металлическую ногу.

Развить успех артиллеристы не сумели. Оглушающий заунывный вой раскатился над полями, накрыв Молдон и окрестности. Звук был механическим, неживым: «Улла-улла-улла-улла!» – и оттого вдвойне жутким. Вой издал покалеченный треножник, его подхватили другие марсиане: «Улла-улла-улла!..» На батарею обрушились тепловые лучи. Том видел, как артиллеристы бегут прочь. Кажется, кое-кому удалось спастись. Но саму батарею постигла та же печальная участь, что и пушки в Лайм-Брук.

Теперь марсиане не прекращали огонь. Луч скользнул дальше, по домам окраины. Деревянные строения вспыхивали; занимались, как спички, деревья в садах и кусты в палисадниках. Трескались кирпичи, разлетались вдребезги стёкла в окнах. Горели уже не только деревянные, но и каменные дома. Пожары взметнулись ближе к центру города – на Фэмбридж-роуд, Шекспир-драйв и Марлоу Клоуз. А тепловой луч двигался всё дальше; описывая убийственную кривую, он быстро приближался к Оук Клоуз, где стоял дом Томаса Рэдклифа.

В оцепенении Том смотрел с колокольни, как адское пламя уничтожает Молдон, подбираясь к его хибаре. Нельзя сказать, чтобы Рэдклиф слыл ревностным прихожанином, но сейчас он взмолился со всей искренностью, на какую был способен: «Господи, спаси и сохрани! Не дай этим нелюдям уничтожить Молдон! Останови и покарай их! Не позволь им сжечь мой дом!» К чести Тома следует отметить, что о спасении своего дома он просил Господа в последнюю очередь, куда больше беспокоясь о родном городе. О себе же лично Том не вспомнил вообще.

Над Оук Клоуз поднялся высокий фонтан огня, к небесам взлетели обломки крыши. У Тома на миг замерло сердце: неужели у него больше нет дома?! Или пострадал кто-то из соседей? Из-за гари и дыма он, как ни силился, не мог разглядеть, какой из домов постигло несчастье.

4. Чудо Господне

Тепловой луч убрался дальше, в поле, за пределы Молдона. Том так и не понял: успела последняя батарея дать хоть один залп, или она взлетела на воздух, не сделав ни единого выстрела? В любом случае, с защитниками Молдона было покончено. Город полностью находился во власти марсиан. Стальные колоссы приближались, пламя пожаров и лучи закатного солнца играли на полированной броне кровавыми бликами. Победный вой марсиан не умолкал, оглашая окрестности новоявленного Содома.

На глаза Тома навернулись слезы. Он упрямо вытер лицо кулаком, проморгался, а когда снова взглянул в окно колокольни – сперва не поверил увиденному. Да и никто бы не поверил, потому что с чистого неба сорвалась молния и ударила в ближайший треножник.

Словно раскаленный добела гвоздь, с треском и шипением ослепительный разряд вонзился в колпак марсианина. Мгновением позже треножник с оглушительным грохотом взорвался. Сверкнуло зеленое пламя, во все стороны полетели обломки колпака и ошметки кровавой плоти. Ноги колосса подломились и останки боевой машины тяжко рухнули наземь аккурат поперек Мандон-роуд.

Над домом, горящим на Оук Клоуз, медленно поднялось в воздух призрачно мерцающее сияние. Внутри него угадывалась человеческая фигурка. Темный силуэт был заключен в эфирный кокон, а может, яйцо, по поверхности которого то и дело пробегали опалесцирующие волны. От кокона исходил жемчужный свет, возвращая зловещему вечеру яркие краски солнечного дня, когда еще ничто не предвещало обрушившейся на Молдон беды.

Сразу три или четыре тепловых луча ударили в сияющий кокон, и Том в отчаянии закричал. Вся его душа противилась гибели чудесного создания, но Том ничем не мог ему помочь.

Помощи, как выяснилось, не требовалось. Лучи уперлись в блистающий эфир – и бессильно погасли. Сияние набирало мощь. Человек – ангел?! – внутри яйца торжественно воздел руки над головой, развел их на манер крыльев – и изо всех щелей колпака очередного треножника вырвалось жаркое чадное пламя. Колосс сделал еще один неуверенный шаг – и застыл: почерневший, обугленный, безмолвный. Из колпака к небесам ползли пряди жирного дыма, истаивая в сумеречном воздухе.

Гул тепловых лучей заглушил все иные звуки – даже несмолкаемое «Улла-улла-улла», в котором пробились нотки тревоги и страха. Теперь по светящемуся кокону стреляли все уцелевшие марсиане. В дополнение к тепловым лучам двое выпалили из труб, метавших снаряды с черным газом. Однако ни один из снарядов не взорвался и не изверг из себя газ, а лучи по-прежнему не приносили удивительному созданию никакого вреда. Более того, скользя мимо и попадая в городские постройки, они больше не причиняли повреждений домам Молдона!

«Чудо! – шептали губы Тома. – Это чудо! Благодарю тебя, Господи!»

Фигура в коконе тем временем производила некие загадочные пассы. Их поистине сокрушительное действие не замедлило сказаться на марсианских захватчиках. Над двумя вспухли клубки разрывов, словно в марсиан угодили снаряды восставшей из мертвых батареи. Еще трое застыли без видимых причин, будто окаменев. Один покрылся белой изморозью, другой потускнел, утратив металлический блеск. Третий на вид ничуть не изменился – просто замер и больше не двигался.

Какой-то треножник развалился прямо на ходу, осыпавшись хлопьями ржавчины в высокую траву возле Вудхэм Мортимер.

Уцелевшие марсиане резко остановились, как если бы налетели на невидимую преграду. Развернувшись, они торопливо зашагали прочь от Молдона – на запад, в сторону Данбери. Далеко уйти им не удалось. Возмездие настигло пришельцев у опушки Паснидж-вуд. Фигурка в коконе всплеснула руками – и перед беглецами взметнулась ослепительная бело-голубая стена высотой не менее двухсот футов. Лес огонь не затронул, но бронированные колоссы сгорели в мгновение ока, как мотыльки в пламени свечи.

Пожрав свои жертвы, пламя опало и исчезло. Том смотрел на поле боя, на треножники, замершие без движения, на пострадавший, но уцелевший Молдон – и пытался осмыслить случившееся. Стальные машины-убийцы, ад во плоти, обрушившийся на город – и чудесное избавление. Неужели его молитву услышали?!

Грузчику и в голову не пришло, что в те минуты, когда трехногая гибель нависла над Молдоном, многие жители взывали к небесам вместе с Томом Рэдклифом.

Сияющий кокон плавно опустился на грешную землю и, коснувшись ее, угас. На Оук Клоуз догорал чей-то дом. То́ма? Соседей? В любом случае, сказал себе Том, я должен быть там! Чей бы дом ни горел, людям нужна помощь! А еще он втайне надеялся увидеть сошедшего с небес ангела. Ну что стоит ангелу чуточку обождать?

Оскальзываясь на вытертых ступенях, рискуя свернуть шею, Том Рэдклиф начал торопливый спуск с колокольни.

Он боялся опоздать.

Выбравшись из церкви, Том сразу припустил бегом. Свернул с Чарч-стрит на Милл-роуд, удивился: улица словно вымерла. На тротуаре – ни души, в окнах – ни огонька. Фонари тоже не горели. Люди, подобно викарию Симпсону, прятались по подвалам, боясь высунуть нос наружу. Том знал Молдон, как свои пять пальцев. В родном городе он бы не заблудился даже в кромешной тьме, а сейчас стояли сумерки. Ночь медлила лечь на Молдон. Багровый диск солнца лишь до середины скрылся за Бассеттским лесом, темнеющим на западе.

Том среза́л путь, пробираясь к Оук Клоуз переулками. Время от времени он перемахивал через заборы, как делал это десять лет назад, будучи мальчишкой. На перекрестке Саксон-уэй и Джерси-роуд ему пришлось лезть через завал: здесь рухнул двухэтажный дом Флэтчера. Развалины еще дымились, но пожар утих. Запыхавшись, перемазавшись сажей, известкой и кирпичной пылью, Том выскочил на скрещение Мермейд-уэй и Оук Клоуз. На миг он испытал постыдное, но вполне понятное облегчение: его хибара уцелела! Зато особняк Лиггинсов превратился в чадящие развалины. Дом разворотило до самого фундамента: остался лишь кусок стены, в котором зиял прямоугольник оконного проема с выбитой рамой. Позади стены темнела груда битого кирпича, по обугленным и дымящимся балкам проскакивали язычки огня; вокруг лежали искореженные куски кровельной жести…

Среди разоренного двора рыдала девочка лет семи. «Дженни, – припомнил Том. – Ее зовут Дженни.» Племянницу Лиггинсов кто-то привез в Молдон с неделю назад. Порванное голубое платье, грязные потеки на испачканных сажей щеках…

Девочку окружали люди, большей частью – соседи. Все они смотрели на Дженни. Кое-кто опустился на колени, не боясь порвать брюки. Никто не пытался утешить ребенка. Люди просто стояли и смотрели.

Вот ведь бестолочи!

Том решительно протолкался вперед и подхватил девочку на руки:

– Не бойся, Дженни. Я – дядя Том. Помнишь меня?

Девочка неуверенно кивнула. В кулачке она сжимала обгорелый листок бумаги.

– Все будет хорошо, Дженни. Они больше не придут.

Дженни продолжала всхлипывать, но уже не так безнадежно, как вначале.

Том обернулся к толпе:

– Вы что, сдурели? Чего пялитесь? Ребенка напугали!

Он огляделся в поисках Лиггинсов, желая передать им Дженни, но тех нигде не было видно.

– А где Сайлас? Марта?

Люди прятали глаза. Отворачивались. Дженни вновь разрыдалась. Том все понял. Вернее, это он тогда думал, что понял. Он стоял с плачущей Дженни на руках и не знал, что делать дальше. Но замешательство продолжалось недолго.

Том принял решение.

Интермедия Снегирь – птица певчая

[1]

– Фигня, – сказал я. – И томление духа.

– Ну почему? – возмутилась Тюня. – Две сюжетные линии заплетены косичкой. Создают объем. Работают на контрасте. Почему фигня?

– Фигня-шмигня, – я с удовольствием развил тему. – Объем-шмобъем. Смотри сама: первая линия у тебя костюмирована. Рыцари-шмыцари, турниры в турнюрах. Шмильгельм Завоеватель в рогатом шлеме… э-э… В шмеме. Рогатом, да. Матильда Фландрская трахалась с Брихтриком Альбиносом. Беленький такой, страстный кобелек. Раздвинула ножки, у мужа выросли рожки. Шможки…

– Задрал, – предупредила Тюня.

Взяв меня за воротник, она уточнила:

– Шмадрал. Убью.

Кто-кто, а Тюня была страшна во гневе. Уж я-то знал.

Снег скрипит вкусно. Морозец кусает за щеки. У кофе одуряющий аромат. Все эти штампы, затрепанные до бахромы по краям, я имел счастье испытать на себе. Снег скрипел, когда я переминался с ноги на ногу. Щеки задубели, время от времени я тёр их ладонью. Ну и кофе, да. Наводит на мысли о коньячке. Еще один штамп, дарованный нам свыше.

Из павильона нами любовалась продавщица. Рыбий взгляд ее блестел щедрой бабьей слезой. Жизнь идет мимо, читалось в этом взгляде. Жизнь хлещет кофе со сливками, не заботясь сроком годности и содержанием транс-жиров, а нам остается жалкая сдача на чай. Топчась у обгрызенной по краям уличной «раздачи», грея ладонь пластиковым стаканчиком с «американо», любуясь видом на толпу, сливающуюся в метро, я почувствовал себя записным франтом в ресторане «Метрополь».

Человек! Устрицы свежие?

– Рыцари, – повторил я. – Красотища! И что мы имеем с гуся по второй линии? Вид из окна на мусорные баки. Свинцовые мерзости жизни. Бытовка, тоска и уныние. Будни офисного планктона! Тюня, ты садистка. Тебя надо лечить принудительно.

– Контраст, – уперлась Тюня. – Большая литература.

– Я бы сказал, убийственный контраст. Если угодно, самоубийственный. Читатель терпелив, но не до такой же степени! Он прилег отдохнуть, обнажил пузо для чесания. Твоя задача – навеять ему сон золотой. Где сон? Где золотой?! Кошмар, и дом плача. А персонажи? Возьмем, к примеру, тебя. Джинсы, пуховик, вязаная шапочка. Никто и не смотрит, все бегут по делам. А нарядись ты, дитя мое, в серебряные латы, как Жанна Д'Арк, или нацепи треуголку, сунь за пояс ятаган, надень повязку через глаз…

Судя по лицу Тюни, я с моими примерами забрел куда-то не туда. Скажем, на минное поле.

– Значит, я уродина? – свистящим шепотом спросила она. Звук шел не из горла, как положено, а из клапана протекающего баллона с газом. – Уродина, да?

– Тюня, лапочка…

– И пуховик мой – дешевка?!

– Сокровище…

– И джинсы?!

Я обреченно сдал назад:

– Шапочка. Шапочка – чудо. И ты – чудо.

– А ты?!

– А я – скот волосатый. Ни разу не рыцарь.

– Шмыцарь! Альбинос-импотент!

Хвала телефону, зазвонил. Я схватился за мобильник, как утопающий – за соломинку. Продавщица за стеклом оживилась, рассчитывая на продолжение скандала. Ну да, папик ссорится с молоденькой шалавой. Будет о чем поведать городу и миру.

– Слушаю!

– Чтоб ты оглох! – пожелала мстительная Тюня.

– Пушкинский въезд, – оперный бас Гремучко сильно терял в мобильном формате. – Дом тринадцать, возле арки во двор. Второй этаж, квартира четыре. Если верить регистрации, Палийчук Анна Игоревна. В диспетчерскую службу поступил аварийный сигнал. Тюня с тобой?

– Ага.

Бас сгустился набатной медью:

– Бегом!

Ну, мы и побежали.

Пока суд да дело, позволь представить тебе, почтеннейшая публика, милейшую Тюню, она же Тоня, она же Антонина Глебовна Недереза. И если ты, почтеннейшая публика, рискнешь отпустить шуточку по поводу Недерезы, шуточку столь же банальную, сколь и ожидаемую, то я, Владимир Чижик, не дам за жизнь твою и ломаного гроша.

Ясно?

Итак, представим себе девицу чу́дного возраста, а все, что меньше тридцати, чудесно по определению; девицу приятную во всех отношениях, скорее милую, нежели королеву красоты, с характером, который трудно описать, не прибегая к сильным выражениям, легкую на ногу и на руку, блондинку на каштановой подкладке, кумира семиклассниц, балдеющих от приключений Таиры Алой, девы-воительницы в шести томах – любовь 12+, кровь 12+, слово «мерзавец» под вопросом, слово «жопа» исключается…

Ладно, остальное – в другой раз.

Да, почтеннейшая публика, я знаю, что тебя нет. Я выдумал тебя, едва заметил на переломе жизни, что веду нескончаемые внутренние диалоги. Приятели, друзья, жены друзей, сантехник, дворничиха – завершив разговор в реале, я продолжал его сам, без собеседника, день за днем, мучаясь бессонницей, сочиняя реплики за обоих, ссорясь и мирясь, обижаясь и прощая. Тень психоза маячила за спиной. Черные крылья реяли над головой. Рукава смирительной рубашки мечтали завязаться морским узлом. И тогда я изобрел универсального собеседника – тебя, почтеннейшая публика.

Благодарю за внимание, антракт.

* * *

– Кто там?

– Квитанции!

– Открываю…

Это Тюня придумала. Поначалу я, дурень, честно связывался по домофону с объектом и вступал в длительную беседу, объясняя, кто я такой. В итоге меня не пускали. Я звонил менту, который по идее нас «крышевал», мент сперва не брал трубку, потом обещал приехать через час…

Я ждал его до вечера, изрыгая брань и хулу.

С пятого раза Тюня взяла власть в свои руки. Она набирала номер квартиры наугад, произносила волшебное слово «квитанции» – и сезам открывался без возражений. Иногда мне снилось, как Тюня бестрепетно подходит к воротам Белого Дома, говорит: «Квитанции!» – и вскоре пьет «Glenmorangie» в Овальном кабинете, а президент США у нее на посылках.

В подъезде пахло табачным дымом.

– Кто там?

Голос был старушечий, из тех бодрых козлетонов, какими на эстраде блеют юмористы-трансвеститы.

– Поступил сигнал, – трагическим тоном сообщила Тюня.

– Свидетели? – предположили за дверью. – Иеговы?

– «Вербалайф».

– Чего?

– Палийчук? – встрял я. – Анна Игоревна?

– Ну, Палийчук. Серафима Петровна.

– Анна Игоревна дома?

– Так вы к Нюрке, что ли?

Щелкнул замок. На пороге стояла бабка – божий одуванчик. Халат, шлепанцы, усики над верхней губой. Беда, понял я. Эту породу цветов я знал от и до. Их вдоль линии фронта высаживать, вместо противотанковых надолбов.

– Можно?

– Вот! – бабка скрутила кукиш.

Большой мосластый палец старой ведьмы, выставленный дальше, чем позволяла анатомия, неприятно шевелился. Ей-богу, бывают минуты, когда я ненавижу свою работу. Будь они прокляты, первые минуты контакта, когда нам с Тюней позарез надо попасть к объекту в квартиру, закрепиться на позициях и начать мозговой штурм. Будь я следователем прокуратуры, сотрудником ЖЭКа, психиатром или на худой конец домушником – все было бы гораздо проще.

– Анна Игоревна – ваша дочь? Невестка?

– Внучка.

– Она дома?

– Натворила чего? Или гулять зовете?

– Вы, Серафима Петровна, – зашел я с козыря, – только не волнуйтесь.

– А я и не волнуюсь.

– Вот и не волнуйтесь.

– А я и не…

– Хорошо? Главное, держать себя в руках.

– А я…

– Мы с вами – люди взрослые. Мы понимаем, что в жизни всякое случается…

Лучшего способа довести собеседника до инфаркта я не знал. Трижды попроси человека не волноваться, и он с ума сойдет от нервов.

– Натворила, – кивнула бабка. – Ох, девка!

И захлопнула бы дверь, не вставь я ботинок в щель.

– Вы на него не сердитесь, Серафима Петровна, – ангельским тоном спела Тюня, кивая в мой адрес. – Он хороший, просто грубый. Все мужчины…

Тюня взяла паузу, приглашая бабку вступить. И не ошиблась.

– Мужичьё, – согласилась Серафима Петровна. – Никакой деликатности. Мой, земля ему пухом, носки кидал где попало. И раковину после бритья…

– Не мыл? – ужаснулась Тюня. – Вот же гад!

– Ага. Ты, девка, молодая, а я вижу, битая. Ну заходите, что ли…

Я пропустил Тюню вперед. Грехи сильной половины человечества гнули мои плечи к земле. Разулся в коридоре, и то с трудом. Куртка повисла на крючке, рядом с Тюниным пуховичком.

– Читает? – спросила Тюня у старухи, имея в виду отсутствующую Нюрку.

– Вот-вот, – бабка насупилась. – И она мне: читаю я, ба! Не мешай! Разве ж это чтение? Заляжет на диване, в каске своей, и пялится в потолок. В мое время читали, так читали! В книжку смотрели, странички переворачивали. Я, бывало, палец слюнила… А эта – в каске! Тьфу, стыдоба!

– Можно к ней зайти?

– Ты заходи. А этого не пущу, грубияна.

– Он будет молчать.

– Ну если молчать…

– И вы молчите, Серафима Петровна.

– Я? У себя дома?!

– Очень прошу вас. Умоляю. У вашей Анечки…

Я оценил красоту игры: «Анечка» сработала на все сто.

– …у нее книжка глючит. Заела, в смысле. Надо чинить, только осторожненько. Сами понимаете, каска. Нам бы лучше по-хорошему, без докторов.

– Чего ж мне не понимать? – у бабки стало профессорское лицо. Чистый, значит, нобелевский лауреат. – Не дура, чай! Чини каску, разрешаю. Говорила я Нюрке – зараза твое чтение! От книжек все беды…

Мы прошли в гостиную с телевизором, а оттуда – в маленькую, судя по обстановке, Нюркину комнату. На столе неярко светился монитор: заставка «Часы». Шторы были задернуты, создавая интим. Сама виновница нашего прихода – голенастая пигалица лет тринадцати – лежала на диване в шлеме для гиперактивного чтения. Опущенное забрало скрывало верхнюю часть лица. Губы девицы растягивала улыбка Снежной Королевы: ледяная, неподвижная. Лишь уголок рта все время подергивался. Аритмичный тремор, верный спутник гиперчитателей – этого добра я насмотрелся, привык, хотя поначалу ломало не по-детски.

– «Вербалайф», – вслух прочла Тюня, указав на надпись, украшавшую налобник. – Это мы, Серафима Петровна. Мы вам так и сказали, на лестничной клетке.

Вместо ответа бабка одернула Нюркино платьице, задравшееся выше коленок.

– Чини каску, – повторила она. – А мужик пусть вон идет. Неча на Нюрку пялиться, не витрина. Вон, телевизор врет: от пидафилов не продохнуть! Так и лезут, что твои тараканы…

– Врет ведь, – неудачно пошутил я. – Сами говорите.

– Давай, давай, – железные клещи ухватили мой локоть. – Вали на кухню. Чаю дам, а девок обозревать – зась! Каска одна, ее вдвоем не чинят… Ишь, механик!

Меня волокли прочь. Тюня страдальчески следила за изгнанием, не зная, что предпринять. Я шарил взглядом по сторонам, ища спасительную соломинку. Наверное, там, в небесах, кто-то оглянулся на мои муки, ибо чудо не заставило себя ждать. На книжной полке, зажатый между варягами Мартином и Аберкромби, блестел заклеенным корешком наш счастливый шанс.

– Я писатель! – вскричал я. – Известный!

– Ага, – уперлась бабка. – А я буфетчица в Кремле.

Судя по ее тону, буфетчица крыла писателя, как бык овцу.

– Вот!

Извернувшись вьюном, я выхватил заветную книжку из строя. Так выхватывают наган из кобуры. Черт, меня даже на слезу пробило, таким затрепанным, зачитанным, правильным было это издание.

– «Гуляй полем»! Влад Снегирь!

– Сам гуляй! – возмутилась Серафима Петровна. – Хамло!

– Это название! А вот и фотография!

Книгу у меня изъяли. Изучили, обнюхали, облизали. Сверили фото с оригиналом, сходства не нашли. Еще бы, столько лет минуло! Без напоминаний я достал паспорт – там имелись аж две фотографии: в двадцать пять и сорок пять лет. Криминалистическая экспертиза продолжилась.

– Тут Снегирь, – бабка взмахнула книжкой, едва не снеся мне челюсть. – Писатель Снегирь. А тут, – взмах паспортом, – Чижик. Гражданин Чижик. Это как понимать, шпион?

– Псевдоним, – объяснил я.

– А-а… – в глазках Серафимы Петровны сверкнул подозрительный блеск. – Так вот ты кто, голубь сизый…

– Кто?

Ситуация превращалась в дурной водевиль.

– Меньшинство. Тебя обижать нельзя.

– П-почему?

– Ты Обаме наябедничаешь.

– Какое я вам меньшинство?!

– А такое. Сам сказал, какое. Сиди в комнате, разрешаю. Теперь я за Нюрку спокойная…

Тюня уже устроилась за монитором. Пальцы ее молотили клавиатуру, как сидорову козу. «Часы» сгинули, окна открывались и закрывались с молниеносной быстротой. Бабка, и та залюбовалась. Огонь, вода, чужая работа – вот на что можно смотреть вечно.

– «Война миров», – сказала Тюня. Судя по ее ухмылке, гончая взяла след. – Умненькая ты девочка, Палийчук Анна Игоревна. Умненькая-разумненькая буратинка. Снегирь, ты слышишь? Она читала «Войну миров» Уэллса.

– Ломаную?

– Ага. Сейчас я найду точку взлома.

Глава вторая Вокзал для двоих

1. Вы нужны Англии!

Грохот колес по Стейшн-роуд Том услыхал издалека. Вскоре на привокзальную площадь Молдон Ист Стейшн въехала целая вереница санитарных фургонов зловещего черного цвета. На боку каждого имелся красный крест в белом круге. Рэдклиф встал и потянулся, разминая плечи. Его смена только что закончилась. Доставь фургоны какой-либо груз, Том бы и пальцем не пошевелил. За минувшие шесть дней он устал больше, чем за всю жизнь.

Раненые – другое дело. Санитарам потребуется помощь.

Возглавляла процессию бричка с откидным верхом, запряженная гнедой кобылой. На козлах рядом с кучером восседал приезжий доктор. Он же и подал возницам знак остановиться, вскинув руку вверх.

– Доброе утро, сэр, – Том подошел ближе.

– Доброе утро, – взгляд доктора зацепился за форменную куртку из вельветина, которую Том не успел снять. – Вы работаете на станции?

– Да, сэр.

– Не знаете, прибыл ли утренний поезд из Челмсфорда?

– Должен прибыть с минуты на минуту.

– Очень хорошо. Где выход на платформу?

– Выход вон там, – Том указал рукой через площадь на здание вокзала; вернее, на единственную дверь, ведущую внутрь. Она пряталась в тени колоннады с арочными проемами, тянувшейся вдоль всего фасада здания. – Через вокзал. У нас двери узкие, сэр.

– Ну и что?

– Вы ведь привезли раненых?

– Совершенно верно. Их нужно отправить в Челмсфордский госпиталь этим поездом.

– Тогда лучше нести в обход. Давайте, я покажу?

– Буду весьма признателен.

Доктор улыбнулся – впервые с начала разговора. Его пшеничные с проседью усы залихватски вздернулись, и с неожиданной для своих лет легкостью доктор спрыгнул с облучка повозки на брусчатку. Он оказался почти одного роста с Томом, которого дразнили громилой.

– Показывайте.

Рэдклиф помог дюжему санитару извлечь из головного фургона носилки с раненым – у бедняги была перевязана голова – и, заняв место впереди, знакомым путем двинулся в обход здания вокзала. Доктор шел рядом. Следом потянулись санитары с носилками.

Они успели сделать три ходки туда-обратно и перенести всех раненых, когда со стороны Челмсфорда донесся паровозный свисток. Вскоре показался поезд. Едва состав, обдав платформу облаком пара, остановился у перрона, доктор ринулся на поиски начальника поезда. Его энергии можно было позавидовать. Том даже подумал, что из доктора получился бы неплохой грузчик. Начальник обнаружился в первом вагоне; Том видел, как доктор что-то втолковывает хмурому седовласому коротышке, предъявляет ворох бумаг. Начальник смотрел мимо доктора, брезгливо поджимал губы, и, похоже, ничего не хотел знать. К счастью, через пару минут на перроне образовался мистер Иствик, начальник станции, и пришел доктору на помощь. Вдвоем они, хоть и с немалым трудом, одержали победу в словесной баталии, после чего доктор распорядился грузить раненых в поезд, из которого к тому времени вышли пассажиры.

Удостоверившись, что погрузка проходит без всяких препятствий, доктор вздохнул с облегчением. Сняв котелок, он вытер со лба испарину батистовым платком, огромным как знамя. Битва с начальником поезда далась доктору нелегко. Том предположил, что наверное, доктору легче было бы поставить на ноги десяток больных.

– Благодарю вас, молодой человек, – доктор кивнул на узкие двери вокзала, где минутой ранее застрял толстяк с двумя чемоданами. – Ваша помощь пришлась как нельзя кстати. Как вас зовут?

– Томас Рэдклиф, сэр.

Доктор уже открыл рот, чтобы представиться, когда из-за его спины раздалось:

– Ватсон? Неужели это вы, друг мой?!

В трех шагах от доктора стоял худощавый джентльмен в клетчатом пальто. Когда он успел подойти, Том не заметил. Росту в джентльмене было более шести футов, но из-за сухого телосложения он казался выше. Ястребиное лицо, впалые щеки, цепкий оценивающий взгляд из-под козырька охотничьего кепи. На вид джентльмен был примерно одних лет с доктором – то есть, вдвое старше Рэдклифа. Грузчику отчего-то подумалось, что несмотря на возраст и худобу незнакомца, он, Том, не хотел бы встретиться с этим джентльменом на узкой дорожке.

– Как вы здесь оказались, дорогой Ватсон?

На лице доктора отразилось замешательство. Он медленно, с заметным усилием обернулся – так, словно в нем боролись два противоположных чувства: желание поскорее увидеть говорившего – и боязнь разочарования.

– Стреляли, – дрожащим от волнения голосом ответил доктор. – И здесь, и под Лондоном, знаете ли, много стреляли. А где стрельба, там раненые. Я выяснил это еще в Афганистане…

Лицо его внезапно расцвело улыбкой:

– Холмс! Какими судьбами?!

Шагнув навстречу друг другу, двое крепко обнялись: точь-в-точь старые приятели после долгой разлуки. Так оно, видимо, и было. Доктор совершенно не стеснялся своих чувств – кажется, он даже прослезился. Джентльмен в клетчатом пальто выглядел смущенным.

– Я вижу, Ватсон, ваша жена благополучно отбыла во Францию. Рад, искренне рад. Вы же, как и прежде, верный слуга врачебного долга. Полагаю, пациентов у вас было более чем достаточно. Шесть дней каторги, а? Теперь у вас появилось свободное время, и это очень, очень кстати. В экипаже, который ожидает вас на площади, найдутся два свободных места?

– Как раз два места… Холмс! – доктор расхохотался. – Вы в своем репертуаре! Как вы узнали, что я отправил жену через Ла-Манш? Что исполнял врачебный долг? И наконец, как вы вычислили срок в шесть дней?!

Бледное лицо Холмса осветилось мимолетной улыбкой:

– У нас мало времени. Но так уж и быть, я удовлетворю ваше любопытство – в память о славных деньках на Бейкер-стрит. Вы сказали, что стреляли не только здесь, но и под Лондоном. Марсиане вплотную подошли к Лондону десять дней назад. Значит, именно тогда, услышав канонаду, вы и приняли решение покинуть столицу. Сами вы, мой храбрый Ватсон, не стали бы спасаться бегством. Вы беспокоились за свою супругу. Сомневаюсь, что вашей конечной целью был Молдон, но этот городишко стоит на берегу моря. Понимая всю степень опасности, вы хотели отправиться на континент. Здравое решение, одобряю. Поскольку вы не выглядите подавленным, обеспокоенным или убитым горем, я делаю вывод, что ваша жена благополучно отплыла во Францию, и вы за нее спокойны. Вы же в последний момент передумали, или вам не нашлось места на корабле.

– В шлюпке.

– Ну да, конечно же, в шлюпке! Здешние отмели не позволяют судам подойти близко к берегу. Спасибо за уточнение, мой друг. Карман вашего плаща оторван, на лацкане – пятна засохшей крови. Полагаю, в давке, сажая жену в шлюпку, вы разбили кому-то нос…

– Холмс! Может, нос разбили мне?

– Сомнительно. Ваш замечательный нос не носит следов чужих кулаков. Итак, чтобы добраться из Лондона до Молдона и посадить жену на корабль, вам потребовалось минимум три дня, а скорее, четыре – при нынешнем-то хаосе и неразберихе. Я сам добирался сюда из Суссекса четверо суток, при том, что в дороге мне сказочно везло! Десять минус четыре – вы здесь шесть дней. И, разумеется, вы не сидели без дела. Вы ведь врач, и не просто врач – военный хирург. После нападения марсиан на Молдон ваши навыки пришлись кстати. Вы выглядите утомленным – нездоровый цвет лица, круги под глазами, еще ряд признаков, которые я не стану перечислять, чтобы сэкономить время. Спасая раненых, вы спали урывками, по три-четыре часа в сутки. Но сегодня вы отправили наиболее тяжелых пациентов в Челмсфорд – поезд вот-вот тронется.

Доктор развел руками. Казалось, он чувствует вину за то, что раненые уезжают в Челмсфорд. Дрогнули пышные усы:

– Челмсфордский госпиталь Святого Иоанна куда вместительней и лучше оборудован, чем госпиталь Святого Петра в Молдоне. Там работают хорошие врачи. Действительно, послушать вас, Холмс, и все становится вполне очевидным. Но что насчет экипажа, который ждет меня на площади?

– Запах, Ватсон. Привокзальную площадь и санитарные фургоны на ней я увидел из окна поезда. Если бы вы ехали в одном из них, ваша одежда успела бы пропитаться запахами медикаментов и карболки, а также гнойными миазмами. Я этого не ощущаю. Значит, вы приехали в отдельном экипаже, что естественно для врача, сопровождающего обоз из лазарета. Поскольку в Челмсфорд вы не едете, экипаж должен ждать вас на площади. И предвосхищая ваш следующий вопрос: еще одно место – для этого молодого человека.

Рэдклиф на всякий случай оглянулся, но рядом никого не было. Без сомнения, клетчатый джентльмен имел в виду его, Тома.

– Простите, сэр, – счел он нужным уточнить. – Это вы обо мне?

– Да, именно о вас. Томас Рэдклиф, живете в Молдоне, работаете грузчиком здесь, на станции.

– Откуда, черт побери…

– На вас форменная куртка, и я слышал, как вы представлялись моему другу, доктору Ватсону. Нам потребуется ваша помощь.

Том хотел спросить: «Какая, сэр?». Но тут вмешался доктор:

– Холмс, я несказанно рад видеть вас. Разумеется, я помогу вам, чем только смогу. Но здесь у меня пациенты, и я нужен…

– Кроме вас, в Молдоне есть врачи?

– Доктор Хокинс и его помощник, молодой Крисби. И еще мой коллега, военный хирург Мак-Кормак…

– Теперь, когда самых тяжелых пациентов примет Челмсфорд, они справятся без вас?

Доктор задумался:

– Пожалуй, да. Но…

– Вот и отлично! – тоном, не терпящим возражений, воскликнул Холмс. – Мой дорогой друг, вы нужны мне! Скажу больше: вы нужны Англии!

Повернувшись к Томасу Рэдклифу, он закончил:

– К вам, молодой человек, это тоже относится.

2. О чем говорят джентльмены

Рассказ доктора Ватсона

Первые орудийные раскаты я услыхал вечером в воскресенье. Было около половины десятого. В свете газовых фонарей по улицам двигались толпы народа, слишком густые даже для вечера выходного дня. Люди казались взволнованными, чтобы не сказать, экзальтированными. Воздух был наэлектризован, как перед грозой. Я распахнул окно и прислушался, но за гомоном толпы было трудно разобрать, откуда доносится канонада. Моя супруга подошла и встала у окна рядом со мной.

– Гром? – спросила она, когда долетел очередной раскат. – Где же молния?

Вполне простительное заблуждение – моя жена раньше не слышала орудийной пальбы. Но тот, кто побывал на войне, ни за что не спутает гром канонады с громом небесным. Я уверился, что стрельба доносится со стороны Кингстона. Это означало, что марсиане уже близко. Удержит ли их наша артиллерия? В любом случае, я не мог подвергать опасности дорогое мне существо.

– Это пушки, – сказал я. – Пожалуйста, собери вещи. Мы уезжаем.

Видимо, в моем голосе звучала столь явная тревога, что жена не стала ни о чем спрашивать и собралась очень быстро для женщины. Лондонцы еще не вполне осознали нависшую над городом угрозу, и я пусть не сразу, но все же сумел поймать кэб, который доставил нас к вокзалу Ливерпуль Стрит Стейшн.

Здесь творилось настоящее вавилонское столпотворение. С колоссальным трудом, достойным титана, мне удалось взять два билета на утренний поезд до Челмсфорда. Вагон буквально брали штурмом, и мне даже довелось пустить в ход свою тяжелую трость, дабы вразумить одного мерзавца, вздумавшего распускать руки. В итоге мы с супругой заняли места в тесном вагоне второго класса. Канонада слышалась все ближе. Двери вагонов закрыли. Отчаявшиеся люди цеплялись за поручни, пытались взобраться на крышу. С небывалым опозданием на четверть часа поезд тронулся, унося нас прочь из обреченного Лондона.

Похоже, машинист и сам спешил убраться как можно дальше – наш поезд не остановился ни на одной из промежуточных станций. На подъездах к Чиппинг Онгар состав вдруг резко затормозил: раздался отчаянный визг и скрежет колес, кое-кто из пассажиров упал на пол. К счастью, до крушения дело не дошло; вернее, не дошло в нашем случае. Впереди громоздились опрокинувшиеся вагоны поезда, следовавшего перед нами.

Дальше мы были вынуждены идти пешком.

Дорогу запрудила несметная толпа беженцев. Это людское месиво представляло серьезную опасность: я видел, как толпа насмерть затоптала упавшую женщину. Ее крик до сих пор стоит у меня в ушах. Увы, я ничем не мог ей помочь. В итоге мы с женой свернули на проселок. До Челмсфорда от Чиппинг Онгар не так уж и далеко, однако мы заплутали, и нам пришлось ночевать в покинутой сторожке на опушке какого-то леса. В Челмсфорд мы добрались лишь к следующему вечеру.

Еще в Лондоне мы решили, что отправимся на континент, во Францию. Ближайшей гаванью был Молдон, и в городе говорили, что на рейде Вайрли Ченнел скопилась армада кораблей, отбывающих на материк. К сожалению, нанять повозку до Молдона оказалось невозможно ни за какие деньги. Заплатив втридорога за более чем скромную комнату, я оставил жену отдыхать и приходить в себя – и потратил напрасно целый день, пытаясь сговориться с возницами. Осознав тщетность своих усилий, усталый и злой, я вернулся в снятое жилье.

Наутро моя жена решительно завила, что достаточно отдохнула и готова проделать путь до Молдона пешком. Мы вышли около девяти утра. В дороге нам наконец повезло: какие-то добрые люди позволили моей жене проехать последние несколько миль на телеге, груженой нехитрым скарбом. Я шел рядом, держась за борт телеги, благо та ехала медленно.

До Молдона мы добрались под вечер и с утра отправились на берег залива. Судов на рейде было великое множество. Свежий морской бриз, теплое июньское солнце и близость избавления придали нам сил. Желающих покинуть Англию оказалось столько, что я сумел посадить жену в шлюпку лишь к четырем пополудни. Матрос на корме протянул ей руку, но тут отвратительный верзила с красным испитым лицом, оттолкнув меня и едва не сбросив в воду мою дорогую супругу, попытался запрыгнуть в шлюпку вопреки всем правилам хорошего тона. Этот негодяй весил не менее двухсот фунтов и росту имел больше шести футов. Но я был в ярости и, ухватив его за плечо, развернул к себе и с такой силой ударил в лицо, что мерзавец рухнул в воду спиной вперед. При этом я разбил ему нос, и брызги крови запачкали мой плащ.

На пристани началась толчея. Опасаясь, что люди станут прыгать в лодку и перевернут ее, матросы поспешили отвести шлюпку от причала. К счастью, моя жена была уже в безопасности.

– Кале! Жди меня в Кале! – крикнул я ей с пристани.

Потом я выбрался из толпы, взошел на ближайший пригорок и оттуда следил, как шлюпка подходит к «Утренней Звезде», как пассажиры поднимаются на борт…

* * *

– Вы совершенно не умеете врать, дорогой Ватсон…

Поставив между ног трость с набалдашником из слоновой кости, Холмс сложил на ней руки и умостил подбородок поверх ладоней. В этой позе, покачиваясь от тряски, он еще больше напоминал хищную птицу.

– Что вы хотите сказать, Холмс? – возмутился доктор.

– Я хочу сказать, что вы и не собирались отплывать во Францию. Судя по тому, как оттопыривается ваш внутренний карман, у вас при себе револьвер. Достань вы оружие, и никакой мерзавец не задержал бы вас надолго. Да и матросы, услышав пару выстрелов в воздух, с готовностью задержали бы отплытие шлюпки. Когда вы стремитесь куда-то на самом деле, друг мой, вас не остановить даже при помощи роты гвардейцев. Уж я-то знаю ваш характер! Жена в безопасности, и доктор Ватсон, ветеран афганской войны, вздохнув с облегчением, готов сражаться до последнего… Ну сознайтесь, что драка на берегу – всего лишь предлог остаться в Англии!

– Вы несносны, Холмс! Я не желаю обсуждать эту тему.

– Я тоже буду рад сменить тему. Не хотите ли услышать, что привело меня в Молдон? Вряд ли мой рассказ будет столь увлекателен, как ваш, но и он заслуживает внимания…

Рассказ Шерлока Холмса

Это лето я намеревался провести в Суссексе, на берегу моря, где, как вы знаете, у меня имеется небольшой, но весьма уютный дом с пасекой. Компанию мне вызвалась составить наша добрая квартирная хозяйка миссис Хадсон. Племянница убедила ее, что морской воздух исключительно полезен для здоровья, и я с радостью пригласил миссис Хадсон в Суссекс.

Известия о высадке марсиан в Сэррее дошли до нас с опозданием – по понятной причине. Вначале я счел сообщения, напечатанные в привезенных из Чичестера газетах, сущим вздором, и даже посмеялся над тем, что поистине фантастическую чушь печатают на полном серьезе. Я ожидал скорого опровержения и извинений редакции, однако следующие выпуски становились все более тревожными. Я уверился, что если газеты и преувеличивают опасность, то в самом факте высадки марсиан и начале боевых действий сомневаться не приходится. Временами с северо-запада долетали едва слышные звуки канонады, а в одну из ночей я увидел зеленую светящуюся полосу в небе, похожую на след метеора. Она выглядела именно так, как ее описывали репортеры.

В газетах писали о боевых треножниках марсиан и о том, что противник уже подступил к Лондону. Миссис Хадсон не на шутку встревожилась. Она хотела вернуться в Лондон, грудью встав на защиту родины – главным образом, квартиры на Бейкер-стрит – но я убедил ее остаться в Суссексе. Здесь, на юге Англии, было относительно безопасно. Марсиане из Сэррея двигались на столицу, в прямо противоположную от нас сторону.

Потом газеты перестали приходить.

Не имея никаких достоверных сведений о происходящем, я потерял сон. Я тяготился бездействием и неизвестностью. Понимая, что над моей страной, а возможно, и над всем миром нависла страшная угроза, я не мог ни оценить масштабы бедствия, ни что-либо предпринять.

Телеграмма из Бирмингема, доставленная нарочным из Чичистера, явилась для меня настоящим спасением. Телеграф, как вы понимаете, на мою ферму еще не провели, но, думаю, Майкрофт вскоре позаботится, чтобы это досадное упущение было исправлено. Главное, я наконец получил возможность применить мой изнывающий от безделья ум и принести пользу Англии. Оставив миссис Хадсон на хозяйстве до своего возвращения, я без промедления выехал в Бёрджесс-Хилл, одолжив у соседа двуколку с лошадью. Люди в городе были взволнованы, но такого хаоса и паники, какие я позже видел в окрестностях Лондона, в Бёрджесс-Хилле не наблюдалось. Надо сказать, что я хорошо знаком с сетью английских железных дорог, а расписания поездов на некоторых направлениях помню наизусть. Неразбериха военного времени внесла коррективы в ситуацию, но знания эти мне весьма пригодились.

В Бёрджесс-Хилле я сел на вечерний поезд до Мейдстона, что в графстве Кент. Судя по ряду признаков – в первую очередь, по отсутствию газет – марсиане уже захватили Лондон, и я намеревался обогнуть его с востока, вдоль побережья. Мой вагон был почти пуст – все стремились уехать подальше от Лондона, на юг, чтобы в случае приближения марсиан отплыть на материк из Дувра, Ньюхейвена или Портсмута.

В Мейдстоне было заметно тревожнее. Поезда ходили с перебоями, никто не знал графика отправления. Потеряв шесть часов, я ухитрился сесть в военный эшелон, который вез солдат и пару батарей двенадцатифунтовых орудий в Грейвсенд. Командовавший солдатами майор не хотел пускать меня в поезд, но вы же знаете, друг мой, насколько я могу быть убедительным.

В Грейвсенд мы прибыли затемно. Пришлось ждать утра, чтобы переправиться на пароме через Темзу в Тилбери. Ночью в стороне Лондона и севернее что-то сверкало, вспыхивало, небеса озарялись то багровым, то зеленоватым заревом. Утром, стоя на пароме, я видел вдалеке, за Ромфордом, черные расползающиеся кляксы – несомненно, это клубились облака ядовитого газа, о которых я был наслышан.

В Тилбери я едва успел на единственный поезд до Челмсфорда – других в ближайшие дни не предвиделось. Поезд едва полз вдоль побережья, подолгу задерживаясь на крошечных станциях, где не должен был даже останавливаться. Лишь на одной из них в соседний вагон сел отставной флотский сержант с супругой. На остальных никто так и не появился. Казалось, вся округа вымерла. Наблюдая далекое зарево, со скорбью видя проплывающие мимо картины упадка и запустения, я пришел к выводу, что на всем пути мне просто фантастически везет. Задержки, ожидание? Вздор! В сложившейся обстановке поезда́ вообще не должны были ходить на этом направлении. А спешно доставленная телеграмма? При том, что многие телеграфные линии южнее Лондона наверняка были повреждены в ходе боевых действий?

Благоприятное стечение обстоятельств, скажете вы. Быть может. Меня ни в коей мере не удовлетворяет подобное объяснение, но я не привык строить догадки на пустом месте. А фактов для серьезных умозаключений у меня не хватало. Их, кстати, недостает и сейчас.

Но я отвлекся. Крайне медленно, но без приключений наш поезд добрался до Челмсфорда, где мне пришлось заночевать. И вот, сегодня я прибыл в место своего назначения – Молдон – утренним поездом.

* * *

– Все это замечательно, Холмс, но вы не рассказали о самом интересном! Телеграмма! Телеграмма из Бирмингема! Что за важное дело государственной важности привело вас сюда?

– Ах да, телеграмма!

Холмс сделал вид, что лишь сейчас о ней вспомнил, хотя даже Тому было ясно, что он нарочно приберег самое интересное под конец рассказа.

– Как вы наверняка знаете, дорогой Ватсон, правительство, а также ряд министерств и государственных ведомств были эвакуированы из Лондона в Бирмингем. Телеграмму отправил мой брат Майкрофт. Он занимает достаточно высокий пост в Министерстве Иностранных Дел, к нему прислушиваются многие, включая господ из Директората военной разведки. Вот эта телеграмма, читайте. Можно вслух – вряд ли здесь сыщутся марсианские шпионы. Учитывая кошмарный облик этих существ, я не нахожу достойных средств маскировки.

Холмс протянул доктору листок бумаги, сложенный вчетверо.

– «Мистеру Шерлоку Холмсу, срочно, – прочел доктор вслух. – Молдон, Эссекс. Выяснить все обстоятельства уничтожения марсиан. Ключ – девочка-сирота. Страница из книги. Необходимо отыскать. Дело национальной важности.» И вы поняли, о чем пишет ваш брат? Лично я в затруднении.

– Ну разумеется! Майкрофт не любит тратить слова понапрасну, но все необходимое он мне сообщил.

Доктор, кажется, хотел спросить еще что-то, но тут Том не утерпел.

– Девочка! – воскликнул он, оборачиваясь к сидящим сзади джентльменам. – Малышка Дженни! Так вы из-за нее приехали, сэр?!

3. Господь, он все видит!

– Дженни, – повторил Том. – Ее зовут Дженни.

Он удивлялся самому себе. Без приглашения вмешаться в беседу двух джентльменов, один из которых был настоящим доктором из Лондона, а второй наводил на Тома оторопь своим умением видеть всех насквозь, чище гадалки – это был из ряда вон выходящий поступок. Можно сказать, подвиг.

– Дженни Лиггинс. Наверное, Лиггинс.

– Наверное? – заинтересовался Холмс. – Вы знаете имя, но не знаете фамилию девочки?

Вся расслабленность Холмса разом сгинула. В одно мгновение он преобразился, напомнив Тому породистую гончую, взявшую след.

– Что я говорил вам, Ватсон, – Холмс обращался к доктору, но взгляд его намертво вцепился в грузчика. Ощущение было такое, словно Том вдруг стал стеклянным. – Мое везение продолжается! Мне это не нравится, но, тем не менее, я им воспользуюсь. Так что насчет фамилии, молодой человек?

– Лиггинсы, – разъяснил Том, говоря медленно и внятно, как с ребенком, – не родители Дженни. Ее папа с мамой погибли. А девочку прислали в Молдон, к тете и дяде. Тетя и дядя тоже погибли, когда марсиане жгли Молдон. Это правда, сэр.

– Если отец девочки, – Холмс размышлял вслух, – родной брат мистера Лиггинса, значит, девочка тоже носит эту фамилию. Если же отец девочки – брат миссис Лиггинс, или Лиггинсам родней доводится мать девочки, фамилия может оказаться иной. Вы случайно не в курсе их родства?

Том развел руками:

– Увы, сэр. Это мне неизвестно.

– Благодарю, – Холмс кивнул без тени иронии. – Вы мне очень помогли, молодой человек. Я в вас не ошибся. Значит, Дженни?

И тут, обнадеженный приветливым тоном, Том задал главный вопрос в своей жизни, тот вопрос, который мучил его от самого вокзала:

– Вы из полиции, мистер Холмс? Вы сыщик?

– Нет.

– Кто же вы, сэр?

– Я – пасечник. Скромный пасечник из Суссекса.

– Пасечник?

– Не верите? Ватсон, подтвердите.

– Пасечник, – согласился доктор, пряча улыбку в усы. Откинувшись на спинку сидения, Ватсон наслаждался поездкой. Впервые за последние дни ему было спокойно. Вопреки обстоятельствам, доктор чувствовал себя в безопасности, и встреча с Холмсом играла в этом не последнюю роль. – Я написал десятка три рассказов о его пчелах и ульях. Лестрейд, лучший инспектор Скотланд-Ярда, мог бы это подтвердить, окажись он здесь.

Том заподозрил, что над ним издеваются. Пасечник, о котором доктора пишут рассказы? Пасечник, знакомый с инспекторами Скотланд-Ярда? Адресат телеграмм из Министерства Иностранных Дел?! Все известные Тому пасечники жили совершенно другой жизнью. Поразмыслив, Рэдклиф решил не упорствовать. Обычно, когда он упрямо добивался честного ответа на поставленный вопрос, дело кончалось либо дракой, либо тем, что грузчика изгоняли из компании. Сейчас Тому не хотелось ни первого, ни второго.

– Вернемся к племяннице Лиггинсов, – похоже, мистер Холмс нимало не интересовался чувствами грузчика Рэдклифа. – Когда ее привезли в Молдон?

– Не помню, – пожал плечами Том. – Десять дней назад? Нет, кажется, две недели…

Бричку тряхнуло, он едва не прикусил язык.

– Хорошо. Вы знаете ее родителей?

– Откуда?

– Родственников? Лиггинсы – ваши земляки…

– Ну конечно! – Том слегка обиделся. – Я отлично знаю мистера и миссис Лиггинс.

– Мистер Лиггинс служит? Работает? У него свое дело?

– Мистер Лиггинс…

Том задумался. У него совершенно вылетело из головы, чем занимается мистер Лиггинс.

– У него капитал. Небольшой, в Лондоне. Он живет на ренту. Точно не скажу, но я слышал про капитал в трактире старика Кюсберри. Парни еще спорили, сколько фунтов у мистера Лиггинса на счету. Миссис Лиггинс – домохозяйка. Она редко выходила из дому. Такая маленькая женщина…

– А мистер Лиггинс? Вы можете описать его внешность?

– Большой такой. Вроде меня.

– Усы? Бакенбарды? Хромота?

Том молчал.

– Толстый? Тощий? Сутулый?

– Толстый…

– Полно, молодой человек, – добродушно махнул рукой Холмс. – Не расстраивайтесь. Если бы вы знали, как мало могут рассказать очевидцы… Вы видели схватку марсиан с миноносцем?

– Да, с колокольни.

– Не поделитесь ли? Мне очень интересно.

После конфуза с Лиггинсами Том был искренне рад оказаться полезным мистеру Холмсу. «Сын грома», треножники, артиллерийские батареи – он сыпал словами, не слишком заботясь о связности рассказа. Пожары, молния с ясного неба, светящееся яйцо – поражение марсиан в изложении Рэдклифа обретало черты поистине эпические. Добравшись до описания руин жилища Лиггинсов, Том умолк, тяжело переводя дух. Шея затекла: говорить через плечо, обернувшись к слушателям, оказалось труднее, чем разгрузить десяток подвод с ячменем.

Холмс кивал в такт своим мыслям.

– Как я понимаю, – спросил он, – вы забрали Дженни?

– Да.

– К себе?

– Что вы, сэр! Разве хибара грузчика – место для маленькой девочки? Да и неприлично это. Я отнес Дженни к викарию Симпсону. Он к этому времени уже выбрался из подвала.

– И он согласился взять девочку на попечение?

– Не сразу. Но тут вмешалась вдова Пристли, его экономка. «Будь я проклята, – сказала вдова, – если позволю выгнать на улицу бедную сиротку. А вам, ваше преподобие, должно быть стыдно! Господь, он все видит!» Викарию стало стыдно, и он ушел в кабинет. А экономка повела Дженни умываться… Да вот и его дом!

– Преподобного Симпсона?

– Так точно, сэр!

Ворота, за которыми начиналась мощеная дорожка, ведущая к дому священника, были заперты. Вид эти ворота, собранные из буковых досок, потемневших от времени, имели скорее декоративный. Хороший пинок распахнул бы их без труда. Декоративность подтверждалась и калиткой, расположенной рядом – встроенная в кирпичную арку, калитка, похоже, не закрывалась никогда. Над ней по своду густо вился дикий виноград. За калиткой начинался крохотный садик, где под яблонями ждал гостей дощатый стол в окружении грубо сколоченных стульев. Сам дом – аккуратное двухэтажное здание – был рыжего цвета, с оконными рамами и входными дверьми, выкрашенными белой краской. На лужайке перед домом гуляли куры: три пеструшки и одна рыжая, в тон стенам.

Мирная обстановка противоречила общей картине погрома, устроенного марсианами в Молдоне. Господь ли снизошел к верному слуге, случай ли оказался благосклонен к трусоватому викарию, но дом Симпсона ничуть не пострадал.

– Тпру! – заорал возница.

За все время это был единственный его вклад в беседу.

– Почему мы останавливаемся? – удивился доктор.

– Мистер Холмс, – вместо возницы разъяснил Том, – приехал из-за девочки. Конечно же, он захочет познакомиться с бедняжкой Дженни. Такой джентльмен, как мистер Холмс, наверняка любит детей. Он не причинит зла маленькой девочке.

– Разумеется, любит, – начал было доктор со странным выражением лица. – В особенности, лондонских беспризорников…

Но Холмс не дал ему закончить:

– В другой раз, Том. Сейчас у меня совсем другие планы.

Интермедия Добро пожаловать, мистер Холмс!

– Идем, псидонист. Чайку заварим…

Я покорно дал Серафиме Петровне вытащить меня на кухню. Сопротивление больше не имело смысла. Нюх подсказывал: старуха теперь на нашей стороне. Да и во мне Тюня пока что не нуждалась.

– Я тут посижу, за столом. Ладно?

– Сиди, чего там…

Глядя вполглаза, как бабка ставит на конфорку музейный раритет – древний чайник со свистком – я играл с планшетом. В доме был беспарольный вай-фай, связь летала птичкой.

– Тысяча девятьсот, – сказал я.

– Что?

– Тысяча, говорю, девятисотый год.

– Не-а, – хохотнула бабка, засыпая в заварник горсть «черных индусов». – Обижаешь, псидонист. Я помладше буду. Тридцать восьмого годика, аккурат перед войной.

– Я не про вас, Серафима Петровна.

– Фимой зови. Бабой Фимой. Все так зовут.

Внезапная ласковость старухи пугала. Может, я и впрямь меньшинство?

– Я, баба Фима, не про вас. Уэллс, «Война миров». Книжка вашей Нюры. Впервые издана в феврале тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Издательство «Heinemann». Это если не считать журнальной публикации в «Pearson’s magazine», на год раньше.

– Ишь ты! – пригорюнясь, старуха встала у окна: ждала, пока чайник закипит. – Дядька мой, Борька-рыжий, девяносто восьмого. На войне миров убитый, под Ржевом. Земля ему пухом, алкоголику! Давняя, значит, книжка. А девятисотый при чем?

– Действие книги разворачивается в тысячу девятисотом, в Англии. Уэллс вспоминает великое противостояние Марса и Земли. Вот: «Гроза разразилась над нами шесть лет назад. Когда Марс приблизился к противостоянию…» И пишет, что было это противостояние в тысячу восемьсот девяносто четвертом. Плюс шесть лет – сами можете посчитать.

– Умный, – восхитилась баба Фима. – Девяносто четыре плюс шесть… Точно! Твоему Элсу в школу бы, арифметику читать. Или гастрономию.

– Астрономию не надо. Ошибся он, на два года ошибся. Великое противостояние Марса и Земли на самом деле было в тысячу восемьсот девяносто втором. И значит…

– Вот же зараза! Детей дурит, капиталист!

– Дурит, баба Фима. И мы это запомним: формально девятисотый, неформально – девяносто восьмой. Пригодится…

– Я не запомню. У меня склероз.

– Вам и не надо.

– Из-за этого у Нюрки ум за разум зашел? Ах он, гад…

– Нет, не из-за этого. Это ерунда, обычные литераторские вольности. Тогда на такое смотрели сквозь пальцы.

Я не стал объяснять старухе, что авторская накладка, создающая разброс по времени действия, дает и мне шанс на некоторую вольность в подборе оптимальной «прописки». Тут главное: дождаться Тюни, ее выводов по точке взлома. Впрочем, я уже видел стратегию решения. Загвоздка была в мелочах. Значит, тысяча девятисотый? Время есть. Выясним взлом – локализуем место…

– Пробки вывернуть, – вдруг сказала баба Фима. Глазки ее зажглись жаждой деятельности. – А? Пробки вывернуть, и дело с концом.

Старуха помолодела лет на двадцать.

– Пробки?

– У нас автоматы стоят, на счетчике. И крутить ничего не надо: дернул хлястик – и готово. Сейчас, я свечку зажгу. В темноте худо без свечки.

– Зачем пробки?

– Затем, что электричество. Электричество отрубим, каска и выключится. Заберешь ее в вашу контору, и чини на здоровье! Хоть совсем доломай. Я убираться наладилась, а тут вы… Держи свечку. С нее капает, не обожгись.

– Стойте! Нельзя электричество!

– Ты на меня не ори, псидонист. Молод еще.

– Баба Фима, я вас умоляю! Нам надо корректно завершить программу. Вы даже не представляете, насколько там все сложно! Аварийное отключение может повредить Анне Игоревне…

– Голова болеть будет?

– И голова тоже.

– Намудрили, ироды. Ладно, гаси свечку. Вот, весь пол мне заляпал…

Чайник засвистел так, что я аж подпрыгнул. Кипяток струей пролился в заварник. По хмурому лицу старухи было видно, что ей жаль прощаться с электрической идеей. Я подыгрывал, изображая озабоченность. И молил ангела-хранителя, чтобы бабе Фиме не пришло на ум «дернуть хлястик» втихую, когда мы с Тюней будем заняты «пропиской». Отрубись электричество – дура-Нюрка встанет, как новенькая, и даже без головной боли. Поди объясни бойцовой бабке, что последствия аварийки сказываются не сразу! Жалобами замучает, шеф с меня три шкуры сдерет.

– И еще, – сказал я. – Серафима Петровна, можно без «псидониста»?

– Ага, – согласилась старуха. – Если без Серафимы Петровны. Лады?

– Лады.

– Снегирь! Лети сюда!

– Твоя зовет, – уважительно кивнула баба Фима. – Молодая, а строгая. Иди, а то дырку в башке проест. Я бы на ее месте точно проела. От темечка до пупа.

– Давайте поднос, чай отнесу.

– С чаем я сама…

* * *

– Сволочи! Ворюги проклятые!

– Придержи язык. Не дома…

– Нет, ну какие сволочи…

Тюня бесилась. Тюня не стеснялась в выражениях. Пальцы ее скрючились, когтями тигрицы нависнув над клавиатурой. Будь у Тюни возможность, она бы вцепилась в рожу таинственным сволочам. Это ее состояние я называл «тюнингом» – шепотом, ибо хотел дожить до старости. Контрапунктом Тюниному бешенству на диване безмятежно возлежала девица Анна Игоревна, павший рыцарь в шлеме. Будь моя воля, я бы таких порол, не приводя в сознание.

– Нашла?

– Ну!

– Что?!

– Сам читай…

Из принтера, мирно дремлющего у монитора, выполз лист распечатки. Я отметил, что в лоток подачи была загружена пачка бумаги страниц на двести. Чувствовалось, что Нюрка заранее подготовилась к чтению, и что в ее версии «Вербалайфа» имелся графический редактор. Простенький, черно-белый, дающий на выходе графику типа книжных иллюстраций – не Бердслей, и уж тем паче не Дюрер. Коллаж на основе лицензионного материала, плюс легкая импровизация. Редакторы подороже создавали картинки цветные, объемные, выводя их на монитор. Совсем дорогие, из свежих, работали с анимацией: ролики до трех минут.

Ладно, иллюстрации – потом. Сперва – точка взлома.

«…Над домом, горящим на Оук Клоуз, медленно поднялось в воздух призрачно мерцающее сияние. Внутри него угадывалась человеческая фигурка. Темный силуэт был заключен в эфирный кокон, а может, яйцо, по поверхности которого то и дело пробегали опалесцирующие волны. От кокона исходил жемчужный свет, возвращая зловещему вечеру яркие краски солнечного дня, когда еще ничто не предвещало…»

– Знакомая фигня, – я почесал в затылке. – Где я ее видел?

– Где? – взбеленилась Тюня. – Это же я!

– Ты? Яйцо, что ли?

– Сам ты яйцо! – краем глаза я засек, как с пониманием скалится баба Фима, встав в дверях с подносом наизготовку. – Это моя книга! «Таира Алая: возвращение», третий том серии. Эпизод с ведьмачкой Джессикой, уничтожение ледяных гигантов. Взяли, испоганили мой фрагмент, переписали под ломку для Уэллса…

«…возмездие настигло пришельцев у опушки Паснидж-вуд. Фигурка в коконе всплеснула руками – и перед беглецами взметнулась ослепительная бело-голубая стена высотой не менее двухсот футов. Лес огонь не затронул, но бронированные колоссы сгорели в мгновение ока, как мотыльки в пламени свечи…»

Я еще раз перечитал сцену с фигуркой-из-машины, лупящей марсиан в хвост и в гриву. Ситуация прояснялась. Так вот ты чего хотела, Анна Игоревна, коленки твои белые, костлявые…

– Микс, – ледяным тоном сообщила Тюня. – Марсиане против магии. Точка взлома: бой «Сына грома» с треножниками. Способ взлома: привлечение эпизода из книги Анастасии Недерезы «Таира Алая: возвращение», переделанного в соответствующем ключе. «Ломка» внедрила магический эпизод в ткань основного научно-фантастического повествования. И что мы имеем в итоге? Программа зависла, охренев.

– Тюня!

В дверях стояла бабка с подносом. Чайник, чашки, сахарница. Сверху – круглые глаза. Бабу Фиму, вне сомнений, шокировал Тюнин лексикон.

– Извините, Серафима Петровна, – сдала назад моя Недереза. – Нервы. Сейчас программа старается вывернуть на магистраль «Войны миров», ликвидировав противоречия. Я не знаю, какой материал привлекается для сохранения достоверности, но с хронотопом взлома все ясно. Снегирь, твое мнение?

– А что, у нас есть варианты? Будем стабилизировать.

– Чем?

– Кем, детка. Тысяча девятисотый год, Молдон. Восточная Англия, графство Эссекс. Эссекс-Суссекс; префикс-суффикс… Это же элементарно, Тюня! Пусти-ка старика Снегиря к машине…

Прежде чем начать работу с текстом, я взял из принтера иллюстрации. Ага, эту знаю. Миноносец прёт вперед на всех парах. Монохром, тучи над речкою встали. Лишь в волнах пробивает желтизна, отчего волны напоминают кучи грязного песка. На пути у миноносца – марсианин в треножнике. Кренится назад, сейчас упадет. Колпак похож на голову дауна с выпуклым, набрякшим лбом. Глаз-иллюминатор выпучен от изумления. Взмах щупальцами положения дел не спасает – равновесие утеряно, пришелец обречен. В правом нижнем углу – подпись художника, вписанная в эскизный набросок лодки. Нижний край украшала строка: «Correa. Martians vs. Thunder Child. 1906».

– Марсианин, – вслух перевела образованная Тюня. – Против «Сына грома».

И наклонилась ко мне:

– Кто такой Кориа? Теннисист?

– Художник. Иллюстратор «Войны миров». Ага, вот еще…

Фотография, отметил я. Старинная. Вокзал в Молдоне. Цепь арок несет на себе галерею. Выше – две кирпичные надстройки с куполами, похожими на церковные. В каждом куполе – узкое вертикальное окно-прорезь типа бойницы. На привокзальной площади – экипажи, запряженные лошадьми. Несколько приличных господ: в котелках, с саквояжами. Один сильно смахивает на Чарли Чаплина. Отложив вокзал, я взял следующую страницу. Ага, вот и современная графика. Сияющее яйцо зависло над руинами. Сквозь полупрозрачную скорлупу виден силуэт человека. Судя по очертаниям, девочка. Вокруг бьют молнии; непонятно, то ли разряды отгоняют врагов, то ли они и разрушили дом.

– Семякин, – Тюня ткнула в иллюстрацию пальцем. – Сашка Семякин, графика к переизданию «Возвращения». Джессика мочит ледяных гигантов.

– Где гиганты? – поинтересовался я.

– Они же гиганты, – Тюня пожала плечами. – Не влезли.

Я открыл административный вход. В голове мало-помалу складывались контуры текстового «живца». Главной проблемой была не стилизация – тут многого не требовалось. Иногда я жалел, что моему таланту не дают развернуться. Иногда радовался – уж я бы развернулся… Чертям бы тошно стало! Главным фактором являлась степень свободы, какую я закладывал системе для привлечения материала. Тут требовалась ловкость жонглера, работающего с дюжиной колец.

– Марсианец, – вмешалась баба Фима, сгружая поднос на стол. – Кораблем их давить, марсианцев! Все беды от них, жидомасонов проклятых! Поналезли с Марса…

Логика бабки восхищала.

Сосредоточившись, я начал печатать.

«…Ватсон? Неужели это вы, друг мой?!

В трех шагах от доктора стоял худощавый джентльмен в клетчатом пальто. Когда он успел подойти, Том не заметил. Росту в джентльмене было более шести футов, но из-за сухого телосложения он казался выше. Ястребиное лицо, впалые щеки, цепкий оценивающий взгляд из-под козырька охотничьего кепи. На вид джентльмен был примерно одних лет с доктором…»

Принтер зажужжал. Свежая распечатка была дублем: молдонский вокзал. Арки, галерея; экипажи-саквояжи. Хорошо, подумал я. Кажется, заглотила. Опять вокзал. И снова. Принтер как взбесился: вокзал мне выдали семь раз подряд. Когда я уже хотел проверить реакцию программы дополнительным вводом текста, принтер сжалился.

– Солидный мужчина, – оценила баба Фима. Они с Тюней стояли у меня над душой, плечом к плечу. – Цеховик?

– Детектив, – возразил я. – Частный.

– Смелый какой… Вниз смотрит. Я высоты боюсь…

На свеженькой иллюстрации был изображен высокий худощавый джентльмен лет сорока пяти, в двубортном пальто-накидке из клетчатой ткани. Голову джентльмена украшало охотничье кепи, сделанное из того же материала, что и пальто. Скуластое, чисто выбритое лицо; птичий нос, острый подбородок. Встав на левое колено, опершись рукой о край скалистой площадки, джентльмен пристально вглядывался в пропасть. Вдали за ним маячила заснеженная вершина; правее возвышался лесистый склон горы.

– Классная кепка, – оценила Тюня. – Хочу.

– Дирсталкер, – уточнил я.

– Сталкер? – Тюня пришла в восторг. – Знаю! Книжная серия такая была…

– Дирсталкер, бэби. Дирсталкер хэт. Кепи для охоты на оленей.

– А зачем два козырька?

У кепи действительно имелись два козырька, прикрывавшие лоб и затылок, а таже «уши» по бокам, в данный момент поднятые вверх. Ленты «ушей» были завязаны элегантным узлом.

– Ну ты даешь, девка! – восхитилась баба Фима. – Тебя бы в огород, по солнцепеку… Не нос обгорит, так затылок напечет. Хорошая шляпа, правильная. Я б себе сшила, да поздно уже. Кончился мой огород…

– Сшила?

Изумлению Тюни не было предела.

– Ага. Я в молодости шляпницей была. Фуражки военным делала…

– Боевая молодость, – я с хрустом потянулся. – Сабельный поход, кронштадтский лед. Милые дамы, помолчите минутку…

Принтер, умница, не подвел. На очередном фото, увековечившем вокзал в Молдоне, прибавилось людей. За местным Чарли Чаплином, вполоборота к зрителю, стоял уже известный нам джентльмен в охотничьем кепи. Не только пальто и головной убор, но и брюки его, заправленные в высокие гетры, были из клетчатого твила, отчего джентльмен сильно напоминал леопарда на охоте. Более четкая фотография превратила бы его в игральную доску, но зернистость кадра размывала клетки в пятна.

– Кепи, – отметил я. – На месте. Это хорошо.

– Почему? – спросила Тюня.

– Потому что Конан Дойль нигде не упоминает, что Шерлок Холмс носил «дирсталкер хэт». Это инициатива Сидни Пэджета, иллюстратора. До него Холмса изображали толстяком с маленькой головой. Представляешь? Жиртрест, и головка с кулачок…

– Бр-р-р! – вскинулась Тюня.

– А чего? – не согласилась баба Фима. – Мужчина без живота, что дом без крыши. На мелкую голову легче шить…

– Кино! – перебила Тюня старуху. – Я в кино такое кепи видела!

– Ага, – я улыбнулся. – С иллюстрации кепка перекочевала в кино. Таким образом мы позволяем программе брать материал не только из литературы, но и из архивов кинематографа. Мало ли, вдруг пригодится… Видишь?

Я продемонстрировал Тюне очередной вокзал с Холмсом. Программа обрабатывала мой ввод, включая его в процесс. Графический редактор отражал текущую компиляцию, позволяя нам хоть частично, а следить за процессом.

– Классическая ошибка. В таком головном уборе охотились. Появиться в городе с охотничьим кепи на голове – нонсенс, несуразица, признак умственной неполноценности. Тем не менее, эту ошибку усердно тиражировали. Я размываю уровень достоверности, дитя мое. Допуски, накладки; рост степеней свободы… Так будет проще выбраться на магистраль «Войны миров». А Холмс – символ. Создатель непротиворечивых версий. Дедукция спасет мир…

– Снегирь!

Меня расцеловали. А что, приятно.

– Хорош лизаться, – предупредила баба Фима; впрочем, без особой угрозы. – Не при Нюрке. Мало мне книжек в каске…

…а куда денешься, почтеннейшая публика? Ты думаешь, Нюрка первая? Здоровое желание чуда в перьях: прочесть в гиперкнижке, как ужасное дитя крушит магией, краденой у Тюни, треножники марсиан. Спрос рождает предложение, и вот уже целеустремленная Анна Игоревна качает с торрента «ломку». Прошлый наш клиент был оригинальнее, у него Карлсон, баловник с пропеллером, завел на крыше целый БДСМ-гарем! Филле в ошейнике, Рулле с хлыстом, фрекен Бок в черном кожаном белье. К счастью, программа еще на первой стадии зафиксировала «невыполнимое противоречие». Легко отделался, идиот. Вот скажи мне, почтеннейшая публика, отчего у тебя такие удивительные порывы? А я, значит, бегай, спасай…

Бегаю. Спасаю.

Хоть что-то, и на том спасибо. Новых книг я лет десять как не пишу, выгорел. О переизданиях забыл, как они выглядят. Электронные публикации – слезы горькие. А кушать, господа хорошие, хочется три раза в день. Вот, живу по-прежнему литературой, как негр на плантациях. Хотел с горя улететь в Тайланд, учить русских туристов дайвингу. Смущало, что не умею нырять, да и плавать – не очень. С другой стороны, что там нырять – наливай да пей!

Эй, кто-нибудь? Дайте занавес!

Глава третья Второй марсианский фронт

1. Ваше имя, сэр?

Из записок доктора Ватсона

Мут-Холл, напротив которого остановилась наша бричка, представлял собой старинное трехэтажное здание из красного кирпича, с зубчатой башенкой и звонницей. Сей архитектурный аристократ надменно возвышался над низкорослыми двухэтажными соседями. Широкий балкон второго этажа поддерживали четыре изящные колонны. На балкон выходили два высоченных арочных окна, доходивших до самого пола – по-видимому, они же служили и балконными дверьми. Меж ними красовались большие круглые часы на ажурном изогнутом кронштейне. Часы показывали половину двенадцатого. На балконе под часами курил сигару усатый майор в незнакомой мне форме. У входа в здание дежурили двое: пехотный сержант и констебль. На стене у дверей имелась доска с надписью: «Полицейское управление Молдона».

– Идемте, Ватсон. А вы, Том, подождите нас здесь.

С легкостью, на которой ничуть не сказались минувшие годы, Холмс выпрыгнул из брички. Я последовал за моим другом. Сержант, глядя на нас с подозрением, сдвинулся правее, загораживая вход. Констебль же, напротив, демонстративно отвернулся, делая вид, что происходящее его ни в коей мере не касается.

– Простите, сэр, вам сюда нельзя.

– С каких это пор добропорядочный англичанин не может зайти в городское управление полиции? – очень натурально удивился Холмс.

– Не положено, сэр.

– В таком случае, сержант, – поинтересовался Холмс с вкрадчивостью опытного искусителя, – может быть, вы пропустите нас в молдонское отделение Директората военной разведки? По делу национальной важности?

– Откуда у вас такие сведения, сэр? Это военная тайна!

Брови сержанта сошлись к переносице, а ладонь, как бы невзначай, опустилась на кобуру револьвера.

– Бросьте, дружище! – Холмс рассмеялся. – Вашу военную тайну знает весь город.

Он был абсолютно прав. Едва Холмс сообщил во время задержки у дома викария, что ему нужно в Директорат, как Том, наш новый помощник, немедля отозвался: «Они обосновались в Мут-Холле, сэр. Там, где управление полиции.» А возница во второй раз нарушил обет молчания, уточнив: «Это на Маркет-Хилл. Доедем за четверть часа.» Какие тут секреты, если первые же спрошенные – грузчик и кучер – оказались прекрасно осведомлены, где находится Директорат военной разведки?!

– Ваше имя, сэр?

Подозрения сержанта ничуть не рассеялись, но руку с кобуры он убрал. Мой друг отступил на шаг и слегка тронул пальцем козырек своего охотничьего кепи:

– Холмс. Шерлок Холмс.

Это произвело поистине магическое действие. Сержант вытянулся по стойке «смирно», преданно выкатил глаза и щелкнул каблуками:

– Виноват, сэр! У меня приказ: немедля проводить вас к капитану Уоллесу. Прошу вас, сэр…

И он покосился на констебля, который старательно делал вид, что конфликт его нисколько не интересует, но при этом, навострив уши, прислушивался к разговору.

– Не беспокойтесь, сержант, – ухмыльнулся констебль. Тот факт, что вояку поставили на место, доставил ему нескрываемое удовольствие. – Я покараулю. Если марсиане решатся атаковать, я вас позову. Сходим в рукопашную…

Его прервал крайне раздраженный голос, донесшийся с балкона:

– Сержант, какого черта?! Почему вы пускаете в здание посторонних?!

Мы все, включая сержанта и констебля, выбрались из-под нависавшего над нами балкона и задрали головы вверх. Там обнаружился давешний майор с сигарой, пепел с которой не замедлил упасть прямо на фуражку сержанта.

– Виноват, сэр! – бедняга сержант оказался между двух огней. – Но я выполняю приказ капитана Уоллеса.

– Здесь приказываю я, а не капитан Уоллес!

Майор побагровел, на шее его, затянутой в тесный воротничок мундира, четче проступили жирные складки. Я стал всерьез опасаться, что упрямца сейчас хватит апоплексический удар.

– Простите, сэр, – оправдывался сержант. – Насчет мистера Шерлока Холмса вы ничего не приказывали. А капитан Уоллес сказал…

– Мне плевать! Я поставил вам четкую задачу, сержант…

– Извините, что прерываю вас, майор, – вмешался Холмс. – Разве вы не привезли с собой бумаги из Бирмингема? С грифом особой секретности? Загляните в них, и это досадное недоразумение сразу разъяснится.

Майор уже открыл рот, чтобы ответить, но тут до него, похоже, дошел смысл сказанного моим другом. Он поперхнулся и закашлялся.

– Откуда вам известно о бумагах?! – выдавил он наконец.

Я постарался спрятать невольную улыбку. Ведь майор не имел чести быть знакомым с Холмсом и его удивительными дедуктивными способностями.

– Это элементарно, майор, – с великолепной небрежностью заметил Холмс. – Без сомнения, мой брат Майкрофт позаботился, чтобы в Молдоне мне не чинили препятствий. Именно тех, кстати, которые вы сейчас пытаетесь создать. Но не лучше ли нам поговорить внутри? Здесь, как мне кажется, слишком много досужих глаз и ушей.

И впрямь, вокруг нас уже начала собираться толпа зевак, привлеченных шумной перепалкой. Остановился зеленщик с тележкой. От соседнего магазина подошли мясник и его помощник – оба в длинных белых фартуках с плохо отстиранными пятнами крови. Словно из-под земли, возникла компания мальчишек-оборванцев, как две капли воды похожих на своих собратьев с Бейкер-стрит. Приоткрыл окно в доме напротив любопытный старик. Замедлила шаги служанка, спешившая куда-то с корзинкой овощей…

Последняя фраза моего друга пробила броню упрямства майора. Оценив обстановку, он с явной неохотой махнул нам рукой:

– Ладно, заходите.

– Благодарю вас, сэр, – с отменной учтивостью Холмс еще раз козырнул и обернулся к сержанту, представляя меня: – Доктор Ватсон, мой друг и коллега. Этот достойный джентльмен – со мной.

И мы прошли в Мут-Холл мимо оторопелого сержанта.

2. Битва с паровым котлом

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

В просторный холл здания выходили три высокие двери с начищенными до блеска медными ручками. У каждой дежурило по полисмену. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, замер по стойке «смирно» широкоплечий солдат. По ступеням едва ли не бегом спускался молодцеватый подтянутый капитан. Остановившись в двух шагах от нас, он быстро перевел взгляд с Холмса на меня и обратно.

– Мистер Шерлок Холмс? Доктор Ватсон? Я – капитан Уоллес. Добро пожаловать! Искренне рад знакомству – и прошу извинить за досадное недоразумение.

– Капитан! Куда вы запропастились? – послышался сверху нетерпеливый голос майора. Судя по всему, раздражение было его обычным состоянием. – Ведите штатских ко мне!

– Если под «досадным недоразумением» вы имели в виду майора, то не стоит извинений, капитан, – тихо произнес Холмс, следуя по лестнице за нашим провожатым.

Капитан улыбнулся одними губами, давая понять, что оценил намек, но тактично промолчал.

Майор Форестер – его фамилию позже сообщил нам капитан Уоллес – царил на втором этаже, единолично заняв обширную залу, в которой, наверное, мог бы заседать городской совет Молдона в полном составе. Сидя за монументальным столом из палисандрового дерева, спиной к окну, майор с выражением крайнего неудовольствия на лице листал бумаги. Надо понимать, те самые, о которых говорил Холмс.

– Здесь сказано, – не поздоровавшись и даже не представившись, ворчливо сообщил Форестер, – что вам, мистер Холмс, надлежит оказывать всяческое содействие в расследовании. О, содействие вам будет оказано, не сомневайтесь! Я знаю, что такое приказы, и умею их выполнять. Но лично я на пушечный выстрел не подпустил бы штатского к Директорату военной разведки! Когда речь идет о безопасности империи, делом должны заниматься профессионалы!

– Полностью с вами согласен, майор, – невозмутимо кивнул Холмс. – Профессионалы? Очень верно подмечено. Вы же не считаете дилетантами свое начальство, отдавшее вам приказ о содействии?

Майор начал медленно багроветь, закипая. Он напоминал перегревшийся паровой котел, у которого вот-вот сорвет крышку. На миг у меня даже возникла слуховая галлюцинация: я явственно расслышал шипение пара, вырывающегося через клапан. Секунду спустя я понял, что это не галлюцинация: сдерживаясь из последних сил, майор цедил воздух сквозь стиснутые зубы. К чести Форестера стоит отметить, что он все-таки сдержался и не разразился проклятиями в адрес Холмса, как я опасался.

– Капитан Уоллес! – рявкнул он. – Поручаю этих штатских вашим заботам. Введите их в курс дела и оказывайте содействие согласно инструкциям из Бирмингема. Выполняйте!

– Будет исполнено, сэр! – щелкнул каблуками Уоллес.

Он поманил нас за собой. От меня не укрылось, как капитан и Холмс незаметно для майора переглянулись. Разумеется, мой друг нарочно поддел Форестера, чтобы тот поскорее спровадил гостей с глаз долой, поручив заботам капитана. Этим он, без сомнения, сэкономил немало времени и нервов всем нам.

Кабинет, который занимал капитан Уоллес, выглядел гораздо скромнее майорских апартаментов. Небольшой стол с лампой и письменным прибором, три стула с высокими спинками, книжный шкаф. Вот, собственно, и все.

Узкое окно выходило во внутренний двор.

– Присаживайтесь, господа. Еще раз замечу, что рад знакомству. Признаюсь, давно мечтал с вами встретиться. Я читал ваши записки, доктор. И ваши статьи, мистер Холмс: о растительных ядах, об определении сортов табака по пеплу… Я большой поклонник вашего дедуктивного метода, – уши капитана порозовели. – В меру своих скромных способностей я пытаюсь применять его на практике.

– Очень интересно, – Холмс слегка приподнял брови. – И что же вы, к примеру, могли бы сказать о нашем приезде?

Капитан на миг задумался, возведя взгляд к потолку.

– Вы приехали в Молдон сегодня, мистер Холмс. Скорее всего, утренним поездом из Челмсфорда. Добрались без особых происшествий. Вы еще нигде не успели остановиться. Кстати, если вам будет угодно, могу порекомендовать съемные апартаменты по умеренной цене.

– Для начала неплохо, – оценил Холмс с нехарактерной для моего друга благосклонностью. – Про Челмсфордский поезд догадаться было легко: других поездов сегодня не ожидалось, а в бричке сидит грузчик со станции в форменной куртке.

– Томас Рэдклиф, сэр. Я опрашивал его, как свидетеля.

– Браво, капитан! Мы с самого начала движемся в одном направлении. Итак, на мне дорожная одежда. Она не запачкана и не порвана, что свидетельствует об отсутствии серьезных происшествий в пути. А еще, выглядывая в окно, выходящее на Маркет-Хилл, вы заметили мой чемодан в багажном отделении брички. Из чего и сделали вывод, что я не успел нигде остановиться. Думаю, мы сработаемся.

– Искренне на это надеюсь, мистер Холмс.

– Хвала майору, отдавшему нас под вашу опеку! Кстати, майор плохо владеет ситуацией. Он прибыл только вчера вечером и не успел полностью войти в курс дел, хотя уже начал наводить тут свои порядки. Увы, чрезмерное усердие очень скоро создаст проблемы ему самому.

– Вы о приказе не пускать посторонних в здание? Кажется, я уловил ход вашей мысли, мистер Холмс. Действительно, майор прибыл вчера вечером, а приказ отдал сегодня утром. Но поскольку мы делим Мут-Холл с молдонской полицией, пускать посторонних придется так или иначе. Это лишь вопрос времени. Если бы Форестер прибыл раньше, проблемы с посетителями уже возникли бы. Но они не заставят себя ждать, и майору придется отменить свой приказ. Думаю, это произойдет сегодня же, ближе к вечеру.

– Прекрасно! Вы совершенно верно определили направление моих мыслей. Лишь одно мелкое дополнение: стоя на балконе, майор изучал окрестный пейзаж с любопытством, как нечто для него новое. Пробудь он в Молдоне хотя бы пару дней, пейзаж успел бы наскучить Форестеру, и никакого интереса на его лице не отразилось бы. Впрочем, это наблюдение послужило дополнительным подтверждением того, в чем я и так был уверен. А теперь перейдем к делу, ради которого я здесь. Прошу вас изложить все его обстоятельства с максимальной точностью. Значение может иметь любая мелочь.

– Я понимаю, сэр.

Капитан достал коробку с трихнопольскими сигарами:

– Угощайтесь, господа.

Поблагодарив, я взял сигару, а Холмс извлек свою трубку. Обмен репликами между моим другом и капитаном Уоллесом доставил мне истинное удовольствие. В кои-то веки Холмсу удалось встретить армейского офицера, использующего тот же метод, что и он сам! Но я не мог не отметить, что капитан, при несомненном уме и наблюдательности Уоллеса, отвечал медленно, как следует подумав и тщательно подбирая слова. Холмс же бросал реплики играючи, не задумавшись ни на мгновение. С другой стороны, сейчас Уоллесу, в отличие от нас с Холмсом, едва за тридцать. Можно было надеяться, что у капитана еще все впереди.

– Итак, господа, – от смущения Уоллес спрятался за завесой ароматного дыма, – дело это представляется мне странным до чрезвычайности. Уже тот факт, что двенадцать боевых треножников марсиан были остановлены и частично уничтожены совершенно непонятным способом, достоин самого пристального внимания. Осмотрев место сражения, я поначалу предположил, что против марсиан было использовано неизвестное нам чрезвычайно мощное оружие. Но ряд обстоятельств, а также некоторые весьма странные находки, приобщенные к вещественным доказательствам, намекают на сверхъестественную подоплеку молдонских событий. Впрочем, судите сами…

3. Ведьма

– Ведьма! Ведьма!

Том оглянулся. К нему спешила миссис Трелони.

Миссис Трелони была эмансипанткой. Том не знал, кто такие эмансипантки, но слышал, что они хотят играть в крикет, забивать сваи и заседать в парламенте. Насчет парламента и крикета у Тома не было своего мнения, а сваи при телосложении миссис Трелони можно было забивать одной левой, не спрашивая отдельного разрешения. Жена торговца скобяными изделиями, человечка боязливого и тщедушного, мать троих детей, лишенных права голоса еще в колыбели, Анна Трелони забрала в семье полную власть. Как правило, она носила белую блузку в комплекте с юбкой и жакетом из темной шерсти – костюм этот миссис Трелони гордо называла «либерти». Но сегодня рупор свободы без видимой причины изменил старым привычкам и разоделся, как на праздник. Летнее прогулочное платье из репса, отделанное бедфордскими кружевами машинной работы, дополнялось зонтиком и шляпкой, похожей на цветущий куст шиповника.

– Ведьма! Том, дружок, ты же сказал им, что миссис Лиггинс – ведьма!

В дружки Рэдклифа зачислили впервые. Обычно для миссис Трелони он был «тем громилой».

– Я… – начал было Том.

Но миссис Трелони, по выражению лица Рэдклифа догадавшись, что грузчик не выполнил важнейшую из задач современности, уже потеряла к Тому всякий интерес.

– А вы, мистер Леннон?

Возница меланхолично сплюнул под копыта лошади. Лошадь, охваченная еще большей меланхолией, переступила с ноги на ногу и фыркнула.

– Вам должно быть стыдно, миз Трелони, – Том постарался вернуть себе самообладание. Однажды миссис Трелони при помощи зонтика накрепко вбила ему в голову, что обращаться к ней стоит, используя прогрессивное слово «миз», а никак не ретроградное «миссис». С тех пор Рэдклифу стоило большого труда вовремя вспомнить, как именно надо именовать миссис – тьфу ты! – миз Трелони.

– Мне? Ах ты, грубиян! Угнетатель!

– Ведьма? Как интересно! Разрешите представиться, дорогая миз Трелони: Шерлок Холмс. Я с радостью выслушаю вас насчет ведьмовства миссис Лиггинс.

Том не заметил, когда мистер Холмс в сопровождении доктора и капитана Уоллеса вышел из управления. В любом случае, Рэдклиф чертовски обрадовался: тяжесть беседы с бешеной эмансипанткой теперь ложилась на плечи образованных джентльменов, освобождая несчастного грузчика. Отступив в сторону, он вздохнул, чувствуя себя тупицей. Вот мистер Холмс, к примеру, с первого раза запомнил обращение «миз». На то и джентльмен, чтобы все запоминать без побоев.

– Вы! – зонтик миз Трелони уставился на Холмса. – Большая шишка из Лондона!

– Из Суссекса, – уточнил Холмс, мило улыбаясь.

– Вы приехали вынюхивать? Ну так я вам дам хороший след!

– Ведьма, – в беседу вмешался доктор. – У вас есть доказательства?

– У меня хватит доказательств на смертный приговор! – кажется, миз Трелони забыла, что миссис Лиггинс была уже вне юрисдикции земных судов. – Знаете, с чего мы начнем? С самого дорогого, что есть в мире! С наших детей!

Том обратил внимание, как вздрогнул мистер Холмс. Если верить доктору, удивительный пасечник так любил детей, что эта тема была для него крайне болезненной.

– Она сказала моему Джону, что за ним придет Лентяй Лоуренс! И все из-за какого-то паршивого шиллинга, который Джонни якобы у нее украл. Представляете? Лентяй Лоуренс!

– Он пришел? – Холмс достал блокнот и карандаш. – Я имею в виду, Лентяй Лоуренс?

– Да! Он обернулся жеребенком и полчаса гонял моего несчастного Джонни по саду. Мы нашли его лежащим под вишней, совершенно без сил!

– Жеребенка?

– Джонни! А крошка Пэг? Эта ведьма пригрозила ей тварью Зубы-как-Борона!

– Без причины?

– Разумеется! Речь, правда, шла о белье, сорванном с веревки и оброненном в грязь, но крошка Пэг тут совершенно ни при чем. Уверяю вас! Дитя не склонно к буйным шалостям и проказам…

– Вернемся к Зубам-как-Борона. Надеюсь, ваша дочь жива и здорова?

– Слава богу! Но она потеряла сон. Ей чудится, что ночью из-за двери подвывают.

– Членораздельно?

– Вполне!

– Что именно подвывают из-за двери, миз Трелони?

– «Принесите ее мне! Я накормлю ее пеплом и кислым молоком!» Пэг утверждает, что днем тварь прячется в чулане под лестницей. Я проверяла, там никого нет. Но это ничего не значит! Она ведьма, говорю вам! Вы знаете, как ее зовут?

– Тварь? Вы сами сказали: Зубы-как-Борона.

– Миссис Лигинс!

– Звали, – вполголоса поправил Том. – О покойниках говорят: «звали»…

– Молли! – миз Трелони пропустила реплику грузчика мимо ушей. – Ха! Какая она Молли? Я выясняла: она – Мельхиора! Ну разве есть такое христианское имя – Мельхиора?! Вот и викарий Симпсон говорит…

– Есть, – возразил Холмс, делая записи. – Так звали одного из трех волхвов, пришедших поклониться младенцу Иисусу. Об этом упоминает Беда Достопочтенный, автор «Церковной истории англов». Впрочем, я никогда не слыхал о женской форме этого имени.

Зонтик вознесся к небу:

– Я не знаю, что там написал ваш Беда, – шляпка эмансипантки сбилась на затылок, верхняя пуговица блузки грозила вот-вот отлететь, – но порядочную женщину не могут звать Мельхиорой! Ради счастья и благополучия наших детей…

– Благодарю вас, миз Трелони. Вы нам очень помогли.

– Вам? Надеюсь, вы не имеете в виду этого солдафона Уоллеса, и уж тем более грубияна-грузчика?

– Я имею в виду моего друга, доктора Ватсона.

– Доктор! – обрадовалась миз Трелони. – Доктор, у меня все время чешется ухо! К чему бы это?

– Какое? – сурово спросил доктор.

– Левое.

– К сплетням.

И доктор Ватсон прошел к бричке.

– Обратите внимание, дорогой друг, – сказал ему Холмс, занимая место рядом. – Все уже знают и о моем приезде в Молдон, и о цели этого приезда. Вот бы у кого поучиться нашей доблестной разведке…

– Волхвы, – неожиданно вспомнил доктор. – Одного звали Мельхиором, как и бедную миссис Лиггинс. Как звали остальных, Холмс?

– Каспар, – не медля ни секунды, ответил Холмс. – И Бальтазар.

Умащиваясь бок о бок с возницей, Том кое-что вспомнил.

– Бальтазар, – повторил он. – Мистера Лиггинса звали Бальтазаром.

– Это точно, молодой человек?

– Да.

4. На руинах

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

По дороге к месту происшествия я попросил возницу сделать небольшой крюк, чтобы заехать в госпиталь Святого Петра. Я должен был предупредить Хокинса и Мак-Кормака, что в ближайшие дни им придется управляться без меня. На станцию капитан Уоллес по просьбе Холмса отправил солдата-посыльного с письмом для мистера Иствика, дабы нашего помощника Томаса Рэдклифа не уволили за прогулы. Не было сомнений, что мистер Иствик с пониманием отнесется к настоятельной просьбе Директората военной разведки, которому срочно понадобился один из его работников.

Все предыдущие шесть дней я безвылазно провел в госпитале, до глубокой ночи оперируя, промывая раны и делая перевязки. Лишь на три-четыре часа я возвращался в съемную комнату через дорогу, чтобы поспать и восстановить силы. Поэтому я не имел возможности видеть, что творится в городе. Марсиане отброшены, Молдону ничто не угрожает – это все, что я слышал от коллег и пациентов. Я даже обедал в госпитале – в основном тем, что приносила нам добрая миссис Хокинс. Сегодняшним утром я был всецело занят отправкой раненых, а после – беседой с Холмсом. Сейчас я с интересом глазел по сторонам, попросив возницу опустить назад откидной кожаный верх нашей брички.

Людей на улицах было немало – но все же не сравнить с толпами, наводнившими город в тот день, когда мы с женой пробирались к берегу Вайрли Ченнел. Бурный поток хлынувших из Лондона беженцев уменьшился до размеров бойкого весеннего ручейка. Опасность со стороны марсиан все еще сохранялась, но она поблекла, скрывшись за лондонскими туманами, перешла из области сиюминутной смертельной угрозы в область зловещего, но абстрактного бедствия, от которого надо держаться подальше.

Среди беженцев больше не наблюдалось паники. Повозки и пешеходы двигались к морю целеустремленно, без прежней отчаянной спешки. Этому способствовал воздвигшийся на перекрестке констебль, преисполненный важности доверенной ему миссии. Он указывал беженцам дорогу и помогал советами, как лучше добраться до пристаней. Даже позеленевшая от времени бронзовая фигура эрла Бритнота с воздетым к небесам мечом заметно проигрывала в сравнении с достойным блюстителем порядка.

Контраст между мирной жизнью, возвращавшейся в Молдон, и следами недавних сражений был разителен. Вот только что колеса брички стучали по булыжникам чисто выметенной Фэмбридж-роуд: двухэтажные домики из красного кирпича, любовно подстриженные газоны и палисадники. И уже на углу солдаты и пожарные разбирают обугленные развалины, а рядом скорбно застыли несчастные погорельцы и их родственники. Перед ними на куске ветхой парусины бережно раскладывают пожитки, уцелевшие под руинами.

Тепловой луч прошелся по городу, описав замысловатую кривую. Он пощадил одни здания и безжалостно разрушил другие. Вряд ли в движении луча имелась какая-то система. Скорее всего, выпустивший его марсианин жег постройки без конкретной цели: для острастки или просто развлекаясь. В итоге часть улиц не пострадала, кое-где рухнули отдельные дома, а местами я видел сплошное пепелище.

Наконец наша бричка свернула на Мермейд-уэй и остановилась, не доезжая десяти ярдов до перекрестка с Оук Клоуз. Развалины углового дома ограждали колышки с натянутой на них красной лентой. Внутри этого символического ограждения трудилась шестерка солдат под командой капрала. Согласно приказу капитана Уоллеса, они с предельной аккуратностью разбирали завал из балок, местами превратившихся в уголь, и битого кирпича – все, что осталось от дома несчастных Лиггинсов.

Холмса развалины, как ни странно, не заинтересовали. Выбравшись из брички, он решительно направился прочь по Мермейд-уэй. Буквально через два дома город заканчивался; за дорогой начинались поля, простиравшиеся на несколько миль. Не переходя дороги, мой друг остановился, изучая нечто на юго-востоке. Я подошел и, встав рядом, проследил за взглядом Холмса.

На расстоянии около мили посреди широкого поля высились пять марсианских треножников. Впервые с момента памятного сражения, свидетелем которого мне довелось стать, у меня появилась возможность как следует рассмотреть эти жуткие и удивительные машины. Их чуждость сразу бросалась в глаза. По спине у меня пробежал холодок, несмотря на жаркий июньский день. Я замер, не в силах отвести взгляд от треножников, пораженный застывшим совершенством и убийственной целесообразностью механизмов. Три аппарата выглядели невредимыми, их броня ярко блестела в лучах солнца. Еще один почернел и обуглился, а последний потускнел, утратив свой металлический блеск, и походил скорее на каменное изваяние.

– Весьма нерациональная конструкция, – нарушил молчание Холмс.

– А я как раз подумал, насколько они совершенны, – в растерянности произнес я. – Что же в них нерационального, Холмс?

– Способ передвижения. Нет, сама по себе идея использовать механические ноги вместо колес – замечательна! Но почему три ноги? Почему не четыре, как у большинства животных? Не шесть, как у насекомых? Не восемь, как у пауков или тех же спрутов, на которых, если верить газетам, похожи марсиане? Природа не зря наделила свои творения симметрией и четным количеством конечностей. Перемещение на трех ногах ей чуждо. Мне кажется, эти машины должны передвигаться, как одноногие калеки на костылях.

Он задумался, и я, опасаясь сбить Холмса с мысли, не стал говорить, что видел, как двигаются марсиане. И что их перемещение меньше всего напоминает шаги калеки на костылях.

– Впрочем, я могу и ошибаться, – сообщил мой друг, выйдя из задумчивости. – Хотел бы я увидеть их машины в движении!

В этом был весь Холмс. Предмет интереса мог полностью поглотить его изощренный ум. При этом он и знать не хотел, какую смертельную опасность представляет действующий марсианский треножник!

– Возможно, управлять шагающей машиной с бо́льшим количеством ног слишком сложно, – бормотал тем временем Холмс, разговаривая сам с собой. – Потому они и избрали трехногую конструкцию…

Он замолчал, бросил последний взгляд на треножники, застывшие в поле, и резко развернулся.

– Впрочем, у нас есть дела поважнее, – заявил он другим тоном. – Приступим к осмотру места происшествия.

После созерцания марсианских механизмов Холмса охватил приступ деятельной активности – подобные вспышки, присущие моему другу, я не раз имел возможность наблюдать. Как выяснилось, Том жил совсем рядом – он указал нам свою хибару, видневшуюся в конце проулка. Холмс послал его обойти окрестные дома, дабы выяснить, кто из соседей сейчас дома, и попросить их никуда не уходить в ближайший час. Меня он отправил пройтись по Оук Клоуз, фиксируя все разрушения, какие мне попадутся по пути. В первую очередь – причиненные огнем, а также всё прочее, что покажется мне необычным или просто заслуживающим внимания. Сам же Холмс решительно перешагнул через ограждающую ленточку, предъявил капралу бумагу, полученную от капитана Уоллеса – и через минуту уже рыскал вокруг развалин, живо напоминая ищейку в поисках утерянного следа.

Своих способностей я не переоценивал. Мне никогда не сравниться с Холмсом в наблюдательности и умении делать выводы. Скорее всего, мой друг дал мне это поручение лишь для того, чтобы я не чувствовал себя лишним. Тем не менее, я вознамерился в точности исполнить инструкции Холмса. Я шел не торопясь, внимательно осматривая уцелевшие постройки. За тремя каменными домами следовали два деревянных; в конце проулка, в тупике, стояла хибара нашего приятеля Тома. Никаких следов огня и разрушений я не обнаружил, как ни старался, и повернул обратно, двинувшись по противоположной стороне улицы.

В траве у забора белел обрывок бумаги. Я сразу припомнил рассказ капитана Уоллеса. По его словам, марсиан под Молдоном остановили совершенно необъяснимым способом. Вернее – разными необъяснимыми способами. Два или три треножника взорвались, словно в них угодили артиллерийские снаряды. В один с чистого неба ударила молния. Еще один рассыпался в прах, насквозь проеденный ржавчиной в считанные секунды. Три сожгла и расплавила огненная стена. Откуда она взялась, никто не знал. Какой-то механизм, словно по волшебству, обратился в камень. Остальные выглядели целыми, но сидевшие в них марсиане погибли. Кучки пепла, лужа дурно пахнущей слизи – все, что осталось от захватчиков.

Источник силы, поразившей марсиан, был известен – сияющий кокон, всплывший над домами. В коконе якобы находилась девочка Дженни, племянница погибших Лиггинсов. Кокон не мог быть галлюцинацией – его наблюдали десятки, если не сотни людей. Я и сам видел его издалека, с берега Вайрли Ченнел.

Оптический феномен, вроде миража в пустыне?

Как ни крути, Дженни была причастна к случившемуся. Рано или поздно Холмсу придется поговорить с ней, сколько бы мой друг ни откладывал эту беседу. Свидетели, в частности, Томас Рэдклиф, утверждали, что в кулачке Дженни сжимала обгорелый листок бумаги. Мелочь, не заслуживающая внимания на фоне случившихся событий? Однако капитан Уоллес счел необходимым сообщить о листке своему начальству. Листок настолько заинтересовал Майкрофта Холмса, чей ум не уступал уму младшего брата в мастерстве делать выводы, что в телеграмме от Майкрофта значилось: «Ключ – девочка-сирота. Страница из книги.»

Что же кроется в этом листке?!

Я наклонился и дрожащими от волнения пальцами поднял смятую бумагу. Это оказался обрывок лондонской «Дейли Телеграф» месячной давности. Вряд ли именно его так настойчиво искал Директорат военной разведки, призвав на помощь Шерлока Холмса! Тем не менее, я отряхнул грязь с газеты и, аккуратно сложив, спрятал добычу в карман.

Более я не обнаружил ничего заслуживающего внимания.

Холмс, как выяснилось, уже закончил осмотр развалин и теперь беседовал с капралом. Заметив мое приближение, он махнул мне рукой, приглашая присоединиться. В ответ на вопросительный взгляд Холмса я лишь покачал головой.

– Не расстраивайтесь, друг мой. Отрицательный результат – тоже результат. Он, кстати, подтверждает мои предположения, так что вы не напрасно прогулялись по Оук Клоуз. Извините, капрал, это я не вам. Прошу вас, продолжайте.

Покосившись на меня, капрал продолжил:

– …я и говорю: нет ничего. Должны быть, а нет. Тут соседи подходят, спрашивают: нашли, мол? Книги-то? Интересно им, понимаете! У Лиггинсов, говорят, книг было – что патронов на складе в Клэктоне! Во всем Молдоне только в Плумовской библиотеке книг больше, чем у них. В смысле, было. А теперь – нет. Сами смотрите…

Капрал указал на находки, аккуратно разложенные возле уцелевшего кирпичного забора. Обломки статуэток из фарфора, бронзовый чернильный прибор, две разбитые лампы, бритвенные принадлежности, останки чайного сервиза, дюжина серебряных ложек, сломанная этажерка, два помятых ведра, груда обгорелой одежды – вперемешку мужской и женской…

– Пожар, – напомнил я. – Книги отлично горят.

– Горят, – кивнул Холмс. – Но никогда не сгорают полностью. У Лиггинсов, насколько я понимаю, имелись старинные фолианты. В кожаных и даже деревянных переплетах. С металлическими скобами, застежками. Где все это? Хотя бы опалённые остатки? Пепел, в конце концов? Капрал прав. Либо соседи врут в один голос, что маловероятно, либо домашняя библиотека Лиггинсов удивительным образом исчезла. Подчеркиваю: не сгорела, а именно исчезла!

Он вновь обернулся к капралу:

– Благодарю вас, вы сообщили действительно ценные сведения. Возможно, вы заметили еще что-то странное? Необычное?

– Как вам сказать, сэр… – замялся капрал.

– Говорите, как есть. Я не стану над вами смеяться или обвинять вас во лжи. Знали бы вы, какие невероятные истории мне доводилось выслушивать, а в некоторых даже принимать участие…

– Воля ваша, сэр. Нечисто тут, с этим домом. Днем еще ничего, а вот когда, не приведи Бог, ночью караулим… Капитан Уоллес ведь как приказал? Охранять днем и ночью! Дело государственной важности!

– Весьма предусмотрительно со стороны капитана.

– Оно-то, конечно, да, – капрал носком сапога ковырнул сухую землю. – Только ночью тут такое творится, сэр! Я сам вчера караулил. Ох, натерпелся! Когда руины светиться начали – это еще ладно. Светятся, и бог с ними – вроде гнилушек в лесу. Но когда эти объявились…

– Кто?

Капрал помедлил, собираясь с духом. Он глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду, и наконец решился:

– Призраки!

– Вы уверены?

– Клянусь вам, сэр, я не вру! И не пил ни капли. Уж лучше б выпил…

– Точно призраки? – со всей возможной серьезностью поинтересовался Шерлок Холмс. – А не просто мародеры? Воры?

– Да что я, призрака от вора не отличу?! – обиделся капрал. – Какие же они воры? Они как раз не воры, а хозяева! Одежда, правда, не ко времени. Плащи длинные, до земли – такие лет двести назад носили, я на картине видел. И шляпы…

Капрал изобразил руками нечто высокое, остроконечное, с широченными полями.

– И видно через них насквозь! И пули их не берут!

– Вы что же, проверяли?

Капрал смутился:

– Ну да… В первый раз как увидел, так и пальнул с перепугу. Я ж на посту, револьвер при мне… Я, может, и не самый лучший стрелок, но с пяти ярдов по человеку не промахнусь! А ему – хоть бы что. Даже внимания не обратил. Тут и она объявилась. Давай вместе по развалинам рыскать – ищут, значит.

– А вы?

– Сижу за кустами, дрожу. Зубы от страха так и клацают. Убежать нельзя – на посту я. И сидеть мо́чи нет… Ничего, высидел. А как они исчезли, ближе к рассвету – и не заметил. Только что были – и уже нет никого…

Он помолчал, отведя взгляд в сторону, а потом решительно уставился прямо в глаза Холмсу:

– И знаете, что я вам скажу, сэр? Не слушайте, что вам на них клепать будут! Хорошие они люди. Живые, призраки – хорошие. Я по ним стрелял, а они меня не тронули, ничего плохого не сделали.

– Так вы их узнали?

Судя по тону, каким мой друг задал вопрос, он уже знал ответ.

– Ясное дело! – подтвердил капрал. – Как не узнать? Лиггинсы-покойники это были, Бальтазар и Молли.

Интермедия Магия требует жертв

– Ты идиот, Снегирь! Ты кретин со справкой…

Тюня шипела разъяренной гадюкой. Еще минутой раньше она сидела на диване, в ногах у изобретательной Анны Игоревны, и тралила интернет моим планшетом – и вот уже гром и молния, и все казни египетские.

– Тише! – предупредил я.

Баба Фима развешивала в ванной стираное белье. Кажется, она уверилась, что посягательств на честь ее драгоценной Нюрки не предвидится, и столовое серебро мы тоже переть не станем. Такое доверие стоило дорого, слишком дорого, чтобы разрушать его случайным скандалом.

– Вернемся к идиотам, – я встал у окна. – Что дальше?

– Ты куда рулишь? Какая пасека? Какой Суссекс?! Шерлок Холмс переехал в Суссекс только в девятьсот третьем, если не девятьсот четвертом! А в девятисотом они с Ватсоном сидят в Лондоне, на Бейкер-стрит… Дело о шести бюстах Наполеона, понял?

– Ну и что? – зевнул я.

– А то, что Ватсон – вдовец! Первая жена умерла лет шесть тому назад, на второй он женится позже… Ты громоздишь ляп на ляп! Мы из этого дерьма вообще никогда не выберемся!

– Тихо, дитя мое…

Чай остыл. Впрочем, я любил такой, холодный.

– Ты испорчена интернетом, Недереза. Интернетом и своими дотошными читателями. Все улики, которыми ты загоняешь меня в угол – плюнуть и растереть. В лучшем случае, выскочить на форум и закидать меня банановыми шкурками. Да, накладки. И что?

– Чего ты хочешь?

– Я? Чтобы программа выбралась на магистраль «Войны миров».

– И для этого валишь достоверность?

– Ты читала «Белый Отряд»?

– Н-нет, – опешила Тюня.

– Рыцарская дилогия у Конан Дойля. Два романа, между которыми проходит четверть века, если не больше. Сэр Найджел в первом романе отправляется в поход на коне по кличке Поммерс. И во втором – на том же самом коне по кличке Поммерс. Тебя не смущает боевой конь-долгожитель? Кстати, во втором романе сэр Найджел не узнает при встрече своего верного слугу и соратника, который сопровождал его много лет. Представляешь? Дон Кихот не узнает Санчо Пансу! Можно было бы списать ляп на близорукость рыцаря. Но уж имя-фамилию лучника он точно должен помнить…

– Конь, – Тюня вернулась на диван. – Кони столько не живут.

– Вот-вот. Причем этот конь то соловый, то вороной. Мутант-хамелеон, принц инкогнито с Марса. Детка, я скармливаю программе не цельный текст. Я кормлю ее отрывками, ключевыми эпизодами. Дальше она борется сама. И то, что она клюет у меня с ладони, свойственно творчеству Уэллса и Конан Дойля. Они так писали, не слишком заботясь о мелком фактаже. Это не мешало ни читателям, ни критикам, дай им бог всяческого здоровья. Я даю программе витамин свободы, отучаю цепляться к пустякам. На твоем месте я бы молил Исидора Севильского, святого покровителя интернета, совсем о другом…

– О чем же?

– Магия, детка. Краденая у тебя магия.

– Снегирь!

– Это элементарно, Тюня. Не только ты подключена к интернету. Нюркина машина – тоже. Программа, не желая выходить «по аварийке», создает непротиворечивую версию. Я намекаю ей, что мелкие противоречия – не в счет. Пока что она тянет все соки из рассказов о Шерлоке Холмсе. Но магия требует своего. Скоро программа начнет подтягивать магический фактаж. Я удивлен, что еще не начала. И тогда, Тюня, держись! Ты еще не молишься Исидору из Севильи?

Не знаю, как святой, а чёрт точно услышал меня. Принтер зажужжал, из него, шурша, выполз листок распечатки.

– Что там? – шепотом спросила Тюня.

– Девочка, – мрачно ответил я.

На картинке и впрямь была девочка. Белокурая малышка, в правой руке она держала старинный фонарь. На вид фонарь был тяжеленным, как грехи мира, но девочка справлялась с ним без труда. За девочкой открывалась улица старинного городка: булыжник мостовой, дома с башенками и вывесками. Улица тонула в разбавленных чернилах вечера. Стена ближайшего дома ярко освещалась фонарем. Дьявол крылся в деталях: улыбка девочки наводила оторопь, а тень, которую милый ребенок отбрасывал на стену, была десяти футов росту, с крыльями и рогами.

Я знал книгу, иллюстрацию к которой программа утащила и приспособила к искаженной «Войне миров». Впрочем, источник не имел значения. Какая теперь разница? Помяни чёрта, он и на порог.

– Магия, – обреченно прошептала Тюня. – Фэнтези.

– Мистика, – поправил я. – Пока еще мистика. Тень на стене, и все. Мистика – страх, не названный по имени. Будем надеяться, что этим дело и ограничится.

Словно возражая мне, принтер снова зажужжал.

* * *

– «Принесите ее мне! Я накормлю ее пеплом и кислым молоком!» Пэг утверждает, что днем тварь прячется в чулане под лестницей. Я проверяла, там никого нет. Но это ничего не значит! Она ведьма, говорю вам! Вы знаете, как ее зовут?

– Тварь? Вы сами сказали: Зубы-как-Борона…

– Ищи, – велел я Тюне. – Эти зубы где-нибудь да всплывут.

Кивнув, Тюня занялась планшетом.

На новой распечатке не было ничего, кроме фрагмента про ведьму. Плюс еще одна строка: «Мистера Лиггинса звали Бальтазаром». Честно говоря, новоявленный Бальтазар не нравился мне гораздо больше, чем Зубы-как-Борона. Чутье подсказывало, что от него стоит ждать сюрпризов.

Я приоткрыл дверь, ведущую из палаты № 6, как я про себя звал комнату Нюрки, в гостиную. На балконе, демонстрируя ловкость макаки резус, скакала с табурета на табурет баба Фима. Мороз она презирала: балкон был застекленным, но зима есть зима. Пространство белело на глазах, пожираемое наволочками, простынями и пододеяльниками. Щуплая фигурка бабы Фимы металась в этой белизне, как привидение из Вазастана – жуткое, но симпатичное. А я-то думал, что она в ванной шурует…

Ну да, где в ванной развесить столько добра?

– Суеверия, – за моей спиной сказала Тюня. Скорость ее поисков всегда приводила меня в трепет. – «Суеверия викторианской Англии», Наталья Харса, Екатерина Коути. «Центрполиграф», 2011 год. Тут тебе и Зубы-как-Борона, и Лентяй Лоуренс, и Нэлл-Длинноручка. И чуланы под лестницей, полные обглоданных костей.

– Суеверия, – я задумался. – Это еще ничего.

– Почему?

– Потому что книжка, считай, документальная. Программа «Вербалайфа» – не творец, радость моя. Даже не мастер – так, подмастерье, подай-прими. Создавать принципиально новые сущности ей не дано. В случае конфликта она может только подпирать достоверность чем попало. Беда в другом – подперев одно, наша красавица очень скоро вынуждена подпирать саму подпорку. Эффект снежного кома…

– Снегирь, а Снегирь… Ты куда смотришь?

– Туда, – я абстрактно махнул рукой.

– И что видишь?

– Камень, Тюня. Распутье, а на нем – камень. Понизу – зеленый мох, на верхушке – ворон. А на камне том написано…

Тюня вздохнула:

– Налево поедешь – коня потеряешь. Направо поедешь – женату быть. Прямо поедешь – голову потеряешь…

Я помнил другой, былинный вариант: «Как пряму ехати – живу не бывати, направу ехати – женату быти, налеву ехати – богату быти». Помнил я и более позднюю, сказочную версию: «Налево пойдёшь – коня потеряешь, себя спасёшь; направо пойдёшь – себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь – и себя, и коня потеряешь». Забавно, как «женату быть» аллегорично трансформировалось в «себя потеряешь, коня спасешь»… Мудр народ, не отнимешь.

– Так и у нас, – размышляла Тюня вслух. – Налево поедешь – на «Войну миров» выедешь. Магию – к ногтю, в смысле, к минимуму. И корректно закрываемся под фанфары. Прямо поедешь…

Я повернулся к ней:

– …голову потеряешь. Корректное закрытие невозможно, сворачиваемся аварийно. Вот уж точно: голову потеряешь! Ты в курсе, что баба Фима хотела пробки вырубить?

– Снегирь! Ты герой! Ты же не позволил, да?

Тюня осеклась, сообразив, что несет околесицу. Если бы я позволил, эффект был бы сразу заметен.

– Голову потеряешь, – виновато буркнула она. – Это же лучше, чем убиту быть? В нашем случае точно лучше…

Я прекрасно ее понимал. В программе был зашит строжайший запрет на гибель персонажа, с которым отождествлял себя клиент. Это служило поводом для вечных демонстраций в сети – квази-суицидники, хомячки бешеные, требовали, чтобы им обеспечили свободу литературных самоубийств. У нас их звали «ущемленцами». Данко, вырывающий себе сердце, Гамлет на авансцене, д'Артаньян с маршальским жезлом в руках, Колобок, пляшущий на носу у лисы – список объектов, представляющих для ущемленцев особую ценность, исчислялся сотнями.

Вариант «голову потеряешь» был куда более реальным, а главное, внешне безобидным. Я не зря разволновался, когда баба Фима заикнулась про пробки. Выруби она электричество, Нюрка бы действительно пришла в чувство. После чего бабка неминуемо закатила бы нам скандал – внучка жива-здорова, мигрени, и той нету, а мы, спасатели хреновы, ваньку валяем! Небось, жалобу накатала бы, склочница – с Серафимы Петровны сталось бы. Поди объясни бабке, внучке и жучке, что последствия «аварийного выхода» проявляются не сразу, и в «карнавальной», пользуясь оборотцами наших психологов, форме…

…по эскалатору метро бежит приличная дама средних лет. Норковая шуба, сапоги на шпильках. Как она умудряется не сломать себе ноги – загадка. «Мочи эльфов! – кричит приличная дама. – Лазеры по правому борту!» Лицо красное, слезы восторга размывают макияж. У самого порожка дама все-таки падает. Ее подхватывают, отводят к лотку, где торгуют батарейками. Дама извиняется, говорит, что может идти. Благодарит за помощь. Никаких эльфов, никаких лазеров – полная вменяемость и благопристойность. О том, что было минуту назад, дама не помнит.

…приемная стоматологического кабинета. Высокий парень, ждущий своей очереди, встает. «Ты! – говорит он медсестре, которая ведет регистрацию. – Думаешь, ты всех обманула? Думаешь, утопилась, и концы в воду? Офелия, ты ведьма!» Медсестра в недоумении. «Ведьма! – парень криво ухмыляется. – Ты погубила сотникову панночку! Ты пляшешь с русалками при лунном свете!» Когда он достает складной нож, медсестра визжит. Парень открывает нож, закрывает, садится на прежнее место и ждет своей очереди. Скажи ему про ведьму-Офелию, сгубившую панночку – удивится.

Когда и где приличная дама с высоким парнем опять слетят с катушек – бог весть. Дома? на улице? в супермаркете?! Как пела Людмила Гурченко в старом фильме «Тень»: «Не стоит голову терять!»

* * *

– Налево, – говорю я. – Нам налево, Тюня.

– Хотелось бы… А если прямо?

– Тогда направо. Женаты будем!

Радости в моем голосе – хоть вагоны грузи. Я – плохой актер. Вагоны картона, состав с фальшивыми елочными игрушками. Вариант «направо» – мне сейчас даже не хочется обсуждать этот геморрой.

– Снегирь, а Снегирь, – Тюня говорит шепотом. – А правда, что ты был рыцарем?

– Шмыцарем.

– Да ну тебя! Говорят, был такой орден. Орден Святого Бестселлера. Был орден, и ты был рыцарем. А сейчас нет, да?

– Какой орден, Недереза! Ты в окошко-то глянь…

– Я гляжу. Ты врешь, ты просто не хочешь признаться. Снегирь, а почему я про орден ничего не знаю?

– Тиражом не вышла.

– Вот вечно у тебя шуточки…

Нас прерывает принтер. Эта лазерная скотина уже прочно вписалась в ситуацию, полагая себя полноправным участником процесса. Впрочем, так оно и есть. Принтер – единственное окошко в «растуда», где программа бьется с вирусом магии за корректное закрытие.

На листке – щупальце.

Мясистое щупальце с присосками.

– Марсианское, – с облегчением выдыхает Тюня. – Уэллсовские марсиане были с такими…

– Не с такими, – возражаю я.

– Снегирь! Ну что ты вечно…

Принтер выбрасывает еще одну иллюстрацию. Судя по надписи внизу – «Interior illustration to H. G. Wells’ novel «War of the Worlds» from reprinting in «Amazing Stories», August 1927» – это обложка к журнальному переизданию. Марсиане лежат вповалку, дохлые или при смерти. Щупальцы их – тоненькие, как усики насекомых – распростерты на полу. Да и сами инопланетные захватчики напоминают скорее личинок, нежели осьминогов.

Вокруг – рухнувшие треножники.

– Герой Уэллса, – кажется, я прав. Проверять не хочется, – предполагал, что щупальцы марсиан – руки, подобные человеческим, только мутировавшие в ходе эволюции. Откуда на таких щупальцах присоски?

– Пальцы? – упорствует Тюня.

– Вряд ли. Не нравится мне эта картинка…

– Ты перестраховщик, Снегирь. Ну, щупальце. Ну, с присосками. Морской зверь спрут, и всех дел. При чем тут магия?

Я молчу.

Глава четвертая Разговор на миллион долларов

1. Я хочу домой

Из записок доктора Ватсона

Опрос соседей занял у Холмса чуть более часа. Благодаря Тому мы сэкономили время, не заходя в те дома, чьи хозяева отсутствовали. На сей раз вопросы моего друга не отличались разнообразием. Холмс выполнял рутинную, но, увы, необходимую работу.

– Вы видели, как был разрушен дом Лиггинсов? Вы смотрели отсюда? Из этого окна? Разрешите… Действительно, все как на ладони. И что же вы увидели? Прямо-таки взорвался? Не загорелся и обрушился, а именно взорвался? Замечательно! То есть, я, конечно, имел в виду «очень прискорбно». И что же случилось дальше? Да, я все понял: светящийся кокон, и в нем – Дженни. Нет, я вам верю. Это видели десятки людей. Продолжайте, прошу вас… Значит, просто стояла и плакала? Она видела, как погибли ее родственники? Напомните мне, как их звали? Сайлас и Марта? Вы уверены? Ах, значит, все-таки Бальтазар и Мельхиора? Вы случайно не заметили, Дженни что-нибудь держала в руках? Обрывок бумаги? Чистый или с текстом? Похожий на страницу из книги? Очень хорошо. Листок был у Дженни в руке, когда ее уносил Том? Благодарю вас. Вы нам очень помогли.

И так – раз за разом, с небольшими вариациями. Особых расхождений в показаниях соседей я не заметил. Кто-то припомнил листок в руке у Дженни, кто-то – нет. Кто-то выбрался из укрытия, когда все закончилось, и ничего толком не видел. Однако Холмс, как ни странно, выглядел довольным. Какие выводы сумел сделать мой друг из этих рассказов, оставалось только гадать. Однако я не сомневался: рано или поздно Холмс поделится со мной своими умозаключениями.

– Едем к Дженни, – с тяжким вздохом возвестил он, когда за нами закрылась дверь последнего из домов по Оук Клоуз. – Пришла пора поговорить с девочкой.

Необходимость расспрашивать бедное дитя нисколько не радовала Холмса. Однако выбора нам не оставили: к Дженни сходились все нити этого загадочного дела. Дом викария Симпсона, мимо которого мы проезжали утром, находился на Чарч-стрит, почти напротив церкви Святой Марии. Мы добрались туда к пяти часам пополудни. Викарий был в церкви. Дверь нам открыла нестарая еще женщина с удивительно располагающим лицом. Облаченная в домашнее платье из тонкой шерсти, с оборками и кружевным воротником, в старомодном чепце, она походила на добрую бабушку из детской сказки.

Холмс заранее вытолкнул вперед нашего нового помощника. Сбиваясь и запинаясь от смущения, тот представил миссис Пристли «джентльменов из Лондона, которые хотят задать Дженни пару вопросов». Экономка насупилась, мигом утратив все добродушие, и решительно загородила собой дверь. «Ходят и ходят, – забормотала она, глядя мимо нас. – Не дают покоя бедняжке Дженни! Она уж и так натерпелась – не приведи Господь! Круглой сиротой осталась, а они все ходят и спрашивают, а Дженни всё хуже и хуже, её бы к доктору, а они…»

Тут наш помощник проявил неожиданную сообразительность, к месту ввернув: «Этот джентльмен – как раз доктор и есть!» Миссис Пристли глянула на меня с явным подозрением, но, как мне показалось, и с надеждой.

Я приподнял шляпу:

– Доктор Ватсон, к вашим услугам.

– Вы осмотрите бедное дитя? – экономка сменила гнев на милость.

– Ну разумеется!

– Присаживайтесь к столу. Я приведу Дженни.

Она скрылась в доме, а мы расположились за дощатым столом под яблонями. Сперва миссис Пристли вынесла нам три запотевшие кружки домашнего сидра – на него явно пошли прошлогодние яблоки с веток, нависавших над нашими головами – и лишь затем вывела в сад девочку.

На первый взгляд в ней не было ничего особенного: ребенок лет семи в скромном голубом платье и красных туфельках, сбитых на носках. Русые волосы аккуратно уложены заботливыми руками миссис Пристли. Дженни избегала смотреть на нас, и я ее понимал: племянница Лиггинсов еще не оправилась после тяжелейшего потрясения, а тут – незнакомцы. Как метко выразилась вдова: «Не дают покоя бедняжке…»

– Дженни, не бойся этих джентльменов, – ворковала тем временем миссис Пристли над своей питомицей. – Это доктор, он тебе обязательно поможет! Ты ведь хочешь быть здоровой, правда? Только доктору надо сначала тебя осмотреть. Не бойся, это не больно…

– Не надо! – вскинула голову Дженни. – Не надо на меня смотреть.

– Почему?

– Я не хочу! Я не больная.

– А чего же ты хочешь, Дженни? – жестом я остановил миссис Пристли, уже готовую вмешаться, и, присев на корточки, заглянул девочке в лицо.

– Я хочу домой, – едва слышно прошептала она.

– Домой? Мне очень жаль, но дом Лиггинсов разрушен.

– Я не хочу туда. Я хочу домой.

– В тот дом, где ты жила с папой и мамой?

– Нет. Туда нельзя.

– Но куда же ты хочешь? Где твой дом?

Девочка молчала. Я заметил, что уголок ее рта аритмично подергивается – несомненный признак пережитого нервного потрясения. На лице Дженни застыло странное выражение – казалось, малютка никак не могла решить: улыбнуться ей или разрыдаться. Увы, я слабо разбираюсь в нервных расстройствах, особенно у детей. Но кое-что все же было в моих силах.

– Дженни, – заговорил я как можно ласковей. – Давай, ты поможешь мне, а я постараюсь помочь тебе. Хорошо?

– Хорошо.

– Вот и договорились. Сейчас я послушаю, как ты дышишь, нет ли простуды. А ты мне расскажешь… Миссис Пристли, будьте добры, принесите мне чистую чайную ложку.

– В моем доме все ложки чистые! – экономка гордо проследовала в дом.

Холмс тут же прошептал, склонившись к моему уху:

– Ватсон, расспросите ее обо всем, что случилось на Оук Клоуз! У вас это лучше получится. Что она делала, что запомнила. И листок! Не забудьте про листок. А я отвлеку миссис Пристли, чтобы она не мешала.

Я кивнул и достал стетоскоп, благо последние дни он всегда был при мне, как и заряженный револьвер. Забавное сочетание, если вдуматься. Но в тот момент мне было не до иронии.

– Дыши, Дженни. Глубже. Теперь не дыши…

С легкими и бронхами у девочки все было в порядке, характерные шумы и хрипы отсутствовали. То, что физически Дженни вполне здорова, я мог бы сказать и без всякого осмотра – на это моего врачебного опыта хватало с избытком. Но у нас, докторов, есть свои маленькие хитрости. Если отвлечь пациента осмотром, он, как правило, отвечает на вопросы, не задумываясь, и становится куда более разговорчивым. Мне уже доводилось применять эту уловку на практике, в том числе и по отношению к детям.

– …дыши спокойно, медленно. Вот так, хорошо. Где ты была, когда случился пожар?

– Я играла во дворе…

– Играла? Отлично. Дыши глубже. А что было дальше?

– И тут… Как загрохочет! Страшно…

– Все в порядке, Дженни. Ты знаешь, что грохотало? Ты ведь большая девочка…

– Это пушки, я знаю. Я уже слышала.

– Где? Когда?

– Раньше. И тут наш дом… Ну, не наш, а тети Марты и дяди Сайласа…

– Твоих тетю и дядю звали Мартой и Сайласом?

– Ой! Я хотела сказать: тети Молли и дяди Бат… Барт… дяди Бальтазара. Дом весь загорелся, как костер!

– Дыши спокойней, Дженни. Волноваться ни к чему. Все позади, больше этого не повторится. Тебе ничего не угрожает. Представь, что тебе приснился страшный сон. Представила?

Девочка подумала немного, забыв дышать, и кивнула.

– Просто страшный сон. Ты его помнишь? Расскажи мне. Я доктор, мне можно рассказывать.

– Вот ложка, доктор.

– Благодарю вас, миссис Пристли.

– Прошу прощения, – Холмс деликатно тронул экономку за плечо. – Не могли бы вы уделить мне пару минут? Пока доктор Ватсон осматривает Дженни, я бы хотел узнать у вас…

Холмс ступил на дорожку, ведущую через сад в обход дома, обернулся к миссис Пристли – и та после недолгих колебаний последовала за моим другом. Их голоса быстро сделались неразборчивыми и вскоре затихли. С нами остался один Том, но он сидел тише мыши. Грузчик ни во что не вмешивался, лишь время от времени брался за свою кружку с сидром.

– Откуда вы узнали, что это был сон? – вдруг спросила Дженни.

Признаться, я растерялся и сумел выдавить только:

– Ну, я же доктор!

К счастью, ответ девочку удовлетворил.

– Во сне было очень жарко. Все горело. Я стала звать тётю, потом – дядю. Они не отвечали. Потом ко мне прилетел кусочек книжки. Его ветер принес, прямо в руки. Я подумала: может, там написано, что мне делать? Я читала-читала – и ничего не могла прочитать. А я умею читать. Умею! Буквы были такие…

Дженни удивительным образом пошевелила пальцами. И еще раз, и еще. Движения казались мне смутно знакомыми, но что они означают, я понять не мог.

– Какие были буквы, Дженни?

– Ну, такие… – она чуть не плакала, не в силах подобрать нужное слово. Я хотел ее успокоить, но Дженни внезапно просияла: – Неправильные! Как стрелочки и домики! А потом они стали другими. Были стрелочки и домики, а стали…

– Буквы на листке стали другими?

– Да!

– И ты сумела их прочесть?

– Нет… То есть, да… Они все равно были неправильные, но я их читала. Вслух. Я читала – и ничего-ничего не понимала!

– То есть, буквы ты прочесть смогла, а слова были незнакомые?

– Да! – обрадовалась Дженни.

– А ты эти слова не запомнила?

– Нет, – Дженни искренне огорчилась.

Я с удовольствием наблюдал, как действует моя уловка. Девочка не просто разговорилась – лицо ее порозовело, глаза ожили, уголок рта почти не дергался. Ребенок взахлеб пересказывал страшный, но увлекательный сон.

– Я их читала-читала… И тут вокруг все ка-ак засветилось!

Она потупила взгляд.

– Что было дальше, Дженни? – подбодрил ее я. – Во сне? Все вокруг засветилось – и?..

– Я дальше не помню. Были ужасные пауки: железные, с тремя ногами. Они большие-большие, а я на них сверху смотрю. Пауки большие, а для меня маленькие. Это потому что сон, правда? Я хотела их прогнать веником. Жалко, веника во сне не было. Тогда я стала на них махать руками и кричать, чтоб уходили. Они ушли. Вместо них пришли наши соседи. Тети Молли и дяди Бальтазара не было. И дома нашего… ихнего… Не было дома. Я стала плакать, пришел дядя Том и забрал меня сюда.

Дженни замолчала.

– Это все, что ты помнишь? – осторожно спросил я.

– Да. Когда меня заберут домой?

– Чтобы отвезти тебя домой, надо знать, где твой дом, Дженни. А я не знаю. И дядя Том не знает. И миссис Пристли не знает. Где твой дом, Дженни?

Девочка задумалась. У нее опять задергался рот, а на лице проступило выражение, которое я уже видел. Казалось, она никак не могла решить: улыбаться ей или плакать? Я мысленно обругал себя: все испортить одним неосторожным вопросом! Похоже, вопрос о доме для нее очень болезнен.

Дженни что-то прошептала.

– Что? – я наклонился ближе. – Повтори, пожалуйста.

– Хартфорд…

Впрочем, я не был до конца уверен, что расслышал слово правильно.

2. Озадаченный Шерлок Холмс

У брички их ждали.

Человечек, подвижный как ртуть, весь уже извелся. Таким людям ждать – хуже нету. Сорвав с головы котелок, человечек проделал с ним сложные манипуляции, после чего вернул на место.

– Мистер Холмс! – закричал удивительный визитер, не дожидаясь, пока Холмс и Ватсон приблизятся на дистанцию, более удобную для доверительной беседы. – Доктор Ватсон! Господи, как я рад вас видеть! Господа, я привез вам благую весть! Да что там! К черту весть! Я привез вам миллион!

– С кем имею честь? – осведомился доктор, склонный к подозрительности. Рука Ватсона скользнула к карману, где скрывался револьвер.

– Пфайфер, Майкл Пфайфер! Вы слышали про миллион?

– Миллион проблем?

– Миллион долларов! Что вы на это скажете?

– Доллар может быть свободно обменян на золото и серебро, – Холмс размышлял вслух. – Хотя нет, прошу прощения: с этого года решением правительства Соединенных Штатов Америки – только на золото. Ноль целых девяносто четыре сотых драхмы за доллар. Итого мы получаем примерно три тысячи шестьсот семьдесят два фунта драгоценного металла. Золото у вас в саквояже, мистер Пфайфер?

Человечек ухмыльнулся:

– Шутите, сэр?

– Отчего же? Вряд ли вы, американец, а значит, прагматик, пересекли Атлантику только для того, чтобы посмеяться над моими шутками. Лайнер «РМС Океаник», если не ошибаюсь?

– Хо-хо, мистер Холмс! – Пфайфер погрозил сыщику пальцем. – Меня вы не поймаете на ваш крючок! И все-таки, как вы догадались?

Холмс невозмутимо пожал плечами:

– Такой человек, как вы, мог плыть только самым большим пароходом в мире. «Океаник» превосходит длиной даже знаменитый «Грейт Истерн». Правда, вы плыли вторым классом. Это демократично, одобряю.

– У вас багажная наклейка, – пояснил доктор Ватсон. – На саквояже. С названием парохода. Уже темнеет, но она блестит, и текст легко читается.

– Браво! Сейчас, когда вы все объяснили… Стойте! А как вы узнали, что я американец?! Котелок, да? Котелок, как у Бутча Кэссиди? Или мой акцент?

– Воротничок на пуговицах. Для нас, англичан, это – непростительная вольность. Хотя, как врач, я всегда утверждал, что тесные воротники на крючках крайне вредны для здоровья. И потом – розовая рубашка. Такие носят во Франции, да еще в Штатах. «Брукс Бразерс», если не ошибаюсь?

Холмс с изумлением смотрел на верного друга:

– Ватсон! Я вас не узнаю.

– Да, – скромно ответил доктор. – Я щеголь. И ваш скромный биограф.

Солнце висело над дальними холмами: багровый ком шерсти. Аромат цветущего дрока волнами накатывал на затихший Молдон. Из сада викария Симпсона, контрапунктом дроку, несся сладковатый запах настурций и увядающих рододендронов. Возница дремал на облучке, каждую секунду рискуя свалиться на землю и сломать себе шею. Сунув морду в торбу, подвешенную на шее, тихо хрупала овсом лошадь. Рядом с лошадью, больше всего на свете боясь, что его сейчас поблагодарят и велят идти прочь, стоял Том Рэдклиф. Грузчику до смерти хотелось куда-нибудь посмотреть, что-нибудь увидеть и сразу о чем-нибудь догадаться.

– Итак, – бросив саквояж в бричку, мистер Пфайфер шутовски раскланялся, – начнем сначала. Майкл Пфайфер, синематографист! К вашим услугам, господа! Я имею удовольствие представлять интересы компании «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф». Моим приятелем Артуром Марвином в нью-йоркской студии был снят фильм «Озадаченный Шерлок Холмс». Прежде чем пустить фильм в широкий прокат, моим боссам хотелось бы решить вопрос прав. Вы, мистер Холмс, как прототип героя, и вы, доктор Ватсон, как автор многих рассказов о мистере Холмсе… Замечу без ложной скромности, что это я уговорил босса включить в контракт и вас, доктор! Сюжет фильма не имеет отношения к вашим рассказам, и босс поначалу категорически возражал против вашего участия…

– Мутоскоп, – доктор сделался мрачен. – Это что еще за инфекция?

– Аппарат для индивидуального просмотра, – опередив синематографиста, пояснил Холмс. – Кадры фильма печатаются на гибких карточках и размещаются на круговом стержне. Зритель вручную вращает стержень, карточки освещаются электрическими лампами по системе Генри Марвина. Кстати, мистер Пфайфер, это не родственник вашего приятеля Артура?

– Брат, – согласился Пфайфер. – Родной брат.

– Так вы говорите, фильм уже снят?

– Целиком и полностью. Но мы планируем продолжение…

– Снят, но не поступил в прокат. Авторское право? Я ценю такую щепетильность, мистер Пфайфер. Но я не готов подписывать какие бы то ни было контракты, пока не ознакомлюсь с материалом.

– Мистер Холмс! Я остановился в «Лайм Гест Хаус», Маркет-хилл двадцать один. Это на одной улице с полицейским управлением. Мой помощник дежурит в номере. Переносной мутоскоп собран и ждет вас. Одно ваше слово, дражайший сэр…

– Не торопитесь.

– Длина ленты невелика! Там нет и трехсот футов!

– Значит, тридцать секунд хронометража. И все же повторю: не торопитесь. Сперва мы с моим другом Ватсоном хотели бы услышать от вас общую канву сюжета.

Пфайфер принял позу оратора:

– С огромным удовольствием, сэр! Мы произведем фурор на рынке синема! Итак, вы, мистер Холмс, входите в вашу гостиную на Бейкер-стрит. Там вы обнаруживаете, что вас грабят…

– Меня?

– Вас! В этом-то и соль интриги! Вас грабят, вы сопротивляетесь, хватаетесь за кочергу, но тут грабитель растворяется в воздухе. Человек-невидимка, понимаете? Вы изумлены, закуриваете сигару…

– Трубку, – поправил Холмс. – Я предпочитаю трубку.

– Это Америка, сэр! Какая трубка? Вы закуриваете сигару, ароматную «Партагас»…

В подтверждение сказанного мистер Пфайфер извлек из внутреннего кармана сигару, откусил кончик, сплюнул под копыта лошади и закурил, чиркнув длинной спичкой. Сигара оказалась на редкость вонючей, заставив доктора поморщиться, а лошадь – тихонько заржать.

– …и не успеваете вы, прекрасный сэр, выпустить пару колечек, как грабитель появляется вновь. Вы хватаетесь за револьвер, но мерзавец исчезает.

– И так восемь раз, – пробормотал Ватсон. – Дивная интрига.

– Рад, что вам понравилось, доктор! В финале грабитель появляется для того, чтобы удрать через окно. Но при этом исчезает ваше имущество, мистер Холмс, переходя в состояние невидимости. Вы озадачены, это завершающий кадр.

– Человек-невидимка?

Холмс принялся набивать трубку. Доктор с нетерпением ждал, когда же сыщик закурит. Запах табака «Вирджиния» с легкой примесью «Бартли» – ирландский рецепт, которому Холмс отдавал предпочтение – нравился Ватсону куда больше земляной вони «Партагаса».

– Невидимость грабителя сильно осложнила бы мою деятельность, мистер Пфайфер. Тут вы правы. Впрочем, у меня есть на этот счет кое-какие соображения. Но меня категорически не устраивает финал. Я стою, озадаченный? И это даже выносится в название фильма? Нет, о таком финале не может быть и речи.

– Вторая часть, сэр? – предположил синематографист. – Вы ловите грабителя, но он ускользает. И так до тех пор, пока зритель готов нести нам свои денежки?

– И так до тех пор, – Холмс наклонился вперед. Его ястребиный профиль четко проступил в облаке дыма, – пока вы не перестанете вводить меня в заблуждение. Хотите получить мое разрешение? Мое и доктора Ватсона? Тогда почему же премьера вашего фильма уже состоялась? В мае, а? Вы пускаете фильм в прокат, но не спешите зарегистрировать его официально. И вы еще имеете наглость…

– Сэр!

Мистер Пфайфер отступил на шаг:

– Драгоценный сэр, ваше участие в прибылях начнется с момента проката! Уже началось! И ваше, доктор! Я жду вас в гостинице – не сегодня, так завтра. В любой удобный для вас день, господа! Сядем за стол переговоров, выпьем по глоточку виски, обсудим условия. Как деловые люди, как джентльмены, наконец…

На половине фразы он растворился в сумерках.

– Человек-невидимка, – растерялся Том. – У вас ничего не пропало, мистер Холмс?

– Пропало, – вместо Холмса ответил доктор. – Авторское право. А еще пропадет чувство самоуважения, если я не оставлю «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф» без штанов. Контракт? Они проглотят свои сигары, когда узнают наши условия.

– Вы хищник, друг мой, – рассмеялся Холмс. Он с интересом изучал бричку, откуда без следа исчез кожаный саквояж американца. – Вы – голодный лев. Я заранее сочувствую синематографу Америки.

3. Последний матрос «Сына грома»

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

Пурпурно-золотистый диск солнца коснулся городских крыш в той стороне, где находился хорошо знакомый мне госпиталь Святого Петра. От домов через улицу протянулись длинные вечерние тени, окно напротив пылало расплавленным золотом, отражая закатный свет. Сумерки тихо спускались на Молдон, накрывая город вечерней прохладой, столь желанной на исходе жаркого июньского дня. Под легким ветерком, задувшим к вечеру с моря, убаюкивающе шелестели ветки яблонь в саду викария. И люди, и природа готовились отойти ко сну. «Что может быть более умиротворяющим и безмятежным, чем летний закат в провинциальном городке?» – невольно подумалось мне.

Даже американец с его контрактом не портил вечера.

Ну, не слишком.

На какую-то минуту мне вдруг представилось, что все вернулось на круги своя. Нет и никогда не было марсиан, войны, хаоса, бегства, трагедии человеческих смертей. Не было грозных и удивительных событий: героической гибели «Сына грома», горящих домов, испуганной девочки, чудесным образом остановившей боевые треножники. Не было шести изматывающих дней и бессонных ночей в госпитале. Все случившееся – сон, причудливый и страшный. Мне ведь почти удалось убедить в этом малютку Дженни! Сейчас я проснусь, и…

– Мистер Холмс! Доктор Ватсон!

Со стороны Хай-стрит, едва не опрокинувшись на повороте, вывернула двуколка, отчаянно грохоча по булыжнику. Увы, сон продолжался. Или, напротив, крик и стук колес, разорвавшие дремотную тишину, вернули меня в реальность?

– Мистер Холмс!

Возница правил стоя, безжалостно нахлестывая лошадей. На фоне садящегося солнца его фигура казалась черной, словно обугленной – и оттого зловещей.

– Доктор Ватсон!

Я уже приготовился отскочить в сторону, не желая попасть под копыта, когда возница осадил лошадь в каких-то трех ярдах от нас. При ближайшем рассмотрении весь его зловещий ореол рассеялся. Возницей оказался взмыленный не меньше лошади молодой солдат. По мальчишескому раскрасневшемуся лицу стекали крупные капли пота, грудь тяжело вздымалась.

– Меня послал капитан Уоллес! – выпалил он, задыхаясь. – Он просит! Вас! Срочно! Прибыть в госпиталь! Святого Петра!

Солдат не говорил, а плевался словами, в паузах судорожно глотая воздух. Создавалось впечатление, что это он, а не бедное животное, мчался через город во весь опор, волоча за собой громыхающую двуколку.

– И зачем мы понадобились капитану Уоллесу в госпитале? – с невозмутимостью телеграфного столба осведомился Холмс.

– Капитан сказал: он пришел в себя! Вы должны это услышать!

– Кто – «он»?

– Матрос! Матрос с «Сына грома».

– Что ж, думаю, капитан Уоллес не стал бы зря посылать за нами, – мой друг шагнул к бричке. – Едемте, Ватсон. А вы, рядовой, вы́водите лошадь как следует. Обратно езжайте шагом, а то загоните несчастную кобылу.

Когда мы добрались до госпиталя, солнце уже село, а в окнах затеплились желтые уютные огоньки свечей и ламп. У дверей нас поджидал знакомый по Мут-Холлу сержант с фонарем в руке. Он беспокойно расхаживал взад-вперед. За ним по стене следовала гротескная тень, словно пытаясь заглянуть в окна второго этажа.

– Это вы? Наконец-то! – воскликнул сержант. – Идемте, я вас провожу. Капитан ждет в палате.

Спеша по знакомому гулкому коридору мимо ряда одинаковых высоких дверей, ведущих в палаты, я пытался сообразить, о каком пациенте идет речь. Матрос с «Сына грома»? Но я не помнил такого! Насколько мне было известно, с погибшего миноносца никто не спасся. Если бы обнаружился выживший счастливчик, за шесть дней работы в госпитале я бы непременно узнал о нем.

Мы остановились перед дверью угловой палаты. Здесь еще вчера лежали двое обожженных артиллеристов. Обоих я отправил поездом в Челмсфорд сегодня утром. Что за ерунда?

Сержант деликатно постучал:

– Прибыли Шерлок Холмс и доктор Ватсон, сэр.

– Входите, господа! – раздался из-за двери приглушенный голос Уоллеса.

В палате, кроме капитана, обнаружился доктор Мак-Кормак.

– Он пришел в себя! – уведомил он меня, игнорируя остальных присутствующих. И поспешил понизить голос: – А ведь мы считали его безнадежным!

Все еще не понимая, о каком пациенте идет речь, я глянул через плечо Мак-Кормака на койку. Там лежал совершенно незнакомый мне молодой человек, до пояса укрытый легким одеялом. На груди виднелась тугая повязка, какую обычно накладывают при переломах ребер. Лицо уродовали обширные гематомы недельной давности. Набрякшие черно-фиолетовые вздутия уже начали желтеть по краям, из-за чего парень походил на живой труп. Глаза раненого были открыты, он с интересом переводил взгляд с одного посетителя на другого.

Вторая койка пустовала.

– Что с ним? – поинтересовался я.

– Вы не помните? – изумился Мак-Кормак. – Впрочем, о чем это я?! В последние дни у всех нас было столько работы – разве всех упомнишь? У него сотрясение мозга, переломы четырех ребер, сильнейшие множественные ушибы мягких тканей и внутреннее кровотечение. Признаться, я не думал, что он выкарабкается. Но сегодня утром кровотечение самопроизвольно прекратилось, дыхание сделалось ровнее, и пациент пришел в сознание. Сказал, что очень голоден и умирает от жажды. А когда его покормили и дали напиться, начал рассказывать такое… Сперва я счел его слова бредом помрачившегося рассудка. Но потом все же решил послать за капитаном Уоллесом.

Странное дело: пока Мак-Кормак говорил, в моей памяти начали всплывать смутные картины и чьи-то реплики. Мой первый день в госпитале. Палаты переполнены, а раненые все поступают. Их укладывают в холле и коридорах, освобождают и наскоро моют подсобные помещения. Очередные носилки. «Расступитесь! Дайте пройти! Он – единственный с «Сына грома», кто выжил! Мы не можем дать ему умереть!» Словно сквозь туман я вижу доктора Мак-Кормака. Он склоняется над раненым. «Вы правда с «Сына грома»?» – спрашивает он. Вопрос эхом отдается в моей голове. «Да, сэр, – с усилием разлепляет губы раненый. – Матрос Джон Скроу, сэр.» И теряет сознание.

– …матрос Джон Скроу, сэр, – эхом долетело с койки.

Голос был слабый, но ясный. Вопрос, заданный Холмсом, я пропустил. Впрочем, нетрудно догадаться, о чем спросил мой друг.

– Хорошо, что вы здесь, коллега, – вновь отвлек меня Мак-Кормак. – Мне надо идти, у меня вечерний обход. Проследите, чтобы беседа длилась не больше получаса. А лучше – двадцать минут. Джон идет на поправку, но он еще очень слаб.

– Да, конечно, – я достал из кармана часы и засек время.

4. Щупальцы

Рассказ Джона Скроу, матроса с миноносца «Сын грома»

Когда капитан отдал приказ «Полный вперед!» и наш миноносец устремился на врага, я находился там, где мне и полагалось по боевому расписанию: на платформе кормового двенадцатифунтового орудия. Я был вторым заряжающим в расчете, сэр. «Сын грома» быстро набрал полный ход – все свои двадцать семь узлов. Марсианские треножники приближались, но команды «огонь» не было. Вскоре передний марсианин выпустил в нас черный газ, и я подумал, что нам конец. Но облако газа лишь обдало левый борт, и мы проскочили. Я едва верил в наше счастливое избавление и, кажется, даже расхохотался от радости и облегчения. Рано я радовался! Второй марсианин пустил в нас свой луч. Корабль подбросило в воздух на добрых десять футов, что-то взорвалось, на меня дохнуло адским жаром – и я кувырком полетел за борт.

Тогда я был уверен, что лечу прямиком в преисподнюю. Но Господь был милостив ко мне. Оглушенный, я упал в воду плашмя, и жгучая боль от удара привела меня в чувство. Мне дважды повезло: меня швырнуло через правый борт – и достаточно далеко, так что я не попал под винт. Вынырнув, я увидел, как окутанный дымом и паром «Сын грома» дал залп, и еще один, и марсианин рухнул в воды залива. Не помня себя, я закричал «Ура!» – и едва не захлебнулся.

Положение мое было незавидным. До берега – почти две мили, а все мое тело болело, и в голове то и дело мутилось. Я боялся в любой миг потерять сознание и пойти ко дну. Меня ведь сначала приложило взрывом на борту, а потом еще и шваркнуло о воду. Я понимал: две мили до берега мне никак не проплыть. Но в заливе было полно цивильных судов и лодок, а значит, была надежда, что меня заметят и спасут.

Собственно, только на это я и надеялся.

Я поплыл к берегу. Я загребал руками из последних сил, плохо соображая, что делаю и куда плыву. Ведь там, впереди, были марсиане, и я плыл прямо к ним! А потом рвануло так, что я ощутил удар всем своим телом! Залив вокруг едва не кипел, я заорал от боли и снова наглотался воды. Вокруг стоял дым и пар, вода бурлила, как в котле, что-то вспыхивало, лязгало и грохотало… Тут вода расступилась, как воды моря в Библии, и я увидел Его!

…Кого «его», сэр? Его! Нет, не Господа нашего, скорее уж наоборот. Нет, сэр, и не Дьявола. Хотя… Если бы вы, сэр, Его видели, вы бы тоже не знали, как Его назвать! Сперва я решил, что из глубин поднялся гигантский спрут. Да, у него были щупальцы – каждое толще меня, и длиной футов сто! Я не вру, сэр, клянусь вам! Росли они не вокруг клюва, как у спрута, а вроде бороды у человека. Да, сэр, борода из щупальцев! А под ней бородавчатое тело величиной с двухэтажный дом! Как у жабы, сэр! У такой жабы, что во сне увидишь – не проснешься! Мне показалось, Он отталкивался от дна. Залив Вайрли Ченнел не слишком глубок, особенно для такого чудовища. Чем отталкивался? Ногами, сэр. Да, у него были ноги. Как у лошади. О-о-очень большой лошади – ну, вы меня поняли, сэр. Кажется, с копытами – я точно не разглядел. Сколько ног? Тоже не разглядел. Может, четыре. А может, шесть. И еще перепонки на спине, вроде крыльев летучей мыши. Он их один раз раскрыл, а потом сложил.

Нет, сэр, взлететь он не пытался, это точно.

И вот Он восстал из глубины, в облаках пара и дыма, и поднял такие волны, что меня завертело, швырнуло прочь, а потом понесло обратно. Прямо к Нему! Но Он, конечно же, не обращал на меня внимания. Сквозь дым я видел, что Он схватился с последним оставшимся в заливе марсианином. Он обвил его щупальцами и потащил в воду. Марсианин пытался отбиваться, даже отрезал своим лучом Ему кусок щупальца. Но это лишь разъярило Его! Он вскинул марсианина в воздух, с размаху швырнул треножник в залив – и уже там, на дне Вайрли Ченнел, принялся топтать его своими лошадиными ногами!

Аппарат, что пускает тепловой луч, упал в воду, и она разом вскипела. Я понял, что сейчас сварюсь заживо, но тут Он ухватил меня кончиком щупальца. Я словно угодил в склизкие тиски. От смрада меня вывернуло наизнанку. От прикосновения Его плоти моя одежда шипела и расползалась, будто на нее плеснули крепкой кислотой. Еще несколько секунд, и едкая слизь добралась бы до моего тела. Это была бы поистине ужасная смерть! Уж лучше бы я погиб вместе с «Сыном грома» или сварился вкрутую в водах Вайрли Ченнел!

Не знаю, побрезговал он мной, или – о чудо?! – пожалел меня. Щупальце взметнулось в воздух – и я, как снаряд из пушки, полетел сквозь дым над водой, прямо к берегу.

Мне снова повезло. Я упал на мелководье; наискось вошел в воду головой вперед и ударился о дно. К счастью, оно было илистым и мягким. Тем не менее, я не помню, как вынырнул, как добрался до берега. Помню только, как увидел зеленую травинку – совсем рядом, в паре дюймов от моего носа – и лишился чувств. Очнулся я по дороге в госпиталь, куда меня несли добрые люди. Они сперва приняли меня за мертвого, но среди них оказался отставной военный фельдшер. Он приложил ухо к моей груди и услышал, что сердце еще бьется.

…Да, это все. Больше мне нечего добавить. Нет, я не знаю, что это было за существо. Но я слышал старую морскую легенду…

5. В ночном карауле

– …Скажите, сэр, – осторожно начал капрал. – А правда, что матроса с «Сына грома» спас сам дьявол?

Капрал весь подался вперед, так ему хотелось услышать ответ на свой вопрос. Но костер стрельнул искрами, и капралу волей-неволей пришлось отстраниться.

– Просто поразительно, с какой скоростью распространяются новости в этом городе, – заметил Холмс, борясь с зевотой. – И зачем, спрашивается, изобретали телеграф?

– Чушь, – раздраженным тоном отрезал доктор. – Дешевые сплетни. У матроса Скроу бред и галлюцинации. В этом нет ничего удивительного: бедняга получил тяжелую контузию и сотрясение мозга!

Стараясь не дышать, Том приблизился к костру еще на шаг. Он ступал тише мыши, к тому же его скрывала полуразрушенная ограда у дома Лиггинсов. Ночная тьма за пределами освещенного костром пространства сгущалась вдвое больше – тем не менее Шерлок Холмс, даже не взглянув в сторону Тома, повысил голос:

– Хватит играть в разбойников, молодой человек. Раз уж вам все равно не спится, присоединяйтесь к нам.

Сконфуженный Том выбрался из своего укрытия, переминаясь с ноги на ногу. Провались он сейчас сквозь землю – возблагодарил бы Господа за милость.

– Простите, сэр! Я не собирался подглядывать. Я только…

– Исполнял приказ капитана Уоллеса?

– Да, сэр! То есть, нет, сэр… Я просто не мог усидеть дома! Но, простите, сэр… Как вы узнали?

– Многие недооценивают чуткость человеческого слуха, – Холмс сделал паузу, раскуривая трубку. – А главное – его избирательность. Человек способен настроиться на какой-либо конкретный звук, в особенности, если он – музыкант. Ухо скрипача, хотя бы и скрипача-любителя – великолепный инструмент. Выбранный заранее звук можно уловить, не обращая внимания на посторонние шумы, даже если громкость этого звука невелика. Я предполагал, что здесь кто-нибудь появится, поэтому настроился услышать шаги. И услышал – несмотря на нашу беседу, треск сучьев в огне и вой собаки на соседней улице. Но еще раньше я услышал, как скрипнула калитка в дальнем конце Оук Клоуз. Кто это мог быть, если не вы? Престарелая миссис Шеннинг, которой вздумалось прогуляться при луне? Мистер Нэш, у которого петли калитки тщательно смазаны, зато задвижка лязгает так, что и глухой вздрогнет?

– Спасибо, сэр. Я все понял, сэр!

– В таком случае, присаживайтесь. Вы же не собираетесь стоять столбом всю ночь?

– Нет, сэр. Благодарю.

Том неуклюже уселся прямо на землю рядом с капралом. Про капитана Уоллеса он спрашивать не стал: не хотел лишний раз докучать вопросами мистеру Холмсу. А главное, он и сам догадался, и теперь был чрезвычайно горд собой! Когда джентльмены вышли из госпиталя, мистер Холмс отпустил Тома домой. Они с доктором Ватсоном отправились к бричке, а Рэдклифа подозвал капитан Уоллес. «Сопровождай этих джентльменов, – велел Тому капитан. – Выполняй все, что скажут. Если вдруг что случится – что-то серьезное, ты меня понял, Том? – бегом ко мне! А лучше верхом. Ты знаешь, где меня найти. О жалованье не беспокойся.»

И сунул Тому в ладонь целых полсоверена!

«Да что вы, сэр! – растерялся Том. Он хотел сказать, что готов помогать бесплатно, но вовремя сообразил: если капитан платит ему жалованье – значит, его, Тома Рэдклифа, нанял Директорат военной разведки Англии! – Не сомневайтесь, сэр! Я не подведу! Правь, Британия! А если беда какая, не приведи Бог – бегом к вам!»

Мистер Холмс и доктор Ватсон тогда как раз садились в бричку. Видно, мистер Холмс по-особому настроил свои музыкальные уши – и все услышал, хотя капитан Уоллес говорил тихо.

– Зато вы, дорогой Том, совершенно не умеете сдерживать свой дивный бас. Особенно когда волнуетесь, – с улыбкой заметил Холмс. – Мне даже специально вслушиваться не пришлось.

– Нет, – пояснил доктор в ответ на изумление Тома, – мой друг не умеет читать мысли. Просто у вас на лице все написано.

– Мимика и жестикуляция, – добавил Холмс. – Вы, приятель, для умелого наблюдателя – открытая книга. Не стесняйтесь: это, в частности, говорит нам, что вы честный человек. К сожалению, большинство преступников куда лучше прячут свои побуждения. Но при должном сосредоточении… Куда вы смотрите, Том? На вас лица нет! Вы что, привидение увидели?

– Да!

Дрожащим пальцем Рэдклиф указал на руины дома Лиггинсов.

– Замечательно! – Холмс, как ни странно, ничуть не обеспокоился и даже заметно обрадовался. – Вот и дождались.

Над развалинами замерцало зеленоватое свечение. В нем, гонимые ветром, скользили две смутные фигуры. У Тома мурашки поползли по спине: он узнал мистера и миссис Лиггинс! Капрал потянулся к кобуре с револьвером, но рука его замерла на полпути. Видно, вспомнил, как уже стрелял в призраков прошлой ночью. Доктор Ватсон привстал, желая лучше видеть, и теперь разглядывал бойких усопших с пристальным вниманием врача – казалось, доктор пытался по внешнему виду удивительных гостей определить признаки экзотической, и, скорее всего, смертельной болезни.

А Шерлок Холмс без малейших колебаний направился прямо к Лиггинсам. По дороге он учтиво приподнял кепи:

– Доброй ночи!

Призраки Холмса игнорировали.

– Просим прощения, что вторглись в ваши владения!

Тени по-прежнему носились взад-вперед над грудой битого кирпича и обугленных балок. Время от времени то мистер, то миссис Лиггинс зависали на одном месте, как если бы пытались отыскать важную пропажу.

– Так я и думал, – пробормотал Холмс. – Но все же следовало убедиться…

Он решительно начал взбираться вверх по руинам. Однако когда до призраков остались считаные ярды, чета Лиггинсов принялась гаснуть, быстро истаивая в ночном воздухе. Финальный участок Холмс преодолел стремительным прыжком, едва не врезавшись в мистера Лиггинса, но в этот миг оба призрака исчезли без следа.

– …и тут, – хмыкнул Холмс, – грабитель растворяется в воздухе.

Свечение погасло. Вместо него ярко вспыхнул потайной фонарь в руке Холмса – Том и не видел его, пока удивительный пасечник не отдернул шторку, и желтый масляный свет не залил развалины. Некоторое время Холмс сновал по руинам – точь-в-точь третий призрак. Фонарем он подсвечивал себе, вглядываясь в те места, куда падал направляемый им свет. Наконец Холмс вернулся к костру.

– Увы, – он был разочарован, – мне не удалось обнаружить источник изображения.

– Источник? – не сговариваясь, изумились доктор и капрал.

– Ну разумеется! Господа, неужели вы верите в призраков? Для полноценной версии мне было недостаточно вашего рассказа, капрал. Но после встречи с мистером Пфайфером все встало на свои места. Вам известно, что предшественником нынешнего синематографа был так называемый «волшебный фонарь», или «фонарь ужасов»? Говорящее название, не правда ли? Эти размытые образы именовали «туманными картинами» и поначалу они проецировались на клубы дыма или тумана. А сам «фонарь» был спрятан от зрителей. Весьма схоже с «призраками», которых мы имели удовольствие наблюдать.

Том подумал, что никакого удовольствия от явления призраков он не получил, скорее наоборот, но счел за благо промолчать.

– Нетрудно сопоставить появление в Молдоне мистера Пфайфера – и призраков, о которых вы, капрал, нам рассказали. Я по-прежнему уверен, что здесь имеет место ловкая иллюзия с использованием средств синематографа. К сожалению, я не отыскал аппарат, с которого проецировалось изображение. Возможно, он имеет больший радиус действия и лучшую фокусировку, чем я предполагал. Завтра я хочу осмотреть это место при дневном свете…

– И это вам также ничего не даст, мистер Холмс.

У костра стоял незнакомец. Когда он объявился, никто не заметил. Даже Шерлок Холмс – сама невозмутимость – слегка удивился. Незнакомец был не местный, а главное, не англичанин – это даже Том сообразил. Он носил длинный, до пят, габардиновый макинтош с воротником-стойкой, набросив плащ на плечи с изяществом аристократа – так, что он нисколько не скрывал черную фрачную пару с ослепительно-белой манишкой. На бледном, словно восковом лице резко выделялись пунцовые губы, густые как смоль брови и сверкающие глаза.

Дополнял картину сильный, чуточку шепелявый акцент.

– Почему вы так решили, мистер…

– О, моя проклятая рассеянность! Прошу прощения, я забыл представиться! Влади́слав Цепешер, граф Орлок. Помощник мистера Пфайфера, к вашим услугам.

– Помощник? – Холмс улыбнулся. – Ваше сиятельство, не слишком ли это малая должность для титулованной особы?

Ответная улыбка искривила яркий рот графа:

– Америка, мистер Холмс. Страна равных возможностей. Замечу, что возможности титулованной особы, разоренной обстоятельствами и вынужденной бежать из родных Карпат, мизерны. Прячешь гордыню в сейф и берешься за любую работу. Кушать надо хотя бы раз в день, а питательность воспоминаний, как ни крути, невелика. И умоляю, господа, только без «вашего сиятельства»!

– Как же прикажете обращаться к вам?

– Попросту: граф. Вам все равно, а мне приятно.

– Как вам будет угодно, граф. Так почему же вы решили, что мои поиски не дадут результатов?

– Потому что никакого «фонаря ужасов» здесь нет. Нет и иного проекционного аппарата. Кроме того, как вы верно заметили, «туманные картины» проецируются на клубы дыма или тумана. Вы видите туман или дым?

Действительно, ночной воздух был тих и прозрачен, а костер почти не давал дыма, да и тот уносило в сторону от развалин.

– Не могу не признать вашу правоту, граф, – сухо констатировал Холмс. – Воздержусь от бестактного вопроса, что делает здесь ночью помощник мистера Пфайфера. Куда больше меня интересует ваша версия данного феномена. А она у вас несомненно есть.

Они смотрели друг на друга, не отводя взгляда – Шерлок Холмс и граф Орлок. То́му подумалось, что так изучают противника кулачные бойцы, прежде чем сойтись в поединке.

– Я с готовностью отвечу на оба ваших вопроса, мистер Холмс, – граф первым нарушил затянувшуюся паузу. – Я услышал о привидениях на руинах дома Лиггинсов и захотел лично взглянуть на них. Это могло бы оказаться стоящим материалом для фильма. Что же до версии феномена… Это призраки, господа. Призраки высшей пробы, без всяких синематографических иллюзий. Уж поверьте мне – в иллюзиях я знаю толк.

– То есть, вы утверждаете, что здесь имеет место нечто из области сверхъестественного?

– Без сомнения. И призраки Лиггинсов, и силы, которые призвала малютка Дженни, и многое другое.

Граф прогулялся по границе света и тьмы, собираясь с мыслями. Временами его макинтош и фрак полностью сливались с ночной тьмой, а белая манишка казалась бликом костра.

– Вы ведь не занимаетесь делами, связанными с мистикой? – спросил он, остановившись в трех шагах от Холмса. – С оккультизмом? С магией, не побоюсь этого слова? Ваши интересы всецело лежат в области рационального, того, что может быть объяснено логикой и наукой. Ведь так?

– Допустим. Продолжайте, граф, прошу вас.

Ледяная любезность в голосе Холмса могла бы заморозить Гольфстрим. Но граф и сам был холоден, как стылое дуновение ноября.

– В этом захолустном городке пробудилась мощь, о которой вы не имеете ни малейшего понятия. Ее не разложить по полочкам логики. Ее не распять на кресте науки. Мой вам совет, мистер Холмс, и вам, дорогой доктор Ватсон: подписывайте контракт с «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф» и уезжайте из Молдона. Ловите грабителей и убийц, лечите пациентов, пишите мемуары. А о том, чему были свидетелями здесь, рекомендую забыть. Тогда, надеюсь, восставшее ото сна чудовище забудет о вас…

– Простите, что я перебиваю вас, граф, – внезапно вмешался доктор. – Но, как врач, я не имею права молчать! Судя по вашей бледности и ряду других признаков, у вас малокровие в запущенной форме. Замечу, что эту болезнь я наблюдал у многих, кто был излишне склонен к спиритизму и прочей чертовщине. Взгляните на себя в зеркало: краше, извините, в гроб кладут! Вам следует ежедневно пить морковный и свекольный сок. Также рекомендую отвары полыни и шиповника, орехи с медом… Да, и еще чеснок. Непременно чеснок! Граф, вам надо, не откладывая в долгий ящик, принять меры…

– Вы совершенно правы, доктор, – кивнул граф. – Я приму меры. Я обязательно приму меры.

Он сделал шаг назад – и растворился в ночных тенях.

Интермедия Ужас-ужас?

…на какую-то минуту мне вдруг представилось, что все вернулось на круги своя. Нет и никогда не было марсиан, войны, хаоса, бегства, трагедии человеческих смертей. Не было грозных и удивительных событий: героической гибели «Сына грома», горящих домов, испуганной девочки, чудесным образом остановившей боевые треножники. Не было шести изматывающих дней и бессонных ночей в госпитале. Все случившееся – сон, причудливый и страшный. Мне ведь почти удалось убедить в этом малютку Дженни! Сейчас я проснусь, и…

Мобильник, мать его!

Мой палец завис над клавишей «Enter».

– Да! Слушаю!

– Снегирь, купи хлеба.

– Настя, я очень занят. Не знаю, когда буду.

– Ты в «ночном»?

– Да.

«Ночное» – ликвидация последствий взлома – это была единственная причина, которая позволяла мне сказать Насте прямым текстом: «Я очень занят.» Все остальные случаи требовали околичностей и двусмысленностей. Иначе Настя, солнце мое, страшно обижалась. Ах, ты занят, а я не занята, вечно тебя не допросишься… У каждого свои тараканы.

– Прямой массаж сердца? А, Снегирь?

– Прямой массаж прямой кишки. Что там Мишка?

– Удрал на каток.

– Ладно, двигаться полезно. Пацан должен быть тощим.

– Он и так – одни ребра…

Не прекращая разговора, я вбросил абзац в систему. Намек «нет и никогда не было» – аналог стакана с шипучим «Фервексом». Сбить температуру, снять озноб. Вброс прошел, как по маслу. Я командовал по админке, таким мачо ни одна мучача не откажет. Оставалось надеяться, что это будет свеча в воспаленную задницу, а не лопата дерьма на вентилятор.

…да, почтенная публика. Грубиян. Каюсь, бью челом. Мо́ю рот с мылом – не помогает.

– Снегирь!

А это уже Тюня. Изучает очередной выкидыш принтера.

– Ну все, Настёна. Извини, труба зовет.

– Хлеба купи…

– Куплю!

Отрубив связь, я повернулся к Тюне:

– Что там?

– Кошмар.

На свежей иллюстрации и впрямь царил кошмар. Забавный такой кошмарик, клоун из мира страхов. Он сидел на квадратной тумбе, исписанной заклинаниями. Впрочем, там вполне могло значиться: «Снимаю венец безбрачия: дешево, сердито» – только на языке атлантов или лемуров. Жирный дядька, покрытый чешуей, с ногами, оканчивающимися чем-то вроде конских копыт, пребывал в задумчивости. Позой он напоминал Роденовского мыслителя, разве что обе руки чинно сложил на коленях. Голова подтаявшего снеговика, борода из щупальцев. На спине – скатка из перепончатых крыльев.

– Русалка, – сказала Тюня. – Мужского пола.

– Русал, – уточнил я. – По паспорту – Ктулху.

Надпись под рисунком, фактически – эскизом, была со мной согласна: «A sketch of the fictional character Cthulhu, drawn by his creator, H. P. Lovecraft».

– Щупальцы, – Тюню передернуло. – Ты был прав.

– Ищи, – велел я, и лишь потом спохватился, что так приказывают собаке. – Холмс, марсиане, Ктулху. Уэллс, Конан Дойль, Лавкрафт. Что-то в этом роде. Нам надо знать, что привлекла программа.

– Я быстро!

Сегодня мне везло с женщинами. Настя была само обаяние, Тюня без скандала проглотила мой резкий тон. Даже баба Фима ходила мимо двери на цыпочках – видать, прониклась важностью момента. Жизненный опыт подсказывал, зараза: везет в любви – берегись карт. Я заранее ждал каверзы, и каверза явилась.

– Снегирь! Нашла!

– Ну?!

– Нил Гейман, «Этюд в изумрудных тонах». Нашла по Конан Дойлю и Лавкрафту.

Я знал этот рассказ. Ну да, Холмс и Ватсон, Себастьян Моран и профессор Мориарти – герои Конан Дойля. Лондон, время действия соответствует. Кажется, Ктулху – я имею в виду и само слово «Ктулху», и чешуйчатого мыслителя с бородой из щупалец – там ни разу не упоминался. Зато в рассказе фигурировали Великие Древние – жуткие короли и королевы, захватившие власть над человечеством. Марсиане со щупальцами, Ктулху со щупальцами; война миров, захват Земли…

Короче, тьма внутренних связей.

– Ужас? – спросила Тюня. – Ужас-ужас?

– Не думаю.

Я быстро просчитывал варианты. Вбросить контртему? Нет, это усугубит. Иногда лучше промолчать. Глядишь, само рассосется.

– А надо бы думать, – сердито буркнула Тюня. – Кто Холмса впихнул? Вот он и потянул за собой твоих ктулхов…

– Потянул, – согласился я. – Но не дотянет. Сейчас все угаснет, вот увидишь.

– Ты оптимист? Ты дурак.

– Я реалист. Рассказом Геймана не укрепить взломанную «Войну миров». Слишком много придется переделывать. И не где-нибудь, а в фундаменте. Возьми ты «Этюда…» сверх меры – и марсиан на Земле встретят не артиллерийские батареи и «Сын грома», а Великие Древние во плоти. Ктулху против боевых треножников? Азатот, ядерный хаос, против теплового луча? Ньярлатхотеп, пожиратель душ, против черного газа? Хотел бы я это увидеть…

– Вот, – Тюня указала на улыбающуюся Нюрку. – Вот и она хотела.

– Нет, программа не рискнет. Слишком громоздко.

Уверенности в моем голосе было больше, чем на самом деле.

– Шерлок Холмс против марсиан, – продолжила Тюня ряд ассоциаций. – Нет, не так. Шерлок Холмс против магии.

Я не стал с ней спорить. Это было не противоречие, а путь к решению поставленной задачи – от Шерлока Холмса против магии к Шерлоку Холмсу против марсиан.

…господа, неужели вы верите в призраков? Вам известно, что предшественником нынешнего синематографа был так называемый «волшебный фонарь», или «фонарь ужасов»? Говорящее название, не правда ли? Эти размытые образы именовали «туманными картинами» и поначалу они проецировались на клубы дыма или тумана. А сам «фонарь» был спрятан от зрителей…

* * *

– Снегирь, я боюсь, – говорит Тюня.

– За Нюрку? – я улыбаюсь. – Не бойся, бэби. Вытащим.

– Нюрку-то мы вытащим. Я боюсь идти «в ночное» одна.

Сперва я не понимаю. «В ночное» – это наше с Настей. Это мы придумали, чтобы как-то обозначить мою работу, и Тюня тут ни при чем. Я ловлю себя на странной, нелепой, детской обиде: меня словно обокрали.

– Почему одна? А меня куда денешь?

– Ты рано или поздно уйдешь. Тебе дадут нового стажера. А меня оформят на полную ставку и отправят в свободное плавание. Или того хуже, нагрузят стажером, как тебя – мной. Я боюсь, Снегирь.

Я смотрю на Тюню, словно впервые вижу. На Тюню – грозу морей. Тюню – кумира девчонок, пляшущих в интернете. Антонину Недерезу, железную леди. У железной леди глаза на мокром месте.

– Дурочка, – говорю я.

Это надо уметь: так сказать «дурочка», чтобы прозвучало как «Тюнечка». Или даже как «Тю-ю-ю-нечка!». Это трудно, но я справляюсь.

– Дурочка, – соглашается она. – Дура. Дурища!

– Ты – ангел. Ангел-хранитель. Я даю тебе гарантию, что все твои будущие клиенты влюбятся в тебя по уши.

Тюня смотрит на Нюрку в каске.

– Упаси бог, – говорит она. – Этого мне только не хватало.

– Насколько приятней, – видя прогресс, я развиваю успех, – вынырнув из гиперкнижки, впавшей в ступор, видеть не мою небритую рожу, а прелестное личико…

– Иди к черту, Снегирь.

– …цветок душистых прерий! Тюня, всё путем. Не боги горшки обжигают.

– Я медленно соображаю. У меня плохо со стилизацией. Я ошибаюсь с выбором «внешнего персонажа». Холмс? Я бы ввела Конана-варвара.

– Почему Конана?

– Конан-Дойль. Конан-варвар. Прямая ассоциативная связь.

Я столбенею. К счастью, Тюня шутит.

– Отомри, Снегирь. Я вообще люблю чистую фабулу: пришел, увидел, победил.

– Вот! Победил!

– Сбавь пафос. Не верю.

В реплике Тюни звенит колокол имени Станиславского.

– К машине! – командую я.

– Что?

– Живо к машине! Бегом!

Она подчиняется. Втянув голову в плечи, Тюня садится к клавиатуре.

– Стучи!

– Что?

– Сама знаешь, что! Меньше думай!

Она трогает клавиши.

– Быстрей!

…на спинке стула висело летнее дамское пальто без подкладки, сшитое из полосатого альпака. Завидев Холмса с компанией, мистер Пфайфер…

– Хорошо, – украдкой я вытираю пот. – Очень хорошо.

…я – большая поклонница вашего литературного таланта, доктор. У меня имеется полное собрание…

Я знал, что она справится. Важней было заставить саму Тюню узнать об этом. Не поверить – узнать. Это не первый раз, когда она закатывает такую истерику. Но раньше истерики были ярче, а результаты – хуже.

– Ну и дурак, – невпопад отвечает Тюня.

Я выстраиваю цепь ассоциаций. Мне нравится.

Глава пятая За кулисами театров: анатомического и военного

1. Полубездарная пустяковина

– Смотрите! – неожиданно воскликнул Том, указывая рукой на огромное, в половину стены, окно ресторации, принадлежавшей отелю «Лайм Гест Хаус». – Мутоскоп!

Сообразив, что ошибся, грузчик побагровел от смущения и сделал неуклюжую попытку исправить положение:

– Ну, этот… Человек-невидимка!

– Нет, Том, вы правы, – Холмс задумчиво смотрел в указанном направлении. – Это действительно мутоскоп. Или, если угодно, человек-мутоскоп.

В ресторации кушал свой поздний завтрак Майкл Пфайфер, представитель «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф». За воротник, расстегнув верхнюю пуговичку, он заправил белую накрахмаленную салфетку – видимо, надеялся стать похожим на истинного англичанина. В этом Пфайер не преуспел, но весь вид его, лоснящийся от удовольствия, говорил о прекрасном настроении.

Напротив синематографиста сидела прелестная девушка – или, скорее, молодая женщина лет двадцати с небольшим, в прогулочном платье свободного кроя. Белая матовая кожа, каштановые волосы, уложенные в два узла, свежий, младенческий румянец на щеках делали красавицу похожей на ангела. Рядом со спутницей Пфайфера на спинке стула висело летнее дамское пальто без подкладки, сшитое из полосатого альпака.

Завидев Холмса с компанией, мистер Пфайфер выдернул салфетку и замахал ею, словно белым флагом, предлагая сдачу на милость победителя.

– Господа! – неслось из-за стекла, вернее, из двойной форточки, открытой нараспашку. – Сюда, господа! Официант! Виски моим друзьям! Виски со льдом! Господа, ну что же вы?!

– Ну что же мы? – мрачно спросил доктор. – Мне не терпится поговорить с этим джентльменом на светские темы. В частности, обсудить инициативу его мерзкого помощника. Полагаю, капитан Уоллес обождет?

– Разумеется, друг мой, – кивнул Холмс. – Я разделяю ваш энтузиазм. Том, вы не откажетесь составить нам компанию?

– Я?!

Больше всего Том боялся, что ослышался. Что вопрос мистера Холмса ему почудился – нет, быть не может, чтобы такие люди, как добрый доктор и хитроумный пасечник, пригласили скромного грузчика за один стол с собой. За вчерашний день Том устал так, словно разгрузил состав с углем. Казалось бы, ничего не делал, просто ездил, ждал, слушал, пытался сопоставлять и размышлять… С утра тело ломило, поясница не разгибалась; качало, как с перепою. Но спроси кто Тома Рэдклифа, хочет ли он и дальше сопровождать Холмса и Ватсона, даже чувствуя себя при этом пятой ногой собаки – Том отчаянно закивал бы, не в силах произнести ни слова.

– Вы, молодой человек. Ваше присутствие во время беседы с мистером Пфайфером мне видится крайне желательным.

– Пресвятая Дева! Мистер Холмс, да вы только прикажите…

«И я прыгну с колокольни, – мысленно прибавил Том. – Пойду на марсиан в рукопашную. Женюсь на миссис Пристли. Мистер Холмс, вы только намекните, что сделать ради вас…»

Официанты уже поставили недостающие приборы и сейчас несли последний – Тома они, конечно же, в расчет не взяли. Холмс и Ватсон холодно раскланялись с Пфайфером, который, впрочем, принял их холодность за чисто английское радушие, и повернулись к даме, ожидая, что синематографист представит их. Вместо этого девушка сама встала из-за стола и протянула доктору Ватсону руку. Мысленно извинившись перед далекой женой, доктор уже собрался поцеловать эту руку – надо сказать, преизящную – когда девушка перевернула ладонь, и доктор оказался вознагражден прочнейшим, едва ли не мужским рукопожатием.

– Адель, – представилась девушка.

– Мисс? Э-э… мисс…

– Просто Адель. Я – большая поклонница вашего литературного таланта, доктор. У меня имеется полное собрание ваших сочинений.

– Я еще жив, – скромно напомнил Ватсон, имея в виду, что собрание прелестной Адели, возможно, неполное. – И не очень стар.

– Чему я душевно рада, – кивнула Адель, нимало не смутясь. – О, мистер Холмс! Что до вас, то вы – мой кумир.

– Рад слышать, – Холмс задержал ладонь девушки в своей. – Надеюсь, вы тоже применяете мой дедуктивный метод по мере сил? Как капитан Уоллес, а?

– В некотором роде. Присаживайтесь, господа.

«Черт возьми, – подумал Том, опускаясь на краешек стула. – Тоже мне фифа…» Не то чтобы он рассчитывал на рукопожатие или хотя бы простой кивок, но девица ему сразу не понравилась. Еще больше, чем до этого не нравился мистер Пфайфер, человек-невидимка, он же человек-мутоскоп. В качестве вызова Том согласился на глоток виски, в то время как Холмс и Ватсон вежливо отклонили приглашение Пфайфера. Впрочем, глоток Том сделал маленький, скорее для вида – матушка-покойница не одобряла мужчин, пьющих с утра.

– Реклама, – заявил синематографист таким тоном, словно продолжал прерванную беседу. – Лично я – ревностный сторонник антирекламы. Ну кому, скажите на милость, интересен честный человек и примерный семьянин? Сейчас в моде пьяницы и бабники. Вы со мной согласны, мистер Холмс?

Холмс откинулся на спинку стула:

– В определенной степени. Мир развращен, не скрою.

– Вот! Значит, и вас мы будем рекламировать в правильном ключе. «Наркоман, не имеющий ни одной положительной черты характера,» – что вы думаете об этом?

– Наркоман? – губы Холмса тронула легкая улыбка. – Характер со знаком минус? Это сказано обо мне?

– Конечно! Стал бы я искать слоган для рекламы кого-то другого…

– И кто же автор сего афоризма?

– Некий Бернард Шоу, литератор. Вы знакомы?

– О да! – вместо Холмса ответил доктор. – Графоман, автор бездарнейших пьесок. «Цезарь и Клеопатра», от которой Шекспир переворачивается в гробу. «Сердцеед», как вызов всему чистому и светлому, что воплощает в себе институт брака. А «Дома вдовца»? И он еще смеет называть мистера Холмса наркоманом?! Надеюсь, он и обо мне высказался в соответствующем ключе? Ну дайте, дайте мне повод отвесить пощечину наглецу!

– Увы, нет, – вмешалась Адель. – О вас мистер Шоу не говорил ничего: ни хорошего, ни дурного. О вас высказался юный приятель мистера Шоу – один русский, корреспондент газеты «Одесские новости». Как писала мне моя подруга, он недавно приехал в Лондон из Одессы, с молодой женой. Перебивается случайными заработками; сейчас, например, перебеляет каталоги в Британском музее. Если быть точным, доктор Ватсон, русский говорил не о вас, а о ваших записках, посвященных мистеру Холмсу.

– Что? – хором спросили доктор и сыщик. – Что именно?

– Он назвал ваше творчество «полубездарной пустяковиной».

– Как его имя?

– Николя́ Левенсон, – имя газетчика Адель произнесла на французский лад. – Он незаконнорожденный и предпочитает фамилию матери: Корнейчуков. Эти русские фамилии! Язык сломать можно! Лично мне Левенсон нравится гораздо больше.

Холмс прикрыл глаза, вспоминая:

– Одесса? Бывал я в Одессе… Ватсон, вы помните убийство Трепова? Когда же это случилось?

– Двенадцать лет назад, – буркнул доктор.

Он прекрасно видел, что Холмс разыгрывает забывчивость.

– Вот-вот! Наш одессит Левенсон-Корнейчуков тогда, наверное, ходил в детский сад. Маршировал под музыку, рисовал забавные картинки…

– Полубездарная, – доедая яичницу из дюжины яиц с беконом, Пфайфер причмокнул губами, словно пробуя слово на вкус. – Изумительно! Мне нравится эта двойственность. Можно подать так, что вторая половина окажется гениальной. Зрители будут в восторге. Конфликт – вот основа драматургии!

– А что прикажете делать с пустяковиной? – заинтересовался Холмс.

– Мистер Холмс! Ловите ваших убийц, а рекламу оставьте профессионалам! Пустяковина – это залог успеха. Я имею в виду, коммерческого успеха. Именно пустяковины делают сборы, в то время как высокие истины прозябают в нищете. Уж я-то знаю! Хотите яичницы?

– Спасибо, нет, – с трудом скрывая брезгливость, Холмс смотрел на вавилонское столпотворение, которое устроил синематографист у себя в тарелке.

– А вы, доктор?

– Я не голоден.

– Я, – робко пробормотал Том. – Я бы не отказался, сэр. Если можно, конечно. У меня и деньги есть…

Денег было мало. Но Том продал бы последние штаны, лишь бы позавтракать в «Лайм Гест Хаус», в компании таких джентльменов и леди. Потом до конца жизни будет что вспомнить.

– Да что вы, юноша! – судя по тону, Пфайфер был счастлив, что хоть кто-то решил составить ему компанию. – Я угощаю! Эй, кто там? Яичницы моему юному геркулесу! С лучшим беконом!

– И шпинатом, – обнаглел Том, чуя исполнение желаний.

– С целой грядкой шпината!

– А пока жарят яйца, – доктор Ватсон передвинул стул поближе к американцу, – я бы хотел услышать от вас комментарий по поводу дерзостей вашего помощника. А может быть, даже извинения.

Брови мистера Пфайфера взлетели на лоб. Он переглянулся с Аделью, чье лицо потешно сморщилось, как если бы девушка сдерживала хохот.

– Дерзостей? Моего помощника?

– Именно! Этой ночью он, как я полагаю, наговорил нам лишнего. И вы…

– Ночью?!

– Да!

– Адель, крошка, – мистер Пфайфер громко хмыкнул. – Ты провела ночь с этими двумя джентльменами? Нет, я знаю, что девицы из Нью-Йорка отличаются вольностью поведения. Но чтобы настолько?!

– Не морочьте мне голову! – взорвался доктор. – При чем здесь мисс… При чем здесь ваша очаровательная спутница? Я говорю о мистере Цепешере. Владиславе Цепешере, вашем помощнике!

– Адель, дитя мое, – синематографист взмахнул вилкой. – Встань, пожалуйста.

Девушка без возражений поднялась.

– Разрешите представить, господа, – Пфайфер от души наслаждался ситуацией. – Адель Пфайфер, моя дочь, а также мой помощник. Старший техник нью-йоркской студии, принадлежащей «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф». Если вам надо отснять фильм, починить двигатель автомобиля или, скажем, отладить марсианский треножник – смело обращайтесь к ней. Что же до мистера Цепешера с его дерзостями, так мы не имеем чести быть знакомыми.

Ближайшие пять минут прошли в гробовом молчании. Мистер Пфайфер курил «Партагас», ухмыляясь с воистину заокеанским ехидством. Адель в качестве десерта, вооружившись лупой и пинцетом, калечила и заново собирала часы-луковицу. Том сражался с монструозной яичницей, изо всех сил стараясь не чавкать. Холмс посасывал незажженную трубку, углубившись в размышления. Доктор Ватсон с тревогой поглядывал на своего друга, но, судя по хитрым морщинкам в уголках глаз Холмса, ссоры не ожидалось.

– Да, – безмятежно заявил человек-мутоскоп, когда молчание превратилось в опасную тучу, – кстати. Мистер Холмс, вы не в курсе, от имущества Лиггинсов что-то осталось?

– Кажется, да, – с великолепным равнодушием кивнул Холмс. – Что именно вас интересует? Если библиотека, так я вынужден вас разочаровать. Сгорела без следа.

– Портрет. Средних размеров портрет кисти Бэзила Холлуорда.

– Кто изображен на портрете?

– Молодой человек лет двадцати. Сам я портрета не видел, но мои заказчики утверждают, что это типичный герой-любовник. Вроде Макса Шрека, только стройнее. Вы знакомы со Шреком? Ну, с этим, из Берлинского государственного театра?

– Вы сказали – заказчик?

– А нам скрывать нечего, мистер Холмс. Портретом интересуется банкир Меллон, Эндрю Меллон. Он готов отвалить за эту мазню кругленькую сумму. Синематограф кормит впроголодь, господа. Временами приходится браться за все, что предлагают. Перед отплытием мне сообщили из Лондона, что портрет был приобретен на аукционе лично Бальтазаром Лиггинсом, три года назад, за смешные деньги. Перед этим в течение пяти-шести лет цена на работу неуклонно падала – ее никто не хотел брать.

– Почему?

– Откуда мне знать? Должно быть, в моде были смазливые женские мордашки – или, скажем, эти ужасные евреи Рембрандта.

– Евреи? – изумился доктор. – Почему евреи?

– А кто? – в свою очередь удивился Пфайфер. – Э-э, доктор, да вы большой шутник…

2. Анатомия марсиан

Из записок доктора Ватсона

– Том, у меня есть для вас поручение, – обратился Холмс к нашему спутнику, когда мы, покинув ресторацию, оказались на Маркет-Хилл.

– Слушаю, сэр!

Парень вытянулся по стойке «смирно», подражая военным. Похоже, он считал, что находится на службе.

– Прогуляйтесь по городу, загляните в трактиры, потолкуйте со знакомыми. Меня интересует все странное и необычное, что происходило в Молдоне за последнюю неделю. Начиная с атаки марсиан – и до сегодняшнего дня. Не обязательно оно должно быть связано с Дженни и Лиггинсами. Если сумеете найти очевидцев, поговорите с ними.

– О чем? – гаркнул Том.

И смутился, сообразив, что попал впросак.

– Извините, сэр, – добавил он тоном ниже. – Я понял, о чем. Не беспокойтесь.

– К вечеру мы встретимся, – Холмс потрепал грузчика по могучему плечу. Так успокаивают лошадь, – и вы расскажете, что узнали. Я остановился в «Синем вепре» на Сильвер-стрит.

– Да, сэр! Я все сделаю!

– И еще, – придержал Холмс парня, уже готового мчаться на поиски чудес. – Отыщите мне лавку или магазин, где можно приобрести скрипку. Страдивари не обязательно – меня вполне устроит что-нибудь попроще.

Шутки насчет Страдивари добряк Том, конечно, не понял. Однако кивнул с умным видом:

– Да, сэр, я разузнаю.

На этом мы и расстались – Рэдклиф отправился собирать слухи и искать для Холмса скрипку, а мы вошли в Мут-Холл. Пропустили нас без лишних проволочек, и вскоре мы оказались в кабинете капитана Уоллеса.

– Я вижу, капитан, – заметил Холмс, поздоровавшись, – ваш прогноз полностью оправдался?

– Да, вчера вечером майору Форестеру пришлось изменить свой приказ, – капитан с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. – Под окнами собралось десятка три возмущенных горожан, которых не пускали в управление полиции. К ним присоединилась уйма зевак и бездельников. Но я пригласил вас по другому поводу. Не желаете взглянуть на вещественное доказательство?

– Какое именно?

– Щупальце. Щупальце чудовища, о котором рассказывал Джон Скроу, отсеченное тепловым лучом. Оно хранится на леднике.

Я шагнул вперед:

– Вы отправили людей на берег, и они отыскали щупальце?

– Да нет же! Его нашли на следующий день после битвы в заливе.

– И вы ни словом об этом не обмолвились?!

Обычно мой друг весьма сдержан в проявлении эмоций. Он считает, что чувства вредят логическому мышлению. Но сейчас и голос, и весь вид Холмса явственно выказывали его изумление, граничащее с возмущением. Капитан Уоллес, напротив, весь был растерянность и смущение.

– Простите, сэр, совершенно вылетело из головы. Пока я не услышал рассказ матроса, я был уверен, что это просто щупальце очень крупного спрута…

– И вы не вспомнили о нем в госпитале, едва услышали историю Скроу? Я не узнаю вас, капитан! Не сопоставить рассказ матроса с подобной находкой?!

Уоллес сокрушенно вздохнул:

– Я и впрямь заработался. Столько всего навалилось! Изучение треножников, допросы, секретность… А тут еще вся эта чертовщина! Идемте, господа. Сейчас сами увидите.

Мы спустились в подвал, пройдя мимо забранных решетками камер, где сидели четверо громил. Их вид выражал вселенскую скорбь и уныние. «Мародеры, – аттестовал капитан арестантов. – Это не наши клиенты. Улов полиции…» Громилы походили друг на друга, как родные братья. Не исключаю, что они и были братьями. Загремев ключами, Уоллес отпер еще одну дверь, и мы спустились на ярус ниже. Здесь было намного холоднее: словно в подземелье под Мут-Холлом пряталась зима, намереваясь в положенный срок выбраться наружу и заявить свои права на окружающий мир.

– Вот, извольте видеть.

Капитан повесил фонарь на крюк, вбитый в низкий потолок, и в дополнение зажег несколько оплывших свечей. На массивном мраморном столе лежал кусок буро-зеленого щупальца длиной около полутора ярдов и больше фута толщиной в месте среза. Этот срез и заинтересовал меня в первую очередь.

– Осторожней, Ватсон! – предупредил Холмс. – Если рассказ матроса хоть отчасти правдив, щупальце покрывает едкая слизь. Не удивлюсь, если она еще и ядовита.

Кивнув, я взял свечу и поднес ее ближе к предмету моего интереса. Срез был ровный, глянцевый и словно бы спекшийся. Именно так тепловой луч марсиан и должен был воздействовать на живую плоть. Это косвенным образом подтверждало рассказ матроса, который я до последней минуты считал чистой воды бредом.

Я обратил внимание, что кровь, запекшаяся на краю обрубка – не красная, а скорее темно-зеленая. Впрочем, освещение в подвале было скверным, я мог и ошибаться.

– Что скажете, доктор?

– Очень похоже на работу луча. В госпитале лежал сержант, которому лучом отсекло ногу. Срез выглядит идентично.

– А что вы можете сказать о самом щупальце?

– Ну, я не специалист по головоногим. Но из того, что мне довелось видеть, могу с определенной степенью вероятности заключить: это щупальце гигантского спрута. Бедняга случайно угодил под тепловой луч.

И впрямь, это все объясняло! Никакой мистики, никаких восстающих со дна моря древних чудовищ! Первоначальное предположение Уоллеса выглядело наиболее логичным, у меня не было ни малейших причин его опровергать.

– Вы уверены, что щупальце спрута выглядит именно так?

Холмс тоже взял свечу и придвинулся ближе, едва ли не обнюхивая находку. Я заметил, как мой друг поморщился. Меня в не меньшей степени раздражал резкий запах аммиака, гнили и еще чего-то – незнакомого, но более чем тошнотворного.

– Обратите внимание на полупрозрачные жилы, которые проходят вдоль всего щупальца, – Холмс впал в тон лектора. – Их ответвления ведут к присоскам. А сами жилы едва заметно пульсируют, меняют цвет и словно бы светятся изнутри. Похоже, в обрубке еще теплится жизнь, несмотря на явственный запах разложения. Я никогда не слышал, чтобы остатки жизни неделю сохранялись в отрубленном щупальце осьминога! Возможно, это конечность марсианина?

Капитан поспешил возразить:

– Ни в коем случае! Щупальца марсиан намного тоньше. Они лишены присосок и вообще выглядят совершенно иначе. Можете сравнить сами.

Сняв с крюка фонарь, он направился вглубь длинного узкого помещения, приглашая нас следовать за собой. Вскоре свет фонаря выхватил из темноты две обложенные льдом туши. Я невольно отшатнулся. Мне доводилось читать описания марсиан в газетах; ряд статей был снабжен рисунками, якобы сделанными с натуры. Но они даже отдаленно не передавали истинный облик пришельцев!

Поверхность лоснящейся бурой туши напоминала склизкую шляпку гриба. Почти все тело марсианина, насколько я понял, представляло из себя огромную голову с заключенным внутри чудовищным мозгом. На этом теле-голове имелся треугольный рот с нависающим над ним наростом, похожим на клюв, и два больших глаза – сейчас мутные и заледеневшие. Больше дюжины щупальцев по краям рта – тогда я не удосужился их сосчитать, но позже Холмс сообщил мне, что их было шестнадцать: два пучка по восемь щупальцев в каждом. Эти кожистые отростки действительно были лишены присосок и мало походили на тот обрубок, что покоился на мраморном столе.

Несмотря на страх и отвращение, во мне проснулся интерес исследователя. Я был бы не прочь задержаться, чтобы осмотреть марсианина более подробно. И даже не отказался бы поучаствовать во вскрытии, представься мне такая возможность. Но мой друг на удивление быстро потерял интерес к мертвому чудовищу.

– Вы правы, капитан. Конечности марсиан нисколько не похожи на то, что мы видели. Думаю, нам нужно подробнее исследовать вашу находку.

Изучение мертвого марсианина не могло помочь Холмсу в разрешении стоявшей перед ним загадки. Поэтому он постарался как можно скорее выбросить марсианина из головы. Его мысли вновь занял предмет, который, по мнению Холмса, имел отношение к расследованию. Впрочем, я не мог взять в толк, как обрубок щупальца связан с бедняжкой Дженни и чудесным уничтожением марсиан.

Отобрав у Уоллеса фонарь, Холмс проследовал обратно к мраморному столу, и оттуда не замедлил раздаться его возмущенный голос:

– Что за шутки, капитан? Кто подменил щупальце?!

Мы с Уоллесом мигом оказались рядом. На столе лежало щупальце, похожее на толстый лоснящийся крысиный хвост длиной в полтора ярда. Без сомнения, это была конечность марсианина. Вроде бы в начале исследования щупальце выглядело несколько иначе. Я смутно вспомнил присоски, пульсирующую жилу со светящейся жидкостью… Нет, ерунда! Конечно же, ничего этого не было. Меня просто смутил вчерашний рассказ матроса в госпитале.

– О какой подмене вы говорите, сэр? – изумился капитан. – Здесь все по-прежнему. Щупальце на месте. Мы с вами ходили взглянуть на трупы марсиан, чтобы сравнить их щупальцы и этот обрубок. Мы убедились, что они идентичны. Это щупальце марсианина.

Холмс долго и очень внимательно смотрел на капитана, а затем быстро нагнулся и посветил фонарем под стол. Разумеется, там было пусто. Еще пару минут мой друг потратил, обыскивая подвал, но кроме нас и мертвых марсиан никого не обнаружил. Приоткрыв дверь, он выглянул на лестницу. При этом дверь заскрипела столь отчаянно, что не осталось сомнений: рискни кто-нибудь тайком проникнуть в подвал, мы бы услышали его за милю.

– Ваше мнение, Ватсон? – спросил Холмс.

Я пожал плечами:

– Мне нечего добавить к словам капитана. Щупальце на месте, ничего не пропало. Не понимаю, что вас обеспокоило.

– Взгляните на него, прошу вас. Оно такое же, как было раньше? Или в нем что-то изменилось?

Я пригляделся, поднеся свечу к обрубку:

– Кажется, есть мелкие перемены. Но я не уверен… Я вроде бы припоминаю, что оно было толще… с присосками… Но нет, это вряд ли! Откуда у марсиан присоски? – я распрямился, морщась от гнилостной вони. – Простите, Холмс, у меня мутится в голове. Должно быть, от смрада.

– А что насчет смрада, который вы упомянули?

– Как и прежде, отвратителен! – я не сумел сдержать раздражения. – Он усиливается, Холмс!

– Вы не находите, что запах изменился?

Я решил, что Холмс надо мной издевается, хотя это противоречило его обычным манерам.

– Нет, не нахожу!

– Я тоже, – поддержал меня капитан.

Краем глаза я заметил, что на столе происходит какое-то движение, и обернулся. Щупальце марсианина прямо на глазах расползалось, превращаясь в зловонную массу. Вскоре от него осталась лишь лужа омерзительной бурой слизи.

– Их надо хранить на льду, – бесстрастно заметил капитан, своим тоном напомнив мне Холмса. – Иначе они очень быстро разлагаются, как вы могли убедиться.

– Идемте, господа. Здесь нам больше делать нечего.

И Холмс первый проследовал к двери.

3. Дети и персонажи

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

Мы успели отойти шагов на двадцать от Мут-Холла, когда Холмс деликатно придержал меня за локоть.

– Я вижу, вас что-то беспокоит, дорогой Ватсон, – сказал он. – И я уверен, что это имеет непосредственное отношение к нашему делу.

– Мне не по себе, – вынужден был признаться я. – Со мной еще никогда не случались помрачения рассудка.

– Расскажите подробнее. В чем эти помрачения заключаются? Сколько их было? При каких обстоятельствах? Поверьте, это очень важно!

У меня возникло скверное подозрение, что Холмс печется отнюдь не о моем здоровье. Видимо, его поистине удивительная логика связала мое душевное беспокойство с расследованием, которое он вел.

– Моя память временами раздваивается, – начал я. – Когда мы вернулись к столу, мне поначалу казалось, что правы вы, друг мой, и щупальце имело другой вид. Я даже ясно вспомнил присоски и жилы. Но почти сразу я уверился, что щупальце не изменилось – оно изначально было гладким, лоснящимся, без всяких присосок. Сейчас я склоняюсь именно к этому, но причуды ложной памяти еще не рассеялись окончательно.

– Это ведь не единственное помрачение?

– Да, нечто схожее со мной произошло в госпитальной палате, когда я слушал матроса с «Сына грома». Я не мог вспомнить этого парня. Я был уверен, что в палате раньше лежали двое обожженных артиллеристов, а вовсе не Джон Скроу! Но постепенно я вспомнил, как матроса принесли в госпиталь на следующий день после битвы в заливе, как он назвал свое имя. Холмс, я до сих пор помню тех двух артиллеристов! Они были в числе раненых, которых я отправил поездом в Челмсфорд. Кто же лежал в угловой палате все эти дни?

– Увы, Ватсон, у меня нет ответа на ваш вопрос. Но я очень надеюсь получить его в самом ближайшем будущем – и не без вашей помощи. Это все помрачения, которые вы за собой припоминаете?

Я замялся.

– Был еще один момент, но я не знаю, можно ли отнести его к помрачениям. Когда я беседовал с малюткой Дженни в саду викария, мне в какой-то момент показалось, что девочка…

– Смелее! – подбодрил меня Холмс.

– Что девочка, – я собрался с духом, – ненастоящая.

Я замолчал, понимая, что ряжусь в шуты гороховые. Мой друг не торопил меня, видя, что мне трудно сформулировать мысль.

– Мне вдруг почудилось, что передо мной не живой ребенок, а персонаж.

– Персонаж?

– Литературный персонаж из моих записок. Или даже не моих, а какого-то неизвестного мне автора. Проходной, третьестепенный персонаж. Вы ведь читали мои записки? Вы знаете, что для оживления сюжета я иногда вставляю в повествование людей, которых не было в реальной истории?

– Знаю, – мрачно кивнул Холмс. – Мне это никогда не нравилось. Если вы берете за основу подлинную историю, то уж будьте добры придерживаться фактов! Если, к примеру, на Землю напали марсиане и жгут людей тепловым лучом, а им противостоит армия, с артиллерией и боевыми кораблями – мистика и чертовщина в описании такой войны миров попросту неуместна! Но я, кажется, увлекся. Продолжайте, дорогой Ватсон, я весь внимание.

– Итак, Дженни увиделась мне персонажем. Ты придумываешь для нее внешность, сочиняешь реплики, жесты, манеру говорить… А потом видишь, что этот персонаж совершенно лишний, что он попросту не нужен – и вычеркиваешь посвященные ей три абзаца, чтобы начать с чистого листа. Вот, собственно, и все. Это ощущение длилось меньше минуты. Потом я попросил Дженни открыть рот пошире и сказать: «А-а-а!». Я хотел, воспользовавшись ложечкой миссис Пристли, осмотреть горло девочки. С горлом все было в порядке, а я понял, что передо мной ребенок – испуганный и растерянный.

– Вы очень живо все описали, Ватсон. Благодарю вас. Уверен, что все ваши так называемые «помрачения» имеют вполне реальную причину. И причина эта напрямую связана с тем, что творится в Молдоне.

– А разве в городе происходит что-нибудь существенное? – удивился я. – С тех пор, как здесь разбили марсиан, в округе спокойно…

– Вот вам и главная странность, – загадочно улыбнулся мой друг.

– Так вы уже нашли разгадку?

– Есть набор предположений, но в стройную картину они пока не складываются. Слишком много фактов. Чтобы сложить их воедино, мне нужно время. Прошу вас, не торопите меня! Когда картина в моем мозгу сложится, вы будете первым, кто об этом узнает, обещаю. А сейчас я чувствую, что мои мысли начинают идти по кругу. На некоторое время я должен перестать думать об этом деле. Жаль, что моя скрипка осталась в Суссексе. Сейчас бы она мне очень помогла…

– Экипаж! – перебил нас голос капитана Уоллеса.

Из-за Мут-Холла выехал изящный ландолет, влекомый парой гнедых. На козлах восседал знакомый капрал, с которым мы караулили призраков у дома Лиггинсов.

– Я вижу, – заметил Холмс, – капитан собрался лично проинспектировать, как продвигается изучение захваченных треножников. Надеюсь, он не будет возражать, если мы составим ему компанию? Давно хотел взглянуть на эти машины вблизи. Это отвлечет меня не хуже игры на скрипке. Вы со мной, друг мой?

– Куда я от вас денусь? – вздохнул я.

4. Американская шпионка

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

Довольно скоро наш ландолет выбрался из города и покатил по проселку, утонув в клубах пыли. Дорога шла вдоль окраины, а потом сворачивала в поля – туда, где на фоне безоблачной голубизны неба застыли боевые машины марсиан: зловещие изваяния. Как я помнил, эта местность называлась Лайм-Брук.

– Есть новости с фронта? – поинтересовался Холмс у капитана, расположившегося напротив нас. – Лондонские газеты не выходят по понятным причинам, а в местных пишут такую чушь, что делается стыдно за провинциальных журналистов. Но вы-то наверняка в курсе!

Капитан был рад скрасить путь разговором:

– После поражения под Молдоном марсиане отступили к Лондону. С тех пор серьезных вылазок они не предпринимали. Уверен, их ошеломил этот разгром. Теперь марсиане нас опасаются, но что-то готовят в ответ. Наблюдатели докладывают: по ночам над Лондоном небо светится на манер полярного сияния. В районе Риджент-парка и Примроз-Хилла издалека видны регулярные вспышки зеленого пламени и клубы дыма. В небе были замечены странные огни. Есть серьезные опасения, что марсиане построили летательную машину и испытывают ее.

– Господи! – не удержался я. – Если это так, нас спасет только чудо – вроде того, что произошло здесь!

– Вот потому молдонское дело и сочли до крайности важным, пригласив для расследования вас, мистер Холмс. Если мы найдем ключ к разгадке, если научимся управлять силой, остановившей марсиан под Молдоном – победа у нас в кармане!

– Неужели, – брюзгливо заметил Холмс, – армия и военная разведка надеются только на чудо? Почему бы не ударить по марсианам сейчас, пока они не оправились после поражения? Направить в Темзу боевые корабли, подтянуть дальнобойную артиллерию, послать саперов для устройства минных подкопов?

– Боевые действия ведутся в окрестностях Лондона, – сухо сообщил Уоллес.

Кажется, он обиделся за армию и военную разведку Англии.

– Позиционные бои? – уточнил Холмс.

– Совершенно верно. Марсиане крепко держат оборону. Наши войска понесли серьезные потери. Было решено прекратить дальнейшее продвижение и вести обстрел позиций марсиан с предельной дистанции. Но это строго между нами, джентльмены! Настоятельно прошу не распространяться о том, что я вам сейчас сообщил.

– Ну разумеется, капитан! Не сомневайтесь, дальше нас эти важные сведения никуда не пойдут!

Мой друг в своей обычной манере подтрунивал над собеседником – ибо, по большому счету, ничего действительно важного капитан нам не сообщил. Потери? Позиционные бои? Какая в этом может быть тайна? Но Уоллес, похоже, не заметил иронии Холмса, приняв все за чистую монету.

Трехногие металлические колоссы уже нависали над нами. Вблизи они потрясали воображение своей чуждостью: исполины-насекомые, гости с другой планеты, вознеслись над ползающими по земле людьми. Я задрал голову, рассматривая смертоносные машины, и не сразу заметил, что наш ландолет остановился.

Мы прибыли на место.

Участок поля, на котором застыли треножники марсиан, был обнесен заграждением из колючей проволоки. Там, где дорога упиралась в ограду, имелись корявые, сколоченные на скорую руку ворота – перед ними мы и встали. За воротами наблюдалось нездоровое оживление. Возле тарантаса, запряженного каурой кобылой, собралось с полдюжины солдат во главе с сержантом. Они с кем-то отчаянно препирались; с кем именно, из-за солдатских спин видно не было.

На наше прибытие солдаты, занятые словесной перепалкой, не обратили никакого внимания. Капитану Уоллесу пришлось напомнить им, кто здесь командир.

– Всем молчать! – рявкнул он, выпрыгнув из ландолета. – Смиррр-на! Открыть ворота!

Дисциплина вернулась в армию. Все умолкли, в мгновение ока выстроившись в одну шеренгу. Сержант подбежал к воротам и распахнул створки перед нами.

– Что здесь происходит? – Уоллес не спешил сменить гнев на милость.

– Разрешите доложить, сэр!

– Докладывайте, сержант.

– Задержана американская шпионка!

– Вы за это ответите! – не замедлил откликнуться женский голос, в котором кипело возмущение.

Из-за спин солдат объявилась мисс Пфайфер. Облаченная в оливковую амазонку для верховой езды, дочь человека-мутоскопа гордо прошествовала вдоль строя с видом проверяющего на смотру. Солдаты, которым никто не давал команды «вольно», лишь проводили ее откровенными взглядами. Остановившись перед Уоллесом, Адель смерила его яростным взглядом. На щеках ее играл румянец, глаза метали искры – мисс Пфайфер была просто диво как хороша! Амазонка очень шла ей, полностью оправдывая свое название.

– Хотите скандала, капитан? Так я устрою! Мало вам межпланетного, будет еще и международный!

Уоллес даже попятился под натиском бешеной мисс.

– Сэр! – вмешался сержант. – Она проникла на охраняемую территорию!

– Ворота были открыты! – не замедлила парировать Адель. – Меня никто не остановил!

– Это правда, сержант?

– Так точно, сэр!

– Тогда почему они были закрыты сейчас?

– Чтобы шпионка не сбежала, сэр! У нее неизвестное оружие!

– Оружие?

– Адская машинка, сэр!

– Это не оружие, идиот! Сколько раз вам повторять!

– Оружие! – упрямо стоял на своем сержант. – Вроде марсианского, только меньше!

– Это…

– Где ваша адская машинка? – прервал обоих капитан.

– В тарантасе!

– Р-р-разойдись! – рявкнул Уоллес.

Солдаты прыснули во все стороны, открыв нашим взорам лакированный тарантас цвета красного дерева. На заднем сиденье лежал камень преткновения – частью металлический, частью деревянный короб с ручками и торчащей из него короткой трубой. Внутри трубы что-то явственно отблескивало.

– Я же говорил, сэр! Сравните!

Сержант указал на короб, а затем вскинул руку, указывая на ближайший треножник. Действительно, бессильно обвисшие щупальцы накрепко обвились вокруг схожего аппарата, только куда большего размера: короб из металла, труба…

– Это не оружие, – отчетливо прозвучал в наступившей тишине голос Шерлока Холмса. – Это камера для съемки фильмов. Если не ошибаюсь, американской системы «Урбан», по патенту братьев Люмьер.

– Вторая модель! – с гордостью уточнила мисс Пфайфер. – Самая новая!

– Я ручаюсь за эту мисс! – поспешил я прийти на помощь девушке. – Она – старший техник нью-йоркской студии синематографа. Компания «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф».

– Сержант, вы слышали о синематографе? – через плечо поинтересовался Уоллес.

– Так точно, сэр!

– Но никогда не видели камер для съемки?

– Никак нет, сэр!

– Отныне этот пробел в вашем образовании исправлен. Того, что я вижу своими глазами, и рекомендации двух уважаемых джентльменов мне более чем достаточно. Мисс Пфайфер, приношу вам извинения за досадное недоразумение. Впредь подобное не повторится.

Он галантно поклонился Адели.

– Извинения приняты, капитан. Теперь я могу осмотреть треножники?

– Простите? Вы, наверное, хотите их заснять для фильма?

– Да. Вы против?

– Я не возражаю.

– Премного благодарна! – похоже, едва успокоившись, Адель была готова вновь вскипеть. – Разумеется, я воспользуюсь вашим любезным разрешением. Но я хочу не просто заснять – я хочу изучить эти машины! Понять, как они устроены!

– При всем уважении, мисс Пфайфер, машины, тем более инопланетные – это не женское дело. С треножниками уже неделю разбирается группа военных техников; им помогает консультант. Снимайте, сколько угодно, но с машинами мы разберемся сами.

Мисс Пфайфер возмущенно фыркнула:

– И каких же успехов вы добились, позвольте узнать?

– Кое-какие успехи есть, – к капитану вернулась его обычная невозмутимость: в этом он старался подражать Холмсу. – Вы даже сможете заснять некоторые из них. Теперь мои люди займутся своим делом, а вы – своим. Не будем друг другу мешать.

– Как скажете, – с подозрительным миролюбием согласилась Адель.

Она направилась к тарантасу за камерой. Когда девушка отошла шагов на десять, капитан с облегчением выдохнул, снял фуражку и быстро вытер платком вспотевший лоб.

– Ватсон, – поинтересовался Холмс, – вы не находите, что мы попали в рай?

И пояснил в ответ на мой недоуменный взгляд:

– Мы видим дивные машины – творение научного и инженерного гения другой планеты. Очаровательная девица снимает их на камеру – последнее слово земной техники. Военные изучают марсианские механизмы, и мы имеем возможность к ним присоединиться. Вот оно – торжество науки, логики, рационального мышления и чувства прекрасного! А главное, никакой чертовщины и сомнительных чудес в радиусе видимости. Разве это не великолепно?

– Вы абсолютно правы, друг мой! – с воодушевлением согласился я. – Здесь поистине отдыхаешь душой!

И мы с легким сердцем двинулись к треножнику.

Интермедия По Сеньке каска

– Хорошенький какой, – сказала Тюня. – Ми-ми-ми. На Есенина похож. Нет, на Ди Каприо. Так бы и съела.

Принтер выдал прелесть неописуемую. На нас томно глядел красавец мужчина. Волна кудрей посередине разделялась надвое – и парой крыльев опадала вниз, закрывая виски и уши. Безупречный овал лица, брови вразлет. Рот, ясное дело, взывал о поцелуях. Левой рукой нарцисс подпер щеку, изящно устремив указательный палец к уголку глаза. На безымянном сверкало кольцо с крупным камнем. Шейный платок, пушистая оторочка рукавов и воротника пальто – легкая, эскизная графика превращала намек в искусство.

– Не ешь его, Тюня, – предупредил я. – Подавишься.

– А что?

– А то. Что нам пишут про добра молодца?

– Оскар. Не человек, а кинопремия. Оскар Уайльд.

Тюня задумалась. Кажется, вспомнила о сексуальных предпочтениях литератора Уайльда. Лицо ее мрачнело с каждой секундой.

– Не буду есть, – согласилась она. – Несъедобен.

– Что нам еще пишут из-за рубежа? Кроме Уайльда?

– Портрет. Портрет Дориана Грея.

– Еще?

– Ничего. Больше ничего, – с каждым звуком голос Тюни понижался и замедлялся. Казалось, старая виниловая пластинка останавливается при неснятой игле. – Снегирь, откуда портрет? Зачем портрет? Это же фактор, Снегирь! Фактор привлечения третьего рода…

Тюнины глаза округлились. Впору было поверить, что Оскар Уайльд на рисунке ожил, сменил ориентацию и сделал моей спутнице нескромное предложение. Еще и за задницу ущипнул, проказник.

– Боишься? – спросил я.

– Третьего же рода…

– Боишься?!

– Третьего же… Ну при чем тут портрет?!

– Садись! Ищи! – я силой пихнул Тюню за стол, к клавиатуре. – Хотела самостоятельности?

– Н-не хотела!..

– Врешь, хотела! Ищи связи! Выстраивай!

– А ты?

– А меня нет! Скис! Сдох! Улетел!

– …но обещал вернуться…

– Фигушки! Ищи связи, говорю!

Пальцы Тюни забегали по клавишам: адажио, аллегро, престо. Бег ускорялся с каждой секундой. На монитор я не глядел, расхаживая по комнате, словно тигр по клетке. Будь у меня хвост, я бы хлестал им по бокам: по своим бокам, по Тюниным, а главное, по бокам дурехи Нюрки, девочки в каске.

– Ну?

– Я ищу…

– Факторы привлечения бывают трех родов…

Я рассуждал вслух, зная, что мешаю Тюне сосредоточиться. Так было надо: далеко не всегда тебе дают сконцентрироваться на деле. Отвлекают, мешают, а ты знай ломись к плохо видимой цели. В последние годы я читал под музыку, нарочно выбирая странноватые сочетания слов и звуков. Учился быть Цезарем, делать пару дел одновременно.

– Система привлекает дополнительный материал, ориентируясь на внутренние связи. Фактор первого рода: совпадение времени и места действия. Возможность…

– Возможность личной встречи персонажей, – буркнула Тюня. – Аладдин и Али-баба, сезам и лампа. Возможность безболезненного совмещения сюжетных линий. Личное знакомство авторов…

– Мало! Знакомства – мало!

– Прямое вмешательство одного автора в творчество другого. Повлекшее за собой фиксируемые последствия.

Раздражена, отметил я. Это хорошо.

– Что еще?

– Зависимость интриги от привлекаемого материала… Есть! И «Война миров», и «Портрет Дориана Грея» сперва издавались в журналах, а потом, ровно через год в обоих случаях, отдельной книгой!

– Названия журналов?

– «Война миров» – «Pearson’s magazine». «Портрет Дориана Грея» – «Lippincott’s Monthly Magazine». Издательства давать?

– Не надо. Годы издания?

– «Война…» – тысяча восемьсот девяносто седьмой. «Портрет…» – тысяча восемьсот девяностый.

– Не годится! Это даже не третий род. Ищи!

– Вот! Когда Уайльда спросили об Уэллсе, он сказал: «Научный Жюль Верн»… Нет, не годится. Об этом пишет Борхес, мы не знаем, правда ли это. Выяснять?

– Сама как думаешь?

– Голяк. Так мы до капитана Немо дороем…

– Ищи! Факторы второго рода: факторы первого рода при существенном несовпадении жанров, направлений, стилистики. Имеются в виду противоречия с исходником. Далее: материал, чья общность с исходником строится через посредника…

В дверь сунулась баба Фима:

– Борщичка? Я согрела.

Я сломя голову вылетел из «детской» и прикрыл дверь.

– Спасибо! Вы просто чудо! Не возражаете, мы чуть позже…

– Остынет.

Еще немного, понял я, и доверие, заработанное в поте лица, сгинет. Отказаться от борща – да что там! просто дать ему остыть! – и мы вернемся к состоянию гражданской войны.

– Анализы берет! – тоном доктора Франкенштейна выдал я.

И указал на дверь.

– У Нюрки, что ли?

– Ага! Нельзя прерывать. Вот закончит, и сразу – борщ.

– Анализы – это правильно. Это на здоровье. И ты вышел, хвалю. Неча лыбиться, как девку анализируют. Я сейчас баночки принесу, с крышками…

– Не надо баночки!

– Молодой ты. Глупый. Анализы всегда в баночках. Не в руках же?

– Это особенные анализы. Виртуальные.

– Да ну?

– Точно говорю. Виртуальные – это когда…

– Ты меня, голубь, совсем за человека не держишь, – баба Фима ухмыльнулась, демонстрируя здоровые молодые зубы. Протезы были бы ровнее и не такие острые. – Вертухальные? Это когда ниц не робишь, очи гробишь?

– У вас в родне были поляки?

Все, на большее меня не хватило.

– Матушка моя. Со Станислува, коренная. Лады, я борщ в кастрюльку перелью. Освободитесь, покушаете. Я согрею…

Мое возвращение было ознаменовано воплем Тюни:

– Снегирь! Твою мать, Снегирь! Кто Холмса ввел?

Поскольку в крике явственно звучало ликование, я без колебаний признался в очевидном:

– Каюсь, детка. Грешен.

– Вот! «Джозеф Маршалл Стоддарт, американский редактор журнала «Lippincott’s Monthly Magazine», в августе 1889-го приехал в Лондон для организации британского издания своего журнала и изъявил желание увидеться с Конан Дойлем, автором понравившегося ему «Этюда в багровых тонах». Доктор Дойль получил приглашение на обед в отеле «Ленгем», который будет несколько раз упоминаться в историях о Холмсе…»

– Дальше!

– Кроме Конан Дойля, Стоддарт пригласил еще двоих: парламентария Джилла и Оскара Уайльда. Томный, изящный денди Уайльд и громадный Дойль, облаченный в свой лучший костюм, в котором он выглядел как морж в воскресных одеждах…

– Горячо!

– Стоддарт предложил обоим написать что-нибудь для журнала. Уайльд создал «Портрет Дориана Грея», а Конан Дойль – «Знак четырех»…

– Жарко! «Отбросьте все невозможное; то, что останется – и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался.» Это из «Знака четырех», Тюня!

– И наконец! Всем встать; маэстро, туш! Именно Оскар Уайльд дал Конан Дойлю совет превратить рассказ о Шерлоке Холмсе в полноценный сериал! Дориан Грей, крестный отец сыщика с Бейкер-стрит! Фактор первого рода!

– Занавес, – я сел прямо на пол. – Тюня, ты гений.

…и замечу, почтеннейшая публика, что привлечение факторов третьего рода – прямой путь к аварийному отключению. А так – ничего, живем. Ходим в каске и улыбаемся.

* * *

Борщ был – объедение.

Баба Фима натолкла туда уйму чеснока с салом, хлюпнула сметаны, а сверху посыпала укропом. Мои робкие возражения были отметены прочь – как выяснилось, мне не целоваться, потому что я на работе. Тюня уплетала за обе щеки, утомленная марьяжем денди-Уайльда и моржа-Дойля.

Пригорюнившись, хозяйка любовалась нами. Парадокс? В любом случае, я имел счастье наблюдать это удивительное сочетание настроений.

– У Сеньки брат из Америки прилетел, – без предисловий сообщила баба Фима. Видимо, предполагалось, что мы должны отлично знать и Сеньку, и его импортного брата. – На побывку. Сала не жрёт, зараза. Говорит, холестерин. Чеснока не жрёт, говорит, пахнет. Борща не жрёт. В борще, мол, сплошное гэмэо.

– А что жрёт? – деловито спросила Тюня.

– Хлопья с молоком. С обезжиренным. Вот уж точно гэмэо… Варька, соседка моя, когда своего барбоса выгуливает, такое гэмэо в пакет складывает. Лопаточкой. Потом на мусорку несет: выкидать. А Сенькин брат хрустит да нахваливает. Бледный, тощий, рот как у чахоточного… Эх, Америка, мать-мачеха, что ты с людьми делаешь?!

Я уже чуял, что это неспроста. Серафима Петровна к чему-то клонила, гнула разговор в коромысло, готовясь подцепить ведерко.

– Я ему намекаю: самогончику, а? Яблочного? Из деревни? Он рожу скорчил – нет, гляжу, пьет. Раз выпил, два, закусил холестерином. Третью под борщец, шестую влёт… Разговорились. Он все про Нюркину каску норовил. На жизнь, значит, жаловался.

– Про каску?

– Ага. Такую же хочет, а не может.

– Денег, что ли, нет? – хмыкнула Тюня. – Буржуй без штанов…

– Деньги есть. Мозгов нет. Так и сказал: мозги у него для ваших касок неприспособленные. Хоть в три розетки включай, толку не будет. Врал, а?

– Не врал, – я отвалился от пустой тарелки. – Есть такие люди, баба Фима. Надевают шлем, запускают программу, читают абзац, другой, страницу… И – ничего. Не получается у них войти в гиперкнигу. Буквы они читают, иногда – слова. Ко всему с линейкой лезут, холестерин меряют. Это вроде как надеть спас-жилет и пытаться нырнуть. Ты на глубину лезешь, а тебя выталкивает.

– Не по Сеньке, значит, каска, – задумчиво протянула баба Фима. – В смысле, не по Сенькиному брату. Ты вот скажи мне, птица-писатель… Сенькин брат, он кто – счастливый или несчастный?

Глава шестая Мальтийский крест и черт на флюгере

1. Логика и интуиция

Из записок доктора Ватсона

Мы стояли в тени под днищем марсианской машины и курили: Холмс – трубку, я – сигару «Гуркха». К «Гуркхам» ваш покорный слуга пристрастился двадцать лет назад, пребывая в Индии, а затем в Афганистане. Кто бы мог подумать, что в лавке захолустного Молдона обнаружится мой любимый сорт, да еще и по смешной цене?

– Эй, поберегись! – раздалось над нашими головами.

Голос, казалось, шел прямиком с небес. Веревочная лестница, свисавшая с треножника, закачалась, и ближайший солдат тут же ухватился за нее, придерживая, чтобы облегчить спуск военному технику.

– Вряд ли марсиане забираются в свои машины и покидают их подобным образом, – Холмс задумчиво наблюдал за судорогами техника. – На месте марсиан я бы предусмотрел более удобный вариант. Скажем, устройство, опускающее боевую рубку к земле. Привод этого устройства должен быть как внутри, так и снаружи…

Не договорив, Холмс решительно шагнул к исполинской ноге. Его переход от слов к действию был, как обычно, мгновенным. Я последовал за моим другом. Неподалеку зажужжала камера: мисс Пфайфер приступила к съемке. Водруженная на треногу камера в руках девушки смахивала на карликовую боевую машину марсиан, взятую в плен отважной амазонкой.

– С одной стороны, устройство следует защитить от случайного срабатывания, – бормотал Холмс, ощупывая ногу тонкими чуткими пальцами, словно врач, пальпирующий пациента. – С другой, оно должно быть легкодоступно на случай боевой тревоги. Значит, устройство находится в самом низу, не выше трех футов от земли…

Он опустился на колени, тщательно осматривая блестящую поверхность.

– Возможно, устройство расположено на другой ноге? – предположил я.

– Оно есть на каждой!

Я и не заметил, когда мисс Пфайфер успела оказаться рядом.

– Вы совершенно правы, мисс, – согласился Холмс. – Искать нужную ногу – потеря времени. Особых меток на них нет… Вот!

– Метка?

– Нет, паз. Это определенно крышка. Устройство, вне сомнений, под ней.

– Мисс, мы, кажется, договорились? Каждый занимается своим делом!

Капитан Уоллес тоже умел подкрадываться бесшумно. Пожалуй, среди четверых человек, собравшихся под треножником, я один не обладал таким замечательным талантом. Нависнув над мисс Пфайфер, капитан слегка покачивался с пятки на носок, заложив руки за спину. Больше всего он сейчас напоминал школьного учителя, застукавшего ученика за списыванием.

– А разве кто-то нарушает уговор? – Адель была сама невинность. – Джентльмены, я вам мешаю?

– Нисколько! – отозвались мы с Холмсом в один голос.

– Вот видите, капитан?

Ответа у Уоллеса не нашлось. Он лишь отдал честь и отступил на шаг, перестав раскачиваться. Холмс тем временем сражался с крышкой, но инопланетная машинерия не спешила раскрывать землянину свои секреты.

– Вряд ли она открывается ключом: долго, сложно. Ключ можно потерять… Да и где его хранить? Марсиане не носят жилетов с карманами. И скважины я не вижу…

Мы с мисс Пфайфер, не сговариваясь, придвинулись ближе. Адель заглянула через левое плечо Холмса, я – через правое. Капитан многозначительно кашлянул, но мисс Пфайфер с истинно американской наглостью пропустила намек мимо ушей. Пальцы Холмса стремительно бегали по прямоугольной крышке, чей контур теперь отчетливо видел и я. Казалось, мой друг играет сложный пассаж на фортепьяно.

– Сколько у них щупальцев? – внезапно спросила Адель.

– Шестнадцать. Вряд ли они задействуют их все, но… Благодарю за подсказку, мисс Пфайфер!

Пальцы Холмса коснулись всех четырех углов крышки разом и надавили. С тихим шелестом крышка сложилась гармошкой и отъехала в сторону, как китайская раздвижная ширма. Нашим взглядам открылся блестящий желоб с серым шершавым наростом в центре. Холмс немедленно нажал на него, но ничего не произошло. Ряд иных манипуляций также не дал результата.

– Доктор Ватсон, разрешите вашу сигару?

– Вы курите, мисс Пфайфер? – изумился я. – У меня с собой есть…

– Так вы позволите?

В полной растерянности я вручил ей дымящуюся сигару.

– Мистер Холмс…

Мой друг подвинулся, освобождая даме место, и Адель, присев, коснулась серого нароста рдеющим огоньком сигары. В то же мгновение над нашими головами раздался громкий лязг, и боевая рубка треножника стала быстро опускаться.

– Скорее, прочь отсюда! – с тревогой в голосе скомандовал капитан.

Холмс остался на месте. Глядя на него, остались и мы с мисс Пфайфер.

– Марсиане не стали бы подвергать себя опасности быть раздавленными, – с улыбкой пояснил он. – Здесь нам ничего не грозит. Главное – не стоять в центре треугольника, который образуют ноги машины.

Он аккуратно отряхнул колени и с восхищением взглянул на Адель. Я не помнил, чтобы со времен памятной истории с Ирен Адлер мой друг так смотрел на женщин!

– Браво, мисс Пфайфер! Как вы догадались?

– Элементарно, мистер Холмс. Этот нарост в желобе сразу напомнил мне горку пепла от отцовской сигары.

Я вспомнил ужасный «Партагас» мистера Пфайфера и с наслаждением затянулся возвращенной мне «Гуркхой». Все-таки хранение в дубовых бочках идет на пользу не только виски и коньяку, но и сигарам! Меж тем рубка все опускалась, но движение ее замедлилось. Мы на всякий случай выбрались из-под треножника и отошли в сторону, наблюдая, как складываются в «коленях» ноги марсианской машины.

– При взгляде на доктора Ватсона, – продолжала Адель, – меня осенило. Если механическое воздействие не срабатывает, возможно, стоит попробовать тепловое?

– Еще раз браво, мисс Пфайфер! Временами интуиция берет верх там, где пасует логика. Благодарю вас, вы напомнили мне об этом. Кстати, это подтверждает мое предположение о том, что марсиане умеют регулировать температуру своего тела. На Марсе климат намного холоднее, чем на Земле. Не обладай они такой способностью, они бы просто умерли здесь от перегрева. Но чтобы поднимать температуру настолько… Этого я, признаться, не предполагал! Вряд ли они приводят сей механизм в действие при помощи сигар – скорее касаются кончиком щупальца, вызывая локальное повышение температуры. Заодно, между прочим, хорошая защита от незваных гостей.

Я поперхнулся дымом, закашлялся и едва не выронил сигару.

– Что с вами, Ватсон?

– Холмс, я вас решительно не узнаю! Вы ли это? Откуда вам известно о температурных условиях на Марсе?! С тех пор, как вы заявили, что не имеете понятия, вращается Земля вокруг Солнца или наоборот…

– Времена меняются, друг мой, – вздохнул Холмс. – Когда на нас напали марсиане, я пересмотрел свои взгляды на предмет бесполезности подобных знаний. И одолжил у соседа в Суссексе несколько книг по астрономии.

Как раз в этот момент боевая рубка коснулась земли и провернулась вдоль горизонтальной оси, опрокидываясь набок. Крышка отошла в сторону, словно приглашая войти, и перед нами открылось таинственное нутро марсианской машины.

– Воспользуемся приглашением?

Я видел: моему другу не терпится приступить к изучению устройства треножника. Не стану скрывать, я и сам заразился его энтузиазмом. О мисс Пфайфер и говорить было нечего.

– Надеюсь, капитан, теперь вы измените свое мнение? – обратилась она к Уоллесу. – Без нас с мистером Холмсом ваши техники еще месяц забирались бы в рубку по лестнице.

Капитан развел руками:

– Вынужден признать свое поражение. Увы, я скверно разбираюсь в машинерии, поэтому не рискну составить вам компанию: от меня будет мало пользы. Возможно, вам пригодятся записки и схемы, сделанные нашими техниками? Они сумели определить назначение некоторых рычагов.

Из планшета, висевшего у него на боку, капитан извлек тонкую пачку исписанных листков и вручил ее Холмсу.

– Удачи, леди и джентльмены! Но когда вы закончите – с вас подробный отчет обо всем, что удастся выяснить.

– Разумеется, капитан! – с неподражаемым обаянием улыбнулся Холмс, принимая бумаги. – Кто посмеет утаить что-либо от Директората военной разведки Англии?

И мы шагнули к творению инженерного гения марсиан.

2. Трое на треножнике

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

Просто поразительно, как быстро Холмс и Адель освоились в рубке! В стенах имелось шесть смотровых иллюминаторов, а почти всю оставшуюся поверхность занимали бесчисленные рычаги, кнопки и штурвальчики. Как можно было разобраться в этом кавардаке – ума не приложу! Мой первоначальный энтузиазм сошел на нет. Я чувствовал себя потерянным в царстве чуждой механики. Зато Холмс и мисс Пфайфер напоминали восторженных детей, нашедших ключ от тайника, битком набитого игрушками.

Желоб с серым наростом – привод подъемного устройства – был найден за пару минут. На сей раз Холмс воспользовался спичкой, предупредив заранее: «Держитесь, леди и джентльмены!» Предупреждение оказалось не лишним, ибо эффект превзошел все ожидания. Рубка качнулась, принимая вертикальное положение – ощущение было как на корабле в жесточайший шторм. Нам пришлось ухватиться за стены, чтобы не упасть. Крышка встала на место и несколько раз с шелестом провернулась, скользя по винтовым нарезам. Пол под ногами дрогнул, послышался металлический звон. У меня захватило дух: рубка стремительно возносилась в небеса! Земля за иллюминатором уходила вниз, фигурки солдат уменьшались…

– Подъем на воздушном шаре, – провела аналогию мисс Пфайфер.

Она ничуть не выглядела испуганной. В какой-то миг вознесение замедлилось, и рубка с отчетливо различимым щелчком замерла на высоте доброй сотни футов.

– Что нам оставили в наследство техники капитана Уоллеса?

Холмс и Адель принялись наскоро просматривать выданные капитаном листки, едва ли не выхватывая их друг у друга и обмениваясь краткими репликами, вроде:

– Это не то…

– Открывание крышки…

– Поворот вокруг вертикальной оси…

– Ерунда! Полная и окончательная ерунда…

Чувствуя себя бесполезным предметом интерьера, я стал любоваться замечательными пейзажами, открывающимися с высоты. Для лучшего обзора я переходил от одного иллюминатора к другому. Довольно скоро Холмс, оторвавшись от бумаг, обвел внутренность рубки хорошо знакомым мне пристальным взглядом, от которого мало что могло укрыться.

– Техники пока не нашли главного, – заметил мой друг.

Взгляд его продолжал ощупывать стены.

– Чего же, мистер Холмс?

– Кнопки или рычага, запускающего основной двигатель треножника. Все, что им до сих пор удалось задействовать, работает от простой передачи механического усилия…

– Или от периферийных приводных устройств, – с бесцеремонностью истинной дочери Америки перебила моего друга мисс Пфайфер. – Я прочла все описания действий треножников, какие нашла в прессе. Если отбросить явную чушь, можно прийти к выводу, что марсиане кроме основного двигателя используют ряд дополнительных.

– Полностью с вами согласен. Об этом, в частности, говорят упоминания о зеленом дыме, который вырывается из сочленений машин при движении. Но нам нужен основной двигатель! До сих пор наши техники были подобны дикарю, заполучившему автомобиль, но не знающему, как его завести. Дикарь хлопает дверцей, садится на сиденье, крутит рулевой штурвал, давит на клаксон…

Слушая рассуждения Холмса, я оперся о стену рубки – и едва не подпрыгнул от неожиданности. В уши ударил оглушительный механический вой:

– Улла-улла-улла-улла!

– А вот и наглядная демонстрация! – с большим трудом Холмсу удалось перекричать боевой клич марсиан. – Ватсон, опустите рычажок, который вы только что зацепили. Да, вот этот. Благодарю вас.

Я поспешил вернуть рычажок на место, и вой смолк. Эхо еще некоторое время плясало у меня в ушах.

– На чем я остановился? – со своей обычной невозмутимостью продолжил Холмс. – Ах, да, клаксон. Доктор Ватсон любезно продемонстрировал нам его действие. Но чтобы автомобиль тронулся с места, надо запустить двигатель.

– Холмс! – изумился я. – Вы разбираетесь в автомобилях?

– После того, как я инсценировал свою гибель в Рейхенбахском водопаде, мне, как вам известно, пришлось покинуть Англию. Я много путешествовал. Пребывая на юге Франции, в Монпелье, я взял несколько уроков вождения автомобиля. Я предвидел, что подобный навык может оказаться полезным. Разумеется, устройство треножника намного сложнее, но определенное сходство с автомобилем нельзя отрицать. А теперь, дорогой Ватсон, нам понадобится ваша помощь.

– Моя? Но я ничего не смыслю…

– Вы – единственный из нас, кто видел марсианские машины в действии. Видел, а не читал об этом в «Таймс»! Постарайтесь припомнить, какой стороной вперед они двигались? Где у них нос, а где корма, если провести аналогию с кораблем?

Перед моими глазами встал треножник, шагающий по мелководью к берегу Вайрли Ченнел.

– На крышке есть выступающий броневой козырек. Он похож на сплющенный корабельный бушприт. Треножники двигались козырьком вперед.

– Благодарю вас, дружище! Вы – бесценный товарищ в приключениях.

Мы, все трое, принялись выглядывать в иллюминаторы, до опасного хруста выворачивая шеи в попытках увидеть козырек.

– Вот он! – первой воскликнула Адель.

– Значит, пусковой привод где-то здесь…

– Эти штурвальчики, должно быть, регулируют направление…

– Все сходится: симметричное расположение под правый и левый пучки щупальцев…

– А этот рубильник…

Раздался громкий щелчок, и под полом рубки басовито загудело. На стенах матово засветились квадратные окошки, на которые я ранее не обратил внимания.

– Есть! Завелись!

– Леди не возражает против скромной прогулки в экипаже?

– Почту за счастье, мистер Холмс! Ваши рычаги – те, что справа от рубильника, мои – слева.

– У нас, конечно, меньше рук, чем у марсиан…

– …но вдвоем мы справимся!

– Где тут «малый вперед»? Этот рычаг?

– Шарнирное крепление? Думаю, это он.

– Давайте, мисс Пфайфер…

Пол качнулся. Я схватился за стену, очень стараясь ничего не задеть. Со звонким мелодичным лязгом треножник превратился в корабль, пляшущий на волнах. Пытаясь сохранить равновесие, я оказался напротив бокового иллюминатора – и увидел, как поднялась и опустилась, сделав пятидесятифутовый шаг, блестящая нога, как бегут прочь испуганные солдаты, как рывками уплывает назад земля, кусты и деревья…

Мы двигались!

Вскоре треножник выровнялся, и качка улеглась.

– Я нашел кнопку механизма, компенсирующего раскачивание, – сообщил Холмс. – Думаю, тут имеется некий аналог гироскопа… Не увеличить ли нам скорость, мисс Пфайфер?

– С удовольствием, мистер Холмс!

Треножник зашагал быстрее, но тряска нисколько не усилилась. Похоже, эта удивительная машина не требовала управления каждой ногой в отдельности. Достаточно было задать скорость и направление, а остальное механизм делал сам. Глядя в иллюминатор на поля, перелески и одинокие постройки, всем телом ощущая мощь боевой машины, я испытал чувство настоящего восторга! Стальные мускулы треножника пели от переполнявшей их энергии – и вместе с ними пело все мое существо. Думал ли я, что окажусь в рубке марсианского скорохода, и что не щупальцы пришельцев, но разум, воля и руки моих друзей станут управлять этим чудом инопланетной техники?!

А что же я? Роль пассивного зрителя мне прискучила. Мое внимание привлек светящийся прямоугольник, похожий на окошко – он располагался под пусковым рубильником, между Холмсом и мисс Пфайфер.

– Что вы задумали, Ватсон?

– Тут какие-то значки…

– Осторожнее! Умоляю вас, ничего не нажимайте.

Я обиделся. Холмс разговаривал со мной, как с ребенком, который интересуется отцовским револьвером! В конце концов, я на пару лет его старше, и у меня есть опыт Афганистана…

– Лево руля, мистер Холмс! Впереди постройки.

– Есть лево руля!

Машину занесло вправо. Я ухватился за медные рукоятки, расположенные под окошком. К счастью, ничего особенного не произошло.

– Прошу прощения. Оказывается, их штурвалы – обратного действия.

Треножник плавно свернул левее, обходя поселок. До меня не сразу дошло, что я смотрю не в иллюминатор, а в то самое светящееся окошко. Изображение было очень четким, но цвета́ показались мне неестественными. И выглядело все, как нарисованное, вернее, как на экране синематографа! Поверх изображения тремя стенами цитадели размещались цветные треугольнички. Синие – внешний контур; внутри – желтые; и в центре – зеленый треугольный глаз с мигающей алой точкой-зрачком.

– Мы приближаемся к побережью. Сбавьте ход, мисс Пфайфер.

– Есть сбавить ход!

Видимо, Адель перестаралась, выполняя команду Холмса: машину снова качнуло, я крепче вцепился в рукоятки, которые все это время не отпускал – и они неожиданно сдвинулись. Вместе с ними сдвинулось изображение в окошке. Теперь я видел берег моря: желто-серые песчаные отмели, едва различимые белые барашки волн, рыбачий баркас вдалеке. У основания правой рукоятки мой большой палец нащупал выступающую кнопку. Я нажал ее прежде, чем успел сообразить, что делаю.

Снаружи послышался металлический шелест. Треугольники засветились ярче, а точка в центре перестала мигать. Теперь она ровно горела алым огоньком.

– Наши щупальцы двигаются! – сообщила Адель.

– Ватсон, – крикнул Холмс. – Ваша работа?

– Кажется, моя…

– Что вы там обнаружили?

– Это окошко… В нем видна местность, по которой мы движемся. Полагаю, это прицел! Я только что привел его в действие.

– И вы знаете, как стрелять?

В вопросе Холмса звучало восхищение, мало свойственное моему другу. Простив ему все недавние выпады в мой адрес, я нащупал такую же кнопку на левой рукоятке, но благоразумно не стал ее нажимать.

– Надеюсь, что знаю.

– Замечательно! Устроим испытательные стрельбы? Ватсон, будете нашим канониром. Выберем какую-нибудь безобидную цель, – Холмс выглянул в иллюминатор. – Мне нравится вон тот стог сена. Он подгнил и вряд ли годится на корм. Видите его?

Я пошевелил рукоятками, со второй попытки нашел искомый стог и навел на цель алую точку в центре прицела.

– Вижу.

– Стреляйте!

Не к месту вспомнив полковника Морана, лучшего стрелка из всех, известных мне, и негодяя, каких мало, я задержал дыхание и нажал левую кнопку. Раздалось свистящее шипение, приглушенное стенами рубки, в воздухе еле заметно сверкнул тепловой луч, и стог превратился в полыхающий костер. Увы, я не сообразил сразу отпустить кнопку. Рука моя дрогнула, прицел сместился – и огненная полоса метнулась по полю. Загорелась трава, вспыхнула опушка дубовой рощи, наземь посыпались обугленные ветви, а к небу взметнулись клубы грязно-белого дыма.

Опомнившись, я убрал палец с кнопки.

– Ну и натворили вы дел, Ватсон! – Холмс едва сдерживал смех. – Пора уносить отсюда ноги, все три. А то как бы артиллеристы не открыли по нам огонь, приняв за марсиан. Замечу, что мы неплохо справляемся в шесть щупальцев. А если прибавить нижние конечности, как это делают органи́сты…

И он обвел рубку взглядом, ища педали.

3. Интуиция и логика

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

– И все же, Холмс, – сказал я. – Вам не кажется, что вы отклонились от задачи, поставленной Майкрофтом?

Мы возвращались. Треножник шел ходко, но без лишней спешки. После стрельб мы прогулялись к отмелям, испытали машину на илистой топи и остались довольны. К этому моменту Холмс и мисс Пфайфер в достаточной мере освоили марсианское искусство вождения, чтобы мы могли разговаривать, не рискуя в любой момент прикусить язык.

– Нет, не кажется, – откликнулся Холмс.

Ответ прозвучал бы грубовато, не смягчи мой друг резкость слов добродушной интонацией.

– Возражаю, ваша честь, – улыбнулся я. – Майкрофт рекомендовал вам оттачивать лезвие дедуктивного метода на малютке Дженни и загадочной странице «с домиками и стрелочками». А чем заняты вы? Не думаю, что Майкрофт поощрил бы ваш интерес к технике марсиан, знай он, что вы занимаетесь этим в ущерб основному делу.

– В ущерб?

Холмс некоторое время молчал. Зная характер моего друга, умолк и я. Но что самое удивительное, мисс Пфайфер также онемела, демонстрируя удивительную для женщины чуткость.

– Если судить формально, – наконец произнес Холмс, – то вы, дорогой Ватсон, абсолютно правы. Я должен искать пропавшую страницу, а не хвататься за рычаги боевых машин. Вся логика мира горой стоит за вас, Ватсон. Гордитесь! И вот я, Шерлок Холмс, в одиночку встаю против вас и логики. Не парадокс ли?

– В одиночку? – горячо вмешалась Адель. – Ну уж нет!

Холмс поклонился с характерной для него сдержанностью:

– Благодарю за поддержку, мисс. Уверяю вас, я…

– Я говорила не о себе, – на щеках мисс Пфайфер загорелся слабый румянец. – Я имела в виду интуицию. Если вся логика мира за доктора Ватсона, то за вас, мистер Холмс, поднимется такой титан, как интуиция.

– Титан? – Холмс задумался. – Пожалуй, вы правы. Ватсон, дружище, поймите меня правильно. Я привык доверять своим порывам: это – итог логических связей, еще не осознанных мной в полной мере. Хорошо, назовем их интуицией. Так вот, логика толкает меня на поиски сгинувшей страницы. Но когда я подчиняюсь ее приказу, я чувствую, что совершаю ошибку. В то же время, когда я занимаюсь всем, связанным с марсианами, пренебрегая окриками логики – кстати, Ватсон, голос ее точь-в-точь голос майора Форестера! – я убежден, что стою на верном пути. Я сильно изменился, да? Готовьтесь, скоро я предложу вам заняться столоверченьем или приглашу на званый ужин с вампиром!

– А что? – внезапно сказала Адель, мечтательно жмурясь. – Я бы не отказалась от близкого знакомства с вампиром! С милым, обаятельным, хорошо сохранившимся упырьком, желательно аристократом. И не с каким-нибудь баронишкой, разорившимся еще при Ричарде III, а с графом или князем, владельцем комфортного поместья и обладателем миллионного состояния. Как писал в своей пьесе мистер Уайльд, это просто идеальный муж! Весь день спит в гробу, позволяя тебе транжирить его денежки. Вечером он встает, надевает фрак – и мы едем в оперу слушать «Аиду». Ночью же он, пользуясь несомненными преимуществами своего организма…

– Пьет вашу кровь, мисс.

Я полагал, что срезал фривольные фантазии мисс Пфайфер на взлете, но не тут-то было.

– Мою? – изумилась Адель. – Доктор, откуда такие бредовые идеи? Вы – сексуальный маньяк? Полдоллара за литр, и доноры будут выстраиваться к нам в очередь! Я скорее боюсь, что у моего кровососущего супруга возникнет несварение желудка. Вы не в курсе, сколько крови потребляет здоровый энергичный вампир в неделю?

– Америка, – рассмеялся Холмс. – Средоточие прагматизма. Дайте американке привидение, и она сделает из него аттракцион для зевак.

– Пфайферленд, – уточнила Адель.

Мы приближались к месту стоянки треножника. В окошко прицела я уже видел капитана Уоллеса, нервно расхаживающего вдоль ограды.

4. Подозрительный ярлычок

– Сэр! Я нашел ее, сэр!

С этими словами Том вошел в каминный зал «Синего вепря».

– Кого вы нашли? – удивился доктор. – Сенсацию?

– Скрипку!

– А-а…

И доктор Ватсон, утомленный событиями дня, полного ярких впечатлений, потерял к ликующему Тому всяческий интерес. Не слишком чуткий к чужим душевным переживаниям – знал Том за собой такой грех! – Рэдклиф тем не менее уловил, что в настроении доктора возникли нотки раздражения. Это усиливалось репликой, брошенной в сторону: «Опять бессонная ночь!» Том сперва решил, что упрек адресован ему, и хотел успокоить доктора, сказать, что он, Том-надоеда, сейчас уйдет, а завтра явится попозже, чтобы дать доктору хорошенько выспаться…

– Не переживайте, дружище! – Холмс махнул Тому рукой, и весь заготовленный монолог рассыпался прахом. – Вы здесь совершенно ни при чем. Напротив, вы большой молодец! Просто у нашего милейшего Ватсона проблемы с музыкальным слухом. Не поверите, но из всей «Аиды» ему нравится только триумфальный марш. Представляете?

– Да, – согласился Том. – Я тоже люблю марши.

– И чтоб погромче?

– Ага.

– Я так и думал. Ну, давайте вашу скрипку!

– Вашу, сэр.

– Вы что, купили ее? Я немедленно верну вам деньги…

– Что вы, сэр! Старьевщик Драйзер отдал ее бесплатно. Когда я сказал ему, кто ищет скрипку, Драйзер аж позеленел. Стоит зеленый, по колено в тряпье, и плачет. Вот, говорит, дожил. Ты, говорит, Том, просто скажи мистеру Холмсу, у кого взял скрипку. И доктору Ватсону скажи. Может, и меня, горемыку, где пропишет – сподоблюсь вечности… О чем это он, сэр?

– Пропишу, – двусмысленно пообещал доктор. – Будет ему вечность. Дайте скрипку мне, Том. Я хочу видеть это сокровище. Боже, какой хлам… На твоем месте я бы заставил Драйзера приплатить тебе, как мусорщику.

В холеных руках доктора скрипичный футляр выглядел еще менее презентабельным, чем в могучих, покрытых мозолями ладонях Тома. Ободранный, весь в царапинах и потертостях, он был убог и жалок, как гроб бедняка. Собственно, формой этот футляр и напоминал гроб для младенца.

– Германский, – заметил Холмс, игнорируя откровенную брезгливость своего друга. – Такие «гробики» поставляют Кельн и Бремен. Кажется, палисандр. Плясали на нем, что ли?

– Рыбу резали. Потрохами воняет.

– Роспись видите? Там, где сохранилось? Ручная работа.

– Рафаэль, – съязвил доктор. – По заказу папы Льва Десятого.

– Замки латунные. Ручка кожаная, чужая. Ее прикрепили, когда оригинал порвался. Скобы разные… Не нашли похожей? Полагаю, вор принес скрипку нашему благодетелю Драйзеру пару лет тому назад, не раньше.

Брови доктора поползли на лоб:

– Почему вор? Обнищавший скрипач отдает инструмент старьевщику за пару монет. Пальцы дрожат, играть он больше не может, а стаканчик джина – великое искушение…

– Нет, это не скрипач. Музыкант сдал бы инструмент в заклад, надеясь выкупить со временем. Во-вторых, дорогой Ватсон, скрипка – не из того барахла, с каким легко расстаешься. Тут чувствуется привязанность, духовное сродство.

– Холмс! Не вы ли учили меня доверять фактам, и только фактам? Что это за аргумент: духовное сродство?

– Увы, друг мой. Старею, делаюсь сентиментален. Откройте футляр, прошу вас.

Скрипка напоминала ветерана-калеку. Лак местами облупился, на деке красовалось множество царапин. Завиток, венчавший гриф, был сколот по краям и выглядел уродливой шишкой. Жильные струны оборвались, свернувшись неопрятным клубком. По счастью, в футляре вместе с дряхлым смычком и канифолью хранился комплект запасных струн, но даже Ватсон, не будучи музыкантом, понимал, что счастье это очень относительно.

– Шейка удлиненная, – комментировал Холмс, развернув кресло к доктору. – Завиток вполне оригинален; вернее, был оригинален. Корпус из светло-красного дерева, лак большей частью сошел. Ватсон, внутри корпуса много пыли?

– Не слишком.

– Подуйте в резонаторные отверстия. На задней деке есть клеймо?

– Кажется, да.

Доктор перебрался ближе к камину. Дрова весело трещали на «быках» из чугуна, отсветы пламени кровавыми пятнами ложились на скрипку. Инструмент казался раненым, которого Ватсон спасает от смерти.

– Вы что-нибудь видите?

– Мальтийский крест.

– Вы уверены, что крест – мальтийский?

– Абсолютно. Ага, вот инициалы…

– Чьи?

– Понятия не имею. «A» и «S» в двойном круге. Ниже: «Faciebat Anno 1736».

– Это все?!

Не заметив, что голос Холмса, обычно спокойный и насмешливый, изменился удивительным образом, доктор едва ли не носом залез в эфу скрипки:

– Нет, не все. Antonius… Antonius Stradivarius Cremonensis.

– О да, – кивнул Холмс. – Антонио Страдивари из Кремоны. Изготовлено в одна тысяча семьсот тридцать шестом году. Том, передайте вашему старьевщику, что вечность ему обеспечена. Доктор позаботится, я обещаю. Ватсон, клеймо выжжено в дереве?

– Нет, – доктор еще не успел прийти в себя от потрясения. – Тут ярлычок. Типографский ярлычок; а может, штамп в виде клише. Подделка?

– Год изготовления… Первые две цифры напечатаны?

– Да.

– Последние две цифры вписаны от руки?

– Да. Чернила сильно выцвели…

– Боюсь, что подлинник, – Холмс развел руками. – В Кремоне синьор Страдивари открыл семейную фабрику. Один из сыновей маэстро делал задние стенки, другой – передние; сам маэстро занимался в первую очередь лаком… Семья изготовляла до тридцати инструментов в год. Ярлычок, обнаруженный вами, дорогой Ватсон – знак фирмы.

– Если эта скрипка такая плохая, – Том чуть не плакал от огорчения, – я могу одолжить другую у папаши Лейзмана. Вы только скажите, на какой срок?

– Не надо, – серьезно ответил Холмс. – Я буду играть на этой.

5. Лицо в ночи

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

Ворочаясь с боку на бок, я проклял тот злополучный миг, когда решил перебраться из каморки напротив госпиталя под крышу «Синего вепря». Идея обустроиться поближе к Холмсу казалась мне дьявольским искушением, каким она, собственно, и была. Оперируя до глубокой ночи, я куда слаще засыпал в убогой съемной комнате, чем сейчас, под сатанинский хохот, несшийся из соседних апартаментов.

Шерлок Холмс настраивал скрипку.

Когда же после долгих мучений на меня снизошел сон – о, я погрузился не в сладостное забытье, а в подлинный кошмар. Меня преследовала нагая Адель Пфайфер, несясь по улицам Молдона верхом на бешеном треножнике. Ее камера крушила все вокруг, изрыгая голубой луч. В луче плясали обезумевшие призраки, чертовски похожие на Лиггинсов. Когда я выбежал на берег залива, то обнаружил корабль, уходящий в море. Менее всего это судно напоминало современный пароход – скорее Ноев ковчег, переполненный всякими тварями. На верхней палубе, взявшись за поручень, стояла моя драгоценная супруга и грозила мне пальцем. Я хотел объяснить ей, что между мной и мисс Пфайфер ничего нет, но не сумел докричаться. Холмс, появившись из черного смерча, начал меня успокаивать. У него были исключительно бледные щеки и очень острые зубы, в особенности клыки. Я рекомендовал ему хорошего дантиста – своего однофамильца из Сити – и проснулся в ледяном поту.

Одеться было делом пяти минут.

Дверь в апартаменты Холмса оказалась незапертой. Я вошел без стука, намереваясь показать этим всю серьезность моих намерений. Но мой друг извиняющимся жестом вскинул руки, с порога обезоружив меня раскаяньем. В левой Холмс сжимал скрипку, в правой – смычок. Действительно, гроза преступного мира был бледен, но зубы Холмса – он как раз улыбнулся – выглядели обычным образом.

– Садитесь в кресло, Ватсон, – сказал Холмс. – Я сыграю вам колыбельную. Брамс вас устроит?

– Меня устроит смертельная доза морфия, – буркнул я, садясь.

Колыбельная не усыпила меня, но нервы, надо заметить, успокоила. Сейчас, когда стены не искажали звучание, я обратил внимание, что у скрипки удивительно чистый сопрановый тон. Это был уже второй Страдивари, доставшийся Холмсу. Первый инструмент он приобрел у еврея с Тоттенхем-Корт-роуд, торгующего – редкое совпадение! – подержанными вещами. Я хорошо помнил, как радовался мой друг: за пятьдесят пять шиллингов ему досталась скрипка, стоившая по меньшей мере пятьсот гиней. Впрочем, у нового приобретения имелись два явных преимущества: лучший звук и абсолютная дешевизна.

От Холмса не укрылось выражение моего лица. Он понял, что прощен, и что мне нравится Брамс.

– Говорят, – заметил он, не прекращая игры, – что Страдивари однажды приобрел целую баржу леса. Это были не обычные бревна или доски. Нет, это были обломки судна, приводившие в изумление наиопытнейших корабелов. Сплетничали, что это обломки ковчега, на котором спасался наш праотец Ной. С тех пор каждую свою скрипку маэстро…

– Делал из обломков ковчега, – предположил я.

– Увы, Ватсон. Страдивари жил долго и много работал. Он создал не менее шести сотен инструментов. Как бы ни был огромен ковчег Ноя, его бы не хватило на все наследие Страдивари. Но кое в чем вы правы. Согласно легенде, в каждой работе маэстро есть кусочек Ноева ковчега. Где именно располагается вставка, неизвестно. Все остальное – обычные ель и клен.

– Ерунда, Холмс, – я чувствовал, как напряжение отпускает меня. – Такая же ерунда, как сплетни, доставленные нам вчера добряком Томом. Помните? Забулдыга Коннери видел черта на крыше трактира. Черт сидел на флюгере и чистил зубы кисточкой собственного хвоста. Мамаша Леннорман обнаружила свою дочь томной и в упадке сил. Единственное, чего удалось добиться от девицы, так это реплики: «Он такой изысканный!» На шее бедняжки обнаружены две мелкие ссадины: говорит, поранилась шпилькой. В полночь кричал баньши, а может, забулдыга Коннери, увидевший черта. На пепелище дома Лиггинсов…

На этих словах я бросил взгляд в окно и подскочил, как ужаленный. К стеклу прижималось лицо, белое как луна, с черными провалами глаз. Выше развевались длинные темные волосы, напоминая языки огня. Хватая по дороге кочергу, я ринулся к окну, рывком выдернул щеколду из паза, распахнул створку, замахнулся – и почувствовал себя пациентом Бедлама. Естественно, снаружи никого не было, кроме моих диких фантазий.

– Простите, Холмс, – пробормотал я, чувствуя, как сердце с галопа переходит на рысь. – Померещилось. Знаете, когда мало спишь и много беспокоишься…

– Знаю, – мягко ответил мой друг. – Что вам привиделось?

Он заставил меня в подробностях описать галлюцинацию, после чего вздохнул:

– Я понимаю вас, Ватсон. Мне и самому не по душе ряд странностей, которым я не могу найти объяснения.

– Какие именно странности? – заинтересовался я.

Клянусь, я ждал чего угодно, но только не ответа, который прозвучал:

– Например, наша встреча на вокзале.

– Да что вы говорите? – ко мне вернулся весь былой сарказм. – Не кажется ли вам, что черт на флюгере гораздо необычней встречи двух джентльменов на молдонской станции?

– Нет, – серьезно возразил Холмс. – Не кажется. Ватсон, я слишком быстро добрался из Суссекса в Молдон. Скажете, удача? Допустим. Вы, дружище, очень вовремя раздумали плыть во Францию. Спишем на вашу природную отвагу? Хорошо, пусть так. Еще одна удача – день отбытия санитарного поезда, как и тот факт, что вы не отправились в Челмсфорд сопровождать раненых. И наконец, первый же молдонец, которого мы встречаем, оказывается свидетелем битвы с марсианами, очевидцем удивительных чудес и спасителем бедняжки Дженни. Я не верю в совпадения. А их кто-то достает одно за другим, как шулер – тузы из рукава. Весь мой опыт говорит, что это – бриллиант куда более редкий, чем призраки на руинах или девочка, мечущая молнии.

– Ваши выводы? – жадно спросил я.

Мне чудилось, что Холмс сейчас достанет решение, как упомянутый шулер – хорошо, из уважения к Холмсу скажу иначе: как фокусник извлекает из цилиндра живую курицу. Увы, я был обманут в своих ожиданиях.

– Делать выводы рано, – Холмс пожал плечами, о чем-то размышляя. – Еще Брамса? Нет, Брамс – позже. У меня к вам просьба. Разверните ту карту, которую я одолжил у капитана Уоллеса. И возьмите свечу, здесь темновато.

Карта Англии, о которой говорил Холмс – весьма, замечу, подробная – заняла половину стола. Я поднял свечу повыше, пытаясь разогнать тьму, копившуюся на границах туманного Альбиона.

– Как называется городок, где жила Дженни?

– Харфорд, насколько я сумел расслышать. Или Хартфорд?

– Я знаю Хартфорд в Чешире, – Холмс склонился над картой. – Это на северо-западе Англии, марсиане туда не добрались. Вряд ли девочку стали бы везти из безопасного графства в район боевых действий. Итак, Чешир нам не подходит. Аккуратнее, Ватсон!

Капля горячего воска упала на карту. Холмс ловко поддел воск ногтем и отбросил в сторону, но на карте осталось пятно.

– Ватсон, вы запятнали графство Уилтшир!

Холмс улыбался, но мне все равно сделалось неловко.

– Прошу прощения…

– Не берите в голову, друг мой. Просто будьте аккуратней со свечой. Если память мне не изменяет, в Англии есть, как минимум, еще один Хартфорд… А вот и он! Это больше походит на место, откуда могли доставить Дженни. Недалеко от Лондона, западнее Челмсфорда – практически на одной параллели. Судя по пометкам капитана, марсиане там побывали. И все же… Почему девочку не увезли на север? Ведь там намного безопаснее! Молдон находится совсем рядом – нетрудно догадаться, что скоро марсиане доберутся и сюда.

– Возможно, потому, что у нее здесь родственники? – предположил я. – А на севере никого нет?

– Звучит логично. И тем не менее… С этими Лиггинсами надо держать ухо востро. Они не коренные молдонцы – переехали сюда около десяти лет назад. Но никто не помнит, откуда. Очередная странность, дорогой мой Ватсон: в городках типа Молдона все, как правило, всё друг про друга знают. А тут Лиггинсы – живут десять лет, а рассказов о них мы не добились. Затем появляется Дженни – и тоже непонятно откуда. Ладно, допустим, она из Хартфорда. Что это нам дает? Практически ничего.

В задумчивости Холмс сцепил пальцы – они слегка хрустнули – и прогулялся взад-вперед по комнате. Подняв голову от карты, я увидел в окне знакомое лицо: луна с провалами глазниц. Расплющив нос о стекло, призрачный соглядатай живо интересовался нашими картографическими изысканиями. Створки я, помнится, закрыл на щеколду после досадного инцидента с кочергой; наученный горьким опытом, я не стал срываться с места, как безумец, а лишь медленно шагнул к окну – и обнаружил, что мерзкая личина рассыпалась стайкой черных пятен. Хлопья пепла, летучие мыши, листья, сорванные ветром – чем или кем бы они ни были, эта пакость унеслась прочь.

– Что там? – спросил Холмс, стоявший спиной к окну.

Я вздохнул:

– Помрачение рассудка.

– Бледный лик?

– Да.

– Я видел его, Ватсон. Трижды, еще до вашего прихода. В первый раз он появился тогда, когда мне удалось добиться чистого звучания ноты соль в малой октаве. Второй и третий разы я не связываю с конкретными нотами.

– И вы, – я задохнулся, – вы так спокойно говорите об этом?

– А вы предпочли бы, чтобы я вязал кочергу морскими узлами? Все говорит за то, что это галлюцинация, мой дорогой Ватсон. Во всяком случае, это не человек.

– Вы уверены?!

– Разумеется. Вы заметили, что снаружи прохладно? Молдонские ночи даже летом неласковы к бродягам. Лицо тесно прижимается к стеклу, но стекло не запотевает от дыхания. А я, друг мой, еще не встречал людей, способных не дышать.

– Я встречал, – буркнул я.

– Живых? – заинтересовался Холмс.

– Мертвых.

– Ну, это пустяки. Мертвецы – милейшие создания. Тихие, спокойные флегматики. Вам ли не знать, доктор? Если, конечно, не брать в расчет профессора Мориарти, который умудрялся доставлять нам хлопоты даже из преисподней. Помните лже-вампира, которого мы с вами ловили в Суссексе? Я еще сказал вам тогда, что наше агентство частного сыска…

– …обеими ногами стоит на земле и будет стоять так и впредь, – перебил я Холмса. – Реальность, заявили вы, достаточно широкое поле для нашей деятельности. А с привидениями…

– Вот-вот. С привидениями к нам пусть не адресуются. Сыграть вам колыбельную на бис?

– Хватит, – отмахнулся я. – Пойду к себе.

Мне стыдно признаваться в слабости, но в тот момент мне казалось, что вне апартаментов Холмса все призраки Англии оставят меня в покое.

В дверях меня догнал вопрос Холмса:

– Скажите, Ватсон, что вы думаете насчет гипноза?

Ответ мой не заставил себя ждать:

– Мы, хирурги, предпочитаем скальпель.

6. Сон в летнюю ночь

Том не знал, что его разбудило. Шум? Голоса? Обычно, намаявшись за день, Том спал как убитый и уж точно не имел привычки подскакивать до рассвета. Затаив дыхание, он лежал, вслушивался в ночь и жалел, что уши его не обладают такой музыкальной чуткостью, как у мистера Холмса. Тишина была настолько полной, что вскоре Рэдклифу начал мерещиться ползущий по дому вкрадчивый шепот.

Нет, слов не разобрать, хоть убей.

Кромешная тьма, заполнившая дом, доводилась тишине родной сестрой. Не видно ни зги, словно комнату от пола до потолка залило чернилами. В чернильном омуте Тому чудились странные завихрения – эдакие водовороты мрака, гуляющие из угла в угол. Он не выдержал и шевельнулся. Старая кровать отчаянно застонала, наваждение исчезло. Ночь как ночь, комната как комната.

Что же все-таки его разбудило?

Не засну, понял Том. У него возникло непреодолимое желание выйти на улицу. Осмотреться, подышать свежим воздухом. Прогуляться до развалин дома Лиггинсов – благо это совсем рядом. Взглянуть, как идут дела у караульных. Дивясь своему порыву – тоже, проверяющий нашелся! – Том принялся одеваться. Одевался он почему-то в темноте, на ощупь, хотя точно помнил, что на столе припасена свеча и коробка спичек.

На улице оказалось заметно светлее, чем в доме. Фонарей на Оук Клоуз не было, но небо усыпали бесчисленные звезды, переливаясь россыпями золотых угольков. Возле руин горел костер, постреливая редкими искрами. У костра вповалку дрыхли трое караульных. Вот вам и бдительность с дисциплиной!

– Эй! – окликнул Том.

Сони и ухом не повели. Рэдклиф шагнул ближе, вгляделся в бледные лица – и у него ёкнуло сердце.

– Эй, проснитесь!

Он потряс за плечо ближайшего солдата. Тот и не думал просыпаться. Холодея от скверного предчувствия, Том приложил ухо к груди караульного – и выдохнул с облегчением. Жив! По крайней мере, сердце бьется. Перепились, что ли? Том принюхался: спиртным от солдат не пахло.

Что за напасть?!

Он принялся трясти всех троих по очереди; набравшись смелости, звонко шлепнул одного ладонями по щекам. Никакого результата! У солдата даже щеки не порозовели. Лицо осталось бледным и отрешенным, на губах застыла жутковатая мечтательная улыбка.

– Да что ж это такое?! – в отчаянии воскликнул Том.

Вернулся шепот: на сей раз Том явственно различил слова.

– Торописссь, Томмиии…

– Кто здесь?!

Рэдклиф завертел головой, пытаясь определить, откуда идет голос. Шепот, похожий на шипение клубка змей, наползал отовсюду:

– Торописссь! Ты их не разссбудишшшь… Только миссстер Холмсссс… Да-с, миссстер Холмсссс! Приведи его, Томми. Приведи до рассссвета… торописсссь…

Том поверил. Том побежал. А что ему оставалось делать, если небо на востоке уже начало едва заметно светлеть?

Дверь «Синего вепря» была заперта. На отчаянный грохот дверного молотка объявился крайне недовольный мистер Сквоттер, хозяин гостиницы, и велел «пьяному шалопаю» убираться.

– Мистер Холмс! – завопил Том.

– Пошел вон, пьяница!

– Мне нужен мистер Холмс! Срочно!

– Болван! Я засажу тебя в холодную!

Мистер Сквоттер приготовился в подробностях описать безрадостные перспективы, которые ждут полуночного гостя, но за спиной хозяина, с лестницы, ведущей на второй этаж, прозвучал знакомый голос:

– Что случилось, Том?

И сразу следом:

– Пропустите этого молодого человека.

Мистеру Сквоттеру, раздосадованному вмешательством постояльца, пришлось отступить, и спустя минуту Том уже докладывал:

– …они живые! Они просто не хотят проснуться! Я и так, и сяк… А тут голос: мол, беги, Том, за мистером Холмсом! Только он их разбудит. Если, конечно, до рассвета поспеет…

– До рассвета? Очень интересно.

Том обнаружил, что мистер Холмс одет, как для прогулки, а руке у него – знакомый футляр. Видимо, мистер Холмс намеревался разбудить солдат игрой на скрипке.

– Вы не разглядели говорившего, Том?

Том виновато понурился:

– Нет, сэр.

– Не расстраивайтесь. Уверен, он сам объявится.

– Мне побежать вперед, сэр?

– Нет, мы пойдем вместе.

Далеко уйти им не удалось: на лестнице объявился доктор Ватсон – не выспавшийся, раздраженный и с револьвером в руке.

– Куда это вы собрались, Холмс?!

– Не притворяйтесь, друг мой. Вы все отлично слышали. Наш приятель Том не умеет говорить тихо. Иерихонская труба в сравнении с ним – лепет ручья.

– Вы хотели уйти без меня!

– Хотел, – не стал спорить Холмс. – И очень рад, что у меня ничего не получилось. Поймите, Ватсон: ему, кем бы он ни был, нужен я. Это наверняка ловушка.

– Ловушка? – усы доктора воинственно встопорщились. – Я вам это еще припомню, Холмс! Вы хотели угодить в ловушку без меня! Какой вопиющий эгоизм! Не будем терять времени, джентльмены. Рассвет на подходе.

– Вы правы. Времени у нас в обрез.

Уже на улице доктор проворчал:

– Зачем вам скрипка? Лучше бы прихватили револьвер!

– Револьвер я тоже прихватил, – невозмутимо сообщил Холмс.

Вопрос насчет скрипки остался без ответа.

Интермедия Байты с битами

– Тьфу-тьфу-тьфу! – бормотала Тюня.

– Чтоб не сглазить! – бодро откликался я.

– Тьфу-тьфу-тьфу!

– …чтоб не сглазить…

– …тьфу!..

– …чтоб!..

И еще: тук-тук-тук! Костяшками пальцев по дереву, для страховки. Надо бы по некрашеному, но где его взять в современном интерьере, некрашеное-нелакированное? Каждый второй раз я стучал по лбу. Шутка с бородой, как у Хоттабыча, но сейчас любая подмога была бы кстати.

…складывалось. Судя по динамике процессов, которые нам выбрасывала программа, складывалось. И у Нюрки, смирно лежавшей на диване, перестал дергаться уголок рта.

Тыщу раз «тьфу-тьфу-тьфу» через левое плечо!

– В тридевятом царстве, – сообщила Тюня, – в тридесятом государстве, в туманном Альбионе царицы Виктории Долгоправящей…

– Ну? – поощрил я.

– Марсиане возвращаются, магия бежит! Снегирь, ты угостишь меня чашечкой кофе? На обратном пути?

– Чаем угощу. В пакетике, без сахара.

– Жлоб ты, Снегирь…

«Ж-ж-жлоб!» – согласился гадский принтер. Некоторое время я тупо смотрел на распечатку. Время шло и шло, из некоторого превращаясь в неприлично долгое.

– Что там? – заинтересовалась Тюня. – Текст?

– Нет.

– Картинка?

– Нет.

– А что? – брови Тюни поползли на лоб.

– Ноты.

– Какие?

– Понятия не имею. Черненькие.

В нотах я не разбирался от слова «совсем». Особенно когда тебе выбрасывают чехарду закорючек, фрагмент без начала и конца – и минимум слов в пояснение этого безобразия. Не принимать же всерьез заклинания типа «lento» и «sempre legato»?!

– Наши с тобой беседы, Снегирь, – начала Тюня с опасной медлительностью. Так пантера сжимается в комок перед броском, – напоминают диалоги Дюма-отца. Мэтру стали платить построчно, мэтр стал раздувать диалоги. А? Ну да! Что? Ничего? Извольте пояснить! Не изволю! А? Не изволю, и баста! Дай мне твои ноты, я забью их в поисковик…

– Тут стоит редактор для нотной записи?

– Я что-нибудь придумаю.

– А?

– Ну да!

Мы оба подпрыгнули, когда из колонок зазвучал орга́н. Мелодия в верхнем голосе. Ровно идущие четверти нижнего голоса. Ритм неторопливого шага: прогулка по осенней аллее. Мелодические фигурации среднего голоса. Вздохи, мольба: нисходящие малые секунды и нисходящие терции.

Думаете, на меня снизошло озарение? Я начал разбираться в музыке? Это все было написано на следующей странице распечатки: голоса́, терции, фигурации. Отсутствовало главное: название произведения. Какой-то хорал, но какой? Чей?

А главное: какого чёрта?

Аранжировка хорала говорила о современном вторжении. Деликатно, но уверенно в церковное звучание органа вплетались синтезированные звуки. Музыка довольно быстро закончилась: две-три минуты, и все. Для хорала маловато. Хоральная прелюдия? Не успел я вслух посетовать на краткость, как музыка вернулась в другой обработке. Нижний и средний голоса остались за органом, верхний повела труба.

Золотая труба ангела, вставшего над миром.

«Тимофей Докшицер – труба, – уведомил принтер, чуточку пожужжав. – Ольгертс Циньтиньш – орган. И. С. Бах, хоральная прелюдия фа-минор «Ich ruf zu dir Herr Jesu Christ». Прелюдия фа-минор звучала в фильме «Солярис» в обработке Эдуарда Артемьева…»

Я хлопнул себя по лбу:

– Солярис! Ну конечно же, Солярис!

– Солярис? – Тюня задумалась. – В главных ролях Джордж Клуни и Наташа… Не помню, что за Наташа. Нет, Снегирь, там такой музыки не было. Ошибочка вышла.

– В главной роли Донатас Банионис, – рядом с Тюней я чувствовал себя динозавром. Иногда забывалось, насколько я старше гражданки Недерезы. – «Солярис» Тарковского. Эта прелюдия использовалась в саундтреке.

– Ну и что?

Если б я знал, что ей ответить!

– Тебе никогда, – глаза Тюни подозрительно заблестели, – не хотелось узнать, что там?

– Где?

– Ну, там, – она кивнула на принтер, хотя кивать, пожалуй, следовало на системный блок. – По ту сторону?

– Нет. Не хотелось.

– Дурак. Вульгарный материалист.

– Пусть.

– Ты старый, Снегирь. Косный ты. А раньше, в молодости?

– Не хотелось, Тюня. Ни раньше, ни сейчас. Сейчас – особенно.

Меньше всего мне хотелось вдаваться в подробности своей бурной молодости. Нас водила молодость в сабельный поход…

– И все-таки, что там?

Она давила так, словно что-то знала.

– Биты, – я пожал плечами. – Байты.

– И все?

– Тебе мало? Ты только представь: накачанные байты в кожаных куртках. Татуировки, бороды, пирсинг. В руках – биты. Бейсбольные биты. Они смыкают кольцо: байты с битами. Кольцо вокруг тебя. Нравится?

– Да.

– А мне – нет.

– Почему?

– На месте того, кто знает про «там», – я тоже кивнул на принтер, не желая ломать традицию, – я бы нас с тобой вообще выкинул к чертовой матери!

– В смысле? – не поняла Тюня.

– В прямом смысле, бэби. Ведь там – самый цимес! Боевые треножники, заклинания, пир духа. Дориан Грей возвращается! Портрет наносит ответный удар! А у нас что? Драма замкнутого пространства. Ты, я, баба Фима. Трое в лодке, не считая Нюрки в каске. Нет, если выбрасывать, то только нас. На радость почтенной публике. Сечешь фишку?

– Рыцари, – мрачно сказала Тюня. – Шмыцари. Джинсы, шапочка. Да, я помню. Эй, шмыцарь, ты бы язык придержал, а? Нас бы он выкинул… А вот я пропишу больному пилюльку!

Пальцы ее забегали по клавишам:

«…я знаю Хартфорд в Чешире. Это, – на мониторе возникла подробная карта Великобритании, – на северо-западе Англии, марсиане туда не добрались. Если память мне не изменяет, в Англии есть, как минимум, еще один Хартфорд. Недалеко от Лондона, западнее Челмсфорда – практически на одной параллели…»

– Разумно, – одобрил я. – География бьет магию. География, физика, химия. От чьего имени вбрасываешь? Холмс? Ватсон?

– Холмс.

– Нормально.

Холмс, как элемент спас-системы, был введен мною в административном ключе. Программа не имела возможности отторгнуть этот элемент, вывести в буфер. Впрочем, ломку-магию Нюрка, здоровья ей в каждую извилину, тоже ввела под личиной администратора. Тут мы были на равных.

«Теперь сходитесь! – вспомнилось из классики. – Хладнокровно, еще не целя, два врага походкой твердой, тихо, ровно четыре перешли шага, четыре смертные ступени…»

– Что это, Снегирь?

Новая страница отображала кадр из фильма. Нет, не «Солярис». На экране, в цвете, в движении я бы опознал место действия – декорации казались мне знакомыми. Но в черно-белом варианте, в неудачном ракурсе… Старомодная квартира была захламлена до чрезвычайности. Кресло, раздвижная ширма. Под столом дрыхнет жирный бульдог. Три широкие ступени ведут к окну; перед окном – глобус и чаша весов на длинной цепи. Справа – перила лестницы, уходящей, должно быть, на второй этаж. На фоне окна – мужской силуэт. Свет не дает возможности рассмотреть человека в деталях.

Черт его знает, почему, но в нижней части распечатки значилось:

«Хорал «Ich ruf zu dir, Herr Jesu Christ» написан ок. 1529 г. Иоганном Агриколой. Полный текст: «К Тебе взываю, Господи Иисусе Христе! Прошу, услышь мои мольбы, даруй мне благодать Твою, не дай мне пасть духом. Истинной веры, Господи, молю. Даруй мне, Господи, истинной веры, чтобы я жил для Тебя, помогал ближнему и нес слово Твое.»

– Не дай мне пасть духом, – Тюня заглядывала мне через плечо. – Вот уж точно: не дай…

Я кивнул:

– …чтобы я помогал ближнему.

У Нюрки, смирно лежащей на диване, снова задергался рот. Будь я циником, я бы сказал, что фильм «Солярис» тут ни при чем. Скорее уж другой фильм – «Экзорцист».

В колонках, встав на повтор, брела прелюдия фа-минор.

– Сплюнь, – велела Тюня.

Я послушно сплюнул через левое плечо: трижды.

Глава седьмая Один доктор – хорошо, а два – лучше

1. Вы назвали меня сумасшедшим?

– Веди нас самым коротким путем!

Так распорядился мистер Холмс, и Том повел. Очень скоро он выяснил, что джентльмены умеют прыгать через канавы и перемахивать заборы ничуть не хуже записного молдонского уроженца, возросшего на краже яблок из чужих садов – и подивился столь неожиданной сноровке. Когда они добрались до места, звезды начали тихо гаснуть, но солнце еще не взошло.

Успели!

Доктор занялся спящими: проверил пульс, приподнял самому молодому из караульных веко. Судя по выражению лица Ватсона, увиденное ему не понравилось.

– Караул, подъем!

У доктора прорезался такой командный рык, что Том аж присел. Том-то присел, а солдаты нисколечко не встали. Тогда доктор достал из кармана флакон с нюхательной солью и сунул его по очереди под нос каждому. Отхлестал засонь по щекам, снял с солдатского ремня флягу и вылил всю воду на голову хозяина фляги.

Всё без толку.

– Летаргия? – доктор нервно мерил шагами пространство между костром и спящими. – Транс? Такие случаи мне встречались в Индии. Факиры в трансе не реагировали даже на прижигания раскаленным железом. Но чтобы сразу у троих? У англичан?! Возможно, имеет место какой-то парализующий яд. Что скажете, Холмс?

В попытках разбудить караульных Холмс участия не принимал. Лишь один раз он низко склонился над спящими, словно принюхиваясь, а затем начал тщательно изучать землю вокруг. Сейчас, отойдя от угасающего костра, он внимательно глядел на развалины.

– Не волнуйтесь, Ватсон. Думаю, скоро всё выяснится.

– И вы даже не осмотрите их?

– Вы – опытный врач, я вам вполне доверяю. Дело тут, по большому счету, не в этих несчастных. Их губы не пахнут ничем подозрительным. Но это, конечно, ничего не значит. Меня куда больше беспокоят следы. Вернее, их отсутствие.

– Вы не послушались меня, мистер Холмс, – ответили руины. – Зря, клянусь первым поцелуем. На ваше счастье, я милосерден. Я даю вам последний шанс. Уезжайте сегодня же, утренним поездом – и останетесь живы и невредимы. Вас, доктор, это тоже касается. Согласно Женевской конвенции, персонал госпиталей и походных лазаретов почитается нейтральным, пока находится при исполнении своих профессиональных обязанностей. Но в уставе Красного Креста нигде не сказано, что в профессиональные обязанности врачей входит частный сыск. Рискнете продолжить, и я лишу вас нейтралитета!

– Доброй ночи, граф, – Холмс коснулся козырька своего кепи. – Или правильнее будет сказать: доброго утра?

Том готов был поклясться, что еще мгновение назад руины пустовали. Теперь же на груде балок возвышалась знакомая фигура в габардиновом макинтоше, небрежно наброшенном на плечи. Голову графа Орлока венчал щегольской цилиндр.

– Ваша работа? – Холмс кивнул в сторону караульных.

– Не испытывайте мое терпение, мистер Холмс. Они придут в себя, если вы послушаетесь доброго совета. В противном случае они не проснутся никогда. Но ваша участь будет куда более незавидной!

Холмс сделал шаг вперед:

– Терпеть не могу угроз. Полагаю, нам с доктором Ватсоном придется вас задержать. Если вы добровольно отдадите нам противоядие, это существенно облегчит вашу участь.

– Противоядие? Глупец! – в ярости прошипел граф.

Содрогнувшись, Том узнал змеиный шепот, который погнал его к «Синему вепрю».

– От темного сна нет противоядия! Я могу навеять его или снять по своему желанию! Вы, жалкие людишки, тут бессильны!

– Сумасшедший, – озвучил диагноз Ватсон. – Вас надо запереть в Бедлам, граф. Дабы обезопасить от вас общество. Оттуда вы сможете грозить кому и сколько угодно.

– Вы назвали меня сумасшедшим?

Тон графа предвещал бурю. Фигура лже-помощника синематографиста сделалась зыбкой и, кажется, перетекла чуть ближе.

– Хотите обезопасить общество? О, доктор! Наивный доктор! Умей вы сшивать части трупов, оживляя получившегося монстра, займись вы вивисекцией животных, превращая их в гнусное подобие людей – и то вы навсегда остались бы простаком Ватсоном, годным лишь на посмешище! Вы даже не представляете, насколько я опасен!

Лицо графа изменилось. Из бледного оно сделалось синюшным, как у мертвеца. Резче проступили скулы, обтянутые шелушащейся пергаментной кожей. Будто у плотоядного хищника, вздернулась верхняя губа, обнажив необычайно длинные и острые зубы. Глаза утонули в глазницах, и там, в жуткой глубине, заплясали багровые отсветы костра.

– Ватсон, стреляйте!

Приказ Холмса утонул в грохоте револьверного выстрела. Доктора и графа разделяли каких-нибудь семь шагов, револьвер был направлен в грудь существу, утратившему право именоваться человеком. Том был уверен: доктор не мог промахнуться.

Доктор и не промахнулся.

Пуля проделала аккуратное отверстие в белоснежной манишке графа, строго напротив сердца. В ответ граф лишь глумливо оскалился. Револьвер полыхнул огнем еще раз, и еще. Было видно, как пули рвут фрак, оставляя в ткани дымящиеся дыры. Увы, на графа это не произвело должного впечатления. Макинтош взметнулся парой крыльев, и в два гигантских стремительных скачка граф Орлок оказался рядом с Ватсоном, схватив доктора за горло.

Холмс бросился на помощь другу, но Том успел раньше, потому что стоял ближе. Он прыгнул на графа сзади и чудовищным усилием, едва не порвав себе мышцы, сумел отодрать руки негодяя от глотки хрипящего доктора. Успех окрылил Тома. В конце концов, если крыльями может стать макинтош, то удача даст куску габардина сто очков форы! Завопив, как дикарь с острова Пасхи, Том попытался схватить графа в охапку. Так могучий грузчик не раз утихомиривал своего приятеля Джека О'Брайена, когда чертов ирландец, перебрав виски, пытался затеять драку. На вид Джек был куда как здоровее графа…

Что произошло дальше, Том не понял. Кажется, граф брезгливо передернул плечами – и безумный смерч завертел Тома, поднял в воздух, швырнул прочь, на груду битого кирпича. Падение едва не вышибло из Рэдклифа дух. Лежа на спине, он судорожно разевал рот, словно рыба, вытащенная на берег. Доктор Ватсон отлетел в противоположную сторону, но ему повезло больше: упал доктор не на кирпичи, а на спящих караульщиков.

Том слышал, что психи бывают очень сильными. Но не до такой же степени?! Или это потому, что граф не просто псих, а напрочь сумасшедший, как мартовский заяц? Тем временем граф обернулся к мистеру Холмсу, и Том не поверил своим глазам: вместо револьвера мистер Холмс держал в руках скрипку! Щека склонилась к деке, смычок коснулся струн, извлекая первые звуки. Ястребиный профиль мистера Холмса заострился до медальной чеканности. Хоть сейчас на монету, подумал Том.

На золотой соверен, вместо королевы Виктории!

Граф вздрогнул. Наверное, он терпеть не мог музыки, а скрипичной – в особенности. Качнувшись вперед, безумец уже был готов броситься на мистера Холмса, но смычок задвигался энергичнее, и граф остался на месте. Движения смычка завораживали; повинуясь касанию пучка конского волоса, туго натянутого на трость, взмывал к небесам, опадал и растекался по окрестным улицам голос старой скрипки – чистый и глубокий. Том лежал и слушал, как завороженный. Никогда в жизни молдонский грузчик не слышал музыки прекрасней! Уж на что папаша Лейзман был мастак веселить народ джигой и вгонять в слезы «Зелеными рукавами», но папаше ли тягаться с самим мистером Холмсом?

«Как в последний раз!» – подумалось Тому.

2. Припарки для мертвеца

Музыка качалась лодкой на пологой зыби. Накатывала волнами прибоя, уверенной поступью приближающихся шагов. Над всем этим царила мольба, надежда на высочайшую милость. С графом творилось неладное: желая приблизиться к мистеру Холмсу, он словно двигался по колено в воде против ураганного ветра. Синюшное лицо исказила гримаса, при виде которой Тому захотелось перекреститься. Кто-то шел навстречу графу, мешая безумцу сдвинуться с места; кто-то молил небеса о чем-то, глубоко противном графу. «К Тебе взываю, – онемев, кричал Том Рэдклиф, в ужасе глядя на битву скрипки и безумца, – Господи Иисусе Христе! Прошу, услышь мои мольбы, даруй мне благодать Твою, не дай мне пасть духом…»

Том не знал, из каких глубин памяти явился этот хорал.

Граф не оставлял попыток добраться до упрямого музыканта, выигрывая у скрипки дюйм за дюймом. Том заставил себя пошевелиться. Тело отозвалось ноющей болью, словно Тома накануне отдубасила вся семейка лесорубов Гриффит. Кости, кажется, были целы. А мясо нарастет, не впервой! Пальцы нашарили кирпич, выщербленный с краю. Что графу кирпич, если ему пули доктора, как мертвому припарки? Но от роли зрителя Тома тошнило. Пожалуй, роль дурака, а следом закономерная роль покойника – и те больше пришлись бы по сердцу.

Холмса и графа разделяло уже три ярда. Торжествуя, граф оскалился; вперед протянулись непомерно длинные руки. Том, привстав, замахнулся своим жалким кирпичом. Доктор Ватсон поднял бесполезный револьвер…

Выстрел! И еще один!

Брызнув черным, колени графа подломились. Из горла вырвался нечеловеческий, скрежещущий вой, скорее похожий на звук рвущегося металла, и граф завалился набок. Ватсон с изумлением глядел на револьвер, словно впервые его видел – доктор так и не успел нажать на спуск.

Скрипка смолкла.

– Простите, что прервал вас, – сказали руины с сильным голландским акцентом. – Бах, если не ошибаюсь? Хоральная прелюдия фа-минор? Не знал, что есть переложение для скрипки…

– Есть, – кивнул Холмс, вытирая пот.

– Ваше?

– Прошу о снисхождении. Я – скромный любитель.

Над развалинами стелился зябкий предутренний туман. На фоне светлеющего неба сквозь белесое марево, похожее на редкий овсяный кисель, проступил темный силуэт. Тяжелый, до земли, плащ, широкополая шляпа с загнутыми краями; в руках, чуть разведенных в стороны – пара длинноствольных револьверов. Там, где у обычного человека располагается рот, тихо рдел багровый огонек. До Тома донесся запах, который ни с чем нельзя было спутать – чад сигары «Партагас».

– Мистер Пфайфер?!

– Увы, не имею чести быть знакомым. Абрахам Ван Хелзинг, профессор медицины и доктор права.

Доктор Ватсон опустил оружие:

– Вы появились исключительно вовремя, коллега. Мы у вас в долгу. Разрешите представиться: Джон Ватсон, врач. А это мой друг Шерлок Холмс. Примите нашу искреннюю благодарность!

Поднявшись на ноги, доктор резко, по-военному поклонился Ван Хелзингу, после чего начал отряхивать пыль с одежды.

– А я Том, – сказал Том. – Живу я здесь.

– В руинах? – изумился профессор.

– Нет, рядом. Сосед я…

Неподалеку от Холмса хрипел и корчился граф, уже мало чем напоминавший человека. Скребя землю пальцами, он все пытался дотянуться до несостоявшейся жертвы, и Холмс предусмотрительно отступил на шаг. Ван Хелзинг спрятал револьверы и подобрал аккуратный саквояж, стоявший у его башмаков.

– Не стоит благодарности, джентльмены. Уверен, в аналогичной ситуации вы бы тоже без колебаний пришли на помощь ближнему. Но каков эффект! Впервые вижу, чтобы на не-мертвого так действовала музыка! Вам почти удалось остановить его. Полагаю, тут дело в сочетании имени Христа, присутствующего в названии хорала, гения Баха…

– И мастерства Страдивари, – Холмс едва сдержал улыбку.

– Страдивари? Вы о фрагменте Ноева ковчега? Наверняка священная реликвия тоже оказала свое действие на тварь.

– Тварь?

– Как он вам представился, господа?

– Владислав Цепешер, граф Орлок.

– Он соврал. У мерзавца мания величия. Это так, птенец. Будь здесь сам Дракула, нам бы пришлось куда труднее.

– Птенец, тварь… Профессор, о чем вы?

Холмс медленно отступал, изучая ползущего к нему графа. Орлок – или кто он там был на самом деле – неприятно напоминал полураздавленное насекомое. К этому времени Ван Хелзинг окончательно выбрался из тумана. На вид профессору оказалось лет шестьдесят, но выглядел он весьма крепким для своего возраста. Коренастый, широкоплечий, с крупными чертами лица и мощным, гладко выбритым подбородком – Тому подумалось, что из профессора вышел бы еще лучший грузчик, чем из доктора Ватсона.

Скажем честно, бедный Том был согласен думать о чем угодно, лишь бы не о той дряни, которая упрямо стремилась добраться до мистера Холмса.

– Увы, таков мой крест, господа, – с грустью признался профессор. – Столько раз я сталкивался с неверием, а то и с откровенными насмешками, что уже привык. Но сейчас перед вами – живое доказательство! Точнее, условно живое. Я слышал о вашем дедуктивном методе, мистер Холмс. Проверьте его остроту на твари – или графе, если вам угодно! Итак, что мы имеем? Существо, способное погрузить троих здоровых взрослых мужчин в столь глубокий сон, что их не разбудить никакими способами.

– Парализующий яд, – быстро ответил Холмс.

– И я, – добавил Ватсон, – еще не успел опробовать прижигание углями!

– Ну у вас и методы, коллега! Это не яд, и прижигание их не разбудит. Солдаты проснутся, когда мы уничтожим тварь. Но допустим на минуту, что вы правы. Идем дальше. Существо, обладающее невероятной силой – вы испытали ее на себе.

– Сила у него действительно выдающаяся. Но я видел душевнобольных, которые…

– Которых можно было остановить хоральной прелюдией Баха?

– Возможно, это одно из проявлений его психоза! – упорствовал Ватсон.

– А где вы видели душевнобольных, на которых не действуют пули?

– Но ваши-то подействовали! – парировал Холмс. – Надо проверить: у него под одеждой могут быть спрятаны металлические пластины. А колени он не защитил…

– Тогда прошу убедиться! Помогите мне, коллега.

Вдвоем доктор с профессором перевернули графа на спину и, не сговариваясь, быстро наступили ему на запястья. Мерзавец жутко хрипел и пытался вывернуть шею, желая запустить клыки в ноги своих мучителей, но у него ничего не получалось.

– Молодой человек, подайте мой саквояж.

Исполнив просьбу Ван Хелзинга, Том поспешил ретироваться на исходную позицию – подальше от щелкающего зубами графа.

– Извольте видеть!

Выхватив из саквояжа матросский тесак, профессор несколькими взмахами ловко располосовал одежду графа. Без лишних церемоний он сорвал с лежащего лохмотья и отшвырнул их в сторону.

– Никакой брони или кольчуги, что и требовалось доказать. А вот и отверстия от ваших пуль, доктор. Поздравляю, вы – отличный стрелок. Две в сердце, одна в легкое. Как вы думаете, мог ли человек после таких ран активно действовать, расшвыривая противников, как тряпичные куклы?

– Сдаюсь, – Холмс шутливо поднял руки, признавая поражение.

Лицо его, впрочем, осталось серьезным. Поединок рационализма с мистикой произвел на Холмса большое впечатление. С другой стороны, скрипку он взял с собой не случайно, спланировав все заранее, вплоть до выбора хорала, а значит, могучий рационализм Шерлока Холмса был такого удивительного свойства, что в нем нашлось бы место самой отъявленной чертовщине, наклей черт на лоб бирку с именем, фамилией и адресом проживания.

– Каждый феномен в отдельности я способен объяснить. Но все вместе… Ваша взяла, профессор. Излагайте свою версию. И не забудьте рассказать, как вам удалось его подстрелить.

– Ну, это самое простое. Тут, как и с вашей скрипкой, работает целая комбинация факторов. Вопреки распространенному заблуждению, пули из серебра на тварей не действуют. Свинец, серебро – разницы нет. Но если серебряную пулю освятить, да не где-нибудь, а в самом Ватикане; если нанести на неё изображение Распятия, а на головке вдобавок сделать крестообразный распил…

– Пули «дум-дум»?! – возмутился Ватсон. – Они же запрещены Гаагской конвенцией!

– …с частичками святых даров в нем, – невозмутимо закончил Ван Хелзинг. – Результат вы видели. Не думаю, что Гаагская конвенция распространяется на существ, подобных этому. Но если вы настаиваете, доктор, я готов вступить с вами в дискуссию по данному вопросу. Мой опыт юриста дает мне все основания полагать, что из дискуссии я выйду победителем.

– Отложим диспуты до лучших времен, – урезонил спорщиков Холмс. – Итак, вы утверждаете, что перед нами…

– Не-мертвый! Он же nosferatu, вампир или, попросту говоря, упырь! Взгляните на его кожу! На его зубы! Если даже это вас не убедит, скоро взойдет солнце. Дракула и при свете дня расхохотался бы нам в лицо. Но мы имеем дело с птенцом, которого солнце убьет.

– Допустим, перед нами действительно уникальная форма псевдожизни. И что вы собираетесь с ней делать?

– Как что? – изумился профессор. – Положить конец его мерзкому существованию! Отправить прямиком в преисподнюю, где ему и место!

– Я бы предпочел начать с допроса.

– Ни в коем случае! – в волнении воскликнул Ван Хелзинг. – Разговаривать с не-мертвыми крайне опасно! Они обладают большой гипнотической силой. Взгляните на этих солдат! Вы же не хотите составить им компанию? Нет, в ад, только в ад!

Ответом ему было напряженное молчание.

– Ну да, ну да, – Ван Хелзинг горько улыбнулся. – Мой друг-полиглот Арминиус из Будапешта как-то пошутил насчет моей фамилии: «One Hell Think» – «Об Аде Только и Думает». В этой шутке больше правды, чем мне бы хотелось. Клянусь, я предпочел бы никогда не встречаться с вампирами, ничего не знать об их существовании и спокойно заниматься медицинскими исследованиями. Иногда я опасаюсь, что преследование и истребление не-мертвых превратится для меня в навязчивую идею. Но ведь кто-то должен остановить их?! Этого я выслеживал четыре месяца и твердо намерен покончить с ним! Вы поможете мне, коллега?

Профессор извлек из саквояжа острый деревянный кол длиной около двух футов. За колом последовал тяжелый молот на короткой ручке.

– Кол надо вбить ему в сердце.

– Вы же утверждали, что его убьет солнце?

– Мне в точности неизвестно, как быстро не-мертвые набирают силу. Возможно, он уже подошел к той грани, за которой вампир обретает способность сопротивляться солнцу. Я не хочу рисковать, джентльмены!

– Мне это не по душе, – сообщил доктор Ватсон. – Но долг платежом красен. Говорите, что мне делать.

Следуя указаниям профессора, доктор приставил кол к груди графа напротив сердца. Тварь дергалась и извивалась, но вырваться не могла: сказывались ранения освященными пулями. К тому же с приближением рассвета вампир слабел на глазах. Он не просил пощады и не проклинал державших его людей. Казалось, граф вдруг утратил дар членораздельной речи. Тварь лишь хрипела и скулила, как раненая собака. От этих звуков мороз продирал по коже. Ван Хелзинг прочел краткую молитву на латыни – от нее граф зашелся в конвульсиях – и взмахнул молотом.

Душераздирающий вой вырвался из горла графа, когда кол вошел в его грудь. Интонациями этот нечеловеческий вопль напоминал механическое «Улла-улла-улла!» марсианских треножников. Том попятился, обливаясь холодным потом. Ван Хелзинг ударил еще раз, глубоко вгоняя кол в тело твари. Брызнула кровь – густая и черная, как смола. Последний удар, и вой смолк. По телу вампира прошла судорога, он вытянулся во весь рост, сделавшись невероятно прямым и длинным – и застыл.

– Это все? – поинтересовался Холмс.

– Нет. Необходимо отсечь ему голову и набить рот чесноком.

– Ну у вас и методы, коллега! – Ватсон не преминул вернуть профессору его выпад. – Как по мне, прижигание углями гуманнее.

– Слово «гуманность», – сухо отрезал Ван Хелзинг, – неприменимо к инфернальным тварям.

Полемику врачей прервал Холмс:

– Смотрите! Смотрите, как изменилось его лицо!

Том отважился приблизиться. Действительно, лицо упыря вновь претерпело ряд изменений. Исчезли оскал и трупная синева, черты разгладились. Сейчас граф скорее походил на спящего человека, нежели на мертвеца.

– Дальше я справлюсь сам, – Ван Хелзинг взмахнул тесаком.

Том едва успел отвернуться.

– Чтобы вы убедились окончательно, подождем еще, – сообщил профессор по прошествии нескольких минут. – Скоро взойдет солнце. Молодой человек, я вижу, вам досталось. Позвольте вас осмотреть – возможно, вам требуется медицинская помощь.

– Это вы мне, сэр?

– Да-да, именно вам.

– Гордитесь, Том, – Ватсон хлопнул грузчика по плечу. – Вас будет лечить настоящий профессор медицины!

– Спасибо, господин профессор! Со мной все в порядке!

Том очень старался не обидеть Ван Хелзинга. От одного вида этого страшного голландца Тома бросало в дрожь. Рэдклиф скорее бы согласился, чтобы его лечил вечно пьяный коновал Мэрдок! Или, в крайнем случае, доктор Ватсон. Лишь бы не профессор, которому тесак заменяет пластырь, а револьверы – клистирные трубки!

– Ну, как знаете… А вот и солнце!

На востоке, там, где подернутая туманом морская гладь сливалась с бледным утренним небом, мелькнул алый краешек солнца. Едва лучи его коснулись бездыханного и обезглавленного тела, как останки графа начали таять и усыхать. Порыв утреннего бриза налетел, взвихрил жалкую кучку праха и унес прочь. В воздухе соткалась призрачная тень – статный вельможа в бархатном камзоле. На лице призрака застыло неземное умиротворение. Миг, и тень растаяла без следа.

– Убедились, джентльмены? – нарушил тишину Ван Хелзинг.

У погасшего костра зашевелились, просыпаясь, солдаты.

3. Холмс принимает решение

– Джентльмены, я вынужден сообщить вам преудивительную новость. Мне пришлось радикально пересмотреть свои взгляды на окружающую действительность.

Холмс выдержал паузу, собирая внимание присутствующих, и заправил за воротник накрахмаленную салфетку.

Когда они вчетвером добрались до «Синего вепря», рассвело окончательно. Багаж Ван Хелзинга, кроме саквояжа, составлял чемодан – столь тяжелый, что его, казалось, отлили из чугуна. Профессор еще не успел снять жилье в Молдоне и потому с радостью проследовал в гостиницу за новыми знакомыми. Чемодан вызвался нести Том, робевший перед профессором. К завтраку джентльмены успели переодеться, Том один остался в домашней одежде, в которой выскочил на улицу посреди ночи. Обеденная комната на первом этаже «Синего вепря», куда подали завтрак, заметно уступала ресторации «Лайм Гест Хаус» по части роскоши. Но Том, отчаянно стесняясь, все равно чувствовал себя не в своей тарелке.

Поставки продовольствия в город наладились, поток беженцев обмелел и цены упали. Однако завтракать в гостиницах Тому и в мирные-то времена было не по карману. Тем более, что сейчас у него не нашлось бы и пенни: он ведь собирался только прогуляться до развалин дома Лиггинсов и обратно. Но доктор Ватсон, угадав затруднения молодого человека – не иначе, у мистера Холмса научился! – решительно заявил:

«Я угощаю! Не вздумайте отказаться, Том. Если бы не вы, этот мерзавец свернул бы мне шею. Хороший завтрак – самое меньшее, чем я могу вас отблагодарить. Заказывайте, не стесняйтесь!»

Ну, Том и заказал.

– Поймите меня правильно, – продолжил Холмс. – Я по-прежнему реалист и рационалист. Но сегодня мы имели возможность убедиться, что наши знания об окружающем мире ограничены. Дадим слово Шекспиру: «И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио!» Лучше не скажешь! Уверен, что и существованию вампиров, и той силе, при помощи которой Дженни остановила марсиан, имеется вполне научное объяснение. Просто наша наука его еще не нашла. Итак, я внес существенные поправки в свои взгляды на мир. Теперь я понимаю, почему до сих пор так мало продвинулся в порученном мне расследовании. В дальнейшем я стану учитывать факторы и явления, которые до сих пор считал невозможными, а значит, несуществующими. Упорствовать в заблуждениях – большая глупость.

– Достойная речь, – одобрил профессор, придвигая к себе блюдо с пудингом. – Даже мудрец может заблуждаться. Кстати, что это за история с девочкой и марсианами? По дороге до меня доходили самые причудливые слухи, но мне хотелось бы услышать более достоверную версию. Признаться, я весьма интересуюсь марсианами и всем, что с ними связано.

– Позвольте мне угадать, – одними уголками губ улыбнулся Холмс. – Вы провели параллели между тем, что известно о марсианах, и хорошо знакомыми вам вампирами. В результате вы нашли ряд несомненных аналогий. Главная из них: и те, и другие – нечеловеческие существа, питающиеся людской кровью.

– Браво, мистер Холмс! Я понимаю, что между ними есть ряд существенных различий – строение тела, и то, что на марсиан не действует солнечный свет… Хотя, должен заметить, наиболее сильные вампиры к нему тоже малочувствительны. Но это уже частности! Вот мне и пришло в голову: что, если на марсиан можно воздействовать теми же средствами, что и на не-мертвых? Запах чеснока? Святые дары? Распятия?

– Осиновые колья? – подсказал доктор Ватсон.

– Спасибо, доктор! И не забудьте освященные пули из серебра! Я официально обратился к вашим военным с просьбой предоставить мне пленного марсианина или хотя бы труп для изучения. Но они отказали, причем в очень грубой форме.

Понурившись, Ван Хелзинг полез в карман за сигарой. Том представил, как Папа в Ватикане лично освящает ящики пуль, а кардиналы, вооружившись напильниками, делают на пулевых головках крестообразные надрезы. Нет, не справятся. Пуль много, а Папа один. Хотя если подключить честных англиканских епископов, начиная с архиепископа Кентерберийского…

– Я понимаю военных, – кивнул Ватсон. – Без сегодняшней впечатляющей демонстрации я бы тоже отнесся к вашей просьбе… Скажем так: без должного внимания.

– Но ведь я всего лишь просил пленника! Хотя бы тело! Поверьте, я не делал никаких опрометчивых заявлений. Я ученый, а не какой-нибудь безответственный авантюрист!

Ван Хелзинг затянулся сигарой – впрочем, без особого удовольствия.

– Вам действительно по вкусу «Партагас»? – заинтересовался Холмс.

– Не слишком. Но это единственный сорт, запах которого не чуют вампиры. Я выяснил это опытным путем, но не нашел сему факту внятного объяснения. Так что насчет событий в Молдоне?

Холмс и доктор Ватсон начали рассказ. Том жевал свою любимую яичницу с беконом, не ощущая вкуса. Наверное, так вампиры вдыхают дым «Партагаса». Как принято писать в романах, Том весь обратился в слух – до того складно рассказывал Холмс уже известную Тому историю. Казалось бы, знакомые события, а мистер Холмс возьми да и выверни все так, что непонятное делается ясным…

Зато ясное – наоборот, непонятным!

– …увы, девочка испытала сильнейшее нервное потрясение, – подвел итог Холмс. – Она ничего не может толком рассказать.

– Чтобы пробудить столь сокрушительные силы, необходимы знания, которыми ребенок не может владеть! – возразил профессор. – Это все равно как если бы дитя в одиночку смастерило огромную пушку и снаряд к ней, навело орудие на цель и произвело выстрел. Нет, это решительно невозможно! За молдонскими событиями стоит кто-то другой, куда более искушенный в тайных науках.

– Но если пушка уже построена и заряжена, – вмешался Ватсон, намазывая масло на гренок, – ребенок может привести ее в действие: дернуть за пусковой шнур или поджечь запал.

Похоже, у доктора вошло в привычку спорить с профессором.

– Именно! – с воодушевлением воскликнул Холмс. Он мало ел, зато приканчивал третью чашечку кофе. – Благодарю вас, друг мой. Вы привели крайне удачную аналогию. В руки Дженни попал, как вы метко выразились, пусковой шнур, и она его дернула. Как ни мала Дженни, она, возможно, сумела бы ответить нам, кто подал ей таинственный шнур. Не исключаю, что шнуром был листок из книги, который так заинтересовал моего брата. Но, увы, состояние девочки не позволяет нам…

– А что, если попробовать гипноз? – в волнении перебил Холмса профессор. Историю Дженни он, сентиментальный, как все голладнцы, принял близко к сердцу. – В гипнотическом трансе пациенты вспоминают то, что не в силах вспомнить в состоянии бодрствования!

– Гипноз?

Холмс и Ватсон с сомнением переглянулись. Доктор пожал плечами:

– К сожалению, ни я, ни мой друг, не владеем методиками гипноза.

– Зато, – улыбнулся Ван Хелзинг, – ими в совершенстве владеет ваш покорный слуга!

От его улыбки Том едва не подавился.

4. Портрет в гостиной викария

– Нет, и не просите!

Вдова Пристли была возмущена. Да что там! – она была в ярости. В ее списке вызывающе аморальных предложений идея загипнотизировать маленькую девочку занимала второе место, строго между поклонением Сатане и юбками выше щиколотки. Пожалуй, Сатана даже располагался поближе – благочестивая экономка викария плохо понимала значение слова «гипноз», снабжая его признаками черной мессы.

– Через мой труп!

После бурно проведенной ночи Том не удивился бы, прими мистер Холмс – а в особенности профессор Ван Хелзинг! – предложение вдовы. Боясь сгоряча брякнуть лишнего, грузчик встал из-за стола и отошел в сторонку, под яблоню. Сидром их сегодня не угощали, и зря: у Тома пересохло в глотке, а попросить миссис Пристли об одолжении он стеснялся. Отсюда ему были хорошо видны окна левого крыла дома, часть гостиной – и викарий Симпсон на стремянке. Взмахивая молотком, через раз тряся рукой и дуя на ушибленные пальцы, викарий пытался вколотить в стену пару длинных гвоздей. Внизу ждал своей очереди портрет в золоченой раме.

– Миссис Пристли! Мой друг Ватсон – доктор! Почтенный мистер Ван Хелзинг – профессор медицины. И после этого вы способны упрекнуть нас…

– Способна! И упрекну!

Ни платье с кружевным воротником, ни чепец не могли скрыть превращения вдовы из доброй бабушки в дикую фурию. Рискни джентльмены прорваться к Дженни силой – сражение с графом показалось бы им вечерней прогулкой над рекой.

– Вы несправедливы. Наш замысел абсолютно безопасен. Более того, он благотворно скажется на малютке Дженни…

– Искуситель тоже был ласков с Евой!

– Миссис Пристли!

– Ни за что!

Викарий выйти к гостям не пожелал. Том глядел, как, управившись с гвоздями, преподобный Симпсон вешает портрет на стену. С полотна, частично искажаемый оконным стеклом, Тому усмехался денди самой привлекательной наружности. Слово «денди» Том слыхал от папаши Лейзмана – так папаша дразнил Эдди-рыжего, младшего из лесорубов Гриффит – и искренне полагал его заменой слову «красавчик». Ангелок, подумал Том. Ну чисто тебе ангелок, только без крыльев. И впрямь, во внешности молодого человека, изображенного на портрете, крылось что-то небесное, полное тайной добродетели.

– Нравится? – спросил мистер Холмс.

Оставив доктора с профессором уговаривать строптивую вдову, он неслышно подошел к Тому.

– Ага, – кивнул Том.

Ни на минуту Рэдклиф не усомнился, что мистер Холмс говорит о портрете. О чем же еще?

– Мне кажется, я узнаю кисть, – Холмс рассуждал вслух. Жестикулируя, он словно поглаживал картину издалека, проверяя качество на ощупь. – Джордж Хейтер? Нет, Хейтер писал свежее. Бэзил Холлуорд? Ну конечно, Холлуорд! Не тот ли это портрет, за которым охотится наш энергичный мистер Пфайфер? Том, приятель, вы не в курсе, давно ли преподобный Симпсон обзавелся этим шедевром?

– Недавно, – с уверенностью ответил Том. – Видите, он его вешает на стенку. Значит, купил на днях.

Мистер Холмс всплеснул руками:

– Том! Скотланд-Ярд по вам плачет! Вы стали бы лучшим инспектором, чем даже Лестрейд. Но почему вы не допускаете, что портрет находится в распоряжении викария уже много лет? Допустим, раньше он висел в спальне, а сейчас хозяин решил его перевесить.

– В спальне? – изумился Том.

– А что?

– Портрет мужчины в спальне его преподобия?!

– Да, – сокрушенно признался Холмс. – Тут я дал маху. Хорошо, портрет викарий приобрел недавно. Привез из Лондона? Если так, это случилось еще до высадки марсиан.

– После, – возразил Том. – Его преподобие взял портрет у старьевщика Драйзера. У того, кто передал вам скрипку, сэр.

– Скрипка работы Страдивари? Портрет кисти Холлуорда? Том, ваш старьевщик – филиал Лувра! Откуда у него этот портрет? Кто-то принес в залог? Уверен, мистер Драйзер подрабатывает ростовщичеством…

– Это портрет из имущества Лиггинсов, сэр. Когда их дом сгорел…

Том замолчал. Сперва он не поверил сам себе. Казалось, губы, язык и гортань зажили отдельной жизнью, произнося черт знает что. Но память тут же прояснилась, вернув душевный покой. Так ясно, словно это случилось вчера, Том вспомнил, как видел портрет в холле дома Лиггинсов. Ну да, он висел чуть ниже оленьих рогов, укрепленных на дубовом щите. Бальтазар Лиггинс пригласил Тома помочь затащить новый шкаф на второй этаж. Шкаф Том поднял в одиночку, посмеиваясь, когда мистер Лиггинс суетился вокруг, жалуясь на боли в пояснице. Шагая по лестнице, похожий на черепаху в панцире, Рэдклиф ясно видел портрет – денди, ангел без крыльев, улыбался грузчику уголком рта. Мистер Лиггинс, заметив интерес Тома, еще сказал, что портрет был ему прислан родственниками из Лондона.

Похоже, мистер Холмс заметил колебания собеседника:

– Вы уверены, Том?

– Да, сэр. Я сам видел этот портрет в доме Лиггинсов.

– Когда?

Том ответил не сразу. Когда же он тащил проклятый шкаф?

– На днях? – настаивал Холмс. – Весной? В прошлом году?

– В прошлом году, – с облегчением выдохнул Том.

– Точно?

– Вне сомнений, сэр. Вот вы сказали: «в прошлом году» – и я все вспомнил. Прошедшей осенью, в ноябре.

– Значит, едва я сказал…

– Спасибо вам, сэр. Голова совсем не варит…

– Солдаты, – вмешалась вдова Пристли, – снесли все остатки имущества Лиггинсов в кладовку Драйзера. Капитан Уоллес велел хранить до особого распоряжения, а то и распродать в пользу бедняжки Дженни. Его преподобие взял портрет в погашение долга.

– Какого долга? – заинтересовался Холмс.

Вдова поджала губы. Чувствовалось, что она не одобряет поведения викария.

– Его преподобие считает, что сильно потратился на Дженни. Новое платье, башмачки… Говорит, что девочка прожорливей свиньи. И потом, свинью можно осенью пустить на колбасы, а куда пустишь сироту? Ложь! Дженни клюет, как птичка. Я намекнула его преподобию, что портрет стоит больши́х денег, много бо́льших, чем расходы на милую крошку, но его преподобие затопал на меня ногами. Заявил, что слышать ничего не хочет. Что уволит меня без рекомендаций, если я не замолчу сейчас же. Портрет околдовал его, джентльмены, верьте моему слову! Так вы клянетесь именем Господним, что гипноз пойдет ребенку на пользу?

– Клянусь, – твердо ответил профессор Ван Хелзинг.

Его клятву заглушил набат, ударивший с церкви Святого Петра. Впору было поверить, что Петр, райский ключарь, трижды отрекшийся от Христа в течение одной ночи, не одобряет клятвы голландского охотника на вампиров.

5. Езда на диком быке

Из записок доктора Ватсона

У меня случился приступ deja vu.

– Мистер Холмс! Доктор Ватсон!

Грохот колес и топот копыт быстро приближались из-за поворота. Отзвук колокольного трезвона еще висел в воздухе, когда с Хай-стрит, едва не опрокинувшись, вылетел знакомый тарантас, влекомый храпящей лошадью.

– Мистер Холмс! Доктор Ватсон!

– Мы здесь! – крикнул в ответ мой друг.

Я же широко распахнул калитку, и мы оба выскочили на улицу.

Возница с силой натянул поводья, остановив экипаж в паре ярдов от Холмса. Лишь сейчас, с постыдным опозданием, я узнал окликавший нас голос. Тарантасом правила Адель Пфайфер!

– Доброе утро, мисс Пфайфер. Что случилось?

– Марсиане!

– Взяли Нью-Йорк?

– Они идут сюда! Скорее в тарантас!

Я встал рядом с Холмсом:

– Что вы задумали, мисс?

– Мы должны остановить их! Защитить город!

– Вы зовете нас на битву с марсианами? Вы в своем уме?

– Только мы трое умеем управлять треножником!

– Мисс Пфайфер права, – кивнул Холмс. – Артиллерия с ними не справится.

– Холмс, вы…

– Я знаю, друг мой. Я самонадеян и эгоистичен. Едем!

– Позвольте мне хотя бы сесть на козлы… – заикнулся было я, но Адель по-кошачьи сверкнула глазами на вашего покорного слугу:

– Нет времени!

– Профессор, Том! Присмотрите за Дженни!

Холмс уже забирался в тарантас. Мне оставалось лишь последовать его примеру. Адель взялась за поводья, хлестнула лошадь, разворачивая экипаж – и мы вывернули на мощеную булыжником Милл-роуд. Тарантас отчаянно подпрыгивал на ухабах, колеса грохотали так, что казалось, они сейчас отвалятся. Навстречу нам пронеслась двуколка. Ее мотало из стороны в сторону, словно и возница, и лошадь были пьяны в дым. Мы едва сумели разминуться. Люди прятались по домам, хлопали ставни и запираемые двери. Как будто эти смешные предосторожности могли уберечь хозяев от теплового луча марсиан!

Тарантас свернул на Кросс-роуд, а с нее – на Фэмбридж-роуд. Мисс Пфайфер великолепно ориентировалась в городе, но гнала при этом немилосердно. На поворотах экипаж заносило, и я дважды чуть не выпал; к счастью, Холмс вовремя придержал меня за рукав.

– Теперь я знаю, что такое родео, – сообщил он, когда мы выехали за город, на грунтовую дорогу, и стало можно говорить без риска откусить себе язык. – Полагаю, что езда на диком быке гораздо безопаснее.

– Марсиане движутся с юго-запада, от Лондона, – Адель слегка повернула голову, продолжая следить за дорогой, что было совсем не лишним. Ветер, бьющий в лицо, уносил слова прочь, мне с трудом удавалось разобрать смысл речи мисс Пфайфер. – Я гостила у капитана Уоллеса, договаривалась о съемках, и тут вбежал вестовой. Пять треножников заметили чуть севернее Викфорда.

Огороженный участок поля, где стояли захваченные машины марсиан, быстро приближался. На сей раз ворота были открыты, и наш тарантас, не сбавляя хода, влетел внутрь ограды. Солдаты брызнули кто куда, бранясь словами, недостойными британских военных. Завизжав с такой пронзительностью, что я почти оглох, мисс Пфайфер резко осадила лошадь. Копыта несчастного животного взрыли дерн, и тарантас остановился рядом с треножником. Колосс оставался в том же положении, в каком мы его вчера оставили: ноги сложены, крышка откинута, край наклоненной боевой рубки касается земли.

Кажется, охрана понятия не имела, какая опасность надвигается на Молдон. Во всяком случае, боевых приготовлений заметно не было.

– Марсиане! – крикнул я. – Сюда идут марсиане! К бою!

В подтверждение сказанного, с юго-запада донеслись орудийные раскаты.

– Все от треножника! – скомандовал Холмс, залезая в рубку. – Мы постараемся их задержать.

Адель, опередив нас, уже хозяйничала внутри.

– Спички!

Я похолодел, вспомнив, что свои спички я оставил на столе в обеденной комнате «Синего вепря». Но Холмс молча извлек из кармана коробку «Брайант энд Мэй».

– Держитесь!

Тепловой привод сработал даже быстрее, чем в предыдущий раз. Памятуя вчерашнюю оплошность со звуковым сигналом, я заранее присмотрел, за что ухватиться, опасаясь запустить еще какой-нибудь механизм. Все повторилось: дрожь пола под ногами, металлический шелест крышки, мелодичный звон в недрах рубки – и стремительное вознесение в небеса, от которого захватывает дух.

– По местам!

– Есть по местам!

Щелкнул пусковой рубильник, внизу загудело. Я шагнул к медным рукояткам, нажал правую кнопку, приводя в действие прицел.

– Ватсон, вы готовы?

– Прицел работает. Но я не вижу целей.

– Разворот «лицом» на юго-запад!

– Есть разворот!

Треножник качнуло, изображение в окошке начало быстро смещаться вбок. Я вцепился в рукоятки, стараясь выровнять картинку и одновременно не упасть. Мелькнули верхушки сосен, кусок неба, изломанная линия горизонта, какие-то постройки, едва различимые вдалеке. Мне показалось, что я чувствую, как наш треножник переступает ногами, ловя равновесие и занимая удобную позицию. Я двигался и осматривал поле предстоящего боя – мы с машиной сделались одним целым! Это было совершенно непередаваемое, волнующее чувство!

Мисс Пфайфер расхохоталась, будто валькирия:

– Так что вы говорили насчет езды на диком быке?

Машина замерла.

– Разворот завершен!

– Ватсон, вы их видите?

Я медлил с ответом, ворочая рукоятками в поисках противника. Наконец на пределе видимости я различил смутное движение. Вдалеке, один за другим, вспухали серые клубки разрывов. В дыму что-то перемещалось, приближаясь к нам.

– Вон они!

– Вижу, – подтвердил Холмс. – Ватсон, попытайтесь прицелиться.

– Пытаюсь, – не слишком вежливо буркнул я.

Один… два… три… Пять блестящих «паучков» целеустремленно шагали через поля и перелески по направлению к Молдону. Они выглядели безобидными и даже забавными. Вослед им били две батареи, но марсиане не стали задерживаться, чтобы уничтожить артиллеристов. Они прошли мимо, уйдя из-под обстрела. Треножники двигались так быстро, что артиллеристы не успевали взять поправку. Снаряды рвались впустую, не принося марсианам вреда.

Надо сказать, что я столкнулся с той же проблемой. Боевые машины перемещались с большой скоростью – и я не успевал навести на них алую точку в центре прицельного окошка.

– Не выходит, – признался я.

– Продолжайте наводку, – велел Холмс, – но стреляйте только наверняка. Нельзя упустить шанс, второго нам не дадут. Возьмете прицел – предупредите. После выстрела нам придется маневрировать.

– Есть предупредить!

Я вновь был на войне. Куда и делись двадцать мирных лет?!

– Нам бы такие машины в Афганистане!

Забывшись, я произнес это вслух.

– Ватсон, вы сможете быстро перевести прицел на другую цель, а потом так же быстро вернуть его обратно? – вдруг спросил мой друг.

Вместо ответа я резко вывернул обе рукоятки влево и поймал в прицел одинокую сосну на берегу. Снаружи с шелестом пришли в движение щупальцы треножника, разворачивая лучевой аппарат. Не тратя времени, я рванул рукоятки обратно: пара секунд, и марсиане вернулись в окошко прицела.

– Да, смогу.

– Отлично! Кажется, я знаю, как отвлечь марсиан от города. Прошу вас, выполняйте мои команды, ни о чем не спрашивая. От этого зависят наши жизни – и жизни сотен молдонцев. Готовы?

– Готова!

– Так точно, сэр!

– Средний вперед, мисс Пфайфер!

С мелодичным перезвоном сочленений наша машина сдвинулась с места и устремилась навстречу марсианам.

Интермедия Уэллс, да не тот

– Издатель?

– Арчибальд Констебль и компания!

– Год первого издания?

– Тысяча восемьсот девяносто седьмой! Тираж – три тысячи…

– «Война миров», книга – девяносто восьмой. Журнальная публикация – девяносто седьмой. Мы с Тамарой ходим парой…

– А если по времени действия? У Уэллса – девятисотый…

– Уэллс ошибся с великим противостоянием Марса и Земли. На два года. Как ни крути, девяносто восьмой… Фактор первого рода. Личное знакомство Брема Стокера с Гербертом Уэллсом прослеживается?

– Нет.

– С Конан Дойлем?

– Да. После переезда Стокера в Лондон. Пьеса Конан Дойля «Ватерлоо» была поставлена Бремом Стокером в театре «Лицеум». Вариант: ставил кто-то другой, а Стокер, как директор театра, купил права на пьесу. На семидесятилетие королевы Виктории в «Лицеуме» играли «Ватерлоо» при большом стечении публики…

– В каком году?

– Сейчас… Тысяча восемьсот девяносто седьмой! Тютелька в тютельку! Год первого издания «Дракулы»! Двадцать пятого июня…

– Я понимаю, что это уже паранойя… Оскар Уайльд?

– Да.

– Знакомы?!

– Не просто знакомы. Уайльд был влюблен во Флоренс Бэлкхем, жену Брема Стокера. Стоп! Как это – влюблен? Уайльд же…

– Ну мало ли? И на старуху бывает проруха…

– И все же…

– Тюня! Я так понимаю, что любовь к чужой жене тебя не слишком возмущает…

– Хоршем!

– Что Хоршем?

– Городок, возле которого высадились марсиане!

– Ну и что?

– Хоршем упоминается в рассказе Конан Дойля «Вампир в Суссексе»! Там есть и Холмс, и Ватсон…

– Ерунда! Холодно!

Со стороны мы напоминали психов. Буйно-помешанных завсегдатаев Сабуровой дачи. Шла великая охота, охота на графа Дракулу. Вампир, сволочь этакая, ускользал. Отчаявшись, мы пытались накрыть сетью его литературного отца – ирландца Брема Стокера. Тут успехи были погуще: связи прослеживались отчетливо. А началось все – не поверите! – с Александра Блока.

Поэты, они в первый ряд лезут.

«…прочёл я «Вампира – графа Дракула». Читал две ночи и боялся отчаянно. Потом понял ещё и глубину этого, независимо от литературности и т. д. Написал в «Руно» юбилейную статью о Толстом под влиянием этой повести. Это – вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил меня наконец прочесть её…»

Этим одарил нас хитрец-принтер. На наше счастье, под цитатой стояло уточнение: «А. А. Блок из письма Е. П. Иванову, своему близкому другу. 3 сентября 1908 года.» Сперва я решил: случайность. Мелкий взбрык системы. Но следующая же страница открыла мне приветливый лик его мертвейшего сиятельства, трансильванского кровопийцы. Принтер жужжал, граф шел косяком. Несколько портретов я узнал: кадры из немого черно-белого старичка «Носферату», потом – из более позднего фильма Копполы, где в придачу к Гэри Олдмену в роли Дракулы мне подбросили Энтони Хопкинса в роли профессора Ван Хелзинга. Остальное было вольным творчеством: цилиндр, стоячий воротник, чувственный рот, демонический взгляд.

Клыки, как ни странно, встречались редко.

Зато вернулся поэт Блок. Принтер осчастливил меня информацией о том, что статья Блока «Солнце над Россией» – видимо, та, которая о Толстом – повествовала о вампирических силах, которые всегда таятся в истории России и подстерегают её лучших людей. Я представил Льва Николаевича, бегущего из Ясной Поляны от преследования вампиров, и понял, что хочу в отпуск. Также мне доложили, что по мнению В. Цымбурского, автора статьи «Граф Дракула, философия истории и Зигмунд Фрейд», впечатления Блока от прочтения романа «Дракула» отразились в цикле стихов «Черная кровь».

– Снегирь! Есть Уэллс! Уэллс и Стокер!

– Где?

– В Караганде! В тысячу девятьсот тридцать седьмом году Уэллс и продюсер Хаусман организовали собственную антрепризу – «Меркьюри-тиэтр». В тридцать восьмом труппа «Меркьюри-тиэтр» стала выступать с еженедельными радиоспектаклями на канале CBS. Радиотеатр открылся постановкой «Дракулы» Брэма Стокера. Вскоре Уэллс осуществил радиопостановку по роману «Война миров», сделав пародию на радиорепортаж с места событий…

– Тюня!

– Из шести миллионов человек, слушавших трансляцию, один миллион поверил в реальность происходящего. Возникла массовая паника…

– Тюня, солнце мое! Это не тот Уэллс!

– Какой еще не тот?!

– Это Орсон Уэллс! Американец! Однофамилец!

– Врешь!

– Орсон Уэллс осуществил радиопостановку по роману Герберта Уэллса «Война миров», поставив на уши весь штат Нью-Джерси…

– Жалко. А я смотрю: Уэллс…

– Ты лучше глянь вот что: Блок, «Черная кровь».

– Есть:

Знаю, выпил я кровь твою… Я кладу тебя в гроб и пою, — Мглистой ночью о нежной весне Будет петь твоя кровь во мне!

– Вот ведь пакость…

– Сохранить?

– Ну его к черту! Блока нам только не хватало…

Магия возвращалась. Магия наносила ответный удар. Повинуясь требованиям заразы-«ломки», программа тащила, как ребенок со стола, все, что подворачивалось под руку. К счастью, до факторов третьего рода дело еще не дошло. Связи прослеживались; кроме того, я задницей чуял, что есть жесткая содержательная связь между «Дракулой» и «Войной миров» – лобовая сцепка, которой я пока не видел.

– Кровь, – внезапно сказала Тюня. – Будет петь твоя кровь во мне!

Я напрягся: так изменился ее голос.

– Твоя кровь во мне, – повторила она.

– Ну? – осторожно поинтересовался я.

Вместо ответа Тюнины пальцы выдали на клавиатуре мощное крещендо.

«…таков был организм марсианина. Нам может показаться странным, что у марсиан, совершенно не оказалось никаких признаков сложного пищеварительного аппарата, являющегося одной из главных частей нашего организма. Они состояли из одной только головы. У них не было внутренностей. Они не ели, не переваривали пищу. Вместо этого они брали свежую живую кровь других организмов и впрыскивали ее себе в вены. Я сам видел, как они это делали, и упомяну об этом в свое время. Чувство отвращения мешает мне подробно описать то, на что я не мог даже смотреть. Дело в том, что марсиане, впрыскивая себе небольшой пипеткой кровь, в большинстве случаев человеческую, брали ее непосредственно из жил еще живого существа…»

– Ты гений, – с чувством признался я. – Марсиане – вампиры. А я, дурак, ломаю голову…

Тюня выпрямилась:

– Как ты думаешь, Снегирь… Нас будут так же отслеживать?

Сперва я решил, что она капельку рехнулась. Еще одна сгорела на работе…

– Через сто лет, – не отрываясь, Тюня смотрела мне в глаза. – Кто-нибудь. Где-нибудь. Представляешь, он будет отслеживать связи: были ли мы знакомы, в каком году вышли наши первые издания, что ты посоветовал мне на дружеском рауте…

– На корпоративной пьянке, – поправил я. – Угомонись, подруга. Никто нас отслеживать не будет.

– Почему?

– Рылом не вышли. Больно много чести…

Глава восьмая Экипаж машины боевой

1. Чужой среди своих

Из записок доктора Ватсона

– Берем левее, – скомандовал Холмс.

Марсиане быстро приближались. Блестящие бронированные колоссы целеустремленно шагали через зеленые поля, словно трехногие журавли по заросшему ряской болотцу. Заметив наш маневр, они замедлили ход, и я сумел поймать головную машину в прицел.

– К стрельбе готов, – доложил я.

– Ждите, Ватсон! Я скажу, когда стрелять.

– Холмс?

– Что?

– Вам не кажется, что наш корабль нуждается в имени? Идти в бой на безымянной посудине – недостойно англичан!

– И американцев! – добавила мисс Пфайфер.

– Ватсон, вы гений! – мой друг рассмеялся. – Надеюсь, вы уже присмотрели подходящее имя?

– Что скажете насчет «Warrior»?

– Первый в мире цельнометаллический броненосец? Гордость британского флота?

– Так точно, сэр!

– Отлично! «Warrior», к бою!

Марсиане повернули к нам. Секунда, и над полями раскатился механический зов: «Улла-улла-улла!» Оставив рулевые штурвальчики, Холмс дотянулся до знакомого мне рычажка. Ответный вой нашего треножника заставил меня вжать голову в плечи.

– Приготовьтесь, Ватсон! – мой друг с трудом перекрикивал вой. – Мисс Пфайфер, малый вперед!

«Warrior» тоже пошел медленней. Холмс начал плавно его разворачивать. В прицел мне были хорошо видны и приближающиеся марсиане, и окраина Молдона. Город замер в напряженном ожидании. На южной окраине, за кустами у перекрестка Лайм-Брук-уэй и Спитал-роуд, я различил отблески металла: там притаилась заново установленная артиллерийская батарея.

– Видите батарею? – казалось, Холмс читал мои мысли.

– Да.

– А сенной сарай рядом с ней?

– Вижу.

– Сожгите его!

– Вы с ума сошли! Там же люди!

– Жгите сарай, Ватсон! Сарай, а не батарею! И по команде переносите огонь на марсиан! Стоп-машина! Ватсон, огонь по сараю!

«Warrior» остановился, как вкопанный. Вой смолк, и я, поймав в прицел сарай с посеревшей от возраста тесаной крышей, плавно нажал на кнопку. Я очень старался, чтобы рука моя не дрогнула: никогда я не простил бы себе, если б зацепил лучом артиллеристов!

Дождей в последние дни не было. Солнце жарило, как проклятое, и эффект превзошел все ожидания. Сухое дерево и сено мгновенно вспыхнули, языки пламени взметнулись на добрых двадцать футов. Облако дыма заволокло окраину, целиком скрыв батарею.

На сей раз я вовремя отпустил кнопку, не зацепив лучом ничего лишнего.

– Есть! – вскричал Холмс. – Они купились!

Я быстро сменил прицел.

– Ватсон, огонь! Огонь по марсианам!

Марсиане еще сильнее замедлили ход, разворачиваясь в сторону подожженного мной сарая. Они приняли нас за своих! Сейчас они спешили поразить цель, на которую указал им мой выстрел. Двое уже били тепловыми лучами в направлении злополучного сарая. К счастью, батарея располагалась существенно левее, и от внимания марсиан артиллеристов защищала дымовая завеса. Выбирая сарай в качестве отвлекающей цели, мой друг со свойственной Холмсу рациональностью учел все нюансы, включая направление ветра.

Медлить было бы преступно! Я навел алую точку на колпак ближайшего треножника и до упора вдавил кнопку. С оглушительным грохотом вражеская машина взорвалась, извергнув в небеса зеленое пламя и дым.

– Огонь! Огонь, Ватсон! Адель, полный ход!

«Warrior» буквально прыгнул вперед. Прицел сбился, луч скользнул по колпаку второй машины, раскалив, но не успев прожечь броню. С места мы развили невероятную скорость; Холмс крутил рулевые штурвалы, маневрируя на ходу. Я вцепился в рукояти-гашетки, но нас швыряло, как шлюпку в бурю, и я не мог поймать цель. Марсиане оборачивались в нашу сторону; отчаянные маневры Холмса, помноженные на расторопность мисс Пфайфер, в свою очередь мешали им прицелиться.

Откровенно говоря, я не понимал, почему они миндальничают с нами. Начни марсиане косить лучами, словно косари на лугу, и мы бы долго не продержались. Дважды мой луч цеплял колпаки противника, но «скачка на быке» не позволяла мне задержать луч на достаточное время для прожига брони.

– Цельтесь ниже! – крикнул Холмс. – Режьте им ноги!

Я потянул рукоятки, опуская луч, но один из марсиан, будто услышав совет моего друга, успел раньше. «Warrior» дернулся и закачался в неустойчивом равновесии. Под нами что-то с лязгом обрушилось.

– Он отстрелил нам ногу! – воскликнула Адель.

– Сохраняйте равновесие!

Я был уверен, что марсианин мог уничтожить нас, поразив боевую рубку – или все три ноги разом. Почему он не сделал этого?! Размышлять о странностях поведения врагов было некогда. Нам грозило падение с высоты в сотню футов – или испепеляющий луч: потеряв маневренность, мы превратились в легкую мишень.

Шатаясь, как пьяница, вывалившийся из харчевни, «Warrior» сделал несколько шагов, балансируя на двух оставшихся ногах. Марсиане замерли в изумлении. Наверное, им и в голову не приходило, что боевая машина способна двигаться на двух ногах, как человек! Это был шанс. Пока враги не опомнились, я прикипел к рукояткам, наводя прицел…

– Держитесь!

Это все, что успел выкрикнуть Холмс, когда «Warrior» начал крениться набок. Горизонт в прицельном окошке завалился набок, но я все-таки успел полоснуть лучом – и увидел, как разваливается вражеский треножник, как его рубка рушится наземь меж косо срезанных металлических ног. А потом меня швырнуло на стену, и я осознал, что для нас все кончено.

Сейчас мы разобьемся!

Я заледенел, беззвучно шепча молитву. Наверное, Господь услышал меня, потому что время шло, а мы были все еще живы! Падение удивительным образом замедлилось. Внутри нашей машины что-то звенело и щелкало, по ту сторону иллюминатора вспухали и исчезали в вышине облака зеленого дыма, слышались громкое шипение и свист. Раскачиваясь и дергаясь, рубка опускалась – но опускалась, а не падала!

– Страховочное устройство! – вслух определил Холмс за миг до того, как рубка соприкоснулась с землей.

Приземление вышло жестким. Я ощутил удар всем телом, в глазах потемнело. Как в тумане, я видел Холмса, стоящего на четвереньках. Рядом, бормоча проклятья, зашевелилась мисс Пфайфер, и мы, забыв о собственных ушибах, поспешили прийти на помощь даме.

Мы выжили – это ли не чудо?!

Искалеченный «Warrior» лежал на боку. Светящиеся окошки, включая прицел, погасли, гул под вздыбившимся полом рубки медленно смолкал. А снаружи грохотали взрывы! Странное дело: марсиане не спешили добить нас – или извлечь, словно сардин из консервной банки, чтобы захватить в плен. Я вспомнил, что марсиане делают с пленниками – и содрогнулся.

Позднее выяснилось, кому мы обязаны спасением. Когда марсиане замерли, наблюдая за нашей джигой, исполняемой на двух ногах, артиллеристы батареи, размещенной возле подожженного мной сарая, пришли к тому же выводу, что и я: неподвижные мишени – подарок для канонира! Пользуясь моментом, они открыли огонь. Первый же залп оказался более чем удачным: одну машину разнесло на куски прямым попаданием, другой повредило ногу. Оставшиеся треножники – целый и хромой – поторопились отступить. Примерно через милю подбитая машина по неизвестной причине взорвалась, так что спастись бегством удалось лишь последнему марсианину.

Но тогда, оглушены падением, мы ничего этого не знали.

– Они ведь приняли нас за своих, Холмс? – с трудом шевеля губами, спросил я. – Я верно понимаю?

В ушах стоял звон. Перед глазами медленно гасли огненные круги.

– За своих, друг мой? Они за нами и явились!

– Вы думаете, – прохрипела Адель, – их наблюдатели заметили наши вчерашние испытания? И решили, что в треножнике находится марсианин?

– Браво, мисс Пфайфер! Заметили, решили и организовали спасательную экспедицию. Марсиане и заподозрить не могли, что треножником управляют люди! Кстати, это говорит о сильно развитом чувстве товарищества у марсиан: они пошли на большой риск, желая спасти соплеменника, а потом до последнего отказывались стрелять в нас. Даже выстрелив, они лишь повредили «Warrior», а не уничтожили. Они до конца полагали, что в рубке есть марсианин – вместе с людьми, взявшими его в плен. Только это нас и спасло.

Я не смог сдержать изумления:

– Вы знали все заранее, Холмс?!

– Увы, нет. Я предполагал и надеялся. В целом же наша вылазка была опаснейшей авантюрой. Мы чудом избежали гибели, а я не привык полагаться на чудеса. Хотя…

Холмс задумался. Забыв обо всем, он принялся расхаживать взад-вперед по стене рубки, лежащей на боку. Под ноги он не глядел, но каким-то чудом ухитрялся не натыкаться на бесчисленные рычаги и рукоятки.

– Хотя – что? – не вытерпела мисс Пфайфер.

Холмс остановился:

– Хотя следовало бы уже и привыкнуть. Мне – хорошо, не мне, теперь уже нам! – невероятно везет. Я говорил вам об этом, Ватсон. Вот и сейчас: мы на удивление быстро разобрались в управлении треножником. Марсиан, спешащих к Молдону, вовремя заметили. Они не стреляли на поражение, беспокоясь за судьбу соплеменника. Они с легкостью попались на нашу уловку со стрельбой по сараю. В бою против пяти треножников Ватсону, дилетанту в обращении с тепловым лучом, удалось подбить две вражеские машины. «Warrior» скрывал в себе страховочный механизм, который не дал нам погибнуть при падении. Наши артиллеристы вмешались исключительно кстати…

Замолчав, Холмс выглянул в иллюминатор – похоже, мой друг давал нам с мисс Пфайфер время осмыслить сказанное им. Как всегда, Холмс был прав: мы выжили благодаря цепочке счастливых совпадений. С другой стороны, если удача или Провидение на нашей стороне – что в этом плохого?

– Не пора ли нам отсюда выбираться? – спросил Холмс.

2. Марсианские шпионы

Из записок доктора Ватсона (продолжение)

Когда мы отошли на двадцать ярдов от поверженного «Warrior-а», я оглянулся. Искалеченная машина являла собой разительный контраст царившей вокруг провинциальной идиллии. Сочное разнотравье обширного луга, медвяный аромат цветущего дрока, безоблачная синь над головой, и на фоне этой пасторальной безмятежности – металлический монстр. Боевая рубка распахнула крышку, словно приглашая вернуться; бессильно обвисли щупальцы, отливающие серебром, изломы двух титанических ног вознеслись ввысь гигантской буквой «М». Обрубок третьей ноги глубоко ушел в рыхлую землю. Поодаль зловеще чернел завалившийся набок короб лучевого аппарата.

Канонада смолкла, пороховой дым развеялся без следа. Не будь мы сами участниками боя, могли бы решить, что его и не было, а подбитая машина лежит тут уже неделю.

– Обратную прогулку до города нам придется совершить пешком, – констатировал Холмс, обозрев окрестности. – Мисс Пфайфер, как вы себя чувствуете? Поход длиной в пару миль вам по силам?

– Благодарю за заботу, мистер Холмс, – Адель улыбнулась, как мне показалось, через силу. Все-таки мы еще не до конца пришли в себя после падения. – Я привыкла к пешим прогулкам. И потом, разве у нас есть выбор? Об одном жалею…

– О чем же, мисс Пфайфер? – заинтересовался я.

– О том, что некому было заснять нашу битву! Фильм вышел бы просто сногсшибательный!

– Да уж, поистине сногсшибательный, – не удержался Холмс, бросив взгляд на оставленный нами «Warrior». И, не меняя интонации, добавил: – У нас гости.

Из дубовой рощи, росшей на пути к Молдону, показались люди. Человек десять горожан, все – с оружием. Они решительно направились к нам.

– Ополченцы, – определил мой друг. – Боюсь, что наше везение закончилось. Не делайте резких движений.

– Почему? – изумился я.

Ответить Холмс не успел.

– А ну, стоять! – издалека заорал краснолицый верзила.

Вскинув допотопный мушкет, да так, что тесный клетчатый пиджак на верзиле едва не лопнул по швам, хам выпалил в воздух. Мы остановились; Холмс и я, не сговариваясь, подались вперед, закрывая собой мисс Пфайфер. Разряженный мушкет больше не представлял опасности, но стволы ружей и револьверов горожан недвусмысленно смотрели в нашу сторону.

Перекрикиваться на расстоянии ста ярдов я счел ниже своего достоинства. А потому спокойно ждал, пока молдонцы подойдут ближе, дабы прояснить сложившуюся ситуацию. Без сомнения, произошло досадное недоразумение. Но я и предположить не мог, в чем оно заключается, пока не услышал разговоры ополченцев.

– …гляди, на людей похожие!

– А в газетах писали: оне навроде спрутов…

– Враньё!

– И одеты по-нашему…

Я бы расхохотался, когда б не выражение злобы на лицах ополченцев. Наверняка эти люди видели, как мы выбирались из подбитой машины – и приняли нас за марсиан! Я ощутил некоторую тревогу: как бы кто-нибудь не пальнул сгоряча по ужасным марсианам! В кармане у меня лежал револьвер, и я успел перезарядить его после стрельбы по графу. Холмс тоже был вооружен. Но преимущество в огневой мощи оставалось за молдонцами. И главное: не стрелять же нам в них?! Ведь это добрые англичане, люди достойные и храбрые, не побоявшиеся выйти со старыми ружьями против смертоносных боевых машин. Оставалось надеяться, что ни у кого не сдадут нервы.

Вскоре я счел, что пора нарушить затянувшееся молчание:

– Добрый день, господа. Уверяю вас, вы ошибаетесь…

В ответ меня взяли на прицел сразу четыре ствола.

– Ты гляди! – изумился краснолицый. – Он еще и по-нашему говорит!

– Шпионы! Марсианские шпионы!

Обвинение в шпионаже выдвинул старичок в засаленных охотничьих бриджах и бордовой жилетке поверх мятой белой рубашки. Руки старичка дрожали от волнения, «зауэровская» двустволка ходила ходуном, грозя случайным выстрелом в любое мгновение.

– Точно, шпионы!

– Вас только что повысили, мисс Пфайфер, – сказал Холмс. – С американской шпионки до инопланетной. Мои поздравления!

Поразительно, но даже в подобной ситуации Холмс сохранял способность шутить! Мне же, признаться, было не до шуток.

– Что вы там шепчетесь?! – грозно насупил брови мужчина, одетый в потертую холщовую куртку и извозчичьи штаны из синего вельветина. Ствол его армейского револьвера непрерывно двигался, словно выбирая между Холмсом и мной. – А ну, молчать!

– Что делать с ними будем? – деловито поинтересовался кто-то.

– Пристрелить, как собак!

– Военным сдать!

– Верно! Пусть это… допросят!

– А я считаю…

– В разведку их!

– Давай веревку, Марти!

– Обыскать сперва надо…

– Что вы себе позволяете?!

Мисс Пфайфер, не спрашивая нашего мнения, выдвинулась на первый план. От ее окрика наглый парень, сунувшийся к «шпионам» с веревкой, попятился. Впрочем, наглец быстро обнаружил, что имеет дело со слабой женщиной, и устыдился собственной оплошности:

– Поговори тут!

Он попытался грубо схватить Адель за руку. Ни я, ни Холмс ничего не успели сделать. Парень замер с выпученными глазами, бледный как смерть. В лоб ему ткнулись два граненых ствола маленького «дерринджера». Палец мисс Пфайфер, лежавший на спуске, нисколько не дрожал.

– Назад, идиоты! – приказала Адель. – Оружие на землю!

Решительности мисс Пфайфер мог позавидовать батальон гренадеров в полном составе. Кое-кто из ополченцев отступил на пару шагов – но, увы, большего добиться Адели не удалось. Защелкали взводимые курки, стало ясно, что дело пахнет кровью.

– Как вам не стыдно, джентльмены?!

Ополченцы превратились в камень. Холмс, ведомый его безошибочным чутьем, нашел единственно верные слова. Возмущенный марсианский шпион на чистейшем английском языке стыдит честных горожан – от такого любой застыл бы в растерянности.

Мой друг не замедлил воспользоваться паузой:

– Так вести себя с дамой! Англия, старая добрая Англия, до чего ты докатилась?! Дюжие молдонцы собрались обыскивать леди?! Подвиг, достойный кровопийц-марсиан! Позор! Мы бы с удовольствием и совершенно добровольно проследовали с вами в управление военной разведки. Мы – частые гости в Мут-Холле на Маркет-Хилл. Но после вашей дерзкой выходки…

– Откуда вы знаете?

– Вы о чем, приятель?

– Про Маркет-Хилл? Про разведку в Мут-Холле?!

Поразмыслив, мужчина в извозчичьих штанах с запинкой выдавил:

– …Сэр?

– А вы, Марти, спросите у капитана Уоллеса, – дружелюбно посоветовал Холмс.

– А откуда вы знаете, как меня зовут?

Любопытного извозчика прервал быстро приближающийся конский топот. Взгляды ополченцев, как по команде, обратились в ту сторону. От Молдона, прямо через поля, к нам галопом приближался всадник. За ним, изрядно отстав, катил знакомый тарантас.

– Капитан Уоллес! – еще издалека крикнул верховой, и я выдохнул с невыразимым облегчением. – Директорат военной разведки Англии! Опустить оружие! Это приказ! Эти люди работают на военную разведку!

На козлах тарантаса я разглядел знакомую фигуру. Ну конечно же, это был наш друг Том собственной персоной. Судя по виду молодого человека, у него кулаки чесались разъяснить землякам их ошибку.

Ополченцы с неохотой послушались капитана. Они-то были уверены, что поймали шпионов с Марса, и тут – такой конфуз.

– Мисс Пфайфер, – сказал я, – перестаньте целиться в бедного юношу.

– Думаете? – с сомнением спросила Адель.

– Уверен. Он все осознал. Он раскаивается.

3. Запрос имени не удался

– Прошу тишины, – сказал профессор Ван Хелзинг. – Любой посторонний звук может оказаться губительным.

Он заметил, как округлились глаза вдовы Пристли, и торопливо исправился:

– Губительным для гипнотического транса. Разумеется, сама Дженни находится в полной безопасности. Ее здоровью, физическому и душевному, ничто не угрожает.

Дженни сидела, как кукла. Скамейка была высоковата для нее, ноги девочки потешно болтались в воздухе. Пятка левой ноги выскользнула из туфельки, и обувь повисла, закачалась, грозя упасть. Лицо Дженни не выражало испуга. Напротив, все черты расслабились, приобрели странную мягкость – казалось, дитя отлично знает, что такое гипноз, и хочет поскорее нырнуть в глубины транса.

– Приступим, джентльмены?

Гипноз, думал Том, пока Ван Хелзинг, устремив на девочку пристальный взгляд, руками проделывал сложные пассы. Вот ведь удивительная штука, да. Полчаса назад Том был свидетелем разговора между мистером Холмсом и доктором Ватсоном. Мистер Холмс полагал, что профессор воспользуется блестящим предметом, вроде медальона или зеркальца на цепочке. Доктор же утверждал, что индийские факиры чудесно обходятся без зеркальца. Возьмут веревку, завяжут на конце узел – да и бросят узел в небо. Веревка взлетит за облака, а нижний конец ее трепыхается в двух футах от земли, словно ангелы господни подвесили веревку на невидимый крючок. Мальчишка-факирёнок вскарабкается по ней – выше, выше! – и тоже исчезнет. А толпа знай хлопает в ладоши да кидает в плошку медяки. Потом факир тоже хлопнет в ладоши – раз, и веревки нет, а мальчишка вбегает в толпу, весь запыхавшийся, будто с горы слетел.

Гипноз, сказал доктор, и умов помраченье.

То́му смертельно захотелось в Индию. Но не сейчас, а то гипноз прозеваешь. Рэдклиф до сих пор дрожал от возбуждения, не в силах успокоиться. За всю жизнь он не принимал столько ответственных, а главное, самостоятельных решений, не совершал столько головокружительных поступков, сколько за эти дни. Мистер Холмс, отправляясь воевать с марсианами, велел Тому вместе с профессором следить за Дженни. Но капитан Уоллес еще раньше поручил мистера Холмса и доктора Ватсона попечению Тома. Чей приказ главнее? Раздираемый сомнениями, Том в конце концов решил, что профессор с его револьверами и вдова Пристли с ее медной сковородкой вполне справятся сами – и бегом бросился к капитану Уоллесу с докладом. Капитан, не дослушав сбивчивую речь Тома, верхом ускакал прочь, туда, где стоял захваченный треножник. Том, вскарабкавшись на чью-то кобылу, ринулся следом. К счастью, кобыла оказалась заседланной, иначе Том непременно свалился бы и сломал себе шею. Позже, когда стало ясно, что треножник в пылу битвы потерпел крушение – а вместе с ним два джентльмена и одна леди – Том сменил вредную кобылу на тарантас, по пятам следуя за капитаном к месту катастрофы. Они успели вовремя: Тому почти не пришлось трудиться. Он только ссадил костяшки правого кулака о небритую скулу О'Брайена, грубияна, как и все ирландцы.

«Молодец!» – похвалил Тома капитан, глядя на поверженного негодяя. А мисс Пфайфер на ходу чмокнула Тома в щеку, чем навсегда покорила сердце грузчика, заняв место рядом с образом покойной матушки.

– Тишина! – напомнил Ван Хелзинг.

Том обнаружил, что воинственно сопит – и очень смутился. Он стал внимательно следить за Дженни: девочка сидела смирно, веки ее сомкнулись. Еще свалится, испугался Том. Спать на скамейке опасно… Вдова Пристли была того же мнения, но экономка боялась нарушить тишину, подвергнув риску спасение души малютки Дженни; кроме того, и Том, и вдова быстро успели убедиться, что Дженни сидит смирно и падать не собирается.

Даже туфелька прекратила раскачиваться.

По лицу профессора градом катился пот. Том взмок бы меньше, перетаскай он десятка три мешков с ячменем. Движения Ван Хелзинга замедлились, руки двигались сверху вниз, приобретя гибкость необычайную. Дженни открыла глаза, и у Тома по спине пробежал холодок. Он не знал, где могут находиться дали, куда сейчас смотрела сиротка Дженни. Лицо девочки вовсе утратило какое бы то ни было выражение, голова по-птичьи склонилась к плечу.

Профессор сделал знак, напоминая присутствующим о молчании.

– Где ты? – спросил он у девочки.

Ответа не последовало.

– Где ты? – властно повторил Ван Хелзинг.

Тишина.

– Кто ты?

Дженни облизала губы языком. Все ждали, что сейчас малютка заговорит, но этого не произошло.

– Кто ты?! Где ты находишься?!

Вопросы профессора излучали такую силу, что Тому стало страшно. Он молился, чтобы Дженни ответила и не гневила этого страшного человека, стреляющего «крестовыми» пулями из двух револьверов. Но Дженни, судя по ее поведению, нисколечко не боялась гипнотизера, вернее, не замечала его присутствия.

– Пальцы, – еле слышно заметил Холмс. – Обратите внимание на ее пальцы.

Профессор напрягся, втянув затылок в плечи. Том сперва решил, что Ван Хелзинг хочет обругать мистера Холмса за вмешательство, но профессор взглянул на руки Дженни – и, похоже, догадался, на что намекает незваный советчик. Том и сам заметил, что пальцы девочки непрерывно шевелятся. Дженни словно искала что-то, искала и не могла найти – а может, играла на невидимом фортепиано.

Сделав шаг вперед, Ван Хелзинг легким движением оттянул Дженни верхнюю губу, затем нижнюю. Судя по реакции профессора, осмотр удовлетворил его.

– Что вы делаете? – не удержалась вдова Пристли.

К счастью, зловещий шепот экономки не нарушил транс Дженни.

– Извините, – профессор выглядел смущенным. – Я привык иметь дело со специфическими клиентами. Во время гипноза мне приходилось регулярно осматривать их зубы.

– Зачем?!

– Пока зубы не начнут заостряться, можно не опасаться губительных перемен.

Вдова сильно обеспокоилась:

– Ну и как? Зубы нашей крошки в порядке?

– В полном, – серьезно ответил профессор. – Я продолжу, с вашего позволения?

– Она же не отвечает!

– Она ответит. Как верно подметил мистер Холмс, девочка ищет письменный прибор. Надеюсь, этот способ окажется более действенным.

Том был уже готов сбегать, куда скажут, но у мистера Холмса нашелся блокнот и карандаш. С разрешения вдовы Пристли все это передали в распоряжение онемевшей Дженни. Девочка открыла блокнот, примостив его на коленях, нацелилась остро заточенным грифелем карандаша – и застыла в ожидании.

– Марсиане, – кратко и внятно, как говорят со слабоумными, сказал Холмс. – Молдон. Дженни, ты помнишь, как марсиане появились в Молдоне?

Карандаш забегал по бумаге:

«Низкий берег Эссекса уже оделся голубоватой дымкой, когда появился марсианин. Маленький, чуть заметный на таком расстоянии, он приближался по илистому берегу со стороны Фаулнесса. Перепуганный капитан стал злобно браниться во весь голос, ругая себя за задержку, и лопасти колес, казалось, заразились его страхом. Все пассажиры стояли у поручней и смотрели на марсианина, который возвышался над деревьями и колокольнями на берегу и двигался так, словно пародировал человеческую походку.»

– Почерк, – тихо отметил доктор Ватсон.

Он, как и остальные, уже не боялся спугнуть транс Дженни посторонним звуком. Том и сам уверился, что сейчас хоть из пушек пали, а девочка и глазом не моргнет. Откуда взялась такая странная уверенность, Том не знал, да и не слишком докапывался. Ему просто почудилось, что они имеют дело не с ребенком, а с диковинным механизмом.

– Вы правы, друг мой, – согласился Холмс. – Это не детский почерк.

– Это вообще не почерк. Это скорее напоминает текст, отпечатанный на пишущей машинке. Или, если угодно, передовицу «Таймс». Я еще при первой встрече с Дженни обратил внимание на тремор ее пальцев. Сейчас я понимаю: она пыталась печатать. Я только не понимаю, как можно карандашом скопировать оттиски литерных рычагов!

– Почерк? – вмешался профессор. – Какое значение имеет почерк, если это не детский слог! Любезный Ватсон, сей абзац сделал бы честь даже вам, превосходному литератору!

– Не думаю, – обидчиво возразил доктор. – Я пишу легче и увлекательней.

– Молодец, Дженни, – жестом Холмс остановил перебранку. – Очень хорошо. Может быть, ты помнишь что-нибудь еще?

Карандаш задвигался. Грифель выстраивал буквы, как полк солдат на плацу:

«…«Сын грома» шел таким ходом, что через минуту уже покрыл половину расстояния между пароходиком и марсианами, – черное, быстро уменьшающееся пятно на фоне низкого, убегающего берега Эссекса. Вдруг передний марсианин опустил свою трубу и метнул в миноносец тучи черного газа. Точно струя чернил залила левый борт миноносца, черное облако дыма заклубилось по морю, но миноносец проскочил.»

– Черное пятно, – тон доктора сделался брюзгливым. – Тучи черного газа. Струя чернил. Черное облако. Я никогда бы не допустил таких возмутительных повторений!

– Ватсон!

Голос Холмса прозвенел такой сталью, что доктор умолк без возражений. Том привстал на цыпочки, желая лучше видеть блокнот, и задохнулся от восхищения. Открыв новый лист, Дженни покрывала его рисунком. Рисовала она тоже не по-детски: карандаш с невероятной скоростью, не останавливаясь ни на миг, бежал по горизонтали, заполняя штрихами и паузами всю строку. Потом грифель опускался ниже, еще ниже, и так без перерыва. В сочетаниях черного и белого рождалась превосходная иллюстрация: миноносец шел вперед на всех парах. Над заливом клубились тучи, волны напоминали груды мокрого песка. Путь «Сыну грома» перегораживал марсианский треножник. Накренившись, взмахнув щупальцами, он грозил упасть в любой момент.

Закончив, Дженни подписала иллюстрацию: «Кориа. Марсиане против «Сына грома». 1906».

– Тысяча девятьсот шесть, – озвучил профессор, словно он один из собравшихся умел читать. – Боже мой, Дженни! Что ты имеешь в виду?

Девочка не ответила.

Холмс наклонился вперед:

– Слушай меня, Дженни. Что делала ты, когда миноносец сражался с марсианами?

Карандаш ответил без промедления:

«…возмездие настигло пришельцев у опушки Паснидж-вуд. Фигурка в коконе всплеснула руками – и перед беглецами взметнулась ослепительная бело-голубая стена высотой не менее двухсот футов. Лес огонь не затронул, но бронированные колоссы сгорели в мгновение ока, как мотыльки в пламени свечи…»

– Точно! – ахнул Том. Читал он медленно, шевеля губами. – Так и было! Я сам видел, с колокольни… Я молился, и Господь услышал мои молитвы!

Под фрагментом, повествующим о гибели треножников, образовалась новая картинка: над руинами зависло сияющее яйцо. Сквозь полупрозрачную скорлупу был виден силуэт человека. Судя по очертаниям, в яйце пряталась сама малютка Дженни. Вокруг били молнии; они то ли отгоняли врагов, толпившихся за пределами блокнота, то ли разрушали дом до основания. В пустой строке между текстом и рисунком, строго посредине листа, красовалась надпись:

«© A. Недереза. 2010.»

– Хидипи-три-эй? – Ватсону все никак не удавалось прочесть странное слово. – Хедип-три-альфа? Например, Альберт Хедип Третий? Аллюзия на царя Эдипа? Но что значит буква «си» в круге?! Знак масонской ложи?!

– Это кириллица, – в один голос уточнили Холмс и Ван Хелзинг.

А профессор добавил:

– Мой друг Арминиус из университета в Будапеште, помимо немецкого, венгерского и фарси, превосходно владеет русским языком. Я готов отправить ему письмо, спросив, что бы мог означать сей текст. Моих скромных познаний в кириллице хватает лишь на то, чтобы прочесть центральное слово как «Недереза». Первые две буквы – частица отрицания. Но что есть «дереза»?

– Я бы, – Холмс пожал плечами, – скорее хотел узнать, почему все предыдущие комментарии были на старом добром английском, а эта строка предпочла кириллицу. Впрочем, полагаю, ответа мы не получим.

Во время ученой беседы Дженни успела изобразить молдонский вокзал: три идентичных копии. Девочка приступила к четвертой, когда Ван Хелзинг не выдержал:

– Кто ты?

Вокзал близился к завершению.

– Кто ты! Mein Gott! Кто же ты?!

Дженни начала работу над пятой копией.

– Кто ты?!!

– Вам надо успокоиться, профессор…

Отстранив Ван Хелзинга, дрожащего всем телом, Холмс присел перед девочкой на корточки:

– Кто я?

Карандаш остановился.

– Кто я? – настойчиво повторил Холмс. – Кто я, Дженни?

Не закончив очередное изображение вокзала, карандаш тронулся в путь: «…Ватсон? Неужели это вы, друг мой?!»

– Очень хорошо, Дженни! Это я? Я обращаюсь к доктору Ватсону?

«В трех шагах от доктора, – ответил карандаш, – стоял худощавый джентльмен в клетчатом пальто. Когда он успел подойти, Том не заметил. Росту в джентльмене было более шести футов, но из-за сухого телосложения он казался выше. Ястребиное лицо, впалые щеки, цепкий оценивающий взгляд из-под козырька охотничьего кепи. На вид джентльмен был примерно одних лет с доктором…»

– Обратите внимание, – отметил Холмс. – Том тоже здесь. Ватсон, Том и я. Вас, профессор, нет, вы появились позже. Вокзал и мы трое. Вполне убедительный ответ на мой вопрос. Где мы, Дженни? Где мы?!

– В Молдоне! – удивился доктор Ватсон. – В доме викария Симпсона. А, вы имеете в виду рисунок! Тогда на вокзале…

– Помолчите, друг мой! Где мы, Дженни?

Карандаш дрогнул.

– Мы с тобой, с тобой вместе… Где?!

Начав было рисовать заснеженную вершину и край лесистой горы, карандаш замер. Поерзав на месте, грифель двинулся дальше: «Харьков…»

– Опять кириллица, – удрученно вздохнул Ватсон.

– Где? Когда?

Строка продлилась: «Харьков, 20…, 24 февраля,16:32».

– Хорошо, Дженни. Умница. А теперь попробуй ответить: кто ты?

Пауза.

– Кто же ты?

«Запрос имени не удался,» – уведомил карандаш.

– И что теперь нам делать?

«Повторите запрос к машине, – всем присутствующим почудилось, что Дженни пожала плечами. Но нет, конечно же, это была иллюзия. – Повторите запрос к машине. Произошла логическая ошибка.»

4. Лиггинсы напоминают о себе

Из записок доктора Ватсона

– Мистер Холмс! Доктор Ватсон!

Кажется, это уже стало традицией. К счастью, гипнотический сеанс закончился пять минут назад, и профессор Ван Хелзинг успел вывести Дженни из транса. Вокруг девочки наседкой хлопотала вдова Пристли, а мы пытались осмыслить результаты сеанса.

– Мистер Холмс! Доктор Ватсон!

– Марсиане вернулись? – обрадовался Том. – Если война, я с вами!

Очнувшись от задумчивости, Холмс поспешил к калитке, где и столкнулся с запыхавшимся капралом – нашим старым знакомым.

– Мистер Холмс! Там…

– Спокойнее, дружище! Как бы вас удар не хватил!

– Капитан Уоллес… Послал за вами!

С капитаном мы расстались пару часов назад. Что могло произойти за это время? Впрочем, я не раз имел шанс убедиться: в Молдоне, будь он проклят, творятся самые невероятные вещи!

– И зачем же мы понадобились капитану?

Всем своим видом мой друг демонстрировал, что никуда не торопится. Наилучший способ разговорить спешащего собеседника.

– Капитан… Он просил вас прийти!

– Это срочно?

– Как можно скорее! Ему доложили…

– Смелее, капрал! – подбодрил вояку Холмс. – Что доложили капитану Уоллесу?

– Лиггинсы… Те, чей дом на Оук Клоуз…

– Снова призраки? – не утерпел я.

– Нет, сэр! Их тела…

– Тела призраков?

– Тела Лиггинсов, сэр!

– Исчезли? – предположил Холмс.

– Нет, сэр.

– Ожили? Поднялись?

Рядом образовался крайне заинтересованный Ван Хелзинг. В руках профессор держал любимый саквояж, с которым, похоже, не расставался даже в постели.

– Господь с вами, сэр! – выкатил глаза капрал. – Что вы такое говорите?!

– Тогда в чем же дело? – отследив взгляд посыльного, Холмс счел нужным уточнить: – Говорите смело, капрал. Это профессор Ван Хелзинг, его помощь может оказаться не лишней.

– Добрый день, сэр! – капрал козырнул. – Так вот, тела… Они не портятся! Как живые лежат…

– Знакомые симптомы, – мрачно кивнул профессор.

Раскрыв саквояж, Ван Хелзинг принялся деловито копаться в его содержимом.

– Вы сами это видели?

– Нет, сэр! Слышал, как сержант Дженкинс докладывал капитану! А капитан сразу за вами послал. Он ждет вас в Мут-Холле.

– Что ж, идемте, – Холмс в один миг преобразился. Куда только и подевалась его деланная медлительность? Мой друг снова был готов действовать, и я в который раз позавидовал его неиссякаемой энергии. – Профессор, вы с нами?

– Разумеется! Боюсь, вы правы, мистер Холмс, – Ван Хелзинг со значением встряхнул саквояж, где что-то зловеще лязгнуло. – Моя помощь и впрямь может понадобиться.

Том тоже отправился с нами. Я понял, что успел привязаться к парню, и не только потому, что он без устали помогал нам в эти дни. Нечасто встретишь сочетание простодушия, честности и отваги. Даже Холмс, обычно суховатый, мало склонный к проявлению эмоций, явно симпатизировал Тому.

Пешком до Мут-Холла мы добрались за четверть часа. Капитан Уоллес ждал нас, нервно вышагивая под балконом второго этажа.

– Тут недалеко, господа, – сообщил он, когда мы представили ему Ван Хелзинга. Лишних вопросов по поводу участия профессора капитан задавать не стал, полностью доверившись Холмсу. – Идемте. Тела хранятся в подвале похоронной конторы Мэйсонса. Это за углом, на перекрестке Маркет-Хилл и Булл-лейн.

– Там есть ледник? – уточнил я, сам не знаю зачем.

– В том-то и дело, что нет!

– И тела пролежали на жаре больше недели?!

– Да, господа! Кошмар, право слово…

Мы свернули с Маркет-Хилл на Булл-лейн, где перед нами как из-под земли вырос пухлый человечек с удивительно румяными щеками и носом-картошкой. Более всего сей джентльмен напоминал диккенсовского мистера Пиквика с иллюстраций Роберта Сеймура. Он ни секунды не стоял на месте, двигаясь вприпрыжку, забегая справа, слева, спереди. Пенсне его задорно сверкало, пуская солнечные зайчики. Тараторил «мистер Пиквик» без умолку. Как при этом с него не сваливались пенсне и котелок, оставалось загадкой.

Одежда его состояла из контрастов. Черный костюм и лаковые штиблеты вполне подошли бы гробовщику. Но картину дополнял лимонно-желтый галстук в крупный красный горох! Короче, на роль гробовщика румяный непоседа подходил меньше, чем Холмс на роль почтенного отца семейства.

– …который день, господа! В моем, знаете ли, подвале! Джеймс Мэйсонс, лучшие похороны в Молдоне, к вашим услугам! Обращайтесь! Как я рад вас видеть! Родственников не осталось, городской совет в деньгах на захоронение отказал! – речь мистера Мэйсонса, казалось, состояла из сплошных знаков восклицания. – Я уж ходил-ходил, и к Саммерсу из совета, и к казначею Пибоди, этому пройдохе, и к майору Форестеру…

– Вы обращались к майору Форестеру?

– Ну да! – всплеснул руками мистер Мэйсонс. – Саммерс мне сказал, что без разрешения военной разведки Лиггинсов хоронить нельзя! А тут как раз приехал майор Форестер. Ну, я к нему! Так он меня и слушать не захотел! Слава богу, капитан, надоумили к вам обратиться. Вас я не застал, сержант Дженкинс обещал все передать. И вот вы здесь! Идемте же, идемте! Вы их заберете, правда? Их наконец похоронят?

– Кто похоронит? – изумился Уоллес. – Я?!

– Вы дадите команду! А я все сделаю, не сомневайтесь! По высшему разряду! Со скидкой! Житья от них нет, от этих Лиггинсов…

– Запах, – с пониманием кивнул я.

И живо представил, какой смрад должен сейчас стоять в подвале – да, пожалуй, и во всем доме!

– Ну да, запах! – согласился мистер Мэйсонс. – То ладан, то сандал! Лаванда, эвкалипт – терпеть не могу эвкалипта! У меня от него начинается мигрень! Шум, опять же…

Капитан Уоллес замер в дверях похоронной конторы:

– В каком смысле – шум?!

– В прямом! Я ведь живу здесь, на втором этаже. По ночам теперь и не заснуть! Гвалт из подвала, голоса, песни поют. Гости к ним приходят, вот что я вам скажу! Беседуют, потом вроде как псалмы читают – на чертовом, прости Господи, языке! Страницы шелестят – громко так! А то вдруг упадет что-нибудь. Спустишься с кочергой, чтоб утихомирить – никого! Лежат тихо-мирно, как приличные покойники…

– Вы что же, заслышав шум, спускались в подвал? – в голосе профессора звучала неподдельная тревога. – Где лежат тела?!

– А что еще прикажете делать?! Если мы не сдали Молдон проклятущим марсианам, то могу ли я уступить свой подвал буйным мертвецам? Нет, сэр! Мой дед сражался при Ватерлоо! В кавалерии, под командованием графа Эксбриджа! Я до сих пор храню его саблю…

– Но взяли, – уточнил Холмс, – кочергу?

– Я к мертвецам привычный, – реплику моего друга мистер Мэйсонс пропустил мимо ушей. – Пятнадцать лет хороню, но сейчас!.. Форменное безобразие, господа!

– Положение тел не менялось?

Теперь настала очередь профессора наворачивать круги вокруг гробовщика. То и дело привставая на цыпочки, Ван Хелзинг пытался заглянуть за воротник мистера Мэйсонса.

– Они лежат на тех же местах, что и раньше? В тех же позах?

– Конечно! – вопросы профессора изумили владельца конторы. – Они же мертвые!

– И тем не менее… Позволите осмотреть вашу шею?

– Да Бога ради! Хоть всего осмотрите, только распорядитесь закапывать! – мистер Мэйсонс в два движения сорвал с себя галстук. – Пожалуйста!

– Странно, – пробормотал Ван Хелзинг, закончив придирчивый осмотр. – Никаких следов…

– Вы удовлетворены? Тогда идемте!

Прежде чем спуститься в подвал, мы вооружились двумя фонарями. Профессор извлек из саквояжа и зажег маленькую, но очень яркую ацетиленовую лампу. Внизу было влажно и ненамного прохладнее, чем на улице в жаркий июньский день. Мэйсонс отпер тяжелую дубовую дверь с железными скрепами. Нам навстречу действительно пахнуло густым ароматом благовоний: я различил упомянутые гробовщиком сандал и лаванду, а также корицу и, кажется, ваниль. Весьма необычное сочетание!

Запаха разложения не ощущалось вовсе.

Мой друг первым прошел вперед, взяв у профессора его лампу, и склонился над двумя телами, лежавшими на длинном мраморном столе.

– Осторожнее! – предупредил Ван Хелзинг.

Как бы невзначай профессор сунул свободную руку под плащ, туда, где скрывалась кобура с револьвером.

– Вы бальзамировали тела? – поинтересовался Холмс у Мэйсонса. – Обрабатывали какими-нибудь составами?

– Нет, сэр! Меня предупредили, чтобы я ничего не делал с телами без разрешения военной разведки.

– Вы – специалист, много лет имевший дело с покойниками. Вы не находите странным, что тела за неделю совсем не разложились?

– Еще как нахожу, сэр! У этой парочки, земля им пухом, все не как у людей! Лежат целехоньки, благоухают хуже индийской лавки, по ночам шумят! Да и одежда у них…

Мы придвинулись ближе. Пожилой благообразный джентльмен с седыми висками и миниатюрная сухощавая женщина, без сомнения, были мертвы. Они ничуть не походили на графа Орлока. Но если бы я не знал, когда именно погибли Лиггинсы, я бы сказал, что с момента их смерти прошло не больше шести часов. Трупные пятна на их лицах проступили едва-едва и были весьма бледны.

– Одежда? Вы имеете в виду эти балахоны?

Действительно, и мистер, и миссис Лиггинс были облачены в длинные, до пят, темно-синие мантии с бархатным декором. Такие, если судить по гравюрам, подошли бы преподавателям Оксфорда середины уходящего века, но уж никак не пожилой супружеской чете с окраины Молдона. Насколько я знал, нападение марсиан застало Лиггинсов дома. Неужели это их домашняя одежда?

– Балахоны – еще ладно, – отмахнулся гробовщик. – Только помнится мне, они иначе одеты были! Спускаюсь ночью: на мистере Лиггинсе – брюки в клетку, серая рубашка и жилет. На миссис Лиггинс – платье строгое, темно-лиловое, с кружевным воротником. А утром глядь: в мантиях лежат! Я в затылке чешу: вроде как всегда в мантиях были! Что это мне в голову взбрело? Возвращаюсь наверх – опять другое помню: брюки, платье…

– Вы считаете, их кто-то переодевает?

Ван Хелзинг уже успел убедиться, что зубы у Лиггинсов обычные, причем довольно скверные, но продолжал упорно искать скрытый подвох.

– Нет, сэр, – гробовщик старался держаться подальше от профессора. – Кому ж такое в голову взбредет? Мертвых переодевать – ишь, чего выдумали…

– От чего они умерли? – вдруг спросил Холмс. – Я не вижу явных повреждений. Их вытащили из-под обломков сгоревшего дома?

Капитан Уоллес шагнул вперед:

– В Мут-Холле есть заключение. Желаете взглянуть?

– Сперва я бы хотел осмотреть тела.

Мы с профессором кивнули друг другу и принялись за дело. Под мантиями на Лиггинсах, к моему удивлению, не оказалось другой одежды. А на телах погибших не обнаружилось ран, ожогов или гематом.

– Трупные пятна находятся в стадии гипостаза, – вслух начал я. – Имеют розовато-красный оттенок…

– Что может, – подхватил Ван Хелзинг, – свидетельствовать об отравлении угарным газом…

– Либо о том, что тела переносили из теплого помещения в холодное и обратно, – присовокупил я.

– Либо об отравлении редкими растительными алкалоидами, – внес свой вклад Холмс.

– А также о смерти от переохлаждения…

– Когда Сид Аткинс в заливе утонул, на нем тоже пятна были, – мрачно сообщил Том из дальнего угла. – А еще крабы. Я с тех пор крабов больше не ем.

– Совершенно верно, юноша! – воскликнул Ван Хелзинг. – Смерть от утопления выглядит сходным образом. Ну что, вскрытие покажет?

С нездоровым азартом он потер руки.

– Не думаю, что вскрытие поможет установить истинную причину смерти, – глухо произнес Холмс. Его интонация была мне незнакома. – В любом случае, это мало что прояснит.

Профессор взялся за саквояж:

– Тогда забьем им в сердце по осиновому колу! И отрежем головы. Не нравится мне эта пара. Лучше перестраховаться!

– Побойтесь Бога! – ужаснулся мистер Мэйсонс. – Имейте уважение к мертвым, сэр! Что бы сказали их родственники из Годрикс-Холлоу, будь они здесь? Они бы вам это запретили! И подали бы на вас в суд – за надругательство над телами!

– Как вы сказали? Годрикс-Холлоу?

Мой друг подался вперед. В свете ацетиленовой лампы на стене резко обозначился ястребиный профиль Холмса.

– Ну да! Это в графстве Уилтшир.

– И оттуда в Молдон приехали Лиггинсы?

– Да, сэр. Десять лет назад.

– А Дженни? Малышка Дженни?

– Ее привезли недавно, сэр.

– Из Годрикс-Холлоу?

– Разумеется. Откуда еще?

– А вам это откуда известно, мистер Мэйсонс?

– Как – откуда? – изумился гробовщик. – Да об этом весь город знает!

Интермедия Не дай мне пасть духом

– Ну, пап, привет!

– Ну, привет.

– Ну, ты занят? Я быстро…

Дети, почтеннейшая публика. Сын Мишка, наследник всех моих долгов. Это у нас игра такая: вставлять «ну» ни к селу, ни к городу. Глупая игра? Ну, какая есть.

– Ты почему не в школе?

– Пап, школа кончилась.

– Совсем?

– Ну да. Ну, поздно уже, вечер. Пап, что такое «тачанка»?

– Поди стань в Гугол, бестолочь. Узнаешь, ну.

– В Гугол нельзя.

– Почему?

– Мы замазались, ну. Чтобы без Гугла.

– А с папой можно?

– Ну, про папу мы не мазались. Я отошел, типа маме звоню.

– Типа ну? Стыдись!

– Ага, стыжусь. Ты про тачанку давай. Колян говорит, что это тачка. Большая, ну, из сибирских рудников. А Машка говорит, что знает, но не скажет. Назло типа.

– Это бричка, балбес.

– Бричка?

– Вот тебе, бабушка, и ну… Телегу видел?

– Телегу – да.

– Короче, телега. Большая и крутая, как «Порше Кайен». Впереди – кони, сзади – пулемет. И смотри, не перепутай. Ты рулишь, я стреляю. Ну?

– Круто! Только я стреляю…

– Книжки читать надо, тупарь…

– Ну их, твои книжки! От них все беды. Ты вот, ну, где сейчас?

– На работе, ну.

– Ага, мне мама сказала, на какой ты работе. Дура книжек обчиталась. Добрый доктор Айболит, в нас от книжек целлюлит… Пока, ну!

– Все, – спросила Тюня. – Отстрелялся, пулеметчик?

Я мрачно кивнул. Эх, тачанка-полтавчанка…

– Снегирь, ты это видел?

– Ну?

– Не нукай, не запряг. Иди, глянь…

«Господин Уэллс производит впечатление человека, который во время прогулки по саду может заявить: «Мне не нравится это фруктовое дерево. Плодоносит не лучшим образом, не блещет совершенством форм. Давайте-ка его срубим и попробуем вырастить на этом месте другое дерево, получше». Того ли ждет британский народ от своего гения? Куда естественнее было бы услышать от него: «Мне не нравится это дерево. Давайте попробуем улучшить его жизнеспособность, не нанеся повреждений стволу. Может быть, удастся заставить его расти и плодоносить так, как нам того бы хотелось. Но не будем уничтожать его, ведь тогда все прошлые труды пропадут даром, и неизвестно ещё, что мы получим в будущем.»

– Когда всплыло?

– Только что. Так видел или нет?

– Надеялся, Тюня. Верил, что всплывет. Там подпись есть?

– Где?

– Под цитатой!

– Есть… Мама моя мама! «Артур Конан Дойль, 1912 г.»! Ты знал, Снегирь?

– Помнил, но не дословно. Это шанс, подруга. Срубить дерево – отключиться аварийно. Улучшить жизнеспособность – закрыться штатно. Заставить расти и плодоносить так, как нам того бы хотелось. Я вводил Холмса как сыщика, как символ рационализма. Но я вводил и Конан Дойля, как подход, способ организации изменений. Не будем уничтожать, ведь тогда все прошлые труды пропадут даром…

– И неизвестно ещё, что мы получим в будущем, – подхватила Тюня. – Ой, а это что за пакость?

Я наклонился к монитору.

«…продам скрипку Страдивари 1713 года… Копия или оригинал не знаю… Надпись «CONSERVATORY» сзади и спереди видны на фотках… Что это значит я не знаю… Может быть то, что украдена из какой-нибудь консерватории… Может ли быть, чтобы оригинальную скрипку попортили этой надписью?»

– Экая зараза! Откуда она?

– Не знаю… Снегирь, вот еще!

«…старинная скрипка Страдивари, Бульвар Дмитрия Донского (500 000 руб.). Старинная скрипка Страдивари, год выпуска 1729, Stradivarius Crentonesis Faciebat Anno, в хорошем состоянии…»

Я бросил быстрый взгляд на Нюрку. Нюрка мне не понравилась. Она мне, пигалица, и с самого начала-то не нравилась, а сейчас – так и вовсе. Из колонок, стимулируемый программой, словно джинн из бутылки, полез каприс Паганини. «Главное же скрипичное соло, – уведомил монитор, – пять каприсов Паганини в исполнении виртуоза Сергея Крылова, прилетевшего из Кремоны с еще одной скрипкой Страдивари, было представлено в переложении Эдисона Денисова для скрипки и камерного оркестра, прозвучавших с резкой интонацией модерна…»

Только каприсов мне сейчас не хватало!

– Я вспомнила, – вдруг сказала Тюня.

В левой руке она держала распечатку с кадром из фильма. Ну, ту, где старомодная квартира с горами хлама. Пальцы правой руки терзали планшет. Безжалостно перемалывались тысячи тонн, как говаривал классик, словесной руды.

– Есть!

На планшете объявилась знакомая квартира, только в цвете. Бульдог под столом. Глобус и весы на фоне окна. Лестница на второй этаж. Человек спиной к нам…

– Это Ватсон! Фильм «Шерлок Холмс» Гая Ричи!

– Отлично, Тюня! Мы на верном пути.

– Нет, Снегирь. Мы на пути в ад… Читай!

Кадр наполовину уехал под верхний край планшета. Ниже, там, где на распечатке фигурировал текст хорала «Ich ruf zu dir, Herr Jesu Christ», значилось:

«Интерьер дома 221-б по Бейкер-стрит в фильме «Шерлок Холмс» Гая Ричи позаимствован из фильма «Гарри Поттер и Орден Феникса». Обстановка квартиры собрана из реквизита, который использовался для обустройства жилища Сириуса Блэка. Лестница же, по которой Холмс спускается в начале фильма, взята из фильма «Гарри Поттер и узник Азкабана»…»

– Господи, – с чувством воззвал я, – прошу, услышь мои мольбы! Не дай мне пасть духом! Господи, с Гарри Поттером я не справлюсь…

Небеса молчали. Вместо них ответил монитор:

«…скрипка Страдивари Москва / Россия. В идеальном состоянии. Copie de Antonius Stradiuarius Cremonenfis. Faciebat Anno 1721. Эти латынские писмена написаны на внутренне лицевой стороне скрипки. Еще имеется двух линейный круг с двумя буквами “AS” внутри и христианский крест…»

Глава девятая Центр солнечной системы

1. Пятно на карте

Из записок доктора Ватсона

– Гробовщик утверждает, что девочку тоже привезли из Годрикс-Холлоу, – Холмс рассуждал на ходу, пока мы быстрым шагом приближались к гостинице. – Но Дженни упоминала совсем другое место: Хартфорд. Мы даже отыскали этот городок на карте…

– Возможно, их семья переезжала? – предположил я. – И Хартфорд ей запомнился больше, чем неведомая дыра в Уилтшире?

– Не исключено. Но мой опыт подсказывает, что это не обычная путаница. В основе ее лежит система. Просто я пока не вижу ее целиком. Но каждый шаг приближает нас к разгадке. С тех пор, как благодаря наглядной демонстрации профессора Ван Хелзинга я пересмотрел ряд своих взглядов, я чувствую, что мы на верном пути!

От Маркет-Хилл до Сильвер-стрит, где располагался «Синий вепрь», было недалеко. Напротив гостиницы высилась церковь Всех Святых с уникальной треугольной колокольней – единственной во всей Англии, как нам не преминул сообщить владелец гостиницы. Я на миг задержался, желая еще раз взглянуть на это чудо архитектуры XII века – и поспешил подняться вслед за Холмсом в наши апартаменты. Мой друг уже развернул одолженную у капитана карту Англии и склонился над ней.

– Очень интересно! – воскликнул Холмс через минуту. – Мистер Мэйсонс не ошибся. Я без труда нашел на карте Годрикс-Холлоу. Вот, полюбуйтесь: западнее Лондона, в Уилтшире, между Батом и Марлборо. Не знаю точно, добрались ли туда марсиане, но это можно уточнить у капитана Уоллеса. Все чудесно, есть только одна проблема.

– А именно?

– Вчера вечером никакого Годрикс-Холлоу на карте не было!

– Вы уверены? – я в свою очередь занялся изучением карты. – Городок маленький, название напечатано мелким шрифтом. Вы вполне могли его не заметить.

– Мог бы, – уточнил Холмс. – Если бы не вы, Ватсон.

– Я?!

– Помните, вчера вы капнули на карту воском со свечи?

– Холмс! – возмутился я. – Теперь вы будете попрекать меня этим до конца жизни?!

– Напротив, Ватсон! Я вам благодарен! Капля воска упала как раз на графство Уилтшир. Любопытное совпадение, не находите? Но дело даже не в совпадении. Счищая воск, я невольно задержал взгляд на данном участке карты. Вы же знаете: у меня отличная память. Сейчас я с полной определенностью могу утверждать: вчера Годрикс-Холлоу в Уилтшире не было! Убедитесь сами: пятно от воска покрывает почти все пространство между Батом и Марлборо, включая нашу загадочную Дыру Годрика. Я не мог ее пропустить!

– Скорее уж Годрикову Лощину, – пробормотал я. – Что же тогда получается? Как на карте мог появиться городок, которого там не было? Сюда пробрался шутник, умеющий подделывать документы? Он добавил на карту новый населенный пункт? Подменил карту на другую?

– Подмена исключается, – Холмс извлек из кармана любимую лупу на длинной ручке. – След воска, загнутый угол, ряд потертостей, пометки капитана – нет сомнений, что карта та же. А вот насчет подделанной надписи…

Некоторое время он тщательно изучал карту через лупу. Пару раз ковырнул запятнанный Уилтшир ногтем – и обернулся ко мне:

– Это не подделка. Надпись выполнена типографской краской. Тип шрифта, кегль, межбуквенное расстояние и яркость полностью совпадают с другими обозначениями. А главное: восковое пятно лежит поверх названия городка!

– Но как такое может быть?!

– Может, мой дорогой друг! Эта странность отлично вписывается в ряд других загадок, которые Молдон не устает нам подбрасывать. Повторюсь: это система. Еще один элемент мозаики встал на свое место – весьма существенный элемент. Между прочим, благодаря вам, Ватсон!

– Бросьте, Холмс! Я всего лишь…

Холмс предупреждающе поднял руку, требуя тишины. С улицы слышался многоголосый гомон, над которым, словно пронзительный крик чайки, взлетал голос мистера Сквоттера, хозяина «Синего вепря»:

– А я вам говорю, мистер Холмс очень занят!

– У-у-у-у!

– Я не позволю его беспокоить!

Мы выглянули в окно. Внизу собралось около дюжины молдонцев, многие – с тряпичными свертками, коробками и потертыми футлярами в руках. Похоже, все они желали видеть моего друга. Нас заметил непомерно высокий мужчина; угольно-черный сюртук с длинными фалдами и потертый цилиндр делали его похожим на трубочиста. Он радостно замахал нам рукой. К трубочисту присоединилась толпа, но в общем галдеже мне удалось разобрать лишь призыв:

– Мистер Холмс!

– Придется выйти, – вздохнул Холмс.

– Гип-гип-ура! – взревели добрые молдонцы, едва мы объявились на ступеньках гостиницы. И заговорили, перебивая друг друга:

– Мы тут вам это…

– Том сказал, вы ищете…

– А это правда?..

– …от колдунов спасать приехали? Вы нас?!

– От марсиан!..

– От колдунов!

– Ну, так мы принесли!

– Том сказал, вам надо!..

– Врагов гонять!

– Скрипки у меня нет…

– И у меня…

– Зато!..

– А у меня – вот!..

И горожане, подходя по очереди, начали торжественно выкладывать пред Холмсом музыкальные инструменты! Трубочист развернул узел, и нашим взглядам предстала древняя волынка, на какой играли еще в эпоху войн Алой и Белой Розы. Следом румяная молочница с гордостью раскрыла футляр, где на синем бархате покоилась губная гармошка. Сухонький старичок, в котором я с удивлением опознал ополченца, бравшего нас в плен, аккуратно положил на ступени валторну: помятую, зато начищенную до зеркального блеска. За валторной последовали гобой, видавшая виды гитара, барабан и неизвестный мне струнный инструмент: без грифа, с широкой прямоугольной декой и четырьмя струнами. К нему прилагался грубый смычок.

– Вот, – подытожил смутно знакомый мне толстяк с пышными усами.

– Это вам!

– Пользуйтесь!

К счастью, не все явились к «Синему вепрю» с подарками. Часть народа собралась просто поглазеть. Меня разобрал смех, но Холмс, сохраняя абсолютную серьезность, поклонился собравшимся:

– Благодарю вас, леди и джентльмены. Поверьте, я очень ценю вашу помощь. Прошу вас передать своим знакомым, что этого более чем достаточно. Теперь у меня есть все необходимое. Как только в инструментах отпадет нужда, я верну их вам в целости и сохранности. Еще раз благодарю!

– Пиликайте на здоровье, мистер Холмс!

– Дудите!

– Главное, всыпьте им как следует!

– Отвадьте от Молдона!

– Обещаю сделать все, что в моих силах! – заверил мой друг молдонцев.

Помявшись, те начали расходиться.

– Теперь я обязан восстановить в Молдоне status quo! – обратился ко мне Холмс. Хорошо зная его, я видел, что он по достоинству оценил юмор ситуации. – Столько людей надеется на меня! Могу ли я подвести их?

– Добрый день, джентльмены! – сквозь редеющую толпу к нам энергично пробирался мистер Пфайфер. К счастью, без ужасного «Партагаса» в зубах. – Позвольте вам помочь! Вдвоем вы не унесете весь этот хлам.

Я оглядел разложенную на ступеньках гостиницы коллекцию и понял, что американец прав.

– Будем вам весьма признательны, мистер Пфайфер.

2. Давайте вашу кириллицу!

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

– Хватит на небольшой оркестр, – оценил Холмс, когда инструменты были расставлены вдоль стены гостиной.

– А где саксофон? – хохотнул мистер Пфайфер. – Балалайка?!

– Вы разбираетесь в музыке?

Человек, не знакомый с Холмсом, решил бы, что вопрос задан из приличия, для поддержания разговора. Но я сразу уловил интерес в голосе моего друга.

– Как сапожник в акварелях!

– Но вы упомянули балалайку. Это весьма редкий у нас русский инструмент. Большинство людей и название его выговорить не смогут. Если бы я не был однажды в Одессе, я бы и сам…

– Ха! Знали бы вы мою биографию, сэр! Знали бы вы моего отца!

– Не имели чести, – сухо ответил я.

– И зря, доктор! Это ведь не человек, это готовый сюжет для фильма. О, Айзек Пфайфер! До самой смерти он не имел привычки обращаться к врачам. Он ломал подкову голыми руками! Пил горькую неделями! Имел военную пенсию в сорок рублей ассигнациями! А как он бил в барабан! Рубил лозу! Мой отец, джентльмены, был драгуном из кантонистов. Двадцать пять лет в Нижегородском драгунском полку…

– Из кантонистов? – не понял я. – Ваш дед – швейцарец?

Синематографист расхохотался, как сумасшедший:

– О, доктор! Вы знаете толк в шутках! Айзек Пфайфер – швейцарец? Из тех мест, где людей окружают первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Надо запомнить, это лучший анекдот в моей жизни. Выйдя в отставку, мой блистательный отец поселился в Харькове. Таким, как он, запрещалось селиться в крупных городах, но для военных из кантонистов делалось исключение. У отца сложилась славная компания – более ста солдат, подобных ему, из них тридцать с семьями…

– Помнится, – заметил Холмс, с трудом удерживаясь от улыбки, – вы что-то говорили про ужасных евреев Рембрандта?

– Говорил, – согласился мистер Пфайфер. – И готов повторить. Вы видели эти картины? Разве они не ужасны? Никакого сравнения с моим отцом! Позируй бравый старина Айзек вашему Рембрандту, и его портрет стоил бы миллион долларов!

Кажется, я начал кое-что понимать.

– Кстати, об евреях, – продолжил американец. – В шестьдесят третьем харьковский генерал-губернатор обратился к правительству с просьбой разрешить иудеям свободный доступ в Харьков. Я тогда был сущее дитя и не запомнил, чем дело кончилось. Но мой отец тут же вывез семью в Вильно, затем – в Копенгаген, а вскоре мы уплыли пароходом в благословенную Америку. И после всего этого вы спрашиваете у меня про балалайку?

– Благодарю вас, мистер Пфайфер. Экскурс в историю вашей семьи был чертовски увлекателен, – Холмс без труда вклинился в чужой монолог. – Значит, вы говорите по-русски?

– Я? Да я русский Цицерон!

– Читаете?

– Бегло!

– Вы просто подарок судьбы! Не прочтете ли пару слов, написанных кириллицей?

– С удовольствием, джентльмены! Но у меня встречный вопрос: вы уже приняли решение насчет контракта с «Эмэрикен Мутоскоп энд Биограф»?

Я развел руками:

– Увы, мы в полном цейтноте. Совершенно нет времени. Как только выдастся свободная минутка…

– Время… – пробормотал Холмс с хорошо знакомым мне отсутствующим видом. – Минутка…

Его интонации могли заморозить ведро воды. К счастью, мистер Пфайфер пылал энтузиазмом:

– Ловлю вас на слове! Давайте вашу кириллицу!

Очнувшись от раздумий, Холмс мигом извлек два листка, исписанных Дженни:

– Вот, прошу вас.

Американец вперил взор в первую загадку: «© A. Недереза. 2010.» Еще внимательней он изучал рисунок с девочкой в яйце, в окружении молний. Очевидно, прикидывал, удастся ли воспроизвести что-то подобное средствами синематографа. Наконец, вздохнув с сожалением, мистер Пфайфер констатировал тоном эксперта:

– Буква «си» в кружке по-русски читается, как «эс». Что это за знак, понятия не имею. Масоны, джентльмены! Конечно же, масоны! А дальше…

Он внезапно зашелся смехом:

– Сто лет не видел такой забавной фамилии! Надо же, Недереза! В детстве я знал стишок про козу-дерезу. А это, значит, не коза, и не дереза! Ха-ха-ха!

Холмс кивнул:

– Думаю, вы правы. «А» с точкой перед фамилией – несомненно, инициал.

– Я всегда прав! Что у вас еще?

– А цифра? Две тысячи десять? – счел нужным вмешаться я. – Похоже на дату…

– Дата? Двадцать первый век?! Вы, доктор, еще больший шутник, чем я думал! Может, это количество сделанных копий? Так, дальше…

Он склонился над вторым листком. Потом, словно не веря собственным глазам, схватил листок со стола и порывисто шагнул к окну, ближе к свету:

– Харьков, две тысячи… Двадцать четвертое февраля, шестнадцать тридцать две. Харьков? Мой родной город…

– Он находится в России?

– Столица губернии на юго-западе Российской Империи. Иногда он мне снится, этот город. Представляете? После Нью-Йорка! Снится, вот ведь… Откуда это у вас?!

– Это работа одной маленькой девочки, – не стал скрывать Холмс.

– Она из Харькова?

– Ну конечно! – в волнении я, забыв о приличиях, звонко хлопнул себя ладонью по лбу. – Я еще тогда не был уверен, что правильно расслышал название города. Не Хартфорд, а Харьков! Вот только как туда занесло малютку Дженни? Учитывая информацию о Годрикс-Холлоу…

– Куда интереснее, – отметил Холмс, – как ее занесло сюда, в Молдон. А еще интереснее…

– Дата?

– Именно! Если насчет цифры «2010» остаются сомнения, то здесь указаны месяц, число и даже время с точностью до минуты.

– Но это же… двадцать первый век!

У меня пересохло в горле. Зато к мистеру Пфайферу вернулась вся присущая американцам безапелляционность:

– Ясно как день, что это отрывок из фантастического романа! Действие происходит в далеком будущем! Роман, отмечу, прекрасно иллюстрирован. У вас есть текст целиком?

– Увы, нет.

– Жаль, очень жаль! В нем наверняка кроются большие возможности для синематографа. Только представьте: супермегаполисы, воздушные корабли, электрические пушки… А какие там могли бы развернуться войны!

– Вам мало марсиан? – не утерпел я.

– Марсиане? Я успел заснять часть боя, но, увы, издалека. Боюсь, картинка выйдет не слишком впечатляющей. Вы не согласитесь в следующий раз, когда соберетесь воевать, предупредить меня заранее? И подманите марсиан поближе! Я буду ждать с камерой наготове!

Кажется, по нашим лицам и мрачному молчанию мистер Пфайфер кое-что понял.

– Шутка, джентльмены! Шутка! Я понимаю: война, вы рисковали жизнью… Что вам еще перевести?

У меня возникло серьезное подозрение, что Адель не рискнула рассказывать отцу о своем участии в битве, оставив все лавры нам с Холмсом. Что ж, весьма предусмотрительно с ее стороны. Вряд ли человек-мутоскоп похвалил бы дочь, узнав, что она подвергала себя смертельной опасности! Значит, и нам с Холмсом лучше помалкивать на сей счет.

– Пока все, мистер Пфайфер. Признательны вам за помощь. Насчет контракта мы известим вас, как только примем решение.

– Жду с нетерпением!

На пороге американца догнал вопрос Холмса:

– Мы можем к вам обратиться, если к нам попадут еще какие-либо тексты на русском?

– Разумеется! – всплеснул руками мистер Пфайфер. – Честь имею, джентльмены!

По лестнице дробно прогрохотали его ботинки.

– Картина сложилась, – Холмс мерил шагами гостиную, на ходу набивая трубку. – Не хватает буквально пары деталей…

Я достал сигару и полез в карман за спичками, но вместо них нащупал мятый листок бумаги.

3. Газетное синема

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

– Что там у вас, Ватсон? Клочок бумаги, который вы подобрали позавчера на Оук Клоуз?

Признаться, я напрочь забыл про обрывок «Дейли Телеграф». Я давно привык к феноменальной наблюдательности моего друга, но, тем не менее, в очередной раз не удержался:

– Как вы узнали, Холмс?

– Элементарно, Ватсон, как сказала бы мисс Пфайфер. Когда вы вернулись после осмотра Оук Клоуз, я обратил внимание, что край вашего правого кармана в пыли. Вы явно положили в карман некий предмет, подобранный с земли. Поскольку карман ничуть не оттопыривался, я предположил, что это лист бумаги.

– Действительно, проще некуда – после ваших-то объяснений! – рассмеялся я. – Но почему вы не поинтересовались моей находкой раньше? Вдруг бы это оказалось что-то важное?

– Я знаю вас двадцать лет! Найди вы что-то важное, вы бы немедленно предъявили находку. Вы, без сомнения, изучили газету и убедились, что она не имеет отношения к делу.

– Газету?!

– Полагаю, вам подвернулся обрывок старой газеты – хотя тут я могу ошибаться. Но памятуя о листке, который был отмечен моим братом Майкрофтом в телеграмме, вы, со свойственной вам аккуратностью, решили сохранить находку – на всякий случай. Вот спички – вы же их искали?

Холмс раскурил трубку, окутавшись клубами сизого дыма, и протянул мне коробку «Брайант энд Мэй».

– Вы совершенно правы, – признал я, в свою очередь раскуривая сигару. – Это была «Дейли Телеграф» за прошлый месяц. Сам не знаю, зачем я ее подобрал.

Я извлек из кармана помятую страницу – и едва не отбросил её в сторону, как ядовитую змею! В газете красовалась фотография, которой я не помнил. Но самое главное – изображение двигалось, словно на экране синематографа!

– Что за черт?!

– Профессор в подобной ситуации воскликнул бы «Mein Gott!», – не преминул заметить Холмс.

В первый миг я подумал о покойном профессоре Мориарти, гореть ему в аду, но быстро сообразил, что речь идет о совсем другом профессоре, который, к счастью, был на нашей стороне.

– Это не «Дейли Телеграф»!

– Вижу, – невозмутимости Холмса мог бы позавидовать египетский сфинкс. – И дата… Снова – дата. Вы говорили, газета была за прошлый месяц?

– Холмс, при чем тут дата? Ведь это же…

– Дата крайне важна, мой дорогой Ватсон. Я бы предположил, что движущееся изображение в газете – технология далекого будущего. К примеру, двадцать первого века, о котором под гипнозом вспомнила Дженни. Но взгляните на дату! Вряд ли кто-нибудь стал бы подделывать ее специально для нас.

С трудом оторвав взгляд от «газетного синема», я наконец посмотрел на дату. Нынешний год, середина июня, две недели назад. Да, дата слегка изменилась, но какое значение имела разница в пару недель на фоне столь удивительного превращения?!

– Холмс, когда я подобрал листок… Я точно помню: это была «Дейли Телеграф».

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Найди вы такое – вы бы немедленно примчались ко мне, распугав криками весь Молдон.

– Холмс!

– И вот еще что интересно. До сих пор вы каждый раз сомневались. Был матрос с «Сына грома» в госпитале или нет? Претерпело щупальце изменения – или осталось прежним? Но теперь у вас нет ни малейших сомнений.

– Ни малейших! – решительно подтвердил я. – Я подобрал «Дейли Телеграф». Но Холмс, черт бы вас побрал! У нас в руках невероятная находка, а вы толкуете то о моей уверенности, то о датах!

– Всему свое время, друг мой. Я бы предположил, что перед нами газета из будущего, как бы безумно это ни звучало, но дата полностью опровергает подобную гипотезу. Перед нами творение наших современников. Полагаю, эта газета для ее читателей – такая же обыденность, как для нас «Дейли Телеграф». Что в мире банальнее ежедневной газеты? А теперь давайте изучим ее содержание.

День клонился к вечеру, но света из окна еще хватало, чтобы как следует рассмотреть движущуюся картинку и прочесть размещенную под ней заметку. Но едва мы склонились над газетой, как она не замедлила преподнести нам новый сюрприз! Остроносая дамочка, расхаживавшая взад-вперед на фоне кладбищенской ограды, вдруг обернулась к нам и – о Господи! – сообщила бодрым тоном:

– Мы ведем наш репортаж из Годрикс-Холлоу, где, как вам хорошо известно, на днях случился магический конфликт, закончившийся трагедией. Сегодня хоронят жертву этого инцидента – несчастное слабоумное дитя по имени Ариана. До окончания расследования мы не станем называть фамилию жертвы, а также имена и фамилии участников поединка – чтобы не бросать тень на представителей уважаемых семей. Мы понимаем заинтересованность наших читателей в точных сведениях, но рупор прессы не может позволить себе действия, не согласующиеся с этикой и моралью!

Холмс, и тот на миг утратил свое обычное хладнокровие. Я же был потрясен сверх меры! Чуть оправившись, я отважился потереть край изображения кончиком пальца. На ощупь – бумага как бумага, в меру шероховатая. Хорошо, подумал я, что этого не видит мистер Пфайфер! Американец на корню засох бы от зависти. Ведь по сравнению с чудо-газетой его синематограф – примитивная детская игрушка!

– Мы можем лишь сообщить, – вещала меж тем остроносая, – что в роковой битве принял участие один из самых перспективных юных магов современности, обладатель множества почетных наград и корреспондент солидных журналов, который ради ухода за сестрой променял блестящее будущее на затворничество в провинции. Ему пришлось вступиться за своего младшего брата, приехавшего в Годрикс-Холлоу на каникулы. Спровоцировал конфликт близкий друг нашего вундеркинда: в ходе разгоревшейся ссоры затворник был вынужден защищать брата от друга! Пока остается неизвестным, чье именно заклинание случайно угодило в бедняжку Ариану, послужив причиной ее гибели. Зачинщик ссоры скрылся с места сражения и сейчас находится в розыске. Вы можете видеть, как траурная процессия покидает кладбище после похорон…

Ограда кладбища скользнула вбок, открывая взгляду ряды серых плит и процессию темных фигур, покидающих место последнего упокоения. Часть людей одевалась как лондонцы среднего достатка: сюртуки и фраки, котелки и цилиндры. Другие были облачены в бархатные мантии или непривычного вида плащи, а головы их венчали остроконечные шляпы с широкими полями.

Процессия уныло побрела по улице, застроенной старинными фахверковыми и каменными домами с двускатными крышами, в сторону маленькой церкви, видневшейся вдалеке. Ненадолго исчезнув с картины, репортерша вновь возникла перед нами:

– По непроверенным данным, беглец имел пособников и единомышленников. А у самой схватки был свидетель, чьи показания способны пролить свет на случившееся. Этим свидетелем является семилетняя Джейн Бэкворд, дочь Теобальда и Ребекки Бэквордов, уроженцев Годрикс-Холлоу. Достоверно известно, что вчера родители отправили малышку Дженни в неизвестном направлении, вверив ребенка попечению дальних родственников. Где сейчас находится их дочь, Бэкворды сообщить отказываются, опасаясь за жизнь Дженни! Упорное молчание Бэквордов создает серьезные помехи расследованию…

Выдержав паузу, остроносая подвела итог:

– Мы будем держать вас в курсе событий. Не пропустите наш следующий выпуск! С вами была специальный корреспондент «Дейли Профит» Вирджиния Торинблат.

И спецкор Вирджиния повернулась к нам спиной.

С минуту мы молчали. Холмс внимательно изучал обрывок, достав лупу; я присоединился к моему другу чуть позже. Название газеты над датой выпуска пострадало, целым осталось только «Дейли…». На обратной стороне картинок не обнаружилось. Вскользь проглядывая заметки, я выяснил, что в них речь идет о зельях, чароведении и тому подобной ерунде. Холмс по-прежнему был нем, как рыба. Я не выдержал первым:

– По-моему, перед нами воплощение грез мистера Пфайфера! Фантастический фильм по роману безумного сочинителя, снятый при помощи неизвестных нам технологий. Разве что вместо войн будущего создателей фильма привлекла магия. Вы сами обратили мое внимание на дату, Холмс. А ведь в это время марсиане уже высадились на Хорселлской пустоши и начали наступление на Лондон! Будь это настоящая газета, в ней бы обязательно упомянули марисан. А тут – ни слова!

– Вы делаете успехи, Ватсон! Отличное умозаключение. В нем есть только два мелких изъяна. Во-первых, о марсианах может сообщаться в отсутствующей части газеты. А во-вторых, я бы согласился с вами, если бы не одна деталь: мисс Торинблат упомянула о семилетней Джейн Бэкворд, спешно высланной родителями из Годрикс-Холлоу. А уж малышка Дженни существует на самом деле… Хотя иногда я и начинаю в этом сомневаться.

– Вы сомневаетесь в существовании Дженни?! – опешил я.

Ответить Холмс не успел. Снаружи послышались громкие крики, смысл которых я не сразу разобрал.

– Вам принесли балалайку, – бросил я Холмсу, подходя к окну.

И ошибся.

– Скорее! На помощь!

Выглянув, я никого не увидел на улице перед гостиницей.

– На помощь!..

Кричали уже на лестнице. Вскоре в гостиную ввалился его преподобие викарий Симпсон, сопровождаемый возбужденным Томом. Волосы викария стояли дыбом, по щекам стекали капли пота.

– А-а-а! – вопил Симпсон, брызгая слюной.

– Что случилось?!

– Кошмар! В моем доме! Кошмар!

– Я на улице ждал, – пытался объяснить Том. – А тут он: спасите! Помогите!..

– Спасите! – подхватил викарий.

Я понял, что Симпсон невменяем и путного рассказа мы от него не добьемся.

– Револьвер при вас, Ватсон? – спросил Холмс.

– Он всегда при мне.

– Тогда поспешим!

Когда мы бегом спускались по лестнице, я подумал, что профессор Ван Хелзинг с его парой револьверов сейчас пришелся бы очень кстати. Но где обретался голландец, я не имел ни малейшего понятия, а искать его не было времени.

4. Баю-баю, детки…

Калитку снесли с петель.

В тех местах, где створка соприкасалась с косяком, доски были грубо проломлены. Хищно торчала острая щепа, крепления петель выдрали, что называется, с мясом. Наверное, сказочный великан Корморен, который ростом в восемнадцать футов, в обхват три ярда, а лицом – страшилище, пнул калитку ногой, торопясь войти к викарию Симпсону. А может, это был не великан, а марсианский треножник, шутки ради сменивший тепловой луч на славный пинок.

Том ворвался в сад первым. Он готовился принять удар на себя, закрыв собственным телом мистера Холмса и доктора Ватсона. Но то, что увидел молодой Рэдклиф, настолько не соответствовало его ожиданиям, что Том окаменел, приоткрыв рот.

Вдова Пристли сидела на скамеечке, чинно сложив руки на коленях. Губы вдовы шевелились; почти беззвучно экономка викария напевала колыбельную:

– Баю-баю, детки на еловой ветке…

Взгляд ее сочился теплой слезой. Том не знал, что видит вдова Пристли, но судя по блаженству, написанному на лице экономки, это было лучшее зрелище в мире. Картину портил дубовый стол, рассеченный на две неравные части – трещина проходила рядом с правым локтем экономки. Ни один топор в мире не сумел бы справиться со столом с первого удара; разве что молния. Впрочем, рухни небо на землю, и это не вывело бы вдову из состояния блаженного покоя.

На краю трещины, опасно качаясь, балансировал кувшин с молоком.

Малютка Дженни и двое незваных гостей замерли, разделенные безнадежно испорченным столом. Девочка склонила голову к плечу на знакомый птичий манер, словно до сих пор находилась под гипнозом. Поза ее не выражала волнения или страха; скорее, равнодушие зрителя, знающего заранее, чем кончится представление. Гости, облаченные в длинные хламиды до пят, напротив, были готовы к броску в любой момент. Головы мужчин венчали удивительные шляпы, похожие на остроконечные колпаки, к которым безумный шляпник потехи ради прикрепил широченные поля. В руках, выставив оружие перед собой, гости держали…

«Револьверы, – подумал Том. – Нет, кинжалы.»

Он невольно охнул, когда понял, что ошибся, причем дважды. Один из гостей повернул лицо к Рэдклифу и оказался женщиной. Маленький яркий рот был плотно сжат, превратившись в пунцовый бутон; глаза сверкали, как у кошки. Кинжал же оказался палочкой, обычной тисовой палочкой длиной в тринадцать с половиной дюймов. Палочку второго гостя, судя по цвету и фактуре, выточили из эбонита. Гребешок, вспомнил Том. У него дома хранился эбонитовый гребешок, подаренный матушкой на тринадцатый день рождения.

– Я… – начал Том.

Он плохо понимал, что надо говорить. Еще хуже он понимал, что надо делать. К счастью – верней, к несчастью – все решилось само, без Томова участия. Женщина с ярким ртом взмахнула палочкой, выкрикнув слово, подобное клекоту ястреба-перепелятника, и невидимая петля охватила колени Тома. Миг, и петля затянулась туго-туго, вынудив Рэдклифа упасть. Он больно ударился о створку калитки – сперва боком, а там и ухом. В голове загудело, словно под сводами черепа звонили колокола, собирая народ в церковь. Том чуть не выругался, забыв, что матушка не велела браниться при дамах, и обнаружил, что язык заледенел, а все тело превратилось в мертвый топляк.

– Леди и джентльмены, – от забора сказал мистер Холмс, и Том понял, что сейчас все наладится. – Я хотел бы знать, что здесь происходит. Рекомендую вам не делать резких движений.

Борясь с онемением, Том до хруста вывернул шею – и увидел, что мистер Холмс, как и положено джентльмену в сложной ситуации, подкрепляет слова револьвером. Доктор Ватсон, также вооруженный, держался на шаг позади, ближе к выходу из сада. Судя по багровым пятнам на щеках доктора, ему больше хотелось стрелять, чем задавать вопросы.

Еще Тому был виден дом викария. За окном гостиной на стене бесновался портрет. Знакомый Тому денди-ангелок приплясывал в раме, корчил дикие гримасы и делал неприличные жесты. Временами он терял всю красоту, превращаясь в ужасающего старца – это случалось, когда денди частично выходил за пределы золоченых границ рамы. В ужасе Том зажмурился, а когда вновь открыл глаза, мистер Холмс и доктор Ватсон стояли в прежних позах, но мистер Холмс уже ничего не спрашивал. Из уст гостя-мужчины ползло змеиное шипение, эбонитовая палочка чертила в воздухе сложные узоры, и стволы револьверов против воли их хозяев задирались к небу, а мышцы доблестных англичан скручивались в узлы, не позволяя Холмсу и Ватсону действовать по своему усмотрению. Лишь взгляды жили самостоятельной жизнью: бешеный у доктора, хладнокровно-внимательный у Холмса.

– Все узнаете, – с насмешкой произнесла женщина. – Не торопите события, господа.

Она вновь повернулась к Дженни. Поза девочки не говорила о насильственном сверхъестественном вмешательстве, но Дженни до сих пор не пошевелила и пальцем. Стояла и ждала; если, конечно, это был не столбняк от испуга.

Больше всего на свете Том мечтал, чтобы Дженни сейчас взлетела над садом в ореоле из клубящегося света – и сокрушила негодяев, ворвавшихся в дом викария, как ранее сокрушила марсиан. Том молился об этом, вкладывая в молитву страсть и ненависть, которой ранее не подозревал в себе. Но Господь, похоже, благоволил к земным пришельцам больше, нежели к марсианским.

– Ничего личного, детка, – сказала женщина.

На конце ее тисовой палочки начал копиться клубок синих искр. Но когда убийственный подарок готов был сорваться в полет, случилось непредвиденное. Продолжая напевать колыбельную, вдова Пристли слабо вздрогнула – и кувшин с молоком упал на скамейку, разлетевшись вдребезги.

Белой струей молоко хлынуло вниз, на траву. Лужа быстро расползлась, подобравшись к ногам женщины с палочкой, и едва гостья сделала резкий взмах, как ступня ее, обутая в щегольскую туфельку с кожаной подошвой, поехала на мокрой траве. Клубок искр метнулся ввысь; вместо того, чтобы поразить безучастную Дженни, искры с треском растворились в голубизне неба. Женщина попыталась восстановить равновесие, не справилась – и рухнула навзничь, бок о бок с Томом. Рэдклиф отчетливо видел, что затылок несчастной пришел в соприкосновение с кованым креплением для петли. Раздался отвратительный хруст. Ноги женщины задергались, выписывая коленца ужасного танца. Ее спутник охнул, шагнул было к умирающей, но в последний момент вспомнил о Дженни.

– Это ты! – заорал он. – Это все ты!

И присовокупил два-три слова на тарабарском языке.

Ему не повезло: не успел он закончить фразу, как с ветвей яблони на голову грубияну свалилась Фоззи, любимая кошка вдовы Пристли. Судя по истошному мяву животного и дикому воплю жертвы, когти Фоззи сквозь шляпный фетр и волосы хорошенечко вспороли кожу на макушке и висках. Из-под шляпы потекла кровь. Выронив палочку, гость вскинул руки, желая поймать разъяренную тварь; Фоззи, не будь дура, метнулась обратно на дерево. Яблоневый сук треснул, укрепленный на нем скворечник качнулся и сорвался прямо на мужчину. Тот как раз поднимал палочку с земли, словно весь мир свелся сейчас для него к куску эбонита. Скворечник пришелся бедняге ниже затылка, строго между шеей и основанием черепа. Хруст повторился, и в саду стало на одного мертвеца больше.

– Баю-баю, детки на еловой ветке…

– Хочу домой, – вдруг сказала Дженни. – Хочу домой…

Уголок ее рта аритмично подергивался, как если бы Дженни решала: улыбнуться ей или зарыдать.

5. Состояние, близкое к трансу

– Кто такие?

Капитан Уоллес хмурился, разглядывая мертвые тела. Он приехал на телеге, захватив с собой капрала и сержанта Дженкинса. Вместе с военными на краю телеги гордо восседал соседский мальчишка, которого Шерлок Холмс отловил за крамольным занятием – подглядыванием через щель в заборе – и отправил за капитаном.

А было это так:

– Хочешь заработать шиллинг?

– Хочу, сэр! Даже два! А что нужно делать?

– Знаешь, где находится управление военной разведки?

За забором презрительно хмыкнули:

– Кто ж не знает? В Мут-Холле, ясен пенни!

– Беги туда и передай капитану Уоллесу…

Холмс объяснил, что нужно передать, заставил мальчишку повторить урок и вручил обещанный шиллинг.

– Получишь второй, если капитан будет здесь через полчаса.

Вторую монетку гонец честно заработал.

– Это оккультисты из Уилтшира, – сообщил Холмс капитану таким тоном, словно говорил о булочнике с супругой, проживающих за углом. – Несчастный случай со смертельным исходом; два раза, одинаковых как шиллинги.

– Несчастный случай?

– Увы. Не повезло беднягам.

Тому Рэдклифу частенько говорили, что шкурой он схож с носорогом, а тонкостью чувств – с дубовым чурбаном. Но даже Том легко прочел в ответном взгляде капитана всё, что думает Уоллес по поводу «несчастных случаев».

– Вы не поверите, капитан! – поспешил вмешаться доктор Ватсон. – Но все именно так и было!

– Не поверю, – согласился Уоллес. – Ни за что.

– Тем не менее, это правда! И я, и мистер Холмс видели, как дама поскользнулась. Падая, она ударилась затылком о петлю на калитке. А на джентльмена упал скворечник. Сук, знаете ли, обломился. Бывает…

– Ага, – подтвердил Том. – Я тоже видел.

– Я пришел позже, – вздохнул профессор Ван Хелзинг. – Я не застал это трагическое происшествие. Но я нисколько не сомневаюсь в словах сих достойных джентльменов.

Говоря по правде, профессор не пришел, а прибежал. Можно даже сказать, примчался – с револьвером в одной руке и раскрытым саквояжем в другой. Стрелять не понадобилось – мертвецы лежали смирнехонько. Помощь медика тоже оказалась лишней: и Холмс, и Ватсон, и Том, и миссис Пристли успели прийти в себя. Быстро выяснилось, что почтенная дама ничего не помнит. Вывела Дженни в сад подышать воздухом перед сном, присела на скамейку, задремала – и случайно смахнула со стола кувшин с молоком.

– Должно быть, кошмар приснился, – согласилась вдова.

Доктор поскорей увел экономку викария вместе с Дженни в дом: кажется, миссис Пристли так и не заметила ни мертвецов, ни сломанного дерева, ни разгромленной калитки. Насчет стола посетовала, и ладно.

А Дженни было все равно. Она криво улыбалась – у Тома от ее скверной улыбки мурашки по коже бегали! – и механическим голоском куклы повторяла:

– Хочу домой…

Помолчит и снова:

– Домой хочу…

– Состояние, близкое к трансу, – определил профессор.

Присев на корточки, он внимательно заглянул Дженни в глаза и по привычке проверил зубы. С зубами все было в порядке.

– Я бы не рекомендовал приставать к ней с расспросами. Мы видим защитную реакцию мозга на пережитые события. Неделя покоя, хорошее питание, здоровый сон – и наша малютка поправится.

– Боюсь, ни у нас, ни у Дженни нет этой недели.

Все уставились на Холмса. Том не умел читать мысли по лицам людей, но и он понимал: мистер Холмс не шутит.

– О чем вы? – воскликнул доктор Ватсон.

– Вы о чем? – вскричал профессор.

Ответить Холмс не успел: приехал капитан Уоллес.

– Я прекрасно понимаю, капитан, как все это выглядит, – достав трубку, Холмс принялся набивать ее табаком. – Но вы человек наблюдательный. Можете сами убедиться: все произошло именно так, как рассказал доктор Ватсон.

– Это, – быстро спросил капитан, – имеет отношение к делу, которое вы расследуете?

– Косвенное. Должен сообщить, что я близок к завершению расследования. Готов поделиться выводами, но предупреждаю: рассказ выйдет длинным.

– Увы, – вздохнул капитан, – у меня мало времени. Наблюдатели вокруг Лондона докладывают об активизации марсиан – впервые за последнюю неделю. Похоже, враг готовит новое наступление. Майор Форестер приказал ускорить изучение захваченной марсианской техники, организовать закладку мин и согласовать с артиллеристами план обороны города. Если выдастся свободная минута, я постараюсь заскочить к вам.

– Время, – задумчиво кивнул Холмс. – Времени у нас у всех в обрез. Могу кратко сообщить: в дело оказались вовлечены куда более серьезные силы, чем я поначалу предполагал. То, что мы видим – лишь верхушка айсберга. О злополучном листе бумаги забудьте, он не имеет значения. Ключ – Дженни. Уверен, нас ожидают еще более серьезные потрясения, чем до сих пор. Майор прав: надо готовить оборону города. Если освободитесь, капитан, вы найдете нас здесь.

Капрал с сержантом начали грузить тела колдунов на телегу. Том не стал на это смотреть. Лишь сейчас он заметил, что его трясет после пережитого. Надо было срочно придумать себе какое-то дело. Рэдклиф давно выяснил: когда руки заняты работой, на душе делается спокойней. В итоге он снял скворечник с обломившегося сука – и полез на дерево: пристраивать птичий домик на другую ветку.

6. Самое время

Через сад протянулись длинные лиловые тени. Воздух словно бы сгустился и потемнел, быстро теряя дневную прозрачность. Над Бассеттским лесом виднелся краешек солнца – ало-багровый, как уголек в угасающем костре. Сделалось заметно прохладней, но Том вспотел: он махал молотком, сколачивая испорченный колдунами стол. Том давно закончил бы работу, но приходилось часто прерываться. Во-первых, невежливо стучать, мешая джентльменам беседовать. А во-вторых, Том сгорал от любопытства и боялся пропустить хоть слово.

– Бедняжке Дженни необходима охрана! – решительно заявил профессор.

Доктор Ватсон угостил его своей сигарой, желая избавить себя и остальных от едкого дыма «Партагаса», и теперь Ван Хелзинг с видимым удовольствием смаковал докторскую «Гуркху».

– Надо обратиться к военным. Капрал? Сержант? Учитывая степень опасности, двоих телохранителей недостаточно!

– Полностью согласен с вами!

Редкий случай: вечные спорщики, доктор с профессором проявили удивительное единодушие.

– Я готов охранять Дженни, – подал голос Том. – Я справлюсь! Я сильный. Только дайте мне револьвер и хорошую дубину.

Он подумал и поправился:

– Револьвер дайте. Дубину я сам выломаю.

– Вся королевская конница, вся королевская рать… – улыбка Холмса вышла грустной. – Все готовы защищать Дженни до последней капли крови. Это делает вам честь, джентльмены. Уверен, капитан Уоллес не откажется выделить десяток солдат: все равно с винтовками против марсиан много не навоюешь. На этой войне первую скрипку играют артиллерия, саперы и наблюдатели. Но вынужден разочаровать вас, друзья мои: милая крошка Дженни в защите нуждается меньше всего.

– То есть?

– Почему?!

Том сдавленно охнул: он уронил молоток себе на ногу.

– Честно говоря, – Холмс пускал дымные кольца, – я не беспокоился за Дженни и при нападении этой парочки фокусников. Уж за кого-кого, а за Дженни – ни капли.

– Вы полагали, что девочке ничего не грозит?!

– Именно.

– У вас были для этого основания?

– Я вижу, господа, вы сомневаетесь. Отлично! Я мог бы предложить вам, Ватсон, или вам, профессор, провести эксперимент: позвать сюда Дженни и выстрелить в нее из револьвера. Меня останавливает лишь одно…

– Мораль? – предположил доктор.

– Страх за дитя? – уточнил профессор.

– Нет. Опасение за ваши жизни, джентльмены. Вы уже могли убедиться: все, кто угрожает милой Дженни, долго не живут. Марсиане, заезжие мистификаторы… Полагаю, рискни вы выстрелить в Дженни, в лучшем случае револьвер дал бы осечку. В худшем… Боюсь, вампиры показались бы вам, профессор, добрыми самаритянами в сравнении с «худшим случаем».

– Вы что-то знаете, Холмс! – Ватсон нацелил на своего друга сигару, словно дымящийся после выстрела ствол револьвера. – Вы обещали поделиться результатами расследования? По-моему, сейчас самое время.

– Время… Я чувствую, как оно утекает. Да, джентльмены, я раскрыл это дело. Теперь я понимаю все или почти все, но не вижу выхода из сложившейся ситуации. Возможно, у вас возникнут свежие идеи? Итак, слушайте.

Вместо того чтобы начать рассказ, Холмс замолчал. Воспользовавшись паузой, Том забил финальный гвоздь в последнюю из трех досок, скрепивших искалеченный стол. Холмс словно только этого и ждал: он заговорил, едва в вечернем воздухе отзвучало эхо удара молотка.

– Вам, Ватсон, я об этом уже сообщал, но кратко повторюсь для вас, профессор. С того момента, как я получил телеграмму от Майкрофта, или даже раньше – с момента, когда Дженни чудесным образом остановила марсиан – в войне наблюдается подозрительное затишье. Война вроде бы идет, но ничего толком не происходит. Марсиане что-то делают в Лондоне, и никто не знает, что именно. Артиллерия обстреливает их с предельного расстояния, марсиане огрызаются – это, собственно, все. Честно скажем, неэффективная тактика с обеих сторон. Я говорил об этом капитану Уоллесу, и он, кажется, обиделся за армию.

– Затишье перед бурей? – доктор пожал плечами.

– Вы даже не представляете, насколько вы правы, друг мой! На фоне общего затишья в захолустном – извините, Том! – Молдоне жизнь бьет ключом. Странные события происходят одно за другим. Словно Молдон – гордитесь, Том! – вдруг стал центром не только Англии, но и всей Солнечной системы! А начало событиям положила девочка Дженни, играючи разделавшись с дюжиной боевых марсианских машин. Раньше в окрестностях Молдона ничего экстраординарного не происходило.

Холмс умолк, позволяя слушателям хорошенько осмыслить сказанное. Солнце полностью скрылось за лесом, в небе загорелись первые светлячки звезд. Вечерами Том, бывало, любил смотреть на россыпи серебра в бездонной, завораживающей черноте. От этого зрелища у него замирало сердце, а на душе делалось как-то возвышенно. Позже Тому сладко спалось, и сны приходили по большей части приятные.

Сейчас от мрака над головой исходила явственная угроза. Звезды – глаза чужаков, пристальные и недобрые – наблюдали за Томом, скрываясь, подобно спрутам, за чернильной завесой. Ведь оттуда, с черных небес, и обрушились на землю марсиане. Кто знает, какие еще чудовища явятся за ними следом?

– Да, я помню, – нарушил паузу профессор. – Дженни привела в действие неведомые нам могущественные силы. Единожды призванные, они не исчезнут просто так! Дитя, не ведая, что творит, открыло дверь в бездну. Мы закроем эту дверь! Если нужна моя помощь, знания, любое содействие – я всецело в вашем распоряжении, джентльмены!

– Ваша помощь действительно будет кстати. Вы считаете, что адепты тайных наук при помощи оккультного ритуала призвали некую надприродную мощь? Допустим, Лиггинсы готовили соответствующий обряд, когда в их дом угодил тепловой луч… Дженни вполне могла случайно завершить ритуал, прочтя вслух финальное заклинание.

Против ожидания, в тоне Холмса не было и намека на иронию или сарказм.

– Вы правы! – горячо воскликнул Ван Хелзинг. – Я сам бы не сформулировал лучше. Значит, вы установили, что это за мерзейшая мощь? Представляете, как ее усмирить?

Холмс вздохнул:

– Ах, профессор… Лично я склонен считать эти явления силами природы, которые нам только предстоит познать. Дикарь с Андаманских островов сочтет волшебством электричество или автомобиль. Мы, гордящиеся своей цивилизованностью, готовы счесть магией безболезненное удаление зуба мудрости. Подвиги Дженни, граф Орлок, призраки и колдуны – следствие, а не причина. Речь идет о силах куда более могущественных.

Ван Хелзинг перешел на шепот:

– Еще более? Вы говорите о враге рода человеческого?!

Холмс сделал отрицательный жест.

– Что же вы имеете в виду?

– Время, – ответил Шерлок Холмс. – Время и пространство.

Интермедия Мораль торгашей

«…речь, понятно, идет не о тех случаях, когда поденщики в угоду рынку, перехватывая полюбившиеся читателю сюжеты и образы, начинают кропать книжечки, допустим, о «новых похождениях Шерлока Холмса». Такое бывало, но это факт торгашеской морали, а не литературы…»

– Дмитрий Биленкин, – цитату об угодливых поденщиках Тюня зачитала вслух, помянув и автора цитаты. – Кто такой, почему не знаю?

Она заглядывала мне через плечо. Терпеть этого не могу, а приходится терпеть, извините за каламбур.

– Писатель, – объяснил я. – Писатель-фантаст. Знаешь, кто такие писатели-фантасты?

Тюня кивнула:

– Ага. Все писатели в штанах, а фантасты без штанов. Это если вкратце. Ты взял цитату из его романа?

– Из послесловия.

– К его книге? – упорствовала Тюня.

– К чужой книге.

– А на фига ты ввел эту торгашескую мораль в программу? Ради Холмса?

Я молчал, давая ей шанс осмыслить ситуацию.

– Нет, – быстро исправилась Тюня, терзая планшет. – Холмса мы уже ввели по самые гланды. Биленкин твой… Он современный? Ага, вижу: тридцать третий – восемьдесят седьмой. Двадцатый век. «Десант на Меркурий», «Космический бог», «Десант на Сатурн»… Нет, десант на Сатурн – это не он. Тех десантников я знаю. «Приключения Полынова», «Конец закона»…

Тюня подняла на меня взгляд:

– Эй, Снегирь… А к какой книге он писал послесловие?

– Ищи, – отмахнулся я. – И обрящешь.

Глава десятая Что такое четвертое измерение?

1. Чертовщина, прости господи!

– Холмс, вы говорите загадками!

Доктор Ватсон извлек из кармана часы, щелкнул крышкой и уставился на циферблат, словно ждал от стрелок ответа. В темноте, спустившейся на сад, это был не лучший вариант. Из дома вышла миссис Пристли, непривычно тихая. В руках экономка викария несла поднос с тарелками и столовыми приборами. Она принялась расставлять посуду на столе, благословляя золотые руки Тома.

– Вы наверняка проголодались, господа, – пояснила вдова. – Есть холодная телятина, хлеб и салат. Сейчас я принесу салфетки и чай. Да, еще есть яблочный джем.

– Благодарю вас, – Холмс вежливо поклонился. – Вы очень любезны. Не беспокойтесь, нам этого вполне достаточно.

Когда экономка удалилась, он обернулся к слушателям:

– Я имел в виду, что наше вчера, а следовательно, и сегодня непрерывно меняются. Не спешите возражать! Изменения начались с момента, когда Дженни остановила марсиан. Этого не замечает никто, кроме меня – и отчасти вас, Ватсон. Начнем с покойных Лиггинсов. Когда о них заходит разговор, все путаются с именами. Началось дело с Сайласа и Марты, но быстро свернуло к Бальтазару и Мельхиоре!

«Конечно, Бальтазар и Мельхиора! – хотел подтвердить Том и прикусил язык. – Может, все-таки Сайлас и Марта? Нет, ерунда!.. Прав мистер Холмс, тут ум за разум заходит!»

– Изменилась одежда Лиггинсов, как справедливо заметил мистер Мэйсонс, – продолжил Холмс. – На смену брюкам, рубашке и платью явились непристойные мантии. Поначалу никто не мог вспомнить, откуда приехали в Молдон Лиггинсы, а за ними и Дженни. Теперь все уверены: из Годрикс-Холлоу! Далее: пациент госпиталя Святого Петра – матрос с «Сына грома» – и его показания. Ватсон, вы же знали, что никакого матроса в госпитале не было! Вы лишь потом «вспомнили»: да, матрос! А чудовище в заливе? Его щупальце, отсеченное тепловым лучом, сперва выглядело как щупальце спрута, затем уподобилось щупальцу марсианина, а там и вовсе растеклось лужей слизи. Помните, Ватсон?

– Весьма смутно, – признался доктор. – Моя память двоится. Но Холмс, вы грешите против логики! Если все отрицают первоначальный вариант и свято верят во второй – все, кроме вас! – тогда почему я в числе исключений? Я помню оба варианта, и они сводят меня с ума!

Никогда в жизни Шерлок Холмс не смотрел на доктора Ватсона так, как смотрел сейчас – с любовью, нежностью и дружеским теплом, которые не пожелал скрыть за обычной невозмутимостью.

– Вы – часть меня, дорогой Ватсон. Или, если угодно, я – часть вас. Где Холмс, там и Ватсон. Где Ватсон, там и Холмс. И нет в мире силы, способной это изменить.

– Благодарю вас, друг мой, – взор доктора увлажнился. – Сейчас, когда вы об этом сказали…

Он умолк, скованный порывом чувств. Вдруг лицо его прояснилось, и Ватсон принялся хлопать себя по карманам в поисках какой-то вещи. Вернулась вдова Пристли, принеся чай, стопку накрахмаленных салфеток и зажженный фонарь. За столом сделалось светлее, и доктор извлек пухлый блокнот в обложке из синего коленкора:

– С момента вашего появления, Холмс, я возобновил свои записи! Если я что-то забыл, можно с ними свериться!

– Отлично! Ваши записи пригодятся, но пока я вполне полагаюсь на собственную память. Сперва закончим с фактами и перейдем к десерту – к выводам. Меняется обрывок газеты: «Дейли телеграф» превращается в «Дейли Профит». Меняется карта Англии: в Уилтшире объявляется Годрикс-Холлоу. Меняются воспоминания людей и материальные предметы…

– Чертовщина, прости Господи!

Заправив за воротник салфетку, доктор положил себе на тарелку большой кусок холодной телятины. Похоже, парадоксы возбудили в Ватсоне зверский аппетит.

– В сложившейся ситуации я готов рассмотреть даже гипотезу «чертовщины», – согласился Холмс. – Но, к счастью, этого не требуется. В чертовщине вы, профессор, смыслите намного больше меня. Скажите, способен ли враг рода человеческого на подобные фокусы?

– Ни за что! – воскликнул Ван Хелзинг. – Такое под силу только Богу!

– Почему же не людям?

– Людям?!

– Отбросьте все невозможное, профессор. То, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался. Итак, мы убедились, что изменения зарождаются в прошлом – и волной бегут вперед, меняя реалии дня сегодняшнего. Цепь случайностей, совпадений? Массовое помутнение рассудка? Гипноз, наконец? Это могло бы объяснить один-два подобных случая, но не все сразу! Проявление сверхъестественных сил? Этим, конечно, можно объяснить что угодно. Но и метафизика не всемогуща, как подтвердил нам уважаемый профессор. Что остается?

– Реальность как глина? Время как гончарный круг? Но это же… Это божественное могущество!

Руки Ван Хелзинга дрожали от волнения. Профессор пролил чай мимо чашки, а Том застыл с открытым ртом, не донеся до цели насаженный на вилку ломоть мяса.

– Успокойтесь, прошу вас. Могущество божественное, а пользуются им, как викарий Симпсон молотком: удар по гвоздю, два – по пальцам. Из всех известных мне существ на такое способен только человек! Из чего напрашивается вывод, что к двадцать первому веку род людской не слишком изменился.

– Двадцать первый век? Дата, упомянутая Дженни?

– Совершенно верно. Я не сомневаюсь, что она – или та сущность, что находится внутри девочки – родом из двадцать первого века. Из центра, организующего изменения нашей с вами реальности.

– Сущность? Внутри девочки?!

Беда не приходит одна: едва Том откусил кусок, как сразу подавился.

– Простите, джентльмены, – Холмс похлопал грузчика по могучей спине, – я забежал вперед. Вокруг нас хватает хаоса, чтобы умножать его, перескакивая с одной мысли на другую. Вы еще следите за цепочкой моих умозаключений?

– Угу! – кивнул Том.

Взгляды обратились на молодого человека, и Том до крайности смутился.

– Я продолжу, – Холмс вернул себе внимание присутствующих. – Некто в будущем, владеющий технологией изменений во времени, решает провести эксперимент. Допустим, он враг марсиан и наш друг – сейчас это не столь уж важно. Важно другое: любое воздействие имеет свои ограничения. Иначе старушку Англию оккупировала бы армада Мерлинов, превратила марсиан в плюшевых медведей – и исчезла без следа. Ничего подобного не произошло, значит, прошлое нельзя менять, как заблагорассудится. Полагаю, это чревато катаклизмами, один из которых назревает в данный момент.

– Еще один катаклизм? Мало нам марсиан?!

Со стороны пролома, где раньше стояла калитка, раздался осторожный шорох. Том обернулся на звук, хватая молоток. Ван Хелзинг потянулся за револьвером. Во тьме под деревьями лязгнули затворы винтовок: сержант с капралом были начеку. Но это всего лишь вернулся преподобный Симпсон. Пугливо озираясь, отводя взор от гостей, сидящих за столом, викарий мышью проскользнул в собственный дом. Вскоре из холла долетел голос вдовы Пристли. Похоже, экономка уже полностью вернула себе прежнюю бойкость и теперь пререкалась с викарием: священник не позволял ей выйти во двор.

Судя по тому, что миссис Пристли вскоре объявилась на крыльце с очередным подносом, победа осталась за вдовой. А солдаты получили свой ужин, несмотря на протесты Симпсона.

– Чем могущественней сила, – продолжил Холмс, – тем большей осторожности требует обращение с ней. Когда неумеха берет в руки кухонный нож, он рискует порезаться. Заменим нож на револьвер, и риск возрастет: глупец способен прострелить себе ногу или случайно убить соседа по комнате. Человек, работающий на пороховом складе с сигарой в зубах, с высокой вероятностью не только сам взлетит на воздух, но и погубит сотни невинных людей. Что же тогда говорить о времени?! А с ним, судя по результатам, обращаются без должного пиетета, как с мальчишкой на побегушках.

– Время на побегушках?! – Ван Хелзинг закашлялся. – Вы уверены? Быть может, мы просто не в силах понять замысел обитателей будущего?

– Ватсон, на днях вы привели мне удачное сравнение из области литературы. Помните? Автор создает персонажа, описывает его внешность, придумывает диалоги, а затем вычеркивает пять-шесть абзацев, понимая, что этот персонаж – лишний в книге. Именно это мы и наблюдаем. Реальность меняется, как если бы прошлое раз за разом переписывали, подобно черновику романа. Вооружив Дженни магией, оружием более чем сомнительным, манипулятор столкнулся с необходимостью подкрепить магию достоверностью. Он перебирает варианты, но любой из них плохо вписывается в упрямый английский прагматизм, требуя дополнительных обоснований. Представьте себе, что вы подпираете рушащееся здание, но каждая подпорка неустойчива и в свою очередь требует новой подпорки.

– У меня голова идет кругом, Холмс, – признался доктор Ватсон, выразив общее мнение. – Но даже если так… Мне хочется верить, что здание устоит. Почему вы уверены в грядущем катаклизме?

– По трем причинам, друг мой. Во-первых, бурление событий усиливается. Корабль раскачивается всё сильнее: приближается шторм. Во-вторых, последняя подпорка сработала из рук вон плохо. Обрывок «Дейли Профит» поджег бикфордов шнур, ведущий к бомбе. Ну, и третья причина – это я, Шерлок Холмс.

– При чем тут вы, Холмс? Ведь это не вы манипулируете нашим прошлым?

Доктор осекся, а профессор Ван Хелзинг принялся разглядывать Холмса с подозрительным интересом.

– Нет, к сожалению, манипулятор – не я. Я куда лучше предвижу последствия своих действий. Ватсон, друг мой, я помню ваше мнение насчет треножников: «Нам бы такие машины в Афганистане!» Наш манипулятор с радостью идиота пошел бы вам навстречу. Я – перестраховщик, я боюсь даже представить, что бы началось в Афганистане, вторгнись мы туда на марсианских треножниках! Господа, я раскрыл это дело. Я знаю, что нужно предпринять для восстановления status quo. Но я не знаю – как. Боюсь, это невозможно.

Вскочив от избытка чувств, Ван Хелзинг принялся шарить по карманам в поисках новой сигары. Доктор протянул ему «Гуркху», но профессор не заметил дружеского жеста.

– Невозможно?! – воскликнул он. – Это мы еще посмотрим! Вчера вы были уверены, что вампиры – блажь нервных девиц! А теперь? Рассказывайте!

– Хорошо, – согласился Холмс. – С малышки Дженни все началось, ею все и закончится. Если девочка исчезнет, беспорядок прекратится.

– Mein Gott! – ужаснулся профессор. – Вы предлагаете убить невинное дитя?!

– Ни в коем случае. Я не самоубийца – вы прекрасно знаете, что происходит с беднягами, посягнувшими на Дженни. Девочку нужно просто изъять из нашей реальности, живой и невредимой – такой же, какой ее поместил сюда манипулятор. Сейчас дитя подобно катализатору химической реакции. Убери катализатор – и процесс прекратится сам собой. Имей мы возможности манипулятора, или хотя бы ту машину, которой он пользуется…

– Машину? – изумился Ватсон.

И задумчиво повторил со странной гримасой:

– Машину…

– Ну разумеется! Не вручную же манипулятор таскает подпорки? Помните запись Дженни? «Повторите запрос к машине. Произошла логическая ошибка». При помощи чудо-машины мы могли бы вернуться в исходную точку – атака марсиан на Молдон – и извлечь Дженни из нашей реальности за миг до начала магического произвола. Мы бы отправили ее домой – зря, что ли, ребенок зациклился на возвращении? Харьков двадцать первого века? Да хоть Атлантида минус шестнадцатого! Главное, изъять из молдонского котла катализатор – возмутитель спокойствия. Вот я и говорю: у нас есть решение и нет способа его воплотить. Я признаю свое поражение, господа. Я, Шерлок Холмс, сдаюсь.

Доктор Ватсон встал из-за стола. Выпрямился, вернув себе выправку военного медика Смахнул с лацкана воображаемую пылинку. И посмотрел на старого друга взглядом офицера, инспектирующего новобранцев перед боем:

– Сдаетесь? Вы, кто бросил вызов преступному гению Мориарти? Покоритель Рейхенбахского водопада? Охотник, перехитривший хладнокровного убийцу Морана? И теперь Шерлок Холмс намерен отступить?!

Холмс со вздохом развел руками.

– Что ж, – резюмировал доктор, сверкая очами, – будем считать ваше заявление минутной слабостью. Минута прошла, пора заняться делом. Это же элементарно, Холмс! Выслушайте меня, и вы поймете, что я прав!

– Одну минуту, – прервал его монолог Ван Хелзинг. – Я сейчас вернусь.

Профессор скрылся в доме викария, на ходу доставая из-под плаща револьвер. Через окно было видно, что преподобный Симпсон стоит на коленях посреди гостиной, освещенной двумя канделябрами, молитвенно сложив руки перед грудью. Внимание викария приковало к себе не распятие, как того следовало бы ожидать, а портрет на стене. Отворилась дверь, и Ван Хелзинг, ни слова ни говоря, всадил в холст три пули, одну за другой. На миг почудилось, что прекрасный молодой человек, изображенный на портрете, пытается сбежать – и даже почти выбрался из рамы! – но четвертая пуля, угодив в лоб, превратила его в злобного, а главное, неподвижного старца.

Пронзительно закричав, викарий стал рвать на себе волосы. Профессор же покинул гостиную, нимало не интересуясь истерикой преподобного Симпсона. В саду запоздало лязгнули затворы винтовок, но Холмс остановил солдат:

– Все в порядке. Никакой угрозы нет.

– Прошу вас, доктор, – вернувшись, профессор занял свое место за столом. – Продолжайте.

И стал перезаряжать револьвер.

2. Букет увядших цветов

Рассказ доктора Ватсона

В своем рассказе, джентльмены, я буду вынужден вернуться на много лет назад, как если бы обладал машиной времени. Итак, началась эта история в блаженной памяти восемьдесят седьмом, вскоре после того, как я вернулся из Сан-Франциско, где имел частную врачебную практику. И нечего улыбаться, Холмс! Я прекрасно помню, как вы осуждали мой отъезд в Америку. Сейчас, как мне ни больно, я вынужден признать вашу правоту. Все приведенные вами аргументы, от чисто меркантильных до самых высоких, включая апелляцию к британскому патриотизму, оказались безупречны.

Моя вина, моя великая вина!

Как бы то ни было, я снова оказался в Лондоне. Блудный сын вернулся на Бейкер-стрит, под крыло добрейшей миссис Хадсон, и начал всерьез подумывать о приобретении новой врачебной практики – скажем, в Паддингтоне или даже в Челси. Холостяк, я не знал тогда, что не пройдет и двенадцати месяцев, как я встречу мою милую Мэри и вступлю с ней в законный брак. Увы, счастью нашему не судился долгий век! Но вернемся к главному, оставив семейные неурядицы четы Ватсонов иным биографам. Мысли мои были заняты медициной, вернее, способом приложения своих профессиональных навыков; вы, Холмс, в те дни нечасто прибегали к скромной помощи вашего покорного слуги, размышляя над ужасными преступлениями Джека-Потрошителя – и я, имея чрезмерно много досуга, посвящал его самым неожиданным занятиям.

Так я попал в Южный Кенсингтон, точнее, в Горную школу.

Началось все с объявления в «Вестминстер Ревю». Там говорилось, что четырнадцатого января в публичном зале Горной школы состоится очередное заседание Дискуссионного общества. В рамках заседания планировался доклад некоего студента Хэмилтона-Гордона о возможностях неэвклидовой геометрии. Вы правы, профессор! Я готов вылечить Эвклида от лихорадки за скромный гонорар, обратись мистер Эвклид ко мне, но мало что смыслю в сложных взаимоотношениях катетов и гипотенуз. Меня заинтересовал не сам доклад, а сноска к объявлению. Редакция газеты уведомляла читателей, что доклад подготовлен по мотивам книги Чарльза Хинтона «Что такое четвертое измерение», вышедшей в свет тремя годами ранее. Ниже красовалось мнение экспертов «Вестминстер Ревю»:

«Кто ищет умственной гимнастики, найдет ее достаточно в «Четвертом Измерении» Хинтона».

Вы не поверите, Холмс, но я имел удовольствие читать эту книгу. Особенно запал мне в душу следующий тезис: «Все, что я заимствую из сокровищницы Платона, заключается в одной простой вещи – это мир пространственно высший, чем наш мир, – мир, к которому можно приблизиться только сквозь его сырой материал, мир, который надлежит постигать упорно, терпеливо, при помощи свойственных ему вещей и свойственных ему форм, движений, образов.» Конечно же, я отправился на заседание Дискуссионного общества, горя желанием выслушать доклад Хэмилтона-Гордона – будь там хоть целый батальон гипотенуз во главе с майором Не-Эвклидом!

Мне крайне приятно вспомнить, что на докладе я познакомился с Гербертом Уэллсом – скромным юношей, учащимся Кингс-колледжа при Лондонском университете, в лице которого мы вскоре получили блистательного автора историй про человека-невидимку и остров доктора Моро. Нас представил друг другу сэр Уильям Рейнольдс, в прошлом – кстати, и в будущем, когда я вновь обзавелся практикой – мой клиент. Сэр Уильям проживал в Ричмонде, где у него имелся частный дом, и я наезжал к нему, когда он нуждался в целительном действии медицины. Человек сведущий во многих науках, но крайне экстравагантный, сэр Уильям сказал мне, когда мы с молодым Уэллсом пожимали друг другу руки:

– Знайте, Ватсон, этот мальчик – ваша смерть!

Уэллс дико смутился, я же принял сказанное за шутку.

– В каком смысле? – улыбнулся я.

– В литературном, – серьезно ответил сэр Уильям. – И знайте, что даже Шерлок Холмс вас не спасет.

Да, Холмс, вы правы. Я тоже считаю, что сэр Уильям ошибся. В поединке между человеком-невидимкой и вами я поставлю на вас, друг мой.

Публичный зал, как выяснилось, располагался в подвальном помещении. Большая скученность народа, духота и заикание докладчика привели меня в дурное расположение духа. Стыдно признаться, я трижды задремывал – и просыпался крайне обеспокоенный. Уэллс, напротив, был само внимание, а сэр Уильям постоянно делал пометки в блокноте. По окончании доклада он заметил:

– Хинтон прав. Мы и впрямь должны приступить к накоплению интеллектуальных средств, позволяющих увеличить сложность нашего познания в отношении числа измерений. Следующим этапом станет наша практическая оценка каждого из них.

– Машина, сэр? – предположил молодой Уэллс. – Машина времени?

– Времени? – удивился сэр Уильям. – Отчего же только времени?

На этом мы распрощались.

Добавлю, что на докладе помимо нашей компании присутствовал Оскар Уайльд, регулярно прерывавший докладчика насмешками и язвительными репликами. Летом журнал «The Court and Society Review» опубликовал рассказ Уайльда «Кентервильское привидение», где автор продолжил свои насмешки – его призрак, желая скрыться от докучливых людей, уходил в «четвертое измерение».

Откровенно говоря, я бы и не вспомнил об этом случае, если бы в девяносто третьем году, шесть лет спустя, сэр Уильям не пригласил меня в числе избранных гостей к себе в Ричмонд. Я был не прочь развеяться: прошел всего год, как скончалась моя дорогая Мэри, забрав с собой в могилу и нашего сына. Безутешный вдовец, я подумывал о том, чтобы продать практику в Кенсингтоне, куда я в девяносто первом перебрался из Паддингтона, и вернуться на Бейкер-стрит. Вы, Холмс, тогда числились в покойниках – Рейхенбахский водопад стал вашей официальной могилой – но даже в пустой квартире мою бессонницу скрасила бы память о вашей скрипке и привычке стрелять в стену во время раздумий.

Обеими руками вцепился я в приглашение, полагая, что оно развлечет меня. Так и случилось. В Ричмонде сэр Уильям огорошил нас сообщением, что создал машину времени и даже совершил на ней увлекательное путешествие в будущее. Честно говоря, слушая его повесть, я ловил себя на том, что эти приключения скорее могли бы выйти из-под пера сочинителя бульварных романов, нежели из уст серьезного ученого. Безумные пейзажи, конец цивилизации, людоеды-морлоки и хомячки-элои, постапокалипсис, умирание Земли… Заплати мне «The Court and Society Review» тридцать – нет, пятьдесят фунтов! – за написание подобной белиберды, и я, клянусь честью, отказался бы наотрез!

Наверное, скепсис ясно читался на моем лице, потому что я был первым, к кому сэр Уильям обратился после долгой паузы:

– Нет, – сказал он, мягко улыбаясь, – я даже не надеюсь, что вы поверите мне. Примите мой рассказ за ложь или за пророчество. Считайте, что я видел это во сне, у себя в лаборатории. Представьте себе, что я раздумывал о грядущих судьбах человечества и придумал эту сказку. Отнеситесь к моим уверениям в ее достоверности как к простой уловке, к желанию придать ей побольше интереса. Но, относясь ко всему этому как к выдумке, что вы скажете?

Я смутился, не зная, что ответить. На столе, разделявшем нас с рассказчиком, лежал букетик увядших белых цветов. Пытаясь увести разговор в сторону, я стал их разглядывать. У них были престранные пестики, о чем я не преминул заявить вслух. Вид цветов также остался для меня загадкой. Казалось, я спустил некую взведенную пружину: разом заговорили все. Благодарили за приятно проведенное время, жалели, что сэр Уильям не пишет статей, отмечали, что уже поздно, что надо подумать, как мы теперь разъедемся по домам; кто-то напомнил, что у станции полно извозчиков…

Лишь сэр Уильям стоял в неподвижности. Он производил впечатление больного; мокрый лоб, блуждающий взгляд. Произнеся сбивчивый монолог, от которого я лишь уверился, что великолепный разум нашего хозяина дал трещину, сэр Уильям схватил лампу и ринулся по коридору. Мы побежали следом, боясь, что он совершит что-нибудь ужасное. Но нет, он всего лишь привел нас к машине времени.

Бронза, Холмс. Черное дерево, профессор. Слоновая кость, господа. Да, Том, это не все. Еще кварц, или иные, неизвестные мне кристаллы, похожие на кварц. Машина успела побывать в переделках: ее части были изуродованы, покрыты отвратительными пятнами. Полосы металла изогнулись, словно от могучего давления, на них висели клочья травы и мха.

– Простите, – сказал сэр Уильям, тронув одну из выгнутых полос.

И мы вернулись в курительную.

Уходя, я намекнул сэру Уильяму, что он переутомлен. Признаться, уверенности в моем голосе могло быть и побольше. Вид машины сильно поколебал мою природную скептичность. Я хорошо помню сэра Уильяма: стоя в дверях, он, обычно сдержанный, громко кричал нам вслед:

– Спокойной ночи, джентльмены! Спокойной вам ночи!

Это был последний раз, когда мы виделись. Позже я узнал, что сэр Уильям исчез. Когда вы, мой дорогой Холмс, воскресли, я хотел обратиться к вам за помощью в поисках путешественника во времени – или несчастного безумца, утратившего здравый смысл – но сперва нас отвлек полковник Моран с его духовым ружьем, а вскоре я и сам выбросил из головы машину времени Уильяма Рейнольдса.

3. Звезды падают к удаче

– Благодарю вас, Ватсон.

Встав из-за стола, Холмс поклонился доктору.

– Благодарю вас, друзья мои, – голос его задрожал, но быстро вернул себе прежнюю твердость. – Простите меня за минуту слабости. Вы вернули мне веру в то, что не все потеряно. Если машина времени существует, у нашей проблемы есть решение. Правда, кроме перемещения в двадцать первый век нам потребуется еще и перемещение в пространстве: доставка Дженни из Молдона в Харьков. Но и эта задача решаема. Меня беспокоит куда более серьезное препятствие. Судя по вашим словам, Ватсон, сэр Уильям исчез вместе со своей машиной семь лет назад, и с тех пор его никто не видел.

В саду повисло тягостное молчание. Лишь трещала, догорая, свеча в фонаре, да ветер с ленивой меланхолией перебирал листья в кронах яблонь. Смутная тень промелькнула над головами, на долю секунды затмив мигнувшие звезды – и унеслась столь быстро, что никто не успел ее толком разглядеть.

– Когда марсиане шли к Молдону, – вдруг сказал Том, – я молился. Молился, чтоб Господь покарал их и спас город. Так и вышло!

– Марсиан остановила Дженни, – мягко напомнил доктор.

Ван Хелзинг осенил себя крестным знамением:

– Все мы лишь орудия в руке Его! Молодой человек прав. Искренняя молитва творит чудеса!

– Я буду молиться, – согласился Том. – Я попрошу Господа, чтобы Он помог вам, мистер Холмс! Господь творит чудеса, что Ему какая-то машина времени?!

Второй поклон Холмса был адресован грузчику Рэдклифу:

– Спасибо, Том. И вам спасибо, профессор – вы напомнили мне кое о чем. На днях я рассказывал Ватсону, что в последнюю неделю меня буквально преследуют удачные стечения обстоятельств. Я получаю телеграмму от брата, хотя южнее Лондона большинство телеграфных линий повреждено марсианами. Я успеваю на последний поезд до Челмсфорда. Я… Короче, не стану мучить вас детальным перечнем улыбок Фортуны. Я лучше сделаю вывод: в Молдоне ничего не происходит просто так. Включая ваш рассказ о машине времени, дорогой Ватсон.

– К чему вы клоните, Холмс? Надеетесь на удачу?

– Вас это раздражает? – Холмс рассмеялся, окутавшись табачным дымом. – А мне, знаете ли, нравится думать, что у моего расследования есть высокий покровитель. Выше, чем Директорат военной разведки… Я привык полагаться на факты и логику, а не на подарки судьбы. Но сейчас факты и логика в один голос кричат мне, что очередной сюрприз не заставит себя долго ждать. Главное – вовремя распознать его и правильно им воспользоваться.

– Это случайно не он, сэр? – Том указал рукой в небо.

В ночи стремительно разгоралась яркая зеленая полоса. Космический исполин чертил меж звезд горящую линию – с запада на восток, от Энфилда и Челмсфорда в сторону…

В сторону Молдона!

– Одиннадцатый цилиндр. Они начали вторую волну высадки…

Это было все, что успел произнести Шерлок Холмс за секунду до того, как округу потряс тяжкий удар. В районе Данбери к небесам поднялось рыжее зарево – пылал городок, а может, соседний лес. Снаряд марсиан рухнул, не дотянув нескольких миль до Молдона.

– Скорее!

Том рванулся к забору – и замер на полпути: никто за ним не последовал.

– Успокойтесь, – велел Холмс. – Цилиндр раскален после прохождения земной атмосферы. В ближайшие часы марсиане не выберутся наружу. Теперь дело за военными: им следует уничтожить врага огнем артиллерии либо динамитом. Мы там лишние. Или вы желаете попасть под шальной осколок?

– Нет, сэр, – растерялся Том. – Но как же?..

– Обещанный сюрприз? Возможно, это он и есть.

– Так надо…

– Не надо. Садитесь и ждите.

Приунывший Том вернулся к столу: ждать он не любил. Хотелось действовать, бежать, драться! Но ослушаться Холмса грузчик не посмел. Десять минут, полных напряженной тишины, и с западной окраины Молдона донеслась орудийная пальба. Залпы рвали тьму в клочья. Миг, другой, и там, где кипело зарево, вспухали огненные клубки разрывов – нестрашные, даже забавные, если смотреть издалека. Было неясно, насколько близко от цилиндра ложатся снаряды, и удалось ли артиллеристам его повредить.

И тогда на рыжем фоне возникли черные угловатые тени. Две, три, четыре… Сколько их еще скрывалось во мраке? Окружив место падения цилиндра, треножники развернулись в сторону Молдона, подняв генераторы теплового луча.

Это был вызов.

В течение следующих минут те из молдонцев, у кого хватило отваги, могли наблюдать картину битвы марсиан с британскими артиллеристами, ужасную в своей красоте. Новая тактика капитана Уоллеса принесла зримые плоды. Рассредоточенные орудия вели огонь с двух десятков позиций. Ночь, укрывавшая пушки после выстрела, сражалась на стороне людей. Тепловые лучи бестолково метались по полям, стараясь нащупать цели, поджигая траву, деревья и редкие постройки. Напротив первого зарева поднялось второе, а звезды в вышине померкли – их затмили цветы дьявольского фейерверка.

Следует заметить, что старания батарей также не принесли существенных результатов – слишком велико было расстояние. Кажется, артиллеристам удалось повредить один треножник, но этим успех и ограничился. В ответ марсиане полоснули лучами по окраине города: запылали пять-шесть домов. Словно пороховой склад, взлетела на воздух красильня братьев Винтеров. В багровом свете пожаров два орудия, притаившиеся неподалеку, сделались видимыми. Почти сразу оба превратились в груду лома, пораженные метким лучом. Вскоре стрельба смолкла. Лучи еще разок прошлись по территории, показывая, кто здесь хозяин, и погасли. Зловещие угольно-черные силуэты боевых машин замерли, как насекомые на темно-пурпурном шелке, охраняя упавший цилиндр.

– Они погибли? – голос Тома предательски дрогнул. – Наши артиллеристы?

– Ну что вы! – возразил Холмс. – Нет, конечно. Просто прекратили огонь, не желая выдавать своих позиций. К чему зря терять людей и орудия? Они ударят снова, когда марсиане пойдут в наступление.

– Марсиане пойдут на Молдон?

– Надеюсь, у армии найдется, чем их встретить.

Издали долетел отзвук взрыва. Все вновь обернулись в сторону Данбери. Фланговый треножник качнулся, рубка его разлетелась на куски, извергнув ярчайшее зеленое пламя. С соседних колоссов ударили лучи, в растерянности заметались по полю, не в силах найти цель. Казалось, десяток шпаг скрещивается, звеня на грани слышимости, бесясь от ярости и не имея возможности поразить врага.

– Исключительно меткое попадание! – оценил доктор.

Холмс задумался.

– Странно только, – заметил он, – что мы не слышали выстрела.

Будто в ответ на его слова, один за другим, раздались еще два взрыва. Звук их был заметно слабее, чем от артиллерийских снарядов.

– И снова не было слышно выстрелов. Что скажете, Ватсон?

Доктор лишь руками развел.

– Вот-вот. Очень интересно. Орудийных вспышек я, кстати, тоже не видел.

Сцепив пальцы, как часто делал в минуты размышлений, Холмс прошелся вдоль стола. Никто не рискнул нарушить молчание, боясь помешать ходу мыслей сыщика.

– Будем ждать! У меня такое ощущение, что очень скоро мы все узнаем, и тогда настанет время действовать. Уверен, мы все равно не сумеем заснуть этой ночью.

И он принялся набивать трубку.

Когда спустя полчаса со стороны Хай-стрит по булыжнику зацокали копыта и раздался перестук колес, усидеть за столом не сумел никто.

– Два экипажа, – на слух определил Холмс. – Это за нами.

– За нами? – удивился профессор. – В каком смысле?

Холмс не ответил.

Несколько томительных минут, и у дома викария остановилась телега, запряженная парой лошадей. За ней подъехал знакомый тарантас – его удалось разглядеть благодаря фонарям, укрепленным на специальных стойках справа и слева от возницы. Правил тарантасом солдат в полевой форме, примостив рядом с собой винтовку. Третий фонарь держал в руке капитан Уоллес.

– Эвакуация, господа, – без предисловий известил он, входя во двор.

– Мистер Холмс, объясните ему!

– Я сказал! – рявкнул капитан через плечо.

– Я нужна здесь! Я просто необходима!

Возмущенный голос мисс Пфайфер трудно было не узнать. Солдат на ко́злах мимо воли съежился, вжав затылок в плечи. Разумеется, он выполнял приказ, но яростной американки солдат опасался стократ больше, чем марсиан.

– Моя дочь права! – поддержал Адель из темноты сердитый возглас мистера Пфайфера. – Это произвол! Мы остаемся! Я должен все заснять!

Уоллес тяжко вздохнул:

– Надеюсь, джентльмены, хоть вы не станете упорствовать?

– К чему такая спешка, капитан?

Холмс прямо не возражал, но эвакуироваться тоже не торопился.

– Только что сообщили: от Лондона к марсианам направляется подкрепление. Когда они доберутся сюда, противник пойдет в наступление. Здесь будет настоящий ад! У нас в запасе час-полтора. Железная дорога на Челмсфорд перерезана марсианами, но в городе есть дополнительная ветка. На Западную платформу подадут экстренный поезд. Мы едем в гостиницу за вашим багажом, затем – на платформу, и вы покидаете город. Можете забрать Дженни с собой, вместе с миссис Пристли. Не самим же вам ухаживать за маленькой девочкой… Господа, поторопитесь!

– Пара вопросов, капитан. Вы не знаете, что это были за взрывы? Я говорю о взрывах, прозвучавших после того, как артиллерия прекратила огонь.

– Наблюдатель из передового дозора доложил, что, похоже, использовались ручные гранаты. Кто и откуда их бросал – неизвестно. По словам наблюдателя, гранаты словно упали с неба! Впрочем, в темноте и дыму он мог просто не увидеть метателя. Один треножник был уничтожен. Позже взорвались еще две гранаты, но они не принесли марсианам особого вреда. А теперь, прошу вас…

– Я говорил о паре вопросов. Это был первый, – когда Шерлок Холмс устремлялся к цели, его не могло сбить с пути даже светопреставление, разразись оно над Молдоном. – Помните нашу прошлую схватку с марсианами? Вы рассказывали, что отступивший треножник по дороге взорвался без видимых причин. Тот взрыв был похож на сегодняшние?

Уоллес задумался:

– Вы правы, сэр. Есть несомненное сходство. Вы считаете, что эти взрывы – дело рук нашего союзника-невидимки?

– Надеюсь скоро это выяснить. Мы никуда не едем, капитан. В ближайшие часы здесь будет решаться судьба Англии. Я могу рассчитывать на вашу помощь?

Они смотрели друг другу в глаза – Шерлок Холмс и капитан Уоллес.

– Да, сэр, – капитан резко, по-военному кивнул. – Говорите, что вам нужно. Если это в моих силах, я выполню вашу просьбу.

– Благодарю за содействие. У вас имеются ручные гранаты?

Интермедия Время на исходе, а я дурак

И бумага, как на грех, заканчивалась.

Я держал в руках свежие распечатки: принтер выплюнул три идентичные копии одну за другой. В черно-белом варианте они сильно проигрывали оригиналу. Помнится, факел в руках убегающего мужчины служил центром композиции. Желтые отблески гротескно оформляли могучего каннибала на первом плане. Местами каннибал отдавал в зелень, предвосхищая явление на экраны Халка Невероятного. За героем-спасителем пряталась блондинка в живописно изорванном платье. Было неясно, что происходит: то ли доблестный факельщик защищал блондинку от кулинарных посягательств, то ли мешал вернуться к законному, а главное, любимому мужу. Впрочем, бегство закончилось, не начавшись: вокруг, смыкая кольцо, готовились к плотному ужину те еще монстры.

Убери цветность, и все, скука смертная. Даже крупный заголовок лучше выглядел красным, словно кровь: «The Time Machine». Фильм по роману Уэллса – старичок шестидесятого года, с Родом Тейлором и Ивет Мимо. Внизу бежала строка без начала, зато с концом, что, несомненно, обнадеживало:

«…сюжетно сильно отличается от литературного первоисточника. Фильм можно смотреть детям любого возраста.»

– Любого, – повторил я. – Любого возраста.

– Снегирь, – позвала Тюня. – Все пропало, Снегирь.

– Ерунда.

– Звони Гремучке, докладывай.

– Успеется.

– Программа готовится к аварийному отключению. Вот, уведомление. У нас пять минут. Максимум, десять. Звони Гремучке.

– У меня телефон бастует.

– Ну, тогда я звоню.

– Стоять! – велел я.

И исправился:

– В смысле, сидеть. Гордо сидеть, навытяжку!

– Время, Снегирь. Время на исходе.

– Неужели?

– Время на исходе, а ты дурак.

– Время? Ничего, у нас остался еще один союзник.

– Ты бредишь?

– Ты нашла книгу, послесловие к которой писал Биленкин?

– Нашла.

– Ты ее читала?

– Нет.

– Ну и правильно. Много знания – много печали.

– Зачем тебе этот фактор, Снегирь? Что он даст?

– Я хотел подтянуть его косвенным путем. Упоминание о Шерлоке Холмсе, кормильце для подражателей, в послесловии к книге, написанной по мотивам Уэллса. Действие разворачивается в Англии, в разгар войны миров. Я боялся, что для привлечения напрямую не хватит совпадений хронотопа.

– Время, Снегирь.

– Ничего, подруга. У нас еще осталось пространство.

Глава одиннадцатая Кровать, гранаты, время и пространство

1. Том кричит с колокольни

– Гранаты! Гранаты здесь!

Том надрывался. Том орал во всю глотку. Том надсаживал грудь, понимая, что днем будет сипеть и булькать. Вот когда пригодился его замечательный голос, способный перекрыть рев бури, грохот лавины и артиллерийскую канонаду. Мистер Холмс сказал, что у Тома оперный бас. Мистер Холмс сказал, что впервые за все время существования оперы бас послужит такой благородной цели. Ну, Том и старался.

Зря, что ли, он вылез на колокольню?

– Здесь гранаты! Внизу!

В церковной двери, ведущей на улицу, было зарешеченное окошко. Сейчас, как знал Том, к нему, обдирая нос о решетку, прильнул мистер Холмс. Суссекский пасечник глядел на улицу из храма Святой Марии, словно беженец, укрывающийся от безжалостных бунтарей. Марсиан бы дверь не остановила, будь она хоть входом в Митрополитскую церковь Христа в Кентерберри, о которой Том слышал от матушки, а матушка ездила в Кентерберри, будучи еще незамужней.

– Гранаты! А кому гранаты!

За дровяным сараем, принадлежащем семейству Моэмов, прятались доктор Ватсон и профессор Ван Хелзинг, оба с револьверами наготове. Дальше по Чарч-стрит, в тени скобяной лавки, дежурил капитан Уоллес. Где он разместил солдат, Том и понятия не имел. По замыслу капитана, солдаты должны были отгонять зевак из числа молдонцев, кому взбредет в голову заинтересоваться поздним горлопаном. По мнению Тома, хорошо знавшего нрав земляков, солдаты в данный момент сидели без дела. После недавней дуэли артиллеристов с треножниками добрые молдонцы сидели по домам, как мыши, и не вышли бы на улицу посреди ночи, даже пообещай им Том с колокольни по золотому соверену на каждого, включая детей.

– Эге-гей! Хей-хо! Гранаты!

Ящики с гранатами стояли на маленькой площади, а верней, на перекрестке Чарч-стрит и Хай-стрит, более широкому, чем следует обыкновенному перекрестку. Вокруг, на безопасном расстоянии, по приказу капитана установили кольцо факелов. Том отлично видел это огненное кольцо и его начинку – ящики со смертью. Он очень боялся, что гранаты рванут от случайной искры. Свои опасения он сразу высказал капитану Уоллесу, но капитан успокоил Тома. Правда, Том мало что понял из объяснений и все равно боялся. Редкая сволочь эта ручная граната! Длиннющая рукоять из дерева, как у плотницкого молотка – хоть по голове врагов колоти! Если верить Уоллесу, в ручке скрывалось предохранительное устройство, именуемое шнур. Ты, значит, бросаешь гранату и держишь шнур за конец, а он как размотается ярдов на десять, так и выдернет чеку. Тогда ложись, молись или карабкайся на колокольню, поближе к Господу Богу.

Хорошо, подумал Том, что у меня бас.

– Гранаты! Фунтовые! Лучшие в мире!

Он вспомнил лица капитана, доктора, профессора – да все лица, какие ни были! – когда мистер Холмс объявил им свой план. Том еще никогда в жизни не видел, чтобы лица людей вытягивались, словно пустой бурдюк. Кажется, план никому не понравился. Профессор даже употребил такое сильное слово, как «безумие». И джентльмены посмотрели на Тома, кому отводилась в плане мистера Холмса главная роль: иерихонской трубы. Про трубу упомянул доктор Ватсон и сразу извинился. Ничего, отмахнулся Том. Всё в порядке. Он знать не знал, что это за труба, но был твердо уверен – доктор дурного не скажет.

«У них нет гранат, – объяснил мистер Холмс, не вдаваясь в подробности: кого он имеет в виду. – Или есть, но очень мало. Если мы предложим им оружие, они клюнут. Главное, войти в контакт, начать разговор. Будьте начеку, друзья мои! Подозреваю, что кое-кто очень постарается сорвать наш замысел.»

«Вы полагаете, они, – капитан заговорил напряженным шепотом, сам того не заметив, – опасны? Нам стоит принять дополнительные меры?»

«Что сейчас не опасно? – пожал плечами мистер Холмс. – Бывают времена, когда кипяченое молоко способно выпрыгнуть из кружки и напасть на тебя. Бдительность, капитан – вот наш девиз!»

И больше ничего объяснять не стал.

– Гра-а-а-анаты!!!

Зарево у Данбери улеглось. Местами к небу прорывались вялые язычки рыжего пламени, но быстро гасли. Стихли и пожары. Молчала артиллерия, бронированные колоссы марсиан опустили генераторы теплового луча. Под ними, в воронке, выбитой падением цилиндра, утонув во мраке, кипела работа. Новая бригада пришельцев готовилась приступить к захвату старушки Англии, а там и остального мира. «Бремя белого человека, – десятью минутами раньше сказал доктор Ватсон, глядя воспаленными глазами на штабель ящиков с гранатами. – Интересно, как называют свою экспансию наши осьминоги-кровопийцы? Бремя натруженных щупальцев?»

– Грана-а-а…

Внизу что-то блеснуло. Том сорвался на полуслове, дал петуха, едва не вывернув глотку наизнанку. Борясь с кашлем, вытирая рукавом слезы, он до половины высунулся в окно. Риск вывалиться наружу, разбиться о булыжник мостовой боролся с любопытством, и любопытство побеждало. Молодой Рэдклиф ждал чего угодно: марсиан-ренегатов, желающих выступить на стороне землян, ангелов небесных, Мерлина с горящим посохом. Но то, что увидел Том, поразило его в самое сердце.

В кольце факелов, на фут от земли, возникла кровать. Обычная двуспальная кровать – с грохотом она упала вниз, содрогнулась и прочно встала на все четыре ножки. На кровати, обнявшись, сидели двое: джентльмен одних лет с Томом – и молодая леди. Паре исключительно повезло – в конце концов, их кровать могла свалиться и на штабель с гранатными ящиками. А в этом случае Том, несмотря на уважение к капитану Уоллесу, и ломаного пенни не дал бы за благополучный исход событий.

«Матушка! – подумал Рэдклиф. – Ты бы, конечно же, велела мне отвернуться. Еще бы и подзатыльник отвесила, с твоим-то характером! Негоже пялиться на чужое супружеское ложе, это любой дурак знает. Прости, матушка – тяжелые нынче времена, не до приличий…»

Света катастрофически не хватало, высота колокольни скрадывала очертания, но все равно было видно, что Том погорячился, назвав кровать обычной. Пожалуй, она напоминала гибрид кровати, автомобиля и зубоврачебного кресла. На железный остов с сеткой, взятый в качестве рамы шириной в добрых пять футов, неведомые механики прикрепили уйму всякой всячины. К спинке – Господи помилуй! – приспособили колесо от орудийного лафета. Колесо это медленно вращалось, как если бы кровать до сих пор куда-то ехала, отталкиваясь от воздуха. Рычаги разнообразнейшей длины и толщины соединялись проводкой, такой заковыристой, что разобраться в ней не сумел бы и умнейший в мире паук. А главное, тут и там светились хрустальные огоньки, которые Том сперва принял за фонарики, но быстро понял, что ошибся. Свет излучали некие кристаллы, местами встроенные в металлические детали, местами же размещенные сами по себе.

Внизу хлопнула дверь – это мистер Холмс вышел из церкви.

– Доброй ночи, – он говорил тихо, но, как ни странно, его было прекрасно слышно отовсюду. – Не беспокойтесь, мы друзья. Разрешите представиться: Холмс, Шерлок Холмс. А этот джентльмен, что идет к нам от дровяного сарая – доктор Ватсон, в прошлом врач сэра Уильяма Рейнольдса. Полагаю, вы знакомы с доктором?

– Нет, – хрипло ответил мужчина с кровати.

– Да, – кивнула женщина.

– Тогда позвольте спросить: с кем имею честь?

Том не видел мистера Холмса, но по голосу догадался, что тот улыбается. Ну, раз так, Том рискнул:

– Сэр! Сэр, это я!

– Чего вам, Том? – донеслось снизу.

– Я уже могу спуститься, сэр?

– А что вам мешает?

– Ну, я думал: может, еще про гранаты покричать?

2. Пассатижи и отвертка

Из записок доктора Ватсона

– …Эдуард Тернбулл, – ответил молодой человек. – А это мисс Амелия Фицгиббон.

Он ловко спрыгнул с кровати, оплетенной проводами, и подал руку девушке. В этот момент я узнал ее. Передо мной была секретарь сэра Уильяма!

– Мисс Фицгиббон!

Пряча по дороге револьвер в карман, я заспешил к таинственному агрегату:

– Вы помните меня?

Профессор не отставал от меня ни на шаг. В отличие от вашего покорного слуги, он не торопился спрятать оружие. Когда, выйдя из темноты, мы вступили в образованный факелами круг, мне почудилось, что револьвер Ван Хелзинга бесшумно выстрелил. Но нет, это был всего лишь отблеск пламени на полированном металле ствола.

– Здравствуйте, доктор. Конечно же, я вас помню!

– Вы не представляете, как я рад! Вы в добром здравии, в безопасности… Это лучший подарок за последнюю неделю! Вы нашли сэра Уильяма?

Амелия вздохнула:

– Увы, нет. Он исчез вместе со своей машиной еще в девяносто третьем. С тех пор его никто не видел.

– Прошу прощения, джентльмены, – вмешался молодой человек. – Знакомство с вами – это прекрасно, но у нас мало времени. Благодарю за то, что вы любезно предложили нам гранаты – наш запас весь вышел. Вы позволите взять пару ящиков на борт?

– Капитан Уоллес, – прозвучало из мрака, и на сцену выступил бравый капитан. – Директорат военной разведки Англии. Треножник, взорванный полтора часа назад – это ваша работа?

– Наша, – подтвердила мисс Фицгиббон.

– И не только он! – вмешался мистер Тернбулл. – За последние дни мы вместе с мистером Уэллсом, третьим членом нашей маленькой команды, уничтожили полтора десятка боевых машин! К сожалению, мистер Уэллс простился с нами – в предместье Лондона у него осталась жена… Напоминаю про гранаты, сэр! С их помощью мы успеем разделаться с марсианами, охраняющими место падения снаряда – пока они не атаковали город!

Он указал рукой туда, где в ночи скрывались воинственные колоссы. Словно в ответ словам молодого человека, там полыхнули зловещие зеленые зарницы: марсиане не теряли времени даром.

– Теперь я понимаю, – капитан усмехнулся без всяких признаков веселья, – кому предназначал мистер Холмс сей боезапас! Разумеется, гранаты в вашем распоряжении!

– Господа! – просияла мисс Фицгиббон. – Как это любезно с вашей стороны!

Рядом с облегчением выдохнул профессор Ван Хелзинг. Все время он заходил то с одного боку, то с другого, вглядываясь в лица Амелии и Эдуарда. Похоже, улыбка мисс Фицгиббон его полностью удовлетворила, и профессор наконец спрятал револьвер.

Холмс молчал и тер подбородок кончиками пальцев. Прекрасно зная моего друга, я не сомневался, что сейчас мы услышим самый важный вопрос, обращенный к новым товарищам по оружию. Так и случилось.

– Гранаты? – сказал Холмс. – Чудесная тактика. Я только хочу поинтересоваться: вы атакуете марсиан из будущего или из прошлого? Ведь в этом кроется секрет вашей невидимости?

– Вы решили, что это машина времени? – ахнула мисс Фицгиббон.

– Неужели я ошибся?

Я видел, что Холмсу с трудом удалось скрыть разочарование.

– Эту машину сконструировал мистер Уэллс по чертежам сэра Уильяма, – судя по интонациям, Эдуарду Тернбуллу не терпелось продолжить громить марсиан. – Как и машина сэра Уильяма, она уходит в четвертое измерение, становясь невидимой. Но перемещается она не во времени, а в пространстве. Теперь вы позволите нам отправиться на вылазку? Время уходит, господа!

На границе светового круга обозначились темные человеческие фигуры. Пламя факелов металось, не позволяя как следует разглядеть вновь подошедших. Прищурившись, я сумел узнать Тома, спустившегося с колокольни. Второй, кажется, была мисс Пфайфер. Когда же зарделся огонек сигары и я ощутил горьковатую вонь «Партагаса» – в присутствии мистера Пфайфера не осталось сомнений.

– Вы услышали крики Тома? – осведомился Холмс.

– Увы, – Тернбулл развел руками.

– Позвольте вам не поверить. Подозреваю, весь Молдон в курсе, что на перекрестке устроили склад ручных гранат!

– Господа, звуки из трехмерного пространства в четвертое измерение не проникают. Мы ничего не слышали. Нас привлекли факелы.

– Итак, – больше утверждая, нежели спрашивая, подвел итог Холмс, – ваша машина не может перемещаться во времени. Жаль, чертовски жаль. Извините, мисс, за крепкое словцо. В данной ситуации оно более чем уместно.

– Мистер Уэллс построил ее по упрощенной схеме. Кроме того, для перемещений во времени у нас не хватило бы кристаллов. – Тернбулл указал на соединенные проводами белые кристаллы, мягко светившиеся изнутри. – Но мы и не ставили такой задачи. В первую очередь мы создавали оружие против марсиан.

– И вполне преуспели в этом, – согласился Холмс.

– Вам не хватает кристаллов? – в центр событий решительно вошла – ворвалась! – мисс Пфайфер. – А ну-ка, позвольте…

Эдуард с Амелией опешили от бесцеремонности американки. Блюдя традиционные приличия, я поспешил представить им девушку. Меж тем Адель, не обращая внимания ни на что, а на меня – в первую очередь, уже изучала машину пространства. Громко застрекотала камера – мистер Пфайфер счел ситуацию достойной запечатления и, невзирая на скверное освещение, тоже подключился к вечеринке.

– Либо я разучилась отличать пассатижи от отвертки, – вскоре объявила Адель, – либо в двигателях марсианских машин стоят точно такие же кристаллы!

– Что?!

– Такие же, говорю. Только крупнее раз в десять.

Я давно знал, как быстро умеет соображать Холмс. И, тем не менее, в очередной раз поразился невероятной скорости его мыслительной реакции.

– Если добавить в цепи более крупные кристаллы, ваша машина сможет перемещаться во времени?

Холмс уже стоял рядом с Аделью, заглядывая ей через плечо. Но обращался он к молодым людям, прибывшим на «пространственной кровати».

– Теоретически, да, – замялся Тернбулл. – Но ее собирал мистер Уэллс…

– А он сейчас в Лондоне?

– Как уже говорил Эдуард, – сокрушенно ответила мисс Фицгиббон, – он собирался идти в Лезерхэд – надеялся найти там свою жену. Когда мы расстались, мы заметили на северо-востоке перемещение марсиан, и двинулись за ними, надеясь уничтожить, сколько сумеем. Но я в свое время помогала сэру Уильяму, а потом – и мистеру Уэллсу. Я представляю, как собрать цепь перемещения во времени, только сама сделать это не в силах. Чертежи у нас с собой – мы их взяли на случай поломки…

– Но сэр! – возбуждение, помноженное на возраст, достойный зависти, требовало от мистера Тернбулла действий. – К чему вам машина времени?! С гранатами мы…

– Не только времени! – я видел, что мой друг воспрял духом. – Времени и пространства! Поверьте, это сейчас важнее уничтожения всех марсиан, вместе взятых! И вы правы: сроку нам отведено в обрез. Какое сегодня число? Тридцатое июня?

– Так точно! – отрапортовал капитан.

– Жаль, что в июне нет тридцать первого числа. Приступаем немедленно! По ходу дела я, если успею, введу всех в курс дела. Капитан, срочно отправьте кого-нибудь к захваченным треножникам. Надо извлечь и доставить сюда двигатель. Дорога каждая минута!

– Не надо никого никуда посылать, – мисс Пфайфер соизволила обернуться к нам. – Давайте сюда чертежи. Ваши комментарии, мисс Фицгиббон, также будут нелишними. Следуя им и чертежам, я постараюсь собрать вам нужную цепь. А за марсианским двигателем, капитан, пошлите четверых солдат к моему тарантасу.

3. Отвертка и пассатижи

Из записок доктора Ватсона

(продолжение)

– Мисс Пфайфер!

Когда четверо солдат, пыхтя и сопя от натуги, притащили двигатель, завернутый в прочную дерюгу, капитан Уоллес воздвигся перед Аделью – высокий, прямой и строгий, как символ неотвратимости британского правосудия.

– Мисс Пфайфер! Откуда у вас в тарантасе марсианский двигатель?!

И вот тут я наконец свято уверовал, что победа будет за нами! Дамы и господа, у меня на глазах произошло чудо: Адель смутилась. Она даже слегка зарделась, что, к счастью, сгладил пляшущий свет факелов, отвела взор и потупилась.

Капитан Уоллес оказался истинным джентльменом. Обуздав темперамент, он не стал учинять девушке допрос с пристрастием. Практик с рациональным складом ума, капитан понимал: мисс Пфайфер принесет куда бо́льшую пользу, если немедленно займется переоборудованием машины, вместо того, чтобы долго и путано отвечать на вопросы. Несмотря на всю скользкость ситуации, следовало признать, что подарок судьбы, каким бы сомнительным путем он ни был добыт, сэкономил нам по меньшей мере три-четыре часа.

Одарив мисс Пфайфер более чем красноречивым взглядом, капитан отошел в сторону, и вскоре работа уже кипела. Повинуясь просьбе дочери, мистер Пфайфер безропотно сбегал к тарантасу и приволок оттуда большой плоский чемодан из свиной кожи. Адель распахнула крышку и нашим глазам предстал замечательный набор слесарных инструментов, аккуратно разложенных по ячейкам и гнездам. Масляно перемигивались отвертки и пассатижи, сверла и гаечные ключи, молотки и молоточки, кусачки, напильники, долота и зубила. Отдельно хранились катушки с медной и стальной проволокой, коробочки с болтами и гайками, шурупами и гвоздями…

– Мечта взломщика! – восхитился Холмс.

В ответ мисс Пфайфер лишь возмущенно фыркнула:

– Ерунда! Эй, мужчины, несите фонари, лампы! Все, что есть! Мне нужен свет. Да, и переставьте факелы поближе…

Пока солдаты выполняли ее приказы, Адель углубилась в чертежи, попутно слушая комментарии мисс Фицгиббон. Холмс встал рядом с дамами. Для меня, увы, вся эта графика была поистине китайской грамотой, и я отошел в сторону, не желая мешать. Профессор Ван Хелзинг составил мне компанию: среди талантов моего коллеги инженерное дело не числилось. Вместе мы наблюдали картину поистине феерическую: на перекрестке в ночи, рядом со штабелем гранатных ящиков, стояла опутанная проводами двуспальная кровать с вращающимся колесом. Мягко светились россыпи белых кристаллов. А над чертежами склонились две прекрасные женщины, обсуждая, как заставить кровать путешествовать во времени!

Думал ли я, что мне доведется увидеть подобное?!

– …карандашные правки, – услышал я голос Холмса, – более свежие. Они сделаны поверх линий, проведенных чернилами и тушью. Пользуйтесь ими, если хотите воплотить последний вариант конструкции…

Даже если Шерлок Холмс и не разбирался в устройстве машин времени, замечания его, как всегда, были точны и практичны.

– Потребуется пайка, – Адель обернулась к нам. – Профессор, позвольте ваш саквояж.

Осиновые колья, святые дары и патроны с серебряными пулями мисс Пфайфер не заинтересовали – к великому облегчению Ван Хелзинга. Зато ацетиленовая лампа привела Адель в восторг:

– То, что нужно! Эй, кто-нибудь! Тащите сюда проклятый двигатель!

Двигатель треножника представлял собой металлический контейнер странной многоугольной формы. Из него, словно щупальцы спрута, во все стороны торчали блестящие патрубки и грубо обрезанные куски толстых лоснящихся проводов. Рядом с кроватью, даже при наличии на ней рычагов и прочей машинерии, этот монстр смотрелся живым вызовом человечеству, а вернее, человечности.

– Вы! Да, вы – и вы тоже! Помогите даме!

Таким бесцеремонным образом мисс Пфайфер призвала на помощь Тома и мистера Тернбулла. Втроем они вскрыли это чудо вражеской техники при помощи двух отверток, молотка, зубила и ужасающих высказываний Адели, к которой вскоре присоединилась мисс Фицгиббон. Лязг, скрип, надсадный скрежет – и крышка с оглушительным звоном упала на булыжник мостовой. Мы с профессором подались вперед, движимые вполне простительным любопытством: нам обоим хотелось увидеть внутренности инопланетного механизма.

В безумном переплетении трубок и проводов, в лабиринте покрытых маслом блестящих шестеренок, тяг и скользящих сочленений, что странно напоминали препарированные мышцы, – лучились ровным светом полтора десятка белых кристаллов, каждый величиной с кулак Тома Рэдклифа!

– Извлекаем кристаллы, – распорядилась Адель. – Осторожно, не повредите!

Мой друг мягко отстранил Тома и сам присел над двигателем, вооружившись длинной тонкой отверткой. На этой стадии требовалась точность и выверенность движений Холмса, а не грубая сила Рэдклифа. Но когда над Молдоном раскатился знакомый вой: «Улла-улла-улла-улла!» – даже Холмс вздрогнул, едва не испортив очередной кристалл.

– Началось!

Капитан Уоллес щелкнул каблуками:

– Вынужден покинуть вас, леди и джентльмены. Оборона города требует моего присутствия и оперативного руководства.

– Удачи, капитан!

– Держитесь!

– Не сдавайте им Молдон!

– Храни вас Господь!

Солдаты уехали на телеге вместе с капитаном. Едва грохот колес по булыжнику затих, как с западной окраины в черную высь со свистом взвились осветительные ракеты. Их мертвенный, неестественно яркий свет выхватил из тьмы шестерку бронированных колоссов – марсиане двигались в сторону Молдона. Пришельцы обеспокоенно вскинули к небесам лучевые аппараты – очевидно, они еще не встречались с осветительными ракетами, расценив их как новое оружие землян: угрозу с неба.

– Вон они! – не в силах сдержать волнения, завопил Том, указывая рукой на боевые машины. – Стреляйте в них!

Ахнул первый орудийный выстрел – казалось, артиллеристы услышали призыв Тома. Снаряд разорвался в воздухе между марсианами, не принеся им вреда. Но эстафету подхватили другие орудия. Вспышки выстрелов и разрывов рыже-багровыми сполохами продолжали освещать поле боя даже после того, как ракеты погасли. Все пространство между Молдоном и наступающими марсианами заволокло пороховым дымом. В этом дыму метались зловещие раскаленные иглы – тепловые лучи. Круго́м вырастали, чтобы тут же опасть, кусты пламени.

– Надеюсь, они не ударят лучом слишком рано, – озабоченно бросила Адель, впаивая в цепь крупный кристалл вместо жалкого обломка, едва тлевшего молочным огоньком.

Похоже, я плохо расслышал мисс Пфайфер из-за грохота канонады, и потому счел нужным переспросить:

– Простите? Ведь марсиане уже пустили в действие тепловой луч!

– Я не о марсианах, – девушка не прерывала работы. – Я о наших стрелках.

– Но откуда у наших тепловой луч?!

– Вечером я сумела разобраться с устройством запуска марсианского генератора. И показала армейским техникам, как привести его в действие. Военные планировали установить трофейный аппарат на колокольне церкви Всех Святых. И дождаться, когда враг подойдет поближе, прежде чем открыть огонь. Надеюсь, у них хватит выдержки… Эдуард! Подайте мне пассатижи…

Несмотря на темноту и дымовую завесу, лучам марсиан удалось поразить три наших орудия. Огонь оставшихся сделался более редким. На мой взгляд, положение становилось критическим. Увы, мы ничем не могли поддержать доблестных военных – разве что ринуться на пришельцев с ручными гранатами и геройски погибнуть. «Зря Холмс так торопится, – подумал я. – Неужели у нас в запасе нет хотя бы пары часов?!» Сейчас летучая кровать-невидимка, снабженная ящиком гранат, имела шанс переломить ход сражения в пользу Англии.

Я совсем уж было собрался высказать эту мысль вслух, но Холмс опередил меня:

– Мистер Тернбулл, прошу уделить мне внимание. Пока леди заняты переоборудованием машины, я хочу объяснить вам главную задачу. Другого случая нам не представится. Итак, когда машина заработает…

– Если заработает, – угрюмо буркнул Эдуард Тернбулл.

Он явно жалел, что поддался на уговоры Холмса. Больше всего молодой человек хотел бы сейчас оказаться в четвертом измерении с возобновленным боекомплектом, спеша навстречу марсианам.

– Когда заработает, – в голосе Холмса пробился металл. – Вам надлежит вернуться в прошлое на девять дней и забрать маленькую девочку по имени Дженни. Вот, я набросал план юго-восточной части города – дом на углу Оук Клоуз отмечен крестиком. Отсюда он находится в миле с четвертью по прямой…

Холмс указал рукой направление на Оук Клоуз и развернул перед собеседником вырванный из блокнота листок, исчерканный карандашом.

– Не задавайте лишних вопросов! Просто поверьте мне: это жизненно важно. Если девочку не доставить в нужное время и место, последствия будут ужаснее, чем высадка в Англии всех треножников, какие есть на Марсе! Я продублировал указания на обратной стороне плана, в виде подробных записок. В день, когда под Молдоном разыграется сражение с участием миноносца, девочка будет играть во дворе. Едва дом поразит тепловой луч…

Меня отвлек оглушительный грохот: он перекрыл разрывы снарядов, звучавшие всё ближе. Удачный выстрел наших артиллеристов достиг цели. От попадания боевая рубка треножника, шедшего в авангарде, буквально вывернулась наизнанку, расплескавшись в ночи фейерверком раскаленных осколков. В небеса ударил фонтан зеленого пламени. Еще один треножник дернулся, покачнулся и замер в неустойчивом равновесии, покосившись на манер Пизанской башни. До меня с опозданием дошло, что боевая машина, должно быть, наступила на мину, и взрыв повредил ей ногу.

– Молоток. Другой, поменьше, – хладнокровно распоряжалась меж тем мисс Пфайфер. – Я установлю его вместо рычага-переключателя. Мистер Холмс, у вас есть карандаш? Я его реквизирую. Мне нужен графитовый стержень для реостата. Джентльмены, никто не видел моего отца?

– Ваш отец сейчас на передовой, – успокоил Адель мой друг. – Снимает сражение. Перед тем, как запрыгнуть в телегу с солдатами, он попросил меня быть вашим защитником.

Мисс Пфайфер только отмахнулась:

– Ох, папа! Вечно у него дурацкие идеи! Но, господа, мне нужны его часы! И еще одни – для отсчета прямого и обратного движения времени.

– Возьмите мой хронометр, мисс Пфайфер!

Холмс, профессор и я, не сговариваясь, протянули девушке свои часы.

– Спасибо, господа, – часы Ван Хелзинга остались у профессора, а наши с Холмсом в мгновение ока сменили владельцев. – Теперь главное – не перепутать полярность… Эдуард, посветите мне! Мисс Фицгиббон, размотайте на всю длину обе катушки с медной проволокой и привесьте к концам грузы. Нужны выносные маятники для связи с обычным пространством и временем…

Наступление марсиан замедлилось. Треножники рассредоточились цепью, но пока они маневрировали, еще один из колоссов наступил на мину и застыл, покосившись. Но боевая рубка уцелела; искалеченная машина представляла серьезную опасность. Вокруг рвались снаряды, но артиллеристы второпях не могли взять точный прицел. Над колпаком взметнулись блестящие щупальцы. Я увидел, что они держат трубу, стреляющую снарядами с черным газом, и похолодел. От черного газа нет спасения! Он убивает все живое в радиусе полумили!

С треугольной колокольни церкви Всех Святых, отмеченной в справочниках достопримечательностей Восточной Англии, хлестнул ослепительный луч. Огненное лезвие мечом короля Артура полоснуло рубку наискось. Дождь обрезков металла пролился на многострадальную молдонскую землю. Смертоносная труба рухнула вместе с ними. Луч с колокольни метнулся дальше, зацепив и оплавив колпак следующего треножника. Вскоре он вернулся обратно, и хромой исполин с грохотом взорвался, озарив окрестности зеленой вспышкой.

– Ура! – завопил Том.

Мы с профессором присоединились к радостному кличу.

Но битва продолжалась. Лучи уцелевших машин секли по колокольне. В какой-то миг мы уверились: все кончено, расчет лучевого генератора погиб, а колокольня вот-вот превратится в пылающие руины. Хвала Господу! Мы получили наглядную возможность убедиться, как умели строить наши предки. Колокольня, больше напоминавшая башню древней крепости, выстояла! Каменная кладка оплавилась, из узких окон сочился дым. Над крышей дрожал перегретый воздух, рождая миражи, но твердыня держалась, и из нее по-прежнему бил устрашающий Артуров Эскалибур!

– Остался последний переключатель, – уведомила Адель. – Потом можно будет замыкать цепь. Никогда не видела более безумной схемы! И знаете что? Она мне нравится! Я убеждена: машина заработает!

– Внимание, джентльмены! – услышал я предостережение Холмса.

Мрак за кольцом чадящих факелов ожил, зашевелился. Неясные тени подступали ближе, дрожали, обретая и сразу теряя форму. Мы с профессором достали револьверы, но не спешили открывать огонь: следовало беречь патроны, стреляя только наверняка. Тьма вокруг нас странно истончилась. Она сделалась зыбкой, как перед рассветом, превратилась в неприятную мглу. Налетел порыв стылого, промозглого ветра, задул часть факелов. Сквозь прорехи, образовавшиеся в световом барьере, поползли змеи влажного, белесого воздуха, подозрительно похожие на щупальцы твари, упомянутой матросом с «Сына грома». Отовсюду звучал шорох, подобный шелесту тысяч страниц. Словно песок, он набивался в уши, сводя с ума.

– Защищайте женщин и машину! – голос Холмса несся, словно из глубокого колодца, глухой и далекий. – Защищайте женщин… машину…

Я шагнул навстречу туману, загораживая мисс Пфайфер. Я больше не видел ни профессора, ни Холмса, ни остальных. Лишь мерцали сквозь мглу огни белых кристаллов. В пяти ярдах от меня хлюпнуло, словно нечто выбиралось из чавкающей трясины. Впереди сгустилась темная фигура, лишь отдаленно напоминавшая человека – и качнулась, ласково бормоча.

Я поднял револьвер, целя твари в грудь, и, не колеблясь, нажал на спуск.

И еще раз.

4. Битва на Чарч-стрит

Вокруг профессора Ван Хелзинга клубился туман.

В седых волнующихся прядях, сами – туман, иллюзия, морок, мелькали смутные девичьи фигуры. Вот сверкнуло нагое бедро, вот явилась нежная грудь, украшенная вишенкой соска, вот улыбка обнажила жемчуг зубов, заостренных больше, чем положено воспитанной леди.

– Абрахам! – пел туман на три голоса.

Сопрано, меццо-сопрано и колоратурное сопрано сливались воедино, опрокидывая разум на дно беспамятства.

– Абрахам! Вот и мы!

Черным пушечным ядром в сердце тумана стоял профессор.

– Ты ждал нас, правда?

До земли упали полы длинного плаща. Шляпа словно по собственной воле сползла на брови. Из-под темного фетра блестели глаза – рассеянно, задумчиво, словно у человека, готовящегося отойти ко сну. Руки свесились вдоль тела, как если бы некий шутник заменил профессору кости и суставы на пеньковые канаты. Возраст прилег на плечи отдохнуть, навалился грузной массой, согнул спину.

– Мы искали тебя, любимый! Мы несли тебе свой поцелуй…

Призрачные девицы всколыхнулись, обернулись тряпичными куклами, собранными из грязных лохмотьев. Трубочкой вытянулись губы, со свистом всосали прохладный воздух. Мир утратил краски, звуки, запахи. Мир утратил радость и покой. Смертная тоска воссела на престол, взяв скипетр королевы; мука мученическая заняла кресло премьер-министра.

– А-а-абраха-ам…

Страсть, цена которой – жизнь. Бесчувственность, цена которой – смерть. Меж двух полюсов метались три соблазнительницы, высасывая кровь из молдонской ночи. Смыкали кольцо вокруг неподвижного Ван Хелзинга. И когда остался последний, крошечный зазор, ядро взорвалось.

Пара старомодных револьверов Лефоше изрыгнула пламя. Грохот выстрелов ударил в уши, рванул немоту тумана, отбрасывая клочья прочь. Три белоснежных лба приобрели дополнительное украшение – темную дырочку строго над переносицей. Казалось, некий геометр разметил точками пространство, а может, индус-факир, вихрем примчавшись из Бенареса, нанес на атласную кожу священные знаки «бинди». Ночь со свистом ворвалась в эти дырки, расчленяя тварей изнутри. В тумане копошились мелкие смерчики – приворовывая, утаскивая добычу в логово, быстрей мясника, разделывающего тушу, они справлялись с зубастыми девицами, утратившими как подобие облика человеческого, так и образ ужасной куклы из лохмотьев.

Припав на колено, профессор ждал. Лишь когда визг превратился в шепот, а там и смолк окончательно, он позволил себе лечь, свернувшись калачиком. Годы, подумал Ван Хелзинг. Mein Gott, как жаль…

Том впервые видел такого большого волка.

Черный, похожий на глыбу угля, которой вдруг вздумалось прогуляться по Чарч-стрит, волк крался к Тому. У зверя было что-то с пропорциями, но Том никак не мог взять в толк, что именно. Он раньше никогда не видел ни горилл, ни других крупных обезьян, и поэтому не имел возможности сравнить удивительную, не вполне волчью координацию движений хищника с чем-нибудь знакомым. А сравнивать волка с людьми – нет, матушка бы этого не одобрила.

– Брысь, – сказал Том.

Волк зарычал.

– Брысь, скотина!

Волк прыгнул.

Едва поджарое тело взвилось в воздух, Том нагнулся и подхватил из открытого ящика первое, что попалось ему под руку – фунтовую гранату на длинной ручке. Размахнувшись сплеча, как, бывало, в юности махал кувалдой, помогая в кузнице папаше Стоуну, он саданул что есть силы, метя волку по голове. Чугунный корпус пришелся мерзавцу пониже уха. Хруст показался Тому сладчайшей музыкой. Заиграй мистер Холмс сейчас на скрипке, и то бы он не доставил Тому столько удовольствия. Впрочем, радость оказалась краткой – мотнув башкой, волк зарычал и прыгнул снова.

На этот раз Том промахнулся. Туша зверя сбила его с ног, опрокинула навзничь. Граната вырвалась из пальцев, откатилась к ящикам. Смрадная пасть раскрылась над Томом, блестя клыками. В рычании волка пробивалось нечто членораздельное – смысл, от которого тряслись поджилки, а сердце замирало птахой в чужом кулаке. Тупые когти рванули грудь, оставляя кровавые полосы.

– Брысь! – повторил Том.

Приподнявшись навстречу ужасным клыкам, он мертвой хваткой вцепился волку в челюсти: правой – в нижнюю, левой – в верхнюю. Рычание превратилось в хрип. Том поднатужился. Руки грузчика, привычные к мешкам, бочкам и железнодорожным шпалам, превратились в адские механизмы, собранные из мышц, костей и сухожилий. Том тянул и тянул, не замечая, что волчья пасть становится похожей на змеиную – так широко, так противоестественно она распахнулась. Тело зверя билось в конвульсиях. Том стряхнул его с себя, в свою очередь навалился сверху, прижал к брусчатке, не прекращая тянуть что есть мочи.

Ему не хотелось думать, кто бьется под ним в агонии. Волк менялся, шерсть втягивалась в шкуру, шкура делалась кожей; сопротивление ослабевало, и Том пользовался этой милостью Господней, как мог. Что-то чмокнуло и закряхтело. Волк, больше не похожий ни на волка, ни на глыбу угля, ни даже на приличного мертвеца, достойного погребения на кладбище, вытянулся во всю длину, слабо мерцая в темноте белой кожей.

– Скотина, – буркнул Том.

И встал, держа в руке оторванную челюсть.

В случае чего, подумал молодой Рэдклиф, пригодится. Как дам кому-нибудь…

Патроны кончились.

Уронив бесполезный револьвер, доктор Ватсон следил, как пара шутов приближается к нему. Шуты были точной копией тех негодяев, которые покушались на малютку Дженни: мужчина и женщина в мантиях и чудны́х шляпах. Хорошо, сказал себе доктор, что Дженни здесь нет. И поправился: нет, плохо. Будь здесь Дженни, можно было бы рассчитывать на улыбку фортуны.

А так…

– Корифламус! – женщина взмахнула палочкой.

Паралич, оценил доктор. Частичный паралич, как после апоплексического удара. Отнялась правая половина тела – не до конца, но в достаточной мере, чтобы с трудом держаться на ногах. Левой рукой Ватсон взялся за сердце, плохо сознавая, зачем он это делает. Пальцы нащупали холодный эбонит. Покидая сад викария, доктор прихватил с собой палочку злодея, убитого скворечником. Сунул за пояс, желая изучить на досуге, и зря – досуга, похоже, больше не предвиделось, разве что в могиле.

Кончик палочки мерцал, как болотный огонек.

– Инсультус, – выдохнул Ватсон.

Он имел в виду свое состояние, а потому изумился, увидев, какой эффект произвела латынь. Болотный огонь превратился в разряд молнии. Треща, бело-синий зигзаг ринулся к женщине, тщетно пытавшейся избежать прямого контакта со взбесившимся электричеством.

– Абарга грумио! – истошно закричала она.

Миновав женщину, молния шарахнула по ее напарнику. Не издав и звука, тот рухнул ничком. Воняло паленой щетиной, тело человека содрогалось, словно в припадке падучей.

– Эпилептос, – вынес диагноз Ватсон. – Абсанс!

Греческий, равно как французский, тоже пришелся кстати. А может, сочетание языков только усилило плохо понятное действие. Эбонит ожил, налился теплотой. Мужчина, сраженный молнией, задергался сильнее. Из его палочки, шипя по-змеиному, вырвалась струя пара – и настигла женщину. Завопив, схватившись за лицо, наемная убийца кинулась прочь. Напарник, справившись с приступом, заковылял следом. На мостовой остались две шляпы, словно после карнавала. Паралич начал проходить; Ватсон чувствовал, как плечо, бок и бедро немилосердно колет тысячей серебряных иголочек. Борясь с онемением мышц, он ухватил первое, что подвернулось под правую руку, и швырнул вдогонку беглецам. Предмет оказался тяжелым, замахнуться доктор не сумел и бросил чертову штуковину, как девчонка, снизу вверх по пологой дуге.

Граната скрылась в тумане. Свободный конец шнура остался у доктора в кулаке. Как Ватсон ни старался, разжать пальцы ему не удалось. Руку дернуло, едва не вырвав из локтевого сустава. Спустя секунду громыхнул взрыв – глухой, смазанный, он донёсся будто из другого измерения, а может, из другой истории. Взрывная волна подхватила шляпы, завертела волчком и унесла бог знает куда.

– Больно? – спросила Дженни.

Морщась, она смотрела, как доктор растирает локоть.

– Больно, – кивнул Ватсон.

Это паралич, вновь подумал он, потому что язык онемел. Вместе с языком онемел и рассудок, угрожая безумием.

– Ты? – губы доктора тряслись. – Откуда?

– Из садика, – объяснила Дженни. – Пришла.

– Зачем?

– Домой хочу.

– И миссис Пристли тебя отпустила?!

– Она в обмороке.

– А преподобный Симпсон?

– Молится. Наверное. Ему не до меня.

Ватсон не стал интересоваться, чем занят викарий, если его молитва вызывает сомнения у маленькой девочки. Вместо этого, стараясь не показать свою слабость, доктор наклонился и взял Дженни на руки. Девочка была легкой-легкой, словно вырезанной из бумаги. Но главное, Дженни была вменяемой – обычным ребенком, а не пишущим механизмом.

– Вот и правильно, – сказал Холмс. – Несите ее сюда.

Ватсон оглянулся.

– Несите, – повторил Холмс. – Пока опять не началось.

Он стоял у чудесной кровати, рядом с Эдуардом Тернбуллом и мисс Фицгиббон. Сыщик помахивал охотничьим хлыстом, в рукоять которого, как знал Ватсон, был залит свинец. Древко хлыста испачкала кровь, черная в свете луны. Доктор не помнил, имел ли Холмс при себе хлыст с самого начала; не помнил, привез ли Холмс хлыст с собой в Молдон. Память двоилась, размывалась, как пейзаж, если любоваться им сквозь слезы.

– Да, – кивнул доктор Ватсон. – Несу.

5. Прощание

Из записок доктора Ватсона

– До свидания, доктор!

– Удачи! – пожелал я.

– До свидания, мистер Холмс!

– Прощай, Дженни, – ответил мой друг.

– До свидания, профессор!

– Храни тебя Бог, дитя мое!

Я видел невозможное: железный Ван Хелзинг, истребитель вампиров, прослезился. Он стоял с трудом, то и дело вытирая платком мокрый лоб, но когда я предложил ему медицинскую помощь, профессор отказался с таким достоинством, что я не стал упорствовать.

– До свидания, Том!

– Будь хорошей девочкой, Дженни!

– Я буду хорошей. До свидания, мисс Пфайфер!

– Счастливого пути!

– Она уже не здесь, – шепнул мне Холмс. – Она уже не она.

Несмотря на парадоксальность его заявления, я и сейчас уверен, что хорошо понял Холмса. Но, желая сделать ему приятное, я переспросил:

– Да? Откуда вы знаете?

– Это элементарно, Ватсон, – еле слышно ответил он.

И клянусь, я сам видел, как взгляд Шерлока Холмса подозрительно блеснул влагой. Прошло много лет, минуло множество событий, я вступил в новый брак, переехал с Бейкер-стрит в апартаменты на улице королевы Анны, пережил мировую войну, с каждым днем приближаясь к фантастическому веку, куда мы отправили малышку Дженни, и отлично понимая, что никогда не доберусь до ее пункта назначения – я жил полнокровной жизнью, изредка встречаясь с Холмсом, ироничным, хладнокровным, невозмутимым Холмсом, и когда мне казалось, что он не человек, а счетное устройство, лишенное страстей, я вспоминал молдонскую ночь, и Дженни, и кровать, готовую отправиться сквозь время и пространство.

Простите мне столь длинное и путаное высказывание.

Замечу лишь, что кровать с мистером Тернбуллом и мисс Фицгиббон стартовала первой, скрывшись от наших взоров. Дженни еще с полминуты стояла на мостовой, улыбаясь нам, а потом исчезла без следа, как не бывало. К счастью, ни первое, ни второе исчезновение не сопровождалось театральными эффектами, которые я полагаю признаком дурного вкуса.

Интермедия Свет в окне

…и Нюрка, Анна свет Игоревна, открыла глаза.

– А что это вы здесь делаете? – спросила она. – Воруете?

– Насилуем, – не удержалась Тюня.

Слава богу, бабы Фимы поблизости не было.

– А-а, – протянула Нюрка. – Юмор. Понимаю.

И села.

– Каску сними, – предупредил я. – Мозг натрешь.

Хотелось выпить. Чаю. Горячего.

– Юмор, – повторила Нюрка. – Вы к бабушке? Она на кухне.

Кажется, мы ее не слишком удивляли. Ну, сидят. Какие-то.

Пусть сидят.

Я отметил, что мыслю, как в интернете: кратко, тупо, конкретно. Я восстал, усложняя самое себя, и понял: тщетно. Одна мысль о трехэтажных мыслях с завитушками вызывала тошноту. Вот-вот, едва представил – и в желудке спазмы. Сейчас я был венцом творения: рюмкой коньяка с ломтиком лимона. Коньяк выпили, лимон высосали. Из пустой рюмки воняет клопами. Жалкая шкурка свернулась спиралью. Такие, брат, дела, как пел Городницкий. Такие, брат, дела. Давно уже вокруг смеются над тобою…

– Ты куда? – занервничала Тюня.

Нюрка обернулась на пороге:

– В туалет. Что, нельзя?

И сгинула в коридорах.

– Все, – Тюня заканчивала возиться с корневыми установками «Вербалайфа». Козу Нюрку, когда та снова вздумает напялить каску, ждал оригинальный сюрприз. – Уходим. Звони Гремучке, радуй старика.

– С улицы позвоню, – отмахнулся я.

В прихожей нам довелось выдержать бой с бабой Фимой. Как раньше нас не хотели впускать, так теперь не хотели выпускать. Предлагали чай, компот, ужин. Зазывали дружить домами. Подписывали влиять на младую Анну Игоревну. Сулили обильную рекламу по сарафанному радио. Сбежать удалось лишь тогда, когда Тюня взяла у Серафимы Петровны номер ее мобильника – да-да! – и обещалась выходить на связь.

– Ба! – заорала Нюрка из туалета. – Ба, я есть хочу!

С тем мы и вымелись.

На лестнице Тюня споткнулась. Я поддержал ее под руку, не рассчитал, и мы оба чуть не сверзились на пролет ниже.

– Рыцарь, – странным тоном произнесла Тюня.

– Шмыцарь, – откликнулся я.

И понял, как глупо это звучит.

– Рыцарь, – повторила она, открывая дверь подъезда. – Рыцарь всегда рыцарь. Даже если без штанов, все равно рыцарь.

Я сделал вид, что не слышу.

Гремучко был в бане. Меня он послал туда же. Рявкнул, что не сомневался в наших талантах, и отключился. Зажав трубку в кулаке, я смотрел на небо – черное с белым, кофе со сливками. Шел снег, крупные хлопья съедали пространство, превращая мир в уютный балаган. Временем они закусывали на десерт: минуты, секунды, века терялись в шпалерах снегопада.

Немилосердно фальшивя, я напел из Окуджавы:

– Римская империя времени упадка Сохраняла видимость твердого порядка: Цезарь был на месте, соратники рядом, Жизнь была прекрасна, судя по докладам…

И остолбенел, когда Тюня подхватила:

– А критики скажут, что слово «соратник» – не римская деталь, Что эта ошибка всю песенку смысла лишает… Может быть, может быть, может и не римская – не жаль, Мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает!

– А ты знаешь, – смеясь, заметила она, – что при рождении Окуджаву назвали Дорианом? В честь Дориана Грея, заметь! Это уже потом мальчика переименовали в Булата… Снегирь, тебя при рождении не звали Конаном? Или хотя бы Артуром?

– Меня звали Пусей, – вздохнул я. – А ты знаешь, что когда Конан Дойль имел врачебную практику в Саутси, у него лечился хозяин местного мануфактурного магазина? Конан Дойль в свою очередь был клиентом этого магазина, где его обслуживал один и тот же молодой продавец. Ни разу Конан Дойль не спросил, как зовут продавца, а зря. Потому что юношу звали Герберт Джордж Уэллс!

– А ты знаешь, что отец Уэллса давал Конан Дойлю уроки игры в крикет?

– А ты знаешь…

– А ты…

В окне третьего этажа загорелся свет. Шторы были раздернуты; задрав голову, я имел удовольствие видеть сквозь прозрачные гардины, как Нюрка подходит к книжной полке. Протянулась тощая рука, пальцы извлекли из строя бойца – толстенный желтый том «Библиотеки приключений». Я помнил обложку до последнего штриха. Казалось, книгу поднесли к моим глазам. Черным по лимонному фону: лужайка, дом на заднем плане, дуб на переднем. Под дубом двое: джентльмен в шляпе касается дерева, что-то изучая, джентльмен в цилиндре и с тростью взволнованно ждет позади. И в тисненом овале, над скрещенными лупой и трубкой: А. Конан Дойль, «Записки о Шерлоке Холмсе».

Издание тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, перевод под редакцией Корнея Чуковского.

– Ты видишь? – шепотом спросила Тюня.

– Нет, – ответил я.

Конечно же, я видел. Тень от книги на гардине: вот поплыл дым из трубки, вот дрогнули тонкие нервные пальцы, и выше – ястребиный профиль, козырек охотничьего кепи… Девочка шагнула в глубину комнаты. Щелкнул выключатель, и все исчезло.

Как не бывало.

– Пойдем?

– Ага.

И мы двинулись в снегопад, распевая на два голоса:

– А критики скажут, что слово «соратник» – не римская деталь, Что эта ошибка всю песенку смысла лишает…

Эпилог Отбросьте все невозможное

Когда я увидел, что дело приняло такой оборот, я заперся и все силы своего ума направил на то, чтобы написать сенсационную пьесу о Шерлоке Холмсе. Я сотворил ее за неделю и назвал «Пестрая лента» по одноименному рассказу. Она имела значительный успех. Для исполнения заглавной роли у нас был отличный скалистый удав, составляющий мою гордость, так что можно представить мое возмущение, когда я узнал, что один критик закончил свою пренебрежительную рецензию словами: «Критический момент в этой постановке вызван появлением явно искусственной змеи». Я готов был заплатить ему порядочные деньги, если бы он решился взять ее с собой в постель. У нас в разное время было несколько змей, но ни одна из них не была создана для сцены. Все они либо имели склонность просто свешиваться из дыры в стене, словно безжизненный шнурок для колокольчика, либо норовили сбежать обратно сквозь ту же дыру и расквитаться с театральным плотником, который щипал их за хвост, чтобы они вели себя поживее. В конце концов мы стали использовать искусственных змей, и все, включая плотника, сошлись на том, что это гораздо лучше.

Вспоминает сэр Артур Конан Дойль

Из записок доктора Ватсона

(окончание)

1. Синдром ложной памяти

Много позже, просматривая свои записи, сделанные в Молдоне в безумном июне тысяча девятисотого года, я ловил себя на знакомом чувстве. Моя память двоилась. Взгляд скользил по неровным строчкам, набросанным впопыхах на пожелтевших от времени листках блокнота, и я видел стену огня, встающую навстречу марсианским треножникам, девочку Дженни и призраков на руинах, профессора Ван Хелзинга и графа Орлока, мантии на мертвых Лиггинсах, островерхие шляпы убийц. Но едва я обращался к личным воспоминаниям, не подпирая их костылями записок, как передо мной вставали совершенно иные картины.

…гроза разразилась над Молдоном, едва тепловой луч превратил дом Лиггинсов в пылающие руины, погребя хозяев под развалинами. Молния ударила из низких туч в передовой треножник. Еще одна боевая машина, пораженная небесным электричеством – и марсиане торопливо отступили к Лондону, спеша убраться подальше от гнева стихии. Том Рэдклиф, видя это бегство с колокольни, заявлял во всеуслышанье: марсиан постигла кара Господня! Хотя в том, что стофутовые металлические колоссы, вышагивая по полям, притянули к себе разряды молний, не было ничего удивительного.

Законы физики, сказал бы Холмс.

С моим другом мы действительно встретились на молдонском вокзале. Записки говорили о телеграмме от Майкрофта. Память отрицала сам факт существования телеграммы. Холмс прибыл в Молдон по совершенно другому делу; я помнил это, но не помнил, что именно за дело сорвало Холмса с места.

Заподозрив у себя парамнезию – синдром ложной памяти – я счел нужным проконсультироваться у коллеги, специалиста по таким расстройствам. Коллега заверил меня, что я абсолютно здоров, но его пристальный взгляд мне не понравился. Впрочем, я быстро успокоился: двойная память давала о себе знать лишь при чтении молдонских записей, а к ним я возвращался редко.

Все это случилось, как я уже говорил, много позже. А тогда, на третий день после драматических событий, до основания потрясших тихий приморский городок, мы с Холмсом сидели в обеденной комнате «Синего вепря» и, вкушая скромный завтрак, предавались неторопливой беседе.

2. Завтрак на двоих

– Надеюсь, мисс Фицгиббон и мистеру Тернбуллу удалось благополучно вернуться из двадцать первого века. Также замечу, что двум молодым людям с разными фамилиями, путешествующим на одной кровати, следует как можно быстрее обзавестись общей фамилией. Какой пример они подают современной молодежи?

Разделавшись с порцией омлета, подрумяненного наилучшим образом, я протянул руку к свежей булке, чтобы намазать ее земляничным джемом.

– Уверен, что удалось, – покончив со второй чашкой кофе, Холмс достал трубку. – Капитан Уоллес сообщил мне, что пара отступающих треножников взорвалась без видимых причин. Вы еще помните, что наши неуловимые мстители прихватили с собой ящик гранат?

– Я от души рад, что их путешествие завершилось успешно. Но теперь, когда они вернулись, меня беспокоит другое. Кто знает, какие болезни могли появиться на Земле к двадцать первому веку? Что, если странники случайно привезли возбудителя новой чумы, от которой у нас нет ни иммунитета, ни лекарств?! По сравнению с эпидемией, которая грозит нам в этом случае, нападение марсиан покажется детской шалостью!

– Вы преувеличиваете опасность, – Холмс откинулся на спинку стула и с наслаждением затянулся. – Полагаю, мисс Фицгиббон и мистер Тернбулл высадили Дженни в нужном месте и времени – и тут же ушли обратно в четвертое измерение. Риск подхватить инфекцию минимален. Кроме того, судя по вашему рассказу, сэр Уильям посетил куда более отдаленное будущее. Да и пробыл он там не один день. Тем не менее, никто из людей, общавшихся с ним по возвращении – включая вас! – ничем не заразился.

Я отсалютовал моему другу сигарой:

– Вы меня успокоили, Холмс.

– Но вы натолкнули меня на любопытную мысль. Ведь у марсиан тоже нет иммунитета от земных болезней! А они вдыхают наш воздух, соприкасаются с почвой и – простите за неаппетитные подробности! – поддерживают свое существование кровью наших соотечественников! Наверняка большинство из них уже несет в себе земные бактерии, против которых пришельцы беззащитны.

– Но почему тогда…

На середине фразы я едва не хлопнул себя ладонью по лбу, но вовремя вспомнил, что в пальцах у меня – зажженная сигара.

– Ну конечно же! Инкубационный период! Если вы правы, Холмс, дни марсиан сочтены! С ними будет покончено без всяких пушек, мин и гранат! И даже без машины времени!

Логика моего друга была безупречной. В данном случае, как врач, я мог это оценить по достоинству. Забегая вперед, скажу, что позднее гипотеза Холмса блестяще подтвердилась. Но тогда, завтракая в «Синем вепре», я всем сердцем хотел – и боялся поверить в то, что спасение Англии так близко.

– Кстати, уже второй день, как о марсианах ничего не слышно, – заметил Холмс. – По словам капитана, наблюдатели вокруг Лондона не отмечают активности со стороны противника. Боевые действия прекратились…

Прервавшись на пару затяжек, он закончил с улыбкой:

– А майор Форестер строчит рапорты, спеша известить командование в Бирмингеме о великой победе британского оружия под Молдоном. Под непосредственным руководством господина майора, разумеется.

– Вот вы где, джентльмены! – прервал нашу беседу радостный возглас.

Я даже не стал оборачиваться: характерный запах «Партагаса» представил гостя лучше любой визитной карточки.

3. Шерлок Холмс против марсиан

– Господа, у меня для вас замечательное известие!

Не дожидаясь приглашения, мистер Пфайфер плюхнулся на свободный стул:

– Хозяин, виски! Лучшего виски мне и моим друзьям!

Я отметил, что для человека, начинающего каждое утро с возлияний, синематографист выглядел на удивление свежим и энергичным.

– Известие на миллион долларов? – с лукавым прищуром уточнил Холмс.

– На миллион?! Ха! Берите выше! На несколько с половиной миллионов! Это будет бомба! Настоящая бомба!

– Что взрываем? – поинтересовался я.

В ответ человек-мутоскоп расхохотался:

– Я уже говорил вам, доктор, что вы большой шутник? Мы взорвем рынок! Мировой рынок синематографа! «Озадаченный Шерлок Холмс» с этого дня не актуален! Главный приоритет теперь другой. Итак, господа…

Мистер Пфайфер выдержал театральную паузу. Надо сказать, что ему удалось добиться своего: я был заинтригован.

– Фильм мы назовем «Шерлок Холмс против марсиан»! И титры: «Снято по реальным событиям»! Две сенсации в одном флаконе: вы, мистер Холмс, и кровожадные марсиане! Зритель повалит толпами! Аншлаг! Мюзикл по мотивам на Бродвее! Конкурентам останется лишь бессильно скрежетать зубами от зависти! Кстати, доктор, роль для вас тоже предусмотрена.

– Вы проявили пленки?

– О да! Вернее, их проявила Адель. Вы еще помните, что у моей дочери золотые руки? Мы всегда возим с собой мини-лабораторию для проявки, и сейчас она пришлась как нельзя кстати. Я сгорал от нетерпения! По правде сказать, я очень переживал за ночные съемки. Мизансцены – дрянь, освещение ни к черту… Но Майкл Пфайфер все делает на совесть, а крошка Адель – его лучший шедевр!

– Полагаю, ваша дочь рискнула на эксперимент. Увеличение времени проявки при пониженной температуре раствора, плюс коррективы проявляющего состава. Вот результат и превзошел все ваши ожидания.

– Откуда… Снова ваши фокусы? – мистер Пфайфер шутливо погрозил Холмсу пальцем. – Все было именно так! Теперь у меня есть прелестный документальный материал. Плюс героический бой «Warrior» против тьмы вражеских треножников! Вы думаете, джентльмены, это целлюлоза? Это золото! Платина! Бриллианты! Надо доснять ряд игровых эпизодов, поработать с монтажом… Ваше здоровье!

Одним махом он опрокинул в глотку двойную порцию «Glenfiddich». Для этого мистеру Пфайферу пришлось на миг умолкнуть, и я вклинился в его монолог:

– Где же сейчас ваша очаровательная дочь? Мы не видели ее два дня.

Американец лишь рукой махнул:

– Ах, Адель! Я уже говорил вам, доктор, что она без ума от марсианской техники? Ее за уши не оттащишь от треножников! Капитан Уоллес, и тот вывесил белый флаг.

– Она их снимает?

– Если бы! Забралась в самое нутро, разобрала все по винтикам и изучает устройство! Но вернемся к нашему фильму! Знаете, что я вам скажу? Мы снимем звуковую ленту! Эпоха содрогнется!

– Звуковую?!

Я и сам не заметил, как пригубил виски, хотя не собирался пить в такую рань. Заявление мистера Пфайфера произвело впечатление даже на Холмса.

– Насколько мне известно, – задумчиво бросил мой друг, – звуковые ленты очень дороги в производстве.

– Ерунда! Мы не станем мелочиться! Размах и эксклюзив – вот наш девиз! Прибыль от проката с лихвой покроет все издержки! Я уже подготовил для вас новый контракт…

– Главные роли вы тоже предложите нам?

За вежливой улыбкой Холмса крылась тонкая ирония. Разумеется, американец ее не заметил:

– Увы, господа. Ваши типажи, извините за прямоту, не годятся для синематографа. Я хочу взять актеров из театра – их школа игры более выразительна. На роль мистера Холмса у меня есть отличный кандидат. Дуглас Ульман, прошу любить и жаловать! Парню семнадцать лет, но грим творит чудеса. Ему трижды отказали на Бродвее, а это что-то да значит! Вы знакомы с его биографией, доктор?

– Не имел чести, – сухо ответил я.

– А зря! Это готовый сюжет бестселлера! Мальчик из приличной адвокатской семьи бросает Гарвард и рвет с родителями! Фехтование, верховая езда, легкая атлетика. Землекоп, грузчик в порту, матрос, продавец в скобяной лавке… Мне только не нравится фамилия Ульман. Надо будет предложить ему псевдоним. Что-нибудь звучное, скажем, Дуглас Фэрбенкс…

Я нахмурился:

– Меня тоже сыграет юный вундеркинд?

– Вас? Ни в коем случае. Вы, доктор, по силам только комику. Джон Банни? А что, это мысль! Лицо простака, шкиперская борода; картуз сбит назад…

– Картуз?

– Цилиндр! Лучший цилиндр, какой найдется в шляпной лавке!

Мы с Холмсом переглянулись. Я вспомнил многочисленные перевоплощения моего друга, когда он, скрываясь от слежки или добывая информацию, изменял свою внешность до неузнаваемости: старик-пьяница, безработный конюх, нищий бродяга, священник… Впрочем, переубеждать мистера Пфайфера мы не стали.

– Да, сценарий! – сменил тему наш благодетель. – Как вы посмотрите, доктор, на то, что сценарий мы закажем вам? Личное участие в событиях, ваш литературный талант… Имя доктора Ватсона в титрах привлечет дополнительных зрителей!

Признаться, я был растерян.

– Мне нужно подумать. Я никогда не писал сценариев…

– Ерунда! Я дам вам образцы. Следуя им, вы легко справитесь! А вы, мистер Холмс – что вы скажете насчет должности консультанта? Главного консультанта! Генерального!

– Титры, – кивнул Холмс. – Вам нужно и мое имя.

– Это было бы крайне желательно, – не стал отпираться мистер Пфайфер. – По рукам?

– Консультант? – в задумчивости повторил Холмс, словно пробуя слово на вкус. – Всю жизнь я был сыщиком-консультантом. Стать консультантом в индустрии развлечений? Почему бы и нет? Это может оказаться забавным. Ваше мнение, Ватсон?

Хозяин вырос у стола с новой порцией виски. Мистер Пфайфер встал, обвел нас многозначительным взглядом и произнес тост:

– За союз сыска и синематографа, джентльмены!

4. Я лишь хочу заметить…

Начало июля явило Молдону еще бо́льшую жару, нежели та, что накрыла город в ушедшем июне. Одно спасение – свежий бриз овевал лица приятной прохладой, скрашивая нашу прогулку. По дороге я отправил телеграмму жене: в Кале, на главный почтамт, до востребования. Именно так мы договорились держать связь. Я намеревался на некоторое время задержаться в Молдоне, о чем и уведомлял жену. Без дела мне сидеть не пришлось бы: после ночной битвы в госпиталь Святого Петра поступили новые раненые. Вчера я успел провести три операции. Сегодня мне дали выходной, но уже завтра я собирался вновь приступить к исполнению врачебных обязанностей.

Миновав окраину города, мы с Холмсом спустились к морю и встали на берегу залива Вайрли Ченнел – на том самом месте, где я с тревогой наблюдал за пароходом, увозящим мою дорогую супругу. Здесь же я стал свидетелем иных событий, грозных и удивительных, что едва не изменили весь ход английской истории.

Холмс был тих и задумчив. Странно, подумал я. Ведь он с блеском раскрыл это поистине фантастическое дело! Более того, найденное им решение удалось воплотить в жизнь. Опасность инфернального хаоса, висевшая над старушкой-Англией, канула туда, откуда и явилась – в небытие. Остались марсиане, но, судя по всему, их дни тоже сочтены. Что за новая проблема владеет сейчас мыслями Холмса? Неужели в Молдоне остались неразрешенные загадки?

Рискуя нарушить ход размышлений, я все же отважился прервать молчание в попытке ободрить моего друга:

– Я восхищаюсь вами, Холмс! Теперь с чистой совестью я могу назвать вас магом и волшебником! И только попробуйте сказать мне, что я не прав!

– Разумеется, вы правы, дорогой Ватсон. Вы, как я давно заметил, всегда правы. И не надо скромничать: я бы не справился с этим делом в одиночку. Мисс Пфайфер, Том, профессор, вы, капитан Уоллес… Это наша общая заслуга, о которой, как обычно, никто никогда не узнает. Я склоняюсь к мысли, что такова судьба всех, кто пытается использовать мой дедуктивный метод. Взять хотя бы капитана Уоллеса! Его вклад в победу над марсианами неоспорим, а все лавры достанутся майору Форестеру.

– Ну уж нет! – с жаром возразил я. – Если фильм мистера Пфайфера выйдет в прокат – мир узнает правду! Даже если вы, Холмс, равнодушны к славе, то я не равнодушен к справедливости!

– Прославиться благодаря синематографу? – губы Холмса искривила горькая улыбка. – Да вывернись мы с вами наизнанку, в фильме все равно восторжествует зрелищность, а не истина! Законы жанра, Ватсон! – и мы не в силах их изменить. Хорошо, из нас сделают героев. Короля Артура с Мерлином! Дон Кихота с Санчо Пансой! Поверьте, это не будет значить ровным счетом ничего. Ведь мы-то с вами знаем, как все обстояло на самом деле. Увы, в последнее время мне начинает казаться, что я не вполне принадлежу себе. Более того, что я – это не вполне я.

– Что вы такое говорите, Холмс?! – возмутился я.

Волна плеснула о берег в десяти футах от нас. Солнечный блик мазнул Холмса по лицу, заставив моего друга сощуриться.

– Представьте, Ватсон: где-то неизмеримо далеко, в ином мире, живет на Бейкер-стрит настоящий Шерлок Холмс. А я – тень, отражение, двойник, призванный сюда ради молдонского дела. Холмс сделал свое дело, Холмс должен удалиться. Исчезнуть, умереть, уснуть. Тот, другой, настоящий раскурит трубку и возьмет со стола свежий номер «Таймс». Я же…

– Вы переутомились! – решительно заявил я. – Говорю это вам, как врач. Выпейте на ночь горячего вина с пряностями и ложитесь спать пораньше. Но даже если допустить – только допустить! – что вы правы, и вы не вполне вы… Что с того? Шерлок Холмс останется Шерлоком Холмсом в любом мире, времени и пространстве! Кому, как не мне, это знать?

– Откуда вам это знать, Ватсон?

– Это элементарно, Холмс! Я ведь не только врач, я ваш биограф!

– Что бы я делал без вас? – Холмс рассмеялся с добродушной язвительностью, возвращаясь к прежнему, столь привычному для меня облику. – Я лишь хочу заметить…

– Мистер Холмс! Доктор Ватсон!

Мы обернулись. От города к нам со всех ног бежал Том Рэдклиф, размахивая листком бумаги:

– Мистер Холмс, вам телеграмма!

…но это было начало уже совершенно другой истории.

Сноски

1

Интерме́дия (от лат. Intermedius – находящийся посередине) – сцена комического характера, разыгрываемая между действиями основной пьесы.

(обратно)

Оглавление

Глава первая Треножники близ Молдона

  1. «Сын грома» дает бой

  2. Том Рэдклиф лезет на колокольню

  3. Улла-улла-улла-улла

  4. Чудо Господне

Интермедия Снегирь – птица певчая

Глава вторая Вокзал для двоих

  1. Вы нужны Англии!

  2. О чем говорят джентльмены

  3. Господь, он все видит!

Интермедия Добро пожаловать, мистер Холмс!

Глава третья Второй марсианский фронт

  1. Ваше имя, сэр?

  2. Битва с паровым котлом

  3. Ведьма

  4. На руинах

Интермедия Магия требует жертв

Глава четвертая Разговор на миллион долларов

  1. Я хочу домой

  2. Озадаченный Шерлок Холмс

  3. Последний матрос «Сына грома»

  4. Щупальцы

  5. В ночном карауле

Интермедия Ужас-ужас?

Глава пятая За кулисами театров: анатомического и военного

  1. Полубездарная пустяковина

  2. Анатомия марсиан

  3. Дети и персонажи

  4. Американская шпионка

Интермедия По Сеньке каска

Глава шестая Мальтийский крест и черт на флюгере

  1. Логика и интуиция

  2. Трое на треножнике

  3. Интуиция и логика

  4. Подозрительный ярлычок

  5. Лицо в ночи

  6. Сон в летнюю ночь

Интермедия Байты с битами

Глава седьмая Один доктор – хорошо, а два – лучше

  1. Вы назвали меня сумасшедшим?

  2. Припарки для мертвеца

  3. Холмс принимает решение

  4. Портрет в гостиной викария

  5. Езда на диком быке

Интермедия Уэллс, да не тот

Глава восьмая Экипаж машины боевой

  1. Чужой среди своих

  2. Марсианские шпионы

  3. Запрос имени не удался

  4. Лиггинсы напоминают о себе

Интермедия Не дай мне пасть духом

Глава девятая Центр солнечной системы

  1. Пятно на карте

  2. Давайте вашу кириллицу!

  3. Газетное синема

  4. Баю-баю, детки…

  5. Состояние, близкое к трансу

  6. Самое время

Интермедия Мораль торгашей

Глава десятая Что такое четвертое измерение?

  1. Чертовщина, прости господи!

  2. Букет увядших цветов

  3. Звезды падают к удаче

Интермедия Время на исходе, а я дурак

Глава одиннадцатая Кровать, гранаты, время и пространство

  1. Том кричит с колокольни

  2. Пассатижи и отвертка

  3. Отвертка и пассатижи

  4. Битва на Чарч-стрит

  5. Прощание

Интермедия Свет в окне

Эпилог Отбросьте все невозможное

  1. Синдром ложной памяти

  2. Завтрак на двоих

  3. Шерлок Холмс против марсиан

  4. Я лишь хочу заметить… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg