«Радио "Моржо"»

Рассудов-Талецкий РАДИО МОРЖО

Автор заранее предупреждает, что все персонажи в повести, все фирмы, конторы и описываемые события являются плодом его авторской фантазии.

1

Случился этот разговор в один из тех прекрасных сентябрьских дней, когда в Париже спала жара, когда на факультетах Сорбонны занятия еще не начались, но юные развратницы, насытившись приключениями автостопа, уже потянулись в столицу мира, своими шоколадными загорелостями возбуждая рефлексы толстых мосье, заставляя их чмокать губами, и говорить о-ля-ля, притормаживая свои шестьсот пятые пежо, чтобы лишнюю секунду проводить взглядом юные прелести, проплывающие под парусами мочально выгоревших где-то там, на Кот-д-Азюр, волос, когда на Севастопольском бульваре и в Жардан-де-Люксембур шрапнелью сыплются под ноги публике жирные каштаны и ошалевшие от Лувра русские туристы, выйдя в сад Тюильри, набивают карманы этими бесплатными сувенирами Парижа.

В один из таких сентябрьских дней одна тыщща девятьсот восемьдесят восьмого года два господина, назовем одного из них мосье Берзак, а другого мосье Зэро, сговорились вместе пообедать и заодно обсудить кой-какие делишки. Оба эти мосье были французами, любили лягушек и бордо, речь свою пересыпали междометиями и восклицаниями вроде зют, мерд, о-ля-ля, пф и а-бон, оба имели, упитанный вид и оба очень любили мани (они же гельд, они же аржан, они же еще и бабки).

Мосье Зэро работал в компании Арта Габжет — гигантском холдинге, владевшем автомобильными и химическими заводами, банками и железными дорогами. В компании он возглавлял финансовую группу, снабжавшую деньгами коммерческое радио и телевидение. Мосье же Берзак, в свою очередь, входил в совет директоров крупнейшей во Франции сети радиостанций и с Артой Габжет самые тесные контакты, поскольку сеть эта практически полностью компании и принадлежала.

Заняв столик на открытой веранде ресторанчика Пье-де-Кушон, что на площади Форум-дез-Аль, заказали по дюжине лягушек и по полжбана бордо.

— Ну что, брат, надо мани делать, — сказал мосье Зэро, когда выпили по первой.

— Пф, о чем базар, в натуре, надо, — отвечал мосье Берзак, закусывая лягушатиной.

— Все бабки, братан, сейчас надо делать на Востоке, — стал развивать свою мысль Зэро. — В Советском Союзе гласность и перекройка. Горби разрешил делать бизнес и гешефт. Надо торопиться, потому что кто придет первым, тот снимет все сливки, а опоздавшему, сам понимаешь, — кости, и мы будем последними мудаками, если не снимем сливок на двадцать миллиардов франков.

— О-ля-ля, — оживился Берзак и, бешено завращав глазами, выпил разом два стакана бордо. — Так что же, построим русским химический завод или дороги — я слышал, в России совсем нет дорог?

— Мерд,[1] — с явной досадой выругался Зэро. — На кой хрен мы будем этим русским что-то строить! Не забывай, что русские — наши враги и в восемьсот пятнадцатом году они оккупировали Париж. Если мы построим им дороги и заводы, а перекройка кончится — нашим врагам останется построенное, а мы с тобой останемся с нашими длинными французскими носами.

— Зют,[2] это не есть хорошо, — скривился Берзак. — Тогда, может, нам следует начать продавать русским сосиски и сыр — я слышал, что у русских совсем хреново со жратвой?

— Нет, брат, этого тоже делать не следует, ведь, если перекройка кончится, у наших врагов останутся калории от съеденных сосисок, поэтому надо делать такой гешефт, при котором у русских при любом раскладе не осталось бы абсолютно ничего, а мы при этом сделали бы свои двадцать миллиардов.

— О-ля-ля, двадцать миллиардов, — эхом повторил Берзак, закатывая глазки.

— Причем такой бизнес, при котором ничего давать не надо, у нас с тобой есть, — Зэро с торжествующим видом посмотрел на собеседника. — И этот бизнес — радио!

— Радио? — воскликнул Берзак. — Но ведь для радиобизнеса нужны антенны, передатчики, студии и персонал!

— Правильно, но у русских все это уже есть, и они нам это сами отдадут совсем за бесценок.

— Как?

— А так! — Зэро сделал торжественную паузу и покровительственно положил руку Берзаку на плечо. — Мы русским дадим так называемое ноу-хау коммерческого радио. Дадим им пластинки Джонни Холидея — пускай крутят, наш вклад оценим минимум в семьдесят процентов — и увидишь: двадцать миллиардов будут наши!

— Лихо придумано, — похвалил Берзак и жадно откусил кусок лягушки.

— И при этом, заметь, мы не строим никаких заводов, не кормим никого нашими сосисками, а, наоборот, травим сознание их молодежи, приучая к Джонни Холидею.

— Ты уже согласовал проект с правительством? — спросил Берзак.

Зэро утвердительно кивнул головой и сделал пару добрых глотков вина.

— Единственное затруднение пока, — сказал он, слегка почмокав губами, — у нас нет человека на этот проект.

— А у меня, по-моему, такой человек есть! — уверенно сказал Берзак, глядя прямо перед собой. — Правда, есть одно маленькое затруднение: он сейчас немножечко сидит в тюрьме…

— Это неважно, это даже хорошо, — резко выдохнул Зэро. — Как зовут этого человека?

Берзак спокойно допил вино, потом аккуратно вытер салфеткой губы и тихо произнес:

— Морж Павлинский.

2

На второй день визита Рогачев устроил на даче для дорогого французского друга русскую баню и обед, которые Биттеран почему-то упорно норовил назвать странным словом барбекю.

Когда по второму разу уже выпили за гласность и по третьему — за здоровье Каисы Раксимовны, когда спели Подмосковные вечера и Шевалье де ля табле рондю,[3] мосье Зэро, находившийся в свите и представлявший деловые круги, лягнул Биттерана под столом и влажно шепнул в волосатое ухо президента:

— Пора!

— Дорогой друг, — с жонтийной улыбкой начал президент. — В вашей прекрасной стране уже четвертый год идут замечательные процессы преобразований, которые повернули жизнь вашего общества лицом к развитым странам Запада…

— И это правильно, — кивнул Рогачев задумчиво.

— Ваше общество стало более открытым, народы Советского Союза получили доступ к целым слоям западной культуры, считавшимся табу все долгие годы так называемого железного занавеса…

— Йестердэй, ол май трабелз симд соу фар эвэй… — завыл вдруг сидевший подле Рогачева Александр Тыковлев.

— Иди проспись, — Рогачев, сбросив оцепенение мечтательной задумчивости, раздраженно ткнул своего зама раскрытой ладонью в лоб. — Продолжайте, пожалуйста, — со смущением и любезностью повернулся он к Биттерану.

— Движение к демократизации общества, начатое непосредственно по Вашей инициативе, уважаемый господин Рогачев, сделало вашу страну более привлекательной для инвестирования денег и ноу-хау, так необходимых для реформ вашей экономики. В общем, как сейчас говорят у вас в России, процесс пошел…

— И это главное, — поддакнул генсек, сменив романтическую задумчивость на лице выражением государственной озабоченности.

— Так в чем дело, бабки-то давайте! — влез подслушивавший сбоку премьер Мавлов.

— Не так сразу, — с легкой брезгливостью отодвинулся Биттеран. — Необходимо сначала позитивно осуществить один — два проекта со сравнительно небольшим объемом капиталовложений. Вот тут мне мои советники предлагают один проект, — он бросил взгляд на напрягшегося рядом Зэро. — Предлагают сделать у вас в Москве музыкальную радиостанцию…

— Так у нас же вроде есть этот, как его, Маяк… — неуверенно, в явной растерянности замычал Рогачев.

— Это не то, — замахал руками Тыковлев. — Мне бизнесмены зарубежные, да и весь дипкорпус давно жалуются, что едешь по Москве — слушать в машине совсем нечего.

— Как же нечего, я в машине еду — всегда Маяк слушаю или эти, как их там, новости, — продолжал упрямствовать Рогачев.

— У них в машинах приемники с другим диапазоном, — принялся объяснять Тыковлев. — Они Маяк не ловят.

— Ну, так пускай они наши приемники поставят, или сделайте, чтоб Маяк на ихней волне ловился, — как-то неуверенно предложил генсек.

Паузу разрядил Биттеран. Он улыбнулся одной из своих коронных улыбок и тоном, принятым в общении с детьми, когда их приглашают разрезать именинный пирог, предложил:

— Давайте сделаем в Москве советско-французское музыкальное коммерческое радио!

— Я, в общем, не против, — в растерянности оглядывая советников, промямлил Рогачев. — Вот, может, ты чего скажешь? — он снова ткнул ладошкой в тыковлевский лоб.

— Тут надо Зуткина спросить, — уклонился тот от прямого ответа. — Может, это дело вообще технически неосуществимо. Тут надо специалиста спросить.

Одному из генералов КГБ поручили достать Зуткина, и чтобы одна нога здесь, а другая там. Генерал, дозвонившись на зуткинскую квартиру, выяснил, что тот два дня как отдыхает в Болгарии на Златых Пясцах и собирается делать это еще две недели. Генерал не стал докладывать Рогачеву и, подумав: Невелика шишка, пусть протрясется, — отдал команду от имени генерального секретаря: отпуск прервать и немедленно прибыть на дачу в Знаменское.

Сменив два военных самолета и вертолет, Зуткин прибыл через три часа с четвертью, когда генсек уже уехал на московскую квартиру, потому что Каиса Раксимовна позвонила, что никак не может найти старых университетских фотографий, а тут пришли девочки и хочут посмотреть. Биттеран тоже укатил.

Оставшийся было подышать и половить в Москве-реке рыбки Александр Тыковлев сильно об этом пожалел, потому что мосье Зэро впился в него, как голодная пиявка.

— Вы слышал? Ваш патрон велел! Он сказал: перестройка делать, радио делать, гласность делать? Вы слышал, ваш патрон велел: радио делать, перестройка делать…

Тыковлев, сидя на деревянных мостках и с кислейшей улыбкой грустно глядя на поплавок, лишь бормотал невыразительно, что приедет Зуткин, что он, Зуткин, специалист, а он, то есть Тыковлев, не специалист, и тому подобное.

Наконец, Зуткин приехал и как был — в суконном костюме-тройке, едва найденном со страха в курортном гостиничном номере, — предстал перед Тыковлевым — в трусах, с голым торсом и в соломенной шляпе — и Зэро, все еще завернутым в банную простыню.

— Не-е, свободных частот нет, — только поняв, о чем речь, заявил он безапелляционно.

— В УКВ у нас восемь рабочих частот, на пяти из них идет Маяк, на трех остальных — Первый канал, — с явной неохотой объяснять что-либо дальше выдавил из себя Зуткин.

— Зачем так много частот Маяк? — дотошно каркал Зэро.

— Потому что так надо, — с тупой усталой злостью отвечал главный спец.

— А почему у вас нету вещаний в ФМ? — настаивал мосье.

— Потому что у нас в ФМ работают службы управления полетами гражданской авиации и милиция.

— У нас тоже работает полиция, но у нас в ФМ сорок рабочих частот для сорок разных радиостанций в Париже.

— У вас, может, и сорок радиостанций, а у меня вон: хотели мы Маяку еще одну частоту нарезать, так в Теплом Стане фантомным сигналом всю агентурную связь забило — девиация!

Такой примерно разговор продолжался еще полтора часа, пока над Москвой-рекой не сгустились сумерки и Тыковлев не предложил разъехаться по домам.

Поздно ночью, несясь по Рублевскому шоссе в посольском ситроене, Зэро открыл свой ноутбук и написал следующее:

Проект Радио. Расход.

Зуткин — восемь поездок в Париж с семьей. Музыкальный центр Панасоник. Брелок Эйфелева башня. 22 000 франков.

3

Отец Моржа Павлинского, Изя Каценеленбоген, известный варшавский вор-карманник, бежал из Польши в сентябре тридцать девятого, когда над всеми дорогами, ведущими к спасительному морю, висели юнкерсы и для того, чтобы попасть на последний пароход, уходивший в Лондон, нужно было, кроме двухсот долларов, иметь еще и приличный, удовлетворяющий английские иммиграционные власти документ. В Гданьском порту ловкие Изины пальчики раздобыли и необходимую сумму, и пилотскую книжку на имя поручика польских ВВС Лешека Павлинского, которая вместе с двумястами зеленых произвела на английского чиновника, ответственного за погрузку, хорошее впечатление. Англии были нужны летчики-истребители. По пути в Лондон с пароходом, на котором плыл новоявленный пилот Изя, случилось чудесное событие. Торпеда, пущенная в него меткой рукой кавалера Рыцарского креста командира подводной лодки U-49 капитан-лейтенанта Густава Кремера, попав в борт ниже ватерлинии, не взорвалась, а, как бревно-топляк, осталась торчать между трюмом и преисподней. Пароход так и доковылял до лондонских Доклэндс с этой чертовой занозой в борту. Видимо, высшим силам было угодно сохранить Изю Павлинского-Каценеленбогена для каких-то только им известных дел и событий.

Из Лондона с командой польских летчиков и авиатехников Изя был отправлен на юг Англии, в Гатвик, где формировалась 6-я эскадрилья Полония, однако, увидев на аэродроме остроносые спитфаеры, которые вскоре полякам предстояло оседлать, сильно затосковал от страха быть разоблаченным, но бежать не решился, удерживаемый приличным пайком и офицерским денежным довольствием. Когда в эскадрильи начались пробные полеты, Изя сказался больным: по старой школьной уловке наелся слабительного пополам с порошком от тараканов и с подозрением на дизентерию попал в госпиталь королевских ВВС. Там с Изей случилось то, что рано или поздно с ним должно было случиться. Он украл бумажник у очень важного господина, был пойман и посажен в уголовную тюрьму Брикстон Призон в Илинге, где до сорок пятого года шил брезентовые противогазные сумки для британской армии. В сорок шестом на берегу Английского канала иммиграционные власти поставили Изю Павлинсого раком и, дав ему хорошего пинка, отправили на континент.

Возвращаться в разоренную войной Варшаву Изе не хотелось, тем более приобретенный в тюряге ревматизм требовал особых условий и питания. Побродяжничав по северу Франции и еще пару раз попарившись на нарах, в начале пятидесятых Изя осел в Нанте, женился на вдове бакалейщика Сарре Гольдфиш и, несмотря на то, что она была на пятнадцать лет его старше, заделал ей сына, которому дали имя Моржичек.

Судьба распорядилась таким образом, что, когда Моржичку Павлинскому было четыре года, мама Сарра внезапно умерла, а папа Изя таинственно исчез со всеми семейными деньгами и ценными вещами. Моржичек остался на руках у незамужней хроменькой тети Фриды.

С воспитанием племянника у доброй тети возникли очень большие проблемы. Мальчик совершенно не хотел учиться, связался с нехорошей компанией и целыми днями вертелся в порту, где на манер американских моряков научился носить обтягивающие черные джинсы, танцевать буги-вуги и зачесывать волосы а-ля Джери Ли Льюис. Переживая, что Моржичек пойдет по стопам своего отца, что-нибудь сопрет и сядет, тетя Фрида по совету соседей связалась с местным отделением компартии и узнала, что, если на определенных условиях мальчик вступит в организацию, его можно будет послать учиться.

В семьдесят втором Моржичек поступил в Парижскую школу политики и финансов со стипендией фонда Юманите. Ровно через три недели после поступления в вуз Моржичка посадили.

4

Сентябрь в Париже выдался необычайно дождливым, и чернокожие бездельники, обычно не без вызова в это время демонстрировавшие туристам свои конголезские торсы у фонтанов на площади Форум-дез-Алль, теперь были вынуждены сидеть в дешевых брассери и ругать сопливые парижские небеса. В одной из таких недорогих пивных, где всегда полно цветных и где под столом постоянно шастают чьи-то голодные бесхозные собаки, Берзак и нашел Павлинского, когда настала пора вводить его в дело. Берзак притормозил возле пивной, где под тентом на открытом воздухе расположился наш ковбой, задрав худые ноги в черных с бляшками казаках, потягивая свой второй (заменявший ему обед) стакан немецкого пива.

Берзак дважды нажал на клаксон и властным нетерпеливым жестом поманил Моржа в автомобиль. На тесной Рю Де Пэ он не мог прижаться ни влево, ни вправо из-за плотно застывших в неестественных позах moto с оставленными на их рогах блестящими шлемами и цепями, крепко обхватившими до поры задранные в воздух задние колеса, и запирал движение, пока весь расслабленно вихляющийся Павлинский, вращая худым черно-левисовым задом, расплатившись, не дохилял и не уселся, наконец, в машину.

— Мы едем в приличное место, мосье Павлинский, я вас предупреждал об этом, разве вы не могли надеть по этому случаю пиджак?

Взвизгнув по мокрой брусчатке провернувшимися от нетерпения колесами, машина, рыскнув влево и вправо, рванулась своей зализанной никелированной мордой в сторону Сены. Зэро назначил им на двенадцать, и Берзак нервничал, успеет ли к своей зи-зи на послеобеденную сиесту в Дефанс. С утра, едва вырвавшись из-под недреманной секи мадам, он уже четыре раза звонил в Дефанс, но Мадлен трубку не брала. Звонить при Павлинском Берзаку не хотелось, поэтому он еще больше злился и нервничал. Не хватало еще, чтобы эта провинциалка на мною же снятую квартиру водила к себе мужиков! — думал он, выруливая на Риволи и устремляясь в сторону Конкорд.

— В присутствии мосье Зэро постарайтесь не дышать в его сторону, — не поворачивая головы, прошипел он Павлинскому и до самого конца пути больше не проронил ни слова. Только сворачивая с Шонс Элизе в сторону Рю Франсуа Премьер, когда дальние кубики Дефанса скрылись из виду, вздохнул со всхлипом, скосив глаза на безмолвствовавшую трубку радиотелефона.

— Я посмотрел его досье, — с ходу после дежурных бонжур-сава[4] сказал Зэро.

— Досье хорошее, я бы даже сказал — отличное!

Зэро, сделав блаженную гримасу, по-кошачьи почесал за ухом.

— Там все кстати: и то, что коммунист, и то, что сидел, и то, что в экономическом колледже учился, — все кстати! И главное, главное! — Зэро назидательно поднял палец: — Главное — что еврей! — видя слегка вытянувшееся в удивлении лицо Берзака, Зэро кивнул: — сейчас вам все станет ясно, мой друг, сейчас я все объясню. Во-первых то, что коммунист поедет заниматься нашим делом, снискает ему там особенное доверие. Коммунисты в СССР еще долго будут держать реальную власть. То, что он учился в экономическом колледже…

— Три недели, — не удержавшись, вставил Берзак.

— Не важно! Русские всегда были рабами бумажек и анкет, а факт его учебы запечатлен в его биографии документально. Теперь — его еврейство! Это очень важный аспект, — Зэро, смакуя собственную гениальность, стал говорить медленнее, чтобы сокровенный смысл его слов был Берзаку более понятен: — Евреи в СССР всегда пользовались уловкой, что, если какой-нибудь гешефт зажимался властями, евреи сразу обвиняли власти в антисемитизме. Это просто и безотказно действует. Власти, пугаясь обвинения в фашизме (у них в России это просто волшебное слово) пугаясь таких обвинений, они идут на попятный, и евреи делают любой антигосударственный гешефт.

— Хорошо, я оценил остроумность вашей идеи, — подхохатывая, вставил Берзак. — Но как быть с его уголовным прошлым?

— Я подумал так, — Зэро откинулся в кресле, переведя его в режим качалки, и продолжал, уже обращаясь к потолку своего кабинета: — Я подумал так: если факт сидения в тюрьме нельзя скрыть, надо поставить его на пользу. Во-первых, в России, где витает дух тюремной романтики, это не так уж и плохо и даже позволит нашему ковбою легче контактировать с криминалами в теневом бизнесе. А во-вторых, если по-умному составить легенду, можно придать мосье Павлинскому совершенно очаровательный романтический ореол страдальца и борца за идею. Например, скажем, он сидел за то, что делал во Франции коммерческое радиовещание еще тогда, когда не было разрешающего закона.

— Но ведь это радиопиратство, и в России это тоже преступление!

— Ерунда! В рекламе нашего радиопроекта эта выдумка создаст ему прекрасный имидж борца. В России это любят. Тем более что закон в России пользуется гораздо меньшим уважением, чем американские рок-н-роллы, которые мы будем им вешать на уши.

— И Жака Бреля, и Мишеля Пол Нареф, и Патрисию Каас, — с жаром добавил Берзак.

— Ну, это само собой, — кивнул Зэро и, сглотнув слюну, добавил: — А теперь пригласите его.

5

Впервые в жизни Моржичек Павлинский летел куда-то самолетом. Да и не просто летел! Летел бизнес-классом, да еще куда и зачем летел! Он летел в Москву, заниматься большим бизнесом. Ах, если б его видела сейчас тетя Фрида! Каким важным стал ее Моржик! Какой на нем галстук, какой портфель у него в руках! Ах, если б его видели портовые кореша, они бы сказали: Морж, ты забурел! С какими важными господами он теперь запросто сидит в первом салоне самолета Эр Франс…

Чтобы совсем быть похожим на бизнесмена, как он сам себе это представлял, Морж открыл портфель, достал инструкции, полученные им от Зэро, и принялся внимательно их изучать.

Краем глаза он заметил, что документы, извлеченные им, произвели большое впечатление на русскую блядь, дотоле скучающе глядевшую в иллюминатор на облака. Она принялась томно улыбаться и косить глазки на молодого симпатичного французского бизнесмена, каким он и сам себе хотел казаться.

Параграф первый инструкций гласил: Вести себя с русскими предельно самоуверенно и даже нагло. Русские не имеют опыта общения в условиях капиталистического предприятия, но, мечтая в него попасть, с благодарной готовностью примут любое хамство, посчитав, что так надо. Зато управлять ими в роли надсмотрщика в пробковом шлеме с плеткой в руках будет куда как легко!

Моржичек откинулся в кресле и блаженно улыбнулся в кресле. Инструкция ему явно нравилась.

6

Лена чувствовала легкое неудобство от того что Морж назначил ей рандеву не в офисе, а на служебной квартире. Однако когда она приперлась таки пешком на четвертый этаж, при этом почти не опоздав — в одиннадцать сорок вместо онз пиль,[5] как было обговорено, то от увиденного, она мягко выражаясь офигела.

Морж открыл ей не сразу, а только после четвертого длинного звонка. Наряд его состоял из капроновых гольф, трикотажных полу-кальсонов, которые носят гонщики — велосипедисты и бардового пиджака, одетого на голое тело. В прокуренные ноздри так шибануло килотонным перегаром, что она невольно полезла в сумочку за таблеткой.

— Антре, тю ет онкор ан ретард,[6] — пробурчал Морж и прямо как был в пиджаке, полез в разобранную двухспальную кровать, которая занимала почти половину апартаментов. Только теперь Лена обратила внимание, что они были не одни. Рядом с Моржом в кровати лежала голая девица, в которой Лена без труда узнала Галку Шнеерсон, с которой они учились вместе на филфаке университета. Галка громко храпела. На ковре у галкиного изголовья благоухала лужа подсыхающей блевотины.

— Же не фезе па ле проприте, ескюзе муа,[7] — сказал Морж, отхлебывая из горлышка божоле нового урожая, и не предложив Лене сесть, махнул рукой давая знак начинать.

— Морж, за прошедший месяц, мы провели ряд позитивных мероприятий, позволивших нам положительно решить вопрос об открытии вещания Радио Моржо в Ленинграде…

Морж поперхнулся своим божоле и зашелся долгим кашлем. Галя Шнеерсон проснулась, как ни в чем не бывало сказала Лене приветик и принялась что есть силы хлопать Моржа по спине своей узкой ладошкой. При этом ее голые белые сиськи каждый раз вздрагивали и колыхались мелкой дрожью.

— Морж, начав трансляцию в Ленинграде программ мюзикаль Радио Моржо, мы получили реальную возможность ставить в эфир рекламные ролики местной публисите коммерсиаль…[8]

— Се женеаль, нес па![9] — встрепенулся Морж и достав из нагрудного кармана своего красного пиджака калькулятор кассио, принялся что то считать, мурлыкая себе под нос что то вроде,

— Диз миль неф сан франк, катрован дис, вант катр миль франк, суасант неф...[10] -потом Морж захлопнул крышку своего кассио и сказал,

— Он дуат рекруте ун спесьялист дю коммерс а пост де директер коммерсиаль.[11]

— Будет сделано, по военному ответила Лена и собралась уже было уходить, как тут Морж неожиданно проворно выскочил из под одеяла и вихляя бедрами словно манекенщик принялся ходить по комнате взад — вперед, то засовывая руки в карманы пиджака, то расстегивая пуговицы, и распахивая фалды, то застегивая их наглухо,-

— Вот Слава Зайцев мне подарил, нравится?

— Очень, иль те вьян авек са[12] — ответила Лена и похиляла к дверям.

7

Выполняя функции главного администратора Радио Моржо в Петербурге, в кадровой политике Лена руководствовалась двумя основными принципами — работник во первых должен был по гороскопу быть стрельцом, львом, раком или водолеем, но ни в коем случае не овном или не дай Бог — девой или рыбами… а во вторых — новый сотрудник должен был последовательно применять в жизни учение Карлоса Кастанеды. Все прочее — будь то владение иностранными языками, умение печатать на машинке, наличие водительских прав или навыков работы на компьютере Лену не фачило. По гороскопу подходишь — о кей! Кастанеду читаешь — нормально.

К исходу второго месяца работы Ленинградского отделения Радио Моржо Лена обросла тремя сотрудницами — Ирой большой, Ирой маленькой и Ирочкой. Все три товарки исправно читали Карлоса Кастанеду и дружно ни хера не умели, что бы им ни поручили. Морж постоянно ругал Лену по телефону за отчеты которые приходят с дикими ошибками, которые составлены крайне не аккуратно и присылаются с чудовищной нерегулярностью, однако Лена своими товарками была тем не менее довольна и всем им обещала в будущем высокие посты и длительные командировки во Францию.

Товарки млели и ни хера не делали. Однако дела на филиале шли так плохо, что нужно было срочно кого нибудь принимать, кто хоть что нибудь умел делать.

Лена поохала — поохала, да и приняла на работу Сережу Серова, не смотря на то что он был овен, и на вопрос читал ли Кастанеду, ответил простодушно, что хуйней не увлекается. Лена успокоила товарок, тем что Сережа проработает на фирме не долго.

Теперь все планы и отчеты предприятия составлял Сережа Серов. Он же занимался поиском клиентуры, он же писал сценарии рекламных роликов, он же заключал договора, продавал рекламное время, контролировал эфир, организовывал мероприятия паблик рилейшенз, встречал и провожал бесконечные делегации французов, организовывал ремонт офиса, покупал мебель и оргтехнику… Лена же с Ирой большой, Ирой маленькой и Ирочкой сидела в буфете и критиковала Сережу за то что он Овен и не читает Карлоса Кастанеду. Товарки дружно блеяли и кивали со всем соглашаясь. Лена обещала им скорые стажировки во Франции и высокие посты начальниц департаментов вещания, коммерции и рекламы.

То что Морж с мосье Гандоном придут в новый офис на набережной Мойки к трем часам Лена добросовестно позабыла. До часу в буфете она протрепалась с Ирой большой и Ирой маленькой о том, какой Сережа Серов нехороший работник и как скоро она его уволит — вот только отчет полугодовой сделает… Потом к двум она похиляла в Литературное кафе, где села на хвост несчастным японцам, которым посчастливилось познакомиться с ней на каком то семинаре и теперь когда бы они не приезжали в Ленинград, они были вынуждены не только поить и кормить свою новую подругу, но так же и выслушивать ее преисполненные космической глупости религиозные поучения. Всякий раз собираясь теперь в Ленинград, Японцы тщательно взвешивали, стоят ли питерские красоты той пытки что Лена учиняла их мозгам и терпению.

В Литературном кафе Лена прекрасно оттянулась выпив бутылку коньяку и буквально выебала японские мозги, выплеснув на них все познания учений Карлоса Кастонеды. В пятом часу, слегка покачиваясь она приперлась в офис на Мойку и с глупой улыбкой на лице стала пялиться на Моржа и мосье Гандона, молча сидевших на диване.

— Лена! — строго молвил Морж.

— Я торопился сюда к трем часам, что бы успеть на рандеву и даже не съел в ресторане свой десерт. Кто ты такая? Я — Морж Павлинский — президент и генеральный директор компании, — Морж басом оттенил значимость своей персоны,

— А ты — такая ма-аленькая, такая ничтожная Лена, — Морж сорвался на почти визжащий фальцет,

— Что ты о себе думаешь?

— Морж, не бери в голову, все будет хорошо, — ответила Лена и пошла в туалет блевать. Коньяк в желудке чего то не прижился.

Президенту Арта Габжет господину Матрэну Берзаку от президента АО Радио Моржо

М. Павлинского счет-фактура.

Расходы по организации отделения радио Моржо в Ленинграде за 1-й квартал 1991 г.

1. Железнодорожные билеты Москва — Ленинград и Ленинград — Москва для г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой — 1000 FF.

2. Проживание в гостинице Астория г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой — 5000FF.

3. Суточные на пребывание в Ленинграде г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой — 4000FF.

4. Аренда автомобиля Чайка для г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой — 3000 FF.

5. Обед с г-ном Перовым в ресторане Литературное кафе — 500FF.

6. Обед с г-ном Перовским в ресторане Тройка — 400FF.

7. Обед с гг. Нитиным и Кузнецом в ресторане Чайка — 300FF.

8. Химическая чистка брюк г-на М. Павлинского — 10FF.

9. Сувенир — брелок Эйфелева башня г-ну Хобчаку — 4FF.

Итого — 14214FF.

Указанную сумму прошу перевести на мой счет в банке Лионский кредит.

Господину Матрэну Берзаку от президента АО Радио Моржо г-на М. Павлинского план расходов по организации отделения радио Моржо в Ленинграде на 2-й квартал 1991 г.

1. Поездка г-на Перова в Париж с семьей из четырех человек, включая обед в ресторане на Эйфелевой башне, музыкальный центр Панасоник и шуба от Кардена — 20000FF.

2. Поездка г-на Перовского в Париж с семьей из трех человек, включая обед в Брассери на Монпарнас, брелок Эйфелева башня — 10000FF.

3. Поездка гг. Нитина и Кузнеца со старушками в Париж — 6000FF.

4. Сувенир — брелок Эйфелева башня г-ну Хобчаку — 4FF. Итого — 36004FF.

Указанную сумму прошу авансом перечислить на мой счет в банке Лионский кредит.

Протокол заседания совета учредителей АО Радио Моржо в Ленинграде от 15.01.1991 г.

Присутствовали:

М. Павлинский — президент;

А. Анисова — генеральный директор радио Моржо, Москва;

Перов — местный начальник;

Перовский — местный деятель;

Нитин и Кузнец — башня;

Лена.

Слушали:

1. Проект распределения долей участия пайщиков АО Радио Моржо в Ленинграде. Докладчик М. Павлинский.

2. Смета расходов предприятия на 2-й квартал 1991 г. Докладчик М. Павлинский.

3. Технические вопросы организации начала вещания радио Моржо в Ленинграде. Докладчик г-жа А. Анисова.

4. Разное.

Постановили:

1. Утвердить доли участия пайщиков согласно Приложению 1.

2. Утвердить смету расходов на 2-й квартал согласно Приложению 2.

3. Назначить генеральным директором отделения радио Моржо в Ленинграде Лену.

Приложение 1.

Распределение долей участия пайщиков радио Моржо в Ленинграде.

1. АО Радио Моржо, Франция — 81 %. Включает в себя пластинки Патрисии Каас, Джонни Холидея и Джо Дассена.

2. Радио Моржо, Москва, СССР — 10 %. Включает в себя музыкальную программу из студии радио Моржо в Москве.

3. Госрадио, Ленинград — 5 %. Включает в себя аренду эфирной и производственной студий, аренду центральной аппаратной, заработную плату персонала, аренду помещений под офис.

4. Башня, Ленинград — 3 %. Включает в себя аренду частот в УКВ и ФМ диапазонах, аренду передатчиков Руде Унд Шварц мощ. 6 КВт, антенн и фидеров на башне.

5. Музей, Ленинград — 1 %. Включает в себя аренду помещений бывшей Телевизионной ложи под эфирную студию радио Моржо.

Товарищу Олегу.

Агент Седой. 19.01.1991 г.

Морж был в Ленинграде с 14 по 16 января. Морж поселился на частной квартире на набережной Мойки, которую ему бесплатно предоставил Саша Пылесос. Саша Пылесос привел к Моржу четырех девиц — студенток филфака ЛГУ (фамилии девиц: Маналова, Забаралова и Шнеерсон. Фамилию четвертой, к сожалению, установить не удалось).

Одна из девиц облевала Моржу брюки. Саша Пылесос утром 15-го носил их в химчистку.

14-го Морж поил Нитина и Кузнеца в пивбаре Жигули. Нитин и Кузнец требовали по три поездки в Париж со старушками каждому. Плюс каждому по музыкальному центру Панасоник и по шубе от Кардена. Морж согласился оплатить по одной поездке в Париж со старушками или по две без старушек. Поладили на том, что Нитин и Кузнец поедут в апреле в Париж со студентками Маналовой и Забараловой.

16-го Саша Пылесос водил Моржа в баню в мотеле Ольгино. Морж посылал Сашу Пылесоса за студенткой Шнеерсон. Саша Пылесос ездил за ней на Чайке Перова. Перов давал Павлинскому свою Чайку бесплатно на все три дня. Студентка Шнеерсон потом заблевала всю машину. Морж дал шоферу два доллара за беспокойство.

Морж и Анисова уехали 16-го Стрелой.

Копии протоколов и фактур прилагаю.

8

Судьбу Лены решили два обстоятельства.

Первым делом, она проманала семинар руководителей коммерческого радиовещания, который Арта Габшет проводила в Париже в гостинице Лютеция. Сам Париж Лена разумеется не проманала. Не проманала она и гостиницу Лютеция, где одноместный номер стоил фирме организатору три тысячи франков в день. Вот только вместо заседаний, прений и докладов, она трое суток просидела в брассери Жиль Кретьен на Сен — Дени пропив там кроме суточных и командировочных так же и те доллары, что Ира большая, Ира маленькая и Ирочка насовали ей с поручениями привезти этого, того и всякого такого.

Вторым славным делом, которое Лена совершила по возвращении из Парижа, было то что она напрочь забыла, о том что в пятницу из Франции в Питер должна была прибыть машина с оборудованием для студий вещания и производства. Причем она даже забыла накануне сказать об этом Сереже Серову.

Результат был ужасен.

Шофер из фирмы трансъевропейских перевозок, нанятый Артой Габшетв шестнадцать часов в пятницу прибыл на своем четырнадцатитонном грузовике Скания на питерскую таможню. Там его, разумеется никто не ждал. Лена со всеми Ирочками схиляла из офиса еще в пол третьего. И что самое хреновое, по своей дурости, она в кои то веки, отпустила Сережу, так как он отпрашивался у нее еще три дня тому назад… Шофер Фернан — Оливье напрасно названивал в пустой офис… Никто трубку не брал. Шоферу вместе с грузовиком предстояло просидеть на таможне весь остаток пятницы, субботу и все светлое божье воскресение.

Положение шофера осложнялось еще тем, что в понедельник у него кончалась виза, и кроме того в понедельник утром он должен был прибыть в Варшаву под загрузку нового клиента…

В понедельник утром, истерически плачущий шофер дозвонился — таки до офиса, Сережа Серов в какие — нибудь пол — часа организовал растаможивание груза…

А уже во вторник Морж своим распоряжением, присланным из Москвы по факсу, отстранил Лену от руководство питерским филиалом, временно до утверждения его советом учредителей, назначив директором Сережу Серова.

Приказ 1 — к

Уволить к ебеньевой матери Ирочку большую, Ирочку маленькую и просто Ирочку.

Генеральный директор Радио Моржо в Ленинграде С.Серов

9

Чесать яйца в присутствии русских Морж приучил себя довольно быстро. Русских же приучить к тому, что в их присутствии можно громко пукать, застегивать ширинку и ругаться матом, было делом еще более быстрым. Русские вообще оказались ребятами покладистыми. С ними, как выяснилось, можно делать все, что захочешь. Они за железным занавесом так истосковались по иностранцам, им так хотелось после социалистического равенства, хоть чуточку хлебнуть капиталистических отношений, что, захоти мосье Павлинский плюнуть кому-нибудь из русских коллег в лицо — проблем не было. Только стоило это по-разному, в зависимости от конкретного случая. Например, наблевать за шиворот шоферу Чайки с Центрального телевидения стоило десять франков наличными, а удовлетворение эксгибиционистской потребности показать жопу директрисе ленинградского филиала, когда она приходила к нему в гостиницу с докладом, — вообще ничего не стоило: Морж просто пообещал ей стажировку во Франции. Удовлетворение же более существенных потребностей, таких, скажем, как потырить государственные денежки или попользоваться на халяву государственным оборудованием, не заплатить, когда платить полагается, — такие вещи у русских стоили чуточку дороже. Поездку эконом-классом в Париж на пару дней, магнитофончик, брелочек в виде Эйфелевой башни…

Павлинский и Анисова сидели у себя в офисе на четвертом этаже бетонного бункера в Останкино и пили пиво. Приемник, настроенный на волну радио Моржо, доносил развязный, с хрипотцой голосок: Паа-ад этт-туу песню Джонни Холидея, что сейчас звучала на нашей волне, ххаа-арашшо трахаться на диване с любимой девушкой, а под следующую песню Джо Дассена хорошо сосать минет…

Морж, засунув руку себе в штаны, морщась от удовольствия, чесал промежности.

— А что, Анисова, — промурлыкал он по-французски, — денег много в этом квартале заработали?

— Пятьсот тысяч франков, ваше превосходительство, — тоже по-французски отвечала мадам.

— А расходы какие были?

— Какие расходы? — удивленно вскинула брови мадам. — Мы ж не платим ни за что: передатчики за счет Башни, студии и зарплата за счет Бункера… Так что, мосье Павлинский, восемьдесят один процент от названной суммы — ваши.

— Мне не нужны проценты, — каркнул Морж. — Я должен взять все.

— Но позвольте! — нервно вскрикнула Анисова. — Российские совладельцы тоже имеют право на свои проценты от прибыли!

— Ха-ха-ха, какая прибыль, нет никакой прибыли! — рассмеялся Морж. — Мы ее, эту прибыль, всю засунем в статью расходов предприятия, все сто процентов, все денежки сами заберем и никому ничего не дадим.

— Этому нас в МГИМе не учили, — засомневавшись, пробормотала мадам. — Мы этого не понимаем.

— Да чего там понимать, я выставлю радиостанции счет от Арты Габжет на все пятьсот тысяч — скажем, за оказание консультаций по правильному пользованию пластинками Джо Дассена. Приедет из Парижа мой кореш, покрутится здесь пару деньков для блезира, а ты акт напишешь: мол, приезжал гранспециалист, учил наш персонал, как пластинки из конвертов доставать, — Морж пукнул и, хлебнув пива, закончил мысль: — И никакая налоговая ни за что не зацепится, а то платили бы налоги с прибыли, а так — сульмон ле такс сюр волянд ажюте, мон шер.[13]

— Се женеаль, — сказала Анисова, густо покраснев. — Же суи фьер де вотр амитье.[14]

10

Во вторник из черной пасти аппарата факсимильной связи выползла бумага крайне зловещего содержания. В Москву приезжала шобла французов во главе с директором ассоциации коммерческого радиовещания Мердуном Фишие. Весь персонал Радио Моржо содрогнулся, ожидая карательных санкций, которые обычно составляли неотъемлемую часть истерии помпы и показушничества. А что до секретарш Моржа и Анисовой, то их состояние было близко если не к коматозному, то к обморочному — наверняка.

Морж обожал надувать щеки, представляя себя перед всякого рода соотечественниками чуть ли не французским Рокфеллером, который сотворя что то вроде нового американского чуда, из протирщика окон в одно мгновение превратился в акулу капитализма. И Мердун Фишие с его французскими холуями, как нельзя лучше подходил на роль аудитории перед которой Морж был рад расстараться надуть щеки до невозможности.

— Ты есть пойти со мнуй в ресторан, давать обед в честь мосье Мердун Фишие, прокаркал Анисовой Морж, когда та приперлась к нему с еженедельным отчетом шифр д афер.

— Же маль э кер де во гринуй,[15] ваше превосходительство, ответила Анисова на всякий случай два раза присев в реверансе.

— Тю дуа етр прет а те секрифье,[16] это не обсуждается, крякнул Морж, громко испортив воздух.

Анисова сделала четыре книксена и с покорным видом удалилась.

В ресторацию поперлись впятером. Морж с Анисовой, Мердун Фишие, Наеб и Зеро. Причем сразу уговорились, что платить будут партаже, то есть каждый за себя. Анисова при этом тяжко вздохнула, не без оснований предчувствуя что платить за всех в конце концов придется ей.

Морж был в истерически веселом настроении. Он громко хохотал, хрюкал, пердел, хлопал всех по спине, Мердуна Фешие называл вьей кон,[17] мосье Наеба — птит кон,[18] а к мосье Зеро обращался изысканным — кон де мерд.[19] Анисову он игриво называл ма птит маль бизе[20] и во время аперитива все кормил ее с рук отщипываемыми им кусочками багета.

Тему для разговора выбрали самую благодарную. Все наперебой стали делиться друг с другом своими впечатлениями — какие все русские дураки.

— Эти дураки готовы работать совершенно за бесплатно, причем об них можно буквально вытирать ноги, — квакал Морж, прихлебывая бордо урожая 57 года.

— о, они совершенные простофили, их можно провести как полинезийских туземцев, поддакивал Наеб

— Им можно ничего не платить, им можно даже насрать на голову — они будут только счастливы, что иностранец обратил на них какое то внимание, подхватил Зеро.

Когда компания дружно дожирала свой ордевр,[21] и Анисова вдруг схиляла в туалет, мосье Фишие решил поинтересоваться у Моржа, от чего эта русская дама так усердно поддакивает, когда о ее соотечественниках высказываются столь нелестно.

— эль се донре юн маль де шьян пур ле коммерс,[22] сказал Морж и гаденько захихикал.

Через два с небольшим часа, когда французская братва схавала трех омаров, две котлет дю сальмон,[23] три дюжины устриц, дюжину уитр де мер нордик нумеро катр,[24] две дюжины королевских креветок и пять порций эскарго,[25] выпив при этом шесть бутылок красного, две розового и три бутылки белого вина, официант принес счет на тысячу сто сорок пять долларов.

— Ну-с, давайте считать, кто чего и на сколько наел, сказал Морж. вынимая из кармана пиджака свой кассио.

— Я ел капусту, хлеб и выпил два стакана минералки, сказал Мердун Фишие и протянул Моржу десятидолларовую бумажку.

— А я скушал одну устрицу, поел немножко капусты и выпил пол — стакана красненького, сказал Зеро, протягивая Моржу двадцатку.

— Я вообще ничего обычно на обед не ем — у меня американская диета, сказал Наеб и сунул Моржу пять бумажек достоинством один доллар каждая.

— Ну вот тебе, ма птит маль бизе, рассчитайся с официантом, сказал Морж и отдал все деньги Анисовой.

11

Забухав, Морж обычно впадал в состояние административного восторга и испытывал непреодолимое желание поехать на радио поруководить. Этого то и боялась вся радиостанция от самого тощенького диск-жокея до самого толстого коммерческого директора.

— Когда мы ехаль в автомобиль, твой Птица перед песня Элтон Джон опять сказала плять, я слышаль своими ушам, сказал Морж едва войдя в кабинет Большого Вождя.

— Я р-разор-рву ее на части, вскричал Большой Вождь и ринулся в эфирную студию.

Когда достали контрольку и отмотали до песни Элтона Джона, из динамиков послышался веселый с хрипотцой голосок, сообщающий, что музыкальная программа Радио Моржо продолжается и в следующем часу публику будет забавлять Элтон Джон и другие популярные артисты эстрады…

Когда Птица после эфира спустилась на третий этаж и зашла в буфет, свободных столиков там уже не было, и взяв кофе она присела к старичку, оказавшемуся диктором центрального радио, некогда объявлявшему о начале и конце трех войн, кончине и назначении пяти генеральных секретарей и еще об очень многом. Выслушав жалобы Птицы, что ее все время упрекают в не совершенных оговорках, старичок обнял Птицу за худые плечи и поведал старую историю о том, как еще при Сталине, когда в топах вместо Пресного и Агутина торчали Козловский, Лемешев и Бунчиков, он объявил по радио, что выступает хор мальчиков и Бунчиков… Птица долго хохотала, и взяла старенькому пердунку полташечку коньяка.

12

Количек завидовал многим людям, но особенно завидовал он троим. Старшему брату Боре, жившему за границей, кооператору Сидорову и члену Клуба венгерских жен Митечке Катилову по прозвищу Шин-Жин.

Старший брат умел разговаривать на иностранном языке, чего у Количека никак в жизни не получалось, да и сам факт проживания за границей был веской причиной для зависти.

У кооператора Сидорова была заграничная машина.

У Митечки же Катилова было все. Он говорил по-заграничному. Жена у него была иностранка. И машина у него была — мерседес. И, что самое главное, Шин-Жин был главным директором радио Моржо.

Когда сильно обеспокоенный падением доходов ленинградского филиала Морж поставил вопрос ребром: или Митя обеспечивает выполнение плана оборота (чего Шин-Жин не умел), или он покидает место директора (чего Шин-Жин не хотел), — Митя, струхнув, понял, что властью придется делиться. Однако делиться властью с человеком малознакомым он боялся, а все его знакомые, как и он сам, были более способны к застольной беседе, чем к бухгалтерскому калькулятору. Шин-Жин уже было совсем отчаялся что-либо придумать, как вдруг однажды за обедом его жена вспомнила, что, когда они учились в университете, единственным человеком, у кого водились денежки, был Количек Угрюмбурчеенко.

На следующий день, придя на работу, Митя, как всегда, уселся в своем кабинете и два часа мечтал, глядя в окно. Потом позвонила его жена и спросила, звонил ли он Количеку.

Очнувшись, Шин-Жин набрал номер киностудии и, услышав знакомый голос, спросил, что бы Количек сделал, если бы стал директором радио Моржо.

— Ввел бы гибкую систему скидок, — был ответ.

Митя спросил:

— А что такое гибкая система скидок?

— А это, старичок, когда клиент пятьдесят процентов заказа — в кассу по безналу и пятьдесят процентов налом — нам с тобой в конверте. И ему хорошо — на треть экономия, и нам с тобой хорошо.

И правда хорошо, — подумал Шин-Жин и снова стал смотреть в окно и мечтать. Митя мечтал о том, чтобы всех корешей пристроить на радио Моржо.

Количек тоже хотел везде на радио Моржо насажать своих.

Митя мечтал, чтобы всем корешам было хорошо.

Количек хотел, чтобы все ему были обязаны.

Шин-Жин, так как кореша его в своем большинстве были либо филологами, либо журналистами, решил учредить газету. Редакторами и главными редакторами пригласить туда всех друзей, дать всем по большой зарплате, а чтобы газета хорошо продавалась, все время кричать по радио Моржо, что лучше этой газеты ничего в целом свете не сыскать.

Кореша не заставили себя долго упрашивать. Их набилась целая комната, они возбужденно галдели, предвкушая что-то необременительно веселое, вроде пикника. Шин-Жин, глядя на них, тоже радовался, отгоняя от себя тревожную мысль, что, учреждая газету, он залезает Павлинскому в карман и если газета не окупится, взбучки не миновать. Однако у Мити против неприятных мыслей было радикальное средство: он умел резко переключаться с них на мысли приятные. Для этого требовалось лишь полчаса поглядеть в окно на пролетающих мимо ворон. Чем он тут же и занялся. Поглядев немного в окно, он принялся обдумывать, кого назначить главным редактором газеты.

Очень хотелось назначить Олю Сиськину. Однако брали сомнения, справится ли, так как судить о журналистских способностях Оли мог лишь по нескольким любовным запискам, написанным в разное время, но стабильно сохранявшим стиль и орфографию. Некоторые из них Митя хранил и перечитывал: Мурзик, мужлан уехал на три дня в камандерофку. Прехади вечером сиводня абизательно. Твая О… Ушла в аптеку сам знаиш зачем. Щас преду. Пазвани мне зафтра в аспераннтуру.

В конце концов, Шин-Жин назначил главным редактором себя самого, а всех корешей и Олю сделал членами редакционной коллегии.

А тем временем кореша решили, что газету назовут Большой Пикник и давать в ней будут информацию, в которой, по их мнению, больше всего нуждаются широкие массы читателей: где купить золото, бриллианты и картины в рамках.

В тот день, когда Саша Мурашов выразил Мите свои сомнения относительно коммерческих перспектив Большого Пикника, Шин-Жин записал в своем поминальнике: Мурашов — минус тысяча очков.

Моржу Павлинскому шифр д`афер от 09.02.1993 г.

1. Доходы предприятия от продажи рекламы в январе составили $ 40 000.

2. Расходы предприятия в январе составили $ 40 000.

Расходы включают в себя оплату счета Арты Габжет за командировку мосье Гандона и его консультации по технологии хранения пластинок Патрисии Каас $ 20 000. Мероприятия по саморекламе радио Моржо $ 20 000.

3. Мероприятия по саморекламе выразились в выпуске нами популярной коммерческой газеты Большой Пикник. Газета пока еще не очень хорошо продается, но мы надеемся на позитивное действие рекламы, которую все время даем газете по радио. С почтением,

Митя Катилов.

Главному директору радио Моржо

Мите Катилову от директора Дворца комсомола

Беляева Михал Михалыча служебная записка.

Пачками с вашей сраной газетой завалены все подсобные помещения второго этажа. Если не уберете их в течение трех суток, натравлю на вас пожарную инспекцию. Если вам некуда их девать, Дворец комсомола может оказать платную услугу по сжиганию газеты в котельной Дворца.

15.03.93 г. Беляев.

В бухгалтерию радио Моржо счет за оказанные услуги.

Сжигание бумаги в котельной Дворца комсомола в количестве пяти тонн. Стоимость услуг 1000000 рублей 00 копеек. Указанную сумму предлагаем вам в течение десяти дней перечислить на наш счет в Петр. отд. Промстройбанка.

Директор Беляев, главный бухгалтер Иванова.

13

Диск-жокей Птица опаздывал. Был первый понедельник месяца, и на радио Моржо Большой Вождь эфира собирал всех диск-жокеев. Птица очень хотел приехать вовремя, но накануне со своим petit ami — известным танцором-клавишником из ансамбля Голубая бля, у которого он уже два месяца жил на даче в Апрелевке, — так нанюхался и набухался, что позабыл, как называются дни недели. Поэтому, когда Птица пытался выяснить у бас-гитариста Джона, какой завтра день — июнь или зима, секс-вокалист Геша ответил, что завтра Новый год. Обрадовавшись, все еще раз укололись, нюхнули, выпили по стакану и стали трахаться.

Теперь диск-жокей Птица опаздывал. Желтое такси мчало его по широкому проспекту, и вот уже скоро поворот, у памятника первому космонавту…

— А правда, что вы — диск-жокей Птица? Я вас по телевизору видел! — спросил, набравшись храбрости, шофер.

— А если правда, давай я тебе вместо денег наклейку радио Моржо подарю, — находчиво предложил Птица. — С моим автографом. Наклеишь на торпедо, будешь пассажирам показывать.

— А правда, что вы жена Гребенщикова? — не унимался любознательный шофер.

— А если правда, дашь мне двадцать долларов?

— Ага, как не дать, такое счастье выпало!

— И еще: приедешь за мной сюда же к восьми вечера, отвезешь назад, в Апрелевку, я тебе за это в эфире привет передам.

Когда Птица вошел на радио, собрание уже кончалось. Большой Вождь не любил Птицу. Он его ненавидел. Ненавидел потому, что страшно ревновал его к славе, и еще дважды ненавидел потому, что из-за фантастической популярности Птицы не мог его уволить.

— Птица, а мы тебя уже обсудили, — сказал Большой Вождь, подняв свой остренький носик из бумажки, где у него были записаны все ди-джейские грехи. — Вот ты в пятницу после песни Элтона Джона сказал слово блядь.

— Не говорил я блядь, — обиделся Птица.

— Как же не говорил, если у нас контролька эфира на магнитофоне записана?

Принесли контрольку. Перемотали до места, где кончался Элтон Джон…

— Вот видите! — победно закричал Птица. — Это не блядь, а глядь. Я говорю: Глядь, а в нашей программе уж и Элтон Джон…

— Опять вывернулся, — с досадой махнул рукой Большой Вождь.

С течением лет, отработанных на радио Моржо, росла у Большого Вождя питаемая льстивыми улыбками подчиненных и соискателей эфирных благ уверенность в исключительной развитости своего ума, а порою, особенно во время бесед с коллегами из Талды-Кургана, возникало у него подозрение, не гениален ли он. Выражалось это в вещах для него тем более чудесных, что простота, с которою достигалось это упоительное ощущение гениальности, была просто удивительной.

Из актерских курсов, единственно составлявших его университеты, сложно было вынести какие-нибудь особенно полезные для жизни знания, кроме как о трех кругах внимания и системе Станиславского, однако месяцы, проведенные в курилках Щуки, не прошли бесследно: в неокрепшем сознании приезжего студиоза основательно засела идея, что мир — это театр. Это с совершенной очевидностью подтверждалось для него, так как сыгранный в кино хорошим актером генерал выглядел куда более убедительным, чем всамделишный, а представленный еще более знаменитым артистом академик был просто в тыщу раз лучше оригинала. Вывод напрашивался, и гениальность была уже в том, что ее, эту чудесную простоту универсального жизненного метода, нужно было лишь только поднять с полу, где она валялась у всех на виду, никем высокомерно не замечаемая.

Эх, фак-тур-ра! Слово какое замечательное. Не имей сто рублей, как говорится, а имей фактуру подходящую — рост хороший, голос выразительный, — и люди сами захотят тебя в начальники.

А если голос почти левитановский, то над смыслом слов, которые говоришь, напрягать сознание уже не требуется, куда важнее мизансцену выстроить. И коли жизнь — театр, то почему бы не сыграть в ней роль из самых значительных? Как же до этого Черкасов не дошел или Качалов?..

Одним словом, Большой Вождь эфира быстро осмелел в деле публичного провозглашения банальностей вроде того, что радиопрограммы — это передаваемые посредством эфира музыкальные произведения и словесные сообщения и что делаются они на радиостанциях творческими коллективами работников. Поощряемый ласковыми взглядами талдыкурганцев, он мог часами говорить о том, что чем мощнее применяются радиопередатчики, тем дальше и лучше слышно радио, о том, что если в программах ставить плохую музыку, то это слушателям не понравится, а если музыку ставить хорошую, то им будет самый смак.

Говорить, однако, вещи вроде того, что вода, текет из крана, потому что жидкая, Большому Вождю вскорости надоело. И, проверив себя в очередной раз на талдыкурганской аудитории, он перешел для разнообразия на откровенную белиберду из своего жизненного опыта.

Как и следовало ожидать, талдыкурганские филиалы не только отблагодарили вождя ласковыми взглядами, но стали пускать слюни с пузырями, а две девушки из карякско-печенежского филиалу описались прямо где стояли.

Ободренный Вождь стал чаще нести ахинею, для убедительности перемежая ее общеизвестными сведениями из школьных учебников.

— Все меломаны, — вещал он млеющим талдыкурганцам, — раньше любили слушать музыку в форме долгоиграющих альбомов, — бросив взгляд на покорных филиальцев и убедившись, что слюни из открытых ртов текут, как обычно, он развивал свою мысль: — Теперь же все меломаны предпочитают слушать музыку в форме сборных солянок из произведений разных авторов и исполнителей…

Талдыкурганцы нежно хлопали глазами.

— Потому что я сам так музыку слушаю, — неожиданно закончил свое высказывание Великий Вождь, и тут же девушки из карякско-ненецкого филиалу в немом восторге обожания судорожно описались.

Хитрый Количек, через две недели после этого случая повстречав Великого Вождя в курилке и имея цель понравиться, заявил, изобразив на лице выражение преданной искренности:

— Я музыку люблю слушать только в форме сборных солянок…

— Молодец, правильно, — промурлыкал Вождь. — И все так отныне любят…

— Но позвольте, — попытался было возразить случившийся поблизости Саша Мурашов. — А как же все основные фирмы звукозаписи? Почему они продолжают упорно львиную долю продукции все же выпускать в виде долгоиграющих альбомов?

Вождь с укоризною посмотрел на Мурашова, а вечером записал в поминальник: Количек — плюс сто очков. Мурашов — минус двести.

14

Трудно пришлось бы Количеку, не окажись в его жизни подполковника Синюхина, эх как трудно! Трудно было бы поступить на журналистский факультет с девятью баллами при четырнадцати проходных, да еще и стать старостой учебной группы. Еще труднее было бы Количеку переползать из семестра в семестр с повышенной стипендией, не прикасаясь, даже слегка, к вечной мудрости римско-греческих, франко-итальянских и англо-германских литератур, равно также пренебрегая и отечественными. Однако Игорь Игоревич, как просил себя называть подполковник, в критические моменты Количековой биографии незримым всемогущим духом оказывался рядом и враз разрешал самые, казалось бы, гиблые проблемы.

Когда они перешли на второй курс, Игорь Игоревич пожелал, чтобы Количек жил отдельно от родителей. Так было бы сподручней устраивать студенческие попойки, а также в тиши сепаратного проживания было сподручней писать отчеты Игорю Игоревичу об этих самых попойках, о том, что студенты обсуждали, поднимая стакан, о чем спорили, его опуская, кто был с кем, кто кого, кто кому и так далее с подробностями. Подполковник сотворил тогда чудо, посильное разве что джинну из персидских сказок: незримым духом витая в кулуарах горжилобмена, Игорь Игоревич помог разменять маленькую однокомнатную квартирку, где Количек проживал со своими стариками, на однокомнатную квартиру и две комнаты в коммуналке на Седьмой линии, совсем рядом с факультетом. Учиться стало некогда. На получаемые еженедельно от Игоря Игоревича средства приобретались несметные декалитры Эрети и Агдама, и трещали, сотрясаемые студенческой страстью протраханные диваны в обеих комнатах в веселой коммуналке на Седьмой, и переполнялся рычащим блевом унитаз, и строчила вдохновенно, дрожа похмельной скорописью, рука. И все у них было с подполковником хорошо, один лишь раз между ними кошка пробежала.

Когда Количек с повышенной стипендией перешел на четвертый курс, университетская бухгалтерия — первой в городе среди вузовских — стала внедрять компьютерную расчетную систему. В неотлаженной еще схеме произошел какой-то сбой, и одному студенту в их учебной группе компьютер начислил стипендию в десятикратном размере. Целых шесть месяцев ошибку никто не замечал, и приученный Игорем Игоревичем всегда хладнокровно держать язык за зубами Количек аккуратно, каждый месяц ложил на книжку триста шестьдесят целковых из статьи на образование Госбюджета СССР. На Количекову беду, он не просто об этом никому не рассказал, он не доложил об этом подполковнику. Скандал разыгрался стремительно, как пожар в стогу сухого сена. На седьмой месяц, когда на книжке у старосты уже скопилась приличная, по советским меркам, сумма, в бухгалтерии обнаружили ошибку. Практичного студента прямо с протраханного дивана оперы из двадцатого отделения притащили на Каляева, где начинающий следователь-практикант сразу выбил Количеку все передние зубы. Тут Количек допустил вторую промашку. Получив еще два вопроса ботинком по яйцам, лишенный возможности членораздельно говорить, он собственноручно написал на бумажке, что присваивал неправильно начисленные деньги, так как думал, что они правильно ему начислены за оперативную работу. К этому он добавил связной номер Игоря Игоревича и дежурный пароль.

Игорь Игоревич появился на пятнадцатый день. Он вывез незадачливого стяжателя за город и, давая модным английским штиблетом звонкие поджопники, приговаривал, что таких мудаков ему в конторе не нужно сто лет, потом бросил под ноги хныкающему студиозу его паспорт и, обдав сизым дымом, укатил в своей волжане цвета белая ночь.

Оценив ситуацию, Количек понял, что без подполковника высшего образования ему не видать как своих ушей, и принялся с усердием бульдозера рыть землю. В ту болдинскую для него осень им было написано триста доносов, что позволило ему заодно подтянуть стилистику и грамматику с орфографией. Игорь Игоревич всегда говорил, что агент-филолог должен и доносить профессионально, и писать грамотно.

Выслуживая прощение, Количеку пришлось попотеть не только над повышением объема оперативной работы, изводя килограммы бумаги на рутинно-дежурные сообщения вроде того, сколько раз студент Витя рассказал анекдот про Брежнева, но и значительно повысить качество самой информации. Это потребовало мобилизации всех физических и моральных сил. Так, посомневавшись минуты три, он все же написал донос на двух членов Клуба венгерских жен, которых доселе щадил по причине закадычной, как ему казалось, с ними дружбы. Но реальное прощение было заслужено, когда Количек сдал в контору целую организацию сионистов-антисоветчиков. Для этого Количеку пришлось не только целых полгода трахать усатую жирную Риту Абрамсон, но, что было еще труднее при его абсолютной неспособности к языкам, целых полгода ходить с ней на подпольные курсы изучения иврита.

Дело Шейлоха и Донскевича, в которое вылилось разоблачение антисоветской группы, было громким. О нем писали в газетах под заголовками На незримом идеологическом фронте и Осторожно: сионизм! о нем по Ленинградскому телевидению была показана серия телепередач. Однако ни в газетах, ни в телепередачах об истинных героях этого события не было сказано ничего конкретного, кроме разве таких строчек, как бойцами невидимого фронта и нашими бдительными органами. Однако ни Игорь Игоревич, ни тем более наш Количек на предание своих имен гласной славе и не претендовали.

Игорь Игоревич получил какой-то орден и с повышением уехал в Москву. Количек был полностью прощен и в знак признания своих заслуг по окончании университета получил распределение на одну из ленинградских киностудий. Майор Бубров, сменивший Игоря Игоревича, давая Количеку напутствие, сказал, что, несмотря на усиливаемую органами работу, на киностудии все еще полно махровых сионистов, но ограничиваться доносами только на коллег-киношников Количеку не следует, органы по-прежнему очень интересуются его друзьями из Клубавенгерских жен. Потом, похлопав новоиспеченного ассистента кинорежиссера по плечу, позволил себе пошутить: мол, опер про всех велел писать. И рассмеялся вполне дружелюбно.

15

Морж, войдя в роль заправского россиянина, с размахом принимал делегацию Арты Габжет, приехавшую проверить, как у него идут дела, а заодно посмотреть и пощупать русскую экзотику. Дабы пустить своим французским хозяевам пыль в глаза, Морж не пожалел денег и подготовил программу в русском стиле, насколько он сам его понимал. Уже в Шереметьево делегацию встречали четыре тройки лошадей, запряженных в устланные коврами сани-розвальни. В первые двое саней усадили мосье Берзака, мосье Зэро и прибывшего с ними мосье Наеба с его секретарем Маню. Чтобы теплолюбивые французики не замерзли на двадцатиградусном морозе, всем дали по флотской шинели и по шапке-буденновке, которые Морж заблаговременно купил на арбатской барахолке. Каждому из почетных гостей на колени посадили по девице в кокошнике и красном сарафане, которыми были специально выписанные для этого с филфака Маналова, Забаралова и Шнеерсон. В третьих санях ехал цыганско-балалаечный ансамбль Мони Лившица, и замыкали сани с госцирковским медведем Потапом и хряком Борькой из павильона Свиноводство ВДНХ.

Хлестать водяру принялись сразу, как отъехали. Причем вся дорога от Шереметьево-2 до гостиницы Космос заняла у путешественников более восьми часов. Специально подученные Моржом цыгане через каждые пять километров устраивали привал с плясками, обязательными пей до дна и чарочка серебряная. Девицы Маналова, Забаралова и Шнеерсон, честно отрабатывая стоху баксов, что на всех дал им Павлинский, дабы скрасить французикам дорогу, сделали минет по три раза каждому.

Доехав наконец до гостиницы, никто из комиссии инспектировать что-либо уже был не в состоянии.

На следующий день Морж похмелял всех в Праге на Арбате. Зеро, Берзак и Наеб заказали по дюжине лягушек и жбан Киндзмараули. Морж, держа марку, взял стопку блинов и графин Столичной.

— А ты неплохо здесь устроился, — сказал Зэро, обращаясь к Павлинскому. — Помнишь, каким мы тебя вытащили из тюрьмы?

Морж поморщился от неприятных воспоминаний и, вынув из кармана мобильный телефончик, осведомился, не желают ли господа пригласить девицу Шнеерсон?

— Нет, нет! — разом закричали все и жадно бросились хлебать красное.

— Поговорим лучше о делах, — предложил Берзак.

— О делах, о делах, — согласно закивали присутствующие, налегая на лягушатину.

— Три года назад, — начал свою речь Берзак, — наша компания вложила большие средства в российский проект коммерческого радио.

— Два подержанных студийных пульта, купленных на блошином рынке возле Гар-де-Норд, — вставил Морж.

— Это неважно, — возразил Берзак. — Компания вложилась так называемым ноу-хау…

— И два десятка пластинок Джо Дассена и Патрисии Каас, — не унимался Павлинский.

— Неоценимо политическое влияние нашей компании на Горби и членов его кабинета, без которого проект не смог бы осуществиться.

— Вполне оценимо, — упрямо возразил Морж, доставая из кармана калькулятор. — Шесть билетов Эйр Франс до Парижа и обратно, пара обедов в ресторане на Тур-д-Эффель, три музыкальных центра, видеомагнитофон, десять брелков Эйфелева башня, — перечислял Морж, выстукивая пальцем по клавишам. — Всего сорок две тысячи пятьсот двадцать четыре франка, господа, на что в Париже не купить даже одного приличного автомобиля.

— Из этого только следует, что в России такие цены, — раздраженно повысил голос Берзак, — и ничего более не следует. А вы, господин Павлинский, начинаете забывать, где мы вас нашли и чем вы занимались три года назад.

— Нет, не забыл, — Морж тоже повысил голос почти до визга. — Просто я хочу показать вам, господа, что компания не только давно вернула с моей помощью вложенные деньги, но и стабильно имеет доход в виде ежемесячных валютных перечислений. Причем именно мне приходится по девять месяцев в году сидеть в этой варварской стране, где идет война, где каждый день то взрывают парламент, то метро, то Останкино, где, кстати, находится мой офис, — Морж, от волнения забывшись, что сидит не с русскими, громко испортил воздух и продолжал: — Именно мне, в случае чего, а не вам, придется отвечать перед русскими, если они докопаются до махинаций с определением долей участия, махинаций с вывозом капитала и много еще до чего…

— Хорошо, хорошо, дружище, — поднял вдруг руку молчавший до того мосье Зэро. — Мы видим, что ты повзрослел и набрался опыта. Мы тут все согласны с тем, что теперь мосье Павлинский стоит не столько, сколько он стоил три года тому назад!

— Да, да, мы все видим, — закивали все.

— С сегодняшнего дня мы удваиваем твою долю в этом деле, — сказал Зэро с улыбкой. — Но при этом мы требуем в три раза увеличить отчисления на счет компании.

Морж озадаченно присвистнул.

— В помощь тебе мосье Наеб отдаст своего секретаря, можешь звать его Маню. Он будет присматривать за русскими. Раньше он работал в Сюртэ. Но русским об этом знать не надо. Скажете, что работал, к примеру, на радио Монте-Карло, поди проверь!

Все захохотали, хлопая себя по ляжкам.

— А теперь девочек!

Морж снова выудил из кармана мобильный телефончик и по памяти принялся набирать номер студентки Шнеерсон.

16

Получив результаты исследований агентства Хренометри, Морж пришел в состояние исступленного бешенства. Он вызвал к себе Анисову с Главным Вождем эфира и, перейдя на смесь польского с портовым французским, которую сам принимал за русский разговорный, позабыв от волнения, что по инструкции с русским персоналом следует говорить, положив ноги на стол, начал совещание.

— Ты это читал? — прокаркал он, тряся отчетом Хренометри возле лица Анисовой.

— Уи, месье, жэ ле лю, дежа,[26] — потупив взор отвечала Анисова.

— А ты это читал? — Морж тряс теперь бумажками возле римско-греческого носа Главного Вождя.

— Читал-с, — отвечал Вождь на том единственном языке, каким более или менее владел.

Агентство Хренометри, призванное пудрить мозги клиентам коммерческих средств массовой информации и качать за это денежки с самих средств, показало на этот раз, что за последние полгода радио Моржо потеряло два миллиона радиослушателей. Это было бы еще ладно, советник Моржа, верный Маню, объяснил бы такую потерю аудитории тем, что у двух миллионов москвичей и питерцев одновременно поломались приемники, но вся беда была в том, что, по данным Хренометри, в это же время на два миллиона слушателей прибавилось у радиостанции Вумат и радио Кайф.

— Ты не есть Большой Вождь эфир! — кричал возбужденный Морж. — Ты есть Большой Вождь бордель де мерд, тебе нельзя даже доверить собирать деньги с путан на Сен-Дени, а не то что программ мюзикаль!

— Морж, у тебя есть бизнес на Сен-Дени? — с наивным удивлением спросила Анисова. — Я не знала об этом.

— Почему ты ставишь в программ мюзикаль эти песни Джо Дассен и Патрисия Каас? Разве у тебя нет пластинки хороший русски песня? — не обращая внимания на Анисову, брызгал слюнями Морж.

— Но ты сам привез нам эти программы, — робко пытался возразить Большой Вождь.

— Ты есть дурак. Этот старый французский программ пусть играет на радио Тоска, а мы будем играть нови русски песня, такой, как я слушаль вчера в клуб, где пел мой друг Вася Буйный.

— Но он пел На нарах, бля, на нарах и Порюхались с тобой мы, кореш, а такие песни… — пытался было вставить Большой Вождь, но был резко оборван:

— Молчи, дурак, я что скажу, то и будешь ставить! — Морж перевел дыхание, пукнул громко и, положив ноги на стол, продолжал уже более спокойно: — Месяц тебе сроку, ты совершенно изменять программа мюзикаль. И если следующий отчет Хренометри не покажет… — Морж замешкался, позабыв слово, — огментасьен…

— Повышение, — подсказала Анисова.

— Да, да, повышение популярность наша радио, — подхватил Морж, — я тебя уволить без волчий билет.

— С волчий билет, — поправила Анисова.

— Разумеется, я буду немножко заплатить мои друзья из Хренометри, чтобы они сделать другой вариант отчета — для широкий гласность, где наша радио, конечно же, как всегда, — первый место, но вы должен работать, как сукин сын, — Морж почесал яйца и потребовал, чтобы Анисова вела протокол.

— Пиши. Первое: увеличить тарифы на рекламу втрое…

— Но, Морж… — попыталась возразить Анисова.

— В три раза, — повторил настойчиво Морж. — А клиентам скажете, что это потому, что мы теперь — самое модное радио. Дальше пиши. Второе: принять на работу новых хороших диск-жокеев.

— Где ж я хороших-то возьму? — обиженно пропищал Большой Вождь.

Морж потыкал пальцем в свой ноутбук и торжественно объявил: — Я нашел хороший девушки диск-жокей — Ма-на-ло-фф и За-ба-ра-лофф.

— А старых че, уволим? — недоуменно спросил Вождь.

— Плохих уволим, — кивнул Павлинский.

— Во! Птицу, Птицу давно пора гнать, — обрадовался Вождь.

— Птицу не трогай, — сказал Морж, — ее народ любит. И третье, самый главное, — президент поднял палец. — На всех трамвай и вагон метро мы написать, что радио Моржо — это самый-самый модный радио и кто его не слушай, тот дурак.

Получив новую директиву от Моржа покрыть весь Питер надписями Кто не слушает радио Моржо — тот дурак, Шин-Жин загрустил. Ведь после провала его проекта газеты Большой Пикник он перевел Олю Сиськину именно в отдел уличных надписей. Не справится, — грустно думал он, глядя в окно.

17

С грехом пополам окончив курс наук культпросвет училища имени пучеглазой подруги Ильича по классу организации свадебных торжеств и режиссуры пьяных гулянок академика Льва Моисеевича Сагнера, Вова Шинов поступил на работу в агентство услуг Добрые Зори. Вову взяли тамадой третьего разряда. И пошла — поехала веселая житуха высококвалифицированного работника культуры. Каждый вечер, без отпусков и выходных, в разных кафе и забегаловках по старинным русским обычаям в интерпретации Льва Моисеевича, Вова проводил свадебные торжества… Работа ему нравилась. Во — первых на свадьбе всегда можно было на халяву выпить и пожрать. Во — вторых помимо зарплаты, которую ему платило агентство Добрые Зори, Вова брал с красномордых мамаш по три червонца за хорошее качество обслуживания… В любом случае, как остроумно говорил Вовин дядя — записной семейный остряк Арон Ильич Шинов, языком на свадьбе тамадить — это не кирпичи в порту грузить…

Вова слегка забурел. В хорошем ателье он пошил себе сценический лапсердак, на манер того клубного пиджака, какой по рассказам профессора Льва Моисеевича, носил великий знаток старинных русских свадебных обычаев одесский тамада Ося Либензон. На обсыпанном блестками сюртуке на фоне британских львов у него был вышит якорь над которым золотом было написано — I Love New York. Во время туристической поездки в Лапенранту на финской барахолке Вова подыскал себе картуз, представляющий из себя что то среднее между узбекской тюбетейкой, кепкой нью-йоркского голубого и котелком правоверного леввита. Надев однажды это произведение шляпного искусства, Вова больше уже не снимал его никогда. Ни когда ел, ни когда спал, ни когда парился с корешами в парной финской бане. И от этого Вовина голова, напоминавшая до этого макушку эрегированного члена, стала теперь похожа на то же самое только в кепке. Но Вова своею внешностью был вполне доволен и даже предполагал в себе некоторое сходство с певцом из группы Скорпионз.

Именно таким, увидел Вову Морж, когда его случайно занесло на свадьбу брата Гали Шнеерсон.

— Я хочу этот тамада работай диск-жокей на Радио Моржо, — сказал Морж Митечке Катилову, трижды пернул и рухнув рожей в майонез забулькал там ноздрями и засопел.

Так Вова угодил на радио. А на ра-а-адио его понесло так, что никто и ничто уже не могло остановить того поноса сознания, который Вова и его дядя Арон Ильич по одесскому невежеству своему почитали за остроумие.

18

Капец, как и всегда, подкрался незаметно. На исходе второй недели ухода налоговой инспекции Шин-Жин получил официальное заключение. Когда он прочитал его, ему даже не захотелось смотреть в окно. Ему впервые за три года работы директором захотелось, несмотря на самый пик рабочего дня, просто лечь и полежать. Не с Олей Сиськиной, а одному, и чтобы никто не звонил и не ждал в приемной…

Официальное заключение гласило: Признать весь доход, полученный радио Моржо в Петербурге от коммерческой деятельности за период 1991–1996 гг., незаконным по причине отсутствия лицензии на вещание. Взыскать с радио Моржо шесть миллиардов рублей в доход государства…

Это, пожалуй, похуже пожара будет, — подумал Шин-Жин и машинально стал шарить по карманам в поисках валидольной таблетки.

19

К двум часам по полудни в приемной Большого Вождя Эфира уже толкалась парочка так называемых продюсеров. В кармане у каждого из них помимо обычных трех понюшек кокаина и визитных карточек с надписью Директор Наташи Опупеловой лежали кассеты с демонстрационными записями песен Эх, бля, три рубля и Мне стукнуло пятнадцать — пришла пора ибацца.

Ждали Большого Вождя. От него зависело, станут ли эти песни хитами Радио Моржо.

Вождь задерживался.

Накануне вечером вместе с Моржем и Анисовой в клубе Айлюли Столицы они отмечали презентацию нового компакт — диска Вольдемара Очумелова и так там надрались, что кабы не рандеву с продюсерами, хрена б с два — Вождь вылез бы из постели и до пяти вечера.

Однако как любил говорить Морж Павлинский, л аржан не пе па аттандр,[27] и поэтому не смотря на подкатывавшую тошноту и боль в затылке, с опозданием на полтора часа, Вождь все-таки притащился.

— Юра, у меня есть пара замечательных хитов для вашего радио, с порога начал картавить продюсер по имени Айзенфритц.

— А обладает ли эта песня признаками хитовости? — спросил его Большой Вождь

— Что же мы в самом деле, в первый раз что ли? — ответил Айзенфритц, протягивая Вождю конверт с купюрами.

— Вот теперь вижу, все признаки хитовости налицо, удовлетворенно проворковал Большой Вождь, пересчитывая зеленые стохи.

— В студию пойдем? — Спросил Айзенфритц.

— Зачем?

— Песню слушать…

— Да зачем, и так вижу — хит стопроцентный.

Большой Вождь снял трубку и набрав трехзначный местный номер сказал строго,

— Птица, зайди ко мне, поставишь на эфир новую песню Наташи Опупеловой…Записывай, мне стукнуло пятнадцать, пришла пора ибацца…Каждый час днем и каждые два часа ночью.

20

Игорь Игоревич ехал на встречу с Хозяином. Несмотря на то что машина неслась по шоссе со скоростью сто восемьдесят километров в час, в салоне восьмисотого мерседеса была тишина минус сто децибел, как сказали бы специалисты по шуму. Впереди за толстым стеклом виднелись затылки шофера Мочилы и бригадира Могилы — бывших майоров из наружного отдела.

Могила разговаривал с кем-то по радиотелефону: вероятно, предупреждал пост у шлагбаума, чтобы не задерживали. За пепельно-тонированным окном проносился зимний пейзаж юго-западного Подмосковья. От Ясенева и до Наро-Фоминска Киевское шоссе не имеет в плане практически ни одного изгиба. Да, и ведь всерьез думали с американцами воевать, — подумал Игорь Игоревич, усмехаясь своей мысли. — Шоссе-то строили с учетом взлета-посадки истребителей ПВО.

Апрелевка, Селятино, через два километра за речкой Пахрой — налево. Могила нажал кнопку на коробочке электронного ультразвукового пропуска, и мерседес вплыл в ворота поместья.

— Давненько я здесь не был, — уже вслух пропел Игорь Игоревич, дожидаясь, пока Могила выйдет и откроет ему дверь.

Синюхина пригласили пройти в библиотеку. Во всем поместье дворцовая библиотека была единственным местом, где разрешалось курить, и Игорь Игоревич принял это за добрый знак.

— Добрый, добрый, добрый день, Хозяин, — с полупоясными поклонами замурлыкал Синюхин, входя в отделанную черным кавказским дубом библиотеку, где вполне могло бы расположиться поле для мини-футбола с командами по десять игроков. Синюхин сел подле титанических размеров письменного стола и, терпеливо ожидая, пока хозяин закончит читать, принялся разглядывать интерьер. Южная и восточная стены библиотеки представляли собой шпалерную композицию из портретов князей, царей и генеральных секретарей от Рюрика и до Ельцина включительно. Опытный глаз Игоря Игоревича отметил в шпалере кисти Крамского и Брюллова, а также Глазунова и Шилова.

— Вот я им и говорю: Ленина надо читать, Ленина, — оторвавшись наконец от книги, заговорил Хозяин. — Можешь курить и докладывать.

Разрешение курить у Хозяина получали только самые близкие друзья, да и то только в особые моменты его хорошего настроения. Говорили, что Клинтон, тайно посетив Хозяина перед своими выборами, дабы не портить впечатления, тоже кашлял, но высмолил-таки папироску, не отказался.

— Начну с главного, — запел Синюхин, раскуривая свой любимый сорт — полуметровую гаванну Ромео и Фидель. — Основную ставку в минувшем полугодии мы по-прежнему делали на доходы от контроля за торговлей энергоносителями. Правда, подпортил немного наш друг Клинтон, опять выпустив на рынок Хусейна.

— Хорошо, я позвоню Клинтону, давай дальше, — благодушно кивнул Хозяин.

— Рынок цветных металлов, как мы и прогнозировали, контролировать далее нет смысла. Заводы оборонки сбросили все запасы, а добывающая практически остановилась, да и товар у нее дороже.

— Хорошо, — кивнул с одобрением, — высвободившиеся силы пускайте на средства радио, телевидения и печати. Ленин говорил: почта, телеграф и газеты. Диалектика, — Хозяин назидательно приподнял палец.

— Здесь мы имеем интересные наработки, — Игорь Игоревич пустил мощный клуб серебряного дыма и закашлялся. — Простите, наработки мы имеем. Так, мы планируем убрать из наиболее популярной коммерческой радиосети ее французскую составляющую и зарезервировать это средство в режиме популярно-музыкального.

— Хорошо, как будешь убирать французов?

— По закону. Разорим, объявим банкротами и выкупим.

— Как будешь разорять?

— По закону. Навалимся налоговой, задушим штрафами, в крайнем случае закон об ограничении через Думу протащим.

— Хорошо, действуй, — сказал Хозяин и вновь придвинул открытого посредине Ленина.

— Ну что, пора нашего Количека размораживать, — пробормотал Игорь Игоревич, снова усаживаясь в мерседес. — Могила, набери мне в Питере Олега, пусть он вызовет Щетину, и скажи ему, что пора пускать тепло.

21

Поступив на службу на радио Моржо, Количек решил для начала оглядеться что к чему. Не торопясь в осуществлении своих далекоидущих планов — превзойти в богатстве брата Борю, кооператора Сидорова и члена Клуба венгерских жен Митю Шин-Жина, — он первые год — полтора приглядывался, присматривался, прикидывал хрен к носу. По всему выходило, что дела проворачивать тут можно не хуже, чем на киностудии. Да и за первые месяцы работы, благодаря гибкой системе скидок, совершенно не напрягаясь, ему удалось сменить старую плохую машину на хорошую новую и шесть раз съездить за границу. Однако после того, как Шин-Жин чуть было не спалил радио Моржо, Количек решил, что настала наконец пора разворачиваться по-настоящему.

Главный директор радио Моржо

Катилов Д.Д.

Главный директор Дворца комсомола

Беляев М.М.

Санкт-Петербург, 29 августа 1994 г.

Акт.

Комиссия, утвержденная приказом по АОЗТ Дворец комсомола от 29 августа 1994 г. N 58 и по АОЗТ Радио Моржо от 29 августа 1994 г. N 9 в составе: председатель — Рокофьев О.В., главный инженер АОЗТ Дворец комсомола; члены комиссии: Анилов Н.А. — главный инженер радио Моржо;

Узнецов С.В. — начальник службы ЭХ;

Арпович В.В. — инженер по эксплуатации, по итогам расследования причин пожара в помещении студии радио Моржо составила настоящий Акт о нижеследующем.

1. Пожар в студии радио Моржо, находящейся в комплексе Дворца комсомола, возник 24.08.94 года, примерно в 19.00 часов, и был потушен силами работников Дворца комсомола в 19.45, до прибытия пожарных.

2. Осмотр помещения и показания свидетелей показывают, что очаг пожара находился в центре студии, в так называемой зоне отдыха. Осмотр проводки и розеток не позволяет заключить, что пожар мог возникнуть по причине неисправности проводки или из-за короткого замыкания. В результате пожара сильно пострадал диван (сгорел полностью), обгорели стол и два кресла. Расплавились светильники и местами подвесной потолок. В центре студии прогорело ковролиновое покрытие. Стены и потолок студии сильно покрыты копотью. Из оборудования студии пострадали: электроорган Хаммонд, акустическая колонка Лесли.

3. Анализ повреждений дает основания заключить, что пожар возник от небрежно брошенного на ковер окурка одним из работников радио Моржо.

4. Комиссия предлагает АОЗТ Радио Моржо срочно произвести в студии косметический ремонт, а также в приказном порядке разработать мероприятия по повышению ответственности за противопожарную безопасность лиц, работающих в студии радио Моржо.

Настоящий Акт направляется в районное управление ПО МВД РФ.

Подписи: Рокофьев, Анилов, Узнецов, Арпович.

Впервые за много лет дружбы Количек позволил себе в разговоре с Шин-Жином покровительственно-раздраженный тон. А Митя, раздавленный страхом перед неминуемым объяснением с Моржом и обязательно последующим за ним бесславным увольнением, не только принял этот Количеков тон, но и с униженной готовностью снести и еще большее по-собачьи, снизу, заглядывал ему в глаза, ловя хоть какой-нибудь намек на защиту и помощь в навалившейся беде.

— Ты чего, Митя, совсем охренел, Морж ведь чикаться с тобой не будет!

— Знаю, Количек, знаю, он ведь лучшего диск-жокея в Москве не пожалел, уволил за сигарету в студии в тот же день, как увидел, и даже оправдаться слова не дал, а здесь такое, что и не знаю, чего будет теперь.

— Да, он если узнает, тебе хана, — не скрывая злорадства, хмыкнул Количек. Митя совсем сник.

— Что делать, Количек? Спаси, помоги, век помнить буду.

— Помнить буду-незабуду, — передразнил Количек. — Сухари сушить, вот что делать! Морж тебе еще счет выкатит за Хаммонд с колонками, слабо не будет…

— Уу-уу! — завыл Митя. — Ты что, ты что, тридцать тысяч баков без колонки, и Лесли еще тыщщ на шесть потянет!

— Ну, ничего, продашь мерседес, а если не хватит — дачу в Зеленогорске, — не унимался поддразнивать Количек, зло похохатывая.

— Кончай издеваться, — взмолился Шин-Жин. — Говори, чего делать, или я пойду и отравлюсь…

— Хорошо, я знаю, что делать…

— Количек! — возопил Шин-Жин. — Век помнить буду!

— Успокойся, мне век твоей памяти на хрен не нужен, — холодно осадил его Количек. — Я берусь все уладить, но при одном условии…

— Любые условия, Колич, любые, я на все согласен, только помоги уладить, — снова завилял хвостом Шин-Жин.

— Пиши расписку!

— Да ты чего, какую расписку? — ошалело уставился на Количека Шин-Жин. — Ты что, мне не веришь?

— Верю, — спокойно глядя прямо в глаза, сказал Количек. — Но, если хочешь, чтобы я все уладил, пиши расписку.

Митя глубоко вздохнул и, вынув из кармана даренный кем-то из холуев паркер, приготовился писать. Он внутренне чуял, что с этой запиской жизнь его как-то изменится, однако даже и не предполагал, как сильно изменится она.

Расписка.

Я, Катилов Д.Д., находясь в полном уме и трезвом рассудке, даю сию расписку в том, что начиная с сегодняшнего дня продаю себя в рабство иметелю (обладателю) этой расписки.

10.09.94 г. Катилов Митя (Шин-Жин).

Написав, Митя сразу успокоился и стал смотреть в окно.

22

Вторую неделю в Москве с большой помпой проводился фестиваль Кто не слушает радио Моржо — тот дурак. В программе фестиваля были ежевечерние дискотеки в клубах Малина, Новая Бутырка и У Пахана, которые вели диск-жокейши-стриптизерки Маналова и Забаралова, концерт на Васильевском спуске с раздачей публике бесплатных гандонов с логотипом радио Моржо и участием групп Мудилус и Морщины от трения. Кульминацией фестиваля должно было стать открытие на Дмитровском шоссе лозунга Кто не слушает радио Моржо — тот дурак. Лозунг, представлявший собою двухсотметровый ряд из алюминиево-титановых букв высотой три человеческих роста каждая, достался Павлинскому почти даром. Двадцать лет назад в этом же месте из этих же букв тогдашним генсеком Леней был торжественно открыт лозунг Коммунизм — светлое будущее всего человечества. С началом перекройки буквы сняли с фундаментов и хотели загнать в Эстонию в виде лома цветных металлов. Однако замешкались, и буквы пролежали на станции Москва-Сортировочная, пока у одного папы не угнали любимый мерседес. В клубе Новая Бутырка, где папа оказался в одной компании с Павлинским, сторговались двадцать две алюминиево-титановых буквы отдать за двадцать два объявления на радио Моржо о пропаже мерседеса.

В шесть Большой Вождь проводил собрание диск-жокеев и директоров филиалов, посвященное предстоящему открытию лозунга.

Диск-жокей Птица в этот раз не опоздал. Он уже с часу дня вел из радиостудии музыкальную программу, в этот раз помимо комментариев скрашивая ее играми и забавами вроде Позвони в студию, ответь на вопрос: столица Италии, три буквы, первая рэ — и получишь приз — гандон с логотипом радио Моржо.

Ровно в шесть, передав микрофон сменщику, Журке Веселухину, Птица побрел в зал совещаний. В середине зала за большим столом сидел Большой Вождь и громко разговаривал по мобильному телефончику. Слева и справа от него сидели диск-жокейши Маналова и Забаралова, одетые в платья, именуемые во Франции petit robe и представляющие из себя маечки длиною под нижний обрез ягодиц. Обе обильно курили и, с тоской глядя в потолок, ерзали задницами по стульям, страдая от непреодолимого желания почесать места обитания недовыведенных мондовошек. Большой Вождь громко ругал по телефону какого-то нерадивого продюсера, и сидевшие по стенкам филиальцы из Талды-Кургана вздрагивали каждый раз, когда Вождь кричал в трубку такие слова, как передай Макаревичу, что он мой вечный должник или скажи Гребенщикову, что ни копейки не получит. Кончив разговаривать, Вождь блаженно улыбнулся и пошутил:

— Вот и Птица прилетела, значит, пора начинать.

Филиальцы восторженно захихикали.

— Кстати, Птица, ты почему опять вчерась на эфире перед песней Элтона Джона, блядь сказал?

— Не говорил я, блядь, — обиделся Птица. — Контрольку несите.

Принесли контрольку, перемотали до нужного места, включили.

— Вот, видите! — торжествуя закричал Птица. — Опять на меня напраслину гоните, я говорю: А предста-ВЛЯТЬ новый час в нашем эфире будет Элтон Джон. Это у меня просто дыхания не хватило всю фразу выговорить, а вы сразу блядь да блядь.

— Опять вывернулся, — с досадой махнул рукой Большой Вождь и обратился ко всей аудитории: — Товарищи, господа и дамы! Наше мудрое руководство в лице президента радио Моржо господина Павлинского в связи с полученными недавно объективными исследованиями агентства Хренометри, — Вождь взял со стола папку и для убедительности помахал ею в воздухе, — которые снова показали неуклонный рост нашей бешеной популярности среди народа, решил провести всероссийскую акцию, которая называется Кто не слушает радио Моржо — тот дурак.

Филиальцы из Талды-Кургана по углам тихонько заблеяли нервически. Девицы Маналова и Забаралова, закинув ногу на ногу, пускали ноздрями дым и с тоской глядели в потолок.

— В программе этой акции — всероссийское турне наших артистов Наташи Опупеловой, Сени Борзого, ансамблей Уй в жо и Голубая бля. Это всероссийское турне проходит под девизом Радио Моржо представляет. В городах, где работают наши филиалы, директора местных отделений радио Моржо обязаны организовать в местном эфире мощную поддержку концертам, которая должна выразиться в насыщении программы музыкальными произведениями перечисленных исполнителей, а также их интервью, приглашением артистов в радиостудии филиалов для совместного ведения программы вместе с диск-жокеем и так далее…

— Была у меня в прямом эфире эта Наташа Опупелова, — вставил вдруг с места Птица. — Так она на вопрос, что любит в жизни больше всего, ответила: Ибацца.

Среди талды-курганцев пронеслось легкое блеяние.

— Ну, энто ничего, если и скажет разок, — сказал Большой Вождь. — В этом для нашего радио большой беды не будет.

— А у нас такая машинка есть, — встал вдруг один из филиальцев, — дилеем называется, то бишь задержка по-нашему, так режиссер с этим дилеем, выпуская программу в эфир с пяти-шестисекундной задержкой, успевает нажать биппер. Вот у меня с собой есть кассетка, где мы записали эфир, когда в студии у нас был…

— Не надо, — прервал его Большой Вождь, — у нас тоже такая машинка имеется.

В этот момент зазвонил мобильный телефончик, и Большой Вождь закричал в трубку:

— А-а, это ты, засранец, передай Алле Пугачевой, что я ею очень недоволен…

Юная директриса каряцко-ненецкого филиала в углу судорожно описалась.

23

Частое баловство таблетками трезвости, которыми в бурную пору студенчества Количека щедро наделял его гэ-бэшный покровитель, сделало его в зрелые годы, по выражению врачей, неадекватно реактивным на алкоголь. Выражалось это, попросту говоря, в том, что после стакана Количек мог запросто потерять над собой всякий контроль, а после второго он либо падал без чувств, либо впадал в состояние совершенного помешательства рассудка. Зная такое за собой, он не бросил пить совершенно, но пил только дома и только с близкими, которые, в случае чего, всегда были готовы попросту его связать. Для того чтобы иметь вескую причину к отказу от угощения, Количек повсюду, даже на очень короткие расстояния, ездил на машине, и так привыкшие вскоре сослуживцы и родственники ему даже и не предлагали.

Однако однажды весною случилась с ним неприятная история. За какой-то надобностью отправился Количек к своему корешу Сидорову, который прославился среди друзей тем, что, торгуя подержанными автомагнитолами, которые под прикрытием какого-то гуманитарного детского фонда без пошлины ввозил прямо с германских автосвалок, одним из первых в городе купил пятисотый мерседес. Машина у Количека, как назло, была в ремонте, и, то ли расслабившись от весеннего воздуха, то ли просто по легкомыслию, на предложение Сидорова выпить он почему-то не ответил отказом. А потом поехало. После первой он позабыл, зачем приехал. После второй забыл, как его зовут, а после третьей уселся играть в карты с совершенно незнакомыми ему кооператорами.

Наутро друг Сидоров сообщил ему, то ребятам нужно отдать ять тысяч долларов. Причем, так как ребята проездом, отдать просят без задержки. А карточный долг…

Количек загрустил. Такая внезапная трата была ему совершенно некстати. Свободных денег в тумбочке у него не было, да и отказывать себе в уже запланированных на ближайшее будущее покупках новой машины и гаража страшно не хотелось.

Количек думал ровно три дня. И придумал. Вернее, думал он всего полчаса, а остальное время он лишь обдумывал детали. Решение проблеммы, как учил Игорь Игоревич, должно было быть кардинальным, неординарным и радикальным. Всем этим требованиям Количеков план добычи денег отвечал безусловно. Более того, этот план был перспективен, так как решал несколько параллельных с основной идеей задач.

Итак, во Вторник после обеда Количек объявил сослуживцам, что у него из стола пропали деньги, приготовленные на покупку гаража и стройматериалов для дачи. Зачем он припер такую сумму на работу, почему оставил ее без присмотра и вообще как с таким аккуратным и даже педантичным человеком, у которого не то что деньги, зажигалку старую, и то стырить мудрено, могла произойти подобная история — таких вопросов никто не задавал. Все были в шоке. Подозрение падало на всех сослуживцев без исключения, так как в кабинет Количека в течение дня заходили все работники радиостанции. Так проблема Количека стала проблемой коллектива. Все шло так, как и было задумано. Шин-Жин, перепуганный возможностью скандала, выписал Количеку квартальную премию в пять тысяч долларов. Сослуживцы стали коситься друг на друга и всерьез обсуждать в курилке, не тот ли да не этот ли потырил бабки. Многие из работников радиостанции были даже вынуждены отложить до поры крупные покупки, чтобы кто чего не подумал.

Под крышей собственного расследования Количек с разрешения Шин-Жина взял у начальника кадров все личные дела сотрудников, о чем давно сам мечтал и к чему его давно побуждало гэ-бэшное руководство. Только Саша Мурашов своей глупой назойливостью чуть было все не испортил. Все ходил да спрашивал всех: мол, чего милицию не вызывают, давайте, мол, вызовем?..

Едва удалось его заткнуть, через Шин-Жина опять-таки, пустив парашу, что милицию вызывать нельзя, это, де, подорвет репутацию радиостанции.

Таким образом, с одобрения Шин-Жина в жертву фетиша — репутации радио Моржо — коллектив добровольно принес доверие и уважение друг к другу.

А Количек, получив свои денежки и сняв копии с личных дел, потирал руки. По курилке он пустил слух, что ходил к экстрасенсу и что тот по коллективной фотографии работников радиостанции точно определил вора.

Сотрудники перестали делиться друг с другом.

На станции началась новая эра взаимоотношений.

Жена Саши Мурашова месяца через два после описываемых событий действительно пошла к знаменитому экстрасенсу лечить какую-то свою послеродовую болячку. Разговорившись, она поведала чародею и о краже, случившейся на работе у мужа.

— А вы принесите фотокарточку, — попросил экстрасенс. — Дело-то нетрудное.

Жена принесла на другой день групповой снимок мужниных сослуживцев.

— Вот он, кто украл! — воскликнул экстрасенс, едва взглянув на фотографию. Палец его уткнулся в небритое Количеково лицо.

24

Количек ехал с работы домой в машине и слушал радио. Размечтавшись о тех сладких днях, когда у него будет джип чероки, он слушал рассеянно, не вникая в слова диктора, а лишь подсвистывая тихонечко, если мелодия нравилась. Вдруг ему показалось, что диск-жокей сказал слово блядь. Количек остановил машину, посмотрел на часы и записал в поминальнике назавтра: Большому Вождю, блядь в 19.30.

25

В вагоне поезда Красная стрела Количек нос к носу столкнулся с подполковником Синюхиным.

— Игорь Игоревич, — в нерешительности было протянул Количек руку.

— Можно, можно, не робей, — широко улыбнулся Синюхин и пригласил в свое купе, которое занимал один, без попутчиков. — Ну, рассказывай, — предложил он, когда выпили по первой.

— А что рассказывать, Игорь Игоревич, работаю потихоньку на радио буржуинском, бизнес, так сказать…

— Знаю, знаю, все знаю, и про пять тысяч долларов, которые у тебя там якобы свистнули, и про гибкую систему скидок, и про черный нал, — похлопав Количека по плечу, сказал Синюхин и налил повторой.

— А вы все там же, в конторе? — спросил Количек, при слове контора мотнув головой куда-то вбок и вверх.

— В конторе, да уже не в той, — ответил Синюхин, улыбаясь тонкой, многозначительной улыбкой. — Дело, видишь ли, в том, дружище, что в любой системе всегда была, есть и будет своя, соответствующая сути и качеству системы контора. Был у нас СССР — была та контора, где и мы с тобой славно трудились. И выполняла та контора, с нашей с тобой помощью, главную для той системы, какой был СССР, функцию — обеспечивала ее политическую безопасность, так как для такой системы, какой был СССР, политическая безопасность была главной составляющей ее стабильного существования, — Синюхин налил еще по полстакана. — Но времена меняются, друг мой, меняются системы, меняются общественно-политические формации. Меняются и конторы.

— Так вы в ФСБ? — неуверенно спросил Количек.

— Раньше ты лучше соображал, — неодобрительно покачав головой, протянул Игорь Игоревич. — Я ж тебе объясняю: новая система — новые жизненные функции…

— Не пойму чего-то, вы уж простите, пьяный я, наверное.

— А ты сейчас все-таки у меня сам догадаешься, о чем я тебе толкую. Давай пойдем рассуждать с другого конца. Ты хочешь узнать, как теперь называется моя контора, так?

— Так.

— А что всегда вызывала контора у простых смертных?

— Страх, по-моему…

— Правильно, друг мой, правильно, страх, а теперь подумай, чего боится нынешний, новый россиянин-гражданин — ФСБ?

— Нет.

— Правильно, не боится ФСБ, а чего боится?

— Налоговой…

— Ну вот! Догадался наконец, — Синюхин схватил Количека за шею и принялся с покровительственным дружелюбием гнуть ее вправо-влево.

— Так вы в налоговой… Здорово, как же я сразу-то не догадался? Так вы, поди, и генерал?

— Ну, наверное, генерал, — улыбнулся своей тонкой улыбкой Игорь Игоревич…

Наутро, когда проводник мягкого спального вагона, уважительно тихо постучав в дверь купе, прервал похмельный Количеков сон, генерал был уже в галстуке и заканчивал водить по лицу дорогой японской электробритвой.

— Долго спишь, агент, так и радио свое проспишь, — пошутил он.

— Не просплю, будьте покойны, — ответил Количек, высвобождая ноги из-под белоснежных железнодорожных простыней.

— Не забудь детали, связь со мной держи через Олега.

— Так Олег что, разве не…

— Они теперь подотдел нашей конторы.

— Ах, как же я сразу не…

— А Моржа твоего мы для начала пугнем, уже на следующей неделе пугнем, так что готовься в ферзи, пешечка моя…

26

В канун Старого Нового года приснился Количеку сон. Будто снимают о нем документальное кино, для потомков. Чтобы увековечить значительное событие в жизни общества. Внутри Исаакиевского собора стоит большой стол президиума, накрытый красным. На столе боржом, пепси-кола — все как на совещаниях партактива. За столом сидит он, Количек, и отвечает на вопросы корреспондентов разных заграничных газет. В лицо ему светят яркие горячие лампы — идет киносъемка.

Поодаль, в глубине собора, стоят накрытые, как в ресторане, столики — на двоих, на четверых, — а за столиками все знакомые Количека, все кореша его по университету, по киностудии, по радио. Да и не только кореша.

И задают Количеку корреспонденты разные вопросы на всех языках мира: на французском — а он, Количек, силь ву пле, битте шен, отвечает свободно; на немецком спрашивают — а он — битте шен, силь ву пле… Изумляются все тут учености его. Хлопают. И спрашивают его: А правда, что у вас самая иностранная машина в нашем городе? А он отвечает: Правда, у меня американо-японская машина с финляндской предпродажной подготовкой. Два двигателя, восемь карбюраторов. Зимой в России не использовалась. Ходила только на финском масле — Уу-у-ух! — прокатилось по залу. — Завидуем! Спрашивают еще, причем по-иностранному: А правда, что у вас дача самая большая в области, и даже больше, чем у…? — Правда, — отвечает Количек скромно. — Но это не было самоцелью, это так само получилось, по заслугам, так сказать — Уу-ух, завидуем! — вновь прокатилось по залу.

А потом очень-очень миленькая такая иностраночка-корреспондентка, которая уже так многообещающе дарила ему взгляды и улыбки, что у него случилась эрекция, спрашивает: А правда, что вы настоящий владелец, президент и директор радио Моржо? И уж было открыл Количек рот для утвердительного ответа, как почувствовал спиною, что стоит кто-то сзади. Он глядь назад — а там подполковник Синюхин стоит. А изо лба у него рожки козлиные растут. И вместо кистей рук из рукавов пиджака копытца сдвоенные торчат. И смотрит на него Игорь Игоревич со своей тонкой улыбочкой и говорит: Ну что, поросенок, айда говно грузить?..

И — уу-ух! — куда-то полетел он, Количек, спиной вниз, и обидно почему-то стало очень-очень, что публика в зале совершенно не заметила его, Количека, исчезновения. И он, как будто из глубины, видел, как танцуют все, смеются и как та иностраночка-корреспондентка уже не ему, а какому-то дядьке в пиджаке строит глазки и улыбается…

27

Выйдя замуж за Моржа Павлинского, Галя Шнеерсон ни одного дня не пожелала оставаться в России и, получив в консульстве бессрочную визу как жена гражданина Франции, первым же самолетом отбыла в Париж. Морж поохал, поахал, сетуя на то, что не для того женился, чтобы девять месяцев в году заниматься онанизмом в своей московской квартире, однако, уткнувшись в железобетонное упрямство Гали, пробормотал что-то вроде же ле компранд и дал ей ключи от petit studio, которую снял накануне в десятом округе за пять тысяч франков в месяц. Проучившись до этого два года на филфаке, Галя понимала немного по-французски, и даже достаточно для того, чтобы купить пару бутылок спиртного или приобрести абонемент в салон африканского массажа. Однако лексика ее была еще недостаточно развита, чтобы объясняться с водопроводчиками, нижними соседями и полицейскими инспекторами.

Таким образом, сидя у себя в офисе в Останкино, в полдень по московскому времени Морж каждый раз с тревогой ожидал, что как раз в это время на Рю-дез-Орфан живущие под Галей Дюпоны просыпаются от капающей с потолка воды, так как накануне Галя заснула бухая в ванной. Зимой девяносто второго Моржу раз пять пришлось звонить из Москвы в ЖЭК десятого округа, то вызывая водопроводчика, то маляров для косметического ремонта. Два раза пришлось объясняться с полицейским коммиссаром. Однако кончилось все неожиданно быстро. Осенью Галя подцепила в Брассери Гиго какого-то из Техаса, страшно богатого, приехавшего в Париж потрахаться с настоящей француженкой. Этот американец был настолько потрясен любовным искусством нашей парижанки, что не принял никаких возражений, замужем она или не замужем, и увез ее за океан. Через неделю Морж получил из Лас-Вегаса сообщение, что Галя заочно взяла развод.

28

— Куда ты меня пригласишь? — спросил Синюхин, когда Количек кряхтя влез на заднее сиденье его светло-серой Волги.

— Давайте, может пивка… — неуверенно ответил Количек.

Машина тронулась

— Показывай тогда дорогу, я ведь теперь в Ленинграде вроде как гость, — улыбаясь, пророкотал Синюхин.

— Пока прямо. А машина что, все та же? — робко спросил Количек.

— Что значит — та же? — не понял генерал.

— Ну, на которой вы еще когда университет курировали…

— А-а, вспомнил! — рассмеялся Синюхин. — Не-ет, у нас в конторе машины по столько не живут… — он вздохнул тяжело. — У нас и агенты по столько, как ты, не живут… — и, выдержав паузу, вдруг расхохотался: — Ладно, не писай в галошу, студент, быть тебе президентом твоего радио Моржо, вот увидишь, и очень-очень скоро, — Синюхин откашлялся и, сделав тоненький девчачий голосок, пропел: Радио-оо Моо-ор-жооо…

Приехав в новомодную ирландскую пивную, Синюхин с Количеком взяли столик в отдельном кабинете. Официант принес по кружке черного, как битумный лак, Гиннесса и почтительно удалился. Синюхин засунул руку в портфель, который не пожелал оставить в гардеробе, и чем-то щелкнул внутри.

— Ну, теперь можно разговаривать, — облегченно сказал он. — Ни один слухач, даже на самой разъяпонской мандуле, ничего не расслышит.

— Игорь Игоревич, — начал Количек, отхлебнув пива. — Почему приостановили наезд на Моржа?

— Да, приостановили. Тебе, как будущему партнеру, скажу: у нас аппетиты выросли. Если бы мы сейчас большую мышку поймали, пускай даже самую большую, остальные бы все разбежались, нам бы их никогда не собрать, — Синюхин тоже сделал добрый глоток и, достав из внутреннего кармана пиджака сигару, продолжал: — А мы в следующий раз, чтобы за каждой такой радиостанцией не гоняться, одним наездом возьмем всех.

— Сейчас ведь так просто уже было…

— Да, конечно. Разве ты думаешь, наши люди не видели ловушку, которую сам Морж себе же и поставил в московской лицензии? Видели! Прекрасно видели. Разрешенная мощность вещания в УКВ — сто ватт, а передатчик — киловаттный. Видели, а в ФМ — там вообще разрешено один киловатт, а все пять лет работали на шести. Все видели, друг мой, все могли доказать, и уже бы твой Павлинский ехал бы тихой скоростью к себе в Марсель голый, как лох с ярмарки… Чистый был выигрыш дела, чистый. Абсолютно корректно с юридической точки зрения: незаконно заработанные деньги за все пять лет необходимо вернуть в бюджет государства.

— Ну, так, как было, теперь уже так просто не получится, — с сожалением сказал Количек.

— Это не твоя забота, получится, и еще не так получится, — Синюхин сделал успокаивающий жест открытой ладонью. — Еще твой Морж и посидит у нас, это тебе я обещаю, — генерал махнул рукой, приглашая официанта подойти. — Принесите-ка нам водочки, — он откинулся спиной на мягкую спинку кресла и, засунув руки в карманы, вытянул под столом свои длинные ноги так, что ботинки его коснулись Количековых. — Надо выпить нам за президента. За нового президента, — он сделал тоненький девчоночий голос и пропел: Радиоооо Моор-жооо.

29

Митинг и концерт, посвященные открытию лозунга на Дмитровском шоссе, решили проводить вечером, когда сгустятся сумерки, чтобы лучше смотрелись фейерверк и светомузыка. Бесплатные пригласительные билеты загодя раздавались на вещевых рынках, в пивных, а также в псих- и вендиспансерах города. Поговаривали, что на открытие лозунга приедет мэр столицы и что освящать сооружение должен будет главный раввин московской синагоги.

Несмотря на мелкий холодный дождик, публика начала собираться уже за час до объявленного времени, и, так как лотки с разливной водкой работали исправно, настроение у всех было не по погоде приподнятое.

На собранных из строительных лесов подмостках стояли динамики и микрофоны. После торжественной части для публики были обещаны живые выступления Вовы Очумелова, ансамбля Голубая бля и личного друга Моржа — Васи Буйного. Вести программу вечера должен был любимый диск-жокей радио Моржо — Птица.

Без пяти шесть подогретая спиртным толпа (около десяти тысяч, по оценкам милиции) начала скандировать: Пти-ца! Пти-ца! Пти-ца!.. Ровно в шесть на подмостках в лучах прожекторов появился Морж Павлинский в сопровождении г-жи Анисовой и диск-жокеев Маналовой и Забараловой.

— Здра-ству, Моск-ва, — на польско-французском обратился к публике президент.

В ответ раздался ликующий рев, сквозь который тонкое ухо могло разобрать выкрики вроде Попс давай! Кончай мудню! На фуй! и Ельцин — президент!. Потом Морж начал квакать по-лягушачьи, а ловкая Анисова стала тут же переводить.

— Ква-ква, — говорил Морж, шустро сверкая очками на морде.

— Я очень рад, что мы здесь сегодня собрались, — переводила Анисова.

Пти-ца! На-фуй! Гнать кончай! — ревел народ.

— А сейчас я буду рад предоставить слово младшему помощнику атташе по культуре в Москве госпоже Тратиньяк.

На-фуй! Забарали! Давай попса!..

После похожей на африканского гамадрила, если его одеть в юбку и жакет от Кардена, атташе на подиум позвали раввина Осю Шлибензона, который, едва открыв рот, получил в глаз пепси-кольной бутылкой, пушечно просвистевшей из толпы.

Кончай базар! Пти-ца, Пти-ца!.

Торжественную часть на этом срочно закончили, и Маналова с Забараловой широким жестом пригласили на помост любимца Москвы, победителя конкурса Золотой Шанкр, лауреата фестиваля Блюет Москва, завсегдатая хит-парада Абрама Суворова — Вову Очумелова.

— Й-и-иииии, — завизжали девки, писая в трусы, кто был в трусах…

— Бллляяяяяяяяя, — заорали прыщавые ценители культуры…

— Радиооо Мор- жооооооо, — взревели динамики…

— Нормально прошло, — сказал шоферу Большой Вождь, садясь в поджидавшую его студийную машину. — Давай на радио.

30

Через три с половиной года выпущенный из колонии общего режима, где он отбывал срок по приговору московского городского суда по статьям 193 и 199 УК РФ, Морж, добравшись поездом до Москвы, ждал самолета на Париж. Ожидавшие самолета дамочки из новейших русских при виде татуировок на его мозолистых руках прижимали сумочки к телу и отодвигались, брезгливо поджимая губки.

Из развешанных в зале ожидания динамиков слышалась музыка, прерываемая иногда объявлениями о начавшейся регистрации на рейс Москва — Дюссельдорф или о совершившем посадку рейсе Бомбей — Москва.

Вдруг из динамиков он услышал такую знакомую мелодию, что в горле спазмом перехватило жизненную жилку…

Мелодию эту по заказу Моржа девять лет тому назад сочинил один московский музыкант с кавказской фамилией. Музыкант, который в юности очень тяготился славой своего отца, тоже музыканта, с такой же кавказской фамилией. Только из сочиненного им осталась лишь эта мелодия на четыре ноты. А от отца осталось две сотни песен и тысяча стихов.

— Радиоооо Моор-жоооооо…

Примечания

1

дерьмо (фр)

(обратно)

2

черт (фр)

(обратно)

3

фр. нар. песня — Рыцари круглого стола

(обратно)

4

привет, как дела (фр)

(обратно)

5

ровно одиннадцать (фр)

(обратно)

6

Входи. Ты как всегда опоздала (фр)

(обратно)

7

тут не убрано — извини (фр)

(обратно)

8

Рекламные ролики (фр)

(обратно)

9

Отлично, разве нет! (фр)

(обратно)

10

Десять тысяч девятьсот франков, девяносто, двадцать четыре тысячи франков… (фр)

(обратно)

11

надо нанять на работу специалиста по коммерции на пост коммерческого директора (фр)

(обратно)

12

тебе идет (фр)

(обратно)

13

только налог на добавленную стоимость (фр)

(обратно)

14

я горжусь дружбой с вами (фр)

(обратно)

15

меня тошнит от ваших лягушек (фр)

(обратно)

16

придется тебе потерпеть (фр)

(обратно)

17

старый хрен (фр)

(обратно)

18

маленький хрен (фр)

(обратно)

19

сраный хрен

(обратно)

20

маленькая недоеба (фр)

(обратно)

21

закуска (фр)

(обратно)

22

она за деньги удавится (фр)

(обратно)

23

жареный лосось (фр)

(обратно)

24

большие нормандские устрицы (фр)

(обратно)

25

садовые улитки в масле (фр)

(обратно)

26

да, мсье, уже читала (фр)

(обратно)

27

деньги ждать не могут (фр)

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

Реклама на сайте