«Сюрпризы Лебяжьего озера»

Сюрпризы Лебяжьего озера (fb2) - Сюрпризы Лебяжьего озера 2136K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Самочётов

Алексей Самочётов Сюрпризы Лебяжьего озера

Серия «Наши там» выпускается с 2010 года

© Самолётов А., 2019

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2019

© «Центрполиграф», 2019

Пролог

Люсьен, может, не стоит рисковать?!

– Боишься за меня?

– Очень боюсь. Кто знает этих добряков. У них зубищи – цапнут, мало не покажется.

– Ерунда. Что бобр может сделать человеку. Тем более человеку с таким стволом. – Люсьен передернула затвор автоматической винтовки.

– Вспомни Мельника, которому белка всю морду когтями располосовала.

– Вот только не надо сейчас про этого мужлана шрамообразного, а то приревную.

– Какая ревность, Люсьен! Ты у меня одна.

– Ты у меня тоже одна. Поэтому остаешься здесь и следишь за водой до тех пор, пока я не переползу на во-он тот бугорок, самый крайний.

– Называй вещи своими именами. Не бугорки это, а хатки, бобровые хатки. И кто знает, сколько добряков там может оказаться.

– Нам нужен всего лишь один, но живой. Значит, стреляй только в крайнем случае. Все, давай. – Люсьен потянулась к подруге, и они чмокнули друг друга в губы.

При этом ни та ни другая не выпустили из рук автоматические винтовки. Наверное, вовремя вспомнив про них, девушки оторвались друг от друга. Одна осталась на бугорке, держа палец на спусковом крючке, приготовившись в любую секунду на него нажать, другая поползла вперед – к точно такому же бугорку, находившемуся у самого уреза воды. Помимо винтовки, у Люсьен имелся еще и специальный пистолет, выстреливающий очень прочной капроновой сетью, в которую она собиралась поймать одного из обитавших в заповеднике бобров. Им должен был стать взрослый самец. Здешние ученые обещали добытчицам за этот трофей неплохие деньги. Работа казалась не столько опасной, сколько необычной. К сожалению, так только казалось.

Когда Люсьен забралась на вершину самого близкого к воде бугорка, то есть на вершину бобровой хатки, та вдруг провалилась под ее весом, и девушка мгновенно исчезла из поля зрения наблюдавшей за ней подруги.

Подруга вскочила, вскинув винтовку, но кто-то дернул ее за ногу, и она упала. Перед лицом появилась морда здоровенного бобра с оскаленной пастью. Огромные темно-желтые зубы приблизились к ее носу, но не укусили. Она была вынуждена выпустить из рук оружие, замереть и не двигаться. И тут же почувствовала, как чьи-то мокрые, холодные, липкие лапы начали безжалостно рвать на ней одежду, заставив завизжать во весь голос от ужаса происходящего…

Глава 1 Хозяин базы «Граничная»

Хлопнула входная дверь, и Петр Васильевич Нешпаев оторвался от созерцания вялотекущей реки. Поморщился не столько из-за резанувшей боли в правом запястье, сколько от нежелания сейчас с кем-либо общаться.

На самом деле никакого запястья и вообще правой руки до середины предплечья у него не было – лишился во время рыбалки в заповеднике. Руки не было, зато боль возникала постоянно: то создавалось впечатление, что ноют суставы в пальцах, которых не было, то словно что-то сплющивало отсутствующий локоть… И от осознания, что болит давно уже несуществующее, становилось вдвойне обидно.

Судя по раздавшимся в прихожей звукам, кто-то к нему наведался, и, скорее всего, по делу. Петр Васильевич все еще оставался хозяином рыболовной базы «Граничная» и арендатором угодий, простиравшихся на несколько километров вглубь заповедника под названием Кабанье урочище. Гостем мог быть либо очередной турист, либо знакомый егерь, либо потенциальный покупатель базы.

С покупателем Петр Васильевич все-таки нашел бы силы поговорить. Без руки ему, заядлому рыболову и опытнейшему егерю, нахождение на базе с каждым днем становилось все более невыносимым, он мечтал продать свои владения и обо всем, что связано с ними и заповедником, забыть…

– Привет, Ношпа! Не ожидал?

– Гараж? – Петр Васильевич вскочил, толкнув стол, пустой стакан упал, покатился, и он схватил его. Хорошо, что початая бутылка стояла на подоконнике.

Хозяин базы не просто не ожидал увидеть старого приятеля Геннадия Белова, – глядя на него, подумал, что спит.

– Гараж! – закричал он, надеясь проснуться. – Живой?

– Жив и невредим! – Радостный Белов протянул руки и пощелкал пальцами. – Выпить-то нальешь, Ношпа?

– Конечно, конечно! – Петр Васильевич со стуком поставил стакан на стол, опрокинул в него горлышко бутылки и наполнил по самый край. – Да ты садись, Гараж, садись.

Рваная, грязная одежда висела на Белове лохмотьями, один сапог отсутствовал, из вещей – лишь рыбацкая сумка через плечо… Внешне егерь соответствовал одежде, и воняло от него неслабо, но, похоже, гостя это ничуть не смущало. Да и Петра Васильевича вид Гаража не напрягал. Ему самому пару раз доводилось в таком же виде возвращаться из заповедника. И точно так же он предпочитал первым делом опрокинуть в себя полный стакан водки и только затем позволить расслабиться.

Гараж пил неторопливо, зажмурившись, наслаждаясь каждым глотком. Петр Васильевич пил вместе с ним, но из горлышка бутылки и глаза не закрывал, а вовсю пялился на руку егеря, сжимавшую стакан. Руку, у которой должна была отсутствовать, как минимум, кисть. Потому что Гараж потерял ее одновременно с ним, когда Петр Васильевич лишился почти всей своей правой руки. А еще, помимо кисти, в те же самые короткие мгновения его товарищ по несчастью потерял левую ногу, чуть ниже колена…

– Что, Ношпа, глазам своим не веришь? – Белов покрутил стакан пальцами, которых у него не должно было быть. – А ведь не брось ты меня тогда, глядишь, и у самого рука полностью восстановилась бы. Хотя, возможно, не все еще потеряно. Для твоей руки, я имею в виду…

– Ты на что намекаешь? – Голос хозяина базы дрогнул.

– Да есть у меня кое-что, – похлопал Гараж по своей сумке. – Кое-что настолько ценное… – Он осекся, глаза превратились в две узкие щелки. – Что о нем… о ней никто посторонний знать не должен!

– Может, еще выпьешь? – предложил Петр Васильевич. Он бросил взгляд в окно, спиной к которому сидел гость, и увидел двух мужчин, приближавшихся к дому со стороны поселка. Как же не вовремя они решили его навестить!

– Наливай! И закуску тащи. – Выпитые двести граммов уже начали действовать. – Угощай, Ношпа, не пожалеешь, клянусь моим ржавым гаражом!

– Тогда пойдем на кухню. Там и водка в холодильнике, и закуска, да и вообще – чего нам в кабинете-то сидеть.

– Пойдем. – Гараж поднялся, слегка покачнувшись. – Ты, кстати, обратил внимание на мою ноженьку? Как новенькая, а?

– Да обратил, обратил. Расскажешь, как такое чудо могло произойти?

– Ха! Может, расскажу, а может, и нет, клянусь моим ржавым гаражом…

Они прошли на кухню, Петр Васильевич торопливо прикрыл дверь, подскочил к холодильнику.

– Гараж, помоги на стол накрыть, а то мне с одной рукой… сам понимаешь.

– Да уж, как не понять. – Егерь первым делом достал из холодильника и выставил на стол бутылку водки и две банки пива. Вновь сунулся в холодильник, выбирая, чем бы закусить.

Тем временем Нешпаев открыл дверцу шкафчика, но вместо стаканов и тарелок достал медицинскую колбу, вытащил зубами резиновую пробку, затем взял пинцет и, опустив его в горлышко, извлек наружу извивающуюся пиявку перламутрового цвета. Гараж все еще копошился в холодильнике, когда хозяин дома поднес пиявку к его давно не мытой шее и разжал пинцет. Егерь вздрогнул, потянул руку, чтобы сбросить с себя что-то противно-скользкое, но Нешпаев сжал его пальцы, которые сразу стали какими-то гуттаперчевыми. Гараж обмяк, ноги подкосились, Петр Васильевич, не без труда его поддерживая, опустил на пол.

Пиявка, присосавшаяся к шее человека и впрыснувшая в ранку сок, тут же поменяла свой цвет на грязнобелый, только вяло пошевеливающийся кончик хвоста остался перламутровым. Петр Васильевич прижал его пинцетом и неторопливо потянул на себя. В доме послышались шаги, кто-то позвал хозяина, но тот не торопился, лишь крикнул, чтобы его подождали минутку.

После того как пиявка наконец-то оторвалась от жертвы и была помещена обратно в колбу, а та – в шкафчик, Нешпаев оставил на полу парализованного егеря и, словно ничего не случилось, предстал перед новыми гостями. Одного – толстенького мужичка неопределенного возраста – видел впервые, другого – вертлявого, щербатого, с копной пшеничных волос и топорщившимися усами такого же цвета, егеря по прозвищу Гэдульдихт – знал давно.

– О! Дядя Петь, а чего это ты такую грязищу на полу развел? – кивнул тот на оставленные Гаражом следы.

– Не я, Гэдульдихт, а такие, как ты, грязь наносят…

– Как здоровьице-то, дядя Петь?

– Живу, – хмуро ответил хозяин. – А ты нового клиента привел?

– Вот, познакомься с господином Карповым Игорем Константиновичем. – Гэдульдихт подтолкнул в спину мужичка.

Тот шагнул вперед, собираясь поздороваться, но увидел пустой рукав рубашки хозяина, заправленный в брюки, и запнулся, не зная, куда девать руки.

– Кого мечтаете поймать, Игорь Константинович? – поинтересовался Петр Васильевич. – Если рассчитываете на мирную рыбу, соответствующую вашей фамилии, так это не по адресу. В заповеднике – сплошь хищники, и большинство из них смертельно опасны для человека.

– Хищника! Конечно же хищника! – На лбу Карпова выступили капельки пота. – Вот такого, а еще лучше – вот такого! – показал потенциальный клиент на висевшие на стене цветные фото не совсем обычных рыб.

– Гэдульдихт, ты господина… Игоря Константиновича во все детали предстоящей рыбалки посвятил?

– Господин Карпов инструкции лучше, чем мы с тобой, вызубрил.

– Вот и ладненько. – Петр Васильевич сел за письменный стол и придвинул к себе две стопки квитанций. Гостям присесть не предложил, надеясь побыстрей от них отделаться. – Главное, чтобы вы, Игорь Константинович, отдавали себе отчет, что, отправляясь в заповедник «Кабанье урочище», немало рискуете своим здоровьем и даже жизнью. Впрочем, все это оговорено в страховочном полисе. Мое же дело на данном этапе – выписать вам лицензию на право ловли рыбы. Какую вам хочется поймать?

– Мне… э-э-э… господин Гэдульдихт говорил…

– До сих пор не решили? – Нешпаев бросил недовольный взгляд на егеря.

– Обычное дело, дядя Петь, – расплылся тот в улыбке. – Господину Карпову, как и всем новичкам, хочется сразу всего, да побольше, да покрупнее.

– Сразу и всего – не получится! – отрезал Петр Васильевич. – Короче. На сегодняшний день действительны две категории лицензий, утвержденные КИЗом, то есть Комитетом ихтиологии заповедника. Первая категория – так называемая «поймал – изъял», дает право на вылов одной рыбины конкретного вида. К примеру: многошилки, толстогубого голавля, огненной лисицы и так далее… и изъятия ее с целью изготовления высокохудожественных фото с трофеем, тщательных замеров и последующей передачи ихтиологам, которые частично возмещают расходы на лицензию.

Вторая категория лицензий – «поймал – отпустил», подразумевает ловлю любой рыбы с условием, что после короткой фотосессии без всяких замеров и проволочек она отпускается обратно в водоем. Отпускается в живом виде, если рыба подохнет, пока вы будете с ней позировать, на клиента налагаются штрафные санкции. Но! Если егерь сочтет эту рыбу неизвестной либо интересной нашим ихтиологам, он имеет право ее изъять и передать на изучение в КПЗ, за что вместе с клиентом получит премиальные.

Разовая лицензия выдается на ловлю в конкретном секторе заповедника, за нарушение границ которого несет ответственность егерь. Он же несет ответственность за здоровье и жизнь клиента в соответствии с егерским кодексом. Итак, Игорь Константинович, какую категорию лицензий выбираете?

– Видите ли, господин э-э-э…

– Можете называть меня Петр Васильевич.

– Хорошо. Видите ли, Петр Васильевич, я бы желал приобрести и то и другое…

– Невозможно.

– Понимаете, я хочу привезти домой побольше фото, доказывающих, каких трофейных, экзотических рыбин мне удалось поймать. Возможно ли приобрести в категории «поймал – изъял» лицензии сразу на несколько рыб? Денег у меня хватит.

– Гэдульдихт, я все-таки интересуюсь! – возмутился Петр Васильевич. – Ты просвещал клиента или нет?

– Дядя Петь, – пожал плечами тот, – господин Карпов желает потратить собственные деньги, почему мы должны этому препятствовать?

– А господин Карпов понимает, что, рассчитывая поймать за одну рыбалку два или даже три редких трофея, бегая с озера на речку, с речки – на старицу, он может вообще остаться с нулем?

– Я все понимаю, Петр Васильевич. – Толстяк суетливо достал золотистую кредитную карточку. – Сколько я должен заплатить за лицензию, к примеру, на вылов огненной лисицы?

Нешпаев бросил взгляд на Гэдульдихта, тот радостно улыбался и энергично кивал, мол, чем больше клиент раскошелится, тем лучше и для тебя, и для меня.

– Вот, считайте сами. – Петр Васильевич протянул Карпову прейскурант. – А я пока начну выписывать лицензии. Надеюсь, их все-таки будет не больше двух?

На самом деле именно такие клиенты, как господин Карпов, то есть самые настоящие профаны в рыбалке, не знающие, куда девать деньги, считались и для егерей, и для хозяина базы «Граничная» наиболее выгодными. В другой раз подобному клиенту Петр Васильевич так бы запудрил мозги, что тот для начала арендовал бы номер не в поселковой гостинице, а в одном из коттеджей на его базе и не на одни сутки, а на неделю и даже больше. После чего егерь расписал бы все прелести ловли каждой рыбины, внесенной в прейскурант, да так, что возникший у Карпова азарт заставил бы забыть его о таком пустяке, как финансовые расходы, ну и тому подобное…

Но сейчас потенциальные барыши волновали Нешпаева в последнюю очередь. Необходимо было как можно быстрее избавиться и от клиента, и от докучливого Гэдульдихта. В итоге пришлось выписать три лицензии на право вылова огненной лисицы, многошилки и толстогубого голавля в соответствующих секторах заповедника в течение завтрашнего дня с восьми утра до девяти вечера.

Петр Васильевич был уверен, что вместо трех рыбин клиент поймает только одну. Зависеть это будет не от того, хороший или плохой рыболов господин Карпов, а всецело от егеря. И если в самых ближних и спокойных секторах заповедника с ними не случится каких-нибудь неприятностей, то завтра вечером Гэдульдихт вновь приведет господина Карпова на базу за новыми лицензиями. Пускай приводит.

Гости ушли, и Петр Васильевич, заперев входную дверь, поспешил на кухню. Гараж все так же валялся на полу. Петр Васильевич не без труда вытащил из-под давнего приятеля рыбацкую сумку, положил на стол, расстегнул молнию. В нос ударил запах тухлятины. Что же такого ценного могло там быть? Он хорошо знал Генку Белова – тот никогда не хвастал попусту, даже размеры пойманных рыб не завышал, что присуще многим рыбакам. Задержав дыхание, Петр Васильевич вынул из сумки что-то, завернутое в целлофановый пакет, как можно быстрее его развернул и тут же брезгливо отстранился: «ценностью» оказалась полуразложившаяся, жутко воняющая рыбина…

Глава 2 Заманчивое предложение

– Лёва, Паша, вас срочно Сергей Олегович к себе вызывает, – доложила секретарша Танечка.

– Меня-то зачем? – Павел удивленно посмотрел на главного редактора.

– Понятия не имею, – пожал плечами Лёва. – Пойдем, раз шеф требует срочно, значит, надо срочно.

Это и в самом деле казалось странным. Обычно начальник отдела периодики вызывал только Лёву, остальные сотрудники газеты «Знатный рыболов» для него словно бы и не существовали. Павел и видел-то Сергея Олеговича считаные разы, – повстречайся с ним где-нибудь на улице, вряд ли бы узнал в ничем особо не примечательном человеке своего работодателя. Кое-что стало понятно, когда начальник представил главному редактору газеты и его заместителю своего посетителя. Впрочем, в представлении тот не нуждался, в свое время Лёве и Павлу доводилось встречаться с Петром Васильевичем Нешпаевым на рыболовных соревнованиях.

– Дядя Петь! Где руку-то потерял – щука откусила? – бодро поинтересовался Лёва.

– Хуже, – хмыкнул тот.

– Говорят, ты начальником какой-то элитной базы стал? – вспомнил Павел. – Рядом с каким-то крутым заповедником?

– Правду говорят…

– Так, – обратил на себя внимание Сергей Олегович. – Господин Нешпаев пришел в нашу газету с интересным предложением, которое сейчас сам и озвучит.

– «Кубок мастеров». Соревнования по ловле хищной рыбы. Личный зачет. Победитель получает сто тысяч, – лаконично начал Петр Васильевич.

– Сто тысяч чего? – уточнил Лёва.

– Долларов, конечно, – усмехнулся Нешпаев и продолжил: – Участвуют всего шесть самых известных спортсменов страны. Марафон. Шесть туров – с понедельника по субботу. Старт каждого тура в десять утра, финиш – в восемнадцать. Поясняю, – кивнул Петр Васильевич собравшемуся что-то спросить Павлу. – Каждый спортсмен войдет в заповедник в сопровождении персонального егеря, в обязанностях которого – опека своего клиента в течение всех шести суток.

А именно: контроль за соблюдением правил соревнований, замер, фотографирование и учет выловленной рыбы, связь с главным судьей, обеспечение безопасности в экстремальных ситуациях во время передвижения по заповеднику и непосредственно во время рыбалки, обеспечение питанием и относительным в полевых условиях комфортом и тому подобное.

– Рыбу разрешено ловить… – встрял Павел.

– Любыми снастями, но исключительно на искусственные насадки.

– Оригинально.

– Оригинальными станут трофеи, которые вы там поймаете. Взгляните. – Петр Васильевич выложил на стол несколько цветных фотографий.

– Мы видели этих красавцев на рыболовных сайтах в Интернете, – сказал Лёва, перебирая снимки. – Думали, фотомонтаж.

– Все это снимал лично я. – Нешпаев ткнул себя в грудь большим пальцем. – Да что я вам говорю, приедете – сами убедитесь. И поймаете…

– Почему же такая экзотика до сих пор не раскручена по полной программе? – поинтересовался Сергей Олегович.

– Первое время после своего возникновения заповедник Кабанье урочище был вообще закрыт. Его огромную территорию охраняла целая армия и заграждало несколько рядов колючей поволоки, чтобы никто не смог проникнуть отсюда туда и тем более – оттуда сюда. Когда очень быстро выяснилось, что никто оттуда к нам в гости не спешит, ученые приступили к изучению заповедника. И сразу же столкнулись с агрессией невиданных доселе животных, словно по чьей-то наводке защищавших свою территорию.

– Животных – мутировавших? – уточнил Павел.

– Можно и так сказать. Чтобы с ними справиться, понадобились опытные охотники, егеря. Я был среди первых. Но это отдельная история. Если коротко, то егеря со своей задачей справились, ученые-зоологи довольно быстро обогатились невиданным с научной точки зрения материалом, а уцелевшие животные мигрировали вглубь заповедника, в труднопроходимые места, так называемые топи, которых на самом деле очень много. Туда время от времени отправляются экспедиции, но дело это слишком опасное, лично я знаю… знал нескольких егерей, из этих экспедиций не вернувшихся. И таких смельчаков становится все меньше и меньше.

Зато исследованные территории заповедника государство решило сдавать в аренду, как официальным, так и частным лицам – но исключительно для организации охоты, рыбалки, туризма. И я опять же стал в числе первых арендаторов. Только, в отличие от других конкурентов, занялся организацией именно экзотической рыбалки.

Конкуренты не сразу сообразили, что на туристах много денег не заработаешь, а охотникам-миллионерам зверя подавай, которого в угодьях осталось – по пальцам пересчитать, зато экзотическая рыбалка – дело очень перспективное, а среди рыбаков тоже миллионеров хватает, которые, между прочим, мою базу знают, посещают и рыбку, какую хотят, ловят. Но пока база «Граничная» была единственной рыболовной, она считалась как бы закрытым клубом для избранных. В недалеком будущем таких баз расплодится много, и, собственно, для того, чтобы база «Граничная» так и оставалась первой среди первых, я «Кубок мастеров» и устраиваю.

– Кстати, дядя Петь, призовой фонд ты учредил нормальный, а какой будет стартовый взнос с каждого участника? – спросил Лёва.

– Спортсмен, представляющий вашу газету, от стартового взноса освобождается, – объявил Петр Васильевич. – И журналист, который поедет вместе с ним, также освобождается от всех расходов.

– Другими словами, предполагается некий бартер? – обратился Лёва к своему начальнику.

– Взаимовыгодный бартер, – кивнул Сергей Олегович. – О «Кубке мастеров» мы разместим в газете три статьи: за неделю до старта – интервью с участниками, затем – репортаж после третьего дня соревнований и еще через неделю – подробный отчет, что и как там все было. Если наберете достаточно материала и будет приличный фоторяд, подумаем о выпуске отдельной брошюрки что-то типа приложения к «Знатному рыболову». Тем более если мы займем первое место.

– Сергей Олегович, вы уже решили, кто из нас будет выступать, а кто будет об этом писать? – с вызовом спросил Лёва.

– Ну, пишете-то вы оба на уровне. А кто из вас лучше ловит…

– Смею вас уверить, – вмешался Нешпаев, – ловят они оба – дай бог каждому. Знаете, сколько у них наград? Наверное, дома свободного места нет от кубков да от всяких призов эксклюзивных. И что немаловажно – оба в спиннинге универсалы…

– Подожди, дядя Петь, – перебил Павел. – Ты вроде говорил, что соревнования будут по ловле хищной рыбы, но не конкретно по спиннингу.

– Это ты верно подметил! Не все же мои потенциальные клиенты спиннингисты. Кто-то, к примеру, любит нахлыстом ловить или на удочку с боковым кивком и мормышкой. У вас в заповеднике будет выбор, какую снасть использовать.

– Ты, главное, все это в Положении о соревнованиях четко пропиши, – назидательно сказал Павел.

– Это понятно и даже не обсуждается, – согласился Петр Васильевич.

– Ну, если ловить можно не только спиннингом, а разными снастями, то здесь наш Павел вне конкуренции. Он и должен выступать, – убедительно сказал Лёва, глядя на Сергея Олеговича. И чтобы не продолжать дискуссию, добавил: – У Павла и соревновательный опыт громадный, да и регалий на порядок больше, чем у меня.

Ну а я готов фотосессию обеспечить и красочно описать, как представитель газеты «Знатный рыболов» станет чемпионом небывалых доселе соревнований.

– Мудро, – прокомментировал Нешпаев.

– Что ж, так тому и быть! – подвел итог Сергей Олегович и обратился к Павлу: – Э-э-э… Балашов, начинай готовиться. Если вопросов больше нет…

– Минуточку, – поднял указательный палец Лёва. – Парочка серьезных вопросов.

– Так? – Начальник отдела периодики встал с кресла и уперся кулаками в стол.

– Если Павел Балашов, как представитель «Знатного рыболова», победит в этих, как мне думается, очень сложных и опасных соревнованиях, то кому конкретно достанется приз?

– Как кому?! – вскипел Сергей Олегович. – Конечно же, приз перейдет в фонд редакции газеты. В которой он работает, которая его…

– Нет, – перебил главный редактор этой самой газеты. – Я слишком хорошо знаю, что такое соревнования по ловле рыбы. Знаю, каким расходом энергии, какими кровью и потом завоевывается каждая несчастная медалька. И если чемпионом станет Павел, а лично я в этом не сомневаюсь, то все деньги должны достаться только ему.

– Я согласен на фифти-фифти, – подал голос Павел.

– Так! – стукнул кулаком по столу Сергей Олегович. – Торговаться?

– Подождите! – сверкнул глазами Лёва. – Спортсмен, если победит, получит заслуженное вознаграждение, а журналист, который будет освещать эти знаковые, серьезные и очень опасные соревнования, получит повышенный гонорар. Да, Сергей Олегович?

Директор набрал полную грудь воздуха, шумно выдохнул и обратился к Петру Васильевичу:

– Господин Нешпаев, эти вопросы касаются внутренних дел редакции. Ваше предложение мы принимаем, «Знатный рыболов» выставляет на соревнования своего спортсмена и журналиста, мероприятие будет широко и качественно освещаться на страницах нашего издания, а также на сайтах Интернета. Более того, я сам прибуду на место соревнований как наблюдатель. И конечно же, сделаю ставку. Вы же не упустите такой возможности, чтобы устроить тотализатор, ха-ха-ха! Желаете добавить еще что-нибудь?

– С Положением о «Кубке мастеров», составом участников и с остальными деталями вы ознакомитесь в ближайшие день-два. Желаю удачи, господа, – сказал устроитель эксклюзивных соревнований и, не подавая для прощания руки, но кивнув каждому по отдельности, покинул кабинет.

Глава 3 Шестерка мастеров

– Лёва, а не многовато ли ты на себя берешь? – возопил директор отдела периодики сразу после того, как за господином Нешпаевым закрылась дверь. – Распоряжаешься призовым фондом, сам себе увеличиваешь гонорар!

– Сергей Олегович, – поднялся со своего места главный редактор «Знатного рыболова». – Для начала, призовым фондом еще завладеть надо. Причем потребуется не просто обловить пятерых сильнейших из самых сильных и опытных спортсменов страны, но еще и на финиш вернуться живым и невредимым. Думаете, там, в этом Кабаньем урочище все так легко и просто? Думаете, мы с Павлом такие лохи, что до нас слухи об этом заповеднике не доходят? Очень, я вам скажу, нехорошие слухи доходят. Даже страшные!

– Так-так, теперь поподробней, пожалуйста. Только сперва… – Сергей Олегович взял на себя труд выйти из-за стола, достал из шкафа графинчик, по всей видимости с коньяком и три рюмочки, которые аккуратно наполнил до краев. – Сперва давайте все-таки выпьем за наш дружный коллектив, за «Знатного рыболова»!

– А закусить? – ничтоже сумняшеся посмотрел в глаза начальнику Лёва.

– Вот за что я тебя, Лёва, уважаю… – Сергей Олегович одним глотком опустошил рюмку, – за то, что палец тебе в рот не клади…

– Ага, откушу по самое-самое.

По примеру работодателя Лёва, а за ним и Павел выпили коньяк не закусывая.

– Примерно так, как господину Нешпаеву какая-то подводная тварь руку оттяпала, – добавил Лёва.

– Да ладно тебе, какая такая может быть тварь? – Сергей Олегович сел, вновь наполнил рюмки и вытащил откуда-то из-под крышки стола коробку шоколадных конфет.

– Не знаю. Но говорят, что однажды ушел Петр Васильевич в заповедник здоровым, а вернулся калекой. А Геннадий Белов по прозвищу Гараж так и вовсе сгинул. И сгинул не он один.

– И кто же такие слухи распускает?

– Лично мне Какуев рассказывал.

– Это тот, который на конкурирующее издание работает? Ты вроде говорил, что он уродец, каких свет не видывал.

– Он самый. Константин Какуев в том заповеднике побывал, но рассказывает, что ничего не поймал, что егеря там сплошная мутная пьянь. Он даже писать о той поездке не стал…

– Откуда же взялись эти рыбки? – кивнул Сергей Олегович на оставленные директором базы «Граничная» фотоснимки.

– Я уверен, что рыбки настоящие, – сказал Павел. – Нешпаев, конечно, человек не простой, но зачем ему врать. Тем более так подставляться, устраивая соревнования. Какуев же – известный брехун.

– Так, хорошо, вернемся к нашим финансам…

– Да. Очень даже хорошо, что Нешпаев пришел в нашу газету, а не к конкурентам, – сказал Лёва. – Потому что мы не только будем освещать соревнования, но еще и разместим рекламу тех фирм, от которых будут выступать спортсмены. А это для нас приличный куш.

– Верно! – радостно потер руки Сергей Олегович. – А какие фирмы?

– Сейчас точно сказать не могу. Я просто знаю, что все известные спортсмены давно уже либо работают в крутых рыболовных фирмах, либо ими ангажированы. Ловят исключительно снастями этих фирм, выступают на соревнованиях в форме с соответствующими логотипами. Для любой фирмы очень престижно иметь в друзьях, к примеру, Макса Максименко или Балашова нашего Павла. Кстати, Сергей Олегович, под «Кубок мастеров» неплохо бы мне с Балашовым форму сварганить с логотипом газеты. И не только форму, а еще рюкзачок, сумку, тубус под снасти – все с логотипом. Затраты окупятся сторицей, поверьте…

«Такого в истории отечественного рыболовного спорта еще не случалось! В ближайший понедельник будет дан старт соревнованиям по ловле хищной рыбы – с многообещающим названием „Кубок мастеров“. Соревнования эти уникальны хотя бы тем, что будут проводиться в доселе неизвестном широкому кругу рыболовов месте – на территории заповедника Кабанье урочище, которая изобилуют различными водоемами, в которых водится мало изученная и даже совсем не изученная ихтиологами рыба!

Есть еще одна особенность. Длиться „Кубок мастеров“ будет ровно шесть суток с ежедневным стартом, финишем, подведением итогов и определением победителя дня. Абсолютный чемпион выявится по итогам всех дней и получит приз в размере ста тысяч долларов!

И самое волнующее! В соревнованиях примут участие всего шесть спортсменов, но каждый из них настоящий мастер, настоящая звезда рыболовного спорта. Это многократные чемпионы и призеры, представляющие рыболовные торговые дома, фирмы и профильные издания, лейблы которых красуются у них на форме. Интервью с каждым из них будет помещено ниже, а сейчас представляю: Андрей Тапиров, он же – Тапир, Владислав Мохов, он же – Сфагнум, Максим Максименко, он же – Магз, Дмитрий Бокарев, он же – Волгарь, Владимир Турецкий, он же – Стамбул, Павел Балашов, он же – Змей…»

– Такая вот, мужики, получается развернутая заставка перед вашими интервью. – Лёва обвел взглядом мастеров-рыболовов, собравшихся в помещении редакции газеты «Знатный рыболов».

Через два дня всем им предстояла совместная, довольно долгая дорога в заповедник, а сегодня он пригласил старых знакомых встретиться, так сказать, на нейтральной территории, где можно было совместить приятное с полезным: во-первых, пообщаться и обсудить за рюмкой чая кое-какие дальнейшие совместные действия, во-вторых, собрать материал для того самого интервью, которое уже через день должно было красоваться на развороте его газеты.

К приходу гостей секретарша Танечка накрыла стол: выпечка, мясная нарезка, водка, для непьющих и тех, кто был за рулем, – соки, чай, кофе, печенье, зефир в шоколаде.

– Лёва, а почему вы, представляя меня, не упомянули название моей фирмы? – недовольно спросил Тапиров – самый молодой из присутствующих, включая Танечку, которая многозначительно строила ему глазки.

– Не только твою, – поддакнул Бокарев. – Нашему клубу лишняя реклама тоже не помешает.

– Уважаемые, не волнуйтесь, в своих интервью вы сами эти названия и озвучите. – Лёва демонстративно включил диктофон. – Только мне не хочется отзывать каждого интервьюируемого в сторонку и нудно задавать типичные вопросы. Предлагаю вот за этим столом откровенно поговорить, может быть, поспорить, как это частенько у нас случается, чтобы самые интересные мысли перенести на бумагу. Сами знаете, у меня это неплохо получается.

– Давайте поспорим, – потер руки Турецкий. – У меня вопросов – выше крыши. И о регламенте, каком-то непонятном, и о системе подсчета результатов, и о контроле за соблюдением правил…

– Да, регламент я бы изменил, – перекрыл начавшийся было шум Мохов. – Почему это нормальные рыболовы должны стартовать в десять утра? В это время утренняя зорька давно закончена…

– Мне кажется, что в заповеднике утренний и вечерний клев на зорьках не будет таким ярко выраженным, как в привычных для нас водоемах, – взял слово Максименко. – Другой разговор, что придется ловить днем, возможно, в жару, но разве нам привыкать.

– А почему ночью-то ловить нельзя? – возмутился Мохов. – Предлагаю поднять этот вопрос и разрешить ловить круглосуточно.

– И не спать подряд шесть суток, – усмехнулся Турецкий.

– Хочешь – спи. Хоть днем, хоть ночью – твое дело.

– Нет, Сфагнум, в этом плане ты ничего изменить не сможешь, – возразил Лёва Мохову. – Хотя бы потому, что если будешь по ночам со спиннингом бегать, то и егерь тоже должен не спать, и главный судья, и так далее…

– Кстати, по поводу егерей, – обратил на себя внимание Тапиров. – Нешпаев сказал, что егерей к нам приставит лично главный судья…

– Ну и что тебе не нравится?

– Это самое и не нравится. Мало ли, кто там у дяди Пети в прихвостнях ходит. Вон и Какуев обвинял тамошних егерей в повальном пьянстве и тому подобное. Представьте, что вам достанется в сопровождающие такой клоун, в обязанности которого к тому же входит и забота о вашей безопасности, и придется находиться с ним бок о бок в течение шести суток. Нет, такой расклад меня не устраивает.

– Ты предлагаешь самим выбрать себе егеря? – спросил Лёва.

– А что? В Положении о соревнованиях этот пункт не прописан. Почему бы на месте не озвучить наше справедливое желание.

– Поддерживаю Тапира, – сказал молчавший до этого Павел. – Но при одном условии. Каждый из нас выберет егеря в соответствии со своей оценкой его профессионализма, и тот будет опекать его в первом туре. А потом перед каждым стартом будем проводить жеребьевки, чтобы каждый день у нас был новый егерь.

– Зачем? – насупился Тапир.

– А затем, – глядя ему в глаза, ответил Павел, – чтобы ни у кого не возникло мысли, к примеру, своего егеря подкупить на все шесть дней…

– Логично, – улыбнулся Лёва.

– И очень справедливо, – согласился Бокарев…

Они долго еще сидели в редакции газеты «Знатный рыболов», и Лёва записал на диктофон материал не на один газетный разворот. Ничего удивительного, – за плечами каждого спортсмена было множество соревнований, причем не только в России, но и за рубежом. Лёва и сам мог похвастать титулом чемпиона мира по спиннингу, который завоевал, ловя форель вместе с Павлом и Магзом в Португалии. У Лёвы, кстати, регалий было побольше, чем у Дмитрия Бокарева или Владимира Турецкого, хотя бы потому, что он соревновался не только летом – по спиннингу, но и зимой – по ловле рыбы на жерлицы, мормышку, на отвесную блесну и балансир.

Если бы Лёве предстояло делать ставки на то, как распределятся места в предстоящих состязаниях, то последнее место он дал бы именно Турецкому, то есть Стамбулу. Нет, Турецкий очень даже неплохо умел ловить рыбу, но, как правило, если и побеждал, то исключительно на хорошо изученных им водоемах – другими словами, только на водохранилищах Подмосковья. Ну а если вспомнить, что именно там проводилось большинство спиннинговых соревнований, немудрено, что рейтинг у него был очень даже высок.

Вопрос в том, как Стамбул покажет себя на абсолютно новом водоеме? Участие его в «Кубке мастеров» было финансировано крупнейшим московским рыболовным обществом, и провал выдвигаемого спортсмена подрывал престиж не только Турецкого, но в большей степени – самого общества…

По мнению Лёвы, на незнакомом водоеме гораздо лучше Стамбула должен был сориентироваться и отловить Бокарев. Нижегородский спортсмен сравнительно недавно влился в рыболовный спорт, но за его плечами имелся огромный рыбацкий опыт, и совсем не напрасно рыболовный клуб «Волгарь», который он представлял, рискнул направить на «Кубок мастеров» своего самого перспективного спортсмена.

В не меньшей, а даже в большей степени хозяева рыболовного торгового дома, который базировался в Северной столице, могли рассчитывать на победу своего представителя Максима Максименко. Уж кто-кто, а Магз, исколесивший полстраны, ориентировался на незнакомых водоемах быстро и грамотно. Помимо прочих достоинств. Магз умел неплохо ловить крупную рыбу, отчего и приманки обычно применял соответствующие, которые особенно могли пригодиться в заповеднике.

Единственным из шестерки мастеров, кого не ангажировали никакие фирмы, был Владислав Мохов по прозвищу Сфагнум. В отличие от будущих соперников он не красовался в спортивных костюмах с лейблами, одет был очень просто, если не сказать – неряшливо. Но все знали, что в свое время, удачно играя на бирже, Сфагнум заработал очень много денег, потом выгодно вложил капитал в недвижимость, потом куда-то еще…

В общем, за свое участие в «Кубке мастеров» Мохов выложил деньги из собственного кармана. И победить у него был очень неплохой шанс. Хотя бы потому, что Сфагнум слыл самым выносливым спортсменом-спиннингистом. Во время соревнований, если они проходили на берегу, никогда не передвигался пешком, но бегал сломя голову с одного места на другое. Тактику «метания по водоему и собирания самой активной рыбы» Сфагнум применял и на соревнованиях с лодок, что не раз приносило успех. Другое дело, что частенько он слишком увлекался и, забывая про время или неправильно его рассчитывая, опаздывал на финиш, а это сводило на нет все старания Сфагнума…

Прямой противоположностью Мохова был самый молодой спортсмен – Андрей Тапиров. Фактически он числился менеджером по продаже рыболовных снастей крупнейшей рыболовной фирмы в мире, на самом же деле почти все и рабочее, и свободное время Тапир проводил на водоемах, либо тестируя новинки, либо тренируясь, либо соревнуясь, либо просто ловя рыбу.

Арсеналу его рыболовных снастей мог позавидовать любой из присутствующих, то же самое касалось экипировки, даже новенький джип и катер с 50-сильным мотором были предоставлены фирмой в полное распоряжение Тапирова. Если соревнования намечались где-нибудь под Саратовом, Краснодаром и даже за рубежом, он обязательно заранее туда отправлялся на разведку и тренировку. Фирма оплачивала расходы своего фаворита, и это себя оправдывало: Тапир, несмотря на сравнительно небольшой соревновательный стаж, уже имел регалий больше многих убеленных сединами ветеранов и с каждым годом оттачивал свое мастерство.

И все-таки… все-таки если бы и рискнул Лёва поставить собственные деньги на победу одного из собравшихся в редакции, то, не раздумывая, выбрал бы Павла Балашова. У его друга не было такого количества эксклюзивных снастей и новейших приманок, как у Тапира, он не имел возможности разъезжать по стране, как Магз, или изучить подмосковные водоемы, как Стамбул… Но Лёва бывал у Павла дома и видел, сколько завоеванных медалей развешано у него по стенам, сколько кубков расставлено по полкам. И главное – друзья не только выступали за одну команду, но частенько выезжали просто порыбачить, и там Лёва видел и очень хорошо понимал, что умение поймать рыбу в самое разное время, в самых экстремальных условиях – у Павла в крови.

Если же учитывать, что соревноваться предстояло действительно в экстремальных условиях, то Лёва, хотя и сам считался сильнейшим спортсменом, был рад, что отправляется в заповедник всего лишь как журналист.

Глава 4 Евдокимыч

– Надо доложить, тудыть вас растудыть, что раньше этой плотины не было. Текла себе речка Скорогадайка и текла. Рыбой всякой-разной славилась. Весной эта рыба на нерест высоко по течению поднималась, на многие километры. И надо доложить, что икромет из года в год проходил очень хорошо, потому что не мешал никто рыбке о своем потомстве заботиться. Да-а…

Водитель микроавтобуса, Евдокимыч, встретивший спортсменов на железнодорожном вокзале, чтобы доставить на базу «Граничная», не умолкал всю дорогу.

Причем говорил он довольно громко, складывалось впечатление, что был глуховат. Хорошо хоть, обращался в основном только к Сфагнуму, то ли потому, что тот расположился на соседнем с водителем сиденье, то ли потому, что был приметен отсутствием волос на голове так же, как Евдокимыч.

– И надо вам, мастера, доложить, что, с одной стороны, правильно плотину возвели, причем возвели сразу же после вспышки, – мало ли, какая мутировавшая гадость могла в верховья подняться. Но с другой стороны, оскудела Скорогадайка на рыбу. Это я говорю про речку, что выше вот этой самой плотины…

Микроавтобус как раз вынырнул из окружавших дорогу зарослей кустарника на открытое пространство, и пассажиры наконец-то смогли увидеть массивное гидросооружение высотой примерно с трехэтажный дом. Складывалось впечатление, что прямая стена плотины наклонена вперед. Возможно, благодаря широкому желобу, расположенному в центре вершины плотины и значительно из нее выступающему, по которому низвергался поток воды.

– Специально так построили, тудыть их растудыть, – не дожидаясь расспросов, пояснил Евдокимыч, – чтобы ни у какой перламутровой твари не возникло желание заповедник покинуть.

– Что-то ты, дядя, краски сгущаешь, – недоверчиво усмехнулся Сфагнум, почесывая затылок. – Мутировавшая гадость, перламутровые твари…

– А вот поживешь в заповеднике шесть суток, тогда и убедишься, как я сгущаю. – Евдокимыч повторил жест пассажира. – Надо доложить, лысый, это тебе не на Рузском водохранилище окуньков да щучек ловить.

– Я не лысый, а коротко стриженный, – буркнул Сфагнум и с подозрением уставился на водителя. – А мы разве встречались на Рузе?

– Надо же, тудыть тебя растудыть! – стукнул тот ладонями по рулю. – Стоило мне после вспышки кудри растерять, сразу стал неузнаваем. А ведь ты-то, как на финиш позже всех приплывешь, так тебе все до фонаря: кто твою лодку мыть и переворачивать будет, кто весла с якорем убирать, – сунешь лодочнику в руку денежку, и был таков…

– Не узнаю, – признался Сфагнум.

– А вы, мастера, тудыть вас растудыть, узнаете? – обернулся водитель к остальным пассажирам.

– Я тебя помню, Евдокимыч, – подал голос с заднего сиденья Стамбул. – Ты в «Рузском доме рыболова» лодочником работал. Мы тебя еще за кучерявость и бакенбарды Пушкиным называли.

– И я тоже помню, – сказал Павел. – Только когда ж это было-то?

– Давненько, Змей, давненько, – вновь обернулся Евдокимыч и подмигнул Павлу. – Нинель моя выросла – не узнаешь…

Павел мгновенно покраснел. Хорошо хоть, все были заняты разглядыванием Скорогадайки, текущей вдоль дороги.

В последний раз, когда он виделся с дочкой лодочника, ей было лет тринадцать. Ниночка постоянно ошивалась на лодочной станции, крутилась среди рыбаков, помогала таскать весла и спасательные жилеты, а по возвращении мужчин с соревнований вместе с главным судьей взвешивала уловы, записывала результаты в протокол…

…В тот осенний день Павел в очередной раз поймал рыбы больше всех и стал чемпионом соревнований. Награждение победителей проходило на территории лодочной станции, и вручать призы поручили расторопной девочке. Павел, как чемпион, был последним, кому Ниночка вешала на шею медаль. Под всплеск аплодисментов он наклонился, подставляя шею, и без всякой задней мысли чмокнул девочку в румяную щечку, а она, ничуть не смутившись, чмокнула его в ответ.

Церемония награждения закончилась, народ стал расходиться, Павел же, отдав лодочнику своих окуней, пошел на пирс чистить пойманных щук, чтобы привезти деликатес домой в Москву. Ниночка вызвалась ему помогать: ополаскивать рыбу, убирать в пакет, перекладывать крапивой – для сохранения свежести. Он дочищал последнюю щуку, когда на небе долго надвигавшаяся черная туча разразилась проливным дождем. До «Рузского дома рыболова» бежать не было смысла, промокли бы до нитки, на лодочной же станции укрыться можно было лишь в вагончике, где хранились весла и другие полезные для рыбалки вещи.

Смеясь, Павел и Ниночка забежали в вагончик, все равно успев промокнуть. Будь на дворе лето – ничего страшного, но сейчас ожидание в мокрой одежде, пока закончится дождь, могло привести к плачевным последствиям. Это понимали оба, но рецепт спасения от простуды, пусть и сомнительный, предложила Ниночка.

– Змей, надо срочно и хорошо выжать нашу одежду и ею растереться, – тряся головой и разбрасывая брызги с каштановых кудрей, предложила девочка и, не дожидаясь решения Павла, шустро стащила с себя через голову платье, оставшись лишь в таких же промокших трусиках. – Давай быстрей, – сказала она, скрутив платье и протянув один конец растерявшемуся Павлу. – Ну же, бери!

Ростом Ниночка была ему по плечи. Глядя на почти сформировавшуюся фигуру девушки, он не мог не смутиться. Тем более после того, как Ниночка оставила в его руках выжатое платье и все так же шустро стянула с себя трусики. Чтобы тоже их выжать, помощи Павла не потребовалось.

Он бы не назвал Ниночку такой уж красавицей, да и обстоятельства не особенно располагали к оценкам внешних достоинств этого юного создания, но было в ней что-то настолько обаятельно-возбуждающее, что Павла пробила испарина.

– Ну же, Змей, разотри меня! – потребовала Ниночка, подступая к нему вплотную. – А я разотру тебя.

Павел почувствовал, как проворные девичьи пальчики проникают под пояс его спортивных штанов и начинают тянуть их вниз. В панике он оттолкнул Ниночку и бросился вон из вагончика, забыв и про свою рыбу, и про платье, которое так и не выпустил из рук. И тут же, на улице нос к носу столкнулся с отцом девушки, лодочником Евдокимычем.

Лодочник промок еще больше, чем Павел, и смотрел он на чемпиона не то чтобы со злостью или укором, скорее с жалостью.

– Дай-ка сюда! – Он вырвал у него платье и перевел взгляд на открытую дверь в вагончик. – Надо доложить, что ты далеко уже не первый и, боюсь, далеко не последний, тудыть вас всех растудыть! Так что, Змей, уезжай-ка ты в свою Москву, а мы здесь сами во всем разберемся…

В ту минуту, несмотря на продолжавшийся дождь, Павел покраснел точно так же, как сейчас.

Вновь он появился в Доме рыболова на Рузском водохранилище только следующим летом и узнал, что лодочник Евдокимыч с полгода как там не работает – вместе со своей дочкой куда-то переехал…

– Надо вам доложить, что наконец-то добрались, – сообщил водитель, останавливая микроавтобус на асфальтированной стоянке. – Милости просим на рыболовную базу «Граничная».

Поблизости все также неторопливо несла воды Скорогадайка, параллельно ей в рядок разместились с десяток аккуратных приземистых домиков, стоянка машин примыкала к такому же бревенчатому, но двухэтажному коттеджу – судя по всему, обители хозяина базы.

– Вещички свои оставляйте здесь, чуть позже перенесем их в ваши апартаменты, когда узнаем, кто и где проживать будет, – затараторил Евдокимыч. – А сейчас прошу пожаловать в офис – так сказать, взбодриться.

На крыльце коттеджа гостей поджидал Петр Васильевич собственной персоной – в легком камуфляжном комбинезоне, пустой правый рукав которого был заткнут за поясной ремень, и в до блеска начищенных ботинках. По очереди пожимая руку каждому, он произносил одну и ту же фразу:

– Приветствую, господа! Проходите, взбодритесь с дороги.

Стены просторной гостиной, в которую один за другим входили рыбаки, были заставлены витринами, за стеклами которых красовались разнообразные рыболовные причиндалы и к ним – ценники. Посредине комнаты на большом овальном столе в окружении стопок стоял хрустальный запотевший графин, рядышком – бутылки с пивом и минералкой, тарелки с маленькими, подрумяненными, донельзя аппетитно выглядевшими пирожками.

– Вот это по-нашему! – потер руки Павел и потянулся было к графину, но его опередила вынырнувшая из-за спины девица в сарафане, такой же расцветки, как и у начальника базы.

Она быстро до краев наполнила восемь стопок, с графином в руках отошла в сторонку и только после этого посмотрела в глаза Павлу и улыбнулась. Не узнать Ниночку было невозможно, разве что волосы у нее стали гораздо темнее. Павел открыл рот, не зная, что сказать, но тут на выручку пришел Петр Васильевич, поднявший стопку и предложивший выпить за приезд.

Водка оказалась холодной, а пирожки горячими и такими вкусными, что вскоре еще одна девица в камуфляжном сарафане принесла добавку, а Ниночке пришлось достать из холодильника второй графин. Впрочем, из него налили всего лишь по полстопочки – и без того взбодрились достаточно.

– Ну что ж, господа, – наконец призвал всех к вниманию начальник базы. – Дальнейшие действия таковы. Сначала расселяемся. Домики у нас со всеми удобствами, двухкомнатные – на двух человек…

– Я бы предпочел двухкомнатную на одного человека, – перебил Сфагнум. – За дополнительную плату, естественно.

– Пожалуйста, – не стал возражать Петр Васильевич. – Возможно, кто-то еще предпочитает жить в одиночестве? Если нет, то сами распределяйтесь по парам и через часок проходите на регистрацию ко мне в кабинет. Ужинать и вообще питаться двое суток, пока не начнутся соревнования, вы будете в местном трактире под названием «Бодрые поползновения», что в полутора километрах отсюда. Если же кто-то не захочет посетить трактир, несложно устроить доставку пищи на дом, но это тоже за отдельную плату. Напитки и к ним легкую закуску можно приобрести здесь в баре, которым заведует Нинель. Рыболовные приманки за этими витринами можно приобрести, обратившись к моей первой помощнице Хеллен.

Итак, господа, завтра перед обедом у нас запланировано непродолжительное посещение заповедника, точнее – исследовательского центра Комитета Ихтиологии Заповедника. После обеда – знакомство с егерями и подготовка снастей. Послезавтра – старт соревнований. Ну а сегодня у вас свободный день. Ужин – через два с половиной часа. Если вопросов нет, прошу на регистрацию.

– Евдокимыч! Эй, Евдокимыч, мы тебя заждались, иди сюда быстрей! – настойчиво зазывал водителя Лёва, высунувшийся из окна домика, в который заселился вместе с Павлом.

Сфагнум, как и хотел, единолично занял домик, рассчитанный на двоих, Волгарь заселился с Магзом, а Стамбул – с Тапиром. Домики оказались на редкость уютными, без напускной пышности, зато идеально подходящие рыбакам, приехавшим именно рыбачить, а не пьянствовать в комфорте круглые сутки. Окна – с видом на реку; в каждой комнате – широкая кровать, шкаф для вещей, холодильник; помимо санузла – небольшая кухонька, терраска; мебель, пусть и не дорогая, зато удобная, располагающая к полному расслаблению…

– Иду, – наконец отозвался водитель на призывы Лёвы.

Павел вздохнул. Черт его знает, что думает о нем Евдокимыч после того случая на лодочной станции. Затаил ли обиду или не держал ее вовсе, зная характер своей беззастенчивой дочери. Все могло быть. Но в любом случае эти вопросы стоило разъяснить как можно скорее.

Лёва же, не имея понятия о терзаниях друга, пригласил Евдокимыча на «рюмку чая» не столько для того, чтобы отблагодарить за прием и поближе познакомиться, сколько с целью порасспросить о заповеднике.

– Что, мастера, тудыть вас растудыть, нормально разместились?

– Все отлично, Евдокимыч! – Довольный Лёва похлопал его по плечу. – Давай усугубим по соточке? Что предпочитаешь – вискарь, коньяк, водочку столичного разлива?

– Надо доложить, что нам, жертвам вспышки, все-таки лучше беленькую. – Евдокимыч снял камуфляжную бейсболку и погладил лысину.

– Мы хоть пока и не жертвы какой-то там вспышки, но сегодня тоже – исключительно по беленькой. – Лёва кивнул Павлу на холодильник.

Тот достал бутылку и налил в стоявшие на столе стаканчики: себе с Лёвой – до половины, Евдокимычу – полный.

– Пока – не жертвы, это ты точно подметил. – Евдокимыч по очереди чокнулся с рыбаками и осушил свой стаканчик в три больших глотка.

– Опять на что-то намекаешь. – Лёва придвинул к водителю тарелку с закуской. – Лучше бы рассказал про заповедник, как он возник и так далее. До нас ведь только слухи доходят, а хотелось бы, так сказать, из первых уст… – И Лёва вновь наполнил стаканчик Евдокимыча.

– Рассказать можно, – усмехнулся тот. – Только если подробно, то на это никаких ваших запасов огненной воды не хватит…

– Ну, во-первых, если не хватит, еще прикупим, – не отставал Лёва. – Ну а чтобы не затягивать с сутью, подробности можно опустить. Вот ты говоришь – вспышка. А разве это не с неба что-то неопознанное рухнуло?

– Если бы с неба, я бы сказал – с неба. А то, что вспышка была изнутри земли, точнее – из воды, это я точно знаю! – твердо сказал Евдокимыч и выпил второй стаканчик так же быстро, как первый.

– Хочешь сказать, своими глазами видел? – поинтересовался Павел.

– А ты что, Змей, в моих словах сомневаешься? Ученые тоже сомневаются, говорят, мол, это всего лишь одна из гипотез. Лопухи…

– Так, может, все-таки и нам расскажешь? – не отставал Лёва.

– А вот расскажу! Но при одном условии…

– Ты не бойся, водка у нас еще есть.

– Да при чем здесь водка, тудыть тебя растудыть! – отмахнулся Евдокимыч и уставился на Павла. – Мне надо, чтобы ты, Змей, правду об одном дельце сказал. Только наедине. Тебе, мастер, придется нас ненадолго оставить.

– Да я не мастер, я журналист.

– Тем более. Вдруг еще напишешь то, чего не надо.

Хмыкнув, Лёва встал и вышел из комнаты, а затем и из дома и, демонстративно остановившись напротив окна, чтобы Павел и Евдокимыч его видели, закурил.

Евдокимыч, внимательно проследив за его действиями, сам взял бутылку и разлил по стаканчикам остатки водки.

– Признайся, Змей, было у вас тогда чего-нибудь с Ниночкой? – спросил он без обиняков.

– Нет, конечно, – спокойно ответил Павел. – Да ты, Евдокимыч, сам посуди, – когда могло что-то быть? Я же после награждения до самого дождя щуку чистил. Кстати, так ее у вас в вагончике и оставил…

– Пойми, Змей! – перебил Евдокимыч, сжимая стакан так, что костяшки пальцев побелели. – Избил я тогда Ниночку очень сильно. До потери сознания избил! Рановато она, тудыть ее растудыть, созрела. В бабку свою покойную пошла. А вокруг на базе рыболовной да на берегу – сплошь мужики, а среди них симпатичные встречаются, молодые, сильные, да на все руки мастера. Стала она заглядываться на красавцев, заигрывать с ними, чем дальше, тем больше. А мне ее – сторожи? Пришлось сторожить! Вот если бы тогда я вовремя не вернулся и не застал бы тебя с ее платьем в руках, чего бы случилось?

– Да выжимали мы ее платье, насквозь промокшее, вот и все. А когда она попросила меня отвернуться, чтобы выжать трусы, я вообще на улицу вышел и там с тобой столкнулся. Не было ничего у меня с Ниночкой. И быть не могло. Она же тогда совсем ребенком была.

– Ребенком… Пришлось от греха этого ребенка сюда привезти. Евдокимыч уставился на Павла тяжелым взглядом, потом, как бы давая понять, что поверил его словам, протянул стакан.

Чокнулись, выпили.

– Говоришь, сильно избил? – спросил Павел, закусывая.

– До сих пор простить себе не могу. А теперь, после твоих слов, еще больше вину чувствую. Думаешь, Ниночка, когда выздоровела, перестала на мужиков заглядываться? Да назло мне – еще больше! А после того, как вспышка случилась, так вообще…

– Так все-таки вспышка?

– Ладно, зови своего журналюгу. И можешь еще одну беленькую на стол выставить.

– Надо сказать, что я в этих местах родился и прожил в поселке Плосково до четырнадцати лет, пока отец, тудыть его растудыть, с матерью не развелся и не переехал вместе со мной в Подмосковье. Ну, это другая история. Змей, вон, хорошо помнит, как я в Осташово лодочником работал. Так вот, вернулся я в Плосково с родной дочуркой, когда узнал, что матушка померла и дом может просто пропасть. Дом, правда, все равно пропал, но это было позже…

Так вот, занялся я здесь тем, чего больше всего любил и умел, то есть профессиональной рыбалкой. Другими словами, тудыть меня растудыть, ловил и продавал рыбку, которой в Скорогадайке и местных ручьях с озерами водилось немеряно. Однажды друга погостить пригласил – Ношпу, то есть Петра Васильевича Нешпаева. Тот как раз из органов уволился и вроде бы не у дел остался.

Ношпе в Плосково, само собой, понравилось, и решили мы с ним всерьез рыболовным бизнесом заняться. А будучи человеком, тудыть его растудыть, далеко не бедным, вскоре купил Ношпа здесь комнату в домишке у одной старушки древней, которая помирать собиралась. Та старушка и в самом деле вскоре отошла в мир иной, а Петр Васильевич похоронил ее честь по чести. После чего перебрался сюда на постоянное жительство, а квартиру в Москве сдавать стал каким-то там приезжим…

– Извини, Евдокимыч, – перебил рассказчика Лёва. – Ты когда до вспышки-то дойдешь?

– Скоро, журналюга, скоро. Давай лучше выпьем.

– Наливаю…

– Короче! – Евдокимыч отставил опустошенный стаканчик. – Как только наш с Ношпой, то есть с Петром Васильевичем, рыбный бизнес в гору пошел, объявились в округе оголтелые браконьеры. Не сетевики, нет. Эти здесь всегда были, и всегда нормальный рыбак, ловивший на удочку или спиннинг, их облавливал, так что, если сети вовремя снимать, вреда от них для природы никакого.

Появились электроудочники, тудыть их и еще много раз растудыть! Ну а там, где электрик со своей снастью изуверской прошел, особенно по неглубоким местам, вся живность подводная – кверху брюхом.

И ладно бы электрики меру знали, так ведь нет, взялись за это дело основательно, бригады стали образовывать: с катерами, машинами, с охраной, – чуть ли не с промышленным размахом развернулись. Никакой рыбнадзор, никакая полиция на них управу найти не могла. Территория дельты огромна – реки, протоки, старицы, озера, болота. И все это – в зарослях, порой непроходимых, как там браконьеров поймаешь! Пришлось местным жителям самим с электриками бороться – до перестрелок стало доходить…

Да ты не вздыхай, журналюга! Все, присказка закончилась, сейчас я вам сказочку, или, как говорят ученые, «гипотезу» о перламутровой вспышке расскажу.

– Налить? А то нам скоро на ужин…

– Ага… Вы сами-то чего половините, думаете остаться полутрезвыми, а меня споить, чтобы язык развязался? Не бойся, журналюга, расскажу не больше, но и не меньше, чем того требуется. Мне ведь беленькая не столько алкоголь, сколько лекарство. И думается мне, что той ночью исключительно она нам жизни сохранила…

Мы с Ношпой, с Петром Васильевичем то есть, решили тогда электрикам пакость подстроить. Там ведь сразу несколько бригад, чтобы между собой не конкурировать, решили объединиться и общими усилиями пробить током Лебяжье озеро – самое большое и самое рыбное в урочище.

Кабанье урочище с дальней от нас стороны плавно так заболоченным становится, а с ближней – ничего, земля твердая, и подъезды есть, если на вездеходах ехать, и лагерь можно разбить, и катер на воду спустить. Только с нашей стороны глубина у самого берега огромная, зато чем дальше, тем мельче. До этого в Лебяжьем озере никто из электриков, тудыть их растудыть, бить рыбу током не пробовал – то ли не хватало решимости замахнуться на, можно сказать, святое, то ли еще чего. А тут – сразу несколько бригад, тудыть их растудыть!

Поздней осенью дело было. Со дня на день ледостав ожидался. Вот электрики и порешили: Лебяжье озеро током побить, крупную рыбу собрать, ну а мелочь, которая тоже всплывет в количестве, ледок укроет, и все будет вроде бы шито-крыто. И надо сказать, если бы не мы с Ношпой, выгорело бы у них это дело, как пить дать…

– Пить? – Лёва поднял на рассказчика слегка мутноватый взор.

– Наливм… наливмай, журналюга, тудыть тебя расе… И надо сказать… Ночь была… Даже не то чтобы ночь, поздний ноябрьский вечер, темень, все такое, да еще и дождь собирался… Мы с Ношпой, с Петром Васильевичем то есть, поблизости от моей избушки на пригорочке в моей же машине сидели и все в сторону Лебяжьего смотрели. Ждали. Выпивали, конечно, закусывали. Ну и дождались…

Если от кого услышите, мол, прилетело небесное тело, мол, грохнулось-херокнулось… – выдуманная гипотеза… Или гипотеза – и без того выдумка?

– Предположение, – сказал Павел.

– Никакого предположения! – стукнул кулаком по столу Евдокимыч. – Своими глазами! Как только первые капли дождя с неба упали, засветилось вдруг все перламутровым светом, который от земли пошел. Не от земли – от воды, потому что центр этого свечения возник как раз в районе Лебяжьего озера. И свет этот перламутровый расширяться стал так, как волны расходятся от брошенного в воду камня. Не очень быстро так свечение расширяться стало. Но и не очень медленно. Я сразу смекнул – крандец надвигается, уматывать надо. Метнулся за Ниночкой, благо дом рядом был. А она, открыв рот, в окно смотрит на перламутр этот и меня не слышит. Я ее за руку хвать, потащил, а у нее ноги ватные. Я ее на руках до машины дотащил. Еще бы на секунду опоздал, и Ношпа без нас бы укатил, тудыть его растудыть.

Все вокруг сильнее и сильнее стало перламутром покрываться, только не Ношпа и не я. Зато по Ниночке, которую я на руках держал, тоже свечение пошло, и волосы из ее головы выпадать начали. Не знаю, что меня толкнуло, но я взял бутылку, что мы с Ношпой допить не успели, и силой заставил Ниночку несколько глотков сделать. Беленькая мою дочь от смерти и спасла. И меня с Ношпой тоже. Ученые не верят, но, по моей гипотезе, все, кто в тот вечер беленькую принимал, выжить сумели…

– А остальные как же? Кто беленькую не принимал? – спросил Лёва, зачарованно следя за бутылкой, которую Евдокимыч по очереди подносил к стаканчикам.

– Остальные… – вздохнул Евдокимыч. – Мы на рассвете очнулись. Машина в кювете застряла – аккурат на том самом месте, где сейчас коттедж стоит. Как туда доехали, как вырубились – не помним, хотя и недалеко это было от моего бывшего домика. Глядим друг на друга – все волосы на головах выпали. И у Ниночки моей – тоже. Это потом брови с ресницами потихоньку выросли, а тогда жутко было смотреть.

Потом огляделись – совсем обалдели. На земле и поперек Скорогадайки словно границу провели: с нашей стороны все, как раньше было, – травка пожухлая, деревца, еще не до конца листву сбросившие, река, как всегда, течет себе спокойненько. А буквально в полсотни шагах от нас – зима! Четко так граница выделяется – здесь травка желтенькая, дальше – все покрыто перламутровым сиянием: трава, деревья, река, словно на ней лед встал, только опять же перламутрового цвета. Никогда я такой красотищи не видел… и такой жути не испытывал…

Евдокимыч приложился к стакану и на этот раз пил долго, маленькими глоточками, словно смакуя и в то же время, кажется, засыпая.

– Так что с остальными-то? – тронул его за плечо Лёва, отчего Евдокимыч дернулся и продолжил как ни в чем не бывало:

– Красотищей этой долго можно было любоваться. Но мы-то здесь, а дома наши – за границей перламутровой, без присмотра. Ношпа туда и пошел, как я понял, чтобы проверить, вдруг ограбили. Мы-то с Ниночкой у машины остались и прекрасно все видели. Как только Ношпа границу пересек, перламутр, тудыть его растудыть, исчезать начал. Так же как надвигался волнами, так и исчезал, словно снег таял.

И что самое главное – трава, кусты, деревья словно от инея освобождались, а столбы телеграфные, постройки разные, то есть все, к чему человек руку приложил, таяли и никаких следов после себя не оставляли. Волна идет, а они тают. Наш с Ниночкой дом тоже под этой отливной волной растаял. У Петра Васильича дом подальше моего стоял. Но я, как сейчас, вижу: ступил он на крыльцо, а дом взял да и словно поплыл, растворяясь. И вот уже Ношпа стоит на том месте, где только что крыльцо было, а крыльца-то и нет, словно не было. И всего дома нет. Такая вот, господа мастера, сказочка, или по-научному – гипотеза.

– И что дальше было? – спросил Павел.

– Дальше? Я вам про вспышку рассказал, а про то, что дальше, давайте-ка завтра, а то язык у меня заплетается… Да и вам на ужин пора.

– Постой, Евдокимыч, – перегнувшись через стол, удержал его за плечо Лёва. – Я одного не понял, каким образом вы с Петром Васильевичем браконьерам напакостить собирались?

– А вот это… – дернул тот плечом и поднялся из-за стола, натягивая бейсболку на лысую голову. – Это не твоего журналючьего носа дело!

Глава 5 Трактир «Бодрые поползновения»

Несмотря на то что в течение всего рассказа Павел не сколько пил, столько пригублял, он чувствовал себя неслабо поддавшим. Кажется, Лёва был более трезв, однако ни тот ни другой не могли сориентироваться, какая из трех тропинок от их домика ведет к трактиру «Бодрые поползновения». Чтобы понапрасну не плутать, решили уточнить дорогу у Петра Васильевича.

Оказалось, что хозяин базы «Граничная» принимает новых гостей: за овальным столом вместе с ним сидели их старые знакомые – Константин Какуев и Станислав Пашкевич. В графине на столе оставалось на донышке, вместо горы пирожков на тарелке – лишь крошки.

– Костыль? – преувеличенно удивился Лёва. – Ты же кричал, что в этом заповеднике рыбы нет, а все егеря поголовные пьяницы! Так чего же вновь сюда пожаловал?

– У «Знатного рыболова» разве монополия на освещение соревнований? – насупился Какуев, рыжеватый мужик с кривым носом. – У нашей газеты и тираж больше, и вообще…

– Не понял? – уставился на него Петр Васильевич. – Ты тогда, в прошлое свое посещение, даже границу Кабаньего урочища не пересек. Почему же трепешься, что рыбы в заповеднике нет?

– В вашей газетенке, благодаря тебе, Костыль, брехни на порядок больше, чем правды.

Лёва подошел к столу, подмигнул развалившемуся в кресле Пашкевичу и пожал протянутую им руку. Павел также поздоровался со Станиславом – седобородым крепышом с виду лет этак под пятьдесят, носившим очки, одна линза которых была заметно толще другой. Константина Какуева рукопожатием журналисты «Знатного рыболова» не удостоили.

– На то она и рыбацкая газета, – усмехнулся Какуев.

– Вот, Петр Васильевич! – вскричал Лёва. – Конкуренты наши ради красного словца не пожалеют и отца! Представляете, что такой бумагомарака, как Костя, который даже свой нос в заповедник не сунет, может и про базу вашу, и про соревнования написать?

– Для меня любая публикация о заповеднике и базе – реклама, значит, и доход, – пробурчал Нешпаев. – Если что-то уж совсем из ряда вон выходящее сочинит, подам на его газету в суд. И не важно, в чью пользу он закончится. Да вы, журналюги, подобные расклады лучше меня понимаете.

– Э-эх! – махнул рукой Лёва. – Ладно. Мы с Павлом собрались дойти в «Добрые…» то есть в «Бодрые поползновения», а дороги не знаем…

– Нинель! – тут же позвал Петр Васильевич и кивнул появившейся на пороге девушке. – Проводи мужчин до трактира, а то еще заблудятся, и всех самых лучших егерей без них завербуют.

– А что, дядя Петь, наше предложение о самостоятельном выборе егерей возражений не встретило? – спросил Павел.

– Да какие там возражения! В любом случае я направлю в урочище необходимых для работы людей. А вы можете выбирать кого хотите. Только не ошибитесь…

– Пойдемте, мужчины, – позвала Нинель, и Лёва с Павлом вслед за ней покинули гостиницу…

* * *

– Девушка, вы курите? – затягиваясь сигаретой, осведомился Лёва на улице.

– Курить – здоровью вредить, – ответила она, не обернувшись. – Вот пить – здоровью помогать.

– И вы пьете?

– Если бы даже не пила, так от вашего перегара сразу бы захмелела. – Нинель была все в том же сарафане цвета хаки и босоножках. Темные вьющиеся волосы выбивались из-под бейсболки. – Между прочим, заблудиться здесь сложно. – Девушка шла быстро, не оглядываясь. – Справа – река Скорогадайка, сейчас мы по мосту ручей перейдем, который в нее втекает. Чуть ниже его впадения – граница с заповедником, которую от нас колючая проволока отделяет…

– Так серьезно? – удивился Лёва.

– Да нет. Через колючку любой ребенок перелезет. Только смысла в этом нет. Потому как почти все, что из заповедника выносится, к примеру пойманная рыба или подстреленный зверь, сразу начинает гнить и вскоре от них только мокрое место остается.

– Так вот почему у Ношпы ни одного чучела рыбы и зверя нет, только фотки? – догадался Павел.

– Конечно, – подтвердила Нинель. – Трофей в нормальном, не испорченном состоянии только в зданиях Кабаньего урочища увидеть и потрогать можно.

– А вы видели?

– Естественно. В заповеднике сразу за контрольнопропускным пунктом несколько исследовательских лабораторий стоит. Имеются среди них и секретные, но есть и без всяких грифов, в том числе и небольшой музейчик, в котором выставлены чучела обитателей заповедника. Правда, эти чучела тоже недолго в нормальном состоянии остаются, приходится ученым их время от времени заменять.

– Ну и как, открыли что-нибудь ваши ученые? – спросил Павел.

– Открыли, – наконец-то оглянулась на него Нинель. – И довольно быстро сделали наши ученые глобальный вывод, что никакой реальной пользы остальному миру заповедник принести не может.

– Как это? – Павел даже остановился. – Если там такие чудеса творятся…

– Вот именно, что чудеса, никакими научными фактами не подтверждаемые.

– Что-то мне в это не верится…

– Поверится, – усмехнулась Нинель. – Шевелите ногами, господа мужчины, почти пришли.

Поинтересоваться, почему трактир имеет название «Бодрые поползновения», мужчины не успели, – в течение оставшегося пути Нинель посвящала их в правила поведения, принятые в самом популярном местном питейном заведении. Правила были просты: любой посетитель трактира, переступив его порог, тут же вносил в кассу взнос, взамен которого получал карточку, дающую право отовариться у бармена на выбор – стопкой водки, кружкой пива либо графином морса; в еде же гость мог себя не ограничивать, и это касалось любых подаваемых в общий зал блюд. Питаться посетитель мог с открытия и до закрытия трактира, но за любую дополнительную выпивку обязан был расплатиться, прежде чем ее ему подадут.

Еще одним правилом был категоричный запрет на потасовки внутри помещения и даже на громкую ругань. Помимо немногочисленных туристов, трактир посещали охранявшие заповедник военные и подрабатывавшие на его территории егеря. И военные, и егеря имели при себе оружие, причем на вполне законных основаниях. Чтобы это оружие не заговорило в стенах «Бодрых поползновений», трактир охраняли не типичные мордовороты-вышибалы, а мордовороты-полицейские, наделенные местными властями специальными полномочиями усмирять потенциальных дебоширов еще до того, как у тех возникнет намерение собственно подебоширить.

Если же желание помахать кулаками не пропадало, особо бойких выпроваживали на улицу, где для выяснения отношений была отведена специальная площадка. В этом случае, чтобы вернуться в трактир, приходилось вновь платить взнос.

Неизвестно, благодаря чему в «Бодрых поползновениях» вот уже несколько лет кряду не было не то что ни одной перестрелки, но и ни одной сколь-либо серьезной драки. Частично, конечно же, из-за полицейского контроля. Но во многом благодаря тому, что собирались в трактире люди, в основном давно друг друга знавшие, испытавшие вместе немало опасностей, потерявшие в заповеднике родных и общих друзей. Возможно, и потому, что подавляющее большинство завсегдатаев хорошо отдавало себе отчет, каких сюрпризов можно ждать от Кабаньего урочища, с которым граничил трактир.

Кроме того, немаловажную роль в обеспечении порядка в трактире играл и его владелец, которого все величали исключительно по имени-отчеству – Алексей Леонидович, ну а между собой – просто Монокль.

Именно он встретил Лёву и Павла на ярко освещенном крыльце «Бодрых поползновений», охраняемом двумя солидно вооруженными, очень внушительных комплекций полицейскими. По сравнению с ними Алексей Леонидович казался щуплым, если не сказать – тщедушным. Но! Такое впечатление складывалось лишь до тех пор, пока Павел не оказался с этим человеком на расстоянии вытянутой для пожатия руки.

Павлу сразу стало как-то не важно, во что тот обут и одет, что на поясе у него висит одна расстегнутая кобура с выпирающей рукояткой пистолета, а под мышкой – еще одна, тоже расстегнутая и тоже с видневшейся рукояткой. Пожимая руку хозяину «Поползновений», он уставился не в правый глаз, внимательно разглядывающий его через обычный монокль, а на левое веко, почти полностью прикрытое, насквозь пробитое двумя крючками блесны с золотистым лепестком, которая свисала и покачивалась, словно тяжелая серьга на мочке уха. Жало третьего крючка застряло под его бровью. Глядя на это, Павел, кажется, даже протрезвел.

– Как вам мой пирсинг? – Алексей Леонидович подмигнул Павлу и Лёве единственным видящим глазом. – Поверьте, это не самое страшное, что может произойти с вами даже на самой обычной рыбалке. Не говоря уже о Кабаньем урочище!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Лёва принужденно.

Павел вообще промолчал, пытаясь осмыслить, как можно ходить с блесной, пробившей веко и бровь. Ему самому во время рыбалки «повезло» трижды цеплять себя тройниками блесны за голову и однажды – за большой палец. Каждый раз приходилось использовать пассатижи, чтобы немедленно освободиться от приманки, приносящей постоянную боль. И пусть это было страшновато и, конечно, тоже больно, но зато избавляло от дальнейших страданий…

– Участники турнира «Мастер-рыболов» освобождаются от традиционного взноса за посещение нашего трактира, – без тени улыбки произнес Алексей Леонидович, приглашая жестом проследовать в заведение. – Однако алкогольные напитки – традиционно за счет клиентов.

Трактир встретил новых посетителей какофонией голосов, не заглушавших, однако, стук бильярдных шаров и звучащей из динамиков спокойной мелодии. Никто не танцевал, хотя свободного места хватало. Народ был занят поглощением пищи, напитков, пусканием в потолок сигаретного дыма и разговорами. Павла сразу что-то смутило, но, приглядевшись к сидящим за столиками людям, он сообразил, в чем дело: подавляющее большинство посетителей были облачены либо в армейскую форму, либо в сероватые костюмы полицейских, либо в егерский камуфляж и лишь немногие – в нечто яркое.

Таким, относительно пестрым пятном выделялись пятеро мастеров-рыболовов, разместившиеся за длинным столом в глубине зала. Они выглядели почти ровесниками, каждому – от тридцати до сорока лет, разве что Тапир не пересек двадцатипятилетний рубеж. К тому же он был самым миниатюрным, что ли, и каким-то бледным, в то время как остальные – как на подбор: крепкие, спортивные, загорелые. Стол спортсменов был заставлен тарелками с едой, полупустыми пивными кружками и открытыми бутылками с более крепкими напитками.

– Наконец-то! – завидев приближающихся Лёву и Павла, вскочил Сфагнум с фужером в руке. – Думаете, одни мы вас заждались? Да все бодрые попо… поползновения вас ждут.

Сфагнум был заметно навеселе и, кажется, единственный, кто пришел в трактир в строгом черном костюме и белоснежной рубашке. Хорошо хоть, галстук-бабочку не додумался напялить, успел подумать Павел, прежде чем увидел эту самую бабочку, валявшуюся в пустой тарелке.

– Ты чего так вырядился-то? – спросил у Сфагнума Лёва, усаживаясь за стол.

Павел, терзавшийся мыслью, уместно ли будет пригласить за общий стол Нинель, заглянувшую в трактир вместе с ними, только сейчас обнаружил, что девушка куда-то пропала. Впрочем, наверное, это было к лучшему…

– А может, это моя спортивная форма одежды? Ты мне что, запрещаешь? – с вызовом спросил Сфагнум и приложился к фужеру.

– Наоборот, – улыбнулся Лёва, наливая себе спиртного из первой попавшейся под руку бутылки. – Ловить рыбу в костюме – прикольно, это я как журналюга тебе говорю.

– Конечно, прикольно! – обрадовался Сфагнум, отставляя опустевший фужер. – Это вы все в форме да с логотипами своих фирм, а мне рекламировать никого не надо. Легенду рыболовного спорта и без того все знают. Змей подтвердит. Подтвердишь?

– Подтверждаю, успокойся, – не стал развивать тему Павел.

– Павел, мы, собственно, чего тебя ждали-то, – по очереди чокаясь с ним и Лёвой, сказал Магз. – Чтобы всем шестерым спортсменам одновременно начать егерей выбирать. Местные о нашей затее успели разузнать, ну и, кажется, каждый из них готов предложить свою кандидатуру. Это ведь очень неплохой заработок плюс нехилая индивидуальная раскрутка, сам понимаешь.

– А мне вот очень интересно, – обратился ко всем сидящим за столом Лёва. – Как вы себе представляете выбор егерей? Чисто визуально, построив два десятка человек в одну шеренгу, либо посредством анкетирования, либо прислушиваясь к сплетням…

– Легенда рыболовного спорта вообще мудрствовать не станет! – громко заявил Сфагнум. – Кто меня в бильярд обыграет, того и возьму егерем!

– Стоп, стоп, стоп! – поднял руку Стамбул. – Заповедник – место серьезное, опасное. А вдруг тебя какой-нибудь хлюпик натянет, который, кроме кия, больше ничего в руках держать не умеет? И как он сможет защитить мою шкуру, когда по жребию мне достанется?

– Но в первом-то туре он будет охранять только мою бесценную шкуру, – резонно заметил Сфагнум. – Вот и поглядим, хлюпиком этот егерь окажется или достойным всяческого уважения чуваком.

– А ты кием по шару-то попадешь? – с усмешкой поинтересовался Стамбул.

– Я? Да я старый, опытнейший бильярдист, можно сказать, легенда столичного бильярда. Спроси у Змея!

– Подтверждаю…

– А вот лично я себе егеря уже выбрал, – медленно вставая и устремив взор в сторону барной стойки, сказал Дмитрий Бокарев.

Остальные спортсмены вместе с Лёвой повернули голову туда же. Из десятка вращающихся стульев сейчас занят был только один, и на нем, держа в руке пенящуюся пивом кружку и о чем-то непринужденно беседуя с хозяином трактира, восседала изящная брюнетка, облаченная в егерский камуфляж и увешанная разнообразным поблескивающим оружием, словно новогодняя елка – игрушками.

– В таком случае, я тоже себе егеря присмотрел. – Тапир неожиданно для остальных сорвался с места и убежал в темноту зала.

Сфагнум, покачиваясь, направился в сторону бильярдной. Магз и Стамбул переглянулись, посмотрели на усердно жующего мясо Павла, на смакующего вино Лёву и, ничего не сказав, покинули стол.

– А ты чего не идешь? – поинтересовался Лёва у друга через пару минут.

– Есть хочу, – ответил тот, высматривая на большом блюде кусочек мяса поподжаристей, чтобы переложить его себе на тарелку.

– А пить?

– Тоже.

– Кхым… добрый вечер, уважаемые, – привлек внимание Лёвы и Павла остановившийся с противоположной стороны стола широкоплечий мужчина, облаченный, как и большинство в трактире, в камуфляжный комбинезон с широким ремнем, на котором висели кобура и тесак в чехле. – Присесть позволите?

Количество разнообразных шрамов на его лице так и хотелось посчитать. Они были на лбу, левой щеке, верхней губе, подбородке… на переносице выпирала приличных размеров шишка – еще одно следствие давнишней травмы. Руки он держал за спиной.

– Без проблем, уважаемый, – доброжелательно улыбнулся Павел. – Выпьете с нами?

– Почту за честь.

Оказалось, что в одной руке незнакомец держал бутылку дорогого коньяка, в другой – граненый стакан. И бутылку, и стакан он с серьезным выражением лица выставил на стол и так же подчеркнуто серьезно сказал:

– Моя фамилия Мельник. Друзья иногда кличут Старым Мельником. Друзьям я прощаю.

– Э-э… – открыл рот Лёва, но Мельник его перебил:

– Вам, уважаемые, представляться нет надобности. Я давний подписчик «Знатного рыболова», всегда читаю это замечательное печатное издание от первой строчки до последней.

Он ловко откупорил бутылку, плеснул коньяка в свой стакан и вопросительно посмотрел на журналистов. Те, поняв намек, придвинули к стакану свои стопки, которые Мельник тут же наполнил.

– Прошу покорно извинить меня за такую, нет, не наглость, а смелость, но в связи с рыбалкой у меня уже давно зародились два желания, две, можно сказать, мечты, – поведал он и, подняв стакан, вновь обратил на уважаемых вопросительный взгляд.

Лёва и Павел последовали его примеру, со звоном сдвинули емкости, выдохнули, выпили и, уже закусывая, с удивлением обратили внимание на отразившуюся на лице Мельника радость.

– Одна моя мечта только что осуществилась, – сказал тот, вновь разливая коньяк. – Она была для меня важной, но вторая мечта – во сто крат важнее…

– Э-э-э…

– Поясняю! Первой моей мечтой было выпить со столь уважаемыми людьми, с чемпионами мира по спиннингу!!! – выкрикнул Мельник. И намного тише добавил: – То есть с вами. Ну а до осуществления второй мечты, боюсь, пока далековато…

– Интересно… – поднял брови Лёва.

– Я до жути, до дрожи в коленях мечтаю во время официальных соревнований по спиннингу обловить Павла Балашова, – сказал Мельник с азартом. – И чтобы не просто господину Балашову не повезло, а мне, наоборот, подфартило. Чтобы клев был отличный, и наловили бы все много, но у меня оказалось хотя бы на одну рыбку, всего на несколько граммов больше!

– Да, с этим действительно могут возникнуть проблемы. – Лёва толкнул приятеля локтем.

– Почему же. – Павел наконец отложил вилку, вытер салфеткой губы и взялся за кружку с пивом. – Господину Мельнику достаточно попасть в сборную какого-нибудь рыболовного клуба и принять участие в любом чемпионате, где будет выступать команда «Знатный рыболов».

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Лёва и подмигнул Мельнику: – Вот он всегда так скромничает. Мол, достаточно принять участие… А лично мне понадобилось почти три сезона, чтобы впервые обловить этого скромника. И знаете, что самое интересное? Знаете, в чем секрет нашего самого знатного рыболова? – почесал он за ухом и взял вновь наполненную коньяком стопку. – Давайте сначала выпьем, потом расскажу.

Они вновь чокнулись и выпили. После чего Лёва придвинул к себе большое блюдо с овощным салатом и начал его жадно поглощать. Павел с улыбкой наблюдал поверх пивной кружки за Мельником, на лице которого читалось нетерпение узнать некий секрет. Он и сам был немного заинтригован, что же на сей раз выдумает Лёва.

– Вся фишка в том, – наконец оторвался от салата главный редактор газеты «Знатный рыболов», – что этот вот хитрован, узнав о желании кого-либо его обловить, прилагает все усилия, чтобы этого не случилось. А, Змей? Я верно излагаю?

– Не слушайте его, Мельник, – сказал Павел.

– Слушайте, слушайте, – усмехнулся Лёва. – Говорю, потому что на собственной шкуре это испытал. Мы же с ним с первого дня знакомства крепко подружились, и я по дружбе признался, что мечтаю его сделать во время спиннинговых соревнований, так знаете, сколько раз он эту мечту обламывал? Вот займу я, скажем, десятое место, а Павел – пусть не призовое, но и не одиннадцатое, а именно девятое. Пусть другим проиграет, но сделает все, чтобы только меня вперед не пропустить…

– Но рано или поздно вы его все-таки… сделали?

– Ну, он же не заговоренный какой. Конечно, сделал. Но, как сейчас помню, произошло это на тех соревнованиях, когда нашлась парочка молодых да ранних умников, громогласно заявивших, что заткнут самого Павла Балашова за пояс. Это на одном из краснодарских лиманов было, который мы с ним посетили впервые, а те двое были из местных. Они потом все поверить не могли, как же господин Балашов умудрился им нос утереть. Ну а я, так сказать, под шумок впервые Павла и обловил.

– Случайно, – отозвался Павел.

– И здесь, мой вам совет, господин Мельник. Главное – с ним не спорить, главное – прикинуться неумехой, который ни на что не рассчитывает, тогда может повезти. Но вам, к сожалению, прикидываться уже поздно, вы своей мечтой с чемпионом мира поделились, и это стало глобальной ошибкой…

– Лёва, ты, как всегда, заливаешь, – сказал Павел. – Наливал бы лучше, а то мне еще егеря выбирать.

– Позвольте мне. – Мельник в очередной раз разлил коньяк и, когда они выпили, сказал: – Еще раз прошу покорно извинить не за наглость, а за смелость, но если вы ищете опытного егеря, предлагаю свою кандидатуру. О моей профессиональной пригодности можете поинтересоваться у того же Монокля, да вообще – у любого.

– Я не против, – тут же согласился Павел.

– Минуточку! – поднял указательный палец Лёва. – Насколько я понял, вы заядлый рыболов и имеете опыт работы в заповеднике под названием «Кабанье урочище»?

– Охотничьи и рыболовные туры – мой конек. Но поверьте, я не ради заработка напрашиваюсь. Гораздо важнее своими глазами увидеть, как ловят лучшие из лучших. Тем более что находиться в заповеднике, особенно в определенных его секторах, действительно очень опасно. Эти секторы, конечно, будут для вас закрыты, но…

– А вот скажите, Старый Мельник…

– Лёва, я, кажется, тебя в менеджер-р-ры не нанимал. – Язык Павла слегка заплетался. – Чё докопался до человека!

– Паша, я, между прочим, собираюсь поставить нехилую денежку на твой выигрыш. Почему ты мне запрещаешь беспокоиться о моем приработке, о твоей безопасности и тому подобное?

– Все р-равно др-р-ружище Мельник будет со мной только в первый день. А дальше – неизвестно кто достанется.

– Первый день – самый важный. К тому же, если ты пригласишь Старого Мельника быть твоим первым егерем, я уверен, он не откажется рассказать нам о некоторых специфических особенностях заповедника?

– Понимаете… – Мельник слегка замялся. – У нас существует неписаный егерский кодекс…

– И это прекрасно. – Лёва вновь поднял указательный палец. – Я хоть и журналист, но не собираюсь вынюхивать чужие тайны. – Просто мне и вашему потенциальному подопечному почти ничего об этом самом Кабаньем урочище неизвестно. Только какие-то нелепые слухи. А это неправильно.

– Лёва, да ладно тебе. – Павел посмотрел на друга мутноватым взглядом. – Завтра будет ознакомительный день, и все станет яснее ясного.

– Наш егерский кодекс не только приветствует, но даже требует предварительного просвещения клиентов на предмет трудностей и опасностей, которые поджидают их в заповеднике, – сказал Мельник.

– А большего мы и не желаем, – заулыбался Лёва. – Только желаем просветиться не сухой инструкцией, а нормальными, дружескими советами. И не сегодня, а завтра, с утречка. Договорились?

– Конечно! – Мельник тоже расцвел в улыбке.

– Только еще один вопрос. – Лёва резко посерьезнел. – Присутствовал ли господин Старый Мельник в списке егерей, который составил господин Нешпаев Петр Васильевич?

– Нет, – с достоинством ответил егерь.

– А вот это мне нр-равится больше всего, – сказал Павел. – Наливаем, выпиваем и – по р-рукам?

– По рукам!!!

Как выяснилось чуть позже, просто ударить по рукам было недостаточно. Чтобы заявить выбранного егеря, требовалось подписать бумаги у хозяина трактира. Что Павел и сделал, даже не вчитываясь в какие-то там условия и обязательства каждой из сторон. Мельник, довольный таким исходом дела, пообещал завтра не опаздывать и ретировался.

– Не подведет моего друга этот человек, облагороженный таким количеством шрамов? – не преминул поинтересоваться у Монокля дотошный Лёва. – Я в плане того, что Ношпа-то его в свой список не включил…

– Старый Мельник – один из самых достойных егерей, – ответил Алексей Леонидович. – А с Ношпой они давно на ножах. Впрочем, как и половина из присутствующих.

– Я сто лет Ношпу знаю – человек сложный, – вставил Павел, и Моноколь бросил на него быстрый оценивающий взгляд.

– Примечательно, – сказал он, – что два ваших товарища выбрали егерей как раз из списка, который изначально подготовил Ношпа.

– Интересно было бы посмотреть…

– Без проблем.

Прежде чем придвинуть к Павлу открытый блокнот, Алексей Леонидович что-то в него вписал. Рыболов увидел короткий список: Стамбул – Прохор, Волгарь – Трида, Тапир – Гэдульдихт, Магз – Налим, Змей – Мельник, Сфагнум –…

– А что, нашего коротко стриженного друга до сих пор никто не смог обыграть в бильярд?

– Как раз наоборот, – усмехнулся Алексей Леонидович. – Господин Сфагнум слил первую же партию. Но тут же заявил, что не успел размяться, и потребовал, чтобы считали по двум победам из трех партий. Вторую он выиграл, но третью слил, после чего потребовал, чтобы считали по трем победам из пяти партий. По моим сведениям, сейчас счет два – два. Там на них нехилые ставки делают.

– Оч-чень интерресно!

Лёва с Павлом, заплатив и приняв из рук хозяина трактира по высокой кружке пенистого пива, проследовали в бильярдную и не без труда протиснулись в первый ряд болельщиков, наблюдавших за игрой их приятеля. В Москве Павлу не раз доводилось сражаться со Сфагнумом в бильярд. Он никогда не был инициатором подобных дуэлей, да и с точки зрения финансов немного жаба душила. Обычно заводилой был Сфагнум, да и платил, как правило, он, хотя и Павлу, пусть редко, но тоже приходилось раскошеливаться.

Объективно Сфангнум был опытнее и сильнее, но Павлу часто везло. Здесь, судя по всему, легенде рыболовного спорта, а также и легенде столичного бильярда – так он сам себя называл, попался более достойный соперник. Сфагнум давно скинул пиджак, накрахмаленная рубашка была расстегнута почти до пояса, на лысой, то есть коротко стриженной голове блестели капли пота. Кажется, он вновь проигрывал. Но кому?!

Соперницей вальяжного бильярдиста оказалась невысокая, хрупкая, востроносая девчонка, которой можно было дать от семнадцати до двадцати пяти лет. Она, как и многие в трактире, была в егерском камуфляже, а на голове – надетая задом наперед бейсболка, из-под которой неряшливо топорщились пепельного цвета волосы.

– Не могу поверить, чтобы эта пигалица… – начал Лёва, но замолчал, глядя, как девушка, неторопливо прицелившись, с сухим щелчком вколотила шар в дальнюю от себя лузу.

Раздались возгласы разочарования, но больше – одобрения. Кто-то ринулся сделать очередную ставку. Тем временем еще один шар, на этот раз очень медленно, закатился в лузу, не коснувшись ее стенок.

– Если Сфагнум проиграет, она может стать одним из ваших егерей? – мрачно произнес Лёва.

– Я не пр-ротив, – откликнулся Павел. – Я вообще всегда р-ратовал за то, чтобы девушек в рыболовном спорте было больше…

Он вдруг почувствовал, как кто-то настойчиво тянет его за пояс назад. Сопротивляться не стал, посчитав главным не расплескать из кружки пиво. Когда оказался выдернутым из толпы болельщиков, обернулся и встретился с хмурым взглядом своей давней знакомой.

– Ниночка, у тебя такие р-р-роскошные волосы, – сорвалось у него с языка.

– Это парик, – тряхнула она головой. – Я возвращаюсь на базу. Ты остаешься или пойдем вместе?

– Вместе, – машинально ответил Павел.

– В таком случае – не отставай!

– Постой, а как же Лёва, а остальные?

– Лёва в три раза трезвее тебя, – сказала Нинель, вцепившись ему в рукав. – Он по сравнению с тобой в три раза меньше пива выдул. Доберется самостоятельно. А до остальных тебе разве есть дело?

– Ну-у-у… надо же как-то вместе…

– Так ты – вместе с ними или только со мной одной? – Глядя Павлу в глаза, она почти вплотную притянула его к себе.

– С тобой – одной, – ответил он, понимая, что сказать что-либо другое и тем более возражать у него не осталось сил.

Павел не запомнил, как покидал трактир, кажется, Нинель вытащила его на улицу буквально на своих плечах. Он взбодрился, глотнув свежего воздуха и еще оттого, что, спустившись с высокого крыльца, нос к носу столкнулся с Магзом.

Если Павла держала за руку суровая с виду Нинель, то самого известного питерского спиннингиста опекали две цветущие улыбками, неотличимые друг от друга китаянки или кореянки. Кто из рыболовов больше пьян, понять было сложно, но, открывший рот Павел так ничего и не сказал, зато Магз, многозначительно ему подмигнул и изрек:

– Змей, все нормально! – После чего подхватил под мышки и приподнял завизжавших, болтающих ногами азиаточек, развернулся с ними на сто восемьдесят градусов и был таков.

– Молодец, Магз! – запоздало крикнул вслед приятелю Павел.

– А ты? – жарко прошептала ему в самое ухо Нинель. – Ты на этот раз покажешь себя молодцом?

Глава 6 Сэмэн, Мельник, Нинель, Осока…

Смутное беспокойство заставило Петра Васильевича Нешпаева открыть глаза. За окном только-только забрезжил рассвет, а предстоящий день обещал быть тяжелым. Не мешало бы поспать еще часок-другой, но на втором этаже, судя по звукам, кто-то, кажется, наткнулся на стул, и сон у хозяина дома как рукой сняло.

Нешпаев бесшумно поднялся с кровати и подошел к двери. Он редко селил приезжих в офисном здании, где, помимо прихожей, гостиной и его апартаментов, включая личный кабинет, кухню и спальню – на первом этаже, на втором имелись три комнаты для гостей и большой холл. Вчера, будучи в немалом подпитии, Нешпаев отошел от правил и предложил остаться ночевать у себя главного судью предстоящих соревнований Станислава Пашкевича и журналиста Константина Какуева. Почему-то в такую рань кому-то из них не спалось.

Приоткрыв дверь, Нешпаев узнал спускающегося по лестнице журналиста, полностью одетого, с кофром на плече и штативом в руках. Беспокойство прошло, появилось любопытство – куда Какуев собрался в такую рань?

Судя по всему, тот не ставил целью остаться незамеченным, просто не хотел никого будить. Нешпаев собрался было его окликнуть, но в это время журналиста что-то насторожило, и вместо того, чтобы идти по коридору к выходу, он повернул в сторону кухни. Нешпаев бесшумно последовал за ним. Не исключено, что гостю захотелось с утра пораньше промочить горло, и он собрался заглянуть в хозяйский холодильник…

Все оказалось гораздо хуже. Дверь на кухню была открыта, и там, сквозь крохотную щель в дощатом полу, бил в потолок тонкий луч. Нешпаев застыл с поднятой ногой. Свет в подполе загорался автоматически, при открывании люка, и также автоматически гас, когда люк закрывали. Ничего особо ценного в подполе не хранилось – обычные запасы консервов и спиртного, разве что в немалом количестве. Другое дело, что там было кое-что зарыто. Даже не кое-что, а кое-кто…

Петра Васильевича даже передернуло от мелькнувшей догадки, что произошло в его подполе. Между тем Какуев, словно был у себя дома, сдвинул лежавший на полу разноцветный матерчатый коврик, прикрывавший люк, взялся за металлическое кольцо и, потянув его, открыл вход вниз. Свет в подполе зажегся. Какуев отложил штатив на пол и стал спускаться по короткой лестнице. При других обстоятельствах Нешпаев не упустил бы возможности подшутить над излишне любопытным журналистом: чуть выждав, захлопнул бы и запер на задвижку крышку люка, после чего отключил бы в подполе свет – пусть Какуев за свое чрезмерное любопытство некоторое время покукует в темноте замкнутого пространства. Но сейчас был не тот случай.

Приблизившись к прямоугольному отверстию в полу, Нешпаев осторожно заглянул вниз. Журналист успел сделать пару шагов и остановился, так что теперь Нешпаеву были видны только его ноги. Какуев стоял на хорошо утрамбованном песчаном полу, из которого, словно из продырявленного гвоздями брезента, сразу в нескольких местах выбивались тонкие лучики, светившие строго вверх параллельно друг другу.

Напрасно же он туда спустился, подумал Нешпаев и тут увидел, как рядом с правым ботинком Какуева из песка выбился еще один лучик, и вместе с ним – перламутровый, абсолютно вещественный сгусток. После чего лучик, как и все остальные лучи, ударил вертикально в потолок, а сгусток скользнул вверх по каблуку и дальше – под джинсы журналиста.

Нога Константина Какуева дернулась, словно от удара электрическим током, при этом журналист не проронил ни звука, а Петру Васильевичу, чтобы не закричать, пришлось зажать себе рот единственной рукой. Он сразу и о многом догадался, но прекрасно понимал, что ничем не сможет помочь гостю, сунувшему нос не в свои дела. Между тем Какуев начал подниматься по лестнице, и Нешпаев поспешно ретировался, прижавшись спиной к стене за шкафом.

Какуев его не заметил – особо не торопясь, вылез из подпола, опустил на место крышку люка, прикрыл его ковриком, поднял штатив и покинул кухню. Судя по звукам, журналист поспешил прочь из дома, в предрассветные сумерки последнего летнего месяца, но Нешпаеву было уже не важно, куда тот пойдет и что станет делать. В подполе творилось что-то сверхъестественное, и разобраться с этим надо было прежде всего и важнее всего.

Как с этим сверхъестественным следовало разбираться, он не знал, поэтому действовал по наитию. Для начала вернулся в спальню и оделся в привычный камуфляж, только вместо треккинговых ботинок обул забродные сапоги, чтобы никакой сгусток не смог проникнуть под штанину. Затем вытащил из шкафа пятилитровую канистру, полную чистого спирта и, ничуть не усомнившись в правильности своего решения, перелил ее содержимое в обыкновенную садовую лейку. Ну а потом открыл люк в подпол.

Остановившись на предпоследней ступеньке, он начал поливать утрамбованный песчаный пол, из которого били вверх тонкие лучики. Кажется, он все делал правильно; во всяком случае, как только струйки спирта окропляли продырявленный лучами песочек, те моментально гасли, словно слабенькие огоньки пламени под мощными напорами воды, бьющей из брандспойта. Ношпа не экономил, щедро поливая спиртом каждый сантиметр песчаного пола, и, даже когда лейка опустела и все лучи были «погашены», открыл еще одну пятилитровую канистру и уже без всякой лейки поливал и поливал сырой пол, после чего открыл третью канистру и не успокоился до тех пор, пока и она не опустела, а под ногами не захлюпало от сырости…

Как правило, сколько бы накануне ни выпил спиртного Павел Балашов, в каких бы пропорциях не намешал разные напитки: водку, коньяк, вино, виски, пиво… следующим утром, на удивление собутыльникам, он выглядел свежим как огурец. Но только при двух сопутствующих условиях: если, выпивая, закусывал, и если ночью удавалось поспать хотя бы три с половиной, а лучше – четыре часа. Другой разговор, что уже днем, когда заканчивался тур соревнований или просто утренняя рыбалка, Павел превращался в выжатый лимон, и ему ничего так не требовалось, как парочка часов спокойного сна. После которого, кстати, он вновь начинал колобродить и обычно вырубался далеко за полночь.

Знающие его люди удивлялись такой выносливости организма, сам же Павел не придавал этому значения. Единственное, из-за чего страдал, так это от провалов в памяти. Она, то есть память, конечно же, восстанавливалась. Особенно если ему по дружбе рассказывали: с кем он умудрился поспорить, с кем скорешиться, с кем и о чем договориться. Но бывало, что и собутыльники ничего вспомнить не могли.

Проснувшись на этот раз и лежа с закрытыми глазами, Павел мучительно пытался восстановить цепочку вчерашних событий, но пока, помимо беседы с бывшим лодочником Евдокимычем, все остальное вспоминалось смутно.

Послышались торопливые шаги, Павел сел на кровати и, зевая, принялся протирать глаза. Дверь в его комнату распахнулась, Лёва переступил порог и, глядя на друга, почесал себя за ухом.

– Павлик, ты все проспал!

– А сколько сейчас времени?

– Время тут ни при чем. Новость есть!

– Надеюсь, нормальная?

– Это с какой стороны посмотреть. – Лёва плюхнулся в кресло, на спинке которого небрежно висела одежда приятеля. – Константин Какуев умер.

– Врешь.

– Когда я тебе врал?!

– А… – отмахнулся Павел, и тут до него дошло. – Неужто в самом деле копыта отбросил?

– Ну да! Здесь вот какое дело! Я сегодня специально пораньше проснулся, чтобы, так сказать, в лучах восходящего солнца запечатлеть рыболовную базу и ее окрестности. Пришел на речку, смотрю – наш «обожаемый» конкурент уже в раскладном стульчике на берегу расположился, штатив перед собой установил. Я ему молча кивнул и в сторонку отошел, чтобы ракурс получше выбрать. Потом на Какуева оглянулся – как сидел, так и сидит, голова на грудь свешена, фотик – на коленях. Подошел и сразу все понял. Да ты сам можешь посмотреть. – Лёва достал из сумки цифровой фотоаппарат.

– Не хочу я на мертвеца смотреть. Меня от самого вида Какуева и при жизни воротило.

– Короче, вызвал я полицию, те, в свою очередь, вызвали медиков. Приехали очень быстро, видимо, им здесь частенько приходится факты смерти констатировать.

– И какова причина смерти? – Павел встал, вытащил из-за спины Лёвы свои джинсы с футболкой и начал одеваться.

– Причина пока не установлена. Визуально – никаких ран не обнаружено. Может – сердце гикнулось. В общем, медики тело господина Какуева увезли, будут разбираться.

– И какой теперь расклад с соревнованиями?

– Надеюсь, все пойдет по плану. Разве что сегодня график сдвинется. Потому что и меня, и всех спортсменов будут вызывать, как потенциальных свидетелей.

– Тебя – понимаю. – Павел заглянул под кровать в поисках кроссовок. – А остальные тут при чем?

– В окошко выгляни – и все поймешь. Берег реки – как на ладони. Из других домов – то же самое видно. Понятно?

Павел подошел к окну и приложил ко лбу ладонь, защищаясь от слепящего солнца. На берегу, как нарисованные, выделялись раскладной стульчик и штатив.

– Вот ведь человек! – Павел в сердцах ударил кулаком по подоконнику. – Пока жил – гадил всем и каждому. А своей смертью – нагадил вдвойне.

– Да ладно тебе, – скривился Лёва. – В народе говорится – о покойниках либо хорошо, либо ничего.

– Вот это верно! А ты помнишь песню с такими словами: «Тенни-ис большо-о-ой – это хорошо-о!» Можешь считать, что я кощунствую, но, несмотря на предстоящие геморройные объяснения с полицией и со всеми остальными, я спою так: Какуев уме-е-ер – это хорошо-о!

– Павел, ты и в самом деле кощун. Никакого почтения к смерти…

– Да. И, говоря о смерти сегодняшней, девять человек из десяти со мной согласятся. И ты – среди них. Или я не прав?

– Ты в десяти случаях из девяти прав.

– Друзья! М-ня зовут Сэм…. Изв… меня зовут Се-ме-не… изв… Семе… извините… Семец…ц-ц-ц… нец-кий…

– Немецкий? – уточнил Павел и улыбнулся парню, одетому, как и большинство в этих местах, в камуфляжную форму, который только что приблизился замысловатыми зигзагами к их домику. На крыльце которого они с Лёвой сидели уже третий час, время от времени уделяя внимание металлическому бочонку с пивом, чтобы открыть кран и наполнить высокие кружки пенящимся напитком.

– Не… – Парень покрутил перед лицом Павла указательным пальцем. – Не немецкий…

– Значит – ненецкий? – спросил Лёва.

– Не… Что вы все время путаете! Сэмэн – так все меня называют.

– Сэмэн, друг, а вот мое имя Павел, можно – просто Паша. Пивка с нами выпьешь?

– Выпю!

– Держи. – Павел протянул ему свою почти полную кружку. И садись. – Он хлопнул ладонью по ступеньке между собой и Лёвой и немного отодвинулся, чтобы не было тесно.

Парень сел, сделал три осторожных глотка, словно боялся обжечься, и в глазах его вдруг сразу прояснилось.

– Жаль! – сказал он. – Очень жаль, что никто из вас не пригласил меня быть егерем!

– А тебя господин Ношпа в свой личный списочек включал? – поинтересовался Лёва.

– Нет! Не включал! И знаете почему? – Он сделал еще пару маленьких глотков. – Потому что я самый невезучий из всех егерей.

– В каком плане ты невезучий?

– Не я, а мои клиенты невезучие.

– Расскажешь?

– Чего там рассказывать! Один слепым из заповедника вернулся, второму маски ступню откусил, третий и вовсе утонул… – Парень вновь приложился к кружке, в то время как Лёва с Павлом недоуменно переглянулись.

– Почему слепым вернулся? – спросил Лёва, но парень тупо на него уставился и ничего не ответил.

Следующий вопрос задал Павел:

– Ты сказал – маски? То есть маскинонг? Здесь разве водятся маскинонги? Кажется, они только в Канаде обитают?

Но и Павлу он не ответил. Молча вернул кружку, поднялся и все такими же замысловатыми зигзагами направился к соседнему домику. Ничего не понимая, Павел и Лёва смотрели ему вслед.

– Почему мы должны жалеть, что не пригласили его быть егерем, раз он невезучий? – наконец спросил Павел.

– А почему с его клиентами в заповеднике всякие несчастья происходили, тебя не интересует?

– Может быть, они нам расскажут? – Павел кивнул в сторону дорожки, по которой шли человек десять, и среди них – капитан полиции, недавно его опрашивавший, как потенциального свидетеля, Ношпа, Станислав Пашкевич… Эти трое и еще Мельник повернули в сторону домика Павла и Лёвы, остальные двинулись дальше. Все до одного были в болотных сапогах.

– Еще, что ли, один допрос собираются устроить? – удивился Лёва и поспешно опустошил свою кружку.

– На этот раз с пристрастием, – хмыкнул Павел.

На самом деле он уже ответил на все вопросы: в последний раз видел Какуева накануне в гостиной господина Нешпаева; ночью спал, поэтому ничего не видел и не слышал; о смерти журналиста узнал от Лёвы после того, как покойника увезли медики…

– Распорядок дня меняется, – приблизившись, сказал Петр Васильевич и показал на полицейского. – Вот он все объяснит.

– Господа, – сказал капитан. – В связи с утренним печальным событием на прилегающей территории объявлен суточный карантин. Убедительная просьба ко всем – находиться в своем доме. Если же возникнет серьезная потребность его покинуть, будьте добры, ходить только в высоких резиновых сапогах. Поверьте, это в ваших же интересах. Предвосхищая возможные вопросы, поясню: на теле гражданина Какуева, если точнее – на правой икроножной мышце обнаружена свежая ранка, которую теоретически могло оставить какое-нибудь неизвестное существо, выбравшееся из заповедника… Вероятность этого очень мала, – пояснил он разинувшим рот Павлу и Лёве. – До сих пор не зафиксировано случая, чтобы хоть какая-то козявка самостоятельно пересекла границу заповедника. Скорее всего, Какуев ночью сунул свой журналистский нос за колючку, вот и поплатился.

– А почему мы до сих пор не в курсе, что Кабанье урочище так опасно? – поинтересовался нахмурившийся Лёва.

– Не опасней любого леса и даже парка. Но только при соблюдении определенных мер предосторожностей, о которых вам подробно расскажет господин Мельник. Остальных спортсменов просветят егеря, которых они выбрали сами, по собственному желанию.

– Значит, соревнования все-таки не отменяются? – с надеждой поинтересовался Павел.

– Ну, если только мастера-спиннингисты не испугаются каких-то мифических опасностей, – развел руками главный судья соревнований.

– Ты сам-то в заповедник пойдешь? – ухмыльнулся Павел.

– Естественно! – излишне пафосно воскликнул Пашкевич.

– А как насчет обеда? – обратился Лёва к Нешпаеву.

– И обед, и ужин, и завтрашний завтрак будут доставлены к порогу вашего дома. По расписанию, – пообещал тот.

– Старый Мельник, среди остальной делегации егерей я даже отсюда, издалека узнал вчерашнюю победительницу нашего коротко стриженного друга. Но, кажется, там шла еще одна женщина? – поинтересовался Лёва, после того как они попрощались с Нешпаевым и зашли в дом.

– Ее зовут Трида, – поморщился егерь. – Ее завербовал один из ваших.

– Нетрудно догадаться, что это Волгарь. Получается, из шести егерей – две женщины? И это при том, что о Кабаньем урочище ходят очень малоприятные слухи – в плане всяких опасностей…

– Если говорить без утайки, урочище очень слабо изучено, особенно отдаленные места за Лебяжьим озером, так называемые топи. Они непроходимые и тянутся на десятки километров, до самого моря. Никто понятия не имеет, что за животные в них обитают, и я очень сомневаюсь, что в ближайшие годы что-нибудь в этом плане изменится. Разве что у ихтиологов имеется возможность изучить в заповеднике подводных обитателей рек, стариц, озер…

– Ну так поведай нам, пожалуйста, все, что знаешь, – попросил Павел. – Времени у нас предостаточно. Если хочешь, пивка себе налей – вон кружки, вот бочка…

Рассказ Мельника оказался очень занимательным. Соблазнившись неплохими заработками, он приехал в эти места сразу после того, как только доступ в заповедник Кабанье урочище стал официально разрешен и появилась потребность в опытных егерях-охотниках. В тех, кто знал о природе и о животном мире не только по картинкам, книжкам и фильмам, но на своей шкуре успел познать, что такое, к примеру, столкнуться нос к носу с разъяренным кабаном.

Заработки превзошли все мыслимые ожидания, но и работенка действительно оказалась слишком серьезной и опасной. Чуть ли не каждый второй поход в заповедник заканчивался трагедией: люди возвращались либо покалеченными, либо вообще не возвращались.

Нет, никакой радиации, никаких вредных излучений в заповеднике не наблюдалось. Беда пришла с другой стороны: даже мирные животные, обитавшие в урочище, через некоторое время после вспышки стали слишком агрессивны в отношении человека. Что уж говорить о хищниках!

Это казалось невероятным, но складывалось впечатление, что звери словно бы прониклись общей целью – защищать свою территорию от вмешательства двуногих врагов. И первое время защищали довольно успешно. Именно тогда, в первые свои вылазки на территорию заповедника, тот же Мельник был награжден несколькими шрамами. Кто бы мог подумать, что белочка с пушистым хвостиком и симпатичными глазами-бусинками прыгнет со старой разлапистой ели на голову проходящего мимо егеря и начнет полосовать удлиненными когтями его лицо! Ту белку Мельник вовремя, пока не выцарапала глаза, успел схватить и раздавить ее голову своей лапищей. Зато другая любительница орешков умудрилась разодрать одному нерасторопному ботанику не только лицо, но и горло, и спасти человеку жизнь не удалось.

Кто бы мог подумать: белка – убийца! Но вскоре всем стало ясно, что звери дельты Кабанье урочище, ставшей после вспышки заповедником, в прямом смысле слова озверели в отношении человека. И тогда люди решили все-таки доказать, кто на самом деле царь природы…

Павел и Лёва слушали егеря и не знали, верить ему или не верить, иронично улыбаться или озабоченно хмуриться. Между тем Мельник с абсолютно серьезным выражением лица рассказывал о том, как спустя пару месяцев после невероятного противоборства с живностью заповедника, когда люди один за другим становились не охотниками, а добычей, участники походов-экспедиций сообща задумались, как жить дальше.

В трактире «Бодрые поползновения» собралось десятка четыре егерей – ни полицию, ни армию призывать не стали. И как-то уж так получилось, что кота за хвост тоже тянуть не стали: всегда инициативный Монокль, уже тогда щеголявший «пирсингом», произнес бурную речь, смысл которой заключался в том, что необходимо немедленно вооружиться до зубов и всей толпой выдвинуться в заповедник, причем не через контрольно-пропускной пункт, а прямо напротив его трактира смести к чертям колючую проволоку, затем растянуться в цепь и углубиться как можно дальше, безжалостно расстреливая всю оказавшуюся на пути четвероногую живность.

Удивительно, но это абсолютно авантюрное предложение было принято почти единодушно. Но еще более удивительным оказалось то, что предложенная Моноклем смертельно опасная затея удалась. На егерей нашла какая-то общая юношеская бесшабашность, они всем скопом ринулись через границу заповедника и, действуя словно годами слаженная команда, не жалея боеприпасов, стали даже не теснить, а изгонять «четвероногих хозяев» с, казалось бы, спорных территорий. Однако неизвестно, чем бы закончилось это бодрое егерское поползновение, не приди на помощь нескольким десяткам гражданским три сотни до зубов вооруженных солдат и полсотни не менее вооруженных полицейских.

Сражение, которое как противоборство людей и природы никто не называл, длилось неделю. Несколько человек погибли, но зверья было уничтожено на порядок больше по сравнению с теми месяцами, когда в заповеднике велась обычная охота. В итоге территория между реками Сырая и Скорогадайка на несколько километров вглубь заповедника, вплоть до самого Лебяжьего озера, была полностью очищена от хищников. В Лебяжьи топи, которые стали убежищем уцелевшим в бойне четвероногим, люди соваться не стали – туда и до вспышки-то никто не ходил, а теперь и подавно.

Появляться в заповеднике стало сравнительно безопасно, но с другой стороны – и малоинтересно. Во всяком случае, для охотников, приезжавших сюда за потенциальными трофеями. Перевелись трофеи. Как следствие – услуги егерей-охотников стали почти никому не нужны. Зато, во многом благодаря активности господина Нешпаева, в Кабаньем урочище начала развиваться трофейная рыбалка. Как вскоре выяснилось, рыбалка в заповеднике оказалась не менее опасной, чем охота, и в этом плане никто, с кем успели пообщаться журналисты, не сгущал красок. Егеря, скорее, даже недоговаривали.

Бывало, рыболовные мини-экспедиции, отправлявшиеся в междуречье всего лишь на денек, попросту исчезали. Но если нападавшего на охотника зверя было видно, то обитатели подводного мира показывались на глаза, только попавшись на крючок. В саму же воду никто не лез даже в скафандрах – боялись. А все из-за того, что не во всех, но в некоторых местах стоило погрузить в воду ногу хотя бы по щиколотку, как она вокруг мало того что вместо теплой и прозрачной становилась холодной и перламутрового цвета и абсолютно не просматривалась, так еще и стремительно начинала густеть, словно вот-вот готовилась превратиться в лед. Такие места получили название «мигрирующие кляксы».

Кляксы и в самом деле постоянно перемещались, причем без всякой закономерности. Ученые-ихтиологи до сих пор не могли разгадать эту загадку природы. Не могли ответить ученые и на вопрос, почему забрасываемые в воды заповедника рыболовные приманки, а также леска не подвергаются точно такому же воздействию «перламутра», но стоило после этого окунуть их в обычную воду за пределами заповедника, и они на глазах растворялись, словно попавшие в сильнодействующую кислоту…

– Минуточку, – перебил егеря Павел, – получается, я могу заранее распрощаться с приманками, на которые буду ловить?

– Да. Если будете ловить на них в определенных местах, то есть там, где в данный момент окажется мигрирующая клякса, – развел руками Мельник.

– Дайте-ка я угадаю, – сказал Лёва. – Рыболовам сообщают об этом чудесном свойстве воды только при выходе из заповедника? Да можно и при входе сообщать – в любом случае без приманок ты туда не пойдешь.

– Абсолютно верно, – согласился Мельник. – Сообщают при входе.

– Но только не заранее, ведь так? Ношпа даже по старой дружбе нам в Москве ничего об этом не сказал!

– Лёва, но мы с тобой все равно бы не отказались от поездки, – пожал плечами Павел. – Разве нет?

– Не про нас речь, а про тех, кто над каждой своей драгоценной приманочкой трясется. Да и тебе, думаю, будет не очень приятно лишиться десятка воблеров, каждый из которых не меньше полтыщи стоит. Кстати, Старый Мельник, рыбаки, понявшие, что в нормальной воде их приманкам наступит кирдык, что с ними обычно делают?

– Как правило, оставляют своему егерю – в подарок.

– О! Дай-ка я еще раз угадаю! А егерь впаривает эти приманки новым клиентам, верно?

– Как правило, приманки продают господину Нешпаеву.

– По дешевке, конечно же?

– Да. И кто не соглашается с предложениями господина Нешпаева, попадает в его черный список…

– Прекрасно! – воскликнул Лёва. – Не потому ли он тебя проигнорировал, когда собирал команду на «Кубок мастеров»?

– В том числе и поэтому.

– Ага! Я всегда говорил, что Ношпа очень непростой человек! – обратился Лёва к Павлу, словно тот когда-нибудь с ним по этому поводу спорил. После чего, подмигнув Мельнику, достал из холодильника бутылку виски.

– Вот это правильно, разговеться пора, – одобрил Павел. – Все равно целый день дома сидеть…

Когда служанка базы «Граничная» Хеллен принесла сумку с термосом и контейнерами с горячим обедом, Лёва, Павел и Мельник успели опустошить бутылку виски и принялись за коньяк. Поговорили о многом.

Мельник подтвердил, что хозяин базы лишился правой руки несколько месяцев тому назад в заповеднике. Как именно это произошло, Ношпа умалчивал. Максимум, чего смог от него добиться следователь, так это рассказа о том, как Петр Васильевич и его приятель Геннадий Белов в один прекрасный вечер отправились ловить рыбу на берег Лебяжьего озера, где Нешпаев ни с того ни с сего впал в беспамятство и очнулся только на кордоне, где его, безрукого, истекающего кровью, подхватили медики. Куда подевался его напарник, так никто и не узнал. Нешпаев же, выйдя из больницы инвалидом, казалось, стал абсолютно равнодушен к затеянному им бизнесу, даже пошли слухи, что собирается продать приносившую прибыль базу «Граничная», но потом неожиданно для всех взбодрился и занялся организацией этих самых рыболовных соревнований.

По словам Мельника, очень уж серьезных проблем во время предстоящего шестидневного рыболовного марафона возникнуть было не должно. Главное – постоянно помнить о том, что заповедник – это особая территория, ходить по которой можно только в сапогах, ловить рыбу необходимо в перчатках и обязательно в очках – не столько чтобы защитить глаза от солнца, сколько от попадания брызг.

Пойманную рыбу – сразу же передавать егерю, в обязанности которого входило освобождать ее от крючков, взвешивать, фотографировать и отпускать обратно в водоем, либо, если трофей окажется необычным, неизученным, забирать его с собой. Кроме того, егеря будут вооружены автоматическими винтовками либо автоматами Калашникова и пистолетами, ну и, конечно же, постоянно поддерживать радиосвязь с главным судьей и непосредственно с организатором соревнований, то есть с господином Нешпаевым…

– Старый Мельник, ты вот что мне объясни… – доев последнюю ложку наваристого борща, обратился Лёва к егерю. – Если в зоне, то есть в заповеднике, настолько опасно, что необходимо носить с собой оружие – я так понял, на случай если вдруг очередной кабан из топей выскочит, – то с какого перепугу среди егерей позволили оказаться двум женщинам?

– А тебе что, жалко? – встрепенулся Павел. – Может, они поточнее любого мужика стр-реляют!

– Вообще-то стреляют они действительно неплохо. И Осока, и Трида… – произнося имя второй женщины, Мельник вновь поморщился, и это не ускользнуло от наблюдательного Лёвы.

– До стрельбы, я надеюсь, дело не дойдет, – усмехнулся он. – А если, не дай бог, наш чемпион в очередной раз ногу себе поломает, каким образом та же Осока его на себе к финишу потащит?

– Тебе же сказали – у них р-радиосвязь! – хлопнул ладонью по столу Павел.

– Хорошо, – не унимался Лёва, – а если ты в очередной раз в воду сверзнешься, как она тебя вытаскивать станет? Я понимаю – Старый Мельник, он тебя одной рукой вытащит, а что сможет сделать эта пигалица?

– Да откуда ты знаешь способности пигалицы? Вспомни, как она нашего лысого в бильярд сделала! Надо будет с ней тоже сыгррать…

– Осока тебя сделает, Змей. – Порог комнаты переступила Нинель. На ней вновь был все тот же камуфляжный сарафан, только на ногах – высокие болотные сапоги. А в каждой руке – по бутылке вина. – Ношпа расщедрился, – пояснила девушка, ставя бутылки на стол перед мужчинами, не отрывая взгляда от Павла. – Сказал, мол, раз уж попали на бездействие, так хоть не скучайте…

И только сейчас Павел, хоть уже и был прилично подвыпивши, вспомнил вчерашний вечер!

Вспомнил, как Нинель вытащила его из трактира, как они встретили на крыльце Магза с двумя азиатками легкого поведения и тот потащил их в укромный уголок. Нинель же повела Павла куда-то в темноту, вроде бы на берег того самого ручья, что впадает в Скорогадайку. Павел вспомнил, как при свете почти полной луны, стоя на мокром песке, Нинель очень быстро сняла с себя через голову этот самый сарафан…

Точно так же, как когда-то, в вагончике на лодочной станции! Но тогда, сто лет назад, он не посмел даже притронуться к Ниночке, а вчера – ни секунды не медля, крепко прижал ее к себе, затем отстранил и стиснул ее левую грудь, кажется, даже почувствовал биение сердца, а другой рукой взлохматил шелковистые волосы… Которые вдруг остались у него руке… Все ее волосы – у него руке! А Нинель стала не только голой, но и безволосой, и ее голова в свете почти полной луны вызвала у Павла ассоциацию с бильярдным шаром, который аккуратненько, не касаясь стенок, закатила в лузу соперница такого же безволосого Сфагнума.

Сейчас Павел не смог бы повторить, что именно крикнул, сжимая Ниночкин парик, зато хорошо вспомнил абсолютно лысую голову девушки на фоне желтой луны, свой мимолетный испуг и свое стремительное бегство с мокрого песчаного берега.

И сейчас он как-то непроизвольно сопоставил вчерашнее бегство с тем далеким бегством из вагончика на лодочной станции, ему стало не то чтобы стыдно перед тогдашней Ниночкой и теперешней Нинель, он как-то сразу понял, что не прав перед этой женщиной и что просто обязан исправить эту неправоту.

– Др-рузья, – сказал он, поднимаясь из-за стола, – пр-рошу извинить, но мне необходимо кое-что обсудить с этой девушкой наедине. Нинель, можно тебя на минуточку?

Она кивнула, улыбнувшись, подошла к Павлу, который взял ее под руку и провел в свою комнату. Дверь закрыла она, даже не закрыла, а захлопнула, – не оборачиваясь, резким ударом каблука. И тут же Павел в третий раз в жизни увидел, как Ниночка ловко, через голову снимает с себя одежду, предоставляя ему любоваться своим идеально красивым телом. Но теперь она не стала ждать, пока он на что-нибудь решится, а властно обхватила его затылок, дернула к себе и впилась губами в его губы. Поцелуй был злым и коротким. И уже в следующее мгновение Нинель, надавившая на плечи Павла, потянула его вниз, вынудив опуститься на колени и, направляя его голову в нужном ей направлении, азартно закинула одну ногу ему за спину…

– Что же ты там вытворял, заставив так стонать девушку? – поинтересовался Лёва после того, как Нинель, забрав грязную посуду, покинула их домик, а Павел, приняв душ, появился в гостиной. – Меня даже завидки взяли, так захотелось на твоем месте оказаться. А Старого Мельника после первого же вскрика как ветром сдуло. Я даже не понял, чего это он так рванул…

– Я вытворял? Я заставлял? – Павел схватил открытую бутылку вина и жадно приложился к горлышку. – Это не я, а она со мной вытворяла! И как вытворяла!!!

– Ч-черт! Дай-ка! – Лёва выхватил у друга бутылку и тоже сделал несколько глотков из горлышка. – Черт, зачем мы после крепкого алкоголизма на винище-то перешли!

– А я вроде бы уже протрезвел…

– Поня-атно, – делано вздохнул Лёва. – Слушай, я вновь про Мельника. Он вроде бы и при упоминании Триды кривился, и вот теперь как-то неадекватно себя повел…

– Намекаешь, он не под нашим знаменем?

– Судя по всему, с девочками у него проблемы…

– Мне кажется, Мельник нормальный мужик, – не захотел выслушать версию друга Павел. – По первому впечатлению, я бы с ним даже и в разведку пошел.

– Ну вот завтра и пойдешь.

Не успел Лёва закончить фразу, как завербованный Павлом егерь появился на пороге гостиной.

– Главный судья просил всех участников соревнований собраться в его коттедже через полчаса, – сообщил Мельник. – Обязательно наденьте сапоги…

Казалось бы, лишний раз услышать подробности о предстоящих соревнованиях никому не помешает, но для Павла такие официальные мероприятия давно перестали иметь сколь-либо серьезное значение – все и без собрания было ясно.

Рыболовным спортом он занимался большую часть своей жизни, состоял одновременно в нескольких общества и клубах и участвовал в огромном количестве разных соревнований, не только как спортсмен, но и как тренер, судья, организатор, разрабатывал правила, вел спортивный рейтинг. Ну и конечно же написал об этом множество очерков, статей, рассказов, у него даже несколько книг про рыбалку было опубликовано.

Наверное, поэтому в последнее время обычная ловля рыбы стала ему мало интересна. Положа руку на сердце, и сами спиннинговые соревнования приелись. В первую очередь потому, что Павел Балашов достиг в этой дисциплине всех возможных званий и титулов, но еще и потому, что к его любимому спорту все больше стало приклеиваться разных мастей дельцов, барыг и подсебятников, беззастенчиво меняющих классические правила под то, как им самим было выгодно в плане не вполне честных побед и, конечно же, личного обогащения.

Организованный Ношпой марафон привлек Павла не большим денежным призом, а своей необычностью и возможностью поймать незнакомых трофейных рыб. Отправляясь на собрание, ему важно было узнать всего немного: какие рыбы не принимаются в зачет, есть ли ограничения по размерам трофеев и как быстро главный судья прибудет на место поимки какой-нибудь экзотической рыбы, чтобы спортсмен со своим егерем могли продолжить ловлю в других местах. Ну и главное – взять подробную карту-схему территории заповедника.

И карту, и ответы на все интересующие вопросы Павел получил в самом начале собрания, дальнейшие словоизлияния главного судьи воспринимал отвлеченно. Намного интереснее было разглядывать егерей, которых завербовали его будущие соперники. Все эти егеря в разные дни будут опекать и его самого – интересно, в какой последовательности?

Павел только сейчас как следует рассмотрел Триду, выбранную Дмитрием Бокаревым. Смугловатое лицо, чуть-чуть раскосые глаза, слегка крупноватый нос, чувственные губы, спадающие на плечи густые черные волосы… Павел любовался девушкой до тех пор, пока Трида демонстративно не уставилась на него с явным неудовольствием. Он тут же отвернулся, но наткнулся на взгляд еще одной девушки-егеря, сидевшей прямо напротив него.

На Осоке, победившей накануне Сфагнума в серии бильярдных партий, была все та же надетая задом наперед бейсболка, из-под которой все так же в беспорядке торчали волосы пепельного цвета. Осока стрельнула глазками, и улыбка тронула ее тонкие губки. Слегка смутившийся Павел сделал вид, что готов продолжать внимательно слушать речь главного судьи, и провел мизинцем под глазом, будто бы убирая соринку. Осока сделала то же самое. Он пересел поудобнее, подался вперед и скрестил руки на столе, прислонившись к нему животом, и отметил краем глаза, что Осока повторила все его движения.

Павлу вспомнился один из любимых клипов, в котором симпатичная девушка в вагоне метро, сидевшая напротив молодого парня, принялась копировать его движения. Заметив это, парень начал выделывать руками замысловатые пассы, запрыгнул на сиденье, высунул язык, а она повторяла за ним все точь-в-точь до тех пор, пока он вдруг не снял с себя футболку…

Павел зевнул, прикрывая рот ладонью, Осока тоже зевнула, он насупил брови, и она насупилась, он потянул себя за ухо – ответная реакция. Понимая, что вот-вот прыснет со смеху, он предпочел закашляться, махнул рукой прервавшему речь Пашкевичу, чтобы тот не обращал на него внимания, выкарабкался из-за стола и, якобы продолжая кашлять, поспешил в туалет. Где наконец-то позволил себе вдоволь насмеяться.

По своему поведению Павлу больше всего нравились именно такие женщины – незакомплексованные, с чувством юмора, готовые найти повод посмеяться только что придуманной шутке, от которой стало бы весело всей компании. Если бы еще востроносая пигалица была такой же красавицей, как Трида…

Вернувшись в гостиную, Павел постарался не смотреть ни на Осоку, ни на Триду. Главный судья закончил речь, и теперь говорил Петр Васильевич Нешпаев – о том, что любой из присутствующих имеет право принять участие в тотализаторе, но лишь в том случае, если спортсмен поставит на самого себя, а егерь – на спортсмена, которого будет опекать только в первом туре. Сделать ставку можно было не позднее, чем за час до старта.

Павла очень заинтересовало, кто воспользуется этим предложением. Делать ставку самому на себя его не вдохновляло, даже не потому, что не хотел рисковать деньгами, – в гораздо большей степени ему не нравилось, когда спорт превращают в коммерцию. А вот у кого шансов победить имелось больше по сравнению с остальными, учитывая потенциальную заинтересованность егеря, Павла заинтриговало.

Про Сфагнума как фаворита он не думал изначально: энергии у того было хоть отбавляй, но Павел всегда считал его как спортсмена, что называется, без царя в голове, да и доставшаяся ему в первом туре пигалица Осока как-то не внушала доверия.

С Волгарем Павел всегда был в хороших отношениях, можно сказать, дружил. Поэтому от души желал ему удачи. Но выбор Триды в качестве егеря, с которой они сидели сейчас за столом чуть ли не в метре друг от друга и, похоже, за время собрания не обменялись не то что словом, но даже взглядом, кажется, лишил Волгаря шансов на хорошее выступление в первом туре.

Тапир выбрал Гэдульдихта – одного из егерей, который был в списке, составленном Ношпой. На первый взгляд, эта пара выглядела подходящей друг другу. Правда, Тапир был едва ли не в два раза моложе своего егеря, но тот выглядел бодрым, подтянутым, Павлу даже показалось, что Гэдульдихт лишен тяги к спиртному – так же, как и абсолютно непьющий завтрашний его подопечный.

Совсем непьющие люди вызывали у Павла не то чтобы неприятие, но как-то настораживали, что ли, вызывали недоумение – почему бы, мол, как все не усугубить граммов сто для поднятия настроения?! Тапир крайне редко участвовал в общих соревновательных посиделках, которые так нравились Павлу. Спортсменом Тапир был, конечно, сильным и перспективным, но чтобы переживать за его победу – нет. Скорее, Павел в глубине души обрадовался бы его поражению.

Другого «ношпинского» егеря по имени Прохор выбрал Стамбул – тертый перец. Павел относился бы к Стамбулу вполне нормально, если бы не постоянно роящиеся вокруг него слухи о его хитровывернутости, каких-то мутных делишках, не очень явных, но все-таки подстав в отношении своих же партнеров по команде.

Егерь, которого Стамбул завербовал, был внешне ничем не примечателен, с самого начала собрания он уставился в одну точку и никак не реагировал ни на выступления главного судьи, ни на реплики слушателей, вздрогнул лишь, когда речь пошла о тотализаторе. И эта его реакция навела Павла на мысль, что егерь, имеющий право делать ставку только на своего первого подопечного, к остальным вполне может относиться не очень-то и адекватно. Да, благодаря хитровывернутости Стамбул мог обловить всех остальных, но в этом случае Павел откровенно бы расстроился. Поэтому и определил для себя Стамбула как главного соперника.

Другое дело – Максим Максименко. Опять-таки, в глубине души Павел понимал, что Магз один из немногих нынешних спортсменов, кто ловит рыбу не хуже, а порой и лучше его самого. Во время соревнований Павел не мог видеть себя со стороны, а вот за Магзом наблюдал частенько. Кудесник – так бы охарактеризовал Павел своего давнего приятеля. Ловить рыбу Магзу было дано от Всевышнего, но, помимо непосредственно ловли, он еще сам мастерил приманки, мог отремонтировать любой спиннинг, любую катушку, был большим знатоком ихтиологии и, кстати, постоянным автором газеты «Знатный рыболов».

Егеря, которого звали Налим, Магз выбрал под стать себе – такого же долговязого, жилистого, с внимательным, даже цепким взглядом, с руками-граблями и обувью немыслимого размера. Павел догадывался, что этот егерь в плане профессионализма ничуть не слабее Мельника, а возможно, и покруче. С таким егерем, да в первом, по сути, самом важном туре, Магз просто не имел права не вырваться вперед. Вот на кого следовало бы делать ставки!

И если Павел готов был сражаться со Стамбулом, так сказать, «вопреки», с Волгарем, Сфагнумом и Тапиром – просто с целью лишний раз показать, что он гораздо их сильнее, то в одной зоне с Магзом ему было безумно интересно ловить рыбу просто ради спортивных разборок. По-честному – кто кого! И когда Ношпа наконец-то закончил разглагольствования и объявил, что собрание закрыто, Павел сказал сам себе, что совсем не напрасно приехал в заповедник Кабанье урочище, кажется, соревнования действительно станут достойными того, чтобы долго о них потом вспоминать.

Глава 7 Перед стартом

– Знаешь, о чем я вчера подумал перед самым сном? – спросил Павел у Лёвы, прихлебывая горячий утренний чай и закусывая бутербродом с колбасой.

Как и договаривались накануне, Старый Мельник разбудил их, позвонив каждому в номер, когда за окном было еще темно, и доложил, что вскоре прибудет.

– Что напрасно ставку на себя не сделал? – предположил Лёва.

– Нет, ставки мне по барабану. Ты обратил внимание, что вчера во время собрания ни Ношпа, ни Пашкевич, и вообще никто даже не поинтересовался о причине смерти Какуева?

– Хочешь сказать, что настолько он, как человек, был всем безразличен? – усмехнулся Лёва и вдруг округлил глаза. – Слушай! А ведь он мне сегодня приснился. Обычно я сны не запоминаю, а ты вот про Какуева заговорил, и я вспомнил.

– О! Я о нем перед сном вспомнил, а тебе он приснился… В каком хоть виде?

– В таком же, когда я его мертвым на берегу реки увидел. Только он весь как бы светился изнутри.

– Это потому, что все, говорящие о заповеднике, упоминают перламутровое свечение.

– Не нравится мне это…

– А меня, представляешь, как-то даже бодрит. Вдохновляет, что соревнования проходят в новом месте, что, возможно, удастся поймать необычных рыбок, да и коллег по увлечению лишний раз обловить хочется… – Павел отставил опустевшую чашку, смахнул со стола крошки и разложил на нем выданную накануне карту заповедника.

– М-да. Если на ней все точно отображено, то сегодняшний тур должен быть самым примитивным в плане ловли.

– Но ты же не знаешь, что в глубине реки творится, – возразил Лёва. – А вдруг там бугры да ямы, а вдруг все дно корягами усеяно! Смотри, какая излучина и за ней расширение, – ткнул он пальцем в карту. – Наверняка омут имеется, вполне может что-то крупное ввалиться, типа глубинной щуки или сома. А за омутом – сразу перекат – можно на голавля рассчитывать…

– С омутом и перекатом все понятно, – не стал спорить Павел. – Здесь и Старый Мельник рекомендовал остановиться. Думаю, почти все на омут побегут, тем более от старта недалеко.

– И правильно сделают. Место перспективное, задержишься на нем, увидишь, как и кого остальные ловят, какие приманки используют.

– Возможно, придется задержаться. Но я бы лучше сразу дальше по берегу поспешил, чтобы ото всех оторваться и ловить только свою рыбу, ни на кого не оглядываясь. И обязательно настроился бы именно на такую тактику, не будь среди нас Сфагнума…

– За ним фиг угонишься!

– Вот именно. Как думаешь, нет ли смысла сразу по прямой рвануть, через эти поля, лес и, сократив большущую дугу, которую делает Скорогадайка, начать ловить на самом дальнем краю зоны, где в реку вот этот маленький ручеек впадает. Тоже ведь место перспективное. Обловить его хорошенько, а потом, во второй половине дня, спокойно по Скорогадайке на финиш возвращаться…

– От места старта до слияния Сырого ручья со Скорогадайкой быстрым шагом – часа полтора, не меньше, – раздался за спиной друзей голос Мельника. Судя по всему, он давно слушал их, стоя на пороге.

– О! Старый Мельник, да ты словно не на рыбалку, а на военный парад собрался?! – Павел подошел поздороваться, осматривая егеря с ног до головы. Новая камуфляжная форма сидела на нем как с иголочки, сапоги блестели, на широком поясе – кобура, в чехле – приличных размеров тесак, на одном плече висела автоматическая винтовка, на другом – полупустой рюкзак. Павел вспомнил, что, по согласованию с подопечными, егерь мог часть его вещей нести с собой.

– Надеемся, это утро не подарит нам новый сюрпризец. – Лёва тоже подошел поздороваться с егерем.

– Пока что не подарило, уважаемые. – Когда Мельник оставался серьезным, шрамы, кажется, совсем не портили его лицо. Но, возможно, Лёва с Павлом уже успели к нему привыкнуть.

– Опять пугает! – всплеснул руками Лёва.

– Вы все необходимые вещи собрали? – все так же серьезно поинтересовался Мельник.

– Да все, все. Еще с вечера, – улыбнулся Павел. – Ты несколько баночек пива в свой рюкзачок не прихватишь? Половина – твоя.

– Конечно, прихвачу, это в мои обязанности входит. А сухой паек, воду, соки перед стартом раздадут. Это я тоже все потаскаю.

– Спасибо, дружище. За мной не пропадет.

Ни Павел, ни Лёва, да и никто из спортсменов не ожидал, что у ворот в заповедник соберется их встречать так много людей, можно сказать – толпища! Помимо полицейских, военных и егерей, хватало гражданских лиц и, судя по всему, не только из поселка Плосково и близлежащих деревушек.

– Представляете, уважаемые, – обращаясь к Павлу и Лёве, кивнул Мельник в сторону толпы. – Почти все они либо уже сделали ставки, либо приготовились сделать!

– И каковы средние ставки? – заинтересовался Лёва.

– Откуда мне знать! Там сразу несколько вариантов задействовано. К примеру, можно только на первый тур поставить – кто первое место займет, кто последнее, кто самую крупную рыбу поймает и тому подобное. Можно сделать ставку по итогам двух дней либо по окончательному результату. Вариантов масса.

– И кто этим тотализатором заправляет?

– Господин Нешпаев, кто же еще!

– Ну и правильно делает, – флегматично покивал Павел. – Надо же как-то организационные расходы возмещать. Думаю, Ношпа и сотоварищи еще и наварят деньжат.

– Еще сколько наварят! – воскликнул Лёва. – Я почему-то вдруг задумался: а не лопухнулись ли мы с тобой, Паша, что за участие в этом Кубке не запросили баблосиков?

– Мне – по барабану…

– Павлик, ты что, не понимаешь? Да Ношпа нас нагло использует!

– По барабану.

– Погляди на него, Старик Мельник, – воздев очи горе, обратился Лёва к егерю. – Вот Змей всегда так! Типа ни за что не переживает. А на самом деле…

«Внимание! – прервал его разглагольствования голос из динамика. – Буквально через несколько минут участники соревнований пересекут границу заповедника Кабанье урочище, чтобы вернуться обратно только через шесть суток!

Всю информацию о „Кубке мастеров“ вы можете почерпнуть на соответствующем этому названию интернет-сайте. Участники тотализатора и все желающие могут приобрести свежайший номер газеты „Знатный рыболов“, в котором каждый участник соревнований подробно отвечает на вопросы главного редактора упомянутой газеты Льва Голевича…»

Павел Балашов почти не слушал, о чем говорит главный судья соревнований Станислав Пашкевич. Еще не так давно Павел не пропускал практически ни одного крупного рыболовного соревнования, как правило, для того, чтобы написать о мероприятии статью или репортаж, взять у участников интервью, подсчитать спортивный рейтинг и тому подобное. Он мог соревноваться сам, мог приехать как аккредитованный журналист или же как болельщик, благо друзей среди рыболовов-спортсменов у него хватало. Хватало и газет с журналами, которые всегда охотно публиковали его опусы. Но в последнее время писать каждый раз почти об одном и том же Павлу просто-напросто надоело, и он был рад, что теперь обязанности журналиста взял на себя Лёва. Ну а с регламентом соревнований и правилами безопасности и без напоминаний все было ясно.

Подчиняясь командам главного судьи, то и дело поправлявшего на носу очки, спортсмены и егеря встали в шеренгу спиной к воротам заповедника. У спортсменов были сумки, тубусы и чехлы со снастями, у егерей – оружие и рюкзаки. Прямо напротив шеренги оказался Станислав Пашкевич, а также Ношпа и еще несколько человек, по всей видимости имеющих непосредственное отношение к мероприятию. Среди них Павел узнал хозяина «Бодрых поползновений». Рядом с Моноклем откуда ни возьмись оказался Лёва.

– Мельник, скажи, пожалуйста, – обратился Павел к егерю, – а кто, помимо спортсменов и, так сказать, обслуживающего персонала, будет иметь право находиться в заповеднике во время соревнований?

– Никто, кроме специально приглашенных гостей. Ношпа договорился с директором заповедника, чтобы лишних не пускали. Вон, кстати, и директор, господин Баловнев, рядом с Ношпой стоит. А рядом с директором – главный врач, Борис Яковлевич Яншевский. Нормальный, кстати, мужик, профессор – золотые руки. Когда я попал…

Договорить Мельник не успел.

– Внимание! – повысил голос главный судья. – Спортсмены и егеря – кругом! Соревнования по спортивной ловле рыбы «Кубок мастеров» считаю открытыми. Старт!

Глава 8 Первый тур

Павел ничуть не удивился, когда после команды «Старт» все его соперники рванули, как говорится, с места в карьер. Он тоже побежал – в распахнутые ворота, охраняемые шестью военными, мимо казармы и приземистых построек, судя по всему, зданий медицинского центра, и дальше – уже вдоль по берегу все так же вялотекущей Скорогадайки.

Он не собирался бегать с кем-то наперегонки – не тот случай. Вот если бы знать наверняка, что важно первым занять определенное место, можно было и ускориться. Но сейчас лишь Сфагнум понесся сломя голову, остальные просто бежали в среднем темпе, дыша друг другу в спину. Да и пробежали-то недолго, на первой же излучине Тапир, а за ним и его егерь Гэдульдихт резко повернули к реке. Еще через несколько метров маневр повторили Волгарь и Трида.

Тапир сразу согнулся в три погибели, взмахом руки дал понять Гэдульдихту, чтобы он сделал то же самое, и стал пробираться к урезу воды, соблюдая максимум маскировки. Волгарь же, наоборот, на ходу собирая спиннинг, приближался к воде в полный рост, возможно тем самым бравируя перед красавицей Тридой. По мнению Павла – совершенно напрасно.

Река в этом месте довольно круто поворачивала направо, обрывистый берег с ближней стороны излучины был подмыт, и с него в воду обязательно должны были падать разные букашки, очень привлекательные для рыбы. Дальний заброс здесь не требовался, зато рыболову необходимо было маскироваться. В отличие от Тапира Волгарь правилами маскировки пренебрег, и поэтому Павел, которому излучина тоже приглянулась, решил, увеличив с ним дистанцию, подкрасться к краю обрывчика, где и начать ловлю. Но бежавший впереди Стамбул, словно прочитав его мысли, сделал это чуть раньше.

Павел чертыхнулся. Если еще и Магз вздумает ловить на излучине, то свободного места здесь не останется. Но похоже, Магз не собирался сбавлять темп, и Павел, оставив за спиной трех конкурентов, перешел на шаг, высматривая местечко посимпатичней. Вообще-то симпатичной выглядела вся река: спокойное течение, угадываемые глубины, повороты, по берегам – не очень частые деревья и кустарник. Прячась за ними, к воде можно было подкрасться незаметно для гуляющей по верху рыбы. Здесь бы побросать спиннинг одному, да на утренней зорьке – не торопясь, сколько душе угодно задерживаясь на приглянувшихся точках, меняя приманки и способы проводки. Во время соревнований такой роскоши никто себе позволить не мог…

Вот и Павел решил не экспериментировать и, приметив одинокую иву, наклонившуюся над водой, решил остановиться рядом с ней, тем более что не очень далеко от берега на поверхности воды то и дело возникали круги – так проявляла себя кормившаяся всякими мошками-мотыльками рыба, и не исключено, что крупная.

Ловить начал на обычную вращающуюся блесну, причем довольно маленькую. Первый аккуратный, но дальний заброс и неспешная равномерная проводка ничего не дали. Вытащив блесну, Павел оглянулся и подмигнул сопящему позади Мельнику, который, соблюдая маскировку, присел на землю и не делал лишних, тем более резких движений. Мельник, кажется, собрался что-то сказать, посоветовать, но Павел отрицательно мотнул головой и забросил вновь – ему не нужны были никакие рекомендации.

Теперь проводка оказалась не равномерной, а рывковой с паузами – спиннингист старался придать приманке хаотичные движения, чтобы заинтриговать, по-видимому, не слишком активную рыбу. Расчет оказался верным – на очередной короткой паузе, когда блесна как бы завилась в толще воды, кончик спиннинга дрогнул, Павел подсек и почувствовал на противоположном конце снасти живую тяжесть. Он не стал торопиться с вываживанием, крутил катушку спокойно, неторопливо. Рыба ходила ходуном, но по ощущениям казалась не более килограмма весом.

– Толстогубый голавль, – прокомментировал Мельник, когда серебристый бок мелькнул вблизи берега. – В подсачек будешь брать?

– Нет! – Павел уверенно подвел рыбу еще ближе и, сначала подав спиннинг вперед, плавно вытащил бьющегося голавля из воды, переадресовав его прямо в руки егерю.

Вообще-то это было рискованно – хотя прочность лески выдерживала такой вес, просто губы рыбины могли порваться. Но, судя по рассказам егеря, обитающая в заповеднике рыба отличалась от своих сородичей в других водоемах, и, как верно рассудил Павел, здесь она была менее нежной и более упитанной, о чем и говорило название его первого трофея.

– Один килограмм сто пять граммов. Зафиксировано! – доложил Мельник, быстро снявший рыбу с крючка и отпустивший ее обратно в воду.

Не медля ни секунды, Павел забросил вновь. В душе он ликовал, ведь для рыболова-спортсмена ничего не может быть лучше, чем уйти от ноля в самом начале соревнований! Тем более что еще одна поклевка не заставила себя ждать. Подсечка – есть второй толстогубый голавль! За ним – еще один, такого же размера, как два первые.

Чего у Павла было не отнять, так это техники в обращении со спиннингом. Если каждую отдельную рыбу не приходилось вымучивать и клевала она жадно, будь то жирующий окунь, жерех, чехонь, вышедшие на вечернюю охоту стаи судака или настроившаяся на трапезу щука, он, не пропуская ни минуты активизации клева, как говорили спиннингисты, «ворочал рыбу в количестве», благодаря чему и побеждал во многих соревнованиях.

Вот и сейчас, угадав с приманкой и правильной проводкой, он принялся таскать голавлей одного за другим, даже не думая покидать выбранное место в поисках другой, возможно более крупной рыбы. Не покидать до тех пор, пока либо не переловит всю стаю, либо не закончится клев.

– Ну, как дела у нашего мастера-рыболова? – Павел узнал раздавшийся за спиной голос Лёвы и услышал щелчки фотокамеры.

– Я просто глазам своим не верю, – ответил Мельник.

– В плане?

– Никогда не видел, чтобы так ловили! Уже семь хвостов в активе!

– Ого!

Словно по закону подлости очередной голавль, подведенный к берегу, рванулся слишком рьяно и освободился от крючка.

– Лёва, блин! – обернулся Павел к другу. – Из-за тебя сход!

– Почему из-за меня-то?

– Потому что голавль фотографироваться не захотел.

– Все, не буду мешать, ухожу, ухожу, – понизил до шепота голос Лёва, однако продолжал фотографировать.

– Как у других-то дела? – поинтересовался Павел.

– У Тапира всего три окуня. У Волгаря вообще ноль. А Стамбул кораблик настраивает.

– Чего это он?

– Увидел под противоположным берегом что-то крупное, а спиннингом даже самую тяжелую приманку добросить туда не получилось.

– Пусть настраивает свой кораблик. А мы пока по мелочи поработаем. – Павел вновь удачно подсек и принялся вываживать очередного толстогубого голавля…

* * *

Оглянувшись на очередном повороте, Сфагнум удивился, что сопровождавшая его девушка-егерь отстала совсем немного. И это при том, что уже минут двадцать он бежал по старой дороге налегке – имея за плечами лишь небольшой рюкзачок, а в руке – телескопический спиннинг в чехольчике; девушка же помимо объемистого рюкзака с продуктами тащила еще и автомат Калашникова с запасным магазином в подсумке, пистолет в кобуре, нож…

Он силился вспомнить ее имя и не мог, хотя именно она выставила его в позорном свете, обыграв накануне на публике в бильярд со счетом три – два. И только когда дорога, в очередной раз вильнув, вывела на берег реки, заросший осокой, он вспомнил, что прозвище сопровождающей его опекунши тоже Осока.

Пробегая мимо довольно симпатичного омута, где вполне можно было начать ловлю, спиннингист чертыхнулся. Сфагнум всегда, на каждых соревнованиях, старался отрываться как можно дальше от конкурентов, чтобы сделать первый заброс в одиночестве. И очень часто это приносило успех – пока другие бежали, он успевал «уйти от ноля», другими словами, поймать первую рыбу, что было очень важно для поднятия соревновательного духа. Сейчас забросить без свидетелей не получилось бы – Осока наступала на пятки.

Согласно правилам «Кубка мастеров», егерь-судья должен засвидетельствовать поимку рыбы, но Сфагнума взяла злость: если кто-то там за ним не успевает, это не его проблемы. Егерь же, чтобы не лишиться заработка, вряд ли станет рассказывать, что на какое-то время потерял клиента из вида.

До сих пор Сфагнум бежал вдоль реки по довольно утоптанной дороге, не придавая значения ответвляющимся в стороны тропинкам. Но на очередной развилке у засохшего дерева повернул влево, на еле приметную в высокой траве тропу, судя по карте заповедника выводящую к извилистой старице. На этой старице он и решил начать ловлю. Если же Осока потеряет своего подопечного из вида, пусть ищет по оставленным следам, кричит «Ау!», он – откликнется.

Несмотря на сапоги, ноги успели насквозь промокнуть от росы, но бегуна это абсолютно не смущало. На других соревнованиях он, не задумываясь и не раздеваясь, переходил вброд речушку или болотце, пусть даже глубина оказывалась ему по грудь или вообще приходилось плыть – мокрая и грязная одежда его тоже не смущала.

Тропинка, вилявшая между пятнами кустарника и отдельно растущими деревьями, хоть и была сильно заросшей, все-таки полностью из вида не исчезала. Сфагнум в очередной раз оглянулся – его путь четко прослеживался благодаря сброшенной с травы росе, и, значит, Осока, если не полная дура, ни в коем случае не должна его потерять.

Судя по прошедшему с момента старта времени, до старицы оставалось рукой подать. После каждого поворота Сфагнум надеялся, что вот-вот окажется на ее берегу, что наконец-то сделает первый заброс. Но тут дорожка вновь раздвоилась. Логичней было бы повернуть направо, где текла Скорогадайка, но спиннингист словно из принципа повернул в другую сторону. И через каких-то пятьдесят метров выскочил на берег. Вот только навряд ли это была та самая старица. Скорее, небольшое озерцо или даже яма, поверхность которой была затянута слоем ярко-зеленой ряски, и лишь на противоположном дальнем конце ее имелось крохотное окошко чистой воды.

Закрепляя катушку на рукоятке спиннинга, Сфагнум был уверен – там-то, в этом окошке рыба и должна схватить его приманку. Но по опыту знал, что хищник мог держаться и под ряской. Ему доводилось ловить щук, атаковавших резиновую имитацию лягушки, оснащенную двойником, проводимую по поверхности ряски. Правда, щука чаще промахивалась либо срывалась, да и сама ловля выглядела не слишком эстетично, но на что не пойдешь во время соревнований, когда в других, чистых местах рыба вообще не клюет.

Он привязал к леске проволочный поводок и для начала пристегнул к его противоположному концу так называемый глиссер – пластмассовую приманку в виде лодочки с торчащим вверх одинарным крючком, на который был надет резиновый червячок. Такая конструкция позволяла провести глиссер без зацепов не только по поверхности ряски, но и среди кувшинок, среди торчащей из воды травы, а червячок своей вертлявостью должен был соблазнить подводного хищника на атаку.

Сфагнум поднял спиннинг строго вертикально, сосредоточился и прицельно забросил приманку. Она, полетев по плавной дуге, шлепнулась на ряску чуть дальше окошка чистой воды – как раз то, что надо. Спиннингист начал медленно вращать ручку катушки, леска натянулась, и глиссер, проскользнув по ряске, лег на воду, создав на ней легкое волнение. Сфагнум был уверен, что на такую приманку кто-нибудь обязательно отреагирует, но секунды текли, а из глубины никто не выныривал. Надо было продолжать поводку, и он все так же медленно крутил катушку, размышляя, стоит ли здесь задержаться, чтобы повторить заброс в окошко или бежать дальше, пока его не успела настичь Осока.

На глиссер кто-то набросился у самого берега. Сфагнум уже собирался его вытащить, когда на другом конце снасти неожиданно образовалась тяжесть, а мысль, что это зацеп, отпала сразу же после раздавшихся всплесков. Да какой там зацеп! Создалось впечатление, что кто-то вознамерился не только лишить рыболова приманки, но и вырвать из рук спиннинг.

Случись такое на открытой воде, Сфагнум немедленно ослабил бы фрикционный тормоз, чтобы натяжение лески не достигло критического предела, а попавшаяся на крючок рыба получила возможность немного «погулять» и утомиться. Но здесь потенциальный трофей сразу бы юркнул в густоту водорослей, в которых мог запутать леску. Поэтому Сфагнум ни в коем случае не собирался давать слабину. Упрямый противник не торопился показываться из воды, возможно, уже успел обмотать леску на траву или корягу, и поэтому спиннингисту пришлось приблизиться к самому урезу воды и, прихватив пальцами натянутую леску, заскользить по ней вниз. Он надеялся добраться до головы хищника и схватить его либо за глаза, либо за жабры – у Сфагнума, как и у многих спортсменов, имелся подобный опыт. Но то было на привычных водоемах…

Его кисть опустилась в довольно толстый слой ряски, и тут скользившие по леске большой и указательный пальцы пронзила дикая боль. Сфагнум взвыл и с большим трудом выдернул из воды руку, на которой что-то повисло. Это «что-то» больше всего походило на облепленный тиной сдутый футбольный мяч, только с шевелящимися отростками, один из которых вцепился спиннингисту в пальцы. Забыв про спиннинг и продолжая кричать, Сфагнум затряс рукой, но «мяч», довольно тяжелый, никак не отцеплялся.

– Спокойно! – раздалось сзади. – Давай сюда руку и не дергайся!

Сфагнум обернулся и увидел Осоку с ножом в руке. Он испугался, что этим ножом она вдруг возьмет да и перережет ему горло. Но девушка схватила «мяч» и снизу вверх полоснула блеснувшим на солнце лезвием по отростку.

– Достали эти тортиллы! – выдохнула Осока, когда обезглавленная болотная черепаха шлепнулась обратно в ряску.

Не мешкая, девушка стиснула Сфагнуму руку, просунула лезвие между сжимавших пальцы челюстей черепахи и велела:

– Не ори!

В следующую секунду окровавленные пальцы спиннингиста оказались свободны, и Осока продемонстрировала ему черепашью голову, в глаз которой вонзился тройник.

– Тварь, – шмыгнул носом Сфагнум.

– Сам виноват. Нефиг в болоте ловить, в заповеднике и без того воды предостаточно. – Осока достала из рюкзака бутылку с водой. – Промой-ка рану, пока я укольчик подготовлю.

– Обезболивающий?

– Противоинфекционный! Эх ты, легенда столичного бильярда…

Владимир Турецкий по прозвищу Стамбул и в самом деле настроил «кораблик». Так называли рыболовную снасть в виде двух дощечек, соединенных переборками, от которых шла толстая леска к удилищу с катушкой, а к леске крепился поводок с искусственной мушкой. Ловко манипулируя удилищем, кораблик можно было завести в любое место на реке и играть приманками у поверхности воды, соблазняя рыбу на поклевку. Даже на маленькую мушку мог попасться вполне приличный экземпляр.

Стамбул не стал мельчить и привязал на поводок колеблющуюся блесну. Опекавший его егерь Прохор ничего на это не сказал – о ловле на эту снасть он знал только в теории. Кораблик заскользил по водной глади – чем больше рыболов сдавал леску, тем дальше тот отплывал от берега. Примерно на середине реки Стамбул его притормозил, наклонил удилище и опустил блесну в воду. В это время под противоположным берегом раздался сильный всплеск, Стамбул сразу поднял блесну в воздух и направил кораблик прямехонько туда, где на воде расходились круги.

Прохор следил за его действиями флегматично, не надеясь на эффективность эксперимента и никак не ожидая того, что произошло через несколько мгновений. Ему часто доводилось слышать рыбацкие истории, которые оказывались просто байками. И если бы Прохор не увидел все своими глазами, то не поверил бы, что в Скорогадайке водится рыба таких размеров.

Когда кораблик приблизился к противоположному берегу и Стамбул начал опускать блестящую на солнце блесну, из воды выпрыгнула рыбина длиной под два метра – с огромной разинутой пастью. Но схватила она не блесну, а сам кораблик и вместе с ним исчезла в глубине. Леска натянулась, завизжал фрикционный тормоз катушки, последовал мощный рывок, Стамбул с трудом удержал удилище, но, потеряв равновесие, упал лицом вперед. Прохор бросился ему на помощь, подхватил под мышки. Он не имел права помогать спортсмену ловить рыбу, зато отвечал за его безопасность. Ему показалось, что, если Стамбул не отпустит удилище, громадная рыбина утащит его в реку, но в следующее мгновение все закончилось. Стамбул, все еще поддерживаемый егерем, крутил катушку без каких-либо усилий и вскоре вытащил из воды блесну и на самом конце лески – щепку, оставшуюся от кораблика.

– Сошла, гадина, – сказал Стамбул, глядя на егеря ошалелыми глазами.

– Она бы все равно в зачет не пошла, – ответил Прохор. – Потому что не за крючок схватила…

Рыбина, которую в то же самое время вываживал Магз, попалась именно на крючок. На большой крючок на мощной приманке под названием джеркбейт. Спиннинг, который держал в руках рыболов, тоже был мощный и надежный, к тому же с мультипликаторной катушкой, больше подходящей для ловли в море, а не в пресной воде, и с надежным плетеным шнуром.

Проблема была в том, что клюнула рыба в очень неудобном для спиннингиста месте, на которое Магз долго продирался через заросли ивняка. Уже посылая приманку в воду маятниковым забросом, согнувшийся пополам Магз задался вопросом, что, если в этом месте на нее все-таки позарится подводный хищник и подсечка окажется удачной – как его вываживать? На джеркбейт позарилась приличных размеров щука, и теперь спиннингист проклинал себя за неосмотрительный заброс.

Молча клял он и своего егеря Налима, у которого, прежде чем полезть в заросли, спросил, есть ли в этом смысл. На что Налим, пожав плечами, ответил, мол, ты в рыбалке профи, сам решай, куда лезть, а куда нет.

Отборным матом Магз разразился, когда во время очередного рывка щуки не удержал ручку катушки, шпуля прокрутилась, и плетенка вместо натянутой струны образовала пышный «парик». Пытаться его распутать сейчас и здесь не имело смысла. Поэтому Магз отбросил спиннинг, схватил плетенку руками и стал тянуть на себя сопротивляющуюся рыбину. Он справился, вытащил щучищу, но какой ценой! Когда Магз выбрался из кустов и передал трофей егерю для взвешивания, тот, взглянув на его порезанные плетенкой во многих местах окровавленные ладони и пальцы, ахнул – с такими ранами продолжать ловлю было невозможно…

Тапир передал очередного пойманного окуня назад, Гэдульдихту, и привычно приложил к губам серебряную монету, болтавшуюся у него на шее, на шелковой веревочке. На обычных рыбалках он не целовал свой талисман, но на соревнованиях – обязательно, веря, что это гарантированно принесет ему очередную поклевку. Андрей Тапиров очень хорошо ловил рыбу, но, в отличие от большинства своих знакомых, никогда не брал ее домой – либо отпускал, либо кому-нибудь отдавал.

Он не любил есть рыбу, в каком бы виде она ни была приготовлена, и не мог объяснить – почему. Но Тапир обожал чувствовать, как она сопротивляется на крючке во время вываживания, обожал побеждать в таких единоборствах, обожал раз за разом доказывать, что ловит рыбу лучше многих и многих спиннингистов. Возможно, ему помогал талисман? Серебряный полтинник с изображением на аверсе герба РСФСР, а на реверсе – мускулистого кузнеца, замахивающегося молотом, чтобы ударить по наковальне!

…Тапир не просто дорожил талисманом – с ним было связано одно из самых ярких воспоминаний детства. Полтинник достался Тапиру в семилетием возрасте, за несколько дней до похода первый раз в первый класс. Достался не просто так.

Андрюха Тапиров жил в так называемой коробочке – пятиэтажном кирпичном доме, в котором на каждом этаже было по четыре квартиры. В квартиру напротив летом приехала погостить к родственникам девочка Катенька. Она была примерно на год старше Андрюхи, а в том возрасте такая разница имела огромное значение. Все называли ее цыганкой – за роскошные черные вьющиеся волосы, густые ресницы, большие карие глаза. Катенька оказалась очень компанейской девчонкой и ненадолго стала чуть ли не лидером в компании сверстников: и в футбол охотно играла, и в лапту, и во все другие игры, а некоторые придумывала сама.

Но вот наступил день, когда Катеньке пришло время уезжать к родителям. Андрюха, которому цыганка очень нравилась, поинтересовался у нее, когда снова увидит свою соседку. Она ответила, что не знает, но хочет оставить ему на память сувенир, сказала, что сейчас за ним сбегает, а он пусть подождет в дальнем углу двора.

Для детворы то самое уютное местечко, с двух сторон огороженное дощатым забором, с двух других – густым кустарником, считалось чем-то вроде штаба. Андрюхе показалось, что ждать пришлось долго, но наконец-то Катенька появилась, держа на ладони серебряный полтинник. Он не имел большой ценности, тем более что у самого его бурта какой-то вандал просверлил дырочку, зато сгодился бы как бита, для игры в монетки. Но отдавать сувенир девочка не торопилась, сказала, что полтинник перейдет к Андрюхе, если он исполнит три ее просьбы. От него всего-навсего требовалось два раза поцеловать Катеньку и один раз пощекотать.

Андрюха согласился. Для первого поцелуя Катенька царственно поднесла к его губам свою руку. Слегка смутившись, он чмокнул ее в верхнюю часть кисти. После этого девочка приподняла платьице и так же царственно велела ему поцеловать свою правую коленку. Андрюха смутился еще больше, но все же присел на корточки и исполнил пожелание.

Катенька его поблагодарила, но сказала, чтобы с корточек он пока не вставал, что так ему будет удобнее щекотать своими длинными ресницами ее попу. И, не дав опомниться, повернулась к нему спиной, спустила с себя трусики и задрала платье. Голая попа девочки оказалась в каких-то сантиметрах от его лица. Андрюхе очень понравилось ее разглядывать, он хотел бы ее погладить, но щекотать ресницами?! Хотя щекотать – это не целовать, к тому же они с Катенькой были здесь только вдвоем, да и заиметь серебряный полтинник ему очень хотелось. Он вплотную приблизил лицо к ее попе и быстро-быстро заморгал, стараясь касаться ресницами беленькой кожи. И в тот самый момент, когда он подумал, что достаточно, что третье пожелание Катеньки выполнено сполна, девочка изогнулась, отклонилась, обхватила руками его затылок и сильно прижала мальчика к себе. Не только прижала, но и заелозила попой вверх и вниз, влево и вправо, словно подтираясь его лицом и при этом начала задорно хохотать.

Когда Андрюха вырвался из ее рук и отпрянул – весь красный, то к еще большему своему стыду услышал, что кроме Катеньки смеются еще и другие девчонки, которые, как ни трудно было догадаться, спрятались за забором и подглядывали за ними. Коварная соседка сдержала слово, – продолжая смеяться, бросила к его ногам сувенир и, обозвав напоследок «щекоткой», убежала…

Это прозвище – Щекотка – прилепилось к Андрюхе надолго. Он никогда больше не видел Катеньку и в первое время ненавидел ее, но с годами вспоминал то «приключение» со все большей и большей ностальгией. Ну а полтинник, ставший для него талисманом, носил на шелковом шнурке с того самого дня.

– Ты очень хочешь победить? – обратился Гэдульдихт к Тапиру после того, как взвесил окуня на электронном безмене и отпустил того в родную стихию.

– Конечно, – отозвался Тапир, не оборачиваясь.

– Тогда зачем время теряешь?

– В плане?

– Не мое, конечно, дело, но вот послушай. Есть у меня знакомый один спиннингист, некий Олег Сютин. Так он всякий раз, делая забросы правой рукой, после этого перекладывает спиннинг в левую и начинает крутить катушку правой. Но когда Сютин подтаскивает к себе попавшуюся на крючок щуку или там судака, окуня, он вновь перекладывает спиннинг и хватается за подсачек опять же левой рукой.

– И в чем проблема? – Тапир резко подсек и начал вываживать очередного окуня.

– Ненужная потеря времени – вот в чем проблема, – усмехнулся Гэдульдихт в пшеничные усы.

– Ерунда!

– Это на простой рыбалке – ерунда, – возразил егерь. – Во время соревнований, бывает, каждая секунда дорога. Вот и прикинь, сколько Олег Сютин из-за этих перекладываний времени теряет.

– Вы это к чему?

– Да к тому, что ты тоже время теряешь всякий раз, когда свой талисман целуешь.

– Я привык. – Тапир подвел окуня к урезу воды, вытащил, снял с крючка и передал Гэдульдихту.

– Понятно, что привык, но время-то в любом случае теряешь, – вновь усмехнулся тот, принимая рыбу.

– Чем считать мои упущенные секунды, – Тапир демонстративно приложил полтинник к губам, – лучше бы подсказали что-нибудь дельное – в плане рыбалки.

– А хочешь, я тебе в плане заработать хороших деньжат кое-что дельное предложу?..

Павел, что называется, вошел в раж. Ему очень нравилась такая рыбалка: ты знаешь, какую рыбу и на какую именно приманку можешь поймать, делаешь заброс в точно намеченное место, предвкушая поклевку, начинаешь проводку, и поклевка действительно происходит! Прилив адреналина в кровь усиливался многократно, когда такое происходило во время соревнований – как, например, сейчас.

Обычно, когда он рыбачил в одиночестве, а поклевки следовали одна за другой, Павел начинал напевать какую-нибудь песню, вернее, один и тот же куплет или припев. Куплет прерывался во время поимки очередной рыбы и начинался заново при следующем забросе приманки. Но это если рядом никого не было. Сейчас за спиной стоял егерь…

– Старый Мельник, – обернулся Павел, собираясь расспросить о Триде, но осекся, увидев ее саму.

Навьюченная рюкзаком и оружием не меньше, чем тот же Мельник, она ни на шаг не отставала от бегущего по тропинке Дмитрия Бокарева. Видимо, Волгарь до сих пор так и не ушел от ноля и торопился занять новое место – ниже по течению Скорогадайки. Павел обратил внимание, что Мельник, не отрываясь, смотрит вслед девушке.

– Кажется, при желании она запросто может Волгаря обогнать и оставить далеко позади, – сказал Павел.

– И не только его, – согласился егерь.

– Слушай, вопрос у меня есть. Это, конечно, не мое дело, так что, если не хочешь, не отвечай… У Триды мужчина есть?

– Если собираешься с ней замутить… – Мельник хмыкнул, – то со всей ответственностью не рекомендую.

– Какой там замутить! Она хоть и красавица, но не в моем вкусе. А почему, кстати, не рекомендуешь?

– Посмотри сюда. – Егерь провел пальцем по одному из шрамов на своей щеке и пояснил: – Ее ногтей дело.

– Значит, тебе она замутить не позволила?

– Не только мне, но и никому из мужиков. Лица противоположного пола Триде не интересны.

– Вот, значит, как. – Павел догадался, на что намекает егерь. – Эх, бедолага Волгарь, напрасно он в нее втюрился…

– Очень напрасно.

– Блин. Кажется, они своей беготней всю рыбу мне распугали, – сказал чуть погодя Павел. – Пойдем другое место искать.

– Пойдем, – с готовностью согласился Мельник.

Более-менее симпатичное место они обнаружили километра через полтора, но, как оказалось, оно было занято Волгарем. Только рыбу он почему-то не ловил, просто сидел, положив руки на колени, и смотрел на воду. Так же неподвижно за его спиной сидела Трида.

– Как успехи? – поинтересовался у нее Павел, на что Трида лишь отрицательно покачала головой.

– Волгарь, а ты чего не ловишь-то? Устал? – Павел перевел взгляд на лежащий рядом с рыболовом спиннинг и увидел оборванную леску.

– Змей, там не рыба была, – прохрипел Волгарь. – Не рыба.

– А кто, крокодил, что ли?

– Нет, не крокодил. Но зверек какой-то. Может, ондатра, но только с человеческим лицом.

– Ты чего несешь, дружище? – Павел вопросительно посмотрел на опекуна приятеля. – Трида?

– Это у него глюки, – равнодушно отмахнулась она. – Пить вчера надо было меньше…

– Лицо у зверька было, человеческое лицо…

Глава 9 Когда закончился первый тур

Перед ужином главный судья соревнований Станислав Пашкевич объявил результаты первого тура. На последнем месте оказался Дмитрий Бокарев, так ничего и не поймавший за восемь часов.

Пятым – с двумя некрупными щуками – стал Сфагнум. К удивлению знающих его людей, он финишировал вовремя, но, в отличие от своего обычного состояния, был каким-то вялым: не бил себя кулаком в грудь, мол, сегодня не повезло, зато завтра он всех сделает, не шутил, не декламировал стихи собственного сочинения.

Четвертое место занял Стамбул. После неудачи с корабликом он отказался от экспериментов по добыче крупняка, перешел на ловлю спиннингом и довольствовался голавлем и тремя жерешками.

Тапиру принесли третье место окуни, за которыми он охотился все время соревнований. Но Магз обошел его со своей единственной щукой, после поимки которой отправился к профессору Яншевскому залечивать многочисленные порезы на руках. Сможет ли он на следующий день держать спиннинг, было под вопросом. Чемпионом первого тура стал Павел, поймавший тринадцать хороших толстогубых голавлей.

Больше всех его успеху радовался Лёва, поставивший на победу друга кругленькую сумму. Павел в связи с этим особых эмоций не проявлял – подумаешь, обловил пятерых, еще неизвестно, как все сложится в дальнейшем…

Ужин проходил за общим столом, который помощники господина Монокля составили в виде буквы «П» на большой поляне, в центре которой возвышался поросший высокой травой холм. Помимо спортсменов и егерей, здесь было еще немало заинтересованных лиц, начиная от главного устроителя турнира Нешпаева, заканчивая хозяином трактира «Бодрые поползновения» Алексеем Леонидовичем. Произносились тосты, обильно лилось спиртное, одни веселились, другие были откровенно расстроены результатами тех, на кого делали ставки.

Ночевать предстояло в одноместных палатках, расставленных на той же поляне вокруг холма. Кое-кто, в том числе ничуть не взбодрившийся во время трапезы Сфагнум, а также Тапир, отправился спать сразу после ужина. Большинство же, покинув общий стол, тесными компаниями расселись вокруг разведенных помощниками господина Монокля костров, над пламенем и углями которых в больших котелках варились раки, приправленные укропом и другими специями. К ракам прилагалось несколько сортов охлажденного пива – настоящий праздник души. Павел в очередной раз сказал себе, что не напрасно сюда приехал.

Вокруг костра, у которого он сидел, разместились также Лёва, не расстающийся с фотоаппаратом, Магз, с перебинтованными руками, Стамбул, крайне недовольный своим выступлением, Волгарь, успевший хорошенько набраться, все шесть егерей, опекавших сегодня спортсменов, и Нинель, следящая за костром и раками, которые вскоре должны были дойти до кондиции.

– А вы обратили внимание, какой сегодня наш Сфагнум поникший? – обратился ко всем Павел. – Меня однажды тоже черепаха за палец укусила, когда я ее шоколадкой кормил. Или здесь, в заповеднике, у них слюна ядовитая? – Он слегка толкнул сидящую с ним плечом к плечу Осоку.

– Насчет ядовитости не знаю. – Девушка толкнула его в ответ. – Но местные тортиллы – злые как собаки.

– Что ж ты своего подопечного от них не уберегла? – спросил Стамбул, которому завтра предстояло быть под опекой Осоки.

– Так он сиганул сразу со старта, как в жопу ужаленный. Словно целью себе поставил от меня оторваться. Вот и оторвался, придурок.

– Придурок-то он, конечно, придурок. – Павел вновь толкнул Осоку плечом. – Зато прикольный.

– Достал он уже всех своими приколами, – буркнул Лёва.

– А хотите, я вам одну хохму расскажу, которую наш коротко стриженный друг, легенда столичного бильярда, а также легенда рыболовного спорта, придумал и воплотил в жизнь?

– Хотим, хотим, – отозвалась Нинель. – Только не тяни резину, а то сейчас раки созреют, и тебе не до разговоров станет.

– Ну так вот. Хохма называется «Чебуречная на Бухаревой сашне», я об этом даже рассказик написал, и его, кстати, опубликовали.

– Я читал! – покивал расплывшийся в улыбке Мельник.

– А что значит – Бухарева сашня? – поинтересовался Прохор.

– Так в шутку называли Сухаревскую башню, что красовалась в Москве на углу Сретенки и проспекта Мира, напротив института Склифосовского. Башню еще в тридцать четвертом году разобрали по приказу Иосифа Виссарионовича, но название места сохранилось. А еще сохранилась чебуречная, в которой до сих пор и чебуреки продают дешевые, «социалистические», и пиво с водкой отпускают.

Короче, в середине прошлого ноября, когда ударил морозец и на водоемах встал лед, Сфагнум – богатенький Буратино, русский миллионер – решил устроить мини-соревнования под названием «Кубок Открытия зимнего сезона». И, оплатив все расходы на проезд и прочее, пригласил к себе в гости: из Питера – господина Пашкевича, то есть Стасега, главного судью наших соревнований; из Ярославля – некоего Двойника, довольно сильного рыболова-зимника; из Нижнего Новгорода – нашего Дмитрия Юрьевича Бокарева, то есть Волгаря, который сейчас такой отрешенный сидит; ну и меня – в качестве судьи.

Я всех их встретил на Площади трех вокзалов и притащил в квартиру Сфагнума на Сретенку. Малюсенькую такую семикомнатную квартирку.

– Ничего себе – малюсенькую! – присвистнула Нинель. – И вместе с кем он в ней обитает?

– Один-одинешенек. У него там и кухня – больше моей двухкомнатной квартиры, и даже сауна имеется. Вот только холодильник всегда пустой…

– На питании экономит, поэтому и миллионер, – вставил Налим.

– Раздолбай он, – сказал Павел. – Пригласил друзей в гости, а закупиться пожрать-попить не удосужился. Мы, конечно же, решили за приезд выпить граммов по сто, а в доме куска хлеба нет. В связи с этим я собрался сбегать за закуской в ту самую чебуречную, благо она от дома Сфагнума в трех минутах. И тут нашего коротко стриженного друга осенило.

Короче, в чебуречную на Бухаревой сашне мы пошли все вместе, но прежде заглянули в рыболовный магазин, где Сфагнум купил для себя и приезжих четыре комплекта снастей для подледного блеснения: по удочке, по катушке лески и по балансиру – для тех, кто не знает, это такая зимняя блесна с тремя крючками. Лично я считаю ее мало спортивной, ну да ладно. Для меня, как для судьи, купил подсачек – с короткой ручкой, но объемистой мотней.

Со всем этим скарбом мы в чебуречную и завалились. А там, – Волгарь не даст соврать, – достаточно чисто, не особо шумно, короче, самое оно, чтобы культурно выпить, закусить, поговорить по душам. Мы тоже выпили по сто граммов, но пока без закуски, как и было задумано. И тут наш Сфагнум, а он, главное, весь такой во фраке, при галстуке-бабочке, в черных лакированных ботинках, достает пачку тысячных купюр и кричит на весь зал. Мол, уважаемые посетители, не считайте нас полными отморозками, просто мы решили немного повеселиться в честь открытия зимнего рыболовного сезона. После чего отдает деньги кассирше и во всеуслышание просит ее отпускать каждому желающему по шесть чебуреков, по бутылочке пива и по двести граммов водки.

Ну и пока присутствующие это объявление переваривали, я взмахиваю подсачеком и говорю: «Внимание! Первый этап „Кубка Открытия зимнего сезона“ считаю открытым. Старт!»

В следующее мгновение наши спортсмены выхватили удильники с балансирами и бросились у посетителей чебуреки отнимать. Но, согласно придуманным Сфагнумом правилами, хватали их не руками, а подцепляли крючками, потом подбегали ко мне и бросали добычу в подсачек, а я считал, кто из них больше «поймает». Причем, если чебурек «сорвался» то есть упал на пол или на стол, то все, не считается…

– Вот дают! – во весь голос рассмеялась Осока.

– Завираешь ты, Змей, – хмыкнул Стамбул.

– Волгарь может подтвердить или тот же Стасег.

– А как на это отреагировали другие посетители? – спросил Прохор.

– Кто материться принялся кто смеяться и аплодировать, кто чебуреки свои защищать, а самые умные поспешили к кассирше, чтобы она им обещанную халяву отпустила.

– Неужели и в самом деле отпускала?

– Конечно, отпускала! Хозяйка в тот вечер не только план перевыполнила, так еще и наварила приличную сумму… В общем, минуты через три этой вакханалии мы благополучно удрали из чебуречной, успев добыть десятка два чебуреков.

– И кто чемпионом стал? – спросила Осока.

– Твой сегодняшний подопечный, как и следовало ожидать.

– Я всегда знал, что у Сфагнума с головой не в порядке, – резюмировал Стамбул.

– Господа спортсмены и егеря, раки готовы! – провозгласила Нинель.

Раков не бывает много. Другое дело, что не все их любят – одни брезгуют, другим лень чистить, третьи предпочитают, сидя за костром, попивать водочку, а закусывать ее раками как-то не принято – лучше уж жареная щука или копченый окунь. Павел раков обожал, Осока, как оказалось, тоже. При этом она их чистила и ела гораздо быстрее Павла, зато знатный рыболов больше пил пива. От водки тоже не отказывался.

В самый разгар пиршества, когда Лёва в очередной раз наполнял стаканчики, у костра нарисовался главный врач соревнований Борис Яковлевич Яншевский.

– Да пейте, пейте, – печально улыбнулся он, увидев замешательство Лёвы, который, получалось, спаивает спортсменов накануне второго тура. – Если в охоточку и если уверены, что завтра руки трястись не будут, то можно себе позволить.

– А вы с нами усугубите? – спросил Лёва.

– Прилюдно и на службе – вынужден воздержаться. А вот раком угощусь. – Борис Яковлевич присел перед котелком.

– Я много про рыболовные соревнования в журналах и газетах читаю, передачи по телевизору смотрю, – сказал Мельник. – У самого есть желание в будущем спортсменом стать. И вот такое мое личное мнение – в плане запрета алкоголя на время соревнований. Трезвенники, которые об этом запрете больше всех орут на каждом углу, сами же себе вред приносят.

– Так-так-так, аргументируйте, – призвал развить мысль профессор.

– Вот вы, уважаемый, – Мельник обратился к Стамбулу, – за этим костром до сих пор даже к пиву не притронулись. И вот сидите, хмурый такой, чем-то недовольный.

– Я результатом своим сегодняшним недоволен, – буркнул Стамбул.

– Это понятно. Понятно и то, что вы хотите его завтра улучшить, всех обловить, вырваться в лидеры. Поэтому – абсолютная трезвость, строгий распорядок дня. Я не удивлюсь, что вы очень скоро уйдете в свою палатку, чтобы хорошенько выспаться.

– Конечно, уйду!

– При этом другие спортсмены еще останутся у костра, будут веселиться, пить и закусывать, кто-то завалится спать под самое утро…

– Ну и совершенно напрасно. – Стамбул вдруг выхватил из рук сидевшего рядом с ним Прохора бутылку пива и припал к горлышку. Невозмутимый Прохор открыл новую бутылку.

– Да вам-то что с того, когда соперники выпивают! Если бы вы с друзьями-пьяницами в одной команде выступали, тогда другой разговор. А когда только личный зачет? Вот вы завтра проснетесь свеженький, полностью готовый в бой, а конкуренты – невыспавшиеся, голова с похмелья болит, руки трясутся так, что блесну привязать не могут…

– Может, я хочу честной борьбы? Может, я о здоровье своих конкурентов забочусь!

– Как бы не так! – встрял в диалог Магз. – Я же тебя, Стамбул, как облупленного знаю! Ты все эти запреты продвигаешь с одной лишь целью – чтобы в один прекрасный моментец проплаченный тобою судья или врач, как вот, к примеру, господин Яншевский, дисквалифицировал перед стартом меня, или Змея, или Волгаря за то, что пили накануне! Вот в чем твоя так называемая забота! Ловить по-честному кишка тонка, так хоть не мытьем, так катаньем конкурентов одолеть!

– Полностью согласен с Магзом! – Павел опередил собравшегося сказать что-то в свое оправдание Стамбула.

– Согласна! – поддержала его Осока.

– Я – тоже, – одновременно сказали Мельник и Трида.

– Почему бы русскому мужику не остограммиться на ночь глядя, – пожал плечами Налим.

– И я согласен, – подал голос молчавший до этого Волгарь. – Согласен и с Магзом, и с Пашей, и с остальными нормальными людьми.

Стамбул, переводивший взгляд с одного на другого, вопросительно уставился на Прохора, который был у него сегодня егерем.

– Пить или не пить – личное дело каждого либо это дело тренера команды, за которую выступает спортсмен, – флегматично ответил тот на непроизнесенный вслух вопрос. – Не стоит вмешивать в этот процесс ни организаторов соревнований, ни судей, ни врачей.

– Хватит! – Стамбул вскочил, в сердцах отшвырнул недопитую бутылку и, прежде чем покинуть костер, сказал, словно выплюнул: – Все с вами, алкоголиками, ясно!

– Встречаются же в нашей жизни уроды! – громко, чтобы все, и Стамбул в том числе, слышали, сказала ему вслед Осока…

– Ладно, – прервал возникшую тишину главный врач соревнований. – Расскажите лучше, как вы себя чувствуете?

– А как там Сфагнум? – спросил Мельник. – Согласно жребию, мне его завтра опекать.

– Седьмой сон видит. И молодой ваш, как его… Тапир тоже сразу после ужина спать завалился.

– Ему с нами находиться западло, – сказал Магз. – Если Стамбул не выпивает во время соревнований ради своего личного интереса, то Тапир отвергает алкоголь и табак как явление.

– Сфагнуму повезло, что местная тортилла его за пальцы с внешней стороны укусила, – сказала Осока. – Если бы прокусила подушечку указательного, то как бы он с леской управлялся…

– Да, – согласился Павел. – Указательный палец чаще всего травмируется. Магз, ты-то как со своими травмами завтра ловить собираешься?

– В перчатках, а как еще! – Магз покрутил в воздухе перебинтованными руками. К ракам он не прикасался, вместо него их чистила присоседившаяся к компании Нинель и засовывала лакомые кусочки в рот покалеченному рыболову. Чему Магз совсем не противился, даже наоборот, тем более что и пивную бутылку, и стакан мог держать самостоятельно.

– Профессор, вы бы с Волгарем побеседовали, а то он либо несет всякую чушь, либо в себя уходит и молчит, как истукан.

– Трида, у вас случилось что-нибудь необычное? – обратился Борис Яковлевич к сегодняшнему егерю Волгаря.

– Да просто глюки он словил, – отмахнулась Трида.

– А если поподробнее?

– Я ничего необычного не заметила. Спрашивайте у него сами.

– И спрошу, – сказал Борис Яковлевич, поднимаясь. – Волгарь, отойдем-ка в сторонку. И кстати, Осока, ты совершенно напрасно выбросила голову черепахи, которая Сфагнума укусила. Неплохо было бы ее исследовать – мало ли что…

Не успел доктор увести Волгаря в темноту, как к костру подошли Петр Васильевич Нешпаев и Станислав Пашкевич.

– А где остальные спортсмены? – спросил Петр Васильевич.

– Остальные набираются сил перед завтрашним стартом, – вскочил и по-военному отрапортовал Гэдульдихт.

– Это правильно. Всем известно, кому какой егерь выпал по жребию на завтрашний тур?

– Так точно!

– Вольно, Гэдульдихт, вольно, – скривился Но-шпа. – Главный судья, вам слово.

– Ну, раз не все спортсмены, так сказать, бодрствуют, то карты местности завтрашнего тура я передаю егерям. – Станислав Пашкевич пустил по кругу шесть заламинированных листков.

– Места для вас новые. Обратите внимание, что ниже по течению от Скорогадайки ответвляются три довольно узких извилистых рукава. Дальше первый и второй рукав перекрывают две дамбы, через которые можно перейти и ловить по их правым берегам. Благодаря этим дамбам образовались небольшие, но привлекательные водоемы, так называемые плотины. Еще ниже по течению все три рукава вновь соединяются со Скорогадайкой, и в этом месте находится граница зоны второго тура, которая будет обозначена красными флажками. Время старта и финиша – те же, что и сегодня.

– К месту старта выдвигаемся после общего завтрака на этой же поляне с расчетом, чтобы стартовать ровно в десять часов, – добавил Нешпаев. – Вопросы по существу есть?

– У меня есть, – поднял руку Лёва.

– Задавай, любопытный.

– Вот нам обещали, что рыба в заповеднике будет ловиться какая-то необычная, экзотичная. А ничего такого особенного никто в первом туре не поймал. Подумаешь, так называемый толстогубый голавль. Не такая уж и диковинка. А та рыбина, что у Стамбула кораблик сожрала, тоже могла оказаться вполне обычным сомом… Хочется обещанной экзотики увидеть, Петр Васильевич.

– Еще налюбуешься Голевич, – ухмыльнулся Нешпаев, погладив пустой рукав своей засунутой за пояс рубашки.

– Ох, как же мне нравится, что места соревнований каждый день разные! – сказал Магз, когда Нешпаев, Пашкевич, а за ними и Гэдульдихт с Налимом покинули костер. – Вот где проявляется истинное мастерство.

– Да, с этим не поспоришь, – согласился Лёва.

– И что самое важное, – продолжил Магз, – у таких псевдоспортсменов, как Стамбул, нет возможности смухлевать.

– Кто-то действительно мухлюет? – удивилась Трида.

– Ха! Нельзя сказать, что такое происходит сплошь да рядом, но порой случается.

– Помнится, я читал, что кого-то даже пожизненно дисквалифицировали за подлог рыбы, – сказал Мельник.

– Но как ее можно подложить?

– А как некоторые умудряются музей ограбить? – усмехнулся Павел. – Там и замки навороченные, и сигнализация современнейшая, и охрана, но все равно грабят музеи, сволочуги.

– Вот именно, – вновь заговорил Магз. – Это на теперешних соревнованиях подлог не удастся, потому что у каждого за спиной егерь бдит. Хотя при большом желании и с егерем договориться можно.

– И как же это вы, к примеру, со мной договоритесь, уважаемый? – привстал нахмурившийся Мельник.

– А со мной? – прищурилась Осока.

– Прекратите, друзья, прекратите! – замахал перебинтованными руками Магз. – Я и правил-то ни разу в жизни не нарушал, не то чтобы рыбу заранее на кукан вешал или во время соревнований у кого-то покупал. Можете у Змея спросить. Подтверди им, Паша.

– Я в этом травмированном, как в самом себе, уверен, – серьезно ответил Павел.

– А в ком из остальных конкурентов ты не уверен? – пристально посмотрела ему в глаза Осока.

– Давай-ка, я за него скажу, – встрял Лёва, видя, что Павел не торопится отвечать. – Я как-никак не только главный редактор рыболовной газеты, но и спортсмен тоже, и неплохо разбираюсь в теме всей спиннинговой и другой рыболовной кухни.

– Может, не стоит всякие досужие слухи распространять? – попытался остановить его Павел.

– Так ты же сам до меня эти слухи доводил! – всплеснул руками Лёва.

– Но вдруг ничего такого на самом деле не было?

– Было-было, – усмехнулся Магз. – Не стесняйся, Лёва, поведай незнающим людям правду.

– Правда – это когда все стопроцентно доказано. Что же касается Стамбула, то имели место разговоры, что дважды во время командных соревнований в Подмосковье, когда рыба клевала просто отвратительно, он, плавая до самого финиша с нулевым результатом, просил товарищей по команде перебросить ему в лодку рыбу. Даже не просил, а заставлял, и те – молодые, неопытные – послушно перебрасывали ему свою рыбу…

– Крысятники, – процедила сквозь зубы Осока.

– Таких «перебросчиков» было двое, – добавил Магз. – Я дал слово не разглашать их имена и слово свое сдержу. Но в итоге оба навсегда покинули рыболовный спорт – стыдно людям стало за свою подлость. Ну а Стамбулу – как с гуся вода, и для непосвященных он на сегодняшний день считается одним из лучших спиннингистов.

– Так почему же не вывести его на чистую воду? – спросил Мельник.

– Прямых доказательств нет.

– Может, завтра я эти доказательства раздобуду? – обратилась Осока к Павлу.

– Даже и не пытайся…

Осока вытащила из котелка последнего рака за клешню и повернула его другой клешней к Павлу. У тлеющих угольков костра они остались вдвоем – остальные разошлись по палаткам.

– Давай одновременно потянем, и на чьей клешне все остальное останется, тому оно и достанется, – предложила Осока.

– Давай.

Клешня, за которую держалась Осока, была заметно крупнее, но она и оторвалась, а Павлу достались и голова, и панцирь, и хвостик – где больше всего мяса.

– Повезло, – притворно вздохнула девушка.

– Однажды со мной такой случай был, – сказал Павел, разламывая клешню. – По молодости праздновали мы с друзьями в женской общаге старый Новый год. Больше десяти человек собралось: Гурий, Серега, Низкий, Вакиридзе, Володька-красавец, ну да ты о них не слышала – они не спортсмены, хотя рыбалку любят не меньше меня. Девчонки наварили большущую кастрюлю пельменей и объявили, что в одной сюрприз – пуговица. Мол, кому она достанется, тому весь год во всех делах будет сказочно везти. На столе, конечно, и другой закуски достаточно было, но все в первую очередь налегли на пельменьки – самодельные, вкусные, да еще и со сметанкой, с горчичкой. Мой лучший друган Колька Гуреев больше всех пельменей сожрал.

И представляешь – у всех тарелки уже опустели, только на моей четыре пельменьки лежат, а пуговица до сих пор никому так и не досталась. Гурий смотрит на меня жадными глазами, я ему говорю, мол, угощайся. Съедаем мы по одной штучке – нет пуговицы.

Остается две последних. Я говорю Гурию, мол, выбирай. Он долго вилкой над ними колдовал, примеривался… Как думаешь, кому та призовая пуговица досталась?

– Тебе, конечно!

– Представляешь, из большущей кастрюли пуговица оказалась в самой последней пельменьке.

– Говорю же – везучий ты.

– А мой лучший друг Гурий так расстроился, что пришлось ему эту пуговицу подарить. Хвостик хочешь? – Он протянул девушке очищенное от панциря лакомство.

Улыбнувшись, Осока приняла «гостинчик» и вдруг обхватила Павла за шею и жарко поцеловала в губы.

Как же это оказалось приятно! На мгновение он почувствовал себя ребенком, которого осчастливили самым долгожданным подарком.

– Ты веселишься? – добродушно спросил Павел, когда они оторвались друг от друга.

– Нет. Просто влюбилась, – ответила Осока, глядя ему в глаза.

– Такого не бывает…

– Бывает-бывает. – Вновь улыбнувшись, она потянулась губами к его губам.

– Погоди, – мягко отстранился Павел. – Мне всегда очень нравилось скоротать часочек на берегу ночной реки.

– Так пойдем, Скорогадайка рядышком…

Покинув тлеющие угольки, они направились к дальнему краю поляны, по кругу которой были установлены палатки. Туда, где за неширокой полосой леса текла река, в которой сегодня Павел поймал тринадцать толстогубых голавлей и стал лучшим в первом туре соревнований. Сейчас это казалось такой ерундой.

– Ой! – оступилась Осока сразу, как только они вступили в темень леса – хоть глаз коли.

Павел поддержал ее за плечо. Но через пару шагов она вновь оступилась и едва не упала.

– Иди-ка сюда, – властно сказал Павел и, не дав опомниться, подхватил девушку на руки.

– Я никогда раньше ночью в лесу не была, – прижавшись к нему, сказала Осока. – Боюсь.

– Не бойся. Ночью в лесу не надо торопиться. На небе звезды, а впереди просвет. Потерпи чуток.

– Можно подумать, я испытываю какие-то неудобства. Это тебе тяжело, а мне хорошо.

– Ты легенькая.

– А я тебя люблю. – Осока поцеловала его в шею. И еще раз, и еще.

Павел остановился, медленно присел на одно колено и аккуратно положил продолжавшую осыпать его поцелуями девушку на землю.

– Я тебя тоже люблю…

– Петр Васильевич, – повернулся Тапир к главному организатору соревнований. – Я, конечно, рад, что вы обратились именно ко мне, аванс заплатили и прочее, но можно задать вопрос?

Он принял предложение Гэдульдихта, сделанное от лица Нешпаева. Заключалось предложение в том, чтобы после двенадцати ночи отправиться на рыбалку и попытаться поймать какую-то редкую рыбу, которая в светлое время суток не питается и на приманки не реагирует.

Когда костры на поляне догорели и в лагере все успокоились, Тапир в сопровождении Гэдульдихта и Нешпаева незаметно покинули поляну, прошли по берегу реки километра три и остановились на крутом повороте Скорогадайки, где угадывался глубокий омут.

– Спрашивай. В чем проблема-то? – сказал Но-шпа. – Только, чтобы времени не терять, начинай собирать спиннинг.

– Я слышал, что у вас есть егерский кодекс, согласно которому вы ночью не то чтобы рыбу не ловите, но даже в заповедник не заходите?

– Есть. Негласный. И связан он в первую очередь со смертельной опасностью. Но за этот риск я тебе столько деньжищ и отвалил.

– Это понятно! И простите, Петр Васильевич, объяснимо, что вы с одной рукой сами не сможете поймать на спиннинг эту редкую рыбу. Но ведь есть Гэдульдихт, тоже опытный рыболов, и другие знакомые вам егеря, так почему же вы не воспользовались их мастерством, а обратились к постороннему человеку?

– Все очень просто, Тапир, – усмехнулся Нешпаев. – Открою один секрет, при условии неразглашения – тебе, кстати, и за это условие тоже деньги заплачены. Так вот. И к Гэдульдихту, и к любому другому егерю, которому довелось рыбачить в заповеднике несколько раз, обращаться с подобной просьбой бесполезно по одной простой причине. Не клюет у них рыба – хоть ты тресни! Ни на какие навороченные снасти, ни на что не клюет.

– Почему?

– Загадка Кабаньего урочища, – подал голос всматривавшийся в воду Гэдульдихт. – Лично я в первое время ловил себе и ловил, причем довольно успешно, а потом – вдруг как отрезало. Ни на спиннинг, ни на удочку, ни на нахлыст – ни одной поклевки.

– Я недавно обсуждал этот феномен с Моноклем и другими нашими ветеранами, – сказал Ношпа. – Пришли к общему выводу, что местная рыба научилась каким-то образом распознавать, что перед ней не просто рыбка или какой-нибудь там жучок-червячок, а именно приманка, заброшенная человеком, неоднократно рыбачившим в заповеднике.

– По запаху, что ли?

– Запах тут ни при чем. Скорее, от какой-то исходящей от рыболова ауры. Ауры, приобретенной при ловле в здешних водоемах.

– Другими словами, и у меня тоже через какое-то время может появиться подобная «аура»?

– Скорее всего – да, – не стал лукавить однорукий. – Но еще, как минимум, пять рыбалок вы все отловитесь успешно…

– Интересный расклад, – сказал Тапир, показывая Нешпаеву собранную снасть. – Я, кстати, готов начать ловлю.

Глава 10 Потери

Музыка, сначала совсем тихая, становилась все громче и громче. Проснувшийся Павел никак не мог вспомнить название группы, солистка которой в такт мелодии издавала очень натуральные эротичные стоны. Хотя минувшей ночью Осока дышала и стонала намного эротичнее. Или ему это приснилось? В таком случае это был самый великолепный сон в его жизни. Да нет же, нет! У них с Осокой все произошло на самом деле. Господи, какое счастье!

Павел выбрался из палатки и нос к носу столкнулся с Тридой.

– Выспался? – спросила она донельзя серьезно.

– Ага, – широко зевнул он, осматриваясь. – Где тут можно харю умыть? И – вообще?

– Вон там все обустроено. – Девушка показала в дальний угол поляны, где был установлен навес и поблизости – несколько кабинок голубого цвета. – Скоро завтрак! – крикнула она ему вслед.

Когда Павел уже заканчивал плескаться у рукомойника, к нему подошел Лёва. Слегка смущенный.

– Как спалось? – поинтересовался он.

– Отлично! – Павел взялся за полотенце. – А чего это вы все моим сном интересуетесь?

– Кто – все?

– Сначала Трида, теперь вот – ты.

– Да это так, вместо пожелания доброго утра.

– Понятно. В таком случае мне тоже очень интересно, как провел сегодняшнюю ночь мой непосредственный начальник?

– Паша, тут такое дело… – замялся Лёва. – Мы ведь с тобой друзья…

– А ты что, каким-то образом умудрился меня предать? Или во втором туре сделал ставку на кого-то другого?

– Да при чем здесь это! На тебя я сделал ставку, конечно. Лучше скажи, у вас с Нинель как?

– В плане?

– Ну, какие отношения? Надеюсь, не очень серьезные?

– Лёва, ты, случаем, не влюбился? – перестав растираться полотенцем, округлил глаза Павел.

– Окстись, Змей! – замахал Лёва руками. – Я просто подумал, вдруг это ты с ней, она с тобой…

– Успокойся. Кроме единичного секса, свидетелем которого ты был, как подслушивающий под дверью, у нас с Ниночкой ничего не было и впредь ничего не будет.

– Уф, – с облегчением вздохнул Лёва. – Прямо гора с плеч!

– Так-так-так?

– Да, понимаешь… – вновь замялся Лёва. – Короче, иду я вчера от костра после раков пьяный спать к себе в палатку, и вдруг догоняет меня Нинель и обращается за помощью…

– За помощью?

– Да, блин! Извините, говорит, Лёва, не могли бы вы типа помочь своему товарищу Магзу? Я, естественно, отказать не имею права, пошел за ней в ее палатку. Там – Магз, довольный такой. А Нинель на него показывает и объясняет, что из-за своих перевязанных рук у него не получается ее раздеть, и просит, чтобы я сделал это вместо Магза. После чего, если захочу, могу идти спать, а если спать не хочу – могу остаться…

– А она разве сама раздеться была не в состоянии?

– Да я об этом как-то и не подумал, – развел руками Лёва.

– И конечно, не смог отказать девушке в просьбе?

– Как же я мог отказать!

– И после того, как ты раздел Ниночку, конечно же, пошел спать?

– Что я – дурак, что ли!

– Ха-ха, прав был Евдокимыч, про свою дочурку рассказывая.

– Хэх!

– Ха-ха! Значит, ты раздел Ниночку, остался в палатке, и вместе с Магзом вы…

– Ну да. Только у меня сложилось такое впечатление, что она и от третьего мужика бы не отказалась…

– Ай да Ниночка, ай да молодца! – Павел больше не смог сдерживаться и рассмеялся во весь голос. Да так заразительно, что и Лёва тоже начал смеяться. И смеялись друзья до тех пор, пока рядом не возникла серьезная Трида:

– На завтрак пора!

У Павла разыгрался аппетит. Обычно по утрам он обходился чашкой чая и маленьким бутербродом, правда, после этого обязательно выпивал бутылку пива. Теперь же, сидя за общим дощатым столом, установленным посередине поляны, он, для начала, выпил стакан апельсинового сока, затем съел тарелку геркулесовой каши, приправленной сливочным маслом, затем – яичницу из двух яиц и две сосиски, обильно политые кетчупом, после чего принялся за бутерброд с сыром, который запивал черным кофе.

– Обжорство какое-то, – как бы жалуясь, сказал он Лёве. – Разве можно утром столько есть?

– Можно, – отозвался приятель, отправляя в рот половинку вареного яйца, политого майонезом. – Надо сил набраться, когда еще обед будет!

– Тебе-то зачем сил набираться? Ведь не соревнуешься. Хотя, если учесть сегодняшнюю ночь…

– Вот именно. – Лёва обильно посыпал солью вторую половинку яйца, не забыл про майонез и обратился к сидевшему напротив Мельнику: – Чего-то я твоего сегодняшнего подопечного Сфагнума за столом не вижу. Худеет?

– Заболел он, видите ли, – пробурчал егерь. – А мне из-за него Ношпа гонорар подрежет.

– Н-да. – Не найдя, что сказать дальше, Павел в очередной раз посмотрел на Осоку. И вновь, поймав его мимолетный взгляд, девушка улыбнулась. Что, кажется, не ускользнуло от нахмурившейся Триды.

«Чего это она?» – подумал Павел и перевел взгляд на Волгаря. Тот, уставившись в свою тарелку, судя по всему, полностью ушел в себя. Не менее замкнутым казался Стамбул.

Тапир вообще был на себя не похож – заметно осунулся, как-то даже посерел, ложка в его руке подрагивала, и это – у совершенно непьющего молодого парня. И лишь жизнерадостный Магз, прибежавший к столу последним, жадно уплетал все, что попадалось под руку. Впрочем, как и Лёва.

– Внимание, участники соревнований! – отвлек Павла от наблюдений и размышлений занявший место во главе стола Станислав Пашкевич. – Буквально несколько минут назад судейской коллегии стало известно следующее. Господин Сфагнум, он же Владислав Мохов, по состоянию, так сказать, здоровья отказался выступать во втором туре. Турнир он не закончил, просто пропускает сегодняшний день, за что в общий зачет ему будет записан последний результат плюс единица. Другими словами, к его вчерашней четверке приплюсовывается семерка.

Но это еще не все плохие новости. Кто-нибудь из вас видел господина Гэдульдихта после полуночи? Нет? И я не видел. Возможно, один из наших самых опытных егерей покинул заповедник по своим, так сказать, личным делам, но не исключено и другое – либо несчастный случай, либо кое-что похуже… Что именно – никто не знает. Как бы то ни было, соревнования не отменяются. Судейская коллегия приняла решение провести замену егеря. Вместо господина Гэдульдихта, который должен был опекать во втором туре Дмитрия Бокарева, то есть Волгаря, работать будет господин Мельник, оставшийся не у дел после выхода из строя Сфагнума.

– Что-то я не вижу объяснений такой торопливости, – сказал Павел после того, как Пашкевич закончил объявление. – Мало ли где Гэдульдихт мог задержаться. Мне очень интересно, что Ношпа с Пашкевичем станут делать, если Гэдульдихт объявится в самый последний момент перед стартом?

– Лучше – не надо, чтобы он объявился, – пробурчал Мельник.

Чьи-то ладони закрыли Павлу глаза.

– Осока? Приветик!

– Какая же я тебе осока? – сказали сзади слегка обиженно и опустили руки.

– Танечка? – удивился Павел, когда обернулся и увидел секретаршу своей родной газеты. – Ты как здесь оказалась?

– С Сергеем Олеговичем приехала, за тебя поболеть. А ты вместо осоки еще бы крапивой меня обозвал.

– Ха-ха-ха! Не обижайся. Осока – это имя такое одной девушки, она у нас за егеря.

– Вот он, наш самый знатный рыболов! – Появившийся откуда ни возьмись радостный Сергей Олегович протянул Павлу руку. – Рад за тебя, Балашов. Надеюсь, сегодня сыграешь так же, как вчера, а то ведь я на тебя денежку поставил.

– А вот я бы не рискнул какие-то ставки делать, – погасил улыбку своего работодателя Павел. – Рыбалка – тот же спорт, где фаворит легко может оказаться аутсайдером.

– Ты это брось, Балашов! Давай побеждай!

– И я, Пашенька, тоже на тебя ставку сделала, – сказала секретарша.

– Видишь, Балашов! – Сергей Олегович подхватил Танечку под руку. – Если уж такие красивые девушки на тебя ставки делают, то ты просто обязан…

– Извините, – прервала говорившего подошедшая Осока. – Можно мне сказать этой красивой девушке пару слов наедине?

Мило улыбаясь, но, не дожидаясь ответа, она буквально вырвала Танечку из рук Сергея Олеговича и, отведя в сторонку, прошипела ей в лицо:

– Еще раз приблизишься к моему Павлику хотя бы на расстояние вытянутой руки, – глаза выцарапаю!

Танечка ничего не ответила, и девушки, с виду спокойные, разошлись в разные стороны. А Павел, переводя взгляд с одной на другую, невольно их сравнивал. Да какое тут могло быть сравнение! С одной стороны, Танечка – московская пустышка, с другой – Осока!

…Секретарша отдалась ему на следующий же день после своего устройства на работу, причем каких-то особенных усилий он к этому не прилагал. И в плане секса, и вообще – нормальная оказалась девчонка, да и по работе исполнительная. Был даже момент, когда Павел поймал себя на мысли, что слишком много о ней думает, что в отношении Танечки у него крепнут непростые чувства… Которые вмиг испарились после того, как он случайно застал ее в кабинете в объятиях Лёвы. Ни к ней, ни к другу у него не возникло никаких претензий – как сказал один поэт: «Мы живем в стране свободной». Наверняка и Сергей Олегович прихватил Танечку с собой не просто так…

Но теперь Павел поймал себя на другой мысли – если бы сейчас он увидел у кого-нибудь в объятиях не Танечку, а Осоку, то спокойным не остался бы ни в коем случае.

* * *

По всей видимости, давным-давно название поселку Плоский дал какой-то шутник. Ведь на самом деле и поселок, который теперь разделяла надвое граница заповедника, и его окрестности изобиловали холмами – пусть не очень высокими, но сказать, что местность вокруг «плоская», язык не поворачивался.

На один такой холм, заросший высокой травой на поляне, где был разбит палаточный лагерь, и поднялся Петр Васильевич Нешпаев после старта второго тура «Кубка мастеров». Как и было объявлено накануне, участников соревнований доставили до места, где сначала им предстояло стартовать, а затем, через восемь часов, – финишировать. Когда пять рыболовов в сопровождении пяти егерей выдвинулись в поисках уловистых мест, Нешпаев решил уединиться и поразмыслить, как ему быть дальше.

Не затем он придумал эти соревнования, чтобы выявить, кто из известных рыболовов окажется всех сильнее, далеко не затем, чтобы обогатиться, не затем, чтобы раскрутить свою рыболовную базу в плане предстоящего бизнеса. Главной целью Петра Васильевича было восстановить правую руку – точно так же, как восстановил свои руку и ногу его бывший дружок Генка Белов. Казалось бы, если есть приличный достаток, можно нормально жить и с одной рукой, но Нешпаев, сколько себя помнил, обожал ловить рыбу и посвящал любимому и единственному увлечению все свободное время, даже семьи из-за этого не завел и заводить не собирался. Смысл жизни исчез, когда он стал инвалидом. Но появился вновь с возвращением из заповедника, как думали все, навсегда сгинувшего Гаража, причем абсолютно здорового…

…В ту памятную ночь они отправились на рыбалку вдвоем. И тот и другой уже знали, что рыба в заповеднике со временем перестает реагировать на приманки местных рыболовов, и старались использовать свои возможности максимально эффективно, а ночью сделать это было более реально, ведь в темное время суток рыба клевала абсолютно другая – сильно изменившаяся после вспышки. Если бы тогда Петру Васильевичу было известно, до какой степени изменились некоторые рыбы!

Они рыбачили с берега на спиннинги, в качестве приманок использовали довольно крупные плавающие воблеры. Поклевки у обоих произошли одновременно, и после недолгой борьбы с подводным соперником Ношпа с Гаражом, действуя почти синхронно, один за другим подняли в воздух две одинаковые рыбины. Которые не только извивались на крючках, но и помимо воды со своих тел разбрызгивали вокруг еще и какую-то жидкость перламутрового цвета. Рыба, пойманная Ношпой, сорвалась и плюхнулась обратно в воду, но ее жидкость попала ему на руку, державшую спиннинг. Почувствовав жуткую боль, он увидел, как рука растворяется, словно брошенный в кипяток кусок сахара. Прежде чем отключиться от реальности, точно такое же растворение руки, к тому же еще и ноги, он увидел и у Геннадия Белова, которого тоже «обрызгала» рыбина.

Ношпа абсолютно не помнил, как оказался дома той ночью, сознание вернулось к нему в полдень: он сидел за кухонным столом, перед ним стояла пустая бутылка из-под водки, и все было как обычно, только часть правой руки до середины предплечья у Петра Васильевича отсутствовала.

Он очень смутно помнил, как жил и чем занимался последующие дни, недели или даже месяцы. Осмысленная жизнь началась с возращением из заповедника Геннадия Белова – Гаража. Позже хозяин гостиницы «Граничная» очень пожалел, что избавился от своего приятеля. Сейчас не просто жалел, а проклинал себя за это.

При помощи перламутровой пиявки, добытой в одной из болотин заповедника, он парализовал Геннадия Белова, но потом, благодаря восстановительным инъекциям, вернул ему возможность говорить и обещал полностью привести приятеля в нормальное состояние при условии, что тот расскажет секрет своего выздоровления. И Гараж, не имеющий возможности двигаться, все ему рассказал.

В отличие от рыбы Нешпаева, та, которую вытащил из воды Гараж, с крючка не сорвалась. Раньше ловить таких рыб ему не доводилось. Более всего она походила на бычка-подкаменщика, только очень крупного – длиной более полуметра, с большущей головой и присоской размером с блюдце на плоском брюхе. Геннадий Белов не мог объяснить, почему поступил именно так, но после бегства оставшегося без руки Нешпаева он, истекавший кровью, приложил рыбину присоской к ране на своей культяпине. И рука мгновенно перестала кровоточить, рана затянулась буквально на глазах. То же самое произошло и с ногой – рыба, которая за считаные секунды сделала его инвалидом, сама же оказалась лекарем. Не просто лекарем, а чудесным исцелителем и, что самое главное, – восстановителем потерянных конечностей.

У Гаража не хватало сил самостоятельно покинуть заповедник, зато он смог доползти до землянки, которую они с полгода назад соорудили вместе с Ношпой в только им одним известном месте. Землянка служила укрытием от дождя для двух человек, в ней можно было переночевать, а еще в ней хранились запасная одежда, консервы, сухари, питьевая вода и – как же без этого – канистра со спиртом. Этого хватило, чтобы Геннадий Белов выжил, а благодаря присоске бычка-подкаменщика у него, словно у ящерицы, потерявшей хвост, буквально за несколько дней регенерировали, то есть выросли, «растворившиеся» ступня и рука. Да, они стали слабее прежних конечностей, но Гараж мог ходить и, как оказалось, вполне сносно владеть спиннингом. А это для Петра Васильевича было жизненно важным.

Рыба, сначала сделавшая Геннадия Белова инвалидом, а затем, благодаря каким-то не изученным медиками свойствам, вернувшая его в нормальное состояние, в итоге подохла и разложилась после того, как он покинул-таки заповедник. Нешпаев очень хорошо запомнил, как выглядит псевдобычок. Он обманул своего приятеля и компаньона Геннадия Белова. Нешпаев хорошо понимал, что тот ни за что и никогда не простит ему «эксперимент» с пиявкой. Он выкопал в своем погребе яму и перетащил в нее живого, но обездвиженного Гаража, забросал его песком и тщательно утрамбовал «могилку» ногами.

Все оказалось не так просто: прошло время, и из могилки вдруг вылезло нечто перламутровое. Одно из этого «нечто» погубило остановившегося у него на постой журналиста Какуева. Но, кажется, благодаря пятнадцати литрам спирта, вылитого на пол погреба, с «перламутром» оказалось покончено. Во всяком случае, Петр Васильевич очень на это надеялся.

Еще больше он надеялся, что один из приехавших на соревнования спортсменов, позарившись на солидный денежный куш, поймает для него ночью рыбину с присоской на плоском животе. И его надежда оправдалась. Нанятый им Андрей Тапиров подцепил бычка – подкаменщика после нескольких забросов спиннингом. Тапир не особо церемонился с трофеем – подведя к урезу воды, резким движением выбросил рыбину прямо в руки поспешившему на помощь Гэдульдихту. И егерь ловко ее поймал – на свою беду.

Перламутровый сок, разбрызгиваемый бычком-подкаменщиком, попал Гэдульдихту и на руки, и на грудь, и на шею, и на лицо. И все места, на которые попал этот перламутр, сразу же стали растворяться, исчезать. Гэдульдихт не успел даже вскрикнуть, как вместе с рыбой рухнул в воду, вернее, рухнуло то, что отсталость от его тела…

Даже когда Ношпа закапывал в своем подполе живого Геннадия Белова, он не испытывал такой ужас. Не носи он на своей облысевшей голове парик, наверняка поутру увидел бы в зеркале седину в волосах. Удивила Перта Васильевича реакция на происшедшее Тапира. Создалось такое впечатление, что молодой рыболов словно был готов к чему-то подобному. Он просто достал из-за пазухи висящую на шелковом шнурке серебряную монету, приложил ее к губам и спросил, что им делать дальше.

«Ничего! И молчать, будто ничего не было!» – проорал тогда Петр Васильевич и, не глядя на рыболова, убежал с реки прочь. И сейчас он так и не мог решить, что же делать дальше.

С вершины высокого холма в бинокль Петру Васильевичу хорошо было видно, как Владимир Турецкий по прозвищу Стамбул начал ловлю не далее, чем в двадцати метрах от места старта. Очень выгодной оказалась его позиция. Здесь Скорогадайка, встретившая на своем пути две абсолютно одинаковых, если смотреть с берега, гранитных скалы, разветвлялась на три рукава, которые, сильно петляя, в итоге ниже по течению вновь соединялись. Течение перед скалами-близнецами успокаивалось, опытный рыболов сразу мог распознать нормальную глубину, в которой априори могла обитать приличных размеров рыба. Обитала-то рыба на глубине, но подниматься на кормежку могла и к поверхности, о чем свидетельствовали периодические всплески.

Другое дело, что расстояние от берега до непосредственного разветвления реки было далековато, и добросить до тех самых всплесков приманку казалось проблематичным даже искушенному в рыбалке Нешпаеву.

Стамбул в этом плане придерживался иного мнения. Накануне он завел приманку на самое привлекательное место благодаря кораблику, теперь же привязал к основной леске так называемую бомбарду и к ней на метровом поводке – довольно крупную мушку. Бомбарда более всего походила на поплавок – почти прозрачный, веретенообразной формы, сохраняющий плавучесть, но довольно тяжелый, чтобы заброс получился на приличное расстояние. Благодаря такому свойству после заброса легчайшая мушка могла оказаться даже под противоположным берегом Скорогадайки, да к тому же еще имелась возможность сплавить ее вниз по течению, после чего начать проводку.

Что, собственно, Стамбул и сделал. Результат не заставил себя ждать – после первого же заброса, даже после первого оборота катушки у бомбардиста клюнула приличных размеров рыбина. Уже через две минуты Стамбул передал трофей опекавшей его во втором туре Осоке, а про себя решил, что вряд ли уйдет с этого места до самого финиша.

От созерцаний за действиями Стамбула Петра Васильевича отвлек поднявшийся на холмик главный судья соревнований Станислав Пашкевич – тоже с биноклем в руках.

– Ну, кто сегодня в фаворитах? – поинтересовался тот, прикладываясь к окулярам.

– Тебя небось в первую очередь Стамбул Турецкий интересует?

– Естественно! В плане мастерства все шестеро примерно на одном уровне. Зато Стамбул из них – самый хитровывернутый. В первом туре ему просто не повезло с корабликом…

– Зато сейчас повезло. Видишь, какое козырное место занял? И уже успел обрыбиться. Если дергаться и шуметь не будет – стопудово станет твой хитрожопый сегодня чемпионом.

– Это хорошо!

– Что именно – хорошо? – Нешпаев и Пашкевич не заметили, как к ним на холм поднялся Борис Яковлевич Яншевский.

– Лично я вот-вот готов отдать распоряжение о запрете данного турнира, – сказал профессор, внимательно осматривая местность.

– На каком основании? – насупился Нешпаев. – Ну, допустим, Сфагнум, то есть Владислав Мохов, подхватил от черепахи какую-то там заразу, – так ведь по своей же неосторожности! Ну, Гэдульдихт на старте не появился, – так мало ли какие у человека семейные проблемы возникли, требующие безотлагательного присутствия…

– А вы знаете, Петр Васильевич, что во время первого тура якобы «привиделось» Дмитрию Бокареву?

– Я знаю, что накануне Волгарь неплохо поддал в «Бодрых поползновениях». Мало ли что после такого возлияния сопляку может привидеться.

– Сопляку? Хм, мужику почти тридцатник. Но сейчас не об этом… – Борис Яковлевич вдруг приложил ладонь козырьком ко лбу и потянулся другой рукой к биноклю Пашкевича. – Сегодня утром мы обнаружили, что из морга исчез труп известного вам Константина Какуева.

– Исчез? Как это? – одновременно спросили Нешпаев и Пашкевич.

– Очень хотелось бы знать – как это можно исчезнуть из морга! – Ладонь козырьком заменил бинокль, который доктор вырвал у главного судьи, и тут же выругался: –Дьявол! Сэмэна тут еще не хватало!

– А это еще кто такой? – Придержав за локоть Танечку, Сергей Олегович остановился перед входом в отведенную ему палатку.

Ее установили на краю поляны, где оставалось свободное место, буквально за час до приезда в заповедник заведующего отделом периодики одного из самых масштабных издательств, являвшегося к тому же начальником газеты «Знатный рыболов», которую представлял на турнире Павел Балашов, а за событиями которого следил Лев Голевич.

Сергея Олеговича уверяли, что палатка – люкс, с самой что ни на есть повышенной комфортностью, если иметь в виду «полевые» условия. Но он никак не рассчитывал, что из его люкса вдруг появится вдрызг пьяный парень, к тому же еще и с открытой бутылкой вискаря в руке.

– Друзья! – разглядев Сергея Олеговича и Танечку, обрадовался парень. – Меня зовут Се-ме… нец-ц-цке…й…

– Нецке? – округлила глаза Танечка. – Это такие маленькие фигурки, которые…

– Да при чем здесь нецке! – Сергей Олегович бесцеремонно оттолкнул от себя спутницу и так же бесцеремонно схватил парня за грудки. – Ты чего в моей палатке делал?

– Алкоголь… – парень поднес к его носу не до конца опорожненную бутылку, – не только вреден, но еще и полезен!

– Да иди ты к черту! – Сергей Олегович со всей силы отпихнул парня в сторону, тот заковырялся в собственных ногах, но, к удивлению, не упал и даже бутылку не уронил. И, восстановив равновесие, ненадолго приложился к горлышку, после чего устремился в сторону близлежащей лесополосы.

– Прикольный чувак, – сказала Танечка ему вслед.

– Да! Только за вискарь, который он из мини-бара стырил, придется мне же и платить!

– Могу я заплатить, – усмехнулась секретарша. – Интересно, там что-нибудь из спиртного осталось?

– Сейчас проверим. – Сергей Олегович вновь подхватил Танечку под руку и решительно увлек в палатку.

Спиртное в мини-баре, видимо подключенном к какому-то общему источнику энергии, поэтому в меру охлажденное, конечно же, имелось: джин, коньяк, текила, водка. Не поинтересовавшись у спутницы, что она предпочитает, Сергей Олегович потянул было руку к фляжечке коньяка, но, заметив бутылку с томатным соком, извлек из мини-бара вместе с ней поллитровку беленькой, чтобы «все по-нашенскому». Правда, «Кровавой Мэри» делать не стал – просто разлил сок по бокалам, а водку – по стопочкам.

Сергею Олеговичу, обладающему все еще густой шевелюрой, было под шестьдесят, Танечке, коротко стриженной брюнетке, – немногим больше двадцати. Он годился ей даже не в отцы, а в дедушки. Они выпили, и он потянулся к ней для поцелуя. Хихикнув, она подставила щечку, которую Сергей Олегович чмокнул мокрыми от водки губами. После чего, будто мучимый жаждой, залпом выпил свой сок. Танечка, наоборот, пила сок маленькими глотками, и за это время ее работодатель вновь наполнил стопочки водкой.

К активным ухаживаниям Сергей Олегович приступил после того, как они выпили по третьей – на брудершафт.

– Что вы делаете, Сергей Олегович? Не надо! – словно боясь кого-нибудь разбудить, зашептала Танечка, когда его рука шустро нырнула под ее юбку.

– Называй меня просто Сережа. А еще лучше – Сереженька.

– Не надо, Сереженька…

– Это тебе ничего делать не надо. Только получать удовольствие, понимаешь, о чем я?

– Не совсем…

– Ты, главное, не брыкайся. – Крепко прижав ее к себе одной рукой, второй он залез секретарше в трусы. – Мне в моем возрасте больше всего нравится в девушках их запах. Я носом люблю, понимаешь?

– Сереженька, вы мне так трусики порвете.

– Я хочу их стянуть.

– Не надо стягивать… Там, внизу, есть специальные кнопочки…

По закону подлости в тот самый момент, когда Сергей Олегович наконец справился с кнопочками, опустился на одно колено, развернул Танечку к себе спиной и, задрав юбку, попросил девушку наклониться, со стороны входа в палатку послышался шорох.

– Какого черта? Наглец! – взъярился Сергей Олегович и довольно проворно для своих лет вскочил на ноги, в то время как Танечка, ойкнув, отпрыгнула в сторону.

Вошедший в палатку человек выглядел каким-то искусственным, во всяком случае, ничего сказать он не успел, лишь начал подносить правую ладонь ко рту, как бы прося не кричать. Возможно, Сергей Олегович и собирался наорать на наглеца, но для начала он схватил со столика початую бутылку водки и швырнул ее, метя наглецу в голову. И не промахнулся. Бутылка плашмя врезалась непрошеному гостю в лоб, рассыпавшись множеством осколков и облив его сорокаградусной жидкостью.

Сергей Олегович не ожидал от себя такой меткости, но более всего ни он, ни Танечка не ожидали, что третий лишний в палатке буквально в мгновение ока лишит ее своим присутствием. Нет, он не выскочил вон, он всего-навсего растаял, как тает снежинка на горячей ладони, оставив после себя сырое пятнышко.

Визг Танечки прервал ворвавшийся в палатку Борис Яковлевич Яншевский.

– Что? Кто? Где? – требовательно спросил он.

– Никто и нигде, – произнес Сергей Олегович бледными губами. – Мы с Татьяной немедленно уматываем отсюда. Немедленно…

– Стоп! Только что в эту палатку вошел человек. Где он?

– Под вашими ногами, – кивнул Сергей Олегович на пятно, «украшенное» осколками стекла. – И все! Больше в связи с этим происшествием я не скажу ничего, никому, никогда и ни за какие деньги. Я не хочу, чтобы меня сочли за сумасшедшего.

– Понимаю, – серьезно сказал Борис Яковлевич. – И не смею вас задерживать. Но хотя бы вы, Татьяна, хотя бы в двух словах можете описать этого человека?

– Описывать я не умею… – Танечка вдруг смутилась. – Ну, вы меня поняли – в смысле описывать словами на бумаге… Просто мне кажется, что этого… человека я много раз видела на фотографиях в рыболовных журналах. – Она вопросительно посмотрела на Сергея Олеговича, но тот непонимающе пожал плечами. – Этот… человек, как мне показалось, был очень похож на постоянного и гадостного конкурента нашей газеты, журналиста Константина Какуева. Наши мальчики – Лёва Голевич и Паша Балашов всегда называли его не иначе, как самым распоследним говнюком…

На второй тур Павел вместо одного спиннинга приготовил два разных по длине телескопических удилища, оснащенные под ловлю на летнюю мормышку с боковым кивком, и аккуратно упаковал снасти в твердый объемистый тубус. Как правило, береговые соревнования подразумевали активное перемещение, и, если к спиннингу в руке и рюкзаком за плечами добавлялся еще и тубус или просто еще одно удилище, это, мягко говоря, мешало.

Но «Кубок мастеров» подразумевал ловлю хищной рыбы не только на спиннинг, а еще и на любые другие снасти с искусственной приманкой. Поэтому Стамбул вчера и предпринял попытку ловить на «кораблик». И Павел не без оснований предполагал, что и сегодня его конкуренты не обойдутся одними лишь спиннингами. Поэтому прихватил с собой удилища с мормышками, и, как вышло впоследствии, правильно сделал.

Посовещавшись с Тридой, которая сегодня была его егерем-опекуном, и изучив карту, он наметил парочку мест, где можно было ловить именно на мормышку. К одному из них после сигнала «Старт!» прямиком и направился. А за ним по пятам поспешил и Магз – в сопровождении Прохора.

В скорости передвижения соревноваться с длинноногим Магзом, тем более на большие дистанции, Павел даже не думал – бесполезно. Но перспективное место, которое, возможно, приглянулось и приятелю-конкуренту, тем не менее хотелось занять раньше его. Похоже было, что сам Магз с выбором изначального места ловли не определился и решил ориентироваться на искушенного в таком деле Павла. Вполне логичное решение. Но, как неоднократно повторял Лёва Голевич, на нашего Змея где сядешь, там и слезешь.

Как-то особо хитрить Павел не собирался, просто, когда до первого выбранного места оставалось метров пятьдесят, открыл тубус, вытащил из него самую короткую удочку, тубус передал Триде и, подмигнув ей, со всей возможной для себя скоростью устремился вперед. Трида, подхватившись, побежала за своим подопечным, а вслед за ними – и Магз с Прохором.

Согласно правилам береговых соревнований, соперники во время ловли не имели права приближаться друг к другу ближе чем на пятьдесят метров. Омуток, образовавшийся после слива из плотины, на берег которого буквально на несколько секунд раньше Магза прибежал Павел, был невелик в диаметре, всего-то метров двадцать, значит, и ловить здесь имел право только один из соревнующихся. Поэтому Магзу осталось лишь чертыхнуться и поспешить дальше на поиск другого привлекательного места. Павел же, переведя дух, разложил пятиметровое удилище, проверил работоспособность сторожка и остроту крючка на мормышке, насадил на крючок крохотный кусочек поролона, окрашенный в ярко-красный цвет, и забросил приманку подальше от берега.

Эта снасть была довольно примитивной, чем Павлу и нравилась – не надо что-то усложнять. Зато рыбы на такую удочку с боковым кивком и простой мормышкой можно было наловить вдоволь, тем более что животная насадка в данном случае запрещалась, а значит, не требовалось тратить время на подсаживание на крючок червя или опарыша.

Чутье не подвело Павла – рыбешка, пусть и некрупная, начала клевать сразу. Правда, вперемежку с хищными окунем и подъязком попадались мелкие плотва и елец, которые, согласно правилам соревнований, в зачет не принимались. Но после того, как рыболов заменил на мормышке красный кусочек поролона на темно-коричневый, «мирная» рыба перестала обращать на приманку внимание, и Трида только успевала взвешивать трофеи и, отметив результаты в блокнотике, отпускать их обратно в родную стихию.

– Павел, а можно у вас поинтересоваться? – неожиданно и очень серьезно обратилась она к нему.

– По какому поводу поинтересоваться?

– По поводу вашего творчества. Дело в том, что я, наверное, все ваши произведения, опубликованные в журналах и газетах, читала. Во всяком случае, надеюсь, что все. У меня вопросы есть…

– Отвечу на любой. – Павел снял с крючка очередного окуня и передал девушке для взвешивания. – Но при условии, что вы забудете этот официально-деловой тон и мы перейдем на «ты». Согласна?

– Конечно.

Кажется, Павел впервые за все время знакомства увидел, как девушка улыбнулась.

– Ну и какие вопросы?

– Для начала – откуда вы, то есть ты берешь идеи? И почему всякий раз в твоих рассказах происходят какие-то ужасы, мистика, смерти, какие-то невероятные, жестокие убийства?

– Мне этот вопрос чаще всего задают, – усмехнулся Павел. – Если честно – не знаю я, откуда все это в моей дурной алкоголической голове берется. Иногда ночью может сюжет присниться, иногда тупо сижу за компом пьяный, и вдруг что-то внутри родилось. Иногда хватает даже одного слова, чтобы потом из него целый рассказ получился. И не обязательно сразу, а может и через год написаться, и через три, а может и не написаться вовсе. Главное – вовремя это самое записать карандашом в свой блокнотик. Бывает, сижу, перелистываю блокнот, натыкаюсь на это слово и не могу понять, к чему оно, зачем? Потом вдруг приходит что-то типа озарения и рождается вещица.

А по поводу ужасов – вообще-то тоже не знаю, чего я в эту кингятину уперся. С другой стороны, про любовь-морковь, что ли, писать? Так это без особых усердий можно километрами ваять. Но здесь я лучше всяким-разным библиотекарям место уступлю.

– Почему библиотекарям? – не поняла Трида.

– Это я так называю сопливых писаришек, которые жизни не видели, зато шибко графоманить горазды. Женщины-писательницы – еще ладно, я, правда, на их творчество давно перестал обращать внимание – не мое. А вот когда мужики, которые даже в армии не служили, берутся за перо и начинают писать про войны, про бандюков и про всякие разборки со стрельбой, меня от этого тупо воротит…

– Павел, а вот если без обиды, у тебя ведь тоже тексты не идеальны?

– Согласен. Есть изъяны. Но мне вот что узнать хочется. Лично тебе мои нетленки читать было интересно?

– Очень.

– Ты их запомнила? Пересказать хоть один рассказ смогла бы?

– Конечно.

– Во-о-от! – протянул Павел. – Значит, не зря я этой фигней писательской занимаюсь.

– Конечно, не зря. Только все-таки поменьше ужасов и крови хочется. Их и без того в нашей жизни предостаточно.

– Ну да. Просто я думаю, что любой отрицательный поступок должен так или иначе поиметь некое возмездие. У меня на эту тему рассказ есть, называется «Вложения в мысли с невероятными последствиями»…

– Не читала. А о чем там? – Трида приняла у него из рук очередного двухсотграммового подъязка. – Расскажешь?

– Ну, если коротко, то парень, вернувшись из армии, приезжает в подмосковный городок под названием Истра к себе на дачу, там достает из гаража велосипед, подкачивает сдувшиеся шины и уматывает кататься по городу. Но катается не просто так – через какое-то время парень останавливается напротив одного знакомого дома, где видит в саду девушку – свою первую любовь. Которая, как это всегда бывает, провожая в армию, клялась ему в верности, а на самом деле по прошествии некоторого времени – изменила.

– Разве так бывает – всегда? – перебила Трида.

– Конечно. Причем всегда именно так и бывает, – не моргнув глазом ответил Павел.

– Нет. Думаю, ты не прав. Это у вас, мужиков, такие заморочки в голове блуждают. Хотя… Но ладно, что дальше?

– Рассказ вообще-то короткий. Главный герой заговаривает со своей бывшей любовью через заборчик, и тут она начинает обвинять его в том, что он типа навел на нее жуткое проклятие. Что все беды, боли и страхи, о которых он рассказывал ей два с половиной года тому назад, стали происходить с ней, причем происходить многократно.

К примеру, он рассказал ей о том, как полез на старую полуразрушенную церковь, но вдруг сорвался, упал с приличной высоты, разбил себе колени, локти, да к тому же еще и сильно обкрапивил руки и лицо. И вот она, вспоминая этот рассказ, в один прекрасный день тоже полезла на ту же самую церковь и тоже с нее сорвалась, с теми же самыми последствиями. Но это бы все ерунда, а самое ужасное в том, что теперь, во время рассказа, на ее руках появились ссадины, а на лице – ожоги от крапивы.

Потом она напоминает еще одно приключение – про найденный им же подземный ход в Новоиерусалимский монастырь, в который он полез вместе с младшим братом, а там, в этом ходу, оказался осиный улей, и эти осы и его, и брата очень сильно пожалили. А она тоже умудрилась отыскать этот подземный ход и тоже в него залезла… И в то время, пока она сейчас рассказывала своему бывшему ухажеру, у нее на шее и плечах вдруг образовались язвочки, и из них стали вылезать осы…

– Кошмар! – вновь перебила Трида. – Откуда в твоих мозгах все это?!

– А потом, – спокойно продолжил рассказ Павел, – девушка напоминает главному герою его собственный сон. В том сне он на монастырских прудах наловил на удочку линей, принес их домой, и его тетя этих линей пожарила на сковородке, а главный герой вдруг превратился в одного из них. И все бы ничего, если бы того самого линя не схватила кошка и не убежала с ним под терраску, чтобы сожрать, а другие кошки начали его у нее отнимать, рвать когтями…

– Ты хочешь сказать, что и девушка…

– Ее имя – Оксана. Я это имя терпеть не могу. В моем рассказе Оксана тоже пошла на монастырские пруды и тоже поймала на удочку линя. И ей тоже приснился сон, будто бы она в этого линя превратилась и ее поджарили на сковороде. И что самое-то главное в рассказе, – пока она все это вся такая несчастная и в слезах выкладывала главному герою, он вдруг увидел, что ее кожа начинает поджариваться и в то же время со всех сторон к ней начинают подкрадываться голодные кошки… Все. На этом рассказ заканчивается…

– Ты про себя писал? – спросила через некоторое время Трида.

– Я всегда пишу исключительно про себя. И про тех, кого знаю.

– И что на самом деле сейчас с той… Оксаной?

– А вот этого я не знаю. И даже знать не хочу.

– Этот рассказ не про любовь, а, скорее, про ненависть.

– Вообще-то ты права. Ненависть. А знаешь, что интересно?

Поймав очередную рыбину, Павел положил удочку на землю, наклонившись к рюкзачку, достал из него две банки пива, одну протянул Триде, вторую открыл для себя и сделал несколько глотков.

– Удивительно, но буквально каждый второй персонаж, списанный с реального человека и погибающий в моих нетленках, теперь уже не живет в реальной жизни. Нет, смерти, конечно, типичные, у кого инфаркт, кто-то утонул, кого-то отморозки зарезали… Не то что там – одного щуки сожрали, другому рак клешней горло перерезал… Но самое интересное – почти все эти герои, которых я описываю и убиваю в своих рассказах и романах, если можно так выразиться, отрицательные. Догадываешься, о чем я говорю?

– Выдумщик ты, Павел. – Трида тоже открыла банку с пивом и сделала несколько глотков. – Злой выдумщик.

– Какой есть, – не обиделся он. – Нам надо местечко поменять. А то, похоже, я здесь всего активного хищника выловил.

– Я у тебя пока главное не спросила. – Она жестом попросила рыболова не торопиться уходить. – У тебя есть фантастический, даже, скорее, мистический рассказ, в котором бобры пленяют молодого парня и…

Этот рассказ, опубликованный в одном фантастическом сборнике, Павел помнил дословно:

«Мне и самому было смешно. И я действительно громко рассмеялся, поддержав донесшийся до меня гогот рабочих, реставрирующих мост через Истру и наблюдавших сцену моего „кувыркнадзе“ с обрывистого берега реки в ее прохладные воды.

Да, кувыркнулся я знатно! И что обидно – успел пройти по самому краю берега несколько подобных, с виду вполне безопасных мест, но именно на этом, самом на первый взгляд ровном, участке потерял под ногами почву и-и-и…

А виноват во всем – голавлик! Бойкая серебристая рыбешка выскочила за блесной, но я зачем-то поддернул спиннингом, и резкое ускорение приманки насторожило мой потенциальный трофей, который мгновенно исчез в пуклях зеленых водорослей. Чтобы спровоцировать пугливого голавлика на новую атаку, я посчитал нужным сместиться вверх по течению. Вот и сместился!

Слава тебе Господи, я не покалечился. Просто провалился ногой в скрытую травой ямищу, по инерции полетел вперед и свалился с невысокого, в общем-то, обрывчика в те самые прохладные воды моей любимой речки Истры.

Ни спиннинг, ни катушка не сломались, мобильник остался в кармане жилетки; две коробочки с блеснами, все-таки выскочившие из сумки, и слетевшая с головы бейсболка благополучно были подобраны с поверхности воды, пока их не унесло течением; и главное – в своем полете-кувыркании я умудрился не напороться на торчащий по диагонали к воде ствол дерева, заостренный в виде заточенного карандаша, по-видимому, стараниями бобров…

Мой смех разом оборвался, когда я увидел этот кол, белеющий из-под нависшей над водой травы. Каким образом я умудрился миновать его во время падения? А если бы не миновал?! Так и повис бы на нем, и хорошо, если реставрирующие мост рабочие услышали бы мои крики-хрипы…

Впрочем, сколько уже в моей жизни случилось, или не случилось, таких вот „если бы“?! Во всяком случае, не меньше, чем в жизни любого другого человека, который не сидит сиднем дома перед телевизором и компьютером, а любит, как и я, путешествовать, охотиться, рыбачить. Если вспомнить, на той же Истре столько со мной случалось всякого, мягко сказать – „непредвиденного“, что узнай хотя бы о половине тех приключений жена, то под угрозой развода не пустила бы меня одного на любимую речку.

Хотя, что значит „не пустила бы“?! Можно подумать, я стал бы у нее разрешения спрашивать! Вот и сегодня, проснувшись, когда моя благоверная уже упорхнула на работу, и пару часиков побездельничав, я осознал, что выходной пропадает совершенно бездарно. Меня словно что-то подтолкнуло, и, быстро собравшись, я еще через полтора часа уже брел по берегу реки с собранным спиннингом. Так же, как шел и сейчас, только теперь мои брюки и кроссовки были насквозь мокрыми.

На ходу все-таки соизволил позвонить благоверной, „обрадовав“, что нахожусь на рыбалке, но и успокоив, что уехал один, а значит, особо не задержусь и, главное, вернусь домой почти трезвым…

Я слегка торопился, хотел побыстрей оказаться на одном из самых моих любимых мест на реке и там выжать вещи, ну и перекусить да пивка выпить. Тропинка вилась вдоль берега, заросшего высокой травой, в которой имелись редкие проходы, протоптанные к воде рыбаками.

К моему любимому месту прохода как такого не имелось, потому-то про него мало кто знал. Увидеть его можно было лишь с воды или с противоположного берега, но там никто не ходил из-за сырости и даже заболоченности. С моего берега место скрывалось за тремя растущими почти вплотную друг к другу ивами и густыми зарослями крапивы между ними, пробраться сквозь которые можно было, лишь зная пару неожиданных поворотов.

Когда-то я раскрыл „тайну трех ив“ своей будущей благоверной. Она никак не ожидала обнаружить в общем-то в достаточно людном месте такой уютный, тихий уголок, со всех сторон укрытый от посторонних глаз, и в такой неожиданно интимной обстановке не смогла устоять против бурного проявления моих чувств…

Рыбалка на поплавочную удочку под теми ивами тоже всегда доставляла удовольствие. Берег был слегка обрывист, от края до воды – около метра; но зато там имелась достаточно просторная и ровная площадка, на которой даже вдвоем не было тесно; забрасывать удочку ветви деревьев не мешали, а попавшаяся рыба без труда заводилась в подсачек на длинной ручке. Омут под берегом, кстати, был довольно глубокий, соответственно, и рыбка в нем водилась немаленькая: подлещики, крупная плотвица, окуни-горбачи.

К сожалению, именно водилась, то есть ловилась в былые времена, когда Истра не мелела до такой безобразной степени, как в последние четыре-пять лет. Правда, и я к ловле на поплавочную удочку заметно охладел. Спиннинг – вот самая интересная, самая спортивная снасть; на него и трофеи попадаются посолидней, и сама спиннинговая рыбалка, не в пример другим, динамичней и азартней. Но все же в те самые былые времена ловля на обычную бамбуковую удочку под тремя ивами доставила мне немало изумительных, незабываемых мгновений.

И еще одно. Метрах в семидесяти выше по течению, где река делала небольшой изгиб, имелся песчаный пляжик, на который после посещения Ново-Иерусалимского монастыря и скита патриарха Никона приходили верующие, чтобы совершить омовение. Считалось, что искупавшийся в этом месте на целый год убережет себя от всех болезней. Большинство из приходивших были немолодые женщины, но приводили они с собой и девушек, заставляя приобщавшихся к вере скромниц тоже раздеваться и купаться в Йордани – так река называлась по-церковному.

От моего, скрытого в зарослях, места до того пляжика было немного далековато, но юношеское воображение дорисовывало детали, и сколько же поклевок я прозевал из-за тех купающихся скромниц!

С тех пор минуло лет пятнадцать, скит патриарха Никона отреставрировали, от него к реке провели дорожку, а на берегу соорудили деревянный мосток, чтобы верующим удобней было совершать свои обряды-омовения. Полюбилось это место и молодоженам, и теперь редкая местная свадьба обходилась без посещения Истры-Йордани под патриаршим скитом…

Вот и сейчас, приближаясь к очередному изгибу реки, я увидел разодетую толпу молодежи и впереди невесту – всю в белом и жениха – в черном. Радостные возгласы, фотокамеры, цветы, шампанское, белые пластмассовые стаканчики… Кто-то окликнул меня, предлагая выпить за здоровье молодых, но я лишь пожал плечами и показал на спиннинг, мол, рыбалка всего важней.

Потом поймал взгляд невесты, вылитой куклы, и очень пожалел, что вступающие в брак не переняли традиции верующих, то есть голышом купаться в реке для сохранения здоровья. Ох, было бы на что поглазеть! А потом встретился взглядом с женихом и сразу отвернулся. Но и мгновения хватило, чтобы, во-первых, отказаться от мысли подглядывать за купающимися молодыми и, во-вторых, задаться вопросом, как молодая, красивая девушка умудрилась выбрать в спутники жизни такого „симпатягу“? Фрак и рубашка жениха казались гораздо светлее его густой черной шевелюры, такого же цвета косматые брови налезали на маленькие глаза, короткие коричневатые волосы росли не только на подбородке и верхней губе, но и на щеках и даже на носу с раздувающимися ноздрями. Если уж лицо у жениха такое заросшее, что же говорить о теле! Бедная невеста. А может – оригиналка? Бывает же, что кто-то возбуждается от слишком толстых, либо старых, либо от таких вот волосатых уродов…

Я пошел мимо, заставив себя не оглядываться, хотя казалось, что взгляд жениха жжет затылок, и постарался переключить мысли на дальнейшую рыбалку. Впереди на реке имелось еще много симпатичных местечек, но прежде следовало сделать привал.

Вот три старые ивы, вот густая, в рост человека крапива вокруг них, два секретных поворота, короткий спуск, и я оказался на аккуратной площадочке, можно сказать, оказался в своем крохотном, защищенном от посторонних глаз мирке. Отложил в сторону спиннинг, быстро скинул сумку, рюкзачок, достал из него баночку „Ярославского янтарного“, сделал несколько жадных глотков и только тогда обратил внимание на среднюю из трех ив. Примерно в полуметре от земли ствол дерева, белея сердцевиной, почти целиком сходил на конус сверху и снизу. Вокруг ваялись щепки с характерными следами бобровых зубов.

Это ж надо, куда мохнатые добрались! Глядишь, грызуны скоро и в самом городе речку плотиной перекроют.

Дерево было жалко. Росло себе столько лет, росло и вдруг пришлось по вкусу бобровым зубкам. Еще немного – и свалится прямо в реку, и от моего любимого места останутся одни воспоминания…

Расстроенный, я снял кроссовки и носки, как мог, их выжал, со штанами возиться не стал, – и так уже наполовину высохли. Не обуваясь, достал из рюкзака фляжку с водкой, раскладной стаканчик, бутерброды, помидор, редиску, соль. С горестным вздохом выпил пятьдесят граммов за погубленное бобрами дерево.

Я вообще деревья люблю. В детстве посадил несколько своими руками. А теперь, когда бываю на природе, люблю подойти к березке или сосне, прижаться ладонями к теплому стволу, обнять его и так постоять несколько минут, ни о чем не думая…

Бобры их вон тоже любят. Грызть!

Вновь наполнив стаканчик, я увидел букет в серебристой обертке. Течение принесло его к моему берегу. Здесь, благодаря омуту, начиналось кружение воды, и вместе с редкими опавшими листьями и веточками букет попал в этот медленный водоворот, – то отдаляясь от меня и приближаясь к основной струе, то вновь возвращаясь к берегу. Дунувший ветерок задрал обертку, предоставив моему взору пять крупных распустившихся бутонов роз нежнейшего кремового цвета.

Не успел я подумать, что на месте невесты ни за что не расстался бы с такой красотой, да и не было здесь никогда традиции бросать в воду букеты, как со стороны пляжа с мостком раздались вопли, никак не похожие на радостные. Опрокинув стаканчик в рот, я привстал, чтобы посмотреть сквозь листву, в чем там дело.

Разодетые по-праздничному парни и девушки, оставив молодоженов на мостке у воды, не прекращая вопить и визжать, без оглядки улепетывали по направлению к патриаршему скиту. Странные, однако, у местных свадебные обряды! И что же молодые собираются делать дальше? Неужто и впрямь купаться? Или…

Невеста, в колышущейся на ветерке фате, закрыв лицо руками, стояла на самом краю мостка, а опустившийся на колени жених приподнял подол белоснежного платья, склонился к ее ногам и… Быть может, принялся их целовать?

В наступившей тишине до меня донеслось отчетливое „Хрум-хрум-хрум…“.

Не отрывая взгляда от оригинальной парочки, я протянул руку назад, наткнулся на банку пива, машинально схватил ее и сделал два торопливых глотка. Отставил банку в сторону, дотянулся до рюкзака, нашарил в кармане бинокль… И вот тут-то жених отпрянул от своей куколки, плавно развернулся и бочком соскользнул с мостка в воду. Я даже всплеска не расслышал, только хрумканье продолжало свербить в ушах. А невеста, так и не убрав рук от лица, вдруг медленно, словно спиленное дерево, начала заваливаться вслед за женихом в воду, но в отличие от него, плюхнулась с оглушительным всплеском и поднятием фонтана брызг.

Зато на мостке, где она только что стояла, осталось что-то белоснежно-красное. Я поднес к глазам бинокль и движением пальца навел резкость. Белоснежной оказалась туфелька на высоком каблуке и нога в кружевном чулочке. Вернее, часть ноги (высотой от ступни до колена), в этой туфельке оставшаяся и превратившаяся во что-то наподобие заточенного карандаша, грифелем которого была заостренная кость. Ну а красным, как нетрудно догадаться, была кровь, по этому „белому карандашу“ стекающая.

„Хрум-хрум-хрум-хрум-хрум-хрум…“

Я наконец-то обернулся на непонятный звук и в последнее мгновение увидел стремительно приближающийся к моему лицу ствол дерева…

…Так сильно мои ноги замерзали только раз в жизни – прошлой осенью, в один из последних дней ноября, когда мы с другом Сергеичем приехали на Истру с ружьишками.

Откровенно говоря, это скорее можно было назвать браконьерством, чем охотой. Путевки мы не брали, да нам бы их и не выдали – на водоплавающую в это время охота уже закрыта, а на другую дичь здесь вообще никто не охотился. Но и представители охотинспекции эти места игнорировали, а нам жуть как хотелось пройтись вдоль реки по неглубокому еще снежку, в надежде поднять с лежки зайца или с воды – не успевшую улететь в теплые края утку.

С уткой мы не прогадали. Не успели подойти к излучине реки, как стайка из четырех штук с возмущенным кряканьем взлетела из-под ближних кустов и, не набирая высоты, но набирая скорость, попыталась скрыться. Идущий впереди Сергеич, недолго думая, вскинул ружье, отдуплетил, и летящий последним селезень, растопырив перебитое крыло, шмякнулся в воду в каком-то метре от нашего берега. Дружище с радостным криком метнулся на поиски подходящей палки, чтобы его достать, и в это время из тех же самых кустов с громким кряканьем поднялась еще одна утица. Я зацепил ее с первого выстрела, но, в отличие от подбитого Сергеичем селезня, эта почти дотянула до берега противоположного. И, опустившись на воду, поплыла к ближайшим зарослям, но я, неплохо изучивший повадки хитрющих водоплавающих, прицелился и вторым выстрелом лишил ее шансов на спасение.

Однако появилась проблема, как ее доставать, – не вплавь же! Вообще-то для подобных случаев у меня в рюкзаке всегда имеется короткий телескопический спиннинг. Если подбитая утка падает в воду, мне достаточно сделать несколько забросов блесны, чтобы подцепить ее тройником и вытащить. Но в этот раз течение сразу занесло мой трофей в кусты, в которых блесна могла запутаться, и пришлось бы ее обрывать.

Оставалось доставать утку с того берега, а для этого перейти речку по мосту, что был километром ниже. Но и там мне не очень повезло: между основным берегом и затопленными кустами, где застряла кряква, оказалось метра четыре воды, причем воды глубокой – в моих сапогах высотой по колено – не пройти. Но не бросать же птицу! Можно было попробовать выбить ее из кустов на течение выстрелом, но с такого близкого расстояние плотный заряд дроби превратил бы трофей в пух да перышки.

В итоге я нашел под снегом ветку подлиннее, разделся снизу до трусов и полез в воду. И очень быстро об этом пожалел, потому что вода, с каждым шагом поднимающаяся выше и выше колен, была не просто холодной, а ледянее ледяной. Да и утка, как назло, застряла основательно, и я замучился ее выталкивать на открытую воду. Когда же это, наконец, получилось и трофей отправился в свободное плавание, мне было уже не до него и вообще ни до чего. Главное – согреть окоченевшие ноги. Которыми после воды пришлось еще сделать несколько шагов по снегу.

Я скинул куртку, бросил на снег, сам повалился на нее спиной, и принялся шапкой немилосердно растирать мои задранные вверх несчастные ноги. Кошмар! Пытка!! И помочь некому – Сергеич где-то на той стороне застрял. Да еще и моя утка куда-то там уплывает. О ней я вспомнил, только когда ноги немного отошли. Быстро обулся и побежал вниз по течению.

Течение, кстати, было довольно сильным. Я добежал почти до моста, когда увидел мою утку – темный комочек, плывущий посередине реки. Теперь деться ей было некуда, разве что за мостом течением прибьет к противоположному берегу.

Или если ее не присвоит кто-нибудь другой! Мне оставалось до моста каких-то метров тридцать, утка как раз заплыла под него, когда из-за ближайшей опоры появилась черная приземистая фигурка. Если бы не мелькнувший в последнее мгновение своеобразный плоский хвост, я бы подумал, что это либо собака, либо огромных размеров кошка. Но такой хвост мог принадлежать только бобру. Уже нажимая на спусковой крючок, я пожалел, что делаю это. Тем не менее выстрел прозвучал в тот момент, когда бобр прыгнул в воду. Когда я через пару секунд оказался под мостом, то увидел лишь расплывающееся по поверхности багровое пятно.

– Ты чего, решил свою утку в дуршлаг превратить? – раздался сверху голос Сергеича.

– Да нет. По бобру сдуру стрельнул, а он сразу ко дну пошел, – объяснил я приятелю, спустившемуся с моста.

– Откуда здесь бобрам взяться?

– Да мало ли откуда… Охота-то на них закрыта, вот и расплодились…

– А зачем загубил зверюгу, если знал, что, если утонет, его все равно достать не получится?

– Говорю же – в азарте выстрелил! – отмахнулся я.

– Бывает, – сразу прекратил досаждать Сергеич. – А я, погляди, какого крякового завалил!

Он скинул с плеч рюкзачок и предоставил мне на обозрение красавца селезня:

– И по такому делу я предлагаю…

– Да я-то как раз двумя руками – за, – согласился я, не дожидаясь окончания недвусмысленной фразы. – Но не будем же мы под мостом твой успех отмечать! Тем более я еще свою утку не достал.

– Так чего же ты ее не достаешь?! – справедливо взмутился приятель.

– Да вот, тебя ждал, чтобы помог, – слукавил я. – Подержи ружьишко, пока я спиннинг соберу.

Тем временем утку унесло за очередной поворот, добежав до которого я увидел, что ее вот-вот вновь прибьет к противоположному берегу и затопленным кустам, в которых она могла бы застрять окончательно. Я стал забрасывать блесну, рассчитывая, чтобы, упав за утку, она при подмотке зацепила ее тройником за крыло или шею. Уже третий заброс оказался удачным, и я, потихоньку вращая катушку, стал подтаскивать к своему берегу забагренную птицу.

Но вдруг вода под ней всколыхнулась, неясная тень поднялась из глубины и взрывом вырвалась на поверхность. Леска моего спиннинга натянулась, еще пару секунд удерживала пропавшую с глаз утку и лопнула с громким щелчком. Еще мгновением раньше я успел почувствовать что-то похожее на передавшийся мне через леску, спиннинг и руки озарение или импульс. В голове словно обозначилось понятие, смысл которого был: „Не твое, не получишь, не отдам…“

– Что, блесну оборвал? – спросил подошедший Сергеич, увидев свисающий с кончика спиннинга обрывок лески.

– Оборвали. Вместе с уткой оборвали.

– Ну да, – усмехнулся приятель. – Скажи еще, что это твой бобр оборвал.

Я вопросительно посмотрел на Сергеича, собрался сообщить ему, что, возможно, он совершенно прав, но вместо этого лишь сказал:

– Ладно уж, давай свою водку, а то у меня ноги совсем задубели…

– А утка-то где? Что, доставать не собираешься? – недоверчиво спросил Сергеич, возвращая мне ружье и скидывая с плеч рюкзак.

– В кусты под тем берегом занесло, – выдал я более правдоподобную версию. – Доставать ее – только время терять. Лучше других пойдем искать. Но сначала выпьем. А то – ноги мои, ноги…

…Говорят, чтобы не страдать от холода, надо в первую очередь держать в тепле ноги. Но вода быстрой, родниковой Истры даже летом никогда не была теплой. Купание в ней обычно заканчивалось, едва успев начаться. Сейчас, судя по окоченевшим ногам, мое купание сильно затянулось. Вернее, не купание, а нахождение в воде. Вынужденное. Очнувшись после соприкосновения моей головы с упавшей ивой, я испытал нечто вроде шока. И было от чего.

Во-первых, я находился не на берегу любимой речушки, а в какой-то не то огромной норе, не то в маленькой пещерке, наполовину заполненной водой. Свет в пещерку проникал сквозь щель между отвесным берегом и обрушившейся площадкой, на которой я недавно сидел и под которой теперь оказался, и также через неширокую полосу между водой и противоположной стороной площадки. Во-вторых, кисти моих рук оказались кем-то вставлены в расщелины двух толстых веток, торчащих из воды по бокам от меня. При этом вода чуть-чуть не доходила мне до паха. В-третьих, в пещерке я был не один. Напротив меня, точно в таком же полуподвешенном положении, находилась девушка в фате – та самая невеста… И в-четвертых, я различил в сумерках, слева и справа от нее, две уставившиеся на меня морды. Одна из которых принадлежала не иначе как тому самому жениху, вторая, хоть и мало чем от нее отличалась, но все-таки была не человеческой, а бобровой! И в зубах у этой бобровой морды был букет цветов, завернутых в серебристую обертку.

Мне часто снятся сны, и не всегда радужные, бывают и неприятные, и страшные, и кошмарные. И бывало, что когда кошмарный сон подходил к своей кульминации, я, отказываясь в него верить, заставлял себя проснуться и… просыпался!

Сейчас я попытался проделать то же самое, то есть зажмурился и замотал головой, приказывая себе проснуться…

– Вот мы и встретились, охотничек за ценным мехом! – прозвучало над моим ухом.

– Что происходит? – открыв глаза, хрипло выдавил я.

– У меня сегодня свадьба, – сообщил жених. – Все как у людей. Гости, невеста в свадебном платье, первая брачная ночь… Должна была бы быть…

– Какого черта вы меня здесь держите? – Мне совершенно не было дела до чьей-то там свадьбы. – У меня ноги замерзли!

– Могла бы быть. Первая брачная ночь, – никак не отреагировал на мои крики жених. – Если бы не тот твой выстрел…

– Какой выстрел?! Я на рыбалку приехал!! Отпускай давай! – Я рванулся, но только причинил рукам боль. – И девушку отпустите! Она вон тоже…

Перед моими глазами вдруг возник мосток и на нем то, что осталось от невестиной ноги.

– Она же… Ты же у нее ногу… отгрыз?

– Это чтобы привлечь твое внимание, пока моя бобриха доканчивала дело с деревом…

Бобриха вытащила лапами изо рта букет и, показав огромные зубищи, издала то самое „хрум-хрум-хрум“.

– Нога деревянная была, – подала голос невеста. – Протез.

Я вновь замотал головой в надежде проснуться. Но какой там сон! Стал бы я спать, будучи погруженным в холоднющую воду, да еще в обществе говорящих бобров и невесты с отгрызенной ногой!

– А ты с ним, поди, целовалась? – задал я глупейший в подобной ситуации вопрос.

– Я не знала…

– Что там было знать?! – перебил невесту жених. – Кому она, одноногая, нужна? Она и мне не нужна. А вот тебе…

– Да что здесь происходит-то, в конце концов! – вновь перешел я на крик.

– Кричать – бесполезно! – спокойно сообщил жених-бобр. – Ты, охотничек, себе по-другому помочь сможешь. И себе, и девушке, и моей бобрихе…

– Как – по-другому?

– Как? – переспросил он и замолчал, будто размышляя над собственным ответом. – А вот послушай. Своим выстрелом тогда, в ноябре, ты мог прервать одну из ветвей рода бобров. Моего рода, который населяет эти места многие сотни лет и который так и не был истреблен людьми даже в самые голодные времена…

– Уверен, что мне все это не снится, – не выдержал я его монотонного повествования. – Но почему ты разговариваешь? Причем разговариваешь точно так же, как и я, с той же интонацией… Ты – мутант, да?

– Я – результат вмешательства человека в жизнь бобра.

– То есть человек научил тебя говорить…

– Научил говорить? – Мне показалось, что бобр усмехнулся. – Он сделал гораздо большее! Он образовал новую бобровую ветвь, потомком которой я и являюсь и которую ты почти оборвал своим идиотским выстрелом!

– Может, все-таки объяснишь? – попросил я. Конечно, в моем положении выслушивать бредни мутирующего грызуна было верхом идиотизма, но дело в том, что я нащупал ногой под водой какой-то корень и теперь пытался приноровиться, чтобы, оттолкнувшись от него, подняться из воды и освободить застрявшие в расщелинах руки.

– Да. И тебе, и ей, – бобр кивнул на дрожавшую от холода невесту, – надо все объяснить и тем самым вас подготовить.

Корень под моей ногой оказался довольно шатким, надо было придумать что-нибудь еще, а пока – послушать, что там собирался объяснять нам с невестой ее жених.

– Впервые это случилось с моей прабабкой, – стал рассказывать тот. – В то время среди людей шла война, была разруха, и, по сравнению с нами – бобрами, жили они впроголодь. Поэтому многие старались как можно больше пользоваться дарами природы: собирали грибы, ягоды, ловили рыбу, добывали птицу и зверя. Зверя добывали не ружьями, а силками да капканами.

Жил в то время в округе деревенский рыжеволосый дурачок-переросток по прозвищу Игорюня. Люди его не жаловали, всячески потешались над Игорюней, издевались. Поэтому, когда наступали теплые деньки, уходил дурачок из своей деревни в лес, в самую глухомань, и жил там поблизости от ручья и плотины, которой мы, бобры, этот лесной ручей перекрыли. Ночевал в шалаше, питался тем, что добывал своими руками в лесу, да все за нашей бобровой общиной подглядывал. Нравилась Игорюне наша жизнь, со временем он даже вместо шалаша соорудил себе хатку наподобие бобровой.

И вот как-то раз попалась рыжему дурачку в капкан молодая бобриха. Пружина капкана сломала ей правую заднюю лапу. Но убивать бобриху Игорюня не стал, а притащил к себе в хатку, лапу залечил, выходил… А потом стал с ней совокупляться, как бобр совокупляется с бобрихой и как мужчина – с женщиной. Остальные бобры боялись человека и ничем не могли защитить свою соплеменницу. А человек, обделенный раньше вниманием женщин, теперь день и ночь занимался любовными утехами с бобрихой.

Наступили холода, но Игорюня и не думал возвращаться, как в прежние годы, в родную деревню. Хоть и был он дурачком, но понимал, что среди людей не будет ему житья вместе с полюбившейся бобрихой. А бобриха тем временем принесла потомство – четырех бобрят. Которые стали расти в хатке вместе с ней и человеком. Однако зима в тот год выдалась слишком суровой, и если бобры питались ветками деревьев, то человеку была необходима другая еда.

Первое время Игорюня наведывался по ночам в свою и соседние деревни и, уподобляясь лисе, пытался стянуть там хоть какую-нибудь еду. Но деревенские и без того бедствовали, и поживиться ворюге удавалось немногим. Да еще и не повезло дурачку – угодил он ногой в капкан, поставленный людьми на зверя. Из капкана он освободился, но до своей укрытой в дебрях леса хатки, истекающий кровью и обессиленный, еле-еле добрался. Благо шедший всю ночь снег надежно замел следы, по которым его могли бы выследить деревенские жители.

Пока нога зарастала, ходить Игорюня не мог, а с голоду умирать не хотелось. Сначала он, отгоняя немного подросших бобрят, питался молоком их матери. Потом перешел и на самих детенышей, одного за другим сожрав всех четверых. Материнский инстинкт бобрихи оказался слабее чувств, привязавших ее к человеку-мужу…

Игорюня поправился и по-прежнему оставался жить вдвоем с бобрихой в хатке. Но теперь в рацион своего питания стал вносить и обитающих в округе бобров, на которых охотился и по прошествии времени без мяса которых не мог больше обходиться. Бобры не были обучены оказывать сопротивление человеку, а хорошенько спрятаться у них не получалось. Слишком ловким и находчивым оказался дурачок, который своими повадками и образом жизни становился все больше и больше похожим на бобра. Только бобра – хищного!

И поэтому, когда наступила весна и половодье залило лес, бобры мирные (те, которые выжили) покинули обжитые места и ушли неведомо куда. Остались у плотины через ручей только Игорюня со своей бобрихой. Которая летом вновь принесла приплод из четырех бобрят. К тому времени обобрившийся человек сильно истосковался по любимой пище – сладкому бобровому мясу. Но сразу пожирать потомство он не стал. Первые две с половиной недели вместе с бобрятами сосал у бобрихи из груди молоко. Когда молоко иссякло и потомство начало становиться более-менее самостоятельным, переходя на питание ивовыми ветками, Игорюня сожрал первого, самого упитанного бобренка. Остальным – соорудил ошейники из стальной проволоки, посадил на привязь и стал подкармливать обычной для них растительной пищей.

Бобриха-мать оставалась безучастной к судьбе своих детенышей. А человек-отец думал лишь о том, как насытить свой желудок, и через несколько дней сожрал живьем еще одного подросшего бобренка. Прошло еще несколько дней, и третий плод боброво-человеческой любви превратился в деликатес для отца-каннибала. Затем очередь дошла до четвертого. Прожившего дольше, чем два его брата и сестра, заживо съеденные у него на глазах. И оскалившего свои окрепшие резцы на того, кто также собирался его сожрать. И не только оскалившего, но укусившего за протянутую руку своего кровожадного родителя.

Это была первая кровь, мизерная месть за все несчастья, что принес Игорюня бобровому племени. Но запах этой капли словно разбудил бобриху. И когда тот, с кем она больше года прожила под одной крышей, приготовился расправиться с ее последним отпрыском, чтобы затем съесть, бобриха прыгнула на него, сбила с ног и вмиг перегрызла горло…

– Значит, загрызла она человека, – нарушил я возникшую паузу, глядя не на рассказчика, а на бобриху, что не сводила с меня глаз, держа в своих кошмарных зубах завернутые в обертку розы.

– Да, – подтвердил бобр-жених. – И оставшийся в живых бобренок ей помог. Это был мой дед. Вместе с бобрихой-матерью они перегрызли дерево, к которому была привязана проволока его ошейника, а затем отыскали родственное бобровое поселение и примкнули к нему. К сожалению, от самого ошейника моему деду избавиться не удалось – бобровые зубы и лапы оказались не способны справиться с железом, над которым потрудился человек. Через некоторое время ошейник задушил деда, ведь Игорюня не рассчитывал, что детеныш-бобер вырастет. Но все-таки мой дед успел оставить потомство. Из которого выжил лишь один бобр, да и то хромоногий от рождения. Им был мой отец…

– Но откуда ты все это можешь знать? – не удержался я от вопроса.

– Скажу чуть позже, – пообещал бобр и продолжил рассказ: – Отец всю свою жизнь стремился завести и вырастить свое потомство. Потомство рождалось, но в скором времени все помирали – такую вот наследственность оставил бобрам Игорюня. И все-таки под старость один из его детей выжил – такой же хромой на правую ногу, как отец и дед, но выжил. Этим выжившим стал я…

– Но ведь ты не хромаешь… – во второй раз за все время подала вдруг голос невеста.

– Не хромаю, – согласился бобр. – Благодаря вот ему. – Он кивнул на меня и сразу стал рассказывать дальше: – Моя хромота пропала после твоего выстрела, там, под мостом. Но попавшая в тело дробь лишила меня возможности производить потомство. И помнишь, когда чуть позже ты пытался вытащить подстреленную утку на спиннинг, у тебя ничего не получилось? Помнишь?!

– Я все прекрасно помню…

– Так вот, это я оборвал твою леску и завладел уткой с блесной в ее крыле. А еще в тот момент я завладел частичкой тебя.

– Как это? – усомнился я. – Такого просто быть не может.

– Как видишь – может. В тот момент ко мне пришло знание истории моих предков, которую я сейчас рассказал. Но если когда-то дурачок Игорюня почти превратился в бобра, то после твоего выстрела и той возникшей связи через натянутую леску бобр стал превращаться в человека. Я увеличился в росте, научился ходить прямо, во многих местах лишился волос; мой хвост значительно уменьшился; у меня появилась способность говорить, как говоришь ты; я в одно мгновение узнал то, что знаешь ты; и я могу внушить тебе то, чего хочу я…

– Невозможно!!

– Но ты ведь приехал сегодня на речку. И ты пришел на то самое место, которое подготовила моя бобриха. А я именно на сегодня назначил свою свадьбу. И вот теперь мы все вместе здесь, так как я и хотел.

– Но зачем? Зачем все это?! – закричал я.

– Ради потомства, – ответил бобр.

– Я не понимаю….

– Ты превратил меня в евнуха! – повысил голос бобр. – Но я стал частичкой тебя, а ты – частичкой меня. Поэтому если моя бобриха принесет от тебя потомство, я буду считать, что это и мои дети…

– Это невозможно!

– Игорюня так не считал…

– Но я не деревенский дурачок! Я никогда не смогу заняться этим с… с бобрихой!!!

– У тебя нет выбора, – возразил бобр. – У вас обоих нет выбора. Смотри, какая у нас красивая невеста. В подвенечном платье, в фате… Вылитая кукла… Она сделает все, чтобы возбудить тебя. У вас, людей, для этого существует много разных способов. Ты обязательно возбудишься, но в последний момент, когда дело дойдет до кульминации, прольешь свое семя не в женщину, а в мою единственно настоящую невесту, которая готова и ждет этого. И только после этого мы вас отпустим…

– Но это невозможно!!! – закричали мы с невестой в один голос.

– Игорь, ты живой? – раздалось вдруг откуда-то сверху.

– Да! Да! – ответил я, узнав голос жены. – Я здесь, здесь!

Бобр, оскалив зубищи, прыгнул на меня, бобриха – на завизжавшую невесту, а я, вложив всю силу, оттолкнулся ногой от подводного корня, рванулся вверх и ударился головой о земляной потолок, который мгновенно обрушился на всех нас.

Под его тяжестью я полностью погрузился в воду, но мои руки уже были свободны, и я отчаянно замахал, забултыхал ими, отталкивая от себя воду и землю, стремясь вырваться на поверхность. И вырвался! И увидел прямо перед собой такую же барахтающуюся свою благоверную. Я вцепился в ее руку, потащил к берегу, схватился за свисающие корни деревьев, потом – за толстую ветвь поваленной ивы, благодаря которой мы и выбрались из воды…

…Я стоял на обрывистом берегу, смотрел вниз на грязную воду, закручивающуюся в водоворот, трясся крупной дрожью и не мог вымолвить ни слова. Вместо меня говорила моя благоверная:

– Я как чувствовала, как чувствовала! Ты позвонил, сказал, что все нормально, но меня будто подтолкнуло что-то! Я ведь уже домой вернулась – на работе стали тараканов морить, вот всех и отпустили. Взяла свой спиннинг и сюда приехала. Подумала, пойду вверх по течению и где-нибудь в этих местах с тобой встречусь, сюрприз сделаю. Дошла до наших трех ив, смотрю – всего две стоят, а третья повалена. Дай, думаю, наше место проверю. Спустилась, смотрю – твой спиннинг валяется, кроссовки, рюкзак, а площадка полуобвалилась. Как я испугалась! Подумала, что ты упал, утонул… Но вдруг из-под земли крик услышала… А потом подо мной берег совсем рухнул, и я вместе с ним…

– Б-б-бобры… – выдавил я сквозь стучавшие зубы.

– Вот же грызуны проклятые! Такое дерево погубили. И от места нашего только воспоминания оставили.

Это тебе еще повезло, что не поломал себе ничего. И мне тоже повезло! А что спиннинги утонули – ерунда…

– Н-н-н-невеста…

– Что – невеста? – нахмурилась моя благоверная.

– Г-г-г-где н-невеста?

– Все невесты и женихи там, под патриаршим скитом. Пойдем и мы под скит, одежду прополощем и хоть на солнышке погреемся, а то я смотрю, ты задубел совсем…

Она взяла меня под руку и повела по тропинке по направлению к скиту патриарха Никона. Меня продолжало всего колотить, ноги еле слушались. А мысли были только о том, что вот сейчас на деревянном мостке, куда выходят молодые, и я, и моя благоверная увидим огрызок ноги в белоснежной туфельке невесты.

Но когда мы подошли к мостку, он оказался пуст. И лишь немного ниже по течению, в омутке медленно кружил на поверхности воды завернутый в серебристую обертку букет из пяти кремовых роз».

– Ну да. Там бобр и бобриха берут в плен парня и девушку и пытаются заставить его… Ну, ты же читала… Как сказал один мой друг: «Это не фантастика, это бред. Но это гениальный бред!» Ха-ха!

– Павел, этот сюжет тебе тоже приснился?

– Ты так серьезно спрашиваешь…

– Просто со мной тоже…

– Что – тоже?

– Ничего.

– Постой-постой! Ну-ка, давай – откровенность за откровенность. Что-то было? Здесь – в заповеднике?

– Да, было.

– Рассказывай…

– Мой тебе совет, парень, – сказал Мельник, принимая у Дмитрия Бокарева очередную пойманную рыбу, получившую название огненная лисица, которая своей мордой и расцветкой действительно походила на ярко-рыжую лису. – Не заглядывайся ты на Триду.

– Это почему же? – нахмурился Волгарь.

– Ты не сердись и не психуй. Мы ведь с тобой земляки.

– Вы тоже из Нижнего?

– Из Нижегородской области. О Васильсурске, поди, слышал? Это там, где река Сура впадает…

– В Волгу, – закончил за него Волгарь. – Да я сто раз там рыбачил. Отличные места!

– А я в Васильсурске родился и полжизни прожил. Меня там каждая собака знает.

– Скажите еще, что Вадима Сырокожникова знаете.

– Вадима Ювенальевича? Как не знать! Мы с ним в тех местах во внутренних озерах таких отменных красных карасей ловили – за килограмм каждый.

– Я только за хищником в те места наведывался. В основном – за крупным жерехом, – это летом. А по осени – за судаком.

– Все правильно, отличные там места. Между прочим, я на днях серьезное решение принял. Как только ваш турнир закончится, вернусь на свою малую родину. Между прочим, возможно, мне с тобой получится вместе поехать. Если с билетами проблем не будет…

– Поедемте. Так что вы про Триду говорили?

– Ты не подумай, земляк, у меня на нее давно никаких видов нет. Речь идет не о ревности с чьей бы то ни было стороны.

– Тогда – не понимаю, в чем проблема. Или она… ну, или ей, извините, больше девочки нравятся?

– Если бы только девочки! – хмыкнул Мельник.

– Вообще не понимаю! – Перестав ловить, Волгарь вопросительно уставился на егеря. – Объясните.

– Ты про зоофилов слышал?

– Чего?! Вы хотите сказать, что Трида…

– Своими глазами видел, земляк. Видел, как она сразу с тремя бобрами – того… сношается.

– Не может быть!

– Своими глазами видел – до мельчайших подробностей. Как и целует их каждого по очереди, как наглаживает и стонет от удовольствия. Такие вот делишки, земляк…

– Была у меня подруга. – Трида чуть замялась, но, видя, что Павел со всей внимательностью ждет от нее откровенности, продолжила: – Не просто подруга – любовница. Самая что ни на есть в мире лучшая любовница. Ее Люсьен звали, и она тоже здесь егерем подрабатывала. Мы, как правило, вместе на работу подвязывались. И как правило, на специальные задания. Так вот, однажды нам заказали добыть живого бобра, взрослого самца, – для исследований.

У ученых появилась версия, что после вспышки бобры, как и вообще вся живность в пойме, мутировали и стали, если так можно выразиться, разумнее. Они, в том числе и бобры эти, не просто мутировали, они изменились настолько, что… Короче, если без подробностей, бобры-добряки будто бы знали, что мы идем на них охотиться, и приготовили нам с Люсьен ловушку. Ее они захватили, и – все! С концами пропала моя подруга, а меня… изнасиловали. Один за другим – три добряка изнасиловали.

– Как такое может быть? – округлил глаза Павел.

– А вот как ты додумался написать в своем рассказе, что говорящий бобр пленил парня и попытался заставить его трахнуть свою бобриху, чтобы та от него потомство понесла?!

– Но ведь это же только моя фантазия…

– Ха, фантазия! Думаешь, я тебе вру, типа сюжетец для очередной нетленки подсказываю. Да я после того случая полтора месяца с постели не вставала, таблетками дорогими травилась, а потом… у меня произошел выкидыш, понимаешь, выкидыш! – сорвалась Трида на крик.

– Не может такого… – Павел осекся. – Извини, я просто… у меня в голове не укладывается…

– Когда свою мистику-фигистику пишешь – укладывается, – горько усмехнулась девушка. – А когда живой человек с тобой своим горем делится?

– Трида, прости! – Павел сделал для себя окончательный вывод, что она не врет. – Я тебе верю. Клянусь – верю! Но как же так? Почему ты никому не сообщила? Хотя понятно. Но что же теперь делать?

– Думаешь, зачем я до сих пор здесь егерем вкалываю? Почему вас, шизанутых рыболовов-спортсменов, опекаю?

– Я…

– Мне отомстить надо, понимаешь! И за себя, и за Люсьен отомстить.

– Послушай, Трида. – Павел постарался говорить, как можно убедительнее. – Я когда ту бредятину про бобров писал, очень много из специальной литературы про них узнал. Эти грызуны действительно мудры, не случайно говорится, что бобр имеет «голову собачью, хвост рыбачий, а разум человечий».

Ну и как ты сможешь им отомстить? Капканов на зверя понаставить, перестрелять всех бобров-добряков по очереди? Ведь всех своих обидчиков ты же по их мордам не узнаешь! Не выйдет у тебя ничего, просто физически не получится. У бобров знаешь, какие жилища-хатки – настоящие подземные катакомбы, в которые из-под воды сразу несколько ходов ведут. А под водой, между прочим, бобры могут оставаться до пятнадцати минут. Представляешь, на какое расстояние они за это время уплыть могут!

– Вообще-то я все это лучше тебя знаю, – покивала Трида и, допив пиво, смяла пустую банку, после чего засунула ее в свой рюкзачок. – Но я не могу им простить, не могу забыть…

– Здесь, понимаешь, какое дело.

Павел достал еще две банки пива. Время соревнований шло, но в данный момент его это не волновало.

Рыбы он успел поймать прилично и был уверен, что наловит еще больше, возможно, в этом же месте либо в другом, а пока не мешало бы передохнуть.

– Я ведь постоянно, почти каждые выходные выбираюсь из Москвы на любимую природу. Рыбачу, охочусь, грибы собираю: весной – строчки и сморчки, летом – все, что выросло, осенью – опята, когда морозец землю пробьет – рядовки, всякие там синюшки – очень, кстати, вкусные грибочки. Иногда летом специально езжу за земляникой, малиной, черникой, а осенью – за орехами, я много хороших мест знаю…

Я к тому это все говорю, что на природе в одиночестве есть время поразмышлять о смысле жизни, а еще о взаимоотношении человека с этой самой природой. Ее, блин, беречь надо, а то она же нас в такую позу поставит, что мало не покажется. Конечно, беречь, не так, как требуют вегетарианцы зеленые, просто всем нам необходимо меру знать.

Я вот, когда только свое первое ружье купил, на охоте стрелял вообще во все шевелящееся. Весной, в нарушение всех правил, – по летящим уткам, и не важно, селезень это или кряковуха, которой в это самое время яйца предстоит нести, по сойкам пулял крикливым, по дроздам и, кстати, потом поджаривал на костре этих «певчих избранников России» и ел – между прочим, мясо у них с горчинкой. Однажды мышь подстрелил. Зачем? Типа азарт. Потом все это прошло. Типа осознал, что я дурак и не прав. Жалею…

Почему, думаешь, я бредятину про бобров написал? Кстати, у меня еще один рассказ про бобров есть, он, правда, пока не опубликован… Да потому, что совесть замучила. Стрелял я однажды в бобра – сдуру стрелял, в азарте, навскидку, когда он, меня испугавшись, в речку сиганул. Я вообще-то стреляю метко, в армии командиром отделения снайперов был. Попал я в него, конечно, но выжил ли зверек – не знаю. Но как-то сразу жалко мне его стало. Очень жалко.

Вот после того самого выстрела в бобра весь мой азарт как рукой сняло. Нет, охотником я остался, просто теперь ни о каком браконьерстве даже мыслей нет. Да и рыбу в последнее время все больше отпускаю, а если беру, то исключительно для ухи, копчения или жарехи. Большего не надо, всему есть предел.

– Я твой роман «Предел безнаказанности» читала. Там щучье племя мстит человеку, но в итоге человек уничтожает всю живность в том злополучном озере.

– Не всю, – возразил Павел. – Концовочка подразумевает, что щучье племя все-таки выжило.

– Выжило, значит, – стиснула зубы Трида, поглаживая приклад АК-74. – Посмотрим, выживет ли племя бобровое.

Максим Максименко по прозвищу Магз получал от теперешней рыбалки истинное удовольствие. И не только от рыбалки, а вообще от самой поездки. Поди плохо – побывать в новом месте, порыбачить, посоревноваться, при этом не заплатив ни за что ни копейки, да еще и имея возможность поразвлекаться ночами с особами прекрасного пола. Если бы еще накануне он уберег от порезов руки… Но ничего, в перчатках манипулировать спиннингом получалось нормально. А на боль, порой возникающую в порезанных ладонях и пальцах, можно и не обращать вынимания – главное, чтобы рыба клевала.

А рыба у Магза поклевывала. С самого начала второго тура, когда Змей, оправдывая свое прозвище, перехитрил его и первым прибежал на берег очень перспективного омута, Магз переместился вниз по течению одного из трех ответвлений Скорогадайки и обнаружил местечко ничуть не хуже. Там и сделал первые забросы спиннингом небольшой приманки – джиговой головкой с виброхвостом на крючке, благо дальнего заброса не требовалось. Как вскоре выяснилось, с приманкой можно было не мельчить – рыбешка клевала приличных размеров. К тому же некоторые экземпляры попадались, мягко говоря, нетипичные, таковых ловить прежде ему не доводилось.

На первый взгляд вроде бы окунь как окунь, только спинных плавников у одного из пойманных было два – и спасибо перчаткам, предотвратившим руки от новых ран. Поймал он и щуку, которая оказалась чуть ли не «квадратной». То есть у этой щуки имелась огромная вытянутая голова, но при этом – непропорционально короткое, но высокое тело с будто бы обкромсанным хвостом. Очень прикольно! Хотя его егерь Прохор, взвесив на электронном безмене эту «квадратную щуку», нисколько не удивился и невозмутимо выбросил ее обратно в воду, мол, такие в наших местах не редкость.

Прохор был немногословен, а Магз слишком увлечен ловлей, чтобы отвлекаться на разговоры. Но когда рыболов решил поискать другое место, все-таки поинтересовался у егеря:

– И часто в здешних водоемах рыбы-мутанты попадаются?

– Это ихтиологи лучше знают, у них спрашивайте, – ответил Прохор.

– А егеря разве не знают, они ведь ту самую рыбу ловят, какую затем ихтиологам передают.

– Может, знают. А может, и выдумывают всякие небылицы…

– Ну, вот вы, к примеру, квадратную щуку, как у меня, ловили?

– Ловил, – равнодушно пожал плечами егерь.

– А кому-нибудь об этом рассказывали?

– Я хвастаться не люблю. Да и чем тут хвастаться…

– Хорошо, – не унимался Магз. – А хоть одну небылицу про особые свойства здешних подводных обитателей рассказать можете?

– Есть у нас некий Сэмэн, молодой егерь, – заговорил Прохор через некоторое время. – У него, правда, с головой не все в порядке, можно даже сказать, крыша у Сэмэна поехала. Может, из-за алкоголизма, а может, и благодаря заповеднику. Сэмэна здесь в последнее время никто не вербует, потому что едва ли не каждый его клиент получал во время рыбалки различные увечья. И по его словам – всякий раз из-за рыб-монстров.

– А можно конкретный пример?

– Конкретный… – вздохнул Прохор. – Рассказал он мне однажды по пьянке, как нелегально повел ночью в урочище какого-то важного богатея. Так вот, увел он его зрячим, а вернул слепым. По словам Сэмэна, богатей поймал какую-то всю прозрачную рыбоньку, на голове которой имелся нарост типа длинного шипа. Вот из этого шипа она ему в лицо какую-то отраву и выпустила. Лицу – ничего, а глаза вроде бы остались нормальными, только не видят ничего.

– И что – восстановилось зрение? – спросил Магз, судя по всему не до конца поверивший в байку.

– Да кто его знает? Увез богатея на джипе его личной шофер, и больше мы о нем не слышали.

– А как же расследование? Претензии со стороны пострадавшего?

– Какое расследование, какие претензии! Говорю же, нелегально они в урочище ходили.

– Есть какие-то скрытые ходы?

– Ну, вы и вопросы задаете, господин спортсмен! Лучше бы очки надели, а то мало ли…

– Они у меня при ходьбе сильно запотевают. Выберу подходящее для рыбалки место – нацеплю.

Однако воспользоваться советом егеря Магзу не удалось. Он сделал заброс, не дойдя до уреза воды метров пять, чтобы не терять лишние мгновения ловли. И не успела блесна опуститься на глубину, как случилась поклевка, и тут уж стало не до очков. Рыба попалась не очень крупная, но, судя по всему, зачетная. Магз рывком выхватил ее из воды, в полете она сорвалась с крючка, упала на покатистый берег и запрыгала, стремясь вернуться в родную стихию. Отбросив спиннинг, рыболов прыгнул на нее и вовремя схватил руками, защищенными перчатками.

Только напрасно он это сделал. Магз успел отметить про себя, что никогда таких рыб не ловил – она была размером и формой с приличного язя, но только почти прозрачной, а на голове у нее имелся длинный шип, из которого прямо ему в лицо ударила струя едкой жидкости.

Андрей Тапиров, будто бы подражая тактике Сфагнума, примененной в первом туре, после старта со всех ног помчался в самый дальний край зоны соревнований, наметив точку, где соединяются три рукава Скорогадайки. Резвости у молодого рыбака было не занимать, но длинноногий егерь Налим не отставал от него ни на шаг. И в отличие от Сфагнума Тапир очень радовался близкому присутствию егеря.

Гибель Гэдульдихта у него на глазах во время ночной вылазки на водоем настолько шокировала Тапира, что лучшим выходом для успокоения мозгов, для того, чтобы «выключиться», надо было бы принять случившееся за кошмарный сон. Вчера, словно во сне, он вернулся в палаточный лагерь, где и вырубился, не раздеваясь. А когда проснулся по общему сигналу подъема и несколько раз поцеловал свой талисман, серебряный полтинник, висевший у него на шее на шелковом шнурке, убедил себя, что действительно ничего не было.

Но первым, с кем Тапир встретился на улице, оказался Петр Васильевич Нешпаев, который молча поднес свой единственный кулак к его носу и, скрипнув зубами и сверкнув глазами, ушел по судейским делам. А потом выяснилось, что Гэдульдихт не появился на построении и никто не знает, куда он подевался. После этого у якобы не до конца проснувшегося рыболова в голове словно щелкнуло, Тапир вспомнил минувшую ночь, и ему стало страшно.

По здравому уму следовало бы не слишком отдаляться от старта, где остались организаторы, зрители, да и вообще. Но он бежал, хотя и не представлял, справится ли с нервами, чтобы сделать хотя бы один заброс в речку, в которой, как оказалось, попадаются на крючок рыбы-убийцы!

Налим пыхтел метрах в пяти позади него, Тапир тоже устал, но не сбавлял темп, словно соревновался не в ловле рыбы, а по бегу. Хотя давно бы можно было задержаться на берегу одного из привлекательных омутков или крохотных заливчиков, которыми изобиловал левый рукав разветвленной Скорогадайки. Вконец вымотавшись, он уже собирался перейти на шаг, но вынужден был вообще остановиться перед мостом через ручеек, впадающий в речку. Мост был старый, полуразвалившийся, но Тапир все равно рискнул бы перейти по нему на противоположный берег, если бы не воткнутый в землю красный флажок на обструганной палочке.

– Граница зоны второго тура, – ткнувшись ему в спину, подтвердил догадку запыхавшийся Налим. – Надо немного… вернуться, здесь все равно не побросаешь, все в кустах да крапиве…

Повернув назад, они добрели до свободного от кустарника берега небольшого залива и повалились на землю, чтобы отдышаться. Залив выглядел довольно привлекательно, видимо, в него и впадал тот самый ручей, служивший границей зоны. К сожалению, выход из залива в реку перегораживало дерево, упавшее на воду с противоположной стороны, из-за чего сделать дальний заброс было невозможно.

– На твоем месте я бы вдоль дерева блесенку провел, – чуть погодя сказал Налим. – А еще лучше – не блесенку, а вобл ер. Наверняка под деревом хищник караулит малька, который из ручья в речку идет.

– Боюсь, когда он блесну схватит, сразу под древо рванет, а там наверняка ветки торчат. Такие, как эти. – Тапир показал на две разлапистые ветки, украшавшие ближний конец дерева, которое почти уткнулось в берег. – Зацепится – обрывать придется.

– Ну, здесь все от твоего мастерства зависит, – сказал егерь. – На то и соревнования, чтобы приманки не жалеть.

– Да знаю я.

Дыхание у Тапира восстановилось, и пора было начинать ловлю. Для начала он привязал к леске колеблющуюся серебристую блесну в виде «ложки» с имитацией чешуек на выпуклой поверхности. До противоположного берега было недалеко, поэтому заброс сделал вполсилы, рассчитывая, чтобы блесна приводнилась примерно в метре от ствола, лежащего в воде дерева. Все получилось, как задумывалось, вращая ручку катушки, Тапир напряженно ждал, что вот-вот произойдет рывок клюнувшей рыбы. Но нет, первая проводка оказалась пустой, и вторая, и третья – тоже. Надо было поменять приманку. Он достал из рюкзачка две коробки с воблерами и задумался, какой выбрать.

– На твоем месте я бы вот этот, с «петушиной» расцветкой поставил. – Налим ткнул пальцем в самый дорогой из всех воблеров.

– Ага! А ты цену этого петуха знаешь?

– Еще бы не знать. Поэтому и рекомендую.

– Ну что ж, если рекомендуешь… – Рыболов поменял колебалку на воблер и, примерившись, филигранно забросил его поближе к дереву. Выждал, когда приманка опустится примерно на полутораметровую глубину, и начал подмотку. Тут-то и случилась поклевка. Тапир резко подсек и с возможной быстротой начал вываживание, надеясь, что бойкая рыба не успеет убежать в укрытие, но не тут-то было. Случилось то, чего он боялся, – его потенциальный трофей сначала вроде бы поддался, пошел на него, но потом резко развернулся и, судя по всему, застрял в подводных зарослях. Во всяком случае, после нескольких потяжек и рывков спиннингом сдвинуть рыбу с места не получилось. Возможно, она успела соскочить с крючка, при этом его жала впились в какую-нибудь корягу либо ветку, торчащую из того же дерева.

Упускать трофей было обидно, еще обидней стала бы потеря дорогущего уловистого воблера. Вообще-то существовало множество способов освобождения приманки от подводных зацепов. К примеру, зайти в противоположную сторону, в которую был сделан заброс, и рывочками заставить крючок отцепиться от коряжки или, натянув леску до предела, резко ее отпустить – так называемый «пружинный вариант». Этот самый вариант успеха не принес, а пробраться в противоположную сторону заброса мешало все то же дерево.

Испробовав все способы освобождения воблера, за исключением ныряния за ним под воду, Тапир достал свой талисман-полтинник, три раза поцеловал, после чего зажал его зубами и, положившись на авось – либо обрыв лески, либо отцеп, – принялся тянуть снасть на себя. Спиннинг согнулся в дугу, до предела натянутая леска аж зазвенела на грани обрыва, но выдержала, справившись с коварным зацепом, приманка вылетела из воды и с приличной скоростью устремилась прямо в грудь своему владельцу.

Подобное в рыболовной практике Тапира порой случалось, и всякий раз он успевал либо пригнуться, либо уклониться от летящего, ощенившегося крючками «снарядика». Вот и теперь он изогнулся всем телом, чтобы не быть забагренным своим же воблером. Но оказалось, что без этих манипуляций можно было бы и обойтись, так как воблер прервал свой полет, запутавшись в веточках лежавшего в воде дерева.

– Тьфу ты! – Тапир в сердцах выплюнул полтинник-талисман. – И рыба сошла, и с воблером теперь расстаться придется!

– Фигня, – невозмутимо отреагировал Налим. – Держи леску в натяге, сейчас я освобожу твоего «петуха».

От берега до веточек, в которых застрял воблер, было метра полтора. Налим дотянулся до него сучковатой палкой, подобранной с земли, и принялся наматывать на нее леску вместе с ветками. При большом старании эти ветки можно было бы и оторвать, но вместо этого Налим добился того, что дерево стронулось с места и начало медленно к нему приближаться.

– Ну вот, все в по… – Егерь осекся на полуслове и замер с открытым ртом.

Ветки с запутавшейся в них леской вдруг сами собой зашевелились, начали извиваться словно змеи и тянуться к потревожившему их человеку. Между тем дерево почти уткнулось в берег, и его слегка притопленный конец вдруг резко приподнялся из воды. Стоявший рядом с егерем Тапир с ужасом догадался, что это вовсе не дерево, а огромная рыбина и что руки и шею Налима обвили не ветки и не змеи, а длиннющие рыбьи усы!

В следующее мгновение рыбина распахнула пасть, усеянную множеством острых зубов, резко сомкнула ее на голове егеря и, словно кто-то дернул ее за хвост, мгновенно исчезла под водой вместе с человеком…

Глава 11 Люди и рыбы

Пока спортсмены соревновались, палаточный лагерь был перенесен с одной поляны на другую – очень похожую на первую. Была она совсем рядом с Лебяжьим озером, и в центре ее также имелся холм, на вершине которого и расположился Петр Васильевич Нешпаев. Он сидел на раскладном стульчике и вспоминал: «Подальше от воды кабырыбу держать надыть. Чтобы ни капелюшечки на нее не попадало. Если водичка на кабырыбу попадет, беда случится…»

Так всякий раз говорила старушка Лизавета, когда Петр Васильевич задерживал взгляд на причудливой фигурке, вырезанной из дерева. Фигурка была древней, породу дерева не определить, а ее создатель, наверное, обладал бредовой фантазией. Тело кабырыбы было рыбьим, скорее всего, судачьим – с высоким колючим плавником на спине, и в пасти присутствовали острые клыки, вот только морда была кабанья. Наверное, поэтому старушка Лизавета так и называла фигурку – кабырыба.

Старушка, что было удивительно, в традиционных богов не верила, зато кабырыба была для ней чем-то вроде иконы. Она держала ее на прибитой в углу полочке, и, чтобы до нее достать, Лизавете приходилось вставать на скамеечку. Она не дотрагивалась до кабырыбы, но каждый вечер перед сном неизменно зажигала перед ее мордой новую свечку.

Петр Васильевич поселился у старушки Лизаветы на постоянное жительство и аккуратно платил каждый месяц и за кров, и за питание. Зная, что наследников у Лизаветы нет, коренной москвич надеялся, что после ее смерти дом достанется ему во владение. Да и сама старушка, которой было далеко за восемьдесят, не раз ему об этом говорила, утверждала даже, что составила в связи с этим завещание, которое отдала в надежные руки.

Она вообще была словоохотливой, знала множество легенд, былей-небылиц, вот только на расспросы постояльца о кабырыбе, мол, чем и почему так опасна эта фигурка, конкретного ответа не давала. Только говорила, что если станет кабырыба мокрой, то со всеми, кто вокруг окажутся, беда приключится и после этого они, если живыми останутся, сами себя не узнают.

Пришло время, и Петр Васильевич похоронил старушку Лизавету на местном кладбище и, как она и указала в завещании, стал хозяином дома. А еще завещала она ему каждый вечер зажигать перед заменяющей иконостас причудливой фигуркой свечку. Что Петр Васильевич и делал, словно по инерции, до тех пор, пока однажды ночью всерьез не задумался над смыслом фразы старушки – «если кабырыба станет мокрой, то со всеми, кто вокруг окажется, беда приключится».

Ох, как же достали тогда Петра Васильевича и других нормальных рыболовов браконьеры! Бороться с ними было не только сложно, но еще и опасно, могли и выстрелить из кустов в то время, пока ты браконьерские сети уничтожаешь. И чем дальше – тем хуже. Если раньше брэки действовали в одиночку или группками в два-три человека, то в последнее время эти группки решили объединиться в одну большую бригаду под руководством некоего Замора – местного авторитета.

И ведь объединились, и однажды совместно решили накануне ледостава пробить током Лебяжье озеро – самое большое и самое рыбное в урочище. Хорошо, что Евдокимыч про этот план разузнал, и хорошо, что Петр Васильевич слова старушки Лизаветы про кабырыбу вспомнил. Хотя, как потом оказалось, лучше бы ничего Евдокимыч про планы брэков не знал, а Петр Васильевич – ничего не вспоминал, в этом случае и не произошло бы никакой вспышки, наделавшей столько бед…

Петр Васильевич действовал больше интуитивно, чем осознанно. В день запланированной браконьерами вылазки заранее пришел на ближний к поселку берег Лебяжьего озера и затаился неподалеку от места их сборища.

Брэков собралось прилично, если бы кто-то попытался их урезонить, тому – ох как бы не поздоровилось. На свой изуверский промысел они все равно вышли, дождавшись темноты. Прежде всего накачали лодки, занесли в них необходимое оборудование: аккумуляторы с проводами, сачки – чтобы собирать мелочь, багры – для наиболее крупной рыбы, мешки – как тару… Затем вожак «стаи» призвал всех выслушать последние инструкции.

И пока Замор разговаривал с подельниками, Петр Васильевич подкрался к его лодке и пристроил кабырыбу под мотню сачка. Обнаружив ее, Замор мог либо сразу ее выбросить – конечно же, в воду, либо оставить в лодке. Но судя по погоде, вскоре должен был начаться дождь, стало быть, кабырыба намокнет в любом случае, и, стало быть…

Вместе с Евдокимычем неподалеку от его дома Петр Васильевич смотрел в сторону Лебяжьего до тех пор, пока с неба не упали первые капли дождя и не произошла вспышка. Не обманула старушка Лизавета, наделала дел ее кабырыба. Волшебство ли, мистика ли либо что-то еще произошло тогда на Лебяжьем озере и в его окрестностях, никто не знал. Только никто и никогда больше не видел ни Замора, ни его подельников – исчезли вместе со своими лодками и браконьерскими снастями. А кроме того, исчезли, словно растаяли, дома в значительной части поселка Плоский вместе с большей частью их обитателей. Выжившие – облысели, хотя в остальном чувствовали себя нормально.

И хотя Петр Васильевич, как и многие, тоже лишился своего дома и имущества, о своем поступке ничуть не жалел – браконьеров не стало, вот и поделом гаденышам. Ученые же после долгих исследований пришли к выводу, что аномалию вызвало падение неизвестного науке небесного тела…

Прошло время, и жизнь наладилась, стала даже гораздо интересней, чем до вспышки, и если бы Ношпа не лишился руки…

И вот, благодаря затеянным им соревнованиям, кажется, появился шанс ее восстановить. Но, как назло, все оказалось не так просто. Обитатели заповедника проявили свой жесткий норов: Сфагнума укусила черепаха, Магза ослепила неизвестная ученым рыба, Волгарю невесть что померещилось, а Гэдульдихт так и вовсе растворился у него на глазах! А теперь ко всем проблемам добавилось исчезновение Налима!!! Тапир утверждает, что егерь где-то потерялся, но Петр Васильевич чувствовал, даже догадывался, что все не так просто, о чем-то умалчивает молодой рыболов. И поговорить с ним об этом было необходимо, причем как можно скорее.

* * *

– Тапир, ты это чего – с нулем финишировал?

– С ним.

– Как это? – не собирался отставать Лёва. – Ты – да с нулем?!

– А ты разве никогда на финиш с нулем не приходил?

– Бывало, – согласился Лёва. – Но здесь, в заповеднике не поймать ни одной рыбы – как-то не верится. Или ты вообще спиннинг не забрасывал?

– Налейте лучше водки. – Тапир устало опустился на раскладной стульчик и положил руки на стол.

С минуты на минуту должен был начаться ужин, во время которого главный судья объявит результаты второго тура. Тапиру эти результаты были по барабану. Похоже, и рыбалка, как таковая, стала ему безразлична. Даже не безразлична – она вызывала у именитого рыболова настоящее отвращение. Чтобы еще хоть раз забросить спиннинг? Нет – увольте, только не в этой жизни!!!

Он не произносил вслух свои мысли, так же как не собирался рассказывать кому-то о том, что на самом деле произошло с Гэдульдихтом и Налимом.

– Так куда Налим-то подевался? – как назло поинтересовался сидевший напротив него Стамбул, которого в третьем туре, согласно жеребьевке, должен был опекать именно этот егерь.

– Да не знаю я, – отмахнулся Тапир. – Водки кто-нибудь нальет или нет?!

Он обвел злым взглядом сидевших за столом рыболовов и егерей. Все смотрели на него молча и не то чтобы подозрительно, но как-то настороженно, что ли.

– Ты лучше сам себе налей, – наконец-то кивнула на бутылку присоседившаяся к компании Нинель. – А то потом скажут, что мы спаиваем молодого спортсмена.

Тапир на это никак не отреагировал, просто сидел, тупо уставившись на пустой стакан. Все, как завороженные, некоторое время смотрели на стакан вместе с ним до тех пор, пока с места не вскочила Трида:

– Да вы что, мужики, обессилили, что ли?!

– Спокуха! – Павел тоже поднялся с места и взялся за бутылку. – Пить так пить.

Стаканчик Тапира он наполнил в первую очередь. Затем налил Триде, Осоке, Нинель, Прохору и Мельнику, после чего – Стамбулу, Волгарю, Сфагнуму, очухавшемуся после вчерашнего черепашьего укуса, Магзу, сидевшему с перебинтованными руками и с повязкой на глазах, и в последнюю очередь – себе. После чего провозгласил:

– Слово для тоста предоставляется лучшему егерю всех времен и народов – Триде!

Трида немного растерялась, но, осознав, что Павел не шутит, подняла свой стаканчик.

– Мужики. Я не знаю, кто из нас более долбанутый. Вы – спортсмены, которые все жилы себе рвете ради поимки рыбы, или мы – егеря, которые о вас еще и заботятся, охраняют, блин, и тому подобное. Я просто знаю, что каждый из вас ну очень крут. Ну, просто очень и очень. И как человек, и как рыболов, и как спортсмен. Вы вон на Сфагнума посмотрите – черт его знает, какой яд в него черепаха запустила, но ведь поднялся и завтра снова в бой. А Магз – даже ослепший, надеюсь, ослепший временно, все равно завтра собирается на воду выйти! Лично я от всего этого офигеваю. Поэтому – за вас, мужики!

– А вот лично я считаю, что эти соревнования – прекрасный повод раз и навсегда разобраться с этим гребаным урочищем, – прошипел Монокль, едва ли не уткнувшись носом в нос главному врачу соревнований Борису Яковлевичу Яншевскому.

– И ты уверен, что обойдется без жертв? – с грустинкой в голосе поинтересовался Борис Яковлевич.

– Как же – без жертв! Без них никак не получится. Зато у нашего егерского братства есть реальная возможность покончить со всей мутировавшей живностью.

– Ну да, покончишь с ней, как же. – Профессор подул на пальцы хозяина трактира «Бодрые поползновения», вцепившиеся ему в лацканы пиджака, и тот сначала ослабил хватку, затем опустил руки.

– Но согласись, с этим надо что-то делать! Ведь это до поры до времени живность из заповедника носа к нам не сует. До поры до времени! Они ведь размножаются! И звери, и рыбы размножатся. Рыбы – черт с ними, они дальше плотины не проникнут, а вот звери – те же кабаны мутировавшие не сегодня, так завтра границу снесут к чертям собачьим. Неужели ты этого не понимаешь?

– Ты мне честно скажи, Леонидыч, – серьезно посмотрел на него Борис Яковлевич. – Неужели все так действительно серьезно? Так опасно?

– Ха, опасно! Отчего журналюга столичный подох? И куда он из морга подевался? Этот отупел, тот ослеп… А куда подевались Гэдульдихт с Налимом? А вспомни про других! Куда наша Люсьен подевалась, где Серега Храпуньков, где Димка Бушнин, Гуменяк, Гараж?! Я догадываюсь – где. В урочище, которое им могилой стало.

– Так поэтому я и намерен запретить соревнования! – воскликнул Борис Яковлевич.

– Дурак! Не запрещать надо, а до логического конца довести. Чтобы всем все стало понятно, что такое заповедник и что необходимо с ним сделать.

– Другими словами, – усмехнулся профессор, – как уничтожить Кабанье урочище? Но ведь твой трактир как раз на границе заповедника стоит, на этом, как мне кажется, весь твой бизнес держится. Или я не прав?

– Прав, – не стал спорить Монокль. – Но ты, докторишка…

– Я – профессор! – встрепенулся Борис Яковлевич.

– Ты, профессорище, задержи-ка внимание на моем пирсинге. – Он поднес указательный палец к блесне, украшающей прикрытое веко. – Думаешь, мне нравится такой прикид? Да я из-за этой хрени только на спине спать могу, чтобы, не дай бог, когда ворочаться стану, хуже себе не сделать. И поделать с этим пирсингом вы, докторишки, ничего не можете! Один профессор сказал, мол, если попытаться удалить, я вообще зрения лишусь, причем на оба глаза!!! А кто виноват? Кабанье урочище виновато, звери и рыбы мутировавшие, одна из которых мою же блесну мне же в морду выплюнула!

– Не кипятись, Леонидыч, – попросил Борис Яковлевич. – Ты к своему пирсингу привык. Если без обиды, так даже прикольно, посетителям нравится…

– Да пошел ты, профессор, в жопу! – вновь схватил его за грудки Монокль. – Даже не заикайся про отмену соревнований, понял! Пусть все идет как идет, а если что случится, бодрые поползновения на подхвате будут. Понял?

– Да понял, понял, – сказал Борис Яковлевич и еще раз подул на пальцы хозяина трактира.

– Итак, согласно протоколу, объявляю результаты второго тура, – перекрыл шум за столом громкоголосый главный судья соревнований Станислав Пашкевич.

– Сфагнуму, который не вышел сегодня на старт из-за, так сказать, физического недомогания, присуждается последнее место плюс один, то есть – седьмое. Тапиру, который пришел на финиш с нулем – пятое место. На четвертом месте – Максим Максименко, он же Магз, который, к большому нашему сожалению, из-за того, что ловил без очков, потерял зрение, надеемся, что временно. Но который даже в таком, так сказать, состоянии завтра готов продолжить соревнования, благо это будет лодочный тур.

Не знаю, как это у него получится, но я вот, например, видел однорукого спиннингиста, который очень ловко управлялся со снастью и ловил на уровне всех остальных, а кого-то даже и облавливал. Я, кстати, своими собственными глазами однажды наблюдал соревнования рыболовов-инвалидов, причем зимой! Они выехали на лед на инвалидных колясках, самостоятельно сверлили лунки и ловили рыбу, неплохо ловили! Хотя в нашем случае слепой рыболов – это как-то… Ну ладно, надеюсь госпожа Осока, которая завтра будет опекать господина Магза, в крайнем, так сказать, случае проконтролирует ситуацию.

Итак, сегодняшние призеры: третий – Павел Балашов, он же Змей, второй – Дмитрий Бокарев, он же Волгарь, первый – Владимир Турецкий, он же Стамбул. Спортсмены честно играли в свою игру и заняли места, которые заслужили своим, так сказать, мастерством.

Раздались аплодисменты, и Пашкевич их поддержал, а когда хлопки стихли, продолжил:

– Третий тур пройдет на Лебяжьем озере, все водное пространство которого открыто для рыбалки. В каждой лодке, согласно жребию, находятся спортсмен и опекающий его егерь. Но! Все вы знаете, что по невыясненным пока обстоятельствам два наших егеря куда-то, так сказать, затерялись.

Однако у нас есть, так сказать, замены. Согласно предварительной жеребьевке, остаются прежними пары: Стамбул – Мельник, Тапир – Трида, Магз – Осока, Волгарь – Прохор. Сфагнум и Змей лишились своих опекунов, но мы предлагаем им другие кандидатуры, не менее опытных в этом деле егерей… – Пашкевич взял в руки блокнот. – Итак, по заявленному списку: господин Монокль…

– Монокль и Сфагнум – два сапога пара! – подняв руку и вскочив с места, воскликнул Владислав Мохов.

– Кто-то имеет, так сказать, возражения? – Главный судья обвел взглядом присутствующих за столом. – Никто не имеет. Хорошо, записываю: Сфагнум – Монокль. Следующая кандидатура – опытнейший егерь господин Семенецкий…

– Я согласен, – поднял руку Павел.

– Он же – Сэмэн, – продолжил Пашкевич.

– Прекрасно! Сэмэн, присоединяйся к нам, поближе познакомиться надо, – позвал Павел. – И вы, Алексей Леонидович, тоже присоединяйтесь. Да и вообще подходите все желающие, водка у нас есть.

Сэмэн пил не закусывая. Глядя на него, Павел щипал кусочек черного хлеба, отправлял крохи в рот. Ему вспомнилось, как один его хороший знакомый поэт Лесин рассказывал про посещение продовольственного рынка, где покупал овощи-фрукты. Бабульки-продавщицы убеждали Лесина взять не один огурец-помидор-перец, а целую кучку, мол, вкуснотища, на что поэт резонно отвечал, мол, если я куплю больше и, следовательно, больше буду закусывать, то ведь не опьянею. Зачем в таком случае покупать лишнее?

Однажды он с Лесиным отдыхал под так называемыми Сходненскими водопадами. Дело было летом, в самую жару на реке Сходня сразу за МКАД ом. В том месте – за небольшой дамбой на Сходне – образовался довольно глубокий омут. Надо было переплыть этот омут к дамбе, с которой сплошным потоком стекала вода. Между потоком-водопадом и стеной дамбы было свободное пространство как раз для двоих. И там, прижавшись спиной к мокрой стене, отстраненные от остального мира шумящей водой, они пили водку из горлышка и тоже не закусывали, как сейчас Сэмэн.

Павел обратил внимание на то, что в отличие от бывшего трезвенника Тапира, который уже, как говорится, лыка не вязал, другие его друзья-соперники и егеря пили совсем мало. Да и сам он либо «половинил», либо только пригублял спиртного после очередного произносимого тоста, что вообще-то было для него нехарактерно. Он любил неслабо выпить и закусить, особенно если собралась хорошая компания. И что самое замечательное – наутро никакого похмелья, организм справлялся.

Но сейчас Павел решил себя ограничить. Все-таки завтра предстояло ловить с лодки, и если Сэмэн поведет себя неадекватно… Выпасть за борт и искупаться в водах заповедника Павлу не хотелось. В его рыболовной практике подобное пару раз случалось, но это было на обычных, ничем не опасных водоемах. А здесь… Ему не верилось, что два егеря просто так, ни с того ни с сего решили прекратить участие в соревнованиях. Наверняка с ними что-то случилось. Пример с ослепшим, дай бог – временно, Магзом тоже настораживал. Если же вспомнить слова самого Сэмэна, что всем его клиентам очень не везет…

– Ты зачем себе в опекуны Сэмэна взял? – словно услышав его мысли, шепнула Павлу на ухо подсевшая Осока. – Знаешь, он ведь…

– Я все знаю, Осокочка. – Павел постарался непринужденно улыбнуться. – Он нормальный мужик, а если к нему лопухи-клиенты попадались, так сами виноваты.

– Черт! И почему я по жребию завтра не с тобой! – Павел с удивлением увидел, что глаза девушки на мокром месте.

– Да ты что, девчоночка, все будет в порядке.

– Как же – в порядке! Мне вон вообще слепой рыболов достался. – Осока моргнула и по ее щекам пробежали слезинки.

– Пойдем погуляем, – поднялся Павел из-за стола. – Всем – приятного аппетита.

Как только они зашли за ближайшую палатку, Павел прижал Осоку к себе и принялся осыпать ее лицо поцелуями.

– Подожди, подожди минуточку, – попросила Осока и, когда он от нее оторвался, спросила: – Скажи мне, Пашенька, а мои слезы пахнут?

– Слезы – пахнут?! – удивился Павел. – Не знаю, Осокочка, я их все уже губами собрал. Знаю только, что ты самая моя любимая девчоночка и что ты можешь делать со мной все, чем богата твоя эротическая фантазия…

– Ну, в таком случае ты попал, – улыбнулась Осока. – Вчера была так – разминка. Сегодня я заставлю тебя постараться по полной программе…

– Да я – с удовольствием! – тоже расцвел в улыбке Павел. Но он даже представить себе не мог, какой же настырной в плане любовных утех окажется Осока этой нескончаемой ночью…

Глава 12 Озеро Лебяжье

Утром Павел и Осока вышли из палатки вместе. Ему было все равно, видит ли их кто-нибудь или нет. Павлу перестало казаться, что он влюбился, он знал это наверняка. Рыбалка, соревнования – все казалось ерундой по сравнению с тем, что Осока, обхватив его руку и прислонив голову к его плечу, шла рядом. Она вся цвела, и он тоже поймал себя на том, что радостно улыбается этому утру, этой поляне и окружающему ее лесу, этим палаткам и снующим туда-сюда людям.

– Эй, знатный рыболов! – привлек к себе внимание спешивший им наперерез Лёва. – И вы, красавица. Доброе утро!

– Доброе, – в один голос ответили Павел и Осока. – Паша, разговор есть.

– Мужчины, я вас покидаю. – Догадливая Осока чмокнула Павла в щеку и побежала к умывальникам.

– Это то, о чем я подумал? – нахмурился Лёва.

– Ага. – С лица Павла не сходила довольная улыбка. – Влюбился я, дружище, как говорится, не на жизнь, а на смерть.

– Ну, знатный рыболов, ты даешь! Ладно, потом расскажешь. У меня для тебя информация имеется. Я Евдокимыча расколол – не мытьем, так катаньем!

– В каком плане – расколол?

– Вчера после ужина, когда ты со своей Осокой уединился, я с Евдокимычем, уже хорошенько поддатым, курить пошел. Ну и угостил его особой сигареточкой, а после мы вместе смеялись, наблюдая за муравьями, и я стал ему вопросы задавать. Смекаешь?

– Какие вопросы? Про Нинель, что ли?

– Да при чем здесь Нинель! Помнишь, он все темнил про некую вспышку, после которой катаклизм произошел? Так вот, это Ношпа вспышку устроил, а Евдокимыч ему помогал.

– Как это?

– Ношпе по наследству фигурка деревянная досталась – тело рыбье, морда кабанья. Он ее кабырыба называл. Они эту кабырыбу подсунули в лодку главарю брэков перед тем, как его бригада собралась на Лебяжьем озере рыбу током бить. Ну и когда дождь начался и та фигурка деревянная намокла, вспышка и произошла. С тех пор ни кабырыбу, ни всех этих браконьеров никто в глаза не видел.

– Мистика какая-то. Не может такого быть.

– За что купил, за то и продаю, – развел руками Лёва. – Ладно, лучше расскажи, как у тебя с этой пигалицей было?

– Во-первых, прошу тебя больше так ее не называть, во-вторых, все прекрасно было… И в-третьих, женюсь я на ней, понял?

– Ого! Ну, Паша, ты даешь!

Лодки, на которых предстояло соревноваться в третьем туре, оказались надувными, зато с твердым фанерным дном, стоять на котором было вполне удобно. Довольно просторными были лодки. Согласно правилам, на веслах мог сидеть либо спортсмен, либо егерь. Но только Стамбул не доверил весла своему опекуну Мельнику. Волгарь хотел было тоже занять место гребца, но Прохор посоветовал ему поберечь силы для непосредственно ловли. Сфагнум сам сослался на вчерашнее недомогание, и Монокль даже слова ему не сказал, заняв место гребца. Обе женщины тоже вынуждены были грести: Трида – потому что Тапир выглядел слишком уж зеленым после выпитого накануне спиртного, а у Осоки в подопечных оказался Магз, мало того что с порезанными руками, так еще и с повязкой на глазах. Павел же не сел за весла не потому, что провел бурную, изматывающую ночь с любимой девушкой, он просто хотел проверить, до какой степени адекватно поведет себя его егерь Сэмэн.

Обычно сразу после старта лодочного этапа спортсмены изо всех сил налегали на весла, чтобы опередить конкурентов и первыми достичь заветных, уловистых мест. На этот раз после сигнальной ракеты гонки не произошло. Возможно, потому, что никаких заветных мест спиннингисты не знали.

Хотя, судя по карте, некоторые места на Лебяжьем казались довольно симпатичными: и изрезанные берега с заливами, и острова, и впадающие в озеро ручьи. Рыба могла держаться везде. И это прекрасно понимал тот же Магз. Кроме того, ослепший рыболов понимал, что не очень-то правильно будет заставлять девушку-егеря грести куда-нибудь далеко. Поэтому он попросил Осоку остановиться и заякориться где-нибудь у берега, желательно рядом со стеной камыша и желательно напротив небольшого заливчика. Такое местечко нашлось буквально в ста метрах от места старта.

Пока Осока налегала на весла, Магз на ощупь, но все равно довольно сноровисто собрал спиннинг и привязал к леске маленькую колеблющуюся блесну. Наверное, это сделал бы любой спиннингист со стажем, точно так же, как, к примеру, в армии солдат с завязанными глазами разбирает и собирает автомат Калашникова. Осока хотела было предложить ему помощь, но таковая не потребовалась.

В первом туре она опекала Сфагнума и убедилась, что тот хоть и придурок, каких свет ни видывал, но рыбу ловить умеет неплохо. Во втором туре ей достался Стамбул, который тоже был не лыком шик, что и подтвердил, поймав рыбы больше всех. Другое дело, что Стамбул не очень нравился ей как человек, – сложно объяснить почему, но какой-то он был мутноватый.

Назвать мутным Магза просто язык не поворачивался. Если бы не было среди приехавших спортсменов Павла, Осока, возможно, положила бы глаз именно на Магза. Но Павел – это Павел, и она как-то твердо решила, что он для нее единственный и незаменимый. Нет, она не стремилась во что бы то ни стало выскочить замуж за парня из столицы, просто она встретила и полюбила этого человека.

Только о нем она и думала, глядя на собирающего снасть Магза. А потом ее подопечный начал ловить, и мысли о Павле временно улетучились, потому что Магз устроил настоящее шоу «великого слепого». В его действиях не было сосредоточенности, он сидел на носу лодки, слегка раскачиваясь, забрасывал блесну на совсем близкое расстояние и осуществлял нервную рывковую проводку, результатом которой почти каждый раз становилась поимка рыбы. Вперемежку клевала чехонь и сельдь. И та и другая рыба шли в зачет, но если по длине они были одинаковы, то по весу сельдь раза в два превышала чехонь. Даже с закрытыми повязкой глазами Магз владел снастью виртуозно: заброс, короткая проводка, подсечка, быстрое вываживание, трофей в руках, на ощупь снят с крючка и передан ей. Осока только успевала фотографировать и фиксировать вес рыбы.

Господи, а как же тогда ловит Павел, если он после двух туров занимает первое место, а Магз всего лишь третий?! Вообще, что ли, суперкруто профессионально!

* * *

Павел ловил язя. Крупного язя. Он обожал такую ловлю. Огромная стая этой рыбы ходила поверху, проявляя себя постоянными всплесками, видимо, кормилась падавшей на воду мошкарой. Чтобы соблазнить осторожного язя, необходимо было не шуметь и бросать крохотную приманку с наиболее дальней дистанции.

Вопреки опасениям Павла его сегодняшний егерь Сэмэн, накануне изрядно принявший на грудь алкоголя, выглядел огурцом. Лодку вел ровно и ходко, своего подопечного понимал с полуслова, и в том, что Павел одного за другим ловил приличных по весу язей, во многом была и его заслуга.

По привычке Павел взял с собой в лодку три банки пива, но пока что пить не собирался по двум причинам: и отвлекаться во время такого клева не хотелось, и боялся, что после того, как угостит егеря – а как же без этого, Сэмэна может развести на старые дрожжи.

Стая язя не стояла на месте, и Сэмэну по просьбе Павла постоянно приходилось браться за весла, чтобы подгребать, удерживая необходимую для заброса приманки дистанцию с кормящейся рыбой. Все складывалось лучше некуда до тех пор, пока егерь вдруг резко не остановил ход лодки и не принялся грести в обратную сторону.

– Что происходит? – поинтересовался Павел, не сделавший очередной прицельный заброс.

– Видишь вон те всплески? – вопросом на вопрос ответил Сэмэн. – Вода будто бы кипит, как в самом настоящем котелке, что над костром висит.

– Ну…

– Это не еще одна стая язей, – уверенно сказал егерь. – Это местная разновидность тиляпии…

– Что-то я про рыбку с таким названием слышал, – напряг память Павел. – Точно! Мне одну тиляпию, засушенную, автор нашей газеты Владимир Стрижков родом из Курска по почте прислал. У них тиляпии в местном водохранилище водятся.

– Говорят, имя этой рыбки сам Аристотель дал, – сказал Сэмэн, налегая на весла. – Еще по-научному ее называют рыбой Святого Петра. А наши егеря-аборигены прозвали этих рыбок проще и понятливее – лебяжьи пираньи.

– Опасны?

– А то! Им палец в пасть только засунь, вмиг сгрызут.

– И лодку могут прогрызть?

– Если лодка нормально накачана, то не прогрызут, у них строение пасти такое – не очень широко открывается. Но вот якорную веревку, если она в воде, или что-нибудь из лодки выпирающее и не слишком объемное – вмиг схомячат. Хорошо, что у них популяция малочисленная – сами себя, что ли, пожирают. Но в любом случае я предпочитаю от этих тварей подальше держаться.

– И что же, нам теперь из-за этих пираний стаю язей упускать?

– А язя здесь уже нет – сам посмотри. Язь рядом с лебяжьими пираньями не ходит, быстренько на глубину опускается и был таков.

– Ну и куда посоветуешь плыть? – Павел приложил ладонь козырьком ко лбу, осматривая просторы озера.

Выбор был. От места старта они удалились километра на три, чуть меньше было до группки островов, протянувшихся вдоль противоположного берега, судя по карте, они назывались Кабаний архипелаг. Симпатичным в плане рыбалки выглядел и ближний, сильно изрезанный берег, который, опять же судя по карте, назывался Бобровые косы. Вдоль этих кос скользила чья-то лодка, кажется, в ту сторону со старта поплыли Тапир с Тридой.

– Трида на веслах, – словно прочитав его мысли, сказал Сэмэн. – Видать, решила вашего пьянчугу аккурат в район Бобровых кос доставить.

– Пьянчугу? – хотел было заступиться за коллегу Павел, но вовремя вспомнил, в каком состоянии был Тапир накануне, уже в середине ужина. И, вспомнив вчерашний рассказ Триды, осторожно спросил: – Что значит – Бобровые косы?

– В тех местах в Лебяжье несколько ручьев впадает, вот бобры их и перегородили, то есть деревья повалили и плотины понастроили, да такие мощные, что в округе вода до приличного уровня поднялась. И так там все стало захламлено всякими ветками, кустами и останками деревьев, так топко стало, что человеку пройти по берегу озера практически невозможно. Ну а если учесть, что на Лебяжьем плавание на лодках официально запрещено – это только сегодня, благодаря убедительной просьбе Ношпы, исключение для вас сделали, – то до бобров никак не добраться. Вот они и расплодились, добряки хреновы. В последнее время ходят слухи, что они слишком уж хитрыми, даже умными стали.

– Из-за вспышки? – высказал частичную осведомленность Павел.

– Из-за нее, – прищурился на рыболова Сэмэн. – У тебя алкоголь с собой есть?

– Пиво. Будешь?

– Естесс…

В это время со стороны Бобровых кос, там, где у самого берега виднелась лодка Тапира и Триды застучали выстрелы, и Павлу с егерем стало не до пива.

* * *

Тапир еще никогда в жизни не испытывал похмелья. Сейчас его мутило, голова раскалывалась, руки тряслись. В то время, пока Трида налегала на весла, он неоднократно предпринимал попытки собрать хотя бы один спиннинг, но всякий раз откладывал снасть и хватался за толстую двухлитровую бутылку с минеральной водой.

За несколько минут до старта третьего тура Трида поинтересовалась, где ее подопечный предпочел бы начать ловлю.

– Где-нибудь неподалеку от берега, – простонал он, догадываясь, что рано или поздно выбраться из раскачивающейся лодки на твердую землю ему станет просто необходимо.

И она, не задумываясь, выбрала курс в сторону Бобровых кос. Она ни разу не была в том районе после злополучной ночи, когда вместе с Люсьен подвязалась добыть живого бобра-самца, которая закончилась по-настоящему ужасно. Днем водная гладь Лебяжьего контролировалась полицией, ночью выходить на воду на лодках было смертельно опасно и потому – бесполезно, ну а по берегу – абсолютно прав был Сэмэн: добраться человеку до Бобровых кос было нереально, путешествие с твердой земли по затопленной-заболоченной территории закончилось бы в самом его начале. Но теперь у Триды появился шанс, и она со всех сил налегала на весла, надеясь, что Тапир как можно дольше будет приходить в себя.

Она гребла уже не меньше получаса, и до приметного места, а именно – до залива, на мысу которого, как помнила Трида, находились коварные бобровые хатки, оставалось не очень далеко, когда у Тапира в голове, по всей видимости, сработал какой-то рычажок.

– Так, – встрепенулся он. – Тормози. Здесь якорь бросаем!

– Рано, – возразила Трида, не сбавляя скорости.

– Место – нормальное, – буркнул Тапир спустя пару минут.

– Здесь сплошные коряги – все приманки пообрываешь, – убедительно сказала Трида, хотя сама именно в этом месте никогда в жизни не ловила рыбу.

– Наплевать на приманки, – уперся рыболов. – Я нутром чувствую: здесь рыба есть.

– Ты чувствуешь, а я знаю, – не собиралась уступать Трида, продолжая грести. – Нам совсем немного осталось, а ты лучше пока спиннинг собери, чтобы потом времени не терять.

– Чтобы времени не терять… – эхом откликнулся Тапир. – О снастях вчера надо было думать, а я вместо этого водку пил…

– Вот именно!

– Вот именно…

– Так собирай свои спиннинги, чего сопли жуешь! Потом некогда будет.

– Некогда будет…

Тапир в очередной раз открыл бутылку с минералкой и щедро полил водой себе на лицо. После чего с силой растер его ладонями да еще и похлопал себя по щекам – точь-в-точь как хлопала себя мамаша мелкого чиновника Миши Бальзаминова в фильме про то, как он искал себе богатую невесту. Возможно, на непродолжительное время, но Тапир взбодрился и взялся за спиннинг уже не такими трясущимися руками.

Поглядывая на него и то и дело оборачиваясь, Трида продолжала грести. Тапир полностью собрал и оснастил спиннинговое удилище, когда она наконец увидела и узнала тот самый бугорок, теперь больше походивший на самый настоящий курган, в который провалилась ее лучшая подруга Люсьен. К нему она и причалила, невзирая на недоуменные вопросы спортсмена.

– Чего пристал! – огрызнулась она. – Девушка писать захотела, или мне прямо в лодке на твоих глазах прикажешь это сделать?

– Извините, – пробурчал Тапир и после того, как Трида выпрыгнула на берег, поднялся на ноги и, взяв спиннинг на изготовку, принялся осматриваться, куда можно было сделать заброс даже в этих, не очень привлекательных для рыбалки условиях.

Но забросить хотя бы один раз ему не удалось. Со стороны берега донесся вскрик, Тапир обернулся и увидел Триду, добравшуюся примерно до середины хатки-кургана и там провалившуюся по грудь, наверное, в какую-то яму. Еще он увидел трех животных размером со взрослую овчарку, неторопливо окружавших девушку. Он догадался, что это никакие не собаки, а крупные бобры, когда Трида, безуспешно предприняв попытку выбраться, начала стрелять.

«Может быть, я сплю, или это последствия вчерашних алкогольных возлияний?» – подумал рыболов, наблюдая, как все три бобра, нашпигованные пулями, прекратили двигаться. Но тут откуда-то из-под земли появились еще трое хвостатых, которых тут же скосила новая автоматная очередь.

– Получайте, твари! – закричала Трида.

Отчаянно заработав локтями и извиваясь всем телом, она умудрилась-таки вылезти из коварной ямы, откатилась поближе к воде, встала на колени, ловко поменяла в автомате опустевший магазин, передернула затвор и вновь начала стрельбу по бобрам. И тут в ответ ей тоже загрохотали выстрелы. Трида вздрогнула, выронила автомат и, схватившись за правую грудь, завалилась на бок.

Тапир уронил на дно лодки спиннинг, но о том, чтобы поспешить на помощь оказавшейся в беде девушке, у него даже мысли не возникло. Плюхнувшись на сиденье, он, бешено работая веслами, стал удаляться от берега. Но отплыл недалеко: сначала правое, затем левое весло вдруг стали неподъемными, лодка замедлила ход и остановилась. Тапир что есть силы попытался поднять весла из воды, и наконец-то это ему удалось, вот только ни на том, ни на другом весле не оказалось лопастей, и стали они на одну треть короче – со свежими, обструганными, словно карандаши, концами…

Мельник не уважал способ ловли, который избрал Стамбул – его подопечный в третьем туре соревнований. Но правилами ловить на так называемую дорожку не было запрещено, чем Стамбул и воспользовался. Единственный из всех спортсменов, он сел на весла и, уточнив у егеря, где в озере хотя бы приблизительно имеются большие глубины, направил лодку в самый центр Лебяжьего. Отплыв от берега метров на триста, он оснастил довольно-таки мощный спиннинг крупной и тяжелой колеблющейся блесной, имеющей двуцветную окраску (с вогнутой стороны – серебро, с выпуклой – золото), забросил ее как можно дальше, устроил спиннинг на корме и вновь взялся за весла.

Обычно на спортивных соревнованиях ловить на дорожку не разрешалось, тем более было запрещено использовать троллинг, – когда шли на лодке под мотором и забрасывали не один, а три и даже больше спиннингов. Смысл троллинга заключался в том, что, затрачивая минимум физических усилий, можно было исследовать на предмет стоянки хищной рыбы приличные территории. К тому же троллингисты применяли приманки разные по весу, форме и игре, поэтому у них получалось проверить и разные глубины, и быстро выяснить, какие именно приманки соблазнили хищника на атаку.

Дорожка с одним спиннингом была на порядок менее эффективнее троллинга, зато частенько имела фору по отношению к классическому спиннингу, то есть обычной ловле взаброс. Именно такой способ ловли выбрали сегодня конкуренты Стамбула. Что ж, пусть играют в классический спорт, пусть вновь и вновь задерживаются на незнакомых местах, чтобы терять время, проверяя, есть ли там рыба. За это самое время он обследует территорию в десять раз большую, и никуда его трофей не денется, причем трофей подразумевался крупный, ведь Стамбул вел блесну на приличной глубине…

Откуда-то издалека послышались выстрелы. Сидевший на носу лодки Мельник встрепенулся, закрутил головой и поднял руку, призывая Стамбула прекратить греблю. Рыболов, скривившись, поднял весла, и тут же кончик его спиннинга дрогнул и уверенно начал наклоняться к воде. Стамбул схватился за спиннинг, сделал подсечку и сначала подумал, что блесна зацепилась за что-то на дне. Но нет, «зацеп» оказался живым, правда, очень тяжелым.

– Уважаемый, срочно на берег плыть надо! – крикнул Мельник. – Что-то серьезное случилось.

– А что могло случиться? – с трудом вращая катушку, спросил Стамбул. – Подумаешь, кто-то по зверушкам решил пострелять.

– Если бы только по зверушкам. Это не стрельба, это перестрелка!

– У меня что-то серьезное на крючок село.

– Черт! Сколько еще возиться будешь?

– Откуда я знаю? Но там конкретный крупняк. Такой шанс упускать нельзя.

Зашипела компактная рация, закрепленная у егеря на поясе, он поднес ее к уху, но из отрывистых слов четкими оказались лишь два: «Бодрые поползновения».

– Это Монокль на связь вышел, – сразу засуетился Мельник. – Режь леску к чертовой матери и – на берег, к месту старта, давай, давай!!!

– Ага – щас. – Стамбул даже не составил себе труда обернуться на егеря. – Когда рыбку вытащу, тогда и поплывем.

– Да ты чего?! – опешил Мельник. – Это ж заповедник! Здесь такое может случиться – ты даже представить себе не можешь. А с кем-то – уже случилось. Режь, говорю, леску!

– Смотри! – крикнул Стамбул.

Совсем близко от лодки там, куда от кончика спиннинга уходила натянутая леска, поверхность воды разрезал огромный, не менее полутора метров в длину, колючий рыбий плавник. Леска провисла, и Стамбул понял, что уже не тащит рыбину, она сама догоняет лодку, даже не догоняет, а стремительно ее атакует.

Перед самой кормой плавник скрылся под водой. В следующее мгновение дно суденышка потряс мощный удар, отчего Стамбул, потеряв равновесие, упал навзничь и пребольно ударился обо что-то затылком. А когда поднялся и сел на заднее сиденье и бросил взгляд на Мельника, увидел, что днище и оба борта лодки пробиты длинными и острейшими иглами плавника, и одна из них, центральная, насквозь пронзила грудь егеря…

Ни Волгарь, ни опекающий его Прохор выстрелов не слышали. Но если бы даже слышали, то Волгарю было абсолютно не до них. Несколько минут назад он поймал удивительную рыбину, которую Прохор назвал волосатым угрем. Да, это и в самом деле был угорь, только не гладкий и скользкий как уж, а покрытый множеством жестких волосков. И когда Волгарь машинально его прихватил за растопырившиеся жабры, то ощутил что-то типа электрического разряда. Нет, никаких искр не было, просто рыболова трясануло так, что мама не горюй, он уронил рыбу на дно лодки и больше к ней не прикасался. Все сделал Прохор: будучи в перчатках, взял волосатого угря за хвост, опустил в матерчатый садок, подвесил к электронному безмену, занес вес рыбины в протокол, после чего аккуратненько выбросил ее обратно в водоем – все как положено.

И все было бы нормально, и можно было продолжать соревнования, вот только спустя несколько минут Волгарь всем своим внутренним существом понял, что ловить рыбу больше не может. Даже не то чтобы не может, просто ему стало не до рыбы, – все мысли в его голове приобрели одно лишь направление – Волгарю неимоверно, как никогда в жизни захотелось женщину.

Он четко осознавал, что это непреодолимое желание возникло сразу после того, как схватил голой рукой волосатого угря, он понимал, что это что-то противоестественное, но ничего не мог с этим поделать.

– Прохор, – на финиш! – даже не попросил, а потребовал Волгарь. Не просто потребовал, а рявкнул, словно отдавая приказ идти в атаку на пулеметы.

Прохор ничего не стал уточнять, а спокойно взялся за весла и погреб к берегу.

Волгарь отложил спиннинг и схватился за голову. Ему не было плохо, но состояние, в котором он сейчас пребывал, наверное, можно было бы назвать «ломкой». Женщина! Ему срочно нужна была женщина! Нет, никакой пошлятины, никакого насилия, он готов был бы валяться у первой попавшейся женщины в ногах, унижаться, умолять, только бы она удовлетворила его желание!

Но – кто, кто? Первым делом он, конечно, вспомнил про Триду. Но она в данный момент опекала Тапира. Осока же опекала Магза, и сейчас – ни к той ни к другой ну никак нельзя. И тут его словно осенило – Нинель, в палаточном лагере осталась Нинель!

– Прохор, давай-ка лучше я на весла сяду, – потребовал он.

– Да без проблем, – отозвался егерь.

– Белая рубашка – на стене висит, воблер каун-даун – на столе лежит! – не без пафоса прорекламировал Сфагнум, сделав очередной заброс спиннинговой приманки.

– Это вы к чему? – спросил Монокль – хозяин трактира «Бодрые поползновения», оставил в покое весла и примостился на носу лодки, чтобы понаблюдать, как столичный мажор, пока что ничего не поймавший, продолжит рыбачить на абсолютно незнакомом водоеме.

Сфагнума и в самом деле можно было принять за мальчика-мажора, причем «отмороженного». Ну какой нормальный рыболов выплывет на озеро в лодке, чтобы даже не просто ловить рыбу, а соревноваться, при этом одевшись в черный костюм и белую рубашку, украшенную галстуком-бабочкой. В таком же самом прикиде он заявился и к Моноклю в трактир, но тогда на ногах у Сфагнума были черные лакированные ботинки, теперь же – резиновые сапоги.

– Это я такие стихи, связанные с рыбалкой, иногда сочиняю. – Сфагнум бросил мимолетный взгляд на егеря. – Воблер каун-даун – мой любимый, сейчас я на него что-нибудь обязательно поймаю.

– Возможно-возможно…

– Между прочим, я еще и рыболовные рассказы пишу, – похвастался Сфагнум.

– Что-то типа баек под ушицу? – вяло поинтересовался Монокль.

– Что-то типа фантастики. – Сфагнум заговорил быстро-быстро, словно боясь, что его прервут на полуслове. – К примеру, у меня есть рассказ, который называется «Подземный спиннинг». Там главный герой, живущий в центре Москвы на Сретенке, опускается в канализационный люк, доходит по подземельям до реки Неглинка, которая в трубах течет, и начинает ловить рыбу на спиннинг…

– Бредятина. Какая рыба может водиться в подземной реке, да еще и в Москве? Там же – сплошь нечистоты.

– Я же говорю, что рассказ фантастический.

– И что же поймал ваш главный герой в Неглинке? – не скрывая скептицизма, спросил егерь.

– Рассказ заканчивается, когда он делает первый заброс! Остальное – на воображение читателя.

– Поня-атно, – протянул Монокль.

– Вообще-то я задумал продолжение написать. В котором на крючок будут попадаться всякие рыбы-монстры.

– Ну, в таком случае вам стоит в этих самых местах побольше порыбачить – обязательно что-нибудь экзотико-монстрячее попадется. Чтобы у вас, так сказать, воображение разыгралось.

– Что-то я до сих пор ничего экзотического в заповеднике не поймал, – скривился Сфагнум.

Откуда-то издалека до рыболова и егеря донеслись выстрелы…

* * *

На глазах Стамбула борта надувной лодки, пробитые спинным плавником огромной рыбины, скукоживались все больше и больше, и с этим ничего нельзя было поделать. Сама рыбина успела скрыться в глубинах озера, оставив в суденышке, грозившем в скором времени затонуть, убитого ею Мельника и паникующего рыболова.

Рации, которую егерь держал в руке до момента катастрофы, нигде не было видно, возможно, он выронил ее в воду. Стамбул огляделся: ни лодок конкурентов, ни каких-либо других плавсредств поблизости не наблюдалось. Его крики, скорее всего, тоже никто не услышал и не услышит. До берега, откуда давали старт, казалось сравнительно недалеко, и догрести до него на веслах даже в наполовину затопленной лодке шанс имелся, но только если избавиться от балласта, в который превратился Мельник.

Перевалить через борт грузного егеря получилось не сразу, но все-таки Стамбулу это удалось. При этом лодка прилично зачерпнула воды, и теперь для нее стал критичен вес даже одного рыболова, две-три минуты – и пойдет на дно.

Стамбул это очень даже хорошо понимал, и у него опять-таки имелся шанс спастись, а именно – самому выпрыгнуть из лодки и, держась за борт, потихоньку буксировать ее к берегу. Температура воды была нормальной, чтобы не околеть от переохлаждения, какие-нибудь наблюдатели с берега или другие спортсмены могли заметить, к примеру, в бинокль, что происходит, и поспешить на помощь. Что немаловажно, в лодке находились его рыболовные снасти, которые стоили приличных денег, и расставаться с ними не хотелось…

Сомнения – прыгать немедленно или еще подождать – рассеялись, когда он вспомнил о спасательном жилете, на котором сидел. Стамбул по-быстрому набросил его на себя, защелкнул застежки и переполз-перевалился из лодки в воду. Да, организаторы соревнований предупреждали, что с водой в заповеднике желательно контактировать как можно меньше, но выбора у него не было.

Хотя навряд ли Стамбул покинул бы свое полузатопленное судно, если бы заметил, что к нему приближается так называемый котел лебяжьих пираний. Да если бы и заметил многочисленные всплески на поверхности воды, вряд ли бы испугался – откуда ему было знать, что стая этих самых лебяжьих пираний – сравнительно небольших рыбок вмиг «схомячивает» оказавшуюся на своем пути жертву…

Глава 13 А в это время…

Оставшийся в лагере в своей палатке Лёва Голевич открыл любимый походный блокнот и взялся за карандаш – пора было начинать записывать отчет о проходящем «Кубке мастеров». А писать было о чем! Сергей Олегович, спешно покинувший заповедник Кабанье урочище по непонятным для Лёвы причинам, в любом случае не пожалеет, что одобрил и оплатил поездку на это мероприятие двух своих сотрудников.

Помимо непосредственно отчета о соревнованиях, необходимо было упомянуть о неожиданной, загадочной гибели московского журналиста и в связи с этим якобы высказать глубокую скорбь. Хотя лично Лёва на самом деле не испытывал даже малейшего сожаления в связи со смертью Константина Какуева. Стоило упомянуть и о «сошедших с дистанции» двух егерях – Гэдульдихте и Налиме, намекая на то, что они капитулировали, зато спортсмены, несмотря на все тяготы и лишения, «остались в строю».

И ведь действительно: Владислава Мохова, то есть Сфагнума, укусила озверевшая черепаха, и довольно закаленному спортсмену из-за возникшего недомогания пришлось пропустить второй тур, но на третий он все-таки вышел. А Максим Максименков, то есть Магз, – мало того что в первый день соревнований серьезно поранил руки, так во второй еще и потерял зрение. Но, даже будучи, как все надеялись, только временно ослепленным, все равно отправился ловить рыбу. Иначе как подвигом это и не назовешь!

А какой Лёве удалось сделать фоторяд во время самих соревнований в плане природы и трофеев – залюбуешься! А какой типаж представляет собой каждый из егерей, какими яркими персонажами оказались Станислав Пашкевич – главный судья, а также устроитель соревнований Петр Васильевич Нешпаев!

Да к тому же тут еще и тайна имеется, которую ему, как журналисту, очень бы хотелось разгадать и в перспективе – сотворить сенсационный материал уже не про рыболовные соревнования. Отложив карандаш и блокнот, он вышел из палатки. Петра Васильевича увидел на вершине холма, как и накануне, тот сидел на раскладном стульчике и вроде бы дремал. Еще Лёва успел заметить Нинель, скрывшуюся в своей палатке, куда он тоже бы с удовольствием сейчас заглянул. Но все-таки сначала надо было поговорить с Нешпаевым.

– Дядя Петь, – окликнул Лёва организатора соревнований, поднявшись на холм. – А не хочешь ли ты мне по старой дружбе расколоться про то, как руки лишился? Может, тебе ее та самая кабырыба откусила?

– Кабырыба, говоришь, – усмехнулся Нешпаев. – С Евдокимычем, что ли, по пьяни пообщался?

Лёва решил промолчать.

– Нет, парень, – после небольшой паузы сказал Нешпаев. – Нет, не из-за кабырыбы я руки лишился. Совсем другая тварь это сделала.

– Какая тварь? – теперь уже поспешил с вопросом журналист.

– Такая, – вновь хмыкнул Нешпаев. – Сякая…

Портативная рация, которую Петр Васильевич держал в руке, зашипела, и он приложил ее к уху. Раздосадованный, Лёва окинул взглядом поляну с палатками по ее окружности, увидел бегущего человека и узнал в нем Дмитрия Бокарева – Волгаря, который вообще-то в это самое время должен был ловить рыбу. Но тот бежал от озера к противоположной стороне поляны, причем довольно-таки целеустремленно и, как оказалось, не куда-нибудь, а к палатке, принадлежащей Нинель. В которую и заскочил, не задерживаясь, даже чтобы постучаться.

– Слушай-ка, журналист, – привлек к себе внимание Нешпаев, – у спортсменов какие-то серьезные проблемы возникли. Не желаешь на лодочке со мной прокатиться? Там и про кабырыбу, и про разных других тварей подводных поговорим…

– Да, с удовольствием, дядя Петь! Сейчас, только за фотиком сбегаю.

Евдокимыч ничуть не врал Павлу Балашову, когда говорил, что его дочь Ниночка уже подростком начала заглядываться на мужчин. Так оно и было на самом деле. По подсчетам самой Ниночки, тех, с которыми она переспала, накопилось очень даже немало. Она даже вела так называемый «любовный дневник», в котором сама себя называла «ловелаской». Дневник представлял собой нечто вроде альбома, в который она записывала имена и, если узнавала, фамилии своих кавалеров, а если получалось, то и вклеивала их фотографии. После каждого секса она старалась рассказать о нем в своем альбоме: в каких позах все происходило, сколько раз он и «ловеласка» испытали оргазм, и обязательно ставила оценку любовной связи по десятибалльной шкале, – случись эта любовная связь в постели, в машине, в поле, в лесу, на берегу реки или в самой реке…

Не то чтобы она действительно испытывала любовь к каждому своему мужчине, просто наслаждалась общением с партнером по сексу. Для нее это было своего рода хобби. При этом Ниночка придерживалась строгого правила, даже принципа – никогда не заниматься любовью с лысыми и даже коротко стриженными мужчинами. Это не было связано с тем, что после «вспышки» и ее голова, и голова ее отца стали голыми как бильярдные шары. Она и до того катаклизма не отдавала себе отчета, почему с детства сторонилась лысых парней, хотя среди них встречались и вполне привлекательные и общительные – взять того же Сфагнума.

Возможно, потому, что сама всегда носила роскошные волосы, такие же, какие носили рок-музыканты семидесятых годов, музыку которых обожала. А еще рок-музыканты, как и ее отец, носили бороды, усы и бакенбарды, и это Ниночке тоже бесконечно нравилось. Когда же дочь бывшего лодочника не по своей воле лишилась волос и была вынуждена надеть парик, лысые и коротко стриженные мужчины стали для нее и вовсе противны. Среди них был и ее родной отец, который воспользоваться париками, видите ли, не пожелал. И хотя жили они под одной крышей, Ниночка старалась не смотреть в лицо родного отца, да она с ним практически и не разговаривала – было из-за чего.

Зато от местных мужчин, только не лысых и не коротко стриженных, озорного взгляда не отводила, и догадливые – чего от них хочет симпатичная девушка, не упускали возможности пойти, что называется, на контакт. И как-то уж так сложилось, что никто в связи с этим никаких слухов не распускал, не сплетничал. Разве что Лёва, «повинившийся» перед Павлом, что переспал с Ниночкой…

Для ловеласки Лёва стал третьим из группы рыболовов, приехавшей на соревнования. И в тот момент, когда еще один кандидат в списке новичков, намеченных для охмурения, то есть Волгарь – симпатичный, волосато-бородатый, растрепанный, с горящими глазами, буквально ворвался к ней в палатку, на лице Ниночки сразу же появилась плотоядная улыбка…

* * *

– Осока, а можно поинтересоваться? – спросил Магз после поимки очередной чехони.

– Хочешь узнать, почему я работаю егерем? – предвосхитила она вопрос.

– Да.

– Мой папа в этом деле профессионал. Вот я в него и пошла.

– А кто твой папа?

– Ты его знаешь. Он хозяин трактира «Бодрые поползновения» – Алексей Леонидович по прозвищу Монокль.

– Ого! – удивился Магз и тут же сосредоточился на вываживании еще одной сопротивляющейся рыбины, на этот раз оказавшейся сельдью. – Но работа егерем – опасная, – сказал рыболов, вновь забрасывая блесну. – Очень опасная. Почему же папа тебе позволяет бегать по заповеднику?

– Мой папа – великий, я бы даже сказала – уникальный мужик. Он таскал меня на рыбалку и охоту чуть ли не с пеленок. По его словам, я поймала свою первую рыбу прежде, чем начала составлять слова в предложения.

– Офигеть можно! – покачал головой Магз. – И что же, и сейчас неплохо рыбачишь?

– Я все больше охочусь. – Осока улыбнулась нахлынувшему воспоминанию. – Свою первую утку я подстрелила в пятилетием возрасте. Как-то осенью, когда северная пошла… Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, конечно. Это когда перед наступлением морозов перелетная птица летит в теплые страны. Хотя сам я не охотник, но мне Пашка Балашов про свои охотничьи приключения много рассказывал.

– Зато ты рыболов классный, – похвалила Осока, принимая из его рук упитанную сельдь.

– И как же ты, будучи дитем малолетним, утку убила? – спросил польщенный Магз.

– Папа притащил меня в охотничий шалаш, который сам построил на берегу одного из заливчиков этого самого озера. Все в шалаше специально оборудовал: две сидушки – себе и мне, подставочки, специальные упоры сделал, держатели для ружья.

Он и прежде меня на охоту постоянно брал, а тут разрешил мне выстрелить впервые в жизни. Мне хоть и пять лет было, но воспоминание на всю жизнь осталось. Папа установил ружье таким образом, чтобы оно прикладом в заднюю стенку шалаша упиралось, цевье – на специальную подставку, ствол – тоже. Показал, как целиться, как на спусковой крючок нажимать. Только самой нажать на спусковой крючок у меня сил не хватило. Представляешь, налетает на нас стая кряковых, я прицелилась в самую ее середину, а выстрелить не получилось. У меня слезы на глазах, а папа меня по голове погладил, свой палец на мой положил, и, когда следующая стая на выстрел налетела, нажали мы на спусковой крючок с ним вместе. И ведь подстрелили крякуху, причем селезня.

– Я офигеваю! – сказал Магз, задержавшись с очередным забросом, чтобы дослушать историю.

– Я тогда тоже офигела. Папа что-то неправильно с установкой ружья рассчитал, и мне так от отдачи прикладом по руке и скуле долбануло, что искры из глаз посыпались. Но это еще не все. Селезень, нами подбитый, шмякнулся не в воду, а прямо в наш шалаш и угодил прямо папе в голову. Представляешь – полтора килограмма тебе с неба на скорости в башку врезаются?

– Я офигеваю!

– Папа даже сознание потерял и со своей сидушки на пол свалился. Я как заору – и от боли, и от страха, слезы ручьем. Но папа быстро очухался, меня успокоил, и пошли мы с ним домой – травмированные, зато с трофеем. С моим первым в жизни трофеем!

– Да-а-а… – не нашел больше никаких слов Магз.

– Когда мы домой вернулись и моя маман нас увидела: папин глаз заплывший, мою щеку и мою руку, которая плетью висела, сначала вроде бы заплакала, а потом раскричалась, мол, не намерена больше с таким идиотом мужем под одной крышей жить. Потом кое-какие свои вещички собрала и дверью хлопнула. С тех пор я ее не видела. Только спустя некоторое время узнала, что маманя не просто от нас ушла, а к своему давнему любовнику богатенькому убежала. Сука… Да ты лови, лови, не теряй время-то.

– Знаешь, – серьезно заговорил Магз. – Я хоть и женатик, хоть и бабник, но если бы не знал, что ты моему другу Пашке нравишься, то…

– Опоздал ты с ухаживаниями, Магз, – перебила Осока. – Полюбила я друга твоего. Так что лучше продолжай рыбу ловить. Не поняла?! – Она приложила к глазам бинокль. – Чего это папа на базу возвращается?

– Может, еще одного спортсмена рыба-хулиганка зрения лишила? – попытался пошутить Магз.

Осока схватилась за рацию, которую, как оказалось, забыла включить перед сегодняшним стартом. А когда включила, тут же услышала пароль, согласно которому все егеря за пределами заповедника должны принять полную боевую готовность, а те, которые пребывают в Кабаньем урочище на службе, – срочно вернуться в палаточный лагерь.

– Бодрые поползновения! Бодрые поползновения! – раз за разом повторял ее отец.

– Магз, – обратилась она к спиннингисту. – Извини, но, кажется, на сегодня рыбалка закончена.

– Смотрите, там хищник жирует! – воскликнул Сфагнум, обращаясь к своему егерю.

Монокль изо всех сил налегал на весла, направляя лодку к берегу, и никак на его слова не отреагировал.

– Огромная стая, и, судя по всему, крупняк на охоту вышел! – не унимался сидевший на корме Сфагнум.

Егерь продолжал грести, не сбавляя темпа, то и дело повторяя в рацию, закрепленную на верхнем кармане своей камуфляжной куртки:

– Бодрые поползновения! Всем-всем – бодрые поползновения!

– Я требую, чтобы мы немедленно повернули вон в ту сторону, чтобы я продолжил ловлю! – не выдержав игнорирования со стороны егеря, закричал Сфагнум.

– Не надо кипятиться, уважаемый, – спокойно ответил Алексей Леонидович. – На водоеме произошло ЧП, возможно, кто-то из участников соревнований попал в беду. Необходимо принять соответствующие меры.

– Да пошел ты в жопу со своими мерами! – Сфагнум ухватился за борта лодки, подался вперед и, оказавшись нос к носу с продолжавшим грести Моноклем, закричал: – Я потратил приличное баблище, чтобы ловить рыбу в этом гребаном заповеднике, а ты мне это запрещаешь?! Да я на всех вас в суд…

Продолжить фразу у него не получилось: Моноколь отпустил весла и, подражая товарищу Шилову, который был «свой среди чужих, и чужой среди своих», в эпизоде первой встречи чекиста и поручика Лемке, от души врезал столичному мажору ладонями по ушам. После чего, не обращая внимания на схватившегося за голову, стонущего подопечного, вновь взялся за весла.

Глава 14 Бобровые косы

– Ты прости меня, миленькая, х-хры. Ну, не могла я тебя не остановить. Ты же детенышей, х-хры, убивала…

Тапир открыл глаза. Помещение, а точнее – земляная пещера, в которой он находился, была низкой, сумеречной и очень влажной. Его ноги были по щиколотку в воде, а сам Тапир пребывал в вертикальном положении и едва не касался затылком потолка. При этом он не имел возможности пошевелить руками, потому что они были привязаны или еще каким-то образом закреплены у него за головой. Еще он не мог говорить, – кто-то чем-то, скорее всего пучком мокрой травы или водорослей, заткнул рыболову рот. Тапир осознал, что не достает ногами земли, следовательно, его привязали, возможно, к стволу дерева.

– Знаешь, х-хры, миленькая, – вновь услышал он чей-то голос. – Вот мы вроде бы проходили в школе, что человек, х-хры, произошел от обезьяны. Дарвинизм, или, как его там, х-хры, – не важно. А почему, собственно, от обезьян? Х-хры! Почему, к примеру, не от бобров?! Видела бы ты, миленькая, х-хры, какие они замечательные строители! По сравнению с бобрами обезьяны, х-хры, – полный отстой. Бобры, скажу я тебе, миленькая Тридочка, во многом покруче людей…

– У-ым, – простонал кто-то в ответ, и только теперь в голове у Тапира прояснилось.

Он вспомнил, как Трида причалила лодку к берегу, якобы для того, чтобы пописать, как начала подниматься на бугорок, на котором вдруг появились бобры, и она начала по ним стрелять, как раздались ответные выстрелы и Трида завалилась на бок, а он попытался поскорее отсюда убраться, но бобры перегрызли весла на его лодке. Он и тогда не сдался и даже, вытащив одно весло из уключины, врезал заостренным концом по вынырнувшей из воды зубастой морде, чем-то похожей на человечью. Но потом лодка сильно накренилась, и он плюхнулся в воду и начал захлебываться, тонуть… Но, как оказалось, не утонул.

– Х-хры! Миленькая, ты застрелила насмерть трех бобрят и еще двух хорошенько ранила. Не знаю, выживут ли…

Тапир напряг зрение и различил метрах в двух прямо напротив себя существо, похожее на женщину. Звук – «х-хры» издавало именно это существо, а обращалось оно к Триде, лежавшей навзничь на мокром земляном уступе.

– Твой приятель выбил веслом глаз еще одному бобренышу, – продолжало говорить существо. – Твоему приятелю, х-хры, пощады, конечно, не будет. А тебя, миленькая, поверь, х-хры, мне очень жаль…

– Люсьен, – вдруг отозвалась Трида, которая до этого лишь прерывисто дышала, иногда издавая стоны. – В кого ты превратилась?

– Превратилась? ПРЕВРАТИЛАСЬ!!! – зло закричала Люсьен. И сразу перешла на спокойный тон: – А может быть, х-хры, не превратилась, но эволюционировала? Как думаешь?

– Мне показалось, – прошептала Трида, – что у некоторых бобров, по которым я стреляла, были черты твоего лица…

– Тебе, х-хры, не показалось. Это были мои детеныши, которых ты убила.

– Детеныши… Да не может быть такого. Все ты выдумала, Люсьен. Крыша у тебя поехала…

– Х-хры…

Тапир отказывался верить своим ушам. Не только ушам, но и своим мозгам. Хотелось бы верить, что происходящее – сон…

– Я нашла в себе силы… выкинуть трех детенышей, – сказала Трида. – Получается, тебе… силенок для этого не хватило?

– Ты же знаешь, миленькая, – после небольшой паузы ответила Люсьен. – Мой девиз – «когда тебя собрались изнасиловать, лучше не сопротивляться, а расслабиться и получать удовольствие».

– Извращенка…

– Конечно, извращенка. Бобры – лучшие в мире трахальщики! Я их полюбила. А уж как они полюбили меня – ты бы знала.

– Никогда не верила… думала, ты шутишь, рассказывая, как с собаками… трахалась…

– Собаки, х-хры, по сравнению с бобрами, как говорится, «тяп-ляп – моляры».

– Лучше бы… я умерла сразу и ничего этого не слышала, – негромко сказала Трида. – Парня-то отпусти…

– Ага, х-хры, щас! Хочешь, чтобы бобровое племя подумало, что их королева – размазня и готова отпустить убийцу своего детеныша. Х-хх-рры!

– Бобровое племя… королева… детеныши… – Трида закашлялась, из уголков ее рта потекли две струйки крови. Люсьен наклонилась к ней и принялась слизывать эту кровь.

Андрей Тапиров замотал головой, безуспешно пытаясь заставить себя проснуться. К несчастью, он не спал. Он находился все в той же земляной пещере вместе с умирающей Тридой, а существо, которое когда-то было нормальным человеком, питалось ее кровью. Кричать Тапир не мог и издавал лишь утробные стоны, но королева бобров никак на это не реагировала, у Люсьен было другое занятие – она принялась срывать с Триды одежду. Срывать – не то слово! Она по-звериному впилась зубами за воротник ее камуфляжной рубашки и рванула так, что отлетели пуговицы. Зубами же сорвала бюстгальтер, руками схватилась за пряжку на ее брюках…

– Х-хыр! Ты только не умирай, миленькая. Сейчас не умирай, потерпи, хотя бы немного потерпи, х-хыр…

Королева бобров почти полностью освободила Три-ду от одежды, когда в земляной пещере из какого-то невидимого для Тапира хода один за другим появились три бобра. Вернее, бобрами он назвал бы только двух, потому что у третьего морда была не совсем соответствующая типичному образу грызуна.

До сегодняшнего дня Тапир видел бобров только на почтовых марках и картинках, да еще в мультике, где эти зубастые сражались с раком и щукой. Еще он замечал на берегах рек и озер спиленные и поваленные бобрами деревья, слышал, что они порой наносят вред сельскому хозяйству. Ему до этого не было никакого дела. До тех пор, пока они не отгрызли лопасти на его веслах. И он даже представить себе не мог, что появившиеся откуда ни возьмись бобры вдруг, словно дрессированные цирковые собачонки, встанут в рядок на задние лапы перед Люсьен – своей королевой, и «захрымкают», словно что-то ей сообщая.

– Вот же твари! – воскликнула Люсьен. – Ну, сейчас они у меня получат!

Оставив в покое не до конца раздетую бывшую любовницу, она схватилась за винтовку, а потом и еще за автомат Калашникова, который принадлежал Триде.

– Так! – властно сказала королева Люсьен своим подданным. – К ней, – она кивнула на Триду, – не прикасайтесь. А с этим, – кивок на Тапира, – как с ненужным деревом! Немедленно!!!

Куда-то юркнув, она пропала из поля видимости Тапира, зато в этом поле оказались три морды – две бобровые, одна какая-то деформированная. Приблизившись к нему, два бобра погрузились в воду, а третий встал на задние лапы и потянулся к его паху. Тапир всегда очень аккуратно ухаживал за своими ногтями на пальцах рук и ног, но даже представить себе не мог, что кто-то когда-то станет отгрызать не только его ногти, но и пальцы, и уж тем более что кто-то вгрызется зубами в его в пах.

Ох, если бы он хотя бы мог закричать…

Сэмэн налегал на весла, то и дело оборачиваясь. Павел смотрел в бинокль на прибитую к берегу лодку Тапира и Триды. Похоже, сейчас в ней никого не было. Берег становился все ближе и ближе, а на душе – все тревожнее. Тревога усилилась, когда Павел различил на берегу какие-то шевеления, да и с самой водой было что-то не так: слева и справа от лодки Тапира только что были тишь и гладь, и вдруг появились непонятные всплески.

До берега оставалось метров сто, когда оттуда грянул выстрел, и Сэмэн, в очередной раз обернувшийся, вдруг лишился своей камуфляжной бейсболки, которую машинально, словно хоккейный вратарь – шайбу, на лету поймал Павел. В козырьке бейсболки зияла дыра. Павел и Сэмэн посмотрели друг на друга раскрыв рот и, словно по команде, упали на дно лодки, как раз в тот момент, когда грянул второй выстрел.

– Ствол! Дай сюда ствол! – Павел вырвал автомат, в который судорожно вцепился егерь.

Снял оружие с предохранителя, передернул затвор и, не поднимая головы, высунув автомат за борт, дал короткую очередь в сторону берега. И еще одну. После чего поднялся на колени и приложил приклад к плечу, прицелившись в лодку Тапира – для начала. В ней – никого, а на берегу – бугорок, из которого, скорее всего, и стреляли. Но кто стрелял, кто? Не Трида же, у которой был такой же боекомплект, как у Сэмэна и у большинства егерей, обслуживающих рыболовов-спортсменов. Он бросил взгляд на егеря – тот был в порядке, более того, включил портативную рацию и быстро-быстро заговорил:

– Бодрые поползновения! Внимание всем – бодрые поползновения! Я – Сэмэн, мою лодку только что обстреляли со стороны Бобровых кос. Там у берега пустая лодка Триды и одного из спортсменов – не знаю имени…

– Его Тапиром зовут… – подсказал Павел.

– Да, не важно, – огрызнулся егерь. – Бодрые поползновения – в ружье, в ружье, блин!

– Что происходит, егерь? – не отрывая приклада от плеча, поинтересовался Павел.

– Да откуда я знаю!

Со стороны острова грянул очередной выстрел, и Павлу показалось, что пуля просвистела у него над самым ухом. В ответ, метясь по бобровой хатке, он дал длинную очередь, закричав:

– Вот вам, суки!

– Надо уматывать отсюда! Садись, – решительно заявил Сэмэн и, схватившись за весла, развернул лодку на сто восемьдесят градусов, возможно тем спасая жизнь и себе и Павлу, так как со стороны острова прозвучал очередной выстрел.

Павел, потерявший равновесие в процессе разворота лодки и хорошо, что не вывалившийся за борт, вновь нажал на спусковой крючок, впрочем, всего лишь в небо, – так, для острастки.

– Если они попадут в лодку – нам кранты!

– А как же Трида, Тапир?

– Не знаю! Но ты пойми – если хотя бы одна пуля угодит в борт лодки, то все, нам не жить!

Словно в подтверждение словам Сэмэна, с берега прозвучал очередной выстрел – к счастью для егеря и спортсмена, пуля не достигла цели. Павел не остался в долгу и принялся стрелять в сторону Бобровых кос до тех пор, пока в магазине не кончились патроны. И только принимая запасной магазин из рук Сэмэна, он заметил, что их лодку преследуют. Как ни быстро налегал на весла егерь, какие-то то и дело выныривавшие на поверхность бугорки, тут же опять скрывавшиеся под водой, становились все ближе и ближе.

– Сэмэн, за нами кто-то плывет, гонится! – крикнул Павел, присоединяя к автомату новый магазин с тридцатью патронами. – Какие-то твари!

– Стреляй по ним! – не раздумывая, ответил Сэмэн.

– А кто это?

– Да не знаю я! Раз преследуют, значит, хотят убить и сожрать, бляха-муха! Хочешь, чтобы нас сожрали? Я не хочу. Или давай садись на весла, стрелять я буду!!!

– Спокуха, парень, я в армии был командиром отделения снайперов!

– Так чего медлишь?

– Сейчас. – Павел передернул затвор, досылая патрон в патронник. После чего перевел предохранительную скобу на одиночные выстрелы, приложил приклад к плечу и навел ствол на воду. С берега вновь донесся звук выстрела, но рыболов не обратил на него внимания. Прицельно стрелять одиночными было гораздо экономичнее. И как только в десятке метрах от лодки на поверхности воды показалось нечто непонятное, он нажал на спусковой крючок. И попал, попал!

Пятно воды в месте сразу затонувшего неизвестного преследователя окрасилось красным. В следующее мгновение появилась еще одна цель, и Павел вновь не сплоховал. В армии его назначили командиром отделения снайперов не за красивые глаза, стрелял Павел всегда на отлично, причем из любого оружия, будь то пистолет Макарова, винтовка Драгунова, автомат Калашникова, ручной или станковый пулемет и даже – гранатомет. Ему бы после службы в какой-нибудь спецназ пойти, но нет, избрал «мирную» профессию журналиста…

Сейчас как минимум два его выстрела из трех достигали цели. А цели, как он наконец различил, были не чем иным, как появляющимися на поверхности воды головами бобров. Он попадал прямехонько в лоб или в глаз, один раз попал прямо в оскалившуюся пасть и вроде бы выбил зверю передний зуб. Преследователей становилось все меньше, но они были все ближе и ближе, а он стрелял и стрелял, и, как правило, не промахивался. Рука Павла дрогнула, когда вместо типичной морды очередного вынырнувшего на поверхность бобра он различил что-то другое, не сразу поддающееся описанию. В это существо он не попал, да и стрелять как-то сразу расхотелось.

Зато со стороны Бобровых кос по его лодке стрельба – тоже одиночными – не прекращалась, хотя отплыли они от берега уже метров на четыреста. Павел вроде бы даже перестал предавать этой вражеской стрельбе значение, но тут его рулевой вскрикнул и застонал. Пуля попала Сэмэну в локоть – догребся!

Для начала Павел наугад трижды выстрелил в сторону Бобровых кос. Затем перевел ствол на окружающую воду, приготовившись начать пальбу в любой момент, и был наготове до тех пор, пока плывущая по инерции лодка не остановилась. И только после этого, не слыша больше выстрелов с берега и не наблюдая преследователей, забросил автомат за спину и бросился оказывать помощь раненому.

Глава 15 Очеловечились

– Ну, что там случилось? – нетерпеливо спросил Нешпаев у выскочившего из лодки Монокля. – Что-то слишком серьезное! – ответил тот и обратился к сидевшему на корме и державшемуся за голову Сфагнуму. – Эй, рыбачишко, давай вылазь. И вещички свои прихвати.

– Может, Сэмэн просто это с похмелюги…

– Нет, – отрезал Монокль. – Я его знаю – на работе он кремень, сколько бы накануне ни выпил. А паролем «Бодрые поползновения» – просто так не бросаются.

Монокль деловито огляделся. Вслед за ним к берегу причалила лодка с Осокой и ослепшим спортсменом, которому она помогла выбраться на сушу, после чего вновь забралась в лодку – за его рыболовными снастями.

В еще одной лодке сидел в ожидании команды абсолютно спокойный Прохор и поглаживал ствол своего АК-74. Его сегодняшнего подопечного в округе не наблюдалось, но оно и к лучшему, дилетанты в предстоящем деле Моноклю были не нужны. Помимо шести лодок, предназначенных для спортсменов, в лагере были еще две запасных – оснащенные всем необходимым, они были наполовину вытащены на берег и ждали своего часа.

Один за другим к хозяину трактира «Бодрые поползновения» подошли профессор Борис Яковлевич Яншевский, главный судья соревнований Станислав Пашкевич, Лёва Голевич, водитель микроавтобуса Евдокимыч и два егеря – Бальзер и Неон, которые выполняли в лагере различные хозяйственные работы. Все за исключением Лёвы и Пашкевича были вооружены.

– Бальзер, пойдешь с Осокой, Неон, ты – с Прохором, – велел он егерям, и те, молча кивнув, направились к лодкам.

– Со мной – журналюга, то есть Лёва, пойдет, – потребовал Петр Васильевич.

– Хорошо, – не стал возражать Монокль. Его никто не назначал главным, но это как-то само собой подразумевалось. И команды он отдавал быстро, четко, как на войне. Впившись взглядом в профессора, спросил: – Борис Яковлевич, ты готов со мной пойти?

– Готов, Алексей Леонидович.

– Только учти, будешь на веслах.

– Да легко, командир.

– Так, Евдокимыч – ты в лагере остаешься за старшего. Под твою ответственность – три спортсмена: слепой, как его… Магз, кажется, еще тот, который в бильярд играть не умеет, да и рыбу тоже ловить не умеет…

– Сфагнум, – подсказал Евдокимыч.

– Да. И еще – Волгарь, не знаю, куда он подевался. Ну и главный судья, конечно же. Пусть им всем твоя Нинель вместе с Хеллен поесть что-нибудь приготовят. Евдокимыч, оставляем тебе одну лодку. Но никого на воду не выпускай! Ствол у тебя есть. По моей команде или мало ли что произойдет – вызывай подмогу. Откуда вызывать, тебе хорошо известно, пароль, надеюсь не забыл?

– Как же его забудешь, Леонидыч, тудыть тебя растудыть. «Бодрые поползновения».

– Вот-вот.

– А может, все-таки сразу подмогу вызвать… – начал было Борис Яковлевич, но Моноколь его перебил, вновь обратившись к Евдокимычу:

– Только ни в коем случае не связывайся с военными и полицией, сами разберемся. Всё! Все – по лодкам!

– Ты, что, с цепи сорвался! – Ниночка наконец-то оттолкнула от себя Дмитрия Бокарева. – А может, только на днях из армии или зоны вернулся?

– Нет, – тяжело дыша, ответил Волгарь и тут же солгал: – Просто ты мне очень понравилась. Можно сказать, я в тебя с первого взгляда влюбился.

– Ну как же, поверила я, – усмехнулась Ниночка. – Думаешь, не заметила, как ты на Триду пялился…

– Это все для отвода глаз, – упорствовал Волгарь. – Ты ведь тоже сначала Змею глазки строила. Признавайся, ведь строила.

В палатке Триды они провели не больше часа, но такого бешеного секса ни у нее, ни у него еще не было никогда в жизни. И ни она, ни он об этом ничуть не жалели. Но Ниночка была удивлена, очень удивлена такой активности обычного на первый взгляд парня. Да и Волгарь поражался самому себе, но он-то знал настоящую причину, благодаря которой набросился на Ниночку с ласками и неиссякаемым желанием. Этой причиной был тот самый угорь – волосатый угорь, которого он поймал и который долбанул его «разрядом». Конечно, Ниночка в постели тоже была великолепна, а вот он сам – сможет ли когда-нибудь впредь повторить подобный сексуальный подвиг? Или для этого каждый раз необходимо будет поймать волосатого угря?

Волгарь вдруг всем своим существом почувствовал новый прилив желания и машинально ухватил женщину за обнаженную грудь.

– Опять? – распахнула Ниночка глаза. – Ты вообще, что ли, маньяк озабоченный?

– Нет! Просто я хочу тебя!

– Нинка, ты там одна? – крикнул кто-то у входа в палатку.

– А в чем дело, батяня?

– Спрашиваю, ты там одна? Войти можно?

– Нельзя, я голая! Сама сейчас выйду. – Она вскочила с надувного матраса, на котором остался лежать Волгарь, и, поспешно накинув халатик на действительное голое и такое соблазнительное тело, выскочила на улицу.

– Кто там у тебя? – последовал строгий вопрос.

Оставшийся в палатке Волгарь по-солдатски быстро и вроде бы бесшумно оделся.

– Батяня, это абсолютно не твое дело!

– Значит – не одна, тудыть тебя растудыть!

– Хочешь, чтобы я, не сходя с места, послала твои вопросы и тебя лично куда-нибудь подальше? За мной не залежится.

– Да не надо, не говори. Ты здесь на работе, поэтому вместе с Хеллен срочно готовьте пожрать человек на десять. Нет, лучше – на пятнадцать, тудыть вас растудыть. Побольше консервов мясных используй, не жалей, по всему выходит, что соревнования сегодня закончатся.

– А чего так? – настороженно спросила Ниночка.

– Перестрелка, дочура. В районе Бобровых кос перестрелка, тудыть их растудыть.

– Кто – с кем?

– Если бы знать. Только боюсь я, недосчитаемся мы сегодня кого-то из хлопцев твоих знакомых.

– Черт! Ну, скажи ты мне, батяня, за что все это на нашу голову?!

Ответа Евдокимыча Волгарь не услышал. Тот увел свою единственную дочь заниматься приготовлением обеда.

Четыре лодки рядком рассекали воды Лебяжьего озера, разве что лодка с Нешпаевым и Лёвой, который был на веслах, немного отставала от других.

– Ну, дядя Петь, расскажешь что-нибудь про кабырыбу и про всяких местных тварей подводных? – спустя некоторое время спросил журналист.

– Конечно, расскажу, Лёва, – усмехнулся Ношпа, поправив висевшую на поясе кобуру с пистолетом Макарова. – Мне и самому из собственных уст еще раз услышать эту историю не помешает.

Он ненадолго задумался.

– Кабырыба мне по наследству досталась вместе с домом, в котором я квартировал у одной старушки древней. Откуда взялась эта фигурка с телом рыбы и мордой кабана, покойница Лизавета, царство ей небесное, не рассказывала. Только предупреждала, чтобы на зверюгу деревянную ни в коем случае ни капли воды не попадало. Ну а я эту самую кабырыбу аккурат перед самым дождем и подбросил в лодку главному брэку, который со своей шоблой намеревался Лебяжье озеро током пробить. Очень удачно подбросил. Когда они на озеро на своих лодчонках выплыли и дождичек закапал, кабырыба и вспыхнула, и всех браконьеров погубила…

– Дядя Петь, ты не обижайся, но верится в такое с очень большой натяжкой, – вздохнул Лёва.

– Твое дело, журналюга. Хочешь верь, хочешь нет.

– Ладно, а по поводу твоей руки-то что? То есть по поводу ее отсутствия?

– По поводу руки… Здесь, в Кабаньем урочище, после той самой вспышки некоторые рыбы изменились и внешне, и в плане агрессивности. Короче, мутировали. Никаких конкретных выводов ученые так и не сделали. Сложно все это… Ты давай налегай на весла-то…

– Ну и чего, чего? – Лёва постарался грести быстрее.

– Да вот чего. – И Павел Васильевич подробно, во всех деталях поведал журналисту о той самой злополучной рыбалке, во время которой лишились рук и он, и его напарник. Рассказал он и о вернувшемся через некоторое время исцеленным Гараже. Не умолчал об нетинной цели задуманного и организованного им «Кубка мастеров».

Лёва даже удивился такой откровенности. Ношпа словно исповедовался перед своей неминуемой кончиной.

– Левым веслом посильней подгреби, – сказал Петр Васильевич, тем самым корректируя направление движения лодки. – Скоро будем на месте.

– А я, кажется, от кого-то слышал, что Гараж так с концами и пропал. Или это не о нем?

– О нем, о Генке Белове. Только, говорю же тебе, вернулся Гараж из заповедника – живой и исцеленный той же самой рыбой, что его покалечила.

Петр Васильевич расстегнул кобуру, вытащил пистолет и о край сиденья снял его с предохранителя, – учитывая, что действовал одной рукой, к тому же левой, – довольно ловко. Не менее ловко зажал пистолет между колен и, передернув затворную раму, дослал патрон в патронник.

– Гараж был убежден, что местная рыба, которая людей калечит, сама же потом их здоровье восстанавливает. Во всяком случае, с ним так и произошло.

– И куда же он потом подевался? – не отрывая взгляда от пистолета, спросил Лёва.

– Помер Геннадий Белов, хотя и не без моей помощи, – спокойно ответил Нешпаев.

Рация Петра Васильевича зашипела, и из нее донесся голос Монокля, чья лодка вырвалась вперед остальных:

– Вижу у берега лодку Триды. Судя по всему – в ней никого нет. И одно весло сломано. Второе… тоже сломано – на берегу валяется. Там как раз бобровая хатка. Всем – боевая готовность!

– Лёва… – Петр Васильевич подул в ствол пистолета. – Из лодки ни в коем случае не выходи. Но и от берега не отплывай – не исключено, что нам придется срочно отсюда уматывать.

* * *

Наверное, правильнее было бы плыть сразу в сторону палаточного лагеря, но так уж получилось, что лодка Павла оказалась неподалеку от одного из островов или полуостровов – не суть важно. Поэтому он, наскоро перевязав руку раненому Сэмэну бинтом из его же аптечки и дав егерю хлебнуть спирта из фляжки, находившейся все в той же аптечке, решил для начала подгрести к ближайшей суше – хотя бы для того, чтобы немного перевести дух, посмотреть, сколько осталось в магазине патронов, вместе подумать о дальнейших действиях…

Налегая на весла и все ближе приближаясь к островам, Павел вспомнил дословно еще один свой рассказ, речь в котором велась от третьего лица, одним из персонажей которого, по удивительному стечению обстоятельств, был бобр по прозвищу Леха Леонидыч – почти как имя и отчество хозяина «Бодрых поползновений» – Монокля:

«– Барсик!

Николай Колчин, которого все называли просто Кыля, дернулся и со стоном перевернулся на другой бок.

– Барсик, Барсик, Барсик…

Это было издевательством. Какого, спрашивается, черта орать под окнами? Надрываться, зовя гуляку-кота! Ну, гуляет себе, так и пусть гуляет, когда есть захочет – сам придет. Так нет же, соседка – дура – делать ей нечего, взяла за правило орать на всю улицу…

– Барсик!!!

– О господи! – взмолился Кыля, открывая глаза. – Когда же это закончится!

Урезонивать соседку бесполезно. Она Кылю даже слышать не хотела. На дворе – день, имеет право. Но Колчин-то отработал сутки. И не каким-то там охранником, а дежурным по инкассации, что подразумевало организацию работы трех десятков маршрутов, прием и выдачу оружия, раций, сумок с деньгами, заполнение массы документов… Поспать ночью удалось от силы часа четыре – на стульях и в одежде. К тому же два раза просыпался из-за расшумевшихся крыс…

Шутки шутками, а однажды в его смену крыса укусила охранника за мочку уха. Тот, задремавший в коридоре – тоже на стульях, так на пол и свалился. Спросонья подумал, что его током ударило. Но при чем здесь ток – поблизости ни проводов оголенных, ни даже розетки. Зато на мочке уха отчетливый такой „вампирский“ укус и кровь. Утром позвонили в скорую, объяснили, что да как, но медики так и не приехали, а перезванивать не стали, понадеялись, что обойдется. Обошлось.

Одно время крысы повадились навещать квартиру Колчина, которая была на первом этаже обычной хрущевки на набережной. На кухне, за газовой плитой, крысы прогрызли пол и время от времени устраивали шоу. То по бельевой веревке на передних лапах к развешанной сушиться вобле подберутся, то провод от холодильника перегрызут, то хлебницу распотрошат. Однажды все та же соседка-дура позвонила в дверь и сказала Кыле, что у него на кухне крыса на форточке сидит. Как же та крыса пищала, когда он ее форточкой прихлопнул!

Кыля не считал, сколько всего перебил в собственной квартире крыс, – много. Иногда ночью специально затаивался на кухне с рашпилем в руках, чтобы уничтожить очередную обнаглевшую тварь. Но однажды, когда увидел сразу двух маленьких светленьких крысят, рука у Кыли дрогнула, и вместо того, чтобы привычно задействовать рашпиль, он подбросил хвостатым хлеба.

Удивительно, но с тех пор крысы посещать его квартиру перестали. Зато повадились мыши. Но они особо не досаждали, не шумели.

Муравьи и тараканы, которые то появлялись, то пропадали, Кылю вообще не волновали. Комары – другое дело, как-то даже под Новый год искусали. С ними он боролся всякими современными средствами. Сложнее было с воронами – порой так раскаркаются, что хоть отстреливай. Охотничья двустволка у Кыли имелась, но не палить же из нее в Центральном округе Москвы – штрафанут, да еще ружье конфискуют. Он купил рогатку, которой до сих пор ни разу не воспользовался, – деревьев во дворе было много, но если он даже замечал среди веток и листвы опостылевших каркуш, то стоило открыть окно, как они тут же улетали – чувствовали опасность.

С кошками у Кыли был мир; будучи заядлым рыбаком, он постоянно возвращался домой с окуньками и другой рыбешкой – для того же Барсика. А вот собаки иногда доставали. Как начнут под окнами лаять или выть – сил нет. Не один раз приходилось Кыли вставать среди ночи и выходить на улицу, чтобы, имитируя, как поднимает с земли камень, прогнать кобелей-сук…

Но вся эта живность и шумевшие под окнами машины не столько раздражали Колчина, сколько двуногий Зверинец – так он называл соседей по дому, собиравшихся на лавочке под его окном!

Раздражали не только соседи, но и бомжи, проникавшие в подъезд, распространявшие зловоние и заразу; и скандалящая на улице пьянь; и гогочущая ночь напролет молодежь; и дворник, начинавший мести улицу в шесть утра; и сантехники, минимум раз в неделю приезжавшие по вызову и начинавшие возиться с канализационным колодцем, чтобы устранить очередной засор; и дети, которые галдят, да еще и под самым окном с мячом резвятся…

Сантехники, конечно же, делали нужное дело, но зачем же так орать, когда ты всего-навсего трос в недра колодца запихиваешь? Зачем людей будить? Нельзя, что ли, по-тихому работу выполнить?! Детям Кыля грозил из окна пальцем и убеждал идти играть в мяч на школьную площадку; бомжей от своего подъезда со временем отвадил, не мудрствуя лукаво, угрожая двустволкой; в отношении местных алкоголиков пришлось вызывать милицию – помогло; с молодежью приходилось разбираться тет-а-тет, выходить на улицу и по-людски объяснять, что во дворе слишком сильная акустика, а спать хочется – обычно тоже помогало; на дворника, плохо понимавшего по-русски, пришлось жаловаться в ДЭЗ…

А на соседа с четвертого этажа кому жаловаться? Который на Шелепихе в этой хрущевке с момента ее постройки живет и который на одно ухо глухой, зато очень любит поговорить с тем же дворником. Очень громко рассказывать, сколько рыбы поймал в реке, до которой от подъезда пешком – три минуты. Кыля там не рыбачил принципиально. Ну какой интерес забрасывать спиннинг, глядя на многоэтажки и слушая близкий шум машин!

Глухого он на дух не выносил даже не за то, что тот ловил не удочкой или спиннингом, а добывал рыбу сеточными экранами, после чего продавал у метро „Полежаевская“, выдавая за экологически чистый продукт. Глухой был так жаден, что ни разу не угостил даже самой маленькой рыбешкой того же Барсика. Более того, однажды Кыля стал свидетелем, как сосед врезал гуляке-коту ногой в живот, словно футбольный мяч наподдал. Если бы хозяйка Барсика такое увидела, она бы Глухого убила.

Кыля не поленился – встретил Глухого в подъезде и предупредил, что, если нечто подобное повторится, сосед оглохнет и на второе ухо. Дня через два ни свет ни заря Кыля вскочил с кровати от дикого кошачьего взвизга. Высунулся в окно и успел заметить удаляющегося по направлению к реке Глухого… Днем, когда пошел за пивом, увидел у песочницы на детской площадке Барсика – грозу местного кошачьего племени. Только вид у гуляки-кота был донельзя жалкий: уши прижаты, хвост по земле волочится. Не иначе это Глухой на хвост наступил, а скорее всего, дверью перебил.

Помимо пива и вяленого леща Кыля купил мороженого минтая. На обратном пути завернул на детскую площадку и подбросил рыбку инвалиду. Барсик – только этого и ждал – впился зубами минтаю в голову, утащил за песочницу, но тут же вернулся и лизнул кормильцу руку, которой он собрался его погладить. Кыля усмотрел в этом что-то сравни благородству, что ли. Положил-таки ладонь Барсику на голову – теперь уже не погладить, а как-то, может быть, проникнуться с котом сознанием. На какое-то мгновение Кыле показалось, что проникнулся…

Но каким бы ни был для Колчина неприятным человеком Глухой, больше всего его напрягали другие соседи – тот самый Зверинец. Соседи не были плохими людьми, просто Кыля их не понимал и, сколько ни старался, понять не мог. Они не мешали ему спать ночью, как те же бомжи-крысы-алкоголики-собаки-вороны; они не будили его рано утром, как метущий тротуар дворник и зовущая Барсика дура-соседка; они просто собирались вечерами у лавочки перед подъездом Кыли и проводили время, покуривая, попивая вино и пиво и треплясь о том о сем.

Все они были немного моложе Кыли – три женщины и один мужик, который работал таксистом. Иногда вокруг них кучковались дети, добавляя в общий базар свою толику. Имен соседей Кыля не помнил и, скорее всего, не узнал бы их в лицо, встретив на улице в другом месте. Зато они, кажется, знали всю его подноготную. Ну, прямо как старушки шелепихинские. Старушкам-то простительно, они в другое время росли, им больше ничего делать не остается, как у подъездов сплетничать. Но почему Зверинец-то старушенциям уподобляется?!

Кыля, как и многие его друзья, всегда чем-то занимался: рыбалка-охота, ягоды-грибы, футбол-хоккей, музыка-книги, филателия-нумизматика, преферанс-шашки-шахматы-нарды-домино-пинг-понг. И хорошее кино Кыля любил, и по случаю театр посещал с удовольствием. Разве что в политике не разбирался.

Так и Зверинец не разбирался. Периодически Кыля был вынужден выслушивать, о чем они гутарят – акустика-то во дворе о-го-го! О всякой фигне его милейшие соседи гутарили: знакомых обсуждали, разные покупки, вредность начальства… Каждый день одно и то же, на лавочке под его окном.

Как же Кыля ненавидел эту лавочку!!! Вот взял бы да и сжег. Или разломал к чертям собачьим, или облил каким-нибудь креозотом, чтобы присевший на нее потом не отмылся. Так ведь опять-же нельзя – добрейшей души соседи сразу вычислят, кто диверсант. Здесь и вычислять не надо – Колчин не раз во всеуслышание заявлял, что мечтает от этой лавочки избавиться.

Не раз и не два Кыля пытался объяснить этим людям прелесть точно такого же отдыха, но не у подъезда, а на природе, на набережной, до которой всего-то шагов сто. Там, если спуститься к самой воде, и костер можно разжечь, шашлычки приготовить, и орать в голос, никому не мешая, а посидеть вместо лавочки можно на поваленных деревьях.

Зверинец его не понимал: наш подъезд, наша лавочка, имеем право. Да, право они имели, только не хотели учитывать, что окна их квартир на четвертом-пятом этажах, а у кого-то вообще на противоположную сторону выходят. А у Кыли вот они окна – до лавочки доплюнуть можно.

И ладно там бабы, но таксист-то, муж одной из них, что хорошего нашел для себя в таком времяпрепровождении?! И ладно бы он с ними пил хотя бы пиво, так нет, давно завязал таксист с алкоголем – по его же собственным словам, ему достаточно пятьдесят капель принять, чтобы разбуяниться, а в тюрьму не хочется.

Ну, допустим, один разок позволительно с подругами жены лясы поточить, но он с ними каждый вечер – чего-то рассказывает, чему-то ржет в голос. При этом по телевизору могут показывать бокс, баскетбол, чемпионат мира по футболу, когда все нормальные мужики от экранов оторваться не могут. Таксисту же подобные мужские радости по барабану. Странный человек. А может, и не человек вовсе. Какой-нибудь инопланетянин. С себе подобными на своем языке обсуждает неземные проблемы, и все человеческое им глубоко чуждо…

– Барсик!

Вот не хотел сегодня Кыля пить, но, видимо, придется. Вообще-то до следующей смены у него больше двух суток, так что можно себе позволить. Правда, завтра утром он собирался с лучшим другом Лёхой Леонидычем смотаться за грибами под Звенигород. Говорят, пошли первые опята, а такой случай упускать нельзя.

Да, сейчас лучше выпить, чтобы нервы успокоить и перестать думать, каким бы наиболее изощренным способом изничтожить и Глухого, и Кошатницу, и весь Зверинец.

Еще больше успокаивало Кылю купание в Москве-реке.

Не просто купание, он взял за правило Москву-реку переплывать. И не просто переплывать, а со стограммовой бутылочкой водки в руке, чтобы опустошить ее на противоположном берегу, отдыхая и наслаждаясь сравнительной тишиной. Сюда могли добраться только такие же, как он, пловцы, потому, что и выше и ниже по течению проход к реке был невозможен из-за заборов с колючей проволокой. Вроде бы Москва – вон они, многоэтажки и краны Западного речного порта, а тут – почти километровая „глухомань“.

Потому-то и облюбовала эту глухомань семейка бобров, невесть каким образом сюда добравшаяся. Кыля был поражен, когда, в очередной раз переплыв Москву-реку, увидел поваленную в воду иву, ствол которой невысоко от земли – словно песочные часы. Как опытный охотник, он, конечно же, сообразил, что это проделки бобрового племени, а бобров он очень даже уважал. В отличие от Лёхи Леонидыча, который однажды на рыбалке оступился в бобровую тропу, расшиб локоть да еще и спиннинговую катушку сломал.

Вообще-то Кыле было жалко деревья, но тут уж ничего не поделаешь – матушка-природа разруливала. Впрочем, бобры и не наглели: со временем повалили шесть-семь ив и тополей, соорудили себе подземное жилище и на этом, кажется, утихомирились. Кыля много читал про этих зверьков и не переставал ими восхищаться. Это ж надо – сооружать под землей настоящие многокомнатные квартиры, строить плотины, при этом не враждовать с другими представителями животного мира, питаясь лишь корой и ветками деревьев, травянистыми растениями и, как слышал Кыля, желудями.

Для Кыли соседство с бобрами оказалось настоящим подарком. Он стал переплывать реку не от случая к случаю, а постоянно, иногда дважды в день. Теперь уже не только с маленькой бутылочкой в одной руке, но и с „букетиком“ ивовых веточек, которые наламывал на своем берегу. Гостинец для бобров, который он оставлял рядом с батареей пустых бутылочек, к следующему посещению глухомани всякий раз исчезал.

Такое продолжалось примерно с месяц. Кыля переплывал реку, обнаруживал новые следы деятельности бобрового племени, оставлял для них букетик, за три приема выпивал в одиночестве сто граммов и – домой. А потом, в один прекрасный вечер, одиночество оказалось нарушено. Из воды у его ног показались сразу три бобровые морды. Носатые, усатые и зубастые, с маленькими прижатыми ушами и черными глазками.

– Привет! – сказал им Кыля, ничуть не испугавшись. – Как жизнь бобровая?

Два грызуна моментально скрылись под водой, третий, поводив носом, выбрался на берег. Он был крупным, размером, наверное, с лайку, только более заматеревшим, что ли. Лапки короткие, между пальцев – перепонки, а позади – хвост, похожий на лопасть весла. И у него был очень красивый, густой, черный с отливом мех.

Некоторое время Колчин и бобр разглядывали друг друга. Потом бобр подошел к букетику ивовых веточек, взял передними лапами одну и принялся ее грызть. Это выглядело так прикольно, что Кыля не отказал себе в улыбке. Вообще-то он был заядлым охотником, и довелись ему, оказавшись с ружьем в руках где-нибудь в Тверской области на берегу какой-нибудь реки Медведицы, увидеть бобра, рука, наверное, не дрогнула бы – выстрелил бы в зверька. А может, и не выстрелил бы…

Бобр, казалось читая мысли охотника, оторвался от трапезы и уставился на него подозрительным взглядом. Хотя какой у бобра может быть взгляд? Подозрительный, благодарный, несчастный, злой? Зверек, он и есть зверек.

– Может, выпьешь, приятель? – спросил Кыля, протягивая зубастому наполовину полную мензурку.

В ответ „приятель“ протянул Кыле зажатую в лапе, наполовину обгрызенную ивовую веточку.

– А вот давай! – Ничтоже сумняшеся, он сполз поближе к зверьку и взял веточку. – Вот давай сначала я выпью и этой фигней закушу, а потом ты сделаешь то же самое. Выпить на брудершафт, извини, не могу.

Бобр, конечно же, ничего не ответил, но Кыле показалось, что зубастый прекрасно его понял. А черт его знает, может, звери всегда понимают, что им говорят люди. Просто ответить не могут. А если и отвечают, к примеру, как тот же Барсик, своим мяуканьем, так и люди этого понять не могут – не доросли до кошачьего языка. Впрочем, и Кылин соседский Зверинец тоже его слова не понимал или не хотел понимать. А вы говорите – борбы-кошки-собаки…

Кыля пригубил водки и, вновь протягивая бобру мензурку, как и обещал, вгрызся в горькую ивовую веточку – так себе закуска. Кажется, бобр поступок оценил, потянулся носом к маленькому горлышку, нюхнул и тут же передернулся всем своим заматеревшим телом.

Так, бывает, пьяницы передергиваются после принятия очередной дозы алкоголической отравы. Кыле не понравился вкус ивы, „приятелю“ не понравился запах водки. Кыля сплюнул горечь, бобр еще немного покрутил головой, затем по-хозяйски собрал весь букетик, притащенный человеком с противоположного берега, и, посмотрев Кыле в глаза, ретировался в реку.

– Покедова, приятель, – сказал на прощание Кыля. – Впредь я буду называть тебя Леонидычем. В честь своего лучшего друга. Который, если говорить правду, бобров ненавидит. Ничего, вдруг проникнется, что его именем, то есть отчеством… Да, какой там – проникнется! Как бы морду мне не набил за такие приколы. С другой стороны, почему бы и не подколоть, сам-то Лёха Леонидыч известный приколист…

В тот раз Кыля был мало того что после суток и абсолютно не выспавшийся, так еще и хорошенько поддатый. Как еще реку-то переплыл! От берега до берега – побольше длины футбольного поля. Но в этом плане Кыля, хоть и щуплый внешне, был внутренне закаленный – дай бог каждому, – не напрасно в погранвойсках на финской границе служил.

А еще у Николая Колчина было очень хорошо развито воображение. Время от времени он мог представить себе такую кровищу кингятинскую, что даже не в квадрате, а в кубе покруче выходило – в лес со своими мозгами-сердцем-печенью-почками-конечностями не ходи, да не обидится Кивен наш Стинг.

На следующее утро о встрече с бобрами он даже не вспомнил. Вспомнил днем, когда уже по привычке собрался идти купаться. И вот тут-то ему слегка поплошало. В плане – была ли встреча на самом деле, или просто воображение не на шутку разыгралось?

Не мудрствуя лукаво, решил проверить. Тупо выпил водки, благо на работу предстояло выйти через сутки, догнался пивком, прихватил бутылочку, наломал ивовый букетик и поплыл на ту сторону Москвы-реки.

Надо сказать, что переплыть ее было не так-то просто. Во-первых – ширина; во-вторых – течение, довольно-таки неслабое, в-третьих – снующие туда-сюда водно-транспортные средства… Нет, Николай Колчин со всеми этими проблемами, конечно же, справлялся, но справлялся во многом благодаря некоей своей ауре или даже какой-то снисходительности Всевышнего…

Кыля не знал, кто или что его оберегает в этих заплывах, хотя на самом деле это было очень экстремально – неудивительно, что до сих пор никто не удосужился повторить пример „пловца на тот берег“. Получалось, что бобровый ландшафт – исключительно его место! И для Кыли это было очень важно. Он за бобровый ландшафт был готов сражаться, отстаивать на этот ландшафт свое мифическое право. Он проникся…

Еще он вспомнил, что неоднократно видел сны про реку, текущую мимо его дома, будто бы она очень сильно обмелела, превратившись буквально в ручеек, который можно перепрыгнуть. Другие сны были о том, как он над рекой летает – самостоятельно, без каких-то приспособлений. Сном вполне можно было назвать и общение с бобрами, если не учитывать, что „сон“ этот длился уже больше месяца. А может, во время очередного заплыва Кыля все-таки утонул и теперь существует не в том мире, в котором родился, а в каком-то параллельном?

– Барсик, Барсик, Барсик… Пойдем домой, Барсик.

– Да, идите уже домой, чтоб вас! – прорычал Кыля себе под нос, но, возможно, достаточно громко для того, чтобы Кошатница услышала его через открытую на кухне форточку. Да плевать. Проявит соседка недовольство, так он ей тут же в глаза выскажет все, что о ней думает.

Кыля распахнул холодильник. Необходимый в данном случае напиток присутствовал. Пусть и в початой бутылке, но все-таки наполовину полной, а не наоборот. Тем более и стограммовая бутылочка притулилась к поллитрухе, словно подберезовичек к стволу березки.

„У кого подберезовичек – у того и праздничек!“ – вспомнил он любимую поговорку Лёхи Леонидыча, достал наполовину полную, превратил ее в наполовину пустую и захрумкал соленым огурцом.

Не прошло и десяти минут, как Колчин плыл на противоположный берег Москвы-реки, зажимая в одной руке букетик ивовых веточек, в другой – тот самый „подберезовичек“. Вообще-то вода была прохладной, если не сказать больше – как-никак осень на носу. Но Кыля был закаленный, не напрасно же во время службы на заставе каждый банный день обязательно после парилки зимой нырял в прорубь, в остальное время года делал продолжительные заплывы. Его на заставе даже Моржом прозвали.

Моржи, бобры… Все лучше, чем представители дворового Зверинца. Лучше безмолвно общаться с бобром Леонидычем, чем с Глухим, таксистом и иже с ними. Как же хорошо, что Кыля обнаружил бобровый ландшафт, где хотя бы ненадолго можно абсолютно расслабиться!

Когда до берега осталось совсем немного, у Колчина вдруг заболел затылок – словно по нему палкой ударили. Давление, что ли, подскочило? Или переутомился, пока плыл. Он, конечно, устал, но не до такой степени, чтобы выпустить из рук букетик и „подберезовичек“. Кыля перевернулся на спину – плывя в таком положении, сил расходовалось меньше, и он мог оставаться на воде очень долго, лишь бы не замерзнуть.

На берег выбрался немного ниже своего традиционного места – снесло течением. Прижимая руку с бутылочкой к голове и болезненно морщась, добрел до облюбованной площадки. На суше было теплее, чем в воде, но все равно прохладно. Похоже, сезон заплывов пора закрывать.

Чтобы быстрее согреться, Кыля решил, отойдя от традиции, опустошить бутылочку-подберезовичек не за три приема, а за два. Ему было как-то тревожно: может, из-за продолжавшей болеть головы, а может, от нахлынувшего нехорошего предчувствия, что с возвращением вплавь на свой берег может и не справиться. Имелся вариант возвращения пешком – по мосту. Но, во-первых, это подразумевало огибание вплавь заборов с колючкой, а во-вторых, идти в одних трусах по мосту было как-то неприлично, могли и за психа принять. Нет, лучше уж собраться с силами и спокойно переплыть родную реченьку.

Напротив Колчина у самого берега из воды высунулась бобровая морда. За ней – еще одна и еще три или четыре. Но постоянного его „собеседника“ среди них не наблюдалось.

– А где Леонидыч? – нахмурился Кыля, чувствуя неладное. И тут же затылок отозвался новым уколом боли. Скривившись, он схватился за голову, и это резкое движение, видимо, испугало бобров, которые все до единого мгновенно скрылись под водой. – Леонидыча-то куда подевали? – крикнул он расходящимся по воде кругам.

Действительно – что могло случиться на этом безлюдном берегу с осторожным и опытным бобром? Разве что нашелся еще один пловец и прибил зубастого, воспользовавшись его доверчивостью?

Кыля вновь приложился к бутылочке, а когда пристроил ее к таким же опустошенным и поглядел на реку, которую вскоре ему предстояло переплыть, увидел нечто необычное.

На поверхности воды семь или восемь усатых бобровых морд в клиновидном порядке в довольно-таки быстром темпе удалялись от ближнего берега по направлению к Шелепихе.

– Эй! – закричал Кыля, поднимаясь на ноги. – Вы куда? Нельзя вам туда! Там же людей видимо-невидимо!

Если бобры его и слышали, то, скорее всего, не понимали. Или не хотели понимать? Голову Кыли пронзил очередной укол боли.

– Да подождите же вы! – Он бросился в реку догонять свихнувшуюся бобровую семейку.

Не тут-то было! Зверьки плыли заметно быстрее. К тому же их, в отличие от человека, практически не сносило течением. Кыля быстрей заработал руками и ногами и, кажется, погорячился. Ноги вдруг начало сводить. Он тут же сбавил темп, вновь перевернулся на спину и, глубоко вдыхая, стал подрабатывать только руками.

Все обошлось, Кыля благополучно выбрался на берег, только значительно ниже по течению, почти у самого автомобильного моста, связывающего Шелепиху и Фили. Под этим мостом Кыля Колчин в шестилетием возрасте поймал своего первого ерша – из-подо льда, на зимнюю удочку с мормышкой…

Сейчас ему было не до рыбы, да и не до бобров. Ноги, слава богу, держали, но голова раскалывалась, и такая по всему телу разлилась усталость, что впору лечь прямо тут, не сходя с места, и отдыхать, отдыхать. Но – нет, у Кыли все же хватило сил доплестись по берегу до своей спрятанной в кустах одежды. От этого места до его подъезда было рукой подать.

Трясущимися руками Колчин оделся-обулся и уже собрался подняться на невысокий обрывчик, когда услышал неподалеку мяуканье. Пройдя чуть дальше по берегу, увидел существо, из-за которого, собственно, и предпринял сегодняшний заплыв, едва Кылю не доконавший.

– Барсик, ты ли это? То у подъезда вместе со своей хозяйкой меня достаешь, теперь еще и сюда приперся!

Словно отвечая на каждое слово, Барсик то прядал ушами, то вздрагивал хвостом, при этом неотрывно принюхиваясь к какому-то темному пятну на земле. Кровь? Ну не краска же. А в воде у самого берега – болтается что-то непонятное… Кишки? Кто-то умудрился поймать крупную рыбину и здесь же ее выпотрошить? Но где же тогда чешуя?

– Мяу… – жалостливо выдал кот и посмотрел снизу вверх в глаза Колчина.

– Пойдем отсюда, Барсик, – сказал тот. – Пойдем домой, кис-кис-кис…

Не без труда взобравшись на крутой обрывчик, Кыля оглянулся, ища Барсика, но не увидел кота.

– Кис-кис-кис, – на всякий случай повторил Кыля.

Не показался и не ответил гуляка-Барсик. Ну, не спускаться же в его поисках обратно к воде! И без того сил не осталось…

Домой Кыля вернулся, что называется, никакой. Ноги-руки еле слушались, все тело зудело, словно веником из крапивы обхлестался, голова раскалывалась… А ведь отправляясь в заплыв на правый берег Москвы-реки, хотелось отдохнуть, расслабиться. Вот тебе и расслабился!

Требовалось срочно махнуть сразу сто граммов, закусить и – спать. Но перед этим – закрыть все окна, чтобы никакой Зверинец, как бы ни гутарил, ржал и вопил, не заставит оторвать голову от подушки.

Водка в холодильнике была, а на бельевой веревке досушивались несколько окуньков. Кыля сорвал самого крупного, не церемонясь, оторвал голову и ребра, содрал кожу со спинки, в которую сразу же жадно впился зубами. Налил в стакан водки, выпил. Налил еще, но теперь торопиться не стал – пусть уляжется.

Посмотрел в окно. Зверинец оккупировал лавочку в полном составе – три девицы и таксист. У девиц в руках пивные бутылки и пакетики с чипсами и фисташками, таксист обходится сигаретой. Кошатница-дура – чуть в сторонке, но все равно одним миром с ними мазана. Что-то давненько своего Барсика не звала. Барсик-то на набережной остался, возможно, до сих пор лужицу чьей-то крови обнюхивает…

А вот и Глухой нарисовался – с удочкой и рюкзаком за спиной. Удочка – для отвода глаз, рыбу он на браконьерские экраны ловит. Рюкзак у него в этот раз что-то уж слишком большой. Глухой стянул его с плеч, поставил рядом с крышкой канализационного колодца, вытер рукавом раскрасневшееся лицо – явно собирается о чем-то рассказать соседям по подъезду, но не торопится, заинтриговывает.

Вспомнив о налитой, но до сих пор не выпитой, Кыля исправил положение. Закусил окуньком – не очень просохшим, зато собственноручно пойманным на экологически чистом Истринском водохранилище. Не то что рыба, которой Глухой целый рюкзак наловил.

Тем временем Глухой уже начал о чем-то громогласно рассказывать оккупировавшим лавочку соседям, и те, не менее громко, стали ему отвечать, что-то спрашивать, ржать. Кажется, они о чем-то заспорили, и Глухой, в доказательство своих слов, принялся развязывать рюкзак. Любопытства ради Кыля приоткрыл окно.

– Страшно далеко вы от природы! – продолжая возиться с рюкзаком, орал Глухой. – Фомы неверующие! Говорю же, в сетке он запутался, а я как раз пришел ее проверять. Ну и бульником ему прямо по башке! Глядите, вот шкура…

Глухой вытащил из рюкзака пакет и достал из него скомканную, мокрую темно-коричневую, почти черную шкуру какого-то животного.

До переставшего жевать окуня Кыли дошло, что это шкура бобра. Неужели его зубастого приятеля Леонидыча?!

– Говорят, из бобрового меха хорошие зимние шапки получаются, – соизволила вмешаться Кошатница.

– Мех сейчас не особо в цене, а вот бобровая струя! – продолжал орать на весь двор Глухой. – Бобровая струя, это скажу я вам – вещь! Особенно для мужиков! Слышь, таксист!

– Что за струя? – заинтересовался тот. – И где она?

– Ха! Могу показать. – Глухой сунулся в рюкзак. – Только, боюсь, это зрелище не доставит соседушкам большого удовольствия.

– Не надо! – взвизгнула жена таксиста. – Не надо нам всякую мерзость показывать…

– Можно подумать, ты никогда ошкуренного кролика не видела, – ухмыльнулся таксист.

– Все равно не надо!

– Ладно, – смилостивился Глухой. – Всего доставать не буду! Но хотя бы на морду бобровую поглядите, я с нее шкуру не снимал! Ну? Теперь убедились, что я не врал?

– Фу! Спрячь обратно эти зубы страшные…

Колчина замутило. Он бросился из кухни в ванную комнату, и там его вырвало. Давненько с ним не происходило подобное. Кыле очень не хотелось вновь увидеть то, что осталось от его приятеля-бобра. Еще больше не хотелось видеть Глухого и остальной, собравшийся у подъезда Зверинец. Но его словно что-то притянуло обратно на кухню, к окну.

И первым, кто привлек его внимание, был Барсик, сидевший на крышке колодца и принюхивающийся к наполовину высунутой из рюкзака голове бобра. Ни хозяйка, ни весь остальной Зверинец на кота не обращали внимания. Барсику до них тоже не было никакого дела, он перестал принюхиваться и принялся облизывать бобровую морду – с таким же усердием кошка вылизывает новорожденных котят.

Кыля подумал, что мертвый зверек интересует живого в качестве еды, но сразу понял, что ошибается. Тут было совсем другое. В мгновенно переставшей болеть голове Кыли возникло слово „ритуал“. Ритуал? О каком ритуале в подобной ситуации могла идти речь?!

Барсик продолжал облизывать морду Леонидыча, соседи все так же его не замечали, а Николай Колчин вдруг увидел, как из недр рюкзака высунулась сначала одна бобровая лапа, за ней – другая. На лапах было по пять пальцев с перепонками и с когтями… которые заскребли по асфальту.

Другой бы на месте Колчина принялся себя щипать, чтобы проснуться, но Кыля почему-то подумал, что все именно так и должно быть. Нет ничего удивительного в том, что взгляд маленьких черных глазок убитого и освежеванного приятеля-бобра устремился в его глаза, заставляя проникнуться происходящим. И не надо думать, что это во сне ты видишь, как бобровые когти и зубы впиваются в край крышки колодца, приподнимают ее, сдвигают… Тому, что кот Барсик своими лапками помогает бобру справиться с чугунной крышкой, тоже удивляться не обязательно. Все именно так и должно быть. Кыля даже не задался вопросом, с какой, собственно, целью кот и бобр-зомби прицепились к этой неподъемной крышке.

Вопрос решился сам собой, когда сдвигаемая крышка резко приняла из горизонтального положения почти вертикальное, тем самым открыв достаточно пространства в недра колодца, чтобы в них мог проникнуть даже человек не очень солидной комплекции. А уж бобр – тем более.

Звуки, издаваемые манипуляциями с колодезной крышкой, наконец-то привлекли внимание Зверинца.

– Барсик!!! – первой отреагировала Кошатница.

– Стоять! – заорал Глухой, бросаясь к рюкзаку, сползающему в колодец. Он был слишком жаден, чтобы запросто расстаться со своим имуществом, да еще и с ценным трофеем. Распластавшись в прыжке, он шмякнулся на асфальт и успел схватиться за лямку нырнувшего в колодец рюкзака.

Вот только не он потащил на себя рюкзак, а наоборот. Глухого неумолимо потащило в открытое, разделенное крышкой надвое пространство колодца, а он, вместо того чтобы отпустить лямку, словно к ней приклеился. И вот уже, словно перетекая, вместе с руками в колодец погрузилась голова, плечи, грудь… Еще миг – и браконьер перетек в колодец полностью, только пятки сверкнули.

Возникшая тишина длилась секунду, может быть, две, а потом из недр колодца раздался душераздирающий вопль. На который эхом и хором отреагировал весь Зверинец. Кыля и сам едва удержался, чтобы не закричать. Может, потому, что внутренним чутьем понимал – это только прелюдия спектакля, самое главное будет впереди. Чутье его не обмануло.

Вопли Зверинца затихли и тут же возобновились, когда что-то вытолкнуло Глухого обратно из колодца. Вытолкнуло не ногами вперед, а головой, но всего лишь по пояс. Глухой больше не вопил; со стоящими дыбом волосами, вытаращенными глазами, высунутым донельзя языком, опираясь на трясущиеся руки, он изо всех сил старался выбраться полностью. Он пыжился, пыжился, но тщетно.

Почему же никто из стоявших от него буквально в трех шагах не спешил прийти на помощь? Летели мгновения, за которые Кыля давно успел бы выскочить из квартиры на улицу и подать соседу руку помощи. Но и девицы, и таксист, и Кошатница сто раз успели бы сделать это раньше! Однако раньше всех перед Глухим возник Барсик. Но только не с целью протянуть ему лапу помощи, а для того, чтобы, мяукнув, подпрыгнуть и впиться когтистыми лапищами в его побагровевшую от натуги рожу.

Из расцарапанных щек хлынула кровища, но Глухой и теперь не закричал, только отчаянно закрутил головой, пытаясь стряхнуть хвостатую месть.

– Ба-а-арсик!!! – Кошатница устремилась на помощь то ли к своему гуляке-коту, то ли к соседу с четвертого этажа. Вслед за ней устремилась и жена таксиста…

Наконец-то кот отцепился от головы Глухого и улетел куда-то в кусты, а женщины, схватив соседа за руки, стали с усилием тащить его на себя. Спохватились и остальные представители Зверинца, подбежали и окружили колодец, но сразу же шарахнулись от него с воплями ужаса.

Ужаснуться было чему. Соседа с четвертого этажа они достали, только не целиком – ног, как таковых, у Глухого не было. Торчали полуобглоданные кости, в которые вгрызлись два некрупных бобренка. Но они же вегетарианцы! – вспомнил Кыля и увидел еще несколько бобров, вылезших из колодца на асфальт. Вслед за бобрами выскочила крупная серая крыса, метнулась к жене таксиста и запрыгнула к ней под юбку.

Визг женщины перекрыл все остальные крики. Она визжала так пронзительно, что у Кыли даже уши заложило, а остальные свидетели происходящего закрыли рты. Расстегивая на юбке молнию, жена таксиста топала ногами, подпрыгивала, извивалась всем телом. Наконец, справившись с молнией, отбросила юбку в сторону и замерла, замолчав и широко расставив ноги. Крысы никто не увидел, зато все увидели, как внутренние стороны бедер женщины окрасились кровью.

– Мяу, – словно отдавая приказ не молчать, нарушил возникшую тишину Барсик.

Заорали все, включая Кылю. И в эту какофонию разом добавилось карканье ворон, лай собак, мяуканье кошек, писк мышей и визги крыс. Возможно, муравьи и тараканы тоже издавали какие-то звуки. Из недр колодца хлынули полчища этих насекомых, в считаные мгновения сначала окружив, затем облепив с ног до головы обступивших колодец людей. Вместе с муравьями и тараканами на людей набросились сотни мышей и десятки крыс. Откуда ни возьмись, у подъезда возникла стая разномастных дворняжек вперемешку с разномастными же кошками. Извечные враги объединились в стремлении расправиться с соседями Кыли. Собаки и кошки мешали друг другу вырывать куски мяса из тел корчившихся на земле людей; мешали бобрам грызть ноги и руки таксисту; мыши и крысы тоже мешали друг другу кусать и пить людскую кровь; муравьи и тараканы мешали друг другу забираться жертвам в носы, уши, рты… Все вместе они мешали расклевывать людей стаям ворон, голубей и воробьев.

Под окнами охрипшего от крика Кыли, вокруг канализационного колодца образовался большой колышущийся, хрумкающий, чавкающий, урчащий, взвизгивающий, рычащий, каркающий, щебечущий комок.

Вот от комка взмыла в воздух ворона с зажатым в клюве чем-то осклизло-белым. За ней – еще одна и еще. Кыля догадался, что вороны уносят в клювах глаза – полакомиться в одиночестве, чтобы не мешали всякие там кошки-собаки. Как по команде в воздух вспорхнула стая воробьев и разлетелась в разные стороны – с деликатесами-мозгами.

Вот маленькая собачонка отделилась от шевелящейся массы и поволокла по земле зажатую в зубах длинную кость с ошметками мяса, – у кого подберезовичек, у того и праздничек. Еще две дворняжки выскочили на газон, сражаясь за кость меньшего размера, чем у собачонки.

Вот один за другим нырнули в колодец бобры…

Упершись руками в подоконник, Кыля наблюдал, как живой шевелящийся, изрыгающий отвратные звуки комок постепенно рассасывается. Задней мыслью он понимал, что это не сон – слишком долго все продолжалось, слишком много подробностей, деталей, которые не могли присниться. Последней такой деталюшечкой, которую увидел Кыля, прежде чем грохнуться в обморок, стала голова жены таксиста с выклеванными глазами, откушенными ушами и носом, из открытого рта которой выбирается огромная крыса…

– Мяу!

Николай Колчин открыл глаза. Понял, что валяется на полу своей кухни. Не без труда поднялся на ноги, посмотрел вокруг – все в порядке. На столе – бутылка с остатками водки. Выпил ее из горлышка. Закусывать не стал.

С улицы тянуло осенью, но с каким-то непривычным привкусом. Кыля выглянул в окно. Асфальт перед подъездом был мокрым и красно-бурым, и над ним с гудением кружили тысячи мух. Сухой и не окрашенной в красное осталась крышка канализационного колодца. На ней сидел кот Барсик и умывался.

Завтра, с утра пораньше, Николай Колчин собирался вместе со своим лучшим другом Лёхой Леонидычем ехать на электричке в звенигородские леса – за опятами…»

Пуля пробила руку Сэмэна навылет, и, судя по всему, кость была не задета. Но бинт довольно быстро пропитался кровью, и повязку желательно было сменить. Сэмэн, свернувшийся калачиком на корме, пока что держался молодцом, лишь тихонько постанывал.

– Не так шустро, начальник! – неожиданно услышал Павел за своей спиной хрипатый голос и резко обернулся.

Лодка вот-вот должна была уткнуться носом в берег, на котором стоял какой-то… мужик. Павел отпустил весла и нервно сдернул с плеча автомат. Мужик поднял руки.

– А вот стрелять в меня не надо. Я же тебе ничего плохого не сделал, начальник. Наоборот, предупредил, чтобы лодку сильно не разгонял, а то борт пробьешь о сучки подводные.

– Ты – кто? – спросил Павел, не сводя с мужика ствол автомата. – И откуда здесь?

– Замор? – подал вдруг голос Сэмэн. – У меня глюки или ты и впрямь живой?

– Сэмэн? – тоже узнал егеря мужик. – Я-то живой, а ты, смотрю, весь какой-то с лица сбледнувший.

– Руку зацепили, – поморщился Сэмэн. – Похоже, кто-то из твоей бригады по нам стрельбу открыл?

– Знаешь, Сэмэн, я бы очень обрадовался, если бы из моей бригады уцелел хоть кто-нибудь, пусть даже один человек. Уж больно хочется узнать, что тогда на Лебяжьем случилось…

– Я могу рассказать, – сказал Павел. – Только прежде на берег выбраться помоги. Сэмэн, давай – сначала ты, потом я.

Мужик, которого егерь назвал Замором, спорить не стал и помог раненому выбраться из лодки. Павлу тоже подал руку, и рыболов постарался как можно дальше от воды выпрыгнуть на сушу. Но какая там суша – берег оказался довольно топким – сапоги моментально почти по колено погрузились в черную вонючую жижу. Павел был вынужден прихватить за поясной ремень ослабевшего Сэмэна и едва ли не волоком дотащить его до твердой земли под ногами. И только после этого опасливо оглянулся на оставшегося у лодки Замора – не дай бог тот уже вовсю гребет подальше от берега! Впрочем, на этот случай у Павла под рукой имелся автомат.

Нет, Замор удирать с острова не собирался, во всяком случае – сейчас. Наоборот, он успел почти полностью вытащить лодку из воды и теперь обматывал фал вокруг торчавшей из хляби коряги. Павел сомневался, что на Лебяжьем озере бывают приливы и отливы, из-за которых лодку может унести, но если мужик, по всему видать – абориген, посчитал нужным подстраховаться таким образом, значит – не без оснований.

Павел и Сэмэн тупо наблюдали, как Замор, убедившийся, что лодка закреплена надежно, принялся довольно дотошно ее обследовать. В итоге оставил в покое все рыбацкое оборудование, забрал оставленный Сэмэном рюкзак, отдельно лежавшую пластиковую двухлитровую бутылку с квасом, сумочку Павла с приманками и тремя банками пива и двинулся к рыбаку и егерю по хлюпающей черной жиже, похоже не сильно в нее проваливаясь.

– Кто он такой? – негромко поинтересовался Павел у Сэмэна, хотя уже догадался, что услышит в ответ.

– Местный брэк. В авторитете, – подтвердил его догадку егерь. – Бывший. После вспышки он и все его сотоварищи пропали без вести. И вот на таки, самый главный жив-здоров и дерьмом почти не воняет.

На самом деле от приблизившегося Замора попахивало изрядно – чем-то звериным, что ли. При этом ни его сильно заросшее бородатое лицо, ни одежда, почти превратившаяся в лохмотья, не выглядели грязными, скорее наоборот – свежевыстиранными. Наверное, воняла сама окружающая местность.

Скорее всего, они находились на острове, большом или маленьком – пока разобрать было сложно. Во всяком случае, насколько мог видеть Павел, с трех сторон сушу окружала вода, с четвертой стороны, то есть за их спиной, возвышалась скала, и, чтобы сориентироваться получше, желательно было на эту скалу забраться. Кстати, с ее вершины, исходя из теории, могла бы нормально функционировать рация, которая при последних включениях, кроме шипения, ничем не радовала.

Забраться на скалу казалось не так уж и сложно, но для начала Павел хотел поговорить с Замором – как можно скорее. Абориген вступать в разговор не торопился: дойдя до твердой земли, для начала вывалил на нее содержимое из рюкзака Сэмэна, бегло все осмотрев, повторил то же самое с сумкой Павла. Тут никакого осмотра не было – Замор жадно схватил одну из банок пива, словно великую ценность открыл задрожавшими пальцами и не менее жадно приложил ее ко рту. Павел потянул за ремень автомат, наставил ствол на Замора и перевел предохранитель в боевое положение. Он ничуть не жалел о пиве, но этот человек чем-то ассоциировался с Робинзоном Крузо, а следовательно – вполне мог оказаться «без царя в голове».

– С твоего позволения, начальник! – отсалютовал тот Павлу, судя по всему, почти опустевшей банкой. – Спиртяга-то во фляжке есть?

– Есть, да не про твою честь. – Павел демонстративно повел стволом автомата. – У нас – раненый. Которому, кстати, необходима медицинская помощь, причем немедленно.

– Окажем помощь, начальник, окажем. – Замор принялся складывать вещи обратно в рюкзак и сумку. – В его аптечке необходимые лекарства есть, жгут, бинт, а у меня водички имеется пресной вдоволь.

– У-у-у… – простонал Сэмэн, на этот раз гораздо громче, чем прежде. Видимо, помощь ему и в самом деле требовалась срочная.

– Где вода-то? – спросил Павел.

– Пойдем покажу. – Замор водрузил на себя рюкзак Сэмэна и сумку Павла. – Здесь в горку немного подняться надо. Дружка своего дотащишь или помочь?

– Помоги…

Первой к так называемым Бобровым косам причалила лодка Монокля, которой правил Борис Яковлевич, затем – лодка с Осокой и Прохором, и лишь после того, как в берег ткнулся нос лодки Лёвы и Ношпы, все, за исключением Лёвы по команде Монокля выскочили на берег.

Оставшийся в лодке журналист принялся настраивать фотоаппарат, но тут «десантники» начали беспорядочную стрельбу. Лёва вскинул голову и едва не выронил фотоаппарат из рук. На холмике, буквально из-под земли начали выскакивать зверьки размером со взрослую собаку, в которых он узнал бобров, вот только с мордами у некоторых грызунов было что-то не так.

Особо разглядеть мельтешащих бобров не получалось, поэтому Лёва машинально выставил фотоаппарат не автоматическую съемку и направил на берег, уповая на то, что руки трясутся не очень сильно.

А затрястись им было отчего. Бобры не просто выскакивали из-под земли, они моментально нападали на людей. Большинство из них тут же нарывались на пули, но вот один успел вцепиться зубами в ногу егерю, имя которого Лёва не запомнил, тот, падая, выстрелил зверю в брюхо, но на его месте возник другой бобр, зубы которого сомкнулись на горле несчастного. Другой егерь, по имени Неон, вдруг с головой провалился под землю и, судя по донесшимся душераздирающим крикам, судьбе его вряд ли можно было позавидовать.

Еще один бобр, появившийся на самой вершине хатки, прыгнул вниз прямо на Осоку и сшиб девушку с ног. На выручку ей пришел Монокль, навскидку выпустивший в грызуна короткую очередь. При падении Осока выронила автомат, но сразу его подобрала и принялась стрелять по мутировавшим бобрам, лежа на боку. Прохор стрелял одиночными с колена. У Бориса Яковлевича был пистолет, патроны в котором быстро закончились, профессор вытащил использованный магазин и выхватил из кобуры запасную, но тут откуда ни возьмись появившийся бобр цапнул его за кисть. Оказавшийся рядом Нешпаев приставил ствол своего пистолета к голове зверя и нажал на спусковой крючок.

После чего, – Лёва не поверил своим глазам, – Петр Васильевич развернулся и, вскинув руку, словно стрелок в тире, прицелился в него. Продолжая удерживать фотоаппарат в вытянутых руках, Лёва зажмурился и втянул голову в плечи: среди прочих выстрелов прозвучал еще один – предназначенный ему. В следующее мгновение что-то выбило фотоаппарат из его рук, а он бросился на дно лодки и услышал злой крик Монокля:

– Ношпа, ты что творишь, гад?

– На лодку бобр забрался! Я его сбил! – закричал в ответ Нешпаев.

– Сзади! – теперь уже крикнула Осока, и мужчины, развернувшись, почти в упор пристрелили еще двух бобров.

Которые, кажется, оказались последними из нападавших на «десантников».

– Они озверели, что ли? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Осока, поднимаясь на ноги.

– А может, наоборот – очеловечились. – Монокль пнул сапогом ближайшую мертвую тушу грызуна, и все увидели, что его морда в самом деле имеет некие черты человеческого лица. Во всяком случае, глаза у бобра были самые что ни на есть человеческие, причем не карие, а серые.

– Мистика какая-то, – поморщился Борис Яковлевич, держась за окровавленную руку.

– Хм, заповедник, – прокомментировал Прохор. – От него чего хочешь можно ожидать.

Глава 16 Вепрь-гора

– А на материке-то – настоящая война идет. Кто же там воюет и с кем, интересно бы узнать? – обернулся Замор к Павлу.

Они вдвоем дотащили Сэмэна примерно до середины скалы, где, как оказалось, имелась просторная пещера, а на выходе из нее прямо из расщелины скалы текла вода. В пещере же было сухо, пол устилал довольно толстый слой старого камыша, из такого же камыша в углу был сооружен настоящий стог со входом. В похожих стогах Павлу пару раз доводилось ночевать поздним ноябрем на поле близ любимой подмосковной деревни Кобяково, когда он опаздывал на последнюю электричку, следующую в Москву. Помимо стога в пещере были лежанка и что-то отдаленно похожее на стол и два стула. На лежанку Сэмэна и пристроили, после чего сняли окровавленные бинты, которые Замор предусмотрительно отложил в сторонку, промыли егерю рану чистой водой и перебинтовали свежими бинтами.

Пора было отдохнуть и подкрепиться, после чего попытаться наладить связь с Моноклем или кем-нибудь другим, а для этого, наверное, лучше всего залезть на вершину горы.

Пока Павел разворачивал завернутые в фольгу бутерброды и открывал консервы, Замор без разрешения открыл и выпил еще одну из двух оставшихся банок пива. Бросил взгляд и на фляжку со спиртом, но Павел демонстративно убрал ее во внутренний карман своей куртки.

– И кто там, на материке сейчас за главного? – поинтересовался Замор.

– Вообще-то в это время у нас должны проходить соревнования по рыбной ловле, – сказал Павел. – И за главного судью в этих соревнованиях – Петр Васильевич Нешпаев…

– Ношпа? – вскинул кустистые брови Замор и перевел взгляд на Сэмэна.

– Он самый, – кивнул егерь. – Наш рукастый Ношпа.

– Почему – рукастый?

– Как почему? А-а-а, ты же, наверное, не знаешь, – ухмыльнулся Сэмэн. – Ему здесь, в заповеднике, рыба правую руку отъела. Зато Ношпа один из немногих, кто во время вспышки выжил.

– Вспышки? Ты имеешь в виду…

– Имею в виду тот самый вечер, когда ты со своими подельниками решил Лебяжье озеро током пробить.

– В тот самый вечер… – поскреб затылок Замор. – Ну, я-то знаю, почему сам выжил. А – Ношпа?

– Говорят, потому, что водяры выпил прилично вместе с Евдокимычем.

– Я тоже в тот вечер трезвым не был, да и никто из моих дружбанов никогда трезвостью не отличался. Однако и лодки наши, и все люди растаяли в воде, почему-то резко изменившей цвет. Растаяли, словно кусочки сахара в кипятке…

– Все – за исключением тебя.

– Меня чудо спасло. Вернее, одна штуковина…

– Уж не кабырыба ли? – вспомнил Павел сегодняшний короткий рассказ Лёвы, прозвучавший незадолго до старта.

– А какая она, эта как бы рыба? – Замор подозрительно посмотрел на рыболова. – Погоди-ка, минутку. – Он метнулся в шалаш и тут же вышел из него, держа что-то у себя за спиной.

Павел положил палец на спусковой крючок.

– Да нет у меня оружия! – повысил голос Замор. – Там вещица одна, я проверить хочу. Так что это за как бы рыба?

Память журналиста вновь не подвела знатного рыболова, и он рассказал подробности, выведанные своим другом у Евдокимыча, одурманенного специальной сигареточкой.

– По слухам, это такая фигурка деревянная с телом рыбы и кабаньей мордой. Эту фигурку Нешпаев в лодку главаря браконьеров подбросил. Катаклизм случился, как только начался дождь и кабырыба намокла.

– Думаешь, она? – после недолгой паузы Замор показал «гостям» необычную фигурку, и Павел сразу догадался, что если и существует кабырыба, то – вот она. Почерневшая от старости причудливая фигурка с рыбьим телом, обладающим широким раздвоенным хвостом, высоким и колючим спинным плавником и кабаньей мордой с торчащими клыками.

– Скорее всего, да, – не стал мудрить Павел. – Хочешь сказать, что ты спасся именно благодаря кабырыбе! Но каким образом?

– Каким образом? – Замор устало присел рядом с Сэмэном, молча слушавшим разговор, и слегка толкнул его кабырыбой в бок.

– Много тогда народу в Плоском знали о нашей вылазке?

– Лично я не знал, – прикрыл глаза раненый. – Это уже потом, после вспышки, когда ваши бригады исчезли, всем стало известно от родных и знакомых, что ты глобальную операцию на Лебяжьем озере затеял. Получается, кто-то из твоих подельников заранее и стуканул о ней Ношпе либо Евдокимычу. Вот они и приняли решение. И если честно, Замор, будь я в курсе, составил бы Ношпе компанию. Уж больно вы с рыбой не по-человечески обращались.

– Хм, не по-человечески! Рыба – она всего-навсего рыба.

– Была простой рыбой, – возразил Сэмэн. – Ты бы знал, чего мне за годы после вспышки в заповеднике наблюдать приходилось.

– Ты бы знал, чего мне на этом острове пережить довелось!!!

– Подождите, мужики! – прервал начавшуюся было перепалку Павел. – Вы, Замор, для начала о своем спасении расскажите.

– Чего там рассказывать. У нас ровно десять лодок было – по два человека в каждой. Приперлись сюда, под Вепрь-гору. Распределились большой подковой, концы которой, чтобы понятней – крайние лодки, у самого берега остановились. Моя, кстати, лодка по центру была, от берега дальше всех остальных. По моей команде опустили в воду провода, включили ток. Все, как обычно, можно сказать, рутинно. И тут…

Как сейчас помню. Только первые капли дождя упали, как все вокруг вспыхнуло синеватым таким цветом, словно в воду одновременно несколько молний ударило. Я еще успел подумать, что произошло это из-за тока от наших электроудочек. А получается, во всем кабырыба была виновата. Ну, Ношпа, ну, удружил…

– Так, что дальше-то произошло?

– Говорю же. – Замор зажмурился и зашептал еле слышно: – Все очень быстро начало таять, весла, днища и борта лодок, все наши электроприборы. Кто-то пытался к острову грести, да куда там. Никогда не забуду вопли моих дружбанов. Я и сам орал словно резаный, особенно когда в воде очутился и понял, что сейчас-то мне и кирдык. Но тут вдруг ощутил под рукой что-то твердое и вроде бы таять не собирающееся. Я за это твердое ухватился, и оно меня напрямик к острову потащило, да так быстро, словно торпеда. На берегу острова я утром и очнулся – вот с этой кабырыбой в руке…

– Дьявольщина! – вырвалось у Монокля, который после закончившейся стрельбы отыскал в бобровой хатке лаз и первым в нее спустился. И сразу крикнул: – Осока, оставайся наверху, на самой вершине хатки, и внимательно смотри по сторонам, на воду тоже поглядывай. Борис Яковлевич, а вас прошу к нам присоединиться! Прохор, помоги профессору.

Пока в хатку один за другим спускались Нешпаев, Борис Яковлевич и Прохор, Монокль стоял по колени в воде и не двигался с места, лишь водил по сторонам включенным фонариком. Бобров в хатке не наблюдалось, но имелось три мертвых человека.

На низком уступе, немного возвышавшемся над водой, на спине лежала почти полностью раздетая бездыханная Трида – с пулевым отверстием чуть ниже правой груди. Почти в центре хатки, прислонившись спиной к стволу обгрызенного дерева, сидела… сидело существо, похожее на женщину, – с автоматической винтовкой в руках и дыркой во лбу. А в углу, с руками, заведенными за еще одно дерево, находился Тапир, вернее, то, что от него осталось, во всяком случае, ноги ниже колен у парня отсутствовали, в область паха вообще было бы лучше не смотреть…

– Правильно ты сделал, что девчонку наверху оставил, – прохрипел сзади Борис Яковлевич.

– Я не могу, – еле сдержав рвотный позыв, выдавил из себя всегда невозмутимый Прохор и ринулся обратно на свежий воздух. Слышно было, что там очередной рвотный позыв сдержать егерь не смог.

– А еще говорят, что бобры питаются исключительно деревьями и другими растениями, – глядя на Тапира, сглотнул Нешпаев.

– Так они парнишкой и не питались. – Профессор кивнул на плавающие на поверхности ошметки плоти. – Просто грызли. Они способны очень сноровисто грызть.

– Дьявольщина, – повторил Монокль.

– Надеюсь, наш спортсмен не долго мучился. Скорее всего, от болевого шока сердце не выдержало…

– Но кто его сюда притащил, привязал? Тоже бобры?

– Скорее всего, она… оно. – Монокль направил луч фонарика на сидящее в воде существо.

– Так это же Люсьен! – вглядевшись, узнал Борис Яковлевич в мертвой женщине свою бывшую пациентку.

– Она и Трида лучшими подругами были, – вспомнил Нешпаев. – Вот оно, значит, как.

– И после одного из походов в урочище Люсьен исчезла, а Трида вернулась одна и слегла на полтора месяца, – тоже вспомнил Борис Яковлевич. – И сколько я у нее ни добивался рассказать, что случилось, ничего конкретного не узнал. Кстати, так же как и от вас, Петр Васильевич. Вы все в молчанку играете.

– Я ничего не помню, – сказал Нешпаев.

– Ну-ну, – хмыкнул профессор. – Алексей Леонидович, надеюсь, у вас больше нет аргументов, за продолжение в заповеднике соревнований?

– Да какие теперь могут быть аргументы…

– Что-то я вновь не пойму, – обратился Павел к бывшему предводителю бригады браконьеров. – Вы хотите сказать, что несколько лет прожили на этом острове в одиночестве?

– Просуществовал.

– А почему же нельзя было…

– На материк податься? – досказал за него Замор. – Каким образом? С трех сторон вода, с четвертой непроходимые болота. Вплавь пробовал, так еле на берег вернулся, какие-то твари подводные едва до костей ноги не прогрызли. Да и саму воду нормальной не назовешь. Чтобы плот соорудить, деревья нужны, а вокруг только камыш, на нем далеко не уплывешь.

– А зимой?

– Зимой вокруг острова если лед и появлялся, так не дорастал до двух сантиметров толщины. У самого берега под ногами проваливался.

– И сколько же всего времени…

– Пока хватит об этом… – не дослушал Замор. – Сэмэн, кстати, а как там моя женушка, другого себе быстро нашла?

– Хеллен в порядке. – Раненый слегка смутился, что не ускользнуло от взгляда островитянина. – Она у Ношпы в гостинице – за магазин рыболовный отвечает и вообще – по хозяйству.

– Вот, значит, как, – скривился Замор. – Ладно, после разберемся, по какому такому хозяйству. Гляжу, Сэмэн, ты отдышаться успел? Не пора ли нам раненого на материк ко врачам переправить? – обратился к Павлу.

– Да, конечно, – не стал спорить тот. – Но сначала надо подняться на вершину горы и попробовать связаться с Ношпой или Моноклем по рации. Внизу она только шипит.

– Мысль дельная. Я тебя на вершину провожу, только погодь минутку.

Вместе с кабырыбой Замор метнулся в шалаш, стоявший в дальнем углу пещеры, и вскоре предстал перед Павлом и Сэмэном уже без причудливой фигурки, зато с двумя полутораметровыми палками в руках. И тому и другому послышалось, что в шалаше Замор с кем-то шептался, но с кем он там мог шептаться? Скорее всего, за шепот они приняли обычный шорох.

– Держишься? – спросил Замор у раненого и после того, как Сэмэн вяло махнул здоровой рукой, обратился к Павлу: – Айда за мной, спортсмен. Вепрь-гора крутовата, но я тропку наверх протоптал. Держи, при подъеме пригодится, – протянул он ему одну из палок. Палка казалась прочной, один ее конец был более-менее заострен, другой имел развилку, рыболов отметил про себя, что она вполне могла применяться как подставка для ловли рыбы на поплавочную удочку.

Оставив Сэмэна, Замор и вслед за ним Павел покинули пещеру и начали подъем в горку. Она и в самом деле оказалась довольно крутой, и палка, на которую опирался Павел, очень помогала. Впрочем, к подобным подъемам знатному рыболову было не привыкать. Такая же палочка очень выручала его, да и других спортсменов, когда они лазили-ползали по горам, окружающим так называемые фрагмы, другими словами – водохранилища, на острове Кипр, где проходили соревнования по ловле большеротого окуня – басса. Помимо того, что «выручалочка» служила опорой при подъемах и спусках, так еще и постукивание ею о землю отпугивало многочисленных змей, прячущихся в зарослях терновника.

Павел нисколько бы не удивился, если и здесь наткнулся бы на какую-нибудь ядовитую гадину и, несмотря на то что впереди поднимался проводник, старательно простукивал землю палкой. Одно дело – цивилизованный Кипр, и совсем другое – почти неизученный заповедник, в котором твою лодку организованным клином преследует стадо бобров…

Либо Павел до начала восхождения порядком вымотался, либо Вепрь-гора, кажущаяся с воды довольно низкой, на самом деле была в два раза выше. Хотя, возможно, оно и к лучшему – в плане радиосвязи.

Забираться на самую-самую верхотуру он не посчитал нужным – и так весь взмок и запыхался. Мелькнула мысль, мол, знал бы в Москве при встрече с Петром Васильевичем Нешпаевым, что помимо ловли экзотической рыбы в заповеднике придется столкнуться со смертью пусть и ненавистного, но все же коллеги-журналиста; что придется отстреливаться от неизвестного снайпера и расстреливать преследующих лодку бобров; спасать раненого егеря; высаживаться на странный остров, хозяином которого был бывший брэк в авторитете, а затем вместе с ним заниматься скалолазанием, возможно, и не поддался бы он на всю эту авантюру. Хотя, конечно же, мысль была лукавой, никуда бы Павел не делся и обязательно поддался.

Если же принять во внимание, что здесь он познакомился с Осокой… Да только ради этого – к чертям собачьим все мыслимые и немыслимые опасности! Павел задержался на очередном уступе, нажал на рации кнопку вызова и, задрав голову, окликнул проводника:

– Замор, кажется, достаточно высоко заползли. Попробую-ка отсюда с нашими связаться.

И тут же из динамика раздался очень четкий голос господина Монокля:

– Бодрые поползновения! Сэмэн, Сэмэн, вы где? Если слышите – ответьте. Не можете ответить – срочно возвращайтесь в лагерь. Соревнования закончены, закончены…

– Алексей Леонидович, на связи Змей. То есть это Павел Балашов. Сэмэн ранен, как слышите?

– Змей, где вы находитесь, черт побери?!

– На острове. Здесь с нами некий Замор, он… – Договорить не получилось. Удар по рации последовал сверху и из-за спины, где мог находиться только островитянин.

– Да что за хренотень! – взревел Монокль. – Змей, Змей, чего молчишь? Ты сказал – Замор, я не ослышался? Сэмэн, где вы, блин? На каком острове?

– На Лебяжьем озере острова никто никогда не считал, – напомнил помрачневший Нешпаев и проверил магазин – в котором остался всего один патрон, и еще один был непосредственно в стволе. – Нам бы для начала самим куда-нибудь подальше отсюда ноги унести.

Петр Васильевич всегда придерживался правила, что лучше исполнить задуманное, чем не сделать этого и потом жалеть. Сейчас он больше всего жалел, что совсем недавно промахнулся по оставшемуся в лодке Лёве – слишком много тайн узнал дотошный журналист. Да еще, как назло, Монокль оказался свидетелем того выстрела, – кто знает, поверил ли он, что целью Нешпаева был якобы увиденный им бобр. Знать бы, что предпримет Алексей Леонидович по возвращении в лагерь, знать бы, как поведет себя Лёва? И тот и другой стали для него слишком опасны.

Одна невыполненная задумка повлекла за собой следующую: надо было, ох как надо – воспользоваться моментом, когда он остался внутри бобровой хатки с Алексеем Леонидовичем и Борисом Яковлевичем, и пристрелить сначала Монокля, затем профессора, забрать у них оружие, дождаться, когда в лаз сунется Прохор, убить и егеря, после чего разобраться с Осокой… Затем под угрозой смерти заставить журналиста вновь взяться за весла и доставить его до лагеря, – однорукому Нешпаеву преодолеть такое расстояние было бы очень проблематично. Лёву он все равно бы убил, но позже.

Тогда, внутри бобровой хатки, он обдумал такой вариант и уже поднял пистолет, чтобы для начала выстрелить Моноклю в затылок, но в тот самый момент в хатку вернулся Прохор, и Нешпаев опустил единственную руку – шанс был упущен.

Общими усилиями они вытащили из бобровой хатки три тела, и теперь Монокль мозговал, как правильней распределить по лодкам их, а также двух загрызенных бобрами егерей. О том, чтобы оставить пусть и мертвых людей, в том числе и Люсьен, на территории Бобровых кос, он даже слышать не хотел.

Лодок было четыре, способных грести – тоже четверо: он сам, Прохор, Осока и Лёва – очень кстати пришелся журналист. Ни однорукий Ношпа, ни раненый Борис Яковлевич в этот список не входили. Мертвецов же было пятеро. Наконец Монокль принял решение: к себе в лодку – Бориса Яковлевича и тело Люсьен; к Прохору тела двух егерей; к Осоке – тело Триды; к Лёве – Нешпаева и то, что осталось от Тапира.

– В тесноте, да не в обиде, – так Монокль прокомментировал свое решение, и возражать ему никто не посмел…

Удержать портативную рацию, по которой пришелся мощный удар «палочкой-выручалочкой», Павлу не удалось. Рация улетела куда-то в сторону, а он матюгнулся и затряс ушибленными пальцами. И вовремя увернулся от очередного удара, нацеленного ему в голову. Схватился за автомат, но Замор вновь атаковал, ткнув Павла острым концом палки в плечо.

Знатный рыболов пошатнулся, камень, под упорной ногой, вывернулся и покатился вниз, а вслед за ним – и сам Павел. Хотя он не катился, а скользил, вовремя перевернувшись на спину и раскинув руки в надежде ухватиться за корягу, ветку или хотя бы за пучок травы. Каких-то значительных уступов, с которых Павел мог бы конкретно сверзнуться с Вепрь-горы, пока не встречалось, но неизвестно, что его ожидало метром или двумя ниже вынужденного спуска. Поэтому Павел старался прекратить все убыстряющееся низвержение любыми способами: руками, ногами, затылком, своей пятой точкой – так его школьная учительница физкультуры Надежда Николаевна называла задницу.

Выручил ремень автомата, очень вовремя зацепившийся за торчащий из скалы обломанный корень. За этот корень Павел и подтянулся и уперся ногами в твердую поверхность горы, до подножия которой было десятка два метров, а до вершины – непонятно сколько. Так же как не было понятно, где там, вверху скрывается коварный Замор, который, возможно, посчитал, что покончил с одним из незваных посетителей его острова.

Павел взял автомат на изготовку. В любом случае Замору предстояло спуститься с вершины горы, по той самой заветной тропинке, которая была рядышком. Значит, Павел его услышит и увидит, а там уж – как повезет бывшему предводителю браконьеров. Но сейчас не спускающийся с горы Замор обратил на себя его внимание, а послышавшиеся внизу непонятные звуки.

Сэмэн более-менее пришел в себя. Обильное кровотечение из простреленной руки прекратилось – слегка сочилась кровушка через повязку. Схрумкав две галеты и запив их несколькими глотками спирта из аптечной фляжки, да еще и добавив таким же количеством глотков из его личной секретной фляжечки, всегда хранившейся в одном из многочисленных карманов камуфляжного жилета, он вроде бы и о боли позабыл.

Но в сознании оставался, хотя сначала и не поверил своим глазам, когда из глубины пещеры, а вернее, из сооруженного в углу камышового шалаша величаво выступила приличных размеров свинья. Не привычная, грязно-розовенькая, а с черным пятачком и серо-бурой щетиной. Но удивил Сэмэна не сам зверь, а то, что на свинье-кабанихе был бушлат, в подвернутые рукава которого были продеты ее передние ноги.

Сэмэн вспомнил армию, пограничную заставу, на которой прослужил два года, где ради забавы он с сослуживцами точно так же «наряжал» овчарок. Собаки подчинялись своим хозяевам, которые хоть и вынуждали их побегать за мнимыми нарушителями границы, зато кормили – до отвала. Пограничники-кинологи надевали на собачку бушлат, причем застегивали все пуговицы, на голову водружали зеленую фуражку, на шею вешали автомат и фотографировались с ними в обнимку.

Это было очень прикольно, но здесь-то, на небольшом острове, где живет один человек, – в чем прикол?!

Между тем разодетая свинья-кабаниха, опустив морду и угрожающе похрюкивая, приближалась прямо к нему, Сэмэну, и ничего хорошего от предстоящей близости он не ожидал. О пистолете вспомнил поздновато, и, когда выхватил «Макаров» из кобуры, кабаниха уже атаковала – с короткого разгона врезавшись мордой ему в грудь. Если бы это был кабан-секач с немалыми по размеру клыками, то Сэмэн сразу бы распрощался с жизнью.

Но ему и так хорошенько досталось: вскрикнув и выронив пистолет, полетевший куда-то вниз, Сэмэн повалился навзничь, напоровшись копчиком на торчащий из земли корень. И это были еще цветочки! Из своего охотничьего опыта егерь знал, что, если на тебя нападает разъяренный кабан, достаточно в самый последний момент отскочить в сторону, и в этом случае зверь не станет разворачиваться, чтобы атаковать вновь. Все – ты спасся.

Увернуться от напавшей кабанихи Сэмэну не удалось, и зверюга не оставила его в покое, а принялась кусать за что придется и, словно утрамбовывая, топтать, топтать передними копытами. Да с такой силой и так больно, что Сэмэн заорал в голос и заизвивался, стараясь оттолкнуть от себя кабаниху ногами или оттолкнуться от нее самому. Оттолкнуться получилось, но при этом вместо относительно ровной площадки он оказался по-над кручей, в которую и сверзился.

«Да и черт с ним, что сверзился, – уж лучше сломать себе шею, чем быть затоптанным острыми копытами кабанихи!» – думал Сэмэн, катившийся вниз по относительно пологому склону к подножию горы. Но когда его кувыркания закончились и он, еще не отдышавшись, оторвал израненное лицо от жесткой земли и огляделся, то лучше ему не стало. Самого невезучего егеря окружили пять или семь кабанов, вот-вот готовых наброситься на человека и затоптать его, загрызть и, возможно, сожрать!

Откуда-то сверху прозвучал выстрел, и ближайший к Сэмэну кабан дернулся и завалился на бок, суча копытами не по человеку, а по земле. Еще один выстрел сверху, и второй кабан взбрыкнул – Сэмэн даже успел заметить, как на его щетинистой гриве от попавшей пули возник кровавый мини-фонтанчик!

– Есть! – закричал Сэмэн, догадавшийся, кто именно спасает его от смерти. – Давай, Змей, давай, мочи тварей!

Выстрел, выстрел, – и вокруг Сэмэна еще два кабана забились в предсмертных судорогах. Остальные прыснули врассыпную, словно их и не было.

– Есть, Змей, есть! – с каждым выстрелом все больше надрывался Сэмэн. И похоже, после последнего выстрела всерьез надорвался. Во всяком случае, кричать он больше способен не был, мог только хрипеть.

Лёва Голевич налегал на весла, запретив себе оглядываться на тело Андрея Тапирова, которое погрузили в носовую часть лодки, к счастью, без его помощи. На сидевшего на корме Петра Васильевича Нешпаева, не выпускающего из руки пистолет, Лёва тоже старался не смотреть. Расспрашивать его о чем-либо не было никакого желания. Не так давно Нешпаев стрелял из этого пистолета, целясь в него, и если бы не фотоаппарат…

Сейчас у Лёвы, голова которого шла кругом от всего увиденного в урочище, в так называемых Бобровых косах, было одно единственное желание – как можно скорее высадиться на нормальный берег в районе лагеря. Высадиться живым и невредимым и затем – как можно скорее вообще покинуть заповедник и его окрестности, чтобы вернуться домой, в Москву.

Все четыре лодки двигались примерно в одном темпе и преодолели уже больше половины расстояния до лагеря, когда Нешпаев заговорил:

– Что, господин главный редактор самой популярной рыболовной газеты, пора бы нам кое-что обсудить наедине и кое о чем договориться. Как думаешь?

Лёва промолчал.

– От смерти тебя спасла случайность. Надо было целиться тебе не в голову, а в живот, тогда бы никакой фотоаппарат не спас. Но, получив пулю в живот, ты мог бы упасть в лодку, а это в мои планы не входило. Если же в голову, то упал бы за борт, и – с концами, водичка Лебяжьего озера об этом позаботилась бы. Труп в лодке – совсем другое дело. Монокль в таких тонкостях мужик ушлый, разобрался бы, что к чему, и тогда уже кирдык был бы мне… Правда, он все же отреагировал на тот мой выстрел, но я постарался убедить его, что стрелял в бобра. Скорее всего, в плане этого Монокль до сих пор пребывает в сомнениях. И ты эти самые сомнения должен развеять, понял?

Лёва вновь не ответил, лишь бросил на Нешпаева мимолетный взгляд.

– Ты не зыркай, не зыркай. Я ведь и сейчас могу тебе башку продырявить, а после сказать, что с одной-то рукой – по неосторожности выстрелил. Или вообще заявить, что у столичного журналюги-мажора от всего увиденного крыша поехала, в глазах помутилось, ты на меня набросился, и я был вынужден защищаться. Скорее всего, меня бы посадили, но, возможно, и нет – на хорошего адвоката деньжата имеются. – Нешпаев движением кисти направил ствол в лицо Голевича. – Что молчишь, не боишься такого расклада?

Лёва зажмурился, но весел не отпустил, продолжая грести.

– Правильно, журналюга, делаешь, что боишься. Но меня и самого такой расклад не устраивает. К тому же до сих пор мы не сделали друг другу ничего плохого. Фотоаппарат – фигня, возмещу я тебе его стоимость. Просто ты узнал кое-что лишнее – и от Евдокимыча, и от меня… Хотя это дело поправимое, если, конечно, мы с тобой здесь и сейчас договоримся как джентльмены… Чего молчишь-то, язык от страха проглотил?

– О чем договоримся? – наконец-то открыл рот Лёва.

– Всего лишь о двух вещах, – ухмыльнулся Нешпаев. – Ты подтвердишь Моноклю, что я стрелял не в тебя, а в бобра. И еще ты никогда и никому не заикнешься о кабырыбе, забудешь о ней, вычеркнешь из головы. Если ты мне сейчас это пообещаешь, так сказать, дашь честное слово не нарушать договор, то и я, со своей стороны, пообещаю тебя не трогать, то есть не убивать. Как тебе такое джентльменское соглашение?

– С-согласен, – выдавил из себя Лёва.

– Пойми, журналюга, – продолжил Нешпаев. – С выстрелом в твою сторону – все понятно: Монокль не видел – как и в кого я целился, ты в это время фотографировал бой, поэтому не станешь утверждать, был за твоей спиной бобр или нет. Ну а если станешь плести сказки про кабырыбу – кто тебе поверит! Мы с Евдокимычем в один голос скажем, что знать ничего не знаем, что если у столичного журналиста крыша поехала, так пусть лечится. Смекаешь расклад?

– Смекаю, – вздохнул столичный журналист.

– Вот и чудненько. Значит, договорились?

– Договорились. Ничего я никому не скажу.

– Ну а если предположить, что все-таки скажешь, или напишешь, или каким-либо другим способом кого-нибудь на меня наведешь, то знай, рано или поздно я до тебя доберусь. И тогда смерть, которая постигла в Бобровых косах Тапира, покажется тебе легкой.

Петр Васильевич поставил пистолет на предохранитель, и в это время откуда-то из дальних уголков Лебяжьего озера до них донеслись выстрелы.

Монокль тут же перестал грести, его лодка замедлила ход, остановилась. Так же как и лодки Прохора, Осоки и Лёвы.

Выстрелы были одиночными, видимо, кто-то стрелял прицельно, экономя патроны. Скорее всего, стрелял либо Сэмэн, либо Павел, но где они, куда именно спешить на выручку? Монокль вновь попытался вызвать по рации рыболовный экипаж, до сих пор не вернувшийся в лагерь, но ответа не услышал.

До лагеря, кстати, оставалось с километр, и Монокль принял решение для начала до него доплыть, «разгрузиться» и уже потом соображать, каким образом спасать Павла и Сэмэна.

Павел стрелял словно профессиональный снайпер, собственно, таковым он и позиционировал себя с самого раннего детства…

Начиналось все с простейших пластмассовых плевательных трубок, на смену которым пришли рогатки. Сперва примитивные, согнутые из жесткой проволоки, с авиационной резинкой, для которой «снарядами» становились пульки из алюминиевой проволоки. Благодаря этим пулькам Павел нехило испортил себе передние зубы, которыми сначала перекусывал проволоку, затем зубами же и сгибал, из-за чего очень сильно страдала эмаль.

Потом, познакомившись с Генкой Бакировым – соседом по даче в деревне Кобяково, заядлейшим рыболовом, научился у него делать рогатки настоящие – из ореховой рогатулины, с мощной резиной и крепким кожетком. Из этих рогаток Павел с Генкой расстреливали в прудах надоедливых лягушек – на спор. Спустя годы Павел сильно жалел о такой неоправданной жестокости, но что было то, было.

Он вообще любил стрелять: из разного рода рогаток, из самодельного лука, из самодельного арбалета, в тире – из пневматической винтовки… Когда в школе появился военрук и пригласил всех желающих записаться в секцию стрелков из малокалиберной винтовки, Павел Балашов вызвался первым. В армии в плане стрельбы ему не было равных. Вернувшись на гражданку, он предпринял всевозможные усилия, чтобы вступить в военноохотничье общество. С основной целью – приобрести ружье. Чего и добился. Для начала обзавелся ижевской одностволкой, затем – более серьезным оружием, двуствольной тозовской вертикалкой, а затем и пятизарядкой МЦ 21–12. Охотился, правда, не так уж часто – рыбалка нравилась больше, но навыки в стрельбе не растерял.

Последний выстрел пришелся вдогон убегающим кабанам, и, кажется, Павел вновь не промахнулся, во всяком случае, из зарослей камыша, в которых скрылось стадо, послышался свинячий взвизг. Он собрался было выстрелить на звук, чтобы добить зверя, но тут на него кто-то обрушился.

Конечно же, понятно – кто. Замор прыгнул на Павла сверху, обхватив руки с автоматом железной хваткой, повалился вместе с ним на землю, и оба покатились под горку. Очень опасно покатились, не контролируемо ни Павлом, ни Замором – ушибаясь о камни, натыкаясь на корни и сучья. При этом Замор не ослаблял хватку, а Павел не выпускал из рук автомат.

Не выпускал до тех пор, когда они наконец-то докатились до ровной площадки перед пещерой, где нашелся-таки бульник, о который Павел хорошенько приложился затылком. Из глаз знатного рыболова посыпались искры, а когда искры закончились и двоиться в глазах перестало, он увидел направленный себе в лицо ствол калаша. И тут же услышал щелчок – тот самый характерный щелчок, означающий, что в магазине автомата закончились патроны.

На всякий случай Замор передернул затвор и, поняв, что патронов в магазине действительно нет, перехватил автомат за ствол и замахнулся на Павла прикладом.

– Спокойно, Замор! – Грохнувший за спиной браконьера выстрел заставил того замереть с поднятым автоматом.

– Так и стой, а дернешься – получишь пулю в жопу, – пообещал Сэмэн. – Змей, ты как?

– Терпимо. – Павел поднялся на ноги, отряхиваясь и со злостью глядя на коварного хозяина острова.

– Перебрось ему калаш, – велел Сэмэн Замору. – Только аккуратно, без резких движений.

– А что будет потом? – спросил браконьер, медленно опуская и удобнее перекладывая автомат.

– Вместе поплывем в лагерь, – чуть подумав, сказал Сэмэн. – Ты будешь на веслах – на мушке у Змея. В случае чего рука у него не дрогнет. Ну а в лагере разберемся.

– Обещаешь, что не пристрелите на полдороге?

– Если не станешь дергаться, то обещаю, – сказал Павел.

– Договорились. – Издав хрюкающие звуки, которые можно было бы посчитать за смех, Замор мягко подбросил автомат Павлу, и тот его ловко поймал.

– Ты сам-то как? – спросил знатный рыболов у Сэмэна, для начала жестом приказав Замору опуститься на землю и все равно на всякий случай обходя его по дуге.

– Побыстрей бы смотаться отсюда, да к лекарю, – поморщился тот, протягивая Павлу пистолет.

– Слушай, потерпи еще три минуты, подержи этого на мушке, а я быстренько кабырыбу прихвачу.

Услышав это, Замор не нашел ничего лучшего, как отреагировать очередной порцией хрюкающего смеха.

Глава 17 Люди и звери

– Обед готов, подходите, пока не остыло! – голосисто объявила Нинель на весь палаточный лагерь после того, как к берегу одна за другой причалили четыре лодки.

– У тебя водка есть? – оказался первым рядом с поварихой Лёва, выглядевший словно пустым мешком пришибленный. Только что его рвало, да так сильно, как никогда в жизни. Во время очередной паузы между приступами Монокль, вытаскивающий вместе с Прохором, Осокой и одноруким Ношпой трупы из лодок, приказал ему идти в лагерь и через Евдокимыча вызывать подмогу.

– Что случилось? – нахмурилась Нинель.

– Ты на берег лучше не ходи…

– А что там, на берегу?

– На берегу? Тапир, Трида, два егеря, еще какая-то… женщина. Вернее – все, что от них осталось.

– О господи! – Нинель выронила половник в кастрюлю с только что сваренным борщом и посмотрела на Евдокимыча. Находясь на вершине холма, тот наблюдал за происходящим у лодок в бинокль. – Отец, бодрые поползновения!

– Да, я уже понял, понял… – откликнулся он, прикладывая к губам рацию.

– Чем угощаешь, хозяюшка? – бодро поинтересовался Волгарь, подошедший к обеденному столу, придерживая под локоть Магза, который до сих пор не снял повязку с глаз.

– Сами угощайтесь! Водка – под столом, в ящике. – После чего, вопреки совету Лёвы Нинель побежала в сторону берега, к лодкам. Вслед за ней побежала и Хеллен.

– Опять кого-нибудь рыбы покалечили? – спросил Магз.

– Хуже. Бобры. – Лёва нырнул под стол и достал из ящика бутылку. Свинчивая пробку с горлышка, добавил: – И не просто покалечили, а…

Пить Лёва не смог, сунул бутылку Волгарю и, отойдя на три шага, согнулся пополам в очередном приступе рвоты.

Не без труда, но от острова Вепрь-горы они наконец-то отчалили. Больше всех пришлось попотеть Замору, причем под направленным на него пистолетом.

Не теряя над браконьером контроль, Павел первым вернулся в лодку, затем велел Замору чуть ли не на руках дотащить до кормы Сэмэна. После чего бывшему авторитету пришлось в одиночку сталкивать лодку на чистую воду и самому в нее забираться.

Павел хорошо понимал, что в течение этого процесса Замор имел не одну возможность каким-нибудь образом схитрить. К примеру, когда переваливался через борт лодки, налечь на нее всем своим весом, накренить и даже перевернуть, а там уж – как повезет. Но Замор этим не воспользовался, видимо, слишком сильно ему хотелось убраться с острова на Большую землю.

Теперь он, вымазанный в грязи с ног до головы, сидел на веслах, Сэмэн, закрыв глаза, полулежал на корме, Павел пристроился на носу лодки, наблюдая за Замором и то и дело поглядывая в сторону удаляющегося острова. На берегу которого, где только что была причалена лодка, появилось какое-то движение. Кабаны! Стадо кабанов! Большое стадо…

Замор на секунду обернулся к Павлу, подмигнул ему и издал довольное продолжительное хрюканье.

– Что это значит? – встревожился Павел и увидел, как кабаны один за другим прыгают в озеро и плывут вслед за лодкой, держа над поверхностью воды верхнюю часть вытянутой морды с черным пятачком, маленькими глазками и торчащими ушами.

– Везет нам сегодня на зверье. То бобры преследовали, теперь вот кабаны. Да сколько же их там?!

– Много, – вновь обернулся Замор и теперь захрюкал отрывисто, что могло бы напомнить «точку – тире».

– Это ты, что ли, их подманиваешь? – осенило Павла. – Заткнись немедленно! – Он ощутимо ткнул Замора пистолетом между лопаток.

– Уже поздно прекращать, – сказал тот, вздрогнув.

– Что происходит? – севшим голосом спросил Сэмэн, с трудом разлепляя веки.

– За нами кабаны плывут. Их много.

– Зачем? – недоуменно спросил Сэмэн.

– Этот гад их своим хрюканьем призвал. – Павел вновь ткнул пистолетом в спину гребца. – Зачем?

– Разве не понятно? – ответил Замор, продолжая грести с прежней скоростью. – Ты кабырыбу с острова забрал, они собираются ее вернуть.

– Врешь! Зачем дикому зверью понадобилась какая-то деревянная статуэтка?

– А зачем людям нужны каменные идолы, иконы из дерева с якобы святыми, всякие там мощи, – пустился в рассуждения Замор. – Может, у кабанов свой бог для поклонений и молитв. Чем в этом плане они хуже людей?

– Слышь, Змей, – прохрипел Сэмэн, – я не успел тебе рассказать. В то время, пока вы на гору карабкались, а я в пещере галеты жрал, из его шалаша вышла одетая в бушлат кабаниха, набросилась на меня и чуть до смерти не загрызла и не затоптала своими копытищами. Хорошо, что я вниз покатился.

– Другими словами, – обратился Павел к Замору, – в шалаше вместе с тобой жила кабаниха? Ты на своем острове умом тронулся, что ли?

– А может, наоборот, – все вы в своей цивилизации умом тронулись.

– Мы в нашей цивилизации на кабанов бушлаты не напялива… – Сэмэн закашлялся, вновь вспомнив, что как раз он-то лично наряжал пограничную овчарку в свои же бушлат и фуражку – для фотосъемки.

– Лучше посмотрите, как они красиво плывут, можно сказать – «свиньей»! – сказал Замор и три раза хрюкнул.

Кабаны плыли ровным клином, который возглавляла та самая кабаниха, одетая в бушлат. Этот клин постепенно расширялся, и через некоторое время крайние кабаны оказались на одной линии с вожаком-кабанихой. Она же плыла в прежнем темпе, то есть не сокращая расстояние с лодкой, и это означало, что скорость у всего стада могла значительно увеличиться.

Павел прикинул, сколько же всего за ними плывет зверей, получилось – не меньше полусотни. В пистолете у него осталось семь патронов, и еще восемь в запасном магазине – всех не перестреляешь.

– Налегай на весла! – велел он Замору.

Тот, как бы согласившись, хрюкнул, и тут же крайние кабаны поплыли быстрее, и линия стада начала плавно закругляться.

– Они пытаются нас окружить? – спросил Павел Замора.

– Скорее – загнать.

– Так сильней же налегай на весла, гад!

На самом деле Сфагнум не жалел потраченных денег, да он их и не считал – бабла у него уже многие годы имелось как грязи. Но то, что сорвались такие многообещающие соревнования, очень раздражало. Пусть он из-за проклятой черепахи слабовато выступил в первом туре, не важно, что попустил второй, – шансы отыграться все равно оставались. Но где-то там случилось какое-то ЧП, и ему запретили не только соревноваться, но и ловить рыбу. Да пошли они все к черту!

На Монокля он не обижался – у него своя работа. Удар егеря по ушам не простил, конечно, ну да ладно, посчитаться можно будет как-нибудь позже, при случае. А сейчас – рыбачить, рыбачить, благо спиннинг собран, приманки с собой, а он на берегу такого привлекательного озера.

Сфагнум, как был в резиновых сапогах, в смокинге, белой рубашке и галстуке-бабочке, вышел на не заросший кустарником мысок, привязал к леске вместо воблера тяжелую колеблющуюся блесну и сделал первый заброс.

Вращая ручку катушки, вдруг вспомнил остросюжетный роман своего приятеля Павла Балашова под названием «Криминальная рыбалка». В том романе лично он был прототипом одного из главных героев, а сюжет заключался в том, что во время спиннинговых лодочных соревнований бандитская группировка по приказу своего главаря принялась отстреливать рыболовов-спортсменов из снайперских винтовок. Но спиннингисты оказались не лыком шиты, и в итоге бандюков погибает больше, чем рыбаков.

Чистой воды вымысел, естественно, тем более что заканчивался роман описанием того, как его, Сфагнума, прототип, не обращая внимания ни на стрельбу, ни на пожар на рыболовной базе, ни на вой милицейских сирен, продолжает увлеченно ловить рыбу.

Но и сейчас он, конечно же, видел возвращение четырех лодок, какую-то суету, слышал крики, в том числе и призыв отобедать. Да пошли все к черту! Рыбалка – важнее…

Хотя на вновь прозвучавшие выстрелы внимание все-таки обратил. Стреляли с воды, то есть с лодки, приближавшейся к берегу. Кроме лодки к берегу приближалось еще много чего-то непонятного, растянутого в плавную дугу, от края до края которой было метров сто.

– На всех патронов не хватит, – хмыкнул Замор после очередного выстрела Павла.

Знатный рыболов уже сменил в пистолете опустевший магазин на запасной. Он начал пальбу, когда стадо загонявших лодку кабанов приблизилось на расстояние прицельного выстрела. Конечно, надо было бы в первую очередь убить кабаниху-вожака, но она плыла очень грамотно – можно сказать, что Замор прикрывал ее своей спиной. Чтобы сделать по кабанихе прицельный выстрел, Павлу требовалось встать, но в таком случае Замору было достаточно крутануть веслом, и он потерял бы равновесие, возможно, вообще вывалился бы из лодки.

Поэтому стрелял Павел в тех кабанов, которые плыли слева и справа от кабанихи. Целился в торчащий над водой пятачок, попадал через раз. Когда пуля достигала цели, подстреленный зверь оглушительно-резко, до боли в ушах взвизгивал и навсегда скрывался под водой, оставляя на поверхности лишь булькающие пузырьки.

– Греби, греби, гад! А не то ухо отстрелю! – Павел в очередной раз оглянулся на берег.

Берег становился все ближе и ближе, если лодка будет идти в том же темпе, а кабаны вдруг резко не ускорят преследование-загон, возможно, удастся спастись. Единственное, чего не понимал Павел, так это почему стадо до сих пор не ускорило движение, ведь по всему выходило, что кабаны могли плыть раза в два быстрее, чем перегруженная лодка!

– Замор, почему они до сих пор нас не атаковали? – Он в очередной раз ткнул гребца стволом пистолета в спину.

– А ты сам догадайся, – ответил тот.

Павел прицелился в очередной самый близкий к лодке пятачок. Промахиваться было нельзя, и он не промахнулся – оглушительный взвизг, и еще одним преследователем стало меньше. Следующая цель. А вот тут рука Павла дрогнула – не потому, что стрелять устала, а потому, что в очередной кабаньей морде пятачок какой-то оказался неправильный, глаза, брови, да и уши были никак не кабаньи. Но – чьи? Пуля пролетела мимо, а Павел вошел в ступор…

Замор продолжал грести, Сэмэн ни на что не реагировал, видимо потерял сознание, стадо кабанов плыло за лодкой, не особо приближаясь, но и не отдаляясь. Павел же тупо смотрел в спину самого авторитетного браконьера в округе и размышлял лишь о том, куда же лучше всадить ему пулю – в левую лопатку, или в правую, или прямехонько в позвоночник, а может быть, в район копчика…

* * *

– Хеллен, как давно ты не видела своего законного супруга? – спросил Алексей Леонидович у женщины, стоявшей среди прочих на берегу озера. В числе прочих были Нешпаев, Борис Яковлевич, Прохор, Нинель и Осока.

– С того самого дня и не видела, – ответила Хеллен, машинально принимая у хозяина трактира бинокль. – Перед самой вспышкой пожрать ему собрала, проводила, и все…

– Ты в бинокль-то посмотри на лодчонку. На того, кто на веслах.

Хеллен послушно приложилась к окулярам. До приближающейся к берегу лодки оставалось метров триста, но благодаря многократно усиливающей оптике она узнала сидящего на носу рыболова по прозвищу Змей, вооруженного пистолетом, а также своего мужа, который как раз обернулся. Не узнать Замора было невозможно, каким бы сложным ни был этот человек, Хеллен любила его всю жизнь, сколько себя помнила.

Да, по прошествии некоторого времени после исчезновения мужа и его подельников-браконьеров она приняла предложение Нешпаева работать в гостинице «Граничная». Да, спустя еще некоторое время отозвалась на ухаживания Петра Васильевича, но Замор всегда оставался в ее памяти. Он бывал груб с ней, порой даже жесток, бывало, по пьяни пускал в ход кулаки, но она не то чтобы была уверена, Хеллен знала, что на сторону муж не ходит, а деньги, какие не пропивал, все до копейки приносил в семью, часто баловал жену подарками. В этом плане зажимистый Нешпаев не шел с ним ни в какое сравнение. В плане постели, кстати, тоже. Вот только детей Хеллен не имела ни от одного, ни от другого, но в этом была виновата она, вернее, ее организм.

И вот теперь Хеллен увидела мужа живым. Еще она увидела, как рыболов в лодке вскидывает пистолет, прицеливается и стреляет. Чуть позже до собравшихся на берегу донесся звук очередного выстрела и звериный взвизг.

– Он? – спросил Алексей Леонидович, забирая у Хеллен бинокль.

– Да, – подтвердила она.

– Ага. А за лодкой плывет стадо кабанов, одного из которых только что подстрелил наш Змей. Метко стреляет парень. Но кабанов чего-то многовато. И плывут они уж слишком, если так можно выразиться, организованно. Не твоим ли муженьком они организованы, а, Хеллен?

– Ты меня спрашиваешь?

– Не нравится мне все это!

– Вспомни сегодняшние Бобровые косы, – сказал Прохор. – Там грызуны тоже организованно на нас напали.

– Думаешь…

– Да чего тут думать! – зло встряла Осока. – Если уж добряки бобры озверели, то от кабанов вообще чего угодно можно ожидать! Паша не просто так по ним стреляет. А у него патроны скоро кончатся!

– Ты права, дочь, – решительно сказал Монокль. – Так, Хеллен, беги к Евдокимычу, пусть егерей поторопит, и чтоб все они сразу сюда подтягивались. Остальные рассредоточиваются по берегу: Прохор и Осока – на левый фланг, Борис Яковлевич и Нинель – на правый, мы с Петром Васильевичем остаемся здесь – лодку принимать, если, конечно, доплывет.

– У меня всего один патрон в стволе, – сказал Нешпаев.

– Я поделюсь. Всем держаться поближе к толстым деревьям, чтобы залезть, если придется спасаться от кабанов.

Никто не успел тронуться с места, когда с воды донесся крик:

– Бодрые поползновения! Стреляйте по кабанам, пока они в воде! Стреляйте, они…

Закончить фразу у Павла не получилось. С берега было хорошо видно, как мужик, сидевший за веслами, выхватил правое из уключины и врезал лопастью по голове рыболову. Тот рухнул на дно лодки, а мужик, как и только что Павел, подставил руки ко рту рупором и выдал что-то неразборчивое, похожее на хрюканье. И тут же кабаны ускорили движение, они уже не просто плыли, а выскакивали из воды наподобие дельфинов.

– Чего застыли? – закричал Монокль на людей, открывших рот от невиданного зрелища. – Быстро всем по местам, как я говорил! Хеллен, ты чего стоишь?!

Она побежала к холму, у подножия которого копошился Евдокимыч. Не просто копошился, а открывал замаскированную дверь, ведущую в подземный ход. Сама Хеллен никогда этим ходом не пользовалась, но знала от Нешпаева, что прорыт он был егерями под руководством господина Монокля через некоторое время после вспышки. Всего таких ходов было три, все они вели из подвала трактира «Бодрые поползновения» в разные уголки заповедника, и именно через них егеря проводили в Кабанье урочище клиентов на нелегальную охоту и рыбалку.

Нетрудно было догадаться, что сейчас через туннель на помощь Моноклю и Ношпе спешат вооруженные егеря. Они всегда ненавидели ее Замора, и теперь, когда пропавший муж объявился, вряд ли не воспользуются случаем отправить его в окончательное небытие. В первую очередь смерть Замора была нужна, конечно же, Ношпе, который догадывался, что Хеллен не теряет надежды на возвращение мужа. Но господин Монокль вряд ли позволит ему пристрелить Замора без разбирательств, пусть даже тот организовал нападение на лагерь этого стада кабанов.

В то же время Замор мог расправиться и с Ношпой, и с Моноклем, тем более с помощью кабаньего стада. Вот и пусть сами разбираются, без всяких там «бодрых поползновений»!

– Эй, красавица, куда так торопишься? – окликнули Хеллен, когда до холма с подземным ходом осталось всего ничего.

Хеллен увидела торопящегося к ней рыболова-спортсмена, имени которого не запомнила.

– Можно вас на минуточку? – широко улыбнулся тот.

– Некогда, – отмахнулась она.

– Да подожди ты. – Спортсмен поймал ее руку, резко прижал свою грудь к ее и обхватил за талию. – У вас такие красивые ножки.

– Отвали!

– Мне необходимо у вас спросить…

Договаривать не стал, потянулся губами к ее губам, но тут же ощутил взрыв боли в области паха. Давненько Дмитрия Бокарева не били туда, в самое дорогое, – да еще так резко. Хватая ртом воздух, Волгарь опустился на колени и, наконец-то застонав, прилег на мягкую травку. Оставив его корчиться, красавица поспешила дальше.

Хеллен была невысокого роста, но крепкого телосложения – всю жизнь работала по хозяйству и в огороде. Она оказалась перед Евдокимычем в тот момент, когда со стороны берега донеслась беспорядочная стрельба. Увидев ее, Евдокимыч нахмурился, собрался что-то спросить, но Хеллен молча схватила его за грудки и, сильно толкнув назад, приложила затылком о дверной косяк. Глаза Евдокимыча закатились, и он медленно стал оседать.

К звукам стрельбы добавились отрывистые выкрики из глубины тоннеля. Сдвинув Евдокимыча в сторону, Хеллен поспешно закрыла дверь, открывавшуюся вовнутрь. Но оказалось, что запереть с этой стороны ее было нечем, не предназначалась она для запирания!

Тем временем на берегу продолжали стрелять, хотя все реже и реже. Хеллен решительно вытащила пистолет из кобуры Евдокимыча, толкнула дверь ногой и трижды выстрелила в проем, в котором уже появились огоньки фонариков. В ответ раздалась длинная автоматная очередь. Схватившись за живот, Хеллен упала лицом вперед, в дверной проем, из которого остались видны лишь ее судорожно подергивающиеся ноги.

Их-то и увидел приковылявший к секретному холму Волгарь, сразу забывший про свою боль. А потом из черноты проема медленно выдвинулся ствол автомата и уставился прямехонько ему в грудь…

У Владислава Мохова наконец-то клюнуло. Причем клюнуло что-то очень солидное, чуть спиннинг из рук не вырвало. Но этим рывком все и закончилось, рыбу подсечь не удалось. Сфагнум поспешно подмотал снасть, осмотрел блесну – не разогнулись ли крючки, и забросил ее вновь приблизительно в то же место, где была поклевка.

На звучавшие время от времени одиночные выстрелы он перестал реагировать, – мало ли кто там балуется. Хотелось бы еще не беспокоиться по поводу непонятных существ, приближающихся к берегу и непосредственно к мысу, на котором он ловил. Беспокоиться – в плане того, что эти существа могут испортить ему всю рыбалку.

Повторной поклевки, на которую он так надеялся, не случилось, проводка оказалась холостой. Еще один заброс, и блесна не долетела до ближнего плывущего существа всего с десяток метров.

– Что за хренотень там плывет? – выругался он. – Последнюю рыбу распугают!

– Ты чего, лысый, совсем сбрендил! – сквозь прибрежные кусты продралось еще одно существо, в котором Сфагнум узнал девушку, обслуживающую команду рыболовов в гостинице «Граничная» и здесь, в палаточном лагере.

– Я не лысый, сколько раз говорить? Я коротко стриженный! – рявкнул в ответ Сфагнум и, увидев в руке девушки пистолет, тут же вспомнил ее имя: – Что случилось, Нинель?

– Бросай свой спиннинг и беги отсюда, беги куда подальше, дурень!

– Меня дурнем пока еще никто не называл! – возмутился Сфагнум.

– Привыкай…

– Вот еще!

Несмотря на протестующий жест девушки, он сделал заброс и едва не попал блесной в кабана, до середины туловища вынырнувшего из воды. И тут же его оглушил выстрел. Сфагнум схватился было за уши так же, как совсем недавно после удара Монокля. Однако спиннинг из рук не выпустил и вдруг почувствовал, что чего-то подцепил.

– Есть! – возликовал спиннингист.

Ответом стал еще один выстрел – по другому кабану, совершившему прыжок из воды. Прежде чем скрыться под водой, кабан успел завизжать. Нинель взяла на прицел следующего. Выстрел, выстрел, выстрел! А Сфагнум с трудом вращал катушку – оборот, еще один, еще – на другом конце снасти было что-то уж очень тяжелое. Наконец на поверхности воды показалась… кабанья морда, в черный пятачок которой вонзился тройник.

– Кабан! Я поймал кабана!!! Я его не багрил специально, он сам схватил блесну. Значит, поймал по-честному.

– Дурень коротко стриженный! – отпихнула его Нинель и дважды выстрелила в зверя.

Попала.

Атакующие с воды кабаны, как и предполагалось, оказались крепки на рану. Самым эффективным было попадание пулей в глаз, тогда – все, зверь сразу шел на дно. После попадания в пятачок кабан становился бешеным, визжал, почти полностью выпрыгивал из воды, терял ориентацию, иногда устремлялся в противоположную от ближнего берега сторону, но его все равно приходилось добивать – пока был близко. Мало ли, развернется, и тогда…

Кабанов было очень много, и вскоре Осоке по примеру Прохора пришлось забраться на соседнюю растущую у воды старую иву и вести стрельбу оттуда уже по вылезающим на сушу зверям. Патроны кончались…

Лодка, на дне которой валялись оглушенный веслом Павел Балашов, а также укрывшийся за бортами Замор и бесчувственный Сэмэн, неумолимо приближалась к берегу. Петр Васильевич Нешпаев не мог понять, почему она плывет, ведь веслами-то никто не гребет. По инерции, что ли? Не должно было ей хватить инерции. Значит, кто-то подталкивает ее сзади, с кормы.

Нешпаев израсходовал почти все патроны, выделенные ему Моноклем. Тот, кстати, тоже стрелял все реже и реже. И с флангов стрельба поутихла. А кабанов все еще было много. Да еще эта лодка с Замором, расстояние до которой становилось все меньше.

Петр Васильевич не собирался залезать на дерево, так с одной рукой у него это навряд ли бы получилось. Он стоял на месте, как заправский дуэлянт, вскинув руку с пистолетом, дожидаясь возникновения перед собой живой мишени. Мишенью оказался Замор – донельзя заросший волосней, на первый взгляд превратившийся в того же кабана. Как только лодка воткнулась носом в берег, Замор выскочил из нее и с каким-то утробным хрюканьем ринулся прямиком на Петра Васильевича.

Не задумываясь, Нешпаев начал стрелять. Каждая пуля достигла цели, и Замор – с раскинутыми руками и с брызнувшей кровищей из груди, шеи и лица – повалился под ноги сожителю своей жены.

Мысль о том, что достаточно было выпустить в Замора всего одну пулю, пришла слишком поздно, – лишь когда вода с правого борта лодки вскипела и на суше перед Ношпой возникла одетая в бушлат кабаниха. Выстрелить в нее у Петра Васильевича не получилось – патроны кончились. Зато у кабанихи имелось свое оружие – для начала клыки, пусть и не такие длинные, загнутые и заостренные, как у секачей, но тоже приносящие боль, когда эти самые клыки врезаются в область живота.

В последний момент Нешпаев все-таки умудрился садануть рукоятью пистолета кабанихе в налитый кровью глаз. Но для его убийцы это показалось комариным укусом. Зверюга не ограничилась тем, что выпустила наружу его кишки, и тем, что намотала эти самые кишки на свои небольшие по сравнению с секачом клыки. Кабаниха, наряженная в бушлат, принялась топтать острыми копытцами корчащегося на земле человека. Топтать, не придавая значения тому, что в нее, пробивая пропитанный водой бушлат, одна за другой впиваются пули. Петр Васильевич Нешпаев кричал, но заглох быстро. И когда он заглох, кабаниха наконец-то обратила внимание на того, кто дырявит пулями ее тушу. На Монокля она и ринулась.

– Быстрее сюда, дурень! – закричала Нинель.

Она успела забраться на довольно толстый сучок ивы, который был метрах в полутора от земли. Сфагнум же все не оставлял надежды вытащить на берег самый необычный «рыболовный» трофей в своей жизни – «выкачивал» его спиннингом, с натугой вращая ручку катушки и пятясь подальше от уреза воды.

И его усилия увенчались успехом – дотащил-таки кабана до берега, и тот уперся черным пятачком в черную грязь. И тут же раздалось злобное хрюканье. Но хрюкал не его трофей, а другой кабан, выскочивший из прибрежных зарослей и устремившийся прямо на него. Сфагнум словно врос в землю, руки прилипли к спиннингу и катушке.

Откуда-то сзади и сверху грохнул выстрел. Ноги атакующего кабана подкосились, зверь ткнулся мордой в землю в каком-то метре от рыболова, и только тогда до Сфагнума дошло, что еще бы доля секунды, и…

Кто-то врезал ему по голове. Он обернулся и сначала увидел над собой грязную подошву сапога, потом протянувшуюся к нему руку.

– Брось спиннинг, урод лысый! – Нинель схватила рыболова за воротник курточки и с силой потянула на себя. – Ну, давай же, давай!!!

Наконец-то он подчинился – выпустил из рук спиннинг, обхватил ствол дерева, начал карабкаться вверх… Его карабканье ускорил мощнейший удар под зад. Завопив от боли, Сфагнум вмиг взлетел на сук, где обосновалась Нинель, и под грохот ее выстрелов полез выше, еще выше.

Прекратил взбираться на вершину дерева, когда утончившийся ствол ивы начал угрожающе сгибаться под его весом. Пришлось немного спуститься. После чего Сфагнум посмотрел вниз и ужаснулся: вокруг его и Нинель дерева – кабаны, кабаны, кабаны… Некоторые были мертвы, другие – визжали, хрюкали, кажется, даже что-то бормотали, крутясь вокруг ивы, набрасываясь на нее, подрывая своими мордами и клыками корни несчастного дерева.

– Стреляй, Нинель, стреляй! – заорал Сфагнум.

– Патроны давай, – ответила девушка и, обреченно перебросив автомат за спину, медленно вытащила из ножен широкий тесак.

И тут кабанью какофонию дополнили загрохотавшие выстрелы. С вершины дерева Сфагнум увидел возникших на берегу людей в камуфляжной форме.

– Слава богу, – устало выдохнула Нинель. – Дорогие мои, бодрые мои поползновения, отдамся каждому, только спасите!

Павла словно что-то торкнуло, и он мгновенно вскочил на ноги, как, проснувшись, вскакивал во время службы по команде «Застава, в ружье!». Первым делом осознал, что так и не выпустил из правой руки пистолет, затем – что в левой держит кабырыбу, после чего посмотрел на берег. На берегу валялись трупы кабанов, Замора и Ношпы, а огромная кабаниха, одетая в бушлат, мчалась прямо на господина Монокля.

Времени для раздумий не было. Павел со всей силы подбросил вверх деревянную статуэтку, и когда она, крутясь, достигла верхней точки полета, прицельно выстрелил. Кабырыба вспыхнула, взорвалась, как заряд праздничного салюта, рассыпалась тысячью переливающихся перламутром осколков, медленно начавших падать в озеро. Там, куда приводнялись останки кабырыбы, вода вскипала перламутровыми пузырьками, которые тут же лопались.

И как только лопнул последний перламутровый пузырек, наступила тишина – ни выстрелов, ни взвизгов и кабаньих хрюканий, ни людских стонов и оханий… А кабаниха, в пропитавшемся кровью бушлате, вмиг потеряла интерес к своей потенциальной жертве, господину Моноклю. Она развернулась и абсолютно бесшумно забрела в озеро. И так же бесшумно погрузились в воду все остальные уцелевшие в битве кабаны и поплыли клином за своей предводительницей, удаляясь все дальше и дальше от берега. Никто из людей не стал стрелять им вслед…

Эпилог

Алексей Леонидович, он же – господин Монокль, хозяин трактира «Бодрые поползновения», временно оставшийся в палаточном лагере и только что проводивший микроавтобус с уцелевшими спортсменами и егерями, вдруг почувствовал укол в ладонь. Он не поверил своим глазам – именно глазам, а не одному глазу, левому, который долгое время не мог видеть из-за пронзившей веко рыболовной блесны. Теперь левый глаз тоже видел, и оба глаза видели на ладони Алексея Леонидовича блесну – ту самую. Господин Монокль все понял, извлек монокль и отбросил его в сторону. Прицепившееся прозвище, конечно, никуда не денется, да и черт с ним, с прозвищем…

За рулем микроавтобуса, покидающего заповедник Кабанье урочище, был Евдокимыч. Пассажирами – Лёва, Павел, Волгарь, Магз, Сфагнум, Станислав Пашкевич, Борис Яковлевич, Сэмэн, Прохор, Нинель и Осока. И водитель, и пассажиры молчали. Никто не решался заговорить первым – слишком многое можно было бы сказать каждому.

При подъезде к контрольно-пропускному пункту Евдокимыч притормозил, но ворота тут же открылись, и водитель до упора вдавил педаль газа. Быстрей, быстрей отсюда, из этого проклятого заповедника! Однако далеко не уехал. И, резко остановив машину, отчего пассажиры едва не попадали со своих мест, Евдокимыч как-то бережно погладил себя по голове. Посмотрев сначала на дочь, потом на остальных, спросил:

– Господа знатные рыболовы, тудыть вас растудыть, у меня, не иначе, волосы на голове расти начали, а?

– Гы-гы-гы-гы… – зашелся в смехе Павел.

– Точно, выросли, – подтвердил Магз, только что снявший с глаз повязку. И закричал: – Ребята, я вижу, вижу, тудыть вас всех растудыть!!!

– А мне вроде бы полегчало, – очнулся Сэмэн, голова которого покоилась на коленях Нинель.

– Я тоже никакой боли не чувствую, – сказал Сфагнум, потирая свою задницу, недавно атакованную кабаном.

– И у меня рука прошла, – констатировал Борис Яковлевич.

– А у меня – бок болеть перестал, – улыбнулась Осока.

– Волгарь, ну что ты на меня уставился? – спросила Нинель, снимая парик. – У меня вот тоже волосы расти начали. А твой-то сексуальный потенциал все такой же мощный?

– Не знаю, – заскромничал нижегородец. – Если будет необходимо – вернусь в заповедник, поймаю волосатого угря и тогда – ух!

Рассмеялись все, хотя большинство и не поняли шутки юмора. А Павел, посерьезнев, окинув взглядом старых и новых друзей, нежно приобнял Осоку и сказал:

– Нет, товарищи, вы как хотите, а я, то есть мы, в Кабанье урочище впредь больше – ни ногой. Хотя…

Оглавление

Пролог

Глава 1 Хозяин базы «Граничная»

Глава 2 Заманчивое предложение

Глава 3 Шестерка мастеров

Глава 4 Евдокимыч

Глава 5 Трактир «Бодрые поползновения»

Глава 6 Сэмэн, Мельник, Нинель, Осока…

Глава 7 Перед стартом

Глава 8 Первый тур

Глава 9 Когда закончился первый тур

Глава 10 Потери

Глава 11 Люди и рыбы

Глава 12 Озеро Лебяжье

Глава 13 А в это время…

Глава 14 Бобровые косы

Глава 15 Очеловечились

Глава 16 Вепрь-гора

Глава 17 Люди и звери

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg