«Метель»

Андрей Бондаренко Метель

От автора

В последние годы в России издано избыточно много – на мой скромный взгляд – романов о так называемых случайных «попаданцах». То есть, о наших современниках, попавших – волею судеб – в далёкое Прошлое и не имеющих при этом под рукой Машины Времени, чтобы вернуться назад.

Большинство этих книг построены по единой и весьма нехитрой схеме: «наши» потихоньку обживаются «там», легализуются, после чего начинают – в массовом порядке – совершать необычные и героические подвиги, неуклонно повышая свой общественный статус и постепенно добираясь до «властных вершин»…. Как же иначе? «Наши-то», они – о-го-го!

Образованные, умные, начитанные, психологически-устойчивые, целеустремлённые. Что для них – сделать успешную карьеру «там», находясь среди дремучих и отсталых индивидуумов? Ерунда ерундовая, раз плюнуть…

Каюсь, грешен: не сдержался и тоже отметился несколькими романами о «героических и супер-успешных «наших» – во Временах Далёких».

Возможны ли другие сценарии пребывания наших современников в Прошлом? Более скромные и, так сказать, менее пафосные? То есть, неформатные? Возможны ли кратковременные посещения Прошлого? Например, на несколько суток – так, между делом – без всяческих глубинных последствий? Возвращаются ли «попаданцы» – по доброй воле и без особых проблем – назад, в Настоящее? И, если возвращаются, то, собственно, с какими трофеями?

Недавно мне рассказали одну занятную историю: романтичную такую, красивую, увлекательную и весьма правдоподобную.

Вот, уважаемые читатели, хочу поделиться этим рассказом с вами…

Автор

Пролог Пёс – напротив

Каждую пятницу – по дороге с работы – Петя Бурмин (для своих Пьер), по давно уже устоявшейся традиции заходил в один и тот же кабачок: расслабится, развеяться, выпить – под неторопливые и беззаботные разговоры с приятелями – литр-другой светлого пива.

Пивной бар именовался громко и многообещающе – «Два капитана» – но в интерьере заведения ничего морского не наблюдалось: стены, наспех обшитые бело-красным пластиком, обшарпанные колченогие столики, разномастные убогие стулья, заплёванный грязный пол. Пожилой официант Григорич так однажды – по большому секрету – объяснил истинное значение гордого названия забегаловки:

– У нашего трактирчика – два хозяина. Один раньше трудился в уголовном розыске, в звании капитана, понятное дело. Второй же капитанствовал в армейском стройбате. Вышли оба в отставку, скинулись денежкой в равных долях, да и решили заделаться знаменитыми рестораторами…

В тот памятный вечер Пётр пришёл в «Капитаны» первым, приятели хронически запаздывали. Он приобрёл у барной стойке литровый бокал «Балтики», пакетик со скромными солёными сухариками и, усевшись на своё, года полтора как застолблённое место, лениво огляделся по сторонам. Знакомых поблизости не наблюдалось, поговорить на животрепещущие темы было не с кем. Из соседнего зала – для некурящих посетителей – долетали обрывки незнакомой, щемящей душу песенки:

Метель – метёт… И в полуночной вязкой тишине, Метель – поёт… О той, что этой ночью снилась мне…

Пьер непроизвольно посмотрел в немытое окно: раздолбанная дорога, по которой проезжали редкие машины, типовой панельный дом, до которого было метров тридцать пять, очень большая плюшевая собака в окне второго этажа. Неправдоподобно большая и пушистая. «Молодцы, всё же, трудолюбивые китайцы!» – подумалось. – «Очень натурально научились делать мягкие игрушки…». Он ещё долго сидел за столиком: никуда не торопясь, пил пиво, вяло хрустел сухариками и задумчиво смотрел на плюшевого пса. Минут через пятнадцать-семнадцать собака плавно повернула голову, смешно мотнула правым пятнистым ухом и взглянула на Петра. По-доброму так взглянула, а потом словно бы подмигнула, сочувствуя и подбадривая. На душе сразу потеплело, все текущие проблемы стали казаться смешными, несерьёзными и надуманными. Теперь, когда на душе скребли приставучие кошки, он всегда приходил в «Два капитана», садился на своё законное место, неторопливо пил пиво и, хрустя сухариками, переговаривался глазами со «своей» собакой. Она всегда сидела на заветном подоконнике. Всегда – словно верный и дисциплинированный часовой, или же Ангел-хранитель, может, даже, Атлант, держащий на мохнатых плечах тяжёлое свинцовое небо…

Почти три с половиной месяца собака исправно и понимающе подмигивала ему, но, вот, наступил серый осенний вечер, когда в окошке напротив Пьер не увидел знакомого силуэта. Он просидел в пивном баре до самого закрытия, но так и не дождался появления заветного талисмана. И в следующую пятницу повторилась та же история, и на третью… Пётр, наконец-таки решившись, зашёл в тёмный подъезд, поднялся на второй этаж и, выбрав нужную дверь, оббитую потёртым светло-салатным дерматином, неуверенно нажал на кнопку звонка. – Кто там? – спросил нежный девичий голос. – Извините, я из ветеринарной службы, – ответил он первое, что пришло в голову. Дверь открылась, на пороге стояла совсем ещё молоденькая девчушка в коротком стареньком халате, не скрывающим загорелых аппетитных коленок: светленькая такая, симпатичная, с задорно вздёрнутым вверх носом-кнопкой и парой сотен веснушек на милом личике, неожиданно-чёрнобровая, по её правой смуглой щеке змеился тоненький, чуть заметный шрам. А вот огромные, тёмно-синие глаза были очень печальными. Бесконечно и безысходно грустными… – Я уже самостоятельно похоронила Джека, ваша помощь не требуется, – холодно сообщила девушка и недвусмысленно взялась за дверную ручку. – Подождите! – взмолился Петька. – Скажите, как вас зовут? – Ольгой, – дверь захлопнулась. На следующее утро Оля собиралась в институт, торопилась, боясь опоздать на первую лекцию. Настойчиво прозвенел дверной звонок, а на лестничной площадке послышался звонкий и весёлый лай. «Что это?», – сердце неудержимо рванулось куда-то вниз, а в голове неожиданно промелькнула мысль о вчерашнем странном и нелепом дяденьке средних лет. Девушка выбежала в коридор и, торопливо щёлкнув замком, широко распахнула входную дверь. На соломенной подстилке сидел неуклюжий щенок – месячный кавказец – и пристально смотрел ей в глаза, смешно подёргивая правым пятнистым ухом.

Через месяц Пётр и Оля поженились. Свадьба состоялась вчера, я почему-то там пошло напился. Сижу, вот, за компьютером и откровенно маюсь дурью. На мониторе сидит шкодливый сиамский кот по кличке Кукусь, корчит мне уморительные рожицы и тихонько мурлычет, мол: – «Хозяин, совесть поимей! Пошли, сползаем на рыбалку, наловишь мне жирных и питательных ратанов!». Кукусь нынче в нешуточном авторитете: в романах «Седое золото» и «Логово льва» я ввёл данного хитрющего кота в качестве второстепенного героя, там даже промысловая яхта названа в его честь. А сам Кукусь принимает непосредственное участие в охоте на клыкастых моржей, и, даже, «жадно слизывает ещё дымящуюся тёплую кровь с голубоватого льда…». Самое смешное, что романы недавно издали, бывает…

Так что, кот имеет полное право – права качать. – Ладно, где там мои сапоги и удочки? – встаю из-за стола. – Кукусь, бродяга, запрыгивай мне на плечо. Пошли за твоими жирными и невообразимо вкусными ратанами. Заодно, и пивка купим по дороге. Для меня, естественно…

Это, так сказать, основная предсвадебная версия – для родственников, гостей и праздных зевак. Надо признать, не лишённая элегантности и налёта здоровой романтики.

Но, на самом-то деле, всё было совсем по-другому, и этой весёлой свадьбе предшествовали куда как более сложные и невероятные события, причём, с лёгким детективным подтекстом.

Даже более сложные и запутанные, чем может показаться уважаемому читателю по прочтению первых четырёх-шести глав. Впрочем, и двадцатая глава не будет определяющей – для окончательного понимания произошедшего…

Глава первая Плач в ночи

Вообще-то, Петя Бурмин являлся по жизни полным – во всех смыслах – лохом. Записным, хроническим и неисправимым неудачником. Тихим таким очкариком – мечтательным и недотёпистым. Безвольным, добрым и полностью бесперспективным чудаком – по меркам нашего сурового современного мира, не терпящего мягкотелых и наивных увальней, не могущих даже толком постоять за себя.

Действительно, кому нужен сорокалетний толстячок, вот уже почти двадцать лет работающий экономистом в «Водоканале»? Подчёркиваю, простым экономистом, даже не старшим. Однокомнатная малогабаритная квартира в спальном районе Москвы, уже окончательно и безысходно позабывшая, что оно такое есть – косметический ремонт. Копеечная зарплата, редкие смехотворные премии и упорное нежелание делать карьеру, объясняемое полной самодостаточностью и вопиющей бытовой непритязательностью. Дамы и барышни, время от времени появлявшиеся в Петькиной серой жизни, очень быстро понимали, что данный неуклюжий персонаж – «не добытчик», и навсегда, без грамма сожаления, покидали неухоженную «хрущёвку» – в поисках лучшей женской доли.

А еще у Петра Бурмина наличествовало весьма странное и подозрительное хобби – так называемая «историческая реконструкция».

Не все знают, что это такое? Ну, это когда сотни взрослых чудаков и чудачек собираются в каком-нибудь строго определённом месте и увлечённо играют в «живых солдатиков». Не очень понятно? Тогда обратимся к классическим формулировкам из толстой энциклопедии: – «Историческая реконструкция – это общественное движение, ставящее перед собой научные цели и использующее при этом – для более глубокого изучения исследуемого исторического периода – метод ролевой игры и научного эксперимента…».

В данном заумном толковании лишь две фразы являются ключевыми: – «исследуемый исторический период» и «ролевые игры». Да вы, наверное, и сами не раз видели на телевизионных экранах, как наши современники, выряженные в средневековые одежды, предварительно разделившись на две команды, изображают-воссоздают всякие известные сраженья и битвы. Аустерлиц, например, Ватерлоо, или легендарное Ледовое Побоище…. Вспомнили? Тогда двигаемся дальше…

Последствия такого нестандартного увлечения-хобби постоянно и навязчиво давали о себе знать. Вся квартира Бурмина, включая антресоли в прихожей, застеклённый балкон и совмещённый санузел, была завалена и заставлена самым разнообразным хламом (старинным по форме и сути, но сугубо современного изготовления): двуручными и одноручными рыцарскими мечами, кольчугами, копьями, луками, арбалетами, мундирами – разных времён и стран, офицерскими шпагами, ружьями, пищалями…

Впрочем, у «исторической реконструкции» были и свои, насквозь положительные моменты, связанные с тем важным обстоятельством, что многие из этих «чудаков и чудачек» являлись людьми откровенно обеспеченными, чем Петька (в среде «реконструкторов» – сугубо Пьер) и пользовался. Смущался, конечно же, при этом, краснел, бледнел и заикался, но, тем не менее, пользовался. Ибо другого выхода, как не крути, не наблюдалось….

Во-первых, это касалось финансовых взносов на жизненные нужды каждой «реконструкции», включавшие в себя всякие арендные платежи, услуги сторонних гримёров, поваров и музыкантов, затраты на питание, то бишь, на дружеские весёлые пирушки-посиделки. Как же без весёлых пирушек можно обходиться, если в Прошлом так было заведено? Мол, повоевали от души, разбили в пух и прах коварного неприятеля, теперь это славное дело надо непременно отметить – с удалью и должным размахом. С рыцарским там размахом, или с гусарским, что сути не меняет…. Дорогое это удовольствие – дружеские «реконструированные» пирушки – доложу я вам. Очень, даже, дорогое! Дикие кабанчики, лоси и косули, зажаренные на вертелах над бордово-фиолетовыми углями костров. Всякие заплесневелые сыры, копчёные угри и осетры, жареные зайцы и фазаны. Ну, и благородные алкогольные напитки – соответствующие конкретному «реконструируемому» времени.…Откуда, спрашивается, звонкие тугрики – у рядового экономиста «Водоканала», не сидящего на полновесных финансово-материальных потоках? Неоткуда, ясен пень…. Но богатые друзья-соратники всё понимали правильно и ненавязчиво освобождали беднягу Пьера от денежных поборов, для пущей важности назначив его Верховным Магистром Ордена «Р». Кто же с Великих Магистров – злато берёт? Это, благородные господа и дамы, уже откровенный моветон! Более того, не зазорно Магистру и с собой – по завершению очередной «реконструкции» – деликатесов и винишка дать-отсыпать, а то у него в холодильнике, наверняка, шаром покати…

Во-вторых, теперь у Петра не наблюдалось никаких проблем «с колёсами под задницей». Это в том смысле, что машины у него никогда не было, да и быть не могло, поэтому друзья-приятели – по строго установленному графику – возили Магистра Пьера туда-сюда, то бишь, к местам «реконструкций» и обратно – прямо к дверям парадной.

Петька щедро намазал физиономию – в нужных местах – специальным «театральным» клеем, отложил потрёпанную кисточку в сторону и, тяжело вздохнув, взял в руки пышные, слегка рыжеватые накладные усы-бакенбарды. Да-да, именно так – усы-бакенбарды – вы не ослышались! Достоверно известно, что в 1812-ом году русские гусары практиковали такую диковинку: пышные бакенбарды, спускаясь от висков, встречались – при помощи усов – друг с другом, образуя единое и неразделимое целое…

– Вот же, придумщики хреновы! – хмуро ворчал Пётр, внимательно всматриваясь в тёмные зеркальные глубины. – Попробуй-ка, расположи эту дурацкую конструкцию ровно, без всяких несимпатичных и несимметричных перекосов. И клей ещё – натуральная зверюга, ошибок не прощающая. Схватывается намертво за считанные секунды…. Да, та ещё образина получилась, страхолюдная и конкретная…

Впрочем, Пьер откровенно лицемерил и лукавил, так как собственное зеркальное отражение – в гусарском подполковничьем мундире – ему очень даже нравилось.

Доломан,[1] ментик,[2] узкие чикчиры,[3] короткие ботики,[4] украшенные чёрными шерстяными кисточками. Вокруг талии (вернее, того места, где у худых людей располагается талия), был обмотан кушак, представляющий собой сетку из шнуров. На голове красовался чёрный, обшитый кожей кивер,[5] украшенный белым султаном и этишкетами.[6] Доломан и чикчиры были щедро расшиты золотистыми шнурами и серебристой тесьмой. Ментик же был обшит густым, бело-серым бараньим мехом.

Да и физиономия Петра, украшенная пышными усами-бакенбардами, вызывала уважение и смотрелась очень даже солидно и мужественно, смутно напоминая образ легендарного Дениса Васильевича Давыдова с известной картины кисти художника О. Кипренского. Только полноватый такой получился Денис Давыдов, щекастый, не в меру отъевшийся на мирных хлебах, с волосяным покровом – на голове и физиономии – непривычно светлых и рыжеватых колеров. Отметим, что буйные пего-льняные кудри на Петькиной голове были сугубо природными, доставшимися ему в наследство от достославных предков.

– Красавец писанный! – Пьер браво подмигнул своему отражению и с недоверием покосился на широкий серый гусарский плащ со стоячим воротником, висящий на спинке стула. – А, вот, эта тонкая тряпочка явно не годится по сегодняшней минусовой погоде. Придётся, видимо, поменять форменный плащик на старенький овчинный тулупчик. Ничего, сойдёт и так. Хорошо ещё, что финские термические кальсоны влезли под узкие чикчиры…. Что ещё? Придётся в глаза вставить линзы. Противно, конечно. Потом на веках и ресницах обязательно выскочит раздражение с нагноением. Но, гусарский подполковник, разгуливающий по полю боя в современных очках? Народ от смеха описается через одного…

Зазвонил-затренькал старенький мобильный телефон, лежащий на узком подоконнике.

– Да, слушаю! – важно оповестил Петька.

– Как, сонный поросёнок, готов? – поинтересовался мужественный голос Глеба Нефёдова. – Мы подъезжаем минут через пять-семь. Выходи на улицу, подполковник, не опаздывай!

Пётр торопливо, болезненно морщась, вставил в глаза оптические линзы, запихал за кушак седельный (незаряженный, понятное дело), пистолет, повесил на левый бок гусарскую саблю, перебросил через правое плечо короткий овчинный тулуп (больше похожий на куртку) и, прихватив тощую дорожную сумку, покинул квартиру, с силой захлопнув за собой входную дверь. Да, ещё он положил во внутренний кармашек доломана маленький пузырёк с нашатырным спиртом: наш герой был подвержен частым приступам головокружения, и именно нашатырный спирт действенно помогал ему от этой напасти. А в правый боковой карман ментика Петька пристроил допотопный карманный фонарик. Так, на всякий пожарный случай…

Честно говоря, все нормальные люди переодевались в соответствующие костюмы и наряды уже непосредственно на месте «реконструируемых» баталий и сражений. Причём, эти места располагались – в подавляющем большинстве случаев – на значительном отдалении от города. Но Пьер – в довесок ко всем прочим своим недостаткам – был патологически ленив и стеснителен. Таскать с собой – туда-сюда – громоздкие и тяжеленные баулы с вещами и обувью? Не смешите, право! Переодеваться при зрителях (в холодное время года в кустиках не спрячешься!), тряся жирными и неаппетитными телесами? Увольте!

– Ничего себе! Ну, дядя Петя, ты и даёшь! – восхищённо выдохнул веснушчатый сосед-подросток, встреченный на лестнице, и тут же жалостливо заныл: – А когда возьмёшь меня с собой на ваши воинские игрища? Ты же клятвенно обещал! Когда?

– В следующий раз, Санёк! – смущённо пообещал рядовой экономист московского «Водоканала» Петька Бурмин, он же – бравый гусарский подполковник. – Гадом буду! В следующий раз – обязательно…

На утренней улице было промозгло и холодно: температура опустилась ниже нуля, с неба сыпали-падали крохотные снежинки-пылинки, тут же разносимые порывистым ветром во все стороны.

– Нормальная осенняя погода, – тихонько пробормотал себе под нос Петька. – Середина октября месяца, как-никак. Было бы странно, если бы вокруг всё плавилось от жары, а из серых туч капал летний ленивый дождик….

На дворе, действительно, стоял октябрь. Причём, октябрь 2012-го года. То бишь, совсем недавно исполнилось ровно двести лет со дня легендарного Бородинского сражения. Знаковый и знаменательный юбилей – для настоящих исторических «реконструкторов». Как можно было пройти мимо этого наиважнейшего события? Ясен пень, что никак…

Однако, «реконструировать» Бородинское сражение уже не представлялось возможным – по целому комплексу уважительных и совершенно неуважительных причин. Во-первых, для этого не хватало народа, лошадей, пушек, ружей и всего прочего – даже для «реконструкции» в масштабе один к пятистам. В смысле, даже для «реконструкции» отдельных значимых эпизодов знаменитой схватки. А, во-вторых, имело место быть обычное русское раздолбайство. Пока созванивались-списывались-договаривались, шестое сентября – дата Бородинской битвы – бесповоротно прошло. Поэтому коллегиально было принято следующее Соломоново решение: «реконструировать» сражение (откровенно второстепенное – с глобальной точки зрения) за русский городок Малоярославец, которое состоялось 24 октября 1812-го года. Ну, это когда Наполеон Бонапарт не смог пробиться к Калуге, и вынужден был начать отступление на Можайск и далее – на разорённую войной старую Смоленскую дорогу, где уставшую и оголодавшую французскую армию уже поджидали лихие русские партизаны…

Естественно, что не последнюю роль в этом выборе сыграл и тот немаловажный факт, что как раз под Малоярославцем (юго-восточнее на восемьдесят-девяносто километров) у Глеба Нефёдова – российского олигарха средней руки – было оформлено в собственность с десяток-другой гектаров полей, перелесков и маленьких рощиц. Ну, и приличный загородный дом – с многочисленными хозяйственными пристройками – наличествовал. Натуральное поместье, короче говоря, с двумя просторными конюшнями на двадцать лошадиных голов каждая…

Послышался характерный визг автомобильных покрышек, и у подъезда остановился мощный, светло-салатный японский джип-внедорожник. Синхронно приоткрылись передние дверцы машины, и наружу выбрались уже упомянутый Глеб Нефёдов и неизвестная Петру молодая девушка.

Глеб был видным тридцатипятилетним мужиком: высоким, широкоплечим, статным, с ухоженной чёрной бородкой. Он очень любил – во время исторических «реконструкций» – изображать из себя различных благородных средневековых рыцарей, желательно графов, баронов и маркизов. В этот же раз ему предстояло (главным образом, из-за упрямого нежелания расставаться со стильной чёрной бородой) выступать в роли безымянного казачьего есаула. В дорогу Нефёдов оделся, как и было принято у очень богатых людей с хорошим вкусом: бежевая канадская спортивная куртка, из-под которой высовывался воротник белого исландского свитера толстой вязки, угольно-чёрные вельветовые штаны, грубые горно-туристические ботинки на массивной подошве. Естественно, что всё это было насквозь фирменным и стоило столько, сколько рядовому экономисту – на государственной службе – не заработать и за полгода.

Спутница Глеба, наоборот, выглядела на удивление вульгарно и вызывающе. Тёмно-каштановые волосы с частыми фиолетовыми прядками, собранные в классический панк-гребень. На мертвенно-бледном лице размещался броский макияж: ядовито-розовая помада, сине-зелёные тени, неправдоподобно-мохнатые накладные ресницы, шикарные чёрные брови – не понять, то ли нарисованные, то ли настоящие. Одежда полностью соответствовала косметике: длинная – по точёную щиколотку – расстегнутая норковая шубка, выставляющая на всеобщее обозрение игриво-декольтированный топик, умопомрачительно-короткую чёрную мини-юбку и ярко-красные сапоги-ботфорты выше колен.

«Панкующаяся Джулия Робертс из известного голливудского фильма «Красотка», – мысленно вынес Пётр суровый вердикт. – «Та ещё штучка! Ходячие стервозные неприятности, сопровождаемые экстравагантными и запредельными капризами…».

– Знакомьтесь, дамы и господа! – предложил Глеб. – Это Пьер Бурмин, наш, так сказать, Великий Магистр. А это…

– Ольга! – хриплым фальцетом беспардонно перебила девица и, достав из позолочённого портсигара длинную тёмно-коричневую сигарету, манерно попросила: – Петруша, друг мой сердечный! Угости-ка симпатичную девушку спичкой! Чего столбом застыл-то? Зажигалку, говорю, дай! В моей «Зиппо», понимаешь, горючка закончилась…

– Извините, но я, собственно, некурящий, – смущённо промямлил Петька. – Простите…

– Бог простит! Если, конечно, посчитает нужным…. А ещё обрядился гусарским подполковником, так тебя растак! Да, ну и мужики пошли! Все сплошь некурящие и малопьющие…. Ага, вот же он, спасительный ларёк! Там, надеюсь, продают зажигалки? Я и сама схожу, чего уж там! Вы, милые кавалеры, пока загружайтесь, болтайте, сплетничайте…

Дождавшись, когда экзальтированная барышня отойдёт подальше, Пётр поинтересовался у Нефёдова:

– Где ты подцепил эту райскую длинноногую пташку? Кто она такая? Яркая и типичная представительница столичной «золотой молодёжи»?

– Во-первых, ни «где», а «как», – флегматично уточнил приятель-олигарх. – По разгульной пьянке, стало быть, как и всегда…. А, вообще-то, Ольга очень даже ничего. И как женщина, и как человек. Добрая, умная, начитанная, в меру искренняя, страстная. Правда, немного взбалмошная и чуть-чуть капризная, не без этого…. Так ведь, она полька наполовину! И этим всё сказано: полячки – ужасно ветрены, мечтательны и легкомысленны. Что и подтверждают многочисленные классические романы. Например, «Пётр Первый», вышедший из-под пера знаменитого А. Н. Толстого…. Опять же, Ольга – круглая сирота с восемнадцати лет. Уже два с половиной года гребёт по жизни безо всякого взрослого присмотра. Дедушки и бабушки давно померли, всяких дядей и тётей не было изначально, папа с мамой-полькой успешно погибли в авиакатастрофе, оставив дочери вполне приличное наследство и шикарную четырёхкомнатную квартиру в центре Москвы, на шестнадцатом этаже.… Другая – на её месте – могла бы тут же стремительно заскользить вниз по наклонной плоскости и полностью съехать с катушек. Мужики, наркотики, религиозные секты, прочее…. А моя Ольга – девушка крайне целеустремлённая и на редкость разумная. Да, любит немного покутить, оторваться – до потери пульса – в подпольных казино, пошляться по ночным клубам…. Но, при этом, и учёбу не забросила! Учится на четвёртом курсе МГУ, факультет психологии. Причём, на одни пятёрки, английский и французский языки знает в совершенстве…. А что, старина, она тебе – совсем не приглянулась?

– Да не то, чтобы совсем…

– Пьер, зараза толстомясая и медлительная! Что ещё за дурацкая манера – мямлить и ходить вокруг да около? А? Изволь отвечать чётко и однозначно: что и как! Друзья мы, или где? Скажи ещё, что Ольга – некрасивая и страшненькая? Попробуй только, мерзавец! Голову оторву напрочь – вместе с дурацкими усами-бакенбардами…

– Симпатичная, конечно. Фигуристая, ногастая. Миленький нос-кнопка, задорно вздёрнутый вверх. Только, вот, глаза….

– Что – глаза? Ну, говори же, инквизитор средневековый!

– Глаза большие, очень выразительные, лазурно-синие…. Только холодные какие-то, будто бы заледеневшие на пятидесятиградусном арктическом морозе. И, при этом, чрезмерно самоуверенные. Твоя Ольга, судя по глазам, чётко знает – чего хочет получить от этой жизни.

– И только-то? – беззаботно хмыкнул Глеб. – Тоже мне, нашёл смертный грех! Все нормальные люди имеют перед собой – на долгие-долгие годы вперёд – чёткие жизненные цели-ориентиры. Вот ты, Пьер, чего хочешь? Я имею в виду – в глобальном смысле? Тупо молчишь и глупо лыбишься? Ну, да, конечно! Ты же у нас особенный, загадочный и, прости за дружескую прямоту, не совсем нормальный. То бишь, чрезмерно мечтательный и полностью оторванный от грубой жизненной прозы…. Ладно, заканчиваем глупый и бесполезный трёп, Оля уже возвращается. Ты сумку и полушубок сложи в багажник, да и саблю гусарскую отправь туда же, чтобы мне салон, часом, не испортить…

Дорога давалась нелегко и откровенно скучно: несмотря на утреннее время, Москва стояла в длиннющих автомобильных пробках. Хорошо ещё, что Ольга, действительно, оказалась девушкой общительной, разговорчивой и начитанной, могущей безостановочно – часами – трепаться практически на любые темы. За три с половиной часа, проведённых в пробках, Пётр узнал очень много интересного и познавательного о подробностях светской жизни в России первой четверти девятнадцатого века: кто и с кем – из известных персон – состоял в близком родстве, как было принято ухаживать за знатными дамами, чтобы рассчитывать на сердечную взаимность, как часто полагалось делать визиты к соседям-помещикам…

– Кстати, о тогдашней русской знати, – увлечённо вещала Ольга. – Вы, некурящие мои спутники, знаете, что фамилии «Нефёдов» – практически княжеская? Не знаете? Теперь – знайте! Нефёдовы – одна из третьестепенных ветвей рода знаменитых князей Буйносовых, ведущих свою родословную от самого Рюрика. Правда, тупиковая ветвь. Последней её славный представитель погиб, вернее, пропал без вести в 1805-ом году, во время кровопролитного сражения при моравском Аустерлице. Угадайте, как звали этого «последнего» Нефёдова княжеских кровей? Конечно же, Глебом! И отчество у него было характерное – Сергеевич…. К чему бы этакие странные совпадения?

«Да, такая шустрая девица в 1812-ом году не растерялась бы!», – подумалось непонятно к чему. – «Конечно, если бы она попала туда. Например, с помощью Машины Времени…».

Наконец, они выбрались на четырехполосное пригородное шоссе, что, впрочем, на увеличение скорости передвижения почти не повлияло: неугомонный Юрий Михайлович Лужков продолжал – с маниакальной настойчивостью – окружать несчастную Москву бесчисленными кольцами из асфальта и железобетона.

Только к четырём часам пополудни наши путешественники подъехали к Наро-Фоминску, где и пообедали – всякой общепитовской разностью – в придорожном грузинском ресторанчике.

– Дрянь дело! – недовольно констатировал Нефёдов, вяло ковыряясь вилкой в горшочке с – якобы – чахохбили.

– И киндзмараули – совсем не киндзмараули! – поддержала его Ольга. – Пойло какое-то. То бишь, гадкий суррогат и бесстыжая подделка…

– Я, собственно, не про это, – поморщился Глеб. – Хотя, дорогая, ты полностью права: эту забегаловку стоило бы сжечь – вместе с неумелыми поварами и хамоватыми официантами – а пепелище заровнять бульдозерами и закатать под свежий асфальт – в три слоя.… Другое плохо: совсем скоро уже стемнеет, а после Малоярославца мы свернём на грунтовую просёлочную дорогу, где, естественно, никаких фонарей – вдоль дорожного полотна – не предусмотрено. Зато развилок и перекрёстков, не оснащённых табличками и указателями, имеется без счёта…

– Ты что же, братец, не знаешь дороги до собственного загородного поместья? – удивился Петька.

– Знаю, конечно. Но только теоретически. Ты думаешь, что я сам часто сажусь за руль? Зачем же тогда нужен опытный казённый водила с высокой зарплатой? Вот и на дачу («поместье» – слишком громко звучит и рядовому обывателю сильно режет ухо) я ездил сугубо на заднем сиденье, старательно изучая разные деловые бумаги.

– Можно позвонить по мобильной связи, чтобы кто-нибудь из обслуживающего персонала выехал нам навстречу, – разумно предложила Ольга.

– Вот, когда заблудимся (стук-стук-стук, тьфу, тьфу, тьфу!), тогда и свяжемся с поместьем.

– Заплутали, мишки, заплутали! Заблудились – в паутинках улиц…, – в тему, голосом незабвенного Аркадия Северного, взвыл ресторанный магнитофон, изображая из себя греческую провидицу Кассандру…

Естественно, учитывая вредоносную пророческую песенку, постукивание по деревянному столу – в купе с тремя плевками через левое плечо – не помогло: они, всё же, заблудились.

Где-то в районе полседьмого вечера, проехав мимо правых отвороток на Обнинск и Малоярославец, внедорожник свернули налево – на вполне даже приличную грунтовую дорогу.

– Абсолютно ничего страшного! – авторитетно заверила Ольга, небрежно поправляя каштаново-фиолетовый панк-гребень на своей голове. – За неполный час преодолеем требуемые восемьдесят пять километров. Ништяк!

– Не получится – за час, – скептически отозвался Нефёдов. – С каждым поворотом-развилкой дорога будет становиться всё хуже и хуже. Последние три-четыре километра будем преодолевать со скоростью беременной черепахи, то есть, километров двадцать-тридцать в час, не больше…

Поворот, второй, третий, тупик. Вернее, глубокая и широкая траншея, строго перпендикулярно пересекающая дорогу.

– Что это за хрень? – по-деловому поинтересовалась Ольга, напряжённо вглядываясь через лобовое стекло в высокий земляной откос, освящённый мощными автомобильными фарами. – С войны, что ли, осталась? Не, земелька-то свежая…

– Конечно же, свежая! Свежее не бывает, – огорчённо подтвердил Глеб. – Прокладывают новую ветку регионального газопровода. Государственная комплексная программа – «Природный газ – в каждый российский дом» – в действии, мать её…

– Будем возвращаться?

– Обязательно!

Они – с грехом пополам – развернулись, слегка задев правым автомобильным боком ствол толстой сосны, вернулись до ближайшего перекрёстка и поехали дальше. С неба полетели редкие снежные хлопья. Поворот, другой, третий, новая канава…

– Вот же, усердные землекопы выискались на наши головы! – гневно возмутился Нефёдов, раздражённо хлопая ладонями по рулю. – Везде перекопали, так их всех, торопыг газовых! Как же иначе? Русская старинная традиция такая – гадить везде и всюду, по поводу и без оного….

– Не горячись ты так, Глебушка, – елейным голоском попросила Ольга. – Это та же самая канава. Просто её противоположный берег, образно выражаясь…. Видишь, на той стороне растёт толстая сосна, которая раздваивается примерно на трёхметровой высоте?

– Ну, вижу. Что дальше?

– Ну – баранки ярмарочные гну! У неё бок слегка ободран. Видишь? Это мы – минут пятнадцать-двадцать назад – и поцарапали. Кстати, снегопад-то усиливается, поднимается ветер. Метели нам только и не хватает – для полного и бесконечного счастья…

– А ведь мы, ребятушки, заплутали. В том плане, что заблудились, – грустно подытожил Пётр. – Помощь, однако, надо звать. А эта канава для газопровода – ориентир. Наверняка, все местные жители знают про неё. Не могут не знать. Звони-ка, брат Нефёдов, в собственное поместье. Пусть приезжают и выручают.

– Звони, Глебушка, звони! – поддержала Ольга. – Отринь свою барскую гордость, кликни презренных и подлых холопов на помощь-выручку…

Глеб, тяжело вздохнув, достал из кармана канадской куртки мобильник, усердно понажимал пальцем на кнопки, поднёс трубку к уху, снова – потыкал, опять – поднёс…

– Нет сигнала, – удивлённо сообщил Нефёдов через пару-тройку минут. – Вообще никуда не дозвониться…. Такого, просто напросто, не может быть! Но, есть. Ничего не понимаю! Ладно, будем пробовать выйти на связь с ваших телефонов. Пьер, дай-ка твой затрапезный аппарат!

Но и старенькая трубка Петра, и навороченный ультрамодный мобильник Ольги, щедро украшенный крупными стразами, также молчали – словно бы умерли навсегда: на какие кнопки не нажимай – в ответ – только вязкая тишина…

– Похоже, что мы влипли, господа гусары! – объявила девушка, прикуривая сигарету и опуская до половины боковую форточку-окошко. – Причём, очень качественно и серьёзно. Ночь приближается, начинается метель…. А это ещё что такое? Слышите?

Сквозь приоткрытое автомобильное окно явственно долетал тоненький и бесконечно-жалобный вой-плач…

Глава вторая Красная палатка

Странные звуки неуклонно множились, распадаясь на отдельные, очень жалостливые и тоскливые ноты.

– Плачет маленький ребёнок? Или мне только так кажется? А, ребёночек? Может, он заблудился в ночной темноте, как и мы? – обеспокоенно предположила Ольга. – Тогда надо обязательно помочь…

Плач неожиданно затих, сменившись противным и трескучим скрипом, ассоциирующимся со звуками, возникающими при размалывании пшеничных зёрен каменными жерновами старинной мельницы.

– Какой ещё ребёнок? – засомневался Нефёдов. – Хрень какая-то, прости Господи…. Ноги, похоже, надо уносить! Причём, в срочном порядке. А, Пьер, господин Великий Магистр?

Петька, сидящий на заднем сиденье автомобиля, только неопределённо замычал и согласно закивал головой, испуганно всматриваясь в ночную темноту, с трёх сторон плотно окружавшую внедорожник и только слегка разбавленную тусклым светом идеально-круглой Луны, робко выглядывающей сквозь редкие прорехи в серых плотных тучах.

– Мужчины, мать вашу! Трусливые, двуличные и подлые создания! – от души возмутилась Ольга и, вытащив из правого кармана норковой шубки маленький чёрный пистолет, а из другого – карманный фонарик, распахнула настежь автомобильную дверь. – Вы, родные мои, как хотите. Сидите себе в тепле и покое, наслаждайтесь благостными мироощущениями. Типа – ваш бытовой жизненный выбор, ничего личного…. А я, пожалуй, прогуляюсь немного по округе. Осмотрюсь. Вдруг, действительно, маленький ребёнок? Дожидайтесь меня, герои сраные, «реконструкторы» хреновы…

Девушка, ловко выбравшись из джипа, резко захлопнула дверцу: через несколько секунд с правой стороны (с той, откуда и долетали непонятные звуки) замелькал-задёргался светло-жёлтый любопытный луч.

– У тебя же, Глеб, наверняка, тоже имеется при себе пистолет? – неожиданно для себя – деловым и холодным голосом – поинтересовался Пётр. – А у меня есть карманный фонарик. Чего тогда сидим? Кого, спрашивается, ждём? Пойдём, тоже чуток прошвырнёмся, разомнём затёкшие икроножные мышцы. Типа – на оздоровительный променад, подышать свежим осенним воздухом. Ты только сперва багажник открой, я достану свой полушубок, да и сабельку острую – для пущего порядка – подвешу на бок.

Минуты через две-три они догнали Ольгу (чья норковая шубка на этот раз была застёгнута на все пуговицы – кроме двух нижних, затрудняющих ходьбу), насторожённо замершую на склоне пологого холма. Что было полностью понятно и оправданно, ибо перечень неизвестных звуков неуклонно и настойчиво расширялся: противный скрип сменялся ржавым скрежетом, скрежет – хриплым и откровенно-похотливым повизгиванием, повизгивание – жалобным воем-плачем, ну, и так далее, строго по кругу. Единственное, что было постоянным и незыблемым, так это негромкое и какое-то однозначно-уютное потрескивание…

– Ночной шабаш всяческой гадкой лесной нечисти? – раздумчиво предположил Нефёдов, всегда отличавшийся склонностью к стройным логическим построениям. – Сами посудите: зимняя вершина отдельно-стоящего холма, полнолуние, сильный снегопад, неуклонно приближается глухая полночь…. А?

– Ведьмы и прочие потусторонние сумрачные существа очень не любят открытого огня,[7] – возразил неожиданно осмелевший Петька и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, ткнул пальцем в вертикальную скалу, прорезавшую соседний холм. – А без жаркого пламени тут, явно, не обошлось…

Гладкая вертикальная поверхность гранитной скалы покрылась, благодаря совсем недавно пришедшим холодам, тоненькой ледяной коркой-экраном, на которой едва заметно приплясывали крохотные, нежно-алые всполохи-огоньки.

– Ага, так там горит самый обыкновенный походный костёр! – понятливо отреагировала Ольга. – Следовательно, всяческая тёмная потусторонняя нечисть на сегодня отменяется…. Ну, мои храбрые и доблестные рыцари, пошли на разведку? Посмотрим, что к чему? – демонстративно громко щёлкнула пистолетным предохранителем.

Вскоре, благо толщина снежного покрова не превышала двух-трёх сантиметров, они выбрались на обширную поляну-проплешину, расположившуюся на вершине холма.

Посередине поляны – на самой вершине – бодро горел яркий трескучий костёр, метрах в десяти-двенадцати от которого была установлена просторная, красно-бурая армейская палатка, из которой и исходили – практически безостановочно – странные и тревожные звуки.

– У меня в кармане лежит дельная газовая граната израильского производства, – хищным шёпотом сообщила Ольга. – Причём, с качественно-усыпляющим газом. Предлагаю следующее: кто-то из вас двоих тихонько пробирается-подползает к палатке и, предварительно оторвав крохотное колечко, бросает гранату внутрь…. Как вам такой нехитрый план, господа хорошие? Не, если вам слабо, то так сразу и скажите. Я тогда норковую шубку сброшу на свежий снежок и сама всё сделаю – в лучшем виде и без особых колебаний…

– Кровожадная ты у меня какая-то, – по-доброму усмехнулся Нефёдов. – Наверное, э-э-э…

– Амазонка – в глубине души. Воинственная, отважная, решительная и непреклонная.

– Во-во…. Впрочем – на мой вкус – это просто замечательно. Но, вдруг, в палатке действительно находится маленький и беззащитный ребёнок? Может такое быть? То-то же…. А как на маленьких детей действует твой качественно-усыпляющий газ? Возможны ли побочные эффекты, негативно влияющие на хрупкий детский организм, а? Не думала про такой немаловажный аспект? Тоже мне, амазонка решительная…

– Не думала, каюсь…. Особенно про то, что ты, милый, можешь быть таким трепетным и нежным. А всё претворялся – сухарём насквозь деловым и чёрствым…. Глебушка, хочешь, я тебе рожу ребёночка? Маленького такого, славного? Ты только скажи…. Иди сюда, обормот холодный и бесчувственный. Поцелуй – даму своего олигархического сердца, обросшего плесенью неистребимой жадности…

Через некоторое время, когда уже стало невмоготу слышать все эти чмокающие звуки и тихие стоны, Пётр призвал (шёпотом, понятное дело) соратников к элементарному порядку:

– Совсем сошли с ума, морды влюблённые? Забыли уже – на сладкой и чувственной волне – что мы попали в неприятный пиковый расклад? Прямо тут, похоже, задумали строгать милого и славного ребёночка? Под ракитовым заснеженным кустиком? Отбой, братья и сёстры! Срочный и однозначный отбой…

Немного отдышавшись, Ольга первой вернулась в объективную реальность, демонстрируя при этом завидное упорство и потрясающую настойчивость:

– Что-то я ничего не поняла…. Так мы будем бросать газовую усыпляющую гранату, или как? Есть другие реальные и дельные предложения? Тогда озвучьте их, господа, не томите…

– Сейчас и озвучим, – заверил Петька. – Только вы уж это…. Верните, пожалуйста, пистолетные предохранители в «мирное» положение. Сугубо, чтобы сгоряча не наделать легкомысленных и непоправимых глупостей. Готовы? – выждав с полминуты, рявкнул во всю мощь лёгких: – Первый взвод обходит палатку неприятеля справа! Второй – слева! Снайперам занять позиции! Стрелять – только по моей команде! Объявляется минута ожидания! Время пошло! Повторяю, стрелять только по моей команде! Так вас всех растак, спецназовцев вшивых! На гауптвахте, гнид обнаглевших, сгною…

Тут же стихли все повизгивания, стоны, скрипы и скрежеты, словно бы кто-то дисциплинированно и испуганно нажал на ярко-красную кнопку с доходчивой белой надписью – «Стоп» – над ней.

– А, что дальше? – скептически спросил-прошептал Нефёдов. – Кстати, Пьер, морда штатская, ты ведь, как мне помнится, в армии никогда не служил? Типа – по причине наличия «белого билета»? Откуда же тогда взялся этот образцово-показательный командный голос? Да ещё вкупе с откровенно-наглым апломбом?

– Я книжки нужные и правильные читал в розовой юности. Много и обстоятельно. Александра Александровича Бушкова, в частности, – непринуждённо и доходчиво объяснил Петька, понимая, что – по абсолютно неизвестной причине – наглеет прямо на глазах. – Что делать дальше? Пойдём по простейшему, то есть, по классическому варианту, – откашлявшись, гаркнул – максимально солидно и грозно: – Сдавайтесь, поганые террористы! Вы полностью окружены! Бросайте всё огнестрельное и холодное оружие на снег и выходите по одному! Обещаю всем сохранить жизнь! Ровно через две с половиной минуты отдаю приказ – открыть огонь на поражение! Время пошло! – подумав две-три секунды, добавил уже от души, без малейших следов здравой логики: – Первым выходит горбатый! Я сказал – гор-р-р-батый!

Сдавленный идиотический смех – был первой реакцией на этот однозначно серьёзный и строгий приказ: это легкомысленная Ольга, неловко прислонившись своим каштаново-фиолетовых гребнем волос к стволу толстой осины, ещё частично сохранившей осеннюю багрово-красную листву, безуспешно пыталась прикрыть обеими ладошками отчаянно смеющийся рот.

– Прекращай, родная, прекращай, – растерянно и беспомощно шипел Нефёдов, ласково и бережно обнимая «норковые» плечи зазнобы. – Ну, пожалуйста, прошу…. Что ты, право, как маленькая?

– Отстань, Глебушка, отстань, – вяло и неумело отбрыкивалась девушка кроваво-красными ботфортами. – Это же надо.…Ну, Пьер, он же – Великий Магистр! Таким шутникам самое место – в «Кривом зеркале[8]» Петросяна-кривляки. Там все такие, беспросветные и несообразительные…

В этот момент входной полог красно-бурой (красной – в частых бурых пятнышках) палатки неуверенно задрожал, задёргался, затем разошёлся в разные стороны и на белый свет (в неширокий круг, образованный отблесками пламени костра) появился – с поднятыми вверх руками – сутулый и неприметный субъект-очкарик. Возрастом слегка за пятьдесят, в замызганном старом ватнике, в неуклюжих кирзовых армейских сапогах, с седой козлиной бородкой клинышком.

– Не стреляйте, господа милиционеры! – жалобно, тоненьким дрожащим голосом попросил очкарик. – Или же – господа военные? Я всего лишь мирный уфолог,[9] не более того. Пожалуйста, не стреляйте…. Эй, уважаемые господа, где же вы? Отзовитесь! Ау!

– Выходим и дружно канаем под славных представителей отечественных спецслужб, – решил Пётр. – Благо, и внешний вид у нас соответствующий. В том смысле, что необычный и донельзя загадочный. Бравый гусарский подполковник, отвязанная представительница «золотой молодёжи» и типичный матёрый олигарх на отдыхе…. Та ещё компашка! Вы, драгоценные мои, пистолетики-то держите на виду – для полной достоверности картины. И говорить предлагаю – для пущей запутки – по-разному. Мы с Олей – как природные плебеи – будем пошло «тыкать» и слегка хамить, а некоторые носители благородных княжеских фамилий могут и вежливость аристократическую изобразить, не убудет, чай, от них…

Появление яркой троицы произвело на непрезентабельного дядечку в ватнике неизгладимое впечатление: от неожиданности он безвольно опустился на толстый берёзовый чурбак, стоящий на попа рядом с костром, и принялся отчаянно икать.

– Снежку глотни, болезный, – добросердечно посоветовал Петька. – Глотнул? Прошла икота? Можешь отвечать? Да ты сиди, сиди…. В том смысле, что пока, до отдельной команды…. Итак. Как зовут? Что здесь делаешь? Почему? Зачем? Давай, докладывай. Развёрнуто и доходчиво. Я жду. Когда ждать надоест, то достану сабельку из ножен и порежу тебя, гниду уфологическую, на тоненькие лоскутья…

– Гафт Иван Павлович, 1960-го года рождения, – старательно зачастил козлобородый. – Физик, кандидат наук, профессор новосибирского Университета. Правда, в далёком прошлом, скрытым за призрачной дымкой…. В настоящее время являюсь уфологом, Почётным председателем научного общества «Магнетизм и Вселенная». Здесь наблюдаю – в плановом порядке – за сезонной магнитной аномалией, раз в тридцать лет характерной для этой местности. Снимаю показания приборов и датчиков, старательно фиксирую их в специальном журнале….

– В журнале, понимаешь, – задумчиво протянула Ольга, демонстративно перебрасывая пистолет из одной ладони в другую и обратно – В очень толстом и потрёпанном, наверное? А где находится этот специальный, и, надо думать, заветный журнал?

– В палатке, мадмуазель.

– А палатка?

– Простите? Вот же она…

– Я не об этом. Где – на географической местности – располагается твоя красная палатка? Рядом с какими – конкретно – населёнными пунктами? А приличная карта, господин профессор, имеется у тебя?

– Конечно, конечно! Имеется! – смешно засуетился Гафт, поднимаясь на ноги. – В палатке, на столике. Пойдёмте, товарищи, я вам всё покажу! Там у меня керосиновая лампа горит, поэтому светло. Только вот…

– Только вот – что?

– Тесновато там, мы все не поместимся.

– Ничего страшного, старина, – вмешался в разговор рассудительный и вежливый (согласно отведённой ему роли) Нефёдов. – Входной полог палатки откинем по сторонам, вот, всё и увидим-рассмотрим. Ну, пошли, что ли? – зевнул демонстративно лениво и равнодушно. – Чем быстрее утрясём дела текущие, тем быстрее тебя оставим в покое. Занимайся – сколько хочешь – приборами и датчиками, заполняй свой толстый и заветный журнал…

Всё внутреннее пространство палатки, площадь которой составляла порядка двадцати пяти метров квадратных, было заставлено – в два ряда – длинными самодельными стеллажами с самыми разнообразными приборами и приборчиками. Часть оборудования, явно, была выключена. Остальные же приборы приветливо и ласково подмигивали жёлтыми, красными и зелёными лампочками. В дальнем торце палатки – между рядами стеллажей – виднелся раскладной столик с ярко светящей керосиновой лампой.

– Вон там лежит подробная карта, – махнул козлобородый уфолог рукой в направлении стола. – Я сейчас принесу! Сейчас…

– Подожди, дорогой! – властным жестом остановил бывшего профессора Пётр. – Успеешь ещё. А как ты всё это барахло, – небрежно описал рукой широкий полукруг, – затащил на вершину холма? Только не говори, пожалуйста, что в одиночку.

– Нет, конечно же! Мои коллеги и ученики почти трое суток занимались установкой данного наблюдательного пункта. Потом, примерно через две с половиной недели, они снова подъедут на трёх «Газелях» и помогут мне с демонтажём и транспортировкой оборудования на стационарную базу, то есть, в город Москву.

– Подозрительно всё это, Иван Павлович, – Ольга недоверчиво покачала каштаново-фиолетовым гребнем. – Ох, подозрительно!

– Что именно, милая мадмуазель?

– Ну, как же! Коллеги и ученики оказали тебе действенную и эффективную помощь, а потом, когда заработало хитрое оборудование, уехали…. Они, что же, совсем-совсем нелюбопытные? Опять же, за таким количеством приборов одному наблюдать совершенно несподручно. Верно ведь? Итак, ставлю вопрос ребром. Почему ты, морда очкастая, здесь обретаешься в полном одиночестве?

– Потому, что находиться в этом месте – в период сильных природных магнитных аномалий – очень опасно. Зачем, спрашивается, неоправданно рисковать молодыми жизнями? Я же одинок, ни жены, ни детей, ни прочих родственников. Если и случится что-нибудь, э-э-э, неприятное, то никто толком и не расстроится…

– Загадками говорите, уважаемый уфолог! – начал сердиться Нефёдов. – Что опасного в этой прекрасной местности? Отличная экология, чистейший воздух, до Москвы – рукой подать. Вернее, будет – подать рукой, когда упрямый Лужков и его отвязанная компания завершат эту бесконечную эпопею с дорожными кольцами…. В чём же конкретно заключается смертельная опасность, о которой идёт речь?

– А то вы сами не в курсе, господа «фээсбэшники»? – неожиданно улыбнулся Гафт, многозначительно косясь на гусарский мундир Петра. – Ведь, определённо, что-то знаете…

– Что мы знаем, старик, это совершенно не твоё дело! – жёстко и непреклонно отрезала Ольга, для пущей важности щёлкнув пару раз пистолетным предохранителем. – Отвечай на заданные вопросы! Чётко и правдиво, не виляя из стороны в сторону. Пока не загремел в следственный изолятор – со всеми вытекающими неприятными последствиями…

Очкастый чудак-уфолог как-то сразу поскучнел, сморщился, словно сдувшийся воздушный шарик, и бесцветно-механическим голосом принялся излагать – обычно так профессора, пребывающие в состоянии сильнейшего утреннего похмелья, читают на первой паре лекции сонным студентам, пребывающим в аналогичном состоянии:

– Общеизвестно, что наша прекрасная планета окружена, если так можно выразиться, существенными магнитными полями. А отдельные поля, естественно, сливаются в Единое магнитное поле. Ну, как районы сливаются в области и провинции, а те, в свою очередь, в целые страны и континенты…. Итак, существует Единое магнитное поле нашей многострадальной старушки-Земли. У этого поля имеется стационарная ось, вокруг которой постоянно мигрируют-перемещаются отдельные магнитные районы и области. Но, время от времени, с чётко прослеживаемой периодичностью, от основной оси «высовываются» – на короткие временные промежутки – боковые второстепенные оси-отростки. Что, естественно, вызывает вихревые нестабильности магнитных полей-районов и полей-областей. А нестабильности, в свою очередь, планомерно наслаиваясь друг на друга, вызывают всякие, э-э-э, аномальные явления…

– Докладчик! А можно покороче? – Глеб, с барственными нотками в голосе, прервал профессорскую лекцию. – Изложите, милейшей, самую суть этих, так называемых аномальных явлений.

– Покороче? Самую суть? Пожалуйста…. В момент наслоения друг на друга нестабильностей крупных магнитных полей – могут происходить локальные пробои во Времени. То есть, в этот момент Временные потоки очень тесно переплетаются между собой, и – теоретически – обитатели одного Времени, случайно оказавшиеся на месте выхода на земную поверхность второстепенной магнитной оси, могут ненароком оказаться в другом. И, соответственно, наоборот…

– Извини, конечно, Палыч, – решил полюбопытствовать Петька. – Но, насколько мне известно, уфологи занимаются выслеживанием различных НЛО и изучением всего – так или иначе – напрямую связанного с этими объектами. Причём же здесь какие-то непонятные пробои во Времени? Это, между нами говоря, уже совсем другая епархия. Не так ли?

– Так ли, не так ли…., – обиженно и расстроено нахохлился Гафт. – Кто точно знает? Кто, вообще, может объективно и достоверно ответить на данный, заведомо неразрешимый вопрос? На мой скромный взгляд, это, как раз, одна и та же епархия…. НЛО – космические корабли внеземных цивилизаций? Полноте! Это, мой молодой друг, всего лишь одна из многочисленных версий, не более того…. А если все эти «летающие тарелки» – совсем и не НЛО? Может, наоборот, АПВ? То есть, Аппараты Перемещений во Времени? Никогда не думали о таком неординарном варианте? А, напрасно…

– Летающие Машины Времени? – заинтересованно уточнила Ольга.

– Зачем же всё так упрощать и утрировать, тем самым демонстрируя косность собственного мышления? Машина Времени – это целый комплекс сложнейшего оборудования. Естественно, что существует – где-то в ужасно далёком Будущем – ЦУПВ. То бишь, Центр Управления Перемещениями во Времени. Иначе говоря, нечто условно и грубо напоминающее нынешние ЦУПы (Центры Управления Полётами космического назначения). А дискообразные серебристые предметы, которые мы привыкли называть «летающими тарелками», это и есть АПВ. То есть, пилотируемые аппараты (прямой аналог американских «Шатлов»), перемещающие любопытных исследователей и учёных в иные Времена…

– Значит – здесь и сейчас – ожидается массовое появления НЛО? То есть, извините, АПВ?

– О, эти современные студенты! – Иван Павлович картинно обхватил голову ладонями. – Нельзя же всё смешивать в одну кучу! Всем троим серым посредственностям ставлю жирные «неуды»! Стыдитесь! Пересдача экзаменов – по весне…. Простите, господа, ради Бога! Увлёкся немного, вот, и понесло. Сейчас исправлюсь и дам все необходимые пояснения…. Итак, в нашем многоликом мире многие серьёзные процессы происходят как вследствие естественных причин, так и причин искусственных. Например, землетрясение может быть обусловлено тектоническими природными разломами земной коры, а может быть спровоцировано и подземными испытаниями ядерного оружия…. Или, вот, обыкновенный дождик. Он может идти и из естественных туч, а может капать и из облаков, появившихся путём искусственного выброса в атмосферу определённых реагентов, обогащённых серебром и другими металлами…. Понятно излагаю? Следовательно, АПВ – это искусственное перемещение по Временному пространству, осуществляемое при помощи специальных аппаратов, приспособлений и технологий, созданных человеческой цивилизацией. Переплетение же Временных потоков при сильнейших магнитных аномалиях – процесс сугубо естественный, природный…. Что вас ещё интересует? Странные звуки: жалобный плач, сексуальное повизгивание и загадочный скрежет? Это я просто проверял, как работает новая, слегка усовершенствованная система приманивая…

– Приманивания – кого? – скучающим тоном уточнил приземлённый и недоверчивый Нефёдов, которому, явно, уже наскучил весь этот околонаучный бред.

– «Гостей» из других Времён, естественно. Как доказано многочисленными научными исследованиями, данная звуковая какофония возбуждает у человеческих индивидуумов жгучее любопытство…. Зачем усмехаться так недоверчиво и ехидно? Вы же сами подошли к моей палатке именно на эти звуки! Разве нет? Зачем же отрицать очевидные факты? Кстати, смотрю, вы слегка замёрзли? У милой барышни даже чуть-чуть покраснел её милый носик…. Не желаете ли немного согреться? В смысле, чуть-чуть усугубить местным деревенским самогоном? Очень рекомендую и настоятельно советую! Весьма достойная вещица…. Весьма!

– Деревенский самогон? – тут же заинтересовалась Ольга. – Тащи, старик! Я страсть, как люблю дегустировать и пробовать всякие экзотические алкогольные напитки.

– Тогда давайте и географическую карту заодно изучим, – предложил разумный Глеб, демонстрируя недюжинную деловую хватку. – Чтобы время не терять понапрасну…

Бывший профессор и Пётр перетащили раскладной столик – вместе с горящей керосиновой лампой, кипой бумаг и пухлым потёртым портфельчиком – к выходу из палатки. Иван Павлович раскрыл портфель и, с минуту покопавшись в его внутренностях, выставил на столешницу литровую бутыль, на две трети заполненную мутно-желтоватой жидкостью, выложил древний перочинный ножик, стопку прозрачных пластиковых стаканчиков, половинку буханки чёрного хлеба и кусок нежно-розового сала, обёрнутый клетчатым носовым платком.

– О, какой шарман! – радостно захлопав в ладоши, искренне восхитилась Ольга. – Глебушка, Петруша, бездельники записные! Помогите симпатичному дедушке налить-нарезать! Не ленитесь…

Через три-четыре минуты заслуженный уфолог, приподняв пластиковый стаканчик с самогоном в приветственном жесте, торжественно провозгласил заковыристый тост:

– Ну, за предстоящую метель! Пусть она будет по-настоящему добра, и принесёт – нам всем – удачу! Каждому – свою…

Глава третья Авария

Самогонка была крепкой и ядрёной, градусов так пятьдесят-шестьдесят, но, при этом, на удивление мягкой и ароматной. Пётр с удовольствием выцедил содержимое стаканчика до дна, ощущая, как вдоль позвоночника побежала тёплая и ласковая волна, а в голове – в области темечка – застучали весёлые хмельные молоточки.

«Эге, похоже, что этот хитрый профессорский напиток – мгновенного действия!», – пробежала в голове тревожная мысль. – «Не стоит, право, злоупотреблять…».

– Божественно! – сдавленно выдохнула Ольга. – Глебушка, передай-ка мне бутерброд. Тот, который самый большой…. О, какое вкусное сало! Нежное, в толстых мясных прожилках. Божественно, просто объедение! Тысячу лет уже не пробовала ничего подобного! Это вам не псевдо-грузинская белиберда из гнилостной придорожной забегаловки…. Может, сразу накатим – вдогонку – ещё по одной? В том плане, чтобы время не терять понапрасну, как любит выражаться мой олигархический женишок…

– Не стоит, милая мадмуазель. Не стоит, – смущённо забормотал Иван Фёдорович. – Только не подумайте, ради Бога, что мне жалко самогона. Совсем нет! Просто, уже совсем скоро начнётся….

– Что, собственно, начнётся? – пьяненько нахмурился Нефёдов. – Опять темнить изволим, сударь учёный? И почему, милейший, вы приняли нас за коварных и жестоких «фээсбэшников», а не за добрейших «гостей» из иных Времён? Появления которых вы, собственно, и ожидаете, а? Особенно, учитывая гусарский мундир моего приятеля Пьера? Извольте отвечать, милостивый государь!

– Приборы, – неопределённо махнув рукой, кратко ответил уфолог.

– Что – приборы?

– Умные приборы чётко показывают, что до начала аномальных изменений здешнего магнитного поля остаётся ещё несколько полновесных часов. Кроме того, согласитесь, что настоящие гусары не могут кричать: – «Снайперам занять позиции! Сдавайтесь, поганые террористы! Первым выходит горбатый! Я сказал – гор-р-р-батый…».

– Да, с горбатыми террористами и снайперами вы, профессор, пожалуй, полностью правы, – Глеб досадливо передёрнул плечами и слегка пошатнулся. – А, вот, этот тост про метель, приносящую удачу…. Он что, собственно, означает? Нет ли здесь, э-э-э, некоего скрытого смысла? То есть, высокопарно выражаясь, двойного или, даже, тройного дна?

– Он означает только то, что зимние магнитные аномалии всегда сопровождаются сильнейшими снегопадами и метелями. Летние же, как нетрудно догадаться, проливными ливнями со страшными грозами и крупным градом…. Сейчас вокруг гуляет всего лишь лёгкая и несерьёзная позёмка. А уже через час-другой здесь такое начнётся…. Мама не горюй! Поэтому я и говорю, что вам, господа мои, больше не стоит употреблять алкоголя. Пьяному замёрзнуть в серьёзную метель – раз плюнуть. Не успеешь и заметить, как уснёшь навсегда. Тем более что во время магнитных катаклизмов среднестатистический человеческий организм (разум, психика?) пьянеет гораздо «охотнее», так сказать…

– Академик прав на все сто пятьдесят процентов! – совершенно неожиданно проявила благоразумие Ольга. – Пора подумать и о надёжном ночлеге. Ну, где у нас обещанная карта? Подать её сюда!

Карта оказалась очень подробной, масштабом – в одном сантиметре – два километра.

– Итак, бесстрашные мои путешественники! Смотрите внимательно! – важно вещал заметно повеселевший Иван Павлович, усердно водя по карте грязным указательным пальцем. – Итак, Московское шоссе. От него отходит ваша просёлочная грунтовая дорога. Вот – две линии будущего газопровода. Здесь и здесь – тоже всё перекопано напрочь. Мы сейчас находимся в данной точке, в пятистах метрах от крохотного Лесного озера. Ну, куда вам надо попасть? Говорите! Если, конечно, это не является страшной государственной тайной…

– Нам надо в Ненарадово, – длинно икнув, сообщил Глеб, – Извините…

– В Ненарадово? – не наигранно удивился уфолог. – Там же сейчас располагается поместье какого-то отечественного буржуя-кровопийцы! Арестовывать, наверно, будете? И поделом ему, уроду бесстыжему! Обнаглели все эти олигархи, депутаты всех созывов и прочие чиновники – просто беспредельно! Обнаглели, зажирели, заматерели…. Впрочем, молчу, молчу, молчу. Не моё это дело…. Итак, от Лесного озера до Ненарадова будет совсем недалеко, километров двадцать пять. Успеете добраться, как раз, до начала метели…. Как ехать? Без маленькой хитрости тут не обойтись! Сперва вот по этой дороге, а на данном перекрёстке уйдёте налево…. Какая у вас машина? Джип-внедорожник? Отлично! Надо выехать вот на этот высокий холм и внимательно посмотреть направо. Там замаячат жёлтые огоньки, это жилая деревня Шадрино. Следуйте на огни прямо через поле с озимыми, у деревенской околицы окажетесь на грунтовой дороге. Вот, считай, и приехали. От Шадрино до Ненарадова километров восемь будет, то есть, примерно пять вёрст, если считать по-старому…

«Ненарадово, Шадрино?», – засомневался Петька. – «Что-то явно знакомое, слышимое уже – где-то, когда-то…. Так и напрашивается некая простейшая и прямая ассоциация. Нет, пока не вспомнить…».

Естественно – перед расставанием – выпили на посошок.

– Никогда нельзя пренебрегать старинными народными традициями и обычаями! – нравоучительно наставляла Ольга, которая являлась инициатором и идейным вдохновителем данного действа. – Только законченные уроды и поганцы забывают историю своего народа! Всякие там пословицы, поговорки и прочие – веками проверенные и многократно перепроверенные ритуалы…. Мы с вами, что же, некие Иваны, родства совсем непомнящие, а? Я вас, соратники, спрашиваю?! С меня – тост? Что же, спасибо за оказанное доверие, благородные и высокородные господа! Итак, предлагаю выпить за…, э-э-э…. За славный и легендарный девятнадцатый век, так любимый мною! Вернее, за его первую половину! За благородных гусар, отважных и дерзких! За прекрасных дам, трепетных и верных! Ура! Ура! Ура!

С вершины холма они спускались неверной походкой (неверными походками?), любезно поддерживая друг друга под локотки на скользких и коварных спусках.

– Ещё рокочет голос струнный, ик! Но командир – уже в седле, ик! – самозабвенно и пьяно выводила Ольга. – Не обещай деве юной, ик, пардон…. Любови вечной на земле. Не обещайте, ик…

«Очень странно это всё, чёрт меня побери!», – расслабленно рассуждал про себя Пётр, старательно придерживая-успокаивая гусарскую саблю на своём левом боку, так и норовившую подло зацепиться за всё подряд – за нижние ветви разлапистых ёлочек, за густые кусты черничника и за одежду-обувь спутников. – «Во-первых, этот упёртый и фанатичный уфолог, так всё интересно и доходчиво излагающий. Во-вторых, местный ароматный деревенский самогон – с его неимоверно-приятным опьянением. В-третьих, и это главное…. Я становлюсь – прямо-таки на глазах – каким-то совершенно другим человеком. Сильным и наглым, знающим и опытным, более уверенным в себе, что ли. Более – настоящим…. Такое впечатление, что даже мой пухлый живот немного уменьшился в объёме. Или, мне это только кажется? Мол, желаемое – совершенно непроизвольно – выдаётся за действительное?».

– Тихо, родные мои собутыльники и собутыльницы, – испуганной среднеазиатской гюрзой зашипел Нефёдов. – Тихо, ради Бога…. Кажется, намечаются новые нелепые и нежданные сюрпризы. Я же всё выключил-погасил-закрыл и поставил машину на сигнализацию. А там, мать его…

«Там» отчётливо светили «дальние» фары, и из приоткрытого автомобильного окошка звучала – отдельными обрывки и отрывками – практически незнакомая (смутно знакомая?) песенка:

Метель, снега… А на душе – опять – капель. Метель…, пурга… А в дверь уже стучится новый день…

Вокруг японского внедорожника лежал свежий слой рассыпчатого снега, не испоганенный (не истоптанный, не потревоженный?) ни единым следом человеческой обуви.

– И как это прикажете понимать? – без устали доставал всех хмельной Нефёдов – Не, ну, как, мать вашу? Объясните мне, туповатому и заторможенному олигарху, пожалуйста…. Так вас всех растак! Окошко приоткрыто? Приоткрыто! Снегу полмашины намело? Намело! Долбаная магнитола орёт на всю округу? Орёт! Не, что за дела? Так его…. Ольга! А почему я – такой пьяный? Кто там вопил и обещал намедни, что, мол: – «Весь процесс возьму в ежовые рукавицы! Всё выстрою – по лучшим мировым аналогам! И научу – Родину любить…». Кто, мать его, обещал – любить? Ничего не понимаю, так его…

– Любить обещала, врать не буду, – меланхолично сообщила Ольга. – Прямо сейчас готовая, со всем старанием и прилежанием. Типа – крепко упершись ладошками в капот джипа. Пусть Петруша изойдёт на похотливую слюну. Весь и сразу…. Так, блин, метель начинается, так её растак! Может, уже поедем, ребятишки? Типа – ради элементарной разумной целесообразности? В цивилизованный мир очень уж хочется попасть. Принять горячий душ, поужинать, выпить хорошего ликёра, перекурить, да и завалиться спать на белоснежных простынях…

Сели и поехали.

– Крепче за баранку держись шофёр! – бесшабашно и пьяно орал Нефёдов, демонстративно уверенно крутя руль во все стороны. – Чтобы не пришлось любимой плакать…. Ольга!

– Я!

– Назначаешься главным штурманом автомобильного пробега! Конечная точка маршрута – комфортабельное поместье Ненарадово!

– Есть! Польщена и прониклась…

– Не стоит благодарности, моё легкомысленное сердечко…. Командуй! То есть, веди болид по незнакомой трассе и регулярно подсказывай.

– Без проблем, мой отважный и непредсказуемый командор! Приближается нужный перекрёсток…. Точно! Уходим налево, как учил очкастый профессор, большой ценитель деревенского самогона…. Начинается крутой подъём. Газуй, газуй, недотёпа! Скоро въедем на холм…. Ага, вперёд! Газуй! Руль выворачивай! Ещё выворачивай…. А-а-а!!!

Внедорожник, выехав на вершину очередного холма, неожиданно попал передними колёсами на гололёд. Машину тут же завертело-закрутило и понесло…. Секунда-другая, и джип, напоследок утробно хрюкнув, вылетел в кювет, нещадно сбивая-срезая – по дороге – хлипкие сосёнки-ёлочки. Удар, второй, третий, перед глазами поплыли, стремительно расходясь в стороны, тёмно-бордовые круги, темнота…

Петька пришёл в сознание первым. В затылке беспардонно поселилась тупая и настойчивая боль. В висках назойливо – взбесившимся метрономом – стучало «второе» сердце. На коленях лежали (валялись, покоились, располагались?) осколки разбитых автомобильных стёкол.

«Полная непруха, однако», – ленивой мышкой проползла в совершенно пустой голове вялая мысль. – «То одно, то, понимаешь, другое…. Сперва заблудились практически на ровном месте. Теперь, вот, авария случилась, мать его…. Неспроста это всё. Ох, неспроста!».

Выяснилось, что машина, успешно промяв в молоденьком елово-сосновом лесу широкую просеку, встретилась бампером – видимо, на прощание – со стволом толстой рябины. Пётр, с трудом открыв перекореженную дверцу, вывалился наружу.

Кромешная темнота, резкий, неприятно-колючий ветер, холодный снег в лицо, кровь, лениво капающая из носа.

Петька, досадливо матерясь вполголоса, торопливо нашарил в кармане ментика фонарик, включил, щёлкнув кнопкой, и обомлел:

– Крови-то сколько! Мать моя, женщина усталая! Всё испещрено мелкими капельками…. Или, может, это и не кровь вовсе? Сюрреализм и импрессионизм в одном флаконе, не иначе…

Всё вокруг (всё, без преувеличений!) – крыша автомобиля, близлежащие сугробы и э-э-э…. В общем, ничего другого рядом и не наблюдалось. Короче говоря, крыша машины и снег – рядом с ней – были щедро (щедрей и не бывает!) усеяны спелыми ягодами рябины, упавшими с веток дерева. Очевидно, от сильного удара капота внедорожника о древесный ствол.

Спутники пришли в себя самостоятельно и скоро тоже выбрались из джипа, отплевываясь – соплями и кровью – во все стороны и жалобно постанывая.

– Вот же, профессор хренов! Морда гадкая и скользкая! – от души возмущалась Ольга – Накаркал, сволочь прозорливая…. Мол, не гоните без меры, мальчики и девочки! Где он, интересно, девочек нашёл, урод очкастый?

– Конец моему верному Росинанту, – печально констатировал Нефёдов, нежно поглаживая помятый бок автомобиля. – Не заводится, естественно. Помер, наверное…. Что будем делать, соратники?

Вопрос был – риторическим изначально. Километрах в трёх-четырёх – под холмом – ласково подмигивали-подмаргивали светло-жёлтые огоньки деревушки Шадрино.

– К жилью надо идти! – решительно объявила Ольга. – Чего, спрашивается, тут ловить? Простуду хроническую? Устойчивый насморк? Гнойную ангину? Пардон, но – не нуждаюсь! Мобильная связь так и не восстановилась? Понятное дело, сильнейшие сезонные магнитные аномалии, так их всех…. Ну, вперёд, храбрые шевалье и эсквайры?

– Вперёд, конечно же, – невозмутимо согласился Глеб. – Пьер, морда толстая, гусарская!

– Ну?

– Баранки радостно и упорно гну! Здесь останешься, машину будешь бдительно охранять. Мы скоро. У меня в Ненарадово управляющий – мастер на все руки. Пришлю его, в момент починит авто. Вместе с ним и приедешь…. Лады?

– Лады…

Ольга и Глеб, крепко обнявшись и весело напевая какую-то дурацкую песенку, ушли в направлении деревенских заманчивых огней. Вернее, ушли и растаяли…. Как, впрочем, и сами огоньки…

Неожиданно, словно бы по команде кого-то неизвестного, но, без всяких сомнений, всемогущего, началась настоящая – полнокровная и всеобъемлющая – метель. В смысле, Метель – с большой буквы.

Белые хлопья, неправдоподобно крупные и пушистые, казалось, были повсюду: безостановочно мелькали мутным калейдоскопом перед глазами, надоедливо забивались за шиворот и в уши…

– Вот же, пакость какая мерзкая! – недовольно ругнулся Пётр и тут же зашёлся в приступе лающего кашля, получив в рот приличный снежный «заряд». – Тьфу, тьфу! К-ха! К-ха!

Все стёкла в автомобиле были разбиты, а зажигалку жадная Ольга утащила с собой, так что о жарком и живительном костре оставалось только мечтать. Холод донимал всё сильнее и настойчивее, коварно забираясь под старенький овчинный тулупчик. Особенно сильно мёрзли ноги, облачённые в тонкие гусарские ботики.

Время текло предательски медленно, вязкие секунды неохотно превращались в бесконечные минуты, сливающиеся – в свою очередь – в единое, холодно-ледяное целое…

– Да что же это такое делается, а? За что караешь, Господи, своего слугу недостойного? – часа через четыре с половиной взмолился Пётр, молоденьким козликом подпрыгивая перед джипом. – Так и офигеть можно запросто! В том смысле, что обморозить нежные пальцы ног и на всю оставшуюся жизнь заделаться убогим калекой…. Где этот Нефёдов, олигарх недоделанный, так его растак? За это время можно было до Ненарадово раза три дошагать и успешно вернуться обратно. Или они с Ольгой нечаянно заблудились – в этой метельной заверти? Запросто могли, чёрт побери! И что прикажете теперь делать? Покорно и незлобиво замерзать здесь, к такой-то матери? Не нанимался я, уважаемый господин Глеб Сергеевич Нефёдов, сторожить вашу олигархическую колымагу. Извините покорно! Но, действительно, не нанимался…

Неожиданно в небе сверкнула длинная, непривычно-изогнутая светло-зелёная молния, через мгновение – вторая. Секунд через семь-восемь раскатистого и глумливо прогремел самый настоящий гром.

– Ни фига себе! – восхищённо и чуть испуганно выдохнул Петька. – Зимняя метель, сопровождаемая грозой? Да, какой же сложный и странный мир нас окружает со всех сторон! Чудны дела твои, Господи!

Он осторожно постучал замёршей ногой по чёрной покрышке внедорожника:

– Эй, братишка! Пойду я, пожалуй, в Шадрино. Типа – к людям, спасительному теплу и деревенскому уюту. Извини, что бросаю тебя здесь одного – на растерзание безжалостной снежной стихии. Но…. Жить, понимаешь, очень хочется. Так что, бывай! Я обязательно вернусь. Кстати, седельный пистолет я оставлю на водительском сиденье, всё равно у меня нет при себе ни пуль, ни пороха. Зачем таскать явно-бесполезный груз?

Пётр, пригибаясь и прикрывая воротником тулупа лицо от резких снежных потоков-порывов, начал спускаться с холма, идя по наполовину занесённым следам Глеба и Ольги.

– Не заблудимся, чай, – бормотал он себе под нос. – Ага, вон и первый огонёк появился впереди. Шадрино, наверное, не иначе…. Или – Жадрино?

Пройдя, ориентируясь на одинокий, светло-оранжевый огонёк-светлячок, метров триста пятьдесят, Петька остановился как вкопанный: следы товарищей пропали. Резко и сразу, как будто у Глеба и Ольги неожиданно выросли за спинами орлиные крылья, махая которыми, они и улетели – в неизвестном направлении. Вот узенькая тропинка дошла до приметного прямоугольного камня и исчезла, впереди простиралась только ровная, ничем и никем не потревоженная снежная равнина…

– Пади! Пади! В сторону! – из темноты неожиданно вылетела тройка гнедых мосластых лошадей, влекущих за собой неуклюжий кожаный возок, установленный на санях. – В сторону! Прочь с дороги! – надрывался сидящий на облучке кучер, отчаянно орудуя кнутом. – Пади!

Прошло несколько секунд, и возок – вместе с гнедыми лошадьми и сердитым кучером – растворился в метельной ночи, словно бы его и не было никогда…

Глава четвёртая Венчание и старые развалины

Пётр, совершенно ничего не понимая, минуты полторы нерешительно потоптался на месте, бестолково рассуждая вслух:

– Так – волей-неволей – можно и в чудеса поверить! Или, наоборот, в окончательное и бесповоротное торжество науки. Например, непревзойдённой уфологии…. То бишь, произошли некие судьбоносные магнитные аномалии, за которыми последовал ни кем несанкционированный пробой-пролом во Времени. Ага! Ну, а Глеб с Ольгой туда успешно и провалились…. Невероятный горячечный бред? Может быть, и так. Вполне, даже, может…. Но что-то я, хоть убей, не вижу других правдоподобных и логичных объяснений. Не вижу, и всё тут! Тройки – с бешеными ямщиками на облучках – ещё разъезжают, не пойми, куда и откуда…

Вскоре, так и не придя к окончательному решению этой метельной головоломки, он двинулся дальше, на свет далёкого огонька. Так океанский корабль, нечаянно заблудившийся в бескрайних морских просторах (например, компас вышел из строя), всегда устремляется к ближайшему маяку, надеясь хоть там определить своё истинное местоположение.

Метель – как-то незаметно и неожиданно – изменилась, став неправдоподобно плавной, медленной и – визуально – чуть-чуть сиреневой. А ещё, при этом, совершенно бесшумной.

– Ерунда какая-то ерундовая, блин снежный! – непонимающе возмущался (в этой абсолютной тишине) Петька. – Аж, давит на уши. Барабанные перепонки пощипывает и слегка покалывает…. Сиреневый снег? Да, прав был мудрый профессор Иван Павлович: непростые здесь места. Совсем, даже, непростые…

Вокруг немного посветлело. Очевидно, приближался скупой зимний рассвет, что подтверждал и звонкий петушиный крик, изредка доносившийся со стороны деревни.

Когда Пётр вошёл в Шадрино, метель снова – неуловимо и внезапно – изменилась, став самой обыкновенной: белой, резкой и неприятно-визгливой. Несколько неприметных домиков-развалюх под чёрными камышовыми крышами, парочка покосившихся сараев, неуклюжий и страшно одинокий колодец-журавль, кривые треугольники погребов.

«Идеальное место для исторических «реконструкций» событий восемнадцатого-девятнадцатого веков!», – решил про себя Петька. – «Надо будет потом обязательно потолковать на эту тему с Нефёдовым. А, что такого? Из многочисленных исторических документов точно известно, что городок Малоярославец в октябре 1812-го года семь-восемь раз переходил – из рук в руки – от русских к французам и, соответственно, наоборот. Вот, пусть деревенька Шадрино и сыграет в нашей будущей «реконструкции» роль Малоярославца. Да и местным жителям дополнительная денежка пригодится, будет действенным подспорьем в их нелёгкой повседневной жизни…. Кстати, сугробы-то вокруг – избыточно высокие какие-то. Будто бы и не первые, октябрьские, а уже зимние – солидные, матёрые, январские…».

Светло-оранжевый огонёк оказался весёлым и трескучим костерком, бодро постреливающим янтарными угольками возле низенького крыльца симпатичной бревенчатой церквушки.

«Настоящий музейный антиквариат!», – восхищённо отметил Пётр. – «Памятник большой исторической ценности. Натуральный и патентованный раритет. Наверняка, находится под бдительной охраной нашего государства…. Эге, похоже, что в церкви есть люди! Вон, тусклые отсветы мелькает в крохотном окошке. Кому, интересно, не спится? Может, проходит эта, как там её…. Всенощная служба?».

За церковной оградой стояло несколько саней-возков, тихонько и коротко похрапывали, словно бы переговариваясь между собой, невидимые лошади, по паперти ходили какие-то люди.

– Эй, сюда, сюда! – глухо долетели сквозь нудные завывания метели взволнованные мужские голоса.

К нему на встречу от церковного крыльца бросился высокий, костистый и бородатый старикан – в тулупе до самой земли, с потрёпанным заячьим треухом на голове.

– Барин, родимый! Наконец-то! Давай, я тебе помогу! Хватайся за моё плечо! Крепче хватайся! Все уже заждались тебя…. Барышня очень волнуется и переживает…

– Это Шадрино? – спросил Пётр.

– Оно самоё – Жадрино!

– Помилуй, где ты замешкался, братец? – подбежал к ним полненький господинчик, едва различимый в ночной темноте и говорящий с характерным немецким акцентом. – Мы с Дравиным все извелись. Уже и не знаем, что думать. Твоя невеста почти в обмороке. Поп не понимает, что ему делать. Сопливый мальчишка-улан, и вовсе, советует разъезжаться по домам. Входи же скорее! Входи!

«Жадрино? Ненарадово? Дравин? Сопливый мальчишка-улан?», – пронеслось в Петькиной голове. – «Эге, это же наши ребята решили провести литературную «реконструкцию» бессмертной повести А.С. Пушкина – под названием – «Метель»! Сходится всё…. Молодцы, здорово придумали! Надо, пожалуй, подыграть немного…».

– Не волнуйтесь вы так, мой любезный Шмидт! – легкомысленно усмехнулся Пётр. – А Марию Гавриловну я сейчас успокою, не переживайте.

– Что у тебя с голосом, Владимир? – обеспокоенно спросил «пушкинский землемер».

– Ерунда, немного простыл. Видимо, крепко продуло во время сегодняшней метели. Но, как известно, простуда женитьбе не помеха…

На крыльце он тщательно отряхнул снег с плеч а, войдя в тесные сени, расстегнул верхние пуговицы тулупчика.

В церкви было откровенно темновато и мрачновато, три тощие восковые свечи неубедительно и лениво боролись с тёмно-фиолетовым сумраком. Пётр, старательно подыгрывая «реконструкторам», спрятал лицо в поднятый воротник полушубка.

В дальней части церковного помещения о чём-то взволнованно переговаривались между собой старенький «священник», верзила средних лет в партикулярной одежде и худенький юноша в форме улана. В правом – от входа – углу, на широкой лавке, безвольно опустив руки, сидела молоденькая девушка, одетая в длинное, явно старомодное платье. Другая девица в одежде простолюдинки, стоя рядом с лавочкой на коленях, старательно тёрла сидящей «дворянке» виски. Увидав вошедших, «служанка», недовольно покачав головой, принялась ворчливо выговаривать:

– Слава Богу! Насилу вы приехали. Чуть было не уморили мою бедную барышню….

«Всё по А.С.Пушкину! Учитывают даже мельчайшие детали!», – мысленно восхитился Петька. – «Почему же я не знаю этих ребят? Ах, да, Глеб говорил вскользь, что должны подъехать новенькие. Кажется, из Питера…».

Вслух же он, коротко откашлявшись, объявил – важно и солидно – как и полагалось пушкинскому Бурмину:

– Господа, я прибыл! Извините покорно за нечаянное опоздание. Метель, сами понимаете…

– Прикажете начинать? – оживился седобородый «священник».

– Начинайте, батюшка, начинайте! – барственно и надменно процедил Петька. – Уже рассвет приближается. Надо поторапливаться.

«А, вот, это подозрительное совпадение фамилий? У Пушкина, понимаешь, Бурмин, я – Бурмин…», – подумалось слегка обеспокоенно. – «Очередная, блин магнитный, странность…. Ладно, будем надеяться, что это обычное совпадение. Без всякой задней мысли и плановой судьбоносности…».

«Землемер Шмидт» и юноша в форме улана бережно подняли барышню, облачённую в дворянское платье, на ноги и подвели к аналою. Петька встал рядом, заглянул девице в лицо и удивился про себя: – «Она же слегка похожа на Ольгу, новую подружку Нефёдова! Точно такой же нос-кнопка, задорно вздёрнутый вверх, соболиные чёрные брови. Только волосы светлые, да личико щедро покрыто милыми веснушками. Глаза? Нет, не рассмотреть. Надёжно прикрыты густыми и пушистыми ресницами…».

Обряд венчания прошёл как-то буднично и на удивление быстро. Старенький «батюшка» нудно и равнодушно шепелявил что-то неразборчиво-дежурное, противно и навязчиво пахло курящимся ладаном и вековой затхлостью.

«А если священник – настоящий?», – запоздало забеспокоился Пётр. – «Шутки шутками. То бишь, литературная «реконструкция» – дело, безусловно, благородное и поучительное.…Но, ведь, так и доиграться можно ненароком. Раз, два и окрутили – на всю оставшуюся жизнь…».

– Поцелуйтесь, чада мои! – радостно велел «батюшка». – Да возрадуется Господь наш всеблагой на небесах…

Петька тяжело вздохнул и, смущённо облизав губы, вытянул их «трубочкой». Девушка обернулась, её шикарно-пушистые ресницы испуганно дрогнули и широко распахнулись.

«Какие потрясающие и необыкновенные глаза!», – вихрем пронеслось в его голове. – «Лазурно-синие, огромные, глубокие, задумчивые…. Чудо чудное! Я, похоже, пропал…».

– Ай, не он! Не он! – в полном соответствии с пушкинским текстом звонко воскликнула девица и упала (картинно?) без памяти – прямо в объятия жениха, то есть, уже законного супруга.

– Эй, Шмидт, Дравин, бездельники! – непринуждённо позвал Пётр. – Помогите! Примите у меня Марию Гавриловну!

Сдав подбежавшим «землемеру» и «корнету» – с рук на руки – их соратницу, он неторопливо зашагал к выходу: у «реконструкторов от литературы» было принято соблюдать событийные сценарии самым тщательным и щепетильным образом.

– А вы, собственно, кто будете, сударь? – робко спросил юноша в форме улана, стоящий у дверей.

– Гусарский подполковник Пьер Бурмин, естественно. Прошу любить и жаловать! – криво усмехнулся Петька, останавливаясь и невольно прислушиваясь к происходящему возле аналоя.

– Ой, как же у неё побелело лицо! Матушка моя заступница! Как бы ни померла часом! – жалостливо и испуганно воскликнула «служанка».

– Глубокий обморок! – подтвердил кто-то из мужчин. – Доктор обязательно нужен…. Да, вот, где же его взять? Придётся, наверное, скакать в Малоярославец…

Пётр, неуверенно потоптавшись у дверей, тихонько вздохнул и двинулся обратно, на ходу доставая из правого внутреннего кармашка ментика пузырёк с нашатырным спиртом. Не то, чтобы он поверил в «глубокий обморок» (актёрские навороченные штучки, понятное дело!), просто очень уж хотелось ещё раз заглянуть в те незабываемые синие глаза. До дрожи в коленях хотелось, до холодной испарины…

Невежливо растолкав в разные стороны «реконструкторов», Пётр склонился над девушкой, неподвижно сидящей на досчатом некрашеном полу, прислонясь спиной и затылком к тёмным брёвнам стены. Отвинтил с флакона крышечку, зубами, задержав дыхание, вытащил тугую резиновую пробку и поднёс пузырёк к веснушчатому носу-кнопке.

Опять – бесконечно мило и беззащитно – дрогнули длинные и невероятно пушистые ресницы, и вот перед ним снова они – незабываемо-прекрасные, лазорево-синие глаза-колодцы.

– Кто вы, милостивый государь? – чуть слышно прошептали карминные, изысканно очерченные губы.

– М-м-м! – беспомощно и смущённо замычал Петька.

– У вас во рту зажата какая-то круглая чёрная штука. Выньте её, пожалуйста, чтобы не мешала говорить, – добросердечно посоветовала девушка.

Он, благодарно помотав головой, разжал зубы, выплюнув «круглую чёрную штуку» на ладонь, вставил пробку – подрагивающими непослушными пальцами – в горлышко склянки, завинтил крышечку, и, убрав флакон в карман, вежливо представился:

– Гусарский подполковник Пьер Бурмин! Получается, что ваш, милая сударыня, законный муж – перед Богом и людьми. «Реконструированный» муж, понятное дело…

– Муж, как странно…, – задумчиво и чуть удивлённо протянула синеглазая барышня. – Муж…. А вот это ваше последнее длинное слово – на букву «р» – мне совершенно незнакомо, извините.

– Я очень рад нашей внезапной и неожиданной встрече, милая, э-э-э, Мария Гавриловна! – бестолково, но искренне заверил Петька. – И очень надеюсь на продолжения знакомства с вами…. Но сейчас вынужден откланяться. Извините, срочные и важные дела!

– Позвольте, милостивый государь! Как это – откланяться? Какие ещё такие дела? – решительно вмешался детина в партикулярном костюме. – Извольте подробнейшим образом объясниться в произошедшем! Сто тысяч чертей! Я вам не позволю…

– Отставить, корнет Дравин! – прикрикнул Пётр.

– Откуда вы меня знаете?

– Естественно, из книги. Как и всякий образованный человек, любящий классическую литературу…. Потом поговорим – более подробно и содержательно – в стационарном лагере. А сейчас я очень спешу. Видите ли, в этой дурацкой метели заблудились два человека…

– В-в-владимир заблудился? – начала заикаться девушка. – В-в-владимир Н-н-николаев?

– Ну, он-то найдётся скоро, не успеете даже соскучиться. Часа через два с половиной его приведёт молодой крестьянин, если, конечно же, я правильно помню текст великого русского классика…. Глеб Сергеевич Нефёдов и его…, м-м-м, невеста Ольга пропали бесследно. Их ведь здесь не было? Вот, видите! Пойду искать…

– Конечно, конечно, идите! – заволновалась Марья Гавриловна. – Нельзя бросать своих товарищей в беде…. Нельзя! Глеб Сергеевич Нефёдов? Это не тот ли, который пропал без вести под Аустерлицем? Я недавно читала о нём в толстой книге…

– Ну, можно и так сказать, – Пётр принялся нервно лохматить свои, и без того пышные усы-бакенбарды. – В строго определённом смысле, конечно…. Кстати, к Ненарадово надо поворачивать направо, или налево?

– Направо, безусловно.

– Ага, большущее спасибо! Господа и дамы, всех благ! А с вами, милая Марья Гавриловна я не прощаюсь. Мы, надеюсь, увидимся сегодня вечером в Ненарадово?

– Конечно же, обязательно, как вам будет угодно, – покорно прошелестел в ответ смущённый голосок. – Но, почему же, именно сегодняшним вечером? Вечеров – всяких и разных – на наш век хватит. Поверьте мне…

Выйдя из церкви, он, для чего-то трижды перекрестившись на маковку, украшенную скромным деревянным крестом, бодро зашагал направо. Конечно же, у литературных «реконструкторов» имелись сани с запряжёнными в них лошадьми. Но…. Во-первых, Пётр очень не любил – по поводу и без оного – стеснять незнакомых и малознакомых ему людей. Во-вторых, вдруг, Глеба и Ольгу сбило с ног сильным ветром, и их бесчувственные тела лежат на обочине дороги, слегка припорошённые октябрьским снежком? Маловероятно, но всё же…. Куда-то же они, в конце концов, подевались? Ведь, не улетели же, в самом-то деле, старательно махая орлиными крыльями? А на конной повозке запросто можно – с весёлым попутным ветерком – промчаться рядом и ничего не заметить…. В-третьих, много и старательно ходить пешком – очень полезно для здоровья. Особенно людям избыточно полным, то есть, откровенно говоря, не в меру жирноватым…. И, в-четвёртых, ему хотелось немного побыть в одиночестве: никуда не торопясь, подумать о прекрасных синих глазах Марии Гавриловны, наметить некие планы на будущее – относительно возможного завоевания её трепетного девичьего сердечка.

– Впрочем, какая она – «Мария Гавриловна»? – неуверенно бормотал Петька себе под нос. – «Мария Гавриловна» – это роль из литературной «реконструкции» пушкинской «Метели»…. Надо же было познакомиться с симпатичной девушкой, узнать её настоящее имя. Эх, что же это я такой туповатый и несообразительный?! Почему правильные и разумные решения всегда приходят в мою лохматую голову с хроническим опозданием? Никакого зла не хватает…

Метель опять окрасилась в непривычные сиренево-фиолетовые тона, снова став совершенно бесшумной. Он – в полной тишине, не обращая на очередную перемену театральных декораций никакого внимания – расслабленно брёл по просёлочной дороге и мысленно рассуждал о всяких важных разностях: о смысле своей бестолковой жизни, о редких любовных историях и интригах, которых – по сути – и не было, о призрачных и неверных перспективах на Будущее. Ну, и не забывал изредка посматривать на придорожную обочину. Вдруг – что….

Незаметно и ненавязчиво наступило пригожее зимнее утро, снег перестал сыпать, ветер почти стих. Серые облака трусливо и планомерно отступили к югу, обнажив ярко-голубое, наивно-бесстыжее небо. Из-за восточной линии горизонта неторопливо и рассеянно выбралось ленивое, неприлично белёсо-жёлтое октябрьское солнышко. Под воздействием его неярких лучей всё вокруг нестерпимо заблестело-засияло. Это крохотные кристаллики инея, незаметно для окружающих облепившего все выпуклые предметы, доходчиво объявили о своём существовании.

– Смотри-ка ты, а здесь снега совсем мало! – поделился Пётр своими наблюдениями с упитанными нежно-розовыми снегирями, беззаботно перепархивающими с ветки на ветку в густых придорожных кустах. – В этом Шадрино-Жадрино будет в пять-семь раз побольше…

Когда было пройдено порядка пяти с половиной километров, впереди послышался басовитый гул мотора и из-за ближайшего поворота показался белый микроавтобус.

Пётр поднял вверх руку, автомобиль послушно остановился, распахнулась шофёрская дверца, и на снег вылез-выпрыгнул пожилой шустрый мужичок – по всем внешним признакам – «фээсбешник» («кагэбэшник»?) в отставке.

– Приветствую вас, Великий Магистр Пьер! – без тени улыбки поздоровался мужичок. – Вы меня, конечно же, не помните? Я – Николай Николаевич, управляющий Глеба Сергеевича Нефёдова. В смысле, управляющий его поместьем «Ненарадово». Мы видались-знакомились ранней весной позапрошлого года на льду Чудского озера, когда ваш дружный коллектив «реконструировал» легендарное Ледовое Побоище…. Помните?

– Ну, да, помню! – искренне обрадовался Петька. – Вы же тогда меня спасли, то есть, вытащили из ледяной воды, когда я случайно провалился под неожиданно-треснувший лёд…. Спасибо вам, Николай Николаевич! Обязан по самый гроб жизни!

– Не стоит оно – таких жарких благодарностей. Право, господин Магистр, не стоит. Самая обыкновенная и насквозь рутинная работа. Должностные обязанности, так сказать…. Кстати, называйте меня просто – Николаичем…. А где Глеб Сергеевич?

– Они с Ольгой разве не появлялись в Ненарадове?

– Нет, не было. Вчера ещё ждали, но…. И их мобильные телефоны молчат. Вернее, всяческая телефонная связь – в Ненарадово и рядом с ним – отсутствует. Я уже начал волноваться…. Что-то случилось? Давай, Магистр, излагай! И, пожалуйста, без вежливых сантиментов и дурацкого «выканья», раз такое дело…

Пётр подробно рассказал «что случилось»: про то, как они глупо и бездарно заблудились – в паутинках дорог, отвороток и глубоких канав будущего газопровода, про красно-бурую палатку профессора-самогонщика, про полупьяную аварию, нежданную бесшумную метель и таинственное исчезновение – практически на ровном месте – Глеба и Ольги. А вот про «реконструкцию» венчания в деревенской бревенчатой церкви он не обмолвился ни единым словечком. Собственно, зачем? Ведь это не имело (вроде бы?) ни малейшего отношения к заблудившимся друзьям…

– Ай-яй-яй! – обеспокоенно покачал головой Николаич. – Это всё Ольга, не иначе. Опять, наверное, придумала очередную глупую и бесшабашную авантюру…. Я ей никогда полностью не доверял. Такая беспокойная и непутёвая особа – это что-то! И выпить любит, меры не зная…. Залезай, Магистр, в машину! Поедем, всё осмотрим на месте.

– А как же гости? – спросил Пётр. – Может, стоит и их привлечь к поискам? Хотя бы – поставить в известность?

– Какие гости? А, «реконструкторы»…. Ещё никого нет. Только завтра с раннего утра все начнут съезжаться – в соответствии с расписанием ваших костюмированных игр…

«Откуда же тогда в Жадрино-Шадрино появились литературные «реконструкторы»? Или они – сами по себе? В том смысле, что незнакомы с расписанием? А лошади, запряжённые в сани и возки? Арендовали в каком-нибудь другом поместье?», – удивился Петька, но ничего – по наитию – спрашивать не стал.

Перед его глазами промелькнула неприметная табличка – «Шадрино» (и, всё же, Шадрино, а не Жадрино!), микроавтобус резко повернул, и по обеим сторонам от просёлочной дороги обнаружились – вблизи и вдали – вполне современные домики и коттеджы: кирпичные, оштукатуренные, обитые вагонкой и декоративным сайдингом.

«Ничего не понимаю! Бред, бред, бред! Ещё полтора часа назад здесь не было ничего похожего. Не было, разрази меня громом! Я бы обязательно заметил…. Как такое можно не заметить?», – Пётр ошарашено завертел головой во все стороны и заторможено спросил:

– А где же…. Где же деревенская церковь?

– Церковь? – непонимающе переспросил Николаич. – Нет в Шадрино никакой церкви. Ближайшая – только в Жабино.

– Как же так? Я же сам, э-э-э…. Сам читал в толстой книге, что есть…

– Была когда-то, не спорю. Причём, какая-то приметная и чем-то там знаменитая. Только очень давно. Её снесли, если я не ошибаюсь, ещё в двадцатые-тридцатые годы прошлого века…. Мы сейчас будем проезжать мимо церковного фундамента. Если надо, то я могу и притормозить.

– Притормози, – согласно мотнул головой Пётр, отметив про себя, что и в Шадрино нигде не наблюдалось серьёзных зимних сугробов. Так, сущее баловство, мелочь…

Микроавтобус плавно затормозил около неприметного холмика, слегка припорошённого снегом.

– Пошли, полюбопытствуем? – предложил управляющий Нефёдова. – Раз уж, всё равно, остановились…

Какие-то тёмно-серые, грубо-отёсанные (бетонные?) глыбы, гладкие и ребристые гранитные булыжники, крупные, непривычно рыжеватые и тёмно-бордовые кирпичи.

– Николаич, может, это совсем не та церковь? – с надеждой в голосе спросил Петька. – Я читал про деревянную, то есть, про бревенчатую…

– Та, Магистр, та! – заверил собеседник. – Действительно, в самом начале девятнадцатого веке на этом месте стояла бревенчатая церквушка. Потом, как и полагается, сгорела. Кажется, во время Отечественной войны 1812-го года, когда наша Россия сражалась с войсками французского Наполеона Бонапарта…. На месте сгоревшей церкви отстроили – естественно, уже в мирное время – капитальную, серьёзную, кирпичную. Потом и её очередь – в соответствие с марксистко-ленинским материализмом – наступила…. Ага, вспомнил! Тут мне кто-то из местных мужиков намедни втулял с гордостью, что, мол, про бревенчатую церковь, которая здесь была когда-то, сам великий Пушкин писал, который Александр Сергеевич. В своей бессмертной и знаменитой повести – «Метель»…. Самой книжки-то я не читал, каюсь. Но кино смотрел. Там ещё мелодия такая – чудесная и запоминающаяся. Кажется, композитора Григория Свиридова…

Глава пятая Честный обмен

Дальше они поехали уже по бесконечно-белому полю, вдоль наполовину занесённой цепочки Петькиных ночных следов. Бездонное голубое небо, лёгкий весёлый морозец, снежная рассыпчатая пыль, белым веером вылетающая из-под колёс автомобиля.

– Тормози, стой! – скомандовал Пётр. – Вон оно, то место, где обрываются следы Глеба и Ольги…

Микроавтобус остановился, управляющий Нефёдова и Петька выбрались наружу, медленно, внимательно глядя под ноги, подошли к прямоугольному приметному камню.

– Ерунда какая-то! – через три-четыре минуты расстроено подытожил Николаич. – Действительно, следы пропали. А ещё характерно пахнет палёным. И камень этот прямоугольный – такое впечатление – недавно был оплавлен в кузнечной печи…. Шарада хитрая и неразрешимая! Ребус без правильного решения. Лично у меня нет никаких разумных версий, хоть как-нибудь объясняющих данный неприятный казус. Впрочем…

– Что, родилась гениальная идея?

– Да, как сказать, Магистр. Как сказать…. Понимаешь, Глеб Сергеевич, он большой мастер на всякие заковыристые шутки и весёлые розыгрыши. Весёлые – по его олигархическим и нестандартным понятиям…. Остаётся только предположить, что они с Ольгой, шагая задом наперёд по собственным следам, вернулись назад.

– Зачем? – нахмурился Пётр.

– Например, чтобы тебя, олуха доверчивого, пошло разыграть. Видишь, метров через сто семьдесят-восемьдесят тропинка проходит рядом с густыми кустами ракитника?

– Вижу. Вы думаете, что…

– Вот именно! Они вернулись назад и спрятались в кустах. Сидели себе и наблюдали, давясь от смеха, как ты, Магистр, сходишь с ума от беспокойства. У Ольги-то с чувством юмора – немного того…. В том смысле, что без общепринятых ограничений и всяческих тормозов. Та ещё девица, обладающая воистину безграничной и извращённой фантазией.

– Глеб и Ольга четыре с половиной часа просидели в заснеженном кустарнике? В метель и холод? Чтобы слегка подшутить надо мной? Не верится что-то, ей-ей…

– Не вижу ничего странного! С этой сладкой парочки станется, – понимающе ухмыльнувшись, заверил Николаич. – Дело-то молодое, безбашенное! Они, надо думать, не просто так лежали. А, рачительно подстелив на снег пышного елового лапника, занимались – со всем нерастраченным пылом – разными горячими современными глупостями…. Метель и холод? Ерунда! Наоборот, очень даже романтично и необычно. В том смысле, что будет потом о чём рассказать друзьям и подружкам – таким же чокнутым и ненормально-оригинальным, понятное дело…

Впрочем, после тщательного осмотра кустов ракитника эта смелая и логичная версия рассыпалась – в пух и прах: никаких следов пребывания Глеба и Ольги там обнаружено не было.

– Ладно, пойдём на макушку вашего холма! – расстроено вздохнув, предложил Николаич. – Может, они незаметно вернулись к машине и, пользуясь метелью, спрятались где-то рядом с ней?

– А потом, дождавшись, когда я уйду в Шадрино, спокойно завелись и уехали? – понимающе подхватил Петька. – Типа, джип вовсе и не ломался, а был на ходу? Так, что ли, получается? В этом и заключена соль весёлого олигархического розыгрыша?

– Запросто!

«Ничего и не запросто!», – мысленно возразил Пётр. – «А как же тогда быть с ночным «реконструированным» венчанием, состоявшимся в церкви, которая уже много лет как лежит в развалинах?».

На вершине холма их ожидал очередной малопонятный сюрприз: японского внедорожника нигде не было видно, а на его месте лежал на боку, прислонившись широкими полозьями саней (вернее, обломками полозьев) к стволу старой рябины, неуклюжий возок, оббитый чёрной плотной кожей. Из крыши возка торчала, слегка перекосившись, толстостенная чугунная труба, оснащённая жестяным искрогасителем.

– Зимний капитальный вариант, даже предусмотрено печное отопление, – уважительно отметил Николаич, внимательно осматривая громоздкое сооружение. – Смотри-ка ты, а труба-то ещё тёплая! Следовательно, крушение транспортного средства произошло совсем недавно, часа полтора-два назад, может, три…. Господи, а крови-то сколько вокруг! Море разливанное, натуральное!

– Это не кровь, – механически поправил Петька, задумчиво пощипывая накладной ус. – А просто много ягоды нападало с веток рябины…

– За кого ты меня держишь, господин Великий Магистр? За неразумного чилийского лоха? – искренне возмутился Николаич. – Я что же, по-твоему, не отличу свежую кровь от рябинового сока? Кровь это, гадом буду…. Ага! Вон и труп валяется, с которого всё это натекло…

– Труп? Чей – труп?!

– Лошадиный, лошадиный…. Не переживай ты так, родной! Пойдём, взглянем, полюбопытствуем…

Метрах в двадцати пяти от кожаного возка из молоденького ельника, действительно, торчали – прямо в безоблачное голубое небо – чёрные конские копыта.

«Гнедая рослая лошадка, чёрный кожаный возок…. Ну, да, встречались этой ночью, как же, помню. Чуть не задавили меня тогда, заразы!», – вспомнил Пётр. – «А Глеб с Ольгой, стало быть, укатили…. Ну, шутники хреновы! Фантазёры, офигевшие в юмористической атаке! Отольется вам этот глупый и извращённый прикол. Ох, отольётся!».

– Скорее всего, лошадь – при столкновении со стволом рябины – сломала обе передние ноги, – вдумчиво предположил управляющий Нефёдова. – Потом её, беднягу, очевидно, пристрелили из жалости. В правом конском виске наличествует круглая дырка от пистолетного выстрела…. Ага, потом неизвестные пассажиры возка выпрягли двух оставшихся коняшек, сели на них верхом и – фьють! Ускакали…

– Да кто они такие, эти пассажиры? Откуда взялись?

– Какие-нибудь «реконструкторы» – типа вас. Мало ли всяких чудаков, любящих подражать героям Прошлого, живёт на этом свете? И не сосчитать…. Лошадей и возок они, естественно, арендовали. Например, в Жабино, это всего лишь в трёх километрах от Шадрино. Там тоже нынче выстроено полноценное поместье – с большой конюшней, дельной псарней и, даже, с бревенчатой церквушкой, возведённой по старинным чертежам…. Правда, на шкуре безвременно усопшей кобылы имеется овальное клеймо с дурацкой надписью, мол: – «Конный заводъ графа Орлова, 1809 годъ». Шутников развелось – как оголодавших комаров в берёзовом весеннем лесу. Иосифа Сталина на них, безобразников, нет…. Наши дальнейшие действия, господин Великий Магистр?

– Мобильная связь так и не восстановилась?

– Никак нет! Полная тишина в эфире, словно бы все космические спутники единовременно вышли из строя.

– Едем к палатке профессора! – принял решение Пётр. – Вдруг, у нашего чокнутого уфолога имеются свежие новости?

Николаич газанул, микроавтобус, отчаянно и надсадно взревев, выехал на просёлок.

– Едем вниз, на первом перекрёстке уходим направо, – коротко пояснил Петька. – Дальше я покажу…

А про себя он, целенаправленно борясь с откровенной паникой, рассуждал: – «Если, всё же, произошёл обещанный Иваном Фёдоровичем пробой во Времени? Глупость, конечно же, полная и безрассудная…. Но, если предположить – только на пару-тройку минут? Просто так предположить, без всяких далеко идущих последствий…. Тогда получается, что я примерно час провёл в самом начале 1812-го года. Причём, даже успел жениться – на девушке с небесными, невероятно синими глазами…. Ладно, не стоит излишне увлекаться нездоровыми фантазиями. Не стоит, честное слово! Была обычная литературная «реконструкция», не более того. Повторяю, не более того! Овальное графское клеймо на лошадиной шкуре? Чей-то глупый и несмешной прикол, понятное дело…. Сейчас и уважаемый профессор Гафт это непременно подтвердит. По крайней мере, было бы совсем неплохо, чтобы он всё подтвердил и успокоил…

Остановив микроавтобус у кромки глубокой канавы будущего газопровода, они поднялись на пологий холм и вскоре вышли к приметной красно-бурой палатке.

На прежнем месте догорал, загадочно мерцая бордовыми и аметистовыми углями, ленивый костерок, рядом с которым и обнаружился старенький профессор, сидящий, безвольно уронив руки к земле, на толстом берёзовом чурбаке. Лохматая голова уфолога была наклонена к заснеженной земле, седая борода-клинышек покоилась на хилой груди, облачённой в старенький ватник, дужки очков торчали из ближайшего сугроба – метрах в трёх с половиной от костра. Вокруг безраздельно властвовала чуткая и тревожная тишина.

– Он живой? – забеспокоился Пётр.

– Живее не бывает, – успокоил Николаич. – Храпит, дай Бог каждому! И, это…, перегар ощущается характерный, сивушный. Алкоголик учёный, мать его! Тьфу, да и только!

Управляющий Нефёдова, присев перед сугробом, подобрал очки, старательно протёр их стёкла о собственную штанину и аккуратно водрузил оптическое приспособление на длинный нос Ивана Фёдоровича. После чего строго скомандовал:

– Рота, подъём! Тревога! Общее построение! В ружьё!

Профессор дисциплинированно вскочил на ноги, вытянулся в струнку и, испуганно глядя на неожиданных посетителей дикими со сна глазами, доложил – на удивление дельно:

– Старший лейтенант запаса Гафт! На вверенном мне важном объекте всё спокойно! Никаких негативных происшествий не наблюдалось! Готов к труду и обороне!

– Это хорошо, что готов, – ехидно улыбнулся Николаич. – Вольно, служивый! Расслабься и успокойся. Садись обратно на свой чурбачок…. Сел? Скажи-ка, старший лейтенант, не заглядывал ли к тебе на уютный огонёк – уже после рассвета – господин Нефёдов? В сопровождении юной и прекрасной спутницы, так сказать?

– Нефёдов? Это который известный местный олигарх и буржуй? Не имею чести – быть знакомым с ним…

– Имеются в виду – Глеб и Ольга, – доходчиво пояснил Пётр. – Иван Павлович, вы меня узнаёте?

– О, господин Пьер! – обрадовался старик. – Конечно же, узнаю! Глеб и Ольга? Нет, они сегодня не удостаивали меня визитом. Как вы тогда ночью уехали в Ненарадово, так и всё – больше я их не видел. Они что же, потерялись? Наверное, просто уединились в каком-нибудь спокойном уголке, подальше от чужих, не в меру любопытных глаз. Дело молодое. Я сразу, с первого же взгляда понял, что между ними имеются любовные отношения. Очень симпатичная пара, знаете ли…

А вот глаза профессора были какими-то странными и умоляющими, будто бы хотели сказать нечто совсем другое.

– Николаич, будь другом, осмотри внимательно палатку! – непринуждённо попросил Петька. – Вдруг, да обнаружится там чего интересного…

Дождавшись, когда управляющий Нефёдова отойдёт от них, пожилой уфолог сбивчиво и горячо зашептал:

– Пьер…. Тут такое произошло. Такое…. Вы-то, сразу видно, что свой. В том смысле, что человек мыслящий, не закостенелый в убожестве общепринятых штампов. Наверное, поймёте меня правильно. А, вот, ваш сегодняшний спутник…. Право, не знаю, можно ли при нём рассказывать обо всём? У данного субъекта глаза такие нехорошие…. Холодные, очень колючие и бесконечно-недоверчивые….

– Пожалуй, действительно не стоит излишне откровенничать с малознакомыми людьми, – подумав пару-тройку секунд, согласился Пётр. – Ничего, я непременно что-нибудь придумаю.

Вернувшись, Николаич отрицательно помотал головой и с неприкрытой досадой сообщил:

– Нет там абсолютно ничего интересного! Приборы всякие шумят-гудят, лампочки – как сумасшедшие – мигают всеми цветами радуги, самописцы шуршат. Хрень сплошная, как любит выражаться известная вам Ольга…. Ещё, ко всему прочему, деревенской самогонкой там воняет нестерпимо. А на раскладном столике бурый мышонок старательно обкусывает шмат сала. Наглый такой, деловой до неприличия, на меня не обратил ни малейшего внимания…. Куда, Магистр, дальше поедем?

– Сделаем так, – усиленно погоняв по лбу задумчивые морщины, предложил Петька: – Ты, Николаич, поезжай-ка к Московскому шоссе. Вдруг, в том районе работает мобильная связь? Попробуй дозвониться до Глеба Сергеевича и узнать, куда они с Ольгой подевались. И, главное, когда, в конце-то концов, уже наиграются в «жениха и невесту» и перестанут валять дурака? А потом возвращайся в Ненарадово…. Я же останусь здесь, в гостях у профессора, с ночёвкой.

– Зачем с ночёвкой? Я на обратном пути могу заехать и забрать. Без всяких проблем, честное слово.

– Сам же говорил, что, мол, завтра с раннего утра начнут съезжаться «реконструкторы». Говорил?

– Ну, было дело…

– А если, опять начнутся всякие и разные магнитные аномалии, и мобильная связь так и не восстановится? Значит, все прибывающие «реконструкторы» будут блуждать – между этими газопроводными канавами – как двухдневные слепые котята…. Я же завтра – сразу после раннего завтрака – спущусь с холма на дорогу, туда, где сейчас стоит твой микроавтобус, разожгу большой костёр, и всем заблудившимся буду подробно объяснять правильный маршрут. То есть, через ровное поле с озимыми к Шадрино и далее. А уже вечером – с последними «реконструкторами» – я заявлюсь в Ненарадово и отдохну по полной программе: с жаркой баней, хорошим вином и белоснежными простынями…

– Дельная мысль! – посветлел лицом Николаич. – А то я уже стал немного нервничать и сомневаться – относительно завтрашнего дня. Мол, как же я справлюсь со всеми делами сразу? И многочисленных гостей надо принимать-обустраивать. И «потеряшек» искать-собирать по всей округе…. Спасибо, Великий Магистр, выручил! Должок за мной.

– Не стоит благодарности! Свои же люди, как говорится. Сегодня я тебе помогу, завтра ты меня – в очередной раз – вытащишь из-подо льда…

Николаич, крепко пожав на прощанье Петьке руку и с ярко-выраженным недоверием посмотрев на уфолога, упруго зашагал с холма по направлению к оставленному у канавы микроавтобусу.

– Надо немного подождать. То есть, убедиться, что этот подозрительный тип уехал по-настоящему, – сделав «большие глаза», прошептал профессор и тут же предложил, как ни в чём не бывало: – Может, пока суд да дело, усугубим слегка? То бишь, накатим по рюмашке, а? Всего по одной? Например, за новую приятную встречу…

– Ни в коем случае! – Пётр почувствовал, как от внезапно подступившей злости даже слегка заледенели кончики пальцев рук. – Отменяется самогон! Раз и навсегда! Совсем! Пьянству – бой!

– Зачем же так кричать?

– Затем, дорогой мой Иван Павлович! Затем, что после твоей волшебной самогонки мне сегодняшней ночью такое привиделось…. Или – не привиделось? Было взаправду, то есть, на самом деле? Вот и пойми-разберись теперь! А ты говоришь, мол, накатим по рюмашке…. Не будем, старина, усугублять! Ни к чему это сейчас, поверь.

– Ну, нет, так и нет! Может вы, Пьер, и правы. Алкоголь – штука коварная и неверная…. Я и сам не верю до конца в то, что видел сегодня на рассвете. Вот этими самыми глазами видел, а до сих пор терзают сомнения…. Было? Не было? Может, это белая горячка приходила ко мне в гости?

Наконец, до их слуха долетел едва слышимый шум работающего автомобильного мотора и – через полминуты – затих.

– Рассказывай, заслуженный уфолог! – нетерпеливо велел Пётр. – Не томи, почётный академик!

– Ваша фамилия – Бурмин? – неожиданно спросил старик.

– Бурмин. А откуда ты знаешь?

– Я и не знаю. Просто – догадался…

– Говори всё, как есть, не ходи – вокруг да около. Сегодня меня, очень похоже, ничем невозможно пронять, удивить и поразить.

– Так, уж, и ничем?

– Абсолютно!

– Тогда слушайте, – Иван Павлович задумчиво сплюнул в сторону. – На рассвете ко мне заявились двое необычных гостей. Как выяснилось чуть позже – «гостей» из января 1812-го года…. Не удивляетесь, не посылаете к чёрту, не ржёте, как умалишённый? Почему, собственно? У вас такие крепкие нервы? Как стальные корабельные канаты, перевитые вольфрамовыми нитями? Обидно, даже, немного! Ладно, продолжаю…. К моей палатке они подошли пешком. Но где-то невдалеке ржали – видимо, привязанные к стволам деревьев – лошади. Один из посетителей назвался ямщиком на государственной службе, жителем здешней деревушки Жабино. Другой, наоборот, представился гусарским подполковником. По имени – Пьер Бурмин, – профессор многозначительно замолчал.

– Этот гусарский подполковник похож на меня? – глядя в сторону, равнодушно спросил Пётр.

– Чувствуется определённое родство, вернее, общая порода. Так, по крайней мере, мне показалось…. Волосы того же цвета, усы-бакенбарды, похожая форма носа…. Только он гораздо моложе вас, лет двадцать с небольшим от роду. Чуть выше ростом, и не такой, э-э-э…

– Не такой жирный, щекастый и неуклюжий?

– Ну, да. Ещё мундир…. У вас он какой-то «не настоящий»…

– Ничего удивительного. Мой «маскарадный костюм» собран, что называется, с миру по нитке. С нарушением некоторых нюансов и правил. Что отыскалось по-быстрому, то и надел…. Это очень заметно?

– Сразу бросается в глаза! – подтвердил уфолог. – У того Бурмина всё новехонькое, цельное, одно к одному. Смотрится очень достоверно и эстетично…. Короче говоря, он гораздо «больший» гусар, чем вы, мон шер. Извините покорно…

– Ничего, я совсем не обидчивый! Лучше скажи, Иван Палыч, куда подевались твои «гости» из Прошлого? Прячешь где-нибудь в густых кустиках от любопытных глаз?

Профессор достал из мятой пачки сигарету без фильтра и, щёлкнув дешёвой газовой зажигалкой, прикурил. Сделав – подряд – три глубокие нервные затяжки, он расстроено покаялся:

– Если бы – спрятал! Прошляпил я свою «голубую птицу». Проспал, проворонил, упустил…. Скрылись долгожданные «гости» в неизвестном направлении. Где их теперь искать? Ума не приложу…

– Можно рассказать по-человечески? Более подробно и развёрнуто?

– Сразу же стало понятно, что про 1812-ый год они не врут…. Нет, я не спрашивал в лоб. Как можно? Я что, деревянный по уши и не знаю основ психологии? Это подполковник сам в разговоре случайно обмолвился, мол: – «Встретил – две недели назад – новый 1812-ый год, а теперь тороплюсь в прибалтийское Вильно, где мой гусарский полк стоит на зимних квартирах…». Веяло от этих двоих типусов чем-то таким – странным, таинственным и незнакомым…. Девятнадцатым веком, короче говоря!

– И ты им тут же и бухнул, мол: – «Добро пожаловать в октябрь 2012-го года, дорогие господа и товарищи!», – прозорливо предположил Петька.

– Плохо же вы думаете обо мне! – уфолог тщетно попытался изобразить на физиономии смертельную обиду, но быстро скис: – Сообщил, конечно же…. Но, подчёркиваю, не сразу!

– Небось, для затравки интересной и продуктивной беседы угостил ребятишек из Прошлого ароматным и незабываемым самогоном?

– Откуда вы знаете? Ах, да, конечно. Какой глупый вопрос…. Только прошу учесть, что «гости» очень замёрзли! У подполковника из носа – бойким ручейком – текли самые настоящие сопли, и он крайне неаккуратно вытирал их рукавом своего нарядного, э-э-э…

– Ментика, – любезно подсказал Пётр.

– Наверное. Вам виднее.…Значит, мы – прямо здесь, возле костра – немного выпили, закусили. То есть, по два пластиковых стаканчика…. После чего я, как вы выражаетесь, и бухнул – про двадцать первый век.

– Поверили?

– Естественно, нет! То бишь, сперва…. А потом я отвёл их в палатку, показал приборы, датчики, самописцы и всякие книжки с цветными картинками. Ещё карманный фонарик, зажигалку, термос, примус, работающий на сменных газовых баллончиках, мясные и овощные консервы, йогурт, ещё – по мелочам…. Знатно проняло «гостей»! Ямщик, тот, вообще, грохнулся в обморок. А подполковник-то ничего, крепким оказался: только побледнел – как накрахмаленная гостиничная простыня – и начал грязно выражаться.

– Дальше что было? Не прерывай, пожалуйста, старина, нити своего увлекательного повествования.

– Есть, не прерывать! Впрочем, больше – особо – и не о чем рассказывать…

– Усугубили неожиданную и сногсшибательную новость крепким деревенским самогоном?

– Ну, в общем и целом…. Привели по-быстрому ямщика в чувство, перебрались обратно к костру, выпили, закусили. Я, похоже, задремал…. Очнулся, а нет никого рядом! Прошёл к тому месту, где лошади ржали. Всё точно: и людские следы имеются, и конские. По отпечаткам подков стало ясно, что «гости» прибыли с востока, со стороны Шадрино, а ускакали на запад – скорее всего – к Малоярославцу.

– А ты, стало быть, вернулся к костру, и – с расстройства – …

– Усугубил, понятное дело. С расстройства, да от досады с обидой…

Вскоре профессор встрепенулся и, с надеждой посматривая на собеседника, спросил:

– А с вами, Пьер, что приключилось? Оно, часом, не имеет отношения к пробую во Времени? Имеет? Рассказывайте, рассказывайте же!

Пётр подробно и вдумчиво поведал о своих «приключениях». О неожиданной аварии и о таинственном исчезновении Глеба и Ольги. О сиреневой бесшумной метели и о тройке гнедых, чуть не затоптавших его ночью. О литературной «реконструкции» пушкинской «Метели» в старинной бревенчатой церквушке, которой – на самом деле – давно уже нет, и о неожиданном утреннем изменении архитектурных особенностей деревушки Шадрино-Жадрино…

Иван Павлович слушал Петькину историю бесконечно внимательно и жадно, зачарованно покачивая головой и чуть приоткрыв – видимо, от удивления – щербатый рот. По окончанию рассказа он рефлекторно закурил очередную сигарету и, прикрыв глаза, погрузился в глубокие раздумья.

Минуты через три-четыре Пётр решил прервать затянувшееся молчание. Громко и настойчиво покашляв, он строгим и решительным голосом потребовал у уфолога дать хоть сколь-нибудь разумные объяснения всему произошедшему.

– Вы сказали – разумные? – педантично уточнил профессор. – Что же, как будет угодно! Итак, прошедшей ночью мои приборы и датчики зафиксировали сильнейшие магнитные аномалии, вызванные выходом на земную поверхность вторичных боковых осей…. Можно, я опущу скучные научно-специфические подробности? Спасибо! В результате этих аномалий и произошёл – аномальный же – пробой во Времени. То есть, Временные потоки тесно и плотно переплелись между собой. Что, в свою очередь, позволило, э-э-э, некоторым обитателям одних Времён – невзначай переместиться в другие…. Примерно так, если совсем коротко и сжато.

– Что мы имеем – на этот момент – в результате? Так сказать, в сухом остатке?

– В сухом остатке…. Во-первых, двое жителей девятнадцатого века – вместе с конной повозкой – внезапно оказались в веке двадцать первом. Одна лошадка погибла при этом? Несущественно, на мой взгляд. Элементарная досадная случайность. Неизбежные издержки…. Но, как известно, никто не отменял закона сохранения энергии. В данном случае – «энергии» – в широком и глобальном понимании этого термина…. Следовательно, во-вторых, можно смело предположить, что Глеб и Ольга – вместе (или по отдельности?) с японским внедорожником – переместились в далёкое-далёкое Прошлое. Произошёл «честный обмен», как я это называю.… Заметьте, погибла лошадь, принимавшая непосредственное участие в этом «обмене», но и современный джип – при временном перемещении – разбился весьма серьёзно. Так сказать, очередное подтверждение моей элегантной теории…

– Вы это серьёзно, профессор? – забеспокоился Пётр, уважительно переходя на «вы». – Не шутите? Не прикалываетесь?

– Ни капли! Истинная наука, молодой человек, дама безмерно упрямая, и людских шуточек совсем не понимает. Наоборот, она и сама иногда любит немного похохмить. Причём, так смешно и тонко, как нашим телевизионным юмористам и не снилось…. Ну, теперь-то вы созрели – на рюмашку-другую? В честь нашего совместного, великого научного открытия, сулящего всему человечеству отнюдь нешуточные перспективы?

– Пожалуй, что и созрел…

После коротких, но плодотворных самогонных возлияний оба собеседника впали в тихую задумчивость.

Через некоторое время бывший профессор новосибирского Университета многозначительно поморщился и предположил:

– Готов дать на отсечение свою правую руку, дорогой Пьер, что мы с вами думаем об одном и том же.

– О чём, если не секрет?

– О том, что есть же ещё и вы, посетивший 1812-ый год и успешно вернувшийся обратно. Ведь всё это, если вдуматься, совсем не просто так. В аналогичных случаях незабвенный Вини Пух – мой самый любимый литературный герой – выражался весьма показательно: – «Это «ж-ж» – неспроста!». А вы – как считаете?

– Это точно, что неспроста, – вяло откликнулся Пётр. – Я же, если вы помните, изволил ещё и обвенчаться с Марией Гавриловной, очень милой и славной девушкой.

– Вот именно! – подхватил уфолог. – Причём, обвенчались с соблюдением всех правил и нюансов этого священного православного обряда. Она теперь ваша законная жена – перед Богом и людьми…

– Продолжайте, Иван Фёдорович, продолжайте!

– Я думаю, что вы должны вернуться. Да, что там, просто обязаны!

– Вернуться? Но куда, собственно? На развалины церквушки?

– Нет, в январь 1812-го года.

– Но, как?

Профессор, не спрашивая у Петьки разрешения-согласия, снова наполнил пластиковые стаканчики мутно-жёлтой ароматной жидкостью и важно объявил:

– Приборы однозначно показывают, что сегодняшним вечером – с большой долей вероятности – магнитные аномалии повторятся. Следовательно, и во Времени может произойти очередное пространственное смещение…. Понимаете меня, молодой человек?

– Понимать-то понимаю…. Но это ведь означает, что мне придётся навсегда переселиться в девятнадцатый век?

– Совсем необязательно. Я почему-то уверен, что существенные магнитные аномалии – в данной конкретной местности – будут наблюдаться ещё с неделю…. А, может, вам так понравится в 1812-ом году, что вы захотите там остаться? Навеки поселиться, образно выражаясь…. Почему бы и нет? Вы же, батенька, «реконструктор», чёрт побери! Утверждаете, что очень любите историю…. Разве нет? А тут вам предоставляется такая шикарная и редкая возможность – по-настоящему окунуться в Великую эпоху! Лично наблюдать за легендарным Бородинским сражением! А потом – поход на Париж, Елисейские поля, Монмартр, прочие прелести…. Эх! Я вам, право, даже немного завидую!

– Может быть, тогда рванём вместе? – то ли в шутку, то ли всерьёз предложил Петька. – Будем здесь бродить – по долам и весям – и старательно искать лилово-фиолетовую, совершенно бесшумную метель…. Вы не так одеты? Ерунда ерундовая, не берите в голову! Будете играть роль моего верного денщика. Что, не хотите идти в халдеи? Ладно, назначаю вас моим престарелым двоюродным дядюшкой, слегка свихнувшимся на разных околонаучных штуковинах. Согласны?

– Я бы – с огромным и всенепременным удовольствием! – от души загрустил Иван Фёдорович. – Но вынужден отказаться, благородный Пьер, от вашего заманчивого и, безусловно, интересного предложения…

– Почему?

– А как же мои приборы, датчики и самописцы? Кто-то ведь должен всё это зафиксировать, записать, оформить и задокументировать по всем правилам? Не так ли? Вот, то-то же, молодой человек! Долг каждого настоящего учёного – выполнять, умерив излишнее любопытство, свои прямые должностные обязанности. Сколь скучными они не были бы…

– Что же, дорогой мой академик, это был ваш выбор, – Пётр приподнял стаканчик с самогонкой в приветственном жесте. – Итак, предлагаю выпить за то, чтобы все наши многочисленные приключения и эскапады всегда завершались достойно, успешно и…

– И с минимальными людскими потерями, – подсказал профессор. – А милой и славной Марии Гавриловне передавайте от меня горячий и сердечный привет! Ну, и искренние пожелания – истинного супружеского счастья…

Глава шестая Зелёная молния и приятель из Прошлого

Часа в три пополудни небо – прямо на глазах – начало хмуриться. Вскоре с востока пришли-приползли плотные, грязно-серые облака, из которых незамедлительно на землю полетели, кружась плотным и беспокойным роем, крупные белые «мухи». Стайки весёлых лимонно-жёлтых синичек, с самого утра бодро и радостно перепархивающих вокруг красно-бурой палатки, куда-то запропали.

– Может, улетели к ближайшему густому лесу, – предположил Петька. – А, может, спрятались в снегу. То бишь, нырнули – головами вперёд – в высокий сугроб. Я где-то читал, что животные и птицы загодя чувствуют приближение серьёзной непогоды…

Потом задул-загудел, постоянно и планомерно усиливаясь, северо-западный рваный ветер. Полпятого над землёй понеслась лёгкая весёлая позёмка, обещая в самом скором времени превратиться во всесильную и тревожную метель.

Пётр, расстегнув молнию полога, вошёл в палатку, где ровно и сыто гудел, обогревая бесценные приборы и датчики, компактный газовый примус. Раздвижной столик – вместе с примусом и тускло горящей керосиновой лампой – был задвинут в дальний торец, а в проходе между стеллажами размещалась допотопная раскладушка, на которой беззаботно похрапывал, высунув длинный нос из спального мешка, достославный профессор Гафт.

– Иван Павлович! – Петька настойчиво потряс спящего за плечо. – Вставай, родимый! Дело есть!

– Что за дело? – недовольно заворчал уфолог. – Никакого тебе покоя, надоеды противные! Опять заявились «гости»? Сам с ними, Пьер, разбирайся, проводи вежливые и правильные беседы, не маленький. А мне спать очень хочется…. Имею я право на отдых, или как? Ну, будь ты человеком! Мне ещё всю ночь дежурить, костёр поддерживать…

– Вставай, вставай, соня уфологическая! Метель уже начинается. Что говорят твои умные приборы, а? Поднимайся! Смотри у меня, сейчас свежего снежку сыпану за шкирку…

Минут через пятнадцать-двадцать Иван Павлович, смущённо позёвывая устоявшимся алкоголем, объявил:

– Прав ты, Петруша. Начинается. Частотные амплитудные колебания уже вышли за верхнюю границу. Примерно через час-полтора будет достигнут максимум. Собирайся, дружок…. Может, на посошок? Помнишь, ваша Ольга говорила, что, мол, никогда нельзя нарушать старинные народные традиции? Мол, Иваны мы, родства непомнящие, или как? Ещё одну бутылочку я тебе выделю с собой. Угостишь там, в славном девятнадцатом веке, кого-нибудь достойного, или там – достойную…

– Это уже лишнее, – грустно усмехнулся Пётр. – Я про «бутылочку с собой». Думаю, что в российской глубинке 1812-го года деревенской самогонкой никого удивить невозможно.

– Неправильно так думать! Мой-то самогон особый, очищенный с помощью модульной центрифуги седьмого поколения. Таким благородным напитком и заносчивых аристократов попотчевать не зазорно. Бери, бери, пока я не передумал…

Пётр дотошно и аккуратно застегнул все пуговицы на полушубке и натянул на ладони рук шерстяные перчатки, презентованные на прощанье заботливым Иваном Павловичем.

– Ты держись там, Петруша! – просил старенький профессор, обнимая приятеля (раз собутыльник – значит и приятель). – Не посрами, ужо, современную Россию-матушку…. Стой! А на ноги не забудь навернуть толстые фланелевые портянки, чтобы пальцы ненароком не отморозить. Вдруг, в Прошлом сейчас зверствуют лютые морозы?

– Не посрамлю, Палыч, не посрамлю! – искренне обещал Петька, тщетно пытаясь отодвинуть не в меру сентиментального уфолога в сторону. – Ты прекращай, пожалуйста…. Ха-ха-ха! Извини, старина, но у тебя слёзы такие щекотные….

На западе коротко сверкнула изломанная, светло-зелёная молния.

– Не нравятся мне эти цветные электрические разряды! – заявил Иван Павлович. – Что им тут надо? Тем более, зимой?

Итак, Пётр пошёл прежним, уже хорошо знакомым маршрутом – с конечной точкой в деревне Шадрино-Жадрино. Путь был неблизким, порядка семнадцати-восемнадцати километров. Но нашего героя данный факт нисколько не смущал. Во-первых, так была выше (теоретически) вероятность встречи с фиолетовой бесшумной метелью. Во-вторых, он особо и не торопился, будучи в глубине души уверенным, что всё уже заранее предопределено Судьбой, и чему быть, тому уже не миновать. И, в-третьих, тучным и пухлым людям, как известно, много ходить пешком – очень полезно для здоровья…

Он неторопливо и размеренно шагал, внимательно – насколько это позволяла снежная круговерть – посматривая по сторонам, и размышлял о всяком разном, изредка включая-выключая карманный фонарь. На первом перекрёстке свернул налево, начиная затяжной подъём. Петру было достаточно тепло и комфортно, даже ноги в тоненьких гусарских ботиках, благодаря фланелевым портянкам Палыча, почти не мёрзли.

А вот метель, сволочь драная и лохматая, никак не желала меняться: всё завывала, визжала, плакала и безостановочно бросала в лицо пригоршни холодного и колючего снега. Причём, исключительно белого, без малейших оттенков сиреневого и фиолетового…

«Итак, братец, считаю, что надо подбить некоторые промежуточные итоги. Сориентироваться на скорую руку, так сказать, в мыслительном пространстве…», – напомнил о своём существовании дотошный внутренний голос. – «Что, собственно, ты задумал? Куда идёшь так целеустремлённо и уверенно? Зачем? Какие преследуешь цели и задачи? Конечные, промежуточные?».

– Куда иду, цели и задачи, понимаешь…, – хмуро пробурчал Петька, старательно прикрываясь рукавом полушубка от резких порывов противного северо-западного ветра. – Иду я, как легко догадаться, в январь 1812-го года. Цели и задачи? Отыскать там прекрасную Марию Гавриловну и…. Ну, первым делом, извиниться перед ней за произошедший казус. То есть, за венчание, сопровождавшееся несанкционированной заменой жениха…. Потом, э-э-э…. Объясниться в любви, наверное. А после этого уговорить Машу – проследовать вместе со мной в цивилизованный двадцать первый век…. Уговорить? Если что, то и настоять! Я же, как не крути, не чудак с безымянной горы, а муж венчанный, в конце-то концов. Чёрт побери! Ну, и последнее дело остаётся…. А, именно, снова найти – уже вдвоём – сиреневую бесшумную метель, и успешно вернуться в 2012-ый год. Придумать что-нибудь с легализацией Марии. Например, занять у Глеба денег и купить ей полновесный комплект необходимых документов. По телевизору уверяют, что это дело плёвое и не очень дорогое…. Впрочем, зачем, собственно, занимать? Пусть это будет свадебным подарком со стороны Нефёдова! Он же, в конце концов, к произошедшим событиям имеет самое непосредственное отношение. Вот, пусть и поможет, раз называет себя другом…. Чай, не обеднеет, олигарх местечковый…

Иногда Петру казалось, что сзади – по его следам – кто-то крадётся. Несколько раз, выждав подходящий момент, он резко оборачивался, но ничего странного и подозрительного не замечал. Перед глазами был только тёмно-серый, призрачный и слегка подрагивающий вечерний сумрак, до самых краёв наполненный бесконечной тревогой. Но ощущение чужого незримого присутствия упорно не оставляло…

– Наверное, местная бродячая собака вышла перед сном на ежевечерний променад, – шёпотом успокаивал он сам себя. – Или безвредная рыжая лисичка любопытствует, временно позабыв о мышиной охоте…

Окончательно стемнело. Дальше он уже шёл, беспрестанно подсвечивая себе карманным фонариком.

«Не дай Бог, батарейки сядут!», – мысленно печалился Петька. – «Тогда, точно, хана. Процентов девяносто пять – из ста, понятное дело – что обязательно заблужусь и замёрзну под заснеженным ракитовым кустом…. Кстати, я уже отмахал километров двенадцать-тринадцать. Значит, скоро выйду на вершину холма, где японский внедорожник Глеба столкнулся с толстым стволом старой рябины. То есть, где теперь валяется слегка подмёрзший труп гнедой лошади…. Ага, там же и зимний кожаный возок лежит на боку! На боку? Ну, и что из того? Всё равно, наверняка, в него можно будет забраться и немного отдохнуть-оттаять от лютых зверств настырной метели. Может, удастся и печку как-нибудь разжечь?».

Неожиданно всё вокруг наполнилось ярким, светло-зелёным светом. По глазам – словно бы – провели острой бритвой. По ушам звонко ударила, грозя разорвать барабанные перепонки на мелкие кусочки, звуковая волна. В голове образовалась скучная серая пустота, уже через мгновение-другое преобразовавшаяся в безысходную черноту….

Понимая, что падает в обморок, Пётр успел подумать: – «Это, наверное, зелёная зимняя молния шандарахнула где-то рядом. Вот же, непруха подмосковная, злая…».

Сознание возвращалось медленно и неохотно. В ушах тоненько и нудно звенело-плакало. Перед глазами плыли, медленно расходясь в стороны, оранжевые, бордовые и фиолетовые круги. Нестерпимо воняло сероводородом и горелой шерстью.

– Ерунда ерундовая, – тихонько пробормотал Петька. – Главное, что живой. Всё остальное – даже вместе взятое – не стоит и выеденного яйца…

Он, борясь с подступающей тошнотой, медленно встал на четвереньки, старательно проморгался и отчаянно потряс головой.

«Что-то не так!», – забеспокоился недоверчивый внутренний голос. – «Во-первых, голове как-то непривычно свободно. Может, кивер слетел? Во-вторых, этот мерзкий запах…. Чёрт, это же тлеет воротник тулупа!».

Пётр неуклюже вскочил на ноги, голова предательски закружилась, и он с огромным трудом, избегая очередного падения, удержал равновесие. Постоял – с широко расставленными ногами – несколько секунд, окончательно приходя в себя, после чего занемевшими пальцами принялся торопливо расстегивать непослушные пуговицы.

«Надо бы – для эффективной борьбы с головокружением – нюхнуть нашатырного спирта», – заботливо посоветовал внутренний голос. – «Только вот…».

Шею болезненно и резко обожгло, но к этому моменту с пуговицами было уже покончено, и вскоре огнеопасный полушубок оказался в высоком сугробе.

– Блин горелый, мать его! – от души, в полный голос ругался Пётр, крепко прижимая ладонь правой руки к ожогу на шее, а подошвами ботиков усердно нагребая на дымящийся воротник тулупчика свежий снег. – Если не везёт, так сразу на всех фронтах! Неужели – пошла чёрная полоса?

Заумная философская теория о том, что жизнь (вернее, жизненный Путь) состоит из чередующихся разноцветных полос, была его любимым «коньком». Правда, в непростом Петькином случае, всё сводилось лишь к двум цветам – серому и чёрному. С белыми и иными жизненными полосами ему ещё – на сорокалетнем тернистом жизненном Пути – как-то не доводилось сталкиваться…

Пётр вытащил из кармана ментика карманный фонарик, включил его и медленно поводил – светло-жёлтым лучом – из стороны в сторону. Минуты через полторы обнаружился пропавший гусарский кивер, чей чёрный кожаный бок стыдливо высовывался из дальнего сугроба.

Подойдя, Петька бережно извлёк из глубокого снега свой гусарский головной убор. Вернее, то, что осталось от него: на месте пышного белого султана из страусовых перьев и нарядных этишкетов красовались только безобразно-обгоревшие комки и неаппетитные чёрные обрывки, кожаный же ремешок, пропускаемый под подбородком, и вовсе отсутствовал.

– Вот же, испортил чужую хорошую вещь! – огорчился Петька. – Теперь, наверняка, надо будет Науму Абрамовичу деньги отдавать. Долларов двести пятьдесят запросит, морда жадная! Придётся опять занимать у Нефёдова. Без отдачи – как и всегда – понятное дело…. Стыдно, конечно. Да, ладно…. Только сперва надо найти вышеозначенного Глеба. А где, прикажете, искать? Не, точно, чёрная полоса стартовала….

Держа в одной руке включённый фонарик, в другой – остатки кивера, и чуть покачиваясь, Пётр медленно двинулся (заковылял, еле передвигая ноги) к вершине холма, до которой оставалось – рукой подать.

Метель, тем временем, стала постепенно слабеть, на глазах превращаясь в пургу средней руки. Или, может быть, в порошу (вьюгу?) – с элементами обыкновенной позёмки? Сложный это вопрос – относительно точной классификации снежного зимнего безобразия.

Показалось? Или, действительно, сзади кто-то сдавленно и болезненно охнул-застонал, а, несколько секунд спустя, в призрачно-бледном луче карманного фонарика промелькнула – на сотые доли мгновения – неясная, бледно-серая тень?

Наверное, показалось…

На вершине холма, естественно, не обошлось без наглых фокусов неизвестных и могущественных Лицедеев.

Во-первых, в непосредственной близости от вершины до его слуха – сквозь визгливые и жалостливые завывания метели – долетели слова незнакомой, очень печальной и мелодичной песенки.

Мужской глубокий голос душевно выводил – под аккомпанемент скрипки и альта:

Сиреневый закат… И розовый рассвет. А в перерыве – ночь – сплошной ультрамарин. Ты – снова не пришла, А я – позвать – забыл… И Ангел наш небесный, Он – мимо пролетел… Вновь – Мировое Зло? Иль – глупости – полёт? Не встретимся никак, уж, множество веков… Быть может, мы живём На перепутье снов? Иль – множества миров? Что параллельны все? А за окном – пурга, А, может, лишь – метель…. И смятая постель – как снег – белым бела…. Ответь мне: а зачем – живёшь ты без меня? Ответь мне: а зачем – я без тебя живу? Сиреневый закат…. И розовый рассвет. А в перерыве – ночь – сплошной ультрамарин. Ты – снова не пришла, А я – позвать забыл… И Ангел тихий наш Вновь мимо пролетел…

«Это же про меня и милую Марию Гавриловну!», – мысленно охнул Петька. – «Это же мы – нечаянно и нежданно – встретились через века и пространства! Знак Свыше, не иначе…».

Во-вторых, перевернувшийся чёрный кожаный возок и слегка подмёрзший труп гнедой лошади испарились без следа. А возле толстого ствола старенькой рябины стоял – как ни в чём не бывало – Глебов японский внедорожник: слегка припорошённый снежком, с наполовину выбитыми стёклами и работающей магнитолой, которая, впрочем, при приближении путника (путешественника во Времени?) надсадно захрипела и смущённо замолчала.

Светло-салатная крыша автомобиля, благодаря регулярным порывам северо-западного ветра, была почти свободна от снега, и на ней отчётливо – в тусклом свете карманного фонаря – были видны многочисленные, тёмно-красные точки.

– Сюрреализм, мать его точечную! – восхитился Пётр, подходя к джипу, прикоснулся пальцем к ближайшему тёмно-красному пятну и, осторожно лизнув испачканную подушечку пальца, констатировал: – Слегка повядшие на морозе ягоды рябины. Упали – в момент аварии – на крышу машины и, соответственно, прилипли…. Так, с этим всё более-менее понятно. Но, к сожалению, пока только с этим…

Он – руками и ногами – старательно отгрёб снег от левого бока автомобиля и с трудом приоткрыл переднюю дверцу. На водительском сиденье обнаружился невысокий снежный холмик-конус, из которого торчала чёрная рукоятка седельного пистолета.

«Это же мой пистолет!», – заторможено подумал Петька. – «Получается, что Глеб с Ольгой никуда не уезжали с места аварии? Получается, что так…. Ошибся уважаемый Николай Николаевич! Они, скорее всего, «провалились» в Прошлое. Там, в чистом поле, где необъяснимо оборвались их же следы…. А где сейчас я нахожусь? В 1812-ом году? Или же в 2012-ом? Непростая загадка. Очень непростая. Очевидно, чтобы её разрешить, придётся – как минимум – дождаться рассвета. Что толку слоняться – не пойми где – в полной темноте? Тем более что фонарику осталось работать-светить минут пятнадцать-двадцать, не больше. Да и чёртова метель, судя по всему, понемногу стихает…».

Пётр, предварительно смахнув перчаткой снег, с комфортом устроился на водительском сиденье и звонко отщёлкнул крышку автомобильного «бардачка». Вдруг, да и отыщется что полезное – для решения текущих насущных проблем? Ведь чудеса – по клятвенным заверениям писателей-фантастов – редко, но случаются…

Всякие рекламные, ярко-аляповатые бумажки-картинки, деловые счета, транспортные накладные, потрёпанный детективный (ироничный) роман в мягкой обложке, вскрытая упаковка презервативов, две смятые пустые банки из-под пива…. А это что такое?

– Коробок со спичками! Ура! Нас ждёт живительный костёр! – восхищённо выдохнул Петька. – Вот, что значит – наличие устойчивых привычек. Пусть и насквозь негативных…. Ура!

Дело заключалось в следующем. Глеб Нефёдов был человеком некурящим, то бишь, без устали следил за своим драгоценным здоровьем: регулярно посещал тренажёрный зал, солярий, и, даже, напиваться – до полной потери ощущения реальности – позволял себе не чаще одного раза в две недели. Но была у насквозь положительного Нефёдова одна, но пламенная (пагубная?) страсть – он безумно обожал посещать подпольные московские казино. Не мог без этого, и всё тут! Причём, регулярно и безнадёжно проигрывая…. Какая, спрашиваете, существует связь между подпольными казино и серными спичками? Да, самая простая и прямая! Когда Глеб понимал, что очередной проигрыш неминуем и неотвратим – как первая гроза в мае месяце – он начинал жадно есть-пить всё то, что заведение предлагало своим постоянным клиентам бесплатно. А также беззастенчиво тырить по карманам всё подряд: пепельницы, спички, рюмки, шарики от рулетки, случайно выскочившие из колеса фортуны и упавшие на пол…. Так сказать, основной олигархический принцип в действии: – «Когда деньги – мощным и неиссякаемым потоком – поступают в мошну купеческую, то можно и «в доброту» поиграться. А, ежели, значительный убыток налицо? Тогда берегись – вся округа! Зубами вырву последнее…».

Пётр, радостно улыбаясь, рачительно спрятал в боковой карман ментика спичечный коробок, снабжённый яркой этикеткой с гордой надписью: – «Подпольное казино «Мистраль» всегда к вашим услугам!», и отправился разжигать костёр.

Первым делом, он тщательно очистил от снега ровную площадку – с подветренной стороны – примерно в четырёх-пяти метрах от многострадального внедорожника. Потом наломал пару охапок сухих нижних веток с ближних сосёнок-ёлочек, отошёл в сторону от места предполагаемого костра и за пятнадцать-двадцать минут, сделав четыре полноценных рейса, притащил, тяжело сопя и отдуваясь, вдоволь разных толстых жердей-коряжин.

– Так, а бумаги-то и нет под рукой! – вспомнил Петька. – Как же без неё разжигать костёр? Воспользоваться берестой? Где же её взять – в хвойном лесу? Стоп! Как это – нет бумаги? А потрёпанная книжка в автомобильном бардачке? Должна же быть хоть какая-то польза от дамских детективных романов? Вот, сейчас и выясним! Сейчас-сейчас…

Однако, бумажные страницы, безжалостно вырванные из книги, почему-то (из природной женской вредности?) не желали загораться. Вернее, они загорались, но уже через пару-тройку секунд упрямо и безнадёжно тухли. Пришлось Петру, вспомнив навыки, полученные в розовой юности во время редких турпоходов, опять отправиться в лес и, подсвечивая «умирающим» фонариком, надрать с толстых стволов сосен несколько пригоршней сухого белого мха.

«Женщины – существа непонятные и, безусловно, вредные», – надоедливо шелестел внутренний голос. – «От них всегда следует ожидать подвоха. Или же просто – всяческих нелогичных неожиданностей…».

Как бы там ни было, но через некоторое время костерок, всё же, разгорелся. Дров он не жалел, и вскоре костёр разгорелся уже вовсю, сыто загудел и весело затрещал, щедро разбрасывая во все стороны снопы красно-алых искр.

– Пора остановиться, – решил Пётр. – В плане подбрасывания новых дров. Как бы джип того…, не рванул…

Снегопад прекратился, ветер стих, от долгожданного костра исходил нешуточный жар. Петька, смахнув в очередной раз крупные капли пота со лба, снял с плеч тулуп и легкомысленно сбросил его на снег. Подумав немного, он сходил в лесок, притащил ещё пару-тройку дельных брёвнышек и наспех изготовил из них некое подобие скамьи, на которую и уселся, задумчиво наблюдая за красно-оранжевым пламенем и бордово-аметистовыми углями костра.

Уже ближе к рассвету, когда на востоке заметно посветлело (посерело?), до его слуха долетело глухое конское ржание и далёкий бойкий перезвон колокольчиков-бубенчиков.

«Сейчас всё и определится!», – вынырнул из сладкой дрёмы настойчивый внутренний голос. – «В смысле, относительно нашего истинного расположения во Времени…».

Пётр вскочил на ноги, зачем-то поочередно потрогал ладонью эфес сабли, висящей на левом боку, и рукоятку незаряженного седельного пистолета, размещенного за кушаком, после чего замер в ожидании, прислонясь к толстому стволу ближайшей сосны. А, собственно, что ему ещё оставалось делать? Только покорно и терпеливо ждать…

Вскоре из загадочного предрассветного сумрака вынырнула, в сопровождении заливистой колокольной мелодии, тройка голенастых каурых лошадок, за которой угадывался санный возок. Точная копия вчерашнего, с гордо торчащей из крыши чугунной печной трубой, но только обшитый не чёрной, а тёмно-рыжей – в ярких отблесках костра – кожей.

«И что мне теперь делать? Как себя вести? Что говорить-рассказывать? Кто подскажет?», – всерьёз затосковал Петька. – «Кого это черти принесли на своих тоненьких хвостах? Очередных «реконструкторов»? Или, быть может, мирных жителей первой четверти девятнадцатого века? Ладно, разберёмся! Чай, не тупее тупых…».

Странно, но он – в повседневной жизни – обыкновенный и ничем непримечательный экономист столичного «Водоканала», целенаправленно чурающийся всяких неожиданностей и неясностей, сейчас чувствовал острейший охотничий азарт – от предстоящей встречи с Неизвестностью. В солнечном сплетении – рядом с сердцем – неожиданно потеплело, будто бы туда поместили яркий уголёк из походного костра, а в висках, наоборот, появились – невесть откуда – холодно-разумные льдинки.

«Прорвёмся, братишка!», – оптимистично заверил внутренний голос. – «У главных героев – всяких и разных – остросюжетных приключенческих романов всегда и всё получается. Ни так ли? Почему же у тебя, взрослого и здорового мужика, не получится? Обязательно получится. Обязательно и всенепременно!».

Конная повозка остановилась невдалеке, и бородатый кучер, выряженный в бесформенный суконный зипун, с островерхим войлочным колпаком на голове, видимо, никого не увидав рядом с костром, сердитым басом спросил-пригрозил:

– Кто будете такие, ась? Если добрые люди, то спокойно, с чистым сердцем выходите на свет. Если же злые ночные тати, то бегите прочь. У меня пистоль имеется при себе. Враз – пальну!

– Пальнул один такой, как же, – презрительно и вальяжно ответил Петр, вразвалочку выходя из-за сосны. – С тобой, холоп драный, разговаривает гусарский подполковник Пьер Бурмин! Слыхал о таком, паскуда лапотная? В батоги захотел? Так я это мигом организую! Чихнуть не успеешь…

Реакция на это наглое заявление превзошла все, даже самые смелые ожидания. Рослый бородатый мужик торопливо, нервно подрагивая всем телом, соскочил с облучка возка на снег, сорвал с головы (как выяснилось, лохматой до невозможности) войлочный колпак и, бухнувшись на колени, жалобно и раболепно запричитал:

– Батюшка, Пётр Афанасьевич! Не признал сразу! Каюсь! Не вели казнить! Не рассказывайте об этом барину! Христом Богом молю…

«Ничего себе, сочные пирожки с нежными телячьими почками!», – мысленно удивился Петька. – «Оказывается, что я в этих краях (в этих Временах?) персона весьма известная. Да, надо быть предельно осторожным и аккуратным, чтобы не ляпнуть чего лишнего невпопад…».

Пока он, молча, размышлял-сомневался, широко распахнулась дверца возка, и из него неуклюже выбрался – спиной вперёд – низенький господин с непокрытой черноволосой головой, облачённый в шикарную енотовую шубу до колен.

«Вот, и барин к нам пожаловал!», – услужливо подсказал внутренний голос. – «Тот самый, которому «не надо об этом рассказывать». Ну-ну…».

Барин обернулся, пристально вгляделся в Петра и неожиданно завопил как резанный, широко и приветливо разводя руки в стороны:

– Пьер, морда запьянцовская! Дурилка дуэльная! Сколько лет! Сколько зим! Как же я рад, сто тысяч чертей!

«Нос картошкой, чёрные усы, пышные бакенбарды, тёмно-карие глаза – чуть навыкате», – мгновенно (скорость мысли многократно превосходит скорость света!) пронеслось в голове. – «Это же Денис Васильевич Давыдов, собственной персоной! Тот самый, со знаменитой картины известного художника О.Кипренского…».

Петька медленно – шаг за шагом – пошёл навстречу Денису Васильевичу (настоящему ли?), оглашая, в свою очередь, округу громкими и радостными воплями:

– Брат Давыдов! Пиит хренов! Какая нежданная встреча!

Во время дружеских крепких объятий, сопровождавшихся звонкими приветственными междометиями и старательным похлопыванием друг друга по спинам и плечам, Пётр понял, что имеет дело с самым настоящим Денисом Давыдовым: – «Этот непривычный и странный запах…. Дешёвая, избыточно-терпкая туалетная вода, неизвестный сладковато-приторный аромат (пудра?), крепкий «капитанский» табак, кроме того, присутствует и отчётливая нотка нафталина…. Б-р-р-р! Та ещё смесь, незабываемая! Нет, человек из цивилизованного двадцать первого века так пахнуть не может…. Следовательно, что? Следовательно – добро пожаловать в 1812-ый год! Что же, профессор Гафт – в очередной раз – оказался прав: Время «пробило» ещё раз. Только вот – когда? Ведь, не было же – и в помине – фиолетовой бесшумной метели! Может, во время подлого удара светло-зелёной молнии? Ладно, из этого предположения и будем исходить. Другого-то, всё равно, пока нет…».

Неожиданно Петька почувствовал, как «енотовые» плечи Давыдова замерли и ощутимо напряглись, а руки, только что рьяно похлопавшие его по спине, наоборот, безвольно опустились вниз.

«Он, наверное, тоже унюхал незнакомый букет запахов-ароматов!», – тут же запаниковал нервный внутренний голос. – «Унюхал, и сразу же догадался о коварной подмене! Сейчас такое начнётся! Только держись…».

Глава седьмая Первая кровь

Впрочем, тут же выяснилось, что внутренний голос паниковал преждевременно и совершенно напрасно. Давыдов, резко отстраняясь от Петра, удивлённо выдохнул, неуверенно тыкая пальцем в сторону дымного костра:

– Что это такое братец, а?

– Костёр, – машинально ответил Петька. – Развёл вот, понимаешь. Чтобы окончательно не околеть от зимнего холода…

– Да я про другое толкую тебе! Что это – зелёненькое такое? Блестящее…, странное? С большими чёрными кругами по бокам?

«Эге, да это же он спрашивает о японском внедорожнике Глеба Нефёдова!», – догадался Пётр и ответил, стараясь быть максимально достоверным и естественным:

– А хрен его маму знает! Насквозь непонятная и необычная штуковина…. Иду, смотрю – стоит! Железная вся из себя, внутри – кресла отличной кожи, вокруг валяются осколки битого стекла…. Дай, думаю, остановлюсь и слегка полюбопытствую. Вот, и костёр запалил такой высокий и яркий, чтобы оглядеть странную находку получше. Но, честью клянусь (ай, как опрометчиво!), так ничего и не понял, – помявшись секунду-другую, добавил на всякий случай: – Бесовские происки, надо думать. Например, на этой железной колымаге-телеге наглые ведьмы следовали на свой традиционный шабаш. Ведь в прошлую ночь, как раз, было полнолуние. А тут началась сильная метель, не видно ни зги. Колымага и врезалась – на полном ходу – в толстенное дерево. Ведьмы и прочие шишиги со страху разбежались по ближайшим лесам, а разбитую телегу бросили…

Давыдов, торопливо сбросив на снег енотовую шубу, под которой обнаружился совсем и не гусарский мундир, а неприметный штатский тёмно-коричневый костюм, поспешил к автомобилю.

Минут десять-двенадцать, сердито бормоча себе под нос что-то неразборчивое, он неторопливо перемещался вокруг джипа, скрупулёзно ощупывая ладонями светло-салатные бока и чёрные колёса, потом – поочерёдно – раскрыл все дверцы и, истово перекрестившись, залез внутрь. Что он там делал, было – по причине утреннего сумрака – не видно.

Наконец, Давыдов вылез обратно – со стороны, противоположной к костру – и восторженно заухал, обращаясь неизвестно к кому:

– Вот же! Надо же! Чудны дела твои, Господи! Ох, и чудны…. Никто же не поверит. Только смеяться будут, олухи недоверчивые, и беспочвенно обвинять в беспробудном пьянстве, – зябко передёрнувшись от холода, предложил: – Пойдём-ка, брат Бурмин к живительному огню. Замёрз я что-то…. Антипка! – позвал кучера. – Шубейку-то подбери мою…

Отогрев замёршие ладони у костра, Денис обернулся и вопросительно взглянул на Петра:

– Ну, и что ты думаешь по поводу данной находки? Странно это всё! Странно и непонятно…, – неожиданно поперхнулся и перевёл разговор в другое русло: – Что это с тобой братец, а?

– А чего такого со мной? Не понимаю, собственно, твоего вопроса, – Петька старательно скорчил правдиво-удивлённую и слегка обиженную гримасу. – С утра, вроде, всё было нормально…

– Морда лица у тебя какая-то…, не такая. Больно уж отёкшая и обрюзгшая. Словно бы ты неожиданно постарел – лет так на пятнадцать-двадцать…. Ещё, вот, пузырь от ожога вздулся на шее. Волосы на голове обгорели местами. Да и седина в них чётко просматривается, которой ещё два месяца назад не было и в помине…. А как ты выряжен, а?

– Как?

– Очень странно и неправильно! – подозрительно и недобро прищурился Давыдов. – Ты, ведь, по-прежнему служишь в Гродненском гусарском полку?

– Ну.

– Баранки ярмарочные без отдыха гну! В Гродненском гусарском полку ментики синего цвета, правильно? На тебе же, мон шер, коричневый, какие носят в Ахтырском полку. И чикчиры на ногах – вместо синих – чёрные. То есть, Александрийского полка. Как такое может быть? А, сабля?

– Что – сабля?

– Она же солдатская, со стальным эфесом! И, вообще, как ты здесь оказался? Один, в метель, зимней ночью, на вершине заснеженного холма, за много вёрст от жилья? Изволь объясниться незамедлительно!

Пётр – под колючим взглядом Давыдова – несуетливо подошёл к раздвоенной молодой сосёнке, снял с нижнего сучка свой обгоревший кивер, вернулся к костру, повертел перед глазами недоверчивого Дениса безнадёжно испорченным головным убором, печально подмигнул и поинтересовался:

– Как оно тебе?

– Э-э-э, о чём это ты спрашиваешь? Не понимаю….

– Что тут понимать? Это меня сегодняшней ночью долбануло молнией. То ли в голову, то ли в грудь. Я так до сих пор и не понял – куда точно. Кивер навсегда испорчен, волосы опалились, горящим воротником тулупа шею обожгло…. Впечатляет?

– Светло-зелёной молнией? Длинной и ветвистой такой? – уточнил-восхитился Давыдов. – Во, дела! Чудные такие…. Первый раз в жизни видел, чтобы во время зимней метели бушевала летняя гроза! Настоящая, без дураков, с громом и молниями…. Да, дружище Пьер, не повезло тебе! Искренне сочувствую…

– Что до моей опухшей и обрюзгшей физиономии…, – не сбавляя темпа, продолжал излагать Петька, нечаянно поймавший кураж. – Пьянство запойное всему виной. Каюсь, виноват! Две с половиной недели – без всякого роздыху – квасили. Может, и больше…. Опять же, простудился-застудился, мать его! На этой почве и водянка – на пару с подагрой – навалилась…. Полный и беспросветный мрак, если коротко. Не, брат Денис, надо со спиртными возлияниями быть поосторожней. Ну, его совсем! Здоровье дороже! Это я испытал на собственной шкуре…

– Где пьянствовали-то? – понимающе и жалостливо поинтересовался Давыдов. – В Бурминовке, или в Васильевке?

– Вопросы у тебя такие…. Дурацкие, право слово! Не помню я уже толком. Ни – где, ни, даже, с кем. Стыдно признаться, но, понимаешь, словил-таки «белочку». Ну, это когда зелёные и серые человечки – по одному и целыми стаями – вылезают из-под кровати…

– Ага, знакомое дело! Только у меня они были жёлто-оранжевыми, и вылезали не из-под кровати, а из одёжного сундука.

– Вот и я – про то же самое! Что до несимпатичной и странной экипировки моей…. Понимаешь, иссиня-чёрная полоса наступила (началась, оказалась, появилась?) на моём жизненном Пути. Гадкие неудачи лепятся к гнусному невезению, оно, в свою очередь, охотно притуляется к роковым и фатальным происшествиям…. Знакомо тебе такое?

– Знакомо! – бесшабашно мотнул черноволосой головой Денис. – Ох, как знакомо! Продолжай, Пьер.

– Стоит ли? – картинно засомневался Петька. – В том смысле, что прямо сейчас? Не по-гусарски это, брат Денис! Кто же душещипательные и печальные истории рассказывает «на сухую»? Это, мон шер, моветон, однако….

– Моветон! Да ещё какой! – покладисто согласился Давыдов. – Предлагаю следующее: добраться до Жабино (это совсем недалеко, всего несколько вёрст отсюда), остановиться на тамошнем постоялом дворе, который выстроен при почтовой станции, в жаркой баньке попариться от души, отдохнуть, собрать достойный стол, посидеть по-людски, выпить, поболтать…. Ты там никогда не бывал прежде? Сам двор-то, честно говоря, затрапезный и занюханный. Никаких тебе особенных разносолов, благородных французских вин и широченных кроватей с белоснежными простынями. Да нам ли, гусарам, жаждать роскоши избыточной и утончённой? Мы давно уже привыкли – и в военных походах, и в учебных баталиях – довольствоваться малым…. Как тебе такое предложение? Кстати, а куда ты, собственно, направляешься?

– В Вильно,[10] естественно! Где мой Гродненский полк стоит на зимних квартирах. Но, понимаешь, случились, э-э-э, определённые серьёзные неприятности…. Плюсом, имеется ещё одно важное дело – сугубо сердечной направленности…

– Сейчас же прекрати, братец! – возмутился Денис. – Мы ведь уже договорились, что отложим все разговоры-истории до Жабино?

– Договорились! Слово гусара – твёрже булатной стали!

– Вот, вот! А меня – конкретно сейчас – занимает совсем другое…

– Что именно? – насторожился Петька.

– Вот эта зелёненькая железная штуковина с чёрными колёсами, – Давыдов указал рукой на японский внедорожник, – которую ты называешь телегой-колымагой, перевозящей ведьм и шишиг…. Что с ней делать? Ума не приложу…. Не бросать же такое добро в чистом поле, а? Ведь тогда, непременно, подберёт кто-нибудь другой…. Я тут, правда, уже прихватил кое-чего интересного, – достал из внутреннего кармана сюртука автомобильное зеркальце заднего вида.

«Шустёр, однако!», – мысленно ухмыльнулся Пётр, а вслух предложил:

– Так и этот вопрос – без спешки и суеты – обмозгуем на жабинском постоялом дворе. Как ты считаешь?

– Принимается! Антипка! Где ты, сучий потрох? Едем! Только сперва подбрось в печку ещё дровишек, а потом подойди к костру – поможешь мне шубу напялить…. Да, вот ещё. Срочно принеси сюда мою дорожную сумку, ту, которая чёрная.

Раскрыв пухлую сумку, Давыдов принялся выставлять-выкладывать на Петькину самодельную скамейку разнокалиберные баночки-скляночки, мотки и куски белой льняной ткани, большие и маленькие пинцеты, стальную пилку, вставленную в костяную ручку, ножницы – подозрительно-угрожающих размеров…

– Что это ты надумал делать, братец? – делано-беспечно поинтересовался Пётр, с трудом сдерживая дрожь в голосе и опасливо косясь на огромные ножницы.

– Просто хочу обработать твой шейный ожог…. Чего трясёшься-то? Ты, Пьер, прямо как маленький неразумный мальчик. Как будто не знаешь, чем это может закончиться. Пузырь прорвёт, внутрь случайно попадёт грязь, кровь закипит, и всё – поминай, как звали…. Иди сюда, дурилка! Это совсем не больно…

«Мы сейчас находимся в первой четверти девятнадцатого века», – педантично напомнил внутренний голос. – «Для данной эпохи заражение крови, то бишь, столбняк, дело самое обычное. Антибиотики-то ещё не изобрели! Здесь к каждой, пусть и крохотной ране-царапине надо относиться максимально серьёзно, и – ни в коем случае – её не запускать…».

Руки у Дениса оказались на удивление ловкими и мягкими. Он тщательно промыл ожог бесцветной жидкостью, которая очень неприятно и болезненно щипалась, потом промокнул куском чистой ткани, фарфоровым шпателем наложил на рану тёмно-коричневую, слегка пованивающую болотом мазь из стеклянной баночки, и, в завершении мероприятия, умело обмотал Петькину толстую шею широкой льняной полосой.

– Неплохо получилось, совсем неплохо…. Гусар, он всё должен уметь! – с законной гордостью подытожил Давыдов. – Оставь, дружище, благодарности при себе. Сочтёмся потом, при случае…. Всё, направляемся в Жабино!

– С холма поедем прямо через поле? – спросил Пётр, намеренно демонстрируя свои глубокие познания в местной географии. – Сперва доберёмся до Жадрино, а после свернём на Жабино?

– Как это – через поле? – удивился новый (старый?) приятель. – Нет, через поле нам не проехать. Там всё снегом занесено, а под ним полно пеньков и крупных валунов, лошади враз сломают ноги. Да и бесполезное – по своей сути – это действо: дорога, на которой сейчас стоит наша повозка, выводит к Жабино напрямую…. Ладно, хватит молоть языками. Рассаживаемся!

В кожаном возке – досчатом изнутри – имелось всего одно крохотное квадратное окошко: примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Причём, его двойные стёкла не мылись, очевидно, уже несколько месяцев кряду, поэтому в возке царил таинственный, тёмно-фиолетовый полумрак. Только в правом заднем углу мерцали алым и малиновым – через щели между дверцей и корпусом – угли в маленькой дорожной печурке.

– Пошли, родимые, благословясь! – раздался хриплый басок кучера Антипки, чуть слышно щёлкнул кнут, лошади лениво тронулись с места, нежно и задумчиво зазвенели бубенцы…

Сразу же – к радости Петра – стало ясно, что вести подробные и вдумчивые разговоры в возке совершенно невозможно. Дорога, по которой они ехали, была откровенно неровной и кочковатой, кроме того, на ней лежал четырёх-пяти сантиметровый слой свежевыпавшего снега. Поэтому повозку нещадно мотало на извилинах-поворотах и высоко подбрасывало на ухабах и выбоинах.

– Держись за с-с-скобы! – посоветовал Давыдов. – К-к-крепче!

Петька, придерживая подошвой ботика пузатую ивовую корзину, наполненную колотыми берёзовыми дровами, которая, подпрыгивая на многочисленных дорожных рытвинах, так и норовила его пнуть, нашарил одну скобу, вбитую в доски внутренней обшивки возка, ухватился за неё ладонью правой руки, потом обнаружил и вторую…

И всё бы ничего, да только при такой сумасшедшей тряске было не вздремнуть. А, честно говоря, очень хотелось это сделать – за прошедшие двое суток толком поспать ему так и не довелось.

Примерно через пятьдесят минут, когда по расчётам должны были проехать только половину пути, повозка неожиданно и внепланово остановилась.

– Наверное, конская подпруга ослабла, – предположил Давыдов. – При такой гадкой дороге это частенько случается, через каждые пять-семь вёрст.

Но оказалось, что неполадки в лошадиной утвари здесь были совершенно не причём. Приоткрылась дверца возка и бородатый кучер Антипка, боязливо поглядывая на Давыдова, смущённо известил:

– Барин, там это…. Мертвяки лежат, двое. Один, вроде как, ещё дышит. По одёжке – ночные тати. Дальше ехать, или как?

– Что же, вылезем, посмотрим, – не раздумывая, решил Денис и объяснил для Петьки: – Счёт личный имеется у меня к атаману здешних татей-разбойников. Дезертир он бессовестный. Причём, служил именно в моём гусарском Ахтырском полку. Поймать такого злодея – дело чести офицерской! Сам должен понимать, подполковник…

– Я всё понимаю, – заверил Петька. – Что тут непонятного? Трусу, нарушившему воинскую присягу – одна дорога. Прямиком на раскалённые адские сковородки.

– Отлично сказано! Потом вставлю эту заковыристую фразу в какую-нибудь поэтическую виршу. Может быть…. Пойдём, Пьер, попробуем допросить того, что ещё дышит.

Снаружи было светло. Уже взошло зимнее неяркое солнышко и скупо подмигивало путникам сквозь рваные прорехи в серых облаках.

– И не холодно совсем! – обрадовался Давыдов. – Ну, Антип, показывай, где лежат твои злые тати.

– Вон там, батюшка Денис Васильевич! В сторонке…. Только они не мои. А ночные и придорожные.

– Поговори ещё! Тоже мне, шутник выискался. Воли взял!

– Дык, я же так. К слову пришлось…

– Дык, дык…. Морда лапотная!

С запада – метрах в пятнадцати– семнадцати от дороги – простиралась тёмная полоса хвойного леса, возле которой и обнаружились следы разбойничьего ночного бивуака: кривобокий шалаш-балаган, крытый пышными еловыми лапами, большое кострище, наполненное недогоревшими до конца чёрными головешками, массивный чугунный казан, лежащий на боку, мятый медный котелок.… Ну, и два человеческих тела, неподвижно застывших по разные стороны от кострища.

– Тот, который лежит ближе к лесу, – пояснил кучер. – Во, слышите? Постанывает, мразь лихая…

– Спасибо, Антипка. Ты иди к лошадям. Накорми их, что ли. Упряжь поправь-подтяни, – велел Давыдов. – А мы с тобой, брат Бурмин, сейчас из еловых веток, – показал рукой на шалаш, – соорудим дельную подстилку с неким подобием подушки. И перенесём туда, э-э-э, клиента…. Во-первых, из соображений человеколюбия и милосердия. Во-вторых, ради удобства – при проведении допроса.

Они бережно и осторожно перенесли и уложили раненого разбойника на толстую еловую подстилку, заботливо пристроив его голову на акцентированное утолщение.

«Вот же, гадкий тип!», – мысленно поморщился Пётр. – «По лохматым и сальным волосам вши снуют-ползают. Белые, жирные такие! Лицо, то есть, морда, морщинистая такая, тёмно-коричневая, слегка перекошенная на сторону. Кривой извилистый шрам на подбородке, круглое серое бельмо на правом глазу – как.… Как десять пятирублёвых монет, вместе взятых. Худой очень, но, почему-то, тяжёлый…. А вонь-то какая, мать его! Интересно, чем это он закусывал на последнем привале? Луком, чесноком, дикой черемшой? Так, вроде, зима на дворе…».

– Как-то странно одет наш бродяга. Не находишь? – спросил Петька. – Валенки рваные, холщовые штаны в заплатах. А зипун-то богатый, считай, купеческий. На грязной шее намотан длинный шарф, да непростой – шёлковый, разноцветными птичками вышитый…. Чем можно объяснить такие мутные метаморфозы?

– Про последнее твоё слово – на букву «м» – ничего сказать не могу. Не читаю я новомодных и заумных романов. Потому, как времени на них не хватает, – честно признался Денис. – Важных дел невпроворот, не говоря уже об охоте, дружеских кутежах и виршах поэтических…. Одёжка? Совсем обычная – для придорожного татя. Там – купчину заслуженного прирезали. Здесь – обоз с разными тканями разграбили…. Другое странно: крови нет нигде, и никаких следов от пуль-кинжалов не наблюдается. Похоже, что у него голова свёрнута на сторону, только не до самого конца, – приложил указательный палец к шее разбойника. – Живой, бродяга! Эх, жаль, что у меня с собой нет ничего спиртного. Ночью сильно замёрз, и по этой веской причине всё допил, до последней капли. Сразу, глотнув хмельного, наш живописный голубчик пришёл бы в сознание…

– У меня есть кое-что! – усмехнулся Пётр, расстегнул верхние пуговицы тулупчика, достал из внутреннего кармана пол-литровую бутылку с самогоном, презентованную щедрым профессором Иваном Павловичем, и протянул её Давыдову.

– Что это такое, а? И как открыть сию стеклянную ёмкость?

– Натуральный божественный нектар, – кратко пояснил Пётр. – Э-э-э, не надо пробку кусать! Зубы сломаешь! Просто поверни её. Не так! Против часовой стрелки. Против! Вот же, недотёпа гусарская…

Свинтив покусанную пробку, Давыдов недоверчиво поводил-подёргал носом, поднёс горлышко бутылки к губам, сделав два крупных глотка, слегка поморщился, но, в общем и целом, остался напитком – из далёкого двадцать первого века – доволен:

– С «натуральным божественным нектаром», Пьер, ты немного погорячился. Но пойло вполне приемлемое. В том смысле, что бывает и гораздо хуже. Например, ямайский тростниковый ромус, не говоря уже о румынской фруктовой водке…

Мутно-жёлтые капли самогона, очищенного с помощью модульной центрифуги седьмого поколения, коснулись тёмных запёкшихся губ придорожного разбойника. Через две-три секунды его худой кадык судорожно задёргался, визуально превращая жилистую шею в отдельный, полностью самостоятельный и самодостаточный живой организм, живущий собственной жизнью.

– Эй, эй! Хватит, остановись! – всерьёз заволновался Петька. – Не хватало ещё алкоголь – почти благородный – переводить на этого одноглазого клоуна. Самим, чай, пригодится!

– Не переживай, подполковник. На жабинском постоялом дворе такого добра навалом. Или – почти такого. В любом случае найдём, что выпить. Трезвыми не останемся, обещаю…

Сперва у неизвестного бродяги мелко-мелко задрожало серо-склизкое бельмо, потом, примерно через полминуты, приоткрылся-распахнулся здоровый глаз.

«Надо же, какой красивый!», – мысленно восхитился Пётр. – «Зелёный-зелёный, практически изумрудный…. Впрочем, наша Россия-матушка богата на такие невероятные парадоксы: кровавые убийцы и наглые казнокрады с ангельской внешностью, праведники-уродцы…. Всё по Фёдору Михайловичу Достоевскому…».

– Ну, будешь говорить по доброй воле? – безликим и равнодушным голосом поинтересовался Давыдов. – Или тебе – для начала бойкой беседы – ухо отрезать? Только вот, какое? Правое? Левое? Оба сразу?

– Не надо, барин…ничего отрезать…, – неожиданно улыбнулся ночной придорожный тать. – Лучше дайте…ещё глотнуть вашей бражки. Знатная она у вас…. Никогда не пробовал такой…

– Ага, нашёл дураков, сволочь зеленоглазая! Он выжрет – в одно горло – всё хмельное пойло, а потом примется играть «в молчанку». Проходили уже, как же! В славном 1809-ом году, в пыльной и знойной Молдавии, когда – под начальством незабвенного Кульнева – турка воевали…. Выпить он захотел! Вот же, ушлый народец! Хитрец на хитреце!

– Не, барин, я без обмана…. Всё расскажу, что спросишь…. Дай бражки…. Перед смертью….

Ещё через некоторое время Пётр грустно резюмировал:

– Две трети выхлебал, проглот вшивый, одноглазый! Да, русский человек – задарма и на халяву – всё сожрёт и выпьет, без остатка.

– Сожрёт, выпьет, отрыгнёт сыто и пьяно, «спасибо» не скажет и обматерит ещё – вместо благодарности, – поддержал Давыдов и слегка пнул – носком кожаного сапога с белым меховым кантом-опушкой – разбойника в бок: – Ну, будем петь соловушкой?

– Спрашивай, барин…. Спрашивай…, – с трудом, распространяя вокруг себя сильнейшее самогонное амбре, выдохнул бродяга.

– Ты ведь из банды атамана Швельки?

– Да, милостивец.

– Где он сам?

– Не знаю. Мы тут его и ждали…. Должен был подойти сегодня. С ватагой…

– Велика ли ватага?

– С дюжину будет…. Если кого убили за последние дни, тогда меньше…

– Сколько вас было здесь, в шалаше? И кто вас, кровопийц, так невежливо приголубил?

– Трое нас было, трое. Один убежал…. Спрашиваешь, кто приголубил? Не знаю толком…. Вчера утром к нашему костру подошли мужик и барышня. Одеты не по-нашему, странные такие из себя. Особенно баба…. В купеческой шубе и красных сапогах. А головой похожая на ящерицу.…Или, даже, на Змея Горыныча…. К-ха, к-ха! – разбойник надсадно закашлялся, неловко сплёвывая в сторону ярко-алые кровавые сгустки.

«Опаньки!», – зачарованно обомлел Петька. – «Это же он говорит про Глеба Нефёдова и Ольгу! Ура! Только, вот, где их теперь искать? Может быть, сами найдутся? С такой-то нестандартной внешностью-одеждой…».

Денис бережно и ласково похлопал одноглазого татя по морщинистым щекам:

– Ну-ну, родимый! Не помирай пока. Рановато…. Что дальше-то было?

– Дальше…. Решили мы пощипать немного этих жирных курочек-петушков. А бабу-ящерицу – того самого…

– Продолжай, продолжай!

– Ну, мы подступились. А мужик с барышней смеются…. Достали из карманов какие-то чёрные штуки. Кричат, мол: – «Стоять! Будем стрелять!»…. К-ха, к-ха…. Из чего стрелять? Непонятно. Ничего у них не получилось…. Тогда странные гости бросили чёрные штуки на снег. Мы подошли ещё ближе…. Тогда деваха расстегнула пуговицы и распахнула шубейку. А там…. Там – ноги! Одни ноги и больше ничего…. Она начала этими ногами – в красных сапогах – махать. Как начала! К-ха, к-ха…. Ничего больше не помню, барин. Извини! – изумрудно-зелёный глаз подёрнулся туманной пеленой и медленно-медленно закрылся, тощее тельце разбойника забилось-затряслось в неаппетитных судорогах, на тёмных губах запузырилась ярко-розовая пена.

– Пьер, беги к повозке! – велел Давыдов. – Срочно принеси мою чёрную сумку. Ту, которая с лекарствами. Может, ещё удастся продлить – на час-другой – жизнь этого бедняги…

Пётр залез в возок и автоматически, чтобы не выпускать «на улицу» драгоценное тепло, прикрыл за собой дверцу.

– Темно? – тихонько шептался он сам с собой. – А у меня при себе имеется хороший карманный фонарик. Сейчас, сейчас, Фёдор Иванович.[11] Подожди немного, поможем…. Что за чёрт? Фонарик не включается…. А у Ольги и Глеба – по рассказу этого лохматого душегуба – пистолеты не стреляли…. Видимо, техника из Будущего здесь не работает. Но сперва-то фонарик работал? Ну, когда я искал свой кивер и изучал содержание автомобильного бардачка? Работал, приходится признать. Очевидно, существует некий переходный период, когда…».

Неожиданно снаружи донёсся непонятный шум.

– Берегись, барин! Тати! Они…, – испуганно прокричал Антипка, болезненно охнул и замолчал.

«И единственное окошко, как назло, выходит на другую сторону», – услужливо подсказал внутренний голос. – «Что теперь делать? Лично я не знаю. Нет дельных подсказок, извини. Сам решай, братишка…».

Осторожно приоткрыв противоположную – относительно тёмной стены хвойного леса – дверцу, Петька выбрался из возка. Испуганно и нервно всхрапывали лошади, бестолково перебирая копытами. Где-то рядом тоненько и жалобно постанывал невидимый кучер Антип.

Сделав несколько снежно-скрипучих шажков, Пётр боязливо выглянул из-за заднего торца повозки.

Давыдов – с обнажённой саблей в одной руке и с пистолетом в другой – медленно-медленно отступал к возку. За ним – также медленно – продвигалась разношёрстная банда-ватага, состоящая из восьми-девяти персон, одетых и вооружённых – кто во что горазд.

«Пищаль[12] прошлого (восемнадцатого) века, берданка-самопал,[13] турецкий кривой ятаган, офицерская шпага, бердыш,[14] татарский лук…», – машинально перечислял про себя Пётр – опытный «реконструктор». – «Впрочем, с «берданкой» я немного погорячился. В 1812-ом году этот вид оружия называется как-то по-другому. Ведь американец Хайрем Бердан ещё не изобрёл своей знаменитой винтовки, от которой потом и пойдёт название «берданка», применяемое по отношению ко всем дробовым ружьям…».

– Вот мы и встретились, Швелька, – с непонятными интонациями в голосе проговорил Давыдов. – Жаль только, что так нелепо…

– Нормально всё, Денис Васильевич! – криво и откровенно нагло усмехнулся молодой широкоплечий верзила в бараньем полушубке (чёрной шерстью наружу), сжимающий в руках допотопную пищаль. – Вовремя мы свиделись, право слово. Как раз – в самый раз! Видимо, всемогущий и добрый Боже услышал мои ежевечерние и горячие молитвы…

«Пищаль-то – тульской работы, демидовской!», – отметил Петька. – «А до наглого верзилы совсем и недалеко. Метров семь-восемь будет. Подходящее расстояние…».

Отметил и уверенно шагнул вперёд, выхватывая из-за кушака седельный пистолет.

Конечно же, он помнил (знал – каждой серой клеточкой мозга), что пистолет не заряжен, но…

Пётр уже почти тринадцать с половиной лет серьёзно и увлечённо занимался историческими и литературными «реконструкциями». Чего только не было (ни происходило, ни случалось, ни имело место быть) за это время! Смешного, грустного, анекдотического, любопытного, познавательного.…Так вот, четыре последних года вместе с ними (с «реконструкторами») по стране перемещался-странствовал один странный тип среднего возраста: высокий, молчаливый, жилистый, щедро отмеченный сединой. Родом, кажется, из Череповца. То ли «фээсбешник» в отставке, то ли – «грушник». Вот этот самый мужичок и научил Петьку одному хитрому и весьма полезному искусству – метать без промаха в цель всё подряд: ножи, топоры, серпы, камни, бумеранги…

Пётр стремительно выскочил из-за возка и, сделав навстречу противнику два коротких шага, с силой метнул (предварительно взявшись за длинное дуло) пистолет. Как учили – метнул.

Специальный нож с утяжелённым лезвием (с облегчённой рукояткой?), прежде чем встретиться с грудной клеткой подлого врага, должен – по классическим правилам и канонам – сделать строго пол-оборота. Седельный же пистолет – в данном конкретном случае – метался из расчёта в полтора оборота. Так было надо.

Петька метнул седельный пистолет и шагнул обратно – за надёжное укрытие…. Выстрел, жаркий огонь, опаливший правую щеку, громкий крик. Вернее, безудержный и долгий вой, наполненный нестерпимой болью…

Глава восьмая Ерунда ерундовая

Безудержный вой неожиданно оборвался. Ему на смену пришла мёртвая тишина.

– Твою мать! – отчаянно выдохнул Петька.

Отчаянно выдохнул, со звоном вытащил из ножен гусарскую саблю, выскочил из-за возка и, неуклюже передвигая ногами, рванулся на помощь Давыдову…

Помощи, впрочем, уже не требовалось: разбойники – дружной и бестолковой стайкой – бежали к хвойному лесу, секунда-другая и они затерялись между толстыми стволами вековых деревьев. Только их вожак-верзила и низенький человечек с чёрным татарским луком в руках остались лежать на зимнем снегу.

Рядом с неподвижными телами, тяжело опираясь на воткнутую в снег саблю, задумчиво-печально застыл Давыдов.

– Ну, как оно? – подходя, глупо спросил Пётр. – Всё в порядке?

– В порядке, наверное, – меланхолично вздохнул Денис. – А вот погибшего Швельку, не смотря ни на что, жалко. Хороший, всё-таки, был солдат! То есть, неплохой…. Чего ему, мерзавцу, спрашивается, не хватало в армейской жизни? Служи себе и служи…, – после пятисекундной паузы сделал совершенно неожиданный вывод: – Бабы и девки, скорее всего, виноваты во всём. Шалавы бесстыжие, жадные и подлые! Сбили бедного мальца с пути истинного. Подарки им, стервам, подавай! Шали всякие, отрезы на платья, побрякушки золотые с камешками-самоцветами…. А ты, Пьер, молодец! Выручил меня, спасибо! Век не забуду! Как Швелька-то завопил, получив в лобешник, так все остальные, перепачканные в крови и во всём прочем, и сыпанули прочь – словно спелые горошины из стручка. Тати без главаря – сплошная насмешка, причём, совсем несмешная…. Ну, и я из пистолета пальнул. Застрелил узкоглазого лучника, который в сторону Антипа выпустил стрелу. Татарские и башкирские луки – страшное оружие. В опытных и умелых руках, естественно…. Да, дела! Не ожидал я, право, старина, от тебя такой прыти. Не ожидал! – замолчал и снова впал в глубокую задумчивость.

– Полно тебе, брат, – смущённо забормотал Петька, торопливо отворачиваясь в сторону. – Какие ещё счёты между гусарами? Сегодня я тебе помог, завтра ты выручишь меня. Ерунда ерундовая…

Отвернулся он по весьма простой и прозаической причине – от увиденного натюрморта начало настойчиво подташнивать и надоедливо мутить. Та ещё была картина маслом: пистолетный, естественно, не взведённый курок глубоко вошёл-вонзился атаману разбойников в самую середину лба, кости черепа треснули, снег – рядом с трупом – был щедро (более чем щедро!) залит ярко-алой кровью и беспорядочно забрызган сёро-жёлтыми мозгами.

Наконец, Давыдов встрепенулся, возвращаясь к реальной действительности, и внимательно посмотрел на Петра:

– Как ты сказал?

– Мол, какие счёты между братьями-гусарами…

– Нет, не это! Как-то по-другому, два раза на «е». Ну, вспомнил?

– Ерунда ерундовая…. А, что?

– Нет, ничего. Просто звучит очень красиво и необычно. Вставлю – при удобном случае – в свою очередную поэтическую виршу. Может быть…. Ты, Пьер, и говорить начал как-то по-другому. Более умно и вычурно, что ли…. Тоже – виноваты подагра с водянкой, а?

– Ничего не по-другому! – надулся Петька. – Придумываешь ты всё! Напраслину возводишь на меня…

– Ха-ха-ха! – беззаботно и заразительно рассмеялся Денис. – Ты, братец, прямо как красна девица, трепетная и обидчивая…. Ха-ха-ха! Только, ради Бога, не обижайся! Я же просто шучу, не более того…. Всё, порезвились чуток и поехали дальше!

– А как же, э-э-э, хладные тела? Хоронить не будем?

– Да, водянка, видимо, немного голову тебе, всё же, подпортила. Так, самую малость, слегка…. Сам посуди: ну, какое нам с тобой дело – до этих дурацких мертвецов? Кто они нам? Братья? Родственники? Сослуживцы? Собутыльники? Хорошие знакомые? Они – даже не дворяне! Короче, кому надо, тот и похоронит…. Пора в дорогу!

А вот проследовать дальше – сразу – не получилось. Выяснилось, что у кучера меткой стрелой, выпущенной из татарского лука, насквозь пробито правое плечо.

– Ой, больно-то как! – безостановочно причитал Антип. – Ой, матушка-заступница, миленькая! За что мне это всё? Чем прогневил тебя? Ой, помру, наверное!

– Прекрати сейчас же, паникёр несчастный! Замолчи в момент! – сердито прикрикнул Давыдов. – Слюни, понимаешь, распустил. Так тебя растак! Повезло тебе, Антипка. Очень даже, говоря между нами, повезло. Всемогущий Бог, видимо, помог…. То-то я смотрю – среди татей мелькают щекастые узкоглазые морды. Татары, или башкиры? Не разобрать…. Этих деятелей – пшеничным хлебом не корми – дай пострелять из лука.

– В чём повезло-то, милостивец? – ворчливо и недоверчиво поинтересовался кучер. – Помираю ведь, кровью исхожу…

– Не бойся, не изойдёшь! А повезло в том, что плечо у тебя пробито насквозь. Сейчас древко – с той стороны, где торчит остриё – аккуратно отпилим, извлечём остатки стрелы, рану на совесть обработаем, перевяжем. Ерунда ерундовая! Останешься в живых, обещаю. Так что, лягуха лапотная, не писай раньше времени в холщовые штанишки, в смысле, без отдельного приказа.…А, представляешь, если бы наконечник стрелы врезался в кость? Что тогда? Как бы я извлёк его из раны? Молчишь? Отвечаю: – никак! Здесь нужен хороший, настоящий доктор-хирург. А где его взять? Хрен знает! Наверное, только в Малоярославце…Пьер, охламон ленивый и толстый, тащи мою чёрную сумку!

Лечебные процедуры затянулись минут на сорок-пятьдесят, а после их завершения они влили в Антипа остатки профессорской самогонки, препроводили раненого кучера в возок и предусмотрительно усалили на место Дениса – там было гораздо просторнее, так как дорожная печурка находилась с другой стороны.

– Теперь и ехать придётся медленно, постоянно сдерживая лошадей, чтобы не растрясти нашего болящего, – недовольно вздохнул Давыдов. – Давай, Пьер, подбрось в печку новых дровишек. Там, в плетёной корзине с поленьями, найдёшь чугунную короткую кочергу. Прежде, чем подбрасывать дрова, кочергой хорошенько повороши-переверни угли…. И, пожалуйста, не увлекайся. Три-четыре дровины, не больше! Я же пойду к лошадкам: успокою их – как смогу – накормлю, поправлю упряжь…

Оперативно справившись с заданием, Пётр аккуратно прикрыл печную дверку, опустил стальную щеколду в паз, положил кочергу обратно в ивовую корзинку и, подбадривающе подмигнув тихонько постанывающему Антипу, вылез из повозки.

Серые и скучные облака ушли куда-то – в полную и загадочную Неизвестность. Над головой висело бездонное, ярко-голубое небо. Светло-жёлтые лучики зимнего солнышка весело отражалось от идеально-белого снежного покрова. Заметно подмораживало.

«Где-то минус шесть-семь градусов будет», – предположил Петька. – «Даже тепло – для января-то месяца…. Января? Вот именно! Сейчас у нас на дворе стоит – без всяких сомнений – январь 1812-го года…».

Давыдов увлечённо, но при этом и максимально осторожно, выковыривал из нежных ноздрей коренной лошадки нежно-сиреневые и мутно-белые сосульки. Рядом с ним на снегу лежал обычный тёмно-серый мешок, заполненный чем-то на одну четверть, и несколько кожаных чехлов с длинными ремешками.

«Похоже, что процесс кормления тягловых животных завершён», – сообщил прозорливый внутренний голос. – «В мешке, наверняка, находится отборный овёс. А кожаные чехлы с длинными ремешками – это специальные «кормушки». В них и засыпают означенный отборный овёс, а потом подвешивают на конские морды…. Ничего хитрого! В двадцать первом веке такие «кормушки» тоже широко применяют. Только шьют их, как правило, из плотного брезента. Да и вместо овса применяют всякие хитрые зерновые смеси, приготовляемые по научным зарубежным рецептам…».

– Балуй мне! – ласково покрикивал Денис на лошадь. – Вот же, егоза непоседливая! Ерунда, понимаешь, ерундовая. Ну, постой спокойно минутку, осталось совсем чуть-чуть…

– Мои дальнейшие действия, господин подполковник? – с долей иронии поинтересовался Пётр. – Покорно жду ваших дружеских инструкций и приказаний.

– Прекращай-ка выкать и блистать красноречием избыточным, дурилка гусарская, – беззлобно посоветовал Давыдов. – Инструкции, приказы…. Позабудь на короткое время! По приезду в Вильно тебе ещё напомнят про них. Причём, так напомнят, что тошно станет, захочется лезть на стенку и выть лесным голодным волком…. Кстати, о лесных волках! Тут меня один старинный приятель-собутыльник пригласил на охоту. И на волков, и на медведя. Ты как, Бурмин, поучаствуешь?

– Не знаю, право. Не знаю…. Я же говорил, что у меня имеется одно очень важное дело….

– Которое – нежной сердечной направленности? Помню, помню. Готов, так сказать, помочь и всенепременно посодействовать. В Жабино всё расскажешь подробно, вместе покумекаем – как и что…. А после, когда разберёшься с прекрасной и трепетной наядой, составишь мне компанию? Чего молчишь-то, братец? На толстощёкую физиономию, понимаешь, навесил маску философской задумчивости. Ладно, потом потолкуем по душам…. Что будем делать сейчас? Я, например, буду править лошадьми…. Или ты горишь непреодолимым желанием – сесть на облучок с кучерским кнутом в руках?

– И я могу, – широко и сладко зевнул Петька, которому за тринадцать с половиной лет «реконструкций» доводилось раз пять-шесть управлять конными повозками. – Почему бы и нет? Только, вот, засыпаю прямо на глазах. Задремлю ещё ненароком, сверну куда-нибудь не туда. Лошадки, опять же, незнакомые…

– Вот-вот! Тогда не бухти по-пустому и иди себе в возок. За Антипкой хорошенько присматривай, придерживай его на крутых поворотах, чтобы, часом, не слетел со скамьи и не зашиб раненное плечо…. Иди, иди. Стой! А овёс и кормовые мешки – кто заберёт? Запихай данные причиндалы под лавку, где Антип сидит. Только аккуратно, пожалуйста, без обычной гусарской безалаберности!

До жабинского постоялого двора они доехали часа за полтора. Возок остановился, и в этот момент Пётр понял-осознал, что бесповоротно и окончательно засыпает…. Навалилась бесконечно-смертельная усталость, глаза – сами по себе – сомкнулись. Перед тем, как окончательно уснуть, Петька даже – каким-то непостижимым образом – услышал собственный громкий храп…. Собственный громкий храп и заботливый голос Дениса Давыдова:

– Лодыри толстомясые, что встали баранами задумчивыми и зенки вылупили бестолково? Быстро вынимайте барина из возка! Эй, морды наглые, я же сказал – «вынимайте», а не – «вытаскивайте»! Осторожней, бережней! Куда нести? В правый флигелек, конечно…. Для какого – в старую конскую задницу – казённого начальства он предназначен? Запорю до смерти! Все зубы выбью наглецам худородным! В правый флигель, я сказал! Мать вашу, старушку безропотную…. Эй, смотритель! Вели баню затоплять! Да, смотри у меня, чтобы на совесть протопили, от души, до малиновых камней…

Надо ли рассказывать, что Петьке снилось? Вернее, кто? Конечно же, та самая молоденькая барышня, с которой он намедни обвенчался в старенькой бревенчатой церквушке. Светленькая такая, синеглазая, неожиданно-чернобровая, улыбчивая, с задорно вздёрнутым веснушчатым носом-кнопкой. Только одета девушка была не в старомодное дворянское платье, а в цветастый летний сарафан с голыми плечами – весь в голубых васильках и бело-жёлтых ромашках, достаточно короткий, не скрывающий аппетитных загорелых коленок…

– Ну, и куда же ты подевался, милый мой муженёк? – делая вид, что сердится, спрашивала девушка, грозно хмуря чёрные брови и лукаво блестя лазурно-синими глазами. – Появился, понимаешь, на краткий миг. Заинтриговал и пропал…. Нехорошо это, муженёк, не порядочно. Грех это! Давай, находись уже, желательно побыстрей…».

Проснулся он от болезненно-неприятного укола в области поясницы.

«Что ещё за чёрт лохматый?», – лениво забеспокоился сонный внутренний голос. – «Такое впечатление, что кто-то нагло и подло кусается…. Вот, теперь цапнул за кисть правой руки! По левой ключице ползёт некто крохотный….».

Пётр, недовольно и рассерженно охнув, сел и, коротко проведя ладонями по заспанным глазам, огляделся по сторонам.

«Достаточно просторное помещение с низкими потолками, три квадратных окошка, богатый иконостас в углу рядом с дверью, стены, обшитые широкими струганными досками», – мысленно комментировал увиденное Петька. – «Вдоль стен – широченные скамьи и старинные сундуки, окованные чёрными железными полосами. В правом дальнем углу – большая (ну, очень большая!) русская печь с полатями. По центру комнаты расположен прямоугольный стол с льняной светло-серой скатертью, расшитой красно-зелёными узорами-петушками. Вокруг стола расставлены грубо-сколоченные громоздкие табуреты. Пол помещения щедро – процентов на семьдесят-восемьдесят – застелен многочисленными полосатыми ковриками-половичками.

А букет запахов-ароматов был непривычен и многогранно разнообразен: пахло печным дымком, свежевыпеченным хлебом, ванилью, овчинным тулупом, сушёной травой (сеном?), недавно вымытыми деревянными полами, совсем чуть-чуть – дешёвым коньяком…

«Ага, как же, коньяком!», – язвительно прокомментировал опытный внутренний голос. – «Это давленными клопами пованивает…».

Петька торопливо сунул руку за горловину нательной рубахи, нащупал на груди нечто крохотное и шевелящееся, непроизвольно сжал-сдавил это нечто подушечками пальцев и брезгливо поморщился:

– Точно – клоп! Мать их всех, жителей девятнадцатого века…

Он машинально вытер испачканные пальцы о тряпицу, на которой сидел, и констатировал:

– Скамья, сколоченная из плохо-оструганных досок, на доски постелена войлочная кошма – толстенькая такая, сантиметра полтора-два. Ну, и поверх кошмы наброшен кусок грубого полотна…. Так, а что у нас с подушкой? Что же, понятное дело: тощий войлочный валик, старательно обёрнутый льняной тканью…. Впрочем, ощущается – всеми фибрами чуткой души – деревенский уют. Настоящий такой, бесконечный, без дешёвых понтов и скучно-пошлых декораций, которыми заполнены все эти бесконечные телесериалы о трудной, но счастливой жизни в русских деревнях…

Нестерпимо захотелось пить. В полутора метрах от его спального места, у стены, обнаружился табурет, на котором стоял керамический, тёмно-коричневый горшок. Пётр торопливо протопал босыми пятками по полосатому коврику, обхватил ёмкость – явно, непустую – обеими ладонями, жадно поднёс ко рту – и тут же поставил на место, резко повернув голову в сторону и старательно борясь с внезапно подступившей тошнотой:

– К-ха! К-ха! Вот же, сволочи коварные и мерзкие…. К-ха! К-ха! Шутники и юмористы хреновы…

«Никто и не думал шутить-насмехаться», – наставительно и важно высказался невозмутимый внутренний голос. – «На поверхности воды плавают многочисленные клопы, и некоторые из них даже шевелят ножками-лапками? Это говорит лишь о том, что в первой четверти девятнадцатого века в России жили (то есть, живут!?) весьма разумные и чистоплотные люди. Зачем же вонючих клопов давить, пачкая при этом стены и руки? Зачем, спрашивается, портить воздух в помещении? Их же можно – просто напросто – аккуратно и рачительно собирать в горшки и крынки, заполненные водой. А, по мере наполнения ёмкостей, выливать-выплёскивать…. Куда выплёскивать? Ну, не знаю…. Например, в выгребную яму. Или в ближайший звонкий ручеёк…».

На столе Петька обнаружил ещё один пузатый горшок и плетёное блюдце, заполненное – с высокой горкой – прямоугольными, коричнево-золотистыми лепёшками. Тщательно принюхавшись к содержимому керамической ёмкости и внимательно присмотревшись к поверхности жидкости, он вволю напился, после чего попробовал на вкус и симпатичные лепёшки…. Попробовал на вкус? Это в том смысле, что умял, причавкивая от удовольствия, всё – до последней крошки. Покончив с вкуснейшими хлебобулочными изделиями, он допил кисло-сладкий напиток из горшка и довольно резюмировал:

– Лепёшки, скорее всего, испекли из смеси пшеничной и ржаной муки, с добавлением маленьких кубиков мяса и сала. Ощущается привкус укропа, лука и чеснока. А напиток – обыкновенный бруснично-клюквенный морс, только с ярко-выраженным медовым ароматом. Наверное, вместо сахара – при его приготовлении – использовали пчелиный мёд…. Так, а что у нас с одёжкой и обувкой?

Пётр подошёл к русской печи, с удовольствием потрогал ладонями её тёплые бока, частично покрытые разноцветными изразцами, частично – побеленные извёсткой. Печка была знатной – с многочисленными выемками-полками, дверцами и поддувалами. А её центральный (главный?) зев был так широк и высок, что в него запросто мог, присев на корточки, влезть взрослый человек.

– Знать, правильно писали в толстых исторических книжках, что, мол, в русских печах в старину даже мылись и парились, – он уважительно и восхищённо покачал головой. – Умельцы, одно слово…

Рядом с печью в доски стены было вбито несколько бронзовых гвоздей и костылей, на которых висели-сохли Петькины тулуп, ментик и доломан. Тут же располагалась низенькая, весьма странная деревянная конструкция: на её наклонной досчатой плоскости были аккуратно расстелены фланелевые портянки, рядом лежали чёрные носки, а на выступающие в разные стороны колышки – надеты гусарские ботики.

– Сушилка-подставка, спроектированная местным гениальным конструктором-самоучкой, – едва слышно усмехнулся Петька. – Интересно, а в славном 1812-ом году уже были носки? Не помню…. Ладно, будем надеяться, что уже были…».

Сзади послышался тихий подозрительный шорох, Пётр насторожённо обернулся, ожидая очередного подвоха, но тут же расслабился и широко улыбнулся: к нему – медленными плавными зигзагами – приближался, выгнув спину дугой и слегка подрагивая пушистым хвостом, большой (да, что там – «большой», прямо-таки гигантский!) чёрно-белый кот.

– Мяу! – приятным басом сообщил кот, приветливо посвёркивая тёмно-зелёными глазами-блюдцами.

– И тебе, братец мой, здравствовать и никогда не болеть! – вежливо ответил Петька, присаживаясь на корточки и осторожно гладя котяру по широченной спине. – Как тебя, красавца, зовут? Может, ты говорящий? Как там, у Александра Сергеевича Пушкина? Идёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит.…Почему же ты, дружок, такой большой, а? В двадцать первом веке таких гигантов – килограмм на двенадцать-тринадцать – уже и не встретить. Ну, понятное дело, за редчайшими исключениями, о которых через Интернет ушлые репортёры-журналисты тут же объявляют на весь мир. Они так себе зарабатывают на хлеб со сливочным маслом. Это я про журналистов, понятное дело…. А я, представляешь, вчера убил человека. По-настоящему – убил…. И, ничего. В том смысле, что не наблюдается никаких мук совести и всяческих душевных терзаний. Мол, ерунда ерундовая…. И, вообще, я как-то – за последние сутки-другие – изменился. Помолодел, что ли…. Или, наоборот, повзрослел? Вот, ты, котофей учёный, что думаешь по этому поводу? Может, посоветуешь – чего дельного?

Но кот разговаривать-беседовать категорически отказывался, ограничиваясь громким и радостным урчанием.

Хлопнула входная дверь, и в комнату вошёл Давыдов – бодрый, весёлый, улыбчивый, с морозным румянцем на выпуклых щеках, держа в ладони правой руки глиняное блюдечко, заполненное кусочками-ломтиками тёмно-красного мяса.

– Здорово, Пьер! Салют, Аркадий! – поздоровался Денис.

– Какой ещё – Аркадий? – Петька обеспокоенно завертел головой. – Он, что же, прячется где-то? Или дрыхнет на печных полатях?

– Ха-ха-ха! – молодым застоявшимся жеребцом заржал Давыдов. – Шутник ты, Пьер Бурмин, однако. Вон же он, Аркадий, – указал пальцем на кота и, поставив блюдечко на полосатый коврик, позвал: – Аркаша! Аркаша! Кыс-кыс-кыс!

Котяра – медленно и вальяжно, с чувством собственного достоинства – подошёл к Давыдову, благодарно потёрся об его сапоги, позволил себя немного погладить и отправился к блюдцу. Там он тщательно и скрупулёзно обнюхал предлагаемое угощенье, после чего, хищно и плотоядно урча, приступил к трапезе.

– Свежий медвежий окорок! Аркаша от него без ума, – с гордостью пояснил Денис. – На жабинском постоялом дворе имеются две знатные достопримечательности, знаменитые на всю округу: этот огромный котофей Аркадий и рыжая коза Фёкла.

– Тоже очень большая?

– Нет, самая обычная и, даже, облезлая местами. Но, зато, умеет курить трубку…. Чего ты так недоверчиво и ехидно усмехаешься? Я вовсе не шучу! Хочешь, прямо сейчас пойдём и посмотрим? Ну, хочешь?

– Да, верю я, верю…

– Так вот, трубку раскуриваешь и козе вставляешь в рот, то есть, в пасть. Дальше она всё делает сама: затягивается, выпускает дым из ноздрей. Красота, да и только! С этим занятным номером, если его показывать на подмосковных ярмарках, можно зарабатывать большие деньги.

– Отчего же никто не зарабатывает?

– Существует препятствие непреодолимой силы: коза-то государственная, то бишь, казённая, приписанная к почтовой станции…. Ладно, хватит трепаться о пустом! Ты как, перекусил уже? Ага, смотрю, от калачей ничего и не осталось. Тогда пошли в баню, там уже натоплено.

– У меня же это…, – принялся мямлить Пётр. – Ожог на шее. Опять же, переодеться-вытереться нечем и не во что…

– Твою шею – поверх повязки – тщательно обмотаем шкуркой озёрной выдры. Надёжное средство, веками проверенное! Потом, понятное дело, рану заново намажем-перевяжем. И исподнее тебе Антипка – одной рукой и с Божьей помощью – уже собрал, благо он, то есть, Антип, левша. Из моих вещичек, понятное дело. Надеюсь, не побрезгуешь? Ну, и ладно…. Короче говоря, ерунда ерундовая!

– По поводу «ерунды», – мягко улыбнулся Петька. – Я пока спал, придумал во сне коротенький стишок….

– А ну-ка, давай, зачти!

В сердце – ерунда ерундовая Поселилась однажды. И на встречу с тобой, чернобровая, Я шагаю отважно…

– Или, вот так, ещё можно:

Ерунда ерундовая в сердце – поселилась однажды. И на встречу с тобой – я шагаю отважно…

– Ха-ха-ха! – оглушительно, как и всегда, заржал Давыдов. – Пиит, ты, Пьер! Настоящий и знатный пиит! И, похоже, влюблённый по самые уши. Бывает, конечно…. Пошли в баню, пока камни не остыли. Одевайся, подполковник влюблённый, одевайся…

«А если в жарко натопленной бане отклеятся мои усы-бакенбарды?», – всерьёз заволновался Пётр. – «Скандала тогда не оберёшься. Да, ещё какого! Мама не горюй…. Как этот неприятный факт – с отклеиванием – объяснять Денису? Мол, я сюда попал – из двадцать первого века – совершенно случайно, типа – не по своей доброй воле и без всякого злого умысла…. Извиняйте, дорогой господин Давыдов! Я просто давно мечтал с вами познакомиться лично, и послушать – из уст автора – знаменитые виршы поэтические…. Да, уж! Хрень полнейшая! Впрочем, Глеб клятвенно уверял, что «театральный» клей – натуральный зверь. Мол, реагирует только на специальный отклеивающий состав, который надо наносить кисточкой вдоль границ грима.…Вот, и проверим заодно! Опять же, после всех этих скоропалительных событий, сопровождавшихся регулярным и обильным выделением пота – как обычного, так и холодного – очень хочется вволю попариться и качественно помыться…».

Глава девятая Братство Леопарда

Банный «комплекс» состоял из нескольких бревенчатых, совершенно чёрных изб, собранных «в кучу», то есть, тесно примыкающих друг к другу торцами и стенами.

– Нам в правое, то бишь, в барское отделение, выстроенное специально для проезжающих помещиков, офицеров, генералов и всякого разного казённого начальства, – махнул рукой Давыдов. – Видишь, там ещё возведена летняя просторная беседка? Ну, рядом с маленьким прудом, во льду которого вырублена квадратная прорубь?

– А остальные избушки – это что? – спросил Пётр.

– Левая – для подлого люда. В основном, для ямщиков, кузнецов, почтарей и солдат, приставленных охранять ценный груз, перевозимый почтовыми тройками. Две центральные – это складские помещения. Там хранятся колотые дрова, веники, шайки, мыло, мочалки, прочее.…Вон, Антипка нам машет рукой. Знать, уже всё готово.

– А что это – рядом с твоим кучером – за мужики?

– Станционный смотритель отрядил в помощь своих людишек. Уважает. Я ему в позапрошлом году – по пьяной и разгульной лавочке – физию начистил знатно. До сих пор помнит, мерзавец худородный…

Банная дверь (светлая – на фоне чёрных бревенчатых стен) была широко распахнута. Через неё, тут же устремляясь в голубое безоблачное небо, выходили-вылетали, чуть заметно клубясь, потоки светло-серого дыма.

– Сейчас, сейчас! – предупредительно зачастил Антипка, стоящий рядом с дверью. – Уже последние угли выносят…

Послышался негромкий шорох-треск, и из дверного проёма, один за другим, показались два мужичка – лохматые и бородатые, в драненьких зипунах, подпоясанных толстой верёвкой, обутые в старенькие поршни.[15]

Лбы мужиков были покрыты потом и копотью, в руках они несли широкие жестяные щиты-совки, доверху заполненные чёрными головешками вперемешку с фиолетовыми и сине-бордовыми углями.

– Вот из-за таких углей и угорает наша банная братия, – со знанием дела пояснил Денис. – Розовые, алые, малиновые и оранжевые – они полностью безвредные. А вот аметистовые, фиолетовые и синие – эти и есть – верная и неотвратимая смерть…. Тьфу, тьфу, тьфу! Сейчас я ещё постучу – во избежание сглаза – по дереву…

Предбанник оказался просторным, чистым и уютным. Маленькое квадратное окошко, стены, обшитые струганными досками – судя по светло-оранжевым разводам, то есть, следам годовых колец – осиновыми. Пол был покрыт всё теми же полосатыми домоткаными половичками. А вот потолок (да и верхние части стен) имел неприятный серо-чёрный цвет, то есть, был покрыт слоем копоти.

«И в этом нет ничего необычного и странного!», – поделился своими ощущениями-впечатлениями внутренний голос. – «Пусть данное банное отделение и предназначено для людей благородного происхождения, но топится-то оно, всё равно, «по-чёрному». Традиции, сударь мой. Незыблемые традиции! Впрочем, над крышей избушки, когда подходили к ней, я приметил и серьёзную кирпичную трубу. Может, это какой-то смешанный вариант? Типа – насквозь «барский»?».

Мебель предбанника особым разнообразием и оригинальностью не отличалась: широкие деревянные скамьи вдоль стен, разномастные и разнообразные крючки, неряшливо закреплённые на стенах, несколько грубо сколоченных табуретов, окружающих простенький деревянный столик, плотно заставленный кувшинами, горшками, кружками, блюдечками и тарелочками. По центру стола располагался изящный серебряный подсвечник с тремя горящими свечами.

«Эге, видимо, и в девятнадцатом веке у русского народа было принято сопровождать банные процедуры лёгкой выпивкой-закуской…», – смекнул Пётр. – «В горшках, наверное, налит всякий и разный ягодный морс. А что, интересно, находится в пузатых кувшинах? Неужели, пиво? Мечты, мечты, как вы порой обманчивы. Как вы – порой – несносно-невозможны…».

В дальнем углу помещения наличествовала длинная и высокая ширма в восточном стиле, многочисленные створки которой были оббиты шёлковой материей, разрисованной крылатыми золотистыми драконами, топчущими массивными лапами узорчатых змей и усердно изрыгающими – во все стороны – жёлто-оранжевое пламя.

– Это на случай наличия женского пола. То есть, его отдельных представительниц, которые лёгкого и слегка облегчённого поведения. За ширмой кроватка стоит, оснащённая новёхоньким матрасом, – охотно пояснил Давыдов, перехватив Петькин любопытный взгляд. – Если желаешь, то свистну. Смотритель, курва похотливая и шустрая, вмиг расстарается…. Не морщься ты так, братец Бурмин, не морщься! Я помню про твою рану сердечную…. Давай-ка, я тебе шею обмотаю выдровой шкуркой.

После завершения процедуры обматывания, Денис быстро и ловко разделся догола и, небрежно развесив одежду на ближайшие крючки, сообщил:

– Я первым пойду в мыльню-парильню. Принюхаюсь по поводу угара. Впрочем, угар, как всем хорошо известно, он вовсе без запаха…. А я, всё равно, принюхаюсь! Ещё проверю, как эти олухи лапотные замочили веники. Раздевайся, не торопясь, и следуй за мной…

Давыдов, тщательно притворив за собой низенькую дверь, скрылся в банном помещении.

«Хорошо, что он ушёл», – решил про себя Пётр. – «Интересно, чтобы Денис подумал – относительно моих модных итальянских трусов, кардинально отличающихся от его льняных подштанников до колен? Пришлось бы опять врать и нести откровенно-несусветную чушь. Мол, последние веяния капризной европейской моды, купил по случаю, типа – на пробу.…Где, спрашивается, купил? Ну, мало ли, где конкретно…. Мол, по давней и запойной пьянке дело было. Уже подзабыл, где и у кого…. А Денис-то Васильевич – крепенький такой, плотненький, хоть ростом и не вышел. Натуральный гриб-боровик…. Или же, наоборот, медвежонок. Грудь и спина очень уж волосатые, сверх всякой меры. Как у лучших представителей славного армянского народа. Видимо, в роду Давыдовых намешано немало южных весёлых кровей…. Кстати, надо перед посещением бани обязательно линзы вынуть из глаз, чтобы чего плохого, вдруг, не случилось. И с линзами, и с глазами…».

Раздевшись и аккуратно развесив одёжку на крючках, Петька запихал потенциально-опасные итальянские трусы – с завёрнутыми в них оптическими линзами – во внутренний карман ментика. Располагавшийся там ранее неработающий карманный фонарик он – на всякий случай – спрятал в светёлке (ещё до выхода в баню), за одним из сундуков, пользуясь тем обстоятельством, что Денис постоянно отвлекался на душевное общение с котом Аркадием.

Настойчиво и противно зачесалось под шеей. Пётр машинально тронул это место правой ладонью и тут же испуганно отдёрнул руку:

– Что ещё за чёрт? Хрень очередная! Какое-то – совершенно незнакомое – утолщение…. Шрам, что ли? Проклятый двойной подбородок и дурацкие усы! Мешают рассмотреть толком….

Промучившись минуты три-четыре, он пришёл к неутешительному выводу:

– По груди, начиная с точки, где встречаются ключицы, вниз змеится светло-зелёный, многократно изломанный шрам. Длиной сантиметров восемь-десять, может, и немногим больше. Совершенно не болит, такое впечатление, что уже окончательно зажил (поэтому и чешется), то есть, полностью зарубцевался. Наверное, это след, оставленный зимней молнией, которая меня шандарахнула ночью…. Получается, что я теперь стал родственником Гарри Потера? Так сказать, его молочным, то есть, электрическим братом? Да, чудны дела твои, Господи!

Тяжело вздохнув и трижды перекрестившись, Петька прошёл в мыльню-парильню.

Здесь тоже – к его удивлению – было просторно, общая площадь составляла более тридцати пяти метров квадратных, а высота потолков – метра три с половиной. Стены и пол – как и в предбаннике – были оббиты осиновыми досками. Чем был обшит потолок, было не разобрать – по причине толстого слоя сажи и копоти.

«Странно это, я был железобетонно уверен, что бани в девятнадцатом веке были маленькими, низенькими, крошечными», – отметился очередным замечанием внутренний голос. – «А здесь – натуральные хоромы! Правда – без линз – видно не очень, в трёх-четырёх метрах всё уже слегка расплывается, словно в утренней туманной дымке…».

Непривычно-длинная печь разделяла (естественно, условно) помещение на два профильных отделения: парильное и мытное. В парильном – у дальней стены – были обустроены просторные, четырёхступенчатые (четырёхуровневые?) полки (с ударением на последнем слоге), покрытые войлоком. На отдельно-стоящей просторной скамье размещались деревянные тазики-шайки с замоченными в них берёзовыми и дубовыми вениками, деревянное ведёрко с кипятком, медный черпачок на длинной ручке, несколько керамических и стеклянных флаконов. Мытное же отделение было оборудовано практически по стандартам двадцать первого века: скамейки с деревянными и медными тазиками-ковшиками, разнообразные мочалки, на отдельной полочке – разноцветные куски мыла. В тело же самой печи был вмурован большой, литров на восемьдесят, бронзовый котёл, в котором – под круглой деревянной крышкой – лениво и сонно побулькивала вода. В широкой печной трубе – со стороны парильного отделения – имелась металлическая дверца. Из щелей – между дверцей и кирпичами трубы – исходило ярко-алое свечение.

«Наверное, там находится каменка, куда и надо поддавать кипяток», – близоруко щурясь, предположил Пётр. – «Кстати, не смотря на то, что вода в бронзовом котле продолжает кипеть, особо повышенной влажности не ощущается. Очевидно, здесь предусмотрена хорошо продуманная система вентиляции…. Вот ещё одна странность. Баня, вроде бы, топится «по-черному», но наличествует и кирпичная труба. В чём тут дело? Очевидно, топка, проходящая под вмурованным в печь котлом, такая длинная, что печная тяга, просто-напросто, не справляется со своими обязанностями. Вот, часть дыма (примерно одна треть?) и выходит наружу через зев топки, который даже не оборудован дверцей…».

– Эй, Пьер, дружище! Что ты там топчешься-рассматриваешь, словно сонный медведь, который случайно забрел на пасеку и никак не может решить, с какой пчелиной колоды ему начинать трапезу? Щуришься как-то странно…. Никогда не видел русской бани? – обратился к нему с верхнего полка Давыдов. – Надевай на голову колпак – вон, лежит на скамье, рядом с шайками – и полезай ко мне. Сейчас будем поддавать, – привстав, чугунной кочергой ловко отвёл в сторону дверцу каменки.

– Денис, а тут ещё рукавицы лежат, – сообщил Петька, напяливая на голову бесформенную войлочную шапку и зачарованно наблюдая за тёмно-малиновыми камнями, над которыми безостановочно взлетали-таяли крохотные оранжевые искорки. – Захватить их с собой?

– Пока не надо. Вот, когда дело дойдёт до веников – тогда….

Пётр, кряхтя, крякая и морщась, неуклюже забрался на верхнюю ступень полка, присел, прислонившись спиной к стене, и тут же отодвинулся – доски оказались очень горячими.

– Ничего, сейчас поддам парку, влага постепенно осядет на доски, тогда они не так будут обжигать, – пообещал Денис, на голове которого тоже красовался мятый войлочный колпак.

Давыдов спустился на первую ступеньку (на первый уровень?), медным ковшиком на очень длинной ручке зачерпнул светло-зелёной жидкости из тазика, стоящего на полу, примерился, коротко размахнулся и резко метнул – через распахнутую дверцу – жидкость на тёмно-малиновые камни.

Через мгновение раздалось громкое и очень длинное: – «П-ф-ф-ф-ф-ф!», и всё вокруг заполнилось нестерпимо-горячим, туманно-прозрачным паром.

Тело болезненно обожгло, Петька непроизвольно сгорбился, втянув голову в плечи и старательно прикрыв лицо ладонями.

«Словно бы весь организм – снаружи, раз и навсегда – сморщился и скукожился», – жалобно заныл внутренний голос. – «Жжёт везде и всюду, даже пятки, такое впечатление, горят. Бежать надо отсюда – срочно, без оглядки и со всех ног…».

– Терпи, братец, терпи! – откуда-то сбоку настойчиво подбадривал голос Давыдова. – Скоро полегчает, привыкнешь постепенно…

Действительно, минуты через полторы-две жар немного ослаб, и Пётр даже смог отнять ладони от лица. Туманная дымка постепенно рассеивалась, приятно пахло мятой, земляникой и – совсем чуть-чуть – еловой хвоёй. Присмотревшись, он с удивлением обнаружил, что всё его тело – от макушки до пяток – покрыто крупными каплями.

«Неужели, я так быстро вспотел?», – подумалось. – «Или это – обыкновенный конденсат? То есть, горячий водяной пар оседает на моём – гораздо более прохладном – теле? Примерно по тому же принципу-механизму, который присутствует и при образовании утренней летней росы, и зимнего инея? А, скорее всего, и то, и другое: конденсат смешивается с потом, а пот, соответственно, с конденсатом…».

– Сейчас поддам ещё разочек! – пообещал Денис.

– Может, не надо, брат? И так очень жарко, честное слово…

– Надо, Пьер! Надо!

Только примерно через пять с половиной минут – после третьей плановой «поддачи» – Давыдов скомандовал:

– Уф-ф-ф! Вроде, прогрелись немного…. Слезаем с полка и без промедления следуем на выход!

«Слава тебе, Господи!», – мысленно обрадовался Петька. – «Хоть немного отдышусь и передохну…».

Сразу же, как только они оказались в предбаннике, выяснилось, что его радость была преждевременной и напрасной.

– Срочно передислоцируемся на улицу и отважно окунаемся в ледяную прорубь! – велел Денис.

– Как – в прорубь? Ведь мы даже ещё вениками не хлестались….

– Молчать и выполнять! Я лучше знаю, что надо делать. Изволь следовать за мной, господин гусарский подполковник! Быть тебе сегодня пятнистым леопардом, хочешь ты этого, или нет…

От бани до пруда с прорубью было примерно двадцать пять метров нетронутого снега.

– Ура! В атаку! За мной! – азартно закричал Давыдов и, проваливаясь в снег по щиколотку, рванул вперёд. – Пьер, не отставать! Победа будет за нами!

Пётр, стараясь попадать след в след, побежал-запрыгал за приятелем.

«Он, бесспорно, сумасшедший», – предостерёг осторожный и консервативный внутренний голос. – «Других внятных объяснений этому зимнему цирку у меня, просто-напросто, нет. Дворянин, с удовольствием прыгающий после жаркой бани в ледяную прорубь? Умные исторические книги освещают эту животрепещущую тему весьма неохотно. Упоминалось, конечно, что великий Александр Васильевич Суворов обожал классическую русскую баню и всяческие водные процедуры, связанные с холодной водой. Но на этом, пожалуй, и всё…».

Неожиданно мохнатая спина Дениса исчезла из вида, а по ушам ударил громкий вопль, полный ужаса и восторга:

– А-а-а! Мамочки мои! А-а-а!

«Что за чёрт?» – Петька, ничего не понимая, замер на месте. – «Куда же он подевался? Провалился под землю? Нырнул в высокий сугроб? Сослепу сразу и не сообразить…».

– Руку дай! – требовательно раздалось откуда-то снизу. – Хватит уже изображать из себя жирную слепую курицу!

Петька, наклонив голову, увидел прямо перед собой протянутую ладонь, крепко ухватился за неё и помог Давыдову выбраться из воды. Выяснилось, что полынья в пруду была выдолблена (прорублена?) непосредственно у самого берега.

– Т-т-тут об-б-брыв! – стуча зубами от холода, сообщил Денис. – Но н-н-неглуб-б-боко. По г-г-грудь…. Не ут-т-тонешь. Я п-п-пошёл…. Д-д-догоняй!

Ответить Пётр ничего не успел. Так как, получив крепкий пинок под зад, свалился в тёмную холодную воду…

В холодную воду? Нет, это слишком мягкое определение (фраза, описание, термин?) – для того, что он испытал. Вода была бесконечно ледяной и ужасно, убийственно холодной. Сердце испуганно охнуло, попыталось выпрыгнуть – через горло – из груди, а после того, как это не получилось, трусливо спряталось – где-то в области пяток. Уши заложило, как при попадании реактивного самолёта в воздушную яму, а в голове запиликало – мерзко, тоненько и тревожно.

Он кричал, вопил, визжал, причитал, с удивлением понимая, что в его голосе присутствуют и нотки неподдельного, искреннего восторга….

Наконец, посчитав, что шумный спектакль слегка затянулся, Петька с трудом, сорвавшись пару раз обратно в ледяную субстанцию, выбрался на берег. Стоя на четвереньках, он немного потряс, подражая собакам, всеми телесами. То бишь, попытался стряхнуть с себя капли и капельки холодной воды. Потом поднялся на ноги и неуклюжей трусцой припустил к бане, которая представлялась его близорукому зрению тёмно-далёким, сильно размытым пятном.

Упершись в чёрную бревенчатую стену, он повернул налево. Но там, где по его расчётам должна была находиться входная дверь в предбанник, обнаружилось только прямоугольное, очень узкое окошко, забранное в чугунную решётку.

«Значит, надо идти в противоположную сторону!», – совершенно логично решил Пётр, и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, торопливо зашагал направо. Повернул за угол и…

– Гав! Гав! Гав! – отчаянно и яростно залаяла-загавкала рыже-бурая собака угрожающих размеров, до предела натягивая длинную железную цепь и с удовольствием демонстрируя острые жёлтые клыки.

Убравшись обратно за угол, Петька устало присел на корточки, прислонился спиной и затылком к бревенчатой стене и, мелко дрожа от холода, затосковал: – «Вот же, блин банный, похоже, что я заплутал! Действительно, жирная и слепая курица, прав Давыдов…. Это же надо было ещё умудриться: так глупо и бездарно заблудиться в чужих далёких Временах, причём, в абсолютно голом виде…. Смех, да и только! Правда, сквозь крокодильи слёзы…».

– Заблудился, милок? – заботливо поинтересовались рядом.

Пётр резко обернулся. Перед ним, тяжело опираясь на чёрный корявый костыль, стоял низенький старичок – оборванный до полной невозможности, совершенно седой, сгорбленный, жалкий. Но, при этом, широко и приветливо улыбающийся.

– Долг-г-гих лет тебе жизни, д-д-дедушка! – поздоровался Петька.

– Надо же, вежливый какой! – по-доброму удивился старик и повторил свой вопрос: – Заблудился, родимый?

– З-з-заплутал, – Пётр согласно помотал головой и, в свою очередь, спросил: – А ты, с-с-старче, кто б-б-будешь?

– Юродивый я, барин. Юродивый…. А тебе, стало быть, надо к бане? То бишь, к её барскому отделению?

– Ага, очень н-н-надо! Н-н-необходимо! Где я с-с-сейчас?

– У ямщицкого склада с запасной конской упряжью, старыми телегами, колёсами разными, овсом и одёжкой…. А банька-то, она там…. Повернись направо, ещё немного, ещё. Хватит! Что видишь?

– Чёрное расплывчатое пятно, – неуверенно ответил Петька. – Отдалённо похожее на большую избу.

– Правильно. Вот на это чёрное пятно и иди! Не ошибёшься. Как раз попадёшь к нужной тебе двери. Входи и парься дальше – со спокойным сердцем…

– С-с-спасибо, д-д-дедушка!

– Не за что! – непонятно вздохнул юродивый. – Иди уже, Странник! Замёрз ведь. Дрожишь, как только что народившийся жеребёнок, – немного помолчав, добавил: – И пусть зрение вернётся к тебе!

Пётр, дрожа всем телом от холода, подбежал к барскому банному отделению, нашарил ручку, рывком распахнул дверь и, рванувшись вперёд, со всего маха ударился лбом о верхнюю перекладину дверной коробки…

Тупая боль, перед глазами замелькали яркие искры всех цветов радуги, сменившиеся полной и безысходной чернотой, в голове что-то громко и противно щёлкнуло несколько раз кряду.

– Что б вас всех! Много раз и извращённо! – матерно ругался Петька, сидя на корточках перед распахнутой дверью. – Если не везёт, так во всём сразу…. Хорошо ещё, что войлочный колпак был на голове. Иначе, и убиться можно было бы запросто…. Так его ещё раз – напоследок!

Ухватившись ладонями за дверную ручку, он с трудом поднялся на ноги, раскрыл глаза и внимательно огляделся вокруг: чёрные бревенчатые стены, низенькая дверь, белый-белый снег, в отдалении – тёмный прямоугольник проруби, в голубом бездонном небе – крохотные точки летящей куда-то вороньей стаи…

– Не понял! Ик! – от нешуточного удивления Пётр даже икнул несколько раз подряд. – Я же всё прекрасно вижу! И на средней дистанции, и вдали! Без всяких очков и линз…. Получается, что близорукости больше нет и в помине? Она исчезла сразу и навсегда? Вылечилась – сама собой? Что же это такое, а? Как там сказал – несколько минут назад – седовласый юродивый? Мол: – «Пусть зрение вернётся к тебе»? Ай, да дедушка-волшебник! Молодец! Надо будет потом обязательно отыскать его и поблагодарить…. А ещё он назвал меня – «Странником»…. К чему бы, интересно? Надо всё это обмозговать – тщательно и без суеты…

Ничего толком обмозговать он не успел. Хлопнула дверь, разделяющая предбанник и баню, и на улицу бодрым молоденьким козликом выскочил Давыдов – распаренный, красно-малиновый, густо покрытый тёмно-зелёными берёзовыми листьями, прилипшими к мокрому телу.

– Кончай праздновать лентяя! – тяжело отдуваясь, заявил Денис. – Иди и парься! Если покажется – с холода – что пара маловато, то ещё поддай. Только осторожней. Смотри, не обожгись! А я побежал…

– Куда?

– Туда же, к волшебной проруби…

Пётр прошёл из предбанника в мыльню-парильню, с силой захлопнул за собой дверь и буквально-таки бросился, по дороге прихватив из деревянной шайки берёзовый веник, к полку – так нестерпимо хотелось из зимнего мёртвого холода побыстрее попасть в банный живой жар. Забравшись на верхнюю ступень-скамью, он принялся отчаянно и бестолково хлестать веником по всем частям тела подряд.

«Нет, братец, извини, но так не пойдёт! – вскоре недовольно заявил внутренний голос. – «Здесь же безбожно холодно! Б-р-р-р! Почти, как на зимней улице…».

Он, подражая Давыдову, спустился на первую ступень, чугунной кочергой приоткрыл дверцу на печной трубе, положил кочергу на место, медным ковшиком на длинной ручке зачерпнул из тазика светло-зелёной жидкости, остро пахнущей полевым и лесным разнотравьем, и, коротко размахнувшись, выплеснул её на тёмно-малиновые камни.

Раздалось уже привычное и долгое:

– П-ф-ф-ф-ф-ф-ф!

«Всё равно – слабовато!», – надменно поморщился внутренний голос. – «Надо бы ещё поддать! И это…, одень-ка, дружок, рукавицы. Комель веника очень уж жжётся…».

Признав правоту внутреннего голоса, Петька, первым делом, подошёл к скамье с шайками и тазиками, надел на ладони рукавицы, вернулся, ещё раз «поддал парку», после чего забрался на верхнюю скамью банного полка и снова взялся за веник. На этот раз он уже хлестался с чувством, толком и расстановкой, обрабатывая тело по частям: начал со ступней ног, постепенно и целенаправленно – через каждые десять-двенадцать ударов – перемещая веник вверх.

«А чего это я дурака валяю?», – подумалось отстранённо, типа – между делом. – «В том смысле, почему это – при наличии двух рук – я хлещусь лишь одним веником, как последний лох чилийский? В следующий раз надо будет непременно исправить данную вопиющую глупость. С двумя-то вениками эффективность процесса должна, наверняка, значимо возрасти…».

Снова хлопнула дверь. Появившийся Давыдов, ухая и постанывая, натянул на ладони рукавицы, взял из тазика веник – дубовый, на этот раз, залез на верхнюю ступень и похвалил:

– Хорошо здесь у тебя, Бурмин. Знатно набросал! Хвалю! – после чего с рвением и усердием заработал веником…

Почувствовав, что последние силы его покидают, Пётр, отдуваясь и кряхтя, спустился вниз, бросил веник обратно в шайку с горячей водой и поинтересовался:

– После того, как заберусь в пруд и вернусь, надо снова париться?

– А, что? Да, конечно…. Попарился – окунулся. Снова попарился, опять окунулся. Ну, и так далее…. И, пожалуйста, без всяких дурацких перерывов и кратковременных отдыхов!

– И сколько раз надо залезать в прорубь?

– Сам поймёшь…. Как только перестанешь чувствовать воду, так и остановись на время, передохни малость.

– Как это – перестану чувствовать воду?

– Так это! Всё, иди, не отвлекай….

При пятом погружении в пруд Петька, действительно, перестал «ощущать и чувствовать» воду. То есть, умом-то он понимал, что находится в воде. Но только, вот, какой она была? В смысле, холодной, тёплой, горячей? Эти вопросы оставались без ответов: кожа неожиданно перестала ощущать температуру окружающей среды.

Пётр выбрался из воды на берег, недоумённо пожал плечами и неторопливо, беззаботно насвистывая какую-то нехитрую мелодию, пошёл к бане. При этом он (голый!) совершенно не ощущал зимнего холода, а снег, негромко поскрипывающий под его босыми подошвами, казался тёплым речным песком – на исходе июля месяца. Весь организм наполняла необычайно-волшебная лёгкость. Казалось, что если хорошенько разбежаться и активно замахать руками, то обязательно взлетишь…

Давыдов, завёрнувшись в короткую льняную простыню, сидел на табурете и увлечённо очищал от чешуи – зубами и ногтями – длинную вяленую рыбину. Увидав вошедшего Петьку, он широко улыбнулся и торжественно объявил:

– Ага, Бурмин, поздравляю! Вот, и ты вошёл в «Братство Леопарда»! Есть такие хищные пятнистые животные. Они водятся в жаркой тропической Африке. На родине знаменитого Абрама Ганнибала, арапа Петра Великого…

– Причём здесь леопарды?

– А ты, несообразительный подполковник, посмотри внимательно на свои руки-ноги, на живот и грудь.

Он посмотрел. Кожа – на всём теле – была пятнистой: краснокирпичной, густо покрытой светлыми (почти белыми) разнокалиберными пятнами.

– И, что это означает? – хмуро и чуть боязливо спросил Петька.

– Ничего особенного. Только то, что конечная цель достигнута, – Денис продолжал сосредоточенно возиться со своей рыбиной. – Попарился ты, брат Бурмин, на совесть! Не отлынивая и не валяя дурака. Молодец! В результате твой пухлый и тучный организм получил нужный заряд бодрости. Ему теперь всякие простуды и ангины совершенно нестрашны. Как, впрочем, и водянки с подаграми…. Русская баня, мон шер, она всему голова! Излечит всё, что угодно. Без всяческих исключений…. Присаживайся, Пьер! Отдыхай, расслабляйся, пей, кушай! Простыню возьми – вон в той зелёненькой сумке…

Первым делом, Пётр – страстный любитель пива, к тому же мучимый сильнейшей жаждой – взялся обеими ладонями за высокий стеклянный кувшин (наверное, литра на три), поднёс его ко рту и принялся жадно пить, чувствуя, как подрагивает – нежно и радостно – собственный кадык.

«Хороший напиток! Прямо-таки, божественный!», – искренне одобрил внутренний голос. – «Только вот, что это такое, а? Ощущается характерный привкус ржаного хлеба, наличествуют следы недавнего брожения, присутствует приятная горчинка и…. И, скорее всего, здесь не обошлось без гороха! Не обошлось без гороха? Ну, да, очень похоже на то…. Короче говоря, эдакий гибрид элементарной деревенской браги и пива живого брожения. Впрочем, очень даже и ничего. Качественная и классная вещь! И заметный градус ощутимо присутствует. Надо будет потом узнать у Дениса название и рецепт приготовления…».

Он поставил наполовину опустевший кувшин на прежнее место, достал из зелёной сумки льняную простынку, наспех завернулся в неё, пристроился на ближайшем табурете и, почувствовав, что очень сильно проголодался, внимательно оглядел стол. Ничего экзотического, непривычного и удивительного там не наблюдалось: вяленая и копчёная рыба, куски варёного и жареного мяса, светло-жёлтый и белый сыр, крупно-нарезанные ломти ржаного хлеба.

«Что же, всё как и у нас, в двадцать первом веке. Правда, всякие колбасы-ветчины-буженины отсутствуют. Но нам ли, гусарам, грезить о пошлой роскоши и экзотических разносолах?», – подумал Петька и, положив на хлебный ломтик приглянувшийся ему плоский кусок мяса, покрытый аппетитной, янтарно-коричневой корочкой, приступил к трапезе.

– Как тебе молодая барсучатина? Многие дворяне, знаешь ли, брезговать изволят, – лениво поинтересовался Денис, острым ножом разрезая очищенную рыбину напополам. – Вот, братец, отведай-ка белорыбицы. Отменная вещица, прямо-таки, во рту тает. Настоятельно рекомендую!

«Если, ещё совсем недавно, сказали бы, что я ем – по незнанию – мясо барсука, то меня, наверняка, стошнило бы», – подумал Пётр, ни на секунду не прекращая активно работать челюстями. – «А нынче – хоть бы хны. Ерунда ерундовая! Вот оно даже как…. Следовательно, я неуклонно продолжаю изменяться. Внутренне – взрослеть, физически – молодеть…».

Для начала он только неопределённо передёрнул плечами, а потом, дождавшись, когда полость рта освободится, ответил:

– Мясо, как мясо. Немного похоже на в меру жирную свинину. Кстати, – ткнул пальцем в трёхлитровый кувшин, – я до сих пор так и не понял, как правильно называть это божественно-вкусное пойло. Одни говорят одно, другие – другое…

– Это точно! – хохотнул Давыдов. – Вариантов названий, как, впрочем, и разновидностей данного напитка, существует бесчисленное множество. «Крестьянское пиво», «пойло» – как ты верно подметил, «бражка», «медовая бродиловка»…. Этот конкретный вариант называется – «жабинский гороховец». Да, рожь и пшеница слегка разбавляются горохом.

– Зачем – разбавляются горохом? – непонимающе икнул Петька. – Для пущего аромата?

– Для какого – в одно всем известное место – пущего аромата? Всё, друг мой Пьер, гораздо проще и прозаичней. Откуда в занюханном и Богом забытом Жабино – взяться сортовому хмелю, а? Неоткуда, ясное дело! А дикого, то бишь, лесного хмеля хронически не хватает. Опять же, он и «срабатывает» гораздо хуже – в плане бодрого и дельного брожения…. Вот, местные умельцы-хитрецы и придумали добавлять в общую массу – для оживления бродильного процесса – третью часть лущёного гороха. А, что такого? По мне, так и неплохо получается…

– Очень недурственно! Особенно после жаркой бани, – поддержал Пётр и, смакуя спинку вяленой белорыбицы, уточнил: – Сейчас мы немного передохнём, поедим-попьём и будем – с новыми силами – париться дальше? В смысле, попарился – окунулся, окунулся – попарился?

– Не угадал, подполковник! – мягко усмехнулся Денис. – Будем обходиться уже без ледяной проруби. Потому как – незачем…. Мы ведь с тобой уже стали пятнистыми «леопардами»? Стали. Вот, и достаточно…. Всему на этом свете надо знать меру! – одобрительно и уважительно посмотрел на Петьку: – А ты, Пьер, молоток! Перепарил меня, надо признать, перепарил…. Так поддавал, что только держись! У меня рука с веником – временами – опускалась непроизвольно…

– Да, ладно, тебе! – смущённо отмахнулся Пётр. – Кстати, о руках…. Когда я с берёзовым веником развлекался в первый раз, то забыл надеть рукавицы. Смотри, что в результате этого получилось, – вытянул вперёд руки с растопыренными пальцами.

– Нехорошо получилось, – подтвердил Давыдов. – На внутренней поверхности больших пальцев – там очень нежная кожа – вздулись длинные пузыри от ожогов. Впрочем, ничего страшного. Когда буду заниматься твоей шеей, то и пострадавшим пальцам уделю пристальное внимание. Ерунда ерундовая! А, вообще, Пьер, ты очень хорошо сложён. Если сбросить два-три-четыре пудика лишнего жирка, то получится вылитый Аполлон.

– Да, ну…

– Не «ну», а натуральный Аполлон! Кстати, вот этот светло-зелёный шрам на твоей груди…. Небось, след от ночной молнии? Приголубила так?

– Похоже на то. Чего это ты так его рассматриваешь внимательно? Неужели, страшный такой?

– Не в этом дело, – задумчиво поморщился Денис. – Гусара шрамами не испугаешь. Просто, похоже, что я уже видел точно такой же – извилистый зелёненький шрам – у кого-то на груди…

– У кого? – заинтересовался Пётр. – Давыдов, миленький, вспомни! Это для меня очень важно!

– Почему – очень важно?

– Ну, как же…. Надо же узнать, какие последствия могут проявиться со временем. В смысле, от удара такой молнии. Вдруг, например, волосы начинают выпадать? Или ещё что-нибудь гадкое?

– Это верно, – согласился Денис. – Предупреждён, значит, защищён, как говаривали древние мудрецы…. Нет, пока не могу вспомнить! Если соображу, у кого видел такой занятный шрам, то сразу же извещу…. А, признайся, Бурмин: судя по всему, ты, ведь, не большой любитель вениками хлестаться?

– Правильно подмечено. Мне больше по вкусу финская сауна, – честно признался Петька, и тут же «прикусил язык», понимая, что нечаянно сболтнул лишнего…

Глава десятая Дружеские посиделки

Денис предсказуемо нахмурился:

– Что ещё за «финская сауна» такая? Никогда не слышал! Давай, рассказывай!

– Дело было года полтора назад. А, может, и два с половиной? – демонстративно беззаботно и лениво ответил Пётр, вновь поднёс к губам кувшин с «жабинским гороховцом», напился от души, и, вернув кувшин на прежнее место, объяснил: – Пришлось мне тогда – по какой-то глупой казённой надобности – несколько недель провести в столичном Санкт-Петербурге. Ничего, в общем-то, интересного. Бесконечные балы, дежурные визиты, пошлые пьянки, дурацкие интриги, карты, прочее.…Ну, дуэль ещё одна несерьёзная приключилась. Так, ерунда ерундовая: прострелил одному штатскому шпаку плечо, вот, и все дела. За что прострелил? Ну, как сам, наверное, понимаешь, там не обошлось без стройного женского стана и лукавых глазок. Да и молод я был тогда, избыточно горяч и подозрителен. Это сейчас уже немного успокоился, заматерел и, даже, способен сдерживать свои эмоции. В смысле, стараюсь их сдерживать. А тогда…. Извини, отвлёкся немного. Итак, балы, визиты, дружеские посиделки. Короче говоря, ничего примечательного и особенного…. Но, всё же, я слегка притомился и немного заскучал. Тогда-то один из приятелей-собутыльников и предложил, мол, давай, съездим в деревеньку, отдохнём немного. Мол, свежий воздух, красивый лес, тишина, псовая охота, то, да сё. Поехали, понятное дело…. Деревенька приятеля располагалась гораздо севернее Санкт-Петербурга, на берегу бурной и порожистой реки Вуоксы. Долго добирались, почитай, целые сутки, благо «белые» ночи стояли.…Вот, местные чухонцы (их по-другому «финами» называют) и отвели нас в свою баню, в сауну – по-ихнему…, – он прервал рассказ, чтобы в очередной раз воздать должное забористому гороховцу и вяленой белорыбице.

Надо сказать, что Пётр – на этот раз – почти и не соврал. Действительно, ему довелось – в далёком 1994-ом году – провести полтора месяца в Санкт-Петербурге по казённым «водоканальным» делам. И безобразные пьянки имели место быть, и карты, и подлые интриги, и, даже, самая настоящая драка с соседом по гостиничному номеру. Правда, в драке удача от Петьки отвернулась, коварно предпочтя соседа…. А потом была поездка на бурную речку Вуоксу, где он и посетил – первый раз в жизни – классическую финскую сауну.

Давыдов, подождав три-четыре минуты, нервно и нетерпеливо подёргал себя за нос-картошку и попросил:

– Не тяни, братец! Что в этой сауне – такого особенного? Я страсть, как любопытный до всяких банных дел и утех…

– Главная особенность сауны – это сухой пар, – со смаком дожевав солёные волокна белорыбицы, важно сообщил Пётр.

– Как это – сухой пар?

– Да, в общем-то, элементарно. Парильня и мыльня разнесены по разным помещениям. То есть, в парилке практически нет воды. Ну, за исключением тазика с крутым кипятком, в который добавляют всякие навороченные травяные настои.

– Как такое может быть? – засомневался Денис, нещадно лохматя кудрявую шевелюру. – В чём здесь хитрость?

– Нет никакой хитрости. Просто, вместо одной печи присутствуют две, размещённые в разных помещениях, ясен пень…

– Две печи?

– Ну, да! Одна греет-накаляет специальные камни. Другая, соответственно, воду…. Зато в парилке – ни грамма воды! Пар сухой, очень полезный для бронхов и лёгких. Доктора-врачи советуют и рекомендуют….

– Доктора, говоришь? Мать их…, – недоверчиво протянул Давыдов. – Они иногда такое советуют, что волосы – на голове, спине и груди – становятся дыбом…. Мол, и курить совсем нельзя, и хмельное надо пить через день-другой, и с барышнями – раза три в месяц, не чаще…. Гниды вредоносные и очкастые, короче говоря! Ладно, мы же о сауне, вроде, толкуем? Очень интересная мысль, если вдуматься…. Почему всё должно быть непременно одинаковым? Мол, так принято веками, и никак иначе нельзя? Мол, не нами придумано, не нам и переиначивать? Такой подход, явно, не по мне! Я и русскую баню уважаю, и турецкую. Говоришь, и финская ещё есть? Хорошо, обязательно учтём…. Нарисуешь потом на бумаге – как и что? Заранее благодарен! Две печи, конечно, это не одна. И дров надо в два раза больше, и изба дополнительная требуется…. Но мы – гусары, чёрт дери, или кто?! Ещё не хватало – деньгами жаться! Обещаю: выстроить в своей деревушке – с первого же достойного карточного выигрыша – финскую сауну. Торжественно и клятвенно обещаю! Не забудь только чертёжик нарисовать потом…. Ну, пойдём, ещё погреемся немножко? Раз-другой, не более.

Они погрелись раз, другой, третий, четвёртый….

Банная «технология» изменилась самым крутым и кардинальным образом: «подбрасывали парку» они теперь крайне редко – один раз за два посещения парилки, не чаще. Да и вениками уже работали совсем по-другому, без былого рвения: никаких тебе резких ударов, никакого безжалостного хлестанья, сплошные нежные и почти невесомые прикосновения….

«Так, наверное, юные и непорочные гимназисточки парятся», – подумал (без всякой задней мысли) Пётр. – «Если их, дурочек наивных, конечно, в русскую баню затащить-заманить…».

Всё тело наполнила мягкая и бесконечно вязкая истома, всерьёз обещающая вечное счастье и неземную благодать. Казалось, что вот он – Рай. Распахни двери на улицу, а там – разлапистые пальмы, изумрудно-лазоревое море, белоснежный песок заброшенного пляжа и наяды, наяды, наяды…. Полуголые (полностью голые, чего уж там!), стройные, грудастые, длинноногие, соблазнительные. Согласные на всё и сразу…. И среди них – она. Целомудренная такая, гордая, недоступная, синеглазая, с загорелыми и аппетитными – до полного безумия – коленками…

– Эх, мать его! – от души выдохнул Петька, слегка захмелевший вследствие регулярного потребления гороховца. – Почему же всегда – всё – так позорно получается, а? Мечтаем о чистоте и непорочности, а сами, в это же самое время, скотам уподобляемся? Мол, мечты – это мечты, типа – святое…. Не сметь их трогать грязными и вонючими лапами! А – сами? Как последние гадкие свиньи – если не мечтаем о высоком – ведём себя…. Вот, тот же Бонапарт Наполеон. Говорят, мол, что натуральный герой воинский. Весь бесстрашный и гениальный такой из себя. Мол, рыцарь – без страха и упрёка.…А мне тут – по большому секрету – рассказали, что он, мол, с женщинами имеет дела интимные, даже сапог не снимая. Мол, ширинку расстегнул, и, вперёд! Типа – тупо подражая незабвенному шведскому королю Карлу Двенадцатому…. Вот же, уроды, охреневшие в лихой кавалерийской атаке! Мать их всех! Никакого, понимаешь, уважения к прекрасному и слабому женскому полу. Засранцы самовлюблённые и позорные!

– Как ты сказал? – оживился Давыдов. – Охреневшие в лихой кавалерийской атаке? Браво! Обязательно вставлю в очередную виршу поэтическую! Может быть…. Всё, брат Пьер, сворачиваемся! В том смысле, что перебазируемся в светёлку. Там накрыт нормальный стол. По крайней мере, я велел – накрыть…. Говоришь, мол, Наполеон Бонапарт ведёт себя, э-э-э…, неправильно и некрасиво в повседневной жизни? Ладно, учтём на будущее сиё мнение! Ежели подвернётся удобный случай, то и на честную дуэль вызовем корсиканца задрипанного и худородного, не погнушаемся. Поучим уму-разуму и хорошим манерам…

Намазав целебной мазью и перевязав Петькины обожжённые шею и большие пальцы рук, Денис церемонно объявил:

– Всё, банные процедуры на сегодня закончены! Можно смело менять позиции и приступать к дружеским посиделкам-разговорам…

Они оделись (в том числе, и в чистое исподнее) и, по выражению Дениса, передислоцировались в светёлку. То есть, в то помещение, где Петьке утром удалось поспать несколько часов.

Стол (раза в три-четыре – по площади поверхности – больше банного), действительно, был накрыт – тёмно-синей бархатной скатертью, украшенной жёлто-золотистой бахромой и такими же кистями по углам. А сама скатерть была плотно-плотно заставлена всем подряд.

«Блюда и блюдечки с аппетитными мясными и рыбными закусками», – занялся нудным перечислением внутренний голос. – «Тарелки и тарелочки, заполненные всякой разностью: солёными грибами, чёрной и янтарно-жёлтой (щучьей, сазаньей?) икрой, квашеной капустой, маринованной редькой, лесными орехами, маслом, творогом, мёдом…. Плетёные корзиночки и берестяные туески с ломтями ржаного хлеба и самыми разнообразными – большими и маленькими, круглыми и треугольными – пирожками. Посередине стола – вполне ожидаемо – расположено длинное серебряное блюдо с запеченным в русской печи молочным поросёнком, фаршированным гречневой кашей с изюмом. Ну, и многочисленные – самых разных цветов, расцветок и форм – бутылки, штофы и графинчики…».

– Проходите, проходите, господа подполковники! – приветливо махал здоровой левой рукой кучер Антип. – С лёгким паром вас, Денис Васильевич! С лёгким паром вас, Пётр Афанасьевич! Всё, как и было велено, готово. Стол накрыт, свечи зажжены. Давайте-ка, я ваши шубейки развешу на гвоздиках…. Пётр Афанасьевич, заодно и ментик с доломаном снимайте! Натоплено здесь – просто ужас до чего! Не приведи Бог! Это станционные олухи лапотные перестарались. Заставь дурака Богу молиться…. Доломан решили оставить? Оно и правильно, барин! Не дай Бог, сквозняк пробьёт случайный. Сквозняки, они завсегда случайные и нежданные, как первый снежок по срединной осени…

– Спасибо тебе, Антипка, – барственно (понятное дело!) и вальяжно пророкотал Давыдов. – Уважил, братец, уважил! С меня пара пятачков, купишь на ярмарке детишкам конфетки-леденцы…. Можешь идти, здесь мы справимся и сами. Отдыхай, спи. Завтрашним утром разбудишь меня. Смотри, не забудь!

– Когда точно будить, барин?

– Как солнце взойдёт, так и толкай меня в бок. Сразу после третьей петушиной переклички…

Антип раболепно и низко поклонился, почти коснувшись кончиками пальцев пола, набросил на плечи видавший виды зипун, нахлобучил на голову войлочный колпак и, пожелав хорошего аппетита и доброго сна, покинул светёлку, аккуратно притворив за собой дверь.

– Ну, брат Пьер, для начала накатим по перцовочке? – плотоядно потирая ладони, предложил Давыдов. – Как говорится, для улучшения аппетита и здорового пищеварения?

– Накатим, – вяло согласился Пётр, которому после банного перекуса и трёх литров гороховца пить-есть совершенно не хотелось. – Почему бы и нет? Перцовка – самый любимый напиток всех русских генералов…

– Намекаешь, что если будем усердно налегать на перцовку, то и в генералы выйдем быстрей?

– По крайней мере, точно, что не медленнее…. Предлагаю и тост соответствующий: – Ну, за наше генеральство предстоящее! Дай Бог, скорое и славное! Ура!

Перцовка оказалось на удивление горькой и злой, с ярко-выраженным сивушным послевкусием.

«Как бы, часом, ни стошнило – с такого мерзкого и отвратного напитка…. Позора не оберёшься», – забеспокоился Петька, усиленно занюхивая рукавом собственного доломана. – «Да, и вообще, неплохо было бы сохранить ясную голову, чтобы опять – случайно – не сболтнуть лишнего. С финской сауной, похоже, я выкрутился, но повторять и усугублять эту неприятную ситуацию как-то не хочется. Ни к чему это сейчас…».

«Во-первых, надо плотно, то есть, по-взрослому, закусывать», – тут же влез с советами надоедливый внутренний голос. – «Во-вторых, настоятельно советую – перейти на менее крепкие напитки. Например, на наливки и настойки. Вон, сколько бутылочек с цветными жидкостями! Розовые, малиновые, жёлтенькие, фиолетовые, изумрудные…».

– Отведай-ка, Бурмин, молочного поросёнка, – посоветовал Денис, от души налегая на холодец, – Свежатинка, только полтора часа прошло, как оторвали от сиськи.

– Не, мне бы чего попостней, – сыто поморщился Пётр. – Сам же говорил, что мне надо срочно похудеть пудика на два-три-четыре.

– Тогда птичек вкуси. Всяких и разных. От них, говорят, совсем не толстеют. Справа от тебя блюдо…

Пётр пододвинул к себе длинную и широкую керамическую латку, заполненную разнокалиберными птичьими крыльями, грудками, бёдрами и «ножками Буша».

«Интересно, а кому конкретно принадлежали все эти части птичьих тел? То есть, чьи они?», – пессимистично поинтересовался внутренний голос. – «Бобрятиной сегодня уже накормили. Не хватало ещё – между делом – стрескать какую-нибудь сороку-ворону…».

Подумав немного, он выбрал визуально-безобидное маленькое крылышко, покрытое тёмно-коричневой корочкой.

«Вполне съедобно!», – одобрил внутренний голос. – «Безусловно, вкус непривычный. Наверняка, какая-нибудь боровая дичина….».

– А мне эти рябчики уже надоели – хуже горькой редьки, – известил наблюдавший за ним Давыдов. – Везде и всюду их предлагают, приелось, однако…. Из птичек я предпочитаю вальдшнепа. Ещё лебединая грудка хороша. Правда, на мой вкус, немного отдаёт озёрной тиной…. Может, ещё накатим по одной? Хочешь попробовать местных наливок? Без вопросов! Тебе какой: грушевой, малиновой, вишнёвой, сливовой, ежевичной, земляничной? А, вот, эта – персиковая! Представляешь, в одном подмосковном монастыре монахи научились выращивать персики и абрикосы. Трудяги и умельцы, этого у них, зануд приставучих, не отнять! Так, тебе какой наливать?

– Ежевичной, пожалуй…. А где кот Аркаша? Почему не вижу красавца?

– Дремлет на печных полатях. Вон, глазища посверкивают. Он, видишь ли, очень воспитанный, культурный и гордый. То есть, настоящий кот. Видит, что мы трапезничаем и разговариваем, вот, и не хочет мешать. А попрошайничать он с детства не приучен. Никогда сам еды не попросит, обязательно будет дожидаться, когда позовут и предложат. Гордый…. Кот, одно слово. А ещё он с некоторым недоверием относится к пьяным и выпившим. Брезгует и побаивается. Оно и правильно, от сильно захмелевшего человека – будь он аристократом голубых кровей, или мужиком наиподлейшим – всего можно ожидать…

Они побаловали себя наливками-настойками и закусили всякой разностью. Петру особенно понравились студень из зайчатины, жерех горячего копчения и солёные белые грузди. А вот маринованная редька, о которой он столько читал (как же, любимая закуска Григория Потёмкина, Светлейшего князя Таврического!), откровенно разочаровала.

«Деревянная она какая-то, хотя и сочная», – кривился щепетильный внутренний голос. – «Опять же, горчит слегка. Впрочем, перцовку ей закусывать, наверное, самое то. Из серии: клин клином вышибают…».

Наконец, Давыдов решил перейти к расспросам. Достав из объёмного, расшитого разноцветным бисером кисета загодя набитую фарфоровую трубку, он подошёл к печке, взял из ивовой корзинки тонкую и длинную лучинку, вернувшись, поджёг её от пламени свечи, от разгоревшейся лучины раскурил трубку, после чего уселся на табурет и, выпуская изо рта ароматные кольца табачного дыма, попросил:

– Ну, Пьер, рассказывай! Что там за иссиня-чёрная полоса такая? Ты почему, кстати, не куришь? Ах, да, у тебя же при себе ничего нет…. Извини, и я запасной трубки не прихватил с собой в дорогу. Ничего, докурю, выбью, заново заряжу табачком…

– Не стоит беспокоиться! – замахал руками некурящий Петька. – После такой замечательной бани на курево совсем не тянет. Меня, по крайней мере…. Дыхание чистое, лёгкие и бронхи свободны от всякой гадости. Нет, я, пожалуй, воздержусь…. Итак, о чёрной жизненной полосе….

– Вот-вот, о ней самой!

– Всё началось с того, что я влюбился. Причём, влюбился – как сопливый мальчишка-корнет лет четырнадцати-пятнадцати от роду – скорчив смущённую гримасу, сознался Пётр. – В Марию Гавриловну, дочь Гаврилы Гавриловича…

– А, знаю, помещик Радостин! – известил Денис. – Добрый такой старикан, разговорчивый, компанейский, не прижимистый. Я несколько раз посещал с визитами его Ненарадово…. Отменный стол, богатый, хлебосольный. Мне особенно понравилось седло молодого барашка, запечённое на углях. Дикая утка, фаршированная капустой, яблоками и брусникой, право слово, была недурна. Ну, и анисовая настойка чудеснейшая! Вот, даже слюнки потекли, как её вспомнил…. Потом – по устоявшейся традиции – перекинулись с его женою в бостон, по пятачку за партию. Дочка, говоришь? Э-э-э…. Да, присутствовала там девица – совсем ещё молоденькая, стройная, бледная такая. На мой вкус – через чур худая и высокая…. Прости, братец! Но на вкус и цвет, как говорится, товарища нет. Хотя, говорят, что за этой девицей дают очень-очень хорошее приданое…. Молчу, молчу! Только не надо на меня смотреть диким зверем и вызывать на дуэль. Всего лишь дружеская шутка, понятное дело. Извини, пожалуйста…

«И ничего Мария Гавриловна не высокая!», – мысленно возмутился Петька. – «Да и, вовсе, не бледная! Наоборот, знатный румянец – во время венчания в бревенчатой церквушке – играл на симпатичных щёчках.…Это, просто-напросто, ты, брат Денисов, росточком не вышел. А теперь по этому поводу отчаянно комплексуешь и завидуешь другим, которые ростом выше тебя…. Ну, и завидуй, недомерок усатый!».

Он мысленно возмутился и продолжил своё повествование, то есть, наглые придумки и откровенное враньё:

– Впервые увидал я сию наяду поздней осенью, в Малоярославце, на каком-то городском балу. Только-только, как раз, приехал из Вильно, передохнул, помылся-приоделся и сразу же отправился на бал.…Надоели, понимаешь, эти прибалтийские, бесконечно-манерные девицы-кривляки. Захотелось чего-нибудь простого, русского, родного, бесхитростного. Как говорится – без сомнений и причуд…

– Отлично сказано!

– Да, уж…. И попал я, в конечном итоге, как кур во щи. Встретился на том балу с Марией Гавриловной, станцевал с ней пару раз, потом поговорил – о всяких разностях – минут десять-пятнадцать. И пропал…. Украла она моё глупое сердце! Похитила…

– Где же здесь – чёрная полоса? – удивился Давыдов. – Ну, влюбился, бывает. Это ведь не смертельно…

– Смертельно, представь себе! – Пётр подпустил в голос истерически-гневных ноток. – Смертельно! Не могу я без неё! С ума схожу! Понимаешь, не могу…

– Так, в чём дело-то? Объясни, пожалуйста, толком.

– Толком, говоришь…. Не понравился я ей! В коротком приватном разговоре Мария Гавриловна дала мне чётко и однозначно понять, что я, мол, не являюсь героем её романа…. Вот, так-то оно, брат Давыдов…. Ну, я, естественно, расстроился и тут же ударился в беспробудное пьянство. А потом в моей Бурминовке приключился пожар…

– Да, ты что? – сочувственно охнул Денис, вновь – до самых краёв – наполняя чарки перцовкой. – Ну, их, эти сладенькие наливки и настойки! Маета одна и скука. Ерунда ерундовая…. Продолжай, братец! Продолжай…. Стой! Давай-ка – для начала – накатим, чтобы противная сухость во рту нам с тобой беседовать не мешала…. Ну, за прекрасных и трепетных дам! За «не дам» я пить не буду…

– Значится, в Бурминовке дотла выгорел флигель, – Пётр, предусмотрительно запив перцовку клюквенно-медовым морсом, возобновил рассказ. – А там хранились вся моя одежда, обувь, головные уборы, разные книги, охотничьи ружья, пистолеты и сабли. Включая два комплекта гусарской формы Гродненского полка…. Что было делать? Проехался я тогда по ближайшим соседям-помещикам, пожалился на злую судьбину, собрал – с бору по сосенке – что у кого было из гусарской амуниции. Вот она и получилась, сборная польская солянка…. Ничего, вот доберусь до Вильно, там-то ужо! Обошьюсь, приведу себя в порядок…

– На чём доберёшься-то? Что-то и не вижу ни возка, ни лошадей.

– Ах, это…, – Петька картинно засмущался в очередной раз. – Решил, вот, хорошенько подумав и всё взвесив, проследовать в Ненарадово и сделать официальное предложение – руки и сердца. Мол, чего ради, спрашивается, мучиться зазря и мечтательно вздыхать по углам? Гусар я – или где? Откажут, так откажут. Знать, так Свыше предначертано. А согласится Мария Гавриловна (пусть и под давлением папеньки с маменькой), так и свадебку тут же сыграем. Благо, до отъезда в Вильно у меня имеется в запасе две-три недели свободного времени. Раз, два, и обвенчались. По-быстрому, как и принято у настоящих гусар…

– Правильно, брат Бурмин, ты всё рассудил-придумал! Молодец! Поддерживаю! – ободрительно высказался Давыдов, отчаянно и нервно дымя трубкой. – Только так и надо! Я и сам таков – в делах сердечных и амурных! Да, так, да! Нет, так, нет! Мучиться и страдать – это удел штатских бездельников. А гусару и других забот хватает…, – неожиданно замолчал и крепко задумался, явно, о чём-то о своём…

«Эге! Да и у него, очень похоже, наличествует саднящая душевная рана», – мысленно вздохнул Пётр. – «Бодрится наш Денис Васильевич, старательно изображая из себя беззаботного и беспечного рубаху-парня. А глаза-то печальные-печальные, как у побитой бездомной собаки. Не удивлюсь, если барышню, разбившую его гусарское сердце, зовут Наташей…».

Теперь уже Петька наполнил ёмкости перцовкой, тихонько тронул загрустившего приятеля за плечо и провозгласил очередной тост:

– За разделённую любовь! За каким чёртом нам, взрослым и всё понимающим людям, сдалась любовь неразделённая? Маета одна и скука. Ерунда ерундовая…. Ну, чтобы на каждом одёжном шкафу сидело по дельному Амуру, умеющему метко стрелять из лука! Ура!

– Ура! За метких Амуров! – тут же повеселел Давыдов и, махнув чарку единым махом, добавил: – А ты, Пьер, мастак говорить словесные красивости! Прямо-таки, жжёшь. Подмётки режешь на ходу. Раньше за тобой не водилось такого. Постоянно мямлил себе под нос что-то мало-разборчивое, а в основном, и вовсе, молчал в тряпочку. Вот как она, то есть, любовь, меняет людей…

– Выехал я, значит, в Ненарадово. Как полагается, на тройке с бубенцами, в крепком зимнем возке. С таким расчётом, чтобы прибыть к пяти вечера, то бишь, к обеду, – продолжил заливаться майским курским соловьём Пётр, уже окончательно поймавший кураж. – А потом, каюсь, сомнения одолели…. Мол, может, отложить это важное мероприятие на сутки другие? Куда, спрашивается, спешить? Ведь спешка, как всем хороша известно, нужна только при ловле блох. Или там, всяких клопов-тараканов…. Верно?

– Ну, в общем, правильно.

– Развернул кучер – по моему приказу – тройку на Бурминовку, поехали…. А я опять впал в любовные сомнения. Мол, сегодня, или никогда…. Короче говоря, так и ездили – туда-сюда-обратно – как заведённые…

– Бывает, конечно, – понимающе вздохнул Денис. – Сердечные терзания, они такие, э-э-э…, непредсказуемые.

– А потом, уже когда стемнело, тройка подъехала к холму, где мы с тобой встретились давеча. Там я выбрался из возка, да и велел кучеру отбыть назад, в Бурминовку.

– Зачем? Странное решение, безумное и, извини, глупое…. Что ты позабыл на этом холме? Поздней ночью, в метель?

– Да, как тебе сказать. Захотелось подумать немного в одиночестве, прогуляться по свежему воздуху…. А, что ещё было делать? Ехать, на ночь глядя, в Ненарадово? Возвращаться домой и маяться бессонницей? Снова предаваться хмельным возлияниям? Нет, думаю, лучше пройдусь пешочком. Если замёрзну, то запалю костерок, отогреюсь. Нам ли, старым гусарам, бояться ветра-холода? А к полудню – в любом раскладе – доковыляю до Ненарадово, да и разрешу окончательно свой вопрос. Если, конечно, не передумаю по дороге…. Кучеру же я велел – через пять суток прибыть в Жадрино. Мол, там его буду дожидаться. А, коль, не будет меня в Жадрино, то ему надлежит следовать в Ненарадово – знать, сладилось дело свадебное…. Вот так оно всё и получилось…. И, представляешь, брат Денис, кошелёк с деньгами – за всеми эти душевными терзаниями – забыл в Бурминовке. А кисет с курительной трубкой оставил в возке…. Голова влюблённая, садовая, дырявая…

– Ерунда ерундовая! – горячо заверил Давыдов. – Денег у меня нынче много, хватит на нас двоих, да и ещё останется. Дельную курительную трубку мы завтра достанем…. А, вот, как помочь твоему горю горькому? То есть, раздраю сердечному? Тут надо крепко-крепко подумать. И, обязательно, составить подробную диспозицию совместных действий, направленных на осаду каменного сердечка упрямой красавицы…. Предлагаю – по такому серьёзному поводу – перейти на ямайский ромус! Он, конечно же, натуральная злая зараза: больно уж вонюч и заборист. Но мозги прочищает качественно…

Они ещё что-то пили, ели и горячо обсуждали, но Пётр этого уже не запоминал: хмельная коварная шторка начала – медленно и плавно – опускаться на не в меру разгорячённый разум.

«Какой же этот Давыдов – хороший!», – пьяно зашелестел усталый внутренний голос. – «Не, на самом деле, без всяких глупых и пошлых приколов…. Настоящий и верный товарищ! Братец, надо же как-то отблагодарить его! То есть, выразить искреннюю благодарность…. Во, гитара висит на стенке! Сбацай-ка что-нибудь гусарское! Что-нибудь эдакое, для широкой и чуть выпившей русской души…».

Петька, конечно же, был гитаристом аховым, но «блатные» аккорды знал чётко, и мог – пусть и с грехом пополам – наиграть практически любую мелодию. «Наиграть» – это сильно сказано. Более точно – сбацать, сбряцать, изобразить…

Он поднялся на ноги, слегка покачиваясь-пошатываясь, подошёл к дальней стене, бережно и аккуратно снял гитару, вернулся обратно, опустился на табурет, немного повозился с колками, настраивая инструмент, и важно объявил:

– Романс «Гусарский пир»! Слова Дениса Давыдова. Музыка, э-э-э…, – чуть помявшись, всё же – в очередной раз – соврал: – Музыка[16] Пьера Бурмина! (Еле удержался, чтобы не ляпнуть, мол, песенка из легендарного советского кинофильма «Эскадрон гусар летучих»).

Откашлявшись, запел:

Ради бога, трубку дай, Ставь бутылки – перед нами, Всех наездников сзывай С закрученными усами… Чтобы – хором здесь – гремел Эскадрон гусар летучих, Чтоб до неба возлетел Я на их руках могучих… Чтобы стены – от «ура» – И тряслись, и трепетали…

Ну, и так далее.

Надо ли говорить, что Давыдов – по завершению романса – был ужасно растроган? Был, да ещё как! Лез к Петру обниматься, стучал ладонями и кулаками по спине, клялся в вечной братской любви и дружбе…. Даже, не сдержав чувств, всплакнул слегка…

Утерев скупую слезинку, Денис душевно попросил:

– Брат Бурмин, спой ещё! Прошу! Только, ради Бога, что-нибудь наше, гусарское…

– Без вопросов! – пьяно усмехнулся Петька и пафосно объявил, на этот раз, говоря чистейшую правду: – «Гусарский романс»! Слова и музыка – подполковника Пьера Бурмина! Ну, очень – бодрая песенка….

И последняя его фраза была бесконечно правдива, песенка, действительно, была чрезвычайно бодрой, написанной по весёлой пьяной лавочке:

Среди сомнений и причуд, Одна на всех у нас – дорога. И помянув – пусть – всуе Бога Мы покидаем – сей приют…. Одна на всех у нас – дорога… И всем сомненьям вопреки, Мы выступаем – на рассвете. И трогает вновь лица ветер, Его касания легки…. Мы выступаем – на рассвете… А что там будет – впереди Уже совсем, да и неважно. И скачет эскадрон отважно, Сомненьям сомну вопреки…. Что впереди – совсем неважно… Те думы, отложив, о смерти, И о любви – совсем забыв. Лишь сабли – остро наточив, Мы выступаем – на рассвете…. Любви загадки – отложив… Пройдут века – в подлунной мгле. Сойдут снега – в подлунном мире. И в городской своей квартире, Под вечер вспомнишь обо мне, Что жил и я – в подлунном мире… Всё это будет, а пока — Лишь конь храпит, и даль – туманна… Вот – огоньки мигают странно, Бежит стремительно река…. А даль – по-прежнему – туманна… Среди сомнений и причуд, Одна на всех у нас – дорога. И помянув – пусть – всуе Бога, Мы покидаем – сей приют…. Одна на всех у нас – дорога…

«Всё, братец, заканчивай!», – взмолился внутренний голос. – «Я же тебя знаю, как облупленного. Ещё немного, и ты начнёшь наяривать отвязанный шансон. Мол: – «Зинка – как картинка. С фраером гребёт…». Или, еще того хуже: – «Как здорово, что все мы здесь – сегодня собрались…». Помни, недотёпа пьяная, об элементарной осторожности и конспирации!».

– Браво, бис! – надрывался Денис. – Ещё давай! Жги, пой!

Но Пётр, на этот раз, был непреклонен и без устали твердил – заезженной граммофонной пластинкой:

– Не знаю я других песенок! Только, вот, эти две, и всё…. Честью клянусь, братец! В смысле, последним гадом буду! Ну, не знаю я других песенок! Только, вот, эти две…

В конце концов, Денисов сдался, угомонился и заплетающимся языком предложил ещё накатить ромуса…

А потом на Петькино сознание окончательно опустилась свинцовая, тёмно-фиолетовая шторка…

Глава одиннадцатая Рыбалка на волчий хвост

Едва приоткрыв глаза, он сразу же понял, что наступившее утро будет безысходно-тяжёлым: в голове назойливо гудело колокольным набатом, в желудке поселилась противная и резкая изжога, а во рту ночью – такое впечатление – подло нагадил чёрно-белый кот Аркаша.

По полосатым коврикам-половичкам лениво скакали жирные солнечные зайчики, в сенях что-то настойчиво шумело-грохотало. Петька медленно сел на скамье, опустив босые ноги на один из домотканых половичков, и осторожно, стараясь не делать резких движений головой, огляделся по сторонам.

Спальное место Давыдова пустовало, а на столе с остатками ночного пиршества – между тарелками, блюдами, керамическими латками и пустыми бутылками-графинами – нагло развалился уже упомянутый кот Аркадий, по-дружески обнимая могучей правой лапой от души обглоданную тушку молочного поросёнка.

«Эге, а мы-то вчера, как мне помнится, так и не добрались до поросятины. В том смысле, что поросёнка не кусали и не обгладывали», – машинально отметил про себя Пётр. – «А Денис-то Васильевич вчера вещал-уверял, что, мол, этот кот Аркаша весь такой правильный и гордый из себя. Без разрешения хлебной крошки не возьмёт в рот…. Да, никому на этом непростом свете не стоит доверять безоговорочно! Никому! Или же здесь – традиция такая? Мол, по завершению весёлой пьянки-гулянки всё недоеденное (и нетронутое также!) с барского стола отходит – в безусловном порядке – домашним животным и верным холопам?».

Примерно в трёх метрах от скамьи обнаружился и первый позитивный – за это утро – момент, то есть, дубовый, грубо сколоченный табурет, на котором стоял объемистый керамический кувшин.

– Гороховец! – часто-часто подёргав носом, уверенно определил Пётр. – Надо признать, что очень кстати!

Он поднялся со скамьи, подошёл, слегка пошатываясь, к табурету и, крепко обхватив кувшин подрагивающими ладонями, надолго приник губами к его шершавому краю.

«Не увлекайся, родное сердце!», – строго и недовольно отдёрнул внутренний голос. – «Похмелился немного – по старинной русской традиции – и хватит. В голове перестало гудеть? Перестало! Изжога прошла? Прошла! Кошачьи экскременты растворились и исчезли изо рта? Растворились и исчезли! Всё, на этом достаточно…. Впрочем, вещь, действительно, божественная. Нектар, одно слово! Ладно, так и быть, сделай ещё пару-тройку глотков…».

Широко распахнулась входная дверь, и в светёлку вошёл Давыдов – привычно бодрый, весёлый, улыбающийся и краснощёкий. Одётый чуть по-другому, чем вчера. Более нарядно и франтовато, что ли: на толстой и короткой шее даже красовалось некое подобие широкого галстука, небрежно заправленного за тёмно-коричневую – в цвет сюртука – жилетку.

– О, проснулся! Уже здоровье поправляешь! – искренне обрадовался Денис, кладя на табурет, рядом с кувшином гороховца, чёрный кожаный кисет. – Да, брат Бурмин, а храпеть ты – горазд! Даже стёкла тряслись-подрагивали в оконных рамах…. Вот тебе кисет с курительной трубкой и приличным табаком. Реквизировал, то есть, взял взаймы у станционного смотрителя. А я, не откладывая важное дело в долгий ящик, поехал в Ненарадово. К полудню, Бог даст, доберусь…

– В Ненарадово? – непонимающе уставился на приятеля Петька. – Зачем? Почему? Для чего?

– Не понял! – в свою очередь удивился Давыдов. – Мы же вчера с тобой обо всё договорились! Окончательно и бесповоротно согласовали и утвердили, так сказать, тщательно разработанную диспозицию совместных боевых действий…. Мол, я сегодня подъеду – с дорожным утренним визитом вежливости – в Ненарадово. Отмечусь, выражу своё бесконечное гусарское почтение, узнаю последние новости. Договорюсь – относительно завтрашнего официального обеда. Ну, и прозрачно намекну почтеннейшему Гавриле Гавриловичу, мол: – «У вас – свежий, не залежалый товар, а у нас, соответственно, знатный купец….». Помнишь? Вчера-то ты был полностью согласный с этим гениальным планом …

– Не помню, брат! То есть, практически ничего не помню, что было после моих песенок-романсов, – честно признался Пётр и забеспокоился: – А я вчера – спьяну – не учудил ничего такого? В смысле, не нёс, случаем, всякой бредовой и несусветной чуши? За мной в последнее время – после памятной встречи с зелёными человечками – водится такое…

Денис, натянуто и криво улыбнувшись, медленно прошёл к столу, прямо из горлышка допил остатки – примерно четверть – из ближайшей бутылки (по комнате тут же распространился приятный земляничный аромат), ласково погладил-потрепал по чёрно-белому загривку наглого Аркадия и объявил – бесконечно задумчивым голосом: – Признаться, ты много чего интересного и странного наболтал прошедшей ночью. Болтал-болтал, болтал-болтал…. Впрочем, ерунда ерундовая! Чего только не привидится и не померещится по пьяному, весьма многотрудному и мутному делу…

– А, можно, более развёрнуто?

– Любопытствуешь? Изволь! Раз настаиваешь…. Ты вчера усиленно и надоедливо изображал из себя мудрого древнегреческого оракула. Правда, пьяного в хлам, то бишь, в полные лоскуты…. Даже предрёк, что, мол, в июне текущего, 1812-го года двухсоттысячная армия Наполеона Бонапарта, форсировав реку Неман, коварно вторгнется в нашу многострадальную Россию. Более того, уверял – на полном серьёзе – что у французов будут наличествовать все шансы – дойти до самой Москвы-матушки, даже захватить её и, после этого, сжечь дотла…

– Ух, ты! Ха-ха-ха! – деланно рассмеялся Петька. – Куда же это меня занесло? Похоже, далековато…. Решил, значит, хлебнув лишнего, поиграть в знаменитого воинского тактика и стратега? Вот же, незадача…. Во всём, я мыслю, виноват подлый ямайский ромус. Напрочь, зараза тростниковая, туманит мозг! А чего ещё я наговорил?

– Знаешь, братец, я ведь тоже был прилично пьян, – недовольно поморщился Давыдов. – Здесь – помню, тут – совсем не помню…. Ещё ты доказывал – с пеной у рта – что победить французскую армаду можно, только организовав партизанские отряды. Ну, на манер испанских – летучих и мобильных…. А ещё ты утверждал, что, мол, именно я – Давыдов Денис Васильевич – должен возглавить русское партизанское движение. Мол, у меня для этого имеются все, э-э-э…. А, вспомнил, веские предпосылки!

– Да, это я чего-то…

– Не бери, Бурмин, лишнего в голову! Подумаешь, высказал свои пьяные фантазии вслух. Бывает. Забудь.

Пётр ещё раз приложился к кувшину с гороховцом и, смущённо отводя глаза в сторону, спросил:

– А ничего, Денис, что я тебя впутал в это дело? То бишь, в сватовство? У тебя же, наверняка, и других важных дел хватает?

– Ерунда ерундовая! – небрежно отмахнулся Давыдов. – Мне надо прибыть в Москву, на запланированную беседу с Илларионом Васильевичем,[17] только через полтора месяца. Так что, успею ещё и поохотиться вволю на волков-медведей, и тебя, дурилку мечтательную, оженить…. Вот, что ещё, братец! Тут наметилось одно серьёзное мероприятие. Поможешь?

– Всё, что угодно! Можешь смело рассчитывать на меня. Не подведу!

– Я по поводу нашей вчерашней находки. Ну, которая зелёненькая такая, железная, с чёрными колёсами…. Помнишь?

– Ну, да, конечно, – неуверенно промямлил Петька. – Странная такая вещица, незнакомая, насквозь непонятная, с чертовщинкой…

– Так вот. Я на холм – с вещицей занятной – отправил три подводы с мужиками. Тоже, понятное дело, взял взаймы у станционного смотрителя. Его, кстати, зовут Иваном Павловичем…. Скользкий такой тип, неприятный, себе на уме. Ежели что, то ты с ним особо не церемонься. В том смысле, что сразу бей в сытую чавку…. Итак, мужики доставят сюда, на жабинский постоялый двор, нашу общую загадочную находку. Вот, ты и присмотри, чтобы они всё аккуратно сгрузили в сарай, специально отведённый для этой цели, и ничего ценного – между делом – не растащили по домам. Знаю я русское народонаселение: всё украдут и стырят, что плохо лежит.

– А как же они эдакую громоздкую махину приволокут на постоялый двор? Она же, наверное, очень тяжёлая, прямо-таки неподъёмная…

– По частям, – ёмко пояснил Денис. – В подводах имеются стальные ломы, кузнечные молоты и клещи. Русский человек, он – при наличии подходящего инструмента и устойчивого желания – что угодно может раскурочить и разобрать на составные части. А с мужиками за старшего поехал мой кучер Антипка. Он, будучи человеком надёжным, многократно проверенным и, даже, обученный мною грамоте, народу забаловать не даст. Ещё и денег всем обещано малость – за качественно сделанную работу…. Так что, Пьер, не сомневайся. Привезут! Никуда не денутся…. Ты, только, присмотри хорошенько за разгрузкой и складированием. А потом, когда сарайку запрут, все ключи себе забери…. Сделаешь? Лады?

– Лады. Присмотрю. Ключи заберу.

Давыдов невежливо подёргал дремлющего кота за ухо:

– Аркадий, морда сытая и ленивая! Пойдём-ка на улицу, на утренний зимний моцион. Подышишь свежим воздухом, побегаешь немного по свежему снежку, чтобы не зажиреть окончательно, – обернулся к Петру: – Всё, друг Бурмин, я поехал! Лошадки застоялись…. Ну, до скорой встречи!

Петька, особо не торопясь, оделся, обулся. Сходил, набросив на плечи ментик, в уличный досчатый туалет, справил нужду, выбросил в выгребную яму неработающий карманный фонарик и оптические линзы – за полной ненадобностью, а модные (по понятиям двадцать первого века) итальянские трусы – как ненужную и однозначно-вредную улику. После чего вернулся в светёлку, помылся (в дальнем углу обнаружился медный умывальник, наполненный водой комнатной температуры), старательно пригладил ладонями непослушные пегие вихры, без аппетита перекусил остатками вчерашней трапезы, допил гороховец и крепко задумался: – «А что, собственно, делать дальше? Мужики, скорее всего, будут разбирать, вернее, долбать – ломами и кувалдами – японский внедорожник долго и упорно, до самого вечера…».

Не придумав ничего интересного и дельного, он прицепил к поясу портупею с саблей, надел свой короткий тулупчик, тщательно застегнул все пуговицы и, хлопнув дверью, отправился на улицу.

«Правильно, полностью одобряю!», – ехидно прокомментировал вредный внутренний голос. – «Утренний зимний моцион, он очень полезен не только толстым и прожорливым котам, но и избыточно жирным сорокалетним экономистам. Да и пухлым гусарским подполковникам – также…. Можно ещё и утренней гимнастикой заняться. Например, толстые берёзовые поленья для банных нужд – под удивлёнными взглядами дворовых холопов – поколоть от души…».

Утро выдалось тихим, хмурым и – по зимним понятиям – тёплым, температура окружающего воздуха вплотную приблизилась к нулевой отметке, с отдельных крыш даже звонко закапала ленивая капель. Над постоялым двором неторопливо и задумчиво кружила огромная воронья стая, а со стороны конюшни долетало равнодушное конское ржанье и отголоски затяжной ямщицкой ссоры.

– Я здесь не причём, клянусь! – слезливо уверял хриплый фальцет. – Подполковник велели – запрячь твою гнедую кобылку в подводу. Разве с ними поспоришь? Себе дороже…

– А что же наш Иван Павлович? – недоверчиво поинтересовался густой бас. – Не заступился? Промолчал?

– Заступишься тут, как же! Эти гусары – хуже диких зверей! Если что не по-ихнему – сразу же дают в зубы, имени и прозвища не спрашивая. Могут и кнутом – ни за что, ни про что – ободрать…

– Попридержали языки, рожи кандальные! – рявкнул Пётр во весь объём лёгких. – Ещё раз услышу – что гадкое про гусар – покалечу сразу же! Руки и ноги переломаю! Без штанов, с голыми жопами, ободранными до самых костей, отправлю осваивать знойную Африку! Скормлю голодным крокодилам и кровожадным львам, мать вашу…

Тут же, через секунду-другую, установилась абсолютная тишина: даже лошади перестали всхрапывать, а чёрная воронья стая – словно бы испугавшись чего-то – торопливо и бестолково рванула к югу.

– То-то же! – довольно усмехнулся Петька. – Знай наших! Разбаловались, понимаешь, блин утренний! Сталина на вас, болтунов праздных, нет…

Он – неторопливо и расслабленно – обходя по широкой дуге банный «комплекс», немного прогулялся по двору, вскоре вышел к давешнему пруду с полыньёй и невольно присвистнул:

– Ничего себе, мать моя, мечтательница наивная! Картина маслом, однако. Называется – «Рыбацкий сюрреализм 1812-го года, Россия, окрестности городка Малоярославца».

На толстом берёзовом чурбаке, установленном рядом с квадратной прорубью, сидел вчерашний юродивый. Сидел себе и рыбачил. Если, конечно же, это можно было назвать полноценной рыбалкой: в морщинистых ладонях старика находилась толстая и сучковатая палка, оснащённая метровым куском верёвки, к концу которой был привязан потрёпанный волчий хвост.

Впрочем, в двух метрах от юродивого обнаружился кот Аркадий, с аппетитом доедающий золотисто-жёлтого карасика.

«А ещё наглые и важные умники утверждают, что, мол, русские народные сказки – это только сказки. Мол, голословные выдумки и придумки, не более того…», – пафосно возмутился внутренний голос. – «По факту получается, что в каждой сказке – только малая доля сказки…».

Подойдя к странной парочке (карася не считая), Пётр вежливо поздоровался:

– Всем доброго утра, господа хорошие! Как клёв сегодня? Есть, чем похвастаться?

– Мяу! – важно отозвался Аркаша.

– Доброго здоровья тебе, Странник! – повернув голову, радостно улыбнулся юродивый. – Вижу, что у тебя всё хорошо…. Спрашиваешь, как клюёт? А вот, сам посмотри, в корзинке.

Петька заинтересованно склонился над стареньким берестяным туеском и восторженно хмыкнул:

– Смотри-ка ты, караси – и золотистые, и серебристые, а ещё пескари, ерши, ратаны. Знатно, поздравляю от души! – немного помявшись, поблагодарил: – Большое спасибо тебе, дедушка!

– За что? – удивился старик.

– Как же. Излечил ты меня вчера от близорукости. Все теперь вижу…. Ты, наверное, волшебник? То есть, добрый колдун?

– Я здесь не причём. Небеса благодари. Если понимаешь, о чём тебе толкуют…. Может, ещё что-то хочешь узнать, отрок проходящий? Хочешь, так спрашивай. Не молчи зазря.

Подумав, Пётр торопливо, обламывая ногти, расстегнул верхние пуговицы полушубка, ментика и доломана, и, оттянув вниз ворот нательной рубахи, ткнул пальцем в извилистый, светло-зелёный шрам:

– Ты, дедуля мудрый, случайно не встречал – в своей долгой жизни – людей с такой отметиной?

– Встречал, конечно! – в очередной раз беззубо улыбнулся юродивый. – Странники, они ребятки занятные, умные, много чего повидавшие на Пути жизненном. С ними приятно поболтать, поспорить…. Подожди немного, отрок проходящий…. Кажется, клюёт!

Старец насторожился и подобрался, тут же став похожим на лесную, битую-перебитую пятнистую рысь, застывшую на толстой развилке сосны в ожидании вожделенной добычи. Из скучно-серых туч незамедлительно вынырнуло светло-жёлтое, бесконечно любопытное солнышко, жадное до разных нестандартных зрелищ.

Последовал резкий рывок толстой палкой, и перед Петькиными сонными глазами мелькнула необычайно красивая, переливающаяся – в скупых солнечных лучах – всеми цветами радуги крупная рыбина, держащаяся ртом (губами, зубами?) за белёсый кончик волчьего хвоста. Рыба – через краткое мгновение – сорвалась со звериного хвоста и, отчаянно дёргая-колотя хвостом, запрыгала по берегу пруда, поднимая в воздух мельчайшую снежную пыль…

– Линь! – невозмутимо констатировал юродивый. – Очень редкая рыба для этих мест, – приглашающее кивнул седовласой головой коту: – Давай, Аркаша, друг мой хвостатый, вкушай! – пояснил для Петра: – Сей прожорливый, но очень, при этом, разумный кот обожает линей. Предпочитает их всем другим рыбам.

«Видите ли, очень редкая рыба для этих мест!», – недоверчиво хмыкнул про себя Петька. – «Пруд-то, блин, совсем крошечный! Общей площадью метров пятьдесят-шестьдесят квадратных, не больше…. Откуда, вообще, здесь взялась рыба, особенно крупная? Не говоря уже о дурацком волчьем хвосте…. А, может, здесь и нет никаких особенных чудес? Например, серый мех хвоста был заранее пропитан каким-нибудь специальным, очень ароматным и питательным составом, а его белёсый кончик – самую малость – намазан каким-нибудь сильнодействующим клеем?[18] Чем не версия, чётко объясняющая данный сказочный казус?».

Вслух же он вежливо повторил свой последний вопрос, предварительно поинтересовавшись именем старика.

– Имя у меня простое, природное и ничем незапачканное, – непонятно ответил юродивый, а после короткой паузы добавил: – Вьюга.

– Вечером вьюга поднимется? – уточнил Пётр.

– Нет, сегодня будет на редкость тихий вечер. Добрый такой, уютный и безвредный. Это меня так зовут – Вьюга…. Что же до Странников…. Про одного из них, приметного, который проживает недалече отсюда, тебе – при встрече – расскажет друг.

– Друг?

– Друг. С которым ты пировал прошедшей доброй ночью. Про которого пел добрые песни. Я слышал. Не ушами, душой…

– Ты говоришь про подполковника Давыдова?

– Про него. Про Дениса Васильевича…. А ты, Странник, ничего, часом, не забыл? Может, что-то важное – из услышанного утром – случайно пропустил мимо ушей? Такое частенько случается…. Люди, они ужасно безалаберные и невнимательные создания. Подумай хорошенько, подумай…

Пётр нахмурился, понимая – на уровне подсознания – что Вьюга прав, и было нечто, на что он легкомысленно не обратил внимания.

«Чёрт меня побери! Ведь в багажнике джипа лежат дорожные сумки – твоя, братец, Глеба и Ольги!», – первым прозрел внутренний голос. – Мужики их обязательно – из природного русского любопытства – откроют и ознакомятся с содержимым. И если, даже, ничего и не украдут из шмоток, то обязательно потом расскажут об увиденном – всем встречным и поперечным. Приукрасят, естественно, как и полагается в таких случаях. По округе пойдёт ненужный шум, поползут цветастые и самые невероятные сплетни…. А, главное, в сумках лежат документы! По крайней мере, паспорт на имя Бурмина Петра Афанасьевича, 1972 года рождения, там точно имеется…. Надо срочно, в обязательном порядке, ехать туда и изымать все (все-все!) документы и вещи, принадлежащие двадцать первому веку. В обязательном и непреложном порядке! Попадётся ещё, не дай Бог, на глаза Давыдову твой российский паспорт, придётся тогда – в спешном порядке – ударяться в бега…. То бишь, упрямо бродить по местным безлюдным холмам, терпеливо дожидаясь фиолетовой и бесшумной метели…. Естественно, что при таком пиковом раскладе о прекрасной и трепетной Марии Гавриловне придётся позабыть навсегда…. Позабыть – навсегда?».

– Спасибо тебе, дедушка Вьюга, за всё! – Петька отвесил необычному старцу низкий и почтительный поклон. – Спешу! Дела навалились – важные, неотложные, заковыристые. Ты, случаем, не подскажешь, где сейчас можно найти станционного смотрителя? Ивана Павловича?

«О, и в Жабино имеют место быть странные и фатальные совпадения!», – вновь оживился внутренний голос. – «Здешнего станционного смотрителя кличут Иваном Павловичем. Профессора-уфолога Гафта звали (зовут?) так же…. Кстати, если хорошенько вдуматься, да ещё и подойти к данной ситуации с философской точки зрения, то Иван Павлович – из далёкого двадцать первого века – тоже является «станционным смотрителем». В глобальном понимании этого термина, естественно…».

Юродивый уверенно, без суеты, вытащил из пруда очередного упитанного золотистого карасика, небрежно стряхнул его – с волчьего облезлого хвоста – в берестяной туесок. Прищурившись, зачем-то посмотрел на солнце и – без тени сомнения – оповестил:

– Смотрителя сейчас ищи возле старого курятника. Это сразу за большим складом, где хранится ямщицкий скарб и запасы овса. Всё, Странник, иди! Плохо, когда прощание затягивается…. Да не забудет тебе Бог всемогущий! Пусть поможет найти верный жизненный Путь…

– Мяу! – важно подтвердил чёрно-белый кот Аркадий.

Станционный смотритель стоял – спиной к Петру – возле распахнутой двери, ведущей в курятник, и, держась рукой за плетёную изгородь, читал строгую нотацию кому-то невидимому:

– Что же это такое, а? Мать твою нечистую…. На два яйца меньше, чем было вчера! Воруешь, стерва толстомясая? Гнида грудастая…. Яйца выпиваешь прямо на месте, а скорлупу прячешь в лохмотьях? Ну-ка, выверни все карманы! Быстро у меня! Так тебя, шалаву прожорливую, растак!

– Не гневись, барин! – жалостливо убеждал тоненький женский голосок. – Не воровала я! Вот те крест! Напраслина это…

– А почему яиц на два меньше?

– Кто же этих несушек знает? Может, петух-гад ленится…

– Смотри у меня, Матрёна! Засеку до смерти, если завтра история с яйцами повторится. Засеку, жалости не ведая!

Петька, громко кашлянув пару раз, хмуро сообщил обернувшемуся смотрителю:

– Мне, Иван Павлович, конь нужен. Дельный и, естественно, под седлом. Причём, прямо сейчас. То бишь, немедленно.

«Вылитый профессор Гафт, любитель деревенского самогона!», – умилился внутренний голос. – «Та же козлиная бородка клинышком, донельзя наивные глаза, но с характерной ленинской хитринкой, длинный нос с покрасневшим кончиком…. Очки, правда, отсутствуют. А так, одно и то же лицо. Прямо-таки, брат-близнец…. Гадом буду!».

Станционный смотритель внимательно и оценивающе посмотрел на Петра, громко сглотнул слюну, смешно дёрнув кадыком, и жалобным голосом заныл-заблажил:

– Господин подполковник, смилуйтесь! Нет у меня сейчас под рукой дельного коня. Честью клянусь! Одни – в ямщицком разгоне, других пришлось поставить – по строгому приказу Дениса Васильевича – в телеги…. Не обессудьте, но ничем помочь не могу. Ни чем! Может, подождёте до обеда? Вдруг, что и отыщется…. Вы, кстати, уже позавтракали? Если нет, то сердечно приглашаю составить мне компанию! Попотчую мясными щами, биточками из куропатки и пирогами с рыбной начинкой. Мои мужики ночью налима знатно взяли, пуда два с половиной…. Могу предложить отменную рябиновую настойку. Слеза натуральная, чистейшая!

Петька со слезливым смотрителем спорить не стал. Только, печально вздохнув, меланхолично расстегнул тулупчик и расстроено сплюнул в сторону. После чего ловко вытащил – одним коротким движением – саблю из ножен (дома долго тренировался перед зеркалом!), и, резко крутанув кистью руки, взмахнул наискось…

Клинок, пройдя в непосредственной близости от головы смотрителя, уверенно перерубил тонкий сухой дрын (торчащий из плетёного забора), на который был надет старый глиняный горшок. Горшок, отлетев далеко в сторону и ударившись о дверной косяк курятника, звонко разлетелся на мелкие куски и кусочки.

– Зарублю на фиг! – очень достоверно пообещал Пётр, в глубине души удивляясь сам на себя. – Говоришь, что в лукошке не хватает двух яиц? Ну-ну…. Хочешь, я прямо сейчас отыщу пропавшую парочку, отсеку и сложу в корзинку? Хочешь, гнида скользкая?

Тутошний Иван Павлович, громко и неприлично испортив воздух, присел на корточки, и, испуганно прикрыв лицо ладонями, захныкал, всхлипывая через каждую вторую фразу:

– Нет, не хочу! Не хочу, честное благородное слово…. Нет! Не надо…. Не губите! Ради Господа нашего…. У меня двое детишек маленьких! Не надо…. Всё исполню, что скажете! Всё….

– Молчать! – жёстко прикрикнул Петька и добавил – уже гораздо более мягким тоном: – Пятнадцать минут у тебя на всё про всё, Палыч. Жду у крыльца светёлки. Время пошло…

Проходя мимо конюшни, он услышал, как за досчатой стенкой один ямщик тихонько говорит другому:

– Вот оно как, Проша. Денис-то Васильевич, он ещё ангел небесный во плоти, только рукам волю даёт. А этот-то, который Бурмин…. Ну, чисто волк лесной, оголодавший. Зарубит насмерть и не поморщится. Сторонкой его, упыря, надо обходить, сторонкой…

«Вот, даже, как оно, братец!», – неслышно для окружающих хохотнул внутренний голос. – «Если и дальше так пойдёт, то ты очень скоро станешь местной легендой – страшной такой, знаменитой, чёрной…. А твоей старинной фамилией будут пугать маленьких детей, чтобы они излишне не баловались, не капризничали и хорошо кушали по утрам…».

Оставалась, вернее, непреодолимо надвигалась, ещё одна существенная проблема. А, именно, надо было ещё как-то умудриться – забраться на коня. Типа – ерунда ерундовая…

Естественно, что за время своего многолетнего увлечения историческими «реконструкциями», Пётр ездил верхом на лошадях бессчетное количество раз. Более того, отбросив ложную скромность, он считал, что владеет этим высоким искусством вполне даже пристойно. Однако существовало одно, но весьма существенное «но»…. Не мог он – по причине избыточного веса – самостоятельно взобраться: хоть на коня, хоть на лошадь. Первые годы «реконструкций» ещё пробовал – регулярно и упрямо, но, при этом, всегда неудачно. А потом и пробовать перестал, не стесняясь, сразу же звал приятелей на выручку: один добровольный помощник крепко держал лошадку под уздцы и шептал ей в ухо успокоительные слова, а двое других усердно подталкивали Петьку под жирный зад.

«Здесь этот метод (способ, принцип?) категорически не годится», – ворчливо известил внутренний голос. – «Гусарский подполковник не может самостоятельно забраться на коня? Бред! Кошмар! Нонсенс! Ерунда ерундовая, короче говоря…. Надо было, братец, просить конную повозку. То есть, требовать…. Эх, голова садовая – два уха! А всё гордыня твоя непомерная, желание покрасоваться перед публикой. Любовь к дешёвым и сомнительным понтам, если смотреть в самый корень…. Впрочем, умолкаю. Как говорится, твои, братец, проблемы и трудности. Сам впутался, не спрашивая совета, теперь сам и выпутывайся…».

Наконец, простоволосый мужик в рваном зипуне подвёл за уздечку к крыльцу серого в яблоках коня под стареньким потёртым седлом. Жеребец нервно и зло взбрыкивал задними ногами и недоверчиво косил на Петьку лилово-аметистовым глазом.

– Молодой он ещё, барин, – шмыгая длинным вислым носом, принялся смущённо оправдываться мужик. – Зато шустрый. Очень бойко ходит рысью. А, вот, галопа совсем не любит, сразу начинает крутиться на месте – что та китайская юла…

«Да, похоже, что я серьёзно влип», – запечалился Пётр. – «Что теперь делать, а? Может, ну его совсем? Типа – отказаться? Мол, конь плохой и уродливый, то есть, не достойный благородного седока? Даже галопом не ходит…».

– Тише! Тише! – раздалось сбоку, и из-за угла избы, тяжело опираясь на чёрный костыль, показался юродивый. – Куда торопитесь, детишки? Не полагается так! Не полагается…. Сейчас я поговорю с жеребчиком. Успокою. Приласкаю. Договорюсь…

– Шёл бы ты, Вьюга, по своим делам, – неуверенно предложил мужик, вопросительно косясь на Петра, а усмотрев его согласный кивок головой, резко поменял тон: – Конечно, побеседуй, старинушка! Орлик, он страсть как любит душевные разговоры. Млеет, прямо…. Вот тебе уздечка, держи! А я, чтобы не мешать, отойду в сторонку…

Конь доверчиво положил юродивому голову на плечо, а тот что-то размеренно зашептал в заиндевевшее ухо. Через две-три минуты Вьюга чуть отстранился, достал из кармана своей хламиды-рванины кусок серого хлеба, поднёс к конской морде. Жеребец радостно заржал и с видимым удовольствием, смешно перебирая мягкими губами, принялся жевать предложенное угощение, роняя хлебные крошки по сторонам.

– Вот и всё, – по-доброму усмехнулся юродивый. – Орлик будет вести себя хорошо. Он мне твёрдо пообещал. Садись, Странник! У тебя всё получится, не сомневайся. Счастливой дороги!

Пётр ухватился ладонью левой руки за луку седла, вдел гусарский ботик в широкое стремя, приподнялся над землёй, точнее, над снегом, занося другую ногу…. Раз! И оказался в седле…. После этого он правой рукой подхватил уздечку, слегка натянул, каблуками ботиков легко коснулся конских боков и браво скомандовал:

– Вперёд, Орлик! – не сдержался и уже на полном скаку завопил, подражая американским ковбоям: – Й-о-хо-хо!

– Князю и княгине передавай привет! – долетел далёкий голос Вьюги.

Он ходко, почти не понукая жеребца, ехал по дороге, вернее, по широкой наезженной тропе в снегу, ведущей к заветному холму. Орлик шёл размеренной рысью, время от времени, сугубо по собственной инициативе переходя на галоп. Было безветренно, заметно холодало, иногда сквозь рваные серые облака проглядывало, подмигивая недоверчиво и тревожно, скупое зимнее солнышко.

«Напрасно я ввязался в эту авантюру», – подумал Петька, имея в виду своё повторное посещение 1812-го года. – «В насквозь авантюрную и невероятную авантюру. Чего мне, спрашивается, не сиделось в уютном и, безусловно, в очень комфортном двадцать первом веке? Ах, да, эти лазорево-синие, бесконечно печальные и загадочные глаза…. Такие в двадцать первом веке уже не встречаются. Это чистая правда. Ради таких волшебно-неземных глаз можно запросто нырнуть и в более суровые Времена. Например, в эпоху отвязанных и кровавых динозавров. Или же в Средние века, где вовсю пылают яркие костры безжалостной Инквизиции…. А каким же это князю и княгине я должен передать привет от юродивого? Очередная загадка, блин гусарский…».

Впереди показались три телеги, в каждую из которых было запряжено по две лошади.

– Это возвращается обоз, посланный Денисом. Вон же он, Антип, давыдовский кучер, – удивился Пётр. – Неужели, так быстро управились с заданием? Нет, похоже, подводы пустые…

Телеги остановились, поджидая всадника, Антипка, соскочив с передовой подводы, торопливо заковылял на встречу.

– Что случилось? – подъезжая спросил Петька. – Машина…. То есть, непонятная зелёная железяка, исчезла?

– Дык, это, барин, Пётр Афанасьевич, милостивец…, – сдёрнув с головы войлочный колпак, смущённо забубнил Антип. – Не виноватые мы. Христом Богом клянусь. Опередили, шустрые ироды, морды наглые…

– Кто опередил-то? Говори толком, не юли!

– Дык, людишки князя Нефёдова. Они уже половину нашей найденной железяки раскурочили и вывезли на подводах. Сейчас вторую половину доламывают…. А нас прогнали. Княжеский управляющий даже пригрозил пистолем. Сказал, мол, что это их…. Как же он, злыдень сердитый, сказал? Ага! Мол, это их – «средство передвижения». Пообещал шкуру спустить и выбить все зубы…

– Это какой такой князь Нефёдов? – на всякий случай уточнил Пётр. – Как его зовут?

– Дык, молодой князь Глеб, который лет шесть тому назад пропал-сгинул за границами…. Вот, теперь бают, что он возвернулся. Живой и здоровый, с молодой жёнушкой-раскрасавицей, какой-то польской графиней…

Глава двенадцатая Родовое княжеское гнездо

Пётр, реагируя на эту неожиданную новость, только восхищённо помотал головой, широко улыбнулся и спросил:

– А как…. То есть, где можно найти данного князя Глеба Нефёдова, нашедшегося таким волшебным образом? Да ещё и с княгиней-графиней-красавицей благородных польских кровей?

– Дык, барин, в Нефёдовке, понятное дело, – недоверчиво и подозрительно посматривая на Петьку, объяснил Антип. – Самое большое и знатное поместье в наших небогатых краях, целых восемь деревенек приписано к нему. Неужели ни разу не слышали о нём? Как такое может быть?

– Как может, как может…. Воли взял – вопросы задавать разные и непочтительные! – грозно нахмурился Пётр. – Хочу – помню. Хочу, хлебнув намедни лишнего, временно забываю. Дело моё, барское насквозь…. Понятно излагаю?

– Понятно, Пётр Афанасьевич! Понятно, милостивец! Не гневайся на раба недостойного! Не подумавши, ляпнул…

– Ладно, прощаю! Живи покуда…. Говоришь, что на холме присутствует княжеский управляющий?

– Ага, присутствует! Серьёзные такой дяденька, прям, как вы, Пётр Афанасьевич. Глаза внимательные такие, холодные, льдистые…. Нефёдовские холопы бают, что он новенький. Мол, приехал надысь вместе с князем и княгиней из заграницы…

– Из заграницы, говоришь? Ну-ну…. Значится так. Передай, Антип, Денису Васильевичу, что я поехал в Нефёдовку, с визитом вежливости. Мол, обуреваемый сильнейшим желанием – узнать от вновь прибывшего князя, как оно там живётся, за рубежами нашего обожаемого отечества. Понял?

– Всё понял. Обязательно передам, Пётр Афанасьевич. Не забуду. Не сомневайтесь…. «Обуреваемый желанием…, за рубежами нашего обожаемого отечества…», вот!

– Молодец, Антипка! Если же не вернусь к ночи, то это будет означать, что меня приняли хорошо и предложили заночевать. А я, соответственно, согласился, так как услышал много любопытного и познавательного для себя…. Ясно?

– Ясно. Передам. Счастливого вам пути, Пётр Афанасьевич!

На заветном холме вовсю кипела работа: гулко стучали о металл ломы и кувалды, горели-дымили два небольших костерка, мимо Петра, низко кланяясь, прошёл бородатый и широкоплечий мужик, крепко прижимающий к животу переднее колесо внедорожника.

«А, вот, и господин княжеский управляющий!», – кисло усмехнулся внутренний голос. – «Вернее, Николай Николаевич из двадцать первого века, заслуженный рыцарь плаща и кинжала в отставке. Впрочем, и в Будущем он являлся управляющим поместью. Видимо, планида у него такая, предназначенная кем-то Свыше. Одет, кстати, уже по-современному, в полном соответствии с текущей эпохой. То есть, как успешный купчина средней руки…».

– Эй, Николаич, старина! – громко крикнул Петька. – Сколько лет, сколько зим! Ты почти не изменился с момента нашей последней встречи…

Он ловко соскочил с коня и, набросив уздечку на нижний сук отдельно стоящей сосны, шепнул жеребцу:

– Стой, Орлик, спокойно и не балуй. Договорились? Я скоро вернусь, даже не успеешь соскучиться.

Конь коротко, обещающе и послушно всхрапнул в ответ.

Встреча с Николаичем прошла спокойно и буднично: они, не сговариваясь, решили не ломать дешёвой комедии – с радостными воплями, охами и ахами – а ограничились, отойдя в сторонку от остатков-обломков джипа, крепким рукопожатием. Впрочем, и в глазах отставного «фээсбэшника» не наблюдалось радостно-весёлых искорок, было сразу понятно, что данная встреча оказалась для него полнейшей неожиданностью. Причём, неожиданностью – с негативным оттенком…

– Получается, уважаемый, ты тоже решил немного попутешествовать по Временам иным? Не сдержался? – криво усмехнулся Пётр. – Сделал вид, что уехал к шоссе, а сам, значит, вернулся к профессорской красно-бурой палатке и принялся старательно подслушивать? Нехорошо это, однако. Несимпатично – с точки зрения этических правил и норм…

– Пошли они, нормы эти, куда подальше! – зло и раздражённо сплюнул под ноги Николаич. – Вместе с занюханной этикой…. Естественно, сразу же стало понятно, что дело нечистое. Мол, сплавляете вы меня, конспираторы хреновы, чтобы посекретничать вволю, без свидетелей. Кого захотели обмануть, ребятишки самоуверенные? Старого «фээсбэшного» воробья? Битого-перебитого, виды видавшего? Эх, наивность штатская! Ладно, проехали…. Сообразив, что к чему, я немного погудел автомобильным мотором, потом вернулся к палатке и послушал (хорошо, подслушал!) ваш с профессором базар. Потом, Магистр, пошёл за тобой…. Что было дальше? Зелёная ветвистая молния шандарахнула дальше. Одна «ветвь» в тебя угодила, а вторая, соответственно, в меня…. Через некоторое время, как и полагается, я пришёл в себя, но афишировать данный позитивный факт не стал и продолжил – на всякий пожарный случай – таиться. Смотрю, Денис Давыдов подъехал на тройке. Причём, самый настоящий Давыдов, без всяких дураков и «реконструкторского» маскарада. Ну, тут я всё и понял окончательно…. Потом, уже утром, встретил каких-то крестьян. Расспросил их о местных населённых пунктах. Как услышал про Нефёдовку, так и осознал, куда мне надо следовать дальше…. Говоришь, мол, что я вёл себя, э-э-э, несимпатично? Кому-то и подслушивать надо, и подглядывать, и, даже, вынюхивать. Работа, как работа, приносящая реальную и действенную пользу. Например, как в данном конкретном случае…. Если бы я тогда не узнал всей информации, то, что было бы?

– И что же? Право, даже интересно.

– Абсолютно ничего хорошего! Оказался бы Глеб Сергеевич в непростом 1812-ом году один, как перст. Без реальной поддержки и помощи. Что согласись, Пётр Афанасьевич, не есть – хорошо…

– Подожди. А как же Ольга? – непонимающе нахмурился Петька. – Разве это не она – знатная польская графиня?

– Она, родимая, она! Куда же без неё…, – расстроено и раздражённо махнул рукой управляющий. – Только какая, спрашивается, от Ольги может быть польза, а? Вред один, причём, голимый и ничем неоправданный! И в двадцать первом-то веке она постоянно сбивала хозяина с прямого и накатанного пути, придумывая всякие глупости и чудачества. То уговорит в отпуск поехать ни в Анталию (или, там, в Барселону с Мадридом), как делают все нормальные обеспеченные люди, а в заснеженный Магадан. Мол, очень охота посмотреть на развалины арестантских зон, в которых в сталинские времена чморили безвинно осуждённых политических заключённых. Ну, зачем ей это, спрашивается? Баловство одно и глупые капризы…. Или же предложит – ни с того, ни с сего – спонсировать заштатную футбольную команду второго дивизиона. Мол, вложимся финансами, за два года выведем в высшую лигу и продадим – втридорога – Роману Абрамовичу…. А тому оно надо? Его про этот бизнес-проект ставили в известность? Прожектёрка и авантюристка, каких поискать…. Ну, а здесь, в первой четверти девятнадцатого века, нашу непоседливую мадмуазель понесло – просто беспредельно и окончательно. Мама не горюй! Умереть и не встать! Неймётся ей, фантазёрке сопливой и безбашенной! Иногда такое говорит, что уши – сами собой, без отдельной команды – постепенно сворачиваются в трубочку…

– Небось, желает немного попутешествовать – с русской фантазией и размахом – по Европе?

– Если бы! Ты, Магистр, поезжай в Нефёдово. Там всё и узнаешь. Что называется, из первых сладких уст…

– Слушай, старина, а твои мужики уже вскрыли багажник джипа? – спросил Пётр. – Там лежала моя дорожная сумка.

– Сумки с вещами и тюки с «реконструкторской» одёжкой-обувкой Глеб Сергеевич забрал, они с Ольгой ранним утром самолично приезжали на холм в зимнем возке. Всю поклажу прихватили с собой, бумажки разные, включая остатки дамского детективного романа…. Ладно, Пьер, мне нынче недосуг болтать с тобой. Дел – выше крыши! Эти местные мужики – такая серость и дремучая бестолочь. Ничего толком не умеют делать, мать их! Впрочем, обучаются потихоньку, сообразительные, этого у них не отнять. Ты, Магистр, поезжай вот по этой дороге вниз с холма. На первом перекрёстке уйдёшь налево, на втором, наоборот, направо. По деревянному мосту переедешь через узенькую речку, тут оно и будет, Нефёдово…. Агафон, сукин ты сын! – сердито заорал на молодого мосластого мужика, неловко орудующего топором рядом с наполовину разобранным джипом. – Не смей портить на сиденьях кожу! Запорю! Так тебя, засранца, растак! Вот же, народец…. Я вас всех научу – беречь хозяйское добро!

До Нефёдова он добрался часа за два с половиной. Перед арочным деревянным мостиком Орлик испуганно остановился, нервно и неуверенно перебирая копытами. Пришлось потратить на уговоры три-четыре минуты, прежде чем жеребец перенёс его на противоположный берег реки.

«Славный такой мостик, очень красивый и широкий!», – охотно и увлечённо комментировал увиденное внутренний голос. – «Нет ни одной сваи, вбитой в речное дно, арка по-простому переброшена с одного берега на другой. При этом сама конструкция не вызывает ни малейших сомнений-опасений. Всё очень крепко и надёжно. Ширина позволяет всаднику – без каких-либо проблем – разъехаться со стандартной подводой. Поверхность моста ровная и гладкая, что называется – досочка к досочке. Высокие перила покрыты искусной резьбой. А в самой реке бойко плещется крупная рыба…. Ага, вот и усадьба княжеская. Впечатляет, ничего не скажешь! Впечатляет…. Сам господский трёхэтажный дом архитектурно напоминает «царский комплекс» в Детском Селе под Санкт-Петербургом: светло-жёлтый фасад с белыми массивными колоннами, широкая каменная лесенка, красно-коричневая черепичная крыша с печными трубами, по бокам пристроены аккуратные флигели. С правой стороны к дому примыкает старый ухоженный парк с длинной цепочкой прудов, соединяющихся между собой узкими и короткими протоками. С левой стороны – на приличном удалении – расположены здания хозяйственного назначения: конюшни, скотный двор, амбары, сеновалы, кузница, коптильня, многочисленные погреба и сараи…. Да, солидно, блин крепостной! Наверное, поместье полностью автономно. В том смысле, что запросто может существовать – в случае необходимости, понятное дело – не пересекаясь с внешним миром…. Вот и крестьяне нефёдовские – обоих полов – шарятся по округе. Несколько мужиков – в длинных зипунах и островерхих войлочных колпаках – на низком речном берегу усердно перегружают на подводы стог сена, в кузне звенят молоты, возле коптильни громко визжит свинья, очевидно, сейчас её будут забивать. Очень даже кстати, можно и перекусить…. Молодые девки в овчинных полушубках со смешками суетятся возле колодца-журавля: наполняют водой большие деревянные вёдра. Мальчишка-пастух гонит куда-то маленькое баранье стадо. Бело-серые овцы упитанные такие, невероятно лохматые, даже глаза из-за шерсти не видны. А чёрный баран, следующий впереди – видимо, вожак стада – просто красавец. Одни только мощные рога-спирали чего стоят…».

Пётр подъехал к господскому дому, несуетливо спешился и передал уздечку молодому, чисто одетому пареньку, оперативно выбежавшему навстречу из узкой двери правого флигеля, велел – небрежно, но, одновременно, и строго:

– Бока хорошенько очистить-обтереть от инея. Отвести в конюшню. Расседлать. Напоить. Накормить отборным овсом. Если что, шкуру спущу, – ласково потрепал жеребца по заиндевевшей морде: – А ты, Орлик, изволь вести себя тихо и прилично. Без всяких штучек и выкрутасов. Не позорь уж, братец, меня….

– Не извольте беспокоиться, барин! – заверил паренёк. – А с малолетства при лошадях. Понимаю, чай, что к чему….

– Как зовут? – спросил Петька.

– Меня? Емельяном кличут.

– Служи, Емеля! Служи…. Воздастся потом. В смысле, Бог наградит. Может быть…. От людей-то вряд ли дождешься путной благодарности.

– А как мне, барин, попасть в гусары? – неожиданно спросил парнишка. – Очень уж хочется, до слёз…

– В гусары? Двумя путями, дружок. Либо по Божьей воле. Либо по воле его Величества Случая. Третьего, извини, не дано.

Из центральных дверей дома показался до невозможности важный и солидный тип: уже пожилой, в нарядном, местами раззолочённом камзоле, лицо бритое, украшенное короткими, но весьма пышными рыжими бакенбардами.

– Мажордом, – робким шёпотом пояснил Емельян. – Папенька мой. Очень уж строги, не дай Бог. И на руку тяжелы. Мне пора, от греха подальше…. Орлик, пойдём со мной. Пошли, не обижу, угощу солёным хлебушком…

«Обыкновенный дворецкий, то бишь, пошлый лакей-халдей», – презрительно скривился внутренний голос. – «А форсу-то, форсу! Ну-ну…. Попробуй только, гнида раззолочённая, погрубить гусарскому подполковнику! Попробуй, ужо…».

Мажордом важно откашлялся и церемонно спросил, презрительно глядя поверх головы посетителя:

– Как прикажете доложить?

– Подполковник Гродненского гусарского полка Пьер Бурмин! Он же – Великий Магистр Ордена «Р»! – важно, надуваясь от гордости и спеси гигантским мыльным пузырём, известил Пётр. – Э, милейший, постой-ка! Куда это направился, разрешения не спрашивая? Ты, тварь рыжая, зажравшаяся, хочешь гусарского подполковника оставить на крыльце? Замёрзшего и продрогшего? Типа – хочешь оскорбить и унизить по подлому? Втоптать в придорожную грязь, разбавленную навозной жижей? Да я тебя сейчас! – расстегнул полушубок и со звоном вытащил саблю из ножен. – Изрублю в лапшу итальянскую! В солянку польскую искрошу! Собственные уши сожрать заставлю, языком закусывая! Мать твою, шлюху потомственную в пятом колене…

Халдей-мажордом прогнозируемо отшатнулся в сторону, трусливо присел на корточки и, обхватив голову руками, принялся бестолково бормотать извинительные фразы, мол: – «Не хотел обидеть, барин…. Не так изволили понять…. Семеро по лавкам плачут от голода, ещё трое – от холода…. Не губите, Христа ради…».

– Я тебя, рыжую самку собаки, научу Родину любить! – мрачно пообещал Петька, отправляя саблю обратно в ножны. – В том смысле, что вести себя прилично. Без наглости и хамства избыточного…

Из приоткрытого окошка первого этажа раздалось ехидное хихиканье, и скрипучий старушечий голосок радостно известил:

– Узнаю русский гусарский дух! Годы идут, а гусары – всё те же, как и тридцать лет тому назад…. Молодцом, право! Хвалю…. Жано! Проводи господина подполковника в столовую! Только сперва обмахни с него снег, потом помоги раздеться…. И вели уже подавать второй завтрак с кофием! Проголодалась я что-то…

– Слушаюсь, барыня, слушаюсь! – мажордом тут же вскочил на ноги, торопливо схватил в руки веник, прислонённый к одной из колонн, подбежал к Петру и засуетился:

– Барин, повернитесь-ка, я вас обмету чуток! Вот, и здесь позвольте-ка. А теперь спину и ноги…

«Эге, а он, похоже, боится эту неизвестную «барыню» до дрожи в коленях. Даже сильнее, чем обнажённую гусарскую саблю …», – подумал Петька, а вслух поинтересовался шёпотом:

– Как зовут хозяйку? Строга, небось? Кем она приходится молодому князю Глебу? Жано – твоё природное имя?

– Зовут Елизаветой Алексеевной. Князю Глебу приходится двоюродной бабкой, – усердно работая веником, сообщил мажордом краешком рта. – Очень строга. По субботам лично сечёт девок дворовых. Через одну и до крови. Меня же при крещении нарекли Иваном. Теперь вот – Жано…

– Понятное дело, бывает, не расстраивайся…. Емельян, что жеребца увёл в конюшню, сын твой? Лицом больно уж похож.

– Сынок, младшенький…. Очень шустрый и разумный. А, что?

– Пока ничего. Потом переговорим, Ладно, веди уже к барыне, на второй завтрак с кофием…

Столовая княжеского дома Нефёдовых произвела на Петра неоднозначное впечатление.

«Никакой тебе исторической экзотики, чёрт побери!», – капризный внутренний голос даже слегка возмутился. – «Если не обращать внимания на разные мелочи – как то, на отсутствие эклектических ламп-люстр и плазменной панели домашнего кинотеатра – то легко можно предположить, что дело происходит в двадцать первом веке, в загородном доме какого-нибудь бизнесмена средней руки, или областного депутата, что суть – одно и то же. Мебель, искусно стилизованная под антиквариат, стены обклеены бумажными аляповатыми обоями, наборной паркет на полу, на окнах – тяжёлые шторы-портьеры, впрочем, почти все раздёрнутые, поэтому в помещении достаточно светло. Ну и всяческие картины-скульптуры – везде и всюду. Золочёные рамы, мраморные ангелочки-Амуры, громоздкие напольные часы…. Как же без этого? Любовь к искусству всегда была в почёте у состоятельной российской публики, типа – так полагается по высокому статусу…. Иконостас в углу и изразцовый камин? Не, такое и для Будущего не в диковинку. Справа двухстворчатые высокие двери, слева – точно такие же. Да, ожидалось увидеть нечто совсем другое…. Что конкретно? А Бог его знает! Что-нибудь особенное, специфическое, подчёркивающее, так сказать, дух эпохи…. Кстати, по поводу духа. Пахнет, как раз, непривычно – по понятиям двадцать первого века. Всё тот же – как и в светёлке жабинского постоялого двора – аромат свежевыпеченного хлеба и сушёных трав, да и нафталином отдаёт самую малость. Видимо, по холодному зимнему времени года, княжеский дом проветривают не часто, берегут живительное тепло…».

Да и старая княгиня Нефёдова показалась Петьке самой что ни наесть обыкновенной бабушкой, где-то даже узнаваемой.

«Она же очень похожа на незабвенную Татьяну Пельцер! Ну, из кинофильма «Формула любви», где Пельцер играла пожилую тётушку главного героя», – удивлённо-обрадовано известил внутренний голос. – «Многочисленные пёстрые кофточки-телогрейки, надетые одна на одну. Кружевной белоснежный чепец, седые – явно, накладные – букли-валики, умные, внимательные, чуть усталые глаза за толстыми стёклами очков…. Как такая симпатичная и внешне добрейшая бабулька может по субботам лично сечь дворовых девок? Да ещё через одну и до крови? Прав был бессмертный классик: – «Умом Россию не понять. Аршином общим – не измерить…». Страна неразрешимых парадоксов и тупиковых загадок…».

– Проходи, отважный подполковник, не стесняйся! – любезно пригласила старушка. – Ты сказал, мол, Пьер Бурмин? Уж, не сынком ли приходишься Афанасию Бурмину? Как же, помню его! Известный был – в своё время – похититель женских доверчивых сердец. Даже за моей племянницей покойной, матушкой князя Глеба, пытался ухаживать-ухлёстывать, хват такой…. Присаживайся, мон шер, присаживайся! В ногах-то, как известно, правды нет. Устал, небось, с дороги?

– Нет, мадам! Ни капли! – Петька браво щёлкнул каблуками ботиков. – Для гусара семь вёрст – не крюк! Как, впрочем, и семнадцать…. Позвольте, мадам, вашу ручку!

– Что? Ах, да, эти гусарские штучки…, – княгиня величественно протянула морщинистую ладошку. – Лобзай, озорник! Лобзай, коль такой небрезгливый. Старческая кожа, она совсем не напоминает надушенный китайский шёлк, а, наоборот, очень похожа на средневековый потрескавшийся пергамент – с соответствующим запахом…

Завершив процедуру целования, Пётр уселся на стул с гнутой резной спинкой (совершенно обычный стул, даже в 2012-ом году такие, в смысле, очень похожие, можно было запросто встретить в московских мебельных магазинах), и с интересом оглядел стол, накрытый ко второму завтраку.

«Опять ничего интересного и заслуживающего внимания!», – в очередной раз расстроился внутренний голос. – «Тарелки-ложки, серебристые кофейник и молочник, фарфоровые чашечки, соломенная корзиночка с ломтями светло-серого пшеничного хлеба, посередине стола – керамический горшок с ручками. Пахнет овсяной кашей…. Б-р-р-р! Гадость какая!».

– Не вижу, подполковник, восторга на твоей мужественной физиономии, – едко хмыкнула княгиня. – Не любишь овсяную кашу?

– С младых лет, мадам! – по-честному признался Петька, чуть не ляпнув: – «Ещё с детского сада!».

– Жано, принеси-ка нашему гусару чего-нибудь более существенного! Мясного там, рыбного, хмельного, – велела Елизавета Алексеевна мажордому, застывшему рядом со столом по стойке «смирно». – Стой, обормот несообразительный! Сперва мне каши положи в тарелку и кофею налей в чашку…

Жано-Иван, выполнив хозяйский приказ, удалился в левые двери, очевидно, на кухню. Старушка, чуть причмокивая узкими губами, принялась манерно и размеренно поглощать светло-коричневую кашу. А Пётр, слегка морщась от нелюбимого с детства запаха овсянки, откровенно маялся-скучал, не зная, чем себя занять.

Наконец, не выдержав, он поинтересовался:

– Извините, уважаемая Елизавета Алексеевна, а где же наши молодые? То есть, князь и княгиня?

– Это ты, батюшка Пётр Афанасьевич, правильно сказал, что, мол, молодые, – одобрительно прищурилась старушка. – Такие молодые, не приведи Бог! Всю ночь напролёт их кроватка скрипела-шаталась. Как только не сломалась? До сих пор не понимаю! Их-то спаленка находится прямо над моей, на втором этаже…. Да, уж! Никак мне было не уснуть…. Потом, уже на рассвете, они велели лошадей седлать и ускакали куда-то. Вернулись уставшие, и до сих пор почивать изволят. А, может, и не спят, а продолжают заниматься разными глупостями? С них станется…. Впрочем, это и неплохо. То бишь, что любовь между ними такая горячая да жаркая. Может, и правнуков-правнучек ещё дождусь…. А ты, Пётр Афанасьевич, давно ли знаком с Глебушкой и Вандой?

«С Вандой?», – удивился внутренний голос. – «А, видимо, это Ольга взяла такой элегантный псевдоним. Типа – развивая польскую линию своей настоящей родословной…».

– За границей я с ними познакомился. В городе Варшаве, – осторожно ответил Петька и чуть напрягся – за правыми дверями послышались чьи-то лёгкие, едва слышимые шаги. – А вы, Елизавета Алексеевна, конечно же, счастливы, что внук нашёлся?

– Счастлива? – задумчиво переспросила старая княгиня, глядя на собеседника как-то странно и откровенно тревожно. – Да, наверное…. Теперь хоть будет, кому глаза мне, когда умру, прикрыть, – перевела взгляд в сторону правых дверей. – Кому слезинку горькую уронить на свежую могилку. Даже, если этой могилке суждено быть выкопанной на далёкой чужбине, как Ванда предрекает-уговаривает…. Так что, Пётр Афанасьевич, я счастлива. Помолодела, про болезни забыла. Более того, собираюсь в дальнюю дорогу, хочу мир посмотреть перед смертью…. Интересуешься, наверное, куда это древняя бабка засобиралась? И в Европу, и – далее…. Только, т-с-с-с! Это большой-большой секрет. Вандочка велела никому не рассказывать о предстоящем отъезде. Так что, извини, сударь мой, но не могу удовлетворить твоего жгучего любопытства, слово давала…

Вскоре в столовой появился мажордом с широким серебряным подносом в руках, расставил на столе перед Петром тарелочки и блюдечки с холодными закусками, оловянную чарку-стаканчик и стеклянный штоф, на две трети заполненный буро-коричневой жидкостью.

– Узнаю настоящего гусара! – ободрила Елизавета Алексеевна. – Ишь, как глаза заблестели-загорелись! Жано, наполни-ка чарку подполковника! До краёв! – подмигнув, пояснила. – Это, батюшка Пётр Афанасьевич, зубровка. Она почти восемь месяцев настаивалась на сушёных цветках зверобоя и корне валерьяны. Очень хорошо нервы успокаивает. А ещё мысли прочищает действенно, – после короткой паузы добавила. – Тебе это, надо думать, пригодится вскорости…

Петька, пожелав гостеприимной хозяйке крепкого здоровья и долгих лет жизни, браво выцедил предложенный напиток, крякнул и принялся с аппетитом закусывать: бужениной, кровяной колбасой, копчёной рыбой, козьим, чуть солоноватым сыром.

– Жано, приготовь мне шубу и валенки! Пойдём с тобой в телятник.

Проверять, как там народившийся приплод чувствует себя, – велела старушка, поднимаясь на ноги, дождавшись, когда мажордом покинет столовую, подошла к Петру, склонилась к его уху и, подозрительно косясь на правую дверь, жарко зашептала: – Молчи, гусар, молчи. Ничего не говори. Уезжать тебе надо отсюда, пока не поздно. Уезжать…. Жалко будет, если погибнешь в расцвете лет. Глаза больно уж у тебя хорошие: как у доброго месячного теляти. Жалко будет…. В чём заключается опасность? От кого она исходит? Я и сама не знаю. Просто – ощущаю её присутствие…».

Глава тринадцатая Искусные комедианты

Вскоре Пётр остался в столовой в полном одиночестве, окружённый со всех сторон вязкой и тревожной тишиной, время от времени нарушаемой подозрительными шорохами, стуками и скрипами.

– Да, как-то здесь не особо уютно, – вынужден был он признать уже через три-четыре минуты. – Ощущается некая, м-м-м, тёмная, нехорошая и откровенно-недобрая аура. Это как с голливудскими фильмами-ужастиками. Сидишь, напряжённо и тупо уставившись в экран телевизора, и ждёшь: – «Когда же они начнутся, ужасы, обещанные газетным анонсом?». А начинаются ужасы, как правило, в самый неожиданный и неподходящий момент, когда устав от бесполезного ожидания, ты неосторожно позволяешь себе расслабиться…

Непонимающе и досадливо хмыкнув, Петька напомнил оловянную чарку зубровкой, предварительно выдохнув воздух из груди, выпил до дна, старательно занюхал рукавом ментика и задумчиво закусил в меру жирным куском буженины.

«Можно подумать, что нам других неудобоваримых загадок и ребусов не хватало!», – затосковал впечатлительный и чуточку нервный внутренний голос. – «Вот, и добрая бабуля-княгиня любезно добавила ещё одну, заковыристую до невозможности. Мол, уезжай, милок, отсюда в срочном порядке, пока злые люди не прибили тебя до смерти. Мол, откуда исходит эта серьёзная опасность – неизвестно, но, точно, исходит.…Тьфу, да и только! Ерунда совсем даже и не ерундовая…. Ещё эти крадущиеся шаги за дверями, мать их дверную! Во, опять…. Сиди теперь и сомневайся: вдруг, это уже приближаются они, смертельно-опасные неприятности, обещанные старой княгиней? Может, уже пора саблю гусарскую доставать из ножен и готовиться к отчаянной обороне? Или же творить последнюю молитву, смирившись с горькой и незавидной участью? Только, вот, с молитвами как-то туговато. В том смысле, что ни одной толком не знаю…».

А осторожные, крадущиеся шаги уже постоянно шуршали-слышались – как из-за правых, так и из-за левых дверей. Это ещё не говоря про потолок и подпол, где тоже что-то регулярно поскрипывало и постукивало…

«Это же просто неприлично!», – невыдержанный внутренний голос сорвался до пошлого истеричного визга. – «Так можно, ненароком, превратиться в самого настоящего психа-идиота! Совсем обнаглели, твари неизвестные, строящие из себя – не пойми что…».

Наконец, махнув очередную чарку зубровки, настоянной на сушёных цветах зверобоя и корне валерьяны, он не сдержался: подхватил ладонью за гнутую спинку тяжёлый, стоящий рядом стул, да и метнул им – от всей полупьяной дури – в правую двухстворчатую дверь, где, по его мнению, шуршало гораздо чаще и громче.

Половинки двери резко разошлись в стороны, послышался отчаянный девичий визг, зазвучали болезненные охи и ахи. На краткий миг мелькнули и тут же исчезли длинные цветастые подолы, раздался громкий перестук, вызванный частыми соприкосновениями убегающих пяток с гладкими дощечками наборного паркета.

– Вот, незадача! – искренне засмущался Петька. – Это же просто глупые дворовые девки любопытствовали на приезжего гусарского подполковника, а я, морда трусливая и подозрительная, нафантазировал себе чёрт знает чего…. А, если, зашиб кого из девок серьёзно? С шишками и синяками? Стыда не оберёшься, блин княжеский, узорчатый! А всё эти бабушкины туманные пророчества и многозначительные намёки…. Мало ли что может померещиться пожилой и мнительной женщине? Небось, этим дурацким грохотом я и Глеба с Ольгой разбудил. Или, того хуже, оторвал их от более важных, приятных и значимых дел…. Стыдно, однако, господин подполковник, стыдно! Не пристало полноценному гусару так нервно и неадекватно реагировать на обычные скрипы-шорохи, сколь подозрительными они не казались бы…

Последнее его предположение – относительно Глеба и Ольги – оказалось верным на сто процентов. Через минуту-другую где-то наверху громко хлопнула дверь, послышались уверенные и гулкие, явно мужские шаги, и голос Нефёдова грозно поинтересовался:

– Вы что там, шалавы безмозглые, совсем сошли с ума от безделья? Опять узрели домового под старым веником? Или жирная мышь выскочила из шкафа? Права, права мудрая бабушка Елизавета Алексеевна! Сечь вас надо люто и безжалостно, а не разводить человеколюбивых антиномий. Такой захватывающий и острый момент, понимаешь, испортили, заразы…. Что молчите, вертихвостки?

– В общем и целом, это не вертихвостки. И, даже, не шалавы с заразами, – глупо улыбаясь, откликнулся Пётр.

– А кто же это тогда – так шумно шутить изволит? Что это за наглец такой выискался, а?

– Великий Магистр Ордена «Р», собственной персоной…

– Пьер Бурмин, морда толстощёкая, водоканальная! – восторженно завопил Нефёдов. – Как я рад, дружище! Сейчас спущусь к тебе. Только халат наброшу и Ванду извещу о твоём неожиданном прибытии…

Вскоре в столовой появился Глеб – во всей своей княжеской красе: лицо бледное и усталое, чёрные волосы и бородка взлохмачены в стиле «я упала с сеновала, тормозила головой», на мускулистом торсе красовался мужской шёлковый халат в восточном стиле, на ногах – длинноносые мягкие туфли нежно-розового цвета, украшенные, такое впечатление, самыми настоящими самоцветами – рубинами, топазами и изумрудами.

Петька тут же вскочил на ноги и восторженно захлопал в ладоши:

– Ну, братец, ты и даёшь! Выглядишь, как настоящий…

– Стоп, Пьер! Остановись! – нервно прервал его Нефёдов. – Не пори горячку…. Давай-ка обнимемся, старина, для начала! – слегка приобняв за плечи, сердито зашептал в ухо. – Здесь повсюду любопытные уши. Повторяю, повсюду…. Поэтому болтай только на нейтральные темы, сугубо о всякой невинной ерунде. О погоде, об охоте, о видах на урожай озимых…. Понял? О серьёзных делах потом поговорим, уже на улице…. И, умоляю, Пьер, больше никаких «магистров». Масонство нынче не в почёте…

– Как самочувствие прекрасной и неповторимой графини Ванды? Пардон, уже княгини? – тут же вступил в игру Пётр, неторопливо усаживаясь обратно на стул. – Не утомила ли её дальняя дорога из Европы? Вернее, не дорога, а целый сонм[19] безобразных и ужасных русских дорог? Кстати, дорогой мой князь! Предлагаю выпить за нашу встречу!

– Ванда? Она чувствует себя неплохо. Вернее, просто замечательно и превосходно. Как взрослая щука в тёплой речной воде, – многозначительно и довольно усмехнулся Глеб. – Переодевается сейчас, наводит неземную красоту. Это князю незазорно предстать перед гостями-приятелями в, э-э-э, несколько легкомысленном, то есть, в домашнем виде. А уважающая себя княгиня всегда и везде должна полностью соответствовать, э-э-э, незыблемым канонам приличий…. Выпить? Что там у тебя в графине? Зубровка, настоянная на корне валерианы? Узнаю свою любимую бабушку-старушку…. Нет уж, уволь! Даже не уговаривай…. Нынче на дворе стоят совсем другие времена, – обернулся к левой двери и властно крикнул-позвал: – Эй, кто там? Человек!

Дверь тут же плавно приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась рыжеусая голова среднего возраста:

– Чего изволите, барин? – вежливо и чуть боязливо поинтересовалась голова.

– Две бутылки венгерского и одну шампанского. Из закусок же принеси что-нибудь, э-э-э, соответствующее заказанным напиткам…

– Понял, сделаем-с! – пообещал рыжеусый.

– И это…, – Глеб брезгливо указал пальцем на стол. – Приберись тут, любезный! И все свечи зажги в канделябрах. Темновато здесь немного – на мой тонкий княжеский вкус…

Голова послушно скрылась, створки дверей мягко и бесшумно соединились.

– Данный слуга – лицом и колером усов – очень похож на мажордома Жано, – невозмутимо констатировал Петька. – Его младший сынок, Емельян, следит за лошадьми. А это был какой? Средний? Старший?

– Не знаю, братец, честное слово, – вяло и равнодушно передёрнул плечами Нефёдов. – Какая, собственно, разница? Холоп и холоп…. Впрочем, династии везде хороши. И в холопском деле, в том числе.

– Да, быстро ты…

– Обжился в России? – Глеб сделал строгие глаза, мол, следи за языком. – Не так долго я и отсутствовал. Всего-то шесть лет с крошечным хвостиком. А лоск европейский, он быстро слетает, не успеешь оглянуться. Раз-два, и пропал без следа – под колючими порывами русской безжалостной метели…. Мой восточный наряд? Это ещё осталось от славных предков. Боевые трофеи со времён многочисленных русско-турецких войн, так сказать. Кстати, очень даже удобно и комфортно, рекомендую…

И пяти минут не прошло, как свечи были зажжены, а стол накрыт и сервирован заново. На нем – кроме означенных бутылок с вином – появились изысканные фужеры тонкого стекла, а также тарелочки и блюдечки с разными восточными сладостями, орешками и фруктами.

– Виноград, абрикосы, сливы? – удивился Пётр. – Позволь, Глеб Сергеевич, а это, что же, арбуз?

– Темнота ты малограмотная, Пьер, – тихонько прошипел Нефёдов. – Всё это, понятное дело, маринованное. Обычное дело для любого среднерусского поместья, – добавил уже в полный голос: – Это в вашем прибалтийском Вильно, подполковник, арбузы считаются редкостью. А к нам летом-осенью их подводами привозят из Поволжья. Не знаем, куда и девать…

«Ага, значит Николаич, сука «фээсбэшная», подслушав нашу с профессором Гафтом беседу, уже доложил Нефёдову о моём недавнем венчании в Жадрино», – понял Петька. – «А у Глеба память очень хорошая – успешный российский бизнесмен, как-никак. Им, русским бизнесменам из мутного двадцать первого века, без хорошей памяти – никак. Сразу же пристрелят или посадят в тюрягу, как, к примеру, приснопамятного Михаила Ходорковского, не к месту подзабывшего правила игры…. Вот, наш Глеб Сергеевич и вспомнил, что полк «пушкинского» Бурмина осенью-зимой 1812-го года квартировал в Вильно…».

Послышался лёгкий, почти невесомый, очень приятный для слуха шелест, и в комнату вплыла Ольга, то есть, Ванда, княгиня Нефёдова. И, именно, что вплыла…. Платье нежно-персикового оттенка с полностью закрытыми плечами-ключицами (что было несколько странно для откровенно-декольтированного девятнадцатого века) и непривычно-высоким пояском под аппетитной грудью смотрелось на Ольге просто замечательно. Стройная точёная шея, уши и длинные пальцы княгини распространяли вокруг – в отблесках множества свечей – нестерпимый блеск самоцветов. Тёмно-каштановые волосы – с частыми фиолетовыми прядями – были собраны, слегка опережая моду, в симпатичную и аккуратную причёску «а-ля Натали Гончарова».

«Сделать-смастерить из классического панк-гребня такую неземную красоту? Невероятно!» – восхитился трепетный внутренний голос. – «Впрочем, смастерить что-либо другое было бы просто невозможно, учитывая невеликую длину Ольгиных волос…».

Он мгновенно, как и полагалось воспитанному гусарскому подполковнику, вскочил со стула, громко щёлкнул каблуками ботиков, коротко приложился губами к надушенной ручке молодой княгини и разразился букетом цветистых комплиментов:

– Прекрасная графиня Ванда! Ах, извините, прекрасная княгиня! Честное слово, уже можно запросто запутаться в ваших многочисленных благородных титулах…. Кто-то коллекционирует холодное и огнестрельное оружие, кто-то – рыцарские средневековые доспехи, а вы, значит, титулы? Что же, очень мило и оригинально. А, главное, нестандартно…. Извините, отвлёкся! Итак, продолжаю расточать искренние и льстивые комплименты. Вы, милая Ванда, обворожительны! Впрочем, как и всегда…. О, смотрю, вы решили милостиво просветить лапотную и отсталую Россию – относительно последних веяний высокой европейской моды?

– Что вы, мой добрый Пьер, имеете в виду? – с лёгким, очень мягким и приятным акцентом вальяжно поинтересовалась Ольга.

– Конечно же, вашу необычную причёску, несравненная наяда! И, особенно, неземной и незабываемый цвет ваших волос! – про себя же он подумал совсем другое: – «Какая способная и искусная комедиантка! Даже польский акцент изображает очень достоверно…. Талантище! А ведь – совсем ещё недавно – была отвязанной панкующей стервочкой. Хмурой хабалкой с плебейскими манерами, не лезущёй в карман за солёным словцом…. А нынче перед нами – благородная аристократка из высшего общества: манерная такая, гордая, важная, спесивая. Способная блистать на любом балу, затмевая всех остальных красавиц, и сводя с ума – пачками – солидных мужчин и желторотых юнцов…

– Милый открой, пожалуйста, шампанское! – томно и капризно проворковала Ольга. – А что здесь можно покушать? Аппетит, знаете ли, господа, проснулся – прямо-таки – зверский.…Вообще, честно говоря, он – после моего прибытия в благословенную Нефёдовку – значительно улучшился и, безусловно, оживился…. Фи, одни приторные сладости и острые маринады! Дорогой, вели, чтобы мне немедленно подали жареную куропатку. Или, на худой конец, рябчика. Только, обязательно, с каким-нибудь пикантным соусом. А ещё я бы не отказалась от омлета с пшеничными гренками…

– Не княжеское это дело – открывать винные бутылки, – недовольно хмурясь, проворчал Глеб. – Пьер, озаботься, пожалуйста. Гусарам возиться с вином не возбраняется. Наоборот, это их прямая должностная обязанность…. Эй, человек! Ко мне! Подать княгине Ванде куропатку и рябчика! И чтобы без всяческих промедлений! Обязательно с дельным пикантным соусом! И ещё – омлет с пшеничными гренками…. Милая, из скольких яиц? Из четырёх, канальи! Живо мне, бездельники!

– Впечатляет, всё очень натурально, – двусмысленно одобрил Пётр, покладисто пододвигая к себе бутылки с вином и штопор с позолоченной ручкой. – Кстати, мне тут любезная княгиня Елизавета Алексеевна прозрачно намекнула, что вы, друзья мои, собираетесь в дальнее путешествие. То бишь, в заграничный вояж. Что, князюшка, милая Родина уже успела порядком надоесть? Ах, да, понимаю, понимаю! Скука беспросветная, глубокие снега, морозы, метели, вьюги, отсутствие регулярных балов…. Наверное, прекрасной Ванде, привыкшей к яркому блеску европейских столиц, здесь ужасно тоскливо и серо…

Ольга только смешливо прыснула, вежливо прикрыв рот ладошкой, а Нефёдов в очередной раз (видимо, это считалось у князей хорошим тоном) недовольно поморщился:

– Ох, уж, эта бабуля! Трепло провинциальное! Впрочем, я её искренне полюбил…. То есть, и раньше, конечно же, любил – в детстве и в розовой юности. А теперь, по возвращению в родные пенаты после шестилетнего отсутствия, полюбил ещё больше…. Где, кстати, она сама? Наверное, снова отправилась в телятник, интересоваться самочувствием коровьего приплода? Ну-ну…. Да, бабушка, она очень добрая, любит всяких беззащитных животных и птичек. Похоже, что гораздо больше, чем дворовых мужиков и девок. Впрочем, это её дело…. По поводу нашего будущего вояжа-путешествия. Знаешь, Пьер, есть всякие и разные мысли. Правда, пока весьма расплывчатые, неясные и сугубо предварительные.…Потом, когда пойдём на прогулку, – подмигнул, намекая на чуткие чужие уши, – посоветуемся на эту тему. Может, и ты решишь присоединиться к нам?

– У милого месье Бурмина – гусарская служба, – напомнила разумная Ольга-Ванда. – Опять же, дела сердечные – по слухам – завелись…. Говорят, вашу небесную и несравненную Джульетту зовут, э-э-э, Марией Гавриловной? Фамилию, извините, запамятовала…

– Мария Гавриловна Радостина, – мечтательно вздохнув, известил Петька, со знанием дела приступая к откупориванию бутылок. – Очень симпатичная и пикантная девушка. Лицом немного похожая на вас, дорогая княгиня. Аккуратненький носик, выразительные лазурные глаза, густые чёрные брови. Только волосы гораздо светлее и веснушки присутствуют. Ну, и не такая красивая, как вы, естественно…

– Ага, аналогия прямая, – понимающе хмыкнул Глеб. – «Ненарадово» – «Радостин». Теперь мне всё окончательно понятно…. Как, если не секрет, продвигаются дела на сердечном фронте? Где и когда состоится весёлая и разгульная свадьба? Сколько гостей намечаете пригласить? Я к тому, что если скоро, то можешь – вместе с молодой жёнушкой, естественно – составить нам компанию в путешествии европейском. Думаю, что Мария Гавриловна не откажется от необременительного вояжа, связанного с посещением пары-тройки европейских столиц. Все провинциальные русские барышни грезят о Европе…. Воинская служба? Так и внеочередной отпуск – по случаю состоявшегося бракосочетания – можно испросить. Мол, медовый месяц, господа! Думаю, что полковое начальство проникнется, войдёт в положение и не откажет…. Вместе поедем через Вильно, и я словечко – по старой дружбе – замолвлю за тебя.

– А я, Пьер, твоего полковника обаяю! – лукаво пообещала Ольга. – Улыбнусь, подмигну тайком, глазками стрельну пару раз, попрошу ласково. Он, бедолага, естественно, влюбится в меня по самые уши, растает и не посмеет отказать…. Глебушка, друг сердечный, не смотри ты на меня так свирепо! Я же его в шутку обаяю, якобы, не по-настоящему…

– Спасибо, друзья, за проявленную заботу! – вежливо поблагодарил Пётр, разливая венгерское и шампанское по бокалам. – Я обязательно подумаю над вашим интересным предложением…. А делами свадебными сейчас занимается мой старинный приятель, подполковник гусарского Ахтырского полка Денис Васильевич Давыдов.

– Тот самый Денис Давыдов? – притворно восхитилась Ольга. – Знаменитый пиит, воспевающий в своих витиеватых виршах гусарскую доблесть и отвагу? Нам, полякам, это очень близко и понятно…. Пьер, познакомишь потом меня с Давыдовым? Ну, пожалуйста…. Глебушка, прекращай так глупо и беспочвенно ревновать! Клянусь, я буду флиртовать с этим гусарским повесой в меру, строго в рамках приличий…. Тем более, как утверждает народная молва, он росточком-то не удался. А низеньких мужчин я совершенно не воспринимаю…. Предлагаю выпить – за отважных русских гусар! Ура! Ура! Ура!

Тонкий звон хрустальных бокалов, приятное послевкусие во рту.

– Да, это настоящее вино! Просто нет слов! – признал Пётр, отправляя в рот крупную маринованную виноградину. – Не чета…, э-э-э, всяким навороченным подделкам…

– Это точно! – поддержал Глеб. – Как выясняется, прогресс человеческого общества не всегда благотворно влияет на качество пищевых и прочих продуктов. Далеко – не всегда!

В помещение столовой, тем временем, вошла княгиня Елизавета Алексеевна – улыбчивая, раскрасневшаяся, бодрая.

– Очень хорошая погода установилась, господа и дамы! – радостно объявила старая княгиня. – Полное безветрие, ласковое солнышко проглядывает сквозь серые облака. И телята мои себя чувствуют просто превосходно, вес набирают исправно, не болеют, бодры и веселы…. Тьфу-тьфу-тьфу! А вы, молодёжь, винцом – с утра пораньше – балуетесь? Даже, шампанским? Хорошее дело, одобряю! Я тоже страсть, как обожаю вкусные пузырьки…. Угостите старушку, не жадничайте! А где же мой бокал?

– Вот, мой возьмите! – засуетилась Ольга. – Петруша, налей! Бабушка, а вот халва свежая, рахат-лукум неплохой….

– Вот же, лиса ласковая, фиолетовая! – широко и нежно улыбнулась Елизавета Алексеевна, беря в морщинистую ладошку наполовину наполненный бокал. – Хорошую жену тебе, Глебушка, Бог послал! Хорошую, поверь, я в этом разбираюсь. Вернее, моё сердце опытное, многое повидавшее в этой непростой жизни…. Отличное шампанское, игривое! – поставив бокал на край стола, сообщила: – Вот ещё, дорогой мой внучок. Ты намедни, как мне помнится, интересовался нашенской зимней охотой…. Я на обратной дороге к дому специально свернула к парку. Следов там свежих натоптано – не приведи Бог! Не сосчитать, сколь ни старайся! И заячьи, и лисьи, и, даже, косули ночью подходили к кормушкам с сеном да овсом…. Это, естественно, не говоря про куропаток с рябчиками. Одни из-под снега так и выпархивают. Порх! И только мельчайшая снежная пыль летит в глаза…. Другие же без устали шуршат-копошатся в рябиннике…

– Вот это дело! Спасибо, бабуля, за хорошую новость! – обрадовался Глеб, заговорщицки подмигивая Петру, мол, вот и достойный повод нашёлся, чтобы уединится для откровенного разговора. – Прямо сейчас и отправимся! Только – для начала – ещё выпьем по бокалу, закусим чуть-чуть, потом переоденемся в охотничью амуницию…

– Куропатка, рябчик и омлет для молодой княгини! – торжественно объявил давешний рыжеусый халдей, входя в столовую с широким серебряным подносом в руках.

– Глебушка, миленький, я быстро! Раз-два, и готово! На тарелке только косточки останутся обглоданные! – весело пообещала Ольга и вежливо обратилась к старушке: – Милая бабушка, не составите ли мне компанию? Мясо птицы, оно очень полезно для здоровья, легко усвояется организмом и всё такое…

– Составлю, лиса, составлю! – благостно откликнулась Елизавета Алексеевна, с откровенной и искренней приязнью поглядывая на молодую «родственницу». – Куропаток и рябчиков я обожаю с самого раннего детства. В смысле, кушать их…. Подполковник Бурмин, подлейте-ка мне ещё шампанского! Поухаживайте, пожалуйста, за пожилой дамой!

Пётр решил, что на предстоящую охоту переодеваться не стоит. А, собственно, зачем? От княжеского дома до старого парка, куда они собирались оправиться, было метров двести пятьдесят, может, чуть больше. Он только переобулся, сменив низенькие гусарские ботики на высокие, светло-бежевые, старательно подшитые валенки.

«Правильно, братец, правильно!», – сытым котом замурлыкал внутренний голос. – «Ноги, их завсегда надо держать в тепле. А промокшие ноги, вообще, полный и окончательный мрак. Простуда же нам с тобой сейчас абсолютно не нужна. Не говоря уже об ангине и двустороннем воспалении лёгких…. Тьфу-тьфу-тьфу!».

Он неторопливо прохаживался – по хорошо натоптанной тропе – вдоль фасада княжеского дома, поджидая товарищей по предстоящей охоте, которые почему-то задерживались.

«Не иначе, наши князь и княгиня – за раздеваниями-переодеваниями – опять ненароком увлеклись разными горячими глупостями», – ехидно предположил легкомысленно настроенный внутренний голос. – «Да, как-то на удивление быстро Глеб с Ольгой адаптировались и привыкли к своим новым статусам. Выглядят и ведут себя очень уверенно и органично, словно, действительно, являются природными аристократами. И, похоже, совсем не рвутся обратно, в цивилизованный двадцать первый век…. Опаньки, братец! Внимание!».

Он резко обернулся, подозрительно осматривая – одно за другим – широкие окна дома и резко, подчиняясь неясному наитию, отпрыгнул-отпрянул в сторону.

– Бу-бух! – на то самое место, где он стоял лишь мгновение назад, с покатой крыши свалилась, с грохотом расколовшись на крупные и мелкие части, весьма приличная – килограмм на двенадцать-пятнадцать – глыба светло-сиреневого льда.

Петька начал быстро-быстро пятиться прочь от дома, стараясь взглядом охватить всю (до конька) черепичную кровлю. Показалось, или, действительно, за высокий конёк крыши перепрыгнула-перескочила неясная тёмная тень?

– Похоже, права была старая княгиня, – тихонько пробормотал он себе под нос. – Кому-то я очень и очень мешаю…. Только, вот, кому? И, самое интересное, чем? Кто-то злобный и коварный вышел на кровавую охоту? Надо быть максимально осторожным и бдительным…

Глава четырнадцатая Охотничьи байки-разговоры

Наконец, отворяясь, громко заскрипели парадные двери, раздался заливистый серебристый смех, характерные звуки, сопровождающие лёгкие скользящие поцелуи, и на каменных ступенях лестницы появились Глеб и Ольга – весёлые и бодрые, влюблённые, одетые в одинаковые охотничьи костюмы. Короткие, тёмно-зелёные куртки со светло-палевой меховой опушкой – везде и всюду, широкие рейтузы ядовито-болотного цвета, высокие рыжие кожаные сапоги, серые шерстяные перчатки, круглые меховые шапки со свисающими почти до пояса пышными лисьими хвостами. На плечах у князя и княгини располагалось по солидному антикварному арбалету, за спинами находились колчаны с оперёнными стрелами, к широким поясам было приторочено по солидному охотничьему ножу в кожаных, щедро обитых серебряными нашлёпками ножнах.

– Думаю, что нам хватит – на троих – и двух арбалетов, – по-деловому пояснил Глеб. – Ведь охота, как я понимаю, сегодня глубоко вторична? Не так ли? Как в той дурацкой песенке из Будущего, мол: – «Танцы, только лишь, предлог…»…. Пройдёмся по зимнему заснеженному парку, ноги немного разомнём, вдоволь подышим свежим воздухом, дополнительно нагуляем аппетит перед сытным обедом. Ну, и поболтаем вволю, от души, обсудим – подробно и развёрнуто – некоторые важные, по-настоящему животрепещущие вопросы.…Почему, именно, арбалеты? Да, вот, попались мне случайно на глаза – на библиотечной стене, среди другого огнестрельного и холодного оружия. Опять же, тутошние ружья больно уж шумные: излишнее внимание привлекают своим грохотом, всю дичь и птицу распугивают – после первого же выстрела – во все стороны, разговаривать мешают…. Я, надеюсь, прав?

Пётр согласно покивал головой, мол, русские природные князья – по определению – правы всегда, везде и всюду, и, восторженно посматривая на Ванду-Ольгу, картинно взмолился:

– Дорогая княгиня, отдайте мне ваше экзотическое оружие! Негоже такой красивой и молодой женщине, да ещё и, безусловно, благородного происхождения, таскать на хрупких плечах такие непомерные тяжести. Не полагается так – по всем канонам универсального аристократического приличия! Позвольте заметить, милая Ванда, что ваш гуцульский костюмчик бесконечно мил…

– Гоже, негоже. Полагается, не полагается…. Дело-то, в конце концов, моё, княжеское. Хочу таскать – таскаю. Не хочу – не таскаю. Хочу – секу до смерти нерадивых холопов. Хочу – только до полусмерти…. Кто мне может указывать и запрещать? – принялась ворчать Ольга, передавая, всё же, арбалет Петьке. – Гуцульский костюмчик? И, ничего подобного! Никогда не надо рассуждать – с умным видом на сытой и мохнатой физиономии – о вещах, в которых абсолютно ничего не понимаешь. Это, мон шер, традиционная охотничья одежда венгерской аристократии…. А кто сказал, что у меня плечи хрупкие и узкие? Если хочешь знать, подполковник, – чутко огляделась по сторонам, – у меня коричневый,[20] честно заработанный на различных соревнованиях пояс по дзюдо, а ещё я в подростковой юности и карате занималась активно, и айкидо.

– Как же, как же, уже в курсе. Мне недавно один умирающий мужичок – ночной придорожный тать по основной профессии – поведал по большому секрету, чем закончилась его случайная встреча с одной длинноногой девицей, нагло разгуливающей по здешней округе в ярко-красных ботфортах…

– Извольте соблюдать осторожность, олухи легкомысленные, – луговым весенним ужом прошипел Нефёдов. – Прекращайте трепаться о всяких нездешних вещах. Давайте-ка, сперва отойдём от княжеского дома подальше, тогда и поговорим откровенно, без всяческих недомолвок. Бережённого, как всем известно, Бог бережёт…

Вскоре они дошагали до старого парка, большинство аллей которого были старательно – почти до песка-гравия – расчищены от снега.

«Потому и расчищены, что крепостное право имеет место быть на нашем дворянском дворе», – не преминул неуклюже сострить насмешливый внутренний голос. – «Без него, родимого, тут до самой весны было бы ни пройти, ни проехать. А так-то оно всё – куда как – просто. Мол, если к утру снег не будет убран, то всех велю сечь. Всех! До полусмерти! Без разбора и жалости…. Вот, конечно же, и расчистили. Попробуй, не расчисти…».

– Значит, ты, дурилка водоканальная, нечаянно попал в Прошлое, но этого долго не осознавал? – спросил Глеб, посчитав, что теперь-то они точно находятся в достаточном отдалении от чужих слуховых органов. – Потом добрался – через фиолетово-сиреневую метель – до крохотной деревни Жадрино, вошёл в бревенчатую церковь и решил, что попал на литературную «реконструкцию» пушкинской «Метели»?

– Ну, да, решил. Более того, даже надумал немного подыграть ребятам. Почему бы, собственно, и нет? Типа – не убудет же от меня. Даже «понарошку» обвенчался с ослепительно-красивой девушкой…. А потом оказалось, что это всё было по-настоящему, без всяких дурацких «реконструкций». Я это понял только утром следующего дня, когда снова очутился в 2012-ом году и увидел – собственными глазами – обломки фундамента той самой церкви, где венчался ночью…

– Получается, что уважаемый и непревзойденный Александр Сергеевич Пушкин – в своей знаменитой повести «Метель» – описывал реально-произошедшие события? – заинтересовалась Ольга.

– Получается, что так…

– И тогда ты решил вернуться в 1812-ый год? Зачем?

– Во-первых, меня же обвенчали – перед Богом и людьми – с Марией Гавриловной Радостиной, – немного смущаясь, принялся объяснять Пётр. – А, во-вторых, я по-настоящему влюбился в эту чудесную девушку…. Что вы, морды княжеские, улыбаетесь так недоверчиво и синхронно, будто бы любовь – эксклюзивный удел аристократической знати? Да, влюбился, представьте себе! У неё такие глаза! Такие…. Красивые, огромные, чистые и очень печальные…. Любовь – это всеобщая прерогатива, мать вашу! Коряво сказал? Извините покорно – рядового экономиста «Водоканала»! Извините, ещё раз…. В-третьих, я, сомневаясь в правильности своего решения, поговорил начистоту с нашим профессором-уфологом. Иван Павлович мне подробно объяснил, что, мол, сильнейшие магнитные аномалии в данной местности будут наблюдаться ещё – как минимум – дней десять-пятнадцать. Я тогда и подумал, что неплохо было бы снова прогуляться в Прошлое, встретиться там с обворожительной Марией Гавриловной, объясниться в любви и, соответственно, уговорить её проследовать – вместе со мной – в наш безупречный и почти идеальный двадцать первый век…

– Однозначно шикарный, умнющий и бесподобный план! – насмешливо одобрил Глеб. – Я не узнаю тишайшего увальня Петьку Бурмина, заштатного экономиста из московского «Водоканала». Совершенно не узнаю! Решиться на такой нестандартный и отчаянно-смелый шаг? Такого, просто напросто, не может быть! Но, по всей видимости, именно это и произошло…. Кстати, Пьер, ты и внешне здорово изменился-переменился: помолодел, похудел, стал увереннее в движениях, наглее (в хорошем смысле) в повадках. Короче говоря, молодец, да и только! Я горжусь, что у меня есть такой отважный и решительный друг! Вот только, есть одно сомнение…

– Какое именно?

– А, вдруг, эта симпатичная Мария Гавриловна, так любезная твоему пухлому гусарскому сердцу, откажется «проследовать» в Будущее? Например, просто-напросто, испугается? Или не полюбит тебя, бравого вояку с саблей на боку, и заартачится? То есть, пошлёт по-простому – к чёртям собачим?

– Как это – не захочет и откажется? – непонимающе нахмурился Петька, которому эта простая мысль ещё ни разу не приходила в голову. – Она же мне – венчанная и законная жена! Перед Богом и людьми…. Всё было по правилам, с соблюдением всех православных традиций…. Не имеет Мария, знаете ли, никакого морального права – возражать и артачиться. Проследует за мной как миленькая, никуда не денется, ласточка нежная…

Ольга, как и в прежние беззаботные, ещё «некняжеские» времена, зашлась в приступе долгого и гомерического хохота, а отсмеявшись, авторитетно заявила:

– Ох, Петруша, ты меня и насмешил! Ну, прямо – совсем…. Ха-ха-ха! Держите меня – семеро! Всем семерым уродцам настоятельно рекомендую хвосты поджать облезлые…. Чего, конкретно, рекомендую? Самое главное – дистанцию держать безопасную. Дабы хладных трупов – между плёвым делом – не прибавилось бы…. Говоришь, что – «не имеет никакого морального права возражать» и «никуда не денется»? Какой-то, право, домострой…. Кстати, если тебе так нравятся строгие домостроевские порядки, то почему бы вам – тебе, и твоей юной жёнушке – не остаться в этих благословенных Временах? Тут-то трепетная Мария Гавриловна от тебя – точно – никуда не денется! Ведь, как я понимаю, существуют некие реальные свидетели вашего венчания? Пожилой корнет, юный улан и немец-землемер? Вот, если что, то и призовёшь их на помощь. Подтянешь уважаемого седобородого священника…. Мол, так и так, требую своего, насквозь законного! Ведь, было венчание, осуществлённое согласно всем правилам и традициям православия? Было! Так и извольте подать сюда мою обожаемую – на ближайшие сорок-пятьдесят лет – супружницу! А дальше, как говорится, стерпится и слюбится, глядишь, детишки пойдут дружной чередой…. Стоп, Пьер! Молчи и не возражай! Пауза…. В двадцать же первом веке всё может получиться совсем иначе. Совсем! То бишь, пьеса о неземной и прекрасной любви запросто может пойти по иному, насквозь незапланированному и несимпатичному сценарию….

– Можно поконкретней?

– Без вопросов, господин гусарский подполковник! Допустим, что тихая и скромная Маша Радостина, подчиняясь жёстким домостроевским порядкам, и переместится вместе с тобой, гусаром-красавчиком, в славный 2012-ый год. Допустим, уговорил, речистый…. Но там ты снова перевоплотишься в рядового и занюханного экономиста пошлого «Водоканала». Плюсом – запущенная однокомнатная хрущёвка, полное и хроническое безденежье, не обустроенный быт, повседневная скука…. А вокруг кипит и бурлит многоликая жизнь мегаполиса. На всех телевизионных каналах – днём и ночью – без устали твердят о женской эмансипации и о праве выбора. Ну, и рекламный слоган-девиз козырный звучит – достоверно и навязчиво – через каждые пятнадцать-двадцать минут, мол: – «Возьми от жизни всё! Возьми самое лучшее!». В том смысле, что не будь лохом чилийским, жизнь только одна, и прожить её надо так, чтобы потом не было больно и стыдно за серо и бездарно прожитые годы. Внимательно осмотрится наша Мария Гавриловна по сторонам, адаптируется к окружающей её реальности, сделает далекоидущие и верные выводы, да и присмотрит себе достойного кавалера: молодого, симпатичного, успешного, богатого и полностью упакованного – в бытовом аспекте.…А потом бросит тебя, вечного неудачника, к такой-то матери! Кому, спрашивается, нужен престарелый и толстый экономист из дурацкого «Водоканала», причём, без маломальских перспектив? Правильно, никому и никогда! Ага, задумался, дурилка картонная! Следовательно, понимаешь, что я полностью права…. Тогда, пожалуйста, не дури и оставайся здесь, с нами, в легендарном 1812-ом году.

– Боязно как-то, – чёстно признался Пётр. – Скоро начнётся Отечественная война с Наполеоном. Всякие кровопролитные и ожесточённые сражения, жаркие пожары…. А что, спрашивается, потом? Несимпатичный 1825-ый год, понятное дело! Восстания декабристов, всеобщие репрессии, ссылки в Сибирь…. Оно мне надо?

– Ха-ха-ха! – развеселился Глеб. – Узнаю прежнего Петьку Бурмина! Разумного, осторожного, тишайшего, вечно сомневающегося, слегка трусливого.… Да, братец мой, похоже, что у тебя наметилось классическое раздвоение личности. Ты, уж, того…. Определился бы, что тебя прельщает больше. Насквозь предсказуемая и скучная судьба заштатного экономиста? Или же славная и многотрудная доля русского гусарского подполковника? Да, вопрос, надо признать откровенно, непростой…. Я даже советами не буду тебя, дружище, загружать. Сам думай, не маленький уже. Вот, когда чётко определишься – со своими истинными желаниями – тогда уже и принимай решения – окончательные и бесповоротные….

Произнести что-либо в ответ Петька не успел: из ближайшего сугроба – с громким шумом, производимым активно работающими крыльями – на белый свет выпорхнула-вылетела стайка куропаток. Снежная пыль, вначале поднявшаяся вверх невесомым туманным облаком, начала плавно и медленно опускаться, густо оседая на одежде и лицах незадачливых охотников.

– Нет, благородные мои господа, так дело не пойдёт! – непреклонно и сердито заявила Ольга, словно бы вновь надевая гордую и спесивую княжескую «маску», снятую на короткое время. – Охота для русской аристократии – дело наипервейшее! Оттесняющее в сторону все другие дела и делишки…

– А старинные традиции необходимо соблюдать самым скрупулёзным образом, – насмешливо напомнил Пётр. – Мол, не нами придумано, не нам и отменять…

– Во-во! В самый корень зришь, подполковник! – княгиня, явно нерасположенная шутить, достала из колчана короткую оперённую стрелу и протянула её Петьке. – Давай-ка, сердечный друг Петруша, покажи, как заряжается арбалет. Потом, понятное дело, мне его отдашь.

Пётр – опытный «реконструктор» – принялся увлечённо, со знанием дела объяснять:

– Этот приставной железный рычаг называется «козья нога». С его помощью мы сейчас взведём тугую арбалетную тетиву. Примерно, вот так…. Эк! Да, туговато идёт, зараза. Видимо, этой штуковиной давно уже не пользовались…

– Ничего, я княгиня необычная, с хорошей спортивной подготовкой. Непременно справлюсь! – заверила Ольга. – Продолжай!

– Вот это – направляющий паз для «болтов»…

– Каких ещё, к порченой маме, болтов? – гордая княжеская «маска» опять пропала, будто её и не было. – Что ты, морда гусарская, имеешь в виду? На что намекаешь, гнида экономическая, насмешливая? В глаз захотел? Засвечу, даже моргнуть не успеешь…

– Арбалетные стрелы, они и называются «болтами». Из-за того, что их древка гораздо короче и толще, чем у лучных стрел, – невозмутимо пояснил Петька, с трудом сдерживая ехидную улыбку. – А высокородной княгине не пристало так некультурно и грязно выражаться. Это я про «порченую маму»…

– Пшёл к чёртям свинячим, моралист хренов! Сама всё знаю…. Просто рядом нет посторонних ушей, вот, я и отрываюсь, отдыхая душой. Мать его растак! Ладно, больше не буду…. Лучше покажи, куда надо нажимать, чтобы эта хитрая штука стрельнула.

– Стрелу, соответственно, вставляем до упора в направляющий паз. Вот эта фиговина, по-научному называемая «орехом», является специальной шайбой с прорезью для хвостовика стрелы и оснащена специальным зацепом для тетивы. Короткое плечо спускового рычага упирается в выступ «ореха», фиксирующая пружина давит на длинное плечо, удерживая весь механизм во взведённом положении…

– Короче говоря, надо дёргать именно за спусковой рычаг?

– Не дёргать, а плавно нажимать, чтобы случайно не сбился прицел…

Невдалеке, метрах в семидесяти-восьмидесяти от них, раздался жалобный вскрик, полный ужаса и боли, после чего восторженный голос Глеба громко известил:

– Какой здоровенный заяц! Обалдеть! Белоснежный, размером, наверное, с приличную собаку…. Первый раз вижу такого!

– Пьер, отдай мне арбалет! – велела Ольга. – Я уже вся горю – от нешуточного охотничьего азарта. Княжеского азарта, ясен пень!

Пожелав от всей души непредсказуемой княгине (с замашками амазонки) удачи, Петька, чтобы не мешать охотникам, свернул на боковую, но тоже достаточно широкую парковую аллею. Шагал себе неторопливо между столетними заснеженными буками и ясенями и усиленно размышлял о сложившейся ситуации: – «А, ведь, наша Ольга-Ванда во многом права! Двадцать первый век, он, действительно, очень грязен, коварен и несовершенен. Сплошные неразрешимые сложности, вечные душевные терзания, сумасшедший информационный поток, гадкие искусы и заманухи…. В результате, то бишь, в сухом остатке, наблюдается следующее: общая неопределённость, бесконечное и хроническое недовольство собой, неуверенность в завтрашнем дне, регулярное и устойчивое желание – выпить и забыться. А ещё присутствуют: всякие и разные политические партии, бесконечные выборы, потрясающее лицемерие власть предержащих, полное обнищание народных масс, по телевизору – жестокость, насилие, боль, кровь, регулярные супружеские измены и разнузданный секс с кем попало.… Да, если смотреть правде глаза, то нет там, в Будущем, совершенно ничего хорошего. Ну, абсолютно ничего! Только тёмно-серый мрак, полная безысходность, всеобщая несправедливость и железобетонное неверие в светлое завтра…. Что же мы видим-наблюдаем здесь, в 1812-ом году? Строго говоря, чёткой однозначности тоже нет. Крепостное право, клопы-тараканы, ночные придорожные разбойники, надвигающиеся жестокие войны, кровавые крестьянские бунты, отсутствие электричества, кинотеатров, антибиотиков и прочих эффективных лекарств…», – Петька приветливо помахал рукой ярко-рыжей белке, громко цокающей на него с верхушки молодого клёна. – «Конечно, быть дворянином-помещиком достаточно занятно и комфортно: крепкая усадьба, добронравные соседи, милые и морально-устойчивые (хочется надеяться на это!) девушки-дворянки, старинный ухоженный парк с прудами, верные и послушные холопы, шикарная охота, наверное, не менее шикарная рыбалка.…Но, при этом, намечаются и многочисленные войны, включая знаменитое нашествие Наполеона Бонапарта. А я, как раз, состою на воинской службе. Настоящий-то Пьер Бурмин успешно «отбыл» в двадцать первый век. Следовательно, мне подполковника и заменять…. Опять же, здесь у него (то есть, уже у меня?), наверняка, имеется целая куча близких и дальних родственников. Как они поведут себя при встрече? Не распознают ли нечаянной подмены? Это Глебу Нефёдову – в очередной раз – повезло: оказался, понимаешь, круглым сиротой, не считая подслеповатой двоюродной бабки. Конечно, можно будет всё списать, вернее, попробовать списать, на зимнюю зеленоватую и изломанную молнию. Мол, шандарахнула, зараза злая, прямо в грудь, вот и внешность изменилась слегка. Да и память отшибло местами: здесь – помню смутно, тут – совсем ничего не помню. Бывает…. Пусть попробуют, морды недоверчивые, доказать обратное и обвинить в преднамеренном мошенничестве. Пусть только попробуют! У меня и шрам зелёненький имеется на груди, и уважаемый свидетель – Денис Давыдов, будущий легендарный герой Отечественной войны…. А анализа ДНК в девятнадцатом веке не провести! Ха-ха-ха!».

Пётр ещё долго – часа полтора-два – ходил по длинным и извилистым аллеям старого заснеженного парка. Изредка в шутку переругивался с рыжими белками, наблюдал за пёстрыми рябчиками, копошащимися в густых ветвях кустарника, любовался на важных красногрудых снегирей и беззаботных лимонно-жёлтых синичек, безбоязненно снующих тут и там. Возле деревянных кормушек-корыт, наполненных сеном и зёрнами овса, он минут десять-двенадцать, укрывшись за стволом толстенного дуба, с интересом рассматривал молоденьких косуль. До животных, занятых трапезой, было метров сорок пять, расстояние для меткой стрельбы из арбалета – идеальное. Но Петька даже ни на секунду не пожалел, что арбалет отсутствует – больно уж красивыми и чудесными были глаза у потенциальной добычи: выпуклыми, миндалевидными, влажными, доверчивыми, наполненными детской верой в непреложное добро окружающего мира…

«Лучше уж рыбу ловить, чем охотиться на зверей», – задумчиво высказался внутренний голос. – «Во-первых, она не умеет стонать и плакать. А, во-вторых, у неё глаза холодные и бездушные…».

Ещё, конечно же, он беспрестанно раздумывал над сложившейся дилеммой: какое из двух Времён выбрать?

Пётр почему-то был твёрдо уверен, что от его решения-выбора зависит очень многое: захочет вернуться в двадцать первый век – непременно вернётся, захочет остаться – останется. Откуда взялась-появилась такая, далеко не скромная уверенность? Трудно сказать, вернее, совершенно невозможно. Взялась и взялась…

Впрочем, окончательно он так и ничего не решил.

«Куда спешить, братец? Пожалуй, надо немного подождать», – посоветовал мудрый внутренний голос. – «Вот, когда встретишься с прекрасной Марией Гавриловной, объяснишься, переговоришь…. Тогда решение и придёт. Причём, придёт само по себе, тебя, парнишку нерешительного, вовсе не спрашивая…».

Наконец, по парку разнеслись призывные голоса-крики:

– Ау! Пьер! Сюда! Ау! Пьер!

Поняв, что сегодняшняя княжеская охота подошла к завершению, он торопливо зашагал на голоса.

На перекрёстке парковых аллей – между двумя садовыми скамейками – горел яркий и уютный костёр. На одной скамье, к спинке которой были аккуратно прислонены арбалеты, сидели, обнявшись, Глеб и Ольга. На горизонтальной поверхности другой были разложены – ровным гордым рядком – многочисленные охотничьи трофеи: три упитанных зайца-беляка, пять пёстрых рябчиков и две бело-серые куропатки.

– Недурственно! Молодцы! – искренне похвалил Пётр, отогревая над жарким пламенем костра озябшие ладони. – Огонь разжигали при помощи газовой зажигалки? Той, что Ольга купила ещё в московском ларьке?

– Не-а! – Глеб устало и довольно зевнул. – Всякие предметы и приспособления, случайно прихваченные из двадцать первого века, здесь не работают. Пистолеты не стреляют. Зажигалка не зажигает. Презервативы сразу же рвутся. Зажигалка, впрочем, сперва функционировала – первые сорок-пятьдесят минут нашего пребывания в 1812-ом году. А потом перестала. Так, наверное, полагается…

– А у меня спички – те, из подпольного казино «Мистраль» – исправно зажигались.

– Ну, спички…. Это же мелочь! Я про серьёзные вещи толкую тебе.

– Зачем же ты велел своим мужикам разобрать внедорожник? Его же, скорее всего, не починить. То есть, он – в любом раскладе – ездить не будет. Опять же, где в девятнадцатом веке достать бензин?

– Это мне Николай Николаевич посоветовал. Мол, всё ключевые улики, указывающие на то, что мы прибыли из Будущего, надо уничтожить, или, на худой конец, старательно спрятать. Полагается, мол, так у серьёзных и осторожных людей…. Не желаешь ли спиртного глотнуть для сугрева? Настоящий французский коньяк. Без дураков! В том смысле, что произведённый в одноимённой французской провинции.

– Князьям – по их высокому статусу – не полагается употреблять всякий гадкий суррогат и дешёвые подделки, – нравоучительно и спесиво добавила Ольга.

Глотнув благородного напитка, Петька, пробормотав дежурные слова благодарности, вернул позолоченную фляжку Нефёдову и – в свою очередь – приступил к расспросам:

– А вы, любезные мои господа аристократы, каким образом перенеслись в славный 1812-ый год? Зелёная изломанная молния? Фиолетово-сиреневая, совершенно бесшумная метель?

– Бесшумная метель? – переспросила Ольга. – Да, пожалуй, было что-то похожее. Только очень недолго, пару-тройку минут…. А потом ударила – в семи-восьми метрах от нас – зелёная ветвистая молния. Потемнело всё вокруг, голова закружилась…. Через некоторое время, когда сознание пришло в норму, я внимательно огляделась по сторонам и поняла, что чудаковатый уфолог, алкоголик старый, всё же, накаркал….

– Тут кто угодно понял бы, – подключился Глеб. – Всё вокруг изменилось. Шли, вроде бы, по идеально-ровному полю, слегка только заснеженному. А тут – не пойми, откуда – появились высокие сугробы, из которых торчат всякие толстенные пеньки. По округе разбросаны многочисленные приличные валуны, которых ещё минуту назад не было и в помине…. Мы, понятное дело, тут же вернулись назад, то есть, на холм. А там нет никого и ничего: ни тебя, ни моего японского джипа. Только снег и старая рябина…. Но наезженная дорога, как раз, имелась, по ней мы и пошли. Уже на рассвете случайно набрели на ночной лагерь каких-то оборванных разбойников…

– Плохо воспитанных и похотливо-озабоченных уродов! – недобро прищурилась Ольга. – Возжелали, понимаешь, морды пархатые и блохастые, моего нежного девичьего тела. Естественно, пришлось поучить их немного правилам хорошего тона и вежливым манерам. Малость перестаралась, признаю и раскаиваюсь.

– Один из разбойной троицы убежал в ближайшую чащу, другой умер на месте, а третьего, раненого, вы – подробно и вдумчиво – допросили? – въедливо уточнил Петька. – Мы потом с подполковником Давыдовым проезжали рядом с тем место. Вылезали, естественно, из возка, интересовались – что да как…

– Допросили, тут ты прав. Серьёзно, вдумчиво, и никуда не торопясь…. Этот бродяга местным оказался, поэтому и поведал много чего интересного и полезного. В частности, про богатое поместье в Нефёдовке и про пропавшего без вести молодого князя…. Впрочем, про сгинувшего заграницей князя и так было известно. Помнишь, я вам с Глебом подробно рассказывала по дороге сюда, то есть, в Ненарадово двадцать первого века, когда стояли в мёртвых московских пробках? Правда, про Нефёдовку я ровным счётом ничего не знала…. Интересно, почему? Может быть, нефёдовское поместье потом сгорит дотла – в пламене войны? Не этой, так той? Интересно, на самом деле…. Подтвердилось и то, что данный исчезнувший князь был в своём роду последним, не считая двоюродной бездетной бабки, которая переехала в поместье только в 1807 году. То бишь, до этого она виделась с пропавшим внуком крайне редко, только пару раз за год.

– И тогда – от полной безысходности, надо думать – в ваших забубённых головушках созрел козырный и гениальный план…

– Созрел, – хмуро подтвердил Нефёдов, гневно посвёркивая глазами, – А что, по-твоему, нам надо было делать в сложившейся ситуации? Замерзать в чистом поле? Или же идти на жабинский постоялый двор и там – Христа ради – слезливо канючить милостыню? Мол: – «Подайте – кто сколько сможет – бывшему олигарху средней руки из далёкого Будущего и его беспутной и ветреной, но безумно симпатичной подружке…. Или как? Нет, ты скажи – как? Великий Магистр недоделанный, чтоб тебя – много раз и в извращённой форме…

– Чего ты, Глеб, сердишься – на ровном месте? Я же так просто, спрашиваю сугубо из любопытства…. А вы, что же, заявились в Нефёдовку – в чём были? Ты – в канадской спортивной куртке и исландском свитере? А прекрасная полячка Ванда – в умопомрачительной мини-юбке и модных ярко-красных ботфортах? С приметным каштаново-фиолетовым панк-гребнем на голове?

– Нет, конечно же. Разве мы с Олей похожи на законченных идиотов, деревянных по уши? – Глеб неожиданно засмущался. – Понимаешь…. В шалаше разбойников неожиданно обнаружилось несколько больших тюков с самой разной одеждой-обувью. В том числе, и с господской. Мы, естественно, сразу же поняли, что всё это снято с жертв грабителей (возможно, что и с трупов), и предназначено для продажи на какой-нибудь сезонной подмосковной ярмарке, но…. Другого выбора у нас, просто-напросто, не было! Не до брезгливости, извини…. Отобрали мы нужные вещички – поновей да почище, отошли на лесную опушку и переоделись. А всю обувь-одежду из Будущего сбросили на дно глубокого оврага.

– Даже нижнее бельё, – с сожаление покачала головой Ольга. – Здесь нет такого удобного – в плане лифчиков…

– А какую хитрую легенду вы рассказали милой и доверчивой Елизавете Алексеевне?

– Почему же, непременно, хитрую? Наоборот, самую простенькую и обыденную, – Нефёдов горделиво подбоченился, мол, внемли, олух заторможенный, и завидуй чужой сообразительности. – Якобы под Аустерлицем меня сильно контузило, а потом – и вовсе – завалило хладными трупами. Через сутки другие победившие вояки – как им и полагается – ушли, озаботив похоронами местных крестьян. Вот, они-то меня, полностью потерявшего память, и нашли. Выходили и, понятное дело, подняли на ноги…. Почти пять полновесных лет я прожил – в качестве бесплатного батрака – в зажиточной моравской семье. Пашню пахал-поднимал, с усердием пас разнообразную скотину. Потом память – неожиданно и сразу – вернулась…. Осознал я, значится, себя русским князем Глебом Сергеевичем Нефёдовым, в чём сразу же и признался своим хозяевам-спасителям. Те, в свою очередь, оказались людьми честными и благородными, полностью прониклись нестандартной ситуацией, дали мне денег на дорогу, выделили крепкого коня под седлом. Даже снабдили парой пистолетов, и офицерской шпагой. После Аустерлицкого сражения этого добра осталось навалом, у каждой моравской крестьянской семьи сараи были доверху забиты разным оружием, одеждой, обувью и пушечными ядрами, – Глеб, явно, всё более и более увлекался собственным правдоподобным рассказом. – Ну, я и поехал, направляя коня строго на восток. Проезжая Варшаву, приболел немного. Так, ничего особенного, осенняя злая простуда – с сильнейшим насморком и лающим кашлем…. Остановился на захудалом постоялом дворе, где – совершенно случайно – и познакомился с прекрасной польской графиней Вандой. Дальше всё просто, понятно и тривиально: неожиданно между нами пробежала пожароопасная яркая искра, в результате чего и вспыхнула неземная любовь-морковь…. А, может, и не было никакой искры, а просто коварный Амур выпустил из своего верного лука парочку метких стрел? Как бы там ни было, но мы с графиней влюбились – до полного и безграничного безумия – друг в друга, решили пожениться и уехать на постоянное место жительства в Россию-матушку…. Что ещё? Ах, да! Ванда была хоть и знатной польской графиней, но, при этом, девушкой бедной. К тому же, горькой и беззащитной сиротой. Продали мы – за сущие гроши – её маленькое и запущенное поместье, купили надёжный конный экипаж и отправились в Россию, милую моему сердцу…. Как переехали через границу, так сразу же и обвенчались – в первой попавшейся на глаза русской деревенской церквушке. Понятное дело, что Ванда предварительно приняла православную веру и соответствующее имя – Ефросинья. Но пока она ещё не привыкла к нему, вот и просит покорно – временно – величать её именем прежним…. Правда, достоверно придумано, а? То-то же! Продолжаю…. И вот, проехали мы уже Малоярославец, свернули в сторону Нефёдовки, дорогой моему исстрадавшемуся сердцу, и, вдруг…. Налетели злые и кровожадные тати под предводительством знаменитого подмосковного атамана Швельки. Отобрали все деньги, драгоценности, сундуки и баулы с носильными вещами, лошадей, повозку, короче, всё…. А вот жизней и одежды-обуви, узнав, кто перед ними, разбойники нас лишать не стали. Видимо, засовестились. Как же, князь, проведший долгие годы в качестве бесплатного батрака, к которому – в конечном итоге – вернулась память…. В России всегда обожали (и обожают!) душещипательные истории – в духе южноамериканских слезливых сериалов. «Рабыня Изаура», к примеру, или «Дикий ангел». Как там говорится – в глупой детской считалочке? «Мальчик проснулся – до одури рано. Мальчика звали – Факундо Орано…[21]»…. Потом бандиты – и вовсе – благородно нас отпустили на все четыре стороны. Такая вот занимательная и правдивая история…. Ольгин панк-гребень? Ну, это совсем просто. По дороге нам попался маленький хутор, а на его отшибе, рядом с лесом, стояла крошечная банька. Подобрались мы к ней незаметно, а там ещё тепло, видимо, с вечера протапливали. Даже тёплой воды нашлось вволю. Вот и соорудили из гребня – совместными творческими усилиями – некое подобие приличной причёски….

– Как всё это восприняла Елизавета Алексеевна? Поверила? И как вы потом объяснили появление Николаича?

– Сразу же поверила! Более того, встречала нас у перекидного моста через речку, мол, ночью ей приснилось, что внучёк (то есть, я!), пропавший шесть лет назад без вести на чужбине, нашёлся самым волшебным образом…. Николай Николаевич? Представили его как бывшего управляющего польского проданного поместья Ванды. Мол, с нами путешествовал в качестве кучера, завидев ужасных придорожных татей, предусмотрительно скрылся в русском дремучем лесу, где и провёл всю ночь, дрожа от холода. А теперь, вот, обнаружился и готов по-прежнему служить – верно и преданно. Типа – выбора у него, бедняги, нет другого…

Неожиданно Ольга резко поднялась на ноги, заложив руки за спину, несколько раз обошла вокруг костра, остановилась и, рассерженно посматривая на спутников, заявила:

– Прекращайте, в конце концов, заниматься ерундой ерундовой! Байки тут рассказывают друг другу, старательно соревнуясь в красноречии…. Вот же, эти мужчины! Одни глупости на уме! Предлагаю – незамедлительно перейти к делам по-настоящему важным и неотложным. А, именно, обсудить совместные подробные планы на обозримое будущее. Подчёркиваю, совместные планы! Не смотри так на меня, дружок Петруша. Не смотри! Куда ты денешься с этой нежданной подводной лодки? Вернёшься обратно, в свой занюханный 2012-ый год? Ха-ха-ха…. Ничего у тебя, гусар недоделанный, не получится! Видишь, небо голубое и безоблачное над головой? Где они, твои беззвучные сиреневые метели? Где они, зелёные и изломанные молнии? Антициклон, судя по всему, намечается…

Глава пятнадцатая Смелых планов громадьё

С погодой Ольга была полностью права: ветер стих, трусливо спрятавшись где-то за далёкими, белоснежными холмами, на ярко-голубом небе не наблюдалось ни единого облачка, зимнее холодное солнце светило-сияло, но совсем не грело, заметно подмораживало – как и должно быть при серьёзном и стойком антициклоне.

«Да, пожалуй, глупо ожидать, что при такой спокойной и благостной погоде начнётся цветная бесшумная метель, и всюду бойко засверкают светло-зелёные молнии», – подумал Пётр. – «Неужели, всё-таки, придётся навсегда остаться в девятнадцатом веке? Впрочем, это мелкие и несущественные детали…. Главное, чтобы с Марией Гавриловной у меня всё сладилось по-людски. И, конечно же, только по её доброй воле.…Ради этого я на всё готов. На всё! Надо отказаться – ради личного счастья – от всех благ и достижений цивилизованного двадцать первого века? Без вопросов. Отказываюсь! Даже от футбола и баночного немецкого пива! Что касаемо ближних и дальних планов…. Интересно послушать, право! Как там давеча говорил Николай Николаевич, в Прошлом – заслуженный «фээсбэшник», а нынче – цепной княжеский пёс? Мол: – «Ольга иногда такое излагает, что уши – сами собой – постепенно сворачиваются в трубочку…». Откуда, кстати, он знает, что она излагает? Подслушивал, наверное, подлый сукин сын, за дверями княжеской спальни, не иначе…

Поэтому вступать с княгиней в жаркие споры Петька не стал, а покладисто предложил:

– Милая и ангелоподобная Ольга-Ванда, она же – Ефросинья! Вам, что называется, и все карты в нежные руки! Общеизвестно, что сообразительные женщины – при тактическом и стратегическом планировании бытовых моментов – по эффективности многократно превосходят туповатых и недалёких мужчин…. Так что, просим, просим! Излагайте!

Глеб, очевидно, уже частично ознакомленный с этими «тактическими и стратегическими бытовыми моментами», только пессимистически ухмыльнулся в чёрную бородку, а Ольга – очевидно, в качестве короткого пролога основного выступления – принялась читать нотации:

– Только вот, не надо ёрничать! Не надо! Всё очень и очень серьёзно…. Пора бы вам, мои благородные господа, понять простейшую вещь: вы сейчас находитесь не в московском модном кинотеатре, где просматриваете премьеру нового приключенческого блогбастера. Мол, премьерный показ завершился, вежливо и вальяжно поаплодировали, встали и вышли – на улицы многоэтажного и беспокойного мегаполиса…. Отнюдь, не в кинотеатре! Понимаете меня, тормоза тормознутые? Якобы – фанатичные любители фантастических романов…. Всё по-настоящему! Вы (да, и я тоже) являетесь рядовыми (настаиваю, рядовыми!) жителями первой четверти девятнадцатого века…. Надо заметить, что это совсем непростые Времена. Клянусь – чем хотите – непростые! Здесь помереть и отдать Богу душу – раз плюнуть! И для того, чтобы дожить (желательно счастливо и интересно) до глубокой старости, ещё надо очень и очень постараться…

– Что ты, собственно, имеешь в виду? – насторожился Петька. – Нам всем угрожает смертельная опасность?

– А то, ты не знаешь, подполковник хренов?

– Ну, пока только смутные догадки-предчувствия бродят…. Например, сегодняшним утром мне на голову – с крыши вашего княжеского дома – чуть не свалилась тяжеленная глыба льда. Еле успел отскочить в сторону…. А, если бы, не успел?

– Тьфу, на тебя, олуха несообразительного! – всерьёз разозлилась Ольга. – Какая – в одно интимное место – ледяная глыба? Совсем фишку не рубишь! Я же вам толкую о предстоящем нашествии Наполеона Бонапарта.

– А…

– Бэ! Вторая буква русского алфавита…. Представляете, что тут начнётся грядущим летом?

– Ну, в общих чертах….

– В общих чертах, блин гусарский! – насмешливо и ехидно передразнила княгиня. – Натуральная бойня начнётся! Народу погибнет – страсть! Без точного счёта…. Вы, что же, дурики романтичные, всерьёз мечтаете умереть во славу Великой России? Чего молчите?

– Вообще-то, это выглядело бы несколько глуповато: попасть в Прошлое – самым волшебным образом – лишь для того, чтобы погибнуть через полгода. Пусть и со славой, пусть и ради бесконечно благих и благородных целей, – вынужден был признать Глеб. – Особенно, учитывая то простейшее обстоятельство, что Отечественная война всё равно – независимо от того, погибнем мы, или нет – будет выиграна Россией…

– И я толкую про то же самое! Зачем погибать безо всякого смысла? Без малейшего? Однозначно бездарно и полностью бесполезно? Не стоит того, право, господа. Не стоит…. Следовательно, что нам всем надо сделать срочно и в безусловном порядке? Правильно, иммигрировать! То бишь, оперативно, особо не раздумывая, уехать в спокойные и мало-мальски мирные края-страны.

– Глеб Сергеевич, будь другом! Дай-ка мне на десять-пятнадцать секунд твою коньячную фляжку, – жалобно попросил Пётр. – Надо, понимаешь, немного разгорячённые мозги охладить. А то они – от всего услышанного – начинают медленно плавиться и планомерно закипать…

– Это ты, Пьер, ещё не ознакомлен с мелкими географическими деталями сего гениального плана! – невесело хохотнул Нефёдов. – А в этих-то детальках она и заключена, то бишь, вся соль предстоящей кампании…. Я, кстати, тоже сделаю глоток-другой. Любовь моя, а ты как? Усугубишь?

Ольга только презрительно отмахнулась и, дождавшись, когда мужчины поправят свои расшатавшиеся нервы французским благородным нектаром, упрямо и настойчиво продолжила:

– Итак, нам надо срочно – до начала Отечественной войны – уехать из России. Это однозначно и бесспорно. То есть, данное утверждение надо принять за чёткую догму, не требующую дополнительных доказательств…. Только, вот, куда конкретно уезжать? Непростой, надо признать, вопрос…. Континентальная Европа, поставленная безрассудным и зарвавшимся Наполеоном на уши, место, явно, небезопасное и неуютное. Потом, естественно, и его, бедолагу, отстранят от власти, только легче от этого, поверьте мне, не станет. Человеческая кровушка по-прежнему будет литься весёлыми ручьями, плюсом – всякие давние междоусобные распри, общая нестабильность…, – нерешительно замолчала.

– Ваши конкретные предложения, благородная княгиня? – Пётр решил слегка подбодрить докладчицу. – Не верю, что для вас существуют неразрешимые задачи! Уповаем только на ваш недюжинный и могучий интеллект, наимудрейшая…

– Прекратить – пороть чушь! Затрахаю до смерти – юмористов не смешных! – не хуже, чем матёрый и авторитетный армейский генерал, рявкнула «наимудрейшая». – Языки избыточно длинные? Укоротить, мать вашу? Конкретные предложения…. Предлагаю, чисто для начала, перебазироваться в добрую и старую Англию.

– Как это – в Англию? – Глеб ошалело и непонимающе округлил глаза. – Ты же, любовь моя неземная, прошедшей ночью предлагала выбрать – в качестве постоянного места проживания – какой-то маленький и ничем непримечательный датский городок с совершенно непроизносимым названием. Мол, там отличная экология, море, солнце, дюны, сосны и очень дешёвая недвижимость…

– «Вчера», оно было уже вчера. Проехали и забыли…. А «сегодня», оно наступило только сегодня, – туманно пояснила Ольга. – Я, надеюсь, понятно выражаюсь? Так вот…. Англия относительно спокойная, прогрессивная и стабильная страна. Там, как всем нам хорошо известно – из школьного курса истории – в ближайшие десятилетия не намечается никаких существенных и кровавых катаклизмов. В отличие от всей остальной Европы, мать её европейскую…. Кроме всего прочего, на лондонских королевских верфях сегодня строят очень надёжные, многопушечные и ходкие фрегаты…

– Любовь моя хрустальная! А фрегаты-то, они зачем тебе сдались? Не было про них разговора. Ни вчера, ни месяц назад…

– Затем! Ты что же, Глебушка, в детстве и юности не читал Чарльза Диккенса? Великого и известного – на весь белый свет – английского писателя?

– Читал. Вроде бы…

– А если читал, то должен обязательно знать, что город Лондон – в первой половине девятнадцатого века – представлял (представляет?) собой (из себя?) сплошное и хроническое убожество. Мелкие придорожные канавы, наполненные – до самых краёв – вонючими нечистотами и гниющими отбросами. Узкие и кривые улочки, заваленные и забитые до упора конским навозом (свежим и высушенным), жидкой грязью и наглыми простолюдинами, одетыми в серые одежды – в цвет местного легендарного тумана…. Нет уж, увольте – сразу и навсегда! Лондон девятнадцатого века, это вам совсем не Лондон двадцать первого…. Жить там постоянно, до самой смерти? Растить детей в таком сыром и мерзком климате? Среди воняющих и смердящих канав? Я ещё не сошла с ума! Извините…

– Тогда, может быть, мотнём в Северную Америку? – робко предложил Петька. – А, что такого, родные? Новые земли, новые рынки, бескрайние прерии, девственные леса, дикие каньоны, месторождения рассыпного золота…. Представляете, какая там замечательная охота и рыбалка? Умереть и не встать!

– Это, уж, точно! – развеселилась Ольга. – Особенно про «умереть и не встать»…. Это, как раз – при освоении новых земель – и запросто. Хочешь – от удара по черепу индейским допотопным томагавком, хочешь – от меткой свинцовой пули, выпущенной из длинного ружья бледнолицего мародёра…. Просто – полный блеск! Без всяких проблем! Раз – и всё!

– Есть же ещё и Нью-Йорк…

– Решил меня посмешить, да? Или – типа – так неуклюже подкалываешь? Во время войны за независимость большая часть Нью-Йорка сгорела дотла. Сейчас город только ещё отстраивается заново. Причём, со страшным и мерзким скрипом…. И полгода ещё не прошло с тех пор, как был окончательно утверждён Генеральный план его застройки. Что там делать? Наблюдать за бесконечной и вялой стройкой? Спекулировать земельными участками и перекрёстками улиц? А вы, господа, смотрели (в двадцать первом веке, понятное дело) бесконечно-поучительный голливудский фильм с многоговорящим названием – «Банды Нью-Йорка»? Смотрели? Поняли теперь – что к чему? Всё ясно?

– Ясно, – неохотно подтвердил Глеб. – Получается, что мутная Северная Америка отпадает…

– Полностью!

– Куда же мы тогда направимся? В смысле, из Лондона?

– К загадочным и опасным берегам африканской Намибии! Ладно, уговорили, искусители коварные. Давайте ваш – самый настоящий и идеальный – коньяк!

«Положительно, прав был Николаич!», – сделал предварительные выводы внутренний голос. – «Уши, действительно, начинают постепенно и планомерно сворачиваться…».

Княгиня-графиня истово занюхала благородный напиток пушистым лисьим хвостом, свешивающимся с её венгерской шапки, и обрадовала слушателей новыми искренними откровениями:

– В Намибии, как вы уже догадались, мы будем искать, вернее, старательно собирать в холщовые мешки крупные южноамериканские алмазы…

– Блин сумасшедший, да с начинкой авантюрной! – восхищённо выдохнул Пётр. – Ну, ты, мать, и даёшь!

– Во-первых, не мать я тебе, морде наглой и толстой, а русская княгиня Ефросинья Нефёдова. Во-вторых, нам нужны не «сумасшедшие блины», а алмазы чистейшей воды. Причём, очень много. Миллионы и миллионы карат. И, в-третьих, я ещё самого главного вам, дурочкам наивным, не сказала. Когда изложу весь план в целом, до самого конца, вот тогда и офигивайте – себе на здоровье – сколько захотите…

– Ага, следовательно, спелые и наливные ягодки ещё впереди. Понял теперь, милая, – Глеб устало прикрыл глаза. – Хорошо, подождём чуток…. Так что там у нас – с крупными африканскими алмазами чистейшей воды?

– С алмазами, как раз, всё просто отлично и замечательно! – воодушевилась Ольга. – В толстой книжке «На краю Ойкумены», принадлежащей перу замечательного русского писателя Александра Беляева, чётко указано место, где на намибийском побережье – в считанных метрах от приливного уреза океанской воды – располагаются богатейшие алмазные россыпи…. Не сметь криво улыбаться! Всё это – чистейшая правда! В двадцатом веке юаровские жадные промышленники и недоверчивые магнаты будут охранять данное место – и с суши, и с моря, и с воздуха – пуще зеницы ока.…Так вот, мы – уверенно и неторопливо – подплываем к заданной мною точке, становимся на якоря в полукилометре от африканского континента (там очень мелко), и на гребных лодках-шлюпках, преодолев во время прилива полосу острых рифов, высаживаемся на берег. Оперативно набираем побольше крупных алмазов, после чего и возвращаемся – во время очередного прилива – обратно. После этого…

– Стоп, дорогая! – строго прервал боевую подругу Нефёдов. – Остановись, пожалуйста! На чём это мы – «неторопливо и уверенно подплываем и встаём на якоря», а? И куда потом, уже с грузом африканских алмазов, мы, собственно, «вернёмся»?

– Корабли, естественно, нужны…

– Корабли? То есть, одного будет не достаточно?

– Конечно, нет! Нам же придётся проплывать-проходить мимо Канарских островов, а потом и рядом с бесконечно-опасными островами Зелёного Мыса. А там сейчас – в первой четверти девятнадцатого века – полно беспощадных марокканских и алжирских пиратов, то есть, барбаресок, как их принято называть меж знающими людьми. Так что, как сами понимаете, джентльмены, один корабли – это, по меньшей мере – несерьёзно и недальновидно…. Тут нужна крепкая и надёжная эскадра!

– Большая эскадра, мой храбрый адмирал? – заинтересованно и чуть насмешливо уточнил Глеб.

– Да, уж, не маленькая! Состоящая из трёх-четырёх, а, лучше, из пяти-шести многопушечных фрегатов. Путешествие-то нам предстоит дальнее, серьёзное. Лучше перестраховаться лишний раз…

– Сердечко моё, бесконечно-фиолетовое! Где же мы возьмём-достанем пять-шесть многопушечных фрегатов? Не подскажешь, часом?

– В Лондоне купим! – радостно и беззаботно объявила Ольга. – Продадим всё-всё мало-мальски ценное, и купим!

– Продадим – что?

– Всё! Поместья – вместе с крепостным людом, скотом, парками, лугами, прудами, пастбищами, лесами и пустошами. Драгоценности и всякие коллекции – холодного и огнестрельного оружия – доставшиеся тебе, любимый, от воинственных предков, прочее…. Короче говоря, всё-всё-всё! До последней нитки! Играть, так сразу – ва-банк!

Сказать, что Нефёдов удивился и поразился, значит – ничего не сказать. Он онемел, безвольно приоткрыв рот, и на добрых полторы минуты превратился в каменного, абсолютно неподвижного и загадочного истукана…. Потом, видимо, собрав всю оставшуюся волю в кулак, Глеб отчаянно потряс головой – так, что круглая охотничья шапка, украшенная ярко-рыжим лисьим хвостом, свалилась с головы в сугроб – и медленно поднялся на ноги. Неуклюже, школьным «циркулем» передвигая негнущиеся ноги, он отошёл от скамьи в сторону, нагнулся и старательно протёр лицо свежим снегом.

– Глебушка, милый, что с тобой? – бестолково и испуганно засуетилась Ольга, подобрав из сугроба венгерский охотничий головной убор, старательно напялила его на макушку мужа (до сих пор гражданского, по факту). – Не стоит в такую переменчивую и холодную погоду ходить без шапки, запросто можно простудиться…. Пьер разгуливает с непокрытой головой? Так у него, мерзавца, такие густые лохмы-кудри, что с успехом заменят любую шапку. А у тебя, любимый, уже залысины намечаются…. Кстати, почему ты так разволновался? Что я такого сказала?

– Ничего, в общем-то, особенного, – вымученно усмехнулся Глеб. – А если вдуматься, да старательно проанализировать – всё изложенное тобой – с философской точки зрения, то получается…

– Что тогда – получается? – робко, затаив дыхание, спросила Ольга. – Говори же, не томи!

«Это надо же, какая странная и необыкновенная барышня-девица досталась счастливцу Нефёдову!», – мысленно удивился-восхитился Петька. – «То ведёт себя, как прожженная хабалистая мадригалка, то – как природная принцесса крови. Ещё пять-шесть минут назад корчила из себя строгого и горластого генерала, а сейчас прикидывается робкой скромницей…. Да, сплошной восторг! Искренний такой, небесный и умилительный…. Впрочем, особо Глебу я не завидую. Мне бы – чего попроще, без таких изысканных и экзотических наворотов…».

Мстительно улыбаясь и загадочно глядя Ванде-Ефросинье в глаза, Нефёдов ещё немного помолчал, а потом, не выдержав, глупо и нервно захихикал.

– Я ведь и обидеться могу! – громко и многообещающе заверила Ольга. – На всю оставшуюся, блин, жизнь – однозначно паскудную и безысходную…

Глеб – чтобы не искушать судьбу – смех-хихиканье тут же прервал и торжественно объявил:

– Получается, что ты, королева античных авантюристок, полностью права! Действительно, чего сомневаться, трусить и осторожничать? Играть, так играть! И, непременно, ва-банк.…Только, вот, имеется одно серьёзное препятствие, способное погубить все твои грандиозные планы, что называется, на корню…

– Ну, и?

– Дело в том, моя неисправимая мечтательница, что существуют и некие проблемы, э-э-э, лежащие в скучнейшей юридической плоскости. И некоторые спорные аспекты – данных проблем – не подлежат скорому и быстрому разрешению…

– Короче, пожалуйста!

– Есть, короче, мон женераль! Через год после того, как я (то есть, настоящий Глеб Сергеевич Нефёдов) пропал без вести под моравским Аустерлицем, всё движимое и недвижимое имущество древнего княжеского рода Нефёдовых отошло к моей двоюродной бабке, известной тебе Елизавете Алексеевне. Теперь я, вроде как, воскрес. Но переоформить все необходимые бумаги – на права собственности – дело долгое и нудное. Это же, друзья мои, Россия! Здешняя злая бюрократия мало чем отличается от злобной русской бюрократии двадцать первого века. Сколько времени займут многогранные дела бумажные? Один только Бог знает…

– Я ещё знаю! – нагло заявила Ольга. – То есть, ни сколько не займут! Я уже обо всём договорилась с милой бабушкой.

– М-м-м…. «Обо всём» – это как?

– Всеобъемлюще, подробно и без дураков, как и полагается. Во-первых, Елизавета Алексеевна в Лондон едет-плывёт вместе с нами…

– Не понял!?

– Что тут непонятного? Старушка, она что, не человек? Ей тоже хочется попутешествовать, мир посмотреть – всякие там медно-бронзовые памятники, покрытые ужасно благородной патиной, знаменитую средневековую архитектуру, картинные галереи…

– Ты, небось, постаралась? – насмешливо прищурился Нефёдов. – Навешала на пожилые и доверчивые уши качественной лапши?

– Причём здесь – качественная лапша? Просто я немного рассказала бабуле о дальних странах, о разных европейских городах-столицах, о тёплых морях, богатых цветными рыбками и старинными легендарными кладами, а также о вечнозелёных тропических островах – родине романтической и бескорыстной любви….

– Значит, будут ещё и тропические вечнозелёными острова, омываемые тёплыми морями? – недоверчиво и прозорливо поинтнресовался Пётр, которому слегка надоело быть бессловесным статистом в этом увлекательном и познавательном разговоре.

– Будут! Обязательно, будут! – совершенно серьёзно заверила Ольга. – Куда же без них, родимых…. Итак, во-первых, Елизавета Алексеевна вместе с нами едет-плывёт в английский Лондон. Во-вторых, с завтрашнего дня мы выставляем на торги – в срочном порядке – Нефёдовку. Со всем её разнообразным содержимым, понятное дело, включая восемь крестьянских деревушек-хуторов…. Есть ещё и другие поместья – одно твоё, Глебушка, наследственно-родовое, и ещё два, принадлежащие лично Елизавете Алексеевне. Они расположенные гораздо восточнее, где-то между Рязанью и Муромом. Вот, с их-то продажей мы, наоборот, торопиться не будем…. Объяснить вам, тугодумам, почему одно поместье надо продавать срочно, а с продажей других следует чуть повременить? Пожалуйста! Это же так просто…. Нашу (нашу – как же иначе?) Нёфёдовку – вместе со всеми крестьянскими деревеньками и хуторками – скорее всего, сожгут дотла. А не сожгут, так разорят и разграбят – под полный ноль – самым бессовестным образом…. Как это – когда? Конечно же, в конце октября текущего 1812-го года, во время ожесточенных боёв-сражений за городок Малоярославец. Следовательно, с продажей Нефёдовки надо поторопиться…. Разве возможно продать – задорого – дымящиеся развалины и голые пепелища? То-то же! А, вот, восточные жирные поместья, не затронутые Отечественной войной, наоборот, выгоднее продавать уже в 1813-ом году, когда цены на недвижимость резко пойдут вверх, а крепкие поместья подорожают в два-три-четыре раза. Это в том смысле, что многие дворяне-погорельцы из поместий, пострадавших от активных военных действий, будут не прочь переехать в сытые губернии, не разорённые воинскими кампаниями …. Понятно теперь?

– Не понятно! – заупрямился Глеб. – Нет, с ценовой политикой-то всё, как раз, ясно. Прозрачно, умно и аргументировано. Без вопросов…. Но, как же быть с 1813-ым годом, если – по твоим же словам – мы должны покинуть Россию до начала Отечественной войны?

– Всё, милый, очень просто. Пока потенциальные покупатели будут усердно осматривать – при твоём непосредственном участии – Нефёдово и его окрестности, мы с Елизаветой Алексеевной по-быстрому съездим в Рязань, к её доверенному стряпчему-нотариусу. Оформим на него – в присутствии уважаемых свидетелей – соответствующие бумаги, согласно которым ему будет поручено продать три восточных нефёдовских поместья. Продать в строго определённое время, по чётко оговорённой цене, а вырученные деньги, за вычетом комиссионных выплат, перевести – сам, наверное, догадываешься куда…

– Почему я должен доверять какому-то неизвестному провинциальному нотариусу? – в Нефёдове неожиданно проснулся хваткий и ушлый бизнесмен из двадцать первого века. – Мало ли, что он устраивает мою старенькую бабушку. Обмануть пожилого человека – дело однозначно плёвое…. Предлагаю – на всякий пожарный случай – предусмотрительно подстраховаться от теоретически-возможного обмана.

– Каким образом?

– Пусть вместе с вами в Рязань поедет и мой Николай Николаевич. Он человек, безусловно, честный, многократно проверенный. Надо будет оформить все доверенности на двух людей: на стряпчего-нотариуса и на Николаича. Причём так, чтобы все купчие вступали в силу только при наличии обеих подписей. Понимаешь, о чём я толкую?

– Не дура лапотная, чай. Продолжай, Глебушка.

– Естественно, что Николаича придётся временно оставить в России. Присвоим ему высокое и почётное звание – «Генеральный управляющий», пусть поселится в одном из трёх поместий – на свой выбор – присматривает за обычными управляющими, без ограничений таскает на сеновал крепостных девок и неусыпно сторожит хозяйское добро. Не пыльные и не обременительные обязанности, на мой княжеский взгляд. Потом, когда поместья будут успешно проданы, а вырученные деньги переведены по назначению, он приедет к нам, в Лондон…. Кстати, пусть Николай Николаевич, прихватив с собой письма-доверенности от бабушки к управляющим, выезжает в восточные поместья прямо завтра. Зачем время терять попусту? Пусть он проведёт там подробные и жёсткие ревизии, поймёт, что к чему. Потом, в оговорённое время, подъедет в Рязань, встретится с вами, доложит. По результату этих ревизий вы – совместно с бабушкиным стряпчим – и цены поместий скорректируете…. Как тебе, дорогая, такое маленькое уточнение плана?

– Замечательно и превосходно, мой умный и осторожный рыцарь! – Ольга картинно распахнула объятия. – Поцелуй меня, любимый! Незамедлительно и крепко…

Через пару-тройку минут Пётр заскучал, громко откашлялся и предложил:

– Дорогие князь и княгиня! Может, вы перенесёте ваши интимные нежности в более подходящее для этого место? Говорят, что жаркие поцелуи на морозе могут запросто спровоцировать двустороннее воспаление лёгких…. Ага, испугались, олухи аристократические? А я, ведь, просто пошутил…

– Дурацкая и несмешная шутка! – тут же надулась Ольга. – Очевидно, что у всех гусар чувство юмора несколько, э-э-э, гипертрофировано….

– Не стоит, право, милая Ванда, употреблять в разговорной речи термины, явно неизвестные и чуждые девятнадцатому веку. Это, на мой скромный взгляд, крайне неосторожно…. Да, кстати, вы нам толком так ничего и не объяснили – про тропические вечнозелёные острова.

– Действительно, про острова до сих пор ничего неизвестно, – поддержал Глеб. – Что ты там ещё придумала, чертовка плутоватая?

Ольга тут же перестала дуться, таинственно улыбнулась и притворно нахмурилась, старательно изображая девичью забывчивость:

– На чём же это я остановилась? Что-то там про Англию и крупные алмазы…. М-м-м, и не вспомнить сразу…. Ах, да! – картинно хлопнула ладошкой по лбу. – Итак, продав Нефёдово, мы переселяемся в Лондон, обживаемся там, знакомимся с местной аристократией и прочими полезными людьми, обрастаем нужными связями, присматриваем дельные фрегаты. А уже ближе к концу 1813-го года в банк – на наши счета, естественно – поступят деньги, вырученные от продажи восточных имений…. Вот, тогда-то мы формируем-покупаем крепкую корабельную эскадру и отправляемся в дальнее плаванье к заманчивым южноафриканским берегам. Плывём себе, плывём, успешно и действенно отбиваясь от наглых и приставучих пиратов…. Потом, набрав в знойной Намибии чёрт те сколько бесценных алмазов, мы без промедления возвращаемся в Лондон. Часть волшебных камушков, могущих даже резать стекло, превращаем в звонкое золото (в хрустящие бумажки?) и складываем его (их?) – сугубо на чёрный день – в разные банки.

– И в английские, и в голландские, и в шведские, – встрял Нефёдов. – Так будет надёжней. Особенно, учитывая непростую, бесконечно запутанную послевоенную европейскую действительность…

– Хорошо, любимый, как скажешь…. Потом мы отбываем – с пышным официальным визитом – в блистательный Мадрид и официально покупаем у короля Испании компактный островной архипелаг в Карибском море. Какие именно острова? Подумаем, выберем – без суеты и спешки…. Снова возвращаемся в Лондон. Закупаем разные корабли: фрегаты, бриги, корветы, бригантины. Набираем надёжных и дельных людей, согласных навсегда переселиться в новое королевство…

– В новое к-к-королевство? – начал заикаться Петька, нешуточно поражённый масштабом затеи.

– В новое островное королевство! Как же иначе? – Ольга была строга и непреклонна. – Собственно, только ради этого и городился весь алмазный огород…. Название новой страны? Придумаем чуть позже, пока, ведь, не горит…. А с королём и королевой уже сейчас всё ясно и понятно. Король будет зваться – Глеб Первый. А при нём будет присутствовать-править блистательная и непредсказуемая королева Ольга. Или – королева Ванда? Надо будет подумать хорошенько…. Ну, и милейшую Елизавету Алексеевну прихватим с собой и даруем ей соответствующий титул. Например, «Королевская бабушка». Чем плохо? А, вообще, дел важных предстоит свершить – невпроворот…. Надо будет придумать достойное название для нашей славной столицы. Разобраться с флагом, гербом и гимном. Ввести в обращение новую валюту…. Петруша, хочешь, мы тебя назначим премьер-министром? Естественно, предварительно произведя в благородные герцоги…. А прекрасную Марию Гавриловну можно будет сделать Первой фрейлиной. Или же – Первой статс-дамой? Ладно, окончательно определимся уже по ходу дела, так сказать, в процессе…

– Вот ещё одно. Как-то забыл спросить, – оживился Петька. – А эта ветвистая зеленоватая молния…. Она, э-э-э, оставила следы, э-э-э, на груди?

– Оставила, – недовольно поморщилась Ольга. – Всю девичью красоту мне подпортила, зараза, мать её. Теперь приходится носить только закрытые – до самой шеи – платья…

– Ничего и не подпортила, любимая! Наоборот, добавила игривой пикантности определённым частям твоего божественного тела, – горячо заверил Нефёдов и с любопытством посмотрел на Петра. – А у тебя, подполковник, три шрама на груди?

– Почему – три?

– Ну, как же! Туда, сюда, обратно…. Ты же три раза попадал во временные «пробои»?

– Получается, что три. Только первые два раза обошлось без светло-зелёных молний. Перемещения происходили посредством сиренево-фиолетовой, полностью бесшумной метели. Входишь в неё, находясь в одном Времени, выходишь – уже в другом…

Неожиданно Глеб напрягся, пристально всматриваясь в сторону княжеского дома, и строго велел:

– Всё, на сегодня все секретные разговоры закончены! К нам мальчишка направляется. Видимо, со срочным поручением от беспокойной бабушки. Или, может быть, прибыл какой-то любопытный сосед-визитёр – взглянуть на новых князя и княгиню, неожиданно и нежданно нарисовавшихся в Нефёдовке…

Подбежал, тяжело дыша, Емельян – тот самый, что утром отводил жеребца Орлика в конюшню. Парнишка торопливо сдёрнул с русой головы войлочный колпак, почтительно поклонился до земли (в данном случае – до снега), и доложил хриплой скороговоркой, преданно поедая глазами Нефёдова и восхищённо косясь в сторону Ольги:

– Барин, барыня, к вам гость прибыл. Представился гусарским подполковником Денисом Васильевичем Давыдовым. А сам одет во всё штатское и ростом мал. Чуть выше меня будет. Может, проходимец?

Глава шестнадцатая Кровавый романс

По дороге к княжескому дому они говорили уже сугубо о делах приземлено-обычных: о погоде, местных достопримечательностях и охотничьих трофеях.

– Барыня, а почему вы не подстрелили солидной дичи? – поинтересовался, пыхтя, Емеля, которому и было доверено транспортировать добытых зайцев, рябчиков и куропаток. – По парку же и косули разгуливают, и благородные олени, и лоси…. Девки вчера видели даже диких кабанов с поросятами. Может, стрелы их не берут?

– Не в этом дело, мальчик, – важно ответила Ольга, единственная из компании, разгуливающая налегке и не обремененная никаким грузом (Пётр и Нефёдов несли на плечах достаточно тяжёлые арбалеты) – Просто глаза у оленей и косуль больно уж…, человеческие, что ли. Задумчивые такие, многознающие, влажные – со слезой. Любая тварь, умеющая плакать, достойна жалости и снисхождения…. Зайцы, куропатки и рябчики? Ну, это совсем другое дело! Они же маленькие…. Смотрю, ты не понял? Игра, мой юный друг, всегда должна быть честной. Всегда! Попасть в крупного оленя – оперённой стрелой, или, там, меткой ружейной пулей – дело априори нехитрое. Хорошенько прицелился, плавно надавил на нужную железку, и все дела…. А, вот, когда дичь мелкая и очень подвижная, то это уже ближе – к понятиям честности и справедливости. В честной охоте шансы – у охотника и его потенциальной добычи – должны быть примерно равные. Иначе, охотничий процесс теряет всякий и всяческий смысл….

– Получается, что самая честная охота – это поход на матёрого медведя с крестьянской рогатиной, – хмыкнул Глеб. – Если, конечно, я правильно понял произнесённую вами, будущая королева тропических островов, философскую сентенцию.

– Так и есть, ваше будущее королевское величество. Вы, впрочем, как и всегда, очень прозорливы и внимательны…

– Кстати, мои благородные князь и княгиня, если у вас есть искреннее и устойчивое желание – заняться серьёзной охотой, то я могу составить протекцию, – сообщил Пётр. – Причём, именно подполковник Денис Давыдов, на встречу с которым мы сейчас и направляемся, приглашал меня – давеча – принять участие в большой охоте. Как на страшных бурых медведей, так и на хитрых серых волков….

Емельян – вместе с многочисленными охотничьими трофеями – отбыл на кухню. На крыльце же (на каменных ступенях) дома охотников встретили мажордом Иван-Жано и его рыжеусый сынок: старательно отряхнули-очистили от налипшего снега, в сенях помогли раздеться-освободиться от верхней одежды.

– Там это…., – смущённо пробубни Жано. – Подполковник выступать изволят. В ударе трепетных чувств находясь…

Из приоткрытых дверей доносилось:

Бывали ль вы в стране чудес, Где жертвой грозного веленья, В глуши земного заточенья Живет изгнанница Небес? Я был, я видел Божество! Я пел ей песнь с восторгом новым. И осенил венком лавровым Ее высокое чело. Я, как младенец, трепетал…. У ног ее в уничиженье. И омрачить богослуженье Преступной мыслью не дерзал…

– Твою мать. Девственницу задумчивую и мечтательную, страдающую ежемесячными провалами памяти…, – заковыристо высказалась Ольга. – Гусары, похоже, готовы соблазнять всё, что шевелится. Бедная старушка. Как бы головы не потеряла от таких нежных любезностей. Прах меня побери…

Складывалось впечатление, что будущая королева вечнозелёных тропических островов была недалека от истины: почтеннейшая Елизавета Алексеевна, действительно, посматривала на красноречивого гусарского подполковника с нескрываемым интересом. Более того, по завершении вирши, она заявила:

– Милый Денис Васильевич! Предлагаю вам возглавить королевскую гвардию – на одном из подвластных мне далёких островов…. Пардон, немного погорячилась! На одном из островов, которым ещё только предстоит войти в сферу моего влияния…. Дело заключается в следующем. Мой внук Глебушка и его жена Ванда тут намедни – третьего дня – решили, что нашей великой России негоже обходится без тропических островов. Мол, у всех серьёзных европейских держав-государств имеются – под колониальным владением-управлением – вечнозелёные острова, даже у таких заштатных и крошечных, как Голландия и Португалия. Не говоря уже про Англию, Францию и Испанию…. Так как, возглавите?

– Бесспорно, уважаемая Елизавета Алексеевна! Почту за честь! – браво отвечал Давыдов. – Только, вот, сперва мне надо справиться с французским Наполеоном.

– Который – Бонапарт?

– С ним самым, матушка! С ним…. Мне тут гусарский подполковник Пьер Бурмин, дружок закадычный, предрёк, что я прямо-таки обязан – защитить нашу Россию-матушку от этого наглого и бесстыжего супостата. Представляете?

– А, что же такого? Представляю, конечно…. Пьер, он таковский. В том смысле, что умеет красиво разговаривать. Они все такие…

– Они?

– Ну, да. Пьер, Глебушка…. А Ванда – так это, вообще, слов нет! Как рассказывает, как излагает! Не хочешь, а заслушаешься…. Вы, подполковник, не берите лишнего в голову. И не тешьте себя надеждами томными и несбыточными…

– О чём это вы, Елизавета Алексеевна?

– О том самом…. Скоро Ванда вернётся с охоты. Вы, естественно, тут же – сразу и окончательно – потеряете голову. Начнёте ухаживать за ней, вздыхать тяжко по углам, вирши слагать любовные и душещипательные. Только напрасно всё это. Совсем, даже, напрасно…. Моя польская невестка – барышня-девица очень серьёзная, хотя и претворяется легкомысленной вертихвосткой.

– Зачем же она претворяется? – Давыдов изобразил голосом праведное возмущение. – Нехорошо это – подавать кавалеру призрачную надежду, заранее зная, что ничего не будет. Нечестно это!

– Не сердитесь вы так, дорогой Денис Васильевич! – усмехнулась старушка. – По нынешним временам быть вертихвосткой – модно. Вот, Ванда и идёт в ногу с европейской модой, не более того.

– Всё, господа, пора выходить на сцену, – горячо зашептала Ольга. – Иначе искренняя и непосредственная Елизавета Алексеевна такого наболтает – только держись…

После того, как процедура знакомства была завершена, Денис, взяв Петра за рукав ментика, заявил:

– Извините меня, любезные князь и княгиня! Но вынужден похитить на несколько минут гусарского подполковника Бурмина. Имею настоятельную нужду – пошептаться с этим легкомысленным повесой о последних новостях.

– О последних новостях с любовных фронтов? – манерно улыбаясь, уточнила Ольга томным голосом.

– С них самых, мадам! Вы очень прозорливы и догадливы…

Отведя приятеля к камину, Давыдов коротко доложил:

– Занемогла, братец, двоя сердечная зазноба. Наверное, простудилась немного. Лежит в горячке и бредит. Никого к ней не пускают. Естественно, что и все приёмы-обеды отменены.

– А за врачом послали? – заволновался Петька.

– Ещё ранним утром прибыл из Малоярославца. Хороший, говорят, доктор. Пожилой, в очках, из природных немцев.

– И что он говорит?

– То, что всегда и говорят в таких случаях опытные эскулапы, – равнодушно передёрнул плечами Денис. – Мол, всё в руках Божьих. Но организм молодой и крепкий, будем надеяться на лучшее. Ну, и всякими хитрыми микстурами надо регулярно поить больную, дорогущими пилюлями кормить…. Я договорился с Гавриилом Гавриловичем. Раз в сутки, по утрам, на жабинский постоялый двор будет приезжать малец, и рассказывать о состоянии здоровья Марии Гавриловны. Вот, и все новости. Не обессудь, братец, коль, что не так…. Ага, вот же ещё! Помнишь, ты спрашивал о светло-зелёных шрамах? Мол, у кого я видел точно такой же, как на твоей жирной груди? Этот интерес ещё сохранился?

– Конечно же, сохранился! Рассказывай!

– Дело было два года назад, на охоте. Собрались мы дружной и весёлой компанией в деревне Николаевке. Взяли трёх матёрых волков, но слегка замёрзли при этом. Вот, Владимир Николаев – хозяин того поместья – и велел дворовым холопам протопить жаркую баньку. Пошли греться-париться. Там-то я и увидел – на груди у одного из гостей – зелёненький приметный шрам. У кого конкретно? Извини, но не помню точно, потому как пьян был.

– Эх, братец! – расстроился Пётр. – Толку-то от твоей новости! У кого-то, понимаешь, из гостей….

– Не расстраивайся раньше времени! – посоветовал Давыдов. – В Николаевку всегда съезжаются одни и те же люди. А после охоты традиционно посещают баню. Обязательно ещё встретишься со своим «братом» по несчастью, отмеченному молнией. Обещаю!

«Плохи наши дела!», – резюмировал внутренний голос. – «Это я не про шрам, Бог с ним. Тут другое.…По пушкинскому тексту Маша будет две недели прикована к постели. То есть, когда она пойдёт на поправку, период магнитных аномалий уже завершится и о двадцать первом веке придётся забыть навсегда…. Да, незадача! Может, стоит тайно проникнуть к Марии Гавриловне и откровенно переговорить с ней? Мол, так и так, супруга моя венчанная, давай-ка прогуляемся немного по округе, поищем фиолетово-сиреневую, совершенно бесшумную метель…. Конечно же, не прямо сейчас. Надо дать бедной девушке несколько суток, чтобы она немного оклемалась и пришла в себя…».

Тем временем шустрые и молчаливые холопы накрыли на стол и хлебосольная Елизавета Алексеевна объявила:

– Гости дорогие, прошу к столу! Отведайте, что Бог послал!

Как легко догадаться, Бог в этот день был добр и щедр – в отношении княжеского семейства Нефёдовых. Холодные закуски сменялись горячими, а рыбные блюда – мясными.

– И я внесла свою скромную лепту в это кулинарное изобилие, – похвасталась Ольга, уже сменившая скромный охотничий костюм на умопомрачительное светло-лазоревое платье. – То есть, поведала тутошнему кухарю несколько новых рецептов из…, м-м-м, из польской кухни.…Вот, Денис Васильевич, настоятельно рекомендую: фаршированная щука, грибной жульен, форшмак, вобла «под шубой». Конечно же, вместо воблы надо использовать жирную исландскую селёдку. Да, где же её взять – в российской-то глубинке? Ага, а вот это – грузинское сациви. Попробуйте! Вам, непременно, понравится…. Пьер, увалень ленивый! Не спи, наполняй бокалы…

После третьей перемены блюд Глеб вскользь (как и полагается князьям) поинтересовался перспективами охоты на волков и медведей.

– У меня есть один хороший друг-приятель, проживающий недалеко отсюда, всего-то в двадцати пяти верстах, – сообщил Денис. – Страстный и заправский охотник! Вот, к нему в Николаевку я и предлагаю отправиться. Хоть завтра, хоть послезавтра. Владимир гостям завсегда рад. Владимир Николаев, армейский прапорщик…

«Прапорщик? Уж, не тот ли этот Владимир, который – уже в прошлом – являлся женихом нашей Марии Гавриловны? – засомневался внутренний голос. – Как бы дуэли не приключилось. Ты же, братец, тогда, в церкви – в отличие от «пушкинского» Бурмина – изволил чётко представиться, мол: – «Гусарский подполковник Пьер Бурмин! Прошу любить и жаловать!». Наверняка, Дравин и Шмит уже сообщили незадачливому прапорщику имя его нежданного соперника…. Может, ну её, эту охоту? Отговориться плохим самочувствием, мол, простыл давеча…. Стоит ли, право, рисковать так неоправданно?».

Но отговориться не получилось, Ольга неожиданно всерьёз загорелась предстоящей затеей-забавой и пообещала:

– Ты, Бурмин, даже и не мечтай – соскочить из этой кареты. Лентяй записной и противный! Я тогда на тебя всерьёз обижусь. А это – как ты и сам прекрасно знаешь – чревато! Ох, не завидую! Или ты, просто-напросто, празднуешь труса, а? Тогда так и скажи. То есть, сознайся. А я – в свою очередь – поведаю об этом позорном факте всему населению нашей прекрасной планеты…

– Что же, мне теперь, княгиня, остаётся только одно. А, именно, звериной кровью смыть пятно вашего беспочвенного подозрения, – обречённо заявил Петька. – Сколько требуется добыть злых волков и страшных медведей, чтобы вернуть ваше небесное расположение?

– С пяток, пожалуй, хватит, – лукаво усмехнулась Ольга. – Это я про волков. Ну, и один застреленный мишка с тебя, бравый подполковник.

– Почему же – застреленный? – вмешался Давыдов. – В России на медведей принято ходить с рогатинами. Старинная традиция, мадам!

– Неужели? – деланно удивилась княгиня. – Извините, не знала. Но мне простительно, я же, если вы не забыли, полька по рождению…. Что же, Пьер, теперь тебе придётся прикончить косолапого монстра, насадив его на русскую рогатину. Ничего не поделаешь, мон шер. Старинная традиция, ничего личного! Не нами придумано, не нам и переиначивать…. А охота на волков тоже будет традиционной? То есть, с красными флажками?

– Не думаю, княгиня. Здесь всё несколько сложнее. Речь идёт не совсем об охоте, а о планомерном и целенаправленном уничтожении серых хищников. Этот год получается очень уж неудачным, «волчьим» каким-то. Большие стаи волков пришли с юга и востока…. К чему бы это? Очень, уж, мне интересно…. Древняя народная примета утверждает, что, мол, к большой и кровавой войне. И Бурмин, вот, предрекает, мол, нынешним летом к нам французский Наполеон Бонапарт – с гигантским войском – заявится в гости. Без приглашения, понятное дело. Даже и не знаю – как относится ко всему этому…. Вы, дорогая княгиня, что скажете-посоветуете?

– Что я скажу? – Ольга старательно изобразила на лице сильнейшую задумчивость. – Война, мой милый Денис Васильевич, вполне даже возможна. Почему? Видите ли, Наполеон Бонапарт – тот ещё субчик. То бишь, насквозь мечтательный авантюрист и недальновидный прожектёр. Нападать на великую Россию – глупость и безрассудство чистой воды. Но, именно поэтому, Наполеон, скорее всего, и отважится на данное безумное мероприятие. В Европе ему уже откровенно скучно, простора не хватает. Опять же, он планирует, покорив Россию, двинутся дальше на восток. Индия, Персия, Китай. Лавры легендарного Александра Македонского ему не дают покоя…. Впрочем, что это я? Вы же, подполковник, военный человек – до мозга костей. Сами всё должны понимать не хуже меня…

– Я, естественно, и понимаю, – торопливо заверил Давыдов, поглядывая на собеседницу с искренним уважением. – Кстати, мне тут милейшая Елизавета Алексеевна поведала, что вы с князем, – вежливо кивнул головой в сторону молчаливого Глеба, – собираетесь приобрести в собственность некие, э-э-э, тропические острова. Так ли это?

– Совершенно верно! – невозмутимо подтвердила Ольга, с удовольствием опорожнив бокал с шампанским. – Дело, Денис Васильевич, заключается в том, что я – ужасная авантюристка. Скажу вам по большому секрету: безрассудный Наполеон Бонапарт – по сравнению со мной – сопливый и благонравный пай-мальчик, писающийся в штанишки при дальнем выстреле из охотничьего ружья…

– Ха-ха-ха! Браво! Как сказано! Ха-ха-ха! – Денис зашёлся в приступе весёлого смеха. – Вы, княгиня, просто прелесть! Говорите, что французский Бонапарт – пай-мальчик, писающийся в штанишки?

– В коротенькие такие, на лямочке, – зачем-то уточнила Ольга. – С большой круглой пуговицей на пухлом животе…

– Ха-ха-ха! Уморили, право слово! На лямочке? С пуговицей на пухлом животе? Ха-ха-ха!

Вполне естественно, что отдав от души должное разнообразным хмельным напиткам, Денис в какой-то момент меланхолично загрустил и начал одолевать Петьку настойчивыми просьбами:

– Пьер, дурилка дуэльная! Брат мой гусарский! Спой, пожалуйста! Уважь! Потешь душу! Ну, тот самый романс, что ты пел давеча, на жабинском постоялом дворе…

– Не в голосе я нынче, – вяло отбивался Пётр, пребывая в дурном расположении духа, расстроенный известием о серьёзном заболевании Марии Гавриловне. – Да и гитары нет.

– Как это – нет гитары? – многообещающе улыбнулась Ольга. – На втором этаже имеется, висит на стене – между кинжалами, ружьями и пистолетами…. Жано, лентяй невозможный, принеси! – по-дружески подмигнула Петьке. – Смотрю, подполковник Бурмин, ты прибываешь в мрачной хандре? Ну, тогда и не пой, коль не хочешь. В том плане, что я тебя, юношу влюблённого и печального, заменю…. Нет возражений, высокородные господа?

Возражений, как и следовало ожидать, не последовало. Княгиня взяла из рук мажордома старенькую гитару, украшенную пышным розовым бантом, со знанием дела повертела чёрные колки, взяла несколько пробных аккордов и пафосно объявила:

– Вашему вниманию предлагается – «Кровавый романс»! Слова и музыка – княгини Ванды Нефёдовой, будущей королевы далёких тропических островов…. Готовы? Тогда слушайте, – запела проникновенно, приятным и мелодичным голосом:

Моя кровь – пролита не напрасно. Ты хоть в это, родная, поверь! Наша жизнь – хороша и прекрасна. Смерть всего – только новая Дверь. Смерть всего только новая – Дверь…. Я к тебе торопился под вечер, Постоянно коня – понукал. Ветер нежно приобнял за плечи, И закат за спиной колдовал. И закат за спиной – колдовал…. Вдруг, десяток черкес из-за леса Появились – как волчий оскал. – Мы заждались, гусарский повеса, Смерть ты примешь средь мраморных скал! Смерть ты примешь – средь мраморных – скал…. Ускакать бы от них – без сомнений. Да гусарская честь – не велит! На душе – только чёрные тени, И опасность виски холодит. И опасность – виски – холодит… Шашку – вон! И, не ведая страха, Зазвенели вовсю – трензеля. Я – не мальчик, а грозный рубака! Вы засаду устроили зря! Вы засаду устроили – зря…. Получилась – отличная сеча! Выстрел в спину, увы – прозвучал…. На века – переноситься встреча. Извини, я опять опоздал. Извини, я опять – опоздал…. Моя кровь – пролита не напрасно, На исходе вчерашнего дня…. Эта жизнь – хороша и прекрасна! Проживи же её без меня…. Проживи же её – без меня!

Надо ли говорить, что данная песенка была воспринята сентиментальным и трепетным Давыдовым с непередаваемым восторгом?

– Продолжайте, прелестница, продолжайте! – умалял Денис, торжественно опустившись перед княгиней на одно колено. – Спойте ещё что-нибудь! Только, обязательно, про гусар…. С тоненьким скрипом приоткрылись створки правой двери, и в столовую просунулась растрёпанная голова Емели. Мальчишка, явно, был чем-то напуган и подавал Петру – руками и глазами – тревожны знаки.

– Господа и дамы, вынужден покинуть вас на минутку-другую, – он поднялся из-за стола. – Музицируйте, музицируйте! Я сейчас вернусь…

Оказавшись в сенях, он строго посмотрел на Емельяна:

– Ну, что случилось?

– Николай Николаевич, управитель княжеский, просит вас, Пётр Афанасьевич, подойти в конюшню, – затараторил парнишка. – Мол, жеребцу Орлику плохо. Отравился чем-то. Кажется, помирает.

– Спасибо, что предупредил. С меня алтын. В какой конюшне находится мой Орлик?

– В дальней, барин. В той, что за сеновалом…. Вы тулупчик-то набросьте, на улице холодает…

В конюшне было темно и тихо, только в дальнем углу негромко и тревожно всхрапывал невидимый конь.

– Эй, Николаич, дружище! – позвал Петька. – Ты где?

Он сделал вперёд несколько шагов и успел зафиксировать – на уровне подсознания – тёмную тень, мелькнувшую сбоку.

Удар по голове чем-то тяжёлым. Чернота…

Глава семнадцатая Сон-подсказка

Он чувствовал (ощущал?), как его крепко связали по рукам и ногам, наложили на глаза плотную повязку и куда-то понесли.

– В старую кузницу определим нашего красавчика, – строго велел знакомый голос. – Заносите его, заносите! Ага, ресницы задрожали. Знать, приходит в себя, боров толстый…

«Это же Николай Николаевич, сука «фээсбэшная», злая!», – удивлённо охнул внутренний голос. – «Чем это мы ему насолили? А Глеб и Ольга? Они тоже в курсе происходящего? Или же нет? Вот же, не было печали, ёлочки стройные…».

– Барин, хочешь пить? – поинтересовался другой голос, принадлежащий, явно, пожилому человеку. – Попей, родимый! Оно и полегчает. Вот она, крынка. Давай я тебе голову поддержу…

Петька приник губами к краю невидимого керамического сосуда и принялся жадно пить. Напиток был терпким и сладким, с чуть заметной приятной кислинкой. Он пил и чувствовал, как уверенно и планомерно – с каждым сделанным глотком – погружается в призрачный омут крепкого сна.

– Вот, и молодец, барин! – похвалил неизвестный старичок. – Теперь спать будешь долго, до самого полудня. Сонный мёд, он на всех действует одинаково. И на персон благородных, и на крепостных…. А какие сны снятся! Непростые, ей-ей, пророческие…

Действие этого цветного и яркого сна происходило где-то в тропиках.

Крошечная бухта, наполненная изумрудно-зелёной ласковой водой. Симпатичная такая бухточка, словно бы игрушечная. На пологом берегу – в художественном беспорядке – вольготно разместились-расположились сотни три-четыре разномастных домишек, над которыми возвышалось солидное здание величественного католического собора. Вдоль побережья – по обеим сторонам от посёлка – хорошо просматривались бесконечные банановые и апельсиновые рощи, а из крупных прибрежных камней было сложено некое подобие крепостного вала, оборудованного круглыми гнёздами с бронзовыми гаубицами и мортирами приличного калибра.

Петька – в сопровождении неизвестных ему моряков – находился в широкой гребной шлюпке. В одной трети мили от берега сквозь лёгкую туманную дымку проступал силуэт длинного парусника.

«Наверное, на этом трёхмачтовом красавце-фрегате мы сюда и прибыли», предположил внутренний голос. – «Жаль, что вокруг только незнакомые физиономии. Даже спросить не у кого, мол: – «Куда это коварные черти занесли нас спозаранку?». Да и силуэт фрегата какой-то призрачный и слегка размытый. Может, это обыкновенный мираж?».

Шлюпка пристала к берегу, на добрых полтора метра заползя носом на белоснежный песок пологой косы.

– Ничего себе, картинка, – негромко выдохнул (на русском языке) высокий моряк с массивной золотой серьгой в правом ухе, стоящий рядом с Петром. – Какие они все…, разноцветные…

И это было истинной правдой, встречающая их толпа состояла из четырёх-пяти десятков мужских лиц и физиономий самых различных цветов и оттенков: белых, лимонных, жёлтых, коричневых, иссиня-черных, серо-буро-малиновых…

«Испанцы, англосаксы, негры, метисы, мулаты, индейцы…», – старательно перечислял наблюдательный внутренний голос.

От толпы встречающих, скромно расположившейся метрах в двадцати пяти от уреза воды, отделился, зашагав вперёд медленно и грузно, очень высокий и толстый негр среднего возраста, одетый как патентованный испанский идальго. Только на его левом боку – вместо длинной дворянской шпаги – красовался слегка заржавевший палаш самых устрашающих и невероятных размеров. Ну, и многочисленные металлические колечки и костяные палочки, вставленные в мочки ушей и в чёрный мясистый нос негра, несколько выбивались из образа благородного испанского аристократа. Не говоря уже о красно-зелёных узорах татуировок на выпуклых щеках и лбу…

– Меня зовут – дон Сезар! Я бывший раб, а нынче – полновластный губернатор Сан-Анхелино! – остановившись в трёх метрах от путешественников, густым басом – на чистейшем русском языке – важно сообщил толстяк. – Сан-Анхелино – свободный и вольный город! Мы сами по себе, и никому не подчиняемся! – после этого важного сообщения, в свою очередь, перешёл к вопросам: – А вы, господа моряки, кем будете? Какому королю служите? Что за нужда привела вас в нашу мирную бухту?

– Мы не служим никому – из земных королей! – торжественно ответил моряк с приметной золотой серьгой в ухе. – Плаваем, вернее, ходим, по всем морям, где захотим, и дани не платим…

– Ни у кого, при этом, не спрашивая разрешения! – пафосно и неожиданно для самого себя закончил фразу Петька. – А прибыли мы на сей гостеприимный берег с одной единственной целью: присутствовать на казни Эдварда Теча, знаменитого кровавого пирата.

– Без всяких проблем, – широко и добродушно улыбнулся негр. – Присутствуйте, если есть такое горячее желание…. Впрочем, относительно казни пока не могу сказать что-либо определённого. Ведь ещё и суда, собственно, не было. Заседание начнётся только часа через полтора. Вдруг, добросердечные и человеколюбивые судьи пощадят этого закостенелого грешника, дьявола во плоти?

– Ну, это вряд ли! – хищно прищурился моряк с золотой серьгой в ухе. – Меня, кстати, зовут – адмирал Людвиг Лаудруп. Вольный адмирал, понятное дело…. А это, – кивнул головой на Петра. – Мой верный помощник. Величайте его просто и без затей – господином Пьером…. Вы, любезный губернатор, не составите ли нам компанию? Прогуляемся немного, подышим свежим воздухом, полюбуемся местными красотами и достопримечательностями, слегка перекусим…. Надеюсь, в этом благословенном местечке найдётся скромный и неприметный кабачок? Но, обязательно, с приличной кухней и неплохим вином?

Они, важно пройдя через вежливо расступившуюся в стороны толпу разноцветных, вооружённых – по самое не могу – мужчин, миновали оборонительную полосу Сан-Анхелино и вступили на тротуар центральной улицы городка, мощёный диким необработанным камнем.

Городок (посёлок, большая деревня?), не смотря на прибытие в бухту неизвестного фрегата, жил своей спокойной, нехитрой и размеренной жизнью. Многочисленные женщины и мужчины торопились куда-то по извилистым улицам. Кто-то из них, наверное, и по серьёзным делам, но большинство – просто так – ради лёгкого променада, пока не наступил полуденный зной, а, следовательно, и сиеста – четырех, а, то, и пятичасовой послеобеденный сон где-нибудь в спасительной и нежной тени. Улицы городка были узкими и кривыми, а дома и домишки хлипкими и непрезентабельными. Какие только подручные материалы не использовались при их возведении! Стволы и листья пальм, грубый неотёсанный камень, разноцветные кирпичи, обломки досок и мебели, ветки кустарников, старательно обмазанные буро-красной глиной…

– Наш Сан-Анхелино даёт приют всем, кто в нём нуждается! – несуетливо раскланиваясь со встречными горожанами и горожанками, слегка напыщенно вещал губернатор Сезар. – Беглым рабам и каторжникам, золотоискателям и охотникам за старинными кладами, авантюристам и влюблённым, которым было запрещено вступать в брак на их старой Родине…. Только бесстыжим пиратам – всех мастей и национальностей – заказано появляться на этом благословенном берегу. Мы их сразу же вешаем, не мудрствуя лукаво. Впрочем, иногда предварительно и судим – для пущего разнообразия…

Таверна («пульперия» – по-местному) располагалась в низеньком и длинном здании, построенном – судя по корабельным иллюминаторам – из обломков какого-то морского судна, потерпевшего кораблекрушение в местных водах. Над крепкой массивной дверью, выкрашенной чёрной краской, на стене располагалась вывеска: белая надпись на тёмно-синем фоне. Надпись гласила – «ла Голондрина бланка[22]».

«Чёрт меня побери! А ведь ты, братец, что-то читал – в далёком двадцать первом веке – о забегаловке с точно таким названием», – заявил памятливый внутренний голос. – «Книга, вроде бы, называлась «Логово льва». Кто автор? Извини, но не помню. Что-то там на букву «Б», как мне кажется…».

– Хозяйку этого славного заведенья зовут, случаем, ни доньей ли Розитой? – небрежно поинтересовался Пётр.

– Именно так её и зовут! – радостно закивал лохматой головой губернатор Сан-Анхелино. – Неужели её слава великой и непревзойдённой кулинарки докатилась и до Большого Мира?

– Да, уж, докатилась! Скоро об этой славной сеньоре и в умных толстых книгах будут упоминать…

Внутреннее убранство таверны особыми изысками не отличалось: грубые, давно некрашеные деревянные стены, низкие почерневшие потолки, маленькие, плохо помытые оконные стёкла, слегка покоцанная местами старенькая мебель, небрежно сколоченная из широких пальмовых досок.

А вот кухня в кабачке, как и было обещано губернатором, оказалась просто превосходной. На закуску подали рагу из жирных виноградных улиток, крабового мяса и переспелого авокадо. В качестве основных блюд фигурировали тушёное мясо дикой козы, приготовленная в соусе из прокисших плодов хлебного дерева, и жареная молодь барракуды. На десерт были предложены многочисленные и разнообразные тропические фрукты. И, конечно же, превосходное местное апельсиновое вино – пахучее и терпкое – в неограниченных количествах…

Трапеза проходила в спокойной и дружеской обстановке. Болтали о всяком и разном: о тропических штормах, о пиратских повадках, о летучих рыбах и чёрных кошках.

Неожиданно за корабельными иллюминаторами, распахнутыми настежь по случаю тёплой утренней погоды, послышались дружные взволнованные крики, раздалось несколько одиночных пистолетных выстрелов.

– Что происходит, губернатор? – забеспокоился Лаудруп.

– Совершенно ничего не понимаю! – негр обеспокоенно передёрнул могучими плечами. – Может, намечается очередной бунт? Кто-то хочет занять моё тёплое местечко? Так, вроде, с утра ничего не предвещало – такого поворота событий…

– Эдвард Теч! Чёрная Борода! Чёрная Борода! – донеслись громкие и, как показалось, радостные крики…

– Знать, пора идти на судебное заседание, – невозмутимо сообщил губернатор. – Слышите, как волнуется народ? Как бы революция – между делом – не началась…

На улице было тревожно и беспокойно, порядка сотни горожан – в основном мужского пола – о чём-то угрюмо и угрожающе перешептывались между собой. Некоторые многозначительно потрясали длинноствольными допотопными ружьями, у других из-за широких кожаных поясов торчали пистолетные рукоятки, третьи по-простому сжимали в ладонях охотничьи ножи и обычные булыжники.

Увидев неторопливо выходящих из дверей трактира губернатора и его заморских гостей, горожане – словно бы по чьей-то незримой команде – тут же перестали шептаться, на улице установилась подозрительная и чуткая тишина, не обещавшая ничего хорошего.

– Ну, вот, опять повыдирали камни из многострадальной мостовой! – громко хлопнув ладонями по своим жирным бёдрам, расстроено констатировал дон Сезар. – А, ведь, сколько уже было говорено на эту тему! Сколько слезливых и клятвенных обещаний я выслушал! Мол, уличную мостовую больше трогать не будем…. Ничем вас, канатных плясунов, видимо, не пронять. Так и помрёте – темнотой некультурной! Ладно, с этим потом разберёмся…. И чем же вы, бродяги беспокойные, недовольны на этот раз? Чего не поделили? Мартышек, попугаев, бананы, или – серебряные рудники?

Из толпы вперёд вышел-выступил хлипкий и суетливый мужчинка: невысокий и худенький, уже в годах, лысоватый, с хитрющими глазами явного плута и записного пройдохи.

«Вылитый Джузеппе, закадычный приятель незабвенного папы Карло – из старого, ещё советских времён фильма про деревянного мальчишку Буратино», – тут же насмешливо доложил внутренний голос, пребывающий в хорошем настроении.

– Ну, что там у тебя, Вторая пинта? По какой такой причине ты сегодня мутишь народ? – недовольно и хмуро спросил губернатор.

– Я уже много раз просил – никогда не называть меня этим дурацким и очень обидным прозвищем! – ворчливым голосом, с сильнейшим украинским акцентом известил лысоватый господин. – Меня зовут – Джузеппе! Прошу вас запомнить, уважаемый господин губернатор, Джузеппе!

– Хорошо, хорошо, я запомнил! Ну, Джузеппе, по какому поводу, на этот раз, вы бучу учудили, позоря меня перед морскими гостями?

Пожилой пройдоха, криво улыбнувшись, неожиданно заявил:

– Эти чужеземцы хотят спасти Эдварда Теча! Сдаётся мне, что они закадычные друзья Чёрной Бороды, одного с ним поля ягоды…

Толпа снова зашумела и заволновалась – на самых разных диалектах и наречиях, но с явным преобладанием русского языка. Только через двенадцать-пятнадцать минут удалось погасить нежданный приступ народной подозрительности.

«Как-то всё происходящее слегка отдаёт дешёвым спектаклем», – подумал Пётр. – «Вернее, детским утренником. Чувствуется некая нарочитая искусственность и наигранность…».

– Всё, ребятишки, следуем на Центральную площадь! Будем начинать наш судебный процесс! – объявил дон Сезар.

Окружающий мир тут же взорвался от громких и восторженных воплей: это живые и непосредственные жители Сан-Анхелино, ещё совсем недавно готовые к вооружённому бунту, пустились в дружный и радостный пляс, слегка напоминающий классическую латиноамериканскую ламбаду.

«Ничего, братец, не попишешь, это – тропики!», – невозмутимо прокомментировал хладнокровный внутренний голос. – «Под созвездием Южного Креста – от серьёзной революции до легкомысленного карнавала – всего-то один маленький шажок…».

– Эй, морды бесстыжие и наглые, слушайте меня! – перекрикивая всеобщий шум и гомон, напомнил о своём существовании дон Сезар. – Не забудьте, родные мои, булыжники вставить обратно – в гнёзда мостовой…

В низком кустарнике весело и звонко перекликались между собой разноцветные тропические птицы, остро пахло цветущими жёлтыми розами. В Сан-Анхелино – везде и всюду – горожанки усердно выращивали жёлтые розы. Почему – только жёлтые? Петька так и не успел прояснить этот, безусловно, важный вопрос.

Жители Сан-Анхелино – кто поодиночке, кто небольшими пёстрыми группами – неторопливо стягивались к Центральной площади города, что располагалась неподалёку от величественного католического собора. Пётр и Людвиг, стараясь излишне не привлекать к себе нездорового внимания, влились в общий поток. Шли себе неторопливо по узким и извилистым, мощенным грубым булыжником улицам городка, время от времени ловко увертываясь от помоев, по-простому выплескиваемых из широко-распахнутых окон.

Центральная площадь была идеально круглой и очень просторной, по её периферии расположились любопытствующие народные массы, в центре красовался судейский помост, наспех сколоченный из неровных пальмовых досок. Рядом с помостом находилась тесная железная клетка с подсудимым, чуть дальше – высокий деревянный столб, несколько вязанок сухих дров, массивная плаха с воткнутым в неё топором самого зверского вида, солидная новёхонькая виселица.

– Да, очень трудная задача стоит перед Высоким судом, – чуть слышно усмехнулся Людвиг. – Повесить подсудимого? А, может, голову ему, мерзавцу, отрубить? Четвертовать урода? Или же сжечь безжалостно? Трудная задача, надо признать…

Человек в клетке выглядел жалко и беззащитно: наполовину обгоревшая седенькая (а совсем и не чёрная!) бородёнка, испуганные, постоянно бегающие по сторонам узкие глаза, просительно-робкая, совершенно щербатая улыбка…

– Да, это – действительно – Эдвард Теч, знаменитый и легендарный пиратский предводитель, – угрюмо объявил Лаудруп, невежливо сплюнув в сторону. – Постарел только немного, гадина сволочная. Но огонёк в глазах всё тот же мелькает временами, безусловно, волчий…

Наконец, под восторженное и радостное уханье толпы, на помост стали подниматься и рассаживаться по своим местам судейские.

В центре помоста вольготно расположился в дубовом кресле некто – в бесформенном и морщинистом черном балахоне. Лицо неизвестного человека скрывалось под капюшоном, старательно накинутым на голову. Были видны только его руки – большие, чёрные, но с бело-розовыми ладошками. Ладони нервно обнимали, безостановочно двигаясь, массивный черный посох с искусно вырезанной – в качестве рукояти – головой пуделя.

– Это же – губернатор Сезар? – неуверенно спросил Петька.

– Наверное, он. Кто же ещё? – также неуверенно ответил Лаудруп.

«А я вот, например, никак не пойму – причём здесь голова пуделя, а? – неслышно подал свою реплику любопытный внутренний голос.

Справа от Главного на краюшек стула с высокой резной спинкой осторожно присела тоненькая женщина, облачённая в тёмно-синий плащ, капюшон которого был наброшен на голову только наполовину. Очень светлые, чуть волнистые волосы, красивое, тонкое и породистое лицо, огромные, чудные, сине-васильковые глаза…

«До чего же грустные глаза! До чего же – печальные, Боги мои!», – растроганно восхитился сентиментальный внутренний голос и тут же смущённо забормотал: – «Елы-палы, да это же наша Мария Гавриловна…. Надо же, сразу не признал. Долго жить будет!».

А слева от Председателя суда на низенькой скамеечке неуклюже пристроился человек-обрубок: лохматая голова с единственным светло-карим глазом и коротко-обрубленным носом, сгорбленные узкие плечи, тоненькие культи рук – до локтя, впалая грудь, живот, дальше – вместо ног – грубая деревянная доска.

– Это Рауль Домингес, несчастный капитан знаменитого галеона «Эльдорадо», – шепнул Людвиг. – Лет пятнадцать-шестнадцать назад его Чёрная Борода лично пытал и резал на мелкие кусочки, выспрашивая тайные маршруты королевских галеонов, перевозящих золото и серебро, добытое в южно-американских рудниках, в благословенную Испанию…. Потом бедного Рауля Медзоморт-паша подобрал на каком-то крошечном карибском острове, выходил, сюда привёз…

– Начинаем наше судебное заседание! – разнёсся над площадью могучий бас Главного (Пётр так и не был уверен на все сто процентов, что под чёрным бесформенным балахоном скрывается дон Сезар, да и голос был каким-то очень уж густым, чрезмерно торжественным и пафосным). – Уважаемый мастер Чернильная Душа! Как полномочный прокурор вольного и свободного города Сан-Анхелино – огласите обвинения!

На деревянный помост – по короткой лесенке – медленно поднялся высокий и костистый человек в кудрявом рыжем парике (большая редкость для свободолюбивого и безалаберного Сан-Анхелино, особенно учитывая жаркий тропический климат), с несколькими толстыми пергаментными свитками под мышкой.

– Настоящего имени этого англичанина (а, может, шотландца, или, даже, ирландца?) никто точно не знает, – тихонько поведал Лаудруп. – Около двадцати лет он уже живёт в Сан-Анхелино, старательно пишет историю Карибского моря и его многочисленных вечнозелёных островов. Сейчас, естественно, будет излагать обвинения сугубо на русском языке…

– Я, Чернильная Душа, полномочный прокурор вольного и свободного города Сан-Анхелино, – голос говорящего дрожал от нешуточного волнения, – обвиняю этого страшного человека в следующих преступлениях…, – он сделал короткую паузу, разворачивая один из пергаментных свитков (остальные же запихал за широкий обшлаг рукава камзола), и приступил к оглашению перечня…

Чернильная Душа безостановочно, в полной тишине, зачитал – один за другим – все пергаменты, бросая уже прочитанные прямо на помост, себе под ноги. На это у него ушло почти три четверти часа.

Пётр внимательно слушал, ощущая, как его душа покрывается уродливой ледяной коркой, а волосы на голове начинают неприятно шевелиться. Сотни кораблей, безжалостно разграбленных и пущенных на морское дно, многие тысячи убитых и повешенных моряков, зверски изнасилованные женщины, дети, проданные на невольничьи рынки барбаресок, замученные до смерти узники, за которых друзья и родственники не торопились выплатить назначенный выкуп…

«Зверство сплошное, скотство уродливое, мать их всех!», – так и кипел от негодования человеколюбивый и обожающий справедливость внутренний голос. – «А эти мастера художественного слова – из будущих веков – они-то куда смотрели? По их утверждениям, книгам и фильмам получается, что и среди пиратов частенько встречались люди благородные, не чуждые доброте и милосердию…. Ложь голимая, наглая и беспардонная! Не бывает – по определению – благородных флибустьеров!».

После прокурора выступали многочисленные свидетели и свидетельницы. После их показаний Петьку (во сне) даже слегка замутило, более того, нестерпимо захотелось – лично – порубить в домашнюю лапшу пару-тройку матёрых и жестокосердных пиратов. Типа – внести посильную лепту в дело справедливого и неотвратимого возмездия…

Наконец, уже, очевидно, изнывая от подступившей дневной жары, Главный предложил высказаться городскому адвокату. Высокий, седобородый господин – самого благородного вида – величественно поднялся на помост, держа на вытянутых руках обычную кухонную деревянную доску, на который лежал розовый язык («Похоже – говяжий!», – не преминул отметить внутренний голос), пронзённый острым кинжалом. Седобородый господин – под одобрительные и восторженные крики зрителей – важно и многозначительно продемонстрировал всем присутствующим дощечку – с пришпиленным к ней полуфабрикатом.

– Торжественно извещает судей и почтеннейшую публику, что ему нечего сказать в защиту подсудимого, – скучающим и вялым голосом сообщил Людвиг и неожиданно предложил: – Может быть, старина, пойдём отсюда, а? Ничего интересного уже не предвидится. Так, одна сплошная ерунда ерундовая…. А, вот, свободных мест в окрестных кабачках – минут через двадцать-тридцать – уже будет не найти…. Как же, такой красочный и захватывающий спектакль! Полагается хорошенько обмыть-спрыснуть такое дело…. Предлагаю – прямо сейчас – направиться в «Белую ласточку» и занять там самые козырные и удобные места. Губернатор и Ольга – после завершения финальной мизансцены – тоже подойдут туда…

– Высокий Суд удаляется на совещание! – объявил Главный. – Прошу уважаемых горожан не расходиться, через восемь-десять минут будет оглашён окончательный приговор…

– Ладно, пошли! – решил Петька. – Тут, похоже, разберутся и без нас…

Когда до дверей трактирчика оставалось метров пятнадцать-двадцать, его нос уловил какой-то странный и очень неприятный запах, Пётр звонко чихнул и обернулся.

Там, над самым центром города, медленно и плавно, слегка покачиваясь, поднимался столб желто-чёрного, нестерпимо вонючего дыма.

– Жил чернобородый Эдвард Теч – как скотина вонючая! И умер,[23] насмердев напоследок на всю округу! – ёмко резюмировал Людвиг Лаудруп. – Ну, господин Пьер, пошли? Давай-ка – для начала – накатим по стаканчику ямайского рома! Не хочешь? Ладно, винцом побалуемся…

Они сидели за столиком возле открытого окна и, попивая пахучее апельсиновое вино, лениво трепались о всяких разностях.

– О, вон твоя Ольга идёт! – объявил Лаудруп. – Сейчас у нас будут проблемы, связанные с употреблением алкоголя…

По тротуару, мощёному диким камнем, медленно шла, откинув на плечи капюшон тёмно-синего плаща, Мария Гавриловна.

– Петя! – улыбнувшись, звонко прокричала девушка, шутливо грозя ему тоненьким пальчиком. – Не увлекайся, пожалуйста, хмельным! Тебе же завтра вести машину!

– Хорошо, не буду! – пообещал Петька и проснулся…

Запах старого железа, ленивые солнечные зайчики на досчатом некрашеном полу, затёкшая поясница, лёгкий озноб, тоненький мышиный писк. Он внимательно осмотрелся, поворачивая голову вправо-влево, и печально подытожил:

– Итак, я нахожусь в плену, в помещении старой кузницы. Гусарской сабли на боку, естественно, не наблюдается…. Сижу, прислонённый спиной к чёрной бревенчатой стене. Причём, сижу на холодном полу, поэтому и задница слегка заледенела. Руки свободны, а, вот, ноги…. Ноги – с помощью двух пар каторжных кандалов – прикованы к каким-то чугунным, визуально очень тяжёлым конструкциям…. Ага, справа от меня на полу стоит кувшин с жидкостью и щербатое блюдце с куском серого хлеба. Наглые мыши снуют рядом, явно намериваясь полакомиться хлебной корочкой. Слева, похоже, располагается ночной горшок…. Полный сервис на дому, короче говоря. Ладно, с этим потом разберёмся…. А, вот, почему – в этом странном сне – Людвиг Лаудруп называл Марию Гавриловну – Ольгой? И эта её насквозь непонятная фраза, мол: – «Тебе же завтра вести машину»? Как прикажете понимать данное высказывание? Особенно учитывая то обстоятельство, что прав на вождение автомобиля у меня никогда не было? Очень похоже, что вся эта сцена – с судом над кровавым Эдвардом Течем – была обыкновенной исторической «реконструкцией»…. Следовательно, кто-то мне ненавязчиво подсказывает, что мы с Машей, во-первых, всё же, переместимся в двадцать первый век. Во-вторых, она будет называть меня «Петей», что говорит о многом. В-третьих, я научусь водить машину. И, в-четвёртых, при легализации в Будущем Марии Гавриловне будут выправлены документы на имя – «Ольга»…. Если, конечно, я всё понял правильно…

Глава восемнадцатая Дела тюремные

Он резко отодвинулся от бревенчатой стены и, опираясь ладонями о холодные доски пола, поднялся на ноги. Кандальные цепи оказались достаточно длинными, так что у Петра образовалась зона, где он мог – относительно свободно – перемещаться: круг с диаметром примерно метр с небольшим.

Гаркнув на наглых и суетливых мышей, тут же разбежавшихся по своим норкам, и справив малую нужду, Петька носком ботика отодвинул ночной горшок в сторону и присел на корточки рядом с кувшином и блюдцем. В голове негромко пощёлкивало-побрякивало, словно бы с сильнейшего похмелья, но – помимо сильнейшей жажды – наблюдался и зверский аппетит. Он быстро сжевал-умял кусок серого хлеба, жадно запивая его чуть сладковатой жидкостью из керамического кувшина.

«Не иначе, в воду подмешали вчерашнего сонного мёда», – предположил осторожный внутренний голос. – «Обычная тюремная практика: чем узник больше спит, тем легче его, мерзавца, охранять. И кормить, при этом, заключённого на убой не следует, мол, чем меньше калорий попадает в его организм, тем эффективнее действует снотворное…. Воздерживаться от усыпляющего питья? Легко сказать, да трудно сделать: пить очень уж хочется. Просто нестерпимо…».

Послышался противный скрип, приоткрылась покосившаяся дверь, и в помещение вошёл старик – в ветхом заплатанном зипуне, с непокрытой рыжеволосой головой – несший в правой руке большую плетёную корзинку, наполненную колотыми берёзовыми дровами.

– О, барин проснулся! – притворно обрадовался дедуля. – Замёрз, небось, родимый? Ничего, сейчас я печку растоплю по-быстрому, согреешься! Она, правда, дымит немного. Только ничего с этим не поделать. Потом, когда печные камни нагреются и покраснеют, то и дым перестанет выходить из печного зева, будет весь – без остатка – улетать в трубу…

– Разговорчивый ты, батяня, – болезненно усмехнулся Пётр, усиленно массируя виски подушечками пальцев. – И тембр голоса знакомый и эти рыжие волосы. Мажордом Жано тебе, часом, не сыном ли приходится? А конюх Емеля, может быть, внуком?

– Всё так барин, угадал.

– Что же ты, дедушка, на господ руку поднимаешь? Нехорошо это, не по-божески. Зачем тяжкий грех берёшь на душу?

Старик, молча, загрузил в топку печи дрова, запихал под самый низ поленьев большой кусок бело-розовой бересты, часто-часто пощёлкал кремниевым кресалом и, тщательно прикрыв печную дверцу, ответил – вопросом на вопрос:

– А, вот, кто – для меня – господа? Лично для меня? Для моих детей, внуков и правнуков? Старая княгиня Елизавета Алексеевна? Молодой князь Глеб и его польская жена-раскрасавица? Нет, барин, нет…. Это господа, что называется, «дальние». Как те крылатые Небожители, про которых речистые попы нам по праздникам рассказывают в церквях…. Господин у нас, крепостных, всегда один. Это управитель барский, для нас – княжеский. Только от него, единственного, всё зависит: и горе горькое мужицкое, и радости крохотные да редкие. Если настоящий управитель имеется в поместье, конечно…

– А в Нефёдовке, значит, имеется? – скучающе уточнил Петька, уже понимая, какой ответ услышит.

– Появился намедни, кличут Николаем Николаевичем. Настоящий такой мужчина, прямо-таки каменный…. В том смысле, что с таким шутки плохи. То есть, совсем невозможны. Лучше уж сразу наложить руки на себя, предварительно надев чистое исподнее…. Опять же, пошли в народе бойкие разговоры, что, мол, скоро нашу Нефёдовку будут продавать. И здесь очень многое зависит от управляющего. То есть, от старого…. Ведь, именно он будет все дела сдавать управляющему новому. Замолвит словечко доброе, и мой старший сынок так и останется в мажордомах, на должности сладкой и не пыльной. Не замолвит, и Жано опять превратится в обычного сиволапого Ваньку…. Вот, оно и получается, что Николай Николаевич сейчас для всех дворовых – самый-самый главный. Главней уже не бывает. И все его приказания-желания выполнять следует старательно и полностью, сразу же, без вопросов и промедления. Дабы управитель не разгневался…

– Понятно излагаешь, дедушка, – одобрил Пётр. – Доходчиво, прямо и однозначно. А, скажи-ка мне, дорогой, где сейчас находится уважаемый Николай Николаевич? Мне бы переговорить с ним, поболтать о делах важных и неотлагательных…

– Дык, разыскивает твою милость.

– Меня? Ты ничего, часом, не путаешь?

– Тебя все сейчас разыскивают, с самого раннего утра, – тяжело и чуть смущённо вздохнул старик. – Даже молодая княгиня Ванда – с ружьём в нежных ручках – ускакала вместе с другими…. Не знаю я толком, что да как, извини, барин. Вот, вернётся управитель Николай Николаевич, он тебе, милостивец, сразу всё и расскажет. Поговорите с ним, может, оно и сладится ещё – к взаимному удовольствию…

Пётр недовольно покачал головой и, не придумав новых достойных вопросов, поменял тему разговора:

– А как по поводу – покушать? Выпить? Нехорошо – морить ближнего своего голодом и жаждой…. Грех это!

– Сейчас принесу, барин. Сейчас! – засмущавшись, пообещал рыжеволосый дедок, подходя к двери. – Только мне строго велено – близко не подходить к тебе. Мол, набросишься неожиданно и задушишь до смерти. Ничего, я длинной печной кочергой пододвину еду-питьё…

Пётр поел-попил, поспал, проснулся, снова поел. Всё бы и ничего, но в качестве питья тюремный страж упрямо предлагал только кипячёную воду, слегка разбавленную сонным мёдом.

– Что велено, то и даю, – извинительно сообщил старик. – Хлеб, варёное мясо и водичка – та самая, сам понимаешь, какая…. Строгий приказ управителя. Не могу нарушить. Пожить ещё хочется немного, правнуков понянчить…

Николаич появился уже ближе к вечеру, когда вместо светло-жёлтых утренних зайчиков по некрашеному полу старой кузни уже вовсю скакали солнечные зайцы тёмно-малиновые, то бишь, предзакатные.

– Всё, Сидор, зажги пару свечей и на сегодня свободен, – хмуро кивнул старику княжеский управляющий. – Придёшь сюда утром, когда сторожевых собак загонишь в псарню. Накормишь-напоишь барина, вынесешь ночную посудину. Ближе к полудню потолкуем с тобой. Получишь подробные инструкции – на то время, что я буду в отъезде…

Дождавшись, когда пожилой человек зажжёт свечные огарки и уберётся восвояси, Николаич подошёл к неказистой печи, с видимым удовольствием погрел озябшие ладони о бока-грани тёплых камней, щедро обмазанных бело-серой извёсткой, обернулся, внимательно посмотрел на пленника и мягко предложил:

– Спрашивайте, господин подполковник, он же – Великий Магистр. Спрашивайте!

– Мой, э-э-э…, внезапный арест был санкционирован лично Глебом Сергеевичем Нефёдовым? – Пётр сразу же спросил о том, что его волновало больше всего. – И Ольга в курсе?

– Нет, конечно же. Они люди, безусловно, благородные и мягкотелые, не способные на такие жёсткие и решительные поступки.

– Тогда в чём же дело, уважаемый рыцарь плаща и кинжала?

– Как раз в том самом, что я слишком много лет жизни отдал различным секретным службам: КГБ, ГРУ, чуть позже – ФСБ. Въелись в кровь, так сказать, основополагающие и главенствующие принципы. С этим уже ничего не поделать, не изменить…. А самый главный принцип – всех спецслужб этого грешного мира – гласит: – «Никогда нельзя оставлять на свободе ключевых свидетелей судьбоносных событий. И, вообще, по возможности, лучше их, то бишь, ключевых свидетелей, безжалостно убивать».

– Это я-то – ключевой свидетель? – искренне удивился Петька. – И почему же тогда вы, уважаемый управитель, меня до сих пор не убили? Не было такой возможности? Не верю, знаете ли…. Ах, да! Ледяная-то глыба, сброшенная вами с крыши княжеского дома, пролетела мимо. Бывает…

Николаич недовольно поморщился, расстегнув костяные прямоугольные пуговицы на неприметном лисьем полушубке, достал из внутреннего кармана плоскую фляжку, обшитую красно-рыжей кожей, отщёлкнул оловянную крышечку, сделал несколько крупных глотков, выдохнул в сторону и приступил к подробным объяснениям:

– Вы не будете против, милейший Пётр Афанасьевич, если я буду отвечать развёрнуто и последовательно? То есть, сперва на первый ваш вопрос, а потом, соответственно, на второй?

– Мы перешли на «вы»?

– Да, внешние обстоятельства изменились – самым коренным и кардинальным образом – и диктуют новые правила общения…. Теперь мне уже как-то неудобно вам – «тыкать». Совесть, вернее, её остатки, не позволяют. Итак, я начинаю? Спасибо…. Итак, вы, Пётр Афанасьевич, безусловно, являетесь носителем опасной информации. Причём, явно, не умеете держать язык за зубами. То есть, являетесь потенциально-опасным болтуном…. Не спорьте со мной, пожалуйста! Кто сообщил подполковнику Денису Давыдову о предстоящем нашествии Наполеона Бонапарта? Кто долго и целенаправленно уговаривал его – возглавить будущее партизанское движение? Мне почему-то кажется, что этой уговаривающей персоной были именно вы…

– Это так серьёзно? – Пётр скорчил непонимающую и легкомысленную гримасу. – Вы, наверное, изволите шутить?

– Я никогда не шучу. Почти – никогда…. Всё это очень серьёзно. Сегодня вы подробно рассказываете о предстоящей кровопролитной войне с французами. А, завтра? Обязательно сболтнёте кому-нибудь – по пьянке, например, или в горячечном бреду – что князь Глеб Сергеевич Нефёдов является наглым самозванцем. А его блистательная жена Ванда никогда не была польской графиней, да и зовут её совсем по-другому. Не говоря уже о том, что и брака между этими персонами никогда официально не заключалось…. Не надо так отчаянно мотать кудрявой головой и строить из себя смертельно-обиженную невинность. Не надо! Я же чётко сказал: по пьянке, или в горячечном бреду! Сознайтесь, ведь такое возможно?

– Ну, если только чисто теоретически…

– Этого вполне достаточно! – глаза Николаича превратились в неподвижные, пугающе ледяные щёлочки-колодцы. – Кто-нибудь, услышав ваши бредни, заподозрит, наверняка, неладное, и решит тщательно проверить эту информацию. Рано или поздно всё вскроется…. А в России девятнадцатого века к самозванцам относятся безо всякого почтения. Как результат – безжалостный кнут палача, вырванные ноздри, приметные клейма на лбах и кандальная бессрочная ссылка в суровую Сибирь. Причём, для всей троицы: для Глеба Сергеевича, Ольги и меня…. А версию о случайном переносе из Будущего здесь никто всерьёз не воспримет. Её даже рассматривать не будут. Мол, подлые мошенники-самозванцы пытаются неуклюже оправдаться и замести следы, не более того…. А ещё вас первого могут разоблачить и вывести на чистую воду. Как это – кто? И многочисленные родственники – близкие и дальние, и полковые сослуживцы: насколько я понимаю, вы годами гораздо старше тутошнего Пьера Бурмина. Удастся ли вам всё списать – на последствия от удара зимней зеленоватой молнии – ещё большой вопрос. Очень большой и скользкий! Начнутся долгие и нудные допросы, возможно, что и с пристрастием. Не выдержите, начнёте давать признательные и покаянные показания, верёвочка-то и потянется, свиваясь в чёрную плеть безжалостного ката-палача…. Так что, уважаемый Пётр Афанасьевич, извиняйте покорно! Абсолютно ничего личного. Просто вы – опасный пассажир, от которого надо своевременно избавиться. Служба у меня такая – своевременно предотвращать возможные серьёзные неприятности…. Что же касается вашего второго вопроса. Мол, почему ключевой свидетель Пьер Бурмин до сих пор жив? Безусловно, мне надо было предпринять более прямые, чёткие и жёсткие действия. Но, есть одно важное – «но»…. Вы же, если я не ошибаюсь, много лет проработали экономистом?

– Есть такое дело, – подтвердил Петька. – Скоро двадцатилетний юбилей надо будет отмечать. Вернее, надо было бы.…Только я экономистом тружусь (трудился?) в московском «Водоканале». Согласитесь, что для нашего девятнадцатого века это практически не актуально….

– Как сказать, как сказать…. Я ведь, подполковник, в экономике, да и финансах вообще, совершенно ничего не смыслю. Ноль полный и круглый, образно выражаясь…. А тут, понимаешь, вешают на шею три неслабых поместья – со всеми вытекающими последствиями. Как с ними, то есть, с поместьями, справиться, а? Тут без надёжного и знающего помощника, как ни крути, не обойтись. Дебет, кредит, сальдо…

– Кроме того, существуют такие специфические термины, как: «полученная прибыль на инвестированный капитал», «оборачиваемость капитала», «переменные и постоянные затраты», «стоимость активов с учётом амортизации», «привлекательность инвестиционного климата»…

– Во-во!

– Не договариваете вы что-то, любезный…

– Конечно, не договариваю, – покладисто согласился Николай Николаевич. – Вернее, я и сам ещё не определился и не принял окончательного решения, что буду делать дальше. В глобальном понимании, естественно…. Существуют два перспективных и равновесных (но противоположных по направленности) варианта. Первый – честно выполнить поручение Глеба Сергеевича Нефёдова. То есть, в 1813-ом году, продав восточные поместья, вырученные финансовые средства перевести (или – доставить в наличном виде) в английский город Лондон. Ну, и, соответственно, всю оставшуюся жизнь состоять при благородном князе верным цепным псом…. Второй вариант – лично мне – более симпатичен. А, именно, поместья продать, а деньги нагло и беззастенчиво присвоить. Какой-то там провинциальный стряпчий-нотариус, без чьей подписи-закорючки ничего не выгорит? Не думаю, что это является неразрешимой и сколь-нибудь существенной проблемой. Стряпчего можно: обмануть, взять в долю, опоить каким-нибудь хитрым зельем, придушить, инсценировав самоубийство, зарезать, мол, уличные грабители постарались.…Тут-то мне и понадобится достойный и знающий экономист-советник. Деньги же нужно будет куда-то вложить – с целью получения максимальной прибыли, понятное дело. Времена нынче у нас тёмные, патриархальные. Здесь, наверняка, основываясь на экономических знаниях двадцать первого века, можно организовать какой-нибудь достойный и эффективный бизнес. Например, организовать финансовую пирамиду по образу и подобию приснопамятного «МММ»…. Опять же, это будут послевоенные непрозрачные годы. А в мутной воде, как всем известно, золотые рыбки хорошо ловятся…. Понимаете меня? Возможно, что со временем, Пётр Афанасьевич, вы, даже, станете моим полноценным и равноправным напарником-партнёром…. Почему бы и нет? Или вы планировали всю оставшуюся жизнь проходить в классических приживалах у богатого и щедрого князя Нефёдова? Отринув самоуважение и гордость, так сказать? Ай-яй-яй! Неэтично это, да и нечистоплотно, право. Я же вам, мой экономический друг, предлагаю полноценное и взаимовыгодное сотрудничество, основанное на полном доверии и уважении…. Так как? Что скажете?

«Сотрудничество он, морда наглая, «кэгэбэшная», предлагает!», – от души возмутился внутренний голос, виды видавший. – «Как же, так тебе, сладкому, и поверили! Не дождёшься! Скорее всего, существует ещё один краеугольный принцип функционирования спецслужб, мол: – «Возьми ключевого, потенциально-опасного свидетеля под неусыпный контроль. Выкачай из него всю полезную информацию, используй на полную катушку. После чего придуши (застрели, зарежь, отрави) его, родимого, хладный труп сожги в печи, а полученный при этом серый пепел – развей по ветру…». Ничего личного. Служба, мол, такая…».

В слух же Пётр, решив быть менее категоричным и более терпимым, ответил расплывчато и неопределённо:

– В изложенном вами, Николай Николаевич, безусловно, есть здравое и рациональное зерно. И времена на дворе нынче стоят интересные и неоднозначные, благоприятствующие деловому и знающему человеку. И финансовая самостоятельность – дело благое и желанное…. Только вот, какие вы можете предоставить гарантии? В плане моей личной безопасности? Неужели, только «честное и благородное слово» отставного «фээсбэшника»?

– Напрасно вы так недоверчиво и ехидно усмехаетесь! – Николаич обиженно передёрнул широкими плечами. – Во-первых, слово русского офицера (пусть, и в отставке, пусть, и из двадцать первого века) дорогого стоит. Им не разбрасываются направо и налево без должных на то причин…. Во-вторых, у нас, рыцарей плаща и кинжала, как вы выражаетесь, не принято – подставлять, кидать и сдавать своих напарников. Не принято, и всё тут! Так что, Пётр Афанасьевич, ваша задача проста – как русский алтын: станьте моим – по-настоящему – верным напарником-соратником. Вот, и решение всех проблем сразу. По крайней мере, в этом случае ваша личная безопасность будет надёжно и железобетонно гарантирована…

– Во-первых, во-вторых…, – принялся ворчливо бурчать Петька. – А что, тогда, в-третьих?

– В-третьих, господин гусарский подполковник, он же – многолетний экономист московского «Водоканала», у вас нет выбора. Вернее, он есть, только весьма и весьма ограниченный. Либо вы становитесь моим верным помощником и, возможно, в отдалённой перспективе, полноценным партнёром. Либо – хладным и несимпатичным трупом. Каковым сейчас, к слову, официально и являетесь…

– Простите, Николай Николаевич, я не ослышался? – насторожился Пётр. – Вы сказали, что я являюсь хладным трупом?

– Официально, мон шер, официально…. Дело представлено мной следующим образом. Мол, вчера вечером, находясь в состоянии сильнейшего алкогольного подпития, Пьер Бурмин возжелал незамедлительно отбыть в деревушку Ненарадово, дабы лично поинтересоваться состоянием здоровья захворавшей Марии Гавриловны Радостиной. Для чего означенный Бурмин и приказал конюху Емеле незамедлительно заседлать жеребца Орлика. Емельян приказание барина беспрекословно выполнил и, по его словам, подполковник успешно отбыл – в надвигавшуюся чёрную ночь…

– Запугали, наверное, мальца до полусмерти?

– Мне больше делать нечего, как пугать сопливых малолетних мальчишек, – обиделся Николаич. – У Емели отец с дедушкой имеются, которые всё ему и объяснили – популярно и во всех подробностях…. Итак, двигаемся дальше. Естественно, что такой опрометчивый поступок Бурмина ни у кого из присутствующих не вызвал особого удивления. Дело-то молодое, любовное, хмельное. Уехал и уехал. Чай, не маленький, не пропадёт…. А утром мои ребятки – на двух подводах – поехали на тот самый холм, с которого всё и началось. Забрать, что называется, последние остатки нежданного катаклизма, то есть, японского внедорожника, кострища забросать землёй и песком. Отъехали они от Нефёдовки чуть меньше версты, глядь, а рядом с дорогой лежит мёртвый жеребец – с черепом, явно, проломленным бандитским кистенём. Тут же опознали, понятное дело, мол, Орлик – барина подполковника Бурмина. А от конского трупа тянется дорожка-тропинка кровавых следов…. Испугались тут мужички лапотные, затряслись от страха, развернули лошадей и максимально быстро вернулись в Нефёдовку, меня разбудили, доложили о происшествии. А я – что? Разбудил, в свою очередь, молодых князя и княгиню, подполковника Давыдова поднял на ноги, обрисовал им создавшуюся картинку – во всех красках…. Лошадей заседлали, собрали из дворни достойную ватагу, вооружённую до зубов, тронулись. Приехали на место, всё так и есть: лошадка лежит мёртвая, следы кровавые тянутся по косогору к ближайшей речке, вернее, к полынье, пробитой наспех в речном льду. Тянутся и обрываются – у края означенной полыньи. Причём, судя по многочисленным красно-алым лужицам вокруг проруби, там над кем-то очень долго и изощрённо издевались…. Мне продолжать?

– Не стоит, почти всё понятно, – вежливо улыбнулся Петька. – Получается, что неизвестные тати – в ночной темноте – внезапно и подло напали на проезжающего путника. Коня убили, а раненого всадника оттащили к полынье, где потом и утопили…. Но, согласитесь, что эта версия щедро шита белыми нитками. Получается, что я кому-то – за своё короткое пребывание в этих Временах – умудрился очень сильно насолить. Меня (именно меня!) поджидали и старательно выслеживали. По какой, извините, причине? Причём, потом, когда уже выследили, убили почему-то далеко не сразу. А поволокли – по глубокой снежной целине – к безымянной реке. Там долго пытали-издевались, потом прорубили во льду широкую полынью, где и утопили мёртвое, израненное и истерзанное тело…. Ерунда ерундовая, однако, мать его! Сложности избыточные и ничем необъяснимые!

– Наоборот, всё очень логично, стройно и прозрачно, если вдуматься хорошенько. Ведь, общеизвестно, что именно гусарский подполковник Пьер Бурмин недавно убил Швельку, легендарного атамана подмосковных ночных татей. Очевидно, разбойники затаили на подполковника злобу и поклялись отомстить за смерть предводителя. Тщательно выслеживали, а выследив, отправили к праотцам, предварительно поиздевавшись вволю…. Ничего, как видите, хитрого.

– Да, очень правдоподобная версия. Я был неправ и вас, Николай Николаевич, недооценил, – вынужден был признать Пётр. – Итак, сколько времени мне предстоит провести в этом мерзком узилище?

– Конкретно в этом? Совсем недолго, пару-тройку суток, не больше. Завтра, уже после обеда, я отправлюсь в восточные поместья – проводить серьёзные и подробные (тут, уж, как получится!) ревизии и знакомиться с тамошними управляющими. А уже послезавтра молодые князь и княгиня Нефёдовы уедут…

– Куда?

– Конечно же, на медвежью охоту, вместе с Денисом Давыдовым, – сладко зевнул Николаич. – Удивлены? Думали, что ваша безвременная и трагическая «кончина» заставит друзей-приятелей резко поменять планы? Мол, все будут безутешно горевать, даже и не помышляя о пошлых развлечениях? Вы очень плохо знаете человеческую породу, мой милейший экономист…. Ну, безвременно погиб приятель-собутыльник, добрый малый и, безусловно, приятный собеседник. Жалко, конечно, беднягу. Но, не более того…. А не съездить ли нам на охоту? Чтобы, понятное дело, немного развеяться и слегка отвлечься от грустных раздумий…. Вы сами, Пётр Афанасьевич, как бы поступили на их месте?

– Наверное, организовал бы поисковый отряд.

– С какой, простите, целью?

– Ну, чтобы найти обнаглевших разбойников и достойно отомстить за смерть друга. Покарать, так сказать, за свершённое зло. Мол, кровь за кровь…

– В назидание другим?

– Что-то вроде того…

– Наивные и мечтательные жители бесконечно-изнеженного двадцать первого века! – неодобрительно ухмыльнулся княжеский управляющий. – Глеб Сергеевич предлагал сделать примерно тоже самое. Про Ольгу-Ванду и говорить не стоит. Так рвалась – незамедлительно броситься в погоню. Так – рвалась! Это что-то…. Глаза сверкают – что те сапфиры чистейшей воды, на щеках румянец горит, скрипит – от бессильной злости – белоснежными зубками. Ну, и матерится – как пьяный в хлам деревенский сапожник. Даже подполковник Давыдов, виды видавший в походах воинских, оторопеть изволили…. А какой во всём этом реальный смысл? Хотя бы, малейший? Это же девятнадцатый век, дорогие мои! Кругом – непроходимые дремучие леса и бескрайние поля, по пояс занесённые снегом. И никакой тебе мобильной связи, никаких вертолётов и снегоходов…. Как, прикажете, искать кровавых душегубов?

– По следам на снежной целине, – предложил Пётр. – Очень удобно и действенно.

– Не получится ничего! С полудня уже метель вовсю метёт. Слышите, Пётр Афанасьевич?

Петька прислушался. Действительно, за чёрными бревенчатыми стенами старой кузни тихонько подвывало-плакало.

«Нет худа – без добра!», – решил непредсказуемый внутренний голос. – «Получается, что антициклон, всё же, рассосался или, допустим, временно отошёл в сторонку. Вновь пришла-вернулась ветреная и метельная погода…. Значит, ещё существует возможность – пусть и призрачная – вернуться в двадцать первый век! Правда, ещё предстоит как-то выбраться из этого дурацкого плена…. Ничего, придумаем что-нибудь. Обязательно – придумаем!».

Николаич тщательно застегнул все пуговицы на полушубке, натянул рукавицы, поправил серую волчью шапку на голове и, направляясь к двери, вежливо попрощался:

– Всего вам хорошего, Пётр Афанасьевич!

– Подождите! – попросил Пётр. – Вы же так и не закончили фразу. Мол, послезавтра молодые князь и княгиня Нефёдовы уедут…. А что произойдёт после этого?

– Старик Сидор и его домочадцы перевезут вас – до моего возвращения из Рязани – в другое, более надёжное место. А, именно, в старенький охотничий княжеский домик, расположенный в лесной чащобе, в шести-семи верстах от Нефёдовки. Чисто ради перестраховки: уже на днях здесь могут объявиться первые потенциальные покупатели поместья. Вдруг, среди них обнаружатся дотошные и беспокойные личности, могущие изъявить желание – осмотреть помещение старой кузни? Встречаются на белом свете – причём, достаточно часто – жадные скупердяи, считающие каждую копейку…

– Не опасаетесь, что я уговорю ваших подельников – помочь мне? Наобещаю волю вольную – вкупе с золотыми горами?

– Нет, не опасаюсь. Сидор мне поклялся в верности, даже икону целовал. Так что, сами понимаете. И религия иногда бывает полезной, если к ней относиться серьёзно и бережно…. Ладно, всех благ! Скоро, Бог даст, увидимся….

Сперва погас, догорев до конца, один свечной огарок, через некоторое время и второй. Помещение старой кузни погрузилось во мрак, только через немытое стекло крохотного окошка просачивался скупой лунный свет.

Пётр доел оставленный ему хлеб, допил жидкость из кувшина. Сознание начало постепенно затуманиваться, погружаясь в сон, подобравшийся – на мягких лапах – из коварной и призрачной Неизвестности….

«Мыши пищат», – известил вялый и сонный внутренний голос. – «Как бы они, братец, не отгрызли тебе – спящему – уши и нос. По телевизору как-то показывали аналогичный сюжет….».

Неожиданно громыхнуло – раз, другой, третий…. Это входная хлипкая дверь затряслась от града мощных ударов. Пётр вскочил на ноги и, ухватившись кисть правой руки за ручку ночного горшка, замер, готовясь к решительной обороне.

Помещение наполнилось странным жёлто-зелёным светом. Петька перевёл взгляд в сторону маленького квадратного окна и непроизвольно вздрогнул: прямо на него – пристально и плотоядно – смотрели два круглых тёмно-жёлтых глаза, оснащённых вертикальными – узкими и длинными – изумрудно-зелёными зрачками…

Глава девятнадцатая Псы-людоеды

Жёлто-зелёные глаза медленно моргнули несколько раз подряд и исчезли. Возобновились тяжёлые удары в дверь, снаружи кто-то грозно зарычал, потом послышалось:

– Гав! Гав! Гав!

– Вот же, чёрт меня подери! Так и заикой можно сделаться, совсем того не желая, – громко возмутился Пётр. – Подумал, что чудище ночное в гости пожаловало – кровушки отведать моей. А это, всего лишь, один из сторожевых псов, про которых Николаич говорил. Их, очевидно, по ночам спускают с цепей…

Собака ещё немного полаяла, порычала, тоненько подвывая, просительно поскреблась в дверь, и, возмущённо гавкнув на прощанье, исчезла. Пётр снова сел на пол, прислонившись спиной к бревенчатой стене, прикрыл глаза, безвольно свесил голову на грудь и уснул.

Но на этот раз ничего интересного и заслуживающего внимания не приснилось. Так, сплошная ерунда ерундовая: злые тати-оборванцы, вооружённые кистенями, их покойный атаман Швелька с размозжённым черепом, злобные волки, голодные светло-серые мыши и гигантский бурый медведь, угрожающе демонстрировавший кривые, местами обломанные и окровавленные клыки.

«Нет, чтобы приснилась милая Мария Гавриловна», – недовольно вздыхал во сне внутренний голос. – «Интересно, почему же в двадцать первом веке её будут звать – Ольгой? Может, она воспользуется документами нефёдовской подружки, то есть, будущей королевы тропических островов? Тем более что наша княгиня-графиня – круглая сирота? Вполне возможно, вполне…. Ведь данные барышни и внешне похожи немного…».

Ранним утром пришёл заспанный и хмурый старик Сидор, вежливо поздоровался, пожелав крепкого здоровья и долгих лет жизни, оттащил в сторону ночной горшок, зацепив за его ручку крюком длинной чугунной кочерги. После чего (ей же) пододвинул к коленям узника овальную тарелку с хлебом и мясом, чуть погодя – кувшин с питьём.

– Опять за версту отдаёт сонным мёдом, – хлебнув жидкости, недовольно поморщился Пётр. – Превратите ещё, мать вашу, меня в натуральную сомнамбулу…[24]

– Не знаю я, господин подполковник, таких хитрых слов, – почтительно поклонился старик. – Тёмные мы, извини…. Напиток же я подаю – какой велит подавать господин княжеский управитель. А перед тем, как перевозить твою милость в охотничий домик, приказано сонного мёда добавлять в воду втрое больше нынешнего. Добавлю, конечно…

«Весьма разумно и предусмотрительно!», – совершенно серьёзно прокомментировал внутренний голос. – «Сонному и вялому узнику очень трудно превратиться в быстроногого и успешного беглеца…».

Слегка утолив голод и жажду, Петька заговорщицки подмигнул своему пожилому стражу:

– Говорят, что ты, дедушка, присягнул на верность славному и доброму Николаю Николаевичу? Даже, мол, икону торжественно целовал?

– Было такое дело, Пётр Афанасьевич, врать не буду. И клялся, и икону целовал. Пришлось. Не было у меня другого выбора.

– Но ведь ты один – из всего вашего рыжеволосого семейства – давал торжественную клятву? – вкрадчиво уточнил Пётр. – И клялся только за самого себя, не упоминая при этом сыновей и внуков?

– Странно ты спрашиваешь, барин…. Не понять мне сразу…

– Что тут странного? Когда ты говорил с княжеским управителем, то речь шла о твоём внуке Емельяне? Да, или нет? Ну, что молчишь?

– Нет, милостивец, про Емелю мы не толковали. Управитель с ним и не виделся ни разу.

– Очень хорошо!

– Хорошо? Плохо? Не знаю я…

После минутного молчания, Пётр – сознательно и вдумчиво – перевёл разговор в другое русло:

– А ты, Сидор, любишь своего внука?

– Конечно, люблю! Как же можно иначе? Я же крещёный, чай.

– Значит, и добра ему желаешь? Жизни хорошей и спокойной?

– Желаю, барин, желаю, – старик хитро прищурился. – А к чему ты разговор завёл этот непростой? Ведь не от скуки же? Надумал чего серьёзного?

– Надумал, – таинственно и многообещающе усмехнулся Петька. – Например, надумал – вывести твоего внука в люди. Не возражаешь?

– А чего мне возражать? Емеля парнишка шустрый и сметливый, с головой на плечах. Из него толк выйдет. Только, вот…

– Не знаешь, как ему помочь?

– Не знаю, господин подполковник. Серые мы, неграмотные…. А что я должен делать? Только надо и о клятве помнить, которую я давал управителю княжескому.

– Ничего особенного и хитрого, как раз, тебе делать и не надо. Просто после обеда, когда добрейший Николай Николаевич уедет на восток, ты заболей. Вот, и все дела.

– Как это – заболей? Я же, вроде, здоровый…

– Так это! – Пётр притворился рассерженным. – Чего ты передо мной валяешь Ваньку? Сделай вид, что приболел! Ты же старый, то есть, уже в приличных годах. Следовательно, обязательно должен иногда болеть. Ревматизм там, головная боль, треск в суставах…. Захворал, так лежи, жалобно постанывая, на печи. Нечего, понимаешь, демонстрировать избыточный трудовой героизм…. А внуку своему поручи – этим вечером – отнести мне ужин. Понятно? Сделаешь?

– Не знаю, даже, барин. Сомневаюсь я, боязно…

– Наплюй на эти сомнения! Емеля – лично – не клялся княжескому управляющему на верность?

– Не клялся.

– Иконы не целовал?

– Не целовал.

– Так, какие могут быть сомнения? Делай, что велено и не спорь со мной понапрасну. Не пожалеешь, дедушка Сидор, слово даю. Честное и благородное, естественно…

Уже ближе к вечеру в старой кузнице появился Емельян – с буханкой серого хлеба под мышкой и очередным кувшином в руках.

– Дедушка заболел, – пояснил парнишка, смущённо глядя под ноги. – Поясницу ломит. Ноги отказываются ходить. Застудился, наверное.

– Понятное дело, он же старенький у тебя, – сочувственно покачал головой Пётр. – Бывает…. А ты, Емеля, помнится мне, говорил, что хочешь стать гусаром? Не передумал, часом?

– Очень хочу, барин! – парнишка восторженно и преданно захлопал пушистыми ресницами. – Не передумал!

– А подполковник Денис Васильевич Давыдов нравится тебе?

– Очень! Он такой…, настоящий, вот!

– Хорошо сказано, по-гусарски! – одобрил Петька. – Хочешь служить под началом Дениса Васильевича? Для начала – в качестве верного ординарца-денщика, потом – как пойдёт…

– Я-то хочу. Очень. Только…, – замялся Емеля, отчаянно лохматя свою светлую – с лёгкой рыжинкой – шевелюру. – Вы, барин, меня не обманываете? Замолвите словечко?

– Помогу и замолвлю. Честное гусарское слово! Где, кстати, сейчас находится подполковник Давыдов?

– На жабинском постоялом дворе, вчерась ещё уехали…

– Вот, Емельян, и поезжай – как полностью стемнеет – в Жабино. Найди там Дениса Васильевича, расскажи, что случилось со мной. В общих чертах, понятное дело. Подполковник Давыдов обязательно что-нибудь придумает. Сделаешь?

– Боязно как-то…

– Истинному гусару страх не ведом! – Пётр сурово и сердито нахмурил брови. – Так, как?

– Всё выполню, Пётр Афанасьевич, не сомневайтесь! Как завечереет окончательно, так сразу же заседлаю лошадку и отправлюсь в Жабино.

– Отправляйся, братец, поезжай! Бог помогает смелым…

Емельян неуклюже, словно бы решаясь на какой-то непростой и отчаянный поступок, потоптался возле дверей, напялил на голову войлочный островерхий колпак и достал из рукава зипуна какой-то маленький прямоугольный предмет. Проигнорировав строгие инструкции Николаича, он смело подошёл к Петру и протянул – на раскрытой ладони – крохотную чёрную пилку с очень мелкими зубьями.

– Эта штука железо пилит, – шмыгнув носом, пояснил Емеля. – Пусть уж будет у вас. Вдруг, я не найду подполковника Давыдова? Или он, к примеру, откажет в помощи – по причине хмельного состояния? По пьяному делу бывает всякое…. Только это…. Вы, пожалуйста, не вздумайте в темноте выходить из кузни наружу. Княжеские собаки, которых на ночь спускают с цепей, они страх какие злые и голодные. Вмиг порвут на лоскуты, опомниться не успеете.

– Это что же, мне надо перепилить цепи? – засомневался Петька, забрав пилку из мальчишеской ладошки. – Толстоваты они, на мой взгляд.

– Нет, цепи тут не причём. Заклёпки надо спилить кандальные. Вот и вот…. Ладно, пойду я, уже темнеет…

Запалив две тонкие восковые свечи и подбросив в печную топку свежих берёзовых дровишек, Емеля ушёл. Пётр плотно перекусил, а с сонным медовым питьём решил быть поосторожнее, ограничившись двумя-тремя скупыми глотками.

«Придётся потерпеть, братец мой!», – наставительно поучал опытный внутренний голос. – «Сейчас нам с тобой не до сна. Завтра Ольга и Глеб уедут на медвежью охоту. Найдёт парнишка Давыдова? Не найдёт? Неизвестно…. Так что, надо без устали пилить, пилить и ещё раз – пилить…. Дабы к нежному (или там, к хмурому и ветреному) зимнему рассвету – в любом раскладе – освободиться от кандальных оков и повстречаться-переговорить с Глебом. То бишь, с князем Нефёдовым. Иначе, труба-дело…. Пилите, Шура, пилите!».

Легко сказать – «пилите». А, вот, собственно, пилить – было совсем даже непросто и откровенно дискомфортно. Кандальные заклёпки оказались стальными и не желали сдаваться без боя. Кроме того, полотно пилы очень быстро натёрло – на обеих руках – большие и указательные пальцы, на которых вскоре весело запузырились крупные розовые мозоли.

– Вот же, недотёпы! – недовольно ворчал Пётр, отчаянно дуя на свежие болячки. – Могли же полотно пилы закрепить-вмонтировать в какую-нибудь дельную ручку…. Русская безалаберность, мать её! Узнаю…

Потом – нежданно – разболелась голова, в ушах стало неприятно и нудно покалывать.

«Это, наверное, от постоянного и гадкого шума», – высказал предположение внутренний голос. – «Пила визжит и скрипит – просто нестерпимо. А во время коротких перерывов мыши попискивают – тоненько так, жалобно и очень недовольно…».

Заклёпок было всего четыре: по две на каждом составном железном кольце – по числу ног, на щиколотках которых эти широкие и неровные кольца и были заклёпаны. На первую заклёпку ушло минут тридцать пять, а, вот, на вторую – уже добрых полтора часа. Ладони рук горели огнём, одна из мозолей лопнула, на некрашеный пол закапала кровь.

Пользуясь тем обстоятельством, что правая нога освободилась, он подошёл к чугунной конструкции, к которой была прикреплена (заклёпана) вторая кандальная пара.

– Странная и непонятная штуковина, – решил Пётр. – Какой-то диск большого диаметра с редкими проушинами по краю. К одной из таких проушин и крепятся полукольца кандалов. Что это такое? Может, составная часть мельничных жерновов? А в эти самые проушины потом сыпется вниз размолотое зерно, то есть, уже готовая мука? Но, причём здесь чугун? Ерунда ерундовая! Ничего не понимаю…. Может, это и не чугун вовсе, а неизвестный металл – насквозь космического происхождения? В том смысле, что данный диск – самое элементарное НЛО? То бишь – по профессору Гафту – АПВ?

Рядом с тяжёленным диском обнаружился увесистый кузнечный молот на толстой и короткой рукояти, с помощью которого, очевидно, и осуществлялся процесс клёпки.

– Если этим молотом от души постучать-поколотить по ободу проушины, то чугун (он же, как всем известно, ломкий и хрупкий!) может треснуть, – сообразил Петька. – Ну, её, эту дурацкую пилку! Маета одна…. Да ещё мозоли – плюсом – к ней. Попадёт ещё, не дай Бог, грязь в прорвавшийся мозольный пузырь, начнётся столбняк, плавно перетекающий в смертельно-опасную гангрену…. Тьфу-тьфу-тьфу! – трижды сплюнул через левое плечо, торопливо подошёл в стене и постучал костяшками пальцев по чёрному бревну…

Вернувшись к чугунной конструкции, он ладонями крепко обхватил рукоятку кузнечного молота, примерился, чуть согнув ноги в коленях, размахнулся от души и ударил.

– Бам-ба-бам! – помещение кузни наполнилось оглушающим гулом-звоном.

Пётр тут же отбросил молот в сторону и зажал уши ладонями.

«Придётся, всё же, снова воспользоваться услугами пилы», – посоветовал внутренний голос. – «Во-первых, с кузнечным молотом можно запросто оглохнуть. А, во-вторых, эти громкие звуки могут долететь до поместья, в том числе, и до крестьянских избушек-хибар. Приковыляет ещё старик Сидор и, вспомнив о данной Николаичу клятве, отберёт пилку, предварительно созвав на помощь многочисленных домочадцев. Навалятся скопом, повалят на пол, поставят на кандальные полукольца свежие заклёпки. Да и Емельяну, наверняка, достанется на орехи…».

Прикрыв глаза и закусив губу, Пётр упрямо пилил и пилил, делая редкие и короткие перерывы. По лицу бодро тёкли струйки холодного пота, ладоней рук он уже не ощущал, понимая только, что они сильно кровоточат, нещадно пачкая, при этом, одежду и пол.

Свечи, слегка потрескивая, догорали, за бревенчатыми стенами кузни тихонько напевала – о чём-то бесконечно печальном и вечном – метель. Петька, безвольно уронив руки, устало прислонился затылком к стене. Пальцы – сами собой – разжались, пилка с глухим стуком упала на доски пола. Оставалось перепилить примерно половину последней, четвёртой заклёпки, но сил уже не оставалось…

– Как же хочется спать…, – даже губы еле шевелились от навалившейся усталости. – Получается, что я, всё-таки, проиграл? Жаль…

Дверь содрогнулась от мощного удара, ещё через мгновение раздался звон разбитого стекла и в оконную раму просунулась лохматая – то ли собачья, то ли волчья – серая морда.

– Скорее всего, помесь-полукровка, – безвольно поморщился Пётр. – Что, в общем-то, дела никак не меняет…. Какая разница – от чьих конкретно острых зубов – принимать лютую смерть?

Морда, глядя на Петьку злыми, жёлто-зелёными глазищами, угрожающе зарычала, демонстрируя крупные, тёмно-жёлтые клыки, с которых вязко стекала-капала голодная слюна. На хлипкую дверь обрушился новый град сильнейших ударов.

«Сегодня, похоже, целая стая пожаловала!», – дисциплинированно доложил внутренний голос. – «Наверное, почуяли запах свежей крови и теперь так просто не уйдут. Вернее, уйдут не раньше, чем дочиста обглодают твои, братец, косточки…».

Он вскочил на ноги, бросился к чугунному диску, схватил кузнечный молот и принялся, уже не опасаясь производимого при этом шума, наносить один удар за другим.

«Или проушина сломается, или люди в поместье услышат гул-звон и придут на помощь», – упрямо билась в пустой голове одинокая мысль. – «Либо проушина сломается, либо люди услышат и придут…».

Через полторы-две минуты что-то громко треснуло-хрустнуло, и Пётр понял, что чугун не выдержал ударов, и проушина, всё же, сломалась.

«Этого мало, господин подполковник!», – надоедливо поучал сообразительный внутренний голос. – «Теперь ещё надо найти надёжное убежище, где можно спрятаться от безжалостных собачьих клыков…».

Петька огляделся по сторонам, подхватив кандальную цепь, запихал освобождённое от чугуна склёпанное кольцо в карман полушубка и бросился к большому сундуку, стоящему у противоположной стены. Посетившая его идея была проста и непритязательна: забраться в сундук и захлопнуть крышку – благо у псов нет рук, которыми эту крышку можно открыть. Но там его ждало горькое разочарование – сундук был заперт на огромный амбарный замок, сбить который кузнечным молотом представлялось делом маловероятным.

«Наверх, братец, наверх! Быстрее!», – возопил внутренний голос. – «Нет других вариантов! Наверх!».

Он уперся плечом в торец сундука, который оказался неожиданно-тяжёлым, сильно надавил, крякнул, набрав полную грудь воздуха, снова надавил…. Наконец, сундук тронулся с места и – дециметр за дециметром – прополз на требуемые два с половиной метра.

Пётр забрался на крышку сундука, подпрыгнул и ухватился израненными ладонями за потолочную балку, подтянулся на руках и ловко обхватил прямоугольный брус ступнями ног. После чего, повозившись ещё пару-тройку минут, умудрился усесться на балку верхом.

«Браво, Бурмин, браво!», – похвалил внутренний голос. – «Не ожидал от тебя, право, не ожидал! Ещё неделю назад невозможно было даже представить, что жирный и неповоротливый боров – по имени Пьер Бурмин – способен на такие сложные гимнастические этюды. Может, тебе стоит – по возвращению в двадцать первый век – податься в цирковые акробаты? Денег заработаешь! В любом случае больше, чем на должности рядового экономиста…».

Дверь, не выдержав напора тяжёлых тел, с грохотом сорвалась с петель, и в помещение кузницы – бестолковой кучей – ворвалась собачья стая.

«Один, два, три…», – старательно считал про себя Петька. – «Всего шесть штук, то бишь, голов. Все клыкастые, лохматые, очень высокие в холке но, при этом, и страшно худые. Двое из псов тёмно-серого окраса, а все остальные – пятнистые, то есть, бело-серо-бурые. Серьёзные ребятишки. Матёрые и абсолютно несентиментальные. Таким, пожалуй, палец в рот класть не стоит…».

Серые псы, которые, очевидно, являлись общепризнанными вожаками, тут же бросились к стене, где раньше сидел пленник, и принялись жадно вылизывать пол, испачканный человеческой кровью. Пятнистые же собаки разбежались по углам, пытаясь зубами и острыми когтями расширить многочисленные мышиные норки.

Пётр осторожно лёг животом на широкую потолочную балку, крепко обхватив её руками и ногами. Всё бы и ничего, но неожиданно настойчиво засвербело и зачесалось в носу. Он держался – сколько мог, задерживая дыхание и усиленно дёргая крыльями носа. Но, в конце концов, сдался и оглушительно чихнул.

Псы дружно задрали вверх лохматые головы, оглушительно зарычали-залаяли и устроили внизу настоящую карусель (хоровод, кадриль?). Собаки без устали нарезали большие и малые круги. Их глаза блестели звериной голодной яростью, а пушистые хвосты мелко-мелко подрагивали в приступе нешуточного охотничьего азарта. Время от времени один из псов подпрыгивал высоко вверх и отчаянно щёлкал зубами – примерно в полуметре от балки.

– Ну-ну, ухари наивные, – тихонько шептал Пётр. – Ничего у вас не выйдет, родимые. Не на того напали, дурики хвостатые…

Неожиданно его правая нога почувствовала сильнейший рывок, а щиколотку пронзила острая боль.

– А-а-а! Мать вашу собачью! – отчаянно взвыл Петька. – Это ещё что такое, мать вашу?! А-а-а!

«Это заклёпанное кольцо, снятое со странной чугунной конструкции, выпало из кармана полушубка», – невозмутимо объяснил внутренний голос. – «Цепь, естественно, размоталась. Вот, одна из собак и воспользовалась данным незапланированным происшествием, не иначе…».

Пётр уродливо, морщась от боли, вывернул шею, скосил – насколько это было возможно – глаза вниз, и был вынужден признать правоту голоса: на железной цепи, крепко ухватившись зубами за заклёпанное кольцо, висел один из пятнистых псов. Собачьи глаза, налившиеся кровью, приобрели багрово-рубиновый цвет, обещая скорую и лютую смерть.

– И что теперь делать? – сам у себя спросил Петька, чувствуя, как второе кандальное кольцо, державшееся на единственной, не допиленной до конца заклёпке, безжалостно царапает его правую щиколотку. – Больно-то как! Мамочка моя! Сволочи блохастые! Что б вас всех…

«Что делать?», – насмешливо переспросил внутренний голос. – «Существует, как минимум, три реальных и правдоподобных варианта дальнейшего развития событий. Первый: у наглого пса – в конечном итоге – сломаются зубы. Второй: лопнет не допиленная до конца заклёпка. И, третий: твои руки-ноги устанут и занемеют, начнёшь неуклюже ворочаться, случайно потеряешь равновесие и свалишься вниз – со всеми вытекающими, очень печальными и кровавыми последствиями…. Знаешь, братец, мне этот третий вариант нравится гораздо меньше, чем два первых…. Ты, уж, пожалуйста, держись за балку покрепче!».

Минут через семь-восемь, когда правая нога окончательно занемела, надпиленная заклёпка, наконец-таки, лопнула. Освободившаяся кандальная цепь – вместе с пятнистой упорной собакой – свалилась вниз, нанеся противнику определённый урон: раздался громкий жалобный визг и злобное щёлканье зубами, постепенно переросшее в характерные звуки, сопровождающие жаркую и всеобщую драку-свалку.

«Рано радоваться!», – предостерёг внутренний голос. – «Да, стало меньше на одну проблему. Но только это абсолютно ничего не решает. Все основные трудности-сложности, надо думать, ещё впереди…».

Вскоре пророчества самоуверенного внутреннего голоса начали планомерно и целенаправленно сбываться. Во-первых, страшные собаки, прекратив драться, решили не покидать помещения старой кузни. Они уселись на свои пушистые хвосты в круг и внимательно наблюдали – голодными и жадными глазами – за человеческой фигуркой, словно бы приклеенной к потолочной балке. Изредка псы злобно порыкивали, после чего начиная жалобно и просяще повизгивать, словно бы уговаривая потенциальную добычу добровольно спуститься вниз. Мол: – «Мы добрые и ужасно славные, просто хотим немного поиграть с тобой. Не бойся, дурилка картонная. Спускайся к нам! Порезвимся от души!»…. Во-вторых, в разбитое окно и в дверной проём, уже не отягощённый дверью, беспрерывно поступал ледяной зимний воздух, заставляя Петра всерьёз мучиться от холода. И, в-третьих, нестерпимо хотелось спать, очевидно, сказывались те несколько глотков сонного напитка, сделанных им во время ужина.

– Ер-р-рунда ер-р-рундовая получается, – шептал Петька, дрожа всем телом и выбивая зубами звонкую дробь. – Накар-р-ркал, сволочь внутр-р-ренняя! Сейчас усну и непременно свалюсь вниз. И всё на э-т-том, пишите письма мелким почер-р-рком…. А если, даже, и не упаду, то это ничего не испр-р-равит. Утром заявится стар-р-рик Сидор-р-р. Всё поймёт. Кликнет на помощь. Снова закуют в кандал-л-лы…. К-к-кам разбойника зак-к-костенелого…

Глава двадцатая Это сладкое слово – свобода

Сон был каким-то обрывочным, словно бы наспех склеенным из отдельных кусков киноплёнки – то чёрно-белой, то цветной.

Чёрно-серые, невероятно-худющие собаки, неторопливо бегущие куда-то по девственно-белому снегу. Иссиня-чёрные кони, неистово и неудержимо скачущие куда-то по чёрным же камням. Белые ленивые чайки – на фоне безнадёжно-серого неба.

А, вот, уже люди в яркой и разноцветной военной форме сходятся в жаркой рукопашной схватке. Рты, перекошенные в азартных криках, мелькающие тут и там кулаки, весёлые солнечные зайчики, отражённые от стали штыков и обнажённых сабель, клубы молочно-белого порохового дыма…

«Как-то всё откровенно ненатурально», – понаблюдав за происходящим пару минут, решил Пётр. – «Глаза у людей больно уж весёлые, без малейшей тени страха. И крови, почему-то, нигде не видно. Скорее всего, это обыкновенная историческая «реконструкция», причём, выполненная наспех, без должной подготовки, что называется, на живую нитку. Русская природная безалаберность и неаккуратность, мать их обеих! Тут – не додумали, там – не доглядели, здесь – ключевой персонаж хронически опоздал с выходом на сцену…. Как любил говаривать великий Константин Сергеевич Станиславский: – «Не верю!». Вот немцы – это да. С ними заниматься историческими «реконструкциями» – одно сплошное и искреннее удовольствие: все такие обязательные из себя, серьёзные, скрупулёзные, педантичные. Вот, помню – пару-тройку лет назад – приезжали к нам на Чудское озеро дельные ребята из немецкого Гамбурга…».

Картинка резко, без предупреждения, поменялась, словно бы камера неведомого кинооператора развернулась на сто восемьдесят градусов. Самый обыкновенный, слегка кочковатый русский луг, заполненный – без всякого порядка и смысла – цветущим разнотравьем: Иван-чай, зверобой, васильки, вороний глаз, колокольчики, на редких проплешинах – краснобокие ягоды крупной земляники.

Мария Гавриловна (Ольга?), утопая почти по пояс в полевых цветах, медленно, никуда не торопясь, идёт по лугу. На девушке – старенький ситцевый сарафан с открытыми плечами. Полуденный тяжёлый зной, тоненько-звенящая духота, вокруг порхают-гудят различные – большие и маленькие – насекомые.

– Петруша, любимый! – Мария Гавриловна останавливается, неловко отбиваясь ладошкой от приставучего овода, и внимательно смотрит (в «камеру»?). – Ну, почему же ты у меня такой бестолковый и несообразительный? Почему? Никак не можешь понять простейших и элементарных вещей. Додуматься до очевидной истины…. Уж, тебе подсказывают, подсказывают. А ты всё тупишь и тупишь…. Нехорошо это, милый! Неправильно…. Пожалуйста, напряги хорошенько свои извилины! Ради меня…

Петька проснулся, старательно проморгался и, осторожно свесив голову, посмотрел вниз.

Собаки, сбившись в плотную кучу рядом со странной чугунной конструкцией, беззаботно дремали, прикрыв чёрные носы пушистыми хвостами. Только крупный серый пёс – очевидно, вожак стаи – сидел метрах в трёх от собачьего лежбища и внимательно наблюдал за человеком неподвижными, жёлто-зелёными глазами.

В оконном проёме заметно серело.

«Приближается рассвет», – подумал Пётр, передёрнувшись всем телом от противного холода. – «Уже совсем скоро придёт старик Сидор, но, естественно, сразу прогонять собак не будет. Сперва, морда рыжеволосая, обязательно сходит за подмогой. Да, очень похоже, что эта шахматная партия мной безнадёжно проиграна…».

Неожиданно серый пёс насторожился, часто-часто задёргал ушами и носом, тревожно рыкнул. Остальные собаки тут же проснулись, сели и беспокойно завертели по сторонам лохматыми головами.

Через дверной проём в помещение кузни влетел неизвестный тёмный предмет и звонко «шлёпнул», встретившись с досками пола.

– Шлёп! Шлёп! Шлёп! – снова зазвучало после короткой паузы.

«Пахнет, э-э-э, свежей кровью», – с брезгливыми интонациями прошептал внутренний голос. – «И, пожалуй, лёгкой гнильцой…. Или же – соевым японским соусом из далёкого двадцать первого века?».

Собаки, жадно урча, дружно, стараясь опередить друг друга, бросились к тёмным предметам. Послышалось утробное чавканье, угрожающее рычание, громкий и рассерженный лай.

– Дерутся за вожделенную добычу, понятное дело, – тихонько усмехнулся Петька и робко предположил: – Может, это пришла она, долгожданная и желанная помощь? Как в той песенке:

Так приятно, когда все – до конца – поверили, Что ты – просто – марионетка из детских сладких снов… А вдруг перед ними – гвардейская кавалерия, Вылетает – с шашками наголо – из-за синих холмов… Только в эту сентенцию глупую – верю я. Громкий стук разрывает – картинку из призрачных снов… Это просто – спешит к нам на помощь – гвардейская кавалерия, Из-за синих, покрытых – местами – цветами, холмов…. Из-за синих, покрытых – местами – цветами, холмов…

Через минуту-другую рычанье и чавканье сменились жалобным повизгиванием, которое, впрочем, вскоре стихло.

Послышались едва слышимые щелчки, издаваемые кремниевым кресалом, дверной проём медленно заполнился светло-жёлтым тусклым маревом, остро запахло сосновой смолой, и знакомый голос обеспокоенно поинтересовался:

– Эй, брат Бурмин? Ты у нас живой?

– Живой, к-к-кажется, – с трудом, еле-еле шевеля замёрзшими губами, ответил Петька. – Только очень х-х-холодно…

В помещение кузни, аккуратно переступая через упавшую дверь и неподвижные собачьи тела, вошли Давыдов и Емельян. В каждой руке Дениса Васильевича, облачённого в знакомую шикарную енотовую шубу, наблюдалось по пистолету. Мальчишка же, через правое плечо которого был переброшен широкий ремень походной кожаной сумки, высоко поднимал над головой ярко-горевший факел.

– Емеля, пристрой куда-нибудь факел, зажги парочку свечей и растопи печь пожарче. Быстро у меня! – строго велел подполковник, бестолково и непонимающе оглядываясь по сторонам. – Эй, Пьер! А ты где, морда толстощёкая? Куда спрятался от нас?

– Здесь я, – еле слышно откликнулся Пётр. – Здесь, наверху…

– Ха-ха-ха! – задрав голову вверх, весело заржал Давыдов. – Ха-ха-ха! Ну, ты даёшь! Как, спрашивается, такой жирный и неповоротливый субъект, весящий добрых семь пудов, смог забраться на эдакую верхотуру?

– Почему это – семь? Всего-то шесть с полтинником, – совершенно не заикаясь, возразил Петька, которому, видимо, на радостях стало гораздо теплее. – Интересуешься, как я забрался на потолочную балку? Жить очень хотелось, вот, и забрался…. Емеля, друг, спасибо тебе за пилку! Без неё меня давно бы сожрали…. А ты, Денис Васильевич, смеёшься совсем даже напрасно. Это в том смысле, что самому мне вниз ни за что не спуститься. Всё тело окончательно занемело, пальцы рук – словно бы склеенные – не желают разжиматься…

Операция по снятию освобождённого пленника с потолочной балки заняла минут двадцать пять: Давыдову и Емельяну даже пришлось возвести – из сундуков, ящиков, бочонков, колченогих табуретов и пустых вёдер – некое подобие лесенки.

– Разгибай же пальчики, недотёпа гусарская, разгибай, – ласково и терпеливо уговаривал Денис. – Давай-ка я тебе помогу. Первый, второй, третий…. Поосторожнее шевелись, чтобы не свалится на пол и шею не сломать. Так, сейчас правую ногу опускай вниз и – одновременно – переноси левую через балку…. Молодец! Можешь, ведь, когда захочешь! Давай-давай, двигайся…

Оказавшись на полу, Петька, первым делом, попросил:

– Помогите, пожалуйста, доковылять до печи! Тепла очень хочется, братцы. До безумия безумного…

– Нынче печка – одно лишь название. Больше напоминает обыкновенный походный костёр, – невесело хохотнул Денис. – Окошко без стекла, дверь отсутствует, сквозняки сплошные. Нам надо быстрей выбираться отсюда и двигаться к нормальному жилью. Руки, впрочем, отогреешь.… Кстати, что это, Пьер, у тебя с руками? Эге, всё серьёзно! Эй, Емеля, тащи-ка мою походную сумку! Будем усердно врачевать свежие раны господина подполковника. Смотри и учись! Настоящий и дельный гусар, он многое должен знать и уметь…

Аккуратно и ловко перевязав Петькины ладони и правую щиколотку, Давыдов недовольно покачал головой:

– Вот же, закавыка образовалась неожиданная! Кандальное кольцо, обрываясь, не только кожу тебе, Пьер, попортило, но и ботик гусарский превратило в натуральные лохмотья, подошва держится только на честном слове…. В такой ненадёжной и дырявой обувке шагать по зимнему снегу – очень сомнительное удовольствие. А до княжеского дома с версту, наверное, будет. Простудишься ещё, не дай Бог.

– Я сейчас, дяденька Денис Васильевич! – проворно сорвался с места Емельян. – Поищу по углам и кладовкам. Тут где-то должны быть старые валенки…

Одобрительно улыбнувшись, Давыдов задумчиво сообщил:

– Дельный парнишка. Возьму, пожалуй, в денщики. Если князь Глеб Сергеевич, понятное дело, его продать изволит.

– Изволит, – заверил Петька. – Никуда не денется. Слушай, а как было дело? Что случилось с собаками? Вообще, что да как?

– Вообще…, – насмешливо передразнил Денис. – Достаточно странно и необычно всё сладилось. Я вчера, уже после обеда, задумал съехать с жабинского постоялого двора. Что там, спрашивается, делать? Скучно стало без тебя. Даже не с кем попариться в бане, выпить-поговорить…. Дай, думаю, поеду в Николаевку. Предупрежу Володьку, что скоро к нему нагрянут благородные князь с княгиней. Да и выпью с ним – за помин твоей, Бурмин, грешной души. Заночую. А с раннего утра поеду в Нефёдовку, за нашей сладкой княжеской парочкой…. Ах, да! Тут ещё малец прибыл из Ненарадово, с кратким докладом о здоровье небезызвестной тебе Марии Гавриловны…

– Как она там? Говори же, не томи!

– Вроде, как лучше стало голубке белокрылой, пришла в себя, горячка отступила. Мол, доктор сказал, что уже через недельку ей разрешат спускаться к гостям-визитёрам. Так что, всё и ничего…. На чём я, то бишь, остановился? Итак, подхожу к запряжённому возку, намериваясь забраться внутрь, а тут – откуда не возьмись – появляется седовласый жабинский юродивый. Как там его звать-величать? Запамятовал…

– Вьюгой, – подсказал Пётр.

– Точно! Значит, подходит ко мне этот юродивый Вьюга и начинает старательно излагать насквозь пространные рассуждения – о настоящей мужской дружбе, о Случае, который может перевернуть всю судьбу человеческую…. Ну, я тогда его очень вежливо и уважительно прошу, мол: – «Милый и любезный дедушка, не ходи ты вокруг да около. Не напускай, будь так добр, тумана молочного. Говори, уж, напрямую – всё, как есть». Но, очень похоже, что юродивые – по своей сущности природной – не могут изъясняться прямо и однозначно. Планида у них, видимо, такая, Богом определённая…. Опять седовласый Вьюга ударился в заумные и мутные разговоры, из которых я уяснил только то, что мне нынче нельзя отъезжать в Николаевку. А, наоборот, надлежит оставаться на жабинском постоялом дворе и ждать – в полной боевой готовности и трезвом самочувствии – важных новостей о моём закадычном друге, которого я считаю безвременно погибшим…. Представляешь? Я подумал, поразмышлял, да и решил остаться. Юродивые, они ребята добрые и мудрые, в отличие от разных раззолочённых и сладкоголосых вельмож. А к Владимиру я отправил посыльного, мол, жди завтра гостей дорогих да знатных…. Сижу это я, покорно жду обещанных – важных и срочных – новостей, скучаю, не пью ничего крепче жабинского гороховца. Вдруг, стук в дверь. Входит данный парнишка Емеля и извещает – словно бы ушат ледяной воды выливает на буйную головушку – мол, так и так, господин подполковник Пьер Бурмин жив и здоров, но коварно похищен нефёдовским княжеским управителем, находится в суровом узилище и очень нуждается в срочной помощи. А за это переданное сообщение ему, то бишь, Емельяну, полагается должность денщика при бравом гусарском подполковнике Давыдове…. Не буду спрашивать и выпытывать, что там произошло между тобой и этим Николаем Николаевичем. Захочешь, сам потом расскажешь …. Естественно, что я долго раздумывать не стал и сразу же направился – в сопровождении Емели – сюда, благо возок так и стоял не распряжённым. Похоже, что мы подоспели очень даже вовремя…. О чём ты, братец, ещё спрашивал? Ах, да, про собачек…. Специальный, многократно проверенный настой, которым полагается пропитывать куски мяса, когда собираешься в ночные гости к какой-нибудь прелестнице-помещице, у которой имеется старый и очень ревнивый муж. У каждого опытного гусарского повесы отыщется в загашнике заветный пузырёк. Ты не в курсе? Молодой ещё, зелёный совсем…. Вот, когда надумаешь тайно посетить свою расчудесную Марию Гавриловну, то шепни мне, поделюсь, так и быть, волшебным настоем.

– Мёртвые собаки – очень уж явный след, – засомневался Петька. – Мыслящий человек сразу же догадается, что к чему…

– Мёртвые? Не смеши меня, право! Просто дрыхнут, родимые, без задних ног. Часа через три-четыре проснуться – как ни в чём не бывало – бодрые и весёлые…

Послышалось робкое покашливание.

– Что там у тебя, Емеля? – обернулся Давыдов. – Нашёл дельную и тёплую обувку?

– Так точно, Денис Васильевич! Вот они, валенки, толстым войлоком подшитые, без единой дырочки.

– Вот, и отлично! За нашими дружескими разговорами уже и солнышко взошло. Обувайся, Пьер, и пойдём, не теряя времени, в княжеский дом. Там отогреемся, выпьем хмельного, перекусим. В смысле, потихоньку, без лишнего шума, чтобы не будить благородных и милейших хозяев. Например, на княжеской кухне. Знаешь, Емельян, где расположена входная дверь – с улицы – в кухонное помещение?

– Конечно же, господин подполковник!

– Тогда помоги Петру Афанасьевичу натянуть валенки и затуши свечи. Будем, выражаясь по-военному, передислоцироваться….

Пётр, слегка прихрамывая на правую ногу, ковылял по узенькой тропе замыкающим колонны, следом за Давыдовым. Когда слева показались неказистые крестьянские домишки, мимо которым им предстояло пройти, шедший первым Емельян остановился, неуверенно обернулся и забубнил, стыдливо и смущённо отводя взгляд в сторону:

– Денис Васильевич, как бы плохого чего не вышло – между делом…. Всякое, ведь, может случиться….

– А, это ты так прозрачно намекаешь, что подельники-сообщники вашего Николая Николаевича могут слегка учудить и сдуру напасть на нас?

– Не то, чтобы напасть…. Но могут, как вы выражаетесь, учудить слегка…

– К примеру, небрежно метнуть в спину подполковника Бурмина крестьянский топор?

– Или что другое, но – тоже – острое и тяжёлое.

– Ладно, перемещайся мне за спину…. Перемещайся и не спорь! Спорить со своим непосредственным командиром – дело зряшное, не приводящее ни к чему хорошему. Пора бы уже тебе, братец Емеля, потихоньку осваивать азы субординации и привыкать к воинской дисциплине, раз решил связать свою судьбу с непростой гусарской долей…

Когда до первой, слегка покосившейся крестьянской избы, в крошечном окошке которой вместо стекла был вставлен кусок желтовато-золотистой слюды, оставалось метров двенадцать-пятнадцать, Давыдов остановился и неожиданно заорал громоподобным голосом:

– Сволочи лапотные, дремучие! Бунтовщики проклятые, мать вашу! Всех до смерти запорю! В лапшу тонкую покрошу! – после чего пальнул в воздух из пистолета.

За ближайшим углом хибары кто-то испуганно охнул, что-то звякнуло, послышались звуки торопливо убегающих шагов.

Денис, выждав с полминуты, выстрелил из второго пистолета.

– А-а-а! Убивают! – истерично заблажил испуганный бас. – Помогите, люди добрые! Христа ради, помогите…

– Тьфу! Ерунда ерундовая, – подытожил Давыдов. – Давай, Емеля, переходи в авангард. Веди нас – к кухонному блаженству!

В кухне было очень тепло, уютно и безлюдно, только в дальнем углу пожилая дебелая тётка с усердием месила тесто в деревянном тазу. Завидев вошедших, тётка тоненько – испуганной мышкой – пискнула и шустро метнулась за большую русскую печь, занимающую не менее четверти общей площади помещения.

– Это кухарка, её Матрёной кличут, – пояснил Емельян. – Она добрая, только малость пугливая и чуток ворчливая.

– Не самый страшный грех, в смысле, для особы женского пола, – насмешливо передёрнул плечами Давыдов и строго приказал:

– Матрёна! Быстро вылезай на свет Божий! Сей же момент, пока я не рассердился! – и посоветовал Петьке. – А ты, подполковник, иди-ка к печи, обогревайся. Хочешь, так и на полати залезай, вздремни малость. Если, конечно, выпить не желаешь.

– Нет, уж! От хмельной чарки я ни за что не откажусь! Да и жрать, если честно, очень хочется. Желудок от голода уже зимним волком воет и матерится вовсю…

Из-за печки показалась тётка – одетая в бесформенную серую хламиду до пола, поверх которой располагалось некое подобие тёмно-синей кофты с двумя прямоугольными пуговицами-застёжками. На голове у Матрёны красовался светло-коричневый платок, повязанный как-то по-хитрому, непривычно для глаза, то есть, для глаза из двадцать первого века.

Кухарка низко и почтительно поклонилась, выпрямилась и, неотрывно глядя в пол, робко спросила:

– Чего изволите, барин?

– Мяса, рыбы, дичь, хлеба, ветчины, паштетов, зубровки, пива, шампанского, мозельского…, – принялся в шутку перечислять Денис, но, поняв, что тётка испугалась ещё больше и уже близка к обмороку, смилостивился: – Шучу я, Матрёна, шучу! Характер у меня такой, весёлый и насмешливый…. Ты нам выпить дай – чего покрепче. И на стол собери по-быстрому. Скромно, без всяких особых разносолов, но чтобы было сытно. Мы и на двухдневную бражку согласные, и на корочку хлебную с мясными обрезками…. Давай, шевелись, тетеря сонная! Сытый гусар – добрый гусар, а пьяный гусар – ещё и очень щедрый гусар. Понимаешь, на что я намекаю? Кстати, а почему ты одна? Остальные дворовые ещё что, дрыхнуть изволят?

– Ошивались тут с самого утра несколько непутёвых мужичков, – смахивая чистой тряпицей крошки со стола, сварливо сообщила кухарка. – Во главе с отважным мажордомом, отцом некоторых конюхов, – ехидно покосилась в сторону Емельяна. – А потом, когда выстрелы громыхнули, то их и след простыл. Мужики нынче все такие, хлипкие и трусливые. Просто ужас, как опасаются разных неприятностей…. Господа подполковники, а вы вчерашнюю зайчатину, тушёную в грибной подливе, будете вкушать? Кашку ячменную с жареным луком? Голавля копчёного? А что пить будете? Зубровку, бражку, медовуху?

Пока Матрёна хозяйственно суетилась возле стола, Петька, сбросив на пол полушубок, ментик и доломан, разделся до нательной рубахи. Подошёл к русской печи, крепко прижался к её горячему боку всем телом, вытянув руки в стороны. Стоял, молча, прикрыв глаза, и блаженствовал. Потом, минут через пять-шесть, повернулся на сто восемьдесят градусов, отогрел спину, поясницу и задницу. Снова перевернулся, прижимаясь грудью, животом и щекой к побеленной живительной поверхности…

«Хорошо-то как!», – сытым сибирским котом счастливо заурчал внутренний голос. – «Как там поётся-то? Мол: – «С чего – начинается Родина? С картинки в твоём букваре. С хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе…». Фигня это, полнейшая и наивная! Теперь Родина – лично для меня – начинается с горячего бока простой русской печи. Вот так-то оно, и никак иначе…».

Выпитая медовуха оставила у Петра неоднозначно-двойственное впечатление.

«Странная и очень непривычная смесь горечи и сладости. Причём, так и не разобрать, чего больше», – удивился внутренний голос. – «Но присутствует и характерный сивушный привкус. Может, данный напиток следует дополнительно очищать? Например, пропуская через активированный уголь? Надо будет обязательно узнать рецепт приготовления. А градусов в медовухе, пожалуй, будет не менее тридцати. Дельная штуковина, одним словом…».

– Как оно тебе? – поинтересовался Давыдов. – Мне, вот, кажется, что медовуха горчит избыточно. Видимо, шишечки хмеля ленивые нефёдовские мужики собирали ещё не созревшими. А Елизавета Алексеевна – женщина уже в годах, не уследила.

– Это ты, брат Денис, привередничать изволишь, – расслабленно усмехнулся Петька. – На свободе всё кажется на удивление вкусным и сладким. Еда, питьё, воздух, некоторые слова….

Глава двадцать первая В каждом спектакле бывает антракт

Дверь, ведущая из кухни – через короткий коридор – в столовую, была чуть приоткрыта, и вскоре оттуда долетели обрывки разговора:

– Бездельник бесстыжий, что ты тут делаешь? Спишь и в ус не дуешь? – гневно вопрошал голос Глеба. – А что это за выстрелы гремели за окном? Минут так пятнадцать-двадцать назад? Выяснил?

– Не могу знать, ваша милость, – смущённо мямлил в ответ голос мажордома Жано. – Задремал чуток, только самую малость, виноват-с…

– Как это – не могу знать, морда? Как это – чуток задремал? А если, это наглые браконьеры шастают по моему княжескому парку и самым бессовестным образом отстреливают мою княжескую дичь? Благородных оленей, косуль, кабанчиков? А если, это безобразят те самые ночные тати, которые намедни безжалостно замучили-убили подполковника Бурмина? Тогда – что? Запорю, сукина сына! Разбаловались, сукины дети! Обленились, зажирели…

– Смилуйтесь, барин! Отслужу!

– В солдаты отдам, мерзавца! За рекрутов сейчас царская казна платит щедро. Морда сытая и наглая, так тебя растак…

Давыдов, понимающе подмигнув Петьке, браво махнул чарку зубровки, густо крякнул, поднялся с табурета и громко прокричал:

– Глеб Сергеевич! Ты не сердись понапрасну на мажордома. Это я, не подумав, стрелял. Опробовал, понимаешь, новые, недавно купленные пистолеты. Извини, уж, коли разбудил ненароком…

– Денис Васильевич? – входя на кухню, удивлённо уточнил Нефёдов, остановился – как вкопанный – и тут же радостно заорал во всю глотку: – Пьер, зараза! Живой! Ура! Матрёна, Жано, быстро сообщите княгине! Быстро, без промедлений! Запорю!

Последовали долгие дружеские объятия, сопровождаемые громкими восклицаниями и звонкими междометиями. Через несколько минут прибежала, отчаянно визжа, Ольга, одетая в какой-то немыслимо-шикарный и умопомрачительный пеньюар, тёплыми губами обмусолила Петру всю физиономию и – насквозь логично – потребовала шампанского…

Когда шампанское (за чудесное и неожиданное воскрешение!) было успешно выпито до последней капли, а всеобщий радостный гвалт постепенно стих, Глеб задал вполне даже прогнозируемые вопросы:

– Каким образом ты выжил, старина? Как тебе удалось сбежать от подлых разбойников? Кого же тогда они так жестоко пытали, а затем и утопили в речной проруби?

Петька, сразу же перестав улыбаться, поставил на стол пустой бокал и предложил:

– Давайте, дорогие князь и княгиня, пройдём в отдельное помещение. Нам с вами надо очень серьёзно поговорить. Причём, срочно.

– Идите, господа и дамы, общайтесь! – беззаботно улыбнулся Давыдов. – А я тут посижу. Как говорится, выпью и закушу в одиночестве. Пообщаюсь с Матрёной и Емельяном, полюбопытствую местными деревенскими новостями и сплетнями…

Денису, конечно же, было очень обидно, что его не зовут с собой, но, очевидно, в девятнадцатом веке было принято – относиться к чужим тайнам с уважением и пиететом.

Секретное совещание состоялось на третьем этаже княжеского дома, в просторном помещении библиотеки. Пётр очень подробно, во всех деталях, рассказал чете Нефёдовых обо всех произошедших событиях, так или иначе связанных с его похищением. Глеб никаких внешних признаков волнения и удивления не выказал. Зато Ольга, как и ожидалось, отреагировала очень бурно и эмоционально, запустив в потолок длинную и заковыристую матерную тираду.

Впрочем, по окончанию тирады она досадливо прикрыла рот ладошкой, после чего – стеснительной скороговоркой – извинилась:

– Была неправа. Не сдержалась. Покорно прошу прощения. Буду бороться. Больше не повторится. Молчу и жду ваших комментариев, уважаемые мужчины, обладающие стальными нервами. Вот.

Нефёдов неторопливо поднялся из удобного кресла, приоткрыл дверь, позвонил в серебряный колокольчик, предварительно достав его из кармана халата (княжеского домашнего халата, ясен пень!), и громко прокричал в сторону лестницы:

– Жано, бездельник ленивый! Срочно принеси мне набитую курительную трубку! Ну, и всё остальное, что полагается к ней! – пояснил Петру. – Ничего не поделаешь, пришлось вспомнить – местами – легкомысленную и бурную молодость. Некурящий русский князь? Особенно, князь, проживший несколько лет за границей? Это, мало того, что откровенный моветон – совместно с нонсенсом – так и, просто напросто, очень подозрительно. Приходится – ради пущей достоверности – жертвовать здоровым образом жизни и чистотой своих лёгких…. Зато русским княгиням, как, впрочем, и польским графиням, – показал Ольге розовый язык, – курить не полагается. Моветон, одно слово…

Вскоре в библиотеке появился мажордом Жано, аккуратно положил на круглый столик, стоящий рядом с креслом Глеба, маленькие стальные щипчики, фарфоровую, очень красивую и солидную курительную трубку, рядом с ней поставил крохотную серебряную чашечку, наполненную малиновыми углями, коротко поклонился и вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.

Нефёдов, обхватив фарфоровый чубук тонкими породистыми губами, щипчиками ловко подцепил из чашечки яркий уголёк, положил его сверху на табак и за двадцать-тридцать секунд успешно раскурил трубку. Сделав несколько умелых затяжек, он – с бесконечно важным и довольным видом – сообщил:

– Что же, приходится признать, что разумная и рассудительная княгиня Ванда была полностью права…. Как ты, милая, говорила позавчера? Напомни, пожалуйста.

– Дашь затянуться, тогда и напомню, – хмуро пробурчала Ольга, трепетно втягивая носом воздух, наполненный густым табачным ароматом.

– Мы же договаривались! Ты же твёрдо обещала, что с курением покончено! Мол, раз и навсегда…

– Ну, пожалуйста! Чего тебе стоит? Я только разочек…

– Ладно, в виде исключения. Так сказать, в честь счастливого возвращения Великого Магистра Пьера с того света.

Глубоко и жадно затянувшись, Ольга медленно выдохнула изо рта молочно-белый табачный дым, с нескрываемым сожалением вернула трубку мужу и поделилась наболевшим:

– «Фээсбэшников» в отставке – не бывает! Как, впрочем, и «кэгэбэшников», и «грушников». Понимаете, господа мои, когда человек долгие годы играет в такие серьёзные игры, то он…. Как же вам лучше объяснить? Он навечно остаётся в Игре! В той самой, которая с большой буквы…. Ему только кажется, что он навсегда вышел из неё. А как же быть с приснопамятным и коварным подсознанием, которое никогда и ничего не забывает? Ни старательно вдолбленных в голову краеугольных понятий, ни когда-то полученных специфических навыков? Щёлк, и Игра возобновилась! Возобновилась в голове у такого отставника, не спрашивая разрешения у хозяина этой головы…. Понимаете меня?

– Пожалуй, что и да, – Петька устало прикрыл глаза. – Классический парадокс с философской подоплёкой: глупая собака вертит пушистым хвостом, не подозревая о том, что это – на самом деле – пушистый хвост вертит ею.…Иначе говоря, именно многолетние навыки и привычки, сидящие глубоко внутри конкретной человеческой психики, могут – в определённые жизненные моменты – выходить на первый план и заставлять нас совершать те, или иные поступки. Причём, иногда настолько неожиданные и нелогичные, что потом остаётся – только бесконечно удивлённо разводить руки в стороны…

– Во-во! Заумно, но, в общем и целом, совершенно правильно! Поэтому коротко резюмирую: доверять сотрудникам спецслужб – и действующим, и находящимся в отставке – нельзя. Никогда и ни при каких обстоятельствах! Я имею в виду, в обычной, то бишь, в повседневной и насквозь штатской жизни…. Гнать их надо – в три шеи! А ещё лучше, чисто на всякий случай, стрелять – как бешеных собак. Пока они тебя сами – невзначай – не искусали до смерти…. Согласны со мной, джентльмены?

– Философия воинствующих амазонок, – недоверчиво хмыкнул Пётр. – Было бы желательно перевести эти высокие теоретические сентенции в грубую практическую плоскость….

– Значит, ждёте от меня конкретных и практических предложений? Не вопрос! – Ольга вопросительно посмотрела на Нефёдова: – Дорогой, а давай, я убью Николая Николаевича? Ну, там, в городе Рязани, при первом же удобном случае. Пристрелю, или отравлю…. Не волнуйся, я смогу! Сделаю всё культурно и пристойно, никто ничего и не поймёт. Например, мол, подлый управитель неожиданно сошёл с ума и попытался изнасиловать благородную княгиню, за что и получил – от вышеозначенной княгини – свинцовую пулю в лобешник…. Обставлю всё – в полном соответствии с данной версией. Комар носа не подточит! Не волнуйся…

– Я ни капли не волнуюсь. С чего ты взяла? – широко и лениво зевнул Глеб, откладывая в сторону потухшую трубку. – Я, радость моя хрустальная, никогда и не сомневался в твоих неординарных способностях. Вот, только…. Как вы думаете, уважаемые собеседники, чем обычный человек (в просторечье – лох чилийский) отличается от успешного бизнесмена? Не знаете, молчите? Хорошо, так и быть, объясняю…. Лох, получив важную и эксклюзивную информацию, её анализирует на скорую руку, делает скоропалительные выводы и сразу же приступает к конкретным действиям. Подчёркиваю, сразу же приступает! Без малейших промедлений…. Бизнесмен же – первым делом – задаётся наипростейшим вопросом: – «Сколько у меня имеется времени для принятия эффективного и окончательного решения?». Если, времени осталось мало, то бишь, всё уже «горит», то это один расклад. Причём, предполагающий действия быстрые и максимально жёсткие…. Если же, откровенно «не горит», и час «Ч» маячит только в далёких и размытых перспективах, то подход к проблеме меняется самым кардинальным образом: в этом раскладе уже можно вволю подумать и поразмышлять, используя железобетонную логику, а также мысленно выстроить несколько взаимоисключающих сценариев…

– Взаимоисключающих?

– Конечно! В успешном бизнесе каждый серьёзный проект окончательно формируется только при тщательном рассмотрении нескольких альтернативных вариантов. Нет альтернативы? Тогда и весь проект в целом снимается с рассмотрения – как полностью бесперспективный, неинтересный и заведомо убыточный.

– Ничего не понимаю! – сердито и нетерпеливо заявила Ольга. – То есть, сама-то теория – про вредность неоправданной спешки – вполне даже понятна. Спорить не буду…. Но, что ты, дорогой, собираешься конкретно делать с подлым Николаем Николаевичем? Предлагаешь – его милостиво простить, немного пожурить, мол, больше так никогда не делай, и оставить в живых?

– Естественно, что его придётся – в конечном итоге – отправить на тот свет, – брезгливо поморщился Нефёдов. – Только, вот, когда и где? В Рязани? В Лондоне? В море – на пути к алмазоносному побережью Намибии? На далёких и вечнозелёных тропических островах? Я не готов – прямо сейчас – дать чёткий и однозначный ответ. Да и надо ли? Ведь, «не горит»…

– А как же Пьер? Рано или поздно Николаичу станет известно, что его пленник давно сбежал из-под стражи…. Что делать тогда?

– Тьфу, на вас всех! – всерьёз разозлился Глеб. – Учишь вас, лошар бестолковых, учишь, а всё без толку…. Ты что, голуба моя, прямо сейчас уезжаешь в Рязань? Нет? У нас – до этого судьбоносного момента – имеется ещё целая куча времени. Полный вагон, как говаривали в противоречивом двадцать первом веке…. Мы же сегодня, кажется, выезжаем на охоту? Я ничего не путаю? Следовательно, нам надо усердно разрабатывать взаимоисключающие сценарии дальнейших действий, как я и говорил. Тем более что на свежем воздухе и думается гораздо продуктивней…. Предлагаю закончить этот бессмысленный базар и приступить к сборам! Слышите, звуки охотничьих рогов? Зовущие, манящие и таинственные? Ишь, как встрепенулись и навострили уши! Это же я так шучу, вернее, образно выражаю свои мысли и эмоции…

Сборы, как поётся в известной песенке, были недолги, и уже в полдень, после второго завтрака, всё было готово к отъезду.

– Будьте поосторожнее, ребятушки! – просила старенькая Елизавета Алексеевна. – Опасное это дело – охота. Особенно на волков, да на медведей. Пётр Афанасьевич, Денис Васильевич, голубчики! Вы, уж, присматривайте там за Глебушкой и Вандушкой! Сделайте, пожалуйста, одолжение невеликое…. А с погодой-то вам, господа охотники, повезло. Ветер унялся, на небе – ни облачка…

«Права старушка, опять антициклон пожаловал в наши края», – обеспокоенно высказался внутренний голос. – «Идёт времечко, бежит, родимое…. Ты уж, братец, как снова запахнет вьюгами и метелями, времени зря не теряй. Тут же бери у Давыдова заветный флакон с усыпляющим настоем и скачи в Ненарадово, с ночным визитом к несравненной Марье Гавриловне. Хватай её, без лишних слов, в охапку и – в метель! Пока ещё не поздно…».

Пётр, дабы избыточно не смешить честной народ (серьёзный зверобой – в гусарской форме?), переоделся в такой же охотничий венгерский наряд, как у Глеба и Ольги.

– Костюмчик, конечно же, старенький, потёртый местами, – меланхолично известил Нефёдов. – Зато тёплый и подходящего размера. Это, – вздохнул непонятно, – одежда моего покойного папеньки, так сказать…

С оружием тоже решили особо не мудрствовать: князь и княгиня взяли с собой уже проверенные в деле арбалеты, а Пётр снял с библиотечной стены вполне приличное бельгийское ружьишко. Ну, естественно, прихватили и по дельному охотничьему ножу.

– Оно и правильно, – одобрил Денис. – Во-первых, у Владимира всяких ружей и пищалей имеется – без счёта. А, во-вторых, лишний шум на охоте ни к чему. Особенно, когда имеешь дело со штатскими, палящими – ради праздного интереса – во все стороны, был бы малейший повод…

Выехали на четырёх санных возках, крытых по зимнему времени кожей, то бишь, коровьими и лошадиными шкурами. В первом (с кучером Антипкой на облучке, раненая рука которого зажила – стараньями Давыдова – на удивление быстро) разместились Пётр, Денис и Емельян. В третьем – по ходу движения – путешествовали Глеб и Ольга в сопровождении мажордома Жано. А в двух скромных повозках, следовавших спереди и сзади богатых княжеских саней, располагалась – на случай коварного нападения придорожных разбойников – надёжная охрана: по три плечистых молодых парня (из крепостных, понятное дело), вооружённых пищалями, пистолетами и топорами самого устрашающего вида. Предполагалось, что охранники – в процессе предстоящей охоты – будут выполнять и другие важные хозяйственные обязанности: натаптывать широкие тропы в снежной целине, разжигать костры, готовить пищу, прислуживать господам на охотничьих бивуаках, разделывать добытые трофеи…

Пётр, прислонившись головой к надёжному плечу Давыдову, задремал почти сразу же, как только возок тронулся с места. Дремал, спал, просыпался на ухабах, мыча что-то неразборчивое и недовольное, снова засыпал…. Как бы там не было, но дорога прошла для него почти незаметно – в мутной сонной пелене…

Проснулся Петька от острой нехватки воздуха, со сна испугался, отчаянно замахал руками, надсадно захрипел.

– Тихо, тихо, не бузи! Всё в полном порядке! – принялся успокаивать его Денис. – Это я тебе пальцами слегка зажал нос. А то ты, храпун позорный, никак не хотел просыпаться. Обижаешься?

– Ни капли, я же не красная девица…. А чего будил-то? Хоть, по делу? Уже приехали?

– Почти. Минут восемь-девять осталось. Просто хочу показать вам всем один пейзаж. Прекрасный такой, незабываемый и внушающий уважение.

Они вылезли из возка, послав Емелю к княжескому возку – с предложением полюбоваться местными природными красотами.

– Видишь, дальше дорога резко ныряет вниз? – указал рукой Давыдов. – Вот, под этим самым холмом и располагается нужная нам Николаевка. Вмиг доедем-домчимся…

Подошли, весело переговариваясь и пересмеиваясь между собой, князь и княгиня Нефёдовы.

– Ну, любезный мой Денис Васильевич, и где же он, ваш прекрасный и ужасно эстетичный пейзаж? – манерно, как и полагается настоящим княгиням, спросила Ольга, капризно морща носик-кнопку. – Вы нас, надеюсь, не обманываете?

– Как можно обманывать – прекрасную королеву дальних тропических островов? Пройдёмте, господа и дамы, по этой узенькой тропе. Тут совсем недалеко. Вон до той одинокой сосны. Только настоятельно прошу быть осторожными, чтобы ненароком не свалиться – в тартарарам…

Толстая, приземистая, разлаписто-уродливая сосна росла на самом краю двухсотметрового мелового обрыва, нависая частью своей густой кроны над глубокой бездной.

– Ух, ты! Какая…, – Ольга ласково провела ладонью по морщинистой, тёмно-коричневой коре. – Гордая, сильная, всеми брошенная…

С обрыва открывался шикарный вид на зимние среднерусские окрестности: бескрайние, заснеженные, местами холмистые поля, тёмно-зелёные пятна хвойных лесов, светло-голубые дали, безнадёжно тонущие в морозной дымке, печально-багровый диск солнца, неподвижно зависший рядом с неровной линией горизонта, единичные струйки серого дыма. Звенящая тишина, белое безлюдье, глухомань…

– Вот она, Россия, – дрогнув голосом, пояснил Давыдов. – Настоящая, без всяких дураков…

– И тишина – самая настоящая, – задумчиво протянула Ольга. – Суровая такая, серьёзная. Как в одном стихотворении.

– Прочтите, княгиня, не интригуйте.

– Извольте, подполковник:

Тишина на пороге Застыла – как сонная жуть. Но дано лишь немногим В глаза тишины заглянуть. И даже услышать Её торопливую речь: – Мы встретимся вскоре, Любовь постарайся сберечь! И пусто – в округе, За окнами – снова темно. Лишь звёзды-подруги Бросают в глаза серебро. И медленно-медленно Теплится где-то заря, Пытаясь расплавить Холодный рассвет января. Напрасны старанья: Вокруг – непреклонно горда, Царит – как в нирване — Подруга зимы – тишина…

Аплодировать Давыдов не стал, только очень внимательно посмотрел на Ольгу-Ванду, печально покачал головой и тихо предложил:

– Поехали, друзья. Скоро уже стемнеет. А зимняя российская ночь – подруга неверная и изначально предательская….

Поместье армейского прапорщика Владимира Николаева оказалось весьма и весьма скромным. Господский дом был двухэтажным, с облезлыми, давно некрашеными стенами и безо всяких колонн по фасаду. Да и по площади он уступал нефёдовскому раза в четыре, если не больше. То же самое можно было сказать и о постройках общехозяйственного назначения: в Нефёдовке их было гораздо больше, да и смотрелись они однозначно солиднее и новее.

– Да, откровенно бедновато у Владимира, – подтвердил Давыдов, вылезая из возка. – Запущено всё малость, не чувствуется крепкой хозяйской руки. Впрочем, видишь, справа выстроены два новёхоньких длинных помещения? Одно – конюшня. Другое – псарня. Всё, что касается охоты, для Николаева находится на первом месте. Последние деньги отдаст за щенка породистого. Ну, про «последние» я, понятное дело, приукрасил слегка…

Гулко хлопнула входная дверь, и на крыльцо дома торопливо выбежал хозяин – только что упомянутый Денисом прапорщик Владимир Николаев. Пётр внимательно, с определённым ревнивым интересом, рассматривал недавнего возлюбленного Марии Гавриловны.

«И ничего особенного не представляет собой», – приступил к нудным комментариям педантичный внутренний голос. – «Лет двадцать пять, может, двадцать семь. Высокий, широкоплечий, стройный, очень прямой, бледный. Чёрные короткие волосы, щегольские усики, впалые, тщательно выбритые щёки. Одет просто, но аккуратно, чувствуется, что тщательно следит за своим внешним видом, хотя лишними деньгами и не обременён…. Короче говоря, классический молодой российский дворянин-помещик, не богатый, но и не бедный. А, вот, карие глаза – отрешённые какие-то, очень и очень печальные. Впрочем, причина этой печали достаточно понятна и прозрачна, что тут скрывать…».

Николаев обменялся с Петром и Давыдовым крепкими рукопожатиями, торопливо прошёл к княжескому возку, галантно помог Ольге выбраться наружу, вежливо и почтительно приложился к её руке.

– Очень серьёзный и симпатичный молодой человек, – шёпотом поделился Петька своими первыми впечатлениями с Денисом. – Наверное, хороший, надёжный и верный товарищ.

– А то, – довольно хмыкнул Давыдов. – Со всяким гадким дерьмом гусары не дружат и чар заздравных не поднимают. Потому как – брезгуют…

Раздевшись в сенях, хозяин и гости прошли в столовую, скупо освещённую десятком коротких свечей, где и был накрыт обеденный (по времени суток) стол.

«И меню разительно и кардинально отличается от нефёдовского», – отметил Пётр. – «Во-первых, отсутствует шампанское, да и венгерского имеется всего одна бутылка. Видимо, не по средствам Николаеву приобретать дорогущие заграничные вина. Зато, полным-полно разноцветных графинов и графинчиков с разными самодельными наливками-настойками. Вот, тот тёмно-коричневый штоф, наверняка, с обычной зубровкой. А этот тёмно-жёлтый кувшин – с хмельной медовухой…. Во-вторых, на стол выставлено много простеньких, «не мясных» закусок: солёные и маринованные огурцы, всякие редьки-свёклы-картошки, грибы разнообразные в немалом ассортименте, рыбные блюда…. Посмотрим, что подадут на горячее. Даже интересно…».

После первого дежурно-заздравного тоста (вино налили только Ольге, мужчины же довольствовались зубровкой), Владимир предложил:

– Угощайтесь, гости дорогие и благородные! Понимая, что хитрыми европейскими блюдами вас не удивить, я специально велел-приказал накрыть стол, м-м-м, в лучших русских деревенских традициях. Вот, обратите внимание, очень вкусный холодец из рябчика с добавлением мелко нарезанных овощей. Здесь – паштет из налимьей печени и щучьей икры. Это, рекомендую, солёные отборные рыжики…

– Рыжики? Какое красивое, необычное и странное название! – Ольга решила немного поиграть в наивную «польскую графиню». – Они, надеюсь, вкусные и полезные?

– Более чем, дорогая моя княгиня! Но, главное, рыжик – самый сытный гриб в русских лесах. По этому показателю даже знаменитый белый гриб не годится рыжику на подмётки…

«Верно подмечено!», – согласился с прапорщиком начитанный внутренний голос. – «Рыжик, действительно, является самым калорийным грибом в лесах средней полосы…».

В какой-то момент застолья хлебосольный хозяин неосторожно сообщил, что как раз сегодня протапливали баню.

– У вас баня протоплена? – тут же заинтересовалась непосредственная и живая Ольга. – Это очень кстати! Обрадовали! Обожаю русскую баню! Я совершенно не против – немного помыться-погреться с дороги.

– Ваше слово, княгиня, для меня закон, – поднялся из-за стола Николаев. – Подождите несколько минут, я пойду, распоряжусь…

Когда он покинул столовую, Глеб, аппетитно хрустя отборным рыжиком, лениво поинтересовался:

– А почему у прапорщика глаза такие, э-э-э, словно свежим снегом припорошённые? Чем-то опечален? Личное горе?

– Я, собственно, ничего толком не знаю. Так, только слухи ходят вздорные, – скорчил кислую гримасу Давыдов. – А напрямую спросить – как-то неудобно.

– Что за слухи?

– Болтают, мол, что Владимира недавно бросила юная невеста. Вернее, не просто бросила, а коварно, без предупреждения, вышла замуж за другого кавалера.

– Бывает! – Ольга насмешливо и понимающе посмотрела на Петра. – Жизнь, вообще, штука очень сложная и непредсказуемая, падкая на крутые и нежданные повороты…

Вернулся Владимир и предупредительно сообщил:

– В бане всё готово. Это я про коврики, простыни, мочалки, мыло, замоченные веники…. Там, в сенях, ждут две шустрые девки дворовые. Когда, княгиня, надумаете идти в баню, то крикните им: помогут раздеться, попарят, помоют, оботрут…

– Зачем мне – дворовые девки? – непонимающе и чуть хмельно нахмурилась Ольга. – Попарят, помоют, оботрут? Не знаю, право…. Я лучше законного и любимого мужа приглашу с собой. Глебушка, милый, составишь мне компанию? Потрёшь спинку?

– Почему бы и нет? – меланхолично зевнул Нефёдов. – Потру, конечно. Со всем нашим удовольствием и усердием…. Так, ты вино берёшь с собой? А мне что попить после парилки? Любезный Владимир, а у вас найдётся в хозяйстве свежее пиво?

– А как же! Вот, в этом кувшине. Я сейчас крикну холопа…

– Не стоит! – бесконечно вальяжно махнул рукой Глеб. – Я, хоть, и изнеженный князь, но кувшин с пивом до бани могу и самостоятельно донести. Не перетружусь…. С горячими блюдами, пожалуйста, подождите до нашего возвращения…

– Пиво-то, небось, гороховец? – со знанием дела поинтересовался Петька у Николаева.

– Нет, я предпочитаю гречишник…

Глеб и Ольга отбыли в баню, а оставшиеся охотники выпили ещё по чарке, неторопливо закусили.

– Очень милые, но, одновременно, и слегка странные эти Нефёдовы, – раздумчиво сообщил Владимир. – Непохожие на природных русских князей. Живые какие-то, лёгкие, непосредственные, без наглой спеси и избыточного гонора. Особенно княгиня…

– И, ничего странного! – легкомысленно усмехнулся Давыдов. – Ванда ещё совсем недавно ходила в польских графинях. Польки, они – о-го-го какие! А Глеб Сергеевич целых шесть лет – безвылазно – прожил заграницей.

«Вот-вот, опять виноваты иностранцы!», – непонятно чему обрадовался пьяненький внутренний голос. – «В России всегда было принято – валить всё на тлетворное влияние загнивающего Запада…».

После следующей чарки Петька окончательно захмелел и впал в лёгкую, очень приятную истому. Сидел себе, вяло поддерживая застольный разговор, и расслабленно размышлял: – «Какой спокойный и добрый вечер выдался нынче. Благодать, честное слово! Можно вволю отдохнуть – перед новыми терниями и приключениями. Как говорится, в каждом долгом спектакле должен наличествовать маленький антракт. Хотя бы для того, чтобы рабочие сцены успели сменить декорации, а взопревшие комедианты – немного передохнуть…. Потом – опять на театральные подмостки, где неустанно подстерегают всякие неожиданности и неприятности…».

Словно бы подтверждая эти его хмельные опасения, за окном – тоскливо и жалобно – завыли волки…

Глава двадцать вторая Ещё один светло-зелёный шрам

Николаев нахмурился, взял в руки длинноствольное ружьё, стоящее в углу, и, не сказав ни слова, вышел из столовой.

Вскоре снаружи раздался выстрел, через некоторое время прогремел второй, третий…. Послышались возбуждённые людские крики, за оконным стеклом заполошно замелькали светло-жёлтые пятна факелов.

– Похоже, что дела совсем плохи, хуже не бывает, – обеспокоенно покачал головой Давыдов. – Волкам уже мало богатой дани, что они собирают возле солончака…

– Волки собирают дань? – опешил Пётр. – Ты это говоришь серьёзно? Или шутишь так?

– Образно выражаюсь, брат Бурмин, образно. Привычка такая у нас, у пиитов, не бери в голову лишнего…. Завтра всё увидишь своими глазами. Очень занятная и запутанная ситуация образовалась. С одной стороны – занятная, а, с другой, страшная…

Вернулись и расселись по прежним местам благородные банщики – распаренные, краснолицые, умиротворённые. Донельзя довольные друг другом и окружающим их миром.

– Ох, хорошо-то как! – от души выдохнула Ольга, голова которой была искусно обмотана белоснежной льняной простынкой. – Петруша, будь так любезен, налей даме в бокал чего-нибудь лёгонького. Квас? Пей его сам, гусар недоделанный! Давай-ка, наливочки, для начала…. Земляничная, надеюсь, имеется? Давай!

– Вы, милая княгиня, очень похожи – в этой белой чалме – на молоденького турецкого султана, – не удержался от неуклюжего комплимента Давыдов и тут же уточнил, боясь быть неправильно понятым: – На очень симпатичного и прекрасного султана! Женского пола, понятное дело…

– Ах, оставьте, подполковник! – продолжала лицедействовать Ольга, которой безумно нравилась её роль капризной русской княгини, к тому же – в недавнем прошлом – и ветряной польской графини. – Вы, Денис Васильевич, такой шарман! Это что-то…

Приземлённый Нефёдов легкомысленного разговора не поддержал, а сразу же поинтересовался причинами недавней стрельбы, последовавшей вслед за громким воем, очень уж напоминавшим волчий. Давыдов опять попытался отделаться общими фразами, мол, завтра всё узнаете сами, мол, увидите собственными глазами….

Но, не тут-то было. Ольга, с удовольствием потягивающая земляничную наливку из хрустального бокала, многообещающе сверкнув синими глазищами, неожиданно заявила:

– Теперь-то я понимаю, гусарский подполковник Давыдов, почему вы до сих пор не женаты.

– Почему же? – заинтересованно насторожился Денис. – Разъясните, прекраснейшая….

– Прекраснейшая и наимудрейшая! – гордо и напыщенно уточнила самозваная княгиня-графиня. – Теперь, что называется, сугубо по делу. Вы, милейший, Денис Васильевич, до сих пор остаётесь мальчишкой. Наивным, добрым, мечтательным, благородным, но – всего лишь – мальчишкой. Жаркие схватки, трудные военные походы, глупейшие дуэли, бесконечные тайны и недоговорённости, пароли (на уровне подсознания) «свой – чужой», дружеские разудалые попойки…. Детство голоштанное! Конечно, всяким и разным вертихвосткам этот образ, безусловно, может, и понравиться. Даже, наверняка, нравится! Но весёлые и легкомысленные вертихвостки, как всем прекрасно известно, большие мастерицы – наставлять ветвистые рога…. Морщитесь, подполковник? Вас не прельщает перспектива стать безропотным и унылым рогоносцем? Как же я вас понимаю…. А, вот, серьёзные и морально-устойчивые женщины, извините, мальчишками совсем не интересуются. Им подавай, – влюблено посмотрела на Нефёдова, – только взрослых особей мужского пола. Крепких таких, коренастых, надёжных, за которыми – как за каменной стеной…. Не обижайтесь, право, милейший Денис Васильевич! Я вам искренне желаю только добра. Надеюсь, что эти мои надоедливые наставления будут поняты правильно и не пропадут понапрасну…. Ничего, повоюете, станете легендарным народным героем, вдоволь покупаетесь в призрачных лучах неверной славы, которая вам очень быстро надоест, остепенитесь, повзрослеете.…Вот, только тогда, мон шер, вы и повстречаетесь со своей единственной женщиной, по первому кивку которой незамедлительно помчитесь – радостным и счастливым козликом – под венец…. Ладно, лирическое отступление закончено. Что там у нас с волками? Докладывайте без воды, коротко и сжато!

– Есть, докладывать без воды! – Давыдов, несколько смущённый такой нравоучительной отповедью, вскочил на ноги и звонко щёлкнул каблуками: – В четырёх с половиной верстах от Нефёдовки имеется единственный на всю нашу губернию природный солончак, регулярно посещаемый всеми дикими парнокопытными: лосями, косулями, дикими свиньями и благородными оленями. Он располагается на берегу маленького озерца с горячей водой, которое не замерзает даже в самые лютые морозы, что, согласитесь….

– Я ведь просила вас – доложить коротко и дельно!

– Извините, наимудрейшая, виноват! Больше не повторится…. Итак, единственный на всю губернию солончак расположен в торце длинной и узкой долины, которая «оснащена» высокими и очень обрывистыми склонами. Называется это приметное место со смыслом – «Соляное ущелье». Пройти в ущелье – диким животным, чьи организмы регулярно нуждаются в соли – можно только через узкий вход-перешеек. Интересуетесь, насколько узкий? Через него с лёгкостью перелетит стрела, выпущенная из самого обыкновенного башкирского лука…. Как вы, наверное, уже догадались, умные и коварные волки взяли данный перешеек под свой полный и безраздельный контроль. И, мало того, известили о таком козырном и беспроигрышном варианте – видимо, по волчьей почте – всех братьев по крови…. Извините, но избыточно подвержен образному мышлению! Уточняю…. Местные серые хищники известили об этом шикарном обстоятельстве всех южных и восточных волков, кои, естественно, не преминули срочно передислоцироваться в наши – когда-то мирные и благословенные – края…

– Не продолжайте, подполковник! – барственно разрешил Глеб, смачно хрустя полюбившимися рыжиками. – Всё предельно просто и ясно. Некие ушлые субъекты – серые, по своей глубинной сущности – согласованно и целенаправленно создали действенную монополию на добычу и потребление определённых природных ресурсов. Дело насквозь знакомое, полностью одобряю. Сам когда-то мечтал заняться аналогичным биз…, пардон, доходным ремеслом. Но, вот только, не пустили меня в число избранных. В смысле, рожей я, по их высокому мнению, то бишь, национальностью не вышел, мать их всех сразу…

– О чём это вы, князь? – непонимающе захлопал ресницами Денис. – Какая такая национальность? И причём здесь волки?

– Национальность, она завсегда – «причём». Как, впрочем, и – «волки»…. У всех народов, и в любые Времена…

Распахнулась дверь, в столовую вошёл усталый Николаев, прислонил длинноствольное ружьё к стене, вымученно улыбнулся и – демонстративно-спокойным голосом – доложил-спросил-посоветовал:

– Одна волчья стая подошла к конюшне, другая – к телятнику. Отбились, отогнали, понятное дело…. Может, друзья мои, будем спать ложиться? Завтра предстоят дела очень серьёзные и опасные. Надо встретить их во всеоружии, достойно, хорошо отдохнувшими и бодрыми…

– Как скажете, любезный мой прапорщик, – хмельно промурлыкала Ольга, которая, похоже, попала в свою (Небом дарованную!) стихию. – Спать, так спать! Было бы с кем…. Глебушка, любимый, составишь мне компанию? Я тебе ещё не надоела?

– Отнюдь, дорогая графиня! – на удивление пьяно и заинтересованно отозвался Нефёдов. – Уважаемый Владимир! А где тут у вас – деревянный и широкий подоконник? Ну, тот, по которому я могу вволю постучать своими (ясен пень, что не чужими!) княжескими запонками? А? Я изволю настаивать! Изволю…. Люблю, знаете ли, подоконники…. Грешным делом, ясен конь педальный…

Утро следующего дня выдалось каким-то безысходным: хмурым, серым, ижогистым, далее – по длинному списку.

– Где же моя шапка, мать её? – ежеминутно вопрошал Пётр, регулярно прикладываясь к пузатому кувшину с гречишником. – Круглая такая, пушистая, с длинным лисьим хвостом….

– Про круглую шапку ничего сказать не могу, – ёрничал Давыдов, демонстрируя нечто плоское, отдалённо-рыжеватого цвета, – Видимо, вчера кто-то неосторожно сел на данный головной убор. Случайно, конечно, без всякой задней и насмешливой мысли. Длинный лисий хвост? Это, случаем, не тот ли, который торчит из твоего кармана? Некоторые толстые пьяницы вчера вечером в него изволили регулярно и старательно сморкаться…

Дружной компанией – на трёх разнокалиберных возках – прибыли другие гости-охотники.

– Это мои хорошие соседи, здешние малоярославские помещики, – приступил к процедуре знакомства Николаев. – Беляев Николай Петрович – уланский поручик в отставке, Иванов Иван Иванович – бывший военный инженер, Гурский Василий Семёнович, Троекуров Николай Порфирьевич…

«Безликие они все какие-то, скучные, похожие друг на друга. Что называется, на одно лицо», – решил про себя Пётр. – «Разве что, Иван Иванович Иванов несколько выделяется из общей массы. Седобородый такой, солидный, представительный, типичный иностранец. Наверное, будет из природных немцев…. Интересно, у кого же из этих господ на груди имеется светло-зелёный приметный шрам? Ладно, дождёмся очередного массового посещения бани, тогда и выясним…»

Улучив момент, он поинтересовался у хозяина поместья личностью седобородого господина.

– Это наша, так сказать, местная достопримечательность, – шёпотом поведал Владимир. – Говорят, что лет двадцать пять назад русский торговый корвет подобрал Ивана Ивановича в суровых водах Северного моря. Естественно, что тогда его звали как-то по-другому, на заграничный манер. Как конкретно звали? Не знаю, вернее, забылось уже – за давностью лет. Кажется, Рудольфом, но не уверен…. Иностранный фрегат, на котором плыл будущий Иван Иванович, во время сильнейшего шторма потерпел кораблекрушение недалеко от английских берегов, в живых остался только он, все остальные – к несчастью – потонули. Спасённый Рудольф впоследствии добровольно поступил на русскую службу, принял православную веру, и – при крещении – получил соответствующее новое имя. Известно, что он долгие годы успешно занимался военным инженерным делом, а именно, строил оборонительные многопушечные форты на многочисленных островах и островках Балтийского моря. Несколько лет назад – по неизвестной мне причине – Иванов вышел в отставку и, прикупив небольшое, весьма крепкое поместье, поселился в наших краях. Занятный такой дядечка, компанейский, выпить хмельного – совсем не дурак. По-русски говорит без малейшего акцента. И, что характерно, до безумия охоту обожает…».

После короткого, но плотного завтрака, Иван Иванович, единодушно назначенный распорядителем предстоящей охоты, объявил:

– Сегодня мы занимаемся сугубо ознакомительной разведкой. Надеюсь, все захватили с собой дельные подзорные трубы? Если нет, то обращайтесь к прапорщику Николаеву. Он славится на всю округу своей запасливостью и предусмотрительностью…. Итак, ездим-крутимся вокруг Соляного ущелья, наблюдаем, запоминаем, фиксируем места встреч с волчьими стаями. Прошу вас, друзья, вести себя тихо, чтобы преждевременно не распугать обнаглевших хищников. Они могут почуять неладное и, став многократно осторожнее, затаиться на время. Поэтому – чтобы не создавать излишней суеты и толкучки – не будем брать с собой охотничьих собак и крепостных. Пусть мужики усердно готовятся к будущей медвежьей охоте: прогуляются к заранее высмотренным берлогам, проверят надёжность рогатин, заранее разобьют на подходящем месте базовый лагерь…. Вечером попробуем – дружными совместными усилиями – нарисовать-начертить на листе бумаги некоторое подобие рабочей карты. Проведём совещание, обменяемся мнениями, составим подробный план на завтрашний день.

– Это же получается, что сегодня нельзя стрелять? Ни разу? – капризно возмутилась Ольга. – Мы так не договаривались!

– Вам, прекрасная и храбрая амазонка, можно решительно всё. Без всяких ограничений…

Через два с половиной часа охотничий отряд – длинной вереницей – подъехал к Соляному ущелью. Пётр, Давыдов и Емеля, выбравшись из возка, подошли к плотной группе охотников, сгрудившихся на самом краю пятидесятиметрового обрыва.

– Овальное тёмное пятнышко, наблюдаемое нами на юго-западе, и является никогда незамерзающим озером, наполненным горячей, слегка минерализованной водой, – терпеливо объяснял Иван Иванович любопытной Ольге. – Справа от него и располагается знаменитый солончак, желанное место для всех парнокопытных.

«Очень уютный каньон», – восхищённо хмыкнул внутренний голос. – «Совсем даже неширокий, километр с небольшим, вытянутый с северо-востока на юго-запад. Весьма красивый пейзаж, весьма…. Над противоположным берегом незамерзающего водоёма нависает круча, покрытая редколесьем. Вода в озере отливает тусклым старинным серебром, над ней – словно бы живая – едва-едва передвигается-дрожит широкая полоса цветного тумана: местами розоватого, местами фиолетового и лилового. А перешеек, то есть, вход в Соляное ущелье, действительно, очень узкий. Наверное, метров шестьдесят-восемьдесят, не более того…».

– Ага! Вот они и появились, наши серые, насквозь отрицательные герои! – неожиданно оживился седобородый Иванов. – Смотрите господа и дамы, в сторону перешейка. Внимательно смотрите!

Пётр вытащил из-за широкого голенища сапога, отороченного мехом косули, подзорную трубу, рукавом охотничьей куртки тщательно протёр окуляр и навёл оптический прибор в нужную сторону.

По чёрной каменной россыпи, местами занесённой снегом, неторопливо и размеренно трусили разномастные – светло-серые, пегие, дымчато-седые и тёмно-бурые – волки.

– Однако, ёлочки мои зелёные! – удивлённо воскликнул стоящий рядом Давыдов. – А ведь их, наверное, будет порядка пятидесяти-шестидесяти голов. Попробуй, прокорми эдакую ораву! Это сколько же ежедневно требуется мяса? Уйма целая! Говорите, что это только одна стая? По округе бродят ещё три? Ну, надо же! Дела-делишки…

Неожиданно волки, словно бы получив чёткую и однозначную команду, насторожились, засуетились, как будто советуясь друг с другом, и дружно разбежались в разные стороны. Причём, данный манёвр был выполнен хищниками строго и осмысленно: так опытные и хладнокровные охотники дисциплинированно занимают – по команде егеря – заранее отведённые им дежурные номера. И двух минут не прошло, а ни одного серого разбойника в прямой видимости уже не наблюдалось….

– Спрятались, замаскировались, залегли, – прокомментировал Денис. – То бишь, организовали полноценную засаду.

– Засаду на кого? – полюбопытствовала Ольга. – Просветите, пожалуйста, глуповатую и наивную княгиню.

– Подождите чуть-чуть, прекрасная и отважная Ванда, – вежливо попросил Иван Иванович. – Смотрите внимательно в ту сторону. Просто наблюдайте, слегка перемещая свой оптический прибор из стороны в сторону. Через некоторое время всё непременно поймёте…

Вскоре на входе в долину показались неясные расплывчатые фигуры: одна, та, что покрупнее, тёмная, четыре другие – светло-палевые. Пётр снова поднёс к глазам подзорную трубу.

Матёрый, тёмно-серый благородный красавец-олень, высоко задрав рогатую голову и нервно поводя трепетными ноздрями, с явным беспокойством оглядывал заснеженные камни Соляного ущелья. За самцом испуганно и неуверенно переминались с ноги на ногу четыре ещё совсем молоденькие самки. Светло-коричневые глаза-миндалины олених поблёскивали влажно и бесконечно тревожно.

Животные, скорее всего, чувствовали (предполагали, чуяли, знали?), что волчья стая где-то рядом, но вожделенная соль коварно и неотвратимо манила их к себе. Олени были не в силах – сопротивляться этому великому и страшному зову…

Самец, всё же – после двух-трёх минут колебаний и сомнений – двинулся вперёд, слегка наклонив голову и угрожающе выставив вперёд могучие рога. Молодые оленихи, стараясь не отставать от своего благородного повелителя, покорно затрусили следом.

Животные уже преодолели метров шестьсот пятьдесят и стали постепенно забирать влево, намериваясь выйти к берегу тёплого озера, когда вокруг них замелькали серые зловещие тени. С десяток поджарых молодых волков выскочило из-за чёрно-белых валунов за спинами оленей, отрезая им путь назад, к спасительному перешейку. Ещё столько же хищников, во главе с крупным бурым вожаком, появилось со стороны озерца. Ловушка захлопнулась…

Самец-рогач, надо отдать должное, среагировал на появление заклятых врагов почти мгновенно: развернувшись на сто восемьдесят градусов, он рванул, что было мочи, прямо на молодых волков, преграждавших ему путь. Олень, явно, шёл на прорыв, спасая собственную шкуру и напрочь позабыв о своих юных спутницах. Две самки устремились следом за рогачом, две другие, испуганно шарахаясь из стороны в сторону, отчаянно и бестолково закружили на месте.

«Запаниковали и полностью потеряли ориентацию в пространстве», – пояснил внутренний голос. – «Такое иногда случается. У них сейчас только волчьи силуэты мелькают перед глазами. Спереди, сзади, с боков. Даже, как это и ни странно, сверху, снизу и изнутри…. Паника – штука очень коварная, безжалостно выгоняющая из головы все – до одной – здравые мысли. Животные не умеют мыслить? Ерунда ерундовая, умеют, да ещё как…Ага, одна из оставшихся олених, всё же, опомнилась. Только побежала она – вопреки здравой логике – в противоположную сторону, к озеру с горячей минеральной водой…».

А, вот, волки повели себя абсолютно неожиданно и непредсказуемо. Создавалось такое впечатление, что они, вовсе, и не стремились добыть всех оленей, а изначально были согласны на малое. Рогач и две примкнувшие к нему самки прорвались к выходу из Соляного ущелья практически беспрепятственно: хищники дружно расступились перед ветвистыми оленьими рогами, лишь один серый молодчик вцепился зубами в круп последней, чуть отставшей оленихи, повисел немного у неё за спиной, ловко уворачиваясь от ударов острыми копытами, да и отскочил в сторону, словно бы отработав дежурный манёвр. Олень и его обе спасшиеся подруги с удвоенной скоростью, не оборачиваясь, понёслись вверх по ущелью, подальше от этого страшного места.

На самку, устремившуюся к озеру, волки не обратили никакого внимания, а вот другая (четвёртая) олениха была обречена. Окружённая со всех сторон, она продолжала бестолково и зачарованно кружить на месте. Вожак прыгнул первым, вцепившись беззащитной жертве в горло, вслед за ним на жертву бросились и остальные. Тоскливый, полный боли и ужаса вскрик разнёсся над скалами Соляного ущелья и тут же затих, заглушённый победным волчьим воем…

– Да, совсем зажрались волчары позорные, – неодобрительно вздохнул Давыдов. – Только на слабых теперь охотятся. Не рискуют, почём зря. Видал, как они расступились перед рогачом? Нет, совсем и не трусливо, а лениво и предусмотрительно. Что же, любителей соли всегда хватает. Можно и повыбирать, покочевряжиться слегка…

– Почему же они отпустили последнюю олениху? Ту, которая побежала к незамерзающему озеру? – спросила, непонимающе гримасничая, Ольга. – Волки, ведь, могли с лёгкостью отжать её от берега…. Ага, она уже по грудь вошла в тёплую воду! Молодец! Решила, наверное, переплыть на другой берег, подальше от кровожадных хищников.

– А как она выберется отсюда? – Иван Иванович пессимистично пожал плечами. – К выходу из Соляного ущелья её ни за что не подпустят. Получились живые мясные консервы, отложенные на чёрный голодный день. Опять же, молодняку будет – на ком совершенствовать практические охотничьи навыки. Весьма предусмотрительно и разумно, надо признать…

Через некоторое время Пётр вновь навёл подзорную трубу на серебристо-серую озёрную гладь. Вот, олениха выбралась на относительно безопасный юго-восточный берег, её передние ноги бессильно подломились, и уставшая самка неуклюже опустилась на снег. Бока обессилившего животного поднимались и опадали, словно кузнечные меха, голова неуклюже запрокинулась на бок. Только минут через пять-шесть олениха с трудом поднялась на ноги и, слегка пошатываясь, побрела к узкой сосновой рощице, вытянувшейся между тусклыми водами тёплого озера и отвесными скалами каньона.

Неожиданно из-за вывороченного ветром соснового корневища неторопливо вышел матёрый волчище, и Петьке даже показалось, что хищник нагло и ехидно «улыбнулся». Несчастная олениха испуганно присела на задние ноги, резко развернулась и бросилась обратно, к спасительным озёрным водам…

– Уродство сплошное и законченное! – громко и искренне возмутилась Ольга, тоже внимательно наблюдавшая за данным действом в подзорную трубу. – И мы будем это терпеть? Давайте же побыстрее перебьём кровожадных и зажравшихся гадов! Всех, до единого! Совершим, что называется, доброе и богоугодное дело…

– Собственно, дорогая княгиня, мы для этого здесь и собрались, – невесело усмехнулся Иван Иванович. – А у вас, похоже, созрел конкретный и развёрнутый план?

– Созрел! – самодовольно подтвердила Ольга. – Только мне надо – для уточнения разных важных деталей – осмотреть скалы, – показала рукой, – которые нависают над узким входом в Соляное ущелье. Составите мне компанию, господин распорядитель охоты?

– Естественно, милая и отважная амазонка! Можете всецело располагать мной и жизнью моей…

Иван Иванович, Пётр, Давыдов, князь и княгиня Нефёдовы, а также Емельян отправились пешком к заинтересовавшим Ольгу скалам, а остальные охотники разъехались – согласно первоначальному плану – в разные стороны.

Усердно торя тропу в снежной целине, они выстроились в длинную цепочку, регулярно меняя впередиидущего. Минут через пятнадцать-семнадцать намеченная точка была достигнута.

– Интересно-интересно, – бормотала себе под нос Ольга. – Ежели так, то оно и эдак…. Надо забраться – для лучшего обзора – на самый гребень. Пьер, подержи-ка мой арбалет…

Отважная княгиня-амазонка, хватаясь ладонями за тоненькие рябинки-осинки, ловко и упрямо полезла вверх по крутому склону. Неожиданно её правая нога неловко подогнулась, секунда, и девушка, постоянно ускоряясь, заскользила вниз.

– Осторожно, там обрыв! – Иванов, аккуратно положив ружьё на снег, бросился наперерез.

Ольга – на большой скорости – врезалась в пожилого человека и отлетела далеко в сторону, увязнув по самые уши в глубоком сугробе. А Иван Иванович, неуклюже упав на спину, перекувырнулся несколько раз подряд и, громко вскрикнув, исчез…

– Там, действительно, обрыв, – хладнокровно прокомментировал Глеб и обратился к Давыдову: – Господин подполковник, вы ведь уже бывали в здешних местах? Может, тогда подскажете – какой дорогой нам проследовать к упавшему телу?

– Только той, по которой полчаса тому назад шли незадачливые олени. Спуск в обход, по надёжной тропе, я думаю, займёт часа полтора. Но в Соляном ущелье, как вам известно, бегают острозубые волки. Надо – для пущей безопасности – позвать остальных охотников. В такой непростой ситуации лишних ружей не бывает…

– Не годится! – отрезала Ольга, подходя к обрыву и заглядывая вниз. – Он, кажется, ещё жив, шевелит правой рукой …. Бедный дедушка! Как же он сказал недавно? Мол: – «Можете, княгиня, всецело располагать мной и жизнью моей…». А я его и сбила с ног – прямо в пропасть. Накаркал, что называется, на свою голову. Незадача.…Кстати, господа, здесь относительно невысоко, метров, наверное, тридцать пять. Следовательно, можно по надёжной верёвке оперативно спуститься вниз и помочь раненому…. Эй, мальчик! – строго посмотрела на Емельяна. – Беги к повозкам. У кучеров всегда при себе имеется крепкая верёвка. Мало ли, что может случиться в дальней дороге…. Принеси всё, что отыщется. Да, ещё прихвати и дорожную сумку Дениса Васильевича, которая со всякими лекарствами и перевязочным материалом. Живо мне! Одна нога здесь, другая там…. А вы, благородные господа, пока Емельян бегает туда-сюда, разожгите, пожалуйста, жаркий костёр. Я что-то замёрзла немного…. Погреемся и метнём жребий.

– Какой ещё жребий? – насторожился Глеб.

– Самый обыкновенный. Предлагаю старую и добрую классику: три короткие палочки и одна длинная. Кто вытащит длинную, тот и лезет вниз, на помощь несчастному Ивану Ивановичу. Всё по-честному…. Зубастые волки? Ерунда ерундовая, как любит выражаться наш подполковник Бурмин. Они сейчас сытые и не посмеют напасть на человека. Опять же, все остальные участники этой драмы будут страховать на обрыве – с ружьями и арбалетами в руках. Впрочем, если храбрые и отважные мужчины опасаются за свою бесценную жизнь, то вниз по верёвке полезу я. Без жребия и сомнений…

Естественно, что палочек – в конечном итоге – было только три (Ольгу единодушно вычеркнули из списка претендентов на героический поступок), а длинная досталась именно Петру.

– Это в корне неправильно! – ворчал Давыдов. – Ты, Бурмин, очень уж толстый. Вдруг, верёвка оборвётся под такой тяжестью? Что тогда, прикажешь, делать? А как ты, кстати, собираешься выбираться назад? Пешком, что ли? С раненым Иваном Ивановичем на плечах?

– Выберусь, не беспокойся! – заверил друга Петька. – Настоящий гусар, он должен всё уметь и, даже, немного больше, чем «всё»…

«Придётся вспомнить среднюю школу двадцатого века», – насмешливо предложил внутренний голос. – «Тогда у тебя, братец, очень ловко получалось – лазать в спортзале по толстому и кручёному канату. Правда, и весил ты – в этот счастливый жизненный период – гораздо меньше. Разика так в два с кепкой…».

Через сорок пять минут Пётр – с грехом пополам и с кожаной сумкой Давыдова за спиной – спустился на дно Соляного ущелья. Бережно перевернул бесчувственное тело Ивана Ивановича на спину, осторожно похлопал раненого по щекам.

«Хорошенько разотри ему лицо снегом», – посоветовал знающий внутренний голос. – «И на грудь – над сердцем – положи крохотную льдинку. Говорят, что помогает…».

Петька расстегнул на Иване Ивановиче полушубок, камзол, развязал завязки – у горла – нательной рубахи и застыл с широко открытым ртом: по центру груди пожилого человека, поросшей короткими седыми волосками, змеился знакомый, светло-зелёный шрам…

Тем временем – видимо, от зимнего холода – Иванов пришёл в сознание и глухим, едва слышным голосом спросил:

– Почему вы так странно смотрите на меня, подполковник Бурмин?

– Ваш шрам на груди – это след от удара зелёной молнии? – вопросом на вопрос ответил Пётр.

– Да, знаете ли, молния – очень много лет назад – постаралась. Вы, что же, где-то уже встречались с такими знаками?

– У меня на груди имеется точно такой же, только достаточно свежий. И у князя и княгини Нефёдовых – тоже…

– Вот, даже как! – через силу, с видимым трудом отгоняя в сторону боль, коротко улыбнулся старик. – Впрочем, я чего-то похожего и ожидал. Вы же, если я не ошибаюсь, «переместились» к нам совсем недавно? Буквально – на днях? И, если не секрет, из каких Времён?

– Из 2012-го года.

– Ого! А я – из 1913-го! Какое странное совпадение – разница в сто один год…. Стою это я на корме корабля, любуюсь на загадочные морские дали. Вдруг, как сверкнёт перед глазами светло-зелёным! Лукавлю, конечно. Предвидел я всё заранее, вернее, высчитал скрупулёзно…. И нет уже никакого корабля, только серые и равнодушные волны плещут вокруг, – Иванов зашёлся в приступе болезненного кашля, на его губах, пачкая усы и бороду, запузырилась ярко-розовая пена.

Пётр предусмотрительно подложил под голову старика свою – некогда круглую – шапку и, дождавшись, когда кашель прекратится, спросил:

– Вы сказали, что, мол, ожидали «что-то похожее»? Как понимать эту неоднозначную фразу?

– Очень просто. Обычно мой шрам очень тёплый. А иногда он становится прохладным. Что и наблюдается в последние пять-шесть суток…. Я этот странный феномен связываю с сильными магнитными бурями на солнце. Кстати, сегодня утром шрам начал понемногу «теплеть». Значит, и «временное окошко» закрывается…. Но ещё пару-тройку ночей светло-зелёные молнии будут изредка посверкивать. Они, как правило, ударяют в одни и те же места. Причём, непосредственно перед закрытием «окна» общее количество молний возрастает…

– Извините, а как вас звали тогда, в 1913-ом году?

– Рудольф Дизель, – лицо старика несимпатично дёрнулось, глаза медленно закатились.

«Он умер», – понял Петька. – «Жаль, что не успели поговорить толком…».

Глава двадцать третья Месть, медведь, метель

Сообщив соратникам о смерти Ивана Ивановича, Петька старательно застегнул на одежде трупа все пуговицы и надёжно обвязал мёртвое тело верёвкой. После этого он натянул на свои забинтованные руки меховые рукавицы, и, тяжело вздохнув, полез наверх. Подъём, впрочем, дался на удивление легко и безо всяких проблем. Видимо, спортивные навыки, полученные в средней школе двадцатого века, давали о себе знать.

Потом они – максимально осторожно и бережно – вытащили на обрыв тело покойного Иванова-Дизеля.

– Потащим Ивана Ивановича к повозкам? – неуверенно дёргая себя за бутафорский ус, спросил Пётр.

– Не стоит, больно уж он тяжёлый, – неуверенно покривился Давыдов. – Крепостные потом отнесут. Я же предлагаю следующее. Вы, друзья мои, отправляйтесь к возкам и далее – в Николаевку. Пришлите сюда крепостных мужиков, ну, и транспорт, соответственно. Кроме того, разошлите по округе шустрых гонцов, пусть они расскажут остальным охотникам об этом скорбном происшествии и пригласят всех на внеочередное срочное совещание…. Мы же с Емельяном останемся здесь. Во-первых, присмотрим за покойником, чтобы мёртвое тело никто, часом, не потревожил. Во-вторых, посидим возле костра, погреемся, поболтаем о наших срочных гусарских делах, ну, и об отдалённых перспективах. Кстати, дорогой мой князь, – вопросительно посмотрел на Нефёдова. – Мы ведь с вами так и не договорились – относительно дальнейшей судьбы Емели. Отпускаете вы сего достойного отрока в гусары?

– Без вопросов, – по-княжески равнодушно ответил Глеб. – Раз вам, подполковник, в голову пришла такая смешная фантазия, то так тому и быть. Вот, вернёмся с охоты в мою Нефёдовку, отдохнём для начала, да и, не откладывая дело в долгий ящик, оформим все нужные документы-бумажки. В смысле, какие скажете – бумажки…

Когда они отошли от яркого костра на приличное расстояние и повернули за ближайшую высокую скалу, Пётр пересказал чете Нефёдовых свой прощальный разговор с Иваном Ивановичем.

– Ух, ты, ёлочки зелёные, сосёнки тоненькие, рябинки разлапистые! – восторженно объявила Ольга. – Говоришь, сам Рудольф Дизель? Это же одна из самых знаменитых, так – до сих пор – и не разгаданных головоломок двадцатого века! Впрочем, уже, как раз, разгаданная…

– Извините мою княжескую серость, но только я совершенно не в курсе заданной темы, – смущённо хмыкнул Глеб. – Очень был занят важными и неотложными делами серьёзного российского бизнеса, поэтому научно-популярной литературы почти и не читал…. В чём здесь заключается козырная фишка? Просветите, пожалуйста! Я, конечно же, догадываюсь, что именно Рудольф Дизель изобрёл дизельный двигатель. Наверное, вполне может быть, не спорю…. Но, извините покорно, где же тут – знаменитая загадка-головоломка?

– Ты, Глебушка, говоришь серьёзно? Без всяких изощрённых подколов? – недоверчиво удивилась Ольга. – Действительно, никогда не слышал этой захватывающей истории? Не разыгрываешь меня?

– Слово даю княжеское!

– Ладно, верю, тогда слушай. Рудольф Дизель – всемирно известный изобретатель. Правда, что он изобрёл конкретного, я не знаю. Может, дизельный двигатель, может, что-то другое. Это – в данном контексте – совершенно неважно…. Итак, в самом конце сентября 1913-го года, в порту европейского города Зебрюгге, знаменитый Рудольф Дизель взошёл на палубу парохода «Дрезден», чтобы отправится в Лондон. На следующее утро обнаружилось, что он таинственно исчез. Исчез неожиданно, внезапно и навсегда…. Естественно, что самой правдоподобной версией – на то Время – считалось банальное самоубийство. Мол, у Дизеля – например, от избыточной славы – внезапно поехала крыша. Вот, мол, бедняга-Рудольф и сиганул в холодную воду, чтобы свести счёты с опостылевшей жизнью.…А, оказывается, что он, просто-напросто, «отправился» в Прошлое – посредством меткого удара светло-зелёной молнии…

– Прошу, дорогие друзья, обратить ваше аристократическое внимание на последние слова покойного Рудольфа Дизеля, – прервал словоохотливую княгиню Петька. – На очень важные и – по моему скромному разумению – судьбоносные слова.

– На какие, пардон, именно?

– Мол, через несколько ближайших суток магнитные аномалии – в этой конкретной местности – прекратятся. А непосредственно перед закрытием временного «окошка» количество зелёных молний резко возрастёт…. Понимаете, о чём я вам толкую? Есть ещё реальный шанс – у нас с вами – вернуться в родной двадцать первый век. Есть! Вы как настроены, благородные князь и княгиня?

– Извини, Пьер, но мы остаёмся, – коротко переглянувшись с Ольгой, буднично и холодно сообщил Глеб. – Ты, небось, думал, что все эти красочные и долгие разговоры – про бесценные южноафриканские алмазы и далёкие тропические острова – обычный мечтательный трёп? Мол, обыкновенные дешёвые прожекты и понты, высказанные сгоряча, под воздействием коварных алкогольных паров?

– Ничего такого я не думал…

– Думал-думал! – тут же подключилась Ольга-Ванда. – Глазёнки-то – бесстыжие и наглые – блестели тогда очень уж недоверчиво и насмешливо…. А мы, что бы ты знал, ребята серьёзные и бесконечно-упорные. Пойдём до самого конца, не останавливаясь ни перед чем…. Значит, прямо сейчас помчишься в Ненарадово, на встречу с ненаглядной и трепетной Марией Гавриловной? Будешь склонять её к нежному сожительству – среди светло-зелёных, добрых и извилистых молний?

– Непременно помчусь и буду настойчиво склонять. Только не прямо сейчас. Надо же и с наглыми волками разобраться, отомстить, в том числе, и за смерть несчастного Рудольфа Дизеля. Их волчья вина – в этом деле – лишь косвенная? Ну-ну! Иногда косвенная вина и есть – самая главная…. Опять же, я намедни обещал – одной знакомой княгине-графине – бесстрашно поднять на русскую охотничью рогатину матёрого медведя. Давал честное слово гусарское…

– Прекращай, Пьер! – непонимающе поморщилась Ольга. – Если тебе надо срочно скакать, то и скачи. Какой ещё, к порченой маме, матёрый медведь? Какое – слово? Совсем тронулся умом?

– Гусарское, дорогая княгиня, гусарское слово…. Вы – ребята серьёзные и бесконечно-упорные? А я, получается, пальцем деланный, неуклюжий и трусливый толстяк? Нет, уж, дорогие мои, ошибаетесь! И во мне природного упрямства – выше макушки любого терема княжеского…

Через три с половиной часа в Николаевке – в столовой барского дома – состоялось внеочередное совещание.

– Вынуждена – в сложившейся экстремальной ситуации – нагло узурпировать власть! Причём, во всей её полноте! – непреклонно объявила Ольга. – Самозвано назначаю себя распорядителем, то есть, полноправной распорядительницей данной охоты! Надеюсь, что серьёзных возражений не последует? И мне не придётся – в срочном порядке – безжалостно душить ваш несанкционированный бунт бойкими пушечными залпами? Милая княжеская шутка, господа, понятное дело…. Итак, где бумага, перо и чернила? Ага, спасибо! Рисую грубую карту и, одновременно, излагаю подробный план…. Попрошу всех быть предельно внимательными и сообразительными! От этого – напрямую – зависит успех предстоящей операции…. Вот этот рваный овал – хорошо вам всем известное Соляное ущелье, данный скромный пунктир – обозначает вход-перешеек в него. Здесь располагается озеро с горячей минеральной водой. Тут – солончак, так любимый благородными оленями, лосями и косулями.…Всё, искренне на это надеюсь, изображено мною правильно, без грубых ошибок? Ваше заторможенное молчание, благородные господа, обозначает, как я понимаю, полнейшее согласие? А вот сюда, сюда и сюда – на ровные площадки по разные стороны от солончака – надо сегодняшним вечером набросать со скал побольше парного мяса…. Сколько, спрашиваете, «побольше»? Думаю, что будет достаточно четырёх-пяти полновесных коровьих туш. Ну, можно ещё и барашков добавить – с десяток…. Естественно, что за парную говядину и баранину я щедро заплачу. Более – чем щедро! Перед тем, как сбрасывать туши парнокопытных в ущелье, следует, на мой взгляд, предварительно освободить их от шкур…. Уважаемый Владимир, а что у вас наблюдается – с запасами пороха? Мне требуется парочку бочонков – пуда по полтора-два каждый…

Следующее утро выдалось неказистым, пасмурным, каким-то однозначно несимпатичным и неуютно-ветреным.

«К вечеру, скорее всего, стоит ждать серьёзной метели», – напомнил о себе внутренний голос. – «Не упусти, братец, своего последнего шанса. Не упусти, пожалуйста…».

Охотники, согласованно обходя Соляное ущелье с разных сторон, разделились на два – примерно равных по численности – отряда. Первый отряд возглавила самозваная княгиня Ольга, второй – абсолютно легальный и настоящий гусарский подполковник Давыдов.

Соляное ущелье встретило путников громким и торжественным воем, слышимым уже издали – даже – через толстые кожаные покрытия зимних возков.

– Пируют, сволочи наглые и беззаботные! Мать их всех! – по-простому выругался Денис, громко и зло скрипнув зубами. – Отъедаются до сытной и бесснежной весны, морды серые! Будем надеяться, что это их последний сытный и кровавый пир…

Возки (один – барский, второй – с крепостными нефёдовскими мужиками) остановились рядом с обрывом, с которого покойный Иван Иванович – ещё сутки назад – объяснял всем желающим текущую обстановку. Пётр и Давыдов без промедления выбрались наружу, достали из-за голенищ сапог подзорные трубы и подошли к краю обрыва.

– Эпическое полотно маслом, – не задумываясь ни на секунду, прокомментировал увиденное Петька. – Называется данная незабываемая картина: – «Что не съем, то – непременно – надкушу…».

– Это, уж, точно! – насмешливо подтвердил Денис. – Лучше, пожалуй, и не скажешь…. Очень похоже, что вся серая компания, затребованная строгой и непредсказуемой княгиней Вандой, находится в полном списочном составе. Я считаю, что первый этап гениального плана, разработанного нашей прекрасной амазонкой, безусловно и однозначно – выполнен…

Вокруг солончака собралось порядка ста семидесяти разномастных и разнокалиберных волков, включая молодь и беременных самок. Коровьи и бараньи туши уже были расчленены острыми волчьими зубами на составные части и растащены по всему ущелью. Примерно половина хищников, уже объевшись до полной невозможности, дремала, разместившись тут и там, и поодиночке, и маленькими компактными группками. Другая же половина продолжала лениво и благостно трапезничать, оглашая окрестности – время от времени – торжественным и счастливым воем.

– Емеля! – позвал Давыдов. – Бери троих мужиков и следуй на выбранное место. Старательно расчищайте от снега вход в расщелину. Только костра – ради пущей предосторожности – не разжигайте…. Я, и подполковник Бурмин подойдём следом, чуть позже. Только выкурим по трубочке, – пояснил Петру: – Мы же вчера с парнишкой не только, сидя у костра, трепали языками, но и провели лёгкую разведку на местности. Нашли дельную расщелину, которая прекрасно подходит для задуманного…

Емельян вступил на вчерашнюю тропу первым, за ним шагал костистый мужик средних лет, за плечами которого располагался – в специальной кожаной упряжи – двухпудовый бочонок с порохом. Второй мужик нёс на плечах четыре надёжные лопаты, третий – увесистый моток сапёрного горючего шнура.

– А Ванда-то у нас – голова головастая! Здорово и грамотно всё придумала! Княгиня, а туда же, горазда разрабатывать дельные тактические и стратегические планы, – изрёк Денис, настойчиво щелкая кресалом над курительной трубкой, с удовольствием затянулся и удивлённо посмотрел на Петьку. – А ты, брат Бурмин, почему не куришь?

– Горло, понимаешь, болит и першит немного. Простыл, наверное, – отговорился Пётр. – Кстати, Денис Васильевич, не одолжишь ли мне на сегодняшнюю ночь флакон с заветным настоем? С тем, который так действенно усыпляет злобных собачек?

– Решил-таки, отринув глупые сомнения, заглянуть в Ненарадово? Что же, дело! Желаю удачи, счастья и всего такого прочего…. Дам, конечно. А ты, Пьер, когда ехать-то собрался? Сразу же после волчьей забавы?

– Нет, я ещё хочу мишку взять на рогатину. Не полагается бросать задуманное на полдороге. И Ванде я твёрдо обещал – добыть медведя. Хотя, и по пьяной лавочке, но – обещал…

– Тут ты полностью прав, братец! – согласился Давыдов. – Данное слово всегда надо держать. Всегда! Иначе удача – в самый-самый неподходящий момент – может отвернуться…. А успеешь ли, до темноты?

– Успею. Владимир Николаев – со своими дворовыми – уже вышел к медвежьей берлоге. Это в двух-трёх верстах к югу от Николаевки. Приготовят там всё заранее. А я к ним потом подъеду, как здесь освобожусь…

– И я с тобой! Ну, Пьер, пошли? Вот, только трубку спрячу в кисет.

Расщелина оказалась вовсе и не расщелиной, а полутораметровой короткой трещиной, полого уходившей под скалу, нависавшую над самым входом в Соляное ущелье.

– Вот в эту природную выемку, нечаянно обнаруженную вчера, мы и поместим наш бочонок с порохом, – объяснил Давыдов. – Через отверстие в днище вставим в порох горючий сапёрный шнур, размотаем его за скальный гребень, подожжём. Вот, собственно, и всё…. В смысле, тут рванёт, скала рухнет и перекроет часть перешейка. На той стороне ущелья – рванёт…. Видишь, там Глеб и Ванда тоже копошатся? Ищут аналогичную трещину-расщелину, не иначе…

Над входом-перешейком в Соляное ущелье висела-нависала гранитная скала – разлапистая, с неровной кромкой, внешне очень хлипкая и какая-то «трухлявая».

«Гранит, вообще, горная порода весьма ненадёжная, подверженная интенсивному выветриванию, то есть, эрозии, выражаясь хитрым научным языком …», – пронеслось в голове. – «Трещина достаточно широкая и пологая, уходит в скалу где-то под тридцать пять градусов – по отношению к горизонтали. Интересно, насколько она глубока?».

Пётр осторожно спустился по трещине – в компании с Давыдовым и пороховым бочонком – метра на три с половиной. Трещина неуклонно змеилась вниз, постепенно сужаясь. Денис, предусмотрительно отложив горящий факел в сторону, вытащил из ножен охотничий клинок и его остриём проковырял в днище бочонка круглую дырочку, после чего обернулся и громко крикнул:

– Емеля, лезь к нам! Тащи сапёрный шнур.

Повозившись минуту-другую, он кивнул Петьке:

– Всё, вылезаем. Смотри за шнуром, чтобы разматывался равномерно, без резких рывков…

Пётр медленно-медленно, сантиметр за сантиметров, сжимая в одной руке факел, а другой разматывая сапёрный шнур, пополз обратно. Время тянулось медленно и вязко, мышцы спины противно затекли, руки занемели, по лицу, застилая глаза, текли мелкие капельки холодного пота….

Когда впереди – в бесконечно-чёрном проёме – показались первые солнечные отсветы, он тщательно затушил факел о ребристый свод трещины и отбросил почерневший сосновый огрызок далеко в сторону. Ещё немного, ещё чуть-чуть…

Выбравшись на земную поверхность, Петька передал заметно похудевшую бухту шнура Емельяну, смахнул с лица обильный пот, отдышался, поднялся на ноги, помахал-потряс руками, восстанавливая кровообращение, и велел:

– Разматывай, братец, и тащи на ту сторону гребня.

Через несколько минут Давыдов известил:

– Ванда машет нам рукой. У них, похоже, тоже всё готово. Поджигаем шнур…. О-па! Смотрите, волчара улепётывает со всех ног. Видимо, что-то почувствовал, бродяга опытный…

Пётр взглянул вниз. По наполовину занесённым снегом чёрным камням Соляного ущелья нёсся большой бурый волк. Тот самый, который так нагло «улыбался», встречая глупую олениху, выходящую из тёплых вод никогда незамерзающего озера. Следом за ним бодро трусили две поджарые, светло-серые самки.

Громко зашипел, разбрасывая во все стороны светло-жёлтые искры, сапёрный шнур. Через положенное время прогремел взрыв. Вскоре раздался оглушающий, больно бьющий по ушам треск.

«Такое впечатление, что где-то рядом – одна за другой – начали палить армейские пушки», – авторитетно заявил внутренний голос. – «Наверное, это так трескается гранит…».

Треск затих. Вернее, сменился противным шуршание, которое – через несколько секунд – завершилось страшным грохотом.

– Это отколовшаяся часть гранитной скалы сорвалась вниз, – охотно пояснил Давыдов, отнимая ладони от ушей. – А, вот, наконец-таки, рвануло и с нефёдовской стороны…

Выждав три-четыре минуты, Пётр поднялся на ноги, перевалил через гребень, заметно потерявший в высоте, и подошёл к вновь образовавшемуся обрыву. Вход в Соляное ущелье был надёжно и плотно закрыт (закупорен, замурован, заделан). Волки, оказавшиеся в смертельной ловушке, бестолково и испуганно метались по долине, постепенно отступая к берегам озера. Со скал, надёжно окружающих долину, зазвучали частые выстрелы.

– Штатские морды дорвались до огнестрельного оружия, – ехидно прокомментировал Давыдов. – Теперь, дурилки, будут палить, пока не закончатся пули…. Ага! Это уже рванула ручная граната. Вандина работа! Я видел, как она забирала у Владимира две штуки, оставшиеся с последней военной кампании…. Понятное дело, что кому-то из волков, всё-таки, удастся вырваться на волю. Только очень немногим. А уже по поздней весне, месяца через три с половиной, Николаев сюда пришлёт крестьян, которые полностью разберут каменный завал и вновь откроют доступ – для парнокопытных – к вожделенной соли…

У яркого костра, от которого – до медвежьей берлоги – было примерное полверсты, Владимир Николаев, держа в руках классическую русскую рогатину, читал охотникам-новичкам вводную лекцию:

– Рогатина – это колющее древковое оружие, применяющее в России с двенадцатого века. В принципе, как вы видите, речь идёт о разновидности копья, но с более широким и массивным обоюдоострым наконечником. Вот это – тулья, она же втулка, с помощью которой железная часть и насаживается на древко. Рогатина используется как для охоты, так и для военных целей. С двенадцатого века рогатинами – в обязательном порядке – вооружают русских ополченцев. Начиная с шестнадцатого века, наконечники рогатины приобретают острую треугольную форму, становятся более плоским, имеют острые края и центральное ребро. В военных вариантах за втулкой находится круглое «яблоко». В охотничьем же предусмотрено мощное железное перекрестье. Именно оно позволяет остановить и задержать разъярённого зверя. Древко рогатины – непосредственно при охоте – упирают в землю, ну, как при отражении вражеской конной атаки…. Очень важно – выбрать правильный угол наклона рогатины. Если её избыточно задрать – по отношению к линии горизонта – то «рога» могут только слегка попортить медвежью шкуру и соскочить…. Надеюсь, все понимают, что произойдёт в данном случае? Очень скорбными и неприятными будут эти последствия. Ну, очень…. А когда косолапый «насадится» на рога, то древком рогатины уже дёргать нельзя. Ни в коем случае…. Ещё одно. Не стоит долго и пристально смотреть зверю в глаза. Некоторые охотники при этом – наверное, от липкого страха – теряли сознание. Понятное дело, что всё с теми же скорбными и невосполнимыми последствиями…

– Метель начинается, – меланхолично сообщил Давыдов. – Может, перенесём наш героический спектакль на завтра?

– Нет, – отрицательно помотал головой Пётр. – Я намерен разобраться с этим делом непременно сегодня. Причём, незамедлительно! Пошли, господа…. Где она – ваша, в смысле, медвежья берлога? Пошли! Денис, давай свой флакон с усыпляющим настоем. Я сразу же, как убью медведя, поеду в Ненарадово. Сразу же…

Сама охота получилась скоротечной и неинтересной. Или же так Петьке просто показалось? Он уже весь – целиком и полностью – был в другом: представлял, как приедет к ней, единственной и неповторимой, без перерыва прокручивая в голове предстоящий разговор. Мол, вот он я, твой законный муж – перед Богом и людьми. Прими таким, какой есть. Полюби и…. Полюби, поверь, и пойдём искать цветную бесшумную метель, в которой изредка сверкают изломанные светло-зелёные молнии, указывающие путь в светлое Будущее, где так таинственно теплятся и мелькают блики рекламных вывесок, установленных на крышах высоченных небоскрёбов, а «я – маленький такой…».

Дворовые мужики Николаева, боязливо переминаясь с ноги на ногу, подошли к большому сугробу, над которым – через круглое чёрное отверстие в снегу – поднималась вверх молочно-белая струйка пара.

– Пётр Афанасьевич, держи! – Владимир снял с плеча рогатину, оказавшуюся достаточно тяжёлой, и махнул крепостным рукой: – Начинайте, ребятушки! Остальные отходят в сторону и готовят – на всякий случай – ружья…

Мужики принялись осторожно, с явной неохотой, тыкать длинными жердями в сугроб. Вскоре оттуда донеслось недовольное рычание, но сонный косолапый, явно, не горел желанием вылезать из тёплой берлоги, ограничиваясь только угрожающими звуками.

– Активней работайте, лентяи, мать вашу грешную! – нетерпеливо прикрикнул Петька. – Активней! Мне ждать недосуг! Тороплюсь…

– Вы, барин, торец-то рогатины укрепили бы понадёжней, – посоветовал один из крепостных. – Выскочит сердитый мишка, не ровен час, а вы и не готовы. Порвёт, не дай Бог…

Пётр, уперев торец рогатины в угол, образованный вертикальным ребром крупного валуна и горизонтальной поверхностью земли, велел:

– Ну-ка, тыкайте его, сонную тетерю! Тыкайте!

Всё дальнейшее произошло мгновенно: внезапно сугроб разлетелся в мельчайшую снежную пыль, мужики со всех ног рванули, не оборачиваясь, в разные стороны, а над Петькой нависла туша разъяренного медведя.

«Какой же он громадный!», – испуганно охнул внутренний голос. – «Гораздо выше двух метров. Гораздо…. А воняет-то как! Гнилью, застарелой блевотиной и свежайшими испражнениями…. Фу, мать его косолапую! Держи, братец, рогатину покрепче. Сейчас, похоже, оно и начнётся. Типа – непосредственно – медвежья охота…».

Раздался громкий утробный рык, полный ярости и боли: это широкая грудь медведя встретилась со стальными «рогами». Голова зверя, украшенная неправдоподобно маленькими и злобными, тёмно-карими глазками, приблизилась к Петру и, замерев примерно в двух метрах, остановилась. Рёв звучал уже безостановочно, вонь, исходившая из широко распахнутой пасти медведя, стала просто нестерпимой.

«Похоже, что мишке в грудь упёрлось железное перекрестье рогатины», – предположил на удивление спокойный и выдержанный внутренний голос. – «Теперь остаётся ждать, когда зверь, насаженный на «рога» рогатины, умрёт от потери крови. Сколько ждать? Владимир говорил, что не больше часа…. Чёрт побери, уже темнеет! Надо поторапливаться…. Почему же у косолапого гиганта такие маленькие глазёнки? Непропорционально-маленькие – для такой огромной головы. Братец, тебе же было чётко и однозначно сказано, мол, не стоит – долго и пристально – смотреть в медвежьи глаза…. Что это так громко треснуло, а? Может, толстое древко рогатины? Нет, вроде всё нормально. Это, наверное, трещит медвежья грудная клетка…. Ага, ощущается какая-то тряска! Зверь – напоследок – бьётся в предсмертной агонии? Было бы совсем неплохо…».

Через некоторое время медведь, резко подломившись в коленях, безвольно опустился на снег, покорно склонив голову на древко рогатины. Из звериной пасти на белый снег – бесконечным потоком – хлынула красно-бурая кровь…

– Занавес! – торжественно и чуть насмешливо объявил подошедший Николаев, вставил дуло ружья в мохнатое медвежье ухо, надавил на спусковой крючок и, после того, как прогремел выстрел, пояснил. – Обычная перестраховка, господин подполковник…

– Я вам больше не нужен? – нетерпеливо спросил Пётр, выпуская из ладоней рукоять рогатины. – Тогда, уважаемые господа, разрешите откланяться…

– Эй, братец! – остановил его Давыдов. – А что ты, если не секрет, собрался пропитывать сонным раствором? Неужто, собственные жиры? Ха-ха-ха! Подожди немного, мужики сейчас отрежут с пяток кусков медвежьего окорока. Возок возьмёшь мой, вместе с кучером Антипкой, он тебе и подскажет – как и что. А светёлка Марии Гавриловны размещается на втором этаже правого флигеля…

Выяснилось, что к жаркому охотничьему костру подъехали и князья Нефёдовы.

– Тебя, Петруша, можно поздравить с первым медведем? – с лёгкой грустинкой поинтересовалась Ольга. – Поздравляю от всей души! Молодец! Настоящий гусарский подполковник – без малейшего страха и упрёка…. А мы, вот, заехали – пожелать тебе удачи и огромного счастья в личной жизни. Глебушка, милый, не томи, доставай-ка уже французскую фляжку и оловянные стаканчики, расставляй на пеньке. Торопись, пока окончательно не завьюжило…

Ольга, приподняв вверх свой стаканчик с благородным французским коньяком, провозгласила тост:

– За предстоящую русскую метель! Пусть она будет по-настоящему добра, и принесёт – нам всем – удачу! Каждому – свою…. Вот ещё, Пьер. Возьми данную шкатулку, и спрячь её в карман камзола. В шкатулке находятся всякие и разные ювелирные побрякушки. То бишь, наш с Глебом Сергеевичем княжеский свадебный подарок. Вручишь потенциальной невесте. Может, так она охотнее согласится – выйти за тебя замуж? Шучу, шучу, не хмурься…. Ну, ещё раз, за неё! То бишь, за удачу!

Глава двадцать четвёртая Момент истины

Метель разошлась уже не на шутку, завывая на все лады за кожаной поверхностью обшивки. Возок нещадно мотало на крутых поворотах и высоко подбрасывало на ухабах-рытвинах. Не смотря на это, Пётр даже умудрился задремать: прошедший день выдался очень насыщенным на разнообразные события и происшествия, навалилась – в плановом порядке – тяжёлая свинцовая усталость, глаза закрывались сами по себе, вовсе не спрашивая у хозяина разрешения.

«Ну, и ничего страшного», – успокаивающе нашептывал вялый внутренний голос. – «Поспи, братец, поспи. Восстанови силы. Хотя бы чуть-чуть. Оно, ей-ей, не будет лишним…».

Кто-то вежливо потряс его за плечо и хриплый голос известил:

– Всё, барин, приехали! Просыпайтесь!

Пётр открыл глаза, и дружелюбно подмигнул кучеру Антипу, заглядывающему в приоткрытую дверь возка:

– Спасибо, что разбудил. Я мигом…. Где мы сейчас находимся?

– В одной трети версты от поместья Ненарадово, Пётр Афанасьевич. Стоим, как и полагается, навстречу ветру…

Петька выбрался наружу, разминая затёкшую поясницу, сделал несколько торопливых наклонов-приседаний, внимательно посмотрел в сторону господского дома, в некоторых окнах которого теплились далёкие свечные огоньки, и уточнил:

– А зачем – навстречу ветру?

– Чтобы сторожевые псы издали почувствовали мясо, пропитанное раствором. Собаки от этого запаха без ума, на всё готовые. Пусть они сразу же поймут, что от вас, барин, не исходит опасности. Вот вам куль из рогожи, в него я и сложил сонное мясо…. А мне что сейчас делать?

– Терпеливо ждать меня здесь. Думаю, что управлюсь часа за полтора. Может, я вернусь один. А, быть может, и с женой.

– Удачи вам, барин! Как и желала благородная княгиня Ванда…

Собаки выбежали ему навстречу, когда до правого флигеля господского дома оставалось метров семьдесят пять – восемьдесят. Вернее, сперва в лунном свете мелькнули неясные серые тени, затем в садовых кустах появились жёлто-зелёные глаза-плошки, а потом раздалось жалобное, просительное и робкое повизгивание.

– Идите сюда, глупые псины, – шёпотом позвал Петька. – Идите, не бойтесь. Сейчас я вас знатно угощу. Сколько у нас голодных и жадных ртов? Один, два, три…. Ага, всего семь штук. Только, пожалуйста, не надо так толкаться и шуметь, мяса хватит на всех. Обещаю…. Ешьте, моды прожорливые. Ешьте…

Убедившись, что все собаки крепко уснули, он уверенно зашагал дальше. Примерно в двух метрах от стены флигеля росло высокое и толстое дерево.

«Наверное, вишня», – предположил беспокойный внутренний голос. – «Впрочем, хотя бы и слива. Главное, что по его ветвям можно забраться наверх и заглянуть в окно второго этажа, где горит одинокая свеча…».

Пётр примерился и, отринув прочь сомнения, полез вверх по шершавому и – местами – корявому стволу. Поднявшись метра на три с половиной, он насторожённо замер, бдительно всматриваясь в окошко, наполовину задёрнутое тяжёлой бархатной портьерой.

«Молодая женщина, одетая в скромное домашнее платье, отвернувшись от окна, сидит за столом и что-то старательно пишет гусиным пером на листе бумаги», – сообщил бдительный внутренний голос. – Лица не видно, но нет никаких сомнений, что это наша Мария Гавриловна. Кто же ещё? Давай, братец, действуй! Не тяни бродячего кота за облезлый хвост!».

Тяжело вздохнув, Петька свесился с вишнёвого ствола и осторожно постучался костяшками пальцев в оконное стекло. Свеча тут же потухла, бархатная штора чуть заметно закачалась-задрожала.

«Девица проявляет девичью осторожность», – понял Пётр. – «Затушила свечу и теперь пытается из-за шторы высмотреть лицо ночного гостя. Хорошо ещё, что Маша не закричала и не подняла тревоги. Пришлось бы тогда долго и нудно объясняться с её папенькой и маменькой…».

Заскрипели петли, осторожно – на пару сантиметров – приоткрылось окошко, и девичий голосок негромко спросил:

– Владимир, это ты?

– Не совсем, – неуверенно пробурчал Петька, в глубине души презирая самого себя за нежданную робость. – Я, э-э-э, хороший приятель прапорщика Владимира Николаева, его верный и убеждённый соратник по охотничьим забавам…. Мне надо срочно переговорить с вами, милая Мария Гавриловна, – после короткого молчания добавил – постыдно жалким и просительным голосом. – Очень надо переговорить…. Пожалуйста…

– Залезайте, – девушка широко распахнуло окно. – Только, пожалуйста, не упадите, ради Бога.

Он перебрался с дерева на деревянный приступок, шедший по всему периметру дома и отгораживающий первый этаж от второго, ухватился за распахнутую и надёжно закреплённую резную ставню, осторожно ступил на подоконник, а затем неловко спустился на досчатый пол комнаты.

– Что же вы такой большой, тяжёлый и шумный? – тихонько возмутилась Мария Гавриловна. – Перебудите всех вокруг…. Что люди подумают про меня? Прикройте окно, проходите, садитесь, сейчас я зажгу свет, и мы с вами поговорим.

Пётр осторожно уселся, обхватив руками колени, на краешек скрипучего стула и понял, что очень – до дрожи во всём теле – волнуется.

«Сейчас, наверное, опять начнёшь позорно – через каждое второе слово – заикаться и нести непередаваемую чушь», – откровенно заскучал внутренний голос. – «Словно бы рот забит – под самую завязку – комковатой манной кашей. Тьфу, на тебя, братец! Сколько же можно – строить из себя робкого и трусливого скромника? Смелее надо быть! Напористее! Ты же – в настоящий жизненный момент – являешься бравым гусарским подполковником, а не вшивым экономистом московского «Водоканала», чёрт дери…».

Девушка, с минуту пощёлкав кресалом, зажгла тоненькую восковую свечу, вставленную в гнездо старенького серебряного подсвечника, вторую, третью, после чего обернулась и пристально посмотрела на ночного гостя.

Петька бестолково вскочил на ноги и, ничего ещё не понимая, потерянно забормотал:

– Вы – кто? Как вас зовут? Что здесь происходит?

«Я вижу перед собой высокую девушку, гораздо более высокую, чем та, в деревенской церкви», – старательно доложил внутренний голос. – «Волосы чёрные, кудрявые, лицо бледное, слегка вытянутое, глаза тёмно-карие…. Нет, данная девица ни капли не похожа на нашу Марию Гавриловну! Ни капли! Как всё это понимать, а? Видимо, образовалась очередная запутка. То бишь, наметилась новая хитрая головоломка…».

Барышня непонимающе и чуть испуганно отшатнулась в сторону и вежливо представилась:

– Мария Гавриловна Радостина. А вы, сударь, кого ожидали увидеть перед собой? Кстати, ваше лицо мне, определённо, знакомо.…Нет ли у вас сына – двадцати с небольшим лет от роду? Или, допустим, племянника?

– Племянника нет, и, увы, уже никогда не будет. Сын? Надеюсь, что родится когда-нибудь…. Простите, но вынужден срочно откланяться. Приятно было познакомиться и всё такое…. Но, извините, очень и очень тороплюсь.

– Как? Уже уходите? Вы же хотели поговорить со мной…

– Ничего не получится, – Пётр вновь приоткрыл окно и забрался на подоконник. – Произошла досадная ошибка…. Нет, лично вы, милая Мария Гавриловна, здесь абсолютно не причём. Как, впрочем, и уважаемый Александр Сергеевич….

– Какой ещё Александр Сергеевич?

– Пушкин, конечно же…. А у вас, поверьте, всё будет хорошо. И, даже, отлично. В урочный час, уже после войны с Наполеоном, вы непременно повстречаетесь со своим Петром Бурминым, выйдете за него замуж, нарожаете детишек…. У меня будет к вам всего одна крохотная просьба, добрейшая Мария Гавриловна.

– Какая же?

– Позабудьте, пожалуйста, про этот мой неловкий и бессмысленный визит! Как будто это были последствия вашей недавней болезни. То бишь, бред горячечный, дурацкое виденье. Позабудьте и прощайте навсегда…

Метель продолжала упорно и настойчиво ткать свои бесконечно-изысканные кружева. Причём, кружева эти были абсолютно белыми, без малейших оттенков сиреневого и фиолетового.

«Цветной снег здесь, вообще, не причём», – презрительно хмыкнул внутренний голос. – «Напутал ты всё, братец, в очередной раз. То есть, всё смешал – без всякого разбора – в одну общую кучу…».

Обойдя стороной крепко-спящих собак, Петька дошагал до возка, забрался внутрь и сообщил кучеру Антипу, возившемуся с печкой:

– Поехали, дружок.

– Куда, барин? В Николаевку? В Жабино?

– На холм, где мы с Денисом Васильевичем нашли странную зелёную железяку. Ту, которую нефёдовские крестьяне потом разобрали-разломали на части и вывезли на телегах…

– Смилуйся, Пётр Афанасьевич! Это же очень далеко. Лошадки устали, метель зверствует…. Может, завтра съездим туда?

– Сегодня, Антипка, сегодня. Не спорь со мной. Поехали…

Возок медленно, с трудом пробиваясь сквозь метель, катил по русским заснеженным дорогам, а Пётр размышлял: – «Цветная бесшумная метель, наверняка, продукт побочный, не несущий в себе сколь-нибудь серьёзной нагрузки. Так, обычный театральный эффект, не более того. Всё дело заключается, надо думать, в светло-зелёных молниях. Именно они могут – естественно, при метком попадании – перемещать людей во Времени…. У меня на груди имеется всего лишь один светло-зелёный шрам. Следовательно, и переносился я во Времени только один раз: из октября 2012-го года – в январь 1812-го…. А как же венчание в старинной бревенчатой церкви, от которой утром остались лишь обломки фундамента и груды старых кирпичей? Это, сто процентов, была совсем другая церковь! Как тогда говорил незабвенный Николай Николаевич? Мол: – «Нет в Шадрино никакой церкви. Ближайшая – только в Жабино, в трёх километрах. Там тоже нынче выстроено полноценное поместье: с большой конюшней, дельной псарней и, даже, с бревенчатой церквушкой, построенной по старинным чертежам…». Всё просто – как дважды два. Той памятной ночью я – в полной темноте – заплутал в метельном калейдоскопе (двадцать первого века!) и вместо Шадрино пришагал в Жабино, где в это время неизвестные ребята проводили в церкви театрализованную реконструкцию пушкинской «Метели»…. Сходится всё! В ту ночь я шёл по ровному-ровному полю. А те же Нефёдовы уверяли при встрече, что после переноса в 1812-ый год вокруг них были сплошные пеньки и валуны…. Чёрт меня дери! А ведь ещё были и сны-подсказки! Можно же было сразу догадаться, что без «реконструкции» тут не обошлось…. Мария Гавриловна (то есть, Ольга из снов) сказала же чётко, мол: – «Петруша, любимый! Ну, почему же ты у меня такой бестолковый? Почему? Никак не можешь понять простейших вещей. Додуматься до очевидной истины…. Уж, тебе подсказывают, подсказывают. А ты всё тупишь и тупишь…». Эх, недотёпа! Что ещё? Мёртвая лошадь, подполковник Бурмин и его кучер, посетившие с визитом вежливости профессора Ивана Фёдоровича? Тут тоже всё однозначно просто: это были «реконструкторы», которые ехали в Жабино, да заблудились. А над чудаком-уфологом они, просто-напросто, посмеялись от души, не более того…. Что теперь делать? Остаётся одно: бродить без устали по заветному холму и ждать, когда вновь ударит волшебная зелёная молния. А, если, не ударит? Тогда придётся навсегда забыть про ту славную светловолосую девушку из двадцать первого века и плыть вместе с авантюристами Нефёдовыми в южную Африку, а потом – в вечнозелёные тропики…

На вершине холма они развели большой костёр, после чего Петька отпустил кучера.

– Как же так, барин? – непонимающе завертел Антипка бородатой головой. – Вы один останетесь здесь? Ночью? В метель? Разве так можно?

– Можно, – подтвердил Пётр.

– А что мне передать Денису Васильевичу?

– Передай, что у меня всё хорошо. А завтрашним вечером, Антип, подъедешь сюда. Заберёшь меня, или – не заберёшь. Это уже как Бог даст…. Да, и парочку факелов мне оставь. На всякий случай…

Он бестолково – с горящим факелом в руке – бродил по холму и истово молился:

– Господи, перенеси меня обратно, в мой 2012-ый год! Ну, пожалуйста! Что тебе стоит? Ты же всемогущий и добрый…. Или, наоборот, доставь эту чудесную девушку сюда! Я без неё жить не хочу…. Понимаю, что так говорить нельзя, мол, страшный грех. Но, как же – мне – без неё? Ты, вот, сам посуди…. О-па! Сверкнула первая зелёненькая молния! Ещё одна! Только, Господи, далековато будет. Внеси, пожалуйста, поправку в прицел! В смысле, откорректируй немного…

Один раз в полчаса Пётр возвращался к костру: отогревался, сучковатой палкой ворошил бордовые и аметистовые угли, подбрасывал в огонь новые дрова. Неуклонно приближался рассвет, метель стихала, прямо на глазах превращаясь в ленивую позёмку. Светло-зелёные изломанные молнии сверкали всё реже и реже.

– Неужели, это всё? – потерянно пробормотал Петька. – Жаль. Очень жаль. Такая красивая история могла бы получиться…

Неожиданно всё вокруг наполнилось ярким, изумрудно-зелёным светом. По глазам – словно бы – провели острой бритвой. По ушам звонко ударила, грозя разорвать барабанные перепонки на мелкие кусочки, звуковая волна. В голове образовалась серая пустота, уже через мгновение-другое преобразовавшаяся в безысходную черноту….

Понимая, что падает в обморок, Пётр успел подумать: – «Похоже, что Бог, всё таки, существует. Лишь бы он перенёс меня в нужное место и Время. Без всяких там каменных веков и египетских пирамид…».

Сознание возвращалось медленно и неохотно. В ушах тоненько и нудно звенело-плакало. Перед глазами плыли, медленно расходясь в стороны, оранжевые, бордовые и фиолетовые круги. Нестерпимо воняло сероводородом и горелой шерстью.

– Ерунда, – тихонько пробормотал Петька. – Главное, что живой. Всё остальное не стоит и выеденного яйца…

– Правильно, главное, что живой, – подтвердил нежный голосок. – Всё остальное, даже вместе взятое, ерунда ерундовая…

Почувствовав на своей щеке чью-то нежную, мягкую и бархатистую ладошку, он открыл глаза и осознал, что его губы – непроизвольно и радостно – складываются в широченную улыбку.

«Здесь уже утро. Весёлые солнечные зайчики скачут-прыгают повсюду», – удовлетворённо сообщил внутренний голос. – «И она рядом. Светленькая такая, симпатичная, с задорно вздёрнутым вверх носом-кнопкой и парой сотен веснушек на милом личике, неожиданно-чёрнобровая. Глаза тёмно-синие, ласковые и тревожные одновременно. А на правой щеке змеится свежая глубокая царапина…».

– Оля, у тебя кровь на щеке, – сообщил Петька.

– Я знаю, – согласилась девушка, осторожно касаясь царапины носовым платком. – Это когда зелёная молния ударила в гранитную скалу, то во все стороны полетело каменное крошево. Вот, и меня зацепило немного. Теперь, наверное, останется шрам.

– Я тебя буду любить и со шрамом.

– Я знаю.

– Откуда ты всё знаешь? – удивился Пётр. – А как ты оказалась на этом холме? И какой нынче год?

– Год сейчас правильный, то есть, 2012-ый. Как я здесь очутилась? Трудно ответить коротко, в двух словах…. После нашего «венчания» я стала думать о тебе. Всё думала и думала…. Даже поехала в Ненарадово, а там мне сообщили, что у них пропала целая куча народу: управляющий поместья, сам Глеб Нефёдов, его очередная подружка (моя тёзка) и ты, господин Пьер Бурмин. Я, когда узнала, что Бурмин – твоя настоящая фамилия, то почти и не поразилась. Наверное, предчувствовала что-то такое…. Не могу объяснить, что конкретно. Но, точно, очень хорошее.…Потом мои товарищи по литературной «реконструкции» упомянули – вскользь – про старого чудака-профессора, живущего в красно-бурой палатке. Я поехала к нему, подружилась, подробно расспросила. Он такого мне рассказал….

– Представляю! – весело усмехнулся Пётр. – Сильнейшие магнитные аномалии, позволяющие тесно переплетаться временным потокам. Сиреневая бесшумная метель, светло-зелёные изломанные молнии. Мы четверо, провалившиеся в далёкий 1812-ый год…. Поверила?

– Трудно сказать. Умом, наверное, нет. Сердцем, безусловно, да…

– И что ты решила?

– Решила – бродить без устали по окрестным холмам и надеяться, что зелёная молния попадёт в меня, – Оля смущённо отвела глаза в сторону. – Чтобы оказаться рядом с тобой…. А потом я повстречалась со странным стариком. Очень седой, лохматый, одет в ужасные лохмотья. Так на старинных картинах изображали юродивых….

– Его звали – Вьюгой?

– Точно! Ты тоже знаком с ним? Очень занятный и разговорчивый дедуля…. Он меня и отправил на этот холм. Мол, тут и состоится желанная встреча, которая полностью перевернёт мою судьбу. И не только мою.…А потом с неба в землю – в десяти метрах от вершины холма – ударила светло-зелёная молния. Смотрю, большая гранитная скала рассыпалась в пыль, а на её месте ты лежишь. Без сознания, но – живой…

– А у тебя есть собака? – неожиданно спросил Пётр. – Большой такой кавказец с пятнистым ухом?

– Есть, только он очень-очень старенький. Ветеринар мне сказал, что Джек умрёт на днях. Я поэтому и поехала на эту дурацкую «реконструкцию», чтобы не наблюдать за его собачьими мучениями…. Подожди, подожди! Так это ты и есть?

– Кто?

– Ну, тот самый странный дядька, который постоянно – из окошка пивного бара – перемигивался с Джеком? Вот же…. А всё эти накладные усы-бакенбарды! Без них я бы тебя узнала сразу…

Эпилог

Через месяц Пётр и Оля поженились. Свадьба состоялась вчера, невеста блистала – на зависть всем гостям и родственникам – антикварными ювелирными украшениями небывалой красоты. А я – под конец праздника – почему-то пошло напился. Сижу, вот, за компьютером и, с удовольствием попивая утреннее пиво, заканчиваю (завершаю, дописываю?) роман «Метель». О чём он? О «попаданцах» в Прошлое? Нет, уважаемые господа и дамы, эта книга – сугубо о любви, которая нас всех поджидает. Где, спрашиваете, поджидает? Там, за очередным поворотом жизненного Пути…

Справа от компьютера на столе дремлет хитрющий сиамский кот Кукусь, объевшийся – до полного неприличия – ратанами, пойманными мной час назад в дачном пруду. Дремлет и тихонько мурлычет: – «Пиши, хозяин, пиши! Глядишь, оно когда-нибудь и зачтётся…. Говорят, что Петька и Оля взяли себе маленького щенка? Напрасно это, ох, напрасно! Коты, они гораздо симпатичнее и сообразительнее…. А история твоя получилась интересной и занимательной. Вполне возможно, что и Александру Сергеевичу она понравилась бы…».

Из соседней комнаты (из соседней Вселенной?) чуть слышно доносится странная песенка:

Сиреневый закат…. И розовый рассвет. А в перерыве – ночь – сплошной ультрамарин. Ты – снова не пришла, А я – позвать забыл… И Ангел тихий наш Вновь мимо пролетел…

Конец книги

Примечания

1

– Доломан – короткая (до талии) суконная однобортная куртка со стоячим воротником

(обратно)

2

– Ментик – гусарская короткая куртка особого кроя, обшитая мехом, надевалась поверх доломана.

(обратно)

3

– Чикчиры – узкие рейтузы.

(обратно)

4

– Ботики – короткие кожаные сапоги.

(обратно)

5

– Кивер – гусарский, достаточно высокий головной убор.

(обратно)

6

– Этишкеты – специальные декоративные шнуры серебристого цвета.

(обратно)

7

– Согласно литовским и латышским легендам, ведьмы устраивали свои шабаши сугубо вокруг «холодных» костров, представляющих собой высокие конусы, собранные из светящихся в темноте гнилушек.

(обратно)

8

– «Кривое зеркало» – псевдо-юмористическая программа Евгения Вагановича Петросяна – на телевизионном канале «Россия-1».

(обратно)

9

– Уфология – изучение обстоятельств появления НЛО (неопознанных летающих объектов) и явлений, сопровождающих эти появления. В более широком смысле – изучение всех необычных явлений и объектов.

(обратно)

10

Вильно – современный Вильнюс.

(обратно)

11

– Фёдор Иванович – имеется в виду сцена из кинофильма «Белое солнце пустынь».

(обратно)

12

– Пищаль – вид огнестрельного оружия, в 18–19 веках – аналог западноевропейских мушкетов.

(обратно)

13

– Берданка – в современном разговорном языке – дробовое, как правило, одноствольное ружьё.

(обратно)

14

– Бердыш – широкий и длинный топор с лезвием в виде полумесяца, насаженный на длинное древко.

(обратно)

15

– Поршни – низкая, не выше щиколотки, обувь, представляющая собой прямоугольный кусок кожи со сшитыми попарно углами и передёрнутые по верхнему краю шнурком.

(обратно)

16

Романс «Гусарский пир» – слова Дениса Давыдова, музыка Александра Дольского

(обратно)

17

Илларион Васильевич Васильчиков – русский генерал, с 1803 года – командир гусарского Ахтырского полка. В 1812 году – непосредственный воинский начальник Д. В. Давыдова.

(обратно)

18

– Существуют упоминания, что североамериканские эскимосы при рыбной ловле использовали клеевой раствор, наносимый на наживку.

(обратно)

19

Сонм – (книжное устаревшее) – собрание, толпа, множество.

(обратно)

20

– Коричневый пояс в дзюдо соответствует российской квалификации – «кандидат в мастера спорта».

(обратно)

21

– Хорхе Факундо Орана Тагэ – аргентинский актёр, звезда телевизионных сериалов.

(обратно)

22

– la Golondrina blanka (исп.) – белая ласточка.

(обратно)

23

– По поводу смерти Эдварда Теча существует несколько противоречащих друг другу версий, по одной из них он был убит в перестрелке с моряками королевского английского флота, после чего его тело было предано огню.

(обратно)

24

– Сомнамбула – лицо, страдающее лунатизмом, в другом значении – человек, впадающий во время сна в транс, и при этом начинающий прорицать и предсказывать.

(обратно)

Оглавление

От автора

Пролог Пёс – напротив

Глава первая Плач в ночи

Глава вторая Красная палатка

Глава третья Авария

Глава четвёртая Венчание и старые развалины

Глава пятая Честный обмен

Глава шестая Зелёная молния и приятель из Прошлого

Глава седьмая Первая кровь

Глава восьмая Ерунда ерундовая

Глава девятая Братство Леопарда

Глава десятая Дружеские посиделки

Глава одиннадцатая Рыбалка на волчий хвост

Глава двенадцатая Родовое княжеское гнездо

Глава тринадцатая Искусные комедианты

Глава четырнадцатая Охотничьи байки-разговоры

Глава пятнадцатая Смелых планов громадьё

Глава шестнадцатая Кровавый романс

Глава семнадцатая Сон-подсказка

Глава восемнадцатая Дела тюремные

Глава девятнадцатая Псы-людоеды

Глава двадцатая Это сладкое слово – свобода

Глава двадцать первая В каждом спектакле бывает антракт

Глава двадцать вторая Ещё один светло-зелёный шрам

Глава двадцать третья Месть, медведь, метель

Глава двадцать четвёртая Момент истины

Эпилог

Реклама на сайте