«Сетунь»

Сетунь (fb2) - Сетунь [litres] 1697K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Владимировна Калинкина

Анна Калинкина Метро 2033. Сетунь

© Д.А. Глуховский, 2017

© А.Н. Калинкина, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Речные тайны Объяснительная записка Вадима Чекунова

Когда ко мне в руки попала рукопись Анны Калинкиной под названием «Сетунь», я не просто обрадовался, а обрадовался вдвойне.

Во-первых, с Анной мы и дружим, и совместно трудимся над проектом «Вселенная метро», где ей отведена не только роль автора, но и ответственное место смотрящей за порядком. Ну, а во-вторых, однажды, еще в студенческие годы, я чуть не утонул в славной речушке под названием Сетунь, ранней весной пытаясь перейти ее по вроде бы прочному на вид льду. Всегда считал, что можно услышать грозное предупреждение в виде потрескивания льда. Но в моем случае произошло все иначе – вот я шествовал, удалой и лихой, а вот все разом ухнуло вниз и обожгло таким густым холодом, что дыхание замерло и сердце почти остановилось. Хорошо, успел руки раскинуть и не ушел с головой. А еще хорошо, что друзья были неподалеку, сумели вытянуть.

Казалось, должен был невзлюбить с тех пор эту речку, едва меня не погубившую. Но ведь сам полез, сам и виноват. Да и в теплое время Сетунь выглядит очень живописно. Особенно весной, когда заливается вся пойма, включая так называемую старицу – старое ее русло. Летом по берегам красота: зеленая высокая трава, полевые цветы да деревья почти как в лесу. Просто удивительно, отчего еще все вокруг не застроили там. Дома есть, но стоят не слишком плотно. Хотя с каждым годом деревьев все меньше и все ближе подступают кварталы. Купаться, правда, рискованно – вода сильно загажена, такова уж судьба любой московской реки.

Мне, человеку, напрямую связанному со словом, всегда было любопытно, что же означает это название – Сетунь. Уж очень оно нетипичное для моих родных краев и довольно загадочное. Так и просится, конечно, от слова «сеть» что-нибудь придумать, но это будет именно что придумка, любой языковед в пух и прах разнесет ее. А еще я слышал легенду, что, мол, неподалеку от устья реки находилось древнее кладбище и родные умерших приходили туда горевать – сетовать на жизнь и судьбу. Как все легенды, эта тоже не лишена красоты и изящества, но, к сожалению, лишь легенда.

Хотя… А почему бы нам не поверить в легенду? Тем более в романе Анны Калинкиной найдется место и легендам, и людским судьбам, которые одна горше другой, но за которыми всегда брезжит надежда.

Сетунь. Одно из самых древних мест на территории нынешней Москвы. Прошлое не просто витает над Сетунью в виде преданий. Оно напрямую перемешано с настоящим и будущим. Поэтому даже после Катастрофы там бьется нить жизни и кипят человеческие страсти.

Правда, эти страсти приобретают диковинные формы. Оттого сквозь ночную мглу виден чей-то череп на столбе, да высится над рекой идол из дерева, вымазанный кровью…

Глава 1 Незваный гость

Март 2033

Михаил собирался на выход. Лана, как обычно, следила за ним тревожным взглядом. Столько лет прошло, могла бы и привыкнуть, но каждый раз смотрела так, словно он уходил навсегда. Впрочем, любой выход и впрямь мог стать для него последним. «Интересно, – вдруг подумал он, – она так привязалась ко мне или просто боится, что если я не вернусь, лишится помощи и защиты?» Чужая душа – потемки, но он предпочитал не обольщаться. А может, она всерьез восприняла пророчества Тины, что именно в этом, 2033-м году, с ними должно случиться что-то ужасное? Вряд ли, она Тину недолюбливала и ее слова пропускала обычно мимо ушей.

Жена сощурила свои близорукие глаза – совиные, как он всегда называл их. Поправила чуть вьющуюся темную прядь – Михаил заметил, что седины у нее прибавилось, да и морщинок стало больше. И зубов во рту осталось не так уж много – авитаминоз, конечно, никому не на пользу. Но для него она была так же красива, как двадцать лет назад. Хотя и ходила сейчас в поношенной телогрейке и спортивных штанах, вытянутых на коленях, – так было удобнее, а о красоте они здесь давно позабыли. Или все же не совсем? Недаром она пытается вышивать одежки детям. Или все дело в том, что вышивает она обереги – и верит в их силу? Даже на его рубахе вышила загадочные символы. Выглядели они красиво, а какой смысл жена им придавала, Михаил не вникал. У нее самой на шее до сих пор висел серебряный амулет на простом шнурке.

Он последний раз обнял ее, потом отстранился – ее руки бессильно упали. «Другая бы перекрестила, – усмехнулся он про себя, – но это не про Ланку. Ее вера – более древняя. Наверное, она тоже молится, вот только кому? Сейчас небось пойдет советоваться с костями предков».

Мужчина ободряюще кивнул напоследок и шагнул в тамбур, натянул химзу и противогаз. Затем открыл тяжелую дверь, поднялся по ступенькам. Постоял, привыкая к темноте и вслушиваясь в то, что творилось вокруг. В кронах могучих деревьев, росших вдоль Сетуни, шумел ночной ветерок и трепал голые черные ветви. Слабо журчала внизу вода – река практически не замерзала зимой, разве что в самые сильные морозы. Поодаль виднелись кое-где среди деревьев полуразрушенные дома – там проходил Второй Мосфильмовский.

К счастью, снегопадов последние дни не было, иначе пришлось бы тропу прокладывать до ближайшего дома, а там уже и брать почти нечего. Но из-за оттепели берега реки превратились в месиво жидкой глины – тоже не очень хорошо.

То и дело вокруг Михаила сновали бесшумные тени – это охотилась стая. Подбежал Мальчик, мимоходом ткнулся носом в руку и куда-то умчался. Хороший признак – раз псы спокойны, значит, никого опасного поблизости нет.

Михаил невольно кинул взгляд туда, где за холмами и деревьями находилась киностудия. «Столько лет, – подумал он, – они все лежат там, и отец где-то среди них. Много раз я думал добраться туда – и все откладывал, боялся. Да и зачем? Разве мне станет легче, если найду его тело? А теперь уже слишком поздно – погибну раньше, чем дойду туда».

Под ногами оказался человеческий череп. Мужчина подумал, что это, наверное, останки Федора – его ведь так и не похоронили, никто не стал этим заниматься.

В кустах кто-то завозился – размером с собаку, но у собак повадка другая. Михаил, поколебавшись, поднял ружье и выстрелил наугад. Постоял, выжидая, но все было тихо. Оказалось, он уложил здорового бобра. Вокруг уже бродили сбежавшиеся на звук псы, принюхивались. Михаил осторожно, стараясь не уколоться об иглы, в которые превратилась шерсть безобидного когда-то зверя, отрезал голову и кинул им. Тушку убрал в потяжелевший рюкзак и подумал, что пора, пожалуй, и возвращаться. Этого мяса им дня на три хватит, а там видно будет. Удивительно – неужели бобры уже очнулись после зимней спячки, выбрались из своего жилища? Еще только начало марта, не рановато ли? Добыча не очень-то его порадовала, хотя бобра они съедят, конечно. А из бобровой струи сделают настойку, которая, как говорил когда-то дядя Гена, ныне покойный, лечит чуть ли не все известные болезни. Михаил не особо верил в это в отличие от остальных. А сам он почему-то убежден был, что лишить жизни этого зверя – плохая примета. Может, оттого, что помнил – «убить бобра» означало прежде либо добыть что-то ценное, либо, наоборот, обмануться в расчетах и выбрать из всех вариантов худший. И подозревал, что в его случае верно как раз второе. «Убил бобра – не жди добра», – сказал себе Михаил. Хотя это Ланке пристало верить в приметы, а ему такая мнительность была вовсе не к лицу. Неподалеку хрустнула ветка, и мужчина сразу насторожился, ругая себя за беспечность. Стареет он, что и говорить; скоро, видно, и на охоту ходить не сможет, или сложит в один прекрасный день буйну голову на этой самой охоте. А точнее – в одну прекрасную ночь. На собак надежды мало, они тоже стали трусоваты, и винить их за это нельзя.

Вдруг он уловил подозрительный звук. Это не был шорох ветра в листве. Совсем рядом хрустнула ветка. Михаил насторожился, вновь поднимая ружье. Замер, вглядываясь. Тут лунный луч пробился сквозь густые кроны, и он увидел чуть ли не у своих ног человека. Тот пытался ползти, но получалось у него неважно. А собаки, не обращая на незнакомца внимания и ворча, сбились в кучу над головой бобра.

«Вот тебе, тятя, и мясо на обед, – мысленно присвистнул Михаил. – Называется, сходил за хлебушком. Вот уж действительно – убил бобра».

Мысли лихорадочно сменяли одна другую. Что теперь делать? Чужих Михаил не любил. Но оставить неизвестного в таком беспомощном состоянии и просто уйти тоже невозможно, хотя искушение было сильным. В подсознании крепко засело прошлое – клятва Гиппократа, которую студенты все еще называли по старинке, хотя официальное ее давно уже переименовали. И прочие предрассудки, которые, конечно, в новых условиях никакого значения не имели, но избавиться от которых было ох как непросто. Если бы на его месте был Рустам, тот наверняка не колебался бы. Огрел бы беднягу чем-нибудь тяжелым по голове, а труп сбросил в реку от греха подальше. Парень с детства был убежден, что дом – это крепость, а любой чужак – враг.

Откуда посторонний вообще здесь взялся? Из метро? Но до любой ближайшей станции отсюда было не меньше километра. Да еще по такой пересеченной местности, что далеко не всякий сумеет преодолеть. А может, дело обстоит еще хуже. Может, он один из тех, что приходят непонятно откуда и устраивают охоту – вовсе не на мутантов, а на себе подобных? Но почему, в таком случае, свои его бросили? Приглядевшись, Михаил решил, что химза неизвестного вовсе не похожа на униформу ночных охотников, хотя сомнения на этот счет у него остались.

Понаблюдав еще немного, как бедняга слабо загребает смерзшийся снег руками, Михаил наклонился и осторожно коснулся его плеча. Неизвестный дернулся, словно от тока, а потом рухнул и больше не шевелился.

«Отмучился, что ли? Может, закопать его где-нибудь в ямке? И никому ничего не говорить?» Но в глубине души Михаил знал, что не сделает этого, не сможет. И, кляня себя за мягкость характера, мужчина взвалил тело на плечи и понес в сторону убежища.

Когда он втащил неизвестного внутрь и снял с него химзу, то увидел, что тот был примерно его ровесником – можно было дать ему лет сорок с гаком. Раньше, наверное, его можно было бы даже назвать красивым, но перенесенные лишения наложили свой отпечаток на внешность. В темно-русых волосах обильно проступила седина, возле носа залегли глубокие складки, кожа была сероватого оттенка, что очень не понравилось Михаилу. Человек был явно сильно истощен и плохо соображал, что происходит – на секунду открыл глаза, непонимающе уставился на своего спасителя и снова потерял сознание. Михаил распахнул дверь и шагнул из тамбура в главное помещение. Дом, милый дом – выкрашенные когда-то серой масляной краской стены, в середине сколоченный из досок уже после Катастрофы стол, который по мере необходимости отодвигался к стене, когда в холодное время все ночевали в общем зале; вокруг стола разномастные стулья. Несколько человек, сидевших за столом, тревожно смотрели на него.

– Ну и чего вы переполошились, – наигранно-бодро сказал врач, прислонив найденного к стене – тот все время норовил завалиться на бок. – Вот такой сегодня улов. Подлечим, тогда и узнаем, кто и откуда. Лана, Гуля, возьмите мясо, а я этого беднягу в свободной комнате устрою. А где Гарик?

– Спит, у него нога опять разболелась, – выглянула из соседнего отсека Тина. И, застыв, уставилась на раненого.

Тихая Гуля, как всегда, без лишних расспросов подошла и без видимых усилий потащила в пищеблок тяжелую тушку животного, стараясь не уколоться об иглы, кинув мимоходом взгляд исподлобья на раненого. Что было в этом взгляде – страх, жалость?

– Это кто? – спросил Рустам. В раскосых глазах видна была настороженность, парень явно не понимал, зачем чужака притащили в убежище. Он по-хозяйски обнимал Наташку, которая с любопытством, но без страха разглядывала чужого человека. Джаник на всякий случай держался за спиной старшего брата. А красавица Сакина, как всегда, лишь безмятежно улыбалась, потряхивая черными косичками.

– Он умрет? – пискнула Ирка.

– Конечно, – тоном умудренной женщины сказала семнадцатилетняя Наташка. А Максим молча глядел на незнакомца, но в темных, как у матери, глазах плескался ужас.

– Это мы еще посмотрим, – сказал Михаил. Его раздражала Наташкина самоуверенность, ее стремление оставить последнее слово за собой. Вот и сейчас ведет себя так, словно она умнее всех, хотя, по сути, младше Ирки на несколько месяцев, и не пристало ей корчить из себя всезнайку. Не мог он привыкнуть к мысли, что эта долговязая девчонка – тоже его дочь. И дело было не в ее изъяне – возможно, в характере, который та явно унаследовала от матери. А скорее всего, в матери и была причина – не любил Михаил Тину и жалел о том, что когда-то произошло между ними. Да и не похожа была на отца Наташка. У него – нос чуть ли не картошкой, невыразительное лицо и волосы какие-то серые, с обильной проседью. Ей достался от матери прямой носик, красивые русые волосы, которыми она очень гордилась и подолгу расчесывала, заплетая в косы, и большие серые глаза. Можно было бы назвать ее красавицей, если б не ее руки.

Ланка подошла, вгляделась в бледное лицо – и вдруг вздрогнула.

– Ты чего? – спросил Михаил.

– Да нет, так. Зябко что-то. – Женщина судорожно поежилась. Михаил понимал – врет. Неужели она узнала этого типа? И если да, то почему не хочет сказать об этом? Но он уже знал ее и понимал, что если она решила молчать, то выпытывать что-либо бесполезно. Оставалось только ждать.

«Убил бобра – не жди добра», – сжав зубы, напомнил себе он.

Неизвестный не спешил приходить в себя. Словно истратил все силы на то, чтобы сюда добраться – и измученный организм отомстил. Михаил в глубине души побаивался, что тот может и вовсе не оправиться. Нельзя сказать, чтобы это его особенно огорчало, но в таком случае не стоило и тащить бедолагу в убежище.

Дежурили возле него все три женщины бункера по очереди. Но Михаил заметил, что Тина делала это охотнее других, и даже, как ни странно, иной раз сама вызывалась подменить на дежурстве Гулю – мол, та куда лучше управляется на кухне, потому грех отрывать ее от приготовления пищи. Это заставляло задуматься – Тине прежде такая забота о ближних была совсем не свойственна.

Гуля, наоборот, под любыми предлогами старалась отвертеться от обязанностей сиделки – и это тоже было удивительно. Больной был в беспамятстве и особого ухода не требовал, разве что иногда надо было поить его водой или бульоном и давать лекарства. Потому, по мнению Михаила, сидеть возле него было не в пример легче, чем управляться по хозяйству. Еще туда часто заглядывал Максим, и это лекарю совсем не нравилось. Мальчик слишком большой интерес проявлял к внешнему миру, это пугало. Он еще не понимал, что безопасность – здесь, а там, снаружи, одни беды.

– Ну, как наш раненый? – спрашивал Михаил сына. Он и сам осматривал беднягу по несколько раз в день, но вдруг мальчик застанет тот момент, когда больной придет в себя.

– Никак. Иногда шепчет что-то.

– И что?

– Непонятное. Про какого-то фараона… Это ведь древние цари, да, папа? Те, что жили в пирамидах? Помнишь, ты рассказывал…

– М-да, кто о чем, – буркнул себе под нос Михаил. – Не жили они в пирамидах, их там хоронили. Однако, крыша у людей едет капитально. Кто на Моране-смерти заклинился, а этот на фараонах съехал… Ладно уж как те, на древних славянах… – Он кивнул в ту сторону, где находилась Сетуньская крепость. – А фараоны-то тут при чем?

Может, не стоило рассказывать мальчишке историю древнего Египта? Зачем это нынешним детям? Тем более их детям, которые, кроме бункера и ближайших оврагов, ничего и не видели. И возможно, никогда не увидят. От этих историй у них тоже может съехать крыша. Но чем было заниматься долгими вечерами? И Михаил как умел старался передать детям знания – вдруг все же им удастся выжить и нарожать своих, и рассказать им, в свою очередь, о том, как был устроен мир и как он пришел к концу. Хотя, кажется, знания отложились у мальчишки в голове очень своеобразно. Впрочем, может, все это зря? Скорее всего, остатки человечества потихоньку вымрут, и на обломках будет долго зарождаться новая жизнь, и когда-нибудь, когда новые люди станут интересоваться, что было тут до них, они тоже начнут копаться в остатках былой цивилизации, пытаясь догадаться, какое назначение имел тот или иной предмет. Кочевавшие здесь племена оставили после себя каменные наконечники стрел и копий, а что оставят они? Сколько там времени разлагаются пластиковые пакеты и табачные окурки?

– А кто на Моране заклинился? – раздался вдруг голос Ланы. Как она успела подобраться так незаметно? Михаил и не знал, что она слушает их разговор. Впрочем, тут, в убежище, где многие комнаты представляли собой, по сути, отгороженные досками пространства, звукоизоляция была понятием условным. Никогда нельзя было знать, сколько человек слышит в данный момент твои слова. И очень трудно было скрыть что-то от детей – они шныряли по убежищу, как тени, взрослые натыкались на них в самых неожиданных местах. Ох уж этот Джек Лондон – после того как Тина прочла им его рассказы, подрастающее поколение помешалось на игре в индейцев. Ну что ж, должно же быть у них детство, чем им еще занять себя, особенно после того, как взрослые решили, что отныне брать их с собой наверх опасно. Один Рустам, как самый старший, иногда выходил на поверхность, чем очень гордился перед остальными.

– Да это я так, не обращай внимания. – Михаил постарался говорить безразличным тоном, но обманет ли это его жену? Когда столько лет живешь бок о бок, начинаешь слышать и то, что не было сказано вслух. Он мысленно прикинул, закончился ли тот срок, который дали ему? Они сказали – у тебя есть год, а после этого жди нас в любой день. Мы придем за тобой и твоими щенятами. Значит, теперь в любую минуту можно ожидать незваных гостей.

А тут еще Ланка, которая слишком часто навещает больного, слишком внимательно смотрит на него. Михаил нервничал. Неужели какой-то ее знакомый из прежней жизни, о котором он не знал? Надо отдать ей должное, Ланка умела хранить свои тайны. Может быть, это даже тот самый тип, из-за которого в конечном счете они и оказались тут? Вот была бы насмешка судьбы.

Даже если просто знакомый – все равно радости мало. Теперь уже почти не осталось вокруг людей, знающих, что Ланка – его сводная сестра, хотя они не кровные родственники. Неужели снова придется пройти через это – недоумевающий взгляд, неодобрительное покачивание головой – «Ну вы, ребята, даете!» Ему-то ладно, он привык, а вот Ланка… Тем более что она его не любит. Ну, может, за столько-то лет привыкла, привязалась на свой лад, оценила его заботу. Но это не любовь.

А он сразу, как только увидел ее – еще полуторагодовалой малышкой – понял, что это самый главный в его жизни человек. Понял раз и навсегда. Она уставилась на него своими сонными совиными глазами, потом подошла поближе. Он, пятилетний, присел перед ней на корточки, а она вцепилась ему в волосы и уверенно сказала: «Мое!» Так оно и вышло, что с тех пор и навеки он принадлежал ей весь, с потрохами. Взрослые любили потом, смеясь, вспоминать эту сцену. А он и так все помнил, хотя, казалось бы, в таком возрасте память еще детская. Но, видно, самое важное отпечатывается в ней прочно.

Вот чего он не помнил – так это в какой момент папа сказал ему, что теперь они будут жить вместе с тетей Соней и маленькой Светланой. До этого они жили одни, сами по себе – мать его умерла, когда ему было два года, а до этого долго болела. Им помогала бабушка, мать отца. Тот не верил, когда Михаил рассказывал ему, как подходил к маминой постели, как она гладила его по голове. Он считал – ребенок выдумывает, не могло у такого малыша сохраниться что-то в памяти.

А к тете Соне они ходили в гости. Кажется, у тети Сони был муж, но очень быстро куда-то делся. И они стали жить одной семьей.

Михаил, в общем, против тети Сони ничего не имел. Правда, мамой ее звать так и не научился. Она была высокая, худая, нервная, много курила. Работала на находящемся неподалеку «Мосфильме» помощником режиссера. Иногда водила туда их с Ланкой, но ненадолго и всегда велела сидеть тихо, пока они работают. Михаилу нравилось гулять по территории киностудии, где иной раз будто оживали улицы прошлых веков – с невысокими нарядными особнячками и с конными экипажами. А порой снимали фильмы про войну, и в павильоне то и дело что-то бухало и взрывалось. Но то, что творилось на съемочной площадке, казалось неестественным, и смешили замечания режиссера, особенно когда требовался не один дубль. Забавляло, как на съемках исторического фильма один из помощников настойчиво кричал в микрофон наряженной в поддевки и пышные, метущие землю платья толпе женщин: «Массовка! Крестимся справа налево! Не забудьте! Справа налево». Михаил не удержался, фыркнул, помощник неодобрительно посмотрел на него. Иногда их с Ланкой тоже привлекали к съемкам, когда по сюжету требовались дети. Из маленькой Ланки получался совершенно очаровательный мальчик. Но она быстро уставала и начинала капризничать. И тетя Соня говорила: «Актрисы из нее не выйдет – и слава богу. Тяжелая это профессия и зависимая». Михаил тогда брал сестру за руку и шел с ней гулять. И думал, что у тети Сони тоже зависимая профессия, однако мысли свои держал при себе. Ему тоже не хотелось быть актером. Он с детства решил, что станет врачом. А пока тренировался на кошках да подбирал и пытался выкормить выпавших из гнезд по весне птенцов – правда, не всегда успешно.

Само место, где они жили, располагало к общению с природой. Сетунь была одним из немногих притоков Москвы-реки, не заключенных в коллектор. Михаил помнил, как удивлялись друзья из других районов, заглянувшие к нему в гости, тому, что совершенно свободно течет небольшая мутная речка среди холмов так недалеко от центра Москвы и набережной, убранной в гранит, а по берегам ее стоят вековые деревья. Вода в реке была коричневой и пахла канализацией, но, несмотря на это, здесь все же водились утки, а выше по течению, по слухам, жили бобры, и рыбаки ловили щук. Этот зеленый язык – долина Сетуни – начинался напротив стоявшего на другом берегу Москвы-реки Новодевичьего монастыря и примыкал к Парку Победы, от которого его отделяла железная дорога – за ней пролегал уже Кутузовский. Там же проходила и Филевская, открытая, ветка метро. С другой стороны реки вдаль уходила Мосфильмовская, где и располагались павильоны киностудии, а ближе к Сетуни прятались улицы поменьше – Пырьева, Пудовкина. Они разбегались по склону оврага, где текла река и кое-где из-за крутизны спуска даже были построены лестницы. С третьего транспортного кольца, если ехать на машине, эта зона выглядела сплошным зеленым морем, из которого торчали особо выдающиеся здания, например, небоскреб на Мосфильмовской. Строительство здесь было ограничено самим рельефом. Сетунь воистину была районом контрастов. Если на вершине какого-нибудь холма находился элитный дом, это не исключало замусоренных обрывистых склонов в двух шагах от него и покосившихся ржавых гаражей. За кованой оградой, окружавшей дом, радовал взоры аккуратно подстриженный газон, а чуть ниже, у реки, сплетали ветви заросли кустарника. Но видно было, что за деревьями все же следили и спиливали трухлявые и больные. В этом районе можно было набрести и на обветшалые домики конца прошлого века – когда-то Сетунь была дачным местом. Для маленького Миши и его друзей здесь был просто рай, зеленые джунгли – бродя по берегам, они натыкались то на остатки фундамента каких-то неведомых строений – раньше здесь, кажется, стояли кирпичные заводы, то на часть бетонной стены, которая неизвестно что и когда огораживала, то на огромную яму, где скапливалась дождевая вода. Вдоль Сетуни тянулись огромные трубы, иногда перекидываясь на другой берег. Странная, неряшливая речка – то ли оазис в сердце города, то ли свалка. Судя по поставленным тут и там щитам и надписям на них, она считалась все-таки заповедником. Если идти вдоль нее, причудливо вихляющей, долго-долго по правому берегу, вверх по течению, мимо кованых оград и бетонных стен, то можно было выйти к круглому дому на Довженко. Вроде бы таких домов хотели построить пять – по принципу олимпийских колец, но что-то не срослось. А еще дальше располагался небольшой парк и правильной формы пруд, в котором, впрочем, не советовали купаться, но несмотря на это, кто-то все же вроде ухитрился утонуть. А вдоль левого берега тянулась изгородь, которая потом обрывалась и начинался вообще дремучий лес. Мишкин друг Колька уверял, что прогулялся там как-то, и что места там совершенно запредельные, джунгли просто, а среди деревьев вьется по берегу полусгнившая деревянная дорожка, по которой явно уже лет сто не ступала нога человека. И пусть лес был не таким уж большим, и известно было, что за ним-то и проходит железная дорога, а еще чуть дальше шумит Кутузовский, все равно места эти казались заколдованным царством. По берегу Сетуни можно было идти чуть ли не с километр и никого не встретить по пути. А потом опять начиналась цивилизация – реку пересекала улица Минская, по которой сплошным потоком неслись машины. В общем, Сетунь была задворками, до которых до поры до времени не доходили руки. Недаром и весь район вокруг назывался Потылихой. Тому, чтобы как-то освоить его и проложить здесь, например, трассу, противились не только жители – сама местность, казалось, была против.

Да еще это странное название, неизвестно откуда взявшееся – Сетунь. Кто-то рассказывал Михаилу, что якобы по берегам реки располагались в прежние времена могильники, где были похоронены те, кто пал в боях, и безутешные родственники приходили сюда, на холм, оплакивать их и сетовать на судьбу. О каком холме шла речь, понять тоже было трудно – их вокруг было в изобилии.

Неподалеку от их дома на берегу было еще одно интересное место – Сетуньский Стан. Надо было только спуститься к мосту, перейти речку, а затем – вверх по дорожке и направо, по улице, на другой стороне которой стоял высотный дом. Вдоль реки тянулись пустыри, заваленные щебенкой, а затем начинался огороженный тыном участок. Там собирались каскадеры. Так же, как и актеров, их словно окружал особый ореол, хотя Михаилу они казались самыми обычными людьми. А вот кое-кто из его друзей, насмотревшись на тренировки, тоже решил податься в эту профессию – тот же Колька, например. И не пугали его рассказы о тех, кто покалечился на съемках и стал никому не нужным инвалидом. Не волновали и увещевания, что надо думать о будущем, что всю жизнь каскадером не проработаешь, да и с пенсией будут проблемы. Ну кто в их возрасте думает об этой самой пенсии? И несмотря на уговоры родителей, которые призывали его готовиться к поступлению в институт, он после школы бегал на Сетуньский стан – тренировался либо крутился возле старших, слушая их рассказы. Те, кто решил устроить здесь базу, сами расчистили берег от мусора, оборудовали сиденья для зрителей и превратили захламленный уголок в парк для тренировок и развлечений. Пара старых кирпичных домов органично вписывалась в пейзаж, тут и там стояли древние детища отечественного автопрома, вкопаны были в землю какие-то брусья, шины, имелась и сцена. Это местечко на обрывистом берегу реки выглядело диковинным заповедником среди окружающих девятиэтажек и промзон – входящий словно в другой мир переносился. Журчание реки внизу, тень от могучих старых деревьев, покрытые мхом камни на берегу, обветшалые кирпичные стены… Многим среди стекла и бетона современных новостроек не хватало именно этого. Здесь как-то особенно ощущалось, что место это существует очень давно. «И будет существовать, – думал Михаил, – когда от нас уже и следов не останется». Именно здесь их далекие предки и обитали давным-давно – ловили рыбу, охотились на зверей по берегам реки при помощи луков и стрел, наконечники которых угадывались порой в очертаниях острых камешков под ногами. Река кормила их, защищала от врагов. И была она тогда наверняка прозрачной и чистой – а не бурой, как в последние годы перед Катастрофой, когда в нее спускали отходы производства. Теперь, через двадцать лет после того, как навеки остановились все заводы, река снова начинает оживать – но те годы не прошли для нее даром. И новая живность, населяющая ее, сильно отличается от прежней. Михаил вздохнул – видел бы это Колька. Интересно, что с ним случилось, где он оказался в тот роковой день? Надо смотреть правде в глаза – скорее всего, погиб, как большинство горожан. Наверное, он мудро поступал, не строя грандиозных планов на будущее и занимаясь тем, чем хотелось в данный момент. Успел сняться в нескольких эпизодах в массовке, успел сходить в армию и вернуться; даже, кажется, собирался жениться. По крайней мере, получал удовольствие от жизни, пусть так немного и было ему отпущено.

В детстве Михаил тоже нередко приходил на Сетуньский стан, чтобы поглядеть на каскадеров, на реконструкторов в их вышитых рубахах и налобных повязках. Они даже обустроили здесь старинную княжескую усадьбу. Парк можно было свободно посещать любому, если не намечалось никаких мероприятий. Вот и его сводная сестра, когда подросла, стала забегать сюда. Ланку, казалось, больше всего привлекали проводившиеся здесь фестивали огня. Михаил понимал, что, конечно, байкер на горящем мотоцикле – зрелище для девушки неотразимое, но сам он относился к этому занятию с цинизмом медика. Укротители огня могли сколько угодно толковать о невероятных ощущениях власти над стихией, но он-то знал, чем иной раз это заканчивается. Знал и про одну красавицу, выступление которой обернулось ожогами – такими, что попала в реанимацию. Причем довольно сильно было обожжено и ее лицо – прежней ей уже не бывать. Интересно, после случившегося она все равно не жалела о своем увлечении? И пусть произошло это не здесь, Михаил был убежден, что любые игры с огнем до добра не доводят. К счастью, Ланка не рвалась попробовать, предпочитая смотреть со стороны.

Впрочем, раздавались по поводу этого парка и недовольные голоса любителей старины. Мол, реконструкция – это прекрасно, да и тренировки для детей – тоже неплохо, пусть делом занимаются, а не бегают, где попало, но зачем же было устраивать свой полигон как раз на том месте, где в древности была стоянка первобытных людей и до сих пор иной раз находят каменные орудия и кости? При этом никого не смущало, что древнее городище и так застроено, как и многие другие по берегам Москвы-реки и Яузы. Ланка одно время тоже сдвинулась на этом, вышивала себе крестиком рубаху, сшила сарафан, голову повязывала лентой. И могла часам бродить по берегу, глядя под ноги. В итоге ей и вправду удалось найти несколько странных камней, словно бы носивших следы обработки. Она бережно их хранила, иногда раскладывала перед собой и задумчиво перебирала. Михаил называл это – «Посоветоваться с костями предков». Еще она рассказывала ему, как где-то выше по течению Сетуни ковш экскаватора разрушил курган, где были обнаружены два скелета – мужской и женский.

«Что же это они, как по заказу, вместе? Жили долго и умерли в один день?» – удивился Михаил. Его тайны человеческого организма интересовали больше, чем загадки прошлого.

«Просто когда погибал муж, жена иногда считала, что лучше последовать за ним», – пояснила ему сводная сестра, как несмышленому. Правда, потом он в какой-то передаче услышал, что не всегда жена следовала за мужем добровольно, иной раз ее просто убивали у него на могиле.

«Знаешь, – говорила Ланка, перебирая свои камни, – я уверена, что души тех, кто здесь жил когда-то, до сих пор бродят по этим холмам. Иной раз у меня такое чувство, будто я на берегу не одна, хотя вокруг никого не видно. Мне даже кажется, я вспоминаю иногда что-то из прежней жизни. Если лечь на траву и глядеть в небо, кажется, что все это уже было давно и теперь повторяется».

Михаил ворчал, что лучше бы ей не гулять в одиночку по берегам и вообще поменьше читать на ночь Эдгара По и Лавкрафта, иначе скоро она начнет вздрагивать от малейшего шороха и в шуме листвы ей и впрямь будут слышаться голоса, а там и до психушки недалеко. Она обижалась, а он, разглядывая грубо обработанные наконечники стрел, которые сводная сестра складывала в коробку, удивлялся. Ведь эти камни лежали здесь несколько тысяч лет – и в сущности, весь этот немыслимый срок пролетел как один день. Его завораживала мысль, что он трогает орудия, которых касалась рука человека, жившего в незапамятные времена. И понемногу прошлое начинало для него оживать – возможно, благодаря Ланке. Он пытался представить, какие жилища строили предки, как оборонялись от хищников и от врагов – судя по изобилию каменных наконечников, и тех, и других вокруг хватало. Думал ли он тогда, что когда-нибудь и сам выйдет на охоту на берег Сетуни – словно время повернуло вспять?

В детстве Михаил с Ланкой были очень дружны, что не мешало им иной раз драться. Он носил ее портфель, поскольку учились в одной школе, только в разных классах. И их даже не дразнили – все знали, что это брат и сестра. Но он был твердо уверен – когда вырастут, она станет его женой. И однажды сказал ей об этом. Ланка поглядела на него этими своими совиными глазами – они как раз стояли на берегу Сетуни. Была весна, зелень скрашивала окружающие реку нагромождения строительного мусора, пели птицы. Михаил с тревогой ждал ее ответа. Но она только улыбнулась и обняла его, и он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Неумело ткнулся в ее щеку губами. До окончания одиннадцатого класса ему оставался год, ей – три.

Целый год он чувствовал себя счастливым. Без особого труда поступил в медицинский, как и хотел. Но когда наступила следующая осень, Ланка словно бы стала избегать его, будто тяготила опека сводного брата. У нее завелись подружки и друзья, с которыми она где-то пропадала целыми днями. Михаилу в их компании места не было. Ему казалось, что Ланка нарочно так себя ведет и из вредности демонстративно кокетничает с другими, пробуя свою женскую силу. Тетя Соня, также обеспокоенная Ланкиным своевольством, просила Михаила приглядывать за ней, и он широко этим пользовался. И не раз, обнаружив ее на берегу Сетуни в компании старших парней, уводил домой, невзирая на ее возмущение и протест окружающих.

– О чем ты думаешь? – злился он. – Тебе вот-вот школу заканчивать, а у тебя одни тройки. Как ты собираешься поступать?

– Я вообще никуда не хочу поступать, – кричала она. – Как ты не понимаешь, глупо загадывать сейчас даже на месяц вперед. Мир, может, доживает последние дни. Наоборот, в такое время людям надо быть вместе.

– Да ты совсем с ума сошла с этим индейским календарем! – возмущался он. – Может, они просто вырубать его на камне устали, а ты уже вообразила, что это – пророчество. Думаешь, конец света все спишет?

Почему не пришло ему тогда в голову спросить себя – кто внушает ей все это? Почему он не заподозрил, что у нее кто-то появился?

Роковая дата – 21 декабря 2012 – наступила и прошла. Конец света не случился. Михаил торжествовал. Но Ланка и не думала браться за ум.

Однажды тетя Соня услышала, как он кричал на Ланку. Наверное, он слишком резко говорил со сводной сестрой, но после этого ее мать как-то странно стала поглядывать на него – или так ему казалось? И однажды, отводя глаза, сказала, что после окончания школы Светочка поедет учиться в Питер.

– Почему? – спросил он тогда.

– Там есть знакомые. Тетя Наташа поможет, она всех там знает.

Что такого было в Питере, чего нет в Москве? Чему там могла научиться Ланка? Он не обольщался на ее счет, знал, что она ленива и к упорному труду не способна. Ее мать хотела, чтобы Ланка училась на искусствоведа – разве это профессия? А Ланке, похоже, вообще ничего не хотелось, только бы и дальше бродить по берегам в своих расшитых рубахах и сарафанах и грезить о былых временах. Нет, он даже мог ее в чем-то понять. Ему самому казалось, что жизнь слишком сложна и неплохо было бы вернуться назад, к природе. Но как насчет заботы о хлебе насущном? И кто присмотрит за ней в Питере? Но тете Соне Михаил эти вопросы задавать не стал, чувствуя, что ни к чему хорошему это не приведет. Он к тому времени учился на втором курсе, но для себя решил, что если Ланку отправят в Питер, то и сам он уедет следом. Иначе с ней там что-нибудь непременно случится нехорошее. Но отъезд ее все откладывался.

– Ты уверена, что тебе туда надо? – спросил он как-то ее осторожно. – Ты привыкла здесь, тебе там будет тяжело.

– Отстань от меня, – вдруг резко крикнула она. – Как же вы все меня достали. Я, может, скоро вообще из дома уйду!

– Куда?

– Замуж выйду, – огрызнулась Ланка.

Вправду ли она собиралась замуж, он так и не узнал – через несколько недель случилось то, что резко изменило их планы. Они хотя бы уцелели, им повезло. Впрочем, как знать, можно ли было считать это везением?

Глава 2 «Есть ли жизнь за МКАДОМ?»

Михаил любил охотиться зимой и ранней весной. Особенно когда выпадал снег и были видны следы, а деревья стояли голые и можно было что-то разглядеть поодаль. Единственный минус – иной раз снегу наваливало столько, что идти приходилось с большим трудом, но на этот случай имелись у него лыжи, раздобытые в одной из опустевших квартир. Он вспомнил, как раньше, бывало, ругались они на коммунальные службы, не справлявшиеся со снегопадами, а теперь вот с ностальгией подумал о маленьких, похожих на деловитых жуков, снегоуборщиках. Все-таки они делали свое дело, расчищали дороги – нынче или ломись по сугробам, или сиди дома и жди, пока все само растает.

На этот раз он решил перейти по чудом сохранившемуся мостику на ту сторону реки, в сторону Сетуньского стана. Там, на холмах, среди руин иной раз кормились зайцы. Что уж они там ели – остатки сухой травы, торчащие из-под снега, или коренья какие-нибудь в теплую погоду выкапывали, он не знал. Нынешние зайцы не очень были похожи на прежних, но мясо у них отличалось отменным вкусом. Михаил старался не думать о том, в кого они сами превратятся, питаясь таким мясцом, и утешал себя тем, что чем дальше от центра города, тем вроде бы фон слабее.

Но сегодня ему не везло. Увязавшийся за ним Мальчик вспугнул одного зайца, но Михаил в него не попал. А пытаясь перелезть через бревно, поскользнулся, упал и сильно ушиб ногу. Он уже хромал обратно к мосту, когда со стороны бывшего стана послышался хруст и треск. Кто-то, видимо, привлеченный звуком выстрела, целенаправленно продирался к нему через кусты – и у Михаила были все основания постараться избежать встречи с неизвестным. Хаски, обычно бойкий и злой, неуверенно поджал хвост и пятился, тихо ворча и вздыбив шерсть на холке. Михаил спешил изо всех сил, вот уже позади остался мостик, осталось преодолеть подъем – и будет вход в убежище. Но то, что сзади, уверенно его нагоняло. Уже слышно было тяжелое сопение – чудовище будто принюхивалось к его следам. Мальчик, словно щенок, жался к ногам человека и тихо скулил. Михаил, выбиваясь из сил, хромал к заветной двери: если его сожрут, все остальные просто не выживут – в бункере останутся женщины, дети, Гарик и больной, который вообще ни на что не годен. Запас продуктов не так уж велик, и они просто перемрут с голоду. Эти мысли придали ему сил и, наконец, он чуть не рухнул возле входа в убежище. Торопливо постучал условным сигналом, и его впустили. Оглянувшись в последний момент, он увидел метрах в двухстах безобразную морду в бородавчатых наростах с красноватыми глазами, в темноте угадывалось массивное туловище. Голова будто утопала в плечах, складки кожи защищали зверя, делая практически неуязвимым. Чудовище торопилось по следам человека. Михаил вздрогнул и с трудом подавил желание перекреститься – справа налево, как учили тогда, еще в прежней жизни, на съемках. Он протиснулся в дверь, отпихнув Мальчика, которому явно хотелось нырнуть туда вслед за ним, и накрепко ее запер. Через несколько минут он услышал глухой удар – такой, что задрожали стены, и сверху посыпалась пыль. Михаил, пройдя в тамбуре дезинфекцию, то есть сняв химзу и ополоснувшись под тонкой струйкой ржавой воды, вышел в общую комнату – и все взгляды обратились на него.

– Ничего, – сказал он, силясь улыбнуться, – дверь выдержит.

Словно в ответ на это, раздался новый удар. Зверь явно не спешил убираться от места, от которого исходил вкусный запах добычи. Потом раздались скребущие звуки – возможно, тварь пыталась расковырять землю.

– Ай, – вскрикнула Ирка. – Оно хочет прорыть ход к нам.

– Не пищи, трусиха, – презрительно осадила ее Наташа, махнув рукой с шестью растопыренными пальцами. – Чем громче будешь орать, тем быстрее оно сюда придет.

Тем не менее она, словно невзначай, подвинулась поближе к Рустаму. Михаил опять отметил про себя, что Наташка, младшая, ведет себя с Иркой слишком бесцеремонно, и вновь почувствовал угрызения совести. Ведь обе – его дочери, пусть и от разных матерей, почему же он так любит одну и не любит вторую? Словно уловив его недовольство, подошла Сакина, безмятежно потерлась щекой об его руку. Ее всеобщая тревога явно не волновала. Одного взгляда на ее красивое лицо было достаточно, чтобы слегка успокоиться. Михаил машинально погладил девочку по темным волосам. Интересно, о чем она думает, и думает ли вообще? Явно толком не осознает происходящее. Можно даже в чем-то позавидовать ей – такая и собственной смерти не заметит. А вот Джаник явно перепуган, хоть и старается не показывать виду.

– Кто это, дядя Миша? – спросил Рустам, сощурив и без того узкие черные глаза. – Помолчите, женщины, – бросил он Ирке и Наташе, и забавно было слышать такие слова от парня семнадцати лет. Вернее, было бы забавно, если бы не отчаянное положение.

Максим вопросительно глядел на отца. Ланка подошла, молча потрепала сына по затылку.

– Не знаю. Таких здесь еще не видел. Пасть – как чемодан. И не отвяжется теперь, – пробормотал Михаил. – И как назло, ничего добыть сегодня не удалось.

Небольшой запас у них еще был, дней на пять хватит, а за это время, может, тварь поймет бесплодность своих попыток и уберется? Но Михаил, вспоминая, с какой силой тяжелая туша ударилась в дверь, в глубине души сомневался в неуязвимости их убежища. И хуже всего было то, что он сам притащил монстра на хвосте, привел прямо к порогу.

– Что у тебя с ногой, – вдруг спохватилась Тина.

– Да ничего, ушиб немного, – сморщился Михаил.

– Пойдем в лазарет, я посмотрю, – скомандовала Ланка, бросив на Тину неприязненный взгляд. Та ответила ей тем же.

Когда Михаил, кривясь от боли, стянул штаны, он увидел на бедре огромный синяк. Ланка осторожно ощупала ногу, перевела дух:

– Перелома вроде нет. Но приложился ты знатно.

Она достала самодельную мазь на травах и обильно намазала место ушиба.

Михаил, оглянувшись на койку, где лежал спасенный, вдруг встретил его внимательный взгляд.

– Где я? – слабым голосом спросил тот.

Михаил сначала думал, что этот их гость – тоже из метро. Как тот, которому он помог отбиться от тварей несколько лет назад. Тогда, зимой, Михаил взял с собой Гарика и они дошли до самой Москвы-реки, где встретили мужчину на набережной – того преследовали дикие собаки. Что ему понадобилось в районе, где и магазинов-то не было, лишь одни парки, оставалось неясным. Михаилу и раньше иной раз случалось видеть людей, но подходить первым он не спешил. Вмешивался лишь тогда, когда видел, что человек беспомощен. Однажды, например, он нашел умирающего, который заплетающимся языком умолял его передать важное донесение какому-то товарищу Москвину. Михаил пообещал, и бедняга умер спокойно. А Михаил даже не стал смотреть, что было написано на бумажке, зажатой в костенеющей руке. Пришлось товарищу Москвину обойтись без сведений, добытых ценою чьей-то жизни.

Но этот был ранен легко, и вырвав его практически из зубов разъяренных тварей, Михаил с Гариком отвели его в убежище. Придя в себя и поудивлявшись на то, как они тут живут, гость, назвавшийся сталкером Петром Дроздовым, в свою очередь, рассказал им, что творится в метро, откуда Михаил с Ланкой ушли еще в первый год после Катастрофы.

– Лучше вам туда не соваться, – то и дело повторял он, словно бы они только и ждали случая всем бункером переселиться в метрополитен. – Там сейчас чужаков не жалуют, всем шпионы мерещатся. Ганза, Четвертый рейх – все стараются вызнать, что там, у соседей.

– Четвертый рейх, говоришь? – изумился Михаил. – Это как же понимать?

– А вот так и понимай. Обосновались они на Пушкинской, Чеховской и Тверской, верховодит у них фюрер, и они предают смерти всех инородцев и мутантов, да еще, кажется, стариков и больных в придачу. – Петр вдруг замолчал и, проследив направление его взгляда, Михаил заметил, что тот уставился на Наташку, которая почесывала голову шестипалой рукой. А потом перевел взгляд на Гулю и Рустама с Джаником. Черноволосая малышка Сакина ползала у взрослых под ногами и радостно гулила.

Гарик задумчиво сощурил глаза.

– Может, в чем-то они и правы. В древности слабые и больные не выживали, да и от стариков некоторые племена избавлялись. Потом люди расслабились, живя в комфорте, изнежились, выродились. Потому-то все так и произошло. А теперь опять нужны выносливые и сильные, а остальных надо отбраковывать, это лишняя обуза.

И, встретив озадаченный взгляд Михаила, внезапно разозлился.

– А что, старик, скажешь, неправда? Ты вспомни, что творилось в последние годы. Всех этих олигофренов и имбецилов даже нельзя было дебилами называть – нет, как можно, это просто «особенные» дети. С ними нянчились, выхаживали, на них тратили ресурсы. А в это время где-то другие дети умирали от голода. Вот ты, врач, неужели считаешь, что нужно поддерживать жизнь в хилом и слабом? Может, лучше позволить ему умереть, чтобы не страдали остальные? Как же бесило меня это – разговоры про гуманизм, сюсюканье с отдельными детками, которым повезло родиться хоть ущербными, но у состоятельных родителей. Можно было подумать, что все проблемы уже решены, преступность изжили, теперь можно носиться со слабыми и увечными. И не замечать, что рядом по-прежнему идет жесткая борьба за существование, за место под солнцем.

– Тебе бы в прежние времена на телевидении работать. У тебя бы получилось, – сухо сказал Михаил, удивленный такой горячностью спокойного обычно Гарика. Парень, который, казалось, воспринимал жизнь легко и не был обделен чувством юмора, оседлав своего любимого конька, становился совершенно другим человеком. Видно, Катастрофа и ему подействовала на мозги, и он по-своему искал объяснение случившемуся. Ну как же, ведь одним из основных вопросов современности, после «Что делать?», всегда было: «Кто виноват?» Но надо было отдать должное Гарику – в наблюдательности ему отказать было нельзя. По крайней мере, будучи и сам сыном небедных родителей жизнь он видел не сквозь розовые очки.

Гуля смотрела на мужа своими непроницаемыми раскосыми глазами. Неизвестно, что поняла она из этого разговора, но, похоже, эти рассуждения ей не нравились. Ее бы первую в Рейхе и отбраковали, подумал Михаил, вспомнив, как истинные арийцы относились к людям иной расы. Гарик, конечно, был человеком душевным, но когда пускался в теоретические рассуждения, хотелось иной раз заткнуть уши. А он, кажется, даже не понимал, что несет.

– И что же, все сидят в своих общинах и к чужим не суются? – спросил Михаил, чтобы отвлечь Гарика.

– Ну почему не суются. Торгуют друг с другом помаленьку. Главное – документы при себе иметь. Когда на другую станцию приходишь, первым делом их проверяют, а у меня такие документы, что везде пускают. Потому что я – сталкер. Добытчик, – похвастался гость.

Не сразу, но поделился Петр и своими соображениями о том, что кто-то выжил в подвалах МГУ.

– У нас ходит легенда об Изумрудном городе, – сказал он. – О том, что ученые наладили там почти такую же жизнь, какая была до Катастрофы, но к себе не пускают никого.

– Разумно, – согласился Михаил. – Я бы тоже не пускал, если бы у нас тут была райская жизнь. Да только сомневаюсь я, что там кто-то уцелел. Пару раз я, правда, видел людей возле реки, но мне кажется, это были разведчики из метро, как ты. Да только вот что странно. Ведь говорят, что в подвалах МГУ морозильные установки работали, потому здание и могло стоять. Там ведь воды грунтовые. А как же оно теперь стоит?

– Значит, ты тоже видел, что стоит? – тихо спросил Петр.

– Да ведь с берега реки, где мы были, его хорошо видно, – удивился Михаил.

– А у нас считают, что это морок один. Что оно уже рухнуло давно, – произнес Петр. – Просто мы хотим его видеть – вот и видим.

– Не может быть, – уверенно сказал Михаил. – Ладно б одному померещилось, но если нескольким в разное время… Просто, может быть, это все байки.

– Насчет Изумрудного города?

– Насчет морозильных установок. Может, не было их никогда.

– А насчет туннеля Метро-2, который ведет в Раменки – тоже байки? Говорят, правда, что по Раменкам так жахнули – ничего не уцелело, весь подземный город разнесли к чертям. Но это ведь только слухи. Может, сохранилось там убежище, и те, для кого его отрыли, живут себе припеваючи.

– Не знаю, – честно сказал Михаил. – Может, и есть туннель, да что нам с того?

– А тебе никогда не хотелось сходить на разведку? Может, там лучше, чем здесь.

– Смеешься? – спросил Михаил. – Мы из метро с женой пришли сюда, а ты меня обратно в метро хочешь зазвать?

– А вы откуда пришли? С Киевской? Там сейчас богато живут, на Киевской. Кольцевая и прилегающие станции сейчас – территория Ганзы. Торговое государство, граждане его едят досыта и за жизнь свою более-менее спокойны. Конечно, все относительно, брат. Метро – это особое место. В туннелях всякое случается, и никто не может сказать, что ждет его завтра. Там же, на Киевской, по слухам, люди пропадают.

– Как – пропадают? – удивился Михаил. – Куда?

Он тут же вспомнил, что Ланка в свое время рассказывала то же самое. А он тогда думал, что это просто бабские сплетни, слухи.

– Если б знать, брат. Пропадают – и все. Утром глядь – одного, другого недосчитались. И никто их больше нигде не встречает, вот ведь в чем штука. Там, понимаешь ли, туннели к Парку Победы завалили. Нехорошая какая-то вышла история – там ведь люди живые остались. Не иначе, прокляли они тех, кто завалил, перед смертью. И все же я считаю, поторопились вы сбежать. Конечно, пока державы друг с другом воевали, людям несладко было.

– Державы? – удивился Михаил.

– Ну, Полис, Ганза, Рейх, Красная Линия. Остальные альянсы я и не считаю – некоторые одну-две станции занимают. У нас там прям феодальная раздробленность наступила. И везде корочки показывай, а кое-где и пригоршню патронов вдобавок сунуть приходится, чтоб пропустили, – пригорюнился было сталкер, но вскоре вновь оживился. – И все же теперь в некоторых местах живут совсем неплохо. Если ты хороший лекарь, ты мог бы пригодиться в Полисе, брат. Это на Библиотеке Ленина и трех соседних станциях. Там сидят ученые и вовсе не голодают. И даже свет не экономят. Последний оплот науки, так сказать, вот и не жалеют для него ничего.

– Ну какой я лекарь. Так, недоучка. А на Спортивной что сейчас? – спросил Михаил, вспомнив вдруг людей, которые забрали маленького Матвея.

– До Спортивной отсюда тяжело добраться, – сказал сталкер. – И я бы не советовал. Там – территория Красной Линии. И хотя сами жители уверены, что лучше их государства нет, и товарищ Москвин – великий вождь и учитель…

– Кто такой товарищ Москвин? – перебил Михаил. В памяти вновь всплыли слова умирающего: «Передайте товарищу Москвину…»

– Генсек Красной Линии. Они на него там прямо молятся. А если кто недоволен, то у них есть специальные лагеря для недовольных – прямо как в не столь отдаленные времена, брат. Потому туда лучше вам не соваться – у этих бдительность на высоте. Да вообще-то и на Ганзе подозрительно относятся к бродягам. И все же на твоем месте я бы задумался. Как случилось, что вы ушли от людей и поселились здесь, на отшибе?

Ланка ничего не сказала, просто вышла. Михаил подумал, что сейчас она забьется куда-нибудь и снова будет плакать, вспоминая, как их травили в метро. Он не хотел рассказывать о своих проблемах практически постороннему человеку, но и врать не хотелось. И он коротко объяснил – почему. Потому что их не хотели оставить в покое – а они ведь даже не кровные родственники, и вообще, кому какое дело до их жизни?

– Не осуждай людей, брат, – сказал гость. – Тогда, сразу после Катастрофы, все только и искали, на ком выместить свой страх. Вы просто подвернулись под горячую руку. На самом деле ничего такого тут нет – вот если бы ты, к примеру, убил отца и женился на матери, их можно было бы, наверное, понять. А вы из-за сущей ерунды пострадали. Сейчас бы вас за это не осудили – теперь и многоженство грехом не считается. Ведь и так слишком мало детей рождается в метро – люди умирают куда быстрее.

Михаил краем глаза заметил, как вздрогнула при этих словах Тина.

– Так что подумай все же, брат. Ведь когда-нибудь продукты у вас кончатся, – рассудительно сказал гость.

– Можно охотиться, – неопределенно сказал Михаил, которому любознательность нового знакомого уже казалась подозрительной. – Кстати, слушай, друг, не знаю, на кого ты работаешь – на красных, белых или коричневых, но надеюсь, ты не будешь, вернувшись в метро, звонить о нашем бункере направо и налево?

– Нет, прям первым делом побегу докладывать, – огрызнулся тот. – За кого ты меня принимаешь? Я добро помню. И ни на красных не работаю, ни на коричневых – это ты про ганзейцев, что ли? Или про фашистов? А белых у нас и нет. Я – вольный добытчик, сам по себе. И понимаю, что коли вы тут живете наособицу и к людям не стремитесь, значит, есть у вас на то причины. Да и на что вы нашим сдались? Думаешь, как только узнают, сюда отряд придет – вас завоевывать? Что тут взять-то? Чем поживиться?

Михаил вздохнул. Он вспомнил, как разгорелись глаза Максима и Ирки, когда они слушали дядю Петю. Старшие-то в метро не хотят. А вот дети…

– Но если вдруг припрет и сам придешь, то спроси Дрозда – меня там всякий знает, я один из первых сталкеров. – В голосе гостя зазвучало самодовольство. – Отплачу за гостеприимство, помогу, чем могу.

– Это так теперь добытчики называются? – усмехнулся Михаил. – А ведь мы, по сути, мародеры. С каких пор мародерство стало почтенной профессией?

Он тут же испугался, что гость обидится. Но тот лишь глянул снисходительно:

– С тех самых пор, брат, как походы наверх стали смертельно опасными. Как тут у вас, неужели твари не донимают? Да и радиацию никто не отменял.

– И то верно. Ладно, друг, спасибо за приглашение, но нам и тут хорошо, – устало сказал Михаил.

– Это вам пока хорошо – до поры до времени, – заметил сталкер. – Пока генератор не сломался, пока не набрели на вас какие-нибудь выродки числом поболе. Неужели со всеми проблемами сами справляетесь? На все руки мастера?

– Я – врач, – ответил глава бункера. – Ну и в технике кое-что понимаю.

– Неужели удается всех лечить?

– А разве в метро не умирают от болезней? – вопросом на вопрос ответил Михаил.

– Так-то оно так. И от болезней, и от мутантов. Да и от голода. И нищих там полно, и даже ходят слухи, что на отдаленных станциях лучше не появляться одному – а то пропадешь и концов не найдут. По слухам, там не брезгуют и человечиной. Да только все равно не годится людям жить обособленно. Не хочу тебя пугать, но я тоже кое-что повидал. У тех, кто людей сторонится, начинают потом происходить нехорошие всякие вещи. Скажу напрямик – от людей чаще сектанты всякие скрываются.

– Мы – не сектанты, – сухо ответил врач. Про себя же подумал, что гость ткнул как раз в больное место. Скоро начнутся проблемы с топливом для генератора, да и сам генератор сколько раз уже ломался, и восстанавливать его удавалось буквально каким-то чудом. И все же то, что сталкер рассказывал о жизни в метро, его не радовало.

Михаил снова вздохнул. Значит, в метро по-прежнему грызутся. Он так и думал – там, где собирается много народу, ничего хорошего не жди. Вот здесь у них – другое дело. С тех пор как не стало дяди Гены, в котором, несмотря на добрую улыбку, чувствовалось все же что-то акулье, в бункере, по мнению Михаила, жила словно бы одна большая и дружная, трудолюбивая семья, состоящая из нескольких взрослых и детей – те даже называли всех женщин мамами. Вот только Тина… Тина портит картину, подумал он. Надо же, в рифму получилось. Но в сущности и Тина не такая уж большая проблема, зато какие у них выросли дети! Конечно, бледные, тощие, но на удивление здоровые и сообразительные – кроме, разумеется, Сакины. Но она – такая милая девочка, что невольно забываешь о ее ущербности. Взрослые постарались привить детям понятия о добре и зле и, кажется, это им удалось. А что те дерутся иногда – ну как без этого? Они с Ланкой в детстве тоже нередко дрались, это проходит со временем. Зато здесь, вдали от суеты и соблазнов, неизменно сопутствующих большому скоплению народа, видя перед собой только положительные примеры родителей, молодежь вырастет их достойной сменой. И возможно, сумеет положить начало новому сообществу, основанному на справедливых принципах. Когда-нибудь радиационный фон снизится и они смогут выйти на поверхность и будут бережно относиться к тому, что им достанется. По правде говоря, им чуть ли не все придется начинать с нуля. Зато экология будет не в пример лучше – теперь, когда все производство встало и некому больше засорять окрестности, и даже вода в Сетуни из бурой вновь стала прозрачной.

И глядя сейчас на пришедшего в себя неизвестного, глава бункера уже прикидывал, что надо по возможности меньше подпускать к нему детей.

– Не волнуйся. Здесь тебе плохого не сделают, – мягко сказал он. – Мы тебя нашли раненого.

– Это лемуры, – пробормотал тот. – Они сначала ласковые такие… а потом как прыгнут.

Михаил поморщился.

– Как тебя зовут?

Тот нахмурился, словно не мог вспомнить.

– Стас, – нехотя проговорил он, когда Михаил уже думал, что не дождется ответа. – Станислав Барханов.

– Ты из метро? – спросил врач. В душе он все-таки надеялся на положительный ответ – это было бы меньшим злом.

– Нет, бери выше, – слабым голосом проговорил тот. И в ответ на недоуменный взгляд Михаила пояснил:

– Я с Рублевки.

У Михаила отвисла челюсть. Только этого еще не хватало.

– Есть ли жизнь за МКАДом? – задумчиво пробормотал он, пытаясь собраться с мыслями. – Науке об этом ничего не известно. И откуда же ты конкретно, если не секрет? Рублевка, как известно – понятие растяжимое.

Вновь припомнилась тайна, которая тяжким грузом лежала на душе. Тайна, которую врач не хотел доверять никому. И грешным делом, он на секунду подумал, что гость тоже из тех. Грозились же они прислать кого-нибудь по его душу. «Может, – пришло Михаилу в голову, – это все постановка? Охотники на людей решили, что лучше действовать хитростью? Подбросили своего лазутчика, чтобы я своими руками притащил его в бункер? А потом тот откроет двери своим изнутри – и те перебьют нас, как кроликов? Рискованная затея. Ведь я мог пристрелить неизвестного. Или они знали, что я сейчас – едва ли не единственный охотник? А что я лекарь, я сам им сообщил, и расчет был на то, что врач не станет убивать? Да ведь они и жизнями своими не особо дорожа, если их послушать. Для них это – азартное развлечение, а риск лишь добавочный адреналин».

Известие насчет Рублевки ничего не проясняло, надо было сперва вникнуть, что это такое и чем грозит.

– Меня оттуда выгнали, – уточнил гость.

– Откуда – оттуда? Что там вообще происходит?

– Там – фараон. И слуги его… опричники хреновы. Сатрапы. – Гость тяжело дышал, Михаилу показалось, что он опять бредит.

– Какой фараон?

– Рамзес первый.

Михаил пощупал лоб несчастного.

– Давай-ка я тебе укол сделаю, поспишь. Проснешься – и мозги на место встанут.

– Не надо! – вдруг дико заорал тот, увидев, как Михаил приближается к нему со шприцем. Рванулся было – и тут же вновь бессильно рухнул на койку. Михаил быстро протер место укола ватой, смоченной в спирту. Спирта пока было много, принесли изрядный запас из аптеки неподалеку, и врач держал его у себя под замком. В основном от Гарика – женщины, к счастью, алкоголем не интересовались, а подросшему Рустаму воспитание не позволяло. Михаил никогда не задумывался, чему его учит Гуля, воспитывает ли в вере своих родителей, но какие-то понятия парень словно впитал с молоком матери.

После укола раненый расслабился, сонно зевнул, вытянулся на кровати.

– Гасты вам еще покажут, гады, – пробормотал он и отключился. Михаил вздохнул и вышел из медотсека.

– Ну как? Рассказал что-нибудь? – спросила Тина, встретившаяся ему в бетонном коридоре. Она выглядела усталой и осунувшейся, прямой нос заострился, волосы свисали вдоль лица унылыми прядями.

Врач покачал головой.

– Чушь какую-то несет. Про фараона… Почему так много съехавших вокруг?

Вопрос был риторическим. Михаил и сам понимал – тонко устроенная человеческая психика давала сбой в новых условиях. Его, скорее, интересовало другое – как несчастный безумец ухитрился выживать двадцать лет после Катаклизма? Или у него крыша поехала только недавно? Ладно, вот очнется опять – и они все узнают. Если очнется…

Мысли Михаила вновь обратились к событию годичной давности. Ему не повезло тогда. Сильно не повезло. Он вышел охотиться – один, Гарику нездоровилось. И мало того что охота была неудачной, его подкараулили. Прямо там, возле Сетуньского Стана. Приставили пистолет к затылку, завели в подъезд одного из старых домов. Он пытался сообразить, кто они. На обоих – новенькая химза, панорамные противогазы, да и автоматы выглядели так, словно только что со склада. Какой-то бункер обнесли? Михаил вздохнул. Он от такого костюма сам бы не отказался.

– Кто вы? Что вам надо? – спросил он скорее устало, чем со страхом. За себя он не особенно боялся, куда больше – за женщин и детей. Без него они пропадут.

– Хороший вопрос, – усмехнулся тот, что пониже, голос его глухо звучал из-под маски. – Мы молимся Мертвой матери, друг. Наше дело – разрушить остатки цивилизации и самим уйти со спокойной душой. Пойдем с нами – поджигать и взрывать.

– Само развалится, – отказался Михаил. – Я не могу, у меня жена, дети.

– Жена, дети – это все теперь лишнее, друг. У некоторых из нас есть подруги, но они зажигают с нами. И если кто-то гибнет при этом, то это легкая, быстрая, благословенная смерть. Значит, он угоден Мертвой Матери. Подумай как следует.

– Увы, я еще не готов, – развел руками Михаил.

– Чем ты занимаешься по жизни, друг?

– Я – лекарь, – не подумав, брякнул тот. В голове крутилось почему-то: «Не друг я тебе, гнида», но озвучивать свои мысли Михаил благоразумно не стал. Это было бы по меньшей мере неосторожно, если он надеялся вернуться к близким.

– Очень плохо, друг. Ты помогаешь жизни вместо того, чтобы помогать смерти. Разве смерть не явила себя во всей своей грозной красе два десятка лет назад? Неужели и это не убедило тебя, что жизнь проиграла? Где ты живешь, друг?

– В метро. – Михаил твердо решил не выдавать сектантам убежища.

– Очень плохо, друг. Ответ неверный. Отсюда до любого метро замучаешься добираться. Ты думаешь, мы не знаем о твоем бункере? Мы знаем обо всем, что творится вокруг. Мы могли бы убить тебя, но Мертвая Мать дает тебе время одуматься. У тебя год на размышления. Если по истечении этого срока ты не присоединишься к нам, то в любой момент можешь ожидать нас в гости. Мы придем внезапно, ты не успеешь защитить своих. Пока нам не до тебя, но ваше убежище должно быть разрушено в свой черед. Мы придем. И подарим вам красивую смерть. Ты знаешь, как умирают наши больные, друг? Когда они видят, что у них нет сил ходить с остальными, не желая быть обузой, они просят подарить им красивую смерть, отправить их к Мертвой Матери. Они снимают снарягу, и мы оставляем их у костра с запасом еды – и дров, если стоит зима. Даем оружие, чтобы они могли отбиваться от тварей или застрелиться, если хищников будет слишком много. И уходим. Через несколько дней возвращаемся и предаем огню останки, если что-то остается. Не правда ли, завидная участь? Мы тоже дадим тебе вдохнуть вольного воздуха, друг, перед тем, как уйдешь.

Михаил вдруг вспомнил, как однажды, когда он вышел наверх вместе с Максимом, им показалось, что на Сетуньском Стане горит костер. Но это было невозможно, немыслимо, и они с сыном потом долго думали, что же такое можно было перепутать с отблесками пламени. Показалось ему или нет, что с тех пор Максим стал еще более замкнутым? Мальчик пугал его – он словно бы унаследовал характер матери с ее скрытностью и склонностью к мистике. Но теперь вот получалось, что объяснение загадки было вполне прозаическим – оставили там, у костра, умирать какого-нибудь беднягу.

Михаил очень удивился, что после такого внушения сектанты его просто отпустили. Он шел домой на ватных ногах и не мог успокоиться. Откуда такие берутся? Почему, когда у остальных хватает сил только кое-как выживать, они ухитряются придумывать еще какие-то игры – огненные, кровавые? Впрочем, разве так не было всегда? Одни влачат существование, другие развлекаются за их счет. Он относится к первым – и не жалеет об этом. Но если какие-нибудь бездельники решат задеть его семью, то как бы не пришлось им пожалеть об этом, пусть сила и на их стороне. Он – врач, хоть и недоучившийся, он знает клятву Гиппократа, пусть даже не успел ее принести в торжественной обстановке. Но никто не запретит ему в случае необходимости защищать своих близких с оружием в руках.

Сколько же времени прошло с тех пор? Кажется, около года и минуло. Михаил искренне надеялся, что за это время загадочные поджигатели успокоились либо вообще погибли. Могли же их сожрать мутанты? Но в глубине души он понимал – надо готовиться к худшему. И жил как на вулкане, каждый день ожидая незваных гостей. Ему было тем труднее, что поделиться этой бедой с остальными он не мог и не хотел.

Глава 3 Катастрофа: до и после

Больной наконец окончательно оклемался и сумел более-менее связно рассказать о себе. Михаил только диву давался – оказывается, на Рублевке возникла целая империя, существовавшая за счет рабского труда гастарбайтеров[1]. Там окопались бывшие звезды, кое-кто из военных, и вся эта элита держала в подчинении рабов, были у них и связи с метро. По словам Стаса выходило, что он пытался бороться за права угнетенных, тем и заслужил немилость фараона – Рамзеса Садыкова, который, конечно, вовсе не был египтянином. И даже не фараона – тот, по слухам, был не таким уж гадом, но последние годы ото всех скрывался – предполагали, что учредителя империи уже и в живых-то давно не было, а его подручного, Умара Ахмаева по прозвищу Паук. Врач спросил, как же Стас ухитрился добрать сюда, в такую даль? Тот пробормотал что-то про дрезину и детей Дракона, про Кунцево и тамошних людоедов. Михаилу чудилось, что гость чего-то недоговаривает, но честно говоря, его мало интересовали рублевские расклады. Как-нибудь они там сами без него разберутся. Он просто принял к сведению, что и там есть выжившие, но пока они не угрожали их маленькой общине, врачу до них дела не было. Вот новость о дрезине его озадачила – ведь железная дорога проходила совсем недалеко отсюда. Иной раз ночью, когда он выбирался наверх, ему даже мерещился отдаленный стук колес, но он все списывал на глюки. Подумав, Михаил понял, что вдоль Сетуни проходит не та ветка, которая ведет в Жуковку – эта пролегала в сторону Матвеевского, а та, которую имел в виду Стас, находилась гораздо дальше от них, с другой стороны Кутузовского. Тогда тем более странно, как Стас приполз сюда из такой дали? Но тот уверял, что с какого-то момента вообще ничего не помнит. Если учесть, в каком состоянии Михаил его нашел, возможно, так оно и было. Хотя возможно и другое – гость все-таки из метро или, что еще хуже, из числа охотников за людьми. А все его рассказы про Рублевку – просто выдумка, уж больно неправдоподобно они звучат. Надо же такое придумать – про фараона! И на всякий случай он шепнул Гарику, чтобы тот глаз не спускал с пришельца. Хотя пока гость был слишком слаб, это было нетрудно, а когда окрепнет, хромой Гарик вряд ли сумеет с ним сладить в случае чего.

Врача беспокоило другое – казалось, что Ланка слишком много времени проводит у больного. Вновь ожили прежние подозрения. Может, эти двое были знакомы и раньше? Возможно, даже близко знакомы. То, что Михаил не помнил Стаса по прежней жизни, ни о чем не говорило – Ланка мастерски умела шифроваться, а он мог просто не обратить внимания, даже если пару раз и встретился с ним где-нибудь. Лицо у Стаса было незапоминающимся, хотя, может, в молодости он был красавцем. Но если и впрямь что-то было тогда, давно, между ним и Ланкой, наверняка гость прекрасно понимает, что сознаваться – не в его интересах. Иной раз Михаилу казалось, что он сходит с ума – ну разве можно в любом видеть потенциального соперника? Вероятность того, что Ланка и их гость могли быть знакомы, стремилась к нулю. Но потом подозрения вспыхивали с новой силой.

Однажды он не выдержал и как бы невзначай спросил у Ланки:

– Мы не могли со Стасом встречаться раньше? Лицо его мне как будто знакомо?

Ланка поглядела на него с упреком. Он подумал, что сейчас она начнет уверять, будто никогда в прежней жизни их гостя не видела. Но она сказала совсем не то, чего он ожидал. Покачав головой, она тихо произнесла:

– Зачем ты привел к нам чужого, Миша?

– Ну, во-первых, не привел, а принес, – буркнул он. – Во-вторых, что же, мне надо было дать ему умереть там, наверху? Не по-человечески это, знаешь ли.

– Только не надо мне про свою клятву Гиппократа опять. Клятву врача дают, когда диплом получают, ты сам говорил, а ты – недоучка.

– Скажи спасибо и на том, – раздраженно произнес он. – Ты что же, поругаться хочешь?

– Я ничего не хочу, Миша. Но скоро наша жизнь изменится – и не к лучшему. С ним в наш дом явилось зло.

– Куда уж хуже-то, – огрызнулся он. Опять на нее стих пророческий нашел, как называл это когда-то покойный дядя Гена. С одной стороны, врач был даже рад, что Ланка настроена против чужака. С другой – а вдруг она притворяется, говорит это для отвода глаз, чтобы успокоить его подозрения. Как мало он знал собственную жену, с которой вместе вырос!

Михаил развернулся и ушел – решил, чтобы успокоиться, проверить снаряжение перед выходом. На Ланку без толку было сердиться. И ведь как она мастерски перевела разговор – на вопрос-то она так и не ответила. Всегда такая была.

Тогда, двадцать лет назад, незадолго до Катастрофы, Михаил и не подозревал, что у Ланки уже завязались с кем-то серьезные отношения. Тем летом запланированный ее отъезд в Питер все откладывался, чему он был несказанно рад, и она периодически таскала его с собой сопровождающим. С Ланкой он готов был даже по торговым центрам ходить терпеливо, а ей, как она объясняла, надо было собраться в дорогу как следует. Почему приодеться нельзя было в Питере, где наверняка полно было таких же магазинов, он не понимал. Как не понимал и то, почему она вдруг изменила своим вечным сарафанам, которые сама себе шила. Кажется, тогда и появился у нее на шее тот серебряный амулет на шнурке – или это случилось раньше, еще в пору увлечения реконструкторами? Он ругал себя потом, что многого не замечал, невнимателен был к ней. Она постоянно щебетала что-то вроде: «Миша, представляешь, тот парень сказал, что амулет должен быть медный, что наши предки не носили серебра, что серебряный не подействует. И думает, что он – самый умный. А мне его зарядили, это очень сильный амулет, женский, и серебро – самый подходящий материал, чистый». А он пропускал мимо ушей все эти ее глупости. А иной раз она начинала рассказывать ему, какое значение имела раньше вышивка на одежде – по ней можно было определить многое: возраст, семейное положение, принадлежность к тому или иному роду. Он посмеивался и говорил, что одежда и аксессуары очень информативны и сейчас. Например, можно уверенно утверждать, что вон тот парень в черном с подведенными глазами – гот. А кулон на шее девчонки в джинсах и майке выдает в ней поклонницу рок-музыки и фанатку группы «Пикник». Почему он не подумал, что перемены могли быть связаны с появившимся в ее жизни другим мужчиной? Не задался вопросом, кто заряжает ей амулеты, кому она доверяет, кого слушает? Видел только, что Ланка стала беспокойной, все валилось у нее из рук, иногда даже выходила из своей комнаты с покрасневшими глазами, но в ответ на расспросы только жаловалась на головную боль. Потом вдруг однажды утром в доме поднялась суета, тетя Соня с перекошенным лицом выскочила из Ланкиной комнаты, вызвали «Скорую» и сестру увезли в больницу. Тетя Соня выкинула какой-то клочок бумаги в мусорное ведро – Михаил достал, развернул. Ланкиным детским, старательным почерком было написано: «Прошу в моей смерти никого не винить. Мама, прости». На журнальном столике валялась пустая упаковка из-под таблеток. Отец куда-то ходил, с кем-то разговаривал по телефону – речь шла о том, чтобы представить дело как случайность: если бы происшедшее признали попыткой суицида, Ланку упекли бы, как понял Михаил, в психушку. Его трясло, он не мог понять, что произошло. Да, последнее время Ланка была какая-то нервная, но он думал, что это из-за предстоящего отъезда. Ему и самому было несладко, и теперь он клял себя за то, что, поглощенный собственными мыслями, чуть не проворонил сестру. Он не осуждал ее – бедная девочка, видно, просто запуталась в жизни, в своих переживаниях. Но лишний раз убедился – без него она пропадет, она слишком ранима и нуждается в постоянной опеке, иначе никакие амулеты не помогут. К счастью, Ланка вроде шла на поправку – ей вовремя сделали промывание желудка, и через полторы недели разрешили вернуться домой. Отец привез ее на машине – бледную, осунувшуюся. Перед этим он провел среди них разъяснительную беседу – чтобы ни в коем случае бедную девочку не ругать и вопросами не мучить. Пришлось Михаилу сделать вид, что согласен, хотя любопытство разбирало невыносимо. Тетя Соня, глотая слезы, к возвращению дочери испекла ее любимый яблочный пирог. Ланка приехала бледненькая, но в целом вроде такая же, как прежде, по непроницаемому лицу ее ни о чем нельзя было догадаться. Теперь за ней следили, и она это, кажется, понимала. Михаил всюду сопровождал ее в поездках, а она вроде ничего против не имела. Даже как будто опять стала лучше к нему относиться, но о случившемся молчала. И лишь постепенно он начал замечать произошедшие в ней перемены.

Лихорадочное беспокойство сменилось равнодушием человека, которому открыто то, чего еще не знают другие. Ланка теперь соглашалась со всеми проектами относительно своего будущего, которые озвучивала ее мать, и та радовалась, что девочка наконец-то взялась за ум. Но Михаил видел – Ланка смотрит на мать снисходительно, словно на ребенка, который придумывает какие-то планы, не подозревая, что сбыться им не суждено, что все уже давно решили за него. Мать ласково уговаривала ее готовиться к экзаменам, Ланка кивала, но как только оставалась одна, просто садилась, глядя в пространство и прислушиваясь к чему-то в себе. Будто ждала указаний свыше. Михаил гадал – что же ей открылось на больничной койке? Один раз попытался с ней осторожно поговорить.

– Ты совсем не хочешь заниматься?

– Какой смысл, Миша? – ласково, как несмышленому, ответила она ему. – Скоро все изменится, и книжные знания уже никого не спасут.

– О чем ты? – удивился он.

– Я о том, что конец света все-таки будет. Это ничего не значит, что по календарю майя он должен был случиться в декабре. Те, кто лежит под холмом, знают лучше.

Михаил похолодел. Неужели у Ланки все-таки с головой не в порядке? Для него это ничего не меняло, наоборот, в таком случае сестра еще больше нуждалась в его опеке. Он боялся того, что это заметят окружающие и Ланку все же попытаются упечь в психушку. И сам себе поклялся, что сделает все, чтобы не допустить этого.

В тот день он потащил Ланку в центр, чтобы она хоть как-нибудь развеялась. Но она по-прежнему была апатичной, жаркий июльский денек ее не радовал, и лишь когда они зашли в исторический музей, сестра слегка оживилась, разглядывая древние каменные рубила. Долго стояла в задумчивости перед витриной с бронзовым идолом откуда-то из степей. Самому Михаилу идол казался отвратительным, но сестра слабо улыбалась, глядя на потемневшую от времени древнюю фигурку. По торговому комплексу «Охотный ряд» она вопреки его ожиданиям побродить не захотела, погулять по Александровскому саду отказалась тоже. Может, у нее было какое-то предчувствие? Ланка вдруг запросилась домой, и они спустились в метро. Их поезд уже подъезжал к Киевской, где им надо было выйти и сесть в троллейбус, как вдруг завыла сирена, поезд остановился.

Сначала казалось, что это недоразумение. Учебная тревога какая-нибудь. Потом, когда вырубилось освещение и поползли слухи, что все поезда встали, стало ясно, что это всерьез и надолго. Михаилу первым делом пришла в голову мысль об отце, о тете Соне – они были на работе. Что с ними? Хотелось верить, что все образуется. Но трезвый голос внутри твердил – это не так.

Ланка впала в ступор и все спрашивала:

– Миша, что же теперь будет? А как же Питер?

– Наверное, так же, – отозвался какой-то мужчина сбоку.

– Подожди, – говорил Михаил, – еще ничего не известно. Главное – спокойствие.

Забота о ней не давала ему самому впасть в панику.

Вскоре Ланка вспомнила о матери и расплакалась. Все твердила, что надо что-то делать, куда-то бежать, искать. Он совсем с ней замучился. А потом она впала в апатию и уже ни о чем не просила, только попить. С этим было плохо, правда, в туннеле обнаружился туалет, где из крана текла противная ржавая водица. Люди сидели тихие, подавленные. Тут и там слышались отдельные голоса:

– И как мы теперь? Вообще-то уже есть хочется.

– В подвальном этаже торгового центра вроде продуктовый был?

– Поищи дураков – туда соваться.

– Мама! Мамочка! Как же я теперь? – всхлипывала худенькая девушка лет пятнадцати в майке и мини-юбке, в кедах, с пластырем на пятке, скорчившись, обхватив себя руками. К ней придвинулась седая женщина в клетчатой рубашке и светлых брюках, обняла, погладила по голове.

Какой-то мужчина бился головой о колонну с жуткой монотонностью. Его пытались остановить – уж очень это было страшно даже на фоне всеобщего горя.

А сидевшие возле гермы слышали с другой стороны непрекращающийся стук.

– Может, открыть? – спросила одна из женщин.

– Ты что, сдурела? – немедленно отреагировал сидевший рядом мужчина. – Тут и так народу набилось – мама не горюй. Скоро задохнемся все. Да потом, если там ничего серьезного, то и открывать незачем. А если и вправду ядерный удар, то эти, снаружи, все равно уже не жильцы. Впустим, а они тут помрут, и куда потом трупы девать? Еще только эпидемии не хватало.

– Да не беспокойтесь, – язвительно заметил кто-то, – мы и без эпидемии долго тут не протянем.

Ланка сидела, как будто не замечая, что Михаил крепко обнял ее.

– Я знала, что этим кончится, – вдруг сказала она. – Что-то такое должно было случиться.

Михаил вздрогнул, но ничего не ответил. Он вспомнил их разговор за пару недель до этого. Неужели это просто чудовищное совпадение? Он боялся сознаться себе, что сестра начинает его пугать. К ним повернулась женщина в очках, сидевшая поблизости, и более внимательно посмотрела на Ланку.

– Разумеется, – сказала она. – Еще Эйнштейн сказал, что главным оружием четвертой мировой войны будет каменный топор. К тому все и шло.

– А вы откуда знаете? – встрял сидевший рядом мужчина. Разговор был явно ни о чем, но молчать было еще страшнее.

– Книги надо читать. Я вот в библиотеке работаю, интересуюсь историей, знаете ли.

– И толку-то от вашего интереса? Предупреждать надо было, раз такая умная.

– Так предупреждали, и не раз, но разве кто слушал?

Интересно, а правительство спаслось? – вдруг спросил кто-то.

– Это уж будьте спокойны. У них все на этот случай приготовлено заранее – бункеры по последнему слову техники, убежища.

– А может, они где-нибудь на другой станции? Ведь должен же кто-то объяснить, что теперь делать?

– Эх, батенька, неужели вы еще не поняли, что никто вам ничего не должен? Вот если б раньше побольше людей своим умом жили, глядишь, и не довели бы до последнего. А теперь – все. Дальше – сами. Выпутывайтесь, как знаете.

– Нет, может, это все же какая-то ошибка? Может, скоро объявят, что опасность миновала и можно выходить?

– А когда объявят? Вообще-то есть уже хочется.

Но спустя несколько часов стало ясно, что никто ничего объявлять не собирается, и полагаться придется только на себя. Обнаружили первый труп – у пожилой женщины, видимо, было плохо с сердцем. Ее отнесли в туннель. Среди перепуганных людей нашлись более хладнокровные, которые принялись потихоньку принимать решения и отдавать приказы. У кого случайно оказалась с собой еда – сложили в одну кучу, потом попытались поделить на всех. Нашлись, впрочем, и такие, кто не желал делиться. Когда в туннеле обнаружился туалет, где была вода, люди наперебой стали предлагать способы очистки подручными средствами.

Ланка во всей этой суете не участвовала – лежала на руках у Михаила, даже не плакала, только смотрела сухими глазами перед собой. Михаил тихонько баюкал ее. Раз уж так вышло, он готов был принять то, что случилось, лишь бы вместе с Ланкой. Он сразу почему-то понял, что это всерьез и надолго. И смирился. Но душа ныла – неужели это все? Ему ведь только двадцать четыре – несправедливо. Неужели всему конец – вольному ветру, яркому солнцу, зеленой листве, свету, радости? Неужели остаток дней придется провести под землей? Да и каков он будет, этот остаток? Сколько они протянут здесь – без еды, без самого необходимого?

Спустя пару голодных дней уже нашлись добровольцы, чтобы отправиться в подвальный этаж за продуктами, и в подсобке обнаружились несколько комплектов химзы. Добытчики принесли в основном консервы, крупы, макароны, чай, овощи, фрукты – объяснили, что многие продукты испортились, вонь стоит страшная. Впрочем, кое-какую колбасу и сыр захватили тоже, посчитав, что их еще можно рискнуть употребить в пищу – после обжарки. Сущим спасением стала лапша быстрого приготовления, но ее было не так уж и много, даже не хватило на всех. Принесли и воду в пятилитровых канистрах. Воодушевленные успехом, мужчины пообещали потом еще порыться в подсобке магазина. Тут же развели костры, в принесенных из соседнего отсека кастрюлях закипело варево. На еду люди набросились с жадностью, хотя сначала им раздали небольшие порции и предупредили, что после голодовки объедаться вредно. Но потом пожилой мужчина схватился за живот, скорчился.

– Есть врачи? – крикнул в толпу один из командиров.

Михаил нехотя поднялся, оставив Ланку, подошел, попытался осмотреть несчастного.

– Заворот кишок, похоже, – сморщившись от собственного бессилия, сказал он.

– И что делать?

– Ничего. Разве что обезболивающего дать. И попробовать сделать клизму. Может, я ошибся и само пройдет.

Выделили одну из комнат под лазарет. Но несмотря на принятые меры, мужчина к вечеру скончался. Известие об этом было воспринято остальными как-то даже равнодушно. Однако возникла мысль собрать все лекарства, какие найдутся у людей, в лазарете. Нашлось, впрочем, немного.

Спустя несколько дней умерли еще люди, а Михаил заметил, что Ланку тошнит. У нее пучками лезли волосы. Она все время лежала. Он чуть ли не силой заставлял ее встать и немного пройтись, чтобы размяться. К тому времени народу на Киевской стало меньше – несколько десятков человек ушло по туннелям на другие станции. Впрочем, и с соседних станций некоторые приходили к ним – после первого шока люди стали интересоваться происходящим вокруг. А Михаилу было безразлично, где находиться. Он нянчился с Ланкой и как мог, помогал остальным. Заботы помогали ему отвлечься от жутких мыслей о том, что с ним будет, когда она умрет. Видно, не стоило ей пить ту воду. Позже наладили ее очистку, но в первый момент никто об этом не подумал, и наверняка вода была сущей отравой.

Он пытался кормить ее насильно, отдавал свою порцию, но она отворачивалась. Как он сможет жить без нее? Он все перенес – и гибель мира, и потерю родителей, но ее смерть его доконает. Ее лицо осунулось, тусклые волосы слиплись, ей было, видно, уже безразлично, как она выглядит. Михаил старался держать себя в руках, говорил с ней наигранно-бодрым голосом, и лишь когда она не могла его видеть, с лица его сползала натянутая улыбка.

Он потерял счет дням, тем более что на станции день переходил в ночь почти незаметно. Постепенно организовали освещение благодаря генератору. Вроде бы жизнь налаживалась, но какая же убогая. И Ланка, как ни странно, еще держалась, хотя ее иной раз прямо-таки наизнанку выворачивало, и люди брезгливо сторонились ее. Михаилу стоило большого труда убедить остальных, что сестра не заразна, что, скорее всего, она схватила дозу. Но у него-то подобных симптомов не наблюдалось – может, ему просто меньше досталось той водицы?

Люди, раньше старавшиеся сбиться в кучу, теперь, придя в себя, как могли отгораживались друг от друга – хоть ширмой, хоть занавеской. Кажется, в это время и появились на станции первые палатки, счастливые обладатели которых могли наслаждаться подобием уюта и уединения. Михаилу как врачу тоже выделили палатку – пусть старенькую, но он был рад и тому. Появилась возможность укрыть сводную сестру от посторонних недобрых глаз.

И вдруг, спустя примерно месяца полтора, тошнота у Ланки прекратилась. Словно бы услышаны были его молитвы, а может, его усилия ее спасли. Она как будто волшебным образом выздоровела. К этому времени люди на станции успели уже друг к другу присмотреться, постепенно складывалась новая иерархия. Кто-то принялся руководить, кто-то послушно выполнял указания. Кто-то даже пытался спорить, но таких быстро затыкали, грозя изгнанием. Парочку особо строптивых и впрямь выгнали со станции. Михаила не трогали – он доказал, что может быть полезен. А вот на Ланку косились. Особенно одна из женщин, Алла, быстро сориентировавшаяся и старавшаяся выслужиться перед новым начальством. Была она бабой простой и неумной, но хитрости ей было не занимать. Она лебезила перед сильными и покрикивала на смирных. Попыталась как-то прикрикнуть и на Ланку, бесцеремонно заглянув к ним в палатку:

– Сегодня – твоя очередь по кухне дежурить. Давай, ноги в руки – и вперед.

Ланка даже головы в ее сторону не повернула, чем непомерно ее разозлила.

– Ишь, разлеглась, как барыня. А кто за тебя работать будет? Тунеядцев здесь не надо – можешь в два счета со станции вылететь. Кое-кого уже выгнали – дышать свободней стало.

– Не трогай ее, она больна, – вступился за Ланку Михаил.

– Не больна, а беременна, это разные вещи, – ехидно парировала Алла. – От этого еще никто не умирал. Не она первая, не она последняя.

Ланка отвернулась и разрыдалась, Михаил принялся ее утешать. Вредная баба, покричав еще и так ничего и не добившись, ушла куда-то – возможно, жаловаться начальству. А Михаил задумался, пораженный открывшейся ему истиной и своей слепотой. Ну ладно, допустим, он хоть и врач, но не по женской части. Но как ей удалось все скрыть от него? Как он проворонил Ланкиного сердечного друга? Он стиснул зубы, кулаки сжались сами собой. Кто это был – один из его знакомых? Почему она держала все в такой тайне? Впрочем, это-то понятно – его боялась. Она ведь знала, как сводный брат относится к ней. Не из-за этого ли она травилась? А может, Ланка не считала происшедшее поводом для знакомства и никаких серьезных отношений не было – так, эпизод. Да нет, что за глупости? В чем он подозревает сестру? Она – серьезная, впечатлительная девочка, какой-то мерзавец заморочил ей голову. Видимо, у нее просто крышу снесло. Наверняка это было первое ее сильное чувство – жаль, что не к нему. Он сам виноват, что не сумел стать для нее единственным. Увлеклась каким-нибудь ярким харизматичным гадом – в ее возрасте это естественно, внешнюю эффектность предпочитают надежности и стабильности. Интересно, тетя Соня знала? И не по этой ли причине планировался отъезд в Питер? Хотя избавиться от ребенка можно было и в Москве. А хотела ли она избавляться? Что она вообще думает? И где он теперь, этот тип? Впрочем, наверняка сгинул где-нибудь. И без толку уже злиться на него – ему-то пришлось хуже, а вот они пока живы, пусть это и с трудом можно назвать жизнью.

Хотела она детей или нет, но теперь ей по-любому придется рожать. Избавляться от ребенка на таком сроке рискованно, даже если бы они обратились в хорошую клинику. А теперь и обратиться некуда – лекарств почти нет, инструментов тоже. Эта мысль не вызвала у него ужаса, он только подумал, что в новой жизни и взрослым-то тяжело, а каково будет ребенку? Он сразу решил признать младенца своим. Не учел лишь того, что когда проводили перепись населения станции, чтобы выдать людям хоть какие-то документы, назвался Ланкиным сводным братом. Что сводный, быстро забыли, что брат – запомнили. И когда Ланкино положение уже невозможно было скрывать, по станции поползли пересуды. Особенно злорадствовала Алла.

– Между прочим, когда брат живет с сестрой, у них рождаются дети с хвостами, – заявила как-то она. – Из-за таких, как вы, все и случилось. Кара нас всех постигла. Чтоб вам сдохнуть!

Откуда она это взяла? Михаил мог бы прочесть ей лекцию о родственных браках, о генетике, о вырождении, но не видел смысла. Тем более он-то знал, что на самом деле малыш никакого отношения к нему не имеет. А дело дошло уже чуть ли не до руководства. Михаил удивился – вроде не так уж много времени прошло с того момента, как прежняя жизнь рухнула, а из людей уже поперло такое… Впрочем, может, это всегда сидело внутри у большинства из них, просто до поры до времени было загнано внутрь, а теперь вот и полезло наружу.

Начальник станции, слегка помявшись, сказал:

– Ты это… Не подумай, что я против тебя что-то имею. Но лучше бы ты свою сестру отправил куда-нибудь. Люди всякое болтают… Сам знаешь, обстановка и так нервная, а тут еще вы на мою голову.

– Куда я ее отправлю? У нее здесь никого, кроме меня, нет. Дай ей родить спокойно, а потом мы уйдем, – предложил Михаил.

– Ты пойми, я против тебя ничего не имею. Ты – лекарь. Человек полезный. А она как-то особняком держится. Помогать не хочет, никакой пользы от нее, – вздохнул тот. – Да еще, говорят, колдует.

Михаил, решив, что ослышался, впился глазами в лицо начальника.

– Чего?

Тот смутился.

– Да ведь не я же это говорю. Но бабы-то наши беспокоятся. Говорят, она камни и кости какие-то перед собой раскладывает и бормочет непонятное. Кто-то уже решил – мол, воду отравить хочет.

– Вода здесь и так хреновая, – сказал Михаил. – Ладно – женщины, хотя двадцать первый век на дворе, странно, что еще кто-то в такие бредни верит. Но вы-то, взрослый человек.

– А я и не верю, – отводя глаза, сказал начальник. – Но сам посуди, что мне с бабами оголтелыми делать? Уже предлагали наверх ее выгнать, пусть там своим колдовством занимается. Мол, раз она – ведьма, то ей и радиация нипочем. Но я же не зверь какой, понимаю. Долго ей еще осталось? Когда рожать-то ей?

– Не знаю, – честно сказал Михаил. – Только уж не трогайте ее пока, у нее здоровье слабое, она не из вредности лежит. Я отработаю, если что.

– Ладно, – вздохнув, согласился начальник. И Ланку действительно больше не трогали. Видно, Алле сделали втык, и с тех пор, проходя мимо, она только презрительно поджимала губы. Но слухи ползли. Женщины в Ланкину сторону только что не плевали. Михаил только диву давался, как быстро слетел с людей налет цивилизации. Или они так легковерны, что готовы принять за правду даже очевидную чушь? А главное – он видел, что и Ланке несладко, что ей тяжело здесь. Нелегко было всем. Но большинство как-то приспособилось, привыкло, что жизнь теперь будет вот такая. А она привыкать не хотела.

– Прикинь, меня сегодня попросили приворот сделать, – встретила она его как-то после дежурства в госпитале.

– Что? – удивился Михаил.

– Ну, тетки тут меня чуть ли не колдуньей считают, вот одна и заглянула, попросила поворожить. Вон, еду оставила. – Ланка кивнула на банку тушенки и нервно захихикала.

– Однако, – развеселился Михаил. – Ты таких не отваживай, занятие-то прибыльное. Мне за дежурства столько не дают. Вот же люди – казалось бы, до того ли теперь, а у них одно на уме.

Он был рад, что Ланка отнеслась к случившемуся с юмором. Но на следующий день она показала ему царапины на руке – какая-то женщина накинулась на нее, вцепилась в волосы, еле оттащили. В какой-то момент Михаил так устал от всего этого, что попросился у начальника станции на поверхность. На станции было несколько комплектов химзы и противогазов – что-то нашли в подсобке, что-то выменяли у соседей. И добровольцы по очереди облачались в них, отправляясь по ночам на вылазки за продуктами. Еще ему выдали неизвестно откуда взявшийся автомат, но велели зря патроны не тратить. Он не удивился – такие меры предосторожности принимались с тех пор, как один из добытчиков не вернулся обратно. Неизвестно, что с ним случилось: может, где-то застрял или на голову ему что-нибудь свалилось, а может, сломал ногу. Но с тех пор всех, идущих на поверхность, в обязательном порядке снабжали оружием. Его пока было негусто, но, как говорил комендант станции, «Мы работаем над этим».

Михаил, уходя, попросил одну из наиболее здравомыслящих женщин и кое-кого из мужчин позаботиться о Ланке в его отсутствие.

Оказавшись впервые за долгое время снаружи, он испытал острое, щемящее чувство. После долгого перерыва так странно было вновь увидеть небо, звезды и в неясном свете месяца знакомую башенку на крыше вокзала, очертания высотки МИДа поодаль, за рекой. Но нельзя было, как прежде, вдохнуть полной грудью свежий воздух. А с реки доносились какие-то звуки – неужели резвилась рыба? Там ведь и до Катастрофы, бывало, рыбаки стояли с удочками, вытаскивая ротанов, чудом выживавших в грязной воде. Теперь, наверное, вода очищается потихоньку. Сколько времени они уже сидят внизу? Судя по всему, успела наступить осень, листья с деревьев в ближайшем сквере уже понемногу опадали. Парень готовил себя к тому, что увидит на поверхности, но зрелище вокзальной площади все равно вызвало шок. Трупы, иной раз полуобглоданные – сколько же их? Кто их объел – неужели одичавшие собаки? Или крысы – эти тварям, видно, все нипочем. А выжившим уже не до того, чтобы хоронить покойников, их осталось в разы меньше, чем мертвых. Трупы так и будут лежать здесь, пока от них не останутся лишь кости. Впервые он осознал масштаб случившегося, и ему стало жутко. А те, кто уцелел – по какому принципу в живых остались именно они? Просто случайно. Если бы сирена завыла на десять минут позже, они бы с Ланкой тоже могли оказаться среди этих трупов на площади. По крайней мере эти уже отмучились, у них все позади. Судя по настроениям на станции, кое-кто из живых не прочь был бы поменяться с ними местами. Этим уже ни о чем не надо заботиться.

Ему дали наводку на жилой дом поблизости, дверь подъезда была уже выломана. Михаил шел мимо застывших автомобилей – могло показаться, что владельцы оставили их совсем ненадолго, если бы не наваленный на лобовые стекла мусор, опавшие листья, птичий помет. Как странно – неужели птицы уцелели? Его еще предостерегали против бродячих псов, сбивающихся в стаи и охотящихся на все живое. Но пока ему никого не попалось. Он старался не заглядывать внутрь, проходя мимо машин, но один раз краем глаза увидел неподвижный силуэт за рулем и торопливо отвернулся. Зайдя в подъезд и поднявшись по ступенькам, он принялся искать невскрытые еще квартиры. Проблема была и в том, что некоторые двери на вид казались совершенно неприступными, но ему удалось найти одну, которую он все-таки выбил, и отыскав сразу кухню, принялся шарить по шкафам. Набрал круп, чаю, кофе, консервов, нашел даже несколько бутылок вина. Осмотрел и в комнатах шкафы в поисках чего-нибудь полезного, в одном ящике обнаружил лекарства и выгреб все, не разбирая.

Начальник станции остался доволен, когда Михаил выложил перед ним добычу.

– Ну что ж, еще один сталкер нам не помешает. Молодец, лекарь.

Плитку шоколада Михаил принес Ланке. И впервые за долгое время увидел, как вспыхнули ее глаза, в последнее время обычно тусклые и безразличные.

– Как здорово! Расскажи, что там?

На поверхность ходили и другие, и с их слов уже многое было известно, но Ланка желала слышать новости только от него, и это не могло не радовать.

– Там почти все, как прежде, – сказал Михаил, – только живых нет, все – мертвые.

И Ланка заплакала.

– Я тоже скоро умру, – причитала она. – Зря ты со мной возишься. Я не хочу тут. Мне тут плохо. Я хочу домой. Увидеть бы дом – и умереть спокойно.

– Прекрати, – прикрикнул Михаил. Он отметил, что она не сказала – «увидеть маму», а стремилась именно домой. Ему и самому хотелось снова увидеть берега Сетуни, такие вроде бы близкие – в нескольких километрах отсюда, и такие недоступные теперь. Сетунь, река его детства, сказочный заповедник! Казалось, вернись туда, и все будет по-другому. Для Ланки-то это вообще место силы, вдали от него она и впрямь чахнуть будет. В сущности, под этим ее «хочу домой» мог бы, наверное, сейчас подписаться каждый. Но если все вот так расклеятся… тогда уж лучше просто лечь и помереть. И ни к чему все эти старания как-то продлить унылое существование в подземке.

– Миша, я серьезно, – уставившись в одну точку перед собой, бормотала тем временем Ланка. – Говорю тебе – мы пропадем здесь. Знаешь, эти фигуры на стенах, мозаика эта… Мне ночью иногда кажется, что они начинают двигаться. Я знаю, что это глупости, но все равно боюсь. А сегодня слышала – двое уже пропали.

– Это как? – озадачился Михаил. – Ушли, что ли?

– Нет, пропали, – убежденно сказала Ланка. – Их уже неделю никто не видел. И не увидит, я знаю.

– Да что за глупости, – рассердился он. – Небось на соседней станции скоро объявятся.

– Нет, Миша, говорю тебе – в метро творятся странные вещи. Здесь и раньше люди пропадали. Потому что под землей действуют другие силы, и не надо было человеку сюда соваться.

«О господи, где она этого наслушалась», – подумал Михаил. Возможно, Ланка вспомнила свои любимые передачи, посвященные таинственному и сверхъестественному. Михаил терпеть их не мог и откровенно издевался над ней, когда видел, что она уставилась в телевизор.

– Ну ты сама подумай – вот разлучница отправилась на кладбище делать свои черные дела, – кипятился он, – а оператор что, в это время за ней по пятам ходил? Он что, заранее знал, что надо именно ее снимать? Это же все постановка.

На Ланку его объяснения не действовали – она отказывалась понимать очевидное. Хорошо хоть здесь телевизора не было. Зато суеверных женщин, видимо, хватало, а может, случившееся так подействовало на людей, что ожили древние, полузабытые страхи, таящиеся обычно на дне души – страх темноты, например. Те, кто когда-то бродил по Сетуньским холмам, тоже боялись темноты и выдумывали себе духов, которых следовало задобрить. Современные люди, оказавшись беспомощными перед лицом глобальной катастрофы, как и их далекие предки, испытывали потребность в сказках. Михаил краем уха что-то слышал уже про загадочного Путевого Обходчика.

– Да ладно, брось, – потрепал он по щеке Ланку, смотревшую на него умоляющими глазами. – Вот смотри лучше, какой дефицит – печенье. Я тут одному ногу удачно вылечил.

– Не смейся надо мной, – попросила она, протянув, впрочем, руку за угощением. – Говорю тебе – тут все пропадут. И мы пропадем, если здесь останемся.

И у него мороз пробежал по спине. Ему опять показалось – после попытки самоубийства она очень изменилась. Иногда он словно бы видел перед собой прежнюю Ланку, а иногда проглядывало в ней что-то чужое и жуткое. Как будто в нее вселялась другая и начинала говорить странные и страшные вещи. И тогда ему трудно было осуждать людей, которым было не по себе в ее обществе и которые старались как можно скорее от нее избавиться.

Глава 4 Убежище

Через несколько дней после того, как бородавчатая тварь, увязавшись за Михаилом, чуть не проникла в убежище, он все же отважился выбраться наружу. Запасы еды подходили к концу, надо было восполнять их. Выглянув наружу, он первым делом поискал глазами собак – поблизости их не было. Может, эта страхолюдина уже всех их съела? Но сделав несколько шагов, он увидел поодаль знакомую серую тень – Мальчик, подумал он с облегчением. Хаски подбежал, ткнулся носом ему в колено, завилял хвостом, давая понять, что поблизости тихо. Михаил решил не уходить далеко и пошарить на верхних этажах ближайшего дома.

«Это» настигло его, когда он уже спускался по лестнице, а в рюкзаке приятно постукивали друг об друга баночки консервов. Его вдруг охватило непреодолимое желание заглянуть в старую крепость. Вон же она, совсем рядом, за деревьями. Он даже выглянул в окно и ему померещилось, что там, далеко, мелькнул огонек. И тут он сразу вспомнил о тех, кто угрожал ему – и наваждение развеялось. Кому еще жечь костры в бывшем стане каскадеров, как не таким вот искателям приключений? А с него хватит.

Вернувшись, он рассказал об этом Ланке. О том, как его потянуло зайти в крепость. О людях, угрожавших ему и собиравшихся прийти за ним, он не рассказывал даже ей.

– Я же тебе говорила – это место силы, – убежденно сказала она. – Потому люди и селились там с давних пор. Мне тоже хотелось бы там побывать еще раз. Может, возьмешь меня как-нибудь с собой туда?

– Ты с ума сошла, – убежденно ответил он. – Я сам-то боюсь теперь далеко уходить от дома.

Теперь ему казалось, что растреклятое место уже давно тянуло его к себе – еще с тех пор, как они застряли тогда в метро на Киевской. Разве не безумием было уйти сюда из метро? Иногда он думал, что они как-нибудь сумели бы остаться там, если бы это место не подчинило себе его – и Ланку. Может, оттого он и стал в числе первых выбираться наверх после Катастрофы – замысел вернуться к дому возник у него, когда врач еще не отдавал себе в том отчета. Да только дом тут был ни при чем – ведь он ни разу даже не решился зайти в их прежнюю квартиру, хотя знал почти наверняка, что отца и тети Сони там нет, что она пуста.

Пока они еще жили в метро, Михаил несколько раз выбирался наверх, чтобы освоиться, прежде чем реализовать план, который давно не давал ему покоя. Он хотел вернуться на берег Сетуни – казалось, что давно, еще в прежней жизни, слышал обрывки разговоров о каком-то убежище – вот бы его найти. И тогда можно было бы забрать и Ланку, уйти с ней вместе туда и жить, сколько получится. Все лучше, чем наблюдать, как она медленно чахнет. И еще, конечно, так хотелось посмотреть на родные места – ведь вот же они, рядом, от метро минут за сорок, за час можно дойти быстрым шагом. Хотя он догадывался, что ничего хорошего там не увидит – только смерть и запустение, как и везде.

И в очередной раз выйдя с Киевской, он направился не к ближайшему жилому дому, а по Бережковской набережной, по знакомому маршруту троллейбуса, ходившего по Мосфильмовской. Он шел прямо по проезжей части, почти ничего не опасаясь, отворачиваясь от застывших автомобилей. Со стороны реки иной раз доносились всплески – неужели рыба играет? В Москве-реке рыба была всегда, только вот удивляли Михаила рыболовы, закидывающие удочки в самом центре столицы. Такую рыбу он поостерегся бы давать и кошке, в ней небось присутствовала вся таблица Менделеева. Интересно, теперь, когда встали все заводы и перестали сливать в реку отходы жизнедеятельности, насколько успела очиститься вода? Впрочем, теперь проблема была в другом – в радиации. Не пей из лужицы, братец, козленочком станешь. Михаил вдруг содрогнулся – что, если старые сказки несли в себе предостережение? Может, прежде уже случались катастрофы, в итоге которых вымирало все или почти все население планеты? Ланка что-то говорила об этом. Да нет, вряд ли, ведь тогда они в земле находили бы какие-то свидетельства этому – не только древние рубила и бронзовые наконечники, но и остатки высокотехнологичных приборов. Ланка, помнится, в доказательство этой версии рассказывала об исследованиях где-то в Америке, где были найдены гигантские сооружения из идеально обтесанных, словно обрезанных ножом, огромных валунов. Местным индейцам такое явно не под силу было создать, сколько бы ни старались. Бытовало мнение, что это заброшенные космодромы неведомых цивилизаций. Ну пусть так, но если они иных следов не оставили, значит, давно улетели, разочаровавшись в земных обитателях и найдя планету непригодной для жизни. И остались старые индейские легенды, но можно ли им верить?

Михаил кинул взгляд за реку – до боли знакомые места, корпуса бывшей фабрики «Московский шелк», в которых за несколько лет до Катастрофы сделали аутлеты и куда он иной раз наведывался с Ланкой, терпеливо ожидая, пока она все осмотрит, все эти женские штучки, посетует на цены и ничего не выберет. Да пусть бы она хоть в мешке ходила, все равно оставалась бы для него первой красавицей, а до остальных какое им дело?

Он вспомнил старую легенду о том, что от Новодевичьего монастыря до территории фабрики тянется старый подземный ход – чтобы в случае осады можно было вывести людей. Прежде знали толк в убежищах, подумал он. Мелькнула мысль – а что, если попробовать обжить монастырские подземелья? Но он тут же подумал, что не смог бы жить по соседству с Новодевичьим кладбищем, пусть он и ни разу не суеверен. А Ланка бы в таком месте точно свихнулась окончательно.

Михаил миновал неработающий фонтан на площади и стеклянный пешеходный мост, кое-где щетинившийся осколками. Вдали, уже ничем не заслоняемое, четко выделялось в свете луны здание МГУ, на удивление невредимое.

По правую руку вдоль дороги тянулись могучие корпуса, обвитые толстенными трубами. С деревьев медленно опадали листья, шорох заставлял то и дело вздрагивать. Так странно было идти и осознавать себя единственным живым человеком на этой мертвой улице. Казалось, он вообще остался один на земле. А звезды все так же смотрят сверху, и ничего не изменится, если не станет и его. На руинах города будет продолжаться своя какая-то жизнь, будут ползать насекомые, будет обживать реку рыба, и возможно, со временем появятся какие-нибудь разумные создания, которым не страшна радиация. Вот только на что они будут похожи, интересно было бы взглянуть, но им это видеть уже не доведется. Разве не ясно, что уход в метро только отсрочил гибель тех, кто уцелел в Судный день? У одной из женщин со станции была своя точка зрения – судьба сохранила им жизнь, чтобы было кому оплакать ушедших, сетовать о них. Но Михаил считал, что мертвым слезы живых уже не нужны, ему хотелось, коли уж он случайно спасся, устроить все так, чтобы они с Ланкой могли прожить, сколько еще получится, хотя бы с минимальными удобствами. За себя он не беспокоился, но вот она… В прежней жизни для нее даже плановое отключение горячей воды летом становилось трагедией, чего уж говорить про нынешнее существование, когда и дрянную, холодную и ржавую воду приходилось экономить.

Занятый своими мыслями, он не сразу заметил окружившие его серые тени. Животные двигались перебежками, скрываясь в тени ржавых автомобилей. И тем не менее сжимали кольцо.

«Это же собаки, – понял Михаил. – Просто собаки».

Да, это были собаки мертвого города – чудом уцелевшие, не находящие больше пищи на помойках. Зато первое время после Катастрофы вокруг были сотни, тысячи трупов. И псы, отведавшие человечины, стали смотреть на людей как на добычу. Теперь им вновь нечего было есть. Наверное, они охотились на крыс – это такие живучие твари, что их даже радиация не берет. Но сегодня им попалась добыча покрупнее, и упускать ее они были не намерены.

Михаил двинулся было обратно, но серый огромный пес возник перед ним, отрезав путь к спасению. Выглядел он жутко – шерсть в каких-то свалявшихся комках, шкура покрыта кровоточащими ранами. Пес предостерегающе зарычал. Остальные потихоньку сжимали кольцо.

Михаил стал поднимать автомат, тихо-тихо, чтобы не спровоцировать зверя. Но тот, видно, откуда-то знал, что такое оружие, и мигом метнулся прочь. Следом за ним, ворча и огрызаясь, поджав хвосты, убрались остальные.

Михаил перевел дух. Руки у него дрожали. Он вдруг осознал, насколько близок был к смерти. А что Ланка будет делать без него? Ее же там вообще доконают. Эта мысль придала сил. Некоторое время он все же сомневался – не повернуть ли обратно, случившееся казалось дурным предзнаменованием, но потом решительно тряхнул головой. В следующий раз у него вообще может духу не хватить отправиться в путь – надо осуществить задуманное именно сегодня.

А вот и полуразрушенный мост, по которому проходило третье транспортное кольцо. За рекой блестели в свете луны купола монастыря, ветер шумел листвой, швыряя ее охапками в лицо. Михаил смахнул прилипший к окуляру противогаза листок. На ту сторону он не собирался. Сейчас ему нужно было свернуть к Мосфильмовской, а набережная уходила дальше, к Воробьевым горам, к корпусам МГУ. Люди в метро иной раз задавались вопросом – выжил ли кто-нибудь в их подвалах? Михаилу в это почему-то не верилось.

Он поднимался в гору по проезжей части. Вот вильнуло вправо Воробьевское шоссе – небольшое, зажатое между покосившимся гаражами. Влево, в сторону смотровой площадки, ушла улица Косыгина, в свете луны дремали старинные особняки и вековые деревья – казалось, они и не заметили, что город опустел.

По левую руку за кованой оградой начался парк, по правую руку потянулись многоэтажные дома и где-то впереди указующим перстом торчал скандально известный небоскреб, который едва не укоротили в процессе строительства. Но Михаил свернул вправо, во дворы, не дойдя даже до площади звезд российского и советского кино и памятника Леонову, у которого притормаживали обычно экскурсионные автобусы. Теперь нужно было идти вниз, к реке, но он знал, как обойти, чтобы не пришлось спускаться по лестнице.

Вдоль высокого дома, по узкому тротуару, мимо навеки застывших машин Михаил пробирался к своей цели. Справа, на холме, виднелся элитный дом, обнесенный оградой. Интересно, а вдруг там есть какой-нибудь подвал или подземный гараж, в котором можно укрыться? Знакомые места – здесь вот раньше была аптека, вывеска осталась до сих пор. Дверь приоткрыта, словно совсем недавно сюда кто-то заходил. Михаил осторожно заглянул внутрь, посветил фонариком – в аптеке царил разгром, витрины были разбиты, какие-то коробки и упаковки валялись на полу. И вдруг Михаил понял – здесь действительно кто-то был. Кто-то приходил сюда уже после Катастрофы – запасаться лекарствами, и в спешке все расшвырял, благо беречь уже не для кого было. Вопрос в том, откуда приходили. Трудно предположить, чтобы кто-то из метро забрался в такую глушь. Значит… значит, есть надежда, что имеется убежище где-то поблизости. Он боялся верить своей догадке. И в любом случае радоваться было рано – нужно сперва разузнать, что за убежище, кто в нем обитает и будут ли там рады гостям. Михаил второпях напихал в рюкзак какие-то коробочки, блистеры – в метро лекарства уже считались большой ценностью. И вышел, погасив фонарик. Вспомнились стихи известного поэта Серебряного века насчет улицы, фонаря и аптеки. Все совпадает, даже ночь. Вот только автор, кажется, жаловался, что ничего не изменится, хоть четверть века проживи? Потребовалось совсем немного – лет сто, чтобы опровергнуть его предчувствие. Аптека разрушена, фонарь навсегда погас, улица медленно, но верно превращается в джунгли. Вряд ли поэт желал именно таких перемен, впрочем, кто его знает?

Вскоре Михаил был уже у воды. Остановился под гигантскими деревьями, река тихо журчала у ног, как прежде. Ну и что дальше? Что он хотел тут найти? Вдруг сзади раздалось рычание.

Он медленно обернулся, стараясь сохранять спокойствие. Все оказалось даже хуже, чем он предполагал. Серый зверь припал к земле, изготовившись к прыжку, из кустов сверкали глаза еще нескольких тварей. Но вдруг Михаилу померещилось что-то знакомое.

– Мальчик! – окликнул он.

Хаски протяжно завыл, подняв морду вверх. И стая откликнулась ему. Потом пес стал неуверенно подходить, виляя хвостом.

– Мальчик, – со слезами в голосе повторял Михаил, у него в горле образовался какой-то ком. Ну надо же – встретил знакомого из прежней жизни, пусть это и бессловесная псина. Мальчик, наконец, подошел и ткнулся лбом ему в руку, а Михаил обхватил его за шею, зарылся в густую шерсть и принялся гладить животное. Мальчик тихо поскуливал, пару раз жалобно взвизгнул, и Михаил заметил, что кое-где на спине у него видны болячки, а одно ухо порвано.

– Мальчик, – горестно повторял Михаил, вспоминая, как горделиво прежде нес себя на прогулке с хозяйкой красавец хаски. – Тебе тоже плохо?

Мальчик вдруг осторожно потянул его зубами за рукав, потом отбежал и оглянулся, словно зовя за собой. Михаил двинулся следом. Пес вел его во дворы, остановился у неприметной двери в какое-то невысокое сооружение – щитовая, что ли? И начал скрестись возле нее, жалобно повизгивая. Михаил на всякий случай постучал. Тишина. А Мальчик все так же скребся, словно хотел вырыть подкоп. Михаил стукнул еще раз, даже крикнул: «Откройте!», понимая, насколько глупо это звучит. Но кому тут было дивиться на его глупость? И вдруг сзади раздался голос:

– Бросай оружие!

Михаил, чуть помедлив, подчинился, прикидывая, сколько их – один, двое, стоит ли сопротивляться. Решил, что нет. Его обыскали, затем связали руки за спиной. Один из нападавших постучал в дверь – три удара подряд, пауза, потом еще три. Замок щелкнул, дверь отворилась. Михаила втолкнули внутрь. В предбаннике развязали, велели снять химзу, потом отвели дальше по коридору. Он оказался в небольшом помещении, где к нему обернулись несколько человек.

– Привет, выжившие! – наигранно-бодро сказал он. Ему отозвалось несколько голосов, в которых было изумление пополам с недоверием. Да, теперь, видно, незваных гостей не слишком жаловали.

Когда глаза привыкли к свету небольшой лампочки, свисавшей с потолка на шнуре, гость разглядел обстановку – деревянные табуретки, массивный стол. А за столом…

– Дядя Гена?

– Мишка, ты, что ли? Ну и дела!

Пенсионера дядю Гену Михаил в прежней жизни не раз встречал где-нибудь в одной из беседок возле Сетуни задумчиво взирающим на воду, перекидывался парой слов. Двое мужиков, скрутивших Михаила на подходах, были ему незнакомы, дядя Гена назвал их имена, но они тут же вылетели у парня из головы. Впрочем, кажется, одного звали Андреем. Он присел к столу и тут же закашлялся, маленькая девушка-азиатка подала ему воды. Парня, сидевшего поодаль, Михаил помнил. Игорь, или Гарик, как его звали друзья, общался раньше с Ланкой. Это был добродушный мажор, щеголявший в фирменных шмотках, ничего, казалось, не принимавший всерьез и по любому поводу отпускавший шуточки. Теперь он выглядел не таким беспечным – в потертых джинсах и заношенной темной толстовке с капюшоном, со спутанными отросшими русыми волосами, и все же Михаилу показалось, что даже Катастрофа не настроила его на серьезный лад. Маленькая азиатка Гуля раньше убиралась в подъездах. Эту молчаливую девушку Михаил прежде едва замечал. Еще одна девушка, сидящая в углу, показалась ему знакомой, и приглядевшись, он узнал Устинью, одну из первых красавиц района. Эта надменная особа прежде проходила мимо них с Ланкой, даже не удостаивая взглядом. Однажды Михаил слышал, как она жаловалась Гарику на имечко, каким наградили родители, и просила называть ее Тиной. Родители ее и впрямь, на взгляд Михаила, перестарались, отдав дань моде на старинные имена. Устиньей могли звать деревенскую девчушку, замотанную в платок, а не гламурную барышню. Но боже, в каком она теперь была виде. От прежнего лоска ничего не осталось. Русые волосы, прежде блестящие и ухоженные, идеально уложенные, теперь свалялись, лицо осунулось, она куталась в какие-то грязные ошметки одежды. Казалось, ей все давно безразлично. Она нехотя подняла голову, скользнула равнодушным взглядом по Михаилу и вновь закрылась ладонями. Но потом опять взглянула, и в глазах мелькнул проблеск интереса. Подсела поближе, оказавшись рядом с парнем, тоже немного знакомым Михаилу – тощим, невзрачным, замкнутым Федором, приятелем Гарика. Федор выглядел каким-то чересчур сосредоточенным, словно решал в уме важную задачу, но когда девушка оказалась рядом, брезгливо поморщился.

– Ты бы душ приняла, что ли? Ты когда последний раз мылась? – буркнул он.

– Не твое дело, – огрызнулась та. – Может, я воду экономлю.

Впрочем, немного погодя девушка все же отсела чуть дальше.

Еще здесь был средних лет мужчина с бледным лицом. При взгляде на него Михаил решил, что он явно чем-то болен, но держится бодро. Бледный подвинул Михаилу табурет – тот опустился на него, вдруг ощутив, как же он устал. А может, ноги подкосились от волнения, он ведь и не надеялся тут кого-то встретить, хотел просто присмотреть убежище на будущее.

– Ну здравствуй, Миша! – проговорил дядя Гена, внимательно изучая его. – Откуда, какими судьбами? Вот видишь, как встретиться-то довелось – не думали, не гадали. Все профукали, гады, до чего довели… – И он смачно выругался, не обращая внимания на женщин. – А ты прям как с неба свалился – где ж ты был все это время?

Остальные словно бы слегка расслабились – Устинья, кажется, тоже узнала его, по крайней мере глядела внимательно. А Гарик подошел и обнял, потрепал по плечу – он и прежде был общительным, хотя чувства свои так бурно не выражал.

– Ну ты даешь, старик! Ты крут! – только и сказал он. Федор же только кивнул – кажется, он не разделял всеобщей радости.

– Нет, это просто чудо какое-то, – воскликнул бледный с излишним, на взгляд Михаила, восторгом. – Мы думали, снаружи уже давно никого из живых не осталось. А если остались, то только такие… – Он выразительно покрутил пальцем у виска.

– Наш спаситель – Антон, – представил его дядя Гена.

– Ну уж и спаситель, – смутился тот. – Помогаю в меру сил поддерживать существование, осуществляю, так сказать, продовольственное снабжение. Сейчас вот приболел.

– Ну рассказывай, откуда свалился на нашу голову, – тепло улыбнувшись, поторопил Гарик.

– Из метро, – сказал Михаил. – Я с Киевской дошел.

На лицах окружающих читалось искреннее изумление, только дядя Гена, казалось, не слишком удивился.

– Следовало ожидать, что спасаться будут в подземке, – сказал он. – А кто не успел – сам видишь.

Михаил огляделся. В сущности, это был обычный подвал, который кто-то попытался приспособить под бункер. Окна были заложены кирпичами, пол кое-где выстелен досками, несколько отсеков были отделены деревянными перегородками.

– Ты уж извини, парень, что мы так с тобой, – сказал один из тех, кто скрутил его у входа и чьего имени Михаил не запомнил. – Осторожность прежде всего.

У мужика было простое усталое лицо, Михаил охотно пожал протянутую ему руку.

– Ну расскажи, как там, в метро, сколько народу? – впился взглядом дядя Гена. И внимательно слушал Михаила, кивая каким-то собственным мыслям.

– Когда все началось, нам в метро бежать было нереально, а многие даже не поняли, что происходит, – сказал он потом. – Мы сюда-то еле успели. Раньше нас больше было. Но, сам понимаешь – естественная убыль… Кто-то от стресса умер, кто-то от нехватки лекарств, кто-то дозу успел схватить. Здесь явно до нас потрудились – сделали запас еды, воды, даже средства индивидуальной защиты приготовили. Но кто бы это ни был, в нужную минуту сюда он не успел. А я кое-что ремонтировать раньше здесь помогал, у меня ключ от подвала был. Но сперва, конечно, тут такое творилось. Во-первых, нас чуть блохи всех не сожрали в первые дни. Этим паразитам, видно, даже радиация нипочем, возрадовались, что столько еды вдруг привалило. Небось не могли понять, по какому поводу банкет – раньше-то тут в основном кошки да крысы обитали. Еле-еле удалось извести гадских кровососов. И потом, конечно, когда запасы кончились, туго сперва пришлось.

Михаил вспомнил – ему рассказывали, что дядя Гена пенсионер такого ведомства, где все обязаны все знать. Оттого он и сообразил, куда бежать. И прихватил с собой, судя по всему, тех, кто первым под руку попался. А тот что-то продолжал рассказывать про генератор, с которым тоже пришлось повозиться. И о том, что бензин сливают из баков автомобилей, а их поблизости не так уж и много, и скоро это станет проблемой. И что они думали уже, как сделать печку, но ведь тогда столб дыма будет виден далеко вокруг – и не явились бы сюда какие-нибудь незваные гости. Один раз добытчики уже видели странное существо, похожее на человека, но передвигавшееся на четвереньках. Кто его знает, сколько еще таких бродит вокруг?

– Однако, что ж мы сидим, – спохватился старик вдруг. – Гуля, накроешь?

Гуля без единого слова скрылась куда-то и вскоре появилась вновь, неся несколько банок консервов и кастрюлю с кашей. Дядя Гена потер руки:

– Устроим пир в честь гостя.

Михаил так и не понял, что это была за каша, но пахла она вкусно – особенно когда ему плюхнули в миску кусок тушенки в белом жире. Врач жадно накинулся на еду.

– Кушайте на здоровье, – приговаривал тем временем дядя Гена. – Эти консервы хоть сто лет пролежат – и ничего им не будет.

Михаил был даже озадачен таким теплым приемом. Казалось бы, обитатели бункера вовсе не должны радоваться лишнему рту. Но, как выяснилось, у дяди Гены были далеко идущие планы.

– Так ты из метро-то совсем ушел? Или так, прогуляться вышел?

– Сложно, – сказал Михаил. – Я бы совсем ушел, только я там не один. Я с Ланкой.

– Так в чем проблема? Приходите вместе.

– Ей рожать скоро, – откровенно сказал Михаил. Глаза дяди Гены вспыхнули интересом. Устинья едва заметно скривилась.

– Беда-а! – протянул дядя Гена. – Когда родит, младенца не понесешь сюда. Да и женщину беременную я бы поостерегся из метро тащить по поверхности на такое расстояние. Тогда уж сам смотри. А только не прими за обиду, но при родах всякое бывает. Тем более теперь, когда и условий-то никаких. Ребенок, прости старика за откровенность, может и не выжить. Светочка крепким здоровьем, помню, не отличалась, бедная девочка.

– Посмотрим, – просто ответил Михаил. Ему казалось, он видит старика насквозь. Тот явно понимал, что снабжающий их продовольствием Антон недолго еще протянет. В лице Михаила нашлась бы ему хорошая замена, потому что один из доставивших Михаила в бункер добытчиков тоже явно был уже болен. А сидящие за столом двое парней, судя по всему, ни на что особо не годились, и старик небось сто раз пожалел, что притащил их сюда с собой.

– Пока мне надо вернуться, – сказал Михаил, – но, может быть, через некоторое время… Я ведь даже не ожидал, что вас здесь найду, думал, приду – и нет никого, одни мертвые.

Дядя Гена вздохнул.

– Чего ж явился тогда? – устало проронил он. – А впрочем, понятно. Чего и спрашивать. Потянуло на дом родной посмотреть. Ладно, приходи, как сможешь. Ты ж вроде в медицинском учился? Врач-то нам ой как нужен. Только бы зиму пережить. Ноги у меня не ходят почти – беда. И собаки эти наверху. Приходят, скулят, но не пускать же их сюда. Самим скоро есть нечего будет. Да и потом, эти собаки – уже не те, что прежде. От них лучше подальше держаться.

– Это вы о чем? – уточнил Михаил. Впрочем, кажется, он и сам уже понимал – о чем.

– Да ты подумай – вот остались они без хозяев. Сбились в стаю. А кормить-то их уже некому. А вокруг-то – трупы валяются. Как думаешь, что они тут ели все эти месяцы? То-то. Наших ребят-то они, вроде, знают и не трогают, но кто их разберет. Все когда-нибудь в первый раз бывает. Думаю, если кто посторонний придет вдруг, они его и порвать могут.

– Меня сперва тоже чуть было не порвали, – сказал Михаил. – А вы думаете, сюда могут и другие наведаться?

– Почему нет? Ты вот пришел, может, и еще кто придет. Может, уже приходили, да на собак нарвались. Конечно, про бункер люди не знают, но если вдруг кто мимо пойдет, может следы увидеть.

Михаил подумал, что насчет «переживем ли зиму» старик явно прибедняется – наверняка позаботился о том, чтоб запасы сделать, гоняя наверх безотказного Антона и двоих добытчиков. Дядя Гена, несмотря на кажущуюся немощь, явно был идейным вдохновителем и организатором, ненавязчиво руководившим жизнью бункера.

Они поговорили еще немного и Михаил посоветовал дяде Гене, что принимать, чтоб облегчить боль, хотя и понимал, что старость не лечится.

– Пора мне обратно, – спохватился он наконец, – надо успеть до рассвета, иначе хватятся. Ну, вы держитесь. Кто знает, может, и вернусь – с Ланкой вместе.

– Особо-то не задерживайся, старик, если соберешься, чтоб хоть кого из нас в живых застать, – хмыкнул Гарик.

– Будем ждать, – эхом отозвалась Устинья, прежде едва замечавшая его при встрече.

– Думаю, излишне просить тебя, чтобы ты о нашем убежище не распространялся? – словно бы мимоходом бросил дядя Гена.

– Никому ни слова, – твердо сказал Михаил. – Понимаю, не маленький.

Как только он вышел наружу, к нему вновь, скуля и визжа, кинулся Мальчик.

– Я скоро вернусь, друг, – бормотал Михаил, гладя его по спине, почесывая за ушами. – Ты только дождись меня, ладно? Я тебя подлечу, лохматый, ты только постарайся пережить зиму.

Сердце у него щемило, словно Мальчик и впрямь понимал его слова. Это было даже хуже, чем в прежней жизни врать родителям. Но тут Михаил вспомнил, что говорил о псах дядя Гена, и внутренне содрогнулся. Может ли быть, чтобы собаки, уже отведавшие человеческого мяса, все же делили людей на своих и чужих? Но он не мог относиться к Мальчику как к хищнику, в конце концов, в том, что случилось с псами, виноваты были сами люди.

Обратный путь дался куда тяжелее. Михаил ощущал, как свинцом наливаются ноги, дышать в противогазе становилось все труднее. Вскарабкавшись вверх, к Мосфильмовской, куда пес уже не решился его провожать, он так устал, что впору было возвращаться обратно, в бункер. И эта мысль, что греха таить, показалась ему соблазнительной. Но он тут же одернул себя – а как же Ланка? Нет, можно было, конечно, остаток ночи и весь следующий день пересидеть в бункере, а на следующую ночь вернуться в метро. Но он рисковал навлечь на себя подозрения – начальник станции не дурак и вряд ли поверит, что он решил провести день в одной из пустых квартир. Да и Ланку надолго оставлять опасно. Кто знает, на что решится оголтелое бабье – обстановка до того накалилась, что любая мелочь могла спровоцировать самосуд. Представив себе на миг такую картину, Михаил даже головой замотал. Но что делать? Летать он, увы, не умел, а пешком не дойдет, рухнет на полпути от усталости. Настанет день, и палящее солнце изжарит его как цыпленка табака. Положение казалось безвыходным, и тут он вдруг уставился на застывший на проезжей части «Вольво». Машина была пуста, дверца призывно приоткрыта, ключи торчали в замке зажигания. Михаил попытался завести машину, и это ему почти удалось, мотор зафырчал было, но, кашлянув несколько раз, умолк – и кажется, уже навсегда. Тогда Михаил вылез и принялся осматривать другие автомобили. Сначала он обходил те, где за стеклом виднелись останки, но потом перестал церемониться. Сочтя красную «Ауди» подходящей для своих целей, он вытащил труп прежней владелицы и положил на обочине.

– Прости, – сказал он мертвой девушке, – но тебе машина уже ни к чему. Мне она нужнее.

И все же на душе было нехорошо, словно он разрыл могилу, чтобы ограбить покойницу, лишив ее последнего пристанища. Но хоронить ее не было ни времени, ни сил. Да и вокруг лежало столько непогребенных, что это уже ничего не меняло. Михаил для очистки совести произнес короткую молитву, неумело перекрестился на видневшиеся вдали, за рекой, купола Новодевичьего. «Справа налево», – вспомнилось ему. Нет, он не верил в бога и сам не знал, зачем это сделал, но ему почему-то стало спокойнее.

«Пережитки прошлого, – подумал он. – Придется от многого отвыкать теперь. От прежней жизни осталось много лишнего – вот эти вот муки совести, например. И если вовремя не избавиться от них, то в новой жизни места не найти, теперь другие правила. Придется или приспособиться, или погибнуть».

Мотор завелся, и Михаил осторожно поехал вперед, к Бережковской набережной – дорога шла под уклон и пришлось включить фары, чтобы в темноте не врезаться в какой-нибудь еще автомобиль. Объезжая застывшие машины, Михаил думал – интересно, видит ли его сейчас кто из добытчиков с других станций, а может, с той же Киевской, и если видит, то что думает? Не исключено, что после этой ночи по метро начнут ходить рассказы о призрачном автомобиле с мертвым водителем за рулем. Эти мысли так отвлекли его, что уже подъезжая к Киевской, он все же врезался в огромный черный джип. Отделался лишь легким испугом и шишкой, а вот обе машины были помяты. Он хихикнул, представив себе, что сделал бы с ним хозяин джипа в прежней жизни. И не без сожаления вылез из покореженной «Ауди». Свою службу она сослужила – доставила его почти к цели. И он на прощание ласково похлопал ее по капоту. Следовало еще завернуть куда-нибудь в поисках еды. Михаил явился на станцию уже на рассвете.

– Чего так долго, – поинтересовался начальник, с удовольствием рассматривая добычу. Он попросил Михаила рассортировать лекарства – часть следовало отдать в лазарет, а более редкие оставить для обмена с соседними станциями.

– С дверью в квартиру провозился, никак не открывалась, – посетовал Михаил. – Одному-то тяжело.

Но с этого времени настроение у него стало чуть лучше, и казалось, его бодрость загадочным образом передалась и Ланке, хотя он и ей ничего не рассказал. Просто намекнул, что может, они со временем переберутся куда-нибудь с Киевской.

– Господи, что же я натворила? – однажды сказала она. – Ты так обо мне заботишься. Я же всегда в глубине души знала – лучше, чем с тобой, мне ни с кем не будет. Мы могли бы быть вместе, а теперь…

– А что – теперь? – спросил он.

– Я все испортила. У меня будет ребенок, и ты…

– Ну и что – ребенок? Значит, у нас будет ребенок.

Про себя же он подумал – в таких условиях чудом будет, если ребенок родится живым.

– А кто он, Лана? Кто отец? – спросил он, надеясь, что хоть теперь она скажет. Но Ланка сразу опять замкнулась. И все же она как-то больше стала интересоваться окружающим, однажды даже соизволила подежурить по кухне, чем немало удивила Аллу.

Михаил начал было надеяться, что все обойдется. Он упрашивал Ланку:

– Будь попроще, постарайся с кем-нибудь подружиться. И выкинь ты куда-нибудь свои камни, кости предков эти, а то люди косятся.

– Как ты не понимаешь. Миша, – говорила она. – Люди меня не любят, я же чувствую. А эти камешки – я беру их в руки, и словно бы они мне сил придают.

Роды у Ланки начались внезапно. Ночью Михаил проснулся оттого, что она толкала его в бок.

– Миш, больно, – выдохнула она.

– Какая боль? Схваткообразная? – спросил он, торопливо ощупывая ее живот. Почувствовал, как она напряглась, потом выдохнула. – Потерпи, так и надо. Давай до лазарета дойдем, пока ты всерьез рожать не начала.

– Миш, я не могу, – хныкала Ланка.

– Постарайся уж! – прикрикнул он. Про себя он молился, чтобы все прошло без осложнений. Поддерживая ее, помог добраться до подсобки, в которой был оборудован лазарет, устроил на железной кровати, покрытой матрасом в пятнах и застиранной серой простыней, и разбудил спавшую медсестру.

– Чего ж ты – другого времени выбрать не могла? – недовольно ворчала та. Ланка стонала, пытаясь лечь поудобнее. Михаил сидел рядом и думал, как быть, если что-то пойдет не так. С тоской вспоминал прежние времена, когда были и больницы, и инструменты, и лекарства. Тех, что сейчас находились в его распоряжении, явно не хватало. Ладно хоть обезболивающего пока было достаточно, об этом он позаботился во время вылазок на поверхность. И когда Ланка начала особенно громко стонать, сделал ей укол. Впрочем, кажется, укол не особо помог.

– Тужься! Дыши, – недовольно прикрикивала на роженицу пожилая медсестра, которой хотелось спать.

И наконец, младенец появился на свет – красный, сморщенный. Медсестра приподняла его за ногу, шлепнула по попе, и лазарет огласил рев.

– Мальчик, – одобрительно сказала медсестра. – Ой, а что это у него?

Михаил пригляделся. Сзади у ребенка отчетливо был виден небольшой хвостик.

Очень скоро о том, что сестра лекаря – а может, и жена – родила ребенка с хвостом, стало известно всем. По станции летели пересуды, и не последнюю роль в них играла Алла, которая уверяла – она давно знала, что этим кончится.

– Таким не место среди нас. Навлекут беду. Мало нам было горя? Катастрофа – наказание людям за грехи. А эти ничего не боятся. Продолжают грешить. Из-за них мы все пропадем, всех погубит гнев божий.

– Катастрофа – наказание людям за глупость, – фыркнула бывшая библиотекарша. Она и здесь занималась любимым делом – сталкеры приносили ей с поверхности книги, и она старалась приохотить отчаявшихся людей к чтению. Начальник станции это поощрял – поднять боевой дух, на его взгляд, было не менее важно, чем обеспечить народ продуктами. Но теперь боевой дух явно был подорван. На станции грозил воцариться бардак, и вновь из-за этой парочки. Начальник вызвал Михаила. Тот едва решился оставить Ланку с ребенком – они спали, возле них была медсестра, но слушая доносившиеся со станции гневные крики, она явно нервничала. Михаил решил попросить у начальника на всякий случай охрану для роженицы.

– Что там у вас еще? – недовольно спросил начальник. – Мне тут только чертей хвостатых еще не хватало. Чего вам по-человечески не живется?

– Это все радиация, – попытался объяснить Михаил. – Вода здесь плохая, не уберечься. А может, рудиментарный признак. Такие дети и раньше рождались, просто редко.

– Радиация, говоришь? А почему же Машка Кольчугина здоровую девку родила?

Машка тоже попала в метро беременной, Михаил вообще удивлялся, как она сохранила ребенка.

– Значит, на нее не так подействовало. Это непредсказуемо. Вон, у Полины вообще мертвый родился, недоношенный.

– Да, – вздохнул начальник, – может, оно и к лучшему.

Полину, девушку лет двадцати, изнасиловали двое парней еще в первые дни под землей, когда все словно с ума посходили. Начальник, железной рукой наводя дисциплину, приговорил насильников к смерти. Один ухитрился сбежать, но что касалось другого, начальник самолично привел приговор в исполнение. А потом у Полины случился выкидыш. Она отнеслась к этому равнодушно – кажется, после совершенного над ней насилия она словно оцепенела.

– Ладно, – сказал начальник, – ты мне зубы не заговаривай. Что мне теперь с вами такими делать?

– А можно пока часовых поставить к лазарету? – спросил Михаил.

– Ну вот, теперь я еще и людей должен выделять на охрану этой непутевой, – озлился начальник. – Что-то слишком много с вами хлопот. К тебе вопросов нет, ты станции конкретную пользу приносишь. А ее здесь только из-за тебя терпят. И то, чувствую, скоро конец придет народному терпению.

– Но это же глупость какая-то. Суеверие, – вспылил Михаил. – Вы что, будете слушать невежественных баб?

– Суеверие или нет, а я так думаю – бог шельму метит, – изрек начальник. – Нам тут жить, потому с людьми надо считаться. И прошу я тебя, лекарь, вот оправится она чуть-чуть – и ступайте с ней куда-нибудь. Ты-то можешь всегда вернуться, тебя мы знаем и примем. Но без нее. И без этого ее хвостатого… Я все понимаю, – примирительно поднял он руку, заметив выражение лица Михаила. – Ребенок, конечно, не виноват. Но и ты меня пойми – мне и так нелегко, постоянно голова болит о том, чтобы прокормить такую уйму народа. И так все нервные, только и смотрят, на ком зло сорвать. И если в ближайшее время кто-нибудь из сталкеров не вернется с вылазки или придет без добычи, как бы они не подумали, что причиной тому – твоя сестра или кто она тебе, и маленький уродец. Попадется она им под горячую руку – потом, может, и жалеть будут, а дело уже сделано. Так что, за ради бога, уведи ее побыстрей отсюда куда-нибудь.

– Ладно. Подумаю, – вздохнул Михаил.

А ночью ему приснился странный сон – адские сполохи, и ребенок, на глазах меняющийся. Тельце его вытянулось и покрылось грубой чешуей, рот превратился в зубастую пасть, хвост стал толще и длиннее и свернулся кольцом, а сзади раскрылись перепончатые крылья. Существо дохнуло пламенем, и чей-то голос нараспев произнес: «Драконы всегда женились на сестрах». Михаил проснулся в холодном поту, проклиная начальника с его разговорами о чертях.

Проблема была еще в том, что Ланка проявляла полнейшее равнодушие к ребенку. Сначала даже кормить не хотела, отворачивалась. Что было тому причиной – хвост или обида на неизвестного ему отца младенца, а может, шок оттого, что жизнь так изменилась, Михаил не знал. Но он прикрикнул на нее, и она нехотя принялась кормить ребенка, хотя лекарь и сам иной раз думал, что лучше бы младенцу было умереть при родах. Но раз уж дитя появилось на свет, как было не дать ему шанс? То ли клятва Гиппократа, то ли что еще не позволяло Михаилу переступить через человеческую жизнь, хотя он чувствовал, что в новой действительности такая сентиментальность скоро будет неуместной. Вопрос встанет ребром – либо ты, либо тебя.

Молоко у сестры, впрочем, скоро пропало, но к тому времени он притащил из магазинов наверху молочных смесей, хотя боялся, что ребенку еда из мертвого города, отравленного радиацией, на пользу не пойдет. Впрочем, кто его знает, этого ребенка. Может, он уже в утробе матери был лучше приспособлен к новой жизни, чем они сами.

Когда врач остался один в лазарете, он произвел несложную операцию по удалению хвоста у младенца. Ланке и остальным он сказал, что хвостик вдруг отвалился сам – как и высохшая пуповина. Ланка не верила, говорила, что Михаил, наверное, его отрезал. Но и после этого отношение к младенцу и его матери на станции не изменилось. При этом Ланку еще осуждали за то, что ей плевать на ребенка, хотя и ребенка боялись, как огня, и не было вокруг него обычной женской возни, и никто не дрался за право подержать его на руках. Наоборот, женщины глядели на него угрюмо, словно прикидывая, сколько съест этот ненасытный уродец, точно он вырывал кусок у них изо рта. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Между тем ребенок вовсе не был уродцем, он чем-то был похож на Ланку, и Михаил находил его даже симпатичным, особенно без хвоста. И не раз, держа малыша на руках, чувствовал странное волнение, словно то был и впрямь его собственный сын.

Если бы не ребенок, Михаил давно увел бы Ланку на Сетунь, но куда было девать младенца? И он напряженно ожидал, когда же лопнет у людей терпение и все это выльется во что-то. Во что – он и сам не знал, но чувствовал, что добром не кончится. Повисшее в воздухе напряжение должно было чем-то разрешиться.

И вдруг однажды проблема уладилась сама собой.

Этих людей Михаил на станции видел впервые. И сначала в толк взять не мог, что говорит ему этот лысоватый мужчина с глазами, слезящимися то ли от дыма, то ли от недосыпания. Женщина рядом с ним, с серым, отечным лицом, с седыми волосами, тоже производила впечатление одержимой.

– Мы слышали, у вас трудности… Ребенок… Отдайте его нам. Будем заботиться.

– Своих проблем вам мало? – спросил Михаил.

– Понимаете, – услышал он в ответ, – наш мальчик, Женечка… Мы в тот день, как всегда, оставили его с нянькой, а сами на работу – мы в одной фирме работали до того, как… Когда все кончилось… Если б только мы знали, что больше никогда, никогда… Я боюсь, она руки на себя наложит, – кивнул он на жену, – она однажды уже пыталась. А я без нее не смогу. Понимаете, это такой ужас. Чуть не каждую ночь он мне снится. Она плачет все время. Если вам не нужен малыш, отдайте. Это ничего, что он… не совсем обычный. Там, где мы сейчас, никто ничего не узнает. У него будет шанс. Дефект… э-э-э… легко устраним, всего лишь небольшое вмешательство… найдем лучшего хирурга.

– Да все уже в порядке, – буркнул лекарь.

– Как? – непонимающе уставился на него мужчина.

– Нету уже у него хвоста. Отвалился сам.

– А-а, ну тем более. Никто ничего не узнает, я клянусь вам. Мы со Спортивной добирались сюда. То есть мы сначала на Парк Культуры пришли, а там и узнали про вашего… про малыша. Ему с нами хорошо будет. Хотите – приходите к нам потом. Горелов моя фамилия. Обещаю – будем за своего считать.

– Мне надо поговорить с его матерью.

– Конечно. Конечно, – закивал тот. – Мы будем ждать… сколько надо, будем ждать. Вы можете справки навести… мы люди обязательные. Вы не пожалеете. Мы можем вам сообщать, как дела… как он растет.

– Ну да, ну да, – пробормотал Михаил и пошел в палатку – спрашивать Ланку. Она, по своему обыкновению, лежала, ребенок мирно посапывал рядом.

– Лана, – окликнул он. – Надо поговорить. Ты ведь хотела домой?

Она повернулась и уставилась на него – очень внимательно.

– Мы можем вернуться туда, – сказал врач.

– Мы не можем, – буркнула она, глазами указав на младенца.

– А если бы нашлись люди… если бы мы нашли, кому его оставить? – тихонько спросил Михаил. – Ведь тебе трудно, я вижу.

Сестра, по крайней мере, не принялась бурно возмущаться – и это обнадеживало. Некоторое время она молчала, глядя на ребенка. Потом спросила:

– Кто тебя просил его отдать?

– Ты их не знаешь. Они с другой станции. Со Спортивной. Они потеряли своего малыша. Они будут заботиться о твоем… о нашем.

Сестра вновь пристально уставилась на него. «Ты так говоришь, потому что это не твой ребенок», – читалось в ее глазах.

– А ты будешь свободна. Мы сможем уйти. А если жизнь у нас наладится, вернемся за ним.

Тут он, конечно, лукавил. Он понимал, что приемные родители не отдадут им ребенка обратно, даже если предположить, что они и впрямь вдруг вернутся. Но он почему-то был уверен и в том, что Ланка не захочет потом искать сына. Сочтет, что устроила его судьбу, и вздохнет облегченно. Кто ее знает, в чем дело – то ли она слишком молода, чтоб заводить детей, то ли с отцом этого ребенка отношения тоже складывались не лучшим образом, но совершенно очевидно, что младенец для нее – обуза. Она не сюсюкает с ним, как обычно мамочки, на руки лишний раз не берет – только когда раскричится. И смотрит на него иной раз таким странным взглядом… Он думал, что Ланка ухватится за возможность освободиться – и не ошибся.

Она перевела глаза на маленького. Долго смотрела, будто стараясь запомнить напоследок его лицо.

– Делай, что хочешь, – буркнула она наконец и вновь отвернулась к стене. Он сжал голову руками. Неправильно это было все-таки, Михаил на свой лад успел чуть-чуть даже привязаться к малышу. Младенец был на удивление спокойным. Плакал, только когда хотел есть, а в остальное время спал или лежал тихонько с открытыми глазами, словно о чем-то думал. Глаза у него были Ланкины, совиные. И даже родинка над правой бровью была копией Ланкиного родимого пятна. У Михаила сердце слегка сжалось, будто мальчик был ему не чужим, но лекарь тут же подумал, что теперь у них будут развязаны руки и он сможет что-то предпринять для Ланкиного спасения – а ее надо было спасать, пока не поздно. Она чахла на глазах, и если не прекратится эта ее апатия, то как-нибудь утром она и вовсе не проснется – так и будет лежать, мертвая, застывшая, отвернувшаяся к стене, даже в смерти протестующая против всего, что теперь ее окружает. И люди им житья не дадут – будут травить и не успокоятся, пока вовсе не доконают.

Врач тихонько взял на руки ребенка и торопливо выбрался наружу, боясь, что в последний момент мать все же передумает. Сзади раздались сдавленные рыдания. Его удивило, что Ланка даже не захотела посмотреть на приемных родителей, которым оставляет сына. Как будто он для нее уже отрезанный ломоть. А может, она просто не могла справиться со своими эмоциями. И все же она согласилась его отдать!

– Его зовут Матвей, – сказал Михаил, вручая замотанного в тряпье младенца не помнящим себя от счастья приемным родителям. Знали бы они, какого труда ему стоило уговорить Ланку назвать сына более-менее привычным для слуха именем, чтобы хоть этим не раздражать людей окончательно. – Впрочем, вы можете выбрать имя сами, если хотите.

– Нет, нет, почему же, – пробормотал мужчина. – Мне нравится. Матвей. Матюша.

Жена его только молча кивнула, недоверчиво, удивленно и радостно глядя на младенца – словно боялась, что вот-вот его отберут обратно.

Проводив новоявленных родителей, которые тоже вдруг заспешили, до перехода на кольцевую, Михаил отправился к начальнику станции.

– Мне нужно два комплекта химзы и два противогаза, – сказал он. – А еще автомат и два рожка патронов. И мы уйдем.

– А не слишком ли… – начал было тот.

– Нет, не слишком, – сказал Михаил. – Я уже столько всего с поверхности натаскал, что снарягу окупил с лихвой.

Начальник не мог не согласиться.

– Ладно, – сказал он. – Так вы что, наверх пойдете? Это ж самоубийство чистое. Я думал, вы на другую станцию. Я ж не зверь все-таки, понимаю… Но люди… Тут и без вас хлопот полон рот. Эти, с рынка, очухались и принялись делить территорию. Что ни ночь, у них разборки, то и дело трупы в туннеле находим. – И начальник мученически завел глаза. Михаил понимал – тому все-таки неловко было отправлять их на верную смерть, и он хотел хоть как-то загладить случившееся.

– Ты пойми, лекарь, – сказал начальник, – я против тебя ничего не имею, ты мужик неплохой. Но сестра твоя, или кто она там тебе, совсем никудышная, не прими за обиду. Ни работать не хочет, ни с людьми поладить не может, ребенка вон – и то рада бросить. Не приживется она тут. А ты, если что, возвращайся. Всегда будем рады.

– Вы тут все равно все перегрызетесь, – ответил ему Михаил. – Когда людям плохо и страшно, им всегда надо найти козла отпущения. На этот раз крайними оказались мы. А когда мы уйдем, кого вы будете травить? Кто у вас будет во всем виноват?

– Иди уже, – махнул рукой начальник. – Химзу у коменданта возьмешь, и оружие тоже, я распоряжусь.

Михаил ему даже слегка сочувствовал в глубине души – тот был мужиком незлым, и если б от него зависело, наверняка оставил бы их.

Ланка новость о том, что они уходят, приняла без возражений. Разлуку с ребенком она, казалось, переносила легко. Ее вроде бы даже радовало, что больше нет этого надоеды, которого, несмотря на спокойный характер, все же надо было кормить и перепеленывать. А то, что пеленками ему служили ветхие тряпки, да и со стиркой здесь было трудно, радости ей не добавляло. И Михаил, убаюкивая младенца, иной раз морщился от запаха вонючих лохмотьев.

– Я так скучаю в подземке, Миша. Еще хоть раз увидеть город – а там и умереть можно, – сказала его сводная сестра, единственная женщина, которая нужна была ему в этой жизни.

Она даже не спросила, куда он собирается ее вести. Опять во всем полагалась на него, как когда-то в детстве, и это его радовало. Он заберет ее отсюда, и они будут вместе, и никто больше не посмеет их разлучать. Кажется, Ланка поняла, что никто не будет о ней заботиться так, как он. Вот если бы еще она не проявляла такое равнодушие ко всему.

А на станции уже шушукались, что лекарь и его то ли сестра, то ли жена продали своего младенца. Определенно, пора было менять место жительства.

Глава 5 Возвращение

Химзу комендант выдал старенькую, но противогазы Михаил выбирал придирчиво. Автомат тоже проверил перед выходом – мало ли, от кого придется отбиваться по пути. Одичавшие собаки, скорее всего, уже доели мертвых и запросто могут попробовать поохотиться на живых. Стоял апрель, и на поверхности было еще прохладно. Михаил вспомнил слова дяди Гены – «кто знает, переживем ли зиму?» А вдруг они все умерли, дверь открыть некому, и они с Ланкой не сумеют войти? Нет, лучше не думать о неприятностях заранее, а то как раз мысли сбудутся. Кто-то должен был уцелеть.

Он предупредил Ланку, что зрелище предстоит не из приятных.

– Все эти люди, которые не успели… Они так и остались там, хоронить их было некому. Придется тебе взять себя в руки как-то. Конечно, в темноте не все будет видно, но мы не раз будем натыкаться на чьи-нибудь останки.

– Это ничего, – сказала она. – Я не боюсь. Я и сама-то умереть не боюсь. Зачем мне жить? Мамы нет, я никому не нужна. Нет-нет, тебе нужна, знаю, – поправилась она, увидев его протестующий жест. – Но лучше бы мне и вправду умереть, тебе от меня одни неприятности.

– Не смей так говорить, – сказал он. – Без тебя у меня вообще смысла в жизни не останется.

А сам подивился ее нелогичности. Ведь она без возражений отдала своего ребенка – единственное существо, которое в ней нуждалось, не считая его самого, конечно, а теперь вот жалуется.

– Ты просто человек долга. Придумал себе долг по отношению ко мне и вытаскиваешь меня в жизнь, а мне, может, это не надо.

– Лана, – спросил он, – мы, может, правда скоро умрем, не хочешь сказать мне, кто был отцом Матвея?

– Какая тебе разница? – насупилась она. – Это теперь уже не важно. Его и в живых-то, наверное, нет.

– Я был с ним знаком?

– Какое это имеет значение?

Тайны свои Ланка хранила – даже от него.

* * *

В ночь перед выходом Светлана долго не могла заснуть, она вспоминала. Думала, что ее предали, но, может, все обстояло не так, ведь обещанное стало потихоньку сбываться.

Тогда, в жаркий летний день, узнав, что у них будет ребенок, ее единственный долго молчал. Потом заговорил – и она похолодела:

– Послушай, я рад. Но пока никто не должен знать об этом. Потому что наступают страшные времена. Скоро мир, каким мы его знали, прекратит свое существование. Но мы, избранные, спасемся. – Его рука коснулась славянского оберега на груди, Молота Сварога. Светлана тоже взялась за свой амулет. Лунница с крестом, двойная защита – и языческий символ, и христианский.

– Запомни хорошенько мои слова, – продолжал он. – Если вдруг нам придется разлучиться, искать друг друга будем здесь. – Он широким жестом обвел реку и окружающие холмы, поросшие деревьями. – Тут – место силы, колыбель человечества, здесь жили наши предки. Нашего сына ждет великая судьба, у него будет особое предназначение. И если даже выйдет так, что тебе придется отдать его, не возражай – у него будет своя жизнь.

Светлана ждала, когда он заговорит о ближайшем будущем, объяснит, что ей сказать матери, когда уже нельзя будет скрывать.

– Ни о чем не беспокойся, все устроится само, – произнес он. – Мне надо будет ненадолго уехать. Когда я вернусь, мы еще поговорим.

И он уехал и не отвечал на звонки, а она вся извелась, не зная, как справляться с этим в одиночку и как она будет объясняться с матерью. Даже пыталась решить проблему раз и навсегда, покончив с собой, но ее успели спасти. А потом вой сирены разделил мир на до и после, и объяснять уже стало некому. Она лишь тосковала, что в роковой момент возле нее оказался не тот, единственный, а сводный брат Миша. Нелепый, надежный, влюбленный в нее.

Она с нетерпением ждала появления ребенка. Ей казалось, он будет прекрасен. Но родился обычный сморщенный, красный младенец, да еще и с хвостом. И в голову ее стала закрадываться мысль, что ее обманули. Но ведь конец света все-таки наступил, и она спаслась, и родила сына. Но только ей никогда не попасть обратно на берег Сетуни, чтобы найти там его отца. И она страдала молча, а Миша ничего не понимал. И тем не менее он тоже стал орудием судьбы. Нашлись же люди, готовые взять у них малыша, и она, помня наставления любимого, не возражала. Конечно, расставаться с ребенком было больно. Она сама затруднялась бы определить свои чувства – тут была и обида на судьбу, и злость, и жалость к малышу и к себе, и, что греха таить, облегчение. Не самым уютным был этот мир для того, чтобы заводить детей. А теперь Миша отведет ее домой. Она даже не задумывалась, где они найдут там убежище, просто верила, что все устроится само. Те силы, с которыми она поддерживает связь, помогут. Она рассеянно потрогала амулет на шнурке. Миша, наверное, считает, что мысль вернуться принадлежит ему – как бы не так. Но пусть заблуждается и дальше. Ей же надо просто не противиться судьбе, а об остальном позаботится сводный брат.

* * *

Несмотря на то что он проинструктировал ее перед выходом, на поверхности Ланка растерялась. Он стоял, держа ее за руку и давая возможность привыкнуть к картине, которая ей открылась. Ночь, темнота, и только луна, то и дело выходя из-за туч, едва освещает пустынную площадь Киевского вокзала. Навсегда застыли автобусы, темны окна окрестных домов, и лишь ветер шумит в ветвях деревьев поодаль. Они двинулись к набережной, и Ланка все старалась взять его за руку, вздрагивая от каждого шороха.

И вдруг на том берегу мелькнул слабый свет. Пропал и снова мигнул.

– Смотри! Видишь. – Ланка дернула его за руку. – Там кто-то есть. Кто-то живой.

– Скорее всего, это такие же, как и мы, разведчики, – остудил ее Михаил. – Там Смоленская недалеко, оттуда небось и вышли в поисках добычи. И знаешь, я бы не стал искать встречи с ними. Неизвестно, чего ждать от чужих. Вдруг польстятся на нашу снарягу – теперь ведь все просто. Кто сможет, кто сильнее, тот и забирает все у других.

Какое-то время Ланка молчала. Они подошли к реке, на воде покачивалось несколько прогулочных катеров, переживших зиму. Михаилу даже показалось, что он заметил на палубе распростертое тело. Ланка, наверное, тоже что-то увидела.

– Я не думала, что их так много, – проговорила она.

Михаил ободряюще потрепал ее по руке.

Скоро она стала жаловаться на усталость, но Михаил тормошил ее. Подбадривал:

– Ну, еще немного, а там попробуем машину найти. Тут нам не проехать. Видишь, как тесно.

А про себя думал – только бы не собаки. Но тех видно не было – наверное, в другом месте нашли себе пристанище.

С машиной на этот раз не получилось – он попробовал завести одну, другую, но, видно, аккумуляторы сдохли, не удалось. Михаил вдруг обнаружил на обочине тележку из супермаркета, пнул ее – та покатилась. Михаил взял на руки Ланку, с трудом запихнул в тележку, сунув под нее свой рюкзак, и повез ее вперед. Не сказать, что это было легко, но потихоньку они продвигались. Михаил еще подумал, что надо будет по пути заглянуть в какой-нибудь продуктовый, чтоб не с пустыми руками в гости являться. Если еще есть, к кому являться.

Из кустов, у самой земли сверкали чьи-то желтые глаза. «Кис-кис», – машинально позвал Михаил, но животное кинулось в сторону. Он вспомнил про Мальчика – интересно, пережил ли пес зиму?

После моста, когда дорога пошла в гору, Ланку пришлось ссадить. Но тележку Михаил так и катил с собой. В магазине на углу, разбив витрину, набрал консервов, сколько мог, не разбирая, и каких-то пакетов с крупами. Погрузил все в тележку, и они двинулись дальше. Небо уже начинало сереть, но они были почти у цели, только тележку все труднее становилось тащить, хотя путь и шел под уклон. Асфальтированная дорожка была завалена ветками, кое-где лежали кучки тряпья, из которых торчали кости. Михаил заметил, что Ланка пристально разглядывает каждую такую кучку. Неужели боялась найти знакомого, неужели думала, что сможет кого-нибудь опознать? Вдруг Ланка вскрикнула, и Михаил увидел крупного отощавшего пса, скалившего зубы.

– Мальчик, – крикнул он. Схватил первую попавшуюся банку с открывающейся крышкой и вывалил содержимое на землю перед собакой. Пес слизнул все одним махом, завилял хвостом. Михаил с грустью смотрел на язвы, покрывавшие шкуру зверя, на проплешины на боках. Но хаски, казалось, вовсе не утратил боевого духа.

– Ничего. Я тебя подлечу, скоро лето. Теперь будет полегче, – говорил ему Михаил, а зверь глядел на него, раскрыв пасть и вывесив наружу язык, словно все понимая, и хвост его так и ходил ходуном.

В дверь бункера Михаил постучал, как условились. В ответ – тишина. Он вновь принялся стучать. А сам уже прикидывал, куда им пока деваться, чтобы день переждать и попробовать найти запасной вход – должен же быть запасной вход? Неужели они там и впрямь все поумирали? Но тут замок щелкнул. На пороге стоял исхудавший, бледный человек, в котором Михаил с трудом узнал Гарика.

Зиму обитатели бункера все-таки пережили – правда, не все. Умерли двое добытчиков – те самые, которые столкнулись с Михаилом у входа в его прошлый приход сюда. При взгляде на Антона становилось ясно, что он тоже уже не жилец. Дядя Гена как-то обрюзг, но присутствия духа не терял, хоть и жаловался на больные суставы. Принесенным продуктам обрадовались необычайно – запасы уже подходили к концу, приходилось ограничивать людей в еде.

Ланка, увидев знакомые лица, словно пришла в себя. Сначала обнялась с парнями и даже с Устиньей, а потом вдруг бурно разрыдалась. Михаил даже не пытался ее утешать. Она всхлипывала, бормотала что-то про маму, будто заново переживая весь ужас прошлого лета, за что-то просила прощения. Как будто она закоченела, а тут вдруг оттаяла. Михаил знал, что это ненадолго – потом радость уляжется, и начнутся обычные проблемы, придется теперь как-то налаживать отношения с этими людьми, ведь им предстоит жить бок о бок. Если уж и с этими не получится, деваться больше некуда. На следующий день Ланка слегла и неделю металась в жару – так подействовало на нее все пережитое.

Словно бы само собой получилось так, что Михаилу пришлось взять на себя обязанности главного добытчика. Антон уже еле передвигал ноги от слабости, и всем было ясно, что дни его сочтены, но сам он все еще бодрился. Михаил приглядывался к отношениям в бункере. Он быстро понял, что роль главных рабочих лошадок отводится им с Гулей – он добывал еду, она наводила порядок и готовила. Устинья, хоть и сменила наконец свои грязные шмотки на простые, зато более-менее чистые джинсы и черную футболку, и стала выглядеть получше, делать явно ничего не любила. Большую часть времени она лежала и в который уже раз перечитывала одну и ту же книгу из нескольких имевшихся в бункере, и лишь изредка, под нажимом дяди Гены, помогала Гуле на кухне. Михаил как-то просмотрел из любопытства книги – здесь были рассказы Джека Лондона, несколько любовных романов, затрепанные до дыр, что-то по кулинарии и пособие по комнатному растениеводству.

Гарик изредка ходил наверх, но приносил обычно так мало, что толку от этого было чуть. Зато он не грузил никого своими переживаниями. Наоборот, старался шутить, и Михаил был благодарен ему за это. Волосы Гарик отрастил и собирал в хвост либо заплетал в косицу – уверял, что всю жизнь мечтал ходить с такой прической, но вечно родители заставляли стричься, а вот теперь наконец-то всем по барабану, как он выглядит, и никто его не трогает. Федор вообще наверх не ходил, но охотно отзывался на просьбы помочь что-нибудь починить. В остальное время он словно бы о чем-то напряженно раздумывал – видимо, не особо приятном. Черты лица у него были острыми, он постоянно морщил лоб и выглядел на несколько лет старше своего возраста. Хотя, подумал Михаил, все они здесь бледные и чахлые – от отсутствия свежего воздуха, витаминов и полноценного питания.

Сюрпризом для Михаила стало, что Гарик живет с Гулей. Она уже была беременна, и дядя Гена иной раз пошучивал, что народу, кажется, скоро прибавится. Гарик, судя по всему, очень гордился будущим отцовством, Гуля же помалкивала, и непонятно было, рада она или нет. А проблемой стало то, что Устинья начала строить Михаилу глазки. В прежней жизни она бы, наверное, на него даже не взглянула, а в нынешних обстоятельствах он, видимо, показался ей наиболее подходящей кандидатурой – и врач, и добытчик, да и вообще – самый видный мужчина в бункере. «На безрыбье», – хмуро усмехался про себя Михаил. Тина принялась заигрывать с ним несмотря на то, что Михаил с Ланкой заняли отдельную комнату и зажили по-семейному. Михаил предпочитал не думать о том, кто именно умер в этой комнате до того, как они туда вселились. Ланка теперь тоже, казалось, оценила его заботу, все у них сложилось, как он и надеялся, и он был бы почти счастлив, если бы не эта досадная мелкая проблема. В прежней жизни Устинья на Ланку вообще не обращала внимания, а случись им оказаться в одной компании, демонстративно не замечала. Здесь же постоянно старалась уколоть побольнее, и хотя Ланка старалась не реагировать, но пару раз чуть не наговорила гадостей в ответ. Михаил до поры до времени помалкивал, но уже испытывал горячее желание поставить нахалку на место. В чем-то ее можно было понять – парни, которые бегали за ней в прежней жизни, теперь воротили от нее нос. В новой жизни котировались совсем другие навыки, и умение выглядеть как картинка теперь никому не требовалось. Впрочем, на фоне теперешней Устиньи даже Гуля казалась почти красавицей. Зато апломба у бывшей светской львицы было хоть отбавляй. Она привыкла получать все, чего хотела, и теперь шла к своей цели напролом. Дядя Гена не раз грозился выгнать ее из бункера, но ясно было, что угрозу свою старик в исполнение не приведет, да и не в его это было силах. Он чувствовал, что не стоит отдавать приказа, которого могут не послушаться. Гарик, казалось, слегка сочувствовал прежней подружке, и один раз сказал Михаилу, когда думал, что Устинья его не слышит:

– Понимаешь, старик, ее, конечно, доконало, что я с Гулькой живу. Не то чтоб я ей был сильно нужен, но тут-то, кроме нас с тобой и Феди, никого для нее подходящего нет. А у тебя тоже жена.

– А Федор что? – спросил Михаил.

– Она-то вроде, было время, клинья к нему подбивала, да он на нее и смотреть не хочет. Кажется мне, у него после Катастрофы крыша слегка поехала. Только не говори никому. Так-то он тихий, конечно, но уж лучше бы буянил, честное слово. Мне иной раз как-то не по себе, когда он сидит и смотрит в одну точку. А с Тинкой, старик, все-таки будь помягче. У нее уже после всего беда большая случилась. Они ведь здесь с подружкой оказались. А та через пару недель, когда поняла, что эта бодяга насовсем, взяла да повесилась. Улучила минуту, пока никто не хватился, взяла для этого у Тинки шейный платок. Представляешь, каково ей было?

Михаил кивнул, но про себя подумал, что это не повод прощать девушке все. Каждый из здесь собравшихся потерял близких во время Катастрофы.

– А кому сейчас легко? – философски спросил он.

Дядя Гена однажды, вскоре после их прибытия, улучив момент, когда Светланы поблизости не было, тихонько спросил Михаила:

– Так что ребеночек-то, умер?

Михаил насупился. Но решил ответить, как есть.

– Отдали приемным родителям. С собой брать нельзя было, не вынес бы дороги.

Что отразилось в глазах старика? Возмущение, понимание, сострадание? Но он только молча кивнул и ни о чем больше не спрашивал.

Ланка долго приходила в себя после вынужденного путешествия по поверхности. Мертвый город произвел на нее тягостное впечатление. Но когда она немного освоилась, то принялась просить Михаила, чтобы он взял ее с собой наверх и сводил на Сетуньский Стан. Михаил сперва отнекивался, не понимая, зачем это нужно. Зачем так далеко уходить от убежища, если достаточно пока в поисках продуктов осматривать ближайшие дома? Стоит ли рисковать нахвататься радиации ради того, чтобы лишний раз расстраиваться, глядя на то, во что превратились знакомые с детства места? Но Ланка не отставала, и, наконец, он нехотя дал согласие. Только заявил, что надо взять с собой и Гарика – мало ли, что может случиться.

Лунной ночью они вышли из бункера. Подбежал поздороваться Мальчик, обнюхал нервно вздрагивающую Ланку и вновь растворился в темноте. Но Михаил знал, что пес где-то рядом, и от этого было спокойнее. Их путь лежал к реке и дальше, через мост, на тот берег. Деревья обступали их, листва еле слышно шумела, журчала внизу вода. Стоял май, и Михаил невольно вспомнил, как они разговаривали здесь с Ланкой и как он сказал, что они поженятся. Много же воды утекло с тех пор. И вдруг ему пришло в голову, что если бы не Катастрофа и не стечение обстоятельств, благодаря которому они вдвоем с Ланкой спаслись, она могла бы и не остаться с ним. Рад ли он был, что все сложилось именно так? Он и сам не знал, но что толку было думать об этом теперь, когда ничего изменить уже было нельзя.

Они перешли реку, прошли немного по дороге, поднимавшейся на холм, и свернули направо. По левую руку от них тянулся длинный многоэтажный дом, по правую – заросшие пустыри и промзоны. А вот и знакомый забор, местами обрушившийся, который огораживал Сетуньский Стан, покосившаяся будочка возле входа и пара припаркованных поблизости машин. Ланка вздрогнула и схватила Михаила за руку. Выражение ее лица под маской противогаза было не разобрать, но он чувствовал, что она дрожит.

Они зашли внутрь, и Ланка жадно принялась оглядываться по сторонам, словно искала что-то – или кого-то? Она заставила их обойти всю территорию, заглянула под ряды пластиковых сидений и даже в полуобвалившийся дом пыталась войти, но Михаил ее не пустил. Все же она настояла на том, чтобы он посветил внутрь, в подъезд, но когда в лучах фонарика брызнули прочь крупные серые крысы, охнула и отступила назад. Под ногами хрустели черные камни со слюдяным блеском – Михаил помнил их еще с детства. Иногда ему попадались наконечники стрел, сделанные из таких же камней. Казалось, время повернуло вспять и отбросило их в глубину веков – то и дело они спотыкались о белевшие в траве черепа, а под стеной лежал обглоданный скелет. Стан выглядел бы, как разоренная стоянка древнего племени спустя полгода после налета врагов, если бы не отдельные приметы современности. Михаил не сомневался – скоро постройки разрушатся, зелень затянет все, и любая память о пребывании здесь разумных людей исчезнет. Ланка попятилась, потом сдавленно проговорила: «Пошли отсюда». Гарик согласился – ему хотелось, пользуясь случаем, осмотреть тот многоподъездный дом, который они миновали по пути. Они успели еще заглянуть в пару квартир и обнаружили чай, консервы, крупы и кое-какие лекарства. Даже домашние заготовки какие-то в банках, которые они, впрочем, не решились взять, боясь отравиться. На следующий день Ланка свалилась в горячке, бредила, жаловалась кому-то. Пролежала так неделю – врач даже боялся, что она не оправится, и все же ему удалось выходить ее. Михаил ругал себя за то, что пошел у нее на поводу, и все пытался понять, зачем ей понадобился этот поход, и нашла ли она ответы на свои вопросы. Но по ее лицу, как обычно, ни о чем нельзя было догадаться. И больше она не просилась сопровождать его на поверхность – в отличие от Тины. Та, наоборот, охотно предлагала свою помощь. И в глазах ее Михаил читал: «Ну что ты нашел в этой отмороженной? Она готова вздрагивать при виде дохлого таракана, она то и дело болеет, она вообще ни на что не годится. Посмотри на меня – я сильнее, умнее, красивее, я была бы тебе лучшей парой и родила бы сильных детей». Но мужчина отворачивался, предпочитая не понимать ее намеков.

Глава 6 Первая весна в бункере

В очередной раз осматривая Стаса, врач не удержался и рассказал, как ему почудился зов со стороны старой крепости. Тот, против ожидания, отнесся к его словам серьезно.

– Знаешь, – сказал он, – в последнее время появилось много такого, что объяснить с рациональной точки зрения трудно. Поэтому надо быть внимательным к таким вещам. Есть создания, которые умеют копаться в чужих мозгах, оказывать ментальное воздействие. А здесь еще сами места располагают, видно. Я слышал, тут, на Сетуни, древние стоянки обнаружили когда-то. Конечно, если так рассуждать, этих стоянок по Москве полно было – предки наши любили по берегам рек селиться. Но большинство давно под асфальт закатали, застроили. А здесь такое место – словно бы прошлое с настоящим встречается. В духов я не верю, конечно, но может, знаешь, какие-то флюиды в воздухе еще витают? Смотри, как бы у вас тут не завелось подобное создание. И главное – за детишками следи. Они ведь не понимают еще, как с этим справляться, их ему куда легче подманить. А дети у вас славные. Бледненькие, конечно, но смышленые. Я смотрю, жена твоя с ними много занимается – это хорошо. Давай я тоже им что-нибудь расскажу?

Михаил не то чтобы поверил ему насчет ментала, но был рад, что Стас смотрит на вещи трезво. Хотя, слушая его, врач испытал ощущение, что все это напоминает одну из телепередач, посвященных мистике. Он и так устал от нервозности своих женщин. Вот недавно Устинья, например, принялась нести какую-то пургу – что, мол, все ждали конца света спустя две тысячи лет после Рождества Христова, а самое страшное наступит сейчас, в 2033-м, когда исполнится две тысячи лет с тех пор, как спасителя распяли. Что может быть страшнее того, что уже случилось, и откуда она это взяла, Михаил не знал. Ей бы замуж, сокрушенно подумал он, да только где ж здесь найти ей мужа? Тот сталкер, что забредал к ним, Петр, кажется, посматривал на нее, даже с собой позвал – вроде бы шутя. Но Михаил вовсе не был уверен, что ему самому удалось вернуться в метро, да и вряд ли он там испытывал недостаток в женщинах.

«Скоро лето, – подумал Михаил, – наверное, будет полегче. Весна как-то действует всем на мозги, все эти заскоки обостряются. Вот и Максим смурной ходит и тоже к Стасу шастает то и дело, расспрашивает, как там живут на Рублевке. Парня можно понять – мы в его годы где только не побывали, а он сидит в подвале и даже наверх выбирался лишь несколько раз – потом я его перестал брать, решил, что слишком опасно, а может, зря? Но если с ним что-нибудь случится… мать не переживет».

Он снова вспомнил их первую с Ланкой весну в бункере. На всех обитателей убежища она действовала по-разному. У дяди Гены от сырости обострился артрит, Устинья впала в мрачную задумчивость, сменявшуюся иногда бурной жаждой деятельности, Федор, казалось, приободрился и иной раз даже что-то мурлыкал себе под нос. Михаил не оставлял попыток уговорить его выйти на поверхность, но тот отказывался наотрез. Компанию Михаилу в его вылазках составлял иной раз Гарик, они обходили окрестные квартиры и магазины в поисках годных для жизни вещей, одежды и еды, лекарств, а если повезет, то и оружия, забираясь постепенно все дальше. Ланка никогда не ходила с ними, если не считать той вылазки на Сетуньский Стан, да и Михаил остерегался брать ее с собой. Гарик проявил себя хорошим напарником, легким в общении и вроде бы беспечным, но на самом деле таким, на которого можно положиться в трудную минуту. Натыкаясь на чьи-нибудь останки, они уже не вздрагивали. Слишком уж много было вокруг этих самых останков. Михаил иногда думал о том, чтобы подняться в их старую квартиру, но не решался, хотя и знал, что там никого не было, что отец с матерью были на работе и там же, скорее всего, и погибли. Мужчина боялся, что вид их прежнего жилья вызовет слишком много эмоций, с которыми он не сумеет совладать.

Несколько раз с ними вызывалась идти Устинья. Михаил сначала не хотел ее брать, но она упросила. И как ни странно, проявила себя во время вылазок спокойной и дисциплинированной, грамотно отбирала в квартирах самые необходимые вещи. Но потом вдруг перестала проситься наверх. Михаил думал – возможно, оттого, что в одной из квартир они наткнулись на скелет девушки.

Мальчика он и впрямь подлечил, найдя в ветеринарном центре много полезного, и пес часто сопровождал их в вылазках. Стая не рисковала уходить из привычных мест за вожаком, и хаски в одиночку следовал за добытчиками, принюхиваясь к окружающим запахам и глухо ворча, если что-то казалось ему подозрительным.

Гарик очень оживился было, когда в бункере появились новые люди, и стал поверять Михаилу свои планы найти другое убежище. Мол, сюда они прибежали второпях, наверняка в окрестностях есть более удобные подвалы, надо только поискать, причем именно сейчас, пока женщины не начали рожать. Тина тоже ухватилась за эту идею, один дядя Гена был против, но Гарик считал, что старика удастся уговорить, а если нет – пусть остается один. Но пару раз сходив на разведку, они ничего подходящего не нашли и постепенно оставили эту затею, а потом стало не до того.

Быт в бункере был более-менее налажен. Утро начиналось с того, что на кухне гремела кастрюлями и мисками Гуля, готовя нехитрую еду – чаще всего кашу на воде, иногда с добавкой консервов. Обитатели бункера ели, затем разбредались кто куда. Гуля споласкивала посуду, а потом опять шумела посудой, готовя обед. От завтрака он отличался лишь тем, что каша была жидкой и называлась супом. Впрочем, маленькой азиатке удавалось сделать еду съедобной и даже иногда вкусной. Она добавляла приправы, которые по ее просьбе разыскивали в квартирах и магазинах добытчики. Тина чаще всего валялась и читала, огрызаясь на призывы помочь Гуле. Лана же, наоборот, часто тоже возилась на кухне – еды на такую ораву требовалось много. Федор обычно либо что-то чинил, либо просто лежал у себя в отсеке, о чем-то думая; Михаил отсыпался после ночной вылазки, а Гарик играл с дядей Геной в шахматы, а иногда помогал Гуле мыть посуду. Ужин проходил в более торжественной обстановке. Иной раз доставали бутылку вина или водки – «лекарство от радиации», как называл это дядя Гена. Михаил, впрочем, которому такое лекарство требовалось больше всех, принимал участие в «лечении», только если не собирался ночью идти наверх. После того как принимали на грудь – обычно все, кроме Гули – нередко начинались разговоры о том, как и почему произошла Катастрофа. Федор обычно в разговорах не участвовал, уходил. А Гарик, подняв палец, вещал:

– Понимаешь, старик, мы выпустили такие силы, что сами уже с ними не справлялись. Вот прикинь, сколько миллионов лет понадобилось природе, чтобы создать человека разумного? И сколько лет, к примеру, Москве? Даже до тысячелетнего юбилея столица не дотянула. То есть масштабы несоизмеримые. Зато сколько люди нагадить, засорить успели? Вон, реку возьми – там вода до сих пор бурая, хотя и чуть почище стала. А домов сколько понастроили? И главное – не следили за ними. Все это уже ветшало потихоньку, осыпалось, взрывалось. Все равно бы добром не кончилось. Вот когда-то фантасты писали – полетим, мол, к звездам, на Марс. А на фига? Чтобы и там все засорить? Нас просто остановили, неслучайно кто-то красную кнопочку нажал. Человек был запрограммирован на самоуничтожение, если что-то пойдет не так. Мы – неудачный эксперимент матери-природы, старик, она решила нас стереть к черту и начать все с чистого листа.

Иногда ему возражала Ланка – она видела причину гибели в том, что люди оторвались от корней, стали жить искусственной жизнью. В сущности, они с Гариком говорили примерно об одном и том же. Устинья молча слушала, усмехаясь свысока, Гуля гремела на кухне кастрюлями, а прагматик дядя Гена причиной Катастрофы считал недостаток бдительности соответствующих органов и рассуждал об этом исключительно матом, не стесняясь сидевших за столом женщин.

Ланку опять тошнило, но, несмотря на это, выпить она не отказывалась. Михаил сам не знал, рад ли он ее беременности. Да, у него будет ребенок, но вправе ли он давать жизнь новому существу, обрекая его на борьбу за выживание на обломках прежнего мира? Когда его одолевали особенно сильные сомнения, он брал в руки один из Ланкиных камней, носивших следы грубой обработки, и напоминал себе, что тем, кто населял Сетунь в давние времена, приходилось еще тяжелее, чем им теперь. Однако они не мучились рефлексией и вопрос, стоило ли размножаться, для них даже не стоял. Позаимствовать бы у них волю к жизни и упорство, с каким они вырубали из неподатливого камня свои примитивные орудия. У обитателей бункера были пока преимущества перед ними, но надолго ли? Конечно, того, что еще оставалось в окрестных домах, должно было хватить на несколько лет, но в конце концов еда и одежда кончатся, и не придется ли воспроизводить старые технологии обработки звериных шкур? Вспоминая потом эти свои опасения, Михаил посмеивался над собой – неужели когда-то ему казалось, что это – самое страшное, что может с ними случиться?

Он старался отыскивать для Ланки что-нибудь такое, что могло бы обмануть ее токсикоз, но не получалось. Она капризничала, ей хотелось того, чего достать уже нельзя было – например, бананов или яблок. Яблони, кажется, росли где-то возле МГУ, но дело было даже не в том, что далеко и страшно идти, а в том, что он никому бы не посоветовал есть теперь эти яблочки. И однажды, когда Ланка в очередной раз куксилась, терпение у него лопнуло.

– Ну что ты все ноешь? – крикнул он. – Я в лепешку расшибаюсь, чтобы тебя порадовать, а ты только и знаешь, что хныкать.

– Я не хотела ребенка, – всхлипывала она. – А что, если он тоже будет с хвостом?

– Здесь это никого не волнует, – успокоил ее он. – Как говорится, хоть серый в яблочко.

– Мне так плохо. Кажется, мне никогда не было так тяжело. Наверное, ребенок уже умер, и я тоже скоро умру.

– Да замолчи ты наконец! – заорал Михаил, и так измученный сомнениями. И, хлопнув дверью, выскочил на кухню. Гуля, с уже округлившимся животом, сочувственно поглядела на него, но ничего не сказала.

– Дай мне матрас, я пойду в пустую комнату ночевать, – буркнул Михаил.

Гуля молча отвела его в кладовую, помогла выбрать матрас. Михаил отнес его на кухню – просушить. Ланка к ужину не вышла, впрочем, к этому все привыкли. Михаил, растянувшись на матрасе, уже почти засыпал, когда почувствовал прикосновение. Не открывая глаз, обнял склонившуюся к нему женщину. Что-то ему показалось неправильным, но явь причудливо мешалась со сном.

Среди ночи он вдруг проснулся, будто что его толкнуло. Приподнялся, оторвавшись от лежавшего рядом теплого тела, включил фонарик. На него, щурясь спросонок, глядела Устинья. Сонно улыбнулась и вновь закрыла глаза.

После случившегося очень трудно было делать вид, что ничего не произошло. Гарик, встречаясь с ним взглядом, поспешно отводил глаза, дядя Гена разговаривал с преувеличенной бодростью, но неловкость ощущалась. Лишь Гуля по-прежнему тихой тенью скользила по бункеру, и в глазах ее ему чудилось чуть ли не сочувствие. Устинья то и дело старалась подойти поближе и вообще всячески демонстрировала свои права на него, которых он за ней не признавал. И Михаил старался почаще ночью выходить на поверхность, а днем отсыпался. После той ночи он опять перебрался к Ланке и был рад, что режим у них не совпадает: она спала ночью, а он днем, и времени выяснить отношения практически не оставалось. Но она вроде и не стремилась к этому, только в ее глазах он видел презрение, и это его раздражало. Он считал, что, в сущности, в их размолвке была виновата она. Конечно, у беременных бывают всякие капризы, но надо же понимать, что сейчас не прежние времена. И все-таки Михаила мучила совесть. Ланка казалась такой слабой, такой беззащитной, особенно по сравнению с той же Устиньей.

Лето промчалось незаметно – в трудах и заботах. Да и что это было за лето, когда выходить приходилось в химзе, страдая от жары, и лишь в бункере было более-менее прохладно.

Михаил ходил на вылазки, иной раз вместе с Гариком. Странное чувство его охватывало, когда они по-хозяйски заходили в какую-либо квартиру и принимались копаться в вещах, выбирая то, что могло пригодиться. Врач не раз думал – сколько же лишнего хлама держат в доме люди? Ведь нужно-то на самом деле всего ничего – немного одежды, еды, минимум мебели. А вот это вот нагромождение современной бытовой техники – зачем оно? Стопки книг, газет, журналов в эру Интернета – к чему? Битком набитые тряпками шкафы, коврики, фигурки на полках – скопище пыли, а ведь кто-то собирал все это с любовью. Он шарил по ящикам, стараясь найти реально полезные вещи – лекарства, например. Рылся на кухне, и хорошо, если удавалось разжиться крупой, чаем или консервами. Иногда в квартире обнаруживались хозяева – Гарик обычно накидывал на останки какую-нибудь простыню или покрывало, словно те могли следить за расхищением своей собственности.

В бункере все было по-прежнему. Гуля тихонько, незаметно хлопотала на кухне, Устинья то и дело впадала в мрачную задумчивость, а Ланка, как ни странно, вроде бы подружилась с дядей Геной. Михаил не раз слышал, как они тихонько о чем-то разговаривают. Однажды он даже поинтересовался у того – вроде бы шутливо – что это они обсуждают целыми днями.

Старик некоторое время задумчиво смотрел на него.

– У Светочки такая каша в голове, – сказал он. – Мыслями она вся в прошлом. Обратилась к отеческим Перунам. Она и до всего такой была?

– Ну, в какой-то степени, – пробормотал Михаил. – Пыталась общаться с духами предков.

– Да ее и осуждать нельзя – трудно сейчас женщинам. Вот они и цепляются за что могут. Но только я думаю – кто-то здорово ей промыл мозги в свое время. Да пусть, лишь бы вера ее поддерживала. В нашем суровом мире лучше спасаться, уходя в фантазии, чтоб совсем не свихнуться.

Михаил не ждал от него таких слов, но внезапно испытал облегчение. Правильно все же, что они ушли сюда. Там, в метро, люди были злые, травили Ланку. А здесь все были свои. Не Гуля же станет ее осуждать за странности – маленькая азиатка тихо делает свое дело, а остальное воспринимает, как должное. И даже Гарик иногда притаскивал Ланке сверху какие-то диковины из квартир – статую Будды с закрытыми глазами, деревянного алтайского идолка. Михаил отметил про себя, что Буддой Ланка не сильно заинтересовалась, зато зубастый идол занял почетное место среди ее «костей предков». Окружающие как бы молчаливо признали ее право на странности. Вот только Устинья… ну, должна же быть ложка дегтя, чтобы жизнь раем не казалась. А Михаил ловил себя на том, что иногда ему и впрямь хорошо, несмотря ни на что. Прежняя жизнь, до Катастрофы, была куда более сложной, в ней их с Ланкой непременно разлучили бы – так ему казалось. Там была куча вопросов, условностей и противоречий. Надо было где-то работать, жить, любой вопрос превращался в проблему. Михаил завидовал отцу и мачехе, которым до работы было двадцать минут пешком – некоторые его знакомые тратили на дорогу часа по два в день. Заводя свою семью, нужно было хорошо подумать – сумеешь ли прокормить ее на зарплату? Как решать вопрос с жилплощадью? А уж студенту, желающему жениться, пришлось бы в свободное время подрабатывать и жизни не видеть, потому многие тянули с этим. Девушки старались сначала выучиться и найти хорошую работу, а когда им это удавалось, то оказывалось иной раз, что детей заводить уже поздно. Или желание пропало, или здоровье уже не позволяет. Отовсюду – из интернета, телевизора, газет, поступала куча противоречивой и угрожающей информации. Людей пугали экологической катастрофой, отравленной атмосферой, да тем же концом света. Напряжение, казалось, достигло немыслимых пределов – мудрено ли, что чуткие натуры, вроде Ланки, старались хоть в астрал уйти, хоть в нирвану погрузиться, только бы отдохнуть от этого. А теперь вот конец света и впрямь наступил, и при всей трагичности события жизнь у оставшихся значительно упростилась. Надо где-то жить – займи первый подходящий подвал. Голоден – пошарь по квартирам или магазинам. Основные проблемы сняты, можно строить свою жизнь, зная, что сможешь прокормить семью. Оставалась, правда, проблема безопасности, но и ее можно было как-то решить, имея оружие. Вряд ли сюда явятся полчища врагов, а с отдельными одиночками они как-нибудь справятся. А радиация… когда-нибудь фон должен снизиться, и Михаил очень надеялся дожить до этого момента.

Осенью родился Гулин ребенок, на удивление легко – Михаил первым делом осмотрел его. На вид это был нормальный младенец, хвостика у него не наблюдалось, но что-то с ним было сильно не так. Гарик был страшно горд и назвал сына Иваном. В честь такого события даже распили бутылку вина из тех, что принес сверху Михаил. Мальчик пошел в Гулю – у него были темные волосы и раскосые глаза. Но Гарик уверял, что нос и подбородок у сына – его. Врач не разделял его оптимизм и все присматривался к ребенку, которого баюкала на руках Гуля. Той передалась его тревога, и она тоже вглядывалась в ребенка. Вдруг тихая обычно азиатка истошно закричала. Михаил кинулся к ней. Малыш не дышал. Врач тряс его, шлепал, пытался вдохнуть воздух в крошечный рот, но все было напрасно.

Михаил вколол Гуле успокоительное, и она понемногу затихла, тупо глядя перед собой. Даже Тина, обычно не подходившая к ней, робко приблизилась и погладила ее по плечу. Гарик тоже был убит, но пытался утешать Гулю:

– Не плачь ты, у нас еще дети будут.

Михаил увидел, как Федор при этих словах кинул на него взгляд исподлобья. У лекаря словно все чувства обострились – он уловил и то, как внезапно уставилась на Федора Гуля. Тот поспешно отвел глаза.

Маленькое тельце Михаил отнес на поверхность и закопал в холодной земле, стараясь не думать о том, через сколько времени до него доберутся собаки. Может, так и лучше, если даже могилы не останется. Он все думал, отчего умер ребенок, казавшийся вполне жизнеспособным, и не находил ответа. Конечно, в нынешних условиях невозможно было провести обследование, да Михаил и не решился бы вскрывать младенца, щадя чувства Гарика и Гули. Может быть, синдром детской смертности? Или у него не раскрылось легкое – врач слышал о таких случаях. В прежней жизни, в условиях роддома, будь под рукой аппарат для искусственной вентиляции легких, с проблемой справились бы легко. Но что толку было теперь гадать? И что мог сделать он, врач-недоучка, не имевший опыта выхаживания таких младенцев? В бункере воцарилась тягостная атмосфера, беспечный прежде Гарик ходил, как в воду опущенный, Гуля бродила, не поднимая глаз. Михаил уже почти равнодушно думал о том, что будет с Ланкиным ребенком. Может, здесь, в бункере, вообще неподходящие условия для младенцев. Но Ланка так измучила его своими капризами, что он мечтал об одном – скорей бы все кончилось, так или иначе. Хотя после смерти Гулиного малыша Ланка притихла, словно понимая, как бестактно было бы сейчас напоминать о своем положении.

Но постепенно, в новых заботах, горе не то чтобы забылось, но отодвинулось на второй план. И Михаил даже думал, что, может, в этом неласковом мире для младенца и лучше было умереть, едва появившись на свет. Но мыслями своими, конечно, ни с кем не делился. Гуля не то чтобы повеселела, но вроде успокоилась. Гарик ходил с загадочным видом, и Михаил подумал, что, возможно, они вновь ждут ребенка, хотя и молчат об этом.

Федор, когда однажды врач заглянул к нему попросить заменить изношенную проводку, высказался в том смысле, что по нынешней жизни дети – это уж слишком. Тем более в таких условиях женщины просто не могут рожать здоровых и жизнеспособных. Михаил отмолчался. Его одолевали мысли, которые он никогда не решился бы озвучить. Ребенок казался ему неизбежной жертвой, словно приближавшаяся зима требовала своего. А когда появится малыш у Ланки, что будет с ним? Сумеют ли они выходить его в холодном и сыром бункере?

К зиме удалось сделать запас продуктов. Хуже было с отоплением – земля промерзала. И когда наступили холода, ночевать стали в общем зале, чтобы по возможности сохранять тепло. Но даже несмотря на это, обитатели бункера стучали зубами и наворачивали на себя несколько слоев одежды.

Устинья, раздосадованная тем, что лекарь ее избегает, вновь принялась шпынять Ланку. И однажды Михаил стал свидетелем того, как она пыталась устроить ссору.

Ланка, которую перестало наконец тошнить, почувствовала себя лучше и вызвалась помогать на кухне. Но, неловко повернувшись, уронила тарелку, и ее содержимое – каша с тушенкой – разлетелось по полу.

– Убери, безрукая, – завизжала Устинья. Услышав этот крик из общего зала, Михаил пулей влетел на пищеблок и увидел прислонившуюся к стене бледную Ланку с выпирающим животом и Устинью с перекошенным от злобы лицом. Он в бешенстве схватил ее за шиворот и отвесил пощечину. Та расхохоталась.

– Бьешь – значит, любишь!

– Запомни, – процедил Михаил, – еще раз ты посмеешь повысить голос на Светлану – вышвырну из бункера. Что-нибудь случится с ее ребенком – выкину наружу без химзы. И не смей больше рот раскрывать при мне!

Он сам от себя не ожидал такого. Устинья, опешив, смотрела на него расширенными глазами. Потом вдруг разрыдалась.

– Не трогай меня, я беременна. Я тоже ношу твоего ребенка.

Михаил краем глаза успел заметить, как Ланка сползает по стене. Он еле успел подхватить ее на руки. Отнес в их комнату, мельком уловив, как смотрит на него дядя Гена. Но никто не сказал ему ни слова, и Михаил понял, что остальные молчаливо признали его главенство. Теперь, похоже, руководителем становился он. Но эта мысль не доставила ему радости – он представил себе, какая ответственность ложится на него отныне.

Ближе к вечеру у Ланки начались роды. Михаил сидел возле нее, держа за руку, проклиная себя за все горе, которое ей причинил. И мысленно давал кому-то обещание, что если все обойдется, он больше слова ей худого не скажет – только бы она осталась жива. Она не гнала его, только все твердила, что, наверное, не переживет родов.

– У меня будет мальчик, я знаю, – говорила она. – Если я умру, назови его Ингваром.

И кто-то там, наверху, услышал его молитвы. Промучившись всю ночь, к утру Ланка родила маленькую девочку, которая сразу заявила о себе громким криком. Выглядел ребенок, как ни странно, вполне нормальным, но сердце у Михаила сжалось – теперь придется беспокоиться за двоих. И все же его потрясло это маленькое чудо – ребенок. Живой, беспомощный, его собственный. Врач вздрогнул – он вспомнил другого ребенка, оставленного на чужих людей там, в метро. Конечно, приемные родители вроде выглядели вполне адекватными, но все же… Михаил поспешил отогнать от себя неприятные воспоминания.

Об имени для новорожденной он даже не задумывался, будто боялся сглазить. Ему казалось, что если малышка переживет первые три ночи, то все будет хорошо. И пока обессиленная Ланка спала, он дежурил возле ребенка. Ему все казалось, что в комнате слишком холодно, и на ночь он снова устроил Ланку и младенца в общей зале и сам улегся рядом, готовый нести дежурство. Он то и дело прислушивался к легкому посапыванию малышки.

Девочка, мелкая и вертлявая, оказалась вполне жизнеспособной. Ланка, придя в себя после родов и справившись с разочарованием, что родился не мальчик, предложила назвать девочку Рогнедой. Михаил почесал в затылке, спорить не стал – какая разница теперь, в конце концов, но посоветовал дать ей двойное имя. Малышку назвали Рогнедой-Ириной, второе имя дали в честь матери Михаила и записали это в журнале, который они с недавних пор стали вести, сами не зная, зачем. Иногда Михаил думал – когда все они умрут, кто-нибудь наткнется на этот журнал и, может, прочтет – если, конечно, этот кто-то будет уметь читать. Естественно, Рогнедой девочку, кроме матери, никто не звал.

– Вам бы окрестить ее, – неожиданно робко предложил старый атеист дядя Гена. – Там, выше по реке, даже есть храм.

Его неожиданно поддержала Устинья. Она в последнее время взяла манеру кутаться в платки и демонстративно молиться – например, перед едой, при всех. Но никто ее не одергивал, как будто понимали, что каждый имеет право на свои убеждения, пока это не ущемляет остальных. Михаил иной раз усмехался про себя – интересно, чей бог сильнее, ведь у них тут уже, похоже, целый пантеон. Наверняка по-своему верит Гуля, Светлана обратилась к язычеству, к отеческим Перунам, как называл это дядя Гена, а Устинья сделалась ревностной христианкой. Последняя, правда, раздражала Михаила – он считал, что она чересчур уж напоказ все делает.

И вот теперь старый атеист дядя Гена, и тот сломался. Михаил опешил – неужели старик предлагает отнести малышку в храм? Да в своем ли он уме? Но оказалось, дядя Гена имел в виду, что можно взять из храма какую-нибудь икону, крестик или любой освященный предмет. Михаил категорически заявил – он не станет рисковать жизнью ради этого. Верил ли он в бога? Он уже и сам не знал. До Катастрофы вроде нет, а вот после он ощутил потребность в какой-то высшей силе, хотя и отдавал себе отчет в том, что нет никого над людьми. Но, видно, сомнениями мучился не он один, раз даже скептик дядя Гена изменил своим убеждениям. Только мать категорически воспротивилась идее окрестить ребенка.

Ланка нянчилась с новорожденной, насколько позволяли силы. Но она с трудом оправлялась после родов, потому на помощь ей нередко приходила Гуля. И постепенно большая часть забот легла на маленькую азиатку. Михаил с тревогой следил за женой – он помнил, как равнодушна она была к своему первенцу. Но к девочке, казалось, она относилась лучше, хотя иногда, когда та начинала особенно громко орать, на лице матери появлялась досада. А Михаил сразу привязался к дочери, проводил с ней почти все свободное время, сам укладывал ее спать – и у него на руках малышка успокаивалась быстрее, чем у матери.

Устинья в свободное от дежурств время отсиживалась у себя в комнате, стараясь не попадаться Михаилу на глаза. Беременность она переносила на удивление легко, а если даже испытывала недомогание, то не ставила остальных в известность. В положении была и Гуля, и в глазах ее Михаил видел робкую надежду, что хоть второй ее ребенок останется жив. И удивлялся женскому инстинкту продолжения рода – казалось бы, такие времена настали страшные, а они все рожают. Он не знал, что самое страшное было еще впереди.

Дядя Гена уже почти не вставал, Михаил пытался хоть как-то облегчить его страдания. Он догадывался, что старик испытывает сильные боли, и вряд ли ему очень помогали просроченные таблетки от артрита в постоянном холоде и сырости, но тот на удивление редко жаловался. И даже просил иногда, чтобы к нему принесли маленькую Ирину, что-то рассказывал ей, будто малышка могла его понять. Словно бы с появлением в бункере младенца в его жизни появился какой-то смысл. Интересно, подумал Михаил, остались ли у него там, наверху, дети и внуки? Он с запозданием понял, что словоохотливый, казалось, старик на удивление мало рассказывал о себе. А Михаил боялся спрашивать – вдруг разбередит старую рану?

Устинья к концу беременности погрузилась в какую-то апатию. Все чаще лежала, и Михаил, которому все же было ее жалко, даже начал покрикивать на нее, заставляя вставать и двигаться. Лицо ее отекло, от былой красоты ничего не осталось – казалось, она ни в чем уже не видела смысла. Гуля, напротив, несмотря на уже слегка выпирающий живот, ловко управлялась на кухне, и однажды Михаил даже услышал, как она что-то напевает себе под нос.

Вскоре Устинье пришло время рожать. Когда начались боли, она долго терпела, лежа у себя в комнате и кусая руку, чтобы не кричать. Но Гарик, проходя по коридору, услышал ее стон и позвал Михаила. Устинья с ненавистью глянула на него и отвернулась. Михаил взял ее запястье, послушал пульс, попытался осмотреть, но она не давалась.

– Отстань, – мрачно сказала она. – Я знаю, что умру, и твой сын – тоже. Мы тут никому не нужны.

– Дура ты, – беззлобно сказал Михаил. Все раздражение на эту женщину куда-то улетучилось, он пытался понять, все ли идет как надо. Прикидывал, сможет ли облегчить ее страдания просроченный промедол.

Еще через полчаса Устинья, уже забыв про обиду, изо всех сил сжимала его руку и умоляла сделать хоть что-нибудь, чтобы это уже прекратилось, она больше не может. Михаил подумал, что она не разродится. И все же ребенок появился на свет живым. Это была девочка, насколько мог судить Михаил, здоровая и красивая, и лекарь не сразу заметил, что у малышки по шесть пальчиков на руках.

Он не знал, сам ли виноват в изъяне ребенка или причина в Устинье, но здесь, в бункере, количество пальцев никого не волновало. Ребенок родился живым – это главное. Девочку назвали Наташей, и Устинья, как ни странно, носилась с ней как с писаной торбой, словно изливая на ребенка все скопившиеся чувства. Дядя Гена только хмыкал и как-то шепотом сознался Михаилу, что такого он точно не ожидал от нее. А Гарик, наоборот, пожимал плечами и говорил, что во всякой женщине заложен материнский инстинкт. Михаилу было даже немного обидно, что этот инстинкт не так силен у его жены. Теперь младенцев в бункере было двое, и женщины дежурили возле них по очереди – даже старые обиды, казалось, отошли на второй план. Мужчины тоже повеселели, хотя забот у них прибавилось, да и детский крик порой не давал заснуть. Но дети – это надежда на будущее, которое отняли у них самих. Если род человеческий и в таких условиях будет продолжаться, значит, все еще поправимо.

К весне запас продуктов вновь иссяк, но голод удалось избежать. А с наступлением теплого времени Михаил с Гариком вновь принялись активно обходить по ночам окрестные дома, ища в квартирах продукты. В подвале стало чуть теплее, маленькая Иринка перестала кашлять, и Михаилу казалось, что жизнь налаживается. Один случай, правда, встревожил его не на шутку. Раз во время вылазки собаки кинулись на какое-то существо с диким лаем. Передвигалось оно на четвереньках, но Михаилу показалось, что это был человек – пусть и одичавший, заросший до безобразия. Врач вроде бы даже разглядел обрывки одежды на неизвестном, но не успел ничего предпринять – собаки загнали непонятное существо в овраг, и какое-то время оттуда слышались стоны, рычание и оголтелый лай, а потом – неприятный хруст. Через некоторое время псы потихоньку стали выбегать из оврага. Михаил не пошел смотреть, что там осталось после них, но на душе стало тяжело.

Еще бывало ему грустно летними ночами, когда он пробирался в темноте вдоль реки и представлял, как хорошо было бы сейчас снять противогаз и подставить ветерку воспаленную кожу. Иной раз по телу градом катился пот, но он прекрасно знал, что его ждет, если осмелится снять химзу. И он все думал – ну когда-нибудь должен же фон снизиться? И боялся, что до этого времени он не доживет. А жить было надо – не только ради себя, но и ради Ланки, и маленькой Ирки. И он старался опять натаскать в бункер побольше запасов – консервов, круп, чая, чтобы и следующую зиму пережить полегче. Иногда волей-неволей закрадывалась в голову мысль – не будь у них столько едоков, ему не пришлось бы так надрываться. Вот, например, Федор никогда наверх не ходит, а аппетит у него неплохой. Тина тоже отсутствием аппетита не страдает, хотя ленива. Но в последнее время упрекнуть ее было трудно – она проявила себя сумасшедшей мамочкой, хотя Михаил вовсе не собирался заводить с ней ребенка. Но раз уж так вышло, он сумеет их прокормить. Иной раз он думал – не для того ли Тина и подстроила все это, чтобы не было поводов упрекать ее в безделье? Но что толку было теперь разбираться? А вот дядя Гена ел мало, и все равно голодных ртов в бункере было куда больше, чем добытчиков. А магазинов продуктовых в округе было немного, в основном на Мосфильмовской. И все же пока продуктов более-менее хватало, удавалось кое-что находить в квартирах, а что будет потом, Михаил старался не думать. И к осени, к наступлению холодов, они вновь забили пару помещений банками и пакетами.

Гуля родила ближе к зиме. Мальчик вновь оказался точной ее копией – черноглазый, черноволосый, да к тому же горластый. Гарик смущенно сообщил, что назвать решили Рустамом.

– Она сказала, – кивнул он на Гулю, – что ребенок умер оттого, что назвали русским именем. Глупость, конечно, но мне, если честно, без разницы, пусть бы только не волновалась.

«Свихнулись они все на этих именах, что ли?» – подумал Михаил, но ничего не стал говорить счастливому отцу.

Мать и малыша устроили в общей комнате, где было потеплее. Гуля все вглядывалась в лицо ребенка, словно боясь, что с ним тоже внезапно что-нибудь случится. Но постепенно сон сморил ее. Заснул и Михаил, но спал чутко, готовый вскочить в любой момент.

Среди ночи Михаил вдруг проснулся, как от толчка. Почудилось ему движение или нет? Он лежал, затаив дыхание. Фонарик – здесь, под рукой, он никогда не расставался с ним. Пальцы нащупали твердый цилиндрик. Вот опять. Снова. Тихий шорох все ближе. А совсем рядом сопит Лана, и возле нее спит ребенок. Выждав еще секунду, Михаил надавил на кнопку. Раздался вскрик. Рядом, заслоняясь рукой от света, нависал над ребенком Федор, а в руке у него была подушка.

Михаил только увидел его глаза – шальные, безумные, и сразу все понял.

– Ах ты гад, – выплюнул он.

Остальные уже проснулись от шума, таращились на них.

– Зачем?! – вдруг заорал Федор. – Зачем вы все рожаете и рожаете? Нам и так не хватает места, воздуха, у нас скоро кончится еда. А вы все плодитесь! Зачем такая жизнь? Хватит уже!

Из угла вдруг раздался истошный вопль Гули. Маленькая женщина, обычно тихая и молчаливая, разъяренной кошкой налетела на Федора, стараясь выцарапать глаза.

– Уберите ее, – взвыл тот, загораживаясь рукой.

Михаил наблюдал – молча, не вмешиваясь. Младенец проснулся и заплакал. Лана схватила его и принялась укачивать, с ужасом глядя на Федора, словно впервые его увидела. Тот оттолкнул Гулю, и она рухнула на пол.

Михаил поднялся на ноги, поманил Федора.

– Пошли.

– Куда это, – завопил тот, – оставьте меня в покое.

– Наружу, – пояснил Михаил. – Ты сам сказал – зачем такая жизнь? И неужели ты думаешь, что после всего ты сможешь как ни в чем не бывало оставаться здесь? Она все равно тебя прикончит, – кивнул он на Гулю. – И знаешь, я могу ее понять.

– Ты хочешь убить меня там? – Федор глядел, как загнанный зверь.

– Стоило бы. Но я тебя просто выпущу и прослежу, чтобы ты ушел.

– Мне нужна химза.

– Нет уж, снарягу ты не получишь. У нас у самих ее мало. Но кстати, радиационный фон снаружи уже не такой высокий. Ты вполне можешь успеть пошарить по квартирам и раздобыть себе где-нибудь защитный костюм. Ну или в полиэтилен замотаться для начала. Так что все зависит от тебя. Вперед!

Михаил говорил первое, что в голову придет, он знал, что это ложь. Но совесть его не мучила. Федор, не выходивший на поверхность со дня Катастрофы, не мог уличить его в обмане.

– А оружие?

– Ну уж нет. Да ты все равно не умеешь с ним толком обращаться. Ты и на охоту-то ни разу не ходил. И зачем мне давать тебе оружие – вдруг еще захочешь пристрелить меня? Придется тебе его тоже раздобыть самому. Давай. Иначе нам придется убить тебя здесь прямо сейчас.

Что-то мелькнуло в глазах Федора, какая-то безумная надежда. Он торопливо принялся натягивать на себя всю свою одежду, намотал на лицо шарф. Михаил облачился в химзу и противогаз, сделал ему знак рукой – пошли.

Дверь бункера распахнулась, выпуская клубы пара. Двое вышли в темноту ночи. Бледный свет луны освещал голые черные кроны, снег был мягким и рыхлым. С ветвей капала вода.

– Иди, – сказал Михаил. И Федор, озираясь, сделал несколько шагов вперед. Еще раз оглянулся на дверь бункера, бросил быстрый взгляд на Михаила, словно прикидывая, не удастся ли оттолкнуть его и проскочить обратно. Но потом, видно, вспомнив об остальных, двинулся в сторону соседнего дома, оставляя в рыхлом снегу глубокие следы.

Черные тени появились вокруг незаметно – перебегали, скрываясь за деревьями, все ближе. Михаил на мгновение ощутил сквозь ткань, как в руку его ткнулся твердый нос. Потом пес безмолвно двинулся следом за вторым человеком, что уходил по снегу. Припал к земле, вдыхая вкусный запах добычи, не упакованной в химзу. Этот человек был ему незнаком, но он нес с собой запахи бункера – можно ли его трогать? Хаски оглянулся на Михаила, но тот молчал, не останавливал.

В этот момент оглянулся и Федор – и увидел припавшего к земле зверя.

– А-а-а-а, – истошно закричал он. – Помогите!

И кинулся бежать очертя голову. Тогда, словно это стало сигналом, стая кинулась на него.

– Помоги, – еще раз успел крикнуть он перед тем, как острые зубы сомкнулись у него на горле.

Михаил, не дожидаясь, пока стихнет последний хрип, шагнул к двери убежища. У него не было никаких сомнений в том, что он все сделал правильно. Вот только с этого дня, видя Мальчика, он в первый момент вздрагивал. Не возникнет ли желание у собаки, привыкшей к человеческому мясу, схватить за горло и того, кого пока она слушается и считает другом? Врач напоминал себе, что ведь существовали раньше псы, натасканные на людей, которые не смели трогать своих хозяев, хотя незнакомых запросто могли порвать. Но хаски не изменил своего отношения к нему: по-прежнему ластился, вилял хвостом и признавал за старшего. И постепенно Михаил не то, чтобы привык – успокоился. В этом безумном мире, где люди готовы были убивать друг друга, где нарушались все табу, странно было бы ждать иного от собак. Но псы, видимо, четко делили людей на друзей и чужих.

В бункере иной раз было очень шумно, но матери старались, чтобы малыши не слишком докучали мужчинам. Дядя Гена сильно сдал, но, казалось, был доволен, что в бункере звенят детские голоса. Конечно, дети были бледными и худыми, но они принесли радость взрослым – а вместе с ней и новые заботы. Едоков прибавилось, а добытчиками по-прежнему оставались только Михаил с Гариком.

Женщины сидели с детьми по очереди, и те привыкли ко всем троим обращаться «Мама». Сначала, пока малыши еще только учились ползать, а затем ходить, пробуя на вкус все подряд, главная нагрузка доставалась Гуле. Ланка то и дело неважно себя чувствовала, сказывалась больной, а Михаил не настаивал, чтобы она через силу нянчилась с маленькой Ириной. Тина, проведя первые три месяца возле дочери неотлучно, постепенно слегка успокоилась и уже не возражала, когда Гуля первой подходила к кричавшей Наташке. И при первой возможности снова заваливалась на топчан с книгой. Старые распри вроде отошли на второй план, но Михаил иной раз ловил неприязненные взгляды, которые Тина кидала на Ланку.

Когда же малыши подросли настолько, что им уже можно было рассказывать сказки, они начали больше времени проводить с Ланкой. Та, хоть и сказывалась больной, не возражала, чтобы вокруг нее и по ней ползали дети. И что-то им рассказывала, а иногда читала – Михаил не особо вникал, что именно. Они с Гариком принесли сверху еще книг, в том числе и детских. Гуля получила возможность больше времени проводить на кухне, а Тина – на кровати с книгой, все были довольны, и никто не возражал против такого порядка вещей.

И пусть с появлением малышни хлопот прибавилось, дети словно вдохнули новую жизнь в измученных взрослых. Будто бы вместе с ними появилась надежда.

Хоть и маленькие, они уже показывали характер. Михаил, как ни редко их видел, успел понять, что Иришка – вся в себе, серьезная, Наташка – не в меру бойкая, а Рустам очень не любит делиться своими игрушками и готов, чуть что, пустить в ход кулаки.

Однажды из комнаты, где лежал дядя Гена, раздался громкий плач Наташки. Михаил кинулся туда и увидел, что старик лежит неподвижно, а девочка отчаянно теребит его за уже холодеющую руку.

После этого все долго ходили подавленные – чувствовали, что с его смертью ушло что-то важное, что теперь следующим на очереди будет кто-то из них.

Глава 7 Отцы и дети

Ланка через три года после рождения Ирки забеременела снова. Ходила с большим животом и Гуля. Тина, кажется, тоже была бы не прочь родить еще одного, но Михаил с тех самых пор избегал ее, и она это чувствовала. Но у нее хватало гордости молчать о своих переживаниях, и врач был благодарен ей за это. Хоть и тощие, дети росли, как на дрожжах, женщины едва успевали перешивать им одежду, если мужчины не находили в квартирах пустых домов подходящей. Кажется, одежда вскоре грозила превратиться в настоящую проблему – во многих квартирах она уже сгнила, обветшала от постоянной сырости, расползалась в руках. И лишь случайно можно было наткнуться на крепкие и пригодные к носке вещи, при всей непритязательности подземных жителей.

Маленький Максим-Ингвар появился на свет болезненным, и Ланка тряслась над ним так, как никогда не нянчилась с Иркой. Его дочь чувствовала себя заброшенной и все жалась к отцу. Он старался развлекать ее, когда были силы, рассказывал о прежней жизни, приносил игрушки, найденные в квартирах наверху. Он рад был, что у Светланы появился смысл в жизни, но иной раз ощущал досаду – так, как к малышу, она никогда не относилась ни к нему, ни к Матвею, ни к дочери.

Ребенок Гули родился мертвым. Но маленькая женщина перенесла горе на удивление стойко. Помогала Ланке с малышом, и в ее темных глазах ничего нельзя было прочесть. Михаил не сомневался, что она будет рожать еще.

Однажды маленькая Ирка взобралась к отцу на колени. Она вообще предпочитала его общество – мать вроде и была с ней ласкова, но как будто все время думала о своем. Иногда Михаил задавался вопросом – не вспоминает ли она оставленного в метро Матвея? Его самого не раз точила мысль о ребенке, которого они бросили на чужие руки, по сути предав. Что с ним случилось? Умер он во младенчестве или выжил? Сколько ему сейчас, если выжил – четыре вроде? На кого похож? И знает ли, что он – приемный, что собственные родители отказались от него? Точнее, собственная мать – имя отца Ланка так и не назвала Михаилу. Иногда даже приходило в голову – а если бы Ланка его попросила разыскать в метро Матвея, пошел бы он? Он и сам не знал ответа, хорошо, что она никогда не высказывала такого желания.

Ирка потеребила задумавшегося отца за ухо и тихо-тихо попросила:

– Папа, не ходи к реке. Там живет водяной, он утащит тебя.

– Откуда ты знаешь, что я хожу к реке? – удивился Михаил. Женщины читали детям какие-то книжки из тех, что они с Гариком приносили, но Михаил не знал, какое представление выносили из них дети о верхнем мире.

– Слышала, как мама говорила.

– В нашей реке нет водяного, не бойся, – сказал он. Но, кажется, девочка не поверила. Вздохнула устало, будто это она была взрослой, а он – несмышленым ребенком, не чующим опасности.

– Что ты им рассказывала? – спросил потом Михаил у Ланки. – Что там Ирка говорит про водяного?

– Ничего особенного. Сказки Андерсена читала, – рассеянно отозвалась Ланка. – Думаешь, не стоит?

– Не знаю. Стоит, наверное. Должны же они хоть что-то знать о прежней жизни.

Михаил вдруг вспомнил, что сказки Андерсена, хотя и являлись в его время непременным атрибутом детства, производили на него неоднозначное впечатление. Некоторые из них были, на его взгляд, слишком уж трагичными. Например, про несчастную девочку со спичками он никогда не любил думать. А еще вспоминался чей-то череп, который зарыли в цветочный горшок, и малышка, которой вроде бы отрубили ноги, потому что они все время пускались в пляс. Он поморщился. Это уж слишком, так можно далеко зайти. Действительно, всем читали эти сказки – и его дети пусть слушают. Они и так многим обделены, пусть хотя бы с помощью воображения перенесутся в другую жизнь, где цветут розы и поют соловьи. Но вот соловья, кстати, он слышал как-то летней ночью. Да, он уверен, это был именно соловей. Даже странно, что маленькие певчие птахи уцелели. Впрочем, и многие животные тоже ухитрились пережить Катастрофу. Взять хоть тех же собак, и хорошо еще, что волков здесь не водилось. Впрочем, кто им теперь мешает наведаться в опустевший город? Он тогда и не подозревал, что придется им вскоре столкнуться кое с кем похуже волков. А жена, между тем, задумчиво говорила:

– Не так уж много они узнают полезного из сказок. Там все больше какие-то чудовища. Ребенка с воображением можно сильно напугать. Но мне же мама читала, вот и я им буду. Тем более Рустам вообще ничего не боится, Наташка тоже чересчур бойкая. Да и Ирка – вполне уравновешенная. Думаю, как будут чуть постарше, надо их познакомить с греческими мифами. Ты поищи книгу, а если не попадется, я так, на память буду им рассказывать.

– Надо будет показать им верхний мир, когда немного подрастут. Должны же они знать, что потеряли, – рассудил Михаил. Ланка недовольно посмотрела на него.

– И как же ты собираешься их одеть для выхода? Ты уверен, что им вообще стоит подниматься наверх?

– Придумаем, время есть, – отмахнулся он. – Иначе они и знать не будут, что кроме этой норы есть что-то другое.

– Узнают, – насупилась Ланка. – Я им рассказываю, каким был мир прежде.

– Они должны сами посмотреть. А то будут думать, что земля – плоская и стоит на трех слонах, которые, в свою очередь, стоят на черепахе.

– Не будут, – мстительно заявила Ланка. – Они не знают, что такое слоны.

От этого разговора у Михаила остался неприятный осадок. Он не понимал, почему Светлана так хотела запереть детей в бункере. Списывал это на женскую нервозность, на тревогу об их здоровье. И все же чувствовал – есть еще какая-то причина. Он страдал. Для него была важна только эта женщина, но понять ее он не мог.

А Светлана ломала голову, как отвлечь мужа от навязчивой идеи. Она знала – он все равно сделает по-своему. И все испортит. Здесь – не простое место, в окрестных холмах дремлют древние силы. Но с этими силами надо уметь обращаться, а он не умеет. Они могут помочь, но они потребуют своего. Потребуют жертву. Она была абсолютно уверена – Федора забрали они. Как и первого Гулиного младенца. И на какое-то время успокоились. Но надолго им этого не хватит, и они захотят еще. Гуля – глупая, она не носит амулетов, думает, ей поможет ее бог. Но у этого места свои боги, и они голодны. А во все времена самой подходящей жертвой считалось то, что человеку особенно дорого. И что же может быть дороже собственного ребенка? Нельзя, нельзя до поры до времени показывать им детей. Михаил думает – дети должны посмотреть на белый свет. Во-первых, света они не увидят, ибо на поверхность можно выходить только ночью. Их удел – смотреть во мрак. А когда долго вглядываешься во мрак, мрак тоже начинает вглядываться в тебя. Она старалась, она очень старалась не прикипать душой к своим детям. И ей почти удалось это с Иркой, но Максим – он такой маленький, беззащитный. Ей казалось, он такой же впечатлительный, как она сама. С таким ребенком нужно обращаться осторожно, а он, его отец, это не понимает. И ведь не объяснишь ему ничего. И она, разложив перед собой старые камни, вцепившись в амулет, беззвучно перебирала губами, просила, сама не зная кого, чтобы помог, отвратил беду. И чувствовала – все напрасно, все зря. Древних богов не обмануть разговорами.

Михаил же с тех пор еще внимательнее стал осматривать квартиры. Он знал, что детские противогазы раньше выпускались тоже. И наконец в одной из квартир удалось найти несколько штук. Хозяин квартиры вообще, видимо, был человеком предусмотрительным, им удалось разжиться также охотничьим ружьем и патронами к нему. Единственное, что омрачало радость Михаила, – противогазы были рассчитаны на детей от семи лет. Но он рассудил, что надо радоваться и этому. В конце концов, возраст вполне подходящий – когда-то в семь лет шли в школу, а у них начнутся наглядные занятия.

Он чувствовал ответственность за мелких – их надо было подготовить к жизни, но сама жизнь резко изменилась. Прежде он бы, наверное, в детстве таскал свое чадо на всевозможные кружки и в спортивные секции, не исключено, что и в музыкальную школу записал бы. Потом, ясное дело, ребенка ждал бы институт. Приходилось бы учитывать, что мальчика могут забрать в армию. Ну а дальше чадо отправилось бы, возможно, проторенной отцовской дорожкой – лечить людей. И все же, на взгляд Михаила, в прежней жизни было много лишнего. Вот, например, каждый день мотаться от дома до работы по полтора часа – какая напрасная трата сил! Убивать кучу времени на заполнение каких-то бесчисленных бумажек, бланков – тоже непростительное расточительство. Теперь, конечно, все очень упростилось, но и мир сжался до размеров их бункера и окрестностей. И в сущности, наилучшим образом приспособиться к жизни дети смогут, если научатся разбираться в оставленном им предками барахле, а сами-то они уже не в состоянии будут наладить производство многих вещей. В этом словно бы заключалась какая-то жуткая мудрость природы, которая, поняв, что жизнь людей невероятно усложнилась, одним махом вернула их обратно, к упрощенно-первобытному состоянию, где главное значение имели тепло, сытость и какая-никакая крыша над головой. Хотя при чем тут природа – люди все себе устроили сами.

Еще несколько лет промелькнули быстро, наполненные заботами. Гуля родила мальчика, Джаника, а через год еще девочку, которую назвали Сакиной, но с легкой руки Гарика стали звать Соней. С тех пор Рустама, Ирку и Наташку стали звать старшими. И окончательно стало ясно, что на планах поискать себе другое убежище можно пока поставить крест – до тех пор, пока младшие не подрастут. Михаил утешал себя – еще успеется. Потом он думал, что если бы мог заглянуть в будущее, то не был бы так беспечен.

Джаник рос смышленым, как старший брат, а вот маленькая Соня с трудом усваивала самые простые навыки. Она и в два года еще не говорила, только улыбалась всем. И к горшку ее приучить долго не удавалось. Но это был такой солнечный, ласковый ребенок, что ей все прощали. Ланка по-прежнему то и дело прихварывала, а может, просто сказывалась больной, Михаил не вникал. Но она не возражала, чтобы к ней приводили детей, читала им что-нибудь или рассказывала, а однажды Михаил увидел, как они увлеченно играют ее драгоценными камнями – теми самыми «костями предков». Детям явно было интересно с ней, и этим пользовались остальные женщины. Гуля – чтобы хлопотать по хозяйству, а Тина – чтобы вновь и вновь перечитывать одну и ту же книгу.

По мере того как старшие дети подрастали, взрослые принялись потихоньку их обучать. Ясно было, что программу занятий применительно к новым условиям придется придумывать самим. Все сошлись на том, что детям нужно уметь читать и писать. Лана предложила обучать девочек рукоделию, а готовить они научатся, помогая на кухне Гуле. Михаил обещал объяснить им, как разбираться в лекарствах, Гарик взялся обучить чинить электроприборы и управляться с генератором. Рустам уже приглядывался и к оружию, но Михаил считал, что ему еще рановато – хотя, возможно, ошибался.

Первые разногласия наметились у Ирки с матерью – девочка никак не могла освоить вышивку, то укалываясь иглой, то теряя ее. Ланку почему-то это очень раздражало. Она по памяти рисовала обереги, которые следовало вышивать на одежде, и очень сердилась на Ирку за неловкость – думала, что та роняет иглы нарочно. У шестипалой Наташки тоже получалось не слишком хорошо, но она была хитрее – а может, Ланка не слишком обращала на нее внимание, считая, что со своей дочерью Тина как-нибудь сама разберется. Зато Наташкой был очень доволен Михаил – та, затаив дыхание, слушала его объяснения относительно действия того или иного лекарства и буквально схватывала все на лету, готова была часами, сосредоточенно хмуря лоб, разбирать написанные мелким шрифтом инструкции. И уже знала, что такое «противопоказания», хотя, конечно, многие медицинские термины представляли для нее пока китайскую грамоту. Но Ирка и таких успехов не делала, и врачу было досадно, что любимая дочь в чем-то уступает нелюбимой.

Что касается таких предметов, как история и география, взрослые старались дать представление о них детям в самых общих чертах, не уверенные, что им это пригодится. Литературу вообще почти отбросили за ненадобностью. Достаточно, чтобы дети могли прочесть инструкции к лекарствам и надписи на упаковках – зачем им знать, как боролся против угнетения крестьян Некрасов или описывал темное царство Островский? Да они бы и не поняли проблем, которые мучили людей в той, прежней жизни, у них здесь было свое темное царство. Хотя Ланка, как самая начитанная, настаивала на том, что если кто из детей захочет, должен иметь доступ к книгам. И Ирка вроде бы увлекалась чтением, даже задавала кучу вопросов, брал иной раз книги в руки и Максим. А вот остальные к литературе были более-менее равнодушны, разве что сказки в стихах пользовались успехом. Да и Джек Лондон пошел на ура – дети пытались даже разыгрывать в лицах его рассказы.

Когда Максиму стукнуло шесть, а Рустаму восемь, Михаил решил, что самое время вывести старших наружу – включая Ирку и Наташку. Правда, даже самые маленькие костюмы химзащиты были им чересчур велики, но кое-как удалось подогнать. Врач старался не думать о том, что костюмы эти прежде принадлежали умершим добытчикам. В конце концов все то, что они приносят сверху – это тоже вещи мертвецов. Но живым они нужнее.

К выходу готовились серьезно – вместе с Михаилом на поверхность отправлялся Гарик, попросилась и Тина, которой хотелось сопровождать дочь. Ланка же, к огорчению врача, пыталась всячески отговорить его от этой затеи, умоляла, даже плакала. Но увидев, что ее доводы не берут в расчет, замкнулась в мрачном молчании. «Ничего, – думал Михаил, – это у нее пройдет. Женские капризы. Ей надо просто сделать над собой усилие». В мелочах он был рад ей уступать, но считал, что в вопросах воспитания детей надо проявлять твердость.

– А зачем нам так одеваться? – капризничала Наташка, хотя и видела неоднократно, как собираются на выход взрослые.

– Надо, – отвечал Михаил, проверяя, хорошо ли подогнан Иркин противогаз. – Иначе воздух нас убьет.

Девочка притихла и покорно позволила облачить себя в большой не по росту костюм.

Снаружи была тихая и ясная весенняя ночь. Светил молодой месяц, тихо журчала вода. Деревья еще не покрылись листвой, и Михаил был рад этому – по крайней мере было видно, что творится вокруг. Он по старой памяти втянул в себя воздух, стараясь учуять запахи ночи, но вместо сырой свежести ощутил лишь запах затхлой резины. Как только они вышли, подбежал Мальчик. Ирка приглушенно взвизгнула, шарахнулась, забыв, что их предупреждали перед выходом о псах и велели стоять спокойно. Максим схватился за руку отца, и только один Рустам застыл на месте, пока собаки крутились вокруг, обнюхивая его.

Наташка, как зачарованная, сделала несколько шагов вперед и чуть не ушла к мосту через реку – мать вовремя остановила ее.

– Пока собаки нас охраняют, можно не бояться, – сказал Михаил, – но все равно, будьте внимательны.

Они немного прошли вдоль реки, потом он решил, что с детей хватит, и повел их обратно. Дома, когда с детей сняли химзу, они долго не могли успокоиться из-за обилия впечатлений, ошеломленные внезапным расширением границ своего мира. И засыпали старших вопросами:

– А наверху всегда так темно? – интересовалась Наташка, совсем забыв, что рассказывали ей про смену дня и ночи. – А почему собаки такие большие? А мы можем взять их сюда?

– Днем светло, но мы можем не выдержать этого света. Мы уже отвыкли от него, а вы вообще не знаете, что это такое, – устало отвечал Михаил. – Собак здесь держать мы не можем, им будет лучше на воле.

На самом деле у него перед глазами до сих пор стояла картина – бегущий Федор и распластавшийся в прыжке Мальчик.

– А куда течет река? И когда она вся вытечет? Когда в ней кончится вода? – спросила вдруг Ирка.

– Она уже несколько тысяч лет как минимум здесь течет, – улыбнулся Михаил. – И еще долго, наверное, будет течь. Даже когда нас уже не станет. Это же не чашка, чтобы вода из нее могла вытечь.

Он хотел рассказать о зарождении рек, но с ужасом понял, что абсолютно забыл, откуда в недрах земли берется вода. «Вот так поживешь вдали от цивилизации и одичаешь», – усмехнулся он про себя.

– А это большая река? – спросил Максим.

– Нет, чуть дальше она впадает в Москву-реку, которая гораздо больше.

– А мы пойдем туда? – спросил Рустам. Михаил усмехнулся про себя – этот не пропадет. Не успел еще отойти от впечатлений первого похода, как его снова тянет наверх.

– Может быть, когда-нибудь потом, при условии, что вы будете меня слушаться, – сказал он. – Это слишком долгий поход, пока вам в такие рано.

И горько усмехнулся про себя, подумав, что прежде этот долгий поход занял бы у него минут двадцать от силы хорошим шагом. Странное, должно быть, впечатление сложилось у детей о верхнем мире – как о темном, заросшем деревьями овраге, в котором кое-где проглядывают полуразрушенные здания. Ланка еще долго после этого выхода дулась на него, но постепенно вроде бы отошла и забыла о своих тревогах.

А врач присматривался к детям и думал, кто из них может стать ему помощником. Ведь они с Гариком не железные, уже дают знать о себе болезни, ведь здоровье в таких условиях портится куда быстрее. Надо потихоньку воспитывать смену, обучать детей ходить за добычей, отличать нужные вещи от бесполезных. Рустам, пожалуй, подойдет, а Максиму все-таки надо еще чуть-чуть подрасти, – убеждал себя Михаил, в глубине души не желая, чтобы сын рисковал здоровьем на вылазках. Девчонки, конечно, отпадают – погуляли разок, и хватит, может, когда-нибудь потом. Наташка, правда, рвалась наверх опять, и узнав, что ее пока брать не будут, расплакалась – насилу угомонили. А вот Ирка не просилась.

– Понравилось тебе наверху? – спросил Михаил. Она задумчиво покачала головой.

– Слишком широко. Темно. Страшно.

– Когда-нибудь люди снова смогут там жить. Когда радиационный фон снизится. Когда воздух перестанет убивать, – объяснил он недоумевающей девочке.

Та замотала головой.

– Не хочу. Боюсь. Там кто-то прячется в темноте.

Однажды врач зашел в общую комнату и увидел забавную картину. На расстеленных по полу тряпках лежал на спине Рустам, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза. Возле него в той же позе лежала Наташка. Максим раскладывал вокруг них игрушки, Джаник хлопал в ладоши, а маленькая Сакина ползала вокруг. Ирки не было видно.

– Что это? – удивленно спросил Михаил.

– Это мы играем в похороны вождя, – радостно сообщила Наташка, открыв один глаз. – Когда умирает вождь, с ним вместе хоронят его жену и всех его слуг. И его любимую собаку.

Михаил фыркнул. Интересно, кто их этому научил? Впрочем, и так ясно. Наверняка они по-своему осмыслили Ланкины рассказы об обычаях славян.

– А Ирина где? – спросил он.

– Книжку пошла читать, – презрительно фыркнула Наташка. – Сказала, ей с нами скучно. Ну и зря, потом он, – кивок на Рустама, – будет Мемнон, а я – его дочь Офигения. И он для победы принесет меня в жертву. Папа Миша, а ты возьмешь нас на гору? Туда, за реку, где старая крепость? Мама Света нам рассказывала.

«Почему бы нет? – подумал Михаил. – Пока лето не кончилось, можно еще раз вывести детей наверх. Все равно надо их приучать жить в этом новом мире».

Он еще раз окинул взглядом «могилу вождя». Рустаму надоело лежать, и он уселся по-турецки. Все-таки что, интересно, они воспринимают из потока информации, который обрушивает на них Ланка? Не так давно Михаил слышал, как Рустам с трудом отвечал ей урок – явно по мифологии: «Бог съел всех своих детей, а потом ему подсунули камень. Так Зевса не съели, и он вырос, и победил своего отца, и женился на сестре. А победил – значит, убил?» Михаил почесал в затылке. Не рановато ли детям такие вещи? Но ведь они тоже росли на этом, и ничего. Вообще-то, если судить по мифам, история человечества полна кровавых распрей, она выглядит сплошной цепью убийств и предательств ради власти, могущества и богатства. Может, цивилизованное человечество просто старалось забыть об этом? Но забыть не получилось, как и предотвратить последнюю войну – так чему теперь учить детей? Быть добрыми и любящими или озлобленными и недоверчивыми? В первом случае они станут легкой добычей для врагов, во втором – могут перебить друг друга. И все же, может, пора отказаться от кровавых древних мифов, иначе зачем были все эти века цивилизации? Неужели человечество так ничего и не добилось, и в каждом под маской современного человека до сих пор скрывается дикарь, вылезающий наружу при первой возможности? И он вновь вспомнил Федора. Врач не испытывал угрызений совести, он и теперь поступил бы с ним так же. Но его пугала собственная холодная решимость, способность без сомнений обречь человека на смерть, даже если и было, за что.

Так и не придя ни к какому выводу, Михаил вздохнул. Ему хотелось, чтобы в их маленьком мирке всем жилось легко и радостно. Да и в самом деле, что им делить между собой? Если понадобится еще площадь, найдут другой подвал по соседству. И все же сделать так, чтобы всем было хорошо, не получается. Например, не сказать, чтобы Тине так уж весело жилось. И можно сколько угодно думать, что в этом она сама виновата, но факт остается фактом. Люди постоянно что-то делят, в том числе женщины иной раз не могут поделить одного мужчину. Либо, наоборот, мужчины соперничают за женщину. Видимо, так было и так будет всегда, поэтому нечего и думать об этом. Запасы еды пока удается пополнять – в квартирах еще осталось много всякого, и кончится все это еще не скоро. Может, хватит даже их детям. «А внукам – уже нет?» – подумал вдруг Михаил. Ведь все это потихоньку гниет, ветшает, ржавеет, и через несколько лет могут уже начаться проблемы – с едой, с топливом для генератора. Все же, может, они эгоистично поступили, заведя детей? Но он отогнал эти мысли. Дети станут взрослыми и смогут решать за себя, а через пару десятков лет радиационный фон может снизиться, и кто знает – их внуки, может, вновь начнут обживать потихоньку поверхность. Конечно, им придется тяжело. Но все же не так, как их далеким предкам, которые одевались в шкуры и убивали добычу каменными топорами и ножами.

– Ладно, свожу вас в крепость, – обещал он и чуть не оглох от восторженного детского визга.

От Ланки решено было скрывать цель похода, и все равно она опять пыталась отговорить его выводить наружу детей. Врач обещал ей, что далеко они не пойдут, погуляют рядом.

Ночь вновь выдалась ясной и тихой. Михаил шел по тропинке, дети тянулись за ним цепочкой, Гарик хромал сзади. Врач испытывал странное чувство – на этих берегах он провел детство, а теперь готовился показать свой заповедник дочери и сыну. Впрочем, Ирка, кажется, побаивалась, хотя идти все же согласилась – любопытство пересилило. Максим от волнения не смог даже поесть перед выходом. Зато Рустам и Наташка были в восторге.

Уже миновали мост, прислушиваясь к журчанию воды. Вдруг из-под ног что-то метнулось в сторону, блеснули на мгновение желтые глаза. «Кошка», – подумал Михаил. Дети мигом сбились в кучу вокруг него, уцепились за руки.

– Не бойтесь, – тихонько сказал он. – Осталось немного.

Они шли мимо длинного дома по шоссе вдоль берега реки. В конце улицы маячил остов автобуса. Деревья возле дома разрослись, а вот балконы местами уже обрушились. Дорога кое-где пошла буграми и трещинами – буйные корни деревьев взламывали асфальт. Скоро, пожалуй, совсем зарастет.

Деревянные колья ограды совсем обветшали, местами рухнули. Дети осторожно прошли вслед за Михаилом мимо покосившейся будки у входа. Месяц вышел из-за облаков и осветил старые здания красного кирпича, домик с лесенкой, которая угрожающе накренилась, древний автомобиль, ряды сидений. Дети оглядывались по сторонам. Рустам, нарушив приказ Михаила не отходить далеко, приблизился к лесенке – и вдруг раздался страшный шум, хлопанье крыльев. Вырвавшись чуть ли не у него из-под ног, что-то с шумом взлетело, и послышался тоненький Иркин писк.

– Спокойно! Назад, все ко мне. Ничего страшного, – негромко командовал Михаил. Ему вдруг показалось, что он ощущает здесь чье-то чужое, враждебное присутствие. Будто из-за деревьев за ними следили недобрые глаза. Он включил фонарик и тут же пожалел об этом. Ему показалось, что это может выдать их. И он почти тут же погасил фонарь, но в луче света успело мелькнуть кострище, а рядом – деревянный идол. Он выглядел старым, но не слишком. Возможно, он простоял тут десять лет, а возможно – гораздо меньше.

Показалось врачу или нет, что рот идола был измазан чем-то бурым?

Поодаль, на вкопанном в землю бревне, что-то белело. Рустам подошел посмотреть – это оказался один из черепов, что прежде в изобилии валялись под ногами. Михаил подошел и увидел, что череп был не просто надет на бревно, а еще и приколочен – чтобы ветром не сорвало. Кто-то явно похозяйничал здесь уже после Катастрофы. И это идол… кажется, в прошлый раз его все-таки не было. Да и костей вроде бы прибавилось. У Михаила было такое ощущение, что ему в душу плюнули, превратив места его детства, сказочную страну, в какое-то жуткое кладбище.

– Что-то мне не по себе здесь, старик, – прогудел Гарик из-под маски в ответ его мыслям.

– Пошли отсюда – велел врач, торопливо собрав детей возле себя.

После того как выспались, разговоров хватило на целую неделю. Все вспоминали, какого страху натерпелись. Ирка говорила, что ничего особенного она не увидела, и больше никогда туда не пойдет. Тем не менее в глазах ее стоял ужас. Рустам хвалился тем, что ни капельки не испугался ни зверя, ни ночной птицы. Наташка поддакивала, восторженно глядя на него, и рассказывала маленькой Сакине, что видела избушку на курьих ножках, где живет злая ведьма из маминой сказки. Она ест людей, потому вокруг так много костей. Сакина пугалась и ахала. И лишь один Максим был очень задумчив. Впрочем, невесел был и Михаил – он все пытался вспомнить, видел ли он идола в первый приход сюда после Катастрофы, когда он был на Сетуньском Стане с Ланкой. Может, идол уже стоял там, а они просто не заметили? Потому что одно дело – если он остался там со времен Катастрофы, и совсем другое – если кто-то продолжает посещать Сетуньский Стан и творит на нем странные и зловещие обряды, зажигая огонь перед деревянным болваном. И даже если идол там был всегда, кто-то же повесил череп на столб – уж это явно было сделано не так давно. Говорить об этом с Ланкой Михаил не хотел – у нее и так крыша едет, а если поделиться тем, что его мучает, она просто свихнется окончательно. Нельзя наваливать на нее еще и это. Она и так чуть в обморок не упала, когда поняла, куда они ходили. Михаил приготовился опять выносить ее обиды и слезы, но она, придя в себя, ничего ему не сказала. От этого было даже тяжелее – если бы она спорила, можно было бы возражать. А она глядела так, словно он по незнанию сотворил что-то непоправимое, и теперь помочь уже ничем нельзя. А что он, собственно, сделал такого? Просто показал детям, в каком мире им придется жить. Когда-нибудь все равно пришлось бы.

Светлана вглядывалась в лица детей, стараясь понять. Она не хотела, чтобы Михаил вел их на холм, но разве можно было их остановить? То, что тянуло их туда, было сильнее ее. Она-то сразу поняла, еще той ночью, когда впервые после Катастрофы увидела обнесенное забором из жердей место, что теперь все изменилось. Черная речка, которую они перешли по пути, стала границей между двумя царствами – Явью и Навью. На том берегу начиналась Навь, царство мертвых, и не следовало лишний раз туда соваться. Мертвых теперь стало слишком много, вот в чем беда. Их и было-то уже немало, убитых за все века, да еще во время Катастрофы сколько народу погибло. Конечно, им хочется установить свое царство на всей земле. А противостоят им отдельные очаги тепла – и в тех царит раздор. Метро не выстоит долго, раз в нем тоже началась смута, и скоро там скатятся в первобытную дикость. У их маленького бункера еще есть надежда – дети вырастут, они будут другими и, может, сумеют не повторять ошибок родителей. Но мертвые берут свою дань… они забрали Гулиного ребенка, потом второго, и до сих пор им мало. Ланка боялась сознаться самой себе, но в ней крепла уверенность, что они уже забрали и его – ее суженого, который обещал найти ее здесь, что бы ни случилось. Тогда, на Сетуньском Стане, во тьме, среди валявшихся везде костей, она поняла – ждать его уже бесполезно. Наверное, и ей бы стоило отправиться к нему, в страну теней. Но Миша, добрый, нелепый, ничего не понимающий, удерживал ее. А потом появились дети, и получилось, что она – на стороне жизни. Тот, другой, лишь изредка приходил во снах, упрекал, грозил, звал к себе. Она ведь обещала его ждать и не дождалась. Сына его бросила там, в метро – может, он тоже уже умер? И теперь Ланка бессвязно бормотала, обращаясь к идолку из темного дерева – просила уберечь еще живых своих детей, позволить им вырасти и набраться ума. Идол бесстрастно глядел на нее, скаля зубы, и она не знала, были ли услышаны ее молитвы. Но если кто и услышит, то он… а не тот бог, который позволил себя распять. И видно, кто-то внимал ее мольбам, иначе они все здесь были бы уже мертвы – как тот бедняга Антон, как Федор, как дядя Гена. Но те, кто помогал ей, не собирались отказываться от своей доли. И Ланка вглядывалась в лица детей, пытаясь понять, кого из них мертвые отметили своей печатью и заберут следующим.

Глава 8 Новая угроза

Михаил думал, что все самое плохое с ними уже случилось. Но оказалось – он очень ошибался. Им было уготовано не только застать гибель мира, но и увидеть кое-что еще – как на обломках прежнего мира появляются новые хозяева, окончательно загоняя остатки людей в норы, не оставляя им никаких шансов.

Он уже не помнил точно, когда в первый раз заметил одну из тварей. Врач как раз размышлял, что сил-то у него остается все меньше – уставать начал быстрее. И старался не думать, что это может быть связано с облучением. Но когда увидел ту тварь, первой мыслью было, что он совсем сдал и у него начинаются глюки.

Светила луна, и в темном небе он вдруг увидел странный силуэт. Это не могла быть птица, не было в средней полосе птиц таких размеров. Раньше, по крайней мере, не было. И в голову вновь пришла идиотская мысль о драконе.

Существо меж тем сделало круг и унеслось куда-то в сторону центра так стремительно, что Михаил вновь засомневался – вдруг все же галлюцинация. Но на лету оно издало странный, пронзительный крик. Михаил пришел в себя, постарался побыстрее сделать обход намеченных на сегодня квартир и заспешил в убежище. Он сперва не хотел никому говорить об увиденном, но Ланка не ложилась, ждала его и по лицу поняла – что-то опять случилось.

– Что, Миша? – спросила она. – Ты такой бледный, будто привидение увидал.

– В каком-то смысле, – кивнул он. И не удержался, рассказал ей обо всем. Думал, она будет его высмеивать или спишет все на переутомление. Но ее реакция стала для него неожиданностью.

– Знаешь, я читала, что где-то на севере, в вечной мерзлоте, нашли древних бактерий – живых, – помолчав, сказала она.

– Ты это о чем? – не понял он.

– Ну, я подумала, может, это существо тоже где-то в спячке было до поры. Знаешь, водяные черепахи, например, когда вода сильно охлаждается, могут впадать в анабиоз надолго. Может, то, что ты видел, тоже…

– О чем ты говоришь, – застонал он. – У нас же тут не вечная мерзлота.

– Мы многого не знаем, Миша, – сказала его жена мягко, словно он был несмышленым ребенком.

– Ну конечно, – сказал он. – А может, тут еще в анабиозе пребывает кто-нибудь из древних – тех, что жили там, на холме, и оставили нам каменные наконечники. И в следующий раз я встречу наверху дикаря с дубиной, который спросит, не пробегал ли здесь мамонт.

Но Светлана шутку не поддержала. Она оставалась серьезной.

– Кто знает? – сказала она. – Тут, возле реки – старые курганы. И под ними лежат древние воины. А в таких местах иной раз происходят странные вещи.

– Вот только не надо эти глупости внушать детям, – раздраженно попросил он. – Я уже видел у Максима рисунки – чудовища, пожирающие людей. Он – мальчик впечатлительный, пожалела бы ты его. Им и так тяжело придется в новом мире.

– Им легче будет, если они смогут на что-то опираться, – сказала Ланка. – Ведь это, может, наши предки лежат тут, под холмами.

– Не знаю, как твои, а мой дед приехал в Москву откуда-то с юга, так что мне они явно не родственники, – открестился Михаил. А сам подумал – может, все дело в этом? Может, оттого, что Ланка – москвичка уже в котором поколении, она так интересуется своим происхождением. Он вовсе не был против, если бы этот ее интерес не отдавал какой-то болезненной мистикой. О тех, кто лежит под курганом, она способна была рассуждать так, словно их похоронили вчера. И ему снова показалось, что ее будто подменили – тогда, давно, из больницы к ним вернулась совсем не Ланка, а другая, завладевшая ее внешностью. Или, по крайней мере, не совсем Ланка.

С другой стороны, ему знакомо было это ощущение, когда время перестает иметь значение. Михаил когда-то это особенно остро чувствовал у моря – мерно накатывали волны, и он начинал понимать, что так же было за тысячи лет до его рождения и будет спустя тысячи лет после его смерти. И сама мысль о смерти не казалась здесь трагичной.

А вот его дети моря не увидят никогда. Жаль. Зато река – вот она, рядом. Может, когда-нибудь они все же поднимутся на поверхность – скорее всего, к тому времени все окрестные дома окончательно превратятся в развалины, а запасы продуктов закончатся или сгниют. И придется им так или иначе опять добывать себе пропитание оружием.

– Ты можешь со мной не соглашаться, – сказала тем временем Лана, – но теперь тебе надо быть особенно осторожным. Я не думаю, что это была галлюцинация.

Он согласился. И они решили, что детям пока рассказывать ничего не будут, и наверх тоже не возьмут. Надо сперва разобраться, какая опасность им угрожает.

– И знаешь что, – напоследок сказала жена, – я очень тебя прошу, не ходи за реку, Миша.

– Ладно, ладно, – буркнул он, а сам подумал: «Опять на нее нашло».

Спустя неделю они с Гариком уже собрались было выходить, как вдруг услышали поблизости собачий вой. Псы и раньше, случалось, поднимали шум, но в этот раз они выли как оглашенные, словно чуяли беду. А потом Михаил, похолодев, услышал рычание, жалобный визг и еще непонятные странные звуки – не то стон, не то хрип, не то ворчание, которые издавал какой-то неведомый зверь. И вся эта какофония продолжалась около часа, а когда все стихло, люди так и не решились выйти наружу и посмотреть, в чем дело.

На следующую ночь все же пришлось выйти. Как только Михаил оказался снаружи, к нему подбежал Мальчик, на спине которого виднелись жуткие раны. Хаски лизнул его руку и заскулил. Михаил вернулся, нашел мазь и обработал спину пса. У еще одной собаки была, похоже, сломана лапа, но она не подпускала к себе. А потом, пробираясь по тропинке, врач споткнулся о полуобъеденную тушу еще одного из псов. Прошлой ночью тут явно разыгралось настоящее сражение, но кто противостоял собакам, было непонятно. Не водилось тут до сих пор таких зверей, с которыми те не смогли бы справиться. Разве что пришла какая-нибудь дикая тварь из дикого леса – так уговаривал себя Михаил. Но кто это мог быть? Волк? Непохоже.

А еще через две ночи он увидел, кто наведался к ним. Когда он уже возвращался, обойдя несколько квартир и набрав еды, он услышал собачий лай недалеко от бункера. Собаки облаивали кого-то на склоне холма, Михаил осторожно подошел чуть ближе – и обомлел, встретив холодный, немигающий взгляд огромной уродливой ящерицы. Больше всего она была похожа на гигантского варана. Ободренные его присутствием собаки принялись с удвоенной силой наскакивать на пришельца, и одна из них, зазевавшись, подскочила слишком близко. В тот же миг гигантский ящер раскрыл пасть и ухватил ее за холку. Пес захрипел, а тварь, поставив когтистую лапу ему на живот, сгорбившись, с силой провела когтями, распарывая несчастной собаке брюхо. При этом она вновь пристально и, как показалось врачу, надменно взглянула на него, словно говоря: «Вот что будет с каждым, кто посмеет сражаться со мной».

Михаил, опомнившись, кинулся к бункеру, слыша за спиной визг издыхающего пса. Попав внутрь, он поспешно захлопнул дверь. Когда он вошел в общий зал, на нем, видимо, лица не было, потому что все обернулись к нему.

– Что случилось, Миша? – спросила наконец Ланка.

Он только рукой махнул. Не было у него слов, чтобы описать происходящее. Немного позже, когда он более-менее пришел в себя, устроили что-то вроде военного совета. Пока непонятно было, откуда пришли эти твари, много ли их и ждать ли еще каких-нибудь монстров. Ясно было одно – детей на поверхность теперь выпускать нельзя. Михаилу, как ни странно, показалось, что Ланка восприняла случившееся чуть ли не с облегчением. Он тоскливо думал – вот только казалось, что жизнь налаживается, и надо ж такому быть, что опять начались кошмары. Походы за продуктами стали теперь невероятно сложным и рискованным предприятием. Каждый раз перед выходом Михаил долго прислушивался – не воют ли опять снаружи собаки. И лишь убедившись, что все тихо, решался покинуть бункер, держа наготове оружие.

Бывали ночи, когда ему приходилось оставаться в бункере. Старые запасы быстро таяли, и скоро пришлось ограничивать порции. Больше всего от этого страдали дети – растущие организмы требовали еды. Бункер уже переживал голодное время в первый год, зимой, когда умерли от лучевой болезни двое добытчиков, а третий еле ноги таскал. С приходом Михаила и Светланы дела наладились, но об этом помнили только старшие. А дети не могли понять, почему должны вставать из-за стола голодными. И Михаилу было не по себе, когда он замечал взгляды, которые они кидали в чужие миски.

– Пап, принеси еды, – просил Максим.

– Наверху завелись звери, – со вздохом отвечал врач. – Очень злые. Ты же не хочешь, чтоб они загрызли меня? За едой теперь надо ходить далеко, рядом мы все забрали.

– А может, надо уйти в другое место? – спросил Рустам, слышавший этот разговор. – Где еда осталась.

«Будем кочевать, как предки – чем плохо?», – усмехнулся про себя Михаил.

– Нельзя. У твоего папы болит нога. Младшие еще малы. Звери могут разорвать нас по пути, – пояснил он Рустаму.

Глаза мальчика мрачно сверкнули, но он ничего не сказал. У врача сердце сжималось, когда он глядел на исхудалые лица детей, но он не мог найти выход из положения.

Пришлось привыкнуть и к постоянному страху. Дети тем временем, хоть и жили впроголодь, потихоньку росли. Теперь они предпочитали игры в индейцев, и Михаил догадался, что причиной тому – рассказы Джека Лондона. Конечно же, умным и ловким индейским вождем в пестрой одежде и с самодельным копьем чаще всех был Рустам. Наташка была его скво, а роль белого человека доставалась Максиму. Понятно, что неуклюжий белый обычно пасовал перед отважным индейцем.

И все чаще они задавали вопросы, на которые все труднее было отвечать:

– Пап, а кроме нас, тут никто не живет?

– Никто. А надо, чтоб жили?

– Просто нас так мало. Мама говорит, раньше столько народу было в тех огромных домах. А теперь, значит, мы последние остались? А остальные все умерли, когда пришла Беда, да? А почему она пришла? Кто этого хотел? Вы ведь не хотели? – спросила Ирка.

Он не знал, что ответить дочери.

– Нет, конечно, – сказал Михаил. Ни я, ни мама, ни дядя Игорь – никто из нас.

– А почему же вы ничего не сделали?

– Не успели, – сказал Михаил. – Не все зависит от нас.

И увидел, как недоверчиво уставился на него Рустам.

– Понимаете, – сказал врач, осторожно подбирая слова, – я думаю, что Беда пришла потому, что люди не умели и не хотели договариваться. Совсем как вы, когда деретесь иногда из-за игрушек. Поэтому учитесь жить дружно, иначе нас останется еще меньше.

– Десять тысяч лет назад на всей земле жило только пять миллионов человек, – сообщила вдруг Ланка. – А к тому моменту, как пришла Беда, в одной только Москве жило около двенадцати миллионов – вдвое больше. Может, просто слишком много людей стало, слишком истерзали они Землю – вот она и отомстила.

– А миллион – это сколько. – Наташка, слушавшая их разговор, растопырила шестипалую руку и принялась загибать пальцы. Михаил усмехнулся.

– У тебя рук не хватит сосчитать, – сказал он. – Миллион – это очень много. Но мы – не последние. Еще в метро люди живут. Но это далеко отсюда.

– А почему мы не идем в метро?

– Это опасно. Из-за зверей, и вообще. К тому же там и без нас народу полно. Вдруг там нам не хватит еды?

– Нам и тут еды мало, – напомнила Ирка.

– Мама Лана нам рассказывала – когда приходила суровая зима, и еды не хватало на всех, приходилось лишних, старых людей оставлять одних у костра, и их съедали волки, – заявил Рустам. Михаил покосился на него. Ему вдруг пришло в голову, что еще несколько лет – и он вполне может попасть в разряд старых и ненужных. Если, конечно, они протянут еще несколько лет. И чему только их учит Ланка? Он не раз видел, как дети собирались у нее, и она подолгу им что-то рассказывала. Впрочем, а что им теперь делать? Их несколько раз вывели наверх, а теперь опять заперли в подземелье. Конечно, они переживают. Энергии у них много, несмотря на вечное недоедание, а приложить ее толком некуда. Хорошо хоть Света с ними возится – Гуля слишком занята бытом, а Тина валяется с очередной книгой. Михаил заметил, что дети к ним, старшим, относятся по-разному – Тине иной раз чуть ли не хамят, с Гулей неплохо ладят, ворчание Гарика пропускают мимо ушей, а вот Ланку буквально боготворят и стараются проводить с ней побольше времени.

– Когда-нибудь запасы наверху совсем кончатся, – сказал Михаил и увидел, как искоса остро взглянул на него Рустам.

– А если ты заболеешь? Кто нам тогда принесет поесть? – заныла Ирка. Ее не беспокоило, что будет когда-нибудь, ее волновало ближайшее будущее.

– Я постараюсь не болеть. Подожду, пока Рустам подрастет, – отшутился Михаил, хотя на душе кошки скребли. Он ведь все-таки был не железный, возраст давал себя знать. А реальная польза была только от него – кажется, даже дети это понимали. Одно время на поверхность просилась Тина и пару раз даже поднималась с ними. Но теперь о том, чтобы за добычей ходили женщины, даже речи быть не могло.

– А когда ты умрешь, как мы будем без тебя? – Ирка всхлипнула. Михаил скрипнул зубами. Дети воспринимали смерть как что-то обыденное. Раз столько народу умерло во время Беды, значит, это может случиться с каждым в любую минуту. И Михаил сам старался говорить с ними обо всем, как со взрослыми. Чем раньше они будут готовы к испытаниям – тем лучше. Но сейчас он думал, что, может, это была не самая удачная идея.

– К тому времени вы вырастете. Может, у вас уже будут свои дети, – сказал он и осекся.

Стоит ли внушать им такие мысли? Зачем им дети? Все равно это ведь не жизнь, а медленное угасание. А разве сами они имели право заводить детей, обрекая их на такой ужас? Но тогда, давно, казалось, что, может, через несколько лет все наладится, радиационный фон снизится и они вновь смогут обжить поверхность. Никто не знал, что радиация несет с собой не только болезни. А теперь вот на поверхности появились новые хозяева, и людям путь туда заказан, они должны ютиться под землей, как кроты. Михаил снова с горечью вспомнил, как они обсуждали несколько лет назад, не подыскать ли им новый подвал, поудобнее. Теперь даже об этом не могло быть и речи – страшно было лишний раз высовываться из убежища.

– Может, когда мы вырастем, мы пойдем в метро, – сказала Наташка.

Михаил ничего не ответил. Но про себя подумал, что если со времени их ухода люди в метро не изменились, вряд ли шестипалая девочка может рассчитывать на теплый прием с их стороны.

* * *

Метро, станция Спортивная, 2027 г.

– Так, кто мне назовет основные государства Метрополитена? – Учитель, худой мужчина лет пятидесяти с усталым лицом, окинул взглядом сидевших на мраморном полу на подстеленных тряпках учеников, одетых в выцветшие, большие не по росту ватники. Лица у мальчишек были бледными, большинство уныло отводили глаза, но некоторые внимательно слушали.

– Васильев! – Указующий перст ткнул в высокого подростка, который со скучающим видом разглядывал свои обгрызенные ногти. Тот вскочил, с ужасом глядя на преподавателя.

– Фе… фе… рация, – пытался он разобрать шепот сзади.

– Какая конфедерация? – спросил учитель.

Но Васильев уже отчаялся и опустил голову.

– Садись. Два. Кто там руку тянет? Опять Горелов. Всегда одни и те же. Ну, расскажи нам ты, Горелов.

Невысокий, худощавый темноволосый парень, сидевший возле колонны, украшенной красным знаменем, поднялся с чувством собственного достоинства и уверенно отчеканил:

– Красная Линия, Полис, Ганза, Рейх.

– Что есть Полис?

– Полис несет свет знаний.

– Где он расположен?

– Полис занимает четыре станции возле Великой Библиотеки. Арбатскую, Боровицкую, Библиотеку имени Ленина и… – парень нахмурился, припоминая, – Александровский сад.

– Кто такой Ленин?

– Вечно живой учитель.

– Что есть Ганза?

– Торговый союз кольцевых станций.

– Как выглядит ее флаг?

Коричневый круг на белом.

– Что есть Рейх?

– Нацистское государство, оккупировавшее Пушкинскую, Чеховскую и… и… – Парень все-таки запнулся.

– Ничего, ничего. И Тверскую. Молодец, Горелов, садись. Пять с минусом. Все поняли, как надо отвечать? – Учитель обвел взглядом учеников. – А теперь вопрос ко всем. В каком государстве вам хотелось бы жить? Горелов, ты опять? Ну ладно, говори.

– Красная Линия – самая великая и справедливая держава. Она будет стремиться построить Интерстанционал под руководством товарища Москвина!

После урока мужчина, сидевший позади учеников и незаметно наблюдавший за ними, подошел к преподавателю.

– Этот мальчишка, Горелов, кажется, один из самых способных?

– Да, парень – молодец. Четырнадцать лет, а как все усваивает. И характер у него есть, умеет себя поставить. В авторитете среди ровесников.

– Его ведь, кажется, усыновили?

– Кому и знать, как не вам, – вздохнул историк.

– А почему же от него отказались биологические родители? Я слышал, у мальчишки был изъян. Возможно, даже, – тут человек еще понизил голос, хотя их никто не слушал, – мутация? Его ведь дразнили – то Куцым, то Меченым.

– Дразнили, да. Но он сумел заставить себя уважать. А изъян был совсем незначительным, можно даже сказать, это не изъян, а атавизм, наследие предков. Так что я бы не стал проводить параллели с мутантами с Филевской линии. Хвостатые дети рождались и раньше, в Индии они даже считались посланцами богов. Так что ничего сверхъестественного в этом нет. Ну, а родители его биологические были молоды, легкомысленны. Я слышал даже, что потом они вообще ушли из метро. Скорее всего, их и в живых-то давно нет.

– Вы очень образованный человек, – усмехнулся собеседник.

– А толку-то? – вздохнул учитель. – Могу я узнать цель ваших расспросов?

– О, не бойтесь. Горелову ничего не грозит. Просто мы заранее присматриваемся к детям, чтобы определить, кто на что способен и на каком участке принесет больше пользы Красной Линии. И если его настоящие родители действительно мертвы… что ж, это лучше, чем если бы они вдруг обнаружились в Рейхе или на Ганзе. С таким родством молодому человеку ничего бы не светило. А так – приемная мать, насколько я знаю, умерла несколько лет назад, отец – вне подозрений, живет тихо, политикой не интересуется. У парня хорошие перспективы. Такие, как он, нужны Красной Линии. Тем более, насколько я слышал, светлый ум сочетается у него с невероятной преданностью нашим идеалам и лично товарищу Москвину.

Матвей, меж тем, стоял в окружении сверстников, не подозревая, что тем временем решается его судьба.

– Горелов, айда сегодня вечером к нам. Тут сталкер обещал заглянуть, который из Полиса пришел. Такое рассказывает… Знаешь, я когда вырасту, тоже хочу стать сталкером. Сходить в Великую Библиотеку. Даже не за книгами – просто посмотреть. На этих, которые ее стерегут… на библиотекарей. – Парень понизил голос. – Я бы и на Кремль посмотрел, но нельзя. А ты бы хотел?

Матвей пожал плечами.

– Чего загадывать, – сказал он. – Там видно будет. Я бы хотел приносить пользу на своем месте. Облегчать людям жизнь и бороться с внешними и внутренними врагами.

Он окинул взглядом станцию – обветшалая, она еще сохранила остатки былого величия. Он видел, что бежевый мрамор местами потрескался, а кое-где и откололся с толстых квадратных колонн. Но заботливые руки каждый день натирали его до блеска, и почти на каждой колонне алел флаг. Матвей Горелов считал свою станцию самой лучшей, хотя, кроме нее, видел пока разве что Фрунзенскую и Парк Культуры. Правда, иногда в памяти словно бы всплывали странные картины, будто составленные из крошечных кусочков цветного стекла или камня. Девушки в ярких платьях, с лентами в волосах. Он слышал, что мозаикой украшены стены Киевской. Но не мог же он запомнить Киевскую – по словам приемных родителей, он покинул ее совсем маленьким.

Пожалуй, ему хотелось бы посмотреть в глаза своим настоящим родителям. И спросить – неужели из-за какого-то хвостика можно было отказаться от собственного ребенка? Ведь его судьба могла сложиться и не так удачно – это он понимал. В Рейхе, например, его изъян означал бы, что он неполноценный. И ему еще очень повезло, что его приемные родители оказались добрыми людьми и растили его, как своего. Они не стали скрывать от него, что он им не родной, но всячески старались оправдать покинувших его отца и мать. Матвей был благодарен отчиму и мачехе. Как бы ни называли их другие, он звал их папой и мамой.

А еще ему повезло, что он оказался на Красной Линии – самой справедливой в метро. И здесь, хоть он и ловит иной раз на себе странные взгляды, его все же не называют в глаза мутантом, хотя за глаза, может, и сплетничают о нем. Потому что мутанты – отверженные, они живут на открытой, Филевской линии, и быть причисленным к ним означало бы изгнание из общества настоящих людей. Говорят, в Рейхе мутантов убивают сразу. На Красной Линии, самой гуманной, такого вроде бы нет, но все равно люди косятся, в этом он убедился. И все же старался не обращать на это внимания. А если бы он остался на Киевской, то жил бы сейчас на Ганзе. А там, как известно, обитают торгаши, у которых нет за душой ничего святого, они за лишний патрон удавиться готовы.

Да, его жизнь могла сложиться и хуже. Намного хуже.

Матвей Горелов был полон решимости отплатить добром Красной Линии, самой лучшей державе, где его растили, кормили и учили. И собирался посвятить свою жизнь борьбе за построение Интерстанционала.

А сталкер, конечно, профессия уважаемая. Сталкеры поднимаются на поверхность, рискуя жизнью, и добывают еду и лекарства для обитателей метро. Этого добра еще много осталось наверху со времен Великой Катастрофы. Матвей смутно понимал, что когда-нибудь, наверное, эти запасы кончатся. Но пока не задумывался над этим всерьез.

Сталкерам приходится сражаться с мутантами. И даже с такими жуткими, какие обитают в Великой Библиотеке. Безусловно, эта профессия – одна из самых почетных. Но, на взгляд Матвея, едва ли не более важной была борьба с врагами внутренними. Говорили, что даже станции Красной Линии, особенно те, что ближе к центру, прямо-таки кишат ганзейскими шпионами. И те стараются вербовать других, слабых духом. Поэтому шпионом чужой державы может оказаться самый близкий тебе человек – и в этом случае важно не дрогнуть, не проявить слабость. Надо четко понимать, в чем состоит долг настоящего гражданина.

Глава 9 Незваные гости

Михаил не знал, что делать. Уже три ночи он не выходил за едой – боялся, что тварь караулит снаружи. А ведь есть хотели все, даже раненый. Еще два дня – и придется урезать порции. Запасов делать последнее время почти не получалось.

Ближе к вечеру он все-таки решился. Ланка смотрела, как он собирается. Протянула ему что-то – он взял машинально. Маленький каменный наконечник стрелы.

– Это на счастье, – серьезно сказала она.

– Если со мной что-нибудь случится… – начал было он, но она тут же перебила:

– Даже думать об этом не хочу.

Когда он вышел, снаружи была оттепель. Шорох капель, падающих с веток, заглушал остальные звуки. Михаил решил, что далеко не пойдет, поднимется в одну из квартир ближайшего дома, на верхний этаж, где он еще не бывал. Ему повезло, он нашел в шкафу на кухне запас консервов и чай, хоть и отсыревший, а в висячем шкафчике – кое-какие лекарства. И решил, что для начала этого хватит. Нужно возвращаться быстрее. Он вдруг услышал грохот снаружи – кто-то с силой бил в дверь то ли подъезда, то ли убежища. Михаил выглянул в окно и понял, что опоздал. К двери бункера, помимо цепочки его следов, тянулись еще две. Там явно его ждали. А может, успели уже войти. Михаил сжал зубы. Ведь там только женщины и дети, а еще – больной Стас и беспечный Гарик, который вряд ли сумеет защитить остальных.

На всякий случай, чтобы обозначить свое присутствие, он выстрелил в воздух. Тут же отскочил от окна. В ответ раздался выстрел, пуля чиркнула по стене дома. Караулят. Одна лишь мысль билась в голове – успели они побывать внутри? Что с остальными?

Он снова выстрелил наугад, отвлекая их внимание на себя. А потом даже не услышал, почувствовал: что-то вокруг изменилось. Кажется, даже капли замерли, прекратив падать. Тишина настала неправдоподобная. И в этой тишине послышались тяжелые, размеренные шаги, от которых словно бы дрожала земля.

Тварь приближалась. И Михаил был этому только рад. Он снова выстрелил, надеясь, что это привлечет ее внимание.

С треском ломался кустарник. От двери бункера раздался короткий вскрик, затем стрельба, но чудовище даже не сбилось с шага. А гранат у нападавших, судя по всему, не было.

И когда стрельба стихла, шаги послышались уже совсем близко. И Михаил увидел огромную темную массу, двигавшуюся к их бункеру. И услышал, что пришельцы, караулившие у входа, принялись кричать «Помогите!» и беспорядочно стучать в дверь. Он молился, чтобы у его домашних хватило ума не открывать.

Чудовище, шумно дыша, обнюхивало человеческие следы. На месте тех двоих он попытался бы убежать. Но, может, при виде твари их парализовало от ужаса?

Огромный зверь остановился, присматриваясь и принюхиваясь. Затем последовал короткий бросок – даже не верилось, что столь огромная туша может двигаться так быстро. И врач с ужасом увидел, что в огромной пасти монстра уже болтается одна из жертв, судорожно дергая ногами. Тварь мотнула уродливой, в кожаных наростах, головой, тело отлетело в сторону и осталось лежать неподвижно – измятое, исковерканное. А она вновь сделала молниеносное движение – и вот уже вторая огласила округу нечеловеческим воплем, быстро оборвавшимся. А потом раздалось громкое чавканье и хруст.

Михаил вздрогнул и поежился.

– Вот так, ребята, – пробормотал он. – Морана-смерть прислала за вами. Желаю попасть прямиком в Валгаллу, или куда там вы хотели. И чего было так кричать, если вы все равно рвались к вашей Мертвой матери?

Он тихо поплелся на второй этаж – оттуда, из окна, удобнее было наблюдать за входом в бункер. За своих он уже не волновался – если раньше не открыли, то теперь не откроют точно. Только, наверное, думают, бедные, что его тоже убили.

Монстр деловито пожирал еще теплую плоть. Лишь один раз приподнял голову – и, как показалось Михаилу, уставился прямо на него. Тот вздрогнул. Но существо продолжало насыщаться.

Кажется, прошла вечность, прежде чем чавканье прекратилось, и он услышал тяжелую удаляющуюся поступь, от которой дрожала земля. Тихонько спустился и направился к входу. Поблизости валялся панорамный противогаз, залитый кровью. Михаил машинально подумал, что жаль хорошую вещь. Подошел к двери и постучал условным стуком. Тишина, хотя он знал – они сидят там и дрожат от страха, сомневаются.

– Лана, это я, – крикнул он. Получилось похоже на воронье карканье, но, видно, его услышали. Замок щелкнул, и он ввалился внутрь, тут же захлопнув дверь за собой.

Лана, бледная как смерть, глядела на него. Гуля с Тиной и жавшиеся к ним дети толпились поодаль. Гарик сидел на полу, нацелив автомат на дверь, Рустам сжимал пистолет. Защитник растет, подумал Михаил. Правда, я не разрешал ему брать оружие без спроса, но тут особый случай.

– Что это было? – хрипло спросила Тина. – Как только ты ушел, вдруг стали ломиться в дверь. Мы уж думали, нам конец.

– Ничего, – хрипло сказал Михаил. – Вы молодцы, что не открыли.

– Мы думали, они дверь выбьют, – сказала Лана и заплакала.

– Ничего. Все хорошо. Они больше не придут. – Михаил гладил ее по голове. На самом деле хорошего было мало, но им пока незачем знать об этом.

– Ты их убил? – деловито спросил Рустам.

Михаил обвел глазами остальных – они все смотрели на него.

– Нет, их убил не я, – сказал он.

– А кто они? Зачем приходили? – спросила Тина.

– За нами, – ответил врач.

Утром, отоспавшись, он навестил Станислава. Тот уже более-менее оправился, но до сих пор все больше лежал. И врач вдруг неожиданно рассказал ему все. Про странных поджигателей, поклонявшихся Мертвой матери, которые непременно хотели отправить их в мир иной, про неведомую тварь, явившуюся следом за ними. Он просто не мог больше держать это в себе. Тот долго молчал, качая головой и почесывая в затылке. Потом начал говорить:

– Знаешь, я что-то такое и раньше тут чувствовал. Отрицательная энергетика. Эти сумасшедшие не зря крутились именно здесь. Все-таки, видно, ментал у вас здесь засел – а может, кое-что похуже.

Михаил не сразу заметил, что в дверь лазарета протиснулась Сакина. Она что-то жевала, на ней была длинная растянутая выцветшая майка, но, несмотря на это облачение, Михаил в очередной раз подивился ее красоте. Эх, подумал он, ей бы еще мозги впридачу и… «И что? – сам себя спросил он. – Кому здесь все это нужно?»

– А что может быть хуже? – спросил он.

Стас не ответил, только пожал плечами, выразительно показав глазами на Сакину – мол, разговор совсем не для детских ушей. Михаил махнул рукой – не обращай, мол, внимания, она нам ничем помешать не может и вряд ли что поймет. Сакина, словно в подтверждение его слов, глупо хихикнула.

– Интересно, – помолчав, сказал Михаил, – ждать ли еще гостей, или больше не сунутся. Я не думаю, что это были последние.

– Я бы на твоем месте иначе ставил вопрос. Уходить вам надо отсюда, – сказал Стас.

– Как уходить, куда? У нас дети. Мы далеко не уйдем. Ведь это сколько проблем – надо опять воду искать, место подходящее. А как это сделать, если наверху теперь такое творится? Тут хотя бы река.

– За рекой тени. Не могут говорить. Надо дать им крови, – вдруг сказала Сакина.

– Это как понять? – удивился Стас.

– Наверное, греческие мифы. Про перевозчика Харона и Аид, – подумав, объяснил Михаил. – Жена им читает.

– Удивительно способный ребенок. Жаль, что… – Стас покрутил пальцем у виска. – А насчет уходить – как знаешь. Можете и здесь остаться. Но тогда готовьтесь к худшему. Кто-нибудь непременно придет – не одни, так другие. Место здесь такое. Я это чувствую. Понимаю кое-что в таких делах.

– Моя жена считает, что здесь – место силы, – сказал Михаил.

– Ну да, конечно. И мертвые спят под холмом, – устало проронил Стас.

– Мертвые скачут быстро, – сказала Сакина. И запрыгала на одной ноге, показывая, как именно они скачут.

– Тоже мифы? – скептически поинтересовался Стас.

– Нет, кажется, это было в балладе Жуковского, – почесал в затылке Михаил.

– У вас здесь такая хорошая библиотека?

– Нет, но у жены прекрасная память.

– Необыкновенная женщина – твоя жена, – сказал Стас, и трудно было понять, комплимент ли это. В душе Михаила ожили прежние ревнивые подозрения. А Стас тем временем говорил:

– Стоит ли все-таки так загружать детские мозги? Нужен ли им сейчас Жуковский? Эрудиция Светланы – выше всяких похвал, но мне кажется, это уже лишнее.

– Ну что за глупости? – сказал Михаил. – Может, нам еще цензуру ввести? Неужели даже горстка людей не может существовать без того, чтобы не вводить какие-то запреты? Тем более запреты на знания. Когда это знания были во вред?

– С другой стороны, – сказал Стас жестко, – может, не зря на протяжении человеческой истории существовали институты и организации, осуществлявшие эту самую цензуру? И не зря конец света наступил в период максимальной доступности информации – когда стоило выложить ее в интернет, любые сведения сразу становились всеобщим достоянием?

– Много я слышал возможных причин конца света, но такую – в первый раз, – сказал Михаил с усмешкой. – Мне даже легче представить, что бог разгневался на людей и убил их своим электричеством.

– Зря ты шутишь. Ведь я о твоих детях беспокоюсь. Мог бы хотя бы выслушать сначала, а уж потом смеяться, – вздохнул Стас, и Михаилу сразу стало неловко.

– Извини. Продолжай, пожалуйста, – сказал он.

– Мне трудно подобрать слова, но постараюсь. Может, конечно, здесь и место силы, но сила эта – недобрая. Ты ничего не замечал последнее время странного в поведении детей?

– Максима кошмары мучают, – неуверенно сказал Михаил. – Честно говоря, мне просто не до того, чтобы следить за ними, слишком много других дел, я ведь единственный добытчик. Надо у Ланки спросить.

– Не надо пока, – перебил его Стас. – Она все поймет по-своему, только зря забеспокоится. Или обидится. Понимаешь, если тут и впрямь сидит ментал и давит всем на мозги… Связь с ним – двусторонняя. То есть я хочу сказать, что сам он не в состоянии придумывать какие-то ужасы, он может лишь извращать на свой лад и вытаскивать из подсознания образы, которые и так уже существуют в детских мозгах. И если еще рассказывать им страшилки… получается просто питательная среда для него. А твоя жена без всякого злого умысла пичкает детей такими вещами. И ведь скажи ей об этом – ответит, что желает детям только хорошего. И ведь действительно добра хочет. Я не знаю, что делать в такой ситуации. Ее ты не изменишь. Вот и думайте, что лучше – либо попробовать уйти, либо сидеть и ждать следующей напасти. Вы долго тут не протянете, помяни мое слово.

– Ну, спасибо, утешил, – усмехнулся врач. – По-моему, ты преувеличиваешь все-таки.

Он бы, может, и прислушался к совету уйти, да только осуществить его было трудно. А еще Михаила с недавних пор преследовала мысль, что куда бы они ни подались, беда настигнет их везде. Похоже, свое проклятие они таскают за собой.

И вдруг его словно кольнуло. Он подумал, что все эти странности, участившиеся в последнее время, совпали с появлением Стаса.

«Может, вот и разгадка, – мелькнуло у него в голове. – И ментала далеко искать не надо – я своими руками притащил его в бункер?»

Но он тут же отмел эту мысль как недостойную. Чего доброго, так он скоро уподобится тем обитателям метро, которые считали его жену ведьмой.

В коридоре его окликнула Тина:

– Надо поговорить.

Она увела его в самый дальний угол и внимательно осмотрелась, нет ли рядом кого. Михаил думал, что знает, о чем пойдет речь – опять она хочет его вернуть. Но ошибся.

– Ты знаешь, что Рустам и Наташа теперь хотят жить вместе?

Михаил вздохнул:

– Парню шестнадцать, ей семнадцать. Я давно заметил, что у них любовь. Рановато, конечно, но сейчас времена такие. Может, даже лучше, что рано создадут семью. Продолжительность жизни наверняка теперь уменьшится, а так они хоть успеют детей завести, пока еще относительно здоровы. Надо смотреть на вещи трезво.

– То есть тебе все равно? – уставилась на него Тина. – Я думала, ты мне поможешь ее вразумить. Меня она уже совсем не слушает! Ей плевать на собственную мать. Она говорит – хватит с нас того, что мы мир угробили, нечего мешать им жить, как они хотят.

– А разве мы им можем помешать? – спросил Михаил. – Не волнуйся, у нее переходный возраст, это бывает. Рано или поздно это все равно бы случилось. Рустам – неплохой парень, думаю, сумеет ее оберегать. Да ведь и выбора тут у нее особого нет. Может быть, пусть лучше и впрямь заведут детей.

– Таких же, как она, дефективных?

Врач почувствовал, как он устал за все эти годы – устал тащить на себе этот бункер, отвечать за безопасность его обитателей, разнимать склоки, вмешиваться во все, что здесь происходит.

– Зря ты это, – мягко сказал он, чувствуя и свою вину. Хотя вряд ли он был виноват, что Тина в свое время непременно хотела его заполучить и добилась своего хитростью. И неизвестно, кто из родителей стал причиной ущербности дочери. – Наташа – смышленая девочка. И сколько у нее пальцев, здесь никого не волнует. А Гарик что сказал?

– Ничего. Плечами пожал только. Значит, ты не собираешься с ней разговаривать?

Михаил пожал плечами:

– А смысл?

Жизнь изменилась, он чувствовал это. Нельзя было подходить к ней с привычными мерками. Его раздражали даже слова, которые выбирала Тина. Так могла бы говорить Светкина мать тогда, до Катастрофы. Но сейчас прежние понятия о том, что хорошо и что плохо, уже не годились, а Тина словно бы не понимала этого. А может, она просто не хотела смириться с тем, что ее время уходит, она стареет, а хозяевами в бункере скоро станут эти, молодые, желающие все делать по-своему?

– Очень жаль. Мне следовало раньше понять, что тебе плевать на свою дочь – так же, как и на меня, – проговорила женщина, развернулась и пошла обратно в общую комнату. Михаил покачал головой. Это были не те слова. Для того, что происходило вокруг, у него вообще не было подходящих слов.

Рустам и Наташка заняли отдельную комнату, и все приняли случившееся как само собой разумеющееся. Михаил, хотя и не слишком внимательно наблюдал за молодежью, отметил, что дети – он даже старших все еще воспринимал, как детей – стали более замкнутыми. Словно у них появились свои секреты. Причем их с Ланкой дети – Максим и Иришка – предпочитали проводить время вместе, словно бы сторонясь остальных, а Рустам с Наташкой, Джаник и Сакина образовали другую компанию. Члены этой компании то и дело попадались взрослым в самых неожиданных местах, и Михаилу казалось, что они подслушивают не предназначенные для них разговоры. Но ему некогда было вникать в такие мелочи, он слишком уставал. Пусть лучше воспитанием детей занимаются женщины. Он не видел, что Тина окончательно ушла в себя, а Гуля надрывается, пытаясь накормить и обстирать остальных. Но хотя ей и отправляют на помощь Наташку и Сакину, толку от них мало. Наташка ленива и пользуется каждым поводом сбежать к Рустаму, а Сакина старательна, но у нее все валится из рук, и очень трудно научить ее чему-то. А вот с Ланкой дети по-прежнему проводили много времени.

Но Михаил заметил также, что у Иринки отношения с матерью обострились. Однажды он решил поговорить с дочерью – и был потрясен, насколько далеко зашло дело.

– Она заставляет нас просить удачной охоты у деревянных болванов, – крикнула девочка. – Я больше не хочу этого делать. Зачем мне разговаривать с куском деревяшки?

– Для мамы это – вера в древние силы, – попытался подобрать слова врач. – Ведь хуже-то не будет.

– Ненавижу! – крикнула девочка. – Мама думает, что нашей жизнью управляют те, кто спят под холмом. Но они ничем управлять не могут. Они уже давно умерли. Я видела дохлую крысу. Она сгнила, и от нее остались одни кости. Разговаривать с теми, кто спит под холмом – все равно, что говорить с дохлой крысой!

Михаил схватился за голову. Две женщины, которых он любил больше всего, рвали его сердце на части из-за какой-то, казалось, ерунды.

– Но неужели ты не можешь сделать это для мамы?

– Вот так взрослые всегда говорят, – крикнула девочка. – Сделай для мамы, сделай для папы. А потом все рушится. И мы сидим под землей в вонючей дыре! Я больше не хочу, чтобы меня заставляли. Я хочу сама решать, что мне делать.

Михаил не нашел, что ответить ей. Когда после этого разговора он вошел в комнату к Ланке, та лежала на постели, но не спала. Врач понял, что жена все слышала.

– Не сердись на нее, – только и сказал он. – Это, наверное, переходный возраст.

Жена поглядела на него усталыми, сухими глазами.

– Я не сержусь. Я это заслужила. Я сама виновата.

– Прекрати, – умолял он, опустившись на пол возле ее кровати. Рука Светланы коснулась его волос.

– Бедный Миша, тяжело тебе со мной, – вдруг сказала она. – Без меня, наверное, будет легче.

И он похолодел – никогда раньше он не слышал, чтобы она говорила таким тоном.

– Не смей так говорить, – крикнул он и спрятал лицо у нее на груди. А она глядела на обшарпанный потолок, словно видела там что-то, недоступное его взгляду.

«Я виновата, – думала она. – Я не хотела привязываться к детям. И с дочкой это у меня получилось – почти. Потому я не могу просить, чтобы она меня любила – я этого не заслужила. И я не могу ее любить, потому что знаю – ее тоже могут в любой момент у меня забрать. И все равно я ее люблю. И если ее возьмут, я буду горевать. Но не Максима, только не Максима! Если заберут его, я умру. Лучше уж меня».

И странный холод разлился по ее телу. Как будто ее услышали.

Михаила стал сопровождать на вылазки Рустам, парень очень быстро научился обращаться с оружием. Ирку и Наташку врач продолжал обучать оказывать первую помощь больным и раненым, рассказывал, какие бывают лекарства, учил разбираться в инструкциях к ним, хотя все таблетки были давно просрочены.

Однажды Михаил услышал, как Рустам разговаривает с Иркой:

– Когда ты еще немного подрастешь, я и на тебе женюсь.

– Вот еще, – хмыкнула девочка.

– Точно говорю. Тут все равно больше никого для тебя нет. Или будешь ждать, пока Джаник вырастет.

– А как же Наташа? Ты же с ней живешь.

– Ну и что. Мама говорит, мужчине можно иметь столько жен, сколько он сможет прокормить. Наташа – моя главная жена, она сильная, ловкая, и у нее шесть пальцев на руке.

– А если я не захочу, – буркнула Ирка.

– Куда ты денешься, – самоуверенно сказал Рустам. – Я – добытчик, я уже ходил наверх, скоро буду приносить еду.

Лана тоже слышала этот разговор. Может, именно поэтому через несколько дней она сказала Михаилу:

– Знаешь, если со мной что-нибудь случится, отведи Иришку в метро. К людям. Если, конечно, она сама захочет.

– А Максима? – удивился врач.

– Ну конечно, его тоже. Им лучше здесь не оставаться без меня.

Михаил покачал головой.

– Слишком поздно. Об этом надо было думать раньше. Сейчас это очень опасно. И брось ты эти тоскливые мысли. Скорее уж что-нибудь случится со мной.

– Мы этого не переживем, – серьезно сказала Ланка.

– А я не переживу, если пострадаешь ты. И как ты себе представляешь – я приду в метро с детьми, и нам там прямо так обрадуются? Еще несколько ртов, которых надо кормить. Вопрос в том, не прогонят ли нас обратно. А может, и вовсе убьют, не разобравшись.

– А ты хочешь, чтобы они здесь совсем одичали? Я хотя бы читаю им сказки, стараюсь рассказывать что-то из истории, чтобы они хоть чем-то отличались от животных.

– Ты же раньше говорила, что наоборот, они скорее одичают в метро. Что там вообще скоро все погибнут.

Ланка ничего не ответила, только умоляюще поглядела на него. Михаил удивился – в кои-то веки жена забыла свои истории о месте силы, о костях предков, и говорила, как обычная женщина, обеспокоенная судьбой своих детей. Но он вовсе не был уверен, что завтра она будет настроена так же. Интересно, что на нее влияет – фазы луны или гипотетический ментал, сидящий на холме? Он уже готов был уверовать и в ментала.

– Круг замкнулся, – пробормотал врач, – когда-то здесь жили первобытные племена, и скоро будут вновь жить дикари – наши дети. Наверное, каменные наконечники, оставленные предками, им пригодятся. А почему ты думаешь, что с тобой что-то случится?

– Неспокойно мне, Миша, – тихо сказала она. Это был явно не пророческий стих, она действительно боялась – только вот чего?

– Не надо, – попросил Михаил, гладя ее по голове. – Мы что-нибудь придумаем. Зря ты так переживаешь.

Но он сам понимал, как фальшиво звучат его слова. А что тут можно было придумать? Знать бы еще, чего она так боится.

Он ушел от людей в поисках свободы, он хотел, чтоб никто не вмешивался в его дела, не указывал, как жить. И привык рассчитывать лишь на себя. Но это был его выбор. А как быть с детьми? Может, они хотят жить по-другому? После рассказов того разведчика у них глаза разгораются при слове «метро», хотя он старается при них вообще не упоминать об этом.

Да вот только в метро хотят, похоже, Максим и Иришка. А остальным и здесь неплохо.

На следующий день Михаила скрутило так, что он едва мог подняться. Конечно, о том, чтобы идти на вылазку, не могло быть и речи. А продукты опять заканчивались.

У Гарика болела нога. Посовещавшись, решили отправить одного Рустама. Но тут неожиданно предложил свою помощь Стас:

– Давайте я схожу вместе с парнем. Вдвоем нам легче будет управиться.

С точки зрения Михаила, тот достаточно окреп для того, чтобы совершать вылазки, но врача почему-то мучили сомнения. Он ни за что бы не согласился принять помощь гостя, если бы положение действительно не было безвыходным. Оставалось надеяться, что человек, который, по его словам, сумел добраться сюда аж с Рублевки, не подведет. Хотя, подумал Михаил, мы ведь знаем обо всем только по его рассказу. Может, он и не с Рублевки. Может, он вообще из этих… мстителей. Засланный казачок. Врач клял себя за такие мысли, но правда заключалась в том, что в деле они Стаса и впрямь еще не видели.

И как только они проводили этих двоих на поверхность, сомнения ожили с новой силой. Разве можно было доверять этому человеку Рустама? Давать химзу и оружие? Кто знает, дождутся ли они парня обратно?

Условный стук раздался раньше, чем они ожидали. И когда две фигуры ввалились в бункер, Михаил тут же понял – стряслась беда. Стас оставлял за собой бурые пятна.

– Что? – только и спросил врач, когда разведчики стащили с себя химзу. Ответил ему Рустам – бледный, со стучащими зубами, он еле выдавил:

– Мальчик!

– Какой мальчик? – вскрикнула Ланка, а Гуля кинулась ощупывать сына. И вдруг Михаил понял.

– Что с Мальчиком? – крикнул он.

– Мы не ожидали, – бормотал Стас. – Он точно взбесился. Кинулся на меня и хотел вцепиться в горло. Мне пришлось стрелять…

– Что с ним? – повторил Михаил, и Стас наконец выдавил:

– Мне пришлось его убить.

Врач застонал, обхватив голову руками. «Уж лучше б я оставил тебя лежать на берегу», – подумал он. Сам, своими руками он притащил этого типа в бункер и навлек на себя беду. Теперь вот нет их верного стража, пса, который успел стать ему другом. Михаил еще не успел осмыслить все последствия, но понял, что даже если стая выберет нового вожака, вряд ли у собак сохранятся прежние отношения с людьми. И хорошо, если они не станут врагами.

Вновь мелькнула было подлая мысль, что Стас сделал это нарочно. Но Михаил отогнал ее:

«У меня уже психоз. Вряд ли он – засланный. Но, может, дело в другом. Он носит в себе зло, и пес это почуял. Почему он кинулся? На меня бы он не напал никогда».

Михаил заскрипел зубами. И надо же ему так расклеиться. Нет, он должен обязательно встать на ноги, чтобы не пришлось больше отправлять наверх этого сомнительного типа. Пусть через силу, но завтра наверх пойдет он, тем более что эти двое даже не успели добыть еды. Но долго ли он еще протянет в таком режиме?

Наверное, с этого самого момента – с гибели верного пса, ужасной, случайной, нелепой – все и пошло прахом. Но тогда врач не знал, что смерть собаки – лишь начало странных и жутких событий, в результате которых их жизнь разрушится окончательно.

Они вышли на поверхность в полнолуние. Если бы он шел на охоту, он ни за что не стал бы выбирать такое время, когда мутанты словно с ума сходят. Но сегодня была особая ночь. И вряд ли твари могли им помешать.

Накануне он ясно услышал голос, объяснивший ему, что именно нужно сделать, чтобы все опять наладилось. И хотя сделать это было неизмеримо тяжело, но в том-то и заключался весь смысл. Нужно было принести большую жертву, только тогда оставалась надежда, что духи предков обратят на них свое благосклонное внимание.

Идущий рядом мальчик то и дело с непривычки спотыкался. Все-таки надо было почаще водить его на поверхность. Впрочем, какое это теперь имело значение?

В свете луны тускло блеснула внизу вода. Они пересекли мост. Вокруг вздымались поросшие кустами холмы, издалека долетал тоскливый вой. Ему подумалось – все опять, как сотни лет назад. Дикие холмы, дикие люди на холмах. В полутьме ворота выглядели зловеще, а полуразвалившиеся дома казались замком упыря, который только и ждет где-то внизу, под землей, своего часа. Он заметил поодаль двух деревянных истуканов, скаливших зубы. Или это только причудливая игра света на вкопанных в землю бревнах?

– Может, вернемся? – спросил мальчик дрогнувшим голосом.

– Сейчас-сейчас, – сказал он, – у нас тут еще небольшое дело. Ты подожди меня здесь, я мигом.

– Я хочу с тобой.

– Тебе нельзя со мной. Не бойся, я быстро.

И, не слушая возражений, торопливо пошел прочь. Тьма тут же поглотила его, и он еще услышал – или ему показалось – негромкий крик «Папа!». Потом – тишина. Сердце его колотилось в груди как бешеное. Но так было надо, так голос велел ему, иначе не спасти было остальных. И даже страх мальчика был необходим ему – тому, кто велел ему принести эту жертву. Он быстрыми шагами шел обратно, и уже на мосту ему вновь послышался крик – отчаянный, безнадежный. Но он усилием воли заставил себя идти дальше. Вот и бункер, он ввалился внутрь с колотящимся сердцем, стянул химзу, вошел. Перед ним стояла его жена и в упор глядела на него. И тут до него дошел весь ужас того, что он сделал. Он рухнул на колени, обхватил голову руками и застонал…

Михаил проснулся в холодном поту. Ну надо же, приснится же такое. Он еще секунду лежал, пытаясь унять колотящееся сердце, потом на всякий случай встал и пошел в спальню детей. Мальчики и девочки спали в одной комнате, за исключением Рустама с Наташкой.

Нет, все в порядке, вот же он, Максим. Разметался во сне, сопит. Тогда почему так истерично бьется сердце? Когда же прекратятся эти жуткие видения? Неужели им придется теперь глотать транквилизаторы, да и помогут ли они? Хорошо, что это был только сон. А вдруг – нет? Вдруг сон – это сейчас, а на самом деле его мальчик остался один там, во мраке, беззащитный? Михаил чувствовал, что потихоньку сходит с ума.

Ланка следила за ним тревожными глазами – и казалось, она все понимает. Но обсуждать с ней свои кошмары он не мог – особенно после того, как иронизировал относительно ее веры.

Наступило лето. Гарика опять донимала нога – так и получилось, что охотиться приходилось Михаилу одному или с Рустамом. В одну прекрасную ночь, выйдя из бункера, он вдруг увидел поблизости человеческий силуэт. Кто-то прятался в тени деревьев. Михаил включил фонарик, и фигура метнулась от одного дерева к другому. Тут он понял, что ошибся. Это просто не могло быть человеком.

Исхудалое существо двигалось, словно бы сгорбившись, на полусогнутых ногах, помогая себе длинными руками. У него как-то странно были вывернуты колени. На бегу оно сверкнуло глазами, в которых будто вспыхнули красные огоньки. Михаил поднял автомат и услышал тоскливый вой неведомого создания. Звук как-то странно вибрировал, и на мгновение Михаил чуть не забыл, где он и что с ним. «Гипнотизирует, гад!» – мелькнуло в голове. Он еще колебался, стрелять или нет, но чувствовал, что долго сопротивляться этому воздействию не сможет. Надо или уходить, или наступать. Но что это за жуткая тварь. Неужели люди могли превратиться в такое, пусть даже под влиянием радиации?

И тут тварь кинулась. Михаил вскинул автомат и выпустил всю очередь в приближающегося монстра.

Сначала казалось, что существо даже не заметило нападения. Летело прямо на него, оскалив жуткую пасть, и Михаил уже видел два ряда острых зубов, каких у людей не бывает. Он в панике вновь нажал спусковой крючок – осечка. Тогда он перехватил автомат как дубину, готовясь дорого продать свою жизнь. Но монстр вдруг рухнул к его ногам и забился в судорогах. Потом затих, устремив на Михаила взгляд белесых глаз с красными зрачками – ненавидящий и в то же время словно умоляющий. Михаилу почудилось что-то осмысленное в этих глазах. Пасть растянулась, словно бы тварь силилась что-то выговорить, но вместо этого раздался тонкий звук, похожий на скулеж. Этого Михаил уже не мог вынести. Он поднял автомат и с силой обрушил на голову твари, в последний момент зажмурившись, чтобы не видеть этого жуткого взгляда.

Когда он открыл глаза, все было кончено. Одна нога странного создания еще мелко-мелко дрожала, потом и это прекратилось. Михаил нагнулся, разглядывая. Тело существа было словно бы покрыто слизью. Морда его была разбита, но мужчина еще помнил выражение, с которым смотрела на него тварь. Один глаз чудом уцелел, и вдруг Михаилу померещилось, что черты существа постепенно меняются, что вместо монстра лежит перед ним молодая девушка, в мертвом взгляде которой застыли боль и ужас. Мужчина застонал. Чертова тварь и после смерти продолжала гипнотизировать его. Не может же быть, чтобы это был оборотень? Или он, наоборот, поддавшись какому-то наваждению, убил неизвестно откуда взявшуюся здесь девчонку, приняв ее за монстра? Но откуда здесь взяться девчонке?

– Кто же ты такая? – произнес Михаил, пытаясь собраться с мыслями. Он боялся, что сходит с ума. Поглядел еще раз. Нет, как он мог перепутать – перед ним действительно существо, покрытое белесой шерстью, которое, может, когда-то и было человеком или человеческим детенышем, но теперь уже мало походило на гомо сапиенс. Из пасти торчали жуткие клыки. Врач вспомнил об оставшихся в бункере. Не годится, чтобы кто-нибудь, кроме него, видел это. Надо спрятать куда-нибудь тело. Впрочем, а почему остальные не должны знать о новой, неведомой угрозе? Может, эта тварь – только первый разведчик большой стаи, которая находится поблизости. Тем не менее Михаил решил все же избавиться от тела. И, преодолевая отвращение, взял существо за ногу и поволок к реке. Дотащив до берега, скинул в воду. Вода вокруг тут же взбурлила зубастыми пастями – у щук этим летом наблюдалась невероятная активность. Михаилу вдруг стало дурно при мысли, что через несколько дней, возможно, эти же самые щуки составят основу их обеденного меню. Но не следовало быть слишком разборчивым – такие здесь не выживают. В бункере он, конечно, расскажет о встрече с неизвестным доселе монстром – по крайней мере, чтобы остальные были готовы.

Вода в реке успокоилась. Михаил моргнул – ему показалось, что ничего и не было, что встреча с монстром ему померещилась. Он оглядел автомат – на нем засохли какие-то белесые ошметки, и все. Врач захромал ко входу в бункер. Он устал от чертовщины, которая творилась вокруг него. Может, права Тина – самое страшное только начинается сейчас, в 2033-м? И ладно бы, ему приходилось думать только о себе – но ведь были еще Светлана и дети. С одной стороны, сам факт их существования не давал ему свихнуться окончательно. С другой – этот же факт делал его невероятно уязвимым. Врач вспомнил рассказы о людях, которые перед лицом смертельной опасности сами убивали своих близких, чтобы избавить от худшей участи. И помолился неизвестно кому, чтобы с ним не случилось такого, чтобы бедный рассудок его не помрачился окончательно, чтобы не пришлось ему потом жалеть о том, что он натворил в беспамятстве. Он и сам не знал, кого просил о милости – может быть, тех, которые лежат под холмом?

Когда он снимал химзу, ему почудился исходящий от нее запах сероводорода. «Словно в аду побывал», – усмехнулся он, пытаясь подбодрить себя, хотя настроение было паршивое.

Домашним он ничего рассказывать не стал, чтобы не пугать. Но ему не понравилось, как внимательно глядел на него Максим – словно догадывался о чем-то. Парень вообще последнее время какой-то смурной ходил, надо бы поговорить с ним. Ох уж этот переходный возраст – и наверх хочется, геройствовать, а не понимает, что там голову можно сложить в два счета. И что потом будет с Ланкой? Она же только им и живет. Михаил, Ирка существуют для нее постольку-поскольку, а Максим – радость, единственный свет в окошке. Но, конечно, привязывать парня к материнской юбке тоже было бы неправильно. Только пусть еще чуть-чуть подождет… потерпит. Надо поговорить, но он так устал. Сейчас он выспится как следует, и завтра ночью, пожалуй, не пойдет никуда.

– Папа, – вдруг неуверенно окликнул его сын.

– Что? – вздрогнув от неожиданности, спросил Михаил. И прозвучало это против его воли как-то резко и зло. Словно он хотел сказать – отвяжитесь от меня, оставьте меня в покое!

Мальчик ничего не ответил, но вдруг подошел и обнял его. И Михаил, обхватив худенькое тело сына, постоял так немного, прижимая его к себе. Так не похоже было на Максима – чтобы он сам подошел приласкаться. С матерью-то он проводил много времени, а вот с ним… Врач больше возился с Иркой, словно пытаясь возместить ей недостаток материнского внимания. А с сыном занимался куда меньше, считая, что жена его и так балует. Сейчас его внезапно кольнуло угрызение совести. Но Михаила после пережитого на поверхности неудержимо клонило в сон.

– Ну ладно, ладно, – похлопав парня по спине, сказал он. – Я тоже тебя люблю. Ступай, мне надо немного отдохнуть, потом поговорим.

Но никакого «потом» у них уже не было.

Глава 10 Расплата

Как врач казнил себя спустя несколько часов за то, что отложил разговор с сыном! Проснулся он от дикого Ланкиного крика. Она всюду искала Максима, но его нигде не было. Поиски показали, что исчез также один из комплектов химзы и противогаз, а еще – пистолет, что несколько успокоило отца. По крайней мере парень ушел не безоружным, но куда? Неужели все это время он вынашивал мысль податься в метро? Как он мог так поступить с родителями? Михаил тут же облачился в химзу несмотря на то что уже рассветало. Больше всего он боялся обнаружить труп сына прямо на пороге бункера. Но нет, самые жуткие опасения не сбылись. Вокруг сновали тени – то ли собаки, то ли еще какие-то хищники. Михаил упрямо шел вперед. Ему казалось, что надо непременно добраться до холма, до Сетуньского Стана – может, мальчик отыщется там? Это было нелогично, но ему покоя не давал тот жуткий сон.

В кустах поблизости раздалось рычание. Врач вскинул автомат и дал очередь наугад. Что-то взвыло и ломанулось прочь, зато со всех сторон раздался треск и топот – словно бы на помощь раненому спешила целая стая. И нервы врача не выдержали. Наверное, просыпались уже дневные хищники, куда более жуткие, чем ночные. Если его сейчас сожрут, что будет с женой? Он развернулся и кинулся к бункеру. А там в ответ на затравленный взгляд Ланки только пожал плечами.

– Я не нашел его рядом. По крайней мере, он не погиб сразу. Может, следующей ночью схожу поискать его. Сейчас слишком опасно.

Та зарыдала.

– Господи, как он мог? – с тоской сказал Михаил, глядя на бледную Ланку.

– Может, это наказание нам. Но просто так Максим никогда бы нас не бросил. Я знаю, что-то страшное случилось. Он последнее время был такой… на себя не похож. Но когда я с ним пыталась поговорить, отмалчивался.

– Да что там могло случиться, – простонал Михаил. – Все эти их подростковые разборки – не могли с Рустамом поделить Наташку.

Но на всякий случай отправился в комнату сына. Осмотрел его вещи. Тетрадочка, исписанная его почерком, скромно притаилась среди прочего барахла.

«Мама опять лежит. У нее сегодня снова настроение плохое. Если приласкаться к ней, может, она даст поиграть своими камешками. Или почитает какую-нибудь сказку. Я люблю, когда мама читает. В сказках богатыри сражаются с чудовищами, а потом их забирает мать сыра земля. Она и вправду сырая – в бункере из-за этого все время холодно. Сказки рассказывают о том, как люди жили наверху. Они могли ходить куда угодно и ничего не бояться. А потом случилась большая война, многие погибли, а остальным пришлось забиться под землю. Воздух снаружи стал отравленным, и без защитного костюма выходить наверх теперь нельзя. А выходить надо, чтобы добыть еды – она то и дело кончается. Поэтому папа ходит наверх и ищет то, что осталось у мертвых. Ведь им еда уже не нужна. Дядя Гарик тоже иногда ходит с ним. Когда я вырасту, папа возьмет меня наверх с собой. И я тоже буду искать там всякие нужные вещи. Принесу Наташе подарок. А Рустам дерется. Он хочет быть главным. Пользуется тем, что старше. Мама говорит, что раньше людей было гораздо больше, а теперь их почти не осталось, мы – последние. Но это неправда, к нам приходил один человек и рассказывал, что есть еще место, где живут люди – метро. Оно гораздо больше нашего бункера. Там есть рельсы, по которым раньше ходили поезда. Папа с мамой жили там, но им не понравилось, и они ушли. И я один раз слышал – мама сказала, что не хочет в метро обратно. Значит, и мне туда не попасть. Разве это честно? Они-то с папой были в метро, а теперь из-за того, что они больше туда не хотят, мы все тоже его не увидим? А я бы хотел посмотреть. Но маму тоже огорчать не хочется – она хорошая, хотя часто лежит и плачет.

Сегодня папа первый раз взял меня наверх. На мне был такой же костюм, как на нем, только слишком большой для меня, и противогаз. Я никогда не думал, что мир наверху такой огромный – а ведь папа сказал, что это только маленький уголок. Он показал мне реку. Она тоже огромная, но он сказал, что эта река впадает в другую, действительно большую. Я познакомился с собакой по имени Мальчик, теперь она будет охранять меня наверху, так папа ей велел. Мы перешли по мосту на другую сторону реки, и я уже так привык, что мне казалось – я эти места знаю давно. Но мы не стали уходить далеко, потому что мама волновалась за нас, и потому, что собаки далеко тоже не уходят, а без них страшнее. Я спросил у папы, что там дальше, и он сказал, что там есть старая крепость. Когда-нибудь я обязательно туда схожу – посмотреть. А квартиры в домах похожи на наши комнаты в бункере, только бункер копали вглубь, а дома строили вверх. Я удивился, сколько же народу туда помещалось, и спросил у папы, где все эти люди теперь. Он сказал, что некоторых Беда застала прямо в квартирах, и они там и остались, а некоторые успели укрыться и теперь живут в метро. Опять это метро – хотелось бы мне попасть туда, когда я вырасту – не то чтобы жить там, а просто посмотреть. Когда я спросил у папы, почему мы не идем в метро, он ответил, что нам и здесь хорошо. Но это он так за себя говорит, он видел другую жизнь и может сравнивать, а я ведь ничего не видел – зачем тогда он решает за меня? Пока я не вырос, придется его слушаться, а когда вырасту, я, может, все-таки схожу в метро, он говорит, что это не так уж далеко отсюда. Папа сказал, что я молодец, и что он будет иногда брать меня с собой, чтобы я привыкал. Когда вернулись, мама не спала. Я рассказал ей обо всем, что видел, а она почему-то заплакала. Может быть, ей тоже хотелось наверх, а может, она за меня боялась, хотя бояться там нечего, разве что темноты. Но папа говорит – нам могли встретиться злые люди. Интересно, что злым людям здесь делать? У нас-то ведь и взять нечего, а то, что наверху, теперь ничье, и кто первый найдет, тот себе и забирает. Мне кажется, взрослые слишком осторожничают.

Сегодня папа водил нас в старую крепость. Оказалось, одно название, а не крепость. Я думал, она такая, как в книге, и стены сложены из камней, а она огорожена забором, и тот уже местами на земле лежит. Но все равно там очень интересно. Я чувствую, что это необычное место. И еще мне понравилось, что она находится на высоком берегу реки. Папа говорит – там очень давно еще жили люди, и с высоты им легче было вовремя увидеть врагов и отбиться от них. Значит, и у тех людей были враги. Еще там лежали какие-то кости. А мне даже показалось, что там и теперь кто-то живет, но нет, конечно, может, собаки только. Когда я смотрел на воду, у меня закружилась голова. И показалось, что кто-то спросил меня: «Хочешь, все это будет твое?» Я оглянулся на папу, думал – это он. Но потом понял, что голос был прямо у меня в голове, а папа ничего не говорил и ничего не слышал. Я испугался, но не подал виду.

Сегодня что-то выскочило на нас из кустов. Папа не растерялся и выстрелил, и оно упало. Мы увидели, что это как будто собака, только огромная, и шерсть у нее клочками торчит. А наши собаки испугались, даже Мальчик. Они только издали рычали, а близко не подходили. Папа сказал, что придется меня пока с собой не брать – сперва он разберется, что это за собаки и много ли их тут, у нас. Я очень просил его, но он и слушать не хотел. И мама с ним согласилась.

Там, в старой крепости, что-то есть, теперь я это точно знаю. И оно видит нас – так же, как я чувствую его. Оно хочет, чтобы я снова туда пришел. Но если я расскажу папе, он меня не отпустит. Удивительно – неужели никто не знает о нем, кроме меня? Я осторожно спросил у мамы – не кажется ли ей, что в старой крепости и сейчас может кто-то жить? Она странно на меня посмотрела и взяла с меня слово, что я никогда не пойду наверх без спросу. Но даже если я попрошусь, папа скажет «нет». С тех пор как мы увидели ту огромную собаку, он не берет меня с собой.

Сегодня Рустам опять начал возникать, отобрал у меня книжку, которую я пытался читать. Хотя я точно знаю – сам он читать не любит и отобрал просто так. Это он перед Наташкой выделывается. Я злился, и тут мне на глаза попался круглый камень, который папа принес Ирке поиграть. И я вдруг представил – что, если взять этот камень и изо всей силы ударить его по голове? Так, чтоб кости хрустнули! А потом испугался – это же не мои мысли. Вдруг кто-то вкладывает мне в голову такое? И главное – даже страшно сознаваться, потому что представляю, какой крик поднимут родители и как будут за мной следить.

Сегодня мне вообще захотелось открыть дверь в убежище. Встать ночью, когда все спят, и открыть. Взрослые говорят, что воздух снаружи ядовитый, но мне кажется, он нормальный, просто они всего боятся. Хотя тогда в убежище могут попасть чужие собаки и злые люди, но ведь наши собаки предупредят, поднимут шум. А потом я снова испугался – разве я мог такого хотеть? Мне кажется, это то, что живет в старой крепости, подсказывает мне такие мысли. Чего оно хочет от меня? Зачем ему все это?

Кажется, оно пытается мне внушить – остальные мне только мешают. И мне надо от них избавиться, чтобы прийти к нему. И тогда оно сделает меня главным, и сделает так, что звери меня не тронут. А того, кто попробует меня остановить, надо убить.

Мама, папа, простите меня. Мама, ты была права, что не хотела отпускать меня наверх. Из-за того, что мы были в крепости, оно заметило меня и теперь тянет к себе. И не оставит в покое, я чувствую это. Интересно, а папа тоже что-то слышит? Он иногда так странно смотрит на меня. Может, слышит, но он сильнее и не поддается. А может, оно выбрало именно меня.

Простите меня. Сегодня ночью я возьму химзу и противогаз. Возьму пистолет, и отдельно – патроны. Я знаю, как захлопнуть дверь, чтобы защелкнулся замок. Может, мне удастся убить его, и тогда я вернусь. Может, мне удастся уйти от него, и тогда я попробую добраться до метро. Здесь я оставаться больше не могу – дальше будет только хуже. И не смогу я теперь усидеть в подвале после того, как видел небо. Прощайте! Я люблю вас».

Михаил стоял, сжав голову руками. Показать это Ланке, или ей будет только хуже? Все же он решился и отнес тетрадку жене. Она читала при нем, чуть шевеля губами, потом подняла на него воспаленные глаза.

– Миша, возьми меня наверх. Вдруг я почувствую, где он?

– Зачем тебе? – умоляюще сказал он. – Ничего ты не почувствуешь, зачем зря рисковать? Я сына потерял – что, если и с тобой что-нибудь случится?

– А со мной уже случилось, – сказала она, – разве ты не видишь, я уже не живу. Миша, наверное, мы наказаны. Не надо было нам жить вместе и заводить детей. Все равно их всех у нас заберут. Это только начало.

Если бы она кричала, плакала, ему было бы легче. Но этот тихий бесстрастный голос был невыносим. А еще невыносимо было думать, что его мальчик, его чуткий, впечатлительный мальчик, которому он уделял куда меньше времени, чем его сестре, сейчас, может быть, лежит где-то во тьме с перегрызенным горлом. Михаил старался не думать о том, что именно случилось с Максимом, только надеялся, что если он погиб, то быстро, и не слишком страдал перед смертью.

Следующей ночью Михаил все же сходил на Сетуньский Стан. Он крался, прислушиваясь к ночным шорохам, а у входа, у той покосившейся будочки, замедлил шаг – у него подгибались ноги. Он боялся обнаружить окровавленные останки сына. Он прекрасно отдавал себе отчет, что шансов выжить одному на поверхности у того практически не было. Когда-то знакомый говорил ему – если пропавшего не находят в течение трех дней, значит, он, скорее всего, уже мертв. И ведь то было в прошлой жизни, а применительно к этой срок можно сократить – ну, например, до одной ночи. И все же врач надеялся – сам не зная, на что. В свое время он проводил с детьми беседы, рассказывал им, что в крайнем случае можно передневать на поверхности, запершись в какой-нибудь пустой квартире, если не смогли вернуться в бункер к утру. Скорее, то были уроки на будущее – детей пока одних не выпускали. Но сам он всегда возвращался, никогда не оставался днем наверху.

Наконец, собравшись с духом, врач осторожно вошел на территорию. Показалось ему, или черепов под ногами прибавилось? Он увидел кострище, в котором что-то чернело – вроде бы тело. В голове у него зашумело, в глазах потемнело. Откуда-то долетел заунывный крик ночной птицы.

– «Вот и все, – подумал он, бессильно опускаясь на колени. – Как я теперь вернусь домой, скажу Ланке?»

Сделав над собой усилие, он посветил фонариком. В углях лежал полуобгорелый идол.

Михаил принялся обшаривать территорию, не обращая внимания на шорохи в кустах, на тоскливые завывания каких-то тварей невдалеке. Он осмотрел почти всю поляну, заглянул даже в чернеющие провалы подъездов. Он даже крикнул несколько раз: «Максим, сынок!» Ему отозвался воем какой-то зверь, судя по звукам, двигавшийся в его сторону. И врач понял, что все бесполезно. Не найдет он сына. Тот мог забрести в одну из квартир многоэтажного дома, его могли утащить хищники, не оставив ни следа, ни клочка одежды, по которым можно было бы догадаться, где его искать. И лишь в одно Михаил не верил – что мальчик мог самостоятельно добраться до метро.

Когда он вернулся домой – бледный, осунувшийся – Ланке хватило одного взгляда на его лицо. Она даже не стала ни о чем расспрашивать.

И все же в следующую ночь она упросила его взять ее с собой. И на поверхности, помедлив минуту, чтобы привыкнуть к темноте, вдруг, как сомнамбула, двинулась к мосту через Сетунь – в ту сторону, где находилась старая крепость. Он услышал громкий треск со стороны реки, что-то ломилось к ним через кусты, а Ланка словно не замечала. Когда он схватил ее за плечи, она оттолкнула его с неожиданной силой. Тогда он сгреб ее в охапку и потащил обратно в бункер, не слушая, что она пытается кричать, задыхаясь и отбиваясь. Когда за ними захлопнулась дверь, она накинулась на него, колотя куда попало.

– Пусти меня! Он там. Он меня звал, – кричала она.

Михаил еле управился с ней. Гуля помогла ему сделать жене укол снотворного.

С тех пор Светлана словно стала другим человеком – похоже, она только и думала о том, как снова ускользнуть наверх, проявляя при этом незаурядную хитрость. Стас только качал головой, глядя на нее.

– У вас там точно ментал сидит, – говорил он. – Надо или убить его, или уходить. Но убить он себя не даст.

Несмотря на это, даже в голову Михаила порой закрадывались сомнения. Вдруг жена и впрямь что-то почувствовала? Но что мог Максим делать там, на холме, столько времени – без сменных фильтров, без еды? Ну еду, положим, в окрестных домах можно было найти. А холод, а радиация? Нет, не могло его там быть, единственный шанс для него остаться в живых был в том, чтобы добраться до метро. Но, скорее всего, у него это не получилось. И все же Михаил терзался сомнениями. Светлану он держал на уколах, с отчаянием понимая – долго она так не протянет. Вскоре она ослабела настолько, что уколы он прекратил. Она лежала, закрыв глаза, и с кем-то тихо разговаривала – видимо, с сыном.

Дети сновали по бункеру, как тени – бледные, перепуганные. То Рустам, то Наташка, то маленький Джаник пытались заглянуть в комнату, где лежала Ланка. Даже Сакина перестала улыбаться, словно и на нее подействовала тягостная атмосфера. Она то и дело подходила к Михаилу и вопросительно заглядывала в глаза, словно старалась понять, что происходит. А Ирка замкнулась в своем горе – плакала в уголке в одиночестве.

Однажды Михаил задремал, сидя на кровати больной жены, и в этом состоянии – полусне-полуяви – ему почудился шепот:

«Мать уходит. Что делать?»

«Она сказала, что все равно будет с нами. Даже если умрет. Будет нам помогать».

«Она уйдет на темную сторону. Как те, кто спит под холмом. Она не сможет говорить с нами».

«Сможет. Мы будем кормить ее кровью, и она отзовется. Мертвых надо кормить кровью, чтоб они говорили».

Он с трудом продрал глаза. Померещилось или нет, что в дверном проеме мелькнула тень. Он взглянул на жену – она лежала все так же с закрытыми глазами, но улыбалась, словно видела во сне что-то хорошее.

Лана шла по знакомой тропинке вдоль берега Сетуни. Наконец-то ей удалось ускользнуть. Ее не пускали, но теперь все будет хорошо. Она найдет Максима, приведет его обратно. Отобьет его у ночных хищников. Сколько же их развелось? Они блестят глазами из-под кустов, скалят зубы из нор. Но здешние силы будут хранить ее. Она покрепче сжала свой талисман – древний наконечник копья. Навстречу ей выступила чья-то фигура – наверное, хранитель этого места, догадалась она. Но никак не могла разглядеть его лица. Голос зазвучал у нее в голове – низкий, хрипловатый. Он произносил вроде бы незнакомые слова, но ей казалось, она понимала смысл. Да вот только то, что он говорил, было ужасно. Он велел ей успокоиться и больше сына не искать. Они возьмут его к себе. И ее возьмут, надо только успокоиться, перестать бороться. Все будет хорошо. Уже не будет ни больно, ни страшно, и не надо будет ни о чем волноваться. Он давно ее ждет. Он говорил что-то еще, но Ланка не понимала, слушать мешала боль в груди. Она опустилась на землю возле текущей реки. Здесь была небольшая заводь, и ей показалось, что она видит свое отражение. И она ужаснулась тому, насколько сдала за эти годы, своему беззубому рту, морщинистому лицу, седым волосам. И тихо заплакала. Слезы текли по щекам, и она чувствовала, как разглаживаются морщины. Когда она в следующий раз глянула в темную воду, увидела лицо девушки. Подняла глаза на своего загадочного собеседника – то был он, тот, кто велел ей ждать его здесь двадцать с лишним лет тому назад. И она встала, легкая, как перышко, и дала ему руку. Но что-то еще мешало, тянуло назад. Она сосредоточилась – и увидела Михаила. Надо было попрощаться с ним – ведь он столько лет мучился с ней, преданно возился, а она была ему только обузой.

Она открыла глаза в темноте, ощупала свою кровать, и на секунду ей показалось, что вот это и была единственная реальность, а тот, другой – только сон. А она всю жизнь ждала его, и испортила жизнь единственному человеку, который ее любил и спасал. Но думать об этом было слишком тяжело. И она стала думать о другом – о том, что еще нужно сделать до того, как она уйдет к мертвым, к своему настоящему мужу и к сыну. В ее воображении Максим и Матвей то и дело менялись местами.

Когда Михаил вошел к ней, он увидел ее блестящий, лихорадочный взгляд, устремленный на него. Заметил, как она осунулась, и сердце его сжалось.

– Миша, я опять хочу тебя попросить, – проговорила она спокойно, как раньше. – Когда я умру, отведи Иринку в метро. К людям.

– Да что ты такое несешь, – напустился он на нее. – Ты поправишься, все будет хорошо.

Но он сам видел, как заострился у нее нос, как она бледна, как исхудала, как странно блестят ее глаза.

– Хорошо уже не будет, Миша, – тихо произнесла она. – Спасибо тебе за все – ведь ты всю жизнь положил на меня, если б не ты, я бы не выдержала этого всего. Может, тебе без меня было бы лучше.

Михаил решительно покачал головой.

– Если б я потерял еще и тебя, я бы тоже, наверное, жить не захотел. И не говори глупостей. Я не дам тебе умереть.

Она улыбнулась ему, как маленькому.

– Представляешь, я тут слышала, как Рустам сказал Ирке, что сделает ее своей второй женой. Мол, главная жена у него – Наташа, потому что она сильная, ловкая, и у нее шесть пальцев на руке. А Ирка будет второй. Нет, конечно, ты спроси девочку – как она хочет жить. Может, она хочет остаться здесь, с Рустамом, со всеми. Он – славный мальчик, думаю, он ее не обидит. Но если она хочет другой жизни – отведи ее в метро, Миша. Я много думала и поняла – не надо было нам уходить. Жаль, что поздно поняла. Все наши беды – от этого. Надо было все-таки оставаться с людьми. Здесь – особенное место. Те, кто спят под холмом, помогали нам, я это чувствовала. Я слишком поздно поняла, Миша, что взамен они забирают наших детей. Со временем они заберут всех, кто останется здесь, – не спорь, я это знаю. Насчет Рустама пусть решает его мать, но у меня уже забрали сына, я не хочу, чтобы ушла еще и дочь. Я виновата перед Иринкой, слишком много сил отдавала Максиму. На нее уже не оставалось. Сейчас даже не знаю, о чем, как поговорить с ней – она замыкается и смотрит на меня этими своими глазищами. Твоя дочь, Миша – такая же упрямая. Да, знаешь, я иногда вспоминаю его… как-то он там, жив ли? – Михаил понял, что она говорит про Матвея. – Может, когда вы доберетесь туда… если доберетесь… вы его найдете? Передайте ему тогда, что я думала о нем… всегда думала. Может, это хорошо, это правильно – что мы оставили его там.

– Ты мне больше нравилась, когда ругалась со всеми, – озадаченно сказал Михаил. – Мне казалось, что ты – не такая, как все.

– Да на самом деле такая же, просто я поздно это поняла.

– Для меня ты всегда будешь особенной, – сказал он.

– Недолго нам вместе осталось. Но я рада, что ты не жалеешь. Спасибо тебе за все, Миша. А Иринку все-таки отведи. Теперь ступай, я устала очень, может, посплю.

– Вот и хорошо, – закивал он, – поспи, силы восстановятся, на поправку пойдешь.

Она улыбнулась и тихо закрыла глаза.

Михаил вышел от нее со сложными чувствами. Но то, что она впервые за долгое время рассуждала относительно здраво, его обнадежило. Если, конечно, не считать этих ее упоминаний о тех, которые спят под холмом. На самом деле, горько подумал он, это ведь она внушила детям всю эту чепуху. И не из-за этого ли на самом деле ушел Максим? Но сейчас высказывать ей такое было бы слишком жестоко – что сама она виновата в уходе и, возможно, гибели сына. А может, и он тоже – ведь это он отвел детей в крепость? Но теперь уже поздно жалеть, ничего не поправишь! Хорошо хоть рассудок, кажется, вернулся к Ланке, по крайней мере, она начала опять разговаривать с ним. То ли ментал от нее отступился, то ли и не было на самом деле никакого ментала. Сейчас она поспит, потом он попробует покормить ее. С этими мыслями он и сам прилег и не заметил, как отключился. А среди ночи вдруг проснулся, как от толчка. Кинулся к Светлане. Она лежала так же, чуть улыбаясь, только уже не дышала.

Он не помнил, как прошли следующие несколько дней. Кажется, он спорил со Стасом, предлагавшим похоронить Светлану наверху, и в итоге все-таки сделал по-своему – выкопал для нее могилу в углу бункера. Кажется, кто-то его уговаривал поесть. А он не очень понимал – зачем. В то же время иногда он осознавал, что давно уже был готов к такому исходу – с тех самых пор, как пропал Максим. Жена, казалось, только им и жила, с его уходом что-то в ней окончательно надломилось. Но он никак не мог сообразить, как же ему дальше жить без нее.

А потом однажды он посмотрел на себя в осколок зеркала. И увидел, сколько седины у него в волосах, сколько морщин.

Он вышел в общую комнату и огляделся. Гуля и Тина сидели там, зашивая какие-то вещички – детские одежки, наверное. Рядом с Гулей тихонько листал какую-то книжку Джаник, остальных видно не было.

– А где Ира, Наташа, Рустам? – спросил он.

– Рустам на охоту пошел. Кому-то же надо, – тихо ответила Гуля.

Все правильно – он уже выходит в тираж, но теперь его место займет подрастающий добытчик. Михаил грустно усмехнулся.

– Наташа спит, наверное. И Ира у себя, – тихо сказала Тина, сочувственно глядя на него. – Знаешь, я только теперь поняла, сколько Света делала для нас. Она всю себя отдавала детям.

– А где Гарик?

– Отдыхает, – чуть замявшись, сказала Тина. Михаил пошел в каморку к Гарику – еще с порога на него пахнуло перегаром. Тот, видимо, пока Михаилу было не до него, поминал Светлану по-своему.

– Что ты делаешь, – с упреком сказал врач.

– Больно, старик, – пробормотал Гарик. – И вот здесь, – он коснулся ноги, – и тут, – положил руку на сердце.

– От этого легче не станет, наоборот. И нога не пройдет, только хуже будет.

– А я устал, – с пьяной откровенностью сказал Гарик. – Чего нам ждать, старик? Больше ведь ничего не будет – только одна и та же колготня каждый день, а сил-то не прибавляется. Если честно, я жене твоей даже завидую. Она уже отмучилась.

– А дети? – с упреком спросил врач.

– Дети, старик, уже самостоятельные. Уже обойдутся без нас. Сдается мне, мы им только мешаем.

Михаил вспомнил, как впервые пришел в бункер, и Гарик сказал ему, кажется: «Ну ты даешь, старик». А сейчас он и правда старик, как и этот пьяный человек, который все это время так мужественно держался и никого не напрягал, но теперь, похоже, сломался. Жизнь пролетела незаметно, и врач только теперь понял, что жили они, в сущности, неплохо. А сейчас все разваливалось на глазах.

И ведь Гарик прав – больше ничего не будет. Та же постоянная борьба за выживание изо дня в день. А ради чего? Михаил вдруг понял, что все это время глядел на мир отчасти глазами Ланки, хотя и посмеивался над ее суевериями. И чуть ли не готов был поверить, что им и впрямь помогают какие-то таинственные силы. А теперь вот ее не стало – и ничего не стало. Пусто. Даже надежды не осталось. Только серые будни, только горстка людей, которая борется за выживание, мало-помалу проигрывая эту борьбу. Наверное, выиграть эту битву можно, только уподобившись животным. Но стоит ли в таком случае цепляться за жизнь вообще?

Врач развернулся и отправился в отсек дочери. Она не спала – лежала и тихонько всхлипывала. Когда он вошел, подняла голову, потом рывком села и протянула к нему руки:

– Папа, папа. Как же мы теперь?

Он и сам этого не знал. Казалось бы, его жена не слишком старалась ради других, но вот не стало ее – и такая дыра образовалась в душе. И ведь Ирину она не очень любила, а девчонка так убивается. Он присел возле дочери, обнял, погладил по волосам. Какая же она худышка – все ребра пересчитать можно.

– Ты знаешь, о чем меня мама просила? – Она помотала головой. И он продолжал: – Мама хотела, чтобы я отвел тебя в метро, к людям. Если, конечно, ты хочешь этого сама.

На лице его дочери появилось упрямое выражение – в этот момент она была похожа на мать.

– Очень хочу!

– Подумай хорошенько. Обратного пути не будет. Мы можем даже погибнуть по дороге. А тут – все свои, знакомые.

Горькая усмешка искривила ее лицо. Видно, несладко ей приходилось среди своих. Теперь она еще больше напоминала Ланку – ту, прежнюю, с совиными глазами, которая все делала по-своему.

– Здесь Рустам меня сделает второй женой или отдаст Джанику. И заставит молиться с ними деревянным болванам. Папа, если ты меня любишь, давай уйдем.

– Ты уверена? Ты же знаешь, пока я рядом, тебя никто не заставит делать то, что ты не хочешь.

– Это пока ты рядом, – беспощадно сказала Ирка, и она прочел в ее глазах: «Здоровье у тебя уже давно не то, стоит тебе сдать – и ты уже не сможешь меня защитить». По крайней мере, так он истолковал невеселый взгляд девочки.

– Хорошо, тогда так и решим. Начинаем готовиться к походу, – сказал он и поднялся. Ему чуть полегчало – в жизни появилась новая цель. Надо выполнить последнюю просьбу жены. Может быть, она нарочно придумала это – чтобы он не зачах тут с тоски возле ее могилы. Он упрекал себя за то, что мало занимался детьми и в итоге упустил, потерял сына, но для дочери он сделает все, что в его силах, и даже больше. Она – последнее, что у него есть. Конечно, то, что они задумали, очень рискованно, но если держать ее по-прежнему взаперти, то потеряет и ее. Молодым нужен простор, а ему уже, наверное, недолго осталось, так что и умирать в случае чего не страшно. Главное – дети. И Ирка, которую он возьмет с собой, и те, что останутся здесь. Им предстоит жить, от них зависит, каким будет будущий мир. И он постарается сделать для них все, он запасет им продуктов перед уходом, чтобы хоть первое время они ни в чем не нуждались.

Пару раз он осторожно вывел Ирку на поверхность, давая ей возможность привыкнуть к тому, что им предстоит. Пользоваться пистолетом он научил ее еще раньше. Тина с Гулей следили за его приготовлениями с тревогой, а Стас – с одобрением. И неожиданно попросил взять его с собой. Михаил сперва был ошеломлен.

– Я вам в тягость не буду, – уверял Стас. – К тому же на поверхности ориентируюсь.

– Да уж, если учесть, в каком состоянии ты до нас добрался, – хмыкнул Михаил.

– Ну так добрался же, – парировал тот. – Видимо, меня привело чутье.

– Но ты понимаешь, что мы можем и не дойти? – спросил Михаил для очистки совести. По зрелом размышлении взять Стаса с собой уже не казалось такой бредовой идеей. Вот только снова ожили старые подозрения. Можно ли идти с тем, кому не доверяешь? Он вспомнил про участь Мальчика. Не выйдет ли так, что они с Иркой станут жертвами этого странного типа?

– Знаешь, я лучше умру в пути, чем сидя на месте, – беспечно ответил тот. Михаил понял его – есть люди, которым ну никак не сидится взаперти. Вот и новый их знакомый – из таких же.

И когда их уход был уже делом решенным, молодежь высказалась вполне определенно:

– Ирка правильно делает, что уходит, – сказала Наташа. – Ей тут не за кого замуж выходить. У Рустама я буду главной женой, а она будет второй или придется ей ждать, пока Джаник подрастет. Дядя Михаил скоро не сможет охотиться. А ты, мама, не реви, оставайся с нами. Мы с Рустамом будем вас с тетей Гулей и дядей Гариком кормить, Рустам – храбрый, он будет приносить много еды.

Рустам молчал, и непонятно было, согласен он с женой или нет.

Тина разрыдалась.

– Возьмите и меня с собой, – попросила она врача.

Михаил почувствовал повисшее в воздухе напряжение. Казалось, не только Тина – все ожидали его ответа, словно от этого зависело нечто важное. Ему показалось, что Рустам и Наташка обменялись быстрыми взглядами. Подошедшая Сакина прислонилась к Тине и обняла ее, бессмысленно улыбаясь. Михаил отметил про себя, что девочка почти догнала Тину ростом. Да и Джаник вытянулся в последнее время. Дети взрослели на глазах.

– Сейчас не могу, – отозвался он. – Дорога опасная, да и кто знает, как нас примут. Если устроюсь там, вернусь потом за тобой.

На самом деле ему было страшно жаль ее. И в душу уже начали закрадываться сомнения. Что, если и вправду взять ее с собой? Ведь ясно же, что если ему удастся дойти с Иркой до метро, назад, в бункер, он не вернется уже никогда. А Тина ведь, в сущности, всегда любила его. И проявила себя, если не считать неприязни к Ланке, в общем-то хорошим товарищем. Да, была у нее манера на всех смотреть свысока. Но она очень изменилась за эти годы. Разве плохо, если рядом будет близкий человек? Правда, она хочет бросить дочь, но ей виднее – она мать, в конце, концов. Может, она считает, что больше не нужна Наташке. Что та уже самостоятельна, раз завела свою семью. Девушка же вовсе не кинулась упрашивать мать остаться с ними, словно ее и такой исход вполне устраивает. А сам он, к стыду своему, так и не научился смотреть на Наташку как на свою дочь.

Тина, чувствуя, что он сомневается, принялась упрашивать его с удвоенной силой. И он нехотя обещал подумать. А для начала она уговорила его взять ее с собой на ближайшую охоту – собиралась доказать, что не будет в тягость. Они хотели обеспечить детей продуктами хотя бы на первое время, хотя Рустам уверял, что справится сам.

Днем она неожиданно остановила его, когда он отправлялся осматривать генератор.

– Знаешь, нам нужно кое о чем поговорить.

– Давай завтра, – устало сказал он, думая, что она снова хочет выяснять отношения.

– Хорошо, завтра, – легко согласилась она. – Просто, знаешь, меня иногда беспокоят дети…

Но это было сказано уже ему в спину. И он удивился – при чем тут дети? Он считал, что говорить она хочет о будущем походе, и почти уже готов был взять ее с собой.

Вечером они вышли наружу. Михаил тоскливо огляделся вокруг, словно ожидал по старой памяти, что в руку ему вот-вот уткнется черный нос. Но кругом стояла тишина – ему показалось, что враждебная. На секунду мелькнуло желание вернуться. Но он взял себя в руки. Надо добыть еды – и с собой, и тем, кто остается. Они дошли до намеченного подъезда, осмотрели несколько квартир. Набив рюкзаки консервными банками, спустились обратно по лестнице – и тут услышали чье-то сопение. Тварь, похожая на собаку, но с крысиной мордой, глядела на них красными глазами. Таких он раньше не видел здесь. Впрочем, он уже ничему не удивлялся. Михаил поднял автомат, и тварь метнулась в сторону. Они осторожно вышли, прошли несколько шагов – и тут эти мерзкие создания полезли отовсюду. Михаил с изумлением заметил, что его они как будто сторонятся, зато сжимают круг вокруг Тины. Женщина вскинула охотничье ружье, звери шарахнулись, но один, самый наглый, взревел и изготовился к прыжку. Михаил нажал на спусковой крючок, очередь прошила тварь, но та лишь коротко взвыла – и прыгнула. Почему не стреляет Тина? Он оглянулся на нее, успев заметить, что она лихорадочно жмет на спуск – осечка, что ли? И в следующую секунду мускулистое тело сбило ее с ног, зубы рванули противогаз, подбираясь к горлу. Михаил дал еще очередь, собаки шарахнулись в стороны, но было поздно. Тина лежала у его ног, кровь хлестала из растерзанного горла, она дернулась – и обмякла. Михаил поднял ружье – как бы там ни было, оружием разбрасываться не приходилось. Постоял над телом, не зная, что делать. Не нести же ее в бункер, где ее увидит дочь – растерзанную, страшную. Лучше уж оставить здесь, но не на съедение монстрам. Михаил увидел люк, долго возился с крышкой, наконец, отодвинул и опустил туда тело, испачкавшись в крови. Все это время собаки находились поблизости, злобно ворчали, но не решались наброситься. Казалось, они его боялись.

Вернувшись в бункер, он был не в состоянии отвечать на вопросы. Наташка подошла, уставилась на него:

– А мама?

– Держись, девочка, – пробормотал он. Рустам обнял Наташку, погладил по голове, а сам пристально глядел на Михаила. Тот переломил ствол ружья Тины.

– Оружие ее подвело, – пробормотал он. – Странно, я же его всегда смазывал.

И осекся. Ружье было не заряжено.

Он опять поймал испытующий взгляд Рустама. И развел руками, одновременно пожав плечами.

– Как она могла? О чем думала? Надо было мне проследить, но кто ж знал…

Наташка вдруг забилась в истерике. Она вырывалась из рук Рустама, отпихивала его и кричала:

– Мама! Мамочка! Прости! Прости!

– Ничего, – буркнул Рустам, пытаясь удержать девочку. – Сейчас пройдет.

– Мамочка, это я! Я во всем виновата! – орала та.

– Прекрати! – И парень влепил ей пощечину. Наташка вдруг оторопело умолкла, огляделась, словно не узнавая помещения.

Михаил тоже опешил. Он не ожидал от Рустама такого. А тот упрямо выдержал его взгляд.

– Это истерика у нее. Я же говорил – сейчас пройдет.

Михаила эта сцена неприятно поразила, но он тут же отвлекся на прежние мысли. Как могло случиться, что Тина, которая всегда была внимательна, забыла зарядить ружье? К вылазкам она всегда готовилась серьезно, оружие осматривала за несколько часов до выхода. И вдруг, как вспышка – жуткое подозрение: оружейная не запиралась, войти туда мог кто угодно. С оружием умели обращаться все, кроме Сакины, но ей накрепко внушили – нельзя трогать! И ничего не боялись – до сегодняшнего дня.

Отупевший от горя Михаил сперва отогнал предположение как невозможное, немыслимое. А потом начал прикидывать – пусть так, но кому понадобилось это делать? И как ни крути, первым кандидатом в подозреваемые был Стас. Посторонний, чужак, что за мысли у него – неизвестно. Может, Тина поняла, что он не тот, за кого себя выдает? Голос разума вяло возражал – если бы Стас собирался их всех прикончить, у него уже была куча возможностей для этого. К нему давно привыкли, оружие от него не прятали. Ему даже незачем было бы звать на помощь сообщников – мог бы легко справиться с женщинами и детьми, пока Михаил был на вылазке. Хотя с Тиной не так уж легко справиться, да и дети подросли – Рустам уже сам кого хочешь завалит, и Наташка ему под стать. Врач не знал, что и думать. И больше всего его удручало, что с этим человеком ему придется идти до метро. Как он проявит себя в дороге? А с другой стороны, вдруг эти подозрения беспочвенны? Но кто же тогда разрядил ружье? Или все же принять как гипотезу, что Тина, взволнованная ссорами с дочерью и перспективой ухода, действительно про него забыла? Голова у Михаила раскалывалась. А Стас казался искренне огорченным гибелью женщины, и врач в конце концов решил, что та и впрямь проявила непозволительную рассеянность – на свою беду. И все же червячок сомнения грыз, копошился внутри. Врач решил поговорить с Гариком.

Тот в последнее время совсем сдал – таскал потихоньку спиртное из запасов и пил чуть ли не каждый день. Но когда Михаил заглянул к нему, вроде был относительно трезвым. Когда врач шепотом поделился своими сомнениями, Гарик задумчиво посмотрел на него.

– Не пори муру, старик, – изрек наконец он. – Просто слишком долго тут ничего не случалось, жили, как у боженьки за пазухой. Та фигня, что сейчас творится – это нормально. И чего поднимать такой шум? Все там будем. Вы вон собрались до метро идти – не факт, что вас кто-нибудь не схарчит по дороге.

– А ты не хочешь с нами? – спросил врач.

– С моей-то ногой? – хмыкнул Гарик. – Да я скоро вообще ходить не смогу. А этот мир – не для больных, старик. Больных оставляют зимой у костра, а когда дрова прогорят, они отправляются в лучший мир. – Он натужно рассмеялся. – И не надо драматизировать, все равно все там будем рано или поздно.

– Я не смогу уйти, пока ты в таком виде, – сказал Михаил.

– Ну и напрасно, старик, – хмыкнул Гарик. – Я бы на твоем месте ушел.

Это случилось через два дня. Врач, удивившись, что Гарик не выходит из комнаты, заглянул к нему. Тот лежал, с головой укрытый одеялом и, казалось, спал. Михаил откинул одеяло, взял его за руку – ладонь была ледяной. Врач воспринял случившееся как-то тупо, словно у него уже сил не осталось переживать или удивляться. На тумбочке были рассыпаны какие-то таблетки. Михаил знал, что Гарик принимал обезболивающее – видимо, в сочетании с алкоголем это его и доконало. Вряд ли он сознательно принял смертельную дозу – не такой был человек, чтобы сводить счеты с жизнью, хотя и раскис в последнее время.

Гуля, когда он сказал ей, испуганно прижала руку ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу вопль. И в глазах ее он увидел не только горе, но и ужас. А дети ходили тихие, подавленные, но он часто ловил на себе их вопросительные взгляды. Они словно чего-то ждали.

Его ухода?

Михаил решил поговорить с Рустамом.

– Взрослых в бункере почти не осталось. Понимаю, тебе тяжело сейчас, – сказал он, отметив, что парень держится лучше, чем он ожидал. – Ты уверен, что вы справитесь сами? Может быть, нам отложить уход?

Врач отметил про себя, как Рустам раздался в плечах за последнее время – это был уже взрослый мужчина.

– Не волнуйся, дядя Михаил, – ответил он. – Иди спокойно. Я позабочусь о своих.

Лицо его было непроницаемо.

У врача оставались еще сомнения насчет Стаса, поведение которого казалось подозрительным. Михаил решил, что возьмет его, но в дороге глаз спускать с него не будет и при первом же подозрительном поступке выстрелит без предупреждения.

Он долго не мог уснуть, несмотря на усталость, и ему все казалось, что он слышит приглушенные Наташкины рыдания. Девочка все эти дни избегала его, он лишь мельком видел ее – бледную, с красными глазами. И ругал себя за отсутствие контакта с этой своей дочерью. Он должен был заботиться и о ней, ребенок ведь не виноват в том, как вела себя его мать. Тем более теперь она погибла, и у Наташки никого из близких, по сути, не осталось, кроме него. «И Рустама, – мрачно подумал Михаил, – похоже, он ей даже ближе, его-то она не избегает». В самом деле, несмотря на грубость парня, девушка предпочитала держаться поближе к нему. Ирка тоже выглядела подавленной, но не настолько. Она, казалось, о чем-то сосредоточенно размышляла, но мыслями с отцом тоже не делилась. И лишь Сакина по-прежнему бродила по бункеру с безмятежной улыбкой. Михаил все думал – как же так случилось, что на благополучный до поры бункер вдруг посыпались несчастья одно за другим? Что это – судьба? Все началось с гибели Мальчика, а потом начали умирать люди. Ушел Максим, скончалась Ланка, погибла Тина. Наглотался таблеток Гарик. Кстати, о таблетках – какие-то они были странные. Врач решил рассмотреть их повнимательнее. Коли уж заснуть все равно не удавалось, он поднялся и отправился в комнату, где уже не было тела – Гарика похоронили возле Светланы. Он посветил фонариком, но никаких таблеток на тумбочке не обнаружил.

«Наверное, Гуля все убрала, – подумал он. – Впрочем, зачем это мне – мертвого ведь не вернуть».

Незадолго до предполагавшейся даты ухода Михаил еще раз посоветовался со Стасом:

– От нас тут ближайшие станции метро – Киевская и Спортивная. Кутузовская – не в счет, она открытая. За железной дорогой еще Парк Победы, но это такими буреломами надо пробираться, что боюсь, от нас одни кости останутся. Нет, кажется, Парк Победы заброшен – не помню я, что тот сталкер рассказывал. Черт, раньше так все было просто – вбил в поисковик нужный маршрут, и тут же тебе все варианты. На Киевскую не очень-то хочется – вдруг там остался кто-нибудь, кто меня еще помнит? Хотя вообще-то меня они звали вернуться в свое время. Но тогда я был моложе, а кому я такой нужен сейчас? Нет, не пойду – из-за того, что с Ланкой так обошлись. Ведь если бы не это, может, мы бы и сейчас жили там.

– Без толку гадать, история сослагательных наклонений не знает, – хмыкнул Стас. – Но если тебе так не хочется, не пойдем на Киевскую. Остается, значит, Спортивная? Хотя если бы ты встретил знакомых, они бы хоть могли подтвердить, что ты – не шпион.

– Да, как же, подтвердят такие. – Михаил хмыкнул. – Да если меня вешать соберутся, они со своей веревкой прибегут. Значит, Спортивная. Говорили, там красные обосновались, но мне, если честно, давно без разницы – что красные, что фиолетовые, к фашистам бы только не хотелось. Я прикинул – нам по пути Москву-реку переходить придется. По тому мосту, где Третье транспортное проходит… проходило. Открытое место, конечно, если иметь в виду опасность с воздуха. Ну, будем как-то перебежками двигаться. Я, когда сюда добирался, когда еще мутантов в помине не было, видел – там полно машин ржавеет, есть где укрыться.

– Ну это ты сам смотри, – хмыкнул Стас, – я в этих местах не был давно, с тех пор многое изменилось. Главное – не нарваться на лемуров. Знаешь, жуткие твари. Прикидываются милыми котятками, а потом та-а-а-акие когти выпускают – мама не горюй. До сих пор как вспомню, так вздрагиваю.

– Тут и без лемуров всякой дряни хватает, – вздохнул Михаил.

Глава 11 Назад, в метро

Наконец настала холодная осенняя ночь, предназначенная для выхода. Михаил специально дожидался безоблачной, ясной погоды, чтобы хоть как-то различать дорогу. Подгадали еще так, чтобы выходить не в полнолуние – на этом особенно настаивал Стас, уверяя, что твари в этот период буквально с ума сходят, и соваться на поверхность при полной луне – верное самоубийство.

Пришло время прощаться – было ясно, что больше они друг друга не увидят никогда. Джаник ревел из-за того, что уходит Ирка, и Рустам даже одернул его, считая, что брат ведет себя недостойно. Гуля не плакала, но в ее взгляде была тоска. Наташка все еще была в шоке после смерти матери, и глаза у нее были на мокром месте, но, кажется, она испытывала облегчение, что сестра уходит – идея многоженства была ей все же не по нутру, хотя перечить Рустаму она не решалась. А тот выглядел серьезным, но не сказать, чтобы печальным. Наверное, уже готовился руководить оставшимися. Вряд ли они будут скучать без взрослых. Сакина подбежала и обвила руками шею врача, потом обняла Ирку, а Стаса обнимать не стала. У Михаила вдруг сердце сжалось – все же с этими детьми он бок о бок прожил много лет, да и к Гулиному молчаливому присутствию привык. Но сил не было оставаться после смерти Светланы здесь, где все напоминало о ней. «На миру и смерть красна», – вдруг вспомнилось ему. Он утешал себя тем, что все равно не сможет скоро охотиться, не сумеет быть полезным здесь. Лучше уж они пойдут к людям – судя по рассказам, в метро жизнь все-таки полегче. А если уж погибнут по пути, значит, так суждено. Теперь, когда жены не стало, мысль о смерти не слишком его пугала.

Он окинул взглядом свою команду – Стаса в потрепанной химзе, тщедушную Ирку, на которой костюм сидел, как на вешалке. Оружия у них было мало – тот самый автомат, с которым Михаил пришел из метро и патроны к которому берег все эти годы, да пистолет. Второй автомат он оставил Рустаму вместе с охотничьим ружьем. Автомат Михаил взял себе, пистолет хотел было дать Стасу, но тот настоял на том, чтобы вручить его Ирке. Сказал, что в случае чего будет метать ножи. В ножах у них недостатка не было, и Михаил согласился.

Выбравшись наружу, они немного постояли, привыкая. Листья с деревьев уже облетели, и это Михаил тоже учитывал, это было на руку. По крайней мере, можно было различать что-то, хотя и они сами становились заметнее.

Михаил тихонько двинулся вверх, в сторону Мосфильмовской – они заранее договорились, что он будет показывать дорогу, Ирка пойдет следом, а замыкающим – Стас. И тут врач вдруг ощутил приступ такой тоски, что чуть было не остановился. Он не глядя ощутил, как насторожился сзади Стас – может, тоже что-то чувствовал. А внутренний голос – или то был внешний – тем временем шептал ему: «Куда ты идешь, на верную смерть? Может, у тебя еще есть шанс найти сына, а ты уходишь?» Но Михаил, сжав зубы, шагнул вперед. Все это уже было думано-передумано, и менять решение было поздно.

В кустах раздался треск. Михаил вскинул было автомат, но в свете месяца увидел, что то была одна из собак бывшей стаи, которая распалась со смертью Мальчика. Пес слабо вильнул хвостом, приветствуя, – облезлый, драный, и поплелся дальше. Михаил, не оборачиваясь, ободряюще махнул Ирке и Стасу. Их путь шел в гору, и вскоре непривычная к таким броскам девушка начала уставать – она еле плелась. Михаил гнал от себя мысли, что расстояние до метро она может и не осилить. Вспомнил, как когда-то вез Ланку в тележке из супермаркета, как самому удалось завести машину. Сейчас такой номер не пройдет, простоявшие двадцать лет на улице автомобили превратились в груду бесполезного металла. Он запоздало подумал, что могли остаться машины где-нибудь в подземных гаражах. И все равно вряд ли их получилось бы завести, да и непонятно, во что превратился бензин за эти годы. Врач прикинул, что в крайнем случае можно было бы передневать в какой-нибудь из квартир, но это было нежелательно.

Сбоку послышался шорох, словно тащили что-то тяжелое. Или кто-то полз, волоча брюхо по земле. Михаил напрягся, застыл, подняв руку – условный сигнал для остальных затаиться. Странно, но существо, производящее шорох, ими как будто не интересовалось – звук постепенно начал отдаляться и затих где-то в кустах. Михаил махнул рукой – идем. Оставалось совсем немного до Мосфильмовской, там будет полегче. В прежние времена у него бы ушло на этот путь минут пятнадцать, несмотря на то что дорога шла в гору. А теперь ему показалось, что они добирались целый час. Но время в запасе еще было, они ведь вышли, как только стемнело.

На Мосфильмовскую выбрались неподалеку от памятника Леонову, и Михаил ободряюще сжал Иркину руку, давая понять, что не надо пугаться застывшей фигуры. Они пошли вниз, к Москве-реке, а справа поваленная местами решетка обозначала границы киностудии. Михаил вновь вспомнил про отца и тетю Соню, которых где-то здесь застал тот самый день. Он вел свой маленький отряд вдоль домов, чтобы можно было укрыться. Вот уже и круг, откуда уходит к Воробьевым горам улица Косыгина. Здесь дома отступали, слева тянулся поросший деревьями холм, дорога шла под уклон. А впереди, там, где была река, вдруг раздался отчетливый плеск, будто какая-то туша рухнула в воду с моста. Они невольно застыли. «Черт, этого еще не хватало», – подумал Михаил. Он как-то не учел, что река теперь тоже наверняка жила своей жизнью. Но Стас, кажется, был не робкого десятка, а Ирка, похоже, от ужаса уже ничего не соображала, кроме того, что надо идти следом за отцом и останавливаться по команде.

Плохо было то, что теперь они оказались на открытом месте. Михаил вдруг запоздало подумал – все расчеты основывались на том, что мост еще цел, а если нет? Но в этом случае оставался еще путь к Киевской, как ни противно было об этом думать.

К счастью, мост вроде бы держался, хотя кое-где виден был ущерб, нанесенный ему временем. Михаил махнул рукой спутникам, призывая укрываться за проржавевшими автомобилями, и первым подал пример. Со стороны это выглядело, наверное, по-идиотски – трое в пустом городе играют в разведчиков. Но Михаилу сейчас было не до шуток. А что, если встретится кто-нибудь из сталкеров метро – кажется, Петр тогда рассказывал про их опознавательный знак, три круга фонарем. Фонарь, к счастью, он с собой прихватил. Хотя предпочитал пока им не пользоваться, не привлекать к себе лишнего внимания.

С моста открылся вид на набережную, на Воробьевы горы. Вон же она, высотка МГУ, торчит себе, окутанная поднимающимся от реки туманом. А по левую руку, на другой стороне реки, виднеются стены из красного кирпича и красно-белые башни Новодевичьего монастыря, слабо блестят в свете месяца купола, с которых еще не облезла позолота. Тут в тумане послышались странные звуки, какое-то хрюканье – и Михаилу стало не до высотки. Он увидел, что Ирка стоит на самом краю моста, а рядом пролом, и внизу плещется черная вода. Шагнул к дочери, схватил за руку и оттащил от опасного места. Та вцепилась в его руку мертвой хваткой, и Михаил поволок ее за собой. Тень на мгновение закрыла месяц – облако, что ли? Но это было не облако. Характерный силуэт с огромными перепончатыми крыльями закружился над ними. Раздался клекот. Михаил пихнул Ирку под первую попавшуюся машину, сам рухнул рядом. Где, интересно, Стас? Михаил не видел, но надеялся, что тот последовал их примеру. Ирка, видимо, обезумев от ужаса, принялась выползать обратно – Михаил в сердцах пихнул ее назад.

Тут он увидел Стаса – тварь поднималась в воздух, держа в когтях его тело, и Михаил провожал ее безумным взглядом. Он поднял было автомат, но тут же понял, что стрелять – еще хуже. Тварь летела над рекой, и если разожмет когти, ее добыча рухнет в ледяную воду. Так и так спасения нет. Может быть… но Михаил не смог заставить себя выстрелить в безжизненно болтавшуюся в когтях чудовища фигуру. Вдруг все-таки надежда еще осталась… Но в глубине души он знал – шансов на спасение у бедняги практически нет.

Он оглянулся. Ирка вылезала из-под машины. Тряслась, как овечий хвост. Наверное, сто раз уже пожалела, что решилась идти в метро. Но теперь обратной дороги у них не было. Оставалось не так уж много.

Тварь, уволокшая Стаса, уже давно скрылась из глаз – полетела куда-то в сторону Крымского моста. Михаил успокаивал свою совесть тем, что если Стас в сознании, то у него есть ножи, а если нет… то, наверное, он ничего не успеет почувствовать. Но на душе все равно было погано.

Он едва не наступил в какую-то слизь, насторожился. Оттащил от этого места подальше Ирку. Потом увидел – там, где слизь соприкасалась с колесом, от резины остались одни ошметки. Запоздало вздрогнул. Уловил какое-то движение чуть впереди. Там, среди машин, двигалось нечто серое, потихоньку удаляясь. Михаил осторожно выглянул из-за стоящего рядом микроавтобуса – впереди величаво полз огромный слизень, оставляя за собой ту самую субстанцию, которая с легкостью разъела покрышку. Михаил вздрогнул и внимательно посмотрел под ноги. Потом снова взял Ирку за руку и поволок за собой. Нужно было торопиться.

Наконец черная вода внизу уступила место асфальту. Еще чуть-чуть – и они у цели. Откроют им или нет? Справа тянулась железнодорожная насыпь, за которой был стадион «Лужники», слева было подобие сквера. Вон там, чуть дальше – вход в метро. Лаконичный бежевый павильон, портик, подпираемый высокими прямоугольными колоннами. А поодаль возвышается гостиница «Юность» – серая бетонная коробка. Но Михаилу что-то не понравилось. Померещилось какое-то движение на одном из верхних этажей гостиницы, где стекла были выбиты. Поблизости он увидел вентшахту и подумал, что лучше, пожалуй, будет проникнуть в туннель этим путем. Дернул за руку дочь и первым полез в люк, светя фонариком. Он не ошибся в расчетах – шахта привела их в туннель, где под ногами хлюпала вода и потихоньку ржавели рельсы. По некоторым признакам Михаил догадался, что люди бывали здесь и после Катастрофы. Хотя непонятно, зачем им было ходить в сторону открытой станции Ленинские горы? И тут он вспомнил какие-то давние слухи… кажется, поговаривали, что был и туннель под рекой. Он досадливо помотал головой. Зачем думать об этом сейчас? Их цель – станция Спортивная, и до нее рукой подать. Но он боялся, он невыносимо боялся того момента, когда увидит людей. Как их примут здесь? Ему все равно, не так уж много ему осталось, но вот Ирка? Чтобы оттянуть время, он достал из рюкзака немного копченого мяса, пожевал сам и велел подкрепиться дочери. Потом еще посидел некоторое время. Ирка положила голову ему на плечо, и по ровному дыханию он догадался, что она заснула. Пусть спит, ей надо набраться сил перед тем, что им предстоит. Потихоньку он задремал и сам.

Проснулся оттого, что рядом капала вода. Иринка уже не спала – сидела, обхватив колени. Было слышно, как неподалеку попискивает крыса, учуяв съестное. Врач вспомнил – если в туннеле крысы, надо радоваться – значит, нет поблизости какой-нибудь дряни похуже. Так рассказывал тот сталкер с птичьей кличкой. Михаил достал еще немного мяса – кто знает, что там их ждет впереди и когда теперь доведется поесть. Потом сказал дочери:

– Идем. Пора.

Иринка тихо вздохнула. Он потрепал ее по голове:

– Ну-ну, не бойся. Здесь тоже люди живут. Сама ведь хотела в метро.

Голос его звучал не слишком уверенно.

– Тут темно и страшно, – сказала она.

– Ну ничего, сейчас выйдем на станцию, к людям.

Он вовсе не был уверен, что им там окажут радушный прием. Но девочка немного приободрилась. Судя по всему, она представляла себе метро несколько по-иному.

И они двинулись вперед. Совсем скоро увидели впереди свет, и тут же голос, показавшийся им громовым, окликнул:

– Стой! Кто идет?

Тот сталкер, что приходил к ним, рассказывал о постах возле каждой станции, и Михаил был готов и Иришку предупредил – они покорно стояли, пока их обыскивали люди в потрепанных ватниках с нашитыми на груди красными звездами. Потом их повели на станцию. Здесь, видно, очень опасались вторжения – врач насчитал еще два кордона. Когда, наконец, они поднялись на платформу, у него чуть ноги не подкосились. Он не верил, что дошел, наконец, что перед ним – станция Спортивная, которую он уже почти два десятка лет не видел. Обветшалая, потускневшая, но все равно прекрасная. Единственные цветные пятна – красные флаги, развешанные на стенах. Иришка жадно разглядывала все вокруг, и он представил себе, каким окружающее кажется ей. Пусть лица у людей серы, как и одежда, пусть взгляды у них нерадостные, но станция с ее просторным залом превосходит все, что девочка видела в своей недолгой жизни. А это она еще на кольцевых не бывала. Первым делом их по очереди отвели в душ, где из ржавых труб текла тонкими струйками вода, после мытья выдали залатанную, ветхую, но чистую одежду, а их вещи забрали – на обработку, как сказал один из охранников. Михаил заставил себя сосредоточиться – сейчас многое зависело от того, удастся ли ему убедить людей, что он – не враг. Дрозд говорил, что на станциях боятся лазутчиков. Может, и их с Иринкой примут за шпионов? Сейчас наверняка устроят дознание, и надо как-то объяснить, кто они на самом деле. Их отвели в подсобное помещение, где стены были выложены кафелем.

Сидящий за столом молодой военный поднял усталые глаза от бумаг. На Михаила глянули Ланкины глаза, он увидел над бровью парня такую же родинку, как у покойной жены.

– Кто вы? Откуда пришли? – спросил тот.

– Матвей, – вдруг вырвалось у Михаила. И парень чуть заметно вздрогнул. Михаил готов был поклясться – в эту секунду он все понял. Но тут же овладел собой.

– Повторяю вопрос, – сказал он. – Кто вы и откуда?

Михаил попытался сосредоточиться, но ему мешали эти глаза. Как странно, что мальчик, в сущности, не посторонний ему, сидит и смотрит на него, как на чужого. И вдруг он понял, что Иринка не знает всей этой истории. Стоит ли посвящать ее во все сейчас?

– А можно, я лучше напишу, – спросил он.

Военный пожал плечами.

– Постарайтесь экономить бумагу, – сказал он. – Когда будете готовы, скажите караульному – я прочту ваш отчет и вызову вас.

– Хорошо, – покорно сказал врач, – но мы с дочкой очень голодны.

Молодой военный кивнул и крикнул в приоткрытую дверь:

– Зимин!

И когда появился невзрачный человек средних лет, распорядился:

– Покормите их.

Врача с дочерью отвели в другое подсобное помещение. Вскоре невзрачный человечек принес им по миске горячей, хотя и жидкой похлебки. Они с жадностью набросились на еду. Михаил пытался понять, что за комочки плавают в этом супе – грибы, что ли? Уж точно не мясо. Ему попалась какая-то зелень, подозрительно похожая на мох, но он предпочел не задумываться. Поев, они сразу почувствовали себя лучше.

Их отвели в камеру. Иринка обернулась к отцу.

– Откуда ты его знаешь? – спросила она.

Тот задумался.

– Мне про него сталкер рассказывал, – наконец соврал он. – К нам в бункер когда-то приходил сталкер из метро, когда ты еще маленькая была, помнишь?

Он не хотел говорить дочери правду. Еще неизвестно, как Матвей обойдется с ними – ведь сейчас их жизнь, по сути, зависит от него. А судя по тому, что парень не спешит его признавать, дело может обернуться для них не самым лучшим образом. Михаил в чем-то понимал его – это только герои сериалов могли радоваться возвращению блудного отца через двадцать лет. Тем более это ему требовалась в данный момент помощь Матвея, а не наоборот. И он бы не осудил парня, если бы тот отказался ему помогать. В конце концов, его бросили на чужих, по сути, предав. Просто случайность, что приемные родители оказались, видимо, хорошими людьми и добросовестно отнеслись к воспитанию мальчика. И все же, как бы ни обернулось дело, он был так рад, что сын Ланки вырос, а не умер во младенчестве. С души врача словно камень свалился – значит, они тогда приняли правильное решение.

Михаил долго корпел, стараясь уместить историю своей жизни на нескольких выделенных ему страничках. Когда ему показалось, что точнее уже не скажешь, перечитал еще раз. Покивал сам себе. Он написал все как есть, только не стал упоминать, что не является родным отцом Матвея. А почему – и сам бы не мог объяснить. Казалось бы, в таком случае ответственности он особой за судьбу брошенного ребенка не несет. Но врач чувствовал, что по большому счету это не так. Уж лучше пусть парень думает, что бросили его из-за тяжелых обстоятельств, пусть даже считает свою мать не совсем нормальной. Незачем ему знать, что на самом деле его родной отец – совсем другой мужчина, и что он тоже предал своего ребенка. Михаил задумался – можно ли так считать – и опять сам себе покивал. Если бы не предал, то с Ланкой в тот страшный час был бы именно он, и вышла бы совсем другая история. Врач еще упомянул, что о покинутом в метро младенце остальные их дети ничего не знали. И что все остальные обитатели бункера, кроме них, погибли – тут он мысленно попросил прощения у оставшихся, но чувствовал, что так будет лучше. И точного местоположения бункера тоже не стал указывать на всякий случай.

Он постучал в дверь, и когда заглянул часовой, отдал ему исписанные скупым почерком листы. Через некоторое время тот вызвал его на допрос – на этот раз одного, без Ирины.

Молодой военный пристально глядел на него, держа бумаги в руках.

– Первая часть вашей истории похожа на правду, – тихо сказал он. – По крайней мере, мои приемные родители рассказывали то же самое.

Он выглядел спокойным и сосредоточенным. Михаил вздохнул. Конечно, глупо было бы думать, что мальчик кинется ему на шею с криком «Папа!». И все же он не ожидал от Матвея такого самообладания. Он думал, что парень спросит – как же ты мог? Почему кинул меня на чужих людей? Но тот явно не был намерен признавать внезапно свалившихся на голову родственников, и Михаил не мог осуждать его за это.

– Значит, все это время вы жили в бункере примерно здесь? – Парень ткнул пальцем в лежащую перед ним истрепанную карту. Место он указал не совсем точно, но Михаил решил не поправлять.

– Да, – ответил врач.

– А почему вы вдруг решили вернуться?

И тут Михаил понял, что это очень трудно объяснить. Парень сверлил его взглядом.

– Я думал о дочери. Ей не надо было оставаться там. Бункер – неподходящее для нее место.

– Она же там выросла. – Парень прищурился. – Понимаете, я обязан все проверить. Откуда я знаю, что вы – не шпионы? Может, того человека, который ушел с женой с Киевской девятнадцать лет назад, уже и в живых-то давно нет. А кто-то из тех, кто знает эту историю, решил придумать такую легенду для разведчиков. Киевская – это Ганза. У нас напряженные отношения с Ганзой. Мы должны быть бдительны. – Он повысил голос, явно повторяя то, чему его учили. Михаил не так уж много видел коммунистов в прежней жизни – разве что несколько старушек на митинге. Да еще, может, дядю Гену – если, конечно, того можно было так назвать. Но что-то знакомое почудилось ему сейчас в интонациях мальчика. Возможно, тот подозревал, что их подслушивают.

– Ну? – вдруг совсем другим тоном, негромко спросил Матвей.

– Это было последнее желание ее матери, – тихо ответил врач. – Она просила отвести девочку к людям. И кстати, есть способ проверить, кто я. Твои приемные родители наверняка узнают меня, хотя столько лет прошло.

Парень нахмурился.

– Я подумаю о том, чтобы устроить вам очную ставку с моим отцом, – сухо сказал он. – Моя мать умерла. Допустим, я вам верю. Но есть кое-что еще, – продолжал парень таким тоном, что Михаил сразу насторожился. – Как вы объясните вот это?

В его руках был измятый, грязный клочок бумаги.

– Что это? – удивился Михаил.

– Это было найдено в вашем рюкзаке. Можете объяснить, что тут написано?

Михаил взял скомканную бумагу. Вгляделся в разбегающиеся буквы. Кажется, это был почерк Стаса. «…Не было возможности поговорить… подслушивали… Наташа… таблетки, Гарик, ружье… Рустам». Он вздрогнул. Это не укрылось от глаз военного. Но Михаилу было наплевать. На что смеет намекать этот тип! Лучше бы он замерз на поверхности, лучше бы его никогда не приносили в бункер. Наташа, конечно, девочка с характером, но никогда она бы не сделала такого… Не обрекла бы на смерть родную мать. И Рустам… Они же дети! А Гарик был его отцом. Этот гад судит всех в меру своей испорченности! И если бы он не погиб по дороге, Михаил сам, собственными руками убил бы его сейчас.

Он вдруг осознал, что следователь ждет ответа.

– Это не имеет отношения к нашему походу, – сказал он хрипло. – Это отголоски происшедшего в последний год в бункере. Умерло несколько человек, а этот пришлый, которого мы подобрали…

– Который рассказывал про Рублевку и фараона? – понимающе спросил военный.

– Да, да, он самый. Это он подбросил. Он пытается объяснить все чьим-то злым умыслом, у него больное воображение… Стравливал всех между собой.

– Это заметно, – прохладно сказал следователь. – И все же, о каком ружье шла речь? Выглядит как план действий. А поскольку вы говорите, что этого вашего пришельца унесла вичуха, сразу возникает вопрос – а был ли мальчик?

Вопрос показался Михаилу знакомым, кажется, это было из какой-то книги. «Наверное, у них тут хорошая библиотека», – некстати подумал врач. Ему было приятно, что сын Ланки перенял от матери любовь к чтению. И явно пользуется здесь весом – раз в такие юные годы уже занимает ответственную должность. А тут вот непонятные родственники свалились, как снег на голову – не испортят ли они случайно жизнь парню?

– У моей напарницы во время вылазки было разряжено ружье. Из-за этого она погибла. Автор записки пытается искать виноватых.

– А кто был виноват? – заинтересовался парень.

– Думаю, никто. Она сама последнее время нервничала… скорее всего, просто забыла.

– Понятно, – задумчиво протянул военный. Положил листок в какую-то плошку на столе, чиркнул зажигалкой.

– Что вы делаете? – спросил Михаил.

– Так будет лучше. Меньше будет к вам вопросов. Забудьте, что вы эту бумажку видели. И про Рублевку лучше тоже забудьте. Это был просто бред. Да, вот еще что. Вы ведь там были совсем недалеко… вы не встречали там других людей? Тут у нас некоторые думают, что ученые…

– Вы про высотку МГУ и ее подвалы? Высотка вроде стоит, а людей не видели. Ну, кроме этого, с Рублевки.

Михаил решил, что чем меньше он будет рассказывать, тем лучше.

Парень надолго задумался.

– Что с нами теперь будет? – спросил наконец врач.

– Я доложу руководству, что вы не опасны, и буду просить отправить вас в Полис – ваша история может заинтересовать браминов.

– Кого? – переспросил Михаил. – Ах, ну да, понятно.

– Возможно, я сам буду сопровождать вас, – продолжал молодой военный, – и я надеюсь, что вы меня не подведете.

– Спасибо, – сказал Михаил. – Мы будем выполнять все ваши указания.

Он решил, что юноша спешит побыстрее избавиться от сомнительных гостей, и осуждать его за это трудно.

– Я хотел спросить, – внезапно смутился тот, – это фотография вашей жены?

Фотокарточка, которую Михаил бережно запаял в полиэтилен, сохранилась не лучшим образом, и все же Ланкино лицо еще можно было разглядеть. Когда Михаил кивнул, парень внимательно всмотрелся в едва различимые черты. Глаза его потемнели, он закусил губу. Потом, опомнившись, протянул карточку Михаилу.

– Возьмите. Девочка похожа на нее. Кстати, те лекарства в рюкзаке… не хотите ли оставить чуть-чуть нашему врачу? Он был бы очень рад.

– О чем разговор? Конечно, – смущенно забормотал Михаил. – Пусть скажет, что ему надо.

– Должен вас предупредить, – сказал мальчик, – что по нынешним временам это целое состояние. Вы вовсе не обязаны отдавать ему все. Никто не знает, что будет дальше. Вам эти таблетки могут очень пригодиться самому – ими расплачиваются наравне с патронами. За еду и ночлег, например.

– Понимаю, – закивал Михаил, оценив порядочность мальчика. Ведь чего стоило бы просто конфисковать у него эти сокровища, а тот честно предлагает поделиться. Определенно, приемные родители хорошо воспитали его. – Так мы теперь свободны?

Матвей задумался, забарабанил пальцами по столу.

– Мне кажется, будет лучше, если вы пока останетесь под охраной, – наконец сказал он. – Для вашей же пользы. Вопрос об отправке вас в Полис будет решен в ближайшие два дня.

Михаил вернулся к Ирке. Та внимательно посмотрела на него.

– Ну что, папа? Они нам верят?

– Не знаю, – тихонько сказал Михаил, косясь на дверь. – Вроде бы, верят, но оставлять у себя не хотят. Отправят в Полис, а там видно будет.

– А что такое Полис?

– Судя по тому, что я слышал, там светло и много книг. Думаю, тебе там понравится.

– А этот парень, который нас допрашивал? Он ведь хороший, да? Почему он не попросит за нас?

– Тише, – сказал Михаил, – кажется, здесь не все так просто.

Но его дочь, видимо, уже и сама догадывалась об этом, потому что вздохнула и замолчала.

Ближе к вечеру к ним заглянул станционный врач и был потрясен ассортиментом лекарств в рюкзаке Михаила. И тот лишний раз похвалил себя за предусмотрительность. Поделился с коллегой самым необходимым, при этом и у самого кое-что еще осталось.

А на следующий день Матвей зашел за ними.

– Собирайтесь, – сказал он, – дрезина ждет.

Они вышли на платформу, и Ирка даже рот раскрыла, увидев дрезину с прицепленным к ней вагоном.

Пока ехали, она крутила головой, изумляясь. Михаил тоже оглядывался по сторонам – вот притормозили перед Фрунзенской, которая выглядела тоже какой-то затертой, зато красные флаги были и тут развешаны повсюду. «Товарищ Москвин», – краем уха услышал он и понял – это тот самый, которому не донес тогда послание раненый сталкер. Но дрезина уже катилась дальше – к Парку Культуры. Промелькнула Кропоткинская – ряды одинаковых палаток, чьи-то полустершиеся изображения на стенах и флаги, флаги, флаги. У врача сжалось сердце – как же обветшала эта станция. Ирка таращилась на диковинные колонны, казалось, не замечая бедности и неухоженности.

– Папа! Тут так красиво, – шепнула она. Матвей услышал, хмыкнув, как Михаилу показалось, одобрительно. Люди на платформе занимались своими делами и как будто не обратили на них никакого внимания. Дрезина снова нырнула в темный туннель, и вскоре они уже подъезжали к блокпостам Библиотеки имени Ленина.

Михаил испытывал щемящее чувство, видя эти станции, такие знакомые, после долгого перерыва. Они словно бы выцвели, и, кажется, недалек был тот час, когда начнут потихоньку рушиться. И все же жизнь здесь продолжалась каким-то чудом.

На подъезде к Библиотеке в глаза ударил свет. И на секунду Михаилу показалось, что все как прежде – что они с Ланкой едут в метро и сейчас выберутся из подземки и отправятся гулять в Александровский сад. Но он тут же вспомнил, что Ланка осталась лежать на берегу Сетуни, а рядом с ним – подросшая дочь, единственное, что у него осталось.

Матвей тем временем о чем-то уже толковал с подошедшими людьми в военной форме. Михаил заметил, что у них на висках татуировки – двуглавые орлы. Не удивился – Матвей предупреждал его, что власть в Полисе принадлежит кшатриям-военным и браминам-книжникам.

Насколько мог понять Михаил, их спутник объяснял встречавшим что-то про документы. Те недовольно качали головами. Потом один окинул взглядом их с Иркой и поманил к себе. Михаил, взяв за руку дочь, совсем растерявшуюся от обилия света и людей, выбрался на платформу.

– Я должен отправляться обратно, – сказал Матвей.

Михаил кивнул, не находя слов. Конечно, иначе и быть не могло, а вот Ирку такой поворот событий поразил. Она уже успела немного привыкнуть к неразговорчивому парню и чувствовала, что тот опекает их, стараясь не показывать этого. А теперь что же – бросает их одних среди чужих, где они никого не знают?

– А как же мы? – пискнула она.

– Товарищ Красков вам поможет, – коротко сказал Матвей. – Он обещал посодействовать с документами, когда вы ответите на его вопросы.

– А мы вас еще увидим? – не унималась девочка.

Матвей еле заметно усмехнулся.

– Не знаю. Если что будет нужно – найдете меня. А теперь мне пора. У меня тут еще дела.

И он растворился в толпе. Иркино лицо на секунду вытянулось, но она быстро забыла об их спутнике, ошеломленная обилием новых впечатлений.

– Идемте со мной, – сказал товарищ Красков.

Ирка оглядывалась по сторонам, щурясь от яркого света. Сколько народу! И сколько здесь книг. Они лежат на низеньких столиках – подходи и разглядывай. Ей очень хотелось задержаться возле лотка, но отец взял за руку, увлекая за их провожатым. Она не видела, что Матвей следит за ними, смешавшись с толпой.

А он забавлялся удивлением этой девчонки – его сестры. Когда он в первый раз попал в Полис, то так же крутил головой по сторонам. Теперь-то его не удивить. А все же жаль, что пришлось вот так, сразу, расстаться. Этот мужик, ее отец, выглядит совсем старым – странно думать, что он и его отец тоже. Матвей уже не злился на него – как увидел его измученное лицо, так и понял, что в жизни тому явно пришлось несладко. И избавиться от внезапно нашедшихся родственников торопился вовсе не от обиды на них. Просто так будет лучше для всех. Он знал, как иной раз пропадали с их станции люди – за ними приходили и увозили туда, откуда практически не возвращаются. И про Берилаг слышал. Этот старик, его отец, даже не подозревает, какого труда стоило Матвею убедить руководство отправить пленников в Полис. Их могли просто расстрелять как шпионов, не разбираясь особо. Сами-то они, кажется, даже не подозревали об этом. А теперь, если у них хватит ума устроиться здесь или хотя бы получить документы и перебраться на другие станции, есть надежда, что на Красной Линии про них забудут. Еще не факт, что эта история пройдет для него без последствий. Если кто-нибудь решит донести, представив дело так, что он укрывал лазутчиков, он и сам может загреметь куда подальше. Что ж, он примет свою судьбу как должное – люди страдали и за меньшее. Мужчина и девушка скрылись в подсобных помещениях в конце платформы, и он медленно двинулся дальше. У него еще будет время подумать обо всем позже.

Михаила с Иркой долго расспрашивали – сначала военные, потом брамины. Военных интересовала высотка МГУ и бункер в Раменках, но они быстро поняли, что об этом Михаилу ничего не известно. И сдали их с рук на руки людям в серых халатах, на висках у которых красовались вытатуированные книги. У этих вопросов было куда больше. Их интересовало все – и каким образом удавалось поселенцам так долго выживать в бункере, и особенности детей, которые у них рождались, и попадавшиеся в окрестностях мутанты. Вот разве что к рассказам о Рублевке и правящем там фараоне и те, и другие относились скептически, намекая, что, скорее всего, то был бред больного. А поскольку Стас погиб, опровергнуть это было некому. Михаил и сам уже начинал сомневаться – мало ли что рассказал им пришлый, зря они, наверное, верили ему.

Товарищ Красков действительно помог им с документами. Им даже отвели комнатушку на Боровицкой, где жилища были устроены в проемах между арками. Вдоль стен между проемами стояли книжные стеллажи, и это приводило Ирку в восхищение – она могла часами разглядывать стоявшие на полках пестрые томики. И в общем, все как-то налаживалось. Если, конечно, не считать того, что им намекнули – жилье пока временное. Да и запас лекарств у Михаила, которые он менял на самую ходовую здесь валюту – патроны – был не бесконечным. Врач уже подумывал, каким способом его пополнять и чем можно тут заняться, чтобы прокормить себя и дочь. Михаил чувствовал – самое главное в его жизни уже случилось, теперь остается только заботиться об Ирке. У нее уже появились здесь знакомые, может, девочка и судьбу свою тут найдет. Он уже слышал – и от Матвея, и здесь, от браминов – что Полис является средоточием знаний, что обитателям его есть чем гордиться. И хотя при ближайшем рассмотрении ему вовсе не так уж здесь нравилось, возможно, для его дочери тут самое подходящее место.

Ради нее он согласен был делать все, что предложат. Как врач он здесь не очень котировался, хватало и лучших специалистов, но амбиции его не заедали, он готов был трудиться и на подхвате, санитаром. А если захочется вновь подняться наверх… что ж, браминам нужны были книги из Великой Библиотеки. Михаил уже слышал о тех, которые стерегут ее наверху, но не боялся. С тех пор как он потерял жену, его уже ничто не пугало.

Иногда он вспоминал тех, кто остался в бункере – Наташку, Рустама, Гулю. Как-то они там? Тут же всплывали в памяти каракули Стаса, его гадкие намеки… Нет, их дети не были способны ни на что подобное. Не иначе, как сам Стас выдал желаемое за действительное, приписав им свои намерения. А возможно, сам все и устроил. Михаил уже даже и смерть жены готов был приписать ему, и если в чем-то горько раскаивался, то лишь в том, что не оставил в свое время раненого на берегу. Пусть бы уж лучше умер один чужой, чем близкие ему люди.

Однажды он заметил – один из этих, с татуировками на висках, засматривается на его дочь. И решил поговорить с ней.

– Нравится он тебе? – осторожно спросил врач.

Она рассеянно взглянула на него.

– Знаешь, это не важно.

– То есть не нравится? – уточнил Михаил.

– Какая разница? – В Иркиных глазах он увидел упрямство. – Мне очень нравится здесь. И я хочу быть всегда здесь, пусть для этого придется мыть полы или стать чьей-нибудь женой. А он меня любит и обижать не станет.

И врач понял – дочь вписывается в эту жизнь. А он – нет. Его здесь только терпят. И неизвестно, сколько еще готовы будут терпеть. В общем-то он здесь – лишний. Может быть, ради нее ему тоже придумают тут занятие. А он тосковал по Ланке и даже по Тине, вновь переживал смерть Гарика и все чаще вспоминал родные берега, пытаясь представить, что там сейчас творится. Привыкнув быть главным там, в бункере, он не мог смириться с тем, что здесь от него ничего не зависит. И даже не в этом было дело, а в том, что ему нравилось быть нужным для окружающих. А тут в его услугах, похоже, не очень-то нуждались. Но и путь обратно в бункер был ему заказан. Никого близкого там у него не осталось. Наташку он и раньше не воспринимал как дочь, а с тех пор, как она стала во всем слушать Рустама, окончательно охладел к ней.

И он принял решение. Попросился наверх. О предстоящих опасностях знал уже хорошо. Нет, он вовсе не собирался нарочно глядеть на кремлевские звезды. Он хотел использовать остаток жизни с пользой и хоть напоследок узнать что-то новое. Дочери он не сказал, что его цель – заглянуть в Великую Библиотеку, она считала, что он просто отправился на разведку. И все равно волновалась за него и плакала. Предчувствовала, наверное.

Он нарочно попросил ее не провожать его. Выходил он с Боровицкой и когда очутился на улице, увидел перед собой облупившиеся особнячки на противоположной стороне Моховой, мимо которых гулял последний раз двадцать лет назад, и сердце тоскливо защемило. Все-таки стоило вернуться, чтобы еще хоть раз посмотреть на все это. Странный клекот, раздавшийся откуда-то сверху, привлек его внимание и напомнил об опасности. Он повернул налево и тихонько скользнул вдоль улицы к ступеням Великой Библиотеки, стараясь не смотреть в сторону Кремля. Ведь сталкеры не зря предпочитают ходить парами: если вдруг один засмотрится на звезды, напарник вытащит. А его никто не вытащит, надо самому о себе заботиться. Он задумался о вечно голодной биомассе, которая, по слухам, обитает там, подманивая все, что движется. На секунду ему даже показалось, что он слышит этот зов. Но врач усилием воли отогнал искушение поднять глаза и хотя бы посмотреть в ту сторону, где в проеме между зданиями видна красная кирпичная стена. И ведь отговаривали его идти в одиночку, но явно без особого рвения. Видимо, рассуждали так: удастся ему вернуться живым и с добычей – отлично! А не получится… ну что ж, его предупреждали.

Михаил мельком покосился на памятник – сидящего в неудобной позе Федора Михайловича. Когда-то они с Ланкой гуляли здесь, сидели на траве в Александровскому саду, где все цвело и благоухало, заходили в Охотный ряд. А теперь дома вокруг стоят пустые, сквозь выбитые стекла внутрь врывается ветер. Со стороны невидимой в темноте реки донесся громкий плеск, врач вздрогнул, но оглядываться не стал. Вот уже и ступени, осталось немного. Только не факт, что в здании будет безопасней, чем снаружи.

Когда в темноте он потянул на себя тяжелую дверь и вступил в помещение, где время навсегда застыло, а стены были увиты толстенными лианами, тянувшимися из расколотых цветочных горшков, и на полу валялись книги, его охватил трепет. Возможно, сейчас он узнает нечто важное, но вряд ли сможет уже рассказать кому-то об этом. Огромный зал тонул в полумраке, перед ним простирался коридор, а за ним – лестница наверх. Из больших окон в здание проникал слабый свет. Справа виднелась шахта лифта, вернее ее остатки, дальше был гардероб. На миг Михаилу почудилось там движение, он вгляделся – нет, ничего, наверное, пальто чье-то свисает. Все чувства вмиг невероятно обострились, мысли тоже. Почему-то мысль об этом пальто не давала ему покоя. Врач миновал пост, где когда-то стоял охранник, отметив, что окно по правую руку затянуто какими-то веревками, и с содроганием понял, что это часть гигантской паутины. Местами она была порвана и свисала клочьями. И тут до него дошло – какое пальто, откуда? В тот день, когда упали ракеты, стояло лето. Он вновь взглянул в сторону гардероба – все крючки были пусты, темное пятно исчезло. Михаилу захотелось развернуться и бежать отсюда, но было поздно.

Серая сгорбленная фигура возникла за стойкой гардероба бесшумно. Огромные зеленые глаза с вертикальными зрачками, казалось, выжидающе уставились на него. Заросшая шерстью морда, клыкастая пасть, заостренные уши. Сердце Михаила ухнуло куда-то вниз. Зверь? Определенно нет. А кто? Он вдруг ощутил раскаяние, что сунулся сюда, в логово чертей – а теперь уже вряд ли выйдет отсюда живым. Ирка будет плакать. Что за глупости он вбил себе в голову – что он мешает ей, что жизнь его окончилась с Ланкиной смертью? Ему вдруг безумно захотелось обратно на станцию, где свет, где люди, вместо этого серого склепа, набитого мертвыми книгами, хищными растениями, гигантскими пауками и чудовищами. Может, у него есть шанс? Главное – не терять головы. И ведь кто-то рассказывал, как вести себя при встрече с ними, но он никак не мог теперь вспомнить – то ли прямо в глаза смотреть, то ли, наоборот, отвернуться? Нет, отворачиваться нельзя. Нельзя упускать из виду эту тварь. Надо сохранять самообладание, несмотря ни на что. И соблюдать тишину. Говорят, они любят тишину.

– Мне, пожалуйста, Историю государства российского, – тихо сказал Михаил, пристально глядя в блестящие зеленые глаза, даже не делая попыток поднять оружие.

– Исс-торию… – свистящим каким-то шепотом вдруг повторило существо, и врач вздрогнул. Но глаз не отвел.

– Что, трудно найти? – произнес он негромко, чувствуя, что не надо останавливаться, надо говорить хоть что-нибудь. – Ну и бардак у вас тут.

Ирка еще неделю надеялась, что отец вернется. Молодой брамин, как мог, утешал ее, и кончилось дело тем, что они решили жить вместе. Девушка еще долго оплакивала отца, расспрашивала о нем всех, кто приходил в Полис, и вскоре до нее стали доходить странные слухи – будто его встречали на отдаленных станциях. Кто-то рассказал, что видел похожего человека в Бауманском альянсе, потом еще один сталкер заявил, что столкнулся с ним на Серпуховской. У него был шрам на виске и он слегка прихрамывал. Сталкер слышал, как кто-то назвал его Мишей. Говорили, что он появился здесь недавно, что старается быть полезным, помогает больным, а за услуги не берет ничего, кроме еды. Девушка хотела отправиться туда, но ее отговорили – путь был опасен, а посылать экспедицию возможности не было. Конечно, если бы речь шла о чем-то важном, нашлись бы ресурсы, но разыскивать человека, который даже не был гражданином Полиса, никто не собирался. Ирина пыталась расспрашивать тех, кто появлялся в Полисе, о лекаре с Серпуховской, но пришедший туда спустя две недели человек уже не застал загадочного врача на станции – тот вроде бы двинулся куда-то еще дальше. И все же у нее вновь появилась надежда. Ей хотелось верить, что все хорошо – тем более тут было так интересно, так много книг, и когда она читала их, на нее не косились, как братья и сестры в бункере – наоборот, здесь ее хвалили. Муж не разубеждал ее, хотя в глубине души был уверен, что отца ее уже нет в живых.

– Можно начинать, – сказал парень лет двадцати на вид с раскосыми глазами. – Сестра, ты все приготовила? – торжественно обратился он к улыбающейся темноволосой девочке с косичками и та, кивнув, разложила на бетонном полу подвала камни странной формы – наконечники копий и стрел. На расстеленной тряпочке лежал маленький деревянный идол с оскаленными зубами. В просторном помещении горела свеча, лица сидевших вокруг на ветхом ковре детей были серьезны. Парень обнял за плечи русоволосую девушку, та шестипалой рукой отвела прядь с лица. Ее живот уже заметно выпирал. Колеблющийся язычок пламени отражался в ее глазах. Откуда-то послышался странный, лающий звук, мальчик на секунду нахмурился, прислушиваясь, но звук не повторился.

– Скажем спасибо тем, кто спит под холмом, и Мертвой матери за то, что больше нам никто помешать не может. Теперь мы будем во всем советоваться с ними, и они пошлют нам удачу. А мы будем кормить духов после каждой охоты. – Он глянул на идола. – Теперь все, кто надоедал нам, все лишние, ненужные ушли или мертвы. Они уже научили нас всему, что знали сами, мы обойдемся без них.

При этих словах шестипалая девушка всхлипнула.

– Ну-ну, – пробормотал парень, потрепав ее по голове. – Сколько можно. Успокойся, женщина.

– Маму жалко, – вырвалось у той.

– Не плачь, дядя Михаил говорил, ее убили быстро. И почти не больно. Она уже с теми, кто спит под холмом. Там ей будет лучше. Она радуется, глядя на нас. И отец мой радуется. Он страдал, у него болела нога. Теперь ему не больно. Они теперь там, где Мертвая мать, и ей не одиноко. Вчера Сакина видела ее во сне. Мать сказала, что довольна нами.

И он подумал, что так лучше будет всем. Теперь у его жены будет ребенок. Мать жены не смогла бы помогать с ним, она сама была, как ребенок. Только ленилась да капризничала, ничего не любила делать. А сейчас не то время, чтобы держать в бункере лишних, бесполезных, больных. Наверху полно зверья, и все дальше приходится уходить за едой и рисковать собой. А он не может позволить себе погибнуть, ведь малышу нужен отец. Старые люди, о которых говорилось в книге, были мудры, что оставляли своих стариков у костра и уходили. Таков закон.

Но жена его продолжала всхлипывать, и он уже строже произнес:

– Хватит уже! Ребенку вредно!

Она тут же испуганно замолкла.

– Ничего, – сказал он, – мы справимся. Мертвая мать научила нас, как дружить с духами этого места. Давайте попросим у них удачной охоты. А наша вторая мать мешать нам не будет. Мы будем почитать ее и обеспечивать едой, и заботиться о ней, пока не придет время ей уйти к тем, спящим. Наверху еще много еды осталось для нас, надо только пойти и взять. У нас есть одежда, ее оставили те, кто умер. Есть и маски, чтоб дышать. А когда еда кончится здесь, нам никто не помешает пойти в другое место. Теперь у нас нет больных и слабых. И мы убьем любого, кто посмеет нам помешать. А если врагов будет много, уйдем еще дальше. Старшие говорили, что в городе наверху еще полно всяких вещей.

И он, переведя дух после непривычно долгой речи, покосился на выпирающий живот жены. Она – сильная, она родит ему сына. Может быть, у него даже будет шесть пальцев на руках. А если ребенок умрет, то будет ясно, что духи добры к ним и приняли главную жертву. И будут опекать их. Так говорила Мертвая мать. А Наташа сможет родить много детей, он был уверен в этом. Не беда, если выживут не все. Такова цена, и ее надо платить. Жизнь за жизнь – это справедливо.

Парень взял острый нож и бестрепетно провел лезвием по своему запястью. Выступила кровь. Он поднес окровавленную руку ко рту идола.

– Ешь. Мы будем кормить тебя вдоволь, чтобы ты послал нам удачу.

И дети благоговейно склонили головы, с почтением глядя на обточенные камни. А в соседнем помещении тихо всхлипывала маленькая азиатка, затыкая себе рот платком.

От автора

Здравствуйте! Я – Анна Калинкина, и вы держите в руках мой седьмой роман, созданный для серии «Вселенная метро 2033».

Завершив две трилогии, я уже думала успокоиться на достигнутом. Но тут, как родник из-под земли, стал пробиваться новый сюжет. И как всегда, все началось с локации. Мне очень нравится открывать для себя уголки Москвы, а открыв – делиться ими с читателями. И на этот раз местом действия романа стал берег реки Сетунь, неподалеку от киностудии «Мосфильм». Это очень странное и интересное место, где люди жили с незапамятных времен. Место, где прошлое встречается с настоящим.

Выжившие после ядерного удара вполне могли найти убежище в одном из домовых подвалов, приспособить его под свои нужды. И зажить одной большой семьей, пытаясь не повторять ошибок предшественников, погубивших мир. Казалось бы, уйдя из метро с его соблазнами, им легче наладить достойную жизнь, насколько это возможно в таких условиях. Но сама местность накладывает отпечаток на поселившихся здесь смельчаков, и благие начинания, как это нередко бывает, оборачиваются на практике чем-то совершенно иным. По сути, это рассказ о женщине, живущей в мире своих фантазий, которую даже Катастрофа не пробудила от грез, и о мужчине, любящего ее и на все ради нее готового. Созданная женщиной картина мира при всей своей фантастичности подчас настолько убедительна, что окружающие попадают под ее воздействие. Но результаты получаются самые неожиданные, особенно в том, что касается воспитания детей. Между поколением отцов, заставших прежний мир, и поколением детей, выросших на обломках – неизбежные противоречия. Взрослые сомневаются, стоило ли вообще заводить детей, чему учить их в новых условиях? Им трудно принять тот факт, что наступит момент – и дети, в свою очередь, будут судить их. И неизвестно, простят ли.

Как всегда, хочется сказать спасибо тем, без кого эта книга не увидела бы свет. Основателю серии Дмитрию Глуховскому, редакторам Вадиму Чекунову, Вячеславу Бакулину, Алексу де Клемешье, авторам серии Ольге Швецовой, Андрею Гребенщикову, Сергею Антонову, Шимуну Врочеку, Захару Петрову и другим, картографу Леониду Добкачу, Ларисе Гурьевой из Библиотеки семейного чтения в Большом Афанасьевском, единомышленникам с портала «Метро 2033», Алексею и Анастасии Калябиным. И вам, дорогие читатели!

Примечания

1

См. роман Сергея Антонова «Вселенная Метро 2033. Рублевка».

(обратно)

Оглавление

Речные тайны Объяснительная записка Вадима Чекунова

Глава 1 Незваный гость

Глава 2 «Есть ли жизнь за МКАДОМ?»

Глава 3 Катастрофа: до и после

Глава 4 Убежище

Глава 5 Возвращение

Глава 6 Первая весна в бункере

Глава 7 Отцы и дети

Глава 8 Новая угроза

Глава 9 Незваные гости

Глава 10 Расплата

Глава 11 Назад, в метро

От автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg