«Напряжение на высоте»

Напряжение на высоте (fb2) - Напряжение на высоте [СИ с издательской обложкой] 1142K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Алексеевич Ильин (Tagern)

Владимир Ильин НАПРЯЖЕНИЕ НА ВЫСОТЕ

Автор использует элементы вселенной «Меняя маски» Н. А. Метельского с согласия последнего

Пролог

Среди жарких признаний в любви летнему солнцу, волнительного ожидания первых теплых весенних лучей и яркой радости от созерцания скованных в лед озер под синим небом, найдется в душе тихая любовь к поздней осени.

Не той ранней и слякотной, с размытыми дождями дорогами – хотя и ей достанутся добрые слова от тех, кто встретит ее в тепле своих покоев, и кому хлесткий ливень за порогом, приглушенный оконной рамой, станет аккомпанементом треску огня в камине.

И не середине осени, наполненной нотами увядания и прощания – под звуки птичьих стай, зовущих за собой: к теплому морю, в страны с ранним рассветом и поздним закатом, переждать студеную пору и, быть может, остаться там навсегда. Кто-то поддастся, но там, под знойным бризом, на горячем пляжном песке, глядя поверх голов шумной и многочисленной толпы на горизонт, рано или поздно затоскует о ней.

Поздняя осень – с твердой, слегка промерзшей землей. С холодом, пока еще не столь колючим, чтобы прятать ладони в теплые перчатки и нагружать плечи тяжелыми шубами, но достаточным, чтобы очистить разум от тревог. С ощущением выполненного дела, наполняющим странным спокойствием – будь то собранный урожай или сданный квартальный отчет, за порогом которого видится новое начало – но оно, вместе с большим снегом, ожидается еще нескоро…

Еще будет покров – тонкий, белоснежный, без единого следа – и ощущение первопроходца всякий раз, когда подошва продавит первый снег, оставив четкие отпечатки шагов. Он же скроет все запахи, оставив в воздухе только морозную свежесть, да приятные дымки от костров.

И самое важное – тишина, нетронутая суетой птиц и шумом дождя. Промолчат под ветром деревья, лишенные листвы, не мешая мыслям. Благостно.

Особенно прекрасна эта пора поздним утром среды, за городом, с похмелья.

Во всяком случае, князь Юсупов, глядя за окно на подворье усадьбы Еремеевых, куда явился прекращать сватовство своего внука к местной невесте, но вдруг стал главным сватом, чуть не прослезился от нахлынувших чувств.

Высокая нотка романтической задумчивости старательно не замечала сожжённый дотла гостевой домик, остов впившегося в землю боевого вертолета, пустую карету скорой помощи на вершине дуба и старательно вырытую посреди поляны у дома яму, с проглядывающими в ней крупными купюрами и воткнутой рядом лопатой.

— Твое сиятельство, — окликнули князя слева задумчивым голосом.

— А? — Недовольно поморщился Юсупов от постороннего звука и покосился в сторону соседа по столу.

Они все еще занимали главный зал поместья Еремеевых – князь Юсупов, князь Долгорукий, сосредоточенно изучающий этикетку минералки слева от него – как всякий образованный человек, испытывающий потребность в чтении в момент бездействия. Князь Галицкий, уронивший голову на сложенные руки по ту сторону стола. Князь Шуйский, дремавший рядом с ним, откинувшись на спинке кресла. Князь Панкратов, уснувший головой на пачке бумаг, отчего – было видно – на щеке его трафаретом перенеслась карта Ближнего Востока с крайне важными и секретными отметками, нанесенными ручкой. Где-то еще должен был ходить князь Давыдов, но Юсупов даже знать не хотел, где – потому что найдется, и опять придется пить.

Пили вшестером они уже пятый день – с субботы по эту среду, но возлияния их были исключительно во благо общего дела. Потому как успешно решенный вопрос сватовства перерос в стратегическую проблему строительства судоходного канала из Каспия в Аравийское море. Вон и бумаги с заметками и картами оттого раскиданы по столу – с пометками, схемами, исполненными как ими самими, так и срочно вызванными консультантами. Территория бывшей Персидской империи все еще оставалась местом, где не получалось просто провести прямую линию от океана до океана – хотя кое-кто в самом начале предложил именно этот маршрут, использовав вместо линейки грань бутылки из-под водки. Но там и Юсупов припомнил пару священных мест, пресекать которые было неразумно, если нет желания вступать в войну со всем правоверным миром. А консультанты Панкратова добавили отметки трех мертвых городов, не к ночи помянутых… Человек Долгорукого дополнил двумя местами Силы, которые удерживались местными племенами – и штурм которых мог затянуться на годы даже для объединенных княжеских сил. Галицкий предоставил консультанта по водным ресурсам, ловко указавшего, какие природные маршруты можно приспособить под канал с минимальными затратами. Ну а Давыдов, не желая ударить в грязь лицом, отправил с курьером записку, адресат которой – странный человечек с бегающим взглядом и постоянно потеющим лбом, обрисовал контрабандные пути по ныне мертвой империи и озвучил их бенефициаров – из империй вполне здравствующих. В пустыне оказалось на редкость много жизни – медленный и несуетливый наркотрафик, сумасшедшие гонки на бензовозах по ночной пустыне без единой включенной фары от ничейных нефтяных скважин к границам Османской империи, трансфер золотого песка и археологических редкостей из погребенных под песком забытых поселений… Информация стоила просто диких денег, но досталась исключительно за уважительные взгляды Давыдову, горделиво крутившему усы в ответ на похвалы. Присутствующие осознавали, что трогать маршруты, которые уже давно стали наследными предприятиями для караванщиков и родовой привилегией у собиравших с них дань аристократов – означало изнурительную партизанскую войну и саботаж на каждом шагу. Местная специфика, знание которой могло сэкономить прорву ресурсов или позволить превентивно уничтожить мешающие им силы. Словом, мысли и желания князей постепенно собирались в стройную картину – а когда напоенные до невменяемости консультанты проснутся и возглавят общий штаб, то и в пошаговый план к действиям по строительству канала.

Ясное дело, пока никто консультантов из поместья отпускать не собирался, равно как до времени обеспечивать связь с внешним миром (уж больно тема была щекотливая), обеспечивая горячительным в той мере, чтобы не казалось, будто их удерживают – скорее консультантам было просто плохо самим выйти из гостевых комнат. Поутру новорожденными пингвинами – неуклюжими и грустными – они собирались на верхних этажах, делали новые пометки и записки, выбирали жребием парламентера, спускавшегося к князьям вниз и под полные надежды взгляды столпившихся у лестницы второго этажа коллег обменивавшего бумаги на водку и еду. Похмелье заставляло припоминать все новые и новые детали – потому что листы внимательно читались пока еще трезвыми князьями, не принимающими повторы. За пять дней материалов набралось на небольшую гору – память выжималась до донышка.

Правда, часть бесценных бумаг отчего-то валялась на полу, и никто не торопился их поднимать…

Автоматически поведя взгляд вниз, Юсупов зацепился взглядом за край сброшенной на пол скатерти. Ах да, присутствовал еще отец невесты – Еремеев-старший, на правах хозяина дома и совладельца одного процента от будущего канала. Этот с мудростью кота выбрал место для ночевки под широким и тяжелым столом – просто так не сдвинуть, да и ноги пнуть не достают. Еще и скатертью укрылся, стервец…

Польза от Еремеева была значительная – он знал, где в этом доме есть еда и питье. Вернее, где она есть еще после того, как все, что было на кухне и в погребах съели и выпили. Под домом же были какие-то совершенно несуразные катакомбы, из которых глава дома всякий раз деловито являлся с ящиком горячительного и мешком продуктов. Пять дней подряд, три раза в день. И не похоже, что запасы собирались заканчиваться.

Свите же князей настрого было сказано не беспокоить – они и не беспокоили, оставаясь за воротами усадьбы. Особенно после вертолета. Скорая приехала на чадный дым и отчего-то возжелала лечить не вертолетчиков, а Долгорукого с Давыдовым, яростно споривших на крыше усадьбы, у кого из них лучше получается строевая подготовка молодых бойцов. Вместо молодых бойцов были примы Большого театра – первое и второе отделение. Собственно, после того, как дамы озвучили принадлежность к первому и второму театральным отделениям, спор и был затеян… Карета скорой помощи, понятное дело, подготовке мешала. Денег откупиться не было, но была лопата и знание, где деньги есть – исключительно в долг. Мелочи жизни.

— Твое сиятельство, — уже нетерпеливо позвал его Долгорукий, продолжая напряженно глядеть на этикетку бутилированной воды.

Собственно, воду привезли сегодня утром, загрузив упаковками целую телегу с запряженной в нее лошадью – самоходом прошедшую от парадных ворот до самой усадьбы. Прибытие вызвало исключительно положительные эмоции – равно как у князей, даже заспоривших, кто из слуг догадался снабдить их целебной водой, не нарушив приказ не являться им на глаза. Так и у Давыдова, сходу опознавшего в лошадке племенную ахалтекинскую породу и заворковавшего вокруг нее с нешуточной заботой – и даже позабыв о выпивке и новых застольных тостах… А если не пьет Давыдов, то и у остальных появлялся шанс выжить…

— Князь!!

— Что?

— У тебя в роду татары были?

— Ну, были, — равнодушно пожал плечами Юсупов.

— И Кремль жгли?

— Жгли, — вздохнул тот.

Собственно, было это поболее тысячи лет назад, оттого ответ слышался исторической справкой, а не чем-то обидным для ныне живущих в столице. Тем более, что прошлые полтысячи лет Юсуповы занимались делом абсолютно противоположным.

— А монголы в твоем роду были, — не унимался Долгорукий.

— Само собой.

— На Урале, поди, тоже города палили с четырех сторон?

— Палили, — меланхолично подтвердил Юсупов, дотягиваясь до аналогичной бутылки и одним движением скручивая с нее крышку. — Если бунтовали. Наши города были и земли тоже наши, — попробовал он прохладной и вкусной воды. — Пока Золотая Орда не пала…

— А я еще сомневался, внук он тебе или нет, — отчего-то пробормотал Долгорукий, отложив бутылку и с силой протерев глаза.

— Чего это не внук, — вяло возмутился князь, вновь пробуя воду.

— Внук-внук, — тут же заверил Долгорукий. — Твой Максим, пока мы пили, Кремль и пригороды Екатеринбурга сжег.

Вода резко попросилась обратно.

— Чего, — протерев губы, недоверчиво посмотрел на соседа Юсупов.

— А ты этикетку на бутылке почитай, — посоветовали ему.

На робкую улыбку князя – готового к шутке, даже нескладной – последовал в ответ серьезный и напряженный взгляд.

Юсупов резко схватился за пластик и вчитался в мелкий шрифт на боковых гранях этикетки – там, где полагалось быть справочной информации об изготовителе, сроках годности и прочей обязательной чепухе. Но сейчас было отпечатано совсем иное – деловитое, хронологичное и крайне, крайне болезненное для похмельной головы.

Уловив движение рядом, князь на секунду поднял взгляд и скривился – до того дремавшие Панкратов и Галицкий с Шуйским тоже с напряженным видом читали этикетку. Ага, спят они…

— Господа, — нашел самое время чтобы объявиться князь Давыдов, вошедший с парадного входа в идеальном, словно выглаженном гусарском мундире и блиставший совершенно возмутительной бодростью. — Лошадь обихожена, я в город. Вам что-нибудь захватить?

— Захватите нам Москву, — проскрипел Галицкий, трогая расстегнутый ворот рубашки и ослабляя его еще на одну пуговицу.

— Что-то случилось, — заметил общее напряжение Давыдов.

— Вода с нами случилась, — мрачно сообщил ему Юсупов.

Князь задумался на мгновение, взял еще одну бутылку и скинул под стол. Еремеева это тоже касалось.

Снизу возмутились, но затем, видимо, тоже вчитались в буквы – судя как резко ударила снизу по столешнице голова хозяина дома. Ну да – там же текст начинается с "Еремееву. Нику похитили…"

— О, вода – это весьма коварная субстанция, — воодушевленно отметил Давыдов. — Иногда, кажется – уже трезвый. А как попил водички – так снова праздник!

А затем приметил хмурые взгляды в свой адрес и, притихнув, осторожно двинулся в обход стола к своему месту.

— Вы берите воду и читайте, — посоветовал ему Галицкий.

— "Во второй упаковке снизу не вода, а водка", — зачитал Давыдов нижнюю строчку, как самую важную – именно там боевому гусару обычно писали, орден его ожидает за воинский подвиг или опала.

— Выше читайте.

Недоверчиво покосившись на Галицкого, Давыдов все-таки послушался.

— О…!

— Я сначала думал – все, белочка, допился, — напряженно поддакнул его эмоции Долгорукий, продолжая тереть лицо. — Но что-то все складно написано…

— Это не белочка. Это песец, — мрачно отозвался Юсупов, содрав этикетку и комкая ее в руках. — Я этого зверя хорошо знаю. Он у меня ручной был.

— Мою Нику похитили, — донесся злой голос из под стола. — Всех убью, один останусь! Галицкий, Долгорукий, уберите ноги со скатерти, я хочу встать!

— Вы дочитайте, там уже освободили, — даже не пошевелился Галицкий, игнорируя ерзания под ногами.

— Слушайте, ну это же возмутительно, — отставив воду в сторону, хлопнул по столешнице гусар. — Какого демона пили мы, а дерется он?! Никогда со мной не было такого позора!

И только Шуйский молча читал текст раз за разом, мрачнея все сильнее и сильнее. Быть может, потому что осознавал гораздо лучше остальных последствия сожженного пригорода, бывшего в собственности самого императора. А также реакцию хозяина Кремля на бомбардировку и разрушение до фундамента одной из башен – пусть чужой, но в сотнях метров от собственного дома.

— Я предлагаю узнать детали, — положил ладони на столешницу Долгорукий и посмотрел в сторону ворот усадьбы, где обязаны были дожидаться слуги.

Слуги, которым они сами запретили их тревожить – пусть даже звонит сам император… Тогда им показалось, что это сравнение избыточно…

— Еремеев, у тебя телефон есть к главным воротам? Позвони, пусть пришлют кого из наших людей, — усталым голосом распорядился князь Юсупов.

Не прошло и пяти минут, как помещение усадьбы наводнили десятки людей, явившихся с телефонами, раскрытыми ноутбуками, паникой и всеми проблемами мира.

На глазах мрачнел до того спокойный Долгорукий – в деле оказался замешан его внук Игорь и родовой телеканал.

Выслушивал своих консультантов князь Шуйский – прикрыв глаза и положив руки на столешницу. Ему сообщили, что единственный внук чуть не умер в поединке с князем Черниговским и сейчас в родовой больнице в Москве.

Хмурился князь Галицкий, изредка поглядывая на сложенные в углу комнаты и укрытые скатертью секретные бумаги. Общий для шестерых князей огромный проект невольно ставил их в одну обойму, вынуждая его принять бой на стороне Юсупова, Шуйского и Долгорукого – но он никак не рассчитывал, что драться придется с Черниговскими, а не с заграничным супостатом. Потому как ни о каких зарубежных свершениях и думать было невозможно, не обеспечив надежные тылы на родине.

Отчего-то едва заметно улыбался князь Панкратов, глядя в экран принесенного ему ноутбука – равно как с робкими улыбками смотрели на экран из-за его плеча консультанты и аналитики. Может, радуется, что беда обошла его семью стороной? Этот живет войной, не бегая от схватки, но вот воюет всегда за себя.

Порывался встать, но снова садился за стол князь Давыдов. Ему принесли сотовый телефон, его переполняли эмоции и желание высказать все про Черниговских в Инстаграм – но телефон отчего-то сбоил, и Юсупов прекрасно знал, отчего… Не ко времени рассказывать о своих планах.

Рвался бежать и искать спасенную дочь Еремеев – но к нему персонально пришли в гости люди от князя Мстиславского, уведшие его в сторону и что-то настойчиво ему говорившие. Зачем они тут? Вернее – как дети умудрились зацепить и эту влиятельнейшую семью? Спросить бы – да на плечи Юсупова отчего-то легла такая тяжесть, что не было сил встать на ноги. Наверное, он все-таки был слишком стар для таких новостей.

Ладони то складывались под подбородком князя, то ложились на лицо, то не находили себе покоя на коленях. Внук ввязался в войну против имперского клана, сильного, могущественного, богатого ресурсами и союзниками – а значит сейчас князь Юсупов дослушает плохие вести и пойдет завершать начатое молодой кровью. Они ведь пока слишком молоды и умеют только начинать – а вот умение завершать приходит только с годами.

Во всяком случае, он уже невольно начал подготовку к этому, сковав всех присутствующих общим делом и финансовым интересом – пусть готовил их не к этой войне, а к противостоянию с Аймара, принцессу которых похитил его внук – Аймара, которые тоже уже были в Москве всем своим боевым крылом… Самое время проверить, насколько прочен созданный союз.

Мгновение, когда набранный в легкие воздух должен был разразиться призывом к братьям к общей битве был прерван самым печальным образом.

Князь Юсупов уже медленно встал на ноги, нависая над столом, привлекая взгляды и заставляя иных уважительно затихнуть, когда один из порученцев, чуть подрагивая руками, поднес ему трубку спутникового телефона.

— Вас император, ваше сиятельство, — упали слова в установившейся тишине.

И князь Юсупов принял трубку под общими взглядами, аккуратно сев обратно и уронив тяжелое, не предчувствующее ничего доброго "алло".

Потом были слова "Верно, это мой внук" – мрачные, словно признание вины. "Я не стану с этим спорить" – как осознание степени преступления. "Возможно", "это нужно обсуждать меж ними" – элементами тяжелого торга. "Я не желаю навязывать свое мнение, но…" – так тревожно зависшее на последнем слоге. "Если вы сможете это обеспечить". "Пусть будет так, как они захотят" – уже тише и бесцветно. "Мое согласие у вас есть. Но только с соблюдением этих условий" – словно компромисс между плохо и очень плохо… "Мне уже скверно, не трави душу…" "Буду" – уже в ответ на слова уважения перед князем, пусть и наверняка загнанным в угол, зато все еще говорившим с самим императором на "ты".

Тяжелая трубка телефона легла на стол. В тишине, продолжавшей быть абсолютной, Князь Юсупов оперся на локти и, склонившись вперед, закрыл лицо ладонями.

— Все вон, — произнес князь Шуйский своим людям.

Но убраться из главного зала посчитали правильным все слуги. Остались только князья и хозяин дома, спровадивший во двор упиравшихся людей Мстиславского, продолжающих робко и слегка недоуменно тыкать в его сторону бумагами. Эка он неосторожно… За неуважение могут принять… Впрочем, уже не важно.

— Господа, — не отрывая ладони от лица, глухо произнес Юсупов. — Ежели кто пожелает выйти из Персидского проекта прямо сейчас, я не буду иметь претензий.

Будто капитан тонущего корабля, призывающий благородных друзей покинуть борт, а не сражаться с необоримой волной.

Император – это слишком много для авантюристов, пожелавших обогатиться на чужбине. Их корабль уже шел ко дну, не успев выйти из порта – а значит мудрые и осторожные, несмотря на кучу сведений и информации, вложенных в проект, сделают так, как делали всегда. Зафиксируют убытки и забудут. Тем более, что нет урона чести, если отпускают просто так…

— Прощу прощения, я должен заняться семьей, — первым грузно поднялся из-за стола князь Долгорукий. — Мой внук наделал дел. — Вышагнул он из-за стола, одернув пиджак.

— Господа, вы всегда желанные гости в моем доме, — неловко встал князь Галицкий и не отрывая взгляда от пола шагнул на выход.

Но напоследок оба все же оглянулись на замершего на стуле Юсупова, Шуйского, а также – самую малость изумленно – на Панкратова. Он что, не понимает, что война с Черниговскими все равно будет – а также со всей остальной сворой, что почувствует слабость Юсуповых и негласную поддержку императора? Да, не сейчас, но это как с тяжелой болезнью – человек может выглядеть бодро, но уже завтра уйти в могилу… И быть заразным этой болезнью. Сейчас будет только отсрочка – словно от крайне дорогостоящего, но – увы, одноразового препарата…

— Постойте, — заставил их замереть на полшага от выхода голос Еремеева. — На правах хозяина дома… Так неправильно. Просто уйти – и все. — С силой протер себе лицо мужчина. — Давайте я выкуплю у вас ваши доли, чтобы соблюсти приличия. Пожалуйста.

Галицкий и Долгорукий переглянулись и пожали плечами. Действительно – эти отношения было бы логично завершить сделкой, а не молчаливым уходом за порог.

— Вот, — чуть неловко из-за торопливости выгреб Еремеев какую-то мелочь из кармана и высыпал на край столешницы.

Часть копеечных монет упала и прокатилась куда-то в угол зала.

Молча подошел Долгорукий, чуть нахмурился, глядя на россыпь, и забрал себе более-менее непотертый рубль, тут же отвернувшись от стола. Галицкий не глядя сгреб пятидесятикопеечную монету и направился на выход вслед за Долгоруким.

Дверь затворилась, оставив в тишине за большим столом пятерых человек.

— Вася, ты тоже иди, — обратился Шуйский к Давыдову, занятому очень странным делом – тот методично и без единой эмоции снимал с себя ордена и медали, а затем взвешивал в ладони, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Я гусара не брошу, — хмуро произнес тот, даже не думая сдвинуться с места.

— Вася, ты присягнул императору. Ты должен уйти, — настаивал его товарищ.

— Мне лучше знать, что я должен делать, — гаркнул князь Давыдов. — Тут, в моей руке – килограмм орденов! Разве килограмм моих подвигов не стоит того, чтобы простить единожды ошибившегося гусара?!

— Василий, я уже договорился, — прошептал из-за ладоней Юсупов, не открывая лица.

— А я не знаю, о чем вы там договаривались! Оттого вправе действовать сам, по своему умыслу! — Уже с тканью срывал с себя Давыдов ордена. — Два килограмма! Измаил, Берлин, Париж!

— Князь, успокойтесь, — посоветовал ему Панкратов, расставивший ноги и опершийся на стул с такой позой, чтобы было понятно – никуда он не уйдет. — Никто не сомневается в величии ваших подвигов и ценности их для страны. Уверен, князь Юсупов имеет в виду совсем другое.

— Что тут еще можно иметь в виду, а, — сорвав уже все ордена, не найдя новых и чуть ссутулившись, произнес Давыдов. — Максима же повесят…

Его ладонь колола булавка ордена Святого Георгия, но он словно не замечал проступившей капли крови на коже.

— Я думаю, князь Юсупов сам нам сейчас скажет, — мягким тоном ответил ему Панкратов.

— Господа, вы все еще можете абсолютно спокойно и невозбранно уйти, — пробормотал Юсупов.

— Оставьте, князь, — махнул рукой Панкратов. — Все, кто хотел уйти, уже сбежали. Шуйский, вы же не желаете уходить?

— Мой внук оставил подранка, — недоуменно поднял тот бровь. — Вы даже не представляете, как они сладко пахнут страхом.

— Еремеев, вы-то проявите благоразумие? Ваша дочь уже спасена.

Хозяин дома почесал озадаченно подбородок и, удерживая ладонь перед лицом, другой рукой повернул ободок одного из колец – явив присутствующим "признающий" герб Мстиславских.

— Оказывается, у меня дочка кормилицу принца из-за грани вытащила, — доверительным тоном произнес он. — Мне пообещали любую поддержку в любом вопросе, — подчеркнул он последнюю фразу, хищно улыбнувшись.

Сдвинув пальцы, из-за ладоней на Еремеева неверяще глянул даже Юсупов. Но потом снова закрылся ладонями, продолжая молчаливо изображать скорбь.

— Я не уйду, — буркнул Давыдов. — Непонятно, отчего вы сами не уходите, — покосился тот на Панкратова.

— Я уже заработал кучу денег на падении Черниговских, — деловито ответил он. — Не такую, как закопана во дворе. Но я не откажусь заработать еще.

— В таком случае, ежели никто не уходит… И рядом только верные люди, — вздохнул из-под ладоней Юсупов.

А затем медленно убрал их от лица, открывая широкую и крайне довольную улыбку, которую так чертовски тяжело было скрывать все это время.

— Это его от горя так, да, — ткнул Василий локтем Шуйского, опасливо глядя на могущественного князя.

— Я боюсь, что от радости, — скептически отозвался тот, в очередной раз с горечью поражаясь, как изменились времена – напротив скалился в искренней улыбке его старый враг, а ему почему-то тоже было хорошо, и даже отлегло от души…

— Вася, в какой там пачке была водка, — потер ладони Юсупов. — Нам бы наших врагов помянуть. Ну, и за здоровье молодых, разумеется.

— А нет, он вполне здоров, — авторитетно высказался гусар, оборачиваясь в сторону стены и выуживая нужную упаковку.

Не то, чтобы та была подписана и стояла второй с конца – но чутье и многолетний опыт…

— Так, а война, — недоуменно оглядел всех Еремеев, нервно крутя перстень на пальце.

— Некогда воевать, бизнес стоит, — открывая бутылку, указал ему Юсупов на скинутые на пол бумаги.

— Я не совсем понимаю…

— Молодой еще, — веско сообщил ему Панкратов, разливая в подставленные рюмки Шуйскому и Давыдову. — Я, так думаю, у нас только что появился новый пайщик, — вопросительно посмотрел он на Юсупова, заново оценивая слова, сказанные в коротком телефонном звонке.

Не все, правда, сходилось, но вскоре он определенно узнает, о чем они там договаривались – равно как причины, как гнев за имперское преступление сменилось милостью…

Князь Юсупов сначала хитро улыбнулся, потом отчего-то посмурнел, но все-таки кивнул.

— Я думал ему доли Галицкого с Долгоруким предложить, — недовольно покосился он на Еремеева.

— У всех из нас было полтора рубля, — тут же изобразил тот невозмутимое лицо. — Это была честная сделка.

Теперь на него хмуро смотрели и все остальные. Потому что предприятие с участием императора – обычно весьма успешное предприятие. И когда у тебя в нем десять процентов, а у некого мужчины с полутора рублями – двадцать один…

— Что ж я, свою кровинку без приданного отдам? — Чуть испуганно оглядев хмурых князей, похлопал ресницами Еремеев и оглянулся на князя Юсупова.

— То есть, Максиму двадцать один процент, — поиграв желваками, произнес тот.

— Н-ну да, — пожал тот плечами.

— Слышали, что мой сват говорит, — обнял Юсупов его одной рукой и горделиво посмотрел на остальных.

— Самая богатая невеста в стране, — смирившись, грустно вздохнул Панкратов.

— За такую и десять миллиардов не жалко, — тоже осознав безнадежность что-либо выцарапать для себя, поддакнул Шуйский.

— Гор-рько!

— Василий, рано! Их еще найти надо… Кстати, где они ходят вообще?

Глава 1

Из Екатеринбурга мы привезли снег. Целый океан снега, заметавшего яркие огни ночной столицы, пока самолет шел на посадку; медленно парившего крупными хлопьями в воздухе по приземлению, сверкая в свете фар буксира и служебных машин, а также десятка автомобилей, дожидавшихся нас в паре сотен метров от трапа.

Снег падал на плечи княжича Шуйского, вышагнувшего из салона на верхнюю ступень трапа и зорко оглядевшего встречавших нас людей. Половина машин была с его гербом – удостоверившись, юноша отшагнул в сторону, более не скрывая выход своими немалыми габаритами.

Снег медленно таял на рыжих волосах девушки, вышедшей вслед за ним. Принцесса Аймара Инка выглядела уставшей и болезненно серой. Отчасти сказались переживания последнего дня. Отчасти – виновны несколько бутылок вина, совместно приговоренных с княжичем во время полета. По официальной же версии – это все последствия посредственной готовки придорожного кафетерия, сказавшиеся только сейчас.

Девушка с благодарностью приняла протянутую ей ладонь княжича – громадную, в которой ее ладошка могла быть смята неосторожным движением, если бы не удерживалась с бережливостью самой ценной вещи на земле. Друг за другом двое осторожно спустились по ступеням и невозмутимо направились к ожидавшим машинам.

Нас с Никой, стоящих в стороне от слепящих фар, эти двое предпочли не заметить. Но мы не обижались, равно как не уточняли причину общего на двоих маршрута для людей, познакомившихся в весьма неоднозначных условиях. Ныне этих двоих связывали самые крепкие взаимоотношения, которые могли быть между юношей и девушкой: она полночи выражала неудовольствие сантехнике, а он придерживал ее за локоток. Обычно последствия данных событий впадают в иную крайность: показного равнодушия друг к другу, отведенным в сторону взглядам и желания избежать новой встречи. Видеть чужую слабость позволено только очень близким – каковым, как оказалось, можно успеть стать всего за пару дней.

Тем более, что свидетелей недуга не было, а значит урона чести никакой. Потому как возможные свидетели были достаточно мудры, чтобы старательно притворяться спящими.

Мы прошли смертельный бой несколькими часами ранее. Мы заставили сбежать "виртуоза". Но как никогда были близки этой ночью к тому, чтобы нас выкинули с самолета. Поэтому сон был размеренный, глубокий и спокойный, равно как и дыхание – к которому Аймара Инка напряженно прислушивалась время от времени, пока организм вновь не начинал протестовать по поводу употребленных пяти бутылок вина…

Даже сейчас, проходя мимо, принцесса не удержалась и бросила осторожный взгляд в нашу сторону. Я улыбнулся, коротко кивнул и указал взглядом налево – там, где стояли на краю взлетного поля, заметаемые снегом, два самолета с гербами Аймара… Еще никогда похищенная (по версии ее самой) девушка не была так близко от родных, прибывших ей на помощь. Большинство, разумеется, были в столице, но уверен, внутри огромных самолетов даже сейчас дежурили люди ее клана – никто не оставит технику без присмотра.

Но отчего первые эмоции узнавания, радости и злорадства, мелькнувшие на ее лице, сменились тоской? Словно у тех ребят из летнего лагеря, что так желали сбежать от нас с Артемом, а потом, подружившись, грустили после завершения смены… Рука девушки сильнее приобняла локоток Шуйского, а сама она отвернулась от самолетов, чуть наклонила голову и продолжила идти к машине.

Артем уловил заминку, но трактовал ее иначе.

— Мы в больницу. Вы с нами, — обернулся он к нам.

— Ты как, — поинтересовался я у Ники. — Больница клановая, хорошая.

Иных у Шуйских быть не могло – несмотря на то, что главная семья клана в столице появлялась крайне редко, в Москве на них постоянно работали сотни людей, так или иначе связанных с их интересами, представительством и родовыми предприятиями. Доверять же здоровье сотрудников чужим людям – означало бездумно отдать их для вербовки конкурентам. Иные диагнозы, особенно сезонные и туристические, позволяли легко подцепить на крючок семейного человека, даже сотню раз проверенного и надежного, но не желавшего рушить свою семью из-за южного приключения. Собственно, оттого клановые больницы в столице были практически у всех значимых семейств.

— Нет, не надо, — качнула Ника головой. — Я в порядке.

Девушка сильнее прижалась к плечу, словно опасаясь расставания.

— Навестим вас завтра, — ответил я за нас Шуйскому.

Тот кивнул и продолжил путь до машин.

Последней под снег и ночь военного аэропорта в Монино шагнула китаянка Го Дейю, слегка испуганно выглянувшая на морозный воздух из уже привычной теплоты салона. Снежинки таяли на вороте слишком большого для нее пальто, в длинных рукавах которого прятались изящные руки, наверняка прихватившие что-нибудь острое. Она меньше всех нас верила, что все обойдется. В ожидавших нас машинах ей виделись стражи порядка, прибывшие нас арестовать; в стоявших рядом самолетах Аймара, которые она заметила первой, но никому не сказала – специально прилетевшие по нашу душу мстители. Сложно отучиться никому не верить.

Но ничего не происходило, и она посчитала возможным выйти из самолета и просеменить в нашу сторону – с максимальной скоростью, чтобы не запутаться в полах чужого пальто.

На мгновение лицо Дейю осветилось радостью – две машины были с гербом князей Борецких. Пашка прибыл лично нас встретить – рукопожатия и неловкие объятия с ним уже состоялись, после чего я попросил его подождать в машине. Он полагал важным лично вывезти нас в Москву, минуя возможные посты полиции не снижая скорости – княжеские машины не имеют права останавливать и досматривать. Собственно, с той же целью за Артемом Шуйским прибыло четыре автомобиля – возможно, с тем мудрым расчетом, что мы можем умудриться рассориться во время полета… Но все вышло иначе, и ныне Инка с Артемом занимали один автомобиль, а трем другим предстоит отправиться в столицу порожними.

Позади хлопнула дверь Пашкиной машины – тот тоже приметил Дейю. Или, быть может, свое пальто, одолженное ей.

— Ныне ты свободна, принцесса, — сообщил я подошедшей Го Дейю громким голосом. — Твоей семье сообщено, где ты, и твой новый статус.

После чего развернулся и повел Нику под руку к одной из двух стоящих поодаль машин – безо всяких гербов и многозначительных номеров. Но там были верные мне люди.

— Но ты обещал, — донеслось подавленным и исполненным горечи в спину.

На короткое время, пока усаживал Нику в машину и садился за ней сам, взгляд отметил хрупкую девичью фигурку под снегопадом, которая не знала – куда ей теперь деться со своей неожиданно доставшейся свободой.

Где ей переночевать, где ей есть, где взять денег. Что делать с родными и как они отнесутся к возрождению уже похороненной и оплаканной дочери… Что делать с врагами там и врагами тут…

— Ты действительно обещал, — укорила меня Ника, стоило машине медленно набрать скорость на разворот.

— Иногда надо забыть интересную книгу на столе, чтобы ее захотели прочитать, — вздохнул я и посмотрел в центральное зеркало.

В отражении которого к Го Дейю подошел княжич Борецкий Павел, что-то спросил и посмотрел нам вслед. А затем аккуратно отряхнул волосы словно впавшей в ступор китаянки от снега, надел на ее голову свою шапку и, придерживая за плечи, повел к своей машине.

— Никому не нравится, когда ему что-то навязывают. Пусть выбирают сами, — наклонил я голову Ники к своему плечу.

Та повозилась, устраиваясь поудобней, но так и не произнесла ни слова, а выражение лица было сложно разглядеть.

Где-то там впереди было завершение слишком долгого воскресенья, шагнувшего из понедельника назад по часовым поясам и вновь стремящегося к рассвету нового дня. Конечную точку наверняка знал водитель – спокойный и молчаливый азиат, время от времени с интересом поглядывающий на нас в зеркало. Я лишь был уверен в том, что именно нас там ждет, но не стремился заранее знать детали.

Возможно, где-то были блокпосты. Вполне вероятно, были розданы ориентировки и объявлен план-перехват. Но недорогие машины, пусть и связанные одним маршрутом, но разделенные друг от друга сотней метров, не привлекли ничьего внимания.

Мимо пролетали спящие спальные пригороды Москвы; на освещенные в желтый цвет широкие улицы выбралась снегоуборочная техника, сметая к обочине валящий с небес снег. К утру город все равно встанет намертво, и все механизмы принятия решений станут вязкими и медлительными – особенно те, что не обходятся без личных встреч. Надо успеть до рассвета – покосился я виновато на задремавшую Нику.

Примерно через сорок минут машина остановилась возле безликого панельного жилого дома, стоящего на одной из граней двора-колодца. За потоком снега было не разглядеть табличку на углу здания, да и улица не угадывалась совершенно – очередной город внутри города. В тишине предрассветного часа вдали одиноко шаркала по асфальту лопата дворника, хрустел снег под ногами и чудились отзвуки далекой автомобильной трассы. Зато дом рядом казался уже проснувшимся – окна части этажей заливал свет, приглушенный занавесками.

Наш водитель опередил нас на пути к подъезду, приложил брелок к замку домофона и предупредительно открыл железную дверь, скрывавшую вход в теплый и довольно опрятный коридор. Ничего особо красивого и неординарного внутри – обычные крашеные в два цвета стены, побеленные потолки и ряды почтовых ящиков; с клацанием открывшийся лифт, отделанный пластиком под дерево – и с заглушенными металлом кнопками трех верхних этажей. Я нажал самую верхнюю из доступных и приобнял устало привалившуюся ко мне Нику.

— Мы приехали, — выдохнула она.

Было уже не особо важно – куда. Знакомая атмосфера, электрический свет и тепло давали ощущение дома и безопасности.

— Почти, — повел я ее за собой в открывшуюся дверь лифта, а затем и по ступеням вверх – к звукам бормотавшего телевизора, который отчего-то смотрела прямо в коридоре бабка-китаянка, сидя в глубоком кресле и прикрыв ноги пледом. В руках ее было нехитрое вязание – маленький носок из синей шерсти, а на мир она смотрела через массивные очки, придававшие ей вид самый миролюбивый и домашний.

Китаянка кивнула мне, словно узнавая – хотя я вряд ли видел ее до того. И куда радостнее улыбнулась Нике, демонстрируя вязание.

— Здравствуйте, — неловко поздоровалась Ника до того, как я повел ее по лестнице выше.

— Ее что, выставили из квартиры? — с негодованием прошептала мне девушка, стоило нам подняться на следующий этаж.

— Это охрана. Сигнализация на случай вторжения, — пояснил я в ответ, останавливаясь возле железной двери в квартиру справа от лестницы.

Достал ключ, который подходил к еще десятку квартир в этом городе и попробовал открыть им замок. Механизм не сопротивлялся, исправно провернувшись два раза, а свет внутри квартиры был включен заранее – во всех комнатах – и, как я мог заметить, во всех квартирах верхних этажей, на случай если за нами кто-то все-таки проследил и желает определить местоположение – или захочет влепить в окно ракету.

— Пойдем, — пригласил я Нику за собой в самую большую из двух комнат.

Остановился у порога, оглядывая длинный стол, покрытый десятками аккуратных столбиков бумаг и конвертов. Отметил два дорогих набора писчих принадлежностей, два кресла рядом за столом и одинокую телефонную трубку на подоконнике, выглядывающую из-за края занавески. Напротив кресел, на стене располагался овал часов, показывающий четвертый час ночи.

— Это что, — с интересом заглянула Ника в помещение из-за моего плеча.

Я посторонился и приглашающим жестом предложил ей ознакомиться с бумагами самостоятельно.

Девушка вошла в комнату, провела рукой по стопке с краю стола и подняла с нее верхний лист бумаги.

Уважаемый Иммануил Федорович! Я и моя невеста, Еремеева Ника, выражаем вам искреннюю благодарность за усилия, предпринятые по освобождению моей невесты. В знак признательности, позвольте преподнести вам архивные бумаги, по чистой случайности оказавшиеся в моих руках. Этот оригинал дарственной, в подлинности которого не приходится сомневаться, подтверждает право собственности Вашего сиятельства над сорока гектарами земли под Дмитровом. Как нам ведомо, тяжбы за данные земли велись еще вашим прадедом, но не нашли удовлетворения, но ныне…

— Это что, — обернулась она ко мне.

— Благодарность князю Прозоровскому за помощь в твоем освобождении. Там надо подписать внизу, запечатать и отправить.

— А он помогал? — осторожно уточнила Ника.

— Нет. Даже пальцем не пошевелил, — признал я.

— Тогда зачем? — возмутилась моя невеста. — Это слишком много для того, кто не сделал ничего!

— Как считаешь, он этого не поймет, — посмотрел я на нее чуть устало.

Ника гневно смотрела на меня.

— Какая разница, поймет или нет. Если он тут ни при чем, я не вижу ни малейшего повода это подписывать!

— Разница весьма значительна, — не согласился в ответ. — У князей гипертрофированное чувство чести. Они нам не помогли, но получат в дар то, от чего будет сложно отказаться.

Я зашел в комнату и стал двигаться вдоль стопок с бумагами:

— Старые секреты, долги, документы на землю, решение загадок, поиск утерянных родственников, — слегка касался я документов. — Каждый получит то, что желали получить еще его предки и завещали найти ему. Это невозможно им продать. За все это скорее убьют, чем посчитают нужным торговаться. Поэтому мы отдаем все это в плату услуги, которой не было.

— Они решат, что все так и должно быть, — упрямо произнесла Ника, уронив руку с зажатой бумагой. — Они решат, что они князья, а ты неизвестно кто.

Я подошел к ней и обнял со спины.

— Неизвестно кто не может сжечь кремлевскую башню. Стоит признать это, и такие вещи станут делать другие неизвестные, а это очень опасно. Им придется объяснить, почему это было позволено мне.

— Потому что ты Юсупов?

— Одна из версий. Но она мне не нравится. Мы подскажем им другую причину, — подул я ей на шею и поцеловал в затылок.

— Скоро твоему деду доложат, и он сделает по-своему.

— Думаю, у нас будет еще день до этого.

— Разве мы успеем за один день?

— Одного дня для такого дела недостаточно, — согласился я, чуть покачиваясь с девушкой в объятиях. — Но чтобы завершить начатое пять лет назад – его вполне хватит.

Ника недоверчиво покосилась через плечо.

— Завтра, — успокоил я ее. — Я расскажу тебе завтра, — улыбнувшись, отпустил я ее и отодвинул для нее кресло.

Даже просто подписание десятков бумаг затянулось на пару часов – листы бумаги обязательно следовало прочитать самолично, чтобы знать что именно было подготовлено в дар иным счастливцам из числа самых влиятельных семей империи. Дары готовил не я – все они были результатом бдения моих людей в ИСБ и последствием проработки полученного материала. Вышло весьма неплохо, как мне кажется – во всяком случае, равнодушными не должен был остаться ни один из получателей конвертов, которые скопом забрали с утра представители фельдъегерской службы.

За окном окончательно замело – но нам гарантировали, что отправления непременно достигнут адресатов в течение первой половины дня.

Мы же с Никой наконец-таки добрались до заслуженного отдыха – в другой комнате была застланная кровать, на плед которой мы забрались, не раздеваясь, просто глядя в окно на поздний рассвет.

— Что теперь, — повозившись в моих объятиях, робко произнесла невеста.

Я провел ей рукой по волосам и остановил ладонь на ключице. У меня была версия, чем можно занять время. Но не сегодня, и не после всего пережитого.

— Ты будешь спать, а я тебе читать Есенина, — дернул я рукой край пледа с кровати и запахнул им наши ноги.

— Не надо Есенина, — чуть сонно произнесла девушка, смежив веки. — Лучше сказку.

— Ладно. В далеком царстве, в далеком государстве, жила-была принцесса. И за что бы она ни бралась, ничего у нее не получалось. Возьмется мирить друзей – те вдрызг разругаются. Возьмется шить – переломает все иголки. Решит что доброе сделать – выходит так горестно, что лучше бы и не делала ничего.

— Бедняга, — пробормотала Ника.

— Так и стало бы ей мучиться, если бы не заметил эту особенность мудрый визирь. И рассудил, что определенность, даже такая скверная, может быть великим оружием во благо царства. Посоветовал он принцессе осушать озера и родники вокруг ее дворца, слукавив о зараженной воде – и стоило принцессе тем заняться, как тряхнуло дворец землетрясение, а из щели в земле забил поток воды такой силы, что годом позже вокруг нового оазиса высился богатый город. Посоветовал визирь принцессе познакомить на балу двух молодых людей из богатых, но нелояльных царю семей – так те через полгода почти вырезали друг друга, кипя от злости и ненависти за полученное на балу оскорбление… Словом, дела у царства заладились, а после того, как визирь открыл тайну отцу принцессы, то стали отправлять ее в гости к соседям – дальним и близким, не забывая нашептывать хорошие советы. Богатело царство, нищали соперники, грустила принцесса, но светлой своею душой все старалась и старалась сделать так, чтобы всем было лучше. Одного не знал визирь: талант принцессы вовсе не был направлен внутри ее самой. Он просто ломал любые начинания рядом с хозяйкой – и покуда она была одна, все было в точности, так, как думали посвященные в тайну… Но когда рядом стало так много людей, которые всеми силами хотели, чтобы их царство процветало в мире и спокойствии… Истово хотели просто сыто и счастливо жить… Как пришли люди с севера, лихие и горячие, и ныне вместо царства того один песок, да пыль.

— А принцесса, — с тревогой уточнила невеста.

— Желала погибнуть со своей страной. Так сильно, что и тут не повезло – была спасена и влюбилась.

— Какая грустная сказка, — потерлась Ника о мою руку. — И печальная судьба.

— Да, — согласно произнес я, погладил ее шею и остановил руку у тревожно бьющейся нитки сонной артерии.

Всего одно нажатие – и бесконечность распахнет объятия, а в мире не станет той, что способна ломать планы. Не станет девчонки, что грустила всякий раз, когда ее ухажеры не приходили на свидания – неожиданно сломанные руки и ноги, случайно проглоченный язык, внезапная аллергия… Не станет дочки, что решила помочь отцу с бизнесом, и чуть не довела его до разорения. Не станет бизнес-вумен, первый самостоятельный бизнес которой уже под арестом. Не станет медика, выгнанного из больницы с волчьим билетом.

Я убрал руку с артерии и нежно погладил шею той, что стала моей невестой.

— Не бойся, у нас будет добрая сказка. С самым хорошим концом.

Глава 2

Время отпечатывается в вещах. Дело даже не в стиле той или иной эпохи, десятилетия или легкомысленного модного поветрия одного-двух месяцев, по которым легко определить дату изготовления, а в способе производства.

Очки в массивной оправе, примеряемые князем Черниговским перед зеркалом в ванной комнате гостиничного номера, внешне были высокотехнологичной копией тех, которые он бессменно проносил более двух десятилетий. Прежние были тяжелее, произведены по гораздо более вредной технологии и доведены вручную, а не распечатаны за пару часов. Но прежние остались растоптанными в саже выгоревшей земли под Екатеринбургом.

Князь привык к ним, как и к образу государственного деятеля, создаваемого строгим костюмом, мимикой и парой морщин на лице. Люди хотели видеть надежность, ум, скромность и профессионализм, и специалисты клана некогда создали облик, который максимально соответствовал должности министра внутренних дел. Этому облику можно было доверять, рассчитывать на него и уважать безмерно – как уступят дорогу скромному иноку в серой рясе, идущему босым в паломничество. Но если убийца, примеривший серую хламиду, скроет ожесточение и хищный взгляд глубоким капюшоном, то персоне публичной это помогали делать толстые стекла очков без диоптрий.

Князь еще раз поправил оправу, выставляя ее на переносице. Затем пододвинул еще раз.

Новые очки отличались, раздражая хозяина безмерно. Потому что он пытался убедить себя, что ничего не изменилось со вчерашнего дня. Но это было не так.

Сгорела клановая башня, уничтоженная сволочью, пригнавшей в черту города артиллерийские установки. Сгорела в пепел, до последней бумаги и интерьера мебели – слуги клана, не способные потушить пожар, не позволили сделать это и прибывшим пожарным командам. Недопустимо позволить, чтобы к документам и клановым вещам были допущены посторонние. Князь одобрял это решение, пусть оно и отозвалось болью в сердце – он сам не раз отправлял своих людей под видом спасателей в особняки, которые сам же распоряжался поджечь. Не следует считать остальных глупее.

Вон, даже мальчишка догадался ударить самым болезненным образом, атаковав твердыню, за стенами которой не было ни одного защитника. Боевое крыло клана сопровождало караван с деньгами и золотом в столицу, а клановые башни, даже самые укрепленные, не способны дать сдачу. Они рассчитаны на то, чтобы сдержать первые удары и дать время защитникам выйди и проломить череп неприятелю. Но никого не оказалось внутри…

И теперь он и его люди, вернувшиеся из похода, вынуждены ютиться в гостинице, в которой даже не удалось выкупить все номера, и на этажах разгуливают посторонние, которых он не может выкинуть прочь. Какой позор.

Князь поймал себя на том, что включил напор холодной воды и с силой растирает ею лицо. Очки, оказавшиеся отложенными в сторону, бликовали зеленоватой пленкой. У старых такого не было.

Черниговский протянул руку к новоделу и движением ладони смял их, ощутив слабую тень удовлетворения.

— Линзы должны быть простыми, без покрытия, — выйдя из ванной, уронил он обломки на столешницу журнального столика, за котором его дожидался порученец.

— Сделаем.

Самый дорогой номер гостиницы на Большой Якиманки набережной смотрел окнами на набережную и храм, но в окнах был виден только снегопад, зарядивший с ночи и вряд ли планировавший останавливаться. От непогоды в трех комнатах, соединенных огромными проемами, было темновато. Включить бы люстру, да специалисты по безопасности явно перестарались, разыскивая жучки и камеры – вместе со вскрытой штукатуркой стен и оторванными бледно-зелеными обоями временно исчезло и электричество. Номер после всего это вандализма и без того смотрелся мрачновато, а еще с этим сумраком за окном, не дающим нормальных теней… Непривычно низкие потолки, белоснежная окраска которых почти не прибавляла объема; дешевые материалы обивок, маскирующихся под стиль; черный прямоугольник телевизора с разводами от вытертой пыли и верхом неустроенности – линолеум, маскирующийся под паркет. Тоска с приставкой "люкс".

Зато в снятом номере был массивный и длинный переговорный стол, выполненный из темного дерева, во главу которого сел князь.

Через пару секунд по правую его руку, через пару кресел, расположился и порученец, положив перед собой тонкую папку с документами.

— Нужны успехи, — обозначил князь тяжелым голосом. — Слушаю.

— Весь груз золота и денег китайских заемщиков благополучно сдан представителям императора, — чуть нервно дернув пальцами, произнес слуга.

Но прежнего преданного и чуть восторженного взгляда, которым обычно сопровождались приятные события, отчего-то не было. А ведь опыт порученца предписывал выглядеть так, будто самолично принимал в этом участие…

— Но что-то пошло не так, — подытожил свои наблюдения Черниговский.

— Не на этом участке, — все же выдавил тот из себя правду. — Я контролировал основной маршрут от и до. Но был и другой караван, который должен был довезти недостающие деньги. Вы же знаете, займ не покрывает всей суммы, которую требует император…

— Я это знаю, — перебив, спокойно кивнул князь.

— Этот рейс готовился в строжайшей тайне. Сопровождение отбиралось из верных людей, а маршрут инкассации давно отработан исполнителями, — стараясь не сорваться на оправдательный тон, порученец пытался докладывать чуть отстраненно, будто делал обзор на чужую работу. — Но при пересечении моста через приток реки Десны, из-за ветхости сооружения два контейнера рухнули в воду вместе с мостом. Ограничения на тоннаж перевозки не нарушался. Остальные машины поехали в объезд и благополучно прибыли в Москву. С учетом наших резервов, денег хватает для полного погашения.

Князь Черниговский чуть выдохнул и расцепил сжатые в замок руки. Мост, безусловно, жаль.

— Контейнеры подняли, — для проформы уточнил он..

Дело не самое срочное, а содержимое всегда герметично упаковывается.

— Ваше сиятельство, аквалангисты обследовали дно уже через три часа. Их там нет, — тронув ворот рубашки, произнес порученец, не решаясь встретиться с князем взглядом.

— То есть, нет, — недопонял князь. — Что было внутри? Какой объем, вес?

— Стандартные двадцатифутовые контейнеры на грузовой платформе. Золото, по двадцать тонн в каждом.

— Как два прицепа могли потеряться на дне реки, — чувствуя вновь возникающее раздражение, поднял голос князь.

— Лучшие следователи княжества уже работают. У меня пока нет ответа, — пересохшим горлом произнес слуга. — Но их нет на дне. Грузовики есть. Шоферы успели выплыть.

— Да плевать на шоферов, где мое золото?! Ты хоть понимаешь, что это умысел?!

Тот повесил голову и отражал искреннее раскаяние.

— Кто-то из тех, кто участвовал в перевозке, решил украсть мои деньги. Возможно, замешаны все. Возможно, в доле даже аквалангисты. Два контейнера, сорок тонн золота не могут пропасть за три часа!!, — перешел на крик князь.

Затем тут же успокоился. Раньше он никогда не кричал на подчиненных. Но раньше ему не нужно было вносить первый взнос по займу, до которого было меньше месяца.

— Допросы ведутся с пристрастием. По вашей воле, мы можем изменить русло реки и обследовать дно тщательней.

— Делай. Только найди мне мои деньги, — прикрыв глаза, произнес князь. — Теперь к Самойлову. Он уже в розыске?

Этого человека требовалось примерно наказать. Человек, несмотря на личную Силу, связи и родство, всегда слабее государства. А под государством Черниговский полагал себя.

— Как свидетель, — открыв папку, тронул бумаги слуга.

— Я же ясно сказал найти ему статью и повесить, — нахмурился князь и по привычке повел руку поправить очки.

Но их там, разумеется, не было – и движение вновь всколыхнуло только что погашенное раздражение.

— Это оказалось не столь просто. Прошу меня простить, но возникли сложности.

— Какие еще сложности? — не понимал князь. — Пиши от его имени признательные показания, подписывай за него, и пусть его повесят до того, как приедет адвокат. Мертвые не пишут жалобы.

— Не получается, — выдал совершенно непостижимую и невозможную фразу, прозвучавшей совершенно беспомощно. — Я поручил привязать его к делу серийного маньяка, но глава Московского отделения жандармерии сказал, что в таком случае вам придется найти замену вашему покорному слуге.

— У него проснулась принципиальность? — с изумлением, словно вновь открывая для себя мир, произнес князь.

— Дело в ином. Самойлову, как оказалось, уже настойчиво пытались прицепить самый широкий спектр уголовных дел, буквально недавно – всего месяц или два назад. Ничего не получилось. Более того, из Кремля поступило недвусмысленное предупреждение, что за очередную попытку сшить дело, повесят всех от исполнителя до высшего начальства. Из простолюдинов, разумеется, — как само собой разумеющееся уточнил порученец.

— Но сейчас все должно измениться, — надавил голосом князь. — Самойлову не простят бомбардировку.

— Тем не менее его третьи сутки ищут как свидетеля, — спрятал слуга руки под столешницей, чтобы не показывать дрожь пальцев.

Потому что перечить с начальством становилось ощутимо страшно – особенно сейчас, когда стекла очков не скрывали огонь бешенства в глазах.

— Мой прежний порученец не разочаровывал меня, — произнес над столом холодный голос. — Он не мое терял золото и в точности исполнял мои приказания.

— Господин…

— Прежний порученец мне нравился больше, — дернув ладонью, произнес князь Черниговский, поднимаясь из-за стола.

Затем спокойно двинулся по гостиной к выходу, обогнув кресло со смятым в месиво человеком.

Распахнул двери в номер, взглянул на ожидавшую его свиту и коротко распорядился, проходя в сторону лифтов.

— Едем в Кремль.

Глава 3

Говорят, супруги способны видеть одинаковые сны. Говорят, их ритмы пульса способны синхронизироваться. Многое говорят, что неплохо было бы проверить, если бы удалось заснуть.

— Мы забыли Веню, — вскинулась в моих объятиях Ника, не проспав и пары минут.

О моем сне, понятное дело, речи не шло – даже задремать не успел.

— Какого еще Веню мы забыли в нашей постели? — чуть раздраженно произнес я, позволяя ей присесть.

— В самолете забыли! Охранника, которого нам Федор оставил, — заполошно дернулась невеста, разыскивая в окружающей темноте, слегка подсвеченной уличными фонарями, то ли телефон, то ли обувь.

Через раздражение пробилось воспоминание, что лысого свитского моего брата Ника тоже кое-как уговорила притвориться в самолете спящим – рядом ходила болезная Аймара, которой внимательный взгляд молчаливого и никогда не спящего свидетеля мог весьма не понравиться. А падать вместе с самолетом, если что, пришлось бы всем. Так что охранник проникся моментом. Видимо, процесс ему понравился – из самолета он так и не вышел, что осталось совершенно незамеченным нашей компанией.

"Да и демон с ним, — рассудительно сказал бы я. — Взрослый человек, разберется!" — и был бы абсолютно прав.

Но у лысого не было документов, чувства юмора и осознания ценности чужой жизни. А в аэропорту работало огромное количество ни в чем не повинных людей.

— Из меня выйдет отвратительная мать, — хлюпала расстроенно Ника, сидевшая рядом на пассажирском сидении автомобиля.

Два черных автомобиля с экстренно разбуженными водителями и охраной вновь мчали обратно через снег просыпающегося города.

— Неправда, — для порядка попытался я ее успокоить.

— Правда! Я забыла человека в самолете! А если я оставлю там нашу дочку?!

— Сына, — поправил я. — Ну конечно не оставишь.

— Но я же уже оставила, — совсем расстроилась невеста.

— Забыли мы все, — по-честному разделил я ответственность, искренне досадуя вместе с ней.

Как я-то мог забыть? Ведь можно было легко сделать так, чтобы самолет с лысым сразу улетел в Румынию. Нет, вы посмотрите – уже и имя ему придумала!

— Тем более, это не ребенок, — добавил я убедительности в голос. — Это вообще сложно назвать человеком! Скорее, оружие массового поражения.

— О боже, я забыла в самолете оружие массового поражения, — словно прочувствовав новую грань вины, с головой рухнула в нее Ника, закрыв лицо ладонями и принявшись мерно раскачиваться.

— Ты на нем замужем? — рявкнул я на нее. — Все будет хорошо, — в приказном порядке выдал я целеуказание и тут же сменил тон на сухой и деловитый. — Смотри, за окном есть пожары? Город не горит?

— Н-нет, кажется, — чуть испуганно доложила Ника.

— Значит, все с ним нормально. По себе знаю, — успокоил я ее.

— А нет, там кажется что-то дымит, — приникла девушка к окошку.

— Это ТЭЦ.

— Н-ну, если так, — засомневалась Ника.

Понятное дело, телефонные звонки в аэропорт и лично владельцу самолета – княжичу Мстиславскому, были произведены. Но и механизм, предписывающий взаимоотношения с неустановленным человеком без документов, оставшемся в самолете, оказался давно запущен. К счастью, без свойственных исполнителям перегибов – пусть аэродром был военным, но и борт был личной собственностью княжича, оттого абы кого там быть не могло.

Всего час по дорогам, отнятым в очередной раз ото сна, и десяток минут телефонных разговоров по прибытию, и Нику увели в глубь отдельно стоящего здания на въезде в огороженную часть терминала – подтверждать личность и забирать оставленного пассажира. Права аристократки позволяли обходиться без нотариусов и прочих документов – иногда было достаточно честного слова… А еще Нику не объявили в розыск, оттого пропустили через турникеты без тревожной кнопки или что предусмотрено для таких моментов, если бы зайти внутрь попытался бы я… Выезжали мы на машинах, единым конвоем, и никому не было дела до личности в салоне…

Правда, не обошлось без короткого и удивленного "Это вы?" от охранника на проходной, явно распознавшего в девушке героиню новостей центрального канала. Но обрадованное и столь же лаконичное "Нашлась!" вполне устроило вопрошавшего.

Со мной бы так просто не прошло – вон и портрет мой, как оказалось, распечатан в черно-белом виде и подвешен на стойке информации… Да и глазастый постовой возле рамки детектора нет-нет, да поглядывал в мою сторону, словно в сомнениях касаясь рации в нагрудном кармане. Своим наблюдениям он наверняка верил, но также помнил, какие люди предупреждали о нашем прибытии. Долг и осторожность явно вступили в конфликт, выражаясь в движениях и взглядах, нервной походке и переглядываниях с коллегой – тот тоже отметил мою персону, но не хотел брать на себя ответственность.

Иногда сложно определить, где негодяй, а где – образец благочестия, что их разыскивает. Особенно, если они передвигаются на машинах одной и той же марки и жмут руки одним и тем же людям. Премия и награда за бдительность – вещи приятные, но кто гарантирует, что политика не перевернет все с ног на голову уже через пару часов? В Анадыре тоже есть военные аэродромы, и там тоже нужны охранники – особенно с наградами и внеочередным званием…

В любом случае, сомнения вредны.

— Извините, вы не одолжите ручку, — обратился я к одному из постовых, указав взглядом на искомое возле раскрытого журнала посещений.

Тот недоуменно повернулся к столу, но просимое передал – не лично в руки, но положив на борт, отделявший тамбур от охраняемой территории.

— Что-то он у вас на фотографии какой-то грустный, — вернулся я вновь к своему портрету и критически посмотрел на изображение. — Как будто его попытались задержать, и в аэропорту все умерли.

После чего аккуратно дорисовал лицу улыбку.

— Так лучше, — оценил я свою работу, вернулся на пост, улыбнулся и положил ручку обратно. — Не правда ли?

Постовой перевел взгляд от розыскного листа на меня, медленно кивнул и убрал руку от рации.

Возвращение Ники с новоявленным Веней произошло через десяток минут, абсолютно спокойно и без эксцессов – хотя Ника пыталась наводить суматоху, виновато кружа вокруг подаренного ей и забытого ею же охранника.

Сам же лысый производил довольно странное впечатление – казалось, этот эпизод прошедшего его совершенно не волновал. Будто в самом деле ребенок, забытый в торговом центре – но еще слишком маленький, чтобы даже предположить, что родители способны просто так его оставить, оттого недоумевающий по поводу окружающих его эмоций.

— Его надо покормить, — категорично заявила Ника.

— А меня? — нахмурил я брови.

— Вместе поедим, — примирительно улыбнулась невеста. — Я тоже проголодалась, — обратила она внимание на входящий в силу световой день за окном.

По отзывам постовых, ни одного приличного кафетерия и ресторана в Монино не было, и лучше бы нам ехать сразу в Москву.

Во всяком случае, отправляться туда действительно стоило до больших пробок, а нужное заведение искать в направлении больницы Шуйских – раз уж выспаться не получилось, то следовало исполнять данные этой ночью обещания и проведать болезных. Тем более, что Артему всерьез досталось, а проблему Аймара Инки требовалось как-нибудь решать. Скорее даже – проблему ее родственников, разыскивающих ее по всей столице…

Но до того – Ника не нашла ничего более правильного, чем высыпать перед новоявленным Веней горсть сладостей на стол круглосуточного кафетерия, словно в самом деле выкупая долг перед потерянным ребенком. Нам уже готовили горячее, пообещав десятка два минут ожидания, однако пачка сока и визуально треть ассортимента здешнего буфета, по мнению невесты, вполне подойдет для перекуса. Сказано это было тем самым бодрым и звонким голосом, которому никогда не хочется верить.

Во всяком случае, на столе нашлось мороженое, что позволило примириться с действительностью.

Вызволенный охранник, понукаемый настойчивыми предложениями Ники "что-нибудь съесть" тут же взял со стола такое же. Раз кушают соседи, значит – съедобное…

— Вечером ему билеты в Румынию купим, — поделился я с невестой планами. — Разумеется, не просто так отправим. В бизнес-класс. Если хочешь, рядом будет сопровождающий.

— Ты просто ревнуешь, что его поставили охранять меня, а не тебя, — из ворчливости выдала Ника нежизнеспособную версию. — Ты кушай, кушай, — попросила она застывшего с мороженым в руках охранника.

Тот энтузиазма не проявлял, но под настойчивыми требованиями, словно из вежливости, попробовал кусочек. Затем, будто прислушавшись к своим чувствам – еще один… Чуть повернул голову, прикрыл глаза и вновь прикоснулся к ощущениям, которые наверняка не чувствовал за все время своего странного существования – и которые определенно касались тех эмоций, что были запрятаны далеко за неподъемным весом навязанной ему службы; что ворохнулись только один раз до того, когда Ника позволила ему на мгновение вспомнить себя прежнего.

— Ладно, в конце недели отправим.

Ника с чувством превосходства глянула на меня. Мол, пронял меня довод.

— Ты, кстати, знаешь, — обратился я к стражу, чуть пододвинувшись к столу и наклонив вперед плечи. — Что все производство мороженого в этой стране принадлежит мне?

Мне ответил равнодушный взгляд, в котором если и было что-то – так это легкое недоумение.

— И если я умру, мороженого просто не станет. Никакого. Даю слово, — завершил я свое обращение.

Недоумение во взгляде напротив сменилось обеспокоенностью. А затем и серьезной тревогой.

Тут же чувства тронул всплеск энергии, и столик с нами в центре оказался под прозрачной пленкой щита.

Ника с ревностью покосилась на охранника и легонько стукнула его локотком.

— Вениамин, это общественное заведение. Не привлекайте к нам внимания, Максим в розыске.

Щит тут же пропал, как и еще одна пачка пломбира со стола. Равно как исчезли виноватые метания Ники – что самое ценное.

— Билеты я ему сама куплю, — заверила меня девушка. — Иначе его кто-нибудь еще перекупит за пачку конфет.

С навязанной охраной всегда так. Равно как и с чужими артефактами.

Я посмотрел за окно, где терпеливо дожидались наши машины сопровождения. По счастью, все еще было кое-что свое в этом дне – благодаря которому оставался шанс дожить до следующего.

Глава 4

Жизненные трудности встречают каждого человека, вызывая не самые приятные эмоции. Но если сравнивать собственные проблемы с масштабом трудностей княжича Шуйского Артема, то становится даже как-то неловко.

События под Екатеринбургом, которым не исполнилось и суток, не могли остаться без последствий – и бой двух одаренных, желавших смерти друг другу, ныне грозил развернуться полномасштабной войной. Не бывает расшаркиваний и уверений в легком недоразумении, когда после боя половину тела наследного принца одной стороны покрывают бинты и пластыри, а глава клана второй выходит из битвы с рассеченным боком, полной зеленовато-гнилостной магии из-под медвежьих когтей. Еще более маловероятно, если битва состоялась на обломках тайной тюрьмы, владельцем которой являлся князь Черниговский, а свидетелем сего – княжич Мстиславский.

А еще, вероятней всего, навела на княжича врага и предала его тем самым – любимая девушка.

Однако вовсе не поэтому княжич расхаживал из конца в конец широченного помещения с высокими потолками, которые как-то даже неловко было назвать больничной палатой… Вот палатами, со всей роскошью, присущей этому слову – вполне. Тут и кровать, на которой при желании тоже можно было расхаживать стремительно и вдохновенно – хотя матрас был жестковат, а белье сурово-белым. И легкие, невесомые шторы, забранные в шелковые ленты, на двух широченных окнах, выходящих во внутренний парк огромного здания, выстроенного овалом. Даже мебель, предусмотренная для посетителей – в том числе одно из трех кресел, в котором я расположился, и столик с фруктами – являли в себе ручную работу, основательную, не жалеющую материалов и запаса надежности, отчего то же кресло смотрелось троном, но вполне вписывающуюся в окружающий простор. Здание вообще было крайне основательным, отражая великую любовь архитектора к простору и надежности железобетонных конструкций, его обеспечивающих – огромные пространства коридоров и помещений вполне гармонично сочетались с метровой толщиной стенами, видимыми в проемах дверей. К слову, все окна палат выходили исключительно на внутренний двор – внешним же стенам достались узкие стрелки-бойницы, выходящие в технические помещения.

От формальных признаков больничного учреждения тут наличествовали стерильно-белые современные приборы, встроенные в полки медицинской стойки – но те оставались выключенными и сдвинутыми к стене, чтобы не мешать расхаживать княжичу.

Потому что истинная и самая важная проблема его была весьма тяжкой, маетной и вполне возможно – с реальной угрозой для жизни.

— Как думаешь, она пойдет со мной на свидание, — прекратив расхаживать, спросил Артем, с надеждой взглянув на меня, сидящего на кресле в углу.

«Она» – это, понятное дело, Аймара Инка, принцесса клана Аймара и обладательница коронной фразы «скоро вы все жестоко умрете!» – поверил которой разве что повар в той забегаловке… Но, судя по виду, он и сам давно хотел уволиться – не его это призвание…

Не следует думать, что княжич Шуйский нерешительный и робкий юноша – вовсе нет. Проблемы неуверенности для него раз и навсегда решаются, стоит заглянуть в зеркало. Ибо в зеркале, при желании, на него смотрит хмурый трехтонный медведь. Неведомо куда девается остальная масса в обычной, человеческой форме, но подозреваю, что в харизму – так что со внешностью и взаимной симпатии тоже никаких проблем.

— Конечно пойдет, — уверенным тоном опроверг я все его сомнения.

— Думаешь?

— Вообще без вариантов. Это я тебе как ее похититель говорю, — кивнул я. — Как прикажу, так и будет.

— Так! — вскинулся Артем. — Никаких «похитил» с этого дня! Пригласил!

— Я с восьмого класса так и говорю, это вы вечно… — заворчал я в ответ.

— Сейчас – особый случай! — жестко постановил Шуйский, приосанился, обрел прежний, величественный вид.

А затем, заложив руки за спину, вновь принялся маятником вышагивать по комнате, полный сомнений и опаски услышать слово «нет».

Все дело в том, что Артем Шуйский практиковал лечение разбитой любви и предательства весьма неординарным, но крайне действенным способом – влюблялся еще раз. И это, с учетом огромного количества озлобленной родни Аймара Инки, разыскивающей утерянную принцессу по всей Москве, грозило обернуться действительно очень большой проблемой.

— Да позвони ты ей, — посоветовал я. — Она же в этом здании, а тут вон – в каждых покоях по телефону, — обратил я внимание на трубку на отдельном столике возле выхода.

— Верно, можно просто позвонить, — даже обрадовался княжич, в несколько шагов добравшись до трубки, но замерев на последнем движении.

Затем, уловив мой любопытный взгляд, взял себя в руки, уверенным жестом набрал внутренний номер.

— Алло? Артем, — сухим, чтобы не выдать волнение, голосом произнес княжич. — Ты позавтракала? Хорошо.

Трубка с глухим звуком упала на рычаги. А княжич вновь начал ходить вдоль комнаты.

— А может, и не надо, — мудро согласился я. — Только проблемы от нее.

— Да какие проблемы! Просто убедился, что Инка у себя. Сейчас придумаю, куда пойти, и перезвоню, — тут же оправдался Шуйский.

— Ты понимаешь, что уже завтра вас может найти ее родня? — намекнул я на вполне реальные проблемы.

Потому что от одного «виртуоза» Артем, может, и сбежит – но там их толпа на два самолета…

— Ну, это же будет завтра, — словно не услышав меня, произнес княжич, вновь глядя на телефон.

Логично…

— Ты это, ей особо не доверяй. Помни, что для кого-то ты в первую очередь ценный мех, — намекнул я на исход прошлых отношений.

Надо же как-то приземлять иные волнительные, но не совсем приземленные размышления. Тут вон, и без того проблем хватает – и не заниматься ими действительно означало гигантские неприятности. От которых, в отличии от приезжей родни принцессы, не убежать в принципе.

— Сейчас все будет по-другому! — твердо и убежденно ответствовал Артем. — Я про Веру помню, ты не сомневайся. — Уловил он мои тревоги.

— Удалось с ней переговорить? — проявил я любопытство, стараясь не перейти грань дозволенного.

— Не великая проблема, — пожал тот плечами, оставаясь внешне спокойным. — Если тебе интересно, она звонила несколько раз. Спрашивала, когда вернусь. Когда сообщил, что расстаемся – расстроилась, хотела узнать почему.

Артем подошел к столику с фруктами, выбрал себе яблоко из вазочки, покрутил в руках и положил обратно.

— Я сказал, глава клана против наших отношений, — вздохнул он. — Квартиру я ей оставил. Университет она продолжает посещать.

Истинным главой, с недавних пор, стал сам Артем – но широкой общественности это было не известно.

— На этом все? — позволил я себе легкое удивление.

Потому что такие люди, как наследные княжичи – пусть и сотню раз добродушные на вид – не умеют прощать.

— Почему же? — остро глянул Артем. — Последим, удостоверимся. Может, через год. Может, через два – что-нибудь узнаем. Это столица, Максим, тут нельзя взять и пропасть человеку среди бела дня.

— Спорим, можно?

— Нельзя, — надавил он голосом. — Я не хочу. Вдруг это все еще совпадение… — посмотрел он за окно. — Тем более, это ничего не решает.

Конфликт будет все равно – и для него показания некой Веры уже не станут ни откровением, ни весомым доводом начать войну. В чем-то верно.

— Отец в курсе?

— Разумеется, — спокойно кивнул Шуйский. — Нас попросили ничего не предпринимать до пятницы.

— Мстиславские?

— Они, — подтвердил Артем. — Большой княжеский сход будет. Скорее всего, разговор о тюрьме пойдет и о тех людях, которых оттуда освободили. Так что сосредотачиваемся пока. Мобилизация, — покрутил он ладонями. — Есть время. Даже на свидание есть время сходить, — с тоской глянул он на трубку.

— Тогда звони, — приободрил я его.

— Ладно, — облизал княжич пересохшие губы и пошел на второй заход. — Алле?.. Да, я. Да, снова. Ты пообедала?! Вот и молодец!

Трубка хлопнула по рычагам громко и раздраженно.

— Еще один звонок, и она подумает, что ты ее специально откармливаешь, чтобы сожрать, — деловито прокомментировал я.

За что удостоился возмущенного взгляда и десяти секунд показного игнорирования.

— Как вообще ухаживать за такими девушками? — не удержавшись, проронил он вслух.

«Такими» – понятно, как принцесса Аймара. Хотя разницу будет найти сложно.

— Ну, цветы ей подари.

— Думаешь?

— Ну да. Я Нике дарил. Двадцать тонн.

— И как? — заинтересовался Артем.

— У нас как бы свадьба скоро, — с видом уверенного профессионала проронил я.

За что удостоился уважительного и слегка завистливого взгляда.

— А шоколад? Шоколад дарить?

— Нет, шоколад – перебор, — твердо постановил я, чуть не содрогнувшись внутренне от представленного образа Ники, выползающей из двадцати тонн лакомства.

Сама моя невеста, по счастью, находилась в другой части здания. Она, в общем-то и вовсе не хотела сюда ехать, отговариваясь вполне разумными доводами – следовало успокоить сестру, маму и папу, что с ней все в порядке. Понятное дело, с матерью и отцом она уже созвонилась, но личный визит гораздо дороже. Где-то за доводами прятался страх перед княжичем Шуйским, документы которого она умудрилась порвать, да и нежелание лишний раз встречаться с Инкой. Но дело в том, что визиты она желала совершать только вместе со мной, не желая оставаться одной – да и я не хотел ее отпускать в одиночестве, а обещание навестить Артема было дано, и отступить от него тоже было нельзя.

Поэтому пришлось заинтересовать Нику вопросом природы ее охранника – мало у кого такой есть, и уж тем более наверняка никто не делал ему МРТ. А раз она хочет вернуться в медицину и университет, то есть шанс написать просто шикарный диплом. У Ники зажглись энтузиазмом глаза – ну а бедный Веня еще не подозревал, что от врача в таком состоянии желательно бежать как можно быстрее…

МРТ в больнице было, и аж два аппарата – а Артем только рукой махнул, лишь бы ему не мешали маятником расхаживать по комнате.

— Чего хотел? — совершенно бесцеремонно ввалилась в комнату Инка, сдувая локон волос с лица.

Волосы, что характерно, были вновь черные – зато далеко не больничное платье с кучей знакомого золота поверх казалось знакомыми.

— Пойдешь со мной в театр?

— Пойду.

— Хорошо, — облегченно выдохнул Артем, покосившись на меня.

Мол, это все? Так просто?

— Вы, кстати, когда маску вернете? — поинтересовался я у монаршей особы.

— Какую? — изобразила она вежливое непонимание.

— Из золота. Которую вам Федор на время отдал.

Пальцы Инки дрогнули, обозначая нервное хватательное движение.

— Когда Федор за ней придет, тогда мы с ним это обсудим, — дипломатично ответили, выражая недовольство мне и с легким возмущением-просьбой стреляя глазами в сторону Артема.

— Максим, — тут же вмешался Шуйский. — Нам бы она очень пригодилось. Сам же понимаешь, после недавних событий, безопасность нашей гостьи становится самым важным делом.

— Ладно, — вздохнул я, глянув на друга и вновь переведя взгляд на принцессу. — Предлагаю сделку. Маска остается тебе, а ты и твой клан не будете против, если я захвачу мир.

— Инка! — предупреждая, окликнул ее Артем.

— Пф-ф, — с пренебрежением отмахнулась Аймара. — Сделка заключена.

Шуйский с подозрением посмотрел на меня.

— Ничему вас история не учит, — отворачиваясь, довольно буркнул я себе под нос.

— Что?

— Метет за окном, снежно, — отразил я словами увиденное. — Вы, главное, про театр Нике не говорите ни слова, — напомнил я об особенности своей невесты.

Но это больше для Артема напоминание. Для Инки было другое объяснение.

— Это еще почему? — поинтересовалась принцесса, руки которой оказались в ладонях Шуйского.

— Может быть, тоже захочет пойти. А если захочет, наши билеты окажутся лучше ваших. Мне же их покупать, — примирительно развел я руками и улыбнулся.

В бесстрастном выражении лица Аймары отразилась гарантия сохранения тайны.

Набрал телефон Димки, обрисовал проблему, но для обсуждения репертуара и удобного времени трубку передал Артему – пусть сами обсуждают в уголке комнаты, какой из спектаклей Аймара будет совершенно не понимать.

— Максим! — столь же бесцеремонно вошла Ника, мигом нашла меня взглядом и нервно прошептала, озираясь. — Там аппарат МРТ сломался. Что делать?

— Покупать новый, — печально произнес я, покосившись на Шуйского.

Тот согласно и очень грустно кивнул.

— В общем, у тебя не самый худший вариант, — скрепя сердце, благословил я Артема.

Потому что бывает как минимум на один самолет, вертолет и аппарат МРТ хуже…

— О, — заметив посторонних, встала в ступор Ника, порозовев от смущения. — А о чем вы тут шепчетесь? — преодолев себя, с осторожным любопытством поинтересовалась она, глядя на нас троих.

— Мы? — сделал невозмутимое лицо Артем. — Так, мелочи.

— Бытовые вопросы, — отмахнулась Аймара, тоже обнажив неспособность нормально соврать.

— Например? — надавила Ника, глядя уже с подозрением.

— А… Хм… Почему санузлы тут такие огромные? — нашлась та.

— Почему? — покосилась Ника на меня.

— Это чтобы лыжи не снимать, — с виноватой улыбкой подхватил я невесту под руку и поспешил на выход.

Плотно захлопнул дверь и усовестил невесту:

— Это, вообще-то, палата Артема.

И точно не место, где он стал бы отвечать на вопросы… Как, впрочем, и в любом другом – но в иных обстоятельствах.

— Я врач, я в палате главнее, — отмахнулась Ника, — тем более, почти мой пациент.

— Но МРТ – его.

— Это да, — шмыгнула расстроенно невеста.

— Главная по палатам, тут вообще есть место, где мне можно поспать? Хотя бы пару часов, — устав бороться с бодрствованием четвертые сутки подряд, поинтересовался я.

— Найдем, — бодро ответствовали мне.

Вот кто уж точно пришел в себя – даже за руку уверенно потянули вперед.

Предложенное помещение оказалось скромнее Артемовых палат, но опять же напоминало добротный номер отеля куда больше, чем больничное отделение. Вновь – индивидуальная комната с отличной и широкой постелью, мягкость которого оценил не только я, но и Ника, что, подпрыгнув, присела совсем рядом, коснувшись бедром. Спать резко расхотелось, о чем мягко намекнул Нике и аккуратно положенная ей на талию рука, и взгляд сверху вниз – в ответ на доверчивый анфас с чуть приоткрытым ротиком и широко распахнутыми зелеными глазами.

— Ой, я Веню в аппарате МРТ забыла! — вскинулась невеста, вывернулась из уже более настойчивых объятий и сбежала.

Что б ему там мозги запекло…

Разделся, лег под одеяло, обнял подушку.

Спасать мир хотелось все меньше и меньше.

Глава 5

Княжеский титул способен распахнуть многие двери перед его владельцем – в том числе витые металлические решетки закрытой территории Кремля, резные дубовые ставни на входе в имперский секретариат и консервативные створки из массива редких пород дерева кабинетов высших чиновников. Большие и малые, приметные и тайные – в старом Кремле было множество комнат, палат и торжественных залов, доступ к которым для князя Черниговского был открыт. Только сегодня за всеми этими дверями не было нужных ему людей.

Сновали вокруг мелкие клерки, почтительно прижимаясь к стенам коридора, лишь бы не заступить дорогу могущественному министру и имперскому князю, пребывающему явно не в духе. Угодливо здоровались чиновники средней руки, пряча взгляд. Но отчего-то высказанное уважение царапало чувства фальшью, а после очередного кланяющегося болванчика, проходящего мимо, так и хотелось резко обернуться, чтобы уловить ухмылку, брошенную князю в спину.

Разумеется, все это было чушью, мороком, порождением бессонной ночи и напрасных волнений. Оттого князь Черниговский спокойно шествовал по коридорам, ожидая, пока разбежавшиеся вперед порученцы – он приблизил сразу трех из числа самых исполнительных – устроят ему встречу с кем-нибудь из правящей семьи. Или хотя бы найдут их на этажах.

Просто смиренно ждать в приемной императора или одного из великих князей Черниговскому претило – еще не хватало делить кресло с одним из неудачников, смиренно дожидающимся аудиенции с самого рассвета. Иные, поговаривают, даже проводят тут всю ночь, лишь бы озадачить их сиятельств своей мелкой проблемой или челобитной. Даже дышать с ними одним воздухом для князя было бесчестьем. Он был выше любого просителя, он сам решал проблемы – равно как и создавал их для остальных. И сегодня он был здесь не для того, чтобы искать одолжения – он желал требовать согласно своим древним правам.

Тем более, что долг перед императором закрыт сторицей – доброй волей самого князя, а это должны ценить поболее дорогих подарков. Двести пятьдесят миллиардов! Демоны, да его должен был принять император самолично, — все-таки колыхнулось раздражение, упрятанное вглубь души. Но тот отсутствовал. В конце концов, личная подпись императора не требовалась.

— Ваше сиятельство, — сдерживая радость от удачи, быстрым шагом поспешал к нему счастливец из этих троих.

Имени он его не помнил – отличится еще раз, и будет повод уточнить.

— Кто? — сухо вопросил Черниговский, подразумевая своего будущего собеседника.

— Великий князь Роман Глебович, — сообщил слуга с поклоном, пристроившись справа и буквально на полшага вперед, чтобы указывать путь.

Дядя императора… Князя устроил бы наследник первой линии или родной брат, но старшее поколение, возможно, даже лучше. Тем более, что все Рюриковичи одним миром мазаны, и что знает один, непременно становится известно остальным.

— Ваше сиятельство, — встретили Черниговского благожелательным наклоном головы, протянув старческую руку для рукопожатия.

Все бы ничего, но долгожданная встреча произошла вовсе не в личном кабинете великого князя или специально отведенном помещении.

Рукопожатие состоялось прямо в коридоре – в небольшом закутке с окном, выходящим во внутренний двор: заснеженный и заметаемый лениво парящими в воздухе крупными снежинками.

— Быть может, проследуем в более удобное место? — Рассыпавшись комплиментами здоровью, внешнему виду и успехам внуков (сводку пришлось читать в машине по пути), все-таки огляделся по сторонам Черниговский.

Несмотря на то, что место было относительно пустынным, мимо то и дело проходили посторонние. Разговаривать же на приватные темы в такой обстановке… И уж тем более ставить собственную защиту в чужом доме…

— Возможно, вам будет удобно в другое время? — Тоже посмотрев по сторонам, Роман Глебович демонстративно взглянул на наручные часы. — Сейчас очень много дел. Есть буквально пара минут.

Еще раз ждать и искать?

— Думаю, нам хватит и пары минут, — удержав раздражение, постарался улыбнуться Черниговский. — Вы получили деньги?

— Деньги считают, — дипломатично ответил великий князь, отразив улыбку.

Значит, этот точно в курсе кучи денег. Беседа будет проще.

— Роман Глебович, у вас никогда не возникало непреодолимое желание убить человека? — Прежним светским тоном продолжил князь.

— Бог миловал.

— Представьте, я тоже раньше был не знаком с этим чувством. Но сейчас моя родовая башня в руинах, а виновник ходит на свободе.

— Мы живем в столице светского государства, на его улицах нельзя убить человека просто так. Подобное было бы уместно где-то в пригородах Екатеринбурга…

Черниговский невольно сжал ладони в кулаки – до боли впившихся ногтей в кожу, но тут же постарался расслабиться.

— …но никак не в Москве, — подытожил, примирительно улыбнувшись, Рюрикович. — Без расследования, без доказательств.

— Мне не дают расследовать, — быстро вставил фразу князь. — Ваше сиятельство, эта плотная опека над Самойловым весьма расстраивает верного слугу государства. Сотни лет, отданных службе отчизне. Пролитая кровь на рубежах отечества. Верность долгу и дисциплина в известных вам финансовых операциях… Неужели это меньше, чем жизнь одного мастерового? — Уже искренне недоумевал Черниговский.

— Самойловы – семья из особого списка, — не проявил сочувствия Роман Глебович.

— Но сам Самойлов Максим – приемный, — надавил на известное обстоятельство князь.

— Если мы начнем делить семью на полезных и бесполезных, то потеряем всех вместе. Самойловы задействованы в оборонных проектах, нам важна их лояльность.

Настроение Черниговского резко упало.

— И теперь ему дозволено устраивать бомбардировки в Москве?!

— Никому не позволено, — резким тоном заставили его осечься, напоминая, что тон тут повышать не следует. — К слову, что вы забыли в Екатеринбурге? До нас доходили весьма спорные сведения.

— Искал Самойлова, — сухо ответил Черниговский. — Желал доставить его под суд и следствие.

И не важно, что полевой суд планировался немедленно и на месте.

— Нам известно о битве.

— Княжич Шуйский воспротивился законным намерениям. Обстоятельства его появления там мне доподлинно не известны. Представительству княжества направлена имперская нота.

— Есть информация о некой тайной тюрьме в месте вашей встречи, — отвел взгляд великий князь, глядя в непроглядную метель за окном.

— Ее следует немедленно проверить, — как положено слуге закона, внимательно выслушал и кивнул Черниговский. — Возможно, появление этих двух молодых людей неслучайно. Будем верить, они не успели замести следы.

Все обратилось в пепел. Пусть ищут.

— Доподлинно известно, что в тюрьме были выжившие. Трое, — обронил Роман Глебович, слегка покосившись на собеседника.

Но князь был абсолютно спокоен. Досада – та присутствовала. Слегка опоздал, как выяснилось. Да еще трое… Супруга наверняка расстроится.

— Пожелаем же бедолагам ясного ума. Доводы невменяемых будет сложно оформить в уголовное дело, — поцокал сочувственно Черниговский. — Вдобавок их могли специально запугивать, внушая в качестве похитителя имена самых честных людей государства. Обычная практика, поверьте моему широкому опыту. Взять мерзавцев будет не так просто.

— Если мы коснулись ваших профессиональных обязанностей… Князь, как обстоит дело с расследованием похищения девушки? Той, ролик с которой задевал и ваше честное имя.

— Наше имя не могло быть задето. Тот человек на видео был изгнан из рода много лет назад, лишен наследства и вычеркнут из родовых книг, — похолодел голос князя. — Что касается расследования, то преступник найден. Я лично присутствовал при его казни.

Боль сдавила сердце, но эмоции остались под маской спокойствия.

— Тем не менее, спешу выразить сочувствие… И толику восхищения… — задумчиво произнес Рюрикович. — Расследование закрыто?

— Расследование похищения девушки привело вновь к неугомонной паре Самойлов+Шуйский, — даже с некоторой усталостью произнес Черниговский. — Вы же знаете, какие у золотой молодежи бывают «развлечения». — С негодованием выплюнул он. — Не удивлюсь, если одной из спасенных из той тюрьмы окажется сама невеста Самойлова.

Великий князь задумчиво покачал головой, толи отвечая на предположения князя, то ли на собственные невысказанные мысли.

— Мы пригласили отца Самойлова для беседы. Сегодня, этим вечером. Уверяю, поступок не пройдет бесследно. Разумеется, если он виновен.

— Роман Глебович, что я должен сделать, чтобы он умер? — спросил Черниговский напрямик, не опасаясь ни лишних ушей, ни камер.

Всему есть цена. И сегодня он был готов платить – потому что решение этого вечера по семье Самойловых будет окончательным. А жить и знать, что обнаглевших мастеровых просто обяжут работать бесплатно… И любое уже его личное наказание будет воспринято, как оплеуха императору… Это раздражало до дрожи.

— Лишите его статуса гражданина, — подумав, выдал Рюрикович.

— Считаете, император поспособствует? — задумался над вариантом князь.

Персона нон-грата, человек без господина, выведенный из под власти закона, враг государства – назови как угодно, никто не вступится за изгоя. Это было… сладко.

— Император выше подобных вопросов. Но если дюжина равных вам посчитает, что человек недостоин жить с ними на одной земле – их древние права не будут оспорены.

— Дюжина? — с сомнением произнес Черниговский, оценивая время до вечера.

— Можете посчитать себя, а если найдете еще десять голосов, то я обещаю к вам присоединиться, — мягко ответили ему.

— Премного благодарен, — глубоким поклоном отразил признательность Черниговский.

— Да, еще мелочи, — щелкнул пальцами Роман Глебович. — С вами желает переговорить иностранная делегация. У них тоже проблемы с похищенной девушкой.

Дверь кабинета рядом словно сама собой отворилась, отражая пятерых мужчин в красно-золотых длиннополых одеждах, вставших полукругом и внимательно смотревших на князя. Индейцы что ли? Любопытно.

Рядом с ними совершенно терялся уставший юноша славянской внешности в дешевом пиджачке – явно недорогой переводчик. Но вот сами господа смотрелись очень дорого и очень… перспективно.

Надо же как-то гасить долг перед китайцами? Доход от родовой должности будет как никогда кстати – а эти заплатят, никуда не денутся. Только слово министра МВД может заставить городовых по всей стране начать работать всерьез – не отворачиваясь от притонов и нелегальных постоялых дворов. А если гаркнуть – тряхнут весь криминал, да так, что те сами взвоют и притащат эту девку в ближайший околоток.

— Пусть запишутся ко мне на прием, — в предвкушении, распрямил Черниговский плечи и благосклонно кивнул темнолицым. — Думаю, мы найдем, как друг другу помочь.

Юноша-переводчик тут же принялся нашептывать перевод его слов стоящему подле старику.

— Надеюсь, эти господа знают традиции подарков нашей страны? — шепнул князь стоящему рядом Роману Глебовичу.

— Бесспорно, эти господа знают много традиций, — кивнул тот. — Возможно, решите поговорить сейчас?

— Им следует подготовиться, — не согласился Черниговский. — Тщательно. Завтра утром.

Золота, поговаривают, у них целые пирамиды – только в руках не видно ни единого слитка.

— Вам виднее, — не настаивал Рюрикович.

Оказавшийся весьма полезным человеком – стоило поделиться с ним доходами.

— Спасибо, Роман Глебович, — со всей душой пожал Черниговский руку дяде императора. — Да. Еще одна мелочь. Скорее, даже недоразумение. Мои люди говорят мне, что им не дают начать восстановление моей башни.

Какое-то возмутительное самоуправство! Хотя прикрываются расследованием Ока государева – и нет возможности прогнать тех силой.

— Деньги еще считают, — с улыбкой ответили ему.

Князь недоуменно перевел взгляд на глаза и даже слегка дрогнул – зеркала души, смотрящие на него, были словно два выстуженных озера.

Алчные черти.

Черниговский неловко поклонился и быстрым шагом отбыл. Следовало приговорить одну мерзкую личность до завершения дня.

То, как старейшина Аймара с сыном и свитой вышли из кабинета и встали возле Романа Глебовича, осталось вне его внимания.

— Не пожелал говорить, — подытожил Рюрикович.

Но тем уже не особо была нужна та беседа. Они услышали достаточно в разговоре, что изначально не был приватным – а значит и урона чести ни им, ни великому князю никакой.

— Тот, кто не хочет говорить с Аймара о будущем, будет говорить с Аймара о прошлом, — произнес вслед за старейшиной молодой переводчик.

И опасливо покосился на великого князя. Для простого белорусского переводчика, откомандированного с гостями страны, это было немного слишком.

— Возможно, вам повезет встретиться с ним завтра с утра.

— Определенно повезет, — перевел юноша и невольно тронул ворот рубашки, ставший неожиданно плотным и мешающим дышать.

Ему как никогда захотелось впервые в жизни исказить слова и перевести клиентам «А может, не надо?» от имени великого князя.

Потому что предложение самого переводчика они проигнорируют.

Впрочем, это не так, чтобы очень обидно.

Пятерка Аймара уделила Рюриковичу милостивый наклон головы и степенно направилась на выход.

Вовсе не обидно. Потому что на мнение великого князя, складывалось ощущение, этим людям уже тоже плевать.

Попрощаться с Феликсом Александровичем Пилькевичем, скончавшегося на пятом десятке лет от сердечного удара, прибыли всего полтора десятка человек – из числа дальних родственников, до кого смогла дозвониться пресс-служба князей Черниговских. Она же заказала некролог в газетах, оповестила о безвременном уходе уважаемого специалиста по радио и сумела вставить пару строчек в сводку новостей ряда второстепенных каналов.

Многие в этот день узнали имя и фамилию человека, ранее скрывавшегося за должностью личного княжеского советника. Еще большее их число равнодушно отбросили эту информацию, как бесполезную для себя.

Люди уходят – иные, вложив все силы и время в служение, делают это в одиночестве, без жен и детей. Увы, в этот раз – даже без коллег по работе, отчего то единодушно проигнорировавших церемонию прощания. Хотя, конечно, конец рабочего дня, вторник… Но не было даже заместителей – словно появление тут способно серьезно навредить карьере…

Пустоту огромной московской квартиры, в которой практически не жили, не оглашали рыдания и стоны горя – люди степенно стояли вокруг гроба, установленного на двух табуретах в самой большой комнате, и внимательно слушали зачитываемое душеприказчиком покойного завещание. Лысоватый старик в скорбном черном фраке медленно диктовал последнюю волю усопшего, перечисляя, что из пожалованного достанется любимым племянникам, а что – двум молодым любовницам, присутствующим тут же в комнате, и явно не подозревавших о существовании друг друга ранее. Впрочем, никто не собирался кричать и выяснять отношения – люди подобрались исключительно воспитанные. Разве что единожды плеснула эмоция, когда решалась судьба двух квартир в столице, и на покойного зло посмотрел десяток пар глаз и две пары – признательных.

Ну а покойный – просто лежал в гробу, далекий до свар и земных пересудов. Его тело и лицо старательно привела в порядок похоронная служба, восстанавливая внешний вид после княжеской немилости – оттого смотрелся он просто глубоко уставшим человеком, впервые легшим спать раньше двух часов ночи.

Завещание было, наконец, зачитано. Присутствующие, не повышая голоса, выразили о нем свое мнение, обменялись визитками своих адвокатов и отбыли, оставив гроб в тягостной пустоте комнаты. За окном все еще валил снег.

Распорядитель похорон, нанятый кланом, на всякий случай ждал еще около часа, широко распахнув дверь квартиры. Но никто более не прибыл.

Короткая отмашка – и двое солидных грузчиков, переодетых по случаю в черные фраки, закрыли гроб, подбив ударами ладони вставленные в крышку гвозди, водрузили его на себя и деловито понесли на выход.

Внизу уже дожидался черный катафалк дорогостоящей иностранной марки и нанятый микроавтобус – на случай, если кто-то все же решит сказать последние слова над могилой. Желающих не нашлось – и вполне довольный этим событием водитель отбыл по своим делам. Клан уже заплатил ему за весь день, равно как и всем остальным.

— На Новодевичье, — распорядитель похорон проследил, как гроб по салазкам разместили в кузове и на всякий случай продублировал маршрут для водителя.

Тот равнодушно пожал плечами. Разве что с любопытством мазнул взглядом по крышке гроба – абы кого на закрытом кладбище не хоронили. И почти никого из тех великих людей – в одиночестве.

Процессия машин получилась крошечная – авто распорядителя, профессионально отрабатывающего оплаченный заказ, и машина с покойным.

Путь успокаивал, равномерный процесс разгона и торможения по заметаемой снегом дороге был привычен и рутинен, а скорбный груз где-то даже навевал философские мысли.

Тем неожиданней оказался придурок на внедорожнике, подрезавший катафалк на светофоре, не давая проследовать за головной машиной.

— Ты куда лезешь, идиот! — чудом избежав столкновение, растерял водитель всякую меланхоличность и задумчивость, врезав кулаком по клаксону.

Светофор дважды мигнул зеленым и через желтый перешел в красный цвет, добавляя неприятных эмоций.

Да тут еще из водительской и пассажирской двери машины лихача вышли рослые мужчины восточной внешности, одетые в не по-зимнему легкие ало-золотые одежды, и зашагали к водителю.

Тот резво рванул дверь и вышел тоже – идиоты могли повредить арендованную машину, а на улице разбираться проще. В сжатый кулак легла связка ключей.

И тут же отшатнулся, завидев в руках впереди идущего маленький топор с алой краской на лезвии.

«Только бы зеркало не срубил», — тоскливо пронеслась мысль, руки сами собой опустились, и водитель отшагнул в сторону, оборачиваясь в поисках помощи у притормозивших на светофоре машин.

Но соседи в потоке тоже видели топор, и рисковать не спешили.

— Эй, ты куда! — все же грозно рявкнул водитель, стоило первому подошедшему открыть переднюю дверь машины и нагнуться к рулевой колонке.

Однако не успел он всерьез испугаться угона и уже от отчаяния напрыгнуть на неприятеля, как тот щелкнул кнопкой открывания багажника, выпрямился и в прежнем неспешном ритме к концу длинной машины – вслед за вторым, что успел его опередить.

— Вы чего, мужики. Там же покойный.

— Вы чего! — уже лепетал он, стоило одному из странных мужиков выдвинуть гроб.

Тот поддел крышку гроба лезвием, откинул крышку. Оглянулся на стоящего подле него господина, дождался короткого кивка.

Коротко рубанул топор.

Мимо остолбенело стоящего водителя прошел мужчина, удерживая в одной руке топор, а в другой – за волосы, голову мертвого человека.

Кровь давно спустили медики, но сам вид…

К слову, голову перед машиной аккуратно убрали в плотный черный пакет и с поклоном передали невооруженному пассажиру.

Глава клана Аймара вернулся на свое место в машине. С добычей, как оно и должно быть.

— Поехали, — распорядился он на английском, стоило бойцу клана устроится за рулем.

Дождавшись, когда машина резко рванет с места, проносясь на ярко-красный под звуки клаксонов и визг чужих шин, а потом свернет на более спокойную улочку вечерней Москвы, Аймара Катари переложил пакет с головой бывшего советника князя Черниговского на колени сидевшего рядом переводчика.

— Это тебе, — прокомментировал он оторопь и непонимание в глазах молодого белорусского специалиста.

Юноша сдуру заглянул внутрь и резко отшатнулся, чуть не отбросив пакет со всем его скорбным содержимым – но поймал взгляд Аймара и замер, испугавшись живого гораздо больше незнакомого ему мертвеца.

Как оно и должно быть.

— И ч-чо я должен с этим делать? — Переводчика от увиденного ощутимо затрясло.

Взгляд его уперся в потолочную обивку машины, но колени чувствовали ледяной холод, растекающийся от содержимого пакета по ногам. А руки так и вовсе свела судорога на сжатых у горловины пакета ладонях.

В ответ на панический вопрос последовал вполне спокойный и даже несколько недоуменный ответ – с ощутимым акцентом небольшого племени, оседлавшего все горы Южной Америки.

— Переводить.

Глава 6

Звук сообщения на телефоне резанул по нервам, в одно мгновение вырвав из объятий сна. Мало кто знал этот номер, и еще меньше из их числа стало бы беспокоить в момент первого за четыре дня отдыха. В темноте, созданной поздним вечером и зашторенными шторами, подсветка включившегося аппарата выделялась достаточно, чтобы не тратить время на поиски. Чуть большее время понадобилось, чтобы взгляд привык к яркости экрана и сфокусировался на тексте послания.

Подо мной сломался стул. Что делать?

Артем

Понимание написанного кое-как пробирались через волну адреналина и разогнанного сердцебиения, проталкиваясь сквозь строй надуманных мной предположений с неловкой грацией медведя, познакомившегося с мебелью Большого театра.

Не подавай виду.

Сосредоточенно набил я ответное послание.

И, кажется, слегка продавливается основание ложи.

А вот уже это сообщение было наполнено легкой паникой, хотя черный на белом шрифт вряд ли мог передавать эмоции. Но у Артема с ненадежными конструкциями особые отношения – начиная от льда на реке, который после восьмого класса отказался его выдерживать, завершая иными постройками без капитальных фундаментов. Оттого, собственно, он и предпочитает селиться на первых этажах – во всяком случае, не высоко падать. Вот уж у кого действительно кость широкая.

Постарайся лечь и распределить нагрузку.

Некоторое время подождал развития ситуации, но потом все же с силой выдохнул и отложил сотовый в сторону. Неприятностей не случилось – а это одна из самых счастливых новостей.

Обернулся на другую сторону широкой кровати. Ники рядом не было.

Наверное, с этим Веней. Делает ему МРТ. Или УЗДГ.

Волна ревности поднялась из глубины души, подзуживая на агрессивные действия.

— Ты обещал рассказать, чем все закончится, — тихо произнесли голосом Ники из темного угла комнаты, противоположного окну и постели.

Эмоции мигом унялись, сменившись толикой вины и признательности. А привыкший к полумраку взгляд выхватил силуэт девушки, сидящей в кресле.

Я молча потянулся за одеждой.

— Конечно, мы можем и дальше жить в больнице. Сойдем за пациентов, — последовал горький смешок. — Но как долго нам скрываться?

Дома ее ждала полиция, равно как и меня. Мачеха и сестра находились под охраной, но всякий раз задаваясь вопросом – а достаточно ли та надежна, чтобы противостоять возможностям имперского клана, Ника не могла не загонять себя в ловушку бесконечных сомнений и переживаний. И даже если защиты достаточно – то сколько им с нею жить?

Раньше она задавала эти вопросы себе. Сегодня не выдержала и спросила меня.

Вопросы и рассуждения продолжались все то время, пока я одевался. Иногда она срывалась на обвинения, иногда сама выступала мне адвокатом, защищая, убеждая себя, что иначе быть не могло. Под конец винила во всем себя лично, запутавшись в причинах и следствиях. Все эмоции, до того скрывавшиеся в ней, сжатые самообладанием и волей до огромного напряжения, сейчас рванули во вне, обращенные в слова, тон голоса и тихий плач.

— Пойдем, — завершив одеваться, протянул я к ней открытую руку.

— Куда? — тихо и бесцветно спросила Ника.

Еще немного – и что-то определенно надломилось бы внутри нее.

— Завершать, — был я доброжелателен и уверен.

И мне поверили и не сорвались.

Суматоха, вызов машин, организация передвижения по городу, который в одночасье перестал быть дружелюбным и открытым, заняли около часа времени.

Но уже на исходе восьмого часа вечера мы стояли подле пустыря на Воскресенской улице – полкилометра в длину и полторы сотни метров в ширину ценнейшей земли в самом центре города, без единой постройки на ней.

За двадцать лет, прошедших со времен падения рода Борецких, пустырь успел разрастись кустарником, черные ветви которого выглядывали из-под снега. Более ничего не росло на мертвой земле.

Разве что рекламные баннеры вдоль дорог, сорняками возникающие на каждом незанятом пятачке столицы, пятнали своим присутствием усыпальницу и одно из последних напоминаний о великом роде Борецких, башня которых стояла тут – и была уничтожена, срыта до фундамента так, что ныне в ровном заснеженном рельефе не видно и напоминания о былом.

Рядом сжал ладони в кулаки Пашка – он тоже был тут. Нельзя, неуважительно не спросить хозяина и явиться на его территорию без спроса. Я это понимал, а вот владельцы рекламных конструкций и даже пара отчаянных людей, возведших на чужой земле гаражи – нет.

Пашка резко дернул ладонью, и порыв вечернего ветра резко взвыл до штормовых высот и обрушился на никем не званый самострой. В рев ветра вплелся стон металла и тревожное гудение бетонированной арматуры, шелест сметаемого снега и скрежет срываемых с места гаражей. То, что было рассчитано на борьбу со своенравной стихией, не справилось с волей человека – и рухнуло гнилыми деревьями, было сметено прочь с родовой земли.

Отчаянно засигналили с дороги; кто-то пораженно вскрикнул с пешеходных тротуаров от зрелища многотонных конструкций, убранных хозяином своих земель в сторону.

— Спасибо, что показал мне это, — коротко кивнул мне Пашка, развернулся и злым шагом последовал к ожидавшим его машинам.

В одной из них ожидала его некая Го Дейю – и, как мне показалось, прибыл Пашка вовсе не посмотреть на пустырь Борецких и разрешить мне тут поиски. Скорее, он хотел кое-кого вернуть мне обратно – судя по страдальческой мине на его лице и толике скрытой обиды – словно у Артема, взявшего как-то на пару дней мою Брунгильду себе домой. И ведь каждый из них, в общем-то, не возражал поначалу – скорее, наоборот… Но каждый узнал, что у кое-кого есть весьма суровый и непростой характер, который они изволят проявлять, когда меня нет рядом…

Во всяком случае, Пашка цел и не покусан.

— Куда сейчас? — ежилась в куртке от недавнего ветра Ника, пряча ладони в рукава и глядя в темноту пустыря.

— Вниз, — обозначил я направление.

— То есть, как – вниз?

— Надо копать, — пожал я плечами.

— Опять копать! — ворохнулось в девушке неожиданное и крайне агрессивное неприятие.

А взгляд, обращенный на меня, был весьма недобр.

— Не хочешь копать – не надо, — примирительно улыбнулся я. — Тогда копать буду я.

Сделал знак своей машине, тут же подъехавшей ближе, чтобы обеспечить доступ к багажнику.

Лопата там действительно была – добротная, с заточенной кромкой и эргономичным черенком.

— Недели за три справлюсь, — оценил я ее по весу и оглядел фронт работ.

— Хватит паясничать, — буркнула Ника. — Что тебе от меня нужно?

— Да так, использую столичную фишку, — признался я. — Ничего не просить и ждать, пока мне сами захотят помочь.

— Я тут дольше живу, не выйдет. А еще холодно, — потопталась Ника с места на место.

— Хочешь, пальто свое дам? — потянулся я к пуговицам.

— Говорю же – дольше, — хмыкнула она, отмахнувшись и, вроде как, перестав мерзнуть. — Говори, и мы обсудим, сколько это тебе будет стоить.

— Там, под слоем почвы, песок, — сделал я паузу, чтобы девушка догадалась сама, а потом уже продолжил. — Было бы здорово, если бы его там не оказалось.

— «Пожалуйста».

— Пожалуйста, — вздохнул я.

— «Буду должен».

— Десять рублей за куб. И тут много кубов! Может, даже штрафы за сломанное метро оплатишь.

Хотя думал я вовсе не о торге. Равно, как полагаю, за легкой перебранкой прятала неуверенность в своем следующем шаге сама Ника.

Там, под землей, бывает много разного – забытого и того, что нужно было забыть. А когда речь заходит о месте, с падения которого начался обратный отсчет жизни целого клана…

Проблема в том, что у любой ценности есть хозяин. А все ценности Борецких принадлежали юноше в машине, что все еще стояла по другую сторону дороги.

— Там то, за что нам все простят? — отвечая моим мыслям, Ника воровато оглянулась на кортеж с Борецким.

— Нет, — положил я лопату обратно, обернулся к девушке и добавил абсолютно честно. — Мы не станем оттуда ничего забирать. Кое-что оставлю я. Может, оставишь ты – тебе решать. И еще кое-что – для тех, кто приедет после того, как все начнется, — я посмотрел на часы.

Ника внимательно смотрелась в мое лицо, сделав какие-то выводы для себя, и коротко кивнула, принимая решение.

Обернулась через левое плечо к пустырю и замерла. Просто замерла – без напряжения и призыва силы воли, что отразились бы гримасой и суровым прищуром взгляда. Словно в самом деле на прогулке, подустав от долгого маршрута, отдыхала, глядя в сумеречную темноту пустыря, и прислушивалась к шорохам снега, основательно растревоженного Павлом. Будто еще пара секунд – и мы пойдем дальше, в сторону от мрачноватого места, которому совсем не место в залитой светом столице.

Но мы оставались на месте, уже вместе вслушиваясь в шорохи – будто в звуки волн, необоримо налетающих на берег, к нашим ногам, а потом и дальше – чтобы забрать до рассвета часть суши. В шорохи вплелся мягкий шелест – то снежинки закружились небольшим вихрем, поднимаясь и опадая вновь, создавая все шире и шире кольца из танцующего снега на ветру.

Покуда земля ощутимо не дрогнула, и в новосозданный вихрь не вплелись целые ленты бледно-желтого песка, резко взметнувшиеся сразу на несколько метров ввысь.

Кажется, рядом взвыла полицейская сирена – художества Пашки не остались не замеченными стражами порядка. Может быть, прибыли сразу несколько солидного вида машин – у рекламных баннеров были владельцы.

Но и наше, и внимание всех людей вокруг занимал стремительно растущий смерч, в котором от снега остались только редкие белые полоски – и шорох с шелестом, поглотивший все звуки вокруг.

Сложно сказать, через какое время последняя песчинка, лежавшая над уцелевшими катакомбами Борецких, поднялась от земли. Но в огромном столбе над нами отчего-то виделся силуэт необоримой клановой башни, сегодня напомнившей о себе всей Москве.

Песок рассыпался над городом где-то на высоте в несколько сотен метров, безопасно разлетевшись над значительной площадью. Хотя, если представить, что власть над песком можно получить обратно, а в тот миг он был буквально на всем в многокилометровом радиусе – то на вопросы безопасности стоит взглянуть совсем иначе…

Отряхнув ворот от налипшего песка, я расстегнул пальто и выудил пустой прямоугольник бумаги. Как-то не подобрал еще правильных слов…

Подошел к молчаливо стоящим возле патрульной машины представителям закона. Вежливо попросил ручку. А получив искомое, задумался вновь. Огляделся вокруг, отметив неуверенно перетаптывающихся господ – владельцев сломанных щитов, у которых наверняка был солидный блат и крыша в префектуре. Обернулся на Нику, что вновь дрожала в своей курточке – то ли все-таки от холода, то ли от вида черного провала в земле, что наверняка напомнил ей место собственного плена. Бросил взгляд на машину с Пашкой, род которого разорили и растоптали, скинув на него собственную вину и обернув в рабов.

Черкнул одну строчку и сложил листок два раза, закрепив клипом ручки.

— Скоро приедут те, кто уполномочен с этим разбираться. Передадите им, — оставил я его полиции.

После чего вернулся к невесте, аккуратно обнял и держал так, пока в ней не утихла дрожь.

— Нам идти туда? — глухо уточнила Ника.

— Они оставили лестницу, — указал я на ближнюю к нам сторону провала. — До того, как все засыпать. Хорошую, каменную. Не беспокойся, я хорошо подготовился.

И подтверждая это, вернулся к багажнику и выудил плотно набитый туристический рюкзак, из горловины которого выглядывал скатанный в валик теплый плед.

— Вот, на случай, если похолодает, — продемонстрировал я и с деловым видом накинул лямку на плечо.

Содержимое рюкзака предательски звякнуло стеклом о стекло.

— Та-ак, — протянула Ника тем тоном, который обычно бывал у нашего учителя по химии при сходном рюкзаке, принесенным на его урок, и аналогичном звуке.

— Емкости, — попытался отмахнуться я и пройти мимо.

— Что там у тебя? — заступила она дорогу.

— Припасы. Вон, смотри, там Пашка вышел с бизнесменами пообщаться.

У Пашки было действительно много вопросов, а те отчего-то напрасно не боялись юношу и не спешили убегать.

— Открывай.

— Спустимся – откроем. Там и фонарик есть.

Затем оценил степень упрямства и аккуратно положил рюкзак на землю, ослабив завязки.

Ника мигом присела рядом и заглянула внутрь.

— Две бутылки вина, — констатировала она и мрачно посмотрела на меня.

— Для обеззараживания проточной и талой воды. Рецепт еще с древнего Рима! Вдруг мы там застрянем, — постарался быть я убедителен.

— Сыр, нарезанный, — быстро перебирала она содержимое.

— С долгим сроком хранения.

— Шоколад.

— Высококалорийный продукт.

— Свечи.

— Это для определения угарного газа в тоннелях и шахтах. Потухнет свеча – дышать нельзя, — бодро отвечал я.

— Канделябр.

— Оружие ближнего боя.

— Спальный мешок. Один.

— Первый спит, второй – дежурит.

— Так, мы туда зачем вообще идем, а? — смотрела на меня невеста с подозрением.

— Мне просто надо сказать тебе очень и очень важные слова, — смутившись, отвел я взгляд. — Вот я и подготовился.

Ника тоже смутилась.

— Ладно, послушаем твои слова, — встав, отвернулась она от рюкзака и последовала к границы тьмы провала.

Я же накинул рюкзак на плечи и бодро проследовал за ней.

Надеюсь, она не убьет меня сразу, и продуктов будет достаточно, пока меня не откопают.

Иные люди редко понимают просто слова. Многие готовы принимать всерьез только те из них, что написаны на бланках с гербовой печатью. Часть – только из уст высоких чинов с большими погонами. Хотя, в общем-то, большинству достаточно тембра голоса и серьезности вида собеседника.

У Борецкого Павла пока был только тембр, хмурый взгляд и седина в волосах – что не совсем хватало при беседе с людьми многажды старше. Еще за его плечами находился кортеж из трех машин с охраной, но последним делом стоило указывать на него – он говорил не от лица денег и той структуры, что выделила ему транспорт с охраной. Он говорил от себя лично, и стоило приучать иных господ прислушиваться к спокойному голосу, не перебивать и даже в мыслях не держать мысль ему перечить.

Если бы его этому учили с детства, вряд ли бы возникли сложности. Но быть просто счастливым ребенком до четырнадцати лет, а после – в услужении легкомысленного принца Черниговских, это не лучшая школа управления и власти.

Кое-что удалось подглядеть у княжны Борецкой. Кое-что Павел смог перенять у гостившей у него неполные сутки Го Дейю.

Девушка, умеющая добиваться подчинения, вводить в ступор, вызывать опаску, страх и еще десяток эмоций у слуг особняка всего лишь улыбками – коих у китаянки было побольше, чем наберется смыслов в словах «да» и «нет», была достойна того, чтобы у нее поучиться. Хотя он бы предпочел, чтобы улыбки вызывали теплоту и радость – хотя бы у него самого…

Но гостья была раздражена, скрывая за явно защитной эмоцией оторопь и смятение. К ней ехали родственники – и Паша успел выяснить, что ждать от этого ей не приходилось ничего хорошего. Там, где хоронят людей при жизни, скорее постараются сделать так, чтобы родовые книги соответствовали реальности, чем будут воскрешать одну из многих богатого, но слишком многочисленного рода Го.

Он осторожно предлагал ей остаться – просто вспоминая себя прежнего, от которого отвернулись все. Но та шипела дикой кошкой и уходила сидеть на другой диван.

В конце концов, Пашка отчаялся и всерьез задумал вернуть ее к Максиму. Не отказываясь от нее, вовсе нет – пусть вспомнит, что такое настоящее зло и поймет, что у Борецких ей будет лучше. Во всяком случае, он был бы рад поучиться у нее новым улыбкам – например как та, что заставила уняться амбициям деловых, отчего-то сходу решивших навесить на него долги и проценты за порушенное и уничтоженное. Люди, посмевшие тронуть землю его рода, довольно быстро сообразили, что их сейчас будут немного калечить, а возможно – легонько убивать. Оттого ушли на своих ногах, целыми и невредимыми – ожидать с утра стряпчих клана, которые примут откупные и уточнят у них, кто позволил самоуправство. Не княжичу же этим заниматься.

В общем, в машину Павел вернулся самую малость повеселевшим. После чего тут же погрустнел, отметив равнодушно смотрящую в окно Го Дейю.

— Максим ушел вниз, — отчего-то произнес он то, что та наверняка видела.

Дейю слегка дернула плечиком.

— Интересно, что там, внутри? — попытался княжич расшевелить гостью.

— Ничего. Там ничего нет, — вызвав у него невероятное удивление, правильно предположила она.

Или знала наверняка?

— Но откуда? — все же вырвалось у Пашки.

— Вино в рюкзаке. Сыр, шоколад, свечи, — произнесла та подслушанное по губам.

— Свидание? — заинтересовался Борецкий. — Неожиданное место.

— Признание, — покачала та головой.

— В любви? — радуясь самому факту беседы с вечно молчаливой китаянкой, задавал все новые вопросы юноша.

— Нет, — огорошила та.

А в миг, когда Пашка, не дождавшись продолжения, уже хотел рискнуть задать новый уточняющий вопрос, ситуация изменилась.

Вернее, для начала изменения пришли в тишину и спокойствие пространства над разрытым пустырем.

— Вот козлина! Вот урод, а! — разъярённым рыком доносилось из провала, в котором без труда угадывался голос Еремеевой Ники. — Подлец! Паскуда! Негодяй!

А затем показалась и сама девушка, не прекращающая бранный поток – в том его размере, что прилично для девушки из высшего света.

Замерев на мгновение, девушка резко дернула обеими руками, и в воздухе раздался злой и резкий шелест – то песок, рассыпанный по близлежащим кварталам, несся на призыв хозяйки.

Причем, гораздо быстрее, чем был поднят и раскидан до этого. И стоило ему оказаться подле Еремеевой – он резко срывался в провал, вновь заполняя его.

— Это что с ней? — пораженно спросил Пашка.

— Это Максим признался, что ее с самого начала должны были похитить, — спокойно произнесла Го Дейю.

— То есть, как это так? Она же его невеста.

— Ну, он же ее спас, — поудобней расположилась китаянка. — Как и было запланировано.

— Если решите откопать – скажите ему, что между нами все кончено! — бросив дело на полпути, всплеснула руками Ника и широкими шагами ринулась от пустыря по улице.

— Понятно, почему она в бешенстве.

— Ясное дело, почему в бешенстве, — вроде как поддакнула Го Дейю. — Столько ждать первого поцелуя, а Максим все испортил.

— То есть, первого поцелуя?

— Они максимум за руку держались, — отмахнулась та. — Представляешь, какая она злая? Столько морально готовиться, а тут этот – с планами, — раздраженно завершила Дейю. — У него на все планы.

— Но сейчас он жестко промахнулся, — не согласился Пашка, глядя в спину уходящей Еремеевой.

— Сейчас она вспомнит, что выкуп придется вернуть, — покачала Го головой.

— Пф-ф.

— Ты хоть знаешь, сколько там копать? — вскинулась возмущенно китаянка и невольно взглянула на ладошки, на которых еще проступали мозоли.

Нет, понятное дело, что девушки любят ругаться, а еще сильнее – мириться. Но если всякий раз для этого надо будет выкапывать, а потом закапывать пять КАМАЗов денег…

— В общем, я бы сразу мирилась.

А Еремеева резко остановилась, развернулась и зашагала обратно.

— Постойте, я не договорила! — рявкнула она.

И с новым жестом руки вся груда песка рванула лентой из пустыря.

Девушка же вновь зашагала вниз по лестнику.

— Вот, — констатировала Го Дейю. — У него все просчитано.

— Не такой уж он идеальный, — недовольно поерзал на своем месте Пашка. — А злая невеста – это то еще наказание.

— Невесты умеют прощать, — скептически произнесла та.

— Ты еще и все вино выпил?! — громовым ревом донеслось из провала. — За что мне это?!

А Пашка с довольным видом скрестил руки на груди.

Впрочем, был он в таком состоянии до того момента, как из темноты лестницы выбралась Ника, устало выволакивающая на себе нестойко стоящее тело явно нетрезвого Максима, рука которого была закинута ей за шею для удобства и устойчивости.

— Я же тебя люблю! — искренне лепетал тот. — Я же переживал!

— Алкашня! — бухтела Ника, смущенно озираясь по сторонам.

— Вот, — вновь повторила Дейю.

И эта вера начала тихонечко раздражать Пашку. Хотя бы потому, что верили не в него. Максима, понятно, он и сам уважал безмерно – но показное равнодушие к себе царапало душу.

— Обрати внимание – он абсолютно трезв, — подсказала китаянка.

— Да ну? — мрачно прокомментировал нестойкую походку друга Пашка.

— Вино облил на пальто и ворот, на рубашку. А глаза трезвые, я же вижу. Все спланировал, — а затем помолчала и добавила с сочным акцентом. — Подлец.

Вновь возвращаясь к прежнему мрачному ожиданию родни.

— Нельзя спланировать все, — болезненно отреагировал Борецкий на изменение характера спутницы и постарался ее переубедить. — Один твой комментарий, и Ника все про него поймет.

— Ты в самом деле станешь вредить Максиму?

— Нет, но…

— Значит, тебя тоже просчитали.

— Хорошо. Я сейчас выйду и приглашу их в гости. Просто приглашу, но это уже изменит их планы на вечер.

— Попробуй, — отмахнулась та.

Паша пожал плечами и вышел из машины.

— Ваше сиятельство, — мигом обратились к нему от машины с полицией, а навстречу уже бежал ранее примеченный городовой. — Вы не могли бы уточнить личности этих господ? — Указали ему на Нику с Максимом.

— Подойдите и спросите у них сами.

Полицейский вновь глянул в сторону молодой пары, садящейся в машину, затем на провал в земле, затем с сомнением на молодую пару и вновь с надеждой обратился к княжичу.

— Ваше сиятельство, окажите милость. Будьте так добры, вы же их знаете?

Паша набрал воздуха в легкие, отметил, что машина Максима из-за заминки уже уехала, вздохнул и кивнул городовому. Он действительно их знал. Возможно, одного из них – не так хорошо, как думал раньше.

Потратив несколько минут, княжич сел в машину и резко захлопнул дверь.

Рядом с пониманием и снисходительной иронией хмыкнул мелодичный голос.

— А я ему в детстве в нос дал, — отчего то ворчливо произнес Пашка.

— Кому? — недоверчиво уточнила Го Дейю.

— Максиму. Ну, при первом знакомстве.

— Да? — с удивлением спросила девушка.

— Да. Нет, мне тоже, конечно, досталось, — добавил он для справедливости.

— А как это было? — подалась она поближе, пересев на пару сантиметров и с волнением заглянула Пашке в глаза.

— До крови, аж костяшки сбил.

Го Дейю, казалось, даже задышала глубже и быстрее, а в глазах, что ныне смотрели снизу вверх, сияло почтение и неподдельный интерес.

— А если в деталях? Нет-нет, подожди, — остановила она жестом. — Дома! Я приготовлю вкусную еду, мы откроем вино, и ты мне все-все расскажешь.

Пашка с важным видом кивнул и приказал водителю возвращаться в поместье. Разумеется, он не требовал это сделать как можно быстрее или срочно.

Наоборот – подойдет самая неспешная дорога.

Потому что предстояло придумать, как развернуть минутный боевой контакт в эпохальную битву. А проигрыш – в достойное легенд примирение.

Э, нет, торопиться не надо.

Глава 7

В своем желании заполучить самую красивую и умную подругу жизни, рано или поздно приходит понимание, что второй параметр можно бы и поумерить. Мне для этого хватило неполной недели.

— Что там находится, внизу? — обняла Ника мою руку своей, вроде как прижимаясь, а вроде как – не давая убежать.

Меня уговорили на пешую прогулку по вечерней столице – под снегом, сквозь наметаемые сугробы и пронизывающий ветер, набегающий с Москвы-реки. А еще мы были в розыске, и наша служба охраны весьма настойчиво уговаривала не отклоняться от маршрута. Но Ника упросила на пять минут отойти от графика – просто, чтобы не чувствовать себя преступниками, запертыми в четырех стенах.

Не самая великая прихоть, если вспомнить мое недавнее признание. Однако все обернулось беседой, которую хотелось бы избежать – а формат прогулки был предлогом, чтобы избежать лишних ушей.

— Темнота и холод заброшенных коридоров, — ответил я честно, неловко запнувшись и простуженно шмыгнув. — Может, поедем?

— Ты трезв и здоров, не притворяйся, — аккуратно тряхнули меня за руку. — И у тебя было несколько минут внизу, пока я не вернулась. Что ты там делал?

— Ходил по темным коридорам и мерз, — проворчал я недовольно, пряча лицо от ветра в поднятом вороте пальто. — Что еще делать, когда замуровывают живьем.

— Ну, можно плакать и кричать твое имя, — пожала Ника плечом.

Я дернулся и не дал девушке от меня отпрянуть.

— Извини, — был я искренен.

Равно как честен в том, что хотел отменить настроенный на ее участие замысел с похищением, но у меня ничего не получилось.

— Так, — остановилась Ника и строго посмотрела на меня. — Садись.

— Куда? — обернулся я по сторонам, глядя на почти пустую, из-за непогоды, набережную.

— На корточки, — надавила она рукой вниз.

А стоило опуститься, уверенно села мне на плечи.

— Все. Я тебе доверяю, помнишь? Сижу на твоих плечах, как ты и хотел. Чтобы мир вокруг меня вращался и все такое. Теперь рассказывай.

Я только вздохнул, выпрямился и медленно зашагал вперед.

— Кланы называют великими не просто так, — начал я. — Кстати, сколько из пяти минут нам осталось? Начальник охраны и без того седой.

— Не отвлекайся.

— Если укладываться в оставшиеся нам три минуты, — все-таки глянул я на часы. — Тридцать лет назад Борецкие изобрели кое-что, за что их постановили уничтожить подавляющим большинством голосов на княжеском совете. Никакие отговорки о мирном применении не были приняты всерьез – данные получили в результате промышленного шпионажа, и картина возможностей открывалась совсем иная. Переговоры о заморозке исследований…

— Что внизу? — легонько хлопнули меня ладошкой по волосам.

Я недовольно покосился вверх. Посадил, понимаешь ли, на свою шею…

— Что-то, что осталось от клана, который не смогли уничтожить даже в результате тотальной войны. С ними пришлось договариваться. Результатом переговоров стала сотня лет добровольного изгнания, переданные на этот срок богатства и земли, с той целью, чтобы победители могли найти и разрушить разработанное и лично удостовериться в том, чтобы это никогда не было повторено.

— Максим!

— Там один из трех рубильников от системы, которая во время войны была завершена и готова к запуску.

— Что она делает?

А я шеей и плечами ощутил, как напряглось ее тело.

— Кланы называют великими не просто так, — эхом повторил я свои же слова. — Существования машины хватило, чтобы завершить войну. Она способна уничтожить мир.

Кое-кому с фамилией Борецкие показалось несправедливым уходить из истории в одиночестве.

— Так, здорово… — механически произнесла Ника. — Отлично. Великолепно.

— Кстати, посещение этого места карается смертной казнью, — уточнил я.

— А-а… А если я не хотела там быть, — резко переключилась она на насущное.

— Надо было раньше говорить, — попробовал я пожать плечами.

— Как я могла знать!!

— Это как с рождением. Я тоже появился – а тут ба, надо мир спасать. Хоть бы кто предупредил, — проворчал я, компенсируя рывки невесты полушагом. — Да успокойся ты, все нормально.

— Верно, они ведь не знают, что мы там были, — выдохнула девушка, успокаиваясь после очередного шанса упасть.

— Ну, кроме полиции и тех пяти свидетелей….

— Блин!!

— Не ругайся, — шикнул я наверх. — Ну не одна у нас смертная казнь, а две. Толку-то. Вот кстати, за грабеж банка тоже…

— Молчи! Просто молчи! — судя по всему, схватилась за голову Ника. — Бог ты мой, какая свадьба, — искренне выдала она. — Нас убьют гораздо раньше.

— Раньше, когда внизу ничего не работало – да, — поддакнул я.

— А раньше он не работал? То есть, сейчас… — с беспокойством донеслось сверху.

— Угу, — кивнул я.

— Нам конец, — панически дернулась Ника.

— Не убьют, — уверенно высказал я свою точку зрения. — Во-первых, я оставил средство удаленного контроля.

И на всякий случай даже прислушался к себе – Звездочка, парящая внутри вмурованной в бетон электроники, ощущалась будто совсем рядом. Хотя с каждой секундой отделяющие нас километры пополнялись новым шагом.

— Бог ты мой, никто не даст тебе ее запустить! Они нападут во сне! Накачают тебя химией! Захватят в заложники семью и будут пытать!..

Я согласно кивал, поддакивая на все новые и новые варианты.

— Проблема в другом, — вставил я фразу, пока Ника набирала дыхание. — Есть и во-вторых. Механизм уже запущен.

Девушка опешила и на некоторое время будто бы даже потеряла голос.

— Примерно девятнадцать лет назад. Вероятно, последним из Борецких.

Ника тихонечко выдохнула.

— Не ты, — это показалось ей важным.

Хотя главнее в этом вопросе кое-что другое.

— Таймер на срабатывание настроен на двадцать лет. На срок, который требуется для признания рода мертвым.

— Но есть княгиня, есть Паша!

— Они не знают, как ее остановить.

А если Борецкие не появятся на имперском приеме и в этом году, их даже не подпустят к первому из рубильников, чтобы хотя бы попробовать – на выморочные земли найдутся новые претенденты.

Что до угрозы выживания мира… Для этого надо, чтобы княжна Борецкая захотела об этом сказать. Но она пока ищет хоть кого-то из уцелевших родичей. Однако вместо людей ее встречают только истории подлости, предательства и заказных убийств. Преступлений, которые почему-то никто не расследовал. Люди, некогда взявшие богатства на хранение, слишком привыкли к приятной тяжести карманов.

— Девятнадцать лет… И никто не знает? — робко подала Ника голос.

— Так вышло, — пожал я плечами. — Никто не проверял замурованное в песок и бетон. Сейчас, понятно, обнаружат стартовую обвязку и таймер. Сам механизм вообще непонятно где, есть только рубильники для запуска.

Хотя и те слабо похожи на традиционные – включение через приток воздуха в герметичную систему. Оттого и фундамент в башне Борецких в свое время буквально срезали слой за слоем, оставив удобные ступеньки для себя.

— А ты? Ты можешь его отключить? — звенел голос невесты.

— Может быть.

— Но… — упало потерянно в тишину.

— Если захочу, — выразил я равнодушно свое мнение.

— Но ты же не злодей, — дрожал от страха голос Ники.

Я недоуменно повел шеей.

— В этом мире нет героев, поэтому только злодей тут будет жить долго и счастливо.

— Да мы все умрем через год!!

— Мы с тобой можем умереть и раньше, — напомнил я текущих трудностях. — Так что миру придется здорово постараться, чтобы дать нам этот год.

— А потом?!

— Не потом – до этого. Ему стоит стать миром, который я хотел бы спасти.

— И в котором ты – император? — едко произнесла Ника.

— В котором очень внимательно прислушаются к моим рекомендациям.

— Собираешься шантажировать целый мир? Судить, правильно ли он живет? — дернулась девушка, словно собираясь сбежать с моих плеч.

Я придержал ее за ноги и успокаивающе погладил чуть выше ботинок.

— Я не собираюсь судить. Мы не террористы и не выдвигаем требования. У них достаточно своих законов и правил. Пусть соблюдают. Не более того.

— Боже мой, я вышла замуж за психопата. Да как они вообще догадаются, чего ты хочешь?!

— Я оставил им записку.

— Строчку? На клочке бумаги?! — высказала она свои наблюдения.

— Им хватит, — уверил я ее.

— И они послушаются? — едко отозвалась Ника.

— Это как болезнь. Они должны знать, что могут умереть, если не соблюдать режим. Болезнь – далеко, но если ты осознаешь, что уже болен, жизнь немедленно меняется.

— Послушай, не все узнают! Есть же простые люди!

— Значит, они умрут, не зная, от чего. Такое тоже бывает.

— Но я ведь тоже умру, — подавленно произнесла Ника.

— Как в старой доброй сказке. И умерли они в один день, — поддакнул я.

— Я хотела не такую сказку, — ника требовательно затормошила, чтобы я остановился и помог ей слезть.

А как оказалась рядом, не смотрела на меня.

— Иногда я начинаю склоняться к мысли, что все мы – сон, — произнес я, глядя в темноту речной воды. — Все эти огненные шары, твой песок, молнии и Пашкин ветер. Оно же невозможно из законов физики и не может существовать. Но кто-то жаждет увидеть всполох пламени и верит в них так сильно, что спящий чувствует эту яркую эмоцию, и она оживает в его сне.

Ника покосилась с явным испугом.

— Я просто хочу, чтобы ему снился хороший сон. Светлый и добрый. А не кошмары с тайными тюрьмами и людьми в рабских загонах. Иначе ему стоит проснуться.

Завершив на этой неловкой ноте, я направился к машине первым. Там уже недовольно прохаживался Димка, служивший нам сегодня водителем. Да и охрана вряд ли в восторге – пять минут давно исчерпаны.

Димка открыл дверь, стоило подойти ближе, и закрыл за мной, тут же перебежав на сторону, с которой сидела Ника.

— Вы знаете, что он задумал? — жестом остановив приготовившегося открыть створку парня, спросила его Еремеева.

Нику совсем не легонько трясло. А паника, охватившая душу, вовсе не хотела униматься и успокаиваться.

Еще она помнила юношу перед ним, равно как и то, что Максиму тот был дорог – а значит, мог к нему прислушаться.

Хотя в момент произношения вопроса уже пожалела об этом, прикусив нижнюю губу от досады.

— Знаю, — смотрел на нее спокойный взгляд.

А сам Димка жестом указал в сторону, предложив пройтись.

Ника обернулась на машину, но все же двинулась вслед за доверенным подручным своего жениха.

— Все его люди знают, — подтвердил Димка. — Близкие.

— Он же несерьезно? Он же нас спасет? — выпалила Ника свою главную надежду. — Он же не может указывать всему миру, в конце концов!

— Раньше Максим думал, что мир – это интернат, в котором он рос. Потом к этому миру добавилась пара километров в ту и другую сторону. Потом он увидел карту страны, и мир расширился. У него не было уроков, его никто не учил – не спрашивайте, как так получилось. Но и глобус он увидел довольно поздно, осознав, что мир – это целая планета.

— Но сейчас…

— Когда гнилая часть интерната взбунтовалась против него, он сжег его с ними внутри, — жестко произнесли ей.

Ника стояла ошарашенная, словно огретая пыльным мешком.

— Было бы здорово, если бы у Максима появился повод не уничтожать этот мир.

Девушка через какое-то время осознала, что в тоне говорившего была искренняя просьба.

— Нашлось бы хоть что-нибудь, что удержало его от того, чтобы залить мир огнем, — слабо улыбнулся Димка. — Потому что нам с этой планеты не сойти.

Запах табака от недокуренных и разломанных пополам сигарет боролся со снежной свежестью ветра, сквозящего с балкона через приоткрытую дверь и тонкую тюль штор. В гостиничном номере, часы на стене которого отражали десятый час ночи, царил полумрак и тягостное ощущение опоздания – той самой духовной разбитости, что следует за воодушевлением, уверенностью, легкой паникой и напряжением в попытке ухватиться за последние минуты.

Князь Черниговский зажег новую сигарету, посмотрел на тлеющую бумагу, концентрируясь на крошечных угольках, медленно угасающих без тяги. Разломал ее пополам и бросил в тяжелую хрустальную пепельницу. Он давно бы расстался с пагубной привычкой – как продавец товара, без которого уже не могли жить сотни людей, князя откровенно отвращало быть столь же зависимым. Но сам процесс, сам ритуал с тяжелой зажигалкой и лепестком огня его успокаивал. Отвлекал от защищенного телефона на столе, который не звонил уже более часа – что значило либо нерасторопность секретарей князя, обязанных скоммутировать его с иными землевладельцами империи. Либо же нежелание князей разговаривать с ним, Черниговским, лично.

Князь поднялся из-за стола и в очередной раз вышел на крошечный балкон. Его взгляд невольно опирался на княжеские высотки, видимые даже через ночь и снегопад, угадывал силуэты, подсказывал фамилии светлейших владельцев. Этому – звонили, этому… Сабуровым… Шахаевым… Кольцовым…

Из десяти необходимых согласий у него было только шесть. Шесть абсолютно подконтрольных ему князей, готовых подписаться под любым удобным ему документом и без звонка с личной просьбой. Оставалось уговорить пойти ему на встречу в такой малости, как человеческая жизнь незнакомого и не нужного им человека, еще четверых. Из семидесяти восьми населяющих империю князей.

Черниговский ощутил холод от невольно смятого и доведенного до ледышки комка снега, подобранного с перил. Отряхнул ладони от капель, оттер о полу пиджака и проследовал обратно в тепло номера. Под ногами легонько хлюпал нанесенный ранее внутрь и уже растаявший снег.

Семьдесят восемь – необъективное число, стоило отметить. Были там и те, кто на дух не переносил его, князя. Немалая часть осторожных принципиально не принимало чужую сторону и не шла на уступки даже в мелочах. А еще стоило вычесть затворников, тщеславных мерзавцев; абонентов, отдыхающих в удаленных местах планеты и возможное дурное настроение доступных для звонка.

Но четверо из условных тридцати, на кого можно было рассчитывать – это более чем хорошая выборка для того, чтобы раз и навсегда решить вопрос. Уж что, но понимание мести за разрушенную собственность обязано быть близко каждому из них – а решение выглядело изящным и где-то даже благородным. Ведь негоже пытать и обрекать на вечные страдания гражданина своей страны. А вот отщепенца, лишенного прав – вполне.

Еще было обещание подарков, уверения в почтении и мягкие намеки на ответные любезности, столь ценимые высшим светом – особенно от людей его уровня власти. Ну а если многозначительно проронить, что есть уже семь согласившихся – а двенадцатым станет дядя самого императора… Странно, что ему вообще пришлось звонить самому.

Но после десятка обескураживающих отказов, переданных референтами, пришлось вмешаться лично. Ничего не изменилось.

Три десятка отказов за витиеватыми фразами, показным и намеренным игнорированием сути просьбы и перенос разговора на более поздний срок. Черниговский тоже умел так играть словами, оттого не срывался на прямые вопросы, требуя четкого «да» и «нет» – ответ уже был дан в интонациях и полутонах чужого голоса. Оставалось только вежливо попрощаться, аккуратно положить телефон… И вновь ломать одну сигарету за другой.

Все, что происходило с ним в этот день, не могло быть случайным. Авторов же замысла подобной величины, способной влиять на князей, не следовало даже уточнять.

Его, Черниговского, оттесняли из большой политики. Ставили на место, наказывая вместо него виновника разрушения клановой башни. Делали это прямо сейчас, напоказ гневаясь и расточая улыбки в лице императорского дяди.

Мерзавец, согласившийся примкнуть двенадцатым – будто не знал, что не найдется даже восьмого. Патентованный интриган, своим обещанием втоптавший Черниговского еще глубже в яму, вырытую для него ими же самими.

Еще одна сигарета была размолота в прах под напряженными пальцами.

Эти сволочи специально сделали так, чтобы создать между ними конфликт. Они назначат Самойловым наказание – никто не спорит. Но князь был на сотню процентов уверен, что император оставит виновника живым.

И что получится в итоге? Башня разрушена. А мерзавец, ее разрушивший, ходит на свободе. Убить его – отразить сомнение в справедливости императора, оскорбить его суд и пренебречь решением. Да еще фактически надругаться над якобы «дружеской подсказкой» от Романа Глебовича, что бесспорно раструбит о беспомощности Черниговских, проваливших столь простой и очевидный вариант решения проблемы.

Оставить Самойлова в живых, смириться и забыть… Отстроить башню. Жить, как раньше.

Никто не пойдет за человеком, об которого прилюдно вытерли ноги, а он ничего не сделал.

Это и была политика – сделать так, чтобы скрежетал зубами в бессильной злобе, а тебе мог только улыбаться, благодаря за мудрость, которой так и не удалось воспользоваться.

По счастью, в играх на большой арене было множество обходных вариантов. Например, скрасть человечка до суда.

Раз лишить гражданства неведомо где прятавшегося Самойлова Максима не удалось, то оставался более прямолинейный вариант – задержать и похитить его отца по дороге в Кремль. Пытать и убить, предъявив светлому обществу жесткие и уверенные позиции Черниговских.

Император, безусловно, будет зол и недоволен. Но это всего лишь убийство человека на его земле, а не нарушение императорского решения – можно обойтись вирой и немилостью.

Главное мнение иных князей, что бесспорно поддержат возмездие. А легкая конфронтация с императором даже добавит Черниговским веса в их глазах.

Оставалось дождаться новостей от исполнителей – в Москве не так много дорог, ведущих к Кремлю. А полиция все еще подчинялась его ведомству.

Только отчего-то Самойлов-старший совершенно по-хамски не торопился на суд к главе государства. Почти десять ночи – и пусть путь его был прямо из княжества Шуйских, но решение было принято еще днем, а спецрейс под такое событие обязан был обернуться еще засветло.

Черниговский поднял телефон и парой фраз распорядился предоставить информацию.

В кабинет робко просочился порученец – один из новых, тот, что смог устроить ему встречу с Романом Глебовичем. Но последнее обстоятельство сейчас шло ему только во вред.

Князь на вошедшего посмотрел вовсе без ласки во взгляде, нахмурившись и жестом приказав зачитывать с принесенного порученцем листка.

— Информация по Самойловым уточняется, но… Возможно его вообще нет в Москве.

— Он должен быть, — надавил волей князь. — Сегодня. В Кремле. До полуночи максимум.

— Патрули удвоены. Все дороги находятся под наблюдением. Вертолетные маршруты отслеживаем. Линия спецметро также просматривается специалистами через вибродатчики. Но…

— В разговоре со мной это слово неуместно, — резко оборвал князь порученца.

— Ваши люди спешат доложить, что в данный момент император принимает князя Юсупова с дочерью. Говорят, их заставили очень долго ждать, и приняли буквально несколько минут назад. Иные приемы на этот вечер не согласованы.

Фраза прошла мимо ушей князя Черниговского, чтобы вернуться секундой позже.

— Отец Самойлова Максима – Самойлов Михаил, — проговорил он уверенно и медленно.

— Истинно так.

— Отцом Самойлова Максима не может быть князь Юсупов, — столь же неспешно выговорил Черниговский. — Мальчишка рос и воспитывался на землях Шуйских. Все, что может обсуждать Юсупов и Шуйский, это как их предки убивали друг друга и как будут убивать они, а потом их дети.

— Истинно так… — занервничал порученец, на полшага отступив к двери.

— Если бы мальчишка был из Юсуповых, под Екатеринбургом я бы видел его родственников, а не Шуйского-младшего, — произносил вполне весомые доводы Черниговский.

Шуйский, как он верил, пришел говорить и решать проблему на правах сюзерена. Было вполне понятно и логично увидеть его там – молодого и слишком уверенного в себе княжича, откликнувшегося на просьбу друга. Возможно, похить девчонку кто-то другой, с Шуйским даже стали бы разговаривать, обсуждая варианты, как разойтись мирно. Только вот Черниговский желал видеть Шуйского мертвым, а декорации глухого и тайного местечка для этого подходили как нельзя лучше. И косточки бы не нашли, если бы не…

Гроза над головой, оглушительные раскаты и всполохи, дергающие спазмами напряженные мышцы. Запах озона в гари выжженной земли и сияние, расплывающееся радужными всполохами, стоило прикрыть глаза.

Князь Черниговский повел ладонью к боку, поддел рубашку и притронулся к длинной ране на теле, ощутив неприятный бугорок нагноения на коже от магического яда медвежьих когтей. Легонько надавил, ощутив как легко и болезненно – словно сотней иголок укололи – продавливается припухлость.

И впервые за эти два дня ощутил страх – до дрожи в пальцах, касающихся гибельной раны, которую сейчас пытался подавить организм, а до этого – два княжеских целителя.

— Они не накажут отца Максима, — слегка онемевшим языком пробормотал Черниговский.

— Мы перехватим его раньше, — уверенно и бодро доложили ему.

— Нет, — неловким жестом запахнув рубашку, поднялся Черниговский со стула, опираясь руками о столешницу. — Он уже там.

Князь обернулся в сторону окна, безуспешно пытаясь разглядеть через снегопад и ночь шпили кремлевских башен.

Позади притих порученец. Возможно, позабыл, как дышать.

— Еще что-нибудь? — облизав губы, произнес князь.

Ему нужна была пауза, чтобы обдумать дальнейшие шаги. Что-нибудь спокойное, рутинное и не особенно важное.

— Письмо от Мстиславских по поводу совета князей в пятницу.

— У нас уже есть приглашение, — механически произнес Черниговский.

— Это не приглашение. Это требование быть.

Рана на боку заныла сильнее.

Ничего-ничего. В политике есть много вариантов для победы.

— Ты получил все материалы от своего предшественника? — обронил князь в тишину.

— Да.

— Заверши его работу. То, что он не успел.

— Будет сделано, — с готовностью и показной уверенностью произнес слуга.

— Что до пятницы – мы будем, — поддержал его тон князь.

Где-то совсем рядом бешено загрохотала гроза, на мгновение обратив ночь в день, и отразившись противной дрожью в оконных стеклах и плечах вжавшего голову князя.

Он дернул рукой, пытаясь зацепиться за стол, но чуть не рухнул вместе со спинкой стула. И только потом, до досады поздно, поднял защитный полог.

Но с улицы более не было звуков, а ночь вновь обрела белесо-серые оттенки большого города.

— Мы вернемся в пятницу, — чуть поправил свои слова Черниговский. — Да, вернемся. — Нашла на него злоба за проявленную неловкость и эмоции. — Распорядись оповестить всех союзников и зависимые рода. Переговори с наемниками, найди чем им заплатить. В пятницу нас должны слушать очень внимательно.

— Будет исполнено. Изволите подготовить самолет на утро?

Князь продолжал смотреть в ночь, всматриваться в ее оттенки. Как же он желал сейчас нового всполоха – молнии и стихии. Вот прямо сейчас, пусть. Пусть передерутся, вцепятся в друг друга зубами – там, в Кремле. Но ночь была тиха и спокойна.

А еще хуже – ночь, казалось, стала смотреть на Черниговского. Внимательно, равнодушно – глазами палача.

Князь отвел взгляд, сделал пару глубоких вздохов, вычищая слишком глубокий прилив чувств, и вновь глянул в окно. Палач продолжал смотреть из темноты.

— Что-нибудь, — облизал князь губы, продолжая смотреть перед собой. — Что-нибудь сегодня еще произошло? Из неординарного. Негативного. Плохого.

Интуиция исходила ором, требуя найти фундамент беспокойству.

— Есть непонятный момент, — на секунду задумавшись, уже не по листку доложил референт. — У моего покойного предшественника на похоронах украли голову.

Слуга развел руками, мимикой лица показывая собственную обескураженное отношение к произошедшему.

— Кто-то подрезал катафалк, вскрыл гроб и отрубил голову топором. Какие-то азиаты. Полиция разбирается с видеозаписями. Качество с перекрестка не самое лучшее.

— Как они выглядели? Одежда, — сжал князь губы до тонких белых полос.

— Плащи или халаты. Красное, желтое. Может, золотые. Сумасшедшие, — недоумением выразил порученец свое к ним отношение.

— Мы уходим прямо сейчас, — не сводил Черниговский взгляда с тьмы. — Объяви всем немедленно. Вещи оставить, номера не сдавать. Возвращаемся в Чернигов.

И уже там, из дома, все тщательно обдумав и обретя силу – вернуться в столицу. Да, так будет правильно.

— Боевая тревога? — задержался у двери уже опрометью бросившийся на выход порученец.

— Нет. Это…

«Эвакуация?»

— Не важно, — глухо бросил Черниговский, отступая к двери спиной вперед.

Словно опасаясь, что тьма напрыгнет ему на спину, стоит отвернуться.

Глава 8

В тишине Александровского зала Кремля ровным уверенным шагом звучала поступь высокого статного господина в мехах и серебряной тиаре на челе. В пару ему, звонкой капелью отзывались крошечные туфельки на ножках его дочери, шедшей с ним рядом. Соболиная шубка на узких изящных плечиках вряд ли была уместна в теплом помещении, но девушка не выказывала недовольства на лице, равно как и ее отец. В чем-то их одежды были сродни форменным мундирам с эполетами и знаками различия, позволявшими издали разглядеть звание и высокий чин – потому и под знойным южным солнцем, и в стуже ледовитого океана быть им едиными для всякой погоды, и застегнутыми до последней пуговицы. Великий князь Юсупов с княжной Ксенией изволили посетить дворец – и личное приглашение императора было тому причиной.

Их встречали неласково в этот вечер. Золото убранства и крупные каменья в рамах батальных полотен, украшавших потолки и стены дворца, давно успели наскучить – часы ожидания, проведенные в помещении на дворцовых задворках, поумерили даже яркое любопытство молодости, бушевавшее в молодой княжне, впервые посетившей Кремль.

Впрочем, и они проявили неуважение к хозяевам дворца – легкомысленная правда о еще несбывшемся, вышедшая из уст девушки, не могла не расстроить самолично встречавшего их дядю императора. Всего-то весть о том, что супруга его непраздна без малейшего его на то участия – высказанная полунамеком, со светлой улыбкой и тоном, на которые невозможно обидеться в сей же миг. Всего-то фраза, достойная глупышки и светской сплетницы – но произнесенная той, что по проверенной информации является первой в этом поколении Видящей. Пророком, коей доступно заглянуть за горизонт сегодняшнего дня – и действовать с этим знанием сообразно своим желаниям.

Богата страна талантами, а таланты полны надежд изменить этот мир к лучшему. Только миру это может прийтись не по нраву – и всякое доброе дело получит шанс всерьез подумать о своем поступке, в холоде запертых покоев – роскошных согласно статуса, но совершенно забытых хозяевами. Даже чая и напитков – не будет и тех. Мир, живущий в настоящем, не любит, когда заглядывают в его тайны – пусть даже тем только предстоит случиться.

Что до власти, которое дает грядущее – в Кремлевских стенах не остерегались ее владельцев ни в коей мере. Тысяча да еще сто пятьдесят лет, для ровного счета, минули с основания династии Рюриковичей, и остались в тех летах и пророки, и волхвы, и предвестники и видящие – без счета, без имени и без места погребения, развеянные пеплом по ветру.

Оттого и видящей достались холодные покои и отношение. А отцу ее, великому князю – время обсудить с дочерью сей поступок и сделать выводы.

В Империи, где все князья были названы равными, все равно кто-то назначал встречи – а кто-то смиренно дожидался приглашения войти. Это не будет сказано ни девушке, ни ее старшему родичу – но оно должно быть прочувствовано самолично, отпечататься в воспоминаниях об этом вечере.

А когда придет время – то самое, отделяющее раздражение их сиятельств от решения самовольно уйти, к высоким господам прибудут герольды и со всем вежеством пригласят на встречу с равным. На которую они наверняка пойдут – поумерив спесь. Ну, или – как княжна – смеясь уголками глаз и скрывая улыбку.

Многие пророки, между тем, умирали именно так, уверенные и счастливые от пьянящего всезнания. Отцу бы напомнить дочери об этом обстоятельстве – но тот отчего-то вышагивал невозмутимо, с грацией вожака львиного прайда, рядом с которым вился детеныш. Может быть, кто то знает, как умирают пророки – но этот человек куда лучше знал, как умирают все, кто затаит недоброе на его родню.

Бледная ночь, наполненная светом прожекторов и падающим снегом, заглядывала в здание через два ряда окон по правую руку от входа. Сияли электрическим светом тяжелые люстры. Купольные своды высоченного потолка со всей его роскошью отражались в начищенном до зеркального блеска паркете пола. А посреди всего великолепия зала, в самом его центре, были выставлены два кресла, ныне занятых – супротив еще двух свободных, дожидавшихся дорогих гостей.

Уважаемых гостей встречали трое – впрочем, на ногах дожидался только цесаревич Сергий, встав за спинкой кресла, на котором восседал император самолично. Не поднялась с места и принцесса Елизавета Дмитриевна, с вежливым равнодушием окинувшая вошедших взглядом – разве что коснулась рукой полы длинного изумрудного платья с воротом из светлого меха, то ли поправляя незаметную постороннему взгляду складочку, то ли демонстрируя набор перстней с крупными каменьями на пальцах – идеально подходящих к тем, что украшали заколку на высокой прическе. Впрочем, до личного представления, девушкам было уместно не показывать, что кто-либо вообще присутствует рядом – так говорят традиции, а им в этом здании старались соответствовать.

Может быть, поэтому император встречал их в тяжелой лисьей шубе, накинутой на тканую косоворотку с алым узором на вороте? Не было скипетра и державы в руках, осталась в хранилище шапка Мономаха – но и тяжелое одеяние, собранное из лисьих хвостов, пусть и полураспахнутое на груди, подчеркивало власть и могущество.

Император выглядел ровно так, как был отражен во множестве портретов по всей стране – умный взгляд карих глаз, высокий лоб, уместная возрасту седина в висках коротких волос, широкие плечи и сильные руки с узловатыми пальцами, выглядывающие из рукавов шубы. Если бы иному режиссеру понадобился образ монарха, было бы сложно конкурировать с оригиналом.

Впрочем, с актерами достаточно просто найти подходящее тело, слепленное изнурительными тренировками, а затем наполнить его смыслом написанного сценария, приписывая мудрость и прозорливый ум заготовке, способной говорить выученный текст и двигаться так, чтобы зрители приняли этот образ и поверили в него.

Где бы только актеру добрать той подавляющей ауры мощи, что пробирает ознобом даже через соболиные меха?

В одном актер был бы схож с государем – тому тоже бы подошли любые одеяния и роли: будь то любой из полковых мундиров империи или белый халат врача, накинутый на плечи; деловой костюм магната или легкая летняя рубашка, как во время начальственных инспекций летней порой. Но на сей раз – содержание бы отвечало внешнему виду.

Равно как и сейчас – мужчина в тяжелом кресле и шубе выглядел и был императором, а вовсе не бизнесменом, встречающим делового партнера, которого пригласил обсудить пару вопросов, заодно познакомив дочерей. Именно так по своему содержанию звучало приглашение. И это уже само по себе настораживало князя Юсупова.

Куда скромнее выглядел цесаревич – тот виделся тенью отца в своем классическом костюме в серую полоску, да и держался откровенно скованно, не касаясь даже спинки кресла руками. Но внешне – весьма похож. Странно, что ему не выдали места – словно сорвался в последний миг и навязал свое присутствие, поставив перед фактом.

Впрочем, князю Юсупову до этого было мало дела.

Высокий гость величественно занял предоставленное ему место, разместившись напротив императора. Краем глаза проследил, как изящно присела на край своего места его Ксения – с досадой отметив, что той не пришлась по душе дочь императора, и по всей видимости чувство взаимное. Это у них быстро получается… Хотя, казалось бы, одногодки – и в равной мере не умеют скрывать чувства. Или не хотят? Обе улыбаются, верно – но кто же так смотрит…

— Я выражаю неудовольствие тобой, мой друг. На правах старшего по возрасту, — голос, раскатами низкого тембра, наполнил высокий зал и растаял в его углах без эха, оставив после себя тишину.

Не было привычных приветствий и заверений в благорасположении – но было признание другом. Хлестнуло по нервам недопустимое слово, уместное только в разговорах с подчиненными – но вполне допустимое в нотациях от старших. Изнуряющая беседа, в которой, по замыслу хозяев, князя Юсупова будут возить мордой по полу, а тому останется только улыбаться, только что началась.

Князь застыл, выпрямившись на своем месте, и поймал взгляд старшего по возрасту – но никак не происхождению и силе воли. Этот вечер обойдется без улыбок.

— Я желаю поговорить о воспитании, — акцентировал каждое свое слово император постукиванием указательного пальца по подлокотнику. — О главной добродетели, способной сохранить и приумножить достояние семьи.

Юсупов внутренне подобрался и бросил взгляд на дочь. Как и любой политик, он прекрасно знал, что в фундаменте любой благообразной речи сокроются убедительные мотивы для абсолютно любых поступков. А самую главную цель притязаний не стоило и искать – Рюриковичи наверняка намекали на часть влияния на пророка, его Ксению, которую хотели бы получить. Да хотя бы знакомством с принцессой – общество которой, безусловно, пойдет любому воспитанию только на пользу. Сейчас непременно припомнят оскорбление дяди императора, подводя речь под главные аргументы.

— Разве не родителям объяснять, как должно себе вести детям? Не им ли прививать уважение к людям, укладу жизни и законам?

Князь слегка расслабился, услышав положительный ответ своим предположениям. Ну, тут утрутся – еще не хватало отправлять свою дочь в этот вертеп, называемый высшим светом.

— Истинно так, — оттаяв, Юсупов обозначил внимание к беседе коротким наклоном головы.

— Так какого демона твой сын творит?! — рявкнул вовсе аполитичный вопрос, заставив в испуге задрожать оконные стекла.

— Что? — поднялись княжеские брови, а недоумение заставило дернуть локтем. — Какой сын?

Юсупов моментально вспомнил местоположение всех трех своих сыновей, припомнил все их прегрешения и нашел их умеренными. Не в той мере, чтобы вызвать гнев монаршей персоны.

— Максим, — поиграл желваками император.

— Признаюсь, уже не в первый раз слышу это имя. Равно как то, что его называют моим сыном, — собрался с эмоциями князь, стараясь выглядеть безмятежным.

Хотя обвинения в ЭТОМ месте от ТАКОГО человека в адрес давно списанного со счетов ребенка его всерьез обескуражили. Безусловно, он знал о существовании Максима – технического ребенка, рожденного только для одной цели. Воспитание пророка поиском потерянного родственника – таковой оказалась цена будущего благополучия клана девятнадцать лет назад. Князь пошел на этот шаг с тяжелой душой. Но ровно с теми же эмоциями отправлял на смертный бой и других своих родичей, надеясь, что тем получится выжить.

Максим выжил, вырос, был усыновлен – и этого было более, чем достаточно, чтобы успокоить совесть. Статус бастарда, как защита от враждебного влияния Шуйских, подобравших мальца под свою руку – чтобы не смогли навредить через него клану. Проникновенная беседа о важности крови в исполнении Амира. И полная свобода действий для чужого, в общем-то, человека, которого не довелось видеть лично – не говоря уж о любви и гордости.

Ах да, пророка они все-таки воспитали, а значит все было не зря.

— Тебе что, было жалко подарить ему город? — чуть придвинулся вперед император. — Ты чем думал, когда бросил его без внимания?!

— Это внутренние дела клана.

— Черта с два!! Внутренние дела завершились, когда он снес башню Черниговских! — достался подлокотнику кресла удар раскрытой ладонью. — У моего порога! Перепугав всех свитских!

Как ни держал лицо князь, но изумление все же взяло верх. Он, безусловно, читал сводку происшествий, но никак не связал этого Самойлова с другим, которому полагалось тихонечко стареть в отдаленном княжестве.

— У него похитили невесту, — тихонько, тонким девичьим голосом вплелись слова в отзвук монаршего гнева.

Изумление скакнуло еще раз, потому как произнесла это принцесса Елизавета.

— Мы не имеем претензий по разрушенной башне, — тут же скороговоркой произнес цесаревич, словно пытаясь успеть до нового раската отповеди от отца.

Князь Юсупов недоуменно перевел взгляд с одного на другого.

— Ладно, — выдохнул император, в самом деле погасив новую вспышку гнева. — Мы не имеем претензий по башне, — проворчал он. — Раз мой сын просит за твоего… Но за Екатеринбург мне кто ответит?!

— А Екатеринбург же на месте, — чуть обескураженно повернул Юсупов к дочери.

Они только недавно пролетали над городом.

— Восславим же великокняжеское воспитание, — едко отозвался император. — Мне сожгли только пригород.

— Это воспитание приемной семьи, — открестился князь.

— Это твое небрежение, — похолодел будто воздух от слов. — Только твое легкомыслие. Мастеровой будет объяснять ему уклад в стране? Твоя кровь станет его слушать?

— Шуйские, — привел князь контрдовод, с легкостью сваливая всю ответственность на старых врагов. — Нелегко признавать потерю ценного ресурса, но бастард целиком ушел под их влияние. Горько осознавать, чем все это кончилось.

— Твой сын вытащил из Серебряного бора одного человека и выкинул его из самолета, — сменился тон на доброжелательный.

— Насмерть? — мигом выпалил Юсупов, затаив дыхание от надежды и волнения.

А рана на плече заныла застарелой болью.

— Насмерть. А затем откачал и притащил в Москву. Ты представляешь, как сильно эти деяния бьют по молодой голове? У него все получается, он творит все, что захочет. Его защищает передо мной мой сын. Что, по-твоему, станет следующим шагом? — вкрадчиво произнес император.

— Мне неведом образ мыслей чужого мне человека, — нахмурился князь.

Хотя, если признаться честно, поставить фамилию иного своего сына под данные поступки было бы приятно. Украсть невесту – Черниговский совсем с ума сошел! Произошло бы такое с его старшим – сметенная в пыль башня была бы идеальным ответом, достойным, крайне убедительным – но увы, несбыточным. Твердыни охраняются так, что… Князь осекся, пытаясь представить, как это вообще удалось сделать. И чуть не пропустил следующие слова императора, зацепив их в последний момент – оттого осознавал содержание некоторое время.

— Он вскрыл хранилище Борецких. Тут, в Москве, — смотрели на него холодные глаза.

И в них не было ни понимания, ни прощения.

— Механизм мертв, — отозвался князь, произнеся очевидное.

— Механизм запущен, — надавили на него тоном и волей. — Твой сын вскрыл хранилище и демонстративно оставил его в таком виде, чтобы мы это увидели.

— Он… — почувствовал себя весьма неуютно Юсупов.

— По твоему счастью, его включили девятнадцать лет назад, — жестко произнесли ему в лицо.

Потому что включи его даже бастард – никакие оправдания не нашли бы места. Им бы это не простили. Никому бы не простили.

— То есть, он пожелал предупредить нас об этом?

Император разжал правую ладонь и продемонстрировал неровно оторванный клочок бумаги с текстом на нем. Поднял с ним руку – чего было вполне достаточно, чтобы цесаревич аккуратно подхватил листок и направился с ним к князю. На ходу, впрочем, тоже ознакомившись с содержимым – и судя по взгляду, оставшись от увиденного весьма обескураженным.

Юсупов получил бумажку, посмотрел на императора, на принцессу. Мельком глянул на мило улыбающуюся дочку.

Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет.

Князь перечитал строку заново и перевернул бумажку в поиске продолжения – того самого, что было в Повести временных лет. «Идите княжить и владеть нами» – такими словами должны были завершиться слова разобщенных племен Руси, вызвавших первых Рюриковичей из-за моря на княжение. Но их не было.

— Что говорят Борецкие? — с силой сжав листок, Юсупов постарался увести разговор в сторону.

Но сердце все равно ныло о неизбежности беседы – о том, что Рюриковичи, по мнению одного молодого человека, либо не справляются, раз призваны, а в стране все равно бардак… Либо, что крамольнее, вовсе не нужны.

— Княжна Борецкая знает о механизме. Но не знает, как его отключить.

— И она молчала?!

— Вы не спешили защитить ее семью, — недовольно фыркнул император.

Значит, виновным за механизм назначат всех князей, а не того, кто раскрыл карты о деяниях Борецких и надоумил начать войну. Впрочем, узнали бы и сами – и действовали бы в точности так же.

— Демоновы солнцепоклонники, — прорычал Юсупов. — Я был за то, чтобы вырезать их под корень. Вместе с этой безумной бабой! И я был прав!

Но монаршее мнение оказалось категорически против.

— Прошу проявлять вежливость, когда вы говорите о сестре моей матери, — неожиданно строго подал голос цесаревич.

— Приношу извинения, — отмахнулся от него князь без особого почтения, куда больше пытаясь обуздать гнев на Борецких.

Сумасшедшие, пытавшиеся призвать свое божество на землю – дабы в числе первопророков овладеть силой солнца и безудержной энергией ядерного распада. Запрещенные знания выжигались с каждой новой сектой солнцепоклонников – но последователи таились, а для соблазна молодых и амбициозных ученых не нужно было много ресурсов. Подозревать в этом крещеных Борецких сначала было попросту глупо, а потом – поздно.

Не было информации, насколько далеко они продвинулись – но аналитики единодушно признали, что раз нет попыток изменения мироустройства, то им далеко до завершения. Войну поддержали практически все – большей частью поддакивая жадными гиенами малых родов в ожидании своей доли от раздирания на части богатейшего княжества. Но им первым достались токсичные подарки от Борецких – виртуозов водной стихии, каждый из которых был способен лишить питьевой воды целую область, заставляя болеть и умирать от жажды и соленой воды с небес, подменившей привычные дожди. Затем последовали наводнения, цунами и диверсии на водохранилищах…

Словом, когда гиены рыдали о перемирии, а крупные кланы додавливали еретическую мерзость, появились сведения о Механизме. Борецкие отказались от власти над солнцем – но за годы войны смогли придумать, как его призвать во всем величии, наплевав на то, что планета такого не выдержит. Впрочем, Борецких в те дни оставалось не более пары десятков – и огненный саван размером во всю Землю был для них красивым исходом, вычеркивающих из войны победителей, но не оставляя побежденных. Императора тогда смогли убедить стать посредником, что примирил враждующие силы. Все-таки, все очень хотели жить – и Борецкие, и другие великие кланы. И Император – тоже.

— Я смотрю на тебя и даже начинаю верить, что ты не был в курсе всего этого, — проронили в адрес Юсупова фразу.

— Девятнадцать лет назад, — приподнял Юсупов бровь, намекая на давность запуска.

— …Родился исполнитель, который к тебе практически не причастен. Даже живет на землях Шуйских. Только кровь все равно твоя. Решил себе власть забрать? Равным быть надоело? Пророка создал, пряча в его тени истинный замысел?!

Князь Юсупов даже опешил на мгновение над абсурдностью обвинений. Но та извращенная логика, что оплетала чужие мысли, и в самом деле могла существовать. Ведь перед лицом всеобщей смерти способно измениться очень многое – люди будут искать того, кто поведет их к спасению. И если предположить, что все устроено Юсуповыми – то именно они и будут способны все завершить. Для подстраховки, разумеется, спасителем станет Самойлов – тот самый, что Юсуповым враг, живет на земле врагов, но Юсупов кровь от крови. А там всплывет и запись на бумажке… Бред, но человек перед ним был страшен в своем заблуждении.

— Он просто боится, — легкомысленно и вовсе не таясь голосом произнесла его Ксения.

— Не стоит вмешиваться в разговоры старших, — мигом попеняла ей Елизавета.

— Иначе что? — смешинкой отреагировала та.

— Не поможет и прорицание, — зло произнесли ей. — Что там, впереди, а?

И князь – да и император наверняка – решили повременить с гневным окликом. Потому что обоим было одинаково интересно до грядущего.

— О-о, я вижу мир в огне, — легко рассмеялась Ксения. — Залитый жаром и лишенный воздуха. Без подданных, но с золотом, которое нельзя есть.

— Не смей мне угрожать, девчонка, — не выдержал император. — Не забывайся. Ты властна над будущем, но не над прошлым.

В закрытом помещении резко потянуло холодным ветром и Силой, пробрав до ужаса предчувствием близкой беды и неизбежности. Дернули воздух, раскрываясь, артефактные щиты вокруг Юсуповых – прикрывая личный слой защиты.

А в полумраке вечернего зала стали проявляться полупрозрачные силуэты людей – статных, высоких и широкоплечих, с мундирами различных эпох на плечах. Чем старее была эпоха – тем ветшалей одежда и прозрачней облик. Но даже в пятом явившемся на зов Силы Крови легко угадывались лица с портретов, украшавших стены Кремлевского дворца. Пять ушедших императоров Рюриковичей явились на зов потомка – и ощущение силы пятерых виртуозов, готовых призвать стихию во всю мощь, проявилось даже в реальности – расползаясь паутинкой трещин в паркете и стенах трехсотлетнего здания.

С громовым ревом десятка ударивших молний нечто огромное обрушилось на крышу над Александровским залом – с жалостью проскрипели перекрытия, известка и куски расписных частей потолка бессильно обрушились вниз. А наискосок через все шесть окон зала медленно прошел свитый из молний монструозный драконий хвост – шипя обращаемым в пар валящим снегом.

Эти две Силы Крови еще никогда не сталкивались в открытом бою. Но нрав довольно мерзкой твари, прозванной Драконом Юсуповых, был знаком всякой старой семье – равно и то, что электрическая разумная мерзость не угомонится даже после смерти хозяина – а значит и центр Москвы непременно обернется огненным пепелищем.

Но сопутствующие потери мало волновали закутанных в щиты и изготовившихся к смертоубийству одаренных. Казалось, всего мгновение – быть может, взгляд, жест, случайное движение, слово или слишком громкое дыхание способны начать битву, по исходу которых у сторон не останется сомнений и подозрений относительно проигравших – потому что трупам можно простить все.

В миг пикового напряжения, когда любая мелочь могла сорвать все в кровавую бойню, а упертые друг в друга взгляды уже не ведали о компромиссе. В миг, когда все, кто хоть кое-как мог чувствовать движения Силы, и со всех ног бежал из дворца – либо же подтягивал подкрепление к дверям.

Именно этот миг избрала откормленная жирная мышь, чтобы вальяжно пробежаться по прямой из угла в угол зала.

Первым глаз дернулся у императора. С этой скотиной, заведшейся пять лет назад, он был знаком – как и с выводком ее потомков. Не помогало ничего. Какой диверсант принес ее во дворец успешно вызнала разведка. Равно как и то, что на эту мышь, прозванную «Лучинкой», было выписано приглашение – а значит впустил он ее сам. Убить живое существо, приглашенное самолично, он не мог. Равно как не могли это сделать его слуги, на которых распространялось обязательство по обслуживанию гостей, а вовсе не по их убийству. Юридический казус, по счастью, не вышел за стены дворца. Надежда оставалась на котов и законы природы – они не регламентировались приглашениями. Хотя в случае смерти мыши, кота пришлось бы выставить за порог – как полагается возмущенному хозяину, на гостя которого напали. Шуйские вообще прислали отписку, что никакой мыши не забывали, и все их мыши в их дворце. На гербовом бланке. Официальная позиция княжества. Какой-то бред…

— Прогнило что-то, — проводив мышь взглядом, спокойно вымолвил Юсупов.

И не поймешь – про дыры ли он в паркете…

— Елизавета, угомонись, — отдал короткое приказание император.

И тени вызванных предков – всех, до кого смогла дотянуться внучка, исчезли. Сильна, что говорить… Пять – неплохо….

Вместе с ушедшими императорами пропало давящее ощущение Силы.

Разве что драконий хвост за окном продолжал движение маятником.

— Ксения, прекрати, — произнес князь.

И его дочка отпустила призыв, исчезнувший в ночной тишине, будто и не было.

А уважительный взгляд в адрес кровинки от самого императора – пришелся медом на сердце. Сильна…

— Не следует угрожать той, чей брат способен уничтожить мир, — не удержалась Ксения от завершающей фразы, вызвав чуть ли не мигрень у отца. — И чей брат способен его спасти, — мигрень тут же сменилась заинтересованностью. — Единственный, кто вообще способен сделать это за оставшиеся месяцы.

Оглашение срока наждачкой прошлось по княжеским нервам. А Рюриковичи, по всей видимости, были уже в курсе.

— Как? — уперся в девушку взгляд императора.

— Если ему не будут мешать. И если он захочет.

— Вздор, он что, не хочет жить? — недовольно произнес хозяин палат, отклоняясь на кресло.

— Борецкие тоже хотели жить, — дипломатично отозвалась Ксения. — Он знает, что одно желание не помогает.

— Мои гарантии его устроят, — постановил без малейшего сомнения император.

— Потребуются гарантии получше слов.

— Например? — приподнял тот бровь.

— Отдайте за него Елизавету, — улыбаясь ангельски, указала на нее девушка. — Ваши ресурсы ускорят решение проблемы, а родство сгладит иные конфликты.

— Дополнительный контроль, — задумчиво качнул головой император, а затем охнул, извиняясь перед внучкой. — Прости, родная. Разумеется, это неуместно. За безродного незнакомца…

— Я признаю своего сына, — осознав ценность спасителя мира и возможные прибыли от контроля над механизмом, выдал князь Юсупов.

— Вы только гляньте… — изобразил удивление и иронию Рюрикович.

— Думаю, следует замкнуть решение текущих вопросов на нас с тобой. Я сам обеспечу контроль над Максимом.

— Мне как-то привычнее работать с твоим отцом, — одной ироничной фразой вбили князя в пол.

Потому что будь ты хоть сотню раз главой клана, вопросы выживания станут решать с истинным патриархом рода.

— Тем более, что дедушка хорошо знаком с Максимом – он его учил некоторое время, — вмешалась Ксения с развернутым ответом, отчего-то встав на чужую сторону.

Предательница!.. Что значит – учил?!

— Учил? — эхом произнес весьма недобрым тоном император. — Поня-ятно… — Затем тот упер взгляд в князя и продолжил изобличающим, жестким тоном. — Город! Подарил бы Максиму вшивый город! С проблемами, искушениями, взятками и красивой жизнью!

— Тогда бы мы не узнали о том, что конец мира близко, — по неприятной, но видимо уже традиции, императора прервала его принцесса.

— Замуж пойдешь! — рыком выказал он ей неудовольствие.

— А я и не против, — потупила та взгляд. — Юноша приличный, из хорошей семьи. Я с ним знакома… Заочно… Он мне как-то розу подарил, — приобрел взгляд принцессы оттенок мечтательности. — Как вы, дедушка, скажете, так и будет. — Тут же приосанилась та примерной девочкой.

— Осталось договориться с Максимом, — указала на важное Ксения.

— С его дедом договорюсь, — отмахнулся император.

— Я не о свадьбе, — мягко поправила она его. — А об условиях.

— Елизавета, решишь, — постановил император, поднимаясь с кресла.

Аудиенция завершалась – а снежный зимний вечер и не думал униматься.

Во всяком случае, даже недолгое движение к машинам князя и принцессы Юсуповых все равно привело к тому, что пришлось отряхивать руками шубы от снега, чтобы не нанести его в салон.

— Не следовало отдавать брата в пасть Рюриковичам, — попенял князь дочери, стоило им оказаться в родных хоромах дворца на Большом Харитоньевском переулке. — Даже, если это поможет спасению мира.

Потому что клан всегда будет важнее даже всего мира целиком.

— Это не поможет, — пожала та плечами. — Скорее, навредит.

— Прости? — с удивлением посмотрел на девушку отец.

— Принцесса Елизавета Максиму не нужна. Он любит другую. Ему, кроме невесты, вообще никто не нужен, — ответила та честно.

— И зачем ты тогда настаивала на этом? — не понимал князь, внутренне раздражаясь. — Ты, малолетний тролль, не смей играть с императорской семьей! Я уже говорил, чем это может кончиться!

— Но как же иначе, отец, — искренне взглянула дочка на него снизу вверх. — Она смела нам угрожать. Пусть теперь брат ее за это наказывает. — Ожесточилось ее лицо той красивой внутренней яростью, свойственной матери.

Отец аж залюбовался.

— Смотри, чтобы брат про это не прознал, — фыркнул он. — Иначе сам тебя выпорет.

— Я – пророк, — отмахнулась та с превосходством. — Мне ведомо будущее.

После чего горделиво пошла вперед, приподняв голову и чуть прикрыв глаза.

Затем ойкнула, схватилась руками за попу, поалев щеками, и в панике обернулась к отцу.

— Б-будущее изменилось.

Глава 9

Работа переводчика – в донесении смысла сказанного без искажений, максимально близко к тексту. Словно в фильме, озвученном на один голос, внимание зрителя все равно обращено на главных персонажей, легко перекрывающих своими эмоциями и мимикой бесцветный фоновый перевод – в той степени, что закадровый звук через какое-то время перестают замечать.

Тот, кто стоял за левым плечом руководителей клана Аймара последние три дня, искренне старался выполнить возложенную на него миссию и переводить так, как привык это делать – от него слова, от нанимателей эмоции.

Так вот, это не работало.

Люди не хотели смотреть на Аймара. Вернее, они боялись на них смотреть.

Но как иначе они поймут емкие фразы, сказанные с застывшей маской лица? Как передать им глубину смысла брошенной фразы от главы великого клана, глаза которого полны холода и пренебрежения? Где в легком движении брови – великая милость, а дернувшийся уголок губ отражает такую степень раздражения, что человеку уж точно стоит это видеть, а не отводить взгляд, упирать его в пол или цепляться взором за детали богатого одеяния. Хотя бы из чувства самосохранения.

Собеседники в основном смотрели на него, переводчика из соседней и союзной страны, простого и понятного – разумно полагая его гораздо более безопасным чем те, за кого он говорил. Частенько бросали легкомысленные фразы, на вроде «объясни им, что у нас так не принято», просто не понимая, что недавнее «нет» или «да», переведенное на русский, придавило бы их бетонной плитой, ежели бы те просто рискнули поднять взгляд на патриарха Аймара.

Перевод выходил неполным. А юноша из герцогства Беларусь считал себя хорошим специалистом.

Поэтому ему пришлось пропускать всю полноту смыслов через себя, забирая от Аймара не только слова, но и их внутреннее содержание, передавая всю энергетику и неотвратимость – стоя в центре ауры мощи заокеанских гостей.

И эти фразы меняли его, перестраивали душу, ломали его прежнего – слегка легкомысленного, доброго и немного наивного, выстраивая на месте легкой и воздушной конструкции души мощный фундамент угрюмой твердыни.

Он боролся с этим, стараясь вынырнуть из образа в те редкие моменты, когда с Аймара сталкивались равные, нуждавшиеся лишь в тихом голосе, переводившем с одного языка на другой. Например, в Кремле. Но стоило сделать хотя бы шаг в сторону из коридоров с красными дорожками – и люди вновь желали видеть в необычных гостях примитивных туземцев, пусть и жутковатых на вид. Оттого даже чиновники уровня замминистра позволяли себе бросить «передай этим…». В таких случаях переводчик спрашивал «Что?» тоном Аймара – и люди переставали смотреть на него тоже, потея и отводя взгляд. А в душе юноши вечная весна молодости окончательно сменялась мрачным багрянцем поздней осени. Потом случилось содержимое пакета в машине, бессонная ночь, и осенний лес сгорел дотла.

В холл гостиницы на Большой Якиманке он входил один, удерживая в левой руке среднего размера холщовый мешок, а правой двигая от себя распашную ставню стеклянных дверей. Замер и пожелал было отойти в сторону, заприметив через стекло выходящего гостя – осанистого, представительного господина на четвертом десятке лет с начинающей сединой, но тот зеркально отразил его движение. Через мгновение пришло понимание, что этот незнакомый человек в длинном темном пальто, с проглядывающей белой рубашкой и галстуком – он сам. Просто постаревший за пару дней столь сильно, что не оставалось ни слов, ни эмоций. Восприятие себя нового затянулось на десяток секунд, за которые на заснеженную улицу, под идущий валом снег из гостиничного тепла успел выскочить швейцар и предупредительно распахнуть перед ним дверь.

Переводчик равнодушно зашел внутрь, нашел взглядом рецепшн и последовал через богатые ковры, пущенные по полу внахлёст, оставляя за собой снежные отпечатки подошв. Вежливый вопрос про возможный багаж остался за спиной без ответа.

Прохладное дерево высокой стойки, молодая красавица в белоснежной блузке с коротко собранной прической темных волос.

Путешествует ли он один или со спутниками?

Легкая усмешка появилась на его лице. Спутники остались на улице, в трех черных внедорожниках – хотя они весьма хотели зайти вместе.

Но после того, что переводчик услышал в эту ночь, у него осталась одна просьба к главе клана Аймара. И та нашла понимание. Только поэтому он здесь сейчас один.

«Я бы хотел, чтобы моя гибель не была несчастным случаем». — Именно это он просил, узнав слишком многое для случайного человека.

А в ответ на бесстрастный взгляд, в котором он все-таки научился различать легкий интерес, добавил столь же рассудительно и спокойно, без истерик и лишних эмоций.

«Если погибну на служебном задании, родители получат пенсию. За несчастный случай ничего не оставлю родным. Скверно получится.»

Хотя, конечно же, кто другой попытался бы жить самообманом, веря, что раз его направил сам герцог, то отвечать заморским гостям за его жизнь перед ним. Но там, наверху, определенно договорятся. Быть может, кто-то еще возжелал бы сбежать и выгадать себе пару дней жизни по темным подвалам, скуля от жалости к себе, от злости на злой рок и чужие тайны, до которых ему никакого дела – и был бы пойман и казнен. Или, обезумев от страха, постарался продать тайны кому-либо еще, выторговывая себе жизнь и свободу – в чужом городе, в чужой стране, где чужаку скорее заплатят легкой смертью, а товаром будет быстрое признание. Альтернативой же – пытки.

Иногда все варианты настолько скверны, что выбирая из них в первую очередь хочется оставаться достойным человеком.

— У меня посылка для его сиятельства князя Черниговского, — переводчик поставил сумку с нетяжелым содержимым на стойку. — Лично в руки.

— К сожалению, его сиятельство в отъезде, — изобразила печаль девушка на рецепшне.

— Мне стоит его дождаться? — посмотрел юноша на настенные часы.

— Боюсь, его сиятельство вряд ли сегодня появится. Изволите оставить сообщение для его секретаря?

Странные эмоции поднялись в душе – от сожаления до приятного облегчения отсрочкой. Но были тут же изгнаны.

— До какого числа он будет в отеле?

— К сожалению, информация о гостях закрыта, — еще одна очаровательная грусть и фальшивое сопереживание на лице.

— Хорошо. Я бы желал занять самый лучший номер и ожидать его сиятельство.

— Отличное решение! Готовы предложить вам одноместный номер серии «делюкс»…

Переводчик поймал взгляд девушки и добавил тоном, уже ставшим привычным.

— Самый лучший.

— Также свободны два номера серии «люкс» – замялась та, пытаясь отвести взгляд, нервно теребя карандаш.

— Самый.

— Он занят, но… — сбилась девушка и вовсе, ухватившись за карандаш до побелевших костяшек на пальцах.

— Когда освободится?

— Утром субботы…

— Благодарю, — развернулся он, подхватил мешок и направился на выход.

— Постойте, а номер… — донеслось робкое за его спиной.

Он остановился, перехватил свою сумку правой рукой и обозначил вежливую улыбку.

— Номер навещу в пятницу.

Погода на улице не стала за пару минут лучше – неожиданная зима, накрывшая город в октябре, не желала униматься. В чем-то она была весьма кстати: белоснежный покров скрывал осеннюю слякоть и серо-коричные оттенки городской осени. И пусть городские службы все еще пытались вернуть серый оттенок обратно, насыпая песок по дорогам и улочкам, но снег прятал и его. На передний план выходили празднично-красивые фасады зданий, проглядывающие через снегопад. Было бы интересно побывать в этом городе летом – мелькнула, да так и пропала сразу мысль.

Замерев на пару секунд у выхода, переводчик направился к ожидавшим у отеля машинам клана Аймара. А заметив рядом еще с десяток тускло-темных машин с гербами империи вместо номеров, да еще своих временных нанимателей на улице самолично в сопровождении еще пары знакомых ему людей, изрядно прибавил шаг. После чего и вовсе побежав, узнав в стоящем подле Аймара Катари – самого Романа Глебовича, да еще в форменном мундире возглавляемого им морского ведомства, с накинутым на плечи пальто. Высокие стороны молчали, стоя друг напротив друга – и были явно недовольны. Вернее, зряшное недовольство виделось исключительно на челе дяди императора – он хотел говорить, но его английский не хотели понимать. Во всяком случае, отреагировал Рюрикович на появление спешащего переводчика весьма положительно.

Он просто еще не знал, что Аймара не нуждаются в переводе – в том смысле, что им не нужны его слова, на каком бы языке те ни были бы сказаны. Равно как не интересен его визит.

— Передайте многоуважаемому Аймара Катари, что у нас есть ряд договоренностей о поведении в столице, — жестко произнес Роман Глебович подошедшему переводчику.

— О каких именно правилах идет речь? — вслед за ответившим перевел юноша.

— О тех, что нарушаются, когда на улицах моего города отрубают головы.

— Клан Аймара обещал, что не тронет живых врагов без суда и вины, — спокойно перевели ему. — Мертвец не входит в договоренности.

— Добрый гость не станет красть голову мертвеца посреди бела дня!

— Кому принадлежит голова мертвеца? — бесцветно сопровождались слова переводом.

А двое сиятельных смотрели только друг на друга.

— Это софистика! Вы понимаете, о чем я говорю! Нарушение порядка. Люди напуганы!

— Раз никто не заявит на эту голову права, то кражи нет.

— Я. Я заявляю, — нахмурился Роман Глебович.

— В таком случае, мы готовы ее вернуть, — протянул переводчик сумку вперед.

Да так и остался с ней стоять, ловя на себе сначала недоуменный, а потом опасливый взгляд дяди императора.

— Но раз она вам не нужна, то к чему слова? — перевел юноша и опустил руку с особенным грузом.

— Послушайте, мы же договаривались решать все вопросы через нас, — примирительно произнес Рюрикович. — Зачем эти жесты?

— Вопросы не решаются.

— Мы работаем. Мы ищем, — вложил тот в эти слова всю убедительность.

— Ваш князь назначил встречу на это утро и сбежал.

— Вы отрубили голову его советнику! Мне понятна его немилость.

— Разве он пожелал договариваться об этом через вас?

Пространство между говорившими, и без того очищенное охраной от посторонних, пустело с каждой секундой. И даже самому переводчику, насколько бы он ни был равнодушен к своей судьбе, становилось не по себе.

Нечто невысказанное, спрятанное между слов, уплотнялось и поднимало напряжение беседы.

— Князь свободен в своих действиях. Вам стоило проявить уважение.

— Где его уважение было вчера? Где его гостеприимство?

— Мое гостеприимство тоже не безгранично, — поджал губы Рюрикович.

— Но если оно есть, устройте нам сегодня встречу с Самойловым Максимом. Это мальчишка из новостей, — аймара посмотрел в сторону Кремля, уже пятый день недосчитывающийся одной из башен.

— Есть определенные сложности, чтобы сделать это так быстро, — замер на секунду дядя императора, растеряв всякие эмоции.

И даже на лице появилась столь же невозмутимая маска, как у Аймара.

— Вы устроили нам встречу с императором, — слегка недоуменно произнес Катари.

Разница между просимым и уже свершенным казалась ему просто громадной, равно как отсутствие немедленного согласия. Не то, чтобы им оно было нужно – нужного человека они найдут в любом случае, но так было проще.

— Мы обещали, — подтвердил Роман Глебович. — Мы сделали так, как положено хорошим хозяевам. Мы желаем видеть в вас хороших гостей. Если вам нужны ответы от Самойлова, предоставьте список вопросов.

— То есть, вы не желаете обеспечить эту встречу, — уже без оттенка на вопрос, с мрачным подтверждением отношения к ним окружающих, проронил Катари.

— Мы уже обеспечили все, что вы просили – круглосуточный поиск всеми службами империи. Вы встретились с императором, как было обещано. Вам предоставили время на телеканале, которым вы даже не подумали воспользоваться…

— Разве вы считаете, что моя внучка может смотреть телевизор? Быть может, ее водят по театрам?! — с горечью прервал его Аймара. — Мы думаем, что кусочек неба за решеткой – это все, что она может сейчас видеть! И мы знаем, как сделать, чтобы она узнала, что мы рядом!!

Взвыл ветер, унося снежные хлопья. А потом вокруг разительно посветлело – глаза, уже привыкшие к вечному полумраку под плотными снежными облаками, с радостью уловили сияние утренних небес над головой.

Но вместо восклицаний радости и удивления вокруг отчего-то послышалось ойканье и панические возгласы. И на мир тут же навалились сумерки – гораздо плотнее, чем были до того.

Переводчик невольно поднял голову ввысь. И судя по тишине рядом – это сделали все, включая великого князя Романа Глебовича.

То, что вымолвил Рюрикович, было полно эмоций, но не нуждалось в переводе.

А сам юноша наконец-то нашел ответ, откуда в большом промышленном городе столь красивый и белый снег крупными хлопьями. Потому что прямо сейчас, на его глазах, с высоченной снежной вершины гигантской горы, парящей над Москвой и закрывающей солнце, ветер сорвал длинный и красивый шельф снега и скинул на столицу вниз.

— Как вы посмели! — рявкнул дядя императора.

— Расскажите нам, кому принадлежит небо?! — рявкнули ему в ответ. — А раз всем благородным, то потрудитесь умерить тон!

— Зато земля под небом – принадлежит моему роду! — зло смотрел на него Роман Глебович, буквально сотрясаясь плечами от гнева.

Потому что гора над городом никому не прибавит настроения.

— Нам кажется, что вы не знаете, кто такие Аймара, — источая практически ощутимую материально ярость, произнес Катари. — Но на ваше счастье, мы гости и друзья. Вы вправе нас прогнать. Тогда мы вернемся врагами.

Поиграв желвакам и сжав кулаки, некоторое время Роман Глебович смотрел на него.

А затем перевел взгляд на переводчика.

— Я предприму все усилия, чтобы вы встретились с Самойловым, — бросил он и отвернулся к своим машинам, размашисто зашагав в сторону лимузина.

— Кажется, он угрожал, — подумав, все-таки решил добавить от себя специалист, когда Рюрикович уже не мог их слышать.

Потому что некоторые оттенки слов его временные наниматели тоже могли не понять.

В ответ же встретил удивление и пренебрежение во взгляде. Люди, тайно разместившие гору над огромным городом, не боялись детей.

— Возвращаемся в отель, — скомандовал Аймара.

— Что насчет Черниговского? — спросил переводчик, занимая свое место на заднем сидении рядом. — Его нет в гостинице. Возможно, будет в пятницу. Судя по газетам, планируется большой сход князей.

— А что может быть насчет него? — пожал плечами Катара.

— Я имею ввиду, что вы знаете достаточно, чтобы его наказать, — переводчик равнодушно покосился на мешок на своих коленях.

Содержимое уже не вызывало таких эмоций. А дискуссия с людьми такой величины уже не вводила в ступор.

— Самое ценное место у князей – в их кошельках, — добавил юноша. — Бедность породит агонию.

И все-таки покосился в окошко – гора все еще была на месте. Гигантская, будто аккуратно срезанная по нижней плоскости. Невозможная до такой степени, что он уже привык к ее существованию в небесах. То, что будет, если она упадет, нет-нет, но пробирало нервной дрожью.

— Одна голова – хорошо, — мудро произнес Катари, глядя на приданного специалиста и мешок. — А две – лучше.

И пока тот приходил в себя, пытаясь переосмыслить народную мудрость, задал еще один вопрос. Который был даже неожиданней предыдущей сентенции.

— Расскажи о доме.

Приказ был дан – и переводчик не посмел ослушаться. Но рассказ отчего-то начал не о квартире в Минске. Как-то само собой слова сплелись в рассказ о деревенском домике родителей. О парном молоке и умных котах. О морозных рассветах и пеших походах к дальним прудам в детстве. О случайно замеченном волке и звездном небе, от которого не оторвать глаз. Там всегда было лето, безопасно и тепло – оттого хотелось говорить и говорить.

— Твои родители все еще живут там? — выслушав все за время долгих московских пробок, спросил Аймара, когда машина остановилась у отеля, и рассказ прервался сам по себе.

— Да, — ответил переводчик, слегка улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям.

— Тебе и родителям понравится у нас в горах, — кивнул глава клана.

Колокольный звон церквей глухо донесся из-за толстых стен. Десятый час утра – сосчитала принцесса Елизавета, зябко ежась от холода в парадном платье, которое ей так и не удалось сменить этой ночью. Пуховой платок поверх плеч, оставленный сердобольной бабкой-ключницей, мало помогал от холодной сырости помещения, о котором словно вспомнили в последний момент – определяя, где в огромном дворцовом комплексе Кремля отыскать укромный уголок для консультаций.

Вознесенное на десятки метров вверх, помещение было крошечным – два с половиной на два метра. Некогда служившее альковом для умываний или стирки одежды, ныне оно было приведено в обезличенное состояние заштукатуренных стен, стеклопакета под потолком и пары скамеек, поставленных вдоль стены. Но наличие близкой воды чувствовалось все равно – даже стены были слегка влажными, а уж холод сначала позднего вечера, затем ночи и рассвета ощущался десятикратно – с рассветом в заиндевевших окнах не было видно неба, а в углах комнаты появилась изморозь.

Зато не хотелось спать. Ее ночное пребывание в холоде не было наказанием – просто было необходимо сообщить огромный массив информации без лишних ушей и чужого внимания в крайне сжатые сроки. То, чему следует уделить недели, если не месяцы, выдавалось сжато и без приличествующей ее титулу деликатности. С этой информацией требовалось работать уже сегодня – чтобы быть женой человека, которого до того она даже не знала.

Консультанты, оперативники, финансисты, психологи и иные люди – знакомые смутно или не виденные ею ранее никогда, старались не занимать много времени, выдавая пласт данных и рекомендации, что с этими данными следует делать. Странные рекомендации, которые никак не укладывались в картину, ею представленную. Но задавать вопросы и спорить было слишком холодно – воздух царапал горло, а консультанты все равно старались увильнуть от ответа. Час шел за часом, ломило в висках, недоумение накапливалось – а люди все приходили и приходили, отнимая от ночи и терпения от десятка минут до полновесного часа. Сорок минут назад ушел последний посетитель. А еще пять минут после того в помещение вошел ее царственный дед.

Был император ныне в одеждах темного покроя, с блекло-синим воротом и кантом на рукавах. Правда, под ним виднелись детали куда более богатого алого одеяния, шитого золотом.

— Все ли тебе ясно, мое ясно солнышко? — поприветствовал ее дед мягким тоном и ласковой улыбкой.

Затем на секунду нахмурился, уловив холод и сырость, и одним движением руки нагнал в покои теплую волну из коридора. Без извинений и покаянного взгляда.

— Нет, дедушка, — в идеальной осанке принцессы чувствовалась напряженность и желание задать те десятки вопросов, что накопились за все это время.

— Я верил, ты понимала, что делаешь, когда вызвалась стать его женой, — император отразил недовольство во взгляде и сцепил руки за спиной.

— Быть женой, а не палачом, — прозвенел в высоком помещении негодующий девичий голос.

— Ты перегибаешь, — слегка поморщился мужчина от звонкого эха.

— Вы желали влияния, дедушка. Я готова его обеспечить! Но то, что рекомендовали ваши люди… — задрожал от протеста ее тон.

— Не мои люди. Это я приказываю тебе, — мрачно упали слова, подавляя всякое желание спорить. — Твоя задача, как его жены, убрать от него всех друзей. Рассорить с родней и изолировать от их влияния. Быть ему единственной опорой и поддержкой.

— Чтобы потом предать?! Как мы будем выглядеть?! — все же вырвалось у принцессы.

Некая романтика жила в ее душе – в той степени, когда вместе со свадьбой не решается дата похорон супруга.

Дед вздохнул и неуклюже уселся на неудобную скамью.

— Ты знаешь этого юношу? Виделась с ним? Говорила или писала ему письма? — задавал вопросы император, прекрасно зная ответы. — Чужой нам всем человек, одуревший настолько, что полагает себя спасителем мира. Что притихла? Любишь его неимоверно? Когда, интересно, успела?

— Я полагала долгом супруги…

— Долг у тебя перед семьей и родом, — оборвал ее дед. — Я говорю словами этого долга, поэтому слушай. Проблему с механизмом Борецких мы решим сами. Мальчишка нам не нужен.

Принцесса вопросительно приподняла бровь.

— Все именно так, — кивнул император. — Герой, подвиг которого совершил кто-то другой, жалок и нелеп. Он сломается и будет рыдать тебе в полы платья. Зачем тебе такое ничтожество живым?

— А если он совершит подвиг? — поджала губы девушка.

— Значит, рядом будет жена нашего рода, которая обеспечила результат, — отмахнулся император. — Мы не играем в игры, где можем проиграть. Победа будет в любом случае, но внимание следует уделить тем вещам, что более вероятны. Пока же игра идет, он должен любить и надеяться только на тебя. Доверять только тебе. Достигать успеха только там, где есть твоя поддержка. А еще лучше – не достигать ничего и винить в этом своих прежних друзей. Тебе доступно объяснили, как этого добиться? Позже консультации продолжатся.

— Для всех было бы лучше, если бы угрозу миру просто устранили.

— Я не хочу, чтобы вместе с нами победили Юсуповы. Это слишком укрепит их позиции. Поражение заставит умолкнуть и получить урон чести за человека, которого они признали родным.

Ведь каждый садовник знает – слишком высоко выросшие растения стоит вовремя подрезать, чтобы не закрывали свет остальным.

— Урон чести получит и невеста.

— Ты бросишь его раньше, — раздраженно произнес император. — Обойдешься без титула вдовы. Найдешь любовь по сердцу. Ну же, Лиза? Что за грусть в твоих глазах?

— Я полагала, что все будет иначе, — подавленно произнесла она, отведя взгляд.

— Ты можешь отказаться.

Довольно щедрое предложение – просто забыть сказанное и переиграть договоренности.

— Мое поручение выполнит другая внучка, — одернув одежды, стал подниматься с места император. — Вас у меня много, любимых и способных. По счастью, есть кому доверить важное поручение.

А в комнате будто бы снова похолодело.

— Я согласна, — тихо произнесла принцесса.

— Не сомневался в тебе, — выпрямился ее дед и с одобрением посмотрел на подрастающее поколение.

— Но если у него все-таки получится? У него ведь и сестра – пророк…

— Нас она не увидит. А в том месте, где запрятан механизм, в будущем никого не будет кроме нас, — уверенно произнесли ей.

— Но все таки… — словно уцепилась она за свою версию.

— Передашь информацию нам, — как само собой разумеющееся произнес император. — Поняла?

— Сделаю, дедушка, — чуть ссутулилась она.

Но потом вновь выпрямилась, отражая холодное спокойствие и решимость.

Семья всегда важнее.

— Пока же держи в памяти, как выставить за порог его прежнюю жену.

— Не мешало бы до того стать хотя бы второй, — едко произнесла принцесса.

— Не велика проблема, — выудив ладони из глубоких рукавов, мужчина запустил их за отворот выглядывающего из-под темной накидки алого кафтана и выудил невзрачный сотовой аппарат.

Из того их числа, что единственные работали на территории дворца.

— Соединить со старшим князем Юсуповым, — распорядился он и отключил вызов.

После чего вновь присел на скамейку, рассматривая скромные убранства помещения старого дворцового крыла. Давно бы перестроить все – но тайные ходы вскроются при первой переделке, а там накручено предками столь сильно…

— Дедушка, — тревожно произнесла Елизавета, подняв голову ввысь к окнам. — Мне не мерещится ли?

Император посмотрел туда же и поморщился, узрев то же самое.

— Ты про огромную гору в небесах?

— Это отражение от облаков, верно? Мираж? — заинтересовалась внучка, разглядывая то, чего никогда не могло быть.

— На это есть два ответа, и оба правильных, — задумчиво ответили ей. — Первый ответ в том, что это на самом деле гора. Срезали неведомо где – еще никто не докладывал, откуда ее принесло. Скрыли облачным покровом и непонятной магией и притащили в столицу под прикрытием снега. Аймара в бешенстве, что никак не найдется их родственница.

— Они с ума сошли?! — отреагировала девчонка. — Это же война!

— Если гора упадет, — согласился с ней император. — Но она все еще парит в небесах. Есть вариант договориться и стребовать деньгами, а не кровью.

— Так а какой второй ответ? — с интересом заерзала на месте Елизавета.

Не часто ей доставалось внимание могущественного деда.

— Второй ответ в том, что с политической точки зрения горы пока еще нет, — задумчиво проронил Рюрикович. — Вот когда ко мне придут князья и расскажут про нее, тогда она появится.

— А в чем разница? — заинтересовалась принцесса.

— В том, что политик не видит проблемы, пока у него не попросят ее решить. Тогда он сделает одолжение просителям.

Тихонько зазвонил телефон, и служба канцелярии уведомила о готовности связать абонентов.

— Я говорю, — басовито произнес император в трубку. — Юношу знаешь такого, Максимом зовут? Ты ему еще наставником был… Добро. — Усмехнулся положительному ответу Рюрикович. — Не кажется тебе, что без достойной жены не станет предела его юношеской удали?.. Не споришь – и правильно. Как вспомню нас в его годы, так решительно заявлю – с толковой супругой и понимание придет, вместе с ответственностью… А раз не возражаешь, то отчего бы не соединить священным союзом твоего Максима и мою Лизку?.. Что значит – обсуждать?! Или твоему роду моя внучка уже не пара?!.. А ты не навязывай, ты советом молодому помоги. Я сам все устрою, раз ты такой робкий… У самого же возражений нет?.. Значит, свадьбе быть!.. А нам с тобой – за здоровье молодых, как на сватах твоего старшего… Да кто ж тебе доктор, раз пьешь неумеренно?.. В пятницу увижу тебя на сходе?.. Добро.

— Оговорено, — констатировал Рюрикович притихшей внучке. — Что-то он не выглядел сильно довольным. — Ворчливо произнес он. — Сокровище семьи принять чуть ли не уговаривать пришлось.

— Или беду.

— Ты с этим завершай, — строго одернул ее император. — Нечего Юсуповым предложить нам, чтобы я ему тебя отдал! Потому твоя свобода тебе остается – думай об этом и счастлива будь! Иным не так везет. Года не пройдет – станешь жить в свое счастье. В своем городе на своей земле. — Весомо озвучил дед награду.

— Если гора не упадет на голову.

— Если… Тьфу, — в сердцах высказался император. — Заладила! Да они еще передерутся, кто мне деньги принесет, чтобы я этих гостей угомонил! Юсуповы первые прибегут, когда это завтра увидят. Потом заплатят Аймара. Все будут платить, чтобы завтрашний день не отличался от предыдущего. Потому что никто кроме нас эти проблемы не решит. И ты сделаешь так, чтобы это правило продолжало действовать.

Глава 10

Пробуждение вошло в комнату в облике симпатичной девушки в белом халатике, объемной тенью скользнувшей вдоль светлых штор, скрывающих новый день.

— Отличное утро, чтобы спасти мир! — бодро произнесла Ника, широко распахивая занавески.

Из окна смотрел внутренний двор больницы, выполненный мощеными тропинками меж синих елей. Там же были и скамейки с пустыми по осеннему времени небольшими фонтанами – но с уровня второго этажа их было не разглядеть.

Вечер вторника закономерно завершился вчера, оставив в памяти маетное чувство от не высказанного и не услышанного – невеста, после известия о близком конце света, не пожелала продолжать прогулку и вести беседы. Все скомкалось до спешной поездки обратно в больницу Шуйских, разумно просчитанным безопасным местом. А попытка навестить палату Ники с оставшейся бутылкой вина и завершить беседу – неловким перетаптыванием возле двери после настойчивой просьбы уйти. Оттого слова, что наш личный конец света грозил состояться куда как раньше, а до нынешнего – почти год, так и остались при мне.

В итоге марочное вино заоблачной редкости досталось случайно проходившему по коридорам дежурному врачу. Тот аж растрогался и пообещал тщательнейшим образом изучить мой диагноз. Но я-то абсолютно здоров…

— Потом мир спасу, — потянулся я на кровати, касаясь кожей прохлады белых простыней, и закинул руки за голову, уставившись в потолок.

— Максим! — присела рядом Ника и заглянула мне в глаза. — Нам нужно серьезно поговорить.

Моя рука тут же переместилась поближе к ее коленкам. Маскируя маневр, пододвинулся чуть вверх, подбив подушку под спину.

Взгляд был целеустремлен, равно как движение пальцев к гладкой коже.

— Я крайне заинтересован.

— Власти не станут выполнять твои требования, — укусив зубами нижнюю губку, напряженно произнесла Ника. — Просто…

— Я знаю, — прервал я невесту, легко соглашаясь.

Ощущая заодно приятный крой ее наряда и продвигаясь рукой дальше и ниже.

— Но если понимаешь, то мир надо спасать для простых людей! Они поддержат тебя, если ты сделаешь им такой подарок! — с жаром произнесла Ника, подаваясь ко мне ближе.

— Это политика, — пожал я плечами, тоже сдвигаясь ближе.

И с торжеством ощущая, как ладонь легла чуть выше коленки. Но жест был скорее дружеским и поддерживающим, оттого не возымел реакции.

— Одиночку никто не станет слушать. Поэтому надо стать политической силой, с которой придется считаться.

— Но у нас нет времени!

— Отнюдь. Презентация нашей программы состоялась вчера ночью, — отметил я. — А до того мы громко заявили о своем создании в субботу.

Пальцы аккуратно двинулись по ножке.

— Максим, я серьезно! — ника хлопнула меня по ладони.

— У нас самые благородные мотивы! — с жаром заверил я, не убрав руку. — Мы за любовь и мир.

— Руку! — клацнула Ника.

Я отступил, но только для того, чтобы присесть рядом и полуобнять невесту, собравшуюся возмущенно встать.

— Я хотел сказать, что людям нужен позитивный пример решение задач, которые им не под силу. Прозрачные устремления и способность добиваться результата.

— Для этого стоило отдать меня похитителям? — погрустнела девушка.

— Нет, — ответил без заминки. — Никого не следует отдавать. Но теперь все знают, что даже в самый мрачный миг есть решение. У него есть имя, и к нему можно обратиться.

— К тебе? — хмыкнула Ника.

— Почему только ко мне? Политической силе нужны соратники и сторонники, — перешел я на мягкий шепот, направив ладонь по спинке девушки. — Прекрасная леди, не желаете соединиться со мной в одном политическом блоке?

— Так, хватит! — резко отодвинулась от меня невеста и встала на ноги, возмущенно развернувшись ко мне. — Ты только об одном и думаешь!

— О тебе, — не ощутил я в себе покаяния.

— В такой серьезный момент! Когда мир на краю гибели! — всплеснула невеста руками.

— Мир постоянно на краю, — проворчал я, откинувшись на постель. — И что теперь, не любить тебя?

— Нет, но… — смутилась Ника. — Надо ведь думать и о других!

— Я – только с женой!

— Я не в этом смысле! Надо спасти планету! Чтобы как в сказке, которую ты мне обещал!

— Вот кстати насчет сказок! — пришел мой черед возмущаться. — Похищенная принцесса была? Была! Я ее из логова дракона спас? Спас! Дракона прогнал? Прогнал! И что там в сказке должно быть дальше? — Вопросил я с укором.

— И жили они долго и счастливо! — язвительно ответили мне, намекая на мрачные перспективы, этому препятствующие.

— Да, но до этого же – секс! — поднялся я на постели и в сердцах всплеснул руками.

Ника отчего-то только головой покачала и лицо ладонью прикрыла.

— Ага, вот вы где! — бесцеремонным вихрем влетела в палату Аймара Инка, и отчего-то оглядела нас с довольством охотника.

Была она одета в белое платье до пола с золотым шитьем, явно приобретенные вчерашним вечером в присутствии добродушного и наверняка слегка обедневшего Артема – все золотые украшения в виде сережек, колье и браслетов были новыми. Одних браслетов было с десяток – по пять на каждой руке, что мелодично звучали при каждом нетерпеливом движении запястья.

— Вот ее надо было в аппарате МРТ забыть, — меланхолично отметил я. — В Екатеринбурге, причем.

— Фи! — с непонятным равнодушием отнеслась транжира от подначки. — Пойдем! — Чуть ли не приплясывала Аймара на месте, глядя то на нас, то на коридор. — Пойдем-пойдем, чего покажу! Ну пойдем!

— Может, пойдем? — вопросительно посмотрела на меня Ника.

— Не, сейчас ее разорвет от нетерпения. Это интереснее, — с любопытством глядел я на Инку.

— Да я! Да вы! — выдохнула та зло. — Ну и помрете страшной смертью, даже не зная от чего! — Направилась она к выходу, зло чеканя шаг.

— Предлагаю вернуться к нашему разговору, — чопорно обратился я к невесте, игнорируя гостью.

— Э…М-м, я лучше действительно пойду посмотрю, — выбежала Ника вслед за заморской принцессой.

— Да что за день, — грустно вздохнул я, взбивая подушку.

Затем все-таки оделся и принялся застилать постель.

— Максим! — влетела в палату Ника и ухватила за руку. — Пойдем, срочно пойдем! Тебе надо это увидеть.

Была она чем-то всерьез обеспокоена, оттого дежурная шутка про Артема, сладкое и тех, кто пытался его этого сладкого лишить, замерла на устах. Хотя…

Да еще из коридора вновь заглянула Инка, многозначительно и довольно улыбаясь.

— Пойдем, посмотрим, — дозаправил я кровать и направился вслед за девушками.

Идти пришлось не так и далеко – буквально в коридор, а затем в техническое помещение у внешней стены больницы, выходящее окнами-бойницами на центр города. В первую очередь, разумеется, оглядел помещение и нашел его ничем не примечательным – разве что кроме Артема, выглядывающего на улицу. Но Артем сдвинулся от оконного проема в сторону и указал на небо.

Где-то над северо-западом Москвы, в центре иссиня-темного неба отливала серебром снежной шапки на солнце высоченная гора с острым пиком, отбрасывая длинную утреннюю тень на добрую треть города. Мой взгляд, проследовавший от вершины вниз, на долгий десяток секунд остановился на широкой линии под горой – закрытой туманной дымкой, но почти столь же синей, как и остальные небеса…

— Очень интересно, — выдал я искренне.

— Ты осознаешь, что это значит, — с демонстративной гордостью прочеканила за моей спиной Аймара.

— Квартиры подорожают, — уверенно кивнул я. — Вид на горы, однако.

— Мои родители приехали за мной, — чуть мрачнее озвучила свою версию Инка. — Покайся, ибо их гнев упадет на твою голову!

— Ну, так-то она далеко, — скептически оценил я расстояние, с учетом того, что был виден весь немалый профиль горы.

— Ха, да на тебя хватит и многотонных осколков, что разлетятся во все стороны! — плохо скрыла она возмущение.

— Тю, — хмыкнула Ника рядом со мной, собравшись и более не отражая паники. — На меня как-то двадцать тонн падало.

А Артем отчего-то как-то задумчиво глянул на меня.

— И – что? — осторожно уточнила Инка.

— И ничего, — пожала плечами невеста. — Отряхнулась, домой пошла.

— Ты, наверное, была в каске, — проскрипела Аймара зубами.

Но была тут же мягонько обнята Артемом, уловившим начало перепалки, оттого приобнявшем ее за плечи и направившимся вместе с ней на выход.

— Ну какая еще каска? — мягко пожурил ее он. — Зачем? Это же жена Максима.

— А, точно! — словно вспомнив самоочевидный факт, взбодрилась Инка. — Ну, на этих болезных гору уронить – истинное милосердие!

— Уж лучше оставить жить и мучиться, — не согласился с ней Шуйский. — В этом будет настоящая мудрость и хитроумие Аймара.

— Мне кажется, они хотели нас обидеть, — выразила свое мнение Ника, глядя вслед ушедшим.

— Нет, это просто крайне бескультурные люди. Представляешь, берут билеты в Большой театр, чтобы три часа смотреть в потолок.

Шаги в коридоре участились, чтобы побыстрее затихнуть.

— Тебе не страшно? — слегка поежившись и отпустив эмоции, Ника вновь покосилась на окно.

— Это должно быть страшнее конца света? — задал я риторический вопрос и пожал плечами. — Тем более, она еще не упала.

— Пока не упала, — эхом произнесла Ника, сжав мое плечо. — Может, отдать им Инку?

— Да как? Ей тут сейчас медом намазано, она сама не уйдет, — вздохнул я, разглядывая небывалый горизонт. — Этим двоим сейчас придумывать, что делать, чтобы не выставить родичей Инки дураками. Аймара угрожают целой стране из-за глупости двух влюбленных.

— Из-за того, что ты ее похитил, — поправила меня невеста.

— Это было давно и неправда, — отмахнулся я. — Но сегодня все именно так, как я говорю.

— Инка все еще хочет твоей крови.

— Тогда есть вариант уронить гору первым, — почесал я затылок.

— На столицу?! — до боли сжала Ника мое плечо.

— Все равно ведь все подумают на Аймара.

— На миллионы людей?!

— Какие Аймара подлые и кровожадные, — поцокал я языком. — Смерть им и разорение. Война объединенными силами всей страны. Не до Самойловых им будет точно. А там и Шуйские сойдут за посредников.

— Ты ведь никогда так не сделаешь, верно? — задрожал голос Ники.

— Наша политическая программа направлена на спасение мира, — веско отметил я.

Рядом выдохнула невеста.

— Но городом можно пожертвовать.

На ногу больно наступили каблуком.

— Ладно. Готов спасти этот город от себя, — покосился я на нее. — За поцелуй.

— Это шантаж?!

— Раз меня не любишь, то хотя бы мир спасешь, — печально произнес я.

Ника помялась на месте, заглянула через мое плечо в коридор, оглянулась на окно и порозовела щеками.

— Я…

— Да и ладно. Подумаешь – Москва…

— Нет! То есть, не поэтому! Просто… Просто каждый раз, когда я… Ну… Когда получалось так… Происходило что-то ужасное, — в сердцах выдохнула она. — То мальчик ногу сломает, то руку, то отек Квинке, потому что у него аллергия на мои духи!..

— Ника, — удержал я ее, касаясь локотков.

Заглянул в глаза и произнес крайне убедительно, тщательно проговаривая каждое слово.

— Огромная. Гора. Над. Городом. Которая. Упадет. Куда хуже?

— Всегда может быть хуже! Вот например вчера…

— Целуй! — строго произнес я.

И сделал все сам, потому что главное отличие нашей политической силы – настойчивость и умение добиваться своего.

— Так все-таки любишь или только ради спасения мира? — заглянул я в ее глаза после того, как мы смогли оторваться друг от друга.

Ника глубоко дышала, поставив руки согнутыми между мной и собой – но так и не сделав ни единого движения, чтобы оттолкнуть. Наоборот, скорее стараясь быть ближе.

Но после этого вопроса меня все-таки толкнули, а в помещение через мгновение остался только слабый аромат, тишина и вид на гору – которая пока еще не сорвалась вниз.

Мягко закрылась пассажирская дверь седана, чтобы немедленно открыться с той стороны.

— Ты куда? — настороженно спросила Ника, разглядывая меня сверху вниз.

С учетом того, что я искал ее порядка часа по всей больнице, явление хоть и желанное, но несколько запоздалое.

Немного неловко разыскивать по коридорам вполне работающей и функционирующей больницы спрятавшегося от тебя человека. Вокруг кашель, серые лица, обеспокоенные родственники и медики, для которых Ника неожиданно успела стать своей – успела трудоустроиться. Вернее, трудоустроили, прознав про способности целителя. Ну и сломанный аппарат МРТ тоже надо было окупать. И все это при полном ее одобрении – с прицелом остаться здесь на практику, ежели удастся восстановиться в университете по своей специальности. Самый же простой вариант поиска с системой охраны и камерами на этажах блокировали люди Шуйских – их немало понаехало со вчерашнего дня для обеспечения безопасности в тревожное и нестабильное время возможного начала войны между княжествами.

— В университет.

— Но тебя же ищут? — встревожилась она.

— Розыск сняли еще ночью.

То ли как символ того, что мы были услышаны. То ли как аванс и приглашение к беседе.

— А если это ловушка?

— Как раз проверю. Без тебя, — произнес я строго. — Вон, охрана есть в машине сопровождения.

Неведомо с какого момента перемещаться по столице на двух машинах стало нормой. Но внутреннее ощущение правильности этого поведения.

— Охрана надежная? — сурово уточнила невеста, запахивая медицинский халатик под холодным ветром.

— Надежная. Ты давай, не мерзни, — указал я взглядом на выход из больницы.

— Раз надежная, то нечего мерзнуть, — покладисто согласилась Ника и потеснила меня на сидении, протискиваясь рядом.

— Куда! — запоздало запротестовал я.

— С тобой, — перелезла через мои ноги девушка и расположилась рядом.

Быстренько скинула больничный халат, оставшись в белом джемпере и джинсах, а белую ткань закинула за подголовник назад.

— Поехали, — бодро постучала она по сидению водителя и уставилась в вынутый из кармана сотовый телефон.

Машина, разумеется, осталась стоять на месте.

— Предлагаю тебе вернуться, — коснулся я пальцами переносицы и помассировал. — Все проверю, тебе расскажу. Завтра вместе поедем.

— Еще не хватало, чтобы меня и сейчас отчислили. Потом прогулы отрабатывать, за зачетами бегать… — пробубнила Ника, листая страничку за страничкой. — Быть похищенной – еще не уважительная причина!

— Я договорюсь, — мрачнел я, осознавая упрямство невесты.

Ника уронила руку с сотовым и посмотрела перед собой. Затем выдала куда отчетливей и серьезней.

— Когда-нибудь цепь счастливых совпадений и твоя удача закончатся. Я хочу быть рядом в этот момент.

— Совпадений нет. Все идет так, как должно быть.

— Например, когда ты умирал на моих руках? Два раза? Ах нет, трижды! — проявился нервный смех в ее устах.

Я прикрыл глаза.

— Если засыпать песок в готовую форму и запечь, то на выходе по весу равно получится ваза – какими бы случайными ни были песчинки. Надо просто добавить побольше огня, — жестко произнес я. — Еще больше. Тогда все получится.

— А я не за тебя боюсь, — стоило открыть мне глаза, встретил меня напряженный взгляд. — А за них. За этот мир. Тебя-то я спасу, — робко и примирительно улыбнулась она. — Но ведь если тебя сегодня схватят, может ли быть так, что гора упадет? — Вкрадчиво спросила она.

— Целуйте чаще, и миру ничего не грозит! — мудро поднял я палец ввысь, грустно вздохнув от вида невесты, деловито вернувшейся к изучению сотового. — Поехали, — скомандовал я водителю, а тот передал напарнику по рации. Но тронуться до того, как рядом с ним сел невозмутимый Веня, к прискорбию, не успел – хотя зло это было знакомое, оттого терпимое.

— Тут в новостях пишут, что плотная визуализация горы создана кланом Аймара, прибывшим в преддверии международного культурного форума двух государств – Деловито произнесла Ника.

— А у нас есть такой форум? — заинтересовался я.

— Уже да.

— Логично… Иллюзия в полнеба вряд ли способна испугать. Только осыпь, снег и мелкие камешки все равно станут падать вниз.

— Ну, мало ли что падает с крыш и деревьев, — предложила она вариант отговорок. — Хотя вот сейчас читаю на городском форуме – кто-то поднял квадрокоптер и долетел. Есть видео.

— Ему верят?

— Сейчас почитаем… Хм… Тема перемещена или удалена. Видео тоже недоступно, — нахмурилась Ника.

— Оперативно. То есть, официально горы нет, — кивнул я своим мыслям. — Зачем кому-то паника и эвакуация.

— Так бы хоть кто-то спасся, — помрачнела она.

— Верят, что все контролируют, — пожал я плечами. — Жертвы от давки сильно ударят по репутации. Тем более, что больших городов в стране много.

Ника притихла, осознавая, что гору вполне можно уронить на любой спящий и ни о чем не подозревающий город.

— Как-то с ними ведь борются? — шепнула она, подразумевая Аймара.

— Зовут князей Юсуповых, — поведал я о том, что успели собрать мои люди.

— Они могут противостоять? — с надеждой повернулась Ника ко мне.

— Они ее роняют вниз. В удачное место. Внизу же пытаются минимизировать ущерб, — сухо произнес я. — Потом идут в заморский поход и пробуют превратить Анды в плоскогорье.

Более мы как-то не разговаривали до самого прибытия в университет. И только там Ника позволила себе горькие междометия в адрес огромной толпы студентов, радовавшихся выглянувшему солнцу, синему небу и необычному украшению небес. Делались фотографии, толкались люди на обзорной площадке, бликовали экраны фотоаппаратов у вершины университетского шпиля.

В иллюзию верили, об Аймара говорили с почтением и искренним любопытством. И никакой тени смерти на жизнерадостных лицах – наверняка так же жители Помпеи смотрели на спящий вулкан.

— Сказать им? — все-таки не сдержалась невеста.

— Пойдем на лекции, — вздохнул я. — Их осталось-то всего две.

Потому что утренние успешно проспали.

Явление горы над городом в чем-то даже нам поспособствовало – оттянуло внимание сокурсников и большинства студентов от наших персон. Хотя кое-кто оборачивался и привлекал внимание своих товарищей яростным шепотом, тыкая в нашу сторону. Последовали фотографии – незаметные и сделанные вполне открыто, однако в тренде соцсетей была гора-над-городом, а лейтмотивом закулисных обсуждений – похищенная принцесса Аймара. Многие догадывались, что иллюзия явлена ради нее. Еще большее их число знало об огромной премии золотом за ее нахождение – и кое-кто всерьез собирался прочесывать город после занятий.

К нам с расспросами не приставали – Ника предусмотрительно села за парту рядом, а я все еще оставался кровником Черниговских. Поток же у нас подобрался исключительно умный, оттого желающий обходить неприятности по широкой дуге. Иногда, правда, неприятности приходят сами. И я не о горе.

В звуке широко распахнутой двери потоковой аудитории не было ничего предвещающего беды. Но тишина, установившаяся за этим, заставила обратить на себя внимание.

Щелкнули перстни от закачиваемой в них Силы, а ладонь, тут же нашедшая и сжавшая руку Ники, распространила щит и на нее. Но нас не пришли убивать – в священное место университета, курируемое самим императором и запрещенное для выяснения отношений. Хотя в любом поколении находились отчаявшиеся.

Впрочем, щит был тут же сброшен – исходя из норм вежливости.

В дверях, шагнув всего на пару сантиметров, остановилась очаровательная леди в приталенном платье, набранном из белых и кремовых лент, скрепленных поясом. Высокая прическа, украшенная серебряной заколкой с крупным жемчугом, подчеркивала стройную шею с милыми ямочками ключиц. Правая ладонь над левой, сложенные у живота – и на указательном пальце тяжелый перстень с гербом Рюриковичей.

А еще – с десяток свитских, что жужжали осиным роем вне пределов аудитории, пытаясь пробиться к госпоже – но меж ними стоял Веня, который знал русский на уровне этикетки для мороженого, оттого пройти им не удавалось.

Как еще принцессу пропустил?

Девушка окинула аудиторию истинно царским взором – чуть выше голов, не останавливаясь ни на ком, и милостиво улыбаясь. Пока не остановилась на мне.

Затем мягким шагом двинулась к нашей парте.

Отчего-то теперь уже мою руку сжимали – но, чувствовалось, что вовсе не в знак поддержки и защиты.

— Это кто? — мрачным шепотом вопросила Ника.

— Принцесса Елизавета, из Рюриковичей.

— Откуда ты ее знаешь? — зашипела она.

— Телевизор смотрел, — мягко освободил я руку и встал с сидения, как полагается перед красивой и очень опасной девушкой.

— Вы – Максим, — остановилась принцесса за пару шагов, улыбнувшись мне вполне мило.

И одновременно умудрившись окинуть Нику пренебрежительно-ироничным взглядом.

Вся аудитория притихла в ожидании ответа. Хотя еще два Максима из соседних потоков робко потянули руку вверх.

— Я.

— Очень приятно познакомиться со своим мужем, — проворковала она, похлопав ресницами.

Я, конечно, привык думать быстро. Но в этот миг действительно впал в легкий ступор. Во всяком случае, была хоть одна уважительная причина, почему я не успел перехватить вскинувшуюся с места Нику.

— В императоры через постель! Какая пошлость! А я думала, выхожу за приличного человека! — выдала она яростно, подхватила тетрадь с ручкой, громко отодвинула стул и зло ступая вышла из аудитории.

— Ба-али-ин, — мрачно посмотрел я Нике в спину, осознавая всю бесполезность погони и выяснений отношений.

Вздохнул, перевел взгляд на принцессу.

— Чего пришла? Когда уйдешь?

— А я теперь никуда не уйду, — мягко и вкрадчиво произнесла она. — С тобой, мой милый, до последнего дня этого света.

Так… Понятно.

— А это точно тот Максим? — не удержался Емельянов. — Я просто тоже…

Принцесса чуть наклонила голову, затем обозначила жест рукой – и более несдерживаемый Веней свитский почтительно пробежался по аудитории, чтобы вручить ей конверт.

Елизавета картинно открыла его, достала новенький паспорт и распахнула на первой странице. Затем мельком взглянула на фото, после чего на меня.

— Точно, — подтвердила она, протягивая мне документ.

Рядом горестно выдохнули трое других Максимов. И даже одна Максима.

Я автоматически принял паспорт. Посмотрел на свое фото. Без особого удивления прочитал «Юсупов» в графе фамилии. Перелистнул на страницу семейного положения. Обнаружил строку с именем принцессы. Захлопнул документ и положил в карман.

Елизавета позволила себе довольную улыбку.

— Значит, жена? — бесстрастно произнес я.

— Да, дорогой?

— Пойдем, — обошел я ее и направился к выходу.

Девушка последовала за мной – сначала в коридор, потом по коридору. Потом по лестнице вверх, потом растерянно повернувшейся вслед выброшенному мною вниз на ступени перстню, тут же перекрывшему щитом путь для свитских. Новые коридоры и лестницы, пока мы не остановились возле глухой и массивной запертой двери без номера кабинета и таблички.

— Не желаешь поделиться, куда мы идем, муж мой? — чуть недовольно произнесла принцесса, которую последние несколько коридоров пришлось вести за руку, чтобы не отставала.

— Разумеется, — нашел я нужный ключ и отворил дверь.

После чего зашел в небольшую комнату, весьма напоминающую дорогой гостиничный номер – с оббитыми тканью стенами, мягкими креслами, столиком с вином и разложенными на нем свежими фруктами и массивной кроватью в центре помещения.

Вежливо дождался, пока слегка растерявшаяся принцесса зайдет внутрь. Захлопнул дверь, сбросил на кресло пиджак и принялся расстегивать рубашку, начиная с верхних пуговиц.

— Объяснись, — стал жестким ее голос.

— Жена? Жена, — равнодушно произнес я, аккуратно складывая рубашку на спинку кресла и стягивая футболку.

— Ты что себе позволяешь?!

— Если что – развод за дверью. Можем разбежаться прямо сейчас, — остановился я перед ней с обнаженным торсом. — Уходишь?

— Муж мой, вы желаете оскорбить свою супругу этим… Этим… Местом, — поджав губы, повела она рукой по комнате. — В стенах университета, как с какой-то первокурсницей!

Не с какой-то, а вполне определенной – погрустнел я.

— На стенах шумоизоляция. На окнах – пленка. Впрочем, если вам нравится без них – можно убрать, — сделал я шаг ближе.

— Но откуда тут эта комната! — отшагнула она на полшага, бегая взглядом по сторонам.

Однако за дверь не уходила.

— Крупная взятка и знакомства в деканате, — был я честен.

Подошел ближе и коснулся края пояска на платье.

— Уходишь? — шепнул я ей мягко.

Взгляд принцессы перестал метаться и спрятался от меня – но почему-то в кубиках пресса. А места за ее спиной не осталось, чтобы отступать. Зато все еще можно было скользнуть за дверь – я не перекрывал выход.

— А ты… Ты правда спасешь мир? — смущенно шепнула она.

— Я – честный человек, — веско ответил я, потянув за поясок.

И узел легко поддался, опав тканью на мягкий ковер.

Что может быть громче, чем заполошный стук женского сердца в мужских объятиях?

Только требовательный стук в дверь. Мрачный, мерный, звучащий вовсе не от костяшек пальцев по полотну, а от ударов ногой по закрытой двери.

— Прячься, жена пришла! — яростно прошептал я, отодвинув принцессу от себя и оглядывая комнату в раздумьях, куда ее теперь деть.

— А я тогда кто?!

— Это совсем другое дело! — спешно поправлял я ее платье, накидывая обратно на плечи. — Это страшный человек!

— Горю желанием познакомиться! — гордо подняла она подбородок, ни капли мне не помогая.

Но говорила все-таки нервно и шепотом.

— С ума сошла?! У нее справка из психдиспансера! Ты в курсе, что она старого князя Шуйского чуть не убила?! — бросился я к футболке с рубашкой, надевая сразу обе.

— Я слышала, что это был ты, — нахмурилась принцесса, сложив руки на груди.

— Верь больше! Я вообще был при смерти. Еле уговорил краснокнижного пожалеть, — пиджак занял свое место на плечах.

Удары по двери стали громче и требовательней.

Я метнулся к окну и оценил высоту до земли. Высоковато…

— Даже не думай! — оценила принцесса мой маневр.

— Не время спорить! — подхватил я Елизавету на руки и вместе с ней опустился на колени возле кровати.

— Куда?! Туда?! — шепотом прошипела она, глядя на темный провал под краем балдахина.

— Не беспокойся, там теплый пол и пыли нет, — приводил я успокаивающие доводы, пытаясь запихнуть упирающуюся принцессу в безопасную темноту.

— Ну, знаешь, Самойлов, это край! — отпихивалась Рюриковна, пытаясь встать. — Довольно!

— Тебе, что, жить надоело?! — прижал я ее к полу за плечи и опасливо повернулся на дверь.

Которая отчего-то стала сильно пылить – с тихим шорохом оседающего со склона песка.

Перевел взгляд на Елизавету и увидел испуг в глубине ее глаз, что так же смотрели на истлевающую преграду.

— Если тебе интересно, дверь – артефакт. Была артефактом, — привел я веский довод и задвинул уже не упирающуюся девушку под диван. — И замаскируйся, она целитель!

Спешно поднялся, огляделся по сторонам. Поднял с пола тканевый поясок и засунул в карман. Оправил рубашку, причесал волосы, еще раз оглядел комнату и подошел к двери. Досадливо цокнув, двумя резкими движениями запнул туфли в глубину подкроватья, игнорируя злое шипение оттуда. Отдышался, открыл дверь.

— Где она? — мрачным предвестником неминуемого взглянула на меня Ника, держась одной рукой за стену – так, чтобы никто не мог проскользнуть мимо.

Ладонь ее наполовину была утоплена в песок, которым эта самая стена успела стать.

Я молча отодвинулся в сторону и широким жестом предложил ей осмотреть комнату самостоятельно.

Ника посмотрела на меня длинным взглядом, полным недоверия и подозрения. Затем неохотно присмотрелась к комнате. И сделала шаг внутрь.

Обошла кресла, заглянув за них. Подошла к окну и раздернула шторы, посмотрев по углам. Коснулась ручки тяжелого шкафа и потянула на себя, обнаружив там только пустые вешалки.

— Еще под кроватью посмотри, — дружелюбно подсказал я, оставаясь возле выхода.

Ника направилась к постели. Встала возле, опустив руки. Затем села на нее, сгорбившись и спрятав лицо ладонями.

— Я веду себя отвратительно, да, — с горечью произнесла она.

Закрыв то, что осталось от двери, я не торопясь подошел к невесте и присел рядом с ней.

— Эмоционально, — ответил я без укора, с легкой толикой сочувствия. — Это пройдет.

— Что пройдет? — глухо спросили из под ладоней. — Она – принцесса. Я – никто. Она пришла – мне уходить. Я не хочу.

— Вот эти рассуждения пройдут, — осторожно приобнял я ее плечи и позволил прижаться к себе. — Никуда тебе не надо уходить. Считать себя ниже тоже не надо.

— Ты ничего не понимаешь, — попыталась невеста отодвинуться. — Она – по сравнению со мной… — Горьким тоном начала было Ника.

— Бедная, несчастная девушка, — с искренним сочувствием прервал я. — Которую обманули, обвели вокруг пальца и оставили ни с чем. И которой мы нужны в стократ больше, чем она – нам.

Атмосфера недоумения после этих слов была в два раза плотнее, чем обычно.

— Но… — затянула Ника, сбившись и не зная, с чего начать. — А как же конец мира?

— Он будет через год. А может, его не будет, — пожал плечами. — Есть категория людей, которая даже в самый последний миг будет думать, как урвать побольше себе. Ведь мир обязательно спасут для хороших людей, но мерзавцы тоже уцелеют. Они на это и рассчитывают.

— Я не понимаю. Она пришла добровольно. Она была довольна!

— Допускаю, что решение принималось на самом верху. Никого другого Елизавета слушать бы не стала. Но между приказом и принцессой так много безымянных исполнителей, которые все готовят… Ай, не щипайся!

— Самойлов! — недовольно произнесла Ника. — Детали!

И правую ногу согласно пнули из-под кровати.

— Какие еще детали? — раздраженно сдвинул я ногу. — Еще вчера принцесса Елизавета правила центром Москвы! Ты представляешь себе этот куш? Представляешь себе амбиции и Силу девушки, которой дали такой богатый и важный объект?

— Возможно, она рассчитывала приобрести что-то более ценное.

— С паспортом Юсуповых, распечатанным на гербовом бланке Империи? Без традиции сватовства и свадьбы? Вообще без какого бы то ни было приданого? Да ее вещи демонстративно вышвырнут за порог у Юсуповых, захоти она там появиться! В дворцах княжества слишком много гордости!

— Я, между прочим, тоже без приданого.

— Твое приданое – три моих спасенных жизни, — отмахнулся я. — Думай о другом. Как только ее вышвырнут, она явится к отцу или деду. Те прижмут ее к груди, посочувствуют. Потом окажется, что центр Москвы уже под кем-то другим из сыновей или внуков. Окажется, что Елизавета нелюбимая, вторая супруга, со скандалом выгнанная из дома.

— У нее есть шанс быть первой и единственной, — понурилась Ника.

— Слушай и не перебивай. Принцессе дадут небольшой город на кормление, потому что большое и важное дело отдавать такой уже нельзя. И оставят боевым резервом в семье, не желая отдавать такую силу никому из князей. Юсуповых загонят в немилость – теперь есть за что. Душить они умеют. Условием примирения станет контроль надо мной.

— Родители никогда не сделают такое с дочерью!

— Они – нет, — вздохнул я. — Я же говорю – кто-то еще, способный вмешаться в процесс подготовки. Способный всучить свитскому конверт с паспортом. Способный замять и заговорить ситуацию с приданным. Допускаю, что он достаточно хитер, чтобы не занять центр Москвы самостоятельно. Но будь уверена, он стребует за это назначение немалую сумму.

— Император будет в бешенстве.

— Императора устроит исход, — пожал я плечами. — Свое он получит. Единственная пострадавшая – это Елизавета.

— Если развод не планировался изначально, — задумчиво произнесла Ника.

— Может, планировался, — равнодушно подтвердил я. — Но для того, чтобы уйти красиво, следовало приходить красиво и с уважением. Чтобы в дворцах Юсуповых обливались слезами, отсчитывая ей золото тоннами, когда придет время возвращать приданное. Чтобы князь лично звонил императору, уговаривая унять рассорившихся молодых и намекая на совместные проекты, которые обернутся пеплом – но заденет только княжество. А Император соглашался и ставил непосильные условия, чтобы орали уже на меня, бестолкового и неспособного удержать красавицу с могущественной родней. Принцессе достался бы богатый город, дабы подчеркнуть ничтожность Юсуповых, мне – смерть.

Ника вздрогнула от последней фразы и со страхом взглянула мне в лицо.

— Живой первый муж – это пошлость и нарушение канонов. Прошлое холостых принцесс должно регулярно умирать.

— Тогда кто станет спасать мир?

— Думаешь, император позволит это сделать кому-то, кроме себя? — вопросительно поднял я бровь. — Ее прислали не для того, чтобы помогать. Это весьма очаровательный надзиратель.

— Значит, понравилась она тебе, — поджала губы Ника, услышав совсем не то. — То-то ты так бежал с ней сюда. Неужели успели? — Вновь с подозрением оглядела она покои.

— Ох, — поднял я голову и закатил глаза. — Даже будь она здесь, ничего бы не было. Признаюсь, я планировал ее сюда привести и спровоцировать на развод. Мне было нужно, чтобы она сбежала и пришла к деду до позора с Юсуповыми. Тогда она вернулась бы вновь, но уже не надзирать, а договариваться. Она умная.

— И как, прости, ты собрался ее провоцировать? — как-то слишком добро похлопала Ника глазами.

— Мы не дети, ты прекрасно знаешь, как, — позволил я себе раздражение. — Уверяю, я знаю, что надо делать, чтобы она сама сбежала.

— Или размазала тебя тонким слоем!

— Во-первых, я живучий. Во-вторых, есть методы, за которые нельзя убивать. Но после которых девушка с ее воспитанием сбежит непременно, — уверенно поведал я.

— Внимательно слушаю, — сложила Ника руки на груди.

— Ника…

— Нет-нет, говори. Может, подскажу чего.

— Да любая благородная леди сбежит, когда ее руки свяжут у запястий, грубо стянут со спинкой дивана и станут бесцеремонно ласкать тело, наговаривая в ушко разные непристойности…

Только Ника отчего-то мрачно и отрицательно качала головой.

— Что? — возмутился я. — Секунд тридцать – и в коридоре!

— Ладно, хоть обошлось, — вздохнула невеста, оглядев комнату. — Только не ясно, с чего бы ей возвращаться.

— У нас есть деньги, — пожал я плечами. — У нас поддержка шести великих князей, которые были у тебя сватами.

— Поддержка? — с сомнением уточнила Ника.

— А как же. Этих шестерых сейчас только и объединяет, что они все были вместе на этом событии. Им нужен повод для союза, — пытался втолковать я невесте. — Они слишком долго режут друг друга, чтобы внезапно примириться, но война – это дорого и невыгодно. Сейчас же они могут быть за одним столом без обвинений в попрании вековых традиций. Теперь у них есть для этого убедительная причина, и поверь – они вцепятся в нее всеми руками.

— Эм…

— Политика, — пожал я плечами. — Даже сватовство становится политикой, если там появляются великие князья. Так что за нами мощный политический блок, который позволит не упустить монополию на Механизм.

— Мы же хотели его отключить?

— Разумеется. Но даже император не подумает его уничтожить. Это контроль над миром и источник безграничной энергии, которую можно изучить и покорить.

— Никто нам этого не позволит, — категорично произнесла Ника.

— Одиночке – нет, — напомнил я утренние слова. — Но мы перестаем быть одни. Напомню, я могу включить Механизм в любой момент. Даже отсюда.

— Уйдешь ты, и, — отчего-то еще сильнее грустила невеста.

— И передам контроль детям, — мягко успокоил ее. — Династии, которую мы можем создать. К которой пока можно присоединиться даже бедной, обманутой принцессе Рюриковичей. Если, разумеется, ты согласишься ее принять.

— А без нее никак?

— Можно. Вот ей без нас – будет тяжело, — оценил я. — Впрочем, мы не благотворительная организация.

— Постой… Я не это имела ввиду, — запнулась Ника. — Будет ли она нам полезна?

— Рюриковичи – один из истинно великих и древнейших родов, — пожал я плечами. — Многие захотят говорить с ними, а не с нами. Они так привыкли. Отучать придется долго и кроваво, — откровенно высказал я свои мысли.

— Тогда я согласна, — тяжело вздохнула невеста. — Ради жизни мира.

— Любить я буду только тебя.

— Да ну, — покосилась на меня девушка. — Даже в одной с ней постели?

— Без тебя я буду думать только о Родине!

— Просто молчи, — отмахнулась Ника, впадая в меланхолию.

Потянулся ее поцеловать, но девушка увернулась. Постарался быть настойчивей, но получил легкий удар кулачком в грудь.

— Хватит! Мы решаем серьезные вопросы!

— Я не могу так долго думать о Родине один! — произнес я ворчливо.

— Лучше подумай о том, как донести до принцессы, что мы ей нужны. А ты – не человек, из-за которого ее подставили.

— Ну, для этого придется ее как-то зафиксировать под страхом смерти, чтобы она все выслушала и не сбежала, — мягко улыбнулся я.

— Тяжело будет.

— Придумаю что-нибудь, — заверил я невесту и провел тыльной стороной ладони по ее щеке. — Все будет хорошо. Я же обещал.

— Пойду я, — поднялась Ника. — Там Веня, вроде как, в коридорах остался.

— Потерялся?

— Ага, — девушка подошла к двери и вновь посмотрела на меня. — А кто мы будем? Самойловы?

— Подумаем вместе, — запнулся я, не найдя сразу ответ.

Потому что Самойловы – это Федор и его род, которому он будет главой.

Дверь аккуратно захлопнулась.

Под кроватью все еще было тихо.

— Вылезай, — произнес я обычным тоном.

Снижу зашуршало шелковой тканью. Я поднялся и помог ей сесть рядом. Помолчали.

— К деду пойдешь? — уточнил я у нее.

Та неопределенно покачала головой, продолжая рассматривать что-то на полу.

— Это все правда? Насчет ваших ресурсов.

— Ты же все равно проверишь.

— Мне нужно поговорить с Никой, — выдохнула принцесса решительно.

— Говори со мной.

— Сильные говорят с сильными. Я желаю говорить с убийцей князей, — надменно посмотрела она на меня.

— Говори со мной, — недоуменно дернул я плечом.

— Разве не она чуть не убила древнего Шуйского? — недовольно приподняла бровь принцесса.

— Она, — не стал я спорить.

— Тогда…

— Только до этого я заставил его подчиниться и выкинул с самолета, — буднично прокомментировал. — А два дня назад почти убил князя Черниговского. Так что какие у тебя там вопросы?

— А ее справка… — почувствовала неловкость Елизавета.

— Не соответствует действительности.

— Выходит, ты мне врал?

— Когда? — мрачно взглянул я на нее. — Я вообще не вру. Это вы вечно придумываете больше того, что вам говорят.

Принцесса разумно промолчала, стараясь не развивать ссору.

— Хорошо. Будем считать, что я пришла к деду, и все подтвердилось, — смотрела она перед собой. — Потом вернулась к тебе, и ты мне это все рассказал.

— И ты поверила, — утвердительно произнес я.

— Мы рассматриваем гипотетическую ситуацию. Допустим, я бы поверила. Что потом?

— Я бы предложил бы тебе то, чего у тебя никогда не будет без нас.

— Я могу сейчас придумать очень много от того, что услышала.

— Сходи сегодня к деду, — вздохнул я. — И приходи в пятницу вечером.

— Почему в пятницу?

— Совет князей. И все то, что на нем произойдет.

Я достал из кармана поясок от ее платья и принялся распутывать в руках.

— Спасибо, — механически отметила принцесса.

А затем ворохнулась, когда я накинул поясок на ее руки и принялся мягко опутывать запястья, легонечко подтягивая друг к другу.

— Ты чего, — удивилась Елизавета.

— У нас тут один теоретический спор, который мне очень интересно решить, — произнес я доверительно.

— Так! Довольно! — скинула она мое плетение, оправила платье, затянула пояс, нашла туфли и порывистым ветром захлопнула дверь за собой.

— Вот! И тридцати секунд не прошло, — отметил я по часам.

А еще говорят, что я не разбираюсь в девушках.

Глава 11

К вечеру город вновь заволокло низкими снежными облаками. Как убирают проблемы под распечатанные баннеры с парадными фасадами, так поступили с целым небом.

Зато для взгляда, брошенного на горизонт, ныне было новое диво и редкость – все до единой княжеские башни были залиты светом, готовясь к прибытию владельцев. Редко, крайне редко в окнах высоток-исполинов горела хотя бы треть огней: князья предпочитали жить на своей земле и в столицу наведывались неохотно. А без них небоскребы служили клановым предприятиям офисными центрами, пустеющими к позднему часу.

Исход среды и пятничный полдень отделяло еще солидное количество времени, если исходить из скорости авиасообщения между городами – но до общего княжеского схода в обязательном порядке прибывали распорядители и многочисленные слуги, обеспечивая краткий визит хозяев в столицу. Увеличилось и количество патрульных на улицах, равно как и людей в гражданском, напряженно вглядывающихся в лица прохожих – вдруг у возможного злоумышленника не выдержат нервы и он выдаст себя. Слишком много крови и неприятия было между долгожданными гостями первопрестольной, чтобы позволить диверсии распрямить сжатую до поры пружину терпимости. А ведь еще была гора над головой…

— Ам? — я подвел ложечку с кусочком мороженого к Нике и вопросительно на нее глянул.

Потому что мировые проблемы – не повод пропускать ужин.

Невеста смотрела с подозрением, как кот Машк в день появления Брунгильды. Кто-кто, но он уж свято верил, что милое недоразумение у нас дома – это временно. Оттого поначалу вкусные кусочки ел с отменным аппетитом. Но когда стали закармливать, фоня ощутимым чувством неловкости… Словом, Ника тоже стала что-то подозревать.

— Нет, — отодвинулась она от моей ложки и вернулась к терзанию своего фруктового салата вилкой.

Столовая для закрытой секции больницы отличалась от общей разве что солидными размерами тарелок и пустотой. В остальном же – выстроенные на белом кафеле в линию столы, нейтрально бело-синий цвет стен и прямоугольные плафоны над головой той же самой модели. Да и кормили с одной кухни, не делая различия между очень важными и просто важными людьми – а иных для клана внутри себя не было.

Кое-что, правда, решительно разнилось сегодня от обычного порядка – но это было привнесено мной. Огромное количество цветов в фигурных вазах занимало пространство между рядами столов, оставляя только пару коридоров до нашего и еще пары соседних мест. Они не падали в керамических горшках на голову, оттого были приняты благосклонно. Но, возможно, я вновь переборщил с количеством – Артем, зашедший получасом раньше, например, от прянувших в лицо ароматов закашлялся и знаком попросил выйти для важного разговора в коридор. Интересовал его, между тем, крайне важный вопрос.

— Что вообще делать с принцессами? — завершив очередное маетное движение от стены до стены, вопросил он с искренним непониманием, легким отчаянием и опаской.

Потому что до этого принцессы ему как-то не попадались.

— У них инструкция под одеждой, — сообщил я ему крайне секретную информацию.

— Хм?

— Точно тебе говорю. Как увидишь – сразу разберешься.

Похлопал задумчивого медведя по плечу, и на том удалился обратно в столовую – решать задачу гораздо сложнее. Что делать с отдельно взятой Никой. Потому что попытки ознакомиться с ее инструкцией блокировала бежевая кофта с высоким воротом и длинными рукавами, и суровый нрав.

— Ну «ам»? — вздохнув, грустно произнес я.

— Нет!

— И что мне с этим делать? — с укоризной спросил я, аккуратно взмахнув ложкой и указав на открытый пломбир.

— Ам? — заинтересованным тоном произнес Веня из угла столовой.

— Да иди ты… — с досадой отозвался я.

Показательно громко хлопнула дверь, закрывшись за крайне недовольной высокородной персоной, обожающей черное, золото и входить не вовремя. Хотя именно сейчас явление Аймара Инки мною было воспринято даже с некоторым интересом – одежда выглядела нетронутой и соответствовала тому комплекту, что был на ней парой часов раньше.

— Что?! — раздраженно отреагировала Инка на мое пристальное внимание. — Она там есть! — Ткнула девушка пальцем в потолок и заносчиво приподняла подбородок.

Словом, вела себя как кошка, с возмущением обнаружившая новую доску в заборе вместо той, об которую точила когти много лет. А это, между прочим, наработанный в вышину и глубину авторитет среди местных жителей.

Горы на небе видно не было, и это изрядно ее раздражало. Бедный Артем – с такими настроениями точно не до чтения….

— Если она там есть, что тогда? — отложил я ложку на тарелку перед собой. — Тебя все равно не найдут.

— Ха! Страх заставит каждого смотреть по сторонам!

— Любезная, вы полагаете императорскую фамилию неспособной найти человека на собственной земле? Или вы считаете, что им нравится гора над головой? — спросил я скорее желая отмахнуться побыстрее от назойливого присутствия.

Потому что мороженое тает.

— Но я все еще здесь! — притопнула она ножкой и глянула в сторону окна.

— В клановой твердыне Шуйских, — поддакнул я. — Напиши рядом с вывеской у входа слово «бункер», и никто не поверит, что это больница. Здесь тебя никто никогда не найдет.

— У Артема впереди война, он обязан был включить защиту, — поджала губы Аймара.

— Или он очень жадный человек. Во всех смыслах этого слова, — иронично посмотрел я на принцессу. — А еще – умный.

— Не понимаю, о чем ты. Если бы не твой запрет бежать…

— Но и ты – не глупая, — перебил я. — Лучше бойся момента, когда тебя отыщут.

— Всего-то указать на виновника и смаковать его медленную и мучительную гибель!

Но настрой уже был не боевой и злой, а напряженно-задумчивый. Беда в том, что за моей гибелью видится необратимый разрыв с Артемом – а этого, есть мнение, ей весьма желалось избежать. Но в любой истории должен быть злодей, желательно – со смертью которого все закончится. Хуже – когда злодей остается неизвестным и безымянным, уходя от наказания. Еще отвратительней, когда злодей будет скалиться в ухмылке, будучи шафером на вашей свадьбе.

— Даже не думай, что я стану тебя выгораживать!

— Ага, топай давай, — отмахнулся я. — У нас тут романтика.

И вновь набрал ложечкой вкусного из холодной сердцевины пломбира.

— П-ф, — с пренебрежением коснулась Инка лепестка розы в вазе рядом, опавшего на пол от легкого прикосновения. — Позавчерашние цветы в больничной столовой.

— Цветы свежие, — замерев с не донесённой до Ники ложкой, задумчиво отозвался я, глядя на алый лепесток на белом полу.

— Да ну? — Аймара демонстративно развернулась к лилиям и щелчком пальца сбила сразу несколько пожухлых лепестков из белого соцветия.

Я протянул руку к ближайшей вазе и касанием заставил облететь вниз бутон хризантемы.

— Ну ее, — примирительно произнесла Ника, касаясь руки. — Давай свое мороженое.

— Где Артем? — лязгнул я голосом, заставив невесту вздрогнуть.

— Мне теперь тебе все докладывать? — вопросительно подняла Аймара бровь.

— Где он? — со звоном отброшенной на тарелку ложки встал я из-за стола.

А где-то вдали громыхнула гроза.

— Насчет занятий разговаривает, — закатила Инка глаза. — Он много пропустил.

— С кем?

— Ну, одногруппница какая-то, наверное, — отмахнулась принцесса. — У него, в отличие от вас, есть нормальные друзья! Которым не все равно!

— А как она узнала, что он тут? — удивленно вопросила Ника.

А я, сметя ближайшие вазы со стремительно увядающими цветами, уже несся к двери.

Вещи, которые все равно произойдут.

Артем Шуйский смотрел на экран, отражающий картинку из приемного отделения больницы – на границе той ее части, где общедоступные для случайного человека площади от закрытой территории отделяет толстая решетка, пост охраны и телефон со списком внутренних номеров на стене.

Под яркой лампой, с телефоном, прижатым к уху, испуганно жмущаяся к стойке и оглядывающаяся в сторону выхода, стояла Вера. Длинная серая куртка с выбившимся из ворота шарфом; стянутая с волос шапка, зажатая в руках вместе с паспортом; недорогие сапожки. Он не увидел на улице подаренной им машины, а наскоро просмотренное видео показало, что девушка быстрым шагом двигалась от метро.

Впрочем, его люди говорили, что в оставленной и оформленной на нее квартире Вера тоже не появилась ни разу после официального разрыва.

— Артем, это ты? — спросили в телефонной трубке.

— Слушаю.

— Извини, я бы никогда тебя не побеспокоила. Особенно в больнице. Я…

— Пока еще слушаю, — добавил он холода в голос.

— Помнишь, те люди в парке? С цветами, — нервно дернулся ее голос.

Артем помнил заносчивых ребят, пожелавших в день первого сентября знакомиться не с теми. Но, как он помнил, его люди объяснили им всю глубину их заблуждения. Не следует бросать жадные взгляды на чужое – так можно и умереть. Хотя молодость полагает себя выше полезных советов. Оттого иные не успевают вырасти.

— Помню.

— Они нашли меня и угрожали. Они знают, что я одна, — оттенок нервного отчаяния отразился в голосе.

— Обратись в полицию, — в чем-то даже искренне посочувствовал Артем и убрал трубку от уха, желая положить ее на рычаг.

— Подожди! — словно почувствовала его жест Вера. — Артем! Это не все!

— Некогда слушать, — покосился Шуйский в сторону двери, в которую удалилась Инка по его просьбе.

Разговаривать при ней он не захотел. Потому что если та узнает, кто стоит внизу, на первом этаже больницы – то спустится и убьет.

— Защиты прошу не я, — нервно, но решительно произнес некогда любимый голос. — А твой сын. Еще не родившийся. — Выдохнула она.

— Ты понимаешь, что мы в больнице, и проверить это…? — несколько растерянно произнес Артем.

— Я ничего от тебя не хочу! — жестко произнесла Вера. — Мне от тебя ничего не нужно! Но это – мой сын. Ему нужна защита.

Потому что защита, что есть для всех в полицейских околотках – она от преступников, а не от людей с титулом и положением в обществе.

— Отдай телефон охраннику. Тебя проводят, — сжал трубку Шуйский.

Затем с силой ударил ей по рычагам, чтобы услышать недовольный звон пластика и пружин в тишине той оторопи, что заняла комнату и разум. Сел на кровать и схватил голову руками.

Затем схватил телефон вновь и распорядился отвести девушку прямо к нему. Прошлый приказ вести на медобследование никуда не годился. Это не то знание, которое можно доверить местным врачам.

Шуйский заметался по комнате, пытаясь отыскать верный сценарий действий. Зубы до боли закусили верхнюю губу. Он и сам может почувствовать жизнь. Если она не врет. Но зачем?

Личная встреча, особенно под предлогом лжи, все только усугубит. А одинокую девушку он не боялся. Однако если все правда…

Артем заправил смятую постель, убрал в стопку сложенные листочки с записями на столике – с его и Инкой почерком и обернулся на комнату, решая куда их спрятать. Подошел к окну и сложил их под широкий горшок с декоративными цветами. Словно ему был важен этот визит. И так и будет – если все правда.

Появления Веры он дождался стоя напротив двери. Жестом приказал охраннику оставить их наедине и закрыть дверь. Сформировал технику, направил в сторону живота девушки и прислушался к своим чувствам. Медленно встал на колени, подошел ближе и аккуратно, очень нежно положил руку на – казалось – чуть округлившийся животик под курткой, будто даже чуть дернувшийся от прикосновения. А затем тихо мяукнувший. Одновременно с холодным уколом стали в шею.

Артем медленно заваливался на ковер, остекленевшим и неспособным двинуться взглядом глядя, как Вера расстегивает куртку и вытряхивает из складки заправленной в брюки кофты дрожащего от испуга котенка, немедленно сбежавшего куда-то в угол комнаты. Затылок Шуйского коснулся ворса, когда неспешное движение женских сапог остановилось совсем рядом.

— Ну что же ты так, — мягко посетовал ему девичий голос сверху.

Вера присела рядом и провела ладонью по его волосам.

— Надежда, страх, испуг, — перечисляла она добрым тоном. — Ты же чувствуешь, верно? Только как можно перепутать одно и двух существ, глупыш.

Язык не ощущался во рту, равно как и все тело. Шуйский мог только думать. Думать и ненавидеть, бороться волей и желать обрести власть над телом и Силой. А еще он не мог дышать – но паники не было. Слишком много ненависти и разочарования, чтобы бояться за себя.

— А еще – любовь, верно? — шепнула Вера. — Иначе бы не подобраться. А ведь любовь есть, мой милый. — Дрогнул ее голос. Ай! Плохой мальчик!

Девушка резко вскочила и метнулась к окну, заметив краем глаза шевеление листьев на цветах в горшочках.

Злыми движениями она принялась методично отсекать узким серебристым стилетом, что был в ее левой руке, лепестки и протыкать каждый насквозь, игнорируя оставляемые царапины на подоконнике. И листья стремительно чернели, стоило зачарованному металлу, покрытому насечками рун, их коснуться.

— Вот так, — выдохнула Вера, отдышавшись и нервно оглядев комнату.

Девушка вернулась к княжичу и с тревогой посмотрела на посеревшее лицо с налитыми красным глазами.

— Нет-нет-нет, не сейчас! Минутка, еще минутка! — перевернула она его на спину и вдохнула свое дыхание в приоткрытый рот.

Княжич резко вздохнул, но судорога вновь сковала тело.

— Мне еще надо кое-что сказать, — бегающим взглядом смотрела на лицо Шуйского Вера, оглаживая его лицо и волосы ладонями. — Я хочу, чтобы ты знал, как это должно быть. Видишь, — подняла она стилет перед глазами Артема. — Это родовая вещь Романовых. Семейная реликвия, еще из Шумер. Они, глупые, даже не знают, что она не в сокровищнице. Забавно, правда? Но это не я! Это кто-то из таких, как вы, украл. Может, ты и украл, — тронула белое девичье лицо смешинка. — Ты зачем Романовых смертельно оскорбил, а? — Смешинка превратилась в глупый смех, немедленно прекратившийся. — Но так нельзя! Нет-нет! Романовы так не убивают! Они же корнями из Византии, у них в правилах проткнуть глаза. Тогда – поверят! Но не все! Нет-нет, мой милый! Это ведь так удобно – стравить два влиятельных рода! Но он этого хочет, представляешь? Постой!

Девушка вновь коснулась его губ для искусственного дыхания – и раздраженный углекислым газом мозжечок приказал телу сделать непроизвольный вздох.

— Вот так, хорошо, — успокоилась Вера. — Он хочет, чтобы все выглядело как ревность. Якобы, этот глупый Максим приревновал к этой девке… Или к другой… Их много, правда? И все – красивые! Приревновал и убил тебя, а след чтобы показал на Романовых! Сначала Максима убьют, потом про Романовых догадаются! И будет резня, мой милый! Я ведь тоже должна дать показания! А я – совру! И мне поверят. — Движения ладоней по волосам и голове княжича стали быстрыми и жадными, словно спеша приласкать в последний миг. — А знаешь, что самое смешное, дорогой? — Дрожа губами, спросила Вера. — Не знаешь? Никто не знает. Даже этот, который отдает приказы и верит, что я ему служу. Нет, мой милый. Мне приказано, чтобы я ему служила. Они обещали вернуть герб семье, они обещали все нам вернуть, отдать Архангельск. — Скатилась слезинка из глаз девушки. — Ну, что ты опять?

Но в этот раз это было скорее не искусственный вздох, а горячий поцелуй.

— Ты за меня не рад? Ах, ты же с этой, заграничной. Я видела тебя с ней, я следила за вами, — шмыгнула Вера новыми слезами. — Видела ваше счастье. Но я – я тоже хочу быть счастливой! Ты же мне обещал! Что обещал? Что я буду счастлива! — С логикой, близкой к истерике произнесла Вера. — И я буду счастлива. А они – они врут. Все, что обещали – они слишком жадные, чтобы отдать. Я поняла поздно. Но теперь я знаю, что сделать. Я им задам! — Закусила Вера губу до крови. — Они никогда не расхлебают. Не оправятся. Клянусь.

Руки обнажили живот, и острие стилета коснулось кожи. Чтобы, ведомое хрупкими девичьими руками, вонзиться зачарованным гибельным металлом в тело ее самой.

— И я счастлива, милый, — немеющими губами произнесла Вера, счастливо улыбаясь и падая рядом. — Я люблю тебя.

И только дикий рев ощутившего наконец свое тело княжича был над ними.

Рев, от которого разлетались тленом стены и потолок закрытого больничного крыла, обнажая равнодушное серое небо над юношей, прижавшим к груди уже не дышащее тело девушки.

В центре иссечённой бетонной плиты, полной обломков и покореженного хлама, в котором почти не угадывалась былая роскошная обстановка покоев, одна великая любовь и глупость прижимала другую.

Все покрывала тонкая серая взвесь, еще кружившая в воздухе. В углу, одуревший от происходящего, неведомо откуда взявшийся серый котенок жался к разрушенному краю этажа, щербившему кривые зубы ржавой арматуры.

Тревожно перекрикивалась охрана, ожидая новых диверсантов. Проверялись тайные и явные входы, рвали на себе волосы и исходили нервами контрразведчики и специалисты наблюдения. Но беда в очередной раз пришла в дом через открытые двери, самостоятельно убранные в сторону конвои и отмененные досмотры.

— Уходи, — произнес я, не пытаясь перекричать отчаянный и полный боли рев Артема или лающие крики защитников.

Но Аймара Инка, что стояла рядом, услышала и вздрогнула.

— Нет.

Она неотрывно смотрела на чуть покачивающегося княжича, баюкающего в своих руках Веру, и Нику, что пыталась сделать что-нибудь.

— Я снимаю с тебя все клятвы и обещания. Ты свободна делать, что захочешь, — ответил я ей на это и в пару шагов сократил расстояние до невесты и друга.

— Не получается, — глядя на меня, всхлипнула Ника, удерживая в руках безвольную ладонь – ничего другого Артем не отдавал. — Оно сильнее, оно уже победило.

— Сейчас помогу, — влез я прямо в центр объятий Артема и Веры и гаркнул в ответ на злой, ничего не понимающий, но невероятно агрессивный взгляд товарища. — Она еще жива! Жива! Отпусти и дай ее вытащить!

Возможно, секунда отделяла Шуйского от атаки, но какие-то проблески разума все-таки сработали, и он бережно уложил девушку, оставшись нависать над ней.

— Вообще свалил отсюда! — гаркнул я.

— Выбирай слова, — дрожащим от гнева голосом произнес Артем. — Я буду рядом. Лечи так и только посмей не вылечить!

— Это мы легко, — махнув на него рукой и сосредоточившись на деле, я отыскал валяющийся рядом стилет. — Этим ты ее?

— Она себя!!

— Этим – ты ее!!! И только посмей сказать иное – всю ее родню вырежут! — не сдержался я. — Все будет зря!!

— Пусть только посмеют, — удержал эмоции Шуйский, глянув на меня злобно, но все-таки отодвинувшись в сторону.

— Доктор, ваше слово? — успокоился и я.

— Я не могу! Не могу! — отчаяние в голосе Ники нашло новую высоту.

И в подтверждение тому на тело Веры рухнул широкий золотой луч – куда как больше, чем лечил меня после падения с самолета.

— Видите? Это бесполезно! Надо знать, как! Я пытаюсь, пытаюсь! — шептала Ника, трогая глаза, солнечное сплетение, запястья Веры.

— Я ей не поверил, — глухо бормотал на фоне Артем. — Меня убедили не верить. Я не поверил, а она любила.

— А виноват во всем – я, — шепнул я тихо. — Я – убедил.

Но Артем услышал. И не сказал ничего против этого.

Я повертел красивый серебристый стилет в руках, меланхолично рассматривая узоры на металле. Всякое всплывает в истории – и эта дрянь, наверняка запрещенная всеми законами, явно на свете не одна.

Иные способны разрезать металл тихо и рутинно, как восковую свечу. Другие предсказуемо направлены против всякой жизни и не имеют другого назначения. Этот же был страшнее первых двух, убивая не только молодую жизнь, но и нашу с Артемом дружбу. Он никогда не простит – тень любимой, что была отвергнута по моей вине и покончила с собой, встанет на пути примирению. Шуйский будет верить, что мог все изменить, если бы ему не мешали.

— Но как-то же лечат подобные раны? — спокойно, не сомневаясь в компетенции невесты, спросил я.

Потому что она все еще пробовала спасти ту, которую терпеть не могла – перенося свою любовь и забывая о личности пациента, как делают все Целители.

— Если знать как, — утерла запястьем выступившие слезы Ника.

— Иметь опыт и повторить, — эхом отозвался я.

— Хозяева клинка – они знают, — бесцветно произнесла Инка, будто издалека.

Но их знания слишком далеко. Хотя, быть может, была в курсе и Вера.

Однако есть еще один путь – не передачи накопленного опыта, но постижения.

— Ника, — обратился я к невесте весело и со смешинкой.

Чем немедленно вызвал гневный, на пороге ненависти, взгляд Артема. И недоуменный – невесты.

— Ты уж, будь добра, не затягивай, — произнес я немеющими губами и постарался улыбнуться.

Через судорогу и боль живота, собственноручно пронзенного серебристым стилетом.

Кажется, уши заложило от дикого крика – а может гибельный яд клинка добрался до органов чувств.

Мир на мгновение закружился, но под удар головы о бетон вновь обрел стабильность – мертвое небо над головой, холод у шеи и ветер, что сносит серый песок, которого в воздухе оказалось удивительно много для центра столицы.

— Ты же хочешь спасти мир? — обозначил я движением губ, глядя на искаженное страхом и отчаянием лицо невесты.

Рядом появился Артем, что-то разъяренно требующий у Ники – пока его в буквальном смысле не снесло в сторону коричнево-черной волной, а его место занял меланхоличный Веня, принявшийся что-то втолковывать Нике на уровне жестов и рубленных слов. А потом мир затопил яркий свет.

Свет отступил вновь, явив лицо Ники, полное надежды – тут же сменившееся ужасом и болью. Веня не выражал эмоций – он коротко поклонился мне и отвел взгляд.

Досадно – потому что я-то определенно чувствовал прилив сил. Только руки и ноги не ощущались совершенно, зато я вновь мог говорить.

— Беда с планами, — с досадой пробормотал я, борясь с собственным языком. — Ника.

— Что? — тихо произнесла она.

Не пытаясь ободрить и уверить, что все исправится и наладится.

— Там, в левом кармане. Перстни, — прошепелявил я. — Найди.

Стараясь быть спокойной, но явно вспыхнувшая надеждой, и с ощутимо дрожащими руками, девушка мигом отыскала мешочек с гербовыми перстнями.

— Какой? — спросила она, торопясь. — Самойловых?

— Нет, — попытался мотнуть я головой, но не сумел.

— Борецких, да? Шуйских? — отслеживала она мой взгляд, перебирая перстни.

— Не, — с тревогой ощутил я подступающее к лицу онемение.

— Тогда какой лечебный… Вот этот? Юсуповых? Долгоруких?.. Этот?!

— Да, — смотрел я на герб Де Лара в ее руках. — Этот самый правильный. Ты выйдешь за меня замуж?

— Ч-что, — на секунду впала в оторопь Ника.

— Я так и не спросил. Ты выйдешь за меня замуж?

— Да… — поникнув, осознав, что никакого чуда не будет, отозвалась невеста.

Вернее – уже жена. И слезы в этот миг заливали ее лицо – но увы, не счастья.

— Надень, — постарался изобразить я ободрительную улыбку.

Но наверняка получилась гримаса.

Ника надела перстень на безымянный палец, нашла мою руку и с силой ее сжала.

— Ника Де Лара, — удовлетворенно констатировал я.

Но та, казалось, ничего не слышала – всматривалась в мои глаза, сжимала руку и тихонечко раскачивалась на месте.

И ничего не замечала. Ни песок, что поднимался к горизонту, ни сетки беззвучных молний в небесах, ни черно-коричневые линий позади нее, ни пролетающего мимо лапами вверх медведя.

— Я тебя люблю, ты вообще в курсе?

Ника дрогнула, выпадая из прострации. Подняла ладонь с перстнем перед глазами. Сурово посмотрела на меня, чуть сузив глаза.

И волна жаркого солнечного света, что разорвала в клочья и хмурые небеса, и песок, и коричневые ленты выжгла мне сетчатку – для того, чтобы через адскую боль от ожога, чувства сожженной кожи и крика, который застрял в горле от шока, исцелить вместе со всем телом вновь.

Новый вздох прошелся по новосозданным легким, схватив судорожным кашлем.

В новых глазах плыл мутными силуэтами мир. А в новых ладонях – были самые желанные и любимые.

— Ты, подлец, чем вообще думал, когда так поступал?! — рявкнули мне в лицо.

Это вместо «как ты?». Но работает определенно лучше – вон я и глаза отвел, показывая, что все с ним нормально. И дернулся всем телом, рефлекторно намечая путь побега.

Потянув за ладони, я привлек ее к себе, демонстрируя работоспособность лицевых мышц. А затем шепнул пару слов, от которых Ника явно оказалась не в восторге.

— Это не ответ!

— Моя жена любит меня больше, чем весь мир, — бодро и довольно произнес я.

— И? — недоуменно подняла она бровь.

— Когда бы я еще проверил, — заерзал я, ощущая какое-то маетное чувство.

Как будто при приближении опасности. Да нет же – вон, Веня бдит, стоя чуть поодаль, а над нами растекается коричневатая прозрачная пелена щита, за которой просто стоит и смотрит на нас подпаленный медведь.

Тело Веры валяется рядом. Крайне мудрый и практичный человек, предпочитающий самоубиваться сразу в больнице и подле практикующего Целителя. Только планы рядом с кое-кем никогда не сбываются – или о свойстве клинка, который был передан в руки, кое-кто предпочел умолчать. Или же вправду – любила? Но мы для нее сделали все, что могли – и Артем не посмеет нас в том обвинить.

Инки не видно.

— То есть, ты чуть не умер, чтобы это узнать? — как-то странно посмотрела Ника.

— Но ведь интересно же!

А затем даже с некой обидой наблюдал сжатый кулак, летящий мне в подбородок – до того, как рубануло свет в глазах.

Сонливость наваливалась на веки, плечи вели спину назад, желая обрести опору и прикорнуть на коридорной лавочке. Но холод, что шел от бетонной стены, обжигал затылок и не давал Нике уснуть.

Бессонная ночь осталась позади, будто очередное дежурство, которых было достаточно во время учебной практики. Воспоминания – эпизодами, а время – всего лишь цифры напротив стрелок, которые то замирали, то прокручивались на несколько оборотов, стоило отвести взгляд.

Полуразрушенная больница эвакуировалась – и тяжелые пациенты требовали ее внимания. Кто-то совершал ошибки, разрушая все вокруг – а иным бы пережить личную трагедию, далекую от высоких рангов и интриг. Уезжала одна реанимация за другой, отправляя людей в клиники союзников Шуйских. Провожая каждую, Ника смотрела на часы на левой руке – не свои, а взятые в долг у Максима – и желала к нему вернуться. Но вновь подъезжала очередная карета, и стрелки на циферблате прокручивались вновь, отмечая время разлуки. Коварные часы, да и сломанные к тому же – дата указана неверно, перевернутой восьмеркой… Вон какие поцарапанные, и стекло с трещинкой…

Когда люди перестали уезжать, пришла другая беда – люди стали приезжать. Здоровые абсолютно, организованные в группы по три-пять человек, и с крайне скверным расположением духа. Они желали разговаривать – но получалось только друг с другом, выясняя полномочия и фамилии начальников. Потому что Максим был без сознания, Веня уделял им ровно столько внимания, чтобы убедиться в отсутствии у них мороженого, Инка ушла, тело Веры увезли, а на попытку забрать для беседы Нику на них накинулся главврач.

Кажется, одна группа была из местного филиала службы безопасности, вторая прибыла днем на самолете из княжества, а третья – из ближней свиты Артема. Кто из них главнее – девушку не занимало ни в малейшей степени.

Но через какое-то время они определились, что хотят стилет. Около часа убеждали Веню его вернуть, пока кто-то из мимо пробегающих не сообщил, что тот совершенно не понимает по-русски. А что сидит и меланхолично слушает – так это нормально, главное чтобы не в коридоре кардиологии ночью – очень уж ругался завотделением…

— Так стилет у Веры, — пожала Ника плечами, отделываясь от настойчивых расспросов под руку.

Тогда они восхотели увидеть Веру, и через полчаса неспешных (а куда труп убежит? — а потом и панических (сбежал!) поисков побежали в союзную клинику – куда перевозили не только живых, опасаясь скандала с родственниками. В общем, тела Веры там тоже не было. Артефакта – тоже. И кто-то стал всерьез предполагать, что такая же беда случится и с их погонами.

Главным среди трех групп безопасников назначили явно самого злого и уставшего. Но к тому времени Ника уже сидела на скамейке возле палаты Максима.

— Мы хотим с ним поговорить, — хмуро смотрел на нее не спавший всю ночь мужчина пятого десятка лет, в чуть потрепанном пылью и суетой деловом костюме.

— Он не может, — холодно ответила Ника, заступив им дверь.

— Почему?

— У него челюсть сломана.

Человек недоуменно оглянулся на коллег и вопросил с легким удивлением.

— Разве у него не колотая рана?

— Это я сломала, — мрачно смотрела на него девушка, сжимая кулаки.

— Девушка…

— Разозлил меня. Сильно.

А краска на стенах стала с тихим шорохом сползать на пол.

Мужчина примолк, потоптался на месте, тоскливо заглядывая на створку двери за ее спиной, а потом все-таки вместе с остальными организованно покинул коридор.

Судя по перешептываниям, кто-то подал идею найти еще одну девушку – ту, что была все эти дни рядом с княжичем. И если ее тут нет, то надо выяснить хотя бы имя. Ох сколько открытий чудных им сейчас предстоит…

О самом Артеме они не произнесли ни звука.

Словом, Ника уж лучше бы зашла в палату к мужу и попыталась подремать там. Но некая неловкость от содеянного присутствовала – да и чувствовать на себе укоризненный взгляд Максима не хотелось совершенно. Еще замычит трогательно, и хоть раскаивайся в голос…

Неловкость вышла плюсом – потому что попытки проникнуть в палату предпринимались неоднократно. Поодиночке и вдвоем – прогуливаясь по коридору, словно мимо.

Один даже попытался разговорить и саму – но вовремя подошедший Веня миролюбиво сел рядом, приобнял мужчину и принялся играть в гляделки. Понятно, кто моргнул первым – и, как полагается проигравшему, покинул скамейку.

Ника вздрогнула, выплывая из некого подобия дремоты – но не холод был причиной, а звук множества шагов по коридору.

Девушка вновь встала перед дверью и хмуро посмотрела в конец холла, на закрытую створку двери с матированным стеклом. Они, вместе с Веней и Максимом, все еще были в особом списке гостей, назначенным самим Шуйским Артемом – так что будут считаться, как и в прошлый раз. Больница – их, никто не спорит. Но это налагает на них же обязательства гостеприимства. Отступят, как и в прошлый раз. А если не отступят – то она в своем праве.

Вот таким образом накручивая себя, Ника и дожидалась приближающейся толпы – многоголосая ее тональность, различимая даже через закрытую дверь и расстояние, давала представление о числе посетителей.

Но в этот раз она немного ошиблась. Потому что пришли почти такие же гости, как и они сами. Быть может, даже немного уважаемей.

Принцесса Елизавета прибавила шаг ровно настолько, чтобы зайти в дверь после сопровождения из двух охранников в мундирах с гербами Шуйских, и собственноручно закрыть дверь за собой на щеколду. Шум свиты за дверью негодующе взвыл, но тут же перешел в жалобную и просительную тональность, до которой принцесса была абсолютно глуха.

— В новостях передали, что мой муж ранен, — чуть приподняла подбородок принцесса, нетерпеливо глядя на дверь. — Я желаю его видеть.

— А в новостях было мое имя? — не выдержала и взволнованно уточнила Ника.

— Нет, — скупо ответили ей, нетерпеливо вновь указав взглядом на дверь.

— Это хорошо, — выдохнула девушка.

Родственники не будут переживать.

— Так я пройду.

— Не может он говорить. У него челюсть сломана.

— И ты не вылечила? — подняла та бровь от удивления.

— Сама ломала. Самой лечить? — раздраженно произнесла Ника.

— Вот как… И что, даже совесть не царапает? — оглядела ее Рюриковна оценивающим взглядом. — Бить человека, который при смерти…

— Да это он царапает на моей совести неприличные слова! — всплеснула та руками. — Что бы ты понимала!

— Но сейчас определенно понимаю лучше, — улыбнувшись, чуть повернула принцесса голову.

— Да вылечился он уже наверное, — неловко отвела Ника взгляд. — Знаешь, какая у него мощь в трусах?

— О…

— Я в смысле, артефакты там. Вшитые, — залилась Еремеева алым цветом.

— Нет, ну если артефакты…

— Вот именно! — уверенно подняла Ника подбородок. — Так что целый он давно. Мне просто приятно думать, что челюсть еще сломанная.

Ну, без боли конечно… Ровно настолько, чтобы выглядел самую чуточку беспомощным и нуждался в ней. А не пытался завоевать мир без посторонней помощи.

— Приятно?..

— А тебя я вообще с переломанными ногами представляю, так что дверь там. Приемные часы закончены.

— С твоей стороны весьма неосторожно… — с угрозой протянула Елизавета.

— …Пускать неизвестного человека к любимому? — уперлась в нее взглядом Ника. — Когда он ослаб и спит?

— Больше вежливости и добра во взгляде, милая. Ты живешь на моей земле.

— Ненадолго, дорогая. Восемь месяцев, и все сгорит дотла.

— Я хочу говорить с ним об этом. Это наши вопросы, так что дай пройти.

— Садись на скамейку рядом и жди.

— Я, все-таки, жена, — нахмурилась Елизавета. — Первая и единственная.

Но не успела Ника даже набрать воздуха в легкие для новой отповеди, как от дверей послышался новый шум – негодующий и возмущенный, явно пробирающийся сквозь плотную свиту.

— Дайте пройти! — чуть ли не рычал женский голос. — Я — жена!

Ника и Елизавета изумленно переглянулись. А когда в дверь буквально протиснулось блондинистое создание в помятом длиннополом бежевом платье, синхронно пожали плечами.

Следом за девушкой пролез и охранник, оглядевший помещение и тут же нашедший глазами взгляды коллег.

— У нее в паспорте штамп. Паспорт настоящий, — чуть виновато пожал он плечами. — Велено родственников пускать.

— А ну дай паспорт, — ласково произнесла Ника.

— Я уже показала охране! — задрала гостья голову и широкими, явно раздраженными шагами двинулась по коридору. — Где этот подлец?!

— Нет, ну может и действительно, — задумчиво произнесла Елизавета. — Очень похоже на правду.

— Женщина, это хирургическое отделение! Все подлецы и язвенники в «гастре». Вам выше, — мрачно смотрела на нее Ника.

— Я – графиня Белевская Елена! — заносчиво окинула ее взглядом блондинка. — Где Самойлов?

— Паспорт, — поиграв желваками, произнесла Еремеева.

— Вот, — ткнули в ее сторону алым прямоугольником.

— Я, правда, все равно не пущу, — задумчиво принялась листать книжку Ника. — Но уж очень интересно…

Штамп. Имя… Вот ссу-у-по-о-ста-ат…

— Вы не понимаете! — вспылила Белевская. — Этот подлец посмел без моего согласия вписать себя в мои мужья!

— Да? Ну, слава Богу, — выдохнула счастливо Ника.

— Что?! У меня срывается свадьба, это скандал! Родня моего мужа не потерпит такого оскорбления! Вся моя жизнь под угрозой!!

— А вам этот чем не подошел? — вкрадчиво уточнила принцесса. — Мне из женского любопытства, вы уж простите, — она деликатно потупила глазки.

— Я вижу семейное счастье с достойным человеком, — вздернула Белевская носик. — Мой будущий муж – из семьи двоюродного дяди главы клана Юсуповых.

— А-а-а… — с уважением протянула Елизавета.

А Елена посмотрела на нее со значением.

— А вот психиатрии в здании нет, — меланхолично произнесла Ника.

Но Белевская демонстративно ее проигнорировала, найдя собеседницу в более импозантно выглядевшей Елизавете.

— А мы с вами не знакомы? — задумчиво нахмурила Елена лобик.

— Это вряд ли, — мягко ответили ей.

— Мне кажется знакомым ваше лицо.

— Это может быть, — покладисто согласилась принцесса.

— А я, смотрю, не всех к родным пускают, — заминая неловкость, выразила Белевская любопытство, посмотрев на вход. — Документы не взяли?

— Нет, это со мной. Мои свитские и охрана. К мужу пришла.

— Уважаемая, нижайше прошу прощения за бестактность, будет ли мне позволено узнать ваше имя, — мигом слетела всякая спесь с Елены, руки были немедленно сложены у живота, а голова наклонилась в легком поклоне.

— Отчего же нет? Принцесса Елизавета, из Рюриковичей.

— Ваше сиятельство, что за беда с вашим мужем?! — с искренним состраданием спросила та.

— Челюсть, перелом.

— Еще нога, — проскрипела Ника.

Занята она в процессе чужого разговора была тем, что, осененная догадкой, взяла уже свой паспорт и открыла на странице с семейным положением.

Мужем был указан «Самойлов Максим». Чернила выглядели подсохшими. Штамп – давнишним.

— Нога левая или правая? — деловито уточнила Елена, с интересом заглядывая на страничку паспорта Ники – всего-то легонько встать на цыпочки.

Да так и замерла, читая.

— Интересно, в моем паспорте он тоже поставил отметку? — задумчиво произнесла принцесса.

А взгляд Белевской, пока еще непонимающий и пытающийся осознать, изумленно перешел на нее.

— Когда ногу ломать буду, спрошу, — медленно развернулась к двери Ника.

— Стойте… Вы – жена Максима? — покачнувшись, неестественным голосом спросила у принцессы Белевская.

— Разумеется. Достойная партия с наследником Юсуповых.

Елена дрогнула, словно от удара.

— А вы… Госпожа, — обратилась бледная леди к Нике. — Я прошу прощения за бестактность. Вы – тоже его супруга?

— Ника ДеЛара. Достойная партия с наследником ДеЛара, — не отказала себе Ника в язвительности, выплескивая закипающие эмоции в слова. — А сейчас извините, семейные дела.

— Стойте, — в отчаянии произнесла Елена.

— Что?!

— То есть, вы его бросаете?!

— Нет, просто сломаю ногу. Не бросаю. Мой муж, что хочу то и делаю, — механически произнесла Ника, касаясь ладонью двери.

— Только правую не надо, — отчего-то поникла Белевская. — Она уже была сломана.

Столь же неотвратимо и мрачно Ника повернулась к ней.

— Но это не я! — тут же с жаром заверили ее.

Ника отвернулась, резко открыла дверь палаты, зашла внутрь. Постояла там пару секунд и вернулась обратно.

— Сбежал.

— Ника… — робко произнесла Белевская.

— Что у тебя еще?!

— У меня? К-коньяк, — выудила из маленькой сумочки двухсотграммовую бутылочку графиня.

— Дай сюда, — забрала у нее алкоголь Ника.

— Где будем пить? — вздохнув и уже никуда не торопясь спросила принцесса.

— На троих его будет мало, — мрачно сказала ей ДеЛара, посмотрев в глаза, а потом переведя взгляд на Белевскую. — И на двоих – тоже мало… И я не про коньяк.

Бутылка была откинута в ближайшую урну.

— Тут режим, — бросила им фразу Ника, удаляясь по коридору в сопровождении охранника.

— Я ее узнала, — изумленно шепнула Белевская. — Это ведь Еремеева Ника, из параллельного.

— Де Лара, — со скрипом и явной неохотой поправила ее принцесса.

Она видела перстень на безымянном пальце.

— Да какая разница?

— Разница в четыре сожженных города, — развернулась от нее девушка, чтобы побыстрее вернуться к своей свите.

Глава 12

Холм темной земли среди занесенной снегом прямоугольной площадки, могильный крест без фотографии и имя на табличке с годами жизни. Обычное дело для бесплатного участка Алабушевского кладбища, нарезаемого городом под урны с прахом тем усопшим, кто остался без родственников или денег в последний миг.

Среди огромного поля, расчерченного дорогами на огромные квадраты, такие погребения выделены отдельно и возле них редко встретишь посетителя. Но напротив свежей могилы, еще парившей теплом земли, растапливающим приносимый сильными порывами ветра снег, был один такой.

Ссутулившийся старик, опирающийся на дорогую трость темного дерева, в распахнутом настежь сером пальто, с непокрытой головой – он смотрел на могильный крест с непониманием и болью. Его внучка, его кровь, его надежда, его гордость – мертва.

Ему сообщили это ранним утром, уведомив голосом, полным скорби, тут же предложив помощь с погребением. Он бросил трубку, послав к черту шутников. Но звонок повторился – уже от другого ритуального агентства, торгующего скорбью и сочувствием за огромные деньги. Потом звонили вновь. Приехали лично, настойчиво звоня в дверь, а, когда он отключил звонок – настойчиво стуча в нее. Кажется, их было несколько – и кто-то был бит на лестничной клетке и бежал, а кто-то остался караулить его, желая навязать свои услуги. Но, как оказалось, терял он время совершенно напрасно.

Через десяток минут последовал сухой звонок от городового. Уведомление о смерти близкого человека вогнало в ступор уже маявшегося недобрыми предчувствиями старика столь сильно, что окончание речи на проводе он сначала прослушал. А спохватился уже после того, как городовой повесил трубку.

Вера уже похоронена. Обращена в прах, собрана в урну и упокоена под этой землей. Он даже не попрощался. Ему никто не позволил этого сделать. Лишил его возможности попросить у нее прощения. Обнять в последний раз.

Взгляд поплыл и потерял четкость. Старик сморгнул выступившую слезу.

— Желаете оформить родовое захоронение? — незаметно подкрался очередной делец.

Старик вздрогнул и недовольно покосился на мужчину в черном фраке под черным же плащом – широкоплечий, доверительного вида, как они все. Только у этого еще и сомнение во взгляде – место не самое респектабельное, однако тот видел хорошую одежду и трость.

— Не требуется, — зло посмотрел на него старик, сжав трость так, что делец отодвинулся.

— Я не настаиваю, — скорбно произнесли ему. — Просто хотел указать на факт, что через какое-то время над этой могилой похоронят другого человека. Но этого можно избежать, если оформить родовое захоронение…

— Пошел прочь!

— …кроме того, вас и ваших родственников могли бы похоронить рядом.

— Прочь!! — замахнулся на него старик.

— Чокнутый, — зло зашипев, отступил мужчина, удаляясь от него широкими шагами.

— У нас уже есть родовое захоронение, — дрожа губами прошептал некогда князь Наумов, Александр Михайлович, вновь повернувшись к могиле. — Ты тут не будешь. Ты не должна тут быть. Ты не должна была умереть, — вновь поплыл его взгляд.

— Я пытался ее спасти.

Голос раздался справа и чуть позади, вызвав раздражение. Старик подумал, что вернулся торговец. А потом почувствовал страх.

Александр Михайлович склонил голову, чтобы исподволь посмотреть на человека рядом.

— Даю слово, — встретил его хитрость прямой и спокойный взгляд юноши в скорбном костюме-тройке. — Я сделал все возможное, чтобы она жила.

А желание немедленно сбежать, адреналином ворвавшееся в организм, стоило осознать, кто стоит рядом – сменилось ступором и какой-то апатией. Быть может, еще и потому, что тренированный взгляд, уже без утайки окинувший пути отхода, заметил не меньше десятка специалистов, перекрывавших все пути. Или же оттого, что, добивая, по коже прошлась морозная волна от включенного рядом Подавителя. Он не уйдет – его не отпустят.

Его специально заманили сюда – горем, смертью, отчаянием заставив потерять осторожность.

Старик ссутулился еще сильнее, уперев взгляд в темную землю.

— Как она умерла? — надломленным голосом произнес бывший князь.

Данное слово не тронуло его сердце. Иногда пытаются спасти для того, чтобы мучения длились годами – и скорбят искренне, если этого не удается. Смерть в таких случаях куда милосердней.

— Ей приказали убить княжича Шуйского. Она не справилась.

— Невозможно, — отрицательно качнул головой Александр Михайлович.

— Возможно, если воткнуть зачарованный клинок себе в живот, — недовольно поморщился его личный враг. — У нее любовь, знаете ли. Признания над парализованным княжичем, романтика и бульварная драма.

— Не смей смеяться над ее памятью, — с угрозой произнес старик.

Забывая от горя и ярости, кто он и в каком положении находится. Впрочем, а велика ли для него сейчас разница?

— В мыслях не было, — смотрел на могилу юноша. — Пришлось втыкать этот клинок в себя, чтобы целитель захотел лечить заразу. Мне все равно, что будет с ней, — посмотрел враг на недоуменный взгляд старика. — Но княжичу она была дорога, и ее жизнь стоило попытаться спасти.

— Зачем ты это мне говоришь? — фыркнул зло старик. — Желаешь разжалобить? Узнать заказчика? Вера мертва, и мне плевать, что будет с вами всеми. Вероятней всего, вы сдохнете. Меня это устроит.

— Я говорю тебе это, потому что она жива, — иронично посмотрели на него.

— А это… — невольно посмотрел на надгробие Александр Михайлович.

— Это крест, — пожал юноша плечами. — Как на картах рисуют место встречи. Надо же сделать так, чтобы ты пришел.

— Где она? — задрожал от волнения голос бывшего князя.

— Где-то в юго-восточной Азии, — задумчиво ответили ему. — Отправил ее к хорошей знакомой, что гастролирует по континенту подальше от меня. Очень осторожный и мудрый человек. С ней Вера будет в безопасности.

— Почему я должен тебе верить? — смотрел на него Наумов пристально, пытаясь уловить оттенок фальши и лжи в словах.

— Мне все равно, веришь ты мне или нет. Желаешь ей добра – не ищи, не наводи справки, приходи на эту могилу и скорби по ее памяти. Ненавидь меня, как раньше. Исходи злобой и старайся навредить. Мне на это наплевать.

— Потом ты попросишь плату? — криво улыбнулся старик. — Службу?

Юноша замер, некоторое время словно вглядываясь в него.

— Мои глаза тебе бы не пошли, — констатировал он, отворачиваясь. — Ты бы в них все равно ничего не увидел, — зашагал юноша от него.

И с каждым его шагом в старике усиливалось недоумение пополам с надеждой. Неужели его оставят в живых? Вот просто так – оставят дышать под небом? Старик заозирался по сторонам, выискивая неброско одетых людей, которые сейчас его скрутят и потянут в темные пыточные. Но тех тоже не было. Ради чего эта интрига? Почему? Просто так – сказать ему, что с внучкой все в порядке, и уйти? Или это иезуисткое мучение надеждой, когда Вера умерла, но он останется жаждать с ней встречи? Но это бред – он найдет способ убедиться даже без открытого поиска. Есть способы…

— Я желал отомстить твоему отцу, — сглотнув вязкую слюну, произнес он в его спину. — Было за что, ты знаешь. Но я ошибся. Я ненавидел не тех, кого надо было. Я не понимал этого, пока не стал им служить.

Самойлов остановился и повернулся к нему, глядя с интересом.

— Думаешь, нас завоевали Юсуповы? — оперся старик на трость двумя руками. — Думаешь, за островную гряду в Тихом океане? Я верил в это, назвав правдой. Юсуповы тоже в это верят. Мы дрались и верили, каждый.

— Тогда что есть правда?

— Правда в том, — смотрел пристально на него бывший князь. — Что не важно, какие флаги развеваются над твоим городом и какой гимн ты поешь, когда маршируешь в строю. Правда в том, кто владеет предприятиями на твоей земле. Посмотри на Архангельск. Даже Юсуповы верят, что он принадлежит им, — зло усмехнулся Наумов.

Юноша медленно кивнул, принимая к сведению.

— Если сможешь, прости меня, — выдохнул старый, уставший голос. — Если сможешь найти, за что, — горько усмехнулся он.

— За кого, — бесцветно произнес юноша до того, как в несколько шагов скрыться в подъехавшем автомобиле.

Старик проводил кавалькаду из трех черных седанов. Поймал заинтересованный взгляд давешнего дельца и качнул головой, призывая подойти.

— Могилу обустроить, сделать ограду. Памятник заменить. Землю оформить в вечную аренду. Цветы менять каждые три дня. Денег не жалеть, — диктовал он мужчине, с растущим энтузиазмом внимавшему каждому новому его слову. — Мне для моей внучки ничего не жалко.

— Такая потеря… — скорбно соглашался делец, с энтузиазмом делая записи в блокнот. — Желаете нанять плакальщиц?

— Я озадачусь сам. Рыдать будут в другом месте.

При свете дня разрушения, вызванные отчаянием и яростью Шуйского-младшего выглядели куда драматичней. Рассеянное освещение облачного полдня только подчеркивало темный провал в разрушенной внешней стене больницы, протянувшийся на три этажа вверх и столько же вширь; угрюмость выщербленных бетонных стен в два метра толщиной напоминали разрушенную при штурме стену, а чернота пятен после стихийных пожаров, давно уже потушенных, но оставивших на фасаде длинные росчерки, заставляли даже ко всему равнодушных москвичей задерживаться подле и задумчиво рассматривать поврежденное крыло давно знакомого здания.

— Газ взорвался, — убедительно объяснял зевакам старичок в неприметной куртке, фуражке и массивных очках.

И только если вглядеться повнимательней – узнаешь в нем замначальника безопасности здания, переодетого в гражданское. Подчиненные его тут же – поддакивают и делятся слухами с горожанами, создают вокруг себя группы людей, а потом показательно расходятся, прихватывая с собой людей чужих и лишних, невольно действующих как все. Пара сотрудников, тоже переодетых случайными прохожими, дают интервью местному телеканалу.

Для антуража и убедительности – пожарная машина возле здания. Там тоже готовы дать нужные комментарии – скучные и рутинные, которые забудутся за пару дней.

Из тех, кто действительно занят делом – меланхолично двигающийся экскаватор, сгребающий бетонные осколки. Он тут с самого утра – часа с пятого, когда я, испытывая неловкость от суетливой заботы Ники и ее же ощущения вины, тихонечко покинул здание через окно в предрассветный полумрак. Спать мне все равно не давали – ни Ника, ни экскаваторщик.

Парковку перед зданием предсказуемо эвакуировали, оттого представительный кортеж из семи машин, с двумя сигарообразными лимузинами был заметен издали. Княжеский же герб на номерах недвусмысленно давал понять, что в разрушенную внуком больницу прибыл лично патриарх рода – протрезвевший и оттого наверняка злой. Хотя поводов для головной боли хватало и без этого.

Внутрь охраняемого периметра меня пропустили легко, на секунду сверившись со списком гостей – там мы фигурировали всей компанией, а слово княжича котировалось выше распоряжений службы безопасности о чрезвычайной ситуации. Хотя, кажется, моему появлению даже на мгновение обрадовались – только отчего?

Знакомый маршрут от входа не подвергся изменениям – все разрушения были в самом конце пути, в отдельном крыле для привилегированных лиц, которых в прошлую ночь было ровным счетом, как нас самих. Только случайных людей не попадалось ни единого – спешащих по своим делам пациентов, на бегу здоровающихся докторов. Зато были неслучайные.

Последний коридор плотно опекала охрана – через каждые пять шагов стены подпирали хмурые люди в костюмах без галстуков, с наброшенными на плечи расстегнутыми пальто. Я замедлил было шаг, почти остановившись перед первым, ожидая проверки по спискам или иных вопросов, когда все присутствующие встрепенулись, глянули в дальний конец коридора и слитно двинулись на выход, огибая меня по сторонам – будто бы не обращая внимания.

Я отступил в сторону, с интересом наблюдая за процессией. А затем и увидел того, с движения которого все началось.

Патриарх Шуйских выглядел мрачно, двигался с той раздраженной манерой, когда недовольство чеканится в каждом шаге, а взгляда исподлобья интуитивно пытаешься избежать. Оттого смотрел я на него – а он двигался прямо ко мне.

— Делай что угодно, но приведи его в порядок, — коротко произнес древний Шуйский, задержавшись рядом на мгновение.

Князь и свита покинули коридор, оставив тишину, непонимание и осторожное любопытство в адрес дальней двери коридора, оставленной приоткрытой.

Пока шел к двери, та тихонько приоткрылась, выпуская мужчину в халате врача, что-то осторожно и бережно к себе прижимающего двумя руками, пока носком ноги пытался закрыть дверь обратно. На проверку ценным грузом оказались пустые фигурные бутылки – пузатые и приземистые, с темной этикеткой, разящие приторно-сладким запахом меда и алкоголя. Или этот запах больше шел из приоткрытой дверной створки…

— Это – что? — задержал я корпусом собиравшегося уходить мужчину.

Заглянул в его лицо, признал главврача – уставшего, явно не спавшего всю ночь и апатичного ко всему. В том числе и к преграде в виде меня – то, что ему задан вопрос, он осознавал несколько секунд.

— Медовуха, — ответили мне и попытались обойти.

— Куда? — заступил я дорогу.

— Приказано нести еще.

— И ты – несешь? — позволил я раздражению пробиться в голосе.

Ладно – княжич, раз его так сильно ударила в голову потеря, что он полез в бутылку. Но этот-то чем думает.

— Он господин, — пожал врач плечами, скрывая взгляд. — Я не смею ослушаться.

В этот раз я не стал ему заступать дорогу, недоуменно тряхнув головой. А потом всерьез обеспокоившись.

В клане, где слово господина священно – даже деду и отцу не по чину запрещать и навязывать свою волю, если внук и сын признан главным.

Я тронул дверь, заглядывая внутрь. А затем и шагнул в полумрак комнаты с плотно зашторенными шторами, привыкая к темноте и плотному запаху спиртного. Из контура посреди комнаты проявилась кровать со скомканной в дальний угол простыней и одеялом, на голом матрасе которой лежал на боку спящий Артем, натянув на плечи серый плед. Под ногами, на мягком ворсе ковра, были раскиданы пустые бутылки. На дальней от кровати стене были видны темные подтеки, а груда бутылочных осколков подле на полу объясняли их природу. В углу комнаты, из кресла, свернувшись на знакомом пуловере, недовольно смотрел на происходящее тощий серый котенок.

И это все – за одну ночь и утро? Хотя кто-то за это время успел умереть и воскреснуть в далекой восточной стране…

— Эй, ты жив там? — обратился я к Артему. — Ладно. Я хотел по-хорошему. Сейчас шторы тогда расшторю.

— Не надо, — произнес он глухо, не открывая глаза и уперевшись лбом в матрац. — Уходи, ладно?

— А ты тут останешься пьянствовать, да?

— Я не пьянствую, — заплетающимся голосом возразил Шуйский. — Я путешествую во времени.

— Да ну?

— Я пью и оказываюсь в завтрашнем дне, — потянулся он рукой под кровать, пытаясь нащупать целую бутылку. — Потому что этот день никуда не годится.

Затем, осознав тщетность поисков, так и замер со свисающей до пола рукой, с закрытыми глазами прижавшись щекой к кровати.

— Ты же губишь себя.

— А ты думаешь, путешествия во времени обходятся без последствий? — поднял он на меня мутный взгляд.

В комнату суетливо вошел давешний доктор, удерживающий по две бутылки в каждой руке. Мне оставалось смотреть, как друг движением руки открывает первую и жадно приникает к горлышку.

Потому что воевать с пьяным – дело не самое мирное, когда тот в ранге «мастера».

Ему хватило и одной, откинутой недопитой на постель, чтобы отключиться вновь. Я аккуратно подхватил горлышко, чтобы не дать той разлиться еще сильнее и отставил в сторону. Доктор успел за это время сбежать.

Где-то в больнице обреталась Ника, которая могла поставить его на ноги. Чтобы тот осознанно стал пить вновь?

Дверь в комнату отворилась вновь, впустив прохладу в затхлый воздух темной комнаты. И привнеся знакомые ароматы, которые было странно ощущать здесь и сейчас. Но кроме того – смертельно опасно.

Я развернулся ко входу, бесстрастно глядя на Аймара Инку, замершую в проеме. В том объеме золота, что был на ней, было почти незаметно бежевое длиннополое платье. Золотые чешуи из тонких пластин обнимали шею, сплетенное из золота ожерелье спускалось каскадом к темному поясу, расшитому алой и золотой нитью среди золотых клепок и массивной пряжки. Золотой узор сплетался на подоле платья цветочными мотивами, вновь сплетаясь с алым у самой каймы. Золото было в высокой прическе, сцепленной заколкой – из белого золота. И от каждого украшения ощутимо веяло Силой.

Позади нее виделись еще четверо мужчин в возрасте, заморского облика, в просторных темно-алых одеяниях, шитых золотой нитью. И их одежда смотрелась куда как скромной в сравнении с одеянием принцессы.

Где-то совсем близко разошлась раскатом странная для поздней осени гроза.

— Я пришла не за тобой, — произнесла Инка, не навязывая поединок взглядами.

Она смотрела чуть в сторону, позади меня. Ее руки оставались сцепленными на уровне живота, а в голосе ощущалась примирительная нота – невозможная, немыслимая за все дни сложного сосуществования.

Аймара сделала полшага вперед – тихонько пропели золотые украшения – тут же жестом руки остановив свиту, пожелавшую ее сопровождать.

— Княжич болен. Приходите позже, — отчего-то уловил я смущение в своем тоне, стараясь телом скрыть от нее состояние Артема.

— Я знаю, — двигалась принцесса в звучных переливах драгоценного металла, обходя меня стороной.

И становилось совершенно ясно, на кого смотрела она все это время.

Инка замерла возле постели, теплым взглядом и с мягкой полуулыбкой смотря на растрепанного Шуйского, сжавшегося на кровати под совсем небольшим для него пледом.

— Завтра ему станет лучше, наверное, — с надеждой предположил я. — Приходи завтра.

— Завтра будет еще хуже, — провела Инка ладонью над его волосами, не касаясь. — Он сожжет себя изнутри. Я вижу, я знаю.

— Я передам, что ты приходила. А теперь будь так добра, уходи.

— Я уйду, — согласно кивнула Аймара, не отрывая от княжича взгляда. — Вместе с ним. Я пришла за ним.

— Тут кое-кто будет против, — лязгнул я голосом.

— Ты хочешь, чтобы он был здоров? — впервые обратила Инка на меня взгляд.

— У него есть родной лес. Я перевезу его туда, он его вылечит, — упрямо нахмурился я.

— Лучше гор могут быть только горы, — вновь смотрела Аймара на Артема. — Лес не станет перечить господину, который решил себе вредить.

Я собрался было возразить, а потом зацепил взглядом разбросанные на полу бутылки, принесенные слугой, и с досадой прикусил язык.

— Ты же осознаешь, что если ты не вернешь его сразу, как он поправится, я приеду к вам и… — начал я с ощутимой угрозой.

— Ты обещал. Я запомнила.

— Что обещал? — сбился я.

— Приехать к нам в гости, — мечтательно улыбнулась Артему Инка.

Четверо свитских вошли в комнату, внеся с собой несколько длинных кофров, из которых деловито извлекли мощные рейки, оперативно собрав на полу добротные носилки с плотным тентом. Уложили их рядом с княжичем на постель, в восемь рук подхватили так и не проснувшегося Артема и перенесли его на носилки, с ощутимым кряхтением приподняв над постелью. Метнувшийся с кресла серой тенью котенок, в панике запрыгнувший на ноги княжича, был и вовсе воспринят недовольным гудением грузчиков – тут же унявшимся после колкого взгляда принцессы.

У выхода носилки качнулись, и Артем все-таки приоткрыл сонный взгляд, глядя на стоявшую подле Аймара Инку.

— Знал бы – сам похитил, — заплетающимся языком поведал он ей, вновь закрывая глаза.

Дверь никто закрывать не стал.

Оттого вернувшийся через какое-то время доктор подходил к комнате, двигаясь вдоль стены коридора и с опаской заглядывая внутрь.

— А где княжич? — спросил он меня, заглянув во все углы комнаты и под диван.

— Движется в направлении светлого будущего, — тяжко вздохнул я, сомневаясь в принятом решении.

— И как там, в будущем? — устало до апатии смотрел доктор на меня.

— Тепло и море, — пожал я плечами. — Красивая девушка и счастье.

— Дожить бы, — с доброй завистью произнес он.

— Надо постараться, — ободряюще улыбнулся я ему. — Всего-то – пятницу пережить, верно?

Секундная стрелка массивных настенных часов отщелкивала уже пятую минуту в полной тишине спальной комнаты.

А Аймара Катари все еще не находил слов, достойных главы международного клана. Иные слова у него были, в огромном количестве – но произносить их явно не стоило ни при патриархе Аймара Олланта, ни в присутствии пяти слуг. Хотя, как он догадывался, у тех тоже было огромное количество слов, которые они не могли произнести в присутствии главы клана. Особенно это читалось на лице белорусского специалиста, еще плохо умеющего скрывать эмоции.

Сам же Катари стоял монументом спокойствия, лишь глазами отражая ту мировую скорбь, что случается, когда родная дочь, пропадавшая неведомо где, через две недели притаскивает в семью пьяного мужика.

— Это мой муж, — сказала Аймара Инка, которую разыскивал весь мир.

И стальной Аймара Олланта, переживший море крови и две мировые войны, схватился за сердце. А ее отец аккурат начал подбирать приличные слова.

— Инка, — произнес он вводное слово для всех ранее придуманных предложений и остановился.

— Да, отец? — даже не повернулась к нему дочь, продолжая сидеть на краешке дивана, касаясь ладонью огроменной лапищи дышащего перегаром небритого русского верзилы, сопящего под шелковой накидкой ее постели.

Возмутительно!!!

— Мы очень за тебя переживали. Почему ты ослушалась и вернулась в город?

— Я вернулась за ним, — просто и понятно ответила дочь.

Настолько просто и понятно, что резко заболела голова.

— Позволь спросить, зачем? — натянутой струной зазвенел его голос.

— Ну, он будет меня любить. А я его гладить, — рассудительно произнесла Инка.

Катари усилием воли разжал кулаки и приказал себе успокоиться.

— Может, начать лучше с кошки? — скрипнув зубами, произнес он.

Инка тронула накидку на постели, чуть потянув за нее. И из-под дальнего края, возле шеи юноши, выглянула серая кошачья мордочка – недовольно окинула всех взглядом и вновь забралась поглубже.

— Собачки? — с надеждой пошел на компромисс Катари.

Принцесса отрицательно качнула головой, отчего-то позволив себе ироничную улыбку.

— Кто он хоть? — с мрачной усталостью произнес глава клана.

— Княжич Шуйский Артем.

Резко вдохнув, Аймара Олланта вновь схватился за сердце.

— «Tvaiumat», — пожелал ему здоровья переводчик, аккуратно придерживая за плечо.

А там и слуги засуетились, заботясь о здоровье господина. Но тот умел держать удар и поддержку отринул, вновь утвердившись на ногах.

— Ты хоть знаешь, кто он? — спросил дед дребезжащим от волнения голосом.

— Мой зачарованный принц, — чуть повернув голову, мечтательно произнесла Инка.

— Если ты его поцелуешь – он протрезвеет? — мрачно произнес Катари. — Нам не помешало бы поговорить.

— Дома поговорите, когда с мамой познакомлю.

— С ней он тоже будет знакомиться, не приходя в сознание?

— Дома ему станет легче, — не отреагировала Инка. — Но надо торопиться.

— Дочь, мы перетряхнули весь мир, чтобы тебя найти. Будь добра, прояви уважение и не указывай, что мне делать, — не сдержался глава клана.

— Завтра тут будет восемь десятков князей со свитой, — пожала дочь плечами. — Вряд ли им понравится гора над головой, уважаемый отец. Как и те, кто привел гору.

А подтекст, что общий враг и пущенная ему кровь – сближают, скользнул между слов, оставшись тревогой в воздухе.

— Почтенный Олланта убрал гору, когда ты появилась на пороге, — отмахнулся Катари.

И продолжил бы распекать дочь и дальше – неуклюже, неловко, как и полагается любящему отцу, жаждущему в конце концов услышать слова извинения и, деланно похмурившись, их принять. Потому что плевать на все – его дочь жива, а это самое главное. Ну, без пьяного мужика в постели было бы гораздо лучше, однако, по счастью, это не самое ужасное, что могло произойти.

Только отчего позади него чувствуется недоумение?

— Я не убирал гору, сын, — нахмурился патриарх клана. — Не стоит отдавать мне своевременный и мудрый поступок. Ты поступил правильно.

— Я был слишком занят здоровьем дочери и точно не мог провести ритуал, — скрыв вздох, мягко ответил Катари.

Старость – она приходит даже к великим, отнимая память. Ему стоит обратить больше внимания на здоровье, о чем непременно следует намекнуть.

— Сын, я еще не полная развалина, чтобы не помнить, чем занимался прошлой ночью, — раздраженной отповедью разразился Олланта.

— Не беспокойтесь, он вернет, — произнес девичий голос за мгновение до ответа Катари.

— Кто – вернет? — не понял глава клана, поворачиваясь к дочери.

— Самойлов Максим. Друг Артема Шуйского.

— Ах, этот молодой человек, — переключился на свои мысли Катари, с азартом уловив знакомое имя. — С ним мы тоже желаем побеседовать.

— Он обещал приехать к нам домой.

— Думаю, наша встреча состоится куда раньше, — вновь сжал кулаки глава клана.

Камеры в Нью-Йорке не работали, но словесные портреты научили обращать в рисунки еще сотни лет назад.

— Не рекомендую, — индифферентно посоветовала Инка.

— С какой это стати?

— Потому что он друг Артема, а не ваш, — повернулась к родителям принцесса.

— Он выкрал тебя из отеля! Родная, что с тобой?!

— Со мной все хорошо, — потеряла она вновь к ним интерес. — Это у вас гору сперли.

Катари собрался уже в сердцах гаркнуть, но уловил краем глаза задумчивое лицо Олланта, поднятое ввысь.

После чего и сам озадаченно посмотрел на небо через бетонные перекрытия этажей торгового дома, любезно предоставленного им белорусами под проживание.

— Это невозможно, — уверенно произнес Катари, пытаясь отыскать на горизонте срезанную вершину. — Быть может, они смогли замаскировать так, что мы не чувствуем.

И только Олланта все сильнее потирал место напротив сердца.

— Не беспокойтесь, он вернет, — встрепенулась Инка, вскочив с места и с заботой глядя на чуть посеревшего дедушку. — Он очень обязательный и честный человек!

— Куда – вернет? — мрачно посмотрел на нее дед.

— Ну, когда приедет, — сбилась Инка.

— То есть, он приедет к нам с нашей горой?..

— А можно сделать так, чтобы он не приезжал? — подхватил его беспокойство Катари.

— Но я уже пригласила, — виновато шаркнула ножкой Инка.

— Как сказать вежливо, что приезжать не надо, не нарушая обещание? — тяжелым взглядом одарил глава клана переводчика.

— U nas remont, — задумавшись буквально на мгновение, уверенно ответили ему.

— Это сработает?

— Если он культурный человек – бесспорно.

— Тем более, его друг – наш зять, — произнес, что-то напряженно обдумывая, Олланта.

— Дедушка, спасибо! — пискнув, повисла на его шее Инка.

— Нет, ну а что, — растерянно пробормотал он, терпя нежности. — Ног – две, рук – две, голова, опять же. И не всегда же он будет пьяным…

— А еще у него княжество больше, чем Франция и горы из золота, — шепнула ему на ухо Инка.

— А вот сейчас, стоя поближе, отчетливо вижу приличного человека, — важно покивал Олланта, вновь розовея от довольства. — Это я просто стоял далеко.

— Только откуда этот Самойлов появился? — все еще недовольно смотрел ввысь Катари.

— Оттуда же, откуда все Юсуповы, — просто ответила Инка, чувствуя прижатой к груди деда головой, как сильнее забилось его сердце. — Но нам не следует беспокоиться.

— Внучка… — попытался отстранить ее Олланта.

— Он никогда не навредит Артему – он ему как брат, а я рядом с ним.

— Если его род прикажет…

— Его жена носит перстень главной семьи ДеЛара.

— Тогда его убьют раньше, — успокоилось сердце патриарха. — Вот на этом княжеском собрании и убьют. Всего двое ДеЛара на этом свете, и кто-то обязан быть на общем сходе. А первый сидит в тюрьме.

— Если мы позволим это сделать, — меланхолично возразил Катари.

Инка растерянно переглянулась, глядя то на деда, то на отца.

Да и на меланхоличном лице патриарха пробилось удивление и любопытство.

— А ты летишь сегодня домой, — строго произнес глава клана дочери, движением ресниц перенося серьезный разговор с отцом – о том, что явившееся на свет единожды будет повторено, а союзники рождаются в бою.

— Хорошо, — потупилась Инка. — Только можно просьбу?

— Слушаю, — вздохнул Катари, который с недовольством ощутил, что никаких извинений он так и не дождался.

— Вы не могли бы его спасать с небольшой задержкой? — сложила девушка руки в молитвенном жесте. — Ну, там, ножки когда оторвет или глаза лопнут.

— Мне казалось, ты о нем хорошего мнения? — усмехнулся Олланта.

— Сложные чувства, — на мгновение задумалась Инка. — От желания видеть его в гробу, собственноручно удушив, до уважения.

— С этим человеком можно работать, — переглянувшись с сыном, согласно кивнул патриарх Аймара.

Процессия старших родичей вышла из кабинета, оставив будущего мужа и будущую невесту.

— Хоть кто-то в мире будет против, когда твоему Максиму захотят свернуть шею, — хмыкнула Инка, поправив тонкое одеяло.

Глаза княжича приоткрылись, показав все еще хмельной и нечеткий взгляд, вряд ли осознававший, где он сейчас.

Его решили не лечить – по словам переводчика, весь смысл таких возлияний в том, чтобы потом было плохо. Иначе теряется смысл. Традиция – а традиции Аймара уважали.

— Котенка покормили? — спросил Шуйский серьезным и ответственным тоном.

— Кормили, — ворчливо отреагировала Инка. — Тут, вообще-то, о жизни твоего друга разговор!

— Котенок сам себя не покормит, — вновь засыпая, произнес затихающим голосом Артем, переворачиваясь на бок. — А Максим сам всех убьет.

Глава 13

Отражение в ростовом зеркале, приставленном к стене, показывало невысокую девушку в традиционном китайском наряде. Алый цвет ципао с высоким воротником символизировал радостное настроение бледной и напряженной владелицы. Черный кант одежды, расшитый орнаментом орхидей, что соответствовал мудрости и знаниям, столь же гармонично сочетался с паникой и страхом неопределенности в ее душе.

Го Дейю предпочла бы бледно-голубые цвета несчастья, либо белый – траура и смерти. Но через дом Борецких, только-только набиравшем слуг и приказчиков, не было возможности разыскать готовое платье. Желаемое обещали сшить по мерке, если есть время подождать. Времени не было.

Дни неопределенности в ее судьбе завершались – родственники, осведомленные о новом статусе похороненной и проданной ими дочери, решили лично прибыть в Москву. Возможно, чтобы уничтожить забракованное.

Во всяком случае, они могли просто вызвать ее домой, обратившись по имени – признав живой на бумаге, обязав дипломатов в посольстве Поднебесной выдать ей новые документы и лично сопроводить на поезд до ближайшего города с международным аэропортом – раз Москва закрыла авиасообщение. У клана хватило бы для этого влияния.

Но достаточно ли им воли поступить правильно, а не осторожно? Ведь там, где товар возвращают, вскоре могут вновь затребовать старый долг, им оплаченный. Проще не принимать обратно, не замечать возврата, позволяя новому хозяину распоряжаться судьбой Дейю. Освободил? Его право. Пожелает вернуть себе – что им до судьбы посторонней?

Го Дейю искренне надеялась, что ее забудут. Но сегодня вечером два пассажирских вагона в цветах клана Го, пристегнутых к локомотиву состава Воронеж-Москва, прибудут на Казанский вокзал. Выяснить это у Борецких хватило влияния – сама она знала только время и место встречи.

Вагоны, понятно, местные, перекрашенные за одну ночь. Потому что представителям главной семьи не пристало передвигаться в чем-то ином. Зачем они здесь?

С одной стороны, хотели бы убить – то приехали бы тихо… Но желали бы вернуть – не приезжали совсем. С другой стороны – разве можно убить бывшую собственность князя Виида, не оскорбив его при этом? Можно – если сделать это открыто, подведя под это железобетонное обоснование… Не оправдала надежды? Чужая, что смеет зваться фамильным именем Го?

В какой-то момент Дейю осознала, что накручивает себя, одергивая рукава ставшего нелюбимым платья. Украдкой бросила взгляд направо, уловив силуэт склонившегося за ноутбуком княжича на диване – а затем и его тревожный взгляд, каким-то образом уловивший, что она на него смотрит…

Оказывается, когда кто-то рядом беспокоится за тебя сильнее, чем ты сама – это успокаивает.

Го Дейю ободряюще улыбнулась, повернувшись к Павлу, сделала пару шагов к нему и крутнулась на месте.

— Как тебе? — предложила она оценить ее наряд.

Быть может, ему понравится это платье – а значит вновь появится повод его полюбить.

— Даша, — поднялся на встречу княжич, импульсивно придерживая ее за локотки. — Оставайся сегодня дома. Я пойду и все решу, — с уверенностью, за которой было запрятано беспокойство, произнес княжич.

— Оно настолько ужасно? — деланно вздохнула Дейю, оглядывая себя.

— Что? Нет. Оно прекрасно. Ты украшаешь собой любой наряд, — сбился Павел. — Разве может рассвет стать хуже из-за тона занавесок?

— То есть, оно отвратительно? — сделала вывод девушка из комплимента.

— Платье – хорошее. Ведь ты его покупала, а с твоим прекрасным вкусом невозможно ошибиться. Мне нравится, — с жаром заверил ее юноша.

— А мне разонравилось, увы, — погрустнела Дейю, заглядывая в зеркало.

Хотя больше смотрела на отражение их двоих. Павел был выше ее на голову, гораздо шире в плечах и выглядел за хрупкой и нежной китаянкой надежным утесом, способным выдержать приливную волну. Он и хотел быть этой твердыней. Но порой даже скалы не способны пережить встречу со штормом.

Не явится она к ним – явятся они к ней. И еще одной причиной для ее смерти станет больше – только в этот раз это будет не людный вокзал, удобный с точки зрения щекотливых переговоров.

Борецкие же…

— Даша, — от напряжения пересох и охрип голос Павла. — Я знаю, что ты умная и прозорливая девушка. Ты видишь и слышишь больше, чем любой другой в этом доме. Делаешь это не специально, — мягко отмел он в сторону щекотливые намеки на шпионаж. — Но я вижу, что ты не веришь, что клан пожелает тебе помочь.

Дейю подняла вопросительный взгляд.

— Скоро в клан придут изменения, — не отвел Павел взгляд, хотя на какое-то мгновение болезненная усталость скользнула во взгляде. — Перемены придут к лучшему. Но, увы, не для меня. Я не смогу требовать у клана защиты, потому что княжичем мне быть не долго, — выдохнул он, закусив губу и мрачно отслеживая ее реакцию.

Дейю же мягко улыбнулась и провела ладонью по его щеке.

Она действительно видела – круговорот дорогих машин с императорскими гербами, отчего-то зачастивших к арендованному поместью, названному резиденцией Борецких. Круговорот высших чиновников, подготавливающих визит персоны гораздо их важнее. Служба безопасности императорского дворца, что наводнила окрестные улицы. И, напоследок, два глухо тонированных лимузина у крыльца с невысоким мужчиной в соболиных мехах, выйти встретить которую княгиня соизволила прямо на пороге дома.

И Дейю действительно слышала – слухи и шепотки, от своих и пришлых, что кровь Борецких вовсе не пресеклась. Княгиня потеряла годы, чтобы найти родную кровь в границах страны и на чужбине, тщетно тратя деньги на частных детективов и дорогие подарки. Отчаявшись, княгиня выбрала себе преемника не из ее рода. Но если обладатель Силы Крови Борецких отыщется сейчас…

Борецкого Павла так и не представили высокому гостю. Его даже не пригласили за массивные двери кабинета. Так не поступают с наследниками – и тут не нужно быть Го Дейю, чтобы понять последствия.

В этом не было предательства – Павла никто не гнал за порог, не отнимал титулование и не запрещал носить герб. Просто есть правила главенства в роду, исходя из которых даже малыш одного дня от роду, но с княжеской кровью, будет старше, чем принятый в род наследником юноша на третьем десятке лет. Все, что останется для Борецкого Павла – присягнуть малышу и верно служить.

Все потому, что род – это его Сила Крови. А без нее называться Борецким может стать опасно – не сейчас, когда жива еще княгиня, но через поколение…

Для Го Дейю это все означало, что Борецкий Павел более не может требовать, но способен просить. Воевать за чужачку, смерти которой хочет великий клан? Что скажет ему на это княгиня, что – словно помолодевшая – после визита постоянно в разъездах? Возможно, она способна спрятать Дейю, устроить ей место в жизни и сделать так, чтобы старшие родичи никогда ее не нашли. Даже это потребует ресурсов – Го не какие-то хилые Аймара, которые не могут найти дочь, находясь в одном с ней городе.

— Я все понимаю, — тихо произнесла она. — Не печалься и не делай глупостей.

— Я желаю просить у княгини выделить мне с отцом герб свободного рода Зубовых, к которому я ранее принадлежал, — продолжил тем же упрямым тоном Павел.

— Я же сказала, не делай глупостей, — со строгостью произнесла Дейю.

— Да, мы не князья, как Борецкие, — не слушал ее юноша. — Но, уж поверь мне, защиту я тебе обеспечу, — подытожил он с плохо скрываемой яростью.

И было столько веры в его словах, что Го Дейю не посмела ничего произнести вслух – из уважения и благодарности за чистую душу.

— Да, нас только двое. Но у нас есть родовая привилегия, которую можно обменять на покровительство.

Дейю чуть было не тревожно замотала головой – эти кабальные обмены были ей знакомы. Но и сейчас она не произнесла ни слова.

— Нам будет где жить, — с искренней горячностью продолжил Павел. — У меня четырехкомнатная квартира в центре Москвы.

— Милый, — растроганно прервала его Дейю.

— Просто будь со мной, и я все решу, — выдохнул юноша и просительно смотрел на нее.

И тот запас светлых чувств и эмоций, что копился в ней, неожиданно поднял ее в воздух теплой волной – казалось, улетела бы, если бы не его ладони на ее руках.

— Буду, — осознав себя снова на земле, просто ответила девушка. — И ты обязательно все решишь. Все наладится и будет хорошо! Мы переживем любые трудности. Квартира – это ненадолго! — с жаром успокоила его Дейю. — Уверена, мы обязательно совсем скоро построим себе достойный дом.

Павел на короткое мгновение отчего-то сделался задумчивым, но потом просто улыбнулся и кивнул. После чего продолжил практику весьма приятного занятия, освоенного ими за рассказами о его детстве. И мастерство его росло.

— А что у нас за родовая привилегия, — задумчиво произнесла Дейю, рассматривая красное ципао, свисающее со спинки кресла.

— Мы имеем право свободного передвижения по всем рекам империи, — приобняв ее, произнес юноша. — Без пошлин и досмотров.

— Постой, — замерла Дейю, пытаясь осознать. — По всем рекам?

— По всем.

— Вообще-вообще по всем? — вскинулась она, приподнимаясь на локте.

— По всем на территории Российской империи, — терпеливо повторил юноша.

— И даже по великой реке Хэйхе? Постой… Амур! Река Амур!

— По ней тоже. И по Зее, если тебе интересно.

— Тогда почему вы еще не князья? — недоверчиво приподняла она бровь, словно боялась, что ее разыгрывают.

— Наш дом – корабль, — без особого расстройства повел рукой Павел. — А для титула надо было хоть какую-то землю в собственность.

— Да с такими привилегиями можно любое княжество купить! — возмутилась Дейю. — Товар после перехода границы Поднебесной иногда дорожает втрое!

А жадность и въедливость имперских таможенников давно вошла в легенды.

— Чтобы перевезти внутри страны, проблемы нет, — пожал плечом юноша. — Только на вашей стороне границы даже до таможенного поста не доплыть – ограбят раньше.

— Значит, местный таможенный пост нас выпустит, — лихорадочно обдумывала девушка.

— Что значит «выпустит»? Он даже на корабль подниматься не имеет права. Под нашим флагом мы идем по реке мимо. Только если брать Амур – прямо в лапы разбойников и кровожадной сволочи, — поскучнел княжич.

— Ну уж, не надо столь категорично о них… — заворчала Го Дейю.

— А как иначе? — возмутился Павел.

— Ну, например, любимые и уважаемые братья моей супруги, — заворковала девушка, приникая к нему. — Которые никогда не обидят корабли мужа их любимой сестренки.

Взгляд Павла стал недоверчиво задумчивым. Затем шокированным и задумчивым. После чего просто задумчивым – с полным уходом в напряженные размышления.

— Эй, у тебя прекрасная и умная я в объятиях! — щипнула его девушка.

Но от немедленных маневров по подтверждению, что действительно прекрасная и в объятиях – уклонилась.

— Нам еще на встречу надо успеть, — поднялась она с кровати.

— Мы, кажется, еще решили, что ты не едешь, — нахмурился Павел.

— Едем вместе, — остановилась Дейю возле ципао, затем посмотрела на парня. — Самое время обсудить процент, который они станут нам платить.

Дейю отвернулась от традиционного китайского наряда и прошествовала к платяному шкафу. Критично оглядела содержимое и остановилась взглядом на деловом костюме бежевых тонов. Затем, помешкав, отодвинула его и взяла с вешалки классическое платье с глухим воротом и юбкой до пола.

— Я должна быть там, чтобы вас представить, — извиняющимся тоном произнесла Дейю. — Сразу спрячусь за твою спину! Уверена, ты выбьешь с них достойную плату.

— Более чем, чтобы купить защиту для тебя и нашей семьи, — согласно кивнув, затронул болезненные для себя вопросы Павел, но тут же спохватился. — И достойный дом для моей обожаемой супруги, разумеется.

Дейю замерла, с удовольствием реагируя на услышанное. Поправила надетое платье, в одно мгновение подскочила к постели и поцеловала юношу. Затем коснулась губами его щеки, мочки уха и тихим шепотом произнесла.

— У тебя все получится. Только будь с ними построже! Нам еще на княжество копить.

Павел иронично улыбнулся шутке. В ответ же получил широкую и открытую улыбку девушки, которая знала, как делать мужей великими.

Ритмичный стук колес о стыки рельсов, всполохи фонарей за занавесками в чуть покачивающемся составе и предвечерний сумрак чужой страны.

Старейшина рода Го помнил многие тысячи километров таких дорог за свою жизнь, и далеко не всегда его путь проходил в люксовом вагоне. Большую часть времени это была стылая железная коробка с деревянными скамейками, везущая клановое мясо из одной войны в другую. В те времена у Го Юнксу не было ничего, кроме сержантских нашивок и юношеского гонора.

Денег не было и у семьи, собиравшей богатое приданое для старшей дочери – что, в общем-то, и определило карьеру юноши. Еще и его университетское образование родители себе позволить не могли.

Зато самое ближайшее будущее сулило быстрый карьерный рост, а если с замужеством сестры все сложится, то взлет мог состояться с огромной скоростью – вплоть до коменданта форта где-нибудь в безопасной глубинке, с личными деревеньками и угодьями, приданными форту на кормление. К заманчивой перспективе в фантазиях юноши прилагался образ солидного полковничьего мундира с наградным оружием и орденом «Двойного дракона» – Го Юнксу, как и всякий юноша в его возрасте, был тщеславен и желал видеть в собственном успехе не только протекцию, но и результат собственного героизма по защите клана от внешнего врага.

По счастью, мечты о подвигах быстро выветрились – сложно соответствовать собственным идеалам, когда живот выворачивает от запаха сожженного мяса, а во врагах чернь с дрекольем, вставшая на защиту господина. Следом сломались идеалы, когда он осознал, что их привезли ограбить провинцию мелкого феодала, затянувшего с оплатой подати.

С карьерой же не ладилось вовсе. То ли семья его забыла, то ли влияло огромное количество более влиятельных отпрысков старших ветвей клана Го, которым приходилось уступать дорогу – пусть он и не видел никого из них в холодных вагонах рядом с собой, но первый офицерский чин не пришел и по истечению второго года службы.

Осторожные же расспросы родителей через письма завершились отцовским напутствием служить клану храбро и стойко. Тогда его обязательно заметят и приблизят к себе.

Небольшая передышка в боевых действиях, первая боевая награда с денежной премией и правом на краткосрочный отпуск вместе с визитом домой прочистили мозги окончательно. Да, семья пристроила сестру за важного чиновника из канцелярии старшей семьи Го. Да, в семье появились деньги и влияние. Но в семье никуда не делись еще четверо детей, которым надо было устроить судьбу – старших, с высшим образованием и куда более перспективных. Пятому же предложено строить карьеру по заветам предков. Возможно, они подразумевали те заветы, что преподают в университетах, в которые он не попал. Зато юноша знал другие – из тяжелых талмудов, что ставили ему на голову, чтобы выработать осанку. Тайком снимать их было можно, а вот просто держать в руках – скучно.

И Го Юнксу стал строить. Для начала – сколотил из своего отряда банду, и на следующем рейде в непокорную область слегка задержался после отъезда чиновника из клана, забравшего с собой награбленное. После чего разграбил область еще раз. Как идут дети по полю за комбайном, собирая несобранные зернышки и колоски – так и они выпотрошили все деньги из покоренных деревенек. Вышло изрядно – больше собственного жалования.

И вышло еще изрядней, когда в следующую короткую войну они не стали усердствовать с грабежом, выдав чиновнику чуть больше той суммы, что местный господин «задолжал». Клан остался доволен – и Го Юнксу тоже.

Хотя молодость и еще оставшееся в нем благородство чуть не привели его на виселицу – желание раздать первые солидные деньги подчиненным обернулось их пьяным загулом, похвальбой перед легкодоступными женщинами и сожжённой до тла харчевней с самыми говорливыми. Разумеется, кроме них внутри кабака были и другие люди – но Го Юнксу, что стоял на улице перед пылающим зданием, не сильно переживал за их судьбу. По сравнению со своей собственной жизнью, что могла встать под угрозу из-за воровства у клана, это была недостойная внимания мелочь. Рядом с ним стоял заместитель – что и привел его сюда, сообщив о пьяных трепачах. Позже он же даст показания о случайном возгорании в этой недостойной постройке из дерева и разврата, что вспыхнула как свеча – и если бы не его командир, что проходил мимо и лично вытащил из огня на себе…

Им не поверили, но Го Юнксу в первый раз в жизни дал взятку. Взамен получил благодарность, еще одну медаль и отпуск – быстро, без проволочек и войны насмерть под непрекращающимся ливнем. С тех пор карьера Го Юнксу действительно пошла в гору.

Хотя, в сущности, ничего не изменилось. Он как и раньше грабил ради клана. Немного грабил ради себя – но стоило начать грабить и для вышестоящих чинов, как те стали проявлять истинно отеческое участие. Например, убрали из нищих и опасных областей в более сухие и теплые – попутно объяснив молодому, что никакого офицерского чина ему не видать с такими потерями, и ему бы поберечь отряд.

Беречь людей в сытых деревеньках, где при появлении врага все рутинно угоняли скотину в ближайшую чащобу и уходили сами – а не резались насмерть за кривую глиняную посуду, оказалось не так и сложно. За два месяца Го Юнксу скакнул в лейтенанты – щедро отдарившись за добрые советы.

Под руку пришло пополнение – теперь он решал, какому отряду пойти в самоубийственную атаку, а кому остаться выжидать. Сам отдавал приказы и следил за исполнением. И сам убирал ненадежных под пули врага и трибунал, формируя небольшую армию, верную только ему.

Еще у него были деньги, чтобы купить своим людям лучшее снаряжение и медицину. И другие деньги – чтобы платить семьям своих бойцов пансион и гробовые. И деньги третьи – чтобы совершенствоваться самому, выкупая дорогие техники Силы. Только вагоны все еще оставались холодными, а расстояния в них – огромными, под стать области влияния клана Го.

Но там, где бежали одни, отряд лейтенанта Го Юнксу добивался успеха – наводя ужас и богатея. Его ставили в пример и произносили имя в высоких кабинетах, игнорировали доносы на его имя, награждали и бросали в новый бой.

Разумеется, за это не оскудевал поток благодарностей к начальству – звонкий, цвета серебра, оттертого от крови.

К моменту получения звания майора, тридцатилетний Го Юнксу осознал, что нужен своим покровителям куда сильнее, чем они – ему. Там, в высшей клановой иерархии, богатой и влиятельной, интригующей и сражающейся за лакомые должности, отчаянно нуждались в деньгах. Доходы от поместий физически не могли перекрыть даже средних размеров интригу, не говоря о поддержке подобающей положению роскошной жизни. Кто-то закладывал земли и ставил все на кон в рисковой политической игре – и мог уйти на эшафот нищим. Кто-то брал деньги у дипломатов других кланов, обещая решить их проблемы – и мог быть утопленным с клеймом предателя. А у кого-то был Го Юнксу, что способен выставить с удачного набега до сотни килограмм серебра монетами и украшениями.

Там, наверху, отчаянно в нем нуждались – даже строили далеко идущие планы, основываясь на его существовании и доходах, из него проистекающих; затевали интриги и обещали щедрые подарки. Пожалуй, исчезни Го Юнксу, и кое-кому придется бежать из страны, а иным готовиться ко встрече с палачом.

А раз так, то совершенно дикое и невозможное требование доступа к секретным техникам семьи покровителя и устройство личного обучения преподавателем в ранге «мастер», в какой-то момент были тихо и буднично удовлетворены.

Возможно, кто-то на его месте возжелал бы поместья, оформленного на его имя. Или даже замахнулся бы на родство с покровителем, попросив выдать за него внучку. К мечтам о спокойной старости ведут много путей.

Но самым верным способом дожить до преклонных лет Го Юнксу полагал личную силу. В будущем она спасет его в ходе нескольких покушений, направленных скорее не против него, но во вред покровителям. Она пригодится, когда его сошлют к границам Тибета. И она же придаст веса своим звучным рангом, когда полковник Юнксу напомнит всем, что он тоже из правящей семьи, и лично войдет во дворец клана Го – говорить со старейшинами о гибельной и порочной практике разграбления покоренных областей, что ведет к вымиранию и недоборам в последующие годы. В качестве примеров он приводил своих конкурентов, занятых тем же самым, что и он сам. Го Юнксу был убедителен, владел цифрами и копиями рапортов, убранных под сукно в свои годы, а также прямо называл поместья и роскошные дома, которые можно изъять у проворовавшихся полковников. В конце концов, он недвусмысленно намекал на их покровителей, которые также владели поместьями и роскошными домами – сетуя на то, как клан сам пожирает себя.

Го Юнксу не был идеалистом. Просто он отлично понимал, что старейшинам тоже нужно серебро – и гораздо больше, чем можно себе представить. Их интриги перекрывали целый континент, спеша обнять планету – суммы затрат выходили чудовищными. А вот если изъять десяток-другой поместий, почистить клановую элиту, перераспределить финансовые потоки – то выходило чуть легче.

На этом фоне Го Юнксу, пообещавший повысить собираемость сборов на границе, если ему будет дарована честь этим заняться, зашел, как герой – под общее одобрение.

Кого-то казнили, кто-то откупился от старейшин, затаив на новоиспеченного генерала зло. Но показателем все равно стало то, что мудрый покровитель впервые пришел к Го Юнксу с богатым подарком и говорил, как с равным.

Жизнь на вечно расширяющихся границах княжества не стала легче – но деньги теперь шли прямо к старейшинам, и те полагали назначение весьма успешным.

К седьмому десятку лет Го Юнксу войдет в их круг, купив место безвременно ушедшего предшественника. Для циничного старика, окончательно уверившегося, что все в мире имеет цену – от куска хлеба и неприступной красавицы, до высшего кланового поста, это станет моментом, когда он сможет выдохнуть и вписать свое имя в те хроники, которые некогда прочитал.

Потом к нему придет старая ведьма, ведавшая женским дворцом Го, и довольно подробно растолкует, что они не бандиты, а все-таки семья. У них есть принципы и высшая цель, есть вера и служение. И если об этом забыть – можно не проснуться следующим утром. Слова иногда весьма убедительны, если произнесены, когда толстая спица почти вогнана в сердце, Силу не чувствуешь, а беседу предлагают строить, моргая – один раз «согласен», два раза «желаю умереть». Го Юнксу согласится со всем и предложит ей денег – а она не возьмет, чем вгонит в шок и трепет куда больший, чем при угрозе собственной жизни.

От некоторых планов по захвату власти придется временно отказаться; некие узлы – распустить; кое-каких должников – великодушно простить; а вот до природы и сути одной старухи – докопаться, чего бы это ни стоило. Хотя денег в этом случае отчаянно не хватало – потому что говорить приходилось с другими старейшинами. Денег вообще ни на что не хватало категорически – и те денежные реки, что шли снизу вверх клановой иерархии, ныне доставаясь ему, на самой вершине казались жалкими пересохшими ручейками. Куда больше можно было получить за помощь кому-нибудь из главной семьи, вечно делящей огромные клановые территории. Или же от соседних Ванов, которые смиренно просили оказать влияние на главную семью. Отдельной статьей шли просьбы других старейшин – там, кроме денег, можно было смело просить ответную услугу – если те сами изначально не предлагают достойный обмен.

Так что не только из-за денег Го Юнксу помог спровадить юродивую Го Дейю новому хозяину. Ему пообещали приоткрыть завесу тайны над старой ведьмой, след спицы которой не желал заживать на груди.

Сделка, на первый и второй взгляд, выглядела выгодно и не имела подводных камней – обратившегося к нему старейшину тоже использовали втемную. Главная семья клана что-то крутила со старым долгом, пытаясь заплатить князю Вииду неликвидной кровью – но отдавая даже дурочку, отравленную бессердечными родственницами, стоит помнить о гневе ее отца и затаенной ненависти матери. Принять на себя удар и первым взять слово о правильности этого шага – довольно опасная роль. Но Го Юнксу осознавал, что это как раз тот случай, что не согласись он – деньги заберет кто-то еще. А тайна старухи в очередной раз пройдет мимо него.

С тайной, надо сказать, не обманули – та стала гораздо ближе. Она явилась к нему сама.

Явилась и до рассвета смачно описывала его тупоумие и ничтожность, жалкие попытки мыслить, оставаясь земляным червем в навозной куче. Подсчитывала количество раз, когда Го Юнксу в детстве роняли башкой о камни. Проходилась по родовой книге, всякий раз отыскивая там не благородных Го, а помесь бабуина и лающего шакала, безмозглой медузы и вонючей плесени. И всякий раз Го Юнксу было желательно согласно моргать ресницами – потому что спица, казалось, уже почти касалась сердца своей иглой.

Из-за тупизны некого старейшины древнему врагу клана досталась гений в ранге «учитель», введенная во все тайны семьи. За одно это она желала ему кое-что отрезать, чтобы тонкий голос всякий раз напоминал ему о собственной тупости, когда он решит вновь открыть свой рот.

Пожалуй, он проклинал бы ту ночь, если бы не похороны на утро другого старейшины, что принес ему деньги и обещание тайны за помощь. Говорят, возраст и сердце – только гроб на погребальном костре был отчего-то закрытый.

Две недели спустя его настойчиво пригласили попутешествовать в Москву – в компании известной ему старухи и пары ее воспитанниц. Рекомендовали придумать те слова, из-за которых некая Го Дейю пожелает вернуться.

Первый вариант с текстом «быстро в машину» был забракован. Говорят – дева горда и злопамятна. И самое страшное – она больше не часть семьи, и может взять и уйти.

Но секреты семьи не могут вот так взять и обрести свободу. В этот момент стоит вспомнить, что дева в ранге «учителя». И многозначительное «официально» от старухи. Значит, нужен кто-то, кто способен заблокировать небо по праву старшинства и силы, чтобы дева не наделала глупостей. Го Юнксу был таковым, как и все старейшины в семье – не одни только деньги привели его на нынешний пост.

Поэтому за окном была чужая страна, а в сердце – раздражение.

Хотя последнему больше виною суета с пересадкой с самолета на поезд, запахи свежей краски и какие-то дикие порядки на железной дороге. Оставалось полторы сотни километров до Москвы, как их два вагона отстегнули на станции и деловито стали пристыковывать к товарному составу.

На логичное и раздраженное предложение объясниться, высказанное охраной делегации Го, им продемонстрировали железнодорожную накладную с красными печатями, по которым их действительно должны были зацепить к другому локомотиву. Угрозы страшными карами, поднятый до крика голос и ломаный русский язык не привели ни к чему – потому что у них не было другой накладной. Тогда старейшина вышел из поезда сам, написал повеление от руки и припечатал личной печатью. Печать была сине-зеленой, а не красной, на что ему деловито указали. Тут принимали только красные, железнодорожные. Да и вообще их уверили, что нервничать совершенно не нужно – этот состав тоже едет в Москву, на Казанский вокзал.

Ну да, соседство будет не самое лучшее – открытые платформы с бесформенным грузом, накрытым тентом, да и вагона-ресторана нет. Но это ведь всего на пару часов – выяснять и ругаться затянется на гораздо больший срок, ведь товарняк придется отпустить, а следующий пассажирский надо согласовывать. Тем более, в накладной действительно их номера вагонов, а на локомотиве – правильные цифры из накладной. В конце концов, вон там стоят такси… Пока они спорили, позади них прицепили еще пару платформ, и ситуация стала патовой.

Если исключить тот факт, что грузовой состав был обязан пропустить все пассажирские на своем пути, путешествие вышло спокойным – хотя некая провокация чувствовалась в воздухе. Картины пригородов большого города вызвали сдержанный интерес, а ближе к пункту назначения старейшина уже вовсю принялся переодеваться в парадно-боевое облачение. И то ли вместе с ним – то ли само по себе, отчего-то в сердце старика росло напряжение.

Словно действительно ждет его впереди серьезный бой. Или то простая тревожность, нашедшая на него еще после сцепки с товарняком, подкрепленная знакомым нарядом? Давно он не дрался, вот и все – высокое положение обязывает передать войну молодым. Самоуспокоение сработало, но маетное ощущение все равно замерло где-то в предсердии.

На секунду показалась мрачная и бледноватая старуха, уведомив о завершении пути. Только вот перрон Казанского вокзала так и не появился за окном – локомотив уверенно шагнул по ветке севернее, забирая в промзону.

Где и встал, в тупике – позади железобетонная стена с пущенной поверх колючей проволокой; впереди пустырь и убитая тяжелой техникой дорога, вдоль которой стоят бетономешалки; целые горы щебня справа вдоль путей, обшарпанный низкий корпус из кирпича и не работающий по вечернему времени бетонный завод слева.

Серо-светлое небо давало достаточно света, чтобы не зажигать фонари на столбах, но вид выходил угрюмый и тревожный.

А еще их ждали – или отслеживали путь. Через короткое время, занятое разговорами в салоне, как теперь быть и каким образом им добираться до пассажирского вокзала, из-за поворота дороги послышался басовитый рокот множества моторов.

Они вкатывались на площадку перед вагонами неторопливо, перебираясь через ухабы и разрытую до слякоти колею. Один за другим – белые тяжелые внедорожники с гербом вместо номера и наглухо тонированными стеклами. Две машины заперли дорогу справа и слева, перегородив собой. Еще три джипа остались слепить светом фар вагоны, пока кто-то не приказал погасить свет.

— Нам пора, — бесстрастно произнесла неведомо как подкравшаяся старуха, и старейшина направился к выходу из вагона.

Го Юнксу вышагнул под чужое небо, сделал несколько шагов вперед, игнорируя встречающих повернулся к заходящему солнцу и втянул пыльный и сухой воздух промзоны. Привычно потянулся к небу – и нервы дернуло отзвуком битвы: то ли творимой, то ли которой еще предстоит произойти. Местное небо было неспокойно, оно уже меняло хозяев – совсем недавно. Но сейчас оно не принадлежало никому – словно поднятый вихрем лист, что успокаивался, опадая. Однако вихрь можно поднять и вновь. Старейшина вальяжно повернулся к джипам, отметив за своей спиной ведьму с двумя воспитанницами.

Хлопнули двери внедорожников, выпуская под прохладу осени охрану в серых пиджаках, деловито распределившую секторы наблюдения.

Через короткое время пришло время пассажирских дверей большой центральной машины. Первой выбрался юноша на середине третьего десятка лет – слегка вальяжный, словно сытый лев, в сером длиннополом пальто и туфлях, с тщательно убранными в прическу длинными волосами. Вслед за ним, из его же двери на улицу выбралась хрупкая девушка в шубке из белого меха до коленок, в меховой же шапке и миловидных ботиночках. Го Дейю старейшина распознал без труда.

Что это? Они захватили Дейю и собираются ею торговать? Раздражение старейшины никак не проявилось на лице – но сама мысль, что между ним и целью стоят деньги, которые придется платить…

Тем удивительнее было свободное движение девушки вперед, к ним навстречу – вернее, та совершила короткий шажок и чуть было не наступила на месиво, в которое обратилась не ремонтированная дорога. Короткого мига задумчивости на лице девушки хватило, чтобы спохватившийся охранник позади машины открыл багажник и вышагнул вперед с огромной кипой меховых накидок. Чтобы бросить первую из них прямо в грязь, под ноги девушки.

Брови старейшины поползли вверх от изумления. Особенно после того, как Дейю даже не обратила на это внимания, и просто шагнула вперед. Новая накидка упала в грязь – и новый шаг навстречу пребывающим в замешательстве гостям из поднебесной.

Так она пленница или кто? Старейшина с искренним любопытством оглядывал людей возле машины. Впрочем, цели это не меняет.

— Эта недостойная Дейю спешит передать желание ее супруга, княжича Борецкого Павла, говорить с вами, — целомудренно потупившись, не спеша произнесла Дейю, завершив слова поклоном вежливости.

Го Юнксу как-то обескураженно посмотрел на старую ведьму. А та отчего-то блеснула гордостью и торжеством в глазах.

— Скажи ему, я готов слушать, — ответил старейшина.

Дейю отразила вежливую улыбку и вернулась обратно, что-то шепнув юноше.

В этот раз по мехам двигался парень – с ленцой, больше интересуясь видом поезда, на котором прибыли Го.

Старейшина тоже украдкой огляделся. И от злости чуть зубы не сцепил.

Вагоны были грязными – под слоем дорожной пыли герба почти не было видно. Слева и справа – мрачные бесформенные конструкции на платформах товарняка, разящие машинным маслом. И это все на фоне идеально белой чистоты внедорожников. Словно добивая его, со стороны головного вагона послышалось отчетливое овечье блеяние.

Впрочем, одеяния его, достойные старейшины великого клана, все равно подчеркивали статус. И прикрывали длинной полой ботинки, увязшие то ли в глине, то ли в еще какой-то земле.

Юноша остановился за пару шагов, и словно сомневаясь, посмотрел сначала на старейшину, затем на ведьму за его спиной. На его счастье, говорить он начал все-таки с мужчиной.

— Моя супруга сказала, что стоит предложить вам трансграничную перевозку по Амуру. Доставка на наш берег реки в указанную вами точку за шестьдесят процентов от оценочной стоимости.

— Зачем нам груз на твоем берегу? — хмыкнул старейшина.

— Если он вам не нужен, я предлагаю перевезти его обратно в Поднебесную за шестьдесят процентов от оценочной стоимости, — не смутился юноша. — Доставка в ваши воды, дальнейшая судьба груза меня не интересует.

— Это высокая ставка за контрабанду. В степях берут половину цены, — примерялся Го Юнксу к тому, как будет всех убивать.

Потому что вряд ли та, что зовется супругой, вдруг захочет вернуться домой.

— Если вам интересно искать груз с разворованных фур по кочевым поселениям, это ваш выбор, — уважительно кивнул княжич. — Я слышал, особая беда с высокотехнологичным оборудованием. Ящиками топят костры, а железо сдают в металлолом.

— На дне ничего не найти, — сухо отбрил старейшина.

— Если заниматься контрабандой – верно. Я же предлагаю вам легальную перевозку.

— Я знаю ставки таможни, уважаемый, — хмыкнул Го Юнксу.

— Мне они тоже известны, уважаемый. Мой род владеет правом беспошлинной перевозки по реке в нашей стране.

— Я не слышал о таком, — запнулся Го Юнксу в своих планах, услышав интересное.

— Мир огромен, — вежливо улыбнулся юноша. — Интересное может быть в паре метров от нас.

— Раз так, то шестьдесят процентов – это слишком много, — поневоле заинтересовался старейшина. — Где же найти шестьдесят процентов от Поднебесной, если я захочу ее перевезти на твой берег?

— Вряд ли люди на другом берегу будут просто стоять и смотреть, — посетовал Борецкий. — Понадобится хорошая охрана, чтобы перевезти Поднебесную в целости и сохранности.

— Тогда заплати мне. Мы защищаем ее тысячелетия.

— Не сомневаюсь в доблести ваших воинов. Полагаю, на эти шестьдесят процентов будет разумно нанять именно ваших людей.

У старейшины пересохло горло. Ему недвусмысленно предлагали войти в долю весьма интересного предприятия. По сути, оседлать новое начинание клановой деятельности, завернув на себя солидный финансовый поток – охрана нужна будет на каждый корабль. И не важно, что он чужак… — Взгляд метнулся в сторону Дейю. — Демоны, а ведь, выходит, и не совсем чужак….

— Это обойдется недешево, — подобрался старейшина. — Возможно, тебе придется даже доплатить.

— Тогда мне стоит поднять процент, полагаю. Так, чтобы хватило нам обоим.

Го Юнксу задумчиво кивнул.

— Нам стоит подумать об этом в удобное время. А сейчас я желал бы поговорить с Дейю… Если разрешишь.

Старуха слышала их разговор. И если не спятила окончательно – то обязана слегка сместить приоритеты. Демоны, пусть тащит Дейю обратно в клан, но вместе с этим парнем!

Во всяком случае, глянул он на нее весьма убедительно и со значением.

Если ведьма хочет блага для клана – вот он перед ней. Деньги бы предложил – да не берет, зараза…

Дейю решила подойти – оставив княжича дожидаться в машине.

— Я рада видеть лучшую воспитанницу, — медовым тоном встретила подошедшую девушку старуха. — Приятно видеть, что ты чтишь свой долг даже вдали от родины.

— Долг? — отразила девушка глубокую задумчивость. — Родину? Это было так давно… Мне кажется, даже в прошлой жизни, — доверительно произнесла она.

— Не забывайся. Ты – наша плоть и кровь, — одернул ее старейшина.

— Юнксу!

— А, — поскучнел старейшина. — Я прибыл лично извиниться за то нелепое решение на совете. Меня ввели в заблуждение.

Хотя раскаяния он не ощущал и сейчас.

— Заблуждаться – очень грустно, — посочувствовала ему Дейю, отражая ту самую дурочку, о которой ему говорили.

И где тут великий ум, — чуть ворчливо подумал он.

— Заблуждения ведут к великим потерям, — добавила та заботливо. — Не стоит заблуждаться, уважаемый дедушка. Иначе можно потерять голову! А без головы люди не живут.

— Оставь это для подруг, — отмахнулся старейшина. — Возвращайся в семью, будь снова принцессой и жди сватов от своего княжича.

А они вновь поговорят о выкупе и процентах. Пожалуй, это даже перспективней – условия сделки можно внести в брачный договор.

— Мертвым сложно стать снова живыми.

— Я предлагаю тебе великую честь! — нахмурился старейшина. — Искать причины для отказа – это оскорбление.

— Го Юнксу, остановись, — одернула его ведьма.

Она вышла вперед, удерживая за руку средненькую девушку – неброской внешности, пусть и одетую подобающе статусу девы главной семьи. Но мышка совершенно серая – глянешь и тут же забыл.

— Го Дейю, это Го Киу, — строго представила она.

— Уважаемая сестра, — прошептала Го Киу. — Это я виновна в твоем горе. Прошу, прости меня и вернись домой. Мне горько от содеянного.

И старейшина с удивлением уловил ту же искренность, что излучал сам. Вернее – никакую. Словно себя услышал.

— Ты вправе ее наказать, как пожелаешь, — произнесла старая карга. — Если пообещаешь вернуться.

Дейю замерла, вглядываясь в бледное лицо неискренней плутовки. Она наверняка знала ее – и словно была удивлена…

— Это хорошее условие, уважаемая бабушка, — поклонилась Го Дейю. — Если моя сестрица исполнит порученное, я вернусь в семью.

— Если это возможно, — вставила ведьма.

— Пусть определит сама, — вежливо согласилась та.

Девушка достала сотовый телефон, поискала на нем что-то и повернула к ним.

Экран отражал фотографию молодого человека европейской внешности – симпатичного, лет двадцати.

— Он сейчас в Москве. Если очаруешь его и разобьёшь сердце, мы в расчете, — произнесла Дейю. — Берешься ли ты?

Карга с подозрением смотрела на фото.

— Легко, сестрица, — опередила осторожный вопрос карги Го Киу.

— А кто это? — зло посмотрела на поспешную девчонку старуха. — Он из благородных?

— У него нет титула. Но есть девушка, опасайся! — пригрозила она пальчиком.

Го Киу пренебрежительно фыркнула.

— Чем он занимается?

— Бабушка, я найду сама, — гордо подняла подбородок Киу.

— Подсказка под тентом соседних вагонов, — озорно улыбнулась Дейю и направилась к машине супруга.

— Он что, перевозит баранов? — заворчал старейшина, припомнив ранее услышанные звуки.

Проверять содержимое платформ направили слуг уже после того, как старейшина вернулся в вагон сам – потому что вокруг грязь, да и не по чину.

Меховые накидки так и остались валяться на земле – но те не вели к смежным платформам. Машины же княжича отбыли – их никто не стал задерживать. Зачем, если Го Дейю сама дала слово вернуться – а значит следует приступить к более интересным делам.

Правда, от важных размышлений о деньгах и власти его довольно быстро оторвали вернувшиеся слуги. Чуть нервные и бледные, они попросили старейшину и старую каргу лично взглянуть – благо додумались засыпать щебнем удобный путь до крайних платформ, часть тента с которых была поднята.

Под тентом же стояли темно-зеленые танки, целившие прямо в вагоны Го.

— …и какое условие ты им поставила, — заинтересованно спрашивал княжич, осторожно приобнимая свою Дейю на заднем сидении машины.

— Очаровать Максима.

— О… — не нашелся со словами Пашка.

— Если у нее не получится, я останусь с тобой. Если у нее получится, то ее убьет Ника, и я останусь с тобой, — посмотрела девушка на него снизу вверх.

— А это не слишком жестоко? — пробормотал он, впрочем, не сильно сочувствуя той, из-за которой настрадалась его Дейю.

— Прощение – это для сильных. А я такая слабая! — с горечью произнесла она, прижимаясь лбом к его груди.

Глава 14

Пятница началась задолго до рассвета. Пусть календарно она состоялась согласно часовым поясам и движению часовых стрелок, но субъективный день большинства людей наступает вместе с пробуждением. В этот раз огромное количество весьма влиятельного населения Империи было разбужено до восхода солнца.

Кого-то пробудили панические звонки референтов, к кому-то приехали будить лично, тарабаня по окнам на первых этажах особняков. А некая часть, что не спала и развлекалась в клубах, выслушала нерадостные вести через пелену алкоголя, стремительно трезвея.

Обыски, выемка документов, задержание на двадцать четыре часа руководителей, выдернутых прямо из постелей – повсеместно, по всей стране, по единому сценарию. От западных до самых восточных рубежей, с юга на север – спецназ министерства внутренних дел получал подпись от опешивших охранников и на их плечах вламывался в офисы заводоуправлений, вскрывал складские помещения и срезал пломбы с контейнеров.

Это было насквозь незаконно, а подпись рядового сотрудника ничего не значила. Любой толковый адвокат не оставил бы мокрого места от людей, санкционировавших обыски с нарушениями, а построенное на этих материалах обвинение растоптал бы в пыль. Но проблема в том, что сотрудники находили то, что искали – и вот это уже заставило бы задуматься того самого адвоката, а стоит ли вообще браться за дело, грозящее серьезными репутационными потерями. Потому что защищать приходилось бы отъявленных мерзавцев, взятых на горячем.

Весь теневой и высокодоходный бизнес, построенный на том, что все знают, но закрывают на это глаза за хорошие деньги, внезапно был взят за глотку и вытащен под свет прожекторов и телевизионных камер.

Во главе всего этого стоял князь Черниговский, выступивший героем в утренних новостях – на этот раз одетый в мундир своей службы, со всеми планками и наградами на груди. Ему было что рассказать: на руках факты, на сопровождающей речь картинке – видеофрагменты обысков и фото чудовищных улик, замазанных от впечатлительных людей. Все, что давало более тысячи процентов прибыли: нелегальный забой пушнины; токсичная химия без оглядки на экологические стандарты; контрабанда редкоземельных материалов, граничащая с госизменой; и как изюминка для впечатлительных – черное рейдерство, долговые ямы, притоны, рабство за высокими заборами…

Голос князя был сух, профессионален и уверен – и сотни тысяч зрителей преисполнялись уважением к фигуре, взявшейся положить конец криминалитету.

Возьмись кто снять Черниговского сейчас – как бы бунту не вспыхнуть. Ведь всем сразу станет ясно, почему убирают честного человека – тронул гидру, скажет народ, так та тут же сфабриковала на него ложное обвинение! Понятное и очевидное дело… А то, что он закрывал все эти годы на это глаза – останется достоянием узкого круга лиц. Того самого, что собирался сегодня на княжеский сход и будет крайне обескуражен фактом, что прежние договоренности и молчаливые соглашения внезапно стали неактуальны. Самое нервное будет в другом: ограничится ли князь Черниговский рядовыми исполнителями, дойдя только до директоров фирмочек-витрин, или станет вскрывать истинных выгодополучателей…

Одним словом, князь стремительно набирал рейтинг – народной любви и той неискренней княжеской симпатии, которую будет легко обменять на голоса в свою пользу.

Одновременно с общим движением, были вскрыты офисы, изъяты документы моих предприятий. Похищены из своих постелей мои люди и мои директора – из того их числа, кто наплевал на предупреждения и остался ночевать дома. Варварски разрушено и раскурочено под предлогом обысков дорогое оборудование, испорчено сырье на миллионы рублей.

Воевать и перестреливаться с властью – из области дешевых боевиков. С ними нужно было судиться, опротестовывать и писать жалобы во все инстанции – и мои адвокаты, уверенные в правоте нанимателя, начали заниматься этим еще ночью. Но их бумаги буквально тонули в аналогичных жалобах и требованиях всех остальных потерпевших – сотню раз виновных и замазанных…

Природный князь – существо зубастое и опасное, способное оторвать голову любому, кто посмеет назвать его своей добычей.

Я оторвал руками кусок хорошо прожаренного мяса, уложил на кусок лаваша и методично прожевал, не отвлекаясь на декорации ресторана и присутствующих в зале. Ночь и утро принесли голод, граничащий со злостью.

По другую сторону столика расположился старейшина Го Юнксу – жесткий старик, взятый будто с черно-белой фотографии генерала маньчжурской войны, только расцвеченный и переодетый в гражданское. Возле него, но не рядом, а как бы наособицу – столь же милая престарелая дама, разодетая в темно-алое ципао с ромбовидным узором и золотыми прожилками, с высокой прической седых волос, закрепленной темными бамбуковыми спицами и с взглядом, от которого становилось не по себе. Ей никак не шло милое название «бабушка», но я не стал бы называть ее «старухой» или «каргой» даже в мыслях – Го Дейю была бы против такого уничижительного отношения к своей наставнице.

С моей стороны стола, слева от меня, занимала свое место на стульчике с высокой спинкой принцесса Елизавета, выполняя главную задачу красивой и воспитанной девушки – украшать собой встречу. И принцессе в бело-серебряном платье, подчеркивающим длинную шею и идеальную осанку воротником-стойкой, это удавалось весьма.

Перед ними были также поставлены глубокие тарелки с угощением, лепестками лаваша, пиалами соуса и графином клюквенного морса – но то ли они были не голодны, то ли желали говорить больше, чем есть, от того дожидались, пока я покончу со своей едой.

Наконец, период насыщения миновал, и я нашел взглядом официанта, чутко отреагировавшего на мое внимание и движение рук.

— Когда я увидел, что в закрытую столицу кто-то провез танки, я был удивлен, — подал голос старейшина, пользуясь заминкой.

Его голос был наполнен акцентом языка, не знавшего букву «р» и подменявшего ее чем-то на вроде «л». Предложение слышалось ровно, на одной интонации, скрадывая оттенки и придавая механистичность фразе. Но он говорил на русском, и говорил неплохо.

— Но теперь я вижу вас, — обозначил он поклон в адрес принцессы. — И…

Я повелительно поднял ладонь, обрывая его речь и игнорируя недовольно поджатые губы. Повернулся в сторону спешащих слуг с двумя деревянными чашами с водой, угодливо остановившихся позади меня и с поклоном предложивших омыть руки после мяса в принесенной воде.

— Дорогая, — ровно обратился я к супруге, подняв ладони над водой.

Принцесса покорно кивнула, развернулась ко мне и омыла мне руки – неторопливо и тщательно, сначала в одной чаше с мыльным раствором, затем во второй – с ароматом цветов. Поданное слугами полотенце было также перехвачено Елизаветой, как само собой разумеющееся, и мягкое белое полотно обволокло мои руки.

Я развернулся к гостям, назначившим встречу в это непростое утро и отразил радушие на лице.

— Продолжайте, уважаемый.

Но Го Юнксу отчего-то сбился и продолжить не пожелал.

— Возможно, уважаемый ван хотел предположить, что вам будут покорны и другие маршруты, — взяла за него речь его спутница. — Например, из Владивостока до пограничных станций империи.

— Кто знает? Возможно, уважаемый ван хотел предположить именно это, — был я вежлив. — Вы позволите вопрос? — Обратился я к ней, не отрывая взгляда.

— Надеюсь, я не вызову гнева, если не найду на него правильного ответа, — обозначила уважаемая улыбку.

— Говорят, в поднебесной богиня держит небосвод, чтобы он не упал на небо? — чуть повернул я голову, с интересом наблюдая за женщиной напротив.

— Так говорят мифы моего мира, — не изменила она вежливую улыбку.

— Когда я слышал этот рассказ от Го Дейю, мне было очень интересно, как она выглядит.

— Не всем смертным дано увидеть богов, — с показным сочувствием кивнула она.

— Кому-то везет, — улыбнулся я ей и слегка приподнялся, обозначая завершение беседы. — Пожалуй, наш поздний завтрак подошел к концу?

— Уважаемый, я желал бы обсудить возможность перевозок по железной дороге, — заерзал Го Юнксу. — Ваш деловой партнер княжич Борецкий рекомендовал обратиться к вам.

— Он мой друг, — слегка поправил я старейшину, но вновь облокотился на спинку стула, отражая готовность к продолжению разговора.

И одновременно – недовольство этим продолжением.

— У нас есть постоянный спрос на подвижный состав, и мы готовы платить, — подобрался старик.

— Постоянный спрос с востока на запад – это уже не перевозки, а политика, — отразил я слабую заинтересованность. — На железной дороге я предпочитаю заниматься перевозками.

— Если не заниматься политикой, политика может заняться вами.

— В политическом доме нашей страны уже все занято, — посетовал я, взяв в руки ладонь принцессы.

И получая взамен тщательно скрытое недоумение во взгляде старого вояки. И нечто неопределенное – от его спутницы. Хотя та сверлила меня взглядом с момента нашего короткого обмена фразами.

— Есть и другие дома, совсем рядом. Там тоже тесно, но ради хорошего друга можно освободить достойное место за столом.

— Мне удобно за моим столом, уважаемый.

— До меня доходили слухи, — осторожно начал он. — Наверняка ложные. Что у вас есть некие сложности с князем Черниговским. Иногда деловые партнеры способны сказать веское слово, и к нему прислушаются. Иногда даже проблемы перестают быть проблемами.

— Я предпочитаю дать моим врагам факел и отправить их в этот большой политический дом, — радушно улыбнулся я китайцу. — И когда эта прогнившая хибара полыхнет сверху донизу, смотреть, как мои враги будут падать из окон.

— Это опасные речи…

— Вы еще ничем не заслужили этого факела, — поднял я бокал с морсом. — И вы сидите за моим столом.

— Думаю, старейшина хотел сказать, что заинтересован в вашей безопасности, — вновь взяла голос леди. — Нам нужен этот новый шелковый путь. Если для этого вы должны быть живы, клан желает предпринять для этого все усилия. При всем уважении.

— Думаю, я хотел сказать именно это, — проскрипел Го Юнксу.

— Сегодня вы решите перевозить, — отложил я бокал. — Завтра вас убедят другие кланы Поднебесной, что так сильно богатеть неправильно. — Я поднял ладонь в успокаивающем жесте, не желая слушать о независимости и могуществе клана Го. — Может быть, за отказ вам заплатят больше, чем вы сможете заработать на транзите. И вы примете верное решение, выгодное клану. Что мне останется после этого? Всего лишь деньги?

— Чего ты желаешь сам? — подняла леди руку, вновь останавливая старейшину.

— Меня устроят гарантии лояльности вашего клана, если она не будет ограничиваться этим проектом. Если лояльность будет на все времена, в любой точке мира.

— В каком объеме? — задумалась женщина. — Это сложное требование, которое могут понять неверно. Допустим, ты пожелаешь войти в дом старейшины и заберешь с собой силой его любимую внучку…

— Пусть катится, — буркнул Го Юнксу, потянувшись к морсу.

— …сорвешь все награды старейшины и выкинешь их в нужник. Мы тоже будем должны проявить лояльность.

— Возьмем стандартный союзный договор. Мне оставим права, вам – обязанности.

— Клан не станет воевать за тебя, — покачала головой леди.

— Но за новый шелковый путь – станет?

— Он еще не стартовал, — жестко постановил старейшина. — А ты уже пытаешься ввести нас в войну с князем Черниговским и его кликой. Возможно, тебя вообще не будет завтра!

— В таком случае, отложим эту беседу на завтра, — поднялся я из-за стола, застегивая пуговицу на пиджаке.

Рядом поднялась принцесса, встав за спиной.

— Надеюсь, если кто-то попросит вас или ваших союзников перерезать мне глотку, ему откажут, — ответил я наклоном головы на их прощальные поклоны. — А если вы в результате непреодолимых разногласий сами решите перерезать мне глотку, то придете об этом сказать. И мы вместе решим, как это преодолеть.

— Пусть будет так, — кивнула леди.

— Преодолеть непреодолимое… — проворчал старик.

— Это моя специальность, — улыбнулся я ему. — Уважаемый. Уважаемая. Был рад разделить с вами завтрак.

Старейшина недовольно качнул головой и направился к выходу. Леди же задержалась.

— Дорогая, проводи гостя, — указал я принцессе на спину Го Юнксу.

И та покладисто принялась выполнять распоряжение. Цены принцессе нет – пока ей что-то от меня нужно…

— А если вдруг князь Черниговский внезапно умрет в этот день… — смотрела на меня древняя Го.

— Ему нельзя умирать, — жестко постановил я.

— Почему, — изобразила та удивление.

— Второй игрок в шахматной партии обязан быть живым и здоровым до конца игры. Иначе его фигуры станут ходить сами по себе и начнут жрать друг друга.

— Тебя так занимает их судьба?

— Разумеется. Как и судьба всего, что я желаю забрать себе, уважаемая.

Ледяной ветер рванул навстречу открытой двери ресторана на Берсеневской набережной и растекся по радужной пленке перед принцессой. Сказывалась близость Москва-реки и непогода конца октября, со своенравными ветрами и холодным иссиня-темным небом, в котором, чудилось, даже проглядывали самые яркие звезды небосвода.

Впереди уже дожидался седан с замершим возле двери и готовым ее открыть охранником. У машины был герб императора вместо номеров, равно как и у шести других, выстроившихся на проезжей части слева от нас. Место справа занимали китайцы до того, как отбыть по своим делам. Где-то там, за парой поворотов, на платной стоянке, дожидались и мои машины – их не охранял от закона статус владельца и происхождение.

Ладонь Елизаветы, лежавшая на изгибе моей руки, слегка сжала локоть и повела чуть левее.

— Прогуляемся, — озвучил я будто бы свое желание и зашагал через пустую дорогу к бортикам у воды.

Подальше от свиты, ближе к реке и порывистому ветру – чтобы защита принцессы вошла в полный режим, охраняя не только тепло возле владелицы в белоснежной шубке и целостность ее прически, но и приватность нашей беседы.

— Это не слишком неосторожно – говорить людям о своих планах? — начала Елизавета с отвлеченной темы, отслеживая чужое внимание.

— Иногда правды так много, что ей перестают верить.

— Твоя правда обескураживает и меня.

— Ты знаешь меня дольше. Китайцы прибыли вчера поздним вечером. Ночью назначили встречу. Утром ее провели. Никакой подготовки и сбора сведений. Какое неуважение, — недовольно покачал я головой. — Словно с каким-то дельцом.

— А теперь – уважают? — вздохом отразила она свой вклад в результат и потерла руки.

— Теперь поздно готовиться, — пожал я плечами. — Когда все начнет сбываться, кто сможет обвинить меня в неискренности? Я сказал им, как будет. Если скажу вновь – слушать станут куда внимательней. Это сэкономит время.

— Рада за тебя, — подняла она ладонь с декоративными кольцами. — Постараюсь тоже не отнимать много времени и надеюсь на ответную любезность.

— Говори, — радушно предложил я.

— Меня лишили контроля над центром города, — произнесла она то, что хотела сказать еще несколькими часами раньше.

С того самого времени, когда считается минимально приличным звонить людям и просить о встречи. Только я слушать в тот миг не хотел, раз за разом указывая принцессе, что наша встреча оговорена на субботу.

Важность, необходимость, срочность – все адресовалось на субботу, вызвав для начала недовольство и раздражение, но завершившись торгом и сделкой. Ей был нужен разговор, а мне – принцесса правящего рода, исполняющая роль покорной супруги за столом. В конце концов, она и была моей супругой, так что урона чести – ни малейшего. Разве что царапает по гордости, быть может, но ситуация совсем не та, чтобы ставить эмоции поперек дела.

— Кому досталась территория? — остановившись у бетонного борта, смотрел я на реку.

— Не решено. Мне ответили, что возможно вернут мне, — с иронией добавила принцесса.

«Забрать, чтобы вернуть» – любимый лозунг для поднятия налогов. Только со вторым обычно не складывается.

— Я хочу знать имя того, кто действует против меня, — потребовала она.

— Уже решила, зачем тебе это знание?

— Разберусь, не сомневайся.

Профиль принцессы было интересно изучать – бесстрастный и уверенный, безусловно красивый и мистически статичный на фоне шквального ветра, от которого случайные прохожие закрывались поднятым воротом.

— Ты знаешь всех своих родственников в лицо? — отвлекся я на радостно галдящую группу туристов вдали.

Иностранцы, ведомые гидом по намеченному маршруту – сейчас ветер дул им в спину, оттого они пока еще фонтанировали энтузиазмом и интересом к окружающим красотам. Но скоро набережная войдет в поворот…

— Большинству представлена лично. Часть видела. Может быть, кого-то не знаю. У нас большая семья.

— То есть, если кто-то погибнет, ты не станешь проливать по нему слез.

— Максим, — порывисто развернулась она ко мне. — Это мое личное дело и мой статус в семье.

— Займешься им после меня, — отодвинулся я от бортика.

— Трупом?! Как?!

— Плюнешь ему на могилу, — равнодушно отозвался я, взглядом указывая на приближающихся туристов.

Их охрана оттеснять не стала – и ввиду безобидности, и для демонстрации мирного и свободного для перемещений города. Тем более, что возможную ошибку легко компенсирует защита принцессы.

Хотя оставаться нам на месте все равно оказалось ошибкой – сфотографироваться с нами пожелала вся группа. И только поспешное «ноу фото!» от охранников, подхваченное гидами, оборвало внезапную фотосессию. Но одна молодая китаянка все равно отличилась – всунув мне дорогой фотоаппарат в руки, она одним движением взобралась на бортик реки и изобразила красивую позу. Вернее, попыталась – потому что дунувший ветер сбросил вскрикнувшую дуреху прямо в воду.

Вперед к бортику дернулась даже принцесса.

— Кто-нибудь, спасите ее! — повернулась ко мне растерянный гид, тут же повернувшись к охране принцессы.

Я шагнул к бетонному ограждению. Оставил на нем фотоаппарат и равнодушно отвернулся от воды, где барахталась и кричала девчонка.

— Пойдем, — обратился я к принцессе.

— Максим! Так нельзя!

— Что? Я же вернул фотоаппарат, — недоуменно обернулся я на бортик и вновь посмотрел на девушку.

— Нам надо помочь! Это урон репутации, если я просто так уйду! — перемешивались жалость и желание помочь в ее голосе с сухим прагматизмом.

Мимо пробежал охранник, на ходу скидывая с себя пиджак и откидывая ботинки, и тут же сиганул за бортик вниз.

— Вот видишь, все будет хорошо, — успокоил я Елизавету, отводя к машинам. — Вручишь охраннику награду, и твоим журналистам будет, о чем писать. А там, кто знает – может она влюбится в спасителя, а он в нее. Пневмония, бдения у кровати, чувство вины и привязанность… Красивая может получиться история – газетам будет повод вспомнить твое благородство повторно.

— Ты невозможный циник.

— Я думаю, человек знает, что может грохнуться в воду, когда забирается на борт, — остановился я возле двери машины, предлагая Елизавете занять сиденье первой. — Особенно если у него всего семь фото за час экскурсии.

Принцесса задумчиво повернулась назад, рассматривая, как поднимают продрогшую и посиневшую туристку, жалостливо цеплявшуюся за шею спасителя.

— Симпатичная, — оценила она за мгновение до того, как потерять интерес и сесть в машину.

— Мне нужно попасть в Кремль, — разместился я рядом. — В качестве обычного человека.

— Мой супруг или княжич Юсупов вместе с княжичем ДеЛара могли бы войти через главный вход. Обычному человеку там делать сегодня нечего.

— Войти не требуется. Достаточно попасть за ворота чуть дальше, чем дозволено всем остальным.

— Зачем? — со вздохом задала она риторический вопрос – потому что тут же скомандовала ехать в Кремль.

— Чтобы сделать чуть больше, чем дозволено всем остальным, — вежливо поумерил я ее любопытство.

Торопливые шаги по мраморной лестнице отзывались эхом под высокими сводами длинного коридора, ведущего от входа в Большой Кремлевский дворец к Александровскому залу, и новая группа свитских в деловых костюмах следовала за очередным князем, разодетым в меха, бесшумно идущем в центре по красной дорожке.

— Ухорские прошли, — тихо прокомментировал охранник, приданный мне в сопровождение.

Мы расположились у золоченной балюстрады, обрамлявшей подъем с правой стороны, в тени колонны, соседствующей с огромным батальным полотном на стене, и мало чем отличались от других охранников, присутствующих во дворце во множестве. Сосредоточенность, деловой вид – даже расцветка костюма все та же. Впрочем, все оттенки темно-синего были главным лейтмотивом этого дня. В деловом мире считают черный цветом траура и уместным для похорон, а все остальные оттенки, кроме синего – слишком пестрыми. Оттого разнообразие ограничивалось фасоном и еле заметными полосками, находя отдушину лишь в исполнении запонок на манжетах рубашек – и миллионы рублей решительно вкладывались в единственный доступный маркер богатства и процветания. Потому что дорогие часы еще требовалось ненавязчиво обнажить, а вот перстни и кольца уже шли по разряду оружия – тоже статусные вещи, но надо ведь продемонстрировать способность выкинуть кучу денег вдобавок к похвальным способностям широко бить и упрямо защищать.

В общем, все мое отличие от спутника – возраст, да отсутствующий бейдж, из-за которого спутник и был ко мне приставлен. Мало ли у кого появятся вопросы. Посторонних тут быть не должно – и пусть все серьезные разговоры будут вестись в залах и альковах дворца, но лестница оставалась стратегическим объектом обороны.

— Оболенский, — шепнули мне, стоило неспешно подняться по лестнице сухонькому старику в тяжелой шубе в сопровождении пятерых зыркающих по сторонам мужчин.

На нас один даже недовольно и весьма подозрительно посмотрел – пришлось ему улыбнуться. Но человек, по всей видимости, оказался неконтактный и далее шел спиной вперед, не спуская с нас глаз.

В остальном же – полное равнодушие от хозяев и их слуг к случайным людям на их пути в главные палаты дворца. Все важное и интересное ждало их там, оттого отвлекаться…

— Князь, вы найдете минуту? — произнес я, стоило князю Черниговскому пройти половину подъема.

Мундиру он не изменил, да и четверо его спутников тоже оказались одеты по форме. Еще одни дозволенные цвета и фасоны в приличном обществе – любые парадные мундиры. Даже в самых фешенебельных салонах примут офицера, без оглядки на его достаток. Разумеется, если тот не станет говорить о коммерции – ради этого, будьте добры, примерьте темно-синее и фальшивую улыбку…

Рядом закашлялся спутник, нервно взглянув на меня и по сторонам – словно решая, куда меня теперь прятать.

— О, Самойлов, — мягким голосом обрадовался мне князь. — Вы тоже тут. Не удивлен, но рад встрече в этот воистину драгоценный для вас день.

— Мы могли бы переговорить, ваше сиятельство? — почтительно указал я вдоль балюстрады.

Переход на нее был тут же, у лестничного пролета, оттого просьба не казалась обременительной.

— Я думаю, не стоит, — смотрел он на меня с довольной, сытой улыбкой.

— У меня есть к вам выгодное предложение, — был я настойчив, игнорируя посеревшего и нервничающего охранника.

Потому что приставать к князю – обычно к неприятностям, а ему за меня отвечать перед принцессой.

— Если оно действительно выгодное, — задумался он на мгновение и решил ненадолго сменить маршрут.

— Что вы хотели, Самойлов? — отослав охранника, князь встал подле меня.

— Я желал бы обменяться телефонами, — протянул я ему свою визитку.

Белую карточку без имени, с одним лишь номером.

— Понимаю, что сейчас вы стеснены временем, а вопрос очень серьезный, — держал я прямоугольник картона, который князь и не подумал взять.

Даже руки словно не нарочно заложил за спину, сцепив в ладонях, и смотрел поверх моих рук.

— Не сомневаюсь, молодой человек. Но, думаю, вам придется поискать мой телефон самостоятельно, — смотрели чуть маслянисто его глаза, а в голосе слышалась хищная бодрость. — Быть может, у вас даже получится. Быть может, я даже захочу с вами говорить. Если до этого с вами не проведет беседу палач.

— Ваше сиятельство…

— Хотя, пожалуй, я возьму, — сделал он жест свитскому, и тот бесцеремонно выдернул прямоугольник из моей руки. — Когда вы осознаете, что стоите дешевле наших договоренностей с князем Юсуповым, я хотел бы услышать в вашем голосе… Искреннее сожаление. Желание искупить? — Со смаком и довольством подыскивал он слова. — Хотя нет. Я хочу услышать покорность. И тогда ваши дела, может быть, наладятся вновь. Кто знает?

— Ваше сиятельство, — терпеливо переждал я его тираду. — Если придет миг, когда вас бросят и предадут все, на кого вы рассчитывали, позвоните мне.

Князь звучно рассмеялся.

— Когда станет так скверно, что исчезнут все шансы, знайте – у вас есть верный сторонник, готовый вас спасти.

— Ты убил моего сына, — теперь он смотрел откровенно зло. — О чем ты, демон побери, вообще говоришь.

— Он похитил мою жену, — пожал я плечами. — За это был убит. Я не обвиняю вас в грехах сына и самозащите. Я даже готов забыть недоразумение прошлой ночи, если всех людей вернут, а убытки покроют.

— Ты их живыми не увидишь!

— Тогда цена помощи возрастет.

— Какая вопиющая наглость. Быть в отчаянном положении и еще требовать с меня деньги… — заиграл Черниговский желваками.

— Всего-то заберу у вас всех этих предателей, которые так сильно вас подвели, — пожал я плечами. — Вам они будут все равно не нужны.

— Мальчишка, — рассмеялся он чуть нервно. — Ты кем себя возомнил?

— А вы всерьез считаете, что они будут помогать вам не из страха перед компроматом, который у вас есть? — приподнял я бровь.

— Это политика, мальчишка. И ты в ней жертва.

— Но вы же не считаете, что этот страх – самый сильный? — смотрел я на князя прямо. — Готовы поклясться самому себе, что не найдется чего-то более жуткого?

— Тогда, малыш, — облизал он губы. — Они не станут служить и тебе. И ты с этим компроматом тоже сдохнешь.

— О, я научу их бояться по-настоящему, — ощерился я радушной улыбкой. — Мне главное с чего-то начать беседу.

— Разорви визитку, — скомандовал он референту, резко от меня отворачиваясь.

— Вы запомнили номер, — негромким эхом отозвался я.

И звук моего голоса отразился от стен древней постройки, наполняющейся с каждым новым гостем властью и величием.

Компонентами настолько редкими, что кому-то придется их лишиться, чтобы другой мог приобрести.

Все цвета алого, от сверкания агата до темно-багровой пелены были там, где на небосводе пряталось зенитное солнце. Цвета размывались диким ветром по подбрюшию небес до фиолетово синего, выцветая в темно-серой дымке гонимых с запада на восток облаков. И СМС со штормовым предупреждением, спешно рассылаемые по номерам, уже были констатацией факта.

Природа испытывала на себе волю князей, собравшихся в едином месте – и закономерно сходила с ума, как музыка от инструмента, на котором решили сыграть одновременно семь десятков пар рук.

Никто из собравшихся в Кремле не призывал стихию осознанно, но сложно удержаться от прикосновения к основе своей мощи и могущества. Хотя бы почувствовать, что она рядом с тобой, доступна и отзывчива и может быть призвана, если слова кончатся, а противоречия – нет.

Поэтому сходил с ума ветер; накатывал жар от пытавшегося прорваться сквозь плотную пелену солнца; словно в нетерпении подрагивала земля и застревал во рту вязкий влажный воздух. И даже привычные цвета с оттенками чудили, перебираясь из спектра выше и ниже. Слишком много воли и власти в одном месте.

— Сделал, все что пожелал, — словно констатировала принцесса, разглядывая причуды окружающего мира сквозь бронированное стекло лимузина.

О факте нашей беседы с князем ей уже дисциплинированно доложил охранник, не скрывая ее оттенков и настроений – слова остались вне его доступа, но лица и движения не скрыть.

— Поехали в часовню, — разглядывал я пролетающие мимо улицы и кварталы столицы.

— Зачем, — насторожилась она.

— Дадим друг другу клятвы верности, как полагается супругам.

— Вот так, просто заедем? — заерзала принцесса, примешивая к тону оттенки недовольства и обиды. — Без сватов, гостей и торжества?

Я дипломатично отмолчался, не акцентируя внимание на состоявшийся штамп в ее паспорте. Как и на то, что никакими обязательствами он не обременялся – даже расплывчатыми, неточными и скользкими, что произносятся на брачных церемониях – молодыми восторженно, а пожившими с изрядным цинизмом. Хотя клятвы могли быть и очень строгими – но это ведь мера доверия между любимыми. Как можно требовать угрозой…

— Полагала, ты останешься там. Перстней у тебя достаточно, чтобы быть услышанным и требовать. Мы бы тебя поддержали.

— Сами прибегут.

— Слишком опрометчиво.

— Вы же прибежали.

Принцесса промолчала.

Хотя искренние ее чувства отразились в резко отъехавшем лимузине, стоило мне выйти у своей высотки. Машины сопровождения даром что не окатили водой из луж.

Мелочно, чтобы обидеть. Но достаточно эмоционально, чтобы подчеркнуть недовольство.

Короткий путь до дверей, впрочем, оказался чуть интересней, чем обычно.

— Я жду вас уже второй час, — возмущенно обратился ко мне престарелый господин, кутавшийся возле дверей в пальто.

Погода не способствовала хорошему настроению, оттого слегка вымокший мужчина на шестом десятке лет, придерживающий отсыревшую шляпу одной рукой, а кожаный портфель – второй, даже не пожелал подать руку и представиться.

Внутрь – в тепло и сухость холла его не запустили, что вполне логично по нынешним неспокойным временам. Но и не прогнали подальше, а это могло значить пройденную проверку личности и важность его вопроса.

— Вам назначено? — вежливо спросил я, вызвав очередную вспышку гнева.

— Костюбов, Геннадий Олегович, — фыркнул он в ответ. — Поверенный княжича Шуйского, Артема Евгеньевича.

— Вот как, — заинтересовался я. — Как он сам?

— Его сиятельство в командировке, — сделал мужчина загадочный взгляд. — Но я был уполномочен задолго, до его отъезда. По воле его сиятельства, на Самойлова Максима и Еремееву Нику подготовлены заявки на аттестацию ранга Силы. Две недели назад! — Добавил он ворчливости в голосе. — И что бы вы думали?! Рекомые персоны не явились на экзамен!

— У нас были дела, — неловко отозвался я, припоминая.

Как же давно это было – словно и не месяцем раньше…

— Дела-а?! — зашелся поверенный ядовитым тоном. — Вы уж простите, молодой человек, но за вас ручался сам Его сиятельство! А у вас, вот незадача, дела! И какие же, позволено ли мне будет узнать?! Что самого Артема Евгеньевича так подводить?

— А я – подвожу? — почувствовал я растерянность.

— Бланки – именные, высокоранговые, особого учета, — с укором смотрели на меня. — Вас даже не пригласили на экзамен! Вас выдвинули на него от нашего княжества! И вас на нем нет! — Искренне огорчался мужчина. — Что о нас подумают, вы можете представить? Что подумают о уважаемом Артеме Евгеньевиче?!

— Я так понимаю, что-то можно исправить, раз вы тут? — приостановил я поток его расстройства.

— У вас есть три дня до закрытия ведомости! — категорично постановил он.

Университетом-то как повеяло…

— На вашу беду, комиссия этого года не станет устраивать дополнительную аттестацию. Но на вашу радость… — сделал он многозначительную паузу. — В городе огромное количество высокородных господ, которых можно заинтересовать на проведение частной аттестации. Вы, я посмотрю, не бедны, — убедительно оглядел он мою высотку. — Бланк должны заверить три княжеских печати. На вашу же радость, — вздохнул он вновь, — в городе есть друзья Шуйских. Они предупреждены, но договариваться вам все равно придется. Я дам вам список и рекомендуемые подарки, — заворчал он, расстегивая застежку портфеля.

Благо, под козырьком входа мы были защищены от непогоды.

— Пойдет печать любого князя? — на всякий случай уточнил я.

— Из внесенных в гербовые книги империи, — слегка ворчал он, выискивая среди всех бумаг нужные. — Вот, будьте добры, — протянул он два плотных зеленоватых листа с гербом Шуйских по центру сверху и их печатью возле имени соискателя – так, чтобы оттиск слегка придавливал буквы.

Чуть ниже стояло незаполненное поле ранга претендента и разлинованные строчки для людей, ранг подтверждавших своим именем, подписью и печатью. Место им под это выделялось как бы не в половину листа. Точно такой же – для Ники. Я с интересом принял бланки, благодарно кивнул и пожелал согнуть для удобства.

— Стойте! — всполошился поверенный, заставив меня замереть. — Не сгибайте бланки! Их сиятельства весьма привередливы и могут отказаться от подписи мятой бумаги. Прецеденты случались, молодой человек, — неодобрительно покачал он головой.

Недоуменно пожав плечами, распрямил бланки вновь. Затем достал сотовый и набрал повтор последнего набранного номера.

— Вернись.

— А вот вам файлик, чтобы не промокли, — бережно предложил Геннадий Олегович, сам же ловко надев его на бланки.

И будто даже слегка успокоился – во всяком случае, мандраж у него над этими бумагами слегка унялся.

А потом и вовсе пропал, сменившись оторопью, когда во всей своей неспешности машины принцессы с императорскими гербами замерли возле входа. Торопливо вышел охранник, на ходу раскрывая зонтик и открывая дверь перед принцессой. Величаво вышагнула Елизавета, с видом недовольства, но готового принимать извинения. Потому что возвращалась она именно за ними – а как иначе.

— А это, — неловко начал поверенный, указав в сторону девушки движением тут же ослабевшей руки.

— Жена.

— Нет, ну тогда можете сгибать, конечно, — задумчиво покосился он на бланки в моей ладони.

— Передашь деду, — протянул я бланки Елизавете.

А та недовольно перевела взгляд с меня на бумаги, словно разочаровываясь в своем возвращении.

— Только тебе доверить могу, — улыбнулся я ей примирительно. — Это для меня важно.

Как и всегда, если на кону не подвести друга.

Взгляд смягчился.

— Какой ранг вписывать? — с интересом изучила она написанное.

— Пусть сам решит.

— Там надо три печати, ваше сиятельство, — задавленным голосом откашлялся поверенный.

— Я вижу, — покровительственно произнесла та, и мужчина притих, чуть сгорбившись.

— Осмелюсь заметить, — робко начал он, обращаясь уже ко мне. — Но на экзамене обязательно надо выступить и явить технику должного ранга. — Слегка распалялся он от слова к слову. — Заочная аттестация противоречит духу традиции. Воля, конечно, ваша, но порядок нужно соблюсти!

И словно даже сам испугался своей смелости.

— Нет, не мне вам указывать, но…

— Не сомневайтесь, я выступлю в полную силу, — успокаивая мягкой улыбкой, заверил его я.

— Максим, какому деду передать? Князю Юсупову или князю ДеЛара? — вежливо ждала Елизавета для уточняющего вопроса, чтобы поскорее уйти из непогоды.

— Своему.

Глава 15

Колокольный звон тысячи ста церквей растекался по Москве, то усиливаясь эхом от глади холодных вод у рек и озер, то тая в лабиринтах плотной застройки; смешиваясь с шумом осеннего леса или пропадая в суете оживленных шоссе. Город встречал двенадцатый час дня – буднично, порою не замечая того факта. Разве что те, кто жил возле часовен, краем уха отличил непривычные переливы в обычно мерном звучании звонниц.

И только народ, что возмущенно толпился у ограждений, не пускавших в этот день никого на Красную площадь, невольно притих от грянувшего в эту серую ветреную непогоду непривычно громкого, торжественного звучания главных Московских храмов. Вытянулись вверх высокие, подались вперед – на оцепление и железные решетки – любопытствующие. Но повезло юным и счастливым, с затаенным дыханием смотревшим за происходящим с плеч отцов.

Под торжественный звон на Красную площадь выкатывались тяжелые и удобные черные автомобили с гербами, чтобы ненадолго замереть при въезде у Васильевского спуска, выпустить высокопоставленных пассажиров и скрыться в потоке Большого Москворецкого моста. Много их было, этих машин – иные владельцы старались подкатить поближе к арке Спасской башни, иные распоряжались остановить задолго до Храма Василия Блаженного, степенно выходили вместе с небольшой свитой и шли вперед наперекор стылому ветру, задувавшему в лицо.

Семьсот метров пешком до Большого Кремлевского дворца – много ли это? Достаточно ли, чтобы затаить обиду на владельца Кремля, принимавших ныне только пеших? Или лучше преисполниться уважения к мудрости того, кто не стал решать, чью машину впустить первой. Ведь ежели считаете себя достойным зайти поперед остальных – так ускорьте шаг или же бегите, теряя степенство. Но ежели вы первый и без того, а без вашего слова все равно ничего не решат на общем сходе, то к чему торопиться. Пусть подождут.

За семь сотен метров каждый определит дистанцию от врагов и расстояние до друзей – двигаясь, показательно не замечая первых, но приветливо отмечая вторых. Колокольный звон не оставит места для разговоров, а общее движение вперед вскоре соберет равных под одной крышей.

Несмотря на пустые руки, каждый из князей нес в Кремль свою правду – ту самую, что в словарях разумно зовется представлением об истине, столь разном у каждого из семидесяти восьми князей.

Хотя, поговаривают, правда всегда одна – но есть в мире сильные, а есть слабые. Есть многочисленные, а есть одиночки, кому суждено смириться с тем, что черное – это белое, если хотят жить. Но у князей Империи за спиной была армия, деньги и власть – поэтому впервые для многих становились важны факты, а слова годились за аргумент.

Оставалось еще иное, что идет рядом со всякой истиной – личный интерес. Этого у каждого из князей было вдосталь, вместе с союзным долгом, добрососедскими отношениями, прихотливыми родственными связями и непримиримой враждой с теми, чья правда будет выглядеть убедительней. А ведь еще оставались интриги, прямой подкуп и угрозы, увещевания и тонкая политика, не позволявшая согласиться там, где следует по долгу чести – но ведь иногда можно просто смолчать.

Семьсот шагов и немного ожидания – и семьдесят восемь князей определят меру всякой правде.

Неторопливо идут владетели, разве что дважды посторонившись за время недолгого пути – пропуская машину принцессы, выезжавшей из родного дома. И во второй раз, прянув в сторону от невозмутимо прогарцевавшего на лошади к дворцу князя Давыдова. Первая – женщина, второй – гусар… Проще обижаться на погоду.

А потом становилось и вовсе не до мелочей жизни. Все, что было до того заготовками планов, наработками аналитиков и шпионов, сталкивалось с реальностью.

Реальностью такой, что размашистое перекрестье на образы святых в Грановитой палате становилось искренним до истовости и прямо отражало опасения в умах. Хотя вряд ли кто услышал бы молитвы, содержащие «перессорь их снова, если ты есть!».

Они стояли почти в самом завершении пути, в центре Александровского зала – ожидая, когда откроются ставни зала Андреевского, и император примет их за общим столом. Но слухи о новом союзе встречали каждого, кто только вступал в Большой Кремлевский дворец. Князь Шуйский, князь Юсупов, князь Панкратов, князь Мстиславский. И даже присутствие подле них князя Давыдова не делало ситуацию ни на гран смешной. Тот баланс противоречий, что был на каждом общем сходе, ныне был переломан об хребет четырехглавого монстра, созданного влиятельнейшими фамилиями. Пятеро против семидесяти трех оставшихся, казалось бы – но к каждой из этих фамилии можно было смело плюсовать еще трех-пятерых, а то и десяток зависимых, родственных, должных или просто склоняющих голову в уважении.

Для многих, кто просто не мог представить этих людей демонстративно стоящими рядом, весть о новом союзе становилась шоком и недобрым предзнаменованием – потому как если они договорились не откусывать куски друг от друга, то непременно станут смотреть голодными волками по сторонам. Люди, несмотря на звучные титулы и равное с рекомыми родство, невольно искали плечо друг к другу, разыскивая новый полюс силы, к которому можно примкнуть. И таковые нашлись.

В Георгиевском зале центром движения, сочувствия и восхищения являлся князь Черниговский. Очень старый род, восходивший к прямому родству с Рюриковичами, очень уважаемый и влиятельный землевладелец. А еще слухи, переданные шепотком, что в тяжелой папке, что несет его порученец – дела такие, что сотрет спесь четверым из Александровского зала. И люди к нему тянулись, особенно те – кто осознавал, что в папке найдутся материалы и на него тоже. Зато за поддержку доброго дела иные прегрешения непременно будут забыты, как поговаривает тот же самый шепоток…

А ведь еще была Владимирская зала – в которой были аккурат те, из-за кого сход и собрался, обозначив повод и право требовать общего сбора. Дело о захвате земель Фоминских побудило многих заявить о бесчинстве князя Панкратова, лютовавшем в далеко не выморочных землях – до принятия официального статуса угасания рода! И уж тем более, какое хамство, поперек других уважаемых князей, что тоже не прочь поделить и разграбить бесхозное.

Но ставки их, откровенно говоря, бились представительностью новых союзников князя Панкратова – оттого многие сочувствовавшие (и завидовавшие) ныне склонялись к тому, чтобы уйти в Александровский зал. Или же в Георгиевский – потому как любой силе был необходим противовес, а эти откровенно им не смотрелись. Поговаривали, что тихонечко ведутся переговоры между Владимирскими и Георгиевскими – и это уже смотрелось весомо…

Но были и другие многие, кто ценил свое имя, влияние и вдобавок полагал себя слишком мудрым для участия в дешевых интригах на вторых ролях. Оттого они попросту бродили по иным залам, палатам и галереям, демонстративно отрицая наличие каких-либо союзов. Потому как ежели стороны внезапно будут равны, то бороться они будут за тех, кто ни к кому не примкнул – а раз так, то зачем это делать сейчас, без гарантий и бесплатно?

Впрочем, Долгорукий и Оболенский, Шереметьев и Галицкий, да еще под два десятка влиятельных фамилий могли и сами стать новой силой – и вполне станут, ежели найдут для этого удобный момент. Ведь каким бы ни был жаркий спор, император найдет возможность дать им слово – если они того захотят. А уж там найдутся подходящие слова, чтобы князья вновь вспомнили о ценности своей рубахи возле тела и тех столпах общества, которых следует держаться, чтобы сохранить свое, откусить немного чужого – или хотя бы не дать это сделать другим.

Словом, хотя шубы на княжьих плечах редко отличались мехом, в одних залах пахло битым зверем, а в других – хищником.

А еще, вдобавок, в Александровском зале пахло вкусным коньяком.

— Давыдов, имейте совесть!! — зашипел на коллегу князь Панкратов, страдальчески поглядывая на ненароком отвернувшегося к колонне гусара.

— А что случилось? — тут же развернулся тот, сверкая глазами и хорошим настроением.

— Вы можете не пить хотя бы пару часов?!

— Если я буду трезв, всем станет страшно, — мудро отметил Давыдов, притрагиваясь к левому усу. — Общество должно видеть постоянство!

— Немного страха им не помешает, — оглядел Панкратов тех мечущихся и неопределившихся, что останавливались у стен в дальней части зала, но не торопились приближаться.

Уж больно хмуро и неприветливо выглядели четверо из пяти князей – злые до той самой крайности, что бывает у государственных мужей и просто мужчин, вышедших со злого похмелья на работу.

Оттого договариваться о разговорах с ними направляли порученцев – князья желали обозначить плату за свою поддержку, ежели та понадобится. Но с удивлением обнаруживали, что, при всем уважении, с ними будут рады переговорить позже. Значительно позже – например, этим вечером или завтра. То есть, все уже определено – и неизвестность результатов изрядно тревожила.

— Немного страха – это что я не пристаю к людям и не затеял еще ни одной дуэли, — легкомысленно отмахнулся гусар. — Вы же не планируете большой войны?

— Полагаю, до нее не дойдет.

— Значит, нет смысла отказываться от доброго шустовского коньяка! — потянулся Давыдов за фляжкой на поясе.

— Василий, ему завидно, — прогудел князь Шуйский. — Не раздражай человека.

— Да я разве!..

— И меня тоже, — припечатал князь.

Давыдов погрустнел, но флягу все-таки вернул на место.

— Может, все-таки дать им денег? — задумчиво произнес князь Юсупов, тихонечко обозначая наклонением головы приветствие, ежели встречал кого взглядом.

А поймать его взгляд желали многие.

— Придется платить всем, — отметил глубоким басом стоящий подле князь Мстиславский.

Мощный мужчина с седыми, кустистыми бровями и иссеченными морщинами лицом не так давно отпраздновал сто десятый день рождения. Но возраст сказался на нем только небольшой сутулостью – как у человека, привычного к слишком низким для него потолкам и сводам домов начала двадцатого века. Потолки стали выше, кареты – комфортнее, а привычка осталась. Хотя и сутулость та пряталась под серо-стальным волчьим мехом распахнутой на груди шубы.

— Это ли проблема? — Юсупов старался не выдавать размышления мимикой лица, оставаясь бесстрастным.

— Союзникам – тоже. И твоим, и моим. Иначе не поймут.

— Для верности дела…

— Для верности дела есть я, — невозмутимо произнес Мстиславский.

И Давыдов с уважением салютовал ему флягой.

— Василий! — шикнул на него Шуйский.

— В этом нет сомнений, но если бросить самым громким и шумным кость, — все же предложил Панкратов. — На круг выйдет не такая большая сумма. Во всяком случае, пусть ругаются и хватают за бороды наших оппонентов.

Тоже – освещенная поколениями традиция. И отвечать Силой там, где можно просто врезать в глаз – оно как-то не по-христиански.

— А для верности этого дела у вас есть я! — закрутил ус Давыдов.

Только в отличие от, смотрели на него исключительно скептически.

— Что?!

— Василий, никаких драк! — сделал ему внушение Шуйский. — Я тебя сердечно прошу. Ты слишком увлекаешься!

— Я всегда помню, что наши – за спиной, — оскорбленно отметил тот.

— Стол – круглый!!!

— Я прошу прощения, — подал робкий голос присутствующий тут шестым, и до того абсолютно немногословный господин Еремеев.

Ему вчера обещали показать императора – и стойко выполняли обещание. Все тогда еще были пьяны и счастливы, а завтрашний день виделся столь далеким…

То, что Еремеев тихонечко обтекал в своем темно-синем костюме, выступая то ли в роли свитского одного из князей, то ли вообще непонятно кого при них – его нервировало куда как больше, чем будущая встреча с первым аристократом страны. Потому что встречи завершаются, а репутация молчаливо стоящего подле исполинов – зацепит на века. Ему нужно было что-то сказать, чтобы хотя бы для себя считаться равным участником беседы.

— Прошу рассчитывать и на мои финансы в этом деле, — выдавил он стойко под внимательными взглядами князей. — В равной доле.

— Разумеется, — задумался на мгновение Юсупов, но решил уважить отца невестки.

Тем более, что деньги у того точно были.

— Ежели для кулачной потехи, то пусть, — согласился Мстиславский, пожав плечами.

— Деньги найдутся, — степенно кивнул Шуйский. — За Василия внесу сам.

— Что?! — вскинулся тот. — Да мой род – богатейший в стране! Да я! Да я прикуривал от миллиардов! — Горделиво тряхнул головой Давыдов и приосанился.

— Вы, кстати, когда мне их вернете? — вкрадчивым тоном уточнил Еремеев, припоминая сгоревший дотла гостевой домик с частью приданого дочери.

— О, не беспокойтесь, — покровительственно посмотрел на него князь. — Я верну. Я же гусар.

— Максим тоже гусар, — хмуро смотрел на него Еремеев с явным намеком.

И Давыдов явно погрустнел. Особенно на фоне любопытствующих взглядов, шедших от остальных князей.

— Послушайте, Еремеев, — задумчиво глянул он на кредитора. — А вы никогда не думали о карьере министра внутренних дел?

— Мне кажется, здравствующий министр был в Георгиевском зале, — чуть опешил Еремеев, скрывая свои чувства за бесстрастным выражением лица.

— Это ненадолго, — отмахнулся гусар. — Так как?

— А это не слишком? — недовольно вступился Панкратов.

— Ну а кого еще? — деланно всплеснул руками Давыдов. — Вы сами подумайте – у вас в стране второй гусар! Вы что, полагаете, что его остановит какой-то другой министр внутренних дел?

Риторический вопрос, судя по снесенной до фундамента родовой башне Черниговского.

— А тестя он – убоится! — мудро завершил князь.

— Не лишено смысла, — всерьез задумался Юсупов.

И Шуйский с Панкратовым невольно качнули головами. Тем более, что человек на должности будет их – хотя официально из свободного и независимого рода.

— Тем более, вы послушайте: «Еремеев придет – порядок наведет»! — горячился Давыдов, для верности прижимая своего бледного кандидата за плечи. — Да на фоне нынешнего бардака!

— А придет-наведет с любой фамилией рифмуется, — задавленно отметил тот.

— А вы помните об этом, — вымолвил Мстиславский, глядя Еремееву в глаза.

— Я, пожалуй, откажусь, — вывернулся Еремеев из объятий и для верности отступил за Шуйского.

Так и от Давыдова и Мстиславского подальше…

— Жаль, — грустно отметил Юсупов.

— Есть и другие кандидатуры, — с легким недоумением пожал плечами Мстиславский.

— А вы с моим младшеньким внуком же не знакомы, — оглядел того Юсупов сверху донизу. — И верно…

— Не довелось, — проступало у того недоумение еще сильнее. — Безусловно, я слышал много лестных слов от своего сына.

— Господ просят пройти в Андреевский зал! — прогремело над потолками Большого Кремлевского Дворца.

— Ну, еще не то услышите, — вздохнув и посмотрев на медленно открывающиеся створки и выстраивающийся почетный караул, произнес князь Юсупов.

Шоркали кресла, отодвигаемые от огромного овального стола, рассаживались по местам владетельные господа, раскланиваясь с соседями – стараясь, впрочем, не смотреть по сторонам и вверх. Слишком подавлял тронный зал даже привычных к роскоши и богатству людей. К мрамору и позолоте колонн можно привыкнуть; сводчатыми потолками и произведением из наборных досок на полу – восхищаться, а своим гербом в числе иных, объединившихся в границах империи – законно гордиться. Но сам зал был настолько монструозен по своей величине, будто построен не для человека. Даже престол императора под балдахином и золотой звездой «Всевидящего ока», занятый тремя резными креслами, вполне гармонично сочетался бы всего с одним – но под стать габаритам помещения. Правда, сама личность императора, занявшего центральный трон меж пустующих крайних, вполне соответствовала любым масштабам. Только уютней от этого всем остальным не становилось.

Уж тем более не по себе чувствовалось всей той армаде порученцев, свитских и телохранителей, задвинутых к стенам, за колонны – так еще и заблокированной собственной государевой стражей, не дающей живым щитом ни подойти и кресло подвинуть князю, ни торопливым шепотом дать подсказку. Формально свита присутствовала – но сама форма зала оставляла князя наедине с хозяином дворца.

Сам император беседовал с кем-то из порученцев, тактично давая время обустроиться гостям – и те охотно толкались, стараясь быть ближе даже не к трону, а к тем полюсам силы, которые они сочли сильнейшими на этот день. Перетаптывались люди подле князя Черниговского у левого крыла стола – и было их немало. С ближнего от императора края торопливо собрались алчущие земель и богатств Фоминских. Третьи собирались на правой стороне стола, желая быть поближе к князю Мстиславскому и Юсуповому. Остальные же заполняли лакуны между противоборствующими силами, удерживая расстояние как от первых, так и от вторых – с самыми влиятельными по дуге напротив трона, лицом к нему.

— Василий, сядь справа от меня, — шикнул князь Шуйский, удерживая друга за полу мундира.

— Я все продумал! Пойдет драка – буду двигаться по часовой стрелке! — упрямо нацелился князь на другое кресло.

— Но я же за вас! — обескураженно смотрел на них слева князь Можайский.

— Тогда давайте поменяемся, — мудро предложил ему Давыдов.

— И я за вас, — опасливо выглянул из-за Можайского князь Ухорский.

— Саша, не держи меня, я сейчас с другой стороны стола вернусь, — азартно потянулся дальше Василий.

Но был остановлен, утихомирен и зажат между Шуйским и Панкратовым. Потому что драка до оглашения повестки – недостойно высокого княжеского титула. Пусть хотя бы будет, за что!..

— Ладно, — ворчливо двигал плечами Давыдов, пытаясь убрать руки со столешницы под стол, к поясу.

— Василий, я тебя сердечно прошу!

— Что?! Я не понимаю, что за избыточная опека, — возмущался он тихим шепотом. — Ладно, в прошлом! Помню, был я поручиком… Но сейчас-то я серьезный человек!..

— Водички попей, — присоветовал ему друг.

Давыдов шумно, выражая недовольство, придвинул к себе высокий хрустальный графин и громко набулькал в граненый стакан воды.

— Форма знакомая, ощущения не те… Как тогда ночью, когда отелем ошиблись.

Шуйский горестно вздохнул.

— Надо было все-таки прикупить тех крикунов, — констатировал Панкратов, глядя на галдящий край стола, собранный из удельных владетелей не самого большого достатка, но самого могучего гонора.

— Так я и прикупил, как договорились, — спокойно произнес Юсупов. — Счета потом всем пришлю, по равной доле.

— Когда? — удивились в ответ.

— С утра еще.

Мстиславский покосился на соседа, но комментировать не стал. Остальные тоже вспомнили, почему не любят Юсуповых.

— Гости дорогие! — прогремело от трона, заставив говоривших умолкнуть и повернуться лицом к императору. — Сегодня вы здесь по моему приглашению, в моем доме. Собрал я всех, чтобы князь Скрябин мог свою обиду до вас донести. А вам решать, признать ли его обиду и помочь ли – словом, а может и делом. Говори, князь.

Из-за общего стола, отодвинув кресло, вышел тучный мужчина на пятом десятке лет, демонстративно отшагнув в сторону, чтобы казаться ближе к трону.

— Меня вы знаете. От Юрия Святославовича, князя Смоленского, я род веду. Потому говорить буду не только за себя, но и за Травиных, Пырьевых и Осокиных, что со мной в родстве. Горе у нас случилось, упокоились огненным судом наши родичи князья Фоминские. То был божий суд. — Приподнял он голос, стараясь не смотреть на князя Стародубского. — В том обиды нет.

В зале прошла волна движения – это печаль, ухмылки, циничные взгляды и равнодушие находили форму на княжеских лицах. Хотя родичам открыто признать отказ от кровной мести – как же это так возможно…

— Я видел много горя на лице жены друга моего, князя Тарусского, — артистичным жестом указал на князя, занимающего место рядом с ним. — Его свет души, Анна Григорьевна, в девичестве Фоминская. Тяжелая утрата лишила ее покоя и сна, а приговор небес поставил перед ней тяжелую задачу. Анна Григорьевна приняла беду близко к сердцу и испросила у мужа и церкви отпустить ее из семьи. Фоминской Анной Григорьевной вышла она из храма, о чем есть записи в реестровых книгах. Фоминской пришла на могилы родичей и клялась спасти благородный и древний род, герб которого все еще на стенах этого зала, от исчезновения.

Князь выдержал паузу и обвел присутствующих мрачным взглядом.

— Мои друзья, которых я прошу быть самыми строгими судьями. Мои соперники, в чей чести я не сомневаюсь. Возможно ли быть так, чтобы честной дочери стоять обворованной у могилы отца и дяди?! Как так вышло, что в миг, когда думают о деле благом и дают в том клятвы, кто-то смеет ставить на поток и разграбление отчий дом, открыто и дерзко?!

Зал возмущенно загудел. Не так, чтобы зашелся криками и призваниями – но волны наступающего шторма накатывали на берег.

— Тебя спрошу, князь Панкратов, а есть ли в тебе честь, красть последнее у женщины?! — завершил он грозным рыком.

Князь Панкратов, уже набрав воздух в легкие, чтобы перекричать гул голосов, неожиданно ощутил успокаивающее прикосновение ладони князя Юсупова.

— Так твой друг приданое жены не вернул, выходит? — басом прогудел князь Максутов из дальней части стола.

— А и верно, как о нищей бесприданнице речь, — поддержал его князь Урусов через несколько кресел.

Зал замер и зашумел вновь – но интерес испытывал ныне к Скрябину с Тарусовым, а князя Панкратова оглядывая в полглаза.

— Поднимись, не вижу тебя, — нервно отреагировал князь Скрябин.

— Близорукий ты, никак? — хмыкнул князь Урусов. — Меня не видишь, так может коварство друга не разглядел? Сколько Анне свет Григорьевне отец приданого дал? Два города с землями вокруг? Я не слышал, чтобы в реестрах про них что-то было.

— Это юридические процедуры, — не выдержав, вскочил князь Тарусский. — Нельзя вот так просто взять и отписать два города!

— Я правильно тебя понял, что приданое жены ты отдашь, — меланхолично уточнил Урусов.

— Вне всяких сомнений, — напряженно произнес тот. — Я более, чем кто-то радею за благополучие близкого мне человека. Обворованного дерзко, среди бела дня! Вот о чем судить бы вам, а не сомневаться в чести моей! Почему ты, князь, не спросишь князя Панкратова, где была его совесть?!

Рекомый вновь напрягся, собираясь подняться на ноги – но был вновь удержан жестом и взглядом князя Юсупова.

— О совести думать – верное дело, братья! — рявкнул с места князь Дондуков, владетель небольших земель в Калмыкии.

И был тут же поддержан хором голосов с кресел подле него – от избытка чувств даже застучавших кулаком по столу.

Обрадовался было князь Тарусский… Но что-то говоривший продолжал смотреть на него, а не указывал перстом в сторону Панкратова…

— А вот скажи мне, князь, — поднялся со своего места мужчина с характерным восточным прищуром – лукавым и умным. — Дети твои от супруги, твоей фамилии останутся?

— Им решать, когда вырастут, — постарался выглядеть бесстрастным тот.

— Ответил ты на мой вопрос, благодарствую. По словам твоим, Анна Григорьевна на кладбище отправилась к родным. Фамилию себе вернула. Герб, поди, на машине ты ей уже нарисовал? Не отвечай. Спрошу иное у князя Стародубского, если он позволит.

И вскинувшемуся Тарусскому, пытающемуся найти оскорбление в речах, но не способному зацепиться за слова, оставалось только гневно поджать губы.

— Говори, — негромко произнес безволосый от старости мужчина с угловатыми чертами лица и пепельными бровями.

Его черные глаза равнодушно смотрели на столешницу, а раскрытая ладонь левой лежала чуть впереди сжатого кулака, демонстрируя три потертых алых перстня.

— Уважаемый, не сочти за оскорбление. Общество захочет услышать это больше моего. Фоминская Анна Григорьевна говорила с тобой и твоей внучкой после инцидента в Москве? Передавала ли она извинения. Предлагала ли виру?

Зал притих, уже осознавая, к чему подводят голоса из-за стола. Можно ли назваться Фоминской – наследницей богатейшего рода? Даже нужно – и никто мог и не спросить, хочет ли она этого, когда на кону такой куш. Выпнут из семьи, вернут фамилию, заберут наследство через детей. Только надо бы помнить, что наследство – это не только деньги, но и обязательства. Умерли виновники, попытавшиеся затащить в свою машину незнакомую девчонку— оказавшуюся княжной. Умерли все Фоминские, когда об этом прознал разъярённый дед, обожающий свою кровинку. Но ежели ты возвращаешь себе Фамилию не для того, чтобы попытаться отомстить, если признаешь вину и хочешь возглавить клан – логично начать с покаяния, принимая прошлое в полной мере.

— Нет, — глухо прозвучало в абсолютной тишине.

— Интересно, случись бы такое у соседей, винил бы ты, князь Тарусский, в этом жадность недалеких наследников? Или бесчестье?

— Ты забываешься, как мне кажется, — задрожал от гнева голос новоявленного холостяка. — Кто тебе позволил лезть в наши с князем Стародубским взаимоотношения?!

— А они – есть? — поднял равнодушный взгляд на него тот, кого он посмел упомянуть. — Или ты что-то сделал, чтобы они объявились? Почему когда вы, жадная свора, делили наследство покойников, ко мне приезжал не ты, а князь Панкратов, уговаривая дать разрешение на розыск и погребение семьи Фоминских? Где ваше радение за родичей, потомки Юрия Святославовича, ежели за покойных просит чужак? Почему он их хоронит, а твоя жена приходит их оплакивать на его кладбище?!

— Ты сказал, нет у тебя претензий к семье Фоминских, — потупил взгляд Скрябин, скрывая злость. — Не желали мы тебя гневить, о старом напоминая. Новую жизнь рода сердце велело начать. Что до покойных, честь по чести придали бы останки земле! Ежели бы не этот вор, что украл себе землю и достояние, и армией своей грозил уничтожить всякого!! — В ярости ткнул он перстом в Панкратова. — Как кровь родную хоронить, когда пулей грозят?!

— Идти под пули, вестимо, — хмыкнул князь Урусов. — Ты совет для чего собрал? Чтобы мы под пули за твою честь и твоих предков пошли, а ты в Москве сидел?

— Чтобы пресечь поток и разграбление! — дал осечку голос, подлетев к потолку.

— Так, я слышал, нет там его, — задумчиво прокомментировал князь Туманов, сидевший среди «неопределившихся» коллег. — Говорят даже, города грамоты направили князю Панкратову, чтобы на княжение его пригласить. Но может, врут. Князь, было ли такое? — обратился тот ненавязчиво к Панкратову, про которого словно вспомнили только сейчас.

— Грамоты имеются, — скупо ответил он.

— От всех городов, весей, поселений? — словно не поверил ему Туманов.

— Именно так.

— Защитником или владетелем? — уточняли у него.

— Защитником, — и словно оправдываясь, добавил чуть тише. — Крови было много: мародеры, насильники на улицах… О законах позабыли, словно звери, а не люди. Города хотели безопасности. А благородные на этих землях сидели по своим домам и не думали высунуть носа. А кто высунул – грабил соседа, — обвел он мрачным взглядом присутствующих.

Была в его словах правда. Она всегда была – во всех словах, кто говорил сегодня, но князь не спешил уточнять масштабы и детали – равно как то, что грамоты выписаны после установления мира. С собой эту правду для того и принесли. Но для совести и чести своей – сделал он куда больше добра, перенимая бесхозное. И закон – он вернулся в охваченное паникой княжество именно с его вымпелами, привезенный на броне его БТР.

— Стало быть, и владетелем тебя не назвать?

— Я таковым себя разве называл? — изумился князь. — Я столько денег потратил, чтобы людей из подвалов вытащить и восстановить водоснабжение. Павших по чести похоронить. Пропавших из-под завалов спасти. Сегодня слышу речи, будто я разорил и разграбил.

— Святой с нами за одним столом! — едко прокомментировал князь Скрябин. — Поди, жизнь ты им оставил, а карманы за помощь свою вывернул до донышка, да еще за ноги потряс, чтобы грош какой не утаили!

— Княжество я принял нищим, — сухо ответил Панкратов, вызвав волну удивления.

— Это Фоминских-то?!

— Золото в сокровищнице целиком ушло на восстановление, да еще не хватило, — недовольно повел он плечом. — Своих поперек имеющегося доложил почти десятикратно. Бумага сгорела.

— А банковские счета?! — гудели уже по всему периметру стола.

— Форц-банка-то? — словно припоминая, уточнил Панкратов. — Так его у меня нет. Забрали. — Развел он руками, сетуя.

Удивление стало оборачиваться форменным изумлением.

— Это у тебя-то? — сглотнув вязкую слюну, обескураженно спросил князь Тарусский.

— Он был очень убедителен, — постарался не скрипнуть зубами Панкратов.

И не обращать внимание на тыкающий в его бок локоть князя Давыдова, требовательным шепотом бубнившего «Это он? Это он, да?».

— Сейчас этот банк подарен моему внуку, Игорю, — подал голос князь Долгорукий.

Градус изумления приподнялся вновь.

— На свадьбу, — словно само собой разумеющуюся мелочь, повел тот рукой. — Так молодые решили в честь торжества все счета вновь открыть, как были. Ради народной радости и в помощь погорельцам бывшего княжества Фоминских. Потому, ежели кто держал там вклад – будьте спокойны, ваши деньги на месте. Ну а кто задолжал, — взгляд из добродушного стал цепким и хищным. — Извольте внести в кассы добровольно.

Добрый десяток князей невольно почувствовал ком в животе.

— А деньги?! Деньги Фоминских там же?! — занервничал Скрябин.

— Вот их что-то не припомню, — озадаченно покачал головой Долгорукий. — Нет, не было. — Посмотрел он на порученцев у стены, отрицательно покачавших головой. — Ну так на том свете, поди, они им не особо нужны.

— Фоминские еще есть! Моя бывшая жена!

— Юридически, это так, — вдруг произнес князь Черниговский, сдвигая очки на переносице чуть ближе к глазам. — По праву крови, ей владеть наследством. А раз ты защитник, а не хозяин, так будь добр – отдай.

— Послушайте, да тут у многих были жены из рода Фоминских, — возмутились со скандального полукруга стола. — С чего бы ей быть хозяйкой? Вон, князь Челокаев выбросит свою гадюку, чем она не княжна?!

— Ах ты мерзавец!!! — резко встал дородный мужчина напротив. — Ты где был со своим советом раньше?!!

— Тишина! — произнес император.

И народ мигом угомонился, вспомнив о хозяине дома.

— В этом вопросе есть проблема, — продолжил император. — Раз у Фоминских нет денег золотом и на счетах, то как им платить взносы на защиту границ, образование и содержание городовых?

— Так князь Тарусский приданое жене вернет, — с усмешкой произнес князь Урусов. — Вот с той земли заберешь свое.

— И мне с того приданого затраты бы компенсировать, — озадаченно произнес князь Панкратов. — Но уважая право императора, я готов ждать, пока налогами с княжества не компенсируют мне потери.

— Это вот – дело! — забубнили по углам стола.

— А до той поры дети княгини в моем доме поживут, в качестве гарантии, — подвел черту Панкратов.

Лет за сорок, быть может, он решит, что оплатили достаточно – ведь будут расходы по содержанию мытарей, администрации, чиновников и все прочее, что почти обнулит баланс казны каждый год. Главное, наотрез отказать брать компенсацию полной суммой – не ради денег он все это затеял. Так что, может, и за сто лет не вернут долги – а там заложники породнятся с его вассалами, по любви разумеется, ведь других кандидатов и кандидаток рядом не будет все равно. И в его кабинете на огромной настенной карте появятся новые отметки вассальных городов.

— Постойте, — занервничал князь Тарусский. — Тут верно говорят, претенденток может быть много. Следует обозначить список желающих и решить среди них, кому возглавить род.

— Вас, так понимаю, следует записать в списке первым? — уточнил Туманов.

— Женщины непредсказуемы. Возможно, горе отступит и она захочет вернуться в семью, — бухнулся тот на свое кресло.

На кой демон ему терять два города и отдавать детей в заложники ради княжества под чужим управлением…

— Вопрос считаю закрытым, — подытожил император. — Благородные из числа Фоминских определят себе нового князя и придут ко мне. Есть еще вопросы у благородного собрания, достойные нашего времени и участия?

— Есть, — величаво поднялся с места князь Шемякин, сидевший по правую руку князя Черниговского.

Расслабленно-бравурные настроения, неминуемо коснувшиеся Панкратова с союзниками, сменились мрачной сосредоточенностью.

А император одобрительно качнул головой, приглашая говорить.

В обществе, где аристократу нельзя соврать, есть много обходных путей, как сохранить честь и обхитрить противника лукавой речью, полной скользких формулировок, многозначительно оборванных фраз и двойственных смыслов. Но там, где могут потребовать не юлить и говорить прямо, предпочитают действовать надежнее и проще – отдавая право говорить другим. А уж те вполне могут ошибаться, искренне заблуждаясь или не обладая полным объемом информации – но веря в нее истово.

Поэтому князь Шемякин говорил во весь голос, расправив широкие плечи и гневно потрясая бородой клинышком, взывая к стенам тронного зала; к сердцу и княжеским умам – и даже где-то недоумевая, отчего люди смотрят на него крайне скептически.

— Кто не смотрел новости поутру? Спроси меня, и я скажу – князь Черниговский, что по правую мою руку, ведомый честью и долгом, взял за глотку многое ворье, разбойников и убийц в нашей стране. Сделал разом то, чего никогда не бывало на моей памяти.

Естественно – мрачно подумали владетели – раньше он спокойно брал деньги, а сейчас что за вожжа под хвост…

— Но расследование не завершено! — провозгласил князь в поднимающемся шуме голосов. — Еще предстоит определить истинных виновников. Предстоит отделить подлость от незнания, а злой умысел от небрежения долгом хозяина земли. Расследование идет. Так отчего говорю я сейчас о еще не свершившемся?

Шемякин пристально обвел взглядом сидящих за столом.

— Почему встал и потребовал слова? А от того, братья, друзья и соседи, что на следствие оказывается беспрецедентное давление, — построжел его голос. — Не сегодня началось расследование. Не делается все за один день; каждый кропотливый труд требует времени – вам ли не знать? Но как на охоте, когда подходишь к зверю – то начинает чуять он гибель свою. И охотника может увидеть, даже если тот таится тщательно. Тут главное не струхнуть и ружье в сторону не увести, верно? — добавились в его тон вкрадчивые нотки, а злой взгляд смотрел на половину стола Юсупова и присных.

— Ты обвинить кого решил или про охоту рассказать? — поймал его взгляд Шуйский.

И на секунду, глядя в человечьи глаза, из которых проглянуло лютое и нелюдское, князь Шемякин внезапно осознал, что будет, ежели слова его про зверя и ружье сбудутся. С холодным потом осознал, потекшим по спине и дрожью в пальцах, которые запутаются и не нажмут спуск; с головокружением и паникой, которая сделает ноги деревянными, пока разум будет орать призыв к побегу.

Впрочем, князья Шуйские настоятельно советуют не бегать от медведя. А на настороженное уточнение – поможет ли это? отвечают честно: медведю – да.

По счастью, вокруг не было дремучей чащи, а потому солнечный свет, богатое убранство и молчаливая поддержка соратников быстро вернули Шемякину самообладания.

— Я хочу сказать, — отвел взгляд князь, сцепил ладони в кулаки и продолжил на упрямстве и характере. — Что кому-то не понравилось радение князя Черниговского. До той степени не понравилось, что против благородного человека спланированы чудовищные провокации, призванные очернить его и не дать расследованию ход. Хочу сказать, что атака на него уже идет! Бог ты мой, князю уничтожили родовую башню!!! Срыли до фундамента, до черной копоти. Основу основ, символ княжеского рода и нерушимости его прав! Что подумает чернь, при виде огороженного пустыря у стен Кремля?!

— Как что? — возмутился князь Давыдов. — Городу давно нужен парк в центре! Облагородить там, кустики-деревья насадить, дорожки пешеходные. Только скамейки не ставить, чтобы всякие бомжи не спали.

Князь Черниговский вскинулся с места. Князь Давыдов тут же оказался на ногах, подхватив графин в руку.

— Василий! — окрикнул уже не Шуйский, а сам император.

И самый известный гусар империи вернул руку из замаха.

— Да спокоен я, — буркнул он, усаживаясь обратно. — Вот, водичку пью. И вам советую.

Только графин, присев, он приложил холодной гранью ко лбу, недобро поглядывая исподлобья на Черниговского.

— Недобрые силы желают, чтобы уважаемый князь Черниговский оставил расследование, — веско произнес князь Шемякин, кому недавняя вспышка вышла иллюстрацией агрессии. — Многие боятся, оттого в страхе своем готовы… на многое.

— Так чего ты желаешь? — уточнил император.

— Я требую, — возвысил голос Шемякин. — Чтобы был наказан виновник разрушения твердыни князей Черниговских. Показательно. Чтобы ни у кого не возникло мысли, будто башни родовые могут пасть. В том числе ваши башни, уважаемые князья. Такие мыслишки в крови надобно топить. Прецедент недопустим. А уж тех, кто стоит за этой дерзкой выходкой, определит следствие. Ежели, разумеется, они не обнаружат себя раньше, защищая мерзавца.

— А что, князь Черниговский не в силах наказать своими силами? — удивились в зале.

— А не может, — хмыкнул князь Шуйский. — Он от него уже сбежал.

— Что за враг такой появился у нас? — поерзал от любопытства князь Гагарин, отклонившись на кресле и уложив ладони на примечательную трость из желтоватой кости.

— Максимка, из мастеровых, рода Самойловых. Убийца и лиходей, трус и клятвопреступник!

— Ты бы полегче, князь, про моего зятя, — обронил император, равнодушно оглядывая говорившего. — Или ты меня желаешь оскорбить, что я внучку за татя отдал?

От лица пару мгновений ничего не понимающего Шемякина отхлынула кровь, а сам он затравленно посмотрел на князя Черниговского, отодвинувшись от него, как от чумного.

Впрочем, сам Черниговский тоже смотрелся озадаченным и недоуменно глядящим на трон, словно ожидая оглашения шутки.

— Ты как про отца моего крестника говоришь, морда бородатая?! — решительно полез Давыдов на стол, закинув колено и споро двигаясь к обидчику с графином в руке – до того момента, как спохватившийся Шуйский не перехватил его за сапог и не утянул обратно.

Но графин все-равно просвистел в сантиметре от опешившего Шемякина, моргнувшего и очнувшегося, только когда поток воды хлестнул по щекам.

— Да забери ты себе сапог, я ему все равно ноздри выдеру, — в гневе вывернулся гусар.

— Тихо!! — рявкнул император. — Василий, разжалую! В матросы!

— Тьфу, — оставил за собой последнее слово Давыдов, и был он меток.

Но все же угомонился и с достоинством принял обратно свой сапог. Правда, надевать его не стал – тайком взвесил рукой, примеряясь, и положил у правой ноги.

— Бе-бесстыдство! — вновь покраснел Шемякин, оттирая щеку. — Смотри народ, что деется-то! На гостя императора его же слуга смеет руку поднять!

— А ты бы в моем доме родню мою не поносил, на чем свет стоит, — отозвался император. — Так ли гостю поступать? Или, может, вышвырнуть его взашей?!

— Так это, твое величество, правда ли, про свадьбу, — осторожно уточнил князь Долгорукий.

— Столь же верно, что он не клятвопреступник и не трус, — кивнули ему с трона.

Многозначительно подчеркнув иные недостатки, что в ином обществе сойдут за достоинства.

— Это что же, и свадьба была? — задумчиво уточнили из скандального сектора. — Без торжества на всю страну?

— Балда, тебе же сказано – Давыдов крестный их сына.

— А, так по залету!

— Стоп, — поднял руку император.

— А я слышал, прижила она ребеночка на стороне, а Самойлова за папу.

— А и верно – он же все равно долго не проживет!

— Так она от Давыдова и прижила. Ай!..

— Ох!..

— А ну тихо!! — рявкнул император.

— Верните сапоги, сволочи. Я с вами не закончил, — гневно дышал Давыдов.

— Угомонитесь! Никакого ребенка нет! — стукнул император кулаком по подлокотнику.

— Ох, горе-то какое! — всплеснули руками. — Скорбим твоей беде, великий княже!

И народ взволнованно потянулся подниматься с мест, переглядываясь – потерять ребенка принцессе, да с такими медиками и целителями! Что за беда произошла?!

— Сели. Все. Резко, — пролаял император, заставив иных сбледнуть. — Принцесса Елизавета здорова и в положении не была.

— Тогда как же…

— Давыдов крестный сына первой жены Максима, — откашлялся князь Панкратов. — Позор и бесчестье сомневаться в непорочности цесаревны.

— Полностью с вами согласен, Панкратов. Одолжите ботинок.

— Подождите, а кто тогда первая, если принцесса за вторую? — поднял в удивлении брови князь Вяземский.

— За третью, — уточнил Панкратов, невозмутимо реагируя на пристальный и недовольный взгляд императора.

— За прошлую он десять миллиардов рублей отсыпал, — горделиво завил ус Давыдов. — Лично по ним вот теми сапогами ходил! Вон там валяются! Князь, ты же на них смотришь, будь другом – перекинь сюда.

— Чтобы я сапоги подавал кому…

— Торжества будут, — надавил император голосом. — Свадьба оговорена между мной и его дедом, как старшими родичами.

— Между нами, — поддакнул князь Юсупов тихо, впервые произнеся слово за большим столом.

Но тишина, за ними последовавшая, и та волна уважения, что ей сопутствовала – им бы позавидовали бы иные виртуозные речи.

— Скажи мне, Шемякин, — поднял старый князь взгляд на вновь взбледнувшего мужчину. — Отчего ты лишаешь моего внука права мести за похищенную супругу?

— А с чего, ты, князь, даешь ему право на истину? — сняв очки и принявшись оттирать линзы платочком, столь же негромко произнес Черниговский. — Не иначе ты императора решил собой заменить, с ним породнившись?

— Истина принадлежит всем. Сегодня она в том, что ты заигрался, черная душа.

— А может, она в том, что ты продаешь свою нефть под видом персидской, доходы от государя утаивая? — иронично посмотрел на него Черниговский. — На сколько миллиардов ты обманул казну, уважаемый? На сколько обворовал родича своего, выходит, иуду впустившего в семью?

— Я – ни на грош, — ухмыльнулся Юсупов. — Расследуй, государев человек. А ежели выйдут неправдой твои слова – будь готов за них ответить.

— Моему расследованию все князья станут судьей, — огрызнулся Черниговский. — А тебе меня не запугать! Ни башней, твоим внуком порушенной поперек закона! Ни попытками оболгать мое честное имя!

— Кстати, о попытках, — меланхолично произнес князь Мстиславский, раскрывая перед собой папку с бумагами.

— Господа! — дернулся голос о напомнившем о себе князе Шемякине. — Я обращаю ваше внимание, что обсуждается мой вопрос и мое требование.

— То есть, ты упорствуешь в своем желании казнить мужа принцессы? — изумленно уточнил Долгорукий.

— Я?!.. Нет, — выдавил из себя Шемякин. — Речи о казни не идет!

— Нам его поругать?

— Разрушена клановая твердыня!! — сорвался князь. — А вы ведете себя, будто ларек у метро снесли!

— Но согласитесь, в городе сразу стало лучше, — мудро заметил Давыдов.

— Я настаиваю на суде!! Налицо попрание княжеских прав, действие вне закона и традиций, совершенное общественно опасным способом! Без расследования, без суда и следствия – атаковать башню заведомо невиновного человека! Шутка ли, уважаемые! А если на этом месте будете вы?!

— Ты нам предлагаешь красть невесту внука князя Юсупова? — уточнил Ухорский. — Я бы еще пожил, уважаемые господа.

— Но князь Черниговский не крал ее!

— Однако это сделал его бастард, — басом произнес князь Мстиславский, постукивая фалангой пальца по листкам.

— Отреченный от рода! И я еще не договорил!

— Самойлов – гусар! — стукнул Давыдов кулаком по столу. — Подсуден только военно-полевому суду, главой которого являюсь я. Что ты там еще хотел сказать?

— То есть, это твой полк снес мне башню? — взъярился Черниговский.

— Он занимался этим во внеслужебное время!!

— Тогда и суд для него не твой! — поддакнул Шемякин. — А наш суд! Который не убоится и родича императора, при всем к нему уважении! Компенсация должна быть! Вира за кровь и камни! За артефакты и ценности, потерянные навсегда! За урон чести!

— Этот тоже предлагает идти за него под пули, — сказал соседу Ухорский достаточно тихо, чтобы услышали все.

— Оставьте, князь. Вас услышали все, — произнес Мстиславский, останавливая новую попытку Шемякина найти союзников. — Я возьму на себя ответственность и скажу, как надо поступить.

— Говори, — произнес император, обозначая, что хозяином тут все еще он.

— Налицо заинтересованность сторон в решении споров. Князь Черниговский ведет важное расследование, но урон чести и достоянию невольно может сделать его необъективным.

— Необъективным к кому?! — вскинулся Черниговский. — Не к тебе ли, кто индусам оружия продал в том году на шестьдесят процентов больше, чем по документам на всех заводах сделано за три года?!!

— Это надо расследовать, — пожал плечами Мстиславский. — А вы себя не бережете, князь. Перерабатываете, наверное. Ночами не спите – оттого я прощаю вам усталость, из-за которой ты посмел перебить меня, пока я говорю, — тихим рыком звучали его крайние слова, от которого – показалось ли – задрожал пол и колонны?

— Ты все еще у меня в гостях! Отзови Силу!! — хлестнуло приказом, и иные князья поняли – то дрожал все-таки пол, а не был то постыдный страх от ауры чужого могущества.

— Потому скажу я спокойно, — кивнул он императору, принимая укор. — А уж вам, княже, решать – любо ли вам мое решение. Предлагаю отправить князя Черниговского в отпуск.

— Не бывать такому!!!

— …А дела его, государевой важности, отдать человеку доверенному и честному, чтобы никакое беззаконие не осталось без ответа.

— Чушь!

Но отчего-то возмущались исключительно семеро из семидесяти восьми князей. Остальные же смекнули, что им банально предлагают слить все расследования – и этот вариант был люб, и признан мудрым.

— Это родовая должность от прадеда к деду и отцу!!! Попрание традиций недопустимо!!! — орали уже в голос зависимые князья.

— Так мы не лишаем должности, — мягко увещевали их.

— Князь просто сходит в отпуск, — успокаивали десятками голосов.

— Ежели расследование не придется ему по душе – так откроет вновь, разве беда это? — мудро отмечали остальные, пряча хитрые взгляды.

Потому что расхлябанные подчиненные наверняка растеряют все бумаги, пока начальство изволит отдыхать.

— К тебе взываю, император, как к радетелю традиций и родичу по Рюрику Великому! — гаркнул князь Черниговский, перекрикивая толпу, заставляя их умолкнуть и повернуться к трону.

Именно там должны были решить – быть ли уже принятому княжескими сердцами решению.

Но трон был пуст. Разве что негромко затворилась ставня справа, ведущая от трона в Кавалергардскую залу – словно кто-то совсем недавно вышел, оставив владетелям самим вершить их вопросы.

— А теперь, князь Черниговский, сядь и выслушай меня, — ласково произнес побледневшему князю Мстиславский и перевернул первую страницу. — Речь пойдет о тайной тюрьме князей Черниговских, что под Екатеринбургом.

— Это провокация! — не отрывая взгляда смотрел Черниговский на двери, отчаянно надеясь, что те откроются.

Но не открылись, нет.

— Ты говори, князь Мстиславский, всем нам интересно, — хмыкнул князь Гагарин.

А остальная свора, что уже не боялась компромата, хищно прицелилась взглядами на человека, посмевшего их пугать.

Глава 16

Сколько слов надо, чтобы не оставить от репутации камня на камне? Кто-то скажет, что достаточным станет одно-единственное – обвинительное и хлесткое. Другие посчитают уместным не экономить на словах и пожелают вогнать в пыль размеренной, негромкой речью, обосновывая каждый свой довод фактами. Но в жизни все немного сложнее – оттого куда важнее будет то, кто станет говорить.

Из почти восьми десятков представителей княжеских фамилий, пребывающих в Большом Кремлевском дворце, не так и много людей, кто был равен или превосходил князя Черниговского в родстве и положении. Не то, чтобы длина родословной лишала человека права требовать и возможности высказаться – но как обвинять, когда на каждое веское слово в ответ найдется укоряющий монолог о том, как его предок помог предкам вот этих вот серьезных бородатых детин, от смертной гибели отвадив али из грязи вытащив, а они, неблагодарные, всякое добро позабыв теперь на него напраслину возводят? А ежели ты со всем уважением, но обида твоя велика, то отчего не пришел в мой дом, не посоветовался до того, как сор из избы выносить? А ежели приходил, а тебя не пустили на порог, то может место твое за тем порогом, вместе с псами, которые тоже умеют лаять, а значит иным уважаемым и слушать это брехание не следует? Ах, так обвинитель гневается и смеет дерзить – так мы с дружиной и союзниками за такое оскорбление живенько огнем пройдемся по дворам твоим!

Хорошо быть равным среди владетельных князей – тут и уважение тебе, и почет, ежели молчишь.

Для того и был император, чтобы любезно предоставить возможность высказаться абсолютно всем, давя на корню любые отсылки к родству и знатности рода на правах сильнейшего среди равных. Однако в его отсутствие, все вновь сводилось к традиции, по которой Черниговский был необоримо выше двух третей присутствующих. А среди оставшихся было достаточно тех, с кем можно было договориться. Оттого на душе князя не было паники. Лишь только злость и недоумение – он же выплатил Рюриковичам все деньги! Какого демона его так подставили?!

Проблемой же князя было то, что Мстиславские были аккурат из тех, кто был вправе выражать ему претензию.

— Говори, да не заговаривайся, — резкой отповедью пресек князь Черниговский неправильное для себя развитие событий. — С чего это ты мою честную фамилию рядом с тюрьмой ставишь, ежели ни у меня, ни у предков моих не было и пяди родовой земли под Екатеринбургом?! Или ты мои заводы из города своей волей в пригород перенес?!

— Хорошо, — поднял князь Мстиславский на него холодный взгляд из-под кустистых бровей. — Речь пойдет о тайной тюрьме под Екатеринбургом. Найденные выжившими заключенные которой свидетельствуют, что заточены по твоей воле.

— Раз не моя тюрьма, чего ты желаешь от меня услышать? — фыркнул Черниговский. — Откуда там безумные, мое имя повторяющие? Так я скажу, как можно такую подлость устроить. Даже имя князя Шуйского станут повторять. Его ведь сын подле той тюрьмы был, верно?

За столом слегка зашумели, перешептываясь и переглядываясь.

— А ты там по какой причине появился? — уточнил Мстиславский спокойно, перекладывая листочки из стопки в стопку.

— Я узнал, что там будет Самойлов! Я желал убить того, кто уничтожил мою башню! Как сделал бы каждый из вас! Но вместо того попал в подлую засаду, устроенную этим Самойловым и твоим, Шуйский, внуком со товарищи! Спроси его, общество, правду ли я говорю?! — надрывался Черниговский.

— Верно, был там мой внук. Бастарда твоего убивал, — согласно кивнул Шуйский. — Который ту тюрьму сторожил. Вот тебе правда и мое в этом слово.

И волна перешептываний вышла почти на полный голос – а угомонить ее было некому.

— Этот человек, зовущийся тобой бастардом, отречен мною от рода! — веско заявил князь, перекрикивая нарождающийся гул. — Задолго до тех дней!

— Задолго до тех, когда звался он Кочетовым?! Или до тех дней, когда ты ему новую личность и документы нарисовал, хитростью выманив из-под моего суда?! — постучал Панкратов кулаком по своим бумагам, добиваясь внимания и заинтересованной тишины.

Кровь прилила к голове, зашумев в ушах, но Черниговский постарался выглядеть бесстрастно под взглядами семи десятков владетелей.

— Какой еще Кочетов? Еще какого преступника ты желаешь мне навязать, захватчик земли Фоминских?!

Ворчливое одобрение от края стола, где все еще были хмурыми князья, лишенные солидного куша и наследства, придало ему сил – и кое-кто, определившись со стороной, теперь недовольно сверлил взглядом его противников.

— Виновник обрушения плотины на землях Борецких. В турнире, устроенном князем Долгоруким, если ты запамятовал. Вот уважаемые отцы и деды десятка убитых наследников – те помнят, верно? И я своего сына помню, никогда не забуду, — тяжело сглотнул Панкратов, в ярости глядя на него.

Зал притих, восстанавливая в памяти события пятилетней давности.

— Не твои ли люди обманом остановили машины «Ока государева», поубивали там всех и бланки выкрали? А потом мне, мне!!! Безутешному отцу их привезли, виновника мною пойманного забрав и именем государя поклявшись его казнить со всей жестокостью?!

— Ты желаешь сказать, что я лично этим занимался?! — изобразил оскорбление до глубины души князь Черниговский. — Убийствами, подлогами и похищениями?! Что с тобой, князь? Не напекло ли голову тебе, такие обвинения высказывать?!

— А ты поклянись, что не делал, — не моргая смотрел на него Панкратов. — Что ты непричастен. Что новой личности Кочетову не давал. Что тюрьма не твоя. Силой клянись, человек.

— Родословной не вышел, у меня что-то требовать, — насмешливо глянул на него Черниговский. — Вон, подай Давыдову сапоги, тот устал босым сидеть.

— А я, думается, еще минут пять всякого послушаю, и с тебя сниму, — радушно улыбнулся ему гусар. — Вы продолжайте, очень интересно!

— Нечего тут продолжать! — рявкнул Черниговский. — В первый ли раз шайка воров и жуликов решила власть облыжными обвинениями сковать?! Князь Гагарин, я твое расследование лично вел, честнейший человек, которого слуги в заблуждение ввели! Скажи, приятно ли тебе будет, ежели тебя обвинят в государственных преступлениях?!

— Не скажу, — равнодушно пожал тот плечом. — Не о том мои мысли. Внука своего вспоминал, царствие ему. Пять лет прошло, а как вчера… Скажи лучше, нужна ли мне новая трость? — Крутнул он желтоватое отшлифованное изделие в своих руках.

— Зависит от того, уважаемый, есть ли в той тюрьме, возле которой наследник Шуйских стоял, останки твоих предков, — слегка поклонился Черниговский, скрывая легкую нервозность.

Бывшего владельца человечьей берцовой кости, из которой сделана трость Гагарина, он знал лично – его именем шли потоки Товара по реке, и его смертью обрывалась цепочка расследования, ведущая далее наверх. И намек ему был более, чем понятен.

— Ежели о бастардах речь, то Шуйские многих бастардов привечали, — продолжил Черниговский. — Вон, Самойлов, что у князя Юсупова внук, пусть и бастард – у них воспитывался!

— Не бастард. Но воспитывался, — кивнул Юсупов, не проявляя особых переживаний по этому поводу.

Хотя изумление слушателей вновь заставило Черниговского следующие слова буквально кричать.

— Быть может, оттого все так складно выходит, что это твоя тюрьма, Шуйский, и отреченный мною бастард на тебя работал? А?! С чего же твой наследник там был, подле Самойлова, скажи нам?!

— Дружат они.

И от такого беззубого, словно нехотя ответа – многие всерьез обеспокоились, даже из числа верных союзников Юсупова.

— На днях говорил я великому князю Роману Глебовичу, что молодость нынешняя бывает жестокой и преступной. Даже на такое способна, что собственную жену чужими руками похитить и в тюрьму тайну спрятать! Самостоятельно! Лишь бы доход от того был, — облизал Черниговский губы. — И великий князь мне не возразил. Я не ручусь за то, что Самойлов мог бы своими руками убить жену, лишь бы очернить меня. Потому что кровью моей, пусть и отреченного из рода, они то место уже окропили! Как жертвенного быка положив на алтарь собственных замыслов! А вам лишь бы мое имя с той тюрьмой связать, словно ведом и вам этот замысел!

— А ты, получается, чудом избежал засады? — еще раз уточнил Мстиславский.

— Я жив и зол, как ты видишь. И в ни в какой отпуск не собираюсь!!! Честные люди, — веско посмотрел он по сторонам, взглядами встречаясь с самыми заинтересованными. — Тоже не пожелают, чтобы их расследованиями занимался кто-то, назначенный вашей кликой. Неведомо что вы там еще насочинять можете! А те, кто вам поверит сейчас, в это ваше «честное» расследование, может так сложиться, до конца дней будут плеваться от своей сегодняшней слабости!

И князья невольно задумались – а кого назначат им в судьи? Князь Черниговский, что извивался, как та змея на сковороде, в данный момент выглядел куда предпочтительней. Что до обвинений в его адрес – все смотрелось достаточно слабо… Да и сговорчивей будет, в самом деле. Что им до тех тюрем? Разве есть там их родня? Не слыхали о том.

— Значит, отреченного тобой от рода ты бы собственноручно казнил, ежели встретил? — хмыкнул Мстиславский.

— Как можно убивать, когда надо расспросить со всем тщанием, кто его привел и что замыслил? — фыркнул пренебрежительно князь. — Не мне бояться его жизни, если я волен в его смерти. Это вон, хозяевам той тюрьмы стоит беспокоиться, как бы он живым не остался. — Демонстративно смотрел он на Шуйского. — Тела ведь его ты предоставить не сможешь, верно? Я его забрал. Не боишься, что живым он остался и показания даст?

— Тогда перейдем к другим свидетелям, — подхватил его мысль князь Мстиславский. — Тут указано, что на месте боя присутствовала Аймара Пакэри Инка.

Брови князя Черниговского поднялись вверх, а первый, тщательно задавленным воплем чуть не стало «это уж точно не я!».

— Нашлась подле Шуйского, надо же, — демонстративно удивился князь. — Поразительное совпадение для похищенной принцессы великого рода! Шуйский, мне даже боязно спросить, не твой ли внук ее удерживал?

— Разве что ее сердце, — задумчиво произнес тот, пригубив флягу, в которой Давыдов с тихим возмущением узнал свою. — Она сопровождала его без принуждения.

— Погодите, князь. Тут Аймара чуть гору на Москву не скинули, требовали дочь найти и выдать!!! — загудел возмущенно князь Шереметьев. — А у вас тут любовные шашни?!

— Похищение второй половинки – это старинная и красивая традиция, — меланхолично отреагировал Шуйский, вновь отпивая добротного коньяка. — Родственники, разумеется, не в восторге. Я бы сказал, в ярости, но как без этого?

— Вот что делает с человеком общество гусара, — одобрительно ткнул Давыдов соседа локтем.

Но в ответ получил отчего-то весьма мрачный взгляд – куда подходящий скорее отцу похищенной невесты, чем снисходительному к юношеской удали старшему родичу мужа.

— Постойте, как это гору – на Москву? — спохватился Шемякин. — Это же была иллюзия!

— Вам показалось, — емко обозначил Юсупов.

А заволновавшийся и на секунду сбившийся зал так и не смог определиться с тем, что именно им показалось – и была ли та гора? В любом случае, небо над Кремлем было ясным, а значит с обсуждением можно было повременить – благо было зрелище иное, куда как интереснее.

— Я так понимаю, вы желаете присоединить к своим облыжным обвинениям свидетельства супруги вашего внука? — фыркнул князь Черниговский. — Без пяти минут родственницы?

— А вы, князь, наверное тоже ничего не знаете про Аймара? — хмыкнул Юсупов.

— Я знаю, что ее здесь нет, — жестко постановил тот. — Еще я знаю, что иностранка очень слабо разбирается в нашей внутренней политике и могла быть введена в заблуждение.

— Тем не менее, вам бы следовало знать про Аймара, что они очень неохотно дают показания в чужих судах, — продолжил Юсупов, скалясь в радушной улыбке. — Они сразу казнят.

— Это угроза? — напрягся князь.

— Если вы не тронули Аймара Инку и пальцем – то угрозы нет никакой, — добродушным дедушкой завершил тот. — Вы же не пытались выкрасть ее вместе с супругой моего внука? Например, по ошибке?

Кто-то на краю стола закашлялся, припоминая отрывок из телевизионного ролика.

— Я – не пытался, — хлестко ответил Черниговский. — Еще свидетели будут?

— Кормилица моих сыновей, Мстиславская Нина Андреевна, — кивнул Мстиславский, возвращаясь к бумагам. — Введена в род мной самолично после эвакуации из твоей тюрьмы.

— Осторожнее с предположениями! — еще раз одернул его обвиняемый.

— Она не будет свидетельствовать, — убрал тот сразу несколько бумаг. — Я ей запрещаю.

— Ловко, — попытались было в ответ развить успех, демонстрируя шаткость обвинителей.

— Там женские мелочи, как она припомнила на публике пару давних историй про твою супругу, а через две недели ее кортеж выкинуло с дорожного полотна на крутом повороте, — был так же спокоен Мстиславский. — Дело потом ты расследовал, в обгоревших машинах ее тело нашел. А я тебе золотом и самоцветами кланялся, уговаривая виновников отыскать.

— Я и нашел! — гаркнул Черниговский. — Ты их лично повесил!

— Да… — глухо ответили ему. — И успокоился. А вторая мать моих детей страдала в подземелье от холода и крыс. — Глаза, впервые отражающие эмоции, поднялись на Черниговского.

И эмоцией той была лютая ненависть.

— Значит, за повешенными кто-то стоял, — сглотнул Черниговский. — Клянусь, я верну твое золото и приложу все усилия, чтобы найти их и наказать.

Тем более, что ликвидировать очередную прослойку посредников не так сложно.

— Очнись, князь, — дрожал от злости голос Мстиславского. — Ты уже никого не станешь искать. Разве что легкой смерти.

— Ты убить меня решил, не сумев доказать мою вину?! — изумился Черниговский в голос, жестом руки призывая всех князей в свидетели. — Неужели настолько отчаялся мне злодеяния приписать, что всякий стыд потерял?! Неужто правды за тобой настолько нет, что против наших законов пойти решил?! Так знай же, общество этого не потерпит!!

— А за мной правда есть, — стал подниматься из-за стола князь Мстиславский. — Как и очевидец, которому есть вера.

— Кто на этот раз? — фыркнул Черниговский. — Очередной иностранец или безумец?

— Мой второй сын, — распрямился князь, поведя плечом и освобождая ладони из-под мехового рукава.

— Я не видел там этого достойного юношу!

— А он там был, — хищно улыбнулся Мстиславский. — Он был там, когда внук Шуйского заставил охранителя тюрьмы, твоего отреченного бастарда, сбежать.

Рядом неспешно поднялся князь Панкратов.

— Он лично вскрывал фундамент темницы и освобождал выживших. В том числе невесту Максима.

Встал из-за стола князь Юсупов, в движении сбросив на спинку кресла шубу и оставшись в одном черном кафтане с алой шнуровкой, да таких же брюках.

— Его могли ввести в заблуждение, — облизал пересохшие губы Черниговский, нервно посмотрел по сторонам и дернул за плечи сидящих по обе стороны от него князей, призывая тоже встать на ноги.

Те подчинились, но делали это с большой неохотой. Зато через пару секунд их было семеро против троих.

— Он видел, как после приехал ты, на одной машине с отлученным от рода, — продолжал Мстиславский. Как бился с ним вместе…

— Это отцовское сердце!! Он бросился ко мне, умоляя помочь!

— Как он умер на твоих руках, — игнорировал тот первую вскрывшуюся ложь, продолжая говорить.

— И я мстил, — исподлобья смотрел Черниговский. — Обвинишь меня в том, что я человек?

— А еще мой сын лично изымал кости погибших из камер, ставших могилами. Не оставил без внимания прах от прогоревшей плоти, запрятанной в общей яме. Для каждой удалось определить родство, — мрачно уронил Мстиславский. — Так услышьте меня, князья Акчурины, князья Вяземские, князья Куракины, князья Шехонские, князья Гагарины…

С гулким эхом треснула в княжеских руках трость, оставшись в руке острым осколком.

— Князья Ишеевы, князья Мещерские, князья Пожарские, — гремел под сводами исполненный силы и решимости голос, вещая казалось бесконечный список.

И звучали отодвигаемые от стола кресла, и оправлялись тяжелые меха, когда очередной князь, заслышав свое имя, поднимался на ноги. Много их было – под три десятка, кто смотрел на князя Черниговского.

— Ботинки! Ботинки от него оставьте! — волновался Давыдов, ерзая на месте.

Подниматься вместе со всеми ему мешала присяга.

— Осталось найти хозяина тюрьмы, верно? — упрямо смотрел на Мстиславского Черниговский. — Верно говорю, уважаемые князья, алкающие мести?! Вы же поднялись не для того, чтобы броситься на первого же, на кого укажут пальцем?!!

— Верно говоришь, — одними губами улыбнулся Мстиславский. — Складно и красиво. Виден порядок в твоих рассуждениях.

— А тебе он не по нраву, как я смотрю? — зло улыбался ему в ответ Черниговский.

— Я порядку только рад. Не было бы железного порядка в твоем ведомстве, как бы тогда я нашел приказы на перевозку беспамятных людей вертолетом из Москвы в Екатеринбург? Как бы я отыскал распоряжения и рапорты, в которых ты обязывал снабжать твоих людей спецсредствами? Как бы нашел должностную записку на выдачу удостоверения сотрудника с фотографией твоего бастарда?.. Зачем мне слова, когда есть бумага за твоей подписью? Смотрите сами, честные люди, — взял Мстиславский бумаги из папки и не глядя протянул справа от себя – а там перехватили и передали дальше.

— Все это бред, чушь и фарс!!! — чуть истерично прокричал князь Черниговский, глядя, как бумаги расходятся по рукам. — И пока я еще гость, как и вы сами, то я дойду до хозяина дворца и потребую у него этот фарс прекратить!

Резким движением князь отодвинул кресло и злым, размашистым шагом направился в Кавалергардскую залу и прошел ее насквозь. Отмахнувшись от попытавшихся заступить ему дорогу слуг, оттолкнул от себя створку и в ярости двигая зрачками пытался отыскать какого-нибудь хозяйского приказчика, чтобы провел его к императору.

Но первым нашелся сам великий князь Роман Глебович, весьма удачно оказавшийся по пути.

— Князь, что происходит?! — чуть не схватил его Черниговский за мундир. — Где император? Я желаю с ним говорить немедленно!

— Успокойтесь, князь, — все же на всякий случай отшагнул от него дядя императора. — Я, право, не знаю, что с вами стряслось, но…

— Будьте любезны, сопроводите меня к императору, — сжал Черниговский губы до двух белых тонких полос.

И две пары ботинок зашагали к внутренним покоям дворца – одна ступая раздосадовано, делая короткие остановки в попытках разговорить собеседника. А вторая – вышагивая нетерпеливо и раздраженно, легко опережая замешкавшегося сопровождающего и не желая замедляться ни на секунду. Именно таким темпом они подошли к неприметным ставням кельи в восточном крыле дворца.

Не размениваясь на стук, Черниговский вошел в просторный кабинет, утопающий в полумраке из-за плотно задернутых штор, с одиноким писчим столом под хрустальной люстрой, и закрыл дверь до того момента, как Роман Глебович попытался в нее просочиться. Ему не нужен был свидетель – потому что душа его желала требовать громко, шумно и вовсе не так, как подобает верному слуге государства. Но вполне достойно того, кто пошел навстречу, выплатил огромные деньги за чужой просчет и был беззастенчиво брошен на растерзание озлобленной своре.

— Кажется, я выполнил свою часть сделки! — загремел голос Черниговского под высоким потолком. — В полной мере! И сделал это в срок! Отчего я заслужил твою немилость на этот раз?!

Император покосился на шумного гостя и отложил в сторону бумагу, которую до того изучал.

— Какая радость, что ты нашел время и зашел ко мне, — спокойным тоном ответили ему.

— Там, там! — ткнул пальцем в сторону двери Черниговский. — Три десятка князей, желающих моей смерти! Потому что ты бросил меня! Чему же ты рад, твое величество?! Безумию неведомо что выдумавших князей?!

— Ты же понимаешь, что все можно исправить? — хмыкнул великий князь. — Поэтому ты здесь. А еще ты тут, потому что у меня есть претензии к качеству денег, которыми ты уплатил свой долг.

— Чем тебе не нравятся мои деньги?! Чем мое золото хуже, чем у остальных?! — ярился Черниговский.

— Его источник тебе знаком? — жестко произнес император. — Он мне не нравится.

— Ах, ты про это! — осенило князя, переполненного злобой за собственное унижение. — В тебе проснулось чистоплюйство, я смотрю? Деньги от наркотиков тебе не нравятся? Нос воротишь, ты, у которого казна на десять процентов собирается с водки и табака?! Мои деньги тебе казну пачкают?! Или в тебе жалость к людям проснулась, которые сдохнут без потомства? А сколько уродов от твоей спиртяги будет, ты не считаешь по роддомам? Сколько от рака загнутся, твоему величеству интересно?! Вот и мне – плевать! Люди хотят силу, они ее купят – и счастье, что у меня, а не у иностранного посла, который их вербанет на раз-два!! Ты же знал, за что я тебе плачу! Я уважаю твое право на долю – так забирай!! А раз забрал, то будь так милостив, вернись со мной в зал и поставь этих бешеных псов на место!!

Черниговский тяжело дышал в тишине, пытаясь отдышаться от запальчивой речи. Даже с клубами пара дышал – прохладно тут, оказывается, а он не заметил сразу…

— Я хотел сказать, — задумчиво произнес император, поднимаясь из-за стола. — Что золото, которым ты заплатил, фальшивое.

Черниговский недоуменно смотрел на его величество, не совсем осознавая его слова. А потом и вовсе как-то отстранённо удивился, когда в полумраке комнаты начали проглядывать человеческие силуэты – будто засвеченные фотографии людей, проявляющиеся в полный рост. Первый, второй… Десяток… В мундирах и тяжелых шубах, при орденах и с портупеей через пустую гимнастерку…

— Что? — запнулся Черниговский. — Как – фальшивое?

— Но то, что ты мне чистосердечно рассказал, гораздо интереснее, — повеяло от императора загробным ужасом и ненавистью.

Как и от двух десятков теней прежних императоров, окруживших князя Черниговского.

Князь взвизгнул не своим голосом, подал Силу в перстень на пальце и буквально впрыгнул в ближайшую тень, на мгновение опередив движение призрачных рук, желавших вцепиться ему в горло.

Вывалился он в полумрак гостиничного номера – в собственной комнате, тщательно зашторенной и затененной.

— Князь? — взволнованно окликнул его порученец, отходя от окна. — Что с вами, князь?! — кинулся он помогать.

— Отстань, — оттолкнул Черниговский его, поднимаясь самостоятельно и одуревше потряхивая головой.

Руку тронуло холодком – то перстень, отработав свое, распался в пыль.

— В гостинице все спокойно? — не удержавшись на давших слабину ногах, привалился Черниговский к стене, ощущая пустоту в голове и ощущение бездны вместо живота.

— Внутри да. Находимся на усиленном режиме, — бодро рапортовали ему. — На улице какое-то шевеление, но Игнат Валентинович сказал, что защиту держит.

Гарантии одного из клановых «виртуозов» успокаивали… Могли бы успокоить… Да, могли бы, например вчера…

— Что? Что на улице? — глухо произнес князь.

— Там эти восточные люди, в белом и золотом. Смотрят, не атакуют. Да и вокруг Москва, — пожал порученец плечами.

Князь закрыл глаза, пытаясь подавить возникший по всему телу тремор.

— Тебе кольцо выдали? На случай неприятностей? — сглотнув, произнес князь.

— Да, господин! Неотлучно с собой ношу. Инструктаж прошел.

— Дай его сюда. Проверю заряд, — закрыл глаза князь и вытянул руку.

— Спасибо, господин! — замешкавшись на секунду, с огромным почтением вручили ему в ладонь перстень.

Черниговский быстро надел его на палец и подал Силу. Чтобы через мгновение вывалиться на мраморные плиты родового дворца в Чернигове.

Родной дом встречал его теплом и не торопился встречать осень. Слышался звук близкого фонтана. Где-то рядом звонко звенел детский смех.

Закрыв голову руками, Черниговский дико и по звериному взвыл.

Общеизвестно, что самые дурнопахнущие вещи происходят в тени грандиозных событий, к которым приковано все внимание. Вот и сейчас князь Давыдов тайком надевал сапоги на портянки недельной давности за спинами напрягшихся владетелей, готовых к кровавой свалке.

— Хоть эти не ушли от меня на чужих ногах, — буркнул гусар, заправляя штаны в сапоги.

Князья все еще возвышались над столом – почти три десятка обозленных супротив шести. Шестеро, мягко говоря, были тому совершенно не рады, однако продолжали стоять – потому как оставался шанс, что князь Черниговский вернется с императором об руку и рассадит всех по местам. Но вместо того, у стены за спиной легонько хлопнул потревоженный воздух, замещая объем пространства внезапно исчезнувшей свиты Черниговских. И вот тогда настало время для неловких улыбок, отведенных в сторону взглядов и попытки шестерых рассесться обратно.

— Стоять! — гаркнул Мстиславский.

— Ну что же вы, князь, — примирительно вставил слово князь Долгорукий, тоже стоявший на ногах. — Вина этих господ неочевидна и не доказана.

За что удостоился благодарных взглядов. Ненадолго.

— А пока она не доказана, уместны только обеспечительные меры, — мягко завернул говоривший. — Предлагаю взять имущество этих господ на хранение.

— За что?! — вскинулся Шемякин. — За то, что стояли подле?! Шуйский, не твоего ли внука беззаконно обвиняли в том же?!

— Твой друг обвинял, — тяжелым взглядом смотрел на него князь. — А ты ему потворствовал.

— Я ратовал за справедливое разбирательство! Есть его правда – значит он прав. Есть твоя правда – так честь тебе и хвала!

— Так заговорил, значит, — хмыкнул Шуйский.

— А нас губить за что? — дрожал губами князь Шемякин. — За незнание? За радение чужой беде и человеколюбие? Люди!!! А не вы ли пожимали руку князя Черниговского, не вы ли обнимали его часом ранее? — обернулся он к сидящим князьям. — Что теперь, всех губить, кто рядом был?

— Не губить, — прицениваясь, смотрел на него Юсупов. — Гарантировать исполнение приговора, если таковой будет. Мы же за правду, против кривды. Как и ты. Будет твоя правда – честь тебе и хвала. А до того средства, которые пострадавшим пойти могут, мы с братьями от трат побережем.

— Так пусть будет расследование, которому я подчинюсь! Но дом и достояние мое до суда трогать не позволю!! — упрямо стоял на своем князь Шемякин.

И пять голосов, стоящих подле него, поддержали его мрачным одобрительным хором.

Хотя тридцати князьям их несогласие было не особо интересно – разорить Чернигов и княжество на такую толпу будет мало, а вот если взять шесть уделов, да поделить на всех – тогда горе по погибшим родичам, быть может, и отступит на мгновение…

— И тут нужен суд да расследование! — хлопнув себя по колену, невольно оттянул на себя внимание Давыдов. — Эка я вовремя сподобился, господа! Разрешите представить достойного человека для этого ответственного дела! — Повел он рукой в сторону колонн, где на границе свит Панкратова и Юсупова, стараясь выглядеть независимо, перетаптывался до того резко побледневший Еремеев.

— Князь, — поморщился Долгорукий. — Дело серьезное.

— Серьезней некуда, — охотно согласился гусар, резким жестом приказав дворцовой охране посторониться, в два шага встал рядом с Еремеевым и перехватил его за руку до того, как тот отступил. — Разрешите представить!

— Но я не хочу! — горячо шептал ему упирающийся мужчина.

— …скромного, — вел его ко столу Давыдов.

— Князь, я прощу вам долг…

— …и благородного! Моего друга и аристократа Еремеева Сергея Олеговича! — встал он подле стола вместе с чуть ссутулившимся Еремеевым, панически рыскающим глазами по сторонам.

— И он нас будет судить? — фыркнул Шемякин.

— Василий, я тебя прошу, — вздохнул Шуйский на этот фарс.

— Нет, это я вас попрошу, — резко посерьезнев, обвел всех жестким взглядом протрезвевший гусар.

Хотя скорее не гусар…. Князь Давыдов отпустил руку Еремеева и медленно зашагал к стоящим подле стола.

— Вам не кажется, — подошел он к стоящему с краю от шестерых и нажатием на плечи усадил его на место. — Что вы страх потеряли грабить по одному только подозрению?

— Князь, вам коньяк ударил в голову? — фыркнул Ухорский.

Давыдов усадил второго – хотя третий и четвертый, вместе с Шемякиным охотно уселись уже сами – и никто их действие отчего-то не пресек.

Давыдов неторопливо повернулся к говорившему.

— А может, вам вскружила голову вседозволенность большинства? — смотрели на стремительно терявшего улыбку князя ледяные глаза. — Вы не оборзели, ваши сиятельства, судить сами себя, — подошел он к Ухорскому и несильным касанием ладони усадил и его.

Тот не пожелал сопротивляться, не отрывая взгляд от князя Давыдова.

— Князь, мы не отказываемся от суда, но проводить его должен достойный человек, — откашлявшись, произнес Шереметьев. — Обвинения значительны…

— Я, кажется, знаю другого такого человека, — шел Давыдов по часовой стрелке, усаживая всех на своем пути. — Истинно достойного, как мне кажется.

Люди уже рассаживались сами – благо противники не были на ногах.

— Его должно утвердить наше собрание, — заикнулся кто-то за столом.

— Выбрать, — поправил его Давыдов, стоя возле своего места. — Выберет его собрание. А утвердит император, — он встал за свое кресло, оперся руками на стол и постарался заглянуть в глаза каждому.

— Так давайте выбирать, — заикнулся Панкратов.

— Ну что же вы так торопитесь, — облизнул пересохшие губы Давыдов, покосившись направо. — Как на чужой пожар, чтобы чужое добро из огня выхватить.

— Князь, — чуть обескураженно вымолвил тот.

— А где не горит, ведь подпалить можно, да? Беда все спишет, — повел князь плечом, отворачиваясь. — Вас, разбойников, казнокрадов, убийц, уже ничего не может удержать, я посмотрю.

— Василий, — отчего-то всполошившись, пытался вручить ему флягу Шуйский.

Но тот не брал, с поразительным равнодушием относясь к предложению.

— Ты забываешься, — постучал пальцами по столу Панкратов, глядя в столешницу.

Да и Юсупов тоже был хмур.

— Так кого ты предлагаешь? — заинтересованно уточнил Долгорукий.

— Я вот думаю, что императору его секретариат все равно подаст только одно имя. Мое. И он подпишет.

— Князь, как мы можем тратить ваше время… — попытался улыбнуться Долгорукий, но в ответ получил тяжелый взгляд.

— А я никуда не тороплюсь, — продолжил Давыдов, под нарастание странного звука, невозможного в огромном зале дворца – словно отзвука тысяч копыт, лязганья сбруи и стылого, вороньего кашля давно прогнивших глоток.

— Я все расследую. Каждого виновника найду. За любую стену, в любую крепость пройду, чтобы его схватить и повесить, — горели яростью его глаза. — Не вспоминая ни о родстве, ни о дружбе, помня только о присяге.

И зал притих, нервно реагируя на движения последнего живого гусара из тысяч и тысяч за всю историю страны.

— А вы, говорите, Еремеев, верно? — повернулся Гагарин к замершему, будто не дыша, мужчине.

— Я? — указал тот на себя и уловил почти восемь десятков весьма заинтересованных взглядов. — Я – да! — упрямо признал он. — Еремеев. Гербовой аристократ, свободного рода, из царевых стрельцов мы.

— Вы смотрите, служивый человек, — по-доброму удивился князь. — Да еще свободного рода, а значит никем не ангажированный и беспристрастный. Идеальный судья.

— Ты предлагаешь его на свою землю пустить? — упрямо возразил князь Шереметьев. — Чужаку следствие вести на данной предками земле?

— Пускать не надо, — фыркнув, отодвинул еще раз настойчиво предлагаемую флягу Давыдов и вновь подошел к Еремееву. — Сами расследование проведете. Результаты доставите в поместье судьи. — Отмахнулся он уже с обычным выражением глаз и даже некой житейской грустью, от которой иногда так хочется залезть на дно бутылки.

Потому что все вокруг понимали – ничего не изменится. Разве что затихнет на долгое время и станет не таким откровенным и наглым – что тоже впрок. Так что пусть князья сами зачищают преступность на своей земле – благо, она им вполне известна… Ведь весь разговор сейчас шел про направление потока взяток – и выходило так, что попадут они неизвестному никому аристократу, а не тебе. Но, что важно, не достанутся они и противникам, которые кроме денег наверняка восхотят ответных услуг.

Осознавая предложенное, даже те люди, что желали возмутиться навязываемому кандидату – да хотя бы чтобы показать, что никакой гусар их не страшит – всерьез задумались. Решение выглядело неплохо. Тем более, что судья выглядел откровенно затравленно, чтобы быть самостоятельной фигурой. А уж зная, что уже вечером Давыдов будет пьян и вновь безопасен, то фигурой он будет ничьей.

— В самом деле, господа, с таким подходом за пару месяцев управимся. Нам большой шум не нужен, по-свойски с ворьем решим, из дома сор не вынося, — раздавались голоса из разных частей стола.

— Но что до виновности этих шестерых клевретов Черниговских? — легонько стукнул остатком трости по кромке стола князь Гагарин.

— Мы не клевреты!

— Они тоже сами на себя расследование проведут? — проигнорировал он возмущенный возглас.

— Я думаю, каждый заинтересованный вправе свое расследование провести, — крутанул Давыдов ус. — Судья сравнит и выдаст вердикт.

Почти восемьдесят пар глаз вновь сошлись на Еремееве – уже оценивающе и с угрозой. Потому как с одной из сторон ему точно рассориться придется – если не со всеми разом…

— А если я все-таки откажусь, — заикнулся Еремеев еще раз. — В самом деле…

— Прими свой долг достойно, — прервал его Давыдов, развернув к себе и положа руки ему на плечи. — Прими и копай на полный штык! А если понадобится – экскаватором копай!

И незаметно подмигнул.

«Тут как бы себе метр на два копать не пришлось», — нервно пронеслась мысль Еремеева. — «Хотя эти сами выкопают. Не одни, так другие».

Панически перевел взгляд на Юсупова и с удивлением обнаружил в на мгновение поднятом от стола взгляде ту же хитринку, что только что наблюдал в глазах Давыдова… Перевел взгляд на Панкратова – но тот с яростью смотрел только на гусара. Сдвинул взгляд на Мстиславского – а тот еле-еле пальцами повел, чуть сдвинув указательный, на котором был наделяющий перстень – копия того, что лежал в кармане самого Еремеева, взятый на всякий случай. Что, вообще, происходит…

— Господа! — дернул кожу сквозняк от стремительно распахнувшихся ставень Кавалергардской залы.

А на паркет Андреевского зала стремительно и зло прошествовал император, окинув присутствующих взглядом и утвердившись на своем троне. Всякий шум стих, сменившись настороженным вниманием.

Позади тихонько просочился дядя императора, оставшись справа от трона, у самой стены.

— Моей волей заявляю о снятии с князя Черниговского всех регалий и чинов, — в такт своим словам император ударил рукой по подлокотнику трона. — Именем своим заявляю право личной мести князю Черниговскому. Именем своим объявляю земли, людей и достояние его моим личным призом.

И ошарашенное молчание было ему ответом. Однако первый шок о смещении одного из старейших опор трона прошел быстро, сменившись кое-чем более насущным.

— Но позволь, государь, наши права на виру не ниже твоих будут, — встал с места Гагарин. — Как и всех в том списке! — указал он на листы перед Мстиславским.

— В той бумаге, великий князь, твоих родичей нет, — смотрел на императора князь Долгорукий. — Нас обидели, нам с виновника и требовать.

Потому как император заберет себе все – непонятно пока, спасая этим Черниговского от потокового разграбления или приговаривая к каре куда более страшной.

— Кто-нибудь, подай мне бумагу, — замерев на секунду, сделал короткий жест император.

И кто-нибудь нашелся – один из охранников вежливо забрал у Мстиславского лист, чтобы с поклоном приблизиться к трону.

— Моих родичей нет, — окинув взглядом список, коротким кивком признал великий князь. — Мой личный слуга есть, — перевел он взгляд на князей. — Жандарм «Ока государева». Значит, я требую свое за отрубленную правую руку.

— Сравниваешь руку с жизнью моих родичей? — вскочил Шереметьев.

— А ты желал плевать на мою жизнь, как посмотрю?!! О правах говоришь, мои попирая?! Мои законы тебе уже не указ?! Оттого в твоем княжестве беззакония творятся такие, что ты либо слеп, либо в доле?!

— Я правды желаю! — отвел взгляд князь. — Правды для всякого, кто в той бумаге.

— Моя правда такова – каждому, владеющему блокиратором, смерть, — облизал губы император. — Каждому, кто тюрьму тайную затеял – смерть. Каждому, кто моего человека тронул – смерть! Приходи через три его смерти, и если он не сдохнет в четвертый, требуй свое!!!

— Неправильно так, твое величество, — посетовал Гагарин.

— Ты, князь, чего хочешь – отмщения или денег?

— Отмщения.

— Получишь, — сухо ответил ему император. — Кому деньги? Вставай, каждому отсыплю.

Желающих отчего-то не нашлось. Разве что ворчание не стихало.

— Раз денег не хотите, а правда вам нужна, то про нее поговорим! — гаркнул император. — Видел я ту грязь, что Черниговский под свет вытащил. До того, полагаю, укрывая самолично.

— Облыжно мог обвинять, великий князь! — возмутился Шереметьев. — Суда твоего страшась! Вину свою пытаясь умалить и внимание на пустое отвести.

— То расследование решит, — мрачно глянул на него император.

— А мы с обществом как раз судью нашли достойного, — повел Шереметьев рукой, аккурат на него указывая. — Еремеев, свободного рода. Твой предок его предков лично в гербовые аристократы возводил, значит и сам доверял. Потому и нам довериться не зазорно!

— Твой слуга сам предложил кандидатуру, — веско заявив, поднялся с места Долгорукий, указав сначала на Давыдова, потом на Еремеева. — И мы договорились, что расследование злодеяний на нашей земле проведем сами, на суд его представим и решение судьи примем.

— Эка ты его наделил, — мрачно покосившись на Давыдова, разглядывал император Еремеева.

— Выдюжит, государь, — уверенно заявил гусар, закручивая ус. — Он толковый.

— Как ты, человек, собрался обеспечивать решение суда? — вздохнув, уточнил его величество. — Как будешь призывать к исполнению договоренностей, ежели кто тянуть станет и волокиту устраивать? — недовольно покачал он головой.

И князья за столом, скрывая улыбки и ехидные взгляды, могли бы подсказать ответ – никак. Оттого и выбрали, чего скрывать…

— Так зятю пожалуюсь, — стараясь стоять прямо и отвечать уверенно, произнес Еремеев.

За столом загоготали, чуть не по бокам себя ударяя от веселья.

— Какому еще зятю? — гневно глянув на сидящих за столом, унял их радость государь.

— А у нас с твоим сыном с некоторых пор один зять, — простовато и с легкой улыбкой произнес судья.

Вызвав волну недоумения среди князей.

— Самойлов? — удивился и император. Затем резко помрачнел. — Он же всех убьет.

И слова императора уняли даже тень веселья. Потому как этот человек никогда не врал – а правда с определенного момента может вызвать ужас.

— Так, может, и надо ворью, которое на суд не явится? — завозился князь Ухорский.

— Он всех убьет, — тяжелым взглядом наградил его император. — Если не явится даже один.

— Ну уж, не будет такого, — протянул Шереметьев неуверенно.

— Вы себе судью или палача выбирали, люди? — как злой директор на проштрафившихся замов смотрел он. — Вот что, Еремеев. Мне жалуйся. Ежели кто не подчинится общему решению, ко мне иди.

— Мне тоже можешь жаловаться, — негромко, но так, чтобы все слышали, произнес Юсупов. — Что мы, не родственники, друг другу не помочь?

— И мне говори, — спокойно смотрел Шуйский. — Разве не я сватом был твоей дочери?

— Верно, у нас в роду завсегда свата за общий стол приглашают, — хмыкнул Галицкий из достаточно плотного стана нейтралов. — Потому ко мне тоже обращайся.

— И я сватом был, — признал Долгорукий.

— И я, — буркнул Панкратов.

— И я там был, мед-пиво пил, по усам текло! — с чувством зачитывал Давыдов, в руке которого вновь обнаружилась фляга.

— Василий, тебя присяга помогать обязывает, — легонько укорил его император, по-отечески улыбаясь.

А у многих от такого родства, осознанного только в этот миг, чуть не стали по второму кругу седеть волосы.

— Благодарствую, — низко поклонился Еремеев.

— Кандидатуру утверждаю. Сколько тебе понадобится времени?

— Дела принять и разобраться в них, да тщательно расследование провести – года три как минимум, государь.

— А как же месяц! — вскочил на ноги Романов. — Мы на месяц его ставили!

— Три года, — задумчиво произнес император, отражая то же самое сомнение.

— Так, государь, почти восемь десятков дел, — похлопал глазами Еремеев. — Три года – это я щадить себя не стану! Тут же размах таков, что иные дела, им равные, иногда внукам завещают, — доверительно произнес он.

— А и вправду, дело-то серьезное, — сделал стойку император. — Хотя ежели кто хочет быстрого правосудия…

— Я желаю! Что тут расследовать, дикость-то какая! — возмущался он, поворачиваясь на соседей.

— Тогда, Еремеев, начнешь с Романовых, — согласно кивнул император, вызвав резкий кашель князя. — Для исполнения сроков придаю тебе министерство внутренних дел.

Потому как интриги с концом света – это, конечно, интересно, но не бросать же отличную возможность подмять под себя целый институт управления страной. Прямо забрать – против традиций, а вот обходным путем – неведомо когда еще будет такой шанс. Вон, Черниговских и за тысячу лет подвинуть не удалось, а смерть его сейчас просто оставит место вакантным. А этот Еремеев действительно выглядит толковым, раз сам предложил.

— Не бывает такого, чтобы не князю – имперское ведомство! — возмутился Шемякин, вставая из-за стола.

— Ты еще меня не перебивал! — гаркнул его величество. — Исполняющим обязанности ставлю, а не титул отдаю!

— А кому ведомство после Черниговских-то уйдет, твое величество? — заинтересованно уточнил Гагарин. — Определена ли тобой его судьба?

— После расследования решим, которое судья ваш проведет, — отмахнулся император. — Я ему препятствовать не стану, нового главу назначая.

— Значит, через три года? — задумчиво произнес князь.

— Вы тоже торопитесь?

— Что вы, совсем нет! — заверили императора.

— Больно много родичей у судьи, — буркнул Шереметьев. — Не договаривались мы о том. Сомневаться я стал.

— Сам предложил, теперь от слов своих отрекаешься? — удивился его величество.

— Как быть тем, кто не родич и не сват? — скрывая раздражение и бешенство тем, как его провели, держал он руки под столом. — Кто не ходит вшестером сватать к одной невесте!

— Моя внучка еще не сосватана, — пожал плечами император. — Может, тебя позовут? Может еще кого, кто отличится и все зло на своей земле вычистит, да штрафы без судейских заплатит? Вон, Еремеев зятю присоветует.

Шереметьев хмыкнул. Но взгляд заинтересованный в сторону судьи кинул.

— Я полагаю, таких добровольных много будет, — поделился своими мыслями государь. — Честь великая быть мне сватом, и оскорбление мне лично, если кто к этому стремится не будет, верно? — вкрадчиво уточнил он у князей.

Нарушение закона еще можно кое-как обойти, ссылаясь на традиции…

— А эти, — недовольно махнул рукой Шереметьев в сторону Юсупова. — Этим что будет?

— Тоже заплатят, если повинны, — жестким тоном подвел черту Рюрикович. — У государства воровать не позволю.

И это кое-как примиряло остальных со случившимся. Потому что государство и карман императора находились в одной географической точке.

— Кстати, о деньгах, — улыбнулся холодно его величество князьям. — На днях виделся я с ее светлостью княгиней Борецкой… — сделал он паузу, чтобы люди осознали. — Жаловалась она мне, что, дескать, не отдает никто данное им на хранение достояние. Как же так, ваши сиятельства? Неужто поперек слова каждый из вас пойдет… Снова? — вкрадчиво уточнил император.

— Нет никаких Борецких! — нервно отреагировал из-за стола князь Орлов. — Упокоились давно!

— Ты, никак, лжецом меня назвал? — удивился император.

— Боюсь я за тебя, что в заблуждение ввести тебя могли. Не видел я Борецких на твоем приеме уже двадцать лет, как мне знать, что те живы?

— Теперь знаешь. Списки данного вам могли быть утеряны, за давностью лет. Это я понимаю и отношусь со снисхождением, — иронично смотрел он на встрепенувшихся и полных надежды князей. — Поэтому направлю вам свои копии. Кто утерял что-нибудь, вернет деньгами. Я тот документ заверял, мне с вас и требовать.

— Это тяжелое дело, твое величество, — хмурился и Долгорукий. — Разом столько собрать.

— Ты за бедность не жалуйся прилюдно, — со смешинкой ответили ему.

— Я не про бедность, а про сроки! Мы же к сохраненному со всей бережливостью, уговора не было, что те деньги нельзя в оборот пустить и проценты брать! Нелегкое это дело – взять и вытащить из оборота.

Прочие поддержали его одобрительным гулом.

— Вы не беспокойтесь. Казна богата, мы вас выручим, — мягко успокоил их император. — И процент сватам назначим по-родственному. Не то, что остальным.

От обсуждения очередной мрачной финансовой перспективы отвлекла ощутимая дрожь земли. А заполошно вбежавший в зал порученец, что-то принявшей нашептывать императору – тот всерьез настроил на военный лад. Как бы не случилось чего…

— Радуйтесь, ваши сиятельства, — поднялся император с трона. — Одной смерти князь Черниговский избежал. Еще три осталось.

— И наших тридцать, — требовательно смотрели на него из-за стола.

Тот коротко кивнул, признавая. После чего направился делать так, чтобы они не понадобились.

Ко всему привычна сытая и богатая столица. Не удивят ее ни иностранцы в диковинных одеждах, ни уличные музыканты с танцорами.

Оттого и восемь не самых молодых человек, закруживших в ритмичном танце на краю широкой площади перед гостиницей в самом центре Москвы, не особо изумляли прохожих.

Они действительно были похожи на артистов – в праздничных костюмах белых, расшитых богато и красочно, в своих бамбуковых масках с намалеванными поверх алой краской скалящимися лицами и оставленными двумя прорезями для глаз. Их движения были резки и далеки от грации. Вокруг не было музыки, хотя им определенно подошли бы гулкие барабаны – зато пел старик, стоящий в центре, распахнув руки вверх, а остальные семеро звучно хлопали в ладоши, будто ставя точки в мрачном и певучем речитативе. Словно механизм, выполненный через шестерни и колен-валы, они завораживали идеальным автоматизмом, а звуки хлопков будто бы находило отражение в ритме дыхания, стоило прислушаться…

Кое-кто с интересом остановился. Потихоньку собралась толпа, с радостью хлопающая в такт.

У уличных танцоров не было ни футляра для денег, ни перевернутой шляпы. Не ходил помощник, собирая пожертвание с тех, кому понравилось – или же с тех, кто решил форсануть, стоя рядом с девушкой.

Оттого первые деньги полетели танцорам прямо под ноги – и грани монет отразили яркое солнце… До того, как распасться сверкающей пылью, так и не долетев до земли.

Очередной взрыв веселья и аплодисментов утонул в недоумении – потому как иные дарители расстались и с сотенной, свернутой вчетверо – но и от нее остался только пепел, а купюра не долетела до земли.

Затем и недоумение погасло в предупредительном возгласе, сменившемся страхом. Потому что над силуэтом отеля, таким же радостным в солнечном сиянии, как только что толпа, внезапно образовалась густая тень – будучи просто дымкой, она быстро собралась в образ той самой маски, что была на людях.

После чего стоящий в центре вытащил из складок одеяния на поясе кривой кинжал и резанул себя по запястью.

Завизжала от ужаса впечатлительная дама, отшатнулась толпа, переходя сначала на шаг, а потом и на бег от той жути, что выплеснулась вместе с алой кровью.

А те же, кто посмел обернуться, убегая, мог заметить, как на белоснежной маске в воздухе начали появляться алые линии – рисуя кривую скалящуюся гримасу в пустоте и два алых глаза.

Где-то заорала сирена, а гостиница вмиг окуталась плотным сероватым пологом – будто вспыхнувшим, словно давно заготовленный и проявившийся в последний миг.

Серьезная магия, могучая, пробирающая даже неодаренных с солидного расстояния – мурашками по коже и ощущением иномировой жути. Крайне надежная. До той поры, пока оскалившаяся маска не развернула пасть в оскале тридцатиметровых клыков и не перекусила гостиницу на уровне второго этажа.

Жалобно простонав уцелевшими перекрытиями и ударив по ушам громом, здание рухнуло внутрь самого себя, взметнув облака бетона и пыли.

— Пожалуй, мы закончили в этом городе, сын, — аймара Олланта посмотрел на руины отеля, когда пыль спала, а его люди вернулись констатировать численную убыль противника.

— Дождемся хозяев и объясним нашу позицию?

— Как принято делать у вас? — уточнил патриарх клана у белорусского переводчика.

— У нас принято не дожидаться озлобленных хозяев. Считается, что время успокаивает, а степень вины не меняется.

— Это мудро, — покивали Аймара. — Как зовется эта традиция?

— Atas, menty, — спокойно ответил молодой седой человек.

Дворец князей Черниговских, пусть и выстроенный всего-то в прошлом столетии, за что удостоился наименования «Новый», все же зацепил те времена, когда общий дом было принято делить на мужскую и женские части. Времена поменялись, но разделение все еще казалось князю удобным – меньше суеты в родном кабинете. Меньше внимания, эмоций и осуждения по поводу разбитой посуды, перевернутых кресел и густого запаха спиртного, разлитого по наборному паркету. А когда женщина понадобится князю, он пойдет к ней сам.

Князь бережно отложил бутылку с виски, опустошенную наполовину, оправил распахнутый ворот рубашки, желая застегнуть – но обнаружил пуговицы вырванными. Оглядел себя, с облегчением не обнаружив мундир залитым и испачканным. И направился на женскую половину – сквозь весь дворец; через длинные коридоры, заставленные портретами предков, от которых старательно прятал взгляд.

Несмотря на выпитое, его не водило из стороны в сторону и не звало на подвиги. Алкоголь прошел через шокированное сознание, как вода. Обожгло живот и отступило, будто не было, оставив ту же пустоту и потерянность. Ему нужен был собеседник; нужен был совет, и он шел туда, где его могли дать.

Тяжелая дверь будуара супруги удостоилась выверенного и деликатного постукивания. Как бы ни хотелось рвануть, вышибить, разрушить массив дерева, но помещение всегда плотно связывалось с образом супруги – а на нее он руку поднимать не смел и в мыслях.

— Зайди, супруг мой, — медовой речью с дивным акцентом донеслось из будуара, вызвав смесь любви и вожделения, надежды и привязанности.

Кто-то, в миг горя, шел к духовнику, иные исповедовались близкому другу. Другие приближали к себе психолога или любовниц. Для него его Лита была всем.

В отличие от духовников от друзей не обязательно говорить только о явном, сжигая себя тайным; в противовес от любовниц и психологов, верность не требовалось проверять – равно как решать, что делать с трупами, сболтнув лишнего.

Его супруга достойна правды, любой, даже самой горестной и проклятой. И она же может подсказать путь – она умная, всегда была умной. Поэтому он ее взял, выделил из шумного и многочисленного семейства князя Сапеги. «Порченая» – говорил отец, пытаясь отвадить его, подсовывая небылицы о ее прошлом. Старый зашоренный дурак, который слишком доверял советникам – благо последний ненадолго пережил первого.

Черниговский поймал себя на том, что стоит в проходе двери, привалившись к створке, и искренне любуется, глядя на супругу, сидящую перед зеркалом. Лита сидела к нему спиной, расчесывая длинные, цвета воронового крыла, волосы – и он видел ее лукавую улыбку, обращенную к нему в отражении. Сколько ей лет? Вечные двадцать шесть – в этом весь ответ. Зрелость, помноженная на природную красоту и властность. Волна обожания прокатилась по телу, обернувшись отчего-то кое-как удержанными слезами.

— Лита, я все потерял, — не удержал он дрожь в голосе, а слезинка все-таки скатилась на щеку.

— Что случилось? — замерев с расческой в руках, с тревогой смотрела она на него через зеркало.

— Они убили моего сына. Они убили Олега! Они узнали про Заповедник, — скрываемая до того паника все-таки прорвалась в голосе горестным шепотом. — Они выпустили заключенных!

— Нину – тоже? — пожала она губы недовольно.

— Всех, — покаянно опустил князь голову.

— Значит, пришло время взять власть, — порывисто повернулась супруга к нему и даже не подошла – подплыла, остановившись в гранах миллиметра и заглянув снизу вверх. — Ты достоин быть первым, муж мой. Надо сломать вековую несправедливость. Призови союзников. Надави на должников. Заставь выступить всех, кого ты готовил и выращивал.

— Они убоятся императора, — отчего-то произнес князь Черниговский.

Произнес правду, но не ту, которую она должна была услышать.

— Император будет мертв, — жестко произнесла супруга.

Метнулась к будуару, порывистым жестом выбила фальш-доску из боковины и куда более бережно достала оттуда шкатулку, обернутую темно-алым бархатом.

Двумя руками, словно регалию, поднесла она ее к супругу и ободряющим взглядом призвала открыть.

Мягко щелкнул замок, отворяясь, и под приглушенным светом люстр матово блеснул наполненный синеватой жидкостью стальной шприц.

— С этим ты убьешь его, — шептала Лита. — Это подарок от наших друзей. С этим ты убьешь кого угодно. Потом ты сольешь весь компромат на князей в сеть, чтобы народ вышел на улицы, добьешь сопротивляющихся и войдешь на трон героем, — она его уверяла, а он млел, глядя в эти глаза, что отражали его влюбленное лицо.

— Лита, — заикнулся князь.

— Т-ш! Я знаю, оно лишит тебя детей, — бережно отложив шкатулку на стол, женщина взяла в ладони его лицо и поцеловала подбородок. — Но сегодня мы сделаем нового! Мы сделаем тебе наследника, — целовала она его лицо.

А князь сходил с ума от вожделения.

— Я немного придержу беременность на тот случай, если кто-то заподозрит тебя, — ворковала Лита. — Когда ребенок появится, он будет здоров, и всякие подозрения умрут. Потом умрут их владельцы.

— Да, — выдохнул князь, чувствуя ее руки под своей рубашкой.

— Мы назовем его Олегом, в честь твоего бастарда, хочешь? — шептала она.

Князь хотел, теряя рассудок.

Хотел настолько, что не мог заставить себя сказать ей, что император уже знает о Товаре. Что признался он ему в этом сам. Что их война проиграна, потому что он не сможет заставлять идти в бой князей под страхом разоблачения, потому что они уже разоблачены. Они все – все, кого он выращивал, скармливая им ослабленные владения, но связывая страшной тайной наркотика, боятся не князя Черниговского, а огласки – а этого страха больше не существует.

Но он молчал и пил вкус этих губ, сходя с ума по ней так же, как когда-то мальчишкой. Ей уже тогда было «двадцать шесть», и ничего не изменилось.

Сумасшедшее вожделение отпустило его через несколько часов. Потом он лежал в постели, прислушиваясь к ее дыханию. И только под утро, когда рассвет проявил тени в комнате, сел на край постели. Оглянулся на Литу, отметив изящную спину, приоткрытую одеялом. Потянулся к ней рукой, желая провести по нежной коже, но кое-как удержался и силой воли заставил отвернуться.

Перед ним, на столе перед зеркалом, по прежнему стоял открытый футляр со шприцом.

А рядом с ним лежал его сотовый телефон. И он помнил номер.

Мыслей не было. Но взгляд невольно переходил с предмета на предмет.

Футляр. Телефон. Футляр…

Глава 17

Иногда иные праздничные события невольно смотрятся с тревогой.

Например, воскресное утро в родном доме, да еще с любимой девушкой под боком, устроившейся вместе со мной на диване перед телевизором, могло смело претендовать на звание идеального. Тем более, что родитель и сестры укатили на выходные к Федору в Румынию, и были мы тут одни. А еще родственники Ники тоже были в безопасности. Плюс защита дома работала на максимум, убирая вообще любые треволнения и беспокойства. Ну и Брунгильда тоже бдила, на всякий случай держа одно ухо приподнятым, а кот Машк лично смотрел в окно.

Словом, все для того, чтобы Ника перестала ерзать и спокойно посмотрела со мной какую-нибудь легкую комедию. С чего-то же надо начинать обычную семейную жизнь.

Вон, даже еда разогретая стояла на столике перед нами – это чтобы не металась, придумывая причину для беспокойства.

Но не тут-то было – случайное нажатие на новостной канал (а я знал, что нельзя доверять ей пульт!) отразило подтянутого и сурового человека в мундире, в котором Ника первая узнала знакомого нам обоим человека.

— Это же папа! — охнула она.

А там и я вчитался в бегущую новостную строчку внизу экрана.

— «Чрезвычайный представитель императора», надо же, — хмыкнул я, глядя на два новеньких ордена на его мундире, не иначе навешанных для большей представительности. — «Исполняющий обязанности министра внутренних дел».

— Тихо, папа говорит! — шикнула Ника.

Ну а папа говорил, что всю преступность велено прижать к ногтю, чем он лично поставлен заниматься. Судьба прежнего министра репортера отчего-то не занимала вообще.

Дела, поднятые князем, будут доведены до суда и решение по ним представлены общественности. Да, он знает о вываленных в сеть материалах, но призывает относиться к ним рассудительно, потому что каждый умный человек обязан знать, что вместе с крупицей правды могут быть вывалены горы лжи. Вон, простой пример – …

И интервью развернулось полноценным сюжетом на добрые полчаса. Новый генерал (надо же, не пожадничали) в пух и прах разбивал громадье сетевого вранья, демонстрируя документы и убедительно показывая признаки подделки.

Эфирное время, наверное, стоило адово дорого. А состряпанный в экстренном темпе обвинительный хлам, обильно разбавивший правду о княжеских преступлениях и влитый через те же источники, и того дороже.

— Ты, надеюсь, не нарушал закон? — уточнила Ника, вздохнув то ли довольно, то ли с тоской.

Папа стал большим начальником, но видеть его ей теперь придется куда как реже… Тяжела судьба генеральской дочки.

— А что? — мрачно уточнил я супруги.

— Ничего… Папа спросит, наверное, при знакомстве. Он у меня очень ответственный. Ну, вы ведь с ним и мамой не виделись еще.

— Зачем нам знакомиться? — заерзал я. — Я уже читал их досье. Приличные люди.

— Так они тебя совсем не знают!

— Хорошо, дам им почитать мое досье.

— Так не делается, — строго постановила Ника. — Надо при личной встрече.

— Обменяться досье?

Ника демонстративно закатила глаза и махнула рукой.

— С момента, как твоего отца назначили на пост, я ничего не нарушал, — успокоил я ее. — Переключай на «ДолТВ», сейчас начнется уже.

— Там реклама еще минут пять, — смотрела Ника на отца, хотя звук выключила – тот начал говорить про семью и детей.

Мало ли что ему прописали в сценарии – дочь слушать это не особо хотела.

— Как Артем? — спросила невеста.

— Кто ж его знает. Укатил с Инкой к ней домой. Если про него нет в международных новостях, значит нормально.

— А Пашка?

— В Китай, как я знаю. С Дейю. За ними прислали самолет, и про них тоже нет ничего в новостях.

— Здорово, — протянула Ника.

— Вот! — наставительно произнес я. — Умные девушки – забрали себе толковых парней. А ты чего ждешь?

Ника потупилась и смущенно отвела взгляд.

— Принесешь мороженого? — попросила она.

Эх…

— Ладно, — с грустью в голосе, поднялся я и сделал шаг к кухне.

Вернее, попытался сделать шаг.

— Оп-па, ноги не слушаются… Ника, блин! — возмутился я, обернувшись и видя торжественно-победную улыбку на ее лице.

После чего рухнул горизонтально вниз – благо, руки подставил. Да и те неметь стали.

— Кто сказал, что я тебя не заберу? — мурлыкнула Ника, подтянулась руками вверх, встала на ноги.

И тоже рухнула рядом.

— А я стаканы нам поменял, — доверительно произнес я лежащей рядом супруге.

— Дурак, — обиженно смотрела на меня с ковра Ника. — Я все подготовила! И мороженое, и все!

— Посмотрели кино, — обреченно вздохнул я, стукнув лбом о ковер.

Рядом дулась невеста. Вы посмотрите – даже отвернулась! Я бы и сам отвернулся, но шея тоже занемела и не двигалась.

Спрыгнув с подоконника, мимо прошел Машк, поведя хвостом и потеревшись боком о лицо. Запрыгнул на диван. Запрыгнул на столик. Зачавкал.

«Блин!» – попытался возмутиться я, но вырвалось что-то невразумительное, на одних гласных – рот тоже занемел.

Лежал, смотрел в затылок Нике и даже осуждающим взглядом ее укорить не мог.

С глухим звуком поднялась со своего коврика Брунгильда и заинтересованно подышала мне в лицо. Повторила с Никой. Гавкнула, покрутившись вокруг, зачем отчего-то сорвалась к двери и легко ее открыла.

Сверху со стола упал парализованный кот. Принялся укоряюще смотреть на него – полегчало.

А затем вбежавшая и крайне возбужденная Брунгильда аккуратно уцепила Нику за штанину и куда-то потащила во двор, восторженно поскуливая.

«Не, ну ты видел?» — возмущенно смотрел я на Машка.

Потому что отвернуться не мог все равно.

Впрочем, минут через пять Брунгильда вернулась снова и потащила уже меня – мимо стола, мимо телевизора, мимо деловито кушавшего мороженого на кухне Вени, который проводил меня взглядом и вновь открыл холодильник, доставая еще одно. И это с учетом того, что половина в руках не доеденная! Возмутительно!

А, между тем, путь наш шел по колее внутри травы, к самому углу широкого двора – где некогда Брунгильда сделала себе логово в запасном выходе в наше тайное метро.

Словом, Ника там уже была. Меня положили рядом и унеслись во двор.

Кота Брунгильда выплюнула подальше внутри своей конуры, после чего с довольным видом устроилась под моим боком, уложив морду на лапы и выглядя абсолютно счастливой. Вечерело.

— Аээхдыы, — произнесла Ника виновато.

Я повел языком, с радостью отмечая возможность невразумительно мычать. А еще слегка начали двигаться пальцы рук.

«Прекрасная первая брачная ночь!» – раздраженно выразился я, но на мои звуки одобрительно гавкнула только Брунгильда.

Зато теперь мы могли с Никой смотреть друг на друга и выяснять отношения. Правда, минут через пять помирились и смотрели уже влюбленно и чуть виновато.

А затем мир шарахнуло сверху так, что я на мгновение потерял зрение. Продавившаяся земля завалила вход, а бетонная плита над нами покрылась сеткой трещин, скрывшись в поднятой пыли.

Жалобно скулила Брунгильда; шипел, пытаясь кого-то поцарапать, кот. От земли же над нами стал пробиваться ощутимый жар – сначала просто теплом, потом удушьем, пробирающим почище натопленной бани. И только отвод в метро давал шансы не сдохнуть. Впрочем – покосился я – его практически завалило, оставив щели в сломленной пополам бетонной плите с торчащей арматурой.

Затем жар сменился холодом – лютым, с корочкой на веках и видимым дыханием. После чего удар повторился, замуровав нас от выхода окончательно.

Не сразу тишина ощутилась тем самым моментом, когда все завершилось. По-прежнему скулила Брунгильда и топорщил шерсть кот. Но прошла уже вечность длиною в половину часа, и никаких новых атак я не ощущал.

Что, впрочем, не означало немедленного желания выбраться – не стоит забывать о возможной команде зачистки. К тому же, воздух был, язык перестал ощущаться онемевшим и даже руки обрели подвижность. А еще рядом была любимая девушка, которая точно никуда не сбежит.

— Руки, — возмутилась Ника на мои посягательства.

— Дорогая, я в кои то веки муж!

— Здесь, под завалом?! — возмущалась она.

— А как же дух романтики?

— Рядом с котом и собакой?!

— Они отвернутся.

— Я так не могу! — категорично заявили мне.

Вздохнув, нащупал Машка и отвернулся к Брунгильде.

— Максим, ты спишь? — спросила в тишине Ника.

— Кота глажу. Ему страшно, — буркнул я.

— А ну! Меня гладь. Мне страшно.

Что, собственно, делать оказалось куда интересней. В конце концов, должна же быть у нас хоть какая-то брачная ночь!..

Но стоило продвинуться к ней, как сверху предательски заскрипели камнями. А затем и вовсе по-хамски впустили в наш уютный уголок свет полной луны!

— Господин, я так рада, что вы живы! — размазывая землю по лице, плакала от счастья та самая китаянка, которая так удачно свалилась в Москву-реку парой дней раньше.

— Пошла вон! И камни обратно верни! — зашипели мы на нее хором.

Короче, все равно пришлось выбираться. Тьфу! Все же хорошо было!

Ну а сверху, за выжженным кратером, которым некогда был мой дом, за оцеплением из алых лент, в свете огней скорых и полиции, нас уже ждало огромное количество людей, радовавшихся нам, как родным. Даже сильнее, чем родным. Потому что лютовавший не так далеко глава клана Шуйских на полном серьезе желал кого-нибудь повесить.

— Живой, скотина, — оглядел Шуйский меня с ног до головы, после чего прижал к груди и обнял.

— Вот он – читал мое досье, — пережив спонтанные чувства, деловито объяснял я супруге. — Никогда раньше не виделись, а какое доброжелательное отношение!

— Максим… — словно не слышала меня Ника, глядя на коричневый пепел в кратере. — А давай, если у нас будет сын, назовем его Вениамином?

Сердце кольнуло. Еще и от того, что кратер имел вполне читаемый рельеф – с серьезным уклоном напротив того места, где мы были.

— Давай.

Нас побеспокоили через десяток минут молчания.

— Максим, вас к телефону, — пробрался ко мне княжеский порученец. — Его сиятельство разрешил. Говорит, важно.

Я принял трубку.

— Максим, слышишь? — произнес знакомый голос. — Это – не я! Слышишь!!! Это – не я!!!

— Мои условия вам все еще интересны, — ответил я князю Черниговскому.

— Я не знаю, как у тебя получится… Но я хочу, чтобы наши юристы встретились.

— Вам позвонят, — положил я трубку.

— Я видела призраки, — шепнула китаянка из-за спины, заставив вздрогнуть.

— Ты еще тут? — возмутилась Ника.

— А я теперь от вас никуда не уйду, — нахмурилась она. — У меня миссия.

— Оу, миссия… — вздохнул я.

— Она мне не нравится! Пусть она уйдет! — требовала невеста.

— Не прощаюсь! — гордо подняв подбородок, убежала китаянка по своим делам.

Еще и оттого, что к ней направилась встрепенувшаяся и только сейчас отреагировавшая на постороннюю княжеская охрана.

Ника же осталась недовольно шипеть.

— Ты погоди, — успокоил я невесту. — Кто знает? Быть может, имя для дочери нам тоже выдумывать не придется.

— Собака! Собаку держите! — охнули где-то позади, за скорыми.

Там отчего-то тоже решили обследовать пострадавших домашних животных – хотя что им будет, у Машка вон в ошейник такого накручено, что окрестные собаки гавкать боятся…

— Бруня, сюда! — строго произнесла Ника.

И даже радовалась какое-то время, с гордостью глядя, как несется к ней огромная собака. А потом с разочарованием вздохнула, когда Брунгильда пронеслась мимо, прямо в пыль и пепел пережженной земли.

— Переживает, — грустно констатировала жена. — Они ведь территориальные, а тут дом сожгли…

Собака действительно смотрелась смятенной – то срывалась к краю, то вынюхивала что-то в центре, то вновь мчалась странными зигзагами, жалостно поскуливая. И ладно бы обычных размеров – но в холке она была мне по пояс. Так что зрелище было печальное и тоскливое.

Пока Брунгильда, наконец, не остановилась в дальнем от нас пятачке, громко гавкнула и принялась зарываться лапами в землю. Громко лаять и снова рыть.

— Нашла что-то? — еще не понимая, произнесла Ника.

Но люди из поисковых групп, что были к собаке ближе, уже со всех ног неслись к находке – опережая вскочившего и рванувшего вперед меня.

— Веня! — охнула жена и опрометью понеслась за мной.

— Тут труп, — чуть не сбила меня издали тусклая фраза.

— Уберите собаку, я проверю, — не верили ему.

— Не чувствую жизни, — ответили ему холодным тоном специалиста.

И вся суета разом остановились.

Я раздвинул вставших полукругом людей, пробираясь ближе. Посмотрел на перекрученное тело, сломленное, будто игрушка. Обнял и прижал к себе Брунгильду, приседая с ней рядом и удерживая ее.

Рядом замерла Ника и с болью в глазах до крови прокусила нижнюю губу.

— Тело мы забираем, — вздохнув, обозначил мужчина в белой форме медика.

— Нет, — ответил я ему, глядя в запыленное сажей и покрытое коркой крови лицо.

— Вы же не собираетесь оставлять тут труп? — немного нервно отреагировал он.

Хотя с другим, наверное, даже разговаривать не захотели – но отношение князя было продемонстрировано явно…

Я отвечать не стал. Передал Брунгильду Нике, подошел к Вене ближе и присел у головы.

— Ты вообще как, — откашлявшись, произнес я, игнорируя осуждающие взгляды в спину. — Мороженое будешь?

Мертвый левый глаз, переборов прикипевшую корочку, заинтересованно открылся и посмотрел на меня.

Позади гулко рухнуло обморочное тело. Радостно гавкнула Брунгильда. Задумчиво почесала затылок китаянка.

— Откопать, покормить, — поймав ее взгляд, приказал ей. — Хотя нет, сначала покормить, потом откопать…

— Но постойте, ему надо в реанимацию! — возмутились позади.

— У меня тут «целитель» в ранге «мастера» и бесплатная рабочая сила в качестве сиделки, — проворчал я. — Так что верните кота, и огромное вам спасибо. Хотя нет, стойте… У вас есть лопата?

— Да, разумеется.

— Ну так идите и накопайте себе другого пациента!!

Эпилог

Поистине важные решения редко предпринимаются при большом стечении народа, в богатых палатах и звучных местах. Скорее, уже по прошествии многих лет безымянное местечко обретет нарицательное имя, здание отремонтируют и примут поток туристов. Разумеется, если гриф секретности будет снят – а до того место останется самым обычным.

Как, к примеру, деловой центр средней руки в поселке Климово – того самого уровня, когда под ногами скрипят деревянные половицы, окрашенные охрой, а за дешевыми дверьми слышна вся подноготная несложного бизнеса вокруг складов и железной дороги, у которой тут была станция.

Собственно, по железной дороге, в зашторенном вагоне князь Черниговский и прибыл в поселение, был встречен на недорогих автомобилях с местными номерами и вместе со свитой препровожден в деловой центр.

Всего он взял с собой трех человек – двух клановых «виртуозов», пускай один недавно едва выжил под ударом Аймара и нуждался в отдыхе, но времена были не из легких… Третьим, в центре как-то случайно само по себе получившегося боевого клина, шел благообразный юрист с портфелем в руках – Семен Ааронович был поверенным в делах клана еще при отце, и его новый глава смещать не стал. Супруга хотела, в рамках обновления персонала, но у юриста был статус потомственного слуги и наследная должность. А убирать отца, чтобы потом работать с озлобленными детьми – это уже просто нерационально, и никакими лозунгами не оправдать.

— Мы будем говорить здесь? — все-таки выразил князь недоумение, когда сквозь дверь пробился недовольный крик начальника на подчиненного – словно рядом стояли, в самом деле…

— Выше, — емко ответил ему сопровождающий, сворачивая на лестницу в конце коридора.

Впрочем, та была столь же невзрачная, как и дешево окрашенные стены – с уже потрескавшейся и местами отваливающейся штукатуркой. Неприятное и дешевое место.

Успокаивало, что молодой человек впереди хотя бы знал толк в хороших вещах – неброский костюм стоил, как половина аренды всей этой халупы за год. Да и его свита тоже одевалась не в магазинах готового платья, предпочитая личных портных. Симметрично гостям, их также было трое, хотя боевые ранги сам князь оценил бы, как нулевые – впрочем, они тоже были молоды.

Вся банда этого Самойлова была неприлично молода, но с ними приходилось иметь дело. По счастью, раздражение возрастом смягчалось пониманием той неопытности, что соответствует небольшим годам – а значит и не особой внимательностью к пунктам договора, который было решено составить на бумаге и скрепить большой княжеской печатью. В этом деле Семен Ааронович их сожрет и выплюнет. Еще должными могут остаться, с неустойками и прочими договорными пунктами… Но это, вероятнее всего, мысли от мандража – потому что князь был не в том положении, чтобы развернуться и уйти. Однако и просто молча принимать все условия он считал недопустимым.

Этаж сменился следующим, столь же непритязательным – и последним, если судить по счету. Но сопровождающий уверенным шагом прошел дальше, по металлической лестнице, ведущей на техэтаж.

— Надеюсь, вы подразумевали не крышу, — буркнул Черниговский, придерживая перила при крутом подъеме.

Ступени неприятно пружинили под весом, навевая мысли о ненадежности конструкции.

Зато стоило пройти в невысокую дверь, предусмотрительно нагнув голову, как всякие мысли о дешевизне исчезли сами собой. Коридор, что предстал перед ними, был словно вырезан из неплохого офиса в центре столицы и перенесен в никому не известное Климово – гранит, лепнина и ненавязчивый дизайн, скрывающий своей задумкой не самые высокие потолки, которые особо даже не давили – хотя достать до них рукой не составило бы труда.

В коридоре, разумеется, имелись двери – числом три. Людей не было, да и свет на этаже включал перед этим сопровождающий самолично.

— Если вы не против, мы оставим профессионалов работать с документами, — указал юноша на дверь в дальнем кабинете.

— Не имею ничего против, — кивнул князь.

— В таком случае, разрешите представить, — сопровождающий указал на первого из своей свиты. — Кашапов Ильдар, Нурлан Садыков.

Двое коротко поклонились князю.

— Семен Ааронович, — рекомендовал себя княжеский юрист сам и с ироничной миной позволил коллегам потрогать свою белую и мягкую ладонь. — Вы составили свой проект?

— По соглашению господина, мы работаем над вашим проектом, — произнес сопровождающий.

И знал бы он, каких нервов Черниговскому этого стоило. Пришлось перезванивать дважды.

— Ах да, конечно, — хмыкнул юрист, как само собой разумеющееся отреагировал на вежливо открытую перед ним дверь и скрылся в кабинете.

— Наша охрана может подождать в соседней комнате, — указал он на дверь рядом. — Вам, князь, я предлагаю скоротать время за беседой, — говорил он тем тоном, что предполагает уверенность в согласии.

Это все-таки цепляло раздражением опального князя, но ситуация… Ситуация бесила еще сильнее.

— Это ваш охранник? — хмыкнул Черниговкий, не удержавшись от шпильки в адрес невысокого и хмурого юноши, стоявшего рядом.

— Наблюдатель охранного агентства, — кивнули ему.

— Вы полагаете, охранное агентство уместным на такой встрече? — приподнял бровь князь.

— Если оно называется «Древичи». Вадим сын конунга, — указал он вновь на мрачного паренька. — Отец полагает, что ему стоит набираться опыта.

Черниговский бросил чуть нервный взгляд на откровенного мальчишку, случайная смерть которого с гарантией растопчет и без того призрачные шансы на нормальную жизнь.

— Пожалуй, моей охране прибавится головной боли, — облизал князь пересохшие губы. — С вашей стороны было бы правильно предупредить заранее.

— Нет смысла, его отец в здании, — буднично произнес сопровождающий и указал на последний оставшийся кабинет. — А нам сюда, князь.

Предложенное помещение оказалось без окон, но с фальш-панелью на стене, имитирующей рассеянный солнечный свет под неплотными шторами. Основным же источником был круглый и широкий светильник над столом для переговоров. Гостям кабинета предлагались удобные офисные кресла, блокноты с карандашами, шоколад и простой офисный кулер с запасом воды и чистыми фужерами. Отдельно стоял узкий кожаный диван с выдвигающейся подножкой – если ожидание окажется дольше запланированного.

Но самое важное, в кабинете не было никого кроме них.

— Где Самойлов, — поджав губы, уточнил князь недовольно.

— Думаю, стоит поднять этот вопрос, когда бумаги будут подписаны, — подошел юноша к кулеру и налил себе воды.

— Я полагаю, мы обговорили все пункты заочно, и это не займет много времени, — князь сразу развалился на диванчике, чтобы не ставить сопровождающего в равное с собой положение. — Как вас зовут, к слову?

— Дмитрием. Желаете воды?

— Обойдусь. Расскажите мне лучше, Дмитрий, как вы собираетесь исполнять обещанное? — напряженно уточнил князь.

— Договор начнется с наших обязательств, — указали ему на оговоренное. — Только после этого начнется ваша часть. Не стоит беспокоиться.

— Я спокоен. Я желаю знать, как это будет. Я доверился вам и ради вас отложил иные варианты. Уверяю, они есть, — чеканил он слова. — Я хочу удостоверится, что не теряю время просто так.

— Полагаю, это вопрос выбора. Вы его уже сделали, раз находитесь здесь.

— Хотите, я дам вам денег? Лично вам, никто не узнает, — придвинулся князь чуть вперед. — Всего-то несколько деталей.

— Зачем платить деньги за то, что вас расстроит? — хмыкнул юноша. — Обычно неприятности приходят бесплатно.

— Я к ним готов. Я в них по уши, и поверьте, еще малая толика не заставит уйти меня под воду.

— Там, за стенами, — указал Дмитрий вперед. — Сейчас юристы обсуждают пункт, как вам будут отрубать ногу.

Князь вскинулся, но тут же успокоился. Его поверенный не допустит.

— Понимаете, князь Гагарин весьма желает получить себе новую трость и вряд ли перед чем-то остановится, — вздохнули за столом. — Поэтому сейчас Семену Аароновичу объясняют, что лучше под наркозом, в больнице, под присмотром «целителя», а потом пару месяцев похромать без последствий на протезе и отрастить новую. Гораздо лучше, чем без наркоза ржавой пилой в сыром подземелье.

Черниговского передернуло.

— Что еще вы собираетесь от меня отрезать?!

— Остальным вашим кровникам будет достаточно денег, — успокоил его парень. — В вашей тюрьме кости множества веков. В первую очередь, следует определиться с датировками, историческими обстоятельствами и последствиями. Быть может, все уже отомщено. Либо была усобица между вашими предками, но после прекращена примирением. Полагаем, определенный процент недовольных на этом можно отсечь.

— Мне хватит и оставшихся, — слегка затрясло князя. — Но до этого…

— Позвольте вас перебить, — извинился тоном Дмитрий. — Важным в деле тюрьмы также станет то обстоятельство, что условия определения генетического материала позволяет присваивать одну кость чуть ли не пятерым семьям одной ветви. Полагаю, в обвинении князя Мстиславского шел упор на количество потенциальных кровников.

— То есть, он врал?!

— Ни в коей мере, — пожали плечами. — Кости действительно могли принадлежать предкам всех названных. А могли и нет. Это сократит число претензий.

— А сам Мстиславский? — облизал губы князь. — Он не отступит. Панкратов… Этот тоже…

— У нас есть выходы на них. Как и на Юсупова и его союзников, разумеется. Дело будет решено в нашу пользу. Разумеется, всех мы не охватим.

— На оставшихся у вас не хватит денег, — ерзал на диване князь.

Жить хотелось, очень…

— Простите, я неверно выразился в самом начале. Я имел в виду их деньги, а не те, которые предполагается платить.

— Это… Нагло…

— Не в тот момент, когда на них заведены уголовные дела, которые расследует тесть Максима.

— Это не тот случай! Честь важнее финансовых трудностей!

— Та самая честь, которая обеспечивала возврат денег и имущества Борецким? — уточнил сопровождающий. — Получилось так, что мы можем влиять на этот процесс. Поэтому самые ворчливые либо будут выставлены лжецами и клятвопреступниками, либо княгиня их великодушно простит. Великодушие за великодушие.

— А то… То, что сотворил мой бастард на турнире… — пересиливая себя и нервничая, все-таки спросил князь.

— Трагедия, разумеется, — покачали головой. — Мы не сможем вас откупить за это. Вы перестанете быть князем.

— Что?! Тогда какой в этом всем смысл?! — вскинулся Черниговский.

— В том, что вы останетесь княжеством править, разумеется, — пожал плечами Дмитрий. — Пока мы не найдем способ вернуть вам титул.

— Это какое-то крайне мутное условие, — нервно тянул слова князь.

— Оставим формулировки юристам. Нам важен результат, верно?

— Мне нужно, чтобы император меня не убил!! От остального я отпинался бы и сам!! Что мне твои разъярённые князья, когда он придет на мои земли и все отнимет?!

— На императора мы также имеем возможность влиять. Некое родство, как вы понимаете, и общие интересы…

— Не в той мере, — вновь облизал губы князь. — Не в той мере вы способны влиять. Я признаюсь… Вот, — порывисто, чтобы не передумать, выхватил он из внутреннего кармана футляр со шприцем. — Император уверен, что я связан с распространением этого. Оно усиливает… Усиливает способности одаренных, — качнул он футляром, не желая открывать. — Но у него есть побочные эффекты. Но вот эта штука… Она способна сделать одаренного сильнее императора. Я мог бы его убить, слышишь! Но я хочу жить в своей стране, а не заливать ее кровью!

— В вашем футляре окрашенный физраствор, — сложив руки на парте, как прилежный ученик произнес Дмитрий.

— Что?! Чушь, — качнул головой князь. — Предложи императору эту дрянь. Скажи, я отдам данные всех, кто на ней сидит – и он получит выход на личную армию. Я не догадался сказать ему сам, но теперь… Вам будет, что предложить за мою жизнь и свободу! Вместе с этим вашим родством, вас выслушают и поймут ценность сделки!

— Князь, проведите химанализ, — хмыкнул парень, глядя поверх футляра. — Как вернетесь. Не откладывая.

— Не смей сомневаться в моих словах!

— Князь, прошу, не гневайтесь, — примирительно поднял Дмитрий руки. — Но так получилось, что вы на этой дряни сидите лет сорок. А в этом футляре вам дали физраствор, чтобы вы вкатили его в вену, вышли на бой с императором и умерли, очистив княжество от претензий.

— Ты фантазер, хотя не ведаю, отчего столь смелый, — фыркнул, задавив гнев, князь. — Эта дрянь лишает потомства, а у меня есть дети.

— Князь, хочу обратить ваше пристальное внимание, что моя смерть не принесет вам спокойствия, но оборвет сделку.

— Я спокоен! Но было бы лучше, если бы вы просто молчали.

— У нас был доступ к анализам вашего сына. Помните, тот инцидент с банком. Это не ваш сын, — сухо ответил Дмитрий. — У вас вообще нет детей, кроме павшего Олега.

— Я нянчил младенцев с малолетства, — кое-как давя ярость и помня о контакте, нагнулся вперед князь. — Я был при родах. Я учил с ними первые слова!

— И вы пытались разбудить в них Силу Крови, — кивнул Дмитрий. — Прошу отметить, тут нет свидетелей и камер, а я поверенный Максима, и мне ведомо больше остальных.

— Сила Крови может пробудиться и к старости! Главное, что это моя кровь! Медики и генетики – они не слепые!

— Они заменены вашей женой сразу по вступлению на княжеский престол. Обновление кадров, часто практикуется.

— Ты, щенок, не знаешь мою Литу! Она обожает меня и никогда бы мне не изменила!! Для твоего спокойствия, будь так добр, не смей говорить о неверности и слова.

— Как скажете, князь.

И послушно замолчал на долгие десять минут – когда не выдержал уже Черниговский.

— Доступ к анализам имела и ИСБ. По-твоему, они тоже бы промолчали?!

— Представьте себе, — пожал Дмитрий плечом. — Удивительно, отчего бы? Князь, не сверлите меня гневным взглядом. Прибудете домой, призовете детей, соберете волосы и обратитесь анонимно в какой-нибудь частный медицинский центр. Там же, кстати, проверят и содержимое колбы. Простите князь, я не смею вам указывать.

— С чего… — мрачно произнес Черниговский после новой паузы. — С чего ты взял, что я под наркотиком уже сорок лет?

— Так решил Максим. Он говорил мне о чести, которая определяет силу одаренных. Бесчестье губит Силу. Поэтому истинному князю легко заблудиться в поступках, когда он делает мерзость, а Сила его продолжает прирастать.

— Это было во благо клана!!

— Да, Максим говорил, они так и считают, — сухо ответили ему. — Он не полагает вас мерзавцем, князь.

— Зато я полагаю его таковым, — трясло князя.

— У вас так много друзей, что на помощь пришел только мерзавец, — хмыкнул парень. — Быть может, у вас всего один друг?

— Просто заткнись и вытащи меня из этой трясины. Он мне не друг. Он хотел меня убить. Из-за него я здесь.

— Вы здесь только потому, что искренне скорбели над сыном, — с жалостью к нему произнес Дмитрий. — Возможно, ради его памяти, вам стоит вспомнить вновь, как и при каких обстоятельствах его направили в Таиланд? Кто настоял на путешествии? И отчего в карманах вашего чистого ребенка нашли наркотики?

— Это была провокация врагов рода, — с выгоревшими эмоциями сидел на кресле князь.

Но он помнил, кто, к его искреннему счастью, распростер свою материнскую любовь на сына от первой настоящей любви.

— Если допустить, что вы погибнете сегодня, то наследует вам старший сын. Но если СК не пробудится и это не удастся утаить, то наследником будет бастард. Кровь важнее законности брака.

— Прекрати. Успокойся. Ты опять забываешься. Договор важен, но он не станет хранить тебя вечно, — бормотал князь без надрыва, только напряженно думая и размышляя.

— Я сожалею, что вы перестали быть нужны тем кукловодам, что травили вас всю жизнь и оттолкнули единственного настоящего сына. Все, что мы можем предложить вам сейчас – это отнять у них достигнутое и не допустить свершиться их планам.

— Вы хотите отнять у меня титул…

— Сохранить для вас, — мягко уверил его Дмитрий. — Иначе они заберут его на сына через вашу смерть.

— Отнять земли…

— Оставить администратором. Вам лучше знать, как править родной землей.

— Отрезать ногу…

— Чтобы не лишиться головы.

— У вас тоже ничего не получится, — отчаянно закрутил князь головой. — И у них – тоже! Я должен чертову прорву денег китайцам. Под залог титула… Они заберут все. И пусть катятся к чертям! Вместе с ними и с вами!!

— Подпишите договор, и мы все решим.

— Демоны с вами, — кусал он губы. — Впрочем, вы и сами демоны, если сможете это сотворить…

— Ваше сиятельство! — возмущенно ворвался в кабинет Семен Ааронович. — Это какие-то жулики, это мошенники! Я отказываюсь с ними работать!!

— Что случилось?

— Этот татарин и казах, — упрямо ткнул он назад, указав точно в объявившиеся на пороге деловитые физиономии. — Они ставят запятые в самых неожиданных местах!! Я вас сердечно прошу, убедите контрагента нанять специалиста в какой-нибудь уважаемой конторе! Это же невозможно работать!!

— Семен Ааронович, у вас есть контракт с последними правками?

— У этих жуликов!!

— Дайте сюда, — вздохнул князь Черниговский.

Получил увесистый талмуд, исчерканный и вновь украшенный убористым почерком из рук одного из молодых проходимцев.

Щелкнул ручкой, достал княжескую печать.

— Ваше сиятельство, вы же не собираетесь подписывать, не читая! — возмутился юрист.

И князь, неохотно кивнув, все же был вынужден пробежаться по тексту взглядом.

— Заточить Еремееву Нику в башню на десять лет или до рождения сына… Это зачем? — удивился Черниговский.

— Вы подписывайте, подписывайте!

— Слушайте, мы согласны не ограничивать ей свободу. Семен Ааронович, зачем это?

— Это их условие. Как и обеспечение ее безопасности.

— Какая-то чушь…

— Кажется, нас тут не уважают, — переглянувшись, решительно направились на выход чужие юристы.

И Дмитрий отчего-то встал, чтобы откланяться.

— Стойте! Я подпишу, — остановил их князь Черниговский.

В присутствии вызванного посредника и своих «виртуозов», поставил размашистый вензель, закрепил оттиском печати и перестал быть князем официально.

— Все вон, кроме Дмитрия, — но остался князем в душе.

— Сейчас я могу увидеться с Максимом, — хмуро спросил Черниговский, когда дверь мягко затворилась, отсекая посторонних.

— Ваше нынешнее положение предполагает некий карьерный рост, — вежливо ответили ему. — Возможно, на следующих его ступенях, вы сможете встретиться с господином.

— А сейчас что? Я кухарка? — буркнул он.

— Вы крайне опытный администратор и управленец в вашем регионе, — столь же тактично похвалили его. — Развивайте княжество и награда не заставит себя ждать.

— Мое управление начнется с массовых убийств, — растер он щеки руками.

— Полагаю, оно будет мирным и результативным.

— После всего, что ты мне сказал… И если это правда…

— Она уже сбежала, князь. Как и ваши дети, — смотрели на него сочувствующие глаза.

— Я желаю, чтобы ее доставили ко мне. Хочу с ней говорить.

— Значит, вам будет, что попросить у господина.

— Попросить? — не понимая, уточнил Черниговский.

— Вы же не думаете, что все будет по-прежнему, — еще раз стегнула его неприятная информация, заставив поморщиться. — Но в этом есть и приятная сторона.

— И какая же?

— Скоро все перестанет быть прежним и для остальных.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg