«Рассказы о сержанте Берковиче»

Дело первое. СГОРЕВШАЯ СЕРЕЖКА

Я тебе звонил вчера вечером, — рассеянно сказал инспектор Хутиэли, просматривая материалы допроса, только что распечатанные на принтере, — твоя мать сказала, что ты отправился с Наташей на пикник. Хорошо погуляли?

— Хорошо, — кивнул сержант Беркович. — Пешком отправились вдоль побережья на юг. Останавливались, купались, отдыхали и шли дальше.

— И ни разу не поссорились? — удивился инспектор. Ему казалось, что Борис и Наташа ссорятся всегда, едва им удается остаться наедине. Наташа считала, что Борис уделяет ей мало внимания, и это сейчас, когда он всего лишь ухаживает, а что будет, если она, как он уже не раз предлагал, выйдет за него замуж? Да он забудет о ней после первой же брачной ночи. Преступники для Бориса важнее личной жизни!

Сам Беркович придерживался, конечно, противоположного мнения, но как он мог доказать любимой девушке свою правоту, если работа действительно отнимала у него вечера, а бывало — и ночи?

— Поссорились, конечно, — вздохнул Беркович. — На ашдодском пляже я полез разнимать драку, а Наташа решила, что в неслужебное время я мог бы остаться зрителем.

— Помирились? — поинтересовался Хутиэли. По его наблюдениям, ссоры между сержантом и его вечной невестой никогда не продолжались больше двух часов. Правда, мирные промежутки были, кажется, еще короче.

— Помирились, конечно, — хмыкнул Беркович. — Похоже, что мы все-таки поженимся. Во всяком случае, когда я проводил Наташу домой, то предложил выйти за меня замуж, и она сказала: «Хорошо, я подумаю».

— Большое достижение, — согласился инспектор. — Последние пятнадцать раз Наташа, насколько я помню, говорила: «Нет, Борис, ты еще не созрел для такого шага».

Разговор был прерван телефонным звонком. Инспектор, поднял трубку послушал и поднялся, продолжая одной рукой держать у уха телефонную трубку, а второй делая Берковичу странные знаки. Сержант, знавший своего шефа как свои пять пальцев, сунул за пояс пистолет и направился к двери.

Хутиэли догнал Берковича в коридоре.

— Поедем на пляж, — сказал он. — Дикий пляж к северу от Рамат-Авива. Убийство.

Лифт за несколько секунд спустил Хутиэли с Берковичем в холл, на улице уже ожидала машина с сидевшим за рулем водителем, молчаливым Йони Бен-Натаном.

— Убит Арик Михельсон, актер театра «Габима», — сказал инспектор, когда машина помчалась на север, распугивая встречных водителей звуками сирены.

— Я такого не знаю, но я ведь почти не хожу в театр.

— Я тоже о нем не слышал, — покачал головой Беркович. — Правда, я тоже был в «Габиме» всего два раза, мы с Наташей обычно ходим в «Гешер». Он молодой, этот Михельсон?

— Тридцать лет.

— Что произошло?

— Судя по докладу патрульного Авнери, три актера «Габимы» — Арик Михельсон, Габи Зайдель и Соня Аккерман — решили устроить пикник…

— Утром в воскресенье? — недоверчиво спросил Беркович.

— А когда еще? По вечерам у них спектакли. Михельсон, говорят, большой спец по шашлыкам. Он отправился на место пикника заранее, чтобы разжечь костер и приготовить угли.

— Так их же можно купить в магазине, — продолжал удивляться Беркович.

— Такой молодой, и уже никакой романтики, — прокомментировал Хутиэли. — Они хотели сделать все своими руками. Итак, Михельсон отравился на пляж. Соня Аккерман подъехала на машине в девять сорок, опоздав всего на десять минут. Практически одновременно с ней приехал и Зайдель. Они поздоровались друг с другом и пошли к пляжу. Место, где они собирались отдыхать, с дороги не видно, там небольшая роща… Короче говоря, подойдя ближе, они увидели, что Михельсон лежит возле уже погасшего костра. Он был убит ударом тупого предмета по затылку. У обоих были сотовые телефоны, так что один позвонил в полицию, другая вызвала скорую…

— Следы?

— Сейчас увидим. Надеюсь, что они оказались достаточно умны и ничего не затоптали.

Машина остановилась у небольшой апельсиновой рощи, в пятидесяти метрах от заправочной станции.

— Могу себе представить, — пробормотал Хутиэли, — сколько тут народа околачивается. Кто угодно мог ударить Михельсона и смыться…

— Мог, — согласился Беркович, — но зачем? Оставив Бен-Натана в машине читать «Едиот ахронот», инспектор с сержантом миновали рощу и увидели группу полицейских, в отдалении стояла машина скорой помощи. Тело убитого лежало там же, где его обнаружили Соня с Габи. Патологоанатом Кац заканчивал изучать труп.

— Убит ударом по затылочной части, — сказал он инспектору, поднимаясь с колен. — Эй, ребята, можете уносить…

— Сильный удар? — спросил Хутиэли.

— Достаточно сильный, но не геркулесов.

— Почему он не развел костер на песке? — буркнул инспектор. — Тогда хотя бы был шанс найти следы…

Действительно, Михельсон устроил костер на асфальтовой дорожке, которая огибала апельсиновую рощу и выходила к шоссе. Конечно, здесь было удобнее, рядом находились несколько скамеек, не мог же на самом деле Михельсон знать, что его убьют, иначе он бы, конечно, подумал о сохранности следов.

— Аккерман и Зайдель в моей машине, — сказал, подойдя к инспектору, патрульный Дани Авнери. — Вы хотите их допросить сейчас или доставить задержанных в отделение?

— Приведите обоих сюда, — попросил Хутиэли. — Пусть восстановят картину на местности.

У Сони Аккерман были заплаканные глаза, тушь потекла, лицо казалось старым и некрасивым. Габи Зайдель старался держаться независимо, но это ему плохо удавалось, он сжимал кулаки, -хрустел пальцами и не мог устоять на месте.

— Вы приехали одновременно? — спросил Хутиэли.

— Я подъехал после Сони, — мрачным голосом заявил Зайдель. — Я догнал ее, когда она уже шла по тропинке.

— Это так? — повернулся Хутиэли к девушке. Она кивнула.

— Вы не передвигали тело?

— Нет! — вырвалось у Зайделя. Похоже, ему и в страшном сне не могло привидеться такое. Соня только головой покачала.

— Вы, я полагаю, старые знакомые, — продолжал инспектор, — и хороша знаете… знали Михельсона. У него были враги?

— Да! — неожиданно звонким голосом воскликнула Соня Аккерман. — Да! И ты, Габи, не станешь этого отрицать!

— Что ты хочешь сказать, Соня? — нахмурился Зайдель.

— Ты же не станет утверждать, что это я…

— Почему нет? — с вызовом сказала Соня. — Ты же его терпеть не мог! Он был талантливее тебя, и мы с ним встречались, а твои ухаживания я отвергла! И этого ты ему не простил!

— Послушай, Соня, — мягко сказал Зайдель. — Ты, конечно, не в себе, я тоже, но все-таки думай, что говоришь. Здесь полиция. Что они скажут?

— Ты боишься? Потому что тебе есть что скрывать!

Зайдель повернулся к инспектору, всем видом показывая, что пора бы полицейскому вмешаться и прекратить вздорные речи взбалмошной женщины.

— Продолжайте, продолжайте, — пробормотал Хутиэли.

— Вы действительно его терпеть не могли?

— Чепуха! — воскликнул Зайдель. — Если уж так пошел разговор, то все было наоборот! Мы с Ариком дружили несколько лет, а потом появилась Соня и все разрушила. У нее есть такая особенность — все разрушать вокруг себя.

— О чем ты говоришь? — вскинулась Соня.

— Помолчи, ты сама начала! Сначала ты флиртовала со мной, потом — с Ариком, а недавно начала встречаться с… ну, неважно… Арик жутко ревновал, грозился, что убьет обоих.

— А вы? — вставил Хугиэли. — Вам было все равно?

— Я давно понял, что Соня просто кокетка. Глупая кокетка!

— Как ты смеешь! — воскликнула актриса и сжала кулачки. Беркович быстро встал между ней и Зайделем.

— Вы лучше спросите у нее, где она была все утро! Я хотел за ней заехать и звонил домой, но мать сказала, что Соня давно ушла. А сотовый телефон был отключен, я так и не сумел до нее дозвониться. Приехал сюда, а она уже здесь, я догнал ее на дорожке. Спросите ее, когда она сюда приехала!

Соня Аккерман неожиданно заплакала, обхватил плечи руками.

— Прекратите! — резко сказал инспектор. — Ваши обвинения понятны, и мы примем их во внимание. Но держите все-таки себя в руках. Это ведь всего лишь ваше личное мнение, и не более того.

Взгляд Зайделя был прикован к чему-то за спиной инспектора, а Беркович успокаивал девушку и тоже не мог видеть, на что смотрел актер. С неожиданным возгласом Зайдель бросился вперед и опустился на колени перед погасшим костром.

— Эй, ну-ка отойдите! — крикнул инспектор. — Что вы делаете?

Но Зайдель уже встал на ноги. В руке он держал женскую сережку.

— Видите! — возбужденно сказал он. — Вы видите? Это сережка Сони! Я сам видел на ней эти серьги!

Хутиэли отобрал у Зайделя сережку. Сержант Беркович, оставив Соню на попечении патрульного Авнери и подошел к инспектору. Сережка, судя по ее виду, побывала недавно в сильном пламени и почти обуглилась.

— Это сережка Сони, — как заведенный повторял Зайдель.

Хутиэли и Беркович одновременно посмотрели на девушку, которую поддерживал Авнери. В ее ушах не было серег. Соня встретила взгляды полицейских и смертельно побледнела.

— Я… — пролепетала она. — Вы что… Это…

— Это действительно ваша вещь? — спросил Хутиэли, протягивая сережку на ладони.

— Моя… — прошептала Соня. — Но… У меня неделю назад пропали серьги… Я не могла их найти…

Беркович опустился на колени перед погасшим костром и указательным пальцем пошевелил золу в том месте, где Зайдель подобрал сережку. Зола была еще теплой. Беркович вытер палец носовым платком и встал с колен.

— Хорошая история, — пробормотал он. — Сразу выдает дилетанта.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Хутиэли, с интересом наблюдая за действиями Берковича. — Похоже, что у тебя сложилось определенное мнение.

— Да, — кивнул Беркович. — Вот господина Зайделя интересовало, где была утром Соня Аккерман. А мне интересно, где был сам Зайдель. И почему он появился здесь сразу после Сони. Может, он за ней следил?

— Вы думаете, о чем говорите? — холодно поинтересовался Зайдель.

— Конечно, — кивнул Беркович. — И когда говорю, и когда делаю. Инспектор,

— обратился он к Хутиэли, — вы же видите, сережка побывала в сильном огне, в открытом пламени.

— Несомненно, — подтвердил инспектор.

— А господин Зайдель, — продолжал Беркович, — вытащил ее из верхнего слоя золы. Костер догорал, пламя было слабым. Собственно, открытого огня уже вообще не было, только зола продолжала тлеть. Туда, в золу и была брошена сережка. Кто-то ее предварительно подержал в огне. Не здесь, конечно. И я подозреваю, кто это мог быть.

Зайдель бросился в сторону, но патрульный Авнери отреагировал мгновенно — оставил Соню и бросился за актером. Силы были, конечно, не равны…

По дороге в управление Хугиэли сказал сержанту:

— Ты имей это в виду, Борис. Ревность — страшная штука.

— Я не ревнив, — отозвался Беркович. — А Наташа совсем не кокетка, не такая, как эта Соня.

— Кто знает? — вздохнул инспектор. — Говорят, ревность непредсказуема.

— Если я и убью соперника, — твердо сказал Беркович, — то только в состоянии аффекта. Я не стану заранее красть у девушки серьги, обрабатывать их в пламени, устраивать пикник… Бездарный спектакль…

— Что ты хочешь, — прокомментировал Хутиэли. — Зайдель ведь актер, а не режиссер…

Дело второе. СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ

Я не знаю испанского языка, — огорченно сказал сержант Беркович. — Вряд ли от меня будет прок.

— Тебе и не нужно будет говорить по-испански, — успокоил его инспектор Хуnиэли. — Эти господа свободно владеют английским. Они ведь путешествуют по разным странам, прошлый год провели в Европе, так что английский для них — необходимость.

Беркович вздохнул. Дело, которым ему предстояло заняться, было, по его мнению, абсолютно бесперспективным. Во-первых, иностранцы, подданные государства, расположенного по другую сторону Атлантического океана. Во-вторых, совершенно чуждая среда. Беркович никогда не любил цирк, его не интересовали ужимки клоунов, ловкость жонглеров и муки творчества дрессированных животных. И в-третьих, артисты мексиканского цирка вовсе не горели желанием давать показания израильской полиции. Да, убит человек. Ясно, что убил кто-то из своих. Значит, сами и разберемся. Бедняга Офер Симха, снимавший предварительные показания, пришел в бешенство — никто не желал четко отвечать на самые простые вопросы. А теперь инспектор скинул это дело на Берковича, и сержанту предстояло управиться ровно за тридцать шесть часов — именно столько времени мексиканский цирк еще давал свои представления в парке на берегу Яркона. Можно, конечно, задержать мексиканцев еще на двое суток — прокурор безусловно выдаст нужное постановление, — но вряд ли эта задержка улучшит настроение артистов. Если они молчат сейчас, то будут молчать и потом…

А еще сам характер преступления… Такого Беркович не мог припомнить за всю историю криминалистики, а ведь он начитался в свое время всякой литературы и мог рассказать о совершенно уникальных случаях. Однако где и когда убивали… сиамского близнеца?

Беркович сидел за своим столом и просматривал страницы компьютерного досье, стараясь запомнить каждую деталь, прежде чем отправляться в северный Тель-Авив. Итак, мексиканский цирк-шапито расположился в парке неподалеку от планетария. Было это две недели назад. Представления пользовались успехом, особенно выступления сиамских близнецов Вальехо и Алессандро. Братья срослись боками и, говорят, передвигались настолько уморительно, что одного их появления на арене было достаточно, чтобы вызвать аплодисменты зрителей. По мнению Берковича, это было просто гнусно

—как можно эксплуатировать человеческую беду? Впрочем, похоже, что сами братья вовсе не жаловались на жизнь. Месяц назад им исполнилось двадцать семь, из них больше половины они провели в цирке, этот образ жизни был для них привычен. Однако неделю назад после представления, когда артисты разошлись по своим домикам, из караванчика, где жили близнецы, раздался вдруг дикий вопль боли и ужаса. Первым на место трагедии прибежал конюх Филипп Альмог. Он увидел корчившихся на полу братьев, в спине Вальехо торчала рукоять ножа. Вальехо дернулся и затих навсегда, а Алессандро, сраженный шоком, не мог вымолвить ни слова.

Вопрос о том, кто нанес смертельный удар, был оставлен на потом. Сначала нужно было сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти Алессандро. Медики скорой помощи, потоптавшись минуту в нерешительности, приняли единственно верное решение: погрузили братьев в машину и отвезли в больницу «Ихилов», связавшись с главным хирургом и рассказав ему об уникальном убийстве.

Полчаса спустя лучшая бригада хирургов стояла у операционного стола и тщательно перерезала ткани и артерии, соединявшие сиамских близнецов. Вальехо был уже полчаса как мертв, и нужно было сделать все возможное, чтобы спасти жизнь оставшемуся в живых брату.

Израильская медицина сотворила очередное чудо, и после шестичасовой операции мертвое тело Вальехо было отделено от тела живого, но потерявшего много крови Алессандро — ведь кровеносная система братьев представляла собой до операции единое целое.

Вальехо увезли в больничный морг, а Алессандро — в реанимационную палату, и никто не мог дать гарантии, что молодой человек выживет. Три ночи жизнь его висела на волоске, на четвертую кризис, по словам врачей, миновал, на пятый день Алессандро пришел в сознание и, поняв неожиданно, что из урода превратился в обычного мужчину, опять лишился чувств — к счастью, ненадолго.

Между тем, Офер Симха проводил допросы свидетелей и мучился от сознания собственного бессилия. Артисты и обслуживающий персонал цирка были предельно вежливы и говорили о чем угодно, только не о том, что нужно было знать полиции. В тот злосчастный вечер все занимались своими делами, никто ничего не видел, никто ничего не слышал — кроме, конечно, страшного вопля умиравшего Вальехо. Никто не видел человека, вошедшего в караванчик близнецов, никто не видел, чтобы из караванчика кто-то выходил. Когда конюх прибежал на крик, дверь вагончика была распахнута настежь. Следы? Какие могли остаться следы, столько людей прибежало… На рукоятке ножа были только следы Алессандро — брат-близнец безуспешно пытался вытащить орудие убийства из раны…

Мотив?

Дойдя до этой страницы, Беркович начал читать внимательнее. Мотив был один: ненависть. Как бы ни старались циркачи скрыть свое отношение к убийству, Симха несколько раз отметил странное обстоятельство — никто из артистов не сказал о погибшем Вальехо ни одного доброго слова. Наиболее употребительными были определения: эгоистичный, жадный, злой. Вальехо всех подкалывал своим острым языком, даже собственному брату-близнецу не давал жить спокойно, если вообще можно назвать спокойной жизнь двух молодых людей, сросшихся боками.

Об Алессандро говорили иначе: душа-парень, умница, добрый характер. Как уживались эти два человека в одном, по сути, теле? Да так и уживались, привычка, как говорится, вторая натура.

Понимал ли убийца, что, вонзая нож в спину Вальехо, он одновременно убивает и Алессавдро? Ведь успех операции был большим везением — никто из хирургов не мог заранее сказать, каковы шансы на спасение. Неужели ненависть к Вальехо у этого человека была так велика, что он готов был убить и доброго, никому не докучавшего Алессандро?

Впрочем, кто может понять психологию преступника?

Когда Алессандро пришел в себя и оказался способен отвечать на вопросы, следователь Симха провел допрос, продолжавшийся десять минут. Никакой дополнительной информации получить не удалось. После ужина братья поднялись в свой домик на колесах, начали готовиться ко сну. Спали они на широкой тахте, дверь оставили открытой, была нормальная тель-авивская жара. Братья стояли спинами к двери и, по словам Алессандро, спорили о том, лечь ли сразу или немного почитать. Алессандро не видел убийцу, он только ощутил, как неожиданно напряглось тело брата, острый укол отозвался в мозгу Алессандро мгновенной вспышкой боли (не своей, но все же ощутимой), а потом Вальехо заорал и повалился на пол, увлекая, конечно, за собой и брата. Все.

Заключение эксперта было таким же сухим и малоинформативным. Удар нанесен ножом сверху и справа под углом шестьдесят градусов. Видимо, убийца выше ростом, чем жертва. Удар не очень силен, его могла нанести и женщина. Но очень точен — лезвие вошло в сердце, проткнуло его насквозь, Вальехо умер несколько секунд спустя. Если бы убийца вытащил нож и унес с собой, спасти Алессандро не удалось бы — он последовал бы за братом из-за сильной потери крови.

Заключением эксперта дело — во всяком случае, его компьютерная версия — заканчивалось. Беркович вернул файл к началу и перечитал те места допросов, где свидетели в один голос утверждали, что более гнусной личности, чем Вальехо, они в жизни своей не встречали. Об Алессавдро говорили совершенно иначе — его любили, и это, судя по всему, вызывало у Вальехо приступы злобы.

Подняв телефонную трубку, Беркович набрал номер следователя Симхи.

— Офер, — сказал он, — ты не обидишься, если… Видишь ли, инспектор попросил меня помочь тебе в деле сиамских близнецов. Я бы очень не хотел тебе мешать…

— О чем ты, Борис? — отозвался Симха. — В запасе всего несколько дней, потом цирк уедет из Израиля, и дело повиснет окончательно. Если у тебя есть идеи, я буду только рад!

— У меня нет идей, — с сомнением сказал Беркович. — Но я бы хотел поговорить с этим Алессавдро. Ты не против?

— Об этом, Борис, спрашивай у врачей. Почему я должен быть против? Только извини, сейчас я поехать с тобой не могу, тут у меня сидит свидетель по другому делу… Ты уж сам, хорошо?

— Отлично, — облегченно вздохнул Беркович. — Протокол я перешлю на твой компьютер. В больницу он приехал за полчаса до ужина.

— Десять минут, — сказал хирург Лещинский, который и проводил операцию. — Ни секунды больше! Он еще слишком слаб.

— Но жизнь его вне опасности? — спросил Беркович.

— Абсолютно! Не хочу хвастаться, но это уникальный случай. В мировой практике операции по разделению сиамских близнецов можно пересчитать по пальцам, а чтобы один из близнецов был в это время мертв — такое вообще произошло впервые.

— Скажите, доктор, а в Италии могли бы сделать такую операцию?

— Пожалуй, нет, — сказал хирург, подумав.

— А в Венгрии? В Румынии? В Сербии? В Болгарии? В Монте-Карло? — Беркович одну за другой перечислял страны, где гастролировал цирк до приезда в Израиль, и Лещинский только качал головой: нет, нет и нет.

— Понятно, — сказал Беркович и пошел в палату к Алессандро.

На кровати лежал молодой мужчина, на которого вряд ли кто-то обратил бы внимание в толпе. Типичное лицо латиноамериканца.

— Я полицейский, — представился Беркович, — вот мое удостоверение. Хотел бы задать вам один-два вопроса.

— Пожалуйста, — слабым голосом отозвался Алессандро. — Только… Если вы хотите узнать, видел ли я убийцу… Я его не видел.

— Я знаю, — согласился Беркович, — вы и не могли его увидеть, если не смотрели в это время в зеркало.

— Что вы хотите сказать? — нахмурился Алессандро.

— Только то, что это вы убили своего брата. Эй, лежите, вам нельзя вставать! Вы ведь не для того пошли на убийство, чтобы сейчас рисковать своей драгоценной жизнью!

Алессандро упал на подушки и сказал, закрыв глаза:

— Ну и что мне теперь будет? Я ведь не кого-нибудь убил, а по сути — самого себя. Разве израильский закон наказывает за самоубийство?

— Да, юристам придется поломать голову, — согласился Беркович.

— Но… как вы догадались? — спросил Алессандро.

— Вальехо ненавидели все, — вздохнул Беркович, — и вы не были исключением, верно? Вы наверняка давно мечтали о том, чтобы хирурги разделили вас с братом. Но Вальехо не соглашался: ведь именно уродство позволяло вам зарабатывать. И к тому же вы знали, что есть очень немного стран на планете, где уровень хирургии позволяет провести такую операцию. Я внимательно изучил перечень стран, где гастролировал цирк. Операция имела шанс на успех только в Израиле. Но Вальехо был против. И тогда… Кстати, кто, кроме вас, мог так точно нанести удар? Вы ведь наверняка не один час тренировались, когда Вальехо спал? Я прав?

— Да, — мрачно подтвердил Алессандро после долгого раздумья. — Я ждал столько времени… Господи, как я его ненавидел… А если бы даже у израильского хирурга ничего не получилось? Я бы умер несколько часов спустя после брата… Я так боялся… Но разве это была жизнь? И я знал — никто не подумает о том, что убил я. Будут искать убийцу и не найдут… А я заживу новой жизнью. Что же теперь будет со мной? — повторил Алессандро мучивший его вопрос.

— Не знаю, — искренне сказал Беркович. — Пока вам нужно набираться сил.

— Для суда? — с горечью спросил Алессандро.

— Или для новой жизни, — сказал Беркович.

Дело третье. СМЕРТЕЛЬНАЯ ЦАРАПИНА

Вы знаете, инспектор, — сказал сержант Беркович, войдя утром в воскресенье в кабинет Хутиэли, — все-таки неплохо быть женатым.

— Похоже, — отозвался инспектор, не отрывая взгляда от экрана компьютера,

— Наташе удалось наконец убедить тебя в этой простой истине.

— Мы провели вместе субботу, — продолжал Беркович, усаживаясь за свой стол, — и я должен признаться, что давно не ел таких замечательных творожников. И еще мы были на пляже…

— Я не спрашиваю, — добродушно сказал Хутиэли, — чем вы еще занимались. Но раз уж ты решил жениться…

— Еще не решил, — покачал головой Беркович, — но близок к тому.

— Решай поскорее, — посоветовал инспектор, — иначе Наташа подумает, что у тебя проблема не там, где она на самом деле.

— А где она на самом деле? — с подозрением спросил Беркович.

— По-моему, это очевидно! — воскликнул Хутиэли.

— Главная твоя проблема в том, что, когда ты гуляешь с Наташей, то думаешь о работе, а когда работаешь, то думаешь, будто отрываешь время от прогулок. Я прав?

— Хм… — пробормотал сержант. — Вы всегда правы. Кроме, конечно, тех случаев, когда неправы.

— Кстати, — сказал Хутиэли, — на каком именно пляже ты был с Наташей?

— В Бат-Яме, там живет ее брат, у него мы и провели субботу.

— В Бат-Яме… — разочарованно протянул Хутиэли.

— Значит, ты, скорее всего, не в курсе дела.

— А что? — мгновенно насторожился Беркович.

— Что-нибудь случилось?

— Наверняка об этом сообщат в сводке новостей, — недовольно сказал Хутиэли. — Видишь ли, рано утром на берегу моря в километре от водохранилища Шикма армейский патруль обнаружил тело молодого мужчины — лет двадцати пяти.

— Шикма — это на юге? — спросил сержант.

— Южнее Ашкелона, недалеко от Газы. Мужчина умер от потери крови, и произошло это скорее всего в субботу вечером.

— И узнав, что мы с Наташей были на море, вы решили, что это наших рук дело?

— Смейся, смейся, — вздохнул Хутиэли. — Проблема, видишь ли, в том, что непонятно, как этот случай квалифицировать: на убийство не похоже… Несчастный случай тоже маловероятен…

— Расскажите, — попросил Беркович.

— Я уже тебе сказал, что умер Виктор Гидалин от потери крови.

— Значит, фамилия погибшего — Гидалин?

— Да, эту фамилию ты наверняка встречал в сводках. Один из главарей русских рэкетиров в Ашкело-не. Он пытался взять под свой контроль часть некошерных магазинов, вступил в конфликт с другой криминальной группировкой в городе…

— Почему его не арестовали? — удивился Беркович.

— Велась разработка, — сказал Хутиэли. — Улик было недостаточно.

— А теперь, значит, с ним разделались конкуренты? Нож, верно?

— Какой еще нож? Гидалин, видимо, приехал на пляж к заходу солнца, улегся

— там хороший песок, но попадаются острые камешки, — и не обратил внимания на то, что какой-то камешек поцарапал ему спину чуть ниже правой лопатки.

— Ну и что? — продолжал удивляться Беркович. -При чем здесь камешек?

— Да при том, — с досадой сказал Хутиэли, — что у Гидалина была не такая уж редкая болезнь — гемофилия. У него не сворачивалась кровь. Достаточно было малейшего пореза, и он мог умереть от потери крови. Что и случилось нынче ночью.

— Ничего себе! — воскликнул Беркович. — Как же он жил до сих пор?

— Существует очень эффективное средство, — объяснил инспектор. — Нужно, конечно, избегать порезов, но, если уж это произошло, спасти Гидалина могли только таблетки, которые всегда были при нем. На час-другой лекарство увеличивало сворачиваемость крови до необходимого предела.

— То есть, — сказал Беркович, — этот Гидалин неудачно лег на острый камень, поцарапал спину, не обратил на это внимания и… умер?

— Примерно так, — кивнул Хутиэли.

— А почему он не принял таблетку? Вы сами сказали, что он всегда носил их с собой.

— Это не я сказал, а его врач. Но дело в том, что флакон с таблетками не обнаружили. Его не было нигде — ни в карманах шортов Гидалина, ни в машине.

— Он приехал купаться один?

— Неизвестно. На песке множество следов, песок очень сухой, все расползается мгновенно… Машина Гидалина стояла в трехстах метрах от берега, на обочине дороги.

— Почему он не поехал к врачу или в аптеку, когда обнаружил, что порезался?

— Было уже поздно, — объяснил Хутиэли. — Судя по всему, он лег на песок и заснул. А кровь текла. Когда он проснулся, то… Представляю его ощущения. Он встал и попробовал идти к машине, но сил уже не было. Он упал буквально в пятидесяти метрах…

— У него был мобильный телефон?

— Конечно. Лежал в машине в выключенном состоянии. Более того — от телефона не было бы пользы, если бы даже Гидалин до него добрался. Небольшой дефект в антенне — связь отсутствовала.

— Вы думаете, что все это было подстроено?

— Каким образом? — с досадой сказал инспектор. -Сержант Коэн, который расследует это дело, считает, что об убийстве и говорить не приходится. Просто невозможно предположить, чтобы Гидалин спокойно подставил врагу спину, а потом завалился спать… А то, что не нашли таблетки… Он мог забыть их где угодно. Они могли выпасть из кармана… Да мало ли!

— А телефон?

— Этим займутся эксперты, но пока не доказано, что кто-то повредил антенну намеренно. Просто нарушился контакт, это бывает не так уж редко. Не повезло человеку — вот, что я думаю.

— Значит, вы согласны с Коэном?

— Я внимательно прочитал протоколы… Думаю, это несчастный случай. Кстати, Гидалин тоже собирался жениться.

— Что значит «тоже»? — насупился Беркович. — Я, например, еще не решил окончательно.

— Вот и он никак не мог решиться. Так, во всяком случае, утверждает его невеста. Ее зовут Светлана, если тебе это интересно.

— Почему она не была с Гидалиным на пляже? Они что, поссорились?

— Ничего подобного. По словам Светланы, они действительно отправились купаться вместе, но, когда выезжали из Ашкелона, она вспомнила, что обещала быть вечером у родителей. Вышла из машины и вернулась в город пешком. А Гидалин поехал дальше — он терпеть не мог изменять свои планы. Если бы Светлана была с ним, то он остался бы жив…

— Она его любила? — рассеянно спросил Беркович. Мысли его были заняты поисками ответа на совершенно другой вопрос, и ответ инспектора он пропустил мимо ушей.

— Можно мне поговорить с сержантом Коэном? — спросил сержант несколько минут спустя.

— Да ради Бога, — сказал Хугиэли. — Если у тебя возникнут какие-то идеи… Хотя что тут может быть…

Три часа спустя сержант Беркович вышел из отделения полиции в Ашкелоне и остановился посреди тротуара, озадаченно почесывая подбородок. Разговор с коллегой оказался совершенно непродуктивным. Сержант Коэн считал, что говорить не о чем — несчастный случай, это совершенно очевидно.

— Патологоанатом обнаружил в царапине мельчайшие осколки песчаника, — сообщил Коэн. — Сам камешек тоже нашли по следам крови, он находился там, где и должен был лежать. Гидалин, видимо, лег на песок, не посмотрев внимательно… Царапина была очень неглубокой и практически безболезненной. Бедняга уснул, а когда проснулся, то было уже поздно… Таблетки, говорите вы? Гидалин приехал на пляж в майке и шортах, где он мог хранить таблетки? В машине ничего не нашли, но дома у Гидалина этих таблеток оказалось упаковок десять… Видимо, забыл взять. Телефон, говорите вы? Да, проводок отошел, звонить было невозможно. А с вами такого не случалось? Можно, конечно, предположить, что кто-то намеренно отвел проводок, но на телефоне нет ничьих отпечатков пальцев, кроме самого Гидалина и его девушки Светланы. Она часто брала у Виктора телефон, так что ничего удивительного…

— Она его любила? — задал Беркович тот же вопрос, что инспектору, и на этот раз выслушал ответ:

— Безумно! Это все говорят. Жить без него не могла. Сейчас — в шоке, с ней сидят родители, она грозится, что покончит с собой и все такое…

— Понятно… — протянул Беркович. — Вы считаете, что разговаривать с ней в таком состоянии бесполезно?

— Абсолютно, — заявил Коэн. — Я пробовал. Истерика и ничего больше.

— Хорошее оружие, — произнес Беркович не очень понятную фразу и попрощался.

Он стоял на тротуаре и думал, отправиться ли все-таки к Светлане домой или лучше вернуться в Тель-Авив. В голову ему пришла некая мысль, и он направился к машине, которую припарковал в неположенном месте. Рассеянно сунув в карман квитанцию с предупреждением о штрафе, он сел за руль и поехал в сторону района Шимшон, где, как ему сказал сержант Коэн, находился один из некошерных магазинов, так и не взятый под свою крышу беднягой Гидалиным. Разговор с хозяйкой оказался нелегким, мешали многочисленные покупатели, любители остренького и кисленького. Из магазина Беркович поехал еще по двум адресам, которые сообщила ему не очень-то словоохотливая хозяйка.

Был уже вечер, когда сержант, усталый, но довольный результатом, подъехал к дому, где жили родители Светланы Милькиной, невесты погибшего Виктора Гидалина. Он нашел Светлану лежащей в салоне и укрытой, несмотря на жару, одеялом по самую шею.

— Полиция уже говорила со Светой, — резко сказал Моисей Семенович, отец девушки. — Может, оставите ее в покое?

— Один только вопрос, — просительно сказал Беркович. Разговор велся по-русски, и это настроило Моисея Семеновича в пользу полицейского. Беркович присел на стуле рядом со Светланой и спросил:

— Виктор вам давно угрожал? Я имею в виду Сашу Блюменфельда…

Светлана откинула одеяло и схватила Берковича за руку.

— Зачем вы… — сказала она. — Зачем вы пошли к Саше? Он такой…

Светлана заплакала. Беркович молча ждал, пока девушка успокоится.

— Давайте я расскажу, как все было, — предложил он, когда Светлана перестала плакать. — Вы просто молчите, если я прав…

— Вы ведь долгое время не знали, каким бизнесом занимался Виктор, — продолжал Беркович. — А когда узнали, в ваших отношениях произошел перелом. К тому же вы познакомились с Блюменфельдом, а это совсем другой человек. Небо и земля, причем земля — это Виктор. Вы сказали Виктору, что не хотите больше встречаться. Виктор пришел в ярость. Он действительно мог

—вас терроризировать — как многих в городе… Или даже убить. И вы решили, что есть только один способ избавиться от жениха. Тем более, что вы, в отличие от многих других, знали о его болезни… На пляже Виктор расслабился и начал засыпать. А вы, я так думаю, массировали ему спину и поцарапали острым камешком. Он уже спал и не почувствовал. Вы вернулись к машине. Испортили сотовый телефон, вытащили из «бардачка» флакон с таблетками… Потом вышли на середину шоссе и стали голосовать. Подобрал вас житель мошава, который ехал в Ашкелон. Он высадил вас у южного въезда в город, и домой вы добрались пешком. Кстати, как его звали? Этого человека нужно найти…

— Никак, — пробормотала Светлана. — Я не ездила с Витей вчера вечером.

— Ездили, — вздохнул Беркович. — Жаль, я думал, вы сами скажете. Так вот, зовут мошавника Арон Шейн, и он вас вспомнил.

— Это было единственное, что могло вас вьдать, — помолчав, сказал Беркович. — Все остальное вы проделали блестяще. Вы надеялись, что этот мошавник вас не запомнит, вы отворачивали от него лицо и всячески изображали неприступность… Именно это и показалось ему подозрительным.

Беркович встал.

— Извините, — сказал он, — я пойду. В конце концов, не я веду это дело. Сержанту Коэну я, конечно, обо всем доложу, иначе нельзя… Да, — он остановился на пороге, — а куда вы дели таблетки?

— Выбросила в мусорный ящик, — пробормотала Светлана и опять начала плакать.

Дело четвертое. ВАВИЛОНСКАЯ МОНЕТА

С некоторых пор у инспектора Хугиэли появилась странная привычка. Когда сержант Беркович заходил утром в кабинет, инспектор встречал его словами:

— Ну что, я получу сегодня приглашение на свадьбу?

— Получите, — отвечал обычно сержант, — но не сегодня. И не на свадьбу, а на совещание с участием министра внутренней безопасности.

Ухмылка мгновенно исчезала с лица инспектора, он бросал на сержанта холодный взгляд и говорил:

— Придется арестовать тебя за злостное уклонение от женитьбы на хорошей девушке.

Беркович демонстративно вздыхал и включал свой компьютер.

В то утро сержант, войдя в кабинет, не услышал порядком надоевшего ему приветствия и забеспокоился.

— Что-то случилось? — спросил он инспектора. — Я, конечно, еще не готов связать себя узами брака, но, с другой стороны, сама постановка вопроса…

— Сегодня тебе не свадьба предстоит, — сказал Хути-эли, — а расследование дела об убийстве. Наташа ждала год, подождет еще.

— С этого бы следовало начать, — пробормотал Бер-кович.

— Поедешь на улицу Шенкин, — продолжал инспектор. — На месте сейчас работают оперативная группа и эксперт. Убит Авнер Бардани, слышал о таком?

— Кажется, да… Не этот ли Бардани в прошлом году получил какую-то медаль на Европейской выставке монет?

— Не какую-то, а бронзовую, — заметил Хутиэли. — И называлась та выставка «Нумизмат-98».

— Верно! И что же произошло? Ограбление?

— Вероятнее всего. Правда, эксперт не обнаружил никаких следов взлома. Коллекция монет — главное и единственное достояние Бардани — вроде бы осталась в неприкосновенности. Можешь ехать, я думаю, к твоему приезду эксперт работу закончит.

Авнер Бардани жил в неказистом двухэтажном доме, ничем не отличавшемся от других домов на улице Иехезкель, столь же неказистых и производивших впечатление ненужности. Три полицейские машины перегородили проезд, и толпа зевак живо обсуждала происшествие. Беркович поднялся на второй этаж и вошел в квартиру.

— Рад вас видеть, сержант, — встретил Берковича эксперт Рони Савир. — Я все сделал и, если вы не хотите посмотреть на тело, я прикажу, чтобы его забрали.

— Не люблю я смотреть на трупы, — вздохнул Беркович, — но ведь если я откажусь, вы обвините меня в халатности.

Савир рассмеялся.

— Непременно, — сказал он. — Тем более, что есть одна деталь, на которую вы должны будете обратить внимание при расследовании, и лучше, чтобы вы это увидели сами.

Они прошли в кабинет, где на полу лежало тело погибшего. Авнеру Бардани было на вид лет сорок. Судя по всему, он собирался выходить из дома, причем не на прогулку, а по какому-то сугубо официальному делу — на трупе был дорогой серый костюм, пиджак распахнулся, а одна из штанин оказалась задранной до колена. Под головой Бардани растекалось черное пятно.

— Убит сильным ударом по голове, — объяснил Савир. — Причем не сзади, а сверху, по макушке. Тот, кто нанес удар, был как минимум на голову выше Бардани.

— Может, Бардани наклонился и…

— Нет, — решительно сказал Савир, — тогда удар пришелся бы по затылочной части. Убийца стоял перед Бардани, потом поднял руку и ударил.

— Судя по всему, — рассудительно сказал Беркович, — это был кто-то из знакомых Бардани. Дверь ведь не взломана?

— Нет, хозяин сам впустил убийцу. Не было никакой ссоры, все вещи на своих местах…

— Все? Ничто не исчезло? Насколько я понимаю, единственное, что есть в этой квартире ценного — коллекция старинных монет, верно? Монеты на месте?

— Все без исключения, — кивнул эксперт. — Я сверился с каталогом, который Бардани хранил в ящике стола. Убийца не унес ни одной монеты, и из этого следует, что он не обнаружил того, что искал.

Беркович огляделся. В кабинете стояли вдоль стен три шкафа со стеклянными дверцами, на полках лежали в ячейках монеты. Между шкафами и у окна на низких столах стояли горшки с цветами, а в двух шагах от тела Бардани лежал опрокинутый стул.

— Не понял, — нахмурился Беркович. — Почему вы решили, что убийца что-то искал и не сумел обнаружить?

— Видите ли, — объяснил Савир, — на прошлой неделе Бардани приобрел для своей коллекции очень редкую монету — вавилонскую драхму трехтысячелетней давности. Обошлась ему эта монета в семьдесят тысяч шекелей…

— Ничего себе! — не удержался от восклицания Беркович.

— Да-да. Так вот, в шкафах, где Бардани хранит коллекцию, этой монеты я не обнаружил.

— А вы говорите, что ничего не исчезло!

— И настаиваю на своем. Убийце наверняка нужна была именно эта монета, но он не нашел ее и вынужден был ретироваться, когда услышал голос соседа, звавшего Авнера. Именно этот сосед по имени Соломон Липкин и обнаружил тело. Липкин — пенсионер, по утрам он зовет Бардани со своего балкончика и, когда тот выгладывает, передает ему свежую газету. Сегодня, как обычно, Липкин вышел на свой балкончик и начал звать соседа. Тот не откликнулся. Липкин решил, что Бардани проспал. Позвав еще, он вышел на лестничную площадку и увидел, что дверь в квартиру соседа приоткрыта. Липкин вошел и обнаружил труп.

— Понятно, — протянул Беркович. — Вы думаете, что убийца искал вавилонскую монету, услышал голос Липкина, испугался и сбежал… но монету он взял или нет, я что-то не пойму?

— Он ее не нашел, — сказал эксперт. — Вот, смотрите. Видите этот цветок в петлице?

Беркович наклонился над телом. В петлицу пиджака был продет стебель искусственного цветка — большой гвоздики. Издали цветок вполне можно было принять за настоящий. Савир наклонился и отогнул лепестки — внутри цветка, будто в кармашке, покоилась небольшая глинянная монета.

Беркович протянул руку, чтобы взять монету, но эксперт воскликнул:

— Не трогайте, сержант! Нужно провести дактилоскопическую экспертизу.

— Вы думаете, что на монете могут быть отпечатки пальцев преступника? — спросил Беркович. — Вы же сами сказали, что убийца не нашел того, что искал.

— Да, — согласился эксперт. — Но все-таки проверить нужно…

Разговор был прерван громкими криками в салоне. Беркович и Савир переглянулись.

— Ну вот, — сказал эксперт, — явился кто-то из родственников. Сейчас начнутся вопли о том, каким покойный был хорошим человеком, а через день после похорон те же родственники будут утверждать, что большего сквалыги, чем покойный, свет никогда не видел. Наверняка ведь они передерутся из-за этой коллекции.

Крики в салоне продолжались, и Беркович вышел, чтобы утихомирить страсти. В центре салона стоял маленького роста мужчина с короткими руками, которыми он размахивал не хуже, чем ветряная мельница в бурю. Мужчина пытался пробиться в кабинет, где лежал труп, а один из полицейских оттаскивал его за штаны, поскольку схватить незнакомца за руки было физически невозможно.

— Что происходит? — спросил Беркович. — Кто вы такой?

— Кто я такой? — вскричал мужчина. — Я Арон Бардани! Мне сказали, что Авнера убили! Скажите, что это неправда! Это не может быть правдой!

— Арон Бардани? Вы родственник Авнера? — уточнил Беркович.

— Двоюродный брат! Наши матери — сестры! Какое это имеет значение? Мне нужно его видеть!

— Если вы будете так размахивать руками, — сказал Беркович, — то это помешает вашему зрению. Когда вы видели Авнера в последний раз?

— Вчера. Я видел его вчера. Вечером. Он позвал меня, чтобы показать свое приобретение, какую-то монету. Ничего не понимаю в монетах. Я посмотрел и ушел. Все.

— Ну хорошо, — вздохнул Беркович. — Все равно понадобится опознание. Пройдите в кабинет…

— Опознание… — из Арона Бардани будто выпустили воздух, руки его обвисли, и он последовал за Беркови-чем в кабинет, не проронив больше ни слова. Увидев Авнера, Арон покраснел, рот его раскрылся в немом крике, и он принялся нелепо тыкать руками в пространство.

— Он… Он… — бормотал Арон.

— То есть, — вмешался эксперт, — вы признаете, что это Авнер Бардани?

— Признаю… Что признаю? Ничего не признаю… Это Авнер, кто еще?

— 0кей, — сказал эксперт, обращаясь к Берковичу. -Теперь ваши проблемы, сержант. Я могу идти?

— Да, конечно, — рассеянно отозвался Беркович. -Господин Бардани, давайте выйдем в салон, я задам вам несколько вопросов.

В салоне Арон опустился на диван, будто его не держали ноги.

— Значит, вы видели эту вавилонскую монету? — спросил Беркович.

— Вавилонскую?.. А, ну да. Видел. Авнер сказал, что она очень ценная. Сотни тысяч шекелей. Я ему сказал, что опасно держать дома такое сокровище. А он сказал, что завтра отнесет монету в свой банковский сейф. А я сказал, что…

Он собирался положить монету в сейф? — переспросил Беркович. — Это важное сообщение. Кто-то, видимо, узнал об этом, явился утром и убил Авнера.

— И убил Авнера… — повторил Арон. — Кошмар!.. Убил из-за какой-то монеты. И взял ее!

— Не смог, — покачал головой Беркович. — Не успел найти, услышал, как сосед позвал Авнера… Мы тоже повозились, пока ее обнаружили. Кстати, если не трудно, не могли бы вы принести мне эту монету? Она спрятана в цветке. Пожалуйста…

Арон нахмурился, стараясь понять, чего хочет от него полицейский. Потом встал и скрылся в кабинете. Беркович ждал, глядя в потолок. Не прошло и минуты, как Арон вернулся и протянул сержанту лежавшую на его ладони глиняную монету. Беркович опустил монету в пластиковый пакетик и сказал:

— Если вы, дорогой Арон, поедете со мной в управление и продиктуете признание, то это сэкономит время нам обоим.

— Признание… в чем?

— В убийстве, конечно, — буркнул Беркович.

… — Я, конечно, нарушил инструкцию, — сказал сержант инспектору Хутиэли час спустя. — Савир полагал, что на монете могли быть отпечатки пальцев убийцы, а я разрешил Арону взять монету в руки… Но мне показалось, что в данном случае психология важнее…

— Опять твоя психология, — пробормотал инспектор. — А если бы Арон не поддался на провокацию?

— Тогда и отпечатков на монете он не смог бы испортить, — пожал плечами Беркович. — На самом деле я ничем не рисковал. Арон и искать не стал — пошел, взял монету из цветка в петлице и вернулся ко мне. Откуда он мог знать, какой цветок я имел в виду — в кабинете этих цветов в горшках было по меньшей мере штук двадцать!

— Но Арон — коротышка, — заметил Хутиэли, — а Савир утверждает, что удар по голове Авнера был нанесен сверху.

— Вот-вот, — кивнул Беркович. — В кабинете лежал перевернутый стул. Савир, вероятно, решил, что стул упал потому, что его толкнул Авнер. На самом деле убийца в момент удара стоял на стуле, понимаете?

— Зачем? — удивился инспектор.

— Да потому, что палка, которой был нанесен удар, лежала на шкафу. Арон чувствовал себя в квартире брата, как дома. Он полез на стул, чтобы достать палку, Авнер подошел и спросил, что он там ищет. Арон, ни слова не говоря, наклонился и ударил… При этом он соскочил со стула, стул упал… Но Арону было не до того, чтобы поднимать стул. Он искал монету. А потом услышал голос соседа… Я уверен, что Савир обнаружит на сидении стула следы от обуви Арона.

— Хорошая работа, — одобрил Хутиэли. — Я имею в виду тебя, а не Арона, ты ж понимаешь.

— За хорошую работу, — сказал Беркович, — полагается прибавка к зарплате.

— Спрашивай у министра финансов, — отрезал инспектор.

Дело пятое. ПАКЕТИК С ЗОЛОТЫМ ПЕСКОМ

Как отдохнул? — спросил инспектор Хутиэли, когда сержант Беркович в воскресенье утром вошел в кабинет. — Надеюсь, что хотя бы в эту субботу ты не спорил с Наташей о том, был ли преступником Феликс Дзержинский?

— Нет, — рассеянно отозвался Беркович, усаживаясь на свое место и включая компьютер. — С Наташей мы вообще не спорили.

Что-то в голосе сержанта показалось инспектору необычным, он повернулся в кресле и внимательно посмотрел на помощника.

— Вы что же, опять поссорились? — спросил Хутиэли.

— Нет, что вы! — воскликнул Беркович. — Мы не ссорились уже три недели. Даже самим странно. Почему-то у нас стали совпадать мнения по многим вопросам.

— Так бывает, — философски заметил Хутиэли. -Правда, обычно это случается на десятом году семейной жизни. Но все равно я вас поздравляю. Однако, — помедлив, сказал инспектор, — мне кажется, что вчерашний день оказался все-таки чем-то примечателен…

— Ха! — воскликнул Беркович. — Произошла любопытная история, и я не знаю теперь, как поступить. С одной стороны, все по закону. С другой — явное мошенничество…

— Ну-ка, — сказал Хутиэли заинтересованно, — расскажи.

— Подруга Наташи, — начал Беркович, — пригласила нас на свой день рождения. Зовут ее Света, Светлана…

— Так Света или Светлана? — переспросил инспектор.

— Вообще-то ее зовут Орит, а иногда Рина.

— Ничего не понимаю, — озадаченно сказал Хутиали. — Сколько имен у этой женщины? Я знаю, что многие репатрианты меняют свои русские имена на еврейские, но ведь не два на два!

— Почему же? — усмехнулся Беркович. — Света — это сокращенно от Светланы. Светлана — это свет, то есть Орит, если перевести на иврит. Все очень просто.

— А Рина?

— Орит для русского слуха непривычно, вот имя и модифицировали до Рины.

— Почему тогда не звать женщину по-старому — Света? — удивился Хутиэли.

— Спросите что-нибудь полегче, инспектор, — вздохнул Беркович. — Ход женской мысли неисповедим как пути Г-сподни…

— Ну хорошо. Извини, я тебя прервал. Итак, эта Светлана-Света-Орит-Рина пригласила вас с Наташей на день рождения.

— Да, и мы приехали одними из первых. Света — очень милая женщина, мать-одиночка, у нее дочь тринадцати лет, очень милая девочка.

— Г-споди, — вздохнул Хутиэли, — все у тебя такие милые… И это говорит сержант полиции. Сейчас ты скажешь: «А потом произошло убийство, совершенное одним из гостей, очень милым человеком»…

— Никакого убийства, слава Б-гу! — воскликнул Беркович.

— Естественно, — кивнул Хутиэли. — Если бы кого-нибудь убили, я знал бы об этом. Извини, я тебя перебил…

— Постепенно стали собираться гости, — продолжал Беркович, восстанавливая в памяти события вчерашнего вечера. — Приехала подруга Светы Оксана с мужем Шаулем…

Инспектор открыл было рот, чтобы высказаться по поводу странного сочетания имен, но промолчал.

— Шауль Динкер, — сказал сержант, — приехал в Израиль двадцать лет назад и здесь преуспел. Он владелец страховой компании, и в Оксану влюбился с первого взгляда, когда она как-то пришла в офис, чтобы пожаловаться на одного из страховых агентов. Между прочим, Шауль был в то время женат, так из-за Оксаны он развелся, это были такие страсти…

— Не люблю страсти, — пробормотал инспектор, — они проходят, и остается дурацкое ощущение, будто все сделано напрасно…

— Оксана стала богатой женщиной, — продолжал Беркович. — У Наташи из-за этого бывают приступы комплекса неполноценности…

— Имея такого завидного жениха, как ты? — удивился инспектор.

— С моей сержантской зарплатой…

— Ха! — сказал Хутиэли и демонстративно пожал плечами.

— Потом, — продолжал рассказ Беркович, — приехали Игорь с Мариной, хорошие ребята, он программист, а она — парикмахер… После них появился Наум Мархасин, личность, показавшаяся мне очень колоритной. Высокого роста красавец лет тридцати пяти с выцветшими на солнце волосами и обожженными загаром щеками. Загар у Наума был таким, будто он провалялся под палящим солнцем по крайней мере месяц. Ладони — почти черные… После Наума прибыли Миша с Кларой и дочерью Диной, девочкой лет семи… Сели за стол. Естественно, главное внимание было обращено на Наума…

— Почему? — спросил Хутиэли. — Вроде бы не его день рождения справляли.

— Он такой колоритный! К тому же в компании его почти не знали, он познакомился со Светой на прошлой неделе, сразу после возвращения в Израиль. По его утверждениям, он нашел золото.

— Что? — удивился Хутиэли. — В каком смысле? Шел по улице и увидел слиток?

— Не иронизируйте, инспектор, — вспыхнул Беркович. — Этот Наум репатриировался в девяностом, но для своих талантов здесь применения не нашел и рванул в Южную Африку. Там ему повезло больше: он занимался каким-то бизнесом, что-то там покупал и продавал, и неплохо заработал. Во всяком случае, денег хватило на то, чтобы купить в горах участок, что-то около трех дунамов — говорили, что там может быть золото, и Наум решил рискнуть. Денег, чтобы нанять рабочих, даже негров, у него уже не оставалось, и он несколько месяцев сидел на участке сам, промывая породу в поисках крупиц золота. Можете представить, инспектор, как слушали Наума все присутствовавшие… Рассказ звучал, будто история из Джека Лондона.

— И ты тоже, — буркнул Хутиэли, — слушал, разинув рот.

— Нет, рот мой был закрыт, но то, что рассказывал Наум, действительно было очень интересно, и главное — с такими точными деталями, что ни у кого, и у меня в том числе, и тени сомнения не возникло.

— Она его за муки полюбила, — неожиданно заявил Хутиэли, — а он ее — за состраданье к ним.

— Ого! — поднял брови Беркович. — Вы знаете Шекспира?

— Проходили в школе, — кивнул Хутиэли. — Помню, я еще тогда проявил свои способности к сыску. Я все искал оправдательные мотивы в поведении Отелло.

— И что же, нашли?

— Нашел, только значительно позже. Как-то, уже служа в полиции, я разговорился с Адису Дасой, ты его не знаешь, он служит в дорожном патруле. Способный парень, фалашмура. Но в Шекспире — нуль. Так вот, однажды я рассказал ему эту историю, мне хотелось знать, как оценит улики, представленные Яго, истинный представитель племени мавров…

— Фалашмура — не мавры, — поправил Беркович.

— Непринципиально, — отмахнулся Хутиэли. — Так ты знаешь? Услышав о пропаже платка, Адису побледнел — ты можешь представить побледневшего эфиопа? — и чуть не грохнулся в обморок. А потом спросил: «Он ее, конечно, убил?» Я подумал, что Адису все-таки читал Шекспира, но он это имя даже не слышал… Так вот, именно Адису и просветил меня относительно поведения Отелло. У фалашмура, видишь ли, есть обычаи, которым много столетий. В частности, от матери к дочери передается реликвия — вышитый платок, в котором, по преданию, скрыта тайная сила. Платок нельзя передавать никому

— и уж тем более, мужчине. Если женщина теряет платок, ее надлежит наказать, и наказание выбирает старейшина рода. Если она платок дарит, женщину надлежит убить, и здесь закон не допускает толкований. Ты представляешь? Оказывается, Отелло не был ревнивцем! Он выполнял свой долг, ведь именно Отелло был как бы единственным хранителем законов своего племени… Конечно, Дездемона не знала всех этих тонкостей, но ведь незнание закона, как известно, не избавляет от ответственности. Отелло исполнил свой долг, но жить после этого, конечно, был не в состоянии. Хотя, должен тебе сказать, что, предстань он перед судом фалашмура, его, ясное дело, оправдали бы. А может, даже и наградили за хорошую работу…

— Удивительно, — пробормотал Беркович, — я всегда думал, что Отелло глупец…

— Многие склонны обвинять других в глупости., не зная точно побудительных причин, — назидательно сказал Хутиэли. — У нас в Израиле это сплошь и рядом. Правые называют тупцами левых, а левые — правых, между тем и те, и другие достаточно умны… Впрочем, ты рассказывал об этом золотоискателе, извини, я тебя опять прервал.

— Ничего, ничего, — сказал Беркович. — Этот Наум действительно сам перекопал гору породы. Несколько недель он работал на солнце, и кожа его стала черной, как у этого вашего Адису Дасы. Он отпустил бороду и усы и был, по его словам, похож на жюльверновского Айртона после того, как его нашли Сайрус Смит и его товарищи.

— Сайрус Смит? — переспросил Хутиэли. — Это путешественник?

— Это книжный герой, — пояснил Беркович. — Так вот, золотоносные пески Наум нашел месяц назад. Он намыл несколько песчинок и понял, что нужно действовать иначе. Поставить оборудование, нанять рабочих… А денег не было. Друзей в Южной Африке — тоже. Банковскую ссуну он уже потратил, а долг пока не вернул… В общем, он взял с собой пакетик золотого песка и рванул назад, в Израиль. Было это неделю назад. Наум сбрил бороду и усы, чтобы вернуть себе цивильный облик, и стал опять чувствовать себя евреем, а не отшельником-аборигеном…

— Романтическая история, — усмехнулся Хутиэли. — Представляю, как вы ее слушали.

— Если бы только слушали! Этот Наум приехал в Израиль с целью найти спонсора. Ему нужны были деньги, чтобы продолжать работы на участке. Участок, кстати, действительно его — тут нет сомнения, он показал документы. И пакетик с золотым песком тоже продемонстрировал. Рассказывая о своих приключениях, он не сводил взгляда с Шауля и Оксаны — в нашей компании это были единственные по-настоящему богатые люди, потенциальные спонсоры. И что меня поразило, Шауль действительно заинтересовался и уже готов был начать обсуждать с Наумом детали предстоящей сделки…

— Вот так люди и теряют свои состояния, — вздохнул инспектор.

— Почему вы думаете…

— Но ведь ясно, что этот Наум — жулик, разве нет?

— Да, я это тоже понял, но ведь вы там не были, откуда…

— Ты очень точно все изложил, Борис. Впрочем, ты, надеюсь, вывел мошенника на чистую воду?

— Конечно, — усмехнулся Беркович. — «Шауль, — сказал я, — минуту назад этот человек очень живо описывал, как он сбривал бороду и усы. А теперь посмотрите на его загар. Как по-вашему, мог господин Мархасин так загореть под бородой?»

— Чем же закончилась вечеринка? — спросил Хутиэли. — Не мордобоем, надеюсь?

— Что вы! При женщинах? Нет, господин Мархасин удалился по-английски, но о нем уже не вспоминали. Меня волнует другое, инспектор: он больше не сделает такой ошибки и не станет говорить о несуществующей бороде… Тогда его рассказ будет выглядеть очень правдоподобно, и кто-то может клюнуть…

— Ну и пусть, — пожал плечами Хутиэли. — Это не наши проблемы, верно?

— Денег жалко, — вздохнул Беркович, — пусть даже и чужих…

Дело шестое. УБИЙСТВО НА ВИЛЛЕ

Знаете, инспектор, — сказал сержант Беркович, — это совершенно разные ощущения. Одно дело, когда тебе сообщают об убийстве, случившемся где-то, и ты занимаешься расследованием, не зная никого из тех людей, кого предстоит допрашивать. И совсем другое — когда находишься в знакомой компании, и убийство происходит буквально на твоих глазах. Чувствуешь себя совершенно не готовым к расследованию. Руки опускаются…

— Да, я понимаю, — кивнул Хутиэли. — Мне тоже как-то раз пришлось расследовать преступление, случившееся в соседней квартире. Очень неуютно. Все время боишься ошибиться. Я даже подумывал о том, чтобы передать дело другому следователю и смотреть на все со стороны.

— Но вы этого не сделали?

— Нет, так же, как и ты. Кстати, о деталях я все еще ничего не знаю.

— О, — сказал Беркович, — какие там детали…

— Но ведь судьбу преступника решила именно деталь, на которую он не обратил внимания, верно?

Да… — протянул Беркович.

Трагедия, которую обсуждали утром во вторник инспектор Хутиэли и сержант Беркович, произошла прошлым вечером на вилле «русского» бизнесмена Иосифа Марова. Маров приехал в Израиль в самом начале алии девяностых и являл собой один из немногих примеров замечательной абсорбции. В день приезда ему исполнилось двадцать, он был молод и энергичен, полон сил и главное — замыслов. Бизнес свой Иосиф начал с того, что открыл с приятелем мастерскую по ремонту автомобилей. Через три года Маров владел сетью таких мастерских, куда любили обращаться все «русские» автолюбители. А потом, обладая уже нешуточным капиталом, Маров, естественно, пожелал стать монополистом на «русском» рынке и скупил все авторемонтные мастерские, которыми владели его бывшие соотечественники. В личной жизни у Иосифа тоже все было в порядке — он женился на красивой девушке Ире, приобрел виллу в престижном районе Рамат-Авива, детей у них, правда, не было, но зато было, как казалось Иосифу, много времени в будущем — достаточно, чтобы произвести на свет и детей, и внуков, и правнуков.

Судьба, однако, распорядилась иначе.

Беркович был знаком с Маровым еще на «доисторической». Борис следил за карьерой старого приятеля с интересом, понимая, что подобные деловые таланты — явление редкое, и завидовать быстро растущему богатству Иосифа нет никакого смысла. Виделись они редко, но раз в год Маров собирал старых знакомых у себя — справляли день рождения хозяина. Вчера Иосифу исполнилось двадцать восемь — возраст расцвета. Никто и предположить не мог, что этот вечер станет для Иосифа последним., В огромном салоне виллы собралось человек пятнадцать. Беркович приехал с Наташей, которой Маров не нравился, она считала его выскочкой и типом, неприятным во всех отношениях. Но отказываться от приглашения Борис не стал, пообещав Наташе «слинять» при первом удобном случае. Гости переходили от стола к столу и от группы к группе — вели светские беседы. Иосиф блистал, рассказывая анекдоты из жизни «новых русских». Ира подсказывала мужу, когда тот забывал какую-нибудь деталь сюжета. Из гостей Беркович не знал никого — насколько он понял, здесь собрались бизнесмены новой израильской формации, которые, как и Маров, сколотили капитал (не такой, впрочем, солидный, как у Иосифа) за годы большой алии. Часов в десять, после того, как успели выпить и за процветание Израиля, и за процветание алии, и даже за процветание заокеанских родственников именинника, Иосиф сказал:

— Извините, я вас ненадолго покину, а когда вернусь, расскажу анекдот о трейлере и «мерседесе».

— Йосик хочет полюбоваться своим приобретением, — объяснила Ира, когда муж вышел из салона. — Он вывез из Питера большую коллекцию марок, и здесь продолжал ее пополнять. А когда появились деньги, так он вообще, по-моему, потерял голову. Сегодня купил марку, которая стоит сто шестьдесят тысяч!

— Шекелей? — спросил Беркович, решительно не представлявший, как можно отдать сумму, равную стоимости квартиры, за какой-то кусочек бумаги.

— Долларов, конечно, — сказала Ира, бросив на Бориса снисходительный взгляд. — Йосик просто вытерпеть не может, каждый час смотрит на эту марку. Уверяю вас: насмотревшись, он предложит всем полюбоваться на это сокровище.

— Сколько же стоит вся коллекция, — спросил один из гостей по фамилии Беккер, владелец большого «русского» магазина, — если только за одну марку Иосиф выложил такие деньги?

— И не спрашивайте! — воскликнула Ира. — Если разоримся, то, продавая марки, безбедно проживем до старости.

— Боря, — прошептала Наташа на ухо Берковичу, — может, достаточно? Может, смотаемся отсюда по-английски?

— Сейчас, — ответил Беркович, — с Иосифом нужно все-таки попрощаться. Подожди минуту.

Ждать пришлось почти полчаса. Хозяин все не возвращался, и гости начали проявлять нетерпение. Ира сказала ''Сейчас я его приведу» и отправилась в кабинет. Через несколько секунд истерический крик достиг не только салона, но был слышен, наверное, даже в районе нового торгового центра. Беркович отреагировал мгновенно.

— Всем оставаться на местах! — крикнул он и в две секунды преодолел коридор, отделявший салон от кабинета Иосифа. Дверь была полуоткрыта, Беркович ворвался в комнату и увидел лежавшего на полу хозяина. Ира стояла, схватившись рукой за угол шкафа, глаза ее закатились; она готова была упасть в обморок. Под головой Иосифа растекалось кровавое пятно. Рядом валялся стальной прут — орудие убийства.

Первым делом, не обращая внимания на Иру, Беркович проверил, открыта ли входная дверь виллы. Дверь была заперта на задвижку. Значит, либо убийца находился среди гостей, либо среди гостей был его сообщник, выпустивший негодяя на улицу и закрывший за ним дверь.

Вернувшись в кабинет, Беркович вызвал полицию и скорую помощь, крикнул Наташе, чтобы она увела Ирину, выглянул в салон и приказал ошеломленным гостям не двигаться, ничего не трогать и вообще, вести себя до прибытия полиции тихо и как положено важным свидетелям. Только после этого сержант приступил к осмотру места происшествия.

Судя по всему, Иосиф сидел за столом, и разглядывал свое приобретение — марку стоимостью в полторы сотни тысяч. На бархате стола лежал небольшой альбом для марок, пинцет, выпавший из руки Иосифа, валялся справа, а рядом с альбомом стояла бутылочка с бензином и пипеткой для обнаружения водяных знаков. Альбом был раскрыт, страницы были заполнены марками. Беркович внимательно осмотрел поверхность стола, опустился на колени и заглянул вниз. Попытался открыть ящики, но все они оказались заперты на ключ.

Берковичу было приблизительно понятно, как все произошло. Кто-то из гостей (кто же еще?) пожелал иметь ценную марку, — сто шестьдесят тысяч долларов на дороге не валяются. Он вошел в кабинет, ударил хозяина по голове стальным прутом, Иосиф попытался встать, сдвинул кресло, но упал на пол лицом вниз. Убийца забрал марку и преспокойно вернулся к остальным гостям.

Но, черт возьми, он же должен был понимать, что подозревать станут каждого! Будут расспрашивать, выяснять, кто и когда выходил из салона. Значит, отсутствовать он должен был буквально считанные секунды, у убийцы не было времени не только привести себя в порядок, но и спрятать марку! Поэтому достаточно обыскать всех присутствовавших… Нет, это не годилось. Не настолько убийца глуп — наверняка марки при нем нет. Скорее всего, ситуация подобна знаменитому «Исчезнувшему письму» Эдгара По — марка находится на одном из видных мест, но никому не приходит в голову посмотреть именно туда…

Был, однако, еще один момент, приводивший Берковича в смущение. Он не понимал, что именно его смущает, и злился. Когда приехала следственная бригада, Беркович оставил с гостями одного из полицейских, а сам вернулся в кабинет, и еще раз внимательно осмотрел стол. Поняв, наконец, что именно показалось ему подозрительным, Беркович кивнул сам себе и вышел, бросив эксперту Вилли Коэну:

— Работай спокойно, думаю, что это дело мы сегодня закончим.

В салоне было тихо как на кладбище. Звук в телевизоре выключили, и «Пополитика» производила странное впечатление немого кино, где один комик никак не мог попасть другому ногой в глаз. Наташа сидела на краешке дивана и смотрела на Бориса испуганными глазами, в которых застыли слезы. Беркович улыбнулся ей, а другим гостям сказал:

— Господа, надеюсь, что долго вас задерживать не придется. Ясно, что вы не имеете к убийству Иосифа никакого отношения.

— Как мог кто-то войти в дом и выйти, а мы не услышали? — хрипло спросил верзила по имени Дмитрий, хозяин сети магазинов «Электро-Дима».

— Никто не входил, — пожал плечами Беркович.

— Но вы сказали… — Дмитрий хотел развить свою мысль, но Беркович не дал ему закончить:

— На столе, за которым сидел бедняга Иосиф, кое-чего не хватает. Мне кажется, что этот предмет позволит мне найти убийцу.

— Не хватает? — подал голос коротышка Аркадий, невзрачный тип, владевший, однако, выгодным делом — он продавал пиратские компьютерные диски. — Не хватает марки. Черт, из-за какой-то марки убить человека!

— Не только марки, — сказал Беркович, — но кое-чего еще. Я понимаю, что марки у убийцы нет, он успел ее спрятать. Но именно потому, что все мысли его были заняты тем, где бы спрятать марку, убийца не успел спрятать другой предмет, которым он воспользовался после того, как ударил Иосифа по голове стальным прутом…

Кто-то из женщин взвизгнул, представив, должно быть, эту картину — воображение всегда рисует более страшные сцены убийств, чем они есть на самом деле. Мужчины бросали друг на друга настороженные и злые взгляды, а Беркович наблюдал за этой сценой, прислонившись к дверному косяку. У кого-то сейчас обязательно должны были сдать нервы… Что он скажет? Попросится в туалет? Или заявит, что здесь трудно дышать и нужно открыть окно? Дмитрий — «Электро-Дима» — встал и спросил:

— Я могу позвонить домой? Хочу предупредить, что задерживаюсь. Мой сотовый телефон в куртке, а куртка на вешалке.

— Принести вам? — осведомился Беркович.

— Я сам, если позволите…

— Пожалуйста, — Беркович пожал плечами и отступил в сторону. Когда Дмитрий проходил мимо, Беркович ловко провел руками по его карманам и извлек из правого небольшую лупу. Дмитрий вскрикнул и попытался было ударить сержанта по руке, но его уже крепко держал подоспевший на помощь полицейский.

— Лупа Иосифа, — удовлетворенно сказал Беркович. — Именно ее недоставало на столе. Все было на месте, кроме лупы. Вы ведь должны были рассмотреть марки на странице, выбрать нужную…

— Ну, лупу он сунул в карман механически, — заметил инспектор Хутиэли, когда Беркович закончил рассказ, — мысли его были заняты маркой. Куда он ее все-таки спрятал?

— Очень просто — налепил на старый конверт и, возвращаясь в салон, бросил конверт в мусорную корзину. В мусоре марку искали бы в последнюю очередь, у Дмитрия было бы время забрать конверт.

— Тебе просто повезло, — насмешливо сказал инспектор. — Если бы у этого негодяя было острое зрение, он не воспользовался бы лупой и тебе не удалось бы так легко его разоблачить.

— Ну, так он сделал бы другую ошибку, — пожал плечами Беркович, — эти дилетанты всегда ошибаются. Даже убить человека толком не умеют…

Дело седьмое. КАПЛЯ КРАСКИ

Хамсин был жесток, как вражеский пехотинец. Он нападал на каждого, кто осмеливался, образно выражаясь, высунуть голову из окопа, а если говорить на простом человеческом языке — выйти из комнаты с кондиционированным воздухом на улицу, где не только нечем было дышать, но казалось, что жаркий воздух стоит стеной: шершавой, плотной и вечной, как Стена плача.

Беркович прошел десять метров от машины до холла Управления полиции, и у него заболела голова. Инспектор еще не появился, что показалось Берковичу странным — Хутиэли обычно приходил на службу раньше всех, и сержант не мог вспомнить случая, когда инспектор опаздывал.

«Неужели заболел?» — подумал сержант. Он не успел додумать эту мысль до логического конца, потому что на столе Хутиэли зазвонил телефон. Помедлив, Беркович поднял трубку.

— Амнон? — это был голос сержанта Горелика.

— Нет, это Борис, — сказал Беркович. — Инспектора еще нет, боюсь, не заболел ли он?

— Конечно, нет, — уверенно сказал Горелик. — Если Амнон заболеет, это будет означать, что мир перевернулся.

— Должно быть, мир действительно перевернулся, — пробормотал Беркович. — На улице такая жара, какой не было сто лет.

— А ты помнишь, какая была погода сто лет назад? — удивился Горелик. — Я думал, ты моложе.

— Я-то моложе, — уныло сказал Беркович, — но хамсину на это плевать.

— Да, — согласился Горелик. — Знаешь, что я скажу? Сохнут поступает мудро, не сообщая в своих рекламных материалах о том, какие в Израиле бывают хамсины. Иначе сюда ехали бы репатрианты только из Эфиопии — им к жаре не привыкать.

Беркович положил трубку. «Надо, — подумал он, — позвонить инспектору, вдруг действительно что-то случилось?» Дверь распахнулась, и Хутиэли собственной персоной появился на пороге, вытирая платком вспотевшую шею.

— Привет, Борис, — сказал он. — Стоит задержаться на минуту, и подчиненный уже норовит занять кресло начальника.

— С вами все в порядке? — осведомился Беркович, возвращаясь к своему столу.

— Со мной — да, — кивнул инспектор. — А в природе полный непорядок. На перекрестке Алленби и Бен-Иегуды не работают светофоры, пробка растянулась на полкилометра, пришлось постоять. Я тебе звонил, но ты упорно разговаривал по моему телефону.

— Позвонил сержант Горелик, кстати, он искал вас…

— Подождет… Вот что, Борис, вид у тебя неважный, отправляйся домой, попробуй отоспаться. Если понадобишься, я тебя вызову.

— А вы?

— Не хочешь ли ты сказать, что я плохо выгляжу?

— Вы выглядите замечательно, но…

— Ну, так что мне тогда делать дома? Внуков нянчить? Отправляйся. Считай, что это приказ.

— Слушаюсь! — бодро сказал Беркович и покинул кабинет, предвкушая несколько часов беспробудного сна.

Он сел за руль, включил двигатель, кондиционер заработал, и доменная печь, в которую превратилась машина всего за полчаса, стала понемногу охлаждаться.

Беркович медленно выехал со стоянки, свернул вправо и увидев, что кто-то машет ему рукой, притормозил у тротуара. Человек, открывший дверцу машины, показался сержанту знакомым. Если бы не жара, Беркович узнал бы его сразу

— это был хозяин фалафельной, расположенной напротив Управления, здесь сержант довольно часто покупал что-нибудь перекусить или холодную «колу».

— Простите, — сказал фалафелыцик, — моя машина в ремонте… Если вы едете в сторону севера…

— Садитесь, — предложил Беркович. — Это ведь ваша фалафельная вон там, напротив?

— Да, вы меня знаете? Ваше лицо мне тоже знакомо. Впрочем, у меня все полицейские покупают. Мое имя Юваль Шумейкер.

Беркович вывел наконец машину в левый ряд и прибавил скорость. Вести разговоры ему не хотелось, но молчать было неудобно, и он сказал:

— Хорошо идет торговля? Не жалуетесь? Вопрос уже предполагал, каким будет ответ, и Шу-мейкеру оставалось только кивнуть головой:

— А чего жаловаться? Место хорошее. Рядом Моше материей торгует, пусть он жалуется. Тряпки можно купить, а можно не покупать. А фалафель едят всегда… Простите, сержант, вы не очень торопитесь?

Беркович пожал плечами.

— Здесь, за светофором направо, живет приятель, я хотел забрать у него кое-что… Он у меня одолжил ящик с инструментами неделю назад… Это на две секунды, вас не затруднит?

Да о чем разговор? — великодушно согласился Беркович и за светофором притормозил. Здесь начинался район коттеджей, дома были отделены от дороги невысокими заборами и небольшими садами. Впрочем, сады — слишком громкое название для пяти-шести фруктовых деревьев, стоявших перед каждым домиком.

Я мигом, — сказал Шумейкер и выскочил в жару. Одним прыжком он пересек тротуар, помчался по дорожке к дому, взбежал на несколько ступенек и постучал в дверь. Что-то в движениях Шумейкера показалось Берковичу странным, но он не стал вдумываться — сегодня странным казалось все на свете, даже единственное белое облако, неподвижно висевшее в вышине и похожее на ковер-самолет старика Хоттабыча. Беркович лениво следил взглядом за Шумейкером, который продолжал колотить в дверь, хотя ясно было уже, что хозяина нет дома. Наконец это понял и фалафелыцик, повернулся и направился было назад, но неожиданно издал вопль, который Беркович услышал даже за закрытыми дверьми машины, и показал рукой куда-то влево, где лежало что-то, невидимое за деревьями.

Поняв, что происходит что-то необычное, Беркович вышел из машины, получил немедленно тепловой удар, покрылся потом, но все же быстрым шагом подошел к продолжавшему кричать Шумейкеру. Между деревьями лежал ничком мужчина пет сорока в шортах и майке. На мужчине лежала металлическая стремянка — ясно было, что лестница упала, придавив человека.

Беркович одним прыжком пересек открытое пространство и опустился на колени перед трупом. То, что человек умер несколько часов назад, сомнений не вызывало. Похоже было, что острый край падавшей стремянки ударил человека по затылку, пробив череп. У ног трупа валялась перевернутая банка с белой краской и выпавшая из банки кисть. Левая нога покойника почти до колена была вымазана этой краской, пролившейся, очевидно, в тот момент, когда стремянка обрушилась на землю.

— Это ваш приятель? — спросил Беркович продолжавшего причитать фалафелыцика.

— Да, это Ханан, — с надрывом сказал тот. — Боже мой, какой кошмар! Нужно вызвать скорую помощь! Да, и полицию тоже! Ох, простите, вы же сами полиция, я совсем сошел с ума… А скорую?

— Перестаньте кричать, — резко сказал Беркович, поднимаясь с колен и стараясь не коснуться вытекшей из ведра краски. — Станьте вон там, в тени, и ничего не трогайте.

— Я… ничего, — пробормотал Шумейкер и вытянулся по стойке «смирно».

Беркович, не чувствуя уже ни жары, ни головной боли, вернулся к машине и вызвал скорую. Потом позвонил инспектору и сообщил о происшествии.

— Давно он умер? — деловито спросил Хутиали.

— Жара, трудно сказать, — пробормотал Беркович. — Но, скорее всего, часа два, не больше.

— Займись пока сам, — сказал инспектор. — Я пришлю эксперта. Если понадобится помощь, сообщи.

Беркович вернулся к дому, поднялся по ступенькам к входной двери. По дороге он нечаянно коснулся каменных перил и отдернул руку: перила были покрашены той самой белой краской, что вылилась из ведра. Беркович беспокойно осмотрел брюки — черт, он таки испачкался, немного, но все же…

Сержант осторожно подошел к двери и начал колотить изо всех сил. Никто не отзывался — в доме было пусто, да это и раньше было ясно, ведь Шумейкер уже пробовал войти всего пять минут назад.

— Идемте в машину, — предложил Беркович, — там хоть прохладно. Скорая сейчас приедет, а я пока задам пару вопросов.

Сев рядом с Берковичем на переднее сиденье, Шумейкер втянул голову в плечи

— он никак не мог прийти в себя и что-то все время бормотал под нос.

— Как его имя? — спросил Беркович.

— Ханан… Ханан Бек. Мы давно знакомы, но сейчас редко видимся… Дела все…

— Когда вы видели Ханана последний раз?

— Когда… Он брал у меня коробку с инструментами… Неделю назад.

— У него были враги?

— Враги?.. У всех есть враги, у меня тоже… При чем здесь враги? Разве на Ханана не упала эта проклятая лестница?

— Возможно, — пожал плечами Беркович. — Он получил удар по затылку, это верно. Но могла ли это сделать падавшая стремянка — только эксперт однозначно ответит.

Прибыла скорая, а следом — полицейская машина, тихая улица наполнилась звуками сирен, и сразу же начали подходить любопытные.

— Посидите минуту, — сказал Беркович, — я сейчас вернусь, мы закончим разговор, а потом я вас отвезу… Вам куда? Я вас подброшу, не беспокойтесь.

— Мне-то о чем беспокоиться? — пробормотал Шумейкер. — Это бедному Ханану…

Минут через десять, потеряв с потом не меньше трех килограммов веса, сержант вернулся наконец в машину и с облегчением вздохнул. Объясняя эксперту Левину ситуацию, он и сам восстановил в памяти все, что происходило несколько минут назад, а восстановив, понял наконец, что его все время мучило.

— Еще вопрос, — обратился Беркович к фалафелыцику. — Вы сами открываете свою лавку?

— Нет, это делает Хаим, он приходит в шесть и начинает готовить… А при чем здесь?

— Ни при чем, — успокоил сержант. А вы приходите позднее?

— Обычно — в восемь.

— И сегодня тоже?

Беркович отъехал от дома, кивнул полицейскому, перегородившему движение, и свернул на проспект.

— Сегодня? — нахмурился Шумейкер. — Сегодня я немного опоздал… Жара, не хотелось вставать… Сержант, куда вы едете? Вроде не в ту сторону…

— Возвращаемся в управление, — сказал Беркович. — Там вы объясните, почему убили Ханана Бека.

— Я?! — завопил фалафелыцик и начал рвать дверцу со своей стороны, пытаясь на полном ходу выскочить из машины.

— Спокойно, — предупредил Беркович, — дверца заблокирована. Да и вообще… Упадете, расшибетесь насмерть. Лучше всю жизнь провести в тюрьме, чем на том свете…

— Когда мы приехали к дому Бека, — рассказывал час спустя сержант Беркович инспектору Хутиэли, — этот Шумейкер пошел к двери, и мне сразу показалось, что в его движениях есть нечто странное. Сначала я не понял… Видите ли, он старался не касаться перил. Он знал, что они недавно покрашены. Если не знаешь точно, то ничего и не заметишь, я, например, поднялся по ступенькам несколько минут спустя и выпачкал руку…

— Шумейкер пришел к приятелю примерно в половине восьмого, — продолжал Беркович. — Тот уже покрасил перила и собирался красить каменную скамью в садике. Шумейкер ударил Бека по затылку гаечным ключом, ключ, кстати, уже нашли… А потом повалил на тело стремянку. Ведро с краской опрокинулось, и Шумейкер запачкал обувь, несколько капель попало на ноги. Он вернулся домой, помылся, а потом отправился в фалафельную и стал ждать у стоянки Управления.

— Зачем? — поднял брови Хутиэли.

— Идея была хорошая. Он хотел взять в свидетели какого-нибудь полицейского. Вот, мол, я в присутствии полиции обнаружил труп, значит, я ни при чем.

— Ему повезло, что он нарвался на тебя, — усмехнулся инспектор.

— Да, — скромно потупился Беркович. — Но было еще кое-что… Он смыл с ног краску, но капля все же осталась, там, где он не мог ее видеть. Маленькая капля, но я обратил на нее внимание.

Дело восьмое. УБИЙСТВО В ЖАРКИЙ ДЕНЬ

Жарко, — сказал сержант Беркович, войдя в кабинет. — Похоже, что скоро начнут плавиться стены зданий, и Тель-Авив потечет, как масло…

— Интересная картина, — хмыкнул инспектор Хутиэли. — У тебя образное мышление, Борис. Но мышление полицейского должно быть не образным, а точным. Нарисованная тобой картина плавящегося Тель-Авива не может соответствовать фактам и потому не свидетельствует о том, что ты сегодня в хорошей форме.

— О какой форме вы говорите, инспектор? — воскликнул Беркович. — Здесь, в кабинете, можно жить, но на улице — просто Хиросима после атомного взрыва!

— Ерунда, — отрезал Хугиэли. — Полицейский не должен быть столь эмоциональным. Полицейский по этому поводу должен сказать: «На улице температура плюс тридцать семь градусов, рубашка прилипает к спине, пить нужно каждые пять минут, и влажность достигает восьмидесяти процентов».

— Фу, — поморщился Беркович. — Все точно, как в показаниях, пригодных для использования в суде, но совершенно не интересно!

— Надеюсь, — сказал инспектор, — ты не станешь составлять отчет об осмотре места происшествия в таком возвышенном стиле?

— Нет, конечно, — сразу посерьезнел Беркович. — А что, есть место происшествия, которое нужно осмотреть?

Хугиэли покачал головой и склонился над бумагами.

— Нет, — пробормотал он. — И надеюсь, сегодня не будет.

Естественно, он ошибался и убедился в своей ошибке несколько минут спустя. Зазвонили сразу два телефона — у Берковича и инспектора. Сержант поднял трубку и услышал голос дежурного:

— Бери группу и выезжай, Борис! Улица Тосканини, девять-шестнадцать. Убийство. В это время Хутиэли объяснял кому-то:

— Да, конечно, это наш лучший следователь. Не беспокойтесь, он уже выехал.

— Кто выехал? — поинтересовался Беркович, положив трубку.

— Ты, конечно! Машина ждет внизу, убийство.

— Очень лестно слышать, — сказал Беркович, быстро собираясь на выход, — что тебя называют лучшим следователем.

— Если разберешься по горячим следам, — сказал Ху-тизли, — я это мнение передам начальству.

— В такую жару, — согласился сержант, — следы могут быть только горячими, это ясно…

На узкой улице Тосканини полицейские машины стояли на тротуаре, а дорогу перегородила машина скорой помощи. Беркович с экспертом и фотографом поднялись в лифте на шестой этаж и вошли в кабинет врача-дантиста Даниэля Зальцмана. Врач, мужчина средних лет, лысый, как Фантомас, сидел на медицинской кушетке в углу и выглядел не лучше, чем труп молодой женщины, лежавший в зубоврачебном кресле. Пуля попала женщине в затылок, смерть наступила мгновенно, крови было очень мало. Эксперт и фотограф занялись убитой, а Беркович подошел к дантисту, около которого стоял полицейский из патрульной бригады.

— Вы Даниэль Зальцман? — участливо спросил Беркович. — Это произошло на ваших глазах?

— Он мог убить меня! — вскричал врач, и лысина его покрылась каплями пота.

— Я стоял рядом с Эстер!

— Женщину звали Эстер…

— Эстер Михельсон, она моя постоянная пациентка. Пришла сегодня, как обычно, ей нужно было продолжить лечение второго коренного зуба слева, который…

— Неважно, — перебил Беркович. — Что произошло, когда госпожа Михельсон села в кресло?

— Что произошло! Я взял инструмент, но не успел еще подойти к Эстер, вдруг открылась дверь, появилась рука с пистолетом, прогремел выстрел, и Эстер… О Господи! Кошмар! Я чуть сознание не потерял! Пришел в себя через минуту или две, не помню…

— И бросились в погоню…

— В погоню? Я что — псих? Он бы и меня убил! Я позвонил, в полицию — вот что!

— А где ваша секретарша? В приемной никого нет.

— Рина? Она сегодня отпросилась, придет после обеда, у нее какие-то дела в Национальной службе страхования, она мать-одиночка и новая репатриантка к тому же…

— Понятно, — сказал Беркович. — В приемной было пусто, убийца вошел, выстрелил и спокойно вышел. Вы видели только его руку или лицо тоже?

— Я и руку толком не видел! Он выстрелил, а я…

— Да-да. Извините, я вас на время оставлю, не покидайте кабинета, пожалуйста.

Беркович подошел к эксперту, закончившему осмотр трупа.

— Стреляли скорее всего из «беретты», — заявил эксперт Фукс. — Извлечем пулю, скажу точно. Тело можно унести.

— Распорядись сам, — сказал Беркович, — я поговорю с соседями.

Сказать это было куда проще, чем осуществить. На шестом этаже, где размещался кабинет дантиста, было еще две квартиры, и обе оказались заперты, на долгие звонки никто не отвечал. Этажом ниже в одной из квартир шел ремонт, и румыны-рабочие утверждали на ломаном иврито-русском наречии, что мимо по лестнице никто не поднимался и не спускался по крайней мере вот уж два часа. Значит, убийца скорее всего поднялся на лифте и спустился тоже. Если он не полный идиот, то выбрал, конечно, время, когда в лифте никого не бьио — зачем ему лишние свидетели? Опрашивать жильцов смысла не имело — если рабочие утверждали, что никто по лестнице не поднимался, значит, и жильцы первых этажей не могаи никого видеть. Все же Беркович поручил Науму Пундаку из патрульной группы обойти все квартиры и задать жильцам несколько простых вопросов.

Сам же сержант спустился вниз и вошел в будочку сапожника, сидевшего в подъезде прямо за входной дверью. Будочка была совершенно открытой, жара здесь была, как на улице, сапожник сидел, сняв с себя почти всю одежду — на нем были только огромные яркие шорты.

— А! — воскликнул он, увидев подошедшего полицейского. — Сейчас вы спросите, видел ли я кого-нибудь, кто вошел в лифт в промежутке между десятью и половиной одиннадцатого!

— Спрашиваю, — улыбнулся Беркович, — видели ли вы, кто вошел в лифт в промежутке между десятью и половиной одиннадцатого?

— Отвечаю, — радостно сказал сапожник. — Никого не видел!

— Были заняты работой? — разочарованно спросил Беркович.

— В такую жару? Нет, я сидел вот тут и смотрел на улицу. День сегодня просто ужасный. Ни одного клиента. Да это ладно — в дом вообще никто не входил. И не выходил. Из чужих, я имею в виду.

— Вы уверены? — осторожно спросил Беркович.

— Хм… А моя фотография будет в газете, если я выступлю в суде?

— Обязательно, — пообещал сержант. — Анфас и в профиль, как пожелаете.

— Так я вам повторю для протокола: из чужих никто не входил и не выходил. А из своих в эти полчаса вышел только Эрик Виан с третьего этажа. Я, помню, его еще спросил: «Охота вам в такое пекло?» А он мне в ответ: «Надо, дела».

— В какой квартире он живет?

— Он здесь не живет. Виан снимает офис на третьем этаже, не знаю, чем он занимается, по-моему, просто жулик. Ну, из тех, что продают всякую ерунду.

— Коша вы его видели, Виан был спокоен?

— В такую жару? Нет, конечно. Посмотрел на меня, как на террориста и выбежал.

Поблагодарив сапожника за информацию, Беркович поднялся на третий этаж и здесь действительно обнаружил запертую дверь офиса с табличкой: «Аризль Виан. Покупки и продажи. Телефоны…»

— Очень удобно, — пробормотал Беркович, переписывая на листок оба номера, среди которых был и номер сотового телефона. Достав свой аппарат, он набрал девять цифр и полминуты спустя услышал бодрый голос:

— Виан. Слушаю вас.

— Полиция, — сказал Беркович. — Хотелось бы задать вам два-три вопроса.

— По какому поводу? — голос Виана сразу зазвучал в миноре.

— В доме, гае находится ваш офис, произошло преступление. Вы могли что-то видеть…

— Когда? — растерянно сказал Виан. — Я ушел еще утром, все там было тихо.

Где вы сейчас? — спросил Беркович. — Лучше, если вы на несколысо минут заедете в офис. Повторяю, я вас надолго не задержу.

— Ну хорошо, — вздохнул Виан. — Буду через четверть часа. «Знаем мы, что такое четверть часа для израильского дельца, — подумал Беркович. — Придет через час и даже не извинится».

Виан появился десять минут спустя — высокий мужчина лет сорока в рубахе навыпуск. Не отрывая подозрительного взгляда от сержанта, он последовал с Берковичем наверх, открыл дверь и ввел полицейского в свой кабинет, оказавшийся захламленной комнатой, давно требовавшей ремонта.

— Спрашивайте, — сказал Виан, показывая Берковичу на стул. — Что случилось, собственно? Что за преступление?

— Вы знаете врача по имени Даниэль Зальцман?

— Зальцман?.. Нет, впервые слышу. А что, его убили?

— Нет, убили его пациентку. Зальцман принимает на шестом этаже.

— Внизу нет его вывески, — нахмурился Виан.

— Верно, — кивнул Беркович. — Вывеска есть только на двери кабинета.

— Ну… Я никогда не поднимался на шестой этаж, — пожал плечами Виан. — Откуда же мне знать… Так он жив, этот врач?

— Он жив. Кто-то хотел, видимо, свести счеты с одной из его пациенток. Вошел, выстрелил и убежал. Зальцман перепугался и не сумел даже броситься в погоню. |

— Могу себе представить… Я бы на его месте тоже не сумел… — передернулся Виан.

— Вы уверены, что никогда не видели Зальцмана? — спросил Беркович.

— Уверен, — отрезал Виан. — Я вообще терпеть не могу дантистов. Если бы хоть раз увидел этого Зальцмана, то уж запомнил бы, не сомневайтесь.

— Да, я тоже так думаю, — согласился Беркович со странной интонацией в голосе. — Скажите, господин Виан, вас не очень затруднит поехать со мной в управление? Нужно официально зафиксировать ваши показания.

— Но я ничего не показал, — удивился Виан.

— Почему же, — неопределенно отозвался сержант. — Так вы…

— Хорошо, — пожал плечами Виан. — Никогда не был в полиции.

Перед концом рабочего дня Беркович вошел в кабинет и сел за свой стол напротив инспектора Хутиэли.

— Ну? — сказал инспектор. — Можно ли тебя считать лучшим следователем управления?

— По-моему, да, — потупился Беркович. — Убийца арестован.

— Вот как? — поднял брови Хутиэли. — Кто же это?

— Да один тип, у него контора на третьем этаже. Купля-продажа. Убитая была его любовницей одно время… Он видел, как женщина поднималась к врачу, взял свой пистолет, поднялся следом и выстрелил. Потом спустился к себе, спрятал пистолет и покинул здание… Я получил у прокурора разрешение на обыск, пистолет нашли, из него действительно недавно стреляли. Думаю, Фукс легко докажет, что женщину убили именно из этого оружия.

— Отлично, — кивнул Хутиэли. — Но как ты вышел на этого типа?

— Случайность, — сказал Беркович. — В разговоре с Вианом я упомянул лишь, что Зальцман — врач. А минуту спустя Виан — он ведь был до крайности взволнован и плохо себя контролировал — сказал, что терпеть не может дантистов, и с Зальцманом не был знаком. Откуда же он знал, что врач — дантист?

— Понятно, — протянул инспектор. — Но согласись, что, если бы ты не нашел пистолет, доказать вину этого типа ты бы не смог. Оговорка — не доказательство.

— Я же говорю — повезло, — согласился Беркович.

Дело девятое. ВОЛШЕБНЫЙ ЭЛИКСИР

Собираешься за границу? — спросил инспектор Хутиэли сержанта Берковича, когда тот сообщил начальнику о том, что уходит в отпуск.

— Да… — рассеянно сказал Беркович, перебирая на своем столе бумаги и соображая, в какой из ящиков их лучше спрятать. — Вы правы, инспектор, именно за границу.

— Франция, Англия, Испания? — перечислил Хутиэли и, подумав, добавил: — В Италию не советую. Говорят, там воруют.

— Какая Франция, господин инспектор? — удивился Беркович. — Мы с Наташей едем за границу Тель-Авива и даже, я сказал бы шире: за границу Гуш Дана. И даже еще шире — за границу государства Израиль в пределах 1967 года.

— А! — понял наконец инспектор. — Решили пожить в поселении? Друзья? Знакомые? Родственники?

— Всего понемногу, — улыбнулся Беркович. — В Эли живет мой любимый двоюродный дядя, которого я не видел со дня приезда в Израиль. В Бейт-Эле поселился друг детства и, по его словам, это самое красивое место от Метулы до Эйлата. А в Офру нас зовет Наташина подруга, с которой она училась в ульпане.

— Так куда же вы, в конце концов, решили отправиться? — поднял брови Хутиэли.

— Будем путешествовать. День в Эли, день в Офре, два дня в Бейт-Эле. Еще есть знакомые в Кирьят-Арбе, так что туда мы тоже заедем на обратном пути.

— Будь осторожен! — посоветовал инспектор. — Впрочем, ты и сам понимаешь. А Наташа не боится? Все-таки территории, арабы, возможны провокации.

— Да, — кивнул Беркович. — Относительно провокаций вы правы. Наташа готова на любую провокацию, лишь бы показать Арафату, кто здесь хозяин. У нее идея: поехать в Иерихон в машине с израильским флагом…

— Надеюсь, ты сможешь удержать ее от глупостей? — тревожно спросил Хутизли.

— Удержать женщину от глупостей, — вздохнул Беркович, — можно только совершив еще большую глупость. Я пообещал, что, когда мы вернемся, то сразу пойдем в раввинат и назначим день свадьбы.

— О! — воскликнул Хутиэли. — Поздравляю! Давно пора.

— Потом поздравите, инспектор, — сказал Беркович. — Скажите лучше, нет ли какого-нибудь дела, чтобы проветрить мозги перед отпуском.

— Есть, — хмыкнул Хутиэли. — В десять совещание у генерального инспектора. Пойдешь вместо меня, я позвоню.

— Ну, спасибо, — пробормотал Беркович, — не такой работы я хотел бы в последний день.

— Борис, ты не прав, — назидательно сказал Хутизли и повернулся к компьютеру…

Рано утром в воскресенье Борис и Наташа ехали в потрепанной «субару» на северо-восток, к поселению Эли. Беркович не сказал инспектору главного: в Эли их ждал не только любимый дядя, но и группа молодых поклонников детективов, начитавшихся Стаута, Гарднера и Корецкого и желавших в тишине и на природе поболтать о героях-суперменах. Беркович подозревал, что за предложением поговорить о литературных персонажах кроется тривиальное желание поиграть в теннис, пожарить шашлыки, поволочиться за красивыми женщинами — в общем, оттянуться и отвлечься на несколько дней от назойливого ритма городской жизни. Можно и о Гарднере поговорить, почему нет?

В поселение приехали незадолго до обеда, и любимый дядюшка, забывший уже, как выглядит дорогой племянник, показал Борису и Наташе их комнату.

— А можно мы будем ночевать у вас в саду? — спросила Наташа, выглядывая в окно.

— В доме, — внушительно сказал дядя, — кондиционер, а в саду комары. Вы выбираете…

— Мы выбираем комаров, — решительно сказала Наташа. — Как бороться с комарами, я знаю, а управлять кондиционером еще не научилась.

Борис пожал плечами и сказал:

— Не думаю, что нам вообще удастся уснуть. Тут ведь сборище намечается…

— Да, я слышал, — с неудовольствием сказал дядя. — Фанаты.

Вечером приехали Марк и Алена Визборы из Холона, чуть позже, когда почти совсем стемнело, появились братья Аркадий и Мирон Ступникеры, мчавшиеся через половину страны из Нацерет-Илита, и наконец, когда уже взошла полная луна, прибыл Игорь Смелин со своей новой подругой Илоной. Вся компания оказалась в сборе, и любители детективов, а точнее — любители ночного трепа при луне, расположились на лужайке за крайним домом поселения и приготовились коротать ночь в приятной беседе.

Начали, естественно, с последнего романа Марининой.

— А вы слышали, — страшным шепотом сообщила Алена Визбор, — что почти все детективы в России пишут женщины? Просто они берут себе мужские псевдонимы, потому что женскую литературу мужики читать не хотят!

— Совсем наоборот! — возмутился Аркадий Ступникер. — Это только Маринина — женщина. А все остальные детектившики — мужчины, даже эта знаменитая Булгакова. А женские псевдонимы берут по требованию издателей, потому что такие книги легче продать.

— Загадка! — воскликнул Игорь и посмотрел на Берковича. — Детектив! Кто пишет эти книги — мужчины или женщины? Что говорит по этому поводу дедуктивный метод израильской полиции?

Поскольку взгляды были обращены на Берковича, он сказал лениво:

— По-моему, все это пишет компьютер по собственной инициативе. Сюжеты — на одно лицо. А детективов в России нет вообще; все, что издается под маркой детектива, на самом деле всего лишь полицейские романы или триллеры. Совершенно другой жанр. Где загадка? Где расследование? Где игра ума?

— Хочешь поиграть умом? — вмешалась Илона, новая подруга Игоря Смелина. Ее никто прежде не видел, и потому всем хотелось послушать, что она скажет.

— Я-то? — удивился Беркович. — Нет, честно говоря. За год так наигрался…

— Ну тогда остальные, — решительно сказала Илона. — Я прошлой зимой была у подруги на Аляске…

— Где? — воскликнул Игорь. — Ты мне об этом не говорила!

— Неужели на Аляске тоже живут евреи? — спросил Аркадий.

— Нет, Света — русская, вышла несколько лет назад замуж за американца, думала, что будет жить в Нью-Йорке, а он оказался метеорологом и отправился следить за погодой в Фербанкс, а это такая дыра… Я бы и недели не прожила.

— А сколько же ты там проторчала? — поинтересовался Игорь. — Сутки?

— Две недели. Полярная ночь, можете себе представить, температура минус двадцать-тридцать… И это еще ничего, бывает хуже. Но я не о том. Когда я там была, случилась одна история. Очень романтическая и загадочная. Рассказать?

— Не тяни резину, — потребовал Игорь.

— На востоке Аляски живет какое-то индейское племя, — начала Илона. — Вроде эскимосов или наших эвенков. И в Фербанксе есть человек, который с этими индейцами торгует. На машине к ним не пробиться, он ездит на собачьей упряжке, возит индейцам ширпотреб и какой-то эликсир от всех болезней, который сам и готовит.

— Эликсир? — переспросил Игорь. — Что за эликсир?

— Не беспокойся, — отрезала Илона. — Тебе это средство не поможет. Говорят, это просто подслащенная вода, но индейцы верят всему и хорошо платят. Но ты меня перебил!

— Больше не буду, извини…

— Так вот, на третий день, когда я уже выла от тоски по цивилизации, случилась страшная история. Индейцы пробрались в городок и похитили Джин Оксфорд, дочь хозяина бакалейной лавки.

— Почему вы думаете, что это были индейцы? — вмешался Беркович.

— Я-то ничего не думаю, — отпарировала Илона. — Но так сказал местный шериф. Должно быть, изучил следы. Девушку увезли куда-то на восток, к канадской границе, и преследовать их в полной темноте, ведь стояла полярная ночь, было невозможно. Я вообще думала, что бедная Джин замерзла, как только ее увезли — ехать в тридцатиградусный мороз в собачьей упряжке… Б-р-р… Шериф собрал всех молодых мужчин города, муж Светы, конечно, тоже вызвался, но Света решительно сказала, что если он оставит двух женщин без присмотра, то мы обе сбежим на юг… В общем, Билл остался. Впрочем, остальные тоже вскоре вернулись домой, потому что на сход явился этот торговец с индейцами по имени Сэм Дилани и заявил, что попробует справиться сам. Индейцы, мол, ему доверяют и все такое. А Джин они украли, конечно, ради выкупа. Так не лучше ли заплатить им и обойтись без крови? Ну, шериф, естественно, был против: никаких, мол, переговоров с преступниками, всех, мол, нужно поймать и посадить… Ну, знаете, Фербанкс это все-таки не Нью-Йорк, мужчины подумали и решили с индейцами не связываться. Устраивать войну из-за Джин? В общем, скинулись, отец девушки лично положил пятнадцать тысяч долларов, остальные дали еще пять. И этот Дилани отправился на своей телеге…

— На телеге? — переспросил Беркович.

— Ну, это я ее так назвала. Вообще-то это крытая маленькая повозка, человек туда влезает с трудом, поэтому весь товар привязан снаружи. Бутылочки с пресловутым эликсиром тоже были развешаны вдоль борта, будто новогодние игрушки… Отец Джин рвался поехать вместе с Дилани, но тот решительно отказался — индейцы, мол, не станут говорить, если они объявятся вдвоем. И уехал.

— И что же? — с любопытством спросил Беркович. — Привез эту Джин обратно?

— Конечно! Он вернулся через неделю вместе с Джин. Девушка ехела в повозке, а сам Дилани в каких-то санях, которые ему дали индейцы. Джин была вне себя от радости. А Дилани рассказал, что пришлось раздарить все бутылочки с эликсиром — иначе индейцы и разговаривать не желали. Деньги, конечно, они взяли…

— А что шериф? — поинтересовался Беркович.

— Шериф? Пожал торговцу руку и произнес речь о том, что, с одной стороны, Дилани, конечно, молодец, а с другой — платить похитителям это не метод, с ними нужно решительно бороться… ну, и все такое.

— И все? — спросил Беркович.

— А что еще? — не поняла Илона. — Ах да, отец Джин дал торговцу за помощь тысячу долларов.

— И он взял?

— А почему бы и нет? — удивилась Илона. — Он же рисковал…

— Ничем он не рисковал, — буркнул Беркович. — А шериф тот просто дурак. Я понимаю, что в глубинке люди не всегда соответствуют… Но не до такой же степени!

— А что такое? — растерялась Илона.

— Так ясно же, что этот Дилани участвовал в афере! Договорился с индейцами, чтобы они похитили девушку, а потом поделился с ними выкупом.

— Как ты можешь так говорить? — возмутилась Ило-, на. — Ты бы видел, как этого Дилани провожали! Как Джин его благодарила! А погода… Что он, дурак, по такой погоде…

— Он-то не дурак, — хмыкнул Беркович. — Но, дорогая Илона, ты же сама сказала, что мороз был градусов тридцать. А бутылочки с эликсиром были развешаны снаружи повозки. При такой температуре даже подсахаренная вода превращается в лед. Бутылочки просто взорвались бы, если бы в них что-то было! Все они были пусты, вот что! И этот. Дилани вешал вам на уши лапшу, рассказывая, как дарил индейцам эликсир.

— Но… Он же действительно привез Джин обратно, — растерянно сказала Илона.

— Естественно, — кивнул Беркович. — Для того и увозил, чтобы привезти. Эх, ребята, вот так и создаются мифы… И детективные истории, кстати, тоже. Какая-то деталь, которую почти никто не замечает… И готов бестселлер.

— Что-то ты ворчлив сегодня, — сказала Наташа, обнимая Бориса. — Пойдем, я устала.

— Пойдем, — согласился Беркович. — Только умоляю. не рассказывай мне перед сном детективную историю.

Дело десятое. САМОУБИЙСТВО НА ПЛЯЖЕ

Ночью пролился первый дождь. Первый — за последние полгода. И конечно, с грозой, расколовшей ночную тишину и заставившей половину Израиля проснуться и наблюдать, как небо прорезают стрелы молний.

Утром было прохладно и сыро, и Беркович отправился на службу пешком, чтобы подышать свежим воздухом. Конечно, он не собирался идти через весь Тель-Авив, и на улице Жаботинского сел в автобус, но все-таки прогулка позволила ему так прочистить мозги, что, войдя в кабинет, сержант готов был к расследованию любого, самого запутанного преступления. Инспектора Хутиэли еще не было, и Беркович подумал, что шеф, видимо, тоже решил перед работой проветриться и поехал кружным путем, вдоль набережной.

Когда инспектор вошел в кабинет, Беркович заканчивал разговор по телефону.

— Поехали, сержант, — сказал Хутиэли. — Убийство.

— Ну вот, — вздохнул Беркович. — А день так хорошо начинался…

По дороге слушали по громкой связи доклад патрульной группы, вызванной на виллу Оханы Толедано, известного в деловом мире человека, хозяина нескольких фабрик по производству изделий из золота.

— Вчера у Толедано собрались пятеро знакомых, не считая хозяина, — докладывал сержант Михельсон, патрулировавший ранним утром район вилл вблизи побережья. — Все деловые люди. В числе приглашенных был и Арнольд Брукнер, хозяин строительной компании «Авиталь»…

— Позвольте, — прервал сержанта инспектор, — это тот самый Брукнер, чья фирма на прошлой неделе признана банкротом?

— Тот самый, — подтвердил Михелесон. — Долгов у него около трех миллионов. Похоже, что компания и собралась для того, чтобы обсудить, чем можно помочь Брукнеру…

— Могу себе представить, — буркнул Хутиэли. — Каждый наверняка думал о том, как бы не связываться больше с Брукнером до конца жизни…

— Возможно, — сдержанно произнес Михельсон, слышно было, что он переворачивает какие-то бумаги.

— Собрались они часов в десять вечера и, по словам Толедано, говорили о делах. Брукнер был мрачен. Около полуночи началась гроза, и Брукнер неожиданно заявил, что намерен подышать воздухом. Ему сказали, что сейчас хлынет ливень, и он промокнет, но Брукнер все равно отправился на улицу, точнее — в сторону моря, до которого от виллы метров пятьдесят, не больше. Через несколько минут действительно полил ливень. Толедано думал, что Брукнер сейчас вернется…

— Стоп, — прервал инспектор. — Мы подъезжаем, куда нам сворачивать от шоссе?

— Влево и затем — прямо до конца улицы. Я вас вижу.

Через минуту Хутиэли и Беркович вышли из машины перед воротами двухэтажного особняка — это и была вилла Толедано. Здесь уже стояла машина скорой помощи и два полицейских автомобиля. Сержант Михельсон поспешил им навстречу.

— Где обнаружено тело? — спросил Хутиэли.

— Пойдемте, — предложил Михельсон. — Вот дорожка, ведущая к морю. А там видите — каменные скамейки? Вторая слева…

Беркович уже и сам видел — около второй скамейки стояли эксперт Фаин и три медика, приехавшие забрать труп. Брукнер, одетый в легкий летний костюм — светлые брюки и рубаха навыпуск, — полулежал на скамье, руки бессильно свисали, а голова склонилась вправо. На левом виске ясно было видно пулевое отверстие с запекшейся кровью и следом ожога — выстрел был произведен практически в упор. Струйка крови застыла на щеке погибшего и на воротнике рубашки, и левом рукаве. Пистолет «беретта» лежал в небольшой лужице у ног погибшего.

— Похоже на то, что пальцевых отпечатков вы здесь не найдете. — обратился Хутиэли к эксперту.

— Нет, конечно, — покачал головой Фаин. — Всю ночь шел дождь, а пистолет, выпав из руки, упал в воду, тут еще и грязь…

— Самоубийство? — сказал инспектор.

— Да, — кивнул эксперт. — Он пришел сюда, когда началась гроза. Гремел гром, и выстрела никто не слышал. Брукнер держал пистолет в левой руке, вот смотрите — пальцы сжаты таким образом, что понятно: перед смертью Брукнер держал в руке какой-то предмет. Положение пистолета — смотрите сюда — показывает, что выпал он из левой руки Брукнера.

— Он что, был левша? — поинтересовался Хутиэли.

— Да, представьте себе, — сказал эксперт. — Об этом я уже спрашивал у хозяина виллы… Если вы не против, инспектор, я разрешу унести тело.

Хутиэли внимательно осмотрел труп, Беркович следил за взглядом шефа, а сам думал о том, что даже потеряв последнюю надежду, он никогда не пустит себе пулю в висок. Беркович не понимал самоубийц и всегда считал, что в психике этих людей есть наверняка какие-то отклонения от нормы, проявляющиеся в критических обстоятельствах. Сержант вглядывался в лицо Брукнера, желая разглядеть нечто, подтверждающее его гипотезу, но ничего не нашел — обычное лицо израильтянина средних лет, жесткий изгиб губ.

— Он умер в промежутке от полуночи до часа ночи, — сказал эксперт, когда медики положили тело на носилки и понесли к машине. — То есть вскоре после того, как ушел от Толедано. Все совпадает: сказал, что идет проветриться, а сам направился к морю и застрелился.

— Похоже на то, — согласился инспектор и, кивнув Берковичу, направился к дому.

В холле первого этажа сидели в креслах четверо: Охана Толедано и его вчерашние гости, поднятые с постелей и привезенные на виллу для снятия показаний. После обмена любезностями и знакомства инспектор сказал:

— Я одного не могу понять, господа. Брукнер сказал, что пойдет прогуляться, и не вернулся. А вы через час-другой разъехались по домам, даже не поинтересовавшись, куда делся один из гостей?

— Ничего странного, — ответил за всех Толедано. — Эта причуда Альберта всем известна. Он почти каждый раз уходит, не прощаясь, а вчера Альберт находился в таком состоянии, что понятно было: он хочет побыть один.

— Но когда вы уезжали, — обратился Хутиэли к гостям Толедано, — то должны были увидеть на стоянке машину Брукнера и понять, что никуда он не уехал…

— Я поставил машину на соседней улице, — сказал Ниссим Бартана, директор небольшого завода по ремонту лифтов. — Я не мог видеть машину Альберта. К тому же шел дождь, я быстро добежал до машины и не смотрел по сторонам.

— Верно, — кивнул Хаим Мендель, начальник отделения банка «Апоалим». — Моя машина стояла перед домом, но я не смотрел по сторонам, дождь лил как из ведра.

— Я уезжал последним, — степенно добавил Сильван Динкин, строительный подрядчик из Модиина. — Не хотел ехать в дождь и дождался, когда лить стало меньше. О том, что Альберт не вернулся, я к тому времени и думать забыл.

— Ливень кончился около четырех, — напомнил Хутиэли.

— Да, — согласился Динкин. — Мы с Оханой сидели вот здесь и разговаривали. Толедано подтверждающе кивнул.

— Вы говорите, что Брукнер был мрачен, — сказал инспектор. — Вы знали, чем это было вызвано. Вы пытались отвлечь его от мыслей о банкротстве? Вы видели в его поведении что-нибудь, что навело бы вас на мысль…

— О том, что Альберт собирается покончить с собой? — спросил Толедано. — Нет, честно говоря, лично мне такой поворот событий и в голову не приходил. Конечно, положение у Альберта было ужасным, новых кредитов банки ему не дали бы…

— Точно, — подтвердил Мендель. — Я лично не дал бы, хотя и знаю… знал Альберта не первый год.

— Прошу прощения, — подал голос сержант Беркович, который до этой минуты молча вглядывался в лица присутствовавших и размышлял над той единственной зацепкой, которая, как ему казалось, могла изменить ход расследования. — Прошу прощения, а в промежутке от полуночи до часа кто-нибудь выходил на улицу? Я имею в виду, — пояснил Беркович свою мысль, — он мог бы слышать выстрел или вообще увидеть что-то странное… фигуру Брукнера с пистолетом в руке, например.

— Ну что вы, — всплеснул руками Толедано. — Если бы кто-нибудь из нас что-то увидел, мы бы давно об этом сказали, верно?

Гости согласно кивнули.

— А выходили все, — продолжал Толедано. — Ведь хлынул ливень, первый за многие месяцы, и мы один за другим выходили на веранду подышать. На веранду ведь ни капли не попадает.

— Понятно, — протянул Беркович. — Значит, если бы и Брукнер дышал воздухом на веранде, вы его непременно увидели бы?

— Безусловно, — твердо сказал Толедано. — Когда я выходил, на веранде никого не было.

— А вы… — Беркович обвел взглядом гостей.

— Никого, — подтвердил Мендель. — Я выходил последним, гроза уже стихала. Я и не думал, что застану на веранде Арнольда, ведь если бы он там был, мне бы об этом сказали Сильван или Ниссим…

— Он наверняка сразу пошел к морю, — буркнул Бартана. — А гремело так, будто стреляли из орудий…

— Я вышел почти сразу после Арнольда, — сказал Динкин. — Его уже не было на веранде. Он действительно сразу пошел к морю.

— Вы могли его видеть? Ведь с веранды виден берег…

— Нет, — покачал головой Динкин. — Там было темно. Конечно, сверкали молнии, но я, в общем, не вглядывался…

— Понятно, — сказал Беркович. — Скажите, господин Динкин, вы были здесь в этих туфлях?

— Что? — удивился Динкин. — Не понимаю, при чем здесь… Нет, не в этих.

— А почему вы надели другие туфли, когда вас попросили вернуться на виллу?

— Ну… Не знаю, честно говоря. Возможно, та пара была испачкана… Ну конечно, так и было, у меня не было времени чистить обувь.

— А зачем ее чистить? — удивился Беркович. — По вашим словам, вы уехали, когда дождь уже закончился. Где вы могли выпачкать туфли?

— Да не помню я, — раздраженно сказал Динкин. — Наверное, наступил куда-то…

— Так я вам напомню — куда именно, — любезно сказал Беркович. — Вы должны были отнести тело Брукнера к морю и посадить на скамью. А там нет асфальта. Туфли вы действительно не успели почистить, и это очень хорошо — эксперт без труда установит идентичность грязи на туфлях с землей около той скамьи, где нашли Брукнера. И это будет абсолютно надежной уликой.

— Что вы хотите сказать? — побледнел Динкин.

— Я хочу сказать, — продолжал Беркович, — что вы вышли на веранду сразу после Брукнера, гремела гроза, и вы решили этим воспользоваться. Брукнер, видимо, стоял у перил и был мрачен. Вы сказали ему, что беспокоитесь, как бы он от отчаяния не наложил на себя руки и попросили пистолет — мол, так будет спокойнее. Брукнер передал вам оружие, и вы выстрелили в тот момент, когда грохнул гром.

— Что вы несете, сержант? — воскликнул Динкин.

— Тело вы положили за оградой, туда тоже не попадал дождь, и вы вернулись в салон совершенно сухим. А потом дождались, когда все уехали, а дождь закончился, попрощались с хозяином и в темноте потащили тело к морю. Посадили на скамью, а пистолет бросили в лужу. У вас ведь наверняка были какие-то дела с Брукнером, вы, можно сказать, коллеги.

— Послушайте, инспектор, — возмущенно сказал Динкин, обращаясь к Хутиэли.

— Почему я должен выслушивать эту чепуху?

— Не должны, — согласился инспектор. — И сержант принесет вам свои извинения, если грязь на вашей обуви не совпадет с образцами почвы около скамейки на пляже.

Динкин вскочил.

— Послушайте! — начал он.

— Сядьте, — жестко сказал инспектор. — Чего вы, собственно, волнуетесь?

Час спустя, когда Хутиэли с Берковичем вернулись в Управление, инспектор спросил:

— А почему тебе пришло в голову, что Брукнера застрелили?

— Понимаете, инспектор, такая мелочь… На щеке у него была струйка крови. Если он просидел под проливным дождем всю ночь, вода смысла бы кровь, верно? Значит, тело пролежало где-то, где не очень капало, и лишь потом его перенесли…

— Понятно, — кивнул Хутиэли.

Дело одиннадцатое. УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ

Дорогой Борис, — задумчиво сказал инспектор Хутиэли, — мне бы и в голову не пришло, что ты играешь в такие игры.

— А нет? — удивился Беркович. Он сидел за своим столом и держал в руках газету «Маарив», раскрытую на странице, где были помещены фамилии победителей последней игры-лотереи. Вот уже три недели в газете каждый день публиковались вопросы, связанные с историей Израиля, и победителю, быстрее всех приславшему больше всего правильных ответов, обещана была путевка на двоих в одну из гостиниц Эйлата.

— Я всегда интересовался историей, — признался сержант. — А тут представился случай. И Наташа помогала, конечно, она тоже много знает. Две ночи в гостинице, лазурное море, пляж…

— Помрешь со скуки, — предупредил инспектор.

— С Наташей?

— Ну, разве что вдвоем вам будет интересно, — с сомнением сказал Хутиэли.

— Я в прошлом году с Офрой был в Эйлате. Полежал на пляже, прожарился, но нет, — этот отдых не для меня. И не для тебя, насколько мне известен твой характер.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Беркович. — Я бы предпочел путешествие по горам. Но Наташа в восторге от выигрыша, так что придется…

— Надеюсь, — резюмировал инспектор, — что за время твоего отсутствия здесь не случится ничего интересного.

В пятницу Борис с Наташей выехали в Эйлат, и дорога показалась им замечательной, хотя и несколько утомительной. До Беэр-Шевы они болтали и смотрели по сторонам, но потом Наташу укачало, и она заснула, опустив голову на плечо Бориса.

Он разбудил Наташу, когда автобус остановился на смотровой площадке у израильско-египетской границы. Пассажиры вышли, чтобы сфотографироваться на фоне египетского флага и пограничника-араба, Наташа выходить не захотела — жара здесь была, как в топке паровоза, где сожгли славного сына российского пролетариата Сергея Лазо. А Беркович подумал о том, что путешествие через горы и пустыни может стать значительным воспоминанием — не о номере же с кондиционером и видом на Красное море вспоминать на старости лет!

Номер действительно оказался с кондиционером, но вида на Красное море не было и в помине: окна и балкон выходили в сторону Эйлатского аэропорта, и любоваться можно было только притихшими и будто уснувшими тушами трех небольших «Боингов».

— Диспетчеры здесь тоже, наверное, умирают от скуки, — сказал Беркович.

— Что значит «тоже»? — возмутилась Наташа. — Ты это на себя намекаешь?

— Ну что ты, — вздохнул Беркович. — Я намекаю на господа Б-га, который явно скучал, создавая это райское место.

На пляж они пошли, когда солнце уже заходило, купание в теплой, будто парной воде не доставило Берковичу никакого удовольствия. А может, он просто привередничал, заранее настроив себя на то, что отдых будет скучен, как старый фильм?

Наташе, напротив, все здесь нравилось — и пляжи, полные туристов, и рестораны, где порции предназначались не для людей, а для гигантов типа Гаргантюа, и гостиница, где с третьего этажа на первый падал водопад. Вечер Наташа и Борис провели в ресторане, окна которого выходили на бухту, а потом поднялись в номер, и только теперь сержант Беркович понял, в чем состоит счастье. Он не стал говорить об этом вслух, поскольку не был уверен в том, что своим высказыванием не даст Наташе повода взять будущую семейную власть в свои руки. Беркович хотел, даже, несмотря на предстоявший брак, остаться независимым и гордым. В общем — настоящим мужчиной.

Около одиннадцати, когда за окном номера, выходившим в сторону египетской границы, поднялась мрачная луна, за дверью раздался женский вопль. Собственно, Беркович сначала даже и не понял, кому принадлежал голос, разорвавший ночную тишину, будто сирена воздушной тревоги. Он в это время стоял посреди номера в трусах, потому что лишь минуту назад вышел из-под душа. Однако условный рефлекс, возникший у Берковича за год службы в полиции, проявил себя, и несколько секунд спустя сержант выскочил в коридор, успев набросить рубашку и натянуть брюки, а Наташе приказав не двигаться с места.

Справа по коридору у открытой двери номера стояла бледная, будто греческая статуя, женщина в легком платье и кричала так, что из всех соседних номеров уже начали выскакивать ничего не понимавшие жильцы. Двумя шагами Беркович преодолел несколько метров, втолкнул женщину в ее номер и закрыл дверь.

Крик смолк, как отрезанный.

— Что происходит? — рявкнул Беркович над ухом женщины, прекрасно зная, что именно такой тон немедленно приведет ее в чувство.

Именно так и случилось. Женщина смотрела на Берковича, и взгляд ее постепенно становился осмысленным.

— Убили… — пробормотала она. — Арика убили…

— Какого Арика? — спросил Беркович и только теперь оглядел номер. У окна стояло широкое кресло, и в нем лежал, раскинув руки, мужчина в плавках. Мужчине было лет сорок, и он был мертв, насколько может быть мертвым человек с пулей в груди. Ручеек крови уже запачкал замечательную оранжевую обивку кресла.

Беркович оставил женщину и подошел к трупу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стреляли, во всяком случае, не в упор, а с некоторого расстояния. Был ли выстрел единственным? И где оружие? И почему не был слышен выстрел?

Беркович взял мужчину за руку — рука была еще теплой, смерть наступила не больше нескольких минут назад.

Беркович отступил на несколько шагов, огляделся и увидел лежавший в двух метрах от входной двери пистолет системы «вальтер» с навинченным на ствол глушителем. Так, — подумал он, — вопросы об оружии и о том, почему не был слышен выстрел, решились сами собой.

Подойдя к телефону, Беркович вызвал скорую и полицию. Женщина следила за его действиями с безразличием, свидетельствовавшим, что она находится в состоянии шока.

Берковичу пришлось потратить немало усилий, чтобы усадить женщину на широкую кровать, она не сводила взгляда с тела.

— Пожалуйста, — сказал сержант. — Пока никого нет и все воспоминания свежи… Ваше имя.

— Грета, — простонала женщина. — Грета Бурштейн.

— А это… — Беркович кивнул в сторону лежавшего в кресле тела.

— Арик… Мой муж.

— Понятно. Что произошло? Вы видели, кто стрелял?

— Конечно! — с неожиданной силой воскликнула Грета Бурштейн и сделала попытку броситься вон из комнаты. Берковичу пришлось удержать женщину, и она бессильно опустилась на постель.

— Мы приехали из Иерусалима, — продолжала Грета. — Вчера были на пляже и сегодня тоже… После ужина поднялись… Арик сел почитать газету… Вдруг открылась дверь… И на пороге — мужчина. Высокий, в шортах… И в маске… В руке был пистолет. Мужчина стоял в коридоре. Он посмотрел по сторонам… А потом на моего мужа. Сказал: «Ну, получи!» И два раза выстрелил. Я была… Я лежала… Он бросил пистолет в комнату на пол, повернулся и убежал… А Арик…

Женщину начали душить рыдания, и Беркович похлопал ее по руке.

Открылась дверь, и в номер ввалился патрульный полицейский, а за ним следом — два медика и администратор гостиницы. Следующие пять минут прошли в дикой суматохе, и Беркович с тоской наблюдал, как медики затаптывают возможные следы, администратор не может выставить из комнаты многочисленную гостиничную обслугу, а полицейский, оробев при виде трупа, что-то кричит в мобильный телефон, пытаясь объяснить ситуацию своему начальству. Брать здесь власть в свои руки у Берковича не было никаких оснований, да и воспринято это было бы, несомненно, как попытка влезть не в свое дело. Вспомнив рассказ Греты Бурштейн, он тихо вышел в коридор, где странным образом порядок был больше, чем в номере. Двое полицейских оттеснили группу любопытствующих постояльцев от дверей комнаты, что, конечно, не мешало никому обсуждать происшествие и строить версии одна нелепее другой.

Беркович наклонился и внимательно осмотрел пол в коридоре слева от двери, которая вела в номер Бурш-тейнов. Не обнаружив того, что он ожидал увидеть, сержант нахмурился и попытался еще раз представить себе картину убийства, нарисованную Гретой. Распахивается дверь — она и сейчас распахнута… На пороге появляется незнакомец с пистолетом в руке… Значит, стоял убийца вот здесь, поскольку в номер он не входил, а с другого места не видно кресло… Так. Раздался выстрел — тихий хлопок, поскольку пистолет был с глушителем. После этого убийца швыряет оружие в комнату, оно падает на пол в метре от двери… А негодяй убегает — в сторону лестницы, надо полагать, вряд ли он стал бы дожидаться лифта.

Если все было именно так, то…

— Эй! — крикнул один из полицейских. — Я вам говорю! Что вы там делаете? Отойдите от двери.

Беркович поднялся с колен и показал патрульному свое удостоверение.

— Прошу прощения, — сказал тот. — Я не видел, как вы приехали.

— Я и не приезжал, — объяснил Беркович. — Я в отпуске и живу на этом этаже. Прошу прощения…

Он вошел в номер, где уже закончился осмотр трупа, медики погрузили тело на носилки и понесли из комнаты. Администратору удалось прогнать из номера лишних людей, и сейчас здесь, кроме него и бледной, как смерть, Греты Бурштейн, находились эксперт-криминалист и патрульный полицейский. Берковичу пришлось представиться, показать удостоверение и попросить разрешения участвовать в дознании. Пистолет, из которого был сделан смертельный выстрел, все еще лежал на полу, и вокруг него была мелом очерчена неровная окружность. Беркович обошел это место и склонился над полом в левом углу комнаты. Конечно же, он именно здесь обнаружил то, что искал, и подозвал эксперта.

— Вот, — сказал он, указывая на два сплющенных кусочка металла, — это стреляные гильзы.

— Вижу, — кивнул эксперт. — Не трогайте, я заберу их как вещественное доказательство. Кстати, сержант, вам не кажется странным, что убийца, убегая, бросил пистолет?

— Убегая? — удивился Беркович. — Он никуда не убегал.

— Простите9 — поднял брови эксперт. Не ответив, Беркович подошел к Грете, все еще сидевшей на постели, и спросил.

— Вы сами отдадите свою перчатку или мне придется обыскать комнату?

— Какую перчатку? — едва двигая языком, спросила Грета.

— Вы надели перчатку, когда взяли пистолет, — пояснил Беркович. — А может, обмотали руку своим платком… Во всяком случае, на пистолете наверняка не будет ваших пальцевых следов, это очевидно.

— Не понимаю… — пробормотала Грета, глядя на Берковича с ужасом

— Все вы прекрасно понимаете! — отрезал сержант. — Почему вы убили мужа?

— Он, — всхлипнула Грета. — Он — негодяй! Он даже здесь мне изменил с этой… с этой Она не смогла закончить фразу, ее душили слезы ненависти.

— Я слышала, та женщина убила мужа, — сказала Наташа, когда полчаса спустя Борис вернулся наконец в свой номер.

— Быстро же распространяются слухи, — пробормотал сержант.

— Господи, — воскликнула Наташа, — здесь всего-то десять метров! Не такая уж большая скорость…

— Да, она убила, — подтвердил Беркович. — И хотела выдать это за чью-то месть. Но… Не женское это дело — убивать Она стреляла в номере и хотела убедить полицию в том, что убийца стрелял из коридора, а потом сбежал. Но стрелянные гильзы лежали у стены в комнате, а вовсе не в коридоре… Про гильзы женщина совсем забыла… А может, и вовсе не знала.

— Когда я буду тебя убивать, — серьезно сказала Наташа, — то непременно позабочусь о гильзах. Соберу их в платочек и выброшу в окно.

Дело двенадцатое. АЛИБИ ПРИ ЛУНЕ

Меня всегда удивляло, — сказал инспектор Хутиэли, — как Эркюлю Пуаро удается даже во время отдыха на Ривьере сталкиваться с убийством? Иные могут всю жизнь прожить и ни разу не увидеть убитого человека, а туг, смотри-ка, именно профессиональный сыщик именно в нужный момент оказывается в нужном месте…

— Да, — сдерживая смех, ответил Беркович, — это Агата Кристи не продумала. Отступила, так сказать, от жизненной правды.

— Конечно! — воскликнул Хутиэли. — Все это очень неправдоподобно.

— Согласен, — кивнул Беркович. — Я понял, на что вы намекаете. Мол, как только некий сержант Беркович отправился отдохнуть в Эйлат, так сразу в гостинице убили человека. Будто нарочно, чтобы Беркович смог продемонстрировать свои таланты.

— Ты правильно меня понял, — усмехнулся Хутиэли.

— Уж не намекаете ли вы, инспектор, — сурово сказал Беркович, — что я специально это убийство организовал?

— Согласись, Борис, что это странно: как только ты отправился в…

— Ну да, — несколько невежливо прервал начальника сержант, — это я уже понял. Отныне я не буду останавливаться в отелях, а равно и в кемпингах, а также не буду ходить в театры и прочие увеселительные заведения. Ибо достаточно мне где-то появиться, как там происходит убийство…

— Не преувеличивай! — сказал Хутиэли. — Одно совпадение — еще не статистика. Но если это случится во второй и третий раз…

— … То мне лучше будет последовать примеру Пуаро и уволиться из полиции, чтобы заняться частным сыском.

— Вот еще! Ты мне и здесь пригодишься, — заключил дискуссию инспектор. — А что касается жизненной правды, то в реальности случаются куда более странные совпадения, чем в романах. Помню, в прошлом году приехала к нам в гости тетя из Майами…

Поскольку историю с тетей, нашедшей племянника по фотографии в местной газете. Беркович слышал

Вопрос заключался в том, оставался ли кто-то из этих людей в коттедже до семи минут третьего, когда прозвучали выстрелы. Эдельман жил недалеко от Зюсса, в Бней-Браке, это была территория, где комиссар Пундак чувствовал себя хозяином. Он немедленно явился к Эдельману домой, изъял для экспертизы принадлежавший хозяину пистолет (проверка на месте показала, что оружием давно не пользовались) и устроил Соломону и его жене Эстер допрос с пристрастием. Эстер утверждала (вопли ее слышны были на соседней улице), что муж вернулся домой в полночь, был трезв и спал до утра как младенец, успев, правда, исполнить свои супружеские обязанности. Соломон подтвердил все, сказанное женой, добавив, что, уезжая, оставил Арона одного и, естественно, живого.

Похоже было, что Эдельман действительно не имел к убийству никакого отношения. Оставался Биби Кабира, который жил на своей вилле в северном Тель-Авиве. Пундак с удовольствием нагрянул бы к Кабире сам, но для этого нужно было получить разрешение, поскольку формально это была не его территория. Поэтому…

— Понятно, — сказал Беркович. — Уже потеряно много времени, инспектор.

— Да, — кивнул Хутиэли. — Поезжай, разберись с этим Кабирой. Собственно, твоя задача — проверить алиби. Расследование ведет Пундак, пусть сам и расхлебывает кашу…

Берковичу пришлось долго звонить в дверь. Кабира открыл минут через десять, глаза у него были заспанными, и он не понимал чего от него хотят. Где он был ночью? А почему, собственно, это так важно? Услышав о смерти Зюсса, Кабира долго смотрел в одну точку, а потом пришел наконец в себя и засуетился.

— Думаете, это я его… э… — бормотал он. — Ничего подобного, клянусь… У меня и пистолета нет, и права на ношение оружия… Можете хоть все обыскать… И вообще, я был у Арона несколько минут. Этот, как его… Эдельман тоже приезжал, но раньше, я его не застал…

Я передал Арону деньги… Сколько? Три тысячи я был ему должен… И уехал, потому что… О! Так я вам сейчас покажу!

Кабира хлопнул себя по лбу с такой силой, что Бер-кович подумал, что музыкант хотел вышибить себе мозги. В следующую секунду Кабира бросился к лестнице, которая вела на второй этаж, и сержант поднялся следом, стараясь держаться поближе к «объекту». Наверху оказалась только дверь на крышу, распахнутая настежь. Крыша виллы была своеобразным летним салоном под открытым небом — здесь стояли диван, журнальный и сервировочный столики, кресло-качалка, куда Кабира немедленно и бросился, будто его не держали ноги.

— Уф, — шумно вздохнул он. — Хотите выпить? Кола в той бутылке, видите?

— Вижу, — сказал Беркович. — Но вы не ответили на мой вопрос: можете ли вы доказать, что после часа ночи и до утра находились здесь? Вы понимаете, что вас могут обвинить…

— Чушь! — воскликнул Кабира, раскачиваясь в кресле. Он уже вполне пришел в себя и, похоже, разговор с сержантом даже начал доставлять ему удовольствие. — Я был дома и легко вам это докажу. Я наблюдал за метеорами, вот что я делал ночью!

— За метеорами? — удивился Беркович.

— За метеорами! — повторил Кабира. — Вы не знаете? Сегодня ночью прошел метеорный дождь, об этом же все газеты писали! Я человек романтического склада, поэтому после работы заехал к Арону, отдал деньги и поспешил домой. Поднялся сюда и до трех часов следил за метеорами. А потом пошел спать. Могу доказать, нет проблемы! Я фотографировал небо своим «поляроидом». Ни черта, конечно, не получилось, я думал, что смогу сфотографировать след метеора, но вьщержка, должно быть, слишком мала… Но время! На фотографии ведь отпечатывается дата и время съемки! Вон там посмотрите, сержант, на журнальном столике.

Беркович взял в руки стопку фотографий. «Поляроид», о котором говорил Кабира, лежал здесь же. Да… Неизвестно, каким Кабира был музыкантом, но фотограф из него был никудышним. Чернота, только на двух снимках из восьми виден был бледный, явно не пропечатанный, серп луны. Но время отмечено — это факт. Беркович перебрал фотографии — первая была сделана в час тридцать две минуты, последняя, восьмая, в два часа двадцать девять минут. Что ж, если так, то Кабира действительно никак не мог оказаться в два часа семь минут в коттедже Зюсса… Надежное алиби.

«Слишком надежное», — подумал Беркович. Он взял в руки фотоаппарат и сверил числа в окошечке с временем на своих часах. Разница составила одну мину ту. Значит, Кабира не соврал, и в два часа он был здесь, пялился в небо и…

— Надежное алиби, — сказал Беркович. — Вы позволите изъять аппарат и фотографии, их нужно будет использовать в качестве вещественных доказательств. Сейчас я составлю протокол…

— Пожалуйста, — величественно кивнул Кабира. — Я честный человек, мне нечего скрывать…

— Его честность, — сказал сержант Беркович инспектору Хутиэли полчаса спустя, — с самого начала вызывала сомнения. Слишком уж он играл на публику. Когда я увидел фотографии, то не сразу понял… Видите ли, инспектор, он подвел электронный таймер фотоаппарата на два часа назад, а потом, сделав снимки, опять поставил точное время. Но луна… Господин Кабира забыл о луне. Она восходит сейчас около половины четвертого.

— Он ведь музыкант, а не астроном, — хмыкнул Хути-эли.

— А я, по-вашему, астроном? — поднял брови Беркович.

— Ты — полицейский, Борис. Значит, когда нужно, и астроном тоже. Я прав?

— Возможно, — сказал Беркович. — Видите ли, подумав о том, что Кабира мог соврать, я посмотрел календарь, вот и все.

Дело тринадцатое. НА БЫТОВОЙ ПОЧВЕ

Рабочий день подходил к концу, и сержант Беркович все чаще поднимал взгляд на своего шефа, инспектора Хутиэли, сидевшего за столом в глубокой задумчивости. Трудно было сказать, о чем думает инспектор: то ли о деле, которым занимался третьи сутки, то ли о том, что ему надоело каждый день заполнять кучу бланков, когда все сведения можно сообщить заинтересованным лицам, послав информацию по компьютерной сети.

Что касается самого Берковича, то сержант с удовольствием думал о том, как пойдет с Наташей в театр — в кои-то веки они решили выбраться на спектакль Тешера». В Москве Наташа была заядлой театралкой и не пропускала ни одной премьеры на Таганке или в Вахтанговском. А здесь, в Израиле, сначала было как-то не до театров, а потом, когда вновь появился интерес к искусству, стало катастрофически недоставать свободного времени: Наташа работала на фабрике золотых украшений и возвращалась домой либо слишком поздно для того, чтобы идти в театр, либо, наоборот, нужно было уже в десять ложиться спать, чтобы в четыре утра быть готовой — за работницами заезжал служебный автобус.

Борис, правда, утверждал, что после свадьбы все изменится, и когда Наташа переедет жить к нему, ей не нужно будет работать вообще, потому что его полицейской зарплаты хватит, чтобы прокормить семью, тем более, что еще и мама будет отдавать молодоженам свою пенсию.

Свадьба, о которой Беркович говорил все чаще, тем не менее постоянно откладывалась, и Хутиэли начал уже подтрунивать над своим сотрудником, хотя и знал прекрасно, что сержант ни при чем — просто у Наташи болел отец, недавно ему сделали операцию на сердце, и молодые не хотели праздновать, пока Наум Григорьевич не оправится настолько, чтобы присутствовать на торжестве.

— Что ты на меня смотришь? — пробурчал инспектор Хутиэли, встретив взгляд сержанта. — Думаешь, я не вижу, как тебе не терпится уйти? Я тебя, кстати, не держу. Тебя держит на рабочем месте совесть, которая не дает тебе покоя. Похоже, ты думаешь, что, как только закроешь за собой дверь, так сразу придет сообщение об убийстве или ограблении, и мне придется ехать на вызов одному, без тебя. Я прав?

— Ну… — протянул Беркович. — Нет, не правы. Я думал о статистике.

— О статистике? — поднял брови Хугиэли.

— Да, я как раз заполнял бланк квартального отчета… Смотрите: чаще всего преступления происходят на бытовой почве. Кто-то подрался и в пылу ссоры ударил обидчика ножом… Кто-то убил из ревности… А у нас за прошедший квартал преступления такого типа составляют лишь половину всех случаев. Из чего я заключаю…

Беркович надолго замолчал, глядя на экран компьютера, и Хутиэли нетерпеливо сказал:

— И что же ты заключаешь? Предлагаешь ради статистики самим убить кого-нибудь на бытовой почве? Ты что, поссорился со своей будущей тещей?

— Вот еще! — воскликнул Беркович. — Нет, я заключаю, что в ближайшие дни нам придется иметь дело, скорее всего, именно с бытовыми преступлениями. Статистика не терпит отклонений.

— Только не думай об этом во время спектакля, — предупредил инспектор. — Иначе ты в самый неподходящий момент начнешь аплодировать.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Беркович и выключил компьютер. — Если сейчас не зазвонит телефон…

Конечно же, телефон зазвонил; как известно, закон Мэрфи — один из самых упрямых законов природы.

Инспектор Хутиэли поднял трубку, и брови его хмуро сошлись на переносице.

— Хорошо, — сказал он, — я сейчас спущусь. Положив трубку, инспектор встал и недовольно посмотрел на Берковича.

— Твои предсказания, — буркнул он, — сбываются чаще, чем следует.

— Ограбление? — спросил Беркович. — Мне поехать с вами?

— Убийство, — сообщил Хутиэли. — И похоже, именно на бытовой почве.

— Я скажу Наташе, чтобы ждала меня у входа в театр, — сказал Беркович и начал набирать номер.

— Наташа будет недовольна, — усмехнулся инспектор.

— Пусть привыкает, — вздохнул сержант. — Быть женой полицейского — не сахар.

По дороге к месту преступления Хутиэли и Беркович выслушали по радиотелефону информацию патрульного Ицхака Левина.

— Сообщение поступило четверть часа назад, — сообщил Левин. — Это на улице Блументаль, дом сорок. Старое строение, один этаж, стоит особняком, от улицы отделено небольшим садиком. Сосед, его зовут Рон Зальцман, обратил внимание на то, что дверь полуоткрыта, и в темноте прихожей будто бы видна женская нога. Зальцман вошел в дом и обнаружил, что хозяйка лежит, раскинув руки и лицом вниз. Женщина была мертва — ее избили самым чудовищным образом, но конкретной причиной смерти, как только что сказал наш эксперт, стал перелом основания черепа.

— Она замужем, есть дети? — спросил инспектор.

— Замужем, муж с утра уехал по делам, его пока не нашли. А дети взрослые, сын в Хайфе, дочь в Нетивоте, им уже сообщили.

Машина резко затормозила, Беркович с инспектором прошли через палисадник (несколько чахлых кустиков) и вошли в полутемный холл. Убитая все еще лежала неподалеку от входной двери, два парамедика из скорой помощи уже готовились унести тело. К Хутиэли подошел эксперт Хан и сказал, понизив голос:

— Ее били. Судя по повреждениям, тот, кто бил, находился в состоянии аффекта. Он чуть не свернул женщине шею, но продолжал наносить удары даже когда она умерла.

— Муж? — поинтересовался инспектор. — Или, может, любовник? На ограбление вроде бы не похоже.

— Нет, это не ограбление, — покачал головой Хан. — В квартире полный порядок. Похоже, что ничего не пропало, но это, конечно, можно будет определить позднее.

— Борис, — обратился Хутиэли к Берковичу, — я произведу осмотр, а ты займись поисками мужа. И выясни, что это за люди, какие между ними были отношения.

Сержант вышел из холла и с первого взгляда определил в стоявшей на улице небольшой толпе того соседа, который звонил в полицию. Это был мужчина лет сорока, в тапочках и домашних трусах, который яростно жестикулировал, что-то объясняя не пускавшему его в дом полицейскому.

— Пропустите, — разрешил Беркович и спросил: — Это вы обнаружили тело?

— Я! Мое имя Рон Зальцман. Я шел мимо…

— Расскажите об этих людях, пожалуйста, — попросил Беркович.

— А что о них рассказывать? — удивился Зальцман. — Пинхас сейчас безработный, фабрику закрыли, он с утра до ночи мотается в поисках новой работы, а Хана сидит дома, почти никуда не выходит.

— Сегодня Пинхас тоже ушел утром? — поинтересовался сержант. — Вы его видели?

— Я видел, как он уходил, это было в восемь утра.

— Днем вы слышали какие-нибудь крики?

— Нет, не слышал. Но тут рядом меняли асфальт, и грохот стоял такой, что я и себя слышал с трудом.

— Вы не могли бы сказать, кто еще из соседей мог что-нибудь видеть или слышать?

— Конечно! Абрам из того дома напротив, он все время торчит у окна, еще вот Лея, бабушка из второй квартиры, она часто сидит на стуле у входа…

— Покажите, где они живут, — попросил Беркович. Абрам оказался старичком лет семидесяти, после выхода на пенсию он действительно весь день проводил у окна, из которого было видно все, что происходило в доме напротив. Абрам был бы замечательным свидетелем, если бы не одно обстоятельство: видел он не дальше, чем на три-четыре метра, а слышал только то, что кричали ему в ухо.

— Нет, — сказал он дребезжащим голосом, — никто в тот дом не входил, и криков никаких не было. И Пинхаса я сегодня не видел.

Из чего, по мнению Берковича, ровно ничего не следовало.

Не лучше обстояло дело и со свидетельницей Леей Кац. Бабушка действительно провела утро, сидя на ступе перед входом. Она видела, как выходил из дома Пинхас. Был он, по словам Леи, сумрачен, но таким и должен быть человек, который не знает, будут ли у него завтра деньги на кусок хлеба. А после полудня Лея легла спать и проспала до появления полиции. Спит она крепко — особенно днем, это ночью она то и дело просыпается…

— Понятно, — прервал Беркович старушку. — Иными словами, от трех до пяти часов вы ничего не слышали и не видели. Не можете сказать, входил ли кто-нибудь в дом соседей.

— Сказать-то могу, — заявила Лея, — только я спала и ничего не видела.

— Понятно, — еще раз сказал Беркович и оставил старушку в покое, потому что увидел бежавшего к дому мужчину со свертком в руке.

— Это Пинхас, — предупредил Зальцман.

— Да, я понял, — сказал Беркович и быстрым шагом направился навстречу хозяину дома.

— Что здесь происходит? — закричал Пинхас, вцепившись Берковичу в рукав. — Почему, полиция в доме? Где Хана?

— Давайте пройдем сюда, — мягко сказал Беркович, увлекая Пинхаса на кухню мимо закрытой уже двери в салон. — Садитесь, пожалуйста.

Пинхас бросил принесенный сверток на угол стола и упал на табурет, стоявший у холодильника.

— Что? — продолжал взывать он. — Что все это значит?

— С вашей женой случилось несчастье, — сказал Беркович, тщательно подбирая слова. — Видимо, в дом проник грабитель. Ваша жена оказала сопротивление…

— Где Хана? — закричал Пинхас, вскакивая на ноги.

— С Ханой плохо…

— Она жива? — в голосе Пинхаса звучала надежда — так, во всяком случае, показалось Берковичу.

— К сожалению, нет, — сказал сержант. — К сожалению, полиция прибыла слишком поздно.

Боже! Где Хана? Пустите меня к Хане! — продолжал кричать Пинхас, но, тем не менее, вовсе не порывался куда-то бежать и глядел на Берковича взглядом испуганной собаки. Сержант задумчиво смотрел на Пинхаса и никак не мог сообразить, то ли волнение его неподдельно, то ли он только изображает горе.

— Я убью негодяя! — кричал Пинхас.

— Действительно, — подлил Беркович масла в огонь. — Этот негодяй достоин смерти, жаль, что в Израиле нет смертной казни.

— Убью! — лицо Пинхаса побагровело. — Как он мог! Моя Хана! Что он с ней сделав!

— Это ужасно, — поддакнул Беркович.

— Так избить бедную женщину! — вопил Пинхас. — До смерти! Негодяй!

— Это вы о себе говорите? — с иронией спросил Беркович, но Пинхас не слышал, он смахнул со стола сверток, на пол высыпались пакетики со сметаной, кефиром, кетчупом.

— Инспектор! — крикнул сержант. — Вы слышали, что говорит Пинхас?

— Слышал, — в кухню вошел инспектор Хугиэли, из-за плеча его выглядывал эксперт Хан. — Он так орет, что на улице слышно. Борис, ты уверен, что он не видел жену?

— Да, — кивнул Беркович. — Я специально провел его в кухню и спровоцировал на этот разговор.

— Три свидетеля слышали, — обратился Хутиэли к примолкнувшему Пинхасу, — как вы кричали о негодяе, избившем до смерти вашу жену. Откуда вам известно, что ее избили, а не застрелили, скажем, или не задушили? А?

— Что? — Пинхас все еще делал вид, что не понимает. — Но… разве…

— Ну хорошо, — вздохнул Хутиэли. — Разберемся в полиции. Борис, — обернулся он к Берковичу, — ты хороший психолог. Но поторопись, ты едва успеешь к началу представления, и Наташе, боюсь, будет не до психологии преступников.

— Я могу идти?

— Иди, иди, без тебя разберусь. Этот господин уже фактически признался, а улики мы найдем без труда -достаточно посмотреть на царапины на его шее…

Пинхас смотрел исподлобья и уже не кричал.

Дело четырнадцатое. БАНКА С КРАСКОЙ

Если честно, — сказал сержант Беркович, — я не получил удовольствия. К тому же я знаю кое-какие обстоятельства, и потому личность режиссера мне несимпатична.

— При чем здесь личность режиссера? — рассердилась Наташа. — Ты можешь смотреть спектакль, не думая о своих полицейских штучках?

— Могу, — вздохнул Беркович и взял Наташу под руку. Они возвращались из театра, Наташа давно хотела посмотреть «Служанок» в постановке Виктюка, но лишь сейчас, во время очередных гастролей театра в Израиле, ей удалось не только выкроить время самой, но еще и уговорить Бориса — у сержанта изначально было предубеждение против этого режиссера.

— Могу, — повторил Беркович, — но мне, как мужчине, не может нравиться, когда бьют по лицу женщину.

— Почему ты веришь слухам? — возмутилась Наташа. — Мало ли что говорят о талантливом человеке!

— Инспектор Бирман, — сказал Беркович, — третий день разбирается с жалобой импрессарио Бевдецкой.

— Какой ты все-таки… — обиженно сказала Наташа. — Я говорю о новом театральном стиле, о потрясающих средствах выразительности, а ты — ударил он ее, не ударил…

— Не будем ссориться, — примирительно сказал Борис, — а то накликаем.

— Что накликаем? — не поняла Наташа.

— Вот позвонит сейчас мой шеф…

— У тебя свободный вечер! — возмутилась Наташа.

— Ну… Пока же никто нам не мешает. Именно в этот момент и зазвонил висевший в футляре на поясе Берковича мобильный телефон.

— Если это твой Хутиэли… — грозно сказала Наташа. Разумеется, это оказался именно инспектор. Похоже, что и его оторвали от какого-то занятия, более приятного, чем расследование преступлений.

— Борис, — сказал Хугиэли скрипучим голосом. — Извини, что мешаю наслаждаться пьесой…

— Пьеса уже закончилась, — сказал Беркович, — мы с Наташей гуляем и ведем театроведческий спор.

— Далеко от театра? — поинтересовался инспектор.

— Нет, — с недоумением ответил Беркович. — Мы только вышли… А какое это имеет значение?

— В квартале от театра, — объяснил Хутиэли, — произошло убийство. Я могу, конечно, послать сержанта Финкеля, он сейчас дежурит, но пока Финкель прибудет на место, и к тому же…

— Да, я понимаю, — сказал Беркович. О том, как Хутиэли не любит поручать Финкелю сложные дела, Берковичу было хорошо известно. — Бригада на месте?

— Да, эксперт с фотографом выехали. Я сказал Хану, что ты присоединишься чуть позже.

«Он был уверен, что я не откажусь, — подумал Беркович. — Черт побери, но ведь сейчас действительно не мое время! Пусть посылает Финкеля…»

— Хорошо, инспектор, — сказал Беркович, — говорите адрес.

— Боря, — возмущенно заявила Наташа, когда сержант закончил разговор, — твой начальник считает, что ты у него раб?

— Наташенька, — вздохнул Беркович, — такая у меня работа. Я выбрал ее, ты выбрала меня, так что…

— Ах, ты выбрал ее? Я-то думала, что ты выбрал меня, как я тебя!

— Будем ссориться? — примирительно сказал Беркович. — Если хочешь, я вызову тебе такси, а если не хочешь ехать домой, то можешь присоединиться ко мне и поглядеть, как работает полиция.

— А… можно? — растерянно спросила Наташа. — И вообще… там кровь…

— Мне, — объяснил Беркович, — шеф поручил работу со свидетелем и первоначальные следственные действия. Пока мы дойдем до места, тело уже увезут.

— Пошли, — решительно сказала Наташа и взяла Бориса под руку.

В переулке, куда молодые люди свернули с улицы Иерушалаим, было темно, как на северном полюсе в полярную ночь. Фонари горели только в дальних палисадниках, окружавших небольшие домики, которые только при большой игре фантазии можно было назвать виллами. Это были всего лишь одноэтажные строения времен, пожалуй, еще британского мандата. У одного из домиков стояла полицейская машина.

— Это вы, сержант? — окликнул Берковича знакомый голос, и на свет выступила грузная фигура патрульного Моди Ялона. — Инспектор предупредил, чтобы я… А это кто с вами?

— Мы возвращались из театра, — объяснил Беркович, — не мог же я отправить девушку домой без сопровождения… Инспектор сказал, что есть свидетель. Где он?

— Свидетель, — вздохнул патрульный. — Когда мы подъехали…

— Кстати, кто вызвал полицию? — поинтересовался сержант.

— Вернулась домой жена убитого и наткнулась на тело мужа. Рон Каспи лежал у распахнутой входной двери головой наружу, ногами в прихожей. Убит ударом ножа в сердце. Женщина в шоке…

— Понимаю. С ней пока разговаривать бессмысленно. Так что свидетель?

— Это мы думаем, что он все видел. Не мог не видеть, поскольку весь вечер красил забор возле своего дома. Краска в одном месте чуть подсохла, а в другом еще совершенно мокрая. Хан утверждает, что этот человек работал кистью примерно с пяти до восьми. А с того места, где он стоял, отлично видна входная дверь домика Каспи. Убили беднягу, когда было еще светло — если верить времени смерти, установленному экспертом…

— Не помню, чтобы Хан ошибался в определениях, — вставил Беркович.

— Значит, — резюмировал Ялон, — Бени Бармин должен был видеть убийцу.

— Так в чем проблема?

— Он утверждает, что ничего не видел, ничего не знает, на дом Каспи не смотрел и вообще занимался только своим делом — красил забор.

Беркович вздохнул и посмотрел в сторону Наташи, слушавшей разговор, затаив дыхание. Взгляд ее выражал полную уверенность в том, что сейчас ее любимый Боренька покажет всем этим остолопам, как находить преступника по горячим следам.

— Не вижу зацепки, — сказал Беркович. — Если человек утверждает, что ничего не видел, то как заставить его изменить показания? Нужны улики, доказательства…

— По-моему, — заметил Ялон, — этот Бармин перепугался, потому что знает убийцу. Он ведь живет рядом с Каспи тридцать лет, видел всех, кто ходил к соседу, а Каспи этот — личность темная, я узнавал: он есть в картотеке, пять лет назад вышел из тюрьмы, сидел за сутенерство.

— Допустим, ты прав, — согласился Беркович. — Но не вижу, как твое мнение может помочь делу.

— Боря, — тихо сказала Наташа. — Ты хочешь сказать, что если человек видел убийцу, нет способа заставить его сказать правду?

— Интересно, какой? Пытать его, что ли? — спросил сержант. — Способ только один: доказать, что человек лжет. Тогда его можно привлечь за лжесвидетельство.

— Ну так докажи! — воскликнула Наташа. Беркович и Ялон одновременно хмыкнули и пожали плечами.

— Наташенька, — сказал сержант, — посиди несколько минут в машине, я осмотрюсь немного. Поговори с Моди, он знает массу историй…

— Хорошо, — кивнула Наташа, поняв, что жених вовсе не собирается складывать руки, как ей сначала показалось. Ялон раскрыл дверцу машины, и Наташа села на переднее сидение.

Беркович подошел к двери дома Каспи, но тело уже убрали, а прибывшие медики и полицейские натоптали так, что обнаружить чьи-нибудь следы было затруднительно. Да и смысла не имело; сержант понимал, что единственная возможность сдвинуть следствие с мертвой точки — это добиться, чтобы Бени Бармин назвал имя убийцы. Если, конечно, Ялон прав, и все обстояло именно так, как описал эксперт.

Беркович пересек узкую нейтральную полосу и подошел к забору, отделявшему участок Каспи от такого же точно участка, принадлежавшего Бармину. Попробовал пальцем краску — действительно, забор недавно покрасили, прошло не больше двух-трех часов. Однако ни у забора, ни в пределах видимости Беркович не обнаружил ни ведерка с краской, ни кисти. Видимо, Бармин закончил красить еще до прибытия полиции, и поспешил убрать инструмент. Куда?

Сержант опустился на колени и увидел на песчаной дорожке следы краски — кто-то шел здесь с ведерком, из которого капало. Следов было несколько; судя по всему, Бармину пришлось по меньшей мере три раза наполнять ведерко. Беркович пошел вдоль следа и пришел к небольшому сарайчику, дверь которого была распахнута. Внутри стоял старый мотоцикл и лежали на полках инструменты. Пятилитровая емкость с краской стояла у входа, а рядом валялось небольшое, меньше литра, ведерко. Малярная кисть была аккуратно опущена в емкость с растворителем. Можно было сделать вывод, что Бармин спокойно закончил красить, вернулся с пустым ведерком в сарай, помыл кисть и опустил ее в растворитель, а потом отправился домой. Человек действовал так, будто ничего не произошло, и это говорило против версии Ялона.

Беркович вышел из сарая и пошел по следам обратно. Пройдя почти две трети пути, он остановился, вгляделся в след и пошел обратно, вглядываясь в расположение капель краски. Он вернулся к сараю и минуты две постоял в задумчивости. Потом кивнул сам себе и решительно направился к дому Каспи.

Бени Бармин, мужчина лет пятидесяти, лысый как колено, мрачно сидел на кухне и смотрел, как эксперт Хан заполняет бланки протоколов.

— А, сержант! — встретил Хан Берковича. — Поговорите с этим господином, а то его придется отпустить, он утверждает, что ничего не видел.

— Сержант! — воскликнул возмущенный Бармин. — Я действительно ничего не видел! На каком основании меня тут держат? Я буду жаловаться!

Беркович уселся на стул и минуту смотрел на Бармина, не отрываясь. Тот забеспокоился.

— Послушайте, сержант… — начал он тоном ниже.

— Нет, это вы послушайте, — резко сказал Беркович. — Вы знаете имя убийцы, а он, не исключено, тоже вас видел, и потому ваша жизнь в опасности…

— Чушь, — буркнул Бармин. — Не давите мне на психику, сержант.

— Давить вам на психику будет суд, — пожал плечами Беркович, когда будет судить вас по обвинению в лжесвидетельстве.

— Чушь! — повторил Бармин.

— Видите ли, — сказал сержант, — я докажу на суде, что вы сегодня солгали. Хотите, скажу — как? Вижу, что хотите. Так вот, вы несколько раз наполняли ведерко, когда красили забор. Точнее — три раза. Два раза вы шли от забора к сараю и обратно медленным и равномерным шагом — это легко видно по следам. На третий раз вы тоже направились к сараю медленно, расстояние между каплями было небольшим. Но на половине пути вы вдруг перепугались и побежали к сараю, делая огромные прыжки. Расстояние между каплями, падавшими из ведерка, увеличилось втрое! Любой эксперт посчитает это доказательством. Что же вас так напугало? Если бы вы просто увидели, как некто убил соседа, вы бы спрятались за ближайшее дерево, переждали и потом вызвали полцию. Но вы пустились наутек — значит, убийца увидел вас, и вы подумали, что он захочет убрать свидетеля. Вы и сейчас так думаете. Вот почему вы не сообщили в полицию. И вот потому я говорю, что ваша жизнь в опасности.

— Можно подумать, что полиция сможет меня защитить, — опустил голову Бармин.

— Сможет, — твердо сказал Беркович, — если вы скажете правду. Мы возьмем убийцу, и вы будете в безопасности. Итак9

— Менахем, — буркнул Бармин. — Фамилию его я никогда не знал, а кличка у него Кролик, потому что у него длинные оттопыренные уши…

Полчаса спустя Беркович прощался с Наташей на пороге ее дома. Довез их Моди Ялон, предложил подбросить и сержанта, но Беркович, поблагодарив, отказался.

— Ну как вечер? — спросил он. — Жалеешь, что отвлеклась от спектакля?

— Что спектакль? — улыбнулась Наташа. — Ты сыграл лучше, чем все эти актеры, что дрыгались на сцене.

— Ах, так все-таки дрыгались! — картинно возмутился Беркович. — А ты говорила…

— Могу я изменить свои показания? Или ты и меня привлечешь к суду за лжесвидетельство? — сказала Наташа, оставив за собой последнее слово.

Дело шестнадцатое. СТРЕЛОК ИЗ ЛУКА

Раввин пришел вовремя, да и гости начали собираться раньше назначенного срока. В результате уже в половине седьмого Борис Беркович и Наталия Вайнштейн оказались соединены узами законного брака, «ктуба» подписана, стакан разбит, и довольные торжественной церемонией гости начали рассаживаться за столы.

— Наташа, — сказал Беркович жене, — посмотри вокруг, здесь сейчас собрался весь цвет криминального отдела управления полиции. Помяни мое слово: кому-нибудь из наших гостей придется вставать из-за стола, не доев куриной ножки, и отправляться снимать отпечатки пальцев.

— Надеюсь, что это будешь не ты, — заметила Наташа, занимая почетное место по главе стола.

— Не думаю, чтобы это был я, — продолжал Беркович, усаживаясь рядом с женой. — Инспектор этого не допустит. Ведь тогда и ему придется уходить из ресторана, а он специально сегодня не ел полдня, можешь мне поверить.

Тостов было немного, гости больше налегали на еду — можно было подумать, что все они приехали из российской глубинки или голодающего района Уганды. Разошлись в полночь, и, прощаясь с молодыми, инспектор Хутиэли сказал Берковичу так, чтобы не слышала Наташа:

— Если станет скучно, выходи на работу.

— На работе веселее? — тихо отозвался Беркович. — Нет, лично я надеюсь, что преступный мир, зная о моей свадьбе, трое суток будет отдыхать.

— Хорошо бы, — вздохнул инспектор и ушел, поцеловав Наташе руку.

— Неужели мы целых три дня будем вдвоем? — сказала Наташа на следующее утро. Впрочем, скорее можно было сказать — днем, потому что, когда молодые проснулись, часы показывали полдень.

— Не говори об этом, накликаешь, — пробормотал Борис, потягиваясь.

Три дня пролетели, как один, и в четверг, провожая мужа на работу, Наташа сказала:

— Даже отдохнуть не успели. Возвращайся сегодня пораньше, пойдем к моим родителям, мы обещали.

— Непременно, — отозвался Беркович, подумав о том, как было бы хорошо, если бы какое-нибудь невзначай подвернувшееся расследование помешало исполниться этому обещанию. Он ничего не имел против наташиных родителей, просто сейчас ему не хотелось общаться с родственниками — своими в том числе.

— Наконец-то! — воскликнул инспектор Хутиэли, когда сержант вошел в кабинет. — Совершены восемь изощренных убийств, и непонятно, кто все это сделал — все ждут тебя, чтобы начать расследование!

— Вы серьезно? — нахмурился Беркович.

— Нет, к счастью, — хмыкнул Хутиэли. — Но одно убийство действительно произошло. В собственном доме убит Ариэль Гидон, адвокат. Произошло это, как утверждает эксперт, вчера от пяти до семи вечера. Тело, однако, обнаружили только сегодня утром, поскольку Гидон живет… жил… один, жена с детьми в Европе. Им, конечно, сообщили.

— Ограбление? Месть? Какая причина?

— Может, и месть… Во всяком случае, так кажется на первый взгляд. Однако, насколько я понимаю, это чистой воды подставка, так что нужно разбираться. Поезжай на место, а я допрошу задержанного.

— А что, уже есть задержанный?

— Да, Авигдор Навон, спортсмен, он уже давно грозился отомстить адвокату — дело в том, что Гидон как-то проиграл процесс, в котором Навона обвиняли в изнасиловании. Спортсмен до самого конца отрицал вину, получил три года, отсидел и с тех пор грозит расправиться с Гидоном.

— Вы считаете, что он действительно…

— Если верить уликам, — пожал плечами инспектор, — то да. Но лично я таким уликам не верю.

— Что за улики?

— Садись, я тебя введу в курс дела, а потом ты поедешь, — сказал Хутиэли.

— Итак, Гидон имеет двухэтажный коттедж в Раанане. Сегодня утром адвоката нашли в салоне на первом этаже — он лежал у открытого окна и был мертв не меньше десяти-двенадцати часов, в горле у него торчала стрела. Мы выезжали вместе с экспертом Ханом — он утверждает, что это был очень меткий выстрел с близкого расстояния, судя по направлению движения стрелы и силе удара. Я сразу подумал о Навоне, поскольку помнил ту историю…

— Почему? — поинтересовался Беркович.

— Я не сказал? Навон занимается стрельбой из лука и даже участвовал в европейском первенстве… пока не сел в тюрьму. Он и сейчас продолжает тренироваться, но в соревнованиях не участвует.

— И вы, конечно, подумали, что он должен быть полным идиотом, чтобы убивать адвоката таким экстравагантным способом.

— Естественно! Однако, видишь ли, когда стали осматривать участок вокруг коттеджа, то за оградой обнаружили что бы ты думал?

— Лук Навона, — буркнул Беркович, — это очевидно.

— Вот именно? Лук, который, без сомнения, принадлежал Навону. Тот это сам подтвердил, когда его задержали, да он и не мог отпираться: на древке его монограмма.

— Тогда он дважды идиот, — заявил сержант. — Застрелил из лука, а орудие преступления оставил на видном месте.

— Вот именно! — повторил Хутиэли. — Очевидно, что кто-то хотел свалить на спортсмена это убийство. К тому же, ты не забыл, что я сказал? Выстрел был сделан с близкого расстояния. Если бы стреляли действительно из-за забора, то стрела была бы уже на излете, сила удара минимальна. К тому же, очень меткий выстрел — даже с близкого расстояния, если убийца стрелял, стоя у окна снаружи, нужно было иметь меткость Навона, чтобы попасть точно в шею. Понимаешь?

— Конечно, — кивнул Беркович. — Кто-то хотел свалить убийство на Навона, но вряд ли обладал его меткостью. Даже стреляя с близкого расстояния, он, скорее всего, промахнулся бы. Отсюда следует, что вся история с луком — чепуха, никто из лука не стрелял. Некто взял в руку стрелу, вошел в салон… Комната ведь не была закрыта изнутри?

— Нет, двери в коттедже оставались не запертыми всю ночь.

— Ну вот… Кто-то вошел, тот, кого адвокат знал и впустил… Подошел к Гидону и воткнул ему в шею стрелу, будто нож. Это ведь классический случай, он описан у Честертона в рассказе «Небесная стрела».

— Вот именно! — воскликнул Хутиэли. — Я тоже вспомнил этот рассказ, правда, не помнил названия, но это неважно… Навона пришлось задержать — все-таки против него много улик, и лук принадлежит ему, но он мне нужен, скорее, как свидетель. Наверняка ведь ему известно, кто мог взять у него лук — кто-то из общих знакомых, знающий и Навона, и адвоката. В момент задержания я, правда, уже спрашивал его об этом, но он твердил только, что понятия не имеет, кто мог стащить у него лук. По его словам, это мог сделать каждый, кому взбрело бы в голову проникнуть на территорию спортклуба, где он тренируется. Шкаф, где Навон хранит луки и стрелы, не запирается — по его словам, ему и в голову не приходило, что кому-то может все это понадобиться…

— Довольно опрометчиво, — пробормотал Беркович. — Спортивный лук, насколько мне известно, — дорогая игрушка, могли ведь украсть просто ради денег.

— На луках Навона стоят его монограммы, их легко опознать, — пожал плечами Хутиэли.. — В общем, о том, чтобы запирать шкаф, он не подумал, и вот результат.

— Вы полагаете, что кто-то мог видеть, как этот неизвестный входил к адвокату? — спросил Беркович.

— Вполне возможно. Опроси соседей для начала. И держи со мной связь. Может быть, Навон вспомнит какую-нибудь деталь, которая поможет выйти на преступника.

— Понял, — сказал Беркович и пошел из кабинета. Около коттеджа адвоката Гидона толпились люди. Тело недавно увезли, за углом стояла патрульная машина, и младший сержант Рихман отбивался от зевак, желавших знать, кого убили, за что, как, когда и почему. Беркович поздоровался с коллегой и прошел на территорию небольшого участка, принадлежавшего адвокату. Окно в салоне было открыто, Беркович заглянул внутрь, для этого даже не пришлось подниматься на цыпочки. В салоне все еще работал эксперт Хан со своими помощниками.

— А, сержант! — воскликнул Хан, увидев в окне Берковича. — К вашему сведению: в салоне нет ничьих отпечатков пальцев, кроме хозяина и его жены.

— Она уже прилетела? — спросил Беркович.

— Нет, она в Париже с детьми. Но ее отпечатки есть в спальне, я их сравнил с теми, что нашел здесь — они совпадают. А других отпечатков нет.

— Понятно, — кивнул Беркович. — Убийца даже к дверям не прикасался?

— А зачем? Когда он пришел, дверь открыл сам адвокат, а потом, уходя, убийца мог толкнуть дверь и ногой, она открывается наружу…

— Глупо было с его стороны оставлять лук за забором, — заметил Беркович. — Это ведь уменьшает подозрения в адрес Навона, верно?

— Да, — отозвался эксперт, — но убийца вряд ли разбирается в баллистике. Он решил, что, оставив лук, наведет полицию на ложный след.

— Наверное, — пробормотал Беркович и, отойдя от окна, начал внимательно осматривать участок между домом и забором. Солнце поднялось уже довольно высоко, начало припекать, и через полчаса Беркович поспешил укрыться в тени коттеджа. Эксперт тоже закончил работу И подошел к сержанту.

— Только что звонил ваш шеф, — сказал он. — Говорит, что Навон так и не смог предположить, кто взял лук. Назвал несколько фамилий, но, скорее всего, это пустой номер. Никто из названных никогда не имел дел с адвокатом Гидоном.

— Естественно, — пробормотал Беркович. — С чего это он должен помогать следствию?

— Но ведь в его интересах, чтобы убийцу быстрее нашли? — воскликнул Хан.

— Да, и при этом он надеется, что его никогда не найдут, — сказал Беркович. — Вы возвращаетесь в управление? Я остаюсь, мне нужно опросить соседей. Уверен, что они никого не видели, но все же…

Когда сержант вошел в кабинет инспектора, допрос Навона еще не закончился. Беркович тихо прошел к своему столу и знаком попросил у Хутиэли разрешения задать вопрос.

— Скажите, господин Навон, — спросил сержант, — вы уверены, что не оставили следов?

Спортсмен, сидевший напротив инспектора, резко повернулся на стуле.

— Что? — спросил он. — О чем вы?

— Вы прекрасно поняли, — улыбнулся Беркович. — Когда вы стояли у окна Гидона — снаружи, естественно, — и натягивали лук, вы могли наступить на мокрую землю… оставить след… а на ветке масличного дерева, которое растет около дорожки, могли остаться нитки с вашего свитера…

— С какого сви… свитера?.. — спросил Навон, и лоб его покрылся каплями пота.

— Ну, вы же были в свитере, — пожал плечами Беркович. — Вчера в пять вечера было очень прохладно. А вы волновались. Конечно, вы придумали неплохой ход. Направить подозрения на себя, так, чтобы полиция решила, что улики подстроены, и на самом деле вы невиновны. Однако кое-какие следы скрыть не сумели, экспертиза докажет, что…

— Я не убивал! — вскочил на ноги Навон. — Я не…

— Уведите задержанного, — сказал инспектор вошедшему в кабинет полицейскому. — А вы, Навон, — обратился Хугиэли к спортсмену, — подумайте о линии защиты. Если у вас есть адвокат, пусть он обратится ко мне.

— Ты слишком тороплив, Борис, — недовольно сказал Хутиэли Берковичу, когда за Навоном закрылась дверь. — Я понял ход твоей мысли, но зачем ты решил дожать его сразу? А если бы он стал отпираться? Ведь на самом деле ты не нашел следов у окна, верно?

— Не нашел, — согласился Беркович, — но вы ведь видели его реакцию!

— Видел. Конечно, он убийца, но доказать это будет довольно трудно.

— Почему же? Достаточно легко: нужно провести следственный эксперимент и баллистическую экспертизу. Добавьте показания соседей, не видевших, чтобы кто-то входил в дом адвоката… Отсутствие улик ведь тоже может быть уликой.

— Согласен, — подумав, сказал Хутиэли. — Вот ты этим и займешься. В свободное от прогулок с Наташей время, конечно. Ведь ты у нас молодожен…

Дело семнадцатое. НЕВИДИМКА

Нет, — сказал сержант Беркович, — не хочется мне сегодня в гости. Голова болит.

— Но мы обещали, — возразила Наташа. — Ты сам вчера звонил Михе и сказал, что мы придем.

— А отказаться нельзя?

— Боря, — тихо сказала Наташа и начала массировать мужу виски, — что-то случилось? Ты вернулся с работы сам не свой…

— Ты читала, что на вилле Шумахеров произошло убийство?

— Читала и в новостях слышала. Сказали, что убит хозяин виллы, старый Арон Шумахер, полиция ведет расследование…

— Я и веду, — вздохнул Борис, — и впервые даже не представляю себе, что и как там могло произойти.

— Ты? — удивилась Наташа. — Не могу поверить!

Проблема, понимаешь ли, в том, что Арон Шумахер был убит, когда на вечеринку собралось человек сорок. И никто не видел убийцу. Все утверждают, что его просто не было!

Арон Шумахер — известный делец, занимался он, в основном, поставками мяса, некошерного в том числе. Вдовец, жена умерла пять лет назад. Дети живут в Америке. Месяц назад Шумахер отметил свое семидесятилетие, а вчера собрал у себя на вилле вечеринку, он это часто делает, чтобы не скучать в одиночестве. Вилла у него двухэтажная, причем главный салон расположен на втором этаже — чтобы, как говорил Шумахер, гости могли любоваться прекрасным видом на море. А на первом — малый салон, кухня, кабинет…

— Так вот, — продолжал Беркович, — гостей собралось человек сорок. Большинство поднялось в большой салон и на веранду, а внизу оставалось человек десять — разговаривали, кто-то поднимался наверх, кто-то спускался вниз. Сам хозяин переходил от группы к группе, а часов в десять сказал, что должен сделать несколько звонков, и ушел в кабинет.

В десять двадцать на пульт дежурного в управлении полиции поступил телефонный звонок от неизвестного, сообщившего, что на своей вилле убит Арон Шумахер. Дежурный следователь Левин с экспертом Ханом прибыли на место минут через десять. Левин спросил, где хозяин, ему показали на дверь кабинета. Он вошел и обнаружил Шумахера лежавшим на полу возле секретера. В спине у него торчал нож.

Естественно, Левин приказал патрульным полицейским запереть все ходы и выходы, собрать гостей в верхнем салоне и, пока Хан осматривал труп, он провел первый опрос. Говорить с каждым по отдельности не было времени, Левин составил протокол и отпустил гостей по домам — у него ведь не было оснований задерживать всю компанию… Утром шеф поручил это дело мне, и я весь сегодняшний день проводил допросы, потому и устал… А вчера Левин спросил всех: видел ли кто-нибудь, кто входил в кабинет Шумахера? Ответ его поразил, все в голос утверждали: «Нет, никто в кабинет не входил и никто не выходил».

Подозревать кого-то конкретно у Левина не было оснований — в принципе, кто-то мог и соврать, но не все же сразу! Получалось, что действительно до приезда полиции никто в кабинет не входил, разве что это был невидимка.

— А кто же в полицию позвонил? — спросил Левин. Ответом было молчание. Гости переглядывались и пожимали плечами. Никто из них в полицию не звонил, поскольку никто понятия не имел о том, что произошло убийство.

В это время Хан закончил свои манипуляции и поднялся наверх, чтобы сообщить результат. Точнее — полное отсутствие результата. Пальцевых отпечатков он не нашел — ни на рукояти ножа, ни на дверной ручке со стороны кабинета, ни на поверхности секретера. Точнее, отпечатки были, естественно, но принадлежали только самому Арону Шумахеру. Хан исследовал даже дверную ручку со стороны салона, хотя в этом не было смысла: она-то как раз была вся в отпечатках — в частности, там были пальцевые следы самого Левина, он ведь тоже открывал дверь, когда полиция приехала на виллу…

— Привидение в закрытой комнате? — съязвила Наташа. — Кто-то же все-таки входил!

— Безусловно, — кивнул Борис, — хотя все утверждают обратное. В мистику я не верю. Но я вспомнил рассказ Честертона «Невидимка». Тот, где убийцей оказался почтальон. Никто не обратил на него внимания, будто его и не было. Все свидетели показывали, что к дому убитого никто не подходил! Утром, начав расследование, я приставал к каждому свидетелю с одним и тем же вопросом:

— Вспомните, — говорил я, — может, пока вы сидели в салоне, приходил посыльный? Или официант из ресторана принес заказанные Шумахером салаты?

— Нет, — был ответ, — не было ни посыльного, ни официанта, и вообще до прихода полиции никто к двери кабинета не подходил. А потому и сообщить в полицию об убийстве никто не мог. Разве что сам убийца, но он ведь в том не признается…

С какой только стороны я не подходил к этому вопросу!

— Послушайте, — спрашивал я всех подряд, — если бы вы увидели снующего по салону официанта, вы стали бы следить за ею передвижениями? Во время вечеринки вас обслуживали официанты, верно? Так вот, кто-то из них мог…

— Нет, не мог, — отвечали свидетели.

На вилле было два официанта из кафе «Гамбург»: Моти и Дани. Они всегда работают у Шумахера на подобных увеселениях. Оба были на виду, и все гости клялись, что ни Моти, ни Дани в кабинет не входили.

Естетвенно, официанты сказали на допросе то же самое. А посыльный? Или, скажем, телефонный мастер? «Глупости, — утверждают свидетели. — Не было посыльного, а о телефонном мастере и говорить нечего, кто ж явится чинить линию в десять вечера? К тому же чинить было нечего, телефоны на вилле работали нормально».

— Короче говоря, — продолжал Беркович, — идея Честертона оказалась такой же негодной, как все остальные. Я потратил сегодня восемь часов, пытаясь выудить из свидетелей хоть какую-то информацию. Нуль. Все утверждают: сначала веселились, до приезда полиции никто ничего не знал и не подозревал.

— Вот и все, — закончил Борис свой рассказ. — Я провозился до вечера, не узнал ровно ничего полезного, голова трещит, а ты хочешь, чтобы я шел в гости!

— Понимаю, — протянула Наташа. — Ты не столько устал, я думаю, сколько не можешь простить себе неудачи. Ясно ведь, что в кабинет входил кто-то из присутствовавших, верно? И теперь все они кого-то выгораживают.

— Ну ты скажешь, — поднял брови Беркович. — Прямо заговор какой-то. Все сорок человек выгораживают убийцу?

— Почему сорок? В салоне первого этажа было человек десять — ты сам сказал.

— Десять, но они все время менялись, одни поднимались наверх, другие спускались. В течение часа в нижнем салоне перебывало все общество…

— Да, — нахмурилась Наташа. — Вряд ли они могли договориться.

— Вот и я о том же, — мрачно сказал Беркович. — Остается принять версию о невидимке.

— Глупости! — воскликнула Наташа.

— Глупости, — согласился Борис. — Но ведь если никто до приезда полиции в кабинет не входил, остается лишь версия самоубийства, а она не проходит: Шумахер никак не мог нанести себе удар в спину…

— Что-то ты, значит, упустил, — уверенно заявила Наташа. — Был человек, который вошел в кабинет и вышел из него, и все гости это видели, но никому в голову не пришло, что это мог быть убийца.

— Никто до приезда полиции… — повторил Беркович и умолк, глядя на жену невидящим взглядом.

— Эй, — сказала Наташа, — что с тобой? Боря, о чем ты думаешь?

— Если никакие разумные версии не объясняют фактов, — тихо произнес Беркович, — то остается принять самую безумную, она-то и будет истинной.

— Самую безумную?

— Мы не верим в заговор свидетелей, верно? А они утверждают, что до приезда полиции…

— Не хочешь ли ты сказать…

— Но это очевидно! Если до приезда патруля никто не входил в кабинет, значит, убил полицейский!

— Чепуха. — сказала Наташа. — Полиция прибыла уже после того. как был получен звонок об убийстве!

— Да. — согласился Беркович. — Но есть одно обстоятельство, на которое не обратил внимание вчера Левин, а сегодня я..

— Какое обстоятельство? — воскликнула Наташа.

— Подожди-ка, — нетерпеливо сказал Беркович и направился к телефону. Набрав номер и подождав ответа, он представился и спросил:

— Скажите, господин Лившиц, сколько раз приезжал вчера на виллу полицейский патруль?.. Конечно, нам эго лучше известно, но мне хотелось бы услышать, что помните вы. Так, понятно… Благодарю вас. Вы не будете возражать, если я через полчаса подъеду к вам и запишу официальные показания? Отлично.

Он положил трубку.

— В гости ты не хочешь, — возмущенно сказала Наташа. — а к какому-то свидетелю…

— Наташенька, я понял, как было дело! — возбужденно сказал Беркович. — И очень важно иметь показания сегодня. Завтра я допрошу остальных, но хотя бы двух-трех нужно… Извини, я должен идти.

— Да в чем дело-то? — спросила Наташа. — Отчего ты вдруг так возбудился?

— Этот Лившиц сказал, что полиция приезжала дважды. Сначала явился некий сержант, который сказал, что в полицию поступил звонок, и нужно кое-что проверить. Он вошел в кабинет, пробыл там минуту, вышел и сказал гостям, чтобы они не расходились и в кабинет не заходили, поскольку дело серьезное. А буквально через минуту после его ухода явился Левин с патрульными. Лившиц утверждает, что этот сержант просто ходил за подкреплением. И потому, естественно, он заявил на допросе, что до приезда полиции в кабинет не входил никто. Понимаешь?

— Ты действительно думаешь, что убил полицейский?

— Некто в форме полицейского! Причем он сначала позвонил и сообщил об убийстве, а потом уже вошел и ударил Шумахера ножом. Рассчитал так, чтобы между его уходом и приездом настоящих полицейских прошло очень немного времени, и в памяти гостей это отпечаталось бы как одно событие! Извини. Наташа, я должен идти.

— Как же вы его искать будете? — спросила Наташа.

— Составим словесный портрет, — пожал плечами Беркович. — Полицейского, который якобы обнаружил тело, видели почти все, наверняка смогут описать. Попробуем пройти по связям Шумахера… В общем, это уже рутинный поиск. Но какая наглость! Сначала сообщить об убийстве, а потом убить!

— Почему не наоборот? — удивилась Наташа. — Может, он сначала убил, а потом…

— Нет, нет, по словам Лившица, патруль прибыл буквально через минуту после ухода первого полицейского. А между звонком и тем моментом, когда…

— Понятно, — прервала мужа Наташа. — Ты мне позвонишь, когда что-нибудь прояснится?

— Непременно, — пообещал Борис и вышел. Конечно, он не позвонил. Наташа спала, когда муж вернулся домой, но проснулась и сквозь сон спросила:

— Ну что? Нашли его?

— Найдем, — уверенно сказал Борис, стаскивая туфли. — Составили фоторобот, очень характерная внешность… Послушай, Наташа, а почему бы нам не пойти к Михе завтра вечером?

— Ты хочешь сказать: сегодня? Думаешь, до вечера ничего не случится?

— Уверен, — пробормотал Беркович, засыпая.

Дело восемнадцатое. ЗАВЕЩАНИЕ ХУДОЖНИКА

Все. — сказал инспектор Хутиэли, увидев входившего в кабинет сержанта Беркови-ча. — освобождай помещение, ты больше со мной не работаешь.

— Простите, не понял, — нахмурился сержант, — я сделал что-то не так?

— Глупости! — отрезал Хутиэли. — Просго начальство наконец раскачалось и присвоило тебе звание старшего сержанта. Это, во-первых. А во-вторых, соседняя комната, в которой сидел инспектор Зайдель. с сегодняшнего дня свободна, поскольку старик ушел на пенсию. Или ты не хочешь иметь собственный кабинет с телефоном и факсом?

— Ну… — пробормотал Беркович. — Я очень рад, конечно… Я имею в виду звание. Но мне, вообще-то, и здесь хорошо. Теперь, чтобы обсудить какую-нибудь проблему, придется вставать из-за стола, выходить из одной двери, входить в другую…

— Я всегда говорил начальству, что Беркович лентяй, — констатировал инспектор. — Рано тебе присвоили очередное звание! Пожалуй, я опротестую это решение.

— Нет-нет, — торопливо сказал Беркович. — Через минугу здесь не будет ни меня, ни моего компьютера.

— Не так быстро, — благодушно проговорил Хутиэли. — В твоем кабинете начинают ремонт, так что месяца через три… А вот вечеринку тебе придется организовать в ближайшее время.

— Да хоть завтра! — воскликнул Беркович. — Я сейчас позвоню Наташе.

— Обрадуй жену, — кивнул инспектор, — а потом я тебе кое-что расскажу.

— В четверг в восемь у меня дома! — объявил Беркович несколько минут спустя. — Так что вы мне хотели рассказать, инспектор?

Хутиэли, который успел углубиться в чтение какого-то скучного документа, поднял на сотрудника рассеянный взгляд.

— Я? — сказал он. — Что могу тебе рассказать… Ах,.да! Я хотел тебя спросить: как ты относишься к творчеству Эдгара По?

— Замечательно, — с сомнением проговорил Беркович, ожидая подвоха.

— Я имею в виду классический рассказ «Украденное письмо». Помнишь, полицейские искали конверт во всех углах, а он лежал на самом видном месте?

— Помню, конечно, — кивнул Беркович. — Более того, такое со мной постоянно случается. Вчера, к примеру, я полчаса искал пульт управление телевизором, а эта штука, оказывается, все время лежала у меня в кармане.

— Не тот случай, — вздохнул инспектор. — В карманах у Гиршмана смотрели, ничего там не было.

— О каком Гиршмане речь? — насторожился Беркович.

— Об Ароне Гиршмане, художнике, который умер два дня назад.

— Я читал, что он скончался от обширного кровоизлияния в мозг. Это что, неверная информация? Его убили?

— Информация точная. Гиршман умер от инсульта в больнице «Ихилов». Проблема не в самом художнике, а в его завещании. Он ведь был богатым человеком.

— Наверно, — кивнул старший сержант. — Выставки в престижных галереях, какую-то картину в прошлом году приобрел музей Прадо…

— Вот именно. Мне, честно говоря, все это не нравится. Мазня.

— Инспектор! — воскликнул Беркович. — Гиршман — известный примитивист!

— Я и говорю — примитив и чепуха, у меня внучка рисует лучше. Впрочем, это неважно. Дело, видишь ли, в том, что у Гиршмана это был второй инсульт. Первый случился год назад, после него у художника дергалась левая половина лица. Он понимал, что второе кровоизлияние может случиться в любой момент, но верить не хотел, думал, что будет жить вечно.

— Все мы так думаем до определенного времени, — вздохнул Беркович.

— Да, но тебе, Борис, пока нечего оставить потомкам.

— У меня нет потомков.

— Тем более… А Гиршман имел на счетах миллиона три. Плюс вилла. Плюс акции. Плюс трое детей, брат, сестра и две бывшие жены — и все со своими правами на наследство. Адвокаты ему сто раз говорили, что нужно составить завещание, а он каждый раз посылал их подальше.

— Понятно, — кивнул Беркович. — Завещания нет, и теперь наследники перегрызутся между собой.

— Напротив! Буквально за сутки до нового инсульта Гиршман позвонил своему адвокату — это Нахмансон, известная личность, — и сказал, что составил завещание. Договорились, что адвокат приедет на виллу через два дня, чтобы все окончательно оформить. А через сутки — инсульт…

— Но завещание Гиршман написал — об этом он заявил Нахмансону совершенно определенно, — продолжал Хутиэли. — После похорон наследники обыскали виллу с подвала до крыши и не нашли ничего похожего на завещание. Вчера они обратились в полицию, и лучшая группа экспертов повторила обыск, действуя самым тщательным образом. Амос Хан осмотрел даже клочки бумаги в мусорном баке. Ничего!

— И тогда вы вспомнили о рассказе Эдгара По?

Хан сам о нем вспомнил. Но, видишь ли, экспертиза с тех пор стала чуть более профессиональной. Хан не мог бы упустить из виду такую деталь, как скомканный лист бумаги, лежащий на самом видном месте. Когда он говорит, что завещания на вилле нет, то это значит, что его там нет на самом деле. Между тем, оно там должно быть непременно, поскольку в последние дни своей жизни Гиршман на улицу не выходил.

— К нему мог прийти кто-то, кому он передал бумагу.

— Об этом Хан, естественно, подумал, — кивнул Хугиэли. — На вилле была женщина по имени Гита Мозес, которая убирала в комнатах и готовила Гиршману еду. Она утверждает, что никаких бумаг хозяин ей не передавал, и ни одна живая душа к нему за последние сутки не приходила.

— Очень интересно, — протянул Беркович. — Классическое противоречие: вещи на вилле нет, и она там есть. Вы хотите, чтобы я нашел то, что не удалось обнаружить бригаде лучших экспертов?

— Я хочу, чтобы ты подумал. Где еще можно спрятать бумагу с относительно коротким текстом?

— Почему — коротким?

— Гиршман сказал по телефону адвокату, что завещание не длинное.

— Понятно, — пробормотал Беркович и надолго задумался.

— Только не говори мне, что на вилле есть тайные сейфы или секретные ниши в стенах, — предупредил Хутизли. — Все это проверено. Обычный дом, никаких секретов.

Беркович кивнул и сложил руки на груди. Минут через двадцать он тяжело вздохнул и сказал виноватым голосом:

— Нет, ничего в голову не приходит. Если только Гиршман не сжег завещание…

— Проверили, — буркнул Хугиэли. — Пепла не обнаружили.

— Тогда не знаю, — сдался старший сержант. — Послушайте, инспектор, если в моем кабинете все равно ремонт, а здесь я как бы уже на птичьих правах, то, может, я съезжу на виллу?

— Поезжай, — согласился Хутиэли. — Хотя думаю, что это пустой номер.

Вилла художника Абрама Гиршмана стояла в конце улицы, за которой до берега моря тянулась аллея, засаженная чахлым кустарником. В холле Берковича встретила дородная дама лет пятидесяти, представившаяся сестрой художника Бертой. По-видимому, она считала себя главной претенденткой на наследство, поскольку держала себя с уверенностью хозяйки дома и не отставала от Берковича ни на шаг, пока он медленно, внимательно глядя по сторонам, обходил салон, две спальни, кухню, ванную и другие служебные помещения. Картины Гиршмана, висевшие в салоне и одной из спален, старшего сержанта не вдохновили. Пожалуй, он и сам вслед за Хутиэли сказал бы «мазня», но, в отличие от инспектора, Беркович понимал, какая работа мысли была вложена в каждый мазок, выглядевший цветовым пятном. Если за подобные картины люди платили тысячи долларов, значит, полотна того стоили.

Вернувшись в салон, Беркович спросил у Берты:

— А где же мастерская? Где ваш брат работал?

— Здесь — никогда, — покачала она головой. — Мастерская у Абрама в Тель-Авиве. Он любил шум улицы, звуки города его вдохновляли.

Беркович присел на край огромного кожаного кресла и задумался. Он не увидел ничего, что могло бы пройти мимо внимания эксперта Хана. Какая-то бумага лежала на видном месте на круглом столе у окна, но даже издалека было видно, что это присланный по почте счет.

— Вам нравятся картины брата? — спросил Беркович, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Нет, — отрезала Берта. — Правда, после первого инсульта Абрам стал рисовать лучше. Я хочу сказать — реалистичнее. Он даже мой портрет сделал, очень натурально. Но эти картины — в мастерской. А то, что видите — старье, работы двадцатилетней давности, Абрам тогда увлекался абстракциями.

— Когда я вступлю в права наследства, — добавила она твердо, — то сниму эти картины и сложу в кладовой. Они меня раздражают.

Берковича они тоже раздражали, хотя он и не мог сам себе объяснить причину. Нормальные абстракции, линии и пятна, что-то они наверняка символизировали в свое время, сейчас вряд ли поймешь, и спросить уже не у кого.

— Скажите, Берта, — сказал Беркович, — а кто отправлял письма, которые писал брат?

— Гита отправляла. Но в последние дни Абрам никому не писал, отправить завещание по почте он не мог, меня полицейские уже об этом спрашивали.

— Не сомневаюсь, — пробормотал Беркович. Эксперт Хан был человеком дотошным и наверняка не упустил ни одной возможности.

— Я пойду, извините, — сказал старший сержант, вставая.

— А зачем вы, собственно, приходили? — настороженно спросила Берта.

— Думал, что-то придет в голову, — пожал плечами Беркович. — Всего хорошего.

По дороге к двери он остановился у одной из картин, в центре которой были три пятна — красное, желтое и синее — а фоном служила мешанина размазанных по холсту цветных полос. По мнению Берковича, это можно было назвать «Сон сумасшедшего», но на рамке не было названия и проверить догадку не представлялось возможным. Беркович бросил взгляд на подпись художника и вышел за дверь. На улице тоже была мешанина красок — рекламы, зелень, небо, живой, не абстрактный мир.

Подойдя уже к машине, Беркович вспомнил деталь, которая бросилась ему в глаза в салоне и на которую он не обратил внимания.

— Черт! — сказал старший сержант и чуть ли не бегом вернулся обратно.

— Простите, — бросил он удивленной Берте и начал переходить от картины к картине. Пройдя по второму кругу, Беркович удовлетворенно улыбнулся и, еще раз попрощавшись с ничего не понимавшей женщиной, покинул виллу.

— Старые картины, — объяснял он инспектору Хугиэли полчаса спустя, — они там висят много лет, примелькались. Никто, естественно, не стал разглядывать подписи. А стоило! Когда я выходил, то бросил взгляд на картину, висевшую у двери. Она была подписана «Арнольд». Почему Арнольд? Ведь Гиршмана звали Абрамом! Я вернулся и осмотрел все подписи. Во-первых, это свежая краска. Во-вторых, подписи разные и каждая состоит из одного слова. Но если читать подряд, начав с самой дальней от входной двери картины, получится: «Все деньги и недвижимость оставляю брату своему Арнольду». Вот так.

— Ловко, — сказал Хутиэли. — Могу себе представить, как станет беситься Берта.

— Но ведь это, с позволения сказать, завещание не имеет юридической силы,

— пожал плечами Беркович.

— Почему же? Если эксперт докажет, что подписи сделал собственноручно Абрам Гиршман, то не имеет никакого значения — на бумаге это написано или на холсте. М-да… Я же говорил, что завещание должно находиться на видном месте.

— И вы, как всегда, оказались правы, инспектор — воскликнул старший сержант.

Дело девятнадцатое. УБИЙСТВО АККОРДЕОНИСТА

В небольшой комнате стояли продавленный диван, небольшой столик и пластмассовая табуретка. Тело убитого лежало на диване, из-под головы натекла небольшая лужица крови. Эксперт — сегодня дежурил молодой, но очень добросовестный Вадим Певзнер — складывал свои приспособления, а полицейский фотограф возился с аппаратурой.

— Удар по затылку острым предметом, — сообщил эксперт. — Что-то вроде отвертки. Смерть наступила практически мгновенно.

— Когда это произошло? — спросил старший сержант Беркович.

— Видишь ли, в комнате натоплено, это ухудшает возможности для…

— Знаю, — прервал Беркович, — но приблизительно?

— Не ранее трех часов назад, скорее что-то около часа. Собственно, измерения температуры тела ни к чему: его же убили после представления, а минут через пять тело обнаружили, так что и без экспертизы все ясно.

— Да, — согласился Беркович, — вот только убийца испарился, будто призрак.

— Мы с ним, — Певзнер кивн"л на труп, — тебе еще нужны? Если нет, я заберу тело на экспертизу.

— Валяй, — кивнул Беркович и присел к столику. Дожидаясь, пока унесут убитого, старший сержант приводил в порядок мысли и первые впечатления.

Дмитрий Маргулин, сорока трех лет, репатриировался с женой и сыном в девяносто втором из Донецка. Два года спустя ушел из семьи и с тех пор жид один. По профессии полиграфист, но работы по специальности не нашел и работал сторожем. Иногда подрабатывал тем, что играл на аккордеоне — это было давнее увлечение, в свое время Маргулин закончил музыкальную школу, дальше учиться не стал, но играть любил, особенно когда платили — на свадьбах, вечеринках, детских утренниках.

Очень много заказов было на новый год — не еврейский, конечно, а, как говорили в Израиле, календарный. Нынешний, девяносто девятый, не составил исключения. В «русском клубе» давали по шесть представлений в день — сначала артисты из Ашдода, их сменили ребята из Хайфы, а потом играла группа из Беэр-Шевы. Маргулин аккомпанировал на аккордеоне клоунам, фокусникам и дрессированным собачкам. Три представления подряд, а потом его сменял Олег Рубин, и так было четыре дня, сегодня — пятый. Для Маргулина — последний.

Отыграв, как и раньше, три представления, Маргулин удалился в предоставленную ему комнатку. Когда уборщица Ира Гаммер вошла, чтобы протереть пол, вопль ее был слышен, кажется, даже в полиции на противоположном конце города.

Импрессарио Игорь Будницкий быстро навел порядок, удалил посторонних и вызвал полицию. Во всем, что успели рассказать Берковичу возбужденные Будницкий, Гаммер и Рубин, была, пожалуй, одна только неувязка, но из-за нее дело представлялось необъяснимой загадкой.

Когда тело убитого унесли, Беркович положил на стол блокнот, выглянул в коридор, где толпилось человек двадцать под бдительным наблюдением патрульного полицейского, и сказал:

— Игорь Наумович, войдите, пожалуйста. Будницкий выглядел совершенно разбитым, и его можно было понять. Зрителям придется вернуть деньги, убытки неизбежны, а кто их компенсирует, не полиция же?

— Давайте повторим для протокола, — сказал Беркович, открыв блокнот и списав из удостоверения личности данные первого свидетеля. — Итак, вы стояли за кулисами…

— Я стоял за кулисами, — забубнил Будницкий. — Представление закончилось, Маргулин ушел со сцены…

— Вы с ним говорили? Может, он кого-нибудь ждал?

— Я с ним не говорил. Собственно, я видел его мельком, я ведь стоял у противоположной кулисы… Через минуту-другую мимо меня прошла Ира с ведром, я ей еще сказал, чтобы она протерла в коридоре, там клоуны пролили воду… Потом подошел Рубин, спросил о чем-то, и тут мы услышали крик…

— Понятно, — сказал Беркович. — Почему вы думаете, что убийца не мог убежать незамеченным?

— Но ведь со сцены единственный выход! И я стоял на дороге. И мимо меня никто не проходил! И на сцене тоже никого не было, артисты разошлись по своим уборным, это на втором этаже, и я бы видел, если бы кто-нибудь из них спустился. Это уже потом набежала толпа…

— Понятно, — повторил Беркович. — Скажите, Игорь Наумович, вы давно знали Маргулина? Были ли у него враги9

— Я о нем мало знаю — как-то он пришел, предложил свои услуги, я его послушал, сказал: если что, позову. Ну и звал время от времени. Сейчас вот тоже.

— Подпишитесь здесь, пожалуйста, — сказал Беркович. — И позовите Ирину Гаммер, если не трудно…

У уборщицы дрожали пальцы, она то и дело всхлипывала и по три раза повторяла одно и то же.

— Никто в комнату не заходил. Никто не заходил. Никто, ни одна живая душа. Я подтирала пол, и дверь все время была перед моими глазами. Все время я видела эту дверь, все время, пока сама не вошла и…

Она начала было плакать, но взяла себя в руки.

— Но ведь сам Маргулин должен был войти, верно? — сказал Беркович. — Уж этого вы не можете отрицать.

— Я ничего не отрицаю! — испуганно воскликнула женщина. — Я ничего не говорю!

— Вы находились в коридоре с того момента, когда закончилось представление?

— Почти. Ну, может, минута прошла или две.

— Значит, в эти две минуты Маргулин вернулся к себе, и кто-то мог войти с ним, а потом и выйти незамеченным?

— Не знаю. Мог. Нет, не мог — ведь у выхода из коридора стоял Игорь Наумович!

Беркович попросил уборщицу расписаться в протоколе и позвал Олега Рубина. Второй аккордеонист был моложе Маргулина, но такой же рослый. Держался он спокойно, но по слегка дергавшемуся глазу можно было догадаться, чего это спокойствие ему стоило.

— Вы видели Маргулина, когда пришли на смену? — спросил старший сержант. Рубин покачал головой.

— Я вошел из зала на сцену, Димы там уже не было, — глухо проговорил он, подбирая слова, будто забыл их значение. — Положил инструмент и подошел к Будницкому.

— Кто был в коридоре, кроме уборщицы?

— Никого.

— Что вы сделали после того, как услышали крик?

— Ну… как что… Мы с Будницким побежали, дверь была открыта, ну… увидели Диму. Тут навалило столько народа, что…

— Может, вы знаете — были ли у Маргулина враги?

— Понятия не имею, — пожал плечами Рубин. — Знакомы мы давно, лет шесть. Приходилось вместе играть. И сторожить тоже вместе приходилось. Нет, не знаю…

Рубин покачал головой, подписал бланк протокола и вышел. Через час Беркович имел показания еще пяти человек — клоуна, дрессировщицы собачек, злого волшебника и двух гимнастов. Ничего нового старший сержант не узнал. Все утверждали, что сразу после представления Маргулин покинул свое место в кулисе, а потом они его не видели, поднялись к себе и спустились, услышав крик. Никто из них не мог быть убийцей, потому что у всех было железное алиби — они вместе ушли со сцены и вместе спустились. Разве что артисты сговорились провести полицию, но эта версия представлялась Берковичу чрезвычайно маловероятной. Правда, если все остальные версии и вовсе окажутся фантастическими — не мог же убийца на самом деле испариться! — то придется вернуться к этой, но удовольствия от подобного варианта развития событий Беркович не испытывал.

— Вы что-то еще хотели мне сказать? — обратился он к дрессировщице Асе Варзагер, когда артистка уже подписала бланк протокола.

— Я7 — нахмурилась девушка. — Н-нет

— Извините, — вздохнул Беркович, — значит, вы все время думали о чем-то своем…

Ася покачала головой. Берковичу действительно показалось, что дрессировщица видела больше, чем сказала — она все время хмурилась, шевелила губами, что-то ее явно смущало, возможно, какая-то незначительная деталь. Старший сержант уже имел дело с такими свидетелями. В конце концов они проговариваются, и чаще всего в их сомнениях нет никакого смысла, но ведь бывает и иначе, не Асе, в конце концов, об этом судить.

— Может, вы все-таки что-то видели и не придали значения? — спросил Беркович.

— Нет, — решительно сказала Ася. — Ничего я не видела.

— Ну хорошо, — вздохнул Беркович. — Всего вам хорошего.

Оставшись один, он внимательно перечитал протоколы. Старший сержант точно знал, что кто-то из тех, кого он сейчас допрашивал, убил Маргулина. Иначе быть не могло, не сваливать же убийство на призрака! И кто-то наверняка сказал нечто, выдал какую-то деталь… Кто?

Беркович попытался восстановить ход событий, начиная с того момента, когда представление закончилось и Маргулин ушел к себе, а артисты поднялись наверх. В это время Будницкий уже стоял в коридоре, уборщица тащила ведро с водой, а Рубин поднимался на сцену из зала. Кто же из них врал? Уборщица, утверждавшая, что никто к Маргулину не входил? Будницкий, утверждавший, что никто не проходил по коридору? Или все-таки кто-то из артистов? Та же Ася, например, чувствовавшая себя явно не в своей тарелке. Хотела же она — точно хотела! — что-то сказать. Ничего она, понимаешь, не видела. А если…

Беркович выглянул в коридор — Ася Варзагер торопилась к выходу, держа на поводках четырех милых пудельков.

— Ася! — крикнул старший сержант. — Можно вас на минуту? Девушка нерешительно вошла, собаки принялись обнюхивать Берковичу ноги.

— Вы сказали, что ничего не видели, — напомнил старший сержант. — Может, что-то слышали, если я вас правильно понял? Ася смотрела в пол и о чем-то размышляла.

— Понимаете, — сказала она, — это ведь могло быть и случайно..

— Что именно?

— Когда Дан и Руди прыгали через обруч, Дима обычно играл туш. Все дни, и сегодня тоже. Первые два представления. А на третьем он сыграл польку.

— Ну и что? — не понял Беркович. — Какая разница, что он сыграл?

— Польку обычно в этом месте играл Олег… Но этого ведь не могло быть, верно?

— Вы хотите сказать… — нахмурился Беркович. Он замолчал, не закончив фразы,

— Давайте мы это зафиксируем, — сказал старший сержант минуту спустя. — Может, это и не имеет значения, а может…

Домой к Рубину Беркович явился в тот же вечер после того, как навел кое-какие справки и еще раз проанализировал ситуацию.

— Вы это неплохо придумали, — сказал он. — Мотив для того, чтобы расправиться с Маргулиным, у вас был: вы обокрали в прошлом году фабрику, которую охраняли в паре с ним, Маргулин об этом знал и шантажировал вас, верно? Вы пришли сегодня после второго представления, на вас не обратили внимания, да и потом никто не вспомнил, что уже видел вас в тот день. Прошли к Маргулину, убили его, взяли аккордеон и заняли место в кулисе. Там ведь полумрак, со сцены виден только силуэт аккордеониста, все думали, что это Маргулин… А после представления сделали вид, что поднялись на сцену из зала. Там было много людей, никто опять не обратил внимания. Вы подошли к Будницкому и стали ждать, когда обнаружат тело. Алиби действительно безупречное, и мне бы ни за что не догадаться, если бы вы не сделали единственную ошибку.

— Какую? — не удержался от вопроса Рубин.

— Вы сыграли полечку, и собачкам это не понравилось, — объяснил Беркович.

Дело двадцатое. ЛИЦО НА КАРТИНЕ

Я и не знал, что его настоящее имя Иосиф Парицкий, — сказал старший сержант Беркович, положив на стол газету.

— Ты же никогда не интересовался живописью, — отозвалась Наташа, наливая мужу крепкий, как он любил, кофе. — Если бы ты хоть раз побывал на его выставке, то знал бы, конечно, что Офер Бен-Ам — псевдоним. Сын народа… Он так и жил, между прочим. Якшался со всяким сбродом, а потом писал картины. В молодости предпочитал постимпрессионизм, а в последние годы работал в манере примитивистов.

— Да, — согласился Беркович, — примитива там хватает.

— Жалко человека, — вздохнула Нашата.

— Жалко, — кивнул Беркович. Если бы Наташа видела художника после смерти, она пожалела бы его еще больше. Пуля, выпущенная из «беретты», попала Бен-Аму в глаз, выстрел был сделан в упор. Судя по всему, была драка, Бен-Ам сцепился с нежданным гостем, должно быть, держал пистолет в руке, но грабитель оказался сильнее, повернул ствол и…

— У Бен-Ама действительно была попытка ограбления или это версия для прессы? — спросила Наташа.

— Скорее всего, — сказал Беркович. — Время было позднее, три часа ночи. Мастерская на первом этаже, а спал художник на втором. Должно быть, услышал какое-то движение внизу, взял свой пистолет и спустился. Застал вора в мастерской, началась драка…

— Выстрел должны были слышать, — осторожно заметила Наташа.

— Конечно. Он разбудил почти всех соседей. Но спросонья люди не очень соображают. Несколько человек видели, как от виллы Бен-Ама отъехала машина. А все остальное… Двое утверждают, что это был «шевроле», а трое

— что это «сузуки». Один свидетель уверен, что машина была бордового цвета, а другой — что темно-зеленого. И так далее. Все это нормально, Наташа, свидетели еще и не так путаются, но нам-то от таких показаний какой прок?

— А следы? — продолжала спрашивать Наташа, пользуясь тем, что муж охотно отвечал на вопросы. — Отпечатки пальцев или след шин…

— Вижу большого любителя детективной литературы!

— Не иронизируй, — нахмурилась Наташа. — Что я такого сказала?

— Ничего, — вздохнул Беркович. — Дождей, ты же знаешь, давно не было, на асфальте никаких следов. А в мастерской отпечатки пальцев только самого Бен-Ама. На пистолете и на ручке двери…

— Значит, пистолет был в руке у Бен-Ама? — удивилась Наташа.

— Именно. Кстати, репортер «Едиот ахронот» сделал из этого вывод, что художник покончил с собой. Выстрелил себе в глаз, видишь ли.

— Почему нет?

— Во-первых, машина. Ее же свидетели не выдумали. Во-вторых, пулевой канал… Бен-Ам мог сделать именно такой выстрел только если придерживал правую руку левой. Если он решил покончить с собой, то это просто бессмысленно. Кто-то старался вывернуть художнику руку, в которой тот держал пистолет, и последовал выстрел…

— Грабитель успел что-нибудь взять?

— Нет. Видимо, Бен-Ам спал чутко и спустился в мастерскую буквально через несколько минут после того, как туда влез грабитель.

— А как он влез-то?

— В мастерской два окна, выходящих на море. Вечер был жаркий, Бен-Ам, видимо, любовался пейзажем, а потом пошел спать, отставив окна открытыми.

— Неосторожно…

— У него в мастерской сигнализация, и обычно художник тщательно проверял, заперты ли окна и двери. Но бывало, и, по словам соседей, не так уж редко, что он забывал обо всем на свете и тогда мог оставить открытым окно, мог забыть выключить газ в кухне… Однажды уехал на неделю в Париж, а входную дверь оставил открытой настежь. Вспомнил в самолете и звонил из аэропорта Орли, чтобы соседи нашли в салоне ключ и заперли дверь. В общем, художественная натура. А вчера вечером он не запер окно в мастерской…

— Значит, вор был знаком с Бен-Амом, — заметила Наташа, — иначе откуда ему было знать о его рассеянности?

— Конечно, — согласился Беркович. — Оперативники весь вчерашний день работали по связям и знакомым Бен-Ама. Даже нашли четырех подозрительных лиц: один раньше сидел за изнасилование, другой — наркоман, третий давно враждует с художником, а как-то даже подрался с ним на вернисаже, четвертого сам Бен-Ам терпеть не мог и грозил измордовать при удобном случае… Ну и что толку? Это разве повод для подозрений?

— У кого-то из них может быть машина марки «шевроле»…

— Или «сузуки». Бордовая или зеленая. Нет, Наташа, ни у кого таких машин нет, что ровно ничего не доказывает, потому что на самом деле свидетели могли ошибиться, и машина была, скажем, темно-серым «фиатом»…

Беркович вздохнул и допил уже остывший кофе. Через час он вошел в мастерскую художника. Эксперт Хан сидел на корточках перед подоконником и пытался отыскать хоть какие-то следы, оставленные грабителем.

— Вчера два часа возился, — пожаловался он, — и теперь вот… Ничего. Убийца был, скорее всего, в мягкой обуви. Босоножки или что-то в этом роде. В них сейчас половина Израиля ходит.

— Неужели в драке он не поцарапался, не порвал на себе рубашку, не оставил какой-нибудь нитки на майке художника?

— Оставил, конечно! Не только нитку, но целый лоскут от рукава. Ну и что? Если ты мне предъявишь порванную рубашку, я тебе скажу, от нее ли лоскут. А без этой улики что я могу сказать? Только то, что на убийце была совершенно стандартная рубашка, которую можно купить в любом магазине.

— Можно хотя бы сделать вывод, что убийца — не миллионер.

— Миллионеры чужих квартир не грабят И к тому же миллионер, отправляясь на дело, мог надеть рубашку за сорок шекелей, чтобы замести следы.

— Железная логика, — мрачно сказал Беркович и обвел взглядом висевшие на стенах картины. По его мнению, большая часть работ представляла собой жуткую мазню — лица людей были перекошенными, серыми или, наоборот, красными, как у индейцев. Несколько картин, впрочем, были написаны в другой манере — назвать это реализмом у Берковича язык не повернулся бы, но все-таки люди здесь выглядели более живыми и узнаваемыми. Женщина, разглядывающая украшения в витрине магазина — усталое лицо, бедная одежда, у нее наверняка нет денег, чтобы купить кулон или кольцо, но ей хочется… На соседней картине сцена в кафе: похоже, что двое мужчин выясняют отношения из-за женщины. На третьей — она висела ближе к двери — Бен-Ам изобразил, как один мужчина душит другого.

Беркович сделал шаг назад и едва не опрокинул мольберт, пришлось наклониться и поднять упавшую на пол кисть. Старший сержант повертел кисть в руке, пытаясь определить место, откуда она упала. На табурете рядом с мольбертом стояла баночка с растворителем, из нее торчали три кисти, но та, которую поднял Беркович, была сухой.

Старший сержант положил кисть поверх красок и обернулся к эксперту, соскабливавшему что-то с подоконника.

— Рон, — сказал Беркович, — ты разбираешься в живописи?

— Ровно настолько, насколько это нужно для дела, — отозвался эксперт. — Если тебе нужна консультация специалиста…

— Достаточно твоего мнения. Посмотри на эту картину. Можешь ли ты сказать, работал ли над ней художник, и если да, то когда?

— Раз он ее писал, то, ясно дело, работал, — резонно сказал Хан, но все же подошел к картине, изображавшей процесс удушения, и принялся внимательно всматриваться в лица мужчин. Минуту спустя он потер пальцем какую-то шероховатость на подбородке мужчины, душившего соперника.

— Знаешь, — сказал эксперт, — эту морду подправляли совсем недавно. Дня два назад, не больше. А скорее — вчера. Но ведь картина написана в прошлом году, вон в углу дата…

— Если снять верхний слой краски, — возбужденно сказал Беркович, — ты сможешь восстановить лицо, которое было под ним?

— Запросто, — уверенно заявил эксперт. — Только зачем?

— А затем, что там изображен убийца!

— Что за странная идея, У Бен-Ама не было времени, чтобы…

— Было. Ты сам сказал, что картине больше года!

— Ну-ка, — потребовал Хан, — изложи подробнее.

— Потом, — отмахнулся Беркович. — Сними картину и займись делом. И кстати, захвати с собой кисть, вот эту, которая сухая. Вряд ли там есть отпечатки пальцев, но все же…

Вечером Беркович вернулся домой в отличном расположении духа и с порога объявил:

— Наташа, я это дело прикончил! Художника убил его давний приятель и коллега, представляешь? Негодяй вчера давал показания в числе прочих друзей Бен-Ама, и никому даже в голову не пришло…

— Ничего не поняла, — сказала Наташа, накрывая на стол. — Когда ты голоден, то изъясняешься очень непонятно.

— Сегодня я от нечего делать рассматривал картины в мастерской, — начал объяснять Беркович, — и мне показалось, что на одной из них лицо мужчины какое-то странное, будто двойное — из-под очертания подбородка видна краска другого оттенка. А рядом стоял мольберт, причем все кисти, кроме одной, торчали из банки с растворителем, а одна — сухая — лежала отдельно. И я подумал: почему эта кисть не в банке? Если Бен-Ам ею пользовался, то должен был положить в растворитель, верно? И зачем он подрисовывал лицо мужчины на картине? Кстати, там было изображено убийство: один человек душил другого. Допустим, подумал я, что кисть держал не Бен-Ам, а некто, пришедший ночью в мастерскую. Он подправлял лицо на картине, а в это время явился с пистолетом хозяин, узнал посетителя, тот бросил кисть, началась драка, ну дальше все, как определил эксперт… Случайный выстрел и все такое.

— Кому было нужно подрисовывать чье-то лицо? — удивилась Наташа.

— Все выяснилось, когда Хан снял верхний слой краски. Там было изображено лицо Игаля Цукермана, одного из приятелей Бен-Ама, тоже, говорят, неплохого художника. Мы пришли к этому Цукерману, и я сказал ему пару слов, а потом Хан нашел рубашку, от которой был оторван лоскут… В общем, несколько лет назад Цукерман задушил некоего Арнольда Векслера, дело тогда пришлось закрыть, потому что убийцу не нашли. А Бен-Ам обо всем догадывался или знал наверняка — сейчас уже не скажешь. И нарисовал эту сцену в своей примитивной манере. Манера манерой, но узнать Цукермана можно было без проблем, у него очень характерная внешность. Картина стояла в мастерской, и Цукерман как-то ее увидел. Вида он не подал, не станет же человек без лишней надобности признаваться в убийстве! Картина так бы и стояла, но Бен-Ам решил ее выставить в галерее Орена. Оставалась неделя, и Цукерман не знал, что делать. Сказать Бен-Аму, чтобы тот не выставлял картину? Это означало — признаться. Сделать вид, будто ничего не происходит? Но на выставке его могли узнать десятки людей, сопоставить факты… В общем, он решил подправить лицо, надеясь, что Бен-Ам не станет перед самой выставкой накладывать еще один слой краски. А там видно будет…

— Цукерман знал привычки приятеля, — продолжал Беркович, — приехал поздно ночью, окно, как он и думал, оказалось открытым, он забрался в мастерскую и принялся исправлять собственное изображение. А тут явился Бен-Ам с пистолетом в руке…

— Кошмар, — сказала Наташа. — А за что он задушил того?..

— А, — махнул рукой Беркович. — Шерше ля фам. Любовь.

— Ты сказал это так, будто любовь — великое зло, — возмутилась Наташа.

— Если из-за женщины убивают, то любовь — зло, — твердо сказал Беркович и отправился в ванную, оставив за собой последнее слово.

Оглавление

Дело первое. СГОРЕВШАЯ СЕРЕЖКА

Дело второе. СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ

Дело третье. СМЕРТЕЛЬНАЯ ЦАРАПИНА

Дело четвертое. ВАВИЛОНСКАЯ МОНЕТА

Дело пятое. ПАКЕТИК С ЗОЛОТЫМ ПЕСКОМ

Дело шестое. УБИЙСТВО НА ВИЛЛЕ

Дело седьмое. КАПЛЯ КРАСКИ

Дело восьмое. УБИЙСТВО В ЖАРКИЙ ДЕНЬ

Дело девятое. ВОЛШЕБНЫЙ ЭЛИКСИР

Дело десятое. САМОУБИЙСТВО НА ПЛЯЖЕ

Дело одиннадцатое. УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ

Дело двенадцатое. АЛИБИ ПРИ ЛУНЕ

Дело тринадцатое. НА БЫТОВОЙ ПОЧВЕ

Дело четырнадцатое. БАНКА С КРАСКОЙ

Дело шестнадцатое. СТРЕЛОК ИЗ ЛУКА

Дело семнадцатое. НЕВИДИМКА

Дело восемнадцатое. ЗАВЕЩАНИЕ ХУДОЖНИКА

Дело девятнадцатое. УБИЙСТВО АККОРДЕОНИСТА

Дело двадцатое. ЛИЦО НА КАРТИНЕ