«Восстание»

Восстание (fb2) - Восстание [СИ] 1568K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Айя Радимовна Сафина

AyaS ПАДАЛЬЩИКИ. ВОССТАНИЕ

1. Начало

24 мая 2030 года. 18:30.

Доктор Август Кейн.

Папка выпала из моих трясущихся рук и я проклял себя за то, что теряю самообладание. Держи себя в руках, черт подери! Еще не все кончено! Исследования продолжаются, а значит, бой еще не проигран. Нам просто надо докопаться до дна кроличьей норы, чтобы разгадать секрет этого чертова вируса, в конце концов, должно же это дно где-то быть!

— Кейн! — позвала Кристина.

Я обернулся. Моя жена в белоснежном халате бежала ко мне с планшетом в руках. Какая же она красивая! Почему-то я так редко замечал это, практически никогда не делал ей комплиментов, хотя ведь это было несложно — она работала со мной бок о бок в лаборатории всю мою карьеру становления как ученого-вирусолога, начиная с первых парт в университете и заканчивая нынешней назревающей катастрофой. Но я молчал, уткнувшись в микроскоп и пробирки с бактериями: мизерными, незначительными и загадочными. Теперь-то мне ясно, что не туда мой изучающий взор был устремлен. Вот она, истинная невинная красота — в каждом движении моей жены, в томном взгляде ее серых глаз, в полете ее длинных кудрявых светлых волос, развевающихся на ветру, точно флаг дома. Моего дома. Дом, который вскоре будет уничтожен.

Но не только переливы золота притягивали мое внимание к волосам жены. Они еще были сальными у корней и взлохмаченными, хотя это сложно заметить у обладательницы кудрей, но я видел все. Потому что она, как и все мы — двадцать пять ученых и ассистентов, работавших над проектом Терра Аустралис (Terra Australis Incognita — пер. лат. «Неизвестная Южная земля» — так Птолемей первым описал гипотетическую возможность существования Антарктиды), уже давно перестала выходить из лаборатории, наверняка уже несколько дней не принимала душ, довольствуясь жалкими двумя-тремя часами сна прямо за компьютерами, пичкая себя тоннами крепкого кофе и шоколадками из автомата. Мы все были измождены, но даже этой скорости не хватало, чтобы опередить заражение, которое прогрессировало, как стремительная иммиграция саранчовых стай.

Мы забыли, что такое дом, два месяца назад, когда стали поступать сообщения о странных вспышках агрессии среди людей. Когда мы узнали, что инициаторами в них выступали наши бывшие двадцать два пациента из антарктической экспедиции, которых мы до этого наблюдали в нашем центре по контролю заболеваний в Стокгольме на протяжении трех месяцев, мы побледнели.

Как и предсказывал мой коллега, по совместительству лучший друг и шафер на свадьбе — Генри, которого я обожаю и ненавижу одновременно за его необъяснимые и поразительные способности точного прогнозирования — все шишки попадали в нас. Я до сих пор ругаю себя за проявленную слабость. Я должен был устоять перед натиском премьер-министра и тех недалекого ума представителей корпораций Фармчейн и Сандоз, которые уже заключили контракт с ВОЗ о начале запуска производства вакцины против нового вируса. Они сообщили властям всех стран-членов ООН (даже целую конференцию с фуршетом устроили!) о том, что именно наша лаборатория смогла найти вакцину против новой заразы и она успешно протестирована. Но это было вранье! Они сделали заявление, совершенно не вникая в наши доклады! Мы сообщили о том, что нам удалось ввести болезнь в стадию стойкой ремиссии, но настоятельно рекомендовали оставить пациентов под наблюдением на протяжении как минимум полугода, прежде чем выпускать препараты на рынок.

— Полгода? Вы в своем уме, Август? — возник Альфред Гласс, генеральный директор Фармчейн — корпорации, занимающей третью часть фармацевтического рынка Европы.

Это был необъятных размеров мужчина с нависающим над коленями животом и грузным многоэтажным подбородком, из-за которого лицо и шея соединились в единую часть тела. Черные локоны искусственных волос, зачесанные набок, чтобы скрыть лысину, еще ярче подчеркивали последнюю стадию сахарного диабета. А исходивший от него запах кислятины и ацетона, заставляли задерживать дыхание, когда он приводил свое потное тело в движение. Сердце щемило от того, что дорогущие костюмы от Бриони у него были одноразовыми — при всей своей физиологической омерзительности он отличался нелогично развитой брезгливостью к многоразовому ношению одежды.

Пока он говорил, меня не покидала мысль о том, что из-за таких людей, как он, не желающих умерить свой аппетит в потреблении земных ресурсов, вирус и вырвался на свободу из плена антарктических льдов.

— Мы уже сообщили ВОЗ, что вакцина найдена и прошла тестирование, — поддержал Вейнер Граф — председатель совета директоров компании Сандоз, которая и финансировала весь исследовательский проект по вирусу.

Этот худой седовласый старик в прямоугольных очках ярко контрастировал с жертвой жадного потребления — Альфредом Глассом. Но тот хотя бы имел медицинское образование. Вейнер же ничего не смыслил в фармацевтике. Он был бизнесменом. Вот так правление Сандоза поставило во главу угла прибыль, а не сам смысл своей деятельности. Им было все равно, что производить, главное, это должно быть прибыльным. Вейнеру принадлежит идея создания нового препарата против рака толстой кишки, побочные эффекты которого настолько чудовищны, что людям приходится покупать в том же Сандозе комплекс препаратов, избавляющих от мигреней, диареи, кровотечений из лопнувших сосудов. Так Вейнер увеличивал продажи: продавал людям токсичные пилюли, которые вынуждали покупать дополнительные лекарства для борьбы с побочными эффектами, чей список продолжался до бесконечности, как и прибыль кампании. Сандоз увидели в нем бога. Я же лишний раз задался вопросом: куда все человечество идет с такими лживыми благими намерениями, скрывающими внутри себя гниль и разложение?

Я не стал поправлять Вейнера в сотый раз в том, что мы не занимаемся разработкой вакцины, мы создаем многокомпонентную противовирусную терапию. Но если они не вникли в результаты наших исследований, нет смысла ждать от них адекватных требований. Они не понимали, что существуют вирусы, которые невозможно вывести из человеческого организма, но их можно подавлять. Тот же самый вирус герпеса, который спровоцировал созревание уродливой язвы в уголке рта Вейнера, например. Но даже несмотря на столь зудящий для Вейнера факт, он все равно оставался сторонником крайностей: болезнь либо вылечена, либо нет. Срединные меры прибыль не приносят, ведь среднестатистический потребитель тоже не хочет вникать в элементарный курс биологии, а желает получить микстуру, которая избавит его от мерзких вредных бактерий одной пилюлей.

— А это не мои проблемы. Вы не должны были сообщать ложные сведения, — противился я.

— Ошибаетесь, Август. Это — наши общие проблемы. Если вы не способны найти лекарство, у меня в записной книжке есть тринадцать имен выдающихся ученых, желающих занять Ваше место, — ответил Вейнер.

— Если Вы будете менять ученых, как перчатки, далеко в изучении вируса Вы не уйдете, — вставил мой друг и коллега Генри.

Он всегда стоял со мной бок о бок еще с аспирантуры в университете, где мы познакомились. Я знаю, что он ухаживал за Кристиной в студенческие года, так мы и объединились в одну компанию — Кристина стала нашим форумом. Спустя четыре года Кристина сделала выбор в пользу меня, а Генри уже не мог с нами расстаться. И вот прошло тринадцать лет, а мы продолжаем наш научный путь вместе. Честно признаться, я не знаю, что бы я делал, если бы их двоих не было рядом. Кристина — мои колеса, Генри — мой кучер, а я — сокровищница идей. Любой успех мы делили на троих. Как и провал. Как, например, этот.

Генри носил узкие очки в тонкой черной оправе, так четко контрастирующей с его светлыми волосами, собранными в хвост. Он был статный стройный и выше меня аж на целую голову, и за это я его тоже ненавидел, особенно когда он шутил по этому поводу: облокотится на мою голову и тотчас же резко одергивается со словами, типа:

— Ой прости! Я думал, это тумбочка!

Паршивый из него остряк.

— Позвольте нам самим решать, кого брать на работу и чьи услуги оплачивать, — холодно парировал Вейнер.

— Я не снимаю с себя обязанности ведущего ученого в исследовательской группе. Я просто прошу у вас еще немного времени, — сказал я.

— Его больше нет. С каждым прожитым днем паника среди населения возрастает. Звонки из ВОЗ и правительственных администраций разрывают мой телефон. Я не хочу повторения Эболы и Зика, в конце концов, опыт борьбы с ними должен был нас научить тому, что люди склонны преувеличивать серьезность заразы, а СМИ лишь подогревают сковороду. Отменяйте карантин и наблюдайте за пациентами в дневном стационаре. Они по-прежнему будут в вашем ведении, просто вы будете изучать их незаметно для публики — на дому. А мы тем временем начнем производство препаратов, — сказал Альфред.

— Что Вы будете делать, если в дальнейшем обнаружатся новые критические особенности вируса, а Ваши препараты уже вовсю будут использоваться населением? — спросил Генри.

— То же, что и всегда. Введем изменения в состав и назовем улучшенной формулой. Приставки «ново», «ультра», «мега» всегда работают безотказно на мнение потребителей, — ответил Вейнер.

Ну разумеется! Он знал все о маркетинговых ходах и ничего о медицине.

— Я подумаю над Вашим предложением.

Я встал и уже готов был выбежать из кабинета, как Вейнер меня остановил.

— О нет! Погодите. В независимости от того, захотите ли Вы остаться или уйти с поста ведущего исследователя, сегодняшний день будет запечатлен, как историческая дата!

Меня заставили вместе с Генри встать на фоне эмблем Сандоз и Фармчейн, установленных на входе в здание исследовательского центра. Альфред Гласс стоял сбоку от статного высокого Генри, задержавшего дыхание. Сухощавый сутулый Вейнер Граф пожимал мне руку, пока продажный журналист щелкал фотоаппаратом.

— Улыбайтесь, доктор! Побольше радостных эмоций! Представьте, что Вам подарили щенка! — он сделал около сотни кадров, и все это время мне хотелось раскрошить ладонь Вейнера в своем кулаке.

Исследователи в белых халатах и бизнесмены в дорогих черных костюмах — эта унизительная фотография разнеслась по всем уголкам мира в газетах, журналах, новостных веб-сайтах. На следующий день весь мир увидел мое лицо и запомнил, как героя. Именно тогда мы с Кристиной стали пропадать в лаборатории с утра до ночи, чтобы не натыкаться на соседей и почтальонов, уверенных в своей обязанности пожать мне руку, как гению, спасшему человечество от очередного смертельного вируса.

— Если у пациентов начнутся осложнения, все шишки полетят в нас, — сказал тогда Генри. — Никто и слушать не будет, что нас прессовали!

У нас не было выбора. Мы могли уйти из проекта, и тогда другие исследователи продолжили бы нашу работу. Но им бы потребовалось несколько недель, чтобы вникнуть в наши разработки. А если моя фотография уже летает с новостью о том, что лечение найдено, то какая разница?

Я остался в проекте. Как сказал Вейнер, неважно кто окажется на моем месте, мое лицо навсегда останется в истории. Мне нечего было терять, кроме полугода интенсивной исследовательской работы, за которую я чувствовал себя ответственным.

Я согласился отменить карантин.

Мы отпустили двадцать два пациента антарктической экспедиции, принесшей этот злосчастный вирус на наш материк. Мы наблюдали их на протяжении полугода: приходили на дом, чтобы взять анализы, произвести физиологические измерения, сделать внутривенные переливания крови, которая отныне стала неотъемлемой частью противовирусной терапии.

Дело в том, что главным своим оружием вирус сделал физиологическую потребность человека в крови, в буквальном смысле отключив способность человеческого тела воспроизводить эритроциты. Эритроциты содержат гемоглобин, обеспечивающий транспорт кислорода в организме, без которого жизнь невозможна. Образование гемоглобина запрограммировано генетически. Гены в шестнадцатой и одиннадцатой парах хромосом отвечают за синтез альфа- и бета-белковых цепей глобина. Впоследствии к ним присоединяется молекула гема, включающая в себя атом железа, который и захватывает молекулы кислорода через легочные капилляры и транспортирует его ко всем тканям организма. Вирус скопировал гены в шестнадцатой и одиннадцатой хромосомах с информацией о синтезе гемоглобина и создал свою версию ДНК с измененным геном, блокирующим создание белковых цепей глобина, и под действием интегразы встроился в хромосому человека. С этого момента костный мозг прекращал выработку гемоглобина, а существующие эритроциты погибали в течение ста-ста двадцати дней.

Обнаружив новый ход вируса, мы, разумеется, приступили к регулярным переливаниям крови, чтобы поддерживать жизнедеятельность пациентов. Когда был отменен карантин, пациенты по-прежнему получали не только медикаментозное лечение, но и новые порции крови. Одновременно мы готовились к самым пессимистичным прогнозам, организовав карантинные блоки в ближайших больницах, даже родственников обследовали на постоянной основе, и ничто не предвещало плохих новостей, а мы вроде вошли в привычный размеренный темп исследований.

Но спустя шесть месяцев к нам привезли уже знакомого геолога. Он был в бреду, никого не узнавал, не понимал, кто он и где находится. А потом он и вовсе впал в безумие. Сопровождавший его брат сообщил, что Фарад накинулся на него ни с того ни с сего и вцепился зубами ему в руку. Мы сразу поняли, что вводить в карантин необходимо обоих.

А потом начался ад.

Звонки обеспокоенных родственников начали поступать со всех концов Европы. Все двадцать два участника экспедиции сошли с ума и стали набрасываться на людей. Тринадцать человек привезли к нам обратно, остальных развезли по близлежащим больницам и центрам по контролю заболеваний с карантинными отделениями. Мы настоятельно требовали изолировать всех, кто был укушен. Но, как это бывает, если хочешь, чтобы все получилось, как надо, делай это сам. Не могли же мы, как грибники, бегать по городам и собирать людей в корзинку. В итоге, разумеется, всех изолировать не удалось. Нашлась пара человек, которые не обратились за медицинской помощью и отправились домой заниматься самолечением. А там у них прогрессировало заражение.

С тех пор прошло два месяца, и приступы агрессий среди людей стали появляться в новостях все чаще. Их так и назвали — вирусная Вспышка. Мы уже не имели никакого контроля над распространением вируса. Сканеры в аэропортах и международных вокзалах не могли обнаружить вирус на ранней стадии, даже социальные видеоролики, снятые по заказу ВОЗ, о первых признаках заражения были малоэффективны, потому что редко какой человек отличит изменения в своем организме от обычных симптомов гриппа или простуды.

А вирус так и работал: проникнув в кровеносную систему после укуса, спустя некоторое время он начинал захват всего организма — поражал лимфотическую, репродуктивную, эндокринную, костно-мышечную системы. Инфицированного постепенно охватывали самые разные симптомы: жар, увеличение лимфоузлов и оттока слизи, ломота и слабость в теле — в общем, все то, что среднестатистическим человеком воспринималось, как грипп. Обычно, когда симптомы расширялись уже до диареи и рвоты, некоторые начинали понимать, что происходит нечто странное. Ладно, если бы на этом этапе они обозначали себя перед врачами, но были и те, кто продолжал лечить себя антибиотиками и противодиарейными, не желая тратить медицинскую страховку на то, с чем вполне способны справиться сами.

В какой-то момент инфицированные входили в состояние, как им оказалось, выздоровления, они начинали чувствовать в себе прилив сил и бодрости, из головы уходил туман, жар снижался, но это лишь означало, что вирус входит в финальную стадию — он перезапускал нервную систему и уже на следующий день обманутый облегчением человек впадал в болевой шок от возрастающей ломоты в теле и отказа органов. Вирус добирался до нервных клеток, создавая в них импульс, который мозг воспринимал, как болевое ощущение. И когда вирус поражал одну нервную клетку за другой, человек либо впадал в кому сам, либо его вводили в нее вынужденно, если этот этап происходил в медучреждении, потому что такой болевой шок был способен остановить сердце.

И на данном этапе мы зашли в тупик. Потому что после этой «мини-смерти» — как сами ученые нарекли внезапную кому — человек просыпался другим. Он терял восприятие себя и окружающего мира, переставал узнавать родственников и даже терял способность к речи, в том числе к ее пониманию. Казалось, что за время комы человека подменили, но ни один анализ, ни одно МРТ не обнаруживало перемены в структуре мозга, как это обычно происходит при опухолях. В этом была загадка вируса: каким образом ему удалось отключить сознание человека, как если бы оно имело тумблер вкл/выкл?

В то же время в человеке рождалась загадочная тяга к агрессии и насилию, которую мы поначалу пытались объяснить примитивными потребностями вроде утоления голода, потому что агрессия выражалась непременно в нападении на людей и попытками высосать из них кровь. Но очень быстро мы отмели эту теорию, потому что наши инфицированные были сыты! Мы переливали им кровь литрами, и в ней не было недостатка! И тем не менее, процесс заражения усугубился, создав новый симптом — агрессию.

Жена наконец догнала меня в коридоре лаборатории и протянула планшет с обеспокоенным лицом.

— Кейн, это из Бостона! — выпалила она, запыхавшись.

Я прочитал новости и посмотрел видео о том, как молодой учитель напал на собственную невесту и прокусил той шею. Все это мне уже было знакомо.

— Там тоже началось! — выдохнула она.

Я готов был зареветь. И хотя мой сдержанный вид не продемонстрировал ни единой эмоции, внутри меня бушевал огонь. Вирус распространялся. Случаи агрессивных вспышек среди людей поступали уже со всех континентов! Как такое может быть?! Глобальная пандемия происходит на моих глазах, а я даже близко к разгадке не подошел! Я осознавал, что мы отстали от вируса настолько, что уже не видим его за горизонтом.

— Власти заключили всех пострадавших в карантин, — сказала Кристина, пытаясь облегчить мою ношу.

— Ты же понимаешь, что это ничего не изменит! На десять укушенных всегда найдется тот, кто не обратится за помощью в больницы, а потом тихо впадет в кому у себя в квартире и обратится в монстра, — огрызнулся я.

Мне сейчас не до утешений!

Мы направились в карантинный блок, где содержались наши сложные пациенты. Последние два месяца мы сидим там безвылазно.

— Новые ингибиторы транскриптазы уже дали результат? — спрашивал я у Кристин.

— Да. Отрицательный, — выдохнула она.

— Этого не может быть! — остановился я на полпути и даже развернул ее за локоть, точно выпытывая у нее правду, как детектив, который нашел несоответствие. — Они должны были сработать! Мы расшифровали часть ДНК вируса и создали ингибитор на основе его собственного ДНК!

— Вирус устоял! — Кристина начинала паниковать, заражаясь моим негодованием. — Поначалу ингибитор работал, но уже через несколько часов все вернулось к прежнему состоянию, потому что вирус начинает вести себя агрессивно!

Вычленив часть ДНК-вируса, где прописана программа поражения Т-лимфоцитов (Т-лимфоциты отвечают за активацию иммунного ответа на чужеродные антигены), мы пытались найти способы блокировки взаимодействия вирусной клетки с клеткой-мишенью и выстроить преграды в местах соединения рецепторов клеток, чтобы нарушить работу транскрипции. На этой схеме строится антивирусная терапия ВИЧ. И теперь Кристина говорит, что испытания провалились, потому что вирус быстро изменил тактику, словно почуял подбирающиеся к нему шаги врага. Воистину этот вирус гениален!

— Надо попробовать еще раз! — произнес я твердо, не желая слышать возражений.

— Кейн, мы так пациентов потеряем! Мы уже убили троих!

— Кристина, там снаружи мы итак теряем людей тысячами!

— Это другое!

— Чем же?

— Тем, что в стенах карантина мы убиваем их собственными руками!

— А снаружи мы убиваем их своей трусостью и бездействием!

Кристина тяжело выдохнула, закрыла лицо руками и прислонилась к стене. Даже не прислонилась. Она упала на нее. Каждый раз наши споры разбиваются о невидимый барьер, который ни один из нас не желает преодолеть, чтобы понять друг друга. Кристина всегда защищала научную этику, я же уверен, что спасти людей надо любой ценой. Это не значит, что я готов жертвовать меньшинством ради большинства, но когда обстоятельства складываются так, что человек умрет рано или поздно, я готов пренебречь этим «поздно», чтобы использовать шанс найти подсказку!

Кристина измотана. Синие круги под ее поразительно обворожительными серыми глазами и впалые щеки с выпирающими скулами мне уже кажутся привычными, а перемену я замечаю, только когда просматриваю старые фотографии на смартфоне в перерывах на кофе, заряжаясь стремлением вернуть свою прежнюю счастливую семейную жизнь. Там мы с Кристиной по утрам в университете читаем лекции по общей и молекулярной вирусологии, по биохимической и популяционной генетике, по вечерам работаем в лаборатории центра по контролю заболеваний, а дома нас ждут четыре беспородных кота, которых мы взяли из приюта. Там Кристина пышет жизнью. Настоящая же — медленно угасает. Лекции заброшены, коты под присмотром добродушной одинокой соседки, а от осознания того, что твоя прежняя жизнь осталась лишь в мегабайтах, лишь в нематериальном электронном мире, становится очень тяжело на груди, даже сердце падает вниз, словно с обрыва, словно оно потеряло смысл отбивать свой прежний ритм, предчувствуя скорое поражение. Мы теряем нашу реальность, мы проигрываем в гонке со смертью. Мы все измотаны бесконечными днями с недосыпом. Мы измучены устойчивостью вируса ко всем имеющимся у нас противовирусным препаратам. Мы вводили гормоны, иммуномодуляторы, мы делали переливания крови с новыми лимфоцитами для полной замены иммунных клеток, мы использовали самые разные комбинации препаратов, которыми лечат ВИЧ, Эболу, Денге, оспу, бешенство. Ничто не брало вирус. Дошло до того, что мы начали экспериментировать над живыми людьми, пытаясь пересадить органы и костный мозг, но вирус все равно выживал в крови и поражал новые органы! Как такое может быть? Что это вообще за порождение природы, которое невозможно обуздать? Оно будто из параллельного мира с правилами отличными от нашего!

— Посмотри вот на это, — я протянул жене папку с результатами ДНК-секвенирования зараженных пациентов.

— Генетики закончили расшифровку? — тут же поняла она.

— Нет, только еще одну часть. Но здесь важно вот это, сравни! — я указал пальцем на нужные цветные столбики.

Кристина смотрела на две разные вирусные ДНК от разных людей, инфицированных с промежутком в две недели.

— Они непохожи! — тут же поняла она.

— Именно! Вирус мутирует!

— Так быстро?! — она даже глаза выпучила на меня.

— Похоже, он видоизменяется при передаче к новому носителю.

В нашем центре уже содержалось сорок шесть пациентов — критическое количество, больше мы содержать физически не сумеем — у нас не хватает карантинных боксов. Среди зараженных у нас есть самые первые пациенты, так называемые, нулевые — участники Антарктической экспедиции. Их осталось всего шестеро. Двое умерли от болевого шока, который был вызван поэтапным отказом органов. Трое — во время экспериментальных операций. Еще двое пребывают в вынужденной коме, в которую мы ввели их из-за того же болевого шока. Остальные — пациенты, попавшие к нам после первых нападений. Они являются результатом укусов нулевых, а потом и первых, и вторых. Мы их всех держим привязанными к кроватям, потому что они впали в яростное бешенство и совершенно не осознают самих себя, как и мир вокруг. Мы взяли у них клетки для анализа ДНК, и сегодня генетики шокировали меня тем, что вирусная ДНК у нулевых пациентов отличается от ДНК последних прибывших зараженных.

— Но это же все меняет! — воскликнула Кристина. — Это же доказывает, что все, что мы делаем тут, бесполезно!

Я люблю эту женщину. Она понимает меня с полуслова.

— Нам надо копать глубже! Мы можем хоть сколько пичкать пациентов этим ассорти из препаратов, но пока мы не расшифруем чертов геном вируса, наши попытки бессмысленны! — согласился я.

И тоже прислонился к стене. Мы словно загнанные марафонцы, взявшие перерыв.

— А что с МРТ? — спросил я.

— Пусто. Нет у них опухолей в мозге. Я не понимаю, почему они свихнулись!

— А гиппокамп?

— Имеет небольшие структурные изменения, но они даже меньше, чем у больных Альцгеймером!

Потрясающий и в то же время весьма загадочный вывод: получается, что физиологически мозги зараженных абсолютно здоровы! Нет там ни опухолей, ни органических поражений. Чем еще можно объяснить внезапные вспышки агрессии, если голод их не мучает, а мозги не имеют отклонений? Почему очнувшись после комы, человек больше не идентифицировал себя?

Моя сокровищница идей уже скоблила лопатой по дну сундука, перебирая последние причины, но все больше интуиция мне подсказывала, что ответ мы найдем в оставшейся нерасшифрованной части вирусной ДНК.

— Переливания продолжаете?

— Каждый день! В том то и дело, Кейн! Не потребность в крови ими руководит! Они сыты! Но все равно пытаются напасть, укусить, цапнуть, как беднягу Майло.

Неделю назад при попытке взять анализы у одного из зараженных, наш коллега Фридрих Майло, с которым Кристина была в далеких родственных связях, был укушен зараженным в предплечье. Мы закрыли его в карантине тотчас же. Это первый случай заражения среди ученых.

— Как он, кстати?

Кристина замотала головой.

— Плохо.

И тут ее голос сорвался. Кристина заплакала и закрыла лицо руками. Я понимал ее ощущения: из бесстрастных надзирателей, следящих за процессом заражения за надежными стеклами, мы превратились в изрешеченную крепостную стену, которая вот-вот развалится в песок. Всего полгода назад вирус был так далек от нас, он был примитивен, посредственен и даже глуповат на фоне человеческой цивилизации, которая расщепляла атомы и управляла реками. А теперь…

Теперь же он вырос из котенка в голодного свирепого льва и уже начал кидаться на своего дрессировщика. Иронично. Я всегда знал, что попытки приручить природную дикость терпят крах перед глобальностью, величием и монументальностью мира. Человек не бог. Он возомнившая о себе невесть что букашка под ботинком мироздателя, который прожил в этом мире целый час, а человек — всего секунду.

Я подошел к жене и обнял ее крепко-крепко, мысленно заставляя поверить, что мы справимся. Хотя сам я тоже отчаянно нуждался в ком-то, кто заставил бы меня поверить в то же самое.

Но в следующую секунду мой и без того проблемный мир установил новый уровень кошмарности. Коридор вдруг осветился мигающим красным светом.

— Что это? — тут же очнулась Кристина.

Мы уставились на настенные лампы, заливающие коридор красным светом, создавая атмосферу нарастающей тревоги. Лампа мигала не хаотично. Она передавала сигнал тревоги из определенного исследовательского блока. Сопровождающий ламповое мигание характерный писк, повторяющийся азбукой Морзе короткий-короткий-длинный, дал ясно понять, где активировали кнопку зова на помощь.

— Это из карантинного блока! Бежим скорее! — сообразил я.

Мы поспешили в стерильный блок. Мы наизусть знаем тревожные коды, которые передают визуальные и звуковые сигналы по всему зданию, а код, обозначающий нарушение карантинных мер, здесь самый знаменитый, непопулярный и в то же время редкий.

Мы держали зараженных в отдельных прозрачных стеклянных и плексигласовых клетках три на три метра в карантинном блоке, который связывается с основным зданием центра коридором, где мы и столкнулись с Кристин. Тяжелые двери блока, казались стали весить еще больше, когда мы вдвоем пытались их открыть — паника ускоряла работу мозга, и оттого секунды стали тянуться очень долго. Мы сбежали по металлической лестнице вниз в карантинный блок, представляющий собой просторный ангар, в котором ровными рядами располагались индивидуальные герметичные боксы, в которых безумные пациенты лежали, привязанные к кроватям.

Мы пробежали несколько рядов, пытаясь разыскать источник угрозы. Сейчас здесь работало шестнадцать исследователей, которые попадались нам то тут, то там, но по их растерянным лицам было ясно, что они сами не понимали, кто активировал кнопку тревоги. Это неудивительно, потому что ангар занимает площадь около десяти тысяч метров, а между боксовыми рядами можно блуждать целый день.

Но тут вдруг прямо из-за угла перед нами на пол повалилась куча тел в белых халатах. Мы тут же бросились в ее гущу.

— Держи его!

— Вот же черт, крепкий какой!

— Хватай по рукам!

— Ноги держи!

Группа ученых пыталась совладать с выбежавшим из бокса зараженным. Посреди кучи в халатах кто-то истошно вопил. Кристина кинула мне шприц с транквилизатором, которым мы вырубаем пациентов, когда хотим взять анализы. К сожалению, он действует не больше десяти минут. Зараженные отличаются небывалой скоростью регенерации тканей, а потому наркоз на них действует недолго.

Я приблизился к куче рук-ног, нашел ногу пациента в сорочке, вогнал иглу и быстро надавил на поршень. Через несколько секунд напряжение спало, и куча в халатах начала распадаться. Оказалось, что четверо ассистентов пытались снять с пятого ассистента зараженного мужчину. Кажется, в прежней жизни он был разносчиком газет.

— Гейл! Покажи! — я тут же подбежал к раненному ассистенту.

Это был рыжеволосый молодой парень в толстых круглых очках, недавно закончивший мою же альма матер по специальности вирусология. Он был очень одаренным малым, и сейчас я, как никогда, почувствовал ярость от того, что мы теряем столько талантливых людей.

Второй. Уже второй ученый пал жертвой заразы. Мое отчаяние становилось все громче.

Гейл стонал. Еще бы! Этот мужик ему запястные кости сломал.

— Черт! Какие же сильные у них челюсти! — поразился Генри, поправляя очки после драки и осматривая изувеченную руку Гейла.

— Как он вырвался? — спросил я в свою очередь.

— Он из старого бокса. Те, что из укрепленного стекла, — ответил мой друг.

— Хочешь сказать, он разбил стену бокса?! — удивилась Кристина.

— Да. Он вырвался из ремней, вывихнув себе запястья. А потом разбил стену бокса лбом.

Генри показал на деформированные кисти зараженного и огромный синяк на голове бессознательного пациента, вокруг которого столпились переводящие дух ассистенты.

— Это невозможно! Человек не может разбить столь толстое стекло! Сил не хватит! — поразилась Кристина.

— Честно сказать, сил у них не занимать. Мы едва одолели этого вчетвером!

— Впрыск адреналина? — предположил Уилл — генетик в годах, тоже участвующий в потасовке и почуявший неладное в резком увеличении физических сил пациента.

Я присел к зараженному и стал разглядывать его руки.

— Не похоже, — ответил я. — Посмотри, как развилась мускулатура.

Я указал на выпирающую плечелучевую мышцу, твердую двуглавую мышцу, выпуклые трицепсы. Если память мне не изменяет этот мужчина был достаточно худосочный. Когда его еще только привезли, я поразился тому, что обычно почтальоны — люди с подтянутой спортивной фигурой, ведь работа обязывает — а этот был откровенным хиляком. Сейчас же мой мозг спорил с моими воспоминаниями. Если бы этот парень не потерял рассудок, я бы подумал, что за время, проведенное здесь, он готовился стать тренером в каком-нибудь фитнес-клубе.

— Сколько крови мы им переливаем? — спросил я. Мысли уже вели меня куда-то, а интуиция подсказывала, что там меня ждет верный и очень нехороший ответ.

— По триста миллилитров три раза в неделю, — ответил Генри.

— Почему увеличили дозу?

— Эритроциты снова начали падать.

Я выпрямился. Вот и конец туннеля. Догадка, озарившая мой мозг, заставила спину пропотеть.

— Надо немедленно всех зараженных перевести в плексигласовые боксы! — произнес я.

— У нас они все заняты. Нам некуда их пихать! — возразил Уилл.

— Надо заказать новые!

— Уже заказали. Прибудут через два дня.

Я судорожно соображал.

— Хорошо. До тех пор, пока не прибудут боксы, прекратить переливания!

— Что?

— Почему?

— Эта процедура поддерживает их состояние! — непонимающие ассистенты перебивали друг друга.

— А еще неплохо кормит! Посмотрите! — остановил я их возмущения.

Я снова показал на валявшегося на полу зараженного мужчину без сознания. Невооруженным глазом было видно, как окрепли мышцы шеи и плеч под больничной сорочкой.

— Не адреналин делает их сильными! А ускоренный кислородный обмен! Чем больше эритроцитов — тем больше кислорода, тем сильнее мускулатура. Уровень эритроцитов начал падать, потому что вирус в буквальном смысле растит им мышцы.

— Черт подери! — Генри сообразил первым. — Что вирус пытается сделать с ними? Убить? Или превратить в убийц?

Мы озадаченно переглянулись. Очередной туннель с ответом в конце, и никто из нас не хотел в него вступать. Ассистенты взяли зараженного под руки и поволокли обратно в бокс. Надо придумать улучшенную систему креплений к кроватям, пока не прибудут новые боксы. Черт! Час от часу не легче! Теперь зараженные начали выпрыгивать из боксов, разбивая стекла лбами и кулаками.

Где-то глубоко в груди поселился жуткий страх, который мое сознание противилось признать. Древний страх, животный. Тот, который испытывает добыча, когда хищник несется за ней по пятам. Я огляделся и вдруг понял, что мы здесь в лаборатории окружены этими машинами для убийств, которых один-на-один одолеть не в силах. У нас здесь сорок шесть боксов: двадцать четыре из них из укрепленного стекла — хрупкого для зараженных, как оказалось, и это стекло — единственная преграда между людьми и чудовищами.

На лицах Кристины и Генри я прочитал схожие эмоции. Мы втроем представляли собой исключительную систему группового мышления, точно научились читать мысли друг друга. Кристина и Генри тоже проигрывали сценарий наперед. Но ни один из нас не желал произносить эти опасения вслух.

За нас это сделала судьба.

Резкий и внезапный звон разбитого стекла заставил нас дернуться и обратить взоры туда, откуда раздался звук побега. Нашим жутчайшим страхам суждено сбыться сегодня. Мы переглянулись с Генри. Честно сказать, наверное благодаря тому, что внутренне мы уже были готовы к подобному исходу событий, мы среагировали молниеносно.

— Хватай транквилизаторы! — крикнул он мне.

Мы тут же бросились вразнобой к ящикам со шприцами в медицинских шкафах, стоящих вдоль коридора между блоками, на ходу анализируя, из какой клетки выбралось очередное чудовище. Клетки стоят в пять рядов, но стеклянные находятся в конце зала в южной части.

— Кристина, жми вызов охраны! — приказал я, понимая, что сейчас нам пригодится тяжелое вооружение — центр охранялся силами федеральной полиции, имеющей в кобурах пистолеты.

Но не успели мы собраться, как откуда-то из южной части послышался еще один взрыв стекла. Это новая клетка взорвалась осколками, выпуская из своих недр монстра? Или же первый продолжает рушить свой дом родной, чтобы вырваться на свободу? Мы снова переглянулись, и Генри, недолго думая, вытащил целый ящик с заряженными шприцами, пихая их по карманам, как солдат — патроны.

Но дальше стало еще хуже. Где-то в заднем конце зала разбили еще один бокс.

Что за чертовщина?

На этот раз мы смотрели друг на друга с растущим ужасом в глазах, снова противясь признать ужасающий реальный факт. Но это был не предел кошмаров. В следующую секунду раздался новый стеклянный взрыв. А потом четвертый, и пятый, и шестой. Словно по рядам боксов медленно протекала звуковая волна, взрывающая один за другим.

Мы затаили дыхание, слушая эту нескончаемую и такую равномерную музыку звонких ударов, оканчивающихся легким бряцаньем осыпающихся на бетонный пол осколков, словно затихание оркестровой симфонии, которой руководил кровожадный инфицированный пациент, выбирающийся на свободу.

— Они как будто научились… как будто копируют друг друга, — прошептала Кристина.

Мое сердце замерло. Она описала абсолютно те же мысли, что посетили мою гениальную голову: забывшие речь и потерявшие самоопределение, зараженные, тем не менее, демонстрировали способность учиться, подражая друг другу. Это возможно? Значит, они еще способны мыслить аналитически?

Мне не удалось погрузиться в сокровищницу, которая снова начала сверкать идеями, выбравшимися из недр интеллекта подобно забившим из земли фонтанам в такт взорванных боксов, потому что на моих глазах Генри потянул стоящую перед ним Кристину за рукав, роняя шприцы на пол.

— Уходим отсюда. Надо звать охрану, — повторил я.

И тут раздался первый крик. Мы тут же напряглись. Спина сразу закостенела, сердце впрыснуло адреналин в кровь, дыхание сбилось, а жар пробежался от ушей до пяток. Мозг же в это время судорожно соображал: в данный момент здесь находятся порядка шестнадцати ученых — наших коллег, бросить которых нам не позволила этика, ни научная, ни корпоративная. А потому мы втроем рванули на помощь, точно определив, откуда послышался первый крик жертвы пациента.

Мы бежали, казалось, целую вечность, рассекая воздух между рядами боксов, пока наконец не достигли зоны со стеклянными. Трагедия развернулась перед нашими глазами почти тотчас же: посреди последних рядов один зараженный сидел на нашем лаборанте Берни и рвал тому шею в клочья.

— Твою мать! — выругался Генри.

Толстощекий низкого роста Берни, всегда напоминавший мне султана из детского мультфильма про вора и принцессу, истошно вопя, пытался скинуть мужика, который прежде работал терапевтом и прибыл по вызову на дом на скорой помощи. По иронии судьбы на этой же скорой помощи его доставили в больницу с рваными ранами от укуса на руке. Вскоре после этого он очутился в нашем центре.

Мы в один прыжок оказались возле кровавой драки и стали стаскивать бешенного фельдшера с Берни. Мужик вцепился крепко. Берни ревел, как раненный лев, а мы продолжали тянуть фельдшера за ноги и плечи. Но, черт возьми! Сколько же в них сил! Мы рисковали тем, что оторвем фельдшера вместе с куском мясистой шеи Берни, потому что мужик и не рассматривал возможность раскрыть пасть, чтобы выпустить добычу.

— Кристин! Неси чем разжать челюсти! — крикнул я, пока вводил уже вторую дозу снотворного в ногу свирепого фельдшера.

Моя жена тотчас же побежала к шкафам с медицинскими инструментами. Как бы я ни хотел хорошенько вмазать этому пациенту, я понимал, что эффекта это не возымеет — ввиду ускоренных темпов регенерации болевой порог зараженных возрос в несколько раз.

Но тут прямо на моих глазах путь Кристины подрезал неизвестно откуда взявшийся зараженный в больничной сорочке с русыми волосами до плеч и повалил ее с ног. Все мое человеколюбие в этот момент смыло ураганом страха.

— Кристина! — завопил я.

Я вскочил, как ужаленный, забыв про истекающего кровью Берни подо мной. Мои ноги несли меня к жене, а мозги работали наперед, выстраивая ужасающие прогнозы.

Я услышал крик. Был ли он женский? Принадлежал ли моей жене? Куча рук и ног на полу не давала точно определить, навредил ли пациент Кристине.

И снова судьба решила хлестануть меня в этот день.

Да! Это кричала Кристина! Зараженный парень — продавец цветов в бывшей жизни — вцепился в плечо моей жены и рвал его из стороны в сторону, как собака — плюшевую игрушку.

Я навалился на него сверху, схватил за волосы и потянул, что есть мочи, пытаясь оторвать от моей жены! Но вот же черт! Как крепко они вонзаются в плоть! У них ведь зубы обычные — человеческие, не предназначенные для пережевывания сырого мяса, и уж тем более у них нет широко раскрывающихся пастей хищников! Зато вирус укрепил жевательные мышцы, и теперь их челюсти обрели способность мертвой хватки! Я остервенело избивал пациента, дергал за шею, даже пытался душить, засовывал пальцы ему в рот, пытаясь разжать зубы вручную, одновременно осознавая, что сам рискую заразиться таким образом, поранившись о его резцы. Но я себя не контролировал! Меня охватило лишь одно желание — спасти мою жену!

— Кейн! Отойди! — крикнул Генри откуда-то сзади.

Я взглянул в сторону. Мои глаза вспыхнули огоньком глубокого облегчения, несмотря на внутренний протест ученого. Я отпрыгнул.

К черту человеколюбие! Прикончи его, Генри!

В ту же секунду на спину парню упал топор.

— Давай еще! — крикнул я, осознав, что первый удар зараженный даже не почувствовал!

Генри снова замахнулся топором, который еще минуту назад последние пятьдесят лет спокойно висел себе в шкафчике рядом с пожарным шлангом, не представляя, какую роль ему придется сыграть в один ужасный день. Второй удар топора разрубил парню позвоночник, и снова — он едва ли это почувствовал. Кровь захлестала в разные стороны. Мы закрыли лица рукавами халатов, чья белизна так резко и быстро окрасилась в яркий алый цвет. Тело парня обмякло, и мы вытащили Кристину из-под мертвеца. Она рыдала, ее трясло.

— Зажми! — крикнул я, не обращая внимания на ее шок.

И только сейчас я понял, что кричу, потому что пока я пытался спасти свою жену, в карантинном блоке начался ад. Вокруг стоял такой невообразимый гам из криков людей, что поначалу я подумал, будто нахожусь где-то на ярмарке с кучей детей, визжащих на аттракционах. Но если бы это были дети! Пациенты, выбравшиеся из клеток, нападали на ученых по всему блоку. И я, изначально залезший в самый эпицентр ангара, уже не мог им помочь, потому что оказался в том же дерьме.

Я достал из кармана свой носовой платок, который Кристина вышила моими инициалами, потому что считала, что каждый джентльмен должен иметь в кармане платок для нуждающейся женщины, а эта метка всегда обозначит тот факт, что сам он занят. Я приложил его к кровоточащей ране на плече Кристин. Мой ученый мозг, характеризующийся высокоразвитой наблюдательностью, всегда бесил Кристину, которая, знай бы, что я разглядываю вышитые инициалы на платке, пока вокруг люди умирают мучительными смертями, точно наградила бы меня оплеухой.

— Надо уходить! — повторил я уже в третий раз.

— Смотри! Кто-то все же сумел вызвать охрану!

Генри указал пальцем на синий мигающий огонек на потолке, означающий, что военный пост, охраняющий наш объект, оповещен о чрезвычайной ситуации, разразившейся в карантинном блоке. У них есть целая инструкция на этот случай. Вот только вряд ли они готовились к массовому восстанию пациентов. Надеюсь, у них нет недостатка в патронах.

Я подставил плечо жене, Генри вытащил топор из спины мертвеца — за его практичность я его всегда обожал — и мы побежали к дверям, ведущим из карантинного блока в медицинский центр.

Пока мы бежали обратно, беглые взоры по сторонам рисовали нам удручающие жуткие картины с телами в белых халатах, лежащих в коридорах между боксами. Вдруг справа от нас зараженный вцепился в ногу бегущего прочь ассистента, оба тут же повалились на пол. Генри хотел подбежать, ведомый инстинктом помочь коллеге, но я резко остановил его. Мы не можем помочь всем. Нам нужна артиллерия! Пусть разберутся люди, вооруженные автоматами, потому что мы с транквилизаторами перед зараженными пациентами — как дети с леденцами.

Я старался не смотреть в коридоры между боксами, в которых творилась кровавая драма. Я и по раздающимся отовсюду крикам понимал, что здесь происходит массовая гибель выдающихся людей. Кошмар, который я наблюдал в новостных сюжетах, добрался и до моей обители. Этот факт ярче остальных подчеркивал, что зараза одерживает верх. Подчеркивал ярким красным маркером с металлическим запахом крови.

Я продолжал бежать, отвернувшись в очередной раз от жестокой кровавой сцены: сразу трое зараженных рвали зубами неподвижное тело нашей ассистентки Наташи, работающей тут всего два дня. Умерла ли она? Потеряла сознание от потери крови? От боли? А ведь у нее есть маленький сын трех лет, которого она воспитывает одна. Что случится с ним, когда его мама не вернется домой? Я выкинул эти мысли из головы. Они мешали мне выбраться отсюда невредимым.

— Главное — не выпустить их отсюда! — сказал я Генри на ходу, пытаясь отвлечься от чужих судеб и сконцентрироваться на собственной.

Я знал, что охрана выстроит пост в коридоре между блоком и центром, который зараженные пациенты не пересекут. Так было написано в инструкции. Но в ней не учитывался тот факт, что пациенты стали проявлять невероятные физические задатки, одолевая сразу пятерых человек за раз и не чувствуя ударов топора в спину.

Не успел я закончить мысль, как судьба снова свалила меня на землю. В буквальном смысле — зараженная женщина прыгнула на нас со спины и повалила на пол. Теперь я на себе испытал, как стремительно возросла их сила. Генри снова замахал топором, точно наш ангел-хранитель, кровавые брызги уже второй раз за день окропили наши халаты — из разрубленной шеи мертвой женщины кровь била фонтаном.

А тем временем в коридорах между соседними боксами ученые с истошными воплями боролись с полуголыми пациентами врукопашную, но проигрывали перед их варварской жестокостью. Пациенты превратились в неуправляемых убийц с повадками диких зверей. Они скалились, пускали слюни, даже передвигались на четырех конечностях, придавая своим прыжкам больше мощности! Нет, мы определенно недооценили вирус! Наш ум проигрывает их физической силе и свирепости!

Пациенты четко знали, куда целиться, чтобы попасть в артерии — ведь именно там текла жидкость, утоляющая их свирепость. Почему? Почему им не хватает той крови, что мы переливаем им? Чем они движимы? Что заставляет их напасть на человека, будучи удовлетворенными во всех потребностях?

— Август, не отставай! — злобный окрик Генри, как отца, заметившего исчезнувшего из поля обозрения недотепу-сына, вернул меня в реальность. Не в ту, что кровавыми красками расписывала натюрморт перед моими глазами, а в ту, в которой лично за мной гнались лютые монстры.

Я вскочил с пола и побежал за Генри, тащившего Кристин. Но тут меня сбили с ног так внезапно и резко, что я аж сознание потерял на долю секунды, совершенно не заметив, как оказался лежачим навзничь на полу. Едва поймав свой вышибленный дух обратно и увидев наконец своего без пяти секунд убийцу, я закричал. Кристина обернулась и тоже закричала. Генри уже хотел броситься ко мне, но тут судьба прочертила барьер между нами, словно не желала играть по нашему сценарию, у нее для каждого из нас уже был свой. И как оказалось, мой был не самый завидный.

Не успел Генри сделать и пару шагов, как путь ему перерезали еще трое подоспевших обезумевших людей. Генри уже рефлекторно замахал топором перед ними, разгоняя точно рой мух факелом. Но одолеть троих, пусть даже с топором на вооружении, оказалось сложнее. Генри попятился, а скалившиеся пациенты не желали упускать добычу.

И снова сокровищница идей тряслась от бурных фонтанов, которые били по всей ее территории разными догадками и гипотезами. Мне вдруг показалось, что они прекрасно осознают больший потенциал нападать группами, нежели по отдельности. Мы считали их полностью потерявшими понимание мира вокруг, но так ли это на самом деле? Ведь их нападения только с первого взгляда кажутся сумбурными, на самом деле в них есть логика! Они знают, куда целится, понимают смысл угрозы и осознают успех массовости. Вкупе с возросшей физической силой и быстротой, они действительно представляли собой профессиональных убийц!

И мой собственный убийца нависал надо мной, клацал окровавленными зубами, с которых тянулись красные вязкие слюни прямо мне на грудь. Я вцепился в его плечи и пытался скинуть, а в голове мысль горела яркой кровавой лампочкой в голове: он уже кого-то убил — вся его сорочка покрыта свежей кровью! Кристина права. Не голод движет ими, а нечто другое! Но что? Глаза его пустые, в них горит яркий голубой огонь меняющегося цвета глаз.

Мне не одолеть моего убийцу, которого я сам же кормил кровью, пока он растил себе мышцы. Я зарыдал, мыслями возвращаясь к моей красавице-жене Кристине, которую сейчас защищал Генри, продолжая пятиться по ступеням назад, не пропуская тварей дальше себя. Он разрубил топором голову одного пациента, прошелся по грудине второму, который лишь еще больше озверел от сопротивления добычи. Но третий безумец уже оказался умнее, и как только Генри замахнулся на него, тот вцепился в топор руками, перехватил его и резко вырвал из рук Генри. И снова я поразился тому, как ясно у них вдруг заработал интеллект во время охоты!

Мой скорый убийца продолжал ломать мои руки, они онемели, как если бы я тягал чересчур тяжелую штангу, которая все больше провисает под силой гравитации, которой я больше не мог сопротивляться. Мои попытки убежать от тварей вдруг показались глупыми и смехотворными, как противостояние человека и цунами.

Меня сегодня убьют.

А перед лестницей, ведущей к выходу из карантинного блока, уже собралось порядка семерых пациентов, прыжками настигающих ученых, охваченных ужасом сыграть роль добычи.

Последняя секунда, в которой мой взгляд встретился со взглядом Генри, врезалась мне в память навсегда. В эту секунду я признал, что прощаю его за то, что он бросает меня. А он поклялся мне в том, что отныне будет защищать Кристину до конца жизни.

— Уводи ее! — закричал я, когда увидел, что Кристина сбегает по лестнице обратно, осознав, что я безвозвратно отстал.

Генри без топора с жалким шприцем в руках в последний раз оценил обстановку вокруг, взглянул на меня с нескрываемым отчаянием, а потом резко пнул пациента, что отобрал топор, да пнул так сильно, что тот слетел с лестницы кубарем и свалил с ног карабкающихся по лестнице собратьев. А потом Генри схватил Кристину и потащил ее к выходу.

— Нет! Там Август! Нет! Вернись! Август! — рыдала моя жена где-то в гуще выживших белых халатов, экстренно покидающих карантинный блок.

Но спасибо Генри, что тащил ее насильно прочь из этого ада, развернувшегося по моей вине. Я не справился, я подвел всех. Моя заносчивость успешного исследователя-вирусолога сыграла со мной злую шутку, потому что я возомнил себя достаточно смышлёным, чтобы побороть столь продуманное произведение природы. Я проиграл в этой борьбе, потому что нам еще так далеко до роли богов!

Моя реальность продолжалась последние пару минут. Я почувствовал, как на меня навалились целой толпой. Я лягался, брыкался, бил кулаками, не целясь, извивался, что есть силы, прямо, как енот на пушной ферме, который знает, что сейчас его подвесят на крюк и освежуют заживо. Но меня схватили сразу несколько рук, я даже не сумел сосчитать их всех, только чувствовал, как мой халат, и рубашку, и брюки начинают терзать на части. Я почувствовал, как зараженный попытался прокусить мой халат, но у него не получилось, тогда он впился в мое белоснежное предплечье, торчавшее из-под рукава. Я заорал от дикой боли, с ужасом осознавая, что он разжевывает мою плоть, пока она еще живая. В эту же секунду его собрат оторвал другой рукав халата, послышались рвущиеся швы рубашки, а потом зубы вонзились мне в плечо. Я заорал еще громче, не зная, куда деваться от этой зверской боли, которая поднялась комом в глотке! Стало трудно дышать, меня бросило в жар, крик помогал мозгу справляться с болевым шоком. А потом третий сел мне на хребет и вонзился зубами в шею. Я уже просто выл, смирившись со своей участью и моля Бога забрать мою жизнь поскорее, не в силах больше терпеть эти адские мучения, когда тело рвали в клочья, а страх заставлял сердце биться в истерике: пожалуйста, прикончите меня поскорее!

В какой-то момент я начал отключаться. Мне даже показалось, что я чувствовал, как сосуды опустошались и сужались, как трубочка, скребущая по дну стакана с оставшимися каплями лимонада. Чавкающие звуки прямо под ухом обозначали пир моей плотью, в это верилось с трудом. Кровопийцы продолжали глубже впиваться в мое тело, смыкая челюсти, словно чувствуя назревающее истощение ресурса. Я пару раз взвыл от вонзающихся еще глубже резцов, мое дыхание стало сбивчивым, я сипел, как собака, измученная жаждой, и все молил Бога, в которого не верил, поскорее меня убить.

Болевой шок исправно выполнял свою функцию, а кровопотеря ускоряла его эффект. Вскоре где-то посредине между жизнью и смертью я понял, что их болезненные укусы несравнимы с болью от потерянной чести в проигранной борьбе, которая засверкала так ярко в том срединном мире, куда меня уносило.

Последний кадр впечатался в роговицу моих глаз, как и в память, навсегда, словно последние секунды человеческого мира перед неминуемым апокалипсисом: зараженные сбили с ног первых появившихся в коридоре охранников, отстреливающих взбесившихся пациентов направо и налево, и уже свободно прокладывали себе путь по человеческим телам, распластанным по лестнице, ведущей в центр.

В следующую секунду я умер.

2. Всякая боль пройдет

22 декабря 2071 года 09:00.

Калеб.

Сегодня в столовой за завтраком необычайно тихо. Я даже слышу, как в глотках ребят происходит сражение с застревающей сухой безвкусной кашей. Никто не разговаривает, не шутит, не смеется. Изредка слышатся переговоры шепотом, но нарушить траурное молчание не смеет никто. Даже сержанты. Даже командиры.

Черт…

Я стал командиром. Так внезапно, так неожиданно, так жестоко.

Не стану врать, иногда я задумывался над тем, что однажды придет тот день, когда я стану командиром по принципу наследования звания. Потеря предшественника часто становилась причиной внезапного повышения. Но я не желал верить в то, что со мной произойдет подобное. Я верил, что мой командир бесстрашна неуязвима и вечна.

Мой командир. Моя Тесса.

Она погибла от рук кровожадного врага, он вгрызся в шею, разорвал артерию в клочья, лишь бы насытить свой безмерный живот, чтобы продолжить кровавое шествие по земле.

Не могу сдержаться. Слезы накатывают сами собой, мне сложно их контролировать, когда я вспоминаю ее последний взгляд. Столько боли в нем. Столько просьбы не бросать ее. А может, спустя день я уже сам надумал себе эти детали. Воспоминание — это ж такая вещь, его легко изменить, потому что ему нет доказательств. Воспоминания эфемерны и призрачны. Можешь даже динозавра туда впихнуть и спустя время при должном усилии поверишь в реальность этих фантазий.

Нет. Тесса не просила ей помочь. Это же Тесса. Стальная Стерва. Ей никогда ничья помощь не требовалась, она сама спешила ко всем на помощь. И скорее всего, ее молящие глаза — результат моего воображения или скорее желания поверить в то, что она нуждалась во мне.

Черт! Черт! Черт!

Зачем я думаю об этом? Слезы снова обжигают глаза. Я судорожно сглатываю их, чтобы не дай бог продемонстрировать моему отряду мою слабость.

Мой отряд. Я командир.

До сих пор в голове не укладывается.

Все произошло так быстро и как-то нелепо, будто меня простым уборщиком назначили: вручили швабру с ведром и пинком выгнали в коридор работать. Вот таким было мое торжественное повышение в звании. И все то время, что Триггер приговаривал меня к вечным мукам в должности командира, я не переставал думать о Тессе. Я до сих пор не могу смириться с тем, что ее больше нет.

Это дурной сон. Это другая вселенная. Это не моя жизнь.

Все это я хочу сказать самому себе, выкрикнуть в мир вокруг, чтобы меня услышал сам бог и вернул все назад, осознав, что ошибся, что оплошал, что скормил тварям не того человека! Но время идет, а ничего не меняется, и боль в груди превратилась в огромную бездонную яму, которую я стараюсь засыпать глупыми мыслями и заботами о Маяке. Чем больше, тем лучше, как земля над могилой. Рутинные хлопоты необходимы, чтобы отвлечься, чтобы дать самому себе время на исцеление. Они должны заставить забыть Тесс, иначе рана никогда не затянется и могила так и будет выть голосами неупокоенных призраков. По иронии гребанной судьбы мне необходимо предать Тесс, чтобы выжить.

Но тут же мои намерения разбиваются о бетонную стену в тупике: я не могу сделать вид, что Тесс никогда не существовало, она составляла слишком важную часть моей жизни.

— Калеб, поешь, — шепчет мне рядом сидящая Бриджит.

Я вдруг пришел в себя и понял, что уже пятнадцать минут сижу за столом, не шелохнувшись.

Бриджит молодец. Без нее я бы не справился со всем навалившимся на меня бременем. И сейчас она не столько беспокоится о моем аппетите, сколько о том впечатлении, что я произвожу на моих бойцов. Разумеется, они понимают, что потеря командира для меня боль. Но у нее должны быть рамки, у траура должен быть лимит. Такова судьба командирская. Я всегда должен оставаться сильным и непоколебимым, или хотя бы притворяться таковым. Потому что я — символ их надежды, пример бесстрашного бойца, вставшего на защиту обездоленных и невинных. Как я могу быть таковым, если сижу тут и сопли пускаю? Я не только свой имидж порчу, таким поведением я посрамляю сам смысл командирских погонов — отвага и неустрашимость даже перед самыми болезненными и чудовищными ударами судьбы. Командирские погоны должны заставлять людей поверить в то, что все преодолимо, всякая боль излечима, все пройдет.

И это тоже пройдет (прим. автора: притча о кольце Соломона).

Я беру ложку и начинаю хлебать протеиновую кашу. Я не чувствую ее вкуса, консистенции, запаха. Я просто ем, чтобы показать своим бойцам, что жизнь продолжается, как будто ничего не изменилось, как будто у нас по-прежнему есть цель, а надежда сверкает былым ярким светом.

Бриджит одобрительно сжимает мое бедро под столом и продолжает хлебать кашу с маской невозмутимости. Спасибо, Бридж, ты нужна мне сейчас, чтобы сохранить лицо. И снова ирония. Вчера, когда ее забила истерика, я думал, что это она нуждается во мне. Но потом мы напились у нашего главного повара Горе-Федора, поплакались, выпустили боль наружу, и Бридж словно обрела второе дыхание. А я же свое потерял.

Наступил новый день, страсти улеглись, и пришло осознание произошедшего по-новому. Более глубокое, интимное, мучительное и безысходное. Ничего не вернуть. Эта невыносимая боль потери такая мрачная, глубокая, пустая и вечная — теперь мой верный спутник, как боевой шрам.

Я чувствую на себе взгляды бойцов. Они разные. Есть там и сочувствующие — от тех, кто потерял в деревне своих солдат и друзей, есть оценивающие — от тех, кто пытается раскусить мои слабости, а есть и откровенно злорадствующие. Отныне моя жизнь — арена с гладиаторами. И как же хочется, чтобы меня поскорее сменил следующий командир.

За соседними рядами столов я замечаю, как остальные командиры изредка бросают на меня обеспокоенные взгляды. Именно обеспокоенные. Я не знаю, о чем они думают. Может, просто сочувствуют. Может, боятся за мое душевное равновесие и как оно скажется на будущих вылазках. Может, думают, что я не справлюсь. Мне, честно говоря, наплевать сейчас на всех. Я даже не понимаю, что я тут делаю.

Через ряды столов я вижу отряд Тесла и их командира Антенну — мускулистый негр с белесыми фигурами Лихтенберга по всему телу и голове, которые он получил после контакта с мощным электрическим разрядом. Его прежняя величественная осанка бесстрашного бойца теперь поникла, и он, также как и я, не может похвастать аппетитом, ковыряя кашу ложкой, просто чтобы показать, что он все еще жив. В деревне он потерял Перуна — своего первого сержанта.

Командир Васаби — Фунчоза — с копной вермишели на голове и ярким черным иероглифом посреди лба сидит за соседним столом и странным образом молчит уже целый день. Может, пока не придумал, каким образом донимать меня, ведь с Тесс его шуточки были однообразны и отточены до безупречности, а оттого предсказуемы.

Ляжка — командир Бесов — сегодня вообще не вышла на завтрак, переложив обязанности на Лосяша и Легавого, откровенно наплевав на то, что о ней подумают солдаты.

Наш праведный филиппинец Буддист — командир Бодхи — лучше всех играет роль человека, который философски относится к потерям, как к естественному явлению в человеческой жизни. Вот только когда он смотрит на меня, я вижу печаль в его черных глазах. Бесконечная скорбь поразила тлей даже его искусственное сердце. Интересно, аритмия может возникнуть в титановых пластинах? Может, у Буддиста и нет человеческого сердца, но душа осталась. Бродит где-то запертая в теле и воет от нескончаемого кровавого кошмара длиною в целую жизнь. Мне даже кажется, что я ее слышу.

Сзади раздались гулкие шаги, отстукивающие ровную солдатскую поступь в унисон. Она слышится издалека, как будто из потустороннего мира где-то за плотной незримой пеленой, где жизнь продолжает свою монотонную течь, пока я застрял в моменте утраты.

— Товарищ, командир!

Голос прозвучал из-за спины. Я обернулся. Как обернулись и рядом сидящие, включая Жижу. Уж слишком хорошо мы знаем эти голоса. Перед нами стояли майор Корвин и майор Щерба — первые помощники полковника Триггера.

Корвин — высокий мускулистый выходец из Сербии с черными коротко выбритыми волосами и густыми бровями. Мы с ним ладим, поскольку оба являемся обладателями бионических конечностей: у меня механическая рука до локтя, у него механическая нога до колена. Такие изъяны сближают людей, потому что мы понимаем, через что прошел каждый прежде, чем был записан в военный отряд. Процесс установки бионической конечности болезненный и долгий. Настройка автоматики требует тщательного анализа расположения нервных окончаний в живой конечности. Дальше следуют месяцы тренировки, когда поначалу смеешься над неспособностью удержать стакан или сделать шаг, а потом злишься на собственную немощь.

Людям кажется, что мы привыкли к искусственным конечностям, но на самом деле к ним привыкнуть невозможно, потому что они несовершенны. Всего доля секунды в задержке, невидимая для ученых, замеряющих скорость реакции на команду, но видимая для твоего мозга, который зафиксировал миллисекундное опоздание указательного пальца нажать на курок. Фантомное осознание конечности до сих пор терзает мозг неуверенностью в работе фальшивки. Не все умудряются овладеть механической рукой или ногой настолько, чтобы стать солдатом. Мы пробили свой путь через тернии к звездам, используя всю силу воли, что имели.

Корвин — бывший Бес. Он восемь лет отслужил среди Падальщиков, пока Триггер его не повысил. Это сближает нас с ним еще больше.

Щерба ниже товарища на голову, у него вытянутое лицо и орлиный нос, а на макушке головы появляется проплешина, которая бесит меня. Как и его чрезмерная потливость, из-за которой у него под носом всегда капли, а под кителем смрад вони, что очень точно подчеркивает отвратительность его личности. Щерба вечный стукач и просто гнида. Эдакая презренная всеми шестерка, которая всегда найдет теплое место подле правителя. Мы его не терпим всеми отрядами, и он это знает. Но ему абсолютно наплевать на наше мнение до тех пор, пока Триггер у руля. Щерба никогда не был на поверхности, он канализационный червь, паразитирующий на лидерах. Однако, это не мешает ему верить в то, что он лучше Падальщиков знает, как нам выполнять нашу работу.

— Полковник Триггер вызывает, — произнес Щерба своим сиплым голосом.

Его непопулярность среди Падальщиков не мешает ему оглядеть всех рядом сидящих бойцов презренным взглядом, словно его заставили снизойти до дерьмостока.

Хотел бы я разозлиться на его присутствие и вонь, да вот только его слова заставили мое сердце остановиться. Ожидание этой фразы превратилось в медленное отрывание заусенца. Наконец кожа содрана и красная мякоть ноет и мерзко пощипывает, ожидая болезненного прижигания спиртом.

Я медленно встал из-за стола, поймал обеспокоенный взгляд Бриджит. Он словно испытывал меня на готовность, мол, помни, что надо сказать. Я легонько кивнул.

— После завтрака веди всех в симуляторный зал. Раздели на группы, отрабатывайте упражнения, — отдал я приказ. Хотя это не приказ вовсе, а его имитация в попытке занять думы Бридж чем-то кроме нашей болезненной потери и беспокойства за меня, пока я впервые буду в кабинете с Триггером один-на-один.

А потом я последовал за майорами, ловя взгляды остальных солдат из спецотрядов. Представляю, что они предвкушают: теперь, когда его любимица сгинула в пучину смерти, на ее место должна быть посажена замена, а значит и все вытекающие из этой роли секреты и заговоры ложатся на нового козла отпущения. Бьюсь об заклад, Фунчоза уже мозги себе вскипятил придумыванием подколов в мой адрес. Но черта с два я позволю кому-либо срамить Маяк грязными слухами. Тесса не позволяла им выйти за черту перешептываний под одеялами, и я приложу все свои усилия, чтобы она гордилась мной. Пусть и на том свете.

Визит к Триггеру был неизбежен. Но я к нему подготовился. И сейчас, следуя за спинами его помощников вдоль бетонных коридоров Желявы, где красные глаза базы следили за мной, словно пытались прочесть мои мысли, я судорожно вспоминал все возможные заготовки ответов, что мы придумывали с Бриджит накануне. Черт, я командир меньше двенадцати часов, а уже поседел в трусах из-за всей этой проблемы с мятежниками, которых отслеживает Генералитет. На последней вылазке Падальщики умудрились взбунтоваться прямо при радиообмене, все равно что стоять перед Генералом и показывать ему задницу. Если бы наш мятеж не прервала атака зараженных, мы бы уже сидели и гнили в тюрьме.

Плотность населения военного блока превосходит все остальные вместе взятые, ведь больше половины жителей базы — солдаты. Именно сюда поступит шестьдесят процентов детей после общей школьной подготовки длительностью четыре года. Далее дети проходят профильный отбор и учатся еще пять лет на специализированных курсах: научные, военные, инженерные и аграрные. Но как обычно это бывает школа никогда не подготовит тебя к реальному жизненному дерьму. Моего командира сожрали монстроподобные твари, а на самой базе зреет революция, зачинщиков которых Генералитет разве что рентгеном не ищет. И сейчас я иду на экзекуцию к Триггеру, который пытается понять, а верного ли протеже себе избрал, а состою ли я в его кружке или же принадлежу оппозиции. Если он захочет проверить меня на полиграфе, мне придет конец.

Я себя в таком дерьме не чувствовал даже в тот момент, когда новобранцем реальное дерьмо с сортиров счищал. Я прошел длинный путь от драяния стальных унитазов до управления целым спецотрядом. Когда-то давно Полковник казался недосягаемым богом, слышимым лишь мельком, как из-за двери, ведущей в запретный мир. Сейчас же Полковник превратился в существо из плоти и крови с полномочиями изрешетить мою грудь, если ему так захочется.

Вот чему надо учить детей в школах — несправедливости по жизни.

Военный блок имеет сложное организационное строение с усиленной системой пропускного режима. Жителям других трех блоков запрещено здесь находиться, прямо как во времена Хроник, когда место военной службы располагалось вдали от праздной жизни мирян с намеренным умыслом заточения людей, которые изоляцию от социума превращали в ярость и самодисциплину. Сегодня достичь того же уровня обособленности невозможно в силу ограниченности пространства, поэтому солдаты могут свободно разгуливать по всей Желяве в свободные часы по разрешению вышестоящего лица.

Ярые революционеры типа Фиделя Гарро и Маркуса Лебовски резко возражают против подобной дискриминации и рвутся открыть ворота военного блока для взаимного свободного посещения всеми жителями, мол, взаимная интеграция блоков будет справедливой и честной, вдруг мы тут ядерную бомбу прячем. Пусть даже редко какой житель захочет сунуться в место, набитое накачанными и зачастую неуравновешенными бойцами. Мне кажется, в погоне за равенством оппозиционеры сами не осознают, чего просят.

Честно говоря, я уже запутался, на чьей я стороне — обе такие нелепые требования предъявляют порой. Неудивительно, что мы все вымерли там на поверхности, когда столкнулись с угрозой всему человечеству. Мы просто не были готовы к бою с природным злом из-за наших чересчур запутанных законов и противоречивых нравственных ориентиров: в одном государстве разрешено зачистить целый населенный пункт вместе с жителями ради истребления заразы, в другом резко возражают, махая Женевской конвенцией в руках; в одной стране готовы нажать на заветную кнопочку в чемоданчике, в другой яро критикуют чрезмерную меру, когда остальные еще не испробованы. Итог? Все дружно вымираем, изгнанные под землю, продолжая делить и последние предоставленные для жизни гектары.

Буддист прав, мы как были тупоголовыми, такими же и остались. Жизнь нас вообще ничему не учит.

Военный блок имеет три уровня допуска, Зоны обозначаются буквами авиационного алфавита в честь бывшего авиационного прошлого базы.

Зона Альфа занимает самую обширную территорию, Големы, Назгулы и Падальщики живут здесь. Здесь же наши гигантские казармы, столовые, симуляторные и тренажерные залы, а также контрольно-оперативные центры.

Зона Браво — место, где находятся штабы подразделений. Щерба с Корвином как раз туда и ведут меня сейчас. Попасть в Зону Браво могут только майоры и Полковники, у командиров единоразовый допуск появляется лишь с разрешения вышестоящего. Ворота в Зону Браво охраняются усиленным кордоном бойцов Крайслера. Порядка двадцати человек ежесекундно блюдут вход в Браво, половина расхаживает возле ворот туда-сюда, вторая половина сидит за укрепленным фортификационным заграждением — группа прицельного обстрела. Все бойцы как на подбор — копия Крайслера: двухметровые амбалы с перекаченными мышцами и атрофированными мозгами.

Ну а сердцевина военного блока — генеральский отсек, где под усиленной охраной проживает наш домоуправитель, как его называет Бриджит. Я никогда не был там. Даже Тесса не была. Доступ туда настолько серьезно защищен, что даже тараканы щели не найдут. Да, Генерал сильно обеспокоен собственной безопасностью. К его несчастью, в сердцах народа это не находит ни отклик, ни намек на понимание.

Мы подошли к воротам в Зону Браво — это стальная четырехконтурная защитная дверь два на два метра с бетонированным наружным контуром и мощной четырёхсторонней системой запирания. Такую никогда не взломаешь, ни с петель не сорвешь — штыри уходят в арматурные укрепления в стенах.

Два десятка Големов с Калашниковыми через плечо окидывают меня подозрительными взглядами с ног до головы. Я же в ответ рассматриваю их боевую экипировку: бронежилет, шлем, Глок в кобуре и автомат наперевес — редкое исключение для отрядов внутренней безопасности, которых экипируют лишь дубинками и совсем изредка электрошокерами. В условиях подземной жизни здоровье населения стало как у кроликов, которых инфаркт хватает еще в когтях хищной птицы. Иногда мне кажется, что очень скоро люди начнут помирать лишь от одного озлобленного взгляда на них или от чересчур сильного чиха. Големам разрешено применять шокеры только в крайних случаях, когда риск убийства нарушителя оправдывается его чрезмерным девиантным поведением. В остальных случаях стандартная тактика «заломить и обезвредить» работает, как часы — я и одного Голема-то не одолею, что уж тут говорить, когда их целый отряд.

Я стою позади майоров и нервно выстукиваю пальцами по бедру ритм идиотской песни из мультфильма «Покемон», которая засела в моем мозгу, как тончайшая заноза, потому что Фунчоза задрал смотреть сей японский шедевр на всю громкость жилого отсека Падальщиков.

Големы в характерной зеленой униформе отрядов внутренней безопасности со значком щита на груди продолжают сверлить меня ненавистными взглядами, как если бы моя отличная от их цвета черная униформа со значком креста Анх одним своим присутствием оскорбляла честь подземных бойцов. Падальщики с Големами не дружат. Мы и с Назгулами, разгуливающими в синей униформе со значком глаза на груди, не особо хороводимся. Элитные войска как раздражающий носоглотку токсин для самолюбия солдат. Я могу просто стоять по стойке смирно, а они все равно будут обвинять меня в бахвальстве и самолюбовании.

Майоры активируют пульт открытия дверей, вводят восьмизначный цифровой код и прикладывают ключ-карту к считывателю, а в моей голове писклявый голос Фунчозы напевает:

«Покемон! Мы сможем все, ты и я! Весь мир спасенья ждет!»

Ворота дружно щелкают штырями.

«Покемон! Оу! Приятель мой, мы вступаем в ратный бой», — пальцы стучат по бедру.

Тяжелая массивная дверь скрипит, раскрывая мне нутро Зоны Браво.

«ПОКЕМОН!», — орет засевший в мозгу Фунчоза.

Да заткнись ты, черт бы тебя побрал! Я сжимаю кулаки, чтобы совладать с паникой и перестать поощрять мой мозг насиловать мою же собственную нервную систему сумасшедшей песней. Мои нервы конкретно на пределе!

Я не впервые в зоне Браво. Так как Тесса была любимицей Триггера, она часто посещала эту обитель по его приглашению, ну а я был ее вечной тенью. В последний месяц визиты сюда совершались чаще обычного. Тесса говорила, что причиной тому — выговоры, я ей верил.

Зона Браво встречает тебя угрозами с порога: просторный холл с высокими потолками, ранее служивший стоянкой для советских сверхзвуковых истребителей МиГ, сегодня превратился в самый надежно защищенный форпост Желявы. Порядка трех десятков баррикад испещряют территорию, за каждой дежурят по три-пять солдат, нигде больше не встретишь такое сосредоточие солдат на один квадратный метр, как в холле, охраняющем главный вход в Зону Браво. Баррикады сделаны из разного материала: мешки с песком или посты, укрепленные бронированными листами стали. И вот мне всегда было интересно, для кого возводились эти прочные метровые стены, если зараженных они ни в жизнь не остановят. Ответ очевиден: баррикады служат защитой от людей.

В Зоне Браво располагаются казармы Полковников и майоров, личные штабы всех трех отрядов базы, центры наблюдения, ненавистный Отдел пропаганды. Мы проходим мимо рядов с оборонительными преградами, за которыми стоят еще одни раздраженные моим присутствием Големы, они разве что не плевались в мою сторону. Причем Щерба и Корвин такой неприязни не вызывали, майорские нашивки спасали от потенциального соперничества, ведь они нас аж на целую голову выше. Одолев холл, набитый высококонцентрированной мускулистой биомассой с постоянно возбужденной от адреналина кровью в венах, мы прошагали внутрь центрального коридора и брели еще около пяти минут, пока перед глазами не выросла металлическая дверь кабинета Триггера, возле которой я провел последние четыре года в ожидании Тесс. Теперь же настала моя очередь зайти внутрь.

Корвин открыл передо мной дверь, как галантный одноногий кавалер своей утонченной однорукой миледи, я прошел внутрь.

Триггер сидел за столом и ждал меня. Его зеленые глаза приковали меня к месту в ту самую секунду, как мы встретились взглядами. Выглядел он помятым, как будто всю ночь провел на карауле: красные глаза, взъерошенный седой ежик на макушке, характерный глубокий шрам на щеке, уходящий под футболку, приобрел еще более синие оттенки, да и само лицо словно морщин прибавило. Он махнул мне рукой, не желая тратить на меня драгоценные звуки его важных речей, и я прошел ближе.

Я никогда прежде не был в его кабинете и теперь с едва заметным интересом оглядывал его вотчину. Здесь все достаточно аскетично. Триггер душой и телом принадлежит службе, а потому не любитель излишеств, предпочитая практичную мебель и отсутствие бесполезных деталей: неизменный стакан с водой перед Полковником — единственное на базе средство от изжоги, металлический стол с компьютером, три черных потрепанных кресла, стальные этажерки с книгами, которые уже лет двадцать никто не открывал, пожелтевшая карта Евразии сорокалетней давности висит на стене под стеклом — больше, как экспонат и дань уважения прошлому, тусклая лампа на потолке дополняла атмосферу кабинета удрученностью и тоской. Но это уныние и серость шли Триггеру, как символу постапокалиптической жизни, которую судьба ему назначила под руководство. Хотел он этого или нет значения не имеет: он солдат, а мы уже забыли смысл слова «хотеть», у нас свет во тьме и ориентир — приказ.

Своей простотой Триггер снова напомнил мне Тесс. Она тоже жила, как монах. Когда мы зашли в ее комнату, то кроме четырех комплектов сменной одежды мы не нашли больше ничего, что принадлежало бы ей. Ее словно там вообще никогда не было. Уже ближе к отбою мы поняли, что не можем остаться там на ночь, а потому ушли спать к Горе-Федору. Честно признаться, мне и этой ночью не хочется возвращаться в ее комнату, что перешла мне в наследство. Как и визиты к Триггеру.

Молчание тянулось уже вторую минуту, наверное Триггер позволял мне свыкнуться с новой ролью — отныне быть шептальщиком в его кабинете. Вдруг я заметил, что впервые в неизменном стакане Триггера, который он чуть ли не на шее у себя таскает из-за нескончаемой изжоги, блестит не вода, а янтарная жидкость. Наконец я понял, что нагоняло в это место еще больше печали и тревог — запах перегара был ненавязчив, но легко ощутим, если подумаешь о нем. И я был благодарен Триггеру за это, потому что сам опохмеляюсь после траурного алкогольного заплыва прошлым вечером. Уверен, ребята чуяли мой аромат депрессии, но то ли трепет перед командирскими нашивками, то ли обычное человеческое сострадание останавливало их от написания рапорта.

В то же время я был удивлен подобным поведением Триггера, ведь он всегда казался мне скалой. Что именно так расстроило Триггера, что он даже решил истратить редкую бутылку коньяка времен Хроник, стоимость которой сегодня равняется человеческой жизни? Он пил всю ночь и не смог остановиться, даже когда обязанности звали его, и теперь пойман, как преступник возле жертвы, который и не стремится удрать с места преступления. И это чувство мне знакомо.

Черт, я видел в Триггере себя.

Триггер признавал свою слабость прямо передо мной. Он признавал существование чего-то, что сильнее его воли. И что же это? Горечь по тебе, Тесс? Мне с трудом в это верится! Нет, даже не так. Я не хочу в это верить! Но подсознание продолжало строить логические мосты к правде, используя факты, как Дамокловы мечи: Падальщиков он за свою службу потерял сотни, и только эта вылазка вышибла из него дух. Не двадцать солдат, погибших в деревне, он оплакивал. Там умер кто-то очень дорогой ему, кто-то особенный, кто-то способный выдернуть целое желание жить из бьющегося сердца.

Как ты выдернула его из меня. Ведь это была ты, Тесс.

Он плачет по тебе…

— Сегодня вечером будет организована церемония прощания с нашими погибшими товарищами, — Триггер прервал мое растущее негодование.

Я сжал кулаки, чтобы сдержать гнев на Полковника, как если бы мы готовились сойти в схватке из-за женщины, точно соперничающие самцы. Открывшийся мне факт резким раздражающим светом прожектора пытался выжечь клеймо ревности у меня на душе.

— Мы потеряли двадцать бойцов, будет проведена минута молчания. Представляешь? — ухмыльнулся Триггер как-то печально. — Мы им подарим целую минуту взамен тех лет службы полных суровых испытаний, которые они подарили нам. Целую минуту взамен той болезненной смерти, что они вытерпели ради нашего процветания. Я всегда удивлялся человеческому цинизму. Кто вообще придумал оценивать смерть «минутами молчания»? А сколько минут будет стоить моя смерть? А твоя? А Генерала?

Триггер замолк. Я не понимал, задал ли он мне вопрос или же вопрос риторический.

— Была бы моя воля, я бы растянул молчание на месяцы! Я бы подарил нашим ребятам собственные годы, лишь бы оставить их в живых. Такие молодые, боевые, смелые, неотступные. А я сижу тут, своей старой вонючей задницей стул протираю. Для чего?

Триггер поднял на меня красные глаза. Он был чуть ли не сломлен. И снова я понял его состояние. В моменты наивысшей депрессии автоматически вспоминается все дерьмо твоей жизни: все падения, проигрыши, неудачи, провалы. Они собираются в огромный ком, который все больше давит на тебя, пригибает, ломает, словно сама природа хочет растолочь тебя в порошок.

Наверное, смерть Тесс заставила Триггера вспомнить всех потерянных солдат, которых он взрастил и воспитал; своего сына Марка, который погиб во время прорыва в шестьдесят третьем; свою жену, про которую нам ничего неизвестно; может, он даже вспомнил своего усыпленного кота в детстве. Все эти смерти и лишения опускают на самое дно, которое мы подсознательно боимся, потому что там покоится обволакивающая и утешающая мысль о том, что все мы смертны и все окажемся на месте Марка, Люции и Пушистика, которые ждут тебя на другом конце, чтобы вместе войти в райские врата. Так оно начинается — так смерть затаскивает тебя на свою сторону, предлагая суицид в обмен на торжественное воссоединение семьи. И чем слабее воля к жизни, тем скорее начинаешь задаваться вопросом «А зачем ждать?»

И опять же. Все это мне знакомо. Я только этим утром выкарабкался из гибельной ямы, вой которой продолжает преследовать меня, точно призрак. И здесь в тусклом унынии серого кабинета с плачущим Полковником, запахом перегара, горькими воспоминаниями гребаный вой из ямы слышится громче.

Смерть Тессы подкосила Триггера так, что он рухнул на самое дно, эхо его падения резонировало по моим нервным окончаниям, как по гитарным струнам, взывая к ревности.

Черт бы тебя побрал, Тесс! Неужели между вами что-то было?

Мне хотелось подскочить к Триггеру и затрясти его за шиворот, чтобы выбить ответ. Но вместо этого, оставив ревностные фантазии параллельному миру, я отчеканил с руками по швам:

— Вы свое отслужили, сэр!

На что Триггер усмехнулся.

— Всегда выдрессированный и всегда знаешь, как правильно ответить.

А потом он опустошил стакан в один глоток и тяжело выдохнул. Честно сказать, я не знал, как вести себя в подобной ситуации. Я никогда за этими дверями-то не был. Триггер передо мной всегда выступал в образе хладнокровного мудреца, который знает ответы на все мои вопросы. А сейчас он сидит здесь, как самый настоящий старикан, сломленный жизненными перипетиями, напивающийся коньяком и жалующийся на правительство, молодежь и евреев. Я больше не видел в нем бога.

Генерал остался единственным человеком на всем белом свете, который еще тянул на авторитетное лицо в моем стремительно меняющемся мировоззрении новоиспеченного командира отряда специального назначения. А что будет дальше? Я превращусь в копию вечно задумчивой Тесс, которая никогда не посещала празднования, вечеринки и просто дружеские скопища, а всегда сидела за планшетом, ища истины в мертвых книгах и забытых исследованиях по вирусу, пока остальные придумывали небылицы, объясняющие ее странное отчужденное поведение? Эх, Тесс, мои нынешние мозги мне бы в те времена, когда ты еще стояла рядом, я бы твои странности по-другому воспринимал. Они бы странностями не казались, мы бы стали двумя угрюмыми солдафонами, отчаянно пытающиеся найти смысл жизни посреди конца света.

Вот почему ты как будто была с нами и в то же время вне нашего мира. Триггер не дал тебе ответов, как и весь наш маленький подземный мир. Ты знала больше, чем все остальные Падальщики, чем все остальные солдаты и жители Желявы. Ты знала, что у нас нет спасителей, некому нас вытащить отсюда, некому нам помочь. Ты искала способы спасти нас в одиночку. Ты была одна против целого мира. И даже я тебя не поддержал.

Я снова задавил ком рыданий в горле. Прошло меньше двенадцати часов с моего назначения командиром Маяка, а я успел не только поседеть в трусах, но и потерять всякое желание идти вперед, потому что увидел тупик в конце тоннеля. Я занял твое место, Тесс. Теперь я единственный, кто его видит.

А дальше Триггер сделал то, что завело меня в еще больший ступор. Триггер достал из-под стола бутылку, налил коньяк в стакан и пододвинул мне.

— Давай, хлопни, — сказал он.

Мне кажется, я стоял, не шевелясь, целую вечность. Я смотрел то на подвыпившего Триггера, то на стакан с коньяком, словно ждал от них подсказки к правильной реакции. Это проверка? Что я должен сделать? Мне все это впервой!

— Благодарю, сэр. Но я воздержусь, — наконец ответил я.

Я все же солдат и побратимством заниматься не собираюсь. Особенно с ним. И снова ревность включила бензопилу и подкрадывалась к моим нервам.

Триггер усмехнулся.

— Знаешь, в чем отличие между тобой и Тесс? — говорил он, впиваясь в меня красными глазами. — Она была еще той истеричкой!

Я молчал. Мне сейчас не хотелось слышать из его уст даже ее имени, не говоря уже о выводах о ее жизни, будто он знал ее больше, чем я.

— Помню, вскоре после ее назначения Генерал наложил запрет на вылазки на целый месяц, потому что в последнее время мы теряли очень много людей наверху. Но Тесс страдала от амбиций новичка, а мы испытывали перебои со светом. Помнишь?

— Да. Миссия на месторождение редкоземельных металлов, — ответил я.

Мы тогда привезли нашим инженерам целые валуны, из которых они выскоблили церий, лантан и еще кучу всего для создания дополнительных аккумуляторов под солнечные панели. После этого у нас восстановилась нормальная работа электросетей. В простонародье мы те времена так и зовем «Эра мрака».

— Тогда в медицинском блоке из-за перебоев с электричеством начали отказывать системы жизнеобеспечения, и пациенты стали умирать один за другим. Генерал поставил на них крест, мол, они и так бесполезные, чего на них ресурсы тратить, и распорядился отключить питание медицинского отсека.

Я замер. Я не знал об этом. Видимо, это и есть командирская жизнь: Полковник начинает делиться секретами о подводных камнях базы, ты погружаешься в дерьмо взаимоотношений званий высокого уровня и пытаешься выжить в этих хитросплетениях. Кажется, я даже услышал, как в моей левой подмышке лопнула луковица, из которой дал росток первый седой волос на новой территории.

— Тесса никогда не говорила об этом распоряжении Генерала, — медленно произнес я, словно бросал вызов правдивости рассказа Триггера.

На что он снова ухмыльнулся.

— А Тесса вообще малоговорливой была, если ты не заметил.

Костяшки хрустнули в кулаках, а цепь на бензопиле пришла в движение, обдувая мои нервы легким ветерком: у Тессы и Триггера были секреты, о которых она мне не рассказывала.

— Тесса тогда и закатила свою первую истерику прямо там, где ты стоишь, — Триггер махнул рукой в мою сторону.

Снова сердце защемило. На мгновение показалось, что я ощущаю ее призрак рядом с собой.

— Я ей говорю, что запрет будет действовать еще три недели. А она мне говорит: «Тогда передайте Генералу, пусть целует меня в зад!». Представляешь? — Триггер вдруг рассмеялся. — Командир мне приказывает передать сообщение Генералу!

Триггер смеялся как-то печально и горестно. Он утер слезы, причину которым я не понимал — смех или боль?

— И ведь пошла! Собрала вас всех, и спецотряды пошли на поверхность без разрешения!

Я помнил тот день четыре года назад. Мы знали, что на поверхность нам путь заказан, но Тесса вошла в штаб командиров Падальщиков и смело заявила, что нам дали зеленый свет на поверхность. Вдруг все воспоминания стали складываться в новую, но такую яркую и логичную мозаику под названием «Как ты раньше этого не заметил?».

Я помню суету. Даже не так. Я помню гонку на сборах, которой не придал значение. Нам дали десять минут на сборы для экспедиции длиной в три дня! Это противоречит не только Протоколу, но даже инстинкту самосохранения! Мы однодневные вылазки-то целую неделю готовим: наблюдаем за перемещением вражеских единиц вокруг базы, проверяем прогнозы погоды, высчитываем скорость ветра, прочищаем системы Аяксов и собираем запасы оружия, как скрупулезные бухгалтера. Но в тот день мы едва успели экипироваться, как Трухина сунула нам наспех собранные карты двухгодичной давности, где от руки нарисовала возможное расположения инфицированных вдоль траектории к месторождению, она даже не провела их оцифровку для Фелин! Нас в буквальном смысле пинком вытолкнули из базы на поверхность.

Помню, в отрядах стали перешептываться, что подготовка к вылазке прошла как-то впопыхах, но мы не успели опомниться — нам просто не дали на это время. Потому что когда ты оказываешься на поверхности, у тебя вообще всю память отрубает из-за жесточайшего стресса быть сожранным тварями, весь мозговой потенциал занят чертежами, схемами и просчетом вероятностей выживания в следующие пару часов. Мы уже и думать забыли о наспех проведенной разведке перед вылазкой, а просто вжали педали газа в Аяксах и отправились в долгое и опасное приключение. Теперь-то я понимаю, что Тесса подгоняла нас, чтобы мы не успели вопросов задать, а Генерал не успел нас остановить.

Вот же черт, Тесс! Ты же соврала нам, сказав, что нам открыли краткосрочный коридор в порядке исключения! Мы же фактически пошли Генералу наперекор! И ладно пусть другим не сказала, но ты скрыла это от меня! Почему? Почему ты посчитала меня недостойным знать правду? Потому что думала, что я попытаюсь тебя остановить?

Внутри все упало так резко и так массивно, когда я нашел моим догадкам подтверждение. Я всегда тормозил Тесс. Любые ее фантастические теории не находили во мне должного понимания, несмотря на то, что я самый приближенный к ней человек, не только как сержант, но и как друг. Снова совесть зарядила целый хор из самобичевания, стыда и раскаяния, а боль утраты, как фальшивый солист оркестра, запиликала раздражением и ненавистью к самому себе, рискуя весь концерт превратить в реальное желание засунуть дуло в рот и спустить курок.

— Конечно, вас бы не выпустили, если бы я не подмазал Трухину и не подговорил Крайслера, — Триггер продолжал поражать меня этим днем, как талантливый фокусник. — Они замолчали о вашем побеге, но долго скрывать мы не могли. У Генерала глаза и уши на каждом углу, в каждом кармане брюк, да на каждом твоем волоске. Его шпионы разрослись по базе, как сеть меланом: удалишь одну, вылезет вторая в другом месте. От него невозможно скрыть не то что побег отряда, да даже крысиный помет в углу захламленной подсобки. Этот кабинет — единственное место на базе, скрытое от глаз Генерала. И знаешь, почему я так уверен? Потому что мой кабинет закрывается на нормальный механический замок, а не на эти электронные компьютеры, которые взломать раз плюнуть!

Триггер потряс передо мной старомодным ключом, висящим на его шее.

— Иначе тут бы каждый сантиметр пищал из-за подслушивающих устройств. Можешь хоть сколько смеяться над моей прической ежиком, но старая школа уже сорок лет спасает мою задницу от стукачей!

Триггер спрятал ключ под футболку, туда же, где прятался его длинный шрам, который словно обещал искромсать любого, кто попытается снять с шеи Полковника ключ.

— Тогда Генерал поклялся, что с нас береты полетят, если мы потеряем вас всех. Но вы вернулись через три дня с минимальными потерями, да еще и с целыми булыганами, которые спасли наши задницы от каменного века. Перед таким аргументом Генерал не мог выстоять, и ему пришлось пойти на попятную. Но если ты думаешь, что наш Генерал — человек, который так легко признает свои ошибки, то ты глубоко заблуждаешься. Его Отдел пропаганды придумал красивую сказку о том, что этот краткосрочный коридор — его персональный приказ. Потому что героев не может быть много, Калеб. Герой должен быть один. Множество островов в океане создают множество разных течений, а единство мышления и надежд — это то немногое, что у нас осталось здесь под землей, чтобы выжить. Раздирая одно одеяло на куски, мы рискуем вообще без одеяла остаться. Нам необходимо единогласие и сплоченность. Только будучи единым организмом мы сможем противостоять гневу судьбы на нас.

Триггер вперил в меня острый взгляд своих зеленых глаз, будто пытался продырявить череп насквозь и увидеть мои мысли. Он даже не моргал. Все его опьянение исчезло вмиг, как будто его и не было вовсе. Вот истинный профессионализм солдата — уметь управлять спиртом в сосудах! Эх, Бриджит этот талант не помешал бы. Она вечно такую ересь городит, когда напьется, а про ее танцы игривой козочки я вообще молчу.

— Вот так герои остались безызвестными. И это происходит каждый день, Калеб. На нашей базе герои остаются безызвестными, потому что на базе есть место только для одного героя — нашего Генерала.

Триггер и не пытался скрыть гнев на Генерала, его монотонный стальной голос звучал настолько холодно и ядовито, что я понял, что ни под каким предлогом не захочу стать врагом Полковника. Кажется, потеря Тесс в нем пробудила нечто похуже соплей и тоскливых рыданий. Потеря Тесс задела его душу настолько, что он нашел в собственных глубинах мирно дремлющую месть, уже открывшую один глаз. Я никогда не слышал, чтобы Триггер так нелестно отзывался о Генерале. Мне всегда казалось, что их четверка нерушима. Но так ли это на самом деле?

Чертов кабинет Триггера, запирающийся на стальной ключ, открыл дверь в мир междоусобиц верховенства. А я то думал, они тут все за одно. Как же мы заблуждались насчет Полковника.

— Так вот истеричная Тесса, выпила бы этот стакан. Наплевала бы на субординацию и выпила бы прямо здесь и сейчас. Потому что иногда надо уходить от правил, чтобы оставаться человеком, а не быть таким выдрессированным роботом, как ты. Роботом, который нужен Генералу, — произнес Триггер уже тише, закончив свою тираду о героях.

Я опустил глаза, приняв тот факт, что пусть он и бесит меня своими тайнами с Тесс, но в схватке за жизнь Желявы мы с ним на одной стороне.

— Сэр, свою дозу водки я выпил еще вчера, — тихо признался я.

Триггер сощурил глаза и пригляделся ко мне. Ему понадобилась секунда, чтобы вычленить во мне доказательства аналогичной скорби, которая заставляет терять самого себя в безднах боли от потери. Наверное, он наконец заметил и мои красные глаза с синяками от недосыпа, а может где-то на лице у меня даже отпечатались складки мундира, который я подложил себе под голову ночью, потому что у Горе-Федора кроме как на полу спать негде. А может, боль утраты становится видимым клеймом на лбу собеседника, когда познаешь ее сам. Скорбь дарит магический третий глаз, благодаря которому всегда отличишь вдовца посреди толпы.

Триггер широко улыбнулся и прищурился.

— А-а-а. Значит, тоже не бессердечный, — произнес он, кивая. — Значит, я верного человека в командиры взял.

Мы молчали несколько минут, осмысляя всю нашу беседу, в которой повязли точно в клятве. А потом Триггер продолжил:

— Ну так что, Калеб? Поддержишь нашего единственного героя на базе, чтобы сохранить единство народа?

Вот и вопрос, проверяющий мою верность.

Проблема в том, что я не был к нему готов. Клянусь, был готов даже ответить на вопрос, сколько раз за день испражняюсь, но не к этому. Я совершенно не предвидел возможность того, что Триггер в первый же день моего назначения командиром кинет меня в самую гущу заговоров и заставит определиться со стороной, что я приму в назревающем конфликте. Видимо, его что-то поджимало, раз он был так скор. Или же потеря моего предшественника играло роль мощнейшего стимула, который требовал немедленно начать проводить четкие границы между сторонниками Генералитета и революционерами.

Откровенная критика Триггера в адрес Генерала, призрак Тесс, требующий продолжения ее наследия, сдвинули мой ориентир, и в конце тупикового тоннеля сверкнул луч солнца из бреши в стене.

— Сэр, единственный, за кого я всегда буду бороться, это народ Желявы! — ответил я решительно.

И стал выжидать.

Правильный ответ? Правильно, нет?

«ПОКЕМОН!» — снова заорал Фунчоза в мозгу. — «Приятель мой, мы вступаем в ратный бой!»

Триггер изобразил намек на легкую улыбку и наконец перестал сверлить меня испытывающим взглядом. Он откинулся на спинку кресла, и по этой его расслабленности я понял, что ответ мой был самым что ни на есть верным.

Отныне пути назад нет. Мы вступаем в ратный бой. Бой, из которого выбыла Тесса, но которая оставила после себя достойного продолжателя ее славного дела.

И снова мозаика складывалась кусочек за кусочком, когда я вспомнил частые визиты Тесс к Триггеру в последние месяцы. Они действительно планировали бунт. Черт, если Фунчоза об этом узнает, ему башню снесет от счастья.

— Тесса научила вас хорошим вещам. Она умела следовать Протоколу, но и отступать от него по-умному. Слышишь? Главное слово здесь — по-умному. Не так глупо, как Фунчоза вчера. Он нам просто времени не дал.

Я снова напрягся. Мне не нравилось, когда Триггер объединял себя с Тесс в одно местоимение. Я уже смирился с тем, что они вместе прокладывали шаги на пути к мятежу, пытался свыкнуться с фактом того, что Тесса утаивала это от меня и Бриджит. Я даже был готов вытерпеть победные танцы Фунчозы, когда он узнает о том, что все это время был прав насчет заговора между Тесс и Триггером. Но я застрелюсь в ту же секунду, если предположения Фунчозы о воздыханиях Тесс к креслу Полковника окажутся верными.

Я часто заставал ее, сидящую в своей комнате и уставившуюся в никуда, ее мозг всегда был занят тяжелыми думами. Я знаю, она размышляла о многом. Но мне не верится в то, что Тесса хотела воспользоваться мятежом, чтобы получить нашивки Полковника. Потому что иначе окажется, что я совсем ее не знал.

Я все пытался отыскать в памяти момент, когда Триггер впервые намекнул на то, что тоталитаризм Генерала ведет нас в тупик. Я пытался вспомнить, когда Триггер и Тесса начали активно составлять план переворота. Но не мог вспомнить ничего, чем бы они себя выдали. Воистину они совершенные разведчики. Теперь я понимаю, почему он выпорол нас вчера с таким усердием. Мы ж ему чуть всю вечеринку не испортили своими преждевременными бунтовскими настроениями!

— Я буду толкать речь о погибших, в том числе и о Тесс, — Триггер прервал наши неоднозначные диалоги о героях и долге, видимо, получивший от меня все, что ему требовалось. — Мне нужно кое-что знать. Мы потеряли в деревне двадцать бойцов. Смерть четырнадцати мы отследили по камерам видеонаблюдения и голосовым записям. Остальные, к сожалению, оказались вне зоны покрытия. В том числе и Тесса.

Тут он сделал паузу и посмотрел на меня пристально, не моргая. Под его взором моя застывшая спина изрыгнула пот, как лопнувший гнойник. И снова я поразился тому, как быстро Триггер вышел из амплуа горюющего плакальщика и надел маску бездушного руководителя.

— Ты видел ее последним, не так ли?

— Так точно, сэр!

— Но твои видеокамеры, странным образом все до одной, вышли из строя в определенный момент.

Я сглотнул. Вот и настала пора использовать свои заготовки. Я даже плечи расправил, как студент, вытащивший верный билет на экзамене.

— Я находился в непосредственной близости к точке обстрела из сорокамиллиметровой пушки. У многих из нас в тот момент повредилось оборудование.

Триггер задумался.

— Да. Не у тебя одного. У твоего сержанта и еще пары ребят с вашего Аякса действительно отрубило камеры в один момент.

Он стучал пальцами по столу, точно высчитывал вероятность сего сценария.

— Но ты видел ее последним?

Что-то заскрежетало в груди, такое щекочущее и едва ощутимое, но достаточное, чтобы родить жуткое предчувствие чего-то, что я не понимал. Навязчивый интерес Триггера к последним минутам жизни Тессы: она умерла или же… умерла не до конца — нагонял атмосферу скрываемой тайны. В груди копошилась интуиция, словно душа готовилась к Хэллоуину и примеряла костюм привидения, чуя атмосферу мистики вокруг. Такой интерес полковник не должен проявлять к умершему, пусть даже солдат превратился в монстра. В конце концов, какая разница? Умер солдат или не умер, его с нами больше нет, отдай ему честь, толкни речь и дело с концом. Но Триггер продолжал настаивать, желая получить конкретный ответ.

— Как она погибла?

Я сглотнул.

— От моей пули, сэр.

Мне надо выдержать его взгляд, испытывающий на ложь, точно полиграф, который, кстати, стоит на его столе и насмехается.

— Ты удостоверился в том, что она мертва?

«У-у-у-у», — в груди выли простыни с прорезями на глазах.

— Не было возможности, сэр. Мы эвакуировались экстренно. Зараженные подобрались критически близко.

Я репетировал эту речь весь вчерашний день и всю бессонную ночь.

Триггер кивнул. Но было видно, что он не получил желаемого ответа.

— Я скажу, что она отважно погибла в бою. К твоему сведению, по крайней мере, трое из наших встали на сторону врага. Я рад, что Тесса не одна из них.

Триггер снова вперил в меня свой рентген-взгляд. Я сжал кулаки и кивнул как можно более уверенно.

— Мне больше нечего тебе сказать сегодня, — слова Триггера сняли с шеи якорь, пригибающий все это время к земле.

Я чуть расслабился.

— Но завтра ты зайдешь ко мне в это же время.

Ягодицы напряглись, потому что якорь снова набрал веса. Приглашение Триггера можно расценивать как посвящение в план грядущих перемен. Значит, я безупречно прошел интервью.

Я не стал медлить, развернулся и зашагал прочь. Уже у самой двери Триггер меня окликнул:

— Калеб!

Я обернулся.

— Падальщики — свет во тьме для всей Желявы. Но отряд Маяк особенный. Он двигатель для спецотрядов. Тесса сделала его таким. Не теряй его суть, — сказал Триггер, впиваясь в меня очередным сверлящим на верность взглядом.

— Я не подведу, сэр! — кивнул я.

Якорь пригибал к земле ответственностью, что Тесс передала мне по наследству.

Я покинул кабинет Триггера, а затем и штаб. Честно признаться, я даже не запомнил путь назад. Мне кажется, всю дорогу до моей командирской комнаты я не дышал. А когда добрался до нее, то заперся аж на замок и испустил такой долгий выдох, что, казалось, сама душа выходит из тела.

Нарастающий гул вопросов без ответов разрывал мою голову, а из груди наружу рвалась паника.

24 декабря 2071 года. 08:00.

Тесса.

В эту ночь мне приснились родители.

Это было странно, потому что с тех пор, как они ушли в исследовательскую экспедицию с Падальщиками пятнадцать лет назад и не вернулись, я видела лишь кошмары.

Из той экспедиции не вернулся никто. Я помню, как какой-то солдат подошел к нам с Томасом и сообщил, что во время миссии отряд атаковали зараженные. Никто не выжил. Помню, как спокойно мы с Томасом встретили эту новость. В те времена миссии на поверхность были очень частыми, база нуждалась в разном сырье. И запал ученых найти разгадку к победе над заразой тоже был настойчивым, а потому исследователи целыми группами отправлялись в походы. Целыми же группами не возвращались. А результат был все тот же — мы проигрывали.

К тому моменту уже многие дети лишились родителей, и мы с Томасом внутренне готовились войти в число сирот. Тот день не принес шокирующую новость, не вытащил нас из окружающей реальности своим значением, мы не впали в истерику, не избивали стены до крови на костяшках. Мы просто опустели. И эта пустота осталась в моей душе навсегда, впечатав мою сущность в рамки современной чудовищной реальности, где нет места счастью.

А когда погиб Томас, я совсем умерла. Когда судьба наносит тебе безжалостные удары хлыстом один за другим, сначала ты кричишь, потом рыдаешь, а потом просто сжимаешь челюсти до хруста зубов и терпишь. Боль становится невесомой, незначительной, точно твоя душа умирает по частям, становясь все более равнодушной.

Сегодня во сне я увидела мое последнее прощание с родителями. Мне кажется, интуиция подсказывала мне, что я вижу их в последний раз. Хотя, может, я это додумала уже спустя пятнадцать лет воспоминаний о том дне.

— Томас, приглядывай за сестрой. Тесса, прилежно готовься к экзаменам! — наставляла мама перед покиданием базы.

Она завела мне за ухо длинную светлую прядь моих некогда прекрасных девичьих волос, которые были одного тона с ее стрижкой под мальчугана. Этот мимолетный жест мне запомнился так отчетливо, потому что, будучи несмышлёным ребенком, я испытывала отвращение к ее правой ладони, на которой не хватало мизинца и безымянного пальца. Они были обрублены почти по самое основание. Это мама так папу спасла во время одной из миссий на поверхность, когда на него падали ржавые профиля с крыши разрушающегося дома. Она прикрыла его голову рукой, и острые края стального листа рубанули по ладони.

— Хрустнуло, как отрезанная морковка! — рассказывала мама, смеясь.

Она хотела развеселить меня и отогнать мой детский страх перед ее покалеченной ладонью. Но во-первых, я родилась под землей и понятия не имела, что такое морковка и как она хрустит. А во-вторых, ребенок не глуп, ребенок прекрасно понимает, что такое потерять пальцы.

В день нашего последнего прощания мама сняла со своей шеи серебряный кулон в форме сердца на такой длинной цепочке, что он возле пупка болтается. Я знала его историю с детства, он тоже достался ей от матери, туда непременно надо вставлять фотографии людей по которым очень скучаешь. Фотографии заменяют их присутствие. И действительно, когда я тереблю этот кулон незаметно ото всех, мне кажется, что родители где-то совсем рядом.

— Я вернусь за ним! Обещаю! — сказала мама.

А потом сняла с шеи отца похожий кулон и повесила его на шею Томасу.

Обещанию не суждено было сбыться. Уже позже я поняла: она знала, что они не вернутся. Потому что в кулоне были их фотографии. Они заменили их перед экспедицией.

Через три дня Томас стал моим опекуном. Через семь лет мой брат умер. А еще через восемь лет смерть пришла и за мной.

Этой ночью впервые мои привычные кошмары, где меня загрызает толпа зараженных, сменились на сновидения про родителей. Может, это потому что я пережила свой кошмар наяву?

Меня загрызли зараженные.

Я открыла глаза и не узнала помещение. Мозг медленно выходил из потустороннего мира, неторопливо врубая один отдел за вторым, как разгоняющийся компьютер. Вот врубился зрительный отдел, вот слуховой, вот я уже ощущаю мерзкий вкус во рту, как будто где-то в глотке повторно сдохло нечто уже мертвое. Вот частично загрузилась память, и я наконец начинаю соображать.

Первый факт, который удивил меня после осознания, что я нахожусь в непонятном месте, это факт того, что это непонятное место необычайно светлое. Я тяжело перевернулась на бок, все тело болело так, словно меня раскатали в лист, а потом встряхнули, как в дурацком мультфильме. Мой взгляд упал на огромное окно в стене справа, а за стеклом я увидела солнце.

Тут же инстинкт самосохранения дозагрузил компьютер в мозгу со скоростью света. От кричащего факта того, что я на поверхности, я резко села, как ужаленная. И тут же режущая боль пронзила шею и плечо с правой стороны. Я рефлекторно прижала ладонь к больному месту и к своему удивлению нащупала там повязку. Запах спирта добавил образ последним штрихом, и мозг озарила догадка.

Меня кто-то спас.

Так, давайте по порядку.

Я помню, как зараженные напали на деревню. Помню, как очнулась на снегу и чуть в штаны не наложила от восстающих вокруг трупов. А потом произошло нечто, не поддающееся логике: зараженные оставили меня в живых. Они оббегали меня, как поток реки обтекает торчащий из воды камень. Я осталась одна без связи и помощи, а потому побрела в сторону базы. Дальше память обрывается.

И теперь я нахожусь в странном помещении, которое видела лишь в Хрониках. Огромная спальня с кроватью размером в три солдатские койки. Я погладила постельное белье рукой, оно такое белое и мягкое на ощупь, но пахнущее старостью. У изголовья кровати тумбы со светильниками, я пощелкала выключатель одной из них, лампа зажглась. Поразительно! Возле огромного окна, за которым тусклые солнечные лучи поочередно пробивали серые облака, затянувшие унылое зимнее небо, стоял широкий диван с креслами сочного бордового цвета, журнальный стол и торшер в стиль прикроватным лампам. На столе лежали глянцевые журналы и пара бокалов с бутылкой от шампанского, которое уже давно испарилось. На стене напротив кровати висел черный телевизор, покрытый толстым слоем пыли.

Я встала с кровати и первым дело оглядела себя. Меня еще и раздели! Я стояла в своем нижнем белье: майка, запятнанная засохшей кровью, и боксеры, истирающиеся на половинках моего персика. Хоть не голая, и на том спасибо! Я потащила свое изнывающее тело в ванную. И опять же — свет здесь работал.

Пока я справляла долгую нужду, в голове стала складываться все более понятная картина. Я нахожусь в какой-то квартире времен Хроник. Но как я здесь оказалась? И где это здесь? Судя по пейзажу за окнами, я где-то глубоко в горах. Это город? Это деревня?

Смыв унитаза тоже работает. Здесь точно кто-то живет! Откуда водоснабжение, электричество? Что за чудеса?

Я подошла к умывальнику, подергала ручки крана, полилась ржавая вода. В зеркале над умывальником я увидела свое отражение. Хоть это радует — я по-прежнему страшная Тесса. Холодная вода помогла очнуться окончательно. Умывшись, я наконец разглядела повязку, покрывающую изгиб шеи и плечо. У зараженных пасти огромные, они могут одним укусом вырвать руку из плечевого сустава. Я отлепила повязку и увидела шрамы от укуса в шестьдесят зубов. Меня укусили дважды, словно для пущей убедительности. Но я так и не превратилась в монстра. Странно. Раны уже покрылись сухой коричневой корочкой и напоминали розовые полумесяцы. Даже швы не пригодились. Интересно, сколько я спала?

Надо задать этот вопрос тому, кто притащил меня сюда. И пора бы отправиться на его поиски.

Я вышла из ванной комнаты, огляделась вокруг, но своей униформы не нашла. Как и обмундирования с оружием. Было бы глупо, конечно, оставить его мне. Экипировка Падальщиков — чудо посреди апокалипсиса, там электросхемы, провода, аккумуляторы, не говоря уже о шлеме и автоматической винтовке с видеокамерами. Глупо полагать, что такое добро оставят бесхозным.

В ванной я видела стальную сушилку для полотенец, спустя сорок лет, она должна легко поддаться. Пеноблоки со временем теряют свою крепость, высокие здания в городах уже начали осыпаться. Я вернулась, вцепилась в металлическую трубу и через пару небезболезненных рывков вытащила ее вместе с дюбель-саморезами из стены. Не винтовка, конечно, но доверившись своей древней памяти времен варварства, когда дубинка служила единственным оружием, гематомы ею набить точно смогу.

Я охотно покинула спальню, в которой высокое окно без решеток нервировало меня уличным пейзажем, кричащим «Эй! Ты на поверхности!». Удивительно, как все изменилось за сорок лет: во времена Хроник этот горный пейзаж символизировал романтичные свидания под открытым небом, роскошные ужины при свечах, рождение любви и мечтаний о светлом будущем. Сегодня же я не вижу в нем ничего, кроме угрозы и кровавых рек, текущих в унисон человеческим крикам в агонии.

Покинув свою обитель из прошлого, я поняла, что ошиблась. Это не квартирный дом. Таблички с номерами на дверях заявляли о том, что это — отель и довольно большой. Впереди и позади меня я насчитала порядка тридцати дверей. Но ни за одной из них я не чувствовала жизни.

Тишина напрягала меня, но я все же старалась идти бесшумно, на цыпочках, держа трубу наготове. Я никогда не оказывалась на поверхности без экипировки, без винтовки, без стальной брони. Я еще никогда не чувствовала себя настолько беззащитной! Казалось, что враг поджидал за каждым углом, различая в этой мертвой тишине барабанную дробь моего учащенного сердцебиения. Дыхание сбилось, взмокла спина, и вот уже первые капли пота потекли вдоль позвоночника к персику, превратившемуся в камень от запредельного напряжения. Мой инстинкт самосохранения уже пищал в истерике и бегал по кругу внутри мозга, крича во всю глотку: «Остановись, дура! Залезь в шкаф! Мы же все умрем из-за тебя!»

Но любопытство вело меня дальше. Наверное, подобное любопытство испытывали мореплаватели и путешественники, отправляющиеся в неизвестность, ради ответов на вопросы, которые не давали им спать. Я точно знала, что не смогу заснуть без ответов на вопросы, которые родились целым скопом в этом чудаковатом месте, где я, укушенная монстром, все еще человек.

В конце коридора я набрела на дверь, над которой висел зеленый знак с бегущим человечком. Аварийный выход. За дверью оказалась обычная бетонная лестница. Я перегнулась через перила и сосчитала восемь пролетов. Значит, здесь четыре этажа, я находилась на третьем.

Я быстро спустилась по лестнице, активная физическая деятельность заглушала страх, но все же перед дверью, ведущей на первый этаж, я замерла. Двери вообще изобретение Дьявола, никогда не знаешь, что тебя ждет за ними. Я и на базе никогда не закрывала дверь в свою комнату, почему-то моя психика обладает необъясним отторжением понятия «заточения» на уровне подсознания, которое я не могу контролировать. В замкнутых пространствах у меня развивается клаустрофобия, и скажу я вам — небеспричинно. Когда каждый день живешь под давящими на тебя со всех сторон тоннами земли, а в жилых отсеках совершаются обвалы и затопления из-за грунтовых вод, которые хоронят людей заживо, очень быстро начинаешь ощущать это давление физически, и весь смысл спасительного заточения превращается в дикий стресс.

Я знаю, что до Вспышки человечество заточало в бетонные решетчатые клетки диких вольнолюбивых зверей, лишь бы потешить публику экзотикой. У тех животных в качестве ответной реакции на стресс от жизни в заточении развивалось стереотипное поведение, которое ученые называли «зоохозис». Это были неконтролируемые и бессознательные движения, вроде качания головой у слонов, хождения кругами у тигров и львов. Так предназначенные для жизни на огромных территориях животные неосознанно боролись со стрессом от жизни в тесных клетках.

Полярных медведей, которые в естественной среде за год преодолевают порядка пятнадцати тысяч километров и ежедневно совершают заплывы на десятки километров, заключали в бетонные загоны в лучшем случае тридцать на тридцать метров с бассейном больше похожим на лужицу или лягушатник, чтобы люди смотрели, как они едят, спят и испражняются. Больше там увидеть было нечего, несмотря на громкие заявления зоопарков о том, что приоритет их деятельности прежде всего кроется в изучении редких видов, а вовсе не в прибыли. Мне всегда казалось это нелепым, потому что изучать вид по экземпляру, заточенному в клетке, все равно, что изучать человечество, как вид, по тем индивидуумам, что сидят в тюрьмах. Неужели вы увидите там здоровое поведение и естественные социальные связи?

Человек до Вспышки был чертовски нелогичным в своих выводах. Жаль, что они не понимали этого. Зато вместо них это понимаю я — потомок идиотов, вынужденный закопать себя заживо, лишь бы остаться в живых. Вот так наши предки в очередной раз навлекли на нас проклятье зверей, над которыми измывались самыми изощренными методами. Сорок лет назад человек населял бесконечные пространства на планете, а теперь вынужден заключить себя в подземные клетки, отчего у нас также развиваются патологии в психологическом состоянии.

Я открывала тяжелую металлическую дверь очень медленно, боясь скрипа петель от времени, мне удалось бесшумно пробраться на первый этаж.

И снова меня бросило в жар от еще более жуткого места, что представлял собой холл гостиницы. Он такой светлый, твою мать! Здесь окна еще больше! Готова признать свою неправоту: не дверь изобретение Дьявола, а вот эти трехметровые окна, сквозь которые свет тусклого зимнего солнца так смело заливает этот интерьер, вырванный из какого-нибудь эпоса про хоббитов и эльфов. Всю жизнь стремившаяся вырваться из подземелий и обрести жизнь под солнцем, я все же не могла контролировать естественную реакцию моего организма, воспитанного одной основополагающей истиной, спасавшей мою жизнь все последние двадцать три года: подземная база без окон и дверей — единственный способ выжить.

В холле царил дух модернизма с вкраплениями деревенской эстетики: каменная стена за стальными стойками администрации, огромный металлический камин в зоне отдыха с диванами и креслами из лозы, на которых лежали смятые клетчатые покрывала, огромные деревянные миски на безупречных по форме белоснежных журнальных столах из стекла. Табуреты в виде пеньков возле пустого вендингового автомата. Толстые металлические входные двери явно выбивались из дизайнерской задумки, видимо, их поменяли уже после Вспышки. Этот вариант мне кажется наиболее вероятным предположением из-за толстых стальных засовов, установленных поперек дверей.

И кстати, они не заперты.

Вдруг из-за спинок диванов выросла человеческая фигура. Я аж отпрянула и рефлекторно выставила перед собой свое мощное оружие против занавесок. Почему-то мне казалось, что воздушная тюль на раздражающих огромных окнах, светящих на меня задорным солнечным светом — единственное, что по зубам этой полотенцесушилке. К черту! Главное — выглядеть уверенно и страшно. Второе мне всегда удается без проблем, благодаря шрамам от ожогов на пол тела.

Я была застигнута врасплох тем, как бесшумно он ковырялся в сумках на полу, пока я разглядывала холл. Теперь же, когда он стоял ко мне спиной, я смогла подобраться поближе и рассмотреть незнакомца детальнее.

Это был высокий худой, но стройный мужчина, по телосложению похожий на тех аристократов с фотографий далеких лет: длинная изящная шея, тонкие ладони с пальцами, которыми в самый раз на рояле играть, охватывая сразу три октавы. Его каштановые слегка волнистые волосы аккуратно зачесаны назад, но немного взлохмачены, как будто он только что снял шапку. На нем была облегающая черная водолазка, которая делала его еще стройнее, и черные утепленные брюки из мембраны.

Он ворошил дорожные сумки и рюкзаки, наваленные в одну кучу посреди фойе. Он не казался зараженным, и не был психом, как мне кажется. Но с ним точно что-то не так. Как и с любым человеком, живущим на поверхности в эти дни.

Наконец он встал с пола и развернулся ко входной двери, возле которой лежали еще несколько рюкзаков.

И тут увидел меня.

— Ты кто? — спросила я, немедля.

Он дал себе время оценить меня с ног до головы, задержаться взглядом на моей супертрубе. А потом посмотрел на меня с немым вопросом «Ты серьезно?».

Я сжала оружие против занавесок еще пуще, нахмурив брови и поджав губы — серьезнее некуда, сынок! — сказал суровый командир в трусах с дыркой на заднице.

— Можешь звать меня Кейн, — ответил он с британским акцентом.

Эх, есть у нас на базе пара инженеров — англичан! Ей богу, у меня ноги подкашиваются, когда они начинают вот так мурлыкать.

Кейну было на вид лет тридцать. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Пара неглубоких морщин на лбу, высокие скулы и впалые щеки, достаточно волевой подбородок для столь утонченного лица. Его прямая осанка и расправленные плечи подтверждали мою теорию о том, что он имеет королевские корни. Он был похож на высокого эльфа, и весь этот деревенский модернизм вокруг очень шел ему. Взгляд лисьих зеленых глаз был пронизан свойственным лишь аристократам чувству надменности и легкого презрения к собеседнику. Я вдруг почувствовала себя настоящим варваром перед ним: стою в трусах с дубинкой в руках, пока он тут такой весь грациозный чуть ли не чай попивает из чашечки с блюдечком в цветочек.

Кейн, как ни в чем не бывало, продолжил переносить рюкзаки от двери к диванам.

— Что это за место? — спросила я.

— Гостиница Умбертус в Бадгастайн, — ответил он.

Я ни слова не поняла, но кивнула.

— Ты живешь здесь один?

— Всего здесь проживает пятнадцать человек, включая меня, — отвечал он, таская сумки туда-сюда.

Он даже не обращал на меня внимания, и я поняла, что моя супертруба не нужна, я опустила ее.

— Вы… все ученые? — спросила я, разглядывая его оборудование в сумках.

Какие-то прозрачные боксы с пробирками, длинные телескопы, военные ноутбуки. Большинство из его переносного оборудования я впервые видела.

— Что-то вроде того, — ответил он.

А потом закинул на плечо один из рюкзаков, взял ноутбуки и зашагал прочь.

Вот так, не попрощавшись, не пригласив на чашечку английского эрлгрей, а просто ретируясь, словно я мимолетный незнакомец, попавшийся ему на дороге в утренний час-пик и донимающий раздражающими глупыми вопросами, вроде «А который час?».

Он исчез за углом, хлопнула металлическая дверь. А я продолжала стоять в полной растерянности от такого странного приема гостей. Но у меня было слишком мало входных данных, чтобы построить хоть какие-нибудь вразумительные выводы о том, что происходит. Поэтому я натянула на себя невидимую капитанскую шляпу мореплавателя-первооткрывателя и поспешила за этим странным Кейном.

Дверь, за которой он исчез, оказалась аналогом аварийного выхода в противоположном конце холла, откуда вышла я. Услышав очередной хлопок двери где-то сверху, я побежала через одну ступень на второй этаж и снова оказалась в коридоре с кучей дьявольских дверей.

Однако, сразу стало ясно, что этот этаж отличался от верхнего. Мой был жилой. Этот — рабочий. Видимо, раньше здесь располагались конференц-залы, которые Кейн переделал в собственные лаборатории. Я зашла в ту, где слышалась возня.

Это — биохимическая лаборатория. Хоть я особо не разбиралась в них, но четыре года общей научной подготовки позволили мне узнать инкубаторы для культивирования клеток и проведения химических реакций, центрифугу для разделения жидкостей, холодильники и морозильники для хранения крови, шейкеры для перемешивания жидкостей в колбах, термостатные камеры для исследований, а еще целая куча рокеров, дробильных мельниц, температурных плиток, колбонагревателей, весов, анализаторов разного рода. И это только то, что я сумела распознать. Вся эта исследовательская красота располагалась вдоль стен, на которых висели дисплеи и доски с разными формулами, значениями, таблицами и молекулярными схемами. Я почувствовала где-то глубоко внутри просыпающегося ученого, которого искренне заинтересовали надписи на досках. Хоть я и стала солдатом, другая половина Тессы всегда тяготела к таинственным закорючкам, в которых скрывалась формула жизни.

Кейн прошел к одному из столов с микроскопом и стал ворошить рюкзак с сумками, доставая оттуда новые вещества для его мини-роботов. Один из них жужжал рядом со мной, на дисплее отсчитывалось время, как на бомбе. Может, там каша варится? Мое ненасытное чудовище заскулило, забурлило и задергало пищеводом как звонарь в колокол, мол, сколько уже можно меня голодом мучить? Но мой мозг при виде всех этих ученых штучек оставался глух к требовательным просьбам желудка.

Кейн немало тут потрудился. Я даже представить не могла, сколько времени ему понадобилось для того, чтоб создать целый исследовательский центр в отеле в горах. Даже если работали все пятнадцать человек, откуда они достали все это оборудование? Как долго они перевозили его сюда?

Кейн уже подключал ноутбук к микроскопу и запускал программы. В общем, всем своим видом показывал, что занят и на меня времени нет. Ага, как же! Так легко не отделаешься от варвара с дубинкой в капитанской шляпе!

— У вас тут окна, — отметила я.

— Да, человечество изобрело их, когда покинуло пещеры.

— Я серьезно. Это небезопасно.

Кейн промолчал и уселся ко мне спиной, погрузившись в мир клеток под микроскопом.

— Мы где-то глубоко в Альпах, да?

— Да.

— У вас есть солдаты, военные?

— Нет.

— Как же вы защищаетесь?

Кейн вздохнул.

— Ты задаешь неверные вопросы, Тесса.

Я замерла.

— Откуда ты знаешь мое имя? — насторожилась я.

— С твоей экипировки.

— Там написано «Терра-Эко» — часть моего позывного.

Я снова сжала оружие против занавесок. Не нравилось мне, когда люди знали обо мне то, что я им не говорила.

— Тут есть люди, которые знакомы с тобой.

В голове тут же всполошился ворох из подозреваемых. Кто это? С кем я могла встретиться вне базы?

— И опять же, ты задаешь неверные вопросы, — перебил он мои размышления, пялясь в свой микроскоп.

Он начинал меня бесить.

— А какие верные?

— Ну например: почему ты не обратилась в монстра после укуса?

Да, он прав. Это — чертовски хороший вопрос.

— Ведь тебя укусили. Это был не сон. Зараженные высосали из тебя порядка трех литров крови, вирус из их слюны попал в твои кровеносные сосуды. Но единственная причина, от которой ты могла умереть, была лишь критическая кровопотеря.

Я подкралась поближе.

— Так почему я не обратилась? — спросила я полушепотом.

Двоякие чувства охватили меня в этот момент откровения: любопытство ученого в капитанской треуголке настолько окрепло в своих позициях, что уже присматривало попугая себе на плечо, но в то же время выдрессированная осторожность Падальщика предупреждала всю нашу вечеринку Тессовых перевоплощений о том, что мы всего в одном шаге от реального дерьма, о котором еще пару дней назад даже и не подозревали.

— Это — мутация, своего рода, — ответил Кейн, продолжая испепелять взглядом образцы в микроскопе.

— Мутация?

— Да. Она наблюдается у некоторых людей, в особенности родившихся уже после Вспышки.

— Что-то типа иммунитета к вирусу?

— Нет. Ты заражена, это точно. Просто вирус в твоем организме проявляется по-другому.

Кейн рассказывал так легко и непринужденно, словно рассказывал эту историю уже сотню раз.

— Откуда ты знаешь, что я заражена? Я ведь по-прежнему человек.

— А зараженные хотели тебя съесть?

Аргумент.

— Они чуяли вирус в твоей крови, а вирус сам себя не пожирает. Его главная задача — распространиться, как можно дальше, отвоевать себе как можно больше территорий.

Тесса-ученый начала что-то вспоминать из курса общей научной подготовки о размножении вирусных частиц.

— Тогда что вирус сделал со мной?

— Как ты думаешь, сколько мне лет?

Дурацкий вопрос. Если скажешь больше, чем есть на самом деле — оскорбишь. Если дашь меньше — вроде сделаешь комплимент, но вместе с тем оскорбишь, потому что считаешь его недостаточно зрелым.

— Около тридцати? — я развела руками.

— Почти, — произнес он голосом занятого человека.

Он смотрел то в микроскоп, то на экран ноутбука, где я видела странные нетипичные для человека цепочки ДНК.

— Мой физиологический возраст — тридцать шесть…

Я кивнула. Была близка.

— Но мой биологический возраст — семьдесят семь.

Я аж дышать перестала.

— Тебе семьдесят семь лет?! — воскликнула я так громко, что сороки за окном забили крыльями в стекла, взлетая с еловых веток, осыпавшихся снежком.

Черт! Сороки? Меня окружают сороки? Настоящие сороки? Мне кажется, я не скоро привыкну к жизни на поверхности.

— Да.

— Но ты не выглядишь на семьдесят семь!

— Именно.

— Погоди, — я замотала головой, собирая в кучу столь поразительные факты, — то есть тебя тоже укусили?

Кейн отвлекся от микроскопа и поочередно завернул рукава водолазки. Я увидела едва заметные следы от множественных укусов на руках, шее, плечах. Вот же не свезло! Я там в деревне чуть не родила все свои органы от того, что на меня один накинулся! На Кейна же, судя по всему, налетела целая толпа чудищ, и, богом клянусь, я бы ни за какие коврижки не согласилась поменяться с ним местами! Моя боль была настолько адской, что я даже дышать не могла, меня тошнило от осознания того, что я чья-то добыча, и не просто добыча, а добыча, которой уже пируют вовсю!

Я больше никогда не хочу становиться добычей. Я проклинаю своих предков за то, что своим непомерным аппетитом в потреблении земных ресурсов они скинули нас с вершины пищевой цепи и создали организм, который сильнее нас в десять раз. Человечество долго воображало из себя венец эволюции, эксплуатируя слабых и пожирая их плоть, будучи глухим к их мольбам и визгам от боли. Жестокий выбор моих предков привел нас в пасти таких же безжалостных чудовищ, какими люди казались для бедных зверей. И они тоже глухи к нашим визгам и мольбам, им важно лишь поужинать, и ничего, кроме аппетитного куска мяса, они в нас не видят.

Я даже вспоминать не хочу о том моменте, когда оказалась в цепких руках людоеда. Я начинаю потеть от макушки до пяток, дыхание рефлекторно учащается, а сердце снова впрыскивает адреналин в кровь, словно этот монстр до сих пор сидит на мне и отрывает от меня куски плоти. Этот пережитый кошмар никогда не забыть, как бы я ни старалась. Этот монстр так и будет сидеть на моей спине до конца жизни, как напоминание о той участи, что постигает ненасытных жадных людей в конце пути аморального потребления: они стали чудовищами и начали пожирать своих детей.

Наверное прошло несколько минут, прежде чем я поймала себя на мысли, что потонула в ужасе, который испытала там в пастях чудовищ, Кейн растянул рукава водолазки и вернулся к изучению загадки в микроскопе.

— Практически не видны, — произнесла я надломленным сухим голосом, потому что надо было что-то сказать, чтобы вырвать себя из кошмара. А у самой внутри продолжалось действие панической атаки, которую нагонял призрак людоеда, вцепившегося острыми клыками мне в шею. От столь мощного воспоминания шрамы заныли.

— Пройдет еще лет пять и от них вообще следа не останется, — ответил Кейн безучастно, словно он уже забыл о них.

А вот черта с два он забыл! Пусть даже не старается тут храбрится. Подобный ужас не забыть никогда! Его боль витает в воздухе, как рой назойливых мошек, от которых не отмахнутся. Его терзали на части сразу несколько монстров!

— То есть… вирус делает тебя бессмертным? — продолжила я расспросы.

— Не совсем. Он увеличивает темпы регенерации тканей, и старение замедляется.

— Значит, мы быстрее выздоравливаем?

— Именно.

Я вспомнила свои раны и даже прижала к ним ладонь, чтоб не убежали никуда.

— Сколько я была в отключке?

— Два дня.

Очуметь! Меня прокусили до костей, но все зажило всего за два дня! Я вдруг почувствовала себя человеком с суперспособностями. Это же невероятно крутая вещь — заживлять раны до костей со скоростью в пару дней! Тесса в треуголке, ведомая любопытством, уже подкидывала мозгу идиотские предложения прострелить себе колено и засечь время заживления огнестрела. Но благо Тесса-Падальщик дала первой нехилый подзатыльник, чтоб выкинуть эту ересь из головы. С такими экспериментами из Человека-Целителя быстро превратишься в Человека-Мудака, а это на суперспособность как-то не очень тянет.

Но не может быть все так сладко и гладко. В глупых фантастических фильмах времен Хроник у чудо-людей всегда жизнь не ладилась из-за каких-нибудь опасных злодеев, переродившихся друзей-мстителей или просто из-за тупой влюбленной девчонки.

— А какие отрицательные последствия? — спросила я.

Кейн слегка улыбнулся. Кажется, я наконец задала верный вопрос.

— Мы стали бесплодными.

Я не сразу поняла смысл его ответа. Наверное лишь через минуту в голове начал складываться паззл природного оружия против человечества. Природа, скажу я вам — превосходный военный стратег. Она не просто провела операцию по первичной зачистке территории, истребив девяносто процентов населения в первой волне заражения, она еще заложила механизм, блокирующий воспроизведение человеческих особей, можно сказать, распылила радиоактивных изотопов, чтобы вообще все живое подохло на долгие столетия. Вот же стерва! Никаких шансов нам не оставила!

Самое время опустить руки и наслаждаться последними деньками человечества, разве нет? Но я оглядела жужжащую лабораторию Кейна и поняла, что он и не думал сдаваться.

И словно в подтверждение его слов тот мини-робот, что варил ему кашу, пикнул, обозначая завершение своей рабочей смены.

— Ты изучаешь его, — предположила я.

Кейн встал из-за стола и прошел к механическому пупсику, похожему на мини-копию Р2-Д2.

— Что ты пытаешься найти? Лекарство?

— Что-то вроде того, — отвечал он, разглядывая на свету пробирку с темно-синей жидкостью, которая не очень смахивала на кашу.

— Успешно?

— Не особо.

— Как долго ты изучаешь его?

— С начала Вспышки.

И тут меня осенило.

— Погоди! Так ты все это видел? Вспышка происходила на твоих глазах?!

Мне показалось, его лицо тут же окрасилось злобой, словно я выковырнула какую-то гадость из его памяти. Но он быстро отвернулся от меня, делая вид, что занят изучением содержания таинственной пробирки. Хотя даже я, не имея солидную научную подготовку, понимала, что у него получилась там какая-то окисшая фигня.

В следующую секунду я перестала контролировать свои рефлексы, расширила глаза и язык высунула от озарения.

— Я знаю тебя!

И тут он посмотрел на стальную дверь криоморозильника перед собой, на которой мое отражение с высунутым от удивления языком раздражало его так, что я и по его размытому отражению поняла, что он хочет меня испепелить.

Но я не могла молчать! Передо мной стояло лицо из прошлого, которое мы всей базой дружно считали мертвым на протяжении сорока лет!

— Ты — тот доктор из учебника по вирусологии! Вы там на фотографии вдвоем стоите в халатах! И каких-то два мужика в костюмах! Что же там было написано?

Тут прозвеневший гонг прервал строящиеся в моей памяти логические мостки, и я не успела достичь отдела, в котором пряталось его лицо.

Чего? Гонг? Что за сумасшедшее место? Я в жизни гонг не слышала, только благодаря Хроникам знаю, что это такое. Хотя, может, это — слуховая галлюцинация? Но такая реальная! Перекатистый глубокий гул пронесся где-то за стенами внизу и оставил тяжелое эхо после себя.

Сороки, гонг, загадочный британец — это точно Нарния!

— Это приглашение на завтрак. Иди на первый этаж по табличкам «Ресторан». Познакомишься с другими обитателями, — произнес Кейн.

— Погоди! Но та фотография…

— Внизу есть люди, которые очень хотят тебя увидеть!

Он перебил меня так резко и настойчиво, что я аж опешила. Эльфийское создание умеет истерить, причем так по-мужски: поставил точку и все, даже слова не скажешь столь грозному тону. Оказывается, несмотря на всю его галантность, яйца у него не для украшения висят.

Я бы может и настояла на своем, потому что я командир и вообще-то командовать я привыкла не меньше его, но вот мой предательский ворчащий живот был с ним солидарен.

Я вышла из лаборатории, оставив создание эльфийской крови наедине с его суперумными игрушками и суперраздувшимся самомнением, и направилась обратно на первый этаж под ворчание моего изголодавшегося чудовища.

Деревянные таблички в виде стрелки с надписью «Ресторан» привели меня в восточную часть здания. В большом помещении с десятками пустующих обеденных столов и стульев вдоль таких же пустующих подогревателей еды окна были еще больше. Захватывающий дух пейзаж, открывающийся на заснеженную деревушку в горах с плотными лесами, обширными оврагами, горной лыжной трассой и подъемником, нервировал меня все больше.

Я услышала разговоры и веселый смех в одном из залов и пошла на эти нетипичные для нынешних времен звуки.

— Свен, хлеб уже заплесневел! — говорила девушка за стеной.

— Это — благородная плесень, Куки, — ответил парень.

— Именно! — подхватил другой мужской голос.

— Как там назывался этот дорогой сыр с плесенью? В него специально вводили пенициллин, и он покрывался вот таким же зеленым налетом, — спросил третий мужской голос.

— Рокфор. Он считался деликатесом и стоил дороже обычных сыров раз в десять!

— Да, Куки. Рокфор — это люксовый деликатес!

— Ну тогда сделай мне люксовый бутерброд из хлеба-Рокфор с помидорами-Рокфор. А на десерт хочу вон то яблоко-Рокфор.

— Куки права. Отрегулируй уже холодильник, Свен. Все продукты испортились, — произнес четвертый.

Я вышла из-за угла и наконец увидела обладателей голосов.

Пятеро ребят сидели за прямоугольными столами, сдвинутыми в один. Стол был уставлен мисками с зелеными салатами, яблоками и апельсинами, дымящимися стопками блинов и тостов. А еще там стояли цветные банки, в которых я узнала варенье — мы их в первую очередь съели в той деревне, которая служила нам кладовой. Это была невероятная вкуснотища! Сахара и соли у нас на базе вообще не водится.

Пока я разглядывала пир на столе, ребята заметили меня и молча уставились в ответ. Они улыбались. Нет, не смеялись над моим нижним бельем, а именно улыбались. Радостно так, словно давно меня не видели.

— Привет! Я — Куки. Давай к нам за стол, — позвала девушка.

Куки — мулатка с роскошной копной вьющихся черных волос, стройная и пышногрудая. Сразу было ясно, что парни ее обожают.

Я медленно подошла к столу, но не спешила садиться.

— Это Свен. Он отвечает у нас за кухню, хотя повар из него довольно паршивый.

— Эй! У меня есть чувства!

Парень возмутился так искренне, но все же шутя. Он был плотного телосложения невысокого роста с взлохмаченными русыми волосами, круглым лицом и мощной короткой шеей.

— Привет. Я — Хайдрун!

— Дурун-дун-дун! — Свен с чернокожим парнем изобразили рокот мотоцикла и прибавили на нем скорость кулаками.

Молодая девушка с длинными до пояса волнистыми рыжими волосами и бледным лицом, усыпанным яркими веснушками, протянула руку вперед, закатив глаза. Я ответно пожала.

— Мои родители меня невзлюбили сразу же после рождения. Иначе не объяснить их выбор имени для меня. Так называли девушек лет двести назад, — объяснила Хайдрун.

— Как? — спросил Свен.

— Ну Хайдрун.

— Дурун-дун-дун!

Ребята снова изобразили, что едут на мотоциклах, и рассмеялись.

— Придурки! — рыжеволосая покачала головой.

— Я — Малик, — черный парень с накачанными бицепсами, которые он хвастливо подчеркивал футболкой меньшего размера, протянул мне руку.

Я тоже пожала ее в ответ.

— Я работаю ассистентом у доктора Кейна. Ты уже видела его?

Я кивнула.

— Мы встретились в фойе. Он вернулся из экспедиции?

— Он снова ходил в ту деревню, из которой тебя вытащил.

— Что он там делает?

— Собирает образцы. Вы там немало зараженных прикончили. Дорога туда долгая. Четыре часа пешком.

— У вас нет машин?

— Есть снегоход, но он сломан. А наши инженера халтурят и скидывают свою тупость на отсутствие деталей!

С этими словами он посмотрел на пятого собеседника, который все это время молчал и читал что-то в планшете. Это был обросший бородатый мужчина с коричневыми взлохмаченными волосами в стиле хиппи. Он показал Малику средний палец.

— Это — Эмильен Лоик Жан-Ги де Руссело, — представил Малик.

— Какое село? — смутилась я.

— Можно просто Миша, — добавил Малик.

Миша махнул мне рукой.

— Миша у нас немой. Так что, если хочешь понять его уморительные шутки, учи язык жестов.

Ребята расселись за стол, но у меня столько вопросов было в голове, что даже желудок забыл про свой голод и вооружился стетоскопом, чтобы лучше слышно было.

— Давно вы здесь живете?

— Кто как. Кейн нас всех вытаскивает оттуда уже лет десять, — Хайдрун взглядом указала на улицу за окном.

— Значит вы тоже…

Я замялась.

— Укушенные? Так точно! — ответил Малик и первым показал отметины от острых зубов на левом боку. Они были свежее, чем у Кейна, но несколько лет точно насчитывали.

У Хайдрун было прокусано бедро, она показала его под красочной пышной юбкой до колен, и я удивилась красоте ее одежд. Мое нижнее белье мне уже шесть лет служило, а на ягодицах уже истиралась ткань. Про майку вообще молчу: у нее вид будто она из пулеметной бойни выбралась.

Куки имела шрам от зубов на пояснице.

— У Миши выдрали целый кусок глотки. С тех пор он немой, — рассказал Малик.

— Но разве из-за вируса мы не получили способность к быстрой регенерации? — удивилась я.

— Да, раны у нас заживают гораздо быстрее, чем у обычного человека. Но регенерация имеет лимиты, она не способна отрастить части тела заново. Так что смотри, не теряй пальцы.

— Тесса! — раздался крик сзади.

Я обернулась.

Ко мне подлетела девушка с короткой стрижкой и мальчиковым телосложением. Это все, что я успела заметить, потому что в следующую секунду уже висела на ее шее, обнимая сама не зная кого. Лишь спустя минуту меня настигло озарение.

— Перчинка?! — воскликнула я, пока она раскачивала меня в воздухе.

Полинку-Перчинку мы потеряли четыре года назад во время вылазки на месторождение редкоземельных металлов. Миссия длилась три дня и потери были неизбежны, а я-то тем более еще совсем зеленая была — как месяц назначенная командиром отряда.

Первые потери сильно били по моей самоуверенности, потому что я была моложе многих более опытных солдат, которые отныне были в моем подчинении. Триггер же всегда умел поддержать меня после провалов, он заново разжигал во мне огонь гнева на мир, он стал моим собственным маяком, ведущим по тропе мести.

— Потери дают тебе опыт. Авторитет свой ты построишь на костях потерянных солдат. И если ты будешь пускать сопли из-за этого нерушимого закона, то тебе не место в Падальщиках. Принимай этот закон, как должное. Как закон природы. Как столп, который не сдвинуть. Чтобы что-то обрести, ты должна что-то потерять. Равновесие должно сохраняться.

Слова Триггера я запомнила навсегда, потому что понимала, что несмотря на жестокость правила равновесия, оно действительно работало. Чем больше теряешь, тем сильнее становишься.

— Мы так обрадовались, когда Кейн принес тебя сюда!

Перчинка наконец вернула меня на землю и я ее оглядела. Перчинка была высокой девчонкой почти два метра ростом. Благодаря ней, Маяк три года подряд побеждал на волейбольных соревнованиях. У нее яркие голубые глаза, так по-ангельски контрастирующие с короткими черными волосами, подстриженными под мальчугана, а на щеке отчетливая черная родинка, которая пряталась в ямочке, когда Перчинка улыбалась. С последнего момента, когда мы видели друг друга, она ничуть не изменилась.

— Мы? — переспросила я.

— Привет, Тесс!

Из-за спины Перчинки вышло еще одно знакомое лицо.

— Не может быть! — выдохнула я.

Бугай одного с Перчинкой роста подошел ко мне и уже второй раз я повисла на плечах крепыша, который обнял меня так, что ребра захрустели.

— Привет, Зелибоба! — прокряхтела я.

Зелибоба приходился двоюродным братом Перчинки, и из той миссии оба не вернулись. Благодаря нему Маяк три года выигрывал в соревнованиях по баскетболу.

Зелибоба вернул меня на землю, и я наконец осмотрела обоих. Было как-то жутко. Лица, которые я четыре года считала мертвыми, стоят здоровые и улыбаются. А до того был доктор Кейн, который тоже считается мертвым уже четыре десятилетия. Я словно умерла и попала в чистилище, где меня встретили мертвецы.

— Это поразительно! Вы оба имеете эту мутацию! Неужели она такая частая, а мы просто не замечаем ее? — размышляла я.

— На самом деле, мутация встречается довольно редко. И то при удачном стечении обстоятельств — если человека не загрызут насмерть, например, — сказал Малик.

— Но у родственников она действительно встречается чаще. У нас набор ДНК схож, — добавила Перчинка.

— Здесь есть еще родственники среди вас? — спросила я, пораженная.

Ребята перекинулись странными улыбками.

— Есть!

Перчинку явно что-то радовало так, что она походила на довольную собаку, откопавшую кость динозавра.

— Привет, Тесс.

Этот голос, раздавшийся позади, заставил мое сердце замереть. Он словно вырван из моих снов!

Этого не может быть! Я медленно обернулась и издала нервный всхлип.

— Томас?!

Мой брат стоял посреди ресторана и улыбался ровно так же, как и Перчинка. И Зелибоба. И похоже, все остальные в этом чудаковатом месте, где мертвые возвращаются обратно. Я не верила своим глазам! Я вижу призрак! Это не по-настоящему! Этого просто не может быть!

Но мой брат стоял передо мной такой живой и настоящий, словно не умирал восемь лет назад!

Пока он подходил ко мне, я разглядывала его черты, не смея дышать — боялась, что мое дыхание сдует его, как невесомый образ. Все те же волнистые каштановые волосы, которые он унаследовал от папы, широкая улыбка, обнажающая сразу десять верхних зубов, широкие плечи и мускулистые руки инженера с проступающими венами. Он уже обнимал меня, а я по-прежнему не могла сделать вдоха от напавшего ступора.

Я будто оказалась в параллельной вселенной со всеми этими загадками: мутация, люди на поверхности, дом с открытыми дверями и окнами… и мой брат, воскресший из мертвых! Черт возьми, я все это время жила в каком-то кошмаре, не подозревая, что там за стенами подземелья существует совсем иная жизнь, частью которой я стала так неожиданно и резко.

Я разглядывала лицо Томаса, даже щупала его за нос и щеки, пытаясь проверить на достоверность, а вдруг это какой-нибудь бионический робот? Вдруг все это — вымысел или сон? Вдруг он исчезнет в следующую секунду?

Мой брат нисколько не изменился за эти восемь лет! Те же редкой красоты карие глаза с желтым диском вокруг радужек, острый прямой нос с легкой россыпью блеклых веснушек, и неизменная торчащая родинка сбоку на подбородке, как у папы. Мой Томас! Мой родной брат жив!

Я вдруг поймала себя на мысли, что он выглядит ровно таким, каким я видела его в тот роковой день шестьдесят третьего, когда зараженные напали на Желяву. Это было восемь лет назад. Томасу было двадцать три, мне — пятнадцать. И если вирус замедляет процессы старения в человеческом организме, значит в данный момент физиологически мы с братом одногодки! Это невероятно! Он словно остановился на полпути, чтобы подождать, и теперь мы идем бок о бок, как близнецы с одними интересами, умозаключениями и ценностями.

— Томас! Как же так? — прохрипела я, плач задавил мои голосовые связки. А я другого и спросить даже не могла. Я не знала, что спросить, как начать разговор. Что вообще нужно делать, когда твой мертвый брат воскрешает?

Томас обхватил мое лицо руками и посмотрел прямо в глаза. Он улыбался, но улыбка его все равно была грустной. Потому что это не веселый праздник, а скорее печальное откровение. Я оплакивала все то, что мы потеряли за эти года, а получается, потеряли напрасно, потому что причины не было, ведь Томас жив, поверхность обитаема, а вирус не всесилен! Я все это время жила в обмане!

В глазах Томаса проступили слезы. Мы понимали друг друга без слов. Он поцеловал меня в лоб и крепко обнял, точно боялся потерять вновь. Я уткнулась ему в грудь и позволила себе расплакаться.

Глупая картина: стою в трусах с дыркой на заднице, обнимаю брата, держа стальную трубу в руках, и реву, как сопливая девчонка. А мой брат, который должен быть мертвым, стоит здесь живее всех живых, да еще и не постарел нисколько. Прям сцена из пьесы абсурда.

Так мы и стояли несколько минут, пытаясь наверстать все то время для объятий, которое было у нас украдено.

24 декабря 2071 года. 09:00.

Томас.

Я едва узнал мою сестру.

Во-первых, она выглядит, как Том Сойер в поношенном дырявом белье, от которого исходит многодневный запах немытого тела, с какой-то трубой в руках, напоминающей сушилку для полотенец.

Во-вторых, эта красочная татуировка на всю длину правой руки и обрезанные до мочек ушей лохматые волосы, свисающие паклями, делали ее похожей на члена какой-то преступной банды мародеров.

Но когда я увидел ее лицо, мое сердце завыло.

Я знал, что она получила серьезные ранения во время прорыва базы восемь лет назад, но никогда бы не подумал, что они так сильно покромсали мою сестренку. Тесса больше не пятнадцатилетняя девчонка с милой улыбкой и длинной золотистой косой до лопаток. Это больше не серьезный подросток, обуянный амбициозными планами стать видным ученым, который найдет способ спасти человечество. Я даже испугался на секунду, предположив, что от моей сестры вообще ничего не осталось. Потому что передо мной стояла девушка с мышцастыми руками и накачанными ногами профессионального бегуна. Левая сторона тела, как и лицо, покрыты сморщенной кожей с белыми рубцами, отчего она похожа на старуху, если не смотреть на остальную часть тела. Ее голова — наполовину лысая из-за шрамов от ожогов, а массивные рубцы на лице тяжело свисают складками со лба на глаз, слегка закрывая его.

Моя красивая сестренка превратилась в сурового уродливого солдата, закаленного в жестоких тренировках и кровавых битвах. Тесса больше не ученый, теперь она — боец, который перестал видеть смысл в чем-либо кроме войны.

Моя чрезмерно разросшаяся совесть противно запищала своим мерзким голосочком о моей обязанности старшего брата, которую я с треском провалил — я не уберег сестренку от несчастий, я оставил ее один на один сражаться со свирепой судьбой. Хотел бы я сказать, что у меня не было выбора, но совесть это же такая штука: раз она появилась, ее уже ничем не вывести с полотна сознания, точно въевшееся пятно засохшей крови, которое даже под аммиаком не сотрется, а лишь размажется повсюду.

Но когда Тесса стала плакать у меня на плече, я понял, что еще не все потеряно. Прежняя Тесса где-то там глубоко внутри, она просто спряталась до тех времен, пока не вернется большой и грозный старший брат — вечный защитник и самый верный друг для младшей сестренки.

Ребята — молодцы. Все время нашего глубоко и даже интимного воссоединения они делали вид, что не обращают на нас внимания: молча приветствовали меня кивками, тихо рассаживались за длинный стол, передавали тарелки с едой и едва слышно перебрасывались своими глупыми шуточками, пока мы с Тессой стояли в обнимку и давали волю слезам. А ведь моя встреча с Тесс была темой номер один для обсуждений последние два дня.

Каждый высказывал предположение о том, как произойдет наша встреча. Малик ставил на то, что она меня изобьет за то, что я скрывался от нее столько лет. И честно сказать, когда я увидел трубу в ее руке, то даже испугался на секунду, что Малик окажется прав. Наша вечная заступница за мир Хайдрун была уверена, что Тесса станет прыгать от счастья, ведь она не только выжила после нападения инфицированных, но и нашла потерянную семью. Свен уверял, что Тесса — равнодушный человек, потому что командирами становятся только бездушные ублюдки, готовые пристрелить собственного укушенного солдата из-за страха перед вирусом. А я же не хотел ни на что надеяться. Я просто ждал, когда моя сестренка очнется, чтобы вновь обрести ее.

— Почему ты не сказал, что выжил?

Упрек Тессы мне понятен. Ведь из нас двоих именно она все это время пребывала в неведении.

— Я не мог вернуться в таком образе. На базе для нас не место.

Мы наконец устроились за столом с остальными ребятами и приступили к завтраку. Но Тессу мало волновала еда, хотя я понимал, что она такую вкуснятину никогда в жизни не ела и устоять перед аппетитными запахами было чертовски сложно.

— Почему ты так думаешь? Ведь ты же по-прежнему человек!

— Они бы провели тест и нашли вирусный ген в моей крови.

Тесса задумалась. В предстоящие дни я буду часто замечать на ее лице это озадаченное выражение.

— Мы можем заразить остальных? — спросила она с опаской.

— Да, вирусные гены присутствуют в нашей крови, как и у зараженных. Хотя наша мутация изменяет саму ДНК вируса, берет его под контроль. Наша ДНК это нечто среднее между ДНК человека и ДНК зараженного. Кейн использует наш генетический материал в своих исследованиях.

Тесса оглядела, сидящих за столом ребят.

— Это поразительно! — произнесла Тесса спустя минуту. — И вы все здесь укушенные?

— Все до одного!

Ребята радостно поглядывали на нее, как будто хвастались этой необычной мутацией. Я представляю, как ошеломлена Тесса, сколько вопросов витает у нее в голове. Мы все проходили через эти же стадии перерождения сознания: потрясение, анализ, сомнение, принятие.

— И что, зараженные не чуют нас?

— О, нет! Еще как чуют. Просто мы для них несъедобно воняем, — пошутил Свен.

— Поэтому вы не заколачиваете окна?

— А чего их заколачивать? Зараженные сюда не сунутся, им тут еды нет.

Тесса опасливо огляделась по сторонам. Окна в ресторане самые большие во всем отеле — во всю длину стен. Я понимаю, насколько ей непривычно жить посреди солнечного света. Опять же, мы все через это проходили. Она еще долго не сможет спать с раскрытыми шторами.

Ребята смачно чавкали и прихлебывали горячий кофе, который на Желяве вообще никогда не водился. Но Тесса по-прежнему витала в хитросплетениях собственных мыслей.

— А что с лабораторией? Откуда она здесь?

— Кейн собрал, — ответил Малик, аппетитно хрустя тостом.

— Один?!

— У него на это сорок лет было, — посмеялся наш инженер Ульрих с торчащей в разные стороны рыжей копной волос, которые больше походили на прическу сумасшедшего ученого, подвергшегося сильному удару тока. — Когда я оказался здесь шесть лет назад, лаборатория уже вовсю жужжала и кряхтела.

Тесса вновь повернулась ко мне, словно вспомнила давнишний вопрос.

— Но что произошло? Как ты здесь оказался? — спросила Тесса.

— Честно говоря, я не знаю. Помню, очнулся уже вне территории базы. Километрах в трех от нее. Меня кто-то вытащил оттуда, — рассказывал я, намазывая клубничный джем на тост.

— Но кто? — Тесса даже не удостоила вниманием ароматный тост перед самым носом.

Свен смерил ее подозрительным взглядом. Он сам готовит у нас джемы и соленья — на продуктовом складе отеля по-прежнему лежат больше двухсот килограммов сахара и соли.

Пришлось всунуть тост в руку Тессы, иначе не избежать ей гнева нашего главного повара.

— Может, зараженные. Может, шпионы Кейна, — ответил Фабио — наш специалист по радиосвязи. Он живет среди нас уже пять лет, а до сих пор не избавился от итальянского акцента, видя в нем важное наследие своей страны.

— Шпионы Кейна?

— Мы о них ничего не знаем. Он не рассказывает. Но кто-то точно сливает ему информацию оттуда, — сказал Свен с забитым блинами ртом, кивая в сторону Желявы, находящейся в сотнях километрах отсюда.

За столом собралась почти вся наша многочисленная семья теперь уже из шестнадцати человек. Кроме Кейна, как всегда. Ребята ели блины и кашу, восхваляя труды Свена, что было обязательным, даже если его тосты подгорели, а рис наполовину сырой. Просто у нас так принято: мы уважаем труд каждого члена нашей миниатюрной базы и не пытаемся сравнивать достижения друг друга. Мира уже нет, и гнаться нам не за чем.

Ребята с интересом разглядывали Тесс. Она еще не знает, что на нее тут смотрят, как на чудо, и уже строят планы с ее именем. Но я не собираюсь торопиться с вовлечением Тессы во все, что происходит здесь. Ей предстоит узнать очень многое.

— Зараженные не тащат добычу, у них нет нор, они питаются прямо на месте поимки добычи, — сказала Тесса, пытаясь отыскать объяснение моему таинственному спасителю.

Я и сам не знаю, как оказался снаружи, но то был точно не Кейн. Он меня подобрал уже много позже.

— Тащат или нет неизвестно. Но одно мы знаем точно: они далеко не такие тупые, как вы привыкли думать там на базе, — ответила Куки.

— Вирус очень нестабилен. Он избирательно воздействует на человеческий мозг в зависимости от окружающих факторов. Но все это тебе Кейн подробнее объяснит после завтрака, — добавил Малик.

Тесса кивнула и наконец откусила тост с джемом. Ее глаза округлились, и в следующую секунду она затолкала в рот весь кусок хрустящего хлеба, не жуя. Кусок еще в глотку не пролез, а она уже жадно поглядывала на стол, как затравленный хищник.

Свен закивал, довольный достигнутым эффектом.

Я был рад проснувшемуся аппетиту Тессы, которая уже запихивала в рот все без разбора, а сидевшие рядом Перчинка и Зелибоба подкидывали в ее топку новые порции блинов, салатных листьев, яблок, хлеба. Все мы проходили через это. Все, сидевшие сейчас за столом, также накидывались на казавшуюся диковинной еду, когда только попали сюда.

В кладовых гостиницы сотни килограммов разных круп от риса до овсянки, а также столь редкие в нынешние времена залежи кофе, соли, сахара. Помимо этого наш главный инженер-агроном молчаливый Закария целыми днями пропадает в оранжерее, где растут несколько яблочных и апельсиновых деревцев, ряды овощных культур, а также пара грядок с ягодами. А есть и вовсе редкие растения, типа японского багряника и розовых кустов, которые Закария больше, как хобби, выращивает. Его оранжерея — настоящий рай для мусульманина Закарии, который конец света воспринял буквально и теперь строит свои собственные райские сады, коли Аллах пока не принял его к себе.

— То есть вирус способен активировать какие-то мыслительные процессы в мозгу для выживания? — спросила Тесса с набитым ртом.

— И не просто какие-то, а конкретно память.

— В этом и состоит главный постулат теории Кейна.

Ответили Малик и Божена — ассистенты Кейна.

— И в чем же он состоит? — не понимала Тесса.

— Если вирус способен активировать и деактивировать области своего распространения, значит и мы можем это сделать. Надо лишь понять и скопировать его методы, чтобы излечить людей.

Его британский акцент сразу выделяется на общем фоне. Голоса ребят тут же затихают, давимые авторитетом основателя местной мини-базы. Кейн появился в проходе позади нас. Как всегда одетый в черные джинсы и водолазку, облегающие его стройную статную фигуру. Он медленно прошел к столу, украшая наш тесный мир своей горделивой осанкой, и сел на свое место — во главе стола. Кейн его не выбирал, это мы сделали из него нашего короля. По существу, ему вообще на нас наплевать. Он больше дружит с клетками и бактериями, нежели с людьми.

Поначалу, когда я только сюда попал, мне было некомфортно находиться рядом с ним из-за его постоянного молчания, но с течением времени я понял, что я не один такой. Мы все чувствуем себя неловко рядом с ним. Он вроде бы нам жизнь спас, но ведет себя так, будто мы ему не нужны. На деле мы для него просто сопутствующие знакомые и материал для изучения и обосновались здесь, потому что ему нужны наши разнообразные жидкости для создания противовирусного препарата. Кто-то стал помогать ему, кто-то взялся восстанавливать отель. Кейн был не против, но и особого энтузиазма не испытывал. Он вообще довольно закрытый человек. Мы до сих пор не знаем о нем ничего, кроме того что написано в учебниках из Хроники. Он никогда не рассказывает о своей жизни до Вспышки, не называет имен, не впадает в старческие воспоминания, хотя давно вошел в подходящий для этого возраст. За восемь лет, что я прожил с ним под одной крышей, я не узнал о нем ничего больше того, что узнал в самый первый день. И хотя по его равнодушному меланхоличному выражению лица можно подумать, что за семьдесят семь лет жизни он потерял способность чувствовать и изображать эмоции, со временем я начал замечать оттенки глубокой печали в его глазах. Конечно, я могу это все надумывать, потому что по его лицу и впрямь тяжело понять, что он чувствует в данный момент. Но я человек, а люди обладают странной способностью предугадывать то, что сокрыто от органов восприятия. Интуиция. И вот моя интуиция подсказывает мне, что несмотря на нашу многочисленную семью в этом отеле в горах, Кейн по-прежнему очень одинок.

Для нас Кейн — главнокомандующий нашей маленькой базы, хоть сам того и не признает. Он здесь самый старший и опытный из всех, через тридцать лет ему стукнет сотня! В это сложно поверить, поэтому мы воспринимаем его как реинкарнацию Махатма Ганди. В чудеса почему-то верится легче, нежели в шокирующий, но доказанный факт, пусть он даже сидит тут перед тобой.

— Излечить людей? Ты имеешь в виду зараженных? — удивилась Тесса.

— Почему тебя это удивляет? — голос Кейна был спокойный и ровный, как всегда, хотя мы сразу поняли, что скептицизм во фразе Тессы пробудил в нем раздражение профессора, недовольного глупым вопросом первокурсника.

— Потому что логично бороться за жизни живых людей, а не зараженных!

— Хочешь сказать, что считаешь зараженных мертвыми? Думаешь, им невозможно помочь?

Тесса нахмурилась, попыталась что-то сказать, но слова застряли в горле от взорвавшейся в мозгу бомбы противоречий. Да-да. Именно через это состояние мы все и проходили.

— Ну, в общем-то, думала до настоящего момента! — Тесса наконец совладала с замешательством.

Кейн и Тесса сидели в разных концах стола, а потому остальные ребята, сидевшие между ними, вовлеклись в рождающийся спор, сами того не желая.

— Ученые сорок лет пытаются найти средство остановить прогрессирование болезни в первые два часа заражения. Как известно, после комы человек перестает быть человеком, и с этого момента процесс превращения необратим, — добавила Тесса.

— Ключевое слово здесь — сорок лет. Я думаю, это достаточно длинный срок, чтобы признать неверное направление исследований, — спокойно парировал Кейн.

— А что ты предлагаешь? Как работает твое лекарство? — Тесса даже руками развела от замешательства.

— Это не лекарство.

— Что же это тогда? — спросила Тесса.

— Для начала тебе надо понять саму природу вируса. Он встраивается в ДНК, и извлечь его оттуда невозможно. Его можно лишь подавлять.

— Ты имеешь в виду, подавлять симптомы его проявления?

— Именно.

Видно было, что Тесса скептически относится к предположениям доктора. Вирус это не инфекция, от него невозможно избавиться. Раз оказавшись в человеческой среде, он остается там навсегда. Но его проявления можно контролировать, его можно лечить. И весь скепсис Тессы в этом и состоял: как вылечить тех монстров снаружи?

— Это же не кашель или насморк какой-нибудь. Что ты собираешься подавлять в зараженных? Облысение? — спросила Тесса с иронией.

В ресторане тут же стихло. Серебряные приборы зависли над тарелками, стаканы в руках повисли в воздухе. Ребята поглядывали то на Тесс, то на Кейна. Я присоединился к наблюдателям. Мы жили в предвкушении этого противостояния между солдатом и ученым, которое началось раньше, чем мы предполагали. Должен заметить, я недооценил Тессу. Она повзрослела. И она действительно превратилась в бесстрашного и прямолинейного солдата. Как и в приверженца винтовки и бомб, походу.

— Я имею в виду…, — под давлением пятнадцати пар глаз Тесса немного замялась, — вы видели их вообще?

Тесса оглядела каждого присутствующего, мол, вы забыли, на что способны эти твари?

— Мутированный метаболизм подвергает трансформации каждую часть тела, начиная от крепких когтей и длинных клыков, заканчивая отключением мозговых долей. Как это можно изменить?

— Позволив вирусу завершить процесс превращения. Это — единственный способ одолеть его, — Кейн был невозмутим.

Тесса открыла рот от негодования.

— То есть, ты предлагаешь заболеть человеку каждой клеткой организма, чтобы выздороветь? Что за бред? Наши ученые на базе пытаются создать вакцину для живых людей, а не для зараженных.

— И как? Успешно? — у Кейна от насмешки даже уголок губ чуть приподнялся.

Глаза Тессы сузились, пока мозг оценивал степень этой британской ухмылки.

— Хочешь сказать, твои опыты успешны?

— Небезрезультатны.

— Ну я вся во внимании!

— Это было бы проще объяснить, если бы ты хоть что-то понимала в генетике и вирусологии, — парировал Кейн.

Я прямо-таки услышал, как скрипнули желваки Тессы.

— Тесса закончила четыре года общей научной подготовки на «отлично», — я попытался исправить напряжение.

— Я тебя умоляю, это же детский сад, — бросил в своей привычной надменной манере Кейн.

Челюсти Тессы заскрежетали, пока она сверлила доктора уничтожающим взглядом.

— Так что конкретно может твое лекарство?

— Повторю еще раз: это не лекарство.

— Хорошо. Что конкретно умеет … твоя микстура от кашля?

— Тесса! — даже я не выдержал и попытался ее остановить.

Глаза Кейна сверкнули раздражением и слегка прищурились. Я прямо отсюда чувствовал жар его гнева. Ребята поджали губы, запрещая самим себе встревать ради своего же блага. Впасть в немилость Кейна — главнокомандующего базы — глупая затея. А перечить командиру боевого спецотряда вообще может оказаться смертельным. Поэтому ребята продолжали с дотошностью нейробиологов изучать клетки своих тарелок.

— Это результаты исследований длиною в сорок лет! — Малик не мог стерпеть пощечину Тессы, он все-таки работал с Кейном.

Сестренка же боевого духа не теряла. Кажется, я ошибся даже больше, чем предполагал. Ей не нужна моя опека. Ей вообще ничья защита не нужна, она сама людей как орехи крошит.

— Прости, Малик. Но я слишком долго верила в ту лапшу на уши, что твердил изо дня в день наш Генералитет. А сегодня утром проснулась в совершенно ином мире, и все, чем меня пичкали на базе, оказалось заблуждением. Так что, прежде чем поверить в очередную историю про чудесное и единственное спасение человечества, я бы хотела лично убедиться в состоятельности вашей теории.

— В этом-то и отличие между нами: там, на базе вообще ничему не учат! Там исследования сократили до развлекательных упражнений с микроскопами! Во главе базы стоит человек в военной форме! Разумеется, он будет пропагандировать напалм, как единственный верный способ выжить! — Малик неистовствовал.

— А вы чем лучше? Вы способны защитить пятнадцать тысяч человек? Вы можете построить укрепления, которые выдержат натиск сотни зараженных, каждый из которых сильнее человека в десять раз?

— Тебя здесь никто не держит! Можешь возвращаться на свою базу! — ответила Божена.

Ее черные волосы всегда ровно уложены в длинный хвост на затылке, а плотная стена густой черной челки свисала аж до бровей. Но в этот раз челка не сумела скрыть проступившие на лбу две вены, разбухшие в унисон негодованию.

— Ошибаешься! Меня здесь держит мой долг перед человечеством. И если вы действительно нашли способ контролировать заразу, я хочу убедиться, что это правда.

— Мы никому ничего не должны!

— Еще как должны! Вы стали обладателями необъяснимой мутации, которая, возможно, позволит нам наконец найти способ одолеть смертельный вирус и спасти людей! И хочешь ты или нет, но с великой силой приходит большая ответственность! — с напором закончила Тесса.

— Это же, кажется, цитата из Человека-Паука, — шепнула Хайдрун Зелибобе.

— Ш-ш-ш, — ответил тот, сосредоточенно разглядывая зерно риса в тарелке.

— Тогда может тебе следует постараться понять суть исследований Кейна, прежде чем делать выводы об их бессмысленности?

— Оставь, Малик, — перебил Кейн своего ассистента, — с солдатами спорить бесполезно. Им нужны факты и цифры. Они не способны думать собственными мозгами, потому что там все занято информацией о том, какая винтовка стреляет дальше, а какая бомба убивает больше. Солдаты не ищут причин. Они просто выполняют приказы.

Краем глаза я видел, как Куки и Хайдрун спрятали головы в плечи. Многие вторили им. Никому не был приятен этот разговор, и было бы лучше, если бы он состоялся лишь между этими двумя оппонентами. Солдат и ученый — битва длиною в целую историю человечества.

— Да, эти навыки пригодились нам всем, когда ученые объявили об успешном создании вакцины, отменили карантин и выпустили на волю двадцать два зараженных пациента.

Слова Тессы заставили Кейна побледнеть. Он даже глазом дернул. Ну хоть что-то способно вывести его из этого чугунно-молчаливого равновесия. Интересно, Тесса понимает, кто перед ней сидит?

— С того момента заразу было не остановить, — продолжала Тесса. — Началась пандемия, а с ней и массовая истерия населения. Военные стали единственной преградой между человеком и вирусом. Они разворачивали блокпосты, организовывали зоны эвакуации и строили пограничные рубежи. Все ваши родители выжили, благодаря тупым солдафонам, умеющим лишь нажимать курки по первому приказу.

В зале наступило молчание. А я продолжал поражаться тому, насколько Тесса повзрослела.

— Я смотрю, ты на отлично выучила историю военных достижений прошлого. Однако, помогло ли это тебе познать природу вируса? Или ты веришь, что его можно выжечь ядерной бомбой? Это — единственное, что люди не успели применить тогда.

— Знаешь, как-то тяжеловато бежать с микроскопом в руках и разглядывать образцы крови, когда за тобой гонится толпа разъяренных монстров, желающих разорвать тебя на куски.

— Может, если бы ученым сегодня дали больше свобод и возможностей, то эра подземных баз и бункеров уже подходила бы к концу.

— Сколько лет, ты говоришь, уже потратил на поиск волшебной сыворотки? Сорок? А нам все это время что прикажешь делать? Сидеть на деревьях и ждать?

— Ты не можешь использовать этот аргумент. Подобные исследования должны проводиться масштабно. Необходимо несколько лабораторий для разделения процесса изучения вируса: извлечение, наблюдение, апробация. Я выполняю работу сразу нескольких сотен человек. Разумеется, исследования идут медленно. И если бы твой Генерал хотя бы на секунду допускал вероятность, что война с вирусом может быть выиграна в чашке Петри, то сегодня мы, возможно, уже имели бы сыворотку, сдерживающую скорость заражения.

— Как в далеком тридцатом году?

Я опустил глаза. Тесса знает, кто перед ней сидит. Сейчас Тесса уничтожит Кейна.

— И да, мой брат прав. Я на «отлично» окончила курс общей научной подготовки. И я вспомнила тебя. Ты доктор Август Кейн из лаборатории в Стокгольме, которая объявила о создании вакцины, отменила карантин и выпустила тех двадцать два зараженных человека на улицы.

Кейн опустил глаза. Но, скорее для того, чтобы достойно снести этот озвученный факт, а не из-за того, что совесть мучает его последние сорок лет. Мне кажется, она уже давно померла где-то внутри его души, потому что невозможно столько лет корить себя за допущенную ошибку. Излишнее самобичевание может в могилу вогнать, и Кейн — последний человек на Земле, который хочет туда.

До того, как оказаться здесь, я всегда поражался тому, насколько спокойны и миролюбивы старики. Будто они — иная раса людей, более зрелая, мудрая, благодушная. Но ведь они — это мы через несколько лет, а значит грехов в их тележке — лопатой греби. Какими бы миролюбивыми и смиренными они ни казались, в их душах ураганы побольше наших воют. И сейчас, пусть мы и выглядим молодо, передо мной — фактически тридцатиоднолетним парнем — сидел фактически семидесятисемилетний старик Кейн. И эта его стариковская смиренность и принятие собственных грехов прошлого создает на молодом лице Кейна маску хладнокровия и равнодушного эгоизма. Восьмидесятилетняя мудрость не идет молодому лицу, делает его ненастоящим, фальшивым, искусственным и даже пугающим.

Такая вот очень тонкая грань между достойной старостью и заносчивой молодостью в нестареющем теле, и яркими представителями этих возрастов сейчас были Кейн и моя адская сестренка.

Тесса нагнулась над столом и, уже не скрывая презрения к Кейну, произнесла:

— Надеюсь, денег дали много. Успел купить домик в горах? Или двухэтажную яхту?

— Ну ты и сука, — злостно бросила Божена.

— Как видишь, не успел, — ответил Кейн, не обратив внимания на выпад Божены, которая готова была за ним хоть в пекло пойти.

— Это не значит, что доктор Кейн виноват в распространении вируса! Пандемия началась бы, несмотря ни на что! Зараженные обладали огромной физической силой! Ты говоришь ерунду! — взорвалась Божена.

И да. Она влюблена в Кейна до беспамятства.

— Я об этом и не говорю! — тут же парировала Тесса. — Я хочу удостовериться в том, что следующее заявление доктора Кейна о найденном решении проблемы окажется реальным прежде, чем мы начнем подвергать риску последних оставшихся в живых людей!

После этих слов Кейн встал из-за стола, взял в руки тарелку с сендвичем и кружку с надписью «Босс всегда прав». Мы нашли эту кружку много лет назад в одном из номеров отеля и подарили Кейну. Сейчас почему-то это не казалось такой уж хорошей шуткой.

— Если вдруг захочешь расширить горизонты своих скудных знаний, ты знаешь, где меня найти. А если нет, ты знаешь, где выход.

С этими словами Кейн покинул ресторан.

Наступило долгое молчание, никто не смел в рот ни куска взять. Божена сверлила Тессу взглядом мстительного убийцы и крутила в руках нож. Остальные молча ковыряли кашу и изредка бросали опасливые взгляды на мою сестру. Наконец Малик нарушил молчание.

— Томас сказал, что ты хотела стать ученым, — произнес он с толикой легкой досады. Он и впрямь ожидал от нее нового сообщника в борьбе с вирусом, которую он тоже ведет в лаборатории.

— Когда находишься на грани между жизнью и смертью, а потом просыпаешься и понимаешь, что твой брат мертв, а следующие несколько месяцев тело болит так, что хочется застрелиться, жизненные ценности как-то сами собой меняются, прикинь? — устало ответила Тесса, понимая, что переборщила.

Ее слова больно кольнули меня в сердце. Она словно и меня обвиняла в том, что с ней произошло. А я поймал себя на мысли, что все это время даже отдаленно не представлял, каково ей было там, на базе, все эти восемь лет. Похоронить сначала родителей, потом меня. Насколько же она обозлилась на мир, что ее мечта стать ученым резко изменилась на мечту стать огнестрельным оружием? Почему-то нынешняя несгибаемая мужественность Тессы теперь вызывала во мне лишь жалость к ней. Наверное, потому что я понял, что стать военным не было ее выбором. Ее на это вынудили обстоятельства. Вот так и живешь, уверенный в одном сценарии своей жизни, а в следующую секунду тебя пригибает так, что ты вынужден переродиться в другого человека ради того, чтобы выжить. Это несправедливо. Но и изменить ты это не в силах. С годами вообще перестаешь верить в какую-либо справедливость.

У Тессы была своя правда, и она имела все шансы на существование, потому что ни один из нас не видел всего того, что ей пришлось пережить. А мы о ней и одного процента информации не знаем. Шпионы Кейна немногословны. Они рассказывают только о громких событиях, общаются только с Кейном, который фильтрует информацию еще больше, и в итоге мы получаем крохи. Мы понимаем, что у Тессы для нас найдется масса историй на каждый день, и, несмотря на ее упрямство, очень хотим, чтобы она стала частью именно нашего плана по спасению человечества, а не того, кто заключил людей под землю.

— Вам всем здесь крупно повезло. Вы выжили! — начала Тесса после долгой паузы. — Но выжили вы не благодаря ученым или военным, а потому что природа наделила вас странной мутацией. Я выжила не только потому, что обладаю этой мутацией, и не только потому, что Кейн меня нашел, и не только потому, что моя экипировка не позволила зараженным растерзать меня на части. Я выжила из-за совокупности всех факторов. И этому надо давать отчет, прежде чем становиться категоричным и выбирать чью-либо сторону!

Тесса была права, и я видел, как в глазах ребят снова проступает то любопытство, с которым они разглядывали ее вдохновляющую татуировку с кораблем на бушующих волнах и маяком вдалеке.

Тесса мыслит здраво. Испытания судьбы превратили ее в недоверчивого, придирчивого параноика, который до последнего будет ходить посередине, прежде чем сделать выбор.

— Вы выжили, — повторила она уже печальнее, — но люди там снаружи продолжают умирать. И если не зараженные их загрызут, то подземная жизнь убьет. Смертность давно превысила рождаемость, и человечество медленно вымирает под землей даже без помощи вируса. И я здесь сижу не для того, чтобы мозгами мериться, а для того, чтобы понять, кем я стала и почему так произошло!

Ребята едва заметно закивали, чем вызвали явное недовольство Божены и Малика.

Тесса обличила в слова то, о чем мы сами думаем уже много лет: природа дала нам шанс, который мы так долго ждали, и нам бы всем его не профукать, как это сделали наши предки.

— Если ты и впрямь хочешь спасти человечество, тебе пора оставить винтовку и начать читать учебники по генетике.

С этими словами Малик встал из-за стола, собрал посуду и ушел на мойку. Божена последовала его примеру, оставаясь верной умом и сердцем лишь научному подходу.

Что-то мне подсказывало, что жизнь в нашем отеле больше никогда не будет прежней.

24 декабря 2071 года. 10:00.

Алания.

В агроблоке, как всегда, влажно, безлюдно и тихо. Мне нравится быть здесь. Царящий здесь покой накладывает умиротворение точно пластырь на мое израненное сердце. Это — единственное живое место во всей подземной базе, несмотря на его тишину и пустоту. В перерывах между работой я просто сижу на холодном полу, прислонившись к тепличным стеллажам, из которых торчат зеленые ростки сои. Я прижимаюсь к ним лицом, дышу их безвкусным ароматом, наблюдаю за их ростом прямо перед моими глазами. Иногда мне кажется, что эти маленькие зеленые ладошки с жилками, напоминающими кровеносные сосуды, тянутся ко мне, чтобы утешительно погладить по плечу, похлопать по спине, приложить голову к их маленьким грудям и сказать, что все пройдет. Всякая боль пройдет.

И эта тоже.

Повышенная влажность и избыток кислорода иногда играют шутки с моим сознанием, и тогда мне кажется, что я даже слышу их тоненькие шепчущие голоса, которые взывают к остаткам жизни внутри меня и призывают следовать их примеру — несмотря ни на что, тянуться вверх к животворящему свету, пусть искусственному, но все же к свету, за которым стоит какая-никакая жизнь.

Все на этой базе искусственное: воздух, вода, еда, люди… Этот мир мне кажется настолько чужеродным, что я уже чувствую, как гнилой спертый воздух подземелья разъедает мои легкие, заражает бронхи, впитывается в кровь, а я ничего не могу с этим поделать. Сегодня ночью я не могла уснуть из-за кашля. Вызванный моим заботливым братом Квентином врач осмотрел меня и сообщил, что у меня все признаки зарождения астмы. И все. Он не сказал, как это лечить, потому что здесь нет таких лекарств, но предупредил, что работа в агроблоке убьет меня повышенной влажностью, которая лишь усугубит симптомы. Я вежливо улыбнулась, поблагодарила этого юного джентльмена, который ни разу в своей жизни не был на поверхности, и пришла сюда. К жалкой пародии моей прежней жизни, которая вскоре меня убьет.

Я трогаю соевые ростки: зеленые листья на ощупь, как пластмассовые, они совершенно не такие, как их собратья снаружи. Да, они дают плоды, но они полумертвые. Также, как и я. Также, как и весь мир вокруг.

Желява полумертва. Тесса не видела этого, зазывая нас сюда, как на последний безопасный оплот для человечества. Но я не виню ее, ведь у нее был приказ, и хуже того — у нее была вера в этот приказ, вера в то, что она действительно нас спасает.

Но в то же время нахмуренные брови и тусклые огоньки безысходности в голубых глазах выдавали в ней сомнения, которые призывали ее признать мрачную правду — на Желяве нет спасения, здесь есть только отсрочка. И осознание того, что вся жизнь подземной базы лежит на тикающей бомбе, толкало Тессу в объятия панического отчаяния, бросало в неотступные поиски новых безопасных мест. Тигран увидел в ней живой свет искателя и защитника и повел за ней людей.

К сожалению, они оба отдали свои жизни за веру в то, что медленно умирает и что в скором времени превратится в ад, если население ничего не предпримет. Тесса, Царствие ей Небесное, не до конца представляла масштабы смерти, которая поселилась здесь на базе. Смерть везде. Она поджидает за каждым углом, за каждой дверью, каждый день, каждую минуту. Она окутала воздух, которым мы дышим, таится в воде, которую мы пьем, сидит на плече твоего товарища и просыпается с тобой в одной постели. Желява медленно умирает.

Как и я.

Мне больше не найти покоя после того, как моего мужа вырвали из моей жизни так резко, так внезапно, так жестоко. Словно он не был удивительным и неповторимым, словно он не был маяком в ночи для тысячи трехсот жителей нашей общины, словно он не был исключительным. Словно он не был важен для судьбы.

Тигран ушел и забрал с собой половину моей души, оставив вторую доживать последние дни на этой мертвой земле, где больше не осталось смысла жить.

Я ругаю себя за подобные мысли, но больше потому, что они расстроили бы Тиграна, услышь он их, а не потому что нахожу их депрессивными и противоестественными. Честно признаться, мне нравится придаваться им. Я всегда любила ныть и жаловаться на то, как тяжела наша участь — так я жуликовато выпрашивала у Тиграна внимание к своей важной персоне. И ведь он знал, что я в очередной раз пришла к нему за похвалой и комплиментами, которые не всегда заслуживала честным образом. Но он все равно продолжал потакать моим женским слабостям, самоотверженно терпя мой несносный характер и восхваляя мои ничтожные заслуги.

Какой же я была эгоисткой! Сколько самолюбия и эгоцентризма, когда рядом был человек, принимающий тебя с твоими странностями и недостатками, человек, которым так легко пользоваться.

Но вот хвалебным дифирамбам пришел конец, и теперь с потерей Тиграна я и сама потерялась в своем горе настолько, что иногда все вокруг мне кажется нереальным кошмаром. У меня выбили землю из-под ног, встряхнули так мощно, что аж дух выбило, я словно витаю над землей, как потерянный призрак, ищущий за что бы зацепиться. Воспоминания о Тигране — воздушные облака, сквозь которые рука проходит беспрепятственно, они не способны задержать меня в моменте. Мысли о брате и оставшихся в живых односельчанах — песок в руке, просачивающийся сквозь пальцы так, что в итоге не остается ни одной песчинки на ладони. Мысли о собственной жизни вообще чистый воздух. Они есть, но невесомы и невидимы, потому что не имеют для меня никакого значения.

Я знаю, что надо держаться, что надо найти силы продолжать свой путь, который приготовила судьба лично для меня. Возможно, я тоже уйду также внезапно, как мой муж, возможно, я погибну от рук того же врага, возможно, меня убьет тот же самый монстр, что убил Тиграна. Я не знаю. И не думаю, что хочу знать. Я более не хочу ничего. Потому что живу лишь с половиной души, достаточной только для того, чтобы делать вдохи, есть, ухаживать за растениями и руководить оставшимися в живых односельчанами. Весь азарт, задор, жизнелюбие и бодрость исчезли вместе с потерянной частью души. Вместе с моим Тиграном.

Квентин и Халил не покидают меня ни на минуту. Даже во сне они продолжают блюсти меня, охранять не столько от напастей новой подземной жизни, сколько от самой себя, от новой Алании, которая отныне все больше видит смысла в следующей жизни, в следующем шансе, в назревающем конце, нежели в попытках противостоять суровой судьбе, атакующей нас лишениями. Новая Алания хочет бросить на произвол судьбы всех, кто когда-то был ей дорог, ради кого она была готова пожертвовать собой. Прямо как Тигран. Как Тесса. Как тысяча других людей, оставшихся в том кровавом аду посреди гор.

По прибытии на базу меня пригласили работать в агроблок, и я благодарна тому, что работа нашлась быстро, потому что только в ней я могу занять свои гнетущие думы чем-либо кроме унылых воспоминаний и мрачных идей, которые ведут меня по дремучей тропе в поисках сакрального знания — смысла жизни.

Я всегда любила ковыряться в земле, наблюдать за тем, как жизнь толкает зеленые ростки сквозь толщу земли к солнцу, свидетельствовать взаимовыгодный симбиоз растений и насекомых, и этот божественный акт творения стал важной частью самой меня. Я люблю жизнь. Я люблю ее создавать.

Здесь в агроблоке работает всего по пятнадцать человек в смене, они отвечают за нормальное функционирование тепличных стеллажей, на которых произрастает соя. Эти стеллажи имеют тридцать уровней по три метра в длину и шесть в высоту, в них установлены контейнеры, в которых висят зеленые ростки. Очень занятная система выращивания растений, которую мы бы никогда не смогли воплотить в деревне из-за ее прогрессивной сложности, крайне заинтересовала меня и я стремлюсь познать ее тонкости.

Выращивают сою по принципу гидропоники вместо традиционного для эпохи Хроник высаживания растений в открытый грунт. Местные инженера-агрономы говорят, что наши способы выращивания растений давно устарели. Опыт доказал, что использование грунта чересчур затратно в плане пространства и воды, а здесь этого, по логичным выводам, строгий дефицит. Автоматизированная система полива опрыскивает вертикальные фермы раствором, обогащенным минеральными удобрениями, а освещение в агроблок подается напрямую с генератора, которого страхует запасной. Фактически агрономы-инженера играют роль операторов компьютера, который использует датчики для сбора данных о влажности, температуре, времени, а потом выдает результаты, на каком стеллаже соя готова к сбору, а где ее необходимо полить.

К сожалению, здесь мои навыки бесполезны. Я знаю все о посеве в грунт, я всю жизнь занималась земледелием, но я не знаю ничего о вертикальных фермах, роботизированных системах полива, а главное — о доверии к бездушным машинам.

Говорю же, здесь все искусственное.

Агроблок — сердце Желявы, а потому охраняется пуще остальных гражданских блоков: у главных ворот стоит группа из солдат отряда внутренней безопасности, некоторые называют их Големами, Падальщики их на дух не переносят. Еще здесь есть отряд наружного видеонаблюдения, которых зовут Назгулами, Падальщики и их недолюбливают. Ну а мы постепенно вливаемся в местный колорит взаимоотношений, частью которых стали, сами того не желая.

Демократия рухнула с возникновением Вспышки, к власти пришли военные. Желява живет в условиях военной диктатуры, которой противится часть населения. Генералитет представляет собой железный кулак, который принимает решения по принципу авторитарности, и единственную идею, которую он пропагандирует с особым рвением и усердием, это идея того, что жизнь на поверхности невозможна.

А потом на базу въезжают четыре машины, забитые людьми до отвала, которые собственными жизнями заявляют об обратном. Но заявляют в довольно противоречивой форме, потому что наша деревня была атакована зараженными людьми и истреблена в ноль. Так что мы не должны были повлиять на противостояние между Генералитетом и его оппозицией, ведь добавили весомых аргументов обеим сторонам: Генералитету — факт того, что нас уничтожили; оппозиции — факт того, что мы жили на поверхности с начала Вспышки. Необъяснимым образом мы всем дали ровно те доказательства, которые они стремились добыть. В итоге, противостояние продолжилось на равных, но уровень напряжения резко скакнул вверх.

Наши сожители в агроблоке говорят, что за последние два дня количество солдат, ведущих караул в коридорах базы, увеличилось вдвое. Я не могу этого утверждать, потому что два дня назад меня здесь еще не было. Но одно ощущаю даже волосками в носу: люди испытывают неприязнь к отрядам внутренней безопасности, больше видя в них правительственных силовиков, нежели защитников населения от хулиганов.

В большинстве своем Големы и Назгулы готовы пасть на амбразуру Генералитета. Падальщики же занимают промежуточную позицию. В них же население и видит протекторат в будущих стычках между солдатами и гражданскими, если оппозиция генеральскому режиму выльется в реальные столкновения.

Поэтому когда я пришла сегодня в блок и увидела поджидающих меня Ольгу с Лешей посреди тепличных стеллажей, я не удивилась. Внутренне я ждала очередного появления Падальщиков в моей жизни.

— Как обосновались? — спросила Ольга.

Без их боевой экипировки они с братом показались меньше, чем там в деревне, и все же гораздо выше меня. Здесь они носили легкую солдатскую униформу черного цвета: трико и футболки, из-под рукавов которых я увидела красочные татуировки в виде матрешек и, кажется, балалаек. Причем татуировки у обоих были одинаковые. И хотя я знаю, что они не родственники, все же они походили на брата с сестрой: оба светловолосые с короткими стрижками, выпирающие скулы и серые глаза. Росчерком пера судьба наградила Лешу длинным шрамом вдоль левой стороны лица, пересекающим бровь, точно поставила метку на одном из близнецов, чтобы самой не запутаться.

Я улыбнулась и кивнула, мол, обосновались и ладно. В нынешние времена вопрос «как» уже имеет мало значения.

— Вам опасно здесь находиться. Генерал пристально наблюдает за каждым жителем деревни, — произнесла я, будто судьба профессиональных убийц беспокоила меня больше жизней односельчан.

— За нас не беспокойся. За нами приглядывает Триггер, — ответила Ольга.

— Тот самый Триггер, который приказал зачистить деревню? — тихо спросила я. Даже почти прошептала.

Ольга пристально изучала меня, пока я делала вид, что проверяю уровень азотистых удобрений в одном из контейнеров, сражаясь с подавленностью.

— Триггер такой же подчиненный, как и мы. Он не может противостоять воле Генерала в одиночку, — Ольга была невозмутимой.

— Зато по его воле может спокойно стать массовым убийцей, — также тихо произнесла я.

Не сдержалась. Гнев на всю их базу, чьей жертвами мы стали, горел в груди обжигающим пламенем и рвался наружу. Падальщики принесли смерть в мою деревню, они забрали у меня Тиграна, они уничтожили весь мой мир. За что мне быть им благодарной?

И в то же время я понимала, что не могу винить людей в том, что они пытаются выжить. Во времена кочевок мы тоже оставляли стариков под деревьями, потому что они не могли идти дальше, а мы не могли их нести. Обузы для кочевников — смерть, тем более когда хищники поджидают в каждом кусте.

Я тоже грешна. По весне я собирала первоцвет и жеруху, варила из них абортивную настойку и давала тем женщинам, чья беременность была не ко времени — к долгому переходу на новое место кочевки, либо когда назревали голодные времена и лишние рты были помехой. Я не слышала обвинений в свой адрес лишь потому, что то были зародыши, неспособные говорить, или старики, не имевшие больше сил говорить. Чем же я лучше Падальщиков? По-моему я даже подлее, потому что прикрываюсь благодетелью.

— Все нормально. Я не в обиде на вас. Вы спасли сто пятьдесят шесть жителей деревни, — произнесла я в затянувшуюся паузу. — К тому же местные жители уповают на вас, говорят, что только благодаря ресурсам, что вы привозите с поверхности, Желява и живет.

Ни Ольга, ни Леша не ответили. Груз вины за потерянную тысячу с лишним жителей давил на грудь, я чувствовала ее вес, этот крест будет пригибать их к земле до конца жизни.

— Мы слышали, что из-за миссии в деревню Генерал планирует запретить вылазки Падальщиков на поверхность, — произнес Халил.

Внимание Халила к Ольге очевидно так, что его учащенное сердцебиение слышно всем вокруг. Халил самый искренний и добродушный молодой человек, которого я когда-либо знала. Он не умеет врать, и разведчик из него никудышный, а потому Ольга ясно видела его интерес к своей персоне. Но кажется, была не против. По крайней мере, ее глаза то и дело оббегали статную жилистую фигуру Халила, который наконец отмылся от черной восковой смазки с запахом резины, покрывавшей его с ног до головы там в деревне, где он работал с аккумуляторами и маховиком в подвале кирпичного дома. Даже я, знавшая его с пеленок и привыкшая к его сходству с ведром смолы, удивилась, в какого привлекательного молодого человека он успел вырасти подо всеми этими черными масляными разводами. В новом белоснежном рабочем комбинезоне инженера-агронома он выглядел достойно, а его широченная мускулистая грудь выпирала рельефами, которые каждая женщина находит притягательными на генном уровне.

Ольга не постеснялась подарить ему едва заметную улыбку, которая, видимо, сорвалась с ее губ рефлекторно при виде его благодушных больших карих глаз, смотрящих точно в душу. Он же в ответ расцвел такой широченной улыбкой во все тридцать зубов, что Леша скривился в лице, высчитывая степень своей раздраженности этим смельчаком, положившим глаз на его командира.

Эх, юношеская любовь. Самая яркая из всех видов любви. Так у меня было с моим Тиграном.

— Слухи ходят всегда. Не стоит им верить, — ответила Ольга.

— Слухи — это единственный источник информации для людей вне военного блока помимо тех новостей, что распространяет Отдел пропаганды, — парировала я.

Я посмотрела новости лишь раз, его хватило, чтобы понять, какому информационному прессингу подвергаются жители Желявы. От объема хвалебных песен в адрес Генералитета опухоль в мозгу вырастит. Согласно версии Отдела пропаганды, Падальщики, оказывается, нашли нас изнемогающими от голода и холода посреди гор и во время спасли от кровожадных чудищ! Эту новость повторяют утром и вечером, вкрапляя самые жуткие и кровавые видеокадры с того побоища. Если бы я смотрела этот шлак дважды в день, то уже через неделю сама бы поверила в то, что все произошло ровно так, как заявляет диктор с экрана. Несмотря на то, что его в деревне не было, а я была. Отдел пропаганды — сборище тонких психологов и манипуляторов. Неудивительно, что личности, работающие в нем, никогда не покидают пределы военного блока. Служи государству до гроба.

Разумеется, весь этот хрустальный лоск разбивается об очевидные факты: целое поселение умудрялось выживать на поверхности безо всяких подземных баз на протяжении сорока лет, да еще оставшиеся в живых сто пятьдесят шесть деревенщин пышут здоровьем, как древнегреческие боги. А когда я начинаю рассказывать правдивую версию о том, что на самом деле Генерал собирался нас всех в расход пустить, уничтожить целый жизненный уклад, который мы уже третье поколение строили, просто потому, что так твердит Протокол, желявцы начинают выключать новостные мониторы.

Генерал почуял угрозу, исходящую от тупых деревенщин, и этим утром я с удивлением обнаружила, что ко мне приставили дополнительный конвой из двух молчаливых амбалов, которые меня теперь от дома до работы провожают. Их угрожающие рожи да тела размером с гору пресекают попытки людей заговорить со мной. Как будто я хранитель тайного ингредиента в рецепте «как убить президента».

— Алания, я к тебе с конкретной просьбой.

Ольга наконец перестала вести светские беседы и перешла к сути.

— Калеб просит тебя наладить связь с Фиделем Гарро и Маркусом Лебовски, — передает она послание, с которым и пришла в агроблок.

— Вы уже планируете что-то? — спросил Халил шепотом по-заговорщически.

— Пока просто прощупываем почву, — ответила она.

— А почему сам Калеб не пришел? — спросила я.

— Генералитет взял Падальщиков под особое наблюдение после того, как мы взбунтовались там в деревне. Мы сами себя ярким красным маркером для него пометили, — ответила Ольга, осматриваясь по сторонам.

Леша тоже сканировал периметр без устали и перерыва. Зоркий глаз Генералитета теперь следит за любым подозрительным перемещением солдат, особенно если солдаты наведываются в те отсеки, где концентрация бунтарских настроений выше среднего.

— Да, ваши действия были не особо продуманными, учитывая растущее здесь недовольство правлением Генерала, — согласилась я.

— Мы возложили слишком много надежд на мыльный пузырь, который лопнул едва мы поверили в его существование, — Ольга опустила глаза.

— Существование которого вы же и оборвали!

— Квентин! — я тут же осекла брата.

Леша напрягся. Ольга же оставалась невозмутимой.

— Это они навели чудовищ на нас! — не успокаивался брат.

— Это не доказано! — странным образом я защищала чужих мне ребят, хотя не до конца верила в собственные слова.

— Их громкие машины навели их на нас!

— Начнем с того, что ваши дети беспрепятственно гуляли в лесах! — парировала Ольга, используя Каришку и Маришку, которые и привели к нашим дверям армию.

— И спокойно бы вернулись домой, если бы вы не решили ехать за ними! — не сдавался Квентин.

— А могли вернуться на плечах мародеров, которые не пощадили бы ни их, ни вас!

— Хватит! — резко оборвала я спор.

Тигран всегда учил оставлять обиды в прошлом. Извлекать опыт из ошибок — вот, что важно. А мусолить пережитый шок равнозначно посыпанию раны солью — болезненно, бессмысленно и лишь пустая трата времени. Но не могу я винить брата в отсутствии сдержанности. Из тысячи трехсот человек выжили лишь сто пятьдесят шесть. Кто способен пережить этот удар без нервного срыва, особенно когда всех твоих близких друзей и родственников смыло одной большой кровавой волной смерти?

— Алания, Квентин, Халил, нам всем очень жаль. Падальщики — последние люди на земле, которые равнодушно пройдут мимо жертв зараженных. И любой провал, пусть он даже будет не наш или будет недоказанным, мы воспринимаем очень болезненно. Мы единственные на этой базе сталкиваемся с зараженными в ближнем бою, мы единственные, кто способен представить угрозу от них в реальном масштабе. Мы пошли в Падальщики только по одной причине — спасти последние остатки людей, спасти выживших. И если вам кажется, что для нас это была одна из многочисленных вылазок, что мы вернулись на базу и как ни в чем не бывало продолжили ждать следующую, вы заблуждаетесь!

Голос Ольги сорвался. Она сделала паузу, чтобы смочить пересохшее горло, отчего я поняла, что делиться своими переживаниями на людях Ольга не привыкла.

— Нас всех очень сильно подкосила та бойня. Наш задор, наше бесстрашие, нашу уверенность в завтрашнем дне, как ветром сдуло. И если бы это было не так, я бы здесь не стояла сейчас и не просила тебя стать нашим связным с бунтарями из других блоков.

Ольга оглядела каждого из нас в надежде, что ее искренность найдет место в наших сердцах.

— Но почему сейчас? Почему бунтари понадобились вам сейчас? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Потому что если слухи о возможной консервации базы — правда, то нам понадобится помощь, чтобы заставить Генерала преодолеть свой страх перед поверхностью, даже после столь кровавого провала в деревне.

— Так может консервация базы — единственный способ выжить? — я продолжала проверять решительность Падальщиков.

— В условиях безвылазного заточения население Желявы стремительно сократиться. Если от нас останется хотя бы десятая часть, это будет чудом.

— Почему ты продолжаешь верить, что мир снаружи разрешит вам выйти из нор? Последняя вылазка продемонстрировала вам волю Господа относительно человеческого рода.

Ольга смотрела на меня, не моргая. Кажется, она уже поняла, что вся наша беседа — попытка пошатнуть ее уверенность в избранной стратегии.

— Правда в том, Алания, что мы растеряны, — ответила она. — Мы больше не знаем, в каком месте Господь нам рад. Может, небеса действительно остались единственным местом, где он нас ждет. Может, нам давно пора прекратить сопротивляться, потому что каждую едва затеплившуюся надежду он жестоко обрубает. Может, все наши попытки спастись — это агонизирующие предсмертные судороги вымирающего вида. Но черт бы меня побрал, если я прекращу эти судороги! Даже если мои попытки выжить бессмысленны, даже если наш конец предрешен, я приложу все свои усилия, чтобы этими судорогами всполошить всех чертей в аду, чтобы они знали, что я так просто не сдамся воле Господа! И коли Он создал меня по своему образу и подобию, то он прекрасно осведомлен о том, что я буду бунтовать до последнего вдоха!

Наступило долгое молчание. Леша продолжал свою привычную вахту, разглядывая периметр, хотя уже не столь сосредоточенно, потому что Ольга только что обнажила и его страхи перед нами. Квентин продолжал недоверчиво хмуриться, но и на него слова Ольги произвели впечатление. Ну а Халил смотрел на нее так, словно она богиня, протягивающая ему коробку радужных леденцов. Надеюсь, Леша не встряхнет бедного парня за столь смело выраженное восхищение его командиром.

— Что именно я должна узнать у них? — я наконец закончила проверку, мне было достаточно того, что я услышала.

Несмотря на свою траурную апатию, я ощущаю тяжесть ответственности за судьбы оставшихся в живых односельчан, которые ни секунды не чувствуют себя в безопасности в этом подземелье. Как и я, будучи наблюдателями со стороны, мы быстро просекли угрозы, нависшие над здешним населением, чей глаз замылился ежедневной рутиной. Это не только внутренние междоусобицы, но и конструктивные слабости базы, которые точит время, угроза надвигающегося голода, болезни и бесплодие. Время здесь течет гораздо быстрее, и последствия надвигаются стремительно.

— Калеб просит тебя достать их научные разработки, — ответила Ольга.

— Но это как раз то, на что Генерал наложил запрет распространения! — воскликнул Квентин.

— За это грозит расстрел, — напомнил Халил.

Ольга молча сверила нас безразличным взглядом, ожидая наше решение.

— Даже если они захотят поделиться с вами чертежами, как только вы вставите флеш-карту в компьютер, вас тут же отследят! — Халил начал первым прокладывать тропинку нарушителя закона.

— Не говоря уже о том, чтобы посылать предводителя иноземцев в штаб бунтарей! — поддержал Квентин.

Ольга не ответила ни первому, ни второму и лишь сверлила меня взглядом, бросающим вызов, мол, а на что ты готова ради своих людей? Наши солдаты, например, готовы отдать собственные жизни.

Грустный взгляд черных глаз Тиграна взирал на меня из моей памяти, его мощная волосатая рука поглаживала меня по голове, а тихий шепот твердил: «Ты такая сильная у меня! Я тобой так горжусь». А ведь я ничего стоящего в своей жизни не сделала, все как подпорка ходила подле него. Тысяча триста человек выживали там в горах только благодаря Тиграну, пусть он и делил это достижение на нас троих.

— Когда я приду к Фиделю и Маркусу, что мне им сказать? Как завоевать их доверие? — спросила я.

Квентин перестал дышать. Но я знаю, что он все равно смирится с моим решением.

— Будь искренней, будь тем, кто ты есть: изгой, пришедший с поверхности и знающий гораздо больше всех нас о том, как там выжить. Я уверена, ты найдешь красочные слова, чтобы заставить их поверить тебе.

Я хмыкнула, уставившись в пол, но получилось как-то грустно.

— Ты слишком высокого мнения о моем красноречии, — тихо ответила я, совершенно не представляя, как заявлюсь к незнакомцам и потребую от них совершить преступление против Генералитета.

— Разве? — спросила Ольга.

В ее голосе послышалась насмешка и я подняла глаза.

— Ты убедила в этом пять отрядов Падальщиков там в деревне. Причем убедила так, что мы взбунтовались аж в прямом эфире, который записывается на пленку и которую прослушивает Генерал! Мы из-за вашего с Тиграном красноречия чуть под трибунал не попали. И знаю, ты сейчас скажешь, что Тиграна больше рядом нет, но неужели тебя это остановит? Неужели ты не хочешь сделать так, чтобы он гордился тобой? Мой отец давно покинул этот мир, но я каждый гребанный день стараюсь сделать что-то полезное, чтобы доказать, что его смерть была не напрасной.

Я закрыла глаза и тяжело вздохнула. Конечно, я хочу сделать что-то в память о Тигране. Мне хочется заставить каждого жителя поверить в то, что решительность и отвага это не талант, это естество, данное нам природой, которое лишь нужно разбудить. Но хватит ли у меня самой этого бесстрашия, чтобы сподвигнуть людей пойти против мощного течения? Ступить на тропу, где начнется настоящая война кровавая, жертвенная, беспощадная, ценой которой станут жизни тысяч людей! Хватит ли у меня смекалки, хитрости, дара убеждения, чтобы, как заядлый шахматист, выстроить тропу до победного конца?

Меня гложет неуверенность в собственных силах, у меня нет надежной опоры, на которую я могла бы положиться, как на непоколебимого Тиграна.

— Утирай слезы, Алания. Твой бой только начался. И в нем ты не одна, — сказала Ольга, словно прочла мои мысли.

Ее дерзкий тон напомнил, как Ольга самоотверженно стояла железной стеной между мной и теми монстрами посреди гор, не мешкая зажимала курок на винтовке, хватала детей и засовывала их в машины через люки, спасала жизни сразу нескольким сотням человек, скованных ужасом.

Мне вдруг подумалось, что Падальщики, возможно, и есть моя железобетонная опора.

— А ты, — Ольга таки не удержалась и ткнула пальцем в мускулистую грудь Халила. Мне даже показалось, что ее зрачки расширились вдвое от их первого за долгое время физического контакта, пусть и такого странного, — следи за тем, чтобы ваше взаимодействие с повстанцами происходило максимально скрытно!

— Есть, командир! — Халил кивнул энергично и снова улыбнулся так, словно уже заполучил Ольгу.

И снова я не смогла сдержать улыбку. Эх, первая любовь!

— Ну а ты! — Леша ткнул в грудь Квентину, что последнему не особо понравилось и он уже сжал кулаки. — Возьми это! Так. На всякий случай. Если наступит жаровня!

Леша протянул Квентину пистолет с запасным магазином. Теперь настала очередь зрачков Квентина расшириться, и все его напряжение от присутствия нежеланных гостей, как не было! Глаза Квентина вспыхнули огоньком вожделения в тот момент, когда рука сжала смерть, спящую в холодном металле. Он у нас вечный любитель огнестрельного металла — порок, который мы с Тиграном так и не смогли искоренить. «От себя не убежишь», — любил повторять Тигран.

Я наблюдала за тем, как Ольга с Лешей покидали теплицу, и молила Господа с Тиграном, чтобы они сделали все возможное, чтобы до жаровни дело не дошло.

24 декабря 2071 года. 12:00.

Эмильен Лоик Жан-Ги де Руссело.

«Позволить вирусу завершить процесс превращения — единственный способ одолеть его».

Слова Кейна, произнесенные за завтраком, вернули меня в тот момент, когда я впервые возненавидел его. Он спас мне жизнь, а я же преисполнился неконтролируемой яростью в ответ на его хладнокровие. Чувство несправедливости всегда заставляет искать козла отпущения где-то на стороне, но не в себе самом. А когда ты лежишь под кучей монстров, глодающих твои кости заживо, обида на несправедливость мира достигает уровня апогея и заставляет тебя поступать нелогично.

Например, ненавидеть собственного спасителя.

В тот роковой для меня зимний день десять лет назад группа из четверых зараженных загнала меня с моим отцом и сестрой на оптический завод близ Зальцбурга — так закончились наши поиски нового дома после того, как бункер, ставший первой безопасной обителью для нас после начала эры постапокалипсиса, исчерпал свои запасы еды и воды. Все свои двадцать пять лет жизни в бункере я с ужасом ждал этого момента, как и Сесиль, и наш отец Гийом, надеясь на то, что когда он придет, лекарство будет создано, человечество вернется на ноги, отряхнется от невзгод, как от уличной грязи, и продолжит свое великое шествие по земле.

Но момент настал, а все, что нас ждало вместе с ним — смерть за дверями бункера.

Сесиль настигли первой. Инстинкт самосохранения гнал меня дальше сквозь леса, сделав сердце каменным, а мозг глухим к душераздирающим мольбам сестры прийти к ней на помощь. В отличие от меня, отец побежал на ее зов. Больше я никого из них не видел.

Я ворвался в сумрак литейного цеха, пахнущего железом и жженным стеклом, оббежал огромные литейные станки, желая спрятаться в любой маломальской норе, лишь бы избежать участи отца, участи Сесиль, участи семи миллиардов людей. И вдруг на втором этаже увидел следившего за моими передвижениями озадаченного Кейна, который услышал мой бег и перестал копошиться в куче отлитых линз. Сейчас я понимаю, как должно быть глупо для него прозвучало мое заботливое предостережение:

— Они здесь! Спасайся! — мой голос был хриплым и надрывным.

Легкие жгло огнем, склизкие слюни заполнили носоглотку, мышцы на ногах онемели от многочасового забега. Мозг работал на одну лишь цель — выжить, а потому я не сразу сообразил, что Кейн даже не шелохнулся, надвигающаяся угроза его нисколько не волновала.

Я загнал себя в тупик, выхода из цеха не было, а потому уже меньше чем через минуту меня окружили четыре кровожадных монстра с длинными клыками и широкими пастями, измазанными в крови моего отца и сестры. Я махал перед собой тупым топором, чувствуя, как силы покидают меня, реакция ухудшается, скорость снижается, а монстры подкрадываются все ближе.

И тогда я снова обратил внимание на Кейна. Он в своем привычном длинном пальто с шарфом на пол лица равнодушно наблюдал за моими отчаянными попытками борьбы, облокотившись на перила второго этажа, словно здесь назревало не убийство, а соревнование по спаррингу.

— Помоги мне! — отчаянно крикнул я.

На что Кейн также хладнокровно и безразлично ответил:

— Позволь вирусу превратить тебя.

— Что?! — не понял я.

Один из чудовищ уже присел на задние ноги, приготовился атаковать.

— Это единственный способ одолеть его, — произнес Кейн.

Первый совершил свой грандиозный прыжок и повалил меня на пол, я даже не успел поймать то мгновение, когда очутился под монстром. А дальше наступил ад.

Они набросились на меня и рвали на части с таким остервенением, будто голодали веками, несмотря на то, что уже должны были насытиться моими близкими. Это теперь я понимаю, что не голод движет ими. Он никогда ими не двигал, это всеобщее заблуждение людей до Вспышки, о котором мне позже поведает Кейн. Они просто хотели уничтожить мою человечность.

Зараженные срывали с моих бедер плоть кусками, прокусывали артерии и жадно всасывались в кровеносные сосуды, иссушая меня свирепо и исступленно. Самый первый из них вцепился мне в глотку, я слышал, как он прокусил хрящ, прочувствовал это каждым нервным окончанием в той области, но нестерпимая боль задавила легкие, и я не мог даже пискнуть.

Я помню каждую секунду того жуткого события, хотя всеми силами пытаюсь о нем забыть. Но это невозможно. Как можно забыть, как тебя жрут заживо? Такой дикий ужас никогда не сотрется из памяти, даже если полная амнезия хватанет. Чавкающие звуки прямо возле твоих ушей, осознание того, что ты добыча в пастях хищника, мучительная неописуемая боль, когда твою плоть разрывают на части — все это взывает к древнему инстинкту жертвы, который первым проделает дорожку к памяти. Ты можешь так и не вспомнить свое имя, свой возраст, свой дом, но сыгранную роль пойманной добычи ты вспомнишь всегда.

Я беззвучно ревел, слезы скатывались по щекам, а из глотки вырывались булькающие звуки, за которыми скрывались отчаянные мольбы о помощи. Я взывал к Кейну.

Он же медленно спускался по лестнице, направляясь прямо к месту пированья моим телом и оставаясь глухим к моим хлюпающим мольбам. Осознав, что ему наплевать на меня, я попытался брыкаться и лягаться, чтобы скинуть кровопийц. Жалкие попытки гордости и достоинства отважного духа бороться с захватчиком до последнего вдоха. Разумеется, они были тщетны. Я и одного ни в жизнь не одолею, что уж тут говорить о четырех людоедах.

Уже теряя сознание, я понял, что зараженные не обращали никакого внимания на Кейна, словно он был невидим для них. Он абсолютно свободно, без страха и даже намека на него подошел к нам вплотную и встал прямо над моей головой, взирая на умирающего меня своими холодными глазами, будто ужас от того, что рядом с ним заживо поедают человека, вовсе не сковывал его.

— Чем больше сопротивляешься, тем больше они будут рвать тебя на части, — сказал он своим стальным бесчувственным голосом, наблюдая за пиром моим телом.

Я возненавидел его всеми кварками души, уже позже узнав, что он пытался спасти мне жизнь.

Я закрыл глаза, отпуская свою душу в последний полет вокруг земли и проклиная все человечество за эту жестокую судьбу, что мне уготовал бог по вине алчных предков.

Я очнулся, как и все мы в этом отеле — перебинтованный с ног до головы, изуродованный, искалеченный, но живой. И главное — я проснулся человеком. Иссушив меня больше чем на две трети, зараженные бросили меня Кейну, который немедленно остановил кровотечения из ран и привез сюда. Мне выдрали солидный кусок глотки, Кейн смог сшить трахею и хрящи, но вот голосовые связки остались где-то в пасти того ублюдка. Мне откусили целые ломти бедерных и икроножных мышц, и я еще долго не мог ходить, лелея свою ненависть к Кейну, который отдал меня на съедение тварям.

Как я уже сказал, чувство обиды заставляет тебя искать виновника на стороне, даже не смотря на то, что Кейн не мог поступить иначе. Он бы никогда и ни за что не смог отогнать чудовищ от меня. Он сделал все возможное в тот момент, чтобы сохранить мне шанс на жизнь, не зная, обладаю ли я этой мутацией, и все же сделав верную ставку. Если бы его не было там, я бы истек кровью, так и не придя в себя — Кейн спас мне жизнь. Можно еще целую тираду речей на сотню лет придумать о том, что он все сделал правильно с практической точки зрения, потому что у меня не было шансов избежать той атаки.

Но его хладнокровный взгляд, безразличие в голосе и равнодушное наблюдение за моей смертью навсегда врезались в память, как некое богохульство над самым святым, что есть на этой планете — над жизнью.

Я умирал, а ему не было до меня дела. Я умирал, а ему было на это наплевать. Я умирал, но это не имело никакого значения для него. Это безразличие к моей плачевной участи навек сделало его для меня холодным расчётливым и бездушным ученым, который видит смысл в органах, крови, костях и сосудах, но не в самом человеке, как в целом.

И теперь, когда в наших рядах появился смельчак, которому впервые за долгое время удалось вывести этого бесчувственного сноба из себя, я понял, что хочу занять сторону солдафонов, которых Кейн ненавидит всеми фибрами своей души, откровенно считая их тупыми. Пусть так. Но она щекочет его нервы, и моей обиде это кажется забавным.

Ближе к полудню мы собрались в биохимической лаборатории Кейна. Он знал, что мы придем, потому что это что-то вроде обряда посвящения новичка: мы рассаживаемся перед Кейном, и он читает нам лекцию о вирусе, которую мы знаем уже наизусть. Правда, что-то мне подсказывает, что в этот раз Кейн будет не особо радушным. Тесса его хорошо взбесила.

Вот, кстати, и она. Она приняла душ и наконец перестала благоухать запахами недельной экспедиции в глухой лес. На ней была белая футболка с яркой красной надписью «Да пошел ты!», которую, чует моя интуиция, Хайдрун ей не просто так дала, и узкие джинсы, которые подчеркивали ее мускулистые бедра. Ух! Я бы сделал комплимент ее заднице, да вот немота — моя проблема.

Хайдрун молодец — здорово приодела эту страшилу. Она эдакий фэшн-директор на нашей мини-базе, постоянно шьет на промышленной швейной машинке, которая установлена в подвале отеля, прикладывает все силы для того, чтобы заставить нас выглядеть модными во времена, когда некому судить, модные мы или нет.

Томас посадил сестру ровно посередине импровизированного учебного уголка, потому что лекция делается специально для нее. Мы же сидим кто где: на стульях, полу, столах. Последнее не очень нравится Кейну, потому что все столы заняты каким-то оборудованием, над которым Кейн трясется, как над собственными детьми, и он не особо старается скрыть свое раздражение по этому поводу.

Кейн даже не удостоил вниманием виновника лекции и был сосредоточен на экране планшета в руках, с которого выводил картинки на стол с лазерами перед нами, над ним всплывали объемные голографические изображения. Кейн, как всегда, выглядел донельзя занятым, оно и понятно, спасение человечества не терпит времени, потраченного впустую, а потому он мгновенно начал свой монолог, обещающий быть очень длинным.

— Вирус попадает в кровеносную систему вместе со слюной зараженного. Человеческая кровь — его вотчина.

Перед нами всплыла голограмма врага. Коричневый шар с кучей присосок на поверхности, а внутри светится ядро со смертельной начинкой, точно ящик Пандоры.

— Это ДНК-содержащий вирус, его репликация производится посредством ДНК-полимеразы. Вирус начинает свою работу с первых же секунд после попадания в кровеносные сосуды человека. Стандартный алгоритм заражения здоровой человеческой клетки демонстрируется перед вами.

Голографический видеоролик показывает, как коричневый шар с многочисленными усиками крепится к усикам голубой клетки, испещренной многочисленными зубцами разной высоты.

— Здесь можно рассмотреть строение клетки вируса. Его вирион состоит из нескольких тысяч различных молекул белка, в центре видно ядро, содержащее двухцепочечную молекулу ДНК. Ядро окружено капсидом из точно подогнанных друг к другу правильных белковых капсомер. Капсид, в свою очередь, окружен наружной оболочкой — липидной мембраной.

На этой минуте сзади слышатся первые зевки.

— Вирион цепляется за рецептор на поверхности Т-лимфоцита, после чего притягивает к себе клетку-мишень, сливается с ее мембраной, и внутреннее содержимое вириона проникает внутрь клетки. Далее следует интеграция вирусной ДНК в ДНК клетки-хозяина, и последующее созревание и отпочковывание новых вирионов. Поражение Т-лимфоцитов в первую очередь очень важно для вируса, поскольку эти лимфоциты отвечают за выработку иммунного ответа организма. Как только вирус внедряет свою ДНК в ДНК Т-лимфоцита, клетка теряет способность распознавать и уничтожать чужеродный антиген.

Красочная картинка перед нами демонстрировала каждую деталь процесса заражения клеток: коричневый шар порабощал голубой Т-лимфоцит и обращал его в свою армию.

Картинка сменилась на увеличенное изображение кровеносных сосудов с целой толпой несущихся, сломя голову, словно торопящихся на распродажу, пухлых круглых клеток. Голубой лейкоцит, желто-зеленый тромбоцит и красный эритроцит.

— Эритроциты — это красные кровяные тельца, отвечающие за транспорт кислорода в организме. Они не имеют ядра, прописать в нем свою ДНК-программу вирус не может, поэтому он нашел создающий его механизм, куда можно внедрить новую генную последовательность.

Картинка сменилась на изображение увеличенного среза тазовых костей, внутри которых ярко выделялась красная фиброзная ткань, пронизанная сосудами и спрятанная под слоями остеона и губчатого вещества.

— Костный мозг, — прокомментировал картинку Кейн, — это орган, отвечающий за процесс кроветворения в живом организме. У человека он располагается, в основном, внутри костей таза, ребер, черепа и в трубчатых костях. Здесь же в результате сложного процесса дифференцировки стволовых клеток и рождаются основные составляющие крови: эритроциты, тромбоциты и лейкоциты.

Перед нами возник видеоролик, на котором происходило встраивание вирусного гена в ДНК человека.

— Вирус, взяв за основу человеческую ДНК, создал собственную программу работы костного мозга и заблокировал выработку эритроцитов.

У меня дух захватывает, когда Кейн говорит о вирусе, как о каком-то живом существе со стратегиями в голове. Честно говоря, становится страшно от осознания того, что вирус не невидимка, а реальный микроскопический убийца, размером меньше человека, но с потенциалом ядерной боеголовки.

На данном этапе зараженных охватывали разные симптомы, характерные для анемии: бледность, слабость, головокружение, а избыток неиспользованного железа в крови приводил к нарушениям в работе органов, в которых происходило отложение оксида железа — токсичного в чистой форме для организма человека.

Получилось так, что вирус внедрил в человека физиологическую потребность в чужой крови для восполнения запасов гемоглобина, ведь без кислородного обмена тело жить не может. Это отчетливо прослеживается сегодня, когда источников гемоглобина для зараженных все меньше. Активность зараженного прямо пропорциональна количеству выпитой крови. Они впадают в спячку, когда количество гемоглобина на исходе. Вирус выключает организм с небольшим запасом гемоглобина до наступления момента выгодной охоты, когда этот запас расходуется на двигательные функции и работу органов восприятия. Сродни машины для убийств с датчиком движения.

— Блокирование вирусом выработки гемоглобина экономит расход стволовых клеток костного мозга, которые осуществляют обновление и восстановление тканей и органов в процессе кислородного обмена. А это означает замедленное старение организма и вследствие этого резко увеличенную продолжительность жизни зараженных. Кроме того, эритроцитарный росток костного мозга прекращает функционировать, и это вакантное место создает дополнительные ресурсы для мегакариоцитарного ростка, который теперь вырабатывает тромбоциты, отвечающие за восстановление поврежденных тканей, в два раза быстрее. Темпы регенерации значительно увеличиваются.

Здесь Кейн делает многозначительную паузу, которая для нас — лишь секунды молчания, а для всего остального человечества — потеря мира.

— Решив, что периодическое переливание крови — решение проблемы, мы отменили карантин и отправили зараженных домой с последующим наблюдением за их состоянием по месту жительства.

Мы молчим. Потому что сейчас Кейн признает свою ошибку уже в сотый раз. Не каждый готов вот так ежегодно стоять и раскаиваться в том, что уничтожил больше семи миллиардов жизней.

— Мы подозревали, что вирус еще не раскрыл весь свой потенциал. Но… обстоятельства сложились так, что мы не смогли это доказать. У нас не было рычагов давления на теряющих терпение людей из правительств и фармацевтических компаний. Лечение работало, и этого было достаточно.

У Кейна сохранились видеозаписи Хроники тех времен, мы частенько их пересматриваем. Новостные каналы перебивали друг друга в погоне за сенсацией. «Смертельный вирус побежден!», «Ученым центра по контролю за заболеваниями в Стокгольме удалось найти лечение!», «Угроза ликвидирована!», «Вакцина найдена!».

Фактически вакцина представляла собой смесь из антибиотиков последнего резерва и антиретровирусных препаратов, вроде тех, которыми лечили ВИЧ, а периодическое переливание крови восполняло запас эритроцитов. Мы, сами того не подозревая, выдали вирусу все самое действенное оружие, которое у нас имелось.

В то же время стремление вируса распространиться как можно шире наделило его способностью размышлять наперед: он мог инфицировать каждый из более двухсот пятидесяти видов клеток, что составляют человеческий организм, но это не поможет ему выйти за пределы одной особи. Поэтому на протяжении того полугода затишья, когда зараженные пациенты наблюдались в условиях домашнего стационара, вирус изучал человеческий организм, чтобы найти выход из него.

Внезапно раздался громкий резкий храп. Зелибоба аж сам проснулся от своего же рыка.

— Мы уже дошли до недержания фекалий? — сонно спросил он.

— Да тихо ты! — шикнула Перчинка.

Мы лишь покачали головами. Хотя надо отдать должное солдату — в этот раз он продержался гораздо дольше.

— Все это время вирус искал выход из темницы, в которую мы его заключили противовирусной терапией и переливаниями крови. — Кейн продолжал повествование. — И спустя шесть месяцев он его нашел. Первый рецидив случился в Париже.

Кейн вывел на экран видеозапись первого пациента — Фаррада, который набросился на своего родного брата и прокусил тому плечо. Фаррад лежал, привязанный к койке, и мычал на всех присутствующих в карантинном боксе врачей.

— Климатолог из группы исследователей, первыми имевшие контакт с вирусом во льдах Антарктиды, почувствовал недомогание, и его в срочном порядке доставили в инфекционный стационар госпиталя Святого Иосифа. Потом в больницы стали поступать остальные члены экспедиции один за другим. С этого момента началась вторая фаза вирусной инвазии. Зараженный впадал в кому от болевого шока, спровоцированного поражением нервных клеток. Эту кому называли маленькой смертью, потому что зараженный просыпался совершенно иным человеком.

— Я думала, человек впадал в кому из-за стремительно меняющегося метаболизма, — вставила Тесса.

— Это не совсем так. После комы у человека действительно полностью исчезает потребность в белковой еде. Но этот этап важен для вируса не столько перестройкой организма к новой форме питания, сколько возможностью подменить сознание.

— Подменить сознание? — удивилась Тесса.

— Все вопросы можно будет задать по окончании лекции, — деловито ответил Кейн, водя пальцем по планшету.

У Тессы разве что глазницы не скрипнули от мощнейшего закатывания глаз. Она состроила гневную гримасу спине Кейна и указала пальцем на надпись на своей футболке. Хайдрун подавила смешок.

— Вирус отключил сознание человека, оставив определенный набор необходимых для охоты мыслительных процессов: найти добычу и заполучить ее. То есть пока человек был в коме, вирус буквально воспользовался отключенным сознанием носителя, чтобы подменить своим, который он прописал в ДНК хозяина.

— Почему вирусу так важно стереть наше сознание? — спросила Тесса.

Кейн слегка развернулся, чтобы смерить Тессу упрекающим взглядом, тяжело вздохнул и продолжил:

— Как я уже сказал, вирусу важно было создать путь передачи своего генома от одного носителя к другому. И как же ему попасть в кровь другого человека? Через нападение.

Тесса даже облокотилась на колени, чтобы подобраться поближе к голографическим изображениям и видеоряду, явно шокированная новым видением процесса заражения.

— Вирус точно определил, что удовлетворение физической потребности в крови еще недостаточный стимул для свершения нападения на себе подобного, ведь зараженный добровольно придет в больницу, сядет в кресло и получит переливание. Вирус пытался заставить носителя прибегнуть к более радикальным способам получения крови. Его изыскания продлились ровно полгода — целая вечность, учитывая скорость поражения иммунных клеток в первой фазе заражения.

Следующие полчаса Кейн рассказывал о сложностях понимания сознательного и бессознательного. Для меня это самая интересная тема во всей лекции, для многих других — смертная скука.

— Потеря самоопределения носителем является важным условием для выживания вируса, поскольку, будучи в сознании, человеку достаточно трудно напасть на себе подобного из-за ряда социологических и моральных принципов. Но вирусу было необходимо возбудить агрессию носителя на особь своего же вида, чтобы заразить всех возможных представителей и распространиться на всю возможную территорию, — продолжал Кейн.

Перед вирусом стояла нелегкая задача. И тот факт, что он с ней справился, пугает меня до потери рассудка, потому что мне кажется, что вирусу подвластно все. Даже стереть накопленные многотысячелетней историей человечества навыки, которые уже прописались в нашем ДНК. Проще говоря, древний вирус, спокойно дремавший миллионы лет во льдах Антарктиды, всего за два года закончил экстерном всю многотысячелетнюю историю человека и нашел способ уничтожить его. Вот настолько мы глупы.

— Вирус должен был заставить человека убивать других людей, имея причину, но, не имея повода. И единственный выход — одурманить его сознание. Внести корректировку в психику. Фактически сделать из него человека, которого в обществе называют психопатом. Затмить сознание яростью, агрессией и разбавить это неконтролируемой физической потребностью, такой как голод.

Перед нами возник до боли знакомый видеоролик. Привязанный к кровати больной извивается в руках докторов, которые пытаются взять очередные анализы его всевозможных жидкостей. Если бы вас на протяжении полугода мучили пункциями и инъекциями, может, вы бы тоже бунтовали. Но реакция пациента кажется чересчур агрессивной. Его глаза широко раскрыты, в них не видно смысла, пациент не понимает, что происходит вокруг, как и не осознает самого себя. Он просто мычит и рычит, клацает зубами и выворачивает руки и ноги из суставов в попытке вылезти из тугих ремней. Эксперимент вируса приносит первые плоды: зараженный вцепился зубами в руку неудачливого доктора, который тут же истошно завопил, кровь брызнула фонтаном из предплечья, глаза зараженного вдруг приобрели странное свечение — это расширились зрачки от удовольствия. Остальные сотрудники с криками бросились на помощь коллеге и пытались оттащить зараженного за голову. Но тот вцепился крепко. Тогда один из докторов сделал зараженному инъекцию транквилизатора, после чего пациент отключился.

Так проходила третья фаза заражения. Остальные пациенты сошли с ума примерно в одно и то же время. Они нападали на своих родственников, на почтальонов, на продавцов в магазине, на врачей в больницах, куда их доставили. А пока власти снова наспех запирали их в карантин, ученые в буквальном смысле полезли в дремучие дебри с карманным фонариком в руках, потому что до сих пор никто не может ответить на многие вопросы, связанные с тайнами возникновения сознания.

Почему мы осознаем себя? Почему я чувствую себя собой, а не своим соседом? Как мы самоопределяем себя? Как электрический импульс, который по сути своей представляет комбинацию из химических элементов — натрия, хлора, калия и кальция — передает информацию через нейроны? Что вообще такое информация? Как образуется сознание на химическом, нейронном уровне? Где его отыскать в мозгу зараженного? Куда оно делось? Не могло же оно отмереть, как хвост у ящерицы, и отвалиться?

Когда вирус отключил сознание зараженного человека, мы проиграли войну, потому что мы понятия не имели, где теперь искать человека в его же собственном теле.

Лекцию снова прервал громкий раскатистый храп, как рев мамонта. Перчинка не выдержала и сильно стукнула нерадивого брата по плечу. Но вряд ли он что-то почувствовал.

— А мы где сейчас? Мыши с половиной мозга уже были? — сонно спросил он.

Мы снова покачали головами.

— Почему вирус просто не отключил мозг, чтобы убить сознание человека? — спросила Тесса.

— Отключение целых долей мозга невозможно без серьезных последствий для поведения, — ответил Кейн. — Древний, но показательный эксперимент с лабораторными мышами, которым удаляли половину мозга, демонстрирует, что мыши все равно продолжали вести активный образ жизни, потому что оставшаяся часть мозга брала на себя функцию отсутствующей. Вирус избрал мудрую тактику. Он решил подавлять сигналы между возбужденными нейронами, оставляя зараженным интеллектуальный потенциал.

Перед глазами возникла картинка нейронных сетей мозга. Десятки клеток с круглым ядром соединялись между собой тонкими нитями, по которым перемещались электрические импульсы, точно светлячки.

— На биологическом уровне все это происходит так: каждый нейрон человеческого мозга содержит генетически запрограммированный код, который определяет строение нейрона и его связи с соседними. Вирусная клетка вступает во взаимодействие с нейроном, но не уничтожает его, а внедряет в его генетический код свой собственный ген, который управляет связями между нейронами.

Мы наблюдали за тем, как вирион присасывался к нейрону мозга и внедрял в него свою мерзкую начинку. Светящийся до того нейрон затухал, словно жильцы в нем выключили свет. Поступающие по нитям яркие сигналы исчезали в плазматической мембране зараженного нейрона, не добираясь до сердцевины. Мембрана становилась крепостной стеной, через которую импульсы больше не могли пробиться.

— К сожалению, на этом этапе мои нейробиологические исследования остановились.

Кейн выключил свой лекционный планшет.

— Таким образом, спустя девять месяцев после извлечения первого образца почвы из-подо льдов Антарктиды, вирус созрел до того состояния, когда смог истребить человечество. Ему понадобилось на это чуть больше года, — закончил Кейн.

Заражение населения росло в геометрической прогрессии. Не все укушенные люди сразу обратились за помощью в больницы, подарив вирусу драгоценное время. Протоптав дорожку, вирус моментально сократил инкубационный период. Первые пациенты превращались девять месяцев, и в итоге некоторые из них так и не смогли пережить момент превращения, погибнув от болевого шока, потому что организм просто не выдержал такой многосторонней атаки. Но поразительная способность вируса мутировать от одного носителя к другому завербовала в свои ряды вторую волну зараженных, превращавшихся уже три месяца. Третья волна зараженных превращалась в течение нескольких недель. За последующие шесть месяцев вирус изменил свои штаммы так, что инкубационный период сократился до одного дня, и пандемия стала необратимой.

Карантинных мероприятий не хватало, у людей просто закончились ресурсы для сдерживания вируса. Больницы, переполненные зараженными, стали отправной точкой первых массовых нападений. Попытки закрыть города провалились на этапе планирования: об агрессивных нападениях начали сообщать сразу на всех континентах. Самолеты, поезда, корабли разнесли заразу по всему миру до того, как стало известно о новом симптоме.

На несколько минут в помещении воцарилось молчание. Слышны были лишь жужжащие агрегаты Кейна, заполонившие лабораторию, как армия роботов. Мы все украдкой поглядывали на хмурую Тессу со сложенными на груди руками. Она была серьезно озадачена открывшимися фактами, ведь все мы знаем, что на Желяве представления о вирусе жутко примитивны: зараженные хотят есть и их надо убить. Теперь же Тесса, страдающая все это время от информационного голода, судорожно глотала удивительные факты и гипотезы, боясь потерять их.

— Так что насчет лекарства? — она наконец нарушила молчание привычным вопросом.

— Это не лекарство.

Тесса раздраженно вздохнула. Мне кажется, скоро этот неизменный ответ Кейна станет причиной его болезненной смерти.

— Это своеобразная пожизненная антивирусная терапия.

Кейн взял с рабочего стола другой планшет, в котором была собрана вся информация о его наработках за последние сорок лет. И первой же картинкой с тремя разноцветными цепочками ударил в саму суть терапии.

— Это ДНК человека, наша мутированная вирусная ДНК и ДНК самого вируса последней формы.

— Последней формы?

— Как я сказал, вирус очень нестабилен. Он постоянно мутирует в ответ на окружающие условия. Это — его последняя устоявшаяся форма, которую я извлек из свежего образца. Последние одиннадцать лет вирусный геном не менялся.

— Потому что жрать больше некого! — Зелибоба оживился и выдал первую умную мысль.

— Ничего странного. Боб прав. Когда запасы людей начали истощаться, вирус научил зараженных впадать в спячки, прописав соответствующую генную программу в клетки, — подтвердил Кейн.

Картинка стала подвижной. На разных участках отдельных частей ДНК замигали яркие цвета.

— Как видишь, на генном уровне отличий между человеком и зараженным очень много. Понадобились бы сотни тысяч человекочасов, чтобы найти все изменения, которые внес вирус. Но вопрос не в том, как нам вернуть зараженных в прежнюю человеческую форму. Скажу больше: это невозможно.

— Почему? — Тесса задала резонный вопрос.

— Существует такое понятие, как гомеостаз. Он означает постоянство внутренней среды организма. И соединив свою ДНК с ДНК человека, вирус фактически создал новую биологическую особь со своим определенным гомеостазом. Это удивительно, но вирус обладает своеобразным иммунитетом. И как только я пытаюсь его атаковать, вирусные клетки немедленно подтягиваются к месту вторжения.

— Понимаешь? — весело спросил Свен у Тессы. — Теперь мы для вируса стали вирусом! И его иммунитет распознает нас как вредные бактерии!

— Это отчетливо видно в моих опытах в чашках Петри.

Кейн пощелкал по экрану планшета, и перед нами возникла картинка с розовой фиброй.

— Например, я пытался искоренить потребность в крови у зараженного. Это — срез костного мозга зараженного, тут отчетливо видны стволовые клетки, которые инфицировал вирус. Я ввожу препарат, созданный на основе нашей мутированной ДНК. Как видишь, реакция мгновенна! Наша ДНК обладает гораздо большей вирулентностью, и потому стволовые клетки зараженного быстро перенимают нашу программу.

Мы наблюдали за тем, как стволовые клетки эритроцитарного ростка костного мозга под действием антивирусного препарата оживали, готовые к выработке эритроцитов.

— Но этот эффект кратковременный.

И после слов Кейна все возвращалось на круги своя. Стволовые клетки снова подчинялись врагу, как зомбированные.

— Как я уже сказал, гомеостаз заставляет соседние клетки увеличивать активность, производя вирусные вирионы с большей скоростью. Вирус атакует нас, как чужеродный антиген.

— Но благодаря сорока годам непрерывных исследований, Кейн нашел способ это исправить, — вставил Малик, бросая косой взгляд на того, кто недавно уязвил его честь ученого.

Тесса взглянула на Кейна пристальным взглядом детектора лжи, мол, серьезно?

— У меня есть теория на этот счет, — Кейн продемонстрировал схему его исследований, на которую мы молимся все то время, что живем здесь. — Вирус показал нам свой путь заражения, и мы должны повторить его, но уже на основе нашей мутированной ДНК.

— Но ведь ты уже использовал ее в опытах с костным мозгом, — возразила Тесса.

— Я использовал лишь треть плана. Чтобы обмануть гомеостаз вируса, нам надо подложить ему подделку сразу в трех фазах, как он это сделал с нами.

Тесса наклонилась, наперед предугадывая замысел Кейна.

— Три основные фазы заражения: Т-лимфоциты, костный мозг и нейроны, — Кейн выделил соответствующие картинки на голограмме. — Схема работает. Я проверил ее на первых двух фазах: поражение вирусных клеток происходит настойчиво и стремительно. Но гомеостаз зараженной особи все равно перевешивает чашу весов не в нашу пользу.

— А почему ты не используешь сразу три фазы? — непонимание Тессы было логичным.

— В том-то и проблема, — Кейн впервые за всю лекцию пристально уставился на Тессу, — я провожу опыты на замороженных частях тела зараженных, в которых еще происходят реакции деления клеток. Но с нейронами все сложнее. Я могу стимулировать электрическими импульсами недавно умерший мозг, но достоверность результатов страдает критически. Мне нужен живой мозг.

— И поэтому нам нужна ты! — воскликнула Куки, хлопнув ладонью по колену Тессы, обращаясь к ней.

Мне кажется, Куки ждала этого момента все два дня, что Тесса пробыла здесь.

У Тессы, разумеется, глаза на лоб полезли от удивления. Она не до конца понимала, что связывает ее личность и живой мозг для экспериментов. А придя к поспешному выводу, резко напряглась.

— А я-то тут при чем?! — воскликнула она, испугавшись.

— Ты же командир боевого отряда! Придумай, как поймать живого зараженного! — подхватил Фабио.

Поначалу Тесса явно испытала облегчение оттого, что не она является донором мозга, но спустя секунду до нее дошел смысл слов Фабио, а потому ее глаза резко округлились, а изо рта высунулся язык. Она оглядывала каждого из нас, пытаясь понять, шутка ли это. Но наши воодушевленные лица людей, которые столько лет ждали такого счастливого случая, когда им попадется настоящий стратег-убийца, хором заявляли, что намерения наши серьезнее некуда!

Замешательство Тессы понятно. Она восемь лет убивает зараженных. Но чтобы их ловить?!

— Я, конечно, извиняюсь, что повторяю свой идиотский вопрос, просто я не получила на него ответ: вы вообще видели их? Каждый сильнее человека в десять раз! — воспротивилась Тесса уже знакомой фразой.

— Нас здесь пятнадцать. Значит, одного да одолеем, — вставила Хайдрун, так некстати сбросив копну роскошных длинных волос со лба в чисто девчачьей манере.

Тесса снова разглядывала каждого из нас по очереди.

— Я… я просто… я даже не знаю, что и сказать! — командир была в замешательстве от столь глупой идеи.

Она снова собрала руки на груди и вперилась хмурым взглядом в голограмму трех цепочек ДНК, которые крутились перед ней, дразня ее бесстрашие. Как бы она ни желала подвергнуть идею Кейна критике, шестеренки в ее голове работали в одном с ним направлении. Она видела смысл в теории Кейна, она понимала ее концепцию, и решение Тесс зависело лишь от одного: готова ли она рискнуть ради его гипотезы.

— Хорошо, даже если они нас не чуют и не будут атаковать. Как вырубить зараженного? Ты же сказал, что транквилизаторы на них действуют всего пару минут!

Тесса уже допускает возможности — это путь в нашу сторону.

— Ох, если бы только это было нашей проблемой! — произнес Малик и встал со стула.

Он подошел к Кейну, перехватил у того планшет и быстро вывел голограмму спутникового снимка карты окружающей нас местности.

— Как только мы попытаемся атаковать зараженного, тут же начнется цепная миграция! Зараженные поблизости побегут на помощь своему сородичу! — Малик указал на скопления красных точек в радиусе пятидесяти километров. Кучки были разбросаны по всей карте, и это — лишь та часть зараженных, про которые мы знаем. А сколько их вне поля видимости?

— Ты же сказал, что они нас не чуют!

— Я сказал, что мы для них воняем. Мы не пахнем добычей, однако, мы не невидимки. Мы — биологический вид, который живет с ними по соседству. И мы не трогаем друг друга до тех пор, пока не представляем друг для друга угрозы! Как только они почуют опасность, исходящую от нас, они бросятся в атаку!

— Тогда это полная ж…

— И это еще не все, — Малик перебил Тессу. — Допустим, нам удастся в короткий срок обезвредить особь и упаковать до того момента, когда на помощь подоспеют сородичи. Что делать с транспортировкой?

— Положить на снегоход! — ответ Тессы моментален. Как и неверен.

— Снегоход у нас не работает. Но не в этом проблема. Мы не успеем уйти от дружков, бегущих на помощь своему сородичу. Они развивают скорость до шестидесяти километров в час Им достаточно десяти минут, чтобы нагнать нас. А их дружок будет продолжать источать запах, по которому они, как по хлебным крошкам, вычислят нас.

Малик показал на карте точку в горах, которая являлась нашим отелем. Нас спасали горы. Из-за анемии не каждый зараженный способен подняться сюда на высоту в две тысячи километров над уровнем моря. Но, тем не менее, риск оставался.

— То есть, — Тесса размышляла на ходу, — нам нужна какая-то герметичная клетка.

— Да.

— На колесах.

— Да.

— Бронированная.

— Было бы неплохо, — кивнул Малик.

Тесса улыбнулась по-хитрому.

— Есть у меня одна на примете, — произнесла она, сощурив глаза, — но мне нужна помощь инженера.

С этими словами Тесса посмотрела на своего брата.

— Конечно! Все, что угодно! — радостно объявил Томас, предвкушая задачу.

— Придумай, как перевернуть сорока тонный танк.

24 декабря 2071 года. 14:00.

Бриджит.

Мы учим наших бойцов технике ведения боя с зараженными на симуляторах. Они представляют собой микс реальных препятствий с голографическими изображениями, которые с точностью до пикселя копируют этих уродцев, их поведение, стиль атаки, скорость передвижения. Компьютерная программа позволяет контролировать уровень сложности миссий: количество зараженных, их скорость, траектории, внезапные появления и даже живучесть. Я задала для новобранцев средний уровень сложности, думала разогреть перед финальной резней, но вот уже прошло четыре часа, а они продолжали бесить меня своей тупостью и медлительностью. Я бы простила им ошибки, если бы их причиной было врождённое тупоумие солдат, но к сожалению, причина была иной.

Я вижу на лицах бойцов тень разочарования после недавней миссии, когда мы нашли ту злополучную деревню в лесу, прямо как пряничный домик, в который злая ведьма жирных детей приманивает, а потом ест. Новости у нас разносятся быстро, и уже даже тараканы знали, что мы подверглись нападению трехсот зараженных. Тот факт, что количество противников численно превосходило нас в шесть раз, не помешал клеймить нас позором. В мозгах людей Падальщики являются последним оплотом Желявы, и чего тут отстаивать свою честь и бить в грудь, заявляя о своем грозном вооружении и нечеловеческих тренировках, если нам надрали зад? Да пусть их будет тысячи, мы проиграли, и этот факт невероятно сильно бьет по репутации всей устоявшейся системы Желявы.

Позавчера во время прощальной церемонии Генерал толкал красивую речь о жертвах во имя роста и развития, Триггер воспевал отвагу и самопожертвование бойцов, а я же оглядывалась вокруг и видела жертв отчаяния и рухнувших надежд.

Жертвы, жертвы, жертвы.

Мне кажется, эта эпоха постоянных утрат никогда не завершится, поэтому логичный вопрос родился в моей голове: а на сколько нас хватит? Сколько можно терять-то? Сундучок-то не бездонный! Сколько там осталось храбрости, самоотдачи и терпения? Сколько сил, надежд и оптимизма? Сколько мечтаний, веры и непоколебимости духа? Уставшие лица жителей и жидкие хлопки доказывали, что совсем чуть-чуть.

Хотя надо отдать должное Отделу пропаганды генеральского штаба: устраивать зрелища они мастера! Церемония прощания был организована в общей зоне, находящейся на пересечении всех четырех блоков. Ее украсили флагами бывших стран, которые объединила под собой Желява. А над трибуной, на которой выступало руководство, висел флаг самой Желявы: круглая эмблема с пересекающимися щитом, шестеренкой и колбой на фоне колосков — объединение солдат, инженеров, агрономов и ученых, стремящихся к земле под солнцем. Вот только генеральский режим подавил исследовательский блок, инженеров сделал слесарями, а колоски — несбыточной мечтой.

На стенах висели огромные голографические портреты погибших в бою солдат. Наших товарищей. Наших друзей. Тесса смотрела на меня своим фирменным волевым взглядом, твердящим: «Собери волю в кулак! Подожми зад! Хватит ныть!». Я пару раз утерла слезы. Я так стараюсь, Тесс!

Общий зал вмещает не больше тысячи человек, остальные жители смотрели церемонию онлайн. Но даже лиц собравшихся людей было достаточно, чтобы понять, как они устали от распрекрасных речей, воодушевляющих оптимизмом, как гипноз на краткий срок. Уже после церемонии жители снова окунутся в мысли об отчаянном положении вещей и продолжат путь в беспросветное будущее.

Ну а мы — солдаты — стояли в ровных шеренгах в парадной униформе, такие красивые и начесанные, чтобы ловить уставшие взгляды людей и своими безразличными минами твердить им, что у нас все под контролем. Я буквально слышала их мысли о том, что Падальщиков разгромили, вирусная чума гуляет по земле, как и сорок лет назад, и нет нам пути наверх. Только не в наших жизнях. А будет ли жизнь после нас, я не уверена. Последняя перепись населения сообщила, что за последний год на Желяве умерло сорок три человека, а родилось два. Два человека за год! Нам, если что, нечем предохраняться, как человечеству сорок лет назад, мы сношаемся, как кролики, и результатом пятнадцатитысячного сношения стало два ребенка! Что за неправильная математика?!

Ученые пичкают нас витаминами, чтобы поддерживать здоровье на приемлемом уровне, но стресс от проживания под землей им не преодолеть в своих лабораториях. Мы умираем. А последняя миссия Падальщиков вбила в гроб заключительный гвоздь, уничтожив надежду на жизнь снаружи.

В общем, никогда еще моя красивая парадная униформа с гордым золотым значком Анх на груди не встречала столько равнодушных мертвых взглядов гражданского населения, которое раньше смотрело на меня, затаив дыхание. Я для них больше не герой. Я — ложная надежда.

Вот и сейчас я отчетливо вижу назревающую вялость и апатию новобранцев, которые с полным поражением встретили новость о том, что Маяк настолько бесхребетен и слаб, что потерял командира. Лентяи бегают тут передо мной в симуляции, как набивающие себе цену девственницы, желающие, чтобы их поймали.

— Сопля, тебе трусы жмут или собственный причиндал, что так медленно бегаешь? — кричу я самому мерзкому из новобранцев.

То ли его светлая шевелюра, то ли наглое выражение лица делают его похожим на Фунчозу, отчего я ненавижу его еще больше.

— Первое или второе, но я избавлю тебя от того, что мешает, при помощи этого ножа!

— Никак нет, товарищ сержант! — выпалил запыхавшийся Сопля при виде моего армейского ножа.

— Тогда какого хрена ты за этот пень спрятался? Зараженный на три часа! Выбери другое укрытие, остолоб!

Сопля с трудом встал и побежал к своему вечному другу-сопернику Артуру, которого я высмеиваю за его упитанность и тяжеловесность на коротких ногах, называя Барахлюшем. Они могли вместе шкодить, шутить, а в следующую секунду подраться из-за ерунды и оказаться в поварском цеху Горе-Федора в качестве наказания. Мне была непонятна их дружба, они то бесили друг друга, то чуть ли не в любви признавались, но во время симуляторных боев у них странным образом включался коллективный интеллект, и вдвоем они составляли довольно сносного одного рядового.

Сейчас оба вели пальбу по голограммам из-за стены. Мазали безбожно! Я уже столько раз себя по лбу стукнула, не в силах наблюдать за этим позором, что скоро сотрясение мозга получу.

Я сижу на полу с ногами, свисающими в огромную яму, где и происходит основное действие там внизу подо мной на глубине шести метров. Отсюда мне отлично видно, как новобранцы, разделившиеся в отряды по шесть человек, по очереди отыгрывают десятиминутные сценарии.

У нас огромный зал для симуляций. Вообще, военной подготовкой Желява может хвастать. Не думаю, что в мире остались базы с подобным оснащением. За это Генералу, конечно, огромное спасибо. Инструктора каждый день создают новые локации из пластиковых блоков, которые под светом лазеров играют роль всяческих укрытий: стены, дома, деревья, автомобили. Многоярусность зала позволяет обучать многоуровневой атаке, как это было в деревне, когда зараженные бегали по крышам домов. Черт, никогда бы не подумала, что уроки в симуляторе помогут мне выжить, я их больше как неизбежный зачет принимала, уверенная, что в жизни все происходит иначе. Но теперь я по-другому смотрю на наших инструкторов, которые в буквальном смысле нам жизни спасли своими теоретическими боями. Инструктора — бывшие Падальщики. Есть среди них даже бывший летчик, который отслужил в остатках военно-воздушных сил британской армии, пока и те остатки не развалились.

Роль зараженных у нас выполняют лазеры. Голограммы двигаются с той же скоростью и прыткостью, что и реальные противники. Но это не значит, что встретив первого своего реального зараженного, новобранец не обосрется. В жизни они, естественно, куда страшнее и жутко воняют.

— Как у нас дела?

Калеб появился внезапно, но я обрадовалась его приходу, в последнее время мы с ним редко видимся. Он присел возле меня, разглядывая ребят внизу. А я разглядывала его. Торчащие в разные стороны волосы, синяки под глазами, небритая щетина. С тех пор как он стал командиром отряда, он подвергается сильному давлению со всех сторон: полковника Триггера, бойцов, остальных командиров. Казалось, никто не хотел выказать ему сожаление о потере Тессы. Да о чем я говорю? Мы же солдаты, воспитанные суровой дисциплиной и жесткой субординацией! Какое может быть сочувствие?!

Гибель Тессы до сих пор не укладывается у меня в голове. И я каждый вечер торчу у Горе-Федора, чтобы залить эту мучительную рану утраты его ядреным самогоном и бесконечной заботой. Горе-Федор мне как большой старший брат отсталый в развитии, его добродушие и глупая улыбка почему-то заставляют верить в то, что все пройдет.

И это тоже.

Я вижу, как страдает Калеб. Я и раньше понимала, что Тесса ему очень дорога, ведь они знакомы с детства, с самого первого дня, как он очутился здесь в возрасте девяти лет. Я же с ними познакомилась на первом курсе военной подготовки, но Тесса оттого не менее дорога мне. Слезы до сих пор накатывают перед отходом ко сну, я теперь и спать боюсь, мучимая кошмарами, где Тесс загрызают кровожадные монстры прямо на моих глазах, а я ничем не могу ей помочь — Аякс уносит меня все дальше. К слову, мы с Калебом так и не провели ни одной ночи в командирской комнате, которая досталась ему по наследству от Тесс. До сих пор спим у Горе-Федора. Его самогон башню сносит так, что вырубает в ту же секунду, как глаза закроешь. Так что Горе-Федор теперь стал нашим собственным дилером ночей без сновидений, за которые я готова пожертвовать печенью.

Честно сказать, среди других командиров и сержантов я тоже вижу горечь от потери. Пусть Тесса и была белой вороной, ее смерть подкосила многих. Никто не посмел бы оспорить ее авторитет, и вовсе не потому что о ней с Триггером грязные слухи ходили, они-то как раз и родились в ответ на то, что он увидел в ней достойного лидера. Тесс была рассудительным и бесстрашным бойцом, знала, где лучше промолчать, а где нужно поднажать, ее мнение всегда высоко ценилось и солдатами, и командирами, и Генералитетом. И когда мы теряем таких талантливых людей, ноги подкашиваются от осознания того, что даже такие исключительные личности не останавливают злой рок от смертельного приговора. Чего уж тут о нас — простых солдатах — говорить?

— Халтурят весь день! — пожаловалась я.

И тут как по заказу Сопля снова затупил со своим жирным Барахлюшем прямо перед несущимся на них свирепым зараженным:

— Перезаряжаюсь! — крикнул Сопля.

— Нет, я первый! — ответил Барахлюш, у которого тоже заглох автомат.

— Нет я!

— Нет я!

Зараженный сожрал обоих. Очередной хлопок по моему лбу. Оба заскулили, как младенцы, из-за ужалившего разряда в грудь. Дело в том, что на время тренировки бойцы надевают на торс специальные пластины, которые пускают электрический ток по телу, когда их пересекает голограмма зараженного. Этот секундный разряд, конечно, даже отдаленно не напоминает атаку зараженного, чей кусь может кость раздробить, но это позитивное подкрепление работает у нас, как дополнительный тренировочный стимул. Эх, был бы у меня пульт, управляющий силой заряда, я бы тут всех новобранцев в кому от болевого шока ввела!

— Стоп! Заново! — кричу я. — Пока не пройдете этот уровень, черта с два попадете на обед!

Звучит пронзительный сигнал остановки симуляции. Тут же в яме включается свет, и обстановка перестает быть угрюмой, мрачной и постапокалиптической: разрушенный город превращается в то, чем он всегда и являлся — кучей коробов, зараженные испаряются по мановению кнопочки, и лишь реальность, как была дерьмовой, так ею и остается. У ребят есть пятнадцать минут, чтобы передохнуть, пока инструктора настраивают новый сценарий на той же локации. Ребята садятся на скамьи вдоль зала и хлебают воду, как загнанные баскетболисты.

— Как и у Ляжки, — вздыхает Калеб.

— И у Теслы, и у Бодхи и у Васаби! Калеб! Они все упали духом! — отвечаю я. — Пока мы были реальными Падальщиками, собирали всякий мусор и едва ли нарывались на зараженных, мы для них были героями. А теперь, когда мы участвовали в реальном бою, нам надрали зад!

— Их было больше трехсот!

— Да какая разница? Пусть их будет тысяча! Главное — итог! Нас прогнали с поверхности! Ребята поговаривают о том, что Генерал собирается вообще все вылазки запретить! Кем мы тогда станем? Еще одним отрядом внутренней безопасности? Я на это не согласна! Я пошла в отряд специального назначения, потому что верила, что мы можем все исправить, что можем вернуться на землю, что начнем жить по-человечески, а не как гниющие черви!

Меня прорвало. Наверное, так сказывается депрессия. А может усталость. А может гнев на всех и вся, на всю дерьмовую жизнь!

На фоне истеричной меня Калеб выглядит пришибленным. Черт, прости Тесс. Хреновые из нас руководители!

— Триггер действительно намекает на мятеж? — зашептала я.

— Я не знаю, Бридж. Сегодня он расспрашивал про Маркуса и Фиделя — это самые ярые представители оппозиции, у них огромная популярность, народ их слушает. Но мне нечего было рассказать ему, потому я и отправил Ляжку с Легавым к Алании. Генерал меня из блока теперь уже никогда не выпустит, так что Алания — наша единственная возможность установить с ними связь.

— Крайслер уже три отряда разместил на воротах блока, скоро будут до простаты досмотр устраивать прежде, чем сможешь выйти отсюда, — сказала я.

Наращивание караулов по всей военной базе нервировало меня. Казалось, будто Генерал чувствует стремительно возрастающее недовольство населения, изможденного ограничениями и запретами, и все больше затыкает дыры, из которых воет мятежный сквозняк.

— Я не знаю, как Триггеру удалось отмазать нас перед Генералом после того бунта в деревне, но чую, что доверие Генерала к Триггеру, как и к Падальщикам, снижается. Если мы хотим что-то предпринять, это надо делать в скором времени.

— Черт, поверить не могу, что это действительно случится! Я имею в виду, месяц назад я эти революционные настроения шуточками считала, а сегодня это превратилось в реальность! — шептала я, оглядываясь по сторонам.

— Поражение в деревне бесследно не прошло, Генерал будет только рад запереть нас здесь на ближайшие несколько лет, пока не посчитает поверхность снова безопасной. К тому моменту нас уже может и в живых не оказаться.

— Не понимаю, почему Тесса не рассказывала нам о своих планах с Триггером.

Калеб тяжело вдохнул. Это стало естественной реакцией на ее имя.

— Наверное также, как и мы, считала эту идею просто шуткой.

Пока сама не погибла — хочется добавить, но я молчу.

— Если бы готовила какой-либо план, она бы нам рассказала, разве нет? — Калеб придумывает все больше аргументов, чтобы оправдать Тессу, но факт остается фактом: нам теперь никогда не узнать причины ее молчания.

Тесса всегда делилась с нами самыми интимными переживаниями, высказывала странные гипотезы относительно зараженных, не боясь выставить себя на посмешище. И сейчас мы откровенно не понимаем, почему она умолчала о договоренностях с Триггером.

— Просто Тесса знала, что мы и так Генерала не жалуем. Может, не хотела подкидывать дров в костер раньше времени? — предположила я.

— Все, что угодно может быть. Сейчас у нее уже не спросишь, — печально ответил Калеб.

Мне не хочется думать, что Тесса планировала втайне от нас совершить переворот. Ведь тогда окажется, что Фунчоза все это время был прав, когда говорил, что Триггер хочет сесть на место Генерала, а Тесса займет освободившееся место Полковника. Я не верю в это! Тесс вообще не сдались эти руководящие посты. Она была простым солдатом, и все, что она хотела, это достойного и безопасного места для людей.

— А что с Аланией? Что сказала Ляжка? — спросила я.

— Алания согласилась достать для нас совместные разработки инженеров и ученых, она встретится с Маркусом и Фиделем.

— Черт, я не хочу ее подставлять! Она и так столько пережила! — во всей этой истории больше всех было жалко именно Аланию с ее подопечными. Их насильно засунули в место, которое шатается на табурете с одной сломанной ножкой, да еще бросили в самый эпицентр!

— Никто этого не хочет! И нам всем нужно быть осторожными. Солдаты Крайслера пресекают любые попытки распространять разработки ученых. Генерал боится роста недовольства.

— Скорее, роста надежды на светлое будущее, — фыркнула я.

— Если они организуют мятеж, солдаты Крайслера их всех задавят.

— Потому жителям и нужна защита хотя бы пары отрядов.

— Падальщиков больше, чем два отряда.

Я взглянула на Калеба. Все логично складывается. Падальщики всегда были символом надежды для людей. Надежды светлой и доброй, обещающей награду в конце пути. Может, сейчас нам суждено сыграть роль защитников этой надежды? Я уверена, что если дело дойдет до мятежа, все основные отряды Падальщиков, точно встанут на защиту исследователей, потому что мы, как никто другой, понимаем, что вернуться на землю с ружьем в руках ни к чему хорошему не приведет. Нам нужны умные мысли, нам нужны думающие мозги. А саблей помахать мы всегда сумеем.

Главные двери в зал позади нас открылись, и в проеме показался отряд Васаби во главе с Фунчозой. Его сержанты — Вьетнамская Звездочка и гигант-Рафаэллка — шагали рядом, а сзади тянулась толпа новобранцев — вечных соперников Маяка.

— Эй, Жижа! Какого хрена? Сейчас наше время! — крикнул Фунчоза, завидев нас, оккупировавших тренажер.

— Вали к черту! Мы не уйдем отсюда, пока не отработаем сценарий! — ответила я ему.

— Вы должны были закончить до двух! Уже два ноль семь! Я тебе семь минут подарил! — настаивал Фунчоза.

— Придешь в следующий день! Времени на тренировки у нас хоть лопатой греби. До конца следующего месяца никаких вылазок не планируется, — ответил Калеб.

— О, ну конечно! Ты же у нас новый любимчик Триггера! Он тебе все разрешит!

— Заткнись, Фунчоза!

— Куда он повел тебя этим утром? Может, в любимый ресторан с видом на море?

Триггер сегодня опять вызывал Калеба к себе, и, разумеется, это не осталось незамеченным остальными. Окружавшие Фунчозу солдаты посмеивались за нашими спинами. А сидящие в яме новобранцы Маяка навострили уши, чуя запах жаренного. Когда Маяк и Васаби оказываются в одном помещении, напряжение всегда резко скачет вверх по температурной шкале, как будто сам воздух начинает нагреваться. Солдаты присягают на верность одному командиру и костьми лягут во имя его чести. По крайней мере, так задумано. Хотя смотря на нынешних молокососов, типа Сопли и Брахлюша, сдается мне, что свирепости в защиту своего командира от них не дождешься. Скорее случайную подножку.

— Ты нарываешься, Фунчоза! — Калеб свирепел с каждой попыткой Фунчозы подразнить его.

Я обернулась и нашла глазами Вьетнамскую Звездочку — единственный оплот надежды на то, что в Васаби еще есть уравновешенные. Она ответила жестким взглядом и легонько кивнула. Мы без слов друг друга поняли: назревает конфликт. Он назревал уже давно. С Тесс попытки Фунчозы вывести ее из себя не прокатили, потому что она умела проглатывать обиды и быстро остывала. Она считала, что внутренние междоусобицы бессмысленны и затратны на ресурсы в условиях выживания, а потому четыре года умудрялась притворяться стеной, о которую глухо разбиваются подколы Фунчозы. Но не все обладают стальными нервами, как Стальная Стерва. Черт подери, Тесс! Как же тебя не хватает!

— Тогда расскажи нам всем, о чем вы там шушукаетесь за закрытыми дверями! Мы все хотим послушать!

Я краем глаза видела, как Калеб начал разминать кулаки.

— Не твоего ума дела, кретин! — процедил он сквозь зубы.

Я положила руку на его плечо. Но он остался глухим к моему бессловесному призыву контролировать свою ярость.

— Тормунд, остынь, — Вьетнам мягко придержала Фунчозу за локоть.

Я слегка расслабилась. У меня хорошие отношения со Вьетнамом, будучи новобранцами мы частенько тусили в поварском цеху за проделки, там и подружились, там же она и подарила мне веру в то, что Васаби еще обладает достаточным уровнем интеллекта и осознанности, чтобы оставаться полезным.

Фунчоза смерил нас предостерегающим взглядом и произнес:

— Ну и хрен с вами.

Вьетнам — единственная, кому удавалось хоть как-то сдерживать безумие Фунчозы. Оно и понятно — у нее отец тоже умалишенный.

Фунчоза уже разворачивался и начал уходить, когда бросил фразу:

— Триггер поменял одну шлюшку на другую. Маяк только и делает, что сосет у него.

К сожалению, ее услышал Калеб, и ртутный термометр взорвался.

Он вскочил на ноги так молниеносно, что я даже опомниться не успела, как он подбежал к Фунчозе развернул того за плечо и с силой вмазал прямо в нос. Послышался смачный хруст, из носа Фунчозы тотчас же брызнули кровавые струи. Но он быстро пришел в себя и пошел в ответную атаку на Калеба.

— Твою мать! — выругалась Вьетнам и закатила глаза.

Тут же тревожную тишину симуляторного зала взорвал радостный ор десятков солдат. Новобранцев охватил бурный восторг от того, что их длительное предвкушение боя между командирами наконец-то вылилось в реальность. Они начали распространять потрясающую новость среди своих:

— Маяк с Васаби дерутся!

Ревущие в экстазе новобранцы побросали все свои дела, выбрались из ямы и за долю секунды собрались на втором этаже, окружив место битвы и громко болея за своих командиров. Наконец-то их мечта сбылась! Командиры двух ярчайших отрядов Падальщиков схватились врукопашную! Как такое пропустить?! Те, у кого на руках были планшеты, тут же включили онлайн-трансляцию и начали снимать кровавое действо. Кто-то уже вопил посреди толпы, принимая ставки, причем в пари участвовали и зрители онлайн. Я закатила глаза. Во все времена человеку только и надо хлеба да зрелищ!

А Фунчоза уже набивал синяки на ребрах Калеба. Тот выполнил захват и нагнул Фунчозу вперед, выбив из него дух коленом, а потом навалял локтем между лопаток.

— Раф! Останови их! — кричала Вьетнам.

Лысый громила-сержант уже побежал разнимать, но тут я встала ему поперек пути.

— Ну уж нет! Пусть разберутся!

— Ты чокнулась? Они ж поубивают друг друга! — завопила Вьетнам.

— Ну и отлично! Быстрее сообразят, что друг другу не по зубам! — ответила я.

Рафаэллка обернулся на Вьетнам, мол, что прикажешь делать? Я уставилась на Вьетнам, понимая, что Рафаэллку я ни в жизнь не одолею. Но если эта азиатка имеет мозги, то должна понять, что Тессы больше нет, а это значит, что когда-нибудь Маяку придется схлестнуться с Васаби врукопашную. И пусть уж лучше это случится сейчас, когда они друг на друга еще не столько злости накопили, как через пять лет. Им необходимо выпустить пар. В итоге Вьетнам качнула головой, и Рафаэллка отступил.

А в это время парни намыливали друг друга похлеще боксерской груши. Фунчоза выполнил захват и повалил Калеба на пол. Тот кувыркнулся вбок и подрубил Фунчозу под щиколотки. Любитель манги упал на пол, и Калеб тут же сел на него сверху и начал избивать прямо по лицу. Никогда я еще не видела столько лютой ярости в Калебе! Он бил так, словно хотел дыру в бетонной стене проломить. Но тут Фунчоза сделал ногами захват ножницами и зажал голову Калеба между бедрами. Калеб вытянул руку вперед и со всей силы ударил в гортанный хрящ. Фунчоза закряхтел и тут же слез.

В этот момент из ямы на второй этаж вбежали всполошенные дикими воплями два инструктора и кинулись разнимать бойцов. Мы прыгнули на их пути.

— Они должны разобраться!

— Не вмешивайтесь! — кричали мы с Вьетнамом.

Удивительным образом наши мыслительные фибры совпали в этот момент. Кто знает, может скоро мы на один цикл настроимся и станем сестрами по менструациям.

Инструктора — мужики пятидесяти лет — посмотрели за наши спины, где два парня наматывали друг другу морды на кулаки под свирепые завывания толпы, переглянулись и лишь осуждающе покачали головами, мол, эти молокососы совсем крышу потеряли! Но отступили, потому что когда-то давно тоже были такими же безбашенными горделивыми молокососами и начищали друг другу репу не хуже нас.

Вокруг командиров собралось плотное кольцо болеющих солдат с планшетами в руках, снимающих эпохальный бой на видео, чтобы потом продавать друг другу за бесстыжую цену в носки или заточенные лезвия для бритвенных машинок. Отряд Васаби подбадривал Фунчозу, который пересчитывал коленями ребра моего парня. Отряд Маяк кричал Калебу, чтобы тот выполнил захват бедра. Дело говорят, Калеб! Хорош играть роль набивной груши!

— Ты дерешься, как сучка! Мамочка Тесса не научила кулачки сжимать? — подначивал Фунчоза, отплевываясь кровью.

Калеб перехватил очередной удар Фунчозы, зажав его бедро.

— Не смей произносить ее имя! — орал Калеб в гневе, брызжа кровавыми слюнями не меньше Фунчозы.

А потом встал на колено и сделал подсечку, перекинув противника через свою голову. Но тот быстро вернулся на ноги, и бой продолжился.

Они мусолили друг друга уже минут десять. Видно было, что толпа начинает уставать от нескончаемого боя, конца которого не видно. Эти двое действительно не уступали друг другу ни в силе, ни в ловкости. Но болельщики не расходились, всем хотелось знать, кто в итоге окажется сильнее: Маяк или Васаби? На чью сторону упадет мячик, символизирующий полное право чморить проигравшую сторону впоследствии?

Мне уже самой кажется, что я успею поседеть, прежде чем они… Ан-нет! Вот близится решающий момент.

Точно! Вот мой парень лежит на полу, а Фунчоза пытается оторвать ему бионическую руку. Я стукнула ладонью по лицу. Если не Фунчоза, то инженера убьют Калеба за повреждение роботизированной руки. Они ее лет пять собирали, причем даже сегодня постоянно улучшают, внедряя то тут, то там усовершенствованные контакты передачи нервных импульсов и нейронных сигналов. И если это чудо принести сотворившим его родителям в разломанном избитом и окровавленном виде, то тебя точно вздернут.

И тут раздался восторженный ор удовлетворенной зрелищем толпы. Фунчоза сорвал-таки руку с крепления и вознес ее к потолку, как трофей. Васаби неистово завопили в экстазе.

— Да! Да! Кто здесь Конан? Кто здесь царь горы? — орал Фунчоза с окровавленной физиономией.

Он махал конечностью перед изнемогающей толпой, и если бы рука не была искусственной, зрелище было бы жутким.

Отряд Маяк неистовствовал. Калеб кричал от боли — нервные окончания требовали вернуть механизированного друга. Сжав челюсти, командир пытался собрать остатки сознания и сил, лежа в крови на полу. Ребята орали на него, чтобы тот не оставлял честь посрамленной.

— Оторви ему голову!

— Вырви кишки!

— Откуси ему пенис!

Так, кто выкрикнул последнюю непристойность? Кто это был? Ах, ну конечно! Сопля! Еще один мудозвон!

Калеб, шатаясь, встал на ноги и вперил яростный взгляд в ненавистного противника. Короткая культя до локтя так смешно выглядела, когда он ею двигал. Я уже знала, что произойдет дальше. С одной рукой у Калеба просто нет иного выхода. Я зажмурилась.

Калеб разбежался и воткнулся в живот Фунчозе, пронес его на себе пару метров и в следующую секунду оба сгинули в яме.

Тотчас же крики толпы стихли, и в симуляторном зале наступила непривычная тишина.

— Твою мать! — снова выругалась Вьетнам, и мы обе подбежали к обрыву.

Сзади нас собралась остальная толпа. Пораженные исходом боя, ребята выглядывали через плечи друг друга, прыгали, толкались, пытаясь разузнать, остались ли командиры в живых после падения. Шесть метров — высота небольшая, но ребра поломать точно могут.

Идиоты валялись на полу без движения. Рядом валялась бионическая рука… в движении. Видимо, при падении повредился какой-то провод, и теперь она извивалась, как змея. Ох, Калеб, лучше бы тебе сейчас помереть, чем идти со всем этим к инженерам. Тебя там линчуют за такое отношение к чуду инженерной мысли!

— Чего встали? Помогите им! — взревела на своих Вьетнам.

— А вам что? Специальное приглашение нужно? Слышали сержанта! Живо на помощь! — крикнула я на своих.

Новобранцы толпой тут же поспешили вниз. Бой окончился и они больше не соперники, не болельщики, а простые новобранцы, которые подвергаются одной и той же муштре, дрессировке и закалке, как и во всех других отрядах специального назначения. Инструктора приказывали всем расступиться и никого не трогать, пока сами не осмотрят командиров.

— Я победил? Я победил, да? Я вот прям чувствую, что победил! — пришел в себя Фунчоза.

На его лице не было живого места, все залито кровью из носа, изо рта, из рассечений на лбу и скулах, глаза уже наполовину заплыли, а губы опухали, как медленно надувающиеся сосиски.

— Не шевелись! Ключица сломана! — констатировал инструктор, осматривающий его повреждения.

Фунчоза закатил глаза и восторженно затараторил:

— Есть! Есть! Есть-есть-есть!

Он колотил кулаком в воздух, будто получил подарок на Рождество.

— Спасибо, Господи! Спасибо! Я знал, что ты существуешь! — благодарил Фунчоза, из-за опухающих губ его речь становилась все менее внятной.

— Черт, я встряла, — сокрушенно произнесла Вьетнам.

Мы остались вдвоем на втором этаже и наблюдали за тем, как солдаты внизу помогали нашим парням. Там внизу стоял галдеж обсуждающих бой солдат, а мы наблюдали за тем, как единство Падальщиков начало давать первые трещины.

— А ты-то тут причем? — не понимала я.

— Да мы поспорили, что если когда-нибудь случится драка между ними, мы делаем пирсинг. Я ставила на переломы конечностей, он — на переломы костей торса. Я проиграла.

— А ставки какие?

— Если выиграю я, то он делает прокол в головке пениса. А если выигрывает он, то я вставляю кольцо в пи…

— Я даже слушать этого не хочу! — я вознесла в воздух руку, чтобы она заткнулась.

Как же меня достали эти гребанные извращенцы!

Обоих командиров аккуратно подняли с пола и целыми толпами понесли в медицинский блок, не забывая снимать на видео каждую сломанную и рассечённую деталь их тел. Солдаты проявляли невиданные доселе таланты репортерского красноречия, комментируя все, что происходит, чтобы потом выложить в свои блоги и продавать видео подписчикам.

— В моих руках бионическая рука командира Калеба, посмотрите, сколько крови на ней! А вот и сам командир, кажется… кажется… нет, не кажется, он действительно показывает мне средний палец и пытается что-то сказать.

— Месяц… месяц будешь унитазы драить, — прохрипел Калеб.

— Меня только что приговорили к чистке дерьма на целый месяц, но черт возьми! Этот бой того стоит! Да!

— Да!

Солдаты снова взревели, как армия варваров, прославляющих беззаконие и террор.

Я поспешила к лестнице.

— Эй, Жижа! — позвала Вьетнам.

— Чего тебе? — огрызнулась я.

— Ты ведь знаешь, я против Тесс никогда ничего не имела.

Я остановилась и обернулась. Серьезность на лице Вьетнама говорила сама за себя.

— Просто хочу, чтобы вы с Калебом знали, что я на вашей стороне, — закончила она и поспешила к противоположному выходу.

3. Аякс

25 декабря 2071 года. 12:00.

Тесса.

— Когда ты сказала, что надо перевернуть сорокатонный танк, я не думал, что ты всерьез говоришь про сорокатонный танк.

Мой брат смотрел на поверженного Аякса с восхищением и озадаченностью. Я понимала, какие мысли крутятся в его голове. В моей крутились те же самые: это невозможно, это нам не под силу, у нас не хватает ни инструментов, ни людей, ни мозгов. Однако, зараженные тоже не имели ничего из вышеперечисленного. У них была лишь сила и сплоченность, и им удалось невозможное.

После завтрака из отеля в поход двинулись самые заядлые энтузиасты. Всем очень хотелось увидеть воочию то чудо, про которое я рассказала. Мы даже Кейну ничего не сообщили. Почему-то нам всем казалось, что технической проблемой мы должны заняться сами, ведь Кейн и так уже многое сделал, к тому же его из лаборатории за уши не вытянешь.

Зелибоба и Перчинка, разумеется, узнали Аякс и очень обрадовались, увидев старого друга. Зелибоба его обнял, Перчинка погладила пушку, как питомца. Такое у нас отношение к этим бронированным исполинам: мы им всем своими жизнями обязаны. В самые яростные столкновения с зараженными, именно Аяксы спасали наши задницы.

Остальные же с любопытством и трепетом разглядывали машину, которую впервые видели. Из шестнадцати человек лишь мы с братом да Боб с Полиной являлись выходцами из Желявы, а потому Аяксов знаем с детства. Они, как и сами Падальщики, стали символом Желявы. Остальным же эти машины разве что по Хроникам знакомы, а потому восхищение огромным бронированным зверем на их лицах было искренним. Как и ошеломление от того, что эту трёхметровую махину можно перевернуть вверх тормашками.

БМП весит тридцать тонн, она может перевозить до десяти тонн груза, внутри расположены сидения для отряда из семнадцати солдат, на деле же в день эвакуации в машины пихали и по сорок человек, так что теперь максимальное человекоизмещение Аякса проверено опытным путем, можно учебники дополнить. Мощность двигателя Аякса составляет порядка восьмисот лошадиных сил, а толстая броня защищает даже от прямых танковых снарядов. Несколько минут ребята просто молча осматривали машину со всех сторон, поражаясь человеческому гению, создавшему чудо.

Я же рассматривала мир вокруг. Мир, в котором я потеряла свою человеческую форму.

В горы пришел циклон, который запирал Падальщиков на Желяве на два долгих зимних месяца, и в данный момент погода решительно заявляла о своих назревающих осадках, которые похоронят деревню под плотным снежным четырехметровым пластом. Наверное, лишь крыши высоких двухэтажных кирпичных амбаров останутся на поверхности, они станут единственным опознавательным знаком того, что когда-то здесь обитало еще одно чудо помимо Аякса — здесь жили люди во времена, когда поверхность для людей была смертельно опасной.

Крупные белоснежные хлопья падали с серых небес, застилая покровом дороги, разбросанные телеги и утварь, а также тела. Их здесь были сотни, но за прошедшие дни снегопад честно выполнял свои обещания и сейчас о смертельных трагедиях напоминали лишь многочисленные кучки, выпирающие из ровного белоснежного полотна.

Невольно вспомнился день, когда мы явились сюда со спецотрядами четыре дня назад, казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Помню, как мы разглядывали покосившиеся хибары и длинные ряды теплиц, деревенщины же с интересом изучали нас, так резко контрастирующих на их фоне своими высокотехнологичными костюмами и снаряжением.

Теперь же здесь нет ни души. Деревня пустая. Мертвая.

Отсутствие людей ярче всего доказывалось растущими на глазах сугробами возле домов, на крышах, в проулках. Тут и там проступали горки недвусмысленной формы, укрывавшие мертвые тела и кровь, которой в этой долине было пролито столько, что деревня превратилась в ад. Сейчас уже и не различишь, какие из снежных куч принадлежат зараженным, жителям или солдатам. Они все похоронены под белоснежным ковром, переливающимся в игривом свете солнечных лучей. Они все нашли одинаковый конец, какой бы разнообразной их жизнь ни была.

— Как он вообще так смог перевернуться?! — удивился Фабио, разорвав затянувшееся молчание. Его черные кудрявые волосы выступали из-под цветастой шапки, как у куклы. Он как будто генетически не был готов к столь суровым холодам, а потому надел на себя в два раза больше одежд, чем каждый из нас. И сейчас все его лицо было укутано в толстый шарф, который ему отдала Хайдрун по пути сюда, лишь бы он перестал ныть и жаловаться на то, что у него отваливается нос.

— Это сделали зараженные.

Мой ответ заставил их всех выпучить глаза и недоверчиво посмотреть на меня. Простите, ребята. Хотела бы я сказать, что это шутка, если бы правда не была столь горькой. В поединке с зараженным один на один у нас нет никаких шансов.

— Я ж говорю, вы понятия не имеете, на что способны эти твари.

По-моему ребята наконец стали доверять моему опыту борьбы с зараженными. Большинство из ребят видели зараженных всего один раз, который стал для них первым и последним. Я же отстреливаю их уже восемь лет.

— Кажется, там внутри кто-то есть, — Хайдрун отошла от открытого бокового люка, закрывая нос и рот розовой варежкой с голубой снежинкой на тыльной стороне.

— Не смотри туда, — Зелибоба поспешил к люку и отодвинул Хайдрун еще дальше.

Он заглянул внутрь.

— Кажется, это жители деревни, — сообщил он, взглянув на нас.

— Скорее всего, их придавило, когда Аякс перевернули. Там внутри было порядка сорока человек, — ответила я.

— Какой кошмар! Какая жуткая смерть! — Куки отошла от чудо-машины, которая перестала казаться дивом, едва мы узнали, что она стала братской могилой.

— В такой тесноте они не могли находиться долго. Наверное они открыли люк, чтобы выбраться, и тогда…

— Ну что? Есть идеи?

Я перебила Перчинку, не желая даже на секунду задуматься над участью пойманных в жестокую ловушку людей, и обернулась к Томасу, на лице которого уже читались сложные компьютерные вычисления, а сам он задумчиво тер подбородок.

— Пока что думаю об огромном подъемном кране… или огромном вентиляторе… с огромной удочкой.

Я ободрительно похлопала брата по плечу, мол, продолжай думать, потому что ничего огромного в нашем распоряжении нет.

— Ну удачи. А мы пока займемся деятельностью Падальщиков.

Я оставила наших гениальных инженеров решать проблему из их компетенции и развернулась к моему небольшому импровизированному отряду новобранцев. Вообще, они больше на шайку шпаны похожи. Все укутаны в разноцветные шарфы, шапки, варежки, которые вяжет для них главная модница базы — Хайдрун. У нее специфический радужный вкус и необъяснимая любовь к полоскам. На фоне белоснежного пейзажа ребята пестрели, как павлины. Зато одежда у них новая, опять же благодаря Хайдрун. Она распарывает старые куртки, брюки, и перешивает их, используя утеплители — холлофайбер или синтепон — из отельных подушек. А из униформы отельного персонала и постельного белья, которого в отеле завалялось целыми тоннами, шьет легкую одежду. Вчера она подарила мне комплект сменного нижнего белья, сшитого из детского пододеяльника, я так обрадовалась, ведь у меня в жизни было всего двое трусов да майка, которую я с двенадцати лет ношу. Правда, сдается мне, врет она все, утверждая, что рука Человека-Паука, стреляющая белой паутиной, совершенно случайно оказалась точно посередине моей задницы так, что кажется, будто я этой паутиной испражняюсь. В общем, эта хиппи является обладательницей не только роскошных рыжих волос до пояса, но еще и кучи тараканов в мозгу.

Я заговорила привычным командирским тоном, по которому уже успела соскучиться.

— Итак, мы имеем площадь поиска порядка десяти гектаров. Необходимо пройти по всем улицам, заглянуть в каждый дом. Граница поисков — обрыв, уходящий в тепличную зону. Там ловить нечего.

— А что конкретно мы ищем? — спросила Куки.

— Все, что посчитаете полезным в дальнейшем использовании. Но! Мне нужно кое-что конкретное. Экипировка спецотряда. Это — чудо современной инженерии в условиях вымирания, и мне необходимы все ее части!

Как бы цинично я ни звучала, но мертвецов не вернуть, а наша борьба продолжается, и я буду идиоткой, если похороню здесь не только своих товарищей, но и обмундирование с оружием — единственное, что способно потягаться с зараженным в битве.

Сегодня перед походом я изучила арсенал, собранный ребятами за несколько десятков лет, и скажу одно — этими винтовками и пистолетами еще наши деды пукали. Там даже был Винчестер, разработанный в восьмидесятых годах прошлого столетия. Штука, конечно, адская — бьет наповал, но четырехпатронные дробовики в руках непрофессионала все равно, что веревка с мылом в тех же руках. Но есть там и много чего полезного: гранаты, динамит, острые армейские ножи, грузовые тросы, топоры и даже пара снайперских винтовок. И все же. Экипировка Падальщиков всегда оставалась чудом инженерной мысли во времена постапокалипсиса именно из-за продуманной софт-платформы Фелин, которая обладает искусственным интеллектом. Наши компьютерщики вместе с баллистами и инженерами уже тридцать лет нашпиговывают обмундирование Падальщиков электросхемами и проводами, потому она и весит двадцать шесть килограммов — листовая броня защищает каждое важное соединение проводов костюма, такой опыт не скопировать в кратчайшие сроки.

Я оглядела знакомые пейзажи, чувствуя, как в сердце просыпается печаль утраты. В этом месте умерли не только мои боевые товарищи и простые люди. Здесь умерла я. Здесь я простилась со своей прежней жизнью на подземной базе и обрела новую, пока что непонятную и загадочную, но которую я всеми силами пытаюсь понять.

Я вдруг осознала, что я ведь и вправду считаюсь мертвой в этом мире, а значит по мне провели панихиду. Как-то странно это осознавать, будучи живой. Интересно, как прошла прощальная служба? Наверняка Бриджит рыдала, а потом надралась в стельку в коморке Горе-Федора. Фунчоза насвистывал победную песню. Калеб сохранял искусственно твердое выражение лица, которое я всегда могла раскусить. Несмотря на его сентиментальность, я уверена, он будет отличным командиром. А в том, что он им стал после моей смерти, я даже не сомневалась.

И все же, это не укладывается в голове — я мертва.

— Из записей Фелин в моем планшете известно, что здесь погибло по меньшей мере двадцать бойцов спецотрядов. Наверняка не все они обратились, — сказала я, вернувшись из раздумий на землю.

Я быстро нарисовала на снегу план злополучной деревни, ставшей могилой для нескольких сотен людей, и разделила свое радужное войско на поисковые отряды.

— Фабио, что с рациями? — спросила я у мерзляка.

— Раций всего три. Аккумуляторов хватит не больше, чем на час. Так что выключайте рации, когда не используете их, — пробубнил итальянец из-под толстых слоев шерстяного шарфа.

А потом его ярко-зеленые варежки с оранжевым апельсином в качестве узора раздали нам настолько древние рации, что я хотела разрыдаться. Я словно попала в какую-то бедную африканскую страну накануне гражданской революции. А когда Фабио показал мне, что в моей рации надо вручную соединять провода определенным способом и крутить их, чтобы словить сигнал, я готова была застрелиться. Я, конечно, рада, что выжила, но отсутствие современных технологий меня бесило. Мне позарез нужна моя экипировка!

— А как я найду вас, если рации будут выключены? — Хайдрун задала резонный вопрос и в привычной манере откинула назад свои рыжие длинные волнистые волосы. Эта ее изящность и любовь к красоте никак не шли нынешней ситуации. Они вообще были неуместны в мире, где мы вымираем.

— Предлагаю связываться каждые десять минут. Сверим часы.

Я взглянула на свой планшет.

— Итак, на моих двенадцать минут и сорок секунд. Выставите по…

— У нас нет часов, — Куки перебила меня.

Я взглянула на ребят: Хайдрун плела себе мини-косичку из пары рыжих локонов, Малик с любопытством разглядывал снегиря на ветке, а Свен ковырялся в носу и зевал. Уровень моего психотермометра продолжал медленно расти вверх. Как я скучаю по моей базе, где все было расписано пошагово, девайсы работали, как секундомер на бомбе, а солдаты мне в рот смотрели и ждали приказа, как божье откровение. Я глубоко вдохнула, борясь с напряжением. У меня больше нет отряда, у меня есть группа детей из детского сада. Они не знают, что такое дисциплина, субординация и вообще сидят сейчас на горшках с глупыми выражениями лиц и срут, пока я объясняю им теорию эволюции.

— Тогда считайте! — произнесла я сквозь зубы.

— Десять минут? Как ты себе это представляешь? Я не знаю длительность секунд. Раз, два, три или раз Миссисипи, два Миссипи, три Миссисипи? — спросила Божена с напускным раздражением.

— Я думаю, надо с Миссисипи! — ответила Куки.

— Но скорость счета у всех разная! — возразил Малик, оторвавшись наконец от толстой птички с красной грудкой.

— Это неважно. Все равно будем где-то рядом во времени, — вставила Хайдрун.

— Давай лучше будем кричать «Рация!», когда нам надо что сказать? — вставил Свен, вытащив палец из носа.

— Точно! Здесь же отличное эхо из-за склонов! Да и расстояния небольшие! Услышим! — подхватила Куки.

— Рация! — закричала Божена.

— Рация! — подхватила Хайдрун.

— Рация! — остальные тоже пробовали силу своих голосовых связок.

Эхо разносило крики по лесам, наверное их услышали зараженные даже в пяти километрах отсюда. А я застыла на месте и наблюдала за тем, как мой импровизированный боевой, или скорее поисковый, отряд сам себе отдавал приказ, выполнял его, оценивал результат и принимал решение, а мое командирское слово вообще ни во что не ставил! Меня тут будто и не было вовсе!

— Вот и отлично! Если найдем что-нибудь интересное, крикнем! — заключила Хайдрун.

— Да! Отлично!

— Пойдемте!

Я стояла посреди площади, пока мои «солдаты» разбредались по сторонам, даже не дождавшись от меня разрешения начать поиски. Перчинка сочувствующе похлопала меня по плечу и отправилась за остальными. Моя командирская жизнь больше никогда не будет прежней.

Погода стояла ясная, солнечная. Я люблю такие зимние дни, когда мороз щиплет нос по-доброму. В лесах вокруг стоял неугомонный щебет птиц. Им было наплевать на трагедию вымирающего вида. Как и нам в свое время было наплевать на вымирание черного носорога, голубого ара, квагги, тигров, гриззли и тысяч других животных, ставших жертвами антропогенного фактора — расселения людей по земле.

Красные пузатые тушки снегирей с любопытством изучали нас, как и мы их. Интересно, наблюдали ли они кровавую резню, что произошла здесь четыре дня назад?

Меня невольно уносит назад во времени в тот день, который я никогда не забуду. Я никогда не переживала ничего подобного. Столь массовое нашествие зараженных впишется в историю, если она продлится, конечно. Я не перестаю винить себя в том, что все эти тела вокруг, накрытые толстым слоем снега — моя вина. Мы нашли эту деревню и привели сюда чуму. Как бы я хотела вернуться назад и не преследовать те две красные точки на тепловизоре, которые впоследствии превратились в Маришку и Каришку. Мы бы не нашли деревню, зараженные не выследили бы нас, и я бы не чувствовала этого скребущегося раскаяния в груди.

Я шла вдоль той же улицы между домами, где вместе с солдатами пыталась оторваться от зараженных. Странное чувство. Я вернулась в прошлое, оно казалось таким далеким и в тоже время близким, ведь все это произошло всего несколько дней назад. Лекция Кейна протащила меня сквозь сорок прошедших лет, в течение которых мы вели безуспешную борьбу с вирусом, и принесла в сегодняшний день, когда я даю шанс его теории о спасении человечества. Я переродилась, очнулась от кошмара длиною в жизнь и обрела новое дыхание. Предыдущая жизнь — жизнь до укуса — для меня, как далекий сон, в котором я все делала неправильно.

Я всю ночь не сомкнула глаз, пытаясь найти в плане Кейна огрехи. Их было такое множество, что можно книгу написать. Не знаю, что заставляет меня верить ему. Может быть, надежда? Я ее давно потеряла. На Желяве я жила каждый день просто ради того, чтобы жить. Бесцельное существование в ожидании того дня, когда мы все спасемся, при этом не делая ничего ради этого спасения. А ведь они там на Желяве все так до сих пор и живут. Каждый нашел себе занятие и, как говорится, работу работает, предпочитая взвалить реальное решение проблемы на абстрактные плечи каких-то гениев, ученых, солдат, которые скоро, очень скоро победят там на поверхности, и мы все начнем лучше жить. Такое вот глобальное самоодурачивание, которое медленно убивает нас. Никто не хочет вступать в реальный бой, никто не хочет брать на себя ответственность за судьбы людей. И этот побег от проблемы скоро окончит жизнь человеческого рода, как это и произошло во времена до Вспышки.

Репортажи, документальные фильмы, социальные видеоролики, бесконечные митинги и протесты — люди только и делали, что говорили об опасностях глобального потепления, но в то же время никто ничего решительного не делал. Политиканы боялись потерять очки популярности и предпочитали оттягивать момент принуждения населения прекратить вести тот чересчур расточительный и экологически несообразный стиль жизни, в которому они привыкли. Правительство боялось роста недовольства, ведь никому не нравятся запреты, тут же вспоминаются конституции, конвенции о свободах, которыми люди отстаивали свое право жить так, как им хочется, есть то, что им хочется, жить с тем, с кем им хочется. Слепо веря в то, что эти права — основа демократии, они тормозили процесс экологической реформы.

Люди бастовали против повышения цен на топливо, когда следовало бастовать против ископаемого топлива вообще. Люди выражали недовольство ростом цен на мясные субпродукты, когда следовало изменить устаревшую продовольственную систему. Люди выступали в телевизионных студиях, призывая народ ненавидеть страну-агрессора, когда следовало реформировать внутреннюю политику, полностью зависящую от истощающихся природных залежей минералов и нефти.

Чтобы уменьшить экологический след, оставляемый человеком, нужно было снижать темпы производства, а это влекло за собой необходимость тотального пересмотра продовольственной системы, текстильной промышленности, масштабов вырубки лесов, выкачивания природных ископаемых и водных ресурсов. Но систему никто не менял, просто потому что никто в правительствах не хотел заниматься тем, что не обогащает их собственные карманы. Никто не хотел браться за переделку мировой экономической системы, в которой все работало, как часы.

Как часы на тикающей бомбе.

Анализируя нынешнюю обстановку на Желяве, я понимала, что даже спустя сорок лет после глобальной пандемии, когда людей практически не осталось, когда смерть уже стоит на пороге и тычет в нас своим костлявым пальцем, мы продолжаем следовать той же логике саморазрушения, которой руководствовались наши предки. Мы ничего не предпринимаем, чтобы вырваться из плена, который ведет нас к смерти, потому что мы слишком трусливы, ленивы и эгоистичны. Мне снова и снова вспоминались слова Буддиста, который неустанно повторял, что если человечество хочет выжить, оно должно переродиться. Как тонко, брат. Ты все это время был прав. Мы должны изменить свое сознание, переделать его, полностью отойти от того эгоистичного образа мышления, наполненного страхом за самого себя, за свой никчемный комфорт, за свою дешевую душонку, и увидеть наконец смысл в единстве.

Оказавшись здесь, услышав Кейна, я вдруг обрела необъяснимое вдохновение, которое не ощущала внутри уже много лет. Наверное, потому что впервые за долгое время у меня появилась четкая цель. Пусть она призрачная, пусть больше похожа на попытку хоть что-нибудь сделать, и пусть я верю в нее слишком сильно, что превращаюсь в слепого фанатика, но эта вера кормит мое рвение изменить мир, заряжает энергией идти до конца, дает сил жертвовать дальше, чтобы стать еще сильнее.

— Ты в порядке?

Голос Куки вывел меня из размышлений.

Мы медленно брели вдоль проулка, изредка вороша кучки снега, чтобы увидеть, кто под ними погребен.

— Все нормально. Просто мне непривычно, когда мои приказы не выполняют, — соврала я.

Куки виновато улыбнулась.

— Извини, мы далеки от солдат. Наша организация подчиняется больше коллективному разуму. Как решит большинство, так и поступаем.

Я кивнула и перешагнула очередной сугроб снега с очертаниями человека. Торчащая из снега синяя кисть была облачена в белую хлопковую рубашку. Это не солдат.

— Тебе наверное тяжело здесь находится, — Куки явно желала помешать моему разуму впасть в депрессию.

— Все эти люди погибли из-за нас. Этот грех никогда с души не смыть.

Куки вдруг резко остановилась и дернула меня за руку.

— Ты с ума сошла? Вы тут ни при чем!

Я уставилась на нее с выражением насмешки над ее жалкой попыткой меня успокоить.

— Куки, мне не нужна помощь психолога. Я справлюсь с этим.

— Я серьезно говорю! Зараженные нашли это место еще четыре месяца назад!

На этот раз я сама остановилась.

— О чем ты?

— О том же, о чем мы тебе второй день твердим! Они очень умные! Они способны действовать сообща. Арси наблюдала за этим местом, оно входит в зону покрытия нашего радара. Когда первые зараженные нашли это место, они не напали сразу. Они посчитали количество людей в этой деревне и поняли, что могут прокормиться не только сами, но и поделиться с сородичами. Мы не знаем, как они общаются, но они чувствуют друг друга на расстоянии и способны передавать запахи зова!

— Запахи зова?

— Да, над термином еще надо подумать. Но суть в том, что вы привыкли думать, будто зараженные чуют лишь интенсивность запаха сородичей, что вызывает цепную миграцию. Но это далеко не так. Если мы нападем на зараженного, его братцы-сестры учуют запах агрессии своего сородича и поспешат на помощь. Однажды в лесу Зелибоба пытался напугать зараженного ножом, когда тот попался нам на пути. Ты бы видела, с какой скоростью к нему подоспели остальные! Нас там чуть в клочья не порвали, пока Зелибоба не опустил нож! Он словно волка дразнил! А ведь мы для них не добыча!

Хотелось бы мне посмеяться над гипотезой Куки про запах зова, если бы я сама с этим не столкнулась лицом к лицу в буквальном смысле. Мне вдруг вспомнился тот момент, когда я выставила нож перед Лжелюпито и как он огрызался на него. Черт возьми! Я ж была на грани! Если бы я попыталась его полоснуть, меня бы тут точно сейчас не стояло!

— Мы не знаем, как они общаются, но инстинкт защиты своего товарища им не чужд. Вирус заставляет их проявлять заботу друг о друге, потому что защищает свои инвестиции. Это поразительно! Понимаешь? Вирус создал какое-то подобие единого разума! Что-то вроде «один за всех и все за одного».

— Так значит, зараженные все это время готовились к нападению? — удивилась я.

— Именно! Они подтягивали силы на протяжении четырех месяцев. Рано или поздно они бы все равно напали на деревню.

— Почему вы их не предупредили?! — удивилась я.

— Наш радар улавливает лишь движение, он не температурный. Мы уже после нападения сделали вывод, что видели перемещение зараженных, которые впадали в спячку возле деревни, ожидая прибытие остальных сородичей. Извини, Тесса, но ты снова задаешь неверные вопросы.

Я нахмурилась.

— Почему зараженные напали именно в день вашего приезда? — подсказывала Куки. — Они сообразили, что вы организовываете эвакуацию? Или же они узнали ваше боевое снаряжение и поняли, что вы — бойцы спецотряда, занимающиеся эвакуацией? Следишь за мыслью?

Я следила. Куки имела в виду, какую мыслительную способность продемонстрировали зараженные в тот день: способность к прогнозированию, видя, как мы рассаживаем жителей по машинам, или же способность дифференцировать людей по одежде? И то и другое доказывало сложную мыслительную систему, которая примитивным животным недоступна. Вирус и вправду не просто отключил их мозги, он их украл и перезаписал.

Меня вдруг охватил страх перед вирусом, потому что я вообще ничего не знала про него! На что он еще способен? Да и как в столь мелкой частице может быть заложена столь грандиозная программа? Может, миллионы лет назад подобный вирус заразил определенный вид приматов и создал совершенно новый разумный вид — нынешнего человека, который истребил прежнюю менее сообразительную версию?

Мне кажется, у меня скоро мозги закипят от такого количества информации, которую я пытаюсь переварить. Но за последние два дня я поняла о вирусе столько, сколько не узнала за всю жизнь на базе. Мы закрылись от вируса, заперли сами себя в клетке, напуганные даже мыслью изучать его. С другой стороны, Кейну удалось узнать о вирусе так много, благодаря его мутации, из-за которой он может спокойно бродить среди зараженных без страха превратится в их обед.

— Тебе надо зайти к нашим компьютерщикам. Они покажут тебе на картах наращивание сил зараженных перед нападением.

Их двое: Йонас и Арси. Йонаса я еще не видела, а в сегодняшний поход отправилась лишь его коллега. Девчонка боевая, сразу показала мне, что плевать хотела на мои погоны. Она обожала дермантиновые куртки, их у нее было около двадцати штук. Вместо волос у нее были длинные дреды с вплетенными в них синими лентами до пояса, которые она собирала в толстый хвост на затылке. Своей любовью к пирсингу она напомнила мне Фунчозу. На нижней губе с двух сторон и в ноздре висят кольца, одно ухо увешано разными цепями, гвоздиками, кольцами, а на второй раковине висел кафф в виде улыбающегося ленивца. Арси — талантливый хакер, целыми днями напролет путешествует по невидимым цифровым мирам, выискивая все подряд. Арси обычно из отеля никогда не выходит, но рассказы об Аяксе даже ее заинтриговали настолько, что она решилась на четырехчасовой поход в лес.

— Рация! — раздался истошный крик откуда-то с западной стороны деревни.

Ребята были правы. Тут хорошее эхо.

— Кто орет в час утра? — Куки заговорила в рацию.

— Скажи Тесс, что мы нашли одного солдата.

Кажется, это был голос Божены.

— Отлично. Аккуратно снимите с него костюм. Ничего не нажимайте, будьте осторожны с поясом для гранат… — начала я объяснять.

— Что значит «снять костюм»? Я думала, мы только ружье у него заберем!

Почему я не удивлена словам Божены?

— Потому что в сам костюм тоже вшиты провода и электросхемы. Он цельный. Он нужен весь.

— К черту! Сама раздевай труп!

Я тяжело вздохнула. Миллионный раз за день.

Куки посмотрела на меня сочувствующим взглядом. Миллионный раз за день.

— Ждите на месте. Мы идем, — проговорила я устало в рацию.

Боже дай мне сил!

Мы нашли Божену с Маликом на соседней улице. Они стояли возле умершего солдата с белой повязкой на шлеме. Бодхи. Ребята очистили труп от снега, и на том спасибо. Синее лицо было покрыто коричневым слоем застывшей крови, хлеставшей четыре дня назад из основания шеи. Ему почти откусили голову, были видны сломанные шейные позвонки.

Я опустилась перед ним на колено. Пусть он не из моего отряда, но смерть каждого члена спецотрядов я воспринимала очень болезненно. Потому что я знаю, какие эти ребята бесстрашные профессионалы, как долго и упорно они тренируются, насколько они талантливы и самоотверженны. Такие люди не должны умирать, чтобы там ни говорил Буддист о том, что бог всегда забирает самых лучших. Не таким образом! Такой смерти он не заслужил!

Я почувствовала руку на плече. Куки смотрела на меня очередным сочувствующим взглядом. Но в этот раз он был особенным. Он взывал к глубинам ее собственной души, где она тоже хранила печаль утраты дорогих ей людей. Мы живем в безумном мире, где нет ни одного человека, которого бы не тронула скорбь утраты.

— Мне нужна помощь. Переворачивайте его, а я буду снимать, — наконец сказала я. И впервые прозвучала не по-командирски.

Куки и Малик молча опустились перед трупом.

— Божена, вон в том кирпичном здании справа у входа стоят инструменты. Принести оттуда лопату, — сказала я, не смотря на нее.

— Мы его еще и хоронить собрались?! Ну уж нет! Я на это не подписывалась!

Тут на меня напал припадок гнева. Я вскочила на ноги и в один прыжок оказалась перед ее наглым лицом. Эх, хотелось бы мне ей вмазать хорошенько!

— Ты пойдешь туда и принесешь чертову лопату! И не потому что я могу врезать тебе так, что сломаю твой прекрасный нос! А потому что ты проявишь уважение к человеку, который жизнь отдал, спасая людей! Он погиб здесь, не потому что его обязали! Это был его собственный выбор! Он мог наплевать на безоружных жителей, мог бросить своих товарищей и побежать к Аяксам! Но он этого не сделал! Он оборонял!

Ярость накатила на меня впервые за долгое время, потому что эти изнеженные своей избранностью эгоцентрики понятия не имеют, каково живется там под землей! Они забыли, как в страхе прятались за спинами сильных, молили господа, чтобы зараженные выбрали другого, а не их. Они разнежились в безопасности прямо посреди апокалипсиса, когда люди вымирали со скоростью свиста.

Их мутация — дар вселенной, которая по счастливой случайности выбрала их, а не других, чтобы наградить этим камуфляжем. И все эти годы они попусту тратят свой дар! Вот, что меня бесило больше всего в этих изнеженных жильцах отеля «Умбертус»: они прикладывали недостаточно усилий для того, чтобы исправить ситуацию, они не были преисполнены стремлением помочь нуждающимся, они не желали жертвовать ради остатков человечества. Вместо этого они удобно существовали посередине, абсолютно ничего не делая, чтобы заплатить миру за избранность, которая спасла их жизни!

Я сорвала с руки бойца планшет, вывела его из спящего режима, в котором планшет находился с момента смерти солдата, и ткнула экран прямо в нос Божене.

— Читай, что здесь написано! — заорала я.

Божена взглянула на экран, а потом снова впила в меня свой уничтожающий взгляд.

— Вслух! — крикнула я.

Она нехотя разомкнула губы и облизнула их, растягивая время.

— Оборона, — прошептала она.

Это были последние слова Фелин, которые она послала Падальщику из Бодхи. В следующую секунду он стал героем.

— Он оборонял! До конца! До самой смерти!

Я смотрела в глаза Божены, пытаясь найти в ней хотя бы каплю сожаления. Я уверена, оно было там, просто спрятано очень глубоко. В условиях вымирания ты обязан ставить свое благополучие на первое место, иначе кончишь, как этот боец с перекушенной шеей. Я понимала ее. Холодное каменное лицо равнодушного человека появилось в ответ на суровость и беспощадность мира, в котором ее заставили жить. В нем нет места самопожертвованию, потому что жертвой тебя делают насильно. Божена тоже теряла близких, ей знакома эта боль. И она может сколь угодно прятать ее от других, делая вид, что ей наплевать на убитых, но печать скорби — это долбанный фестрал из Гарри Поттера — ты всегда ее увидишь, если познала смерть.

— Так что умерь свою надменность! И тащи сюда лопату! — приказала я уже спокойнее.

Божена посмотрела на Малика — они всегда были в одной связке. Но не сейчас. Малик не смел поддержать коллегу и разглядывал снег под ногами, словно он был отличным от того, что нас окружало повсеместно. Божена развернулась и вальяжно зашагала к дому с инструментами.

Я сделала пару глубоких вдохов, возвращая прежнее самообладание. А потом мне в глаза бросился красный огонек на рации, которую держала в руках Куки. Она поймала мой взгляд и виновато улыбнулась.

— Ой, забыла выключить, — с этими словами Куки переключила тумблер рации в положение «выкл».

Ее виноватая улыбка выдавала нотки самодовольства. Ну все. Теперь мое противостояние с Боженой станет темой номер два после моих споров с Кейном на этом подобие базы.

Этим мутантам лишь бы слухи посмаковать. Новостей им конкретно не хватает. Пожили бы на Желяве, сразу бы отбилось всякое желание заниматься сплетнями. Там у людей одна проблема — дожить до следующего дня.

25 декабря 2071 года. 13:00.

Алания.

Глубокое дыхание не помогает сердцу совладать с хаотичным отбиванием судорожного ритма. Я нахожусь в этом месте всего четыре дня, а уже заработала астму и тахикардию. На фоне развивающегося бронхита в условиях сырого тусклого подземелья вкупе с нарастающим напряжением из-за волнений среди гражданского населения, в ответ на который Генералитет наращивает военную силу в коридорах жилых отсеков, продолжая тем самым усиливать роковой накал по восходящей спирали, мое здоровье интенсивнее растрачивает выданный мне природой потенциал жизненных сил. Моя тоска по деревне среди гор, которая теперь кажется мне потерянным раем со всеми невзгодами и тяжестями существования без современных компьютеров, систем водоснабжения и элементарных унитазов, усиливается не по дням, а по минутам. По секундам, когда я вижу запекшуюся кровь в скопищах харкоты на моем платке.

Я больше не зову врача, как бы ни уговаривал Квентин, каким бы жесточайшим приступом кашля я ни заходилась по ночам, мешая спать не только самой себе, но и остальным двадцати аграрникам, проживающим со мной в одном отсеке. Генерал хитер, расселил всех сто пятьдесят выживших по разным жилым отсекам, чтобы не сосредотачивать бунтарскую мощь на одном клочке замкнутого под землей пространства. Но как бы он ни старался изолировать меня от сострадания, я все равно его нахожу — в лицах его же граждан, которые приносят мне воды по ночам и закрывают входную дверь плотнее, чтобы мои приступы не услышали солдаты из отрядов внутренней безопасности.

Обеспокоенность врача в его последний визит вчера утром начинала демонстрировать признаки настойчивого намерения поместить меня в медицинской отсек, откуда я уже точно никогда не выберусь. Поверить не могу, что Господь дал мне десятки лет здравия на поверхности и всего десятки дней на жизнь под землей, словно сам пытается пинками гнать меня быстрее, а вместе со мной и отчаявшихся пятнадцать тысяч людей прочь из этих проклятых подземелий.

Глядя на то, как чужие мне люди, чьи имена я еще не все запомнила, прячут мою слабость от глаз Генералитета, мое сердце, изнуряемой тахикардией, обретает силы идти вперед. Я всю свою жизнь прожила на поверхности, я для людей, как факел во тьме подземелий, их вера в мою исключительность питает меня энергией вести их к солнечному свету. И принимая очередной стакан воды от женщины тридцати лет, которая уже трижды претерпела выкидыш, я понимаю, что не имею право подвести их. В какой-то момент число моих подопечных увеличилось с полутора сотни до нескольких тысяч. И это нервирует меня. А нервозность продолжает гнать вперед, заставляя решаться на опасные для жизни мероприятия. Вроде визита к бунтовщикам в инженерный блок, которого еще пару дней назад я боялась, как кипятка.

Всего за четыре дня я прозрела настолько, словно провела четыре десятилетия в Гималаях с Богом один на один. Мне все чаще вспоминается Тигран с его мудрыми словами, которые я в то время еще не понимала. Тигран всегда учил видеть Божьи знаки в любых событиях, но особенно в тех, которые тебе противны, от которых хочется бежать подальше, которые кажутся ненужными, а то и вовсе смертельными.

Так произошло и с ворвавшимися в нашу жизнь Падальщиками. Я брыкалась больше всех в ответ на их жестокое нашествие с автоматами в руках и на танках, на которых развевались невидимые флаги с надписью выбора, предоставленного нам: «Подземелье или смерть». Я ненавидела их всей душой и даже задумывалась над тем, как подговорить жителей атаковать непрошенных гостей, когда Тигран вдруг решил следовать за ними.

— Ты с ума сошел?! — я тогда не сдержалась и крикнула так громко, что эхо улетело в горы.

На что он грустно улыбнулся и одарил меня своим фирменным взглядом отца, умиляющимся глупости дочери, который я злостно ненавидела, словно он посягал на мой интеллект и достоинство своей субъективной оценкой.

— Мы четыре года жили бок о бок и вдруг столкнулись лбами так внезапно. Думаешь, это совпадение? — спросил он.

— Да! Каришка и Маришка пошли в лес и привезли с собой этих вандалов! — упорствовала я.

Ничем другим, кроме как жестоким совпадением, я эту встречу не считала. Если бы никто не ходил в лес, то мы бы прожили еще десятки лет в той безопасной долине!

— А что если Каришка и Маришка обозначили какую-то веху? Новую эру? Что если они наоборот спасли нас? Ты не знаешь наверняка, как долго мы проживем здесь. Что если зараженные вычислят нас рано или поздно?

— Это невозможно! Мы живем здесь уже четыре года! Если бы они чуяли нас, то нас бы здесь уже не было!

Тигран в ответ умело кидался научными фактами, которые мы знали наизусть, мол, зараженные мигрируют в ответ на перемещение добычи, и могли обнаружить нас, забравшись сюда глубоко в леса во время подобной погони. Но все это были домыслы. Мы уже никогда не узнаем, вычислили ли бы нас зараженные или нет. Наш спор зашел в тупик всевозможных «если», мы спорили о вероятностях, возможностях, гипотезах. Получается, что спорили ни о чем конкретном. А конкретно в тот момент было одно: нас нашла вооруженная до зубов армия, и нам необходимо принять решение относительно того конкретного события, а не возможных.

В итоге, мы надолго замолчали и заговорили лишь спустя час. Мы никогда не умели долго обижаться друг на друга, тем мы были похожи — у нас была патологическая неприязнь ссор и противоречий. А потому уже очень скоро я лежала в его объятиях на нашей деревянной, жесткой кровати посреди рая, который мы начинали терять. Он гладил меня по голове, наматывал мои длинные седые волосы на пальцы, иногда мне казалось, что они были у него заместо шаров релаксации, которых было десятки в доме моих покойных родителей, я до сих пор помню их приятный каменный стук в широкой ладони отца.

— Уповать на то, что могло бы быть, глупо. Как и винить весь мир вокруг в том, что уже происходит. Раз Господь привел нас в этот момент, значит у него есть на то причины. Все к лучшему, Алания. Когда ты доверишься Господу, его плану на тебя, тебе станет легче, потому что ты перестанешь плыть против течения. Доверься судьбе, даже если тебе кажется, что она приготовила для тебя ад. Значит, ты должна пройти через него, чтобы стать сильнее, чтобы прийти к новому моменту, который отправит тебя к следующему. Мы всего лишь дети посреди огромного озера, из которого торчат камни. И мы прыгаем с одного на другой, думая, что выбираем свой путь сами, но ведь эти камни кто-то туда положил до нас.

— Мы сами создаем свое будущее, — ответила я.

— Ты совершенно права. Наши мысли, наши желания и мечты растят эти камни, как время растит их из ракушек и известняка. Но без времени их нет. Ты не можешь получить камень в тот же момент, когда захотела. Господь дарит тебе время, в течении которого происходят те события, что соберут эту каменную тропу, по которой тебе суждено ступать. Иногда тебе будет казаться, что камни лежат в совершенно обратном направлении от твоей мечты и целей, ты захочешь воспротивиться и срезать путь. Но поверь мне, замысел Господа относительно твоих целей гораздо обширен и более тщательно продуман, нежели твои примитивные соображения. Он видит далеко вперед, он знает, зачем тебе надо свернуть с прямой тропы, чтобы в конце концов достигнуть желаемого.

— И зачем он сворачивает меня с прямого пути? — спросила я, гладя его крепкую волосатую грудь.

— Чтобы ты стала сильнее, умнее, ловчее. Чтобы ты стала достойной достигнуть той цели, что сама для себя поставила. Ведь чтобы к ней прийти, ты должна созреть, стать лучше.

Я плакала, представляя, как должна покинуть свой дом ради смысла, который не видела и который уготовил мне Господь, руководствуясь заботой обо мне. Как тогда вписывается в эту философию миллионы евреев, шедших в газовых камеры по мановению фашистской руки? Почему Господь уготовил им тот чудовищный путь? А жертвы убийц, насильников, мародеров? Их пути тоже продуманы Господом, чтобы они стали лучше? Мертвее, значит лучше?

— Я не вижу любви Господа в той жизни, что он нам уготовал там под землей, — шептала я, слушая тяжелое сердцебиение моего еще живого и горячего мужа. Уже тогда интуиция подсказывала мне, что на базе мы начнем чахнуть. Но интуиция не предвидела, что это будет происходить со скоростью появления крови в харкоте за четыре дня пребывания здесь.

— Сначала нет, — ответил Тигран, — но дай себе самой время. Ты увидишь смысл Его плана. Он скажет тебе, почему ты оказалась там.

И вот я здесь.

Тиграна больше нет, чтобы делиться мудростью и успокоением, но его словам суждено было стать пророчеством. Потому что я наконец увидела смысл Его плана, и он действительно ведет меня в новый рай. Более устойчивый и надежный, чем тот, что был в деревне, если я верно ступлю по проложенному камнями пути.

— Безотходный купол не будет сплошным, он будет сделан из арматурной сетки, чтобы по максимуму слиться с окружающей средой. А по его периметру, на местах соединения профилей, будут установлены специальные подушки, пропитанные инфицированными ферментами. По поверхности самого купола будет пущена многослойная угольная сетка, которая будет фильтровать человеческий запах. Эта система создаст невидимую завесу между нами и инфицированными: они будут чуять запах своих сородичей, а так как купол будет устойчивым, то это поможет избежать миграции инфицированных в округе.

— Да, они будут чуять в нас самих себя, застывших на одном месте. И таким образом, люди смогут спокойно работать там наверху. Ходить под солнцем и дышать настоящим свежим воздухом.

Фидель и Маркус оказались более чем дружелюбными.

Не прошло и десяти минут с нашего знакомства, как они раскрыли всю подноготную их проектов. Мои опасения их недоверчивости, как к чужаку, были напрасными, потому что они встретили меня с распростертыми объятиями, когда я заявилась на порог инженерного блока. Более того, совершенно незнакомые люди узнали меня, они даже знали мое имя!

И тогда я поняла, насколько эгоистичен (опять!) был мой страх перед грядущим столкновением двух плывущих против друг друга сил базы. Едва я заявилась в инженерный блок, как ко мне подоспели три молодых парня и пригласили следовать за ними, они смотрели на меня так, словно я была их давно потерянной матерью. Они вели меня в импровизированный штаб, где меня уже ждали. Слава о выживших на поверхности обошла каждый уголок базы, заполнив каждую щель, каждую пору души местных жителей надеждой. Я, сама того не желая, стала их маяком. Тогда-то ко мне начало приходить понимание того самого Господнего замысла, про который меня предупреждал Тигран и который я так не хотела видеть.

В который раз мой любимый Тигран оказался прав!

Маленький тесный штаб, больше похожий на кухоньку посреди блока, скрывался за стеной неприметной комнаты, где хранились швабры с ведрами и прочая подсобная утварь, которую прячут подальше от глаз. Как и штаб мятежников. И штаб Генералитета. Вот уж ироничная метафора им всем. Завуалированный под стену проход активировался скрытой кнопкой. Господь кидал меня из одной непривычной обстановки в другую со скоростью прыгающего мяча. Я еще не успела свыкнуться со своей ролью связного между Пальщиками и бунтарями, как уже сижу перед ними в качестве третьего зачинателя революции. А что будет завтра? Я возьму в руки ружье и начну отстреливать солдат? Вот уж избави, Господи!

Маркус Лебовски — пятидесятилетний генетик с волосами цвета пепла до плеч, которые он собирает в лохматый хвостик. Он носит прямоугольные очки, душки которых склеены изолентой в местах креплений. Здесь с такими вот полезными мелочами, типа очков, бритвы, нижнего белья и носков, острый дефицит. Люди меняют их на еду и лекарства, как самое дорогое сокровище. Синий халат Маркуса потерт и износился на швах, но он продолжает носить его каждый день, выделяя свой статус ученого из серой массы жителей. Именно он встретил меня в штабе первым, даже обнял крепко-крепко без слов. Я поначалу растерялась от такого радушного и даже интимного приема, не зная, как реагировать, а потом так размякла в его грубых и крепких объятиях, что вдруг загрустила от воспоминаний о той нежности, которую мужчина проявляет к женщине, трепетно ухаживая за ней и искренне интересуясь ее терзаниями. Я уже и забыла о ней, как если бы была вдовой долгих двадцать лет. Время текло здесь очень медленно, будто не желало выпускать меня из лап кровавого момента четырёхдневной давности.

А потом Маркус и вовсе произнес:

— Мне так жаль, Алания! Так жаль!

Совершенно незнакомый мне человек, мы видим друг друга впервые, но разве людям нужно знать друг друга, чтобы понимать внутреннее состояние, ощущения и эмоции человека, который потерял все? Стоя в объятиях чужого мужчины, я боролась со слезами и комом в горле и пыталась уложить в голове абсурдность ситуации. А он будто понимал, что мне нужно время, и продолжал подставлять свое мощное плечо, пока внутри меня шла битва между рассудком и накатившей тоской. Он безмолвно сожалел обо всем: о скоропостижно скончавшемся Тигране, обо мне, запертой в подземельях, о людях, погибших в деревне чудовищным образом. Но самое главное, он ведь никого из нас не знал! А сочувствие его было столь честным и непритворным, что мне казалось, будто он мой давно потерянный родственник, уехавший из деревни много лет назад. Воистину, мы можем быть разными людьми, но все же слеплены из одной глины, и эмоциональный диапазон у нас един, как и понимание его стимулов. В тот момент я поняла, что мне не стоит бояться этих людей, ведь они разделяют наше общее горе и нашу общую участь — назревающую медленную гибель.

Фидель Гарро подоспел позже и, слава богу, не застал момент до сих пор кажущихся мне странными объятий с Маркусом. Он вбежал в тусклую комнату с круглым металлическим столом, словно торопился за выдачей продовольственного пайка. Низкого роста, плотного телосложения с пухлыми щеками и очками с толстыми линзами, которые дополняли весь его круглый, мягкий образ. Он инженер-компьютерщик и сейчас спустя полчаса наших дружеских бесед и самых ярких рассказов из жизней, которыми мы делились, чтобы познакомиться поближе и узнать друг о друге побольше, он объяснял мне невероятные проекты, о которых я бы никогда не задумалась, никогда бы не представила своим примитивным деревенским мозгом, всю жизнь занимавшимся грядками да землекопанием. Его конструктивный мозг ученого уже создал в три-дэ моделях и сейчас демонстрировал мне на экране ноутбука схематичные механизмы, устройства, кучи цифр и непонятных слов.

Тепличный биокупол не решал проблему заточения под землей, но это был огромный прорыв, шаг вперед по пути, который вел нас на поверхность. Фидель разработал конструкцию самой теплицы, а Маркус — состав ферментированной жидкости, которая скроет работников внутри теплицы из спектра запахов зараженных.

— И это возможно? Я имею в виду, что зараженные не будут нас чуять? — сомневалась я, разглядывая диковинное сооружение, вращая его на экране монитора и заглядывая во все щели и внутренности, как если бы оно уже стало реальным.

— Вполне, — закивал Маркус, — люди так от животных в лесах скрывались во время охоты: обмазывались сухой бобровой мочой, конскими навозом, различными мазями из пихт и прочей местной растительности. А угольный фильтр — издавна считался стандартным способом устранения всяких запахов. Но в любом случае, пока мы не получим разрешение на экспериментирование на поверхности, я не могу точно утверждать эффективность фермента, в частности его количество и время действия.

— Да, это все возможно вычислить только методом проб, потому что у нас нет живых экземпляров зараженных здесь на базе, чтобы испытать фермент. Наши подопытные особи — это компьютеры и данные сорокалетней давности, — подхватил Фидель.

— Фактически мы обладаем огромной теоретической базой, которую теперь необходимо тестировать в реальных условиях. Мы стараемся быть объективными, но все же видим большой потенциал в этих разработках. По крайне мере, гораздо больший нежели прозябание здесь под землей.

— А что насчет укреплений? — спросила я, вспомнив, как зараженные прорвались в деревню, даже не заметив сетчатый забор.

— Турели всегда могут остаться, — объяснял Фидель, поправляя свои очки с толстенными линзами, пока запускал на компьютере другой проект. — Единственное, что необходимо улучшить, это дальность поражения, чтобы сдвиг миграции происходил как можно дальше от нас. Сорок лет назад развитие снайперских винтовок остановилось на максимальной дальности в два километра. В наших турелях встроена бесшумная пушка с прицелом, но она видит лишь в пределах сотни метров.

Я смотрела на технологический срез турелей, которые окружали базу, как вечные стражники. Я их в жизни ни разу не видела, только понаслышке знаю, что там снаружи есть какие-то РАБы, которые представляют собой роботизированные автоматические боевые системы самонаведения и уничтожения.

— Более того, баллисты уже испытали новую улучшенную версию турелей с нашими разработками и достигли дальности в два километра. Но опять-таки, нам нужна поверхность, чтобы это испытать, потому что баллистический полигон не больше трёхсот метров в длину, остальную часть потенциального расстояния компьютеры высчитывают по скорости, траектории и силе удара выпущенной пули, — говорил Маркус.

— Помимо этого, турели надо перенастраивать: менять пушку, электросхему и плато, установить новый прицел. А для этого…

— Нужно выбраться на поверхность, — перебила я Фиделя, уже осознав, что все их идеи заканчиваются одним и тем же предложением.

С минуту мы трое молчали.

— Чем Генерал объясняет свой отказ от тестирования проектов? — спросила я.

— Это — Генерал. Ему не нужно объяснять свои отказы. Он решил и на этом точка, — ответил Фидель.

— Поэтому нам так нужен Совет блоков. Мы больше не можем выполнять волю солдата. Наше время безвылазных сиделок под землей подходит к концу. Скоро, очень скоро обстоятельства начнут зажимать нас так, что мы будем вынуждены сокращать население, ради выживания хоть кого-нибудь.

Маркус смотрел на меня так, словно выпытывал согласие с его словами. А что я могла ему ответить? Я и за триста километров отсюда понимала, что подземелье не спасение, а отсрочка. Очутившись здесь я поразилась лишь одному — количеству времени, что нам было отведено на принятие решений.

— А какие вести принесла ты, Алания? — спросил Маркус. — Тебя ведь Падальщики прислали?

Я ухмыльнулась.

— Похоже, ты знаешь больше меня, — ответила я.

— Я живу здесь всю свою жизнь и знаю каждый угол, — на этот раз ухмыльнулся он. — Падальщики всегда пребывали посередине, словно видимые призраки: между жизнью и смертью, между подземельем и поверхностью, между военными и учеными, между Генералитетом и нами. Они часто шли Генералу наперекор ради спасения человеческих жизней, так же вышло и с тобой, Алания. Они защищали деревню с жителями, но им приказали вас зачистить. Неизвестно, во что бы вылилось столкновение Падальщиков и Генералитета в тот день, если бы зараженные не поставили точку в том споре.

Я поймала себя на мысли, что замечаю, как внутри меня пробуждается некоторый интерес к этому мужчине моих лет. Какой-то внутренний стержень в нем напоминал непоколебимость Тиграна в своем мнении, идеях, философии. Маркус знал многое, он делал железные выводы, демонстрировал твердые намерения, и главное стойко верил в то, что правда на его стороне. Он стремился к справедливости, и эта тяга заставляла его рисковать собственной жизнью ради других людей. Тигран так и закончил — пожертвовал собой ради других. Ради меня.

Мне стало стыдно от предательских мыслей, в которых я сравнивала привлекательность Маркуса с моим мертвым мужем, и едва не дала сама себе пощечину от столь наглого и отвратительного богохульства.

— Так что, мы получим поддержку от их боевых отрядов? Нам бы не помешал военный отряд. У нас есть несколько десятков сторонников у Крайслера и Трухиной, но их слишком мало, — Фидель спас меня от самобичевания.

Я не стала лукавить и скрывать от них что-либо, они все-таки открылись мне до доньев душ. Более того, они обязаны опираться на реальные обстоятельства.

— Они хотят убедиться, что ваши разработки стоят того, — ответила я.

— Я уверен, они найдут их таковыми, — Маркус ответил так быстро, словно уже знал мой ответ наперед.

А потом и вовсе протянул мне металлическую пластину, размером с ноготь, с плетеной косичкой из разноцветных ниток, которая смотрелась так экзотично на фоне серебристой стали. Я взяла флеш-карту.

На миг прикосновение наших пальцев вдруг зажгло в груди искру, над которой я не обладала властью. Она ярко сверкнула и так и осталась скромно тлеть, как крохотный огонек, боящийся раскрыть свое великолепное пламя. И чудилось мне, что в глазах Маркуса, пусть и сокрытых за линзами, я видела тепло его собственной искры.

— Но предупреждаем, Генерал в курсе наших разработок, они у него уже десять лет как пылятся на столе. А потому как только вы вставите флеш-карту в компьютер…

— Нас вычислят, я знаю, — перебила я Фиделя.

Маркус улыбнулся. Фидель застыл.

— Похоже и ты знаешь не меньше нас, — произнес довольный Маркус.

— Я думаю, у ребят есть план на этот счет, — успокоила я их, пряча флешку в складки своей туники.

— И тебе надо подумать, как передать им флеш-карту. Ты забрела на территорию бунтовщиков, теперь глаза Генералитета пристально за тобой следят. Как за преступником, — фыркнул Фидель. И у него это смешно получалось из-за его пухлых щек.

— Есть у меня мысли и насчет этого, — я улыбнулась, потому что никому и в голову не пришло воспользоваться тем способом, который выбрала я.

Потому что я собиралась осквернить самое дорогое, что есть на этой базе, воспользоваться неким артефактом апокалипсиса, ценность которому увеличивается с каждым годом в геометрической прогрессии из-за его редеющего количества, и чем никто и никогда не возжелает рисковать.

Алания перестала быть старейшиной и покровителем слабых. Алания стала безжалостным стратегом.

25 декабря 2071 года. 14:00.

Малик.

Божена иногда перегибает палку. Есть в ней доля стервозности, которую она не в силах контролировать и из-за которой нарывается на неприятие со стороны окружающих. Иногда может показаться, что ей это нравится — бунтовать против всех и называть всех недостойными, вот только потом я выслушиваю от нее многочасовые жалобы о том, какие все вокруг безмозглые эгоцентрики, не желающие ее понять.

Из-за Куки перебранку девчонок слышали все, и теперь Божена впала в немилость компании, как бессердечная сука. В принципе, она нисколько не смутилась, ее всегда такой и воспринимали. Она сама создавала такое впечатление о себе. Этот стиль поведения стал ее своеобразным щитом, потому что когда-то давно, когда она еще была человеком, она доверилась, полюбила, присягнула на верность и поверила в искренность своей любви. Но любовь предала ее, пожертвовала ею, чтобы спасти собственную шкуру, бросив Божену в пасти кровожадных чудищ. С тех пор Божена перестала доверять кому-либо. Она подробно не делится обстоятельствами своего перерождения, я и не настаиваю. Мы все носим в себе страшные тайны, о которых желаем забыть и о которых не забудем никогда, потому что для этого надо вырезать из себя способность чувствовать.

Божена гордится тем, что является первой ассистенткой Кейна, их не связывают романтические отношения, но Божена уже шестой год всеми силами стремится это исправить. Появление Тесс разожгло в ней нелогичную ревность, потому что ей вдруг показалось, что между флегматичным Кейном и нахальной Тесс что-то вспыхнуло. Я кроме ненависти ничего не заметил, Божена называет меня слепым придурком, не смыслящим в хитросплетениях любви. Пусть так. Мне достаточно моих примитивных заигрываний с Куки.

Тесcа вроде старается идти на контакт со всеми, этим она мне нравится. Она определила для себя цель и идет к ней решительно и напористо. А идти к ней сообща, разумеется, легче и быстрее, какие бы противоречия вас не разделяли на этом пути. Тессе не до выяснения межличностных отношений. Тесса умеет расставлять приоритеты и задвигать личные проблемы на задний план. Она — человек, решающий задачи. В этом ее суть. И в условиях выживания за таким человеком я бы последовал.

В общем, из двадцати мы нашли двенадцать трупов бойцов спецотряда, остальные восемь стали монстрами. Мы объяснили Тесс, что стандартная статистика обращения и смерти укушенных не распространяется на солдат, потому что зараженные гораздо яростнее атакуют людей с оружием. Их агрессия растет прямо пропорционально самообороне человека: чем больше сопротивляешься, тем яростнее они рвут на части.

Мы похоронили каждого солдата. Каждому подарили минуту молчания, как если бы знали их лично. Это был трогательный момент, которому нас обязала Тесса, но мы и не думали сопротивляться. В те двенадцать минут, что мы стояли друг рядом с другом, смотря на ровные бугорки мерзлой земли вперемешку со снегом, явственнее всего ощущалось наше единство против целого мира, который бросил нам жесточайший вызов. Смертельный вызов. Это — последняя война, которую человек будет вести на земле. После нее мы либо исчезнем и растворимся в почве, как эти погребенные солдаты, либо выживем и переродимся. Одно было ясно наверняка — мы больше никогда не будем прежними.

Монотонная жизнь в отеле заставила нас забыть, каково это — терять друзей, родных. А с появлением Тесс наша память вдруг активировалась. Я потерял брата семь лет назад, когда мы искали новое убежище в пригороде Иннсбрука в двухстах километрах отсюда. Я не мог ему помочь, трое зараженных набросились на него, а я убежал. Мне стыдно это признавать, но я оставил брата умирать. Я понятия не имею, что с ним произошло, как он умер, как долго он умирал и умер ли вообще. Я был в таком ужасе, что мог только бежать прочь, сломя голову. Животный инстинкт самосохранения отключает все мыслительные процессы, кроме тех, которые спасут твою жизнь. И мысли об умирающем брате к ним не относятся.

Я спас свою биологическую жизнь, но духовную потерял навеки. Я не знал, что обладаю мутацией, и теория Кейна о том, что среди братьев и сестер эта мутация должна встречаться чаще, убивает меня каждый день. Я думаю о том, что мой брат мог остаться в живых, если бы я помог ему. Он мог превратиться в зараженного, а мог и не превратиться и тогда погибнуть от обширных ран, так и не придя в себя. А я бросил его, хотя при должном уходе он бы выздоровел, и мы бы до сих пор были вместе. В моих мыслях очень много «бы», много «если», но эти вероятности становятся весомыми аргументами в споре с собственной совестью, которая зачастую не дает мне спокойно уснуть, пока я не пролью хотя бы одну слезу по брату, которого я потерял из-за собственной трусости.

Я остался один. Я никогда не забуду ночи, наполненные страхом от одиночества перед врагом. Потом и меня загнали в леса, как волки — изможденного оленя. Убийцы моего брата с легкостью выследили меня, ведь я был так измотан голодом и недосыпом, я даже не сопротивлялся их атаке, и скорее всего это спасло мне жизнь. Они втроем впились мне в левый бок. Я помню боль от их укусов. Помню свой крик, свое отчаяние, свою ненависть на жестокую судьбу. Я не сразу отключился, я потерял сознание спустя три минуты, которые растянулись на целую вечность. Эти три минуты я пребывал в аду, чувствуя каждый рывок челюстей, желающих оторвать от меня кусок, слышал их чавканье, ощущал их склизкие языки, слышал хруст своих ломающихся ребер. Невообразимая боль! Нестерпимая! И вечная! Это было мое наказание, я очутился в аду за то, что бросил своего брата умирать. Этот ад часто снится мне: зараженные впиваются своими широченными пастями мне в ребра, а из их пастей я слышу крик моего брата, который просит вытащить его из желудка монстров.

Мы распределили экипировки между собой, каждая весит около двадцати шести килограммов. Дорога назад будет гораздо длиннее привычных четырех часов. Эх, нам позарез нужны колеса!

Когда мы вернулись на центральную площадь, куда сложили обмундирование Падальщиков, наши инженера уже вовсю занимались расчетами прямо на снегу перед Аяксом.

— Ну что? Есть успехи? — спросила Тесса брата.

— Кажется, мы нашли способ его перевернуть!

— Надеюсь, это не гигантская удочка, — сказала Тесса.

Томас был воодушевлен, как никогда раньше. Вот тебе экстаз для инженера! Я сам испытываю подобный азарт, когда решаю задачи в лаборатории. Иногда мне кажется, что Кейн тоже способен испытывать этот пьянящий энтузиазм, хотя тщательно скрывает свои эмоции под маской сосредоточенности.

— У этих штук должен быть достаточно низкий устойчивый центр тяжести, поэтому перевернуть его способом зараженных, нам точно не удастся, — объяснял Томас.

А потом показал нам какие-то лишь ему понятные чертежи на снегу.

— Но! Мы можем сделать подкоп!

— Уронить его еще глубже! — радостно подхватил Ульрих.

Его пышная копна рыжих волос увеличивала объем шапки, отчего он был похож на гомункулуса с маленьким тельцем и несоразмерно огромной головой.

— Мы подкопаем яму сначала сбоку, — объяснял Фабио и рисовал линю вдоль корпуса боевой машины, — а потом постепенно начнем продвигаться к Аяксу.

— Подкопаем под ним настолько, чтобы он начал заваливаться, — подхватывал Томас, демонстрируя план руками в воздухе.

— А чтобы он не съехал по склону, копать будем не прямо под ним, — вставил Ульрих.

— Да! Мы копнем в стиле мусульманской могилы! Закария — наш заклинатель живности — рассказывал, что они прокапывали сначала вертикально вниз, а на самом дне могилы делали углубление в стене, — сказал Фабио.

— Мы сделаем также! Копнем вниз, а сбоку, прямо под Аяксом, сделаем углубление в половину его ширины. И тут начинается самая захватывающая часть плана! — рассказывал Томас.

Миша замахал руками в воздухе. Даже без языка жестов было ясно, что он показывает большой «ба-бах».

— Взорвем танк? — спросила Куки.

— Подорвем динамитом слой земли под Аяксом! Он обвалится и тогда машина резко потеряет опору и начнет заваливаться! — объяснил Томас.

— Ров какой высоты он способен преодолеть? — спросил Ульрих.

— До полутора метров спокойно, — ответила Тесса.

— Когда он упадет на дно ямы, мы сделаем пологий склон, чтобы он смог выехать, — закончил Томас.

— Тупее плана не слышала, — откровенно призналась Тесса.

Мы все, стоя в ряд, активно и дружно закивали, соглашаясь.

— А вот и слышала. Он включал гигантскую удочку, — Томас пихнул сестру в плечо.

Наступило молчание. Тесса смотрела то на Аякс, то на ребят, то на брата. Поковыряла снег носком ботинка и признала, что лучшего плана у нас пока нет.

— Черт, долго копать придется. Середина зимы — земля мерзлая. Мы еле вскопали полметра, чтоб ребят похоронить, — размышляла она.

— Что ж, готовим тысячу лопат и тонны дров. Мы здесь надолго застрянем, — ответил Томас.

28 декабря 2071 года. 19:00.

Хай Лин.

Есть такая китайская сказка про богиню печи. Однажды в селении Цзиньлиньчжэнь на горе Фениксов вспыхнуло пламя, из которого появился огромный железный бык. Он кинулся на поля и давай посевы топтать. Но никто крестьянам помочь не мог: ни жадный начальник уезда, ни бессильные кузнецы. Только и смогли мужи быка в огромную печь затолкать, а он-то железный, не горит. И тогда объявилась смелая девушка Чжэн-чжу. Она сняла ленту, которой носки на щиколотках подвязывала, и набросила на рог быка. Удивительным образом тот расплавился. И тогда Чжэн-чжу отважно залезла в печь и схватилась за животное. Пламя бушует вокруг, люди кричат, спасти ее пытаются. А она стоит себе и ждет, когда бык расплавится. Так и спасла Чжэн-чжу селение ценой своей жизни.

Чистота ее души, благость намерений и любовь к жителям Цзиньлиньчжэнь растопили железо, кажущееся неприступным, и она стала богиней печи, чьему образу потом служили многие века.

Падальщики скоро повторят судьбу Чжэн-чжу, мы уже одной ногой в печи стоим, где генеральский бык красными глазами сверкает. Мы спасем население Желявы ценой собственных жизней, будем умирать долго и болезненно, как Чжэн-чжу умирала в огне. Ее ленточка на щиколотках — наша модернизированная оружейная мощь с бронированной экипировкой. Добавим сюда изнеможение крестьян от голода из-за уничтоженных посевов, которые точь-в-точь с наших желявцев написаны, и вот тебе современная былина о том, как человек борется с препятствиями судьбы уже десятки тысяч лет.

Этот сказ никогда не кончится.

Я стояла в коридоре инженерного блока и чувствовала дискомфорт в животе. Ненавижу моменты ожидания. Тем более такие, когда не знаешь, чего ждешь: гонца или смерть в лице раскусившего нас Крайслера. Но мы, как дети, верящие в Санту, ожидаем чуда, которое должно, даже не знаю, то ли нам жизни спасти, то ли наоборот уничтожить. Я уже не понимаю, что происходит, куда ни посмотри, везде нас ждет только смерть разных видов: немедленная, болезненная, периодическая, постепенная. Уже достало каждое утро просыпаться в мире, где нашу опору шатает все больше.

С виду я кажусь уверенной и даже расслабленной, готовая к любому внезапному удару от врага, предателя или злого рока. Но на самом деле зловредный червяк копошится где-то внутри живота за ребрами и тянет за веревочки, привязанные к органам, а те безвольные пляшут под его фальшивую дудку в истерике «Мы все умрем!». Коричневые следы червяка ведут к кишечнику, где назревает диарея, которую я никак не могу контролировать.

Буддист рядом — сидит на полу в позе лотоса и опять в трансе. Его участившееся пребывание в потустороннем мире в последние дни точно предвестник Апокалипсиса заставляет нас искать знаки скорого конца, и этот татуированный лотос-пень даже не стесняется его скрывать, наводя еще большую тоску и напряжение. Я вообще сделала довольно нелицеприятный вывод о его религии: она очень эгоистичная. Все эти йоги, сомати, трансы с асанами только и учат человека оторваться от жизни вокруг и сосредоточиться на развитии внутреннего спокойствия и безмятежности, пока вокруг реальный физический мир погибает. Я, конечно, понимаю, что дух важнее тела и все мы в конце концов найдем один итог: тело сгниет, а дух переродится, но черт возьми, материальная жизнь же нам тоже для чего-то дана! Какой тогда у нее смысл, если ее игнорировать?

В общем, бесит он меня своим эгоистичным самопросветлением в то время как мы тут от диареи мучаемся, пытаясь избежать очередное подброшенное Генералитетом дерьмо.

— Я думаю о человечестве. Я готов воевать за него. Я не отстраняюсь от проблем физического мира. Ведь потому я и стал Падальщиком, — вдруг произнес Буддист с закрытыми глазами.

Я опешила.

— Ты что, мысли мои читаешь? — спросила я неуверенно.

— Ты крутишь балисонг уже десять минут, и я чувствую исходящие от тебя негативные потоки в мою сторону, — продолжал он говорить, словно во сне, сидя опершись на стену своим голым растатуированным торсом.

Я тут же перестала греметь острой сталью в руке, упражняясь в быстроте и ловкости управления ножом, чуя, что скоро мне пригодятся вообще все навыки убийства, которые я постигла. И пригодятся они вовсе не для ликвидации рычащих чудовищ, ведомых жестоким инстинктом голода, мои навыки буду уничтожать не менее противных созданий, удивительным образом награжденных рассудком, который все равно уподобил их безмозглым тварям, раз мы собираемся перебить тут друг друга под землей из-за нехватки ресурсов.

— Ты мог не идти со мной. Я взрослая девочка, сама справлюсь, — говорю я, решив отойти от обсуждения смысла его религии, к которой мой червяк с диареей имел серьезные претензии.

Я не понимаю, зачем Буддист вызвался сопровождать меня. В принципе задача легкая — получить от агента Алании чертежи и дать их на экспертизу третьей незаинтересованной в конфликте стороне — моему умалишенному отцу, которому абсолютно по гонгу, что мы скоро все подохнем. Среди Падальщиков ученых нет. Антенна со своим радио-отрядом ни в чем, кроме электричества и радиоволн, не смыслит. А потому папа должен прикинуть своим гениальным инженерным мозгом, имеют ли эти проекты шансы на успешную реализацию.

Вот мы и стоим в коридоре инженерного блока недалеко от рабочего отсека отца и ждем загадочного посыльного. Если Крайслер пронюхает про передачу запрещенной для распространения информации, то тут ни Буддист, ни Господь, ни Санта не спасут от тюрьмы, а потому присутствие Буддиста для меня бессмысленно.

— Даже не сомневаюсь, что справишься. Но Калеб сказал, что нам не стоит бродить по базе в одиночку. Сама знаешь, Крайслер нас пасет, как верная собака Генерала. Тем более я давно не виделся с твоим отцом. Вдруг он наконец признает, что я гораздо лучшая партия для тебя, нежели Фунчоза, — ответил Буддист.

— За такие слова я могу тебе язык отрезать!

Я одним ловким движением высвободила из рукоятки лезвие, тут же засверкавшее на свету своей серебристостью и смертельностью.

— И в этом я тоже не сомневаюсь, — Буддист продолжал говорить с закрытыми глазами.

Самоуверенный кретин. Но спорить не буду, это его самообладание вызывало зависть.

— Я вообще-то думала ты за Ляжкой приударяешь, — призналась я.

Это ни для кого не секрет. Даже для Ляжки. Буддист всегда уделяет ей внимание больше требуемого, а она вроде и не против, хотя лысый филиппинец с вытатуированными строками на санскрите по всему телу, голове и лицу явно не ее типаж.

Буддист загадочно улыбнулся.

— Ляжка была моей женой в прошлой жизни, — ответил он, ничуть не смущаясь.

Я усмехнулась.

— Скучные у тебя жизни, если ты их проживаешь с одними и теми же людьми, — ответила я.

Меня его вера в сказки всегда забавляла, он — мастер их сочинять.

— Мы встречаем людей из прошлых жизней для того, чтобы отработать урок, который мы не отработали с ними в прошлый раз, — невозмутимо говорил он.

— И какой же урок ты не отработал с Ляжкой? Миссионерский?

Я даже поиграла бровями, подчеркивая свое пошлое остроумие. Вот интересно, я с детства им болела или Фунчоза заразил?

— Я еще не понял до конца, но мне кажется, я не ценил ее.

Буддист даже не заметил мою шутку, ну а я потеряла интерес к его потусторонним путешествиям.

— Я пользовался ею, не давая ничего взамен, считал ее чем-то само собой разумеющимся. Знал, что она любит меня, что ей не хватит духу оставить меня, получал некоторое удовольствие от того, что владею ее жизнью. Я был тираном в семье, относился к ней, как к рабыне моих желаний. Лишь я должен был быть в центре семейного внимания, мне была невыносима мысль о том, что я незначителен.

— Какой тонкий самоанализ. И откуда ты только такое берешь? — пробубнила я себе под нос, продолжая крутить балисонг.

— Моя деспотия в семье стала моей кармой в этой жизни, которую я должен отработать.

— Ну так вперед! Женись на ней да вылечи ваш брак.

— Здесь не все так просто. Я должен пройти через наказание, через болезненный катарсис, который излечит мою душу. Мы учимся только через боль.

Я кивнула. В этом я была согласна с Буддистом. Боль — совершенный учитель, безукоризненный и убедительный.

— Так как это произойдет? Она будет избивать тебя плеткой? — и все же желание поглумиться над его верой в переселения душ никогда не покидало меня.

— Я должен отдать ей самое дорогое, что у меня есть. Что-то, без чего моя жизнь будет невозможна. Свой эгоизм и тиранию я излечу щедростью, — самообладание тоже никогда не покидало его.

— Странный ты чувак, Буддист.

— Я такой же, как и ты, и остальные. Я пытаюсь найти ответ на вопрос «В чем моя миссия?».

— Валить зомби. Спасти Желяву, — для меня этого было достаточно.

— А как же твой отец?

— А что с ним? — я сразу напряглась, не люблю, когда говорят о моем отце.

Балисонг замер в руке, от внимания Буддиста это не ушло. Да он и без того знает, что всякий разговор о моем отце в девяносто девяти процентах случаев заканчивается побоями.

— Он тоже послан тебе, чтобы извлечь урок, — аккуратно произнес Буддист.

А я уже мысленно готовилась намотать его морду на кулак.

— Мой отец — гений! — злостно произнесла я.

— Но ты его таким не воспринимаешь. Он гений в глазах коллег, сотрудников. Но в твоих всегда остается шизофреником.

— Хорош составлять мою натальную карту, придурок! Не лезь в мою жизнь со своими духами и кармами! — моя гиперактивная ненависть к людям плохо поддавалась контролю, особенно когда речь шла об отце.

— Я просто хочу сказать, что возможно тебе стоит начать слушать его бредни. Он говорит их не просто так, для него они многое значат. И правда в том, что за двадцать три года ты так и не научилась его слышать.

Я замерла.

Помимо его стального самообладания хотела бы я еще иметь его до трясучки раздражающую способность бить словами в цель настолько точно, что аж сердце останавливается, а из глаз кровь брызжет от искрометного гнева, рождающегося в ответ на словесный удар, разнесший все доспехи самоуверенности в пыль.

Я никогда не понимала отца. Это правда. Даже хуже. Я никогда не стремилась понять его бессмысленную болтовню, потому что это было слишком сложно, потому что я не видела смысл в его бреднях. Вместо этого я сдалась и просто обрамила его характерное отличие от нормального человека в рамки безумия и признала факт того, что мой отец умалишенный, даже не попробовав истолковать его неординарную натуру иначе. Может, оттого я и Фунчозу нашла привлекательным? Он тоже придурок до мозга костей, и меня походу патологически тянет к шизофреникам, потому что внутренне я все же хочу понять их боль и терзания, которые заставили их выйти за пределы нормальности. И все же у меня это плохо получалось. Наверное, потому что я и не старалась вовсе. Я отступила. Я сдалась. А ведь я кровожадных зомбаков мочу направо и налево, даже не смея думать об отступлении, хотя они меня одним взмахом когтистой лапы могут на части порвать. Но битву за достоинство отца я даже не начинала, сдавшись, как лицемерная трусиха.

— И вообще, ты заметил, как быстро Калеб приобрел авторитет? Мы теперь не пять отрядов, а один, подчиняющийся Калебу! — я сменила тему.

Опять же. Это было проще, нежели сражаться на поле битвы за имя отца.

За что я люблю Буддиста, так это за то, что он быстро понимает намеки отвалить.

— Если бы у Фунчозы был доступ к Триггеру, то и контроль управления нами был бы у Васаби. Но такого никогда не произойдет, потому что Фунчоза ватула (санскрит — «сумасшедший»), и он тебе не пара.

— Еще раз скажешь нечто подобное и не досчитаешься своих татуировок! — балисонг продолжал надежно лежать в моей ладони.

Как будто Буддист первым высказал свое дешевое мнение о том, кто для меня пара, а кто нет. Люди вообще любят учить друг друга жизни, целое сборище недоделанных профессоров.

Но Буддист лишь ухмыльнулся. Я знаю, что он обожает поддразнивать меня насчет Фунчозы, и я ему это позволяю, потому что знаю, что Буддист говорит это не всерьез. Его забавляет моя неконтролируемая ярость. Мы с ним дружим с раннего детства, мы переживали взлеты и падения, подставляя плечи друг другу, ведь путь к спецотряду нелегок, ой как нелегок. А путь Падальщика еще коварнее.

Восемь лет назад, когда произошел прорыв базы, Ной получил смертельное ранение в грудь, сердце просто в клочья разорвало. Но его спасли, вживив ему искусственное сердце — титановые пластины с магнитной левитацией, которые и качают кровь по еще человеческим сосудам. Мне кажется, настоящий Ной умер в тот день. Потому что когда он проснулся, он вдруг превратился в мудрого старика, начал изучать буддизм и вытатуировал на своем теле целые тексты на санскрите. Он до сих пор никому не признался, что означают эти письмена. Даже мне. Говорит, что узнаем, когда придет время. После смерти в него определенно вселился какой-то высокомерный кретин.

Буддист для меня как надоедливый старший брат со своими раздражающими нотациями, вроде того, что моя Гедза достойна лучшего, нежели Фунчоза. А я продолжаю каждую ночь убегать из дома, чтобы повеселиться с Тормундом, просто потому что люблю этого безумного болвана.

Вдруг послышались шаги. Их обладатель приближался из-за угла, но в пустынных коридорах всегда селится эхо, которое как призрак ловит звуки и разносит их по всем углам далеко наперед идущего. Мы с Буддистом напряглись. В моей ладони прятался открытый балисонг, Буддист наконец вышел из своего транса и встал рядом со мной в позицию боевой готовности к рукопашной схватке. Так, на всякий случай.

Мелкие шаги были легкими и быстрыми, они сразу показались нам странными. Это был необычный человек. Скорее, лилипут или…

— Это и есть наш связной? — спросил Буддист в легкой растерянности.

Я смотрела на нечто неестественное в данной ситуации и раздражалась на вопрос Буддиста: это он должен знать ответ на любой вопрос! Где же польза от твоих астральных путешествий, если ты даже за угол заглянуть не можешь?

К нам приближался мальчик лет шести в черной трикотажной форме Желявы, у него были черные как смоль волосы и такие же черные бездонные вылупившиеся на нас глаза, у охотившегося сыча. Он смотрел на нас, не моргая, мне даже стало жаль его, может, по пути сюда он успел в штаны наделать от страха. Детей во всех блоках водится в некотором количестве, но этот точно был не из числа обычных детей: во-первых, он шел уверенным шагом к нам — двум растатуированным убийцам, у одного из которых в руках сверкал нож; во-вторых, он появился здесь ровно в тот момент, когда мы ждем загадочного агента от Алании. Совпадение? Не думаю. На Желяве детей всего несколько сотен, они не появляются внезапно и нечаянно, их мамашки-клушки над ними трясутся целыми отсеками и вот так бродить в одиночку им никто не позволит.

Малец остановился перед нами. С минуту мы молча разглядывали друг друга. Он смотрел на нас снизу вверх и изучал татуировки Буддиста: иероглифы санскрита покрывали все его тело с головы до ног, включая голый торс, которым он любил хвастать. Я же отличалась не меньшей разрисованностью змеями, которые расползлись по моим ключицам и рукам. Пацан был заворожен рисунками и даже рот открыл от изумления.

— Да уж, Алании следовало быть специфичнее в своих подсказках насчет агента, — произнесла я, указав кончиком ножа на мальца.

Из-за пристальной слежки мы с Аланией не можем общаться в открытую, только через «глухой телефон»: он сказал, что она сказала, что они сказали, что она сказала, что они будут вас там ждать. Во сколько? Она сказала, что он сказал, что они сказали, что она спросила…ну в общем и так далее. Целый день тратим на то, чтобы закончить одну фразу.

Завидев в моей руке нож, малец выпучил на меня глаза еще шире, я прямо ждала звука лопающейся кожи вокруг его глазниц. Ну или хотя бы смачного шлепка упавшей на бетонный пол какашки.

— Шутишь? Да Алания — гений! — довольно хмыкнул Буддист.

— Рисковать детьми? Это по твоему гениальность?

— Военный блок не следит за детьми, потому что не видит в них угрозу. Детей все население оберегает, как зеницу ока. Вся Желява, сама того не подозревая, защищает пособников бунта. Так что да, тактика Алании гениальна.

— По мне так они невинные собаки-подрывники, которых русские во Второй мировой использовали, чтобы танки противников взрывать, — сомневалась я, мне совершенно не нравилась эта идея.

Собаки-камикадзе — такое название им дали. Вот только камикадзе это тот, кто осознанно идет на самоубийство, а собак же заставляли умирать обманом. Их несколько дней держали впроголодь, а потом приучали, что еду можно найти под танком. К собаке прикрепляли до двенадцати килограммов тротила, выпускали на поле боя, где выдрессированное животное бежало прямиком к вражескому танку, обманутое надеждой найти под днищем лакомство. Но там собаку ждал лишь взорванный тротил.

Немцы стреляли в невинных животных, жарили их из огнеметов, атаковали с самолетов. В итоге, эффективность столь чудовищной партизанской меры все равно была признана сомнительной, вот только этот вывод уже не имел никакого значения для убитых собак, которые вообще никакого отношения к дележу территорий и богатств между людьми не имели. Никто не спрашивал у них, а хотят ли они воевать за советы или за фашистов, хотят ли они воевать вообще. Нелюди просто воспользовались доверием невинных созданий и обманули его, бросив их в огонь. Вся беда их была в том, что они сосуществовали на планете с безжалостными извергами, которые решили, что могут творить с Землей и ее обитателями все, что им вздумается, потому что имеют подвижные большие пальцы и умеют пользоваться огнем.

Иногда начитаешься всех этих историй про кровожадность людей до Вспышки и думаешь, что сгнить заживо под землей — самый достойный конец для всех нас. Потому что даже смертоносный вирус, заперший нас в подземельях, не излечил наши больные извращенные мозги от жестокости, раз мы продолжаем использовать невинных детей в своем нескончаемом дележе и захватах.

— Ну так русские же победили в конце, — упорствовал Буддист.

— Ох, не таким методом я хочу победить, Ноа, ох не таким!

Я редко звала его по имени, и если это происходило, это означало мое крайнее негодование. До того крайнее, что я готова отказаться от участия в грядущей войне и сойти с корабля. Пусть даже утону в безжалостных водах, но помру с чистой совестью, незапятнанной кровью ребенка.

Буддист положил руку на мое плечо, подбадривая найти силы идти дальше по кровавому пути освобождения от гнета Генералитета. Я знаю, что на войне не место этике и состраданию. Но может в том и наше проклятье, от которого мы никак не можем спастись? Запертые в петле междоусобиц, завоеваний и кровопролитий, неспособные сказать себе «стоп!», мы вновь и вновь повторяем участь предков, все больше скатываясь к вымиранию. Мы сами сеем зло вокруг, от плодов которого не можем избавиться.

Мальчик прервал наши переговоры:

— И кто, скажите, зверь на самом деле? — произнес он своим тонким детским голоском.

Мы с Буддистом переглянулись.

Это точно агент Алании. И это точно еще одно проклятье в нашу копилку грехов.

Я ответила:

— И почему противен этот век?

Малец нахмурился, вспоминая строчки секретного кода, потом достал из кармана клочок бумаги, на котором было что-то начиркано от руки, прочел шепотом по слогам мою фразу, кивнул, мол, все верно сказала, и засунул клочок обратно в карман.

— А просто человечнее нас звери… — продолжил он.

Я закончила наш обмен фразами из установленного кода опознавания:

— И зверя нет страшней, чем человек.

Малец снова полез в карман за клочком бумаги, чтобы сверить мою часть четверостишия.

Я взбесилась.

— Ой, да заколебал! Давай уже сюда флеш-карту!

Я нависла над ним с ножом в руке, и флешка оказалась перед моими глазами тотчас же. Я вытащила из горячей вспотевшей маленькой ладошки стальную пластину размером с фалангу с плетеной цветной фенечкой в крюке и уже собралась уходить, как Буддист присел перед мальчиком.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Ахмед, — прохрипел пацан в ответ. От страха горло пересохло.

— Ты знаешь, что ты сейчас делаешь, Ахмед?

Мальчик нахмурил брови, а потом выдал.

— Преступление?

Ну надо же, какой смелый малый, даже я решила задержаться и послушать.

— А ты отважный, да? — Буддист потеребил макушку мальца.

— Я хочу стать таким, как вы. Падальщиком! — гордо объявил он. — Вы спасли мне жизнь в той деревне!

Так вот что притягивало мой взор к этому карапузу — он был жирным и розовощеким. Ну не таким, чтобы жирным, а по-здоровому упитанным. На фоне вывезенных из деревни детей, местные личинки выглядят худосочными и хилыми.

— Тот солдат… с рукой робота, — говорил Ахмед.

Мы сразу поняли, что он говорил о Калебе.

— Он поймал меня, когда другой солдат бросил меня с балкона. Я еще никогда не летал так высоко!

Ахмед даже прыгнул, чтобы показать, как высоко он парил.

— У меня уже есть свой отряд! — гордо объявил Ахмед.

А он любит поболтать. Была бы я Крайслером, первым начала пытать бы Ахмеда. Он бы рассказал все, что знает.

— Правда? Так значит, ты командир отряда Падальщиков? — Буддист подыгрывал пацану.

Малец кивнул.

— А ты знаешь, что командир должен дать название своему отряду?

Малец снова кивнул и шмыгнул носом.

— И как же зовется твой отряд? — было видно, что Буддист искренне умилялся пацаненку. Да впрочем как и все мы. Буддист прав, никто на Желяве не тронет ребенка, потому что их осталось так мало.

— Отряд Тигран!

Ну все. Растопил мое сердце основательно и бесповоротно. Теперь я хочу такого же Ахмеда!

— А знаешь, какая главная черта у Падальщиков? Мы скрытные, тихие, невидимые. Враг не должен нас заметить! Сможешь оставаться невидимым?

Ахмед кивнул.

— Тогда это твое основное задание, командир Ахмед. Будь всегда начеку, будь осторожен! Не дай своему отряду попасться в руки врага!

Ахмед снова кивнул и со всей деловитой серьезностью отдал честь, а потом развернулся и убежал прочь.

— С таким партийным рвением, он будет первым, кого Генералитет прикончит, если узнает про наш способ связи, — сказала я, следя за удаляющимся Ахмедом.

— Вьетнам, будь оптимистичнее.

— Извини, очень хочу, но не получается. Мы строим свой мятеж на теоретических чертежах двух типа-гениев, осуществимость которых должен подтвердить мой отец-шизофреник. Нас поддерживает блок аграрников, лучшее оружие которых — мешки с бобами, а нашими связными служат дети!

Буддист посмотрел на меня с упреком, но не ответил, а потому что нечего тут комментировать, когда каждое слово — правда, как бумага, режущая перепонку между пальцами.

Отсек компьютерной инженерии забит искусственным интеллектом, сверкающим цифрами и буквами на синих мониторах. Тут живут сгорбленные над компьютерами и роботизированными системами ученые в синих халатах, их здесь порядка двадцати человек трудится посреди всех этих проводов и экранов с непонятными матричными кодами. Папа сидит в отдельной подсобке три на три метра. Здесь же он живет, здесь же работает.

На самом деле отдельная коморка, пусть даже такая тесная, в которую помещается узкая кровать, да стол с армией серверов, мониторов и компьютерных блоков, это привилегия, ценность которой папа не осознает. Ему это попросту не нужно.

Восемь лет назад, когда он успешно восстановил сгоревшие сервера после нападения зомби на базу, Генерал быстро смекнул, что мой отец — гений, и ему сразу тут гнездо свили, чтобы работал круглые сутки на пользу общества. А он и рад был. Он с компьютерами дружит гораздо теснее, чем с людьми. Странным образом все эти цифровые коды стали для него миром, в котором он чувствует себя нормальным.

— Привет, пап!

Мы с Буддистом зашли в его коморку и тут же запутались в толстых скрутках проводов, свисающих с потолка и стен, как мухи в паутине.

— Бай Хуа!

Папа тут же вскочил с потрепанного оборванного старого компьютерного кресла на колесиках, одно из которых уже отвалилось, и обнял меня.

— Бай Хуа, моя Бай Хуа, — приговаривал папа, повиснув на моих плечах.

Он был ниже меня на голову, а на фоне моих мускулистых плеч вообще казался старичком. Я его с легкостью могу на себе нести, настолько он тощий и маленький. Его волосы уже полностью поседели, а глаза видели с каждым годом все хуже, но он у меня авторитетный тут, даже несмотря на его шизанутость, а потому очки ему быстро подогнали. Ему не больше пятидесяти. Наверное. Никто не знает его точный возраст, как и он сам. Он попал на Желяву двадцать пять лет назад в полном беспамятстве, я только знаю, что его нашли, блуждающим по лесам, и лишь чудо помогло ему избежать встреч с зомби. Его зовут Лин, по крайней мере, он сам так представился нашедшим его Падальщикам. Имя это или фамилия неизвестно. Уже тогда он был с ветром в голове, но это не помешало моей маме увидеть в нем чуткость, нежность и доброту.

— Как дела, пап?

Мы разомкнули объятия.

— Моя Бай Хуа, моя Хай Лин, — папа потеребил меня за щеки.

Он зовет меня именем великой китайской воительницы из маньчжурской легенды про бессмертный дух Бай Хуа, которая при жизни была генералом всей китайской армии и защищала свой народ даже после смерти. Эту сказку мне мама часто рассказывала перед сном, будто знала, кем мне суждено стать через десять лет.

Пока мы с папой устраивались на кровати, Буддист сел на пол и ковырял крепление на ножке кресла, прикидывая, как его починить. Вот так компьютерщики способны открывать бронированные ворота блоков и зон нажатием одной клавиши, а прикрутить ножку к стулу — сложнейшая задача.

Хоть здесь и тесно, но папа тут так все логично обустроил, что до каждого угла можно рукой дотянуться. Вот и сейчас он с легкостью орудовал на маленьком откидном столике, куда расставлял кружки и мешочки с сушеными травами. У папы была еще одна привилегия — электрический чайник, который ему подарил Генерал за спасения серверов восемь лет назад. Это один из немногих подарков, который папа оценил, потому что он большой любитель пить настои. Вот и сейчас он колдовал над чайником, заваривая сушеных листьев мелиссы, облепихи, боярышника и смородины, что я ему с поверхности приношу. Надеюсь, эта возможность останется и впредь.

Чайник закипел очень быстро, кипяток обдал листья своей напористой атакой, и коморка тут же наполнилась ароматом свежих трав. В мозгу сразу же проснулись воспоминания о походах на поверхность, особенно летом, когда леса и поля пышут жизнью в разной форме, настолько многообразной, что неосознанно соглашаешься с примитивностью человеческого организма. Насыщенный свежий и столь чуждый окружающей обстановке из металла и резины ягодный аромат уносил в безмятежные зеленые поля и бескрайние леса, где слышны трели тысяч птиц, уханье сов и стрекот кузнечиков. Я люблю лето. Мы в этот период каждую неделю в миссии отправляемся. Иногда во время пеших миссий мы позволяли себе расслабиться на десять минут — просто полежать на лугу и смотреть на голубое небо или сидеть на пнях и рассматривать стаи оленей и хитрых белок на деревьях. Мы прислушивались к звукам вокруг, никто не смел нарушить природную тишину переговорами. Мы наслаждались запахами жизни, питавшими нашу веру в то, что все препятствия, какими бы кровавыми и жестокими они ни были, преодолимы, и что мы обязательно вернемся на поверхность.

Сидя здесь в тесноте посреди металла и пластика, физически ощущая давление десяти метров земли над головой, окруженная чужеродными этому миру сладкими запахами ягод и пряных растений, страх перед решением Генерала законсервировать базу стал еще явственнее, заставляя моего червяка устраивать остервенелые игрища с тягами, привязанными к моим органам, как звонарь-эпилептик во время трезвона сразу в двадцать колоколов.

— Моя Хай Лин, моя звезда, — папа протянул мне железную кружку, обжигающую ладони от кипятка, в котором плавали распускавшиеся сухие листья.

Буддист принял чай с поклоном, поставил остывать на стол и продолжил разбирать подножку кресла.

— Я прилетел со звезды, Хай Лин, со звезды. Высоко-высоко, — приговаривал папа.

— Я тоже соскучилась по тебе, — ответила я.

Я не всегда знала, что скрывается за его однообразными фразами, но так даже было легче строить наше взаимопонимание. Он всегда говорил про звезду, с которой упал, если ему было хорошо. А про пришельцев — когда было плохо. Я же развивала его мысли своими догадками, даже если на самом деле они были неточны. Это неважно. Мой папа прост в чувствах. Этой простоты не хватает современному миру.

— Вот держи, это последние.

Я протянула ему засохшие батончики-мюсли, которые доставала из подпола в одном деревенском доме, куда мы ходим пополнять запасы. Ходили, по крайней мере. Скоро всех этих радостей лишимся, если продолжим задницы протирать на скамьях бездействия. Ни мюсли тебе, ни чая, ни вкусного уксуса с непонятной красной жижей в банках. Глаза папы тут же сверкнули узнаванием и наполнились искренним восторгом.

— Звезда, Хай Лин! Моя звезда! Я упал со звезды!

Он выхватил из моих рук сладости и тут же начал разворачивать шуршащую обертку.

Так мы и сидели несколько минут, пока папа с нескрываемым удовольствием посасывал засохшие батончики, запивая ароматным травяным кипятком.

— Звезда… я прилетел со звезды. Высоко-высоко. Моя звезда. Я упал со звезды, — папа причмокивал сладостью и улыбался мне.

— Пап, у меня к тебе дело есть, — наконец я перешла к сути визита.

Я достала из кармана трико флеш-карту в виде стальной пластины с цветной плетеной фенечкой.

— Здесь кое-какая информация. Она очень важная. Она нужна мне, — я помахала флешкой перед лицом папы.

— Я прилетел со звезды. На маленькой звезде. Она откололась и я упал, — тональность голоса папы изменилась.

Мне интересно, замечает ли кто-нибудь, что папа меняет громкость, мелодичность и тембр голоса в зависимости от эмоции. Сейчас он был озадачен.

— Да, понимаю, что подозрительно. Эта информация поможет нам в борьбе с Генералом, — я приглушила голос.

— Пришельцы! Пришельцы злые! Они заставляли меня есть пальцы! — папа тут же заворчал, качая головой из стороны в сторону и хмуря брови.

— Все нормально, пап. Мы будем осторожны.

— Пришельцы гнались за мной, пришельцы злые. Они заставляли есть пальцы там на звезде.

— Ты сможешь извлечь информацию так, чтобы Генералитет не выследил?

Папа замолчал, а потом посмотрел на меня.

— На звезде было одиноко. Только пришельцы. Злые пришельцы. Я упал со звезды, — видно было, что ему это не нравится, но он осознавал необходимость выполнения задачи.

— Отлично. Я верю в тебя, пап. Только ты можешь нам помочь.

Папа улыбнулся и снова затеребил меня за щеки.

— Моя Бай-Хуа. Смелая Бай-Хуа. Сильная Бай-Хуа. Звезда, Хай Лин, я упал со звезды. Тебе нужна звезда!

— Знаю, пап. Помоги нам выбраться отсюда.

Папа взял флешку, шикнул на Буддиста, ковыряющегося отверткой в ножке стула, тот немедленно подвинулся, освобождая проход, чтобы папа сел за свое привычное рабочее место.

Папа начал колдовать за компьютером, запуская шифровальные программы, в которых я не разбиралась. Так уж сложилось, что мне судьбой был уготован путь отличный от папиного — инженерного. Со всеми издевками и злыми шутками, обращенными в сторону моего отца, мне пришлось часто махать кулаками да пятками. У меня не было выбора, кроме как тренировать кулаки и бицепсы, чтобы защитить отца от злых нападок, и у меня это хорошо получается. Люди жестокие, всегда такими были, и если не покажешь им свою силу, тебя задавят. Всегда первыми кончают тех, кто полон милосердия и сострадания. Вон Тиграна хотя бы вспомните.

— Звезда… я прилетел со звезды… хм… пришельцы… злые пришельцы… не буду есть пальцы! Не хочу! Звезда должна упасть. Надо бежать. Звезда… я прилетел со звезды.

Папа продолжал бубнить под нос свою несуразицу, набирая абракадабру в программах, предназначенную скрыть от всевидящего ока Желявы попытку заглянуть за забор запрещенной зоны, скрытой от нас насильно и без нашего ведома силами Генерала, чтобы убить всякую надежду на возможность выбраться на поверхность.

Буддист продолжал чинить папино кресло. А я сидела на папиной кровати и дула на кипяток, пахнущий просторными изумрудными долинами под голубым безоблачным небом, на котором солнце рисовало привычный тусклый круг, освещая своим живительным светом тех, кто был его достоин.

Надеюсь, когда придет момент, солнце примет нас обратно и прольет на выживших людей благословенье, которое излечит от порока, зависти и скверны, и мы наконец избавимся от кровавого проклятья и откроем врата в светлое будущее.

Даже если эти врата придется окропить кровью Генерала и Полковников.

31 декабря 2071 года. 10:00.

Арси.

У меня заканчивается парфюм. Это, конечно, сложно назвать парфюмом, это скорее концентрированное масло для растирания, но когда я говорю парфюм с намеренно французским акцентом, это добавляет роскоши и блеска тому невзрачному пузырьку из-под одноразового шампуня, где хранится масло.

Если этот вечно пахнущий выпечкой поваренок Свен не сварит мне еще пару пузырьков, придется приостановить действие его пропуска в страну взрослых грез. Мужчины — смешные создания. Их сила воли настолько слаба перед требованиями отростка между ног, что их впору вместо домашних питомцев содержать. Покормил, потискал, пузо почесал: большего им не надо.

Я нахожусь здесь уже четыре года, и я неплохо скрасила жизнь этих олухов. Так уж случилось, что я взломала один умирающий где-то в Китае сервер и нашла там терабайты порнушки. Теперь вот меняю эти извращенные богатства на всякие мне нужности. У нас тут неравное количество девчонок и мальчишек, и некоторым достаются лишь потехи со своей рукой. И вот это меня забавляет больше всего: ребята ведь готовы даже в города идти, лишь бы привезти мне новые ювелирные побрекушки, куртки, гриндерсы. Они развлекаются с рукой в штанах, а я получаю удовольствие от моей коллекции дермантиновых курток. Взаимовыгодный обмен.

Из кухни вышел Свен с двумя тяжелыми коробками, которые поставил передо мной на стол.

— Свен, у меня заканчивается парфюм, — сказала я, не отрываясь от монитора ноутбука, на котором пыталась взломать хранилище засекреченных данных с одной научной базы на севере Нидерландов.

— Аська, не до этого сейчас. Ты же знаешь наши приоритеты в данный момент!

— Знаю, но духи сами не восстановятся. Так что либо придумай, как выжать эфирное масло из репки, либо перекрываю тебе доступ.

— Будут тебе духи! Но позже! Сейчас совсем не время для развлечений!

Я удивленно вскинула брови и отвлеклась от процесса кодировки. Я над этим хранилищем уже второй год бьюсь, время не жмет мой зад.

— Ты действительно серьезно относишься к этой затее? — спросила я.

— А как же! У нас впервые за долгое время такой прорыв!

— Вы уже неделю копаете, а яма как была полметра в глубину, так и осталась.

— Мы меняем тактику по ходу работ. Сейчас, например, мы поняли, что одной подкопанной плоскости не хватит. Надо делать два яруса. И если бы вместо критики ты нам помогала, мы бы справлялись быстрее.

— Ну уж избавьте. Я тут за перемещением живности вокруг отеля слежу.

И это было правдой. Мы с Йонасом — моим секси-Оптимусом — не можем покинуть свои двенадцатичасовые посты, потому что фактически являемся единственными глазами базы. Подкрадется какая-нибудь группа мародеров, а у нас тут дома никого нет!

Свен вынес еще две коробки.

— Я готов!

Я лениво оторвала свою задницу от стула, допила остывший кофе, накинула скрипучую куртку на плечи и взяла две коробки. Внутри лежит еда на два дня, которую Свен готовит для ребят, возомнивших себя гномами-копателями. Он им курьером прислуживает, а потом остается в деревне и помогает с подкопом. Прямо самоотверженный мученик. Хотя мне нравится эта его непоколебимая уверенность в том, что план сработает. Свен — добродушный оптимист. Он даже готовит, напевая песни, потому что верит, что его положительная энергетика обогащает еду питательностью и полезностью. Псих, короче. Но очень милый псих.

Мы загрузили коробки на снегоход, привязали потуже. Я натянула шапку-ушанку Свену прямо до переносицы, а то продует еще глупую его башку, и помахала. Он помахал в ответ рукой в розовой варежке с мордой кролика и поехал вдоль заснеженных улиц пустого городка. Говорю ж, милый.

Вернувшись в ресторан, я сделала себе еще кофе и снова села за работу. Хотя взлом этой чертовой загадочной научной базы больше походило на хобби, типа судоку. Два года перебирания кодов результатов не дали, но отсеяли неверные комбинации. Впереди оставалось еще тысяч сто возможных комбинаций, но благодаря мутации теперь я живу дольше, так что можно не торопиться.

— А где все?

Он подкрался так незаметно, что я аж дернулась.

Кейн стоял посреди ресторана и подозрительно озирался вокруг, словно не узнавал место. Последние дни он мало выходил из лаборатории, развлекаясь со своими бактериями, которым разве что клички не давал, а когда настигал голод, тайком брал еду из холодильника в ресторане и возвращался обратно. Мне кажется, он перестал выходить на совместные трапезы из-за новенькой страшилы, с которой не хотел сталкиваться. Тесса всех наших ученых на уши поставила, они теперь ходят, как пришибленные, каждую секунду ждут от нее удара или критику. Тесса стала своеобразным рычагом управления нашей интеллектуальной братии. Я с ней всего пару дней провела, но поняла, что она превратилась в огромный стрессовый фактор для аборигенов. С ней стало весело, потому что ребята перед ней, как на раскаленной сковороде бегали туда-сюда.

— Я уже второй день выхожу на завтрак, но никого не застаю, — произнес Кейн озадаченно.

Я продолжила набирать коды на клавиатуре.

— Я тебе больше скажу: их тут уже неделю нет, — ответила я, не глядя на него.

Волшебную неделю! Как прекрасно иметь в своем распоряжении целую гостиницу! Исчезли бытовые звуки, разговоры, крики и раздражающий смех Хайдрун, как у дельфина! А в холодильнике всегда была еда, которую заботливый Свен готовил не только для тех вахтовиков в деревне, но и нам. Говорю ж, милый.

— А где они? — удивлению Кейна не было предела.

— Пытаются добыть тебе клетку для подопытных.

Кейн молчал минуту, а потом произнес:

— Боюсь, мне нужно больше информации.

Я устало вздохнула. Мне сегодня не дадут поработать! Но я спокойно отложила ноутбук и начала рассказывать Белоснежке о плане наших гномов по спасению БМП.

После лекции для Тессы ребята сорвались с цепи, которая удерживала их в пределах гостиницы последние лет десять, и на следующий день мы с утра отправились в поход всем классом. Та БМП весит тридцать тонн, я изначально была главным критиканом всей это затеи перевернуть ее обратно, но мои доводы не нашли поддержки среди сумасшедших, я и не наставила. В итоге, поход закончился тем, что вечером в гостиницу вернулась лишь я: мне не хотелось заниматься чепухой и морозить зад. Честно сказать, я была уверена, что они сдадутся уже на следующий день, потому что на улице минус двадцать пять, там нет обогрева, нет еды, воды, туалета, в конце концов! Как они собрались поселиться в мертвом месте? Питаться солнечным светом и замороженной росой? Но на следующий день вернулись лишь Свен с Ульрихом и Мишей, последние к вечеру починили снегоход, который уже лет пять в гараже пылится, и тут моя критика стала терять фундамент крошку за крошкой, потому что ребята и впрямь начали возвращать боевую машину в строй.

— И что, они все это время там? И в гостиницу не возвращаются?! — удивился Кейн моему рассказу.

О, Кейн, неужели ты заскучал по ним? Ты же всегда делал вид, что мы тебе даром не сдались. Но я подумала, что ему стоит рассказать о деятельности его подопытных, которые не поставили в известность своего доктора Франкенштейна.

— Поначалу ребята думали разделиться на две смены: одна копает, вторая спит в отеле. Но после первого же дня поняли, что сил возвращаться домой нет, поэтому заночевали прямо там. Тесса показала бочки-аккумуляторы, которые изобрели жители деревни, с ними достаточно тепло внутри хижин. Вода у них тоже есть, она с горных подземных родников поступает по трубе, которую деревенщины к теплицам вывели. Свен готовит и возит им еду на снегоходе…

— Я думал, он сломан!

— Был сломан. Но Тесса показала какой-то подвал, где жил псих-инженер, и там наши ребята нашли массу полезных деталей для восстановления двигателя снегохода.

— Но откуда бензин?

— Тесса показала им нефтяную станцию недалеко от деревни. Мы и понятия не имели, что она там есть — ее хорошо скрывают горы, там есть разные виды топлива. Хренового топлива. Но если бы ты был повнимательнее, то заметил бы, что Свен у тебя стырил кое-какие реагенты из лаборатории, чтобы сделать из них присадку. Она неплохо чистит то болото, но ребята уже думают о замене бензинового двигателя на аккумуляторный.

Я рассказала все, что узнавала от Свена каждые два дня, когда он возвращался в гостиницу с пустыми коробками, чтобы снова забить их едой.

Кейн смотрел на меня, не моргая. Наверное, пытался уличить меня во лжи, но мне резона нет шутить о наших героях, которые день и ночь, не покладая рук, трудятся во благо человечества. Это, конечно, сильно сказано, потому что фактически они там большую могилу копают, но отдаленная причина кроется именно в том, что они доверяют плану Кейна по спасению людских заблудших душ. Вот смеху-то будет, если все эти усилия окажутся напрасными!

— И на каком они этапе? — наконец спросил Кейн.

— Не знаю. Я там не бываю. Лови Свена послезавтра вечером.

Я взяла чашку с кофе, ноутбук подмышку и пошла прочь, пока у Кейна не созрел еще какой-нибудь вопрос.

Когда я уходила, то заметила странную улыбку на его лице. Было в ней и замешательство и удивление, но и какое-то шокированное удовлетворение, будто он едва верил в то, что сейчас происходило. Сорок лет монотонного ковыряния в пробирках наконец закончились, и теперь теория Кейна начала претворяться в жизнь. Как такому не радоваться?

31 декабря 2071 года. 12:00.

Томас.

Прошла целая неделя с первого удара лопаты. Мы продвинулись ровно наполовину. Черт возьми, как же мы воняем! Здесь негде принимать душ, Свен привозит нам сменную одежду, но это мало помогает. Мы быстро потеем, я уже чешусь везде, и этот внутренний дискомфорт начинает раздражать.

Мы стараемся не впадать в отчаяние, но все же иногда ловим взгляды друг друга, полные немого вопроса «Это точно сработает?». Понятия не имею! Мы каждый день с Ульрихом, Фабио и Мишей заново пересчитываем одни и те же формулы, но все равно не можем избавиться от навязчивого ощущения, что что-то где-то не так, что-то где-то не досчитали, не доглядели, не учли. Кажется, у нас развивается паранойя.

Неделя однообразного труда, распорядка дня и болей. Болит все: поясница, бедра, плечи. С ладоней не сходят кровавые мозоли и растут друг на друге, как грибы. Если бы у нас были обычные человеческие темпы регенерации, мы бы уже все валялись тут с заражением крови. И яму копаем как раз подходящего размера для братской могилы.

Я поражен самоотверженностью девчонок, им-то гораздо тяжелее переживать все это: физический труд, вонь, отсутствие комфорта. Мы ведь даже в туалет ходим в кусты, морозим самое дорогое. Не было бы у нас этой мутации, уже давно с пневмонией слегли бы. Но девчонки молодцы. Даже Божена не жалуется.

Мне кажется, это из-за Тессы. Она нам всем темп задает, с нее хочется брать пример. Она выносливая, терпеливая и настойчивая. Она не теряет боевого духа, не опускает руки и не поддается отчаянию от мыслей о том, что все это может оказаться напрасным. Командирский опыт заставлял ее вести солдат за собой, несмотря на сомнения и неуверенность. Выбрал цель — пошел вперед. Она должна была делать вид, что все под контролем, даже когда это было не так.

В этом-то и отличие между нами: если Тесса колеблется, она не демонстрирует свое сомнение никому из нас, терпеливо вынашивает его внутри себя, что бы не заразить никого паникой. И это работает! Я вижу это по тому, как ребята самоотверженно встают с соломенных матрасов, выпивают горячий кофе из чайника на костре и съедают каши, что Свен нам привозит из гостиницы, а потом разминают плечи, спины и сеняют группу копателей. Никто не жалуется и не ноет, потому что каждый понимает ради чего все эти страдания. Не просто ради спасения людей, но ради чего-то гораздо более значимого. Ради свободы от страха.

Поначалу у нас еще были силы изображать из себя галантных ухажеров и грациозных принцесс. Но через три дня непрерывного копания мы превратились в обычных пещерных людей. Парадокс: труд сделал из обезьяны человека, а потом снова превратил в обезьяну. Потому что девчонки уже перестали стесняться и ходили в туалет вместе с нами, парни открыто жаловались на зуд в промежности, а у красотки Куки выросли усы! Черт, это было знамение конца! В отсутствии предметов цивилизации вроде мыла и бритвы мы становились обычным зверьем со слабым намеком на разум, потому что еще могли держать лопату и разговаривать.

Мы меняемся каждые восемь часов. Пока работает первая бригада, вторая отсыпается в кирпичном доме. Благо, тут остались матрасы и постельное белье на тысячу человек, так что мы гнездимся в ворохе одеял так, словно в карман к маме-кенгуру лезем, отрубает молниеносно! А еще у жителей была хитрая система обогрева, мы нашли чертежи в подвале и огромные маховики. Тесса рассказала, что инженер тут педали крутил, как на велосипеде, который с собой на Желяву и забрал. Одна инженерная голова — хорошо, а четыре — еще лучше. Мы быстро переняли способ заряда аккумуляторов, использовали найденные провода и запчасти для починки снегохода, а потом и вовсе сняли с Ниссановского электрокара, припаркованного внутри гостиничного гаража, литиево-ионный аккумулятор емкостью двадцать четыре киловатт, и теперь заряжали снегоход бочками Халила. Так у нас наконец появились колеса.

Перед началом работы мы вычистили Аякс. Внутри лежали шесть трупов жителей. Все они погибли от естественных причин, если это так можно назвать. Когда машина перевернулась, их придавило другими людьми. Что стало с остальными запертыми в ловушке, мы не знаем, но догадываемся, и в любом случае стараемся об этом не думать. На трупы больно смотреть, но им уже не помочь, а остальному человечеству все еще был предоставлен шанс.

Потом мы оценили положение Аякса и выбрали сторону для подкопа, ориентируясь на поворот его башни, которая должна была сыграть роль гири на весах: когда машина начнет заваливаться, пушка добавит веса и тем самым увеличит инерцию падения.

Сейчас наша смена до четырех часов вечера. Я, Миша, Тесса, Куки, Зелибоба, Перчинка и наш инженер-агроном Закария, который вдруг оставил Свену заботу о его теплицах в гостинице и присоединился к нашей затее. Закария выходец из Сирии. Его родители иммигрировали в Германию всего за месяц до Вспышки. Вот так отправились за лучшей жизнью, а лучшая жизнь помахала всем рукой и ушла в длительный отпуск. Закария осиротел спустя год в возрасте пяти лет, а спустя десять лет подвергся нападению. Закария — наш Адам. Кейн нашел его первым. Ему сорок шесть лет, но выглядит он примерно на двадцать. Закария тихий даже немного отрешенный задумчивый и сконцентрированный на своем саде философ. Кейн говорит, что он стал таким со временем, я думаю, что Кейн тоже стал таким молчаливым и флегматичным с годами. Так уж воздействует на человека время — заставляет все больше молчать.

Только что потух костер, а потому мы принялись за основной процесс. Инструменты мы нашли здесь же в деревне, хотя они быстро приходят в негодность, и мы вынуждены на ходу мастерить новые. Мы вооружились разными инструментами: есть у нас и штыковая лопата и совковая, ломы разной толщины, топоры, кувалды, а для разведения костра используем не только дрова, но и керосин с нефтяной станции. Опять-таки без Тессы мы бы ее не нашли.

Земле нельзя отдыхать, она быстро промерзает, потому мы и разделились на две смены. День за днем мы разводим костер на земле, тушим, копаем; костер, тушим, копаем. И так по кругу. Мы уже выкопали яму размером восемь на четыре метра и глубиной полтора метра. Это точные размеры БМП, осталось только глубину добить, тогда машине хватит места довернуться. Мы очень рассчитываем на большой инерционный потенциал, а высчитать его с точностью до килограмма на метр практически невозможно в нынешних условиях. Тут и земля скользкая, и ветер порывистый, снег рыхлый. Короче, часть наших ожиданий базируется на надежде, и мы это не можем изменить.

— Ребята! Я тут подумал! — раздался крик за спиной.

Мы обернулись. К нам бежал Ульрих.

— Ты должен спать, Ульрих, — заметила Тесса.

Ее голос охрип от усталости. Пятна грязи не сходили с ее лица, а от шапки, которую она не снимает всю неделю, уже исходит гнилостный запашок. Я с трудом вспомню цвет ее бойцовской униформы, потому что она вся измазана мокрой землей и глиной. Я с горестью осознаю, что мы все выглядим примерно также. Скоро и лица друг друга не узнаем, по голосу будем определяться.

— Не могу! У меня идея появилась, как помочь инерционной силе довернуть Аякс.

Такие уж мы инженеры: рисуем чертежи даже во сне. Мы оставили лопаты и вылезли из ямы.

— Смотрите!

Ульрих с красными от недосыпа глазами упал на колени и принялся чертить на снегу.

— Мы сделаем ступенчатый подкоп. На первую ступень Аякс упадет точно боком, и вот тут можно в землю пару динамитных шашек закопать. Они взорвутся, и ударная волна подтолкнет падающий Аякс. Ударная волна соединится с силой инерции в одном направлении, и они вместе столкнут машину на вторую ступень, куда он приземлится уже на гусеницы!

Ульрих рисовал криво. Я ничего не понимал из его рисунка, от изнуренной работы у него уже в глазах двоилось и пальцы скрючились. Но воображение рисовало затею Ульриха довольно четко.

— Ни за что! Взрыв может повредить Аякс, — первая высказалась Тесса.

— Поэтому мы закопаем динамит в двух метрах от Аякса! Представь бомбу, взорванную в море, она создает волну, которая разносит корабли на поверхности!

— То есть фактически Аякса толкнет взорванная земля, — добавил Фабио.

— Именно!

— А это может сработать! — согласился я.

Я изучил много видеоматериалов с полигонов, там танки не казались массивными и неподъемными, их вообще как бумажные самолетики швыряло по всем сторонам света. Тут ведь главное не зацикливаться на его весе. Главное эту силу тяжести преодолеть, подвести ее к нулю, а для этого физика нашей реальности дарит нам такие инструменты, как удары, скачки и волны. Например, взрывные.

— Только надо точный расчет для количества взрывчатки сделать. Я не хочу повредить Аякс. Иначе вообще вся затея бессмысленная! — стояла на своем Тесса.

— Да, у нас уже два последовательных взрыва намечаются. Надо чтобы первый взрыв не потревожил второй раньше времени, — сказал Фабио, напоминая о том, что мы уже гипотетически нашпиговали всю землю возле Аякса динамитными шашками.

— Отлично! Томас займись расчетами. Зелибоба, давай еще костер зажигай. Тяжело копается, — произнесла Тесса устало и облокотилась на рукоять лопаты.

Мы отправили Ульриха спать, хотя вряд ли это будет возможным. Инженер даже ночью не спит, все вычисляет. По себе знаю. А пока Зелибоба разводил костер, я сидел на снегу и писал формулу для расчета массы динамита.

Перчинка разлила горячий чай из термоса и раздала нам дымящиеся кружки. От холода и физического напряжения пальцы на руках едва слушались, но горячий напиток тут же прибавил бодрости. Я взглянул на Тессу, прислонившуюся к Аяксу. Она все это время наблюдала за мной и едва заметно улыбалась. Я кивнул ей в ответ.

В самом деле, мы оба вернулись с того света, неужели Аякс станет для нас непреодолимой преградой?

4. Заговор

1 января 2072 года 12:00.

Калеб.

Что-то здесь не так.

Пробыв в состоянии сомнений всего пару минут, мне уже кажется, что я проснулся с этим предчувствием надвигающейся угрозы. Причем проснулся еще вчера.

Новый год отнюдь не встретил меня новыми надеждами и обещаниями успеха на всех поприщах и начинаниях, а наоборот — окунул в дерьмо поглубже, будто я и без того не знал глубины сортира. В назначенное время Полковник Триггер не оказался в своем кабинете, тот был заперт, и это казалось странным, потому что Триггер — человек дисциплинированный до нейронов в мозгу, он никогда не опаздывал на встречи, тем более на встречи, которые назначал сам. И сейчас мой предательский мозг вместо того, чтобы успокоить и сказать, что это всего лишь единичный случай и возможно у Триггера изжога разыгралась пуще прежнего, подкидывал в мыслительную топку все больше дров-сомнений, откуда они скрипели писклявыми голосами «Это неспроста!».

Я еще раз потеребил ручку двери, но механический замок упрямо стоял на своем, заявляя, что хозяина нет дома. Тогда я отправился вглубь Зоны Браво на его поиски.

Первые же два диспетчера, шедшие из наблюдательных пунктов после окончания дежурной смены, сообщили мне об экстренном совещании по инициативе Генерала.

— А что за повестка? — спросил я.

Худосочный парень в очках с такой же высокой и тощей подружкой в синей форме Назгулов ответили:

— О таком нам не сообщают. Знаем только, что Генерал созывает Полковников к себе через пятнадцать минут. Но полковника Триггера мы видели возле штаба отрядов внутренней безопасности.

«Проклятье!» — выругался я про себя.

Но близнецам я учтиво кивнул, даже выжал подобие улыбки, а сам материл про себя все, на чем свет стоит, этого толстокожего ублюдка.

Крайслер!

Он наверняка что-то задумал, ведь Триггер к нему в штаб по своей воле никогда не сунется! Все на базе знают, что Крайслер со своими накачанными мускулистыми псами — первый пособник Генерала и кинется защищать последнего, круша все на своем пути: стены, двери, кости живых людей. Сердце упало в пятки, когда я понял, что, возможно, наши последние хождения по блокам не остались незамеченными Трухиной, которая доложила о подозрительной активности Падальщиков, вдруг проявивших небывалый доселе интерес к отсекам, где живут бунтари. Черт подери! Если это так, то Триггеру придется несладко, когда Генерал начнет допрашивать его. Я знаю, что Триггер мозговитый и всегда находит прочные аргументы в нашу защиту, он нас от гнева Генерала даже после провала с деревней отмазал, а мы там потеряли целый Аякс! Триггер на нас грудью ляжет, но защитит Падальщиков, потому что как никто другой понимает, что выжить своими силами, запертые в вакууме без доступа ресурсов с поверхности, нереально. По крайней мере, не для пятнадцати тысяч человек! Но это не значит, что сегодня Триггера не покинет удача, а Генерала не покинет терпение. В конце концов, сколько можно ходить по краю ножа? Сколько можно позволять Падальщикам вносить бунтарские настроения в размеренную жизнь населения? Сколько можно взращивать в них надежду на лучшую жизнь?

Я дошел до двери, ведущую в штаб Големов, я могу пройти дальше, поскольку допуск в Зону Браво позволяет посещать все ее углы и потаенные места. Но все же дальше соваться не стал, чтобы не вызывать еще больших подозрений со стороны Крайслера, который уже наверняка заметил мои частые визиты к Триггеру. В последнее время они стали чуть ли не ежедневными, и если мы с ним не в любовь играем, то цель таких многократных встреч должна вызывать подозрения.

И о них Трухина наверняка тоже доложила. Трухина вообще стукачка знатная, я даже не до конца представляю, чью сторону она занимает в противостоянии, потому что докладывает сразу на все три поля. Скорее всего, она подобно Щербе — селится, как грибок, на всех возможных поверхностях, чтобы увеличить шансы на выживание.

На мою удачу металлическая дверь скрипнула и распахнулась, а в проеме появился сам Триггер. Я уже было кинулся к нему с претензиями, но тут удача отвернулась, едва показав свое обманчивое лицо. Я увидел позади Триггера остальных Полковников и рефлекторно вытянулся по струнке, отдав честь.

— Полковник Крайслер, Полковник Трухина! Сэр! — отчеканил я, как можно громче, чтобы если Триггер еще не успел заметить меня, то тут же осекся и надел маску притворства.

— Калеб! Что ты тут делаешь? — Триггер все же растерялся.

Но быстро расправил плечи и вытянулся, задрав нос, мол, я такой важный, а тут букашка вонючая отвлекаешь меня. В общем, быстро вжился в роль.

— Сэр! Хотел Вам доложить о… раненном рядовом во время тренировки на симуляторе, сэр! — отчеканил я.

Триггер легонько кивнул, мол, хорошая ложь.

— Насколько серьезно? — спросил он.

— Рядовой в медблоке с вывихом локтя и повреждением суставной капсулы, сэр!

Я не особо понимаю, что это за капсула, помню этот термин из далекого прошлого. Врачи рассказали мне, что, когда принимали решение по ампутации моей руки, то у них стоял выбор между отсечением выше или ниже локтевого сгиба. В итоге изорванная в клочья суставная капсула, как они мне сообщили, сделала выбор за них. А сейчас ее призрак помог мне соврать легко и правдиво.

Я краем глаза ловил взгляды Полковников, с интересом разглядывающих меня вблизи. Если Назгулы и Големы общаются между собой в силу своих обязанностей поддерживать порядок на базе и вокруг нее, то Падальщики редко пересекаются с солдатами других отрядов, просто потому что поле деятельности у нас абсолютно разное.

Я уж не говорю о Полковниках. Мы их только издалека видим, а так чтоб лоб в лоб столкнутся это может произойти раза два в жизни. Вот кстати первый раз. И в этот наш первый раз Трухина измеряла меня подозрительным взглядом напряженно прикрытых и без того узких серых глаз. Ее седые волосы, постриженные в ровное каре, выглаженная беретка, а также выщипанные в ровную линию брови говорили о ее стремлении быть идеальной: начесанной, наглаженной и ровной во всем — в одежде, эмоциях, чувствах. Худощавая с острыми углами в локтях, плечах, кистях, коленях, выпирающие скулы, тонкие губы и острый тонкий нос — все в ней выдавало человека острого и прямолинейного. Она была хладнокровной стервой и никогда не скрывала этого, потому что таковой ей пришлось стать в условиях борьбы за выживание среди кровожадных чудищ, военных и просто мужчин. Сексистским мир никогда не переставал быть.

— Калеб, значит, — Крайслер подошел ко мне специально, чтобы нависнуть надо мной своими двумя метрами и ста пятьюдесятью килограммами мышц.

Если Трухина всем своим видом подчеркивала суть отрядов наблюдения — быть бесстрастными и подозрительными, то Крайслер словно визуально подкреплял смысл отрядов внутренней безопасности. Гора мышц, выпирающих из-под футболки в обтяжку и скрипящих камуфляжных штанов. Когда он двигался, мышцы играли не только на мощных руках, но и на лысом затылке — он не носил берет, тот ему попросту мал. Сломанный нос кривой на перегородке и съехавшая на лоб левая бровь из-за шрама вдоль виска — скорее всего попал в поножовщину много лет назад — добавляли грозности его образу и дерьма в штанах новобранцев, поступивших к нему на службу.

Я наслышан, что тренировки в отрядах Крайслера физически самые жестокие и травматичные, не все проходят их до конца, сливаясь за четыре года то к инженерам, то к аграрникам или вовсе на кухни и к сантехникам, зачастую с переломами, которые не дадут спокойной жизни из-за болей и деформаций. В прошлом году во время тренировок семь ребят получили травмы, несовместимые с жизнью. Но Генерал закрывает на это глаза, придерживаясь идеи того, что чем раньше отсечешь слабые звенья, тем сильнее и здоровее общество. Семьи умерших подростков с ним поспорили бы, но взращенные Крайслером силовики не позволят этого сделать. Крайслер растит оружие Генералитета, которое начнет казнь тех, кому не суждено выжить в эру безвылазного подземного обитания. Скажу с полной уверенностью: никто никогда не одолеет Голема пустыми руками — они безжалостные отупленные машины для убийств, их может остановить только пуля.

И сейчас этот бездушный ублюдок смотрел на меня сверху вниз, пытаясь задавить своим авторитетом, на которое имел полное право. Я сжал кулаки, готовый к любому исходу, но Триггер нахмурился и слегка мотнул головой, мол, будь паинькой.

— Мои ребята сообщают, что в аграрном блоке стало не продохнуть от визитеров из спецотрядов, — прогремел лысый Крайслер.

С той перспективы, с которой я смотрел на его кривой приплюснутый нос, я понял что его ломали раз десять.

— У солдат есть право посещать любые блоки. У нас там родственники, — ответил я, глядя на подбородок мускулистой горы, потому что заглянуть ему в глаза невозможно из-за его гигантского роста.

Мои попытки совладать со стрессом оказались неудачными. Я почувствовал, как пропотела футболка насквозь, и кажется, я перестал дышать.

— Странным образом лишь аграрный блок стал для вас, как медом намазанный, — прогремел Крайслер, намекая на большее количество мятежников в тех краях.

Я чувствовал на своем лице дыхание из его ноздрей, как если бы меня вентилятором обдувало.

— Падальщики спасли сто пятьдесят шесть человек в той деревне, со многими сдружились. Большая часть из них была определена в аграрный блок, сэр!

Я придумывал на ходу, потому что никогда не представлял даже возможность столкнуться с этим гигантским убийцей лицом к лицу.

Крайслер увел губы в сторону, смачно чмокнул языком, как если бы оценивал правдивость моей лжи, а потом взглянул на Триггера. Но наш старик тоже не лыком шит, и сверлящий насквозь взгляд Крайслера выдержать для него не проблема. Он этому уже сорок лет тренируется. Поединок в силе взглядов продлился не больше трех секунд, но мне он показался вечным. Трухина довольно ухмылялась, получая удовольствие от пыток извивающихся мышей на столе вивисектора, коими стали мы с Триггером.

Они все знали! И Крайслер, и Трухина, а значит и Генерал! Знали, что мы что-то готовим! Но по какой-то причине, и мне все больше казалось, что эта причина — Триггер, не решались прихлопнуть всю нашу вечеринку. Возможно, у них были последние планы на Падальщиков. Например, совершить еще пару миссий, чтобы запастись ресурсами на долгие десятилетия подземной жизни.

Крайслер снова посмотрел на меня.

— Скажу так: мне никогда не нравился твой предыдущий командир, мне не нравишься ты, мне не нравится Маяк. Потому что вы слишком много думаете. А я не люблю думающих солдат. На Желяве есть люди, ответственные за то, чтобы думать. И это не ты.

Крайслер ткнул мне в грудь пальцем так, что мне показалось, будто в меня гвоздь молотком забили. Я чуть оступился. Крайслер склонился над моим ухом и, понизив голос, произнес:

— Прекращай это дело, командир. Иначе я лично приду за тобой.

— Полковник! — Триггер тут же одернул коллегу.

Крайслер сверкнул гневом, взглянув на Триггера, будто его оторвали от пытки пленника, доставляющей ему удовольствие.

— Это — мой командир. Если у тебя есть обвинения, озвучивай их мне, — Триггер отвечал без страха, уж он-то привык к свирепости этого монстра.

— Балуешь ты их, Триггер. Потому и теряешь контроль, — ответил Крайслер. — Дай мне их на недельку на перевоспитание, сразу вышибу весь бунтарский дух.

— Скорее мозги, — ответил Триггер.

И тут же взял меня под локоть и увел от Полковников, пока Крайслер не понял, что его только что назвали безмозглым.

Триггер отвел меня за угол, прижал к стене и приблизился настолько, что можно подумать будто мы и впрямь стали парочкой.

— Какого черта ты тут забыл?! Нас не должны видеть в коридорах вместе! Ты рискуешь всем нашим делом! — разъяренно прошептал Триггер, брызнув на меня слюной.

Он оглядывался по сторонам и углам, выискивая видеокамеры слежения.

— Что за экстренное совещание у Генерала? — ответил я вопросом на вопрос.

— А ты сам не понимаешь? Сегодня будет издан указ о запрете вылазок на поверхность! — прошептал Триггер.

Меня окатило волной паники.

— Что? Я надеюсь, временный? — прозвучал я, как слабак.

— Бессрочный, Калеб! Бессрочный! — он повторил это слово два раза, чтобы освободить панике еще больше места в моей груди.

— Это из-за деревни? Из-за миграции?

— Хватит искать причины оправдывать его решения! Долго ты будешь этим заниматься? — Триггер снова брызгал слюной, ворча на меня гневным шепотом.

Я отступил еще на шаг назад, вжавшись в холодную бетонную стену. Паника уже захватила сердце и заразило его судорогой, отчего оно забилось, как у загнанного скакуна на пределе своих возможностей.

Но на этом Триггер не прекратил шокировать меня, выдав в следующую секунду то, что едва не выбило из меня сознание.

— У тебя мало времени, Калеб! Генерал показал мне проект приказа о расформировании отряда Падальщиков.

— Что?! — я захлебнулся от негодования и потрясения.

— Сегодня мы собираемся его обсуждать. Я не знаю, насколько меня хватит, чтобы отсрочить принятие окончательного решения, но не уверен, что надолго.

— Этого не может быть! — не верил я.

— Все, о чем мы с тобой говорили, начинает происходить. Это больше не неопределенное будущее! Это стало настоящим. Это наша реальность! У вас отберут оружие, отберут экипировку, и я уже ничем не смогу вам помочь! Ты это понимаешь?

Я слушал едва-едва, представляя скорое будущее, где попадаю в подчинение к Крайслеру и он наматываем мои кишки на свой массивный кулак на ринге, пока остальные Падальщики — мои друзья и боевые товарищи — ждут своей очереди сыграть роль набивной груши. Крайслер отыграется на нас, безоружных и физически гораздо более слабых по полной программе за весь тот геморрой, что мы устраивали своими попытками мятежа.

— Вылазок больше не будет! В отчете о продовольственных и технических запасах уже написаны цифры, которые позволяют Генералу законсервировать базу! Они уже расчищают места на складах для утилизации тел первых расходных жителей! И первыми станут обитатели тюремного и медицинского отсеков!

Триггер продолжал сгущать краски, а мое воображение впитывало их как губку и выдавало все больше кровавого продукта в виде картин, где Бриджит попадает под мясистый кулак Крайслера.

Этого не должно случиться! Я не могу их подвести!

— Две недели, Триггер. Дай нам две недели! — выдохнул я без сил, словно у меня отобрали последние заряды жизни.

Я даже не заметил, как обратился к нему без звания.

— У тебя есть одна!

— Мы не успеем! Нам надо подготовить солидную почву для создания Совета блоков! Мы не можем свергнуть Генерала и не предложить ничего взамен! Тяни время!

— Черт бы тебя побрал, Калеб! Крайслер итак уже в мой зад вцепился, как голодный пес! Трухина ему докладывает о каждом, кто пересекает ворота военного блока в форме со значком анха на груди!

— Две недели, Триггер! — я даже повысил голос, чтобы обозначить Триггеру решительный настрой относительно срока.

И у меня было оправдание! Мы тут говорим не о каком-то бунте в отдельном блоке, мы собираемся полностью переделать все административное устройство базы для пятнадцати тысяч человек! Ответственность за их судьбы и будущее мы возложим на свои плечи, и здесь нельзя торопиться с решениями, потому что мы можем оказаться на месте Генерала, который не оправдал надежд населения!

Полковник нервничал не меньше, и у него тоже были на то причины. Ему предстояло все эти две недели оттягивать приказ о расформировании Падальщиков, придумывая аргументы методом мозгового штурма. Будучи единственным игроком на поле, против которого противостоят трое, у него совсем мало шансов придумать достаточное множество причин. У нас больше нет времени.

Ни у кого из Падальщиков больше нет времени.

— Хорошо. Через неделю я жду от тебя детали: кто войдет в Совет, сколько у них приближенных, а также уровень их поддержки! Вытряси все блоки! Найди всех бунтовщиков! Установи с ними контакт! Нам понадобится помощь населения, потому что у Генерала тоже есть приверженцы среди них! А в это время я подготовлю для тебя карту Зон. До тех пор никаких связей между тобой и мной. Ясно?

— Да сэр!

— Не подведи меня, командир! Я вот настолько близок к расстрелу, мать его!

Триггер распрямился, вдохнул пару раз и ретировался на совещание, где кучка стариков разрабатывали план по массовому уничтожению людей ради блага человечества.

Столь противоречивый метод выживания может прийти в голову лишь одному существу на этой планете — самому жестокому и беспощадному из всех живущих тварей. Правда, пытаясь выжить такой тактикой, мы хоронили себя еще глубже. Так есть ли выход из этой могилы?

Я покидал Зону Браво со стойкой уверенностью в том, что Тесса видела этот выход. Но она не успела поделиться откровением, словно сам Господь не хотел больше видеть человечество на земле.

7 января 2072 года. 15:30.

Тесса.

Сегодня православное Рождество. Знаю это от О-ля-ляжки с Легавым. На Желяве русских мало, в России есть свои подземные базы, но жизнь этих двоих сложилась так, что их закинуло далеко от дома. Я часто замечала эту глубоко въевшуюся печаль на лице Ляжки, только идиот не поймет, что за ней скрывается тоска по дому. Ее хор поющих матрешек на руке красочно кричит о внутренних переживаниях.

Интересно, как там они на Желяве?

В последние дни я часто задумываюсь о своих друзьях, которых оставила в прошлой жизни. Не знаю, почему. Может, потому что наш грандиозный план по спасению Аякса подошел к логическому завершению, и мы больше не сбиваем кожу на ладонях в кровь беспрестанным рытьем?

В спецотрядах нас всегда учили справляться с любым психологическим давлением активной физической деятельностью в первые же минуты появления внутренних терзаний. Поэтому после того, как мы теряли друзей на поверхности, в тренажерных залах было не продохнуть от скопления солдат. Мы изнуряли себя ежедневными многочасовыми тренировками, чтобы не оставалось сил впадать в депрессивные мысли перед сном. Вечером выжатые, как белье в пустыне, мы плелись к своим кроватям, на которых вырубало сразу же, как только голова касалась подушки. И так несколько дней подряд, пока время залечивало раны. Через неделю становилось гораздо легче. А через две мы уже спокойно отправлялись в новые миссии. Постоянные потери близких и друзей прочно вплелись в нашу нынешнюю жизнь, я другого состояния даже не знаю, хотя не перестаю мечтать о прекрасном будущем, в котором мне больше не нужно бояться и переживать о том, что, возможно, я вижу Калеба в последний раз.

Суровые времена ожесточили нас. Мы стали более закрытыми и сдержанными. Мы боимся проявить чувства к другому человеку, мы боимся привязанности, потому что боимся обжечься смертью. Потеря родного человека — жесточайший удар, разрушающий почву под ногами, он бросает тебя в настоящий психологический ад, из которого, кажется, нет выхода. Многим людям так и не удается выкарабкаться из этой пропасти скорби, они остаются там навсегда и вскоре тоже отправляются следом за любимым, жизнь без которого в беспощадном мире уже просто не имеет смысла.

А есть такие, как я. Как Кейн. Как Божена. Как мой брат. Мы все остальные. Мы выкарабкиваемся из пропасти, но уже совершенно другими людьми. Как будто проходим сквозь водопад, смывающий с нас эту сокрушительную горечь, оставляющий лишь бесконечную печаль, которая со временем перерождается в злобу на весь мир за его жестокость. В наших глазах больше нет боли, там горит огонь мести. Мы хотим мстить миру, богу, вселенной. Мы бунтуем против правил и обстоятельств, что сложились перед нами невидимыми силами. Мы боремся.

Озлобленную искру на целый мир я читаю в каждом взоре тех, кто сейчас стоят рядом со мной и пытаются перевернуть тридцатитонную машину, с которой может справиться лишь подъемный кран. Наша месть толкает нас на безумные поступки. Но в итоге, именно безумие делает нас героями.

Я думаю о Желяве постоянно. Я думаю о людях, которых мы должны спасти. Я думаю о дорогих мне людях, что я оставила гнить под землей. И сейчас я смотрю на Аякс с хитрой системой подкопа, придуманной моим братом с такими же талантливыми инженерами, как он сам, и молю вселенские силы, против которых воюю, помочь нам провести последнюю часть плана — перевернуть Аякс. Должна же где-то существовать справедливость. Я заплатила слишком дорого, чтобы провалить свою миссию.

Итак, наш грандиозный план имеет три этапа и целую группу поддержки в радужных шарфах и шапках, члены которой уже в обморок падают от истощения. Мы похожи на древнеегипетских рабов, строящих пирамиды. Они, кстати, тоже совершили невозможное. Аякс лежит на краю ступенчатого обрыва в два яруса и ждет начала действия. Как и пара десятков динамитных шашек, зарытых в землю. Томас руководит парадом.

— Итак, ребята. Момент истины, — говорит Томас в рацию.

Я сижу с ним рядом, мы спрятались за угол дома, стоящего напротив Аякса. Отсюда прекрасно видно его грозное бронированное «лицо».

— Последняя проверка готовности. Тесса?

— Первый подрыв динамита, — отвечаю я.

И сжимаю пульт в правой руке, чтобы в сотый раз нацелить каждую частичку своего внимания на этот пульт, который активирует первый взрыв. Он направит сигнал на электродетонатор, установленный на связку динамита, воткнутую в слой земли под машиной. После взрыва этот слой должен обвалиться вниз, тогда Аякс потеряет опору и начнет заваливаться.

Я удивлена, что они нашли столь древнюю взрывчатку, как динамит. Ею уже лет сто не пользуются. Но оказалось, что пару лет назад ребята наткнулись на небольшой склад боеприпасов времен Второй Мировой Войны, я слышала, что на территории Восточной Европы таких тайников еще несколько тысяч.

— Свен? — Томас зовет в рацию.

— Стартуем снегоходы сразу после первого взрыва!

За неделю работы курьером Свен привык к снегоходу и теперь уверенно управляет им, даже маневры выполняет — перед девчонками красуется. Ушлый бородач. Благодаря тайнику Халила, скрывающему тонну проводов и запчастей, а также его хитроумным аккумуляторам, Миша сумел создать уменьшенные прототипы электрических двигателей и починил остальные два снегохода, на которых сейчас восседали Перчинка с Зелибобой. Выбор, кого сажать на снегоход, не стоял. Бывшие Падальщики и повар — ядреное топливо.

Между снегоходами и башней Аякса подвязаны тросы. Задача наездников — подхватить силу инерции падения машины и добавить пару сотен лошадей вектору направления. Разумеется, снегоходы неспособны ни перевернуть БМП, ни сдвинуть ее. Но все, чем мы тут занимаемся — увеличение инерционной силы на каждом этапе. По капле, как говорится, океан соберешь. Вот такими каплями мы собираем удачу.

— Малик? — зовет Томас.

Малик сидит рядом с нами, но все равно отвечает в рацию, чтобы слышали все.

— Второй подрыв динамита по твоей команде.

Задача Томаса — самая сложная. Сейчас от его руководства зависит весь успех операции. Он должен сам решить, когда активировать вторую взрывную волну, которая либо довернет Аякс, либо полностью изменит вектор инерционной силы.

— Все верно, — шепчет Томас в рацию.

Я слышу, как дрожит его голос. Мне знакома эта нервная дрожь, от которой крутит живот и пробирает холод. Я положила руку ему на плечо и крепко сжала. Давай, братец, соберись! Я верю в тебя. За последнюю неделю я исполнилась огромной гордостью за моего смышленого брата. Он здесь один из самых авторитетных ребят, а по-другому и быть не может. Брат командира Падальщиков обязан быть выдающимся!

Остальные попрятались за близлежащие дома, потому что сила второго взрыва будет немаленькой и прогнозировать, докуда долетят клочья земли, трудно.

— Ну что? Последняя молитва богу! — произнес Томас в рацию.

Мы все замолчали. Кажется, все и впрямь начали молиться. Я далека от верующих, сама жизнь сделала меня такой. Но от моего сознания не скрылась молниеносная просьба где-то глубоко в груди, которую я не могла контролировать.

«Мам, пап, подсобите чуток», — произнесла я про себя и нащупала под экипировкой выпирающий кулон в форме сердца в районе мечевидного отростка.

Это странное нехарактерное для меня взывание к мертвым непонятным образом успокоило волнение и наполнило уверенностью. Ведь я же попросила. А когда просят искренне, от зова не отворачиваются. Пусть даже говоришь с бестелесными призраками.

— Черт! Я не могу на это смотреть!

Слова Хайдрун, хоть она и произнесла их из-за дома через улицу, были услышаны всеми из-за тишины вокруг и эха, разносившего малейший шепот по пустынным мертвым проулкам деревни.

Я выглянула из-за угла и увидела, как обладательница шикарной рыжей копны села на снег и закрыла грязное лицо грязными руками.

— К черту! Тоже не буду!

Куки присоединилась к ней, села на землю и отвернулась от сцены действия, зажав уши. Наверное, так себя чувствуют сходящие с ума родители, наблюдающие за своими детьми на соревнованиях. Аякс — наш большой ребенок, которого мы хотим научить ходить.

Несмотря на отсутствие какой-либо физической подготовки, будучи простыми парнями да девчонками, далекими от военной службы, ребята поразили меня колоссальной работой, что мы проделали вместе. Они были истощены, но продолжали твердо стоять на ногах, готовые продолжать борьбу с промерзлой землей. Силой их выдержки я восхищалась, как и недооценила. Мне казалось, что они быстро начнут ныть и свалят отсюда в тепло гостиницы, едва познав тяготы физического труда. Но даже Божена, которая отныне общалась со мной лишь через Малика, осталась в деревне от первого удара лопаты до последнего, она пыталась доказать, что тоже многого стоит.

— Давай, Томас! Мы тут две недели пахали! Все получится! — сказала я брату, устав от напряжения.

Томас взглянул на меня. Я кивнула ему, как кивала все эти две недели, выражая свою уверенность в его плане. Мой брат не может ошибиться. Потому что он — мой брат!

Томас вперил взгляд в бронированного зверя, который создал для нас наитруднейшую задачку, словно вызывал на ринг силами помериться, и отдал первый в своей жизни приказ:

— Тесса, жми!

И я нажала.

Гулкий удар прозвучал где-то под землей. Мои колени, упертые в заснеженную землю, почувствовали легкую дрожь. Спина напряглась, дыхание замерло, взгляд застыл на Аяксе.

Казалось, что ничего не происходило целую вечность. И вдруг толстозадое бронированное чудовище стало заваливаться набок. Металл сначала заскрипел, потом завыл, словно жаловался нам на то, что его долгий сон потревожили бессовестные людишки.

— Свен, жмите! — заорал Томас.

Он орал в рацию, а потом без рации, словно каждая миллисекунда была дорога.

— Жми, жми, жми!

На моих глазах стальные тросы, обвязанные вокруг пушки, натянулись. Краем глаза я наблюдала за тем, как Свен, Перчинка и Зелибоба докрутили ручки газа на снегоходах до предела, отчего белые скакуны завизжали и резко стартанули вперед. Тросы натянулись, заскрипели от трения о кузов металлического зверя, три упертых малыша тянули исполина вперед.

Аякс начал заваливаться в яму и медленно упал правым боком на первую ступень. Бронированная обшивка затрещала, заскрипела, завыла, но в его жалобных стонах мы услышали лишь вторую часть плана.

— Малик, жми!

Громкий приказ Томаса, раздавшийся возле моего уха, оглушил. Но следующие удары оглушили нас всех.

Сразу три динамитные шашки, вкопанные неглубоко в землю, взорвались с таким раскатистым гулом, что казалось, в нас стреляют из пушки. Огромные клочья земли вознеслись в небо и взорвались фонтаном.

— Свен, не останавливайтесь! — кричал Томас в рацию.

Хотя вряд ли Свен услышал — резкие раскатистые хлопки от взорванных динамитных шашек здорово били по ушам, полноценный слух вернется не скоро. Даже я услышала крик Томаса сквозь пелену, а ведь мы сидели плечом к плечу. Перед глазами стояла дымка из мелких частичек земли, из-за чего невозможно было увидеть, что творится с Аяксом в яме. Рядом гудели три мотора снегоходов невидимых за дымным занавесом.

Снова задрожала земля под коленями от глухого удара, за которым последовал очередной скрежет Аякса. Кажется, бронированный зверь совершил последнее приземление на вторую ступень. Но интрига оставалась нераскрытой: приземлился он на гусеницы или же наш план полетел к чертям и он продолжает лежать, как беспомощный таракан? А может, взрывная волна инициировала ему в правый бок, вместо того, чтобы легонько задеть его верхний бок? Тогда он, подобно кегле, сбит с опоры и валяется на боку.

Вокруг воцарилась тишина. Снегоходы замерли, ребята молчали. С минуту мы все сидели, не шелохнувшись и не произнося ни слова, вглядываясь в оседающую перед нами земляную пыль.

— Ну что? Мы победили? Победили? — послышался взволнованный голос Хайдрун где-то за дымной завесой.

Ее голос, резко контрастирующий на фоне гробового молчания, которому вторили даже птицы в лесах, вывел нас всех из оцепенения, вызванного страхом лицезреть результат плана, отнявшего у нас две недели изнурительных работ. Но физическая нагрузка была несравнима с потерянным впустую временем. Никому не хотелось начинать сначала.

Я встала с колен, немного помедлила, а потом нырнула в исчезающее на ветру полотно дыма и медленно прошагала к яме. Мое терпение уже подходило к концу, уступая место напористой злобе на дерьмовую судьбу, полную лишений и боли. Зуд в укушенном плече, ноющая спина и кровоточащие ладони досыпали соли на оголенные нервные окончания. Я чувствовала, как росло бешенство в груди оттого, что весь мир испытывал меня на прочность. Помимо двух недель каторжных работ с лопатой в руках, я еще всем ребятам морального духа раздавала по порциям, отрезая те самые порции от собственного задора. Я устала. Я выдохлась и физически и духовно, я не чудо-бочка Халила, у меня нет проводов, чтобы подзаряжать мою выдержку. Пусть я командир, пусть на меня смотрят, как на божьего наместника, ведущего людей в рай, но я всего лишь человек. Шестьдесят килограммов веса, сто семьдесят сантиметров роста, мои мускулы имеют пределы, моя сила воли имеет границы. И уж тем более мне не потягаться с тридцатитонной машиной на кулаках. Только хитростью. Сработало — отлично! Не сработало — придумываем новый план! Терять время на трусливые попытки сдернуть пластырь с раны для нас роскошь.

Когда пыль улеглась, дым рассеялся, я наконец увидела дно ямы, и меня охватил целый торнадо из эмоций, с которым я справилась лишь через минуту осознания натюрморта перед глазами. Я знала, что ребята смотрят на меня, и ждут ответа или знака. Они все боялись взглянуть на результат их работы, они боялись провала, который может уничтожить их стремление.

Я смотрела на Аякс и не понимала, что чувствую. Логика подсказывала, что я должна прыгать от счастья, душа ворочалась по кругу, как кот, устраивающийся на лежанке. Все внутренние переживания слились в один поток, который я резко оборвала взмахом руки, активирующей рацию.

— Ну что, Зелибоба? Соскучился по зверю?

Боб не сразу понял смысл моих слов и чуть привстал на снегоходе вдалеке. Я улыбнулась и пояснила:

— Садись за руль! Пора вернуть Аякс в боевой строй!

7 января 2072 года. 18:00.

Кейн.

Я волнуюсь.

И это чертовски странное ощущение, потому что за свою долгую одинокую жизнь мои нервы обросли панцирем, который защищает их от ракетных ударов извне. Меня уже мало, что удивляет. Мало, что способно вызвать во мне бурный восторг или подавленное огорчение. Каждый день превратился в один из десятков тысяч дней. Однообразных, рутинных, беспросветных.

Я не помню, когда наступила эта пресыщенность жизнью. Может, лет десять назад — спустя тридцать лет после Вспышки. Спустя тридцать лет после того, как я все потерял: Кристин, Генри, исследования на Фармчейн и Сандоз, собственный дом в пригороде, собственную жизнь. После того, как я очнулся на полу ангара весь в засохшей крови и ослабленный настолько, что едва сумел доползти до медицинского шкафа и заклеить многочисленные раны от укусов пластырями. Я вновь потерял сознание и проспал там же в коридорах между пустующими разбитыми боксами еще пару дней, пока ткани регенерировали. А когда силы наконец вернулись ко мне и я смог покинуть лабораторию, город уже эвакуировали.

Дальше моя жизнь превратилась в бесконечное брожение по пустынным улицам городов, деревень, изредка обнаруживая заброшенные аванпосты и в спешке покинутые карантинные лагеря. Вспышка распространялась в геометрической прогрессии из-за ускоренных темпов превращения укушенных людей. Связь перестала работать, электричество не подавалось, цивилизация медленно умирала.

Но вот моя надежда на победу над вирусом загорелась с новой силой, когда я постигал чудеса своей мутации: замедленное старение, быстрое восстановление от ран, невидимость для врага, а главное — сохраненное человеческое сознание.

Я кочевал между лабораториями по всей центральной Европе, наизусть зная их расположение, оборудование, возможности. Я тридцать лет свозил их ресурсы сюда в гостиницу «Умбертус» близ Бадгастайна, поскольку это было тихое место — практически недосягаемое ни зараженными, ни выживающими людьми, потерявшими человечность и без превращения. Мародеры стали реальной угрозой для меня. Иной раз я засыпал в городах, посреди снующих туда-суда чудовищ, потому что с ними мне было безопаснее.

В какой-то момент я стал замечать, что моя активность превратилась в апатичную и равнодушную, как если бы я каждый день работал у станка и ковал гвозди по тысяче штук в час. Меня перестали трогать агонические крики захлебывающихся в крови жертв или их зовы на помощь. Я мог равнодушно взирать на чудовищно-болезненную смерть человека в пастях чудовищ, просто потому что наблюдал их сотнями и никак не мог им помочь. Я оброс толстой непробиваемой шкурой бесчувственного, отстраненного и даже хладнокровного существа — нового вида на эволюционном пути человека: усовершенствованный, гораздо более сильный и такой одинокий.

Пока не нашел себе подобного.

Закария стал первым экспонатом в моей коллекции мутированной ДНК, которую я собираю уже порядка двадцати лет. Казалось бы, мы должны с ним сдружиться настолько тесно, что встречали бы друг друга по утру теплыми крепкими объятиями. Но в ту же секунду, как мы встретились взглядами, я увидел то же обреченное одиночество, которое словно прописывалось в нашей новой ДНК, проклинающей нас жить вечно.

За семьдесят семь лет у меня сложилось собственное мнение насчет вечной жизни. Она болезненная, омерзительная и до жути безысходная. Особенно, когда ее не с кем разделить.

Когда-то ученые спорили по поводу того, включать ли время в понятие четвертого измерения пространства. Что ж, смысл в споре отпал. Когда время для меня остановилось, когда я лишился его, я явственно ощутил его отсутствие физически, как если бы лицезрел черную бездонную дыру в пространстве.

Конечно, я не бессмертен. Вирус лишь продлил мою жизнь, но я не могу сказать насколько. Десятилетия, столетия? Думать о предстоящих сотнях лет — для меня пытка, потому что я не хочу их проживать, потому что у меня нет стимула их проживать. Я потерял прежнюю жизнь, а новую так и не обрел. Я словно застрял в том моменте, когда прежний мир рухнул, и мне никак не хочется его покидать. Когда путешественник покидает дом, он точно знает пункт назначения. Я же понятия не имею, куда меня везут. Я не знаю, что ждет меня в конце пути, а потому и родной знакомый дом, пусть и мертвый и разрушенный, никак не хочется оставлять. Он обманчиво пахнет уютом, безопасностью, любовью…

Мне кажется, что я до сих пор слышу крики людей в горящих городах, вижу, как отключается электричество в домах один за другим, чую нарастающие запахи вымирания: горящее топливо на заправках, вонь холодильников в супермаркетах, гниение водорослей на побережье, усиливающийся аромат хвойных лесов и горного воздуха. Запах девственного мира — мира без людей — прекрасен, не буду спорить. В нем нет грязи, отходов, токсичных выбросов, насильственной смерти и алчного зла. Но этот свежий чистый приятный и даже немного сладковатый аромат смердит одиночеством и бесконечной тоской, когда ты остался в нем один. Пусть меня окружают дети Апокалипсиса, нет среди них души из прошлого мира — они все родились после Вспышки, а значит и понять меня они не в силах.

Я родился в тысяча девятьсот девяносто четвертом году, изначально принадлежавший поколению, развитие которого придется на период освоения Марса, борьбы с климатическими изменениями, эскалацией военного конфликта на востоке. Моя жизнь была определена в конкретные рамки, и закат моих лет должен был прийтись на кульминацию тех событий: счастливую или неудачную — неважно. Скорее всего, я бы не застал их конец или засвидетельствовал их, уже сидя в кресле-качалке в каком-нибудь доме престарелых с медсестрами, меняющими мой катетер, пока я ворчу на слюнтяя-президента и коррупционное правительство, сравнивая их с политиканами моей молодости, которые делали все лучше, эффективнее, смелее и вообще, мы жили припеваючи, пока новая власть не спустила все в унитаз. Я хочу сказать, что одной человеческой жизни не должно хватать на то, чтобы изобрести колесо, а потом создать бензиновый двигатель — на эволюцию требуются целые поколения человеческих жизней.

А что теперь? А теперь моей одной жизни хватит на то, чтобы заново отстроить космодром, запустить экспедиции на Марс, основать там колонии и отправиться в соседнюю галактику. Моя жизнь исчисляется сотнями лет. Разумеется, это вызывает когнитивный диссонанс, потому что я был рожден в одних конкретных временных рамках, а теперь они полностью изменились и мне приходится приспосабливаться к новому летоисчислению. Когда мне было восемь, мир охватила радость от изобретения смартфонов. Когда я поступил в университет, начался период распада Евросоюза, когда мне исполнилось двадцать пять, я начал работать в Центре по контролю заболеваний, через пять лет человечество всерьез взялось за борьбу с глобальным потеплением, отправляя сотни исследовательских экспедиций на неизученный шестой ледяной материк.

Теперь же, если бы у меня родился сын, то он фактически рос бы в деревне, а когда ему исполнился бы сороковой физиологический год, то он уже летел бы в соседнюю галактику на переговоры с инопланетной расой.

Абсурд и невозможность его принятия — вот как бы я описал свой новый мир.

Моя жена умерла, и я не знаю, как именно. Может, ей удалось эвакуироваться из горящего Стокгольма и она умерла где-то на подземной базе от бронхита. А может, она стала добычей хищника, который убил ее, выпотрошив. А может, она бродит где-то по лесам в образе чудища, забыв, что когда-то была человеком. Счастливым человеком с любящим мужем и четырьмя котами в пригородном доме, где всегда пахнет ванильными вафлями на завтрак, а на выходных во дворе шумит газонокосилка.

Все мои родные, друзья, коллеги, моя работа и мои планы — все сгинуло в пучину прошлого безвозвратно. Меня словно вырвало в параллельный мир, где я пытаюсь заново отыскать свое место, свой смысл жизни — растерянный, нерешительный и слегка равнодушный.

Я проанализировал свое состояние по ведущим психиатрическим методикам и сделал вывод, что у меня затяжная депрессия. Она длится уже четыре десятилетия, и мне все больше кажется, что это не симптом. Это похоже на часть мутации, потому что депрессия не может длиться так долго. Безразличная отстраненная и вялая деятельность, словно в такт моей удлинившейся жизни, растянулась во времени, сделав из меня аморфную амебу — подобие детского лизуна из гуаровой камеди, который не может ни распасться, ни собраться в форму.

До недавнего события.

Когда я нашел Тессу возле деревни, я не видел в ней ничего, кроме очередного потенциала, который может внести корректировки в мои разработки. Я коллекционирую разновидности мутированной ДНК, которая пока что по непонятным мне причинам отличается от особи к особи. Я имею в виду ребят. Они мутировали по-разному, но я никак не могу понять, что это дает, потому что на физиологическом уровне набор приобретенных способностей всегда один и тот же.

Малик и Божена далеки от настоящих ассистентов исследователя, чтобы помочь мне найти ответы на загадки вируса. Малик долго скитался снаружи в составе одной общности людей, судьба которой была предопределена. Божена укрывалась в доме с заколоченными досками. Когда я нашел их, таких же растерянных и отстраненных, то понял, что могу обучить их науке, чтобы избавиться от проведения простецких рутинных процедур. Они далеки от науки, но в работе ученого есть такое понятие, как вторая голова. Ты высказываешь ей свои теории, а она что-то отвечает, причем неважно что, главное здесь — процесс моего диалога. Я как будто слушаю себя со стороны и веду беседу с самим собой. Поразительно, но это помогает находить выходы из тупиков.

Так вот для Тессы была уготована судьба стать моей очередной крысой и экземпляром коллекции. Но дальше все становилось лишь хуже. Я и не подозревал, что Томас окажется ее братом. И я уж никак не мог представить себе, что с ее приходом здесь настанет революция. Она пробыла здесь всего три дня, причем два из них без сознания, а уже на четвертый взбаламутила всех моих остальных крыс и увела их из-под моего носа.

Гостиница опустела на полмесяца, будто еще один мой мир, не успев состояться, вымер. А ведь все в нем работало, как часы — мой собственный мини-мир, где я все обустроил так, как мне удобно. Теперь же Тесса украла мой комфорт: никто не моет пробирки в лаборатории, никто не готовит завтрак, никто не топит сауну. Я сижу в ресторане и доедаю последнюю порцию риса, отваренную Свеном два дня назад. Мой повар тоже сбежал — и все это неимоверно раздражает меня.

Меня.

Аморфную амебу, которой было наплевать на то, что происходит в гостинице вне лаборатории.

Вот так я понял, что еще способен испытывать тот же эмоциональный диапазон, который испытывал будучи обычным человеком. А вся моя напущенная холодность и отрешенность — лишь продукт долгого одиночества. Человек — социальное существо, наукой доказано, что мы вымрем в одиночестве, и похоже, Тесса решила спасти нас всех: и чудищ снаружи и кучку бесформенных лизунов внутри. Первых она вылечит сывороткой, вторых — постоянным раздражением.

Сейчас время ужина, который ребята не пропускали никогда. Они могли не прийти на завтрак, забыть про обед, но вот на ужин собирались всегда. Это был ритуал — социальная нужда, тянущая свои корни с незапамятных времен, когда семьдесят тысяч лет назад случилась когнитивная эволюция и человек научился мыслить абстракциями, сочиняя мифы и сказания вокруг костра в пещере. Ребята тоже разжигали камин и заваривали травяной чай. Темнота и скрип горящих поленьев сближал физически ощутимым уютом, шушуканье и легкие смешки наполняли уют жизнью. И хотя я никогда в этом не признаюсь, но мне тоже нравилось сидеть здесь с ребятами по вечерам, просто попивая мятный чай, сидя позади них, наблюдая за призраками умершей цивилизации, вспоминая собственных призраков из прошлой жизни. Клочок жизни посреди суровых гор на безжизненной планете.

Сейчас же в гостинице остались лишь Арси и Йонас. Мы сидим в ресторане, я смиренно рассасываю во рту полусухой рис, оба хакера уткнулись в свои ноутбуки с таким же наслаждением, как я в микроскоп, забыв о существовании мира за пределами экрана. Арси — вечный бунтарь. Йонас — ее страшная копия. Худой, сутулый, он не выговаривает «л» и «р», да к тому же заикается. Он у нас два года живет, но вижу я его раз шесть в году, потому что он редко вылезает из своей компьютерной норы. Если бы Йонас не приготовил салат из овощей, соленый рис был бы единственной едой на ужин.

Этих двоих сложно назвать полноценными жильцами гостиницы, они никогда не были частью собравшейся здесь компании, которой заправляют Куки с Хайдрун со своими приспешниками-инженерами, а потому пустота в гостиничных коридорах и номерах продолжает играть фальшивую мелодию на моих старческих нервах, заставляя ворчать и проклинать эту неблагодарную девчонку, возомнившую себя мозговитым солдатом — ошибкой эволюции силовиков.

Тесса по определению не может обладать пытливым мозгом — в военных таких не берут, ведь чем больше солдат думает, тем сложнее ему исполнять приказы, а потому ее планы полны брешей и недостатков рассчитанных формул. Она действует на авось, на вдруг, на вполне вероятно. Мы этот способ уже проходили в лаборатории Стокгольма, тыча в вирус разными инструментами борьбы, руководствуясь методом проб и ошибок. И привело нас это ровно в настоящий момент со всеми сопутствующими обстоятельствами.

Я стараюсь делать вид, что ситуация с Тесс меня не беспокоит и мне наплевать, что она увела из-под моего носа ребят, которым я, кстати, жизни спас. Но хитро поглядывающая на меня Арси всем своим самоуверенным видом дает понять, что раскусила мой дискомфорт. Хотя мне особо не нужна компания — я редко становился частью их сборищ — факт того, что мои подопечные (и да! я таки назвал их так!) уже две недели отсутствуют в гостинице без каких-либо знаков о своем благополучии, все же напрягает.

А еще сегодня в обед раздались какие-то хлопки со стороны деревни, интуиция сразу повела меня в подвал, где мы копили арсенал последние десять лет. Я проверил боевые запасы и понял, что там не хватает динамитных шашек. Остается надеяться, что ребята не поотрывают себе конечности, ведомые приказом недокомандира поджигать нитроглицерин.

Я понимаю, что они пытаются помочь мне в исследованиях, и мне приятно осознавать их рвение опробовать мои теории. Но я видел ту БМП. И если у ребят нет такой же машины или крана, то тщетны их попытки. У таких машин центр тяжести специально занижен так, чтобы их невозможно было перевернуть в состоянии покоя. То, что хотели сделать ребята, невозможно.

Тесса разрушила царившую здесь идиллию ради глупой непроверенной затеи. В этом и разница между ученым и солдатом: я никогда не предприму эксперимент, не будучи уверенным хотя бы на шестьдесят процентов в его успехе. Тесса же в буквальном смысле лизнула палец, выставил его вперед и на этом основании сделала вывод, что они смогут потягаться в силе с зараженными. Не сделав подробных чертежей, ни экспериментальных моделей, ни пробного эксперимента, она увлекла глупую ребятню за своим командирским авторитетом, обнадежила их и обманом заставила рисковать собственными жизнями ради маловероятного предприятия.

Но я не отчаиваюсь. Урок, который извлекут ребята из всей этой затеи, будет болезненным и горьким, но все же уроком. Они поймут, что слепая вера в собственные способности не может привести к успеху. Победа требует нечто большего, чем просто рвение. Ну а когда ребят охватит злоба за провал, они спроецируют ее на виновника затеи и каждый получит по заслугам. Тесса в том числе. Все, что мне остается сделать, это терпеливо потягивать свой мятный чай и ждать возвращения заблудших овец, которые окончательно признают правоту науки. Тесса сама подтолкнет ребят в мои объятия.

— Вы слышите это? — голос Арси, произнесенный в плотной тишине, разорвал мои размышления и смакования скорой мести.

Арси оторвалась от экрана ноутбука и нахмурилась. Йонас вторил напарнице.

— Что-то скрипит снаружи? — сказал он, прислушиваясь.

Теперь и я услышал этот странный рокот.

— Как будто грузовик едет? — предположила Арси.

И тут мою спину прошиб пот. Это невозможно!

Озарение настигло и Арси. Она молнией выпрыгнула из кресла и подбежала к окну. Ее вечная тень — Йонас — последовал за ней.

— Это то, о чем я думаю? — радостно воскликнула Арси, разглядывая темноту за окнами.

Я медленно встал со стула, страшась того, что ждет за этим надвигающимся гулом. Рокот двигателя стал отчетливым, теперь его ни с чем не спутать.

— Черт возьми! У них получилось! — Йонас аж подпрыгнул от восторга.

— Кейн! Глянь! Они сделали это!

Под громкий стук бешено колотившегося сердца я подошел к огромному окну, выходящему на внешний двор с воротами. Нехотя и до сих пор желая поверить в то, что мой слух меня обманывает, я разглядел каждую деталь ночного пейзажа: пара уличных фонарей освещала многочисленные клумбы, огороженные каменными бортиками и заваленные толстыми снежными сугробами, аллея со скамейками и деревянными качелями, сосна в центре двора, которую девчонки ежегодно украшали гирляндами и игрушками и лишь в этом году изменили традиции ради плана Тессы. Ну а возле сосны, прямо как подарок на Рождество, стоял огромный темно-зеленый танк с длинной пушкой, из люка которого торчала улыбающаяся голова Тессы.

Прямо как удар под дых, от которого я перестал дышать, а сердце резко впрыснуло адреналин в кровь, который в ту же секунду пробежал по сосудам в шее и зажег кончики ушей ярким горячим пламенем.

Это невозможно!

— Пошли скорее! — с этими словами Арси потянула сутулого напарника к лестнице.

Как бы мне ни хотелось запереться сейчас в лаборатории, чтобы не слышать радостные визги ребят за окном, я все же проглотил свою надменность и последовал вниз. Потому что я уже ничего не мог поделать с победой Тессы и моим поражением — тому был весомый аргумент. Весомый и огромный, как чертов танк!

Я уверен, Тесса не оставит столь прекрасную и удачную возможность плюнуть мне в лицо, лишний раз подчеркнув военную мощь, как единственный эффективный атрибут в борьбе за человеческое выживание. Мысленно я уже готовился парировать ее самоуверенные реплики и даже разозлился на то, что эта девчонка заставляет меня чувствовать себя, как первокурсник на экзамене. Кто она вообще такая, чтобы я перед ней отчитывался?

Но первую волну позора вытерпеть придется. Потому что, как бы мне ни хотелось этого признавать, БМП для нас станет отправной точкой в поимке особи.

И все же в отличие от Арси с Йонасом я все делал неспешно: вышел в холл гостиной, задержался, чтоб вздохнуть, лениво натянул пальто и шарф, второй раз задержался у входной двери на минуту, набираясь смелости и терпения вынести хвастовство Тессы своим достижением, а также ее насмешки в стиле «без солдат я никчемен и труды мои бессмысленны».

Снаружи послышались восторженные возгласы, я сомкнул челюсти до хруста костей и открыл дверь.

Пронизывающий ветер тут же атаковал меня безжалостными порывами, бьющими по лицу армией остроконечных снежинок. Как и смех ребят, вылезших их Аякса и уже крутивших хоровод вокруг машины.

Прямо фальшиво дребезжащий мюзикл для моих и без того напряженных нервов.

— Желаем вам веселого Рождества, Желаем вам веселого Рождества, Желаем вам веселого Рождества, И с Новым Годом!

Ребята пели и скакали вокруг машины, даже фригидная Арси и полуживой Йонас к ним присоединились, хотя были одеты не по погоде. Они шутили и смеялись, рассказывая взахлеб невероятную историю про план, который поначалу казался безуспешным, мол, копали не там, а потом он предложил, а потом она узнала, а потом мы решили… Над моими нервами свершалась медленная экзекуция, и я ничего не мог с этим поделать. Как и с уверенно смотрящим на меня дулом сорокамиллиметровой пушки, установленной на башне трехметрового бронированного зверя.

«Сдавайся!» — кричала БМП.

Наконец ребята направились к дверям гостиницы, радостно махая мне грязными варежками.

— Привет, Кейн! Соскучился по нам?

— Здорово, Кейн!

— Кейн, как поживаешь? Смотри, что у нас есть!

Они остановились, окружив меня, точно дети — плохого Санта Клауса, который вдруг взбунтовался и заставил самих детей сделать ему подарок. Грязные, вывалянные в глине, с измазанными лицами и почерневшими от слякоти одеждами. Я с трудом различал их под слоями грязи. Вот это, кажется, Ульрих с торчащими в разные стороны волосами. А может и Хайдрун, они одного роста. Вот этот с грязными мордами кроликов на варежках — мой сбежавший повар. А рядом какой-то леший, смахивающий на усатую Куки. Запах их немытых тел чуть не сбил меня с ног, но я не подал виду. Все-таки ребята сделали невозможное (притащили целый танк в гостиницу!), могу ведь и я приложить усилия сделать невозможное (сдержать рвотный позыв).

Тесса вышла вперед. Узнать Тессу посреди грязи несложно — она носит экипировку бойца спецназначения, которая бронированными пластинами придает ей характерные тяжелые остроугольные очертания. Не спорю, в экипировке бойца она выглядит профессионально и устрашающе, пусть даже вымазанная в грязи. Ребята сразу замолчали — первый признак того, что за ней признали авторитет.

Я расправил плечи и даже вздернул нос, заготавливая фразы в ответ на ее язвительные комментарии о трусости и малодушии ученых и доблести военных, воюющих посреди чудищ, пока я тут с бактериями развлекаюсь. Хотел бы я вернуться в прошлое и не тащить восьмидесятикилограммовое тело неблагодарной невежи на санях до гостиницы. Как тебе такое малодушие?

— Привет, Кейн, — сказала она.

— Тесса, — кивнул я.

— Мы тут клетку для твоего подопытного привезли. Она герметичная и гораздо быстрее наших ног.

Ребята переглянулись и хихикнули.

— Отлично, — произнес я сдержанно, сжимая кулаки.

Но дальше Тесса произнесла то, что свалило бы меня с ног похуже их кисло-тухлых ароматов, если бы я не был воспитан в строгой семье.

— Тогда скажи, что нам делать дальше. Мы без тебя не справимся.

Я так и задохнулся от нарастающего сопротивления, которое не нашло в конце своего пути логичный выход и атаковало онемением голосовые связки, чтобы поразить хоть какую-нибудь жертву. Краем глаза я увидел, как Томас довольный кивнул, Малик чуть улыбнулся, а остальные ребята перебегали глазами с меня на Тессу и обратно со скоростью десять движений за секунду, открыв при этом рты и ожидая кульминации нашего столкновения.

Тесса смотрела на меня взглядом командира, предлагающего перемирие на неопределенный срок, ожидая от меня аналогичного шага навстречу.

И тут я понял, что последние дни сам аккумулировал свой гнев на Тессу, сам придумывал ее реплики, сам же отвечал на них и, вообще, сам воображал наше словесное противостояние, хотя в реальности такого никогда не происходило. В тот самый первый день новости о мутации свалились на нее, как горная лавина на голову — неожиданно и ошеломительно. Она по-другому отреагировать и не могла — она сомневалась, искала слабые места в теории, всеми силами пыталась держаться за тот привычный старый мир, в котором родилась, который казался ей родным и близким, пусть и подземным и губительным. Ее действия и слова объяснялись тем же нежеланием принимать новую форму мира, которую до сих пор спустя сорок лет не принял я. Так в чем же мое преимущество над ней, если мы оба объяты страхом перед неизвестным концом? Я вдруг увидел в Тесс проекцию самого себя, увидел в ней стремление идти ко мне навстречу, которое откликнулось в моей груди необъяснимым желанием протянуть ей руку в ответ, чтобы идти по этому неизведанному пути вместе.

Ведь бояться вместе не так страшно.

Вспомнив последние две недели, наполненные злостью на Тесс и раздражением от нарушения привычного уклада, я почувствовал себя глупцом. Уже второй раз Тесса доказала свою сообразительность, гораздо более скорую, нежели моя: она быстрее меня осознала и приняла тот факт, что мы все находимся в одной лодке и руль у нее один, за него не надо драться, но надо управлять им сообща, потому что вирус не одолеть силой или умом по отдельности. Лишь комбинация смекалки исследователя и бесстрашия солдата одолеют то, что подложила нам под дверь эволюция.

8 января 2072 года. 10:00.

Томас.

Вчера был потрясающий день! Давно мы не испытывали такого глубокого и даже мощного восторга от собственного достижения. Инженерный ум состязался с физической силой и вышел победителем! Благодаря нашему успеху с Аяксом, Рождество превратилось в самое настоящее празднество новой эпохи. Эпохи под названием «Начало конца».

Впервые за последние восемь лет я обрел твердую уверенность в том, что битва за жизнь человечества еще не проиграна, а даже в самом разгаре, потому что только сейчас мы начали предпринимать реальные попытки создать оружие против вируса. И флаг победы над ним мы понесем на нашем Аяксе — на нашей первой маленькой победе в войне!

Поначалу теория Кейна была лишь теорией, записанной на компьютерный диск. Но теперь, когда у нас есть самая настоящая боевая машина пехоты, у вируса просто нет шансов! Наши бесконечные посиделки в гостинице с постоянным поиском, чем бы таким полезным заняться, наконец подошли к концу. Теория Кейна обрела физическое тело, и теперь у нас был не просто план, набросанный мегабайтными чертежами, а самая настоящая деятельность!

После возвращения из деревни мы первым делом израсходовали сотню литров воды, чтобы избавиться от двухнедельной грязи. После этого мы разделились на две группы: первая помогала Свену готовить праздничный ужин, а вторая помогала Хайдрун наряжать сосну. С этим спасением Аякса мы пропустили ежегодную традицию празднования Нового года, но отныне, мне кажется, эта традиция перенесется на седьмое января!

Двухнедельные раскопки истощили нас настолько, что все празднование Нового года произошло комом. Мы достали несколько бутылок вина из погреба, Куки как всегда заставила нас написать желания на бумажку, сжечь под записанный на видео бой курантов 2030 года и выпить пепел. Хайдрун как всегда запаниковала, не дождалась, пока догорит бумажка и просто сожрала ее, запив вином. Не все дожили до ужина, сам Свен уснул прямо за праздничным столом, впервые не требуя от нас хвалебных отзывов в честь его стряпни.

Когда я засыпал на диване в фойе, последнее, что я вспомнил, была дружественная беседа моей сестренки с Кейном, которые вдруг сложили пики противостояния и даже нашли общий язык. С этой милой и такой воодушевляющей картиной перед глазами я провалился в сон.

Выспавшись и позавтракав, мы собрались в лаборатории Кейна, чтобы приступить ко второй части плана. Мне прямо не верится, что все это действительно происходит! Оглядывая ребят, я читаю аналогичный энтузиазм в их боевых и решительных взглядах. Казавшаяся невозможной задача по переворачиванию тридцатитонного бронированного зверя, внушила нам небывалую уверенность в своих человеческих силах. И теперь кажущаяся непосильной задача спасти человечество тоже обрела форму, стала ощутимой и главное — досягаемой.

— Итак, у нас есть бронированная клетка, и нам позарез надо засунуть туда жильца, — начал Ульрих, когда мы все собрались вокруг стола с голографическими лазерами, точно рыцари круглого стола.

— Прежде всего, обращаю ваше внимание на то, что внутренняя часть Аякса никак не готова к приему зараженного, — сказала Тесса.

— Да, нам надо разработать систему креплений, в которые мы заключим зараженного, — согласился Фабио.

— Но там же есть багажная сетка, — вставил Свен.

«Она недостаточно крепкая. Заменим буксирными тросами, которыми Аякс подвязали к снегоходам», — предложил Миша на языке жестов.

— Мы займемся этой частью! — сказал я за всех инженеров.

— Отлично. Зелибоба и Перчинка, на вас проверка герметичности Аякса. Помните, как запустить программу надува кабины? — спросила Тесса.

— Конечно! — закивали брат с сестрой.

— Как только проверите, езжайте на нефтяную станцию, запаситесь топливом. Кейн, на тебе рецепт присадочной очистки.

Кейн кивнул.

— Нефтяная станция под пристальным наблюдением Желявы. Нем нельзя светиться перед ними, — осторожно произнесла Перчинка.

— Падальщики накачали достаточно топлива на зиму. До марта они туда не сунутся — сугробы не позволят. Но проблема с Желявой актуальна. Нам необходимо оставаться невидимыми, — с этими словами Тесса взглянула на Арси. — Нужно перенастроить Фелин на Аяксе и на костюмах. Они до сих пор привязаны к электронной платформе Желявы. Сможешь создать наш собственный блок?

— Йонас сможет. Он у нас компьютерный технарь, — ответила любительница синих дредов.

Оставаться невидимками перед глазами Желявы вопрос первой важности. Если Генерал узнает, что кто-то проводит несанкционированные с ним исследования прямо под его носом да еще на его же оборудовании, тут же прибудет отряд бравых солдат и зачистит всю нашу маленькую вечеринку. Пока мы сидели в гостинице и глядели в микроскоп, мы были никому неинтересны. Однако, теперь у нас есть компьютерное оборудование и оружие с базы, и все это добро отслеживается Желявой автоматически.

Например, после того, как мы перевернули Аякс, мы еще час бились над тем, как отсоединить его от Фелин. Потому что как только происходит запуск БМП в головной центр базы поступает сигнал об активации. И если костюмы и оружие отключить от системы было несложно — выдернуть пару-тройку проводов — то отключить Аякс от Фелин без следов взлома, к сожалению, невозможно. Провода между радаром и радиомаяком вшиты между бронированными пластинами, как самый ценный орган Аякса, по которому его даже мертвого можно отследить. Поэтому Тесс пришлось отключать эту систему через компьютер машины, ну а для этого, ее пришлось завести. Сигнал Аякса длился тридцать секунд, пока Тесса отключала систему слежения, и этот сигнал фиксируется в записях базы. Конечно, сигнал могут списать на сбой, но для самых дотошных мы все же оставили хлебную крошку.

В любом случае, прежде чем оправляться на охоту, нам необходимо оторваться от базы вместе с нехилым куском ее инвестиций. Об этом Тесса переживала больше всего. Мы втянулись в серьезные игры, а паранойю и упрямство Генерала Тесса под сомнение не ставила.

— Все датчики движения, тепловизоры, видеокамеры: все надо подвязать на нашу собственную платформу. Сможешь ее сделать? — Тесса хотела донести до Йонаса важность каждой детали оборудования.

— У меня есть Джитэк пятьсот — это полностью укомплектованный ноутбук военного назначения, производительность у него высокая, он может собирать данные с различных информационных устройств. Думаю, из него получится неплохой прототип переносной электронной платформы Фелин, что спецотряды носят в рюкзаке, — вставил Кейн.

— Он подойдет! — воскликнул Йонас и даже потер руки от предстоящего удовольствия ковыряться в железе.

— Ну и остается последняя, но самая важная задача. Нам надо поймать зараженную особь, — заключила Тесса.

На минуту все замолкли. Вот он — роковой момент. Все, что обсуждалось и делалось ранее, медленно готовило нас к нему. Поймать зараженного не так просто, как теперь кажется, потому что я понятия не имею, с чего начать. Только подойдя к проблеме вплотную, не имея больше никаких преград, мы осознали, насколько неосуществимым кажется план. С другой стороны, когда я смотрел на Аякс, меня тоже мало, что уверяло в успехе, кроме напора Тессы.

Вот и сейчас я посмотрел на мою боевую сестренку: единственная оставшаяся после ожогов бровь нахмурена, губы поджаты, мускулы играют на ярко разрисованном плече, она медленно обводит нас пристальным взглядом, точно измеряя степень нашей решительности. И этот боевой настрой и твердая самоуверенность вновь заражала дерзостью бросить вызов непреодолимому препятствию. Я все больше понимал, почему командиры Падальщиков кажутся богами в глазах солдат. Потому что их сила и бесстрашие поднимали боевой дух, точно наркотик, впрыскивающий адреналин в кровь и делающий тебя неуязвимым. Таковым я считал себя сейчас, глядя на мою отважную сестренку, заставляющую нас поверить в то, что мы станем героями.

— Что скажешь, Кейн? У тебя есть какие-нибудь… предпочтения? — спросила Тесса и нахмурилась, ожидая его ответа.

Он поначалу не понял вопроса, но потом осмотрел нас, выпучивших на него глаза и ожидающих его решения, и ответил:

— Здесь не магазин. Мне подойдет любой.

Как бы цинично ни прозвучал вопрос Тессы, он имел основание: зараженные хоть и выглядят одинаково, но есть среди них и женщины, и мужчины, и китайцы, и негры, есть высокие, есть пониже. А мы не знаем критерии отбора, тут можно много разных факторов учитывать. Например, я бы рад поймать зараженного ребенка, ведь это гораздо проще. Но дело в том, что вирус тоже не дурак. Он не хочет оставлять слабых мест в своей армии, и учитывая то, что взрослая особь обладает гораздо более разрушительным потенциалом, чем детская, неудивительно, что зараженные наносят детям слишком глубокие травмы — несовместимые с жизнью. Вирус не оставляет себе слабых звеньев.

— Хорошо, тогда следующий вопрос: как обезвредить зараженного? — спросила Тесса, оглядывая нас.

— У меня есть транквилизаторы с ветеринарным ружьем. Если всадить в зараженного десять доз, у нас будет, около трех минут, чтобы обездвижить его, — предложил Кейн.

— И чем будем обездвиживать? — Куки задала следующий логичный вопрос.

— Хорошо бы его в какой-нибудь прочный контейнер закинуть, а потом уже тащить в Аякс, — размышлял Фабио.

— Контейнер размером с человека еле унесем, да еще найти такой нужно, — выразила скепсис Перчинка.

— Гобелен — плотная и прочная ткань. У нас на первом этаже из него шторы сшиты. Я могла бы сделать мешок размером с человека, — предложила Хайдрун.

— Это же не похищение невесты тебе, чтобы в мешок его пихать! — Ульрих закатил глаза.

— Это скорее не мешок, а конвертик для новорожденного! — фыркнула Хайдрун. — Только в нашем случае для чудовищно-уродливого новорождённого.

«Слушай, а это мысль!» — Миша замахал руками. — «Закатаем его трубочкой в ковер и обвяжем сверху тросами, как блинчик Свена с яблочной начинкой!»

— Точно! Закатаем!

— По рукам и ногам, а потом завернем! Легко!

— В десять рук быстро управимся!

— В Аяксе закрепим его к багажным крюкам!

Ребята соглашались и кивали, а Тесса озадаченная склонилась ко мне и спросила:

— Я еще не в совершенстве владею языком жестов, но по-моему он что-то сказал про блинчик с начинкой?

Я объяснил ей идею Миши.

— Ну что ж, по-моему, блинчик с начинкой это лучшее, что у нас есть на данный момент, — согласилась она, потирая переносицу.

Я чувствовал ее неудовлетворенность от работы с нами, потому что она привыкла к солдатской выправке и четким приказам. Мы же были далеки от уровня военных. Мы были на уровне блинчика с начинкой.

— Тогда куда идем? Выходим в лес и отстреливаем их? — предложил Фабио.

— Не успеем и шагу сделать, как на нас набросятся в ответ. Тут надо хитрый план охоты придумать, — Зелибоба нахмурился, как и его сестра, сразу было видно, что им привычно над тактиками нападения размышлять — это их среда.

— Арси, ты следишь за картами. Какие у них позиции? — спросила Тесса.

Арси тут же запустила голографическое изображение карты, снятое со спутника уже много десятков лет назад. На снимке просматривались заснеженные горы, плотные леса, реки и озера, деревни и небольшие города.

— Они держатся группами от трех до шести особей, — объясняла Арси и накладывала на карту сетку из красных точек, которые представляли собой зараженные. — В принципе, они раскиданы по всему периметру окружающих лесов. Выходи в любую сторону, везде будет примерно одна и та же картина. Они все в спячке.

Мы рассматривали карту, пытаясь вычленить выгодную позицию атаки. Тесса крутила голограмму, приближала определенное место, оценивала, потом отбрасывала и искала новое.

— Они выйдут из нее, если почуют угрозу одному из них? — спросила Куки.

— Без понятия. Но я бы не рисковал, — ответил Малик.

— Ближайшие точно выйдут, — уверенно заявил Зелибоба.

Он знает это лучше остальных, потому что частенько натыкался на них в лесах во время стандартных разведок и рассказывал, что зараженные всегда негативно реагируют на любую форму агрессии. Пусть даже просто нож в руке держишь.

— В любом случае, пытаться схватить зараженного рядом с другими зараженными — суицидный план, — поддержал Кейн.

— Надо загнать одинокого зверя! — воскликнул Свен.

— Посреди леса это невозможно. Вся местность открытая, они набегут со всех сторон. Нужен какой-то лабиринт, ходы которого мы будем знать. Тогда можно загнать зараженного именно туда, куда нам надо, — я размышлял с позиции инженера.

— Да! Сделать ловушку!

— Но для начала их надо разделить, — Фабио и Ульрих быстро подхватывали мои идеи.

За восемь лет жизни и работы бок о бок мы подстроились под одинаковые методы мышления и иногда даже мысли друг друга читали.

— Где бы найти такой лабиринт, чтобы куча препятствий была и много ходов, где можно их запутать и оторвать друг от друга? — размышляла Перчинка.

— Мы говорим о городе. Нам надо ехать в город.

— Ты с ума сошел? — возразила Куки Малику.

— Там зданий куча! Чем тебе не препятствия? А подземные парковки всякие и магазины, чем тебе не лабиринт?

— Да там плотность зараженных на один квадратный метр в десять раз больше, чем в лесу! Нас сразу в клочья порвут!

— Охотиться в лесу тоже не вариант, слишком много открытых сторон, — сказал Кейн.

— То есть я вас правильно понимаю: нам нужно какое-то место, в котором зараженный может запутаться и заблудиться, а потом оторваться от своих собратьев, и это место должно быть где-то на границе между лесом и городом? — подытожил Свен, окидывая нас хмурым взглядом.

Мы дружно закивали. А потом проявили чудеса единомыслия, когда тяжело вздохнули в унисон. Мы понимали, насколько малы наши шансы найти нечто подобное.

Но тут Свен вдруг произнес:

— Ребята, мне на ум приходит лишь одно место…

Свен вдруг резко поник, взгляд выражал чрезвычайную обеспокоенность, словно он собирался залезть в пасть чудовища. Мысли об опасном таинственном месте нагоняли на него ужас.

— Есть такое место, в создании которого виновата моя родина. Мне до сих пор стыдно за это. Еще до Вспышки люди рассказывали ужасные истории о том, как они теряли друг друга в запутанных лабиринтах. Помню, мой дед рассказывал: «Ты можешь блуждать там целыми часами, а выход так и не найти! Ты хочешь срезать путь, видишь проход, идешь туда, следуешь по стрелкам на полу, желая найти выход, но они будто с Дьяволом сговорились — заведомо обманывают тебя, и бам! Ты снова оказываешься там же, где был десять минут назад!»

В лаборатории наступило гнетущее молчание, мы напряглись, а Свен продолжал нагонять ужас.

— Это гиблое место, ребята! — Свен замотал головой, не желая отправляться туда даже в воображении.

Мы обеспокоенно переглянулись. Как бы нам не хотелось это признавать, вывод напрашивался сам: из всего того, что было предложено за этим столом, безнадежное таинственное злобное место из описаний Свена годилось больше остального.

— Что это за место? — Тесса нарушила молчание, снова поведя нас по неизведанному пути во мраке неизвестного.

Мы затаили дыхание, ожидая ответа Свена.

— Никогда не забуду это страшное название.

Свен поднял на нас глаза полные слез, и печально произнес:

— Икеа.

9 января 2072 года. 11:00.

Тормунд.

Я ворвался в казарму сержантов, где остальной наш тайный кружок уже собрался. Все командиры и их сержанты бурно дискутировали о чем-то, но тотчас же подпрыгнули от моего резкого появления.

— Ну что? Доигрались, сосунки? — пародировал я Триггера.

Обожаю их так пугать! Прям аттракцион страха каждый раз!

Но никто не зааплодировал моей гениальной игре. Наверное, потому что все были подавлены последними новостями, спустившимися на нас сверху, как конфетти из какашек Генерала. Моя Тамагочи-Акира тоже заболела этим утром, словно долбанный Генералитет и до нее добрался своими удушающими токсичными газами. Но если генеральское дерьмо буду расхлебывать я лично, то за Акиру волноваться стоит двум Шишкам, которые теперь у меня в услужении.

После веселенького переезда на базу Каришку сразу определили на общую инженерно-аграрную подготовку. Я и не удивился. Учитывая ее прошлую жизнь в деревне, грядки копать для нее призвание и максимально возможный подъем по карьерной лестнице. Маришка еще в носу сопли ковыряет, но я знаю, что она пойдет по стопам сестры, если только я не воспользуюсь хрупкостью ее детского мозга и не вобью туда драгоценную и распрекраснейшую мысль о том, что рубить кишки зомбакам прикольнее, нежели лопаткой в песочнице ковыряться.

К сожалению, родители Шишек остались в деревне, а значит им кранты. Причем довольно кровавые кранты, расчлененные даже. Но девчонки держатся молодцами, тем более Долбалания всех сирот распределила по взрослым кураторам, которым удалось выбраться из деревни. Шишки попали к самой Долбалании под узурпаторство, но у той нет времени им попки подтирать, потому что эта старушенция вовсю мятеж организовывает. Честно сказать, не ожидал я такой резкой перемены личности от хлюпенькой бабуси, вчера она по Тиграну ревела так, что слюни в разные стороны брызгали, а сегодня организовывает незаконные информационные коридоры по всей базе. Она прям в глазах моих выросла и вдруг стала сексапильной. Как представлю ее во главе стола бунтовщиков в старческих обвисших панталонах под туникой, сразу ширинку распирает. Надо бы Вьетнаму достать такие. Может, где-нибудь в медицинском блоке подохла старушенция, у которой можно забрать парочку. В общем, Шишки остались без присмотра, а потому я с радостью взялся за их воспитание. Все свое свободное время после учебы они проводят у меня. Я нахожу им разнообразные развивающие детскую логику занятия: постирать мне одежду, заштопать носки, начищать винтовку, отжаться тридцать раз за вечер. Я был бы идеальным отцом!

— Генерал издал приказ, запрещающий Падальщикам покидать базу. Триггер сообщил, что приказ не имеет срока, — озвучила О- ля-ляжка, будто мы и без нее этого не знали. Командир О-ля-чевидность.

Потому мы и объявили срочный тайный сбор нашего мятежного кружка. Хотя тайным его уже не назовешь. Генералитет в открытую вставляет нам палки в колеса, и мы в открытую стали собираться в казарме посреди бела дня. Противоборство вышло на новый уровень, Генерал сделал первый ход.

Наши опасения начали сбываться. После инцидента с деревней Генерал решил предпринять жесткие меры по обеспечению безопасности, и первое, что пришло в голову этому гению — законсервировать базу. Трухина говорит о больших мигрирующих толпах зараженных, разбуженных какой-то причиной или объектом. Будто они раньше не мигрировали, а паиньками в сугробиках спали! Кого вы решили обмануть? Падальщики больше вашего рыскают по поверхности и прекрасно знают, что зараженные никогда на месте не стоят, ими всегда что-то движет! Списать все на массовые разборки в деревне показалось Генералу лучшей идеей и даже послужило отличным поводом. Его Отдел пропаганды выбрал самые сочные видеокадры с наших камер, на которых людей раздирают заживо целыми толпами, кровищи хлещет так, что объективы камер заливает, а самую яркую картинку того, как жертвой массовой атаки зомби становится Аякс, вообще поставили на заставку к каждому утреннему выпуску новостей!

Ублюдки за свои старые задницы трясутся так, словно у них вся жизнь впереди. Старики решают, как нам лучше жить, устанавливают порядки, а потом дохнут через пять лет и всю эту кровавую вонючую кашу оставляют разгребать нам! Грань между защитниками подземного обитания и борцами за поверхность стала глубже и четче. Чем дальше развивается конфликт интересов, тем больше людей делают выбор в пользу одной из сторон. Чем чернее пропасть между двумя лагерями, тем агрессивнее взаимоотношения людей на базе. Идея мирных переговоров уже лопнула, как мочевой пузырь, пораженный циститом, мы скоро вооружимся лезвиями да ломами и начнем кровопролитие прямо в коридорах Желявы. Был бы я Генералом, я бы так и довел людей до безумия, чтобы они сами начали кишки друг другу пускать. Это сэкономит огнестрельные ресурсы и сократит человеческие — цель будет достигнута.

— В приказе не написано, что он бессрочный, — подозрительно указал Легавый.

— А Генерал такое и не напишет, он не идиот. Понимает, что мы сразу ринемся к его дверям за объяснениями, вооруженные отнюдь не березовыми вениками! — ответил я.

— Триггер сообщил, что в Зоне Браво уже начался первый этап консервации базы. Он происходит негласно, на устных договоренностях и в условиях чрезвычайной секретности, — сообщил Калеб — главная шлюшка Триггера.

Пусть он и стал первым помощником Полковника, я горд тем, что стою в истоках бунта среди Падальщиков! Ни Калеб, ни Триггер, ни Тесса — никто из них не смог самого главного — вычленить из ровных рядов солдат бунтарей и объединить их под своим именем. Это сделал я!

Я! Я! Я!

Триггер понял, что мы готовы действовать именно после нашей репетиции мятежа в деревне, которую организовал я!

Я! Я! Я!

Изначально нас было всего четверо: я, Вьетнам, Ляжка, Антенна. Теперь же кружок объединил все действующие отряды специального назначения, а это порядка пятидесяти человек! И главное доказательство моего успеха — присутствие всех командиров и сержантов в этой казарме в данный момент.

А заручившись поддержкой Триггера, который оказался нормальным мужиком и которого я по-прежнему считаю трахальщиком страшилы Тессы, мы получили лазейку к креслу Генерала в буквальном смысле. Осталось только пнуть его хорошенько, чтоб покатился с него колбаской к своему пупсику-Крайслеру.

— Ну и что мы будем с этим делать? — спросил Буддист.

— А что ты предлагаешь? — ответил Антенна вопросом на вопрос.

Никто не желал первым произнести слова, витающие в воздухе, как рой назойливых мух. Тишина, наступившая после этого вопроса, раздражала до зуда в заднице. Как же я ненавижу их за эту трусость перед словом МЯТЕЖ! Словно это имя какого-то демона, которое нельзя произносить, иначе явиться во плоти. Но мы же все вроде бы его и ждем? Эх, я бы хотел жить во времена пиратства, я бы работал главным в бюро объявлений и кричал во всю глотку: «НА АБОРДАЖ!». Когда-нибудь настанет подходящий момент, и я клянусь, я выкрикну эту фразу!

— Можем продолжать задницы греть, но мы все понимаем, что случится дальше! — сказала Вьетнам.

— Нас расформируют за ненадобностью.

— У нас отберут оружие.

— И тогда уж точно хрена лысого мы сможем сделать!

Друг за другом констатировали Бесы. Им вторили кивки остальных Падальщиков. Ближайшее будущее ярко рисовалось перед глазами.

— Короче, у меня единственного хватает пороха в заднице открыто заявить, что мы тут о восстании говорим! — наконец ткнул я пальцем в факт.

— Я не хочу, чтобы Генеральский режим загнобил меня под землей, — произнес Электролюкс.

Все тут же закивали, высказывая общее согласие с тем, который сделан с умом.

— У нас осталось меньше недели на то, чтобы действовать. Триггер больше не сможет сдерживать напор на Падальщиков. Нам необходимо что-то предпринять до того, как Крайслер заявится сюда с приказом сдать оружие, — сообщил шлюшка-Калеб.

— Предпринять, говоришь. И как вы себе представляете эту затею? Мы ворвемся в штаб Генерала и всех на колени поставим? — спросила Ляжка.

— Именно так мы и сделаем. Если он не хочет идти с нами на переговоры мирным путем, мы его заставим, — ответил Буддист в несвойственной ему агрессивной манере.

Видимо, даже праведники иногда с нервных катушек слетают.

— А кто-нибудь из вас бывал в генеральском штабе? Там охраны и дверей с кодами напичкано, как в сокровищнице!

— Хумус дело говорит, — согласился Лосяш с сержантом Бодхи. — Глупо лезть в нору, в которой мы не были ни разу.

— Но это не должно нас останавливать! — возразила Вьетнам.

— Коды на дверях остановят тебя, несмотря на всю твою решительность, — также возражала Ляжка.

— Эй! Новая подстилка Триггера! Что он там нашептал тебе?

— Я тебя прикончу, Фунчоза!

— Да! Хорош уже, Фунчоза, не смешно!

— Надоели твои пошлые шутки.

— Калеб, вмажь ему еще раз!

— Ладно! Ладно! Чего вы так взъелись?!

Я поднял руки в воздух, удивляясь тому, как резко им разонравились мои гениальные шутки! Они словно объединились разумами и стали резко ненавидеть меня. Видимо, это все последствия нашей с Калебом драки, из которой вроде бы и не вышло победителя, но покромсало меня больше, чем его. Он-то вышел почти невредимым, инженера ему за два дня руку обратно вставили. А у меня титановая пластина на ключице и синяк на пол лица из-за его бионического кулака. Козел! Отрубить что ли и себе руку, чтоб заменили на бионическую, тогда у нас с Калебом равные шансы будут. А для эффекта неожиданности я себе и яйца сделаю стальными, так чтобы у меня вообще слабых мест не осталось!

Но один трофей я после той драки себе добыл — гедза моей Вьетнамской Звездочки теперь носит кольцо, которое я у себя с брови снял! Мы почти сыграли свадьбу и я подарил ей частичку себя!

— Господин Пипин Короткий, что там нашептал этот старый пердун? — неохотно перефразировал я.

Калеб закатил глаза. А черта с два я тебя в покое оставлю! Я и Тессу не оставил, а ведь она подохла! Она трахалась с Триггером, и я буду на этом настаивать! И пусть ее труп вращается, как балерина на батарейке, от упоминания ее имени.

— Триггер сообщил, что коды на дверях в Зону Браво меняют каждые двенадцать часов. Помимо главных ворот, есть ворота в генеральский отсек. Триггер достанет коды.

Калеб замолк, но никто не ответил. Потому что напряжение от предстоящей заварушки уже витало в воздухе вместе с роем идейных мух, как будто Генералитет дерьма наваляли прямо на столе перед нами.

— Не нравится мне это, — вдруг вымолвил Раф.

Я даже удивился. Моя Рафаэлка вообще-то не разговорчивая, но если он решился высказаться, да еще и первым, это означало дерьмо, в котором не хочет участвовать даже тупоголовый!

— Что именно, конфетка наша? — спросила Вьетнам.

— Что Триггер нас подначивает.

— Он не подначивает, он открывает нам путь, — ответила Жижа.

— А выглядит так, будто он хочет в сторонке постоять, пока мы все уладим, — я даже удивился столь обильному словосложению и идейной верности Рафаэлки. Кажется, он отращивает себе мозги.

— Триггер — трус! Он не может пойти против Генерала в открытую! Вот и хочет, чтобы мы всю работу выполнили, — вставил Антенна.

— Тем более Генерал пасет его денно и нощно, — добавил Муха — сержант Буддиста.

— Ну хорошо. Предположим, что сместим Генерала с кресла. Дальше что? Туда сядет Триггер? — задал резонный вопрос Легавый.

— Черта с два! Больше не будет одного кресла в управлении базой!

— Об авторитаризме речи быть не может! — добавил Буддист.

Я понятия не имею, что значит это слово, но ребята воодушевленно соглашаются, и поэтому я тоже киваю с серьезным лицом.

— Каждый блок должен избрать лидера от себя, — сказал Хумус.

— Мы через это проходили тридцать лет назад при создании базы. Тогда кучка лидеров нихрена поделить не смогли и мы бы так и сдохли, не родившись! — напомнила Вьетнам.

— Это было тридцать лет назад! Сегодня ситуация изменилась! — спорила Жижа.

— Чем?

— Тем, что мы вымираем здесь! И люди об это знают!

— А что предлагаешь делать? Отправиться на поверхность, как было с деревней? — Вьетнам выражала логичный скепсис.

— И тут и там нас ждет только смерть в муках. Выбора-то особо у нас нет.

— Выбор есть всегда.

— Ой, заткнись Буддист! Не до твоей эзотерики сейчас!

— Давайте все заткнемся и подведем итог! — громко озвучил Калеб, чувствуя, что спор уходит от намеченной темы. — Мы все понимаем план Генерала затягивать удавки на шеях людей. Как только базу запечатают, остро встанет вопрос нехватки ресурсов, потому что поддерживать пятнадцатитысячное население без добычи ресурсов с поверхности невозможно! Без выхода на поверхность мы начнем вымирать интенсивнее от болезней и голода.

— Кабеля, электросхемы, топливо, металлолом, ископаемые минералы — без всего этого невозможно обновлять фильтры в системах вентиляции и водоснабжения, менять аккумуляторы в солнечных панелях, заделывать протекающие щели, аграрники нуждаются в удобрениях, — подхватила Жижа.

— Генерал начнет запечатывать отсек за отсеком, жертвуя большинством ради выживания меньшинства. Он намеренно сократит состав населения, — добавил Антенна.

— Жертвами станут те, кто вносит наименьший вклад в поддержание жизнедеятельности базы, — вставил Буддист.

— Но как это измерить? Убьем поваров, а компьютерщиков оставим? — фыркнула Ляжка.

— Да как вообще можно сделать подобный выбор? — сокрушенно произнесла Жижа.

Внезапно все замолчали. И я понимал, почему. Большинство из нас хоть и сироты, но имеют родственников и друзей в других блоках. Как я сообщу Шишкам о том, что их надо умертвить ради того, чтобы пара солдат осталась в живых? Попадет ли за спасительную границу сумасшедший отец Вьетнама, которого я просто обожаю? А мать Легавого? А секси-бабуся Долбалания? Кто будет это решать? И смогу ли я жить с осознанием того, что мое молчание, моя бездеятельность стала причиной их смерти?

Мы — Падальщики — ярче остальных видим руины цивилизации, которая руководствовалась аналогичным принципом: истребляла группы людей, ради благополучия остальных. И чем это закончилось? Полным поражением! Убийство, как метод, никогда не будет эффективным, оно лишь продлевает твое проклятье, которое запирает тебя в петле последствий. Приведите мне положительный результат массового истребления! Евреи ожили и захватили целую страну, бездомные собаки плодились интенсивнее. Устроить геноцид всегда просто — взял ружье и пошел мочить всех налево и направо, а вот найти выход из кризиса требует гениальных идей, которые в примитивных мозгах солдат не родятся, но сверкают в умах инженеров и ученых — как раз тех, ряды которых вскоре начнут редеть в такт кровавых брызг.

— Генерал наделит военных приоритетом, но этот факт меня нисколько не радует, — заявила Вьетнам полушепотом.

— Я могу человеку шею свернуть одними руками — это, безусловно, полезный навык. Но без ученых и исследователей мы себя точно заживо закопаем и никогда не выберемся из этой могилы! — Лосяш высказал нашу общую мысль.

— Надземные части базы в тех проектах многообещающи, — произнес Вольт — новый сержант у Антенны вместо погибшего Перуна, и еще один мускулистый красавчик в прямоугольных очках и с львиной гривой каштановых волос. Весь отряд Тесла развивает во мне комплекс неполноценности!

— В них недочеты, но довести их до ума, сидя здесь под землей, невозможно, — добавил Электролюкс.

Мы все ознакомились с теми чертежами, схемами, вычислениями, полными непонятных закорючек. И мы хотим попробовать их реализовать! Я, конечно, особо ничего там не понял, но мне достаточно солидного взвешенного и авторитетного мнения умалишенного Лина, чтобы рискнуть чужими жизнями. Ведь все, что нам нужно в качестве прочного фундамента для начала восстания — это уверенность шизофреника в успехе. НА АБОРДАЖ!

— Прежде, чем мы пойдем в наших обсуждениях дальше, я хочу быть уверенным в том, что мы все понимаем необходимость жестких мер, — произнес Калеб, окидывая нас взглядом.

Тут и пялиться на нас не надо! Всем давно стало ясно, что мятеж неизбежен, вопрос стоял лишь в сроках, и они наконец поджали хвосты и уже стоят перед нами на задних лапках. Каждый командир кивнул. Ему вторили его сержанты. Даже Рафаэлка не напутал ничего и тоже кивнул.

— Хорошо. Тогда я привел человека, который расскажет нам о Совете лидеров блоков, который мы установим после свержения Генерала.

Мы все удивленно уставились на Калеба. А он соображает! Все-таки неплохой из него командир, дальновидный, с планом в голове, стратег! Пока мы тут терки перетирали, он по другим блокам шастал и искал для нас помощника в других концах базы. Может, я его недооцени…

Нет! Нет! Нет! Только не она!

— Нет! Только не Долбалания! — застонал я, увидев, как из одной из сержантских комнат выходит до боли в висках знакомый мне человек.

— Держи свой грязный язык за зубами, молодой человек! Что за непристойные прозвища?

Ее знакомый хриплый голос взорвал в моей голове опухоль, и теперь та стекала гноем по мозгам.

— Ну почему? Почему всегда везде должна быть какая-нибудь жопа? — стонал я.

Долбалания все это время сидела за перегородкой и ждала наших верных клятв, чтобы проводить на новую ступень плана. Признаюсь, я по ней все же скучал. Она по-прежнему носила свои широкие хлопковые брюки и тунику, которые они шили себе сами в деревне. Она не желала расставаться со своей одеждой, которая явственно выделяла ее на фоне жителей Желявы, оставаясь верной деревне, поверхности, миру далекому отсюда. Ее седые волосы заплетены в длинную косу, а на сухом морщинистом лице отпечаталась усталость. Желява все же наложила на нее характерный для здешней обстановки угрюмый след.

Я попытался разглядеть сквозь одежды размер ее панталонов, пока она устраивалась за нашим широким металлическим столом.

— Послушала я вас. Хорошие у вас намерения, — начала она. — Но вот план до жути глупый! Вы как маленькие дети, которые жалуются маме на то, что им каша не нравится, а самим встать и приготовить то, что хочешь, ни силенок, ни мозгов не хватает! Тормунд, хватит меня передразнивать!

Я тут же перестал корчить рожи. Что со мной? Почему ее приказы я выполняю рефлекторно? Она что, ведьма? Сжечь ее!

— Алания, мы не лидеры. Мы солдаты. Для этого ты здесь, — попросил Калеб.

Вечный подъюбник.

— На ваше счастье претенденты на генеральские стулья готовы.

— Откуда ты их знаешь? Ты тут и месяца не провела! Как ты можешь быть уверена в их надежности?

— А я слушаю, Тормунд! Слушаю всех везде и всегда. Мудрых людей издалека заметно. Обожаемых лидеров сразу видно. Обожаемые тупые лидеры еще громче и виднее!

— А чего ты при этом на меня смотришь?

— Так ты сведешь нас с ними? — Антенна перебил нашу перебранку.

— Нет времени. Да и нужды особой не вижу. Я доверяю Алании, — Калеб ответил за престарелую амазонку в панталонах.

— Маркус Лебовски и Фидель Гарро представят инженеров и исследователей. У них долгая история сопротивления Генералу, а потому и сторонников больше, чем у кого-либо. К тому же идеи у них неплохие, вы сами видели десятки их разработок, чертежей и моделей.

Ребята закивали. Более того, надежность этих разработок одобрил сам сумасшедший отец Вьетнама! Куда уж еще прочнее?

— Но главное, они искренне верят в вашу избранность, — Долбалания обвела нас всех изможденным взглядом. — Совет не будет распускать Падальщиков и даже готов дать вам отдельный стул за столом. Никто так не осознает важность деятельности ваших отрядов, как жители Желявы.

— К сожалению, этого осознания не хватает Генералу, — фыркнул Антенна.

— Он напуган. И он должен быть таким. Он из того поколения, которое собственными глазами лицезрело ужасы Вспышки. Мне было десять лет, когда все началось. Но даже я — ребенок — понимала творящийся хаос, видела в нем конец мира, осознавала болезненную смерть мира. Генерал же был солдатом примерно вашего возраста. В те дни их отправляли на заставы и эвакуационные посты, не до конца сообщая о масштабах эпидемии, потому что правительство боялось дезертирства. Наверняка Генерал потерял все: семью, родителей, детей, любовь всей жизни.

«Петуха», — подумалось мне, и я с горечью похлопал по карману брюк, где пряталась мое желтое яйцо Тамагочи-Акира. Позавчера она из гориллы Шанель переродилась в петуха Энрике.

— Такие трагедии безвозвратно меняют людей, если не убивают. Генерал пытается защитить нас единственным, как ему кажется, способом. И то, что большая часть населения против, всего лишь результат неизменного хода времени: вы выросли в этих условиях, и теперь они вам кажутся недостаточными. Но для Генерала, для меня оказаться в безопасном месте с толстыми неприступными глухими стенами было единственным способом остаться в живых.

— Но ведь ты выбралась на поверхность! Ты дала ей шанс, — возразила Жижа.

— Только благодаря Тиграну. Это он нашел меня и показал, что там наверху можно выживать. Он заставил меня поверить в то, что мир еще можно вернуть, надо просто перестать бояться. К этому я и веду. Вашему Генералу просто нужен человек, который заставит его поверить в то, что поверхность не так опасна, как рисует ее воображение, подпитываемое картинками из прошлого. Вспышка была жуткой безумной кровавой. Но она давно закончилась. И вы, отправляющиеся в десятки миссий на поверхность, тому доказательство.

— Может, нам бы и удалось завоевать доверие людей, но население запугано Отделом пропаганды! — вставила Ляжка.

Мы дружно закивали. Мы больше остальных знали, как Отдел пропаганды может переиначить правду и затуманить мозги, потому что Падальщики находятся посередине между базой и внешним миром. Мы видим реальность, и она далеко не столь чудовищна, как показывает новостной экран.

— Вы их недооцениваете, — поспорила ведьма. — Ваши жители уже находятся на грани, они измотаны пустыми обещаниями и готовы взять свое силой. Или вы думали, что пятнадцать тысяч человек живут здесь, как слепые котята, и ждут, когда вы им вкусности принесете? Человек не паразит. Человек сидеть на месте не будет. Это единственный вид на земле, которого охватывает стремление изменить привычную обстановку, убежать от знакомого, пресытиться единообразием. Мы — творцы, созидатели! И этот дух на Желяве силен, как нигде! Сама нужда толкает население Желявы придумывать изощренные методы выживания! Потенциал Желявы огромен, благодаря людям и ресурсам. Вам необходимо защитить его любой ценой, чтобы направить в верное русло.

Мы молчали. Почему то эта ведьма такую тоску нагоняла, но в то же время успокаивала тихим хриплым голосом. Я задумался над тем, что все это время воспринимал жильцов базы, как малых детей под моей опекой. Незрелые ворчливые и до жути раздражающие своим вечным «дай!». Но дети-то, оказывается, выросли и теперь сами могли постоять за себя. Да, возможно, в самом начале Падальщики играли роль родителей, которые учили ребенка ходить. Но теперь, когда пупсик пошел, нам незачем вести его за руку. Мы должны бегать за ним и ограждать от острых углов, безмозглого этого спиногрыза, чтобы вырос в достойного человека.

— Население готово к переменам. Им просто нужен свет во тьме. И этим факелом послужат Падальщики — самые бесстрашные и неуязвимые отряды солдат, отваге которых будут вторить. Смотря на вас, люди перестают бояться. Стоя за вашими спинами, люди осмелеют. Это не только слова Фиделя и Маркуса, но и мои. А за свои слова я отвечаю. Проблема в том, что мятеж гражданского населения неуправляем. Они будут бунтовать жестко и разгромно, прольется много крови. Вы же можете провернуть все тихо и без жертв, — произнесла женщина.

Снова тоска сжала мои легкие так, что соски покрылись гуськом. Стало как-то тяжело в груди от осознания того, что все это время наша надежда пребывала в соседних деревнях и волшебных наземных местах, ведомая мнимой уверенностью в существовании мифического безопасного рая где-то наверху, уже готового и ждущего нашего пришествия. Но все это время мы искали не в том месте — слишком далеко — когда истинный рай можно построить прямо под носом. Наши мечты всегда жили на Желяве, просто мы не видели их, не замечали. Настало время самим взять в руки молоток с кирпичом и начать строить новый мир здесь дома, неся полную ответственность за его благополучие.

Боже мой! Как красиво я только что прозвучал! Надо срочно это в дневнике записать, пока не забыл.

— Подумайте о том, что вы уже десять лет могли бы жить наверху, если бы Генерал расширил полномочия исследовательского блока и позволил им проводить эксперименты на поверхности, — добавила ведьма.

— А могли бы и подохнуть, если бы эксперименты провалились, — вставила Вьетнам.

И выразила наши общие сомнения.

— Всегда есть риск, без него получить заветное невозможно. Ты всегда должен чем-то пожертвовать, чтобы получить нечто лучшее взамен. Там в деревне умерло очень много наших людей, но каждый понимал, на какой риск он шел. Мы ведь знали о существовании подземной базы, при должном усердии мы могли ее найти. Но мы предпочли остаться снаружи. И я скажу вам одно: я до сих пор не жалею о том выборе. Настал момент и для населения Желявы сделать этот выбор!

— Это огромная ответственность, — выдохнул Буддист. — Мы рискуем жизнями всех жителей базы, и если мы их подведем, если новые разработки окажутся провальными… возможно, спасать будет некого.

— Вы можете выживать два десятка лет, строя еще больше стен вокруг себя, зарываясь глубже в землю, не теряя ощущения безопасности. А можете рискнуть всем, что у вас есть, чтобы обрести настоящую человеческую жизнь, — говорила Долбалания.

— А что если выбор наш окажется неправильным? Что если проекты подведут? Что если позиция Генерала окажется верной? Что если мы обречем себя на гибель? — спросил Легавый.

Мы, как хор зайчиков, повернули головы в сторону ведьмы. Разумеется, у нее были ответы и на эти вопросы.

— В наших жизнях не существует понятий правильный или неправильный выбор. Все субъективно. Вы сами решаете свою судьбу, и для вас она всегда будет верно избранной, потому что вы оказались достаточно готовыми к тому, чтобы ее встретить. Вы оказались перед этим выбором, потому что готовы его сделать.

Мы снова переглянулись. Тяжелый вздох в унисон пробежался ко казарме. Ребята поникли над столом, погружаясь в тяжелые думы, предрекающие скорый мятеж.

— Пять дней, — Калеб нарушил молчание. — Через пять дней начинаем действовать.

5. Все в дом

12 января 2072 года. 14:00.

Тесса.

Спустя четыре дня усиленной подготовки мы наконец стоим на пороге такой хрени, о которой я никогда бы не подумала, что стану ее частью.

Мы хотим поймать зараженного.

Вот прям в буквальном смысле. Выехали, можно сказать, на рыбалку, только вместо рыбы ловим опаснейшего на земле зверя, а вместо хлебного мякиша — пакеты с человеческой кровью, которые нам любезно одолжил Кейн из своего криоморозильника.

Страшное место под названием Икеа находилось в ста километрах от Бадгастайна на въезде в Зальцбург. Я слышала о существовании подобных гипермаркетов исполинских размеров, но никогда не видела их вживую. Когда мы вошли внутрь, я поняла, что страхам Свена было на чем базироваться. Вчера мы весь день потратили на то, чтобы запомнить каждый поворот, каждую секцию, каждый знак в этом средоточии мебели и стеллажей. И все равно я умудрилась заплутать сегодня во время разметки территории. Свен прав, это проклятый лабиринт. Стрелки на полу водят кругами. Карты на стенах запутывают еще больше, мы понять не можем, как их считывать. Как смотреть на этот красный кругляшек, обозначающий меня? Сверху? Зеркально? Сбоку? Кончилось тем, что мы нарисовали собственные карты со стрелками и развесили их на каждом столбе.

План у нас хреновый. Вот прямо до жути хреновый. А другим он и быть не может, потому что эти ребята не солдаты, они далеки от разработки стратегий перехвата, а я из командира спецотряда превратилась в школьную учительницу, потому что когда я отдаю приказы, эти сопляки обижаются на мой тон. А я по-другому и не могу разговаривать! Я не веду светских разговоров с зараженными, не прошу их опустить когти и встать на колени. Я действую быстро и жестко, и от своих подчиненных требую того же самого. К сожалению, я забываю, что здесь у меня нет подчиненных. Так что параллельно с попытками спасти человечество, я еще и учусь вежливому общению с гражданскими.

Этот гипермаркет словно создан для похитителей зараженных. Наш хреновый план состоит в том, чтобы заманить зараженных внутрь, протащить через выставку мебели, на которой у нас есть несколько точек отсева лишних особей, в отделе товаров для дома у нас будет последняя попытка оторвать одного от остальных, дальше провести его через склады самообслуживания прямиком к погрузочной платформе, где его будет ждать Аякс. Там мы его вырубаем дозой транквилизатора для тираннозавра, грузим в машину и счастливые едем домой.

Звучит, как салат приготовить: куча ингредиентов и полная чушь в итоге. В этом плане столько неточностей и столько «если», что это даже на план непохоже, это скорее теория вероятностей. Ох, как я скучаю по своим боевым собратьям. Вместе мы бы придумали что-то гораздо более эффективное, да и провернули бы быстрее и слаженнее. Здесь же я фактически раздала оружие детям с сосками во рту.

Зараженных поблизости вокруг гипермаркета нет, тут пустырь в преддверии промышленной зоны. Но мы нашли группу из трех зараженных в спячке через дорогу возле офисного здания. На них весь наш план и сориентирован. Если же тут найдутся другие особи, то плакали наши расчеты и чертежи — будем импровизировать. Найти всех зараженных в округе невозможно, потому что тепловизор не видит их, когда они в глубокой спячке. Кейн объяснил, что чем глубже и дольше спячка, тем ниже температура тела зараженного, это увеличивает набор спектров их силуэтов, радар невозможно настроить точно с таким широким диапазоном перепадов. А я прям нутром чую, что есть здесь еще особи.

Кстати, мое нутро вдруг обзавелось необъяснимой обостренной интуицией. Я буквально стала чувствовать этих тварей поблизости. Тех троих возле офиса я и нашла, не знаю, как. Просто почувствовала, что они в той стороне, как если знаешь, что где-то на дальней полке в кухне должна быть припрятана печенька, но где точно, ты не помнишь. Я рассказала о своем чувствительном нутре Кейну, мы с ним наконец нашли общий язык, мне нравится, что теперь его можно расспрашивать обо всем без страха показаться посмешищем. Но к сожалению, у него пока нет объяснения моей интуиции, которая к тому же допустила ошибку. Я чувствовала зараженных возле деревьев в ста метрах от главного входа в гипермаркет, но там было пусто. В общем, Кейн обещал раскрыть все секреты нашей мутированной ДНК, когда получит в свое распоряжение живой подопытный образец. А мне приходилось терпеть этот затылочный зуд.

Я вообще вся чешусь, если честно. Может, это последствия двухнедельного лопатного похода в дремучий лес без нормальной еды, воды, отдыха. До сих пор тело ломит от изнуряющего физического труда, который в буквальном смысле все жизненные соки из нас выжал. У меня болит поясница, и ноют плечи. Особенно то, которое мне аппетитно прокусили. Оно еще не до конца зажило, а я его уже подвергла насилию, надеясь на чудеса быстрой регенерации, которые мне достались с мутацией. Но не такая уж она и быстрая, думалось мне, когда я растирала следы от укусов, испытывая ни с чем не сравнимый экстаз.

Вот и сейчас я почесала плечо в последний раз и наконец произнесла в микрофон:

— Ребята, пора начинать. У нас осталась всего пара часов до наступления сумерек.

Я испытываю удовольствие от того, что вновь одета в свою бойцовскую экипировку, правда, облегченного типа. Так как зараженные больше не охотятся на меня, нужда в стальных листах брони отпала, и экипировка сразу облегчилась на двенадцать килограмм. Я теперь ощущаю себя, как в спортивном костюме для бега, могу даже рекорды ставить.

Томас переделал винтовки, взяв за образец ветеринарное ружье Кейна, и теперь Фамас стреляет летающими шприцами, в патроннике их вмещается двадцать штук. Я с Перчинкой и Фабио заняли позиции на металлических конструкциях под крышей. Здесь же ребята-инженера сделали для нас деревянные леса, по которым мы будем передвигаться, следя за обстановкой внизу. Мы находимся в шести метрах над землей, отсюда отлично просматривается вся хитроумная система мебельного гипермаркета, призванная заставить покупателей взять то, что им не нужно.

Бизнес-модель Икеи вечна! Спустя сорок лет после уничтожения цивилизации Хайдрун продолжает набирать целую телегу фонарей, подушек и каких-то пластиковых коробов! Когда я спросила, зачем ей вся эта бессмысленная хрень, она ответила:

— Чтобы скопировать страничку из каталога! Вот, смотри! Правда уютный уголок? — она листала пыльный каталог тридцатого года с кучей бессмысленных идей о том, как оформить спальни, гостиные, кухни. Ей богу, люди до Вспышки такой ерундой занимались! Поставил стол, стул, включил лампочку, чего еще нужно?

Но никто не смог устоять перед множеством безделушек, напичканных в этом магазине с такой плотностью, словно это были предметы первой важности. Уже через час наш Аякс превратился в телегу, забитую одеялами, занавесками, посудой, лампами. Казалось, что мы сюда приехали за фоторамками и сковородками, а не за зараженными. Ребята меня просто убивают.

— Кто-нибудь видел подставку для ноутбука под названием Брэда? Она идеально впишется в нашу зону возле камина! — Хайдрун руководила закупками, листая каталог.

И уровень моего психометра так точно остановился в красной зоне от всего этого брэда.

Я оглядываю магазин с высоты лесов, отсюда хорошо просматривается лабиринт из перегородок между секциями и стеллажами. В роли убегающей добычи у нас три героя: Малик, Зелибоба и Куки. Согласно нашему плану, группа зараженных должна разделиться, и тогда каждый побежит за своей собственной наживкой. Но, разумеется, такого никогда не случится, потому что, как я уже сказала, план у нас полная хрень с брэдом возле камина. На такой случай мы заготовили несколько препятствий и ловушек, предназначенные для того, чтобы отделить зараженных друг от друга и выбить ненужных особей из погони.

Фактически все трое наших жертв бегают отвратительно. Даже Зелибоба подкачал — разнежился в отсутствие командира. Я замерила их скорости и нисколько не удивилась тому, что их покусали. Я больше удивилась тому, как долго они продержались до того, как их атаковали. Но деваться некуда, потому что выбирать не из кого. Из шестнадцати человек нашей мини-базы всего трое являются солдатами. Хоть и на том спасибо.

Роль стрелков важнее, потому что в руках снайперов контроль над гонкой за добычей внизу, в любой момент мы вмешаемся в действо для того, чтобы скорректировать ход событий. Шприцы летят медленнее пуль, у них слегка дугообразная траектория полёта из-за большего веса, а потому только опытные стрелки могут совладать со столь деликатным орудием.

— Свен, готов? — спросила я, сидя на корточках на лесах.

Свен дежурил снаружи возле дверей главного входа и следил за нашей целевой аудиторией через дорогу.

— Готов! Зомби в поле видимости. Спят, — прошептал Свен, будто боялся, что чудища его услышат.

— Сейчас мы их разбудим. Итак, всем приготовиться!

Я взглянула на Перчинку и Фабио, сидящих на металлических балках напротив меня — каждый караулит свою секцию. Благодаря костюмам Падальщиков, что мы вытащили из деревни, они хотя бы стали походить на новобранцев с сосками во рту. Это уже лучше.

Оба дали мне знак готовности.

— Кейн, мы начинаем, — произнесла я в микрофон.

— Аякс готов к приемке, — произнес Кейн в ухе.

— Малик! Открывай пакет! — приказала я и уставилась на дисплей перед глазами.

Томас облегчил систему видеонаблюдения — камера и дисплей прикреплены к ободу вокруг головы, Йонас с Арси создали автономную электронную платформу на базе Фелин. Через видеокамеру на ободе Малика, стоявшего у входа в зону мебельной выставки, я наблюдала за тем, как он отвернул колпачок пакета с красной жидкостью, переливающейся бархатистой сочностью на свету. Мне показалось, что даже до меня донесся ее металлический аромат.

Остальные ребята еще не научились быстро управлять системой Фелин, но я уже переключила изображение на видеокамеру на ободе Свена. Сегодня все, кто имеет видеокамеры на головах, являются моими глазами, прямо как в старые добрые времена.

Группа из троих зараженных, которых не сразу отличишь на фоне белоснежного пейзажа, застыли, точно каменные статуи, обращая лица в разные стороны. Бледные лысые и практически голые. Казалось, что вирус застал их либо в бассейне, либо на побережье, потому что одежда их определенно напоминала плавки и слитный женский купальник.

Вдруг они резко встрепенулись, глаза широко открылись, я даже издалека видела, как засверкали их зрачки глубокого синего цвета. Не прошло и пары секунд, как они резко повернулись в сторону Свена, опустились на четыре конечности и стремительно поскакали на зов крови.

— Бегуны приготовиться! — выкрикнула я в микрофон.

Ребята внизу напряглись. Я слышала их тяжелое дыхание в наушнике.

— Ребята, я не знаю смысл выражения «сосет под ложечкой», но у меня в животе так конкретно сосет, что диарея назревает!

— Куки, заткнись! Приготовься! Я слежу за тобой! — крикнула я резко, не хватало мне еще паники в самый критический момент!

Зелибоба стоял у входа в ресторан, Куки в зоне спален, Малик в зоне прихожих. Все заняли позицию низкого старта.

Я переключилась на камеру Малика, он смотрел в сторону главных дверей. Через семь секунд после открытия пробки на пакете с кровью зараженные врезались в стеклянные вращающиеся двери, возле которых изнутри их ждали трясущиеся от страха Миша с Ульрихом. Ребята кинулись на дверь и застопорили вращение так, чтобы в отсек попал лишь один зараженный — самый быстрый из них, а потом резко крутанули ее и первый зараженный кубарем ввалился внутрь магазина. Он резко вскочил на ноги, огрызнулся на грубых швейцарцев у двери, застывших в ужасе, но быстро потерял к ним интерес и уже несся сломя голову на запах крови, который испускал пакет Малика.

— Вперед! — закричала я, хотя в том не было нужды.

Зараженный вбежал по лестнице со скоростью гепарда, перепрыгивая сразу через четыре ступени. Малик со всех ног убегал вглубь мебельных секций.

Ульрих с Мишей уже снова прокручивали дверь, чтобы запустить следующего. Но голод прибавил зараженным сил, и сразу двое попали в одну секцию вращающихся дверей, а потому силы тотчас же стали неравными. Теперь зараженные толкали дверь, а ребята уже ничего не могли с этим поделать. Они бросили дверь и побежали прямиком к Аяксу — их роль выполнена.

Двое зараженных ворвались в холл и поскакали в сторону выставки мебели.

— Куки! Боб! Открывайте пакеты! — скомандовала я.

И задержала дыхание. Потому что в идеале зараженные должны на этом этапе разделиться: один последует за запахом из ресторана, второй — за запахом из секции спален.

Но Куки, разумеется, сорвалась раньше времени и уже преодолела свою дистанцию в сотню метров, оказавшись в секции «Кухни». Видимо, ее запах был менее интенсивным, потому что зараженные выбрали маршрут Боба.

— Боб! Оба бегут за тобой! Куки! Лей кровь! — кричала я.

Надо было увеличить интенсивность запаха со стороны Куки, чтобы попытаться отвлечь хотя бы одного. На такой случай мы специально создали проемы между секциями, чтобы разделить зараженных.

— Вот же черт! — застонала Куки.

И трясущимися руками сжала пакет, разлив немного крови по полу.

Эффект сработал тут же. Правда, не так как я планировала.

— Кук, прости. Теперь оба бегут за тобой! Беги!

— Ненавижу тебя! — зарыдала Куки и понеслась, сломя голову, вдоль своего маршрута.

Оба зараженных нашли подготовленную нами лазейку, ведущую в секцию освещения, и резко сокращали дистанцию.

А в это время Малик, уже изрядно запыхавшись, достиг секции детских спален и бросил пакет с кровью в центр одной из комнат. Наблюдая сверху за тем, как несущийся за Маликом зараженный врезается в перегородки, как его заносит на поворотах, из-за чего скорость его бега снижалась, я сделала вывод, что выбор места для охоты подходит, как нельзя лучше!

За Маликом следила Перчинка, я же следила за ним через ее видеокамеру, продолжая наблюдать за перспективой плана на всех этапах. Парень избавился от груза ответственности в виде пакета с кровью, схватил лежащую в огромном боксе игрушечную сову по непонятной мне причине, и бросился наутек. Зараженный молниеносно набросился на пакет, разрывая его когтистыми пальцами и острыми зубами в кровавые клочья. Красные брызги разлетелись по всей детской комнате с розовым манежем и кучей плюшевых медведей, словно он рвал на части младенца! Вот же жуткое зрелище!

— Закария, вали! — крикнула Перчинка.

В ту же секунду она выпустила в зараженного все двадцать шприцев, а Закария, карауливший за перегородкой, замахнулся топором и обрубил тросы. Тяжелые ящики с мебельными каркасами, которые мы заранее подвесили на металлических потолочных балках, полетели вниз и обрушились на зараженного с громким треском. Зараженный завыл от боли. В этот момент у меня сжалось сердце, как если бы в него вогнали кол.

«Он же тоже человек!»

Закария замахнулся топором второй раз и обрубил трос, подвязанный к тяжелому дивану. Дополнительная сотня килограммов придавила уже похороненного под мебельными щитами зараженного. На этот раз он не издал ни звука — транквилизатор подействовал. Первая похоронная процессия завершилась без осложнений.

— Первый вышел из игры! — отрапортовала Перчинка.

Я же с Фабио наблюдали за тем, как рыдающая на ходу Куки выбежала в среднюю часть магазина, где продавались товары для дома. Мы передвигались между секциями вдоль траектории Куки и методично стреляли шприцами, пытаясь поймать хоть кого-нибудь из тех двоих тварей, что гнались за беднягой.

— Есть! — крикнул Фабио.

Один из шприцев воткнулся в ногу зараженного, карфентанил тут же попал в кровеносную систему и вырубил близлежащие нервные окончания в ноге, отчего зараженный на несколько секунд потерял способность ею управлять. Он споткнулся, налетел на кухонный стол, перекатился кубарем пару раз и распластался на полу, злобно рыча. Там мы его и достали, выпустив еще пару десятков шприцев.

А потом, перезаряжая магазины на ходу, уже бежали на помощь к Куки, за которой продолжалась погоня. Но тут в ухе истерично завопил Свен:

— Тесса, нам кранты! Там еще бегут!

— Перчинка! Командуй планом Куки! — ответила я рефлекторно.

— Есть! — ответила солдат и, перепрыгнув через леса, присоединилась к Фабио в роли ангела-хранителя для изможденной девчонки внизу.

Я вывела изображение с видеокамеры Свена на дисплей перед глазами и тут же опешила. Я даже дышать перестала от осознания того, что отныне моя ведьмовская интуиция пугает меня до чертиков! Четверо зараженных бежали со стороны тех деревьев, где я чуяла их с самого начала, но никто их так и не нашел.

— Откуда они вылезли?

— С подземной парковки! — ответил Свен, карауливший уличный периметр у входа в гипермаркет.

Вот почему мы их не нашли! Я чуяла их под землей!

Черт подери, да что со мной происходит? Я сама себя пугаю!

Но я быстро избавилась от лишних вопросов в голове, которыми можно заняться позже. Сейчас проблема была конкретна: план шел под откос, над нами нависла угроза провала.

— Свен, вали к Аяксу! — приказала я на бегу.

Что-то мне подсказывало, что те кадры, что я наблюдала с его видеокамеры, свидетельствуют о том, что он уже на полпути к нему.

Миша и Ульрих тоже давно покинули пост возле вращающейся двери, а потому все четверо разъяренных уродцев без проблем ворвались в холл и уже взбегали вверх по лестнице. Ситуация накалялась. Я перевела картинку на камеру Фабио и наблюдала за тем, как Куки швырнула пакет с кровью на помеченное крестом место на полу.

— Тесса, я тебя ненавижу! — ревела обезумевшая от страха Куки. — Ненавижу! Ненавижу! Чтобы я еще раз … О! Симпатичный пледик!

Куки схватила розовый плед толстой вязки и бросилась прочь. Черт подери, эти девки меня убивают! Она всего в шаге от смертельной опасности, но снова тащит в Аякс какую-то хрень, которой уже итак полный кузов! Они сумасшедшие!

В ту же секунду зараженный набросился на пакет с кровью и стал рвать его зубами, воя и рыча, как голодный зверь. Фабио выпустил в него оставшиеся шприцы с транквилизатором, и когда зараженного начало шатать, крикнул:

— Арси, давай!

Арси, стоявшая за перегородкой, перебила трос топором и огромная связка упаковок с фасадами от шкафа купе, подвешенная на стальные каркасы под потолком, полетела точно маятник прямо на зараженного. От такого удара его сначала подкинуло высоко под потолок, он перелетел в соседнюю секцию и пролетел метров десять не меньше. Вот это, я понимаю, бейсбол! Зараженный приземлился без сознания прямо на мягкую кровать в секции спален. Добрых снов!

Но план уже пошел под откос. Мы удачно избавились от двоих зараженных, третьего вырубили транквилизаторами. Изначально, усыпленный должен был прийти в себя через три обещанные Кейном минуты, а потом снова помчаться за добычей уже в одиночку. Но, как я уже сказала, сегодня ничего не работает по плану. А оно и не может и не должно работать по плану, когда план составляют далекие от военного образования придурки с брэдом в голове!

Я судорожно соображала, наблюдая за тем, как четверо зараженных разбредаются по гипермаркету на зов крови, вытекающей из разорванных пакетов. Я решила действовать по наитию.

— Перчинка! Кинь мне свой пакет! — крикнула я.

Перчинка тут же вытащила из кармана припасенный на такой вот всякий случай пакет с кровью и перекинула мне через балки. Я быстро переключилась на карту расположения моих псевдобойцов. Проанализировав траекторию четверых зараженных, рассекающих между секциями, я рискнула претворить в жизнь самый тупой план, который только мог мне прийти в голову. Но я воодушевилась тем, что терять нам было нечего.

Я вскрыла пакет и тут же начала обильно поливать кровью пол под собой. Душераздирающий вой из разных сторон прозвучал в тот же миг, а потом перегородки затряслись: монстры бежали на приманку. Я быстро объяснила свой план Перчинке и Фабио, те разбежались по позициям, а я переключилась на главного героя, все это время остававшегося в стороне от заварушки. Ну сейчас тебе достанется по первое число, братец!

— Боб! Скажи, ты псих? — крикнула я в микрофон, ни на секунду не упуская из виду передвижения четверых зараженных.

— Еще какой! — ответил мой солдат оживленно, точно ждал от меня миссии.

Ну держи, сам напросился!

— Тогда на девять часов двадцать метров от тебя! Беги наперерез через кастрюли! Вали его! — крикнула я.

И тут же выпустила очередь из шприцев по зараженному, бегущему последним в группе. Один шприц вонзился ему в плечо, и он отстал от своих товарищей. Я не хотела вырубать его больше, чем нужно, мне нужно сохранить скорость его бега.

Вот почему я люблю солдат. Они сразу понимают, чего я от них хочу и не ноют о том, что у них ногти сломаются или ребра. Зелибоба сразу определил, на кого я глаз положила, и утопил свою педаль газа в пол, несясь наперерез через секцию с кухонной утварью. Достигнув прохода, он совершил зрелищный прыжок с разбега на три метра в длину — баскетболист все-таки — и точно приземлился на уродце. Оба свалились и кубарем покатились по полу.

Зараженный за долю секунды вскочил на ноги и оскалился на растерявшегося Боба, распластавшегося перед ним, прямо, как ароматный обед.

— А теперь что?! — запаниковал Боб, когда сообразил, во что я его вовлекла.

Я поступила нечестно. Я воспользовалась узколобостью солдафона, у которого соблюдать приказы вышестоящего лица выработано на уровне рефлекса. Фактически я рискнула его жизнью, потому что мне нужно было выиграть время. Надеюсь, Боб ты меня простишь.

Я спрыгнула со своего насеста на стеллаж, а потом и на пол, очутившись точно позади Зелибобы прямо у поворота в зону с принадлежностями для декора.

Сколько тут, мать вашу, ароматизированных свечей! Они прямо стеллажами до потолка выстроены! Такое чувство, что у человечества до Вспышки была одна проблема: как побороть вонь романтикой!

— Боб, уйди! — крикнула я.

Боб удивился моему внезапному появлению, но тут же обрадовался и быстро отполз в сторону, убравшись с пути зараженного. Перед яростными голубыми глазами голодного существа возник припасенный мною пакет с волшебной красной жидкостью. Зараженный, как загипнотизированный, следил за каждым малейшим движением пакета в моей руке. Честно сказать, я сама смотрела на пакет и облизывалась, как если бы в нем было клубничный джем Свена. Ну почему их не мучает жажда джема? Мы бы им весь мир накормили без проблем!

— А теперь бежим нахрен отсюда! — крикнула я Бобу и побежала прочь.

Зараженный, оскалившись, бросился за мной в ту же секунду, забыв про Боба. Сам же Зелибоба побежал за нами. Мой план был прост: во-первых, испытать свой скоростной бег, ведь не секрет, что бойцы спецотряда бегают куда быстрее обычных людей; а во-вторых, пока его трое собратьев лакомились пакетом Перчинки где-то в районе гостиных, нам надо было заманить этого счастливчика в зону складов.

Но, разумеется, бежала я так себе. Уже возле стендов с декоративными растениями в горшках, которые кстати Хайдрун тоже запихала в Аякс в количестве тысячи штук, я выдохлась. Память снова бросила меня в прошлое, когда я спасалась от голодных тварей три недели назад: до боли знакомое сиплое дыхание, клокочущее рычание, чавкающие слюни и вой. Что ж, может, тогда вы меня поимели, но сегодня я пожалуй надеру вам зад!

Мой план продолжал работать. Чувствуя зловонное дыхание практически возле самого носа, я размахнулась, как если бы кидала гирю, и подкинула пакет вверх. Я почувствовала, как пара капель из открытого пакета приземлились мне на лоб. Перчинка, все это время бегущая за нами по деревянным помостам на металлических балках под потолком, поймала пакет в воздухе и переняла эстафету.

Зараженный свалил меня с ног, использовав мою ноющую от двухнедельного копания поясницу, как трамплин (чтоб ты сдох, козел!). Он попытался допрыгнуть до пакета, но бросаю я, что надо. Перчинка уже уносила ноги далеко к складам напрямую вдоль лесов, в то время как зараженному приходилось петлять на земле между стеллажами с ведрами и горшками с пальмами.

Зелибоба помог мне подняться, и мы снова побежали.

Я переключилась на камеру Фабио, все это время ждущего передачи эстафеты у складских ворот. Перчинка скинула ему пакет с лесов, Фабио поймал и, сломя голову, вбежал на склады с высоченными стеллажами до потолка, забитыми всяким добром, которому больше не суждено быть распакованным. По крайней мере, до следующего пришествия Хайдрун в этот гипермаркет.

— Аякс, встречай! — крикнула я в микрофон.

Я ликовала! Потому что на складе уже ничто не может нарушить наш салатный план с блинчиком с начинкой, мать вашу!

— Скорее! Его спутники тоже бегут! — Перчинка кричала нам, ожидая нас возле дверей на склад.

Мы с Зелибобой, запыхавшиеся, выбежали из лабиринта, Перчинка тут же закрыла толстые металлические двери и вставила железный лом в замок, заблокировав его.

А где-то в глубине склада послышались крики и хлопки. Мы втроем продолжили забег. Одновременно я переключилась на камеру Томаса, который с остальными ребятами ожидали приманку на конечном пункте. Кейн, Томас, Божена и Хайдрун обстреливали зараженного шприцами, окружив его. Под такой массивной атакой уродец уже через минуту лежал без сознания в луже крови, вытекающей из разорванного пакета.

Очутившись возле Аякса, я первым делом пересчитала ребят. Все на месте и уже закатывали зараженного или, вернее сказать, зараженную, потому что теперь было отчетливо ясно, что это — женщина, в ковер в стиле прованс, обвязывая блинчик с начинкой тросами.

— Ребята, пошевеливайтесь! Движуха началась! — крикнула Арси из Аякса.

Мы все вместе подняли с пола получившуюся трубу — она весила килограммов сто не меньше! — и дружно погрузили в Аякс через заднюю дверь.

Несмотря на то, что мы работали очень быстро и слаженно, всего через минуту в заблокированную дверь забарабанили ее сородичи. Они даже выли, что было странным, будто чуяли, что их невесту похищают. А потом я поняла, что их привлекают окровавленные ошметки пакета, который зараженная разорвала в припадке голода. Крови тут размазано так, будто здесь целую группу людей расчленяли! Мы сейчас сюда всех зараженных в округе соберем на вечерние посиделки!

— Давайте же скорее! Чего копаетесь? — Арси, следившая за радаром Аякса начинала паниковать.

А если это фригидное чудо с дредами теряет самообладание, значит, ситуация действительно переходит в разряд опасной.

Наконец чудовищный блинчик с начинкой был прикован стальной багажной сеткой внутри боевой машины, и мы забрались на борт. Черт подери, как тут тесно из-за всех этих ламп, ковров и подушек! Хайдрун, я убью тебя!

Томас нажал кнопку открытия погрузочных ворот склада и запрыгнул внутрь Аякса последним. Мы закрыли люки, врубили фильтры в системе кондиционирования и Зелибоба вжал педаль газа в пол.

Зелибоба управлял лихо, получая наслаждение от такой мощи под задницей. Я помню, еще во времена нашей совместной службы он всегда хотел быть водителем, но его комплекция идеально подходила для пехотинца. Теперь же, по причине нашей малочисленности и отсутствия профессионалов, Зелибоба может быть всем: водителем, стрелком, грузчиком, посудомойкой.

Когда мы выехали на шоссе, зараженная начала приходить в себя. Четыре десятка шприцев с наркозом хватило всего на десять минут. Было одновременно и смешно, и страшно наблюдать за «свирепым мешком», но поделать мы уже ничего не могли. Транквилизаторы закончились и придется терпеть истошные вопли и рычания трофея до конца поездки.

Я подошла к Зелибобе, который отныне был главным водителем Аякса, рядом с ним в кресле стрелка сидела его верная сестра Перчинка. Я обоим пожала плечи — высшая похвала от командира. Они взглянули на меня и кивнули улыбкой, принимая награду. Этот поощрительный солдатский ритуал остался без внимания других пассажиров, которые хранили гробовое молчание. Ребята ловили ртом воздух, смотрели друг на друга большими глазами. То ли устали, то ли до сих пор в шоке от испуга, то ли рычащая зараженная так угнетающе действует на них.

— Бегут за нами? — спросила я у Арси, следящей за мониторами, куда поступали изображения с наружных видеокамер.

— Нет. Все чисто!

Арси даже сама с облегчением выдохнула.

И в этот момент раздался радостный вопль Хайдрун.

— Мы сделали это!

Заорали все. Но не от радости, а от очередного испуга.

— Хайдрун, твою мать!

— Да чтоб тебя!

— Дурун, я убью тебя!

А потом все рассмеялись, атмосфера перестала быть напряженной. Ребята стали обниматься, пожимать друг другу руки и истерично хохотать.

— Черт возьми, как же они быстро бегают!

— Когда они врезались в дверь, я думал, они стекло пробьют!

— А как он подлетел, когда Арси ему шкафом врезала! Прямо как мячик! Пиу!

Они наперебой пересказывали друг другу события и переживания, хотя все наблюдали за происходящим через дисплеи на шлемах и мониторах Аякса. Но все равно каждый с интересом слушал друга, пока тот делился своими ощущениями от погони и стрельбы.

На фоне оглушающего галдежа и смеха от пересказов событий, которые из раза в раз обрастали новыми деталями, в дальнем углу машины посреди ящиков с вазами, половниками и скатертями с пледами Малик сидел рядом с Куки и очень эффектно признавался в любви. Он протянул Куки ту самую сову, которую, точно пещерный человек, добыл прямо посреди охоты. Без слов, без горделивых объявлений, без хвастовства перед избранницей. Куки смущенно улыбнулась и прижала сову к сердцу, также без слов взаимно принимая любовь парня.

Это было мило. Я отвела глаза, не желая нарушать интимный момент этих двоих, которые вдруг показались мне такими смелыми — впустить любовь в сердца, живя в безумном мире, который так быстро и так беспощадно отбирает у тебя любимых. Малик и Куки напомнили мне о том, что я тоже испытывала подобное чувство, просто в один момент закрылась от него, ведь так было проще. Это был мой выбор, и у меня были на то причины.

Перед глазами возникла рука с носовым платком. Я подняла глаза.

— У тебя кровь на лбу, — произнес Кейн.

— О! Это не моя! — вспомнила я упавшие на меня капли крови, но приняла заботливый жест и взяла предложенный платок.

Мы смотрели друг на друга дольше приличного, и я, смутившись, улыбнулась. А когда он улыбнулся в ответ, я захотела остановить Аякс и выпрыгнуть подальше от неловкого момента. Пусть меня даже сожрут заживо. Кажется, мы стали понимать друг друга больше, чем нужно.

Срвнивая нашу первую встречу с нынешними отношениями, я отчетливо заметила, как стремительно они меняются. Он перестал думать обо мне, как о тупоголовом солдафоне и понял, что мои навыки полезны. Я же, в свою очередь, увидела смысл в его исследованиях и решила поставить свою жизнь на его теорию. А это, так к сведению, стоит гораздо больше, чем носовой платок. Пусть даже с именной вышивкой. Черт! У него платок с вышитыми инициалами! Вот же аристократ чокнутый!

Я приложила платок ко лбу и снова вернулась к Арси, изображая вид чересчур занятого командира, на деле же просто хотела избежать сентиментального момента.

Я по привычке бегло просмотрела изображения с каждой из видеокамер, чтобы в сотый раз удостовериться, что нас никто не преследовал. Скорее всего, зараженные не могут оторваться от той кровяной лужи на складском полу, вылизывая каждую драгоценную каплю и не смея тратить интерес на уезжающую машину, в гонке с которой им не потягаться.

Я отняла платок ото лба и взглянула на пятна крови на клетчатой ткани с инициалами Кейна. И тут внезапно у меня сработал мощный слюноотделительный рефлекс во рту, как если бы я увидела зеленое яблоко и представила его кислую сочность. Меня резко бросило в жар, сердце упало вниз, из легких вышел весь воздух, а ноздри заполонил тяжелый металлический аромат крови, который вдруг показался мне… вкусным.

Я быстро сглотнула нахлынувшую массу слюней и спрятала платок в карман брюк, пытаясь успокоить возбудившийся организм, но так и застыла в этом пугающем моменте, вспомнив про зудящее плечо и теперь взглянув на него по-новому.

И тут, словно безжалостная судьба желала еще больше усугубить мое положение, нечто странное и жуткое на экране монитора привлекло мой взор.

На фоне уходящего за горизонт тусклого зимнего солнца отчетливо виднелись три человеческих силуэта на крыше гипермаркета. Зараженные неподвижно застыли с головами, обращенными в нашу сторону. Их позы недвусмысленно давали понять, что они смотрят прямиком на нас.

Меня снова посетило мое необъяснимое чутье, которое я все больше ненавижу.

Мне показалось, что они следят за нами.

12 января 2072 года. 19:00.

Малик.

Лилит — так мы назвали нашу пойманную особь. В честь первой жены Адама, как сказал Закария.

А потом Тесса убила ее.

И происходило это так.

В лаборатории Кейна уже давно стоит и ждет своей участи герметичный бокс из плексигласа размером с мини-комнату, куда нам необходимо было доставить Лилит. Разумеется, сделать это необходимо максимально быстро потому, что она источает сигнальные запахи для своих товарищей «Эй! Я здесь! Вытащите меня отсюда!». Поэтому, как только дверь Аякса открылась, мы бросились со всех ног в лабораторию, неся в двадцать рук блинчик с начинкой.

Транквилизаторы закончились, Кейн не рассчитал их количество. В итоге, Лилит так истошно ревела, что никаких запахов не нужно, чтобы понять, что в этом здании происходит нечто чудовищное. Разумеется, мы все нервничали, были на пределе.

Мы целой толпой тащили Лилит в ковре, который она прокусила своими мощными клыкастыми челюстями и уже пыталась протащить в эту дыру свою страшную морду. Прямо кадр из фильма «Чужой». Арси бежала за нами следом с ноутбуком в руках и наводила еще больше паники:

— Они задвигались! Все в радиусе пятидесяти километров начали двигаться! Ребята, скорее!

— Деточка, пожалуйста, перестань кричать, вонять или чем ты там их зовешь?! — причитала Куки, бегущая рядом.

Наконец мы занесли Лилит в бокс посреди лаборатории, сшибая все на своем пути. Кейн даже не заметил, как мы разбили пару его миксеров. Время поджимало со всех сторон: и с лесов, откуда к нам двигалась армия зараженных сородичей Лилит, и от самой Лилит, которая уже не только вылезла мордой с огромной зубастой пастью из блинчика, но уже и руки освободила и пыталась с нами драться. Нас вокруг нее было шестнадцать человек, и мы не могли с ней справиться!

Бокс был сделан из пуленепробиваемого плексигласа с арматурными укреплениями. Не знаю как, но Кейн его из своей стокгольмской лаборатории привез. Бокс был герметичным и очень прочным. В таких они сорок лет назад и держали первых свихнувшихся людей. Спустя пару минут после закрытия дверей бокса Арси, оставшаяся снаружи, успокоила нас, сообщив, что миграция зараженных остановилась.

И вроде бы мы должны вздохнуть с облегчением, вот только тут у нас было неконтролируемое голодное озверевшее чудовище, желающее разорвать нас в клочья. Напряжение и паника продолжали расти.

Мы уложили ее на стол с ремнями и пытались привязать.

— Хайдрун, держи ее руку!

— Она вырывается!

— Черт, она лягается! Я не могу удержать ее ногу!

На каждую конечность Лилит приходилось по три человека, и все равно мы справлялись с трудом.

А как она ревела! Так истошно, и громко, и остервенело, будто ее расчленяли заживо!

Тесса запрыгнула на Лилит и села той на грудь.

— Кейн, сделай что-нибудь! Вколи хоть мышьяк! — орала она, прижимая коленями рычащее чудовище к столу.

— Я вколю ей золетил с ксилазином, попробую ввести в наркоз!

— Да хоть ртуть коли! Выруби ее!

Мы все были на пределе возможностей, мы выдохлись после забега, адреналин съел остатки сил, а Лилит, как на вечной батарейке, брыкалась все с той же мощностью и нисколько не уставала.

Пока Кейн готовил шприцы, предел нашей усталости был достигнут. Лилит вырвалась из пут Фабио, Ульриха и Хайдрун и резко взмахнула когтистой рукой, наградив троицу глубокими порезами прямо на лицах. Все трое тотчас же схватились за кровоточащие раны, Лилит воспользовалась ослабевшей хваткой и столкнула с себя Тессу с такой силой, что та отлетела в противоположный угол. Пока оставшиеся ребята пытались перегруппироваться, чтобы снова взять Лилит под контроль, она умудрилась увернуться и вцепиться пастью в запястье Томаса. Послышался хруст ломающихся костей.

Томас заорал.

Я заорал.

И мы все заорали!

Потому что сработал рефлекс! Нас всех с детства учили, что если зараженный укусил тебя, ты не жилец. Почему-то тот факт, что мы уже давно зараженные, всплыл в наших зараженных мозгах гораздо позже инстинктивного животного страха перед укусом. Вот тебе и психологические установки, внушенные в детстве!

Из-за нашего совместного психоза хватка ослабла критически, и Лилит скинула с себя всех.

Я думаю, что в Тессе тоже сработал рефлекс. Только иного рода — сестринский. Все произошло в одну секунду: Лилит укусила Томаса, тот заорал, мы растерялись, и Тесса подскочила к Лилит, обхватила ее голову и резко крутанула.

Этот смачный хруст я никогда не забуду!

В ту же секунду тело Лилит обмякло, и вокруг стало непривычно тихо.

А через три секунды до всех дошел смысл произошедшего.

— Какого хрена ты натворила?! — первой не сдержалась Божена.

— Ну уж извините! Я вот так решаю проблемы! — огрызнулась Тесса, растерянно поглядывая на обмякшее тело Лилит.

— Она же умерла! Все наши усилия…

— Она еще не умерла! Кейн! Сделай что-нибудь! — кричала Тесса.

Ей тоже стало страшно оттого, что весь наш грандиозный план по поимке особи пал крахом.

Кейн так и застыл со шприцами в руках, не зная, как быть. Было видно, как он судорожно соображал, адаптируясь к новым условиям задачи с таймером.

Кейн тут же подскочил к Лилит.

— Переверните ее! — скомандовал он.

А потом выгнал всех из бокса, кроме меня и Божены, потому что там вообще было не продохнуть.

Следующие пять минут ребята стояли за стеклом, наблюдая за нашими манипуляциями, я физически чувствовал на себе их молящие взгляды. Звук сюда проходил очень глухой, но я слышал, как Тесса ругалась с братом, пока Зелибоба накладывал ему шину на сломанное запястье, а Перчинка клеила пластыри на лица еще троих жертв. Даже сражаясь с болью, Томас все же нашел силы винить Тессу в поспешности, хотя на его месте это было гораздо менее оправданным, ведь он пострадал больше остальных. Но это ярче всего демонстрировало, насколько глупо Тесса рискнула всеми нашими усилиями последних четырех дней. В самом деле, глупо получилось бы, если бы мы сами уничтожили пойманную с таким трудом особь!

Тесса же, в свою очередь, была уверена, что это был единственный выход нам всем остаться невредимыми и аргументировала свое поспешное решение не только сломанным запястьем Томаса, но и троицей красавцев с кровавыми ранами от когтей на лицах.

Короче, сложно было найти в этой ситуации правых. Но все же Тесса оказалась права в том, что свернутая шея не убила Лилит. Даже человек еще пару минут остается в живых, а причиной смерти становится нехватка кислорода, что давало времени Кейну вернуть Лилит с полпути на тот свет.

— Малик, зажми этот сосуд, — Кейн руководил экстренной операцией.

Мы ковырялись в шее Лилит, разрезанной вплоть до лопаток, и пытались восстановить нормальное положение позвонков.

— Божена, начинай переливание крови!

Божена тут же открыла капельницу с животворящей жидкостью.

Фактически мы возвращали первозданный вид поврежденному спинному мозгу, очень надеясь на способность к быстрой регенерации. И план сработал. Уже через пять минут мы поняли, что к Лилит возвращаются силы. Поразительно, насколько мощно человеческая кровь влияет на организм зараженного! Восстановление спинного мозга буквально происходило на моих глазах клетка за клеткой!

Разумеется, Кейн не мог не воспользоваться этой возможностью, он поставил зажим на спинной мозг в области шейных позвонков, вызвав безопасный контролируемый искусственный паралич, отделив голову от остальной части тела.

— Кажется, закончили, — произнес он.

Мы осторожно перевернули Лилит обратно на спину. Вне ковра она оказалась гораздо легче, чем я представлял.

— Ну что? — спросила Тесса, стоявшая все это время возле стеклянной стены и следившая за каждым нашим движением.

— Я отделил ей голову так, чтобы она не могла управлять телом, — ответил Кейн.

— Но она жива? — Тесса и впрямь была обеспокоена тем, что едва не загубила все наши совместные старания.

В ту же секунду голова Лилит дернулась и она привычно зарычала.

— Да чтоб тебя! — Кейн со страху отпрыгнул и врезался стеной к стене.

Лилит снова клацала зубами и рыкала, но ее тело оставалось неподвижным.

— Жива… черт меня чуть инфаркт не стукнул!

Мы переглянулись. Было неожиданно увидеть в Кейне эмоцию, он ведь всегда такой ровный и бесстрастный. А тут даже попытался пошутить! Похоже, сегодня день, когда все переродились.

— Ну и жуткое это зрелище! — произнес Зелибоба с отвращением.

Мы все были с ним согласны. Как-то мерзко было наблюдать за тем, как лысая голова дергается и рычит, голубые глаза Лилит пристально следят за нами, а зубастая пасть клацает и оттуда вырывается сиплое дыхание мертвеца, словно она обещает нас всех убить. Но в то же время бледное сухое исхудавшее тело с длинными когтями на руках и ногах, источающее гнилостный запах от застрявших на ее одежде разлагающихся частичек плоти, неподвижно лежит на кушетке, точно труп.

Впоследствии Кейн даже сделал вывод, что так работать с Лилит гораздо удобнее, ведь ему как раз и надо было изучать ее мозг. А как ее зафиксировать, когда мы даже в составе шестнадцати человек не можем с ней справиться?

В итоге, не до конца продуманный план снова привел нас к удачной импровизации.

И вот сейчас мы сидим в холле первого этажа вокруг согревающего наши души горящего камина, в котором трескается полено и рядом с которым стоит подставка Брэда под ноутбук, и просто всей компанией молча отдыхаем от приключений. Даже Закария и наши хакеры присоединились, а эти трое — самые редкие посетители вечерних посиделок.

После семи лет размеренной жизни, когда мы занимались глупой рутиной, просто чтобы убить время, мы наконец обрели четкую ясную цель, которая объединила нас значимым смыслом. Мы жили каждый своей жизнью, порознь искали стимул просыпаться по утрам, зная, что у Кейна есть некая теория, которая в будущем спасет человечество. Но все это было призрачным и каким-то недосягаемым, существовало в наших умах далеко от реальности.

Теперь же все изменилось. Я испытывал глубочайшее самоудовлетворение от собственных усилий, приложенных ради построения тропы в то далекое будущее, которое еще пару недель назад витало где-то в параллельном мире далеко в облаках и казалось не важнее нынешнего ковыряния в пробирке. Меня охватила настолько безграничная и сладостная эйфория от претворения идеи и теории в реальность, что я даже чувствовал легкое покалывание по всему телу, как если бы мой дух светился радостью.

По лицам остальных ребят я вижу, что их охватило схожее самодовольство и гордость за самих себя оттого, что мы наконец вырвались из пут монотонного времени и наконец начали что-то предпринимать. И не просто что-то! Меньше чем за месяц нам удалось одолеть сразу два важнейших этапа на пути к созданию антивирусной терапии: мы отвоевали у земли бронированную герметичную клетку и поймали опаснейшего хищника. Мы наконец стали частью чего-то очень значимого, и эта наша миссия избранных, которых природа наградила спасительной мутацией, стартовала исполнять свое предназначение.

— Мне кажется спустя две недели подражания гномам, выкапывающим алмазы ради Белоснежки, я могу все! Я как непобедимая женщина Халк! — произнесла Куки, лежа на мне в широком уютном кресле, толстый розовый плед укрывал нас от враждебного мира.

Ребята посмеялись.

— Вы бы видели, как я бежала! — по возвращении Куки не переставала говорить о своем олимпийском забеге.

Говорю же, мы все невероятно гордимся самими собой. Я уже давно такого чувства не испытывал.

— Мы видели, как ты рыдала, — сказала Божена.

— Да иди к черту! Свою часть плана я выполнила безупречно!

— А видели, как Зелибоба голыми руками завалил Лилит? Я глазами не поверила! — Арси стукнула сидящего рядом Зелибобу кулаком в плечо.

— У меня ж не было ружья, как у этих троих наверху, — смущался Зелибоба.

— Фабио, ты стреляешь классно! Был бы ты солдатом, то в отряде стал бы первым стрелком! — похвалила Перчинка.

А она знает толк в военном деле.

— Это Тесса меня тренировала, — отмахивался краснеющий Фабио.

И тут мы все замерли. Главной зачинщицы переполоха, который начался месяц назад, не было среди нас.

И снова мы проявили чудеса единомыслия, когда осознали, что средоточием всех наших сил, стремлений и талантов, стала Тесса. Она словно объединила бесформенную биомассу, которая проживала в этой гостинице свои бессчётные размеренные и бесполезные дни, вычленила в каждом сильные стороны, заставила их ярко сверкать и направила на достижение единой цели. Тесса стала ядром нашей команды, стала нашим светочем, а ведь на Желяве она была изгоем. Это лишний раз доказывает, что там на базе исковерканные приоритеты направляют людей не в ту сторону, подвергают остракизму правильных лидеров, устанавливают ложные надежды, которые ведут к смерти.

— Мне кажется, Тессе все ни по чем! Черт возьми, Томас, почему ты ее раньше не привел? — спросила Хайдрун, завернутая в один из сотни пледов, что она вывезла из Икеа, и попивая какао из большой прозрачной кружки оттуда же.

Томас заулыбался. Было видно, как он гордился своей сестрой. Нам и вправду не хватало жесткого командирского голоса, который собрал в кучу наши расхлябанные тела и придал им подобие чего-то стоящего. Если бы не Тесса, я бы никогда не решился играть роль наживки для зараженного! Именно ее напористость и самоуверенность придавали нам всем веры в то, что план Кейна сработает, и мы наконец найдем способ остановить действие проклятого вируса. Тесса поверила в теорию Кейна. А вместе с ней поверили и мы.

Куки засыпала на моем плече, обнимая игрушечную сову, и мой довольный дух засиял ярче от чувств, которые заставляли верить в неизбежность победы.

12 января 2072 года. 20:00.

Тесса.

Я чуть не оплошала.

Честно скажу, рефлекс сработал, ведь эта зубастая сучка решила поквитаться с моим братом! Не на ту напала, дрянь! Но я бесконечно рада, что Кейн со своим Чип и Дейлом исправили мою промашку. Даже представить не могу, как бы мы вернулись в начало.

Горячие струи душа не только согревали, но и лечили мое избитое тело от чрезмерной усталости, которую я никогда в жизни еще не испытывала! Мы работали без перерыва и отдыха, переходя от одной части плана к следующей. Помню, как после возвращения из деревни на Аяксе, Хайдрун пожаловалась:

— Мы что даже денька не передохнем?

Тогда я ничего не ответила, снова разозлившись на ее нытье, но сейчас я бы согласилась с ее возмущением! К сожалению, спасение человечества выходных не терпит, это работа на круглосуточную ставку.

Я обязана отдать ребятам должное. Оба наших плана были идиотскими с неизбежной необходимостью импровизировать в конце, но ведь все получилось. Пусть на соплях и еле-еле, но для ребят далеких от боевых миссий они справились очень даже неплохо, учитывая, что результат достигнут.

Я благодарна тому, что ребята стараются пресекать свое нытье и делать то, что велено, даже если им это не нравится. Кто знает, может, через пару месяцев я сделаю из них подобие боевого отряда и установлю-таки военную диктатуру в этом отеле посреди гор. Мое изнывающее тело просто молит о пощаде и напоминает о прекрасных деньках на Желяве, когда рядовые делали за меня всю работу, пока я семечки грызла. Чтобы я сама взяла лопату в руки и начал копать мерзлую землю? Чтобы я сама сделала себя наживкой для зараженного? Не в эпоху моего командирства уж точно!

Ребята — экземпляры стоящие, немного военной шлифовки и дисциплинарной муштры и станут нормальными людьми. Кроме Хайдрун, наверное, эту хиппи ничто не исправит!

Теперь, когда голова освободилась от озабоченности, связанной с восстановлением Аякса и поимкой подопытного образца, когда на горизонте пока не замаячила новая цель, я смогла погрузиться не только под горячий душ, но и во все размышления, которые меня тревожили.

В первую очередь, не выходили у меня из головы те три силуэта на крыше гипермаркета. Странные они были. Неестественные. Обычно зараженных видишь в двух вариантах: они либо несутся на тебя остервенелые и голодные, либо стоят с закрытыми глазами, пребывая в спячке. Те трое не принадлежали ни к одной из групп. Они точно не спали, они точно не гнались за нами. И честно признаться, их поведение показалось мне знакомым: восемь лет назад во время прорыва базы группа зараженных гналась по коридорам за мной и Калебом, а потом они вдруг резко замерли на одном месте, объединенные общим интеллектом, а затем и вовсе свернули в другую сторону. Спустя несколько минут я поняла, что они каким-то образом нашли более короткий путь и прибежали к нам наперерез. Если бы не взорвалась канистра с керосином, нас с Калебом растерзали бы в клочья.

Память рисовала перед глазами их застывшие посреди коридора тела, наблюдающие за тем, как мы удаляемся от них. Прямо как сегодня те трое зараженных на крыше.

Теперь я знаю, что значат эти застывшие позы, наблюдающие за бегством добычи. Они вычисляют, планируют, прогнозируют. Потрясающе, да? Разве примитивные животные, какими их считают на базе, на такое способны? Определенно нет! У зараженных четко наблюдается иерархия: они вычленяют сильных и следуют за ними. Есть зараженные, которые несутся за добычей, сломя голову. Есть те, кто продумывают целый план по ее поимке. И те, и другие смертельно опасны, как бешенный зверь и разведчик. Вот только если бешенного зверя можно пристрелить, разведчика еще надо поймать.

Я намыливала тело каким-то сладким ароматом ягод, завидуя самой себе из-за диковинного душистого мыла. Но в то же время мысли мои были с теми тремя наблюдателями. О чем они думали? Понимали ли, что мы похитили одного из них? Аяксы герметичны, запах Лилит они точно не могли почувствовать. Но способны ли они заметить пустоту в их рядах? Если они выделяют лидеров среди своих, то почему бы им не различать друг друга? Зрительно, по запаху — неважно. Но если они охотились в группе из четырех особей, то логично предположить, что пропажа товарища не останется незамеченной.

Я резко тряхнула головой, чтобы взболтать коктейль мыслей, снова вспоминая слова своего инструктора по стрельбе о том, что я слишком много думаю. Просто жми курок и хватит уже воду тратить. Я сполоснулась, закрыла кран и вышла из кабины. От воды сразу полегчало, но усталость не исчезла, мне необходим долгий и желательно коматозный сон. Постоянное воодушевление нытиков истощило силы, скоростной забег отнял мышцы на ногах. Надо поскорее здесь военный режим устраивать, а то скоро кони двину.

И в то же время я осознавала, что моя разбитость нетипична, словно увеличена искусственно, как если бы я болела простудой и все тело ломило от повышенной температуры. Я-то понимала, что физическая нагрузка последних недель так сказываться не должна, она не была сверх человеческих способностей, да и потом, где чудесные темпы регенерации, обещанные Кейном?

Я взглянула на себя в зеркало. Синие мешки под глазами, выпирающие скулы, болезненная бледность. И хотя я заметила, как шрамы на лице стали разглаживаться и морщинистые складки обожженной кожи утягивались, физически я была далека от энергичной свежести ребят. Они в деревне каждое утро просыпались посреди грязного хлама немытые и голодные, но все равно полны сил. Я же вставала с трудом.

«Потому что я болею».

Сердце остановилось, когда в мозгу родилась эта мысль, но в то же время признать его было логично.

Я не здорова. И причина не в физической нагрузке.

Память в сотый раз унесла меня в Аякс, где я сглотнула массу слюней, что мой организм выделил рефлексом при виде капли крови на платке Кейна. Я попыталась спрятаться от правды за деятельностью, но она никуда не делась, стояла возле мозга и терпеливо ждала, когда я наконец признаю ее существование.

И я признала.

Я никогда так резко не чувствовала запах крови, а я знаю, как она пахнет, я ее уже восемь лет нюхаю на миссиях. Но сейчас запах стал другим, более интенсивным, назойливым и даже вездесущим. Мне кажется, я даже сейчас чую запах тех изорванных в клочья пакетов с кровью. А ведь мы в сотнях километрах от Икеи. Что со мной происходит?

Правда уже открыла дверь в мозг и вытирала ноги о коврик с надписью «Добро пожаловать».

— Ты слишком много думаешь, — сказала я собственному отражению в зеркале над умывальником, копируя слова инструктора по стрельбе.

Я вздохнула глубокой грудью и снова произнесла:

— Выбери самую видимую цель.

Так он учил меня не путаться посреди кучи зараженных-голограмм, которые атаковали на симуляторе с разных сторон. В противостоянии с ними работало одно правило: стреляй по первому, кого видишь, не ищи самых опасных или самых крупных среди них; опасен тот, кто подберется ближе остальных.

Так я и сделала — выбрала самую видимую и самую яркую цель, которая и развеяла все сомнения.

— Плечо, — сказала я своему отражению, как если бы оно было моим инструктором. — Мне не нравится мое правое плечо.

Отражение развернулось спиной и я увидела укус. На этот раз я изучала его пристально и детально. Вот же широкие у них пасти — до лопатки прокусил! Следы от острых зубов, похожие на полумесяцы, очерчивают ровный полукруг от шеи до плеча. Ранки до сих пор красноватые, как если бы были свежими, хотя я вижу, что они затянулись толстым слоем дермы. А в середине полукруга из отметин я увидела проступающие на поверхности кожи синие вены, словно они вылезли из глубины тела и поднялись к самой границе кожных покровов, тянув за собой всю остальную сетку кровеносных сосудов. Именно этот пятачок неприятно зудел.

Я тяжело вздохнула. Мне не нравится мой шрам.

Я пытаюсь быть оптимистом и все списать на загадки ДНК. Что там говорил Кейн? Мы тут все мутировали по-разному? Может, я зря беспокоюсь и у меня непохожий на остальных переходный период? Но это гребаное чутье не обманешь, хотелось бы мне его вырезать и сжечь. Чутье говорило мне, даже нет, не говорило, а как обезьянка в костюме в красную полоску с тарелками в руках, било мне в ухо азбукой Морзе: «Шрам не должен так долго заживать!».

Я вгляделась в отметины от укуса уже в сотый раз, потрогала, помяла, но мартышка не затыкалась. Я умею различать боли в мышцах, суставах, неврологические боли, но этот странный ноющий зуд от всплывших на лопатке вен я объяснить не могла.

«Покажись Кейну!»

Заткнись, гребанная мартышка! Тебя вообще не существует!

Но мысль уже была заложена и теперь я ее думала. Я понимаю, что глупо пытаться утаить от Кейна мои странные метаморфозы, ведь так все и началось сорок лет назад. Президенты и руководители фармкомпаний побоялись рассказать правду народным массам, предпочли умолчать о том, что лечение не прошло проверку на эффективность. Они боялись потерять авторитет, свое прибыльное место, свою драгоценную комфортную жизнь. А потом мы потеряли целый мир.

Я понимала, что могу еще много часов стоять так перед зеркалом и разглядывать шрам, но это не поможет ему затянуться. Тем более решение я уже приняла, и я все равно к нему приду рано или поздно. А как я уже сказала, спасение человечества не терпит отсрочек, а потому мне надо показаться Кейну немедленно. Он единственный во всем мире может сказать, что со мной происходит. И если вдруг моя тайна станет моим палачом, так тому и быть. Я не посмею посягнуть на шанс спасти человечеств из-за страха за собственную жизнь.

Кейн — трудоголик, и мне нравится это. Томас сказал, что у Кейна даже спальня находится между лабораториями, поэтому мы его видим очень редко. А вообще он удобно тут все для себя устроил. Лаборатории занимают целое отдельное крыло в несколько этажей. Он сделал отдельные винтовые лестницы между ними, так что и в коридоры выходить нет нужды. У него тут даже есть мини-кухня, куда он таскает еду из ресторана в периоды, когда мы его особенно бесим и он не хочет видеть наши раздражающие морды.

Я нашла его сидящим в боксе с Лилит. Он уже нацепил на нее смешную шапку с проводами и пристально изучал энцефалограмму. Разноцветные линии рисовали монотонный ритм мозговой активности Лилит, пока она привычно ворчала и рыкала. Жалкое зрелище.

Я закрыла дверь лаборатории. Не хочу, чтобы кто-нибудь ворвался в неподходящий момент, например Божена. Она же меня исполосует своими наманикюренными когтями!

Кейн увидел меня сразу же, я попыталась улыбнуться в ответ на его взгляд, сама не знаю, зачем.

— Как успехи? — спросила я подойдя вплотную к прозрачной стене бокса.

— Пока изучаю влияние разных раздражителей на ее мозг: человеческая кровь, слюна, урина.

— Прекрасное занятие.

— Завтра будем изучать работу мозга через магнитно-резонансную томографию. Еще у меня есть ПЭТ— сканер, но думаю, к нему мы перейдем через пару дней.

— А нельзя ей просто вскрыть мозг и глянуть, что там внутри?

Кейн взглянул на меня тем самым взором, которым он одаривает тупых солдафонов.

— Мы ее не калечить хотим, и уж тем более не убивать. Мы хотим ее изучить.

Я воздела руки вверх, мол, я просто предложила.

Можно было еще много чего поспрашивать у Кейна, но я не любитель тянуть за яйца, просто потому что у меня их нет, а потому сразу перешла к сути дела.

— Кейн, мне нужна твоя помощь.

Теперь же он поднял на меня взгляд, обещающий все его внимание. Всем своим видом я демонстрировала безотлагательность вопроса, как и его серьезность. Кейн отлично читает лица людей, а потому сразу же оставил развлечения с Лилит и покинул бокс.

Он вытянулся передо мной во всей своей статности. Какой же он соблазнительно высокий! Нравятся мне такие.

— В чем дело? — спросил он с напущенной важностью.

Я повернулась к нему спиной и бесцеремонно задрала футболку на плечи.

— Это нормально? — спросила я.

Мне казалось, прошла целая вечность прежде, чем я почувствовала прикосновение его ледяных пальцев. Мурашки пробежали по спине, а потом направились в трусы с Человеком-Пауком на заднице, я мысленно шикнула на этих гуськовых бестолочей, и они тут же испарились, не добравшись до цели. Не хватало еще сделать Кейна объектом своим сексуальных фантазий. Там уже есть Сквидвард (вредный осьминог из мультфильма «Губка Боб Квадратные Штаны»), место занято! Но Кейн был настойчив в своем стремлении скинуть носатого осьминога с пьедестала: он надавил, пощупал, рассматривал шрам так близко, что я почувствовала его дыхание на лопатке. Может, мне повезет, и он меня еще и лизнет?

— Я возьму образцы, — наконец ответил он.

Я тяжело вздохнула и поникла. Дерьмовый ответ. Если бы все было в порядке, он бы отправил меня спать в обнимку с подушкой, в которой я бы представляла его голый торс. Но он собирался изучать мой шрам, а это означает, что я права. Со мной происходит нечто необъяснимое, я это чувствую даже без ноющего шрама. Мое болезненное самоощущение тому доказательство. Но я стояла и покорно ждала его вердикт, будто он мог принять решение жить мне или умереть. Я слушала, как он звенел пробирками, щипцами, шпателями, и все это время мы оба молчали.

Я взглянула на него украдкой и поняла, что он не хочет смотреть на меня, как обычно не любят смотреть на смертельно больных.

— Ты уже видел подобное? — спросила я, решив начать экзекуцию сама.

Кейн вернулся ко мне со шприцами и колбами.

— Да, — сказал, как топором взмахнул.

— Что это, Кейн?

Я пыталась звучать уверенно и спокойно, мол, не боюсь рака молочных желез, у меня все равно груди без надобности висят.

Кейн тяжело вздохнул, а потом взглянула на меня такими глазами, что мне захотелось провалиться.

— Тесса, ты превращаешься.

Я перестала дышать. А потом вроде начала опять и снова перестала, а потом снова задышала, но очень грузно и неровно, как если бы страдала сердечной аритмией. В который раз Кейн вводит меня в когнитивный ступор, когда мозг конфликтует с новыми фактами, потому что старые ему нравились больше.

Я была ошеломлена! Ведь еще месяц назад я проснулась человеком после укуса и меня заверили, что я избежала участи бегать полуголой и безумной по лесу.

— Но… ты же сказал, что у меня тоже есть мутация, — я родила умную мысль спустя минуту.

— Она есть, но неполноценная, — ответил он тут же.

Э, так не пойдет! Если у тебя уже есть заранее заготовленный ответ, то это нечестно! Видимо, мое замешательство, медленно трансформирующееся в гнев, отчетливо проступало в хмуром взгляде, потому что Кейн начал объяснять:

— Это как раз то, что я пытаюсь изучить в настоящий момент. У нас у всех разный набор мутированных генов, и когда я пытаюсь выделить в них какую-либо классификацию, то это заранее ведет к тупику с миллионом возможных объяснений тех или иных комбинаций. Но если сравнить ДНК зараженных и наше ДНК и оценить изменения в процентных соотношениях, то… здесь прослеживается четкая грань.

— Что это значит? — голос вдруг подвел меня и охрип.

— У всех нас процент мутированных зараженных генов больше девяносто пяти. У Томаса девяносто семь, у меня девяносто шесть, у Боба девяносто девять. Этого достаточно, чтобы оставаться человеком.

— То есть не все зараженные гены подверглись мутации? Но это же означает, что мы все можем превратиться!

— Нет, не обязательно. Оставшиеся немутированные зараженные гены вносят минимальные изменения, которые мало проявляются после заражения, мы можем о них даже не подозревать. Например, селезенка работает немного в другом режиме, поджелудочная выделяет меньше сока или уровень анемии чуть выше. Из-за быстрых темпов регенерации, которые приводят наш организм в стабильную норму, эти изменения незаметны.

— То есть, — я сглотнула от наступающей паники, — чем меньше процент мутированных генов, тем больше мы похожи на зараженных?

— Дело не в похожести. Я думаю, есть какой-то определенный процентный порог обладания мутированных генов, ниже которого процесс превращения неизбежен.

Я снова сглотнула перед следующим вопросом.

— И каков мой процент?

— Восемьдесят четыре.

Тяжелый выдох сам вырвался из моих легких, и паническое дыхание уже было не остановить. Но мозг продолжал лихорадочно сопротивляться роковому факту.

— Но… каков этот порог? Я имею в виду, неужели моих восьмидесяти четырех процентов недостаточно, чтобы оставить меня человеком? Почему я превращаюсь? Ведь восемьдесят четыре это хороший показатель, это больше половины!

Я звучала, как истеричная девочка, и самое ужасное, я понимала, что звучу, как истеричная плаксивая девочка, но меня было не остановить. А как бы вы себя повели? Сначала вам говорят, что вы чудом выжили, а теперь объявляют, что болезнь просто оттянулась на время! Вот тебе сладкий пряник, но когда ты его доешь, то умрешь от сахарного диабета!

— Я не могу назвать порог. Это может быть девяносто четыре или восемьдесят пять процентов. Сути это не меняет. Твоя ДНК медленно поддается вирусной.

— И у кого же ты видел подобное?

— У самых первых зараженных.

— То есть я тоже превращаюсь, просто медленно?

— Мне жаль, но это так.

Я так и села перед Кейном на край стола с задранной до плеч футболкой, закрывая груди руками крест-накрест. У меня не было слов, не было сил поражаться, не было сил сопротивляться роковому факту. Я как будто опустела. До меня медленно доходил факт того, что каждый день я теряю частицы человечности и превращаюсь в монстра.

— Тесса, еще не все потеряно.

— Ой, да ладно тебе, Кейн! Ты сам-то в это веришь? — я буквально выплюнула ему в лицо обвинения в обмане, даже голос повысила, потому что была безутешна, как принцесса, потерявшая корону.

— А чем мы тут все по-твоему занимаемся?

Он вдруг прозвучал так уверенно и даже немного грубо, что я чуть вынырнула из скорби и планах о самосожжении, чтобы оценить нового Кейна — сурового Кейна.

— Все эти усилия сорока лет и трех последних недель? — продолжал Кейн — Ребята спины надрывают и собственными жизнями рискуют, чтобы спасти таких, как ты!

Вот черт! Он уже сравнил меня с лысыми уродцами. Твою мать, однажды я буду также лежать в его боксе с оторванной от тела башкой, которую он будет препарировать! Надо делать ноги отсюда, пока они не посадили меня в клетку.

— Сколько мне осталось? — спросила, надев маску командира, владеющего обстановкой и собственными расшалившимися нервами.

А черта с два я смирилась с этой новостью! Пусть внешне я кажусь спокойной, внутри меня нервы устроили переполох, как на Титанике, и бегают по палубам в поисках шлюпок!

— Мне надо сделать пару тестов и понаблюдать за развитием болезни в динамике.

Кейн обошел меня и снова встал сзади. Пока он ковырялся в моем шраме, делал уколы, надрезы, я была поглощена таким зверским отчаянием, что не обращала внимания на боль. Его прикосновения больше не вызывали блудливых гуськов.

— Пусть у меня есть только два компонента для сыворотки, но мы уже можем начать делать тебе инъекции. Прогрессирование трансформации все равно замедлится.

Он снова трогал мое Ахиллесово плечо, которое вскоре меня погубит, и продолжал размышлять на ходу:

— Учитывая прогресс за прошедшие три недели, я думаю, месяц мы для тебя выиграем.

— До какого этапа превращения? Когда я начну хотеть кровь?

— Нет. Месяц до потери самосознания.

— Потрясающе!

— На данный момент костный мозг уже замедляет выработку эритроцитов и …

Кейн замялся и смотрел на меня с легкой долей напряжения.

— И меня уже должна мучить жажда, так? — закончила я за него.

Перед глазами стояла та долбанная капля крови, что я утерла со лба его долбанным платком в клеточку с долбанными вышитыми инициалами! Как же я раньше не поняла? Потому я чую кровь интенсивнее, потому я чую самих зараженных, прячущихся под землей. Я становлюсь одной из них!

— У нас есть преимущество. К завтрашнему дню я подготовлю сыворотку из имеющихся компонентов, мы выиграем время для тебя. Острые приступы анемии начнутся ближе к трем неделям, к четвертой ты впадешь в болевую кому из-за меняющегося метаболизма.

Кейн разводил кровь в пробирках, делал на них метки маркером, и рассказывал все так, словно читал научную статью, а не меня к смерти приговаривал. Кома означала смерть моего сознания.

— Сыворотка сработает? — в надежде спросила я.

— В теории, да.

Я раздраженно выдохнула. У нас все в теории работает, а потом получаются вот такие планы, как с Икеей.

— Твоя интуиция… — Кейн вдруг резко выпрямился. — Она может объясняться твоим превращением. Опиши подробнее.

Я взглянула на Кейна, теперь же он относился к моим словам о моем супер-чутье гораздо серьезнее.

— Я не знаю, как это объяснить. Я просто… Я не то, что чувствую, где находятся зараженные. Это не предчувствие того, что вот сейчас из-за угла на меня кто-то прыгнет, потому что уж очень удобная у этого незнакомца позиция. Я прямо конкретно знаю, что они там! Я не вижу их через стены, не чую их запахи, не слышу потусторонних голосов. Я просто знаю, что они там… Словно кто-то засунул это знание в меня извне. Я его не контролирую. Оно появляется внезапно.

Звучит, как бред, но по-другому мне не объяснить. Я понятия не имею, откуда я узнаю их расположение. Я прихожу на место и просто тычу пальцем в их сторону, уверенно заявляя, что они там. Откуда берется эта уверенность, эта мысль, мне неведомо. Неужто мое чутье и есть проявление вируса?

— Хорошо. Есть у меня одна идея. Приходи сюда завтра. Попробуем изучить эту взаимосвязь между тобой и зараженными, используя Лилит.

— Мы можем начать уже сейчас! Я готова!

Я даже выпрямилась, выражая решительность. Зачем откладывать? Благодаря прогнозу Кейна, у меня отныне каждая секунда на счету!

— Тесса, ты очень устала. Тебе необходимо отдохнуть. Отоспись, плотно позавтракай и приходи. Твой метаболизм по-прежнему человеческий, и энергию ты получаешь старыми способами. Хочешь докопаться до истины? Тогда мне нужна здоровая особь.

Вот я и превратилась из командира в подопытный образец. Плечи сразу поникли, но я испытала какую-то радость оттого, что сегодня мне не надо никуда бежать. Теперь я понимаю, почему чувствую себя избитой. Эта усталость, которую я списывала на активную физическую работу, казалась мне преувеличенной неспроста, я не должна чувствовать себя настолько истощенной. Все элементы паззла встали на свои места, как только Кейн вынес мне жуткий диагноз. Регенерация тканей у меня происходит быстро, это заметно по моим разглаживающимся шрамам от ожогов. Когда я трогаю обожженную часть головы, то чувствую, как сквозь морщинистые складки пробираются волосы. Мне хотелось плакать оттого, что я могла бы обзавестись шевелюрой и наконец заплести себе баранки, как у принцессы Леи! Но вирус медленно подчиняет мое тело новой биологической структуре, отчего внутри я чувствую себя больной. Скоро меня обуяет нестерпимая жажда крови, которую Кейн по-научному обозвал приступом анемии. Я уже чувствую ее наступление, когда смотрю на пакеты с кровью в морозильнике Кейна. А в Икее кровавые лужи вызывали во мне странное желание вдыхать их аромат долго и полной грудью. В детстве мне нравился запах сырого подвала на военной базе, я могла часами там сидеть. В юношестве я нашла удовольствие в запахе лаковых красок. Теперь точно также металлический запах крови стал для меня притягательным.

— Тесса, мы найдем лекарство. Я обещаю!

Я взглянула на Кейна и устало фыркнула. Мою подавленность уже не взбодрить никакими утешениями.

— Это же не лекарство, — передразнила я его любимую фразу.

Кейн улыбнулся.

— Если пожизненная терапия станет единственным выходом, она превратится в лекарство.

Я тяжело вздохнула.

— Смотри, Кейн. Ты дал обещание.

— И я впустую ими не разбрасываюсь.

Я уже уходила из лаборатории, когда он окликнул меня:

— Тесс! Я думаю, ребятам пока не стоит говорить об этом.

Все чаще мы начинаем сходиться с ним во мнении. Нельзя нервировать ребят раньше времени, нам еще многое предстоит пережить за ближайшие три недели. А стоять плечом к плечу с без-пяти-минут-чудовищем никому не захочется.

6. Третий компонент

13 января 2072 года. 09:00.

Полковник Триггер.

Калеб очень похож на Тессу своей несгибаемой целеустремленностью. Он принял решение действовать, и теперь ничто его не остановит, прям как Тесса. Годы службы бок о бок выработали в них обоих практически идентичное мышление, я все чаще нахожу нотки Тессы в его сомнениях и умозаключениях.

Но все же он не Тесса.

Именно она должна была встать во главе назревающего бунта, потому что она была достойна звания героя. Но Тесса медлила, а иной раз и резко восставала против всей этой затеи, тратя впустую время, которого у жителей Желявы осталось совсем немного. А потом, словно знак божий, безжалостная судьба забрала у меня Тессу, оставив взамен пустоту в душе.

Черная дыра в груди, оставленная смертью сына, объединилась с дырой, образовавшейся после смерти Тессы. Я был разбит горем, отчаяние немедленно предприняло попытки съесть мою душу, точно тля, заражающая желание жить мором. И лишь мой долг, воспитываемый десятилетиями военной службы, продолжал гореть во мраке безысходности, точно спичка.

Огонь разгорался все больше с каждым визитом Калеба в мой штаб, пока наконец не засиял армией факелов, выстроенных вдоль поля предстоящего сражения с Генералом. У меня снова появилась цель, верность Падальщиков служила грозным оружием в достижении этой цели, а память о Марке, о Тесс стали знаменем на флагах.

Тесса была символом нового бесстрашного поколения, стремящегося пожертвовать собственной жизнью ради благополучия других людей, такой доблести было мало в мои времена. Сегодня же ею могут похвастать большинство Падальщиков. Мне удалось взрастить в них стойкое отрицание страха перед смертью, а также верность обязанности заботиться о последних остатках человеческой цивилизации, пусть даже ценой собственной жизни. Гордясь оружием, что я лично создал и воспитал, я даже не заметил, как одно из них зацепило мою душу больше, чем следовало.

Я не ожидал, что найду среди солдат столь близкого мне по духу человека, как Тесса. Она добавила красок в мой черно-белый мир, заставила вспомнить надежду, которую я потерял где-то в промежутке между жизнью до Вспышки и после нее. Тесса заставила меня поверить в то, что даже посреди умирающей цивилизации, когда война кажется проигранной, факел надежды способен излечить израненную душу, придать бодрости телу и заставить волю продолжать борьбу до последнего вдоха.

— Ты стала для меня маяком в посреди бури, — признался я ей в один из ее визитов, в течение которых мы долго разговаривали по душам.

Она не ответила, но услышала.

Потому что через год, когда она стала командиром, она назвала свой отряд Маяк.

Так она определила судьбу солдат Маяка, весь отряд стал ярким светом для Желявы посреди смертельного шторма, который кидает корабли друг на друга, люди погибают в этих столкновениях, борются за места в еще оставшихся на плаву лодках, чудища из подводного чужого для нас мира утаскивают самых смелых на дно адской пучины, а оставшиеся в живых отчаянно пытаются доплыть до спасительного света.

Падальщики должны защищать простых людей, людей беспомощных перед жестокостью озлобленного на нас мира, какие бы жертвы это ни потребовало. И я помогу Падальщикам исполнить свое предназначение.

К сожалению, Тесса не желала мне в этом помочь, она мыслила слишком узко, ей не хватало моих прожитых лет, полных потерь и страха перед смертью, она не видела мир через мою призму. Наверное, мне тоже не хватало ее легкомыслия и амбиций изменить мир вместо того, чтобы прятаться от него. Но несмотря на все большую отдаленность друг от друга, когда я напирал на нее необходимостью свергнуть действующую власть, а она продолжала упорствовать и давать Генералу шанс, мы оставались повязанными единой идеей того, что миропорядок пора менять. Мы чувствовали это интуитивно, потому и нашли общий язык.

Весть о ее смерти я встретил полностью сраженным. Но вселенная сама указывает нам правильный путь, и смерть Тессы стала выстрелом перед стартом.

— Когда-нибудь ты сделаешь для Желявы действительно что-то очень значимое. Не факт, что я буду рядом в этот момент. Но для каждого из нас вселенная приготовила роль, и ее нужно сыграть, — сказала Тесса всего два месяца назад в нашу последнюю встречу в этом кабинете на том месте, где сейчас стоял ее протеже.

Она всегда поражала меня обладанием в столь юном возрасте невероятно точной способностью прорицания, она была не по годам смышлёной — нынешняя жизнь сделала ее такой. И ее последние слова, сказанные лично мне, только для моих ушей, снова били точно в цель. Потому что она отыграла свою роль — она разожгла мои стремления до огромного пламени, которое заставило меня начать действовать!

Спасибо, Тесса. Ты заставила меня очнуться от бесцветного сна и увидеть краски жизни по ту сторону страха. Я выполню свое предназначение во имя твоего имени, во имя остатков человечества. Пусть земля тебе будет пухом. А я сделаю все, чтобы отыгранная тобою роль приобрела важнейший для Желявы смысл!

Я рад, что Тесса оставила после себя достойного кандидата. Его образ мыслей, действий, расставленные акценты: все очень отдает духом Тессы, она словно говорит со мной из потустороннего мира губами Калеба.

Но все же Калебу, как и остальным, не хватает осторожности. Они слишком легки на возбуждение, которое с трудом контролируют. Наверное, их тоже измучило это бесконечное ожидание конца, они одурманены желаемой целью, а это мешает им замечать опасные для них последствий, которые возникнут, если они не предусмотрят все.

— Система управления базой нуждается в разветвлении. Тридцать лет назад разделение власти сгубило бы нас, потому что посреди кровавой Вспышки действия должны были быть молниеносными. Но сегодня мы вошли в эру восстановления человеческой цивилизации и нуждаемся в разносторонних голосах, чтобы спастись от ловушки, в которую загнали себя мнимым спасением, — говорил Калеб.

Такими же словами выразилась бы и Тесса.

Мы сидели в моем кабинете за закрытыми дверями, уже третий день Калеб пересказывает заготовки речей, обращенные членам нынешнего Генералитета, членам будущего Совета, а также населению, которое мы проинформируем через Отдел пропаганды. Как и обещал, Калеб подготовился основательно. Я уверен, ему много подсказывают и сами бунтовщики, их лидеры уже десять лет население обрабатывают, а значит стали профессионалами в ораторстве.

Уверен, наши встречи не проходят незаметно, как для самих Падальщиков, так и для остальных отрядов. И если с Трухиной мы уже давно разделяем одну цель и у нас имеются договоренности, то Крайслер может попортить все карты своей железной верностью Генералу. Чтобы все прошло, как по маслу, Падальщикам нужно точно и аккуратно сыграть свою роль, они должны стойко верить в необходимость мятежа, не боясь пожертвовать своим именем ради будущего Желявы.

— Вы хорошо все обдумали? — спрашиваю я уже в сотый раз, пытаясь проверить силу их решительности.

— Более чем, сэр, — Калеб уверенно кивнул.

— Расскажи мне о кандидатах в Совет.

Калеб замялся.

И этому его тоже научили бунтовщики: они не хотели объявлять имена своих светил, анонимность спасет их жизни в случае провала. С тех пор, как я заставил Калеба действовать энергичнее и он наладил контакт с мятежниками из других блоков, количество секретов от меня увеличилось. Я преисполнился гордостью за Калеба, он ждал подвоха в каждом добром жесте и предательство в каждой протянутой руке, он быстро учился, а его растущая независимость от меня и подозрения составляли полезные качества лидера. Как и подчеркивали то, что у меня оставалось мало времени.

И все же Калеб не смог преодолеть выдрессированную верность Полковнику, я имею слишком большой авторитет в глазах всех Падальщиков, чтобы они перестали подчиняться мне.

— От инженеров выступит Ксавьер Монро. Исследовательский блок выдвинул Розали Новак. Аграрники выберут Зелинского.

Я рефлекторно нахмурился. Мне мало знакомы эти имена.

— А как же Фидель Гарро и Маркус Лебовски? — спросил я.

— Оказались пустышками. Они любят проповедовать среди своих, но только ради подношений, что им оказывают их поклонники. Когда мы рассказали о грядущей заварушке, они решили отсидеться в своих норах и ждать, когда все закончится, — ответил Калеб уверенно.

Признаться, я немного удивился информации Калеба, по докладам Крайслера именно Фидель и Маркус — главные зачинщики мятежников, а от разведчиков нам стало известно, что они даже заседают в каком-то тайном штабе, куда зачастила Алания. В то же время не всему тому, что видишь, можно верить. Особенно когда дело касается повстанческих отсеков, куда попасть невероятно сложно. Заговорщики время даром не теряют и тоже формируют достаточно профессиональные ряды шпионов и защитников.

— Гарро и Лебовски хотят протащить лишь свои проекты на голосование Совета, это поднимет их авторитет в глазах населения, но они не желают становиться во главе базы. Слишком трусливы для этого. Для них важен лишь комфорт и увеличенный паек, — добавил Калеб.

Я ухмыльнулся.

— Видишь, как важно было наладить контакт с бунтовщиками. Многие из них бесстрашны лишь на словах, а в реальности при первом запахе жаренного демонстрируют малодушие и эгоизм. К сожалению, население верит их воодушевляющим речам, а потом служат для них помостом, по которому малодушные взбираются на вершину пищевой цепи.

Именно это я хотел донести до Калеба, он должен увидеть, во что превращается его родина из-за отсутствия решительных действий: люди начинают пользоваться друг другом, топчут, убивают, борясь за выживание. Нельзя допустить массовых побоищ на Желяве!

— А со стороны военного блока? Кого изберете вы? — спросил я и задержал дыхание.

Калеб сглотнул. И мне это не понравилось.

— Будет создан список для голосования, каждый сможет внести туда свое имя, сэр, — ответил Калеб, а через секунду добавил, — и кандидатура Генерала по-прежнему будет рассматриваться.

Я еще долго не мог сделать вдох. Признаюсь, Калеб меня сразил, и мне стоило усилий не подать виду.

— Популярность Генерала не мала, если вы дадите ему шанс быть избранным, он войдет в Совет, — медленно произнес я, чтобы до Калеба дошел смысл моих слов.

Но он даже не задумался, потому что уже знал, что ответить. Он был готов к моей реакции.

— Сэр, Генерал — опытный солдат, было бы глупо не воспользоваться его мудростью.

— Он хочет законсервировать базу и обречь порядка десяти тысяч человек на верную гибель ради выживания одной трети.

— Другие члены Совета не позволят ему это сделать. Генералу придется уступить.

— Надеюсь, ты все до конца продумал. Не хотелось бы подойти к цели так близко, а потом все потерять только из-за того, что мы не хотели отпускать прошлое.

— Прошлое нас воспитало, сэр. Мы многому ему обязаны.

Я пристально вглядывался в лицо Калеба, пытаясь прочесть искренность его последних слов. И похоже, он верил в то, что говорил.

— Хорошо, хорошо, — пробубнил я себе под нос, тяжело вздыхая.

Калеб решил удивить меня в конце, но если таков выбор Падальщиков, то я ничего не могу сделать, чтобы заставить их поменять свое мнение. Возможно, их кто-то надоумил на это, а может, они додумались сами. Это уже неважно. В конце концов, все, что произойдет после свержения Генерала, уже давно прописано.

— Ты исполнил свое обещание, продумал все детально, тщательно подготовился. Это прекрасно, Калеб. Ты проделал огромную работу. Я горжусь тобой. Ты отличный командир.

Калеб кивнул и выдохнул, словно прошел проверку.

— Позвольте задать вопрос, сэр!

Я кивнул.

Калеб немного замялся, и я услышал его вопрос еще до того, как он его задал.

— На моем месте должна быть Тесса, не правда ли?

Я натянуто улыбнулся и опустил глаза.

Это было красноречивее любого ответа.

— Почему вы так долго тянули?

Причин было очень много, ответить на вопрос Калеба четко и ясно невозможно. Мы с Тесс были так похожи, но в то же время так различны. Но все же я дал ответ Калебу. Тот, который он хотел услышать.

— Тесса ждала эскалации мятежных настроений. Следила за термометром напряжения среди гражданских, чтобы поймать критический момент, когда население само будет готово взять оружие в руки. Она, как ты помнишь, не была любителем применения излишней силы. Ей казалось, что с Генералом можно договориться. Она слишком верила в людей и оттого тянула время. Мы бы, возможно, и через год не осуществили этот план.

Я тяжело вздохнул. Со смерти Тесс прошло три недели, а мне до сих пор больно произносить ее имя.

— Нападение на Падальщиков в деревне — ключевой момент. Это событие отняло у вас время, Калеб. Можешь считать это удачей или невезением, но у вас нет выбора. Генерал сделал свой шаг, отменив миссии на поверхность и разработав черновик приказа о расформировании Падальщиков. Он больше не намерен прибегать к услугам спецотрядов, потому что не хочет быть зависимым от вас, ведь это добавляет вам ценности. Он сделает базу максимально независимой от поверхности и станет единственным героем для всего оставшегося человечества — это то, к чему он всегда стремился.

— Желява не может существовать без ресурсов с поверхности.

— С тем количеством людей, которые мы имеем сегодня — нет.

— Значит, истребление — единственный выход для Генерала?

— Что я могу сказать? В суровые времена мы живем. Как говорит Генерал: иногда надо жертвовать большинством, чтобы выжило достойное меньшинство.

— Но Вы ведь так не думаете? — Калеб нахмурился.

— А для чего я даю тебе коды?

Я протянул ему свою ключ-карту с допуском во все Зоны, а также клочок бумаги с заветными цифрами, которые открывают двери.

— Эти коды начнут действовать в полночь, в вашем распоряжении двенадцать часов.

Калеб протянул руку, чуть задержался над истрёпанной серой пластиковой картой и запиской, а потом медленным движением сгреб их со стола. Он внимательно изучил клочок бумаги, пару раз повторил цифры про себя и, когда был готов, вернул мне обратно.

— Ну что. Да поможет нам Бог? — спросил я.

Калеб кивнул, встал со стула, отдал честь и спешно ретировался, оставив меня один на один с моими призраками.

Я уже давно не курю, но после ухода Калеба достал-таки припасенный окурок сигары, который последний раз был у меня во рту восемь лет назад — когда сын еще был жив. От ствола сигары всего два сантиметра осталось, но они пришлись как раз к событию. Я достал кресало с кремнем, пришлось повозиться, потому что потерял сноровку в пользовании огнивом за столько лет, но в итоге сигару я раскурил.

Наблюдая за тем, как догорает дотла клочок бумаги с цифрами, послуживший отличным трутом для огонька, я замер во времени, словно поддался власти стихии огня, играющего озорными лоскутами пламени. Я застыл в этом моменте, который я так долго ждал. Я готовился к нему много лет, понимая, что стиль правления Генерала когда-нибудь сведет Желяву с ума, и люди начнут уничтожать друг друга. Генералу не хватило ни духа, ни опыта, ни интеллекта, чтобы управлять таким огромным поселением. Я всегда предостерегал его от роста недовольства, на что он отвечал мне:

— Недовольство неизбежно, как и старость. Все подчиняется времени: старики умирают вместе со своим укладом, молодежь живет, создавая свой собственный. Все мы однажды станем ненужными этому миру. И покуда ты не умеешь останавливать время, смирись с этой участью.

Да, Генерал, тебе придется с ней смириться, потому что завтра Желява избавиться от тебя.

Для меня было честью спасать остатки цивилизации с тобой, Исайя.

13 января 2072 года. 10:00.

Тони.

Мы с Вольтом ждали, когда Калеб наконец выйдет из Зоны Браво, чтобы поделиться с ним любопытным открытием.

Когда толстая металлическая дверь открылась со скрипом и в проеме показался Калеб, мы тотчас же присоединились к его ходьбе, шепотом разговаривая на ходу.

— Что он сказал? — спросил я.

— Есть коды, — тихо ответил Калеб.

— Это все облегчает, — вставил Вольт.

— Так значит завтра? — спросил я, не веря.

Калеб кивнул.

— Ксавьер, Розали и Зелинский готовы. Все предупреждены о скорой заварушке.

— Ты уверен, что они готовы?

Калеб вдруг остановился. И вперил в меня озлобленный взгляд.

— Ты уверен, что они осознают, на что идут?

Я даже оступился назад от его гневного напора. Вольт его придержал, но я мотнул головой, потому что понимал чувства Калеба, мы все их разделяли, разве что он, как на передовой, подвергался давлению со всех сторон: Триггер избрал его своей правой рукой, Трухина пристально следит за его перемещениями, Крайслер разминает кулаки, да еще все повстанческие отсеки осведомлены о роли Калеба в предстоящем мятеже. Но если он осознавал всю опасность своей популярности, то в других, а тем более в гражданских, он был не уверен.

Последние пять дней мы устраивали ежедневный мозговой штурм, чтобы предусмотреть всевозможные последствия грядущего переполоха. Ксавьер, Розали и Зелинский вызвались сыграть роль завесы, чтобы отвлечь внимание Генералитета от истинных кандидатов в Совет. Мы предупредили, что они рискуют собственными жизнями, что они в буквальном смысле нацепят на свои лбы мишени, потому что станут самыми яркими звездами в ближайшие двадцать четыре часа.

— Калеб, все — взрослые люди. Они сами предложили свои кандидатуры после того, как мы разъяснили им возможный исход, — напомнил я.

Калеб сам брифинговал эту троицу, а потому он лучше меня знает, насколько они осведомлены о нависшей над ними угрозе. Вопрос Калеба был скорее задан их боевому настрою, их твердости. Потому что дав их имена Триггеру, мы на них либо прожектор, либо прицел наводим — никто не знает, как все обернется завтра. Время вспять уже не повернуть. Прожектор и прицел начали движение.

— Мы тут тебе кое-что интересное принесли, — вставил Вольт.

Он достал планшет и отдал Калебу.

— Что это?

— Два дня назад наши радары засекли сигнал с Аякса Бодхи.

— Тот, что в деревне остался? — Калеб внимательно смотрел на карту, где горел красный огонек, обозначавший покинутую БМП.

— Тот самый. Трухина не придала этому значение, списала на сбои в работе электроники машины.

— Что в этом интересного?

— Сигнал длился почти тридцать секунд. Это не сбой. Его кто-то включил.

Калеб смотрел на мигающую красную точку, которая, как мы и сказали, погасла через полминуты.

— Это могли быть мародеры.

Он уже готов был вернуть мне планшет, а я готов был в ответ стукнуть его по лбу.

— Калеб! Это — Аякс! — возразил я. — Чтобы его завести, надо вбить код доступа.

Наконец Калеб сообразил, к чему я веду, и снова впился глазами в планшет. Я не виню его за рассеянность. В последнее время у него мозги заняты проблемами поважнее активированного Аякса.

— Его включил кто-то из наших. Кто-то из Падальщиков. Кто-то, кто знал код доступа Бодхи, — вставил Вольт.

— А кто его знает?

— Фактически все Падальщики, кому интересно. Но коды меняют каждые полгода. И это не может быть кто-то из старых Падальщиков. Это кто-то из наших, — ответил я.

Интерес Калеба к странному событию все активнее разгорался, он пересматривал запись сигнала снова и снова. Брови нахмурены, губы поджаты. Он пытался найти объяснение чему-то очень загадочному.

— Почему сигнал исчез? — спросил он наконец.

— Либо Аякс выключили, либо вручную отключили систему слежения через компьютерную программу. И угадай что, — Вольт был довольный самим собой, потому что ему принадлежала эта идея. — Мы с Антенной провели вчера эксперимент в ангаре на нашем Аяксе. Для того, чтобы отключить систему слежения вручную через компьютер машины, нам понадобилось двадцать семь секунд.

Калеб снова посмотрел на планшет, где горели цифры, обозначающие длительность сигнала.

Двадцать девять секунд.

— Можешь назвать это совпадением, но мне кажется, что-то жутко интересное происходит там снаружи, — добавил Вольт.

13 января 2072 года 10:00.

Тесса.

Как и полагается круглой отличнице, после завтрака я поспешила к Кейну. Я так торопилась, что даже поперхнулась соком за столом.

— Какого черта ты творишь?! — возмутился Свен, когда Томас хлопал меня по спине.

— Не поняла? — прохрипела я, откашливаясь.

— Это же свежевыжатый апельсиновый сок из соковыжималки от Икеи!

Я долго молчала, пытаясь сообразить, к чему он клонит.

— Ты должна медленно с наслаждением от каждой капли потягивать его через трубочку с зонтиком, которые я вставил в стакан!

— Это всего лишь сок!

— Это сок из апельсинов, которые Закария старательно и упорно выращивает в своей теплице уже десять лет!

— А твоя-то заслуга здесь в чем, что ты так возмущаешься?

— Я лично привез из Икеи соковыжималку!

— Это всего лишь стеклянная миска с пластиковой насадкой!

Она весит всего пятьсот грамм, а Свен расхваливает себя так, словно кухонный комбайн припер. Вон Хайдрун сто килограммов пледов с вазами натащила и не выпендривается же!

— Если ты начнешь обесценивать каждую пластиковую вещь в этом мире, то все существование человечества на Земле потеряет смысл!

Свен был непреклонен, пришлось сбавить обороты.

— Извини. Закария, апельсины и впрямь сочные и вкусные. Свен, твои руки творят с ними еще большее волшебство, — обратилась я к каждому по отдельности.

Рядом сидящий Томас хрюкнул от смешка, я с силой толкнула его локтем в бок. Получив благословение на весь день от Закарии и Свена — наших главных поваров — которых я и впрямь боготворила за ту еду, которую ем впервые в своей жизни, я уже оторвалась от стула, готовая бежать в лабораторию. Мои мысли пребывали в том жутком открытии, что Кейн сделал для меня вечером, и так уж сложилось, что мое медленное превращение в кровопийцу и кишкоеда было для меня приоритетнее, нежели восхваление вкуснейшего апельсинового сока.

— И вправду, Тесса, куда ты так торопишься? — спросил Томас.

— К Кейну. У нас срочное дело.

— Какое? Он ничего нам не говорил, — тут же среагировала Божена, как собака Павлова на его имя.

Я оглядела всех сидящих за столом ребят, сверлящих меня подозрительными взглядами, сопровождаемыми многозначительными ухмылками. Только этого не хватало! Если про меня и здесь начнут пускать похабные сплетни, то я даже не знаю, в какое общество мне еще податься, где бы мои уродливые шрамы имели хоть какое-то значение.

— Это… касается Желявы. У него появились новости, — врала я на ходу.

— Последние две недели от шпионов нет известий, — вставила Арси.

Вот черт! Я совсем забыла, что все сообщения с базы проходят через нашего главного хакера — Арси. Мне пора учиться правдоподобно врать. Будучи командиром, я этим не занималась, потому что было достаточно отдать приказ и все тупо его выполняли. С этой стороны Кейн прав: солдаты и впрямь мало думают. И сейчас я находила в этом преимущество. Но с моими нынешними друзьями мне следовало быть осторожней, потому что я больше не командир, они никогда не были моими солдатами, а это далеко не подземная военная база.

— А что за допрос? У вас что дел нет? — я решила атаковать в обратную, ведь это лучший способ защиты.

Руки в бока, грудь выпячена, бровь вопросительным знаком — я всегда знаю, как выглядеть еще страшнее. Ребята сразу же вытянулись на стульях. Наконец у них просыпается уважение к моим невидимым погонам.

— Я разве не просила вас заняться оружием спецотрядов? У нас нет патронов, и вам в кратчайшие сроки надо придумать, как их сделать из нашего старинного арсенала! — давила я.

— Да-да!

— Мы помним!

— Мы сегодня же займемся!

Инженера — ребята не далекие в области человеческой психики. Им нравятся машины, а провода их в экстаз вводят. Так что технологию общения с людьми они выстраивать вообще не умеют.

Одурачив всех, я улизнула из ресторана, пока они не пришли в себя и не поняли, что я так и не ответила на их вопрос.

И вот, я уже сижу в лаборатории Кейна рядом с огрызающейся Лилит, чья пасть вблизи кажется еще шире, а каждый клык длиною с мой палец. Она смешно бегала глазами по кругу, не в силах вращать головой из-за креплений, и все рыкала на двух существ, так раздражающих ее. Благодаря обездвиженному телу, я смогла осмотреть выпирающие мускулы рук и ног, настолько мощные, что она могла одним лишь усилием раскрошить мой череп. Воистину вирус создал идеальные машины для убийств: стальная сила, острый нюх, безостановочное бдение. Интересно, она когда-нибудь спит?

— Она когда-нибудь спит? — спросила я Кейна.

Я очень последовательна со своими мыслями.

— Еще ни разу не отключилась.

Кейн надевал на меня такую же шапку с проводами, в которую была облачена Лилит, а потом уткнулся в компьютер, где плясали десятки разноцветных линий, изображающих ритмы мозга.

— Ты посмотрел мои анализы? — мне не терпелось узнать, что рассказали его волшебные жужжащие приборы.

— Пока твое состояние неплохое. Мне нужно наблюдать за развитием болезни в динамике. Сейчас я мало что могу сказать. Сыворотка будет готова в обед. Сделаем инъекцию и завтра снова возьмем анализы, чтобы посмотреть, насколько эффективно она работает.

Я закивала. Кейн был сосредоточен на энцефалограммах, он смотрел, то на один ноутбук, подключенный к моей чудо-шапке, то на другой — подключенный к шапке Лилит. Ну а Лилит привычно ворчала и сипела, клацая зубастыми пастями.

— Расскажи мне про сыворотку. Как ты создаешь ее?

Я понимала, что отвлекаю Кейна, но сидеть молча мне было невыносимо. В голове постоянно яркими неоновыми огнями мигал разноцветный таймер, отстукивая секунды до того, как я превращусь в чудище. Ожидание нервировало меня так, что тело отказывалось слушать и постоянно бунтовало: то ногой стучит, то пальцы кусает. Казалось, что я могу оказаться полезной, если узнаю чуть больше. Как, например, когда пациент приходит к доктору и начинает тому говорить, от чего и как его надо лечить. Это, разумеется, раздражает, ведь раз уж ты пришел к врачу, значит, согласился с тем, что тебе нужна его помощь, а значит, заткнись. Но Кейн старательно терпел мою дотошность. Наверное отдавал должное за мои заслуги, которые лежали тут и рычали на нас.

— Это своего рода иммунная сыворотка, создающая временную защиту организму от вируса. Таким образом, мы создадим пассивный иммунитет со сроком годности. Как ты помнишь, я говорил, что стандартные схемы борьбы с вирусом, как например, прием ингибиторов, подавляющих развитие вируса на разных стадиях, провалились. Вирусный гомеостаз очень силен. Когда пытаешься остановить ход заражения, его агрессия резко возрастает, человеческий организм не справляется с такой атакой и вскоре погибает.

— У вас были такие случаи?

— Мы потеряли так первых троих пациентов из той антарктической экспедиции, пока разобрались в причинах резкого ухудшения здоровья.

— То есть, вирус дает выбор: либо вы умрете, либо будете жить, но со мной.

— Именно.

— Вот же смышленая дрянь.

— Поразительно, не правда ли? — Кейн взглянул на меня с нескрываемым восхищением.

— Поразительно, что вирус убивает нас? — я не разделяла его восхищения.

— Вирус — это всего лишь одна клетка размером в одну миллионною острия иглы. И в этой одной клетке содержится разум, который ты сама назвала смышленым.

Тут не поспоришь, когда Кейн преподнес это таким вот образом, я изумилась чудесам природы, с которыми живу на одной планете, но даже не подозреваю об их существовании.

— Иммунная сыворотка создана на основе наших антител, — продолжал Кейн. — Как я уже сказал, вирус можно победить, только если воздействовать на все измененные им гены одновременно. Помнишь, я сравнивал три вида ДНК: нашу, человеческую и вирусную?

Я кивнула.

— Ты сказал, что найти все измененные вирусом гены невозможно.

— Потому что сложно понять, какие гены вирус изменил, а какие нет. Есть люди-носители гена, который вызывает серповидно-клеточную анемию, чьи симптомы схожи с острой анемией, или, проще говоря, с потребностью в крови, поскольку костный мозг вырабатывает аномальные виды эритроцитов. Особо тяжелые случаи лечили переливаниями крови. Все как с нашим вирусом. Гены серповидно-клеточной анемии резко смазывают всю картину измененных вирусом генов: ты уже не сможешь понять, а человек страдает от анемии из-за вируса или это врожденное?

— То есть, хочешь сказать, что есть наследственные гены, по которым сложно определить, изменил ли их вирус?

— Наследственные или нет, но вычисления они смазывают. Компьютер не может их определить, а чтобы различить их под микроскопом человеческим глазом, мне нужна команда из сотни тысяч ассистентов и много десятков лет, чтобы проанализировать каждый ген.

Кейн поправил на моей голове секси-шапку, корректируя положение датчика.

— То есть на основе двух показателей: ДНК вируса и ДНК человека, сложно создать антивирусный препарат, — продолжал Кейн. — Ты не знаешь, к чему подвести эти мутации, к какому общему знаменателю. Но когда ты вводишь в уравнение третью переменную, то бишь нашу с тобой ДНК, то она выступает тут как маркер. Теперь ты видишь: что было, что добавилось и что должно получиться в итоге.

— И ты думаешь, реально подвести ДНК зараженных к нашей?

— Ты должна понять, что вирус не изобрел чего-то нового. Все эти симптомы у зараженных взяты из разных недомоганий, существовавших всю нашу историю. Измененный метаболизм — это следствие острой пищевой аллергии, сказывающейся на всем пищеварительном тракте. Из-за аллергии организм приспособился к получению всех необходимых микроэлементов и аминокислот из крови укушенного. У обычного человека при пищевой аллергии воспаляются органы, пища плохо усваивается, на выходе — безостановочная диарея. И как ее лечат? Меняют корм. По сути, ты ешь то же самое, просто в другой форме.

— А как быть с… — тут я зарычала и скрючила пальцы в воздухе, изображая знакомого нам монстра.

Кейн пытался сдержаться, но уголки губ все же дернулись.

Вот, что я делаю? Я вроде пытаюсь создать из себя образ ответственного толкового и отважного солдата, а на выходе, как сказал Кейн, вот такой зрительный понос.

— Это обычное приспособление организма к хищническому образу жизни. Поменялся стиль питания, изменилось и само тело — яркий пример эволюции. У хищников развиты органы захвата и удержания добычи: когти, зубы, широкие пасти. Они наделены усовершенствованными органами преследования для более быстрого перемещения: удлинение задних конечностей, укрепление передних. Запустить процесс изменения тела не составило труда. Гораздо большая проблема состоит в том, что вирусу удалось отключить человеческое сознание.

— Я думала, они свихнулись из-за голода.

— Это именно то, чему учат нынешнее поколение на базах. К моему огромному сожалению. Но я был там, Тесса. И я все видел.

Кейн вдруг посмотрел на меня так горестно и так сосредоточенно, словно пытался мысленно мне передать свои воспоминания.

— У нас было много пищи для них.

— Да, ты говорил, что вы делали им переливания, — я вспоминала нашу его первую лекцию для меня и не могла не заметить, насколько терпеливым и мягким он стал теперь.

— Вирус бы никогда не выбрался из заточения одного определенного человеческого тела. Мы бы не позволили ему со всем нашим оснащением.

— Вирусу необходимо свести нас с ума, — продолжаю я его мысль.

— Мы должны были нападать друг на друга, чтобы продолжить его репродукцию. Самым легким способом свести человека с ума является опухоль. В истории было очень много случаев, когда опухоль головного мозга меняла поведение человека. Люди слышат голоса, которые велят им убивать, страдают от внезапных и необъяснимых вспышек агрессии. Самый известный случай произошел в тысяча девятьсот шестьдесят шестом, когда бывший морской пехотинец Чарльз Уитмен стал массово расстреливать людей из башни техасского университета. В своей предсмертной записке он попросил сделать вскрытие мозга и изучить его на наличие умственных заболеваний, потому что сам понимал, что в последнее время с ним происходило нечто странное. Он не мог объяснить свое поведение, хотя понимал, что убивает людей. И при вскрытии у него действительно обнаружили в мозге глиобластому.

— Так почему же вирус не стал взращивать опухоли в человеческих мозгах?

— Я думаю, потому что ему нужны были не бездумные машины для убийства. По какой-то причине он оставил им всем зачатки элементарного разума. Как ты говоришь, они умеют планировать, прогнозировать, анализировать, делать выводы. Все это свидетельствует о высшей мыслительной деятельности, а она формируется не в одном месте, в ней задействованы все части мозга. Опухоль же локальна. Засадить опухоли по всему мозгу достаточно ресурснозатратно, к тому же, рост атипичных клеток очень тяжело контролировать. Раз запрограммировав их, они будут размножаться до тех пор, пока есть ресурсы. А вирус не всесилен. У него тоже есть границы.

— Хорошо, — я начинала уставать от очередной лекции. — Но как ты все это засадишь в ампулу для волшебного укола?

— Я беру нашу ДНК, как источник компонентов. Я копирую с нее все необходимые нуклеотиды и насаживаю их на ДНК зараженного, как на каркас. Но я повторяю, они не закрепятся там, пока я не соберу полный набор. Вирус найдет несоответствия. Он найдет то, что стало выводить его гомеостаз из равновесия, и тут же вернет все в первоначальное состояние.

— И ты уже скопировал гены, отвечающие за потребность в крови и изменение метаболизма?

— Именно. Эту сыворотку мы начнем колоть тебе сегодня. Мне самому любопытно, как она будет действовать.

Мысль о том, что Кейн смотрит на меня, как на лабораторную мышь, в которую пихает биологическую бомбу, я не нашла приятной.

— А что с третьим компонентом? Что с сознанием? — спросила я.

Хотя даже без многолетнего научного опыта я понимала, что с ним как раз возникнет огромное множество проблем. Потому что люди до сих пор не могут обличить в научные рамки этот феномен. Никто не может ответить на вопрос: как заразить человеческое сознание? Откуда оно берется? Где оно прописано на генном уровне? А прописано ли вообще? Если с метаболизмом и эритроцитами все ясно вплоть до клеточного уровня, то с сознанием у нас сплошная загадка.

Кейн вдруг произнес.

— Иди сюда. Смотри.

Я встала с табурета и прошла к нему за стол. Он показал мне на линии энцефалограмм.

— Вот это ты. А это Лилит, — он показывал на два разных экрана, демонстрирующих по шестнадцать разноцветных линий.

Наши ритмы, разумеется, различались. У Лилит он был ровный, монотонный, почти синхронный. Я взглянула на Лилит, она по-прежнему ворчала и огрызалась, но, кажется, стала привыкать к обстановке.

И к отсутствию остального тела ниже шеи тоже.

Мои же ритмы плясали, как на дискотеке. Я кивнула несколько раз, мол, так держать ребята!

— Видишь, вот этот всплеск?

Кейн указал пальцем на недолгий, но резкий всплеск активности посреди монотонных бугорчатых линий Лилит.

Я закивала.

— Это Лилит пытается общаться с тобой.

Я выпучила глаза на Кейна. Он серьезно? А потом снова взглянула на Лилит, чьи глазаа были широко распахнуты, но в них была пустота. Она не видела ни меня, ни Кейна, да и комнату вряд ли осознавала.

— С чего ты взял? — не верила я.

— Этой ночью я проделывал этот же эксперимент только с собой. Лилит не реагирует на мое присутствие, потому что не чует во мне ни человека, ни собрата. Но как только ты вошла в бокс, эти скачки в ее ритмах участились в несколько раз.

Я, ошеломленная объяснениями Кейна, подтащила табурет, плюхнулась на него и теперь всеми глазами впивалась в мозг Лилит, нарисованный передо мной шестнадцатью разноцветными линиями.

— А что она говорит мне? — шептала я, будто Лилит и впрямь меня слышала.

— Этого я сказать точно не могу. Но мне кажется, это достаточно примитивные короткие сигналы. Что-то вроде «помоги», «опасность». Я думаю, так они и общаются между собой.

— Имеешь в виду, они общаются мысленно?

— Да.

— Но это поразительно!

Я даже не заметила, как стала пользоваться обиходными фразами Кейна. За то он прекрасно это заметил и теперь хитро улыбался мне. Но тут есть чему поражаться! Они используют мысли, как мы используем речь, как дельфины используют невидимые импульсно-тональные сигналы, как летучие мыши общаются высокими частотами, которые человеческое ухо не способно уловить.

Мысли.

Неужели это тоже способ общения, невидимый для нас, но вполне измеримый?

— А теперь взгляни вот сюда. На свои ритмы.

Указательный палец Кейна ткнул в линии на моих ритмах. Сначала я не понимала, что он хочет мне показать.

— Просто жди, — сказал он.

Мы ждали, мне кажется, целую вечность. И потом я это увидела. Резкий скачок на синхронных бугорках Лилит вызвал в моих ритмах едва заметный, но все же какой-то ответный импульс.

— Что это? — не понимала я.

— Это значит, ты ее слышишь.

Тут я чуть с табурета не упала.

— Я слышу ее мысли?!

Кейн улыбался и кивал.

— Но я ничего не слышу!

Я мотала головой. Техника Кейна ошибается! Я слышу только жужжание его многочисленных анализаторов и ноутбуков. Да, я слышу, как Лилит рычит, сипит, чавкает, но она не говорит членораздельно! Никаких речевых просьб о помощи или о чем там говорил Кейн.

— Это твоя интуиция, Тесса.

И тут до меня дошло, что он пытался мне объяснить.

— Ты действительно знаешь, где они прячутся. Они сами посылают тебе сигнал. Где-то в твоем мозгу вирус создал аппарат, который считывает их мысли.

Поразительные факты сыпались на меня, как из рога изобилия, я едва успевала их обрабатывать. Я прыгала глазами между двумя абсолютно разными энцефалограммами, но чем больше я на них смотрела, тем быстрее распознавала те самые импульсы, которыми мы общались с Лилит на незримом, неслышном, неосязаемом уровне!

— Но ведь я не такая, как они! Почему я слышу их, хотя я человек? Пока что. На восемьдесят четыре процента!

— Фактически мы все одни из них. Мы все заражены. А значит, мы все имеем этот аппарат, просто наша человеческая форма не позволяет нам им воспользоваться. Но чем ты ближе к их физиологической форме, тем больше немутированных генов имеешь и тем отчетливее сигнал.

— Они знают, что посылают мне сигналы?

— Я думаю, они посылают их не лично тебе, а в какое-то общее поле, откуда все остальные зараженные могут их услышать.

— То есть, я как шпион во вражеском тылу?

— Именно.

Кейн откинулся на спинку мягкого компьютерного кресла на колесах. Я скрипнула жестким металлическим табуретом на трех ногах. Может, при обычных обстоятельствах я назвала бы его жлобом да еще дискриминацию приписала бы за то, что я сижу на табурете из Икеи, а он в мягком комфортабельном кресле. Но что-то в его довольном виде меня останавливало. Его дерзкое ухмыляющееся лицо говорило об одном: он нашел разгадку, он докопался до дна кроличьей норы спустя сорок лет.

Кейн свернул программу мозговых ритмов и открыл другой файл.

— А это что? — спросила я.

— А это результаты моих опытов с Лилит этой ночью.

Я не стала указывать ему на то, что его фраза прозвучала как-то двояко, а лишь поджала губы. Теперь я понимаю, откуда эти синие мешки под глазами и красная сосудистая сетка на белках его глаз. Он сегодня вообще не спал, словно призраки прошедших сорока лет безрезультатности гнали его кнутами.

— Это — расшифровка последовательности ДНК Лилит? — предположила я, разглядывая множество разноцветных линий, получаемых методом секвенирования ДНК. Это я помню с курсов общей научной подготовки.

— Именно. Я извлек образцы серого вещества из ее мозга и изучил ДНК нейронов.

— Ты обвел эти одиннадцать участков, — я указала на гены, которые он выделил маркером. — Что это?

Кейн растянулся в улыбке еще шире.

— Это то, что принесло бы мне Нобелевскую премию, если бы Нобелевские комитеты не были съедены.

Теперь заулыбалась я.

— Ты нашел их! Гены, отвечающие за формирование сознания! — воскликнула я и даже в ладоши захлопала.

— Не совсем так. Сознание в генах не прописать, но физиологические механизмы, которыми оно пользуется, принадлежат пересечению биологии и химии. А значит их легко вычислить. Я только в начале пути, и еще многое, что предстоит понять в этих одиннадцати секциях, но мы уже видим зачатки третьего компонента. Это огромный шаг вперед, Тесс!

Мы еще несколько минут сидели в полном молчании, отключившись от посторонних звуков реальности, желая услышать слова Лилит, которые она обращала к нам через разноцветные пиксельные линии. Она была там! Она пыталась общаться с нами! И я пришла к вопросу, который логично исходил из этого поразительного открытия.

— Как думаешь, Лилит все еще там? — спросила я шепотом.

Кейн взглянул на меня с некоторой опаской, причину которой я понимала: мы оба боялись найти ответ в конце туннеля. Правда в том, что ни один из них не облегчит нам жизнь. Если вирус уничтожил сознание человека безвозвратно, то апокалипсис действительно свершился. Но если прежняя Лилит все еще существовала, просто находилась в глубоком сне, то на нас ложилась гигантская ответственность каким-то образом вернуть ее обратно. Таким же невероятным образом, каким вирус общался с самим собой в разных телах.

— Попробуем это выяснить? — Кейн тоже шептал.

Мы смотрели друг на друга, как заговорщики, идущие на казнь.

— Мы можем испробовать сыворотку на Лилит? — я начала путь к эшафоту.

— Лилит мы не вернем, ведь у нас неполноценная сыворотка.

— Я знаю.

— Я не могу предсказать результаты, кроме одного…

— Но вдруг мы увидим какой-то проблеск? — перебила я. — Давай посмотрим, как ее организм отреагирует на нынешний состав сыворотки, — я была настойчива.

Как и мое дергающееся в истерике колено.

Наверное я напоминала Кейну его самого сорок лет назад, когда они целым исследовательским центром проводили бесполезные процедуры и анализы, тыча в небо пальцем из-за иссякшего источника гипотез, желая увидеть хотя бы намек на то, что они движутся в правильном направлении.

Мы ничего не теряли, если сыворотка окажется бесполезной, то таковым было логичное предположение, но если она вдруг продемонстрирует какой-нибудь кратковременный эффект в виде участившихся импульсов на энцефалограмме, это будет означать, что мы стали еще ближе к спасению человечества.

Кейн едва заметно улыбнулся и кивнул. Так мы снова оказались в одной лодке, уступая друг другу штурвал.

Мое первоначальное мнение о Кейне изменилось окончательно.

13 января 2072 года. 12:00.

Кейн.

Мое первоначальное мнение о Тесс изменилось окончательно. Она вдруг стала обладать поразительной проницательностью и смекалкой, близкой к исследовательской. Я знаю, что изначально она хотела стать ученым, но в какой-то момент почувствовала тягу к оружию. И все же прежний дух никуда не делся. Может, уснул на время, а теперь, окруженный подходящей атмосферой, начал раскрываться заново.

Как и от вируса, к сожалению. Несмотря на перерождение Тессы в интеллектуальном плане, она еще перерождается и в монстра. С каждым днем в ней будет оставаться все меньше человеческого, и прогнозируемые мною три недели до комы могут сократиться до двух, а то и до одной, ввиду индивидуальных особенностей организма. Я не стал говорить об этом Тесс, этот факт не облегчит ее самочувствие.

А потому я решился на проведение эксперимента с неполноценной сывороткой, просто чтобы успокоить любопытство ребят, гонящихся за удачей весь последний месяц. Тесса уже позвала всех ребят посмотреть на реакцию Лилит, они рассаживались перед боксом, как дети перед сценой, на которой сейчас из-за ширмы появятся герои кукольного театра. Зелибоба уже сидел перед боксом с большой миской сухариков и в три-дэ очках.

— Ты серьезно? — негодовала Перчинка на своего брата.

— А что? Сегодня день, когда мы возвращаем Лилит назад! — сказал он с набитым сухарями ртом.

— Это еще не возвращение, у нас неполноценная сыворотка, — сказал я.

— Зачем тебе вообще три-дэ очки? — Перчинка не могла угомониться.

— Эй очнись! Поп-корн и три-дэ очки — неизменные атрибуты зрелищ до Вспышки! — невозмутимо парировал Боб.

Перчинка отмахнулась от предложенной горсти сухарей, игравших роль поп-корна.

— А я пожалуй не откажусь, я так нервничаю перед ее возвращением! — Хайдрун плюхнулась на стул рядом с Бобом и взяла у того сухари, а потом стала забрасывать себе в рот, как семечки.

— Мы не возвращаем ее назад. Мы только делаем первую пробу, — повторил я, настраивая чувствительность датчиков на шапке Лилит.

— А что мы скажем ей, когда она вернется? Вдруг мы ее травмируем, если скажем ей, что она проспала сорок лет? — спросил Томас.

Я закатил глаза. Они меня вообще не слышали. Я пытался донести до них смысл того, что до возвращения Лилит нам еще шагать, как до горизонта, а они уже придумывали, что приготовить на праздничный ужин в честь ее возвращения.

— Батат! Сладкий картофельный пирог! Все любят батат! — Свен возвел палец в потолок, как перст, указующий на его гений.

— А мне больше лимонник по душе.

— Маковый рулет и никаких альтернатив!

— А я просто хочу свалить отсюда поскорее. Можно уже влить в нее эту сыворотку и разочароваться? Меня там работа ждет, — Арси, как всегда, была настроена пессимистично.

Дети собрались перед боксом и с интересом наблюдали за каждым действом, происходящим внутри.

— Малик, приготовь золетил, — скомандовал я.

Мы втроем снова оперировали Лилит на задней стороне шеи, чтобы подчинить тело голове. Процесс избавления от паралича у зараженных происходит со скоростью чиха. Малик показал готовый шприц, уже вонзенный в вену Лилит.

— Прекрасно. Вводи медленно.

Малик нажал на поршень, а я в этот же момент убрал зажим со спинного мозга и залепил место разреза пластырем.

— Вот бы всех так лечить: вырезал аппендикс, налепил пластырь и отправил домой в следующую же секунду, — произнесла Тесса, наблюдавшая за нами, плотно прислонившись к прозрачной стене бокса.

— Или отрубил палец, послюнявил его немного и приклеил обратно, — мечтательно произнес Зелибоба, жующий сухари.

Малик присел перед головой Лилит и произнес:

— Она уснула.

— Ненадолго. Божена, вводи сыворотку, — приказал я.

Божена тут же нажала на поршень шприца, в буквальном смысле вливая все наши надежды и упования в Лилит.

Когда все процедуры были окончены, мы один за другим покинули бокс. Я вышел последним, проверил запорное устройство двери и прошагал к мониторам за столом, на которых чертились самые разные графики показателей жизнедеятельности Лилит.

Мне казалось, прошла целая вечность, пока мы ждали ее пробуждения. Но вот она открыла глаза, замотала головой из стороны в сторону, а потом резко спрыгнула со стола и приземлилась на четвереньках, как очнувшаяся от оглушения добыча, чуявшая хищника поблизости.

Лилит перемещалась на четырех конечностях вдоль стеклянной стены бокса, пристально разглядывая каждого из нас. О, вирус определенно оставил им хитрость и элементарную память, потому что она узнала меня — ее злого доктора. Лилит остановила свой взор и на Тесс, в которой чуяла гораздо больше чего-то знакомого, нежели в нас. Она продолжала порыкивать на нас, сипло дыша, скалиться своими мощными челюстями, водить языком в воздухе, ловя атомы притягательных ароматов.

— Что-нибудь происходит? — прошептала Хайдрун, хрустящая сухарями.

Ребята смотрели то на Лилит, то на меня, я же пытался распознать сознание Лилит в энцефалограмме, рисующей ритмы мозга. Где же ты? Ты ведь должна где-то обнаружиться! Я знаю, что ты там, вирус не может стереть сознание, как ластиком. Наши тела это нечто большее, чем просто набор хромосом, облаченных в биофутляр. За долгую жизнь исследователя меня так и не покинуло ощущение чего-то необъяснимого и паранормального в существовании человеческой расы на земле, ведь не зря природа наделила нас столь непримитивным разумом, давшим нам возможность задать самим себе вопрос: в чем мой смысл? Что-то продолжало заставлять меня верить в то, что мы нужны миру, что наша миссия значима, что мы избранные. И этот сакральный смысл не может быть облачен в оболочку, которую так легко украсть, зачастую наши тела не подчиняются законам биологии: люди чудом излечивались от раковых заболеваний, покойники оживали в морге, смертельные заболевания излечивались верой. Это говорит о том, что наше сознание связано с нашими телами гораздо теснее, чем просто мысль в мозгу.

Лилит носила на себе датчики считывания пульса, давления, температуры, а ее, как выразилась Тесса, «чудо-шапку» Фабио с Ульрихом снабдили радио-датчиками и избавили меня от целых мотков проводов.

— Она смешная, — сказала Хайдрун и постучала пальцем по стеклу.

Лилит тут же огрызнулась на нее.

— Хайдрун! Она же не рыба в аквариуме тебе! — тут же выругалась Куки.

Тесса подошла ко мне. Как и меня, ее больше интересовали не физиологически показатели Лилит, а ее мозговая активность, а потому она уставилась на энцефалограмму.

— Кажется, что-то происходит, — сказала она, ткнув пальцем в неровные линии.

В самом деле! Ее прежде синхронные ритмы начали потихоньку отходить от привычной монотонности и в них стал наблюдаться легкий разброс в динамике и импульсах.

— Это может объясняться ее попытками изучить нас, разглядеть. Она изучает окружающую местность, — ответил я.

Честно сказать, по таким результатам я не могу сделать вывод, что мы активировали ее сознание.

Лилит продолжала перемещаться из одного угла бокса в другой, потом снова прыгала на стол и разглядывала нас своими огромными голубыми глазами.

— Она должна заговорить или что? — не понимал Свен.

— Ага! Она должна представиться и спросить, как мы поживаем, — усмехнулась Арси.

— Да ладно тебе! Я же просто предположил!

— Она должна нас узнать! — предложила Хайдрун.

— Ага! И спросить сколько время!

— Да ты заколебала!

— Да ни черта это не работает! Видите же? Как была безмозглой так и осталась!

— Она не узнает нас, потому что и при жизни нас не знала! — предположил Ульрих.

— Тогда надо, чтобы она что-нибудь вспомнила! — сказал Фабио.

— Точно! Надо активировать ее воспоминания! — добавил Томас.

— Каким образом? Ты же не знаешь ее! — сопротивлялась Арси.

Ребята высказывали предложения наперебой, и, как всегда, они были не оригинальнее их предложений про маковый рулет с лимонником. Снова поднялся привычный гам перебивающих друг друга голосов — бесполезная трата энергии и моих нервов, потому что ничего путного они никогда не предложат. Я же пытался сосредоточиться на том, как подтолкнуть сознание Лилит в нужном направлении. Вирус блокирует сигналы к ее памяти, и чтобы сломить эту блокировку, нам необходимо было напомнить Лилит о чем-то очень важном из ее жизни. Но как это сделать, если мы ее не знаем?

Мы оказались в очередном тупике.

А ребята продолжали насиловать мой интеллигентный мозг идеями притащить сюда еду из холодильника Свена, чтобы Лилит вспомнила, что когда-то ее ела. Тоже мне, важное воспоминание.

— Порежем хлеб, положим на него траву с морковкой и помидором, и представим ей, как гамбургер! — предложил Свен.

— Воспоминание должно быть значительным, а не смешным!

— Я хоть что-то предлагаю! — Свен закатил глаза.

— А может покажем ей какие-нибудь фильмы из Хроники? Про любовь! Про любовь все любят! — предложила Куки.

— А почему сразу про любовь? — критиковала Арси.

— Ну ты же не будешь ей показывать фильмы ужасов с вампирами!

Пока ребята вели перепалку, я заметил, как Тесса подошла к двери блока.

— Тесса, ты что делаешь? — тут же спросил я.

— Хочу поболтать с ней.

— Ты с ума сошла? — возник Томас.

Но Тесса уже ничего не слышала, особенно их грандиозные идеи, отперла запорное устройство и быстро юркнула внутрь бокса, громко захлопнув за собой дверь. Ребята тут же заткнулись, услышав этот звук, а потом и вовсе задержали дыхание. Через минуту я понял, что сам не дышу: Тесса находилась в одном помещении с машиной для убийств, одним лишь своим взмахом способной размозжить череп человека.

Я дал Малику знак приготовить ружье, тот сразу же бросился к столу, на котором были разложены заряженные ветеринарные ружья, добытые в одном зоопарке на юге Германии.

Наблюдая за Тесс и Лилит, я понял, что последняя пыталась распознать в Тесс врага или добычу, но как бы ни принюхивалась, так и не смогла решить дилемму. Это было логично, ведь мы находимся ровно посередине между человеком и зараженным, а потому пахнем чем-то знакомым и неизвестным одновременно.

И все же присутствие чужака нервировало Лилит, она зарычала громче, стала метаться из стороны в сторону, злобно оскаливаясь и стуча челюстями в сторону крадущейся к ней Тесс. Может, Лилит и не раскусила принадлежность Тесс к какому-либо виду животного, но было очевидно, что ей проще атаковать вторженца, нежели гадать.

В очередной из рыков, обращенных к ней, Тесса замерла и даже вжалась в стену, а потом посмотрела на меня растеряно: может, не такая уж и хорошая это была идея! Тесс словно ждала от меня приказа, оно и понятно, ведь Тесса — солдат в первую очередь, а потом уже исследователь. Я пытался решить эту задачу, наблюдая за активностью мозговых ритмов Лилит, которые уже плясали вразнобой, я крутил миллион фактов в голове, которые узнал о поведении зараженных за эти сорок лет скитаний, но все они разбивались о глухую стену мощного аргумента: прошло уже около трех минут, а Лилит до сих пор не напала на чужака, значит, игру можно продолжить. Я легонько кивнул.

Тесс тяжело вздохнула, закрыла глаза, успокаивая нервы, а потом немного присела, раскрыв руки перед собой, и продолжила подкрадываться к хищнику. Она правильно решила держать максимально открытую позу с ладонями спереди, чтобы не нервировать Лилит еще больше.

— Все хорошо, все хорошо, — бубнила она себе под нос, большее успокаивая саму себя, нежели Лилит.

Тесса медленно обошла кушетку и села прямо перед чудовищем на корточки.

Внезапно Лилит присела на ноги, обозначая готовность атаковать Тесс, я быстро произнес:

— Главное, побори страх! Она не должна чувствовать, что ты боишься!

Томас тут же окинул меня сердитым взглядом. Наверное, он ненавидел меня. Наверное, думал, что это я сейчас должен был быть там в клетке с монстром. Наверное, он по-прежнему считал меня бездушным вивисектором, кроившим мозги людей и наблюдающим за их неизбежной смертью. Они все видели меня таким, но я ничего не мог поделать, потому что в условиях борьбы за выживание каждой человеческой особи, которых осталось, может, не больше сотен тысяч во всем мире, методы борьбы должны быть жестокими и циничными.

— Я всего лишь бобер, которому понравилась ветка возле тебя, — говорила Тесса, подкрадываясь к Лилит. — Я бобер, я всего лишь безобидный бобер, — Тесса смотрела в пол перед собой, чтобы не раздражать хищника прямым взглядом.

Лилит монотонно раскачивалась из стороны в сторону, выдавая раздраженность, прямо, как самый настоящий зверь в клетке. Она продолжала рычать и клацать зубами, ей совершенно не нравилось новое соседство с непонятным творением природы, пахнущим чем-то странным. Но в то же время Лилит продолжала находиться в ступоре, решая ту же логическую задачу, что и мы: атаковать или нет?

Наконец Тесса подкралась к скалящейся Лилит на расстояние вытянутой руки и села перед ней на корточки.

В этот момент сзади послышался глухой удар. Мы резко обернулись: Хайдрун упала в обморок, не справившись с нарастающим напряжением, и теперь валялась на поймавшем ее Зелибобе с кучей сухарей во рту.

— Это похлеще долбанного «Астрала» со старухой в черном! — прошептал он, оправдывая Хайдрун, которая не рассчитала свой порог ужаса.

Перчинка злостно шикнула на обоих, даже на валявшуюся в беспамятстве Хайдрун, и снова сосредоточилась на драматической сцене, как и все остальные, наплевавшие на бессознательную хиппи. То, что творилось сейчас в боксе, было гораздо важнее.

— Привет, — произнесла Тесс.

Она даже улыбнулась Лилит, и я попытался найти в ее лице хотя бы намек на узнавание мимики. Улыбаться способен только человек, это своего рода рефлекс, и Лилит должна его распознать. Но пока что она продолжала подозрительно оглядывать таинственного бобра, чуя в нем подвох.

Но вдруг она резко вытянулась на руках вперед прямо в лицо Тесс, словно попыталась откусить.

— Твою мать! — выругался Малик и схватился за ружье, готовый бежать в бокс.

— Я бобер, я всего лишь бобер… я… я… я тут ветки ищу для своей плотины…, — Тесса забубнила себе под нос какую-то чушь про бобра, пока Лилит обнюхивала ее и даже лизнула лоб.

Тесса пыталась унять страх, прибегнув к стандартному психологическому упражнению при борьбе с назревающим приступом паники: она надевала на себя личину другого объекта, имитируя эффект переноса и заставляя саму себя поверить в изобретенный факт, таким образом ее сознание насильно направлялось подальше от настоящей Тесс в сторону искусственно созданной Тесс, которая не боится зараженных, потому что она бобер, собирающий ветки в лесу. А вот почему она выбрала именно бобра — это уже другой вопрос, и скорее всего он из области психопатологии.

Мои же нервы были на пределе! Особенно глядя на то, как Лилит облизала Тесс и снова зарычала, мол, подлог! Я уже готов был схватить ружье, поднесенное Маликом, и броситься в бокс. Но одно продолжало сохранять мою веру в успешность контакта: мозговые ритмы Лилит сбавили интенсивность — она перестала бояться и ее ярость отступала, сторонясь, видимо, рождающегося где-то на задворках сознания любопытства. Интересно, оно исходит из зараженной Лилит или из человеческой? Зараженные не характеризуются пытливостью, их практически ничего не интересует, кроме запаха крови. Здесь же я наблюдал нечто неординарное, нехарактерное для вирусного организма.

Когда первый контакт состоялся и Лилит слегка успокоилась, не чуя в Тесс ни намека на агрессию, ни на страх, Тесса начала их знакомство с элементарного жеста.

— Тесса, — показала она на себя.

А потом перевела палец на Лилит.

— Ты?

Лилит рыкнула.

Тесса взглянула на меня, я моментально понял ее безмолвный вопрос и даже удивился тому, насколько четко мы стали понимать друг друга на уровне взглядов. Я разглядывал энцефалограмму, рисующуюся передо мной на экране монитора, наверное целую вечность, но в итоге пришел к неутешительному выводу и покачал головой.

Тесса обреченно вздохнула, но не желала отступать.

— Тесса, — снова повторила она, указывая рукой на свою грудь.

А потом снова на Лилит.

— Ты?

Но, кажется, нашим надеждам суждено было рухнуть сегодня. Лилит не понимала Тесс.

Тогда Тесса опустила плечи и даже слегка расслабилась, точно разочаровавшись в избранном методе и больше не желая соперничать с Лилит в игру адреналина: кто кого? Но вдруг Тесса взглянула на Лилит таким дерзким взглядом, что я снова понял ее без слов. Вот оно! У Тесс уже был запасной план, который она оставила напоследок!

Она подсела к Лилит поближе, казалось та уже была и не против такого соседства. А потом Тесс вытащила из-под футболки свой кулон, который я заметил еще когда притащил ее в отель. Это был кулон в виде сердца с открывающимися створками, которые прячут две фотографии. Я еще подумал тогда, как это глупо, что командир боевого отряда носит подобный девчачий аксессуар. С ее-то послужным списком она должна носить зубы зараженных, как ожерелье, а на конце винтовки — череп одного из них. Позже Томас рассказал, что тоже носит такой кулон, это — последнее, что оставили после себя родители. Еще одна наша схожесть — я сам носил клетчатый носовой платок, подаренный Кристин, которая вышила на нем мои инициалы. Почти полвека я храню память о ней. И до сих пор рана от потери жены кровоточит. Возможно, не так, как в первые десять лет скитаний по пустынным городам — кровавым фонтаном, но все же боль сочилась, точно у нее был неиссякаемый источник.

Мы были очень похожи: я и Тесс — вывод, который я сделал при первом же взгляде на нее, словно интуитивно это чувствовал, и в котором убедился сегодня, когда она жертвуя собой вошла в клетку к неконтролируемому убийце, ведомая патологическим бесстрашием исследователя.

— Смотри! — Тесса показала кулон Лилит.

А потом медленно открыла створки, щелчок заставил Лилит фыркнуть, замотать головой и даже слегка отступить. Тесса же наоборот подползла еще ближе, показывая две миниатюрные фотографии внутри кулона.

— Мама. Папа, — она поочередно указала на родителей.

Внимание Лилит было поймано, но все же на недолгую секунду. Она снова стала скалиться по сторонам, точно неугомонный ребенок.

— У тебя такой же, — Тесса указала пальцем ей на шею.

Тогда весь план Тесс наконец обрисовался перед моими глазами. Черт возьми! Вот она — наблюдательность солдата, который засечет каждый шорох, каждое движение листика на кусте, определит местонахождение снайпера по отблескам с прицела. Никто из нас не заметил кулон на шее Лилит, прятавшийся под ее сорочкой, мы на такие мелочи даже не обращали внимание, перестав воспринимать зараженных, как бывших людей, а больше видя глобальную задачу по спасению всего человечества. Нам не до побрякушек!

Но в том то и было отличие Тесс от остальных: она никогда не переставала видеть в них прежде всего людей! Вот, что двигало ею, когда она кидалась в суицидные затеи, как например сделать из себя наживку для атаки или зайти в клетку к бешеному зверю. За всем этим она видела бесконечные истории с вот такими банальными побрякушками, которые и составляли жизнь людей до Вспышки и придавали ей ценность.

Лилит вперила хищнический взгляд на указывающий на нее палец. Было видно, что ей эта близость совсем не нравилась.

— Вон, на груди у тебя.

Тесса подползла к лысому монстру в шапке с электродами совсем вплотную. В этот момент даже я готов был присоединиться к Хайдурн, которая, как мне теперь думалось, вырубилась вовремя.

Осознав, что так она ничего не добьется, Тесса совершила еще один безумный поступок, счет которым я уже потерял. Она протянула руку к кулону, висящим на цепочке на шее Лилит.

— У тебя такой же! Смотри же сюда!

Сначала Лилит отпрянула, потом огрызнулась, потом клацнула зубами прямо возле руки Тесс, но та не отступила, и ей удалось-таки вытянуть кулон из-под сорочки и подвесить перед ее лицом так, чтобы Лилит сфокусировала зрение на нем.

И тут произошло то, чего я так долго ждал. На энцефалограмме импульсы стали скакать один за другим, рисуя в моем воображении вспыхивающие нейронные сети в мозгу Лилит, пытающиеся одолеть блокировку вируса какого-то значимого воспоминания. Я прямо видел эту борьбу между Лилит и вирусом перед глазами, ее усилия вспомнить были практически физически ощутимы!

На деле же она перехватила кулон из рук Тесс, который казался совсем крошечным в ее мощных мускулистых ладонях, и стала разглядывать с видимым напряжением. О да, Лилит! Ты на правильном пути! Вирусу наплевать на этот кулон., но ты его узнала!

— Смотри, — Тесса снова позвала Лилит, чтобы та обратила на нее внимание.

Лилит взглянула на нее.

— Мама. Папа, — указала Тесс на фотографии родителей в каждой створке кулона. — А у тебя там кто?

Слова «мама, папа» на всех языках звучат одинаково. Казалось, что и на языке зараженных эти понятия были узнаваемыми, по крайней мере Лилит осознавала, если так можно выразиться, что Тесс говорит о чем-то очень значимом.

Тесса снова потянулась к Лилит, потому что такими потрясающими длинными когтями, которым птеродактиль позавидует, она не сможет открыть кулон. Снова Тесса махала руками прямо под носом монстра, чьи длинные клыки могли в один укус оторвать пальцы. Я видел, как тряслись руки Тессы, когда она медленно прямо в холодной ладони Лилит щелкнула замком и раскрыла створки.

— Кто это? — тут же последовал вопрос Тесс.

И тут мне даже энцефалограф был уже не нужен, потому что то, что происходило дальше, было понятно без расшифровки.

Лилит резко отпрянула от Тесс, но кулон по-прежнему держала в руках. Ее брови нахмурились, глаза расширились и исказились, точно в боли, она грузно дышала и сипела, словно в настоящий момент пробегала марафон.

— Это твои детки? — спросила Тесс.

Но Лилит словно провалилась в вакуум, где не было никого и ничего, не было этого проклятого мира вокруг, а была только ее боль. Нескрываемая и чудовищная!

— Это двойняшки, так ведь? Братик и сестренка. Им на вид около четырех-пяти лет, — говорила Тесса, хотя Лилит вряд ли понимала ее.

Да и не нужно было, потому что неважно, какого они пола и когда родились. Это были дети, которых Лилит лишилась.

И тут, словно услышав мои мысли, Лилит подняла глаза на Тесс, и мы все увидели нечто больше наших ожиданий.

В глазах Лилит стояли слезы.

И вдруг она заревела. Так громко, так истошно, и свирепо, и люто, словно с нее кожу живьем сдирали. Это рыдание выражало невероятную неописуемую мучительную боль от потери, настолько идентичную нашим собственным терзаниям, оставленным нам Вспышкой, халатностью человечества, их эгоизмом и безжалостностью ко всем живущим тварям на планете, ко всей цветущей жизни на земле. Как богохульники, они оскверняли наш дом родной, утешая свои низменные потребности, неспособные побороть алчных демонов внутри, нежелающие сказать «стоп! хватит!» своему расточительству, потому что не желали прекращать этот пир и торжество ненасытности и садизма.

Пустота в груди, оставленная потерей Кристин, завыла в унисон с Лилит. Бездонные раны в душах ребят снова забили знакомыми кровавыми болезненными фонтанами, заставляя проживать одни и те же моменты прошлого, когда они теряли родных, близких, друзей снова и снова. Мы словно объединились в одну страдающую биомассу, которая разветвила свои нервные окончания по всем нам, и теперь заставляла плакать. Но я больше, чем уверен, что ребята не хотят плакать, они хотят реветь, рычать, неистовствовать вот ровно так, как это делала сейчас Лилит.

— Знаю, — кивала Тесс и тоже плакала, смотря на Лилит, — мне тоже их очень не хватает!

Ее голос сорвался на последнем слове, и тут слезы прорвали барьеры в моих собственных глазах, подталкиваемые горюющим сознанием, которое шептало, точно плакальщица на похоронах человечества, что если командир не стесняется слез, то нам всем и подавно не следует.

Слушая жалобный вой Лилит, мы дали волю слезам, наплевав на бравость и мужественность: даже Зелибоба снял три-дэ очки, поставил локти на колени и закрыл ладонями глаза, не в силах совладать с бездонной печалью, плотной паутиной сковавшей наши одинокие сердца и израненные души. Лилит ревела по-звериному, прижимая кулак с кулоном к груди и раскачиваясь из стороны в сторону, как умалишенная. Тесса плакала по-человечески рядом с ней, прижимая свой кулон к груди. И вместе мы оплакивали целый мир, который потеряли. Его уничтожили за нас, искромсали, истоптали, оставив нам лишь смерть, разлуку, тонны крови и невыносимую боль, с которой мы вынуждены выживать и бороться за возвращение тех, кто как раз и разрушил его! Закованные в безвыходную участь, которую мы не выбирали, которую нам насадили те алчные ублюдки типа жирного Альфреда Гласса из Фармчейн и равнодушного Вейнера Графа из Сандоз, так точно олицетворяющие две самые разрушительные черты человека, мы страдаем физически от обезобразившей нас болезни и душевно от нескончаемой скорби.

Я не хочу возвращать к жизни ни Фармчейн, ни Сандоз, ни олигархов, ни военных диктаторов. Я хочу похоронить их под грудами миллионов разлагающихся трупов, что они породили, хочу, чтобы они мучились в аду до скончания веков. Но я хочу вернуть Лилит, ее маленьких детей… хочу вернуть Кристин. Я буду бороться за тех людей, которые стали жертвами кучки ненасытных варваров, поглотивших целую планету для того, чтобы в конце концов умереть от прожорливости.

Рыдания Лилит затихали, и мой взор уловил изменения в ее бешено скачущих мозговых ритмах. Сыворотка прекращала действие, вирус отвоевывал поле битвы обратно, восстанавливая свой гомеостаз. Энцефалограмма демонстрировала постепенное снижение активности мозга, пока шестнадцать разноцветных линий не вернулись в привычный монотонный ритм.

— Тесса, уходи оттуда! — немедленно скомандовал.

И поразился тому, насколько хрипло прозвучал мой голос.

Тесса очнулась и вышла из ямы отчаяния, вытерла мокрое от слез лицо ладонями, а потом подошла к Лилит, обхватила ее лицо руками и взглянула той в яркие голубые глаза.

— Помни о своих детях! Помни это чувство! Держись за него! Оно вытащит тебя из безумия! — проговорила Тесс, надеясь, что Лилит поймет ее.

Ровные линии энцефалографа доказывали, что слова Тесс остались неуслышанными настоящей Лилит, и когда Тесса запирала дверь бокса, Лилит уже снова впала в безумие. Она забыла про кулон, который продолжал висеть у нее на груди, как оскверненная святость, и снова прыгала по боксу, рыская в поисках знакомых запахов.

В лаборатории вдруг стихло. И еще долго никто не мог произнести ни слова, потому что мы вспомнили всех, кого потеряли, вспомнили бездонную пустоту и ноющую боль в груди, о которой так старались забыть. Мы все потеряли кого-то. Мы все сироты. Мы забыли, что такое родительская любовь, любовь супруга, любовь детей, а Лилит своим чудовищным ревом нам напомнила. Она оплакивала своих потерянных малышей. Возможно, она даже сама убила их. Это жутко! Это чудовищно! Но даже зная, что здесь в этом мире ее ждет полная разруха, ужасная правда, невыносимая боль, Лилит готова вернуться. Она где-то там, по-прежнему живая и прекрасная. И она ждет, когда мы спасем ее из небытия.

— Вытащи ее оттуда! — сказала Тесса.

Я не сразу понял, что услышал ее слова. А когда мозг переработал их, не смог ничего ответить. Кроме как кивнуть.

Мы смотрели друг на друга, полные ненависти на самих себя за то, что уподобились человеку из прошлого и пытались делить авторитет, известность, поддержку сторонников, совершенно забыв о том, ради чего мы все здесь собрались. Взглядами мы обменивались всем: извинениями, прощениями, печалью, утешением.

Тесса тоже потеряла дорогих ее сердцу людей, просто не говорит об этом. Как и я. Как и все мы. Этот жестокий факт мы просто сделали частью обыденной реальности мира после конца света, когда не осталось ничего, кроме боли и скорби.

Весь мой эксперимент перестал быть рутиной чередующихся исследований, научных достижений и препарированием подопытных зараженных. Он превратился в горькую жизнь. Нет больше ни здоровых, ни инфицированных. Есть только люди, которые уничтожили свой рай из-за глупости, из-за жадности, из-за собственного эгоизма. Есть только люди, которые раскаиваются в содеянном и отчаянно пытаются вернуться к жизни.

7. Это — мой ад

14 января 2072 года. 08:00.

Калеб.

Штурмовать две Зоны военного блока пятью десятками солдат — перед нами стояла практически невыполнимая задача, поскольку каждая Зона охраняется похлеще райских врат. И если бы Триггер не облегчил нашу участь кодами разблокировки дверей и своей ключ-картой, шансов выполнить миссию успешно не представилось бы.

— Все готовы? Пора разбить это киндер-яйцо! — послышался бодрый голос Фунчозы в ухе.

Я слышал его в наушнике, а также рядом с собой. Мы с ним и Антенной командовали тремя отрядами: Васаби, Маяк и Тесла, задача которых прорваться через запасные ворота Зоны Браво в генеральский отсек и устранить угрозу истребления десяти тысяч человек, подведя черту эре Генеральского режима. На наших плечах зиждется основная часть миссии. Все, что делалось до этого момента: шептания за дверьми, тайные встречи, споры над техническими планами Зон, соевые брикеты на чертежах, изображающие наши отряды, тренировки на симуляторах, скрытно имитирующие будущие тактики нападения — все это было подготовкой и разминкой к реальному тесту наших стратегических способностей, боевых навыков и умений выживать посреди враждебного к человеку мира.

Совершить военный переворот — идея, которая вслух укладывается в три слова, а в реальности не укладывается даже голове. Я до сих пор с трудом принимаю факт того, что стою во главе мятежа, про который только в учебниках читал, и уж никогда бы не подумал, что однажды стану героем подобной революции, когда народ доведен до такого глубоко отчаяния, что перешагивает через мощный моральный барьер убийства себе подобного и берет оружие в руки, чтобы напасть на того, кого еще вчера считал богом. Это предел. Это грань. Это край, за которым ждет лишь безжалостная пропасть. Посреди смертельного анархического мрака ты либо сгинешь безвозвратно, либо проложишь мост из трупов врагов и преодолеешь критический рубеж. Говорят, законы природы жестокие. Но ничто не посоперничает с людским миром в садизме.

Я сижу в коридоре, сжимая винтовку в руках, как если бы собирался в бой с зараженными. Я с ужасом осознаю, что всего пара минут отделяет меня от первого выстрела из автомата, и целью его станет не безмозглый кровожадный монстр, а солдат, с которым мы каждое утро завтракаем в одной столовой. Вот он — порог восстания. Вот он — мой барьер братоубийства. Вот она — дверь, пройдя которую, я навсегда изменюсь, потому что пролью кровь брата ради собственного выживания. Я никогда не забуду этот момент, он впечатается мне в память, как родимое пятно — несводимое, отчётливо черное, исчезающее лишь с гниением плоти. Оно станет меткой рубежа, изменившего мою жизнь безвозвратно. Я сожгу все мосты к прошлому, назад пути не будет, потому что пулю не остановить, а смерть бесповоротна. Впереди лишь будущее неизвестное, загадочное, пугающее, но в то же время наполненное надеждой на светлое. Садизм людского мира характеризуется вечным беспощадным противоречием: светлая надежда заставляет окропить ее сырой кровью, чтобы не потухло священное пламя жизни.

Это мой ад: попасть в бесконечную временную петлю с кровопролитием людей, обманутый всеобщим убеждением в том, что успех требует жертв. Сколько их будет? Как долог будет путь? Никто не знает. А я продолжаю из раза в раз убивать людей, надеясь, что в один прекрасный день этот кажущийся недосягаемым успех все же наградит меня своим приходом, просто потому что не могу остановиться и перестать верить, не могу принять факт того, что я стал убийцей напрасно.

Дверь в светлое будущее, ждущее свежей крови, здесь за углом. Как и зараженные там наверху охотятся ради человеческих животворящих соков. Какой бы путь человек ни выбрал, ему придется жертвовать собой. Дверь ждет. Осталось лишь постучать в нее. Гранатами.

Вторая штурмовая группа — Бесы и Бодхи — создадут отвлекающий маневр на центральных воротах Зоны Браво. Именно там организуется самое ожесточенное столкновение между Падальщиками и Големами ввиду большой численности солдат Крайслера, блюдущих Зону Браво так рьяно, словно там запрятаны сокровища нации. Зона Браво — мощнейший оплот безопасности Генерала, преодолев ее, мы не оставим Крайслеру практически никаких шансов выиграть в бою, а потому он будет сопротивляться остервенело и жертвенно. Бесы и Бодхи должны как следует нашуметь, чтобы облегчить наш проход по Зонам внутри. Пока все внимание глаз Генерала будет сосредоточено на побоище возле главных дверей, мы, как крысы с привязанной к нашим спинам ядерной боеголовкой, должны добраться до генеральского штаба и запереться изнутри. Главное — взять кукловода в прицел, тогда и вся его армия окажется в наших руках.

Схематичные планы Зон, которые нам опять-таки достал Триггер, были быстро оцифрованы и вшиты в платформу Фелин, которая отныне будет служить нам глазами в неведомых чащобах, как впрочем и всегда. Разница лишь в том, что до этого момента малышка Фелин помогала нам в борьбе с чистым злом, по-хозяйски разгуливающим на поверхности, а сейчас она стояла в наших рядах в борьбе со злом, который мы породили сами.

Дай палец — по локоть откусит. Мы дали Генералу власть, потому что на тот момент он был единственный, кто мог распорядиться ею так, чтобы спасти наши жизни. Но прошло сорок лет и он готов откусить нам не то, чтобы локоть, а целую голову, лишь бы сохранить власть в своих руках. Власть меняет людей, очерствляет их, заставляет забыть милосердие и заражает патологическими амбициями достигнуть мнимую цель любыми способами, оставаясь глухим к мольбам большинства. Генерал слишком сильно верил в самого себя, в свою избранность и неприкосновенность, и эта вера ослепила его ярким блеском ореола, который он сам считал великолепным. И пока он любуется бликами своего величия в отражении обманчивого зеркала, заставляющего потерять почву под ногами и увидеть нимб над головой, мы незаметно подкрадемся со спины и схватим его. Довольно с нас разрушительного нарциссизма, владеющего скипетром и державой. Мы его тысячи лет терпели, пока он не привел нас к Вспышке.

Разработав годный план, две недели отшлифовывая его каждым движением каждого участника, учитывая чуть ли не каждый кирпич в стенах Желявы и каждый патрон в наших магазинах, мы вооружились Фамасами и боевыми припасами так, словно отправлялись в двухдневную миссию. В принципе значимость предстоящего задания была соразмерна длительным миссиям на поверхность, которые спасали население Желявы добытыми ресурсами. Сегодня мы спасаем Желяву от не менее гиблой заразы. Сегодня мы спасем ее от отчаяния и вылечим надеждой на лучшую жизнь.

Стрелковая подготовка отрядов Крайслера куда менее интенсивная, чем у Падальщиков. Тут нет безмозглых монстров, желающих разорвать тебя в клочья. Есть воры, хулиганы и прочие мелкие преступники, которых солдаты вырубали шокерами или вязали врукопашную, поскольку в условиях подземного заточения здоровье людей стало настолько хилым, что одного слабого разряда током достаточно, чтобы остановить человеческое сердце. Поэтому в основном Големы дружат с дубинками, но хлещут ими так, что с одного удара кости ломают. Если Падальщики в совершенстве владеют искусством огнестрельного боя, то солдаты базы в совершенстве владеют приемами ближнего боя. Каждый миллиметр наших габаритных и малоповоротливых костюмов прошит броней, мы как улитки в панцире: в безопасности, но оттого очень тяжелые и медлительные. Големы же облачены в трикотажный костюм и бронежилет, а оттого они быстрее, ловчее и гибче.

Разумеется, отряды внутренней безопасности, караулившие периметр военного блока, вооружены автоматами. В основном, это бессмертные Калашниковы. Но Фамасы обладают большим преимуществом: скорострельность выше, прицельная дальность больше, главное — не подпустить к себе Голема на расстояние вытянутой руки, иначе держи череп крепче.

Ночью штаб Генерала охраняется, как зеница ока, а в рабочее время сотрудники слишком заняты рутинными заданиями, чтобы сохранять постоянную бдительность и уделять максимальное внимание наблюдению за территорией. Поэтому мы решили атаковать во время завтрака, Триггер тоже советовал раннее утро, когда коридоры военного блока пустеют, меньше шансов столкнуться с зеваками.

Не последнее место в наших решениях занимает мнение Триггера. Большая часть Падальщиков — сироты, и Триггер заменил нам отца. Он всегда был родителем для Падальщиков, с самого рождения, с формирования самого первого отряда специального назначения, он первым вел бесстрашных бойцов в кровавое месиво на поверхности, когда горели города. Он боролся ради оставшегося в живых сына, которого потерял восемь лет назад, и даже та трагедия не сломила его веру в долг и он продолжил выполнять роль наставника, видя в нас свое продолжение.

Он — единственная завеса, скрывающая мятежную деятельность бунтовщиков от пристальных глаз Полковников и Генерала, чье доверие предал, потому что не мог согласиться с теми жестокими методами выживания, что они предлагали. Запершиеся в подвале крысы, забывшие, что такое солнечный свет, они не могли мыслить объективно. В то время как Триггер с Падальщиками — провидцы, живущие в двух разных мирах одновременно, видящие равнозначность угроз наверху и под землей с одной лишь разницей между ними в том, что там наверху еще теплится надежда, когда здесь она исчерпала себя. Мы единственные солдаты на всей Желяве, понимающие ценность жизни на поверхности, от которой нельзя отказываться добровольно и за которую не желал бороться Генералитет.

Мы выстроились вдоль коридорных стен за поворотом от входных дверей в Зону Браво в полном обмундировании Падальщиков, потому что бронепластины экипировки сегодня определенно спасут чьи-то жизни — солдатам Крайслера дан приказ стрелять на поражение в любого, кто выкажет агрессивные намерения возле ворот. Поэтому еще до начала миссии я вспотел, как в танке, адреналин поддерживал огонь, от которого горели даже кончики ушей, а глазные яблоки научились потеть.

Я присел на пол и выглянул из-за угла. Ворота в Зону Браво охранялись шестью Големами — как на подбор размером с Рафаэлку. Отряд из шести Рафаэлок пугал даже самого Рафаэлку, который сидел напротив меня в шлеме, привычно украшенном белой короткой фатой. Он недовольно нахмурился, когда я подал ему знак о количестве вражеских единиц, все вооружены автоматами. Грудь противно зачесалась, предвкушая боль от пуль, вонзившихся в броню.

Я снова выглянул из-за угла, ловя подходящий момент для атаки. Но тут вдруг почувствовал, как в макушку уперся чей-то локоть.

— Фунчоза, хватит прижиматься ко мне! — процедил я сквозь зубы.

Фунчоза навалился на меня сверху, чтобы тоже вести наблюдение за запасными воротами. Вот что значит, две хозяйки на кухне! Горе-Федор так повторял, когда бил нам по рукам, если мы лезли в его шкафчики за лакомствами без спроса. И сколько таких Горе-Федоров, Линов, Аланий Генералитет намеревался похоронить? Гнев на бездушных ублюдков, видящих в человеческих жизнях лишь цифры, нарастал последние две недели в темпе истребителя, достигнув сегодня апогея.

Я и не рассчитывал на то, что Фунчоза отдаст мне бразды правления даже после того, как все остальные командиры проголосовали за мое лидерство в предстоящем сражении. Когда мы только разрабатывали план, Фунчоза наотрез отказался возглавить отряды у главных ворот, задача которых — отвлечь внимание.

— Черта с два! Хочешь, чтобы тебе все лавры победителя достались? — возник он тогда над столом, заваленном чертежами коридоров базы.

— Здесь речь не о победителях, а об успешном проникновении в штаб!

— Ну уж нет! Я буду стоять позади тебя и дышать тебе в задницу!

— Дышать в спину, — поправил Антенна.

— Чего?

— Говорят «дышать в спину, а не в задницу».

— Да плевать! Я буду стоять позади тебя, Калеб, а ты будешь чувствовать выпирающий из меня твердый дух настойчивости!

— Мне кажется, он вообще не слышит себя, когда говорит, — сказал Хумус Мухе, качая головой.

В итоге, Буддист взял своих качающих головами сержантов и поставил в один ряд с Бесами, возглавляемыми Ляжкой. Ну а Фунчоза стал моим проклятьем (а когда он им не был?) и теперь опирался на мою голову локтем, дублируя мою лидирующую функцию. Мне кажется, Ляжка с Буддистом даже вдохнули с облегчением, когда осознали, что Фунчоза станет моим проклятьем, а не их. За последние четыре года службы бок о бок Маяк стал неким сдерживателем безумия Васаби, вечный антипод и нянька. Неважно, кто значится командиром в Маяке, Фунчоза достается следующему по наследству. Как неожиданный кредит в миллион долларов после смерти родственника во времена Хроник.

— Ляжка, что у вас? — спросил я в микрофон.

— Да, Ляха, что там у вас? — снова продублировал Фунчоза.

Я закатил глаза. Я и будучи сержантом их часто закатывал из-за Фунчозы, а став командиром, растянул мышцы глаз настолько, что они могут в мозг смотреть. Снова вспомнилась Тесса со своими стальными нервами. Она всегда казалась невозмутимой. Интересно, сколько ей понадобилось времени, чтобы обрасти толстой чешуей в ответ на неврастеничность Фунчозы? Я уже доказал всем, что я не Стальная Стерва, исколотив Фунчозу три недели назад. Мой стиль общения с ним тоже оказался неэффективным. Из него даже кулаками дурь не выбьешь.

Через секунду командир ответила:

— У меня десять охранников возле дверей, еще шестеро сидят на пропускном пункте перед воротами.

— Как и говорил Триггер, — ответил я.

Войти в Зону Браво гораздо легче, нежели закрепиться там, потому что как только Бесы и Бодхи попадут внутрь, их поприветствует просторный холл с многочисленными баррикадами, прячущие за собой караул из сотни солдат Крайслера. После того, как завоет сирена тревоги, сотня увеличится до полтысячи всего за пару минут.

— У нас шестеро, — ответил я и посмотрел на ребят, ждущих моей команды.

— Слушай мою команду! — воскликнул Фунчоза.

Ну или ждущих его команду.

Я закатил глаза.

Знаками Фунчоза обозначил тех, кто пойдет в первую атаку, задача остальных — прикрывать чистильщиков ворот. Пришлось признать, что Фунчоза действительно отличный стратег, он выбрал ровно тех, кто больше всего подходил к этим ролям.

— Эй, Сопля, если меня сегодня заденет хотя бы одна пуля, я лично тебя прикончу! — прошипела Жижа в наушнике.

— Я…я…

— А Барахлюш отправится на поверхность в одних трико на съедение нашим зубастым друзьям! Поняли меня? — гневно выплюнула Жижа.

— Так точно, сержант! — пробубнил грудным голосом Барахлюш.

— Мой … моя… мое око не слезет с твоей задницы сержант… То есть, я имел в виду… с … с… твоей головы сержант! — Сопля пытался звучать, как заядлый вояка, прошедший сотню кровавых боев, но лишь получил подзатыльник от Жижи.

Рядовой Сопля, который вошел в основной состав из новобранцев всего три недели назад после огромных потерь среди Падальщиков в деревне, вспотел так, что влажные капли стекали с его дисплея. Его кулаки нервно пожимали ствол винтовки, словно он боялся и хотел потерять ее одновременно, а глаза бегали из стороны в сторону со скоростью истеричной белки в колесе. Как бы сознание не потерял прямо тут в коридоре.

Его вечный друг-соперник Барахлюш был ниже ростом, плотного телосложения и эта его толстошкурная комплекция помогала ему сокрыть паническую дрожь, а вот бледно-зеленое лицо докладывало о возможности появления кучки рвоты перед нами на полу из-за тяжелейшего стресса, скрутившего живот.

Мы все когда-то были на их месте, также дрожали на первой миссии в предвкушении увидеть настоящего зараженного воочию, боялись сделать первый выстрел, после которого уже никогда не будешь прежним. Первый нажим на курок, первая пуля, попавшая врагу меж глаз, первая струя черной крови, прыснувшая из отверстия в синюшном мертвеце — эти воспоминания стали самыми яркими во всей моей жизни, они определили весь мой дальнейший путь, слепили меня как из детского пластилина, обозначили мою форму, позже закаленную в многочисленных боях, ее я сохраню до конца своих дней.

Вот только Сопля и Барахлюш пойдут по иному пути, потому что первая их боевая миссия — атака на солдат. Человеческих солдат. Все, что они учили до этого момента, готовило их отнюдь не к сражению с кровожадными демонами, а готовило совершить революцию в человеческих рядах. Что тут сказать? Никто из нас не выбирал судьбу. Ироничная стерва сама строит планы на наш счет так, что ты никогда не будешь готов к ее ударам. И так уж сложилось, что первыми, кого убьют эти первоклашки — люди. Как дальше сложится их судьба, я понятия не имею. Они уже растут в совершенно иных обстоятельствах, нежели мы.

По мне, так им здесь не место. Уж слишком сильно будущее поколение отличается от нынешней когорты Падальщиков образом мышления, ветреностью, откровенной тупостью. Наверное, так думает каждое старое поколение о молодом, качая головой и задаваясь вопросом: «Боже мой, как они вообще выживут в этом мире?». И ничего. Выживаем уже десятки тысяч лет непонятным образом.

Оба солдата непомерно бесили Жижу, но она говорила о таинственном потенциале этих оболтусов — потенциале, одном лишь ей видимом. Но она мой сержант, мой друг, моя любовь, и я доверяю ее видению. Пусть все это и похоже на скептицизм Мастера Шифу относительно слов Угвэя про Воина Дракона. Жирная панда все же доказала силу своего духа в конце.

Два десятка пар глаз сверлили юнцов опасливыми взглядами, мол, когда они нас подставят? Парни уже почти теряли сознание прямо в коридоре перед воротами, и Вьетнам выдала нашу общую мысль, родившуюся во всех мозгах Падальщиков одновременно:

— Ну мы точно сегодня все умрем.

— Ляжка, по моей команде!

— Есть, Калеб.

Я выставил вверх бионический кулак, искусственные пальцы начали отсчет с пяти. Фунчоза снова влез и с силой ударил мой кулак, чтобы самому обозначить начало заварушки. Но он не знал, что из-за драки с ним у меня помялась усовершенствованная пластиковая оболочка тыльной стороны ладони, которая имитировала мягкость кожных покровов, а потому инженера решили меня наказать за богохульство, что я проявил к чуду, которое они лелеяли как божественное дитя, и вставили мне допотопную пластину из нержавеющей стали, как если бы у меня половник был вместо руки.

— Больше никаких тебе нежностей с подружкой! — обиженно произнес очкастый паренек, вставляя в протез скрипучую металлическую кисть, которую теперь еще и смазывать надо.

Но от того, как Фунчоза после удара по моему ветхозаветному девайсу замахал рукой в воздухе и скрючил гримасу боли на лице, я понял, что и из дерьма можно извлекать конфетки, приносящие моральное удовольствие.

Я довольно улыбнулся и продолжил отчет своими стальными пальцами. За каждым их движением ребята наблюдали, не моргая, внутренне концентрируя все свое бесстрашие, решительность и героизм на моем роботизированном мизинце, удостоенном обозначить начало конца правления Генералитета.

Я физически чувствовал растущее по секундам напряжение ребят. Они источали его резкими волнами и горячими парами от сжигающегося в крови адреналина, и соединялись в многоголосое биение пульса, нарастающее в ушах, как литавры, подводящие к кульминации трагедии.

Мизинец загнулся.

Приказ прозвучал:

— Вперед!

Тотчас же Вольт и Электролюкс выкатились из-за стены и пальнули по видеокамерам, установленным у входных дверей прямо над головами ничего не подозревающих бойцов караула.

Где-то за толщей бетонных стен прозвучал гулкий взрыв, из-за которого даже здесь тряхануло, бетон посыпался крошкой с потолка — Ляха с Буддистом начали отвлекающий маневр.

В это же время я, Жижа и Рафаэлка с Фунчозой выбежали из-за угла и выдали порцию свинца охранникам, застигнутым врасплох. Один за другим бойцы попадали на пол, даже не успев сделать ни выстрела. Самая четкая ликвидация, которую я когда-либо предпринимал!

Однако, мы не убийцы. Сейчас Падальщики не просто бойцы, а знаменоносцы новой эпохи. И начинать эту эпоху с бессмысленных смертей нельзя — так себе реклама получится. Ведь потому нас и попросили вмешаться в назревающий бунт: помахать саблями все могут, а вот провернуть все как можно чище и безболезненнее — это удел профессиональных убийц. Мы целимся в середину торса, где у солдат в жилет вшиты такие же толстые бронированные пластины, как и у нас. Пули, попавшие в бронежилет, бьют не слабо — солдата сшибает с ног и выбивает дух напрочь. Они еще минут десять будут лежать и возвращать сознание из астрала после болезненных ударов, как беспомощные тараканы после дихлофоса.

Вьетнам с Антенной и остальными двумя десятками солдат уже бежали к воротам. Сопля с Барахлюшем выбили автоматы из рук валяющихся на полу мужчин, остальные рядовые принялись их вязать. Антенна вбивал код доступа на панели, Вьетнам стояла возле ворот с ключом-картой наготове, которую приложила к считывателю на стене в ту же секунду, как Антенна кивнул. Мы в свою очередь уже повязали охрану и приготовились ко второй фазе.

Когда тяжелая бронированная дверь заскрипела, впуская нас в нутро Зоны Браво, Электролюкс и Вольт снова первыми заступили на поле боя и выбивали из строя видеокамеры в коридоре. Благодаря Триггеру мы знаем каждый угол, каждую стену, каждый кирпич, на котором спрятаны красные глаза штаба, их расположение продублировано и на цифровой карте на дисплее шлема перед глазами, на которые Фелин наводила четкий прицел и отдавала своевременный приказ «Уничтожить». Мы вбежали внутрь, затащили связанных охранников за собой, чтобы скрыть следы преступления, и заперли дверь.

Встав в боевой клин, готовые прокладывать путь к генеральскому отсеку, мы слушали захватывающую мелодию вдалеке из безустанных автоматных очередей, человеческих криков и взрывов гранат, звучащую точно гимн новой эпохи.

Назначить Фунчозу главным по штурму Зоны Браво означало бы серьезное тактическое упущение. Потому что никто так отчаянно и самоотверженно не борется за свою Родину, как русские.

14 января 2072 года. 08:01.

Ольга.

— Вперед! — Калеб отдал приказ.

В ту же секунду Легавый сорвал чеки с четырех гранат, выбежал из-за стены и, точно заядлый игрок в боулинг, запустил круглые зеленые смертоносные яблочки точно в группу охранников возле дверей.

Мне кажется прошла целая вечность, прежде чем те опознали источник загадочного, и в то же время знакомого, и определенно зловещего звона металла о бетонный пол. Когда один из бойцов, явно гораздо смышленее остальных, сообразил, что к нему катится смерть, он не успел закончить даже слово:

— Гран…

Его крик утонул в оглушающих взрывах гранат, плотные волны пыли и бетонных ошметков разлетелись вдоль коридоров. Силой ударной волны выбило все лампы в радиусе десяти метров, тотчас же сумрак накрыл нас с головой, но нам не нужны глаза, чтобы ориентироваться во тьме. У нас есть Фелин со встроенным прибором ночного видения.

— Пошли! — заорал Буддист.

Тотчас же рядовые Бодхи кинулись в атаку, пользуясь крошкой Фелин в туманной мгле, где человеческий глаз не разберёт ни зги. Наши тепловые радары ясно рисовали на дисплеях очертания солдат, и уже в следующую секунду после хорового взрыва первые пули начали сражать Големов один за другим. Жалко их. У них ведь не было никаких шансов против атаки высокотехнологичной экипировки Падальщиков. Посреди густого серого тумана из летающих бетонных частиц они ведь даже собственных рук не видят, они с трудом понимают, где вверх, где низ, потому что ударная волна выбила их вестибулярные аппараты из равновесия. Они даже не успевают прийти в полное сознание, когда пули сшибают их точно в торс. Но так устроен этот мир, ребятки. Все свои претензии по несовершенству вашего блок-поста направляйте Крайслеру.

Пока Бодхи разбирались со спрятавшимися за стойкой пропускного пункта солдатами, которым удалось избежать первой волны атаки, я со своим отрядом бежала точно к дверям, где меня ждал кнопочный пульт для вбивания кода доступа и считыватель карты. Набирая цифры, я почувствовала хорошо знакомый металлический запах, витавший посреди мглы из частичек бетона, он означл, что здесь кто-то умер. Вспомнились слова Калеба о том, что мы должны избегать лишних жертв, чтобы у населения в головах не прокладывались параллели между многочисленными смертями и счастливым будущим, за которое мы воюем. Калебу важно доказать необходимость революции, продемонстрировав ее девственность и праведность, избавив ее от так называемого первородного греха, пролившего кровь солдат. Малое количество жертв станет еще одним мощным аргументом в пользу того, что идея Совета дозрела до пика, когда солдаты сами опускают оружие и чуть ли не открывают нам двери, приглашая в генеральский штаб для его свержения.

Но наша правда лишь наша. И сопротивляющиеся бойцы — тому подтверждение.

Мы верим в то, что единственный способ выжить — это рискнуть собственной безопасностью и дать добро на реализацию наземных проектов, уверенные в том, что жизнь на поверхности возможна. Но в то же время, другие следуют философии Генерала, который уверен, что нам необходимо оставаться под защитой бетонных стен и десятков метров земли как можно дольше, пусть даже ценой десяти тысяч жизней.

Правда в том, что мы понятия не имеем, где лежит эта правда. Мы не знаем, на чьей стороне большинство голосов, предпочитая верить, что на нашей. Нет такой статистики, никто ее вам не предоставит, а если и предоставит, знайте: она точна ровно настолько, насколько честен тот, кто ее собирал! Но честность посреди революции, когда тебе не дают право стоять в стороне и наблюдать, а заставляют выбрать сторону, невозможна. Объективность посреди революции невозможна. Беспристрастность посреди вымирающего мира невозможна.

Мы должны сделать выбор и точка.

И так уж сложилось, что выбор для Желявы сделают Падальщики просто потому, что мы сильнее.

Я избрала сторону и защищать ее буду неистово и до самого конца: моего или противника — неважно. Моя вера в мою правду крепка и беспощадна, моя вера ведет меня по кровавому пути, сделав слепой и глухой к мольбам о помощи раненных солдат, которым не повезло выбрать другую сторону и они валяются сейчас на полу, медленно умирая за неправильно выбранную веру.

Вера — вторая безжалостная сука после судьбы. Она вновь и вновь сбрасывает тебя в бездонную пропасть, где судьба уже давно расставила свои штыки и точит каждый день, напевая любимую песню Антенны: Ops! I did it again! И снова и снова ты летишь в невесомости во мгле и гадаешь, а куда я упаду на этот раз: на колья, на землю? Правда в том, что рано или поздно твой полет закончится кровью на остриях.

Слова Калеба «избегать жертв» я предпочла не слышать, уже тогда осознавая, что моя миссия не может руководствоваться данным принципом. Моя задача — заставить Крайслера визжать от отчаяния и страха все потерять, чтобы собрать как можно больше бойцов в Зоне Браво, чтобы на задницы Калеба, Фунчозы и Антенны этих бойцов пришлось меньше. Так что я сама прекрасно знаю, как окучивать свой огород, и об этом я заявила твердо и бескомпромиссно. Калеб это понял и не лез в мой план.

Сегодня я много грехов на душу возьму, потому что иначе запах крови, что витает сейчас в воздухе, пока мы пробираемся внутрь Зоны Браво, будет исходить из меня самой. Крайслер никого не пощадит, он даже собственных солдат на пушечное мясо пустит, и черта с два я позволю ему добраться до моих кишок. Иронично сложилось: самые милосердные отряды Падальщиков — те, кому важна чистота души и отрабатываемая карма — сегодня устроят кровавую резню и потеряют последнюю надежду на райские кущи.

Говорю ж, судьба — сука, а вера — ее сучная приспешница. За свой выбор я вознесу на их алтарь собственную душу.

Едва мы открыли тяжелые бронированные двери ворот, как нас атаковал целый цунами из пуль, выпущенных из-за баррикад внутри Зоны Браво. Бойцы уже ждали нас, услышав переполох снаружи. Но и у меня для них был сюрприз.

— Мясорубка Один, пошла! — крикнула я.

Помню папа с такой любовью рассказывал о том, как в детстве бабушка ему пельмени лепила: раскатает тесто тонко-тонко, рюмкой кругляшки вырежет, фарш с лучком внутрь положит и завернет в ровные полумесяцы, которые он с косынкой сравнивал, запах стоял изумительный! Но больше всего он, как инженер-прочнист, мясорубку восхвалял. Чугунная, монолитная, с такой даже на войну можно было против танков идти. Когда мясорубку доставали из шкафа, по одному лишь ее виду всем становилось ясно, что сейчас произойдет — прямо как смотреть на палача, затачивающего топор с утра.

Я же сидела и с ужасом представляла, как люди растили и убивали миллиарды коров, свиней, а что еще хуже — телят, козлят, ягнят, расчленяли их и части тел через чудовищные механизмы пропускали. Кровь сочилась сквозь отверстия, кишки хлюпали внутри чугунного равнодушного устройства, служившего лишь одной цели. Вот же гений человеческого извращения — пропускать гниющие трупы через измельчитель, заворачивать их в косыночки из теста и наслаждаться плотью мертвеца с лучком. Я уже росла во времена Вспышки и неукротимое детское воображение развивало рассказы папы дальше, учитывая обстановку, в которой я росла. Я представляла, как зараженные накидывались на людей, распарывали их животы своими мощными когтями, расчленяли их, а потом садились крутить их руки, ноги, пальцы, уши, глаза через мясорубку, чтобы не просто насытиться, а смаковать вкус человечины, завернутой в косынку из теста.

Я не делилась с папой своими фантазиями, мне не хотелось обижать его воспоминания, которые непонятным для меня образом были ему дороги. Он бы не понял, почему я вижу лишь чудовищ, когда он мне про мясорубку рассказывал, ведь мы росли в разные эпохи: он — во времена продовольственного перенасыщения, когда из еды создавали культ; я — во времена продовольственного дефицита, когда радовалась салату из одуванчиков.

Уже будучи взрослой, когда папа умер, а я прошла общую школьную подготовку, в рамках которой нам читали курс по интенсивному животноводству, я узнала, что папина продовольственная система с пельменями из фарша — взращивание и убийство животных ради пищи — была настолько токсичной в глобальных масштабах, что на нее приходилось пятьдесят процентов от всех парниковых выбросов, нагревших атмосферу земли до критического уровня и выпустивших вирус из растаявших ледников. Папин мир уничтожил мой дом, мою нормальную жизнь, мое будущее, и мне не за чем было любить его прежний уклад и его воспоминания. Более того, у меня сформировалось яростное отторжение поедания живых существ на бессознательном уровне. Мне становилось тошно от одной только мысли, что я могу уподобиться зараженным и кого-то съесть. Потому что именно его пельмени из мяса невинно убитых животных, которые он смаковал так цинично и так по-живодерски, заставляли меня сегодня убивать людей ради того, чтобы выжить.

В честь того чудовищного девайса я и назвала группы Бесов, которые отвечали за пуск гранат из дульных насадок на Фамасе по позициям противника, спрятавшегося за баррикадами. Гранаты поражающего действия взрывались острыми режущими осколками, которые в буквальном смысле решетили солдат в фарш.

Я с остальными прикрывала Мясорубку Один огневой мощью Фамасов, пока солдаты целились в потолок — Фелин рассчитывала точный угол запуска гранат.

Четыре глухих хлопка «бум-бум-бум-бум» один за другим изрыгнули из стволов насадок круглые гранаты. Те пролетели дугой под потолком и приземлились точно за ближайшей баррикадой из бронированных листов стали.

— Ложись! — крикнула я.

Осколки поражают до пятидесяти метров вокруг, до баррикад всего двадцать.

Через две долгие секунды последовали взрывы, а за ними агонические крики пропущенных через мясорубку солдат.

Твоя безгрешная революция, Калеб, только что окропилась кровью первых жертв.

14 января 2072 года. 08:05.

Тони.

Фелин показывает, что Ляха с Буддистом только что прорвались в Зону Браво и настойчиво отвоевывают метр за метром холла входных ворот, который испещрен фортификационными заграждениями, как в детской игре, где надо шарик через лабиринт прогнать.

— Калеб! Можно выдвигаться! — говорю я.

А сам представляю, как солдаты Крайслера подтягиваются к главным воротам, как светлячки на фонарь, и нам пора делать отсюда ноги, пока Крайслер не сообразил выслать подкрепление и на запасные ворота, где несколько видеокамер вышли из строя.

— Отлично! Тогда…

Но тут Фунчоза ткнул дулом Фамаса Калебу в бок, отчего тот резко обернулся, готовый спустить курок. Нельзя тыкать дулом винтовки в солдата, готового броситься на штурм! Тем более снятой с предохранителя!

Но это же Фунчоза. Он правилами подтирается, а в законы ему никогда не были писаны.

— Мы договаривались! — прошипел он гневно сквозь зубы, готовый выпустить пулю из дула Фамаса, который по-прежнему целился в Калеба.

— Фунчоза, какого хрена ты творишь? — прошипел я.

Я понятия не имею, что происходило между ними двумя на этот раз. Они могли из-за хлебной крошки подраться, да даже из-за порции воздуха, потому что Фунчоза — неуправляемый псих, а Калеб не умеет держать себя в руках. Со смертью Тесс напряжение между двумя отрядами каждый день находилось на критической отметке, и уже все мы тысячу раз пожалели о том, что изгоем ее считали — она единственная умела трезво мыслить посреди беспредела и разборок. Со смертью Тесс Фунчоза получил выход своему безумию, а вместе с ним распространялся хаос по всем отрядам, и я уже дни считаю до того момента, когда Фунчоза заставит меня пристрелить его без сожаления.

Фунчоза продолжал сверлить Калеба яростным взглядом, обещающим пристрелить недруга, если тот не утолит жажду очередной сумасбродной идеи, родившейся в беспорядочном мозгу фаната японской манги.

Калеб снова закатил глаза и нервно ответил:

— Давай уже!

Фунчоза тут же растянулся в улыбке, расправил плечи, откашлялся, чтобы прочистить горло, и заорал:

— НА АБОРДАЖ!

Вот точно псих!

В ту же секунду мы начали свой забег вдоль коридоров Зоны Браво, на ходу делясь на четыре команды — каждая защищает свой тыл.

А где-то на востоке продолжалась вакханалия из выстрелов и взрывов — Ляха с Буддистом поддавали жару, не стесняясь в средствах. С таким раскладом Фунчозе бы там самое место, его безумие питается хаосом и огневой мощью, мне кажется, он уже родился, держа гранаты в обоих кулачках. Но у Калеба был свой план, и непонятным мне образом он зиждился на молчаливом Буддисте и невозмутимой Ольге, пыл которых не возбудить страхом за собственную жизнь. Может, оно и верно — поставить их во главе вечеринки смерти. Фунчоза бы быстро голову потерял от многочисленной боевой мощи в руках, а в условиях подземного заточения ее использование должно быть деликатным.

В подтверждение моих слов очередной взрыв возле главных ворот гулом прошелся по полу, стенам и потолку, казалось вся Желява дрожит под землей, сотрясая даже гору, под которой построена. Пыль, частицы сыпались с бетонных блоков — единственная преграда между нами и десятью метрами земли над головой. Этого я боялся больше всего, когда Ольга излагала свою тактику нападения: меня, как и любого жителя Желявы, обвалы страшили на уровне рефлексов. И если у Ляхи была возможность побаловаться гранатами там в просторном холле у главных ворот, то для нас взрывать гранаты в узких коридорах — экстренная мера.

А мы продолжали греметь своей униформой посреди пустынных коридоров Зоны Браво, откуда всех солдат стягивали к воротам, но тем не менее бдительности мы не теряли. В Зоне полно разных помещений, где скрываются солдаты: казарма, столовая, оружейный отсек, отсек видеонаблюдения. И если задача Ляхи с Буддистом устроить грандиозный переполох, не выбирая цели и не просчитывая ходы наперед, а просто тянув время и боеприпасы, то мы такой халявой воспользоваться не могли. Наша задача — максимально быстро пробраться до генеральского штаба и с минимум потерь, а значит, каждая спина, каждый бок должен быть прикрыт и во время спасен.

Благодаря Триггеру, детально разъяснившему план помещений, а также примерное количество солдат в них, мы знаем, откуда ждать наиопаснейшей засады. Фелин помогала не меньше, делая стены для нас в буквальном смысле прозрачными. Фелин уникальна. Она сорок лет совершенствуется целыми группами исследователей: компьютерщики развивают ее программное обеспечение, баллисты занимаются ее ударопрочностью, инженеры продолжают пичкать ее новейшими датчиками и приемниками. Еще одно доказательство того, что на Желяве живут гении, это радар, сканирующий стены радиоволнами и регистрирующий отраженные излучения в виде коротких импульсов, которые позволяют видеть объекты сквозь стены. Да-да, крошка Фелин точно призрак бороздит на сигнальных волнах по всей территории базы без каких-либо препятствий.

Вот и сейчас мы завернули за очередной угол в лабиринте Зоны Браво, готовые не только отразить атаку поджидавших там бойцов, но и даже рассчитав, сколько человек и пуль нам понадобится для устранения живого барьера.

— Казарма! — крикнул Вольт, бежавший впереди всех.

Шестеро солдат из отрядов внутренней безопасности встретили нас оглушительными выстрелами из стандартных Калашников. Черт! Я и забыл, какие они громкие! Наши штурмовые винтовки Фамас оборудованы глушителями, без которых стрелять на поверхности не имеет смысла — зараженные обладают слухом ночных сов, быстро начнешь терять части тела, если стрельнешь из Калашникова в мире зараженных. Отряды внутренней безопасности не могли похвастаться ни высокотехнологичной винтовкой, ни эффективной боевой экипировкой. Их обмундирование состояло из стандартной легкой униформы, бронежилета, одного пистолета типа Глока 21 или Кольта, и автомата Калашникова — самое грозное из всего арсенала, что они имели.

Молниеносно сгруппировавшись, мы уже отработанной тактикой вели стрельбу по противнику. Желява сама обучила нас сотням различных стрелковых приемов, когда враги окружают с разных сторон. Генерал сам выдал нам оружие и назначил наставником профессионала. Фактически Генерал дам нам в руки все, чтобы его же детище скинуло его с трона.

— Стрелять не на поражение! Повторяю не на поражение!

— Калеб, перестань дристать! Знают они всё! — фыркнул Фунчоза.

Не прошло и минуты, как Големы лежали на полу.

И тут на стенах коридоров загорелись красные лампы, в тот же миг раскатистый пронзительный вой, словно возвещающий о воздушном обстреле из прошлого, заставил нас поморщиться. Сирена вполне ожидаемо огласила присутствие чужаков на территории блока ревом израненного чудовища спустя три минуты после начала атаки на главные ворота. На большее мы и не рассчитывали. Через пару мгновений все коридоры военного блока наполнятся людьми в зеленой униформе, которые будут уничтожать все, что кажется подозрительным. А Падальщики всегда кажутся подозрительными в полноценной экипировке посреди базы, потому что в таком виде мы котируемся лишь на поверхности посреди монстров с зубастыми пастями.

— Надо поторапливаться! — крикнул я.

Мы снова побежали вдоль коридоров, ведомые верной Фелин, прокладывающей путь сквозь Зону и одновременно сканирующей территорию инфракрасным радаром, чтобы предупредить о поджидающих противниках.

Мы проделали уже больше половины пути, и все складывалось удачно, что я ненавидел больше всего, потому что гладкое проведение операции рождает подозрения в том, что мы что-то упустили. Цитируя Фунчозу, «Везде всегда должна быть какая-нибудь жопа!»

Снова оглушительные выстрелы из Калашниковых заставили нас прижаться к стенам и полу. Яркие искры пролетали всего в сантиметре от моей головы, я слышал пронзительный свист разрезаемого воздуха, как если бы пули умели стонать от ожогов. Они вонзались в бетонные стены, взрывая тех фонтанами ошметков, которые рассыпались пылью в воздухе и та разлеталась по коридорам, заполняя все щели и углы без возможности выйти наружу. Отряд Големов атаковал из-за угла, мы же в ответ поливали тех свинцом Фамаса, направляемым верной Фелин. Отпор бойцов нарастал по мере приближения к воротам в генеральскую зону, все больше профессиональных убийц скапливалось на одном квадратном метре. И первые признаки того, что заварушка переходит на новый более горячий уровень опасности, вырвались из уст Бриджит криком:

— Твою мать!

Ее отбросило на пол силой врезавшейся в броню пули, Калеб тут же прыгнул ей на помощь, мы прикрывали.

— Цела? — спрашивал Калеб, перекрикивая стрекот автоматных очередей, гулко отражающихся в бетонных коридорах.

— Да! — Жижа растирала стальное плечо, в котором виднелись две вмятины.

— Черт-черт-черт! — тут же застонал Сопля и припал возле Жижы с молящим выражением лица.

Он всерьез боялся, что Жижа его прикончит.

Вдвоем с Барахлюшем они помогли Жиже встать на ноги, и уже через секунду она снова была в наших рядах и отражала атаку Големов.

— Не прорвемся! Теряем время! Раф, давай! — крикнула Вьетнам, чей Фамас уже был переведен в положение полностью автоматического огня.

Она была права. Солдатов пребывает все больше, мы не можем задерживаться на блок-постах дольше пары минут, наша задача — прорваться всеми силами сквозь бетонные и человеческие барьеры к генеральскому штабу.

Изящный Рафаэлка с фатой на шлеме снял с пояса пару гранат и запустил в упертых бойцов, не желавших сдавать свой пост. Зеленые металлические шары подкатились точно к баррикаде, а потом один за другим взрывы заглушили стрельбу, а после и бойцов заставили смолкнуть. Дрожь прошлась по всему коридору, как будто сверху на него упал кулак великана, и тут же сероватая дымка заволокла все вокруг.

Когда выстрелы затихли, а дула остывали, распространяя по коридорам запах горящего металла, где-то за завесой густого тумана из бетонных частиц и ошметков послышались крики раненных солдат. Если им повезло, то режущие осколки гранат всего лишь повредили поверхностные ткани, а если нет — то лучше бы им иметь аптечку возле поста, чтобы затянуть жгутом изрезанные артерии. Бойцы продолжали что-то выкрикивать друг другу, но ни один уже не мог вести огонь по нам, а пыльные облачка продолжали поглощать их возгласы, как бесформенный монстр, питающийся болью людей.

— Быстрее! Не теряем времени! — крикнула Жижа и уже рванула вперед во мглу, когда я успел схватить ее за локоть и остановить.

Может, то был мой панический страх, а может, я просто был чертовски неплохим инженером, пусть и радиосвязи, но едва уловимый скрип, который исходил из тумана, словно там кто-то ступал по хрустящему снегу, заложил в мой мозг мысль о той самой жопе, которая бывает всегда и везде.

— Обвал! — первыми заорали Вольт с Электролюксом, которые были на передовой.

— Назад! Назад! — вторил Калеб.

— В другой коридор!

— Налево! Налево!

В туманной мгле, едва различая объекты вокруг, мы кричали и перебивали друг друга в панике, сталкиваясь громоздкими костюмами в узком коридоре, пытаясь найти выход из ловушки. Фелин быстро проложила маршрут в обход и благодаря ее тепловизорам и инфракрасным радарам нам удалось развернуться и сорваться с натоптанного места наутек в противоположный коридор.

В ту же секунду потолок над охранным постом прорвало тоннами земли как раз в том месте, где орали поверженные осколками гранат Големы, они были еще живыми, но судьба решила похоронить их заведомо. И на том не успокоилась.

Одна за другой бетонные плиты, потревоженные ударной волной от гранат, давали трещины и обрушивались вниз позади нас, словно там на поверхности какое-то чудище гналось за нами по пятам. Серая, глинистая, влажная земля заполняла коридоры, точно вода на тонущем корабле. Потолочные плиты, объединенные стальным каркасом, рушили его целостность по цепной реакции, напоминая скалолазов, один за другим срывающихся в пропасть, обвязанные единым тросом.

Мы толкались в панике, наступали друг другу на пятки, страх оказаться погребенным заживо был мерзостнее даже чем быть съеденными зараженными! Хотя тут можно поспорить. Мы — дети подземной базы — с пеленок воспитывались в боязни перед двумя вездесущими угрозами: зараженные и земля над головой. Страх перед этими двумя явлениями повседневной жизни прописан в нашей поведенческой психологии рефлексами, которые мы с трудом можем контролировать, как человек, страдающий боязнью высоты. Ужас сковывает тебя либо наоборот заставляет подпрыгивать, как газель, учуявшая хищника. Вид реакции неважен, главное, что паника неподконтрольна нам.

— Скорее!

— Поднажми!

— Твою мать, беги же! — двадцать солдат перебивали друг друга испуганными криками.

Мне казалось, наш забег превратился в вечный!

А может, я умер в перестрелке? Может, я попал в ад и мой самый худший кошмар стал мои наказанием? Если загробная жизнь существует, то мой ад будет ровно таким, какой была обстановка вокруг: нескончаемый забег прочь от обваливающихся сверху плит, за которыми черная земля, уже заждавшаяся тебя, как на суровой диете, стремится поглотить твое тело, забить нос и рот, проложить путь к твоим обожжённым легким и подарить долгую болезненную смерть погребенного заживо.

Но обвал все же прекратился, хотя ужас продолжал нас гнать еще метров тридцать. Конструкция каркаса не монолитная, а сегментарная, это помогает оборвать цепную взаимозависимость тянущих друг друга плит. Больше одной секции не снесет, если только не повредить вторую.

Мы остановились, задыхаясь от поднявшейся пыли. Позади нас плотная стена влажной черной земли от пола до потолка наполняла коридоры приторным тошнотворным ароматом плесени, компоста, гнилого мха. Так пахнет в гробу у мертвеца, подумалось мне.

Вторая мысль, посетившая мой чуткий на обвалы мозг, была еще более удручающей: путь назад оторван.

Теперь выбраться из Зоны Браво можно только через главные ворота, где Ляха с Буддистом сеют ненависть к Падальщикам.

14 января 2072 года. 08:15.

Буддист.

Грохот перестрелки нарастал, сирена выла все громче, хотя наверное это просто так казалось из-за возрастающего напряжения барабанных перепонок. Они затвердели, точно скорлупки грецких орехов, и пропускали все меньше мелких звуков и акустических деталей, объединив монотонный треск автоматов и ор людей в один раскатистый гул, пронзающий до мозга костей.

Один за другим солдаты исчезали из моего прицела волей выпущенных из Фамаса пуль. Конечно, воля эта рождалась в живом мозге — в моем, очередной раз окончательно разрешая извечную дилемму: кто убивает, автомат или человек?

Пятнадцать минут с начала битвы.

Ноль жертв на моем счету. Если бы я захотел, мой автомат убил бы.

Хорошо бы сохранить этот счет до конца, мне претит сеять смерть среди собратьев. Они оказались на противоположной мне стороне по глупости, узколобости. Они неведомы любопытством, желая жить по приказу, уверенные в том, что так жить будет легче. Или правильнее.

Отдать свою жизнь воле человека означает вынести самому себе смертный приговор. Потому что рано или поздно твоей жизнью воспользуются, имея на то право, ведь ты сам вручил ее в руки чужого. В руки Генерала, например.

Все как в той же самой дилемме: кто убивает, приказ или человек? Приказ издает человек, а он подвластен страстям и амбициям, нельзя положиться на здравость его ума, изъедаемого временем. Вскоре и не заметишь, как приказы его будут все чаще подставлять твою грудь под пули врагов, заставляя верить в неизбежность жертвы для достижения цели. Твоей жертвы.

Осталось совсем немного. Как только Калеб приставит дуло к виску Генерала, все закончится, и до тех пор мне надо из-за всех сил постараться оставить в живых как можно больше заблудших братьев и сестер.

Они невиновны в том, что защищают лжеца. Они жертвы грамотного обмана и эффективной пропаганды Генералитета, который говорит о том, что мир снаружи ядовит. Но это неправда. Я был в том мире. Я живу в нем почти треть календарного года. И со всем его кровавым ужасом и коварными опасностями я хочу дать ему шанс. Я хочу, чтобы эти слепцы увидели красоты природы наверху, которая вылечилась от раковой опухоли — человечества — и теперь бьет ключами жизни отовсюду: из земли, из лесов, из воздуха и водоемов. Это не передать словами, как не передать словами ужас скотобойни из прошлого. Пока не увидишь собственными глазами, не проникнешься тем местом. Они просто не представляют, что их ждет за дверями, они не впадали в эйфорию от избытка красок и чистейшего кислорода в легких, они не покидали свой подземный ад, чтобы оглянуться на него и понять, что живут в аду.

Жизнь прекрасна. Жизнь стоит того, чтобы бороться за нее. Жизнь стоит того, чтобы убить ради нее.

— Левый фланг, вашу мать! Левый! — кричал Легавый в ухе.

Отряд Бесов контролировал обстановку слева, Бодхи — справа. Мы медленно продвигались от одной захваченной баррикады до следующей, в то время как отряды Крайслера наращивали численность. Радары и датчики Фелин безустанно трудились в самом пекле, донося до нас разнообразную информацию, рисуя графики, отдавая команды.

«197 вражеских единиц», — мигало сообщение посередине дисплея, как сигнал тревоги, что означало критическое наращивание сил противников по всему полю битвы.

«БРЕШЬ…агент Маугли…позиция семь», — Падальщиков каждые полминуты выбивало из строя силой пуль. Они стонали от боли, а бесстрастная Фелин активировала соседних к ним солдат, чтобы те усиливали обстрел, пока Маугли из Бесов боролся с острой болью от врезавшейся в броню пули.

— Маугли, хорош извиваться на полу! Живо в строй! — орал Лосяш — второй сержант Ляжки.

Смуглый худосочный паренек стиснул зубы и завыл, по-мужски превозмогая боль еще большим выбросом адреналина в кровь, а потом встал на колено, схватил винтовку и снова прятался за баррикадами, посылая смертельную месть на маленьких свинцовых убийцах точно в тех бойцов, что заставили его реветь от боли.

Но даже если Падальщик был менее удачливым, Фелин не обзаводилась душой и состраданием, по-прежнему сухо констатируя прискорбный факт своим равнодушным беззвучным голосом:

«БРЕШЬ…агент Морозко… позиция двенадцать…пульса нет…высчитываю новую схему».

И тогда нам приходилось смещаться так, чтобы заткнуть образовавшуюся в обороне дыру, даже не отвлекаясь на погибшего собрата, лежащего рядом с нами — теми, которым свезло больше.

Мы ползали между баррикадами, припав к полу, пули свистели в воздухе, рикошетили о стальные корпуса заграждений либо впивались в набитые холщовые мешки, которые тут же изрыгали из себя килограммы песка и пыли, взвинчивающейся резко вверх от постоянного движения вокруг. В условиях ограниченного пространства со слабой вентиляционной системой частички бетона и песка витали в воздухе под самым потолком, создавая раздражающую носоглотку желтоватую дымку по всему холлу.

«ВНИМАНИЕ: критическое скопление противника…высчитываю агентов…Лосяш, Ляжка: разбить группу…смотри индикатор», — красной стрелкой Фелин указывала точно на отряд противников, который необходимо прочесать, чтобы снизить риски массовой атаки по одному флангу.

— Лосяш! Запускай гранату! — крикнула Ляжка.

Мы всегда слушаем Фелин, ее платформа старше нас на полвека, над ней работает уже второе поколение ученых, она как сокровищница знаний для нас. Своеобразная военная Александрийская библиотека.

Сообщения Фелин сменялись одно другим каждые десять секунд. Наверное, последний раз, когда Фелин работала в столь интенсивном режиме, был лет сорок назад — во времена становления Желявы, когда Падальщики каждую миссию совершали как подвиг. Тогда деревня, на которую мы набрели три недели назад, обнаруживалась Падальщиками каждую вылазку наружу. Это сегодня мы стараемся бесшумно перемещаться по лесам, изредка натыкаясь на группы из трех-пяти зараженных, Фелин спит на каждом задании. И если бы она была человеком, то сейчас разминала бы застывшие старческие кости и онемевшие от солей мышцы.

Вот, что такое ад: ежедневно повторяющаяся деревня, пронизанная истошными воплями умирающих в агонии людей, которых раздирают на части. Людей невиновных в том, кем стало население Земли. Людей, не несущих ответственность за смерть семи миллиардов человек. Людей, просто живущих на том дано, что оставило после себя грешное человечество, упокоившееся в прахе цивилизации, как будто ее и не было вовсе.

Мертвым уже все равно, что сталось с миром. Они гниют во влажной земле, став частью того, что некогда разрушали, стуча кулаком себе в грудь и восхваляя свою величественность, считая себя повелителями вселенной. Ростки того гибельного мировоззрения они посеяли в головах потомков, которые продолжали их тлетворную деятельность, словно ни капли не желая излечить души от проклятья гордыни, тянущей нас к тотальному вымиранию.

Если мы хотим вернуться на поверхность, мы должны переродиться. Не все смогут это сделать. И то их собственный выбор. Я же свой сделал, а потому стреляю сейчас в людей, некогда бывших моими союзниками.

«+16 справа», — Фелин индицировала в правом углу дисплея.

Теперь правый фланг стал жертвой массовой атаки прибывшего подкрепления. Мой фланг.

— Хумус! Закрепись за четвертой баррикадой! — приказал я тотчас же.

— Понял!

Мой сержант, которому покровительствует Адонай, тут же занял позицию, отражающую атаку новоприбывших противников.

— Муха! Гранаты!

— Осталось всего восемь! — ответил второй сержант, чей бог звался Аллахом, но выполнял ту же функцию, что и Адонай.

Боеприпасы заканчивались быстрее, чем мы рассчитывали. Я закусил губу, затыкая первых призраков паники, завывших глубоко в груди. Нам необходимо тянуть время как можно дольше.

— Давай по две! — приказал я.

Фелин поняла нас в ту же секунду, как только Муха активировал режим гранат на своём планшете.

«Муха: прикрытие… высчитываю агентов… Лосяш, Буддист, Мандаринка», — Фелин говорила с нами на экране дисплеев.

Мы тут же сгруппировались в троицу перед Мухой, заряжающим гранатами дульную насадку на винтовке, а Фелин продолжала рисовать новые схемы перемещений солдат по мере изменения тактики боя.

«Бум-бум» — выстрелили две зеленые сферы в воздух.

— Гранаты!

— Ложись! — кричали бойцы вдалеке.

Прибывшая на подмогу группа Големов тут же распалась — солдаты быстро учились разрушительному потенциалу наших игрушек и попрыгали кто куда, не желая превратиться в лоскуты плоти. Гранаты возымели меньший эффект, нежели в самом начале битвы, но мой внутренний пацифистский дух ликовал возможности оставить людей в живых.

Моя противоречивая сущность имела преимущества: вне зависимости от исхода боя, я всегда выиграю.

Снова Фелин предупредила о дополнительном отряде вражеских бойцов, прибывших на помощь товарищам.

Мы с Ляжкой всегда работаем в тандеме, а потому уже давно научились читать мысли друг друга.

— Буддист! Стоп прорыв! Держим позиции! — крикнула она ровно в тот момент, когда я понял, что мы достигли кульминации.

Фелин насчитала уже почти три сотни вражеских бойцов в холле, ее биоматематические модели прогнозировали скорый прорыв в нашей обороне, стрелками указывая на самые слабые места, а потому логично было перестать распространять боевую мощь на большую территорию, сосредоточив все свои силы на отвоеванном пятачке.

— Бодхи! Замкнуть ряды! — отдал я приказ и выбрал нужную тактику на планшете.

«Стоп: прорыв. Оборона… высчитываю агентов… Буддист: стоять на месте», — приказывала Фелин.

В то же время на дисплее каждого Падальщика мигали другие команды, которые Фелин избрала наиболее выгодными в конкретно данных условиях: Ляха сместилась влево, ее рядовые перегруппировались в более плотную стену, мои солдаты замыкали полукруг справа.

Мы продолжали выдавать настырные порции выстрелов в противников, пытаясь создать видимость того, что мы достаточно тупы, чтобы состязаться в силе с пятьюстами солдатами Крайслера.

14 января 2072 года. 08:30.

Бриджит.

Никто не желал отпускать нас так легко, они готовы были умереть ради Генерала и ради его сумасбродных идей! Мы тоже были готовы умереть ради своих идей и разница была лишь в том, что наши идеи пытаются спасти все пятнадцать тысяч человек, живущих на Желяве, в то время как долбанная чернокожая Рапунцель сидела в недосягаемой башне и планировала учинить геноцид!

Едва мы опомнились после обвала, как в коридоре слева от нас появился отряд накаченных солдат с винтовками на плечах, и в нас тут же посыпались смертельные искры. Они прямо как голодные волки вцепились нам в …

Не успела я закончить мысль, как меня что-то внезапно повалило на пол. Да так молниеносно, что я уже только лежа сообразила, что произошло.

— Сопля! Какого хрена ты творишь?! — взревела я на лежащего на мне рядового.

— Не хочу умирать! Не хочу, чтоб Барахлюша растерзали наверху! — затараторил придурок, продолжая лежать на мне, пока остальные отстреливались от напавших бойцов.

Наконец я вспомнила брошенную ему перед заварушкой угрозу, которую он воспринял всерьез. Вот же идиот! Хотела бы я ему подзатыльник еще один вмазать, да вот только он меня с линии огня сбил.

— Винтовку в руки и пошел вперед! Долго будешь сиськи мои мять?!

Тощий Сопля тут же вскочил на колени, вжал приклад в плечо и зажал курок. Его менее поворотный близнец стоял к нему плечом к плечу, и вместе они эффективно укладывали одного врага за другим. Честно признаться, я гордилась собой за то, что рассмотрела в навозе из новобранцев талантливых ребят. Пусть с ветром в голове, но взгляни на Фунчозу и придешь к выводу, что тупоголовость не всегда означает бесполезность в бою. Сопля с Барахлюшем далеко пойдут. Если их не прикончат сегодня.

И тут как по заказу нас начали обстреливать с противоположной стороны. Вот же засада!

— Сзади! — крикнул кто-то.

«ВНИМАНИЕ: второй фронт…высчитываю схему…высчитываю агентов», — писала Фелин на дисплее.

Уже через секунду она распределила всех двадцать солдат в две группы, каждая защищала свою сторону. Пули свистели мимо, я прямо чувствовала жар разрезаемого воздуха. Фелин сообщила, что противников ровно столько, сколько нас — заварушка переходила в конкретное месиво. Уже мало, кто вспоминал слова Калеба о стремлении минимизировать количество жертв. Да он и сам уже о них забыл, стреляя по вражеским рукам и ногам, которые взрывались фонтанами крови.

Я чувствовала себя не совсем в своей стихии. Потому что я никогда в людей не стреляла, моя мишень — безмозглые кровожадные чудища, при взгляде на которых никогда не посетит сомнение, а можно ли отнять их жизнь. Нужно, черт возьми! Иначе они тебе глотку вспорют! Но сейчас же во мне проснулось какое-то внутреннее сопротивление собственным действиям, как если бы я совершала осквернение некоей святыни, покушаясь на жизни своих собратьев. Они ведь не монстры, меня не учили их убивать, мне претила мысль о том, что я могу отнять жизнь себе подобного. За последние сорок лет мы все превратились в одну семью и в переносном и в буквальном смыслах, играя свадьбы и рожая детей. А теперь что?

Буддист там наверное уже Новый-преновый Завет пишет про то, как брат пошел на брата и всех нас скоро смоет потопом из крови жертв человеческой алчности, которая не отмирает даже в дни апокалипсиса. Неужели чтобы ее истребить нам необходимо вымереть? Как же не хочется в это верить, но вот я стреляю в живых людей и собственным примером доказываю, что игра за престол никогда не прекратится. Меняются игроки, меняются декорации, но амбиции, чувство превосходства, гордыня, зависть никогда не сходят с шахматного поля, они как черно-белые клетки, по которым ходят фигуры: одних уничтожают, другие побеждают, но поле остается неизменным, партия заканчивается и все начинается сначала.

И это мой ад, в котором я всеми силами не хочу оказаться: снова и снова брать винтовку в руки и становиться частью новой игровой партии, убивая людей тысячами только ради того, чтобы доказать, что я права. Не хочу я достигать целей такими жертвами, они слишком дорого стоят! Ничто на свете не может, не должно равняться целой жизни! Ни человеческой, ни животной, никакой! Жизнь бесценна! Нет ей эквивалента! И как только мы пытаемся ее оценить, как только хладнокровно заключаем человеческую жизнь в единицу счета потерь, мы топим себя в еще большей жадности, руша границы для нее, позволяя ей расползтись по всему миру, как чума, и навсегда закрывая райские врата для себя.

Только что моя пуля попала точно в глаз солдата, заставив меня задержать дыхание от раскаяния, которое я даже не успела сдержать. Оно выпорхнуло из меня, точно юркий воробей, которого и пристрелить рука не поднимается! Сумбур вопросов в голове: что я наделала? Почему? Как так получилось? Неужели нельзя решить все без жертв? Солдат исчез из моего прицела, упав на пол. Умер? Ранен? В состоянии боевого бреда, когда сознание носится как угорелое внутри мозга, взбудораженного витающей в воздухе смертью, мое воображение рисовало картины того, как я наматываю толстую стальную цепь на сверкающие переливами золота дверные ручки райских врат.

Но я задушила не во время проснувшуюся во мне человечность, потому что ею воспользуется враг и тут же отправит меня в ад. А я очень хочу отсрочить мой визит туда!

— Черт! Шустрые же они! — выругался Антенна.

— Они все прибывают! — кричала Вьетнам.

— Надо пробираться к воротам! Только время тут теряем! — подхватил Фунчоза.

— Калеб, уходите! Мы задержим! — крикнул Вольт.

— Дело говорит, Калеб! Валите! — поддержал Электролюкс.

Наши два десятка рядовых держали оборону стойко и неприступно, но если мы заведомо поклялись не убивать никого, то солдаты Крайслера воспитывались в духе «безжалостно ломать кости всем, кто не твоего поля», а потому разили наших солдат в самые уязвленные места — сгибы суставов и шея.

— Рок! — крикнула я, когда моего новобранца, лишь три месяца как вступившего в отряд Маяк, зацепило в колено, отчего он упал и стал извиваться от боли на полу, схватившись за ногу и рыдая во всю глотку — ранение в колено одно из самых болезненных. Кровь хлыстала темно-красными ручьями, заливая все вокруг и ярче всего остального доказывая резко растущее напряжение, сокращающее наши шансы добраться до гребанной уродливой чернокожей принцессы в замке, охраняемом драконом. Ох, придушу я эту суку за моих ребят!

— Калеб! Валите уже! — крикнул Антенна, готовый прикрывать нас собственной грудью.

Тут свалило с ног и Лизу — еще один рядовой Маяка, она попыталась быстро вернуться в строй, движимая разгорячённой адреналином кровью, который оказывал на организм гораздо более быстрый эффект нежели импульсы нервных окончаний. Они лишь спустя пару секунд донесли до мозга Лизы факт того, что она задыхается. Пули попали в броню, прикрывающую солнечное сплетение, и это выбило воздух из легких, отчего Лиза начала делать рваные вдохи.

— Ну уж нет! Ты нам еще нужен! — Вьетнам в буквальном смысле взяла Антенну за шиворот и потащила прочь от его сержантов, оставшихся посреди Зоны Браво прикрывать своего командира, как самые преданные солдаты.

А Фунчоза уже зарядил гранаты, чтобы пробить проход в живой стене, стоящей на пути до ворот в генеральский отсек. Он был уже всего в сотне метров от нас, там, за углом!

— Фунчоза! Одну! — крикнула я, зная любовь этого психа к огневой мощи и насилию.

Не хватало нам еще похоронить здесь себя, полностью оторвав от всех возможных выходов из отсека.

Фунчоза злостно посмотрел на меня, словно я ему праздник прервала, но пришлось ему согласиться. Мы больше не можем рисковать сдохнуть под обвалами.

— Вежливо предлагаю всем прижать жопы к полу! — крикнул Фунчоза и выстрелил гранатой точно в блок-пост бойцов.

Лежа на бетонном полу, впитывающем кровь Рока, я слушала знакомую мелодию из криков раненных солдат, которых изрезали острые металлические осколки. Я мысленно молилась, чтобы их ранило, но не убило. Но ранило так, чтобы они не смогли больше автомат держать. Да, это было бы идеально. Эй судьба, рань их, пожалуйста, легонько в пяточки, в ручки! Бред детской наивности еще не вымер внутри моей надежды на лучшее.

Фелин просканировала потонувший в бетонной пыли блок-пост и сообщила:

«Чисто».

— Вперед! — заорал Фунчоза, не желающий терять ни секунды в образовавшемся проходе. Солдаты Крайслера могли набежать в любой момент и создать очередной блок.

Я поднялась с пола и рванула вслед за Калебом, Вьетнамом и другими представителями Васаби, Маяка и Теслы, убегающими вглубь тумана, пока первая группа прикрывала наш отход.

Мы оставили прежнюю осторожность, с которой начинался весь план, и неслись сломя голову, махая винтовками перед собой. Я была быстрее всех и уже обогнала товарищей, желая поскорее добраться до генеральского отсека. Главное — взять в окружение самого Генерала. Имея его в своем рукаве, как козырь, все это кровавое безумие в военном блоке остановится за секунду. Дуло у виска Генерала поможет нам всем спасти сотни солдат этим утром.

«ВНИМАНИЕ: засада справа… просчитываю варианты», — предупредила умница Фелин.

Радио-радар, сканирующий стены, рисовал узнаваемые силуэты, поджидавшие нас за поворотом, Фелин рассчитывала расстояние, угол атаки и уже рисовала прицел на еще не до конца сформированных тенях, которые через две секунды превратятся в реальных бойцов, а через три — в валяющихся на полу реальных бойцов.

Ворота в генеральский отсек слева охраняются отрядом Крайслера, засада ждет справа, желая окружить со всех сторон. Но у нас была Фелин, которая, как самая справедливая мама, дала каждому Падальщику по конфетке Крайслера.

Я бежала одной из первых, и Фелин выделила мне бойца для поражения, красный крестик точно остановился на его груди и я выставила винтовку вперед, прикидывая, куда направить дуло.

И тут буквально за долю секунды до того, как мы вынырнули из-за угла, чтобы завалить последний живой барьер и преодолеть последние тридцать метров до двери Генеральской Зоны, радар засек какую-то странную тень, похожую на маленький мяч, летящий точно в нас по ровной дуге. Слишком поздно я поняла, что представлял собой этот мяч.

Слишком поздно Фелин предупредила: «ВНИМАНИЕ: неопознанный объект».

Серебристый баллончик приземлился точно у наших ног, едва мы выбежали в коридор, где нас ждали негостеприимные жильцы.

— Газ! — крикнул рядовой Васаби, ближе остальных находившийся рядом с баллончиком, и пнул его, точно профессиональный футболист, обратно в бойцов.

Мгновенный рефлекс!

Как и бессмысленный.

Потому что баллончик пролетел ровно полпути обратно к хозяевам и взорвался под потолком снопом серебристых искр, испустивших белый дым ярким стремительным фонтаном. В условиях ограниченного пространства слезоточивый газ моментально распространился в коридоре и заставил нас забиться в неконтролируемом припадке.

А безжалостные ублюдки в ту же секунду осыпали нас свинцом свирепо и ожесточенно со всех сторон, защищая сокровищницу ценой своих душ, ценой своих жизней, ценой места в раю!

Газ атаковал яростно, от него никуда не деться! Я упала на колени, оперлась ладонями в пол, замотала головой на рефлексах, пытаясь избавиться от напасти: горло жгло так, что я уже через пару секунд отхаркивалась кровью, легкие готовы были взорваться, словно я тонула в токсичных отходах, неконтролируемые рвотные позывы обещали изрыгнуть мои кишки на пол перед собой, глаза выпучило так, что они готовы были лопнуть, слезы заволокли все плотной жгучей пеленой, в нос залили кислоту и она попала в мозг, кричавший в агонии: «Сейчас взорвусь!».

Это конец! Я готова сдаться!

А вокруг стоял такой гам, что я ничего не понимала! Кто-то орет, свистят пули, снова взрываются гранаты, автоматные очереди не смолкают ни на секунду! Крики, мат, стоны. Я не понимаю, где низ, где верх, где стены, где мои товарищи, а где враги. А сознание мечется между болезненной резью по всему телу, которая сотрясает меня судорогой, и последними образами, что я видела до того мига, как меня поставили на колени генеральские ублюдки.

Противогазы! Вот чем еще были экипированы бойцы Крайслера! И чем мы, к сожалению, похвастать не могли. Крайслер не дурак, он тоже свои козыри в рукавах имеет, он приготовил управу даже на бесстрашных непобедимых Падальщиков, воюющих с могучими монстрами.

Големы в противогазах отстреливали нас безжалостно и ненавистно, как если бы мы были чересчур контагиозной заразой, которую необходимо истребить всеми силами. Я чувствовала, как кто-то из нас стрелял в ответ, но боль в глазах, носу, легких, привкус крови во рту, спазмы в желудке, безостановочный кашель не позволяли удерживать сознание в реальности.

И тут вдруг я почувствовала, как кто-то схватил меня за шкирку и силой поволочил по полу. Вот и все! Сейчас меня в упор расстреляют, прямо в лоб, а я даже не увижу своего палача! Я начала избивать мощную руку, тащившую меня за шиворот, и с облегчением обнаружила, что бью по бронеэкипировке Падальщика!

— Бридж, это я! — крикнул Калеб и прозвучал как-то глухо.

Ох! Пупсик! Слава Аллаху, и Кришне и Камасутре! Ну или как там звать этих богов? Как же я люблю тебя, черт возьми! Я люблю тебя до безумия, Калеб! Я буду любить тебя до конца жизни, мой Железный Дровосек с человеческим сердцем! Я бы хотела много каких любвеобильных и благодарных слов ему сказать, но меня по-прежнему крутила боль от хлорацетофенона, которым эти ублюдки хотели вытравить нас, точно вредителей.

Хотя так оно и было. Мы вредители Генеральского режима.

Сознание продолжало ловить звуки стрельбы, проносящиеся мимо пули заставляли дергаться при каждом попадании в стену, в металл, в броню, как если бы они все до одной попадали в меня. Крики бойцов расплывались в воздухе, я не понимала, где чьи голоса, я по-прежнему ни черта не видела.

— Быстрее сюда! — крикнул Антенна где-то совсем рядом.

— Бридж, встать можешь? — крикнул Калеб.

— Да! — прохрипела я со всей оставшейся силой в голосовых связках, онемевших от раздражителя.

А сама начала догонять, почему его голос звучит так, словно он из унитаза со мной разговаривал. Он помог мне встать, запрокинул мою руку себе на плечо, я задела его лицо и поняла, что он в противогазе.

Я была в первом ряду, когда ублюдки атаковали газом, моя поспешность дала шанс ребятам позади меня быстро сориентироваться в новых условиях и атаковать отряд бойцов возле ворот генеральского отсека. Они сняли с них противогазы и поспешили на помощь отравленным товарищам — жертвам, выигравшим шанс на победу ценой собственного здоровья.

— Их еще привалило! — крикнул знакомый голос тоже в противогазе.

Сопля, это ты?

— Фунчоза, открывай живее! — сквозь влажную пелену в глазах и надрывистый кашель я слышала ор Вьетнама.

— Не торопи меня! Когда я нервничаю, у меня потеют ладошки! — кричал он в ответ.

Обстрел усиливался. Раздались щелчки, звуки рисовали мне картины того, как стальные штыри запорного устройства ворот один за другим выходили из пазов, высвобождая шестеренки замка.

Мы сделали это!

И словно в подтверждение моего облегчения раздался тяжелый металлический скрип, как будто стальной великан зевнул, на меня пахнуло новыми свежими запахами еще нетронутой битвами Зоны. Ветерок обдал мое лицо и я поразилась тому, как обострились все мои чувства, после того, как я лишилась зрения.

— Не отстают!

— Мы прикроем!

— Бегите!

— Спасите моего сержанта! Я не хочу, чтобы Барахлюша разорвали зараженные!

Я по-прежнему не видела ничего вокруг, жар охватывал меня новыми волнами при каждом приступе кашля. Свинцовые недруги продолжали преследовать нас, инфицируя девственные территории базы эпидемией насильственной смерти.

— Закрывай!

— Давай быстрее!

— Антенна, черт возьми! Вали внутрь!

Голоса, движения, удары, свист, выстрелы, матерные крики: в голове царил хаос из-за поступающей со всех сторон информации. Через пару секунд ворота снова скрипнули, потом раздался громкий удар, хлопок, звук запирающего устройства.

И долгожданная тишина.

Бронированные двери укрыли нас в самом сердце Желявы, защитив ее избранных детей от смертоносных пуль.

— Это что, все, кто остались? — глухо прозвучал вопрос Вьетнама.

В ее голосе слышалось полное сражение удручающим фактом.

И тут диарея Барахлюша передалась и мне, как если бы была заразной.

14 января 2072 года. 08:45.

Буддист.

Ожесточенность сопротивления нарастала, никто не хотел поплатиться своим мнением ради того, чтобы прекратить смерти людей. А когда такое было в человеческой истории? Все наши войны происходили только потому, что мы не желали отступать от своих идей, пусть даже они были ложными. Каждый сам себе был судьей. А сорок лет — слишком маленький срок, чтобы человечество хоть чему-нибудь научилось из своего опыта. Продолжаем драться за власть, даже когда смерть нависла надо всеми. Причем этой владычице абсолютно все равно, кто за что борется, ее не трогают достоинство и честь, не будоражат страсти и любовь, ей чуждо милосердие и жалость, она равнодушна к подкупу и дарам. Она руководствуется законами природы: логичными и прозрачными, где совпадение противостоит силе, случайность — планированию, и где жизнь творится в хаотичном равновесии.

Нас зажимали со всех сторон, в какой-то момент я даже не мог высунуться из-за баррикады, не рискуя при этом словить пулю точно в глаз. Приказы Фелин оставались без внимания, потому что мы едва успевали их читать, она меняла тактику раз в три секунды, путаясь сама, путая нас. Несовершенство искусственного интеллекта начало проявляться в интенсивном сражении, когда нас окружило уже четыре сотни солдат, одолевающие нас массовостью.

Муха и Хумус сидели за баррикадой передо мной и стреляли в группу бойцов всего в десяти метрах от них — настолько к нам подобрался Крайслер! Из пятнадцати моих солдат Бодхи в живых осталось одиннадцать, у Ляжки счет мертвецов был еще больше на две единицы. У Лосяша пуля снесла дисплей, чудом не задев лицо, и теперь он вообще стрелял без разбора, полностью потеряв доверие к неуспевающей за сражением Фелин.

Но в следующую секунду моя жизнь стала еще больнее. Слева раздался крик моей жены из прошлой жизни.

— Черт! — выругалась Ляжка, а потом разразилась бравадой русского мата в адрес бойца, чья пуля прошлась точно по ее скуле.

Ее повалило набок от внезапной боли на щеке, она наверное даже не сразу сообразила, сквозное ли это ранение или нет — в моменты кипения адреналина посреди боя на такие мелочи внимание не обращаешь, продолжая атаковать противников, пока тело не начнет сдавать свои физические позиции.

Ляжка лежала на полу, успокаивая жжение на щеке, пока Легавый прикрывал позицию выпавшего звена.

— Ляха, ты цела? — спросил я.

Я не мог допустить того, чтобы Ляха откинулась до того момента, когда я отработаю с ней свою кармическую задачу.

— Цела, черт возьми! Но они начинают меня бесить! — выкрикнула она, стуча кулаком по бетонному полу, пока кровь заливала ее щеку.

Но дальше все стало катастрофически хуже. Когда в нас полетели первые серебристые баллончики, память сразу подсказала мне, что я уже знаю, что в них содержится. Еще двадцать минут назад я переполз через убитого бойца Крайслера, и моя наблюдательность зажгла лампочку вопроса в голове: «Для чего солдатам противогазы?». А потом мы находили их на телах других убитых бойцов, чьи позиции за баррикадами отняли. Но в пылу сражения, когда нас окатывало волнами из смертоносных искр, мы решали насущные задачи, требующие внимания здесь и сейчас.

Что ж, вот и настала очередь проблемы с противогазами.

Моя внимательность спасла жизнь многим, потому что еще до того, как белесые клубы газа вырвались из гранат, я уже кричал во всю глотку:

— Противогазы на телах! Живо одевай противогазы на телах!

За две секунды я снял противогаз с крепления мертвого солдата и надел его ровно в тот момент, когда баллончики изрыгнули серебристые фонтаны белого дыма точно под потолком холла. Мне успело вторить большинство.

Но к сожалению, эффект неожиданности пробил-таки невосстанавливаемые бреши в нашей обороне. Падальщики выходили из строя, не успев спастись от душащего газа. Противник воспользовался нашим замешательством и удвоил напор обстрела.

Крайслер умел организовывать мощные атаки. Перед моими глазами оставшиеся в строю Падальщики в противогазах один за другим выпадали из защитного кольца под натиском настойчивой атаки пуль, буквально пригвождавших солдат к полу, не позволяя встать и вернуться в строй. Враги подкрадывались ближе.

— Леха, они меня достали! — яростно произнесла Ляжка.

Ее голос стал глухим из-за прорезиненного воротника противогаза. Да к тому же оглушительный треск Калашниковых, который превратился в сплошной монотонный пронзительный гул оглушал, заставляя барабанные перепонки стать невосприимчивыми даже к звукам в наушниках.

— Понял тебя! Перегруппировка! Защищаем Красную Звезду! — проорал Легавый.

Сразу же в груди стремительная надежда прорвала плотину отчаяния, когда я услышал заветные слова. Красная Звезда!

Ох, пусть насилие мне чуждо, пусть я порицаю его в душе, но когда Ольга хватается за снайперскую винтовку ФР-2, все мое нутро тянется к этой отважной женщине — второму лучшему снайперу в отрядах Падальщиков после Маргинала!

В ту же секунду отработанные схемы, которые ради Ляхи даже прописали в систему Фелин, вырисовали на дисплее солдат тактический маневр «Красная Звезда», и целая свора солдат встала на защиту Ольги плотной стеной, продолжая вести оборону по всем фронтам. Ляха стала нашим последним сердцем, которое еще способно пробить ясные и отчетливые удары пульса в такт заключительного силового рывка Падальщиков.

Ловкими быстрыми движениями Ляха достала из черного мембранного чехла свой драгоценный припас — снайперскую винтовку ФР-2. Тяжелый ствол в цилиндрическом кожухе из металла с щелевым пламегасителем впереди почти полтора метра в длину и массой шесть килограмм выпускает пулю со скоростью восемьсот пятьдесят метров в секунду, усовершенствованный отъемный магазин в тридцать патронов увеличивает скорострельность, стальной каркас в прикладе для прочности глушит отдачу. Ляха насадила на винтовку цельный корпус стального прицела для ближней стрельбы, уменьшающий дальность поражения до тридцати метров, но увеличивающий точность видимости, присоединила радиосигнал винтовки к Фелин, уперла уклад в плечо, вонзилась зорким глазом в прицел и произнесла по-русски первую строчку, которая так ласкала наш слух, когда Ляха изливала свой гнев на врага с помощью точных выстрелов из ФР-2:

— Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног.

«Бум-бум-бум» — раздались едва слышные выстрелы из снайперской винтовки.

Фелин начала счет мертвецам мигающей иконкой с цифрой три под надписью «Красная Звезда».

Посреди белого тумана от слезоточивого газа не было видно ничего вокруг, точно мы сидели на берегу парного озера по утру, где высокая влажность создает плотное белесое марево. И атмосфера была бы идиллической, если бы в это же время безостановочные громкие выстрелы не палили со всех сторон. Мы невидимы для солдат, в то время как Фелин рисовала нам силуэты противников в красно-оранжевых тонах тепловизора. Да, Падальщикам подарили воистину ужасающие возможности массового убийства, даже не задумавшись ни на секунду, что однажды эти идеальные машины-убийцы обернутся против создателя.

— Звездная пыль — на сапогах, — полушептала-полупела Ляха.

«Бум-бум-бум-бум»! Она наводила прицел точно и метко, быстро перемещаясь между мишенями, ликвидировав до десяти человек за пять секунд. Ляха всегда была нашим грозным глазом и планом «Зет», над которым мы никогда не имели власть. Только у Ляжки было право активировать тактику «Красной Звезды», потому что именно она становилась массовым убийцей — ярлык, который никто из нас не хотел на себя цеплять.

А мы продолжали защищать Красную Звезду, паля вдаль, ориентируясь подсказками Фелин.

— Мягкое кресло, клетчатый плед…

Уже «Четырнадцать» горело в углу мигающей иконки, обозначающей активацию режима Ольги.

— … не нажатый во время курок.

Ляха в стиле роботизированных автоматических боевых систем, или попросту пулеметные турели РАБС, установленные по внешнему периметру базы и отстреливающие зараженных, водила винтовкой по левому флангу, потом по правому, потом в центре, потом быстро перезаряжала магазин и снова возвращалась туда, куда ее посылала Фелин, высчитывающая мощь вражеской атаки.

— Солнечный день — в ослепительных снах!

Знаменитая песня Ляжки, перевод которой не все мы знали хорошо, но слова которой знали наизусть, всегда обозначала безопасность, точно мамина колыбельная. Тихий голос Ляжки напевал грустную мелодию, а русские слова добавляли драматизма — русский язык всегда казался мне набором магических заклинаний.

Ляжка пела не только для себя, как средство, успокаивающее нервы и дарящее концентрацию во время снайперского обстрела, она пела для всех Падальщиков, слушающих ее русский призыв воевать за свободу и остатки человечности в наших душах, она напоминала нам всем о тех живущих на базе матерях, отцах и детях, которые Генералитет решил возложить на жертвенный алтарь ради собственного выживания.

Ряды защитников Красной Звезды неуклонно редели, враги, пусть даже слепые в белом тумане, отслеживали нас по ярким искрам разрезающих воздух пуль, пущенных из разгоряченных дул. Но никто не смел обнажить Красную Звезду, тут же прикрывая ее собственной грудью в образовавшейся бреши.

Иконка уже мигала цифрами сорок три и заставляла верить в победу все реже звучавшими автоматными очередями со стороны противников. Нет, нам не победить сегодня, но если нам удастся устроить передышку хотя бы на пять минут, мы выиграем драгоценное время для наших ребят внутри Зон.

И вдруг противник затих.

Истерзанное громкими звуками, хлопками ухо не сразу обратило внимание мозга на этот внезапно появившийся неестественный факт: тишину посреди поля боя. Мы рефлекторно продолжали стрелять туда, где еще секунду назад видели врагов, и лишь спустя мгновение поняли, что бойцы вдруг резко исчезли из виду, прекратив обстреливать нас. Нет, они не были мертвы, они все затаились за баррикадами, стенами, дверями, остановив всякое сопротивление нашему напору, словно добровольно сдавались после часа стрельбы.

— Что происходит?

— Почему они больше не стреляют?

— Куда они подевались?

— Тихо! Они все еще здесь!

— Да! Но почему они прекратили огонь?

— Их что-то остановило.

— Приказ! Им отдали приказ прекратить огонь!

— Но почему?

Мы перешептывались друг с другом, потому что казалось, что в наступившей пугающей тишине противник мог услышать даже стук наших сердец.

Сероватый туман из бетонной пыли и растворяющегося газа создали плотную атмосферу вокруг, из-за которой ничего не видно. Только Фелин и помогала ориентироваться в этом тихом мире посреди токсичных облаков.

— Ляжка, это из-за тебя?

— Они тебя испугались?

— Что-то я сильно в этом сомневаюсь, — ответила Ляжка своим сержантам.

— Калеб, пожалуйста, скажи, что вы добрались! У нас тут непонятная хрень происходит! — надрывно прошептал Лосяш, тоже страшившийся неадекватного поведения бойцов Крайслера.

«Режим ожидания: сто два гражданина…противников не найдено…», — горели красные слова Фелин, чьи биоматематические алгоритмы вычисляют врагов по наличию оружия в руках, нацеленного на ее хозяина.

— Мы внутри штаба! Начинаем заключительную фазу! — прозвучал отчетливый голос Калеба.

Мы все с облегчением вздохнули. Что бы сейчас ни произошло, уже не имеет значения. Наша главная миссия выполнена, а как разрешиться нынешний бой можно смело вручать Крайслеру в руки. Как и было задумано, и похоже этот момент неумолимо настал.

Моя интуиция заколыхалась, точно побеспокоенные ветром колокольчики на веревке. Он дул как-то зловеще и угрожающе в наступившем необъяснимом безмолвии и спокойствии, как если бы мы резко попали в параллельный мир, где все солдаты Крайслера вдруг вымерли в одну секунду. Почему они сбавили пыл? Что их остановило? Что за приказ им отдал Крайслер? Глупо перестать сопротивляться! Они же понимают, что наши припасы на грани! Они не могут отдать нам вход в Зону! Только не Крайслер!

И в следующее мгновение я горестно признал правоту своей интуиции: нам их не одолеть.

Громкие внезапные взрывы раздались со всех сторон — уцелевшие после почти часового боя лампы освещения на потолке и стенах взорвались тысячами искр одна за другой, словно их вышибло невидимой неощутимой взрывной волной. Странным образом загадочная волна отдалась резью в моем искусственном сердце. Конечно же, оно не способно чувствовать боль, но подсоединенные к нему сосуды — вполне.

Я схватился за грудь в тот момент, когда нас всех накрыла тьма.

Но это было не самое ужасное.

Я ослеп физически — мой дисплей, служивший мне глазами во мраке, вдруг погас.

— Какого черта? — крикнул кто-то.

И я понял, что не услышал этот возглас в наушниках. Я снял противогаз, система вентиляции уже справилась с токсичным газом, выпроводив его в вентиляционные шахты, легкий шлейф раздражения прошелся по моей носоглотке, как напоминание того, что Крайслер умеет прятать козыри в рукавах.

Я вперился взглядом в дисплей, но тот замолчал окончательно. За одно мгновение страх родился в титановом сердце, выполз на спину, пробежался по всему позвоночнику и охватил дрожью мою лысую голову.

— Я ослеп!

— Я ничего не вижу!

— Костюм не работает!

В кромешной тьме мы кричали друг другу, даже не видя своего соседа, да что там соседа, руку вытяни — не увидишь. Солдат охватила паника, мы начали галдеть, как первоклашки на перемене, пытаясь выяснить, у кого работал костюм, а у кого нет. Я наощупь нашел планшет на запястье — он не светился, нащупал кнопку перезагрузки костюма, но та не реагировала на переключатель. Глухое перещелкивание и отсутствие реакции на замыкание электрических цепей жестоко констатировало шокирующую правду: они убили нашу Фелин.

И тогда озарение настигло меня.

— Электромагнитная пушка! — воскликнул я.

В ту же секунду гам голосов прекратился. Мы осознали, что ослепли и оглохли окончательно. В это верилось с трудом, потому что до этого момента экипировка Падальщиков казалась прочной и надежной. Но то было в противостоянии с зараженными. Сейчас же мы воевали против гораздо более смышлёных тварей, которые-таки нашли действенную управу на Падальщиков.

Я никогда не сталкивался с электромагнитной пушкой, да я даже не знал, что у нас есть такая на базе! Из курса военной подготовки про последствия ядерного взрыва я помню, что за всю историю человечества было проведено всего два эксперимента, позволивших измерить влияние электромагнитного импульса на электронику: в тысяча девятьсот шестьдесят втором году США взорвали полтора-мегатонную бомбу в Тихом океане, и СССР — трехсот-килотонную. Тогда прервалась радиосвязь, телефонная связь, на расстоянии почти полторы тысячи километров от эпицентра сработали системы охранной сигнализации, вышли из строя сети уличного освещения и системы зажигания у автомобилей. При этом может произойти пробой изоляции, повреждение, порча полупроводниковых приборов и еще много всего другого в зависимости от силы импульса и его охвата.

Электромагнитный импульс сжег электросхемы наших костюмов резким перепадом напряжения. А странное ощущение в груди, что я испытал в момент взрыва ламп, будто сердце упало в пятки, скорее всего объяснялось нарушением нормальной работы механизмов внутри моего искусственного сердца, работающего на магнитной левитации компонентов. Человеческие сосуды моментально отреагировали на сбой в перекачивании крови легким уколом, а я же осознал, что вселенная дивным образом спасла мне жизнь, защитив электронные компоненты сердца от перегорания. Похоже, я еще нужен этому миру.

В следующую секунду бойцы Крайслера атаковали нас второй волной, но на этот раз та была мощной, напористой и окончательной.

В физически ощутимом мраке, как если бы я смог взять его в ладонь, где-то из дверей холла, ведущих в сердце Зоны Браво перед нами, как из лопнувшего гнойника потекли ручьи света — вражеская подмога, вооруженная фонарями на шлемах, вбегала на поле боя, как подоспевшая кавалерия, махающая мечами направо и налево.

Вот почему они замолкли! Они все это время поджидали за бетонными экранированными стенами, не пропускающими электромагнитный импульс за пределы холла. Крайслер нашел управу на Падальщиков и все это время тщательно скрывал ее, потому что Триггер ничего не сообщил нам об ЭМП.

Снова град пуль посыпался на нас и мы едва ли могли теперь ему противостоять. Бойцы Крайслера выволокли целые стойки с десятками прожекторов и окружили нас ярким светом сотен ламп, которые тут же ослепили нас, как кротов солнечным светом. Они видели нас ясно и четко, обстреливая каждый сантиметр баррикад, словно желали пробить стальные листы насквозь. И снова интуиция подсказывала мне, что они недалеки от того момента, когда избитая, израненная, искромсанная сталь поддастся нещадному напору мелких свинцовых убийц и начнет рваться, как ткань, истерзанная временем. Мы же в свою очередь сделались абсолютно беспомощными! Мы не могли даже выглянуть из-за заграждений, чтобы стрельнуть хотя бы раз! Мы просто лежали на полу и ждали, когда оглушительный гром стрельбы прекратится нашим полным поражением.

— Буддист! — крикнула звезда моего сердца.

Я едва разобрал ее крик посреди хаоса пальбы, дымовой завесы, летающих искр.

— Черта с два мы сдадимся! — орала Ляжка.

А в следующую секунду проревела припев из своей знаменитой песни Красной Звезды надрывным голосом:

— Группа крови — на рукаве!

Я прямо чувствовал, как у Ляжки засвербели голосовые связки от раздражения остаточных частиц хлорацетофенона в воздухе. Ляжка вновь вытащила ФР-2, положила ее на стальной профиль баррикады так, чтобы максимально скрыться от свистящих вокруг пуль, и снова снайперская винтовка заверещала безостановочной трелью, которая разожгла в оставшихся в строю Падальщиках последние капли гордости за свое имя и отваги, что все сорок лет стояла между жизнью и смертью для десятков тысяч людей на Желяве.

— Мой порядковый номер — на рукаве! — вторил Легавый, крича песню, точно боевой клич.

И тоже высунул автомат из-за заграждения, паля без разбора, просто прочесывая ряды вражеских бойцов из стороны в сторону.

И в следующую секунду мы все запели!

— Пожелай мне удачи в бою! — орал хор из двадцати бойцов.

Выстрелы загремели с новой силой, солдаты бросали последние припасенные гранаты, едва разбирая, куда те летят из-за ослепительного света, атакующего со всех сторон своей беспощадной яркостью.

Я вставил последний магазин в патронник и присоединился к боевым товарищам в заключительном вдохе обороны. Краем глаза я наблюдал, как Ляжка продолжала выслеживать в прицел огоньки на шлемах бойцов и стреляла, и стреляла, и стреляла. Автоматные очереди рокотали в своем последнем стихе, меня оглушало со всех сторон, но песню Ольги я слышал несмотря ни на что. Может, я слышал свой собственный крик, принимая его за наш дружественных хор, может, я пел невпопад, может, я ошибался в русских словах, потому что не знал этого языка. Но Ольга была внутри меня, я слышал ее голос, думал о ней и о той роли, что мы должны сыграть в жизнях друг друга, думал о предназначении Падальщиков в судьбах оставшихся в живых людей. И эти думы о будущем заставляли меня верить в мою избранность богом, в мой успех, в мою окровавленную святость.

— Пожелай мне не остаться в этой траве!

— Не остаться в этой траве!

Мы орали хором, дружно, продолжая зажимать курок остервенело и неотступно, что аж слезы брызнули из глаз.

— Пожелай мне удачи!

Казалось, будто наш дружественный хор на непонятном языке, на котором мы и двух слов не знали, но знали наизусть единственную песню, что вдохновляла на победу, пусть мы и не до конца помнили ее перевода, поражал врагов непоколебимой волей и верой в свою правоту. Боевая выдержка Голема или Назгула далека от нашего опыта боев с монстрами, желающими разодрать тебя в кровавые клочья. Они все это понимали, они знали, что наше бесстрашие не сравнится с их смелостью.

О Падальщиках складывают легенды, мы несем на плечах бремя остатков человечества после конца света, мы единственные люди на всей Земле, готовые дать отпор смертоносной чуме, поразившей все человечество вместе с его высокотехнологичными ракетами, танками, самолетами и бомбами!

Падальщики вечны! И наш символ — крест анх, символизирующий ключ к жизни — навсегда останется в памяти людей, как ключ, открывающий дверь в новое будущее!

Наш дружественный напор выдал такую мощь, что я даже сам поразился тому, как мы смогли заткнуть атаку сотен бойцов, обстреливающих нас со всех сторон. Пули вонзались мне в броню, я даже потерял счет этим болезненным ударам, сконцентрировавшись на курке и прицеле, как будто глаз и палец — единственные части тела, оставшиеся в живых.

Но вскоре наша неустрашимость и героизм неизбежно столкнулись с реальностью.

— Я пустой! — крикнул первый из нас в темноте.

— Я тоже! — вторил другой.

И дальше мы по цепочке признали поражение — физическое, но не духовное.

Падальщиков не сломить. Нам не нужны ни пули, ни автоматы, ни гранаты, чтобы доказать всему миру нашу исключительность, нашу избранность судьбой. Падальщики — это не отряды, не солдаты, не люди. Падальщики — это символ нового мира.

Затвор в моих руках заглох.

— Я пуст! — крикнул я и понял, что крикнул последним.

Остальные уже сидели, прижавшись к баррикадам, и ожидали окончания боя.

— Ну что ж, пожелай мне удачи! — закончил Легавый знаменитую песню Красной Звезды.

И бросил в противников последнюю гранату.

14 января 2072 года. 09:00.

Фунчоза.

— Промокни, на растирай! — приказала Вьетнам, протягивая Жиже антисептические повязки, пропитанные сульфидом натрия, нейтрализующий хлорацетофенон. Мы сняли их с тех бойцов у двери, у которых противогазы позаимствовали, пока Жижа бесполезно корячилась на полу.

— Лучше? — спросил у нее Калеб.

Не спорю, досталось этой полубритоголовой нехило: красные глаза, разбухшая морда, кровь с подбородка капает, да еще воняет блевотой. Фу. Она промокнула повязками лицо, проморгалась раз тысячу и наконец соизволила снова присоединиться к отряду.

— Да, — прокряхтела Жижа.

— Видишь что-нибудь?

— Вон то чмо — Фунчоза, а этот красавчик — мой парень, — ответила она хрипло, потеребив Калеба за подбородок.

Ой ну прям умора, аж скулы сводит.

Я закатил глаза.

Когда Калеба назначили командиром, я стал закатывать их чаще, чем с Тесс. Та хоть и была подстилкой Триггера, но она раздражала меня не так сильно, как этот пиндос.

— Это все, кто остались?! — удивленно повторила она вопрос Вьетнама, оглядывая нас пятерых.

Стоны за воротами, непрекращающаяся стрельба, очередные взрывы, вонзающиеся в бронированные ворота пули. И крики, крики, крики. Несмолкающие крики солдат там за массивной металлической дверью отвечали на ее вопрос.

Антенна, Вьетнам, Калеб, Жижа и я — вот, кому суждено свергнуть Генерала с насиженного гнезда. И я чертовски рад, что пробился до конца этого кровавого путешествия, потому что это означает, что мое имя навсегда войдет в историю, как освободителя Желявы от тирании военных господ. Может, мою фотографию даже здесь в коридоре в рамочку повесят и школьников на экскурсии будут приводить. Мол, вот тут маршал Фунчоза надавал пенделей Крайслеру, а вон там вставил Генералу по первое число и спас вас всех от черномордого иго.

— Уау! — будут говорить детишки с открытыми ртами.

А вот здесь возле ворот поставлю киоск, где будут продаваться открытки с моим портретом и автографом, а вон там сувенирную лавку размещу. Сумочки, брелоки, термосы с моим изображением. Для особо преданных фанаток даже можно персональные приглашения раздавать, чтобы пощупали настоящего маршала за самые героические места. Я не жадный.

— Фунчоза, что там впереди? — шлюшка-Калеб прервал мои фантазии.

Я пощелкал на планшете, взывая к всевидящему око Фелин. Она тут же просканировала ближайшие стены и выдала позицию вражеского отряда.

— Стоят, ждут пупсики. Через два поворота. Шесть человек… и какая-то труба. Длинная очень и мощная, прямо как мой….

— На пулемет похоже, — предположил Антенна.

— Ну наконец-то мы его нашли! — вздохнула Вьетнам то ли с облегчением, то ли с раздражением.

Триггер предупредил нас обо всей известной ему боевой мощи, что прячется в Зонах, авиационный пулемет L44А1 он на собственных плечах притащил, когда тридцать лет назад они эвакуировали бойцов с близлежащей авиационной базы. Эта крошка устанавливалась на вертолетах для прицельного обстрела с воздуха и к тому моменту уже полвека считалась представителем элиты среди пулеметов.

Бельгийцы свой FN MAG еще со второй мировой лепят на производственных станках, как горячие пирожки. К моменту Вспышки они поставили больше трехсот тысяч копий своего монстра, основали заводы в Великобритании, Индии, Израиле, США, Швеции, ЮАР, захватив целый мир, разработали модификации под разные патроны, например специальный вариант для Швеции, в котором использовался винтовочный патрон «Маузер» шесть с половиной на пятьдесят пять миллиметров, в том числе и под разные нужды: ручной, танковый, для джунглей, учебные, ну и крошку L44А1, которая мочила целые поколения вьетконговцев, иракцев, сирийцев, ливийцев, югославов, афганцев.

Человек столько не живет, сколько ружье. Тот же пулемет, что моего прапрадеда-фашиста в фарш решетил, сегодня перфорирует и меня — последние остатки человечества.

Когда мы вымрем, после нас на Земле останутся лишь ружья да танки, потому что кирпич развалится, пластик разложится, кости превратятся в труху. Инопланетяне будут судить о нас, как о цивилизации варваров и мародеров, а не культурных талантливых творцов, создавших, небоскребы, йоттаметровые дороги, космические станции, фондовую биржу и пекинеса.

Авиационный вариант L44А1 — настоящий терминатор, Сара Коннор кипятком бы нассала. Длина ствола почти метр, с треногой весит порядка десяти килограмм, скорострельность до тысячи в минуту, дальность эффективного поля полтора километра. Если помимо НАТОвских патронов они наскребут в своих сусеках бронебойные, меня как отбивную к стене пригвоздит в моей экипировке.

— Пропускаю женщин вперед! — я галантно поклонился и жестом указал Жиже и Вьетнаму проследовать в коридор, чтобы изящно превратиться в пушечное мясо.

— Слышите? — спросила Вьетнам, даже не удостоив меня вниманием.

Мы напряглись.

— Ляжка запела, — продолжил Антенна.

И вправду. В наушниках был слышен тихий размеренный голос Ляхи, мурлыкающей своим томным голоском знаменитую песню Красной Звезды. Мы все эту песню наизусть знаем, пусть она и на русском, Ляжка под нее снайперской винтовкой орудует. Эх, увидеть бы сейчас, как она мочит козлов направо и налево со скоростью турели! Я всегда был в первом ряду зрителей этого шоу! Ляха — мастер, она знает, как эффектно управлять длинным стволом. Я бы показал ей, как пользоваться моим длинным стволом.

Тут же мне в голову что-то ударило.

— Ай! Ты чего! — выругался я на Вьетнам, которая стукнула меня по шлему.

— Знаю я, о чем ты думаешь, когда представляешь Ляху с ФР-2!

— Эй! Не попался — не виновен!

— Они на издыхании, — произнес Калеб.

— Надо торопиться, — подхватила Жижа.

Спорить не буду: если Ляжка активировала Красную Звезду, значит они дошли до края. Красная Звезда у нас, как последний платочек в рукаве фокусника — больше удивить нечем. Но ребята — молодцы, я горд, что мне довелось служить с ними, они продержались почти целый час против пятисот бойцов Крайслера. Вечеринка удалась на славу, кровавый план Ляхи и Буддиста оказался действенным, потому что если бы Крайслер прознал о том, что здесь еще одна группа Падальщиков пытается пробиться через запасные ходы, нас бы мочалили похлеще газовых баллончиков. Так уж и быть. Ляху с Буддистом тоже в герои запишем. Но без фотографии в рамочке!

Я мошонкой чую, Крайслер секретных оружий точно наготовил! Подлая атака газом — тому подтверждение. Он не идиот, чтобы выкладывать все свои карты на стол Генералу так, чтобы и остальные Полковники видели. Ни один уважающий себя вояка не доверится боевому товарищу до дна сейфа.

Уж чему я и научился за время службы Падальщиком, так это тому, что надо оставлять пару секретов за душой, так тобою никогда не смогут воспользоваться. Я свято блюду это правило, потому что я не идиот, чтобы рисковать своей жизнью во времена, когда каждый прохожий на тебя, как на врага, смотрит. Лишь Вьетнам посвящена во все мои тайны. И Рафаэллка. Ну и наш водитель Аякса — Холоп. Ну еще и Каришка с Маришкой в курсе, но они ж такие милые девочки. А еще Хренач и Махач — два брата-близнеца, один хреново стреляет, другой хреново ножом орудует, но вместе составляют эффективный тандем. А Акире я вообще все рассказываю. Ну и своему дневнику под подушкой, он всегда выслушает, не перебивая.

Короче. У Крайслера боевые стратегии изощренные и безжалостные. Он для меня первое место занимает в рейтинге злодеев. Даже Генерал после него идет.

В наушниках стоял гам из перебивающих друг друга голосов, иконка в углу дисплея, обозначающая активацию микрофона, сменялась фотографиями бойцов каждую секунду.

— Они атакуют газом! Мы отступаем! — кричал Раф.

— Вольта повязали! Я заперся в отсеке видеонаблюдения! — кричал Электролюкс.

— Калеб, пожалуйста, скажи, что вы добрались! У нас тут непонятная хрень происходит! — хриплый голос Лосяша зловеще походил на голос той адской девочки, которая отмеряла тебе семь дней.

— Мы внутри штаба! Начинаем заключительную фазу! — решительно объявил Калеб.

Я не слышал их, но, зуб даю, они вздохнули с облегчением. План удался. Ребята отвлекли основную часть солдат тщательно спланированной диверсией, пока мы пробирались к сердцу Желявы. Ну держись черножопая красавица! Лига справедливости взболтает твои яйца в безе!

Мы последний раз переглянулись, тяжело вдохнули и Калеб приказал:

— Сомкнуть ряды!

— Тудудуу-у-у, тудуду-у-у, тудуду-у-у-у, ту-ду!

— Что за херня, Фунчоза? — злостно прошипела Жижа.

— Саундтрек из «Миссия невыполнима»! Не только у Ляхи может быть своя тема!

Калеб закатил глаза. Я тоже закатил глаза на его закатывание глаз. Жижа покачала головой. Вьетнам странным образом ей вторила. Предательница!

— Пошли! — крикнул Антенна, единственный, кто еще соображал хладнокровно.

Мы бросились в свой последний забег, гремя экипировкой и тяжелыми ботинками, под мой напев бодрой мелодии из крутого фильма с коротышкой Томом.

«Активирован режим: щас всех отколбасит», — сигнализировала Фелин на дисплее перед глазами.

Я был горд дать название тактике уничтожения пулемета L44А1. Суицидный план возглавлял шлюшка-Калеб, а суицидный он потому, что у нас ни РПГ, ни зенитки, ни Катюши в арсенале не имеется. Только башка да волшебные ручки.

Едва мы подбежали к повороту, как на нас уже обрушился град пуль. Последний блок-пост прямо рядом с генеральским штабом, шестеро солдат, долбанный пулемет. Я если честно ожидал от Крайслера каких-нибудь надрессированных зомбаков с ошейниками, которые бьют их током по воле и хотению Генерала, но Генерал — человек старой закалки, извращения ему не хватает. Подумаешь — пулемет! Крайслер тут, конечно, подкачал немного.

Мы попали под обстрел. Нас всех свалило на пол. Вот же махина бьет не слабо! Мне кажется, пуля, выпущенная из пулемета на треноге, мне руку оторвала! Уроды прочесывали каждый миллиметр воздуха вокруг нас, целясь в торс, выстрелы сыпались, как крупа из ведра, гулкие удары о броню и стены обжигали искрами рикошета, резали бетонной крошкой по лицу. Я себя сегодня чувствую грибочком, который растет посреди ядерной зимы, а сверху вместо дождя на него сыпятся пули, гранаты, даже нож пролетел мимо в какой-то момент чудного утра. А вот сейчас я почувствовал, как пара пуль попали мне в левое бедро, краем глаза увидел, как Вьетнам сразили в плечо, Антенну — в живот. Тут даже бронебойные не нужны! Нас уже пригвоздило к полу, и мы валялись, как беспомощные жуки, пока проститутка Триггера испытывал наше терпение.

— Может, ты уже прикончишь их? — орал я, сражаясь с болью в бедре, от которой весь скелет резонировал.

Мы играли роль завесы, отвлекая внимание бойцов. Калеб-шлюшка-лилипут опустился на колени так, чтобы выйти из обзора стрелков, занятых нашими телами, и выиграть себе пару метров для сближения. Пока пулеметчики разили нас то в живот, то в грудь, то в голову, Калеб пригнулся, выбежал из наших рядов, с разбега упал на колени, проехался на них, издавая скрежет металлических наколенников о бетонный пол, и прямо на ходу запустил под пулемет связку из зажигательных гранат, что мы припасли для L44А1.

Мы ведь не только осколочные гранаты приперли сюда. Как я сказал, всегда надо иметь в запасе секретик.

О котором я написал в своем дневнике вчера перед сном.

Такой красочный взрыв я сегодня еще не видел! Прямо радуга зажглась в сером бетонном коридоре: ярко-оранжевая, красная, золотистая. Клубы огня заволокли в себя солдат и грозный ствол пулеметной пушки, взрывная волна подбросила пулемет под потолок, бойцов разбросала по коридору. Калеб даже не вспомнил о «стрелять не на поражение!».

Трепло и пустослов!

Жар огня достал и нас, пришлось уткнуться в пол, пока огонь бушевал в коридоре, ища выход на поверхность. Извини, дружок. Мы сами его ищем, вот и пришли сюда в попытке выбраться наконец из подземелий.

Через несколько секунд после взрыва в коридоре сработала система пожаротушения, взорвавшаяся струями воды из ирригаторов на потолке. Огонь быстро поддался водной стихии, холодные струи полились на лицо и ободрили свежестью на заключительный этап завоевания.

Мы вскочили с пола, кряхтя, я прямо чувствовал, как гематомы от пулемета разрастались по всему телу. Следующую неделю буду учить Шишек делать массаж.

— Генерал, отойдите от пульта! — крикнул Калеб, едва мы вбежали в штаб.

Генерал, как всегда, статный в наглаженном синем обмундировании из-под которого торчала белая рубашка, так ярко контрастирующая с его черной кожей, а также с нашими серыми грязными окровавленными лицами посреди подземелий, пытался активировать запасной выход, ведущий в противоположную часть штаба, где Ляжка с Буддистом устроили погром.

Генерал даже не обернулся, продолжая стоять перед стеной из десятков мониторов и набирать команду отмены кодов доступа, чтобы солдаты беспрепятственно зашли внутрь. По иронии судьбы Генерал сам себя запечатал в штабе, потому что коды доступа были известны лишь полковникам и самым приближенным майорам, которые были отвлечены диверсией.

— Генерал, прошу Вас!

Уф, шлюшке-Калебу пора обзавестись расширителем для кишки, еще не хватало с военным преступником дипломатические переговоры устраивать! Может, еще на чашечку чая пригласишь? Я оббежал длинный овальный стол, за которым может поместиться до двадцати человек, а заседало всегда четверо, в один прыжок очутился возле света моих очей и без церемоний врезал тому прикладом меж лопатками.

Генерал упал на колени и застонал. Вот эта сцена уже больше походит на военный переворот! А то «Генерал, пожалуйста, будьте благоразумны!» С таким же успехом можно самому себе в рот дуло засунуть и спустить курок.

— Фунчоза! Аккуратнее! Мы не собираемся его калечить! — возразил Калеб.

— А он не против нас в порошок стереть, впустив подмогу!

— Антенна! — крикнула Вьетнам.

Наш мавр тут же подскочил к центральному компьютеру и забарабанил по клавишам, сбрасывая коды доступа, чтобы ни одна гнида не проскочила внутрь, пока мы тут Генерала обрабатывать будем.

Мы с Вьетнамом подняли Генерала с пола и усадили в его потрепанное кресло во главе стола. Я уже измерял его размер и представлял, что Совет блоков будет тут неплохо смотреться. Вон там в углу можно чайный уголок разместить, здесь диванчик для отдыха, с десяток мониторов на стене послужат превосходным кинотеатром, где можно порно просматривать.

— Покажите руки так, чтобы я их видела! — скомандовала Бриджит, держа Генерала на прицеле.

Его черные глаза на фоне белков с желтыми прожилками жгли нас ненавистью и бросали вызов нашему бесстрашию. Чувак, если ты вдруг хочешь в нем потягаться, то можешь сразу растягивать жопу ракетой, потому что размер моей кишки это гигантский Аполлон.

Генерал медленно и даже манерно расправил плечи, облаченные в жесткий стоячий синий китель с медалями за храбрость и орденскими лентами с планкой на груди, чистота и наглаженность кителя ярко контрастировали с всеобщим угнетением и предчувствием скорой погибели вокруг. У нас подобные кителя только парадной формой служат, у него же — на каждый день. Хорек напыщенный! Его волосы-завитушки уже наполовину поседели, иссиня-черная кожа на лице начисто выбрита и пахнет чем-то сладким. Генерал себе в удовольствия не отказывает, и ради этого удовольствия готов людей тысячами истребить. Ему уже седьмой десяток идет, он половину своей жизни руководил Желявой, и все же однообразное дерьмо ему не надоело, он всеми силами пытался его продлить.

Генерал медленно с достоинством потер ушиб на спине, а потом спросил:

— Чего вы хотите?

— Того же, чего и всегда — светлого будущего! — ответил я.

Вьетнам подобрала наручники с трупов солдат в коридоре и кинула мне.

— Коды на дверях сменены, — доложил Антенна, выполнив свою задачу.

— Отлично! Теперь сюда никто не прорвется, и у нас с вами целая вечность для бесед! — Калеб сел на стул сбоку от Генерала.

— Что там снаружи? — спросила Вьетнам.

Антенна ответил не сразу.

— Наших всех повязали.

Я подпрыгнул к мониторам. На экранах царил хаос: куча пыли и ошметков летали в коридорах, стены осыпались целыми блоками, баррикады превратились в кучи мусора, Големы бегали туда-сюда, сразу и не поймешь, что происходит. А потом я увидел моих ребят. Ублюдки связали их и уложили лицом в пол, кого-то уже уносили под руки в тюремный отсек, других поставили на колени с руками на затылке. Вот четверо солдат Буддиста заламывают и пригибают к полу, а потом рывком ставят на ноги и волочат прочь. Вон Легавый еще пытается брыкаться, Голем не церемонится и ударяет сержанта по лицу, тут же кровь заливает все лицо гордого русского. Ляжка кинулась на защиту друга, ее свалили с ног и надавали пинков прямо в живот. Безжалостные ублюдки! А потом мое сердце остановилось, когда я увидел Рафаэллку на коленях с руками на затылке, как и остальные выжившие солдаты Васаби, Маяка и Теслы возле запасных ворот. Видно было, что Големы допрашивали их, наверное, пытались узнать коды блокировки дверей. Тупицы! Их никто не знает! Коды просто сбросили и заперли двери! Но это не помешало одному из бойцов пару раз врезать Рафу прямо в нос, тот едва устоял от такой силы удара, кровь тут же хлынула из носа. Я готов был выть.

Я выйду отсюда и всех вас прикончу, гниды!

— Так чего вы хотите? — Генерал повторил свой вопрос.

Он оценивал нас пятерых пристальным взглядом, как если бы искал изъяны и слабости и попытаться ими манипулировать. Но после того, что я сейчас увидел на мониторах, хрена лысого ты получишь от меня!

— Генерал, Желява требует перемен, — начал Калеб.

Генерал нахмурился.

— Я это уже понял. Что конкретно ты предлагаешь, командир?

Его хриплый низкий голос звучал устало. Меня это напрягло, он ничуть нас не боялся. Я-то представлял себе, что он бросится на колени и станет умолять не убивать его, а он тут сидит так, словно сам держит ситуацию под контролем и вообще все это предвидел. Он должен выть!

— Мы изменим административное управление базой, Генерал, — пояснил Калеб.

— Отныне базой будет руководить Cовет! — добавил я.

Генерал ухмыльнулся.

— Мы это проходили, — спокойно ответил он.

И мне не понравилась эта ухмылка.

— Пройдем еще раз!

— Почему ты думаешь, что этот раз будет другим?

— Потому что я не видел Вспышки.

Генерал уставился на Калеба, пытаясь понять смысл его слов.

— Я не страшусь того, что на поверхности. Я вырос в этих условиях. Они для меня, как «дано» в задаче. И решение этой задачи я вижу четко. Больше никакого заточения под землей, — объяснил Калеб.

Генерал продолжал хмуриться. Оно и понятно, может, у старика деменция уже давно развилась, и он едва понимает смысл звучащих слов.

— Мы уважаем Ваш опыт, Генерал, и благодарим за службу. Но мы устали бояться, — добавила Жижа.

— И из-за этой усталости вы готовы пожертвовать тысячами жизней? В таком случае съешьте таблетки от депрессии, — выплюнул Генерал.

— Мир снаружи больше не такой, как прежде, — сказал Калеб.

— Ваша последняя вылазка доказывает обратное!

Этого старика ничего не переубедит! Он как вцепился в свою правду, так и будет идти с ней под ручку до могилы. Вон там в уголочке, кстати, она будет неплохо смотреться.

— Там в деревне вы видели лишь верхушку айсберга! Вы понятия не имеете, на что способны полчища зараженных! Они сносили целые города, как торнадо! И если бы вы были свидетелями тех событий, то заперлись бы здесь на Желяве еще глубже! — африканский акцент стал просачиваться в его речи, это означало, что он нервничал.

Ну наконец-то!

— Этим Вы и занялись? Начали запирать нас под землей? — Калеб тоже терял терпение.

— О чем ты? — Генерал разыграл недоумение.

— О запрете миссий на поверхность!

Генерал нахмурился еще больше.

— Разумеется, необходимо приостановить миссии! Цепная миграция зараженных после событий в деревне до сих пор отзывается эхом! Надо подождать пару месяцев, пока все они снова не впадут в спячку! Так гласит Протокол!

— Да, тот же самый Протокол, из-за которого мы должны были истребить ту самую деревню, — усмехнулась Вьетнам.

— Тот же самый Протокол, из-за которого вы все до сих пор живы!

Глаза Вьетнама сверкнули гневом, но она не ответила.

— Падальщики всегда недовольны запретами миссий на поверхность, я вас понимаю, ведь это — ваша суть, ваша работа. И когда ее у вас отбирают, вы нервничаете. Но Протокол держится на одном единственном столпе: нам необходимо оставаться невидимыми для зараженных, а для этого надо дождаться окончания миграции! В конце концов, сколько раз мы уже проходили подобное? Не помню, чтобы Падальщики вламывались ко мне в штаб, только потому что им запретили выходить на поверхность! — Генерал наконец-то обзавелся гневом и стучал по столу кулаком, мол, расшалились детки.

— Триггер нам сообщил совсем иное! — выпалил Калеб.

— Что ты имеешь в виду?

— Что Ваш запрет бессрочный, потому что Вы готовы законсервировать Желяву.

Генерал сражено замотал головой.

— Запрет перестанет действовать, когда Полковник Трухина сообщит, что можно выйти наружу!

— Хватит тут пытаться нам мозги сломать! — я тоже терял терпение. — Инвентаризация ресурсов на складах: продовольствие, топливо, семена! Мы видели те списки!

— Мы проводим инвентаризацию в начале каждого нового года! Это необходимо для составления годового плана ваших вылазок, которыми вы пополняете ресурсы!

Мы переглянулись.

Триггер предупреждал, что Генерал начнет врать ради того, чтобы пошатнуть нашу уверенность. Да я бы сам на его месте извивался, как червяк на сковородке. Тут уж не проверишь, правду он говорит или нет, полиграф-то мы с собой не приперли, да и было бы странно везти эту тележку на колесиках во время боя, как уродливая стюардесса, которая катает ее по узким коридорам и отстреливается от бойцов одновременно. А потому лишь наша интуиция могла вести нас сейчас в диалоге с Генералом, который либо окажется гениальным вруном и манипулятором, либо тут снова происходит какая-то вездесущая жопа.

— Эти разговоры ведут в тупик, Генерал. Решение уже принято. Каждый блок выделил представителя для Совета. Мы все готовы к переменам. Вопрос в том, готовы ли Вы пойти с нами.

Генерал долго играл в гляделки с Калебом, мол, кто первым моргнет, но не дождался и произнес:

— Сорок лет назад, сынок, когда я выводил вторую мотострелковую роту из Сольнока, передвигаясь от одной военной базы до другой, ища надежный бастион для моих ребят, я тоже первым шел в рядах за переменами. Мы дезертировали из четвертой пехотной дивизии США, которые так во время перебрасывали войска в Венгрию, пополняя НАТОвскую армию в Европе. У начальства был план сдерживания атаки зараженных каннибалов, которые города за пару дней брали. Берлин — три дня! Прага — три дня! Москва — четыре дня! Париж продержался неделю, потому что там революция вовсю бушевала и количество солдат в городе превышало штатный режим, в каждом квартале по взводу сидело! План начальства был заведомо обречен на провал, и то знали все! Это было очевидно! Они пытались успокоить население и солдат, чтобы панику пресечь, а в это время успеть эвакуировать президентов с администрациями, пока простые смертные не осознали, что их кинули!

Мы молча слушали байки из прошлого, которые впору детям в качестве страшной сказки на ночь рассказывать. О! Младшей Шишке расскажу!

— Я также, как и ты, собрал своих ребят, объяснил свои догадки и меня поддержали. А потом я также, как и ты, повел их между двумя смертями: с одной стороны расстрел за дезертирство, с другой — зараженные каннибалы. Но разница между мной и тобой в том, что сорок лет назад все мироустройство кануло в лету! Не просто финансовый или голодный кризис. Тотальное вымирание! И сидение на одном месте означало скорую смерть. Ты же сейчас сам шатаешь всю систему! Она работает! Люди живы и сыты, но тебе этого мало, просто потому что ты сам так решил!

Генерал выплюнул последнюю фразу с такой ненавистью, что вся его старость и хилость в момент улетучились, как если бы он обрел второе дыхание.

— Ты — тля. Поражаешь здоровые организмы, чтобы самому нажраться, и тебе абсолютно наплевать на то, что произойдет с твоим носителем! Таких, как ты, надо с корнем вырывать, со всеми гнилыми идеями и лозунгами, заразными для узколобых представителей населения, которые дальше носа видеть не умеют! Ты нас всех погубишь своим Советом!

Калеб злостно усмехнулся и эта его эмоция гневного героя показалась очень даже сексапильной. Он оказывается умеет злиться!

— Какие громкие речи от человека, решившего учинить геноцид, чтобы спасти треть населения, принеся в жертву десять тысяч ни в чем неповинных граждан. Как это вписывается в Ваш доблестный героизм? — процедил он сквозь зубы с презрением.

О да! Калеб-шлюшка стал Калебом-няшкой!

Генерал снова нахмурился, словно решал уравнение с логарифмами.

— О чем ты говоришь, Калеб?

Вопрос его прозвучал с толикой угрозы. А ты думал, этот секрет не выйдет за пределы твоей конуры? Говорю ж, самые сокровенные секреты надо хранить в дневнике под подушкой с единорогом на обложке!

— О негласном приказе законсервировать базу, чтобы сделать ее независимой от поверхности. Мы знаем об этом, Генерал. Прошу, не разыгрывайте спектакль, здесь некого обманывать.

Генерал с минуту переводил на нас озадаченный взгляд, словно измерял, насколько эффективной окажется его попытка слукавить.

— Кто дал вам коды доступа в Зоны? — только и спросил он.

Наконец-то Генерал откинул все свое притворство и признал поражение! Осталось договориться о мирной капитуляции и уже отправиться на завтрак! Война войной, а завтрак по расписанию!

— Вы знаете, кто. Полковник Триггер уже давно не разделяет вашу позицию, — ответил Калеб.

Можно у Горе-Федора немного чесночка стырить с хлебом, чтобы в протеиновую кашу замешать. В конце концов, герои достойны пира в честь них!

— Триггер? — Генерал даже брови крючками выгнул. — Полковник Триггер подбил вас на бунт?

Мысли о завтраке героя с салатом из огурчика и базилика как-то стали растворяться под давлением закравшихся подозрений, которые родились в ответ на искреннее удивление Генерала. Нет, ну точно, я ему Оскар вручу за столь непритворную игру.

Непритворную.

Очень даже непритворную игру.

— Полковник Триггер — первый в ряду противников вернуться на поверхность! — вдруг воскликнул Генерал.

Мы переглянулись. Генералу этого было достаточно, чтобы и дальше играть на нашей молниеносно сформировавшейся паранойе.

— Сдается мне, вы недооцениваете вашего Полковника, — Генерал даже заулыбался оттого, что ему удалось ввести нас в недоумение. — Я скажу больше: Триггер выступает за запрет вообще всяких проектов, развивающих идеи возвращения на землю. Более того, все запреты на вылазки, когда-либо подписанные на этом столе, исходили именно из рекомендаций полковника Триггера!

Так! Мне надоело это перекидывание тухлого помидора между соперниками! Хватит уже стрелки переводить друг на друга! Можно наконец довершить военный переворот и пойти пожрать?

Но слова про Триггера все же засели мне в мозг, и теперь противно копошились там, как полчища жуков в земле.

— Хватит прикидываться, Генерал! Лучше расскажите нам про исследовательские проекты, что вы уже много лет стопорите на своем столе! — сказал Калеб.

Он прозвучал гневно и даже решительно, но видно было, что камень в огород Триггера его все же беспокоил.

— Какие проекты? Эти?

С этими словами Генерал полез в ящик стола. Мы рефлекторно выставили винтовки перед грудью и взяли его в прицел. Если попробует схитрить, я выстрелю в него! Но он и впрямь достал какие-то увесистые папки.

— Если вы говорите об этих разработках, скажу сразу, они обречены на провал! — уверенно произнес он и кинул толстенные папки на стол.

Они тяжело ударили по дереву и сотрясли стол.

— Как Вы можете решить это? Вы не исследователь, Вы военный. Вы не обладаете достаточной компетенцией, чтобы оценить проекты! — бросила Вьетнам, чей шизофреничный отец этими же компетенциями непонятным мне образом обладал.

— Ты совершенно права, сержант. Но у меня есть Полковники, которые принимают решение голосованием! И между прочим, ваш Полковник Триггер был назначен ответственным за получение консультаций по данным проектам. Он лично собирал отзывы по всем блокам относительно данных разработок и большинство ученых, что он опросил, уверили в заведомом провале наземных частей базы!

И тут мы опешили. Наше изумление не ушло от внимания зоркого глаза вояки, который уже убрал всякую ухмылку с лица и быстрее нас догонял, что Триггер организовывает какие-то грязные игры прямо у всех под носом.

Мы напряженно переглядывались, целый сумбур вопросов и сомнений голову разрывал на части. Долбалания настаивает на том, что население уже прыгает с ноги на ногу в ожидании первых попыток возвести теплицы на поверхности, Триггер же отыскал каких-то неизвестных пессимистов, чье мнение положил в основу отказа на проведение экспериментов. Если вообще искал.

Тогда зачем Триггеру помогать нам свергнуть Генерала, если он поддерживает его позицию относительно безопасности Желявы? Зачем рисковать собственной шкурой, организуя мятеж, который создаст Совет блоков, если сам в него не верит? Как только Совет будет собран, решение о первых экспериментальных площадках на поверхности будет принято в тот же день! И если Триггер против претворения исследовательских проектов в жизнь, то в чем тогда смысл свержения Генерала для него?

А может, все это грандиозная ложь Генерала, которую он умело сочинил прямо тут перед нами, чтобы вытащить пистолет из-за стола и прикончить хотя бы одного? Я на всякий случай не сводил с него прицел.

— Приказ о расформировании Падальщиков, — вдруг прохрипел Калеб.

Брови нахмурены, голос пропал, смотрит куда-то вдаль перед собой, как если бы он медленно продвигался к разгадке.

— Что? — переспросил Генерал.

Тут Калеб не выдержал, вскочил со стула так, что тот отлетел к стене, подпрыгнул к Генералу, навис над ним угрожающе и закричал:

— Приказ о расформировании Падальщиков! Есть такой или нет? Вы его выпускали?

Но Генерал состроил еще большую мину ошеломления. Скоро его брови-закорючки сомкнутся посередине лба сквозь складки на переносице.

— Зачем мне расформировывать вас? Вы мое детище с самого первого дня основания базы! Вы единственный способ выжить для Желявы! — кричал Генерал.

Калеб вышел из себя и достал из кобуры Глок. Дуло воткнулось в висок Генерала так, что он склонил голову под нажимом.

— Я прострелю твою башку, если ты мне врешь!

— Мне не за чем врать!

— Я клянусь! Я на пределе! Ты думаешь, я явился сюда мирные диалоги вести? Мне ничего не стоит пристрелить тебя! — Калеб прижал голову Генерала к столу и приставил дуло пистолета к затылку.

— Можешь проверить каждый компьютер, что видишь здесь! Каждую полку, каждый стол! Архив приказов за стеной! Проверь все! — кричал Генерал, не на шутку испугавшийся за свою жизнь.

Или же все это его гениальная игра? Если так, я ему еще и Сезара и Каннского льва подарю.

— Я уже здесь! Я готов спустить курок! Меня ничто не удерживает! Мне срать, останешься ты в живых или нет! Совет все равно будет создан!

— Я уже понял!

— Так был приказ или нет!

— Еще раз повторяю: переверни все вверх дном! Не создавалось никакого распоряжения по вашим отрядам!

Калеб не ответил.

Он тяжело дышал. Я тоже. И девки, и Антенна. Кажется, у меня даже руки затряслись от осознания того, что над нами какое-то непонятное дерьмо нависло.

Калеб наконец убрал пистолет, оступился в растерянности, едва соображая, что происходит, глаза бегали из стороны в сторону, словно он умножал трехзначные числа в уме. Генерал медленно выпрямился, по его лицу было ясно, что он тоже пытался понять происходящее вокруг. Он определенно ничего не слышал про приказ о расформировании.

Тут уж и я не выдержал и первым опустил винтовку, поглядывая на ребят. Те вторили. Мы недоуменно поглядывали друг на друга, пытаясь раскусить Триггера, и Генерала, и вообще всех, кто был вовлечен в заговор. Кто здесь строит козни? И где эти козни? В чем суть для строителя козней? Козни! Что за дурацкое слово, вообще?

Но в одном мы все сходились единогласно и беззвучно: чья-то игра прямо физически воняла в воздухе.

— Калеб, что за хрень он несет? — нервно спросил я.

В животе как-то странно крутило от предвкушения дерьма. Или же Генерал нас дурачит?

— Хрень, которой пора заткнуться, — раздался голос из-за спины.

А в следующую секунду точный выстрел в лоб повалил Генерала со стула на пол.

— Твою мать!

— Какого черта!

— Опусти пистолет!

— Руки вверх!

Мы резко обернулись к двери и выставили винтовки перед собой. А вот и дерьмо пожаловало.

Всего за секунду штаб пополнился бойцами в зеленой униформе: четверо солдат держали нас на мушке Калашей. Отряды внутренней безопасности! Но странным образом вовсе не Крайслер стоял во главе! Рядом с потным Щербой и Корвином-бесом, целящимися в нас из Фамасов, стоял хмурый Триггер. Прям какой-то противоестественный союз: Големы и Падальщики. Меня аж скрутило, словно Триггер только что совокупился с шакалами и родил вонючий винегрет.

С минуту мы все молчали, перебегая глазами с одного на другого. Я изучал лица солдат — Големы уродливы просто потому, что они Големы, сейчас же они ко всему прочему были еще и решительно настроены подчиняться приказам Падальщиков — дешевые сифозные проститутки! Щерба едва ли умел стрелять, больше для массовости тут был, а вот Корвин-бес стреляет метко и сейчас он целился в Калеба.

Лицо Полковника явно выбивалось из всей этой вонючей гнилой массы предателей. Хладнокровный убийца перестал быть ласковым папашей, и теперь готов был собственных детей в расход пустить! Все же верный я о нем вывод сделал! Гнилой он человек! Вероломный! Ну почему мое чутье никогда не слушают? И с Тессой он точно трахался, пусть мне не верят! И оба они планировали Генерала убрать с самого начала!

— Какого черта происходит, Триггер? — спросил Калеб наконец.

— То, что вы и планировали сделать — военный переворот, — ответил Полковник спокойно.

У него словно душа в один миг пропала, и он превратился в бездушного киборга. К которому Калеб на полпути, если не перестанет меня бесить — оторву ему человеческую руку при следующей драке. Если она, конечно, наступит.

— Мы не собирались убивать Генерала! — воскликнул Калеб, продолжая целиться в лоб Триггера.

— Ну, иногда события разворачиваются не по сценарию.

— Сдается мне, у тебя совсем иной сценарий был!

— Верно подмечено, командир. И без вас я бы не справился.

Я почувствовал, как тяжело вздохнула Жижа. Она, как и все мы, прокрутила пленку назад и все произошедшие события сложились в новое, но такое элементарное полотно, что хотелось стукнуть по лбу каждого находящегося здесь Падальщика за групповую тупость, что мы проявили. Не храбрость! А именно тупость!

— Пробраться в штаб было под силу только высоко натренированным бойцам. Я не смог найти достаточной поддержки среди внутренних отрядов, потому что Крайслер характеризуется слишком прочной верностью режиму Генерала. Поэтому мне пришла идея воспользоваться вами, — Триггер говорил так просто, словно рецепт супа пересказывал.

— Ах ты ж сукин сын! — выругался я на Полковника впервые.

И такой экстаз испытал!

— Да в чем проблема? Вы же сами хотели свергнуть Генерала! Я вас направил в нужное русло!

— Мы не собирались убивать его! — процедил Калеб сквозь зубы.

Триггер хмуро взглянул за наши спины. Туда, где его старый друг истекал кровью и мозгами прямо на пол. Как у него вообще рука поднялась прикончить человека, с которым он сорок лет бок о бок воевал?

— Вы не осознаете всей серьезности ситуации, — медленно начал Триггер. — Генерал терял хватку. Его бесхребетность грозила нам всем скорой смертью. Он не мог держать население в узде, оппозиция с каждым днем набирает сил, никакие переговоры уже не оказывают действенного эффекта! Все больше появляется активных революционеров, которые манипулируют населением, наводят на них страх, откровенно одурачивают, стремясь лишь к одной цели! К власти! Если ничего не предпринимать, все это кончится массовым побоищем в коридорах Желявы! Я не могу этого допустить!

В глазах Триггера сверкал огонек энтузиазма, он был убежден в своей правоте.

— И что же ты планируешь предпринять? — прошипел Калеб.

— То, о чем говорил тебе. Надо сделать базу независимой от поверхности. Мы сами должны производить все те ресурсы, которые помогут нам выжить.

И тут до меня дошло! Это была вера Триггера, а не Генерала! Мы же просто поверили гниде на слово! Черт возьми, какие же мы наивные тупоголовые придурки! Триггер воспользовался недосягаемостью Генерала, чтобы приписать его легендарной фигуре непотребные идеи, вроде геноцида населения ради выживания меньшинства! И мы, как легковерные сопляки на горшках в детсаду, приняли этот факт, даже не удосужившись его сомнениям подвергнуть! Триггер наделил своей гнилой душонкой образ Генерала, которого все это время компрометировал за его спиной.

Я не выдержал и стукнул себя по иероглифу на лбу.

Смачный хлопок привлек внимание всех, кто находился в штабе, но всего на мгновение. Мы продолжали целиться друг в друга, предвкушая развитие кульминации после того, как Триггер посвятит нас в свой гениальный план. Калеб целится Полковнику в лоб. Корвин целится ему в грудь. В лоб Корвина целится Жижа. В Жижу целится Щерба, Щерба целится в меня, мой же прицел точно на лбу самого крупного Голема, и так до самого последнего звена в грядущей перестрелке. Мой палец напряжен и готов нажать на курок в любую секунду. А засранец Триггер же, напротив, чувствовал себя неестественно расслабленным. Так ведет себя человек, который уже много лет готовился к этому моменту и предвидел все возможные сценарии.

— Так значит, это был не Генерал. Это ты хочешь истребить десять тысяч человек! — допер Калеб.

— Ты все время выделяешь этот факт, как будто он единственный значимый! А как насчет остальных пяти тысяч, которые выживут? И будут не просто прозябать здесь, страдая от астмы, рахита и истощения. А будут жить в нормальных условиях, достаточных для того, чтобы производить на свет здоровое поколение! В медицинском отсеке мест не хватает уже последние три года! Мы вынуждены сокращать витаминные добавки, потому что их не хватает на всех пятнадцать тысяч человек! Стариков на базе уже семьдесят пять процентов, рождаемость практически на нуле, работоспособное население не выдерживает этого давления! Мы рискуем тем, что через десять лет останутся одни лишь старики, которые подтирать за собой не могут! Как это поможет нам выжить?

Пока Триггер разглагольствовал о важности истребления обуз, я делал разметку территории, наперед осознавая, что нажать на курок придется в ближайшее время. Я почувствовал, как Жижа медленно сделала шаг назад, занимая более выгодную позицию в обороне. Краем глаза заметил, как Антенна выставил ногу в сторону, чтобы быстрее упасть на колено, когда начнется перестрелка.

— Мне тяжело принять этот факт, но выживут сильнейшие, достойные представители человечества. Это закон природы. Нам его не избежать. И чем скорее мы примем его, тем выше наши шансы на выживание, — продолжал разглагольствовать Триггер.

— Ну и паскуда же ты! — выругалась Вьетнам.

— А как же Падальщики? Ты же нас тридцать лет растил! — воскликнул Антенна.

— Падальщики были нужны в самые первые года становления Желявы, мы бы не выжили без спецотрядов, нам необходимо было построить базу с нуля. Но сегодня база может существовать автономно. Она должна существовать автономно! Если мы хотим выжить, население должно понять, что нет выхода на поверхность. Надежда на возвращение на землю должна оставить их, чтобы они приложили все силы для улучшения жизни здесь на базе.

— И Падальщики, разумеется, не вписываются в твой сценарий, — гневно прошипел Калеб.

— Падальщики — ложная надежда…

— Падальщики — единственная надежда на выживание людей! — кричал Калеб.

— Как сказал Генерал, последняя вылазка доказывает обратное! Нам никогда не победить вирус! — Триггер тоже начал кричать.

— Деревня — долбанный эксцесс! Она доказывает лишь то, что Падальщиков слишком мало, чтобы противостоять врагу!

— На базе слишком мало полезных людей! Мы не вывезем весь этот багаж из больных и старых! Как ты не понимаешь?! Желяве нужна твердая рука!

— Твоя, я так понимаю!

— Идея с Советом изначально обречена на провал! Какой из блоков обладает достаточной силой, чтобы противостоять зараженным? А мятежникам? А преступникам? Аграрники? Инженера? Ученые? Кто?!

Перебранка набирала обороты, мы начинали кричать друг на друга, напряжение росло, я стал переминаться с ноги на ногу.

— Я не ставлю крест на Падальщиках! Бойцы всегда нужны, тем более такие, как вы! Падальщики станут еще одним отрядом внутренней безопасности…

— Ну уж избавьте!

— Ага, щас!

— Да пошел ты!

— Я стану Големом? Лучше сразу трахни меня в жопу!

Триггер смерил нас всех уничтожающим взглядом, будто не знал наши приоритеты.

— Спор заходит в никуда, а времени у нас мало. Мое предложение действует лишь одну минуту, — Триггер снова вернул маску хладнокровия. — В Генералитете освободилось мое место, и предлагаю вам его занять.

— Думаешь после всего, что произошло, я сяду на твое место, Генерал Триггер? — со злобной насмешкой спросил Калеб.

— О нет. На тебя предложение не распространяется. Видишь ли, кто-то убил Генерала, и нам позарез нужен этот предатель.

— Ах ты ж гнида! — выругалась Вьетнам.

— Ты же нас подставил! — выплюнул Антенна.

Триггер даже бровью не повел.

— Не вас. А кого-то одного. Предлагаю вам самим решить, кто это будет.

— Я прикончу тебя, ублюдок! — выругался Калеб и уже был готов нажать на курок.

— Ты сам в этом виноват. Эту часть плана мне пришлось подкорректировать в последний момент. Если бы вы не рассматривали возможность переизбрания Генерала в Совет, я устранил бы его незаметно для всех — в камере заключения разыграть сердечный приступ несложно.

Скотина даже нисколько не раскаивался в том, что убил старого друга! Еще и хвастается тем, что у него для друга была припасена целая тележка с разными видами смертей!

— Впрочем, из этой ситуации тоже можно вынести нечто полезное. Я все думал, какую причину придумать, чтобы расформировать отряды Падальщиков. Генерал так верил в вашу избранность и необходимость, что дискредитация самой идеи Падальщиков была обречена на провал изначально. Теперь же от вас можно избавиться, как от революционного зерна, из-за которого гниет весь урожай. Крайслер с удовольствием возьмется за подавление бунтовщиков, разрушающих то, что с таким усердием строил Генерал.

— Ты думаешь, мы так легко сдадимся? — выпалила Вьетнам, еще ниже пригнувшись к прицелу, разглядывая в него свою цель.

— Да хоть отбери у меня винтовку! Я ж тебе глотку голыми руками порву! — подхватил Антенна, готовый открыть огонь, как из поливочного шланга.

— Тормунд? — позвал Триггер.

Я напрягся.

— Место Полковника свободно. Предлагаю его тебе.

Я не ослышался? Мне предлагают стать Полковником?

— Черт, конечно же да! Сто раз да! Да-да-да! — я даже запрыгал от радости!

Даже не верилось, что мне сделали предложение! Наконец-то, справедливость свершилась! Я стану Полковником, о чем всегда мечтал! Вот бы жива была СС, чтобы увидеть мой триумф! Надеюсь, ты на том свете уснуть не можешь, плюясь ядом во все стороны!

— Разумеется, я стану Полковником! — согласился, кивая. — Полковник Тормунд! Черт, а звучит-то как!

Триггер едва заметно улыбнулся, ребята опасливо поглядывали на меня.

А что я мог поделать? Мне предлагают должность, к которой я с пеленок стремился! Я столько сил вложил в свое развитие, столько слез пролил на дневником, описывая свои провалы, столько солдат терял ради того, чтобы стать сильнее, отважнее и мудрее! Последнее, конечно, с трудом дается, но! Черт возьми! Я достоин стать Полковником! Это мое место по праву!

— Вот и отлично, — произнес Триггер. — Хоть кто-то из вас обладает прагматизмом. Твоя первая задача, Полковник Тормунд, ликвидировать изменника, убившего нашего Генерала.

Тут меня совсем экстаз пробил.

— Я должен убить Калеба и за это стану Полковником? Твою мать, да что же это за день подарков-то такой! — я даже в ладоши запрыгал.

Вьетнам смотрела на меня ошарашенными глазами. Ой, я тебя умоляю! Как будто ты никогда не хотела избавиться от этой святой троицы из Маяка! Они ж так достали уже всех своей избранностью! Почему бы не воспользоваться представившимся шансом? Я о таком подарке только мечтать мог — устранить Маяк и стать за это Полковником! Все же манне небесной знакомо правосудие, и заслуги она раздает честно.

Но пробыв в экстазе с минуту, смакуя звучание своего имени по-новому, представив, как буду приказывать Жиже стирать мои носки и чистить унитаз, я все же чуял в этом какой-то привкус гнили. Так легко заполучить желаемое казалось чем-то противоестественным. Я же привык хорошенько попотеть, чтобы добиться цели, тогда удовольствие от ее обладания становится полноценным и как будто бы заслуженным.

— Но как-то это не по-настоящему, — наконец произнес я.

— Что именно? — Триггер начинал терять терпение от моего спектакля.

— Я всегда надеялся довести Калеба до суицида своим собственным гением. А здесь… ты как будто отбираешь у меня эту возможность. Делаешь все за меня.

Триггер уже откровенно сверлил меня яростным взглядом.

— Как-то легко это все. Вот он стоит, я приставлю пушку к его виску, — с этими словами я направил дуло Фамаса на Калеба, отчего тут выпучил на меня глаза, — а потом бах! и вот он уже лежит… Маловато удовольствия от этого получишь. Доставать людей — это ж целое искусство! Как выдержка вина! Целый процесс! Виноград бродит в дубовых бочках, танины поднимаются вверх, дубильные вещества одаривают запахами, а потом целый ритуал с открытием бутылки, декантер, виртуозные магические кулебяки в воздухе, вдыхаешь ароматы лесных орехов, цитруса, ягодок, а потом пьешь эту кислую мочу и поражаешься тому, что она могла стоить как целая квартира! Вот как должно происходить! Стеб должен быть выдержанным!

По озадаченным лицам врагов и друзей я понял, что слишком далеко ушел в своих метафорических размышлениях. Даже Триггер рот открыл, ничего не понимая.

— Короче. Заманчивое предложение, — причмокнул я, смотря в потолок, где витал образ Полковника Тормунда в шерстяном берете. — Вот только уж слишком сильно меня бесит Калеб, чтобы так легко отказаться от ежедневных подколов в его адрес. Если уж я и стану Полковником, то только после того, как надеру ему зад!

— О-о-о… я бы прямо сейчас оседлала тебя на этом столе, пупсик, — Вьетнам выдохнула с облегчением.

— И я люблю тебя, оладушек, — я послал ей воздушный поцелуй.

Я знаю. Я неотразим своей верностью кресту Анх!

— Кажется, твои воспитанники обладают гораздо большим достоинством, чем ты, — произнес довольный Калеб.

Еще бы! Я ему только что в любви признался!

Было видно, как Триггер разъярился тем, что единственный погряз в подлом предательстве. Но уже через секунду глубоко вдохнул и снова отряхнулся от грязи доблести и преданности.

— Что ж, это твой выбор. На место Полковника всегда найдутся желающие, — ответил он.

— Так вот какую участь ты для Тессы готовил? Хотел подставить ее? — Калеб сжал винтовку аж до хруста суставов.

Улыбка тут же стерлась с лица Триггера, брови нахмурились, губы поджались. Разговоры о Стальной Стерве всегда топили его в печали. Тесса была ему по-настоящему дорога, то ли как дочь, то ли как мать. Но трахались они однозначно!

— В этом-то и вся разница между ней и тобой, Калеб. Тесса бы никогда не согласилась организовать мятеж!

Его слова резанули по сердцу Калеба так, что у того увлажнились глаза.

А потом Триггер поднес рацию к губам и произнес:

— Вниманию всех отрядов внутренней безопасности! Мы только что поймали убийцу Генерала с его подручными! Держим его в штабе! Код разблокировки дверей: сто шестнадцать-двадцать три-двести пять!

Напряжение стремительно нарастало, мы уже откровенно переступали с ноги на ногу, готовые действовать.

— Калеб! Он говорит о тебе! — первой очнулась Вьетнам.

— Я знаю!

— Что будем делать? — спросил Антенна.

Мы смотрели на бойцов Триггера и выстраивали сложные формулы в мозгах, а часы в это время отсчитывали драгоценные секунды.

Триггер ухмылялся. Он словно наблюдал за мышкой в террариуме с удавом, вытягивающим шею перед атакой.

— Если вы хотите что-либо сделать, делайте это сейчас. Потому что сюда бежит Крайслер со своими псами, а для убийцы Генерала у нас одно наказание — расстрел.

Триггер пристально сверлил Калеба взглядом, откровенно скалясь, следя за каждым движением мускула командира, нервно подергивающегося от новостей о том, что его ждет смертная казнь. Нас, видимо, побросают гнить в тюрьмы, а потом первыми пустят в расход, когда Триггер начнет истребление лишних ртов.

— Да, ты прав. Пора бы нам что-нибудь сделать! — первой не выдержала Жижа.

Она спустила курок, обозначая старт, и штаб взорвался выстрелами из десятка винтовок.

14 января 2072 года. 09:10.

Калеб.

Яркие искры полетели в сторону Корвина, как разрешение открыть огонь по всем мерзавцам, что нашими руками учинили переворот на базе. Мы подхватили огонь Жижы, и уже в следующую секунду кабинет взорвался гулкими ударами выстрелов.

Мы бросились врассыпную, спрятавшись за длинный переговорный стол, обозначивший границу между вражескими отрядами. Пули рикошетили о стальную обшивку стен, врезались в бетонный пол фонтаном частиц, запах горящего металла тут же заполонил узкий штаб, соединившись с запахом горелой плоти охранников возле пулемета, что мы уложили десять минут назад.

Черт подери! Мы убили их не ради спасения Желявы! Все, кто умер этим утром, погибли ради того, чтобы Триггер сел на место Генерала! Мы сделали для него всю работу: расчистили Зоны от бойцов Крайслера, единственного, оставшегося верным Генералу, пробили путь до штаба и фактически открыли Триггеру двери в тронный зал! Какой же я идиот! Купился на лестные речи ублюдка об избранности Падальщиков и Маяка, чтобы пожертвовать ими ради скоро вытравливания больше половины населения! Я готов был реветь!

Прости, Тесс, я подвел тебя! Я осквернил твою память! Я осрамил имя Маяка! Я подвел всех!

Бойцы пытались достать друг друга пулями, выглядывая из-за стола. Фунчоза посылал очереди вдоль столешницы, не глядя. Антенна с Вьетнамом пытались сразить врагов по бокам. Я пытался вычленить из кучи голосов на вражеской стороне хрипотцу Триггера. Как бы мне хотелось размазать его рожу гранатой! Но как бы мы ни старались, бойцы прикрывали Триггера, как святыню. Неужели они готовы пойти за этим человеком? Он убил старого друга только ради того, чтобы занять его место! Он смело заявил о том, что пустит в расход тех, кто не приносит пользу обществу. А кто готов с уверенностью заявить, что завтра не окажется на месте инвалида или старика в медблоке? Щерба — продажная гнида, но Корвин — наш боевой товарищ — воевал за предателя, и этого я не мог постичь!

— Бридж! Калеб! Бегите! Мы их сдержим! — крикнула Вьетнам.

Я посмотрел на нее, не понимая смысл этой жертвы.

— Она права! — Бриджит сообразила быстрее. — Крайслер думает, что ты — убийца и главный зачинщик бунта! Тебе грозит смертная казнь!

— Вы от нее тоже недалеки! — противился я.

— Крайслер не пустит всех нас в расход! Покидает гнить в тюрьмы! — Бридж пыталась перекричать треск Калашниковых.

— Если Триггер станет Генералом, недолги будут ваши дни!

— Калеб! Задолбал! Вали отсюда! — крикнул Антенна.

Я не знал, что делать! Куда бежать? Где прятаться? Или продолжать давать отпор всей этой шайке предателей? Или доложить Крайслеру обо всем, что здесь происходит? Он даже слушать не будет! Его бога только что лишили жизни, и Крайслеру сейчас нужен предатель, чтобы начать крошить его кости, заглушая боль от потери друга.

Фунчоза снял с пояса светошумовую гранату М84, что стянул у одного из охранников, и выдернул чеку.

— Сейчас нам всем станет хреново! — объявил он и подбросил гранату под потолок на сторону противников.

Мы тут же бросились на пол, зажали уши и зажмурились.

Всего через секунду раздался оглушительный хлопок в сто восемьдесят децибел, который врезался в мои барабанные перепонки острой резью, пробив толщу тактических перчаток из спандекса и формованной резины. Световая вспышка в два миллиона кандела поразила всех в радиусе полтора метров, даже закрыв глаза — насыщенные лучи света пробивали кожу век, как если бы их не было. Взрывная волна окатила легким ветерком, сообщив об окончании атаки.

Сосчитав до пяти, я открыл глаза и отнял ладони от ушей. Назойливый писк сверлил перепонки так, что я едва слышал крики оглушенных противников.

— Калеб! Бежим!

Я люблю Бриджит! Удивительным образом адреналин, кипящий в ее крови, помогает быстрее всех прийти в себя и сообразить, что делать дальше. Я пополз за ней в коридор, пока солдаты Триггера возвращали сознание.

Мы выбрались из штаба, я воткнулся лицом в обгоревшее мертвое тело, Бриджит ползла дальше, я за ней, пока мы наконец не вышли из обзора врагов.

Едва мы встали с пола, как в кабинете снова загремели выстрелы. Ребята продолжали отвлекать ублюдков ценой своей жизни ради того, чтобы хоть кто-то из нас спасся.

— Через запасной! — крикнул я.

Из штаба всего два выхода: тот, через который прибыли мы, и главный, который наверняка уже штурмовался Крайслером.

Мы побежали обратно к воротам, возле которых оставили своих ребят для прикрытия. Но едва мы завернули за угол, как в нас полетели пули из пронзительных Калашей — подмога Крайслера уже открыла двери в генеральский штаб и плотной стеной из живых Големов надвигалась на нас, как смертельное цунами.

Бриджит тут же присела на колено, выставила винтовку перед грудью и зажала курок, обливая солдат яростным огнем.

— Бридж! Назад! Назад! Не справимся!

Я тянул Бриджит за шиворот. Мы спрятались за поворотом и рванули к главным воротам.

— Там наверняка Крайслер! Если они открыли запасные, то…

Не успела Бриджит закончить фразу, как в нас снова полетел горячий свинец. Мы чуть ли носом не воткнулись в груди шестерых солдат, прибывших на подмогу Триггеру с противоположной стороны. Они уже были у штаба, где Фунчоза с ребятами все еще стойко держали оборону.

— Твою мать! Они уже здесь! — выругался я и резко завернул в ближайший коридор.

Бриджит бежала следом. Следом же гремели выстрелы из громких автоматов. Внутри коридоров генеральского отсека, обшитых стальными листами, этот грохот избивал барабанные перепонки, как боксерскую грушу.

Я не знал, куда бежал, я просто пытался уйти от огня.

— Они здесь!

— Пришлите подмогу в генеральский отсек!

— Ублюдки все еще здесь!

Крики солдат раздавались из глубины коридоров.

Нас обстреливали в спины, пули свистели мимо ушей. Крайслер натравил на нас всех своих псов! Уверен, месть за убийство Генерала будет болезненной и бесконечной!

— Черт! Тупик! — выкрикнула Бриджит в панике.

Мы врезались в стену в конце коридора и отчаяние начало топить меня в страхе.

— Куда бежать? — глаза Бриджит все еще сверкали отвагой.

Она не желала верить, что мы проиграли.

Я судорожно вспоминал план штаба, что мне дал Триггер. Тут были разные подсобные помещения, но долго в них укрываться не сможешь — солдаты прочешут каждый угол!

— Я мог бы вам помочь, сержант, — в ухе раздался знакомый мурлыкающий голос.

— Маргинал? — удивился я.

Бриджит выпучила глаза.

— Мы думали, ты подох там в деревне! — воскликнула она.

Мы его ни разу не слышали после возвращения из той злополучной миссии. Ей богу, он, как домовой на Желяве. Спит где-то в своей коморке и изредка ложки ворует, чтобы мы не забывали о его существовании.

— Что я могу сказать, я призрак, я всего лишь голос в ваших наушниках, меня не существует, — размеренно произнес Маргинал с узнаваемым французским акцентом. — Дверь справа от вас. Код один-восемь-два, — сказал Маргинал.

И во время. Отряд наших скорых убийц выбежал из-за угла и снова пули засвистели мимо головы, огненные искры пару раз прошлись по шлему, пара пуль вонзились в плечо, но отскочили от бронепластин. Мы с Бриджит рванули вправо. Пока Бриджит вбивала код, я отстреливался от бойцов. В меня снова попали, и приглушенная боль пробрала грудину, но я даже не посмел отвлечься на нее, не то чтобы застонать, я продолжал сыпать свинец в преследователей и даже увлекся, когда почувствовал, как Бриджит схватила меня за шкирку и потащила внутрь.

В следующую секунду мы захлопнули дверь.

— Вон они! Вон там! — раздавалось снаружи.

А через секунду пули забарабанили в толстую металлическую дверь.

Мы огляделись. Это был небольшой склад униформы для персонала штаба: ровные ряды полок тянулись снизу вверх, на них лежали шеренги трикотажных футболок и брюк, а на вешалках в ряд тянулись новенькие кители трех цветов: черный, синий, зеленый. Но из этой подсобки некуда бежать.

— Лезьте в вентиляционную шахту справа под потолком, — скомандовал Маргинал.

Мы огляделись и обнаружили люк наверху в стене.

— Походу он так и перемещается по базе, — предположила Бриджит и рванула вперед.

Она использовала мое колено, чтобы дотянуться до решетки, поддела ее снизу дулом Фамаса и одним резким рывком выдернула ту из хлипких креплений.

В дверь продолжали колотить. Но коды от помещений известны лишь определенному кругу лиц. Так что им придется дождаться, когда к ним подбежит сам Полковник или майор. Другой вариант предполагает связаться с командным пунктом, который отключит кодовые замки через компьютер. Если Фунчоза с ребятами уже схвачены, то Триггер вовсю командует пультом. А значит, последний вариант будет быстрее.

Не успел я закончить мысль, как замок двери щелкнул, и она распахнулась. Пули полетели внутрь как раз в тот момент, когда Бриджит уже затаскивала меня в трубу.

— Они полезли наверх!

— Они в шахте!

Солдаты кричали в рации и стреляли одновременно.

Благо труба уходила куда-то прочь от штаба, я не мог понять куда, в Фелин не были загружены технические планы вентиляционных и канализационных шахт, нормальные люди в них не гуляют. Маргинал был загадкой, а оттого ненормальным. Да и вообще, в Падальщиках нормальных людей нет. Кто захочет воевать с кровожадными чудовищами? Ясное дело — психи.

Оставалось надеяться, что Генералитет тоже особо не следил за шахтами, это неплохо осложнило бы поиски солдатам, будут искать нас по всей базе.

Мы с Бриджит ползли в узком проеме друг за другом, натирая стены шахты своей широкоплечей броней. Бойцам Крайслера и искать нас не надо, просто заткнуться и слушать, куда ведет скрежет. Помимо габаритов наше обмундирование осложняло передвижение еще и своими двадцатью шестью килограммами веса. Но страх перед смертью творит с людьми потрясающие вещи! Например, расширяет объем легких, укрепляет сердечную мышцу, заряжает мускулы доселе невиданной мощью.

— Сейчас направо, — мяукнул француз.

— Откуда он знает, где мы? Мы же отключились от Фелин! — кряхтела Бриджит, удивляясь.

— Еще раз направо и до конца коридора, — продолжал Маргинал.

— Может, он мутировавшая от радиации крыса? — предположил я.

— Сплинтер, это ты?

— Очень лестно, сержант, но все гораздо прозаичнее. В коридоре слева решетка в полу. Прыгайте, — произнес Маргинал.

Мы доползли до решетки в полу и выбили ее одним ударом. Я спрыгнул первым и огляделся. Мы очутились в оружейной. Сверху показались ноги Бриджит, я помог ей спуститься. Какая же она красивая и тяжелая, мать ее!

— Отлично! Арсенал! — воскликнула Бриджит и тут же бросилась к стендам запасаться огневой мощью, как белка орехами.

— У вас мало времени! Они быстро отследят вас по камерам видеонаблюдения, — говорил Маргинал.

Черт, а я уже и думать забыл про них! Мы вывели из строя видеокамеры внутри Зоны Браво, арсенал Падальщиков же находился в Альфе. Маргинал провел нас по шахте домой! Зона Альфа у Триггера, как на ладони, а арсенал и подавно. Я гневно смотрел точно в красный огонек в углу потолка, пока набивал пояс гранатами и магазинами. Смотри, смотри, что я для тебя приготовил, козел! Черта с два я так легко сдамся!

— Сержант, возьмите снайперскую винтовку. Там, куда вы направляетесь, она пригодится, — произнес Маргинал.

— А куда ты меня ведешь?

— Просто доверьтесь мне, сержант.

Я не стал расспрашивать Маргинала, у меня было мало времени. Даже хуже. Его вообще не было! Пусть ведет в любые свои потаенные места, главное, чтобы там не было ни Крайслера, ни Триггера. Мне позарез надо отсидеться и придумать план, как выйти из всего этого дерьма. Живым. Да, живым остаться после этой заварушки было бы неплохо.

— Вас засекли. Выходите и бегите в западный коридор, — командовал невидимый дух в ухе.

Мы с Бриджит подбежали к двери более уверенные, чем минуту назад, потому что подзарядились боеприпасами так, что еще на полчаса обороны хватит.

— Снаружи чисто. Бегите налево.

Мы выбежали из склада и едва сделали пару шагов, как знакомые снопы искр посыпались точно в спины.

Бриджит упала на колени — сразу три пули угодили ей в поясницу, она вскрикнула от внезапной резкой боли. Я тут же развернулся и зажал курок, стреляя, не прицеливаясь — просто поливал огнем из стороны в сторону, лишь бы угомонить напор уродов прикончить меня сегодня.

Бойцы Крайслера заведомо проигрывали бронированной экипировке Падальщика, а потому быстро выходили из строя, получая ранения. К тому же Бриджит ожила и присоединилась к обороне, а когда напор наших скорых убийц уменьшился, мы снова побежали вдоль коридора, преследуемые зоркими красными глазами штаба.

— Дверь в конце! Код тринадцать-сорок два! — антропоморфная крыса-мутант продолжала вести нас через лабиринты базы.

Я вбил код на панели. Но в тот же момент в дверь прямо перед моими глазами снова вонзились свинцовые убийцы, я резко увернулся вправо, рядом Бриджит сдерживала подступающих по горячим следам солдат.

Обстрел усиливался, коридор наполнялся оглушительными хлопками, которые не оставляли место в воздухе для других звуков.

— Давай! — крикнул я Бриджит.

Но тут из коридора справа тоже открыли огонь. Пули застучали о броню, рука тут же онемела от тупых ударов, я застонал. Нас окружали!

Но в следующую секунду все стало резко хуже! Мои надежды выбраться отсюда живым разбились о громкий вскрик Бриджит, которая упала на колени, прижав руку к лицу.

— Бридж! — заорал я.

Паника душила глотку, сердце грозило остановиться от стремительного пульса, пули продолжали свистеть в воздухе вокруг меня, вонзаться в броню, обжигая искрами, а я обстреливал подступающих врагов со всех сторон, всего за секунду меняя магазин за магазином, краем глаза наблюдая за Бридж, выпавшей из обороны из-за до сих пор загадочного ранения.

Наконец она вернулась в наш малочисленный строй, выставив винтовку перед грудью, продолжая стоять на коленях. Я увидел разбитый дисплей ее шлема. Пуля чудом остановилась прямо перед ее глазом, застряв в прочном плексигласе, который разошелся трещинами во все стороны.

Паника чуть отступила, когда я осознал, что Бридж цела, но в ту же секунду вновь вобрала меня в свои цепкие когти, когда я осознал, что едва не потерял Бридж.

Мои прогнозы были чересчур оптимистичными: солдаты все пребывали уже с трех коридоров, и боеприпасов нам определенно не хватит даже на пять минут.

— Сержант! Бегите внутрь! — кричал Маргинал в ухе, я едва слышал его посреди пронзительного треска Калашей.

— Калеб, вали! — выкрикнула Бридж.

А потом, не дождавшись моего ответа, стянула с моего пояса две осколочные гранаты и запустила их в бойцов.

— Ложись! — крикнул хор солдат.

Мы им вторили и сами бросились на бетонный пол. Уже привычный грохот раздался возле самого уха, после которого последовали пронзительные крики раненных солдат. Плотной дымкой из частиц и крошек бетона заволокло все вокруг, но едва ли это остановило бойцов. Казалось, наш решительный отпор только еще больше разъярял их: я еще не успел подняться, а в мою сторону снова гремели выстрелы.

Бридж распахнула стальную дверь пинком, схватила меня за шкирку и затолкала внутрь. А сама встала на колено и продолжала поливать свинцом все вокруг, как если бы управляла пулеметом. Черт! Как же я люблю ее сейчас!

— Сержант! Бегите! Времени нет! — кричал Маргинал.

— Бридж! — я же звал свою любовь.

— Калеб, вали отсюда! — орала Бриджит, даже не шелохнувшись со своего места.

— Я не оставлю тебя!

— Тебе светит расстрел!

— Она должна Вас прикрыть, иначе не выберетесь!

И в следующую секунду наш бой был разрешен не в мою сторону. Прибыло подкрепление — боевой отряд во главе с самим Крайслером!

Его глаза горели яростью, я ее почувствовал физически, как если бы он умел останавливать сердце человека одним лишь своим взором. Впервые я увидел его в полном боевом обмундировании Голема: шлем ЕСН (Enhanced Combat Helmet), созданный для морской пехоты, выполненный из термопласта, а не из кевлара, как наши. Сверхмолекулярный полиэтилен высокой плотности на тридцать процентов более устойчив к пулям стрелкового оружия и осколочным повреждениям, в то время как кевлар более прочный относительно когтей и зубов зараженных. Грузный бронежилет Крайслера PASGT (Personnel Armor System for Ground Troops) — стандартный противоосколочный, обеспечивает защиту от типовых осколков мин, гранат и артиллерийских снарядов, его масса почти пять килограмм, он выдерживает атаку пуль, выпущенных со скоростью до семисот метров в секунду. Через плечо у него висел самозарядный гладкоствольный карабин Калашникова под калибр в девять и шесть с хромированным стволом и патронником. В общем вся экипировка Крайслера грозно заявляла о том, что главная его забота — противостояние вооруженным людям. Таким, как взбунтовавшиеся спецотряды, например.

Крайслер хлопнул своих бойцов по плечам, и те ринулись в атаку. Шквал пуль накинулся на Бриджит, как сбивающий с ног рой гигантских пчел, ее прижало к стене, она отвернулась, чтобы защитить лицо, я прямо чувствовал ее боль от вонзавшихся в броню острых пуль. Боль, которую она испытывала по моей вине! А потом она встретилась со мной взглядом солдата, смирившегося с поражением. Я уже видел его однажды! Точно так же Тесс смотрела на меня там в деревне, стоя на коленях, ожидая атаки скорого убийцы. Сердце вдруг резко сорвалось вниз, я перестал дышать от осознания того, что также, как и Тесс, я сейчас потеряю мою Бридж! Нет! Этому не бывать!

Я бросился назад. Но Бриджит не позволила мне спасти ее и пинком захлопнула металлическую дверь прямо перед моим лицом. Пули яростно впивались в металлическое полотно, не желая отпускать беглеца. Я услышал странные глухие удары, представляя, как Бриджит из последних сил замахивается автоматом, как дубинкой, и бьет прикладом по кодовому пульту.

— В коридор до конца и направо! — кричал Маргинал в ухе.

За дверью прогремел взрыв. Это была Бридж? Или Крайслер?

— Сержант! Сейчас же! В этой части Зоны тоже есть бойцы внутренней безопасности!

Маргинал пытался привести меня в боевой дух, который я растерял при виде Бриджит, приносящей себя в жертву ради меня.

Я бежал, что есть мочи. Моя тяжеленая экипировка все сильнее пригибала к земле, я пожалел, что не облачился в облегченный вариант. Но теперь все же понимал, что выбора у нас не было. Перед глазами так и стояла картина того, как сразу сотни пуль пригвоздили Бриджит к стене, она даже не могла пошевелиться из-за атакующей инерционной силы маленьких убийц. Если бы не толстые слои брони, Бриджит бы умерла за долю секунды.

— Скорее! Отряды в Альфе уже бегут за тобой! — картавил Маргинал в ухе.

Я завернул направо и увидел странную металлическую дверь, непохожую на двери внутри базовых отсеков.

— Она открывается кодом и поворотом рычага! — пояснил Маргинал, словно умел читать мысли.

Вспомнились слова Триггера о том, что самые безопасные отсеки на базе — те, что закрываются на механический замок. Электронные замки были подвязаны к магнитной системе, которую можно отключить одной кнопкой с клавиатуры из центра слежения.

И в то же время я не переставал задаваться вопросом, откуда Маргинал все это знает. Насколько тщательно он изучил Желяву, что осведомлен о таких норах? Я ни разу в этих коридорах не был! Даже не задумался о каких-то скрытых от наших глаз ходах и пустующих отсеках! Хотя на Желяве всегда ходили слухи о разветвленной системе туннелей, которая за ненадобностью была забыта и стала потайной. Иногда на коридоры набредали самые любопытные из жителей, но о проходах все равно быстро забывали, потому что они не эксплуатировались, а значит нет тут ни освещения, ни обогрева, но вполне могут жить вот такие радиоактивные крысы, как Маргинал.

Я бежал в полной темноте, фонарь горел в каске, освещая мне путь посреди холодного мрака заброшенных туннелей. Мои легкие разрывались от одышки, ноги онемели от бесконечного бега, в течение которого я тащил на себе двадцать шесть килограмм, а мозги продолжали анализировать какую-то чепуху, вроде того, что здесь могут обитать люди-мутанты.

Мне необходимо спрятаться! Мне необходимо найти место, чтобы переждать, пока тут все не утихнет. И место это должно быть чертовски надежным, где-нибудь поближе к земному ядру, потому что Крайслер не успокоится, пока не поймает меня. Он уже нашел тело Генерала, Триггер ему красок добавил в воображение, и теперь у этого амбала ярко горит лишь одна цель — убивать меня долго, болезненно и изощренно.

— Коридор слева, — снова вел Маргинал.

Я ничего перед собой не видел, кроме круглого светового пятна от фонаря. Я полностью доверился Маргиналу, который стал моими глазами во тьме. И как он только знает, где я? Ведь Бриджит была права: мы отключились от Фелин в тот же момент, как смылись из генеральского штаба! Уже четыре года прошло, а я по-прежнему очарован загадкой Маргинала, который всегда был призраком Маяка и всех Падальщиков, мы столько ставок сделали на его таинственную личность, что он обогатился бы! Одно время мы даже пытались выманить его новым бельем, носками, бритвой, деликатесами из погребов. Но Маргинал всегда был стоек. Иногда мне начинало казаться, что он и впрямь киборг — секретная разработка наших инженеров, которая сбежала из лаборатории.

— Стой! Дверь справа, — произнес Маргинал.

Я сам уже киборгом с ним стал, подчиняясь любой его команде; скажет: прыгай с обрыва, прыгну ведь!

Я крутанул большой круглый рычаг против часовой стрелки, тот легко поддался, хотя на вид дверь казалась заржавевшей. Петли заскрипели во тьме, пока я толкал тяжеленую дверь. И вдруг где-то вдалеке раздались крики.

— Он где-то в северном туннеле!

— Вперед!

— Включить тепловизоры!

— Очки ночного видения!

— Активируйте «Призрака»!

Может, то была паранойя, но в каждом приказе я слышал голос Крайслера, готовый обещал крушить мои кости по одной в день. Крушить в щебень. В пыль. А нервные окончания мелко шинковать тесаком.

— Что еще за «Призрак»? — спросил я набегу.

— Радиочастотный радар из нашей экипировки. Позволяет видеть сквозь стены.

— Триггер — ублюдок! Все наши технологии сейчас отдаст Крайслеру!

— Даже не сомневайтесь, сержант. Для Триггера Падальщики больше не существуют.

Я вдруг осознал, что Генерал был единственной преградой, благодаря которой Падальщики здравствовали. Он единственный видел смысл в нас! И чтобы уберечь собственное детище от посягания таких вот сволочей типа Крайслера и Триггера, Генерал пользовался самый эффективным правилом руководителя: разделяй и властвуй! Он лучше остальных понимал, что вся мощь, собранная в единственных руках, приведет к тоталитаризму и узурпаторству. Каким же я был идиотом, думая, что Генерал все это время был тираном! Вот сейчас на его место придет Триггер, и мы все познаем смысл тирании в полном масштабе!

Лишь через минуту бега в плотном незримом мраке, настолько черном, что его можно ложкой хлебать, я понял, что нахожусь в пустом заброшенном ангаре для самолетов. Я никогда тут не был! Мы им никогда не пользовались. Я знаю, что на Желяве изначально было построено четыре ангара, но один мы потеряли еще когда меня ту не было, а второй — в шестьдесят третьем, когда завалили вход, чтобы пресечь доступ зараженных во время прорыва на базу. Походу я как раз в нем и был: огромные булыганы, размером с Аяксы валялись точно по центру ангара, нагромождённые друг на друга непоколебимой каменной кучей, свалившейся с горы, под которой стоит Желява.

Здесь было темно и чертовски холодно. Я обежал огромную груду валунов, тянущуюся вдоль заваленных ворот, а это порядка полсотни метров в диаметре, и тут мое внеплановое изучение ангара прервалось вездесущими криками преследователей.

— Он должен быть здесь!

— Обыскать каждый угол!

— Первая группа, обыскать западную часть!

— Так точно!

— Вторая группа, исследовать каждый миллиметр завала!

Твою мать! Вы когда-нибудь оставите меня в покое? Я смогу вообще спрятаться от вас хоть где-нибудь? А сознание подкидывало дров в топку отчаяния, когда я представлял, что все радары и датчики, которыми ученые снабжали Падальщиков последние тридцать лет, окажутся в руках Крайслера. Я лучше него знаю, насколько упрощается поиск целей в экипировке спецотряда.

— Сержант, крепитесь. Осталось совсем немного. Дверь в дальнем углу справа от вас, — продолжал Маргинал экскурсию.

Я собрал последние силы в кулак, открывшие второе дыхание, о котором я только в книжках читал, и даже не представлял, как оно выглядит. В легких словно открылся дополнительный кармашек для доступа воздуха, я почувствовал некоторую уверенность в том, что еще десять километров точно пробегу.

А потом мой звон экипировки был услышан.

— Вон он!

— Вижу его!

— Дальняя стена!

— Открыть огонь!

Снова пули засвистели в воздухе, я рефлекторно пригнулся.

— Вижу! Вижу!

Выстрелы отражались эхом в огромном пустынном ангаре, холодные камни передавали отзвуки стрельбы дальше: в потайные туннели, в коридоры, в жилые отсеки и наверняка в уши самого Триггера, который скалился от одной только мысли о том, как Крайслер будет меня полосовать.

И тут пуля меня достала, впившись точно в бронебойную пластину на пояснице. Я заорал от острой боли, которая заставила меня упасть на колено. Воздух вышибло из легких, страх стал настигать мой мозг, когда я осознал, что в меня стреляют из Фамаса. Из моего же Фамаса! Триггер отдал Крайслеру Фамас! Его пули пробивают острее, чем Калашникова, но более того, в Фамас можно вставить бронебойные!

Эта мысль подстегнула меня, как кнутом. Я вытащил последние четыре гранаты из-за пояса, сдернул чеки и, стоя на коленях, запустил их сразу во все стороны, целясь в огоньки на касках, которые заполонили ангар, как разбегающиеся муравьи.

— Гранаты!

— Всем лечь!

Огоньки кинулись на пол вразброс, солдаты продолжали кричать, передавая приказ друг другу.

Оглушительные взрывы отдались эхом по стенам уже как восемь лет мертвого ангара. Я воспользовался кратковременной паузой в погоне, поднялся на ноги с трудом — боль в пояснице по-прежнему колотила нервные окончания молотом.

Прихрамывая, я подбежал к еще одной невероятно толстой металлической двери, уже не задавая вопросов Маргиналу о том, почему она такая мощная, хотя надо было! Я повернул круглый рычаг, потом рычаг с боку, не обращая внимания на множество запирающих механизмов. Я был охвачен единственной целью, которая сделала меня слепым — выжить! Выжить любой ценой!

Дверь открылась, я выбрался из ангара.

И тут меня ослепило, я зажмурился, упал на что-то мягкое и чертовски холодное.

Где я?

Пули снова засвистели где-то совсем рядом. А я продолжал жмуриться от рези в глазах из-за яркого света. Я наощупь откатился в сторону, извернулся и захлопнул дверь ногами. Пули звонко забили в толстую сталь. С этой стороны двери их удары едва были слышны, стали гулкими и тупыми.

— Поднимайся, сержант! У тебя мало времени, — прозвенел голос Маргинала в ухе.

Сердце бешено колотилось, ледяной воздух разрывал капилляры в носу до самого мозга, а из-за резкой смены температуры я почувствовал насколько сильно вспотел в своем костюме.

Какого черта? Где я?

Я пытался проморгать слезы, вызванные раздражением от яркого света, и когда щекотка стала проходить, а глаза привыкли к свету, я огляделся.

Снег.

Поверхность.

Я оказался на поверхности! Снаружи базы! Твою мать!

— Так вот, как ты попадаешь на базу! — сказал я в микрофон, запыхавшись.

— Уверяю тебя, сержант, это не единственный ход.

Я вскочил на ноги, ожидая, что преследователи выскочат за мной наружу. Но что-то мне подсказывало, что они на это не решатся. Для них мир на поверхности заражен смертью. Даже понюхать нельзя. Это Падальщики привыкли тут гулять да одуванчики собирать на лужайках. У остальных кишка тонка сунуть сюда хотя бы нос!

Я отошел на несколько метров от входа и огляделся: металлическая дверь с потертой и едва читающейся надписью «Аварийный выход» спрятана за плотными кустами, растущими вдоль бетонной стены, прячущейся в основании горы. На всякий случай я подпер дверь рядом лежащим бревном.

— А дальше что? Я не могу находиться снаружи! Тут зараженные кругом! — сказал я, чуть отдышавшись.

— Это — меньшая из твоих бед, сержант.

— Почему? — не понимал я.

— Потому что сейчас тебя начнут расстреливать из турелей.

Сердце упало в пятки, когда над аварийной дверью я увидел проснувшийся ствол РАБа. Роботизированная автоматическая боевая система РАБС — мелкокалиберная, высокоскорострельная станковая пушка, которая производит порядка тысячи выстрелов в минуту из ствола с глушителем. Она обладает искусственным интеллектом, который как и костюм Падальщика постоянно совершенствуется нашими исследователями. Вот только если экипировку Падальщиков стремятся сделать как можно более невидимой и ударопрочной, то у РАБов улучшают технику самонаведения и распознавания врага сквозь препятствия, а также его эффективного устранения. И сейчас двадцатисантиметровый ствол РАБа с выстроенными вдоль окружности дулами смотрел точно на меня.

Теперь я понял, почему солдаты перестали преследовать меня. Они передали мою судьбу в руки Полковника Трухиной, и сейчас эта старая карга от меня мокрого места не оставит.

— Ложись! — крикнул Маргинал.

Я прыгнул в сторону за кусты ровно то мгновение, когда турель начала раскручивать свой ствол в завораживающем танце рождающихся в ее недрах огненных искр.

Глухие выстрелы зарокотали в такт пуль, врезающихся в землю возле моих ног. Я полз по рыхлому снегу к ближайшей куче бетонных блоков, сваленных возле входа. Но едва ли я нашел там убежище! Завернув за угол, я увидел как активировалась вторая турель, в чью зону покрытия я попал.

Твою мать!

Пули решетили каждый наномиллиметр воздуха вокруг меня, я пытался зарыться глубже в снег, почувствовал, как мелкие убийцы вонзились в икры, бедра, даже в каску пару раз! Пули пробивали толщу снега и взрывали землю под ним фонтанами, волны от мини-взрывов я ощущал собственным телом, пока мой мозг судорожно соображал: три с половиной километра вокруг базы испещрены этими башнями-убийцами, которые меня везде вычислят! Даже за бетонной стеной, не то что за кустом! Мне никогда не выйти отсюда живым!

— Маргинал! — орал я, превозмогая боль от впивающихся в тело свинцовых палачей.

— Секунду! Я делаю для тебя коридор, — говорил Маргинал спокойным голосом, как будто моя жизнь не стояла на кону.

Наконец он произнес:

— Направление одиннадцать часов. Настрой на компасе прямую и держись ее. Все турели в этой зоне будут отключены до тех пор, пока Трухина не найдет мой вирусный код в программе управления.

— И сколько времени это дает? — я пытался перекричать гулкие удары РАБов.

— Порядка пяти минут.

— Пять минут на три километра в двадцатишестиикилограммовой экипировке?!

— Удачи, сержант! Я верю в тебя.

— Да пошел ты!

— Готов?

— Готов!

Турели внезапно замолкли, я тут же поднялся на ноги и втопил ровно туда, куда меня послал призрак в наушнике.

Черт бы тебя побрал! Я бежал так быстро, как только мог, увязая в снежных сугробах. Уже через полминуты мои легкие горели адским пламенем, мышцы в ногах онемели так, что мне казалось, будто у меня вместо ног бревна! Ледяной воздух заморозил нос, пробивая болью глаза, лоб, мозжечок и затылок. Сопли текли нескончаемыми ручьями, к ним присоединились вязкие слюни, которые я то и дело сплевывал на снег. И все это время смерть наступала мне на пятки каждый раз, когда я пробегал мимо башенной турели, ожидая, что она вот-вот очнется и изрешетит меня в сито.

— Остался один километр. Трухина засекла мой код.

Иди в зад! Ненавижу вас всех!

Чертов Триггер! Чертов Крайслер! Чертова Желява! Что бы вы все подохли там под землей! После сегодняшних злоключений мне уже ничего не нужно! Ни свободы, ни солнца, ни чертовой земли на поверхности!

Я пытался спасти людей, проявил гребанный героизм и самопожертвование для чего? Для того, чтобы стать врагом народа, которому не нужно, чтобы его спасали!

А перед глазами стояло лицо Бриджит, в плексигласе дисплея торчала пуля, едва не отобравшая у нее жизнь! Разве Бриджит этого достойна? А Антенна? А Вьетнам? А Тесса, которая погибла там в деревне, истерзанная чудовищем в клочья? Падальщики всегда стремились защитить оставшихся в живых людей от смерти снаружи, от смерти в подземелье, теперь от смерти по вине Триггера, и все это время нам вечно палки в колеса вставляют! Может, пора бы уже сдаться и послать всех к чертям, раз человеческий мир не хочет быть спасенным?

Пусть подохнут все в своей могиле!

И снова память возвращала меня к Бриджит, которая спасла меня ценой собственной жизни. Я не знаю, жива ли он, мертва ли. Я не знаю, что с ней сделает Крайслер! И уж если я преисполнюсь этим духом спасителя снова, то только ради нее! Ради моих друзей и боевых товарищей, которые могут погибнуть из-за несправедливости!

Планшет пикнул. Я взглянул на карту и увидел, как Фелин привычным красным фоном сигнализировала о том, что безопасная зона с турелями осталась позади.

Безопасная, ага! Как же! Это в мирное время зона с турелями спасала жизнь Падальщиков, теперь же он предназначена для нашего уничтожения!

Едва я забежал за ближайший пень, как турель на границе зоны вдруг ожила и повела стволом в мою сторону, но она не распознала меня сквозь толщу пня. Чем дальше турель от входа в Желяву, тем она допотопнее, потому что для смены ее прошивки необходимо выбраться наружу и заменить электросхемы в ее туловище, а как я уже сказал, никто кроме Падальщиков на поверхность не сунется, так что инженера копят для нас эти электросхемы пачками, чтобы мы каждую миссию обновляли столько турелей, сколько нам даст время. И чем дальше от Желявы, тем этого времени оставалось меньше.

— Маргинал, — позвал я в микрофон.

Но тот не ответил.

— Маргинал, слышишь меня? Я выбрался.

Снова молчание.

Я наверное часа два сидел, прислонившись о толстый ствол дуба, чтобы отдышаться и прийти в себя. Хотя это просто так казалось. На деле я уже через десять минут перестал видеть черные точки перед глазами, в горле перестало колоть, легкие расслаблялись после ледяного насилия, а ноги подергивались легкой дрожью от чрезмерного напряжения.

И только когда паника отступила и я совладал со своей истерией, я осознал свой окончательный проигрыш: за всеми попытками выжить на базе я совершенно не задумался о том, как я выживу в мире зараженных.

Оглавление

1. Начало

2. Всякая боль пройдет

3. Аякс

4. Заговор

5. Все в дом

6. Третий компонент

7. Это — мой ад Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg